Эрнест Мальтраверс, Бульвер-Литтон Эдуард-Джордж, Год: 1837 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 384 минут(ы)

ЭРНЕСТЪ МАЛЬТРАВЕРСЪ.

Романъ Э. Л. Бульвера.

(Переводъ съ англійскаго.)

КНИГА ПЕРВАЯ.

I.

Увряю васъ, намренія мои, относительно этой двушки, были чисты… однакожъ, кто могъ бы подозрвать западню, въ которую я попалъ?

Шекспиръ: ‘Конецъ внчаетъ дло’.

Въ 18.. году, миляхъ въ четырехъ отъ одного изъ нашихъ сверныхъ мануфактурныхъ городовъ, находилась большая, невоздланная пустошь. Боле печальнаго мста невозможно и вообразить. Полуизсохшая трава кой-гд росла на черной и каменистой почв. Ни одного дерева не было видно на большомъ разстояніи. Сама природа, казалось, избгала этого уединеннаго уголка земли, какъ бы боясь безпрестаннаго шума сосднихъ кузницъ, и искусство, извлекающее изъ всего пользу, или удовольствіе, отказалось отъ этого ничего необщающаго мста, на которомъ лежало роковое клеймо запустнія. Прозжая по этой пустоши въ длинную зимнюю ночь, вы удивились бы, замтя вдали красноватый, неровный огонь, изтекавшій изъ оконъ сосднихъ фабрикъ и придававшій ихъ наружности что-то сверхъестественное. Вамъ никогда не могло бы придти въ голову, чтобъ на этой безплодной и обнаженной пустоши горли огни, зажженные рукою человка. Прозжая нсколько миль по болотамъ, вы не встртили бы и признака какого-нибудь жилья, но приближаясь къ городу, вы тотчасъ замтили бы въ недальномъ разстояніи отъ большой дороги, перескающей пустошь, уединенную и бдную хижину.

Въ этомъ уединенномъ жилищ, въ то самое время, какъ начинается моя исторія, сидли два человка. Одинъ изъ нихъ былъ мужчина лтъ пятидесяти, въ грязной одежд, которая однакожъ имла претензію на роскошь и смшное щегольство. Шолковый платокъ, на которомъ красовалась булавка съ фальшивыми камнями, кокетливо былъ повязанъ вокругъ его мускулистой и худой шеи. Его разодранные башмаки также были украшены серебряною и стальною пряжками. Онъ былъ большаго роста, худощавъ, но бодръ и силенъ. Лицо его было изрзано преждевременными глубокими морщинами, съ просдью волоса покрывали его низкій лобъ, нахмуренный даже и тогда, когда онъ улыбался, а улыбался онъ часто. Это лицо говорило о давнемъ и закоренломъ порок — оно было одно изъ тхъ, на которыхъ прошедшее начертило неизгладимые знаки. Рука палача не могла бы сдлать ихъ явственне, и боле возбудить подозрніе честнаго или робкаго человка.

Онъ былъ занятъ счетомъ небольшаго количества мелкихъ монетъ, и хотя ихъ весьма не трудно было поврить, но онъ считалъ и пересчитывалъ, какъ будто бы это дйствіе могло увеличить итогъ.

— Тутъ должно быть деньги не вс… Алиса? сказалъ онъ тихимъ и дрожащимъ голосомъ: мы не могли столько истратить. Ты знаешь, у меня въ понедльникъ было еще дв гинеи въ касс, а теперь… Алиса… ты, врно, украла деньги.

Женщина, къ которой относились эти слова, сидла у противоположной стороны смраднаго и едва свтящагося камина. Она спокойно подняла глаза. Ея физіономія представляла рзкій контрастъ съ физіономіею мужчины. Она казалась лтъ пятнадцати, и лицо ея было замчательной чистоты и нжности, не-смотря на загаръ, происходившій отъ солнца и тяжелой работы.

Ея длинные свтло-каштановые волосы разсыпались по лбу натуральными замчательно-роскошными локонами. Ея наружность была прекрасна, ни одной неправильности въ ея мягкихъ, какъ бы дтскихъ чертахъ, но выраженіе ихъ возбудило бы въ васъ состраданіе — оно было безсмысленно. Когда лицо ея было спокойно, то ее можно было принять за дурочку, но когда она говорила, улыбалась, или хотя одинъ мускулъ ея лица приходилъ въ движеніе, тогда глаза ея, румянецъ на щекахъ и губы загарались жизнью, это доказывало, что въ ней быль умъ, но еще погруженный въ дремоту…

— Я не украла ни одной монеты, сказала она спокойнымъ голосомъ: но я желала бы взять ихъ нсколько, еслибы не знала, что ты прибьешь меня за это.

— А на что теб деньги?

— Купить хлба, когда бываю голодна…

— А еще на что?

— Не знаю.

Двушка замолчала.

— Отчего ты не отпустишь меня, сказала она, спустя немного, отчего ты не пускаешь меня работать на фабрику, съ другими двушками? Я заработала бы деньги и для себя и для тебя.

Онъ улыбнулся. Казалось, внезапное удовольствіе разлилось по его отвратительному лицу.

— Дитя, отвчалъ онъ, теб уже пятнадцать лтъ, а какъ ты еще глупа! Если я отпустилъ бы тебя на фабрику, то, можетъ-быть, ты ушла бы отъ меня. Какъ же я останусь безъ тебя?

Двушка повторила разсянно:

— Мн очень хотлось бы на фабрику.

— Вздоръ! сказалъ старикъ съ досадою, у меня три желанія….

Тутъ онъ былъ прерванъ громкомъ стукомъ въ дверь хижины.

Старикъ поблднлъ.

— Кто бы это могъ быть? пробормоталъ онъ. Уже поздно… около одиннадцати часовъ… Еще, еще! Спроси Алиса, кто стучится?

Двушка, какъ бы очарованная, остановилась у двери. Въ это время ея станъ, едва примтно округленный, ея блестящій взглядъ, ея измняющійся цвтъ лица, ея нжная молодость и особенная грація ея позы и движеній могли бы представить художнику идеалъ сельской красоты.

Немного погодя, она приложила губы къ замочной скважин, и повторила вопросъ старика.

— Прошу васъ, извините меня, сказалъ чистый, громкій, но вжливый голосъ.— Увидвши свтъ въ вашемъ окн, я осмлился спросить, не проводитъ ли меня кто-нибудь до ***? Я бы хорошо заплатилъ за услугу.

— Отвори дверь, Алиса, сказалъ хозяинъ хижины.

Двушка отодвинула большой засовъ. Человкъ высокаго роста ступилъ черезъ порогъ.

Пришелецъ былъ въ полномъ цвт молодости. Его появленіе удивило старика и двушку. Одинъ, пшкомъ, въ такой часъ. Его безошибочно можно было принять за джентльмена, не-смотря на его простое и запыленное платье и небольшую котомку, которую онъ держалъ на плечахъ. Входя, онъ снялъ шляпу съ какою-то иностранною вжливостью, и прекрасные чорные волосы разсыпались по об стороны его высокаго и величественнаго лба. Черты его были прекрасны, не бывши совершенно правильны, а взглядъ его былъ, въ одно и тоже время, и смлъ и привтливъ.

— Я вамъ очень благодаренъ за вашу снисходительность, сказалъ онъ, приближаясь развязно къ хозяину, который разсматривалъ его зоркими глазами: и право, товарищъ, вы еще боле увеличите ваше одолженіе, если проводите меня до ***.

— Вы не можете сбиться съ дороги, сказалъ грубо старикъ. Огни доведутъ васъ.

— Они-то и сбили меня съ дороги. Они, кажется, окружаютъ всю пустошь, а между-тмъ на ней не видно ни одной тропинки. Впрочемъ, если вы мн только разскажете, гд я могу найти прямую дорогу, я не буду больше безпокоить васъ…

— Уже очень поздно, сказалъ старикъ двусмысленно.

— Поэтому-то мн и надобно спшить въ ***. Ну, мой добрый другъ, надвайте шляпу, я дамъ вамъ полгинеи за безпокойство.

Старикъ тронулся съ мста, потомъ остановился, призадумался, еще разъ осмотрлъ своего гостя, и сказалъ:

— Вы совершенно одни, сэръ?

— Да.

— Вроятно, васъ знаютъ въ ***.

— Нтъ. Но что вамъ до этого? Я чужой въ этихъ краяхъ.

— До *** будетъ полныхъ четыре мили.

— Такъ далеко, а я ужасно усталъ! вскричалъ молодой человкъ.

Говоря это, онъ вынулъ часы.

— Уже одиннадцать часовъ!

Часы бросились въ глаза хозяину хижины, злые глаза засверкали. Онъ провелъ рукою по лбу.

— Я думаю, сэръ, сказалъ онъ потомъ тономъ, какъ ему казалось, боле привтливымъ: если уже такъ поздно, и какъ вы очень устали, то не лучше ли будетъ…

— Что? вскричалъ путникъ, топнувъ нетерпливо ногою.

— Я не буду упрашивать… впрочемъ, моя бдная кровля къ вашимъ услугамъ, а завтра на разсвт я пошелъ бы съ вами въ ***.

Путникъ пристально взглянулъ на хозяина хижины, потомъ на полуразрушившіяся ея стны. Онъ почти готовъ былъ уже отказаться отъ гостепріимнаго предложенія, но глаза его внезапно остановились на Алис, которая съ пылающимъ взглядомъ и съ открытымъ ртомъ пристально смотрла на прекраснаго пришельца. Когда глаза ихъ встртились, она покраснла и отвернулась. Взглядъ этотъ, казалось, перемнилъ намреніе путешественника. Онъ колебался еще съ минуту, и, проговоривъ что-то сквозь зубы, положилъ свою котомку на полъ, бросился на стулъ, расправилъ свои усталые члены, и весело сказалъ:

— Будь по вашему, хозяинъ. Заприте опять дверь. Принесите мн на ужинъ кружку пива я корочку хлба, я останусь доволенъ такимъ ужиномъ. Что же касается до постели, то этотъ стулъ мн замнить ее превосходно.

— Можетъ-быть, я найду для васъ что-нибудь покойне этого стула, сказалъ хозяинъ.

— Не безпокойтесь, отвчалъ путникъ, мшая уголья въ камин. Я много перенесъ въ своей жизни, и потому думаю, что мн нетрудно будетъ спать на стул, въ дом честнаго человка…

Лицо старика искривилось. Обернувшись къ Алис, онъ веллъ ей подать на столъ все, что было въ кладовой.

Нсколько корокъ хлба, нсколько холодныхъ картофелинъ, и немного крпкаго пива составляли весь запасъ, поставленный передъ путешественникомъ.

Придвинувъ къ столу стулъ, и увидвъ такой скромный ужинъ, нашъ путешественникъ поморщился, забывъ свои хвастливыя слова, что онъ будетъ доволенъ корочкою хлба и стаканомъ пива. Но онъ сдлался веселе, когда глаза его опять встртились съ глазами Алисы, когда она вздыхала возл стола, и говорила какія-то невнятныя извиненія. Онъ взялъ ея руку, и пожавши ее нжно, сказалъ:

— Прекраснйшая изъ двушекъ!

Говоря это, онъ взглянулъ не нее съ непритворнымъ удивленіемъ.

— Человкъ, продолжалъ онъ, прошедши пшкомъ цлый день по самому гадкому краю, между тремя морями, достаточно вознагражденъ вечеромъ, встртивши такое прекрасное личико.

Алиса вырвала руку, отошла и сла въ углу комнаты, откуда продолжала смотрть на незнакомца, по обыкновенію безсмысленно, но съ полуулыбкою.

Старикъ строго посмотрлъ на молодыхъ людей.

— Кушайте, сэръ, сказалъ онъ съ ироническою усмшкою, и не расточайте медовыя слова, бдная Алиса прекрасная двушка, какъ вы сейчасъ сказали сами.

— Я и не сомнваюсь въ этомъ, отвчалъ путешественникъ, работая съ большимъ усердіемъ своими крпкими и ослпительно-блыми зубами надъ жесткими корками.— Я не хотлъ обидть васъ, но дло въ томъ, что я полуиностранецъ, а въ чужихъ краяхъ, вы знаете, всякой можетъ сказать какое-нибудь вжливое слово хорошенькой двушк, не оскорбляя ни ея, ни отца ея.

— Полуиностранецъ! какъ же вы говорите по-англійски такъ же хорошо, какъ я? сказалъ хозяинъ, котораго произношеніе и слова были нсколько выше его быта.

Путникъ улыбнулся.

— Благодарю васъ за комплиментъ, сказалъ онъ.— Этимъ я хотлъ сказать только то, что я долго былъ въ чужихъ краяхъ. Въ-самомъ-дл, я только-что возвращаюсь изъ Германіи, но родомъ Англичанинъ.

— И идете домой?

— Да.

— Далеко ли отсюда?

— Миль тридцать.

— Судя по вашимъ лтамъ, странно, что вы идете одни. Путешественникъ не отвчалъ на это. Кончивъ свой неслишкомъ аппетитный ужинъ, онъ снова пододвинулъ свой стулъ къ огню. Тогда, подумавъ, что довольно удовлетворилъ любопытство своего хозяина, и въ свою очередь можетъ позволить себ подобные вопросы, онъ сказалъ:

— Вы, вроятно, работаете на фабрикахъ?

— Работаю, сэръ. Худыя времена!

— А ваша хорошенькая дочка?

— Смотритъ за хозяйствомъ.

— Есть у васъ еще дти?

— Нтъ. Я едва могу прокормить одинъ ротъ, кром своего собственнаго…. Вы займете мою постель, сэръ, а я могу уснуть и здсь.

— О! ни подъ какимъ видомъ, сказалъ живо путешественникъ.— Прибавьте немножко углей въ огонь, и позвольте мн распорядиться самому.

Старикъ всталъ. Не настаивая боле онъ вышелъ изъ комнаты за топливомъ. Алиса все оставалась въ своемъ углу.

Путешественникъ подошелъ къ ней.

Она вдругъ нахмурилась и отбросила со лба свои локоны.

— Если у васъ есть деньги, сказала она шопотомъ, то не говорите объ этомъ Дарвилю. Не спите, если только можете. Я боюсь… тсъ… онъ идетъ!

Молодой человкъ встревоженный возвратился на свое мсто, и когда хозяинъ вошелъ, тогда онъ въ первый еще разъ сталъ внимательно его разсматривать. Неясный свтъ одной, почти догаравшей, свчки, вспыхивая освщалъ и затемнялъ замчательно грубыя и дикія черты хозяина хижины. Когда глазъ путника скользнулъ съ лица по членамъ и крпкому тлосложенію старика, то въ ум его невольно обозначилось все несчастіе, какое можетъ сдлать этотъ человкъ.

Путешественникъ погрузился въ грустныя мечты. Втеръ вылъ, дождь билъ, въ окно не свтилось ни олной спасительной звздочки, все было темно и мрачно… Могъ ли онъ пуститься въ путь одинъ, не подвергнется ли онъ еще большимъ опасностямъ посреди пустынныхъ болотъ, не можетъ ли старикъ послдовать за нимъ и напасть на него въ темнот? У него не было другаго оружія, кром палки. Здсь въ крайнемъ случа подл него была кухонная кочерга. Во всякомъ случа онъ счелъ благоразумне подождать. Оставшись одинъ въ хижин, онъ можетъ отодвинуть засовъ, и какъ-нибудь незамтно уйти.

Такъ размышлялъ путешественникъ въ то время, какъ хозяинъ раздувалъ въ камин огонь.

— Вы уснете крпко эту ночь! сказалъ старикъ улыбнувшись.

— Гм!.. когда я слишкомъ устану, то проходитъ иногда часъ или дна, пока я усну, но заснувши, я сплю какъ камень!

— Пойдемъ, Алиса, сказалъ старикъ, оставимъ джентльмена. Покойной ночи, сэръ.

— Покойной ночи, покойной ночи, отвчалъ путешественникъ, звая.

Старикъ и молодая двушка исчезли за дисрью, находившеюся въ углу комнаты. Гость слышалъ, какъ они всходили по крутой лстниц, потомъ все стихло.

— О, я глупецъ! сказалъ самъ себ путешественникъ.— Можетъ ли что научить меня, что я уже не студентъ геттингенскаго университета и тмъ избавить меня отъ подобныхъ пшеходныхъ приключеній? Случилось ли бы это со мною, еслибъ не эти темно-голубые глаза? Теперь я былъ бы уже въ совершенно цлъ и невредимъ, еслибы, однакожъ, этотъ старикъ не убилъ меня въ дорог. Но я еще сыграю съ нимъ штуку: еще полчаса и я буду въ болотахъ, я долженъ нсколько обождать. А между-тмъ, здсь есть кочерга. При большомъ несчастіи, вдь мы одинъ на одинъ, только, кажется, злодй очень силенъ….

Какъ ни старался путешественникъ ободрить себя такими размышленіями, однакожъ, сердце его билось сильне обыковеннаго. Онъ не спускалъ глазъ съ двери, за которою скрылся хозяинъ хижины, и не выпускалъ изъ рукъ огромную кочергу.

Въ это время Алиса, вмсто того, чтобъ пойти спать въ свою каморку, пришла въ комнату старика.

Старикъ сидлъ въ ногахъ своей постели, устремивъ глаза на полъ, и разсуждалъ что-то самъ съ собою.

Двушка остановилась, смотря ему прямо въ лицо, и скрести руки на груди.

— Они должны стоить двадцать гиней! сказалъ хозяинъ отрывисто.

— Что вамъ за дло, чего стоятъ часы этого джентльмена. Старикъ вздрогнулъ.

— Вы хотите, сказала спокойно Алиса: обидть этого молодаго человка, но вамъ это не удастся.

Лицо старика почернло, какъ ночь.

— Какъ, вскрикнулъ онъ громкимъ голосомъ, который вдругъ перешелъ въ глухое ворчаніе: какъ ты смешь говорить мн такія слова? Иди спать! Иди спать.

— Не пойду.

— Нтъ?

— Я не выйду изъ этой комнаты до разсвта.

— Мы это тотчасъ увидимъ, сказалъ старикъ, пробормотавъ проклятіе.

— Троньте только меня, я разбужу джентльмена, и скажу ему…

— Что ты скажешь ему?

Двушка подошла къ старику, приложила губы къ его уху и прошептала:

— Скажу, что вы хотите ограбить его.

Хозяинъ хижины задрожалъ всмъ тломъ, онъ закрылъ глаза и едва дышалъ.— Алиса, сказалъ онъ ласково посл нкотораго молчанія или спать. Я ничего не сдлаю этому молодому человку. Ты думаешь, мн хочется попасть въ петлю. Нтъ! нтъ! поди прочь! поди!

Лицо Алисы, разгорвшееся и воодушевленное въ продолженіе этого разговора, снова приняло свое обычное безсмысленное выраженіе.

— Конечно, если вы его ограбите, васъ непремнно повсятъ. Не забудьте этого. Покойной ночи. И говоря это, она ушла въ свою каморку, находившуюся противъ комнаты хозяина.

Оставшись одинъ, старикъ крпко прижалъ руки ко лбу, и оставался около получаса въ такомъ положеніи.

— Если бы эта проклятая двчонка заснула, пробормоталъ онъ наконецъ, осматриваясь кругомъ, — это дло можно было бы покончить духомъ. Тутъ неподалеку есть глубокій прудъ…. а на разсвт я могу сказать, что малый утонулъ. Онъ, кажется, чужой въ здшнемъ краю, такъ никто не станетъ и искать его. Онъ долженъ быть богатъ, и вмст съ тмъ очень простъ, что даетъ полгинеи за то только, чтобъ проводили его за четыре мили! А мн нужны деньги….

Разсуждая такимъ образомъ, онъ чувствовалъ что воздухъ давилъ его, онъ отворилъ окно и высунулся въ него. Крупный дождь началъ капать ему на голову. Онъ съ проклятіемъ затворилъ окошко, снялъ башмаки тихонько прокрался черезъ порогъ, и со свчкою, которую прикрывалъ рукою, осмотрлъ противуположную дверь. Она была заперта. Потомъ онъ нагнулся впередъ и сталъ прислушиваться….

— Все тихо, подумалъ онъ.— Можетъ-быть, онъ уже спитъ. Прокрадусь внизъ. Если бы Джакъ Уалтерсъ былъ эту ночь здсь, то дльцо можно было бы обдлать прекрасно.

Старикъ осторожно спустился съ лстницы. Въ углу подъ лстницей лежалъ разный хламъ, нсколько охапокъ дровъ и топоръ.

— Ага! проворчалъ онъ.— Тутъ еще гд-нибудь долженъ быть молотъ Уалтерса. Потомъ, прислонившись къ двери, старикъ приложилъ глаза къ замочной скважин, въ которую неясно видно было комнату, освщенную по временамъ вспыхивающимъ огнемъ камина.

II.

…Что здсь такое? Трупъ!
Венеціанскій купецъ.

Почти въ это же самое время путешественникъ подумалъ, что пора начинать отступленіе.

Глухой говоръ, слышанный имъ на верху, во-время разговора старика съ молодою двушкою, смолкъ, и свта уже стало невидно. Тишина придала ему бодрости, но вмст съ тмъ онъ чувствовалъ, что долженъ быть гораздо осторожне. Онъ подкрался къ наружной двери, смло отодвинулъ засовъ, но нашелъ, что дверь была заперта на ключъ, а ключа въ замк не было. Молодой человкъ не замтилъ, что въ продолженіе ужина, и прежде чмъ въ голов его родилось сомнніе, хозяинъ, закладывая засовъ и запирая дверь хижины, унесъ ключъ съ собою. Опасенія его подтвердились. Первая мысль его была выскочить въ окно. Хотя ставни едва были притворены, но окно, какъ обыкновенно бываетъ въ маленькихъ хижинахъ, поднималось только до половины, и отверстіе было такъ мало, что невозможно было пролезть въ него. Надобно было изломать все окно, а этого нельзя было сдлать безъ шума и, слдственно, безъ видимой опасности.

Онъ остановился въ отчаяніи. Отъ природы онъ былъ твердъ и мужественъ, и привыкъ къ разнымъ опасностямъ въ жизни, но въ эту минуту сердце его готово было измнить ему, тишина становилась замтне и какъ бы томила его, холодный потъ выступалъ у него на лбу. Въ этомъ состояніи сомннія и нершимости онъ старался собраться съ мыслями, вдругъ до слуха его, которому страхъ придавалъ сверхъестественную чуткость, долетлъ слабый и сдерживаемый шумъ шаговъ. Онъ услышалъ, какъ скрипнула лстница. Звукъ этотъ разрушилъ очарованіе. Страхъ исчезъ при приближеніи опасности. Присутствіе духа возвратилось. Онъ бросился къ камину, схватилъ кочергу, началъ мшать ею угли, кашлялъ и старался какъ можно громче дать знать, что онъ не спитъ.

Онъ чувствовалъ, что его подстерегали, онъ чувствовалъ, что ему угрожала неминуемая опасность. Внутренній голосъ говорилъ ему, что притвориться спящимъ значило бы подать сигналъ къ смертельной битв. Время шло, а въ хижин все было тихо. Но спустя полчаса опять послышались шаги человка, всходящаго на лстницу. Это положеніе, наконецъ, становилось ему невыносимо. Оно раздражало его нервически. Теперь это былъ уже не страхъ, а ежеминутное томительное ожиданіе смертельнаго врага, чувство человка, который знаетъ, что глаза тигра устремлены на него, и предвидитъ, что рано или поздно хитрое животное бросится на него. Самое ожиданіе становилось страшною мукою, и онъ желалъ ускорить смертельную борьбу, если уже нельзя было избжать ее.

Будучи уже совершенно не въ силахъ боле выносить волненіе своихъ чувствъ, путешественникъ всталъ, устремилъ глаза на роковую дверь, и готовъ былъ закричать тому, кто его подслушивалъ, чтобы онъ вошелъ къ нему. Въ это самое время путешественникъ услышалъ легкой стукъ въ окно. Стукъ этотъ повторился три раза, и при послднемъ удар чей то тихій голосъ произнесъ имя Дарвиля. Было ясно, что пріхали сообщники. Теперь уже борьба предстояла не одинъ за одинъ. Онъ затаилъ дыханіе, и наострилъ уши, въ которыхъ сильно шумло. Сильно билось его сердце. Онъ услышалъ шаги, удаляющіеся отъ окна по размокшей земл. Все опять стихло.

Онъ остановился на минуту, потомъ осторожно, но смло подошелъ къ внутренней двери, у которой, по его мннію, стоялъ хозяинъ, смлою рукою схватился за замокъ. Но дверь была заперта съ противной стороны.

— И такъ, сказалъ онъ, заскрипвъ зубами,— я долженъ умереть, какъ крыса въ ловушк. Хорошо, я умру, но прежде буду кусаться…

Онъ возвратился на свой прежній постъ, собрался съ силами, и сталъ ждать, не выпуская изъ рукъ свое незамысловатое оружіе, готовый на всякой случай, съ гордымъ однакожъ сознаніемъ своихъ собственныхъ выгодъ: молодости, проворства, силы и смлости. Время летло. Послышался шорохъ за внутренней дверью, кто-то началъ тихонько отодвигать болтъ. Путешественникъ поднялъ кочергу обими руками. Дверь отворилась. Вошла Алиса. Она была босая, блдная, какъ мраморъ, и держала палецъ на губахъ. Она подошла къ незнакомцу, и дотронувшись до него рукою, прошептала едва внятнымъ голосомъ:

— Они здсь, за хижиной, подъ навсомъ. Они хотятъ ограбить васъ… Спасайтесь! Бгите скоре.

— Но какъ же бжать? Дверь заперта.

— Постойте. Я унесла ключъ изъ его комнаты.

Она подошла къ двери, вложила въ нее ключъ, повернула его. Дверь отворилась. Путешественникъ, взбросивъ свою котомку на плеча, однимъ прыжкомъ очутился за порогомъ. Двушка остановила его.

— Не говорите ни кому объ этомъ, онъ мой воспитатель, и его повсятъ за это.

— Нтъ, нтъ. Но вы? Я увренъ, что вы будете безопасны, я же никогда не забуду, чмъ обязанъ вамъ. Теперь, по которой же дорог идти?

— Держите влво.

Въ темнот и по дождю, путникъ бжалъ съ быстротою молодости. Онъ былъ уже далеко. Двушка постояла съ минуту, вздохнула, потомъ громко захохотала, заперла и задвинула засовомъ дверь, и возвращалась уже тихонько въ свою комнату, какъ въ это мгновеніе во внутреннюю дверь вошелъ страшный хозяинъ хижины и другой мужчина, небольшаго роста, но широкоплечій и крпкаго сложенія.

— Какъ! Алиса здсь! вскричалъ хозяинъ.— А! негодная, ты выпустила его!

— Я сказала вамъ, что вы не сдлаете ему вреда.

Съ ужаснымъ проклятіемъ злодй повергъ молодую двушку на землю, перешагнулъ черезъ нее, отворилъ дверь, и сопровождаемый своимъ товарищемъ, выбжалъ вонъ, преслдовать путешественника.

III.

Вамъ извстно лучше, чмъ кому-либо, о моей дочери.
Венеціанскій купецъ.

Свтало. Утро было тихое, сырое и туманное, ноги вязли въ грязи и оставляли по себ глубокіе слды. Дороги сдлались непроходимы, и большія лужи встрчались на каждомъ шагу. Телги, фургоны и пшеходныя группы давно уже были въ движеніи подл города, иногда долеталъ до слуха рзкій звукъ рожка ранняго дилижанса, катившагося по сверной дорог, пассажиры, сидвшіе на наружныхъ мстахъ, куталось въ шубы и шинели, а изъ каретъ торчали головы въ ночныхъ колпакахъ.

Молодой человкъ перелезъ черезъ заборъ на большую дорогу, противъ самаго столба, означающаго мили и показывавшаго, что до *** оставалась одна миля.

— Благодарю Тебя, Боже! сказалъ онъ почти громко.— Утомившись плутать ночью по болотамъ, подобно блуждающему огню, наконецъ я приближаюсь къ городу. Благодарю Тебя, Боже, тысячу разъ благодарю за вс милости, оказанныя мн въ эту ночь! Я дышу свободно! Я невредимъ!

Онъ пошелъ нсколько скоре, скоро обогналъ едва тащившуюся телгу, потомъ толпу работниковъ, потомъ стадо барановъ, и увидлъ передъ собою молодую женщину, которая шла очень тихо. Она была въ бдномъ и изношенномъ плать, и, усталая, съ трудомъ передвигала ноги. Онъ почти уже прошелъ мимо ея, какъ вдругъ услышалъ слабый крикъ. Обернувшись, онъ узналъ въ путниц ту самую двушку, которая спасла его въ предыдущую ночь.

— Боже мой! вскрикнулъ онъ.— Вы ли это? Врить ли глазамъ?

— Я отыскивала васъ, сэръ, сказала двушка робкимъ голосомъ.— Я также ушла, и не возвращусь туда боле. Теперь мн негд пріютить свою голову.

— Бдное дитя! Но какъ же это случилось? Онъ, врно, билъ васъ за то, что вы выпустили меня?

— Онъ такъ ударилъ меня, что повалилъ на землю, а когда возвратился назадъ, то билъ еще… я уже боле не возвращусь домой. Я теперь одна въ мір. Что, что я буду длать?

И она ломала свои руки. Путешественнику стало жаль ее.

— Добрая двушка! сказалъ онъ съ жаромъ,— вы спасли мн жизнь, и я не буду неблагодаренъ. Это вамъ на квартиру и на пропитаніе, и онъ положилъ ей въ руку нсколько золотыхъ монетъ.— Отдохните, вы, кажется, очень нуждаетесь въ этомъ, я потомъ повидайтесь со мною еще разъ, и мы потолкуемъ немного о судьб вашей.

Двушка взяла деньги равнодушно, и пристально смотрла въ лицо незнакомца, когда онъ говорилъ. Во взор ея было столько наивности и вся наружность ея была такъ прекрасна, скромна и двственна.

— Бдная двушка! сказалъ онъ, съ смущеніемъ и посл краткаго молчанія.— Вы очень молоды, и очень, очень хороши собою. Въ город вы будете подвержены многимъ искушеніямъ… Будьте осторожны въ выбор помщенія. Вроятно, у васъ есть друзья въ город.

— Друзья! что такое друзья? спросила Алиса.

— Нтъ ли у васъ знакомыхъ, родныхъ со стороаы матери?

— Никого.

— Знаете ли вы, гд найти пристанище?

— Нтъ, сэръ, но идти туда, гд пристаетъ воспитатель мой, я боюсь, потому-что тамъ онъ отыщетъ меня скоро.

— Въ такомъ случа, займите нумеръ въ какомъ-нибудь нешумномъ постояломъ двор, и повидайтесь со мною сегодня, въ семь часовъ, здсь, на самомъ этомъ мст, съ полмили отъ города. Я между тмъ постараюсь что-нибудь придумать для васъ. Но вы, кажется, очень устали, вы съ трудомъ передвигаете ноги, если вы не въ силахъ будете придти на свиданіе, то его можно отложить и до другаго дня.

— О! нтъ,— нтъ! мн такъ пріятно увидть васъ еще, сэръ.

Взоры молодаго человка встртились со глазами молодой двушки. Чистая лазурь ихъ была наполнена слезами. Они проникли въ душу молодаго человка.

Онъ быстро отвернулся и увидлъ, что онъ и его молодая и прекрасная спутница была уже предметомъ любопытнаго наблюденія многихъ прохожихъ.

— Не забудьте же! прошепталъ молодой человкъ, и крупнымъ шагомъ пошелъ въ городъ.

Скоро онъ достигъ до главнаго отеля, и вошелъ въ него съ видомъ человка, который привыкъ имть хорошій пріемъ везд, гд онъ добывается и продается за деньги. Тутъ передъ пылающимъ огнемъ и довольно сытнымъ завтракомъ, молодой человкъ забылъ ужасы прошедшей ночи, или, лучше сказать, радовался при мысли, что прибавитъ новую и страшную главу въ каталогъ прежнихъ приключеній Эрнеста Мальтраверса.

IV.

Велъ пріятную бесду съ дамою.
Маратанъ.

Мальтраверсъ первый пришелъ на свиданіе. Характеръ его отличался во многихъ случаяхъ энергіею, ршительностью и преждевременнымъ развитіемъ, но только это не относилось къ женщинамъ: съ ними онъ покорялся влеченію мечтательнаго и поэтическаго воображенія. Мальтраверсъ былъ, почти безсознательно, поэтъ, поэтъ дйствія, а женщина была его муза.

Онъ не длалъ еще никакого плана на счетъ поведенія своего съ бдною двушкою, которая встртилась на пути его. Будь она и непрекрасна, онъ равно былъ бы благодаренъ ей.

Наступила зимняя ночь и сильный морозъ. Воздухъ былъ чистъ. Звзды ярко блестли на неб, и длинныя тни спокойно дремали вдоль широкой дороги и дале, по обнаженнымъ и поблвшимъ отъ снга полямъ.

Молодой человкъ весело ходилъ взадъ и впередъ, напвая вполголоса старинные нмецкіе и англійскіе стихи, и останавливаясь каждую минуту, чтобъ полюбоваться безмолвными звздами. Онъ не слишкомъ много думалъ о предстоящемъ свиданіи.

Наконецъ онъ увидлъ Алису. Она робко подошла къ нему. Сердце молодаго человка забилось сильне.

— Милая двушка! сказалъ онъ ей, начиная разговоръ, по привычк, невольнымъ комплиментомъ: какъ этотъ полусвтъ идетъ къ вамъ! Какъ я благодаренъ вамъ, что вы не забыли меня.

Алиса подошла къ нему доврчиво.

— Какъ васъ зовутъ? спросилъ онъ, склоняясь къ лицу двушки.

— Алиса Дарвиль.

— А этотъ ужасный человкъ отецъ вашъ?

— Нтъ! онъ воспитатель мой.

— Что заставило васъ подозрвать, что онъ хотлъ ограбить меня? Разв онъ уже замышлялъ подобныя злодянія?

— Нтъ, но послднее время онъ часто говорилъ о грабеж. Но когда я увидла его глаза, когда онъ унесъ ключъ, въ то время, какъ вы стояли спиною къ двери, я почувствовала что… что вы было въ опасности.

— Добрая двушка! Но продолжайте…

— Я сказала ему это, когда мы пришли наверхъ. Я не знала, что подумать, когда онъ сказалъ мн, что не сдлаетъ вамъ ничего дурнаго, однакожъ все-таки украла ключь отъ наружной двери, который онъ бросилъ на столъ, и ушла въ свою комнату. Я подслушивала за дверью, слышала, какъ онъ сходилъ съ лстницы и остановился на ней, я наблюдала за нимъ сверху. Съ этой лстницы можно было выйти въ поле заднимъ выходомъ. Спустя нсколько времени, я услышала, что кто-то шептался съ нимъ. Я узнала голосъ, это былъ Джонъ Уальтерсъ, я испугалась его. Скоро они оба ушли заднимъ выходомъ.— Я также украдкою сошла внизъ и подслушивала. Джонъ Уальтерсъ искалъ молотка своего. Дарвиль сказалъ, что молотокъ подъ лстницей. Тутъ я увидла, что медлить нечего, сэръ, и… и… но вы знаете остальное.

— Но какъ же вы ушли?

— О! посл разговора съ Джономъ Уальтерсомъ, Дарвиль пришелъ въ мою комнату, билъ меня, стращалъ… и наконецъ выгналъ изъ дому. Въ это время начинало уже свтать. Я шла, не останавливаясь, до-тхъ-поръ, пока встртилась съ нами.

— Бдная малютка, въ какой вертепъ порока были вы заброшены!

— Что вы сказали, сэръ?

— Она не понимаетъ меня! Учили ли васъ читать и писать?

— Нтъ.

— Но я увренъ, что васъ, по-крайней-мр, учили закону Божію и молиться Богу.

— Что это такое молиться? {* Это страшное невжество и многія другія черты въ характер Алисы списаны съ натуры, подобное невжество, соединенное съ совершеннымъ понятіемъ о добр и зл, которое, очевидно, должно было инстинктивно развиваться въ ней, встрчается весьма нердко, что свидтельствуютъ донесенія полиціи. Въ ‘Examiner’ въ 1835 году, (не слдуя за нитью этого журнала, не могу опредлить настоящаго числа) найдено дло одной молодой двушки, которая отвчала на вопросы магистрата почти тми же словами, какъ Алиса Мальтраверсу. Примчаніе сочинителя.}

Мальтраверсъ отступилъ въ ужас. Такое глубокое невжество оскорбило его. Онъ никогда не встрчался лицомъ-къ-лицу съ человческимъ существомъ, которое не имло бы понятія о Бог.

— Бдная двушка! сказалъ онъ, посл нкотораго молчанія, — мы не понимаемъ другъ друга. Вы знаете, что есть Богъ?

— Нтъ, сэръ

— Неужели вамъ никогда не говорили, кто сотворилъ звзды, которыя вы видите на неб, и землю, на которой стоите?

— Нтъ.

— А вы сами никогда объ этомъ не думало?

— Нтъ, сэръ.

Мальтраверсъ посмотрлъ на нее недоврчиво.

— Видите ли вы это большое зданіе съ высокою колокольнею, поднимающеюся подъ самыя облака.

— Да, сэръ, вижу.

— Какъ оно называется?

— Какъ? Церковь.

— Бывали ли вы въ ней когда-нибудь?

— Нтъ, сэръ. Дарвиль меня не пускалъ изъ дома.

— Вашъ воспитатель… но оставимъ это…. Боже мой! что я буду длать съ этою несчастною!

— Да, сэръ, я очень несчастна, сказала Алиса, понявши наконецъ его послднія слова, и слезы тихо текли по щекамъ ея.

Мальтраверсъ въ жизнь свою не былъ такъ растроганъ. Его благодарность и дружеское участіе къ ней приняли видъ братской любви.

— Вы знаете, по-крайней-мр, спросилъ онъ, чти такое школа?

— Да, я говорила объ этомъ съ двушками, которыя ходили въ нее.

— А хотли ли бы вы также ходить туда?

— О нтъ, сэръ, прошу васъ, нтъ!

— Что же вы хотли бы длать? говорите прямо, моя милая. Я вамъ такъ много обязанъ, что считалъ бы себя счастливымъ, еслибъ могъ устроить васъ по вашему собственному желанію.

— Я желала бы жить съ вами, сэръ.

Мальтраверсъ вздрогнулъ, едва примтно улыбнулся и покраснлъ… Но взглянувъ въ глаза двушки, которыя были устремлены на него страстно, и въ тоже время имли такъ много наивности въ своемъ нмомъ и безсознательномъ взор, онъ увидлъ, что она совершенно не понимала, какъ можно было перетолковать ея простодушное признаніе.

Я сказалъ уже, что Мальтраверсъ былъ энтузіастъ, и самое причудливое созданіе, какое только можно вообразить себ. Голова его была наполнена странными нмецкими романами и метафизическими наблюденіями. Разъ онъ заперся на нсколько мсяцовъ, чтобъ изучать астрологію, и даже подозрвали, что онъ серьозно вздумалъ отыскивать философскій камень. Нкоторыя изъ подобныхъ глупостей заставили его оставить Германію ране, чмъ онъ самъ и родители его того пожелали. Въ немъ не было той строгой положительности, какою отличаются его соотечественники. Все, что было странно и неопредленно, имло необыкновенную прелесть для Эрнеста Мальтраверса. Согласно съ этою наклонностью, въ голов его закружилась идея, которая восхитила его подвижное и фантастическое воображеніе. Онъ задумалъ самъ воспитывать это дитя природы

— Итакъ, сказалъ онъ, посл нкотораго размышленія,— вы хотли бы жить со мною. Но, Алиса, мы не должны любить другъ друга.

— Я не понимаю васъ, сэръ.

— Такъ и ненужно! сказалъ Мальтраверсъ, нсколько смутившись.

— Я всегда желала идти въ служеніе.

— Гм!

— А вы были бы добрый хозяинъ.

Мальтраверсъ былъ вполовину разочарованъ.

— Не слишкомъ лестное преимущество! подумалъ онъ.— Тмъ безопасне для насъ. Хорошо, Алиса, ваше желаніе будетъ исполнено. Покойно ли вамъ въ вашей новой квартир?

— Нтъ.

— Отчего? Не обидлъ ли васъ кто?

— Нтъ, но тамъ шумятъ, а я желала бы покойно думать о васъ.

Молодой человкъ началъ снова обдумывать свой прежній планъ.

— Хорошо, Алиса. Идите теперь домой. Завтра я найму хижину, и вы будете пристроены. Я научу васъ читать, писать и молиться Богу. Вы узнаете, что у васъ есть милосердный Отецъ тамъ на неб, который любитъ васъ больше, чмъ кто-либо на земл. Повидайтесь со мною еще завтра, въ этотъ самый часъ. О чемъ же вы плачете, Алиса? О чемъ вы плачете?…

— Я такъ счастлива!… отвчала двушка, рыдая. Я буду жить съ вами, я буду видть васъ.

— Идите, дитя, идите! сказалъ Мальтраверсъ съ живостью, и пошелъ прочь отъ двушки.

Обернувшись, молодой человкъ увидлъ, что Алиса все еще стоитъ тамъ же, гд онъ ее оставилъ, и провожаетъ его взоромъ! Онъ махнулъ ей рукою, и она медленно пошла, слдомъ за нимъ, въ городъ….

Хотя, Малтраверсъ былъ не старшій сынъ, но имлъ въ виду большое наслдство, и пользовался прекраснымъ доходомъ, котораго достаточно было на удовлетвореніе потребностей молодаго человка. Воспитывавшись въ Германіи, онъ не научился, расточительности, столь свойственной Англичанамъ его лтъ и положенія. Онъ былъ баловень не другихъ, но своего собственнаго воображенія, домой, на родину, его еще не ожидали, слдственно ничто не могло удерживать его отъ этого новаго плана.

На слдующій день онъ отыскалъ хижину по сосдству отъ города. Это былъ одинъ изъ тхъ хорошенькихъ домиковъ, крытыхъ соломою, съ балконами, уставленными мсячными розами, съ теплицей и большимъ лугомъ, словомъ, которые оправдываютъ англійскую пословицу: ‘въ хижин любовь’. Хижина эта была выстроена однимъ старымъ негоціантомъ, для какой то блокурой Розамонды, и длала честь его вкусу. Старуха, оставленная хозяиномъ при дом, должна была стряпать и исправлять всю домашнюю службу. Такимъ образомъ Алиса была пристроена. Алиса была подъ именемъ служанки. Ни негоціантъ, ни старуха, не понимали намреній молодаго человка, но онъ платилъ впередъ за квартиру и за услугу, и они не пускались въ дальнйшіе разспросы. Однакожъ Мальтраверсъ думалъ, что благоразумне будетъ, если онъ не скажетъ своего имени, котораго, конечно, достаточно было для того, чтобъ о молодомъ человк заговорили въ город, находящемся очень близко отъ мстопребыванія его отца, богатаго и стариннаго дворянина той провинціи. Вслдствіе этого онъ назвался Бутлеромъ именемъ, которымъ назывался одинъ его родственникъ по матери. Только подъ этимъ именемъ онъ былъ извстенъ и Алис и въ город. Отъ нея онъ не имлъ никакого намренія скрываться, но просто не представился ни разу случай поговорить съ нею, ни о своемъ родств, ни о званіи.

V.

Мысли разстроили ихъ счастіе.

Мальтраверсъ поселился въ сосдств Алисы, приходилъ всякій день давать ей уроки, и нашелъ въ ней такую кроткую воспитанницу, какую только могъ пожелать самый разсудительный наставникъ. Впрочемъ чтеніе и письмо весьма неинтересныя начала! Если выведенъ фундаментъ, то на немъ легко соорудить прекрасныя палаты знаній, но выкапываніе земли и построеніе сводовъ очень скучная и тяжелая работа. Вроятно, молодой человкъ почувствовалъ это, потому-что, спустя нсколько дней, Алиса была передана съ рукъ на руки старому и безобразнйшему учителю чистописанія, единственному въ сосднемъ город. Удивительно, какъ Мальтраверсъ заботился о нравственности Алисы. Бдная двушка сначала горько плакала при этой перемн, но серьозныя убжденія и торжественныя увщанія Мальтраверса примирили наконецъ ее съ новымъ учителемъ, и она общала учиться прилежно и быть внимательною во-время уроковъ. Не скажу однакожъ, чтобы я вполн былъ увренъ, что скука была единственная причина, отвратившая нашего мечтателя отъ предпринятаго труда, можетъ-быть, онъ чувствовалъ всю опасность своего положенія, при всхъ измнчивыхъ грезахъ его фантазіи въ груди его билось доброе, великодушное и благородное сердце. Онъ усплъ снискать любовь не одной сентиментальной Нмочки. Но онъ былъ слишкомъ молодъ, слишкомъ живъ, и слишкомъ восторженъ. Правда, онъ весьма легко влюблялся, или лучше сказать воображалъ себя влюбленнымъ, — но въ любви его было много идеальнаго, и онъ не могъ понять игру страсти, гд не участвовало бы сердце или воображеніе. И хотя Алиса была очень хороша и очень привлекательна, онъ однакожъ не былъ влюбленъ въ нее, да и не имлъ намренія влюбиться. Первый вечеръ посл того, какъ онъ передалъ Алису на руки другаго учителя, показался Мальтраверсу немного длиннымъ, но въ самомъ себ онъ имлъ много источниковъ развлеченія. Онъ разложилъ передъ собою на стол Шекспира и Шиллера, и закуривъ свой нмецкій meerschaum, читалъ до-тхъ-поръ, пока чтеніе вдохновило его. Тогда онъ сталъ писать, сочинилъ небольшіе стансы, и не удовольствовался до-тхъ-поръ, пока не положилъ ихъ на музыку и не проплъ ихъ. Самъ Мальтраверсъ любилъ музыку и пніе съ энтузіазмомъ Нмца, къ тому же онъ имлъ пріятный и обработанный голосъ, и глубокое знаніе въ этомъ искусств. Какъ солнце затмваетъ звзды, такъ разгорвшееся пламя его воображенія затмило на время фантастическую мысль о его прекрасной воспитанниц.

Было уже очень поздно, когда Мальтраверсъ пошелъ спать. Проходя черезъ узкій корридоръ, который велъ въ его комнату, онъ услышалъ легкіе шаги, и увидлъ мелькнувшую женскую фигуру, скрывшуюся въ противуположную дверь.— Ребенокъ, подумалъ онъ, угадывая, кто бжалъ передъ нимъ: — Она подслушивала мое пніе. Непремнно побраню ее. Но онъ забылъ это намреніе.

Проходилъ день за днемъ. Мальтраверсъ почти не видлъ свою воспитанницу, для которой заперся въ хижин, во-время глубокой зимы. Онъ нисколько не раскаявался въ своемъ предпріятіи образовать бдную двушку, даже не былъ утомленъ своимъ затворничествомъ, но не хотлъ слдить за успхами Алисы, потому-что боялся разочароваться ихъ медленностью. Вдь какъ ни прекрасна собою двушка, а въ одинъ день читать и писать не выучится. Онъ находилъ развлеченье въ самомъ себ. Онъ былъ счастливъ, что могъ быть наедин съ своими собственными мыслями. Жизнь его достигла одной изъ тхъ періодическихъ эпохъ, когда мы желаемъ вздохнуть и осмотрться на методическомъ пути, по которому идемъ до гроба. Онъ желалъ собрать запасы своихъ прежнихъ попытокъ, и отдохнуть умомъ, прежде чмъ снова броситься въ міръ дйствительности. Время было чрезвычайно холодное, но Эрнестъ Мальтраверсъ былъ неустрашимый любитель природы, и ни снгъ, ни холодъ не могли удержать его отъ ежедневныхъ прогулокъ. Около полудня онъ обыкновенно откладывалъ въ сторону тетради и книги, бралъ шляпу и палку, и отправлялся, насвистывая или напвая свои любимыя аріи, по пустыннымъ улицамъ, или вдоль замерзшей рки, или по обнаженному лсу, смотря потому, куда вела его фантазія. Мальтраверсъ не былъ ни Эдуинъ, ни Гарольдъ, которые берегли свои мечты для уединенныхъ ручейковъ и пастушескихъ холмиковъ. Мальтраверсъ любилъ природу во всемъ, особенно въ людяхъ. Самый скромный и узкій переулокъ многолюднаго города имлъ для него что-то поэтическое, онъ всегда былъ готовъ вмшаться въ толпу, еслибы даже она собралась вокругъ шарманки, или около собачьей драки, и прислушивался ко всему, что говорили, и замчалъ все, что длалось. Это, я думаю, и есть настоящій поэтическій темпераментъ, свойственный каждому артисту, который желаетъ быть чмъ-нибудь выше простаго маляра. Но всего боле его интересовало развитіе человческихъ страстей. Онъ любилъ изучать сердце въ естественномъ его вид, тамъ, гд оно гораздо прозрачне,— то-есть у людей невоспитанныхъ, простыхъ. Можетъ быть, въ самомъ-дл, большею частію своего глубокаго знанія человческаго сердца онъ былъ обязанъ своему убжденію, что нтъ такой развращенной души, въ которой нельзя было бы отыскать хоть одной свтлой черты. Но Мальтраверсъ имлъ также свои припадки-нелюдимости. Тогда онъ находилъ отраду только въ самыхъ уединенныхъ мстахъ. Зима и лто, невоздланная, обнаженная почва и роскошная зелень, все имло въ его глазахъ прелесть, потому-что красота ихъ отражалась въ его душ, сквозь которую онъ смотрлъ на природу. Съ прогулокъ этихъ онъ возвращался домой когда уже становилось темно, тутъ ожидалъ его простой обдъ, потомъ, въ продолженіе длинныхъ вечеровъ, онъ сочинялъ стихи или читалъ, съ такимъ непостоянствомъ, которое можно сравнить съ музыкою или съ веселыми мечтами молодаго человка, который вялитъ передъ собою цлую жизнь удовольствій. Счастливый Мальтраверсъ! Богатства всхъ Ротшильдовъ не могутъ купить молодости и таланта! А ты, Мальтраверсъ, честолюбивъ! Жизнь по твоему тянется слишкомъ медленно! Ты желалъ бы подгонять часовыя колеса. Безумецъ! Ты молодъ и поэтъ! Чего теб еще надобно? Вели времени остановиться навсегда!

Въ одно утро Эрнестъ всталъ ране обыкновеннаго, и медленно прохаживался по теплиц, которая прилегала къ гостиной. Онъ спокойно и съ любопытствомъ разсматривалъ нкоторыя растенія. Учившись когда-то ботаник, онъ имлъ особенное, воображаемое понятіе о жизни растеній, и видлъ въ нихъ тайны, которымъ ни одинъ ботаникъ не научаетъ насъ. Вдругъ въ недальнемъ разстояніи отъ себя онъ услышалъ тихое, но весьма мелодическое пніе. Онъ сталъ прислушиваться, и съ удивленіемъ узналъ собственныя слова, которыя недавно положилъ на музыку, и которыя любилъ пть по вечерамъ.

Когда пніе смолкло, Мальтраверсъ тихонько прокрался черезъ теплицу, отворилъ дверь въ садъ, и увидлъ Алису, сидвшую у отвореннаго окна своей комнаты. Эта комната выдавалась отъ общаго строенія въ сторону, и составляла собою ту неправильность, которая служитъ украшеніемъ подобнаго рола зданій. Алиса не замчала его до-тхъ-поръ, пока онъ не назвалъ ее раза дна по имени. Услышавъ свое имя, она встрепенулась.

— Алиса, сказалъ Мальтраверсъ привтливо, — надньте шляпку, и пойдемте гулять въ садъ: вы какъ-будто блдны, дитя мое, утренній воздухъ освжитъ васъ.

Алиса покраснла и улыбнулась, черезъ нсколько минутъ она была уже возл него. Между тмъ Мальтраверсъ вошелъ въ комнату, и закуривъ свою пнковую трубку, которая была его лучшимъ вдохновителемъ, когда мысли его мшались, или когда обыкновенная говорливость его измняла ему. Съ этимъ врнымъ союзникомъ онъ ожидалъ Алису на дорожк, облегавшей долину, посреди вчно-зеленющихъ кустарниковъ.

— Алиса, сказалъ онъ, посл нкотораго молчанія, но вдругъ остановился.

Алиса взглянула на него серьозно.

— Можетъ-быть дымъ непріятенъ вамъ, сказалъ Матравсрсъ.— Это одна изъ моихъ дурныхъ привычекъ.

— Нтъ, сэръ, отвчала Алиса, съ недовольнымъ видомъ. Мальтраверсъ остановился, сорвалъ подснжникъ и сказалъ:

— Какой прекрасный цвтокъ! Любите ли вы цвты?

— О, страстно! отвчала Алиса, съ нкоторымъ энтузіазмомъ:— я нигд не нидала ихъ столько, какъ здсь.

— Теперь я могу продолжать, подумалъ Мальтраверсъ, — но что-же мн сказать?

— Вы премило поете, Алиса! сказалъ онъ.

— Ахъ, сэръ, вы… вы… Она вдругъ остановилась и видимо смутилась.

— Да, я подслушалъ васъ, Алиса, говорилъ Мальтраверсъ.

— И сердитесь?

— Я? Боже избави! Это талантъ, но вы не знаете, что-такое талантъ, я хотлъ сказать, что чрезвычайно хорошо имть слухъ, голосъ и чувство въ музык, а въ васъ я нахожу все это.

Онъ остановился, потому-что въ это самое время Алиса схватила его руку и поцаловала. Мальтраверсъ вздрогнулъ всмъ тломъ, но взоръ двушки ясно показывалъ, что она совершенно не понимала, что это было неприлично и нескромно.

— Я было такъ испугалась, подумавъ, что вы разсердились, сказала она, оставляя его руку, и утирая глаза.— А теперь я вижу, что вы все знаете.

— Все?

— Да, какъ я подслушивала васъ каждый вечеръ, и какъ посл я не могла заснуть во всю ночь, потому-что музыка раздавалась въ моихъ ушахъ, и я старалась напвать потихоньку тоже. На конецъ я ршилась запть громко. Мн это нравится гораздо больше, чмъ учиться читать.

Все это восхищало Мальтраверса. Двушка тронула его слабую струну, однакожъ онъ молчалъ.

— А теперь, сэръ, продолжала Алиса,— я надюсь, вы позволите мн каждый вечеръ стоять за дверью вашей комнаты, и слушать васъ, я не сдлаю ни малйшаго шума, я буду такъ смирна!

— Какъ, въ этомъ холодномъ корридор, въ такія морозныя ночи?

— Я привыкла къ холоду, сэръ. Дарвиль не позволялъ мн разводить огонь, когда самъ не бывалъ дома.

— Нтъ, Алиса, вы будете приходить въ мою комнату, когда я играю, и я даже дамъ вамъ одинъ или два урока музыки. Я очень радъ, что у васъ хорошій слухъ, это, можетъ-быть, послужитъ вамъ, когда вы меня оставите, средствомъ, честнымъ образомъ доставить себ пропитаніе.

— Когда я…. вскричала Алиса со страхомъ, потомъ продолжала покойно: но я не намрена никогда оставить васъ, сэръ!

Мальтраверсъ прибгнулъ къ своей трубк.

Въ эту самую минуту, можетъ-быть, къ счастію, къ нимъ подошолъ мистеръ Симкоксъ, старый учитель чистописанія. Алиса ушла въ комнаты приготовлять свои книги, а Мальтраверсъ, положа руку на плечо учителя, сказалъ ему:

— Надюсь, сэръ, у насъ прилежная ученица.

— О весьма, весьма, мистеръ Бутлеръ. Она идетъ славно. Она занимается много безъ меня, да и я не щажу труда.

— А успли ли вы внушить бдной двушк, сказалъ Мальтраверсъ, торжественнымъ голосомъ,— т священныя понятія, о которыхъ я говорилъ вамъ при первомъ вашемъ свиданіи.

— Какъ же, сэръ, а ужъ, признаться, она была совершенная язычница, совершенная магометанка, но теперь она начинаетъ…

— Чему же вы научили ее?

— Что Богъ создалъ ее.

— Научилась ли она молиться Богу?

— О! да, Богъ благословилъ ее. Когда я растолковалъ ей, почему она должна молиться Богу, то она не успокоилась до-тхъ-поръ, цока я не прочелъ ей изъ молитвенника одну молитву, и она тотчасъ же выучила ее наизусть.

— Довольно, мистеръ Симкоксъ. Я не удерживаю васъ боле.

Забывая свой неначатый завтракъ, и продолжая курить. Мальтраверсъ размышлялъ до-тхъ-поръ, пока не убдился, что обязанность его была развить въ Алис прекрасный талантъ, которымъ природа одарила ее и который могъ обезпечить всю ея будущность. Онъ думалъ сложить съ себя тяжелую отвтственность, которая часто безпокоила его. Мысль эта была прекрасна. Алиса могла современемъ выступить на путь жизни съ знаніемъ благороднаго и честнаго ремесла.

Съ этого дня, каждый вечеръ, когда окна были закрыты, и огонь ярко горлъ въ камин, когда на двор бушевалъ втеръ, а дождь хлесталъ объ стны, гибкая и прекрасная фигура парила по комнат Мальтраверса, и его мелодіи напвались голосомъ, который природа сдлала пріятне его собственнаго.

Музыкальный талантъ Алисы былъ въ-самомъ-дл удивителенъ. Самъ Мальтраверсъ, живой энтузіастъ во всемъ, за что ни принимался, былъ пораженъ ея быстрыми успхами. Онъ въ короткое время выучилъ ее играть по слуху, и при томъ не могъ не замтить, что прекрасная форма рукъ ея, теперь совершенно утратила грубый цвтъ и шероховатость, происходившія прежде отъ тяжолой работы. Думая объ этихъ хорошенькихъ ручкахъ часто, онъ водилъ ихъ по клавишамъ, когда они нашли бы свою дорогу и безъ него.

Нанявъ для Алисы коттэджъ, Мальтраверсъ въ тоже время поручилъ старой служанк купить ей платье, приличное ея новому положенію. Теперь же, когда двушка была допущена ‘сидть съ джентльменомъ’, старуха, не ожидая новыхъ приказаній, возъимла намреніе устроить гардеробъ ‘хорошенькой и молоденькой женщины’, хотя также очень простой, но изъ лучшихъ матерій и не столь грубаго фасона. Роскошные волосы Алисы, прежде заплетенные косами, теперь тщательно были причесаны ровными и лоснящимися локонами, даже станъ двушки какъ-будто совершенно измнился. Счастіе и здоровье разцвло на пуховыхъ щечкахъ Алисы, и улыбались нжными губками, которыя никогда совсмъ не закрывали ея блые и блестящіе зубы, выключая разв только т минуты, когда она была грустна, но этого не случалось съ нею съ-тхъ-поръ, какъ она уже не была боле изгнана Мальтраверсомъ.

Нечего говорить о необыкновенной граціи и нжности формъ и лица Алисы. Въ молодыхъ женщинахъ есть почти всегда что-то благородное, близкое натур, намъ, мужчинамъ, должно стыдиться, что женская натура достигаетъ развитія во всхъ отношеніяхъ гораздо скоре, чмъ наша шероховатая поверхность. Какихъ трудовъ стоитъ мальчику простаго званія выучиться сдлать три шага — не говорю какъ благовоспитанный человкъ, но какъ существо, у котораго есть душа въ тл. Но введите крестьянскую двушку въ хорошее общество, и дайте ей малйшее понятіе о жизни, и можно биться объ закладъ, на тысячу противъ одного, что она приметъ хорошія манеры лучшаго тона прежде, чмъ мальчикъ будетъ въ состояніи сдлать поклонъ, не хватаясь за столъ. Вс женщины чувствительны, а чувство придаетъ деликатность мыслямъ и изящество обращенію. Въ женщин чувство есть врожденное свойство души, а въ мужчин оно пріобртается образованіемъ, и есть, по большей части, не что-иное, какъ плодъ умственныхъ способностей.

Въ продолженіе уроковъ музыки и пнія, Мальтраверсъ незамтно поправлялъ вс ошибки бдной Алисы противъ грамматики и произношенія, а она имла необыкновенную способность удерживать все, что ей скажутъ. Рзкость въ голос ея исчезла, но-крайней-мр, такъ казалось Мальтраверсу, настало время, когда онъ почти пересталъ находить разницу между своимъ и ея званіемъ.

VI.

‘Молодой человкъ, я боюсь, что кровь твоя слишкомъ красна, а сердце слишкомъ нжно.’

Если Алиса медленно успвала въ самомъ начал элементарныхъ знаній, за то достигла нкоторыхъ важнйшихъ результатовъ, благодаря бесд и наставленіямъ Мальтраверса. Прежде чмъ привыканіе взяло силу, ея натура сама ловила познанія. Притомъ же образованный умъ и изящныя манеры всегда бываютъ привлекательны. Мальтраверсъ, ободренный понятливостью своей ученицы въ музык, попробовалъ дать ей уроки въ другихъ наукахъ, сколько можно было это сдлать посредствомъ разговора. Бесда есть лучшая школа, нежели думаютъ нкоторые родители и воспитатели. Было время, когда вс свднія передавались изустно и, вроятно, Афиняне научались боле, слушая Аристотеля, чмъ мы, читая его. Въ прогулкахъ и бесдахъ мечтателя-поэта съ его прелестною ученицею подъ сельскимъ портикомъ маленькой хижины, было какъ-бы возрожденіе греческой академіи. Бесда ихъ была похожа на бесду древняго мудреца съ внимательнымъ и понятливымъ дикаремъ. Онъ говорилъ ей, самымъ простымъ языкомъ, о звздахъ и ихъ движеніи, о звряхъ, птицахъ и рыбахъ, о растеніяхъ и цвтахъ, о безконечномъ царств природы, о благости и могуществ Бога, о таинственной и духовной исторіи человчества.

Восхищенный внимательностью и способностью своей ученицы, Мальтраверсъ ршился наконецъ перейти съ нею отъ наукъ къ поэзіи. Онъ повторялъ ей самые простые и самые ближайшіе къ природ отрывки, выбранные имъ изъ его любимыхъ поэтовъ, онъ сочинилъ для нея стихи, доступные ея понятію. Эти-то стихи ей нравились всего больше, и она легко выучивала ихъ наизусть. Никогда молодой поэтъ не имлъ при себ боле обворожительнаго вдохновенія, и никогда суровый и негармоническій свтъ не подчинялъ себя такъ снисходительно его нжнымъ мечтамъ. Растенія въ теплиц были переданы на попеченіе Алисы, и кром ея, никто еще не смлъ прикасаться къ книгамъ Мальтраверса, или измнять лирическій безпорядокъ въ его комнат. Когда, утромъ, онъ приходилъ въ свой кабинетъ, или возвращайся домой съ прогулки, тогда находилъ все въ порядк, и именно, какъ бы магическою силою, всякая вещь была на томъ самомъ мст, какъ бы онъ желалъ. Любимые цвты его, только-что сорванные, красовались на стол, широкое кресло, стоявшее какъ-разъ въ углу, возл камина, протягивало оттуда самымъ привтливымъ образомъ свои радушныя объятія желанному гостю, все показывало присутствіе заботливой женщины. А какъ только било восемь часовъ, являлась сама Алиса, такая хорошенькая и улыбающаяяся, съ такимъ счастіемъ во взор, что неудивительно, что одинъ часъ, первоначально назначенный для урока, скоро разросся до трехъ.

Любила ли Алиса Мальтраверса?… Если это и было, то признаки этой страсти не выказывались обыкновеннымъ путемъ. Она не длалась ни скрытне, ни застнчиве, и не обнаруживала никакого безпокойства, никакой червь не точилъ пышныхъ розъ на щечкахъ ея. Напротивъ того, хотя она оказалась довольно смлою съ самаго перваго свиданія съ Эрнестомъ, теперь, съ каждымъ днемъ она становилась еще развязне, свободне въ обращеніи и доврчиве. Въ-самомъ-дл, она никогда и не подозрвала, что должна была вести себя иначе, въ ней не было той условной боязливой стыдливости двушекъ, которыя уже научились, что въ любви есть таинственность и опасность. Чувства ея были такъ чисты! Могла-ли она удерживать восторгъ свой, слушая Мальтраверса, и скрывать тоску, когда онъ заговаривалъ о разлук? Все, что она чувствовала, она высказывала съ такимъ простодушіемъ, такъ чистосердечно. Такое спокойное чистосердечіе иногда совершенно ослпляло и обманывало нашего молодаго мечтателя.

— Нтъ, думалъ онъ, она не любитъ меня. Въ противномъ случа она не могла бы такъ свободно выражать свои чувства. Она любитъ меня, какъ брата, и нсколько изъ благодарности. Милая двушка, я очень радъ, что это такъ. Я зналъ, что тутъ не могло быть опасности….

Но любилъ ли онъ ее? Это читатель долженъ разршить самъ.

— Алиса, сказалъ Мальтраверсъ однажды вечеромъ, посл продолжительнаго молчанія и раздумья, въ-то-время какъ двушка разсянно разучивала свой послдній урокъ на фортепіано,— Алиса, нтъ не оборачивайтесь, останьтесь на вашемъ мст, по выслушайте меня. Мы не можемъ жить всегда, какъ въ настоящее время….

Алиса не послушалась его, обернулась, и ея большіе голубые глаза устремились на него съ такою тоскою, что онъ, смущенный, не зналъ, что ему длать, и машинально началъ искать по комнат свою трубку. Но Алиса, угадывавшая по инстинкту малйшія его желанія, подала ему ее, тогда какъ онъ еще искалъ въ самыхъ отдаленныхъ углахъ комнаты, куда, разумется, трубка никогда не могла попасть. Она уже лежала передъ нимъ, набитая благовонною салоникою, сверхъ которой искрилась золотистая лепешка, которая, хотя и была нсколько вредна для здоровья, но запахомъ своимъ услаждала изыскательный вкусъ Малыраверса, потому-что онъ былъ эпикуреецъ въ своихъ привычкахъ.

Трубка была уже въ прелестныхъ ручкахъ. Принимая ее, Мальтраверсъ невольно долженъ былъ притронуться къ нимъ, и раскуривая благовонное зелье, долженъ былъ трепетать и краснть передъ большими голубыми глазами молодой двушки.

— Благодарю васъ, Алиса, сказалъ онъ,— благодарю. Сядьте тамъ, подальше, чтобъ вамъ не дуло. Я отворю окно, вечеръ такой чудесный.

Онъ отворилъ окно, обросшее вьющимися растеніями. Свтъ луны прекрасно озарялъ гладкую долину. Торжественная тишина ночи успокоила и возвысила его мысли, онъ оторвался отъ взора Алисы, и продолжалъ твердымъ, но ласковымъ голосомъ:

— Милая Алиса, мы не можемъ жить всегда такъ, какъ теперь, Вы уже довольно благоразумны, можете понять меня, и выслушаете терпливо. Молодая женщина никогда не иметъ недостатка ни въ счастьи, ни въ средствахъ къ пропитанію, пока не потеряетъ добраго имени, потерявши же его, она всегда будетъ бдна и сдлается предметомъ общаго презрнія. Въ свт же легко лишиться добраго имени, какъ проступкомъ, такъ и по неосторожности. Если вы останетесь жить здсь дольше, то это будетъ очень неосторожно, и ваше доброе имя пострадаетъ такъ много, что вы не въ состояніи будете открыть себ путь къ честному пропитанію. Тогда, вмсто того, чтобъ оказать вамъ услугу, я сдлалъ бы вамъ смертельное зло, которое никогда не былъ бы въ состояніи поправить. Однимъ-словомъ, продолжалъ Мальтраверсъ боле важнымъ тономъ, намъ не должно оставаться въ настоящемъ положеніи. Я долженъ хать домой. Родные будутъ сердиться на меня, если я стану скрываться отъ нихъ еще на нсколько недль. Вы же, милая Алиса, слишкомъ много успли въ наукахъ и имете теперь нужду въ лучшемъ образованіи, чмъ какое мистеръ Симкоксъ или я можемъ дать вамъ. Я думаю помстить васъ въ какое-нибудь почтенное семейство, гд вамъ будетъ жить гораздо покойне и приличне, чмъ здсь. Вы можете кончить ваше воспитаніе, и тогда, вмсто того, чтобъ учиться, вы будете въ состояніи учить другихъ. Съ вашею красотою, Алиса, (и Мальтраверсъ вздохнулъ), съ вашими врожденными талантами и кроткимъ характеромъ, вамъ остается только жить честно и благоразумно, и вы современенъ найдете себ достойнаго мужа и счастливый бытъ. Слышали ли вы меня, Алиса? Вотъ планъ, сдланный мною для вашей будущности.

Молодой человкъ дйствительно думалъ какъ говорилъ. Намреніе его было искренно, руководителемъ его была честь, для него самого это была большая жертва, чмъ, можетъ-быть, предполагаетъ читатель. Если сердце Мальтраверса и было наполнено страстями, но въ немъ не было нисколько эгоизма, онъ чувствовалъ, говоря собственнымъ его выраженіемъ, не краснорчивымъ, но сильнымъ, что оставаться въ такомъ положеніи имъ было невозможно.

Алиса не понимала свою собственную опасность, а потому не поняла, къ чему клонились разсужденія Эрнеста. Она встала блдная, дрожа всмъ тломъ подошла къ Мальтраверсу и кротко взяла его за руку.

— Я уйду, когда и куда вы прикажете… чмъ скоре, тмъ лучше… завтра… да завтра… Вы стыдитесь за бдную Алису и, съ моей стороны было очень дурно, что я была такъ счастлива….

Она съ минуту боролась съ душевнымъ волненіемъ, потомъ продолжала:

— Вы знаете, что Богъ услышитъ меня, когда я буду далеко отъ васъ. Онъ благословитъ васъ, сэръ, и сдлаетъ счастливымъ, потому-что это одно, о чемъ я могу молить его.

Съ этими словами она повернулась и гордо пошла къ двери. Но переступивъ черезъ порогъ, она остановилась и осмотрлась, какъ бы прощаясь въ послдній разъ. Вс воспоминанія, связанныя съ этимъ милымъ жилищемъ, столпились въ голов ея, у нея замерло дыханіе, она пошатнулась, и упала безъ чувствъ на полъ.

Мальтраверсъ мигомъ очутился подл нея, онъ приподнялъ милую тяжесть на руки, и страстныя восклицанія вылетали изъ груди его.

— Алиса, милая Алиса, говорилъ онъ,— прости меня!… мы никогда не разстанемся!

Онъ отогрвалъ ея ручки въ своихъ рукахъ, а головка ея покоилась на груди его….

VII.

Барка несется изъ родимой бухты!
Венеціанскій купецъ.

На слдующее утро Мальтраверсъ вышелъ изъ своей комнаты пасмурный и печальный. Онъ желалъ и вмст съ тмъ боялся встртить Алису… Услышавъ ея шаги въ теплиц, онъ остановился въ нершимости, но наконецъ пошелъ къ ней. Увидвъ его, она спросила едва слышнымъ голосомъ:

— Теперь должна ли я оставить васъ?

— Никогда, отвчалъ Мальтраверсъ съ жаромъ.

Лицо ея засіяло такою радостью, что Мальтраверсъ невольно развеселился… Алиса платила Эрнесту любовью за умъ, который почерпала въ его познаніяхъ… Вся душа ея перелилась въ это чувство. Она перестала думать о себ. Цлый этотъ день они гуляли вмст по саду, и Мальтраверсъ помирился самъ съ собою.

Дни летли для и ихъ незамтно.

Зима прошла, настала ранняя весна со своимъ яркимъ солнцемъ, своими цвтами, и служила какъ бы зеркаломъ ихъ молодости. Алиса никогда не сопровождала Мальтраверса въ его дальнихъ прогулкахъ, частію потому, что боялась встртиться съ своимъ воспитателемъ, а частію оттого, что Мальтраверсъ желалъ избгать всякой огласки. Весь міръ сосредоточивался для нихъ на этихъ трехъ десятинахъ, на которыхъ былъ разсаженъ садикъ, долина, ручей, лсокъ и терраса, все это принадлежало имъ, и Алиса никогда и не спрашивала, былъ ли другой міръ, кром этого.

Теперь она сдлалась совершенно учоною, какъ уврялъ самъ мистеръ Симкоксъ. Она могла читать бгло вслухъ для Мальтраверса, и мелкимъ, хотя неслишкомъ твердымъ почеркомъ списывала его любимыхъ поэтовъ, и ему ненужно было боле рыться въ саксонскомъ словар, чтобъ передавать ей свои мысли. Любовь отворила для о ихъ вс лепестки души своей.

VIII.

Тучи несутся, какъ коршуны на добычу… Небо утратило свое лазурное одяніе, звзды свой лучезарный блескъ.

Байронъ. ‘Небо и земля.’

Былъ чудесный апрльскій вечеръ, погода стояла необыкновенно тихая и ясная для этого времени года въ сверныхъ частяхъ нашего острова. Прозрачныя капли недавняго дождя сверкали на почкахъ сирени и каприфоліи, которыя куртинами росли вокругъ хижины Мальтраверса. Маленькій фонтанъ, играющій посереди круглаго бассейна, на свтлую поверхность котораго разсыпающаяся водяная лилія бросала свою прекрасную тнь, придавалъ свжесть молодой и мягкой, какъ бархатъ, трав долины, на которой рдкіе и ранніе цвты закрывали свои отяжелвшія отъ дождя чашечки. Этотъ утренній дождикъ придалъ необыкновенную теплоту воздуху, а втерокъ, разносившій ароматъ, похищенный имъ изъ клумбъ, наполненныхъ фіалками, едва замтно шевелилъ золотистыя кудри Алисы, когда она сидла возл молчаливаго и погруженнаго, въ восторгъ Мальтраверса. Они сидли на простой скамейк, возл самой хижины, въ которой окна были отворены, и въ нихъ можно было видть уютную комнату Алисы, съ полкою книгъ и музыкальнымъ инструментомъ, такъ краснорчиво выражавшую поэзію домашняго быта.

Мальтраверсъ былъ молчаливъ, потому-что его перемнчивое и впечатлительное воображеніе создавало тысячу призраковъ на этомъ прозрачномъ воздух, на этихъ темныхъ фіалковыхъ клумбахъ. Въ эту минуту онъ не думалъ, а воображалъ. Его умъ задумчиво отдыхалъ въ тихомъ, по чудномъ сознаніи своего счастія. Алиса не была единственнымъ предметомъ его мысли, но она безсознательно придавала ей особенный колоритъ, и еслибъ она отошла отъ него, то въ туже минуту исчезло бы все очарованіе. Алиса, не будучи ни поэтомъ, ни геніемъ, думала, и думала только о Мальтраверс… Образъ его былъ для нея какъ зеркало, разбитое на тысячу равныхъ кусковъ, которые отражали въ себ все прекрасное ихъ микроскопическаго міра. Она не думала о будущемъ, а наслаждалась настоящемъ.

— Алиса, сказалъ Мальтраверсъ, выходя наконецъ изъ своей задумчивости, и взглянувъ на это дтски-оживленное личико,— вы также счастливы въ эту минуту, какъ я?

— О! гораздо больше!

— Больше! отчего такъ?

— Потому-что я думаю о васъ, а вы, можетъ-быть, не думаете о себ.

Мальтраверсъ улыбнулся.

— Алиса, какъ вы кажетесь молоды при этомъ полусвт, сказалъ онъ, глядя на нее нжно.

— А разв вы любили бы меня меньше, еслибы я была старая? сказала Алиса.

— Мн кажется, я не любилъ бы васъ такимъ образомъ, еслибъ вы были уже стары, когда я увидлъ васъ въ первый разъ.

— А я уврена, что чувствовала бы къ вамъ тоже самое, еслибы вы были… старый… совсмъ старый!…

— Какъ! съ морщинистыми щеками, съ трясущуюся головою, въ чорномъ парик, безъ зубовъ, какъ мистеръ Симкоксъ?

— О! вы никогда не можете быть такимъ! Вы будете всегда казаться молодымъ, сердце ваше всегда будетъ выражаться на вашемъ лиц. Эта милая улыбка… Ахъ! вы будете прекрасны ли конца вашей жизни.

— Но Симкоксъ, который теперь не слишкомъ презентабеленъ, былъ, смло скажу, въ свое время гораздо лучше меня. И я, Алиса, былъ бы чрезвычайно доволенъ, еслибъ, доживши до его лтъ, я могъ бы сохраниться, какъ онъ.

— Дли меня вы никогда не состаритесь, потому-что я могу смотрть на васъ столько, сколько мн угодно. Иногда вы задумаетесь, нахмурите брови и смотрите такъ сурово, что я дрожу отъ страха, но тогда я воображеніемъ вызываю улыбку на ваши уста… взгляну на васъ, и хотя вы все хмуритесь, а мн кажется, что вы улыбаетесь. Я уврена, что другіе на васъ смотрятъ не такими глазами, какъ я… И время скоре можетъ лишить меня зрнія, чмъ измнить васъ въ глазахъ моихъ.

— Вы очень краснорчивы, милая Алиса, потому-что говорите о любви.

— Это говоритъ мое сердце. Ахъ! я желала бы выразить все, что чувствуетъ мое сердце. Я желала бы сочинять стихи, какъ вы, или чтобы слова мои были музыкою, и я никогда не говорила бы съ вами иначе. Я съ восторгомъ начала учиться музык, потому-что когда я играю, мн кажется, что я разговариваю съ вами! Я уврена, что тотъ, кто выдумалъ музыку, побилъ страстно, и имлъ надобность выражаться звуками. Я говорю ‘онъ’, но я думаю, что это была женщина. Не такъ ли?

— Пойдемте въ комнаты, сказалъ Мальтраверсъ, воздухъ становится свжъ, и вы можете простудиться здсь.

Они вошли въ хижину. Комната улыбнулась ихъ приходу. Алиса, сердце которой и въ половину не выказало своей полноты, сла за фортепіано, чтобъ еще ‘говорить о любви’ посвоему.

Это было въ субботу, вечеромъ. Теперь всякую субботу Мальтраверсъ получалъ изъ сосдственнаго города мстную провинціальную газету. Это въ настоящее время было единственное средство сообщенія его съ свтомъ. Но не новости заставляли его съ жадностью хвататься за газеты, и пожирать все въ нихъ заключающееся. Графство, въ которомъ жилъ его отецъ, граничило съ тмъ, гд находился Эрнестъ, и газета въ своихъ сложныхъ столбцахъ заключала свднія этихъ смежныхъ дистриктовъ. На душ Эрнеста становилось легче, совсть его нсколько успокоивалась и тоска отъ разлуки съ родными затихала, когда по-временамъ онъ прочитывалъ: ‘мистера Мальтраверса видли на охот за лисицами въ такой-то день и въ такомъ-то лсу’, или ‘мистеръ Мальтраверсъ, со своею обыкновенною щедростью, пожертвовалъ двадцать гиней на сооруженіе богоугоднаго заведспія въ графств…’ И теперь Мальтраверсъ, увидвши желанныя бумаги, лежащія подл шипящаго самовара, быстро схватилъ ихъ, сорвалъ обертку, и поспшилъ къ хорошо-знакомому отдлу, въ которомъ говорилось о томъ узд, гд жилъ его отецъ. Первыя слова, поразившія Эрпеста, были слдующія:

‘Ужасная болзнь мистера Мальтраверса.

‘Съ сожалніемъ объявляемъ, что этотъ примрный и извстнйшій джентльменъ, въ среду, вечеромъ, внезапно почувствовалъ ужасныя спазмы. Докторъ… былъ немедленно призванъ, и нашелъ, что это подагра въ желудк. Первые лондонскіе врачи были приглашены на консультацію.’

‘P. S. Сію минуту мы получили отвтъ на наши справки въ Лейэль-Курт. Почтенному владльцу его гораздо хуже, но есть еще нкоторая надежда на его выздоровленіе. Капитанъ Мальтраверсъ, его старшій сынъ и наслдникъ, находится уже въ Лейэль-Курт. Нарочный посланъ отыскать мистера Эрнеста Мальтраверса, втораго сына помщика. Полагаютъ, что онъ, посл долговременнаго путешествія, находится теперь въ Париж.’

Бумага упала на полъ. Эрнестъ опустился въ кресла, и закрылъ лицо руками.

Алиса въ одну минуту очутилась возл него. Онъ взглянулъ на нее, и встртилъ ея нетерпливый и испуганный взоръ.

— О, Алиса! вскричалъ онъ горько и почти отталкивая ее отъ себя,— до какихъ угрызеній совсти довела ты меня!

Съ этими словами онъ вскочилъ и выбжалъ изъ комнаты.

Весь домъ пришелъ въ волненіе. Садовникъ, находившійся всегда въ комнатахъ, когда время приходило къ ужину, теперь полетлъ въ городъ за почтовыми лошадьми. Старая служанка была въ отчаяніи отъ прачки, потому-что первая и послдняя мысль ея была о рубашкахъ мастера.

Эрнестъ заперся въ своей комнат. Алиса! бдная Алиса!

Минутъ черезъ двадцать почтовая карета стояла у подъзда. Эрнестъ, блдный какъ смерть, возвратился въ ту комнату, гд оставилъ Алису.

Она сидла на полу, и роковая бумага лежала на ея колняхъ. Она напрасно старалась отгадать, что могло такъ-сильно огорчить Мальтраверса, потому-что, какъ я сказалъ уже прежде, она не знала его настоящаго имени, и слдственно, злополучный параграфъ не остановилъ на себ ея вниманія.

Эрнестъ взялъ отъ нея газету. Ему хотлось читать ее и перечитывать, онъ думалъ найти въ ея столбцахъ малйшее слово надежды и утшенія, которое могло ускользнуть отъ него въ первыя минуты волненія. Алиса бросилась къ нему на грудь.

— Не плачьте, сказалъ онъ, — Богъ свидтель, что я и такъ уже довольно огорченъ. Отецъ мой умираетъ! Такой добрый, такой благородный! О, Боже прости меня! Успокойтесь. Дня черезъ два вы получите обо мн извстіе.

Онъ простился съ нею какъ будто холодно и принужденно. Онъ спшилъ хать. Она услышала, какъ колеса загремли по мостовой, бросилась къ окну, но милаго для нея образа не было видно. Мальтраверсъ опустилъ шпоры и спрятался во внутренность кареты, чтобъ предаться своему горю. Еще минута и самая карета, которая быстро увозила его, исчезла изъ виду. А передъ нею были цвты и долина, освщенная звздами, и играющій фонтанъ, и скамья, на которой они еще недавно сидли въ такомъ свтломъ, сердечномъ упоеніи. Онъ ухалъ. Часто, о! какъ часто! Алиса вспоминала, что послднія слова его были произнесены совсмъ особеннымъ тономъ. И прощаніе его было холодно…

IX.

Ты въ прав, о! мой милый отецъ! требовать отъ меня слезъ и жгучей тоски, которые природа, и любовь, и сыновняя нжность воздадутъ теб вполн.

Шекспиръ. ‘Генр. IV’.

Было уже поздно ночью, когда карета Мальтраверса остановилась у воротъ парка. Эрнесту показалось, что прошелъ цлый вкъ, прежде чмъ онъ могъ разбудить сторожа, находившагося во внутренности караулки, и спавшаго крпкимъ сномъ, здоровья и трудолюбія.

— Мой отецъ, вскричалъ онъ, когда ворота заскрипли на петляхъ:— отецъ мой, лучше ли ему? Живъ ли онъ?

— О! успокойтесь, мистеръ Эрнестъ, мистеру Мальтраверсу сегодня вечеромъ было немного лучше.

— Благодарю Бога! Пошолъ…. пошолъ!

Отъ лошадей валилъ паръ, но они поскакали по дорожк, извивавшейся по вковымъ, густымъ аллеямъ. Свтъ луны нжно покоился на полян, а разбуженный скотъ лниво вставалъ, и разсянно смотрлъ на безвременнаго пришельца. Величественъ кажется въ полночь старинный и благородный англійскій паркъ. Есть что-то дико-роковое въ его невоздланной земл, въ его рвахъ, и долинахъ, поросшихъ мохомъ и травою, наполненною папоротникомъ, и въ его вковыхъ деревьяхъ, которыя видли и рожденіе и смерть цлой сотни поколній. Такія мста представляютъ собою послдніе великіе и меланхолическіе слды нормандскаго рыцарства и старинныхъ романсовъ, среди веселыхъ ландшафтовъ воздланной Англіи. Они, подобно нкоторымъ древнимъ священнымъ зданіямъ, всегда набрасываютъ какую-то торжественную грусть на расположеніе духа человка, изучавшаго вкъ, къ которымъ они принадлежатъ. Величественъ, какъ соборъ природы, этотъ вковой лсъ съ своими темными перспективами, съ своими колонадами стволовъ, и арками изъ широкихъ листьевъ. Обыкновенно таинственное величіе нравится намъ боле, нежели всякая веселая долина и блестящія картины ныншняго вкуса. Въ настоящую минуту, эта темнота наводила на Мальтраверса уныніе и была для него какъ-бы злымъ предвщаніемъ: смерть, казалось, скрывалась за каждой тнью, и ея роковые стоны слышались въ каждомъ порыв втра.

Карета остановилась въ другой разъ. Яркій свтъ замелькалъ въ окнахъ нижняго этажа, въ комнат, гд спалъ больной, свтъ казался гораздо слабе. Громко зазвенлъ колокольчикъ, висвшій посреди плюща, обвивающаго крыльцо. Наружная дверь отворилась… Мальтраверсъ стоялъ на порог. Его отецъ былъ живъ…. ему стало лучше…. онъ проснулся. Сынъ былъ въ объятіяхъ старика.

X.

‘Дубовая крыша стонала, въ воздух раздавались плачевные звуки’.

Прошло много дней, а Алиса была все еще одна, она получила отъ Мальтраверса два письма, но въ нихъ была видна поспшность и они были коротки. Въ первомъ письм онъ писалъ, что отцу его лучше, и что есть надежда на выздоровленіе, во второмъ, что доктора не надются, чтобы онъ прожилъ еще недлю. Его письма были первыя, которыя Алиса когда-либо получала. Эти первыя письма составляютъ эпоху въ жизни двушки. Въ жизни Алисы они были чрезвычайно грустнымъ событіемъ. Эрнестъ не просилъ ее писать къ нему. Въ-самомъ-дл, онъ никакъ не могъ ршиться открыть ей настоящее свое имя при теперешнихъ обстоятельствахъ, и получать письма отъ тайнаго предмета любви въ дом, въ которомъ отецъ его лежалъ на одр смерти. Онъ могъ бы дать вымышленный адресъ на имя, которое онъ уже себ присвоилъ, и притомъ въ какой-нибудь отдаленный почтовый городъ, гд бы никто его не зналъ. Но чтобъ получать эти письма надобно было бы оставлять отца на нсколько часовъ. Это было невозможно. Онъ не объяснилъ Алис этихъ затрудненій.

Ей показалось страннымъ, что онъ не желаетъ имть о ней извстіе, но она была покорна. Что она могла сказать ему чмъ бы стоило безпокоить его въ такое время? Но какъ онъ добръ, что пишетъ къ ней! Какъ дороги эти письма! Однакожъ они разстроивали ее и заставляли проливать слезы: они было такъ коротки, такъ переполнены его горемъ, такъ мало говорилось въ нихъ о ихъ любви, и милая Алиса, такъ нжно произносимое его голосомъ, казалось холодно на безжизненной бумаг. Еслибъ, по-крайней-мр, она знала, гд онъ, это было бы для нея отрадою, но она знала только то, что онъ ухалъ, и что онъ въ гор, и хотя онъ былъ отъ нея въ какихъ-нибудь тридцати миляхъ, но ей казалось, что неизмримое пространство раздляетъ ихъ. Впрочемъ она утшала себя, какъ могла, и старалась укоротить длинные и печальные дни, играя его любимыя аріи, и читая въ книгахъ т мста, которыя онъ хвалилъ. О! какъ она усовершенствовалась къ его возвращенію, и какъ разросся ихъ садикъ! Всякой день деревья и кустарники украшались новою улыбкою весны. О! они могли бы быть счастливы еще разъ! Алиса изучала теперь жизнь въ будущемъ, но ея молодое сердце не научилось еще не доврять надежд. Узжая изъ хижины, Мальтраверсъ забылъ, что у Алисы не было денегъ, теперь же, предвидя, что пребываніе его у отца могло быть продолжительно, онъ послалъ ей банковый билетъ. Такъ какъ многіе счеты не были уплачены, въ томъ числ и за квартиру, то Алиса, къ которой обращались объ уплат, поручила этотъ билетъ старой служанк, чтобъ она расплатилась. Вечеромъ, принеся Алис остальныя деньги, добрая старуха казалась чрезвычайно разстроенною. Она была ужасно блдна и взволнована, и, какъ она выражалась сама, чувствовала припадки трясенія.

— Отчего это, мистрисъ Джонсъ? нтъ ли извстія о немъ… о…. о моемъ о вашемъ господин?.

— Нтъ, милое сердценко, нтъ, миссъ, отвчала мистрисъ Джонсъ: откуда мн получить извстіе? Но я…. я не желаю испугать васъ…. у сосдей случился ужасной разбой.

— Вотъ и все! воскликнула Алиса.

— О, не говорите такъ, миссъ, это страшное дло для двухъ женщинъ, какъ мы, которыхъ окна съ тонкими ставнями и совершенно почти на земл! Вотъ видите ли, какъ я взяла банковый билетъ и пошла въ большую маскатильную лавку Гарриса, размнять его, то попала, какъ разъ въ то время, когда бдный народъ закупалъ водку къ завтраму,— это было въ субботу вечеромъ, вторая суббота посл отъзда Эрнеста, отъ этой эгиры Алиса вела свое лтосчисленіе,— и вс толковали о грабеж послдней ночи. Вотъ, видите ли, миссъ, воры связали старую Бетти. Вы знаете Бетти? препочтенная женщина, она много перенесла горя, и пила у меня чай всякую недлю. Хорошо, миссъ, они, подумайте, привязали Кетти къ кровати, въ одной рубашк…. бдная старуха! Когда мистеръ Гаррисъ размнивалъ мн билетъ…. потрудитесь посмотрть, миссъ, все ли врно,— и я, какъ слдуетъ попросила на водку, вдругъ вижу стоитъ подл меня мужчина съ зврскимъ лицомъ, что-то покупаетъ, и такъ уставилъ глаза на ваши деньги, что, признаюсь, я думала, что имъ схватитъ ихъ и убжитъ изъ лавки. Я скоре забрала деньги и ушла. Но поврите ли вы, миссъ, какъ только я дошла до аллеи, что ведетъ въ ворота, то нечаянно обернулась и увидла, что за мною, это врно какъ то, что я вотъ здсь, бжитъ, какъ сумасшедшій, тотъ самый разбойникъ. О, я начала кричать, какъ безумная. Въ это время молодой Доббинсъ гналъ съ поля свою корову. Услышавъ мой крикъ, онъ перескочилъ черезъ заборъ, корова за нимъ также со своими рогами, спасибо ей, голубушк! Такимъ образомъ воръ остановился, а я скользнула подъ ворота, и добралась до дома. Ну вотъ, миссъ, что, если и насъ ограбятъ и убьютъ?

Алиса не выслушала и половины этой рчи, но то, что она слышала, весьма мало подйствовало на ея крпкія, развивавшіяся нервы. Гораздо боле безпокоилъ се шумъ, который подняла мистрисъ Джонсъ, запирая двери двойными замками и задвигая вс окна заржавленными желзными болтами. Эта операція продолжалась, по-крайней-мр, полтора часа.

Наконецъ все стихло. Мистриссъ Джонсъ ушла спать, и въ объятіяхъ сна забыла весь свой ужасъ. Алиса пошла на верхъ, раздлась, помолилась, поплакала, и со слезами на темныхъ своихъ рсницахъ начала мечтать объ Эрнест. Было уже за полночь, часы внизу у лстницы пробили часъ, но этотъ ударь никто не слышалъ. Луна скрылась, густыя и черныя тучи быстро сдвигались со всхъ концовъ неба, мелкій и лнивый дожжикъ началъ накрапывать на цвты.

Въ это время внизу, за тонкими ставнями гостиной послышался тихій, ровный и скребущій шорохъ, предшествуемый слабымъ звукомъ, похожимъ на звукъ стеколъ, упавшихъ на песокъ. Наконецъ шумъ смолкъ, и осторожный, едва замтный свтъ фонаря упалъ на полъ комнаты, черезъ минуту въ ней стояло два человка.

— Тсъ, Джакъ! прошепталъ одинъ изъ нихъ: открой фонарь, и посмотримъ, что намъ длать.

Глухой фонарь, теперь немного открытый, не представилъ глазамъ воровъ ничего такого, что-бы могло удовлетворить ихъ жадность. Книги, ноты, стулья, столы, коверъ и каминныя принадлежности, оцняемые весьма дорого въ описяхъ мебели, не имли никакой цны въ глазахъ разбойниковъ.

— Джакъ, сказалъ тотъ же, который говорилъ прежде, мы должны пронюхать, гд лежатъ ложки и вилки, а потомъ хорошо бы подобраться и къ деньжонкамъ. У старой двки было тридцать золотыхъ! кром мелочи.

Товарищъ подалъ знакъ согласія, фонарь былъ опять закрыть вполовину, и воры вышли изъ комнаты, медленными и осторожными шагами. Спустя нсколько минутъ, громкій, пронзительный вопль разбудилъ Алису. Она вздрогнула. Но когда все снова смолкло, она подумала, что это ей приснилось. Ея сердце, забившееся сначала очень сильно, мало-по-малу возвратилось опять къ своему настоящему движенію. Однакожъ она встала, потому-что природная доброта ея заговорила гораздо сильне страха, она вообразила, что мистрисъ Джонсъ дурно, и потому она должна идти подать помощь. Съ этою мыслію она начала тотчасъ же одваться. Въ это мгновеніе въ отдаленной комнат ясно послышались тяжелые шаги и чужой голосъ. На этотъ разъ она перепугалась не на шутку. Ея первая мысль была убжать изъ дома, а слдующая за тмъ задвинуть засовомъ дверь, и громко знать на помощь. Но кто услышалъ бы ея крики?… Блдная и трепещущая сидла она въ ногахъ своей кровати и нершительно колебалась между двумя намреніями. Вдругъ необыкновенный свтъ показался въ щель двери, въ ту же минуту чья-то грубая рука схватила ее.

— Послушайте, милая, не пугайтесь, мы ничего вамъ худаго не сдлаемъ, только скажите, гд у васъ золотая пыль — деньги? Старая двка сказала, что они у васъ. Подавайте ихъ сюда.

— О, сжальтесь! сжальтесь!… Джакъ Уальтерсъ, вы ли это?

— Проклятіе! пробормоталъ воръ, отшатнувшись назалъ, стало быть ты меня знала когда-нибудь, но ты меня не поймаешь, ты не донесешь на меня, ты….

Съ эгими словами онъ опять схватилъ Алису. Въ эту минуту опасности въ комнату вошелъ другой воръ, остававшійся еще съ минуту внизу, чтобъ навести страхъ на служанку. Услышавъ восклицаніе Алисы и проклятіе своего товарища, онъ бросился къ кровати, быстро взглянулъ на Алису, и отбросилъ Улльтсрса въ другую сторону комнаты.

— Ты, кажется, обезумлъ? пробормоталъ онъ сквозь зубы. Разв ты не знаешь ее? Это Алиса, это моя воспитанница.

Алиса встала, и съ ужасомъ устремила взоры на мрачную и отвратительную физіономію своего стараго хозяина.

— О Боже, это…. Дарвиль! проговорила она чуть слышно и упала безъ чувствъ на полъ.

— Воспитанница или нтъ, сказалъ Джакъ Уальтерсъ, я не хочу, чтобъ голова моя была во власти этой двчонки, помнишь ли, какъ она перепугала насъ, когда ты сгоряча прогналъ ее, она, небойсь, не возвратилась.

Дарвиль стоялъ въ мучительной задумчивости, а его товарищъ подкрался къ нему съ такимъ угрюмымъ зврствомъ во взор, что даже самъ Дарвиль невольно содрогнулся.

— Ты правъ, пробормоталъ онъ, посл нкотораго молчанія, положивъ свои сильныя руки на плеча товарища, двчонка эта не должна оставаться здсь…. телга у насъ крытая…. Мы оставляемъ эту страну, я имю права на мою воспитанницу…. она подетъ съ нами. И такъ, товарищъ, забирай деньги…. они на стол…. ложки уже у тебя. Теперь въ путь.

Говоря это, Дарвиль обхватилъ Алису, накинулъ на нее шаль и салопъ, первые попавшіеся подъ руку, и вынесъ ее изъ дому.

Уальтерсъ пожалъ плечами, и стоялъ, какъ вкопанный.

— Поспшимъ, заревлъ Дарвиль.

Когда Алиса пришла въ чувство, заря едва занималась, и первые лучи солнца освщали обнаженные вершины дикихъ холмовъ. Она лежала на жесткой солом…. Телга прыгала по колесовинамъ узкой уединенной дороги, и возл Алисы видно было пасмурное лицо ея похитителя.

XI.

‘Однакожъ взоръ его мысленно созерцаетъ ее…. ему представляется образъ, который онъ никогда боле не встртитъ…. Она явилась и исчезла, какъ мечта любви, тогда какъ блестящій ручей рзво журчитъ у ногъ его.’

Спустя недли три посл этой ужасной ночи, экипажъ Мальтраверса остановился у дверей хижины, вс окна были закрыты и затворены ставнями, никто не откликался на многократные призывы почтаря. Мальтраверсъ, изумленный и испуганный, вышелъ изъ экипажа самъ, онъ былъ въ глубокомъ траур. Онъ съ нетерпніемъ побжалъ къ заднему ходу, ходъ также быль запертъ, онъ подошелъ къ окнамъ гостиной, которыя до этого времени всегда даже въ сильные зимніе морозы оставались полуотворенными, теперь и т были заперты, какъ и все остальное. Онъ съ ужасомъ закричалъ: ‘Алиса! Алиса!’ но нтъ на отвтъ нжнаго голоса, задыхающагося изъ радости, неслышно прекрасныхъ шаговъ, бгущихъ на встрчу. Въ эту минуту показался садовникъ, идущій по долин. Исторія тотчасъ была разсказана, домъ былъ ограбленъ, старуха на утро найдена привязанная къ кровати, съ распоркою во рту, а Алиса убжала. Дали знать полиціи, сомнніе пало на бглянку. Никто не зналъ, кто она и откуда, не выключая и самой старухи. Мальтраверсъ, разумется, настрого приказывалъ Алис сохранять эту тайну, а она повиновалась ему тмъ съ большею въ этомъ случа охотою, что боялась, чтобъ Дарвиль не узналъ про нее и не потребовалъ ее къ себ.

Извстно было однако же, что она вошла въ домъ бдною крестьянскою двушкою, а что можетъ быть обыкновенне для женщинъ нкотораго класса, какъ убжать отъ своего любезнаго, захвативши по ошибк все его добро. А его можно было ожидать отъ бдной двушки, какъ Алиса? Судья улыбнулся, а констэбли расхохотались. Славная шутка была сыграна съ молодымъ человкомъ! Такъ какъ со стороны Мальтраверса не было никакой жалобы, то мстное начальство, не зная мста его пребыванія, и думая, что онъ не хочетъ поднимать это дло, и при томъ желаетъ отклонить преслдованіе, вело свои розыски довольно вяло. Но два дома были ограблены въ предшествовавшую ночь. И владльцы ихъ хлопотали сильне. Подозрніе пало на Джона Уальтерса, человка съ ужасною репутаціею, но онъ скрылся изъ этого края. Послднее время его видли вмст съ подобнымъ же праздношатающимся пьяницою, о которомъ носились слухи, что онъ когда-то жилъ въ довольств, что быль искусный механикъ, выработывалъ хорошія деньги до-тхъ-поръ, пока привычка къ воровству и пьянству не оставила его безъ работы, впослдствіи онъ былъ обвиненъ въ сообщничеств съ шайкою фальшивыхъ монетчиковъ, но все ускользалъ отъ суда, за недостаткомъ надлежащихъ доказательствъ. Этотъ человкъ былъ Люкъ Дарвиль. Его хижина была обыскана, но онъ также скрылся. Слдъ телжныхъ колесъ отъ воротъ Мальтраверса подалъ еще слабый поводъ къ преслдованію, и спустя нсколько дней, посл тщательныхъ розысковъ дознали, что люди соотвтствующіе описанію подозрваемыхъ воровъ, съ которыми была и молодая женщина, слдовали къ постоялому двору, стоящему на берегу моря, и извстному всмъ какъ пристанище контрбандистовъ. Ни оттуда слдъ ихъ совершенно исчезъ.

Мальтраверсъ съ удивленіемъ выслушалъ этотъ разсказъ. Болтовня садовника избавляла его отъ необходимости собственныхъ розысковъ, имя Дарвиля объясняло ему все, что казалось темно для другихъ, Алиса была обвинена въ такомъ низкомъ и чорномъ поступк! Ни ея тихая уединенная жизнь, ни его покровительство не могли удалить отъ нея клевету, отъ которой Мальтраверсъ надялся охранять ее вчно. Но раздлялъ ли онъ это ужасное подозрніе? Мальтраверсъ слишкомъ хорошо понялъ это дло, и имлъ благородную и возвышенную душу.

— Негодяй! сказалъ Эрнестъ испуганному слуг: осмлься произнесть еще одно слово подозрнія на счетъ ея, и я научу тебя говорить иначе….

Старуха, которая клялась, что ни за какія блага міра не останется въ этомъ дом посл такой ‘ночи потрясеній’, прибжала, хромая, какъ узнала о прізд своего господина. Она подоспла въ ту самую минуту, когда Мальтраверсъ бранилъ садовника.

— Подломъ ему, хорошенько его, ваша честь! Богъ да подкрпитъ ваше доброе сердце, какъ! говорю я: миссъ обокрала домъ! миссъ убжала! говорю я. О, не врьте этому. Они убили ее, и спрятали тло.

У Мальтраверса замерло дыханіе, и не сказавъ ни слова, онъ опять слъ въ экипажъ и поскакалъ къ судь. Онъ нашелъ въ немъ дловаго, достойнйшаго и самаго снисходительнйшаго человка въ свт. Эрнестъ открылъ ему, кто была Алиса. Судья согласился съ его предположеніемъ, что Алиса была открыта и увезена Дарвилемъ. Сдлало новые розыски, золото полилось. Мальтраверсъ самъ направлялъ сыщиковъ. Но все пришло къ тому же самому результату, какъ и прежде, выключая того, что по описанію платья и слезъ молодой женщины, сопутствующей людямъ, въ которыхъ подозрвали Дарвиля и Уальтерса, онъ уврился, что Алиса была по-крайней-мр жива, онъ надялся, что она можетъ убжать отъ нихъ опять и возвратиться сюда. Въ этой надежд онъ томился въ этомъ краю недли…. мсяцы: но время шло, а извстія о ней никакого не было…. Наконецъ онъ долженъ былъ покинуть этотъ край, столь милый и столь печальный. Но онъ имлъ уже друга въ судь, который общалъ сообщить ему, если Алиса возвратится, или откроется мстопребываніе Дарвиля. Эрнестъ обогатилъ мистрисъ Джонсъ, которая одна противъ всхъ защитила доброе имя Алисы. Онъ общалъ богатую награду за малйшее открытіе, съ сжатымъ и отчаяннымъ сердцемъ наконецъ повиновался заботливымъ и нсколько разъ повтореннымъ приглашеніямъ своего друга, попеченіямъ котораго онъ былъ ввренъ съ самаго дтства.

