Евгения Гранде
Евгения Гранде
Роман г-на Оноре де Бальзака.
Глава I.
Провинцiальные типы.
Глава I.
Провинцiальные типы.
Глава II.
Парижскiй кузенъ.
Глава II.
Парижскiй кузенъ.
Евгения Гранде, Бальзак Оноре, Год: 1833
Время на прочтение: 165 минут(ы)
Иногда въ провинцiи встречаешь жилища, съ виду мрачныя и унылыя, какъ древнiе монастыри, какъ дикiя грустныя развалины, какъ сухiя, безплодныя, обнаженныя степи, заглянувъ подъ крыши этихъ жилищъ, и въ-самомъ-деле часто найдешь жизнь вялую, скучную, напоминающую своимъ однообразiемъ и тишину монастырскую, и скуку обнаженныхъ, дикихъ степей.
Право, проходя возле дверей такого дома, невольно сочтешь его необитаемымъ, но скоро однакожь разуверишься: подождавъ немного, непременно увидишь сухую, мрачную фигуру хозяина, привлеченнаго къ окну шумомъ шаговъ на улице.
Такой мрачный видъ унынiя, казалось, былъ отличительнымъ признакомъ одного дома въ городе Сомюре. — Домъ стоялъ на конце улицы, неровной, кривой, ведущей къ старинному замку, улица эта, почти всегда пустая и молчаливая, замечательна звонкостiю своей неровной, булыжной мостовой, всегда сухой и чистой, своею теснотою и угрюмымъ видомъ домовъ, прилежащихъ къ старому городу, надъ которымъ возвышаются древнiя, полуразвалившiяся укрепленiя.
Дома крепки и прочны, хотя большею частiю выстроены изъ дерева, и некоторые существуютъ уже около трехъ вековъ. Странная архитектура придаетъ городу видъ древности и оригинальности и обращаетъ на себя вниманiе художника и антикварiя. Напримеръ, невольно бросятся въ глаза огромныя толстыя доски, прорезанныя хитрою причудливою резьбою, и заменяющiя карнизы надъ нижними этажами домовъ. Потомъ концы брусьевъ поперечныхъ стенъ, покрытые аспиднымъ камнемъ, они рисуются синими полосами на фасаде строенiя съ высокою, острою кровлею, полусогнившею отъ действiя солнца и дождя, и погнувшеюся подъ тяжестiю годовъ. Далее, подоконники, старые, ветхiе, почерневшiе отъ времени, и съ сгладившеюся резьбою, вотъ такъ и смотришь, что они тотчасъ рухнутъ подъ тяжестiю какого-нибудь цветочнаго горшка, выставленнаго на окне бедной, трудолюбивой гризетки. Непременно остановятъ вниманiе ваше эти массивныя двери, убитыя тяжолыми гвоздями, испещренныя iероглифами и надписями. Смыслъ надписей различенъ, здесь одна дышетъ протестантскимъ фанатизмомъ, тамъ читаешь проклятiе лигёра Генриху IV-му, словомъ, найдете все — исторiю, летописи, преданiя. Возле беднаго, оштукатуреннаго домика, отделаннаго стругомъ и топоромъ незатейливаго плотника, возвышаются палаты дворянина, на дверяхъ еще заметны остатки гербовъ и девизовъ, разбитыхъ и изломанныхъ въ революцiю, взволновавшую край въ 1789 году.
Подвальные этажи домовъ купеческихъ непохожи ни на лавки, ни на магазины, любители древности и среднихъ вековъ полюбуются лишь старинными мастерскими нашихъ предковъ, стариною простою и наивною. Эти подвалы мрачны, глубоки, безъ украшенiй, ни снаружи, ни внутри, безъ оконъ, безъ стеколъ. Дверь половинчатая, толстая, обита железомъ, одна половинка неподвижна, другая, съ прикрепленнымъ къ ней колокольчикомъ, целый день скрипитъ, звонитъ, въ движенiи. —Светъ и воздухъ проходятъ въ сырой подвалъ или сверху, или чрезъ отверзтiе, начинающееся отъ самого свода или потолка. Въ немъ утверждаются по ночамъ ставни, которыя закрепляются толстыми железными полосами, днемъ ставни снимаются, и вместо нихъ раскладываются товары. Товары на-лицо, обмана нетъ. Выставленные образчики состоятъ изъ двухъ или трехъ кадокъ съ соленой трескою, изъ несколькихъ кусковъ парусины, веревокъ, обручей, разставленныхъ вдоль стены, и половинокъ сукна на полкахъ. Войдете: девушка, опрятно одетая, хорошенькая, молоденькая, въ белой косыночке, съ пухленькими, красными ручками, оставляетъ свое рукоделье, встаетъ, зоветъ отца или мать. Кто нибудь изъ нихъ входитъ и отмериваетъ вамъ товару или на два су или на двадцать тысячь франковъ, купецъ флегматикъ услужливъ или гордъ, смотря по своему обыкновенiю.
Вы встречаете купца у дверей его дома. Ему, кажется, нечего делать, и вотъ онъ уже целой часъ болтаетъ съ соседомъ. Заглянете въ его лавку: въ ней валяется несколько обручей и кучка бочарныхъ досокъ, но на пристани, магазина его станетъ на всехъ бочаровъ анжуйскихъ. По урожаю винограда онъ разсчитываетъ барышъ и товаръ до последней доски. Солнце светитъ — онъ богачъ, дождь — онъ разоренъ. Часто въ одно утро цена на бочки возвышается вдругъ до одиннадцати франковъ или спадаетъ до 6-ти ливровъ за штуку. Здесь, какъ и въ Турени, погода — все въ торговле. Виноградчики, помещики, продавцы лесу, бочары, трактирщики, судовщики, у всехъ одна тоска, одна забота — погода. Ложась спать, боятся ночнаго мороза. Проклинаютъ дождь, ветеръ, засуху, или молятъ о дожде, о засухе, вечная борьба природы съ разсчотами человеческими. Барометръ сводитъ съ ума, или веселитъ весь городъ и разглаживаетъ морщины на самыхъ угрюмыхъ лицахъ.
— Золотое время! говоритъ соседъ соседу въ старой сомюрской улице: ни облачка!
— Червонцами задождитъ, отвечаетъ соседъ, разсчитывая барышъ по лучу солнечному.
Летомъ, въ субботу, часовъ въ десять вечера, ни въ какой лавке вамъ не продадутъ ни на копейку товару. У каждаго купца есть какой-нибудь клочокъ землицы, виноградникъ, или хоть какой-нибудь огородъ, и хозяинъ едетъ дня на два погостить за городомъ. Обделавъ дела свои въ городе, покупки, продажу, сладивъ барышъ, купецъ покоенъ и выгадываетъ изъ 12 почти 10 часовъ на удовольствiя, на пересуды, на толки и на подсматриванiе за соседомъ. Хозяйка купитъ куропатку, кумушки осведомляются у хозяина, хорошо-ли ее приготовили? Беда девушке, не кстати взглянувшей въ окошко, ее оговорятъ, засмеютъ, пересудятъ, осудятъ. Все на-лицо, каждый домъ къ услугамъ соседей, и ужъ какъ не огораживайся и не запирайся, а изъ дому успеютъ во-время вынести соръ.
Здесь живутъ не подъ кровлей, а на чистомъ воздухе: каждое семейство располагается у дверей своего дома, завтракаетъ, обедаетъ, споритъ, ссорится. Всякiй прохожiй замеченъ. Еще съ старыхъ временъ умели въ провинцiальныхъ городкахъ осмеять и оговорить иностранца, но объ этомъ долго разсказывать. Скажу только, что отъ этого-то и окрестили въ болтливыхъ жителей Анжера, особенно отличавшихся сплетнями и пересудами.
Палаты дворянъ, отели, некогда ими обитаемыя, расположены въ старомъ городе. Домъ мрачный и угрюмый, куда сейчасъ перенесемъ мы читателей, былъ изъ числа этихъ древнихъ зданiй — остатокъ старыхъ делъ, памятникъ стараго времени, времени простаго и незатейливаго, отъ котораго давно уже мы отреклись и отступились.
Пройдя съ вами по дороге, такъ богатой воспоминанiями, навевающими и грусть, и думу о прошедшемъ, я укажу вамъ на это мрачное, скучное зданiе: это домъ господина Гранде.
Но мы не поймемъ всего значенiя, всего смысла фразы: домъ господина Гранде. Нужно познакомиться сначала съ самимъ господиномъ Гранде.
Кто не живалъ въ провинцiи, тому трудно будетъ объяснить себе мненiе и мысли сомюрскихъ жителей на-счотъ господина Гранде. Этотъ господинъ, (есть еще въ Сомюре люди, которые за-просто говорятъ о немъ: старикъ Гранде, папа Гранде, но они давно уже заметно начали переводиться), такъ этотъ-то господинъ Гранде, въ 1789 году, былъ ни более, ни менее, какъ простой бочаръ, дела его шли нехудо, онъ умелъ писать, читать и считать.
Когда Французская Республика объявила о продаже монастырскихъ именiй, Гранде, которому было тогда уже летъ подъ-сорокъ, женился на дочери богатаго купца, торговавшаго лесомъ. Совокупивъ свой капиталъ съ приданымъ жены своей, и доставъ сверхъ-того 2000 луидоровъ, онъ положилъ свои деньги въ карманъ и явился въ казначейство округа. Тамъ, сунувъ оборванному санкюлоту золотую взятку въ 200 луидоровъ, занятыхъ у тестя, законно и справедливо вступилъ онъ во владенiе лучшими плантацiями округа, старымъ аббатствомъ и сколькими-то фермами и арендами.
Сомюрскiе жители любили тишину и не любили революцiю. Между-темъ Гранде прослылъ смелымъ, отважнымъ республиканцемъ, патрiотомъ, человекомъ, понимавшимъ новое время и новыя идеи, тогда-какъ онъ только и мыслилъ о торговле, да о виноградникахъ. Его сделали членомъ управленiя сомюрскаго округа, и Гранде удалось оставить впечатленiе и въ управленiи, и въ торговле.
Въ первомъ отношенiи онъ покровительствовалъ блаженной памяти дворянамъ и всеми силами старался замедлить и даже уничтожить продажу земель эмигрантовъ. Что касается до торговли, то ему удалось сделать превыгодный оборотъ поставкою въ армiю до двухъ тысячь бочекъ белаго вина. Въ уплату онъ выговорилъ себе прекрасныя луга, принадлежавшiя женскому монастырю, хотя правительство берегло эти луга и определило продавать последними.
