‘Фалагъ—вургуни‘1).
‘Фалагъ—вургуни‘1).
Эскизъ А. Агароняна.
(ПЕРЕВОДЪ СЪ АРМЯНСКАГО).
II.
II.
Н. А. Кара-Мурза.
Фалаг-вургуни, Агаронян Аветис Аракелович, Год: 1898
Время на прочтение: 9 минут(ы)
1) ‘Фалагъ-вургуни‘ — турецкое выраженіе и означаетъ ‘Сраженная судьбой’. Подъ этимъ заглавіемъ въ газ. ‘Мшакъ’ помщенъ былъ разсказъ молодого армянскаго писателя Агароняна. Мы приводимъ въ перевод Новаго Обозрнія.— Ред.
Прекрасенъ видъ Бартогскихъ горъ {Бартогскія горы—на границ Турціи.}! Какъ группа беззаботныхъ дтей, рзво идущихъ за величественной старухой-матерью, гуськомъ тянутся эти горы къ сдому Арарату. Но равнодушіе холодной старухи, я мрачный, величественный видъ и леденящій взоръ заставили ихъ остановиться на полпути и оцпенть, превратиться въ груду камней,— вс они точно застыли въ различныхъ позахъ: одинъ изъ дтей придвинулся плечомъ къ собрату, другой окаменлъ, поднявши руки кверху, третьи замерли, стоя вереницей и какъ бы хватаясь другъ за друга, въ ожиданіи милостивой, ободряющей улыбки суровой матери, чтобы встрепенуться и пуститься въ плясъ.
Но идутъ года, проходятъ года, они все стоятъ по-прежнему, а старуха-мать, поднявъ сдую голову къ небесамъ, на-встрчу молніи и грозамъ, все продолжаетъ хранить таинственное молчаніе.
Когда же улыбнется она?…
Зимою, когда многочисленныя раны и язвы Арарата покрываются блымъ саваномъ, Бартогскія волнистыя вершины, слдуя примру престарлой матери, также покрываются толстымъ слоемъ снга. Нагроможденныя другъ на друга неправильными формами, какъ блыя тучи, горы эти издали напоминаютъ уставшихъ верблюдовъ, расположившихся здсь на отдыхъ посл долгаго пути.
Цпь этихъ высотъ прорывается множествомъ проходовъ и ущелій, черезъ которыя проходятъ въ теплое время года одинокіе путники, шайки разбойниковъ и контрабандисты. Зимою проходы эти, занесенные глубокимъ снгомъ, становятся предательски ровными: скрывая подъ блымъ снгомъ страшныя пропасти, они готовы каждую минуту поглотить въ свои ндра смлаго путника, ршившагося пробиться сквозь цпь горъ.
Ужасна зима въ Бартогскихъ горахъ! Сколько несчастныхъ погибло здсь! Одни окоченли, другіе провалились въ снжные сугробы и тамъ нашли свои холодныя могилы. А сколько уложила вражья пуля!…
Вотъ почему въ это время года ни одна душа не осмливается показаться на этихъ чудовищныхъ высотахъ,—всякій страшится врной гибели.
Только голодные волки бродятъ по этимъ мстамъ, нарушая своимъ воемъ мертвую тишину, и далеко несутся ихъ голоса вмст съ бушующимъ втромъ.
А вотъ и Синакскія высоты. Лтомъ въ цпи Бартогскихъ горъ он казались роскошнымъ раемъ, благодаря своей богатой растительности и множеству чудныхъ родниковъ, бьющихъ тамъ и сямъ, среди благоухающихъ горныхъ цвтовъ, теперь же и он окутаны снгомъ. Послдніе лучи заходящаго зимняго солнца, какъ-то робко и безнадежно падая на блыя вершины горъ, слабымъ блескомъ мерцаютъ на ихъ ледяной поверхности. Грустный, меркнущій блескъ! Это—печальная улыбка замирающей природы…
Вечерній втеръ играетъ снгомъ. Морозъ крпчаетъ. На блоснжной вершин показалось нсколько движущихся тней. Не стая ли голодныхъ волковъ спускается съ горъ съ цлью напасть ночью на окрестныя деревни для утоленія мучительнаго голода?
Постепенно, хотя медленно, спускаются они внизъ.
Вотъ они уже на склон горъ. Но странно, это, оказывается, не зври, а люди—жалкая, несчастная семья…
Кто бы подумалъ, что найдется смльчакъ, рискнувшій показаться въ этихъ горахъ въ такое время года и въ такую пору дня?