XII.

‘Конечно есть поэты, которые никогда не мечтали о Парнас’.
Денгэмъ.

Мистеръ Фредерикъ Кливелендъ, младшій сынъ лорда Борнгэма, и слдственно, имвшій право на названіе знатнаго, былъ воспитатель и другъ Эрнеста Мальтраверса. Ему было около сорока трехъ-лтъ, онъ былъ литераторъ и вмст съ тмъ человкъ свтскій, если позволено вамъ будетъ употребить это устарлое выраженіе, какъ боле классическое и боле точное, нежели какое-либо новое слово, выражающее тоже самое? Получивъ прекрасное воспитаніе и одаренный отъ природы способностями, гораздо выше посредственности, Кливелендъ съ молодыхъ лтъ жаждалъ славы писателя…. Онъ писалъ хорошо и легко, и хотя его сочиненія имли весьма значительный успхъ, но онъ далеко не удовлетворилъ его ожиданія. Дло въ томъ, что, на зло критикамъ, новая литературная школа господствовала надъ публикою, школа совершенно различная отъ той, въ которой мистеръ Кливелендъ сформировалъ свои безстрастные и гладкіе періоды. Его можно сравнить съ старымъ графомъ, кажется Норвичскимъ, который въ царствованіе Карла Перваго считался первымъ умникомъ двора, въ царствованіе же Карла Втораго его находили весьма обыкновеннымъ человкомъ. Всякой вкъ иметъ свой собственной литературный характеръ,— старые же манускрипты складываются въ кабинеты, какъ рдкости, на которыя никто уже не обращаетъ вниманія. Кливелендъ по могъ сдлаться любимымъ авторомъ публики, не смотря на то, что партіи превозносили его, редакторы боготворили, а знатныя дамы и аматеры, дилетанты покупали и переплетали томы его гармонической поэзіи и мрной прозы.

На Кливелэндъ принадлежалъ къ знатной фамиліи, имлъ прекрасное состояніе, былъ краснорчивъ, отличался превосходными манерами и всми тонкостями свтской жизни, и вообще былъ любезный и образованный человкъ. Вотъ почему и неудивительно, что въ обществ его любили и уважали. Хотя онъ былъ не геній, но имлъ много здраваго смысла: онъ не довелъ до раздраженія свой кроткій и спокойный нравъ, и не изсушилъ свое доброе сердце, бгая за тнью, и безпокоя себя напрасно. Довольный тмъ, что снискалъ репутацію честнаго и умнаго человка, и усплъ укрыться отъ зависти, онъ взялъ верхъ надъ грезами о той высокой слав, которыя, какъ онъ увидлъ ясно, была несуждена на его долю. Тмъ не мене онъ не разсорился съ свтомъ, не жаловался на него вслухъ, хотя въ своихъ сокровенныхъ мысляхъ осуждалъ его за его литературные капризы. Кливелендъ никогда не былъ женатъ, и жилъ иногда въ город, но большею частію въ Темпл-Гров, въ вилл недалеко отъ Ричмонда. Здсь, имя отличную библіотеку и превосходные сады и парки, окруженный друзьями, которые любили его и въ числ которыхъ были избранные и замчательнйшіе члены такъ называемаго хорошаго общества, этотъ образованный человкъ проводилъ жизнь, можетъ-быть, гораздо счастливе, чмъ тогда, еслибъ грезы его молодости исполнились и грозная судьба бросила его на трудное поприще литературы. Хотя Кливелендъ не имлъ истиннаго и природнаго дара творчества, но все-таки стоялъ гораздо выше многихъ авторовъ своего круга. Удалившись съ этой арены треволненій, онъ съ большимъ рвеніемъ предался изученію мыслей и образцовыхъ твореній другихъ. Изъ образованнаго человка онъ сдлался глубоко учонымъ. Науки присоединили новыя сокровища къ его познаніямъ, до-сихъ-поръ нсколько поверхностнымъ и смшаннымъ, а размышленіе придало боле отчетливости и всу его уму, который безъ того могъ бы сдлаться женственнымъ, втрянымъ и мелочнымъ. Привычка къ свтской жизни, свтлый умъ и снисходительность въ сужденіяхъ сдлали его избраннымъ судьею тхъ нескончаемыхъ мелочей И мелкихъ пустяковъ, итогъ которыхъ составляетъ знаніе большаго свта. Я говорю большаго свта потому, что свтъ, безъ прилагательнаго большой, Кливелендъ натурально зналъ, но мало. Но все, что относилось къ этой возвышенной сфер, въ которой джентльмены и леди двигаются въ эфирномъ порядк, Кливелендъ изучилъ глубоко. Нкоторые изъ его поклонниковъ называли его Горасомъ Уальполемъ того времени. Хотя въ нкоторыхъ наружныхъ и поверхностныхъ чертахъ характера они были сходны, но Кливелендъ не имлъ той тонкости ума, за-то въ немъ было несравненно боле сердца.

Покойный мистеръ Мальтраверсъ, человкъ не ученый, но почитатель литераторовъ, былъ прекрасно образованный и радушный помщикъ. Онъ былъ самый первый другъ Кливеленда, который состоялъ подъ его покровительствомъ въ Этон. Впослдствіи, при первомъ вступленіи въ свтъ, Кливелендъ нашелъ, что Галь Мальтраверсъ (прекрасный Галь!) былъ уже постоянный поститель я фаворитъ клубовъ. Годъ или два они были неразлучны. Когда же мистеръ Мальтраверсъ женился и влюбившись въ сельскія занятія, поселился въ своемъ старинномъ замк Лейэль-Курт, достаточно понявъ, что онъ гораздо боле значитъ въ своихъ собственныхъ огромныхъ владніяхъ, нежели среди лондонской аристократіи Кливелендъ велъ съ нимъ постоянную переписку, и посщалъ его два раза въ годъ. Мистрисъ Мальтраверсъ умерла, давши жизнь своему второму сыну, Эрнесту. Мужъ любилъ ее нжно, и долго былъ неутшенъ. Онъ не могъ выносить присутствія ребенка, который стоилъ ему такой ужасной жертвы. Кливелендъ и сестра его, леди Джулія Данверсъ, были во-время этого несчастія въ Лейэль-Курт. Лели Джулія предложила помстить безсознательнаго виновника на нсколько мсяцовъ у себя, съ своими дтьми. Предложеніе было принято, и только два года спустя, Эрнестъ возвратился подъ отеческій кровъ. Большую часть этого времени, то есть весь періодъ своего дтскаго развитія, Эрнестъ находился подъ кровлею холостяка Фредерика Кливеленда. Все это кончилось тмъ, что Кливелендъ полюбилъ ребенка, какъ отецъ. Первой лепетъ Эрнеста привтствовалъ Кливеленда именемъ ‘папа’, и когда наконецъ малютку повезли въ Лейэль-Куртъ, Кливелендъ привелъ въ изумленіе всхъ мамокъ такими наставленіями, приказаніями, общаніями и угрозами, которыя заставили бы покраснть многихъ нжныхъ маменекъ. Это обстоятельство скрпило еще боле дружбу Кливеленда и Мальтраверса. Съ этихъ поръ Кливелендъ посщалъ Лейэль-Курстъ не два, а три раза въ годъ. Ничто не длалось для Эрнеста безъ разршенія Кливеленда. Не смли даже надть на ребенка въ первый разъ панталончики безъ особеннаго согласія Кливеленда. Кливелендъ избралъ для Эрнеста школу, и самъ отвезъ его туда. Во-время каждыхъ вакацій, Эрнестъ проводилъ недлю у Кливеленда. Былъ ли мальчикъ когда наказанъ или награжденъ, желалъ ли получить какую-нибудь книгу, обо всемъ этомъ Кливелендъ зналъ первый. Къ-счастію въ Эрнест рано развились наклонности, въ которыхъ Кливелендъ, этотъ пріятной писатель, нашелъ сходство со своими юношескими грезами. Въ ученик рано развились замчательныя способности и любовь къ наукамъ, вмст съ тмъ въ немъ проявилось столько жизненной и душевной силы, столько энергіи и смлости, что Кливелендъ началъ безпокоиться, все это казалось ему несвойственнымъ ни капризной чинности возраждающагося генія, ни обыкновенной кротости скоросплаго школьника. Между тмъ отношенія отца и сына были чрезвычайно странны. Мистеръ Мальтраверсъ побдилъ наконецъ свое первое, неестественное отвращеніе къ безвинному виновнику своей невозвратимой потери. Онъ восхищался и даже гордился своимъ мальчикомъ, какъ гордился всмъ, что принадлежало ему. Онъ баловалъ и лелялъ его даже боле, чмъ Кливелендъ, но ни мало не заботился о его воспитаніи. Старшій сынъ его Кютбертъ завладлъ, если не всмъ его сердцемъ, то всми попеченіями. Съ Кютбортомъ онъ соединялъ идею наслдствія своего древняго имени и благосостоянія, богатства своихъ предковъ. Кютбертъ не былъ человкомъ геніальнымъ, да и не желалъ быть имъ, онъ былъ, что называется, настоящій богатый владлецъ. Отецъ понималъ Кютберта, могъ ясно опредлить его характеръ, и предвидть его карьеру. Онъ не колебался ни минуты, направляя его воспитаніе, и формируя его возрастающій умъ. Эрнестъ же затруднялъ его. Въ его присутствіи онъ какъ-то терялся, и никогда не могъ совершенно побдить того страннаго чувства, которое онъ испыталъ, принимая своего сына отъ Кливеленда, вмст съ наставленіемъ своего друга, какъ должно обходиться съ ребенкомъ. Съ-тхъ-поръ ему всегда казалось, что другъ его имлъ такія же права на ребенка, какъ и онъ самъ. Онъ даже находилъ неловкимъ побранить Эрнеста, хотя очень часто, сердясь на Кютберта, выходилъ изъ себя. Чмъ боле младшій сынъ подросталъ, тмъ очевидне было, что Кливелендъ понимаетъ его боле, чмъ родной отецъ, и такимъ образомъ, какъ я сказалъ уже прежде, отецъ не слишкомъ безпокоился, сложивши всю отвтственность воспитанія на Кливеленда.

Можетъ-быть, мистеръ Мальтраверсъ не былъ бы такъ равнодушенъ, еслибъ участь Эрнеста была подобна участи всхъ младшихъ сыновей въ Англіи. Еслибъ ему нужно было ремесло, то натурально мистеръ Мальтраверсъ позаботился бы избрать для него какое-нибудь. Но Эрнестъ наслдовалъ съ материнской стороны помстье, приносившее около четырехъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода, и слдовательно, въ этомъ отношеніи былъ независимъ отъ отца. И такъ мистеръ Мальтраверсъ постепенно пріучился смотрть на Эрнеста, не какъ на своего роднаго сына, котораго нужно было бы напутствовать наставленіями и совтами, но какъ на милаго и любезнаго молодаго человка, который, не причинивъ съ своей стороны никакого огорченія, исключая того, которое предшествовало его рожденію, могъ длать большую честь семейству и удовлетворять свои прихоти на четыре тысячи фунтовъ годоваго дохода.

XIII.

Если вы хотите сдлать маленькое движеніе, чтобъ придать боле прелести покою, то это здсь не запрещается. Вы можете бесдовать съ музами, въ прохладной тни, или любоваться цвтами, уборомъ весны.

Домъ мистера Кливеленда была итальянская вилла, принаровленная къ англійскому климату. Арка іоническаго ордена служила въздомъ въ помстье, занимавшее девяносто или сто десятинъ земли, но такъ хорошо усаженное деревьями, и такъ искусно расположенное, что прізжій, гуляя по саду, не могъ бы предположить, что невидимыя границы были въ такомъ недальномъ разстояніи. Дорога извивалась по зеленымъ лугамъ, по которымъ высокія и старыя деревья скрывались вполовину между множествомъ мелкаго кустарника, и цвты, собранные въ корзины, оплетенныя вьющимися растеніями, или распускающіеся въ этрускихъ вазахъ, разставлены были съ большимъ вкусомъ и классическою заботою, именно въ тхъ мстахъ, гд они должны были дополнять красоту и гармонію цлаго. Всякій старый дубъ, обвитый плющомъ, всякая скромная, склонившаяся ива, носили на себ особенный характеръ искусства хозяина. Мсто это казалось прелестнымъ разнообразнымъ садомъ, не будучи въ тоже время ни слишкомъ засаженнымъ, ни черезъ чуръ обработаннымъ (обыкновенная ошибка въ виллахъ богатыхъ людей), самый воздухъ принималъ различный ароматъ отъ разныхъ растеній, оттнки цвтовъ и листьевъ измнялись на каждомъ поворот дороги.

Наконецъ, когда на долин, наклонной къ гладкому озеру, показывался самый домъ, окаймленный липами и каштанами, и прислоненный задомъ къ лсу, то, казалось, весь ландшафтъ получалъ внезапно окончательный ударъ кисти. Домъ былъ длинный и низкій. Широкій перистиль, поддерживающій крышу, тянулся во весь фасадъ, а какъ онъ былъ приподнятъ на фундамент, то имлъ видъ крытой террасы, огромное крыльцо, съ широкими ступенями и съ массивными ршотками, поддерживая вазы съ алоями и померанцовыми деревьями, вело въ долину, подъ перистилемъ были разставлены статуи, старые римскіе антики и рдкія растенія. По сю сторону озера, будто для контраста съ наклоннымъ и мрачнымъ берегомъ той стороны, была другая огромная терраса, украшенная во многихъ мстахъ урнами и изваяніями, съ нее, сквозь проску рощи, открывался огромный и отдаленный ландшафтъ, посреди котораго извивалась величественная Темза. Внутренность дома соотвтствовала его наружной отдлк. Вс главныя комнаты, даже спальни, были въ одномъ этаж. Небольшая, но высокая, восьмиугольная зала вела въ слдующія четыре комнаты. На одномъ конц дома была скромно убранная столовая. Въ ней на плафон была копія съ прекрасной картины Гвидо Рени ‘Часы’, а по стнамъ были развшены съ большимъ искусствомъ ландшафты, писанные самимъ Кливелендомъ. Мраморная статуя, представляющая фавна, играющаго на флейт, стояла, какъ бы въ ниш, на большомъ кругломъ окн, украшая, но не затемняя его. Пурпуровыя и оранжевыя занавски придавали ей цвтъ живаго тла. Эта комната вела въ небольшую картинную галлерею, въ ней, разумется, не было тхъ сокровищъ, которыми владютъ принцы, потому-что состояніе Кливеленда было весьма обыкновенное состояніе джентльмена, и только управляемое съ его благоразумною экономіею, оно могло удовлетворять вс его зати. За-то картины эти имли другой интересъ и были доступны любителю съ посредственнымъ состояніемъ.

Тутъ было собраніе портретовъ въ оригиналахъ и копіи (послднія часто были лучше) любимыхъ авторовъ Кливеленда. Задумчивое и истощенное лицо Попе занимало почетное мсто посредин. Это давало понятіе о характер и направленіи хозяина дома. За этой комнатою весьма кстати находилась библіотека, самая огромная комната въ дом, и самая замчательная, какъ своею величиною, такъ и убранствомъ. Въ ней было футовъ шестдссятъ въ длппу. Розоваго дерева шкифы съ рзьбою, были уставлены сверху бронзовыми бюстами, и отдлены другъ отъ друга зеркалами, которыя, отражая въ себ открытыя арки съ разставленными въ нихъ статуями, имли издали видъ открытыхъ галлерей, которыя примыкали къ этой, какъ къ главной, и придавали комнат тонъ классической легкости и спокойствія. Окна прекрасно гармонировали съ этими арками, они отворялись на перистиль, и изъ нихъ былъ чудный видъ, статуи, цвты, террасы, озеро на конц, и весь этотъ живой ландшафтъ очаровалъ бы ваши взоры, и вы были бы уврены, что это картина, нарисованная рукою какого-нибудь мастера поэтическихъ садовъ, которые и теперь еще красуются въ окрестностяхъ Рима. Солнечный лучъ, пробиваясь сквозь матовыя верхнія стекла, и пышный темный цвтъ занавсокъ, разливалъ на все пріятный полусвтъ и довершалъ оптическій обманъ. Кливелендъ особенно любилъ скульптуру, и сочувствовалъ тому сильному движенію, которое получило это искусство въ Европ и особенно въ Англіи, въ послднее полу столтіе. Онъ готовъ былъ поддерживать мнніе, впрочемъ не совсмъ еще признанное въ этой стран, что Флаксманъ превзошелъ Канову. Онъ слишкомъ любилъ скульптуру, не только за собственную красоту ея. но за прекрасный и благородный эффектъ, производимый ею повсюду, гд допущены ея произведенія.

— Большая ошибка, говорилъ онъ часто, со стороны собирателей статуй, разставлять ихъ одну возл другой, въ длинныхъ, однообразныхъ галереяхъ. Одинъ барельефъ, одна статуя, одинъ бюстъ, или простая урна, поставленные кстати въ маленькой жилой комнат, восхищаютъ насъ гораздо боле, нежели вс гигантскіе музеумы, въ которыхъ статуи нагромождены одна на другой, въ неудобныхъ залахъ, куда ходятъ только изъ любопытства, и дрожатъ отъ холода. Кром-того, обыкновеніе устроивать галереи, считаемое многими весьма хорошимъ, удаляетъ скульптуру отъ оцнки публики. Не насчитаешь и дюжины людей, которые могли бы завести галереи. Но всякій посредственно-богатый джентльменъ можетъ имть статую или бюстъ. Невыразимо вліяніе, производимое на умы и вкусъ людей постояннымъ и привычнымъ созерцаніемъ произведеній скульптуры. Глядя на мраморныя изваянія Грековъ, мы почти нечувствительно знакомимся съ характеромъ греческой жизни и литтературы. Этотъ Аристидъ, этотъ геній смерти, этотъ обломокъ неподражаемой Психеи, стоютъ тысячи Скалигеровъ!

— Читая Эсхилла, заглядывали ли вы когда-нибудь въ латинскій переводъ? спросилъ однажды ученикъ Кливеленда.

— Вотъ мой переводъ, отвчалъ Кливелендъ, показывая на Лаокоона.

Съ одной стороны къ библіотек прилегалъ небольшой кабинетъ рдкостей и медалей, изъ котораго, по прямой же линіи, выходила длинная стеклянная галерея, оканчивающаяся небольшою круглою бесдкою, которая, по нечаянному повороту, находящагося внизу озера, висла почти перпендикулярно надъ его прозрачною поверхностью, а издали казалось, что она выстроена на воздух, такъ легки были ея стройныя колонны и куполъ. Другая дверь изъ библіотеки вела въ корридоръ, въ который выходили вс главныя спальни. Ближайшая дверь изъ корридора отворялась въ кабинетъ, назначенный для особенныхъ ученыхъ занятій Кливеленда, и соединяющійся съ его спальнею и уборною. Остальныя комнаты были назначены его друзьямъ, имена которыхъ были надписаны надъ дверями.

Мистеръ Кливелендъ былъ уже предупрежденъ нсколькими наскоро написанными строчками о прізд своего воспитанника. Онъ принялъ молодаго человка съ радушною улыбкою, хотя глаза его были влажны и губы тряслись, потому-что Эрнестъ былъ очень похожъ на отца! Для Кливеленда началось новое поколніе.

— Милости просимъ, мой милый Эрнестъ, сказалъ онъ:— я такъ доволенъ свиданіемъ съ тобою, что не буду бранить тебя за твое таинственное отсутствіе. Вотъ твоя комната, ты видишь, имя твое надписано на дверяхъ, она гораздо больше той комнаты, которую ты привыкъ занимать прежде, но теперь ты уже не мальчикъ, а взрослый человкъ. Въ этой комнат есть мсто для Шиллера и твоей пнковой трубки. Дурная привычка этотъ meerschaum! Ты видишь, что выходъ изъ твоей комнаты прямо на перистиль. Meerschaum, кажется, полезенъ для цвтовъ, и такъ не стсняй себя. Но какъ ты блденъ, мой милый! Успокойся…. успокойся…. Ну! я уйду, или ты заразишь меня своею горестью.

Кливелендъ поспшно вышелъ, онъ вспомнилъ о своемъ умершемъ друг. Эрнестъ бросился на первый попавшійся ему стулъ, и закрылъ лицо руками. Камердинеръ Кливеленда вошелъ, съ шумомъ развязалъ чемоданъ, выбралъ все платье, приготовилъ одться, но Эрнестъ не взглянулъ на него ни разу и не заговорилъ, прозвонили разъ, потомъ другой, но эти звонки не долетли до его уха. Онъ былъ совершенно подавленъ своею горестью. Первый звукъ привтливаго голоса Кливеленда тронулъ чувствительную струну его сердца, которую мсяцы страданій и лихорадочныхъ тревогъ довели до болзненнаго состоянія тоски, но никакъ не могли извлечь изъ глазъ его ни одной слезинки. Нервы его, эти крпкіе молодые нервы, разстроились! Первый взглядъ на Кливеленда напомнилъ ему отца, но теперь же, осмотрвъ приготовленную для него комнату, онъ замтилъ все стараніе, приложенное о ея удобствахъ, и все нжное попеченіе, съ какимъ вспоминали о малйшихъ его привычкахъ, Алиса, заботливая, покорная, нжная, потерянная Алиса, предстала его воображенію. Удивленный долгимъ отсутствіемъ Эрнеста, Кливелендъ вошелъ въ его комнату, Эрнестъ все еще сидлъ закрывъ лицо руками. Кливелендъ нжно развелъ его руки, и Мальтраверсъ зарыдалъ какъ ребенокъ. Не трудно было извлечь слезы изъ глазъ этого молодаго человка, благородная мысль, старинная псня или самая простая мелодія приводили въ движеніе его нжное сердце. Теперь же, посл долговременной душевной тревоги, онъ плакалъ въ первый разъ.

XIV.

‘Музыка звучала уныло въ его угрюмой душ.’
Спенсеръ.

Мальтраверсъ все еще былъ печаленъ, и душа и тло его было какъ-бы въ разслабленіи. Проницательный Кливелендъ давно уже понялъ, что любовь произвела въ его воспитанник перемну, которая начинала уже сильно безпокоить его, но былъ слишкомъ деликатенъ и не хотлъ вынуждать молодаго человка къ откровенности. Но мало-по-малу онъ такъ ловко опуталъ сердце Эрнеста, что однажды вечеромъ молодой человкъ самъ разсказалъ ему всю свою исторію. Какъ человкъ свтскій, Кливелендъ, можетъ-быть, даже обрадовался, что положеніе дла было не хуже, потому-что онъ боялся чего-нибудь худшаго. Но какъ человкъ, а человкъ вообще лучше свта, онъ сочувствовалъ несчастной двушк, которую Эрнестъ обрисовалъ ему врными и нельстивыми красками, и долго не говорилъ ему ни одного слова утшенія, предвидя, что он будутъ напрасны. Онъ былъ увренъ, что Эрнестъ не такой человкъ, который потерялъ бы лто жизни подъ тнію миртъ, и зналъ, что уныніе не устоитъ долго противъ такого пылкаго, живаго и твердаго характера. Однакожъ, скоро онъ сталъ серьозно бояться за здоровье своего воспитанника. Постоянная мрачная тоска, казалось, вела его въ гробъ.

Напрасно Кливелендъ, тайно желавшій, чтобъ онъ вступилъ на общественное поприще, старался возбудить въ немъ честолюбіе, разсудокъ молодаго человка, казалось, былъ совершенно разбитъ, и не только лица съ политическимъ направленіемъ, даже самый разговоръ о политик, прогонялъ Эрнеста въ его уединенную комнату. Наконецъ болзнь Эрнеста приняла совсмъ новый видъ. Ему вдругъ сдлалось гораздо хуже. На него напалъ паническій страхъ, онъ дрожалъ при малйшемъ шорох. Его больное воображеніе создавало виднія гигантскаго размра, И земля и небо равно казались ему мрачны. Эти виднія приводили Кливеленда въ отчаяніе, онъ не зналъ никакого лекарства отъ этой болзни. Вс занятія и науки, которымъ Эрнестъ предавался прежде съ такою любовію, теперь казались ему скучнымъ препровожденіемъ времени. Однимъ-словомъ, можно было думать, что Эрнестъ или умретъ въ дом ума лишенныхъ, или наслдуетъ мрачныя виднія поэта Коупера, безъ его свтлыхъ проблесковъ.

XV.

‘Умъ проницательный, смлый и безпокойный, немогущій остановиться ни на одномъ мст.

Кто обладаетъ множествомъ идей, интересныхъ для общества, въ которомъ онъ живетъ, тотъ въ глазахъ этого общества будетъ всегда слыть умнымъ человкомъ.

Драйденъ.

Въ то самое время, когда Эрнестъ чувствовалъ себя какъ нельзя хуже, въ Темпль-Гровъ пріхалъ одинъ молодой человкъ. Онъ назывался Люмлій Феррерсъ, ему было около тридцати лтъ, состояніе его простиралось до восьми сотъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода, и онъ не имлъ еще никакого занятія. Люмлій не былъ, какъ обыкновенно говорится, геній, то-есть, онъ не имлъ энтузіазма: и если слово талантъ можно перевесть словами: длать что-нибудь лучше другихъ, то Феррерсъ не могъ похвастаться и въ этомъ случа. Онъ не имлъ способности ни къ литтератур, ни къ ораторству, ни къ музык, ни къ живописи, ни къ обыкновенному знанію казаться совершенствомъ, и даже въ это время способность его не выказалась еще на трудномъ, но полезномъ поприщ общественныхъ длъ. Но Феррерсъ имлъ то, что часто лучше всякаго таланта или генія — проницательный и хитрый умъ. Къ этому присоединились прекрасныя манеры, веселый нравъ, оригинальное остроуміе и сатирическая живость въ разговор, ничмъ несмущаемая дерзость и глубокое сознаніе собственныхъ достоинствъ. Онъ страстно любилъ интриги и мистификаціи, он не только забавляли, но и оживляли его. Его сарказмы и аргументы были такъ сильны, что онъ обыкновенно производилъ удивительное вліяніе на всхъ, съ кмъ имлъ только дло. Его развязность, откровенность въ высочайшей степени, и прямота въ обращеніи скрывали главные его недостатки. Его можно было считать человкомъ образованнымъ, хотя далеко не такъ ученымъ, какъ Мальтраверсъ. Онъ поверхностно зналъ многія науки, весьма довольный ихъ общими правилами, и отложилъ учоность въ сторону, увренный, что никогда не забудетъ выученнаго, но также никогда и не подвинется впередъ. Сверхъ-того, онъ отличался знаніемъ всего, что было признано образцомъ въ новйшей литтератур. Чему удивлялись немногіе, то Люмлій не бралъ даже на себя труда и читать. Живя между этими мелочами, онъ умлъ сдлать ихъ интересными и новыми своею особенною манерою разсуждать о нихъ и изслдовать ихъ. И вотъ гд былъ истинный талантъ, талантъ общежитія, талантъ наслаждаться какъ можно больше, и безпокоиться какъ можно меньше. Такимъ-образомъ Люмлій Феррерсъ былъ именно одинъ изъ тхъ людей, о которыхъ вс говорятъ, что они чрезвычайно умны, но никто однакожъ не можетъ объяснить, въ чемъ состоитъ этотъ умъ. Въ-самомъ-дл это была та необъяснимая сила, которая принадлежитъ знанію жизни, и которая ставитъ одного человка во всемъ гораздо выше другаго, хотя въ малйшихъ подробностяхъ этотъ человкъ не иметъ въ себ ничего замчательнаго. Кажется, Гете сказалъ гд-то, что, читая біографіи величайшихъ геніевъ, мы всегда находимъ, что они были въ связяхъ съ людьми выше себя, но которые никогда не достигли ихъ извстности. Къ классу этихъ великихъ людей можно причислить и Люмлія Феррерса. Хотя послдній журналистъ могъ бы превзойти его въ искусств сочиненія, но мало геніальныхъ людей, хотя весьма замчательныхъ, могли бы поставить себя выше Феррерса въ истинной твердости и пластической сил природнаго ума. Чтобъ докончить портретъ этого необыкновеннаго молодаго человка, характеръ котораго еще по совсмъ былъ развитъ, остается только прибавить, что онъ видлъ свтъ много, и могъ ужиться со всякимъ характеромъ и во всякомъ образ жизни. Любитель, ученый, законникъ, поэтъ, патрицій и выскочка, вс были равны для Люмлія Феррерса.

Эрнестъ былъ, оо обыкновенію, въ своей комнат, когда услышалъ вдоль коридора неопредленный шумъ, возвщающій о прізд гостя. Вслдъ за этимъ послышался чрезвычайно громкій смхъ, потомъ сильный, звонкій и чистый голосъ пролетлъ, какъ стрла, сквозь его уши. Эрнестъ вскочилъ во всемъ пылу раздраженнаго дурнаго расположенія духа. Онъ вышелъ на террасу портика, чтобъ избжать повторенія этого безпокойства. Тутъ онъ опять погрузился въ свои разбитыя ипохондричсскія думы, и сложивъ руки, потупивъ взоръ и нахмуривъ брови, началъ шагать взадъ и впередъ, по той части перистиля, которую занималъ самый уединенный уголъ дома. Вдругъ онъ остановился, потому-что наткнулся на какой-то предметъ, котораго прежде не встрчалъ. Онъ вздрогнулъ, вытаращилъ глаза, и увидлъ передъ собою молодаго человка, одтаго просто, съ благородною наружностью и осанкою.

— Мистеръ Мальтраверсъ, если не ошибаюсь, сказалъ незнакомецъ.

Эрнестъ узналъ тотъ же голосъ, который такъ разстроилъ его.

— Счастливая встрча! Мы можемъ отрекомендоваться другъ другу, потому-что я замтилъ, что мистеръ Кливелендъ тоже желаетъ, чтобы мы познакомились покороче. Мистеръ Люмлій Феррерсъ, мистеръ Эрнестъ Мальтраверсъ. Затмъ, такъ какъ я старшій, то первый предлагаю мою руку, съ приличною гримасою. Вс гримасничаютъ, заключая новое знакомство! Хорошо, это уже ршено. По которой дорожк вы хотите гулять?

Мальтраверсъ могъ, когда хотлъ, принимать такой холодно-величественный видъ, какъ будто онъ никогда не покидалъ Англіи. Онъ вдругъ выпрямился, съ удивленіемъ и досадою высвободилъ свою руку отъ пожатія Феррерса, и сказалъ очень холодно:

— Извините меня, сэръ, я занятъ! и гордо возвратился въ свою комнату. Онъ бросился въ свои кресла, и почти уже забылъ свою непріятную встрчу, какъ вдругъ, къ невыразимому его удивленію и ярости, рзкій и чистый голосъ опять раздался надъ его ухомъ.

Феррерсъ послдовалъ за нимъ въ комнату, черезъ окно la franaise.

— Вы говорите, что вы заняты, мой добрый товарищъ. Мн нужно также написать нсколько писемъ, мы не будемъ прерывать другъ друга, не безпокойтесь.

И Феррерсъ слъ возл письменнаго стола, обмокнулъ перо въ червила, положилъ передъ собою въ порядк бумагу, и принялся исписывать страницу за страницею, самыми скорыми и самыми іероглифическими каракулями, которыя когда-либо пытали терпніе женщинъ, и приводили въ отчаяніе кредиторовъ.

— Надутый глупецъ! пробормоталъ Мальтраверсъ довольно внятно, но выйдя наконецъ изъ своей задумчивости, и разсмотрвши съ нкоторымъ любопытствомъ столь, повидимому, спокойнаго пришельца, онъ долженъ былъ сознаться, что наружность Феррерса не имла въ себ ничего ни надутаго, ни глупаго.

Гладкій и твердый лобъ оснялъ маленькіе, умные и блестящіе свтлокаріе глаза, черты лица была прекрасны, хотя слишкомъ острый носъ придавалъ ему сходство съ лисицею. Цвтъ лица его, хотя не слишкомъ розовый, имлъ тотъ здоровый видъ, который всегда доказываетъ твердое и переполненное жизнью сложеніе, его полный подбородокъ физіономистъ могъ бы принять за признакъ энергіи и силы воли, но большія и толстыя губы изобличали въ немъ человка чувственнаго, и хотя ихъ безпрестанное движеніе и привычная улыбка говорили о веселости и хорошемъ расположеніи духа, но въ спокойномъ положеніи въ нихъ было что-то скрытное и мрачное.

Мальтраверсъ смотрлъ на него въ угрюмомъ молчаніи, когда Феррерсъ кончилъ свое четвертое письмо скоре, чмъ другой дошелъ бы до конца первой страницы, тогда отложилъ перо, и въ свою очередь посмотрлъ на Мальтраверса веселымъ, но проницательнымъ взоромъ, въ выраженіи лица пришельца и во всей этой сцен было нчто столь странное и комическое, что Мальтраверсъ вызвалъ на свои губы улыбку, первую посл многихъ недль.

— Я вижу, вы читаете, Мальтраверсъ, сказалъ Феррерсъ, небрежно перевертывая книги, лежащія на стол. Все это прекрасно, мы должны начинать жизнь съ книгою въ рук, они умножаютъ умственные доходы. Это родъ капитала, но капиталъ мертвъ, когда на него не получаются проценты, и книги — безполезная бумага, если мы не употребляемъ въ дйствіе мудрость, которую пріобрли размышленіемъ. Дйствіе, Мальтраверсъ, дйствіе, вотъ наша жизнь. Въ наши лта, мы имемъ страсть, воображеніе, чувство, мы не должны тратить все это на чтеніе, или на бумагомараніе, мы должны жить на этотъ капиталъ, не скупясь, но и не расточая его понапрасну.

Мальтраверсъ былъ пораженъ, пришелецъ не былъ тотъ пустозвонъ, какимъ онъ себ вообразилъ его.

— Жизнь, мистеръ Феррерсъ…. сказалъ онъ, лниво приподнявшись съ креселъ.

— Остановитесь, mon cher, остановитесь, не называйте меня мистеромъ, мы должны быть друзьями, я терпть не могу замедлять хоть однимъ словомъ то, чти должно быть. Вы — Мальтраверсъ, я — Феррерсъ. Но вы начали говорить о жизни, подумайте, не лучше ли въ это самое время пользоваться жизнію, чмъ толковать о ней. До обда остается еще часъ, пойдемте гулять по парку, мн надобно возбудить аппетитъ, къ тому же я люблю природу, когда не нужно взбираться на швейцарскія горы, чтобъ увидать хорошій пейзажъ. Allons!

— Извините…. началъ опять Мальтраверсъ, вполовину заинтересованный, вполовину разсерженный.

— Пусть меня разстрляютъ, если я васъ оставлю. Пойдемте.

Феррерсъ подалъ Мальтраверсу шляпу, взялъ его подъ руку, и они были на большой террас, возл озера, прежде чмъ Эрнестъ опомнился.

Какъ оживлена, разнообразна и проста была болтовня Феррерса! (это именно была болтовня, а не разговоръ, потому-что говорилъ онъ одинъ). Книги, люди и мысли,— онъ подбрасывалъ ихъ и игралъ ими, какъ въ воланъ. Потомъ послдовалъ хвастливый и длинный рядъ приключеній, въ которыхъ онъ былъ героемъ, онъ разсказывалъ ихъ такимъ образомъ, что невозможно было не смяться съ нимъ и надъ нимъ. И женщина, блестящая свтская женщина была узломъ всхъ этихъ исторій!

XVI.

Ясная утренняя звзда, предвстница
дня, весело засіяла на восток…
Мильтонъ.

До-сихъ-поръ Эрнестъ не встрчалъ ни одного ума, который имлъ бы такое сильное вліяніе на его умъ. Дома, въ школ, въ университет, везд онъ былъ блестящій и упорный руководитель другихъ, умя уговорить каждаго и командовать головами умне и старше себя, даже Кливелендъ всегда уступалъ ему, самъ того не замчая. Человкъ старе насъ отъ двухъ до десяти лтъ можетъ плнить и увлечь насъ. У него тже побужденія, тотъ же взглядъ на вещи, онъ ищетъ тхъ же удовольствій, но онъ искусне и опытне насъ въ этомъ дл. Онъ идетъ съ нами тмъ же путемъ, по которому мы положили себ слдовать, и противъ тмъ же опасностей, отъ которыхъ старйшее поколніе тщетно желаетъ оградить насъ. Гд нтъ большой симпатіи, тамъ вліяніе весьма слабо. И такъ пріздъ Феррерса въ Темпль-Гровъ былъ эпохою въ умственной жизни Мальтраверса. Онъ въ первый разъ встртилъ умъ, который началъ управлять имъ. Можетъ-быть физическое состояніе его нервовъ длало его неспособнымъ оградиться отъ грубоватаго, но всегда забавнаго владычества Феррерса. Со всякимъ днемъ этотъ пришелецъ длался боле и боле скрытымъ властелиномъ Мальтраверса. Феррерсъ, будучи егоистомъ въ высочайшей степени, никогда не старался выманить доврія у своего новаго друга. Секреты другихъ, если они не были полезны для достиженія какихъ-нибудь его видовъ, онъ считалъ нестоющими и трехъ соломенокъ. Онъ говорилъ съ такимъ увлеченіемъ о себ, о женщинахъ, объ удовольствіяхъ и о веселой, дятельной жизни городовъ, что умъ Мальтраверса проснулся отъ своей глубокой летаргіи безъ особеннаго съ его стороны усилія. Мрачные призраки постепенно исчезли, сознаніе выглянуло изъ-за облаковъ.

Можетъ-быть, никто другой не усплъ бы такъ скоро вылечить Мальтраверса отъ его душевной болзни. Въ доказательствахъ своихъ, Люмлій Феррерсъ работалъ своею желзною логикою, какъ молотомъ по наковальн, издавая изъ нея при каждомъ удар блестящія искры. Люмлій Феррерсъ былъ именно такой человкъ, который могъ бороться съ воображеніемъ Мальтраверса и побдить его разсудокъ. Съ той минуты, какъ дло дошло до разсужденія о болзни, воспослдовало совершенное исцленіе.

Однажды вечеромъ Мальтраверсъ тихонько ушолъ въ свою комнату, открылъ Новый-Завтъ, и читалъ его небесныя наставленія. Кончивши чтеніе, онъ упалъ на колни и съ умиленіемъ молился Богу. И въ эту ночь сонъ Эрнеста Мальтраверса былъ крпокъ и спокоенъ, и сновиднія его были пріятны. На слдующее утро онъ проснулся въ пріятномъ расположеніи духа.

XVII.

‘Нкоторые люди случайно вылечиваютъ опасныя болзни, хотя они не доктора, а просто шарлатаны’.

Феррерсъ положилъ себ за правило употреблять все и всхъ въ свою пользу. Ему хотлось хать на нсколько лтъ за границу, и для этого ему нуженъ былъ компаньйонъ, во-первыхъ потому, что онъ не любилъ одиночество, а во-вторыхъ потому, что товарищъ участвуетъ всегда въ издержкахъ, человкъ же, имющій только восемь сотъ фун. ст. годоваго дохода и привыкшій къ роскоши въ жизни, не можетъ пренебрегать тмъ, кто за него платитъ. Феррерсъ положилъ себ за правило дружиться съ людьми гораздо богаче себя, но на этотъ разъ онъ довольствовался и обществомъ Эрнеста. Съ перваго своего визита въ Темпль-Гровъ, онъ положилъ, что Эрнестъ подетъ съ нимъ за границу. И принявши это ршеніе, ему уже не трудно было привести его въ исполненіе.

Мальтраверсъ горячо привязался къ своему новому другу, и теперь страстно желалъ перемны. Кливеленду трудно было разстаться съ нимъ, но онъ боялся возобновленія болзни, если молодой человкъ останется на его рукахъ. Итакъ онъ не колебался ни минуты и далъ свое согласіе. Тотчасъ купили дорожную карету со всевозможными важами, чемоданами и сундуками. Наняли швейцарца, который долженъ былъ исправлять должность камердинера. Тысячу фунтовъ стерлинговъ назначили Мальтраверсу на ежегодные расходы, и въ одно теплое и прекрасное октябрское утро Феррерсъ и Мальтраверсъ были на половин дороги къ Дувру.

— Какъ я доволенъ, что оставляю Англію, сказалъ Феррерсъ: это славная страна для богачей, но восемь сотъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода и безъ другаго занятія, кром разв собственнаго удовольствія, здсь хватитъ только на перецъ и соль, тогда какъ въ другомъ мст можно на нихъ жить въ полномъ довольств.

— Кажется, я слышалъ отъ Кливеленда, что вы будете современемъ очень богаты.

— О, да! я имю, какъ говорится, нчто въ виду! Я долженъ вамъ сказать, что я сижу на двухъ сдлахъ: знатности и богатств, а вы помните пословицу: между двумя сдлами…. Теперешній лордъ Саксингемъ, а попрежнему просто Франкъ Лезселльссъ, и мой отецъ мистеръ Феррерсъ были двоюродные братья. Два, три родственника по доброт сердца скончалось,— Франкъ Лезселльсъ сталъ графомъ, но земли не послдовали за титломъ, онъ женился на богатой наслдниц. Жена его умерла, состояніе все перешло единственной дочери, самой очаровательной двочк, какую вы когда-либо видли! Прелестная Флоренса, какъ часто я желаю имть право возвести свой взоръ до тебя! Богатство перейдетъ въ ея собственное распоряженіе, какъ только она достигнетъ совершеннолтія, но теперь она еще въ кругу нянекъ и мамокъ кушаетъ медъ, да пряники. Отецъ мой женился на миссъ Темпльтонъ, двушк безъ денегъ и безъ громкаго имени. Саксингэмская линія учтиво прервала съ нимъ вс сношенія. У моей матери былъ братъ, человкъ весьма искусный, предпріимчивый, какъ говорится, и незнающій въ длахъ устали. Онъ становился богаче и богаче, но ни отцу моему, ни матери отъ этого лучше не было, они умерли, не воспользовавшись ни однимъ пенни его богатства. Я достигъ совершеннолтія, и получилъ ни боле и ни мене, какъ уже вамъ извстные восемь сотъ фун. стерл. годоваго дохода. Мой богатый дядя женатъ, но не иметъ дтей. Слдовательно, я его ближайшій наслдникъ, но онъ скупъ, хотя и любитъ иногда похвастать своимъ богатствомъ. Раздоръ между дядею Темпльтономъ и Саксингэмами до-сихъ-поръ продолжается. Темпльтонъ сердится, если я видаюсь съ Саксингемами, а Саксингэмы, по-крайней-мр, самъ лордъ, не слишкомъ увренъ, что я буду наслдникомъ Темпльтона, и безъ сомннія, боится, что я когда-нибудь приду просить его милость доставить мн мсто. Вы знаете, что лордъ Саксингемъ при министерств. Такимъ-образомъ, мое положеніе въ лондонскомъ обществ какое-то двойное, земноводное, которое мн очень ненравится. Съ одной стороны я знатный родственникъ, котораго линія выходцевъ принимаетъ всегда ласково, съ другой стороны я полузависящій членъ младшей линіи, на котораго знатные родственники смотрятъ учтиво, но холодно. Придетъ время, когда мн наскучитъ праздность и путешествіе, я возвращусь и начну бороться съ этими маленькими неудовольствіями жизни, постараюсь подбиться къ дяд, методисту, и привязать къ себ мою знатную кузину. Теперь мн еще рано устроивать свое положеніе въ свт, я гожусь на что-нибудь получше. Сухія щепы горятъ всегда гораздо ярче, чмъ зеленое дерево! Но какъ этотъ лнивецъ насъ тихо тащитъ! Гей, ты милостивый государь, вози скоре! Подумай, двнадцать миль въ часъ, и ты получишь шесть пенсовъ за милю! Дайте мн вашъ кошелекъ, Мальтраверсъ, я какъ старшій и, слдовательно, благоразумнйшій, долженъ быть кассиромъ, мы можемъ сосчитаться по окончаніи путешествія….

КНИГА ВТОРАЯ.

I.

‘Кто въ цвт юности, у того обманчивыя виднія, и сердце, незнающее покоя’.

Симонидъ.

‘Было что-то странное въ моихъ чувствахъ къ этой прелестной женщин.

Былъ блестящій балъ въ палаццо австрійскаго посланника въ Неапол, толпа праздныхъ людей, молодыхъ и старыхъ, прицпляющихся всегда къ колесниц первенствующей красоты, вертлась вокругъ мадамъ де-Сент-Вантадуръ. Говоря вообще — капризъ, а не вкусъ, часто выбираютъ царицу на идалійскій тронъ. Ничто не поражаетъ такъ новичка въ обществ, какъ первый взглядъ, брошенный на женщину, которой свтъ присудилъ золотое яблоко. Однакожъ впослдствіи онъ присоединяется къ толп поклонниковъ, и съ неимоврною быстротою переходить отъ полнаго негодованія, порожденнаго первою минутою, къ совершенному очарованію. Въ-самомъ-дл, тысяча другихъ условій, кром тонкой правильности чертъ лица, способствуютъ выбору временной Цитеры…. знаніе свта, особенный тактъ въ обществ, прелесть манеръ и невыразимый, плняющій блескъ. Въ комъ свтъ находитъ соединеніе грацій, ту провозглашаетъ Венерою. Немногіе достигаютъ до первенства, въ чемъ бы то ни было, безъ какихъ нибудь случайныхъ и совершенно постороннихъ обстоятельствъ. Нкоторыя особенныя достоинства и странныя приключенія жизни придаютъ имъ таинственную прелесть…. ‘Точно ли мистеръ такой-то?…’ спрашиваете вы недоврчиво. ‘О! да’, отвчаютъ намъ.— Знаетели вы что нибудь, касающееся до него? Вотъ что говорятъ, вотъ что случилось. Кумиръ интересенъ самъ собою, а они обожаютъ его принадлежности.

Въ это время мадамъ де-Сент-Вантадуръ была красавица Неаполя, и хотя въ зал было пятьдесятъ женщинъ прекрасне ея, но никто не осмлился бы сказать этого. Даже женщины сознавали ея превосходство, потому-что она обладала искусствомъ туалета въ такомъ совершенств, какое рдко можно встртить даже въ самой Франціи, а женщины открыто отдаютъ справедливость этому, по преимуществу, женскому искусству, которое вс изучаютъ и въ которомъ немногія отличаюся. Никогда женщина не признаетъ красоту того лица, на которомъ надта дурно сдланная шляпа, и также никогда скоро не согласится найти некрасивою ту женщину, у которой чепчики всегда безукоризнены. Сверхъ-того, мадамъ де-Сент-Вантадуръ отличалась особенною очаровательностью, происходящею отъ знатнаго рода, и доведенною до высочайшей степени привычкою быть въ отборномъ обществ. По своимъ движеніямъ и физіономіи, она была въ полномъ смысл слова grande dame, какъ будто природа произвела ее именно для этого. Она принадлежала къ одной изъ знатнйшихъ фамилій Франціи, шестнадцати лтъ вышла за-мужъ за человка, равнаго себ по происхожденію, но стараго, глупаго и надутаго, его можно было назвать не портретомъ, а каррикатурою. Однакоже ни малйшее облако не эатмвало горизонта славы мадамъ де-Сент-Вантадуръ. Одни говорили, что это происходило отъ гордости, а другіе отъ холодности. Умъ ея имлъ всю тонкость и живость придворнаго ума, она умла управлять собою, но истинно Французскій складъ ея не имлъ никакого сходства съ летаргическою, молчаливою неподвижностью Англичанокъ. Молчаливые люди всегда кажутся довольно умны. Одинъ грумъ женился на богатой леди, и боялся быть посмшищемъ своихъ гостей, которыхъ его новое положеніе въ свт собирало за его столъ, пока одинъ умный человкъ не далъ ему такой совтъ: ‘Носите всегда чорное платье, и держите языкъ на привязи!’ Грумъ послдовалъ этому совту, и теперь его считаютъ за самаго благороднаго и пріятнаго собесдника въ графств. Разговоръ есть пробный камень настоящей деликатности и тонкой граціи, которыя составляютъ нравственный идеалъ хорошаго тона.

Мадамъ де-Сент-Вантадуръ сидла нсколько поодаль отъ танцующихъ, сзади ея стула молчаливый англійскій денди, лордъ Тонтонъ, одтый по послдней мод стоялъ вытянувшись, какъ бы боясь скрыть хоть нсколько свой прекрасный ростъ. По лвую сторону отъ нея вздыхалъ сантиментальный нмецкій баронъ фон-Шомбергъ, покрытый орденами, причесанный до послдняго волоска въ совершенств. По правую же сидлъ Французскій министръ, ловкій, льстивый и любезный. Вокругъ ея толпились со всхъ сторонъ секретари посольства и итальянскіе князья, казна которыхъ есть игорный столъ, а все состояніе картинная галлерея, изъ которой, когда карта не везетъ, продаютъ одну картину за другою также какъ Англичане срубаютъ свои лса. Прелестная мадамъ де-Сент-Вантадуръ умла обворожить всхъ и каждаго, улыбка для молчаливаго, шутка для веселаго, политика для Француза, поэзія для Нмца, и краснорчіе любезной красоты для всхъ. Она была въ лучшей пор жизни. Едва замтный румянецъ оживлялъ ея прозрачную кожу и придавалъ еще боле живости ея большимъ, сверкающимъ чорнымъ глазамъ, въ которыхъ, сквозь ихъ яркій блескъ, проглядывала какая-то особенная тайная кротость (особенность, принадлежащая однимъ Француженкамъ), столь же различная отъ неподвижной томности глазъ Испанки, какъ и отъ величественнаго, полнаго гордости взора Итальянки. Чорное бархатное платье и граціозный уборъ съ богатыми перьями представляли разительный контрастъ съ алебастровою близною ея рукъ и шеи. Глядя на эти обворожительные глаза, на этотъ цвтъ лица, на эту прозрачность кожи, на эти чудныя розовыя губки и на эти маленькіе и блые, какъ изъ слоновой кости, зубы, ни одинъ самый холодный критикъ не могъ замтить, что подбородокъ ея былъ слишкомъ остръ, рогъ великъ, а носъ, такой прекрасный, когда смотрть на него прямо, былъ далекъ отъ совершенства, въ профиль.

— Скажите пожалуйста, были ли пы сегодня въ Strada Nuova? спросилъ Нмецъ такимъ сладкимъ голосомъ, какъ-будто онъ произносилъ объясненіе въ вчной любви.

— Разумется, иначе что же намъ, женщинамъ, длать, съ нашимъ утромъ? отвчала мадамъ де-Сент-Вантадуръ. Жизнь наша отъ колыбели до гроба есть вчное движеніе безъ цли, и препровожденіе времени посл полдня обозначаетъ типъ нашей каррьеры. Прогулка и толпа, voil tout! Мы не иначе видимъ свтъ, какъ съ высоты нашей коляски.

— То есть, вы видите его самымъ пріятнымъ образомъ, сказалъ Французъ.

— J’en doute, самая тяжолая усталость есть та, которую ощущаешь, не длавши движенія.

— Угодно ли вамъ сдлать мн честь провальсировать со мной? сказалъ высокій англійскій лордъ, который понялъ изъ словъ мадамъ де-Сент-Вантадуръ, что она желала бы лучше танцовать, чмъ сидть.

Французъ улыбнулся.

— Лордъ Тонтонъ желаетъ приложить къ практик вашу собственную теорію, сказалъ министръ.

Лордъ Тонтонъ улыбнулся, частію потому, что вс улыбнулись, а частію потому, что у него были прекрасные зубы, но онъ, повидимому, съ безпокойствомъ ждалъ отвта.

— Не сегодня, лордъ, я рдко танцую. Но кто эта хорошенькая дама? Какой всегда чудный цвтъ лица у Англичанокъ! А этотъ джентльменъ, молодой человкъ, что стоить у двери, продолжала мадамъ де-Сент-Вантадуръ, не дождавшись отвта на первый вопросъ.

— Съ чорными усами? сказалъ лордъ Тонтонъ: это мой двоюродный братъ.

— О нтъ! Не полковникъ Бельфрильдъ, я знаю его… какой онъ забавный! Джентльменъ, про котораго я спрашиваю, безъ усовъ.

— Высокій Англичанинъ съ блестящими глазами и открытымъ лбомъ, сказалъ Французскій министръ. Онъ только что пріхалъ, съ востока, кажется.

— У него очень замчательная физіономія, сказала мадамъ де-Сент-Вантадуръ, въ очерк его головы есть что-то рыцарское. Онъ, безъ сомннія, благороднаго происхожденія, лордъ Тонтонъ.

— Да, онъ то, что вы называете благородный, а мы джентльменъ, фамилія его Мальтраверсъ. Мистеръ Мальтраверсъ. Онъ, кажется, иметъ хорошее состояніе.

— Мистеръ Мальтраверсъ? Только мистеръ? сказала мадамъ де-Сент-Вантадуръ.

— Вы знаете, сказалъ Французскій министръ, что англійскому джентльмену не нужно частицу де или какой-нибудь титулъ, чтобъ отличиться отъ простолюдина.

— Я знаю это, но онъ, кажется, выше простаго джентльмена. Въ его взор есть какое-то величіе, хотя правду сказать, не то условное величіе, которое даетъ высокое происхожденіе.

— Вы, врно, не находите его красивымъ? сказалъ лордъ Тонтонъ почти сердито, (потому-что онъ былъ одинъ изъ красивйшихъ мужчинъ, а красивые иногда бываютъ ревнивы).

— Красивымъ! я не сказала этого, отвчала мадамъ де-Сент-Вантадуръ улыбаясь. У него, скоре можно сказать, прекрасная голова, чмъ красивое лицо. Меня нсколько удивляетъ, что онъ очень ловокъ, впрочемъ вс вы, Англичане, милордъ, прекрасно образованы.

— Да, глубоко, глубоко, а не поверхностно, сказалъ лордъ Тонтонъ, выправляя свои маишеты.

— Мадамъ де-Сент-Вантадуръ, позвольте мн представить вамъ одного изъ моихъ соотечественниковъ, сказалъ, приближаясь, англійскій министръ,— мистера Мальтраверса.

Мадамъ де-Сент-Вантадуръ полуулыбнулась и слегка покраснла, когда, поднявъ глаза, увидла, что это гордое и задумчивое лицо, которое она только что замтила, смотрло уже на нее съ удивленіемъ.

Введеніе было сдлано, обмнялись обыкновенными фразами. Французскій дипломатъ всталъ и пошелъ прохаживаться съ англійскимъ министромъ. Мальтраверсъ занялъ его кресло.

— Долго ли вы были въ чужихъ краяхъ? спросила мадамъ де-Сент-Вантадуръ.

— Только четыре года, впрочемъ весьма довольно для того, чтобы спросить меня, не сталъ ли я боле чуждъ для Англіи, чмъ для какого-либо другаго мста.

— Вы были на восток, я завидую вамъ. Греція, Египетъ, сколько воспоминаній! Вы путешествовали въ прошедшемъ, и тмъ осуществили желаніе мадамъ д’Эпине, вы вырвались отъ образованности, и погрузились въ романъ.

— Однакожъ мадамъ д’Эпине провела всю свою жизнь сочиняя прелестные романы посреди самаго образованнаго міра, сказалъ Мальтраверсъ улыбаясь.

— Вы, врно, читали ея записки, сказала де-Сент-Вантадуръ, слегка покраснвъ. Немногіе находятъ время, въ поток новой, боле увлекательной литературы, читать второстепенныхъ писателей прошлаго столтія.

— Не бываютъ ли эти второстепенные писатели часто гораздо занимательне и привлекательне даже самыхъ извстныхъ? сказалъ Мальтраверсъ: особенно когда эта посредственность старается придерживаться деликатности, даже, можетъ-быть, слабости — чувства милаго и трогательнаго? Записки мадамъ д’Эпине въ этомъ род. Она понимала добродтель и любила ее, она была женщина не геніальная, но живо сочувствовала всмъ впечатлніямъ генія. Нкоторые люди родятся съ темпераментомъ и наклонностями генія, не имя его силы творчества, у нихъ та же нервозная система, но чего-то недостаетъ въ ихъ умственныхъ способностяхъ. Они также живо все чувствуютъ, но выражаются слабо. Въ характер этихъ людей есть какой-то невыразимый родъ пафоса. Записки о Франціи послдняго столтія наполнены подобными примрами. Весьма интересна борьба этихъ пылкихъ умовъ противъ летаргіи незамысловатаго, но блестящаго общества, которое ослпляло ихъ до усыпленія. Для насъ они должны быть тмъ интересне, прибавилъ Мальтраверсъ, съ нкоторою перемною въ голос, потому-что многіе изъ насъ могутъ видть въ нихъ себя, какъ въ зеркал.

А гд же былъ въ это время нмецкій баринъ? Онъ любезничалъ ни другомъ конц залы. А англійскій лордъ? Онъ бросалъ односложныя слова стоящимъ въ дверяхъ денди. А младшіе тлохранители? Они танцовали, шептались, любезничали и пили лимонадъ. А мадамъ де-Сент-Вантадуръ сидла одна, съ молодымъ иностранцемъ, посреди толпы, состоящей изъ восьми сотъ человкъ.

Разговаривая такимъ образомъ, Мальтраверсъ вдругъ вздрогнулъ, услышавъ за собою пронзительный и пискливый голосъ, который говорилъ по-французски…. Гмъ! гмъ! у меня свой взглядъ на вещи.

Мадамъ де-Сеит-Вантадуръ оглянулась съ улыбкою.

— Это мой мужъ, сказала она спокойно: позвольте мн вамъ его представить.

Мальтраверсъ всталъ и поклонился маленькому и худенькому человку, весьма тщательно одтому и съ огромными очками на длинномъ и остромъ носу.

— Очень радъ познакомиться съ вами, сэръ! сказалъ мосье де-Вантадуръ. Давно ли вы въ Неапол?… чудесная погода, но она не можетъ простоять долго. Гмъ, гмъ, у меня свой взглядъ на вещи. Только и говорятъ о томъ, что вашъ парламентъ будетъ скоро распущенъ! Опера въ Лондон была плоха въ ныншнемъ году…. Гмъ, гмъ, у меня свой взглядъ на вещи.

Этотъ монологъ былъ проговоренъ съ приличными жестами. Всякую фразу мосье де-Вантадуръ начиналъ чмъ-то въ род поклона, а когда впадалъ въ свое неизмняемое заключеніе, которое выказывало и его дальновидность и недоврчивость, тогда длалъ таинственный знакъ указательнымъ пальцемъ, ставя его въ параллельную линію съ носомъ, который тоже, въ свою очередь, принималъ участіе въ церемоніи, длая три судорожныя подергиванія, которыя, казалось, потрясали его въ основаніи.

Мальтраверсъ съ нмымъ удивленіемъ смотрлъ на мосье де-Вантадура, а мосье де-Вантадуръ, высказавши все, что ему казалось необходимымъ, заключилъ свою красивую рчь тмъ, что выразилъ величайшее желаніе видть мистера Мальтраверса у себя, въ отели. За тмъ, обратившись къ жен, онъ началъ уврять ее, что уже поздно, и что пора отправляться домой. Мальтраверсъ удалился, и въ самыхъ дверяхъ, его догналъ нашъ старинный пріятель Люмлей Феррерсъ.

— Подемте, мой милый, я уже съ полчаса васъ жду. Allons. Но, можетъ-быть, такъ какъ мн до смерти хочется поскоре улечься въ постель, то вы вздумаете остаться ужинать. Есть люди, которые совсмъ не думаютъ о другихъ.

— Нтъ, Феррерсъ, я къ вашимъ услугамъ. Молодые люди спустились съ лстницы, и пошли вдоль по набережной къ своей гостинниц. Когда они достигли до огромной площади, на которой она находилась, и прекрасное море представилось ихъ взорамъ, которое, казалось, спало въ объятіяхъ огибающаго его берега, Мальтраверсъ, до-тхъ-поръ слушавшій въ молчаніи своего говорливаго спутника, вдругъ остановился.

— Взгляните на это море, Феррерсъ! вскричалъ онъ. Какое зрлище! Какой свжій воздухъ! Какъ спокойно свтитъ луна! Не представляются ли вамъ въ эту минуту т древніе греческіе удальцы, которые первые завели колоніи въ этой дивной сторон, любимиц океана, и которые, смотря на эти прекрасныя волны, не сожалли боле о своемъ отечеств, о Греціи?

— Я ничего подобнаго не могу себ представить, сказалъ Феррерсъ. И поврьте мн, что эти господа, въ такой поздній часъ ночи, если не разбойничали гд-нибудь, потому-что эти древніе колонисты были вс отчаянные злоди, то, врно, спали, растянувшись на своихъ постеляхъ.

— Писали ли вы когда-нибудь стихи, Феррерсъ?

— Разумется, всякой порядочный человкъ писалъ стихи разъ въ жизни, оспа и поэзія — это дв болзни, которыхъ нельзя избгнуть.

— А чувствовали ли вы когда-нибудь поэзію?

— Чувствовалъ?

— Да, если вы, напримръ, въ своихъ стихахъ описывали луну, чувствовали ли вы ея сіяніе въ вашемъ сердц?

— Милый мой Мальтраверсъ, если я употреблялъ слово луна, то, врно, для того, чтобы приложить ее къ какой-нибудь рифм. Теперь пора домой, Мальтраверсъ, а луну оставимъ до слдующаго привала.

— Нтъ, я хочу остаться здсь.

— Въ этомъ нтъ здраваго смысла. Намъ ли, съ которыми уже было столько приключеній, столько сценъ, что можно было бы удовлетворить самаго жаднаго читателя романовъ, хотя бы онъ дожилъ до лтъ Феникса, намъ ли сантиментальничать и вздыхать при свт луны, подобно безбородымъ школьникамъ надъ пакетботомъ Маргета? Я повторяю, что это безсмысленно. Мы слишкомъ много прожили, чтобы сохранить эту юную болзнь — чувствительность.

— Можетъ-быть вы правы, Феррерсъ, сказалъ Мальтраверсъ, но я еще до-сихъ-поръ могу наслаждаться прекрасною ночью.

— О, если вы любите мухъ въ вашемъ суп, говорилъ разъ гость своему хозяину, складывая опять этихъ черныхъ наскомыхъ въ суповую чашку: если вы любите мухъ въ вашемъ суп, такъ извольте, извольте, — buona notte.

Въ теоріи Феррерсъ дйствительно былъ правъ. Когда мы переживаемъ столько приключеній въ дйствительности, то длаемся мене чувствительны. Жизнь есть сонъ, въ которомъ бредятъ боле въ начал и въ конц, въ средин же онъ слишкомъ крпокъ, чтобы можно было бродить. Но съ своей стороны Мальтраверсъ не былъ также неправъ, говоря, что мы можемъ еще иногда наслаждаться прекрасною ночью, особливо въ Неапол, на берегахъ моря.

Мальтраверсъ ходилъ взадъ и впередъ нсколько времени, погрузясь въ свои мечты. Сердце его успокоилось. Старинныя баллады звучали въ его ушахъ, прежнія воспоминанія роились въ голов его. Но чорные и кроткіе глаза мадамъ де-Сент-Вантадуръ свтились сквозь тнь всего прошедшаго. Чудное упоеніе! Жидкость изъ кубка розоваго цвта, которая есть не что иное, какъ игра фантазіи, а кажется любовью!

II.

Горе тому, кто даетъ волю страстямъ! Въ начал он слабы, едва примтны, но скоро, благодаря нашей снисходительности, разростаются. Не должно ждать, для сопротивленія имъ, чтобы он достигли своей страшной силы.

Спенсеръ.

Мальтраверсъ часто посщалъ домъ мосьё и мадамъ де-Вантадуръ, два раза въ недлю домъ ихъ былъ открытъ для большаго свта, а три дня принимались одни друзья. Мальтраверсъ скоро попалъ въ разрядъ послднихъ. Въ дтств своемъ, мадамъ де-Вантадуръ была въ Англіи, потому-что родители ея были эмигранты. Она бгло и хорошо говорила по-англійски, и это нравилось Мальтраверсу. потому-что хотя французскій языкъ и былъ ему знакомъ, какъ его природный, но онъ, какъ и многіе другіе, которые разсчитываютъ боле на свой умъ, нежели на свою персону, боялся рисковать своими задушевными мыслями на чужестранномъ язык. Мы не обращаемъ вниманія на грамматическія ошибки и за неправильность произношенія, когда говоримъ о пустякахъ, но когда хотимъ выразить поэзію, заключающуюся въ душ нашей, мы содрогаемся при мысли сдлать самомалйшую ошибку.

Мальтраверсъ особенно боялся этого, онъ всегда и во всемъ любилъ приличіе. И эта любовь къ порядку, этотъ зародышъ хорошаго тона, выказывались у него въ самыхъ ничтожныхъ мелочахъ, и предохраняли его отъ той искусственной небрежности, которою многіе молодые люди любятъ хвастаться. Привычная опрятность, любовь къ порядку и строгое соблюденіе законовъ образованнаго вкуса, избавляли его отъ заботы щеголять экипажемъ и богатымъ гардеробомъ.

Мальтраверсъ и двухъ разъ во всю жизнь свою не подумалъ о томъ, хорошъ ли онъ собою, онъ, подобно многимъ, которые изучали прелестный полъ, зналъ, что красота мужчины было послднее дло въ глазахъ умной женщины. Тонъ, манеры, разговоръ, какое-нибудь обстоятельство жизни, которое можетъ заинтересовать, или какое-нибудь качество, которымъ можно гордиться,— вотъ принадлежности мужчины, которыя могутъ заставить полюбить его. А красавецъ девять разъ изъ десяти ничего боле не выигрываетъ, не считая восхищенія его тетушекъ, какъ удовольствіе слышать восклицанія служанокъ: ‘настоящій амуръ’!

Но пора кончить наше отступленіе. Итакъ, мы сказали, что Мальтраверсъ былъ очень доволенъ тмъ, что могъ разговаривать съ мадамъ де-Вантадуръ на своемъ отечественномъ язык. Разговоръ ихъ обыкновенно начинался по-французски, а потомъ незамтно переходилъ къ англійскому языку. Они оба были краснорчивы, но представляли собою разительный контрастъ въ мысляхъ и выраженіяхъ. Мадамъ де-Вантадуръ смотрла на все глазами свтской женщины. Природа одарила ее блестящимъ сосредоточеннымъ умомъ и чрезвычайною деликатностью и нжностью чувствъ, но все это было облечено въ свтскую форму. Она образовалась подъ вліяніемъ большаго свта, и складъ ея ума часто изобличалъ ея воспитаніе. Живая, остроумная и вмст съ тмъ задумчивая, она была типъ тхъ женщинъ, описаніе которыхъ мы находимъ въ запискахъ о Франціи, одна изъ прелестнйшихъ и умнйшихъ будуарныхъ Аспазій, которыя умютъ заинтересовать своею легкою граціею и чрезвычайно-утонченнымъ Изяществомъ, и умютъ оградить себя отъ упрека въ втрености и поверхностности, частію слишкомъ глубокимъ знаніемъ общественной системы, въ которой он движутся, а частію полускрытымъ и трогательнымъ негодованіемъ на мелочи, на которыя он принуждены растрачивать свои способности и чувства. Он составляютъ особенный классъ во всхъ странахъ и сословіяхъ, въ которыхъ блеститъ и страдаетъ женщина, безъ домашнихъ обязанностей и домашней жизни.

Валерія де-Сен-Вантадуръ была совершенно новымъ образчикомъ женщины для Мальтраверса, а онъ, въ свою очередь, казался необыкновеннымъ мужчиною для свтской Француженки. Они находили величайшее удовольствіе быть вмст, хотя очень часто не соглашались въ мнніяхъ.

Мадамъ де-Вантадуръ здила верхомъ, и Мальтраверсъ былъ однимъ изъ ея обычныхъ спутниковъ, мы говоримъ одинъ изъ спутниковъ, потому-что она высоко цнила вс приличія большаго свта, и никакъ бы не позволила себ гулять только съ однимъ кавалеромъ. И какія чудныя мста посщали он вовремя своихъ ежедневныхъ прогулокъ!

Мальтраверсъ былъ человкъ учоный. Творенія безсмертныхъ древнихъ писателей были ему знакомы, какъ собственныя. Поэзія, образъ мыслей и общественный бытъ художественныхъ Грековъ и изнженныхъ Римлянъ составляли главную часть его занятій и воспоминаній. Умъ его былъ переполненъ Пактоломъ древности, и золотыя зерна отдлялись отъ классическаго Тмола, со всякимъ приливомъ его. Это изученіе отжившихъ народовъ, очень часто безполезное, составляетъ необыкновенную прелесть тогда, когда находишься въ тхъ самыхъ мстахъ, гд жили эти исчезнувшія знаменитости. На Хайгетскомъ холму мысль о древнихъ народахъ не приходитъ намъ и въ голову, но въ Бей, Помпе и подъ тнію Виргиліевыхъ рощей мы жаждемъ познакомиться съ ними какъ можно ближе. Какимъ драгоцннымъ чичероне былъ Мальтраверсъ для пылкой и любопытной Француженки! Съ какимъ жаромъ она прислушивалась къ разсказамъ его о жизни, гораздо изящнйшей, чмъ въ Париж, о цивилизаціи, которую свтъ уже боле не узнаетъ, тмъ лучше, потому-что она была испорчена до самаго мозга, хотя имла видъ здоровой комплекціи. Эти холодныя имена и безтлесныя тни, надъ скелетами которыхъ, называемыми исторіями, мадамъ де-Вантадуръ привыкла звать, казалось, оживали и начинали дышать въ краснорчивыхъ описаніяхъ Мальтраверса, въ нихъ загоралась жизнь, они двигались, присутствовали на своихъ пиршествахъ, влюблялись, были умны или глупы, веселы или печальны, какъ-будто живыя существа. Съ другой стороны, Мальтраверсъ изучалъ тысячу для него новыхъ секретовъ современной свтской жизни, со словъ прелестной и внимательной Валеріи. Какой новый шагъ въ жизни для молодаго человка геніальнаго ума, когда онъ въ первый разъ сравниваетъ свои теоріи и опытъ съ понятіемъ умной и способной размышлять свтской женщины! Шагъ этотъ, можетъ-быть, и не возвышаетъ его, но за-то какъ онъ просвщаетъ и утончаетъ его! Сколько мельчайшихъ, но очень важныхъ тайнъ человческаго сердца, сколько практической мудрости изучаетъ онъ безсознательно, въ блестящей насмшливости подобной собесдницы!

— И такъ, вы думаете, что эти величественные Римляне не были такъ разительно непохожи на насъ? сказала Валерія, когда она смотрла на ту же самую землю и на тотъ же самый океанъ, на которыхъ останавливалъ свои взоры сластолюбивый, во величественный Лукуллъ.

— Одинъ взглядъ, брошенный на ихъ общественный бытъ, можетъ показать намъ сходство наше съ ними.— Что же касается до общества, увеселеній, занятій, страстей и причудъ ума древнихъ Римлянъ, отвчалъ Мальтраверсъ, то сатира Горація на нихъ есть не что иное, какъ зеркало собственныхъ вашихъ глупостей, и можно бы подумать, что эти страницы написаны въ Шоссе д’Антен, или въ Мефер, но есть одно обстоятельство, но которому можно всегда отличать новое поколніе отъ стараго.

— Какое же?

— Древніе не имли понятія о той деликатности въ чувствахъ привязанности, которая характеризуетъ потомковъ Готфовъ, сказалъ Мальтраверсъ. Они уступали все чувственности, тогдакакъ разумъ и воображеніе должны были бы имть равную часть. Любовь ихъ была прекрасная, рзвая бабочка, но не та бабочка, которая служитъ эмблемою души.

— Можетъ-быть, сказала Валерія посл нкотораго молчанія, жизнь наша безъ любви была бы гораздо счастливе. Мн кажется, что мы въ своей новой общественной систем дали любви слишкомъ большой перевсъ надъ другими движеніями нашей души, продолжала она задумчиво. (Валерія говорила, что чувствовала, хотя до такого заключенія женщины доходятъ не часто). Въ дтств мы дремлемъ подъ разсказы о любви, въ молодости вс наши книги, разговоры и спектакли наполнены ею. Насъ пріучаютъ смотрть на любовь, какъ на главный предметъ въ жизни, во когда придетъ минута испытать это чувство, о которомъ намъ такъ много толковали, девять разъ изъ десяти, мы бываемъ несчастны и губимъ себя навсегда. Ахъ, поврьте мн, мистеръ Мальтраверсъ, что не въ ныншнемъ свт можно превозносить любовь!

— Не по собственному ли опыту говоритъ мадамъ де-Сен-Вантадуръ? сказалъ Мальтраверсъ, пристально смотря на измняющееся лицо своей собесдницы.

— Нтъ, и надюсь, что никогда этого не испытаю! сказала Валерія съ большою энергіею.

Губы Эрнеста слегка искривились, потому-что самолюбіе его было сильно затронуто.

— Я отдалъ бы лучшія свои мечты о будущемъ, сказалъ онъ, чтобы услышать, какъ мадамъ де-Вантадуръ сама же опровергнетъ свои слова.

— Мы слишкомъ опередили нашу кавалькаду, мистеръ Мальтраверсъ, сказала Валерія холодно, и полудерживая свою лошадь.— А, мистеръ Феррерсъ, продолжала она, когда Люмлей и прекрасный нмецкій баронъ поравнялись съ ними: вы очень любезны, я вижу, что вы хотли сдлать комплиментъ моему искусству въ верховой зд, увряя, что вы не можете никакъ догнать меня, мистеръ Мальтраверсъ не таковъ, какъ вы.

— Совсмъ нтъ, сказалъ Феррерсъ, который рдко говорилъ комплименты безъ особенной надобности. Нтъ, когда вы и Мальтраверсъ погрузились въ созерцаніе вашихъ древнихъ Римлянъ, нашъ общій пріятель баронъ воспользовался случаемъ, чтобъ разсказать мн о своей невст и о другихъ приключеніяхъ своей жизни.

— All, Monsieur Ferrers, que vous tes malin! сказалъ Шомбергъ съ видомъ замшательства.

— Malin! нтъ, я говорю это не изъ зависти, въ меня, благодаря небо, никогда никто ни влюблялся. Какъ это должно быть нестерпимо!

— Поздравляю васъ съ симпатіею между вами и Феррерсомъ, прошепталъ Мальтраверсъ Валеріи.

Она засмялась, но потомъ въ продолженіе всей прогулки была разсяна и задумчива. Прогулки ихъ прекратились на нсколько дней. Мадамъ де-Вантадуръ была не такъ здорова.

III.

Эрнестъ Мальтраверсъ не былъ уже такъ добръ, какъ ври отъзд изъ Англіи. Онъ жиль въ такихъ странахъ, гд общественное мнніе но иметъ никакого вліянія, ни правилъ, а это не длаетъ человка лучшимъ. Сверхъ-того, брошенный въ дйствительную жизнь, онъ, съ кипучими страстями и съ превосходствомъ умственныхъ способностей, впадалъ, движимый первыми, во многія заблужденія, изъ которыхъ выпутывался съ помощью вторыхъ. Необходимость укрпить себя для свта, чтобы имть силу бороться сегодня съ насиліемъ, завтра съ обманомъ, подернула черствою корою поверхность его сердца, средина котораго осталась свжа и чувствительна. Къ тому же въ послдніе годы Мальтраверсъ не имлъ никакой постоянной цли, и жилъ на капиталъ своихъ способностей и чувствъ, какъ безразсудный, расточительный спекулянтъ. Ничто не можетъ быть вредне для способнаго и пылкаго молодаго человка, какъ отсутствіе опредленной цли въ жизни.

Мальтраверсъ сталъ невольнымъ егоистомъ, и впадалъ иногда въ систему увлеченія за собственными удовольствіями, не думая о вредныхъ, какъ для него, такъ и для другихъ, отъ того послдствіяхъ. Къ тому же онъ былъ уже не такой восторженный, какъ прежде, а боле привязался къ интересамъ жизни матеріальной…

Обхожденіе Валеріи, поперемнно то льстя его самолюбію, то укалывая его, вызвало его гордость и тщеславіе на помощь фантазіи. Онъ ршился утвердить свою власть надъ нею, она сдлалась для него предметомъ честолюбія. Онъ жилъ въ большомъ свт, и свтъ имлъ на него такое же вліяніе, какъ и на многихъ другихъ, но и теперь иногда онъ чувствовалъ въ своемъ сердц, что не исполняетъ ни своего назначенія, ни долга, и когда ему удавалось оторваться на мгновеніе отъ блестящихъ, но холодныхъ и недостойныхъ забавъ, въ немъ тотчасъ же оживали давно знакомые ему порывы къ прекрасному, великому и благому. Впрочемъ, Эрнестъ Мальтраверсъ забывалъ все въ присутствіи чудной Валеріи де Вангадуръ.

Однажды вечеромъ Мальтраверсъ, Феррерсъ, маленькій Французскій министръ и хорошенькая Италіянка, княгиня составляли все общество, собравшееся у мадамъ де-Вантадуръ.

Разговоръ зашелъ о странныхъ исторіяхъ, такъ часто случающихся съ Англичанами на твердой земл.

— Правда ли, сказалъ Французскій министръ, обращаясь съ важностью къ Люмлію, что ваши соотечественники самые странные изъ всхъ народовъ? Очень странно то, что во всякомъ город, который я прозжалъ, мн всегда разсказывали какую-нибудь исторію, героемъ которой непремнно былъ Англичанинъ. Я ничего подобнаго не слыхалъ ни о Французахъ. ни объ Итальянцахъ, toujours les Anglais!

— Потому-что насъ всякій скандалъ чрезвычайно оскорбляетъ, и мы длаемъ изъ него много шуму, тогда какъ вы принимаете его спокойно. Порокъ для насъ эпизодъ, а для васъ эпопея.

— Положимъ, что такъ, сказалъ Французскій министръ, желая казаться какъ можно серьозне.— Если мы плутуемъ въ игр, или любезничаемъ съ хорошенькими дамами, мы это длаемъ съ благопристойностью, и сосди наши не находятъ нужнымъ поднимать изъ-за этого все вверхъ дномъ, они могутъ рзаться съ ними, но никакъ не притянутъ къ суду. А у васъ на малйшій гршокъ смотрятъ, какъ на дло общественнаго интереса, и разсуждаютъ, и толкуютъ, и кричатъ о немъ на весь свтъ.

— Я предпочитаю систему скандала, проговорила мадамъ де-Вантадуръ отрывисто: говорите, что хотите, но страхъ удерживаетъ многихъ изъ насъ, и мы по невол остаемся добродтельными. Проступокъ казался бы нкоторымъ не такъ ужаснымъ, еслибъ мы не боялись послдствій, хотя даже только наружныхъ.

— Гм, гм! пробормоталъ мосье де-Вантадуръ, входя въ комнату, здоровы ли вы? какъ ваше здоровье? Очень радъ васъ видть. Вечеръ пасмурный, я предполагаю, что будетъ дождь. Гм, гм…. Ага, мистеръ Феррерсъ, comment a-va-t-il? Хотите ли дать мн реваншъ въ экарте? Я имю предчувствіе, что сегодня буду счастливъ. Гм, гм.

— Въ экарте? съ удовольствіемъ! сказалъ Феррерсъ. Онъ игралъ хорошо.

Разговоръ на минуту прекратился. Все общество услось вокругъ стола, вс, исключая Валеріи и Мальтраверса. Опуствшіе стулья раздляли ихъ, но скоро какъ-то незамтно они очутились рядомъ.

— Играете ли вы когда-нибудь? спросила мадамъ де-Вантадуръ, посл нкотораго молчанія.

— Игралъ когда-то, отвчалъ Мальтраверсъ, Мн знакомо это искушеніе, во я не смю боле играть. Я испыталъ сильныя ощущенія игры, но меня ужасаетъ то униженіе, до котораго она иногда насъ доводитъ. Игра есть нравственное опьяненіе, которое гораздо хуже физическаго.

— Вы говорите объ этомъ съ необыкновеннымъ жаромъ.

— Потому-что я слишкомъ глубоко чувствую то, что теперь говорю. Мн разъ случилось обыграть одного человка, котораго я очень уважалъ и который былъ бденъ. Его отчаяніе послужило для меня страшнымъ урокомъ. Возвратясь домой, я ужаснулся, подумавъ, какъ могъ я радоваться тому, что длало несчастнымъ другаго. Съ этого вечера я уже больше не игралъ.

— Какая сила воли! сказала Валерія съ удивленіемъ, выразившимся и въ голос и въ глазахъ ея. Вы необыкновенный человкъ. Другіе исправляются проигрышемъ, а вы выигрышемъ. Похвально имть такія нравственныя убжденія въ ваши лта, мистеръ Мальтраверсъ.

— Я боюсь, не гордость ли это, а не нравственныя убжденія, сказалъ Мальтраверсъ. Нтъ ничего горче заблужденія, которое заставляетъ насъ краснть передъ самимъ собою. Ужасно стыдиться самого себя!

— О! прошептала Валерія, это эхо моего собственнаго сердца! Она встала и отошла къ окну. Мальтраверсъ остановился на минуту, потомъ послдовалъ за нею. Можетъ-быть онъ думалъ, что это движеніе было не что иное, какъ приглашеніе…

Передъ ними была пустынная улица, съ рдкими и тусклыми фонарями, вдали нсколько звздочекъ, едва проглядывавшихъ на неб сквозь необыкновенную густую облачную атмосферу, указывали мстами бушующее море. Валерія прислонилась къ стн, и оконныя занавсы скрыли ее отъ всхъ гостей, кром Мальтраверса, но между имъ и ею стояла огромная мраморная ваза, наполненная цвтами. Валерія, казалось, была задумчива, и отъ полусвта огней, довольно отдаленныхъ, розовыя ея щеки были блдне и еще нжне обыкновеннаго.

Увидвъ Мальтраверса, Валерія вздрогнула непритворно, потому-что она совсмъ не ожидала, чтобы онъ былъ такъ близко, и въ тоже время начала обрывать цвты (обыкновенная уловка женщинъ) изъ вазы, находившейся между ею и Эрнестомъ. Чудная, маленькая, почти прозрачная ручка! Мальтраверсъ смотрлъ на нее пристально, потомъ взглянулъ въ лицо Валеріи, потомъ опять на ручку. Ему казалось, что все волновалось передъ нимъ.

— Прости, прости меня, прошепталъ Эрнестъ задыхающимся голосомъ: но есть одно чувство, въ которомъ я не могу не признаться теб.

Валерія подняла на него свои большіе, сіяющіе глаза, и не отвчала.

Мальтраверсъ продолжалъ:

— Брани меня, презирай меня, ненавидь меня, если можешь. Валерія, я люблю тебя!

Валерія оставалась безмолвна.

— Скажи мн одно слово, сказалъ Эрнестъ, наклоняясь къ ней, умоляю тебя, одно слово!

Онъ остановился, отвта все-таки не было, онъ прислушивался, едва переводя дыханіе, и услышалъ рыданія. Да, эта гордая, умная и ловкая свтская женщина въ эту минуту была такъ же слаба, какъ самая простая двушка, которая въ первый разъ слышала слова любви.

— Мистеръ Мальтраверсъ, сказала она, наконецъ, голосомъ тихимъ, но вмст съ тмъ боле твердымъ и чистымъ: кости брошены, я потеряла навсегда друга, для счастія котораго я не имю права жить, но за котораго я готова была бы умереть. Я должна была бы предвидть это, но я была слпа. Ни слова боле, ни слова боле, приходите къ намъ завтра, а сегодня оставьте меня!

— Но, Валерія!…

— Эрнестъ Мальтраверсъ, сказала она, — нтъ ничего горче заблужденія, которое заставляетъ насъ краснть передъ самимъ-собою!

И прежде, чмъ онъ могъ отвчать что-нибудь на повтореніе своего афоризма, Валерія ускользнула, и уже сидла у карточнаго стола, возл хорошенькой Итальянки.

Мальтраверсъ также подошелъ къ обществу, и устремилъ глаза на мадамъ де-Вантадуръ, но лицо ея было спокойно, ни одного слда волненія не было на немъ замтно. Тотъ же голосъ, таже улыбка, таже непринужденная свтская любезность, какъ при первомъ ихъ свиданіи.

— Какія притворщицы эти женщины! пробормоталъ про-себя Мальтраверсъ, и на губахъ его явилась презрительная улыбка, которая, съ нкотораго времени, часто замняла прежнее спокойное и граціозное выраженіе его лица. Но Мальтраверсъ ошибался на счетъ женщины, которую осмливался презирать.

Эрнестъ скоро оставилъ палаццо и возвратился въ свою гостинницу. Пока онъ въ раздумьи расхаживалъ по кабинету, Феррерсъ также возвратился домой. Прошло то время, когда Феррерсъ имлъ вліяніе на Мальтраверса. Теперь Эрнестъ спокойно сознавалъ свое превосходство надъ Люмліемъ. Онъ не могъ доврить ему того, что произошло у него съ Валеріею. Люмлій былъ слишкомъ грубъ, чтобы можно было сдлать его повреннымъ въ такихъ длахъ, въ которыхъ сердце играло главную роль. Въ минуты веселья, онъ былъ незамнимъ, но въ печали, или въ минуту глубокаго размышленія, Феррерсъ былъ одинъ изъ самыхъ несносныхъ собесдниковъ.

— Вы что-то сегодня мрачны, mon cher, сказалъ Люмлій, звая.— Врно, вы спать хотите. Есть же такіе худовоспитанные егоисты, которые совсмъ не думаютъ о своихъ друзьяхъ. Никто не спроситъ меня, какъ я игралъ въ экарте. Не спите долго завтра утромъ, я терпть не могу завтракать одинъ, а я никогда не встаю Поздне трехъ четвертей девятаго. Я ненавижу егоистовъ съ дурными манерами. Покойной ночи!

Проговоривши все это, Феррерсъ ушелъ въ свою комнату. Тамъ, раздваясь довольно медленно, онъ разсуждалъ такимъ-образомъ: ‘Кажется., я извлекъ для себя изъ этого человка все, что только можно было. Мы не можемъ доле плыть вмст, кажется, я и самъ начинаю скучать этого рода жизнью. Но это еще не резонъ.’

IV.

— Видть ее завтра! и это завтра настало, думалъ Мальтраверсъ, когда онъ всталъ на другое утро, не сомкнувши глазъ во всю ночь. Но прежде, чмъ онъ усплъ повиноваться нетерпливымъ призывамъ Феррерса, который три раза присылалъ сказать ему, ‘что онъ никогда никого не заставлялъ ждать себя’, вошелъ лакей съ пачкою писемъ изъ Англіи. Они только что пришли съ одною изъ этихъ рдкихъ почтъ, которыя иногда удостой на ютъ Неаполь, могущій быть весьма прибыльнымъ рынкомъ для англійской коммерціи, еслибъ въ Италіи занимались немного больше коммерцісю, а англійскіе лорды иностранною политикою. Письма отъ управляющихъ и банкировъ, Мальтраверсъ пробжалъ наскоро, а потомъ принялся за длинное посланіе Кливеленда. Въ письм этомъ заключалось много такого, что трогало Эрнеста до глубины души. Посл многихъ сухихъ подробностей о длахъ и нкоторыхъ незначительныхъ замчаній на столь же незначительное послднее письмо Мальтраверса, Кливелендъ продолжалъ:

— Признаюсь теб. милый мой Эрпесгъ, что я очень желаю видть тебя опять въ Англіи. Ты былъ довольно долго за границею, чтобы узнать другія страны, не оставайся же тамъ до тхъ поръ, пока предпочтешь ихъ своему родному краю. Ты теперь въ Неапол, и я страшусь за тебя. И знаю хорошо эту очаровательную и беззаботную жизнь Италіи, столь заманчивую для учоныхъ съ живымъ воображеніемъ и столь благопріятную безпечной, веселой юности и удовольствіямъ. Но, Эрнестъ, не чувствуешь ли уже ты, какъ она разслабляетъ, и какъ это очаровательное far niente длаетъ неспособнымъ къ серьознымъ занятіямъ? Человкъ склоненъ изнживаться до того, что длается неспособнымъ къ полезнымъ предпріятіямъ въ жизни, и нигд скоре онъ не можетъ этого достигнуть, какъ въ Италіи. Милый мой Эрнестъ, я довольно тебя знаю. Ты не сотворенъ быть знатокомъ, у котораго кабинетъ набитъ камнями, а голова разнородными картинами, еще мене лнивымъ чичисбеемъ какой-нибудь прекрасной Итальянки, сердце которой наполнено одной страстью, а въ голов негд помститься и двумъ мыслямъ, но я зналъ многихъ, которые были также благоразумны какъ ты, и которыхъ эта волшебная Италія перерождала въ то или другое изъ этихъ женоподобныхъ существъ. Не обманывай себя мыслью, что у тебя еще слишкомъ много времени впереди. Это неправда. Въ твои лта и съ твоимъ состояніемъ, (какъ бы я желалъ, чтобъ ты былъ не такъ богатъ!) праздники одного года длаются необходимою привычкою слдующаго. Если ты хочешь быть человкомъ полезнымъ и извстнымъ въ Англіи, то надобно трудиться. Но трудъ тогда только пріятенъ, когда къ нему привыкаешь съ юныхъ лтъ. Мы народъ суровый, но вмст съ тмъ мужественный. Ты скажешь, можетъ-быть, что ты не честолюбивъ. Теперь такъ, но будешь честолюбивъ современенъ, и но врь мн, нтъ ничего несчастне честолюбца, неимющаго надежды на успхъ, честолюбца, который жаждетъ извстности и не видитъ возможносги пріобрсть ее, и который желаетъ достигнуть своей цли, но не хочетъ и не иметъ духу сбросить туфли, и бжать за нею. Я могъ бы сказать еще многое, но надюсь, что и въ томъ, что я сказалъ, есть много лишняго. Если это такъ, то напиши мн, успокой меня. Помни, Эрнестъ, если ты не пойдешь по пути, который назначила теб природа, то будешь или жолчнымъ мазантропомъ, или лнивымъ сластолюбцемъ, скучающимъ жизнью въ зрломъ возраст, раздраженнымъ и нечувствительнымъ ни къ какой радости въ старости. Но если ты хочешь слдовать своему назначенію, то скоро должно будетъ теб поступить въ ученье, для того, чтобъ приготовиться. Дай мн увидть, что ты трудишься, что ты стремишься къ чему бы то ни было. Трудись, трудись. Вотъ все, чего я отъ тебя требую! Желалъ бы я, чтобъ ты побывалъ въ твоемъ праддовскомъ замк. Онъ иметъ видъ самой живописной древности, и пока ты выросъ, плющъ обвился вокругъ трехъ стнъ. Монтень не отказался бы жить въ немъ.

Прощай мой милый Эрнестъ,
Любящій тебя и безпокоющійся о теб
Фредерикъ Кливелендъ.

‘P. S. Я составляю въ настоящее время книгу. Это займетъ меня лтъ на десять, но займетъ безъ усталости. Послдуй моему примру.’

Мальтраверсъ только что кончилъ это письмо, какъ Феррерсъ вошелъ съ выраженіемъ нетерпнія.

— Подете ли вы кататься верхомъ? спросилъ онъ. Я отослалъ завтракъ, потому, что увидлъ, что съ моей стороны была тщетная надежда позавтракать сегодня, право, и аппетитъ совсмъ прошелъ.

— Ихъ! сказалъ Мальтраверсъ.

— Ихъ! гмъ, прекрасный отвтъ, что касается до меня, я люблю людей благовоспитанныхъ.

— Я получилъ письмо отъ Кливеленда.

— Какое же отношеніе между письмомъ и шоколатомъ?

— О Люмлій, вы нестерпимый егоистъ, только и думаете, что о самомъ-себ, и то со стороны животной.

— Ну да, и я думаю, что я совершенно правъ, отвчалъ Феррерсъ съ нкоторымъ достоинствомъ.— Я думаю, что все, что не летаетъ, есть животное. Еслибъ я былъ травоядное животное, я лъ бы траву и пережовывалъ бы жвачку, а такъ какъ я человкъ, и къ тому же гастрономъ, то я мъ котлеты, браню соусы, и смюсь надъ вами. И это-то вы называете быть егоистомъ!

Было уже далеко за полдень, когда Мальтраверсъ пришелъ въ палаццо мадамъ де Вантадуръ. Онъ удивился, но удивился пріятно, замтивъ, что въ первый разъ былъ допущенъ въ это недоступное убжище, называемое на обыкновенномъ язык будуаромъ. Но кабинетъ модамъ де-Вантадуръ, въ которомъ она читала, писала, и размышляла, вовсе не походилъ на разукрашенныя шолкомъ и золотомъ комнаты, которыя обыкновенно носятъ это названіе. Это довольно большая комната, убранная очень просто, по со вкусомъ, и наполненная книгами, скоре походила на скромный пріютъ Корнеліи, нежели на раззолоченный салонъ Аспазіи.

Валеріи въ будуар не было. Мальтраверсъ окинулъ комнату быстрымъ взглядомъ, и прислонился задумчиво къ стн. Черезъ нсколько секундъ дверь отворилась, и вошла Валерія. Она была необыкновенно блдна, и Мальтраверсу показалось, что глаза ея были заплаканы. Онъ былъ тронутъ, и сердце его забилось сильно.

— Боюсь, не заставила ли я васъ ждать, сказала Валерія, показывая ему на кресло въ нкоторомъ отдаленіи отъ того, въ которое она сла сама. Вы простите меня, прибавила она съ легкою улыбкой, и замтивъ, что Мальтраверсъ хотлъ что то сказать, она быстро продолжала: — Выслушайте меня, мистеръ Мальтраверсъ, прежде чмъ вы начнете говорить, выслушайте меня! Вы высказали мн вчера то, чего бы я никогда не должна была узнать. Вы сказали, что любите меня.

— Да, Валерія, сказалъ Мальтраверсъ: когда я встртилъ васъ въ первый разъ, то во мн проснулось давно забытое, но чудное чувство, а впослдствіи какія глубокія ощущенія породило оно! Вашъ граціозный умъ, ваши милыя, умныя, но вмст съ тмъ женственныя мысли, довершили побду, которую начали прекрасное лицо и голосъ. Валерія, я люблю васъ!

— Теперь выслушайте меня, Эрнестъ Мальтраверсъ, сказала Валерія, повидимому, спокойнымъ, но очень тихимъ голосомъ. Мы не должны больше видться.

— Какъ! воскликнулъ Мальтраверсъ, невольно падая къ ея ногамъ. Нтъ, я не хочу васъ слушать!…

Мадамъ де Вантадуръ встала, и сказала съ холоднымъ достоинствомъ:

— Выслушайте же меня спокойно, или я сейчасъ уйду изъ комнаты, и все, что я хотла бы вамъ теперь сказать, останется для васъ тайною.

Мальтраверсъ всталъ, и скрестивъ руки на груди и кусая губы, стоялъ передъ Валеріей.

— Мадамъ де Вантадуръ, сказалъ онъ съ нкоторою важностью: вы не услышите боле отъ меня словъ, которыя вамъ кажутся оскорбительными, и я поврю выраженію вашего лица, вашему обращенію, хотя не желалъ бы врить словамъ вашимъ.

— Вы несправедливы, сказала Валерія, грустно улыбаясь:— но таковы вс люди. Теперь позвольте мн объясниться, дать вамъ о себ понятіе. Я принадлежала къ фамиліи, въ которой вс женщины были добродтельны, а мужчины храбры. Изъ множества женщинъ, предавшихся преступной любви, я не нашла ни одной, которая была бы совершенно счастлива. Добродтель — вотъ мой любовникъ, моя слава, моя отрада, жизнь моей жизни. Если вы истинно меня любите, то, врно, не захотите отнять у меня это сокровище!… Когда я узнала васъ короче, я составила въ своемъ воображеніи чудный, романическій планъ. Я хотла быть вашимъ истиннымъ, непоколебимымъ другомъ, вашимъ повреннымъ, вашимъ совтникомъ, и даже, можетъ-быть, въ нкоторыхъ эпохахъ вашей жизни вашимъ путеводителемъ и вдохновеніемъ. Но увряю васъ, я не подозрвала никакой опасности быть въ вашемъ обществ. Я начала смотрть на жизнь сквозь призму моего чистйшаго удивленія къ возвышенной натур и къ благородной чувствительной душ. Я вообразила, что мы можемъ всегда оставаться — подпорою и утшеніемъ одинъ другаго. Скажу вамъ еще боле: я часто даже мечтала о вашей женитьб, о томъ, какъ я буду любить вашу жену, какъ вмст съ нею буду заботиться о вашемъ счастіи. Вдругъ вс эти виднія исчезли, прекрасные замки разрушились, и я проснулась на краю пропасти… Вы меня любите, и въ минуту этого роковаго признанія завса спала съ глазъ моихъ. Вря въ благородство души вашей, я умоляю васъ, содйствовать моему чувству долга. Умоляю васъ, докажите мн ваше хорошее мнніе… ваше уваженіе… оставьте меня!…

Подъ конецъ этого чистосердечнаго объясненія, голосъ Валеріи сдлался невыразимо трогателенъ.

Мальтраверсъ стоялъ какъ очарованный. Наконецъ онъ приблизился, преклонилъ передъ Валеріею колно, поцаловалъ ея руку съ видомъ глубокаго благоговнія, и потомъ всталъ, намреваясь выйти изъ комнаты, и не смя произнести ни одного слова.

— О! нтъ, нтъ! воскликнула Валерія, не оставляйте меня такъ, это наше послднее свиданіе, послднее!… Скажите мн, что вы поняли меня, что вы не считаете меня холодной кокеткой!…

— Валерія, сказалъ Мальтраверсъ, если я до-сихъ-поръ молчалъ, то это потому, что сердце мое было слишкомъ переполнено. Вы возвысили въ моихъ глазахъ весь женскій родъ. Я любилъ васъ, но теперь я благоговю передъ вами. Ваша благородная откровенность, столь различная отъ нершимости и несчастныхъ уловокъ обыкновенныхъ женщинъ, тронула струну моего сердца, которая уже много лтъ не издавала звуковъ. Оставляя васъ, я уношу съ собою лучшее мнніе о всемъ род человческомъ О! продолжалъ онъ, постарайтесь забыть обо мн все, что можетъ огорчить васъ. Но позвольте мн думать, что и въ отсутствіи моемъ и въ горести, дружба ваша будетъ имть на меня то облагороживающее вліяніе, о которомъ вы говорили. А если впослдствіи имя мое будетъ произнесено съ похвалою, съ честью, то знайте, Валерія, знайте, что я, потерявъ вашу любовь, старался вознаградить себя, сдлавшись достойнымъ вашей довренности и вашего уваженія. О, зачмъ мы не встртились раньше, когда еще никакая преграда не раздляла насъ!

— Идите, идите, прошептала Валерія.— Богъ да сохранитъ васъ… идите!

Мальтраверсъ проговорилъ нсколько невнятныхъ словъ, и выбжалъ изъ комнаты.

V.

Возвратившись въ этотъ день съ своей обыкновенной прогулки, Феррерсъ не мало удивился, увидвъ, что крыльцо и зала того нумера, который они занимали вмст съ Мальтраперсомъ, были завалены мшками, чемоданами, сундуками и книгами. Швейцарецъ же, лакей Эрнеста, отдавалъ приказанія носильщикамъ и трактирному слуг на французскомъ, англійскомъ и итальянскомъ языкахъ, изъ которыхъ онъ составлялъ родъ мозаики.

— Что все это значитъ? спросилъ Люмлій.

— Il signore va partir, ecure, ah! mon Dieu! tout af e sudden.

— О, о! а гд онъ теперь?

— Въ своей комнат, сэръ.

Феррерсъ перескочилъ черезъ весь этотъ хаосъ, и отворивъ безъ церемоніи дверь въ кабинетъ Мальтраверса, увидлъ его сидящаго въ кресл.

Голова Эрнеста была поникнута на грудь, руки небрежно лежали на колняхъ.

— Что все это значитъ, мой милый Эрнестъ? Надюсь, что вы не убили никого на дуэли?

— Нтъ.

— Въ такомъ случа зачмъ и куда вы узжаете?

— Какое вамъ дло, оставьте меня въ поко.

— По-пріятельски, очень по-пріятельски! сказалъ Феррерсъ. А что будетъ со мною? Какого товарища отыщу я себ въ этомъ проклятомъ логовищ антикваріевъ и ладзарони? Вы совсмъ не имете чувства, мистеръ Мальтраверсъ!

— Такъ не хотите ли хать со мною? сказалъ Мальтраверсъ, напрасно стараясь преодолть себя.

— Да куда вы дете?

— Куда угодно, въ Парижъ, въ Лондонъ…

— Нтъ, я уже устроилъ свои дла на лто. Я не такъ богатъ, какъ нкоторые. Я ненавижу перемны, он разорительны.

— Но, милый мой…

— Хорошо ли вы поступили со мною? продолжалъ Люмлій, который въ первый разъ въ жизни былъ дйствительно огорченъ.— Еслибъ я былъ старый фракъ, который вы протаскали бы уже лтъ пять, то и тогда вы, врно, не бросили бы меня съ такою небрежностью!

— Феррерсъ, простите меня. Честь велитъ мн оставить этотъ городъ. Я надялся, что вы останетесь здсь моимъ гостемъ и въ отсутствіе хозяина. Вы знаете, что за квартиру заплачено за три мсяца впередъ.

— Гм! проворчалъ Феррерсъ, — если это такъ, то мн и здсь будетъ хорошо. Но къ чему же такъ секретничать? Ужъ не разлюбила ли васъ мадамъ де Вантадуръ? Или ея умный мужъ возъимлъ подозрніе, съ помощью своихъ взглядовъ на вещи, гм! гм?

Мальтраверсъ едва удержалъ свое негодованіе при этой грубой выходк,— нтъ, можетъ-быть, труднйшей пытки для терпнія, какъ неделикатное и неловкое замчаніе друга на счетъ сердечныхъ отношеній.

— Феррерсъ, сказалъ онъ, если вы хоть немного расположены ко мн, то не произносите никогда ни одного неуважительнаго слова на счетъ мадамъ де Вантадуръ!

— Такъ зачмъ же вы узжаете изъ Неаполя?

— Не мучьте меня.

— Прощайте, сэръ, сказалъ Феррерсъ, глубоко оскорбленный, и гордо вышелъ изъ комнаты. Эрнестъ ухалъ не увидвшись съ нимъ боле.

Была уже ночь, когда Мальтраверсъ очутился, наконецъ, одинъ въ своей карет, слдуя, освщаемый однимъ блескомъ звздъ, по старой и меланхолической гаэтской дорог.

Уединеніе это казалось Мальтраверсу необыкновенною роскошью, онъ чувстаовалъ невыразимое удовольствіе, освободившись отъ Феррерса. Его грубая логика, его егоистическое самовластіе, прикрытое юморомъ, его животная чувственность были бы истинною пыткою для Эрнеста въ настоящемъ состояніи его души.