Наступила эпоха консульства. Почтенный, уважаемый Гранде былъ сделанъ меромъ, судилъ хорошо, торговалъ еще лучше. Во-время имперiи Гранде сталъ называться господиномъ Гранде. Наполеонъ не любилъ республиканцовъ, а такъ-какъ Гранде былъ во-время-оно санкюлотомъ, то онъ сменилъ его, назначивъ на его место богатаго помещика, человека съ надеждами, будущаго барона Имперiи. Господинъ Гранде безъ сожаленiя сложилъ съ себя атрибуты власти гражданской. Въ правленiе свое, ради казенной выгоды, наделалъ онъ прекрасныхъ дорогъ изъ города въ свои поместья, домъ и земли его были весьма-выгодно кадастрированы, платить налоги приходилось ему самые умеренные. Его огороды и виноградники, благодаря неусыпнымъ попеченiямъ, стали въ первомъ разряде по достоинству, и служили образцами для другихъ хозяевъ. Чего-же более? Оставалось разве попросить орденъ Почотнаго-легiона.
Все это было въ 1806 году, Гранде было тогда 57 летъ, жене его около 36 летъ. Ихъ единственная дочь, плодъ законнаго супружества, была летъ десяти.
Въ этомъ году судьба, вероятно, хотевшая утешить его въ неудачахъ политическихъ, доставила ему одно за другимъ три наследства. Сперва после матери госпожи Гранде, урожденной де Ла-Бертельеръ, потомъ отъ старика дедушки г-жи Гранде, и наконецъ отъ г-жи Жантильи, его бабушки по матери. Никто не зналъ цены этимъ тремъ наследствамъ. Покойные, все трое, были такъ скупы, что держали въ сундукахъ мертвые капиталы, и втайне наслаждались своими сокровищами. Старикъ Ла-Бертельеръ не хотелъ ни за что пустить въ оборотъ своихъ денегъ, называлъ все обороты мотовствомъ, расточительностiю, и находилъ более выгоды въ созерцанiи сокровищъ своихъ, нежели отдавая ихъ на проценты.
Въ Сомюре разсчитали наследство по солнцу, т. е. по ежегодному доходу съ виноградниковъ.
Теперь Гранде, вопреки всевозможнымъ идеямъ о равенстве, озолотивъ себя, сталъ выше всехъ, и сделался важнымъ лицомъ въ своемъ городе. У него было 140 арпановъ земли подъ виноградниками, въ хорошiе годы получалъ онъ съ нихъ отъ 1000 до 1200 бочекъ вина, тринадцать фермъ, старое аббатство и более 127 арпановъ земли подъ лугами, на которыхъ росли 3000 тополей, посаженныхъ въ 1793 году, наконецъ домъ, въ которомъ онъ жилъ, былъ его собственный. Это было на-виду. Что-же касается до капиталовъ, то въ целомъ Сомюре было всего два человека, которые могли что-нибудь знать объ этомъ, то были: г-нъ Крюшо, нотарiусъ, ходокъ по денежнымъ деламъ и оборотамъ г-на Гранде, а другой господинъ де-Грассенъ, богатейшiй банкиръ въ Сомюре, съ нимъ, по-тихоньку, старикъ обработывалъ кой-какiя сделки. Но хотя Крюшо и де-Грассенъ вели дела скрытно и въ глубокой тайне, но въ обществе они выказывали Гранде такое глубочайшее уваженiе, что наблюдатели, взявъ это уваженiе за общую меру, могли по пальцамъ добраться до итоговъ имущества бывшаго мера.
Словомъ, въ Сомюре не было никого, ктобы не былъ твердо уверенъ, что у Гранде спрятанъ где-нибудь кладъ, сундучокъ съ червонцами, тайная радость, тайное наслажденiе старика. Скупые особенно готовы были присягнуть въ этомъ, изучивъ взглядъ старика, взглядъ горящiй какимъ-то отблескомъ заветнаго металла. Взоръ человека, привыкшаго смотреть на золото, наслаждаться имъ, блеститъ какимъ-то неопределеннымъ, тайнымъ выраженiемъ, схватываетъ известные оттенки, усвоиваетъ необъяснимыя привычки, какъ взглядъ развратника, игрока или придворнаго, взоръ этотъ быстръ и робокъ, жаденъ, таинственъ, обычные его знаютъ, научились ему, это условный знакъ, фран-масонство страсти.
Итакъ Гранде пользовался всеобщимъ почтенiемъ и уваженiемъ, какъ человекъ, который никогда никому не былъ долженъ, какъ человекъ ловкiй, опытный во всякомъ деле и во всякой сделке. Напримеръ, старый бочаръ умелъ съ необыкновенною точностiю определить, нужно-ли ему 1000 бочекъ или 500 при настоящемъ сборе. Наконецъ, какъ человекъ, которому удались все спекуляцiи, у котораго всегда было несколько бочонковъ въ продаже въ то время, какъ дешевели деньги, который умелъ при-случае спрятать товаръ свой въ подвалы и выждать время, когда бочонокъ вина будетъ стоить 200 франковъ, тогда какъ другiе продавали свое вино по пяти луидоровъ за бочку. Такъ въ 1811 году, богатый сборъ винограда былъ умно припрятанъ, медленно проданъ, и Гранде выигралъ 240,000 ливровъ одной осторожностiю. Въ коммерцiи онъ былъ ловокъ, жаденъ, силенъ, какъ тигръ, какъ боа. Онъ умелъ-при случае спрятать свои когти, свернуться въ клубокъ, выждать минуту, и наконецъ броситься на жертву. Потомъ онъ растягивалъ ужасную пасть кошеля своего, сыпалъ въ него червонцы, завязывалъ, пряталъ кошель, и все это самодовольно, холодно, методически.
Никто, при встрече съ нимъ, не могъ освободиться отъ особеннаго чувства тайнаго уваженiя, удивленiя и страха. Кто въ Сомюре не попробовалъ его холодныхъ, острыхъ когтей? Тому Крюшо съумелъ достать денегъ для покупки земли, да по осьми на сто, тому де-Грассенъ разменялъ вексель, да съ огромнымъ учотомъ. Не было дня, чтобы имя Гранде не упоминалось или въ конторахъ купцовъ, или въ вечернихъ собранiяхъ и разговорахъ горожанъ. Были люди, которые гордились богатствомъ старика, хвастаясь имъ какъ нацiональною славою. Часто слышали, какъ какой-нибудь купецъ или трактирщикъ, съ тайнымъ удовольствiемъ говаривалъ заезжимъ:
— Да, сударь, водятся и у насъ богачи, миллiонеры, два, три дома. Что-же касается до господина Гранде, такъ ужъ врядъ-ли и самъ-то онъ перечтетъ свое состоянiе.
Въ 1816 году, опытные люди разсчитывали недвижимое богатство старика почти въ три съ половиною миллiона. Но какъ съ 1793 по 1817, однихъ доходовъ съ земель было ежегодно 100 съ чемъ-то тысячь франковъ, то можно было заключать, что и наличныхъ было у него на такую-же сумму. И когда, бывало, по окончанiи партiи въ бостонъ, солидные люди разговорятся о томъ, о семъ, наконецъ сведутъ на старика Гранде, и скажутъ напримеръ:
— У старика Гранде теперь есть верныхъ шесть миллiоновъ….
То Крюшо и де-Грассенъ, если слышали слова эти, всегда прибавляли съ какою-то таинственностiю:
— Дальновиднее-же вы насъ! Намъ такъ никогда почти не удавалось свести верныхъ счотовъ.
Заезжiй парижанинъ скажетъ, бывало, слово, другое о Ротшильде или о Лафите, Сомюрцы тотчасъ спросятъ, ‘также-ли богаты они, какъ, напримеръ, Гранде?’ И ежели имъ отвечали насмешливою улыбкою, то они покачивали головами въ знакъ недоверчивости.
Дела и слова старика покрывались золотою крышкою, и если въ частной жизни его и встречалось что-нибудь смешное, странное, то решительно никто не находилъ этого ни смешнымъ, ни страннымъ. Гранде былъ для всехъ образцомъ въ Сомюре, авторитетомъ. Его слова, одежда, ухватки, косой взглядъ, считались законами, решенiями. Изъ каждаго поступка, движенiя его, выводили следствiя, и всегда почти верныя и безошибочныя.
— Зима будетъ холодная, Гранде наделъ уже теплыя перчатки. Не худо позаботиться о продаже.
Или:
— Гранде закупаетъ много досокъ. Славное вино будетъ въ этомъ году!
Никогда Гранде не покупалъ ни хлеба, ни мяса. Каждую неделю фермеры приносили ему сколько было нужно овощей, куръ, яицъ, масла и зерноваго хлеба. У него была своя мельница, и мельникъ, не въ-счотъ договора, долженъ былъ въ известное время являться къ нему за зерномъ, смолоть и представить его мукою. Длинная Нанета, единственная служанка въ целомъ доме, довольно-пожилая, сама пекла по субботамъ хлебъ на все семейство. Плодовъ Гранде собиралъ такъ много, что продавалъ ихъ на рынке. Дрова рубились въ его заказникахъ, или употреблялись вместо нихъ старыя, полусгнившiя изгороди, обходившiя кругомъ поля его. Фермеры-же рубили и дрова и, изъ учтивости, сами складывали ихъ въ сараи, за что онъ обыкновенно былъ имъ благодаренъ. Единственныя издержки его были: туалетъ жены и дочери, плата за ихъ два места въ церкви и за просфоры, свечи, жалованье длинной Нанеты, луженiе ея кострюль, издержки судебныя на купчiя, квитанцiи и залоги, наконецъ на поправку его строенiй. У него было 300 арпановъ лесу (недавно купленнаго), надзирали за нимъ сторожа соседей, за что обещалъ онъ имъ дать жалованье. Только после покупки лесу на столе у него стала появляться дичь.
Говорилъ онъ мало. Все прiемы его были весьма-просты и обыкновенны. Изъяснялся онъ коротко, дельно, голосомъ тихимъ. Съ самой революцiи, когда впервые онъ обратилъ на себя вниманiе, чудакъ началъ заикаться, особенно съ нимъ это случалось въ какомъ-нибудь споре, или когда приходилось долго говорить. Но заиканiе, также какъ и многословiе, несвязность речи и недостатокъ въ ней логическаго порядка, были чистымъ притворствомъ, а не недостаткомъ образованiя, какъ полагали некоторые. Мы объяснимъ эту исторiю въ-последствiи. Впрочемъ онъ не затруднялся разговоромъ и съ него довольно было четырехъ фразъ, словно четырехъ алгебрическихъ формулъ, для возможныхъ счотовъ, разсчотовъ и разсужденiй въ его частной и домашней жизни, вотъ оне:
— Я не знаю.