Спереди шла молодая женщина, держа за руки мальчика лтъ десяти, за ней слдомъ еле тащился мужчина: онъ былъ раненъ. Пуля варвара пробила ему правое плечо, и больная рука безсильно повисла, другой рукой онъ старался прикрыть рану, изъ которой сочилась кровь, но напрасно: отъ вершины горы, по блестящему снгу, тянулась вслдъ за нимъ алая лента изъ капель крови, это были остатки несчастной жизни раненаго, которые падали на блую грудь Синака… Но, несмотря на это, онъ все шелъ впередъ, употребляя сверхчеловческія усилія.
Солнце уже зашло. Скрылись съ вершинъ послдніе лучи его, и, наконецъ, вечерній мракъ покрылъ чернымъ саваномъ горы и ущелья, сдлавъ путь для несчастныхъ еще ужасне.
Втеръ усилился, холодъ былъ невыносимый.
Путники едва прикрыты, почти голы. Не одинъ уже разъ были они ограблены… Ихъ ноги не чувствовали уже холода, он совсмъ окоченли и, передвигаясь слабо, какъ деревяшки, едва тащили свой жалкій грузъ.
Вс трое продолжали спускаться молча. Тихо кругомъ.
Только снгъ хруститъ подъ слабыми ногами.
Сколько мученій перенесли они, пока добрались до этого мста! Вотъ нога раненаго провалилась въ яму, покрытую снгомъ, онъ упалъ ницъ, издавъ глухой стонъ отъ боли, которую причинила ему рана.
Въ снгу безсильно бьется бдняга, напрасно стараясь подняться, наконецъ, съ помощью жены кое-какъ онъ становится на ноги и опять шагаетъ впередъ…
Небо заволокло тучами. Мракъ царитъ кругомъ. Путница остановилась, подняла глаза къ небу, гд между тучами виднлись дв-три звздочки, осмотрлась вокругъ и испустила тяжелый вздохъ. Она искала ночлега, но не раздобыть имъ его! Гд же однако провести ночь?…
— Карапетъ, что намъ длать?—обратилась она къ мужу, съ отчаяніемъ въ голос.—Темнетъ. Какъ бы не пошелъ еще снгъ, у малыша нтъ силъ итти дальше, да и сама я еле тащусь,—ноги подкашиваются.
Отвтомъ на это былъ протяжный, тяжелый вздохъ.
А втеръ дулъ сильне и сильне, тучи сгущались, по всему видно было, что природа собирается разразиться ужасною бурей, отъ которой каждое живое существо спшитъ укрыться куда-нибудь.
— Какъ же намъ быть, Карапетъ?—повторила жена.
Безнадежное, ужасное положеніе выдавило нсколько капель слезъ изъ ея глазъ, давно уже потерявшихъ способность плакать, слезы эти повисли на ея рсницахъ и быстро засеребрились на мороз. Несчастная! Она знала, что мужъ ея безпомощенъ, слабъ, но все же обращалась къ разуму и сил мужчины.
— Что длать, жена! — заговорилъ убитымъ голосомъ мужъ.—Попросимъ Бога, чтобъ Онъ далъ намъ умереть здсь, скоре бы конецъ… Чмъ я могу помочь? Куда мн броситься? Ноги отказываются служить. Господи, помоги намъ!
Послднія слова были обращены къ небу. Но небо было непреклонно, на немъ не оставалось и тни привтливости. Суровыя тучи постепенно надвигались и заволакивали весь небосклонъ.
Изъ-за вершинъ Арарата на мигъ показалась стыдливая луна, она какъ будто намревалась освтить своими блдными лучами снжныя вершины горъ, но напрасно: холодные лучи ея затерялись, исчезли въ темныхъ лучахъ, и свтлый ликъ луны подернулся темнымъ флеромъ.
А втеръ бушевалъ съ такою силой и злобой, точно поклялся сорватъ эти скалы и сравнять ихъ съ землей.
Луна снова выглянула изъ-за разорванныхъ тучъ и, сдернувъ покровъ своего лица, печальнымъ свтомъ освтила замирающую природу и растерянныхъ бдняковъ, то заглядывая беззаботно, то прячась снова за тучи, она, наконецъ, совершенно скрылась, оставивъ во власти грозно бушевавшей стихіи несчастныхъ одинокихъ сыновъ земли,заброшенныхъ волею судебъ въ эту безлюдную мстность.