На другое утро, когда онъ проснулся, до него долетлъ запахъ цвтущихъ померанцовыхъ деревьевъ, стоящихъ подъ окнами постоялаго двора гаэтской пристани, въ которомъ онъ остановился. Было начало весны, никто не возьмется описывать ароматическаго запаха и свжести воздуха и земли этого времени года. Сама Италія можетъ похвалиться немногими мстами, которыя были бы привлекательне гаэтской гавани, и море, омывающее этотъ берегъ, такъ же величественно и очаровательно, какъ въ Неапол и Сорренто.

Почти не дотронувшись до поданнаго завтрака, Мальтраверсъ пошелъ блуждать по померанцовымъ аллеямъ, и дошелъ до залива. Тутъ, лниво растянувшись на трав, при тихомъ ропот волнъ, онъ, въ первый разъ посл разлуки съ Валеріею, старался собрать и изслдовать свои мысли и чувства. Къ величайшему своему удивленію, онъ нашелъ себя не столько удрученнымъ горестью, какъ ожидалъ. Напротивъ, онъ чувствовалъ какую-то необъяснимую сладость, которая соединялась съ воспоминаніемъ о прекрасной Француженк. Можетъ-быть, тайна этого заключалась въ томъ, что гордость его не была оскорблена, а совсть была спокойна. Онъ какъ-будто пробудился отъ сна, и сталъ боле справедливымъ цнителемъ рода человческаго, и особенно женщинъ. Онъ встртилъ честь, врность и добродтель въ женщин, окруженной людьми втренными и порочными, въ женщин, неогражденной отъ обольщеній ни мнніемъ своихъ друзей, ни нравами и понятіями своего отечества, ни покровительствомъ своего мужа, однимъ-словомъ, въ женщин свтской — въ Парижанк! Валерія де Вантадуръ научила его не презирать женщинъ, не судить по наружности и не упадать духомъ отъ лицемрія свта. Онъ искалъ въ своемъ сердц любовь къ Валеріи, и нашолъ въ немъ любовь къ добродтели. Онъ былъ убжденъ, что Валерія де Вантадуръ была не такого свойства женщина, которая не могла бы устоять противъ сердечнаго влеченія, достойнаго порицанія.

— Но пусть будетъ такъ! сказалъ онъ почти вслухъ. Я заставлю мое сердце радоваться, когда узнаю, что она вспоминаетъ обо мн, какъ о друг. Посл ея любви самое величайшее счастіе — ея уваженіе.

Такимъ размышленіемъ оканчивались мечты Мальтраверса, и съ каждою милею, удалявшею его отъ юга, это чувство становилось сильне и сильне.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

I.

Не вс люди видли Аполлона. Кто видлъ его, тотъ великій человкъ!’

Каллимахъ.

Здсь мы отдохнемъ, и пусть звуки музыки чаруютъ наши уши, — тишина ночи будетъ служить клавесиномъ сладостной гармоніи.

Шекспиръ.

Пснь лодочника на Конскомъ озеръ.

‘Прекрасный край! страна любви! чудная Италія. Небо смотритъ на тебя нжными глазами матери, и улыбается теб. Каждый распускающійся цвтокъ, каждый сіяющій лучъ есть доказательство его любви къ теб.

II.

‘Прекрасное озеро, чудное Ларіенское озеро {Старинное названіе Комскаго озера.}, волны твои подобны волнамъ моря. Никогда богиня охоты и ея ослпительныя нимфы не имли такой прекрасной купели. Смотри, вотъ царица ночи и ея лучезарныя наперсницы еще и теперь погружаются въ струяхъ твоихъ.

III.

‘Прекрасное дитя уединенныхъ горъ, да будетъ всегда благословенъ твой сонъ! Съ самаго твоего рожденія, земныя слезы никогда не смняли твоей улыбки. Зарывшись въ цвты, часы, эти прилежныя пчелы, приносятъ теб только сладостный сокъ.

* * *

Такія строфы, проптыя на прекрасномъ итальянскомъ язык, и переданная нами не въ совершенств, раздавались въ одинъ прекрасный лтній вечеръ по Комскому озеру. Лодка, въ которой слышалось пніе, едва плыла по сверкающимъ струямъ, направляясь къ покрытымъ дерномъ берегамъ покатаго луга, на вершин котораго блла стна виллы, окруженной виноградникомъ. На этомъ лугу стояла прекрасная молодая женщина, опершись на руку своего мужа и прислушиваясь къ пнію. Но удовольствіе ея усилилось, когда лодочники, приблизившись къ берегу, перемнили кадансъ музыки, и она поняла, что это пніе исполнялось въ честь ея.

Серенада пвиц.

Тихонько, тихонько положимъ наши весла, и не будемъ тревожить волнъ, вздыхающихъ у берега. Священно то мсто, гд торкающія волны встрчаются съ заливомъ, гд такъ сладко ветъ ароматомъ лимонныхъ деревъ. Какое то очарованіе влечетъ насъ вдоль по волнамъ къ послдней нашей муз, младшей дочери гармоніи, генію пнія, которая, плавая по этимъ тихимъ водамъ, спасла отъ грозы одну лавровую втвь для нашихъ береговъ.

Они слышали твой голосъ Тереза, эти Тевтоны и Галлы, суровые сыны свера, они слышали твой голосъ и поклонялись могуществу твоего пнія. Звуки твоего голоса раздавались на развалинахъ земли нашей, власть которыхъ повсемстна, какъ власть любви надъ сердцами, власть луны въ атмосфер, и власть души надъ тломъ. Честь и слава навсегда истолковательниц таинствъ искусства для очарованной толпы.

* * *

— Не раскаяваешься ли ты, моя Тереза, что отказалась отъ своего блестящаго поприща, для незначительнаго домашняго быта и для мужа, который могъ бы быть твоимъ отцомъ, сказалъ мужъ жен, съ улыбкою человка, который заране знаетъ отвтъ.

— О нтъ! сказала она, и это привтствіе было бы для меня совсмъ не такъ пріятно, если бы ты не раздлялъ это удовольствіе со мною.

Это была знаменитая пвица Италіи, синьора Чезарини, теперь мадамъ де-Монтень. Она съ ранней молодости явилась на сцен, и ея превосходный голосъ общалъ ей величайшую славу въ будущемъ. Но, не-смотря на блистательный успхъ, она въ скоромъ времени вышла замужъ за Француза, богатаго и хорошей фамиліи, сошла со сцены, и проводила жизнь свою поперемнно, то въ веселыхъ салонахъ Парижа, то на тихихъ берегахъ Комскаго озера, гд мужъ ея купилъ маленькую, но прекрасную виллу. Но въ тсномъ кругу своихъ пріятелей она, попрежнему, не оставляла своего волшебнаго искусства, къ которому эта молодая женщина, одаренная природою и прекрасно развитая воспитаніемъ присоединила даръ импровизаціи. Она только что пріхала на все лто въ свой милый пріютъ, какъ партія молодыхъ энтузіастовъ изъ Милана собралась на озер Комо, и съ приличнымъ уваженіемъ привтствовала ея возвращеніе пніемъ и музыкою.

Это обыкновеніе пріятный остатокъ прежнихъ дней прекрасной Италіи. Я самъ слышалъ на тихихъ водахъ этого же озера подобный привтъ еще большему генію, дивной Наст — Семирамид пнія! Въ то время, какъ лодка моя остановилась, и я началъ приходить въ такой же восторгъ, какъ и пвцы, лодочникъ тронулъ меня, и показавъ мн на одно мсто озера, на которое заходящее солнце бросало свою розовую улыбку, сказалъ: ‘Тамъ, синьоръ, утонулъ одинъ изъ вашихъ соотечественниковъ, bellissimo uomo! ehe fu bello!’ — Да, въ этомъ мст съ гордымъ сознаніемъ своей многообщающей молодости и своей благородной и почти небесной красоты, подъ самыми окнами и въ глазахъ супруги, волны безжалостно поглотили кумира многихъ сердецъ, прекраснаго и любезнаго!…. И надъ его могилою разстилалось это роскошное небо, и раздавалась эта веселая музыка!…

Когда лодка приплыла къ берегу, мадамъ де-Монтень приблизилась къ музыкантамъ, и поблагодаривъ съ непритворнымъ жаромъ за привтствіе, такъ деликатно ей высказанное, просила ихъ выйти на берегъ. Миланцы, ихъ было шестеро, приняли предложеніе, и привязали свою лодку у пристани. Тогда де-Монтень показалъ своей жен еще лодку, которая тихо плыла подъ тнью береговъ. Въ ней сидлъ молодой человкъ, который, казалось, съ восхищеніемъ слушалъ музыку, и даже присоединилъ къ хору (который быль повторенъ два раза) свои голосъ, столь врный и сильный, столь гибкій и полный, что произвелъ удивленіе въ самихъ давателяхъ серенады.

— А этотъ молодой человкъ принадлежитъ также къ вашей партіи? спросилъ де-Монтень у Миланцевъ.

— Нтъ, синьоръ, мы его не знаемъ, былъ отвтъ. Его лодка подплыла къ намъ внезапно, въ то время какъ мы пли.

Въ то самое время, какъ съ одной стороны былъ предложенъ вопросъ, а съ другой сдланъ отвтъ, молодой человкъ тронулся съ мста, и весла его ударили по гладкой поверхности озера, какъ разъ противъ де-Монтеня. Съ ловкостью, свойственною Французамъ, де-Монтень приподнялъ шляпу, и жестомъ остановилъ весла гребца.

— Не сдлаете ли вы намъ честь, присоединившись къ маленькому нашему обществу? сказалъ де-Монтень.

— Я самъ искалъ этого удовольствія, и потому никакъ не могу отказать себ въ немъ, отвчалъ гребецъ съ чуть замтнымъ иностраннымъ удареніемъ, и черезъ минуту онъ былъ уже на берегу.

Онъ былъ замчательной наружности. Его прекрасные, довольно длинные волосы небрежно разсыпались по лбу, на которомъ спокойствіе и задумчивость выражались не по лтамъ. Въ обращеніи его была замтна необыкновенная степенность и даже нкоторая гордость, которая казалась еще разительне отъ его высокаго роста. Черты лица его были необыкновенно благородны, но какая-то спокойная меланхолія выражалась въ его глазахъ и улыбк.

— Поврите ли, сказалъ онъ, — что, не смотря на холодность, которую приписываютъ вообще моимъ соотечественникамъ (потому-что вы, врно, уже догадались, что я Англичанинъ), я не могъ не раздлять восторга окружающихъ меня, блуждая такъ близко береговъ, посвященныхъ вдохновенію. Къ тому же я живу въ настоящее время въ вилл, что напротивъ вашей, имя мое Эрнестъ Мальтраверсъ, и я въ восхищеніи, что имю случай познакомиться лично съ тою особою, которой громкая слава долетла до меня гораздо прежде.

Мадамъ де-Монтень понравилось открытое обращеніе молодаго Англичанина, которое выражало гораздо боле словъ. Черезъ нсколько минутъ, подъ вліяніемъ счастливой континентальной сообщительности, все общество, казалось, было знакомо уже многіе годы. Вина, фрукты и разные прохладительные напитки были принесены и поставлены на простой деревенскій столъ, вокругъ котораго услись вс гости, хозяинъ и хозяйка, свтъ луны озарялъ ихъ, а озеро спало внизу, какъ-будто въ серебр. Эта сцена была достойна кисти Боккаччіо или Клода Лоррена.

Разговоръ, натурально, зашелъ о музык, единственный предметъ, знаніемъ котораго Итальянцы могутъ похвастаться, впрочемъ и это знаніе дается имъ природою, потому-что музыку, какъ науку, они совсмъ не понимаютъ. Однакоже, гордясь послднимъ обломкомъ своего національнаго генія музыки, также какъ древніе Римляне гордились имперіею всхъ искусствъ и оружія, они считаютъ варварскою — мелодію всхъ прочихъ странъ, они не умютъ ни понять, ни оцнить могучую нмецкую музыку, которая есть настоящая мелодія рода человческаго, музыка героизма и воображенія,— посл которой звуки новйшей итальянской музыки кажутся женственными, фантастическими и изысканно слабыми. Россини есть Канова музыки, въ его твореніяхъ содержится много прекраснаго, но ничего великаго!

Маленькое общество съ жаромъ толковало о музык, это нравилось Мальтраверсу, который уже нсколько недль не имлъ другаго товарища, кром собственныхъ своихъ мыслей, притомъ же онъ всегда былъ готовъ сочувствовать всякому роду искусства. Онъ слушалъ внимательно, но говорилъ мало, и когда, no-временамъ, разговоръ прекращался, онъ разсматривалъ своихъ собесдниковъ. Ни одинъ изъ шести Миланцевъ не представлялъ ничего замчательнаго, ни въ наружности, ни въ разговор, во всхъ была итальянская живость, и говорливость, свойственная ихъ націи, соединялась съ какимъ мужественнымъ достоинствомъ, которое отличаетъ Ломбардцовъ отъ жителей полуденной Италіи, и съ особенною учтивостью, которую жители Милана пріобрли отъ частаго столкновенія съ Французами. Они, по-видимому, принадлежали къ среднему классу, но ничмъ не отличались отъ тысячи другихъ Миланцевъ, которыхъ Мальтраверсъ встрчалъ на гуляньяхъ и въ кофейняхъ главныхъ ихъ улицъ. Хозяинъ былъ гораздо интересне. Онъ былъ высокаго роста и прекрасный собою мужчина, лтъ сорока восьми. Его открытый лобъ и правильныя черты лица выражали положительный умъ и задумчивый характеръ. Въ его обращеніи почти совсмъ незамтно было живости Француза, и не видавъ его лица, можно было отгадать, что онъ былъ старше всхъ изъ собесдниковъ. Веселая и игривая, какъ ребенокъ, жена его была, по-крайней-мр, двадцатью четырьмя годами моложе своего мужа, но въ свободныхъ ея движеніяхъ и въ веселости замтна была чудная женственная кротость, а свою натуральную, нсколько шумную живость, она умла подчинять форм приличія хорошаго тона. Темные волосы, небрежно причесанные, открытый лобъ, большіе, чорные, веселые глаза, маленькій прямой носикъ, цвтъ лица, впадающій въ оливковый, на которомъ безпрестанно, то показывался, то опять пропадалъ, яркій румянецъ, полныя щеки съ ямочками, превосходной формы ротикъ съ маленькими перловыми зубами, тонкій и стройный станъ, ростъ немного ниже средняго, дополнятъ портретъ мадамъ де-Монтень.

— Объ этихъ минутахъ можно вспоминать всю жизнь, сказалъ, наливая свой стаканъ, синьоръ Тираболоски, самый говорливый и самый сантиментальный изъ всхъ собесдниковъ.— Но мы не можемъ надяться, что синьора будетъ долго помнить то, чего мы не забудемъ никогда.

— О, сказала мадамъ де-Монтень, засмявшись гармонически: въ Париж есть манія презирать шумную городскую жизнь, и предаваться романическимъ чувствамъ. Наши красавицы, наши модные писатели отдали бы жизнь, чтобъ имть возможность поговорить о подобной сцен — не правда ли, другъ мой? и она съ нжностью обратилась къ своему мужу.

— Правда, отвчалъ онъ: — но ты недостойна подобной сцены, потому-что ты смешься надъ чувствительностью и романами.

— Я смюсь только надъ Французскою чувствительностью и надъ шоссе-д’-антенскими романами. Вы, Англичане, продолжала она, нагнувши свою прекрасную головку къ Мальтраверсу: вы насъ избаловали и испортили, — мы не только хотимъ подражать вамъ, но даже превзойти васъ, мы присовокупляемъ ужасъ къ ужасу, и отъ сумасбродства доходимъ до бшенства!

— Это правда, сказалъ Мальтраверсъ.— Однако же вы, синьоры, продолжалъ онъ, обращаясь къ Итальянцамъ, вы, которые своими Петрарками, Дантами и Аріостами первые подали Европ примръ сантиментальности и романтичности, воздвигая среди развалинъ классической школы, среди ея коринфскихъ колоннъ и ея правильныхъ портиковъ, готическія колокольни и стны съ зубцами, даже вы избгаете древнихъ моделей, и ведете свою литературу новою и непроходимою дорогою.

— Очень можетъ быть, сказалъ синьоръ Тирабалоска, не понявъ ничего изъ всего сказаннаго.— Къ тому же это чрезвычайно глубоко…. размысливъ хорошенько, найдешь, что это прекрасно… превосходно… вы, Англичане такъ… такъ… однимъ-словомъ, это удивительно. Уго-Фосколо великій геній, Манти также, а что касается до Россини, вы знаете его послднюю оперу — cosa stupenda!

Мадамъ де-Монтень быстро взглянула на Мальтраверса, захлопала своими маленькими ручками и захохотала отъ всего сердца. Мальтраверсъ, какъ бы заразясь отъ нея, засмялся также, но тотчасъ опомнился и спшилъ поправить свой педантическій промахъ, который онъ сдлалъ, начавъ толковать о предметахъ, понятныхъ не всему общему. Онъ взялъ гитару, которая была принесена Миланцами, въ числ другихъ инструментовъ, и пробжавъ пальцами по ея струнамъ, сказалъ, обращаясь къ мадамъ де-Монтень.

— Впрочемъ, въ вашемъ обществ и при этомъ чудномъ свт луны, отражающемся въ озер, музыка должна была бы служить намъ, вмсто словъ, выраженіемъ нашего разговора. Попросимъ этихъ господъ подарить насъ еще одною аріею.

— Вы какъ-будто отгадали мое намреніе, сказала ему ех-пвица.

Мальтраверсъ подалъ гитару синьору Тирабалоски. Итальянецъ, горвшій желаніемъ выдти изъ затруднительнаго положенія, въ которое его невольно ввелъ Мальтраверсъ, взялъ гитару съ надлежащею гримасою скромности, и сказалъ, обращаясь къ мадамъ де-Монтень:

— Вотъ псня, сочиненная однимъ молодымъ человкомъ, моимъ пріятелемъ, которую дамы очень любятъ, хотя мн кажется, что она немножко сантиментальна.

И онъ проплъ слдующіе стансы съ такимъ чувствомъ (такъ могъ только исполнить ихъ искусный пвецъ), какъ бы дйствительно понималъ ихъ.

Ночь и любовь.

Когда звзды блещутъ на неб, тогда я еще боле томлюсь по теб. О! посмотри на меня своими нжными взорами, какъ звзды смотрятся въ море.

Наши мысли, какъ волны, текутъ спокойне ночью, при свт звздъ, пламя моей земной страсти стихаетъ передъ небомъ твой чистой любви.

Въ тотъ часъ, когда грубыя души погружены въ сонъ, тогда, о! прекрасное видніе, покажись мн.

Есть часъ, когда небесныя грезы мелькаютъ сквозь дремлющій умъ, и въ этотъ таинственный часъ, мн кажется, ты должна находиться возл меня.

Мысль о теб слишкомъ чиста для обыкновеннаго дневнаго свта, я могу видть тебя только, какъ мою звзду и мое свтлое видніе!

* * *

Примръ былъ поданъ. Похвалы прекрасной хозяйки возбуждали общее соревнованіе. Гитара ходила изъ рукъ въ руки, и каждый изъ Итальянцевъ заплатилъ свою дань. Можно было подумать, что присутствуешь на какомъ-нибудь древнемъ греческомъ праздник, гд лира и миртовая втвь ходили вокругъ стола.

Однакожъ, какъ Англичанинъ, такъ и Итальянцы, почли бы праздникъ неполнымъ, не услышавъ знаменитой пвицы, и импровизатрисы, которая первенствовала въ немъ. Мадамъ де-Монтень, какъ женщина съ тактомъ, отгадала общее желаніе, и предупредила просьбы, въ которыхъ была заране уврена. Она взяла гитару изъ рукъ послдняго пвца, и обращаясь къ Мальтраворсу, сказала:

— Вы, безъ сомннія, слышали нкоторыхъ изъ нашихъ знаменитыхъ импровизаторовъ, не-смотря на то, я попрошу, васъ дать мн тему, хотя бы мн пришлось доказать вамъ, что даръ импровизаціи дается не всмъ, даже и въ Италіи.

— Ахъ, сказалъ Мальтраверсъ: я точно видалъ нкоторыхъ уродливыхъ стариковъ съ огромными бакенбардами и съ угрожающими жестами, которые поражали слушателей своими оглушительными экспромтами. Но мн ни разу не пришлось слышать импровизацію молодой и прекрасной женщины. Я только тогда поврю вдохновенію, когда увижу его дйствіе на самой муз.

— Хорошо, я употреблю все мое искусство, чтобы заслужить ваши комплименты, по вы должны дать мн тему.

Мальтраверсъ подумалъ съ минуту, и назначилъ: вліяніе похвалы на генія.

Импровизатриса кивнула головою въ знакъ одобренія, и посл короткой прелюдіи, продекламировала самымъ пріятнымъ голосомъ очень разнообразные стихи, въ которыхъ соединялись отличное знаніе, вкусъ, глубокія чувства и вмст съ тмъ какая-то дикость. Восхищенные слушатели воображали, что таковъ долженъ быть говоръ Армиды. Но поэзія этого рода, какъ и всякое мимолетное изліяніе, никогда не остается въ памяти, и потому не можетъ быть передаваемо.

Когда пніе мадамъ де-Монтень смолкло, за нимъ не послдовало оглушительныхъ рукоплесканій. Итальянцы были слишкомъ поражены ея искусствомъ, а Мальтраверсъ глубокимъ чувствомъ, и потому не могли прибгнуть къ обыкновеннымъ похваламъ. Еще продолжалось это молчаніе всеобщаго восторга, когда новое лицо, спустившись изъ рощи, которою оканчивался холмъ сзади дома, внезапно очутилось посреди общества.

— Ахъ, милый братъ мой. вскричала мадамъ де-Монтень, вскочивъ съ мста и взявъ нжно незнакомца за руку, — зачмъ ты остаешься такъ долго въ лсу? Здоровье твое такъ слабо! Какъ ты себя чувствуешь? Ты, что-то, ужасно блденъ!

— Это отъ свта луны, Тереза, сказалъ пришелецъ.— Я чувствую себя хорошо. Говоря это, онъ окинулъ общество глазами и намревался уйти.

— Нтъ, нтъ, прошептала ему Тереза: ты долженъ на минуту остаться и быть представленъ нашимъ гостямъ, между ними есть Англичанинъ, который теб понравится и заинтересуетъ тебя.

Съ этими словами она почти толкнула его впередъ, и представила гостямъ.

Въ поклон, которымъ синьоръ Чезарини отвчалъ на привтствіе общества, была какая-то смсь робости и надменности, неловкости и граціи.— Проговоривъ, для вжливости нсколько невнятныхъ словъ, онъ бросился на скамейку и, казалось, туже минуту погрузился въ свои грезы. Мальтраверсъ съ удовольствіемъ смотрлъ на пришельца, наружность котораго была не прекрасна, но въ ней было что-то особенное,— странное. Онъ былъ чрезвычайно худъ и гибокъ, щеки его были впалы и безцвтны, густыя и чорныя шелковистыя кудри падали почти до плечъ. Большіе, впалые глаза его необыкновенно блестли, тоненькіе аркообразные усы придавали еще боле суровости его рту, который былъ сжатъ съ мрачною и почти саркастическою твердостью. Онъ былъ одтъ не такъ, какъ обыкновенно одваются. Поношенная темная камлотовая блуза, на которую былъ откинутъ широкій воротникъ рубашки, узкій черный толковый шарфъ, не повязанный, а скоре скомканный вокругъ шеи, панталоны въ обтяжку и пара полуботинокъ составляли его костюмъ. Замтно было, что этотъ молодой человкъ (ему было не боле девятнадцати или двадцати лтъ) придерживался въ своемъ костюм живописности, это родъ кокетства, встрчающійся у тщеславныхъ людей гораздо чаще, чмъ самое кокетство моды.

Удивительно, отчего иногда случается, что прибытіе одного новаго лица разстроиваетъ всю гармонію, царствовавшую до того въ цломъ собраніи. Это бываетъ и въ такомъ случа, когда пришелъ человкъ любезный и сообщительный. Но въ настоящую минуту привидніе было бы радушне къ гостямъ и боле желаннымъ товарищемъ. Присутствіе этого человка, молчаливаго, дикаго и высокомрнаго, обдало какимъ-то холодомъ все общество. Веселый Тирабалоски тотчасъ же нашелъ, что пора расходиться, и хотя прежде объ этомъ никто и не подумалъ, но въ-самомъ-дл было уже поздно. Итальянцы засуетились, начали собирать свои инструменты, осыпать хозяевъ любезными фразами, кланяться и улыбаться, потомъ сли въ лодку, и поплыли къ гостиипиц, стоящей на Комскомъ озер, гд у нихъ былъ приготовленъ ночлегъ. Между тмъ какъ лодка быстро скользила но вод и двое изъ молодыхъ людей начали грести, остальные запли прощальную псню.

Была полночь, глубокая тишина царствовала во всей природ, могущественное безмолвіе оковало все,— и прозрачный воздухъ, и тни, падающія на воду отъ ближайшихъ береговъ и отдаленныхъ холмовъ. Музыка и пніе, сливаясь съ удаляющимися мрными взмахами веселъ, производили чудную, магическую гармонію.

Оставшіеся стояли на берегу и молчали, Тереза опиралась на руку де-Монтеня, и слеза благодарности блестла на свтлыхъ глазахъ. Казалось, разница лтъ ихъ длала привязанность ея къ мужу сильне и глубже. Женщина, полюбившая мужчину не старика, но все-таки гораздо старе себя, любитъ его любовію, смшаною съ уваженіемъ и гордостью.

Мальтраверсъ, задумчиво сложивъ руки на крестъ, стоялъ отъ четы въ нкоторомъ отдаленіи, на самомъ краю покатаго берега.

— Какъ это случается, сказалъ онъ, не замчая того, что говорилъ почти громко: что самые обыкновеннйшіе смертные бываютъ способны доставить намъ неземное удовольствіе? Какой контрастъ между этими музыкантами и этою музыкою! Смотря издали, сквозь вечерній сумракъ, на этихъ творцовъ такихъ сладостныхъ звуковъ, подумаетъ, что они совсмъ другіе люди, нежели мы. Можетъ-быть, отъ того и поэзія прошедшаго раздается въ ушахъ нашихъ гораздо сильне, и кажется намъ глубокою и могущественною, что духъ поэта уже отршенъ отъ земной оболочки, въ которой онъ жилъ. О, искусство, искусство, какъ ты возвышаешь и украшаешь насъ!— Что природа безъ тебя?

— Вы поэтъ, синьоръ, сказалъ кто-то чистымъ и пріятнымъ голосомъ, возл увлекшагося Эрнеста. Мальтраверсъ вздрогнулъ, увидвъ совсмъ неожиданно, что молодой Чезарини подслушалъ его.

— Нтъ, сказалъ Мальтраверсъ: — я срываю только цвты, но не обработываю землю.

— Отчего же нтъ! сказалъ Чезарини, съ чувствомъ.— Вы Англичанинъ — и у васъ есть публика, — публика живая, движущаяся, дышущая….

Взглянувъ на молодаго человка, Мальтраверсъ удивился, замтивъ внезапное одушевленіе, разлившееся по блдному лицу его.

— Вы сдлали мн вопросъ, который я обращаю теперь къ вамъ, сказалъ Эрнестъ молодому человку, посл нкотораго молчанія.— Вы, кажется, поэтъ?

— Я воображалъ, что могу быть поэтомъ. Но поэзія у насъ — птица въ пустын,— она поетъ по собственному влеченію, но пніе это замираетъ, не бывъ никмъ услышано. О, еслибъ я принадлежалъ живой націи — Англіи, Германіи, Америк, а не гнилому остову умершаго гиганта!— такова теперь родина древней лиры….

— Позвольте мн еще разъ и какъ можно скоре увидться съ вами, сказалъ Мальтраверсъ, протягивая ему руку.

Чезарини колебался съ минуту, потомъ взялъ руку и дружески отвчалъ на привтствіе. He-смотря на его нелюдимость, Эрнестъ пришелся ему но душ. И въ-самомъ-дл, въ Мальтраверс было что-то невыразимое, что обворожало эксцентриковъ, которые движутся не въ обыкновенной орбит свта.

Нсколько минутъ спустя, Эрнестъ раскланялся съ хозяевами, и его легкая лодочка заскользила но водамъ.

— Что ты думаешь объ этомъ Англичанин? сказала мадамъ де-Монтень своему мужу, когда они возвращались домой. Объ Миланцахъ они не сказали ни слова.

— Онъ держитъ себя прекрасно и благородно, сказалъ Французъ: онъ, кажется, довольно видлъ свтъ, много страдалъ, и умлъ извлечь изъ этого пользу.

— Онъ будетъ находкою для нашего общества въ здшнемъ краю, подхватила Тереза: — онъ меня очень интересуетъ, а тебя Каструччіо? сказала она, обращаясь къ брату, но Чезарини ушелъ уже въ домъ, своимъ обыкновеннымъ, легкимъ и скорымъ шагомъ.

— Увы, мой бдный братъ! продолжала она: я никакъ не могу понять его. Чего онъ хочетъ?

— Литературной славы! сказалъ кротко де-Монтень. Она есть не что-иное, какъ пустая тнь, потому и неудивительно, что онъ терзается понапрасну.

II.

Увы! что выигрываютъ безпрестанными заботами и глубокими размышленіями о неблагодарной муз? Не лучше ли, какъ поступаютъ нкоторые, летать съ Амариллою въ тни рощей, или забавляться, расплетая прекрасныя косы Нереи?

‘Лисидасъ’ Мильтона.

Нтъ ничего полезне для людей дятельныхъ, какъ случайныя минуты отдыха. Тогда мы заглядываемъ въ самихъ себя, вмсто того, чтобы осматриваться кругомъ, и почти нечувствительно разбираемъ (потому-что я полагаю, что изслдовать самаго себя сознательно, случается вамъ гораздо рже, нежели мы думаемъ) то, что мы сдлали и что способны еще сдлать. Мы останавливаемся передъ прошедшимъ, и какъ должники или заимодавцы отдаемъ ему отчетъ, прежде чмъ пускаемся въ новыя спекуляціи.

Такою минутою отдыха наслаждался теперь Мальтраверсъ. Онъ провелъ въ совершенномъ удаленіи отъ общества нсколько недль, ознакамливаясь съ своимъ собственнымъ умомъ и характеромъ. Онъ много читалъ, много размышлялъ, но всегда безъ цли. Кажется, Монтень сказалъ гд-то: ‘люди толкуютъ о размышленіи, — что-же касается до меня, я думаю только тогда, когда собираюсь писать.’ Я полагаю, что это несовсмъ справедливо, потому-что люди, которые не пишутъ, иногда также здраво мыслятъ, какъ и т, которые пишутъ, но извстно, что точная, хорошо развитая мысль, въ контрастъ неяснымъ соображеніямъ, должна имть планъ или цль, и вотъ почему мы должны быть, или писателями, или людьми дятельными, если хотимъ испытать свои силы, и разобрать симметрически слившіеся цвта нашихъ умственныхъ способностей. Мальтраверсъ не постигалъ еще этой истины, по уже ощущалъ въ себ неясное къ тому влеченіе. Мысли, воспоминанія и грезы толпились несвязно въ голов его, онъ желалъ привесть все это въ порядокъ, но у вето не доставало на то силы. Онъ былъ подавленъ нестройнымъ богатствомъ своего воображенія и ума. Еще въ дтств своемъ онъ часто думалъ, что можетъ сдлать что-нибудь для свта, но никогда постоянно не размышлялъ о своемъ настоящемъ назначеніи, и будетъ ли онъ, современемъ, литераторомъ, или дловымъ человкомъ. Онъ писалъ стихи, когда они невольно изливались изъ источника душевнаго волненія, но когда вдохновеніе проходило, онъ смотрлъ на эти изліянія небрежно и холодно.

Мальтраверса неслишкомъ томило желаніе славы, — истинные геніи рдко чувствуютъ это томленіе, пока оно не разовьется м. нихъ искусственно. Въ умахъ правильныхъ и здравыхъ, со всми уравновшивающими ихъ дарами, есть спокойное сознаніе собственнаго могущества, они чувствуютъ, что силы ихъ, обращенныя къ одной цли, должны осуществить обыкновенный результатъ силы. Напротивъ того, люди второстепенные бываютъ раздражительны и нервны, они гоняются за славою и цнятъ ее не по своимъ талантамъ, но по талантамъ другихъ. Они видятъ башню, измряютъ только ея тнь, и думаютъ, что собственная ихъ высота, о которой они не имютъ понятія, должна бросать такую же тнь на землю. Маленькій человкъ всегда ходитъ выпрямившись, какъ стрла, и поднявъ голову къ верху. Высокій сгибается, а сильный повсегда пользуется своею силою.

Мальтраверсъ еще не испыталъ жгучаго влеченія къ слав, онъ еще не зналъ ни сладости, ни горечи этого роковаго напитка, посл котораго часто чувствуешь неутолимую жажду! Онъ не имлъ враговъ, которыхъ хотлъ бы уничтожить своими достоинствами. Вотъ одна изъ самыхъ обыкновенныхъ причинъ, возбуждающихъ усиліе умовъ гордыхъ. Правда, его считали человкомъ умнымъ, и глупцы боялись его, но какъ онъ не шелъ наперекоръ людскимъ притязаніямъ, то никто не считалъ необходимымъ называть его безумцемъ. Слдовательно, умъ его въ это время совершенно спокойно, по влеченію одной природы, силился найти настоящую дорогу своего назначенія. Онъ лниво и небрежно началъ набрасывать свои мысли и впечатлнія. То, что полагалось на бумагу, порождало въ его голов новыя мысли, наконецъ, он стали ясне для него самаго, и страница сдлалась зеркаломъ его собственнаго образа. Онъ началъ писать съ чрезвычайною быстротою, но безъ методы. Единственною его цлію была забава и облегченіе его переполненной души, и подобно многимъ молодымъ писателямъ, сюжетъ его писанія былъ егоистическій. Мы обыкновенно начинаемъ писать съ маленькимъ зародышемъ страсти и опыта, а впослдствіи кругъ расширяется, и, можетъ-быть, самые величайшіе писатели и самые всемірные знатоки жизни и сердца человческаго, вначал были егоистами. Человкъ, одаренный великими способностями, обладаетъ даромъ тонкаго познанія собственнаго существованія и своего чувства. Человкъ, съ живымъ воображеніемъ и чувствительнымъ сердцемъ, живетъ въ десять разъ боле глупца съ тяжелою головою, хотя бы онъ былъ Геркулесъ по сил: Человкъ впечатлительный длится на тысячу предметовъ, приноравливаетъ ихъ къ себ, живетъ въ нихъ. Поздне, когда онъ успокоится, тогда собираетъ свои силы въ цитадели, но и тамъ собираетъ свднія и интересуется землями, которыя он покрывали. Онъ понимаетъ другихъ, потому-что жилъ въ другихъ, въ живыхъ и мертвыхъ, и думалъ, какъ поступилъ бы онъ въ разныхъ обстоятельствахъ жизни, какія только могутъ встртиться.

Такимъ-образомъ, когда онъ начинаетъ описывать человческій характеръ, совершенно различный отъ своего, то познаніе явлется ему на помощь, и онъ описываетъ его, какъ домъ, въ которомъ онъ когда-то жиль, хотя и короткое время. Отсюда происходятъ тотъ вкусъ и та врность описанія лицъ, у великихъ писателей исторіи, романовъ и драмъ, ихъ творенія — не тни или автоматы, а плоть и кровь. Я долженъ, можетъ-быть, просить извиненія за эти размышленія, но если я и сдлаю это, то все-таки мн придется часто возобновлять ихъ въ продолженіе этого разсказа.

И такъ Мальтраверсъ былъ егоистъ въ то время, когда началъ свои несвязныя и неправильныя записки. Въ слог его, какъ я сказалъ прежде, видна была безнечность, какъ у человка, который еще не находить, что выраженіе есть искусство. Но и въ этихъ дикихъ, ничего нестоющихъ опытахъ литературы, въ этомъ восторг и тайныхъ признаніяхъ сердца, онъ находилъ для себя невыразимую прелесть. Онъ началъ вкушать восторгъ и упоеніе, какъ авторъ. О, какъ она роскошна, эта первая любовь къ муз! этотъ процессъ, чрезъ который мы даемъ ясную форму неосязаемымъ мечтамъ, долго летавшимъ вокругъ насъ, прекрасное видніе идеала, которое мы вызываемъ въ нашихъ уединенныхъ кельяхъ, однимъ взмахомъ простаго пера!…

На другой день посл перваго своего знакомства съ де-Монтенями, Мальтраверсъ, около полудня, сидлъ въ своей любимой комнат, въ той, которую онъ выбралъ для своихъ серьозныхъ занятій изъ множества комнатъ своего обширнаго и уединеннаго жилища. Онъ сидлъ въ амбразур открытаго окна, которое выходило на озеро. Книги были разбросаны по столу и Мальтраверсъ лниво излагалъ критику на то, что онъ прочелъ, и смшивалъ ее со своими впечатлніями о томъ, что видлъ. Самый занимательный родъ сочиненій есть — записки человка, который трудится въ уединеніи, наблюдаетъ въ обществ, и который способенъ все чувствовать и всему удивляться. И такъ онъ былъ занятъ этою пріятною работою, когда доложили о приход Чезарини, и молодой братъ прекрасной Терезы вошелъ въ комнату.

— Я очень поспшилъ воспользоваться вашимъ приглашеніемъ, сказалъ Итальянецъ.

— А я благодарю васъ за вниманіе, отвчалъ Мальтраверсъ, пожимая протянутую ему руку.

— Я вижу, вы писали, сказалъ Чезарини, садясь: вы занимаетесь литературою… Я прочелъ это въ вашихъ чертахъ, и услышалъ это въ вашемъ голос.

— Ваша правда, я лниво обманываю лнивйшую праздность, сказалъ Мальтраверсъ.

— Но вы, врно, не для себя одного пишете, у васъ въ виду великіе трибуналы — время и публика.

— Совсмъ нтъ, увряю васъ честью, сказалъ Мальтраверсъ, улыбаясь.— Если вы заглянете въ книги, которыя у меня на стол, вы увидите, что это великія творенія древнихъ и новыхъ писателей, эти творенія обезкураживаютъ новичковъ.

— Или вдохновляютъ ихъ.

— Я не думаю этого. Образцы могутъ образовать нашъ вкусъ, какъ критика, но не могутъ сдлать изъ насъ авторовъ. Наши собственныя движенія души, наши мысли — вотъ, я полагаю, рычагъ, великій двигатель бездйственныхъ матеріаловъ, накопившихся въ нашемъ мозгу. ‘Загляни въ свое сердце и пиши’, сказалъ одинъ старый англійскій писатель {Сэръ Филипъ Сидней.}, который однакожъ самъ не примнялъ своего ученія къ практик. А вы, синьоръ?…

— Я ничто, а желалъ бы быть чмъ-нибудь, проговорилъ молодой человкъ горько и отрывисто.

— Какимъ же образомъ желаніе не ведетъ къ осуществленію своего предмета?

— Единственно потому, что я Итальянецъ, сказалъ Чезарини.— У насъ нтъ публики для литературы, нтъ огромнаго класса читающихъ, у насъ есть dilettanti и literati и даже писатели, но все это составляетъ только партію, а не публику. Я писалъ, издавалъ свои сочиненія, но меня никто не слушалъ. Я авторъ безъ читателей.

— Это случается нердко и въ Англіи, сказалъ Мальтраверсъ.

Итальянецъ продолжалъ:

— Я думалъ жить въ устахъ людей, расколыхать давно онмвшія мысли, и разбудить заснувшія струны старой лиры! Напрасно. Я, какъ соловей, пою только для того, чтобы терзать свое собственное сердце фальшивымъ и горестнымъ подражаніемъ пнію другихъ.

— Во всхъ странахъ бываютъ эпохи, сказалъ кротко Мальтраверсъ: когда извстныя жилы литературнаго рудника выходятъ совсмъ изъ употребленія, и никакой геній не иметъ столько силы, чтобъ возстановить ихъ. Но вы очень основательно замтили, что есть два верховные трибунала, — публика и время. Вы еще можете воззвать къ послднему. Ваши великіе итальянскіе историки писали для тхъ, которые тогда еще не родились, и творенія ихъ были только изданы по смерти ихъ. Это равнодушіе къ современной слав, по моему, заключаетъ въ себ что то величественное.

— Я не могу подражать имъ, они не были поэтами, сказалъ Чезарини съ жаромъ.— Для поэта похвала есть необходимая пища, невниманіе для него смерть.

— Милый мой синьоръ Чезарини, сказалъ Англичанинъ съ чувствомъ: не давайте мста такимъ мыслямъ. Здравое честолюбіе должно состоять изъ грубой матеріи твердаго постоянства, оно должно жить надеждою, что рано или поздно придетъ день, въ который вс трудившіеся получатъ награду по заслугамъ своимъ.

— Но мои труды, можетъ-быть, не заслуживаютъ награды. Я иногда боюсь этого — а это ужасная мысль!

— Вы еще очень молоды, сказалъ Мальтраверсъ: въ ваши лта рдко случается подобная жажда къ Слав. Первый шагъ есть, можетъ-быть, ужо половина дороги къ наград.

Я не совсмъ увренъ, чтобы Эрнестъ думалъ то же, что говорилъ, но это было самое тонкое утшеніе, предложенное человку, неожиданная откровенность котораго смутила и огорчила его.

Молодой человкъ покачалъ безнадежно головою.

Мальтраверсъ старался перемнить предметъ разговора, онъ всталъ и пошелъ на балконъ, который вислъ надъ озеромъ, потомъ заговорилъ о погод, любовался превосходнымъ ландшафтомъ, и указалъ съ знаніемъ и вкусомъ человка, изучившаго природу во всхъ ея подробностяхъ, на ея малйшія и сокровеннйшія красоты.

Поэтъ воодушевился и развеселился, онъ сталъ даже краснорчивъ, говорилъ стихи и длалъ на нихъ свои замчанія.

Мальтраверсъ все боле и боле принималъ въ немъ участіе. Ему хотлось узнать, равнялся ли талантъ молодаго человка его честолюбивымъ мечтамъ, и выразилъ Чезарини свое желаніе прочитать его произведенія, этого только и желалъ молодой поэтъ. Бдный Чезарини! Для него было слишкомъ много пріобрсть новаго слушателя, и онъ безумно вообразилъ, что всякій добросовстный слушатель долженъ быть непремнно страстнымъ поклонникомъ. Но съ жеманностью, свойственною этому классу, онъ колебался и выражалъ нехотніе, однимъ словомъ, мучилъ свое собственное нетерпніе. Мальтраверсъ, чтобы облегчить ему этотъ путь, предложилъ катанье по озеру.

— Одинъ изъ моихъ людей будетъ гресть, сказалъ онъ,— вы будете читать мн ваши стихи, и я буду для васъ то, что была для Мольера его старая ключница.

Мальтраверсъ становился чрезвычайно добръ, когда сердце его было тронуто, хотя онъ и не былъ одаренъ тмъ, что называется хорошимъ расположеніемъ духа, которое плаваетъ всегда на поверхности и улыбается каждому. Онъ заключалъ въ себ много сока доброты человческой, но очень мало ея ессенціи.

Поэтъ согласился, и нсколько минутъ спустя они были уже на озер. Былъ полдень, солнце палило, и въ воздух было душно, лодка плыла тихо подъ тнью береговъ, и Чезарини вынулъ изъ кармана нсколько рукописей, мелкаго и прекраснаго почерка. Кому неизвстна та заботливость, съ какою молодой поэтъ старается придать хорошую наружную форму своему любимому сочиненію?

Чезарини читалъ хорошо и съ чувствомъ. Все благопріятствовало чтецу: его поэтическая наружность, его голосъ, его въ половину одерживаемый восторгъ, заране возбужденный интересъ его слушателя, поэтическая прелесть времени и мста (потому-что въ подобныхъ случаяхъ время есть важная вещь!). Мальтраверсъ слушалъ со вниманіемъ. Весьма трудно судить о настоящемъ достоинств стиховъ на иностранномъ язык, хотя мы знали бы этотъ языкъ хорошо, такъ много есть неуловимаго въ непереводимой особенности выраженія и въ малйшихъ тонкостяхъ слога. Но у Мальтраверса, какъ онъ самъ сказалъ, еще свжо было изученіе великихъ оригинальныхъ писателей, и потому онъ не могъ не чувствовать, что слушаетъ мелодическую, но слабую посредственность. Это была поэзія словъ, а не мысли. Но онъ все-таки думалъ, что съ его стороны было бы слишкомъ жестоко явиться строгимъ критикомъ, и потому пробормоталъ вс обыкновенныя въ такихъ случаяхъ похвалы, какія только пришли ему въ голову. Молодой человкъ пришелъ въ восторгъ.

— А все-таки у меня нтъ читающей публики, сказалъ онъ со вздохомъ.— Въ Англіи меня оцнили-бы.

Увы! въ Англіи въ эту минуту было пятьсотъ поэтовъ такихъ же молодыхъ, такихъ же ревностныхъ и, можетъ-быть, еще съ лучшими дарованіями, сердце которыхъ горло тмъ же желаніемъ, а нервы были разстроены такими же неудачами.

Мальтраверсъ понялъ, что молодой пріятель его не сталъ бы слушать ни одного сужденія, которое не льстило бы его влеченію. Какъ только Чезарини кончилъ читать свои стихи, то тотчасъ пожелалъ сократить прогулку, онъ желалъ быть дома, для того, чтобъ въ одиночеств насладиться самому тмъ удивленіемъ, какое онъ возбудилъ въ своемъ слушател. Оставя свои поэмы у Мальтраверса, онъ выскочилъ на берегъ у Плиніевой виллы, и вскор скрылся изъ виду.

Мальтраверсъ въ этотъ же вечеръ прочелъ его поэмы съ большимъ вниманіемъ, и остался при прежнемъ своемъ мнніи. Молодой человкъ писалъ безъ знанія дла. Въ немъ не было оригинальности, потому-что не было опытности. Его стихи были не что-иное, какъ прекрасная механика! Но они легко могли бы обмануть каждаго, потому-что пріятно звучали для слуха, и серебряная поэзія Тассо казалась не музыкальне гармоническихъ стансовъ Каструччіо Чезарини.

Чтеніе этихъ стиховъ и разговоръ съ поэтомъ погрузили Мальтраверса въ глубокое размышленіе.

— Этотъ бдный Чезарини можетъ служить мн примромъ, подумалъ онъ.— Лучше рубить дрова, или возить воду, чмъ посвятить себя искусству, не имя къ тому отличныхъ способностей…. Это значить откинуть вс здравые предметы жизни для больныхъ грёзъ, это значитъ принесъ человческую красоту въ жертву улыбк сильфиды, которая показывается намъ только въ видніяхъ.

Мальтраверсъ пересмотрлъ свои собственныя сочиненія, и бросилъ ихъ въ огонь. Онъ худо спалъ эту ночь. Его самолюбіе было затронуто. Онъ похожъ былъ на красавицу, увидвшую на себя карикатуру.

III.

‘Всегда слдуй за здравымъ смысломъ, душою всякаго искусства?’
Пone.

Эрнестъ Мальтраверсъ проводилъ большую часть своего времени въ семейств де-Монтеня. Ни въ какой періодъ жизни, ты не бываемъ такъ доступны чувству дружбы, какъ въ минуты моральнаго истощенія, которое слдуетъ за разочарованіемъ страстей. Тогда эта тихая привязанность оживляетъ и согрваетъ насъ, не возбуждая лихорадочнаго волненія. Мальтраверсъ смотрлъ съ привязанностью брата на блистательную, многостороннюю и живую Терезу. Тереза же едва знала, что такое спокойствіе. Играла ли она съ своими дтьми (у ней было двое прекрасныхъ малютокъ, изъ которыхъ старшему было шесть лтъ), прерывала ли своими рзвостями спокойное размышленіе своего мужа, импровизировала ли стихи, наигрывала ли на гитар или на фортепіяно какую-нибудь арію, которую никогда не оканчивала, предпринимала ли прогулку по озеру, однимъ словомъ, во всхъ своихъ занятіяхъ и забавахъ она казалась Цинтіею минуты, всегда была весела и рзва, всегда въ дух, не врила ни въ заботы, ни въ непріятности жизни, только слабое здоровье и мрачное настроеніе духа ей брата затемняли иногда ея свтлую атмосферу Но и въ этомъ случа пылкая растяжимость ея ума и сложенія, тотчасъ прогоняла безпокойство, и она увряла себя, что Каструччіо съ лтами окрпнтъ, и современемъ будетъ извстнымъ и счастливымъ человкомъ. Каструччіо велъ образъ жизни, который романическіе рифмачи называютъ жизнью поэта. Онъ люоилъ смотрть на восходящее солнце изъ-за отдаленныхъ Альповъ, или на полуночную луну, спящую въ озер. Онъ проводилъ половину дня. а часто и половину ночи въ уединенныхъ прогулкахъ, сплетая свои воздушные стихи, или предаваясь своимъ мрачнымъ грезамъ, и думалъ, что уединеніе есть стихія поэта. Увы! Данте, Альфіери, даже Петрарка, могли бы доказать ему, что поэтъ долженъ также коротко знать людей, какъ и горы, если онъ желаетъ быть творцомъ. Когда Шеллей, въ одномъ изъ своихъ предисловій, хвастается своимъ знакомствомъ съ Альпами, ледниками и еще съ чмъ-то подобнымъ, критическій художникъ не можетъ не пожалть, что онъ не былъ также знакомъ съ Fleet-Street или Strand. Можетъ-быть, тогда онъ былъ бы въ состояніи осуществить характеры плоти и крови, сочинилъ бы тлесное, совершенное цлое, а не блестящіе, несвязные отрывки.

Эрнестъ питалъ искреннюю привязанность къ Терез, принималъ глубокое участіе въ Каструччіо, но къ де-Монтеню онъ чувствовалъ особенно высокое уваженіе. Этотъ Французъ былъ когда-то знакомъ съ свтомъ обширнйшимъ, неограничивавшимся одною партіею. Онъ служилъ въ военной служб, а потомъ занималъ высокія гражданскія должности. Опытъ и нкоторыя неудачи въ жизни сдлали его философомъ, онъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы видть во всемъ одну хорошую сторону, и слишкомъ справедливъ, чтобы быть мизантропомъ. Онъ наслаждался жизнью съ благоразуміемъ, и шелъ дорогою, которая казалась ему лучшею, не утверждая однако жъ, чтобы она была лучшею и для другихъ. Можетъ-быть, его можно было упрекнуть въ излишней строгости къ заблужденіямъ, происходящимъ отъ слабости самолюбія, но за то онъ былъ чрезвычайно снисходителенъ къ тмъ ошибкамъ, которыя имютъ своимъ источникомъ благородные помыслы и возвышенныя чувства. Въ числ его характеристическихъ чертъ было глубокое уваженіе къ Англіи. Свое отечество онъ любилъ, но вмст съ тмъ чувствовалъ къ нему какое-то презрніе. Заносчивость и легкомысліе его соотечественниковъ противорчили его понятію о достоинств и мудрой воздержности. Но его мннію, здравый смыслъ былъ principium et tons всхъ теорій и практикъ. Мысли его по этому предмету были чрезвычайно любопытны.

— Здравый смыслъ, сказалъ онъ разъ Мальтраверсу, гуляя вмст съ нимъ по своей вилл, на берегу озера: здравый смыслъ не есть чисто принадлежность ума, это скоре результатъ правильнаго равновсія всхъ нашихъ способностей, какъ умственныхъ, такъ и моральныхъ. Человкъ безчестный, тотъ, который служитъ постоянною игрушкою собственныхъ страстей, могутъ быть также людьми геніальными, но они рдко, или, лучше сказать, никогда не имютъ здраваго смысла въ управленіи жизнію. Они могутъ часто выиграть огромные призы, но этимъ бываютъ обязаны одному случаю, а не своей ловкости. Но человкъ, идущій прямою дорогою по почетному поприщу, справедливый къ другимъ и къ самому себ, (мы должны быть справедливы къ самимъ-себ въ заботахъ о своемъ благосостояніи, о своемъ добромъ имени, и въ управленіи своими страстями) есть достойнйшее дитя своего Творца, чмъ человкъ геніальный, по односторонній. О такихъ людяхъ мы можемъ сказать, что они не только имютъ здравый смыслъ, но и отличаются безпристрастіемъ, самоуваженіемъ и самоотверженіемъ. Тысячи испытаній, изъ которыхъ онъ вышелъ побдителемъ съ помощію здраваго смысла, были не что-иное, какъ искушеніе его честности, его умренности, однимъ-словомъ, всхъ многоразличныхъ сторонъ его сложной натуры. Но я не думаю, чтобы онъ могъ сохранить этотъ здравый смыслъ, если не возметъ постоянную привычку охранять свой умъ отъ отравы зависти, тщеславія и другихъ разнородныхъ душевныхъ тревогъ, которыя заблуждаютъ и одуряютъ насъ. Стало-быть, здравый смыслъ не есть качество отвлеченное или особенная способность. Какъ совокупность индивидуальныхъ совершенствъ образуетъ это качество въ человк, такъ совокупность людей, одаренныхъ этимъ качествомъ, даетъ характеръ цлой націи. Въ вашей Англіи есть много людей, которые прославились не только своимъ здравымъ смысломъ, но и другими прекрасными свойствами, которыя идутъ рука объ руку съ чувствомъ прямоты въ человк: неподкупною честностью, добросовстностью въ сношеніяхъ, пламенною любовью къ справедливости и безпристрастію, и энергическимъ преслдованіемъ разъ начатаго предпріятія, что означаетъ необыкновенную силу и смлость.

— Наши войны…. нашъ долгъ…. началъ Мальтраверсъ.

— Извините, прервалъ де-Монтень: я говорю о характер вашихъ соотечественниковъ, а не о политик вашего государства.

— Нкоторыя націи, равно какъ и нкоторые люди, сказалъ Мальтраверсъ, медленно приходятъ въ зрлый возрастъ, а другія кажутся зрлыми еще въ колыбели. Англичане, благодаря ихъ мужественному саксонскому происхожденію, которое еще боле возвысилось отъ смшенія съ нормандской кровью, не знали младенчества. Разница поразительна, какъ въ людяхъ государственныхъ, такъ и въ писателяхъ Англіи и Франціи.

— Точно, сказалъ де-Монтень: даже Ришелье самый серьозный и самый мужественный изъ нашихъ государственныхъ людей, имлъ въ себ столько Французскаго ребячества, что воображалъ себя красавцемъ, любезникомъ, острякомъ и умнымъ критикомъ. Что касается до литераторовъ расиновской школы, они, зараженные подраженіемъ, были не что-иное, какъ холодные копіисты псевдоклассиковъ, обращавшіе все вниманіе на форму, а не на духъ сочиненія. Гд мене можно найти римскаго, греческаго, еврейскаго, какъ не въ ихъ римскихъ, греческихъ и еврейскихъ трагедіяхъ! Въ нкоторыхъ сочиненіяхъ вашего грубаго Шекспира виднъ истинный духъ древняго міра, именно потому, что онъ не подражалъ ничему древнему. Но мы, Французы, списывали гигантскія изображенія древности, подобно какъ школьная двочка списываетъ картину сквозь стекло, на самую тоненькую бумажку.

— А ваши новые писатели, мадамъ де-Сталь и Шатобріанъ?

— Я нахожу одинъ недостатокъ въ чувствительной школ, отвчалъ строгій критикъ: чрезвычайную слабость, они не имютъ ни костей, ни мускуловъ въ своемъ дарованіи, все вяло и округлено въ ихъ женственной симметріи. Они, кажется, думаютъ, что сила заключается въ цвтущихъ фразахъ и коротенькихъ афоризмахъ, и набрасываютъ всевозможныя бури сердца человческаго съ тщаніемъ живописца, рисующаго миніатюры на кости. Нтъ! эти два писателя дти въ другомъ род, жеманные, разукрашенные, разодтые, дти-скоросплки, чрезвычайно ловкіе, но все-таки не боле какъ дти. Ихъ раздирающіе крики, ихъ чувствительность, ихъ эгоизмъ и тщеславіе не могутъ возбуждать участія людей зрлыхъ, которые знаютъ, что такое дйствительная жизнь, и понимаютъ ея высокія цли.

— Вашъ шуринъ, врно, находитъ васъ чрезвычайно строгимъ критикомъ? сказалъ Мальтраверсъ съ легкою улыбкою.

— Мой бдный Каструччіо, возразилъ де-Монтень, съ полувздохомъ: одна изъ жертвъ, съ притязаніями на славу, несоразмрную способностямъ. Подобные люди встрчаются чаще, нежели мы думаемъ. Я соглашаюсь съ однимъ великимъ германскимъ писателемъ, который говоритъ, что ни одинъ человкъ не иметъ права вступать на поприще искусства, если онъ не чувствуетъ въ себ потребной крпости и силы. Каструччіо могъ бы быть пріятнымъ членомъ общества, мало-того, онъ могъ быть способнымъ и полезнымъ человкомъ, еслибъ хотлъ примнить свои силы къ предметамъ, имъ доступнымъ. У него большія способности, еслибъ онъ ршился только посвятить себя чему-нибудь другому, а не поэзіи.

— Однако не вс же авторы, заслужившіе народную память, принадлежатъ къ первому разряду.

— Я полагаю, что непремнно къ первому разряду, въ какомъ то но было род. Они должны занимать мсто въ исторіи ихъ литературы, говоря о нихъ, непремнно надобно сказать: ‘что въ такой-то школ, хорошей или дурной, они имли такое или иное вліяніе’, однимъ-словимъ, они должны образовать собою звено въ великой цпи національныхъ писателей, звно, которое поверхностная публика впослдствіи забудетъ, но безъ котораго цпь была бы неполна. Такимъ-образомъ, они могутъ не быть первоклассными навсегда, но въ свое время, врно, были изъ числа первыхъ писателей. Но Каструччіо — только отголосокъ другихъ.

— Однакожъ, присовокупилъ еще де-Монтень, посл нкотораго молчанія: эта несчастная болзнь брата моей жены могла бы пройти сама собою, будь онъ не Итальянецъ. Въ вашемъ одушевленномъ и трудящемся отечеств, посл достаточнаго разочарованія на поприщ поэзіи, онъ незамтно соскользнулъ бы на какую-нибудь другую дорогу, и его тщеславіе и ненасытность къ эффектамъ нашли бы себ честный и умный выходъ. Самое лучшее, что я могу желать для Каструччіо, это то, чтобы онъ наконецъ сдлался антикваріемъ, и проводилъ всю жизнь въ спорахъ о развалинахъ съ Римлянами. Все же лучше, чмъ эта посредственная поэзія.

Мальтраверсъ молчалъ и былъ задумчивъ. Но странно то, что доводы де-Монтеня нисколько не поколебали его собственнаго новаго и тайнаго влеченія къ торжеству умственной дятельности, не потому, чтобы онъ чувствовалъ въ себ силу достигнуть его немедленно, но онъ понялъ свою желзную натуру, и зналъ, что человкъ, въ натур котораго заключается желзо, долженъ наконецъ на какомъ-нибудь поприщ выковать изъ этого металла полезную форму.

Въ эту минуту самъ Каструччіо догналъ разговаривающихъ. Онъ былъ молчаливъ и мраченъ какъ обыкновенно, особенно въ присутствіи де-Монтеня, при которомъ самолюбіе поэта сильно страдало, потому-что, не смотря на свое притворное равнодушіе къ суровой откровенности своего зятя, онъ долженъ былъ согласиться, что де-Монтень не такой человкъ, сужденіями котораго можно было бы пренебрегать.

Мальтраверсъ обдалъ и провелъ весь вечеръ у де-Монтеня. Онъ не могъ не замтить, что Каструччіо, выражавшій въ своихъ стихахъ самыя нжнйшія чувства, и имвшій отъ природы нжное и любящее сердце, былъ сильно зараженъ наивреднйшимъ изъ умственныхъ пороковъ — вчнымъ взвшиваніемъ собственнаго превосходства, талантовъ, и несправедливости къ нему людей. Онъ совсмъ не платилъ любовію за все нжное попеченіе окружающимъ его. Въ немъ не было ни тни общежитія, ни того игриваго расположенія къ веселости, что доказываетъ всегда доброе сердце, и которыми люди геніальные, какъ бы ни были возвышенны ихъ занятія, и какъ бы ни были они серьозны и удалены отъ свта и людей, постоянно отличаются въ кругу любимыхъ друзей и собственнаго семейства, которому они служатъ украшеніемъ. Занятый одною мыслію, погруженный въ самаго себя, молодой Итальянецъ былъ мраченъ и холоденъ съ каждымъ, кто не сочувствовалъ его больной мечт. Отъ дтей, отъ сестры, отъ друга, и отъ всего живущаго на земл, онъ улеталъ къ поэм — уединенію, или къ стансамъ въ честь славы.

— Я никогда не буду сочинителемъ, сказалъ самъ себ Мальтраверсъ: никогда не буду вздыхать о слав, если эту тнь надобно купить такою дорогою цною!

IV.

Должно какъ можно глубже напечатлть въ своемъ ум, что трудъ есть цна, за которую можно достать умственныя стяжанія, и что надяться пріобрсть что-либо безъ особеннаго труда такъ же нелпо, какъ ожидать жатвы не сявъ.

Бейли.

Время шло, осень приближалась къ зим, а Мальтраверсъ все еще мечталъ на озер Комо. Онъ видался съ очень немногими, исключая де-Монтеней, и потому большую часть своего времени проводилъ въ уединеніи. Онъ продолжалъ испытывать свои способности, и он постепенно становились сильне и явственне. Однакожъ онъ ршился не показывать своимъ новымъ друзамъ своихъ конскихъ досуговъ, ему не нужно было слушателей, онъ не думалъ о публик, онъ писалъ единственно для того, чтобы практически занять свой умъ. И по мр того, какъ онъ подвигался впередъ, онъ добровольно сознавался, что человкъ не можетъ, ни глубоко изучить, ни сочинять искусно, не задавъ себ опредленной цли, или изслдовать какую-нибудь отрасль науки, или, наконецъ, приложить какую-нибудь мысль къ практик.

Умъ его, такъ-сказать, пресытился глубокими изученіями и размышленіями, но когда онъ остановился, то ему показалось, что онъ совсмъ не жилъ въ уединеніи, а прошелъ сквозь процессъ дйствія шумнаго свта, такъ справедливо и такъ ясно стало его понятіе о себ и о другихъ. Но хотя эти розысканія освщали его умственныя изслдованія, онъ не ограничивался ими. Поэзія и легкая литература были для него уже не пустымъ развлеченіемъ, а критическою и глубокомысленною наукою. Онъ находилъ величайшее удовольствіе проникать въ причины, заставившія начать эти воздушныя ткани, спряденныя людскимъ воображеніемъ, и имющія такое продолжительно-могущественное вліяніе надъ смлымъ и будничнымъ свтомъ. А вокругъ него была такая чудная природа, такое прекрасное небо, такая благорастворенная атмосфера, такое прекрасное лто, чтобы начинать проекты честолюбія, того честолюбія, цль котораго утвердить владычество въ сердцахъ и памяти рола человческаго! Я врю, что мсто, гд человку въ первый разъ пришло въ голову, что назначеніе его — быть, литераторомъ иметъ большое вліяніе на вс послдующіе труды его!

Эти занятія Эрнеста были прерваны вторымъ письмомъ Кливелеида. Другъ его огорчался и даже сердился за то, что онъ не послдовалъ его совту, и не возвратился въ Англію. Онъ высказалъ свое неудовольствіе тмъ, что не отвчалъ на письмо Эрнеста, наполненное извиненіями. Послднее время опасная болзнь едва не свела его въ могилу, но теперь, воспользовавшись первыми минутами облегченія, съ сердцемъ, разнженнымъ отъ совершеннаго истощенія силъ, онъ снова писалъ къ Мальтраверсу, увдомляя его о своей болзни и опасности, и еще разъ побуждая возвратиться въ Англію. Мысль, что Кливелендъ, милый, добродушный и заботливый воспитатель его молодостр, былъ такъ близокъ къ смерти, что, можетъ-быть, уже боле не приметъ его въ свои радушныя объятія, и что онъ не услышитъ еще разъ его отеческаго голоса, наполнила ужасомъ и угрызеніями совсти сердце Эрнеста. Онъ тотчасъ же ршился возвратиться въ Англію, и началъ длать къ тому приготовленія.

Онъ пошелъ проститься съ де-Монтенями. Тереза, въ красивомъ, но неизысканномъ утреннемъ неглиже, сидла у открытаго окна виллы, и учила читать своего первенца. Граціозный, смлый и здоровый мальчикъ безбоязненно смотрлъ въ глаза своей матери, когда она, полусерьозно и полушутя старалась, ввести его въ таинства азбуки. Хорошенькій мальчикъ и прекрасная молодая мать составляли превосходную живую картину. Де-Монтень читалъ опыты своего знаменитаго однофамильца, которымъ, не знаю справедливо ли, онъ хвастался, какъ своимъ предкомъ. Отъ времени до времени онъ отрывался отъ страницы, чтобы взглянуть на успхи своего наслдника, и поддержать ходъ его умственнаго развитія. Но онъ не вмшивался въ его обученіе, благоразумно сознавая, что есть дружеская симпатія между матерью и ребенкомъ, которая стоитъ выше самой власти отца, и боле способствуетъ къ облегченію его первыхъ шаговъ въ наук. Притомъ онъ былъ слишкомъ уменъ, чтобъ не отвергнуть вс модныя системы наукъ, по которымъ ребенка должно подчинять ученію съ пеленокъ. Онъ зналъ, что философы ни въ чемъ такъ не ошибались, какъ утверждая, что умственное воспитаніе дтей, должно начинать съ колыбели. Слишкомъ довольно и того, если обращаютъ особенное вниманіе на нравственное воспитаніе дтей и исправляютъ эту отвратительную привычку лгать, которую можно назвать господствующею эпидеміею дтей. Но сверхъ-того, что можетъ замнить разстроенное здоровье дитяти, или разбитый умъ его? Должно стараться, сколько можно, удалять ребенка отъ страха. Смлый ребенокъ, который смотритъ намъ прямо въ глаза, говоритъ всегда правду, вотъ элементы, изъ которыхъ образуются добрые, храбрые, разумется, и умные люди!

Мальтраверсъ вошелъ безъ доклада въ этотъ очаровательный семейный кружокъ, и стоялъ, нсколько минутъ незамченный, у отворенной двери. Маленькій ученикъ первый замтилъ его присутствіе, и забывая свои склады, побжалъ съ нимъ здороваться, потому-что Мальтраверсъ, не-смотря на то, что въ его характер было боле кротости, чмъ веселости, былъ всегда любимцемъ дтей, и его прекрасное, спокойное и привтливое лицо призывала къ нему ихъ больше, чмъ, еслибы его карманы, подобно карманамъ Гольдсмитова Бёрчеля, были всегда наполнены пряниками и яблоками.

— Ахъ, что вы сдлали, мистеръ Мальтраверсъ, вскричала Тереза, вставая, вы стерли вс буквы, которыя я такъ старалась начертить на песк.

— Нтъ, синьора, сказалъ Мальтраверсъ, садясь на стулъ и усаживая малютку къ себ на колни: мой маленькій другъ займется еще усердне урокомъ, посл этого коротенькаго антракта въ его трудахъ.

— Надюсь, вы останетесь съ нами цлый день? сказалъ де-Монтень.

— Я хотлъ только-что просить на то вашего позволенія, сказалъ Мальтраверсъ, потому-что завтра ду въ Англію.

— Возможно ли? вскричала Тереза. Такъ внезапно! Чмъ же вамъ здсь худо? О! не узжайте!… Но, можетъ-быть, вы получили непріятныя извстія изъ Англіи?

— Я получилъ извстіе, которое вызываетъ меня отсюда, отвчалъ Мальтраверсъ: мой воспитатель и второй отецъ былъ опасно боленъ. Я чрезвычайно виноватъ передъ нимъ, и упрекаю себя, что забылъ его на такое долгое время въ вашемъ обворожительномъ обществ.

— Дйствительно, мн весьма прискорбно потерять васъ, сказалъ де-Монтень съ жаромъ, проявляющимся боле въ выраженіи, чмъ въ словахъ. Но я надюсь, что мы скоро опять увидимся: можетъ быть, вы прідете въ Парижъ?

— Весьма вроятно, сказалъ Мальтраверсъ, а вы, можетъ-быть въ Англію?

— Ахъ, какъ бы я этого желала! воскликнула Тереза.

— Не желай этого, сказалъ мужъ: теб вовсе не понравится Англія, ты найдешь, что въ ней чрезвычайно скучно. Она одна изъ тхъ странъ, въ которой иностранцы не могутъ найти никакого развлеченія, именно потому, что она наполнена серьозными и негребующими отлагательства занятіями для своихъ гражданъ. Самыя пріятныя земли для иностранцевъ т, въ которыхъ туземцамъ не слишкомъ хорошо (доказательство Италія), и vice versa.

Тереза откинула свои темные локоны, и, казалось, не была убждена этими доводами.

— А гд Каструччіо? спросилъ Мальтраверсъ.

— Въ своей лодк, на озер, отвчала Тереза. Онъ будетъ неутшенъ по васъ. Вы единственный человкъ, котораго онъ могъ понять, или лучше-сказать, который его понялъ, единственный во всей Италіи, и почти могу сказать во всемъ свт.

— Мы еще увидимся съ нимъ за обдомъ, сказалъ Эрнестъ, а между прочимъ, позвольте мн приложить вамъ прогуляться до Плиніяны. Я хочу проститься съ этимъ кристаловиднымъ фонтаномъ.

Тереза, любившая прогулки, тотчасъ же согласилась.

— И я также, мама, закричалъ мальчикъ, и моя маленькая сестрица?

— О, разумется, сказалъ Мальтраверсъ, глядя на родителей.

Нсколько минутъ спустя, все общество было готово отправиться по сверкающимъ волнамъ Комскаго-озера. Былъ полдень, погода была тихая, ясная и теплая. Въ Италіи ноябрь тоже, что на свер начало сентября. Дти лепетали, а большіе толковали о тысячи предметахъ. Какое пріятное воспоминаніе этотъ послдній день, проведенный на озер Комо! Прощаніе дружбы заключаетъ въ себ что-то меланхолическое и тоскливое, какъ прощаніе любви. Можетъ-быть, было бы гораздо лучше, если бы мы могли никогда не знать любви. Жизнь безъ нея текла бы спокойне и счастливе. Дружба есть вино жизни, а любовь — одуряющій напитокъ.

По возвращеніи, они нашли Каструччіо, сидящаго въ долин. Узнавши о скоромъ отъзд Эрнеста онъ, казалось, не былъ такъ сильно огорченъ, какъ того ожидала Тереза. Каструччіо съ нкотораго времени былъ очень недоволенъ и даже огорченъ, вида, съ какимъ удовольствіемъ зять его и сестра проводили время въ обществ Эрнеста.

— Отчего это? часто спрашивалъ онъ самъ себя, отчего это они находятъ больше удовольствія съ постороннимъ человкомъ, чмъ со мною? Природа одарила меня такимъ же умомъ, а все-таки, даже мой холодный и сухой зять признаетъ его таланты, и предсказываетъ, что онъ будетъ великимъ человкомъ, тогда, какъ я — нтъ! никто не знаетъ, что случится!

Несчастный молодой человкъ! Умъ его производилъ самыя зловредныя, сорныя травы больнаго поэтическаго темперамента, и они заглушали цвты, которые могли бы произрастать на этой почв при хорошей воздлк. Впрочемъ Каструччіо ожидалъ тотъ переломъ, въ которомъ впечатлительный и поэтическій человкъ или переродится и окрпнетъ, или погибнетъ.

Мальтраверсу теперь не приходило и въ голову, какъ тсно впослдствіи его собственная судьба будетъ связана съ этимъ эпизодомъ изъ жизни Итальянца!

Каструччіо старался отвести Мальтраверса въ сторону, и когда они были уже въ лсу, находившемся позади дома, онъ сказалъ ему съ нкоторымъ замшательствомъ:

— Кажется, вы дете въ Лондонъ?

— Я буду въ Лондон проздомъ. Не могу ли я исполнить какую-нибудь вашу коммиссію?

— Да, да, мои поэмы! Я желалъ бы издать ихъ въ Англіи: ваша аристократія занимается итальянскою литературою, и, можетъ-быть, красота и знатность будутъ читать мои сочиненія. Вотъ настоящая аудиторія поэтовъ. Простонародную толпу — я презираю.

— Милый мой Каструччіо, я берусь издать ваши поэмы въ Лондон, если вы этого желаете, но не обманывайте себя слишкомъ лестными мечтами. Въ Англіи мы мало читаемъ стиховъ, даже и на родномъ нашемъ язык, а къ иностранной литератур мы очень равнодушны.

— Да, къ иностранной литератур вообще, и въ этомъ случа вы справедливы, но мои стихи особеннаго рода! Они могутъ возбудить вниманіе въ образованномъ и ученомъ круг.

— Хорошо! попробуемъ, вы отдадите мн ваши сочиненія, когда мы будемъ разставаться.

— Благодарю васъ, сказалъ Каструччіо весело, и пожимая руку своего друга, и потомъ въ продолженіе всего вечера онъ казался совершенно другимъ существомъ, онъ даже ласкалъ дтей и не насмхался надъ серьознымъ разговоромъ своего зятя.

Когда Мальтраверсъ всталъ, чтобы проститься, Каструччіо вручилъ ему свертокъ бумагъ, и потомъ съ головою, переполненною воображаемою будущею славою, изчезъ изъ комнаты, чтобы вполн предаться своимъ грезамъ. Онъ и не думалъ боле о Мальтраверс. Воспользовавшись его любезнымъ предложеніемъ, онъ и не думалъ огорчаться его отъздомъ, потому-что этотъ отъздъ былъ Avator его появленія въ новомъ свт!..

Шелъ мелкій дождь, хотя мстами звзды проглядывали сквозь разорванныя облака. Тереза не смла выйти изъ дома, она дала поцаловать свою атласную щечку молодому гостю, пожала ему руку, и простилась съ нимъ со слезами на глазахъ.

— Ахъ! сказала она, когда мы еще встртимся, я надюсь, что вы будете уже женаты. Я сердечно полюблю вашу жену. Нтъ другаго подобнаго счастія, какъ супружество и домашній бытъ! И она взглянула на де-Монтеня съ искреннею нжностью.

Мальтраверсъ вздохнулъ, мысль его въ эту минуту перенеслась къ Алис. Гд она? что сталось съ этою бдною, всми покинутою двушкою, невинная любовь которой когда-то сіяла на горизонт его жизни. Въ отвтъ мадамъ де-Монтень, онъ машинально пробормоталъ какую-то неясную, общую фразу, и вышелъ изъ комнаты вмст съ ея мужемъ, который непремнно хотлъ проводить его. Когда они были уже недалеко отъ озера, де-Монтень первый прервалъ молчаніе.

— Милый мой Мальтраверсъ, сказалъ онъ съ серьознымъ и задумчивымъ выраженіемъ въ голос,— пройдетъ, можетъ-быть, много лтъ прежде, чмъ мы съ вами опять встртимся. Я принимаю живое участіе въ вашемъ счастіи и въ вашей будущей карьер, да, карьер, я повторяю это слово. Я не имю привычки возбуждать въ людяхъ честолюбіе. Многимъ изъ нихъ довольно быть добрыми и честными гражданами. Но вы другое дло. Я вижу въ васъ не безумца, мечтающаго о несбыточной слав, но ревностнаго и благоразумнаго человка, общающаго много въ зрлости. Правда, что умъ вашъ еще несовершенно установился, но онъ, твердый и ясный, поднимается изъ броженія грезъ и страстей. Все вамъ благопріятствуетъ: хорошее состояніе, знатный родъ, связи. Вамъ предстоитъ поприще, на которое, однакожъ, нельзя вступить безъ дарованія и безъ труда, ну, чтожъ, тмъ лучше! На немъ сильные и ршительные соперники захотятъ подстрекнуть ваше соревнованіе, и на это-то соревнованіе вы должны будете употребить вс свои силы. Сойдя съ поприща своего назначенія, съ какою радостью вы скажете, что играли роль, которая не можетъ быть забыта человчествомъ, что вы, по вол Великаго Творца, были медіумомъ всего честнаго и прекраснаго. Вотъ истинное честолюбіе, желаніе собственно-личной извстности есть не честолюбіе, а тщеславіе. Вы никакъ не должны думать, Мальтраверсъ, что дятельная карьера есть путь, усыпанный ризами. Теперь у васъ нтъ враговъ, но какъ скоро вы достигнете извстности, васъ будутъ оскорблять, унижать, и клеветать на васъ Вы сами будете оскорблены этою яростью, возбужденную нашимъ превосходствомъ, вздохнете о своей прежней неизвстности, и согласитесь съ Франклиномъ, что ‘вы слишкомъ дорого заплатили за свой свистокъ’. Но за вс эти частныя непріятности, какая благородная награда имть другомъ публику, а можетъ-быть и потомство!… Къ тому же, прибавилъ де-Монтень, съ торжественностью въ голос,— умъ также подчиненъ совсти, какъ и сердце, и человкъ, разсявшій свои таланты по втру, терзается въ старости такими же угрызеніями совсти, какъ и тотъ, который употребилъ во зло свою врожденную добродтель. Глубокое и пріятное самодовольствіе, съ которымъ человкъ, смотря на прошедшія свои усилія, чувствуетъ, что онъ жилъ ненапрасно, что онъ завщалъ свту въ наслдство или просвщеніе, или счастіе, это одно самодовольствіе есть величайшее блаженство, какое способна ощущать человческая совсть! Что значатъ, въ-самомъ-дл, наши частныя ошибки, дйствующія на весьма-небольшой кругъ, и кончающіяся съ нашею жизнью, въ сравненіи съ тмъ неизчислимымъ и вчнымъ добромъ, которое можетъ длать человкъ, одаренный высшими способностями и геніемъ? Я нахожу, что въ васъ соединены вс условія, которыя могутъ извлечь возвышенной умъ и истинное честолюбіе изъ роскошной лни литератора сибарита, и побудить смло выступить на обширную арену большаго свта, чтобы оспаривать себ высокіе призы.

Мальтраверсъ никогда еще не слыхалъ ничего, что бы такъ пріятно подстрекало его высокія и благородныя стремленія. Торжественное краснорчіе и теплыя ободренія этого человка, обыкновенно холоднаго и строгаго въ своихъ сужденіяхъ, гремли въ его ушахъ, подобно звукамъ трубы. Онъ остановился, едва переводя дыханіе, щеки его горли.

— Де-Монтень, сказалъ онъ:— слова ваши разсяли во мн тысячу недоумній и колебаній, они дошли прямо до моего сердца. Я теперь только понимаю, что такое слава, какая цль и какая награда за труды! Я могъ имть и свднія, и надежды, и вдохновенія, вотъ уже нсколько мсяцевъ я чувствовалъ, что происходило что-то особенное во всемъ моемъ существ, но все это было неясно, темно, неопредленно. Прощайте! въ радости и печали, въ успхахъ и неудачахъ, я постараюсь быть достойнымъ вашей дружбы!…

Мальтраверсъ прыгнулъ въ лодку, и темнота ночи скрыла его отъ устремленнаго на него взора де-Монтеня.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

Прослдивъ постепенно безшумные успхи умственнаго развитія Эрнеста Мальтраверса, мы должны теперь обратиться назадъ, и обозрть испытанія, черезъ которыя суждено было пройти Алис Дарвиль. Поэзія не разсыпала цвтовъ по ея одинокому пути, и ея уединенные шаги, направленные къ отдаленной цли, гд должно было кончиться это странствіе, не были освщены таинственною лампою науки, или сопровождаемы тысячами звздъ, безпрестанно сіяющихъ въ небесахъ для тхъ избранныхъ глазъ, съ которыхъ геній и воображеніе сняли часть земной оболочки. Нтъ, не по чуднымъ горнимъ предламъ, что возносятся надъ жилищами и заботами обыкновенныхъ смертныхъ — уединеннымъ Альпамъ высшей философіи — скиталось дитя бдности и горя, а по избитой и жосткой большой дорог обыкновенной жизни продолжала она свое печальное путешествіе, съ разстерзаннымъ сердцемъ и окровавленными ногами. Но цль, этотъ великой секретъ жизни, этотъ summum arcanum всей философіи. какъ практической, такъ и идеальной, была, можетъ-быть, не мене доступна для этой покорной двушки, какъ и для быстрыхъ шаговъ человка, ищущаго чего-то великаго, и врящаго почти въ невозможное.

Возвратимся къ той ужасной ночи, въ которую Алиса была исторгнута изъ своего уединеннаго жилища, наполненнаго мечтами о миломъ. Прошло много времени, прежде чмъ она пришла въ себя, и поняла, какая страшная перемна произошла въ судьб ея. Начинало свтать, срыя тучи какъ будто висла надъ землею, грубая, покрытая фура, везшая ее, прыгала по глубокимъ колеямъ не слишкомъ битой дороги, извивающейся по гористымъ долинамъ, проявленіе которыхъ въ Англіи показываетъ близость моря. Алиса съ ужасомъ осмотрлась вокругъ. Уальтерсъ, сообщникъ Дарвиля, лежалъ, растянувшись у ногъ ея, и его громкое сопніе показывало, что онъ крпко спалъ. Дарвиль же сидлъ къ Алис спиною, и погонялъ несчастную утомленную лошадь, хотя фура была съ навсомъ, но въ этомъ мст онъ не могъ защищать его отъ дождя, однообразно капавшаго съ огромныхъ полей его нахлобученной шляпы. Когда онъ, осмотрвшись кругомъ, остановилъ свои ужасные и мрачные глаза на Алис, его зловщая физіономія, казавшаяся еще страшне отъ синеватаго отблеска печальной зари, представила отвратительную картину нисколько нескрываемой и безстыдной низости.

— Ого! Аллей, итакъ ты пришла въ чувство, сказалъ онъ, сдлавъ ужасную гримасу.— Я этимъ очень доволенъ, потому-что я не могу же вести съ собою прекрасную даму въ обморок.. Ты долго праздновала, Аллей, теперь опять надобно будетъ учиться работать для меня. А, ты страшная плутовка! Ну что прошло, то прошло…. Я все забываю…. Но теперь ты не должна никуда ходить безъ моего позволенія, и не имть никакихъ тайнъ отъ своего стараго воспитателя…. не такъ ли, Аллей?

Алиса не могла боле слушать, она закрыла лицо салопомъ, который былъ наброшенъ на нее, и хотя она несовершенно потеряла чувства, но члены ея были какъ бы поражены, ей казалось, что она была жертвою страшнаго сна. Въ эту самую минуту Уальтерсъ проснулся, и два злодя, не обращая вниманія на ея присутствіе, начали разговаривать о своихъ дальнйшихъ планахъ. Мало-по-малу она собралась съ силами столько, что могла подслушивать, въ инстинктивной надежд, что, можетъ-быть, этотъ самый планъ послужитъ ей средствомъ къ побгу. Но все, что она могла понять изъ различныхъ и несвязныхъ предположеній, о которыхъ они толковали едва попятнымъ ей нарчіемъ, и спорили о каждомъ съ ужасными проклятіями, было то, что, во всякомъ случа, они ршились ухать изъ провинціи, въ которой находились теперь, но сами не знали куда отправятся. Наконецъ фура остановилась у полуразвалившейся съ виду хижины, но вывска показывала, что это былъ постоялый дворъ, который общалъ хорошій ночлегъ путешественникамъ, на этой вывск въ числ прочаго находилось слдующее эпиграмматическое двустишіе: —

‘Old Tom, he is best of gin,

Drink him once, and you’ll drink him agin!’

Старый Томъ есть самая лучшая западня: попейте его разъ, и вы будете пить его еще!

Эта хижина стояла далеко отъ всякаго жилья, и безплодная земля, окружающая ее, была совершенно обнажена, ни одного деревца, ни даже кустарника, не было видно на большое разстояніе. Алиса съ отчаяніемъ въ душ увидла, что вся надежда убжать изъ такого открытаго мста было невозможна. Не смотря на то, Дарвиль, для большей врности, самъ высадилъ ее изъ фуры, провелъ по неосвщенной, развалившейся лстниц въ комнату, которую скоре можно было назвать чердакомъ, и грубо втолкнувъ ее туда, заперъ дверь ключомъ, а самъ сошелъ внизъ. На двор было холодно, и синеватыя капли дрожали на почернвшихъ стнахъ, а въ комнат не было ни огня, ни камина, но какъ ни легко была Алиса одта, потому-что салопъ и шаль составляли главную ея одежду, все-таки она не чувствовала холода,— сердце ея въ эту минуту было холодне, чмъ воздухъ. Въ полдень какая-то старуха принесла ей обдъ, состоявшій изъ рыбы и дичи, такого обда трудно было ожидать отъ подобнаго постоялаго двора, и онъ могъ бы показаться пиршествомъ полъ кровлею Дарвиля. Старуха пригласительнымъ взглядомъ показала ей на оловянную фляжку, наполненную сроватою водкою, принесенную вмст съ обдомъ, и увряла хриплымъ и дребезжащимъ голосомъ, что ‘Старый Томъ’ былъ лучшій другъ, чмъ вс молодые волокиты! Окончивъ эту интермедію, она вышла, и Алиса опять осталась одна до самой ночи, тогда вошелъ Дарвиль, съ узломъ въ рукахъ, заключавшемъ въ себ разное платье, какое было въ употребленіи у крестьянокъ этой отдаленной провинціи Англіи.

— Ну, Аллей, сказалъ онъ: наднь-ка это тепленькое платье, наряды теперь не къ мсту. Мы не должны оставлять слда по себ, гончія съ тонкимъ чутьемъ слдуютъ за нами. Тутъ есть хорошенькое шерстяное платьице для тебя, моя капризница, и красный клокъ, который въ состояніи испугать индйскаго птуха. Что касается до твоего салопа и шали, не бойся, они не уйдутъ въ ветошный рядъ, мы ихъ прибережемъ до какого-нибудь большаго города, тамъ есть молодые весельчаки, у которыхъ деньги звенятъ въ карманахъ, Аллей…. Ну же, торопись, мы должны были бы уже улетть. Я приду за тобой черезъ десять минутъ…. Ну, фуй! не сантиментальничай, вотъ, выпей ‘стараго Тома’, выпей, говорятъ теб. Какъ, ты не хочешь? Хорошо, такъ за твое здоровье, и желаю теб въ другой разъ лучшаго аппетита!

Теперь, когда дверь снова захлопнулась за Дарвилемъ, утшительныя слезы въ первый разъ хлынули изъ глазъ Алисы. Женственная слабость доставила Алис это женственное утшеніе. Этотъ нарядъ былъ выборъ и подарокъ Эрнеста, онъ былъ послднимъ напоминаніемъ той прекрасной жизни, которая, казалось, улетала въ эту минуту навсегда. Не оставалось никакого слда той жизни, его, существа любящаго, покровительствующаго ей и обожаемаго ею, даже ее самой въ томъ вид, какъ она была пересоздана любовію, все должно было исчезнуть навсегда. Она еще рыдала въ припадк страшнаго своего горя и непреодолимой страсти, когда Дарвиль снова вошелъ въ комнату.

— Какъ, еще неодта? воскликнулъ онъ голосомъ, въ которомъ выразилось нетерпливое бшенство: — послушай, эти капризы ни къ чему не поведутъ. Если въ дв минуты ты не будешь готова, то я позову Джона Уальтерса помочь теб, а у него рука тяжела, я предупреждаю тебя.

Эта угроза привела Алису въ себя.

— Я сдлаю все, что вамъ угодно, сказала она кротко.

— Хорошо, такъ поспши же, сказалъ Дарвиль: они уже закладываютъ лошадь. Но помни, двочка, что воспитатель твой бжитъ отъ вислицы, а эта мысль длаетъ человка слишкомъ подозрительнымъ. Если ты попробуешь бжать, или что нибудь сдлаешь, или скажешь, что можетъ навести на насъ гончихъ, то дорого съ нами за это расплатишься.

Таковъ былъ Дарвиль, и въ такомъ положеніи находилась та, которой ухо въ продолженіе многихъ мсяцевъ по слышало ничего другаго, кром шопота любви и журчанія страсти, выходящихъ изъ устъ поэзіи.

Они продолжали свой путь до полночи, и тогда пристало на постоялый дворъ, почти ничмъ неотличавшійся отъ перваго.

II.

Испытанія твои были многочисленны, бдное дитя, такъ многочисленны, что ихъ невозможно было бы описать, хотя бы эту книгу распространить хоть на сто томовъ. Мы можемъ толковать о врности печатныхъ книгъ, но есть ли хоть одинъ человкъ, написавшій даже собственную свою біографію, который не выпустилъ бы, по-крайней-мр, девять десятыхъ изъ самыхъ важныхъ матеріаловъ? Что такое три тома, что такое шесть томовъ? Мы живемъ шесть томовъ въ день! Мысль, душевное движеніе, радость, печаль, надежда, страхъ, какъ они были бы пространны, если бы могли разсказать свою собственную исторію, слдя часъ за часомъ! Но жизнь человка есть не что иное, какъ сокращеніе той жизни, которая называется нескончаемою, вчною, и самыя аккуратныя его признанія суть не что иное, какъ сокращеніе сокращенія….

Прошло три мсяца или боле съ той ночи, въ которую Алиса усыпила себя слезами, посреди своихъ дикихъ собесдниковъ, до той минуты, когда она наконецъ успла ускользнуть отъ зоркихъ глазъ своего воспитателя. Въ это время они находились на берегахъ Ирландіи. Дарвиль разстался съ Уальтерсомъ и съ другими своими товарищами контрабандистами, онъ спустилъ почти вс деньги, которые доставалъ съ ними вмст, посредствомъ различныхъ преступленій

Напившись разъ пьянъ, онъ вытолкалъ изъ дома Алису, а самъ сталъ наблюдать за каждымъ ея движеніемъ. Это происходило въ предмстіи города Корки. Она въ одну секунду ршилась на побгъ, и повернувъ вдругъ въ узкій переулокъ, полетла, какъ на крыльяхъ. Напрасно Дарвиль старался догнать ее, глаза его помутились, а ноги отяжелли отъ опьяненія. Она слышала его послднюю брань, раздавшуюся издалека по воздуху, и страхъ еще боле ускорилъ ея шаги, наконецъ она остановилась, очутившись на краю города, она остановилась выбившись изъ силъ отъ смертельной усталости.

Была лтняя ночь. Она сла на большой камень. Съ одной стороны находился городъ съ своими огнями и фонарями, съ другой, вдали виднлось бловатое поле, а сверху свтила луна, и яркія звзды были разсыпаны по небу, она мысленно возвела свои глаза, наполненные слезами, выше луны и звздъ, и молила, чтобъ Богъ Покровитель спасъ ее. Итакъ посл краткаго отдохновенія и безмолвной молитвы, она встала и отправилась опять въ путь. Наконецъ, когда силы ея начали опять отказываться, она пошла на дворъ одной фермы, и тамъ подъ навсомъ, въ первый разъ въ продолженіе многихъ недль, уснула спокойнымъ сномъ безопасности и надежды.

III.

Прошло ровно два года съ-тхъ-поръ, какъ Алиса была похищена изъ уединенной хижины, и въ то самое время, какъ Мальтраверсъ скитался посреди развалинъ древняго Египта, на той самой долин, по которой Алиса и любовникъ души ея прохаживались такъ часто рука объ руку, собралась веселая толпа дтей и молодыхъ людей. Домикъ купилъ одинъ богатый, но сдавшій уже свои дла фабрикантъ. Онъ надстроилъ на немъ еще довольно высокій этажъ, синеватый аспидный камень замнилъ солому на крыш, прекрасныя галереи, наполненныя вьющимися растеніями, были сняты, потому-что мистрисъ Гоббсъ находила, что отъ нихъ комнаты принимали мрачный видъ, четыре оштукатуренныя колонны іоническаго ордена замнили прежнее сельское крылечко, новая столовая въ двадцать два фута длиною и въ восьмнадцать шириною и новая гостиная надъ нею, составляли особенное крыло. Однимъ словомъ, бдная хижина теперь казалась великолпною виллою. Фонтанъ былъ закрытъ навсегда, потому-что находили, что отъ него заводилась сырость въ дом, а отъ воротъ къ дому была проложена широкая дорога для прозда экипажей. Ворота были уже не т скромныя, деревянныя, выкрашенныя зеленою краскою и всегда готовыя отвориться на своихъ слабыхъ петляхъ, по высокія чугунныя, великолпныя и крпко затворенныя ворота, висящія на двухъ соотвтствующихъ крыльцу колоннахъ. На одной изъ колоннъ была прибита мдная доска, на которой была слдующая надпись: ‘Гоббсъ-Лоджъ — Позвоните въ колокольчикъ’.

Гоббсы, и большіе и маленькіе, вс были на лугу, многіе изъ нихъ только что пришли изъ школы, потому-что это былъ уже полупраздникъ — суббота посл полудня. Тутъ-то было и радости, и шуму, и крику, а почтенная старая чета смотрла на все спокойно. Гоббсъ отецъ курилъ трубку, (увы это былъ не прежній милый meerschaum!) мистрисъ Гоббсъ разсказывала своей старшей дочери (молодой и прекрасной женщин, три мсяца тому назадъ вышедшей замужъ по любви за бднаго человка), сколько дней можетъ служить нога баранины (всомъ въ десять фунтовъ).

— Всегда, моя милая, покупай большіе куски, они гораздо выгодне. Посмотримъ, что это мальчики такъ расшумлись! Нтъ, моя душенька, твоего мячика здсь нтъ.

— Ахъ, мама, онъ подъ вашими платьями.

— Ахъ дитя, какъ ты надодаешь!

— Эй, вы, сэръ, теперь моя очередь начинать. Бидди, погоди, двочки никогда не начинаютъ, да вамъ и не прилично мшаться въ игры мальчиковъ.

— Бобъ, ты плутуешь.

— Папа, Недъ говоритъ, что я плутую.

— Очень вроятно, мой милый, вдь тебя прочатъ въ адвокаты.

— На чемъ бишь я остановилась, моя милая? начала опять мистрисъ Гоббсъ, садясь и выправляя свои помятыя юбки.

— Да, на бараньей ног! Да, большіе куски гораздо лучше, на другой день можно сдлать вкусное битое съ поджаренными корочками, на третій день кости, поджаренныя на ростр, — мужъ твой, врно, любитъ это блюдо! а остатки мяса можно приберечь къ суббот на пирогъ, ты знаешь, моя милая, что мы съ отцемъ начинали свою жизнь гораздо бдне, чмъ вы теперь. Но теперь мы имемъ все, что только пожелаемъ, все прекрасное окружаетъ насъ… ничто не можетъ сравниться съ бережливостью и порядкомъ. Въ субботу пирогъ, это очень хорошая вещь, а къ воскресенью кусокъ и оконченъ. Хорошая жена, какъ ты, никогда не должна пренебрегать суботними пирогами!

— Да, сказала молодая супруга съ грустью: но мистеръ Гидди не любитъ пироговъ.

— Не любитъ пироговъ! это очень странно. Мистеръ Гоббсъ очень любитъ пироги. Но, можетъ-быть, ты корку длаешь не довольно мягко? Но отъ чего бы это не происходило, ты все-таки можешь приготовить ему это мясо въ пуддинг: я уврена, что мистеръ Гидди любитъ пуддингъ, жена всегда должна изучать вкусъ своего мужа, что значить для мущины домашній бытъ безъ любви? Но я должна сказать, что весьма неблагоразумно не любить субботніе пироги.

— Ахъ! мама, видите ли вы эту цыганку? Я пойду къ ней и буду гадать.

— И я…, и я!

— Боже мой, тамъ въ-самомъ-дл стоитъ одна изъ этихъ шатающихся плутовокъ, закричалъ мистеръ Гоббсъ, вскочивъ съ гнвомъ съ своего мста:— о чемъ же думаетъ староста?

Мнимая цыганка, обратившая на себя вниманіе, какъ отца, такъ и дтей, была молодая женщина въ чрезвычайно изношенномъ клок, она приложила лицо свое къ ршетк, и внимательно, напряженно внимательно! смотрла во внутренность двора. Дти съ чрезвычайною поспшностью побжали къ ней, но они невольно пріостановили шаги свои, когда, подбжавши поближе, увидли, что ошиблись въ своемъ предположеніи. Ея блдныя и нжныя щеки совсмъ не были похожи на обыкновенный загорлый цвтъ лица цыганокъ, ея большіе голубые глаза, наполненные слезами, не имли ничего общаго съ плутовскими глазами цыганокъ, и цыганское безстыдство не затемняло ея невинное и почти дтское выраженіе лица. Между-тмъ, какъ она судорожно прижимала свое лицо къ холодному чугуну, дти, какъ бы заразившись ея невыразимою и боязливою печалью, подошли къ ней съ невольнымъ уваженіемъ.

— Вамъ что нибудь нужно здсь? спросилъ самый старшій и самый смлый изъ мальчиковъ.

— Я… я… Кажется это Дель-Котеджъ?

— Да, это мсто называлось прежде Дель-Котеджъ, а теперь Гоббсъ-Лоджъ, разв вы не умете читать? сказалъ наслдникъ чести дома Гоббсовъ.

— А… а… Мистеръ Бутлеръ, врно, также ухалъ?

Бдное дитя! она выражалась такъ, какъ будто прежняя, поукрашенная хижина ухала, портики и колонны іоническаго ордена не составляли для нея никакой прелести!

— Бутлеръ? такого нтъ здсь. Папа, вы знаете, гд живетъ мистеръ Бутлеръ?

Гоббсъ въ эту минуту уже направился къ мсту конференціи какъ тяжелая артиллерія.

— Бутлеръ? не знаю такой фамиліи, сказалъ онъ: никакого мистера Бутлера здсь не живетъ. Иди себ.

— Здсь нтъ мистера Бутлера! сказала молодая женщина, едва дыша, и хватаясь за ршетку, чтобы не упасть. Но уврены ли въ этомъ, сэръ?

— Увренъ, да. На что онъ теб нуженъ?

— О, папа, она, кажется изнемогаетъ, сказала одна изъ двочекъ, съ большимъ чувствомъ, позвольте велть ее накормить, я уврена, что она очень голодна.

— Войди, дочь моя, тебя здсь накормятъ.

Двушка, казалось, не слыхала его словъ, и онъ, повторяя свое приглашеніе, отперъ ворота.

— Нтъ, сэръ, сказала она наконецъ: нтъ, благодарю васъ. Я теперь не могу сюда войти. Я не могу здсь сть. Но умоляю васъ, скажите мн, сэръ, гд мн найти мистера Бутлера?

— Бутлера! сказала мистрисъ Гоббсъ, которую любопытство привлекло къ этому же мсту. Я припоминаю, что эта фамилія того самаго господина, который прежде насъ нанималъ этотъ домъ, и котораго обокрали.

— Обокрали! вскрикнулъ мистеръ Гоббсъ, попятившись назадъ и запирая опять ворота. А новый-то чайникъ, только что принесли, пробормоталъ онъ.

Молодая женщина дико посмотрла ему въ лицо, и бросивъ быстрый взглядъ на перемнившееся мсто, судорожно накинула свой клокъ на плечи, какъ-будто въ эту минуту сильный втеръ дунулъ на ея деликатные члены, и пошла прочь, не сказавъ боле ни одного слова. Оставшееся семейство смотрло ей вслдъ, когда она неровными шагами спускалась подъ гору по дорог, и вс почувствовали то угрызеніе совсти, которое свойственно человческому сердцу, при вид несчастнаго, которому не старались подать помощи. Путница остановилась, и съ особеннымъ выраженіемъ нжности смотрла назадъ. Даже и на такомъ разстояніи, какое отдляло ее уже отъ дома, можно было видть отчаяніе. Потомъ она повернула но дорог, и исчезла изъ виду….

Алиса поддерживала свои силы и свое мужество во-время страшной и медленной болзни, которая продержала ее, какъ въ карантин, нсколько мсяцевъ на крестьянской постел (предмет грубой, но дружеской благотворительности ирландскаго крестьянина), она всякій день нашоптывала себ, чтобъ поддержать упадающую надежду: какъ только выздоровлю, то пойду, и буду просить, чтобы мн показали дорогу къ хижин, врно, найду его тамъ, и жизнь опять разцвтетъ для меня. Вотъ для чего она пошла въ далекую сторону, какъ скоро только могла ходить безъ помощи другаго, для этого она, алчущая и жаждущая, по холоду и жару, направляла свои уединенные шаги, почти съ собачьимъ чутьемъ къ жилищу своего прежняго хозяина! потому-что она не знала въ какую сторону идти, въ какомъ мст находилась хижина, она только знала названіе ближайшаго города, хотя онъ былъ чрезвычайно многолюдный, но названіе его странно звучало въ ушахъ тхъ, къ кому она обращалась, и очень часто ее посылали совсмъ въ другую сторону. Три раза она истощала продолжительною ходьбою свои силы, и три раза была обязана унизительному сожалнію постелью, на которой могла успокоить свои лихорадочные, разбитые члены.

И такъ много, много прошло мсяцевъ съ того дня, какъ она пустилась въ путь, до-тхъ-поръ, какъ она думала достигнуть своей цли. Но никогда она не отчаявалась, напротивъ — сердце ея билось постоянною надеждою. Она всегда думала, что увидитъ опять Эрнеста. А теперь…. нтъ…. я не могу выразить дйствіе этого оглушительнаго для нея удара! Она не имла понятія о нжныхъ предосторожностяхъ Мальтраверса, а онъ не сообразилъ хорошенько ея совершенное незнаніе свта, и что но этому она не могла воспользоваться его заботливостью. Какъ она могла догадаться, что въ одной мил отъ хижины, жилъ судья отъ котораго она могла бы узнать все, что пожелала? Еслибы она встртила садовника, или старую служанку, все дло устроилось бы тогда иначе. Ей, въ-самомъ-дл, пришли на мысль поговорить съ ними. Но старуха умерла, а садовникъ былъ взятъ въ услуженіе къ какому-то господину въ отдаленную провинцію. Такимъ-образомъ погасъ и послдній лучъ ея надежды. Если бы хоть одинъ человкъ, вспомнивши розыски Мальтраверса, встртилъ бы и узналъ Алису! Но ее видли слишкомъ немногіе, и къ тому же прежняя блестящая и свжая двушка такъ измнилась въ продолженіе своего страшнаго страданія! Но ея путешествіе еще не кончилось,— и много еще страшныхъ втровъ на бурныхъ моряхъ должна была вытерпть ея утлая ладья, прежде достиженія до своей пристани….

IV.

‘Терпніе и печаль борятся, кто лучше выразитъ ея доброту’.

Шекспиръ.

‘Я жалю ее, и вмст съ тмъ я же ея подпора’.

