Европейскіе писатели и мыслители: V — Руссо. Изданіе В. В. Чуйко. С.-Пб. 1882 года.
Европейскіе писатели и мыслители: V — Руссо. Изданіе В. В. Чуйко. С.-Пб. 1882 года.
Е. Н.
‘Русская Мысль’, No 12, 1882
Европейские писатели и мыслители: V — Руссо. Издание В. В. Чуйко. С.-Пб. 1882 года, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1882
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Для пятаго выпуска своего изданія ‘Библіотеки европейскихъ писателей и мыслителей’ г. Чуйко выбралъ автора ‘Эмиля’ и ‘Новой Элоизы’.
На этотъ разъ томикъ содержитъ нсколько боле подробную біографическую статейку о Руссо, чмъ т, которыя помщались издателемъ при другихъ выпускахъ, и отрывки изъ ‘Исповди’. ‘Общественный договоръ’,— по словамъ г. Чуйко,— не могъ быть помщенъ по особымъ обстоятельствамъ. .’
Выбранные отрывки изъ ‘Исповди’ довольно хорошо знакомятъ съ оригинальной и вполн своеобразною личностью Руссо и съ его отношеніемъ къ г-ж Варенсъ, которая звала его ‘малюткой’ и давала ему право на выраженіе самыхъ горячихъ чувствъ дружбы и любви, далеко переходившихъ то святое чувство, какое опредлялъ Руссо въ г-ж Варенсъ, именуя ее ‘мамашей’. Тутъ же съ полной откровенностью изображается и картина столкновенія Руссо съ двумя куртизанками въ Италіи,— картина, правда, нсколько отзывающаяся цинизмомъ. Тутъ же рисуется и отношеніе Руссо къ его двадцатишестилтней привязанности — Терез Левассръ, которую такъ прекрасно характеризовалъ Джонъ Морлей въ своей прекрасной книг: ‘Руссо’. Помщенные въ изданіи г. Чуйко отрывки ‘Исповди’ представляютъ недурное дополнительное чтеніе на русскомъ язык къ книг Морлея. Въ нихъ Руссо, кром отношенія къ женщинамъ, рисуется также какъ крайне своеобразный человкъ. Для него вс принятые и усвоенные человчествомъ свычаи, обычаи, привычки составляютъ тяжесть и тоску кандаловъ. Талантъ не въ силахъ подчиниться имъ, втиснуть себя въ ихъ тиски, именуемыя ‘границами приличія’. Въ глазахъ же толпы, привыкшей въ шаблону, къ размренности, такой человкъ, не умщающійся въ рамки, кажется страннымъ чудакомъ, а то и… помшаннымъ. Почти всегда окрещиваетъ такъ толпа все, что не подходитъ подъ людскую казарменность. Такова было отношеніе и къ Руссо. Таково и къ нашимъ писателямъ — Пушкину, Гоголю, Лермонтову: ‘чудаки!’ Таково и къ одному изъ самыхъ, крупныхъ современныхъ талантовъ, ускользающему отъ казарменной правильности…
А Руссо дйствительно не укладывается въ заране приготовленный футляръ. Вотъ какъ онъ самъ характеризуетъ свою малую устойчивость и размренность, что обычно принимается за признакъ чудачества:
‘…Я же люблю заниматься ничего-недланіемъ, начинать сотни разныхъ вещей и не кончать ни одной изъ нихъ, ходить взадъ и впередъ, какъ мн это взбредетъ въ голову, свои намренія мнять каждую секунду, свободно слдовать за всми движеніями летающей мухи, имть возможность срыть до основанія скалу, чтобъ узнать, что находится подъ ней, приняться со всмъ жаромъ за десятилтнюю работу, чтобы черезъ десять минутъ бросить ее безъ всякаго сожалнія, наконецъ, тратить весь день безъ всякаго порядка и послдовательности и слдовать въ каждой вещи капризной прихоти момента…’ (стр. 147).
Такой ‘неустойчивый’, ‘капризный’, ‘втреный’ человкъ представляетъ, разумется, полную дисгармонію со всми добродтелями посредственности, умющей втиснуть себя, свою жизнь, жизнь всей своей семьи въ разъ созданныя съ геометрическою точностью тиски. Въ силу выносливости и умнья ‘подчиняться’ она забываетъ чувство принужденности и неловкости и чувствуетъ себя какъ бы дома.
Подробное и самое тщательное изученіе этихъ кажущихся толп ‘странностей’ талантливыхъ людей, можетъ-быть, дастъ возможность услдить необходимую связь этой психической ‘самости’, отвращенія отъ какихъ бы то ни было стсненій — съ тмъ душевнымъ богатствомъ, которое есть удлъ таланта. Да, можетъ быть… И потому эти ‘странности’ должны составить предметъ самаго тщательнаго изученія.
Помщенные въ данномъ выпуск отрывки изъ ‘Исповди’ потому и представляютъ особый интересъ, что знакомятъ съ ‘странностями’ одного изъ геніальныхъ людей XVIII столтія.
Удовольствію чтенія нсколько мшаетъ плохой переводъ, который мстами совершенно отказываешься понимать. Вотъ хоть бы эти два мста: ‘Брошенный на нее я взглядъ при нашемъ первомъ свиданіи былъ единственной дйствительно страстной минутой, которую она дала мн почувствовать…’ (стр. 22). ‘Я могъ бы вести прекрасный разговоръ на почт, какъ говорятъ, что испанцы играютъ въ шахматы…’ (стр. 30). Сразу никакъ не разгадаешь эти об загадки туманной рчи перевода. А стоитъ изъ послдней фразы выбросить неумстное ‘что’ — и смыслъ, тотчасъ объявится… Переводчикъ же, какъ видно, иметъ исключительное пристрастіе ко всмъ частичкамъ, давно излюбленнымъ еще гоголевскимъ Акакіемъ Акакіевичемъ и его знаменитымъ портнымъ Петровичемъ.
‘Ужасне всего ‘то, что вмсто того, чтобы умть молчать…’ (стр. 32).
‘…что заставляетъ ее смяться еще боле, такъ это, что я злился, тмъ боле, что…’ (стр. 26). Пожалуй, и самъ Акакій Акакіевичъ выражался иногда ясне…
Но вс эти рытвины, ямочки и груды мусора, за которыя по дорог цпляется читатель, во имя интереса самой ‘Исповди’ можно забыть. За то никакъ не забудешь той небрежности перевода, которая говоритъ прямо за незнаніе переводчикомъ языка. Вотъ какъ передано съ итальянскаго слдующее мсто Тассо:
La terra molle е lieta, е diletosa
Simili а же gli abitator produce —
‘страна имющаяся (?), пріятная, плодородная и ея жители во всемъ сходны съ нею’. А между тмъ смыслъ (и даже почти буквальная передача) этого мста такой: ‘пріятная, веселая, чудесная страна производитъ и жителей подобныхъ себ…’