Началась хорошо знакомая Бартогскимъ горамъ мятель. Трое путниковъ находились въ лощин, не имя возможности двигаться далыне. Дороги не было видно, и они, ввявшись за руки, пошли было впередъ, но мальчикъ не могъ итти,—онъ упалъ.
— Мама, ноги мои одеревенли! Мама, не могуя дальше итти!— заплакалъ онъ, прижавшись къ матери…
Путники стали. Раненый тоже не въ силахъ былъ ходить, онъ блуждающимъ взоромъ окинулъ лощину… Только втеръ свирпо вылъ кругомъ, да видно было, какъ снгъ взвивался къ небесамъ.
Застигнутые мятелыо обыкновенно садятся на землю, погребая себя подъ снгомъ, съ смутной надеждой на жизнь, такъ ршили поступить и наши путники.
Вдругъ они замтили большую скалу, которая какъ-то особенно выдавалась изъ-за снжныхъ сугробовъ. Лучъ надежды проснулся въ душ несчастныхъ. Какъ знать, ‘не удастся ли переждать тамъ до разсвта, укрывшись гд-нибудь въ расщелин?’ —подумали они.
Вс трое длаютъ послднія усилія, чтобы дотащиться кое-какъ до этого мста. Вотъ, наконецъ, они у цли, осторожно обходятъ они скалу, чтобы спрятаться отъ втра, и неожиданно останавливаются передъ входомъ въ пещеру.
Кто бы могъ ожидать этого? Казалось, само небо посылало имъ спасеніе. Молча входятъ они въ пещеру и совершенно обезсиленные падаютъ, не успвши пройти дальше отъ входа.
Мрачно въ пещер,— мрачно такъ, какъ на душ несчастныхъ, нашедшихъ здсь пріютъ.
Каждый звукъ, даже легкій шорохъ шаговъ отдается сильнымъ эхо въ глубин пещеры, переливаясь на тысячу ладовъ, точно гд-то тамъ, вдали, злые духи издваются надъ гoрькой участью несчастныхъ.
Бглецы забились въ уголъ, раненый лежалъ безъ силъ, а малышъ прижался къ матери. Вс они безмолвны, только изрдка тишина нарушается вздохами раненаго и всхлипываніемъ мальчика.
А въ горахъ по-прежнему бушуетъ буря, порывы втра съ воемъ ударяютъ о скалу надъ пещерой и обдаютъ путниковъ снжной пылью. Въ грозномъ во втра бдняжку-женщину въ трепетъ приводитъ одинъ особенно грустный, душу раздирающій звукъ.
Ахъ, какъ ужасенъ этотъ стонъ!… Избавится ли она когда-нибудь отъ него? Много бы дала она, чтобы не слышать боле этого убійственнаго вопля…
Такъ стоналъ ея маленькій Сат—пятилтній мальчикъ, котораго негодяи бросили въ колодезь и засыпали землей. Весь день ей слышались глухіе стоны изъ-подъ земли. Боже, какъ бился бдный мальчикъ, когда злоди, вырвавъ его изъ объятій матери, потащили къ колодцу!… Даже камни прослезились бы въ отвтъ на его отчаянные крики, но люди остались неумолимы…
Напрасно рвалась несчастная мать къ колодцу, напрасно бросилась она съ мольбой къ палачамъ, цлуя ихъ ноги! Родное дитя ея—часть ея сердца—погибло, заживо погребенное, и голосъ его раздается и сейчасъ въ ушахъ матери.
Холодно, страшно холодно! Дрожатъ бдняжки-путники. Постепенно утихаютъ вздохи раненаго и жалобы мальчика, одна только мать бодрствуетъ, охраняя ихъ, какъ зеницу ока своего. Она прислушивается къ ихъ голосамъ и напряженно слдитъ за ихъ дыханіемъ и малйшими движеніями.
Перевалило за полночь. Мятель принимаетъ чудовищные размры. Мальчика и раненаго, наконецъ, совсмъ уже не слышно, ‘Должно быть спятъ’,,—думаетъ мать и старается крпче прижать къ себ мальчика, желая согрть его похолодвшее тло.