Теперь Алиса почувствовала, что она была одна въ цломъ мір, не имя надежды на чье-либо покровительство. Посл первыхъ дней страшной муки новый духъ, но не надежды, а терпнія, проявился въ ней. Ея уединенныя странствія, въ которыхъ Единый Богъ былъ ея путеводителемъ, много способствовали къ укрпленію души ея. Она твердо уповала на таинственное милосердіе Творца. Оставленная впродолженіе многихъ мсяцевъ на собственный произволъ и собственныя силы, она должна была снискивать себ насущный хлбъ, отъ чего умственныя ея понятія незамтно наострились, а характеръ, отъ природы застнчивый и женственно нжный, получили необыкновенную твердость. Она ршилась отправиться въ другую провинцію, потому-что не могла переносить тхъ призраковъ, какія порождало въ ней сосдство этой хижины, ни подумать безъ ужаса о возможности возвращенія Дарвиля. Вслдствіе этого, она въ одно утро снова начала свое странствіе, и посл недльной ходьбы очутилась въ одномъ небольшомъ селеніи. Благотворительность такъ обыкновенна въ Англіи, она такъ добровольно выказывается везд, подобно доброму зерну на краяхъ большой дороги, что Алиса рдко нуждалась въ самомъ необходимомъ для существованія. Ея скромный видъ и тихій мелодической голосъ, столь различный отъ обыкновенныхъ жалобныхъ криковъ нищихъ, обыкновенно дйствовали даже на самыхъ грубыхъ. Такимъ-образомъ она всякій день доставала столько, что могла купить себ хлба и заплатить за ночлегъ, а если иногда у ней и недоставало денегъ, то она умла выносить голодъ, и не боялась провести ночь подъ какимъ-нибудь навсомъ, а если это случалось на берегу моря, то въ какой-нибудь скрытой пещер.

Случилось такъ, что Алиса, тащась изнеможенная къ околиц одного селенія, въ которомъ думала найти пріютъ посл дневнаго путешествія, встртила одну леди, которая казалась нсколько старе зрлаго возраста, и въ чертахъ которой состраданіе было такъ видимо, что Алиса не ршилась просить у нея милостыни. Въ ней была странная деликатность, или гордость, или какъ хотите назовите проявленіе этого чувства, но она скоре обращалась за милостынею къ холоднымъ и суровымъ, чмъ къ тмъ, которые смотрли на нее съ участіемъ, ей больно было унижаться въ глазахъ послднихъ.

Леди остановилась.

— Куда ты идешь, бдняжка?

— Куда Богу угодно, сударыня, отвчала Алиса.

— Ты еще кажешься ребенкомъ, а ведешь скитальческую жизнь!

— Вотъ мой кровъ, сударыня, сказала Алиса, взглянувши на небо: вотъ все, что я имю.

— Ты не замужемъ? спросила леди.

— Замужемъ! о нтъ, сударыня, отвчала Алиса простодушно: но желала бы найти того, къ кому влечетъ меня мое сердце!

Леди тихонько подалась назадъ, но не съ ужасомъ, нтъ, а опять-таки съ глубокимъ состраданіемъ.

— Это очень жаль, сказала она, однакожъ съ большею важностью въ голос. Но гд же т думаешь найти его?

— Ахъ, сударыня, мн кажется, что я уже больше не увижу его, и Алиса зарыдала.

— Какъ!… онъ бросилъ тебя?… такую молодую, вскричала леди, такую прекрасную…. прибавила она сама для себя.

— Бросилъ меня! о нтъ, сударыня, но это длинная исторія. Добрый вечеръ…. благодарю васъ за состраданіе.

Глаза леди наполнились слезами.

— Постой, сказала она: разскажи мн откровенно, куда ты идешь, и какія твои намренія?

— Увы! я иду, куда глаза глядятъ, у меня нтъ дома, сударыня, но я желала бы жить работой, чтобъ имть насущный хлбъ. Я желала бы добывать деньги трудами, онъ часто говаривалъ мн, чти я могу это сдлать.

— Онъ! но вашъ разговоръ и ваши манеры показываютъ, что вы совсмъ не крестьянка? Что же вы можете длать?… что вы знаете?

— Музыку и разныя работы, и… и….

— Музыку!… это странно! Кто же ваши родители?

Алиса вздрогнула и закрыла лицо руками.

Это еще боле заинтересовало сострадательную леди.

— Она не должна быть брошена на произволъ судьбы, одна въ цломъ мір, сказала сама себ леди. Слдуйте за мною, продолжала она, посл нкотораго размышленія: и знайте, что вы нашли во мн друга.

Съ этими словами леди своротила съ большой дороги и спустилась въ зеленую аллею, которая вела въ сторожевой домикъ парка. Она вошла въ этотъ домикъ, и посл краткаго разговора съ живущею въ немъ особою, сдлала Алис знакъ рукою, чтобъ она приблизилась.

— Джанетъ, сказала новая покровительница Алисы, вышедшей изъ сторожка и весело смотрящей женщин: вотъ съ этою молодою особою я прошу тебя обращаться съ величайшимъ вниманіемъ и вжливостью. Завтра утромъ я пришлю ей приличное платье, и обдумаю хорошенько, что можно будетъ сдлать лучшаго для ея будущности.

Съ этими словами она благосклонно улыбнулась бдной Алис, сердце которой было такъ переполнено, что она не могла произнести ни одного слова. Когда дверь хижины затворилась за нею, Алис показалось, что день сталъ гораздо пасмурне.

V.

	‘Поврьте мн, она очень меня растрогала, и заставила жалть себя. Увы! ея ли деликатной натур было бороться съ несчастіями?!’ Роу.
	‘Съ раннихъ лтъ онъ былъ скроменъ и благоразуменъ, заботливъ къ формамъ, но еще боле внимателенъ къ истин, онъ всегда былъ одтъ въ приличное, но скромнаго покроя платья, а свтлый взоръ его выражалъ спокойствіе духа…. Однакожъ въ его сверкающихъ глазахъ можно было замтить нкоторое лукавство и зоркость, походящую на шпіонство, друзья считали его проницательнымъ, а враги хитрецомъ, но ни друзья, ни враги не могли бы обвинить его ни въ какомъ преступленія, его поступки, равно какъ и разговоръ, были ясны и чисты. Его считали человкомъ строгихъ правилъ, благоразумнымъ, степеннымъ, и набожнымъ, и онъ дйствительно былъ таковъ, и не красня выказывалъ себя тмъ, что былъ. Крабръ.
	‘Я пойду дале, и развдаю эту тайну.’ Бомонтъ и Флетчеръ.

Мистрисъ Лесляй, дама, введенная въ предыдущую главу, была женщина твердаго, здраваго и разсчетливаго ума, но вмст съ тмъ и чувствительнаго сердца (это соединеніе встрчается очень нердко). Она выслушала исторію Алисы съ удивленіемъ и состраданіемъ. Природная невинность и честность молодой двушки такъ краснорчиво высказывались въ ея словахъ и взор, что мистрисъ Лесляй, выслушавъ ея исторію, нашла Алису совсмъ не такою, чмъ ожидала. Но все-таки она сочла необходимымъ растолковать Алис о неумстности ея поисковъ, но въ этомъ случа Алиса была необыкновенно безтолкова, она кротко и терпливо выслушала урокъ мистрисъ Лесляй, но видно было, что онъ не сдлалъ на нее почти никакаго вліянія. Она такъ мало знала законы общежитія, и потому въ ней трудно было изгладить первое впечатлніе природы. Вотъ все, что она могла сказать въ отвтъ мистрисъ Лесляй:

— Все, что вы говорите, сударыня, можетъ-быть истинная правда, но съ-тхъ-поръ, какъ я люблю его, мн кажется, что я стала гораздо лучше!

Хотя Алиса съ покорностью принимала всякое замчаніе на счетъ себя, но никакъ не хотла слышать ни одного укорительнаго слова противъ Мальтраверса. Онъ былъ кумиръ души ея, который, по ея мннію, одинъ стоялъ какъ бы на пьедестал между небомъ и землею. Съ трудомъ мистрисъ Лесляй могла успокоивать ее, а еще съ большимъ трудомъ утшить, мистрисъ Лесляй привязывалась къ ней своимъ женственнымъ сердцемъ всякой день все боле и боле. Чмъ больше она видла Алису, тмъ лучше понимала ея исторію и ея характеръ, и тмъ больше терялась въ удивленіи отъ романа, въ которомъ это прекрасное дитя играло роль героини, и тмъ больше безпокоилась о ея будущности.

Наконецъ, когда она узнала музыкальный талантъ Алисы, талантъ истинно необыкновенный, новая и свтлая мысль мелькнула въ голов ея. Въ немъ былъ источникъ ея будущей независимости. Надобно вспомнить, что Мальтраверсъ былъ отличный музыкантъ, и соединялъ познаніе со вкусомъ, а природная способность Алисы къ этому искусству поставила ее въ нсколько мсяцевъ на такую степень совершенства, для корой отъ другихъ, даже и отъ самаго Мальтраверса, требовались упражненія многихъ лтъ. Но мы такъ скоро научаемся всему отъ тхъ, кого любимъ! Къ тому же надобно замтить, что чмъ тсне кругъ нашихъ познаній, чмъ меньше мы одарены умственными способностями, тмъ воспріимчиве мы бываемъ къ музык, этой истинно ревнивой образовательниц ума. Мистрисъ Лесляй ршились дать Алис возможность усовершенствовать этотъ талантъ, для того, чтобы впослдствіи она могла давать уроки.

Въ томъ же самомъ графств, въ город С*** миляхъ въ тридцати отъ жилища мистрисъ Лесляй, было многочисленное общество богатыхъ и образованныхъ людей, въ город находилась соборная церковь, и присутствующее въ ней духовенство собирало вокругъ себя всю провинціальную аристократію. Здсь, какъ и въ большей части некоммерческихъ городовъ Англіи, музык учили какъ въ высшемъ класс, такъ и въ среднемъ. Въ немъ давались концерты, составленные изъ аматёровъ, были устроены музыкальные клубы, подписки на духовные концерты, и каждыя пять лтъ былъ огромный музыкальный праздникъ. Въ этомъ-то город мистрисъ Лесляй помстила Алису къ одному бывшему профессору музыки, который, удалявшись съ поприща своего занятія, не боялся уже боле соперниковъ, и который на довольно выгодныхъ условіяхъ согласился окончить музыкальное образованіе Алисы. Это было спокойное и достойное выбора жилище, потому-что музыкальный учитель и жена его были люди добраго и небрюзгливаго нрава.

Достаточно было трехъ мсяцевъ ршительнаго и безпрестаннаго упражненія, соединнаго съ необыкновеннымъ послушаніемъ и врожденною способностью Алисы, чтобы поставить ее выше всхъ настоящихъ и бывшихъ ученицъ этого добраго учителя. А еще три мсяца спустя мистрисъ Лесляй ввела ее во многія семейства, какъ преподавательницу музыки. Алиса могла уже устроиться въ своей собственной квартир, постоянные уроки и участіе, принимаемое ею во временныхъ концертахъ, доставили ей то, что благоразумно предсказывалъ ей первый ея преподаватель музыки — ‘честную независимость.’

Мистрисъ Лесляй была необыкновенно осторожная женщина, и потому не хотла взять всю отвтственность этого дла на себя, и посл многихъ соображеній ршилась доврить его одному человку, котораго высокая нравственность и религіозная набожность были извстны всему городу.

То былъ богатый, недавно овдоввшій банкиръ, который жилъ въ окрестностяхъ города, выбраннаго для будущаго пребыванія Алисы, въ это самое время онъ прізжалъ съ визитомъ къ сосдямъ мистрисъ Лесляй. Онъ былъ когда-то представителемъ города С*** въ парламент, но удалился отъ законодательнаго сословія, находя, что эти занятія, даже до преобразованія палатъ, были ему не подъ-силу, а безсонныя ночи страшно вредили здоровью, однакожъ до-сихъ-поръ онъ еще сохранилъ такое вліяніе, что могъ ршать избраніе если не обоихъ, то, по-крайней-мр, одного депутата города С***. Это вліяніе онъ умлъ употреблять въ пользу собственнаго интереса, который, по его мннію, скоре долженъ былъ подвинуть впередъ нкоторые его честолюбивые замыслы, (потому-что онъ былъ и хвастливый и честолюбивый человкъ на избранной имъ дорог), чмъ вс мннія и голоса парламента, поприще, на которомъ звзда его свтилась не слишкомъ ярко. Съ такою удивительною ловкостью банкиръ успвалъ въ одно и тоже время и поддерживать министерство, и сохранять благорасположеніе виговъ и диссентеровъ своей провинціи. Во всемъ графств не было ни одного человка, котораго уважала бы такъ, какъ этого могучаго банкира, а между-тмъ онъ не обладалъ никакими блестящими талантами, хотя и былъ человкъ дловой и энергическій. Своимъ положеніемъ въ обществ онъ единственно былъ обязанъ сил своего нравственнаго характера. Онъ чувствовалъ это, и гордился своимъ превосходствомъ. Онъ чрезвычайно дорожилъ малйшимъ атомомъ своего отличія, сохраненіе котораго требовало большой осторожности и непрестаннаго наблюденія за собою. Это былъ весьма замчательный характеръ, но, можетъ-быть, мы нашли бы его не слишкомъ необыкновеннымъ, если бы могли проникнуть во вс сердца. Онъ возвысился, говоря сравнительно, изъ низкаго происхожденія и изъ ничтожнаго состоянія, и этимъ былъ единственно обязанъ точной и непоколебимой аккуратности своего наружнаго поведенія, по этому онъ вс свои понятія о житейскомъ счастіи и чести связывалъ нераздльно съ приличіемъ и неупречностью вншней жизни. Такимъ образомъ, не будучи злымъ человкомъ, онъ сдлался чмъ-то въ род лицемра. Годъ отъ году онъ становился строже, какъ къ себ, такъ и къ другимъ. Онъ былъ, такъ-сказать, хранилищемъ совсти всего города, и казалось бы неслыханномъ дломъ, еслибъ кто-нибудь осмлился написать духовную, или внести свое имя въ какую-нибудь благотворительную подписку, не спросивши его мннія. Такъ какъ онъ былъ человкъ проницательный и хитрый то въ совтахъ своихъ онъ старался всегда помирить совсть съ интересомъ. Но нашъ банкиръ былъ истинно благотворительный и снисходительный человкъ, и благочестіе его было искренно. Въ чемъ же состояло его лицемріе? Въ томъ только, что онъ старался казаться благотворительне, человколюбиве и набожне, чмъ былъ въ-самомъ-дл. Его репутація дошла въ настоящее время до такой степени чистоты и лоску, что малйшая тусклость, незамтная на репутаціи другаго человка, оставила бы на имени банкира неизгладимое пятно. Весьма естественно, что у него было много завистниковъ, которые наблюдали за малйшими подробностями его поведенія. Съ другой стороны, великое уваженіе его послдователей, доводило его доброту до усилій, если не выше всей человческой власти, то, по-крайней-мр, выше его собственной. Природа же надлила банкира порядочнымъ количествомъ животныхъ побужденій, сильными страстями и чувственнымъ темпераментомъ. Онъ любилъ хорошій столъ и доброе вино.

Банкиръ женился на женщин гораздо старе себя, потому-что богатство ея должно было служить первымъ краеугольнымъ камнемъ для его будущей карьеры. Его примрное поведеніе съ женою, которая была какъ стара, такъ и дурна собою, прибавило много лоску его безукоризненной репутаціи. Она умерла посл продолжительной перемежающейся лихорадки, и вдовецъ не выказывалъ такаго отчаяннаго горя, которое могло бы показаться невроятнымъ.

— Буди воля Его святая! сказалъ онъ: — она была добрая женщина, но земля есть и въ землю пойде!

Вотъ все, что отъ него услышали по этому предмету. Онъ взялъ къ себ дальнюю свою родственницу, пожилую женщину, которая должна была управлять всмъ хозяйствомъ и занимать за обдомъ мсто хозяйки дома, и хотя ему стукнуло уже пятьдесятъ лтъ, многіе однакожъ считали неневозможнымъ, что вдовецъ женится въ другой разъ.

Вотъ человкъ, котораго мистрисъ Лесляй знала съ давняго времени, и уважая его, пригласила ршить участь Алисы.

Такъ какъ этотъ человкъ имлъ немалое и неминутное вліяніе на будущую судьбу Алисы Дарвиль, то мы передадимъ здсь изъ слова въ слова совты, поданные имъ на этотъ счетъ мистрисъ Лесляй.

— И такъ, сказала мистрисъ Лесляй, окончивъ исторію Алисы: теперь вы видите, сэръ, что это бдное созданіе достойно всякаго состраданія. Судя по ея чрезвычайнымъ успхамъ въ музык и въ такое короткое время, я полагаю, что ея покровитель, Бутлеръ, былъ артистъ по ремеслу. Весьма возможно, что они встртятся еще разъ, и такъ какъ въ званіи ихъ не будетъ никакой разницы, то онъ можетъ жениться на ней. И я уврена, что онъ поступилъ бы весьма благоразумно, потому-что она любитъ его безъ памяти. Въ такихъ обстоятельствахъ можно ли назвать… преступнымъ…. отступленіемъ…. отъ правды, если мы скроемъ прежнюю ея жизнь подъ покровительствомъ Дарвиля,— который, можетъ-быть, уже извстенъ въ околодк своими негодными длами, и назовемъ ее именемъ ея благодтеля? Безъ этой предосторожности, вы сами знаете, сэръ, мы не должны имть никакой надежды, ни утвердить ея доброе имя, ни доставить ей независимую будущность. Такова моя дилемма. Какое ваше мнніе?… во всякомъ случа, я послдую ему.

При этомъ вопрос важная и угрюмая физіономія банкира выразила легкое замшательство. Онъ полою своего чорнаго фрака началъ отряхивать малйшія пылинки, насвшія на его нижнее платье, и посл нкотораго молчанія сказалъ:

— По истин, это очень щекотливый вопросъ, мистрисъ Лесляй, и я сомнваюсь, чтобы мужчина могъ быть хорошимъ судьею въ этомъ дл, тактъ и инстинктъ вашего пола въ подобныхъ случаяхъ бываютъ лучше, гораздо лучше всей нашей проницательности. Въ этомъ случа сердце ваше можетъ подсказать вамъ то, что вы должны длать.

— Если такъ, сэръ, то это дло ршеное, потому-что сердце мн говоритъ, что это отступленіе отъ истины не такъ преступно, какъ то, если бы мы выбросили въ свтъ это молодое и невинное созданіе подъ страшнымъ именемъ ея воспитателя. Ваше мнніе будетъ служить защитою моего поведенія.

— По истин, я едва ли хотлъ сказать столько, сказалъ банкиръ, слегка улыбнувшись.— Отступленіе отъ истины не можетъ быть безъ погршенія противъ долга совсти.

— Безъ всякаго исключенія? Увы, этого только я и боялась! сказала съ грустью мистрисъ Лесляй.

— О! нтъ, иногда могутъ быть исключенія! Но не лучше ли мн повидаться съ этою молодою женщиною, и увриться самому, что доброе ваше сердце не обмануло васъ?

— Этого только я и желала сказала мистрисъ Лесляй:— она теперь дома. Я сейчасъ пошлю за нею.

— Можемъ мы ли остаться одни?

— Разумется, я васъ оставлю съ нею вмст.

Позвали Алису, и она явилась.

— Дитя мое, сказала мистрисъ Лесляй: этотъ благотворительный господинъ хочетъ поговорить съ вами. Не пугайтесь, онъ благороднйшій изъ людей.

Сказавши эти ободрительныя слова, добрая леди ушла въ другую комнату. Алиса увидла передъ собою высокаго смуглаго мужчину съ лысиной на голов, которая была сдавлена спереди и значительно расширялась къ затылку, съ плутовскими и проницательными глазами, выглядывавшими сквозь очки, и съ чертами лица, показывающими, что въ молодости онъ былъ прекрасенъ собою.

— Другъ мой, сказалъ банкиръ, садясь и пристально смотря на прекрасное лицо Алисы, которая вспыхнула отъ этихъ взглядовъ.— Мы съ мистрисъ Лесляй сейчасъ разсуждали о вашемъ благосостояніи. Вы были очень несчастливы, дитя мое?

— Ахъ, да.

— Хорошо, оставимъ это, но вы еще такъ молоды, такъ хороши собою…

— О чемъ вы изволите говорить?

— Какъ о чемъ! Я хочу сказать, что вы должны вести себя такъ осторожно, такъ строго… Вамъ предстоятъ большія опасности. Мужчины такіе обманщики, съ ними надобно быть чрезвычайно осторожною. Вы хороши собою, дитя мое, слишкомъ хороши… тмъ хуже….

И банкиръ взялъ руку Алисы и пожалъ ее съ особеннымъ жаромъ.

Алиса посмотрла на него съ важностью, и какъ бы инстинктивно отняла руку.

Банкиръ снялъ очки и взглянулъ на нее еще пристальне прежняго, глаза его до-сихъ-поръ еще были хороши и выразительны.

— Какъ ваше имя? спросилъ онъ.

— Алиса… Алиса Дарвиль, сэръ.

— Хорошо, Алиса. И такъ мы разсуждали о томъ, какъ бы устроить васъ. Вы желаете сами заработывать себ хлбъ, и, впослдствіи, можетъ-быть выдти замужъ за какого-нибудь честнаго человка?

— Выдти замужъ, сэръ, никогда, сказала Алиса съ необыкновеннымъ жаромъ, и глаза ея наполнились слезами.

— Отчего же?

— Потому, сэръ, что я уже не увижу его боле здсь на земл…

Банкиръ былъ тронутъ, потому-что онъ не былъ хуже другихъ, хотя и старался казаться лучше всхъ.

— Хорошо, объ этомъ мы еще успемъ поговорить посл, но между прочимъ, вы желали бы имть возможность кормиться своими трудами?

— Да, сэръ. Я никому не желаю быть въ тягость.

— Но какой родъ жизни вы предпочитаете? Желаете ли вы поступить въ какое-нибудь семейство, чтобъ исправлять какую-либо должность, разумется, не служанки, вы слишкомъ нжны для этого.

— О, нтъ… нтъ!

— Отчего же? спросилъ банкиръ кротко, по съ нкоторымъ удивленіемъ.

— Потому-что, сказала Алиса почти торжественно: есть минуты, въ которыя я чувствую, что я непремнно должна быть одна. Иногда я думаю, что у меня здсь не все въ порядк, сказала она, дотрогиваясь рукою до лба.— Прежде, чмъ я узнала его, меня называли идіоткою!… Нтъ, я не могу жить съ другими, потому-что я могу плакать только тогда, когда я одна съ своимъ горемъ.

Все это было сказано съ такою безсознательною и вмст съ такою патетическою простотою, что банкиръ былъ тронутъ до глубины души. Онъ всталъ, поправилъ огонь въ камин, потомъ опять слъ, и посл нкотораго молчанія, сказалъ съ примтнымъ напряженіемъ:

— Алиса, я буду вашимъ другомъ. И я увренъ, что вы будете достойны этого.

Алиса склонила свою прекрасную головку, и увидвъ, что онъ сидлъ въ глубокой задумчивости, разсудила, что ей пора удалиться.

— Она по истин прекрасна, сказалъ банкиръ почти громко, когда остался одинъ: и мистрисъ Лесляй справедлива, она невиннйшее созданіе въ мір. Я удивляюсь… Тутъ вдругъ онъ остановился и подошелъ къ зеркалу, стоявшему надъ каминомъ. Онъ продолжалъ еще смотрться въ зеркало, когда мистрисъ Лесляй вошла въ комнату.

— Что вы мн скажете, сэръ? спросила она, немало удивившись тмъ, что нашла этого степеннаго человка передъ зеркаломъ.

Банкиръ вздрогнулъ.

— Мистрисъ Лесляй, я уважаю сколько вашу проницательность, столько же и благотворительность, я думаю, что былобы весьма неприлично открывать всему свту о прошедшемъ жизни этой женщины. Итакъ, хотя я не смю совтовать вамъ, но также не могу и осуждать васъ за то, что вы хотите скрыть это.

— Но слова ваши, сэръ, глубоко врзались въ моемъ сердц, вы сказали, что всякое отступленіе отъ истины не можетъ быть безъ погршенія противъ долга совсти.

— Разумется, но да проститъ насъ Богъ за наше прегршеніе! Итакъ, мистрисъ Лесляй, я похлопочу о этомъ бдномъ существ, она не будетъ нуждаться въ путеводител.

— Да вознаградитъ васъ небо. О какъ несправедливы нкоторые люди, называя васъ строгимъ!

— Я могу переносить эту напраслину съ смиреніемъ, сударыня. Добраго дня.

— Прощайте, сэръ. Вы, врно, не забудете, что нашъ теперешній разговоръ долженъ быть тайною для всхъ.

— Никто не услышитъ отъ меня ни полслова о немъ, даже дыханіе мое не измнитъ ему. Богъ да благословитъ васъ!

Преодолвъ это затрудненіе, мистрисъ Лесляй, къ своему удивленію, увидла, что ей предстояло еще бороться съ самой Алисою. Потому-что, во-первыхъ, Алиса поняла, что перемнить имя и скрывать свое настоящее положеніе значило стыдиться самое-себя, а во-вторыхъ, присвоить себ фамилію Эрнеста, и слыть его женою, казалось ей величайшею дерзостью, и онъ, по всей справедливости, могъ этимъ обидться! Отъ такихъ разсужденій мистрисъ Лесляй чуть-чуть не потеряла терпніе, и банкиръ, къ величайшему его удивленію, былъ призванъ снова на совщаніе. Мы уже сказали, что онъ былъ опытный и весьма искусный совтникъ, что доказывало въ немъ необыкновенный даръ убжденія. Онъ тотчасъ же началъ отыскивать слабую струну, чрезъ которую можно было поколебать настойчивость Алисы, и можетъ-быть, одно обстоятельство, случайно попавшееся ему на языкъ, въ числ прочихъ доказательствъ, убдило ее боле, чмъ все остальное:

— Если этотъ мистеръ Бутлеръ еще въ Англіи, сказалъ онъ, то онъ можетъ прохать черезъ нашъ городъ… постить наше общество… и услышать, въ разговор, о женщин, носящей его фамилію, любопытство завлечетъ его, и онъ постарается отыскать васъ. Принявъ его фамилію, вы сохраняете хотя единственное средство быть когда-либо узнанною имъ. Къ тому же, когда другіе будутъ уважать васъ и любить, и вы будете жить собственными трудами, не завися не отъ кого, то онъ, можетъ-быть, сочтетъ за особенное счастье жениться на васъ. Но если вы останетесь подъ фамиліей Дарвиля и разгласите всмъ о вашихъ приключеніяхъ, то мало того, что вы будете вчно изгнанницею изъ порядочнаго общества, и будете довольствоваться тмъ, если кто-нибудь, приметъ васъ въ услуженіе, но вмст съ тмъ вы должны будете навсегда потерять надежду отыскать предметъ вашей истинной привязанности.

Такимъ-образомъ Алиса была убждена. Съ этого времени она начала удаляться отъ всякаго сношенія съ людьми. Мистрисъ Лесляй очень благоразумно избрала для нея городъ, находящійся въ довольно дальнемъ разстояніи отъ собственнаго ея мстопребыванія, чтобъ предупредить всякую неосторожность со стороны своихъ служителей, итакъ подъ именемъ мистрисъ Бутлеръ Алиса въ скоромъ времени пріобрла всеобщее уваженіе и любовь посредствомъ своего необыкновеннаго таланта, присоединяя къ нему самое безукоризненное поведеніе, чрезвычайную кротость и благородство манеръ. Какъ только она изучила науку скрытности, то сдлала величайшій шагъ въ познаніи свта. Хотя праздная молодежь города С*** и старалась оказывать ей особенное вниманіе и ухаживать за нею, но она такъ благоразумно вела себя, что ни одинъ изъ нихъ не осмливался преслдовать ее. Потому-что мало такихъ молодыхъ людей въ свт, которые ухаживали бы долго за женщиною, неподающею имъ никакой надежды.

Подъ именемъ же Алисы Дарвиль эта самая молодая женщина, будь она такъ же добра, такъ же кротка и скромна, умерла бы на мостовой, безъ всякаго призрнія!

Банкиръ наблюдалъ за ея поведеніемъ съ безмолвною бдительностью. Онъ часто встрчался съ нею и часто посщалъ ее. Онъ сближался со всми домами, гд Алиса только думала давать уроки или участвовать въ концерт. Онъ доставлялъ ей хорошія книги, и подавалъ добрые совты. Алиса мало-помалу начала питать къ нему довренность, любить и уважать его, какъ двушка уважаетъ добраго и кроткаго наставника. А какая была его цль? Въ настоящее время еще нельзя было отгадать этого, но онъ становился задумчивъ и разсянъ.

Разъ на большой улиц города С*** встртились старый холостякъ и старая два.

— А какъ вы поживаете, сударыня? сказалъ старикъ:— какъ вашъ ревматизмъ?

— Лучше, благодарю васъ, сэръ. Что новенькаго?

Старикъ улыбнулся, казалось, что-то шевелилось на его губахъ, но онъ старался удержаться.

— Были ли вы на послднемъ вечер мистрисъ Макнабъ? подхватила опять старая два.— Превосходная музыка.

— Чудесная. А какая хорошенькая эта мистрисъ Бутлеръ! и какая скромная! Она везд знаетъ свое мсто, это такъ рдко у артистовъ.

— Да, ваша правда! А какъ внимателенъ къ ней нашъ знаменитый банкиръ!

— Хе!.. хе!… хе!… да, да онъ внимателенъ, какъ отецъ… да!

— Можетъ-быть, онъ хочетъ еще разъ жениться, онъ безпрестанно толкуетъ и счастіи брачнаго состоянія… можетъ-быть оно и такъ… но Богъ знаетъ, его покойная жена, бдная женщина, кажется, не слишкомъ-то наслаждалась брачною жизнью.

— На это, можетъ-быть, есть много причинъ, о которыхъ мы тогда не могли догадаться, сказалъ старикъ таинственно.— Не хочу говорить дурно о ближнемъ, но…

— Но что?

— О, когда онъ былъ молодъ, я полагаю, что онъ былъ человкъ не такой строгой жизни, какъ теперь.

— Я то же слышала, объ этомъ поговариваютъ въ тихомолку, но никто не знаетъ ничего положительнаго.

— Гм…. странно!

— Что странно?

— Какъ?… это тайна… но смю уврить, что все, что я знаю, сущая правда!

— О, будьте уврены, я не проговорюсь ни въ одномъ слов. Вы идете по длу? Я не буду васъ задерживать, я пойду съ вами. Теперь, если вамъ угодно продолжать?

— Ну хорошо, вчера мн нужно было хать по дламъ въ одно селеніе, отстоящее отсюда боле, нежели на двадцать миль. Исполнивъ свою обязанность, я остался въ этомъ же селеніи пообдать, и потомъ, пока кормили мою лошадь, я пошелъ погулять по лугу.

— Хорошо… хорошо?

— Тутъ, у дверей одной хижины, я увидлъ какого-то мужчину, тщательно закутаннаго въ плащъ, и съ шляпою, надвинутою на глаза. Онъ разговаривалъ съ какою-то молодою женщиною, на которую смотрлъ гораздо нжне, чмъ обыкновенно смотрятъ на знакомыхъ. Я не могъ спачала разсмотрть лица этой женщины, потому-что она стояла въ тни за полуотворенною дверью. Окончивъ разговоръ, мужчина вскочилъ на лошадь, которая была привязана къ забору, и прохалъ въ двухъ шагахъ отъ меня. И какъ вы думаете, кто бы это былъ?

— Не выводите меня изъ терпнія, я не могу никакъ догадаться!

— Такъ знайте же, это былъ нашъ безукоризненный банкиръ. Я поклонился ему, и увряю васъ, сударыня, что онъ сталъ такой красный, какъ ваши ленты.

— Какъ мои ленты?…

— Какъ только онъ скрылся изъ виду, я тотчасъ же пошелъ въ хижину, чтобъ попросить стаканъ воды, и увидлъ молодую особу. Увряю васъ, я не желаю говорить дурно о ближнемъ, но я нашелъ ее варварски похожею…. вы знаете на кого!

— Милосердый Боже! вы не сказали мн этого…

— Я спросилъ женщину, кто была эта дама? она отвчала, что не знаетъ фамиліи, и по ея отрывистымъ словамъ я увидлъ, что отъ нея больше ничего и не добьешься.

— Боже мой, но я должна непремнно разузнать это! Какъ называется селеніе?

— Ковдель.

— О, знаю… знаю!

— Ни полслова объ этомъ, смю сказать, что тутъ ничего нтъ несправедливаго. Но я и то уже не въ милости у этого новаго просвтителя.

— И я также. Терпть не могу лицемровъ!

— Чувства ваши длаютъ вамъ честь, сударыня. Итакъ, вы не разскажете никому о нашей тайн?

— Ни одного звука.

Два дня спустя посл этого разговора, три старыя двы отправились въ деревню Ковдель, и, о удивленіе! вышеписанная хижина была заколочена досками, а молодая особа и крестьянка исчезли. Жители этого селенія ничего не знали о нихъ… и не видли въ нихъ ничего особеннаго, а джентльменъ, въ которомъ старый холостякъ предполагалъ узнать банкира, прізжалъ только одинъ разъ въ эту деревню.

— Злой старикъ, сказала самая старшая изъ двъ: наклеветать на такаго добраго и прекраснаго человка…. а исторія-то съ проздомъ стоила намъ фунтъ стерлинговъ и два шилинга!

VI.

Я находился въ такомъ расположеніи духа, какъ разъ, выглянувши въ окно, чтобъ подышать свжимъ воздухомъ, я увидлъ человка въ довольно странной одежд, который смотрлъ на меня очень пристально.

Лтній вечеръ въ отдаленномъ городк какой-нибудь провинціи заключаетъ въ себ что-то меланхолическое. Здсь такія же улицы, какъ и въ столиц, но въ нихъ нтъ того шумнаго движенія, здсь все также спокойно, какъ въ деревн, но передъ вашими глазами не пролетитъ ни одна птичка, не распустится ни одинъ цвтокъ. Пусть читатель вообразитъ себя въ настоящую минуту на тихой улиц тихаго провинціальнаго городка С*** въ тихій іюньскій вечеръ. Картина передъ его глазами неслишкомъ увлекательная: дв молодыя собаченки играютъ по середи улицы, а старая караулитъ только-что выкрашенныя ворота. Нсколько леди, неопредленныхъ лтъ, возвращаются домой къ чаю, скользя по мостовой безъ всякаго шума, он вс въ блыхъ кисейныхъ платьяхъ съ зелеными, довольно поношенными спенсерами, въ сшитыхъ соломенныхъ шляпахъ, съ зелеными, или кофейными газовыми вуалями. По дв, или по три он исчезаютъ въ сняхъ маленькихъ, но чистенькихъ домиковъ съ ршотками, окружающими крошечные садики. Сни, домики, ршотки и садики были вс какъ бы на одну выкройку.

Но улиц прошла корова, а за нею молочница, два молодые и веселые прикащика выбжали, надясь встртить покупателя, и возвратились домой въ отчаяніи. На двор смеркалось, но весьма медленно, и хотя нсколько звздочекъ сверкали уже на неб, но было еще почти совершенно свтло. У открытаго окна одного изъ этихъ однообразныхъ домиковъ сидла Алиса Дарвилъ. Она что-то работала (это обыкновенное занятіе женщинъ, когда они хотятъ о чемъ-нибудь мечтать), и какъ мысли овладли ея душою, а на двор между-тмъ совершенно смерклось, то ея хорошенькія ручки вмст и съ работою машинально упали на колни. Она сидла бокомъ къ окну, не поворачивая головы и не перемняя положенія. По временамъ глаза Алисы наполнялись слезами, тогда она тяжело вздыхала какъ бы желая вздохомъ разогнать слезы. Бдная Алиса, если она страдала, то страданія ея были теперь безмолвны!

Улица почти совершенно опустла, какъ вдругъ какой-то мужчина прошелъ вдоль мостовой на противоположной сторон Алисиной квартиры. Его грубая и неопрятная одежда была чмъ-то среднимъ между одеждою крестьянина и фермера, въ его костюм была особенно замчательна смшная претензія на щегольство. Ярко-красный шелковый платокъ, повязанный на его мускулистой ше, на манеръ матросовъ или контрабандистовъ, шляпа, нарочно надтая на бекрень, и часовая цпочка съ печатками, висящая гораздо ниже его свтло-полосатаго жилета, составляли подозрительную противоположность съ общимъ видомъ всей его наружности. Прохожій былъ съ ногъ до головы покрытъ пылью, и такъ-какъ эта улица оканчивалась заставою, и вела на большую дорогу, то, вроятно, онъ, идя изъ дальнаго путешествія, думалъ остановиться въ этомъ город на ночлег. Онъ казался чрезвычайно безпокойнымъ и озирался во вс стороны. Въ его осанк и походк была замтна безпечность балагура, но въ озабоченныхъ и озирающихся глазахъ выражалось чувство страха бшеной собаки. Этотъ человкъ, на лицо котораго порокъ наложилъ свое клеймо, казалось, однимъ глазомъ слдилъ за кошелькомъ, а другимъ за вислицею. Алиса не замчала этого незнакомца до-тхъ-поръ пока сама не привлекла на себя все его вниманіе. Увидвъ лицо ея, онъ вдругъ остановился, прищурилъ глаза, прикрывъ ихъ рукою, чтобы разсмотрть хорошенько, и наконецъ разразился восклицаніемъ удивленія и удовольствія. Въ эту минуту Алиса обернулась и глаза ихъ встртились. Страшный взглядъ василиска едва-ли могъ произвесть такое дйствіе на свою жертву, какое произвелъ на Алису взоръ этого незнакомца. Ее обдало ужасомъ. Она вдругъ какъ бы окаменла, губы ея сдлались блдны, какъ мраморъ, глаза почти выкатились, руки конвульсивно сжимались и вздрагивали, но она не могла сдлать ни малйшаго движенія. Незнакомецъ длалъ ей разные знаки и гримасы, потомъ смло перешелъ черезъ улицу, подошелъ къ двери, и началъ громко стучать. Алиса все еще не могла сдвинуться съ мста, казалось, она совершенно потеряла чувство. Сначала хриплый голосъ незнакомца послышался внизу, въ то время какъ онъ отвчалъ на разные вопросы единственной женщины, которую Алиса держала у себя въ услуженіи, потомъ деревянная лстница заскрипла и затряслась подъ его твердыми и тяжелыми шагами. Тутъ Алиса встала какъ бы по инстинкту, скрестила руки и устремила на дверь неподвижные взоры. Дверь отворилась, и — она и Дарвиль очутились опять съ глазу на глазъ, подъ одною кровлею.

— Ну, Аллей, какъ поживаешь, мои цвточикъ? Что, довольна, что опять увидлась съ своимъ старымъ воспитателемъ? О, я увренъ въ этомъ. Безъ церемоніи, садись. Ха, ха! здсь чистенько… хорошо…. мы заживемъ здсь вмст пречудесно. Торгуй на свой собственный счетъ… плутовка!.. хорошо, только не вздумай опять бросить стараго Дарвиля, вели-ка подать мн чего-нибудь пость и попить.

Говоря это, Дарвиль растянулся съ ногами на маленькомъ персидскомъ диван, съ видомъ человка, который желаетъ расположиться какъ дома.

Алиса смотрла на него пристально, дрожала всмъ тломъ и все-таки не могла произнести ни одного слова.

— Ну, что жъ ты не сдвинешься съ мста? Кажется, я долженъ угощать самъ себя… прекрасныя манеры! Но хо, хо, хо, что я вижу? Колокольчикъ… клянусь адомъ! это ужъ слишкомъ на большую ногу… ну, пусть… я имю привычку заставлять длать то, что мн нужно.

Пронзительный звонъ раздался по всему дому и даже на половину улицы, а тонкій шнурокъ остался въ рукахъ Дарвиля.

Явилась служанка, аккуратная и очень почтенная старая женщина.

— Слушай, старая два! сказалъ онъ:— принеси все, что у васъ есть лучшаго пость… не слишкомъ изысканнаго… но, чтобъ было всего вдоволь… А въ особенности не забудь бутылку водки. Ну, что жъ ты стоишь и таращишь на меня глаза, какъ замороженный поросенокъ? Адъ и фурія! Раскрахмаленная кукла, не слышишь, что ли?

Служанка побжала такъ, какъ будто дуло пистолета было приставлено ко лбу ея, а Дарвиль, захохотавъ во все горло, опять растянулся на соф. Алиса посмотрла на него еще разъ, во все-таки не сказала ни одного слова, и ускользнула изъ комнаты. Она спустилась съ лстницы, и въ зал встртилась съ служанкою, старуха была къ ней очень привязана и пришла въ отчаяніе, видя свою госпожу, готовою убжать изъ дома.

— Какъ, сударыня, куда же вы уходите? Сердценько мое, вдь вы безъ шляпы. Что это все значитъ? Кто это такой?

— О, Боже мой! Боже мой! вскричала Алиса въ отчаяніи: что мн длать? Куда мн скрыться?

Дверь на верху скрипнула. Алиса услышала это, вздрогнула, и въ одно мгновеніе была уже на улиц. Она бжала, задыхаясь, и совершенно какъ безумная, и еслибъ въ это время ей попалась на дорог рка, то она, врно, не задумавшись бросилась бы въ нее, чтобъ избавиться отъ этого міра, который, казалось, былъ слишкомъ тсенъ, и не могъ вмстить въ себя и ее и Дарвиля.

Но поворачивая за уголъ одного переулка, который велъ въ многолюднйшія части города, она почувствовала, что кто-то тронулъ ее за руку, и окликнулъ по имени удивленнымъ и испуганнымъ голосомъ.

— О, небо, мистриссъ Бутлеръ! Алиса! Что я вижу? Что это значитъ?

— О, сэръ, спасите меня!.. вы добрый… великодушный человкъ… спасите меня… вдь онъ возвратился!

— Кто онъ?… Мистеръ Бутлеръ? сказалъ банкиръ, (потому-что это былъ онъ) дрожащимъ и измнившимся голосомъ.

— Нтъ, нтъ, не онъ!.. Я не сказала, что онъ… я сказала, что это Дарвиль… мой, мой… ахъ… посмотрите назадъ… не идетъ ли онъ?

— Успокойтесь, мой другъ… никого нтъ. Я пойду и уговорю вашего воспитателя. Никто не сдлаетъ вамъ зла. Я буду защищать васъ. Ступайте домой, ступайте… я пойду вслдъ за вами… насъ не должны видть вмст.

И высокій банкиръ, казалось, желалъ бы въ эту минуту помститься въ орховую скорлупу.

— Нтъ, нтъ, сказала Алиса, поблднвъ еще боле.— Я не могу возвратиться домой.

— Хорошо, въ такомъ случа, идите за мною только до вашего подъзда, тамъ служанка вынесетъ вамъ шляпу и проводитъ васъ до моей квартиры, гд вы посидите, пока я возвращусь. Между-прочимъ, я увижу вашего Дарвиля, и надюсь, что избавлю васъ отъ его присутствія.

Банкиръ проговорилъ все это очень скоро и даже съ нетерпніемъ, и не дождавшись отвта, направилъ шаги свои къ дому Алисы. Алиса же не шла за нимъ, но дождалась на этомъ самомъ мст своей служанки, которая и проводила ее до жилища богача… Но разсудокъ Алисы былъ тронутъ и мысли ея страшно блуждали.

VII.

Мирамонтъ.— Постоянно ли они ссорятся?

Андрью.— Да, сэръ, они какъ-будто подмазаны мыломъ… То начинаютъ громко клясться, то вдругъ стонаютъ, подобно колоколамъ, гулъ которыхъ разносится по втру, потомъ совтуются вс вмст, что имъ длать, и споръ возобновляется о всякомъ предложенномъ на совтъ предметъ.

Бомонтъ и Флетчеръ.

О! какая картина человческой природы: банкиръ и бродяга, сидящіе вмст въ маленькой гостицой, одинъ въ креслахъ, а другой на соф. Дарвиль старался еще надъ блюдомъ холодной говядины, и длалъ ужасныя гримасы, прихлебывая дурную водку, за которою церемонная старушка должна была сходить въ ближайшій кабакъ. А напротивъ его, почтенный, высокопочтенный банкиръ, человкъ чинный, степенный и наблюдающій приличія, смотрлъ съ важностью на этого низкаго и дерзкаго, мошенника:— богачъ и презрнный негодяй — человкъ, который располагалъ милліонами, и человкъ, у котораго не было ничего на свт, кром его вредной и презрнной жизни, украденныхъ наканун золотыхъ часовъ, цпочки и печатокъ, и тринадцати шиллинговъ, трехъ пенсовъ и полпенни, находившихся въ лвомъ карман его брюкъ.

Банкиръ никакъ не могъ представить себ, какого рода зврь находился передъ нимъ. Онъ слышалъ отъ мистриссъ Лесляй (какъ мы можемъ себ припомнить) главные очерки исторіи Алисы, и зналъ, что Дарвиль былъ страшный негодяй, но онъ ожидалъ найдти въ Дарвил закоренлаго, грубаго простолюдина, глупаго мошенника, и неимющаго даже той наглости, которая иногда можетъ замнить умъ. Но Люкъ Дарвиль былъ очень ловкій старикъ, получившій нкоторое воспитаніе. Онъ имлъ довольно ума, чтобъ составить себ дурныя правила, и былъ такъ развязенъ, что какъ будто всю жизнь свою провелъ въ лучшемъ обществ. Его не испугали ни чорное платье, ни почтенный видъ, ни собственная персона банкира.

Банкиръ, сказать простыми словами, ‘попятился назадъ’.

— Вы видите теперь, мистеръ, фамиліи вашей не имю чести знать: вы видите, что вы меня не проведете, сказалъ Дарвиль, проглатывая стаканъ водки, какъ будто бы это была вода.— Какое вамъ дло до репутаціи моей дочери, ея быта, а можетъ и еще чего-нибудь… нтъ, старый зврь! ты, кажется, разглаживаешь свою старую бороду на мою Алису!.. А, по правд сказать, она прехорошенькая двушка… очень хорошенькая… но капризна, какъ луна. Вы скоре сойдетесь со мною, чмъ съ нею.

Банкиръ сдлался пурпурный, началъ кусать губы, и мрялъ Дарвиля глазами съ головы до ногъ въ то время, какъ тотъ потягивался на соф, какъ бы примняясь, нельзя ли сбросить его пинками съ лстницы. Но Люкъ Дарвиль повалилъ бы самаго банкира, да и всхъ его писцовъ въ придачу. Онъ весь былъ какъ стволъ, а мускулы его были словно желзные, природа же одарила его такимъ крпкимъ сложеніемъ, что самый удалый кулачный боецъ призадумался бы два раза, прежде, чмъ вышелъ бы на драку съ такимъ страшнымъ противникомъ.

Банкиръ же былъ благоразуменъ до невозможности, и потому, по окончаніи осмотра, отодвинулъ свой стулъ на шесть дюймовъ назадъ.

— Сэръ, сказалъ онъ очень учтиво: не будемъ притворяться, что мы не понимаемъ другъ друга. Воспитанница ваша не состоитъ боле подъ вашею опекою…. если вы будете обижать ее, законъ заступится за нее….

— Она несовершеннолтняя, сказалъ Дарвиль.— Ваше здоровье, старый холостякъ.

— Для меня ршительно все-равно, совершеннолтняя она или нтъ, отвчалъ банкиръ, не замчая смшной вжливости Дарвиля, заключавшейся въ его послдней фраз.— Я знаю законы такъ, какъ каждый гражданинъ ихъ знать долженъ, и знаю еще то, что если у нея есть въ этомъ город друзья, а у васъ никого, такъ она найдетъ защиту, а васъ отведутъ въ тюрьму.

— Вотъ что называется говорить такъ, какъ должны всегда говорить люди съ толкомъ и чувствомъ, сказалъ Дарвиль, и въ первый разъ еще въ его словахъ и манерахъ замтно было уваженіе: — вы смотрите на вещи съ практической точки зрнія, какъ выражаются въ нашихъ шумныхъ клубахъ.

— Если бы я былъ на вашемъ мст, мистеръ Дарвиль, сказалъ банкиръ: знаете ли, чтобы я сдлалъ? Я завтра же утромъ оставилъ бы и воспитанницу и этотъ городъ, общаясь никогда не возвращаться въ него и не тревожить воспитанницу, съ условіемъ, что она должна положить мн извстную сумму, которую и выплачивать по третямъ изъ собственныхъ своихъ доходовъ.

— А если я предпочелъ бы жить у нея?

— Въ такомъ случа, я, какъ бургомистръ этого города, веллъ бы васъ выгнать, какъ бродягу, или схватить.

—А Л!

— Да, остановить по подозрнію въ покраж этой золотой цпочки и печатокъ, которые вы развсили съ такимъ чванствомъ.

— Клянусь адомъ, вы человкъ смтливый, проговорилъ Дарвиль невольно: вы знаете человческую натуру.

Банкиръ улыбнулся, и, странно сказать, но онъ былъ доволенъ этимъ лестнымъ отзывомъ.

— Но, продолжалъ Дарвиль, отрзывая себ еще кусокъ говядины: вы очень ошибаетесь…. вы поворачиваете въ Страшную-улицу, какъ говорятъ у насъ въ Лондон: потому-что если вы такъ хлопочете о репутаціи моей дочери, то, врно, никогда не выдадите ея воспитателя по подозрнію въ воровств…. Итакъ плата тою же монетой, мой старый джентльменъ!

— Но я скажу, что вы лжете, мистеръ Дарвиль, что вы совсмъ не воспитатель, и я думаю, что вамъ трудненько будетъ доказать противное.

— Ахъ, какую бы славную штуку вы выкинули! Вы остры, какъ буравчикъ. Вы, врно, воспитывались въ Ольдъ-Бэйли?

— Мистеръ Дарвиль, позвольте мн все это устроить. Вы, кажется, такой человкъ, который понимаетъ резонъ, и я васъ спрашиваю, что можетъ сдлать, въ какомъ бы то ни было город нашего королевства, человкъ неизвстный и вмст съ тмъ въ подозрительныхъ обстоятельствахъ, противъ того, репутація котораго уже извстна во всемъ околодк? Говоря вообще, вы, можетъ-быть, и справедливы, и я объ этомъ не спорю. Но я увряю васъ, что черезъ полчаса васъ въ этомъ дом уже не будетъ, и вы войдете въ него не иначе, какъ съ опасностью вашей жизни, потому-что черезъ десять минутъ, спустя посл вашего прихода, вы очутитесь въ городской тюрьм. Теперь уже дло идетъ не между воспитателемъ и его беззащитною воспитанницею, а между….

— А между пшеходомъ въ бумазейныхъ лохмотьяхъ и человкомъ, который здитъ въ карет, прервалъ его Дарвиль, съ смхомъ, въ которомъ отзывались и горечь и безпечность:— хорошо, хорошо!

— Нтъ, между бродягою и честнымъ человкомъ, на сторон котораго законъ.

Съ этими словами банкиръ всталъ.

— Я нахожу, что вы очень благоразумно все окончили, продолжалъ онъ.— Полчаса…. вы помните…. добрый вечеръ.

— Постойте, сказалъ Дарвиль:— уже много лтъ мн никто такъ не правился, какъ вы. Присядьте, присядьте, говорю я, потолкуемъ капельку, и мы какъ разъ сойдемся,— смю васъ уврить, что это истинная правда.

— Оставьте этотъ домъ безъ дальнйшихъ споровъ, безъ шуму, и безъ разсказовъ кому-либо о правахъ на его владтельницу….

— Хорошо, и въ замнъ этого?

— Десять гиней теперь, и такую же сумму каждые три мсяца въ продолженіе всего времени, пока молодая двушка будетъ жить въ этомъ город, а вы не будете преслдовать ее ни личными посщеніями, ни даже письмами.

— Это значитъ сорокъ гиней въ годъ. Я не могу этимъ жить.

— Въ исправительномъ дом содержаніе ваше будетъ стоить дешевле, мистеръ Дарвиль.

— Ну, положите ужъ сто гиней: Аллей стоитъ дороже.

— Ни одной полушки больше, сказалъ банкиръ, застегивая сюртукъ съ ршительнымъ видомъ.

— Хорошо, выньте-ка свтлячки.

— Общаете или нтъ?

— Общаю.

— Вотъ десять гиней.. И если въ полчаса вы не уйдете отъ сюда…. то….

— То что?

— Какъ что? тогда, значитъ, вы украли у меня эти десять гиней, и подвергаетесь должному наказанію за воровство.

— Если бы вы были такъ бдны, какъ я, ахъ, какой бы изъ васъ вышелъ плугъ!

— Я не думаю этого, сказалъ банкиръ: я нахожу, что мошенничество недостойно человка. Можетъ-быть, я былъ когда-то такъ же бденъ, какъ вы, но не обратился къ мошенничеству.

— Я сынъ джентльмена продолжалъ Дарвиль…. Постойте, вы сейчасъ услышите мою исторію. Отецъ мой былъ хорошаго званія, но женился на служанк, родные отреклись отъ него, оставили его на произволъ судьбы. Онъ умеръ въ страшной борьб съ нищетою, для которой не былъ рожденъ, а мать моя пошла опять въ услуженіе къ одному холостяку, а меня отослала въ школу. Вскор она взяла меня опять изъ школы и отдала въ ученье. Меня вс ненавидли, потому-что я былъ очень дуренъ собою! Я обокралъ холостяка…. за что былъ посаженъ въ тюрьму. Мать умерла…. я остался совершенно безъ подпоры. Свтъ былъ мой врагъ…. Я женился на бдной, но прекрасной двушк…. и началъ ревновать жену, потому-что научился подозрвать всхъ и все. У насъ не было дтей, мы взяли дитя на воспитаніе: это Алиса. Она была сирота. Мать ея умерла родами, а отецъ съ горя. Они были благородные. Разъ вечеромъ, я напился пьянъ… ударилъ жену въ грудь… спустя три недли она умерла…. меня осудили…. но я убжалъ. Я перемнилъ мсто жительства…. и какъ я былъ не глупъ и къ тому же получилъ кой-какое образованіе, то скоро могъ достать работу, какъ поденщикъ. Но я никогда не былъ прилеженъ, а впослдствіи просто возненавидлъ работу. Алиса росла, и я сталъ смотрть на нее какъ на дочь. Ну вотъ и все. Исторія моя кончена?

— Вы были, просто, безумецъ, сказалъ банкиръ, — и мн кажется, что въ вашихъ рукахъ были прекрасныя карты, если бы вы только умли управлять игрою. Впрочемъ, вамъ еще остался одинъ путь ко спасенію… Еще не поздно раскаяться… вы старете…. Подумайте, что есть другой міръ!

Послднія слова банкиръ проговорилъ торжественнымъ и почти повелительнымъ тономъ.

— Вы такъ думаете? сказалъ Дарвиль, смотря на него съ удивленіемъ.

— Клянусь вамъ моею душою, что я такъ думаю, но мн некогда, и такъ еще разъ, добрый вечеръ.

— Но вы еще не ршили, откуда я буду получать мое жалованье.

— Ахъ! правда, я вамъ ручаюсь за исправность платежа. Мое имя, я полагаю, служитъ достаточнымъ обезпеченіемъ?

— Да, за неимніемъ лучшаго, я могу допустить и это, отвчалъ Дарвиль небрежно: къ тому же для одного дня это очень хорошая выручка. Но право, я не могу сказать, куда мн высылать деньги, и, не знаю человка, который, получивъ деньги, не заграбилъ бы ихъ себ.

— Очень хорошо, въ такомъ случа лучше и врне всего вамъ (я говорю какъ человкъ дловой) перевести этотъ долгъ на меня. И гд бы вы ни были, всякій банкиръ заплатитъ вамъ моимъ именемъ десять гиней каждыя три мсяца. Но помните, какъ скоро вы превзойдете условленную сумму, платежъ прекратится.

— Понимаю, сказалъ Дарвиль: — какъ только осушу эту бутылку, то тотчасъ уйду.

— Это самое лучшее, что вы можете сдлать, отвчалъ банкиръ, когда тотъ отворилъ уже дверь.

Банкиръ поспшно возвратился домой.

— Итакъ все-таки въ жилахъ Алисы течетъ благородная кровь, думалъ онъ.— Но этотъ воспитатель…. нтъ! онъ не идетъ къ длу. Я желалъ бы, чтобъ его повсили, ничего не могло бы быть благоразумне. Лучше бы устроить это дло безъ шуму…. а то скандалъ…. скандалъ…. скандалъ. Но кажется еще бы лучше, если бы я выкинулъ изъ головы вс мысли о ней. Но она невыразимо хороша, и такъ…. гм…. я, кажется, никогда не состарюсь!…

VIII.

Онъ началъ тмъ, что опустилъ восхищенный взоръ на ея красоту и трогательныя качества души, и вглядывался въ нихъ до-тхъ-поръ, пока они не сдлались необходимою пищею его сердца!

Лей Гунтъ.

Врно, въ Алис Дарвиль была какая-нибудь особенная прелесть, потому-что, не-смотря на молодость, проведенную въ соприкосновеніи съ страшнымъ и порочнымъ Дарвилемъ, она осталась чистою и прекрасною, какъ въ глазахъ поэтическаго Эрнеста Мальтраверса, такъ и въ глазахъ хитраго банкира. поклонника самомалйшихъ приличій свта. Этотъ прекрасный цвтокъ выросъ между сорными и ядовитыми травами, какъ-бы для того, чтобы сохранить грацію человческой природы въ такихъ сценахъ, гд она наиболе унижена употребленіемъ во зло человческаго достоинства. Подобныя противуположности хотя слишкомъ рдки, но могутъ иногда случайно встртиться тому, кто тщательно изучалъ дикія пустыни жизни. Я списалъ Алису съ натуры, и могу сказать утвердительно, что въ этомъ портрет я не измнилъ ни одного оттнка, ни одной черты. Опытъ научаетъ насъ, что природа сама образуетъ иногда одно лицо, въ тло и душу котораго влагаетъ столько красоты или безобразія, что впослдствіи ни что не можетъ совершенно уничтожить первобытныхъ элементовъ характера. Углубляясь часто въ психологическую исторію Алисы Дарвиль, я полагаю, что самая главная причина, отчего она избжала разврата, окружавшаго ее съ раннихъ лтъ, заключалась въ ея позднемъ и медленномъ умственномъ развитіи.

Не знаю, было ли это слдствіе жестокаго обращенія Дарвиля съ нею въ дтств, подйствовавшаго на ея мозговые нервы, но врно то, что пока она не знала Мальтраверса, пока не любила и не была любима, умъ ея, казалось, былъ въ оцпненіи. Правда, Дарвиль не училъ ее ничему, и не позволялъ другимъ учить, но это совершенное невжество не могло бы быть охраненіемъ для пылкаго и наблюдательнаго ума. Тупость нравственныхъ способностей и огрублость самыхъ чувствъ были какъ бы щитомъ, охранявшимъ ее отъ низкаго разврата, окружавшаго ее. Она была подобна куколк, которая выноситъ жестокія непогоды и втры для того, чтобы въ свое время изъ нея могла вылетть бабочка, расправивши свои блестящія крылышки. При такихъ обстоятельствахъ будь Алиса живая и смышленая въ дтств, она, можетъ-быть, впослдствіи сдлалась бы самою безпорядочною женщиною, но она понимала мало, или совсмъ не понимала до-тхъ-поръ, пока не нашла вдохновеніе въ нжности.

Банкиръ очень уважалъ Алису, и чрезвычайно огорчился, когда, возвратившись домой, узналъ, что съ Алисою была сильная лихорадка. Она провела эту ночь подъ его кровлею, и его старая родственница и, вмст съ тмъ, домоправительница не отходила отъ ея постели. Банкиръ также почти не спалъ всю ночь, и на другой день былъ необыкновенно блденъ.

Около разсвта Алиса заснула спокойно, а когда, проснувшись, узнала изъ записки своего хозяина, что Дарвиль оставилъ домъ ея, и что она можетъ возвратиться въ него безъ боязни, тогда потоки слезъ полились изъ глазъ ея, а горячая благодарственная молитва привела ея разсудокъ и нервы въ нормальное положеніе. Хотя понятія ея о добр и зл были далеко несовершенны, но она понимала права воспитателя (хотя и порочнаго) на ребенка, котораго онъ призрлъ въ младенчеств, Она знала, что не можетъ жить подъ одною кровлею съ такимъ ужаснымъ человкомъ, но все-таки ощущала нчто въ род упрека совсти, при мысли, что онъ былъ выгнанъ изъ ея дома, чтобъ скитаться въ нищет по свту. Она поспшила одться, и просила позволенія видть своего благодтеля, банкиръ съ удивленіемъ и удовольствіемъ увидлъ, что онъ нечаянно поступилъ по желанію Алисы, назначивъ Дарвилю жалованье. Онъ разсказалъ ей вс подробности этого условія, она плакала, цловала его руку и мысленно дала себ слово работать сколько хватитъ силъ ея, чтобъ но возможности увеличивать назначенную сумму. О, еслибъ ея прилежаніе къ работ могло отучить Дарвиля отъ страсти прибгать къ низкимъ средствамъ для существованія! Но увы! гд порокъ обратился въ привычку, какъ въ игр или пьянств, — тамъ раздражительныя средства необходимы, и сдлайся Люкъ Дарвиль вдругъ наслдникомъ несмтнаго богатства Ротшильда, и тогда онъ все-таки остался бы мошенникомъ въ какомъ-нибудь род.

Банкиръ нашъ, казалось, былъ еще боле пораженъ душевными качествами Алисы, чмъ ея физическою красотою. Напримръ, ея любовь къ дтямъ производила на него глубокое впечатлніе, онъ всегда смотрлъ на нее съ особенною нжностью, когда она ласкала какую-нибудь маленькую сиротку. Трудно объяснить, былъ ли онъ точно влюбленъ въ Алису или нтъ, эта фраза покажется, можетъ-быть, слишкомъ рзкою, когда дло идетъ о человк, которому было уже за пятьдесятъ, и которой испыталъ въ своей жизни слишкомъ многое, чтобъ сохранить до этихъ лтъ свжесть сердца. Его чувства къ Алис и намренія, которыя онъ имлъ касательно ея, были чрезвычайно сложны, и пройдетъ, можетъ-быть, много времени прежде, чмъ читатель пойметъ ихъ совершенно.

Въ этотъ день онъ проводилъ Алису домой, но дорогою говорилъ очень мало, можетъ-быть отъ того, что его стсняло присутствіе его родственницы, которую онъ пригласилъ съ собою для приличія. Однакожъ онъ все-таки въ короткихъ словахъ посовтовалъ Алис не сообщать никому, что поститель былъ ея воспитатель, но она такъ сильно вздрагивала при одномъ воспоминаніи, что невозможно было подумать, чтобы она когда-нибудь захотла завести рчь о немъ. Банкиръ нашелъ также нужнымъ сообщить по секрету Алисиной служанк, что подозрительный гость, постившій ихъ наканун вечеромъ, былъ дальній родственникъ мистрисъ Бутлеръ, который отъ пьянства впалъ въ нищету, и велъ такую безпорядочную жизнь. Потомъ онъ прибавилъ торжественнымъ тономъ, что онъ надется, что послдній разговоръ ихъ наведетъ этого несчастнаго человка на лучшую жизнь, и что старикъ пошелъ домой, расположенный остаться въ своемъ семейств.

— Я знаю, моя добрая Ганна, что вы стоите выше обыкновенныхъ женскихъ сплетней, сказалъ онъ: и потому никому ни слова о томъ, что здсь произошло, это не послужитъ къ лучшему для мистрисъ Бутлеръ, а можетъ очень повредить бдному старику, который, сказать по правд, въ сущности гораздо лучше, чмъ кажется, и который, я надюсь, по милости Божіей, современемъ раскается, и къ тому же, хотя это самое послднее дло, такая огласка огорчила бы меня серьозно. Да кстати, Ганна, я могу въ настоящее время помстить вашего внука въ безденежную школу.

Банкиръ былъ очень ловокъ, и потому тотчасъ же замтилъ, что на этомъ пункт онъ усплъ, а возвращаясь домой, довольный тмъ, какъ вся эта исторія устроилась, онъ встртился съ своимъ товарищемъ по магистрату.

— А! какъ вы поживаете, мой добрый сэръ? сказалъ послдній банкиру. Знаете ли, что здсь теперь полицейскіе сыщики изъ Лондона? они ищутъ одного отъявленнаго плута, убжавшаго изъ тюрьмы. Это самый знаменитый и самый ловкій воръ во всей Англіи, и сыщики гнались за нимъ до самаго нашего города. Его дерзкое воровство служило имъ слдомъ по дорог. Онъ третьяго-дня ограбилъ одного господина, отнялъ у него золотые часы, и оставилъ его полумертвымъ на большой дорог…. это случилось не боле какъ въ тридцати миляхъ отсюда.

— Господи помилуй! сказалъ банкиръ съ нкоторымъ смущеніемъ: а какъ зовутъ этого разбойника?

— Какъ? именъ у него также много, какъ у испанскаго гранда, но кажется послднее время онъ назывался Питеръ Уаттсъ.

— О! сказалъ нашъ пріятель, нсколько успокоенный. Хорошо, а нашли ли его сыщики?

— Нтъ, но они напали уже на его слдъ, сегодня на зар видли человка, подходящаго подъ его описаніе, у заставы, гд сбирается пошлина за проздъ, по большой дорог въ Ф. Сыщики уже преслдуютъ его.

— Я надюсь, онъ получитъ то, что заслуживаетъ…. преступленіе не остается никогда безъ наказанія, даже и въ этомъ свт. Мое нижайшее почтеніе супруг вашей… Какъ здоровье маленькаго Джака? Надюсь хорошо? очень радъ слышать…

— Мое почтеніе, мой добрый сэръ…. Вотъ достойный человкъ.

IX.

На слдующее утро посл завтрака, банкиръ слъ на своего короткоухаго рысака-иноходца, и сказавъ дома, что онъ детъ по дламъ въ окрестности города С*** и не возвратится къ обду, выхалъ за заставу.

Онъ халъ тихо, потому-что день былъ жаркій. Прекрасный и улыбающійся видъ окрестностей, врно, соблазнилъ бы всякаго другаго остановиться на дорог, но нашъ практикантъ свта обращалъ боле вниманія на погоду, чмъ на красоту пейзажа. Онъ не смотрлъ на природу взоромъ воображенія, и желзная дорога, существуй она тогда въ этомъ мст, понравилась бы, можетъ-быть, ему гораздо боле, чмъ высокій лсъ, превосходныя долины и взвивающаяся рка, которая по-временамъ украшала ландшафтъ, показываясь, то съ той, то съ другой стороны дороги. Но, по правд сказать, есть много лицемрія въ восхищеніи природою, и я думаю, найдется ли изъ ста человкъ одинъ, который заботился бы о томъ, что находится по сторонамъ дороги, пока эта дорога хорошо накатала подъ его ногами.

Было половина двнадцатаго, когда нашъ банкиръ, прохавъ много миль, вдругъ свернулъ съ большой дороги по проск зеленющаго лса, и ускорилъ шаги своей лошади. Прохавъ по этой дорог около часа, онъ наконецъ остановился у небольшаго уединеннаго постоялаго двора, подъ вывскою ‘Рыбака’, привязалъ свою лошадь, заказалъ обдъ къ шести часамъ, выпросилъ корзину, куда можно было бы скласть пойманную рыбу, и можно было догадаться, что длинная трость, привезенная имъ изъ города, при случа надобности, легко можетъ превратиться въ удочку. Онъ тщательно осмотрлъ инструментъ по всмъ составамъ, какъ бы для того, чтобъ увриться, не случилось ли чего съ ними во время дороги, со вниманіемъ заглянулъ въ черный ящикъ, заключавшій въ себ крючки и притраву, накинулъ корзину на спину, и пока его лошадь виляла хвостомъ, опуская морду внизъ, въ изъявленіе того невыразимаго кокетства, которымъ умныя лошади умютъ задабривать конюховъ, нашъ охотникъ до рыбной ловли шелъ скорыми шагами по зеленому полю, достигъ до рчки и началъ ловить рыбу съ такимъ вниманіемъ, какъ-будто это занятіе интересовало его въ высочайшей степени. Онъ поймалъ одну форель, и то, кажется, случайно, потому-что рыба попалась на крючокъ, не внутреннею, а наружною стороною челюсти, и вроятно не въ то время, какъ она клевала червячка, а когда она, удивленная, глядла на него. Онъ всталъ, недовольный выборомъ своего мста, и осмотрвшись кругомъ, какъ бы для того, чтобы убдиться, что за нимъ никто не слдитъ и никто ему не помшаетъ, (мысль ненавистная рыболовной братіи) быстро пошелъ вдоль по берегу, потомъ повернулъ въ сторону по тропинк, по которой шелъ около часу, и которая довела его до дверей какой-то хижины. Онъ постучался два раза, и вслдъ за тмъ самъ отворилъ дверь….

И лтнее солнце начало уже склоняться къ западу, когда банкиръ возвратился опять на постоялый дворъ. Скромный обдъ, который содержатель постоялаго двора отставилъ въ сторону, удивляясь долгому отсутствію рыболова, и рыба которую тотъ принесъ, для того, чтобы изжарить, были тотчасъ же поданы и съдены въ нсколько минутъ, осдланная лошадь стояла уже у крыльца, розовыя облака на запал показывали, что день уже кончился, когда банкиръ только что тронулся съ мста на своемъ рысак-иноходц такимъ шагомъ, которымъ можно было бы прохать четырнадцать миль въ часъ.

— Въ этомъ господин кровь кипитъ, сказалъ содержатель постоялаго двора, почесывая за ухомъ.

— Кто онъ такой? спросилъ конюхъ.

— Не знаю. Онъ былъ здсь прежде два раза, и никогда не бралъ ничего цннаго… онъ, должно-быть, помшанъ на рыбной ловл.

Въ это время банкиръ все ускорялъ шаги своей лошади, столбы, означающіе мили, быстро мелькали передъ нимъ, добрый иноходецъ бжалъ, не взмахнувши ни разу гривою. Но на двор темнло, и начиналъ идти дождь, тотъ мелкій дождь, который промочитъ до костей, прежде чмъ его замтишь. Въ пятьдесятъ лтъ мужчина, занимающійся еще собою, не очень-то жалуетъ, когда его мочитъ дождь, и этотъ самый дождь внушилъ банкиру, подверженному ревматизму, мысль сократить свой путь, и прохать по полямъ. По дорог должны были встртиться одинъ или два забора, но банкиръ былъ въ этихъ мстахъ весною, и зналъ всякій шагъ наизусть. Къ тому же лошадка перепрыгивала черезъ заборъ довольно ловко, а банкиръ былъ довольно искусный наздникъ: прохать же въ такое время двумя милями меньше, можетъ-быть, значило предупредить ревматизмъ. Такимъ-образомъ нашъ пріятель отворилъ ворота блой загородки, и похалъ по полю, не думая ни о чемъ другомъ, какъ о благоразумномъ своемъ ршеніи. Онъ дохалъ до перваго забора, вершины котораго едва можно было отличить въ темнот. На другой сторон забора, направо стоялъ стогъ сна, а мсто, находящееся подъ нимъ было самое удобное для того, чтобы перескочить. Но съ-тхъ-поръ, какъ банкиръ прозжалъ этою дорогою, за заборомъ вырыли глубокій ровъ для стока воды, котораго ни лошадь, ни сдокъ совсмъ не ожидали, и такъ скачекъ въ сущности былъ гораздо опасне, чмъ казалось. Не зная этого новаго препятствія, банкиръ поступилъ по всмъ правиламъ наздническаго искусства: онъ пустилъ лошадь въ галопъ, нсколько приподнялся, согнулся впередъ, распустилъ поводья, и съ видомъ знатока поднялъ правую руку вверхъ…. Въ эту самую минуту лошадь испугалась чего-то, лежащаго возл стога, бросилась въ сторону, и до половины погрузилась въ ровъ, подбросивши сдока на два или на три фута выше своей головы. Банкиръ опомнился скоре, чмъ можно было ожидать, и чувствуя себя цлымъ и невредимымъ, хотя нсколько разбитымъ, подбжалъ къ своей лошади, но бдное животное совершило свое путешествіе не такъ счастливо, какъ его хозяинъ, плечо у него было сломано или вывихнуто. Оно выкарабкалось изъ рва, и совершенно ошеломленное, остановилось у забора.

Замтивъ всю непріятность своего приключенія, банкиръ началъ безпокоиться серьозно, дождь все усиливался, а онъ былъ еще въ нсколькихъ миляхъ отъ дома, посреди поля, на которомъ не было ни одного жилья, и къ тому же ему надобно было опять перескакивать черезъ заборъ, потому-что другаго выхода на большую дорогу онъ не зналъ. Пока вс эти обстоятельства вертлись въ голов его, онъ вдругъ замтилъ, что былъ не одинъ. Темный предметъ, испугавшій лошадь банкира, тихонько всталъ изъ-за сна, и грубый голосъ, заставившій банкира вздрогнуть, закричалъ:

— Гей! кто ты такой?

Забывъ о несчастномъ положеніи своей лошади, банкиръ, въ одну секунду вложилъ ногу въ стремя, но не усплъ еще вскочить на лошадь, какъ тяжелая рука упала на его плечи… обернувшись гордо назадъ, онъ увидлъ то, что давно уже узналъ по голосу — страшныя черты Люка Дарвиля.

— Ага, господинъ капиталистъ, благоразумный философъ, хорошенькій старичокъ, какъ вы поживаете? Пожалуйте вашу руку. Кто бы думалъ встртить васъ въ такомъ мст, въ дождливую ночь…. куча сна съ одной стороны,глубокій ровъ съ другой, и ни одного жилья въ виду!… Итакъ, старый товарищъ, я Люкъ Дарвиль…. бродяга, котораго вы хотли препроводить въ тюрьму,

Говоря это Дарвиль, который былъ ниже средняго роста, какъ будто выросъ, и казался на полголовы выше съёжившася банкира, въ которомъ было пять футовъ двнадцать дюймовъ.

— Гм, сказалъ банкиръ, стараясь откашляться, потому-что ему казалось, что онъ вдругъ охрипъ:— очень радъ встртить васъ, милый мой мистеръ Дарвиль, но погода слишкомъ дурна, чтобъ останавливаться и разговаривать… прошу васъ, позвольте мн вскочить на лошадь и…

— Не время разговаривать! прервалъ его Дарвиль съ гнвомъ:— а по моему теперь самое настоящее время: постойте, дайте мн вспомнить…

— Что вы ко мн придираетесь? сказалъ банкиръ ласково.— Я никогда не желалъ вамъ зла, и увренъ, что вы тоже не можете мн желать его.

— Нтъ!… а почему? спросилъ Дарвиль холодно:— отъ чего вы думаете, что я не могу желать вамъ зла?

— Потому-что вы будете получать отъ меня деньги.

— Да, очень кстати сказано, потолкуемъ объ этомъ предмет. Жизнь моя слишкомъ дурна, и для меня ничего не стоитъ, много если я протянусь еще съ годъ, и такъ, предположимъ, что съ вами есть боле сорока гиней, слдственно, гораздо лучше вытащить ихъ изъ вашего кармана сейчасъ же, чмъ выжидать сроки и получать десять гиней черезъ три мсяца. Вы видите, что у меня все основано на разсчет, мой милый мистеръ… Какъ бишь ваша фамилія?

— Но со мною нтъ сорока гиней, сказалъ банкиръ и зубы его застучали.

— Почемъ я знаю?… Вы такъ говорите, но вдь это не въ город, здсь я могу вамъ и не поврить, не такъ ли? И если и говорю, что вы должны имть, что съ вами есть сорокъ гиней….

— Предположимъ, что вы ограбите и убьете меня, не думаете ли вы, что моя смерть уменьшитъ жаръ въ сыщикахъ? Что вы! Напротивъ: вся страна возмется за оружіе, и не пройдетъ двухъ сутокъ, какъ васъ загоняютъ словно бшеную собаку.

Дарвиль молчалъ нсколько времени, какъ бы въ раздумь, потомъ отвчалъ:

— Хорошо, надобно сказать, что вы хитрецъ не послдней руки. Ну что у васъ есть въ карманахъ? Вы сами знаете, намедни вы заставили же меня согласиться на невыгодный договоръ… теперь моя очередь.

— Я отдамъ вамъ все, что со мною есть, сказалъ банкиръ торопливо.

— Ну, такъ давайте же.

— Вотъ! сказалъ банкиръ, кладя въ руки Дарвиля и кошелекъ и бумажникъ.

— А часы?

— Часы… хорошо, вотъ они!

— Что это такое?…

Слухъ банкира хотя очень наострился отъ страха, но далеко не былъ такъ тонокъ какъ у Дарвиля, и онъ не слышалъ ничего, кром дождя, падающаго на листья и потоковъ воды, съ шумомъ льющихся въ ровъ.

Дарвиль притаилъ дыханіе, стоялъ и прислушивался, но потомъ вдругъ вздохнулъ свободно, и сказалъ:

— Мн кажется, что подъ этимъ стогомъ водятся крысы, он побгаютъ по мн во-время моего сна, но он презабавныя животныя, я ихъ очень люблю. Вдругъ красный свтъ озарилъ обоихъ изъ-за сна, и въ тоже мгновеніе Дарвиль былъ схваченъ сзади и боролся почти съ такимъ же сильнымъ человкомъ, какъ и онъ самъ. Потайной фонарь, поставленный на землю, освтилъ крестьянина въ блуз и еще двухъ крпкосложенныхъ смльчаковъ, вооруженныхъ пистолетами, кром того, который держалъ Дарвиля.

Вся сцена измнилась какъ-бы но театральному свистку или перемною фантасмагоріи передъ удивленными глазами банкира. Онъ стоялъ, какъ бы очарованный, держа поводья и занеся ногу въ стремя. Еще мгновеніе, и Дарвиль, поваливъ своего противника на землю, стоялъ уже въ нкоторомъ разстояніи. На его лиц, на которомъ обыкновенно выражалась лютость боле, чмъ у какого-либо дикаго звря, теперь, при красноватомъ свт фонаря, видно было отчаяніе и готовность на все! Глаза его сверкали изъ подъ нависшихъ бровей и онъ страшно поводилъ ихъ съ одного непріятеля на другаго, держа въ каждой рук по пистолету… Наконецъ эти глаза остановились на невольномъ товарищ его уединенія.

— И такъ вы выдали меня, сказалъ онъ очень протяжно, и прицлился пистолетомъ въ голову спшившагося наздника.

— Нтъ, нтъ! вскричалъ одинъ изъ сыщиковъ, потому-что преслдователи Дарвиля были полицейскіе сыщики.— Дуло прочь съ этого направленія, господинъ этотъ не товарищъ нашего дла!

— Не товарищъ, клянусь Богомъ!… вскричалъ банкиръ.

— Въ такомъ случа я приберегу пулю, сказалъ Дарвиль,— но помните, кто первый подойдетъ ко мн, будетъ положенъ на мст.

Случилось такъ, что разбойникъ и сыщики находились другъ отъ друга въ такомъ разстояніи, что невозможно было врно цлить, и потому и съ той и съ другой стороны чувствовали необходимость въ осторожности.

— Часъ твои пробилъ, моя кормленая птичка, вскричалъ начальникъ отряда:— кажется, ты довольно долго покружился въ воздух… пора подрзать теб крылышки. Брось пистолеты, или мы изрубимъ тебя, какъ баранину, и такимъ образомъ украдемъ у вислицы ея добычу!

Дарвиль не отвчалъ ни слова, а полицейскіе подвинулись къ нему съ заряженными и наведенными на него пистолетами.

Дарвиль выстрлялъ, одинъ изъ отряда зашатался и упалъ. Какъ бы по инстинкту онъ положилъ того самаго, съ которымъ боролся передъ тмъ на смерть, и не ожидая другихъ, повернулся и побжалъ по полямъ.

— Онъ убжалъ! вскричали два другіе, и побжали за нимъ въ погоню…. Все смолкло…. раздался выстрлъ…. другой…. стонъ…. и все стало спокойно.

— Все кончено теперь, сказалъ одинъ изъ сыщиковъ въ нкоторомъ разстояніи: — онъ умираетъ на мст.

При этихъ словахъ, крестьянинъ притаившійся за сномъ, схватилъ съ земли фонарь и побжалъ на мсто схватки. Банкиръ невольно послдовалъ за нимъ.

Глазамъ ихъ представилась ужасная картина. На трав лежалъ Люкъ Дарвиль. Одна пуля пробила ему грудь, а другая оторвала челюсть. Глаза его страшно блуждали, и онъ хватался за траву руками, вырывая ее съ корнемъ.

Сыщики посмотрли на него холодно.

— Онъ таки надлалъ намъ хлопотъ, сказалъ одинъ изъ нихъ: но посмотримъ нашего бднаго Уилла.

— Но разбойникъ еще живъ, сказалъ банкиръ, вздрагивая.

— Онъ не проживетъ больше одной минуты, сэръ.

Дарвиль вдругъ приподнялся, погрозилъ кулакомъ своимъ побдителямъ, и страшное мычаніе, которое, по роду своей раны, онъ не могъ докончить, вылетло изъ груди его, вслдъ за тмъ онъ упалъ на спину.

— Я думаю, что вамъ бы не уйти отъ него, сказалъ старшій офицеръ, возвращаясь вмст съ банкиромъ: но какъ вы сюда попали?

— Лучше скажите, какъ вы сюда попали?

— Честный Ходжъ, что стоитъ тамъ съ фонаремъ, замтилъ его, прячущагося за сно въ то время, какъ онъ самъ пришелъ разставлять западню на кроликовъ. Онъ читалъ описаніе примтъ Уаттса, и зная, что мы въ нсколькихъ миляхъ отъ сюда, пришелъ къ намъ и привелъ насъ на мсто…. мы услышали голоса…. приоткрыли фонарь, и увидли того самаго, кого намъ было нужно.

Прошло много дней, прежде чмъ бывшій депутатъ города С**** собрался совершенно съ силами, чтобы подумать опять объ Алис, когда онъ вспомнилъ объ ней, тогда вмст съ тмъ онъ съ особеннымъ удовольствіемъ подумалъ и о томъ, что Дарвиля уже не было на свт и что злодй этотъ извстенъ былъ въ околодк только подъ именемъ Питера Уаттса.

КНИГА ПЯТАЯ.

Герой моего романа, сдлавшись авторомъ, остается безъ дйствія въ этой части книги. Если вамъ надоли размышленія, вы можете пропустить эти страницы, но если вы любите музу, то остановитесь, читайте сколько можете, и засыпайте, когда вамъ вздумается.

Феокритъ.

‘…Мой геній, расправивъ свои крылья, летитъ туда, гд Бретонецъ поклоняется восточной весн. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .’

Голдсмитъ.

I.

Съ какимъ пріятнымъ чувствомъ самодовольствія возвращается каждый Англичанинъ въ Лондонъ, посл продолжительнаго пребыванія въ чужихъ краяхъ! Правда, публичныхъ зданій въ немъ мало и по большей части они посредственны, памятники древности нельзя сравнить даже съ тми, которые встрчаешь въ самыхъ маленькихъ городахъ Италіи, дворцы мрачны, дома перовъ ни что иное, какъ безобразная масса кирпичей. Но что до этого? Жизнь Лондона на его улицахъ, въ его населеніи! Какое богатство, какая чистота, какой порядокъ, какое одушевленіе! Какъ величественна, но вмст съ тмъ какъ дятельна жизнь, текущая по миріядамъ жилъ его. Какъ ночью онъ горитъ словно одинъ фонарь, и улица за улицею вс ровныя, въ симметріи, убгаютъ изъ-подъ вашихъ колесъ!

Да, сердце Мальтраверса сильно билось, когда почтовыя лошади мчали его разбитую карсту по Устминстерскому-мосту, по Уейтхалльской и по Регентской улицамъ къ одной спокойной гостинниц, весьма похожей на частный домъ, такими гостинницами окруженъ Гросвеноръ-Скуеръ. Въ нихъ можно найти необходимую теплоту, комфортъ и всю услужливость англійскихъ гостинницъ! Право, Англія чудная страна для богатыхъ, но для бдныхъ…. ‘ah si vous tes pauvre…. tant pis pour vous!’

Эрнеста ожидали. Онъ писалъ изъ Парижа къ Кливеленду, предупреждая его о своемъ прізд, а Кливелендъ въ отвтъ увдомлялъ его, что занялъ для него нумеръ въ гостинниц Миварта. Улыбающіеся слуги ввели его въ огромную и освженную чистымъ воздухомъ комнату, кресла были уже придвинуты къ камину. Рядъ писемъ лежалъ на стол, вмст съ двумя вечерними газетами. И какъ краснорчиво, казалось Мальтраверсу, говорили эти вечернія газеты, о длахъ Англіи! Прізжій даже не замтилъ, что ни одинъ изъ его пріятелей не встртилъ его, казалось, всякая вещь въ комнат улыбалась ему и принимала его съ радушіемъ.

Мальтраверсъ приказалъ подать себ обдать, а самъ между-прочимъ началъ распечатывать и пробгать письма. Въ нихъ не заключалось ничего важнаго, одно отъ управляющаго, другое отъ банкира, третье о курсахъ, четвертое отъ неизвстнаго ему человка, который просилъ голоса и протекціи мистера Мальтраверса на слдующихъ выборахъ въ графств, если слухъ о раздленіи парламента осуществится. Б., неизвстный кандидатъ, уврялъ Мальтраверса въ своей ‘извстной репутаціи’ и политическихъ мнніяхъ. Эрнестъ съ нетерпніемъ отворотился отъ этихъ посланій, и тутъ только замтилъ маленькое письмецо, сложенное треугольникомъ, ускользавшее до-сихъ-поръ отъ его вниманія. Это письмецо было отъ Кливеленда. Онъ увдомлялъ Эрнеста, что находится въ город, что здоровье его до-сихъ-поръ еще не позволяетъ ему выходить, но что онъ все-таки надется увидть своего милаго Эрнеста тотчасъ же по прізд его.

Мальтраверсъ чрезвычайно обрадованный, что могъ такъ неожиданно пріятно провести вечеръ, веллъ поторопиться обдомъ, пробжалъ наскоро вс газетныя новости, и пошелъ пшкомъ, въ свтлую морозную ночь первый половины декабря мсяца, по ярко освщеннымъ улицамъ Лондона, до квартиры своего друга, въ Кирзонскую-улицу. Кливелендъ занималъ маленькую, холостую квартиру безъ особенныхъ затй, потому-что все свое состояніе, хотя не огромное, но весьма-достаточное, онъ употреблялъ на свою подгородную виллу. Знакомое лицо стараго слуги встртило Эрнеста у подъзда, онъ остановился съ нимъ, чтобъ освдомиться о здоровь своего воспитателя, и узнавъ, что онъ почти совсмъ выздоровлъ, вбжалъ въ уютную гостинную, и такъ какъ Англичане не цалуются, то дружески пожалъ руку Кливеленда.

— Итакъ, мой милый Эрнестъ, сказалъ Кливелендъ, размнявшись обыкновенными въ такомъ случа вопросами и отвтами: наконецъ ты опять въ Англіи: слава Богу! Да какъ ты поправился, какой у тебя здоровый видъ! Теперь самое лучшее время года, для твоего дебюта въ Лондон. Мн еще остается довольно времени свести тебя съ обществомъ, прежде чмъ начнется суматоха веселостей.

— А я думалъ было отправиться на свою родину въ Бюрлей, которую я не видалъ съ дтства.

— Нтъ, нтъ! судя по твоимъ письмамъ ты уже довольно пожилъ въ уединеніи, на озер Комо, теперь ты долженъ вступить въ большой лондонскій свтъ, а въ Бюрле гораздо пріятне провести лто.

— А я думаю, что большой лондонскій свтъ не доставитъ мн большаго удовольствія, онъ можетъ нравиться молодому человку, только что вышедшему изъ школы, но ваши балы, наполненные толпою народа, ваши монотонные клубы покажутся утомительны для того, кто состарлся прежде времени. J’ai vcu beaucoup dans peu d’annes. Я вынулъ слишкомъ большой кушъ изъ капитала жизни во-время моей молодости, чтобъ могъ теперь восхищаться чванливою бережливостью, съ какою наши знатные бары пользуются удовольствіями.

— Не суди такъ прежде, чмъ будешь имть на то врныя доказательства, сказалъ Кливелендъ: есть что-то такое, что стоитъ выше всякаго презрнія, какъ въ расточительной пышности, такъ и въ прочномъ вкус этихъ путеводителей англійской аристократіи, что они умютъ выказывать даже въ самыхъ незамысловатыхъ удовольствіяхъ. Къ тому же ты необязанъ непремнно находиться въ обществ мотыльковъ, въ Лондон есть много пчелъ, которыя сочтутъ за особенное счастіе познакомиться съ тобою. Прибавь къ этому, мой милый Эрнестъ, удовольствіе жить осдло и быть важнымъ человкомъ въ своемъ отечеств. Ты молодъ, знатенъ и довольно красивъ собою, для того, чтобы заинтересовать и заставить вздыхать по себ не одну хорошенькую миссъ высшаго общества, а твое имя, состояніе и значеніе въ обществ заставятъ забгать къ теб тхъ изъ господъ кавалеровъ, которымъ понадобится занять у тебя денегъ, или выпросить твой голосъ ни выборахъ. Нтъ, Мальтраверсъ, оставайся въ Лондон, повеселись хорошенько первый годъ твоего здсь пребыванія, а на будущій займешься своею карьерою, узнай прежде хорошенько мстность, а потомъ начинай аттаку.

Мальтраверсъ безъ труда согласился послдовать совту своего друга, потому-что, согласившись на это, онъ надялся уговорить своего воспитателя остаться также въ Лондон, и направлять его на дальнйшія предпріятія. Сверхъ-того онъ думалъ, что поступитъ благоразумно, встртившись лицомъ къ лицу съ прославившимися людьми Англіи, съ которыми, по общанію, данному имъ де-Монтегю, онъ впослдствіи долженъ былъ войти въ соперничество. Такимъ-образомъ, онъ согласился вполн на вс предложенія Кливеленда.

— А не слышали ли вы чего-нибудь, сказалъ Эрнестъ, заикаясь, и подходя къ двери въ то время, какъ часы, пробивъ полночь, напомнили ему, что пора отправляться домой, — не слышали ли вы чего-нибудь о моей…. о моей…. несчастной Алис Дарвиль?

— О комъ? Ахъ да, помню, о той бдной молодой двушк…. нтъ, ни слова,

Мальтраверсъ тяжело вздохнулъ и вышелъ.

II.

‘Je trouve que c’est une folie de vouloir tudier le monde en simple spectateur… Dans l’cole du monde comme dans celle de l’amour il fut commencer par pratiquer ce qu’on veut apprendre.’

Теперь Эрнестъ Мальтраверсъ со всего размаху бросился въ океанъ лондонской аристократіи. Въ числ прочихъ принадлежностей, онъ имлъ собственный домъ въ Симоръ-Плесъ, въ этой спокойной, хотя находящейся въ средин города улиц, жители которой наслаждаются постоянно свжимъ воздуховъ, а не глотаютъ пыль, какъ это приходится на долю живущихъ въ паркахъ. Прежде этотъ домъ отдавался въ-наемъ, но теперь, весьма кстати, жилецъ изъ него выхалъ, и Мальтраверсъ былъ чрезвычайно доволенъ, что могъ занять такое пріятное жилище, потому-что онъ до-сихъ-поръ еще былъ поэтъ въ душ и желалъ лучше смотрть на деревья и зелень, нежели на высокіе каменные дома. Онъ допустилъ у себя роскошь только въ двухъ случаяхъ: во-первыхъ, сильная любовь его къ музык побудила его взять ложу въ опер, а во-вторыхъ, онъ, какъ и всякій другой Англичанинъ, желалъ имть отличныхъ лошадей, и въ этомъ случа его странное влеченіе довело эту роскошь до того, что ему завидовали даже многіе, которые были гораздо богаче. Но четыре тысячи гиней годоваго дохода прекрасное достояніе для холостаго человка, который не ведетъ большой игры, и иметъ слишкомъ философскій взглядъ на вещи, чтобъ желать чего-нибудь излишняго.

Свтъ удвоилъ его доходы, превратилъ его подгородное имніе въ великолпный замокъ, и открылъ, что его старшій братъ, (который былъ старе Эрнеста не боле какъ тремя или четырьмя годами), былъ бездтенъ. Однимъ-словомъ, свтъ былъ чрезвычайно внимателенъ къ Эрнесту Мальтраверсу.

Наступила та самая эпоха, какъ сказалъ Кливелендъ, когда общество имло свободное время заводить новыя знакомства. Немногіе дома, въ которыхъ приличія доведены были до высочайшей степени, и знакомство съ которыми было сопряжено съ величайшими затрудненіями, были открыты, но и въ нихъ граціозный и во-всхъ отношеніяхъ прекрасный воспитанникъ всми любимаго Кливеленда былъ принятъ съ распростертыми объятіями. Авторамъ, дипломатамъ, ораторамъ, философамъ — всмъ онъ былъ представленъ, и всми хорошо принятъ, и Эрнестъ вошелъ въ моду, прежде чмъ самъ замтилъ свое значеніе. Но онъ справедливо замтилъ прежде, что слишкомъ рано началъ жить, и потому былъ уже совершенно разочарованъ. Онъ нашелъ многихъ, которымъ могъ удивляться, нкоторые ему нравились, но не нашелъ ни одного человка, съ которымъ могъ бы подружиться, или въ которомъ онъ могъ принять истинное участіе. Ни сердце, ни воображеніе его не были тронуты, все въ глазахъ его походило на искусственную машину, и онъ былъ чрезвычайно недоволенъ автоматами, въ которыхъ, по его мннію, не доставало жизни. Въ это-то время онъ, больше чмъ когда-либо, припоминалъ чудную прелесть Валеріи де Сент-Вантадуръ, которая разливала свое очарованіе на самый непостоянный кругъ,— не давая замтить его суетность, даже ему какъ будто недоставало страннаго и фантастическаго тщеславія Каструччіо. Посредственный поэтъ стоялъ въ глазахъ его все-таки гораздо выше посредственностей свта, которые окружали его. Скажемъ еще боле, разсчетливый умъ и сухая ловкость Люмлея Феррерса казались ему сносне тяжолаго, учтиваго и неутшительнаго эгоизма завистливыхъ умовъ и политическихъ партій.

— Если это лучшіе цвты общества, каковы же т, которыхъ считаютъ сорными травами? говорилъ самъ себ Мальтраверсъ, возвращаясь съ одного вечера, гд онъ встртилъ съ десятокъ самыхъ отчаянныхъ львовъ.

Съ этого времени онъ началъ ощущать страшный недугъ пресыщенія.

Но зима прошла, началось время удовольствій, и Мальтраверсъ былъ увлеченъ вмст со всми въ шумный вихрь свта.

III.

‘Когда толпа начинаетъ надодать намъ, тогда уединеніе простираетъ намъ свои объятія.’

Шенстонъ.

Я увренъ, что линь считаетъ большимъ свтомъ садокъ, въ которомъ онъ проживаетъ. Нтъ ни одного мста, какъ бы глухо оно ни было, которое не считалось бы большимъ свтомъ тми, которые движутся въ немъ и вокругъ него. Люди, прожившіе вкъ свой въ деревн, толкуютъ такъ же легко о большомъ свт, какъ будто онъ былъ всегда передъ ихъ глазами, ни одна старуха не высунетъ въ воскресенье своего носа за дверь своей хижины, не подумавъ, что она будетъ между блескомъ и тщеславіемъ большаго свта. Ergo, для каждаго изъ насъ маленькій кругъ, въ которомъ мы живемъ, есть большей свтъ. Но такъ какъ богатые и образованные люди учреждаютъ моды, то и кругъ ихъ называется большой свтъ par excellence. И чмъ больше мы вникаемъ въ него, тмъ лучше онъ нравится намъ. Но въ молодости нашей, называемой beaux jours, мы едва ли понимаемъ, какъ большой свтъ, такъ и многое другое, и чмъ прекрасне эти дни молодости, тмъ печальне и безполезне они для нашей жизни. Мальтраверсъ до-сихъ-поръ еще не нашелъ для себя ни общества, которое интересовало бы его, ни удовольствія, которое дйствительно развлекло бы его. Вотъ почему, не-смотря на то, что онъ плавалъ по этой пучин, находя на каждомъ шагу толпу друзей и посщая всевозможные балы и обды, друзья, балы и обды надодали ему, какъ человку, котораго ничто не интересуетъ въ обществ. Кто хочетъ наслаждаться въ обществ, тотъ долженъ имть или цль, или какое-нибудь занятіе, и явиться въ свтъ или для того, чтобы обратить свою цль въ общественную принадлежность, или отдохнуть въ немъ отъ утомительныхъ занятій. Напримръ, если вы политикъ, то политика составляетъ предметъ вашихъ занятій въ кабинет, и звено, соединяющее васъ съ обществомъ. То же можно сказать и о литтератур, хотя въ меньшихъ размрахъ, потому-что хотя литературою занимается гораздо меньшее число людей, чмъ политикою, но все-таки васъ будетъ занимать мысль, что товарищи ваши могутъ быть избранными писателями. Если вы очень молоды, то, врно, любите танцы. Если вы человкъ безнравственный, то, можетъ-быть васъ займетъ волокитство. Послднія два обстоятельства тоже цли въ своемъ род, но он не могутъ быть продолжительны даже для самыхъ втреныхъ, потому-что не могутъ наполнить ни ума, ни сердца, въ которыхъ есть всегда стремленіе къ чему-нибудь полезному. Не одно тщеславіе заставляетъ моднаго льва выдумать какую-нибудь новую уздечку, или дать свое имя какому-нибудь новому роду тильбюри, нтъ, тутъ есть то таинственное влеченіе къ полезному, которое составляетъ главное звено между человкомъ и родомъ человческимъ.

Мальтраверсъ не былъ несчастливъ,— это весьма обыкновенный жребій,— но его ничто не занимало,— вотъ положеніе невыносимое. Его дружба къ Кливеленду какъ-будто уменьшилась, потому-что ему казалось страннымъ, и даже не нравилось, то, что воспитатель его наслаждался жизнью вполн. Онъ вообразилъ, что ихъ всхъ занимаютъ мелочи, которыя его мудрость должна презирать. Кливелендъ былъ тхъ лтъ, когда человкъ длается наиболе общежителенъ, потому-что, находясь долго и часто въ соприкосновеніи съ магнетическимъ камнемъ общества, мы воспринимаемъ отъ него, въ тысяч незамтныхъ случаевъ, силу притяженія, общую съ нашими ближними. Ихъ маленькія печали, ихъ крошечныя радости, ихъ цли интереса и занятій были когда-то нашими собственными. Въ продолженіе нашей жизни мы собираемъ огромную коллекцію тяжести, какъ нравственной, такъ и умственной, которою мы желали бы съ кмъ-нибудь подлиться, и едва ли найдется хоть одинъ человкъ въ мір, въ которомъ не было бы ничего общаго съ нами. Но въ молодости мы бываемъ по большей части мечтательными егоистами, а Мальтраверсъ принадлежалъ къ числу людей, у которыхъ предается:

‘Сердце страсти, а голова поэзіи’.

Но въ то самое время, какъ Лондонъ достигъ высшей степени занимательности, когда волокитства стали настойчиве, прогулки по Темз умножились, а соловьи начали свистать въ тнистыхъ рощахъ Ричмонда, Мальтраверсъ вдругъ скрылся изъ оживленной столицы, и въ одинъ прекрасный іюльскій вечеръ очутился въ своемъ Бюрле передъ крыльцомъ, обросшимъ темнозеленымъ плющемъ.

О, какой ясный, тихій и упоительной былъ этотъ вечеръ! Эрнестъ вышелъ изъ экипажа у околицы, и пошелъ одинъ пшкомъ вдоль небольшаго, но живописнаго парка. Съ самаго дтства онъ не видлъ этого мста, и оно почти совсмъ изгладилось изъ его памяти.

Но въ эту минуту онъ удивлялся самъ-себ, какъ могъ онъ жить досел гд-либо, кром Бюрлея. Тутъ не было ни прекрасныхъ стриженныхъ аллей, ни дремучаго лса, наполненнаго дикими ланями, и возвышающагося надъ темнымъ папортникомъ, видно было, что это жилище принадлежало не знатному барину, а старинному сельскому дворянину. Древность видна была во всхъ частяхъ этого замка, и въ частокол, поросшемъ мохомъ, и въ тнистыхъ рощахъ, и въ остроконечныхъ зубцахъ башень, и въ тяжелыхъ карнизахъ дома, только что показавшагося у подножія холма, покрытаго мстами лсомъ, а мстами кустарникомъ, росшимъ безъ всякаго присмотра.

Заброшенный садъ отдлялся отъ парка едва замтнымъ рвомъ. Въ одномъ мст сверкала ори сумрачномъ свт влажная поверхность продолговатаго пруда, на каждомъ углу котораго, была, по старинному обыкновенію, посажена сосна, въ другомъ стояли солнечные часы, устроенные на полированномъ сромъ камин, дале длинная терраса для гулянья, украшенная полинялыми и разбитыми вазами, которыя въ честь прізда своего господина садовникъ наполнилъ померанцовыми деревьями и алоями, взятыми изъ полуразрушившейся оранжереи. Дикая трава, поросшая на дорожкахъ, и слишкомъ разительная запущенность во всемъ, пробудили въ Эрнест, какъ бы упреки совсти и жалость къ этому спокойному и заброшенному жилищу. Посл этого онъ уже не обычною своею гордою поступью, а съ поникшею головою прошелъ отъ крыльца до уединенной библіотеки, мимо толпы слугъ, изъ которыхъ только двое или трое, самые старые, знавали его когда-то ребенкомъ, но и они не могли привтливо улыбнуться господину, почти совершенно имъ неизвстному.

IV.

Прошло ровно два года посл происшествія, описаннаго въ предыдущей глав, когда Мальтраверсъ явился опять въ обществ. Этихъ двухъ лтъ было весьма достаточно, чтобъ произвесть перемну въ его судьб. Эрнестъ Мальтраверсъ потерялъ счастливое право самобытнаго человка, онъ отдалъ самъ себя публик, предалъ свое имя людскимъ толкамъ, и сдлался существомъ, которое всякій имлъ право хвалить, осуждать, разбирать и подстерегать. Однимъ словомъ Эрнестъ Мальтраверсъ сдлался авторомъ.