— Не могу!
— Не хочу!
— А… а… а… посмотримъ.
Ни да, ни нетъ — этихъ словъ онъ особенно не терпелъ. Весьма не любилъ также писать. Когда съ нимъ разговаривали, онъ хладнокровно и внимательно слушалъ, придерживая одною рукою подбородокъ, тогда-какъ другая рука придерживала локоть первой. На все у него было свое мненiе, разъ принятое и неуступчивое. Въ ничтожнейшихъ сделкахъ онъ обыкновенно долго не решался, раздумывалъ, соображалъ, и когда противникъ, считая наконецъ дело за собою, чуть-чуть проговорится, Гранде отвечаетъ:
— Нетъ, не могу! нужно посоветоваться съ женою, безъ нея, вы знаете, я ни шагу не делаю.
А жена его, сущая илотка, была доведена имъ до полнейшей инерцiи. Въ сделкахъ, какъ сейчасъ заметили мы, она у него была въ роде щита. Гранде ни съ кемъ не знакомился, никого не звалъ къ себе, да и самъ ни къ кому не ходилъ. Онъ не любилъ шума, и скупился даже и на движенiе. Ни у кого ничего не трогалъ и никого не безпокоилъ, изъ уваженiя къ собственности. Впрочемъ, не смотря на свое сладкоречiе, двусмысленность и осторожность, бочаръ всегда выказывался настоящимъ бочаромъ, въ словахъ и ухваткахъ, особенно дома, где онъ не любилъ удерживаться.
Съ-виду Гранде былъ футовъ пяти ростомъ, плотный и здоровый. Ноги его были 12 дюймовъ въ окружности, мускулистъ и широкоплечъ. Лицо круглое и рябоватое. Подбородокъ его былъ прямой, губы тонкiя и ровныя, зубы белые. Взглядъ мягкiй, ласковый, жадный, взглядъ василиска. Лобъ изрезанный морщинами, съ замечательными выпуклостями. Волосы его желтели и седели, все въ одно время, — золото и серебро, по выраженiю охотниковъ пошутить, вероятно, незнавшихъ, что съ Гранде не шутятъ. На толстомъ носу его висела красная шишка. Целое выражало тихость сомнительную, холодную честность и эгоизмъ скупца. Замечали еще въ немъ одно — привязанность, любовь къ своей дочери Евгенiи, единственной наследнице. Походка, прiемы выражали самоуверенность, удачу во всемъ, и действительно, Гранде, хотя тихiй и уклончивый, былъ твердаго, железнаго характера.
Одежда его была всегда одинаковая, въ 1820 году онъ одевался точно также, какъ и въ 1791 году. Толстые башмаки съ медными застежками, нитяные чулки, панталоны короткiе, толстаго темнаго сукна съ серебряными пуговками, шерстяной жилетъ съ жолтыми и темными полосками, застегнутый сверху до низу, и просторный, каштановаго цвета сюртукъ, белый галстукъ, и широкополая квакерская шляпа, перчатки у него были толстыя, неуклюжiя, — въ два года одна пара, всегда методически раскладывалъ онъ ихъ на одномъ и томъ-же месте, на поляхъ своей шляпы.
Более ничего не знали о немъ въ Сомюре. Шесть лицъ имели право посещать его домъ.
Самымъ значительнымъ лицомъ изъ первыхъ трехъ, былъ племянникъ нотарiуса Крюшо. После своего назначенiя президентомъ сомюрскаго суда первой инстанцiи, Крюшо, племянникъ, къ фамилiи своей присоединилъ еще словцо де-Бонфонъ, и всеми силами старался называться просто де-Бонфонъ, а потому обыкновенно подписывался К. де-Бонфонъ. Неловкiй проситель г-на Крюшо, забывшiй де-Бонфона, поздно уже замечалъ свою ошибку. Президентъ особенно покровительствовалъ темъ, кто называлъ его президентомъ, но льстилъ, улыбался, дружилъ тому, кто называлъ его де-Бонфономъ. Президенту было 33 года. Бонфонъ было названiе его поместья (Bonae Fontis), приносившаго ему тысячь до семи ливровъ дохода. Кроме того онъ былъ единственнымъ наследникомъ своего дяди нотарiуса и другаго дяди, аббата Крюшо, оба они слыли довольно-богатыми. Трое Крюшо, поддерживаемые порядочнымъ числомъ кузеновъ, кузинъ и роднею почти двадцати домовъ сомюрскихъ, составляли свою особую партiю, какъ некогда фамилiя Пази во Флоренцiи, и подобно Пази, Крюшо имели противниковъ.
Г-жа де-Грассенъ, мать двадцати-трехъ-летняго юноши, частенько приходила къ г-же Гранде, составлять съ нею партiю въ лото, надеясь непременно женить своего возлюбленнаго Адольфа на девице Евгенiи Гранде. Г-нъ де-Грассенъ, банкиръ, помогалъ жене безпрерывными маленькими услугами старому скупцу, и всегда во-время поспевалъ на поле битвы. Трое де-Грассеновъ имели тоже верныхъ союзниковъ-кузеновъ, кузинъ и т. п.
Со стороны-же Крюшо работалъ ихъ аббатикъ, Талейранъ въ миньятюре, и достославно поддерживаемый братомъ нотарiусомъ, съ честiю выдерживалъ бой съ банкиршой, въ пользу своего племянника, президента. Битвы де-Грассеновъ съ тремя Крюшо и ихъ партiей за Евгенiю возбуждали большое вниманiе въ Сомюре.
Кому-то достанется Евгенiя: президенту или Адольфу де-Грассену?
Задачу разрешали темъ, что-де не достанется ни тому ни другому, что бочаръ зазнался, и хочетъ иметь своимъ зятемъ не иначе, какъ пера Францiи, который-бы решился взять въ придачу къ 200,000 ливровъ годоваго дохода, все бочки своего тестюшки.
Другiе выставляли на видъ дворянство и богатство де-Грассеновъ, говорили, что Адольфъ ловокъ, хорошъ собою, и что кого-же и выбрать, ежели не его? Разве ужъ найдется какой-нибудь папскiй племянникъ, — тогда дело другое, а что и теперь уже много чести Гранде, котораго весь Сомюръ виделъ съ долотомъ въ руке и когда-то санкюлотомъ. Наблюдатели заметили, что г. Крюшо де-Бонфонъ могъ ходить къ старику во всякое время, а Адольфъ де-Грассенъ только по воскресеньямъ. Говорили, что г-жа де-Грассенъ не такова, чтобы уступить въ деле, имъ отвечали, что аббатъ Крюшо претонкая штука, и что если сойдутся где аббатъ да женщина, такъ силы всегда одинаковы.
Старожилы полагали, что Гранде не захотятъ выпустить добра изъ фамилiи. По ихъ мненiю Евгенiя непременно выйдетъ за своего кузена, сына купца Вильгельма Гранде, богатейшаго откупщика въ Париже. Обе сомюрскiя партiи возражали имъ темъ, что во-первыхъ, старики уже тридцать летъ какъ не видались другъ съ другомъ, во-вторыхъ, что парижанинъ не такъ думаетъ устроить судьбу своего сына, что онъ меръ округа, депутатъ, полковникъ нацiональной гвардiи, судья въ коммерческомъ суде. Что онъ давно уже отступился отъ сомюрскихъ Гранде, и ищетъ сыну дочь какого-нибудь дешевенькаго наполеоновскаго герцога.
И много было еще говорено о богатой наследнице, почти двадцать миль кругомъ и даже въ омнибусахъ, ходившихъ между Блуа и Анжеромъ.
Въ начале 1818 года победа была совершенно на стороне Крюшо. Именiе Фруафондъ, славившееся своимъ великолепнымъ паркомъ, великолепнымъ замкомъ, фермами, прудами, рекою, лесомъ, поступило въ продажу, молодой маркизъ де-Фруафондъ продавалъ его по-необходимости, нуждаясь въ деньгахъ. Крюшо съ союзниками упросили маркиза не продавать именiя по частямъ. Нотарiусъ представилъ ему все невыгоды, все хлопоты продажи по участкамъ, особенно въ полученiи денегъ съ покупателей, что-де лучше продать все разомъ и вотъ, напримеръ, хоть Гранде готовъ заплатить хоть сейчасъ. Тогда владенiе Фруафондъ было куплено старикомъ, и онъ, къ величайшему удивленiю Сомюрцовъ, заплатилъ, не поморщившись, все пять миллiоновъ, чистыми деньгами, звонкою монетою. Объ этой покупке стали говорить и въ Нанте, и въ Орлеане.
Гранде селъ въ тележку, возвращавшуюся по-случаю изъ Сомюра въ Фруафондъ, и поехалъ осматривать свои поместья. — Онъ воротился весьма-довольный темъ, что поместилъ свои капиталы по пяти на сто, и тутъ-же задумалъ округлить маркизатъ Фруафондъ, присоединивъ къ нему и свои земли. — Но чтобы насыпать снова сундукъ свой, онъ решился вырубить свои леса и тополи на лугахъ аббатства Нойе.
Теперь понятна-ли будетъ вся значительность выраженiя — домъ господина Гранде? — Домъ этотъ былъ наружности мрачной, угрюмой, а выстроенъ былъ онъ въ самой высшей части города, возле развалинъ старинныхъ укрепленiй. Два столба со сводомъ, составлявшiя входъ, были построены изъ белаго лоарскаго камня, слабаго, мягкаго, невыносившаго более 200 летъ при постройкахъ.
Множество углубленiй, дыръ и трещинъ неправильной разнообразной формы, изрытыхъ временемъ въ столбахъ и на своде входа, рисовались на нихъ причудливыми, фантастическими арабесками. Все въ целомъ походило несколько на крыльцо какой-нибудь городской тюрьмы. Выше свода былъ барельефъ изъ твердаго камня, съ почернелыми и попорченными фигурами, изображавшими четыре времени года. — Надъ барельефомъ тянулся плинтъ, изъ за котораго возвышали вершинки свои дикiя растенiя и деревья, случайно зародившiяся въ трещинахъ камня — жолтая стеница, павилика, попушникъ и молоденькiй вишневникъ, впрочемъ уже довольно-высокiй.