Вдругъ ей приходитъ въ голову, что заснувшіе на мороз замерзаютъ легко. Мысль эта леденитъ ея сердце, и она, ршившись разбудить заснувшихъ, слегка толкаетъ мужа, но тотъ лишь вздрогнулъ и, издавъ едва слышный стонъ, замолкъ опять. Мать пробуетъ разбудить мальчика, но и онъ неподвиженъ.
— Господи, что длать?
Въ отчаяніи она ощупываетъ въ темнот замерзшія руки мальчика и, приблизивъ ихъ къ себ, старается согрть ихъ своимъ дыханіемъ, но, увы, она безсильна, морозъ сковываетъ ее самое, и руки мальчика остаются холодными, одеревенлыми. Несчастная хватаетъ за руки мужа,—и он оледенли. Она падаетъ на дорогія тла, желая защитить ихъ собою отъ холодныхъ порывовъ втра. Бдняжка въ отчаяніи силится спасти своихъ и, будучи поглощена этой мыслью, не чувствуетъ невыносимаго мороза, не слышитъ воя втра, только одна жалобная нота въ немъ, напоминающая предсмертные вопли маленькаго Сат, раздираютъ ея душу…
Она прижимается все сильне и сильне къ спящимъ. Но какъ они похолодли, Господи! Она щупаетъ въ темнот ихъ лица, грудь, ноги — везд холодъ смерти… Зловщее чувство внезапно охватило ее.
Неужели дорогія ей существа умерли, замерзли!? Вдь бдный Кар всю дорогу истекалъ кровью, а маленькій Грк еще при спуск съ вершины совсмъ замерзалъ! Несчастная была подавлена этой мыслью и оцпенла отъ ужаса. Ей казалось, что въ этотъ часъ она, оторванная отъ всего міра, осуждена на заключеніе въ эту пещеру. Суевріе рисуетъ въ ея возбужденномъ воображеніи рядъ чудовищныхъ картинъ.
Тамъ бснующійся втеръ разсказываетъ ей о чемъ-то страшномъ и грозитъ ей, а тутъ изъ темной глубины таинственной пещеры слышатся шепотъ и движенія многочисленныхъ духовъ. Вотъ они приближаются, угрожаютъ. Уже видны… одинъ, другой, третій… много, много… ихъ не счесть… Женщина обезумла. Волосы у нея стали дыбомъ. Она открываетъ глаза, но призраки не исчезаютъ, они тутъ… окружили они ее, и началась дьявольская пляска, сопровождаемая визгомъ и отвратительными кривляніями. На головахъ у нихъ мотается окровавленное тряпье, а въ рукахъ блестятъ обнаженныя сабли. Вотъ ряды сомкнулись, невыносимый топотъ ихъ безобразныхъ иогъ усиливается, визгъ и крики становятся громче, вс, точно по команд, подняли сабли кверху. Боже мой, сколько ихъ!… Она узнаетъ ихъ. О, она помиитъ многихъ изъ нихъ… часто, очень часто видала она этихъ духовъ. ‘Да, да, это они… вотъ этотъ изъ нихъ бросилъ маленькаго Сат въ колодезь. Чего же ты хочешь еще, негодяй!… Отнять и Грк? Нтъ, я не дамъ его, не дамъ, не дамъ… Убейте меня!…’
Отъ ужаснаго крика своего она очнулась: кошмаръ прошелъ.
— Господи исусе Христе, Господи исусе Христе!— повторила она два раза, оглядываясь и крестясь.
Теперь пещера казалась ей еще мрачне, родные же ея—мужъ и сынъ—продолжали лежать неподвижно, несмотря на ея усилія разбудить ихъ.
— Кар, Кар!…—позвала она.
Отвта не было, подозрнія несчастной усилились.
— Кар!—закричала она не своимъ голосомъ.— Кар, дитятко, проснись, не то замерзнешь,—обратилась она къ сыну.
Но оба неподвижны, оба безмолвны. Страдающая мать въ темнот не могла разглядть, что оба они уснули вчнымъ сномъ и что на этотъ разъ небо сжалилось надъ ними, положивши конецъ ихъ тяжелымъ страданіямъ. Но то, чего она не могла видть, почувствовало ея сердце.
— Господи, Боже мой! Какую бду послалъ Ты мн!—воскликнула она, не будучи въ силахъ проронить ни единой капли слезы.
