В.В. Розанов
В.В. Розанов
Еще о материальном обеспечении учителей
Еще о материальном обеспечении учителей
Еще о материальном обеспечении учителей, Розанов Василий Васильевич, Год: 1908
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Я не договорил о законопроекте министерства народного просвещения касательно обеспечения учителей гимназии. По предположению министерства, закон этот должен получить обратную силу, т.е. материальное положение всех пожилых и старых учителей теперь же немедленно станет лучше вдвое, и они не будут иметь повода с невыразимою скорбью смотреть на весь пройденный тяжелый путь жизни, крест жизни, и вместе с тем испытывать невольную зависть к молодым, начинающим своим товарищам и преемникам по службе. Нельзя не поблагодарить министерство за эту специальную оговорку, так как, по шаблону, ‘закон обратного действия не имеет’. Но в данном случае соблюсти этот шаблон значило бы буквально отравить остаток жизни старых учителей, ибо всякая горечь удесятеряется зрелищем, что ее более не пьет совершенно такой же человек, в таких же условиях, так же трудящийся. Черное ‘за что’ вырвано из сердца этих изнеможенных, старых людей. Они получат сразу всю ту прибавку, какая составится из трехлетий их службы, считая по 300 р. за трехлетие, а семьи по смерти их получат ту увеличенную пенсию в 1800 р., какой далеко не получали до сих пор и семьи умерших директоров гимназии.
Возвращаюсь к живым, к наличному составу служащих в министерстве просвещения.
Оно сделало бы не только большое, но вековой значительности дело, если бы рядом усилий поставило учителей гимназии в нормальное положение. До сих пор не только министерство, но и печать, и общество видели прогресс училищного просвещения единственно в увеличении числа школ. Было что-то похожее на так называемую ‘скорострельную стрельбу’, введенную в армии с ружьями новейших систем. Раз я присутствовал на таком учении роты и был поражен командою капитана: в минуту должно быть выпущено столько-то пуль, хотя бы они и не попали в цель. Помню растерянность, недоумение и полное непонимание солдат: они щелкали механизмом, щелкали ‘втемную’, как говорится. ‘Начальство приказывает, а нам что’. Но совершенно понятна эта стрельба и поймут ее сами солдаты в момент атаки на них, когда действительно все пули попадут, потому что враг идет стеною. Однако ничего подобного, конечно, не может быть в педагогике! Здесь очень худая школа, пожалуй, вреднее отсутствия школы. Нет школы — ну, что же: земля не вспахана. Но земля не испорчена. Худая школа, худой учитель портят ученика: и это такое соображение, которое должно остановить министерство, да и печать, и общество, в погоне за числом учебных заведений, за густотою училищной ‘сети’, которая представляется очень красивою в графическом изображении, но которая на деле, в работе изображает нечто вроде педагогического болота. Еще если бы училища ограничивались голой грамотностью и счетом, то метод ‘скорострельной стрельбы’ применим к этим элементарным школам. Но как только школа усложняется, вырастает, так требование качества решительно выдвигается вперед перед соображениями о количестве. Сложная школа уже налагает убеждения, вырабатывает миросозерцание, формирует характер: и избави Боже, если все это начнет расти криво. Но составляет почти очевидную истину, что именно кроме школ грамоты все или почти все остальные наши училища дают кривой рост своим ученикам, что они не дают ‘убеждения’, а убивают убеждения, не формируют миросозерцание, а только разрушают домашнее, бытовое, бывшее, старое, не воспитывают характер, а вырабатывают или, точнее, ‘оставляют после себя’ каких-то неврастеников, ипохондриков, меланхоликов, пессимистов, мизантропов и Бог знает что. Они не создают трудного, трезвого человека. Не дают широкого образования. И почти всякий русский глубокий ум обязан этим чему угодно, но не училищу, не учителям, не программе и строю школы. Это так очевидно, что не приходится доказывать, ибо нет против этого спорщиков.
Число школ требует средств, и как только прибавлялось что-нибудь в средствах министерства, получалось какое-то новое ассигнование, — так оно сейчас же шло наувеличение школ, на увеличение густоты ‘школьной сети’. Только этим и можно объяснить, что своих учителей, и главным образом учителей гимназий, министерство целые десятилетия оставляло на том уровне материальных средств, с которого давно ушли вперед и выше решительно все сотоварищи тех же учителей по университету. Почему-то филологи, историки и математики университета, т.е. именно пошедшие в университет из чистого интереса к науке, и к самой строгой науке, в недрах российского служилого класса вынуждены были тащиться в хвосте всех, позади юристов, медиков, техников, которые были в два, три, пять, в десять раз лучше поставлены, обеспечены и награждены государством и обществом, чем эти если и плохонькие, то все же жрецы чистой науки. Но ведь и наши адвокаты, и техники, и врачи — не ‘с неба звезды хватают’. Плохи — все, и учителя по образованию и умственной силе не только не стоят ниже, но едва ли они стоят не выше этих своих счастливых сотоварищей по гимназии и университету, не пошедших на другие факультеты. Нельзя не сказать, что все это страшное неравенство, неравенство вчетверо и впятеро, лежит исключительно на совести и ответственности министерства народного просвещения. Оно не умело поставить службу учителей, и оно, можно сказать, толкнуло всех, толкнуло само общество на неуважение к учителям, подав пример на этом положительно позорном деле.
Как это вышло, я объясню потом.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1908. 30 сент. No 11693.