Толстая дубовая дверь, чорная, потрескавшаяся, слабая съ-виду, была твердо скреплена толстыми железными болтами, симметрически на ней расположенными. Маленькое квадратное окошечко, съ толстою заржавевшою решоткою, было прорезано въ дверяхъ калитки, въ эту решотку колотили молоткомъ, привязаннымъ тутъ-же къ кольцу.
Глядя сквозь решотку, сквозь которую когда-то высматривали друга и недруга, можно было заметить въ конце длиннаго, темнаго свода, несколько полуразбитыхъ ступеней, они вели въ садъ, живописно разбросанный около древнихъ стенъ укрепленiй, позеленевшихъ и обросшихъ мхомъ и плющемъ. Далее за стенами, надъ укрепленiями, виднелись дома и зеленели сады соседей.
Самая замечательная комната въ нижнемъ этаже этого дома была зала. — Входъ въ нее былъ прямо изъ воротъ. — Немногiе изъ обитателей маленькихъ городковъ Турени, Анжу и Берри понимали необходимость общей комнаты въ доме. — Зала въ одно и тоже время могла служить прихожею, гостиною, кабинетомъ, будуаромъ, столовою, зала — это театръ, сцена для частной семейной жизни. — Въ зале Гранде происходили все обычныя семейныя собранiя, въ этой комнате соседъ парикмахеръ два раза въ годъ приходилъ стричь волосы старика Гранде, сюда являлись его фермеры, священникъ, префектъ и нарочный изъ мельницы.
Два окна этой комнаты выходили на улицу. — Комната была вся обита темными обоями съ старинной разрисовкой, потолокъ былъ также расписанъ въ старинномъ вкусе и подъ цветъ обой, все было старо и пожелтело отъ времени.
Комната нагревалась каминомъ, надъ которымъ было вделано въ стене зеркало, зеленоватаго стекла и съ резанными наискось боками, которые сiяли ярко отъ переломленiй лучей света въ граняхъ окраинъ зеркала.
По бокамъ камина стояли два жирандоля, медные, позолоченные, съ двумя рожками. Когда снимали эти рожки со стержня, на которомъ укрепленъ былъ общiй конецъ ихъ, то мраморный пьедесталъ съ меднымъ стержнемъ, въ него вделаннымъ, годился для каждодневнаго употребленiя, какъ обыкновенный подсвечникъ. Кресла и стулья стараго фасона были обиты старинными обоями, съ рисунками, изображавшими сцены изъ басенъ Лафонтена, но трудно было уже разобрать эти рисунки: такъ они были потерты и изношены отъ времени и употребленiя. — По четыремъ угламъ комнаты стояли этажерки, а въ простенке между окнами ломберный столикъ, наборной работы, верхняя складная доска его сделана была въ виде шашечницы. — Надъ столомъ, въ простенке, виселъ барометръ чорнаго дерева, съ золочонными коемочками, испачканный и изгаженный кругомъ мухами. — На стене, противъ камина, висели два портрета, писанные — одинъ съ покойнаго г-на Ла-Бертельера, изображеннаго въ мундире гвардiи лейтенанта, другой портретъ изображалъ покойную г-жу Жантильи, въ костюме Аркадской пастушки. Передъ окнами были красиво драпированы красныя занавески изъ турской матерiи. — Толстые шолковые снурки связывали узлы драпировки. — Эти роскошныя занавески, такъ неуместныя въ этомъ доме, были выговорены господиномъ Гранде въ свою пользу при покупке дома, равно какъ и зеркало, мебели и этажерки.
Въ амбразуре окна, ближайшаго къ двери, стояло кресло госпожи Гранде, оно возвышалось на подставке, чтобы можно было смотреть на улицу. Передъ креслами стоялъ простенькой рабочiй столикъ. Маленькiя кресла Евгенiи стояли тутъ-же возле окна.
И целые 15 летъ прошли день-за-днемъ, а мать и дочь постоянно просиживали целые дни на одномъ и томъ-же месте за своимъ рукодельемъ, съ апреля месяца до самаго ноября. Съ перваго числа мать и дочь переселялись къ камину, потому-что только съ этого дня въ доме начиналась топка, которая потомъ и оканчивалась тридцатаго марта, не-смотря на холодные дни ранней весны и поздней осени. — Тогда длинная Нанета сберегала обыкновенно несколько угольевъ отъ кухонной топки, и приносила ихъ на жаровне, надъ которою мать и дочь могли отогревать свои окостеневшiе отъ холода пальцы.
Все домашнее белье лежало на рукахъ матери и дочери, весь день уходилъ у нихъ на эту работу, такъ, что когда Евгенiи хотелось сделать какой-нибудь подарочекъ матери изъ своего рукоделья, то приходилось работать по-ночамъ, и выпрашивать у старика свечей. — Уже съ давнихъ временъ скряга началъ самъ выдавать свечи своей служанке и дочери, равно какъ хлебъ, овощи и всю провизiю для обеда и завтрака.
Одна только длинная Нанета могла ужиться въ услуженiи у такого деспота, какъ старикъ Гранде. Целый городъ завидовалъ старику, видя у него такую верную служанку. — Длинная Нанета, получившая свое прозванiе по богатырскому росту (5 фут. 8 дюймовъ), служила уже 35 летъ у господина Гранде. — Она была одною изъ самыхъ богатейшихъ служанокъ Сомюра, хотя жалованья получала всего шестьдесятъ ливровъ. —Накопившуюся сумму, около четырехъ тысячь ливровъ, Нанета отдала нотарiусу Крюшо на проценты. Разумеется, эта сумма была для нея весьма значительна, и всякая служанка въ Сомюре, видя у бедной Нанеты верный кусокъ хлеба подъ-старость дней ея, завидовала ей, не думая о томъ какими кровавыми трудами заработаны эти денежки.
Когда ей было двадцать-два года, она была безъ хлеба и безъ пристанища, никто не хотелъ взять ее въ-услуженiе, по причине ея необыкновенно-уродливой фигуры и, разумеется, все были несправедливы. — Конечно, еслибы природа создала ее гвардейскимъ гренадеромъ, то всякiй-бы назвалъ молодцомъ такого гренадера, но, какъ говорится, все должно быть кстати. — Нанета, потерявшая, по причине пожара, место на одной ферме, где она ходила за коровами, явилась въ Сомюръ, и, воодушевленная уверенностiю и надеждою, начала искать всюду места и не унывала духомъ.
Въ это самое время Гранде собирался жениться и сталъ задумывать о будущемъ хозяйстве. — Нанета явилась кстати, тутъ какъ тутъ. — Какъ истинный бочаръ, умея ценить физическую силу въ своемъ работнике, Гранде угадалъ съ-разу всю выгоду, какую могъ извлечь, имея у себя Геркулеса — работницу, онъ съ наслажденiемъ смотрелъ на ея высокiй ростъ, жилистыя руки, крепкiе члены, ни безобразiе лица длинной Нанеты, ни рубище, ее прикрывавшее, не устрашили Гранде нисколько. — Онъ принялъ ее въ свой домъ, оделъ, накормилъ, далъ ей работу и жалованье. — Крепко привязалось сердце беднаго созданiя къ новому господину, Нанета плакала потихоньку отъ радости. — Бочаръ завалилъ ее работой. Нанета делала все. Стряпала кушанье, мыла белье, вставала рано, ложилась поздно, во-время жатвы готовила обедъ на всехъ работниковъ, смотрела за ними, какъ верная собака, стояла горою за соломинку изъ добра господскаго, и безъ ропота исполняла въ точности самыя странныя фантазiи чудака Гранде.
После двадцатилетней верной службы Нанеты, въ 1811 году, въ году счастливомъ для виноградчиковъ, Гранде решился наконецъ подарить свои старинные часы Нанете, это былъ первый и единственный подарокъ старика Гранде. — Правда, что онъ дарилъ иногда ей и старые башмаки свои, но нельзя сказать, чтобы могла быть какая-нибудь выгода отъ старыхъ башмаковъ господина Гранде, они были всегда до-нельзя изношены. Сперва нужда, а потомъ и привычка сделали Нанету скупою, и старикъ полюбилъ свою служанку, полюбилъ ее, какъ верную старую собаку, — Нанета радовалась, благословляла судьбу и была счастлива.
Она не жаловалась, если, на-примеръ, старику Гранде приходилось обвесить иногда ее при выдаче хлеба и остальной провизiи. — Не жалуясь сносила иногда и голодъ, потому-что бочаръ прiучалъ всегда своихъ домашнихъ къ стражайшей дiэте, хотя въ этомъ доме никто никогда не былъ боленъ. Наконецъ Нанета стала настоящимъ членомъ семейства, она привязалась всею силою души своей ко всемъ членамъ этой фамилiи, она смеялась, когда смеялся старикъ Гранде, работала, когда онъ работалъ, зябла, когда ему было холодно, и отогревалась, когда ему было жарко. Какъ отрадно было сердцу Нанеты, привязанному святымъ, безкорыстнымъ чувствомъ благодарности къ благодетелю своему, въ свычке съ нимъ, въ неограниченной къ нему преданности. — Никогда, ни въ чомъ не могъ упрекнуть сварливый, скупой Гранде свою верную Нанету, ни одна кисть винограда не была взята ею безъ позволенiя, ни одна груша, упавшая съ дерева, съедена потихоньку, Нанета берегла, хранила все, заботилась обо всемъ.
— Ну, ешь, Нанета, полакомься, говорилъ иногда Гранде, обходя свой садъ, где ветви ломались отъ изобилiя плодовъ, которые бросали свиньямъ, не зная куда девать излишекъ.
Отрадно было бедному созданiю, когда старикъ изволилъ смеяться, забавляться съ ней: это было очень, очень-много для бедной девушки, призренной Христа-ради, вытерпевшей одни лишенiя да побои. — Сердце ея было просто и чисто, и душа свято хранила чувство благодарности. — Живо помнила она, какъ, тридцать-пять летъ назадъ, она явилась на пороге этого дома, бедная, голодная, въ рубище, и съ босыми ногами, и какъ Гранде встретилъ ее вопросомъ:
— Ну, что-жъ тебе нужно, красавица?
