Андор Габор
Андор Габор
Фашизм и германские писатели
Фашизм и германские писатели
‘Литературная газета’, No 23, 1933
Фашизм и германские писатели, Габор Андор, Год: 1933
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Если вы спросите о литературной программе фашизма, вам можно ответить:
— Милый друг, эта программа, как и все прочие вещи в мире, имеет (по меньшей мере) две стороны:
— Одна сторона: ‘ИСКУССТВО СВОБОДНО И ДОЛЖНО ОСТАТЬСЯ СВОБОДНЫМ’. Кто это сказал? Не кто иной, как сам Геббельс, министр пропаганды Гитлера, которому, среди других областей искусства, подведомственна и литература. Если бы оставалась одна лишь эта сторона, тогда не так уже плохи были бы дела каждого писателя, а следовательно, и не-фашистского, в Третьей империи. Он писал бы свои произведения, и если бы они нравились, публика покупала бы их.
Но.
В той же речи, не переводя дыхания, Геббельс в заключение разоблачает гордую статую свободного искусства. Но тут начинается зубоскальство — другая сторона: ‘Однако с одной оговоркой! Искусство должно чувствовать себя связанным ОПРЕДЕЛЕННЫМИ моральными, политическими нормами,
нормами определенного мировоззрения, которые НЕЗЫБЛЕМЫ и без которых немыслимо национальное единство’.
Следовательно, тем, кто не соответствует этим ОПРЕДЕЛЕННЫМ нормам, тому не разрешается заниматься искусством, а следовательно, и литературой. Писатель может принять к сведению, что это нормы нравственные, политические и нормы мировоззрения, но если он будет справляться о дальнейшем, то уточнение и конкретизация Геббельса будут таковы: ‘Нормы литературы — это те нормы, которые фашизм устанавливает в каждом случае’.
Короче говоря, всякая литературная деятельность, кроме фашистской, не только запрещена, — ей просто препятствуют. Все издательские организации, читательские товарищества ‘Бюхеркрейзе’, ‘Бюхергильден’ (последние представляют собой значительную часть германского издательского дела), которые вызывают малейшее подозрение в антифашизме, немедленно ликвидируются.
Излишним будет регистрировать, что фашисты очистили германский Олимп, прусскую Академию поэзии, от всех передовых элементов с большими именами, что они выбросили таких людей, как Бернгардт Келлерман, Томас Манн, Альфред Дёблин, Леонард Франк, Людвиг Фульда, Георг Кайзер, Альфред . Момберг, Рудольф Панвчтц, Ренэ Шикеле, Фриц Унру, Якоб Вассерман и Франц Верфель.
Нет смысла перечислять весь список, на основе которого все общественные библиотеки должны быть очищены от писателей ‘негерманского духа’. Этот список, начинающийся от Берта Брехта и Бальзака и кончающийся Уотт Уитмэном и Фридрихом Вольфом, содержит ВСЕ имена, которые до сих пор вообще числились в германской литературе.
Без Академии поэзии и без почетного места в библиотеках писатели могли бы еще существовать, но поскольку запрещены антифашистские издательства, газеты и журналы, а все без исключения существовавшие до сих пор ‘буржуазно-нейтральные’ фашизированы, экономическое положение передовой литературы даже самой кроткой и беззубо-передовой подорвано, и сами писатели становятся, если они остаются в Германии, нравственными и экономическими эмигрантами, у которых отнят хлеб. Но зато на них надет намордник. Поскольку помимо этого многие известные левые писатели пострадали и физически (штурмовики решают вопросы литературы при помощи железных палок и резиновых дубинок), уже можно говорить о положении, при котором вне Германии (в Швейцарии, Австрии, Чехо-Словакии и Франции) живет больше германских писателей со звучными именами, чем внутри границ, обозначенных свастикой. Германская история уже знает писательские эмиграции: Генрих Гейне, Фердинанд Фрейлиграф и Георг Гервег создали свои лучшие вещи в изгнании. Однако ни одна из прежних эмиграций не была такой пестрой и многочисленной, как нынешняя. Она охватывает, начиная с коммунистов и кончая католиками, всех писателей, которые вообще за последние два десятилетия создали имя германской литературе.
Само собой разумеется, что есть исключения: так, например, Макс Бартель, автор стихов, направленных против Носке, уже свыше десяти лет назад ставший ренегатом и перебежчиком из коммунистического лагеря к социал-демократам, предал сейчас и свое второе знамя, перейдя к фашистам, которые этого разложившегося бывшего человека тащат на буксире в Академию поэзии.