Люди, удержитесь отъ соблазна помщать свои статьи въ колонны журналовъ, прежде чмъ хорошо взвсите вс послдствія этого испытанія!… Кто издалъ книгу съ нкоторымъ успхомъ, тотъ сдлалъ великій шагъ. Онъ часто будетъ оборачиваться назадъ, и со вздохомъ сожалнія смотрть на то мсто, которое покинулъ уже навсегда. Прекрасная и скромная неизвстность его домашняго быта исчезла. Теперь онъ уже не можетъ выказать справедливаго негодованія если видитъ, что хотятъ унизить его, или выставить въ смшномъ вид. Онъ простился уже съ неизвстностью прежней жизни. Его идеи могутъ быть перетолкованы, репутація оклеветана, манеры, собственная персона, одежда, даже походка могутъ быть порядочною пищею для толковъ и каррикатуръ. Онъ не можетъ уже ни возвратиться назадъ, ни даже остановиться, онъ уже избралъ себ дорогу, и чувства самыя натуральныя, чувства, заставляющія нервы и мускулы дйствовать, побуждаютъ его двигаться впередъ. Остановиться, значитъ сознать себя неспособнымъ. Онъ объявилъ свту, что хочетъ прославить свое имя, и долженъ, или сознаться, что онъ замышлялъ невозможное, или продолжать свои усилія до-тхъ-поръ, пока успетъ въ своемъ предпріятіи!…

Но такія мысли не приходили Мальтраверсу въ голову, когда онъ, побужденный своими грезами и влеченіемъ, захотлъ сдлать свтъ своимъ повреннымъ, и когда, соединивъ размышленія съ наблюденіями, книжныя познанія съ сколкомъ съ натуры, онъ старался извлечь изъ этой смси что-нибудь, что могло бы поставить имя его въ сношеніе съ пріятнымъ обществомъ ему подобныхъ. Хорошее состояніе и холостая жизнь позволяли ему предаваться вполн своимъ размышленіямъ, они переполнили его умъ, и наконецъ излились на страницы, которыя должны были служить каналомъ между уединеннымъ источникомъ и огромнымъ океаномъ человческихъ познаній. Мальтраверсъ, какъ мы уже видли, не былъ ни раздражителенъ, ни боязливъ. Онъ сформировалъ самъ себя, подобно скульптору, который лпитъ свои фигуры, имя модель передъ глазами и идеалъ въ сердц. Онъ старался посредствомъ труда и терпнія приближаться съ каждымъ новымъ усиліемъ ближе и ближе къ степени превосходства, и надялся, не безъ основанія, когда-нибудь достигнуть его, наконецъ, когда ему казалось, что онъ достигъ совершенства, тогда онъ съ спокойною доврчивостью отдалъ свое произведеніе на судъ безпристрастнаго трибунала.

Первый трудъ его имлъ успхъ, можетъ-быть потому, что онъ носилъ на себ отпечатокъ чести и истины. Онъ никогда не принимался за перо, чтобъ описывать то, чего отъ роду не видалъ, или передавать то, чего никогда не чувствовалъ. Такъ какъ онъ былъ спокойный и благоразумный наблюдатель жизни человческой, то описанія его были тмъ живе, потому-что онъ набрасывалъ ихъ всегда подъ первымъ впечатлніемъ. Онъ почерпалъ свою опытность не съ безплодной поверхности зрлыхъ лтъ, а изъ свжаго колодца молодыхъ волненій. Другая причина его успха была, можетъ-быть, та, что его познанія были гораздо разнообразне и обработанное, чмъ у большей части молодыхъ авторовъ. Онъ не старался, подобно Чезарини, длать въ своихъ сочиненіяхъ простой наборъ словъ, не имя никакой основной идеи: и если слогъ его былъ въ одно время и краснорчивъ и простъ, то это потому, что онъ врно выражалъ хорошо обдуманныя и со всхъ сторонъ осмотрнныя мысли. Третья причина — и я останавливаюсь на этомъ, не столько для того, чтобъ объяснить карьеру Мальтраверса, какъ для того, чтобъ намекнуть на то, что можетъ быть полезно другимъ — третья причина, говорю, отъ чего сочиненія Мальтраверса имли такой единодушно благопріятный пріемъ публики, была та, что онъ не послдовалъ самой дурной изъ методъ для литтературныхъ новичковъ, то есть — не помстилъ свои сочиненія, преисполненныя и особенныхъ мыслей и особенныхъ выраженій, въ колонны какого-нибудь періодическаго изданія. Періодическія изданія составляютъ хорошее сообщеніе между публикою и авторомъ, уже извстнымъ своими сочиненіями, который, потерявъ прелесть новизны, пріобрлъ уже достаточный всъ для своей репутаціи, и который старается имть частыя и безпрестанныя сношенія съ публикою, издавая одно за другимъ свои политическія или критическія сочиненія. Но что касается до молодаго писателя, то подобный родъ сообщенія, если онъ продолжается долго, равно вредитъ, какъ будущей его извстности, такъ и настоящему вкусу и слогу. Извстности онъ вредитъ потому, что рано заставляетъ публику свыкаться съ его методою, (всякой писатель, достойный того, чтобъ его творенія были прочитаны, иметъ свою методу) въ томъ вид, которому сказанная публика не даетъ никакого вса. И такимъ образомъ, онъ въ нсколько мсяцевъ доходитъ до той точки, до которой должно было бы достигать годами, то есть заставляетъ соскучившуюся публику сказать: toujours perdrix. Вкусу же и слогу онъ вредитъ потому, что заставляетъ автора писать подъ минутнымъ вліяніемъ, изучать фальшивую надутость слога и сужденій, ограничивать свои надежды и честолюбіе только послдними днями каждаго мсяца, посять и тотчасъ же собирать жатву, отказаться отъ серьозныхъ занятій, потому-что сужденія о нихъ составляются медленно, и надежда на успхъ не скоро осуществляется. У человка съ такимъ талантомъ, начавшаго свою карьеру этимъ путемъ, и шедшаго по нему долго, есть какая-то недозрлость, какъ въ сочиненіяхъ, такъ и въ извстности. Онъ становится оракуломъ маленькихъ партій, и мы рдко можемъ избавиться отъ убжденія, что все, что онъ пишетъ, не есть условіе съ партіею. Хазлиттъ и другіе его современники страшно обманулись, заложивъ въ періодическія изданія свое пожизненное право на извстность на литературномъ поприщ. Но правду сказать, такое сужденіе нельзя примнить ко всмъ вообще, нкоторымъ обстоятельства не позволяютъ длать выбора. Аристотель справедливо выразился въ своей греческой пословиц, не вс могутъ ваять, какъ въ Дельфахъ.

Второе сочиненіе Мальтраверса, выпущенное имъ въ свтъ черезъ восьмнадцать мсяцевъ посл перваго, было высшаго и боле важнаго рода, и оно послужило къ тому, чтобъ совершенно утвердить его литтературную извстность, а это слишкомъ для втораго сочиненія, которое обыкновенно есть ‘pons asinorum’ для авторовъ. Кто посл славнаго успха перваго своего творенія не разочаровываетъ публику вторымъ, тотъ иметъ врный шансъ занять почетное мсто въ литтератур. Но съ этого времени начинаются вс муки и опасности.

Первымъ твореніемъ авторъ не наживаетъ себ враговъ. Его товарищи сочинители еще не смотрятъ на него какъ на соперника, и если онъ довольно богатъ, то они безсознательно надются, что онъ не будетъ постояннымъ писателемъ, или какъ они выражаются, писателемъ ‘по ремеслу’, онъ написалъ одно что-нибудь, чтобъ заставить говорить о себ, и больше писать не долженъ, въ противномъ случа, вторая книга его должна пасть. Но когда эта вторая книга явилась въ свтъ, не падаетъ, то они начинаютъ осматриваться, зависть пробуждается, а злость начинаетъ дйствовать. Вся старая школа, господа сочинители, получившіе уже изъ нее пансіонъ извстности, смотрятъ на него какъ на пришельца, и тутъ-то на новичка-сочинителя начинаютъ сыпаться градомъ: пожатіе плечами…. нахмуреніе бровей…. колкая иронія…. тщательные и насмшливые разборы и унизительныя похвалы, такъ, что онъ находитъ себя гораздо дале отъ своей цли, чмъ въ то время, когда еще не попалъ въ это общество.

Мальтраверсъ имлъ прекрасный характеръ, но надобно признаться, что вмст съ тмъ онъ былъ очень гордъ, храбръ, честенъ и точенъ.

Разъ вечеромъ въ начал лта, Эрнестъ, погрузившись въ грустныя и неопредленныя мысли, тихо ходилъ взадъ и впередъ по террас своего дома, ‘внимательно наблюдая за заходящимъ солнцемъ’, вдругъ онъ замтилъ запыленную дорожную карету, катящуюся черезъ мостикъ къ дому, и чья-то рука, высунувшись изъ открытаго окна экипажа, махала ему въ знакъ привта. Гости къ Мальтраверсу здили такъ рдко, и онъ имлъ такъ мало друзей, что ршительно не могъ догадаться, кто былъ его поститель. Братъ его, онъ зналъ, былъ въ Лондон. Кливелендъ, отъ котораго онъ въ этотъ самый день получилъ письмо, жилъ въ своей вилл. Феррерсъ веселился въ Вн. Кто бы это могъ быть? Мы можемъ говорить о уединеніи, что намъ угодно, но посл двухъ-годоваго отшельничества поститель есть пріятное возбудительное средство. Мальтраверсъ повернулъ назадъ, и вошелъ въ комнаты въ то самое время, когда де-Монтень почти бросился въ его объятія.

V.

‘. . . . .duid lam dextro pede concipis ut te Conatus non poeniteat, votique peracti?

Iuv.

— Да, сказалъ де-Монтень: я съ своей стороны тоже выполнилъ свое назначеніе. Я теперь членъ палаты депутатовъ и пріхалъ въ Англію по нкоторымъ коммерческимъ дламъ. Находясь у васъ въ сосдств, я не могъ воспротивиться искушенію, и какъ-бы по дорог захалъ къ вамъ. Итакъ, вы должны принять меня на нсколько дней, какъ гостя.

— Отъ души поздравляю васъ съ вашей новой должностью. Я уже много слышалъ о вашей возрастающей извстности.

— Я возвращаю вамъ поздравленіе съ неменьшею ревностью. Вы превзошли мои предсказанія. Я прочелъ ваши творенія, и теперь еще боле горжусь вашею дружбою.

Мальтраверсъ незамтно вздохнулъ и отвернулся.

— Жажда славы, сказалъ онъ посл нкотораго молчанія: ростетъ въ насъ до-тхъ-поръ, пока превращается въ болзнь. Сначала мы довольствуемся нкоторою похвалою, и думаемъ только присоединить свою лепту въ общую сокровищницу, но какъ скоро это сдлано, возстаютъ новыя виднія! Намъ кажется, что мертвые выходятъ изъ-за тни прошедшаго, и мы мечтаемъ занять вакантное мсто въ великомъ пантеон. Тутъ въ первый разъ только мы замчаемъ разницу между извстностью и славою…. между настоящимъ днемъ и вчностью.

— Это правда, отвчалъ де-Монтень: но не думаете ли вы, что умершія знаменитости не чувствовали то же самое, когда они переходили дорогу, ведущую выше обыкновенной жизни? Продолжайте обработывать вашъ умъ, изощрять упражненіями ваши способности, старайтесь пріятно занимать или научать человчество, и предположимъ, что вы станете нсколько ниже образца, выбраннаго вами — предположимъ даже, что имя ваше исчезнетъ вмст съ вашимъ прахомъ, и тогда вы провели свою жизнь гораздо благородне праздной толпы. Предположимъ, что вы не достигнете этой случайности, ‘славы на земл’, но и тогда вы не можете сказать про себя, что вы неспособны къ высокому назначенію? Вы только должны будете дйствовать въ мір умовъ.— Стяжаніе ума идетъ съ нами рука объ руку въ вчный прогрессъ, и въ будущности мы можемъ стать на высшую или низшую степень, смотря потому, боле или мене мы прилагали старанія изощрить нашъ разумъ, чтобъ понять и исполнить Божеское предназначеніе.

— Но мы можемъ лишиться истинныхъ и чистыхъ радостей дйствительной жизни, гоняясь за надеждою, которую вы сами объявили ‘неврною’ и, можетъ-быть, вс наши познанія ни къ чему не поведутъ.

— Очень хорошо, сказалъ де-Монтень, улыбаясь: но отвчайте мн по чистой совсти. Предаваясь честолюбію ума, разв вы разрушаете тмъ истинныя радости своей жизни? Если такъ, то вы слдуете этой систем безразсудно. Такія занятія, напротивъ, должны располагать къ нкоторымъ удовольствіямъ, которыя можно считать истиннымъ отдохновеніемъ въ жизни. И васъ-то боле, чмъ кого-либо, потому-что вы довольно богаты, чтобы не зависть отъ литтературы, о, еслибъ это было иначе, то я скоре посовтывалъ бы вамъ быть столяромъ, чмъ авторомъ. Человкъ не долженъ смотрть на высокіе пути ума и искусства, какъ на средство доставать насущный хлбъ, и эта истина служитъ не только для одной литтературы, но для всего, что стоитъ нсколько выше обыкновеннаго. Не должно длаться ни человкомъ государственнымъ, ни ораторомъ, ни философомъ за деньги, и обыкновенно съ, исключая бднаго поэта, постепенно узнаютъ эту истину.

— Все это прекрасно въ рчи, сказалъ Мальтраверсъ: но вы можете быть уврены, что жизнь литератора есть совсмъ другая, чмъ жизнь обыкновенная, и потому нельзя соединить вмст радости той и другой,

— Я думаю иначе, сказалъ де-Монтень, но не въ загородномъ дом, въ восмидесяти миляхъ отъ столицы, безъ жены, беъ друзей и безъ гостей, я могу доказать вамъ слова мои на опыт. Не отчаивайтесь, Мальтраверсъ, вамъ предстоитъ благородная каррьера, и я не позволю вамъ отступить отъ нея при самомъ приступ.

— Стало-быть, вы не знаете всей клеветы, возведенной на меня, не говоря уже о томъ, что многіе умные люди увряютъ, что я не имю никакихъ способностей и не общаю ничего въ будущемъ.

— Денисъ былъ умный человкъ, но говорилъ тоже самое о вашемъ Поп. Мадамъ де-Севинье была умная женщина, но она думала, что Расинъ никогда не будетъ знаменитымъ писателемъ. Мильтонъ видлъ въ Драйдн простаго рифмача. Аристофанъ былъ хорошій судья въ поэзіи, но какъ дурно судилъ онъ о Эврипид! Все это общія мста, но въ этихъ общихъ мстахъ вы находите противное вашему убжденію.

— Но весьма непріятно не отвчать на аттаку.

— Въ такомъ случа, отвчайте на аттаку.

— Но благоразумно ли это?

— Благоразумно, или нтъ, но это можетъ нравиться, что касается до меня, мн не доставило бы это удовольствія.

— Но, де-Монтень, вы разсуждаете, какъ Сократъ. Я спрашиваю васъ просто, откровенно, посовтывали ли бы вы автору открыть войну своимъ литтературнымъ нападателямъ, или презирать ихъ?

— И то, и другое. Пусть онъ нападаетъ на немногихъ, и то рдко. Но политика его должна состоять въ томъ, чтобъ показать нападающимъ, что онъ такой человкъ, котораго лучше не дразнить долго. Свтъ всегда на сторон автора противъ критики, если онъ уметъ выбрать на то удобныя минуты. Онъ долженъ всегда помнить, что иногда ведутъ войну для того, чтобъ водворить спокойствіе. Выборъ минуты войны и мирнаго времени предоставляется политик и благоразумію.

— Вы хотите длать изъ насъ политическія машины.

— Кто-жъ никогда не предается гнву! Но нехорошо ссориться не во-время и не у мста, и къ тому же съ такимъ человомъ, съ которымъ, надобно было бы жить въ ладу. Но довольно объ этомъ, уже поздно.

— А когда мадамъ де-Монтень поститъ Англію?

— О, я боюсь, что не такъ еще скоро. Но Чезарини вы увидите въ этомъ или въ слдующемъ году. Онъ увренъ, что вы не отдаете должной справедливости его поэмамъ, и прідетъ сюда, какъ скоро освободится отъ своей лни, чтобъ обнародовать ваше мнніе въ колкомъ предисловіи къ какой-нибудь беззубой сатир.

— Въ сатир!

— Да, многіе изъ вашихъ поэтовъ открыли себ путь сатирою, и Чезарини увренъ, что онъ сдлаетъ тоже самое, Каструччіо не такъ дальновиденъ, какъ его теска князь Люкка. Покойной ночи, мой милый Эрнестъ.

VI.

‘Когда посл многихъ трудовъ наконецъ достигнешь до учености, такъ всми восхваляемой, тогда т, которые не имютъ ее, считаютъ себя обиженными.

Черчиль, Авторъ.

Было что-то въ разговор де-Монтеня, что, не льстя прямо, умло помирить Мальтраверса и съ самимъ собою и съ его карьерою. Разговорами своими де-Монтень старался не возбуждать, а укрощать и, такъ-сказать, сцентрять умъ Мальтраверса. Своими совтами онъ не могъ возродить въ человк смлости, но энергію и твердость. Дка друга имли въ себ много общаго, но натура Мальтраверса была роскошне и заключала въ себ боле страстей — боле плоти и крови съ ихъ недостатками и превосходствомъ. Де-Монтень такъ держался своего любимаго правила — нравственнаго равновсія, что по многихъ случаяхъ онъ былъ подобенъ часовому маятнику. Такъ какъ побужденіями управляютъ привычки, то правильность привычекъ де-Монтеня длала его побужденія справедливыми и онъ уступалъ имъ такъ часто, какъ только можетъ это сдлать пылкій характеръ, но эти побужденія никогда не породили въ немъ ни одной смлой спекуляціи. Де-Монтень никогда не могъ выйдти изъ круга обыкновенныхъ дйствій. Онъ не чувствовалъ никакой симпатіи къ умствованіямъ, основаннымъ чисто на ипотезахъ воображенія, онъ терпть не могъ Платона, и былъ глухъ къ краснорчивому шопоту всего, что клонилось къ утонченности въ поэзіи, или къ мистицизму въ философіи.

Мальтраверсъ, напротивъ, не презирая разсудка, всегда старался дополнить его силою воображенія, и считалъ всякую философію неполною и неудовлетворительною, которая заключается въ границахъ извстнаго и положительнаго. Онъ любилъ способъ заключенія, но онъ велъ его какъ по фактамъ, такъ и по предположеніямъ. Онъ утверждалъ, что вс славныя открытія наукъ и искусствъ были обязаны подобной смлости, и что ни Ньютонъ, ни Коперникъ не сдлали бы ничего, если бы воображеніе ихъ было не также хорошо развито, какъ и умственныя способности, и еслибъ они не могли такъ же хорошо предполагать, какъ и доказывать. Онъ очень полагался на дйствія ума и сердца, прилично организованныхъ, и думалъ, что чрезмрность душевныхъ волненій и мысли въ людяхъ, руководимыхъ опытомъ и наукою, есть ни что иное, какъ проводникъ къ полезнымъ и великимъ заключеніямъ. Но лта и необыкновенно положительный взглядъ на вещи, давали де-Монтеню преимущество надъ Мальтраверсомъ во всхъ ихъ ученыхъ диспутахъ, которому однакожъ Мальтраверсъ подчинялся неохотно. Съ другой же стороны, де-Монтень сознавался въ глубин своей души, что доказательства его молодаго друга стоили на боле обширныхъ фундаментахъ и охватывали боле пространный кругъ, нежели его собственныя, и что если онъ былъ подверженъ большимъ заблужденіямъ, то въ замнъ того оказывалъ большую способность къ новымъ открытіямъ и умственнымъ усовершенствованіямъ. Но такъ какъ дороги, избранныя ими, были совершенно различны, и они не могли никакъ на нихъ столкнуться, то де-Монтень, принимавшій искреннее участіе въ судьб Эрнесга, находилъ особенное удовольствіе ободрять умъ своего друга противъ препятствій, встрчающихся на пути каждаго, а остальное предоставилъ опытности.

Они возвратились въ Лондонъ вмст, но де-Монтень тотчасъ же ухалъ въ Парижъ. Мальтраверсъ снова явился въ веселыхъ салонахъ большаго свта. Онъ чувствовалъ, что избранное имъ новое поприще совершенно измнило его положеніе. За нимъ уже не ухаживали, какъ прежде, за обыкновенныя въ глазахъ свта достоинства — богатство, знатное происхожденіе и связи, теперь его осыпали ласкательствами за достоинства другаго рода, которыя казались ему не боле лестными, какъ и первые. Теперь бросилась всмъ въ глаза его настоящая слава, а не достоинство, не умъ, не таланты. Онъ сталъ моднымъ писателемъ, и за нимъ гонялись, какъ гоняются за всмъ, что въ мод. Его приглашали не для того, чтобы поговорить съ нимъ, но чтобъ вытаращить на него глаза. Онъ былъ слишкомъ гордъ, чтобы пошлая лесть, какъ знатныхъ людей, такъ и пишущей братіи, могла льстить его истинному честолюбію. Вслдствіе этого, онъ оттолкнулъ отъ себя вс искательства, сталъ остороженъ и надмненъ съ дамами высшаго круга, и разошелся со всми избранниками литтературы. Тогда они начали нападать на его творенія, потому-что были недовольны авторомъ. Но Мальтраверсъ утвердилъ свои опыты на большей масс публики, которая была его слушателемъ и судьею, и никакія партіи въ свт не могли сдлать ему вреда. Онъ избралъ для себя общество по своему вкусу, любилъ разсуждать о предметахъ большой важности и интереса, изострилъ свои наблюденія и увеличилъ свою сферу, какъ автора, смшиваясь со всми классами народа. Литтература сдлалась для него, какъ искусство для артиста, величайшею, со дня на день увеличивающеюся отрадою. Она была для него высокимъ ремесломъ, онъ посвятилъ ея трудамъ свои почести, молодость, заботы, мечты, умъ, сердце и душу. Онъ былъ молчаливый, но живой энтузіастъ. Литтератур онъ приписывалъ все просвщеніе. Онъ любилъ литтературу за то, что отличія ея были совершенно непохожи на отличія свта. Имя, произносимое съ восхищеніемъ и благодарностью устами цлаго поколнія, и даже потомства, вотъ титулъ, котораго онъ жаждалъ. Де-Монтень старался сдлать его нечувствительнымъ къ терніямъ, встрчающимся подъ ногами, и къ грозамъ, застигающимъ человка на пути. Онъ научился презирать вражду, которую вызывалъ своими сочиненіями, и осаждавшую его клевету. По-временамъ онъ молчалъ, а по-временамь приводилъ всхъ въ тупикъ собственными же ихъ словами. Какъ человкъ защищающій правую сторону, онъ думалъ, что если эта правая сторона оскорблена въ лиц его, то оружіе, можетъ быть приведено въ дйствіе безъ страха и безъ упрека. Такимъ-образомъ имя его сдлалось сколько извстнымъ, столько же и страшнымъ, и хотя многіе еще оскорбляли его, но никто не могъ презирать.

Въ планъ этого сочиненія не входитъ слдованіе за Мальтраверсомъ шагъ за шагомъ въ теченіе всей его жизни. Я описываю только главныя происшествія, а не мельчайшія подробности это умственнаго существованія. Довольно сказать о его сочиненіяхъ, что, не-смотря на нкоторые ихъ недостатки, они имли въ себ много оригинальности, они были его собственныя. Онъ былъ не копіистъ, не компиляторъ, а артистъ, это правда, но самъ геній не есть ли искусство? но его законы, порядокъ и гармонія были взягы изъ кодекса природы, кодексъ, который требуетъ постояннаго и глубокаго изученія, хотя первыя его правила просты и ясны, Мальтраверсъ не попятился назадъ отъ этого изученія. Любовь къ истин сдлала его подробнымъ и проницательнымъ изслдователемъ тхъ предметовъ, которые въ глазахъ поверхностнаго свта кажутся столь маловажными, онъ зналъ, что въ литератур нтъ ничего маловажнаго, и что часто самая обыкновенная фраза отстоитъ на волосъ отъ истины, нетребующей доказательствъ. Онъ былъ тмъ оригинальне, что искалъ во всемъ не новизну, а истину. Нтъ двухъ умовъ, совершенію похожихъ одинъ на другой, и потому всякій человкъ, который дастъ откровенный отчетъ своихъ впечатлній, не поддаваясь подражанію, будетъ всегда оригиналенъ. Однако жъ не одна оригинальность прославила Мальтраверса, потому-что эта оригинальность была не изъ тхъ, которыя поражаютъ обыкновенныхъ людей, въ ней не было ничего ни сумасброднаго, ни страннаго, онъ не придерживался никакой системы и никакой школы. Многіе изъ современныхъ ему писателей казались въ глазахъ людей поверхностныхъ боле новыми и боле оригинальными. Важныя изобртенія проходятъ едва замтныя постепенности, и не имютъ ничего общаго съ тми скачками и конвульсивными подергиваніями, которые обозначаютъ не здоровье и силу, а страшную болзнь литтературы.

VII.

‘Выхавъ изъ города, первымъ дломъ моимъ было, пустить моего мула обыкновеннымъ его шагомъ’.

Хотя Мальтраверсъ сталъ гораздо степенне и разсудительне, хотя умъ его совершенно утвердился и онъ былъ уже не тотъ дикій и сумасбродный молодой человкъ, который воображеніемъ своимъ превращалъ хижину Алисы въ воздушный замокъ, наполненный поэзіею, однакоже онъ сохранилъ еще многія изъ своихъ привычекъ, онъ любилъ повременамъ вырваться изъ большаго свта и отъ друзей, отбросить книги, роскошь, богатство, и блуждать одному, иногда пшкомъ, а иногда верхомъ, по прекраснымъ садамъ Англіи.

Былъ тихій и ясный майскій день, Мальтраверсъ, предпринявъ одну изъ вышесказанныхъ прогулокъ, тихо прозжалъ но опушк зеленющаго лса ***шира. Плащъ и котомка составляли весь его багажъ, а цлый свтъ былъ впереди его, гд онъ могъ выбрать мсто для своего успокоенія. Наконецъ тропинка, по которой онъ халъ, своротила на большую дорогу, и едва лошадь его сдлала нсколько шаговъ, какъ съ нимъ поравнялась веселая кавалькада, состоявшая изъ дамъ и мужчинъ.

Впереди этой кавалькады хала дама въ темнозеленомъ плать на прекрасной лошади англійской породы, которою она управляла съ такимъ искусствомъ и граціею, что Мальтраверсъ остановился въ невольномъ удивленіи. Онъ самъ былъ хорошій наздникъ. и потому вполн сочувствалъ тмъ, кто обладалъ этимъ искусствомъ въ совершенств.

Смотря на эту прекрасную амазонку, онъ подумалъ, что видлъ во всю жизнь свою въ одной только женщин соединеніе такой граціи, такого невыразимаго изящества, и той самоувренности, которую даетъ искусство и отважность,— это въ Валеріи де-Сент-Вантадуръ. Ну въ ту же минуту къ величайшему удивленію Мальтраверса, амазонка опередила своихъ спутниковъ, подъхала къ нему, и сказала:

— Возможно ли! васъ ли я вижу, мистеръ Мальтраверсъ? Сначала звуки этого голоса показались ему совершенно незнакомыми.

Амазонка помолчала съ минуту, потомъ откинула вуаль, и взорамъ Мальтраверса представилось прекрасное лицо мадамъ де-Сент-Вантадуръ! Въ это время къ Француженк подъхалъ какой-то высокій и тонкій джентльменъ.

— Врно, вы встртили знакомаго? сказалъ онъ:— въ такомъ случа позвольте и мн раздлить удовольствіе вашей встрчи.

Явленіе новаго лица, казалось, успокоило Валерію, она улыбнулась и покраснла.

— Позвольте мн представить вамъ мистера Мальтраверса, сказала она.— Мистеръ Мальтраверсъ, лордъ Данингдель, нашъ гостепріимный хозяинъ.

Два джентельмена поклонились другъ другу. Остальные участники кавалькады окружили это тріо, и лордъ Данингдель съ достоинствомъ, но вмст съ тмъ откровенною учтивостью, пригласилъ Мальтраверса принять участіе въ ихъ удовольствіи, и хать съ ними вмст въ его помстье, которое находилось миляхъ въ четырехъ отъ того мста, гд они встртились. Эрнестъ тотчасъ же принялъ приглашеніе, что можно было и предвидть. Кавалькада тронулась, и Мальтраверсъ поспшилъ спросить у Валеріи объясненія на счетъ ихъ встрчи. Она тотчасъ же все разсказала ему. Младшая сестра ея только что вышла замужъ за сына лорда Данингделя. Сватьбу праздновали въ Париж, а теперь мосьё и мадамъ де-Сент-Вантадуръ пріхали на недлю въ Англію, чтобъ отплатить визитъ англійскому перу.

Встрча была такъ внезапна и такъ неожиданна, что ни тотъ ни другая не могли придти въ себя, и начать обыкновенный свтскій разговоръ. Объяснившись, Валерія впала въ задумчивость. Мальтраверсъ халъ подл нея также въ молчаніи, разсуждая о странномъ случа, который свелъ ихъ опять по прошествіи столькихъ лтъ.

Лордъ Данингдель, поговоривъ нкоторое время съ другими гостями, теперь подъхалъ опять къ нимъ. Мальтраверсъ былъ пораженъ его благородными манерами и необыкновенною, даже нсколько изъисканною вжливостью въ его тон и выраженіи. Вскор они въхали въ паркъ, воздланный съ особеннымъ тщаніемъ и заботою, чмъ обыкновенно прилагаютъ къ такого рода владніямъ, которыя носятъ на себ отнечатокъ всего англійскаго. Молодыя растенія росли повсюду, какъ бы въ противоположность вковымъ деревьямъ. Новые, чрезвычайно живописные домики красовались но окраинамъ парка, а колонны и обелиски, едва вышедшіе изъ-подъ рзца артиста, открывались взорамъ ихъ, по мр того, какъ они приближались къ дому, огромному зданію, въ которомъ архитектурный вкусъ временъ королевы Анны былъ испорченъ смшеніемъ съ совершенно другимъ стилемъ. Кровля и окна этого зданія были выстроены на манеръ Тюилерійскаго дворца.

— Я увренъ, лордъ, что вы большую часть года проводите въ вашемъ помсть, сказалъ Мальтраверсъ.

— Да, отвчалъ лордъ Данингдель съ какою-то грустью:— это мсто для меня слишкомъ дорого. Здсь каждый годъ Его Величество Людовикъ XVIII удостоивалъ меня своимъ посщеніемъ. Въ угожденіе ему я старался, какъ только могъ, придать сходство моему бдному жилищу съ его дворцомъ, и тмъ заставить хотя на время забыть его, что онъ не въ Париж. Его собственные покои были убраны точно такъ, какъ т, которые онъ занималъ въ Тюилерійскомъ дворц. Да, это мсто для меня очень дорого, я съ гордостью помышляю о прошедшемъ времени. Великая честь принимать у себя Бурбона въ несчастіи!

— Я думаю, лордъ, что передлка эта стоила вамъ огромныхъ суммъ, сказала мадамъ де-Сент-Вантадуръ, взглянувъ изкоса на Мальтраверса.

— Ахъ, да! сказалъ лордъ, и лицо его, сіявшее радостью, вдругъ вытянулось.— Около трехъ сотъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ, но что до этого…. Les souvenirs, madame, sont sans prix!

Мальтраверсу отвели огромный кабинетъ, и камердинеръ сказалъ ему, что въ деревн лордъ обдаетъ въ шесть часовъ, и что первый звонокъ послдуетъ черезъ нсколько минутъ. Пока камердинеръ говорилъ, въ комнату вошелъ самъ лордъ Данингдель. Его милость узналъ, что Мальтраверсъ принадлежалъ къ хорошей древней фамиліи, представителемъ которой былъ его братъ, и что къ тому же онъ былъ тотъ самый Мальтраверсъ, о сочиненіяхъ котораго такъ много говорили хорошаго и дурнаго. Лордъ Данингдель имлъ дв характеристическія черты хорошо воспитаннаго джентльмена и старой школы: уваженіе къ званію, и уваженіе къ талантамъ, и потому онъ былъ боле, нежели вжливъ съ Эрнестомъ, и просилъ его погостить у себя, съ такимъ чистосердечнымъ радушіемъ, что Мальтраверсъ не могъ не принять его приглашенія. Дорожный туалетъ его былъ не очень пышенъ, но Эрнестъ мало думалъ о костюм, да къ тому же въ самой простой блуз поденщика, онъ все-таки казался бы тмъ, чмъ дйствительно былъ, потомкомъ высшей аристократіи въ Англіи. Но онъ былъ обязанъ своимъ величественнымъ видомъ не званію, а уму.

VIII.

‘Одна душа видитъ. Наружные глаза представляютъ предметы, а умъ описываетъ ихъ, и изъ этого описанія раждаются восхищеніе, отвращеніе или холодное равнодушіе.

Краббъ.

Войдя въ огромную гостиную, обитую штофными обоями и разукрашенную великолпіемъ временъ Людовика XIV, Эрнестъ нашелъ въ ней общество, состоявшее изъ шестнадцати человкъ. Хозяинъ дома пошелъ къ нему на встрчу, и по форм представилъ своего новаго гостя всему обществу. Мальтраверса поразило сходство сестры Валеріи съ самою Валеріею, но младшая сестра была не такъ прекрасна, и лицо ея было не такъ выразительно. Мистриссъ Джоржъ Хербертъ (это была ея настоящая фамилія) была хорошенькая, застнчивая, нелюдимая дамочка, любящая до невозможности своего мужа, и покорная своему свекру. Мальтраверсъ слъ возл нея, и началъ съ нею разговаривать. Онъ не могъ не пожалть бдную женщину, когда узналъ, что она, вдали отъ друзей и отъ привычекъ своего дтства, должна постоянно оставаться въ данингдельскомъ парк, одна, относительно привязанности, потому-что мужъ страстно любилъ охоту, и въ голов его больше всего были собаки и лошади. Весьма непріятное положеніе для молодой и живой Француженки — попасть въ англійское семейство, живущее постоянно въ деревн! Но вниманіе Эрнеста было скоро отвлечено отъ младшей сестры приходомъ самой Валеріи. Она вошла въ комнату, опираясь на руку своего мужа.

До-сихъ-поръ Эрнестъ не всматривался внимательно въ перемны ея лица, произведенныя временемъ, можетъ-быть, онъ боялся этого. Но теперь онъ взглянулъ на нее съ особеннымъ любопытствомъ. Валерія была все еще прекрасна, но черты лица ея не были уже округлены полнотою молодости, формы не были уже такъ пышны, а во взор ея и въ движеніи губъ было что-то недовольное, неспокойное и почти сердитое, такое выраженіе свойственно тмъ, которыхъ натура способна любить, между тмъ какъ они осуждены на вчное равнодушіе.

Младшая изъ сестеръ была все-таки счастливе. Будь, что будетъ, но она любила своего мужа такимъ, каковъ онъ былъ, и хотя сердце ея болло, но въ немъ, по-крайней-мр, не было пустоты.

Мосье де-Вантадуръ тотчасъ же подошелъ къ Мальтраверсу, носъ его, казалось, еще боле вытянулся.

— Гм, гм! какъ вы поживаете… какъ вы поживаете? очень радъ васъ видть… вы видлись уже съ Валеріею… гм… гм… у меня свои взглядъ на вещи… у меня свой взглядъ….

— Мистеръ Мальтраверсъ, не угодно ли вамъ предложить вашу руку мадамъ де Сент-Вантадуръ? сказалъ лордъ Данингдель, веля въ столовую какую-то герцогиню.

— И вы ухали изъ Неаполя, сказалъ Мальтраверсъ: — на долго ли?

— Мы не думаемъ возвратиться туда.

— Съ какимъ восторгомъ я вспоминаю о моемъ пребываніи въ Неапол! Какъ я люблю этотъ городъ!

Съ нкотораго времени Эрнестъ говорилъ съ особеннымъ спокойствіемъ, это было общее замчаніе.

Валерія тихо вздохнула.

Впродолженіе обда разговоръ между Мальтраверсомъ и мадамъ де-Сент-Вантадуръ не вязался, они чувствовали какое-то замшательство. Эрнестъ не былъ уже влюбленъ въ Валерію, лта излечили его отъ этой болзни молодаго воображенія. Она имла когда-то на него вліяніе, но онъ создалъ для себя новые идеалы, которые изгнали ея образъ изъ его сердца. Такова жизнь. Долгое отсутствіе гаситъ искусственный свтъ, но истинный остается вчнымъ. Свтъ лампы исчезаетъ на другой день праздника, а сіяніе звздъ, которымъ вы любовались нынче вечеромъ, такъ же ясно будетъ и черезъ тысячу лтъ. Мальтраверсъ не любилъ боле Валерію. А Валерія… Увы! ея любовь, можетъ-быть, была истинная!

Начавъ разбирать свои чувства, Мальтраверсъ удивился, что пульсъ его не забился сильне отъ прикосновенія къ той, которой прежде одинъ взглядъ проникалъ въ самую глубину души его, онъ удивился, но вмст съ тмъ обрадовался. Теперь онъ старался не отыскивать, а избгать сильныхъ ощущеній, и онъ сталъ лучшимъ и высшимъ существомъ, чмъ былъ въ Неапол.

IX.

‘Откуда взялся этотъ тихій и пріятный голосъ, шепчущій изъ глубины сердца, о давно-прошедшихъ дняхъ.

Уордсуортъ.

Эрнестъ пробылъ нсколько дней въ помсть лорда Донингделя. Всякій день онъ здилъ кататься съ Валеріею, но вмст и съ цлою кавалькадою, всякій вечеръ онъ разговаривалъ съ нею, но цлый свтъ могъ слышать слова его. Въ-самомъ-дл сочувствіе, существовавшее между молодымъ мечтателемъ и гордою, недовольною своею судьбою женщиною, почти совершенно исчезло. Предавшись своему натуральному влеченію и обратившись къ боле серьознымъ предметамъ, Мальтраверсъ не былъ уже мечтателемъ. Разставшись съ свтскою жизнію, которую она всегда ненавидла, Валерія снизошла къ обычаямъ и мыслямъ обыкновеннаго свта, она уже не имла превосходства ума надъ Мальтраверсомъ, а голосъ его не выражалъ уже той краснорчивой страсти, какъ прежде. Но все-таки Мальтраверсъ пронималъ живое участіе въ Валеріи, а Валерія какъ бы гордилась его новыми успхами.

Разъ вечеромъ Эрнестъ подошелъ къ кружку, въ которомъ мадамъ де-Сент-Вантадуръ ораторствовала съ необыкновенною живостью, переходи съ своею пріятною, женственною граціею, и съ невыразимою легкостью, свойственною Француженкамъ, отъ философіи къ поэзіи, отъ поэзіи къ китайскому фарфору, къ политическимъ дламъ Европы и такъ дале. Эрнестъ слушалъ ее съ удовольствіемъ, но не съ восторгомъ Однакожъ, въ этотъ вечеръ выраженіе Валеріи было не натуральное, живость ей была напряженная.

— Но, сказала она, наконецъ, соскучившись, можетъ-быть, ролью, которую только-что разыгрывала, и прервавъ вдругъ краснорчивое описаніе Французскаго двора: мы должны стыдиться нашей неучтивости, разговоръ нашъ заставилъ прервать музыку. Видли ли вы, какъ лордъ Данингдель остановилъ музыкантовъ, поклонившись мн, какъ бы желая этимъ сказать мн съ вжливымъ упрекомъ: ‘Васъ не будутъ больше безпокоить, сударыня’. Я не хочу быть участницею преступленія противъ хорошаго тона!

Съ этими словами Француженка встала, вышла изъ круга и сла совсмъ на другомъ конц залы. Эрнестъ послдовалъ за нею глазами, она сдлала ему знакъ, и онъ тотчасъ же подошелъ къ ней.

— Мистеръ Мальтраверсъ, сказала ему Валерія, съ необыкновенною сладостью въ голос: я еще не говорила вамъ о томъ удовольствіи, которое приносили мн ваши сочиненія. Я разговаривала съ вами въ вашемъ отсутствіи, книги ваши были моими лучшими друзьями. Такъ какъ мы опять скоро разстанемся, то позвольте мн сказать вамъ объ этомъ откровенно, не принимайте это за комплиментъ.

Это начало открыло дорогу къ разговору, который боле, чмъ какой-либо предыдущій, напоминалъ прошедшее. Но Мальтраверсъ остерегался, а Валерія наблюдала за его словами, за его взорами съ участіемъ, смшаннымъ съ обманутымъ ожиданіемъ.

— Взбираться на гору, сказала Валерія: всегда пріятно, хотя и утомительно, и если иногда облака скрываютъ отъ взоровъ нашихъ ландшафтъ, который мы могли бы видть съ вершины ея, то одно это движеніе доставляетъ удовольствіе, потому-что всякій человкъ по инстинкту желаетъ подниматься и стать выше обыкновеннаго уровня жизни. Подобное удовольствіе есть результатъ умственнаго честолюбія.

— Не честолюбіе доставляетъ удовольствіе, возразилъ Мальтраверсъ: но сначала радуешься тому, что можешь слдовать по пути, избранному по своему вкусу, а потомъ это обращается въ привычку. Минуты, въ которыя мы смотримъ изъ-за нашихъ твореній, и воображаемъ себя сидящими подъ вчными лаврами — эти минуты рдки. Работа сама-по-себ занимаетъ и развлекаетъ насъ. Сухость труда обращается наконецъ въ пріятную привычку. Но въ умственномъ труд есть особенная прелесть: это то, что мы познаемъ ближе нашу собственную натуру. Сердце и душа длаются друзьями, а привязанность и влеченіе соединяются. Такимъ-образомъ мы никогда не бываемъ одни, все, что мы читали, учили, и открыли, все это составляетъ наше общество. Это весьма пріятно для тхъ, прибавилъ Мальтраверсъ: кто не иметъ никакой пріязни въ обыкновенномъ свт.

— Не таково ли и ваше положеніе? сказала Валерія съ застнчивою улыбкою.

— Увы! да. Съ-тхъ-поръ, какъ я побдилъ одну привязанность, мадамъ де-Сент-Вантадуръ, мн кажется, что я потерялъ даже способность любить, и мн кажется, когда мы принимаемся за серьозную разработку ума и воображенія, то теряемъ почти совсмъ чувствительность молодости къ прекраснымъ впечатлніямъ дйствительной жизни. Пламя любви, сказалъ какой-то древній римскій поэтъ, поддерживается праздностью.

— Въ ваши лта вы не должны были бы говорить такимъ образомъ.

— Я говорю то, что чувствую.

Валерія не сказала боле ни слова.

Вскор посл этого къ нимъ подошелъ лордъ Данингдель, и предложилъ за слдующій день прогулку къ развалинамъ одного стараго аббатства, находившагося въ недальнемъ разстояніи отъ его помстья.

X.

‘Еслибъ я опять увидлъ тебя посл столькихъ лтъ разлуки, о! какъ бы я благословилъ твое возвращеніе!’

Байронъ.

Кавалькада слдующаго дня была немногочисленна, какъ обыкновенно, она состояла только изъ лорда Данингделя, его сына Джоржа Херберта, Валеріи и Эрнеста. Они возвращались уже съ прогулки домой. Заходящее солнце золотило своими косвенными лучами сады и дома красиваго городка, или, лучше сказать, селенія, стоящаго у большой сверной дороги. Этотъ городокъ, или селеніе есть одно изъ живописнйшихъ мстъ Англіи, и славится своею гостинницею въ древнемъ стил и огромнымъ публичнымъ садомъ. Наше маленькое общество медленно пробиралось по длинной, худо-вымощенной улиц этого городка или селенія, какъ вдругъ небо покрылось тучами, и нсколько крупныхъ градинъ, упавшихъ на землю, возвстили о приближеніи грозы.

— Я говорилъ вамъ, что сегодня не обойдется безъ дождя, сказалъ Джоржъ Хербертъ.— Теперь мы завязнемъ по уши въ грязи.

— Джоржъ, какія у тебя странныя выраженія, сказалъ лордъ Данингдель, застегивая свой сюртукъ.

При этихъ словахъ яркая молнія блеспула почти надъ головами ихъ, а небо становилось все темне и темне.

— Не остановиться ли намъ въ гостинниц? сказалъ въ свою очередь Мальтраверсъ.— Гроза быстро приближается, и мадамъ де-Сент-Вантадуръ…

— Ваша правда, прервалъ его лордъ Данингдель, и пустилъ свою лошадь во весь галопъ.

Вскор вся кавалькада была у подъзда старой гостинницы. Колокольчикъ зазвенлъ, собаки залаяли, слуги засуетились.— Темная, двумстная почтовая карета стояла у воротъ ея. Привлеченная, вроятно, этимъ шумомъ, какая-то дама выставилась изъ окна втораго нумера перваго этажа. Дорожная карета принадлежала ей, она была одна въ комнат. Взглянувъ разсянно на подъхавшую кавалькаду, взоры ея вдругъ остановились на одномъ лиц…. она поблднла…. вскрикнула… и безъ чувствъ упала на полъ.

Между-тмъ, лорду Данингделю и его компаніи отвели комнату смежную съ той, которую занимала вышеописанная леди. Лучше сказать, эти дв комнаты были ни что иное, какъ одна большая зала, служившая для баловъ и политическихъ собраній графства, и раздленная теперь самою тоненькою перегородкою, которую можно было снимать по мр надобности. Сильный и крупный градъ шумлъ по крыш, деревья трещали, изгибаясь отъ втра, громъ грохоталъ по небу, видъ этой большой и мрачной комнаты, какъ бы увеличивалъ холодъ, который ощущали при вход въ нея… Валерія дрожала, развели огонь, и Француженка придвинулась къ камину.

— Вы смокли, моя милая мадамъ де-Сент-Вантадуръ, сказалъ лордъ Данингдель.— Вамъ должно было бы снять вашу амазонку и велть просушить ее.

— О! нтъ, это ничего не значитъ, сказала Валерія горькимъ и нсколько отрывистымъ голосомъ.

— Нтъ, это весьма важно, сказалъ Эрнестъ: прошу васъ, послдуйте совту лорда.

— А вы разв тоже безпокоитесь обо мн? прошептала Валерія едва внятнымъ голосомъ.

— Можете ли вы длать мн подобные вопросы? отвчалъ Эрнестъ тоже шопотомъ и съ дружескою нжностью въ голос.

Между-тмъ, добрый старый лордъ веллъ позвать служанку и съ нжною властью отца заставилъ Валерію выдти въ другую комнату и переодться. Оставшись одни, три джентльмена начали толковать о гроз, удивлялись, что она такъ долго продолжается, и разсуждали о томъ, какъ бы послать въ Данингдель за каретою. Пока они разговаривали, градъ пересталъ, хотя отдаленные облака грозили повторить тоже самое. Джоржъ Хербертъ, самый нетерпливйшій изъ смертныхъ, особенно въ дождливую погоду и въ постороннемъ мст, воспользовался этимъ случаемъ, и настаивалъ, чтобъ ему позволили хать въ Данингдель, и прислать оставшимся карету.

— Это можетъ исполнить грумъ такъ же хорошо, какъ и ты, сказалъ ему отецъ.

— Нтъ, милый батюшка, позвольте мн самому хать, я слишкомъ буду завидовать участи этого грума. Я умираю здсь со скуки. Марія будетъ безпокоиться о насъ. Гндой Бессъ донесетъ меня въ двадцать минутъ до Данингделя. Вы знаете, что я порядочный смльчакъ. Прощайте!

И молодой любитель охоты стрлою выскочилъ изъ комнаты, а дв минуты спустя, онъ весело вызжалъ изъ воротъ гостинницы.

— Странно, что у меня такой сынъ, сказалъ лордъ Данингдель съ задумчивымъ видомъ: сынъ, который не можетъ просидть двухъ минутъ сряду въ одной комнат. Однакожъ его воспитаніе стоило мн большихъ трудовъ и заботъ. Странно, что есть такіе люди, которые неспособны предаться размышленію, даже на нсколько минутъ, и для которыхъ проливной дождь, единственное прибжище ихъ мыслей, кажется, страшнымъ несчастіемъ, право, это очень странно. Но, говоря правду, климатъ здшній невыносимъ. Когда же разойдутся тучи?…

Говоря это, лордъ Данингдель ходилъ взадъ и впередъ по комнат, руки его были спрятаны въ карманы, изъ праваго торчалъ перпендикулярно хлыстъ. Въ эту минуту вошелъ трактирный слуга, и доложилъ его милости, что грумъ желаетъ переговорить съ нимъ о чемъ-то очень важномъ. Лордъ Данингдель имлъ удовольствіе узнать отъ него, что любимая его лошадь, на которой онъ пятнадцать лтъ сряду здилъ и зимою и лтомъ, вдругъ захворала, говоря словами грума, у ней сдлалась холера въ кишкахъ.

Лордъ Данингдель повернулся, и но сказавъ ни одного слова, поспшилъ въ конюшню.

Мальтраверсъ, погруженный въ размышленіе, не слыхалъ ни одного слова изъ краткаго разговора между лордомъ и конюхомъ, онъ сидлъ одинъ возл камина, скрестивъ руки и опустивъ голову на грудь.

Между-тмъ, дама, занимавшая сосднюю комнату, мало-по-малу пришла въ себя. Она приложила руки къ вискамъ, какъ бы для того, чтобъ собраться съ мыслями и припомнить, что такое случилось. Лицо ея было прекрасно, и носило на себ отпечатокъ кротости, невинности и почти дтскаго выраженія, въ эту минуту улыбка озаряла его, но въ этой радости было столько нжнаго и трогательнаго, что, смотря на эту женщину въ душ раждалось невольное участіе и вмст съ тмъ жалость. Можно было замтить, что улыбка эта была выраженіемъ сердца, которое знало, горе…. Вдругъ она встала и сказала:

— Нтъ, это не мечта! Онъ возвратился… онъ здсь… все можетъ быть опять прекрасно! А! это его голосъ. О! да благословитъ его небо! это его голосъ!…

Она замолчала, приложила палецъ къ губамъ, опустила голову и прислушивалась. Тихій говоръ долеталъ до ея ушей черезъ тонкую дверь, которая отдляла се отъ Мальтраверса. Она прислушивалась внимательно, но не могла разобрать ни одного слова! Сердце ея сильно билось.

— Онъ не одинъ! сказала она печально.— Подожду, пока все смолкнетъ, и потомъ ршусь выдти къ нему.

О чемъ же говорили въ этой комнат? Чтобъ узнать то, мы должны возвратиться къ Эрнесту. Онъ сидлъ въ томъ же самомъ задумчивомъ положеніи, когда мадамъ де-Сент-Вантадуръ возвратилась въ эту комнату. Француженка покраснла, замтивъ, что она была съ глазу на глазъ съ Эрнестомъ, и Эрнесту было какъ-то неловко.

— Хербертъ ухалъ домой за каретой, а лордъ Данингдель скрылся, я даже не знаю куда. Я надюсь, что дождикъ не сдлалъ вамъ никакого вреда?

— Нтъ, сказала Валерія.

— Не угодно ли вамъ дать мн какое-нибудь порученіе въ Лондонъ? сказалъ Мальтраверсъ.— Я завтра ду.

— Такъ скоро! сказала Валерія и вздохнула. Ахъ! прибавила она посл нкотораго молчанія: можетъ-быть мы опять не увидимся нсколько лтъ. Мосье де-Сент-Вантадуръ назначенъ посланникомъ при *** двор, и такъ… и такъ… Но что до этого! Что сдлалось съ дружбою, въ которой мы клялись когда-то другъ другу?

— Она здсь, сказалъ Мальтраверсъ, приложа руку на сердце. Здсь, по-крайней-мр, покоится часть нашей дружбы, доставшаяся на мою долю, и боле, чмъ дружба, Валерія, уваженіе, удивленіе и благодарность. Въ эпоху моей жизни, когда страсти и воображеніе, слишкомъ сильныя, могли сдлать изъ меня лниваго и безполезнаго сластолюбца, въ эту эпоху вы доказали мн, что въ свт есть добродтель, и что женщина стоитъ слишкомъ высоко, чтобъ быть нашею игрушкою — сегодня кумиромъ, а завтра жертвою. Ваше вліяніе, Валерія, сдлало меня гораздо умне, надюсь и лучше.

— О! сказала мадамъ де-Сент-Вантадуръ, растроганная до глубины души: я благословляю васъ за то, что вы говорите мн, вы не можете знать, вы не можете отгадать, какъ пріятно мн слышать это. Теперь я опять узнаю васъ. Все… все… чего стоила мн моя ршительность, заплачено мн въ эту минуту!

Эрнестъ былъ тронутъ ея волненіемъ и своими собственными воспоминаніями, онъ взялъ ея руку и пожалъ ее съ чистосердечною и почтительною нжностью.

— Я не думалъ, Валерія, сказалъ онъ, обращая взоръ на прошедшее: я не думалъ, чтобы вы любили меня, въ голову мою не приходила такая тщеславная мысль, но если это такъ, какъ возвысились вы въ глазахъ моихъ, сколько въ васъ добродтели! Настоящія наши чувства гораздо лучше, гораздо счастливе для насъ обоихъ, чмъ если бы мы уступили минутной иллюзіи, увлекательной, но преступной. Теперь…

— Теперь! прервала съ живостью Валерія, устремивъ на него свои чорные глаза: теперь вы меня уже не любите! Пусть будетъ такъ, можетъ-быть это лучше.

— Ахъ, Валерія! милая, уважаемая, и все еще любимая Валерія, хотя не съ прежнимъ пламенемъ страсти, но съ глубокою нжностью, не говорите такимъ образомъ. О! позвольте мн думать, что природа одарила васъ недаромъ умомъ, разсудкомъ и проницательностью, что вы употребили дары ея на то, чтобы примириться съ вашею участью. Оставьте мн утшеніе смотрть на васъ тогда, когда я буду покушаться презирать кругъ, въ которомъ мы живемъ, и сказать самому себ: Вотъ пьедесталъ, на которомъ стоитъ сама добродтель, передъ которою сердце должно благоговть.

— Напрасно…. напрасно я стараюсь побдить себя, сказала Валерія, почти задыхаясь отъ волненія. Эрнестъ, я все еще люблю васъ, и меня терзаетъ мысль, что вы уже не любите меня, я не хочу ничмъ жертвовать, а отъ васъ требую невозможнаго. Молодость моя проходитъ, красота исчезаетъ, умственныя способности гаснутъ отъ нелпой жизни, которую я веду, а я все-таки требую отъ васъ того, что когда-то ваше молодое сердце чувствовало ко мн. Презирайте меня, Эрнестъ, но я не то, чмъ стараюсь казаться…. я лицемрка…. презирайте меня…

— Нтъ, сказалъ Эрнестъ, взявъ опять ея руку и упавъ передъ нею на колна.— Нтъ, незабвенная и вчно уважаемая Валерія, вы выслушаете меня….

Говоря это, онъ поцаловалъ ея руку, которую держалъ въ своей рук, другою же Валерія закрыла лицо свое, и горько, но тихо рыдала. Эрнестъ смолкъ, ожидая, пока Валерія нсколько успокоится и будетъ въ состояніи выслушать его, но рука ея все еще покоилась въ его рук, и онъ повременамъ покрывалъ ее поцалуями, но съ такимъ чувствомъ, съ какимъ сынъ цаловалъ бы руку матери.

Въ самое это время дверь сосдней комнаты тихонько отворилась, и изъ-за нея показалось существо прекрасное, гораздо прекрасне и моложе самой Валеріи де Сент-Вантадуръ. Молчаніе обмануло ее, она думала, что Мальтраверсъ остался одинъ. Она вошла съ улыбкою любви на устахъ, съ любовію страстною и полною надежды во всемъ существ ея и во всхъ помышленіяхъ, она вошла, мечтая, что за этимъ порогомъ жизнь ея обновится, и будетъ похожа на ту, когда обыкновенный воздухъ казался ей упоительнымъ блаженствомъ. Съ такими чувствами, она переступила за порогъ, но вдругъ остановилась какъ бы очарованная, пораженная ужасомъ, блдная какъ смерть… Жизнь ея превратилась въ камень… молодость… надежда… счастіе… навсегда улетали отъ нея! Эрнестъ на колняхъ передъ другою — вотъ все, что она увидла!

Они не замтили ея присутствія, не услышали, не увидли ея. А Эрнестъ, который пошелъ бы босыми ногами на край свта, чтобъ отъискать ее, былъ съ нею въ одной комнат, и не зналъ этого!

— Назовите меня еще разъ многолюбимая, сказала Валерія съ нжностью.

— Многолюбимая Валерія, выслушайте меня!

Этихъ словъ было достаточно для слушавшей, она вернулась въ свою комнату, не сдлавъ никакого шума, и никмъ незамченная. Какъ ни было сердце ея покорно, но въ немъ проявилась гордость. Дверь снова затворилась за нею. Небо услышало молитву ея, она достигла единственнаго желанія всей своей жизни, она еще разъ увидла предметъ своей любви, теперь же все стало для нея ночь и мракъ. Что нужды, что случится съ нею?… Какое дйствіе производитъ иногда одно мгновеніе, на цлый рядъ годовъ! Одно мгновеніе! слава, позоръ, несчастіе и блаженство зависятъ отъ одного мгновенія! Сама смерть не есть ли одно мгновеніе?… Однакожъ за этимъ мгновеніемъ слдуетъ вчность!

— Выслушайте меня, продолжалъ Мальтраверсъ, не подозрвая того, что произошло возл его: выслушайте меня, будемъ тми рдкими исключеніями человческой натуры и формъ свта — будемъ друзьями между собою, не переставая въ тоже время быть друзьями добродтели, будемъ друзьями на зло времени и отсутствію, будемъ друзьями не-смотря на все непостоянство жизни, будемъ любить другъ друга тою чистою привязанностью, на которую ни стыдъ, ни упрекъ не могутъ набросить ни малйшей тни, будемъ помнить, что мы должны встртиться въ лучшемъ мір. О! какая привязанность можетъ сравниться съ той, которая основана на древней честности рыцарства, и которая могла бы быть любовію, еслибъ слабая плоть не была оболочкою души и сердца.

Въ лиц Эрнста было такое благородное выраженіе, голосъ его былъ такъ трогателенъ, что Валерія, подавленная на минуту мимолетною слабостью, тотчасъ пришла въ себя. Она взглянула на него съ удивленіемъ и признательностью, и сказала тихимъ, но спокойнымъ голосомъ:

— Эрнестъ, я понимаю васъ, да, дружба ваша для меня дороже любви!

Въ эту самую минуту голосъ лорда Данингделя послышался на лстниц. Валерія отвернулась. Вставая Мальтраверсъ протянулъ ей руку, которою она пожала съ нжностью. Очарованіе исчезло, искушеніе побждено, испытаніе кончилось. Пока лордъ дошелъ до комнаты, Хербертъ въ карет подъхалъ къ крыльцу. Черезъ нсколько минутъ вс четверо были уже на пути къ старому замку пера. Въ то время, какъ они отъзжали, въ темнозеленую почтовую карету запрягали лошадей. Изъ окна перваго этажа втораго нумера чей-то грустный взоръ провожалъ блестящій экипажъ лорда Данингделя, взоръ, за встрчу съ которымъ Мальтраверсъ отдалъ бы половину своего состоянія…. Но онъ ни разу не взглянулъ на верхъ, и Алиса Дарвиль отошла отъ окна, и судьба ея была ршена на всю жизнь!

XI.

‘Я испыталъ странные припадки страстей, но смло могу говорить о нихъ.’

‘Надежда питается размышленіемъ’

Уардсуортъ.

На слдующій день Мальтраверсъ ухалъ изъ Данингделя. Онъ не имлъ другаго разговора съ Валеріею, но прощаясь съ нимъ, она вложила въ его руку письмо, которое онъ прочелъ, прозжая тихо по буковой алле парка. Оно заключало въ себ слдующее:

‘Другіе стали бы презирать меня за слабость, которую я выказала вчера, но вы не сдлаете этого, я знаю! Это единственная слабость во всей моей жизни. Никто не можетъ знать, что я вытерпла, сколько часовъ провела я въ тоск и уныніи, я, которой вс завидуютъ! Васъ, Эрнестъ, я не могла забыть и въ отсутствіи, образъ вашъ заставлялъ меня находить холоднымъ и скучнымъ все, окружающее меня. Прошло нсколько лтъ, и вдругъ имя ваше прогремло по всей Англіи и другимъ странамъ. Оно слышалось мн и о всюду, куда я ни прізжала, я не могла убжать отъ васъ. Слава ваша ставила васъ въ сношеніе со мною. Наконецъ мы встртились внезапно, неожиданно. Я поняла, что вы меня уже не любите, и эта мысль низвергла всю мою твердость, печаль ослабляетъ силу ума, какъ болзнь силу тла. Такимъ образомъ я забылась, унизилась, и могла бы погубить себя! Но теперь лучшія и чистйшія мысли пробудились въ душ моей, и когда мы увидимся еще разъ, я буду достойна вашего уваженія. Я вижу, какъ опасны мысли, порождаемыя праздностью, какъ опасно то негодованіе, которое я не старалась побдить въ себ. Я возвращаюсь къ жизни, ршившись преодолть вс препятствія, которыя станутъ между мною и моимъ долгомъ. Богъ да сохранитъ васъ, Эрнестъ!

Думайте объ мн какъ о женщин, любовь къ которой не заставитъ покраснть васъ, и которую вы, не красня, можете представить будущей жен вашей. Съ такими прекрасными и благородными качествами вы не будете жить, подобно мн…. въ одиночеств.

До свиданія!’

Мальтраверсъ читалъ и перечитывалъ письмо это, возвратясь домой, онъ положилъ его между тми вещами, которыя въ глазахъ его имли боле цны противъ другихъ. Локонъ Алисиныхъ волосъ лежалъ подл этого письма, Эрнестъ не подумалъ, что то, или другое было унижено этимъ прикосновеніемъ.

Онъ съ трудомъ возвратился къ важнымъ и высокимъ отношеніямъ литтературы, къ дйствительной жизни. Можетъ-быть, сердечное безпокойство заставило его съ большимъ усердіемъ предаться умственнымъ занятіямъ. Этотъ годъ былъ самымъ дловымъ годомъ его жизни, въ этотъ годъ онъ прославился еще боле, и тмъ возбудилъ еще большую зависть.

XII.

Онъ дйствительно вошелъ въ мою комнату.

***

— Я удивляюсь, сказалъ онъ, капризамъ Фортуны, которая иногда находитъ удовольствіе осыпать счастіемъ бездарнаго сочинителя, тогда какъ хорошаго оставляетъ умирать съ голоду.

***

Прошло года три со времени послдняго свиданія Эрнеста съ Валеріею де Сент-Вантадуръ, которая давно уже ухала изъ Англіи. Онъ сидлъ одинъ въ своемъ кабинет, когда ему доложили о приход Каструччіо Чезарини.

— А, добро пожаловать, любезный Каструччіо, какъ вы поживаете? вскричалъ Мальтраверсъ съ живостью, когда молодой Итальянецъ показался въ отворенную дверь.

— Сэръ, сказалъ Каструччіо съ какимъ-то жеманствомъ, и говоря по-французски, что онъ обыкновенно длалъ, когда не хотлъ сходиться съ человкомъ близко: — я не затмъ пришелъ къ вамъ, чтобы возобновить наше старое знакомство, вы прославились (за этимъ послдовала презрительная гримаса) а я все тотъ же неизвстный Итальянецъ (тутъ Каструччіо выпрямился).— Я пришолъ только заплатить вамъ долгъ, о которомъ прежде совсмъ не зналъ.

— Какой тонъ, какое выраженіе, Каструччіоі О какомъ долг говорите вы?

— Пріхавъ вчера вечеромъ въ Лондонъ, сказалъ поэтъ торжественнымъ голосомъ: я пошелъ къ человку, которому вы нсколько лтъ тому назадъ поручили изданіе моей книги, чтобы спросить его объ успх ея, отъ него я узналъ, что изданіе стоило сто двадцать фунтовъ стерлинговъ, высчитавъ сорокъ девять экземпляровъ проданныхъ. Ваши книжки, говорятъ, продаются тысячами. Все было прекрасно устроено, мои пали, едва показавшись въ свтъ, потому-что никто не взялъ на себя труда поддержать ихъ, но нтъ нужды до этого, (тутъ онъ сдлалъ презрительный жестъ рукою). Вы заплатили этотъ долгъ, а теперь я хочу расплатиться съ вами. Вотъ билетъ на вышеозначенную сумму. Сэръ, я кончилъ, желаю вамъ добраго дня и здоровья, чтобъ наслаждаться вашею извстностью.

— Какъ, Чезарини!… Но это глупо.

— Сэръ…

— Да, глупо, потому-что нтъ ничего глупе, какъ разорвать дружбу въ ныншнемъ свт, въ которомъ она встрчается такъ рдко. Вы, кажется, хотли упрекнуть меня въ нерадніи о вашемъ сочиненіи. Но вашъ издатель можетъ сказать вамъ, что я гораздо боле старался о вашей книг, чмъ о моихъ собственныхъ.

— Доказательствомъ этому служитъ то, что продано сорокъ девять экземпляровъ!

— Сядьте, Каструччіо, сядьте и выслушайте. И Мальтраверсъ старался успокоить и утшить его. Онъ напомнилъ бдному поэту, что стихи его были писаны на иностранномъ язык, тогда какъ даже англійскіе извстные поэты пользовались очень ограниченною продажею своихъ сочиненій, что невозможно было заставить публику покупать то, чего она не понимала, однимъ-словомъ онъ привелъ въ дйствіе вс доказательства, которыя, по его мннію, должны были убдить и успокоить Чезарини. Въ этомъ усиліи было столько участія, столько искренней привязанности, что молодой Итальнецъ не имлъ духу боле досадовать на него. За этимъ послдовало примиреніе, искреннее со стороны Эрнеста, и сомнительное со стороны Каструччіо, авторъ, обманутый въ своихъ надеждахъ, не могъ простить автору съ огромнымъ успхомъ.

— Долго ли вы останетесь въ Лондон, Каструччіо?

— Нсколько мсяцевъ.

— Пошлите за вашими чемоданами, и будьте моимъ гостемъ.

— Нтъ, я нанялъ уже себ квартиру, которая мн очень правится. Я привыкъ къ уединенію.

— Однакожъ пока вы пробудете здсь, вы, врно, будете посщать общество.

— Да, у меня есть рекомендательныя письма, и я слышалъ, что Англичане умютъ отличать достоинства, даже и въ Итальянцахъ.

— Это правда, и къ тому же вы, врно, захотите видть всхъ извстныхъ людей Англіи. Они примутъ васъ радушно, въ этомъ смю васъ уврить. Позвольте мн быть вашимъ чичероне.

— О! ваше драгоцнное время…

— Оно къ вашимъ услугамъ, но куда вы собираетесь сегодня утромъ?

— Сегодня воскресенье, и я хотлъ идти слушать знаменитаго проповдника мистера ***, о которомъ, теперь говорятъ въ Лондон боле, чмъ о какомъ-либо извстнйшемъ автор.

— Вамъ сказали правду… Я тоже пойду съ вами… Я еще не слышалъ его, но собирался идти именно сегодня.

— Неужели вы не завидуете человку, который надлалъ столько шуму?

— Завидовать, но я никогда не имлъ въ виду быть проповдникомъ! ce n’est pas mon mtier.

— Если бы я былъ извстный писатель, я завидовалъ бы даже танцующимъ собакамъ, еслибъ о нихъ говорила боле, чмъ надобно.

— Нтъ, любезный Чезарини, я увренъ, что вы не сдлали бы этого. Теперь вы немножко раздражены несбывшеюся надеждою, это очень натурально, но человкъ, достигшій заслуженнаго успха, никогда не завидуетъ своимъ соперникамъ, даже одного съ нимъ званія. Неудачныя попытки раздражаютъ насъ, но лучъ солнца разгоняетъ туманъ. Однакожъ пойдемте, намъ нельзя терять время.

Мальтраверсъ взялъ шляпу, и молодые люди направили свои шаги къ *** церкви. Чезарини все еще носилъ свою странную одежду, хотя теперь она была сдлана изъ лучшихъ матерій и надта съ большею претензіею на изящество. Онъ очень похорошлъ. Въ Париж его превозносили, и говорили, что онъ иметъ видъ геніальнаго человка, разумется чорные, вьющіеся до плечъ волосы, длинные усы, испанская съ огромными полями шляпа и странный покрой платья придавали его наружности что-то особенное, и онъ казался не такимъ, какъ вс люди. Онъ презрительно улыбнулся, замтя простой и обыкновенный нарядъ своего собесдника.

— Я вижу, что вы слдуете за модою, сказалъ онъ.— Можно подумать, что вы проводите время между блестящими волокитами, а не между учеными. Я удивляюсь, что вы занимаетесь такими пустяками, новымъ покроемъ платья, новою формою шляпы.

— А мн кажется, что придерживаться оригинальности въ костюм гораздо смшне, нежели слдовать мод. По-крайней-мр, такъ думаютъ у насъ въ Англіи. Я отъ природы джентльменъ, и одваюсь также, какъ одваются вс принадлежащіе къ этому классу. Если я писатель, то неужели для этого я долженъ казаться не такимъ, какъ вс люди!

— Я вижу, что вы имете такую же слабость, какъ и вашъ соотечественникъ Конгревъ, сказалъ Чезарини, — который хвастался боле званіемъ джентльмена, нежели званіемъ автора.

— Я всегда думалъ, что этотъ анекдотъ дурно перетолкованъ. Конгревъ, по моему, выказалъ справедливую и мужественную гордость, отвергнувъ всхъ постителей, которые приходили смотрть на него, какъ на рдкость.

— Но благоразумно ли допустить думать, что авторъ не различествуетъ ни въ чемъ отъ другихъ людей? Не возбудитъ ли онъ большее участіе, если будетъ отличаться отъ толпы даже въ самой матеріальности? Онъ долженъ рдко показываться въ обществ, чтобы присутствіе его не сдлалось обыкновеннымъ, однимъ-словомъ, онъ долженъ прибгать къ хитрости, которая принадлежитъ столько же уму, какъ и знатности происхожденія.

— Я согласенъ, что авторъ, предавшись этого рода шарлатанству, заставитъ, можетъ-быть, говорить о себ боле, чмъ тогда, если бы онъ велъ себя просто, заставитъ обожать себя въ пансіонахъ и школахъ, и представитъ собою интереснйшій портретъ на выставк великихъ людей!… Но я думаю однажъ, если онъ человкъ съ достоинствомъ и сердцемъ, то подобное плутовство заставитъ его потерять уваженіе къ самому себ. А по моему самоуваженіе стоитъ всхъ извстностей свта.

Чезарини усмхнулся и пожалъ плечами, видно было по всему, что эти два автора не сочувствовали другъ другу.

Наконецъ они достигли до церкви, и съ трудомъ нашли себ мсто.

По выход изъ церкви, глаза Эрнста вдругъ остановились на одной женщин, возл нея съ одной стороны шелъ пожилой джентльменъ, съ другой прекрасная маленькая двочка съ длинными блокурыми локонами.

— Это она… это… о! Боже… это Алиса! пробормоталъ онъ. Все закружилось передъ его глазами.

XIII.

Скажите мн, сэръ, видали ли вы когда-нибудь вашу собственность, оцнили ли ваши земли, и уврены ли вы, что он могутъ вынести перемну?

Благородный джентльменъ.

По мр того, какъ Мальтраверсъ приходилъ въ себя отъ перваго потрясенія этой неожиданной встрчи и продолжительныхъ, безполезныхъ поисковъ, онъ, къ удивленію своему, началъ ощущать въ своемъ сердц родъ какого-то страннаго удовольствія и даже счастія. Алиса была не въ нищет, для своего пропитанія она не должна была прибгать къ тяжкимъ трудамъ. Она, повидимому, была окружена довольствомъ, даже пышностью. Мрачное видніе, давившее его грудь посреди удовольствій молодости и успховъ на литтературномъ поприщ, теперь совершенно разсялось. Онъ примирился самъ съ собою, и пошелъ впередъ твердымъ шагомъ и съ поднятою головою. Онъ уврялъ себя, что этотъ степенный и пожилой человкъ, котораго онъ видлъ возл Алисы, былъ ея мужъ, а ребенокъ былъ плодъ ихъ союза, и радовался этому, потому-что въ настоящее время онъ любилъ ее, какъ сестру. Бдная Алиса! думала ли она прежде, сидя у ногъ кумира сердца своего, смотрвшаго на нее съ любовію, что придетъ время, когда Мальтраверсъ возблагодаритъ небо, при мысли, что она счастлива съ другимъ?

Эрнестъ Мальтраверсъ совершенно переродился. Успокоенная совсть имла большое вліяніе на его сочиненія. Въ нихъ проявилась какая-то особенная живость и упругость, они дышали второю молодостью.

Въ продолженіе этого времени Чезарини бросился въ большой свтъ, гд, къ его собственному удивленію, его ласкали и честили. Въ самомъ дл Каструччіо соединялъ въ себ все, чтобы прослыть рдкостью того времени. Рекомендательныя письма, привезенныя имъ изъ Парижа, были отъ великихъ людей Франціи къ великимъ людямъ Англіи, для которыхъ политика составляетъ мостъ соединенія. Съ одной стороны, его принимали какъ образованнаго молодаго человка, и шурина знаменитаго члена палаты депутатовъ Франціи, съ другой же Мальтраверсъ представилъ его своимъ друзьямъ, дилетантамъ литтературы, которые всегда готовы хвалить писателя, которой не можетъ быть ихъ соперникомъ. Странный нарядъ Чезарини, который нашли бы вс смшнымъ на Англичанин, казался необыкновенно граціознымъ на Итальянц. Вс находили, что онъ имлъ видъ геніальнаго поэта. Дамы приходили въ восхищеніе, когда онъ посвящалъ имъ стихи, и если Чезарини мало говорилъ, за-то безпрестанно кропалъ вирши. Голова молодаго человка вскор наполнилась сравненіемъ своего положенія въ Лондон съ положеніемъ Петрарки въ Авиньон. Такъ какъ онъ всегда думалъ, что слава находится въ рукахъ лордовъ и знатныхъ дамъ, то и вообразилъ себя уже прославленнымъ поэтомъ. Итакъ какъ преобладающее чувство въ немъ была зависть къ Мальтраверсу, то онъ пришелъ въ восхищеніе, когда поклонники уврили его, что онъ былъ въ тысячу разъ интересне того высокомрнаго писателя, который повязывалъ галстухъ какъ обыкновенные люди и не имлъ даже необходимыхъ принадлежностей генія: чорныхъ, вьющихся волосъ и меланхолической и насмшливой улыбки.

Высшее общество, говоритъ мадамъ де-Сталь, утверждая энергическій умъ, совершенно сбиваетъ съ толку поверхностный. И такъ высшее общество уничтожило все, что было человчнаго въ понятіяхъ Чезарини. Вскор его желанія ограничились эффектомъ, произведеннымъ въ нсколькихъ раззолоченныхъ салонахъ, и его тщеславіе довольствовалось кусками и крошками, отъ которыхъ истинное честолюбіе отвернулось бы съ презрніемъ. Но этимъ не кончилось. Чезарини началъ завидовать богатству Мальтраверса. Его собственное состояніе заключалось въ восьми или девяти тысячахъ фунтовъ стерлинговъ капитала, но брошенный посреди самаго богатйшаго общества Европы, онъ никакъ не хотлъ показаться бдне другихъ, и тмъ потерять хоть частицу уваженія. Онъ началъ говорить о пресыщеніи и тщет богатства. Молодыя двицы слушали его съ большимъ участіемъ, когда онъ говорилъ такимъ образомъ, вс начали думать, что онъ очень богатъ, а онъ, по своей суетности, восхищался этимъ, и старался поддерживать это мнніе, подражая сумасбродной расточительности того времени. Онъ накупилъ лошадей и драгоцнныхъ вещей, началъ волочиться за сорока-двухлтнею маркизою, которая любила его нжно и сходила съ ума отъ экарте. Онъ тоже предался игр, и шелъ быстрыми шагами къ разоренію.

КНИГА ШЕСТАЯ.

I.

	Можетъ-быть вы говорите, что золото, торжествуетъ надъ всмъ, и что пріятно быть богатымъ, Эврипидъ.
	Нужно ли свертывать съ дороги, чтобъ давать мсто плутамъ, выносимо ли это? Эврипидъ.
	‘L’adresse et l’artifice ont pass dans mon coeur sous cet babil et d’esprit et du rese!’ Regnard.

Въ одно прекрасное іюльское утро какой-то джентльменъ, только что возвратившійся въ Англію посл продолжительнаго пребыванія за границею, шелъ тихо, погруженный въ размышленіе по прекрасной алле, соединяющей Регечискій-паркъ съ Сентъ-Джемскимъ.

Онъ былъ одинъ изъ тхъ людей, которыхъ природа одарила умственными способностями въ высочайшей степени, но которые расточаютъ свою молодость въ праздной, скитальческой жизни, но съ нкотораго времени онъ, какъ бы пристыдился удовольствія, и чувство честолюбія начинало пробуждаться въ душ его.

— Удивительно, какъ городъ этотъ улучшился, сказала, онъ самъ себ.— Съ небольшою энергіею и дятельностью все улучшается въ этомъ мір, какъ люди, такъ и вещи. Вс мои школьные товарищи, которые совсмъ не такъ умны, какъ я, сдлали себ отличныя карьеры. Напримръ Томъ Стевенсъ, это ничтожество, которое находилось подъ моимъ покровительствомъ въ Этон, сдланъ помощникомъ государственнаго секретаря. Пирсонъ, за котораго я всегда длалъ и длинныя сочиненія и краткія извлеченія, теперь директоръ длинныхъ сочиненій и краткихъ извлеченій въ какой-то публичной школ высшихъ наукъ, издающій греческія трагедіи, и мтящій на эпископство. Каллье судья, и я видлъ изъ газетъ, что онъ похалъ для засданій по провинціальнымъ городамъ. А Эрнестъ Мальтраверсъ (ну, этотъ хоть не безъ таланта!) пріобрлъ громкое имя. Словомъ-сказать, они вс вмст не стоятъ меня одного, а я только и сдлалъ, что, не-смотрл на всю мою экономію, растратилъ половину моего состоянія. Это должно же кончиться. Пора мн подумать о существенной польз. Однакожъ съ то самое время, какъ я нуждаюсь въ посторонней помощи, мой любезнйшій дядюшка выдумалъ жениться на другой. Гм! я слишкомъ хорошъ для этого свта.

Разсуждая такимъ образомъ, онъ столкнулся съ какимъ то длиннымъ джентльменомъ, который шелъ, поднявъ голову, и, казалось не замтилъ, что едва не сшибъ съ ногъ нашего разсяннаго самохвала.

— Помилуйте, сэръ, о чемъ вы думаете? вскричалъ послдній.

— Извините…. началъ было высокій джентльменъ, когда обиженный схватилъ его за руку, и вскричалъ опять:

— Боже мой! васъ ли я вижу?

— А! Люмлій.

— Я самый, какъ вы поживаете, милый дядюшка? Я не зналъ, что вы въ Лондон, я пріхалъ только вчера вечеромъ. Но какой у васъ здоровый видъ!

— Да, благодаря Бога, я здоровъ.

— И счастливы въ вашей новой жизни… вы должны представить меня мистрисъ Темпльтонъ.

Мистеръ Темпльтонъ кашлянулъ, какъ бы для очищенія голоса, и сказалъ, улыбаясь, но съ замшательствомъ:

— Я никогда не думалъ, что я женюсь въ другой разъ.

— L’homme propose et Dieu dispose! замтилъ Люмлій Феррерсъ, потому-что это былъ онъ.

— Потише, любезный племянникъ, возразилъ мистеръ Темпльтонъ важнымъ голосомъ:— эта фраза мн не нравится. Ты знаешь, я человкъ стариннаго покроя.

— Десять тысячъ извиненій, дядюшка!

— Весьма достаточно одного, такія преувеличенныя фразы неумстны.

— Старый педантъ, подумалъ Фсррерсъ, но онъ поклонился съ видомъ человка, сознающаго свои ошибки.— Милый дядюшка, продолжалъ онъ громко: я былъ большой втренникъ въ молодости, но съ лтами человкъ длается разсудительне, а подъ вашимъ руководствомъ, если я только смю на него надяться, врно, я сдлаюсь гораздо умне и лучше.

— Это очень хорошо, Люмлій, возразилъ дядя: и я очень доволенъ, что ты возвратился въ свое отечество. Не хочешь ли ты завтра у меня обдать? Я живу близь Фульгема. Ты прекрасно бы сдлалъ, еслибы перевезъ свои чемоданы ко мн и пробылъ у меня нсколько дней… я былъ бы теб сердечно радъ, особенно если ты можешь обойтись безъ иностранной прислуги. Я имю большое состраданіе къ папистамъ, но…

— Будьте спокойны, милый дядюшка, я не довольно богатъ, чтобы имть при себ слугу иностранца, и объхавъ почги три четверти земнаго шара, я научился обходиться безъ лакея.

— Что касается до твоего состоянія, сказалъ мистеръ Темпльтонъ съ такимъ видомъ, какъ будто въ голов его длалась какая нибудь огромная смта,— то отъ семи сотъ девяносто пяти фунтовъ стерлинговъ и десяти шиллинговъ годоваго дохода можно имть двухъ лакеевъ если угодно. Но во всякомъ случа я очень радъ что ты, по-крайней-мр, не расточителенъ. Итакъ до завтра, въ шесть часовъ мы увидимся.

— Au revoir. Да сохранитъ насъ небо! скучный старикъ, пробормоталъ Феррерсъ: и совсмъ не такъ откровененъ, какъ былъ прежде, можетъ быть жена его беременна, и онъ хочетъ сдлать мн несправедливость, то есть, лишить меня наслдства. Объ этомъ надобно поразузнать, потому-что, не имя надежды на состояніе, я лучше опять возвращусь въ Парижъ, и буду проживать въ своемъ пятомъ этаж.

Заключивъ такимъ образомъ свои размышленія, Люмлій ускорилъ шаги, и скоро достигъ до Симорской-площади. Спустя нсколько минутъ, онъ былъ уже въ библіотек, наполненной книгами и украшенной мраморными бюстами и изображеніями, вышедшими изъ мастерскихъ Кановы и Флаксмана.

— Баринъ сейчасъ придетъ, сэръ, сказалъ лакей, вводя гостя, который бросился на софу и началъ осматривать комнату съ полу-завистливымъ и полу-насмшливымъ видомъ.

Вскор дверь отворилась и за тмъ послдовали восклицанія и привтствія: А, милый Феррерсъ! А! mon cher Эрнестъ, какъ вы поживаете?

Посл обыкновенныхъ изъявленій радости прізжему гостю, поздравленій и разспросовъ, наконецъ очистился путь боле общему разговору.

— Вотъ, Мальтраверсъ, сказалъ Феррерсъ, мы опять вмст, по прошествіи столькихъ лтъ! Оба мы стали гораздо старе разумется, а вы, какъ я полагаю, и гораздо умне. По-крайней-мр такъ говорятъ, а это главное. Но, правду сказать, вы совсмъ не постарли, только насколько поблднли и похудли, но взгляните на меня, мн съ небольшимъ тридцать лтъ, а я смотрю совсмъ старикомъ… плшивые виски… проклятая подагра… Ахъ! праздность чрезвычайно старетъ человка!

— Полноте, Феррерсъ, вы никогда не казались моложе и здорове теперешняго. Но правда ли, что вы хотите навсегда поселиться въ Англіи?

— Да, если я устрою дла свои. Въ мои лта, и видвъ такъ много разныхъ разностей, жизнь праздношатающагося и ничего незначущаго холостяка не можетъ уже удовлетворить меня. Я чувствую, что мнніе свта, которое я привыкъ презирать, теперь для меня необходимо. Я желаю быть чмъ-нибудь, но чмъ, не знаю! Не бойтесь, я не буду соперничать съ вами. Смю сказать, литтературная извстность прекрасная вещь, но я желалъ пріобрсть извстность боле существенную, боле современную. Вы знаете свое отечество, покажите мн дороги, ведущія къ почетному званію.

— Къ почетному званію! О! боле ничего, какъ знаніе правъ, политика и богатство.

— Для изученія правъ я уже старъ, политика, можетъ-быть еще идетъ мн, а богатство, милый Эрнестъ! ахъ, какъ бы я желалъ посчитаться за него съ моимъ банкиромъ!

— Терпите, и надйтесь, сказалъ Мальтраверсъ: не наслдникъ ли вы богатаго дяди?

— Не знаю, сказалъ Феррерсъ съ большимъ прискорбіемъ:— старикъ женился въ другой разъ, и можетъ имть своихъ дтей.

— Женился… на комъ?

— На какой-то вдов, я слышалъ, больше я ничего не знаю. Итакъ весьма вроятно, что у нея будутъ еще дти, и къ тому времени, какъ мн стукнетъ сорокъ, я, можетъ-быть, буду имть счастіе видть цлый рой дтей, для которыхъ также нужны огромныя богатства мистера Темпльтона!

— Ха! ха! ха! отчааніе изощряетъ вашу дальновидность, Люмлій, но для чего бы вамъ не подражать первой половин исторіи вашего дядюшки? Женитесь по разсчету, возьмите богатую наслдницу, если ужъ не можете быть сами наслдникомъ.

— Умно сказано, даже умне, нежели бы я ожидалъ отъ человка, сочиняющаго книги, особенно стихи, и такой совтъ нельзя оставить безъ вниманія, потому-что я хочу быть богатымъ, а какъ старинные люди говорятъ: первое дло захотть быть богатымъ, а второе уже подумать, какъ достигнуть этого.

— Но пока вы будете моимъ гостемъ, Феррерсъ.

— Сегодня я обдаю у васъ, а завтра отправляюсь въ Фульгемъ, представляться моей новой тетушк. Но можете ли вы представить ее себ? Я какъ сей часъ смотрю на нее: кругленькая женщина въ сромъ гроднаплевомъ плать съ лорнетомъ на золотой цпочк, а возл нея дв обезьяны и попугай! Но не пугайтесь: это воображаемый эскизъ! Я еще не видлъ моей почтенной родственницы моими физическими окулярами. Но что у насъ будетъ къ обду? Позвольте мн выбрать блюда, вы всегда были неисправный дворецкій.

Мальтраверсъ какъ бы помолодлъ, слушая эту веселую болтовню Феррерса. Все прошедшее столпилось въ голов его, и два пріятеля провели день самымъ пріятнымъ образомъ. Только на другое утро, вспомнивъ вс разговоры своего бывшаго сопутника, Мальтраверсъ сознался почти противъ себя, что прежній бездйственный эгоизмъ Феррерса превратился въ систематическую и положительную безнравственность, которая могла сдлать его хитрымъ и опаснымъ врагомъ, еслибъ обстоятельства заставили столкнуться съ нимъ на пути.

II.

	‘Даф. Вы должны меня выслушать, сэръ. Я долго былъ презираемъ вами. Мирозов. О! какъ теб угодно, племянникъ.’ Эписенъ.
	‘Ея молчаніе есть удовлетворительное приданое: она сочла бы себя слишкомъ расточительною, еслибъ позволила себ произносить по шести словъ въ день самымъ тихимъ голосомъ. Эписенъ.

Публичная карета выпустила Феррерса у воротъ виллы, миляхъ въ трехъ отъ города. Привратникъ понесъ чемоданъ, а Феррерсъ послдовалъ за нимъ, заложа руки на спину, (это казалось ему самымъ удобнымъ мстомъ для нихъ), по прекрасно воздланному саду.

— Хорошенькій, миніатюрный, но, кажется очень удобный домикъ! Я полагаю, это принадлежность тетушки. Ахъ, я и не подумалъ бы объ немъ, еслибъ смлъ надяться получить наслдство. Но здсь-то именно будетъ жить фамилія Темпльтоновъ.

Это послднее разсужденіе Феррерса было прервано появленіемъ прекрасной двочки, которая подбжала къ нему, подпрыгивая, какъ избалованный и смлый ребенокъ, и посмотрвъ на него пристально, сказала:

— Вамъ нужно видться съ папою, сэръ?

— Съ папою, подумалъ Люмлій:— а кто вашъ папа, моя милая?

— Какъ кто? мой папа, маминъ мужъ. Разв онъ мн не папа?

— Разумется папа, моя душенька, теперь я понимаю васъ. И Феррерса обдало холодомъ.

— Что?

— Мн нужно видть вашего папа… мистера Темпльтона. И Феррерсъ едва могъ выговорить эти слова, сомннія его осуществились, надежды разлетлись, какъ дымъ..

— Въ такомъ случа ступайте по этой дорожк.

— Вы очень любите мистера Темпльтона, милое дитя?

— О! разумется, люблю! А видли ли вы лошадку съ машиной, которую онъ недавно мн подарилъ?

— Нтъ еще, милое дитя!… А какъ здоровье мама?

— О! бдная, милая мама, сказала двочка, и голосъ ея внезапно измнился и на глазахъ навернулись слезы.— Ахъ! она не такъ здорова!

— Не ожидается ли еще прибавленія семейства! пробормоталъ Феррерсъ со вздохомъ:— но вотъ и дядя, непріятное названіе: дяди съ-поконъ-вку были злые люди. Мой любезный старый родственникъ грабитъ меня, стакнувшись со своею вдовою! Старый Тартюфъ, старый сатиръ… старый… Любезный сэръ, я очень радъ видть васъ!

Мистеръ Темпльтонъ, человкъ чрезвычайно холоднаго обращенія, смотрлъ всегда или черезъ головы тхъ, съ кмъ разговаривалъ, или себ подъ ноги. Онъ пожалъ протянутую къ нему руку племянника, изъявилъ ему свое удовольствіе на счетъ его посщенія, и тотчасъ же замтилъ, что погода прекрасная.

— Точно прекрасная, и это мсто очень пріятное, но вы видите, я по дорог уже познакомился съ моею прекрасною кузиною. Право, она прехорошенькая!

— Да, она въ-самомъ-дл прелестное созданіе, сказалъ мистеръ Темпльтонъ съ жаромъ, и смотря съ нжностью на двочку, которая гонялась за бабочками, стараясь поймать ихъ Мистеръ Феррерсъ пожелалъ въ душ своей, чтобъ бабочки эти превратились въ камни!

— Похожа ли она на мать? спросилъ племянникъ.

— Похожа на кого, сэръ?

— На свою мать, мистриссъ Темпльтонъ.

— Нтъ, не очень, есть фамильное сходство, можетъ-быть, но не разительное. Но не хочешь ли пойти въ свою комнату передъ обдомъ?

— Благодарю васъ. Не могу ли я прежде быть представленъ мистрисъ Темпльт…

— Въ настоящую минуту она въ молельн, мистеръ Люмлій, сказалъ мистеръ Темпльтонъ угрюмо.

— О! я въ восхищеніи, что ваше набожное сердце отыскало себ подругу, которая сочувствуетъ вамъ во всемъ.

— Да, это истинное благословеніе Божіе, и я долженъ благодарить Его за великое милосердіе. Вотъ эта дорожка ведетъ въ домъ.

Волею или неволею Люмлій очутился въ довольно мрачной комнат, предназначенной ему для спальни, на окнахъ которой были развшены канифасные занавсы, а стны украшены темнокоричневыми обоями съ свтло-коричневыми звздами.

Феррерсъ бросился въ огромныя кресла, потомъ звнулъ и потянулся съ такимъ усердіемъ, какъ бы онъ звнулъ и потянулся въ то время, когда пріхалъ бы сюда принимать во владніе вс богатства своего дяди. Потомъ онъ медленно началъ перемнять свое утреннее платье на довольно скромный фракъ, благодаря свою звзду, что ко многимъ его недостаткамъ она не допустила присоединиться щегольству, что въ глазахъ его дяди показалось бы страшнымъ преступленіемъ и вооружило его противъ племянника окончательно. Онъ оставался въ своей комнат до-тхъ-поръ, пока второй звонокъ не возвстилъ объ обд, посл этого онъ сошелъ въ гостинную, въ которой даже въ іюл мсяц, какъ-будто обдавало холодомъ. Мистеръ Темпльтонъ стоялъ у камина, стройная и прекрасная молодая женщина сидла, полускрытая въ огромномъ, но не спокойномъ кресл.

— Твоя тетка, мистриссъ Темпльтонъ, леди, мой племянникъ, мистеръ Люмлій Феррерсъ, сказалъ мистеръ Темпльтонъ, длая движеніе рукою. Джемсъ, обдать!

— Надюсь, что я не заставилъ себя ждать….

— Нтъ, сказалъ мистеръ Темпльтонъ довольно ласковымъ тономъ, потому-что онъ всегда любилъ своего племянника, а теперь къ тому же еще былъ тронутъ притворнымъ равнодушіемъ Люмлія къ новому положенію семейныхъ длъ. Нтъ, дитя мое, нтъ, но, по моему, аккуратность и точность главныя добродтели хорошо устроеннаго семейства.

— Кушанье готово! сказалъ дворецкій, отворивъ настежъ об половинки двери, находившейся въ конц комнаты.

— Позвольте мн проводить васъ сказалъ Люмлій, подавая руку тетк. Какая у васъ прекрасная вилла!

Мистриссъ Темпльтонъ сказала что-то въ отвтъ, но что именно, того Феррерсъ не могъ разобрать, такъ голосъ ея былъ тихъ и беззвученъ.

— Она застнчива, это странно для вдовы! подумалъ Феррерсъ. Но такимъ-то образомъ и ловятъ мужей въ западни.

Какъ ни было просто убранство комнатъ, но врожденное чванство мистера Темпльтона все-таки выказывалось въ дорогомъ столовомъ прибор и въ огромномъ количеств слугъ. Онъ былъ богатъ, и гордился своимъ богатствомъ. Онъ зналъ, что богатство уважается всми, и считалъ самымъ главнымъ дломъ заставить уважать себя. Что касается до обда, Люмлій, зная вкусъ своего дяди, предвидлъ, что кушанья и вина подадутъ такія, что даже онъ, записный лакомка, не найдетъ ничего сказать противъ нихъ.

Въ антрактахъ между кушаньями, мистеръ Феррерсъ старался завести разговоръ съ своею теткою, но вс его замыслыватыя попытки остались безъ успха. На лиц мистриссъ Темпльтонъ выражалась тихая, спокойная, но глубокая грусть, которая казалась особенно трогательною въ такой молодой и прекрасной женщин. Видимо было, что не застнчивость и не скрытность были главною причиною ея молчаливости и угрюмости, и даже въ молчаніи ея было столько природной кротости и пріятности, что Феррерсъ не могъ отнести ея манеру обхожденія къ высокомрію или нелюдимости. Это подстрекало его любопытство.

— Потому-что, говорилъ онъ самъ себ: дядя мой, хотя уже и не молодъ, но за то очень богатъ, какъ же молодая вдова, вышедшая замужъ за стараго богача, можетъ быть грустною?… это превосходитъ мое понятіе.

Темпльтонъ, вроятно, для того, чтобы отвлечь вниманіе Люмлія отъ молчаливости своей жены, былъ говорливе обыкновеннаго. Онъ пустился толковать о политик, и жаллъ, что не засдаетъ въ парламент.

— Будь я молодъ и здоровъ, какъ ты, Люмлій. я не пренебрегалъ бы моими обязанностями къ отечеству.

— Я самъ бы очень желалъ быть членомъ парламента, сказалъ Феррерсъ съ особенною живостью.

— Я врю этому, возразилъ дядя сухо. Парламентъ очень обширенъ, но только для богатыхъ людей… Шампанскаго мистеру Феррерсу.

Люмлій прикусилъ съ досады губы, и говорилъ мало во все остальное время обда. Однакожъ, мистеръ Темпльтонъ сталъ еще любезне, когда на столъ подали дессертъ, и, разрзывая ананасъ, онъ уврялъ Люмлія, что сады были бы ничто, еслибъ въ нихъ не росли ананасы.

— Если ты со временемъ поселишься въ деревн, племянникъ, то не забудь завести теплицу.

— О! непремнно, сказалъ Феррерсъ съ горькою усмшкою: и теплицы, и псарню, и французскаго повара, все это такъ идетъ къ моему состоянію.

— Ты занимаешься теперь денежными разсчетами гораздо боле, чмъ прежде.

— Сэръ, возразилъ Феррерсъ торжественнымъ голосомъ: я уже не мальчикъ, скоро мн стукнетъ сорокъ лтъ.

— Гм! пробормоталъ хозяинъ.

За этимъ послдовало молчаніе. Люмлій Феррерсъ, какъ мы уже говорили, или лучше сказать, показывали нашимъ читателямъ, зналъ въ совершенств человческую натуру, по-крайней-мр подъ ея обыкновенною формою, и потому имъ теперь обдумывалъ планъ, какъ бы поддлаться къ своему богатому родственнику. Люмлій предвидлъ, что, нападая на дядю слегка, онъ никогда ничего неуспетъ, потому-что своимъ достоинствомъ, своею скрытностью банкиръ имлъ всегда надъ нимъ такое преимущество, какое иметъ высокій ростъ передъ низкимъ въ драк на шпагахъ, гд высокій человкъ, просто защищаясь, можетъ держать своего противника въ отдаленіи. Итакъ, онъ ршился на новую игру, съ которою удивительно согласовались его развязность и откровенность въ обращеніи. Въ ту самую минуту, какъ онъ обдумалъ свой новый планъ, мистриссъ Темпльтонъ встала, граціозно поклонилась, и съ кроткою, но томною улыбкою вышла изъ комнаты.

Два джентльмена услись снова, и мистеръ Темпльтонъ, подвигая бутылку къ Феррерсу, сказалъ:

— Наливай себ, Люмлій. Путешествія твои, кажется, лишили тебя прежней веселости… ты сталъ задумчивъ.

— Сэръ, сказалъ Феррерсъ отрывисто: я желалъ бы посовтоваться съ вами.

— О! молодой человкъ, ты чувствуешь себя виноватымъ въ какомъ-нибудь отступленіи отъ правилъ аккуратности… ты, врно, игралъ… ты врно….

— Я ничего такого не сдлалъ, сэръ, что могло бы лишить меня вашего уваженія. Повторяю вамъ, я желалъ бы посовтоваться съ вами, я отжилъ кипучую молодость, теперь я чувствую въ себ стремленіе къ свтскимъ обязанностямъ человка. Я полагаю, что у меня есть способности, и знаю наврное, что у меня есть твердость. Я желалъ бы занять мсто въ свт, которое могло бы выкупить мою прежнюю безпечность и сдлать честь моему знанію. Сэръ, вы живой примръ для меня, и въ настоящее время, я прошу вашего совта, имя твердое намреніе послдовать ему.

Темпльтонъ вздрогнулъ отъ удивленія, прикрывъ лицо рукою, онъ пристально, проницательно посмотрлъ на открытый лобъ и смлые глаза своего племянника.

— Я могу надяться, что ты говоришь чистосердечно, сказалъ онъ посл нкотораго молчанія.

— Вы можете, и даже должны врить мн, сэръ.

— Хорошо, я объ этомъ подумаю. Я люблю достойное, но не чрезмрное честолюбіе, послднее есть великій грхъ, всякому человку свойственно желаніе занять почетное мсто въ обществ, а богатство есть благословеніе Божіе, потому-что оно даетъ намъ средство быть полезнымъ нашему ближнему.

— Въ такомъ случа, сэръ, сказалъ Феррерсъ съ возрастающею живостью: въ такомъ случа мое честолюбіе именно такого свойства, о которомъ вы говорите. Я человкъ неизвстный, а желаю прославиться честнымъ образомъ, состояніе мое посредственное, а я желаю разбогатть. Я ничего не прошу у васъ Я знаю ваше благородное сердце, но желалъ бы независимо отъ другихъ устроить свою каррьеру.

— Люмлій, сказалъ мистеръ Темпльтонъ: теперь я уважаю тебя боле, чмъ когда-либо. Выслушай меня… я хочу теб довриться. Я думаю, что правительство обязано мн нкоторою благодарностью.

— Я знаю это, вскричалъ Феррерсъ, глаза котораго засверкали при мысли о доход безъ должности, потому-что тогда еще существовали доходы безъ должностей!

— И я имю намреніе просить объ одной милости въ благодарность за мои услуги.

— О! сэръ!

— Да, я думаю, слушай меня внимательно, что употребилъ ловкость и осторожность, я могу…

— Хорошо, милый сэръ, хорошо!

— Выхлопотать баронство себ и своимъ наслдникамъ. Я надюсь, что у меня скоро будетъ семейство!

Еслибъ въ эту минуту Феррерсъ получилъ пощочину, она не произвела бы на него такого дйствія, какъ эти честолюбивые замыслы, которыми дядя его заключилъ рчь свою. Нижняя челюсть его отпала, глаза расширились на цлый дюймъ, и онъ какъ-будто онмлъ.

— Да, продолжалъ мистеръ Темпльтонъ: я давно мечтаю объ этомъ. Репутація моя незапятнана… богатства неисчислимы. Я всегда употреблялъ свое парламентское вліяніе въ пользу министровъ, а въ стран коммерческой никто не иметъ боле неоспоримыхъ правъ на званіе добродтельнаго, честнаго и религіознаго члена правительства, какъ Ричардъ Темпльтонъ. Да, мое дитя, мн нравится твое честолюбіе, потому-что я сочувствую ему, и если ты точно желаешь слдовать по стопамъ моимъ, то я полагаю, что могу помочь теб вступить въ компанію въ какой-нибудь извстный коммерческій домъ. Посмотримъ, какъ великъ твой капиталъ.

— Прошу васъ извинить меня, сэръ, прорвалъ Люмлій, невольно покраснвъ отъ негодованія: я чрезвычайно уважаю коммерцію, но родственники мои со стороны отца никогда не допустятъ меня избрать эту каррьеру. И позвольте мн прибавить еще, продолжалъ онъ, дотрогиваясь искусно до чувствительной струны, которую только-что открылъ въ своемъ дяд: позвольте мн прибавить, что эти же самые родственники, которые всегда оказывали мн свое расположеніе, могутъ, если только умненько подвести дло, много споспшествовать успху вашихъ плановъ возвышенія, и такъ для вашего же интереса я не долженъ ссориться съ ними. Лордъ Саксингемъ все еще министръ, и къ тому же засдаетъ въ кабинет.

— Г-м…. Люмлій…. г-м! сказалъ мистеръ Темпльтонъ задумчиво: — мы объ этомъ поразмыслимъ…. Мы объ этомъ поразмыслимъ. Еще винца?

— Нтъ, благодарю васъ, сэръ.

— Въ такомъ случа я пойду погуляю, что я имю обыкновеніе длать каждый вечеръ, и подумаю хорошенько объ всхъ этихъ длахъ. Ты можешь пойти къ мистриссъ Темпльтонъ. И надобно теб знать, Люмлій, что ровно въ девять часовъ у насъ читаются вечернія молитвы! Не забывайте Творца Небеснаго, и Онъ не забудетъ васъ. А баронство-то прекрасная штука…. а?… англійское перство…. да…, англійское перство!… Не то, что ваше континентальное баронство!

Говоря это, мистеръ Темпльтонъ позвонилъ, приказалъ явившемуся слуг подать шляпу и палку, и пошелъ по долин, разстилавшейся подъ самыми окнами столовой.

— Свтская устрица, пробормоталъ Феррерсъ: Я сдлаю изъ этого стараго егоиста все, что мн угодно, потому-что если у меня нтъ особенной способности писать, или необыкновеннаго краснорчія говорить, по-крайней-мр, хватитъ столько ума, чтобы повести искусно свои дла, и столько духу, чтобы дйствовать. Поведеніе поведеніе…. поведеніе… вотъ мои таланты, а что такое поведеніе, для меня, если не врная и твердая дорога отъ плана къ его исполненію?

Съ такими мыслями Феррерсъ пошелъ къ мистриссъ Темпльтонъ. Онъ тихонько отворилъ дверь въ гостиную, (потому-что вс его движенія были живы, но не шумны) и увидлъ, что мистриссъ Темпльтонъ сидитъ у окна, повидимому погруженная въ чтеніе какой-то книги, которая лежала передъ нею развернутая на маленькомъ рабочемъ столик.

— Бьюсъ объ закладъ, что это ‘Coвты молодой женщин, только что вышедшей за мужъ’ Фордайса….. Однакожъ я не долженъ возстановлять ее противъ себя.