И сердце дрожало въ груди ея при одномъ воспоминанiи объ этомъ дне. Иногда Гранде приходило въ мысль, что его бедняжка Нанета въ целую жизнь не слыхала отъ мужчины слова приветливаго, не знала, не испытала ни одного наслажденiя въ жизни, самаго невиннаго, даннаго въ уделъ женщине — наслажденiя нравиться, напримеръ, и Гранде, въ припадке жалости, говорилъ иногда:
— Ахъ, бедняжка Нанета!
И когда онъ говорилъ это, то встречалъ потомъ тихiй взоръ служанки своей, взоръ блестящiй неизъяснимымъ чувствомъ, благодарностiю. — Одно это слово, произносимое старикомъ отъ-времени-до-времени, составляло, каждое, одно звено изъ непрерывной цепи безкорыстной преданности и нежной дружбы служанки къ своему господину. — И это состраданiе, явившееся въ чорствомъ, окаменевшемъ сердце стараго скряги, было какъ-то грубо, жостко, носило отпечатокъ безпощадной жестокости. — Старику было любо пожалеть Нанету по-своему, а Нанета, не добираясь да настоящаго смысла, блаженствовала, видя къ себе любовь своего господина.
Много было семейныхъ домовъ въ Сомюре, где слуги содержались лучше, довольнее, но где господа всегда жаловались на слугъ своихъ, а жалуясь, всегда говорили: ‘Да чемъ-же озолотили эти Гранде свою Нанету, что она за нихъ въ воду и въ огонь пойти готова?’
Кухня Нанеты была всегда чиста, опрятна, все въ ней было вымыто, вычищено, блестело, все было, между-прочимъ, заперто и все мерзло отъ холода. Кухня Нанеты была кухней настоящаго скряги. — Когда Нанета кончала мытье посуды и чистку кострюль, прибирала остатки отъ обеда, и тушила свой огонь, то запирала свою кухню, отделявшуюся отъ залы однимъ корридоромъ, являлась въ залу съ самопрялкою и садилась возле господъ своихъ.
На все семейство выдавалась одна свечка на целый вечеръ. — Ночью Нанета спала въ корридоре, освещенномъ какою-то жалкою светильнею. — Только железное здоровье Нанеты могло выносить все привлекательности ночлега въ холодномъ корридоре, изъ котораго она легко могла слышать малейшiй шорохъ въ доме, нарушавшiй тишину ночи. Какъ дворовая собака, она спала въ полглаза и слышала во все уши.
Описанiе другихъ частей дома встретится вместе съ повествованiемъ происшествiй этой исторiи, впрочемъ абрисъ залы, парадной комнаты въ целомъ доме, можетъ служить масштабомъ нашей догадки объ устройстве остальныхъ этажей его.
Въ 1819 году, въ одно изъ чиселъ ноября, когда начало уже смеркаться, Нанета затопила въ первый разъ печку. — Осень была весьма-хороша. — Этотъ день, 17-е ноября, былъ знакомъ всемъ Крюшо и всемъ де-Грассенамъ: шесть бойцовъ на жизнь и смерть готовились явиться въ залу Гранде, льстить, кланяться, скучать и уверять, что имъ весело.
Утромъ, въ часъ обедни, весь Сомюръ могъ видеть торжественное шествiе госпожи Гранде, Евгенiи и Нанеты въ приходскую церковь, и всякiй вспомнилъ, что этотъ день праздничный у старика Гранде, что этотъ день — день рожденiя его возлюбленной дочери Евгенiи. Г-да Крюшо расчислили по часамъ время, когда старикъ отобедаетъ, и въ известное мгновенiе, не потерявъ ни минуты, побежали къ нему, чтобы явиться пораньше де-Грассеновъ. — У всехъ троихъ Крюшо было въ рукахъ по огромному букету цветовъ. — Букетъ президента Крюшо былъ предательски обернутъ белой атласной ленточкой и перевязанъ золотыми снурками.
Въ это утро старикъ Гранде, по всегдашнему обыкновенiю, соблюдаемому имъ каждый годъ въ день рожденiя Евгенiи, пришолъ въ ея комнату, разбудилъ ее своимъ поцелуемъ, и съ приличною торжественностiю вручилъ ей подарокъ свой — двойной наполеондоръ, это повторялось уже летъ около тринадцати сряду, каждый разъ въ день рожденiя Евгенiи.
Г-жа Гранде дарила ей обыкновенно матерiи на платье.
Два платья г-жи Гранде (тоже было и въ имянины Евгенiи) и четыре наполеондора старика, да еще два другiе наполеондора, получаемые ею въ новый-годъ и въ день имянинъ отца своего, составляли весь доходъ Евгенiи, въ годъ всего около ста экю, скряга прилежно смотрелъ за благосостоянiемъ кассы своей дочери и радовался, глядя на ея сокровище. — Не все-ли равно было, что давать, что нетъ такiе подарки? Гранде только перекладывалъ изъ одной кубышки въ другую и по временамъ иногда поверялъ все суммы и все сокровища своей дочери, эти сокровища были прежде гораздо-значительнее, когда еще старики Ла-Бертельеры были въ-живыхъ и дарили ее въ свою очередь, каждый по своему, и всегда приговаривали: ‘Это на твою дюжинку, къ свадьбе, жизнёночекъ’.
Давать дюжину къ сватьбе — старое обыкновенiе, свято сохранившееся въ некоторыхъ провинцiяхъ Францiи, какъ-то въ Берри, Анжу и друг. Тамъ ни одна девушка не выходитъ за мужъ безъ дюжины. Въ день сватьбы отецъ и мать ея дарятъ ей кошелекъ, въ которомъ лежатъ двенадцать червонцевъ, или двенадцать дюжинъ червонцевъ, или двенадцать сотенъ червонцевъ, смотря по состоянiю. — Дочь последняго бедняка не выходитъ за-мужъ безъ дюжины, хотя-бы медною монетою. — Были примеры подарковъ въ 144 португальскихъ червонца. Папа Климентъ, выдавая племянницу свою Марiю Медичи за Генриха-Втораго, короля французскаго, подарилъ ей двенадцать древнихъ медалей, безценныхъ по редкости и красоте отделки.
За обедомъ старикъ, любуясь на дочь свою, похорошевшую въ новенькомъ платьице, закричалъ въ припадке сильнейшаго восторга:
— Ну, ужъ такъ и быть! Сегодня день рожденiя Евгенiи, такъ затопимъ-ка печи.
— Ну, выдти вамъ за-мужъ этотъ годъ, моя ласточка, сказала Нанета, убирая со стола остатки жаренаго гуся.
— Въ Сомюре для нея нетъ приличной партiи, сказала госпожа Гранде, робко взглянувъ на своего мужа.
Гранде погляделъ на свою дочь и радостно закричалъ: ‘Милочка моя! Да ей сегодня ужъ 23 года, нужно, нужно позаботиться, нужно….’
Евгенiя и мать ея переглянулись другъ съ другомъ.
Госпожа Гранде была женщина сухая, худая, жолтая, мешковатая, неловкая. У нея были большiе глаза, большой носъ, большая голова, все черты лица грубыя и неприятныя. — Зубы ея были чорные и редкiе, губы угловатые, неправильные. — Это была предобрая и препростая женщина, урожденная де Ла-Бертельеръ. Когда-то аббатъ Крюшо сказалъ ей, что она совсемъ недурна собою, и она этому чистосердечно поверила. Все уважали ее за ея редкiя христiанскiя добродетели, за ея кротость, и жалели ее за уничиженiе передъ мужемъ и за жестокости, терпеливо переносимыя отъ него бедной старушкой.
Гранде никогда не давалъ более шести франковъ жене своей. — Эта женщина, которая принесла ему триста-тысячь въ приданое, была такъ глубоко унижена, доведена до такого жалкаго илотизма, что не смела просить ни копейки у скряги мужа, и не могла требовать ни малейшаго объясненiя, когда нотарiусъ Крюшо подавалъ ей Богъ знаетъ какiе акты для подписи. — Будучи такъ унижена, она была горда въ глубине души своей, и изъ одной гордости не жаловалась на судьбу. Она терпеливо вынесла весь длинный рядъ оскорбленiй, нанесенныхъ ей старикомъ Гранде, и никогда не говорила ни слова — и все это изъ безразсудной, но благородной гордости.
Целый годъ постоянно носила она одно зеленоватое шелковое платье, надевала также белую косыночку и соломенную шляпку для выходовъ. Выходя редко, она мало носила башмаковъ. Словомъ, о себе она никогда ни въ чомъ не заботилась.
Иногда угрызенiя совести закрадывались въ сердце стараго скряги, — и, припоминая, какъ давно не давалъ онъ денегъ жене своей, отъ последней эпохи, шести франковъ, онъ всегда при какой-нибудь сделке, спекуляцiи, счастливой продаже, оставлялъ и ей на булавки. Эта сумма доходила иногда до четырехъ и до пяти луидоровъ, и была самою значительною частiю доходовъ госпожи Гранде.
Но только-что она получала эти пять луидоровъ, то раскаявшiйся Гранде, при первомъ расходе, тотчасъ спрашивалъ у нея:
— Не дашь-ли ты мне какой-нибудь безделицы въ-займы, душа моя?
Точно какъ-будто-бы ихъ кошелекъ былъ общимъ. Но бедная г-жа Гранде обыкновенно радовалась, когда могла сделать одолженiе своему мужу, и никогда не отказывала ему въ просьбе. Такимъ-образомъ, изъ денегъ на булавки терялась всегда добрая половина.
Когда-же Евгенiя получала свой собственный доходъ, на булавки, по одному экю въ месяцъ, то каждый разъ Гранде, застегивая свой сюртукъ, прибавлялъ, смотря на жену свою:
— Ну, а ты, мамаша, не нужно-ли и тебе чего-нибудь?
— Я после скажу тебе, другъ мой, отвечала она, одушевленная мгновенно материнскимъ достоинствомъ.
Но Гранде не хотелъ понимать великодушiя жены своей, и чистосердечно считалъ себя самого великодушнымъ.
После торжественнаго обеда, замечательнаго темъ, что Гранде въ первый разъ въ жизни заговорилъ о томъ, какъ-бы пристроить Евгенiю, Нанета, затопивъ каминъ, пошла, по приказанiю Гранде, за бутылкою касси въ его комнату и чуть-чуть не упала съ лестницы.
— Ну, вотъ еще: этакъ можно упасть Нанета, сказалъ старикъ.
— Да тамъ одна ступенька изломана, сударь.
— Это правда, заметила госпожа Гранде: ее-бы давно нужно было поправить. Вчера Евгенiя также чуть-чуть не упала.