Внутри этих всеобщих рамок литературного варварства, совсем особым является положение массы пролетарско-революционных писателей и рабочих-корреспондентов. Уже при социал-фашизме возможности для опубликования их вещей были крайне ограничены. Мы не должны забывать, что социал-демократы были теми, кто создал понятие ‘литературной государственной измены’, которые начали травлю коммунистических писателей с преследования величайшего поэта послевоенной Германии, с процесса против Иоганна Р. Бехера, и неустанно продолжали эту травлю вплоть до последних дней своего политического влияния. Книги Берты Ласк, Курта Клебера, Ганса Мархвица, Вилли Бределя, Клауса Нейкранца и других пали жертвами этих социал-фашистских преследований. Еще с 1918 года наши писатели были в Германии полулегальными, в последние годы их легальность все умалялась, полиция Зеверинга все чаще занималась ими, таким образом, наша литература в конце концов вообще стала делом полицейского департамента. Конфисковались не только вновь выходящие вещи, но и вторые и третьи! издания. Издавать книги коммунистических авторов в конце концов стало азартной игрой, которая в большинстве случаев при вмешательстве правительственных органов, кончалась потерей вложенных типографских расходов. Разница между прочей запрещенной германской литературой и нашей та, что . первая могла быть РАЗРУШЕНА И ВЫТРАВЛЕНА, в то время как , наша литература могла быть только загнана в подполье. Открытой возможности печатать свои произведения для наших писателей и рабочих-корреспондентов в Германии вообще уже не существует. Фашизм Гитлера своей литературной политикой оставляет позади русский царизм. ‘Проклятый язык рабов’ — даже им наши писатели уже не могут пользоваться.
Тем более широким стал круг их нелегальной деятельности и возможностей ее приложения. Уже на третьем месяце существования Третьей империи издательские цифры выходящих нелегально коммунистических газет домовых блоков и ячеек, а также брошюр и листовок, в ряде городов Германии были также велики или еще больше, как и цифры легальных газет. Правда, это издания, напечатанные на пишущей машинке или на ротаторе, однако их успех, впечатление, которое они производят на читателей, интерес, который они пробуждают несравненно больший, нежели это имеет место в легальной литературе. Каждый листочек, который при величайшей опасности попадает в руки читателя, — событие, каждая фраза — сокровище, само чтение становится активным участием в классовой борьбе.
Эта работа — переход к полной нелегальности в пределах страны — не застала ни наших писателей, ни наших рабочих-корреспондентов неподготовленными. Они и до сих пор постоянно вели свою борьбу пером на два фронта. Свою беллетристическую продукцию они помещали в официальных органах печати, в наших дневных газетах и журналах, а газетам домовых блоков и ячеек они в большинстве случаев помогали в качестве редакторов. Нелегальная продукция, появлявшаяся в ‘легальные’ времена, в большинстве случаев содержала мало беллетристики — пролетарский писатель и опытный рабочий-корреспондент отдавали свои лучшие писательско-технические возможности в распоряжение своих товарищей. Это часто делалось в такой форме: рабочий и работницы ‘рассказывали’ свой материал ячейковой газете, а писатель или рабочий-корреспондент обслуживающий редакцию этой газеты, пользовались этими ‘рассказами’ как сырьем. Чаще применялся более высокий этап, сотрудники ячейковой газеты сами писали свои рукописи, а писатели или рабочие-корреспонденты давали им лишь ‘последнюю шлифовку’. Таким образом, полностью сохранялись продукты мышления их первоначальной свежести.
В нынешней нелегальной литературе, о которой уже можно было бы сказать очень много, но по причинам, понятным каждому революционному читателю, нельзя сказать очень много, беллетристика должна занять гораздо более значительное место. Пролетарский писатель и рабочий-корреспондент теперь могут рассчитывать только на подпольную газету, которая в свою очередь также может рассчитывать .только на писателя и рабочего-корреспондента. Нелегальная литература до сих пор была лишь дополнением легальной, она должна была удовлетворять лишь скромным пожеланиям, поэтому она часто была беспомощной и примитивной (только в последние годы в этой области появились достойные похвалы исключения). Теперь же нелегальная литература — единственная литература, говорящая с классово сознательным рабочим на его классовым языке, теперь эта нелегальная литература должна также содержать в себе лучшие составные части и свойства легальной. Совершенно очевидно, что не могут быть опубликованы романы с продолжениями. Теперь вступает в силу немецкая поговорка ‘Кюрце мит вюрце (Коротко и прямо)’. Стихотворение, очерк, репортаж, сатира — таковы литературные формы, прямо соответствующие нелегальности.
Пролетарский писатель и рабочий-корреспондент стали менее заметны для буржуазного глаза, но зато они тем более видны борющемуся пролетариату. Фашизм толкает их в подполье, но тем самым они оказываются в непосредственной близости, в теснейшем соприкосновении с революционными массами. С тем развитием, которое превратило пролетарского писателя вследствие специфичности его деятельности из непосредственного участника в простого наблюдателя’ теперь покончено.
Что германские пролетарские писатели в полной мере осознают свои новые задачи, об этом говорят не только сообщения из Германии, но и отдельные экземпляры подпольной литературы, которые доходят до нас. Об этом свидетельствует стишок, который появился в последние недели на улицах германских городов. В записочках, расклеенных на стенах, говорится:
‘Наци с большим рылом,
Говоришь с народом не один:
Ты нашу прессу запретил —
Теперь заговорили камни,
Камни кричат, стены кричат:
Гитлер не будет вечен!’.