Онъ подошелъ ближе, мистриссъ Темпльтонъ все-таки не замтила его, онъ взглянулъ на нее, и тутъ только замтилъ, что слезы крупными каплями падали изъ глазъ ея на открытыя страницы книги.

Онъ нсколько смшался, отвернувшись къ окну кашлянулъ, и сказалъ, не смотря на мистриссъ Темпльтонъ:

— Я боюсь, не обезпокоилъ ли я васъ?

— Нтъ, сказалъ тотъ же тихій и беззвучный голосъ, который отвчалъ уже односложными словами Люмлію на его тщетныя усилія завести разговоръ:— нтъ, это было грустное занятіе, и, можетъ-быть, не хорошо предаваться ему.

— Могу ли я спросить, какой авторъ такъ растрогалъ васъ?

— Это стихи, а я не смю судить о поэзіи, но въ нихъ есть мысли, которыя…. которыя…. мистриссъ Темпльтонъ вдругъ остановилась, а Люмлій спокойно взялъ книгу.

— Ахъ! сказалъ онъ, смотря на заглавный листъ, это должно-быть чрезвычайно лестно для моего пріятеля.

— Вашего пріятеля?

— Да, эта книга сочиненія Эрнеста Мальтраверса, одного изъ моихъ задушевныхъ друзей.

— Ахъ, какъ я желала бы видть его! вскричала мистриссъ Темпльтонъ почти съ одушевленіемъ.— Я мало читаю, эта книга нечаянно попалась мн въ руки, и читая ее, мн казалось, что я слушаю друга, разговаривающаго со мною. Ахъ, какъ бы я желала видть его!

— Увряю васъ, сударыня, сказалъ голосъ третьяго человка, какъ бы съ упрекомъ, увряю васъ, что я не вижу ничего хорошаго для вашей души въ томъ, если вы увидали бы человка, пишущаго безполезные стихи, которые къ тому же мн кажутся совершенно безнравственными. Я еще сегодня утромъ пробгалъ эту книгу, и не нашелъ въ ней ничего другаго, какъ разный вздоръ, любовные сонеты и тому подобныя глупости.

Мистриссъ Темпльтонъ не отвчала ни слова, а Люмлій, желая перемнить разговоръ, который приходился не по его вкусу, сказалъ довольно некстати:

— Вы очень скоро возвратились, сэръ.

— Боже мой! дождь идетъ, а я и не замтилъ….

— Не промокли ли вы, сэръ? Не лучше ли бы вамъ…. начала было жена застнчиво.

— Нтъ, сударыня, я не промокъ, благодарю васъ. Да кстати племянникъ, этотъ новый сочинитель пріятель твой? Я удивляюсь, что человкъ такой фамиліи могъ снизойти до авторства. Это не доведетъ его ни до чего добраго. Я надюсь, что ты прервешь это знакомство…. авторы весьма безполезные пріятели увряю тебя. И я надюсь что не увижу боле въ моемъ дом книгъ сочиненія мистера Мальтраверса.

— Однакожъ, сэръ, объ немъ вс хорошаго мннія, и онъ не маловажное лицо въ свт, сказалъ Люмлій смло, потому-что онъ ни въ какомъ случа не намренъ былъ жертвовать пріятелемъ, который могъ быть ему полезенъ также какъ и самъ мистеръ Темпльтонъ.

— Важное или не важное, для меня все равно…. Я рдко имлъ дла съ авторами, да когда и имлъ, то всегда посл раскаявался. Ничего постояннаго…. сэръ… ничего звучнаго… вс эти головы съ трещинами…. Мистриссъ Темпльтонъ, будьте такъ добры, надобно передлать мою подушку, она производитъ мн страшную боль въ колнахъ. Люмлій, потрудитесь позвонитесь! Тетка твоя очень грустна. Мы прочтемъ поученіе о спокойствіи духа.

— Хорошо, хорошо, говорилъ самъ себ Феррерсъ, раздваясь въ этотъ вечеръ, чтобъ лечь спать.— Я вижу, что дядя мой не очень доволенъ задумчивымъ лицомъ жены своей и нсколько ревнуетъ ее за то, что она думаетъ не о немъ одномъ. Тмъ лучше…. Я долженъ поработать надъ этимъ открытіемъ, для меня было бы не очень хорошо, еслибъ они жили очень счастливо другъ съ другомъ. И этимъ рычагомъ, и съ его честолюбивыми замыслами, мн кажется, я вижу уже средство придвинуть все хорошее этого міра поближе къ Люмлію Феррерсу.

III.

‘По ея гордой поступи, легкой какъ свтъ, разстилающейся надъ землею, ее можно принятъ за существо высшей сферы.’

Можетъ ли быть, чтобъ такія благородныя побужденія, такія высокія идеи, зажигающіяся собственнымъ огнемъ, даны мн были для того, чтобы сдлать меня презрнною рабою тщеславія?’

Эринна.

‘Не слишкомъ ли она прекрасна, что даже кроткія женщины заботятся о ней?’

Эринна.

Два или три дня спустя посл происшествія, описаннаго въ предыдущей глав, было, какъ выражаются журналисты, блистательное собраніе въ одномъ изъ благороднйшихъ и знатнйшихъ домовъ Англіи. Молодая двица, на которой останавливались взоры всхъ присутствующихъ, проходила мимо толпы, которая сыпала похвалы по слдамъ ея. Красота ея, величественная не по лтамъ, была классической правильности, столь совершенной, что придавала ея благороднымъ чертамъ нкоторую холодность превосходнаго мраморнаго изваянія, а для живописца она могла бы служить моделью Семирамиды, или Зенобіи. Эта двица была Флоренса Ляссельсъ, дочь знатнаго родственника Люмлія, графа Саксингемъ, и самая богатйшая наслдница во всей Англіи. Самъ лордъ Саксингемъ плелся возл своей дочери, въ то время, какъ она проходила залу.

— Флоренса, сказалъ онъ ей шопотомъ, — герцогъ **** пораженъ твоею красотою…. будь съ нимъ вжлива…. я тотчасъ представлю его теб.

Съ этими словами онъ повернулся на-лво, и представилъ лоди Флоренс Ляссельсъ герцога ***, маленькаго чорненькаго человка лтъ двадцати восьми, который стоялъ, вытянувшись. Герцогъ былъ не женатъ. Такимъ-образомъ самый знатный женихъ Англіи былъ представленъ самой богатйшей невст.

— Леди Флоренса любитъ такъ же страстно лошадей, какъ и вы, герцогъ, сказалъ лордъ Саксингемъ: хотя не можетъ считаться такимъ же знатокомъ.

— Да, признаюсь, я очень люблю лошадей, сказалъ герцогъ наивно.

Лордъ Саксингемъ отошелъ.

Леди Флоренса молчала, невыразимое презрніе сверкнуло въ глазахъ ея, она надула нсколько губки, отвернулась и, казалось, забыла о существованіи своего новаго знакомаго.

Его милость желалъ, чтобы леди Флоренса начала разговоръ, потому-что, не будучи застнчивымъ, онъ вообще говорилъ мало, не имя привычки поддерживать бесду. Посл нкотораго молчанія, видя, что леди Флоренса все-таки остается безмолвною, онъ сказалъ:

— Гуляете ли вы иногда въ парк, леди Флоренса?

— Очень рдко.

— Но надобно сказать, что въ настоящее время слишкомъ жарко и утомительно здить верхомъ.

— Я не скажу этого.

— Гм, а мн показалось, что вы сказали.

Опять молчаніе.

— Вы, кажется, что-то сказали, леди Флоренса?

— Нтъ.

— Ахъ, извините…. Лордъ Саксингемъ, повидимому, очень-хорошо себя чувствуетъ?

— Очень рада, что вамъ такъ кажется.

— Вашъ портретъ, что на выставк, далеко не такъ хорошъ какъ вы сами, леди Флоренса, хотя Лоуренсъ обыкновенно счастливъ.

— Вы льстите мн, герцогъ, сказала леди Флоренса съ замтнымъ нетерпніемъ въ голос и въ манерахъ.

Юная красавица была чрезвычайно избалована, и теперь пришла въ негодованіе, замтивъ, что взоры толпы были устремлены на ту, которую герцогъ **** удостоивалъ своимъ разговоромъ. Она обладала блестящимъ даромъ слова, но ни за что въ мір не хотла въ настоящую минуту поддерживать разговора съ своимъ собесдникомъ. Она была аристократка боле по уму, нежели по рожденію, и забрала себ въ голову, что герцогъ былъ идіотъ. Но она очень ошибалась.

Если бы она захотла разбить ледъ, составлявшій какъ бы оболочку надъ его умственными понятіями, то нашла бы подъ нимъ глубокій колодезь, наполненный прозрачною водою. Въ-самомъ-дл герцогъ, подобно многимъ другимъ Англичанамъ, не любилъ блеснуть ни умомъ ни изящными манерами, хотя онъ получилъ прекрасное образованіе, а природа одарила его здравыми понятіями и благородными чувствами, онъ никогда не любилъ и не имлъ никакихъ желаній, былъ чрезвычайно доволенъ своею судьбою и даже чувствовалъ нкоторое пресыщеніе, а апатія есть слдствіе довольства и пресыщенія.

Во всякомъ случа леди Флоренса судила о немъ, какъ обыкновенно человкъ живаго темперамента судитъ о человк положительномъ и холодномъ, къ тому же ей хотлось показать и ему и всему свту, какъ мало она дорожить и герцогами и всми другими знаменитыми партіями, вслдствіе чего, сдлавъ едва замтный поклонъ, она удалилась отъ герцога, и протянула руку какому-то смуглому молодому человку, глаза котораго были устремлены на нее съ тмъ почтительнымъ, но явно высказывающимся удивленіемъ, которому самая гордая женщина не способна оказать презрніе.

— Ахъ, синьоръ, сказала она по-итальянски: какъ я рада, что вижу васъ, право, истинное наслажденіе встртитъ геніальнаго человка.

Съ этими словами богатая наслдница сла на покойный диванъ, на которомъ могли помститься только двое, и знакомъ пригласила Итальянца ссть возл себя. О! какъ забилось сердце тщеславнаго Каструччіо Чезарини! Какія виднія любви, величія и богатства зароились въ его воображеніи!

— Мн думается, сказалъ онъ: что возвратились древніе времена рыцарства, когда прекрасная царица оставляла принцевъ и воиновъ для того, чтобы послушать смиреннаго трубадура.

— Трубадуры встрчаются теперь гораздо рже, сказала Флоренса съ оживленною веселостью, которая нисколько не походила на строгую холодность, выказанную ею герцогу — и потому я не вижу особенной заслуги со стороны царицы, которая промняетъ спсь на умъ и поэзію.

— Ахъ, не говорите объ ум, сказалъ Каструччіо: умъ не можетъ быть совмстимъ съ важностью глубокихъ чувства… съ энтузіазмомъ съ удивленіемъ… съ мечтами, которыя можетъ возбудить леди Флоренса Ляссельсъ.

Флоренса вспыхнула и слегка нахмурила брови, но огромная разница между ея положеніемъ и положеніемъ молодаго иностранца, ея совершенное познаніе, какъ дйствительной жизни, такъ и надменныхъ притязаній людей тщеславныхъ, заставили се тотчасъ же забыть пустую лесть, которую она сочла бы ободною отъ всякаго другаго. Однако же она все-таки перемнила разговоръ и заговорила о итальянской поэзіи съ жаромъ и краснорчіемъ, достойнымъ этого предмета. Впродолженіе ихъ разговора въ залу вошелъ новый поститель, онъ остановился, разговаривая съ лордомъ Саксингемомъ, и бросалъ повременамъ внимательные и испытующіе взоры на Флоренсу и Каструччіо.

— Какъ похорошла леди Флоренса, сказалъ онъ лорду Саксингему: я никогда не подумалъ бы, чтобы Англія могла похвастаться такою совершенною красавицею.

— Она поистин прекрасна, любезный Люмлій, отвчалъ лордъ Саксингемъ: Ляссельсы отличаются наружностью, а какъ умна! Ее можно назвать ученою…. совершенно bas beu. Я содрогаюсь при мысли о великомъ количеств поэтовъ и художниковъ, которые составятъ состояніе на счетъ ея энтузіазма. Между нами, Люмлій, я желалъ бы выдать ее замужъ за человка положительнаго, подобно герцогу ***, потому-что положительности ей только и не достаетъ. Замтьте, вотъ уже съ полчаса она любезничаетъ съ этимъ страннымъ авантюристомъ, синьоромъ Чезарини, именно потому только, что онъ пишетъ сонеты и одвается какъ комедіантъ!

— Это обыкновенная слабость женщинъ, любезный лордъ, сказалъ Люмлій: он любятъ покровительствовать, и восхищаются всми странностями, начиная съ фарфоровыхъ китайцевъ до безумныхъ поэтовъ. Но я замчаю по безпокойнымъ ея взорамъ, блуждающимъ по временамъ вокругъ комнаты, что моя прекрасная кузина несовершенно освобождена отъ небольшой примси кокетства.

— Что правда, то правда, Люмлій, отвчалъ лордъ Саксингемъ, засмявшись: но я не противорчу ей въ этомъ и позволяю разбивать сердца и отказывать женихамъ сколько ей угодно, въ надежд, что она сдлается наконецъ разсудительне, и выдетъ замужъ за герцога ***.

— За герцога ***! повторилъ разсянно Люмлій:— хорошо, я пойду и представлюсь моей прелестной кузин. Я вижу, что этотъ синьоръ уже надолъ ей. Я поразузнаю о впечатлніи, сдланномъ на нее герцогомъ, любезный лордъ.

— Попробуйте, а я не ршаюсь, отвчалъ отецъ: — она прекрасная двушка, но богатыя наслдницы всегда нсколько капризны. Большая нелпость, что меня лишили всякаго контроля надъ ея состояніемъ. Ну, ступайте, и потомъ опять приходите поговорить со мною. Я полагаю, что вы скоро опять удете за границу?

— Нтъ, я хочу уже остаться въ Англіи, но о моихъ планахъ и надеждахъ поговоримъ когда-нибудь посл.

Съ этими словами Люмлій спокойно пошелъ къ Флоренс. Было что-то особенно замчательное въ изящномъ, но вмст съ тмъ простомъ обращеніи Ферерса. Тонкія, по выразительныя черты лица его, коротко подстриженные волосы, высокій лобъ, самая простая одежда, ровность характера и пріятная самоувренность составляли разительную противуположность съ театральною наружностью Итальянца, возл котораго онъ остановился. Флоренса взглянула на него, какъ бы удивляясь его приближенію.

— А, вы не узнаете меня! сказалъ Люмлій шутливымъ тономъ. Неврная Имогена, посл всхъ твоихъ клятвъ въ постоянств, взгляни на своего Алонзо! Неужели вы забыли, какъ мы сиживали на свжемъ дерн, и вы дрожали, слушая мои разсказы объ этомъ истинномъ происшествіи?

— Ахъ! вскричала Флоренса: это вы, кузенъ, милый Люмлій! Сколько вковъ не видались мы!

— Не говорите о вкахъ…. это слово непріятно звучитъ въ ушахъ человка моихъ лтъ. Извините, синьоръ, если я безпокою васъ.

Тутъ Люмлій, сдлавъ довольно низкій поклонъ, спокойно слъ на мсто Каструччіо, который всталъ, какъ бы не-хотя, и казался разстроеннымъ, но Флоренса уже забыла его, восхищенная свиданіемъ съ Люмліемъ. Чезарини удалился съ недовольнымъ видомъ, и слъ въ нкоторомъ разстояніи.

— Наконецъ и я возвратился, продолжалъ Люмлій: и нахожу васъ совершенною красавицею и кокеткою по ремеслу. Не краснйте!

— Неужели меня называютъ кокеткою?

— О да, и въ этомъ случа свтъ еравъ.

— Можетъ-быть, я заслужила этотъ упрекъ. О! Люмлій, какъ я презираю все, что вижу и слышу!

— Какъ! даже герцога ***?

— Да, мн кажется, что и герцогъ *** не составляетъ исключенія.

— Вашъ батюшка страшно разсердился бы, еслибъ слышалъ, что вы сейчасъ сказали.

— Батюшка!… бдный батюшка!… да, онъ думаетъ, что я, Флоренса Ляссельсъ, создана не для чего инаго, какъ носить герцогскую корону и давать самые блестящіе балы въ Лондон.

— А позвольте узнать, для чего создана Флоренса Ляссельсъ?

— Ахъ! я но могу отвчать на этотъ вопросъ. Я боюсь неудовольствія и презрнія.

— Вы загадка…. но я возьму на себя трудъ, и не успокоюсь до-тхъ-поръ, пока не разгадаю васъ.

— Я разсержусь на васъ.

— Благодарю васъ…. лучше гнвъ, нежели презрніе.

— О! вамъ нужно было бы совершенію измниться, чтобы я могла презирать васъ.

— Право?… но что вы помните объ мн?

— Я помню, вы были всегда откровенны, смлы и слдственно, я полагаю чистосердечны, что вы разстались съ нкоторыми родными, презирая двуличность искусственной жизни. О, нтъ! я не могу презирать васъ.

Люмлій посмотрлъ пристально въ глаза Флоренсы. Онъ смотрлъ на нее долго и страстно…. и честолюбивыя надежды пробудились въ душ его.

— Я вижу, прекрасная кузина, сказалъ онъ совершенно другимъ противъ прежняго тономъ: что въ направленіи умовъ нашихъ есть нкоторое сходство, и я очень радъ, что вы первыя, по возвращеніи моемъ въ дловую Англію, подаете голосъ въ пользу моихъ новыхъ намреній!

— А въ чемъ заключаются эти намренія?…

— Въ энергическомъ честолюбіи Англичанина.

— Увы, честолюбіе! Сколько фальшивыхъ копій было сдлано съ этого оригинала!

Люмлій подумалъ, что нашелъ ключъ къ сердцу своей прекрасной кузины, и потому распространился объ этомъ предмет съ необыкновеннымъ краснорчіемъ. Флоренса слушала его внимательно, но безъ сочувствія. Люмлій обманулся. Не такое честолюбіе могло привлечь сердце возвышенной, хотя мечтательной идеалистки. Эгоизмъ проглядывалъ во всхъ чувствахъ, которыя, по мннію Люмлія. должны были показаться молодой двушк самыми возвышенными и благородными. Мста, власть, чины казались предметами, слишкомъ обыкновенными для той, которая ежедневно видла ихъ у ногъ своихъ.

Герцогъ стоя въ нкоторомъ разстояніи, продолжалъ повременамъ устремлять на Флоренсу свои холодные взоры. Она нравилась ему, не-смотря на то, что обошлась съ нимъ сухо. Онъ имлъ благородное сердце и могъ понимать ее. Наконецъ онъ ухалъ, думая о Флоренс серьозно.

Изъ другаго угла той же самой залы Каструччіо Чезарини, голова котораго наполнилась боле дерзкими и тщеславными мечтами, поглядывалъ также на прекрасное чело богатой наслдницы.

— О! въ ней есть душа, думалъ онъ: у ней достанетъ духу презрть высокое званіе и отдать справедливость геніальному таланту! Какое торжество надъ де-Монтенемъ, надъ Мальтраверсомь, надъ всмъ свтомъ, если я, никмъ незамчаемый поэтъ, получу руку той, о которой самые могущественные магнаты Англіи вздыхаютъ понапрасну!

И хотя, по мннію Чезарини, виды его были совершенно чисты и безкорыстны, однако же богатство и знатное происхожденіе Флоренсы нравились ему всего боле.

Люмлій же, находясь, можетъ-быть, ближе того и другаго къ цли, но еще слишкомъ далеко отъ ея настоящаго достиженія, продолжалъ разговаривать съ необыкновеннымъ краснорчіемъ и сверкающими глазами, тогда какъ холодное сердце подсказывало ему каждое слово и разсчитывало каждый взглядъ, блистательный путь къ счастію и богатству рисовался уже въ его воображеніи, потому-что самые свтскіе люди бываютъ иногда самые сильные мечтатели. А Флоренса Ляссельсъ, оставшись одна въ своей уединенной комнат, когда толпа гостей разошлась по домамъ, забыла всхъ трехъ, и предалась своимъ двственнымъ мечтамъ, больное ея воображеніе, столь свойственное людямъ, которымъ судьба постоянно улыбается, начало рисовать идеальный образъ того, кого она могла бы любить!

IV.

‘О! если бы можно было читать въ моемъ сердц, сколько тысячъ томовъ напечаталось бы съ этой нескончаемой рукописи’.

Графъ Стерлингъ.

Эрнестъ Мальтраверсъ достигъ самой высшей степени извстности. Сочиненіе, которое, по его мннію, должно было или прославить, или убить его, имло боле блистательный успхъ, нежели вс прежніе, изданные имъ на судъ публики. Разумется, случаи способствовалъ успху также много, какъ и достоинство сочиненія, какъ это обыкновенно происходитъ со всми твореніями, которыя въ самое короткое время становятся народными. Мы можемъ бить изъ всей мочи тяжолымъ молотомъ по сундуку, съ намреніемъ открыть его, но все бываетъ напрасно, тогда какъ въ другой разъ едва дотрогиваемся до настоящей пружины, крышка открывается, и кладъ попадаетъ въ наши руки!

Въ это самое время, въ цвт молодости, богатый, любимый, уважаемый, пользующійся славою, Эрнестъ Мальтраверсъ вдругъ занемогъ опасно. Болзнь его была не что иное, какъ сильное разстройство нервовъ и совершенное истощеніе силъ. Можетъ-быть, сильныя занятія становились ему вредны. Въ юности Эрнестъ былъ дятеленъ, какъ охотникъ на верблюдовъ, безпрестанная подвижность тла какъ бы подавляла дйствія живаго и безпокойнаго ума. Но переходъ отъ атлетической къ сидячей жизни, безпрестанное напряженіе мозга, страсть къ наукамъ, въ которыя были погружены вс его умственныя способности, сдлали страшное потрясеніе въ комплекціи, которую природа одарила необыкновенною силою. Бдный авторъ! Какъ мало людей понимаютъ, извиняютъ и жалютъ его! Онъ мняетъ свое здоровье, свою молодость на неблагодарное ремесло, а неблагодарный свтъ требуетъ отъ него, чтобы онъ былъ всегда одинаково веселъ и забавенъ, какъ-будто онъ постоянно слдуетъ пріятному и полезному правилу, которое предписываетъ удовольствіе, чтобы сгладить морщины ума, или изобртаетъ медицина для укрпленія нервовъ. Но кром всего этого, была еще другая причина, которая содйствовала разстройству здоровья прославившагося автора. Сердце его было слишкомъ одиноко. Онъ не имлъ ни одного истиннаго друга, кому могъ бы иногда перелить всю свою душу. Знакомство и пріятели свта развлекали его на минуту, но не имли довольно силы ни утшить, ни успокоить его. Кливелендъ жилъ по большой части въ деревн, природа одарила его слишкомъ спокойнымъ умомъ, и онъ былъ слишкомъ старе Эрнеста, такъ, что не-смотря на постоянную дружбу ихъ, между ними не могли существовать тотъ ежеминутный обмнъ довренности и то сочувствіе, которыя составляютъ какъ бы пищу людей, одаренныхъ высокими чувствами. Съ братомъ Эрнестъ видался рдко, (какъ читатели могутъ догадываться уже потому, что онъ не былъ до-сихъ-поръ представленъ имъ по всей форм). Полковникъ Мальтраверсъ, самый веселый и самый красивый мужчина своего времени, женился на знатной и богатой двушк, жилъ по большей части въ Париж, и прізжалъ въ свое помстье только на нсколько недль, на время охоты, съ толпою пріятелей, съ которыми Эрнестъ не имлъ ничего общаго. Братья исправно переписывались каждые три мсяца, и видлись разъ въ годъ — вотъ въ чемъ состояли вс ихъ отношенія. Эрнестъ Мальтраверсъ былъ одинъ въ цломъ мір, съ холоднымъ и мучительнымъ призракомъ — славою.

Было поздно вечеромъ. Передъ столомъ, заваленнымъ памятниками учености и мысли, сидлъ молодой человкъ съ блднымъ и изнуреннымъ лицомъ. Часы, находившіеся въ этой комнат, показывали съ дкою точностью каждую минуту, сокращавшую путь къ могил. На лиц ученаго выражалось тоскливое ожиданіе, отъ времени до времени онъ взглядывалъ на часы и что-то бормоталъ про себя. Чего же ожидалъ молодой съ такимъ нетерпніемъ? письма ли отъ любимой женщины или лестнаго посланія отъ какого-нибудь могущественнаго лица въ мір учености и искусства? Нтъ, слава уступила мсто разстроенному здоровью. Эрнестъ Мальтраверсъ ожидалъ доктора, котораго онъ, тревожимый одною мыслью, ршился потревожить въ такой поздній часъ ночи. Наконецъ раздался хорошо знакомый стукъ, и черезъ нсколько секундъ въ комнату вошелъ докторъ Онъ былъ въ особенности хорошо знакомъ съ патологіею людей, предавшихся умственнымъ занятіямъ, и прославился столько же своимъ прекраснымъ сердцемъ, сколько и знаніемъ своего дла.

— Любезный мистеръ Мальтраверсъ, что съ вами? какъ вы себя чувствуете?.. Надюсь, нтъ ничего особеннаго, болзнь не должна была возобновиться… Пульсъ слабъ и неровенъ, правда… но лихорадки нтъ. У васъ нервы разстроены.

— Докторъ, сказалъ литтераторъ: я просилъ васъ пожаловать въ такой поздній часъ не изъ пустаго страха, или сумасброднаго каприза больнаго. Нтъ! но сегодня утромъ, когда я васъ видлъ, вы проронили какъ бы нечаянно нсколько словъ, которыя съ-тхъ-поръ не выходятъ у меня изъ головы. Многое, о чемъ совсть повелваетъ мн позаботиться, не теряя времени, зависитъ отъ точнаго знанія моего настоящаго положенія. Если я хорошо понимаю васъ, мн недолго остается жить…. такъ ли?

— По истин, сказалъ докторъ, отворачиваясь: вы преувеличили смыслъ словъ мойхъ. Я не сказалъ, что вы находитесь, какъ мы выражаемся технически, въ опасности.

— Стало-быть, вы полагаете, что я проживу еще долго? Докторъ началъ кашлять.

— На это тоже нельзя отвчать положительно, другъ мой, сказалъ онъ посл нкотораго молчанія.

— Будьте со мною откровенны. Планы жизни должны быть основаны на врномъ и здравомъ вычет ея долговчности. Не считайте меня слабодушнымъ трусомъ, который съ ужасомъ отступаетъ отъ бездны, дойдя до нея безсознательно. Прошу… умоляю васъ… даже требую отъ насъ, объяснитесь.

Было что-то торжественное въ голос и движеніяхъ больнаго, что тронуло до глубины души добраго доктора.

— Я буду отвчать вамъ откровенно, сказалъ онъ: вы изнуряете ваши нервы и мозгъ чрезмрнымъ трудомъ. Если вы не дадите имъ отдыха, то за разстройствомъ нервовъ послдуетъ положительная болзнь и преждевременная смерть. Вы должны совершенно оставить литтературныя занятія на нсколько мсяцевъ, а можетъ-быть и на нсколько лтъ. Подумайте, разв ужъ это такой тяжелый приговоръ? Вы молоды, богаты, веселитесь, пока можете!

Мальтраверсъ, казалось, былъ доволенъ отвтомъ… перемнилъ разговоръ… и нсколько минутъ говорилъ очень свободно совершенно о другихъ предметахъ, и только по отъзд доктора далъ полную свободу мыслямъ, которыя жгли мозгъ его.

— О! вскричалъ онъ громкимъ голосомъ, вставъ съ своего мста, и начавъ ходить быстрыми шагами по комнат: теперь, когда я вижу передъ собою такой широкій и свтлый путь, меня принуждаютъ остановиться и обратиться назадъ! Обширное царство раскрывается моимъ взорамъ, въ душахъ людей, котораго само время не въ состояніи разрушить, а смерть идетъ со мною рядомъ, и ея костлявая рука тянетъ меня назадъ къ ничтожеству…

Онъ остановился подл окна, отворилъ его, и высунулся въ него, чтобъ подышать свжимъ воздухомъ. Небо было чисто, воздухъ тихъ, звзды начинали блднть передъ наступленіемъ прозрачнаго, но холоднаго утра, улицы, еще недавно наполненныя народомъ, стремящимся то къ заботамъ, то къ празднымъ удовольствіямъ, были пусты и безмолвны. Все спало, кром природы.

— О! звзды, шепталъ Мальтраверсъ, и слова его, казалось, выходили прямо изъ глубины его сердца: еслибы я былъ нечувствителенъ къ величественной красот вашей… если бы небо и земля были для меня не что иное, какъ воздухъ и масса песку и глины, еслибы я принадлежалъ къ числу безсмысленныхъ и близорукихъ людей, я могъ бы жить долго, и сойти въ могилу отъ преклонности лтъ, проведенныхъ безъ пользы. Жизнь моя сокращается и корчится, какъ свернутый листъ бумаги, потому только, что я стремился къ великимъ цлямъ безсмертнаго существа! Прочь мрачныя мысли, я не хочу слушать этихъ внушеній слабой плоти, и ставить жизнь дороже тхъ высокихъ цлей, для которыхъ я желалъ бы жить. Выборъ мой сдланъ: слава убдительне могилы.

Онъ съ нетерпніемъ отошелъ отъ окна. Глаза его горло, грудь воздымалась. Онъ гордою поступью прошелъ по комнат. Вс разсчеты благоразумія, которыми онъ отъ времени до времени старался превратить пылкаго человка въ скромную послушную машину, рушились передъ бурнымъ и стремительнымъ напоромъ страстей, которыя овладли его душою. Скажите человку, когда онъ стоитъ на высот самыхъ блестящихъ успховъ, что онъ носитъ въ себ зародышъ смерти, и что можетъ быть ужасне того кризиса мыслей, который послдуетъ за этимъ извщеніемъ!

Мальтраверсъ, какъ мы видли, мало заботился о слав, пока слава не далась ему сама, тутъ на каждомъ шагу начали возникать новыя преграды. Каждое новое предположеніе бросало свтъ на новую истину, которая требовала новыхъ усилій для доказательствъ. Соперничество и соревнованіе горячили его кровь и держали въ постоянномъ напряженіи вс его умственныя способности. Онъ шелъ, шелъ, не останавливаясь, подстрекаемый насмшками враговъ, а еще боле похвалами друзей, и жажда славы сдлалась потребностью его жизни. Когда мы пустились на какое-нибудь поприще, что можетъ остановить насъ, кром смерти? Гд предлъ этому честолюбію, которое подобно баснословной птиц востока, которая, кажется, всегда на лету, и никогда не опускается на землю? Слава наша не упрочивается до нашей смерти, тни нашихъ прошлыхъ дяній преслдуютъ насъ, какъ привиднія, чтобы показать намъ, что мы должны еще сдлать, и не даютъ намъ покоя, если мы вздумаемъ остановиться, или сдлаемъ что-нибудь не столь совершенное, какъ прежде. Остановиться, значитъ предать себя забвенію, значитъ истребить полотно, сотканное нами впродолженіе нашей жизни, и надъ которымъ мы должны трудиться, пока могила не сокроетъ прахъ нашъ, а человчество взвситъ, когда уже будетъ слишкомъ поздно, наши заслуги и заслуги нашихъ соперниковъ, и измритъ насъ не по худшему, а по лучшему и успшнйшему изъ нашихъ твореній. О! какое мучительное чувство безсилія овладваетъ нами, когда мы начинаемъ замчать, что тло не выноситъ силы ума, что рука не можетъ исполнить того, чего жаждетъ душа, дятельная по-прежнему! что жизнь души, полная силы, прикована къ мертвому тлу… что мысли, свжія, текущія богатымъ, золотымъ ключомъ, а нервы разстроены, тло разбито болзнію, глаза изнурены! Духъ, стремящійся къ небу, соединяется съ тяжкимъ сознаніемъ, что ему не вырваться изъ темницы, которая должна служить ему могилою!

Мальтраверсъ наконецъ остановился и бросился на софу изнеможенный, уничтоженный. Невольно, почти безсознательно, и какъ бы по инстинкту, стараясь отвлечь себя отъ этихъ безполезныхъ и раздирающихъ душу волненій, онъ началъ разбирать письма, которыя уже нсколько часовъ лежали на стол нераспечатанныя. Каждое письмо, которое онъ распечатывалъ и пробгалъ, казалось насмшкою надъ его настоящимъ состояніемъ, потому-что каждое свидтельствовало о его предполагаемомъ счастіи. Нкоторыя выражали глубокое сочувствіе высокихъ представителей учености, въ одномъ предлагали ему вступить на блестящее поприще общественной службы, другое (и это было отъ Кливеленда) было наполнено восторженными похвалами предрекателя, котораго предсказанія наконецъ сбылись отъ слова до слова. Читая это письмо, Мальтраверсъ тяжело вздохнулъ и остановился въ нкоторомъ размышленіи, прежде чмъ перешелъ къ другимъ. Самое послднее, которое онъ распечаталъ, было написано совершенно незнакомою рукою и безъ подписи. Мальтраверсъ, какъ и вс извстные литтераторы, часто получалъ безимянныя письма, наполненныя похвалами или строгою критикою, совтами или убжденіями по большей части отъ молоденькихъ пансіонерокъ или отъ старыхъ провинціальныхъ двицъ. Но самыя первыя фразы этого письма, которое онъ развернулъ съ такою небрежностью, обратили на себя его вниманіе. Оно было написано мелкимъ, но красивымъ почеркомъ, и въ буквахъ его было гораздо боле отчетливости и смлости, чмъ обыкновенно встрчается въ женской калиграфіи.

‘Эрнестъ Мальтраверсъ, поняли ли вы себя? (такъ начиналось это странное посланіе). Сознали ли вы вполн свои способности? Чувствуете ли вы, что есть слава боле привлекательная и боле ослпительная, чмъ та, которою вы, кажется, довольствуетесь? Вамъ ли, проникнувшему въ малйшіе изгибы человческаго сердца и изучившему природу будто сквозь увеличительное стекло, вамъ ли, чьи помыслы защищаютъ истину подобно смлой, непобдимой арміи безъ малйшаго пятна на блестящемъ оружіи, вамъ ли въ ваши лта и съ вашими способностями зарыться въ книги и манускрипты? Разв вы забыли, что жизнь дйствія есть великое поприще, достойное людей, которые мыслятъ, какъ вы? Неужели взвшиваніе словъ, рисованіе перомъ бездушныхъ, ничего невыражающихъ картинъ, солидныя одобренія педантовъ и безсмысленныя похвалы праздной литтературной братіи, могутъ удовлетворить вс порывы вашего честолюбія? Вы созданы не для одной кабинетной работы. Грезы Пиндуса и Аоніанскихъ двъ несвойственны зрлому возрасту. Въ васъ слишкомъ много положительности, что быть единственно поэтомъ, и слишкомъ много поэзіи, чтобы поддаться мрачной и безцвтной жизни ученаго. Я никогда не видала васъ, однакоже знаю васъ… читаю душу вашу въ вашихъ сочиненіяхъ. Стремленіе ко всему великому и благому, выражающееся во всхъ вашихъ страстныхъ изложеніяхъ о самомъ себ и о другихъ, не можетъ довольствоваться одними идеальными призраками. Для васъ недостаточно, подобно большей части поэтовъ и историковъ, сдлаться великимъ, посредствомъ одного описанія великихъ людей, изображенія великихъ событій и великой эпохи. Не лучше ли вамъ быть тмъ, что вы создаете своимъ воображеніемъ и разсказываете? Проснитесь, Мальтраверсъ, проснитесь! Загляните въ ваше собственное сердце, и поймите ваше настоящее назначеніе. А кто же я, говорящая съ вами такимъ образомъ? Женщина, которой душа наполнена вами! Женщина, въ которой ваше краснорчіе, среди суеты и пустоты общества, пробудило сознаніе новой жизни, женщина, которая желала бы сдлать васъ самихъ воплощеннымъ идеаломъ вашихъ собственныхъ мыслей и мечтаній, и которая не просила бы для себя на земл другой доли, какъ только слдовать за вами на пути славы очами своего сердца. Не перетолковывайте мои чувства, повторяю вамъ, я никогда васъ не видала и не желаю видть, вы, можетъ-быть, совсмъ не такой, какимъ создало васъ мое воображеніе, и тогда я утратила бы кумиръ, которому покланяюсь. Вотъ видите ли, я большая мечтательница, и потому хочу покланяться духу, а не тлесному существу, подобному мн самой. Вы, можетъ-быть, подумаете, что я имю какіе-нибудь корыстные виды… нтъ, я не имю мысли подстрекать ваше тщеславіе… и мн кажется, что этимъ письмомъ можно гордиться, не красня. Ахъ! удивленіе, проистекающее не изъ чистаго источника чувства, наводитъ только тоску и отвращеніе! На мою долю также досталась частица людскихъ похвалъ, но он дали мн только сильне почувствовать мое одиночество. Я гораздо богаче васъ… Я молода… и какъ другіе говорятъ, очень красива собою. Но ни богатство, ни молодость, ни красота не доставляютъ мн того невыразимаго и глубокаго счастія, которое я ощущаю, думая о васъ. Это такая дань удивленія, которою, повторяю вамъ еще разъ, могли бы возгордиться даже вы. Помните эти слова, умоляю васъ. Будьте достойны не мыслей моихъ, но того образа, въ которомъ он представляютъ васъ, и каждый лучъ славы, который оснитъ васъ, освтитъ и мой путь и вдохновитъ дружескимъ соревнованіемъ. Прощайте. Я, можетъ-быть, буду писать къ вамъ еще, но вы никогда не узнаете, кто я, а въ жизни я молю объ одномъ, чтобы намъ никогда не встртиться.’

V.

— Ума не приложу, говорилъ кто-то въ толп молодыхъ людей, стоявшихъ на ступеняхъ клуба, находящагося въ Сент-Джемской улиц: ума не приложу, что сдлалось съ Мальтраверсомъ. Посмотрите, вотъ онъ идетъ по той сторон улицы, замтьте, какъ онъ перемнился? Идетъ, сгорбившись, какъ старикъ, и почти не поднимаетъ глазъ отъ земли. Онъ, разумется, или боленъ, или чмъ-нибудь огорченъ.

— Врно сочиняетъ какую-нибудь книгу.

— Или тайно женился.

— Или разбогатлъ, богатые люди почти вс кажутся несчастливыми.

— А, Феррерсъ, какъ поживаете?

— Хорошо! хорошо! Что новенькаго? отвчалъ Люмлій.

— Раттлеръ проигралъ пари.

— Нтъ, въ политическомъ мір?

— Провались она политика!… Ужъ не сдлались ли вы политикомъ?

— Въ мои лта… что же остается еще длать?

— Я таки подумалъ объ этомъ, глядя на вашу шляпу, вс политики щеголяютъ въ какихъ-то необыкновенныхъ шляпахъ, это странно, но это первый признакъ этой болзни.

— У меня необыкновенная шляпа? сказалъ Феррерсъ, снявъ съ головы шляпу и разсматривая ее съ большимъ вниманіемъ.

— Да какъ же, видалъ ли кто-нибудь такія поля?

— Очень радъ, что вы такъ думаете.

— Почему, Феррерсъ?

— Потому-что въ вашемъ отечеств благоразуміе повелваетъ каждому изъ насъ предать какую-нибудь частицу цлаго общему посмянію. И такъ если люди могутъ смяться надъ вашею шляпою, вашимъ экипажемъ, формою вашего носа, или бородавкою на щек, то, безъ сомннія, оставятъ въ поко тысячу предметовъ гораздо важнйшихъ. Это мудрость погонщика верблюдовъ, который бросаетъ въ ноги разъяренному зврю свой кафтанъ, чтобы онъ не растерзалъ его самого.

— Вы всегда забавны, Феррерсъ! Я пойду читать газеты, а вы?

— Я поду съ визитами, и буду радоваться моей необыкновенной шляп!

— Au revoir… Да кстати, другъ вашъ Мальтраверсъ сейчасъ прошелъ, такой пасмурный и бормочетъ что-то про себя! Что съ нимъ такое случилось?

— Можетъ-быть безпокоится о томъ, что у него нтъ такой необыкновенной шляпы какъ у меня, чтобы молодымъ людямъ, какъ вы, можно было смяться надъ нею, и оставить въ поко его самого. До свиданія.

Феррерсъ пошелъ дале, и вскор очутился въ парк. Тутъ его нагналъ мистеръ Темпльтонъ.

— Ну, Люмлій, сказалъ послдній, (тутъ надобно замтить, что мистеръ Темпльтонъ съ нкотораго времени сталъ обращаться съ своимъ племянникомъ съ уваженіемъ, котораго прежде не считалъ нужнымъ выказывать): ну, Люмлій, видлся ли ты съ лордомъ Саксингемомъ?

— Видлся, сэръ, и съ прискорбіемъ долженъ сказать…

— Я такъ и думалъ, я такъ и думалъ, перебилъ мистеръ Темпльтонъ.— Какая благодарность въ людяхъ, которые стоятъ высоко… что имъ за охота награждать добродтель!

— Совсмъ не то, сэръ. Лордъ Саксингемъ сказалъ, что поставилъ бы себ за особенное удовольствіе содйствовать вашимъ видамъ, и не знаетъ человка, который былъ бы достойне васъ получить званіе пера, но…

— О, да, всегда это но!

— Но что въ настоящее время столько претендателей на это званіе, что невозможно удовлетворить всхъ, а… а… но мн кажется, я не долженъ договаривать!

— Продолжайте, сэръ, прошу насъ.

— Въ такомъ случа я долженъ сказать все откровенно. Лордъ Саксингемъ принимаетъ живое участіе въ выгодахъ своихъ родныхъ. Ваша женитьба, милый дядюшка, которая доставила мн истинное удовольствіе, уничтожила всякую вроятность, чтобы ваше состояніе и титло, если вы его достигнете, перешли къ…

— Къ теб! подхватилъ сухо Темпльтонъ!— Твой родственникъ, кажется, впервые только понялъ, что онъ долженъ принимать въ теб живое участіе.

— Обо мн лично, сэръ, мой родственникъ не заботится ни на волосъ, но онъ очень хлопочетъ, чтобы каждый членъ его фамиліи былъ богатъ, и занималъ высокое положеніе въ свт. Это увеличиваетъ число и силу его связей, а лордъ Саксингемъ только и держится на своемъ почетномъ мст связями. Однимъ словомъ, надобно сказать вамъ откровенно, что лордъ Саксингемъ не тронется съ мста по этому длу, потому-что не видитъ изъ него никакой пользы ни для своего родственника, ни для собственнаго своего дома.

— А заслуги! вскричалъ Темпльтонъ.

— Заслуга, любезный дядюшка, женскаго рода, а вы сами знаете, женщина прекрасна, пока держитъ себя скромно, а какъ только начнетъ подкрашивать свои достоинства, то уже никуда не годится.

— Фуй! проворчалъ Темпльтонъ, онъ былъ взбшенъ до крайности, и потому не могъ прочесть своему племяннику нравоученія, которое онъ не преминулъ бы сдлать въ другое время за неумстное сравненіе. Мистеръ Темпльтонъ былъ изъ тхъ людей, которыхъ чрезвычайно оскорбляло, когда кто называлъ вещи настоящимъ ихъ именемъ.

— Нтъ ли у мистрисъ Темпльтонъ родственниковъ или хорошихъ знакомыхъ, которые могли бы вамъ быть полезны въ этомъ дл?

— Нтъ, сэръ! вскричалъ дядя громовымъ голосомъ.

— Очень жаль!… Но нельзя же требовать всего, вы женились по любви, наслаждаетесь семейнымъ счастіемъ, имете прелестную жену… это лучше всякихъ почестей и жены знатнаго происхожденія.

— Мистеръ Люмлей Феррерсъ, вы можете избавить меня отъ вашихъ утшеній. Моя жена…

— Любитъ васъ истинно, я въ этомъ увренъ! сказалъ неумолимый племянникъ.— Въ ней такъ много чувства, она такъ любитъ поэзію. О! да, она не можетъ не любить того, кто такъ много для нея сдлалъ.

— Много сдлалъ… что ты хочешь этимъ выразить?

— Какъ что? Съ вашимъ богатствомъ… съ вашимъ положеніемъ въ свт… и вашимъ честолюбіемъ вы могли бы составить блистательную партію, мало того, оставаясь вдовцомъ, вы могли бы примириться съ моею корыстолюбивою роднею. А…. вы женились на женщин незнатной, безъ связей, что еще вы могли сдлать для нея?

— Хорошо, хорошо, ты еще не знаешь всего!….

Тутъ Темпльтонъ вдругъ остановился, какъ бы опомнившись, что сказалъ уже слишкомъ много, нахмурилъ брови, и посл нкотораго молчанія продолжалъ:

— Да, Люмлій, я женился, это правда! Ты, можетъ-быть, уже не будешь моимъ наслдникомъ, но я вознагражу тебя за эту потерю, если ты только будешь заслуживать мое расположеніе.

— Любезный дяд…

— Не прерывай меня. У меня есть виды на тебя. Я желалъ бы, чтобы мы могли дйствовать за-одно. Титло еще можетъ перейдти къ теб. У меня, можетъ-быть, и не будетъ потомства мужескаго пола… а между прочимъ я позволяю теб давать на меня векселя, только не на безразсудную сумму… молодымъ людямъ нужны деньги… только будь благоразуменъ… если хочешь выйдти въ люди, то не дай людямъ замтить, что ты бденъ. Теперь, прощай!

— Благодарю васъ отъ искренняго сердца.

— Полно! постарайся еще какъ-нибудь завесть рчь объ этомъ съ лордомъ Саксингемомъ, я хочу, я непремнно долженъ имть эту почесть, она задла меня за-живое

Говоря это, Темпльтонъ махнулъ племяннику рукою, и задумчиво продолжалъ свой путь до угла Гайд-парка, гд ожидалъ его экипажъ. Возвратясь домой, онъ увидлъ дочь свою, которая бжала къ нему на встрчу по лугу. Сердце его забилось сильне, онъ веллъ остановиться и вышелъ изъ кареты, онъ ласкалъ ее, игралъ съ нею и смялся, какъ она… Однимъ словомъ, судя по обыкновенно холодному обращенію Темпльтона, никогда нельзя было бы подумать, что съ нимъ можетъ иногда происходить такая перемна.

— Люмлій Феррерсъ человкъ неглупый и могъ бы сдлать мн честь, сказалъ онъ самъ себ съ нкоторымъ безпокойствомъ: но онъ, кажется, очень шаткихъ правилъ. Впрочемъ откровенность его признакъ добраго сердца!

Между тмъ Феррерсъ, полный надежды, направилъ свои шаги къ дому Эрнеста. Пріятеля его не было дома, но Феррерсъ никогда не нуждался въ присутствіи хозяина, чтобъ быть везд какъ дома. Книги были разбросаны повсюду, но Феррерсъ былъ не изъ тхъ людей, которые читаютъ для забавы. Онъ бросился въ покойныя кресла, и началъ задумывать новые планы честолюбія и интригъ. Наконецъ дверь отворилась и въ нее вошелъ Мальтраверсъ.

— Что съ вами, Эрнестъ, какъ вы перемнились!

— Я былъ очень боленъ, но теперь выздоравливаю. Такъ какъ медики обыкновенно предписываютъ больнымъ перемну воздуха, то я хочу перемнить образъ жизни. Дятельность мн необходима, она для меня первое условіе жизни, а съ книгами я долженъ на время разстаться. Вы видите меня въ новой роли.

— Какъ?

— Да въ роли должностнаго человка… Я вступилъ въ парламентъ.

— Вы удивляете меня!… Я сегодня еще утромъ читалъ газеты, и не видлъ ни одной ваканціи, а еще мене объявленія объ избраніи.

— Это все устроено стряпчимъ и банкиромъ. Въ другихъ словахъ, я засдаю не по избраніямъ.

— Стало-быть, не знаете пытки избираемыхъ. Поздравляю васъ и вмст съ тмъ завидую вамъ. Я также желалъ бы поступить въ парламентъ.

— Вы! я никогда не подумалъ бы, чтобы васъ постигла манія политики. Мн кажется, прежде вы не такъ думали, я считалъ васъ полу-бентамистомъ, по вашимъ девизамъ: наибольшая польза наибольшаго числа.

— Говоря серьозно, какъ можете вы смшивать правило мнній съ правиломъ дйствія. Я бентамистъ и бенеполистъ и что вамъ угодно, какъ логикъ, а какъ скоро выхожу изъ своего кабинета и являюсь въ свтъ, то предоставляю умствованія другимъ, и дйствую самъ за себя.

— Признаніе искренно, если не совсмъ благоразумно.

— Будьте откровенны на словахъ, и никто не будетъ подозрвать лицемрія въ вашихъ намреніяхъ.

Мальтраверсъ посмотрлъ пристально на Феррерса. Тутъ только онъ почувствовалъ почти въ первый разъ, что Феррерсъ былъ изъ тхъ людей, которые успваютъ въ свт, и вздохнулъ… вроятно изъ любви къ свту!

Пріятели еще разговаривали нсколько минутъ о разныхъ пустякахъ, когда доложили о прізд Кливеленда, Феррерсъ, не могши извлечь изъ Кливеленда никакой для себя пользы, тотчасъ же удалился. Съ нкотораго времени онъ сталъ дорожить своимъ временемъ.

— Милый Эрнестъ, сказалъ Кливелендъ, когда они остались одни: какъ я радъ видть тебя, чтобы порадоваться съ тобою вмст расширенію твоей сферы дятельности на пользу ближняго.

— На пользу ближняго… ахъ! Желалъ бы я, чтобы это было такъ! Жизнь такъ неопредленна, такъ коротка, что мы иногда, какъ не спшимъ, а все-таки не успваемъ принесть лепту въ великую массу прекраснаго и благаго, а они то и составляютъ полезное. Но на политическомъ поприщ и при такомъ искусственномъ развитіи длъ, какія сомннія, какой мракъ окружаютъ насъ! А что можетъ сдлать одинъ человкъ, котораго способности могутъ быть бездйственны на этомъ трудномъ пути.

— Онъ можетъ сдлать многое, даже безъ дара краснорчія и безъ особенныхъ усилій, онъ можетъ сдлать многое, если представитъ собою, среди толпы егоистическихъ честолюбцевъ примръ честнаго и безпристрастнаго человка. Онъ сдлаетъ еще боле какъ представитель литтературы, которая до-сихъ-поръ не имла никогда представителей, если суметъ доказать, что отвлеченныя мышленія неразъединены отъ практическаго умнья, и поддержитъ славу безкорыстія, которая должна принадлежать ученымъ. Но нравственная цль науки заключается не въ одной польз ближняго, а въ возможномъ совершенствованіи самаго себя. Ты распространишь свое знаніе человческихъ побужденій, и все, что ты прибавишь къ прежней своей мудрости, равно раскроется и принесетъ пользу, проявится ли оно въ книгахъ или въ дйствіи. Но довольно объ этомъ, мой милый Эрнестъ. Я пришелъ отобдать съ тобою, а вечеромъ повести тебя въ одинъ домъ, гд очень желаютъ съ тобою познакомиться, и гд, надюсь, и теб будетъ не скучно. Безъ отговорокъ. Я общалъ лорду Летимеру познакомить его съ тобою, а онъ одинъ изъ самыхъ замчательныхъ людей, съ которымъ политика поставитъ тебя въ сношенія.

И такъ разстроенное здоровье Эрнеста Мальтраверса принудило его перемнить образъ жизни и выступить изъ кабинета ученаго на общественную службу, тогда какъ для многихъ оно послужило бы благимъ предлогомъ къ праздности. Празднымъ оставаться онъ не могъ. Онъ справедливо говорилъ Феррерсу, что дятельность была первымъ условіемъ его жизни. Если дятельность мысли съ своимъ лихорадочнымъ напряженіемъ была слишкомъ тяжелая работа для его нервовъ и мозга, то практическія и какъ бы машинальныя занятія должны были успокоить его умъ и воображеніе, развивая въ то же время другія способности, дятельность которыхъ одушевляетъ, а не изнуряетъ человка. Такъ, по-крайней-мр, надялся Мальтраверсъ. Онъ помнилъ глубокомысленныя слова, сказанныя однимъ изъ его любимыхъ нмецкихъ писателей: ‘чтобы сохранить въ совершенномъ здоровьи умъ и тло, необходимо съ молодыхъ лтъ не чуждаться длъ людскихъ.’ А безимянная совтница? Имли ли ея увщанія какое-нибудь вліяніе на его ршеніе? Не знаю. Но когда Кливелендъ вышелъ, Мальтраверсъ отперъ свою конторку, и прочелъ снова послднее письмо, полученное имъ отъ незнакомки. Послднее! Да, эти посланія стали повторяться очень часто.

VI.

‘. . . . . . .Le brillant de votre esprit donne un si grand clat votre teint et vos yeux, que quoiqu’ il semble que l’esprit ne doit loucher que les oreilles, il est pourtant certain que le votre blouit les yeux.’

Lettre de Madame de Svig.

Въ дом лорда Летимера собралось нсколько сотъ человкъ, которыхъ рдко можно встртить вмст въ лондонскомъ обществ. Дла, политика и литтература захватываютъ всхъ замчательныхъ людей, а домамъ, открытымъ для пріемовъ, оставляютъ небольше, какъ праздную знать и спсивыхъ богачей. Даже молодые люди, жаждущіе удовольствія, въ настоящее время избгаютъ вечеровъ, какъ западни, приготовленной скукою. Но есть дюжина или дв домовъ, хозяева которыхъ стоятъ выше моды, и гд иностранецъ можетъ видть подъ одною кровлею многихъ изъ замчательнйшихъ людей дятельной, мыслящей и Англіи.

Лордъ Летимеръ самъ былъ нкогда кабинет-министромъ. Онъ удалился отъ длъ подъ предлогомъ разстроеннаго здоровья, но въ-самомъ-дл потому, что бурныя пренія парламентовъ были несродны его образованному, но лнивому уму, въ которомъ не было ни малйшей энергіи. Извстность и отличный поваръ доставили ему уваженіе, не только собственной его партіи, но и всего лондонскаго общества, домъ его составлялъ какъ бы центръ немногочисленнаго, но отборнаго круга знакомыхъ, которые пили вина Летимера, повторяли слова, сказанныя Летимеромъ, и, можетъ-быть, любили его тмъ боле, что онъ не былъ ни авторъ, ни министръ, и слдовательно, не могъ быть ихъ соперникомъ.

Лордъ Летимеръ принялъ Мальтраверса съ особенною вжливостью, даже съ уваженіемъ, и предложилъ ему участвовать въ собственной партіи виста, что было наилестнымъ комплиментомъ уму новаго знакомаго со стороны знатнаго лорда. Когда же гость отказался отъ сдланной ему чести, графъ передалъ его съ рукъ на руки графин, какъ принадлежность женщинъ, а самъ тотчасъ же погрузился въ разсчеты своей любимой игры.

Разговаривая съ леди Летимеръ, Мальтраверсъ случайно поднялъ глаза, и увидлъ передъ собою молодую леди, такой замчательной красоты, что едва могъ удержаться отъ восклицанія, вызваннаго удивленіемъ.

— Кто эта молодая леди спросилъ онъ, придя въ себя.— Странно, что я, являясь такъ рдко въ обществ, желаю знать имя той, которой красота, вроятно, прославила уже ее повсюду.

— А, это леди Флоренса Ляссельсъ, она начала вызжать въ свтъ только съ прошлаго года. Она въ-самомъ-дл необыкновенно хороша, но образованіе и умъ ея превосходятъ красоту. Я должна представить васъ ей.

При этомъ предложеніи какая то странная робость и какъ бы отталкивающее недовріе — родъ предчувствія опасности и зла охватили Мальтраверса! Онъ отступилъ назадъ и пріискивалъ какую-нибудь извинительную причину для отказа, но леди Летимеръ не замтила его смущенія, и была уже подл леди Флоренсы Ляссельсъ. Еще мгновеніе, графиня сдлала знакъ Мальтраверсу, чтобы онъ приблизился, и представила его. Поклонившись и свъ подл новой знакомой, Эрнестъ не могъ не замтить, что щеки ея покрылись внезапнымъ яркимъ румянцемъ, и что она приняла его съ такимъ смущеніемъ, которое было бы свойственно двиц, только что вывезенной въ свтъ, которой представили перваго льва. Это смущеніе, которое было какъ бы отголоскомъ его собственнаго замшательства, скоре разстроивало его еще боле, нежели льстило его самолюбію, и потому первыя фразы ихъ разговора были произнесены съ какою то непонятною неловкостью и принужденіемъ. Но въ эту самую минуту, къ удивленію, а можетъ-быть, и къ великой радости Эрнеста, къ нимъ подошелъ Люмлій Феррерсъ.

— А, леди Флоренса, цалую ваши ручки… Мн очень пріятно, что вы познакомились съ моимъ пріятелемъ Мальтраверсомъ.

— А вы отчего такъ поздно, мистеръ Феррерсъ? спросила прекрасная Флоренса съ внезапною развязностью, которая очень удивила Мальтраверса.

— Былъ на скучномъ обд, voila tout! Другаго извиненія не имется.

И Феррерсъ, усвшись на порожній стулъ по другую сторону леди Флорепсы, началъ говорить такъ словоохотно, какъ будто хотлъ одинъ завладть всмъ ея вниманіемъ.

Обращеніе Флорепсы не произвело на Эрнеста такого впечатлнія, какое произвела красота ея, улучивъ минуту, въ которую, повидимому, Феррерсъ наиболе увлёкъ ее своимъ разговоромъ, онъ всталъ и спокойно удалился. Скоро вокругъ него собралось нсколько человкъ, которые толковали о вопросахъ, возродившихся въ самой этотъ день и занимавшихъ собою все вниманіе политиковъ, мало-по-малу занимательность предмета расшевелила его врожденное краснорчіе и энергическія чувства, и говорящіе сдлались слушателями, число ихъ увеличилось, и Мальтраверсъ незамтно сдлался предметомъ общаго почтительнаго вниманія.

— А какого вы мннія о мистер Мальтраверс? спросилъ Феррерсъ небрежно: оправдалъ ли онъ ваши ожиданія?

Леди Флоренса была погружена въ глубокую задумчивость, и Феррерсъ долженъ былъ повторить свой вопросъ.

— Онъ гораздо моложе, чмъ я думала… и… и…

— Красиве, вроятно, хотите вы сказать.

— Нтъ, не то! спокойне, и въ немъ нтъ нисколько одушевленія.

— Въ эту минуту вы не сказали бы этого, посмотрите на него, сказалъ Феррерсъ. Видно ваша женственная бесда не могла возжечь Прометееву искру. Вылейте этотъ успокоительный бальзамъ на вашу оскорбленную душу.

— Ахъ, вы правы… я должна была показаться ему…

— Красавицею, безъ сомннія.

— Красавицею!… я ненавижу это слово, Люмлій. Я желала бы быть дурною, и тогда, можетъ-быть, пріобрла бы какой нибудь всъ своимъ умомъ.

— Гмъ! сказалъ Феррерсъ значительно.

— Какъ, вы не врите этому, скептикъ, сказала Флоренса, покачавъ грустно головою, но вмст съ тмъ улыбаясь.

— Кому какое дло, чему я врю и что думаю? сказалъ Феррерсъ, стараясь принять сантиментальный тонъ: когда лорды и графы и вс знаменитости этого міра стараются проложить дорогу къ вашему сердцу и отбить у меня мою завидную монополію.

Въ-самомъ-дл, между-тмъ какъ Феррерсъ изъявлялъ свое негодованіе, многіе изъ гостей окружили Флоренсу, и разговоръ, которому она служила полярною звздою, сталъ живъ и веселъ. О! какъ она была остроумна, эта несравненная Флоренса! Съ какою увлекательною и сверкающею граціею сыпался умъ, и даже геній съ этихъ рубиновыхъ губокъ! Даже Феррерсъ, не-смотря на свою самоувренность, сочувствовалъ, что его изнженный умъ былъ тяжелъ и грубъ въ сравненіи съ умомъ его кузины, и не-хотя удалился отъ острыхъ стрлъ ея небрежныхъ и обильныхъ возраженій. Въ характер Флоренсы Лессельсъ было много колкости, и остроуміе ея чаще оскорбляло, нежели забавляло. Образованная до учености, неустрашимая до отсутствія женственности, она приходила въ восторгъ, если могла насмхаться надъ невжествомъ и притязательностью, не разбирая, къ какому званію принадлежали ея жертвы. Смхъ, возбуждаемый ею, былъ какъ молнія — никто не могъ угадать, на чью голову обрушится онъ черезъ мгновеніе.

Однакоже, не-смотря на то, что Флоренса отталкивала отъ себя всхъ, заставляя бояться своихъ колкихъ выходокъ, за ней ухаживали, льстили ей, однимъ-словомъ, она приводила всхъ въ восторгъ. Этому было дв причины, во-первыхъ, она была кокетка, а во-вторыхъ, богатая наслдница.

Такимъ-образомъ разговаривающіе раздлилось на дв главныя группы, изъ которыхъ въ одной первое мсто занималъ Мальтраверсъ, а въ другой Флоренса. Когда первая группа разошлась, къ Эрнесту подошелъ Кливелендъ.

— Любезный Люмлій, шепнула Флоренса, вдругъ обратившись къ Феррерсу:— вашъ пріятель говоритъ объ мн, я вижу это. Подите, умоляю васъ, и передайте мн потомъ все, что онъ скажетъ!

— Порученіе не очень лестное, сказалъ Феррерсъ почти съ досадою.

— Напротивъ, коммиссія, имющая цлію удовлетворить любопытство женщины, есть самое лестное порученіе, которое можно только возложить на искуснаго дипломата.

— Хорошо, я исполню ваше приказаніе, но не считаю его за особенную милость.

И Феррерсъ пошелъ къ Кливеленду и Мальтраверсу.

— Она точно удивительно хороша…. говорилъ Мальтраверсъ.— Я никогда не видалъ совершенне этой красоты, это единственная женщина, которой черты лица также классически правильны, если еще не боле, какъ у древнихъ греческихъ женщинъ.

— Такъ вотъ ваше мнніе о моей прекрасной кузин, вскричалъ Феррерсъ. Вы попались!

— Я желалъ бы, чтобъ это такъ случилось, сказалъ Кливелендъ.— Эрнестъ теперь въ такихъ лтахъ, что пора думать о женитьб, а во всей Англіи не найдется боле блестящей и завидной партіи: богата, хороша, образована и знатнаго происхожденія.

— А вы что скажете на это? спросилъ Люмлій у Мальтраверса съ нкоторымъ нетерпніемъ.

— Скажу, что я въ жизнь свою не видалъ ни одной женщины, которая боле поразила бы меня своею красотою, и которая была бы мене способна внушить мн любовь, отвчалъ Эрнестъ, и тотчасъ же вышелъ изъ комнаты.

Феррерсъ посмотрлъ ему вслдъ, и пробормоталъ что то про себя, потомъ отправился къ леди Флоренс, которая въ эту минуту встала, чтобы отправляться домой.

— Я вижу, что батюшка ищетъ меня глазами, сказала она взявъ Люмлія подъ руку.— На этотъ разъ я предупрежу его желаніе. Пойдемте къ нему, Люмлій, я знаю, что ему нужно видться съ вами. Ну? продолжала Флоренса, вспыхнувъ и почти задыхаясь, въ то время, какъ они проходили но нолуопусглымъ заламъ.

— Что прикажете, милая кузина?

— Вы бсите меня… что же сказалъ вашъ пріятель обо мн?

— Что вы превзошли его ожиданія своею красотою, но что все-таки красота ваша не въ его вкус. Мальтраверсъ влюбленъ, вы это знаете?

— Влюбленъ!

— Да, въ хорошенькую Француженку! это настоящій романъ… привязанность нсколькихъ лтъ.

Флоренса отвернулась и не произнесла боле ни одного слова.

— Люмлій преисправный малой, сказалъ лордъ Саксингемъ,— никогда Флоренса не доставляетъ мн такого удовольствія своимъ присутствіемъ, какъ въ половин втораго ночи, когда появленіе ея есть знакъ моего собственнаго успокоенія и моихъ несчастныхъ лошадей. Кстати, Феррерсъ, я желалъ бы, чтобы вы обдали у насъ въ слдующую субботу.

— Въ субботу, по несчастію, я далъ уже слово обдать у дяди.

— О! онъ славно поступилъ съ вами.

— Да.

— А мистрисъ Темпльтонъ здорова?

— Полагаю.

— Если бы старикъ назначилъ насъ своимъ наслдникомъ, мы подумали бы еще о титл.

— Любезный лордъ, постойте на минутку! сдлайте мн одну милость, напишите нсколько строкъ, намекнувши слегка объ этомъ.

— Нтъ! писать, ни за что, письма какъ-то всегда попадаютъ въ газеты.

— Но можно изложить съ величайшею осторожностью, и тогда уже нечего бояться напечатанія, увряю васъ честью.

— Я подумаю объ этомъ… покойной ночи.

Книга седьмая.

I.

	‘Она была прекрасная и ласковая двочка. Во взор ея выражалась кротость, а въ движеніяхъ необыкновенная грація и спокойствіе.’ Шеллей.
	‘Онъ молодъ годами, но старъ опытностью.’ Шекспиръ..
	‘Онъ ищетъ славы, а я любви.’ Шекспиръ

Люмлей Феррерсъ принадлежалъ къ небольшому числу людей, которые дйствуютъ во всемъ систематически, по плану, заране обдуманному. Онъ поступалъ такъ почти съ самаго дтства. Задумавъ путешествовать, за границею онъ предавался всевозможнымъ удовольствіямъ, какимъ только позволяли его умренные доходы. Доходы эти значили гораздо боле на материк, чмъ въ его собственномъ отечеств, и это служило достаточною причиною для продолженія его путешествія. Теперь мечты и страсти молодости улеглись, и вс способности ума его, вполн созрвшія и изощренныя глубокимъ изученіемъ рода человческаго, развернулись и сцентрились на честолюбіи, свойственномъ его натур. Въ этомъ случа, какъ и прежде, онъ составилъ для своихъ дйствіи правильный и методическій планъ, отъ котораго не отступалъ ни на шагъ. Сердце его не противорчило его холоднымъ расчетамъ, потому-что онъ былъ человкъ безъ правилъ и безъ вкуса, а вкусъ часто раждаетъ большія препятствія, чмъ самыя правила.

Осмотрвшись вокругъ, Феррерсъ увидлъ, что въ его лта и съ его двусмысленнымъ положеніемъ, прежде-всего ему нужно было заняться уничтоженіемъ всхъ характеристическихъ признаковъ кочующаго холостяка.

— Комнаты, нанимаемыя въ гостинниц, и кабріолетъ не могутъ никому внушить почтенія, сказалъ самъ себ Феррерсъ, (себя онъ всегда считалъ лучшимъ своимъ повреннымъ). Въ жизни такого рода нтъ никакой осдлости, и человкъ, живущій такимъ-образомъ, похожъ на перелетную птицу, которая сегодня здсь, завтра въ другомъ мст. На того всегда смотрятъ безъ уваженія, кто не платитъ ни податей, ни налоговъ, и не иметъ никакихъ счетовъ въ лавкахъ.

Итакъ, не сказавъ никому ни одного слова, Люмлей Феррерсъ нанялъ себ квартиру, уже не въ гостинниц, а по годовому контракту, въ одной изъ тхъ спокойныхъ улицъ, которыя всегда служатъ доказательствомъ, что жители ихъ не имютъ желанія блеснуть своимъ иногда мнимымъ состояніемъ, помщаясь въ модныхъ кварталахъ города, а если и живутъ на большую ногу, то, врно, имютъ на то всякую возможность. Феррерсъ чрезвычайно хлопоталъ о томъ, чтобы поселиться въ самомъ почтенномъ квартал, и наконецъ выборъ его палъ на Грит-Джорж-Уестминстерскую-улицу.

Въ просторныхъ, но нсколько опустлыхъ комнатахъ Люмлея Феррерса не было ни одной модной вещицы, ни одного дорогаго украшенія, ни наборныхъ половъ, ни мебели отъ Буля, ни севрскаго фарфора, ни картинной галереи, которыя такъ свойственны жилищамъ молодыхъ холостяковъ. Онъ скупилъ по дешовой цн всю старую мебель прежняго жильца — чайнаго цвта нанковыя занавсы, диваны и кресла, покрытые толстыми слоями пыли, до которой, вроятно, изъ уваженія никто не дотрогивался лтъ двадцать пять. Были только дв вещи, на которыя онъ, повидимому, обратилъ особенное вниманіе — обденный столъ, за которымъ могли помститься сорокъ человкъ и новый буфетъ краснаго дерева. Кто-то спросилъ его, для чего онъ особенно заботится объ этихъ двухъ предметахъ.

— Не знаю, отвчалъ онъ: — но я видлъ подобные во всхъ хорошихъ и почтенныхъ домахъ…. вроятно тутъ что нибудь да заключается…. современемъ я открою эту тайну.

Въ этомъ дом мистеръ Люмлей Феррерсъ поселился съ двумя довольно пожилыми служанками и лакеемъ безъ ливреи, котораго онъ выбралъ изъ огромнаго количества кандидатовъ, именно потому, что онъ былъ довольно жиренъ.

Устроившись такимъ-образомъ, и разсказавъ всмъ и каждому, что квартира нанята на шестьдесять три года, Люмлей Феррерсъ сдлалъ умственный расчетъ своимъ будущимъ расходамъ, и нашелъ, что они, при всей благоразумной экономій, должны превзойти цлою четвертью его годовой доходъ.

— Все что превзойдетъ годовой доходъ, я буду брать изъ капитала, думалъ онъ: — и этотъ опытъ будетъ продолжаться пять лтъ, и если онъ мн не удастся, или я не буду вознагражденъ сторицею, то можно будетъ подумать, что или люди таковы, что съ ними невозможно ужиться, или Люмлей Феррерсъ глупе, чмъ онъ себя воображалъ.

Мистеръ Феррерсъ изучалъ также глубоко характеръ своего дяди, какъ благоразумный спекулаторъ изучаетъ качества мины, на которую онъ хочетъ рискнуть своимъ капиталомъ, а настоящее его ршеніе клонилось къ тому, чтобы произвесть впечатлніе какъ на дядю, такъ и на свтъ. Онъ зналъ напередъ, что если онъ прослыветъ не свтскимъ и моднымъ щеголемъ, а умнымъ, воздержнымъ и положительнымъ человкомъ, то мистеръ Темпльтонъ будетъ смотрть на него съ большимъ уваженіемъ, и онъ подвинется ближе къ вроятности сдлаться современемъ его наслдникомъ, разумется, если прививокъ не будетъ подавленъ натуральнымъ отпрыскомъ роскошнаго оливковаго дерева. Это послднее сомнніе разсявалось по мр того, какъ время шло, а признаковъ плодородности не оказывалось. Итакъ Феррерсъ полагалъ, что въ настоящее время благоразуміе требовало усилить игру, на которою онъ такъ много разсчитывалъ.

Однакожъ было одно обстоятельство, которое сильно возмущало его спокойствіе. Хотя мистеръ Темпльтонъ обращался съ своею женою довольно сурово и грубо, но видно было, что онъ любилъ ее, а въ дочери своей, что называется, не слышалъ души. Онъ какъ самый нжный отецъ заботился о ея здоровь, о воспитаніи, о дтскихъ играхъ, однимъ-словомъ, сходилъ по ней съ ума. Онъ не могъ выносить, чтобы ей противорчили, или въ чемъ-нибудь останавливали ее. Мистеръ Темпльтонъ, неиспортившій въ жизнь свою ни одной вещи, даже стараго пера, (такъ онъ былъ заботливъ, точенъ и разсчетливъ), употреблялъ всевозможныя средства, чтобы испортить баловствомъ этого прелестнаго ребенка, которымъ онъ гордился по всей справедливости, думая, что современемъ представитъ ее на удивленіе всего свта.

Какъ кротка и ласкова была эта прелестная двочка! Съ каждымъ днемъ красота ея увеличивалась, а очаровательныя дтскія ласки становились увлекательне. Она была такъ мила и послушна, что чрезмрная нжность и снисходительность, столь неблагоразумно выказываемыя, казалось, только возвышали цвта ея нжной и любящей натуры. Можетъ-быть, умренная любовь и неласковое обращеніе скоре испортили бы это прекрасное созданіе, котораго вс чувства были направлены къ тому, чтобы любить и быть любимой. Ее можно было уподобить растенію, которое безъ солнечной теплоты не можетъ рости, и пропадаетъ, но освщаемая солнцемъ и согрваемая его постоянною теплотою, она развернулась, какъ цвтокъ, во всей роскошной свжести своего чувствительнаго сердца и кротости характера.

Вс, кром мистера Феррерса, не исключая даже и тхъ, которые, говоря вообще, не любили дтей, приходили въ восторгъ отъ этого прекраснаго созданія. Люмлей зналъ, какъ часто случается, что богатый человкъ пожилыхъ лтъ, женясь на молодой женщин, передаетъ ей по смерти все свое состояніе, и чувствовалъ вполн, что Темпльтонъ не былъ связанъ съ нимъ ни дружбою, ни привязанностью. Вслдствіе чего онъ ршился употребить всевозможныя средства, чтобы разстроить своего дядю съ его молодою женою, увренный въ томъ, что какъ скоро вліяніе жены ослабетъ, то уменьшится и любовь къ ребенку, и пробудить въ его душ, посредствомъ тщеславія и честолюбія, чувство, которое могло бы замнить недостатокъ любви къ самому Феррерсу. Онъ слдовалъ этой сложной систем съ искусствомъ и ловкостью мастера. Первымъ дломъ его было снискать довренность и дружбу кроткой, меланхолической матери, и въ этомъ онъ достигъ полнаго успха, потому-что по своей совершенной неопытности, молодая женщина ничего и не подозрвала. Мнимое чистосердечіе Феррерса, его почтительная внимательность, искусство, съ которымъ онъ умлъ отклонять отъ нея дурное расположеніе и раздраженныя выходки Темпльтона, его постоянная веселость, которою онъ оживлялъ истинно мрачное состояніе ихъ домашняго быта, заставляли бдную молодую женщину радоваться его посщеніямъ, и врить въ его дружбу. Можетъ-быть, посщенія его нравились ей и потому, что они прерывали на нкоторое время ея tte—tte съ суровымъ и холоднымъ мужемъ, который не имлъ никакого сочувствія къ огорченіямъ, пожиравшимъ ее, какого бы рода они не были, и который ставилъ себ за особенную обязанность осуждать ихъ, при всякомъ удобномъ случа.

Вторымъ дломъ дипломатики Люмлся было вооружить тщеславіе Темпльтона противъ его жены, напоминая ему ежеминутно о его жертв, которую онъ принесъ, женясь на бдной и незначительной двушк, и о возможности достиженія желаній, еслибы выборъ сдланъ былъ благоразумне. Этимъ безпрестаннымъ, но осторожнымъ растравленіемъ раны честолюбія, онъ породилъ въ Темпльтон раздражительность, которая выказывалась во всхъ задушевныхъ мысляхъ и поступкахъ его, касающихся домашняго быта. Однакожъ, къ великому удивленію и неудовольствію Феррерса, Темпльтонъ, охлаждаясь постепенно къ жен, привязывался все боле и боле къ ребенку.

Люмлей не разсчиталъ, что есть нкоторые люди, которые не могутъ существовать безъ привязанности, и Темпльтонъ, хотя не очень ласковый и любезный, имлъ много превосходныхъ качествъ. Еслибы онъ мене дорожилъ мнніемъ свта, онъ не имлъ бы надобности въ словар лицемрія, и не тосковалъ бы о перств. Желаніе достигнуть славы безукоризненной репутаціи, и пріобрсть званіе пера происходило отъ необыкновеннаго и можно сказать болзненнаго страха людскаго мннія и отъ зависти къ временнымъ почестямъ свта, чувствуя, что безъ его помощи ему никогда ничего недоститнуть. Несмотря однакожъ на эти слабости, мистеръ Темпльтонъ имлъ прекрасное сердце, онъ былъ благотворителенъ къ бднымъ, справедливъ къ слугамъ, и имлъ въ душ своей наклонность любить и быть любиму, это влеченіе, посредствомъ котораго атомы, составляющіе вселенную, скрпляются и приводятся въ гармонію. Если бы мистрисъ Темпльтонъ была къ нему поласкове, онъ разрушилъ бы всю дипломатію Феррерса, забылъ бы свтскія неудачи, и былъ бы хорошимъ, даже покорнымъ мужемъ. Но она видимо не любила его, хотя ее можно было считать рдкою, терпливою и предупредительною женою. Дочь же любила какъ его, такъ и мать свою, всми способностями души своей,— и этотъ постоянный поклонникъ свта не захотлъ бы пріобрсть царство цною этого чистаго и освжающаго источника нжности. Со всею своею проницательностью, Люмлей не могъ хорошенько понять этой слабости, какъ онъ называлъ чувства отца къ дочери, потому-что кто не раздляетъ чувства, которымъ природа одарила человка, тотъ не можетъ вполн понять его, а Люмлей Феррерсъ былъ какъ бы выродокъ, потому-что природа отказала ему въ способности любить кого-либо, кром самаго себя

Однакожъ планъ его — пріобрсть уваженіе и довренность Темпльтона, имлъ совершенный успхъ. Онъ позаботился, чтобы ничто въ его хозяйств не пахло роскошью, все было положительно, скромно и хорошо устроено. Онъ уврилъ дядю, что устроился такъ, чтобы жить на одни доходы, и Темпльтонъ, не слыша даже ни одного намека о деньгахъ, которые когда-то, въ минуту щедрости, общалъ ему, и не зная, что Феррерсъ прожилъ почти половину своего капитала за границею, поврилъ ему. Феррерсъ давалъ часто обды, не забирая однакожъ въ голову той глупой идеи, которая разорила многихъ хвастающихся умньемъ жить, чтобы обдами можно было пріобрсть извстность и любовь ближняго.

Нтъ, хотя Феррерсъ былъ записной эпикуреецъ и придавалъ роскоши вкуса самую высокую цну, но друзей своихъ онъ кормилъ, что называется, прилично, а не роскошно. Кухарка его не жалла муки для устричныхъ соусовъ, головы трески составляли постоянное рыбное блюдо, первыя четыре кушанья, не имя обыкновеннаго аромата вкусно приготовленныхъ блюдъ, были приносимы кухаркою въ достаточномъ количеств, и раздаваемы хозяиномъ съ необыкновеннымъ радушіемъ. Мистеръ Феррерсъ не старался также окружать себя блестящими умами и краснорчивыми говорунами. Онъ удовольствовался людьми почтенными, и обыкновенно старался быть самымъ умнымъ человкомъ своего общества. Онъ всегда сводилъ разговоръ на предметы важные, примняя ихъ къ обстоятельствамъ, какъ-то: на политику, денежные обороты, коммерцію и уголовныя дла. Удерживая веселость, но въ тоже время сохраняя свою обычную откровенность, онъ желалъ прослыть образованнымъ и трудолюбивымъ человкомъ, который современемъ долженъ непремнно возвыситься. Его связи и какая-то необъяснимая прелесть, заключающаяся особенно въ пріятныхъ чертахъ лица и въ свободномъ, но любезномъ обращеніи, совершенное отсутствіе спси и всякихъ притязаній давали ему возможность собирать за свой скромный столъ, который если не удовлетворялъ вс вкусы, то, по-крайней-мр не оскорблялъ ни чьего самолюбія, достаточное количество извстныхъ политиковъ и дловыхъ людей, которые впослдствіи должны были служить пружинами къ исполненію его замысловъ. Домъ, занимаемый имъ, находясь такъ близко отъ палатъ парламента, былъ съ руки всмъ политикамъ, и мало-по-малу огромныя и пустыя залы его квартиры сдлались сборищемъ государственныхъ людей, сходившихся въ нихъ, чтобы потолковать о тысяч тхъ интригъ, посредствомъ которыхъ или нападаютъ на партію или поддерживаютъ ее. Такимъ-образомъ, Феррерсъ, не будучи членомъ парламента, ознакомился почти нечувствительно, какъ съ людьми, такъ и съ длами его, и министерская партія, системы которой онъ придерживался, хвалила его во всеуслышаніе и употребляла въ дло, имя намреніе сдлать что-нибудь для него современемъ.

Въ то время, какъ каррьера этого искуснаго, но безнравственнаго человка открывалась, (разумется это открытіе происходило не въ одинъ день) Эрнестъ Мальтраверсъ шелъ къ тому возвышенію, на которомъ строются монументы людямъ, ставшимъ выше толпы, путемъ жесткимъ, колючимъ и почти непроходимымъ.

Его успхи въ жизни государственной не были ни быстры, ни блестящи, потому-что, не-смотря на то, что онъ обладалъ даромъ краснорчія и глубокими познаніями, онъ не хотлъ прибгать къ обыкновеннымъ ораторскимъ уловкамъ, и не-смотря на его энергію и страсти, его нельзя было назвать жаркимъ защитникомъ той или другой партіи. На пути своемъ онъ встртился съ завистью и многими другими препятствіями, и ловкая общежительность характера и обращенія, длавшая его въ юности кумиромъ всхъ товарищей по школ и коллегіи, давно уже уступила свое мсто постоянной, холодной и гордой, хотя учтивой, скрытности, которая не могла привлечь къ нему толпы. Хотя онъ говорилъ рдко, и слышалъ съ какимъ энтузіазмомъ принимали ораторовъ, неимющихъ и вполовину его способностей, однакожъ и инь не быль лишенъ, какъ вниманія, такъ и уваженія, и хотя онъ не былъ любимцемъ партій, но его чистыя и прямыя намренія, его неподкупная честь и обдуманныя рчи были оцняемы большою массою народа, которую можно считать и слушателемъ и судьею каждаго оратора. Когда онъ начиналъ говорить, все смолкало. Онъ чувствовалъ, что имя его становилось день отъ дня извстне, хотя проценты съ этого капитала были умренны и выдавались довольно медленно, и потому съ терпніемъ выжидалъ, когда придетъ его время.

Съ каждымъ днемъ онъ боле и боле привязывался къ этой истинной философіи, по которой каждый человкъ составляетъ самъ для себя цлый міръ. Стоя на высот спокойнаго и свтлаго самоуваженія, онъ чувствовалъ солнечный свтъ надъ своею головою, тогда какъ чорныя и грозныя облака людской злости попиралъ ногами. Онъ не презиралъ мнніе свта, но и не унижался льстя ему. Когда онъ видлъ, что свтъ справедливъ, то тотчасъ-же соглашался съ нимъ, если-же послдній длалъ что-нибудь противное его убжденію, то Эрнестъ, не колеблясь ни минуты, выказывалъ свое неудовольствіе. Бываютъ случаи, въ которыхъ одинъ честный, образованный и добросердечный человкъ можетъ разсудить лучше, нежели цлая толпа, что справедливо и что нтъ, и въ этихъ-то случаяхъ онъ унизилъ бы себя чрезвычайно, если-бы допустилъ толпу имть вліяніе на его мнніе, лестію или угрозами. Свтъ, если вы избалуете его, длается нестерпимымъ болтуномъ, который вмшивается тамъ, гд его не спрашиваютъ, а Мальтраверсъ презиралъ всякое вмшательство дерзкаго члена дерзкаго цлаго. Эта то смсь истинной любви и глубокаго уваженія къ безсмертному народу и спокойнаго безстрастнаго презрнія къ капризному шарлатану, минутной публик, сдлала Эрнеста Мальтраверса страннымъ и одинокимъ мечтателемъ и дйствующимъ лицомъ въ сущности скромнымъ и снисходительнымъ, а по видимому надменнымъ и угрюмымъ.

Эрнестъ почти раззнакомился съ удовольствіями домашняго быта и съ вдохновеніемъ. Мало-по-малу онъ почти разошелся съ своимъ прежнимъ пріятелемъ Феррерсомъ, потому-что образъ жизни ихъ и мыслей сталъ совершенно различенъ. Кливелендъ боле и боле жилъ въ деревн, и слишкомъ довольный славою воспитанника на прежнемъ поприщ и возрастающею извстностью на настоящемъ, не безпокоилъ его ни своими увщаніями, ни совтами. Чезарини сдлался литературнымъ львомъ, котораго талантъ расхваливался съ великимъ жаромъ всми газетами, такъ-точно какъ хвалятъ пвцовъ, поющихъ въ другихъ государствахъ, и умершихъ людей. Въ натур человка есть потребность хвалить что-нибудь, но онъ не любитъ хвалить тхъ, которые могутъ еще сражаться съ нимъ. Чезарини врилъ отъ всего сердца всмъ этимъ похваламъ, провозглашалъ везд, что Англія есть единственная страна, въ которой оцняютъ истинные таланты, и не скрывалъ уже боле своего завистливаго гнва, возбуждаемаго въ немъ боле громкою славою Мальтраверса. Эрнесгъ чувствовалъ къ нему состраданіе, видя, какъ онъ расточаетъ свое состояніе и свой талантъ, выказывая его на гостинныхъ пустякахъ. Онъ хотлъ предупредить Чезарини, но Кастрюччіо выслушалъ его съ такимъ нетерпніемъ, что Эрнестъ тотчасъ-же отказался отъ должности указателя. Онъ написалъ де-Монтеню, но и тотъ имлъ не боле успха. Чезарини предоставили вести игру но своему произволу, и онъ началъ наконецъ играть уже не въ переносномъ смысл этого слова. Жажда сильныхъ ощущеній заставляла его предаваться азартнымъ играмъ, и остальныя гинеи его начали убывать ежедневно съ неимоврною быстротою.

Письма де-Монтеня къ Мальтраверсу утшали его въ потер остальныхъ пріятелей, мене сходныхъ съ нимъ, какъ въ образ жизни, такъ и въ мысляхъ. Де-Монтень наслаждался уже въ это время громкою славою, и его одобреніе казалось Мальтраверсу пріятне всхъ возгласовъ толпы. Но въ продолженіе всего этого времени честолюбіе и любопытство Эрнеста были возбуждаемы постоянными посланіями его невидимой Егеріи. Эти письменныя отношенія, если можно дать имъ такое названіе, были все отъ одного лица, и продолжались уже довольно долго, ни Эрнестъ до-сихъ-поръ не могъ открыть ихъ автора. Послднее время тонъ этихъ посланій совершенно измнился: въ нихъ стали проявляться грусть и какая-то скрытность, теперь въ нихъ такъ-же часто упоминалось о сует міра, какъ и о наградахъ, стяжаемыхъ славою, и намекалось иногда съ проблескомъ женственнаго чувства, что гораздо пріятне утшать въ печали, нежели раздлять торжество. Во всхъ этихъ письмахъ проглядывали высокій умъ и глубокое чувство, они сильно заинтересовали Мальтраверса, но если это участіе возбуждало въ немъ желаніе узнать таинственную сочинительницу, то совсмъ не съ тмъ намреніемъ, чтобы полюбитъ ее. Они по большей части были переполнены горечью и ироніею слишкомъ мужественною, и потому не могли очаровать человка, который считалъ, что кротость есть природная сила женщины. Характеръ выказывался въ нихъ не мене ума и сердца, но не такой характеръ могъ нравиться Мальтраверсу, который любилъ женщинъ именно за ихъ женственность.

‘Я часто слышу о васъ (говорилось въ одномъ изъ этихъ странныхъ посланій), и мн почти равно досадно, что люди осмливаются хвалить или порицать васъ. Противорчіе слабости, женственный парадоксъ! О! лучше тысячу разъ видть васъ, убгающаго, какъ отъ его низкихъ соблазновъ, такъ и отъ бдныхъ наградъ! Если бы вы избрали пустыню мстомъ вашего отдохновенія и еслибы нуждались въ товарищ, я отказалась бы отъ всего… отъ богатства… лести… извстности, даже отъ званія женщины, чтобы слдовать за вами и предложить вамъ мои попеченія’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Когда-то я покланялась вашему генію, но болзнь моя усилилась, и теперь вы само стали кумиромъ души моей. Я видла васъ, Эрнестъ Мальтраверсъ, видла очень часто, и тогда, когда вы и не подозрвали, что взоры мои останавливались на васъ. Теперь, какъ я увидла васъ, я понимаю васъ лучше прежняго. Мы не можемъ быть судьями людей, которыхъ знаемъ только по ихъ сочиненіямъ и дйствіямъ. Потомство не можетъ знать ничего о существахъ прошедшаго времени. Тысячи книгъ, которыя не были никогда написаны, тысячи дйствій, которыя не были приводимы въ исполненіе, проявляются во взорахъ и на устахъ тхъ немногихъ людей, которые стали выше толпы. Въ этомъ холодномъ и безпечномъ взор, на этомъ благородномъ и блдномъ чел я прочла презрніе къ препятствіямъ, которое свойственно человку, увренному въ достиженіи своей цли. Но глаза мои наполнялись слезами, когда я смотрла на васъ!.. Вы печальны… вы одиноки!.. Если неудачи не терзаютъ васъ, то и успхи не приносятъ вамъ большой радости. О! Мальтраверсъ, я, женщина, живущая въ самомъ ограниченномъ кругу, даже я поняла наконецъ, что имть выспреннія желанія и возвышеннйшія противъ другихъ цли, значитъ предать свою пробуждающуюся жизнь болзненно-печальнымъ мечтамъ’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Являйтесь чаще въ свтъ, Мальтраверсъ, являйтесь чаще въ свтъ, или оставьте его навсегда. Вы должны остановить вашихъ непріятелей, число ихъ умножается и потому они длаются смле… вы слишкомъ спокойны, слишкомъ медленны въ вашемъ шествіи къ наград, которая должна непремнно принадлежать вамъ, хоть только для того, чтобы удовлетворить мое нетерпніе и желаніе вашихъ друзей. Не будьте слишкомъ разборчивы въ вашемъ честолюбіи, и вы скоре сдлаетесь полезнымъ человчеству. Надобно однакожъ признаться, что скорая походка гораздо свойственне обыкновенной толп. Даже Люмлей Феррерсъ опередитъ васъ, если вы не возьмете свои мры’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Изъ чего я хлопочу такимъ-образомъ? вы… вы любите другую, однакожъ, тмъ не мене вы идеалъ, который я могла бы любить… если когда-нибудь мн пришлось бы любить. Вы любите… однакожъ… хорошо… пусть будетъ такъ!’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

II.

‘La musique ost le seul des talons qui jouisse de lui mme, tous les autres veulent des tmoins.

Marmontel.

Мистеръ Темпльтонъ не исходатайствовалъ себ званіе пера, хотя прямо и не просилъ о томъ высшее начальство и не получилъ настоящаго отказа, но тмъ не мене онъ день отъ дня становился раздражительне. Онъ имлъ большую силу въ парламент, силу не скрытую или побочную, а настоящую, законную, которую онъ пріобрлъ помощью своего богатства, общаго къ нему уваженія, и такъ дале. Онъ могъ поставить, по-крайней-мр, одного изъ двухъ депутатовъ города и даже графства, и кром того съ небольшою съ его стороны дятельностью онъ могъ удержать или пошатнуть равновсіе трехъ мстечекъ. Министерство было сильно, но во всякомъ случа оно не желало бы потерять такого ревностнаго защитника. Примръ отпаденія заразителенъ. По городу, котораго Темпльтонъ былъ когда-то настоящимъ представителемъ и въ которомъ вліяніе его было, можно сказать, неограниченно, вдругъ открылась ваканція, противная партія тотчасъ же выставила кандидата, и начала уже вести интриги, къ великому же удивленію и страху лорда казначейства, Темпльтонъ не выставилъ никого другаго, вліяніе его какъ бы заснуло. Лордъ Саксингемъ бросился къ Люмлею.

— Любезный другъ, вскричалъ онъ: что все это значитъ?… что длаетъ вашъ дядя? Мы лишимся этого города… одного изъ нашихъ ретраншаментовъ. Многіе уже держатъ пари по этому случаю.

— Вотъ видите ли, вы поступили дурно съ моимъ дядею… Мн очень прискорбно, по я ничего не могу сдлать.

— Какъ? это все званіе пера?… Не можетъ ли онъ помириться на чемъ-нибудь другомъ?

— Нтъ.

— Онъ получитъ его, клянусь Юпитеромъ.

— Но, можетъ-быть, это будетъ уже поздно.

— А! вы думаете?

— Не угодно ли вамъ поручить это дло мн?

— Разумется, вы чудовищно умны, и мы вс уважаемъ васъ.

— Въ такомъ случа, любезный лордъ, не угодно ли вамъ ссть и написать то, что я вамъ продиктую.

— Охотно, сказалъ лордъ Саксингемъ, садясь за огромный письменный столъ Люмлея: ну, начинайте:

— Любезный мистеръ Темпльтонъ!

— Слишкомъ фамильярно, сказалъ лордъ Саксингемъ.

— Нисколько, продолжайте.

— Ну, любезный мистеръ Темпльтонъ.

— ‘Намъ желательно, чтобы мсто по городу досталось тому, кому оно должно принадлежать по всмъ правамъ, именно члену вашего же семейства, въ которомъ система, удостаиваемая вашимъ содйствіемъ, должна найдти лучшихъ своихъ защитниковъ. Вмст съ тмъ желаемъ показать вамъ открытымъ образомъ нашу довренность къ благонамренности вашего образа мыслей и нашу признательность за ваши безкорыстныя услуги.

— Провались он, его безкорыстныя услуги! проворчалъ лордъ Саксингемъ.

— Вслдствіе чего, продолжалъ Феррерсъ, мои отношенія съ вами даютъ мн смлость просить васъ употребить немедленно ваше вліяніе въ пользу нашего общаго родственника, мистера Феррерса.

Лордъ Саксингемъ бросилъ перо, и хохоталъ минуты дв, но имя силы остановиться.

— Превосходно, Люмлей, превосходно! Странно, что я не подумалъ объ этомъ прежде.

— Всякой за себя, а Богъ за всхъ, отвчалъ Люмлей съ важностью. Прошу васъ, любезный лордъ продолжайте:

‘Мы уврены, что вы не найдете другаго представителя, который усердне защищалъ бы вашъ образъ мыслей и наши интересы. Еще одно слово. Производство въ перы, вроятно, послдуетъ ныншнею весною, и я увренъ, что имя ваше, внесенное въ списокъ со всми прочими, Его Величество прочтетъ съ особеннымъ удовольствіемъ. Титло, безъ сомннія, должно перейдти къ вашему сыну, а за неимніемъ его, вашему племяннику.

Съ истиннымъ почтеніемъ имю честь бытъ
вашъ искренній
Саксингемъ.’

— Теперь напишите здсь: ‘въ собственныя руки, конфиденціально’ и отошлите съ нарочнымъ въ виллу моего дяди.

— Все-будетъ сдлано, любезный Люмлей, и я доволенъ этимъ не мене васъ. Вы по истин приносите намъ великую честь. Уврены ли вы, что это дло устроится?

— Безъ сомннія.

— Итакъ, до свиданія, Люмлей. Приходите къ намъ, когда все приведете въ порядокъ. Флоренса всегда очень рада видть васъ, она говоритъ, что никто не забавляетъ ее такъ, какъ вы. Я увренъ, что это великая похвала, потому-что она престранная двушка.

Съ этими словами лордъ Саксингемъ вышелъ.

— Флоренса рада видть меня! сказалъ Люмлей, заложивъ руки за спину, и ходя взадъ и впередъ по комнат. Планъ второй начинаетъ улыбаться мн изъ-за тни плана перваго. Если бы мн удалось удалить отъ моей прекрасной кузины всхъ другихъ искателей до-тхъ-поръ, пока положеніе мое въ свт позволитъ мн предложить самого себя, а что! вдь я могу составить самую выгоднйшую партію въ трехъ государствахъ? Не унывай, храбрый Феррерсъ, не унывай!

Въ этотъ вечеръ Феррерсъ пріхалъ въ виллу дяди довольно поздно. Онъ нашелъ мистриссъ Темпльтонъ въ гостинной, сидящую за фортепіано. Онъ вошелъ тихо, она не услышала его шаговъ и продолжала пть. Голосъ ея былъ такъ чисть и звученъ, что Феррерсъ, будучи хорошимъ знатокомъ музыки, остановился въ пріятномъ удивленіи. Хотя онъ былъ не рдкимъ постителемъ въ дом дяди, и даже по прізд изъ-за границы прожилъ у него съ недлю, во ему не случалось слышать, чтобы мистриссъ Темпльтонъ цла что-нибудь, кром духовныхъ кантатъ, теперь же голосъ ея переливался въ народной, полной высокихъ чувствъ псни. Прислушиваясь, онъ замтилъ, что чувства начали подавлять голосъ, она вдругъ остановилась и обернулась, волненіе души такъ краснорчиво выражалось на ея прекрасномъ лиц, что Феррерсъ былъ пораженъ его выраженіемъ. Онъ былъ не такой человкъ, котораго могло бы заинтересовать что-либо некасающееся его собственной персоны, но эта прекрасная и меланхолическая женщина возбудила въ немъ участіе. Въ наружности и во всхъ поступкахъ ея проглядывало невыразимое и глубокое смиреніе, врный признаки прошедшаго несчастія. Сердце, разбитое преждевременно, высказывалось въ ея взорахъ, въ улыбк и въ грустной и медленной походк. Однакожъ, обязанности свои она исполняла съ спокойною и сознательною точностью, что доказывало, что печаль ея не касалась совсти. Если бремя ея было тяжко, то привычка, казалось, заставляла ее переносить его безропотно, и волненіе, замченное теперь Феррерсомъ въ ея кроткихъ и гармоническихъ чертахъ, напоминало ему первый день знакомства его съ нею, когда, войдя въ ея комнату, онъ нашелъ ее подъ такимъ же вліяніемъ чувствительности за книгою поэзіи, которою, какъ ключомъ памяти, отворяются чертоги, посщаемые печальными и неясными призраками.

— Ахъ! мистриссъ Темпльтонъ, сказалъ Феррерсъ, приближаясь, замтивъ, что молодая женщина увидла его: надюсь, что я не обезпокоилъ васъ. Я пріхалъ немножко поздно, это правда, но гд дядюшка?

— Онъ все утро провелъ въ город, сказавъ, что не будетъ дома обдать, но теперь я жду его каждую минуту.

— Вы, кажется, старались сократить время его отсутствія. Смю ли я просить васъ продолжать? Я рдко слышалъ такой прекрасный голосъ, соединенный съ такимъ совершеннымъ знаніемъ музыки. Вы, вроятно, пользовались уроками лучшихъ итальянскихъ учителей?

— Нтъ, сказала мистриссъ Темпльтонъ, и щеки ея покрылись едва замтнымъ румянцемъ. Я училась музык почти ребенкомъ, учитель мой любилъ и понималъ ее въ совершенств, однакожъ, онъ былъ не иностранецъ.

— Потрудитесь пропть еще эту арію, вы придаете словамъ прелесть, которой я прежде не замчалъ въ нихъ. А вдь эти слова и музыка сочинены моимъ пріятелемъ Мальтраверсомъ, котораго мистеръ Темпльтонъ за что-то не жалуетъ.

— И это его же сочиненія? сказала мистриссъ Темпльтонъ съ нкоторымъ смущеніемъ: странно…. я не знала этого. Я услышала эту псню, когда ее играли на улиц…. она мн очень понравилась… я спросила названіе… купила и… странно!…

— Что странно?

— Что музыка и поэзія вашего друга производятъ на меня такое же дйствіе, какъ слова, слышанные мною много лтъ тому назадъ! Молодъ онъ, этотъ мистеръ Мальтраверсъ?

— Да, онъ еще молодъ.

— И…. и….

Въ эту минуту мистрисъ Темпльтонъ была прервана приходомъ своего мужа. Онъ держалъ въ рук письмо отъ лорда Саксингсма, оно было еще не распечатано. Онъ казался не въ дух, но это было очень обыкновенно. Онъ холодно пожалъ руку Люмлея, кивнулъ головою жен, нашолъ, что огонь въ камин горитъ не довольно ярко, и бросившись въ свое покойное кресло, сказалъ:

— И такъ, Люмлей, кажется, я былъ великій глупецъ, что послушалъ твоего совта, и не отстранился отъ новыхъ выборовъ. Я читалъ сейчасъ въ вечерняхъ газетахъ, что производство въ перы послдуетъ въ непродолжительномъ времени, если бы я выказалъ себя дятельнымъ ноборникомъ интересовъ правительства, то имлъ бы боле права на его вознагражднніе.

— Я полагаю, что я правъ, сэръ, отвчалъ Люмлей: наши государственные люди изъявляютъ свою благодарность чаще тому, кого боятся потерять, нежели тому, кто истинно заслуживаетъ ее. Врные голоса можно сравнить съ старыми друзьями, которыхъ цнятъ боле тогда, когда видать, что теряютъ ихъ. А что это за письмо у васъ въ рук?

— Врно просительное.

— Извините…. оно кажется оффиціальнымъ.

Темпльтонъ надлъ очки, тщательно осмотрлъ адрессъ и печать, потомъ поспшно распечаталъ его, и разразился восклицаніемъ, похожимъ на клятву, когда дочелъ сю до конца.

— Дай мн руку, племянникъ… дло улажено…. я получу званіе пера. Ты былъ правь… ага! милая жена, ты будешь Леди…. подумай только разв ты недовольна, а?… Что же ваша милость не улыбается? Гд же дочь, гд она… говорю я?

— Она ушла спать, сэръ, сказала мистриссъ Темпльтонъ испуганнымъ голосомъ.

— Ушла спать! Я долженъ пойдти и обнять ее… Такъ она ушла спать? Зажги эту свчку, Люмлей. Тутъ мистеръ Темпльтонь позвонилъ въ колокольчикъ. Джакъ, сказалъ онъ вошедшему слуг: Джакъ, скажи Джемсу, чтобы завтра утромъ первымъ дломъ его было сходить къ Бикстеру и сказать ему, чтобы онъ не красилъ мою карету впредь до новыхъ приказаній. Но я долженъ обнять ребенка и поцаловать его…. это для меня необходимо.

— Этого ребенка! проворчали Люмлей, возвращаясь къ камину, подавъ дяд требуемую свчку: что онъ поможетъ въ этомъ дл? Прелестная у васъ дочка, сударыня! какъ я люблю ее! Дядюшка, кажется, безъ ума отъ нея, и не удивительно!

— Въ-самомъ-дл, онъ ее очень, очень любитъ, сказала мисстрисъ Темпльтонъ со вздохомъ, который, казалось вылетлъ изъ глубины ея сердца.

Вслдъ за этимъ мистрисъ Темпльтонъ встала, зажгла свчку, и пожелавъ Люмлею покойной ночи, вышла изъ комнаты.

Въ комнату вошелъ Темпльтонъ: лицо его сіяло, а глаза были наполнены слезами.

— Ну, что жъ вашъ ребенокъ, сэръ? спросилъ Феррерсъ.

— Она поцаловала меня, хотя я приходомъ своимъ разбудилъ ее, а дти всегда бываютъ капризны, когда ихъ разбудятъ не во-время.

— Неужели, бдняжка! Ну, сэръ, не правъ ли я? Но позвольте мн прочесть письмо.

— Вотъ оно.