Сознаніе одиночества, непроглядный мракъ въ пещер, наполненной призраками, бездыханные трупы дорогихъ людей и вой бушующаго втра—все это снова привело ее въ ужасъ. Куда бжать? Гд скрыться? У кого искать защиты, помощи?…
Казалось, даже эта обширная пещера не была бы въ состояніи вмщать въ себ безграничное горе несчастной женщины, чувствовалась необходимость раздлить его между свирпой бурей, грозными тучами и безпредльнымъ небосклономъ,—иначе не было бы силъ снести его.
Обезумвшая женщина выбжала изъ своего убжища, точно свирпая фурія, оставившая тамъ трупы мужа и сына и не зная, куда направить свои неврные шаги. Она на нсколько мгновеній остановилась, подняла глаза къ небу и какъ-то безпомощно стала озираться кругомъ, ища спасенія, помощи…
Затмъ она стала прислушиваться къ шуму въ пещер, въ надежд различить стоны дорогихъ ей спутниковъ, но взамнъ этого до ея слуха опять донесся преслдовавшій ее все время крикъ, и она пустилась бжать по ложбин далеко, далеко, сама не зная куда, лишь бы подальше отъ этихъ страшныхъ мстъ.
Долго шла она, гонимая втромъ впередъ и вся засыпанная хлопьями снга, то падая, то вставая, она сама, точно снжный комъ, катилась далыне. Наконецъ, довольно далеко отъ пещеры она остановилась, чтобы перевести духъ.
Занималась заря. Начинало свтать. Буря затихала. Путница повернулась назадъ, направила свои шаги обратно къ пещер и, едва вбжавши въ нее, упала безъ силъ.
Тутъ у самаго входа лежали головой другъ къ другу отецъ съ сыномъ, покрытые снжной пылью.
Лужа крови, вытекавшей изъ раны несчастнаго, застыла подъ нимъ. На блдномъ лиц его лежала печать страданія, ребенокъ же, казалось, спалъ безмятежнымъ сномъ, отдавшисъ во власть лютаго мороза.
Бдняжка мать обняла оба трупа, припавъ къ нимъ головой, и начала цловать ихъ застывшія лица. Затмъ, поднявши свои исхудалыя, посинвшія руки къ небу, она начала наносить себ удары по голов и закричала:
— Моимъ ранамъ нтъ числа, рази ты и меня судьба, не жалй! У нея не было болыне слезъ, она лишь повторяла: ‘вуръ, фалагъ’ {Бей, судьба.} — и била себя по голов.
Только грустное эхо изъ глубины пещеры повторяло ея крики. Она снова начала тормошить трупы, зовя: ‘Кар, Кар… Грк!’
Вставши, наконецъ, на ноги, она подняла руки къ небу и закричала неистовымъ голосомъ:
— Боже! Куда же мн дться? Зачмъ ты, судьба, не убиваешь и меня вмст съ ними?
Долго стояла она, устремивши неподвижный взоръ на лежащіе трупы. Затмъ, глаза ея стали безсмысленно блуждать, изъ груди ея вырвался дикій крикъ, и она захохотала страшнымъ, неестественнымъ голосомъ. Хохотъ этотъ сопровождался такими безобразными и ужасными конвульсіями лица, что еслибы въ лежащихъ мертвецахъ оставалась хоть капля жизни, то видъ несчастной женщины убилъ бы ихъ.
Она помшалась…
Подойдя къ трупу мужа и толкнувъ его ногой, она проговорила:
— Вставай, подымись! Долго еще ты будешь спать? Вставай, иди въ поле, на пашню, возмись за плугъ! Чего ты валяешься?
Замерзшій трупъ качнулся отъ толчка и опять сталъ недвижимъ.
— Эй, чего спишь? Ты не пойдешь, такъ я пойду сама, а вы спите.
Съ этими словами она выбжала изъ пещеры…
По улицамъ деревни И… постоянно ходитъ безумная женщина со всклокоченными волосами на голов, едва прикрытая лохмотьями, изъ-подъ которыхъ видно худое, изможденное тло. Это — та самая женщина. Блдная и истощенная, она походитъ на мертвеца. Съ улыбкой она останавливаетъ прохожихъ, спрашивая:
— Ты не знаешь меня? Я вдь ‘фалагъ-вургуни’ *)… Вонъ гд сразила меня судьба, вонъ…
Тутъ она указываетъ рукой на югъ, гд высятся Бартогскія горы, и ,съ дикимъ хохотомъ бжитъ по направленію къ нимъ…