Гранде посмотрелъ на Нанету, она еще была бледна отъ испуга.
— Ну! сказалъ развеселившiйся бочаръ: такъ-какъ сегодня день рожденiя Евгенiи, а ты чуть-чуть не упала, такъ выпей себе стаканчикъ касси.
— Ну, да ведь я его заслужила, отвечала Нанета: другой непременно разбилъ-бы бутылку, а я-бы сама прежде разбилась, а не выпустила-бы ея изъ рукъ, сударь.
— Бедняжка Нанета! сказалъ Гранде, наливая ей касси.
— Въ-самомъ-деле, не ушиблась-ли ты Нанета? съ участiемъ спросила ее Евгенiя.
— Нетъ, я удержалась сударыня, я не упала.
— Ну, такъ-какъ сегодня день рожденiя Евгенiи, такъ я вамъ ее исправлю, эту ступеньку, хоть она еще и теперь годится, да вы неловкiя и ходить-то не умеете.
Гранде взялъ свечку, оставивъ въ потемкахъ дочь, жену и Нанету, и пошолъ въ свою комнату за гвоздями и за досками.
— Не помочь-ли вамъ, сударь? закричала Нанета, услышавъ стукъ топора на лестнице.
— Э, не нужно! ведь не даромъ-же я старый бочаръ.
Гранде, поправляя свою лестницу, припомнилъ бывалую работу въ молодые годы свои, и засвисталъ, какъ всегда прежде за работою. Въ это время постучались у воротъ трое Крюшо.
— Это вы, господинъ Крюшо? сказала Нанета, отворивъ гостямъ двери.
— Да, да, отвечалъ президентъ.
Светъ въ зале былъ для нихъ маякомъ, потому-что Нанета была безъ свечки.
— А, да вы по праздничному, сказала Нанета, слыша запахъ цветовъ.
— Извините, господа, кричалъ Гранде, услышавъ знакомые голоса друзей своихъ: я сойду сейчасъ къ вамъ. Я не гордецъ, господа, и вотъ самъ вспоминаю старинку, какъ, бывало, возился съ долотомъ и топоромъ.
— Да что-же вы это, господинъ Гранде! И трубочистъ въ своемъ доме господинъ, сказалъ президентъ, смеясь въ-тихомолку.
Госпожа Гранде и Евгенiя встали, чтобъ принять гостей. Президентъ воспользовался темнотою и, приблизившись къ Евгенiи, сказалъ ей:
— Позволите-ли сударыня пожелать вамъ, въ торжественный день рожденiя вашего, счастiя на всю жизнь вашу и добраго драгоценнаго здоровья.
И онъ подалъ ей огромный букетъ съ редкими цветами въ Сомюре, потомъ, взявъ ея за руки, поцеловалъ ее въ плечо съ такимъ торжественнымъ и довольнымъ видомъ, что Евгенiи стало стыдно. Президентъ былъ чрезвычайно-похожъ на заржавевшiй гвоздь и чистосердечно думалъ, что и онъ иногда умеетъ быть и грацiознымъ, и обворожительнымъ.
Гранде вошолъ со свечой и осветилъ все собранiе.
— Не церемоньтесь, господинъ президентъ, сказалъ онъ: да вы сегодня совершенно по-праздничному.
— Но мой племянникъ всегда готовъ праздновать день, проводимый съ m-lle Евгенiею, сказалъ аббатъ, подавая букетъ свой, и целуя у Евгенiи руку.
— Ну, такъ вотъ мы какъ, сказалъ старый нотарiусъ, въ свою очередь поздравляя Евгенiю, и целуя ее по-стариковски, въ обе щочки. Растемъ по маленьку! Каждый годъ по двенадцати месяцевъ.
Гранде поставилъ свечу на столъ. Потомъ, повторяя свою остроту, которая, по-видимому, очень ему понравилась, сказалъ:
— Ну, такъ-какъ сегодня день рожденiя Евгенiи, такъ зажжомъ другую свечку.
Осторожно снялъ онъ оба рожка съ своихъ канделябръ, потомъ, взявъ принесенную Нанетой новую свечку, воткнулъ ее, уставилъ перпендикулярно, зажогъ, и севъ подле гостей своихъ, заботливо посматривалъ то на гостей, то на дочь свою, то на обе зажжонныя свечки.
Аббатъ Крюшо былъ маленькiй, кругленькiй, жирненькiй человекъ, въ рыжемъ плоскомъ парике. Протягивая свои ножки, хорошо обутыя въ башмаки съ серебряными застежками, онъ сказалъ:
— Де-Грассены еще не были у васъ сегодня?
— Нетъ еще, отвечалъ Гранде.
— Да будутъ-ли они еще? спросилъ старый нотарiусъ, сделавъ гримаску, выражавшую сомненiе.
— Я думаю, что будутъ, отвечала госпожа Гранде.
— Удалось-ли вамъ убрать виноградъ вашъ? спросилъ президентъ де-Бонфонъ старика Гранде.
— Какъ-же-съ, удалось! самодовольно отвечалъ бочаръ, и вставъ съ своего места, охорашиваясь, началъ ходить по комнате.
Остановившись въ дверяхъ, которыя вели въ корридоръ, онъ увиделъ у Нанеты свечку. Не смея быть въ зале, и скучая безъ дела, она села въ кухне за свою самопрялку.
Гранде пошолъ на кухню.
— Зачемъ здесь еще свечка? Затуши ее и ступай къ намъ въ залу! Что тебе тесно тамъ, что-ли? достанетъ места для твоей самопрялки.
— Ахъ! да у васъ сударь будетъ много гостей!
— А ты чемъ хуже моихъ гостей? Мы все отъ ребра Адамова, — ты также, какъ и другiе.
Воротясь въ залу, Гранде спросилъ президента:
— Вы продали вино, господинъ президентъ?
— Нетъ! берегу, отвечалъ президентъ. Теперь вино хорошо, черезъ годъ еще будетъ лучше. Ведь вы сами знаете, все виноградчики согласились держаться въ настоящей цене и не уступать Бельгiйцамъ. Уедутъ, опять воротятся.
— Хорошо, хорошо, — такъ не уступать-же, сказалъ Гранде.
— Бьюсь объ закладъ, что онъ ужъ торгуется, сказалъ Крюшо потихоньку.
Раздался стукъ молотка и возвестилъ прибытiе де-Грассеновъ, разстроившихъ преназидательный разговоръ аббата съ госпожою Гранде.
Г-жа де-Грассенъ была свеженькая, розовенькая, пухленькая, и принадлежала къ числу техъ женщинъ, которыя и въ сорокъ летъ не стареются. Такiя женщины похожи на позднiя розы. Цветы не ярки, бледны, запахъ не слышанъ, но на взглядъ они все еще хороши. Г-жа де-Грассенъ одевалась со вкусомъ, выписывала моды изъ Парижа, давала вечера и была образцомъ всехъ дамъ сомюрскихъ.
Мужъ ея, банкиръ де-Грассенъ, былъ отставной квартирмейстеръ наполеоновской армiи. Раненый подъ Аустерлицомъ, онъ вышелъ въ отставку. Онъ любилъ выказывать откровенные, грубые прiемы стараго солдата и даже не оставлялъ ихъ въ разговоре съ самимъ господиномъ Гранде.
— Здравствуйте Гранде! сказалъ онъ, дружески тряся ему руку, но говоря не много съ-высока, чего терпеть не могли все трое Крюшо. — А вы, сударыня, сказалъ онъ, обращаясь къ Евгенiи и сперва поклонившись госпоже Гранде, вы такая всегда умница и хорошенькая, что право не знаешь, чего и пожелать вамъ более.
Потомъ, взявъ у слуги своего, съ нимъ пришедшаго, горшокъ съ редкими цветами, онъ подалъ ихъ Евгенiи. Госпожа де-Грассенъ нежно поцеловала Евгенiю и сказала ей:
— А мой подарокъ, милая Евгенiя, представитъ вамъ Адольфъ.
Тогда Адольфъ, высокiй молодой человекъ, белокурый, недурной наружности, робкiй съ виду, но промотавшiй въ Париже 10,000 франковъ свыше своего пансiона, подошолъ къ Евгенiи, поцеловалъ ее, и представилъ ей довольно-красивый рабочiй ящикъ. И хотя на крышке были довольно-красиво выведены буквы Е. Г., ящикъ, по простенькой работе своей, заставлялъ сильно подозревать, что онъ купленъ у разнощика.
Но отворивъ его, Евгенiя покраснела отъ удовольствiя, отъ радости, при виде красивыхъ безделокъ. Робко посмотрела она на отца, какъ-бы спрашивая позволенiя принять такой богатый подарокъ.
— Возьми, душенька! сказалъ Гранде, тоже какимъ-то необыкновеннымъ, дрожащимъ голосомъ.
Крюшо остолбенели, заметивъ радостный взглядъ, брошенный богатой наследницей на Адольфа де-Грассена. Де-Грассенъ поподчивалъ старика табакомъ, понюхалъ потомъ самъ, обтеръ соринки, упавшiя на его ленточку Почотнаго-легiона, и взглянувъ на Крюшо, казалось, говорилъ своимъ горделивымъ взглядомъ:
— Ну, что, каково теперь вамъ, господа Крюшо?
Г-жа де-Грассенъ съ притворнымъ простодушiемъ обернулась взглянуть на подарки троихъ Крюшо. Букеты были поставлены на окошко, въ синiя стеклянныя кружки съ водою.
Аббатъ Крюшо, находясь въ весьма-деликатномъ положенiи, выждалъ минуту, когда все общество уселось по своимъ местамъ. Потомъ, взявъ подъ-руку господина Гранде, началъ съ нимъ прогуливаться по комнате. Наконецъ, уведя его въ амбразуру окна, онъ сказалъ:
— Эти де-Грассены бросаютъ за окно свои деньги.
— Да ведь не все-ли равно? Перекладываютъ изъ кубышки въ кубышку. Ихъ денежки сберегутся, отвечалъ бочаръ.
— Конечно, конечно, такимъ богачамъ, какъ имъ, да вамъ, легко дарить дочерямъ золотыя ножницы.
— Ну, да я дарю мою дочь немножко получше, чемъ вашими золотыми ножницами, отвечалъ Гранде.
— Колпакъ ты, олухъ, племянничекъ, подумалъ аббатъ, смотря на разряженнаго президента. Не могъ выдумать какой-нибудь дорогой безделки?