Феррерсъ подвинулъ стулъ къ камину, и прочелъ свое произведеніе съ удовольствіемъ безъимяннаго автора.

— Какъ обязательно!… какая глубокая обдуманность!… какое деликатное изложеніе! двойная милость! Но, можетъ-быть, однакожъ, это не соотвтствуетъ вашимъ желаніямъ.

— Въ какомъ смысл?

— Какъ…. а на счетъ меня?

— Тебя! да разв въ этомъ письм упоминается что нибудь о теб? Я этого не замтилъ…. дайка посмотрть.

— Дяди совсмъ не егоисты! Фраза, годная въ книгу подъ заглавіемъ ‘собраніе мыслей’! подумалъ Феррерсъ.

Прочитавъ письмо снова, дядя нахмурилъ брови.

— Этого нельзя сдлать, Люмлей, сказалъ онъ.

— Право засдать въ парламент слишкомъ великая честь, не правда ли, сэръ? сказалъ Люмлей, горькимъ тономъ, хотя въ душ своей не чувствовалъ ни малйшаго оскорбленія, но по его разсчету этотъ тонъ въ настоящую минуту былъ необходимъ. Я сдлалъ все, что могъ, чтобы удовлетворить ваше честолюбіе, а вы не можете протянуть руку, чтобы помочь мн открыть себ карьеру, но извините меня, сэръ, я не имлъ никакого права ожидать отъ васъ этого.

— Люмлей! сказалъ Темпльтонъ дружескимъ голосомъ: ты не понялъ меня. Я уважаю тебя гораздо боле, чмъ когда-либо…. да, гораздо боле. Въ твоемъ поведеніи видны твердость и благоразумная воздержность, что весьма похвально, и ты непремнно поступишь въ парламентъ, если желаешь этого, только не депутатомъ города ***, на это мсто мн хотлось бы выставить другаго приверженца правительства, а въ замнъ оно должно дать теб коронное мсто! Для тебя все равно.

Люмлей былъ пріятно удивленъ. Онъ съ жаромъ пожалъ руку дяди и благодарилъ его отъ чистаго сердца! Мистеръ Темпльтонъ продолжалъ излагать всю неумстность и вс издержки, сопряженные съ депутатствомъ въ томъ город, гд извстны вс связи и родство человка, занимающаго эту должность, а Люмлей соглашался со всми его доводами.

— Что же касается до званія пера, кажется, я не ошибаюсь, сказалъ Темпльтонъ, и тотчасъ же впалъ въ задумчивость, изъ которой вышелъ, вскричавъ съ какою-то необыкновенною радостью: да, я не ошибаюсь! Сколько плановъ, сколько предположеній толпится въ голов моей!… это примиритъ всхъ… ничего не могло быть лучше…. по смерти моей ты получишь это званіе…. Но какое же прозвище дадимъ мы нашему титлу?

— Выберите какое-нибудь позвучне, но у васъ, кажется, мало земель во владніи?

— Одна земля купленная съ аукціона и приносящая дв тысячи гиней годоваго дохода.

— Какъ она называется?

— Грюблей.

— Лордъ Грюблей… Баронъ Грюблей, де-Грюблей… о! это ужасно, кто владлъ этою землею передъ вами?

— Я ее купилъ отъ. мистера Жипшенкса…. весьма древняя фамилія.

— Но врно какой-нибудь Норманъ владлъ когда-либо этою землею?

— Норманъ, да! Генрихъ Второй пожаловалъ, эту землю Бертрану Корвалю.

— Ну вотъ это такъ…. именно такъ…. лордъ де-Корваль…. чудное соединеніе!… Вы должны происходить отъ этой древней фамиліи. Герольдія изложитъ все своимъ порядкомъ. Лордъ де-Корваль! что можетъ звучать пріятне этого? На этой земл должно находиться селеніе или какой-нибудь развалившійся замокъ, которые должны носить названіе Корваля?

— Кажется нтъ. Селеніе называется Коддуль-Эндъ.

— Коддуль-Эндъ…. Коддуль-Эндъ!… но это то же самое, сэръ, то же самое…. ясно, что Коддуль-Эндъ есть историческое названіе Корваля! Лордъ де-Корваль, де Корваль!… Превосходно!… ха, ха, ха!

Темпльтонъ также засмялся, что съ нимъ не случалось съ-тхъ-поръ, какъ ему минуло тридцать лтъ.

Родственники просидли до поздней ночи, разговаривая довольно дружески. Феррерсъ ночевалъ на вилл. Онъ спалъ крпко, потому-что не думалъ уже о планахъ, которые были составлены вполн и вполовину уже исполнены: начало этой охоты держало ею на сторож, тогда онъ спалъ не крпче гончей, которая чуетъ дичь. Не то происходило съ Темпльтономъ, который не сомкнулъ глазъ во всю ночь.

— Да, да, думалъ онъ, благоразумно приступивъ къ этому длу, я могу соединить и титло и состояніе въ одну линію. Да, Феррерсъ заслуживаетъ то, что я хочу сдлать для него. Образованъ…. добръ… чистосердеченъ…. и къ этому же пойдетъ далеко.. да, да…. я это вижу…. Однакожъ я хорошо сдлалъ, что отклонилъ его отъ депутатства въ город ****, это могло бы возбудить толкъ о мистрисъ Тем…пль…тонъ…. и… и другихъ вещахъ…. что было бы весьма непріятно. О! я тонкій человкъ!….

III.

Лозенъ. Ну, маркизъ, это я сдлалъ.

Монтеспанъ. Вы! прекрасное дло, нечего сказать!

Герцогиня де-ла-Валльеръ.

Люмлей спшилъ ковать желзо, пока оно было горячо. На слдующее утро онъ похалъ прямо въ казначейство, видлся съ секретаремъ, тонкимъ и хитрыы и человкомъ, который управлялъ всми длами, и который, подобно Феррерсу, вышелъ въ люди интригами, и притворно грубымъ, безпечнымъ и простымъ обращеніемъ.

Феррерсъ объявилъ, что онъ намренъ предложить себя въ депутаты свободнаго и всми уважаемаго города ***, въ которомъ находится до 2500 избирательныхъ голосовъ. Этотъ городъ былъ почетнымъ мстомъ для депутата во-время старой антиреформы, и считался независимымъ на выборахъ.

Секретарь поздравилъ его и наговорилъ ему много лестнаго.

— Мы послднее время потерпли страшныя потери на выборахъ въ большихъ городахъ, сказалъ Люмлей.

— Да, да, въ-самомъ-дл…. въ шесть мсяцевъ потеряли ровно три города. Члены умираютъ иногда такъ некстати!

— Иметъ ли городъ лордъ Стончъ? спросилъ Люмлей.

Этотъ лордъ Стончъ былъ въ настоящее время такой человкъ, котораго нужно было держать на показъ, какъ артиллерійскую пушку, которая иногда и не дйствуетъ, а все таки страшна своею наружностью. Онъ былъ одинъ изъ тхъ людей, которые, не занимая никакой должности, тмъ боле полезны что никому ничмъ необязаны. Вс знали, что онъ отказался отъ многихъ мстъ, а между-прочимъ, имя большой всъ, онъ поддерживали министерство во всхъ его критическихъ обстоятельствахъ. Лордъ Стончъ безразсудно, отказался отъ короннаго мста, надясь быть депутатомъ какого-нибудь большаго города, но онъ ошибся въ разсчет. Его неудача казалось всмъ предвстникомъ будущихъ неудачъ цлаго министерства.

— Выбранъ ли лордъ Стончъ? спросилъ опять Люмлей.

— Онъ остался въ томъ же самомъ мст, въ которомъ засдалъ прежде, въ Три-Окс. Три-Оксъ прекрасное, спокойное мстечко, избиратели котораго были всегда самые почтенные люди, все родственники или пріятели лорда Стонча.

— Это мсто какъ разъ по немъ, однакожъ очень жаль, что онъ не предложилъ себя по городу ***, съ вліяніемъ моего дяди городъ, безъ сомннія, остался бы за нимъ.

— Я самъ думалъ объ этомъ, въ то время какъ открылась ваканція. А теперь уже поздно.

— Однакожъ министерская партія могла бы восторжествовать, если-бы лордъ Стончъ могъ показать, что онъ выбранъ безъ всякихъ интригъ и издержекъ, однимъ большинствомъ голосовъ.

— Безъ всякихъ интригъ и издержекъ! Ахъ! да, въ самомъ-дл…. это доказало-бы, что справедливость въ выборахъ не химера…. что британскія установленія еще сохраняются въ первобытной чистот.

— Это могло-бы устроиться, сэръ….

— Какъ! а я полагалъ, что вы….

— Что я домогаюсь въ депутаты по этому городу… вы правы…. я надобно признаться, что дядю трудно будетъ уговорить поступить иначе, но онъ меня очень любитъ… вы знаете, вдь я его наслдникъ…. я надюсь, что я уговорю его…. то-есть, если вы полагаете, что это будетъ большая выгода для партіи и большая услуга правительству.

— Дйствительно, мистеръ Феррерсъ, это будетъ съ руки, какъ правительству, такъ и партіи.

— А я, въ такомъ случа взялъ бы мстечко въ Три-Окс.

— Понимаю…. именно такъ…. но уступить такое важное депутатство…. это дйствительно жертва.

— Ни слова боле, все будетъ сдлано. Депутація немедленно отправится къ лорду Стопчу, съ предложеніемъ. Я увижусь между-прочимъ съ дядей, и онъ пошлетъ эстафету въ городъ *** сегодня же вечеромъ, по-крайней-мр, я такъ надюсь. Нельзя слишкомъ быть уврену. Дядя уже старъ и одинъ, я могу изъ него что-нибудь сдлать…. Я сію же минуту ду къ нему.

— Будьте уврены, мистеръ Феррерсъ, что министры оцнятъ благородство вашего поступка.

Люмлей крпко пожалъ руку секретаря и удалился.

Секретарь былъ не такъ простъ, чтобы врить вполн словамъ Феррерса, да Феррерсъ и не имлъ намренія обмануть его. Секретарь замтилъ (и замчаніе этого господина оправдалось на дл), что Люмлей Феррерсъ желаетъ получить какое-нибудь мсто, и такъ какъ онъ иметъ сильную опору въ парламент, то по этому случаю ему надобно дать дорогу.

Вскор посл того во всхъ газетахъ объявлено было объ избраніи, посл жаркихъ преній, по большинству голосовъ лорда Стонча въ депутаты города ***. Министерскіе журналы гремли радостными кликами, а журналы противной стороны давали избирателямъ города *** не совсмъ лестныя названія, и объявляли, что мистеръ Стоутъ, соискатель лорда Стонча, намренъ протестовать противъ неправильности выборовъ, чего онъ никогда не сдлалъ. Посреди этого шума мистеръ Люмлей Феррерсъ спокойно и незамтно вползъ въ депутатство мстечка Три-Окса.

Въ самый день своего избранія онъ похалъ вечеромъ къ лорду Саксингему, но что произошло въ салонахъ этого вельможи, заслуживаетъ новой главы.

IV.

‘Линдоръ. О! мн кажется, я задыхаюсь…. я долженъ говорить…. Я люблю…. Теперь молчите, молчите, говорятъ вамъ.

Дальнеръ. Вы любите!… Ха!… ха…. ха!…

Линдоръ. А онъ смется.

Дальнеръ. Нтъ, я по истин жалю васъ.

Нмецкая комедія.

‘. . . . . . . . . Что здсь такое?

Золото!’

Шекспиръ.

Случилось такъ, что въ этотъ самый вечеръ Мальтраверсъ въ первый разъ похалъ къ лорду Саксингему, посл многочисленныхъ приглашеній, которыми тотъ его удостаивалъ. Его милость и Мальтраверсъ принадлежали къ различнымъ политическимъ партіямъ и ни подъ какимъ видомъ не могли сойтись одинъ съ другимъ. Лордъ Саксингемъ былъ умный человкъ въ своемъ род, но честолюбивъ до такой степени, что честолюбіе его выказывалось рзко, даже въ томъ обществ, гд оно преобладаетъ надъ всми чувствами. Лордъ Саксингемъ могъ опровергнуть старинную пословицу, что человкъ рожденъ ходить прямо для того, чтобы смотрть на звзды. Онъ же, кажется, рожденъ былъ изгибаться. Хотя предки его были знамениты по исторіи, и самъ онъ пользовался высокимъ званіемъ и нкоторою личною извстностью, но честолюбіе его можно было уподобить честолюбію выходца. Его уваженіе къ служб проистекало не изъ той высокой любви къ этому истинно великому длу — управленію судьбами народовъ, а изъ того обыкновеннаго чувства, что она придавала важности его собственной персон.

Онъ смотрлъ на свой министерскій мундиръ, какъ ребенокъ смотритъ на золотую погремушку. Онъ любилъ оказывать протекцію, и потому давалъ хорошіе мста всмъ своимъ, даже самымъ дальнимъ родственникамъ, однимъ-словомъ, онъ любилъ наслаждаться земными благами.

Онъ не понялъ Мальтраверса, а Мальтраверсъ, гордость котораго возрастала съ каждымъ днемъ, презиралъ его. Такъ какъ о Мальтраверс прошла молва, что онъ долженъ современемъ возвыситься, то лордъ Саксингемъ почелъ за нужное быть учтивымъ съ такимъ человкомъ, къ какой бы партіи онъ не принадлежалъ, Къ тому же онъ любилъ окружать себя людьми извстными, потому-что это льстило его честолюбію. Онъ стоялъ слишкомъ высоко и былъ слишкомъ занятъ, и потому ему не приходило и въ голову, чтобы Мальтраверсъ могъ быть не чистосердеченъ, отвчая на его записки слдующими словами: ‘очень жалко’, или ‘весьма прискорбно, что не могу воспользоваться честью обдать у лорда Сакстнема и проч., и проч.,’ вслдствіе чего онъ повторялъ свои приглашенія до-тхъ-поръ, пока Мальтраверсъ согласился наконецъ воспользоваться этими необыкновеннымъ вниманіемъ.

Онъ пріхалъ поздно, гостей было уже много. Обмнявшись нсколькими словами съ хозяиномъ, Эрнестъ вмшался въ толпу и очутился какъ разъ подл самой леди Флоренсы Лессельсъ. Она никогда не нравилась Мальтраверсу, потому-что онъ не любилъ ни мужественныхъ, ни кокетливыхъ женщинъ, а ему казалось, что леди Флоренса заслуживала оба эти названія, вслдствіе чего, несмотря на то, что они встрчались не рдко посл того дня, въ которой онъ быль представленъ ей, Эрнестъ обыкновенно отдлывался поклономъ, или самымъ обыкновеннымъ привтствіемъ. Теперь же, осмотрвшись кругомъ, онъ увидлъ ее, она, какъ бы по необыкновенному чуду сидла одна, и на ея поразительно-благородномъ лиц выражалось видимое страданіе, которое удивило и тронуло его. Въ-самомъ-дл, какъ ни поразительна была красота лица и формы леди Флоренсы, однакожъ, въ необыкновенномъ блеск глазъ ея и слишкомъ яркомъ румянц искусный врачъ видлъ бы дурное предзнаменованіе. Когда же временное нездоровье заставляло блднть эти прелестныя щечки и сгоняло улыбку съ этихъ очаровательно обрисованныхъ губокъ, то самый неопытный наблюдатель, смотря на нее, вспомнилъ бы старинную народную пословицу: ‘самый красивый цвтокъ цвтетъ самое короткое время.’ Можетъ-быть, такого рода мысли пробудили въ Мальтраверс сочувствіе къ этой молодой двушк. Онъ слъ подл нея, и заговорилъ съ необыкновенною учтивостью.

— Вы, вроятно, были въ палат, мистеръ Мальтраверсъ? сказала леди Флоренса.

— Да, я зазжалъ на короткое время, сегодня намъ не предстояло никакого сраженія, и теперь, вроятно, засданіе уже кончилось.

— Нравится ли вамъ эта жизнь?

— Въ ней есть своего рода побужденія, сказалъ Мальтраверсъ, избгая точнаго отвта.

— Я знала, что вы такъ должны чувствовать! воскликнула леди Флоренса, и щеки ея вспыхнули яркимъ румянцемъ.

— Право? сказалъ Мальтраверсъ. Эта фраза сколько удивила его, столько же и заинтересовала.— Я никогда не могъ бы вообразить, что вы удостоите отгадывать такія незначительныя тайны.

— Въ такомъ случа вы ко мн несправедливы, отвчала леди Флоренса съ хитрою, но вмст съ тмъ и грустною улыбкою: — потому-что…. но я чуть не сказала вамъ дерзости.

— Ничего, скажите.

— Въ такомъ случа…. я хотла сказать…. что не можетъ быть, чтобы вы не отдавали сами себ должной справедливости.

— О! вы считаете меня надменнымъ гордецомъ, но это общее заключеніе, и вы, можетъ-быть, правы, вря этимъ слухамъ.

— Но есть-ли хоть одинъ человкъ въ мір, который не сознавалъ бы свои достоинства? спросила леди Флоренса голосомъ, въ которомъ выразилась благородная гордость: — кто не довряетъ себ, тотъ, врно, иметъ достаточныя на то причины..

— Вы стараетесь залечить рану, которую нанесли вы же сами, сказалъ Мальтраверсъ, улыбаясь.

— Нтъ, то, что я сказала, служило оправданіемъ сколько мн, столько же и вамъ. Вы не нуждаетесь въ словахъ, чтобы отмстить за себя…. вы мужчины…. вы можете стоять крпко, не выказывая ни малйшей гордости, имя въ защиту одинъ царственный девизъ: ‘Dieu et mou droit.’ Вы дйствіями можете уничтожить вс притязанія, а я женщина…. это ошибка природы!

— А какое торжество мужчины можетъ сравниться съ дйствительными наслажденіями прекрасной и всми любимой женщины…. которая каждую гостиную можетъ считать своимъ царствомъ и вс классы народа своими почитателями?

— Такое преимущество не лестно.

— Если такъ, чему же можно завидовать?

Леди Флоренса быстро повернулась къ Мальтрянерсу, и устремила на него свои большіе черные глаза, какъ будто хотла читать въ самой глубин его сердца, потомъ такъ же быстро отвернулась, покраснла, и нахмурила брови.

— Губы ваши выражаютъ насмшку, сказала она.

Прежде чмъ Мальтраверсъ усплъ отвчать на это, слуга доложилъ объ обд, и какой-то иностранный посланникъ подалъ руку леди Флоренс. На жребій же Мальтраверса досталась молодая дама съ золотыми колосьями въ свтлорусыхъ волосахъ, и онъ повелъ ее въ столовую, занятый мыслью о леди Флоренс Лессельсъ, чего съ нимъ никогда еще не случалось.

За столомъ ему пришлось ссть какъ разъ напротивъ молодой хозяйки дома. Лордъ Саксингемъ, какъ читателю уже извстно, былъ вдовецъ, а леди Флоренса единственная дочь его. Въ этотъ день Мальтраверсъ былъ, что называется въ удар, вс способности его ума, которыми одарила его природа, какъ бы выплыли наверхъ, переполненныя жизнью. Онъ говорилъ много и красно. Обратившись къ леди Флоренс, чтобы спросить ея мннія о какомъ-то спорномъ предмет, онъ встртилъ взоръ ея, устремленный на него съ такимъ выраженіемъ, которое тотчасъ же умрило его веселость, и заставило погрузиться въ безпокойную задумчивость. Въ этомъ изор выражалось такое истинно-сердечное удивленіе, но смшанное съ такою грустью, что оно теряло всю свою прелесть, и скоре, можно сказать, огорчало Мальтраверса, чмъ льстило ему.

Посл обда, войдя опять въ гостиныя, Мальтраверсъ нашелъ ихъ наполненными обыкновенными постителями хорошаго общества. Въ одномъ углу онъ увидлъ Кастрюччіо Чезарини играющаго на гитар, которая висла у него черезъ плечо на голубой лент. Итальянецъ плъ хорошо, вокругъ него собралось нсколько молодыхъ двицъ, въ числ которыхъ была Флоренса Лессельсъ. Какъ ни любилъ Мальтраверсъ музыку, однакожъ это театральное представленіе Кастрюччіо казалось ему непріятнымъ самохвальствомъ. По его мннію, идея о талант должна была сливаться съ идеею о скромности, и хотя самъ онъ обладалъ совершеннымъ знаніемъ музыки и пріятнымъ, звучнымъ голосомъ, которые могли бы привести въ восторгъ все общество, но онъ скоре согласился бы носить за плечами органъ и показывать танцующихъ марьонетокъ, чмъ играть и пть для того, чтобы заслужить похвалы гостиныхъ. Мальтраверсъ былъ самый гордый человкъ въ мір, и потому въ немъ не было нисколько тщеславія. Успхъ въ мелочахъ не занималъ его.

Чезарини же готовъ былъ собрать вокругъ себя цлый свтъ и играть передъ нимъ на варган, еслибы зналъ, что такого рода концертъ ему удастся, и свтъ придетъ отъ него въ восторгъ.

— Прекрасно! дивно! прелестно! вскричали въ одинъ голосъ молодыя двицы, когда Чезарини кончилъ, и Мальтраверсъ замтилъ, что Флоренса разсыпала похвалы боле другихъ, что чорные глаза Чезарини сверкали, а блдныя щеки его горли необыкновеннымъ румянцемъ.

Флоренса обратилась къ Мальтраверсу, взоры Итальянца послдовали за нею, и наружность его приняла чрезвычайно мрачное выраженіе.

— Вы знаете синьора Чезарини? сказала Флоренса, подходя къ Мальтраверсу.— Онъ чрезвычайно интересный и талантливый молодой человкъ.

— Разумется, но мн очень жаль, что онъ разсеваеть свои таланты по почв, которая можетъ произвести одни кратковременные цвты, и не думаетъ насадить ни одного деревца, приносящаго полезный плодъ.

— Онъ пользуется минутными наслажденіями, мистеръ Мальтраверсъ,— и право, видя оскорбленія, сопровождающія важные труды, я иногда думаю, что онъ правъ.

— Тс! сказалъ Мальтраверсъ:— взоры его слдятъ за нами… онъ, затаивъ дыханіе, прислушивается къ каждому слову, произнесенному вами. Я боюсь, что вы сдлали невольную побду надъ сердцемъ бднаго поэта, и если это такъ, то онъ заплатятъ страшною цною за минутное наслажденіе.

— Нтъ, сказала Флоренса равнодушно:— онъ одинъ изъ тхъ людей, у которыхъ воображеніе замняетъ сердце, и если я вдохновляю его, онъ равно удовлетворенъ, издаетъ ли лира его звуки надежды, или отчаянія. Сладость стиховъ вознаградитъ его за всю горечь дйствительной жизни.

— Есть два рода любви, сказалъ Мальтраверсъ:— любовь и самолюбіе, раны послдняго бываютъ очень часто неизлечимы у тхъ, которые кажутся наимене чувствительными къ первой. Ахъ, леди Флоренса, еслибы мн дано было право совтовать вамъ, я осмлился бы сдлать вамъ одно замчаніе, хотя бы вы обидлись имъ.

— А въ чемъ состоитъ это замчаніе?

— Я посовтывалъ бы вамъ отказаться отъ кокетства.

Говоря это, Мальтраверсъ улыбнулся, но сквозь эту улыбку на лиц его выразилась какая-то торжественность и въ тоже самое время онъ медленно отошелъ, но леди Флоренса остановила его, взявъ за руку.

— Мистеръ Мальтраверсъ, сказала она кроткимъ и трепещущимъ голосомъ:— обвините ли вы меня за то, если я скажу вамъ, что я жажду вашего добраго обо мн мннія? Не судите обо мн строго. Нервы мои раздражены, я ничмъ недовольна, однимъ-словомъ, я несчастна! Я не имю ни малйшаго сочувствія къ свту. Люди, окружающіе меня, что они такое? большая часть изъ нихъ безчувственные, дурно воспитанные егоисты, разодтые всегда, какъ куклы, и готовые все перетолковывать въ дурную сторону, а т немногіе, которыхъ называютъ избранными… сколько личности въ ихъ честолюбіи, какъ не замысловаты, какъ не изящны они въ своихъ искательствахъ! Достойна-ли я порицанія за то, что иногда выказываю надъ такими существами свою власть, которая скоре служитъ доказательствомъ моего презрнія, чмъ тщеславія?

— Я не имю никакого права разсуждать съ вами объ этомъ, сказалъ Мальтраверсъ.

— Нтъ, прошу васъ, скажите мн ваше мнніе, постарайтесь убдить меня… будьте моимъ путеводителемъ…. Богъ свидтель, какъ ни надменна, какъ ни сумасбродна кажусь я…. но я нуждаюсь въ путеводител…. И глаза леди Флоренсы наполнились слезами.

Предубжденіе Эрнеста противъ этой молодой двушки пошатнулось въ основаніи, онъ былъ пораженъ красотою ея и тронутъ неожиданною кротостью, однакожъ сердце его оставалось свободно, и посл нкотораго молчанія, Онъ отвчалъ ей почти холодно:

— Любезная леди Флоренса, осмотритесь вокругъ… кому въ свт можно боле всхъ завидовать, если не вамъ? Какіе источники счастія и истинно благородной гордости открыты для васъ! Зачмъ вы создаете себ причины неудовольствія?… Для чего презираете вы тхъ, которые не преграждаютъ вамъ пути? Зачмъ смотрите вы не съ состраданіемъ на тхъ дтей Божіихъ, которыхъ природа не наградила столь роскошными дарами, и которыхъ судьба поставила гораздо ниже васъ? Какое утшеніе находите вы, оскорбляя чувствительность и тщеславіе другихъ? Возвысьтесь въ вашемъ собственномъ уваженіи. Вы стараетесь стать выше вашего пола, однакожъ такой типъ женщины, который вы хотите представить собою, показался бы вамъ заслуживающимъ презрнія въ другой женщин! Семирамида не могла быть кокеткою! Ну, вотъ теперь я оскорбилъ васъ!.. Признаюсь… я былъ слишкомъ неделикатенъ!

— Нтъ, я не оскорбляюсь, сказала Флоренса, едва удерживая потокъ слезъ, готовый брызнуть изъ прекрасныхъ глазъ ея, потомъ прибавила, какъ бы про-себя,— ахъ, я слишкомъ счастлива!… Есть люди, изъ устъ которыхъ самая гордая женщина выслушаетъ всякое замчаніе, потому-что оно для нея гораздо пріятне равнодушія.

Въ эту самую минуту Люмлей Феррерсъ, оживленный успхами своихъ плановъ и замысловъ, вошелъ въ комнату. Его проницательный взоръ тотчасъ же остановился на томъ углу, въ которомъ происходила сцена, показавшаяся ему совсмъ неумстною, между его богатою кузиною и Эрнестомъ Мальтраверсомъ. Онъ тотчасъ же подошелъ къ мсту дйствія, и съ свосю обычною искренностью пожалъ руку Флоренс и Мальтраверсу.

— Ахъ, моя милая и прекрасная кузина, поздравьте меня, и требуйте отъ меня первую бланку, чтобъ присоединить ее къ коллекціи подлинниковъ прославившихся законодателей…. со временемъ это будетъ продаваться дорогою цною. Вашъ покорнйшій слуга, мистеръ Мальтраверсъ…. какъ отъ души посмемся мы надъ всми политическими продлками, когда вы и я, лучшіе друзья въ свт, засядемъ другъ противъ друга, защищая противоположныя партіи! Но скажите пожалуете, леди Флоренса, отчего вы не познакомите меня съ вашимъ любимцемъ, синьоромъ Чезарини? Allons! Я съ нимъ поспорю объ Алфіери, которымъ онъ, безъ сомннія, иногда клянется, и котораго стихи, сказать между прочимъ, кажутся вырубленными изъ бамбуковаго дерева, самаго твердаго матеріяла, къ которому едва ли можно было приложить механизмъ поэзіи.

Говоря такимъ образомъ, Феррерсъ надялся весьма основательно разлучить эту чету, они, по его мннію, были созданы понимать одинъ другаго, чего онъ чрезвычайно боялся, и чему непремнно хотлъ помшать…. Къ великой его радости Мальтраверсъ вскор посл этого ухалъ.

Феррерсъ, по необыкновенной гибкости своего характера, тотчасъ съумлъ заинтересовать Чезарини, а два или три колкія замчанія насчетъ Мальтраверса, сопровождаемыя преувеличенными комплиментами сочиненіямъ Кастрюччіо, поработили совершенно сердце бднаго Итальянца. Блестящая Флоренса была печальне и молчаливе обыкновеннаго, голосъ ея казался еще пріятне, но въ немъ не было уже прежней игривости, когда она отвчала на краснорчивые вопросы Кастрюччіо. Чезарини былъ, что называется, краснобай. Мало-по-малу Люмлей смолкъ и началъ прислушиваться къ тому, что происходило между леди Флоренсою и молодымъ Итальянцемъ, углубившись по видимому въ разсмотрніе видовъ Рейна, которые были разложены на стол.

— Ахъ! сказалъ Итальянецъ своимъ звучнымъ нарчіемъ:— если бы вы знали, что я замчаю малйшія измненія на этомъ прекрасномъ лиц, которое считаю своимъ небомъ! Если оно покрыто облакомъ печали, я блуждаю какъ во мрак, когда же оно сіяетъ радостью, я становлюсь подобенъ Гебру, смотрящему на солнце!

— Для чего вы говорите со мною такимъ образомъ? Еслибы не вы были поэтъ, я разсердилась бы не на шутку.

— Однакожъ вы не разсердились, когда англійскій поэтъ, этотъ холодный Мальтраверсъ, говорилъ съ вами, можетъ-быть даже съ большею смлостью.

Леди Флоренса гордо подняла голову.

— Синьоръ Кастрючіо, сказала она, сдерживая однакожъ свое негодованіе и стараясь придать своему голосу тонъ снисходительности: мистеръ Мальтраверсъ не способенъ ни льстить… ни….

— Ни забываться, хотли вы сказать…. сказалъ Чезарини, скрипя съ досады зубами. Положимъ такъ…. но было время, когда вы были не такъ суровы къ изъявленію моей преданности.

— Никогда, синьоръ Чезарини, никогда…. но было время, когда я думала, что ваши слова не-что иное, какъ обыкновенная любезность вашей націи…. позвольте мн и теперь оставаться при этой мысли.

— Нтъ, гордая женщина, нтъ…. сказалъ Чезарини съ скрываемою яростью: вы должны выслушать истину….

Леди Флоренса встала съ выраженіемъ негодованія.

— Выслушайте меня, продолжалъ Итальянецъ. Я… я…. бдный иностранецъ…. презрнный, странствующій поэтъ…. я осмлился поднять на васъ мои взоры. Я люблю васъ!

Никогда Флоренса Лессельсъ не была такъ унижена и смущена. Хотя она позволяла себ забавляться надъ тщеславіемъ Чезарини, но никогда не думала, чтобы это дало ему право сдлать ей, благородной леди Флоренс, любимой и уважаемой первыми вельможами Англіи, такое странное и грубое признаніе. Первую минуту она подумала, что онъ сошелъ съума, но вслдъ за тмъ вспомнила предостереженіе Мальтраверса, и поняла, что наступило время наказанія за ея легкомысліе.

— Вы будете думать и говорить гораздо благоразумне и спокойне, сэръ, сказала она наконецъ, когда мы встртимся въ другой разъ. И съ этими словами она отошла.

Чезарини какъ бы приросъ къ мсту, на которомъ она его оставила, его мрачное лицо выражало такую страсть, какую рдко можно встртить въ наружности образованнаго человка.

— Гд вы квартируете, синьоръ Чезарини? спросилъ Феррерсъ своимъ вкрадчивымъ и обходительнымъ голосомъ. Мы могли бы отправиться вмст, то есть тогда, когда вамъ надодятъ эти душныя комнаты.

Чезарини отвчалъ чмъ-то въ род глухаго стона.

— Вы нездоровы, продолжалъ Феррерсъ: воздухъ освжитъ васъ…. пойдемте.

И онъ ускользнулъ изъ комнаты. Итальянецъ машинально послдовалъ за нимъ. Ночь была тихая, ясная, полная луна ярко освщала землю. Нсколько минутъ они шли одинъ подл другаго, сохраняя глубокое молчаніе, наконецъ Феррерсъ прервалъ его.

— Извините меня, любезный синьоръ, но вы, можетъ-быть уже замтили, что я чистосердечный оригиналъ. Я вижу, вы поражены красотою моей жестокой кузины. Не могу ли я услужить вамъ какимъ-нибудь образомъ?

Человкъ, знакомый короче съ свтомъ, въ которомъ онъ живетъ, возымлъ бы подозрніе къ такой искренности родственника богатой наслдницы съ столь незавиднымъ притязателемъ, но Чезарини, подобно большей части обыкновенныхъ рифмачей, и даже нкоторымъ извстнымъ поэтамъ, не имлъ здраваго смысла. Онъ находилъ весьма естественнымъ, что человкъ, восхищающійся его стихами, (а Люмлей постарался уврить его въ этомъ) принимаетъ живое участіе въ его счастіи, вслдствіе чего и отвчалъ съ великимъ жаромъ:

— О! сэръ, это дйствительно поразило меня, какъ громомъ. Я мечталъ, что она любитъ меня. Она была всегда такъ мила, такъ привтлива въ разговор со мною. Въ стихахъ я уже говорилъ ей о любви моей, и не получилъ на это никакого замчанія.

— Стихи ваши выражали любовь точную, ясную и именно отъ вашего лица?

— Чувство, можетъ-быть, было нсколько затемнно…. вложено въ уста лица вымышленнаго, а иногда выражалось аллегорически.

— О! вскричалъ Феррерсъ, думая самъ про себя, что весьма вроятно, что надменная, восптая тысячью голосами Флоренса скользнула небрежнымъ взоромъ по строкамъ, которыя стоили бдному Чезарини такихъ страшныхъ мукъ, и которыя внушили ему такую смлую надежду. О! а сегодня вечеромъ она обошлась съ вами гораздо сурове! Она ужасная кокетка, эта прекрасная Флоренса! Но нтъ ли у васъ соперника?

— Я отгадалъ… я видлъ…. я знаю его!

— Кого же вы подозрваете?

— Этого проклятаго Мальтраверса. Онъ заграждаетъ мн путь повсюду…. при всякой встрч звзда моя блднетъ передъ его яркою звздою. Увидя его, я прочелъ мой приговоръ.

— Если это Мальтраверсъ, сказалъ Феррерсъ съ важностью: опасность не такъ еще велика. Флоренса рдко видлась съ нимъ, и онъ не слишкомъ восхищается ею, но она одна изъ лучшихъ партій Англіи, а онъ честолюбивъ. Между прочимъ мы должны быть на страж, потому-что я не люблю Мальтраверса такъ же какъ и вы, и готовъ помогать вамъ отъ частаго сердца, чтобы разрушить въ этомъ случа вс его планы и надежды.

— Великодушный, благородный другъ! Однакожъ надобно вспомнить, что онъ богаче, знатне меня.

— Положимъ и такъ, но это не будетъ мшать вашему искательству. Не буду говорить вамъ, что я не желалъ бы, чтобы моя кузина вышла за соотечественника, равнаго себ по званію…. но я полюбилъ васъ, а Мальтраверса ненавижу. Она большая мечтательница… любитъ поэзію до страсти…. кажется и сама пишетъ стихи. Вы могли бы привязать ее къ себ…. но увы! какимъ образомъ вы теперь увидитесь съ нею?

— Увижусь съ нею! Что вы хотите сказать этимъ?

— Какъ! непризнавались ли вы ей въ любви сегодня вечеромъ! Я невольно подслушалъ васъ. Не думаете ли вы, что посл такого признанія леди Флоренса захочетъ принять васъ къ себ, то есть, въ такомъ случа, если искательства ваши она находитъ неумстными?

— Ахъ, я глупецъ!… но нтъ… она должна…. она увидитъ меня.

— Будьте уврены, что въ этой стран насиліе не въ мод. Примите мой совтъ, напишите покорное оправданіе, сознайтесь въ своей ошибк, и вымолите прощеніе, объявите, что вы отказываетесь навсегда отъ роли влюбленнаго, а просите принимать васъ, какъ друга. Успокойтесь и выслушайте меня до конца, я старе васъ, я знаю мою кузину, это уколетъ ее, скромность ваша тронетъ ее, а холодность разбудитъ ея тщеславіе. Между прочимъ вы будете наблюдать за успхами Мальтраверса…. я буду помогать вамъ, и вдвоемъ, выражаясь по просту…. мы постараемся окончить его дло. Посл чего настанетъ ваша пора… васъ ожидаетъ ярко освщенная сцена и прекрасная комедія.

Сначала Чезарини сопротивлялся, но наконецъ и онъ понялъ тонкость политики Люмлея, но Феррерсъ неотсталъ до-тхъ-поръ, пока не заставилъ Итальянца принять и одобрить его совты. Онъ довелъ Кастрюччіо до какого-то клуба, продиктовалъ ему письмо къ Флоренс, и взялся доставить его самъ. Но этимъ сцена не кончилась.

— Вамъ необходимо также, сказалъ Люмлей, посл нкотораго размышленія, написать къ Мальтраверсу.

— Для чего это?

— На это есть своего рода причина…. спросите у него по праву старой дружбы, его мннія о леди Флоренс… уврьте его, что она любитъ васъ, и вывдайте, что онъ думаетъ объ этомъ союз.

— Но для чего все это?

— Его отвтъ будетъ намъ современемъ полезенъ, сказалъ Люмлей задумчиво. Постойте, я продиктую вамъ и это письмо.

Удивленный Чезарини колебался, но Люмлей Феррерсъ усплъ уже пріобрсть власть надъ слабымъ и страстнымъ поэтомъ. Вслдствіе чего онъ написалъ то, что продиктовалъ ему Люмлей. Письмо начиналось обыкновенными сомнніями о счастіи брака вообще, затмъ слдовали извиненія въ недавней холодности къ Мальтраверсу, а напослдокъ спрашивалось у него дружескаго мннія, какъ о характер леди Флоренсы, такъ и о возможности его собственныхъ успховъ.

Это письмо, также какъ и первое, Люмлей запечаталъ и отправилъ по принадлежности.

— Теперь вы понимаете, сказалъ онъ потомъ Чезарини отрывисто, что цль этого письма заключается въ томъ, чтобы вынудить у Мальтраверса полное и откровенное признаніе въ его нерасположеніи къ леди Флоренс…. мы извлечемъ изъ него пользу при случа… то есть, когда онъ возыметъ намреніе быть нашимъ соперникомъ…. Теперь же идите домой, успокойтесь…. вы, кажется, изнемогаете. Прощайте, новый другъ.

— Я давно уже имлъ предчувствіе, сказалъ Люмлей своему обычному повренному, то есть самому себ, продолжая путь въ свою Грит-Джорджскую улицу, что эта сумасбродная двушка заберетъ въ свою мечтательную голову романическія идеи насчетъ Мальтраверса, но я не дамъ этимъ идеямъ созрть, и тмъ отстраню отъ себя вс непріятности. Между прочимъ, въ случа надобности, я запасся уже полезнымъ инструментомъ. Клянусь Юпитеромъ, этотъ поэтъ глупъ, какъ оселъ! Таковъ былъ и Кассіо, однакожъ Яго умлъ извлечь изъ него для себя пользу. А что еслибъ Яго жилъ въ наши времена и отказался бы отъ своей глупой идеи мщенія, вотъ быль бы молодецъ…. по-крайней-мр первый министръ!

Блдный, разстроенный, истощенный до изнеможенія Кастрюччіо Чезарини посл продолжительной ходьбы достигъ наконецъ до своего бднаго жилища, находившагося въ предмстьи Чельси. Состояніе его было уже растрачено, онъ промоталъ его на то, чтобы доставить своему безумному, ненасытимому тщеславію самую бдную пищу… чтобы прослыть вопреки своимъ наклонностямъ и обстоятельствамъ, изящнымъ Лотаріо… занимательнымъ человкомъ…. трубадуромъ новйшихъ временъ!.. Онъ безразсудно тратилъ деньги на покупку лошадей… драгоцнныхъ вещей…. богатой одежды…. на изданіе своихъ непродажныхъ поэмъ на веленевой бумаг съ золотымъ обрзомъ…. игра же довершила разореніе…. а все это произошло отъ того, что Кастрюччіо Чезарини, не имя возможности прославиться боле Эрнеста Мальтраверса, хотлъ по-крайней-мр сдлаться модне его!

Такова участь всхъ несчастныхъ авантюристовъ, которые ограничиваютъ свою славу салонами и будуарами. Каждый изъ нихъ, поэтъ онъ или денди, разбогатвшій выходецъ или младшій сынъ аристократической фамиліи…. равно подтвердить собою всмъ извстное изреченіе, что ложный путь къ слав усянъ обломками спокойствія, счастія, богатства, и даже иногда чести. Однакожъ этотъ бдный молодой человкъ смлъ еще надяться получить руку леди Флоренсы Лессельсъ! Онъ имлъ нкоторыя общія свднія объ иностранцахъ, напримръ: что Англичанки выходятъ замужъ почти всегда по любви, что он большія мечтательницы, — и что земля, находящаяся между тремя морями, такъ же изобильна богатыми наслдницами, какъ и можжевельникомъ. Къ тому же его тщеславіе такъ разрослось и укоренилось, что проникло наконецъ, какъ въ нравственную, такъ и въ умственную его систему.

Дойдя до своихъ воротъ, Чезарини внимательно осмотрлся кругомъ, потому-что онъ воображалъ, что и въ этомъ уединенномъ и неосвщенномъ мст найдутся люди, которые захотятъ взглянуть на знаменитаго поэта! Онъ тщательно скрывалъ отъ всхъ мсто своего пребыванія, лъ одну булку, когда случалось не обдать вн дома, и давалъ свой адрессъ въ клубъ прізжающихъ. Осмотрвшись кругомъ, какъ мы уже сказали выше, онъ увидлъ какую-то длинную фигуру, завернутую въ плащъ, которая слдовала за нимъ издалека, изъ самой многолюдной улицы города, но въ туже самую минуту фигура повернулась и исчезла во мрак. Чезарини едва втащился на лстницу своего втораго этажа. На другой день передъ обдомъ ему подали пакетъ, въ которомъ былъ вложенъ билетъ на сто фунтовъ стерлинговъ, завернутый въ блую бумагу. Рука, писавшая адрессъ, была Чезарини совершенно незнакома, гордость его была глубоко оскорблена. Несмотря на свое крайнее положеніе, онъ не хотлъ обратиться съ просьбою даже къ своей родной сестр. Была-ли эта помощь отъ нея или отъ де-Монтеня? Онъ совершенно терялся въ догадкахъ. Онъ отложилъ этотъ билетъ въ сторону, и не дотрогивался до него нсколько дней, потому-что и въ этомъ бдномъ поэт пробуждались иногда возвышенныя чувства! Но должники начали приставать съ росписками, и билетъ былъ размненъ.

Спустя два дня, Чезарини принесъ Феррерсу отвтъ, который онъ получилъ отъ Мальтраверса. Люмлей весьма-справедливо предвидлъ, что возвышенная душа Эрнеста придетъ въ негодованіе, узнавъ о кокетств Флоренсы, которымъ она породила въ голов бднаго Итальянца мечты, которыя никогда не могли осуществиться, и зналъ заране, что онъ будетъ говорить объ этомъ открыто и съ увлеченіемъ. Такъ и случилось, однакожъ въ выраженіяхъ его было боле кротости, чмъ Феррерсъ ожидалъ.

— Это не совсмъ-то, что намъ нужно, сказалъ Феррерсъ, прочтя письмо два раза: — однакожъ и это въ свое время будетъ хорошая карта въ нашихъ рукахъ… мы прибережемъ.

Говоря это, онъ заперъ письмо въ свою конторку, а Чезарини вскор забылъ о его существованіи.

V.

‘Она была подобна виднію восторга, когда впервые представилась удивленнымъ моимъ взорамъ. Чудный призракъ, служившій украшеніемъ одного мгновенія моей жизни!’

Прошло нсколько недль, прежде чмъ Мальтраверсъ увидлся опять съ леди Флоренсою. Впродолженіе этого времени Люмлей Феррерсъ поступилъ въ парламентъ. Всегда врный своему правилу — дйствовать не иначе, какъ имя положительную цль и врную надежду достигнуть ее, мистеръ Феррерсъ не послдовалъ примру большей части вновь-поступающихъ депутатовъ, на которыхъ останавливается всеобщее вниманіе, и не домогался чести говорить большую первую рчь. Онъ былъ чрезвычайно смлъ и находчивъ, но не имлъ дара краснорчія, къ тому-же онъ зналъ, что въ чрезвычайныхъ случаяхъ, требующихъ большихъ рчей, главныя парламентскія орудія любятъ извергать огонь безъ всякихъ вспомогателей. Онъ избгалъ также тхъ подводныхъ камней, на которые попадаютъ самые способные молодые люди, впиваясь, какъ піявки, въ наисложнйшія дла и разбирая ихъ въ самыхъ мельчайшихъ подробностяхъ, въ вознагражденіе за этотъ грудъ они прослываютъ скучными и неспособными къ дламъ большей важности. Люмлей-же говорилъ часто, коротко и смло, приправляя свои рчи порядочною дозою забавной личности. Онъ былъ такой человкъ, которому министръ поручалъ говорить то, чего не ршились-бы сказать другіе, и его искренняя неустрашимость прикрывала всегда то, что могло-бы показаться нарушеніемъ хорошаго тона. Вскор онъ сдлался любимымъ ораторомъ тхъ людей, которые смотрятъ на парламентскія засданія, какъ на зрлища, и никогда не стараются узнавать о предмет спора. Между Феррерсомъ и Мальтраверсомъ породилась видимая холодность. Эрнестъ, видя перемнчивость мннія бывшаго своего друга, началъ считать его политическимъ лицемромъ безъ чувствъ и безъ правилъ. Люмлей-же, зная, что Мальтраверсъ не можетъ уже принесть ему никакой личной пользы, желалъ отъ всей души разорвать безполезную дружбу, къ тому-же онъ находилъ благоразумнымъ завести съ нимъ ссору, чтобы имть предлогъ выпроводить своего предполагаемаго соперника изъ дома своего знатнаго родственника, лорда Саксингема, но до-сихъ поръ еще не представилось случая къ исполненію этого замысла, и Люмлей ежеминутно былъ на сторож, готовый выбросить заране обдуманное острое словцо, или дкій сарказмъ какъ-только откроется въ нихъ надобность.

Лто и парламентскія засданія приходили къ концу, когда Мальтраверсъ получилъ отъ Кливеленда убдительное приглашеніе провести нсколько дней въ его дом, гд, говорилъ онъ, Эрнестъ найдетъ самое пріятное общество. такъ какъ важныя дла были окончены, а новыхъ еще не предвидлось, то Мальтраверсъ былъ чрезвычайно доволенъ, что можетъ воспользоваться свжимъ воздухомъ и перемною сцены. Онъ отослалъ свой багажъ и свои любимыя книги заране, вслдъ за тмъ, въ одно прекрасное утро въ конц августа мсяца, отправился одинъ по дорог въ Темпль-Гровъ. Опытъ на политическомъ поприщ далеко не удовлетворилъ его ожиданія, и даже, можетъ-быть разочаровалъ его, и онъ расположенъ былъ прибавить къ критическому и довольно строгому обозрнію ошибокъ другихъ, насколько замчаній о своемъ собственномъ поведеніи. Онъ упрекалъ себя въ томъ, что слишкомъ часто уступалъ сомнніямъ и недоумніямъ, осаждающимъ честнаго и чистосердечнаго человка ври первомъ его вступленіи въ вихрь политической жизни, и увлекающимъ его отъ мста дйствія въ безграничное уединеніе мысли. Мальтраверсъ почти незамтно дошелъ до тхъ заключеній, которыя превращаютъ иногда самаго отчаяннаго теоретика, въ самаго искуснаго политическаго практика.

Прошло много недль, въ продолженіе которыхъ Мальтраверсъ не получилъ ни одного письма отъ своего неизвстнаго корреспондента. Онъ привыкъ къ нимъ, потому-что переписка эта продолжалась уже боле двухъ лтъ, и теперь наступило время, когда онъ почувствовалъ, что безъ нихъ ему какъ будто чего-то недостаетъ къ полнот его жизни. Они своимъ краснорчивымъ смшеніемъ жалобъ, поученій, разочарованія, грусти и страстнаго энтузіазма часто смягчали для него неудачи и заставляли сильне чувствовать торжество. Проходя умомъ вс подробности, касающіяся этого предмета, и покоряя свои честолюбивыя мечты желанію проникнуть въ тайну неизвстной сочинительницы писемъ, Мальтраверсъ вдругъ остановился, пораженный красотою двочки лтъ одиннадцати, которая прогуливалась съ нянею но алле, извивающейся вдоль большой дороги. Мы сказали, что Мальтраверса поразила красота ея, но это не совсмъ точное выраженіе, потому-что не правильныя и безукоризненныя черты остановили на себя взоры Мальтраверса, а необыкновенная привлекательность, разлитая по всей наружности ребенка. Можетъ-быть, другіе не замчали этой привлекательности, столь различной отъ обыкновеннаго очарованія блестящей красоты, но на Эрнеста она произвела-бы свое дйствіе и тогда, когда соединялась-бы съ самымъ обыкновеннымъ и не столь свжимъ личикомъ. Она заключалась въ чудной невинности и голубиной кротости выраженія. Каждый изъ насъ создаетъ себ идеалъ, котораго охотно считаетъ своимъ земнымъ геніемъ хранителемъ, и восхищается живыми существами, согласно съ большимъ или меньшимъ сходствомъ ихъ съ этимъ идеаломъ. Красота, посторонняя мечтамъ нашего воображенія, можетъ вырвать у насъ холодную похвалу, вотъ и все, тогда какъ одна черта, одинъ взглядъ, напоминающіе намъ виднія юныхъ лтъ, имютъ въ глазахъ нашихъ необыкновенную прелесть, и наполняютъ душу нашу чувствомъ, которое можно уподобить пріятному воспоминанію. Можетъ-быть такое чувство дало Платону идею о сочувствіи душъ на земл, потому именно, что он бываютъ соединены заране въ боле возвышенной сфер. Слдуя этому правилу, можно сказать, что Мальтраверсъ находилъ на этомъ дтскомъ личик неизъяснимую гармонію съ идеаломъ красоты, созданнымъ его воображеніемъ. Многія мечты дня и ночи осуществились для него въ этихъ нжныхъ, но веселыхъ темноголубыхъ глазкахъ, въ этомъ открытомъ и спокойномъ чел, съ тонкими дугообразными бровями, въ этомъ нос, не столь правильной и безукоризненной формы, которая такъ идетъ къ мраморнымъ изваяніямъ, но которая придаетъ живому существу слишкомъ строгое и мужественное выраженіе. Нтъ, носикъ этотъ, котораго нельзя было назвать ни римскимъ, на греческимъ, былъ маленькой, нсколько вздернутый къ верху, что можно-было замтить въ одномъ только поворот головы, и служилъ какъ-бы дополненіемъ красоты прелестныхъ подвижныхъ губокъ, улыбающихся не отъ обыкновеннаго расположенія дтей къ безсознательной веселости, но отъ врожденнаго и постояннаго сознанія своего счастія. Вотъ типъ лица прелестной двочки, которая какъ бы приковала къ себ взоръ Мальтраверса. Онъ смотрлъ на нее съ такимъ чувствомъ, съ какимъ художникъ смотритъ на изображеніе Богоматери Рафаеля, или на заходящее солнце Клода-Лорреня. Двочка не выказала ни малйшаго признака преждевременнаго кокетства при вид столь замтнаго, хотя почтительнаго удивленія Мальтраверса. Она спокойно и безъ малйшей робости выдержала блестящій и краснорчивый взоръ Мальтраверса, и съ дтскою наивностью и необыкновенною живостью обратила вниманіе своей няни на блестящую и черную, какъ смоль, шерсть и на граціозно выгнутую шею прекрасной арабской лошади Эрнеста.

Вслдъ затмъ между Мальтраверсомъ и малюткою, предметомъ его восхищенія, случилось маленькое происшествіе, которое, можетъ-быть, запечатлло навсегда въ ея памяти эту неожиданную встрчу съ незнакомцемъ, врно-то, что нсколько лтъ спустя, она живо еще помнила, какъ обстоятельства этого произшествія, такъ и черты Мальтраверса. Соломенная съ большими полями шляпка, которая всегда кажется столь граціозною на голов ребенка, осняла прелестное личико двочки, но зной полдня заставилъ ее развязать ленты, придерживавшія шляпку на голов. Дорога круто поворотила въ другую сторону, мстность сдлалась открыте, и отъ того поднялся втерокъ, который схвативъ шляпку съ настоящей ея позиціи, бросилъ се подъ ноги Эрнестовой лошади. Двочка, какъ надобно было и ожидать, прыгнула внизъ съ насыпи, чтобы остановить свою бглянку, оступились на кочку, и испустила жалобный, хотя едва слышный стонъ. Соскочить съ лошади, поднять шляпку, и отдать ее по принадлежности, было для Эрнеста дломъ одного мгновенія. Бдная двочка вывихнула ногу, и не могла стоять безъ помощи своей няни. Болзненный стонъ ея какъ будто пронзилъ стрлою сердца Эрнеста, такъ живо и необъяснимо было участіе, принимаемое имъ въ ней. Замтивъ безпокойство и почти испугъ на лиц незнакомца, она сдлала надъ собою усиліе, несовсмъ свойственное ея лтамъ, и съ напряженною улыбкою увряла его, что она не ушиблась… что это ничего, пройдетъ… что она тотчасъ-же будетъ дома.

— О, миссъ! сказала няня: я уврена, что вы очень ушиблись. Милое сердценько, какъ баринъ разсердится. Но это не моя вина, не правда ли, сэръ?

— О! нтъ, Маргарита, это не твоя вина, не пугайся, папа не будетъ бранить тебя. Мн гораздо лучше теперь.

Съ этими словами она хотла идти, но усилія ея были напрасны, она вдругъ поблднла и хотя старалась удерживать стоны, но слезы текли по щекамъ.

Странно, но Мальтраверсъ никогда еще не былъ такъ глубоко тронуть… у него также выступили слезы. Онъ охотно понесъ бы ее на рукахъ, но не-смотря на ея дтство, какая-то странная нервическая застнчивость удерживала его. Маргарита же, можетъ-быть, ожидала отъ него этого, она смло взглянула ему въ лицо, прежде, чмъ подняла ношу, которая, казалась ей не по силамъ, потому-что она была низенькая худощавая женщина. Однакожъ, постоявъ съ минуту, она подняла на руки двочку, которая, устыдясь своихъ слезъ, и не имя боле силы преодолть страшную боль, спрятала свое личико на груди своей няни. Мальтраверсъ пошелъ съ ними рядомъ, а его послушная и хорошо выдрессированная лошадь шла въ нкоторомъ разстояніи, становясь по временамъ передними ногами на насыпь и срывая молодые листики съ разсаженныхъ по ней деревьевъ.

— О, Маргарита, сказала двочка я не могу боле вытерпть… право, не могу.

Въ эту минуту Мальтраверсъ замтилъ, что Маргарита несла малютку, не поддерживая вывихнутую ногу, что должно было усилить боль до нестерпимости. Онъ не могъ боле вытерпть.

— У васъ нтъ силы нести ее, сказалъ онъ съ живостью служанк, и черезъ минуту ребенокъ былъ уже у него на рукахъ. О, съ какою безпокойною нжностью Эрнестъ несъ ее! И онъ былъ такъ счастливъ, когда она, обернувъ къ нему свое улыбающееся личико, сказала ему, что теперь боль почти совсмъ прошла. Еслибы можно было влюбиться въ одиннадцатилтнюю двочку, то Мальтраверсъ подумалъ бы, что онъ влюбленъ. Пульсъ его сильно бился, когда ея чистое дыханіе касалось его разгорвшихся щекъ, а роскошные волосы, волнуемые втеркомъ, разсыпались по лицу его и дотрагивались до губъ. Понизивъ голосъ, почти до шопота, онъ расточалъ ей ласковыя и утшительныя слова, которыя такъ свойственны друзьямъ дтей, а Эрнестъ Мальтраверсъ былъ кумиромъ ихъ, онъ понималъ ихъ и сочувствовалъ имъ, въ немъ самомъ было много дтскаго, подъ грубою корою его надменной скрытности.

Наконецъ, они дошли до сторожки, въ которой Маргарита спросила съ выраженіемъ не малаго безпокойства ‘дома ли баринъ и барыня’, но безпокойство ея превратилось въ восторгъ, когда ей сказали, что они недавно выхали. Однакожъ, Эрнестъ настоялъ на томъ, чтобы донести свою ношу по долин до дому, который, подобно многимъ подгороднымъ вилламъ, отстоялъ отъ сторожки на такомъ разстояніи, что, бросивъ изъ нея камень, можно было попасть въ него. Взявъ съ няньки общаніе немедленно послать за докторомъ, онъ долженъ былъ удовольствоваться тмъ, что осторожно положилъ страдалицу на софу пріемной комнаты. Она благодарила его, и увряла съ кротостью о уменьшеніи своихъ страданій. Двочка довершила свою побду надъ нимъ, доказавъ, что она была выше обыкновенной дтской мелочности, которые любятъ преувеличить болзнь, чтобы возбудить состраданіе и заставить за собою ухаживать. Видно было по всему, что она была не егоистка и чрезвычайно внимательна къ другимъ. Онъ поцаловалъ ручку этого прелестнаго ребенка, и никогда еще ни одинъ кавалеръ не цаловалъ съ такимъ благоговніемъ руку уважаемой имъ дамы.

Образъ этой двочки оставался въ его воображеніи нсколько дней, но перемна сцены, развлеченія общества, серьезныя мысли человка, переходящаго отъ юности къ мужеству, и рядъ любопытныхъ обстоятельствъ, которыя впослдствіи будутъ разсказаны, постепенно изгладили это странное и чудное впечатлніе. Впослдствіи, однакожъ, онъ узналъ, что вилла принадлежала мистеру Темпльтону, и что двочка была дочь его. Онъ писалъ къ Феррерсу объ этомъ происшествіи и просилъ его сообщить ему свднія о бдной страдалиц. Въ свое время онъ получилъ отъ Феррерса отвтъ, что двочка выздоровла и ухала съ мистеромъ и мистриссъ Темпльтонъ въ Брайтонъ для перемны воздуха и для пользованія морскими ваннами.

КНИГА ОСЬМАЯ.

‘Увы! туда явилась Паллада, богиня мудрости, и Венера, гордая своимъ обольстительнымъ могуществомъ.’

Эврипидъ.

I.

Вилла Кливеленда дйствительно была наполнена самымъ пріятнымъ обществомъ, въ числ котораго находилась леди Флоренса Лессельсъ. Благоразумный старикъ никогда не совтовалъ Мальтраверсу жениться рано, но вмст cъ тмъ онъ не желалъ, чтобы Эрнестъ пропустилъ, не женясь, эпоху жизни, съ которою оканчиваются молодость сердца и волненія души. Онъ думалъ, какъ и многіе старинные законодатели, что тридцать лтъ самая лучшая пора для союза, въ выбор котораго разсудокъ мужества долженъ соединиться съ страстями юности. Онъ зналъ, что мало людей могутъ наслаждаться семейною жизнью въ такой степени, какъ Эрнестъ Мальтраверсъ. Онъ давно также поняль, что ни одна женщина не была такъ способна понять благородныя намренія и оцнить необыкновенный характеръ Эрнеста, какъ даровитая и блестящая леди Флоренса Лессельсъ. Кливелендъ смотрлъ съ снисхожденіемъ на эксцентричность мыслей и поведенія этой молодой двушки, увренный, что она должна исчезнуть подъ вліяніемъ привязанности, которая обыкновенно производитъ въ женщин великую перемкну, и часто, если только она развита въ сильной степени, побждаетъ самый неукротимый, самый упрямый характеръ, заставляя женщину соображаться, какъ съ чувствами, такъ и съ привычками любимаго предмета.

Постоянная власть Мальтраверса надъ самимъ собою давала Кливеленду надежду, что онъ съуметъ управлять умомъ женщины, которой успетъ внушить привязанность, съ другой же стороны, онъ думалъ, что сильное воображеніе и живой энтузіазмъ Флоренсы направятъ честолюбіе Эрнеста къ предметамъ боле положительнымъ, и заставятъ его отказаться отъ равнодушія къ почестямъ свта. Кром-того Кливелендъ былъ одинъ изъ тхъ людей, которые лаютъ настоящую цну, какъ богатству, такъ и высокому званію. Ему казалось, что богатство и знатность Флоренсы могли поставить Мальтраверса на такую точку общественной жизни, на которой должны были развернуться вполн вс его умственныя способности. Въ Феррерс онъ видлъ человка, способнаго пріобрсть власть, а въ Мальтраверс — употребить эту власть, если, по счастію, она попадетъ въ его руки, съ достоинствомъ, на пользу человчества. Но надобно сказать, не одна алчность къ обыкновеннымъ интересамъ Мальтраверса, но боле возвышенное чувство побуждало Кливеленда, содйствовать къ полученію руки и сердца богатой наслдницы, онъ очень хорошо видлъ, что если и встртится препятствіе къ соединенію ихъ, то, врно, ужъ не со стороны самой леди Флоренсы.

Однакожъ онъ благоразумно ршился предоставить это дло его натуральному теченію, и не намекнулъ о немъ ни одного слова ни Флоренс, ни Мальтраверсу. Ни какое мсто не способно такъ располагать къ любви, какъ обширный загородный домъ, а время, самое свойственное этому чувству — окончаніе лондонскаго сезона, тогда привилигированные люди общества, утомленные мелкими заботами и холодною пріязнію, ищутъ сильныхъ ощущеній и истинной привязанности.

Случилось такъ, что спустя день, или два по създ всхъ гостей въ виллу Кливеленда, Эрнестъ и Флоренса были почти постоянно одинъ возл другаго. хала ли она верхомъ, Мальтраверсъ былъ ея кавалеромъ, если общество предпринимало катанье по рк, они какъ-будто нечаянно садились на одну лавочку великолпнаго бота. Вечеромъ младшіе члены общества, соединившись съ сосдями Кливеленда, затвали танцы, которые происходили во временномъ павильон, выстроенномъ для добавленія столовой. Эрнестъ не танцовалъ совсмъ. Флоренса танцевала первый вечеръ, но разъ, въ то самое время, какъ она разговаривала съ Мальтраверсомъ, къ ней подошелъ гвардеецъ просить ее на туръ вальса. Взглянувъ на Эрнеста, она была поражена странною перемною его лица.

— Вы никогда не вальсируете? спросила она, пока гвардеецъ искалъ мста, гд бы положить свою шляпу.

— Нтъ, отвчалъ Мальтраверсъ:— хотя, кажется, не было бы ничего неумстнаго, если бы я вальсировалъ.

— А вы, врно, находите неумстнымъ то, что я вальсирую?

— Извините… я не сказалъ этого.

— Но это все-равно, вы подумали.

— Нтъ, по здравому размышленію, я даже, можетъ-быть, доволенъ тмъ, что вы вальсируете.

— Вы загадочны.

— Дло въ томъ, что вы такого рода женщина, въ которую я никогда не желалъ бы влюбиться, а я чувствую, что опасность въ этомъ случа уменьшается, когда вы разрушаете мои иллюзіи, или лучше сказать, нападаете на мои предубжденія.

Леди Флоренса вспыхнула, но гвардеецъ и музыка не дали ей времени отвчать. Однакожъ посл этого вечера она уже боле не вальсировала, Она чувствовала себя не такъ здоровою… и объявила, что доктора запретили ей танцевать, и такимъ-образомъ отказалась навсегда, какъ отъ вальса, такъ и отъ кадрилей.

Такое вниманіе къ мннію Мальтраверса не могло не тронуть его и не польстить его самолюбію, но Флоренса, давъ своему поступку совершенно другое значеніе, преградила Эрнесту путь къ изъявленію благодарности. На слдующій вечеръ посл того, который ознаменовался такою наивною выходкою Эрнеста Мальтраверса, имъ случилось встртиться въ теплиц, примыкавшей къ танцевальной зал. Эрнестъ остановился, чтобы узнать о состояніи ея здоровья, и былъ пораженъ необыкновенною томностью и грустью, выражавшеюся, какъ на лиц, такъ и въ голос ея.

— Милая леди Флоренса, сказалъ онъ: — мн кажется, вы чувствуете себя гораздо хуже, чмъ показываете. Вы должны избгать подобныхъ шутокъ. Вы должны беречь себя, хоть только для успокоенія вашихъ друзей.

— Друзей! сказала леди Флоренса, съ горькою усмшкою: — у меня нтъ друзей! Судьба, создавая Флоренсу Лессельсъ богатою наслдницею, въ замнъ того лишила ее братьевъ и сестеръ…. а часъ ея рожденія отнялъ у нея даже любовь матери! Гд же мн найдти друзей?….

Досказавъ послднія слова, она отвернулась къ открытому окну, и потомъ вышла на галерею. Голосъ ея дрожалъ, и Эрнестъ понялъ, что этимъ движеніемъ она хотла скрыть, или удержать свои слезы.

— Однакожъ, сказалъ онъ, слдуя за нею:— есть другой классъ друзей, въ участіи которыхъ леди Флоренса не можетъ имть недостатка, если только удостоитъ обратить на нихъ свое вниманіе. Позвольте мн причесть себя къ числу самыхъ униженнйшихъ этого класса, а въ замнъ моего глубокаго уваженія я присвоиваю себ право высказывать иногда свое мнніе. Войдите въ комнаты, вечерній воздухъ есть наслажденіе, котораго вы должны избгать.

— Нтъ, нтъ, это освжаетъ меня… успокоиваетъ… Вы не поняли меня… болзнь моя не такого рода, чтобы ясное небо и уснувшіе цвты могли увеличить ее.

Видно было по всему, что Мальтраверсъ не былъ влюбленъ въ Флоренсу, но онъ не могъ не чувствовать къ ней сильнаго и даже, можно сказать, дружескаго участія, находясь подъ вліяніемъ ея красоты и умственныхъ способностей, которыми такъ щедро ее одарила природа. Искренность, выражавшаяся постоянно въ его разговор съ нею, и многіе другіе источники, которые необходимо должны были соединить его съ ея могущественнымъ отъ природы и богато обработаннымъ умомъ, поставили уже ихъ знакомство на дружескую ногу.

— Я не могу удержать васъ, леди Флоренса, сказалъ онъ, слегка улыбаясь:— но совсть моя запрещаетъ мн быть вашимъ сообщникомъ. Я пойду и донесу на васъ лорду Саксингему.

Леди Флоренса, которой лицо было обращено совершенно въ другую сторону, казалось, не слыхала послднихъ словъ его.

— А у васъ, мистеръ Мальтраверсъ, есть друзья? спросила она, съ живостью поворотивъ къ нему голову:— чувствуете ли вы, что въ жизни, я не говорю въ общественной, но въ домашней, есть привязанности и отношенія, по которымъ она длается уже не принадлежностью, а залогомъ?

— Нтъ, леди Флоренса, нтъ! У меня есть друзья, это правда, и первымъ изъ нихъ я считаю Кливеленда, но жизнь въ жизни… другой образъ самаго себя, которому можно вручить бразды правленія и господство надъ своимъ собственнымъ бытіемъ… это счастіе мн незнакомо. Однакожъ, прибавилъ онъ посл нкотораго молчанія:— кажется, это не рдкое лишеніе. И можетъ-быть, его можно считать благомъ. Я научился опираться на свою собственную душу, и не ищу подпоры въ гибкомъ тростник, который можетъ сломаться при малйшемъ дуновеніи втра.

— Ахъ, это холодная философія!.. вы можете слдовать ея правиламъ въ свт, въ столкновеніи съ людьми… но въ уединеніи… въ сношеніяхъ съ природою… нтъ!.. нтъ!.. Пока занятъ одинъ умъ, вы можете довольствоваться гордостью стоицизма… но есть минуты, въ которыя сердце просыпается какъ бы отъ глубокаго сна… просыпается, подобно испуганному ребенку, который чувствуетъ, что находится въ темнот… одинъ.

Эрнестъ хранилъ глубокое молчаніе, а Флоренса продолжала измнившимся голосомъ:

— Это странный… разговоръ… и вы должны считать меня за сумазбродную двушку, голова которой набита романами… такъ, по-крайней-мр, думаетъ обо мн свтъ… Но если я проживу долго… я… но нтъ… честолюбіе недоступно женщин.

— Если такая женщина, какъ вы, леди Флоренса, могла бы полюбить когда-нибудь… то, врно, уже полюбила бы такого человка, котораго карьера сдлала бы ей доступнымъ самое благороднйшее честолюбіе… честолюбіе, свойственное женщин… честолюбіе за другаго!

— Ахъ! я никогда не буду любить, сказала леди Флоренса, и щеки ея казались еще блдне при сіяніи звздъ, отражавшемся за нихъ въ окно:— но можетъ-быть, прибавила она съ живостью:— я могу по-крайней-мръ, узнать когда-нибудь тихія наслажденія дружбы… Отчего бы, напримръ, намъ, и она придвинулась къ Мальтраверсу и взяла его руку съ своею очаровательною искренностью:— отчего бы, напримръ, намъ не быть одинъ для другаго въ такихъ отношеніяхъ, какъ-будто любовь, какъ вы называете ее, и не существуетъ боле на земл, а дружба замнила ея мсто? Мы не можемъ влюбиться одинъ въ другаго… для насъ не существуетъ этой опасности. Съ моей стороны… вы такъ проницательны, что не можете и ожидать этого… а я кокетка… вы это знаете… Будемъ друзьями… по-крайней-мр, до-тхъ-поръ, пока вы женитесь… или я передамъ право другому поврять мою дружбу и владть моими тайнами.

Мальтраверсъ вздрогнулъ. То, что говорила Флоренса, онъ когда-то почти тми же словами выражалъ Валеріи.

— Свтъ, сказалъ онъ, цалуя ручку, которая такъ граціозно лежала въ его рук: свтъ будетъ…

— Вс люди таковы!.. свтъ… всегда свтъ! Можно ли подвести подъ правила и мру свта все прекрасное… благородное… чистое и высокое?… Разв вы тоже считаете себя рабомъ свта? Разв вы не презираете его безсмысленный лепетъ… его методическое лицемріе?

— Отъ всего моего сердца, сказалъ Эрнестъ Мальтраверсъ почти съ гордостью. Сколько люблю я человчество въ масс, столько же ненавижу эту олигархію, которую создали люди, и которую они же назвали свтомъ!

Разгоряченный такими чувствами, столь долго и тщательно скрываемыми, я теперь вызванными наружу, этотъ человкъ, обыкновенно спокойный и скрытный, далъ теченіе своимъ жгучимъ, буйнымъ и почти страшнымъ мыслямъ, которыя роятся въ каждой голов, боле или мене сдерживаемыя и подведенный подъ правила, эти смяна вчной войны человка искусственнаго съ человкомъ натуральнымъ, первобытнаго генія съ условіями общества. Въ то время, какъ Мальтраверсъ говорилъ, глаза его горли огнемъ, котораго невозможно было выдержать, грудь вздымалась, никогда еще онъ не стоялъ такъ высоко въ глазахъ Флоренсы Лессельсъ. Можно было подумать, что цпи, связывающія вс фибры его могущественнаго ума, готовы были лопнуть. Душа его сдлалась какъ бы осязаемою, и парила къ небу,— вырвавшись на свободу изъ своей душной тюрьмы.

Этотъ вечеръ ознаменовался необыкновеннымъ договоромъ между прекраснымъ молодымъ мужчиною и прелестною молодою женщиною. Эрнестъ и Флоренса согласились быть друзьями и больше ничмъ…. Безумцы!

II.

Карлосъ. ‘Это письмо.

Эволи. О! я умру. Отдайте мн его сію же минуту’.

Шиллеръ.

Казалось, что договоръ, сдланный Мальтраверсомъ и леди Флеренсою, уничтожилъ всякое замшательство и недоврчивость, существовавшія досел въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ. Въ разговор ихъ царствовала свобода, не совсмъ свойственная молодымъ людямъ разнаго пола. Мальтраверсъ, подобно большей части людей съ сильнымъ воображеніемъ и съ могущественными чувствами, былъ въ обыкновенномъ теченіи своей жизни, если не молчаливъ, то, по-крайней-мр, чрезвычайно остороженъ. Ему казалось, что съ груди его спала величайшая тяжесть, когда онъ нашелъ человка, который понималъ его искренность. Его краснорчіе, поэзія и сильный, но сдерживаемый энтузіазмъ какъ-будто ожили и получили даръ слова. Онъ могъ говорить одному лицу то, что написалъ бы для массы, читающей публики — рдкое счастіе для насъ, пишущей братіи.

Флоренса вдругъ поздоровла и повеселла какъ бы по необыкновенному чуду. Она сдлалась гораздо ласкове и обходительне противъ прежняго, въ ней незамтно уже было желанія блеснуть и уколоть, не обративъ вниманія на глубину нанесенной ею раны. Люди, невидавшіе ее прежде, удивлялись, отчего ея боялись въ обществ. Однакожъ проявлявшіеся по временамъ расположеніе къ раздражительности, необдуманная готовность подозрвать поступки окружающихъ ее людей, и непобдимое своеволіе не ускользали отъ зоркихъ глазъ Мальтраверса и служили къ охраненію свободы его сердца. Онъ смотрлъ на нее взорами ума, а не страсти. Онъ думалъ о ной не какъ о женщин… превосходство ея ума, величіе идей и могущество предположеній, очаровывая его впродолженіе бесды съ нею, отвлекали отъ созерцанія ея физической красоты. Онъ считалъ ее существомъ необыкновеннымъ, дивнымъ созданіемъ, котораго названіе женщины, по его мннію, должно было унизить. Разъ онъ сказалъ ей объ этомъ шутя, и она сочла это за комплиментъ. Бдная Флоренса, ея презрніе къ женскому полу, исхитивъ ее изъ колеи природнаго назначенія, отмстило ей въ лиц всхъ женщинъ!

Кливелендъ въ молчаніи наблюдалъ за успхами ихъ дружбы, и съ спокойною улыбкою прислушивался къ молв, которая уже указывала на ихъ уединенныя бесды на террас, на нсколько продолжительныя прогулки по долин, и предсказывала, чмъ должно все это кончиться. Лордъ Саксингемъ не видлъ ничего. Дочь его была совершеннолтняя, и онъ привыкъ уже къ ея странностямъ. Однакожъ его милость страшно ошибался въ характер ея гордости, онъ былъ убжденъ, что она выдетъ за-мужъ не иначе, какъ за какого-нибудь герцога, что же касается до кокетства, онъ считалъ его самымъ невиннымъ и самымъ естественнымъ занятіемъ молодой двушки. Къ тому же онъ находился очень мало въ Темпль-Гров. Позавтракавъ въ своей комнат, онъ узжалъ каждое утро въ Лондонъ, возвращался къ обду, посл котораго игралъ въ вистъ, а вечеромъ, возвратясь опять въ свой кабинетъ, спшилъ передавать Флоренс вс безсмыслицы, приправленныя необыкновенною веселостью, въ теченіе двухъ или трехъ минуть, которыя проходили между обычнымъ его пріемомъ стакана вина съ водою и появленіемъ каммердинера. Остальные члены общества не имли другаго права, какъ толковать и перетолковывать, и такимъ образомъ Флоренса и Мальтраверсъ шли своею дорогою, не встрчая никакихъ препятствій.

Мальтраверсъ, не чувствуя любви къ Флоренс, думалъ, что и она не любитъ его, и что въ ихъ отношеніяхъ не могло быть ни какой опасности. Это недоумніе, въ которое можетъ впасть только мужчина, но женщина никогда. Женщина всегда знаетъ, когда она любима, хотя иногда ей случается подозрвать любовь тамъ, гд она вовсе не существуетъ.

Флоренса не была счастлива. Счастіе не можетъ существовать безъ спокойствія духа, а ее тревожило какое-то неясное, упоительное и безпокойное волненіе. Она узнала отъ Мальтраверса, что Феррерсъ сказалъ ей неправду, что въ настоящую минуту никакая другая женщина не господствовала надъ сердцемъ Эрнеста, и такъ любитъ ли онъ ее или нтъ, но въ эту минуту они замняли другъ для друга всю вселенную. Она жила настоящимъ, и не хотла помышлять о будущемъ.

Съ-тхъ-поръ, какъ опасная болзнь измнила родъ жизни Эрнеста, онъ не выступалъ боле на литературное поприще. Однакожъ, съ нкотораго времени прежняя привычка начала оказывать свое дйствіе. Въ продолженіе сравнительной праздности послднихъ лтъ, мысли и чувства, которыя, если только имъ дана свобода, разростаются такъ скоро, скитались въ поэтической голов Мальтраверса въ такомъ количеств, что имъ стало душно, и он требовали выхода. Для нкоторыхъ писать не есть неясное желаніе, но неопреоборимое назначеніе. Огонь запылалъ, и старается вырваться наружу, птичка расправила крылышки, и желаетъ вспорхнуть съ своего родимаго гнздышка. Желаніе длиться съ людьми своими задушевными мыслями бываетъ врожденно, какъ инстинктъ, у тхъ немногихъ избранныхъ, которымъ Творецъ вручаетъ священное управленіе геніемъ. Мальтраверсъ нердко совтывался съ Флоренсою насчетъ сочиненія, надъ которымъ онъ трудился въ настоящее время, эта лестная съ его стороны довренность приводила ее въ восторгъ, она умла оцнить се вполн. Это сочиненіе, экстрактъ праздничной жизни, самое младшее и вмст съ тмъ самое любимое дитя его умственныхъ занятій, носило на себ отпечатокъ оригинальности и было переполнено творческимъ жаромъ и сильнымъ выраженіемъ страстей. По мр того, какъ неясный образъ принималъ видъ превосходнаго ландшафта, а мысли и воображеніе находили на немъ постоянное для себя убжище, Флоренс казалось, что она проникла въ чертоги геніевъ. О! какъ различны были, какъ по глубин, такъ и но величію, эти умственныя сношенія Эрнеста Мальтраверса съ женщиною, которая едва-ли стояла ниже его, какъ по уму, такъ и по образованію, отъ того моста неяснаго и легкаго сочувствія, построеннаго когда-то этимъ восторженнымъ молодымъ человкомъ между поэзіею его познаній и поэзіею Алисиной любви!

Въ одинъ ясный день послдней половины сентября мсяца, когда солнце, совершивъ свой краткій путь, клонилось уже къ западу, леди Флоренса, проведя все утро въ своей комнат, занятая, по ея словамъ, самою утомительною работою, отправленіемъ церемонныхъ писемъ, что она длала изъ угожденія лорду Саксингему, который настоятельно требовалъ отъ нея аккуратности въ обхожденіи съ роднею, даже до пятидесятаго колна, если родня была образована, однимъ словомъ имла какое-нибудь значеніе въ свт, и такъ, въ одинъ ясный день послдней половины сентября мсяца леди Флоренса, окончивъ свою работу, вышла въ садъ, гд тотчасъ же встртилась съ Кливелендомъ. Мужчины осматривали поля, дамы ухали кататься, Кливелендъ и леди Флоренса были совершенно одни.

Коснувшись недавнихъ занятій Флоренсы, разговоръ ихъ палъ на прелестный родъ литературы, въ которомъ интересъ романа соединяется съ истиною исторіи, на мемуары и письма французскихъ писателей. Этотъ родъ литтературы былъ конекъ Кливеленда, и онъ, что называется, попалъ въ свою колею.

— Этотъ пріятный и изысканный лепетъ, сказалъ онъ: много способствуетъ къ примненію природы къ искусству! Все искусственное кажется въ этихъ письмахъ совершенно натуральнымъ. Они раскрываютъ иногда такіе изгибы сердца, которые досел были неизвстны ему самому. Эти чудныя чувства, эта деликатная лесть, выраженная въ письмахъ мадамъ де-Севинье къ ея дочери, пріятно звучатъ въ сердц каждаго… однакожъ, мн никогда не приходило въ голову, чтобы такъ могъ кто-нибудь написать, кром матери. Какъ, на-примръ, вотъ этотъ комплиментъ идетъ къ окончанію письма матери: ‘Songez que de tous les coeurs o vous rgnez, il n y en a aucun ou votre empire soit si bien tabli que dans le mien’.

— Признаюсь, я желала бы, чтобы такая учтивость наблюдалась даже въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ родства…. отчего бы, на-примръ, не дополнить вс сердечныя привязанности воображеніемъ?

— Я не умю вамъ точно сказать отчего, возразилъ Кливелендъ,— но мн кажется, что это разрушило бы дйствительность. Я принадлежу къ старой школ. Если бы у меня была дочь, и если бы мн пришлось попросить ее подать мои туфли, мн показалось бы чрезвычайно скучно, когда въ замнъ этого одолженія, я долженъ былъ бы наговорить ей кучу лести.

Продолжая этотъ разговоръ, въ которомъ леди Флоренса съ жаромъ защищала свое мнніе, они вошли въ рощу, за которою сверкалъ одинъ изъ рукавовъ ручья, служившаго украшеніемъ всего парка, эта тнистая роща представляла надлежащій контрастъ съ открытыми и разнообразными цвтниками сада. Тутъ они внезапно встртили Мальтраверса. Онъ ходилъ по берегу ручья, и казался погруженнымъ въ глубокое размышленіе.

Вздрогнувшая рука леди Флоренсы, которою она держала руку Кливеленда, заставила его замолчать среди жаркихъ преній о характер кардинала Ретца, который такъ подробно описалъ Ла-Рошфуко, и осмотрться кругомъ.

— А! Джакъ, глубокій изслдователь, сказалъ онъ:— какую нравственную идею почерпнулъ ты въ нашихъ Арденскихъ лсахъ? {Намекъ на дйствующее лице Шекспировой пьесы: As you like it. Прим. перевод.}

— Очень радъ видть васъ, Кливелендъ. Я желалъ посовтоваться съ вами. Но прежде всего я долженъ убдить васъ, леди Флоренса, и нашего общаго хозяина, что прогулки мои были несовершенно безполезны… примите отъ меня этотъ даръ, розу, которую я нашелъ въ самой отдаленной чащ лса. Притомъ замтьте, что это дикая роза. Теперь, Кливелендъ, одно слово съ вами.

— Теперь, мистеръ Мальтраверсъ, я здсь лишняя, не правда ли? сказала леди Флоренса.

— Извините, я не имю секретовъ отъ васъ, говоря объ этомъ предмет, или лучше сказать объ этихъ предметахъ, потому-что я буду говорить о двухъ. Во-первыхъ, леди Флоренса, о бдномъ Чезарини… вы его знаете, и даже расположены къ нему… не краснйте.

— Разв я покраснла? Такъ это, врно, отъ воспоминанія вашего давнишняго упрека по этому случаю.

— Чувствуя всю его справедливость, не правда ли? Но оставимъ упреки въ поко. Я принималъ всегда самое живое участіе въ этомъ молодомъ человк. Его раздражительный характеръ, его умъ, способный заблуждаться, увеличили мое безпокойство на счетъ его будущей судьбы. На-дняхъ я получилъ письмо отъ де-Монтеня, его зятя, который тоже безпокоится о Кастрюччіо. Онъ желаетъ, чтобы Чезарини немедленно оставилъ Англію, это, говоритъ онъ, единственное средство поправить его разстроенное состояніе. Де-Монтень иметъ случай помстить его при посольств, такой случай въ другой разъ, можетъ-быть, и не представится… и… но вы знаете этого человка!… Что тутъ длать? Я увренъ, что онъ не послушаетъ меня, онъ смотритъ на меня, какъ на соперника по ремеслу и извстности, который желаетъ удалить его съ этого поприща.

— Не думаешь ли ты, что мое краснорчіе будетъ имть больше успха? сказалъ Кливелендъ. Нтъ, я также авторъ. Но мн кажется, что ваша милость была бы въ этомъ случа лучшимъ посредникомъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ леди Флоренс.

— Онъ не иметъ недостатка ни въ талант, ни въ достоинствахъ, сказалъ Мальтраверсъ умоляющимъ голосомъ: — время и опытъ могли бы исцлить его отъ нкоторыхъ слабостей. Не попробуете ли вы спасти его, леди Флоренса?

— Отчего же нтъ! я не имю недостатка въ состраданіи…. По прізд въ городъ, я увижусь съ вами… Но ваше участіе къ нему достойно васъ, мистеръ Мальтраверсъ, потому-что Чезарини….

— Не любитъ меня, вы хотите сказать… но я надюсь, что современемъ антипатія его ко мн уступитъ мсто самой нжной симпатіи. Кром-того, я обязанъ ему нкоторою благодарностью. Въ его недостаткахъ я замтилъ многіе, которые могутъ быть свойственны всмъ писателямъ, если только они не постараются преодолть ихъ, къ тому же я долженъ прибавить, что семейство де-Монтеня иметъ особенное право на мою дружбу.

— Ты вришь въ доброту его сердца и непоколебимость его чести? спросилъ Кливелендъ голосомъ, въ которомъ выражалось сомнніе.

— Да, я врю. Таковы, по-крайней-мр, должны быть качества поэта, выкупающія его заблужденія.

Мальтраверсъ говорилъ съ жаромъ, вліяніе, производимое имъ въ это время на Флоренсу, было такъ сильно, что слова его заставили ее, увы, къ несчастію, уважать характеръ Кастрюччіо, который сначала имлъ въ себ много благородства, но впослдствіи упалъ подъ вліяніемъ своего собственнаго тщеславія. Она видла его три или четыре раза между тмъ временемъ, какъ онъ подъ диктовку Феррерса написалъ ей оправданіе въ своемъ необдуманномъ поступк, и ея отъздомъ къ Кливеленду, и ей казалось, что въ словахъ и во взор этого молодаго человка выражалось скоре негодованіе, чмъ сознаніе своей вины, но она чувствовала состраданіе къ тщеславію, которое она оскорбила почти невольнымъ образомъ.— Теперь перейдемъ къ другому предмету, продолжалъ Мальтраверсъ:— на счетъ котораго я также хотлъ просить вашего совта, но онъ касается политики, не покажется ли онъ вамъ утомительнымъ, леди Флоренса?

— О! нтъ, я неравнодушна къ политик, она всегда поселяетъ во мн или удивленіе или сожалніе, судя по поступкамъ тхъ, которые приводятъ эту великую науку въ движеніе. Прошу васъ, говорите.

— Въ такомъ случа, сказалъ Кливелендъ:— ты можешь пока довольствоваться однимъ довреннымъ лицомъ, а меня извини. Я вижу, гости мои возвратились, и идутъ сюда но долин, я постараюсь ради вашей пользы дать имъ другое направленіе. Мы же поговоримъ объ этомъ въ другой разъ.

Съ этими словами Кливелендъ удалился, но въ короткости Мальтраверса съ Флоренсою было столько чистоты и искренности, что они, оставшись съ глазу на глазъ, не смутились нисколько.

— Леди Флоренса, сказалъ Эрнестъ:— нтъ ни одного человка въ мір, у котораго я спросилъ бы совта съ такимъ удовольствіемъ, какъ у васъ. Я даже доволенъ, что Кливелендъ оставилъ насъ однихъ…. потому-что, не-смотря на его превосходныя качества, онъ слишкомъ привязанъ къ свту, и мы съ нимъ судимъ о вещахъ не по однимъ даннымъ. Простите мн это предисловіе, но потъ я приступаю къ длу. Я получилъ письмо отъ мистера N. Этому государственному человку, благородный характеръ котораго никто не могъ ни понять, ни достойно оцнить, открывается самая блестящая карьера, какая когда-либо могла быть доступна въ нашемъ отечеств не аристократу по происхожденію. Онъ проситъ меня перейдти въ то управленіе, въ которое онъ на-дняхъ долженъ вступить. Мсто, предлагаемое мн, выше моихъ заслугъ, и не совсмъ свойственно тому, что я сдлалъ, хотя, можетъ-быть, будетъ свойственно тому, что я сдлаю впослдствіи. Я длаю это подраздленіе, потому-что вы знаете, прибавилъ Эрнестъ съ гордою улыбкою:— что въ характер моемъ преобладаютъ смлость и самонадянность.

— Вы приняли предложеніе?

— Нтъ… не долженъ ли я былъ отказаться отъ него? Въ настоящую минуту политика наша одинакова, но виды въ будущемъ совершенно различны. Служа съ мистеромъ N, я долженъ принести слишкомъ большую жертву, долженъ отказаться отъ девяти правилъ, чтобы выдвинуть впередъ одно. Не есть ли это постыдная капитуляція этой великой цитадели — нашей собственной совсти? Никто не назоветъ этотъ поступокъ безразсуднымъ, потому-что согласіе на счетъ главнаго вопроса партіи, вотъ все, что спрашивается въ общественной жизни, тысяча послдующихъ этому вопросу лежатъ темные и неразршенные въ будущемъ, ихъ даже никто и не предвидитъ. Тмъ не мене, я самъ счелъ бы себя безразсуднымъ человкомъ. Такова моя дилемма…. Если, воспользовавшись силою этого возвышеннаго ума, чтобы достигнуть его цли, оставить его въ то время, какъ онъ остановится, значитъ измнить ему…. если же остановиться съ нимъ, приведя въ дйствіе одинъ только вопросъ нашей великой системы, значитъ измнить самому себ. Вотъ мой взглядъ за этотъ предметъ. Какихъ усилій стоило мн, чтобы дойти до этихъ заключеній, потому-что въ первою минуту личное честолюбіе заставило биться мое сердце сильне обыкновеннаго.

— Вы правы! вы правы! вскричала Флоренса, щеки которой горли отъ сильнаго душевнаго волненія.— Какъ могла я сомнваться въ васъ?… Я понимаю великость вашей жертвы, потому-что великая слава возвыситься, вопреки предсказаніямъ вашихъ враговъ, на дорог къ почестямъ, которую одну видятъ завистливые глаза свта, и помряетъ холодное сердце его, но еще славне чувствовать, что вы не сдлали ни одного шага къ цли вашего честолюбія, воспоминаніе о которомъ могло бы заронить въ сердце ваше чувство раскаянія. Нтъ, другъ мой, подождите, врьте, что придетъ время, когда совсть и честолюбіе пойдутъ рука объ руку, когда обширные предметы свтозарной политики будутъ разложены передъ вами, какъ географическія карты, по которымъ вы высчитаете каждый шагъ своего пути, не предвидя опасности заблудиться. Пусть люди называютъ грезами теоретика эти великіе замыслы, эту чистоту души…. если даже это и правда…. то въ такомъ случа идеалъ все-таки лучше дйствительности. Къ тому же ваше настоящее положеніе не такъ маловажно, чтобы промнять его почти на неизвстное. Передъ вами тронъ литтературы, для достиженія котораго ненужно сворачивать съ прямой дороги, а вы имете, какъ мн кажется, довольно нравственной силы, чтобы завладть имъ.

Въ эту минуту, какъ Флоренса Лессельсъ выражала столь возвышенныя мысли, Эрнестъ нашелъ ее прекрасне и обворожительне обыкновеннаго.

— О! сказалъ онъ, схвативъ и поцаловавъ ея руку, какъ бы съ невольнымъ увлеченіемъ:— да будетъ благословенъ часъ, въ который вы удостоили меня своею дружбою. Вы выразили то, что мн необходимо было слышать изъ устъ живаго существа въ ту самую минуту, когда я готовъ быль подумать, что патріотизмъ есть не что иное какъ химера, а добродтель пустая мечта.

Леди Флоренса выслушала эти слова, и все существо ея измнилось. Это была уже не величественная сивилла, но нжная, застнчивая и трепещущая, но счастливая женщина.

Въ смущеніи она уронила изъ рукъ цвтокъ, который только что получила отъ Мальтраверса, довольная тмъ, что могла скрыть свое лицо, она нагнулась за цвткомъ и выронила письмо, которое покоилось на груди ея. Мальтраверсъ же, нагнувшись въ ту же самую минуту, чтобы предупредить ея движеніе, увидлъ, что письмо было адрессовано къ нему, а въ почерк узналъ руку своей неизвстной кореспондентки. Онъ схватилъ письмо и смотрлъ съ пріятнымъ и невыразимымъ удивленіемъ то на посланіе, то на обнаруженнаго автора.

Флоренса поблднла, какъ смерть, и закрывъ лицо руками, залилась горькими слезами.

— Глупецъ я, глупецъ! вскричалъЭрнестъ, увлеченный минутною страстью.— Какъ не знать, какъ не чувствовать, что въ мір не могли быть дв Флоренсы! Но еслибъ эта мысль и пришла мн въ голову, я не осмлился бы развить ее….

— Идите…. идите…. сказала Флорепса прорывающимся отъ рыданій голосомъ:— оставьте меня…. изъ состраданія оставьте меня!

— Нтъ, я не уйду до-тхъ-поръ, пока вы не прикажете мн встать, сказалъ Эрнестъ, падая передъ Флоренсою на колни почти въ такомъ же волненіи, какъ и она сама.

Нужно ли продолжать? Когда они оставили это мсто, признаніе въ любви было сдлано…. священные обты произнесены…. и съ этой минуты Эрнестъ Мальтраверсъ могъ считаться избраннымъ поклонникомъ леди Флоренсы Лессельсъ.

III.

	‘Тысяча отцовъ, будучи на моемъ мстъ, сказали бы теб слдующее: такъ какъ ты происходишь отъ благороднаго дома, то по этому дожна отдать свою руку тоже благородному. Я же не скажу этого. Я не хочу жертвовать моею дочерью никакому предразсудку’. Коцебу.
	‘Берегитесь, лордъ, спокойствіе всхъ васъ зависитъ отъ немедленнаго обузданія этого ложнаго человка.’ Шекспиръ.
	О! какъ эта весна любви сходна съ непостоянною прелестью апрльскаго дня! Вотъ солнце блеститъ во всей своей красот, но мимолетное облако можетъ мгновенно скрыть его отъ очарованныхъ нашихъ взоровъ. Шекспиръ.

Когда Мальтраверсъ очутился одинъ въ своей уединенной комнат, ему казалось, что все, что происходило вокругъ него, было не-что иное, какъ сонъ. Онъ уступилъ минутному влеченію, можетъ-быть даже непреоборимому, но совсть его сердца не была удовлетворена. Ея невидимый голосъ шепталъ ему: ‘ты обманулъ и ее и себя… ты не любишь ее!…’ Напрасно онъ старался приводить себ на память ея очаровательную красоту, ея умъ. таланты и необыкновенную и восторженную страсть къ нему, невидимый голосъ все-таки шепталъ ему: ‘ты не любишь ее. Скажи вчное прости твоимъ чуднымъ мечтамъ о жизни, наполненной блаженствомъ, какимъ рдко пользуются смертные. Калипса и ея золотой островъ исчезли для тебя навсегда съ бурнаго океана будущности. Ты не можешь уже набрасывать на легкой канве твоихъ желаній прелестныя черты той, съ которой ты не желалъ бы разставаться ни на минуту. Ты измнилъ своему собственному идеалу… ты безвозратно отдался другой… ты отказался отъ надежды…. ты будешь жить какъ въ тюрьм, съ существомъ, которому ты не сочувствуешь въ любви’.

— Пусть будетъ, что будетъ! вскричалъ Мальтраверсъ вздрогнувъ, испуганный этими мыслями.— Я заключилъ вчныя условія съ женщиною, которая любитъ меня…. и потому съ моей стороны было бы глупо и безчестно предаваться раскаянію и сожалніямъ. Я провелъ лучшіе годы моей молодости, не найдя своей Егеріи, съ которою пещера могла бы показаться мн пріятне всякой роскоши и почестей. Неужели до могилы я долженъ гоняться за пустыми призраками, невидимыми подругами моей жизни? Въ дйствительной же жизни могъ ли я сдлать лучшій выборъ?

Въ то время, какъ Мальтраверсъ поврялъ такимъ образомъ свои собственныя мысли, леди Флоренса вошла въ кабинетъ своего отца, гд ожидала его возвращенія изъ Лондона. Она знала привязанность лорда Саксингсма къ свтскимъ выгодамъ, знала также гордость своего жениха, и чувствовала, что она одна можетъ между ними быть посредницею.

Наконецъ лордъ Саксингемъ возвратился изъ Лондона, занятый, по обыкновенію, мыслью о важныхъ длахъ, спшащій кончить ихъ и въ постоянно хорошемъ расположеніи духа.

— Что ты скажешь мн, Флора?… Очень радъ видть тебя… свжа, какъ цвтокъ… Клянусь честью, я никогда не замчалъ у тебя такого цвта лица…. страшно похожа на меня…. какъ ты думаешь? У всхъ въ нашемъ семейств прекрасный цвтъ лица и выразительные глаза. Но я, кажется, немножко опоздалъ…. вотъ первый звонокъ…, а ты, ci-devant jeune homme, еще провозишься надъ туалетомъ… но что я вижу, и ты еще неодта!

— Милый батюшка, я желаю поговорить съ вами о весьма важномъ предмет.

— Право?… какъ, сію минуту?

— Да, батюшка.

— Ну, въ чемъ дло?… должно полагать о твоемъ помсть Слингби?

— Нтъ, милый батюшка, нтъ… прошу васъ, сядьте и выслушайте меня терпливо.

Эти слова заинтересовали, но вмст съ тмъ и встревожили лорда Саксингема, онъ слъ молча, и смотрлъ съ безпокойствомъ въ лицо своей дочери.

— Вы всегда были снисходительны ко мн, милый батюшка, начала Флоренса, съ полуулыбкою: — я дйствовала по своей вол, не такъ, какъ большая часть молодыхъ двицъ. Поврьте мн, милый батюшка, я вполн цню вашу привязанность, а еще боле ваше уваженіе, заключающееся въ довренности. Я всегда была капризная и сумасбродная двушка, но теперь желаю исправиться, и первымъ моимъ шагомъ къ исправленію будетъ просьба о вашемъ согласіи дать мн наставника и путеводителя….

— Какъ! что? вскричалъ лордъ Саксингемъ.

— Другими словами… я…. я…. но вдь надобно же сказать правду…. я желаю выдти замужъ.

— Разв герцогъ **** былъ здсь сегодня?

— Нтъ, кажется. Но я не герцогу общала свою руку…. мистеръ Мальтраверсъ….

— Мистеръ Мальтраверсъ!… мистеръ не знаю кто!… двичьи бредни!… и не говори мн объ этомъ, дитя!… Я никогда не дамъ своего согласія на подобную глупость. Правда, онъ дворянинъ…. всми уважаемый…. очень умный…. и тому подобное…. но… но…. но безполезно было бы договаривать…. я сказалъ мое ршеніе. Съ твоимъ богатствомъ!…

— Милый батюшка, я не выйду замужъ безъ вашего согласія, не-смотря на то, что я уже совершеннолтняя и состояніе все принадлежитъ мн.

— Ты прекрасная дочь, я это знаю… теперь позволь-же мн одться…. а то мы опоздаемъ къ обду.

— Нтъ, нтъ, еще успемъ, сказала леди Флоренса, обвивши ласково рукою шею своего отца.— Я выйду за мужъ за мистера Мальтраверса, только это будетъ не иначе, какъ съ вашего полнаго согласія. Разсудите хорошенько: если я выйду за герцога ***, онъ будетъ надяться получить мое состояніе все сполна. Десять тысячъ гиней годоваго дохода находятся въ моемъ полномъ распоряженіи, и если я выйду за мистера Мальтраверса, я передамъ ихъ вамъ…. я всегда имла это намреніе…. это будетъ служить слабымъ доказательствомъ моей признательности за вс ваши милости и снисходительность ко мн…. вы видите, что ваша Флоренса не неблагодарна.

— Не хочу ничего слушать!

— Постойте, батюшка, выслушайте. Вы небогаты…. по званію стоите высоко…. и получите самую небольшую пенсію, когда оставите службу, а я слышала отъ васъ довольно часто, что и настоящее ваше жалованье ставитъ васъ иногда въ затруднительное положеніе. Кому дочь можетъ предложить часть своихъ избытковъ, какъ не родителямъ?… Отъ кого родители могутъ принять ихъ, какъ не отъ дтей, на которыхъ они любовію своею и попеченіями налагаютъ долгъ, котораго дти не въ состояніи выплатить во всю жизнь?… Но не въ томъ дло, неужели вы…. вы…. непротиворчившіе до-сихъ-поръ моимъ самомалйшимъ желаніямъ, захотите разрушить вс надежды на счастіе, какія могла создать себ ваша Флоренса?…

Флоренса плакала, лордъ Саксингемъ, растроганный до глубины души, выронилъ также нсколько слезинокъ. Можетъ-быть, было бы несправедливо сказать, что денежная часть этого дла заставила его дать свое согласіе, но врно то, что деликатность, съ какою эти деньги были ему предложены, тронула его сердце. Какъ бы то ни было, но лордъ Саксингемъ, не начавъ еще одваться общалъ не длать съ своей стороны никакихъ препятствій къ этой сватьб, но въ замнъ своего согласія просилъ отложить ее хоть на три мсяца, (вотъ все, что обыкновенно требуютъ дловые люди). Вслдъ за этимъ Флоренса оставила его, сіяющая радостью, какъ сама Флора, когда солнце весны превращаетъ весь міръ въ цвтущій садъ. Никогда леди Лессельсъ мене не думала о красот своей, и никогда красота ея не была столь поразительною, какъ въ этотъ счастливый вечеръ. Мальтраверсъ же былъ необыкновенно блденъ и задумчивъ. Напрасно Флоренса старалась встртить его взоры во-время обда, который показался ей нестерпимо продолжительнымъ. Однакожъ посл обда молодые люди сошлись, разговаривали вдали отъ всего общества въ-продолженіе цлаго вечера, и красота Флоренсы начала производить за сердце Эрнеста свое настоящее дйствіе. Этотъ вечеръ!… о! съ какимъ восторгомъ Флоренса вспоминала впослдствіи каждый часъ…. каждую минуту его!…

Забавно было бы подслушать разговоръ, происходившій между Лордомъ Саксингемомъ и Мальтраверсомъ, когда послдній явился въ тотъ же самый вечеръ въ комнату его милости. Къ великому удивленію лорда Саксингема, Мальтраверсъ не вымолвилъ ни одного слова о великой чести, соединенной съ рукою леди Флоренсы. Онъ холодно, сухо и почти надмнно сдлалъ обыкновенное, въ такомъ случа, предложеніе.

— Какъ будто, говорилъ посл лордъ Саксингемъ Феррерсу:— взявъ за себя мою дочь, первую лондонскую красавицу съ пятидесятью тысячами фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода, этотъ человкъ думалъ сдлать мн же величайшую честь!

Таковъ быль Мальтраверсъ. Если бы онъ предлагалъ свою руку дочери бднаго дворянина, неимющей ни пенса за душою, то съумлъ бы показать себя униженнйшимъ изъ униженныхъ. Гордая поступь и важный видъ Мальтраверса смутили и озадачили графа, который не сказалъ своему будущему зятю объ условіи, сдланномъ имъ съ дочерью, отложить сватьбу на три мсяца. Онъ подумалъ, что лучше предоставить устройство этого дла самой Флоренс. Они холодно пожали другъ другу руку, и разстались. Мальтраверсъ тотчасъ же пошелъ въ комнату Кливеленда и сообщилъ ему все, что случилось. Восхищенный старикъ поздравлялъ его съ такою искреннею радостью, что Мальтраверсъ почелъ бы грхомъ не считать себя самымъ счастливйшимъ человкомъ въ мір. Въ эту же ночь онъ написалъ письмо, въ которомъ отказывался отъ предлагаемаго ему мста.