— Не сесть-ли намъ въ лото? сказала г-жа де-Грассенъ, смотря на госпожу Гранде.
— Да насъ такъ много, что можно играть и на двухъ столахъ.
— Такъ-какъ сегодня день рожденiя Евгенiи, закричалъ Гранде: то садитесь все вместе и сделайте общее лото. Да и детей возьмите въ компанiю, прибавилъ онъ, показывая на Адольфа и Евгенiю. Самъ-же Гранде не садился играть никогда, ни въ какую игру.
— Нанета, поставь-ка столъ!
— А мы вамъ поможемъ, мадамъ Нанета, закричала весело госпожа де-Грассенъ, радуясь радости Евгенiи.
— Мне никогда не было такъ весело, сказала ей на-ухо Евгенiя. Какъ онъ красивъ, этотъ ящичекъ!
— Это Адольфъ привезъ изъ Парижа, моя милая, онъ самъ выбиралъ его.
— Шепчи, шепчи ей тамъ, проклятая! говорилъ про себя президентъ: случись у тебя процессъ — проиграешь!
Нотарiусъ спокойно сиделъ въ углу, и хладнокровно смотрелъ на аббата. Онъ думалъ про себя:
— Пусть ихъ интригуютъ. Наше общее именiе стоитъ, по-крайней-мере, миллiонъ-сто-тысячь франковъ, а у де-Грассеновъ нетъ и пяти-сотъ тысячь. Пусть ихъ дарятъ золотыя ножницы…. И невеста и ножницы, все будетъ наше!
Итакъ, въ восемь съ половиною часовъ, столы были раскрыты. Госпожа де-Грассенъ съумела посадить Адольфа рядомъ съ Евгенiей. Стали играть. Между-темъ все играли въ одной общей комедiи, хотя довольно-грубой, но весьма-замечательной, особенно для актеровъ. Старый нотарiусъ острилъ, все смеялись, и почти все въ одно и то же время думали о заветныхъ миллiонахъ и богатой наследнице.
Старый бочаръ хвастливо смотрелъ вокругъ себя, на свежую шляпку госпожи де-Грассенъ, на воинственную фигуру банкира, на Адольфа, президента, аббата и нотарiуса, и говорилъ про себя потихоньку:
— Все вы сюда пришли подличать передъ моими миллiонами. Скучаютъ и смеются, подбираются къ дочери, а не видать никому моей дочери! Нутка, рвите съ удочки!
Эта странная радость, веселость, въ скучной, темной зале Гранде, этотъ смехъ, сопровождаемый гуденьемъ Нанетиной самопрялки, смехъ, искреннiй, неподдельный лишь на устахъ Евгенiи да ея матери, все эти мелочи, связанныя съ огромнымъ интересомъ и замыслами, эта бедная девочка, каждое мгновенiе обманутая ложнымъ любезничаньемъ и дружбою, все это оживляло сцену какимъ-то грустнымъ, пошлымъ комизмомъ. Комедiя, какъ мы сказали, грубая, сюжетъ ея избитый. Гранде, главное лицо въ комедiи, обманывалъ всехъ своимъ простодушiемъ и терпелъ гостей своихъ только для личныхъ, постороннихъ видовъ. Казалось, онъ изображалъ въ собственномъ лице своемъ мамона, божество, которому мы все поклоняемся.
Искренность и добродушiе совокупились и нашли прiютъ въ сердцахъ трехъ персонажей этой комедiи. Нанета, Евгенiя и госпожа Гранде были одне равнодушны, наивны и жалки. Какъ жалка, въ-самомъ-деле, была ихъ наивность! Евгенiя и мать ея ровно ничего не знали о своемъ богатстве, оне не знали ничего въ действительной жизни, и судили по-наслышке, ощупью, по-своему. Эти добрыя, чистыя души были занимательнымъ исключенiемъ здесь, посреди себялюбцовъ, сребролюбцевъ и эгоистовъ. Странный жребiй человеческiй! Кажется, нетъ ни одного блаженства у человека, не происходящаго отъ простоты и неведенiя.
Госпожа Гранде выигрывала значительный кушъ, шестнадцать су, самый большой въ ихъ игре. Нанета смеялась отъ-радости, видя счастiе на стороне госпожи своей. Вдругъ сильный, звонкiй ударъ молотка раздался въ воротахъ дома. Женщины въ испуге вскочили со стульевъ.
— Ну, этотъ гость не изъ нашихъ Сомюрцевъ, заметилъ нотарiусъ.
— Да можно-ли этакъ стучать! закричала Нанета: да они тамъ дверь хотятъ выломать.
— Что за чортъ! сказалъ Гранде, вставая съ места и уходя съ Нанетой, взявшей со стола свечку.
— Гранде! Гранде! закричала жена его и побежала удержать своего мужа.
Все переглянулись.
— Пойдемте все, сказалъ де-Грассенъ. Какой странный стукъ! Къ добру-ли это?
Но де-Грассену удалось только заметить лицо незнакомца, молодаго человека, сопровождаемаго почтальйономъ, на рукахъ котораго были два огромные чемодана. Гранде быстро обернулся къ жене:
— Ступайте, садитесь за ваше лото, госпожа Гранде, я поговорю самъ съ господиномъ….
Старикъ захлопнулъ за собою дверь. Все уселись на свои места и видимое спокойствiе возстановилось.
— Это не изъ Сомюра? спросила госпожа де-Грассенъ своего мужа.
— Нетъ это прiезжiй, и, если не ошибаюсь, изъ Парижа.
— И въ-самомъ-деле, сказалъ нотарiусъ, вынимая часы свои: девять часовъ. Парижскiе дилижансы никогда не опаздываютъ.
— Что это — молодой или старикъ? спросилъ аббатъ Крюшо де-Грассена.
— Да, молодой человекъ: у него столько чемодановъ…. весятъ, по-крайней-мере, 300 килограмовъ.
— Нанета не возвращается, заметила Евгенiя.
— Это, верно, кто-нибудь изъ вашихъ родственниковъ, сказалъ президентъ.
— Начнемте-же играть, господа, сказала госпожа Гранде: мой мужъ, кажется, очень недоволенъ, я узнала это по его голосу. Онъ разсердится, если узнаетъ, что мы говоримъ здесь про дела его.
— Сударыня, сказалъ Адольфъ Евгенiи: это, верно, вашъ двоюродный братецъ, прекрасный молодой человекъ, котораго я виделъ на бале г-на Маршала Уд….
Но Адольфъ остановился, потому-что госпожа де-Грассенъ сильно наступила ему на ногу, потомъ сказала ему на ухо:
— Ты такъ глупъ, Адольфъ! молчи, сделай милость.
Въ это время вошолъ Гранде, но уже безъ Нанеты, слышно было, какъ почтальйонъ и Нанета тащатъ что-то вверхъ по лестнице. За Гранде следовалъ незнакомецъ, возбудившiй столько догадокъ, толковъ и общее удивленiе, такъ, что появленiе его можно было сравнить съ появленiемъ красиваго роскошнаго павлина на заднемъ дворе у какого-нибудь мужика.
— Сядьте возле огня, сказалъ Гранде своему гостю.
Но прежде, чемъ последовать приглашенiю Гранде, молодой незнакомецъ ловко и благородно поклонился всемъ. Мужчины встали съ местъ и отдали ему поклонъ его. Женщины не встали съ местъ, но тоже поклонились ему.
— Вы, верно, озябли, сударь, сказала госпожа Гранде: вы, верно, прiехали…
— Ужъ пошли, пошли! вотъ каковы эти бабы, закричалъ бочаръ, переставъ читать письмо, которое онъ держалъ въ рукахъ: да оставь его въ покое….
— Но, батюшка, можетъ-быть, имъ что-нибудь нужно, сказала Евгенiя.
— У него есть языкъ, отвечалъ Гранде съ заметною досадою.
Только одинъ незнакомецъ былъ удивленъ такимъ прiемомъ. Остальные такъ привыкли къ деспотизму старика, что и теперь не обратили на него никакого вниманiя.
Незнакомецъ сталъ возле камина и началъ греться, поднимая къ огню свои ноги. Потомъ, обратясь къ Евгенiи, онъ сказалъ ей:
— Я благодаренъ вамъ, кузина, но не безпокойтесь, я отдыхалъ и обедалъ въ Туре, мне ничего ненужно, я даже не усталъ, прибавилъ онъ, посматривая на своего дядюшку.
— Вы прiехали изъ Парижа? спросила г-жа де-Грассенъ.
Шарль (такъ назывался сынъ Вильгельма Гранде, парижскаго), услышавъ вопросъ г-жи де-Грассенъ, взялъ свой лорнетъ, приставилъ къ правому глазу, взглянулъ на столъ, погляделъ, что на немъ было, взглянулъ на играющихъ, на г-жу де-Грассенъ и наконецъ ответилъ: ‘Да, сударыня, изъ Парижа.’
— Вы играете въ лото, тетушка, продолжалъ онъ: пожалуйста, играйте и не заботьтесь обо мне….
— Ужъ я была уверена, что это двоюродный братецъ, думала г-жа де-Грассенъ, изредка делая глазки Шарлю.
— Сорокъ-семь! закричалъ аббатъ. Г-жа де-Грассенъ, это вашъ нумеръ, заметьте его!
Де-Грассенъ положилъ жетонъ на карту жены своей, потому-что та объ лото уже не думала, а смотрела на Шарля и Евгенiю. Предчувствiе ее мучило. По-временамъ Евгенiя робко взглядывала на Шарля, и банкирша могла заметить въ ея взглядахъ возраставшее удивленiе и любопытство.
Шарль Гранде, красавчикъ, двадцати-двухъ летъ, резко отличался отъ группы окружавшихъ его провинцiяловъ, негодовавшихъ на его надменные, аристократическiе прiемы, и старавшихся уловить въ немъ хоть что-нибудь смешное, чтобы посмеяться въ свою очередь. Объяснимъ это.
Двадцать-два года не много, не далеко отъ детства. Изъ ста юношей, двадцатилетнихъ, девяносто-девять, на месте Шарля, верно-бы вели себя также, какъ и онъ, т. е. выказались-бы изнеженно-кокетливыми и занятыми собою. Несколько дней назадъ отецъ объявилъ Шарлю о поездке въ Сомюръ, къ старику брату, на несколько месяцевъ. Целью поездки могла быть Евгенiя. Шарль въ первый разъ ехалъ въ провинцiю, ему хотелось блеснуть ловкостiю, вкусомъ, модою, изумить Сомюръ роскошью, сделать эпоху въ жизни Сомюрцевъ, и, если можно, преобразовать ихъ, введя парижскую жизнь и привычки. Словомъ, решено было одеваться съ самою роскошною изысканностiю моды и чистить ногти часомъ долее, чемъ въ Париже, где часто молодой человекъ бросаетъ щегольство, отъ лени или безпечности, чемъ впрочемъ мало вредитъ себе.
Въ-следствiе чего Шарль завелся самымъ щегольскимъ охотничьимъ платьемъ, самымъ щегольскимъ ружьемъ, самымъ красивымъ охотничьимъ ножомъ и самымъ изящнейшимъ ягдташемъ. Взялъ съ собой бездну самыхъ щегольскихъ и разнообразныхъ жилетовъ: серыхъ, белыхъ, чорныхъ, съ золотымъ отливомъ, двойныхъ, шалевыхъ, съ стоячими и откидными воротниками, застегивающихся сверху до-низу, съ золотыми пуговицами и проч. Съ нимъ были всевозможныхъ родовъ и видовъ галстухи и шейные платки, два фрака Штауба и самое тонкое белье. Однимъ словомъ, онъ притащилъ съ собою всю сбрую отъявленнаго денди, не забывъ также восхитительную маленькую чернильницу, подаренную ему восхитительнейшей женщиной, знатной, блистательной дамой, которую онъ называлъ Анетою, эта знатная дама путешествовала теперь по Шотландiи, чтобы затушить своимъ отсутствiемъ кой-какiя непрiятности, подозренiя, безо всякаго сомненiя, самыя гнусныя и отвратительныя. Не позабылъ онъ также несколькихъ тетрадокъ изящнейшей, раздушоной бумаги, для переписки съ Анетой, акуратно чрезъ каждые пятнадцать дней. Словомъ, Шарль набралъ съ собою всевозможныхъ важныхъ мелочей и необходимыхъ игрушекъ, начиная отъ хлыста, для начала дуэли, до превосходныхъ пистолетовъ, для окончанiя ея. Такъ-какъ отецъ не отпустилъ съ нимъ слуги, то онъ прiехалъ въ почтовой карете, нанятой для него одного, ему не хотелось портить въ дороге своей прекрасной, почтовой кареты, заказанной для поездки въ Баденъ, где назначена была встреча съ Анетой, знатной, блистательной дамой, путешествовавшей, и проч., и проч.
Шарль думалъ застать, по-крайней-мере, сто человекъ у своего дяди, зажить въ его замке, обрыскать съ ружьемъ своимъ все его поля и леса, и никакъ не ожидалъ застать все семейство въ Сомюре, где онъ хотелъ остановиться для того только, чтобъ разспросить о дороге въ Фруафондъ. Для перваго дебюта онъ оделся блистательно, восхитительно. Въ Туре, парикмахеръ разчесалъ его прекрасные, каштановые волосы, тамъ-же онъ переменилъ белье и наделъ чорный, атласный галстухъ, что, съ выпущеннымъ воротникомъ рубашки, было ему очень къ-лицу. Щегольской, дорожный сюртукъ, полузастегнутый, стягивалъ его талiю. Изъ-подъ сюртука выглядывалъ щегольской шалевый жилетъ, подъ шалевымъ жилетомъ былъ еще другой, белый. Часы, небрежно брошенные въ карманъ, пристегивались коротенькимъ шолковымъ снуркомъ къ пуговице сюртука. Серые панталоны застегивались съ боковъ на пуговки. Въ рукахъ его была красивая трость съ золотымъ набалдашникомъ, жолтыя перчатки были свежiя, блестящiя, шляпа его была восхитительна. Только Парижанинъ, и притомъ самаго высокаго полета, могъ-бы не насмешить людей въ такомъ наряде, впрочемъ смехъ былъ-бы неудаченъ съ юношей, обладающимъ превосходными пистолетами, меткимъ взглядомъ и, въ-добавокъ, Анетой.
Теперь, ежели хотите понять почтительное удивленiе Сомюрцевъ и осветить воображенiемъ контрастъ блистательнаго денди, съ сухими, вялыми фигурами гостей въ темной, скучной зале Гранде, то взгляните на семейство Крюшо. Все трое нюхали табакъ, и незаметно привыкли къ вечному табачному сору на мелкихъ складкахъ своихъ пожелтелыхъ манишекъ. Ихъ галстухи мялись и веревкой обвивались около шеи. Огромный запасъ белья позволялъ имъ, ради хозяйственнаго разсчота, мыть его только два раза въ годъ, отчего белье ихъ желтело, безъ употребленiя, въ ящикахъ. Все въ нихъ было неловко, некстати, безцветно, ихъ лица были вялы, сухи и изношены, также-какъ и ихъ фраки, на которыхъ было столько-же складокъ, какъ и на панталонахъ.
Костюмы остальныхъ гостей, неполные и несвежiе, какъ и все вообще костюмы истыхъ провинцiяловъ, отставшихъ отъ моды и скупящихся на новую пару перчатокъ, согласовались совершенно съ костюмами Крюшо, только въ одномъ этомъ и сходились вкусы и идеи обеихъ партiй — Крюшо и Грассенистовъ. Только-что прiезжiй брался за лорнетъ, чтобъ разглядеть странность комнатной мебели, или подивиться рисункамъ потолка и обоевъ, до того испачканныхъ мухами, что этихъ чорненькихъ, точкообразныхъ пятнушекъ достало-бы зачернить совершенно целый листъ Монитёра, тотчасъ игроки въ лото поднимали носы и смотрели съ такимъ любопытствомъ на Шарля, какъ будто на жирафа. Де-Грассенъ и сынъ его, видавшiе впрочемъ парижскiхъ щоголей, разделяли общее изумленiе не менее каждаго изъ присутствующихъ или потому-что заразились имъ отъ другихъ, или потому-что сами поощряли его, бросая на гостя насмешливые взгляды, которые только что не проговаривали: ‘Знаемъ мы васъ, парижскiе молодчики!’
Впрочемъ все могли насмотреться на гостя досыта, не боясь досадить хозяину своимъ любопытствомъ. Гранде унесъ свечу отъ своихъ гостей и углубился въ чтенiе длиннаго письма, не заботясь объ игре, и оставивъ ихъ доигрывать партiю почти въ потемкахъ.
Евгенiя, невидавшая доселе ничего подобнаго Шарлю въ совершенстве красоты и щегольства, смотрела на него, какъ на существо воздушное, неземное. Она вдыхала въ себя съ наслажденiемъ ароматъ духовъ, умастившихъ прелестные кудрявые его волосы, ей хотелось дотронуться до его прекрасныхъ перчатокъ, она завидовала его стройной маленькой ручке, свежести и нежности лица. Для нея, бедной, невинной девушки, всю жизнь свою провязавшей чулки и проштопавшей старое белье, часто по целымъ часамъ невидавшей въ окна своей комнаты более одного прохожаго Сомюрца, для нея, видъ Шарля былъ источникомъ роскошнаго, неведомаго наслажденiя. Это чувство походило на то впечатленiе, которое невольно родится въ васъ при взгляде на фантастическiе образы женщинъ въ англiйскихъ ‘кипсекахъ’, рисованные и гравированные такъ тонко и нежно, что при взгляде на нихъ, кажется, боишься сдунуть съ бумаги эти волшебныя, очаровательныя изображенiя.
Шарль вынулъ изъ кармана платокъ, вышитый для него прекрасной путешественницей по Шотландiи. Евгенiя не хотела верить глазамъ своимъ, что это обыкновенный платокъ, это совершенство, трудъ любви для любви.
Прiемы, жесты ея кузена, его дерзкiй лорнетъ, презрительное невниманiе къ дорогому ящичку, только-что ей подаренному де-Грассенами, который такъ недавно еще ей нравился, и который казался ея кузену или безъ вкуса или безъ цены, все то наконецъ, что раздражало Крюшо и де-Грассеновъ, все это ей такъ нравилось, что въ эту ночь и во сне образъ Шарля не покидалъ ее ни на минуту.
Нумера вынимались медленно, но скоро лото кончилось, вошла длинная Нанета.
— Пожалуйте белья, сударыня, нужно постлать постель молодому барину.
Г-жа Гранде встала и пошла за Нанетой, тогда госпожа де-Грассенъ сказала всемъ по-тихоньку: ‘Спрячемъ-ка наши су и бросимъ это лото’.
Каждый взялъ свои два су, положенные на ставку, потомъ все встали и мало-по-малу приблизились къ огню. ‘Такъ вы кончили?’ сказалъ Гранде, не отрываясь отъ письма.
— Кончили, кончили, отвечала госпожа де-Грассенъ и подошла къ Шарлю.
Евгенiя вышла изъ залы, движимая одною изъ техъ вдохновенныхъ мыслей, которыя раждаются только въ сердце женщины, въ сердце, впервые забившемся любовiю. Она вышла пособить матери и Нанете, но подъ этой хозяйственной заботливостiю таилось другое чувство, она не могла устоять противъ непонятнаго искушенiя, каприза — самой убрать комнату, назначенную Шарлю, поставить въ ней каждую вещь на свое место, доглядеть, приглядеть за всемъ, чтобъ сколько-нибудь лучше все уладить и украсить. Она уже чувствовала въ себе и силу, и ловкость разгадать и понимать вкусъ и привычки своего кузена.
Въ-самомъ-деле она явилась совершенно кстати и успела уверить Нанету и мать свою, что оне обе еще ничего не сделали и что нужно все переделать съизнова. Ей удалось присоветовать Нанете нагреть постель жаровнею. Сама она вынула чистую скатерть и накрыла ею старый столъ, приказавъ Нанете переменять ее каждый день. Она доказала, что необходимо развесть въ камине огонь и приказала натаскать дровъ въ корридоръ, потихоньку отъ отца. Отыскала где то въ шкафу красивый лаковый подносикъ, доставшiйся имъ по наследству отъ г-на Ла-Бертельера, чистый стаканъ и позолоченную ложечку, старый, разрисованный фарфоровый флаконъ, и съ торжествомъ поставила все это на камине. Въ четверть часа въ голове ея народилось идей более, нежели во всю ея жизнь.
— Маменька! сальныя свечи не годятся для Шарля: еслибы купить восковыхъ?
И легкая, какъ птичка, она вынула изъ кошелька свой экю, данный ей на месячные расходы:
— Поскорей, поскорее, Нанета, сказала она, всовывая ей деньги въ руки.