На слдующій день лордъ Саксингемъ похалъ, по обыкновенію въ должность, а леди Флореиса и Эрнестъ, оставшись одни, пошли гулять по салу.

Тутъ послдовали т признанія, которыя такъ пріятно и произносить и слушать. Флоренса расказывала о томъ, какъ прошло ея дтство, какъ образовался ея умъ самъ собою, въ уединеніи, какъ юныя мечты и грезы осаждали ея восторженную голову.

Ни что окружающее ее не могло возбудить въ ней ни участія, ни удивленія, ни что не имло созвучія съ ея романическими наклонностями, возвышенными и нжными качествами души, вслдствіе чего она погрузилась въ созерцаніе и книги. Соединеніе возвышенныхъ способностей ума и нжнаго сердца, удаленныхъ съ поприща дйствія, производитъ поэзію, это изчадіе страстей и мысли. Вотъ почему, молодые поди, которыхъ природа одарила большими способностями ума, слдственно, подвергла боле чувствительному одиночеству, не достигши этихъ настоящихъ заботъ и попеченій о жизни, длаются поэтами. Флоренса также была поэтъ въ душ. На умы такого рода первая книга, которая, повидимому, олицетворяетъ самыя задушевныя ихъ мысли и самыя любимыя мечты, производитъ впечатлніе, доходящее до ентузіазма, смшаннаго съ благоговніемъ. Гордая, меланхолическая и одинокая душа Мальтраверса, такъ ясно выражавшаяся во всхъ его твореніяхъ, была для Флоренсы, какъ бы тайнымъ отголоскомъ ея собственной натуры. Она почувствовала сильное и неразгаданное участіе къ человку, умъ котораго произвелъ на нее такое впечатлніе. Она собрала свднія о его занятіяхъ, о его каррьер… она вообразила, что поняла гармонію человка съ его геніемъ… она вообразила, что поняла то, что было не ясно и темно для другихъ. Онъ, котораго она никогда не видала, сдлался для нея вчно-присутствующимъ другомъ. Его честолюбіе, его извстность были какъ бы собственною ея принадлежностью. Такъ, наконецъ, увлеченная безумною наклонностью къ романтизму, она написала ему письмо, не думая ни о какихъ послдствіяхъ, и не желая быть когда-либо открытою, привычка писать сдлалась для нея какъ-бы необходимою потребностью, подобною пріятному ощущенію писателя, который сообщивъ свои мысли свту, освобождаетъ тмъ свою голову отъ неимоврной тяжести. Наконецъ она увидла его, и онъ не разрушилъ ея мечты. Очарованіе могло исчезнуть только въ такомъ случа, когда бы онъ съ перваго взгляда на нее присоединился къ числу ея поклонниковъ. Смсь скромности и искренности (искренность въ разговор и скромность въ обращеніи были главною характеристическою чертою Мальтраверса) заинтересовала ее. Тщеславіе много помогало ея воображенію. Наконецъ они встртились въ дом Кливеленда, сблизились, общались быть друзьями, и тутъ только Флоренса поняла, какъ неблагоразумно играла своимъ счастіемъ, давая пищу своимъ грезамъ, но ей, однакожъ, казалось, что Мальтраверсъ любитъ ее, несмотря на свое глубокое молчаніе по этому предмету. Въ его обхожденіи и словахъ выражалось участіе, которое онъ принималъ въ ней, а голосъ его длался всегда необыкновенно нженъ, когда онъ говорилъ съ женщиною, потому-что онъ сохранилъ въ себ типъ древней, рыцарской, почтительной нжности къ прекрасному полу. Весьма натурально, что она относила лично къ себ то, что относилось къ цлому полу, потому-что привыкла видть, что каждый шагъ ея въ свт приносилъ ей новую побду. Надобно было думать, что ея огромное состояніе и высокое значеніе въ свт поставятъ непреоборимую преграду между ею и гордостью Мальтраверса…. она надялась этого…. была уврена въ этомъ…. однакожъ, тмъ не мене чувствовала опасность такого положенія…. и наконецъ гордость ея пришла въ страшную тревогу….

Въ минуту такого сомннія она вспоминала о прежней роли неизвстной кореспондентки, написала письмо къ Мальтраверсу, адрессовала его въ собственный домъ Эрнеста, думая на слдующій день хать въ Лондонъ, и отправить письмо по принадлежности. Въ этомъ письм говорилось о ихъ пребываніи у Кливеленда, о ихъ взаимныхъ отношеніяхъ. Она старалась вызвать его признаніе, въ такомъ случа, если онъ любитъ ее, если же нтъ, то просила оставить ее. Письмо было изложено съ неимоврнымъ искусствомъ и краснорчіемъ. Она старалась ускорить кризисъ своей собственной судьбы. Положивъ это письмо на грудь, она встртилась съ Мальтраверсомъ въ саду…. Остальное читателю извстно. Счастливая Флоренса, красня, разсказывала нкоторыя подробности изъ всего нами описаннаго, когда же, кончивъ разсказъ, она выразила страхъ столь свойственный каждой женщин, удивительно-ли, что Мальтраверсъ, прижавъ ее къ труди своей почувствовалъ благодарность и удовлетвореніе тщеславія, что онъ и самъ принялъ за любовь? И надобно сказать, что подобныя чувства превращаются съ неимоврною и дивною быстротою въ любовь, если только обстоятельства и судьба допустятъ до этого.

Разговаривая такимъ образомъ, они подходили къ рк. Солнце садилось также чисто, какъ и наканун. День этотъ можно было назвать прекраснйшимъ днемъ осени, случилось такъ, что и часъ былъ почти тотъ же самый, въ который наканун они совершили свои обты. Они были одни, скатъ холма скрывалъ домъ отъ ихъ взоровъ. Если-бы они находились въ пустын, то и тогда не были-бы такъ далеки отъ людей, какъ въ эту минуту, но нельзя сказать, чтобы вокругъ нихъ царствовала мертвая тишина, когда они, погруженные въ созерцаніе своихъ мыслей, сли на дерновую скамью, осненную огромнымъ буковымъ деревомъ, листья котораго шелесталъ едва замтный нтерокъ, напротивъ, природа была оживлена необыкновеннымъ образомъ, и ея едва внятный ропотъ былъ гораздо пріятне самой тишины, въ воздух раздавалось, смшиваясь, пніе птицъ… звонъ колокольчиковъ, привязанныхъ къ ше нкоторыхъ животныхъ, пасшихся на другой сторон рки… легкое завываніе втра между деревьями…. и сладкое журчаніе волнъ, омывавшихъ почти подъ самыми ихъ ногами пахучій тростникъ и водяныя лиліи. Они сидли нсколько минутъ, храня глубокое молчаніе. Флоренса первая прервала его, но голосъ ея былъ необыкновенно тихъ и пріятенъ.

— Ахъ! сказала она, поворачивая къ Эрнесту свою дивную головку: — можно полагать наврное, что такими пріятными минутами намъ не суждено наслаждаться въ свт, куда призываетъ насъ ваше назначеніе. Для меня честолюбіе уже не существуетъ боле. Вс надежды мои осуществились. Меня не тревожитъ уже желаніе овладть этимъ неопредленнымъ благомъ…. этимъ воображаемымъ владычествомъ, которое мы называемъ извстностью или могуществомъ. Одна мысль тревожитъ спокойствіе души моей — это страхъ потерять хоть частицу того сокровища, которымъ я завладла.

— Если бы вашъ страхъ могъ всегда быть такъ напрасенъ.

— Вы любите меня дйствительно. Я повторяю себ ежеминутно эту единственную фразу. Когда-то во мн было довольно силы перенесть потерю вашей любви…. но теперь это было бы причиною моей смерти. Я приходила въ отчаяніе, думая, что не могу никому внушить любовь своею собственною особою…. мое богатство было для меня роковымъ даромъ судьбы…. Я видла жадность къ богатству въ каждомъ признаніи… и свтскую низость въ сердц каждаго моего поклонника…. Но для васъ, Эрнестъ…. я чувствую, золото не иметъ никакого вса….. и вы…. если вы любите…. то любиге меня…. а не состояніе мое.

— И я съ каждымъ днемъ буду любить васъ все боле и боле.

— Не знаю…. напротивъ, я боюсь, что любовь ваша уменьшится, когда вы узнаете меня короче. Я боюсь, что покажусь вамъ слишкомъ взыскательною… Ревность начинаетъ уже западать въ мое сердце… Я разсердилась сегодня утромъ, увидя васъ возл леди Т. Я желала бы, чтобы каждый взоръ вашъ и каждое слово ваше принадлежали одной мн.

Это признаніе не понравилось Мальтраверсу, какъ могло-бы оно понравится ему, еслибы онъ любилъ Флоренсу истинною и глубокою любовію. Въ-самомъ дл, ревность въ женщин съ такимъ пылкимъ и неукротимымъ характеромъ была страсть, которой должно было опасаться.

— Не говорите такимъ образомъ, милая Флоренса, сказалъ онъ съ важною улыбкою:— потому-что истинная любовь должна имть своимъ началомъ полную довренность. Ревность же есть сомнніе, а сомнніе — разрушитель любви.

Облако печали мелькнуло на слишкомъ выразительномъ лиц Флоренсы, и глубокій вздохъ вылетлъ изъ груди ея.

Въ эту минуту, поднявъ глаза, Мальтраверсъ увидлъ Люмлея Феррерса, подходящаго къ нимъ съ другаго конца террасы. Въ это мгновеніе черная туча внезапно подернула ясное небо, втерокъ стихъ, и почернвшая вода, казалось, выступала изъ береговъ, странное предчувствіе несчастія овладло сердцемъ Эрнеста, потому-что онъ, какъ многіе люди, одаренные сильнымъ воображеніемъ, безсознательно врилъ въ предразсудокъ предчувствія.

— Теперь мы уже не одни, сказалъ онъ, вставая:— вашъ кузенъ, вроятно, уже узналъ о нашихъ отношеніяхъ и идетъ поздравить счастливаго избранника вашего сердца. Скажите мн? продолжалъ онъ задумчиво, въ то время какъ они шли на встрчу Феррерсу: — вы уважаете Люмлея? Какого вы мннія о его характер? Я почти не могу понять его. Иногда мн кажется, что онъ много перемнился съ-тхъ-поръ, какъ я разстался съ нимъ въ Италіи…. въ другое же время я думаю, что характеръ его не измнился, а только созрлъ.

— Я знала Люмлея, будучи еще ребенкомъ, отвчала Флоренса:— и вижу въ немъ много качествъ, которыя достойны любви и даже удивленія. Я удивляюсь его смлости, его чистосердечію, его презрнію къ свтскому лукавству и мелочности, я люблю его пріятный характеръ…. его веселость…. и врю, что сердце его гораздо лучше, чмъ оно кажется поверхностному наблюдателю.

— Однакожъ я принимаю его за безнравственнаго егоиста.

— Благородное презрніе къ людскимъ порокамъ и глупостямъ пріучило его сообразоваться во всемъ единственно со своею твердою, непоколебимою волею…. и, видя обманъ во всемъ, что существуетъ въ этомъ шумномъ и дловомъ мір, онъ принаровилъ свое честолюбіе къ общепринятымъ правиламъ. Хотя природа не одарила его тмъ, что называется геніемъ, но онъ достигаетъ почестей и могущества, какими рдко пользуются самые геніальные люди.

— Потому что въ геніальныхъ людяхъ по большей части, честность бываетъ развита въ высочайшей степени, возразилъ Мальтраверсъ:— однакожъ вы заставили меня смотрть на него съ лучшей точки зрнія. Я готовъ подозрвать искренность тхъ людей, которые, какъ мн извстно, являются лицемрами въ жизни политической…. но, можетъ-быть, я сужу объ немъ слишкомъ строго.

— Третій рдко бываетъ не кстати, сказалъ Феррерсъ, подойдя къ нимъ:— и я увренъ, что я, своею персоною, составлю именно то, чего не доставало къ совершенству этого прелестнаго ландшафта.

— Вы всегда очень скромны, Люмлей.

— Это моя слабая сторона, я знаю, но я исправлюсь помощью лтъ и благоразумія. Ce cher. Maltravers! Et comment са va-t-il? и Феррерсъ дружески пожалъ руку Эрнеста.— Но кстати, я кажется слишкомъ фамильяренъ въ обращеніи… я упалъ во мнніи свта. Я такой человкъ, на котораго вы, потомки древнихъ дворянскихъ фамилій, должны смотрть съ презрніемъ. Я прямой наслдникъ пера, выползшаго изъ мщанъ… Фуй! я чувствую, что отъ меня пахнетъ низостью….

— Какъ, разв мистеръ Темпльтонъ?…

— Мистеръ Темпльтонъ не существуетъ боле, онъ угасъ… предался вчному покою.. но изъ его праха возстаетъ Фениксъ лордъ Варгревъ. Мы было придумали боле звучное прозвище, де-Корваль звучало очень благородно…. но ни въ крови, ни въ наружности моего дяди не обрлось ничего норманскаго,— и мы отказались отъ частицы де, чтобы не показаться смшными… Варгревъ очень благозвучная фамилія и гармонируетъ съ нашимъ положеніемъ. У дяди есть земля, носящая это названіе… Баронъ Варгревъ… де-Варгревъ.

— А… поздравляю.

— Благодарю насъ. Леди Варгревъ можетъ еще разрушить мои надежды. Но не рискнешь и не выиграешь. Сегодня дядя будетъ помщенъ въ газетахъ. Бднякъ, онъ придетъ отъ этого въ восхищеніе, и такъ какъ этимъ всмъ онъ обязанъ мн… то, я полагаю, что признательности его не будетъ границъ… или же онъ возненавидитъ меня впослдствіи… увидимъ, чмъ кончится эта игра. Услуга брошена на произволъ между гордостью и благодарностью.

— Эта прелестная двочка дочь мистрисъ Темпльтонъ, или лучше сказать леди Варгревъ? спросилъ Мальтраверсъ разсянно.

— Да, и удивительно, что отецъ любитъ ее безъ ума. Прелестное созданіе… хотя черезъ-чуръ ужъ умна. Кстати, Мальтраверсъ, послднее засданіе мы были свидтелями неожиданной грозы… сильный споръ…. министры были въ тсныхъ обстоятельствахъ. Я произнесъ чудесную рчь въ ихъ защиту. Однакожъ, я полагаю, что тутъ непремнно послдуетъ какая-нибудь перемна… Вызовутъ умренныхъ. Можетъ-быть, слдующее засданіе я буду имть право поздравить васъ.

Говоря такимъ-образомъ, Феррерсъ смло устремилъ взоры на Мальтраверса, но Эрнестъ отвчалъ холодно и разсянно. Въ эту минуту къ нимъ присоединились нкоторые члены общества, лниво прогуливавшіеся по долин, по ожиданіи перваго звонка, призывающаго къ обду. Кливелендъ былъ въ большихъ хлопотахъ, выбирая приличную мстность для новаго фонтана, онъ просилъ Мальтраверса ршить, помстить ли его въ центр цвтника, или подъ тнью высокой сосны. Пока другіе разсуждали объ этомъ интересномъ предмет, Люмлей отвелъ свою кузину въ сторону, крпко пожалъ ея руку, а сказалъ ей тихимъ и нжнымъ голосомъ:

— Милая Флорсиса… я надюсь, что въ эту минуту вы позволите мн говорить съ вами дружески… Я узналъ отъ лорда Саксингема, котораго я видлъ въ Лондон, что вы дали слово Мальтраверсу. Несмотря на мои занятія, я не могъ утерпть, чтобы не явиться сюда и не передать вамъ мое искреннйшее желаніе всякаго счастія. Меня считаютъ вс безпечнымъ егоистомъ, но сердце мое сохраняетъ всю свою теплоту для тхъ, въ комъ я принимаю истинное участіе. Никогда братъ по молился такъ усердно о спокойствіи и счастіи своей сестры, какъ бдный Люмлей Феррерсъ молился о Флоренс Лессельсъ.

Флоренса вздрогнула, слова Люмлея тронули ее до глубины души. Голосъ и обращеніе Феррерса были совершенно различны отъ выраженія, къ которому она привыкла. Она съ жаромъ отвчала на пожатіе руки его, и благодарила его, въ короткихъ словахъ, но съ чувствомъ.

— Нтъ ни одного человка въ мір, который стоялъ бы такъ высоко и имлъ бы такія прекрасныя качества, чтобы вполн былъ достойнымъ руки вашей… продолжалъ Феррерсъ:— ни одного… именно ни одного!.. Но я удивляюсь вашему безкорыстному и великодушному выбору! Съ нкотораго времена между Мальтраверсомъ и мною дружба уже не существуетъ, но я уважаю его, сколько онъ того достоинъ. Въ немъ много прекрасныхъ и благородныхъ качествъ, и онъ чрезвычайно честолюбивъ. Кром истинной и пылкой любви, которою вы, вроятно, уже наполнили его сердце, онъ долженъ питать къ вамъ вчную благодарность. Въ нашемъ аристократическомъ отечеств, рука ваша, доставляя ему богатство, вмст съ тмъ открываетъ ему самую блестящую каррьеру. Теперь таланты его будутъ измряться весьма различною отъ прежней мркою. Онъ не обязанъ уже будетъ идти по ступенямъ возвышенія, но однимъ скачкомъ очутится на самой высокой степени значенія, и какъ гордость преобладаетъ въ немъ надъ честолюбіемъ, то какими благословеніями онъ долженъ осыпать ту, которая была причиною его внезапнаго….

— О! онъ не думаетъ о такихъ свтскихъ выгодахъ… Чувства его слишкомъ возвышенны… слишкомъ чисты!.. сказала Флоренса съ живостью и дрожа всмъ тломъ.— Въ его натуръ нтъ ни корыстолюбія, ни жадности!

— Я тоже самое думаю, и въ этомъ случа вы отдаете ему должную справедливость… въ его характер не заключается ни малйшей низости… и я никакъ не думалъ сказать что-нибудь подобное. Самос-то величіе его замысловъ и всепрезирающая гордость заставляютъ его смотрть на ваше богатство, не какъ на возможность существованія, а какъ на средство достиженія своихъ цлей.

— И въ этомъ случа мы ошибаетесь, сказала Флоренса, слегка улыбнувшись, но вмст съ тмъ поблднвъ, какъ смерть.

— Да, продолжалъ Феррерсъ, какъ-будго не слыхавъ словъ Флоренсы, и слдуя за своею мыслью:— я всегда предсказывалъ, что Мальтраверсъ непремнно составитъ блестящую партію, что онъ не позволитъ себ любить двушку бдную, или низкаго происхожденія. Гордость иметъ такое же сильное вліяніе на его привязанность, какъ и сердце. Этотъ человкъ во многомъ стоитъ выше другихъ… ваше сужденіе справедливо… да благословитъ васъ Богъ!

Съ этими словами Феррерсъ удалился, когда же Флоренса явилась къ обду, лицо ея было озабочено и подернуто облакомъ печали. Въ Темпль-Гров Феррерсъ пробылъ три дня. Онъ выказывалъ необыкновенное вниманіе къ Мальтраверсу, и мало говорилъ съ Флоренсою, но эти немногіе слива оставляли непремнно въ душ ея слды тоски и ревности, которыя были такъ свойственны ея раздражительному характеру. Для совершеннаго же понятія Флоренсы Лессельсъ, надобно вспомнить, что, не-смотря на ея блестящія качества, ее нельзя было назвать слишкомъ любезною особою. Какая-то жосткость въ обращеніи, замтная въ ней съ самаго дтства, мшала ей овладвать сердцами окружающихъ ее людей. Лишенная попеченій матери, не имя почти никакихъ сношеній съ дтьми своего возраста, выросшая на рукахъ раскрахмаленной гувернантки и бдныхъ, но надменныхъ родственницъ, въ ней не могли развиться та ласковость и кротость обращенія, которыя пріобртаются взаимною привязанностью въ домашней жизни. Она выросла въ уединеніи, съ однимъ твердымъ сознаніемъ своихъ умственныхъ способностей, своего знатнаго происхожденія и своего высокаго званія, достоинства, о которыхъ съ колыбели ей прожужжали уши, а потому она была необходительна и самовластна. Отецъ не столько любилъ ее, какъ гордился ею. Слуги не любили ее. Она была слишкомъ невнимательна и слишкомъ неласкова со всми, чтобы люди, стоявшіе ниже ея, могли быть привязаны къ ней. Она имла слишкомъ глубокія познанія въ наукахъ, и была слишкомъ серьозна, чтобы могла находить удовольствіе въ обществ молодыхъ двицъ ея лтъ. Она не имла друзей, однакожъ, имя отъ природы сердце нжное и способное любить, она чувствовала все это, но не съ огорченіемъ, а съ досадою, она жаждала быть любимою, но не хотла заставить любить себя… ей казалось, что судьба отказала ей во взаимной любви… и порицала за то судьбу, а не себя…

Когда, увлеченная гордою, чистою и благородною искренностью своей натуры, она открылась Эрнесту въ любви, то весьма естественно, что въ замнъ ея ожидала любви пылкой, страстной, увлекательной, обыкновенная любовь не люгла удовлетворить ее. Но привычка и воспоминаніе прошедшаго заставляли ее вчно сомнваться въ томъ, что она любима. Мысль, что Мальтраверсъ могъ смотрть на ея богатство и высокое званіе иначе, какъ на препятствіе, заставлявшее его скрывать свою страсть и притязанія на ея руку, точила ея бдное сердце, какъ червь, и отравляла сладкія минуты упоительной любви. Ей было равно досадно, жадный ли разсчетъ или влеченіе къ достиженію своихъ цлей побуждали Эрнеста искать союза съ нею, если только это была не любовь — любовь чистая, безъ примси всякаго другаго чувства. Феррерсъ же, изучившій вс ея слабости, имлъ необыкновенный даръ хвалить Эрнеста такимъ-образомъ, что его похвалы возбуждали въ ней ревность и сомнніе.

— Странно, сказалъ онъ разъ вечеромъ, продолжая разговоръ съ Флоренсою: — какъ могли вы такъ внезапно и такъ вполн побдить сердце Эрнеста Мальтраверса. Поврите ли вы. что при первомъ свиданіи съ вами, онъ возъимлъ противъ васъ какое-то непріязненное чувство, и даже сказалъ, что вы созданы для того, чтобы поселять удивленіе, но не любовь.

— А! онъ говорилъ это?.. впрочемъ да… да… правда… онъ почти тоже самое сказалъ мн въ глаза.

— А теперь, какъ сильна должна-быть любовь его! Вроятно, въ немъ выказываются вс проявленія ея?

— А въ чемъ состоятъ эти проявленія, наиученйшій Люмлей? сказала Флоренса, стараясь улыбнуться.

— Какъ, въ чемъ? Во-первыхъ, вы, вроятно, уже замтили, что онъ не сводитъ съ васъ глазъ, что съ кмъ бы онъ не занимался, его озабоченные взоры стараются ловить ваши прелестные, хотя мимолетные взгляды….

Флоренса вздохнула и устремила взоръ на противоположный конецъ комнаты. Тамъ Эрнестъ разговаривалъ съ Кливеленломъ, по взоръ его былъ совершенно спокоенъ, и онъ, казалось, забылъ о ея существованіи.

Феррерсъ, повидимому, незамтилъ этаго естественнаго противорчія его теоріи, и продолжалъ:

— Потомъ, безъ сомннія, характеръ его совершенно измнился… чело потеряло свое беззаботное величіе, а голосъ — спокойную твердость. Не видите ли вы въ немъ покорнаго, безпокоющагося и застнчиваго любовника, для котораго улыбка ваша есть жизнь… который готовъ упрекать васъ за каждый взоръ, брошенный на другаго… и плакать, если улыбка не озаряетъ уста ваши… любовника, душа котораго наполнена сомнніемъ, страхомъ и трепетнымъ волненіемъ… раба трепещущаго передъ тнію… но не человка, сознающаго свои поступки… Вотъ любовь!.. вотъ любовь, какую вы способны внушить… вотъ любовь, какую Мальтраверсъ въ состояніи чувствовать… и какую онъ выказывалъ когда-то другой… Я самъ былъ тому свидтелемъ… Но, кажется, лордъ Саксингемъ ищетъ меня, чтобы составить его партію въ вистъ, прибавилъ Люмлей, вдругъ какъ бы спохватившись, что сказалъ слишкомъ много. Я — узжаю завтра, а вы когда будете въ город?

— На слдующей недл, сказала бдная Флоренса машинально.

Вслдъ за этимъ Люмлей удалился.

Спустя минуту, Мальтраверсъ, наблюдавшій гораздо внимательне, чмъ думали другіе, подошелъ къ Флоренс.

— Милая Флоренса, сказалъ онъ съ нжностью:— вы очень-блдны… я боюсь, что вы не такъ здоровы.

— Прошу васъ не выказывать участія, которому вы не сочувствуете нисколько, сказала Флоренса съ презрительною улыбкою, но глаза ея въ одно мгновеніе налились слезами.

— Которому я не сочувствую, Флоренса?

— По-крайней-мр, это еще первый разъ, что вы замтили, здорова я или нтъ… Но это все-равно…

— Милая Флоренса…. что за тонъ…. чмъ я могъ оскорбить васъ?… Не сказалъ ли вамъ Люмлей….

— Ни одного слова, которое бы не служило похвалою вамъ. О! не пугайтесь, вы одинъ изъ тхъ людей, о которыхъ вс относятся съ уваженіемъ. Но не заставляйте меня удерживать васъ…. пойдемте къ нашему доброму хозяину…. вы оставили его одного.

И не дождавшись отвта, леди Флоренса пошла въ ту сторону, гд стоялъ Кливелендъ, Мальтраверсъ же не сдлалъ ни малйшаго движенія, чтобы остановить ее. Эта выходка, казалось, огорчила его, но когда Флоренса обернулась назадъ, надясь встртить его взоръ, полный упрека, Эрнеста уже не было. Леди Флоренса смутилась…. тревожное безпокойство овладло ея нервною системою…. она говорила, не помня ни одного слова…. истерическій смхъ вылеталъ изъ груди ея. Однакожъ Кливеленду показалось, что она была въ самомъ веселомъ расположеніи духа.

Вскор она встала и пошла по анфилад комнатъ. Сердце ея летло къ Мальтраверсу, но она нигд его не встртила. Наконецъ она вошла въ теплицу, и сквозь отворенное окно увидла его съ сложенными на крестъ руками медленно прохаживающагося по долин, освщенной луною. Въ груди ея произошла битва между гордостью и любовью женщины, послдняя одержала побду, и въ одно мгновеніе она очутилась возл Эрнеста.

— Простите меня, Эрнестъ, сказала она, протягивая ему руку:— я была достойна порицанія.

Эрнестъ поцаловалъ прелестную ручку, и отвчалъ съ чувствомъ:

— Флоренса, вы имете возможность огорчать меня, но будьте сострадательны въ этомъ случа. Богъ свидтель, что желаніе господствовать надъ вами не могло бы подвинуть меня на то, чтобы причинить вамъ малйшее огорченіе. Не воображайте, чтобы въ ссорахъ людей, любящихъ другъ друга, была какая-нибудь пріятность, которая могла бы вознаградить жгучую тоску, происходящую отъ нихъ.

— Я говорила вамъ, Эрнестъ, что я слишкомъ взыскательна. Я говорила, что вы разлюбите меня, когда узнаете короче.

— И ваши предсказанія были ложны. Съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ, Флоренса, я васъ люблю все боле и боле…. Любовь моя такъ усилилась, что прежде я даже не думалъ, чтобы могъ любить васъ такимъ образомъ.

— Стало быть, вскричала неосторожная двушка, готовая ежеминутно терзать себя:— стало быть вы прежде не любили меня?

— Флоренса, я скажу вамъ всю правду…. Я не любилъ васъ. Теперь же ваше владычество надо мною распространяется съ быстротою молніи…. и такое владычество, какого разсудокъ мой не долженъ былъ бы допускать. Но будьте осторожны…. если любовь моя дйствительно дорога вамъ…. повторяю, не возстановляйте разсудокъ мой противъ себя. Сознаніе, что вы могли бы составить боле блестящую партію, удерживаетъ порывы любви моей и заставляетъ меня выказывать мене угодливости и покорности, которыя вы, вроятно, замтили бы въ каждомъ другомъ поклонник… но я быль бы недостоинъ васъ, еслибы потерялъ свое собственное уваженіе.

— Ахъ, сказала Флоренса, въ сердц которой послднія слова Эрнеста нашли отголосокъ:— простите меня хоть на этотъ разъ, Я же не прощу себ такъ скоро.

Эрнестъ прижалъ ее къ груди своей, и почувствовалъ, что со всми своими недостатками эта двушка, счастіе которой должно было равняться жертвамъ, принесеннымъ его любви, становилась дорога и мила его сердцу. Онъ зналъ, что она не могла составить его счастія, но это не пугало его. Ея любовь къ нему вырвала всякое егоистическое чувство изъ его великодушнаго сердца. Вс его заботы клонились къ тому, чтобы достойно расплатиться съ нею по этому предмету.

Они въ молчаніи ходили по лугу. Флоренса была задумчива, но чувствовала себя совершенно счастливою.

— Это ясное небо, эти прекрасныя звзды, сказалъ наконецъ Мальтраверсъ: — не проповдуютъ ли намъ философію мира и спокойствія? Не научаютъ ли они насъ, что спокойствіе составляетъ частицу человческаго достоинства, что оно есть не что иное, какъ эссенція души? Безпокойство и заботы несвойственны природ человка, доказательство тому, какихъ усилій требуется отъ насъ, чтобы привесть въ нормальное положеніе возмутившуюся душу. Ахъ, милая Флоренса, этотъ сводъ небесъ, на которомъ древніе греческіе поэты видли любовь, парящую на крыльяхъ, показываетъ вамъ, что земная любовь должна быть чиста, какъ свтъ и спокойна какъ вчность…. что она должна парить надъ грозными облаками озабоченнаго свта, который она переживетъ. Пусть мелкіе умы смшиваютъ съ этимъ священнйшимъ чувствомъ всю горечь и тревоги обыкновенной жизни! Будемъ любить другъ друга, какъ существа, которые рано или поздно надются быть обитателями неба!

IV.

Настоящія черты плутовства замтны боле тмъ, кто въ продолженіе своей жизни имлъ частыя сношенія съ такого рода людьми.

— Вотъ видите, любезный Люмлей, сказалъ лордъ Саксингемъ, когда на слдующій день оба родственника хали въ карет графа въ Лондонъ:— вотъ видите, замужество Флоренсы, во всякомъ случа, не слишкомъ пріятное происшествіе.

— Да, поистин, въ немъ заключаются своего рода невыгоды. Мальтраверсъ дворянинъ и человкъ геніальный, но дворяне въ ныншнее время не рдкость, что же касается до генія, онъ можетъ послужить намъ только ко вреду, потому-что Мальтраверсъ принадлежитъ не къ нашей партіи.

— Именно, мужъ моей дочери будетъ подавать голосъ противъ меня!

— Благоразумный и опытный человкъ присталъ бы въ подобномъ случа къ нашей партіи, но Мальтраверсъ не сдлаетъ этого…. и вс вотчины… все парламентское вліяніе…. все богатство, долженствавшіе увеличить кредитъ фамиліи и силу партіи, напротивъ отойдутъ отъ фамиліи, увеличатъ силу противной партіи. Вы совершенно справедливы, любезный лордъ, это весьма непріятное происшествіе.

— Какъ вспомнишь, что она могла бы выдти за герцога ****, который иметъ сто тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода, то, право, даже становится смшно. Къ тому же этотъ Мальтраверсъ, кажется совсмъ не любезный молодой человкъ, не правда ли?

— Упрямъ и надмненъ…. Съ нкотораго времени онъ много перемнился къ худшему…. въ немъ проявилось необыкновенное самолюбіе и увренность въ самомъ себ….

— Знаете ли, Люмлей, что изъ васъ двухъ я предпочелъ бы васъ имть своимъ зятемъ.

Люмлей вздрогнулъ.

— Неужели вы говорите не шутя, любезный лордъ? У меня нтъ такого состоянія, какъ у Эрнеста…. и потому я не могу представить никакого обязательства въ обезпеченіе состоянія жены…. къ тому же мое происхожденіе…. по-крайней-мр, со стороны матери ведется не отъ такой древней дворянской фамиліи….

— Что касается до обезпеченія, состояніе Флоренсы не иметъ въ этомъ надобности, она обезпечиваетъ сама себя…. Что же касается до семейныхъ отношеній, то поврьте, что въ ныншнія времена блестящія связи цнятся выше норманскаго происхожденія…. вспомните остальное!… Вы, по всмъ вроятностямъ, будете наслдникомъ Темпльтона, слдственно, и его перскаго достоинства…. (а порядочная сумма наличныхъ денегъ весьма полезная вещь)…. получите нкоторую осдлость и всъ въ палат…. одинъ членъ изъ нашей партіи долженъ въ скоромъ времени получить должность…. и ко всему этому, я скажу вамъ безъ всякой лести, вы чертовски умны и обходительны. О! я былъ бы въ тысячу разъ довольне, если бы Флора забила себ въ голову влюбиться въ васъ!

Люмлей Феррерсъ опустилъ голову, но не сказалъ ни одного слова. Онъ впалъ въ глубокое размышленіе. Лордъ же Саксингемъ вынулъ свой оффиціильный красный портфель, занялся серьезнымъ образомъ находящимися въ немъ бумагами, и въ этомъ глубокомысленномъ занятіи забылъ все, касавшееся сватьбы дочери.

Люмлей дернулъ за снурокъ, когда карета въхала въ шумныя улицы Лондона, и приказалъ кучеру остановиться у подъзда ‘клуба путешественниковъ’. Въ то время, какъ лордъ Саксингемъ халъ для управленія длами цлой націи, не будучи въ состояніи вести дла своего семейства, Феррерсъ зашелъ въ клубъ, чтобы узнать адрессъ Кастрюччіо Чезарини. Швейцаръ не могъ удовлетворить его желанія. Вышеупомянутый синьоръ являлся каждый день за своими письмами, но ни одна душа въ клуб не знала его мстопребыванія. Феррерсъ написалъ нсколько строкъ, въ которыхъ просилъ Чезарини побывать у него какъ можно скоре, и отдавъ записку швейцару, направилъ шаги къ своему дому въ Грит-Джорджскую улицу. Пришедши домой, онъ бросился въ кабинетъ, отперъ письменный столъ, и вынулъ изъ него письмо, которое — читатель, вроятно, не забылъ, — Мальтраверсъ писалъ когда-то къ Чезарини, и которое Люмлей сохранилъ у себя. Онъ съ большимъ вниманіемъ прочелъ это посланіе два раза, и когда дошелъ до конца во второй разъ, глаза его засверкали, лицо просіяло необыкновенною радостью. Теперь пора познакомить съ этимъ письмомъ читателя, вотъ его содержаніе:

‘Въ собственныя руки, секретное и очень нужное.

Любезный Чезарини!

Увренія вашей дружбы мн чрезвычайно пріятны. Со многимъ изъ всего того, что вы сказали о супружеств, я, къ сожалнію, долженъ согласиться. Что же касается до леди Флоренсы, я скажу, что мало женщинъ, красота которыхъ была бы такъ способна прельщать и обворожатъ. Но можетъ ли она составить счастіе домашней жизни, можетъ ли она любить и сочувствовать тогда, какъ привыкла повелвать, въ состояніи ли она понять вполн неровность и раздражительность характера, столь свойственнаго каждому поэту, и оказывать ему нкоторое снисхожденіе…. въ состояніи ли она довольствоваться любовію и уваженіемъ одного сердца? Я не довольно коротко знаю ее, чтобы ршить вс эти вопросы, но все-таки знаю ее столько, что съ безпокойствомъ и тоскою помышляю о вашемъ будущемъ счастіи, если оно зависитъ отъ этого тщеславнаго и самовластнаго существа…. Вы, можетъ-быть, напомните мн о ея богатств и высокомъ званіи, вы, можетъ-быть, скажете, что вотъ источникъ, посредствомъ котораго честолюбивый умъ можетъ осуществить вс свои великіе замыслы…. Увы! я боюсь сказать, но мн кажется, что будущій супругъ леди Флоренсы долженъ будетъ ограничить свои мечты о счастіи этою грубою и жалкою существенностью. Но не то сказалъ бы я вамъ, Чезарини, если бы дружба наша имла всю свою прежнюю силу. Я сомнваюсь въ дйствительности чувствъ, которыя вы приписываете ей, и не врю истинной привязанности ея къ вамъ. По всему видно, что она находитъ удовольствіе въ однихъ побдахъ…. и любитъ играть своими жертвами. Ея тщеславіе забавляется на вашъ счетъ… но рано или поздно она обманется въ своихъ разсчетахъ… не думайте однакожъ, чтобы эта минута уже настала. Позвольте мн посовтывать вамъ быть осторожнымъ, для вашего собственнаго же спокойствія. Я не скажу вамъ ни слова боле.

Вашъ,
Э. Мальтраверсъ.’

— Ура! вскричалъ Феррерсъ, бросивъ письмо и потирая въ восторг руки.— Сберегая это письмо, я никакъ не думалъ, что оно принесетъ мн такую пользу. Измненій потребуется гораздо меньше, чмъ я полагалъ… самая неискусная штопальщица стараго блья могла бы приложить такого рода заплатки… Прочтемъ еще разъ… Гм… гм… вотъ первая фраза, которую должно измнить…. ‘но все-таки знаю ее столько, что съ безпокойствомъ и тоскою помышляю о вашемъ будущемъ счастіи, если оно зависитъ отъ этого тщеславнаго и самовластнаго существа….’ выбросить о вашемъ, и поставить о моемъ… Остальное все хорошо… очень хорошо… пока дойдемъ вотъ до этого мста. ‘Я сомнваюсь въ дйствительности чувствъ, которыя вы приписываете ей, и не врю истинной привязанности ея къ вамъ.’ Тутъ, вмсто къ вамъ, должно написать ко мн…. остальное все идетъ… Теперь только остается измнить число и мсяцъ… вотъ дльцо и обдлано. Хоть бы этотъ безумный Итальянецъ пришелъ поскоре!… Если бы мн удалось разстроить ее съ Мальтраверсомъ…. мн кажется…, я могъ бы заступить его мсто…. Гнвъ и оскорбительное самолюбіе заставятъ ее принять предложеніе перваго встртившагося поклонника, чтобы только отмстить Мальтраверсу. Клянусь Юпитеромъ! если мн это не удастся, (чего я никакъ не думаю) то все же ужь лучше, если Флоренса, попрежнему, останется завидною невстою для какого-нибудь герцога, принадлежащаго къ нашей партіи. Такое родство принесетъ мн неимоврную пользу, если же она выйдетъ за Мальтраверса, за человка, принадлежащаго къ противной партіи, и котораго я ненавижу, какъ чуму, то для меня одна потеря, а выгоды никакой… Но никто не отобьетъ ее у меня… Флоренса Феррерсъ! по моему мннію, эти два слова должны непремнно стоять вмст, хотя какой нибудь поэтъ, можетъ-быть, и найдетъ въ нихъ нкоторую дисгармонію….

Люмлей важно придвинулъ къ себ чернильницу,

— Ну вотъ, нтъ даже и перочиннаго ножичка… ахъ да, вдь я никогда не чиню перьевъ… досадно, напрасная издержка… а надобно послать купить.

Съ этими словами онъ позволилъ и приказалъ вошедшему слуг купить перочинный ножикъ. Слуга еще не возвратился, какъ вдругъ раздался звонокъ, и черезъ минуту явился Чезарини.

— Ахъ, сказалъ Люмлей, принимая печальный видъ: очень радъ, что вы пожаловали: извините меня, что я написалъ вамъ безъ всякой церемоніи. Вы получили мою записку?… Прошу васъ, садитесь… какъ вы поживаете?… Вы какъ-будто не въ дух , не прикажете ли чего-нибудь?

— Вина, сказалъ Чезарини отрывисто:— вина, вашъ климатъ требуетъ, чтобы пили вино.

Въ эту минуту явился слуга съ перочиннымъ ножичкомъ, и Феррерсъ приказалъ ему подать вина и закуску. Пока вино не было подано, Люмлей быль остороженъ и говорилъ слегка о разныхъ предметахъ, но съ появленіемъ бутылокъ онъ крайне удивился, замтивъ, что Чезарини наливалъ и опоражнивалъ стаканъ за стаканомъ, какъ бы чувствуя потребность искусственнаго возбужденія. Наконецъ, удовлетворивъ свою ненатуральную жажду, онъ устремилъ свои большіе чорные глаза на Феррерса, и сказалъ:

— Вы желаете сообщить мн какую то новость… я вижу это по вашему лицу. Говорите, теперь я готовъ выслушать все.

— Ну, такъ слушайте же. Ваши подозрнія были справедливы… ревность всегда самый врный отгадчикъ. Я увренъ, что Отелло былъ совершенно правъ… а Дездемона была нелучше, чмъ ей слдовало быть. Мальтраверсъ сдлалъ предложеніе моей кузин, и получилъ ея согласіе.

Чезарини поблднлъ, какъ мертвецъ… все тло его дрожало какъ листъ… въ продолженіе нсколькихъ минутъ можно было подумать, что у него отнялся языкъ.

— Да будетъ онъ проклятъ! вскричалъ онъ наконецъ, задыхаясь и скрежеща зубами:— да будетъ проклятъ тмъ сердцемъ, которое онъ разбилъ!

— И посл такого письма, что онъ писалъ къ вамъ… помните?… Вотъ оно. Онъ предостерегалъ васъ противъ леди Флоренсы, для того, чтобы самому воспользоваться ея рукою…не вроломство ли это?

— Адское… черное вроломство! Я Итальянецъ, вскричалъ Чезарини, вскочивъ, и вс жгучія страсти юга выразились на лиц его:— я отмщу за себя.— Состояніе мое разорено… надежды разрушены… сердце растерзано горестью… во мн остается еще одно утшеніе… послднее утшеніе отчаянія…

— Не хотите ли вы вызвать его на дуель? спросилъ Люмлей спокойно и посл нкотораго размышленія.— Уврены ли вы, что не промахнетесь? Если такъ, то вы еще можете подумать о дуели, если же нтъ, то это больше ничего, какъ насмшка!… Вы промахнетесь… онъ выстрлитъ на воздухъ… секунданты вступятся, и вы разойдетесь, оба довольные, что такъ дешево отдлались… Дуель больше ничего, какъ фарсъ.

— Мистеръ Феррерсъ, сказалъ Чезарини съ яростью:— шутки ваши неумстны!

— Я совсмъ и не думаю шутить, Чезарини, сказалъ Феррерса., съ необыкновенно энергію, которая смирила самую ярость Итальянца.— Тмъ боле, что я также ненавижу Мальтраверса…. его превосходство…. его холодная надмнность оскорбляютъ мое самолюбіе… его успхи бсятъ меня… а мысль о его ненавистномъ для меня брак съ леди Флоренсою просто терзаетъ мою душу… и я готовъ былъ бы отдать руку на отсченіе, еслибъ это могло разстроить эту сватьбу… Я не шучу, Чезарини, но и въ ненависти я не теряю разсудка, и дйствую по обдуманному заране плану… таковъ у насъ, у Англичанъ, обычай.

Чезарини мрачно взглянулъ на Феррерса… крпко пожалъ его руку… что то пробормоталъ и началъ быстрыми шагами ходить по комнат.

— Вы хотите мстить за себя… я тоже, продолжал Феррерсъ.— Теперь надобно подумать о средствахъ!

— Я вонжу въ его сердце кинжалъ… я…

— Оставьте въ поко эти трагическія выходки. Не хмурьте бровей… не топайте ногами… но садитесь и будьте благоразумны, или оставьте меня, и дйствуйте за себя, какъ вамъ придетъ въ голову.

— Сэръ, сказалъ Чезарини, глаза котораго сверкнули такимъ огнемъ, что могли бы испугать всякаго другаго, кром Феррерса:— вспомните, что вы оскорбляете человка въ несчастіи… берегитесь этого…

— Вы въ несчастіи, а не хотите принять руку помощи. Состояніе ваше раззорено, а вы бредите, какъ поэтъ, когда должны бы придумывать средства къ достиженію такого несмтнаго богатства. Честолюбіе и мщеніе могутъ быть удовлетворены только при двухъ условіяхъ: во-первыхъ, надобно быть чрезвычайно осторожнымъ, а во-вторыхъ, надобно умть владть оружіемъ.

— Что же мн длать?… Что можетъ удовлетворить мое мщеніе, кром его жизни?

— Убейте его, если можете… и если это вамъ пріятно… я на это не имю сказать вамъ ни одного слова… ступайте… но вспомните то, если вы промахнетесь… или если онъ, будучи сильне и ловче васъ, останется побдителемъ… васъ схватятъ и засадятъ въ домъ умалишенныхъ на годъ, или на два, по-крайней-мр, а признаюсь, я не желалъ бы провесть въ такомъ мст и одной зимы… Впрочемъ, какъ вамъ угодно.

— Вы!… вы!… Но что вамъ за дло до меня? Я уйду… прощайте, сэръ.

— Постойте на минутку, сказалъ Феррерсъ, видя, что Чезарини готовъ былъ выдти изъ комнаты.— Постойте… сядьте вотъ здсь… и выслушайте меня… Не лучше ли будетъ…

Чезарини колебался, потомъ, по обыкновенію, машинально повиновался и слъ.

— Прочтите это письмо, которое когда-то Мальтраверсъ писалъ къ вамъ, Кончили?.. Хорошо… Теперь замтьте… если бы Флоренса видла это письмо, она никогда не вышла бы, не могла бы выдти за того человка, который писалъ его… Вы должны показать ей это письмо.

— Теперь все ясно!… Да, въ этомъ письм есть такія выраженія, которыхъ такая гордая женщина никогда не проститъ. Дайте мн его… я сію же минуту отправлюсь съ нимъ…

— Ахъ! вы слишкомъ поспшны… вы, врно, забыли, что это письмо писало — тому назадъ пять мсяцовъ, когда Мальтраверсъ почти совсмъ еще не зналъ леди Флоренсу. Онъ самъ признался ей, что тогда еще не любилъ ее… слдовательно, это только придастъ въ ея глазахъ цну побд, которую она надъ нимъ одержала. Флоренса, прочтя это письмо, усмхнется и скажетъ… Теперь онъ судитъ обо мн совершенно иначе!

— Вы, врно, задумали свести меня съ ума! Что вы хотите сказать? Не сами ли вы сейчасъ сказали, что если она увидятъ это письмо, то никогда не выйдетъ за того, кто писалъ его?

— Да, да, но это письмо надо переправить, надо подчистить старое число и поставить сегодняшнее…. да, именно сегодняшнее…. Мальтраверсъ долженъ сегодня возвратиться въ городъ. Притомъ оно не должно быть отвтомъ на письмо, въ которомъ вы спрашиваете его мннія на счетъ вашего брака съ леди Флоренсою, его должно измнить и представить отвтомъ на ваше письмо, въ которомъ вы поздравляете его съ предстоящею женитьбою. Стоитъ только перемнить два мстоименія, и письмо приметъ совершенно другой видъ. Прочтите его еще разъ, и вы увидите…. или, постойте, я прочту его вамъ вслухъ.

Тутъ Феррерсъ прочелъ письмо, которое съ сдланными въ немъ измненіями дйствительно соотвтствовало вполн цли, для которой оно было предназначено.

— Что касается до совта быть осторожнымъ, сказалъ Феррерсъ, кончивъ чтеніе:— его можно перетолковать такъ, будто онъ просилъ васъ сохранять въ тайн все, касающееся этого письма. Теперь, понимаете ли въ чемъ дло? Можете ли вы взять на себя роль, которая требуетъ тонкости, осторожности, ловкости, а главное, присутствія духа?.. Эти качества, кажется, такъ свойственны всмъ вашимъ соотечественникамъ?

— Я сдлаю все…. не бойтесь за меня. Оно, можетъ-быть, и низко и подло…. но я не потерплю, чтобы Мальтраверсъ преграждалъ мн путь, затмвалъ меня во всемъ.

— Гд вы живете?

— Гд? Недалеко, за городомъ.

— Перезжайте ко мн на нсколько дней. Я не долженъ терять васъ изъ виду. Пошлите за вашими вещами…. У меня есть свободная комната, которую я предлагаю къ вашимъ услугамъ.

Сначала Чезарини отказался, но человкъ, ршившійся на преступленіе, страшится одиночества и чувствуетъ необходимость быть въ обществ. Онъ отправился самъ за вещами, и общался возвратиться къ обду.

— Надобно признаться, сказалъ Люмлей, садясь опять къ своему письменному столу, что я затялъ такое нечистое дло, какого въ жизнь мою мн еще не приходилось обработывать… Теперь примемся исправлять ваше посланіе, геніальный мистеръ Мальтраверсъ!

Въ нсколько минутъ, съ помощью ножичка и пера, подчистки и поправки были кончены, за исключеніемъ перемны числа, которую Феррерсъ, по здравомъ размышленіи задумалъ отложить до другаго раза.

— Кажется, я мастерски поддлался подъ его руку, сказалъ онъ, разсматривая перемненныя буквы: тмъ боле, что я не учился этимъ вещамъ. Однакожъ при внимательномъ осмотр можно замтить подчистки. Чезарини долженъ самъ прочесть ей письмо, и потомъ, если она и взглянетъ на него, то досада и смущеніе отуманятъ ея глаза. Главное — не оставлять этого письма въ ея рукахъ, и взять съ нея слово хранить эту тайну. Она женщина благородная, и уметъ держать данное слово…. Итакъ, вотъ дло и улажено. Я какъ разъ успю еще до обда създить къ дяд и поздравить старика съ успшнымъ окончаніемъ давнишнихъ замысловъ — съ полученіемъ званія пера.

V.

‘За тмъ у этого господина остается еще много кой-чего, что онъ желалъ бы употребить въ вашу пользу.

Краббъ.

Лордъ Варгревъ сидлъ одинъ въ своемъ кабинет, занимаясь пересматриваніемъ своихъ счетныхъ книгъ. Онъ тщательно подводилъ итоги суммамъ, пущеннымъ въ разные обороты, для увеличенія дохода. Результатъ, повидимому, былъ самый удовлетворительный, потому-что богатый лордъ бросилъ перо съ торжествующимъ видомъ.

— Сто двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ употреблю на покупку земель…. только сто двадцать тысячъ. Ни за что не поддамся искушенію употребить боле этого. Куплю также прекрасный домъ… домъ, приличный дворянину…, великолпный старинный домъ Елизаветинскихъ временъ…. домъ, памятный чмъ-нибудь въ исторіи. При немъ должны быть лса…. озера…. а главное паркъ съ оленями. Оленей можно назвать барскою потхою…. именно барскою. Клиффорды, я знаю, продаютъ свой домъ…. они дорогонько просятъ за него…. во наличныя деньги весьма соблазнительная вещь. Можно поторговать…. да поторговать…. я на это всегда былъ мастеръ. Былъ ли бы я теперь лордъ, баронъ Варгревъ, если бы платилъ всегда каждому то, что запрашиваютъ съ перваго раза? Удвою также свои пожертвованія въ пользу благотворительныхъ обществъ и другихъ богоугодныхъ заведеній. Свтъ не можетъ сказать, что Ричардъ Темпльтонъ не достоинъ своего высокаго званія… Я буду…. Войдите. Кто тамъ?… Войдите.

Дверь тихо отворилась, и въ ней показалось кроткое лицо супруги новаго пера.

— Я обезпокоила васъ…. Извините меня…. Я….

— Войдите, моя милая, войдите…. мн нужно поговорить съ вами… мн нужно поговорить съ вами, леди…. сядьте, прошу васъ.

Леди Варгревъ повиновалась.

— Вы понимаете, сказалъ перъ, складывая ногу на ногу и поглаживая обими руками лвое колно, тогда какъ его полновсное туловище покачивалось изъ стороны въ сторону въ креслахъ:— вы понимаете, что пожалованное мн титло повлечетъ за собою большія перемны въ нашемъ образ жизни, мистрисъ Темпль…. то есть леди Варгревъ, хотлъ я сказать. Эта дача очень хороша…. мой загородный домъ также не навлекъ бы нареканія на провинціальнаго дворянина…. но мы должны теперь поддержать наше высокое званіе… Имніе, которое находится теперь въ моемъ владніи, перейдетъ вмст съ титломъ къ Люмлею…. а я куплю другое, которымъ могъ бы располагать вполн…. и чувствовать, что оно принадлежитъ совершенно мн…. Это будетъ великолпное имніе, леди Варгревъ.

— Для меня и эта вилла великолпна, сказала леди Варгревъ застнчиво.

— Эта вилла! какой вздоръ…. Вы должны пріучаться къ боле возвышеннымъ идеямъ, леди Варгревъ… вы молоды…. вамъ легко пріучить себя къ новому образу жизни!… можетъ быть, гораздо легче чмъ мн…. у васъ вс пріемы знатной дамы…. хоть это можетъ быть неприлично говорить мн, мужу…. вы женщина съ большимъ вкусомъ и тактомъ, можно сказать не по лтамъ…. вы говорите вообще мало, не стараетесь выказывать своего невжества…. это похвально. Вы должны быть представлены ко двору, леди Варгревъ…. мы должны давать большіе обды, леди Варгревъ. Балы давать гршно, въ оперу здить также, по-крайней-мр мн такъ кажется… однакожъ абонированная ложа въ итальянской опер должна быть необходимою принадлежностью женщины вашего званія, леди Варгревъ.

— Любезный мистеръ Темпльтонъ….

— Лордъ Варгревъ, хотла ваша милость сказать.

— Извините. Дай Богъ вамъ долго наслаждаться вашими почестями, но я, любезный лордъ, я не способна раздлять ихъ съ вами…. только при спокойномъ образ жизни я могла еще забывать, что я…. что я была прежде…. Вы ужасаете меня, когда начинаете говорить о двор…. о….

— Пустяки, леди Варгревъ, пустяки! Ко всему этому можно легко привыкнуть. Ну, похожъ ли я на человка, который стоялъ когда-то за конторкой? А наша дочь, малая дочь…. милая Евелина, о! она выростетъ на удивленіе всего Лондона…. первая красавица…. самая богатая невста…. она принесетъ намъ большую честь!

— Я уврена въ этомъ… сказала леди Варгревъ, и слезы брызнули изъ глазъ ея.

Лордъ Варгревъ былъ тронутъ…. онъ всталъ…. взялъ руку жены, и нжно поцаловалъ ее въ лобъ.

— Нтъ другой женщины, которая была бы достойне васъ имть такую дочь, какъ Евелина.

— Я надюсь, что я исполнила долгъ свой въ отношеніи къ ней, сказала леди Варгревъ, отирая слезы.

— Папа, папа! кричалъ нетерпливый голосъ двочки, и въ то же время послышался стукъ въ стекло:— пойдемте играть, папа…. пойдемте играть въ мячикъ, папа.

И въ окн показалось прелестное личико двочки, цвтущее здоровьемъ и веселостью. Ея блокурые волосы разввались вокругъ головки, а кроткая улыбка образовала на щечкахъ очаровательныя ямочки.

— Милая моя! поди на лугъ…. да не бгай слишкомъ много… теб вредно утомленіе, ты еще не совсмъ поправилась посл того ужаснаго ушиба… Я сейчасъ приду къ теб…. Богъ съ тобою.

— Выходите же поскоре, папа…. никто лучше васъ не уметъ играть въ мячики.

И счастливая двочка, смясь и прыгая, скрылась, какъ мимолетная фея.

Лордъ Варгревъ обратился опять къ жен.

— Что вы думаете о моемъ племянник… о Люмле? сказалъ онъ вдругъ.

— Онъ, кажется, добрый человкъ, чистосердечный, и вмст съ тмъ чрезвычайно любезепъ.

Лордъ Варгревъ задумался.

— Я тоже думаю, сказалъ онъ, посл нкотораго размышленія:— и надюсь, что вы одобрите то, что я хочу сдлать. Вы знаете, что Люмлей взросъ съ мыслію, быть моимъ наслдникомъ…. я долженъ дать ему что-нибудь, кром бднаго помстья, которое соединено съ моимъ титломъ, но которое не можетъ поддержать его надлежащимъ образомъ. На честь фамиліи, на наслдственное титло должно смотрть съ уваженіемъ. Большую часть нашего состоянія я оставлю нашей милой дочери. Нельзя ли соединить вмст богатство и званіе пера? Это поставило бы его наравн съ знатнйшими домами Англіи! И такимъ образомъ осуществились бы вс эти желанія…. и надюсь, я, съ своей стороны, также исполнилъ бы долгъ свой.

— Но, сказала леди Варгревъ съ видимымъ удивленіемъ: — если я хорошо поняла васъ…. разность лтъ….

— Что изъ этого… что изъ этого, леди Варгревъ? Разв въ нашихъ лтахъ нтъ разницы?.. Еще гораздо боле, чмъ въ лтахъ Люмлея и этой прелестной двочки…. Люмлей очень еще молодъ… ему тридцать пять лтъ… ему будетъ съ небольшимъ сорокъ, когда ей придетъ пора выходить за-мужъ, а мн было уже за пятьдесятъ, когда я женился на васъ, леди Варгревъ…. а я, кажется, былъ для васъ очень хорошимъ мужемъ.

— Да, правда, однакожъ…

— Я не люблю, когда въ супружеств сходятся пара ребятишекъ, мужъ всегда долженъ быть старше жены. Вы большая мечтательница, леди Варгревъ. Кром-того, Люмлей такой веселый, такой обходительный молодой человкъ и очень недуренъ собою. Онъ, кажется, мтилъ-было составить другую партію, но я надюсь, что теперь это уже вышло изъ головы его. Они полюбятъ другъ друга. Вы, врно, не захотите противоречить мн въ этомъ случа, леди Варгревъ, и если ничего особеннаго не случится… но жизнь такъ ненадежна….

— О! не говорите этого… мой другъ, мой благодтель!

— Въ-самомъ-дл, возразилъ лордъ Варгревъ съ необыкновенною кротостью: я, благодаря Бога, совершенно здоровъ… и чувствую, что я какъ-будто помолодлъ… но еще разъ скажу, что жизнь такъ ненадежна… и если вы переживете меня, то, врно, не захотите воспрепятствовать моему великому замыслу.

— Я… нтъ, нтъ… вы имете полное право располагаться будущностью, но она такъ еще молода… у нея такое любящее сердце… если она полюбитъ кого-нибудь, равнаго себ по лтамъ…

— Полюбитъ, какой вздоръ! Любовь никогда не приходитъ въ голову двушки, если ей не натолкуютъ объ этомъ съ дтства. Мы взростимъ ее въ мысли, что она должна любить Люмлея. У меня есть еще къ тому другая причина… гораздо-важнйшая… наша семейная тайна! Ему можно доврить ее… онъ не выведетъ ее наружу. Я и въ гроб не нашелъ бы спокойствія, еслибы хоть малйшее пятно омрачило репутацію моего имени.

Лордъ Варгревъ проговорилъ эти слова съ жаромъ и нкоторою торжественностью, потомъ пробормотавъ въ полголоса: — Да, это необходимо для общей пользы, взялъ шляпу, и вышелъ изъ комнаты. Онъ пошелъ на лугъ къ своей дочери. Этотъ важный человкъ, забывъ свою спсь, прыгалъ съ двочкою, игралъ, хохоталъ громче ея, и бгалъ почти также шибко. Когда же она соскучилась играми, и почти задыхалась отъ усталости, онъ пошелъ съ нею въ маленькую бесдку, посадилъ ее подл себя, и заботливо приглаживая ея растрепавшіеся локоны, сказалъ ей:

— Ты меня совсмъ измучила, дитя, я уже становлюсь старъ, чтобы играть съ тобою. Люмлей долженъ заступить мое мсто. Ты любишь Люмлея?

— О! очень люблю, онъ такой веселый, такой добрый, онъ подарилъ мн такую чудную куклу съ такими глазами!

— Ты будешь современемъ его женою… хочешь быть его женою?

— Женою? Но вдь бдная мама твоя жена, а она совсмъ не такъ счастлива, какъ я.

— Мама все не такъ здорова, моя милая, сказалъ лордъ Варгревъ, нсколько смутившись. Замужемъ очень хорошо, будешь имть свою карету, великолпный домъ, много брилліантовъ, много денегъ, и будешь сама себ хозяйка. Люмлей же будетъ любить тебя какъ нельзя боле.

— Ахъ! это все очень хорошо!

— Онъ будетъ твоимъ покровителемъ, когда меня не станетъ на свт.

Не слова, но голосъ отца заставилъ содрогнуться сердце двочки. Евелина подняла глаза, устремила на отца пристальный я нжный взоръ, потомъ обвила свои маленькія рученки вокругъ его шеи и залилась горькими слезами.

Лордъ Варгревъ также отеръ глаза, и осыпалъ ребенка поцалуями.

— Да, ты будешь женою Люмлея… знатною дамою… наслдницею моего имени… моего богатства.

— Я сдлаю все, что вамъ будетъ угодно, папа.

— Въ такомъ случа ты будешь леди Варгревъ, а Люмлей будетъ твоимъ мужемъ, сказалъ отецъ съ особеннымъ выраженіемъ. Подумай хорошенько о томъ, что я сказалъ теб. Теперь войдемъ къ маменьк. Но что я вижу? вотъ и Люмлей. Впрочемъ, теперь еще не время говорить ему объ этомъ… Надюсь, что онъ не иметъ уже никакой надежды получить руку этой знаменитой леди Флоренсы.

VI.

‘. . . . . . . . . Чудное соединеніе привязанностей, столь рдкихъ на земл.’

Шекспиръ.

Между тмъ женихъ и невста возвращались въ Лондонъ. Тихая и ясная погода и воздухъ, наполненный ароматомъ, побудили ихъ хать верхомъ. Гд-то сказано, что влюбленнык никогда не бываютъ такъ хороши, какъ въ то время, когда они находятся въ обществ одинъ другаго, къ тому же, какъ Флоренса, такъ и Эрнестъ, были необыкновенно красивы на статныхъ коняхъ. Можно было замтить нкоторое сходство, какъ въ величественной осанк и граціозной стройности, такъ и въ правильныхъ, выразительныхъ чертахъ лица этихъ двухъ молодыхъ людей, хотя степень красоты ихъ была совершенно различна, потому-что необыкновенная красота леди Флоренсы не могла имть никакого сравненія. Когда они вызжали изъ воротъ кливелендовой виллы, до которыхъ провожали ихъ хозяинъ и нкоторые оставшіеся гости, вс были уврены, что эти молодые люди непремнно должны быть счастливы, и всмъ казалось, что они, какъ по уму, такъ и по наружности, была созданы одинъ для другаго. Положеніе жениха и невсты всегда возбуждаетъ особеиное участіе, даже въ самыхъ холодныхъ людяхъ, и потому Мальтраверсъ и Флоренса сдлались кумиромъ всхъ, кто только ихъ видлъ.

— Да благословитъ ихъ Богъ! пробормоталъ Кливелендъ, отворачиваясь для того, чтобъ скрыть слезы, и не было ни одного человка во всемъ предстоящемъ обществ, который не пожелалъ бы имъ въ эту минуту истиннаго счастія.

Флоренса почувствовала неизъяснимую тоску, покидая мста, ознаменованныя такими пріятными воспоминаніями.

— Будемъ ли мы въ-послдствіи такъ счастливы? сказала она, оборачиваясь назадъ, чтобъ взглянуть еще разъ на ландшафтъ, который, казалось, улыбался имъ, разукрашенный цвтами, кустарниками и яркою зеленью, какую можно видть въ одной Англіи.

— Мы постараемся, чтобы мой замокъ, съ своими вковыми деревьями и ихъ мрачною тнію, напоминалъ эти прекрасныя мста, моя милая Флоренса.

— Опишите мн общій характеръ вашего помстья. Мы будемъ проводить въ немъ большую часть нашего времени, не правда ли? Я уврена, что оно понравится мн гораздо боле, чмъ Марсден-Кортъ, такъ называется замокъ, или лучше сказать, безтолковое соединеніе арокъ и колоннъ, въ тяжеломъ ванбургскомъ вкус, который въ скоромъ времени будетъ принадлежать вамъ.

— Боюсь только, что въ моихъ клткахъ и уголкахъ, негд будетъ размстить вашу огромную свиту лакеевъ, гайдуковъ, скороходовъ и прочаго, сказалъ Эрнестъ, улыбаясь. И онъ началъ описывать свой старый замокъ съ нкоторою гордостью образованнаго и опытнаго помщика, а Флоренса слушала, предлагала нкоторыя перемны, оба вмст составляли планъ своему будущему жилищу, измняли его, разсуждали о малйшихъ подробностяхъ, однимъ-словомъ, набрасывали самыя очаровательныя картины своей будущности. Отъ этого предмета они перешли къ другому, равно интересному для Флоренсы. Послднее сочиненіе Мальтраверса было окончено и уже отдано въ печать, и Флоренса забавляла себя разными предположеніями на счетъ критики, которая должна была послдовать на это сочиненіе. Она была уврена заране, что все, что восхищало ее въ немъ, будетъ недоступно толп, потому-что она никакъ но могла вообразить, чтобы кто другой, кром ея, могъ понимать Мальтраверса. Разговаривая такимъ образомъ, они незамтно подъхали къ тому самому мсту, на которомъ Эрнестъ былъ свидтелемъ непріятнаго приключенія съ дочерью мистрисъ Темпльтонъ. При вид мста, которое пробуждало въ душ его такія нжныя воспоминанія, Мальтраверсъ вдругъ остановился, не договоривъ самаго краснорчиваго періода, и сталъ осматриваться кругомъ съ любопытствомъ и даже съ безпокойствомъ. Но прекрасное видніе не явилось въ другой разъ, и впечатлніе, произведенное этимъ мстомъ, исчезло мало-по-малу, когда они въхали въ предмстье шумной столицы. Двое другихъ джентльменовъ и молодая леди, лтъ тридцати трехъ, (я чуть было не забылъ ихъ) хали вмст съ ними, но они имли догадливость нсколько отставать почти во всю дорогу, и какъ молодая леди была и умна и кокетлива, то она умла занять обоихъ кавалеровъ своимъ лепетомъ съ примсью небольшаго кокетства.

— Вы будете у насъ сегодня вечеромъ? спросила Флоренса застнчиво.

— Я боюсь, что мн не удастся захать къ вамъ. Мн нужно устроить нкоторыя дла до отъзда моего въ Бюрлей, который я отложилъ до слдующей недли. Трехъ мсяцевъ, милая Флоренса, едва достаточно на то, чтобы привести Бюрлей въ такое положеніе, въ какомъ онъ удостоится принять свою новую госпожу. Я уже совтывался съ первыми волшебниками по обойной и позолотной части, какъ бы превратить мой старый замокъ въ волшебный дворецъ Аладина, достойный быть жилищемъ его новой принцесы. Надобно также повидаться съ стряпчими!.. Однимъ-словомъ, я буду занять, какъ нельзя боле. Но завтра, въ три часа я буду у васъ, и если погода будетъ благопріятная, мы, какъ сегодня, подемъ кататься.

— Нтъ, я не ошибаюсь, посмотрите, вдь это синьоръ Чезарини…. какой у него странный видъ…. какъ онъ перемнился!

Мальтраверсъ повернулъ глаза въ ту сторону, куда показывала леди Флоренса, и увидлъ Чезарини, выходящаго изъ переулка. За нимъ шелъ носильщикъ, который несъ нсколько книгъ и сундукъ. Итальянецъ страшно размахивалъ руками, повидимому, разсуждая самъ съ собою, и потому не замтилъ ихъ.

— Бдный Кастрюччіо! онъ, кажется, перезжаетъ съ квартиры, подумалъ Мальтраверсъ. Онъ, врно, уже истратилъ вс деньги, которыя я послалъ ему…. надобно не-забыть отыскать его новое жилище, и пополнить снова кошелекъ его…. Вы не забудете, сказалъ онъ вслухъ, повидаться съ Чезарини, и убдить его принять предлагаемое ему мсто?

— Нтъ, не забуду… Я постараюсь повидаться съ нимъ завтра до вашего прихода. Однакожъ надобно признаться, что это довольно тягостное порученіе, Эрнестъ.

— Увы! я согласенъ съ вами, Флоренса, но вы обязаны сдлать его, потому-что не совсмъ правы передъ Кастрюччіо. Онъ, безъ сомннія, считалъ себя нкогда въ прав питать надежды на полученіе руки вашей, несбыточность которыхъ онъ, какъ иностранецъ, незнакомый съ нашими обычаями, не могъ вполн сообразить.

— Поврьте мн, я никогда не давала ему права питать такія надежды.

— Но вы и не старались показать ему, что он несбыточны. Ахъ, Флоренса, не думайте, чтобы мученія обманутой надежды и отвергнутой любви обходились легко….

— Нтъ, он должны быть ужасны! сказала Флоренса, вздрагивая. Страшно, но прежде совсть не упрекала меня такъ сильно. Съ-тхъ-поръ, какъ я люблю, я поняла, какъ преступно то существо… которое….

— Женщина кокетка! хотите вы сказать, подхватилъ Мальтраверсъ: но не будемъ безпокоить себя прошедшимъ, лучше постараемся устроить, чтобы этотъ даровитый молодой человкъ могъ посредствомъ своихъ талантовъ пріобрсть впослдствіи честное и независимое существованіе…. Попробуемъ сдлать это…. Мн Чезарини никогда не проститъ, онъ заберетъ себ въ голову, что я отбилъ васъ у него…. Но женщина, которую мы нкогда любили, иметъ на насъ, мужчинъ, вліяніе даже и тогда, если любовь наша была отвергнута ею. Къ тому же ваше краснорчіе, которое такъ часто обновляло мои силы, когда я готовъ былъ потерять ихъ, можетъ подйствовать на его душу, которая еще впечатлительне моей.

Разставшись съ Флоренсою у подъзда ея дома, Мальтраверсъ похалъ домой, позвалъ своего довреннаго слугу, далъ ему адрессъ Чезарини въ Тельси, приказалъ ему отыскать его новую квартиру, въ случа если онъ перехалъ, и отнести туда, а если не узнаетъ квартиры, то въ клубъ ‘путешественниковъ’, пакетъ, въ который онъ вложилъ довольно значительную сумму денегъ, и на которомъ надпись приказалъ сдлать тому же самому слуг. Если читателю покажется страннымъ, что Мальтраверсъ принялъ на себя роль тайнаго благодтеля Итальянца, то въ такомъ случа я скажу ему, что онъ не понялъ вполн характера Мальтраверса. Чезарини былъ не первый литераторъ, котораго слабости возбуждали въ Эрнест состраданіе, и которому онъ помогалъ въ нужд. Хотя онъ не желалъ разыгрывать роль мецената и поощрителя талантовъ, но онъ понималъ глубже другихъ, что такое любовь къ ближнему, и чувствовалъ нкоторую благодарность къ тмъ, кто стремился просвщать или восхищать человчество. Будучи самъ авторомъ, онъ вполн понималъ тяжкую обязанность, налагаемую на литератора свтомъ, обязанность, за которую ему платятъ клеветой) по-время жизни и сухими лаврами посл смерти. Любовь къ прекрасному сохранила въ сердц Эрнеста любовь къ ближнему, состраданіе и многія другія благородныя наклонности.

VII.

‘Донъ-Жуанъ. Какъ растроишь ты эту сватьбу?

‘Баррачіо. Не совсмъ честнымъ образомъ, сударь, но такъ искусно, что никому не придетъ и въ голику подумать о низости моего поступка!’

Шекспиръ. Мною шуму изъ ничего.

Феррерсъ и Чезарини сидли за бутылкою вина, и оба хранили глубокое молчаніе, потому-что у нихъ былъ одинъ общій предметъ, о которомъ они могли говорить съ жаромъ, когда Люмлею подали записку отъ леди Флоренсы.

— Вотъ счастіе! сказалъ онъ, прочтя записку. Леди Флоренса желаетъ васъ видть, и прилагаетъ здсь записку, которую проситъ меня передать вамъ. Вотъ она.

Чезарини схватилъ записку дрожащими руками. Она заключалась въ нсколькихъ словахъ. Леди Флоренса изъявляла въ ней желаніе видть синьора Чезарини на слдующій день, въ два часа.

— Что она хочетъ сказать мн? Не хочетъ ли она извиниться…. оправдаться передо мною?

— Нтъ… нтъ нтъ! Флоренса никогда не сдлаетъ этого, но изъ нкоторыхъ словъ, сказанныхъ мимоходомъ, я догадываюсь, что она хочетъ сдлать вамъ весьма выгодное предложеніе, которое должно устроить вашу будущность. А! кстати…. мн пришла въ голову чудесная мысль.

Люмлей громко позвонилъ.

— Лели Флоренсы посланный ждетъ отвта? спросилъ онъ пошедшаго слугу.

— Точно такъ, сэръ.

— Очень хорошо…. пусть подождетъ. Чезарини, намъ предстоитъ еще врнйшій успхъ. Пойдемте въ другую комнату. Садитесь къ столу и пишите къ Мальтраверсу то, что я вамъ продиктую.

— Мн писать!

— Да! положитесь на меня…. пишите…. А когда напишете, тогда я намъ все объясню.

Чезарини повиновался и написалъ письмо слдующаго содержанія:

‘Любезный Мальтраверсъ!

Я только что узналъ, что вы женитесь на леди Флоренс Лессельсъ. Позволите мн поздравить насъ отъ искренняго сердца. Что же касается до меня, я давно уже побдилъ глупую и безнадежную страсть, и могу смотрть на ваше счастіе безъ всякой зависти.

Я много размышлялъ о моихъ прежнихъ предубжденіяхъ на счетъ супружества и убдился боле чмъ когда-либо, что счастіе въ немъ зависитъ отъ совершеннаго сходства нравовъ, привычекъ и направленія умовъ. Но какъ рдко это сходство!… Въ вашемъ супружеств оно будетъ. Прекрасное существо, называемое вашею невстою, способно къ самой пламенной любви, а сердце ея принадлежитъ вамъ!

Напииште мн нсколько строкъ, чтобы я могъ убдиться, что вы питаете ко мн прежнее довріе.

Вашъ
К. Чезарини.’

— Перепишите это письмо, продолжалъ Феррерсъ: мн нужна копія. Теперь запечатайте одно изъ нихъ и напишите адрессъ. Хорошо! ступайте въ залу, отдайте его сами лакею леди Флоренсы, и попросите его отнесть это письмо Мальтраверсу, подождать отвта и принесть его сюда. Скажите ему, что я беру на себя доложить объ этомъ леди Флоренс, и дайте ему полкроны.

— Изъ всего этого я не понялъ ни одного слова, сказалъ Чезарини, возвратившись изъ передней: объясните ли вы мн, что вы хотите длать?

— Разумется, копію съ письма, посланнаго Мальтраверсу, я покажу сегодня же вечеромъ леди Флоренс, въ доказательство вашихъ благородныхъ чувствъ и разсудительности. Замтьте, что оно написано въ такомъ тон, что прежнее письмо вашего соперника можетъ служить ему отвтомъ. Завтра, вроятно, зайдетъ рчь о вашемъ письм, и каждое слово, сказанное о немъ, будетъ содйствовать исполненію нашего плана. Если вы хотите послдовать моему совту, то не показывайте письма добровольно, какъ мы прежде думали, а притворитесь, какъ будто вы это длаете въ порыв невольнаго великодушія, желая спасти ее отъ недостойнаго мужа и несчастной участи. Само счастіе подтасовало намъ карты, и сняло подъ туза. Можно побиться объ закладъ о трехъ противъ одного, что въ дл нашемъ мы будемъ имть полный успхъ. Мальтраверсъ теперь гоже дома. Я заходилъ къ нему, возвращаясь отъ дяди, и мн сказали, что онъ не выдетъ со двора во весь вечеръ.

Спустя извстное время, принесли отвть Эрнеста. Онъ былъ кратокъ и писанъ на скорую руку, но не-смотря на то, выказывалъ всю мужественную доброту его сердца. Онъ выражалъ восторгъ и удивленіе къ чувствамъ, высказаннымъ въ письм Чезарини, касался прежнихъ своихъ сужденій о леди Флоренс, и сознавался въ своемъ заблужденіи, старался всми силами утшить Чезарини, и примириться съ нимъ, и наконецъ заключалъ письмо такими искренними увреніями дружбы, такими благородными предложеніями услугъ, безъ’ всякаго притязанія на покровительство, что даже Чезарини, обезумвшій отъ гнва и отверженной любви, былъ тронутъ. Люмлей, замтивъ перемну въ лиц Итальянца, вырвалъ у него изъ рукъ письмо…. прочелъ его…. бросилъ въ огонь…. и сказалъ:

— Мы должны остерегаться самомалйшихъ случаевъ, говорящихъ не въ нашу пользу. Потомъ дружески ударилъ Кастрюччіо по плечу, и прибавилъ: я отъ роду не читалъ боле лицемрнаго и обиднаго письма. Теперь напишите къ леди Флоренс. Благодарите же за вниманіе, и скажите, что вы будете ровно въ два часа. Ну! роли розданы…. репетиція кончена… теперь мн остается только одться, и открыть наше представленіе прологомъ.

VIII.

На слдующій день, въ назначенный часъ, Чезарини явился на роковое свиданіе съ леди Флорсисою. Ея лицо, какъ это бываетъ обыкновенно у большей части людей, неумющихъ управлять своими чувствами, выказывало всегда слишкомъ врно то, что происходило въ душ ея, въ эту минуту оно выражало сильную тревогу. Наканун Люмлей проронилъ нсколько словъ, которыя страшно встревожили ея сердце, и не дали ей заснуть во всю ночь.

Она съ судорожнымъ вниманіемъ встала съ дивана, когда Чезарини вошелъ и сдлалъ ей важный и церемонный поклонъ. Однакожъ, посл нкотораго довольно затруднительнаго молчанія, она собрала вс силы, оправилась и съ деликатною тонкостью женщины начала доказывать Итальянцу необходимость принять мсто, которое должно было доставить ему всъ въ обществ и честное и независимое существованіе.

— Вы человкъ съ способностями, сказала она въ заключеніе: у васъ есть друзья…, вы молоды…. пользуйтесь этими дарами природы и Фортуны, и посвятите ихъ такому поприщу, прибавила леди флоренса съ улыбкою, которое самъ Данте находилъ ненесовмстнымъ съ поэзіею.

— Я не откажусь ни отъ какого занятія, сказалъ Чезарини, съ усиліемъ: если только оно можетъ удалить меня изъ страны, утратившей для меня всякую прелесть. Благодарю васъ за ваше участіе… я исполню ваши приказанія. Желаю вамъ истиннаго счастія… однакожъ…. нтъ…. ахъ! нтъ…. вы должны быть счастливы! Даже онъ рано или поздно будетъ смотрть на васъ моими глазами…

— Я знаю, возразила Флоренса прерывающимся голосомъ, что вы благоразумно я великодушно отказались отъ несбыточныхъ надеждъ, и побдили свою страсть. Мистеръ Феррерсъ позволилъ мн прочесть письмо, которое вы писали къ Эри…. къ мистеру Мальтраверсу. Оно достойно васъ… оно сильно тронуло меня…. и я надюсь, что вы когда-нибудь откажетесь отъ вашихъ предубжденій противъ….

— Остановитесь! вскричалъ Чезарини: стало-быть Феррерсъ показывалъ вамъ и отвтъ на это письмо?

— Нтъ.

— Ну, я очень радъ.

— Отчего?

— Нтъ, такъ. Да сохранитъ васъ Богъ…. прощайте.

— Нтъ… умоляю васъ, не уходите такъ скоро. Что заключалось въ этомъ письм, что могло бы, какъ вы думаете, огорчить меня? Люмлей тоже намекалъ о чемъ-то, но не хотлъ объясниться ясне… будьте откровенне его.

— Не могу… это значило бы измнить Мальтраверсу…. и быть жестокимъ съ вами…. впрочемъ…. Жестокость ли это?…

— Нтъ… нтъ… это не-что иное, какъ состраданіе… какъ дружба…. покажите мн письмо…. оно съ нами?

— Вы не вынесете этого…. вы возненавидите меня за нанесенное вамъ огорченіе…. Позвольте мн удалиться.

— Несчастный молодой человкъ! вы клевещете на Мальтраверса! Теперь все понимаю. Вы изъ-подтишка хотите очернить того, кого не можете ни въ чемъ упрекнуть открыто. Идите!… меня можно обвинить уже и за то, что я позволила себ выслушивать отъ васъ такія вещи!…. Идите!

— Будьте осторожны, леди Флоренса! и помните, что вы своими упреками принудили меня вывести васъ изъ заблужденія. Вотъ письмо…. его ли рука… хотите ли прочесть?… только не совтую….

— Я поврю только собственнымъ своимъ глазамъ…. дайте мн письмо.

— Извольте, я отдамъ вамъ его, только на двухъ условіяхъ. Во-первыхъ, дайте мн честное слово, не говорить Мальтраверсу безъ моего согласія, что вы видли это письмо. Не думайте, чтобы я боялся его гнва. Нтъ! но дуель, но смерть, которая, если вы измните мн, должна послдовать непремнно, можетъ повредить вашему доброму имени въ глазахъ свта, и меня, не зная всхъ обстоятельствъ, служащихъ въ мое оправданіе, сочтутъ подлымъ доносчикомъ, а не человкомъ, который поступилъ по долгу чесги, желая спасти, пока еще есть время, существо, отдающее свою любовь низкому корыстолюбцу. Общаете?…

— Общаю…. клянусь всмъ, что есть святаго.

— Во-вторыхъ, вы не будете удерживать этого письма у себя, и возвратите мн его тотчасъ же по прочтеніи.

— Общаю еще разъ. Дайте же его….

— Вотъ оно.

Флоренса схватила письмо и съ жадностью начала читать роковыя строки подчищеннаго письма. Голова ея кружилась…. глаза помутились…’ въ ушахъ страшно звенло…. она едва помнила сама себя…. едва стояла на ногахъ, но все-таки продолжала читать. Можно было подумать, что письмо это служило отвтомъ на записку Кастрюччіо, писанную наканун. Мальтраверсъ признавался въ немъ, что ему не нравился ея характеръ…. что она неспособна поселить любовь.. и ясно высказывалъ, что онъ женится на ней только по разсчету.

И такъ, даже и этотъ человкъ, кому она отдала свое сердце, видлъ въ ней не Флоренсу, милую любимицу души своей, а леди Лессельсъ, богатую и знатную невсту. Весь міръ блаженства. выстроенный ею на любви и врности Мальтраверса теперь падалъ разрушенный къ ногамъ ея.

Письмо выпало изъ рукъ ея…. судорожная дрожъ пробжала по всмъ ея членамъ…. зубы стиснулись…. а щеки сдлались блдны, какъ мраморъ.

— О! Боже! вскричалъ Чезарини, терзаемый угрызеніями совсти. Повторите мн еще разъ, Флоренса, что я оклеветалъ Мальтраверса…. забудьте это ненавистное письмо…. я солгалъ…. солгалъ….

— А, солгали…. повторите это слово!… Но нтъ…. нтъ… я помню…. онъ самъ говорилъ мн…. а онъ такъ проницателенъ, такъ врно судитъ людей… онъ говорилъ мн, что ручается за васъ, что въ вашей чести и благородств вашихъ чувствъ нельзя сомнваться. Все это правда. Благодарю васъ… вы спасли меня отъ ужасной участи….

— О, леди Флоренса!… милая леди Флореиса…. возможно ли это… Увы! она и не слушаетъ меня… бормоталъ Кастрюччіо, тогда какъ Флоренса, прижавъ руки къ вискамъ, почти въ безпамятств ходила взадъ и впредь но комнат, наконецъ она остановилась противь Чезарини, посмотрла ему прямо въ лицо, не говоря ни слова отдала письмо, и показала на дверь.

— Нтъ… нтъ… не приказывайте мн удаляться отсюда, сказалъ Чезарини, дрожа всмъ тломъ. Угрызенія совсти страшно мучили его, хотя въ то же время видимая любовь ея къ его сопернику наполняла его душу ревностью, доходившею до бшенства.

— Идите, другъ мой, сказала Флоренса необыкновенно кроткимъ и тихимь голосомъ. Не бойтесь за меня…. У меня отыщется боле гордости, чмъ самой любви! Но въ сердц женщины происходятъ иногда битвы, которыхъ она не желала бы выказывать ни при комъ, кром матери… Боже! помоги мн, у меня нтъ матери!.. Идите… когда мы встртимся еще разъ, я буду совершенно спокойна.

Говоря это, она протянула ему руку, Итальянецъ упалъ передъ нею на колни, судорожно поцаловалъ эту руку, и боясь измнить самому себ, выбжалъ изъ комнаты.

Едва онъ ушелъ, какъ Мальтраверсъ поворотилъ въ ту улицу, гд находился домъ лорда Саксингема. Слзая съ лошади, онъ взглянулъ въ окно, увидлъ леди Флоренсу и послалъ ей поцалуй. Она стояла тутъ въ ожиданіи его прізда, не совсмъ не съ тмъ чувствомъ, съ какимъ онъ предполагалъ. Онъ весело и скоро вошелъ въ комнату.

Флоренса не трогалась съ мста и не пошла къ нему на встрчу. Онъ подошелъ къ ней, взялъ ея руку…. но она отдернула ее съ судорожнымъ движеніемъ.

— Не больны ли вы, Флоренса?

— Напротивъ…. я совершенно излечилась.

— Что вы хотите сказать…. для чего вы отворачиваетесь отъ меня?

Леди Флоренса устремила на него испытующій взоръ. Глаза ея сверкали, какъ молнія, губы дрожали презрніемъ.

— Наконецъ я знаю васъ, мистеръ Мальтраверсъ. Наконецъ я поняла чувства, которыя заставили васъ искать моей руки. Возьмите мое богатство… возьмите его, мистеръ Мальтраверсъ, потому-что оно въ глазахъ вашихъ и иметъ главную цну…. Богъ свидтель…. я отдамъ его безъ малйшаго сожалнія…. но оставьте несчастную, которую вы такъ долго обманывали… и которая при всемъ своемъ несчастій отказывается отъ васъ и презираетъ васъ.

— Леди Флоренса, врить ли мн ушамъ своимъ? Кто оклеветалъ меня передъ вами?

— Никто, сэръ, никто…. я никому бы не поврила! Довольно и того, что я убдилась, что этот] союзъ не составилъ бы ни вашего, ни моего счастія…. Съ этой минуты взаимныя отношенія наши разрываются навсегда!

— Остановитесь, сказалъ Мальтраверсъ, съ холодною и важною торжественностью: еще одно слово, и пучина, которую вы разверзаете между нами, сдлается непроходимою. Ради Бога, остановится…

— Не выказывайте этого притворно-возвышеннаго превосходства!… вскричала несчастная двушка, выведенная изъ терпнія тмъ, что она принимала за отъявленное лицемріе, оно не можетъ уже обмануть меня. Я была рабою вашею, пока любила Васъ…. но теперь оковы лопнули…. Я свободна…. я ненавижу и презираю васъ…. низкое корыстолюбіе души вашей напомнило мн и различіе нашего положенія въ свт. Съ-этихъ-поръ, мистеръ Мальтраверсъ, вы должны знать меня только подъ именемъ леди Флоренсы Лессельсъ…. Подите вонъ, сэръ!

— Выслушайте меня, леди Флоренса, сказалъ Мальтраверсъ съ необыкновеннымъ хладнокровіемъ: вы произнесли такія слова, которыя никогда неизглаживаются изъ памяти. Если бы вы были моею женою… матерью моихъ дтей… если бы вы произнесли эти обидныя слова по прошествіи многихъ лтъ взаимнаго супружескаго счастія…. то и тогда они были бы въ состояніи убить всякую любовь… и всякое воспоминаніе… кром воспоминанія этой обиды…. Если бы впослдствіи вы открыли, что вы были несправедливы…. если бы вы на колняхъ умоляли меня о прощеніи…. я не простилъ бы васъ…. Никогда Эрнестъ Мальтраверсъ не проститъ и не забудетъ сужденія, будетъ ли оно принадлежать мужчин или женщин, которое подозрваетъ его въ безчестномъ поступк. Прощайте навсегда, леди Флоренса…. послднія слова мои присуждаютъ васъ къ самому ужасному наказанію…. къ позднему раскаянію!

Съ этими словами Мальтраверсъ медленно вышелъ изъ комнаты. Когда дверь затворилась за его величественною и благородною фигурою, Флоренса уже почувствовала, что послднія слова его начали приходить въ исполненіе…. Она бросилась къ окну…. она увидла его еще разъ, въ то время, какъ лошадь уносила его съ быстротою молніи. Ахъ! когда они опять увидятся?..

IX.

Часовъ въ девять того же самаго вечера, Мальтраверсъ сидлъ одинъ въ своей комнат. У подъзда его дома стояла дорожная карета, слуги суетились, укладывая вещи, онъ въ ту же ночь отправлялся въ Бюрлей. Лондонъ, общество, свтъ стали ему ненавистны! Его раздраженное самолюбіе требовало уединенія. Въ эту минуту къ нему вдругъ вошелъ Люмлей Феррерсъ.

— Вы простите мое самоволіе… сказалъ онъ съ своею обычною откровенностью:— но…

— Что вамъ угодно, сэръ?.. Я очень занятъ…

— Я не задержу васъ, Мальтраверсъ. Мы когда-то были друзьями. Я сохранилъ мою искреннею привязанность къ вамъ, хотя различныя занятія въ послднее время разлучили насъ. Я пріхалъ къ вамъ по порученію моей кузины, леди Флоренсы… между-вами произошло какое-то недоразумніе… Я пришелъ къ ней тотчасъ-же посл нашего ухода… Ея печаль растрогала меня. Я теперь прямо отъ нея. Тутъ кроются какія-нибудь сплетни… какая-нибудь несбыточная исторія… Женщины такъ легковрны… безумныя созданія… разуврьте ее… и я могу смло сказать, что все опять пойдетъ по прежнему.

— Феррерсъ, еслибы мужчина произнесъ то, что сказала мн леди Флоренса… то одинъ изъ насъ истекалъ бы уже въ эту минуту кровію. Неужели вы думаете, что слова, которыя были мн сказаны, можно забыть потому только, что они были произнесены устами женщины… Женщины, которую я хотлъ назвать своею женою?.. Никогда! никогда!

— Фуй… Фуй… слова женщины не-что иное, какъ втеръ. Не отказывайтесь изъ такихъ пустяковъ отъ такой выгодной партіи…

— Вы также, сэръ, кажется, осмливаетесь приписывать мои намренія низкому разчету?

— Боже упаси! Вы знаете, я не трусъ, но по истин я не желалъ бы драться съ вами. Полноте… будьте разсудительны.

— Намренія ваши прекрасны… но всякое увщеваніе было бы напрасно. Я долженъ пожелать вамъ пріятнаго вечера.

— Это ваше посдднее ршеніе?

— Точно такъ.

— Если бы даже леди Флоренса заплатила вамъ должную контрибуцію?

— Ничто со стороны леди Флоренсы не можетъ перемнять моего ршенія. Женщина, которую честный человкъ, дворянинъ Англіи, выбираетъ подругою своей жизни, не должна позволять произносить при себ ни одного слова, порицающаго его доброе имя, потому-что честь ея зависитъ отъ его чести… а если ея уста, которыя должны были бы ограждать его отъ клеветы, стараются еще увеличить ее… такая женщина, будь она прекрасна… богата… однимъ-словомъ, одарена всми благами природы. такая женщина, говорю я, влечетъ за собою проклятіе за того, кто приметъ ее въ свои объятія… Этого проклятія я избжалъ.

— Это я долженъ передать моей кузин?

— Какъ вамъ угодно. Теперь выслушайте меня, Люмлей Феррерсъ. Я не обвиняю и не подозрваю васъ. Я не желаю проникнуть въ глубину вашего сердца, и потому не могу анализировать ваши намренія… Но если бы такъ случилось, что вы какимъ бы то ни было образомъ, дали леди Флоренс оскорбительную идею о моей чести и врности, то вы впослдстіи будете отвчать за многое… и рано или поздно придетъ день, въ который мы съ вами сочтемся…

— Мистеръ Мальтраверсъ, между нами не должно быть спора, отъ котораго пострадало бы доброе имя моей кузины… иначе мы разстались бы теперь только для того, чтобы приготовиться къ боле важной встрч. Я могу перенесть ваши запальчивыя слова. Я хотя и не философъ, а умю прощать… Послушайте… вы разгорячены… это весьма натурально… Вашу руку… разстанемся друзьями.

— Если вы можете пожать мн руку, Люмлей, вы невинны… и я оскорбилъ васъ.

Люмлей улыбнулся, и крпко пожалъ руку своего прежняго друга.

Когда онъ сходилъ съ лстницы, Мальтраверсъ послдовалъ за нимъ, и только-что Люмлей повернулъ въ Кюрзанскую-улицу, мимо его быстро промчалась карета, въ которой при свт фонарей мелькнуло блдное и задумчивое лицо Мальтраверса.

Вечеръ былъ темный, на двор шла изморозь. Погода была самая ужасная и самая нездоровая, которая такъ свойственна концу осени въ Лондон. Однакожъ Феррерсъ, какъ-будто не замчая этой разрушительной погоды, шолъ, погруженный въ размышленіе, медленными шагами къ дому своей прекрасной кузины… Онъ затялъ опасную игру, и хотя перевсъ былъ на его сторон, однакожъ ему было какъ-то неловко, какъ будто что-то безпокоило его. Онъ надялся, что сдвинувъ съ перваго плана Мальтраверса, его глубокое познаніе человческаго сердца и пріятная оригинальность обращенія помогутъ ему наконецъ достичь руки леди Флоренсы, предмета своего честолюбія. Онъ нестолько разсчитывалъ на ея къ себ привязанность, какъ на оскорбленное самолюбіе и на гнвъ противъ Мальтраверса.

— Когда женщина заберетъ себ въ голову, что тотъ, кого она любитъ, оскорбилъ ее, то надобно быть чрезвычайно глупымъ, если не съумешь въ такія минуты завладть ея рукою.

Такъ разсуждалъ Феррерсъ, но не-смотря за то, онъ былъ неспокоенъ, взволнованъ. Рано или поздно истина могла высказаться, и не смотря на всю свою смлость, свое презрніе къ другимъ, увренность въ самомъ-себ, онъ невольно сознавалъ превосходство ума Мальтраверса. Люмлей страшился ярости этого льва, когда онъ, выведенный изъ терпнія, поднимется наконецъ на заднія лапы, и бросится на предметъ своего негодованія. Характеръ Феррерса имлъ въ себ большое сходство съ характеромъ женщины — женщины безнравственной, мелочной, но честолюбивой и одаренной величайшими способностями. Характеръ же Мальтраверса былъ простъ, мужественъ и подчиненъ самымъ строгимъ правиламъ. Люмлей сознавалъ въ Эрнест достоинства сочинителя, и заране ужасался мысли о мщеніи, котораго, онъ самъ чувствовалъ, былъ вполн достоинъ, и которое, какъ онъ полагалъ, могло быть смертельно.

Однако жъ, по мр того, какъ онъ приближался къ дому лорда Саксингема, онъ приходилъ въ себя и призвалъ на помощь обыкновенную ловкость и растяжимость своего обращенія, но едва онъ повернулъ за уголъ той улицы, чья-то рука судорожно схватила его, и къ невыразимому удивленію Люмлея, онъ узналъ въ этой ночной путешественниц леди Флоренсу Лессельсъ.

— Боже мой! вскричалъ онъ:— возможно ли это! Вы… одни… на улиц… въ такой часъ… и въ такую ужасную погоду! Какая неосторожность… какое неблагоразуміе.

— Не говорите ма ничего…. я близка къ сумасшествію… Я не могла остановиться… я не могла вывести спокойнаго уединенія… Я не могла… я не могла… но скоре къ длу… что сказалъ онъ вамъ?.. въ чемъ состоятъ его извиненія?.. Разскажите мн подробно… я схвачусь за соломенку…

— Вы ли та гордая леди Флоренса Лессельсъ?…

— Нтъ, я не гордая, а сраженная… униженная Флоренса Лессельсъ. Гордость моя исчезла… говорите… говорите!..

— Ахъ! какое сокровище такое сердце! Какъ достало у него духу отвергнуть его!

— Онъ отрекается?

— Онъ не отрекается ни отъ чего… выражаетъ необыкновенное удовольствіе, что избжалъ, это его собственныя слова, такого союза, въ которомъ сердце его никогда не принимало участія. Онъ недостоинъ васъ, забудьте его.

Флоренса дрожала. Феррерсъ взялъ ея руку, она была безъ перчатки и холодна какъ ледъ.

— Что подумаютъ люди? сказалъ Феррерсъ, подходя къ дому лорда Саксингема.— Какой бы выдумать предлогъ вашему ночному путешествію?

Флоренса не отвчала ни слова, но въ то время, какъ онъ звонилъ, она сказала ему едва слышнымъ голосомъ:

— Мн дурно… дурно!.. и повисла на рук Феррерса, съ тою безжизненною тяжестью, которая предвщаетъ близкій обморокъ.

Свтъ упалъ на этотъ почти безжизненный трупъ… на лицахъ лакеевъ выразилось явное удивленіе. Флоренса сдлала неимоврное усиліе, чтобы придти въ себя, потому-что гордость все-таки преобладала въ ней надъ всми другими чувствами, пришла по передней своею обычною величественною поступью, медленно взошла на лстницу, достигла до своей уединенной комнаты, и тутъ только грохнулась безъ чувствъ на полъ.

КНИГА ДЕВЯТАЯ.

I.

	‘Иду, я невста Ахерона.’ Софоклъ.
	‘Вс эта успхи еще зависятъ отъ будущаго.’ Софоклъ.
	‘У меня есть свои оракулы, которыхъ также стентъ послушать.’ Аристофанъ.

Не знаю, замтилъ ли читатель, въ чемъ заключается особенная прелесть этого романа? Кроткая Алиса — я могу говорить о теб безъ всякой примси авторскаго тщеславія — тебя создала природа, а я сдлалъ съ тебя только копію…. Замтилъ ли читатель ту чудную, врожденную невинность, которую самый порокъ, окружавшій тебя въ молодости, не могъ совратить съ пути истиннаго? Ты, Алиса, образъ которой показался бы недоступнымъ воображенію самаго пылкаго поэта, ты, не что иное, какъ сколокъ съ живаго существа! Два года ране, да, только два года, и я испортилъ бы полотно, на которомъ едва еще отражались черты твоего образа. Увлеченный ентузіазмомъ, я захотлъ бы прикрасить эти легкія и деликатныя черты, и тмъ уничтожилъ бы гармонію цлаго…. Но терпніе!… продолженіе твоихъ приключеній придеть своимъ чередомъ. А вы, господинъ банкиръ… превосходный, почтенный господинъ банкиръ… Многимъ изъ читателей понравился бы вашъ характеръ гораздо боле, если бы я обрисовалъ его боле рзкими красками и выставилъ васъ отъявленнымъ лицемромъ… а Люмлей Феррерсъ съ манерами, мягкими какъ воскъ, и съ сердцемъ, твердымъ какъ мраморъ…. а Флоренса, гордая, несравненная Флоренса… а самъ Эрнестъ Мальтраверсъ, съ его прогрессивными измненіями и разнообразными красками?.. О! можетъ-быть, свтъ счелъ бы меня боле искуснымъ писателемъ, если бы вмсто всхъ этихъ естественныхъ сколковъ съ натуры, я представилъ бы ему каррикатуры на человка…. небывалаго плута… неестественную добродтель! Къ тому же, ему, можетъ-быть, покажется, что въ Эрнест Мальтраверс я хотлъ представить свои собственный портретъ…. потому-что я также авторъ и политикъ…. Это подозрніе могло бы льстить мн, но, къ сожалнію, въ насъ нтъ даже фамильнаго сходства. Увы! я желалъ бы имть возможность нарисовать свои портретъ! Но какой авторъ былъ когда-либо въ состояніи изобразить свои собственныя черты? Мы слишкомъ разнообразны, слишкомъ сложны, чтобы могли быть представлены въ какомъ-либо изъ нашихъ твореній.

Нтъ! Эрнестъ Мальтраверсъ, ты оригиналъ, а не копія. Можетъ-быть, вслдствіе этого открытія, интересъ, возбужденный тобою въ читателяхъ, пропадетъ вполовину. Но что намъ до этого, Эрнестъ? Мы должны согласоваться съ духомъ времени…. если сужденія нашихъ современниковъ кажутся намъ поверхностными, и легко можетъ статься, что сужденій будущаго поколнія мы и не услышимъ. Увы! пышные цвты жизни уже увяли…. золотая чаша разбилась у самаго источника! О! прекрасные дни молодости…. дни, когда я не имлъ еще ни имени, ни опытности…. если бы вы могли возвратиться! Можетъ-быть, въ старости вы набросите за меня свою тнь, если я не буду уже въ состояніи пользоваться этимъ свтомъ, потому-что видвъ все, испытавъ все, мы возвращаемся опять къ той самой точк, съ которой начали, и въ зеркал нашей памяти, намъ снова кажется прелестная фигура надежды. Я жду съ нетерпніемъ того часа, когда, перемнивъ свой волшебный жезлъ и забросивъ магическія книги, я разрушу этимъ дйствіемъ очарованіе, и превращу прелестный ландшафтъ въ дикую и безплодную пустыню…. Съ каждымъ днемъ я длаюсь боле и боле егоистомъ….

— Но разв исторія ваша отъ этого не двинется впередъ? скажетъ мн нетерпливый читатель.

— Простите великодушно, сэръ, но все, касающееся самого автора, уясняетъ и украшаетъ его сочиненіе. Мы, писатели, совсмъ не такіе егоисты, какими должны бы быть! Но вы теряете терпніе!… и такъ будемъ продолжать.

II.

	‘Тутъ скрывается такое дло, которое невозможно раскрыть…’ ‘Что же посл этого остается длать! ‘ ‘Предоставить все времени и раскаянію!’ Шекспиръ.
	‘Боюсь, чтобы онъ не умеръ до моего прізда.’ Шекспиръ.

Наступилъ декабрь мсяцъ, погода стояла самая ясная, было уже за полдень, когда Люмлей Феррерсъ вышелъ изъ дому Лорда Саксингема. Звонки была обтянуты сукномъ…. большая часть оконъ третьяго етажа завшаны…. Видно было по всему, что страшная болзнь царствовала въ этомъ дом.

Лицо Люмлея выражало необыкновенную задумчивость, даже печаль.

— Такъ молода!… такъ прекрасна!… шепталъ онъ:— если я любилъ когда-нибудь женщину… то, мн кажется, что я любилъ ее…. и эта любовь должна служить мн оправданіемъ…. Я раскаяваюсь въ томъ, что сдлалъ… но думалъ ли я, что простая стратагема влюбленнаго человка поведетъ за собою такія послдствія…. Метафизики весьма справедливы, говоря слдующее: ‘Мы можемъ понимать только т чувства, которыя испытали сами.’ Небольшое разочарованіе въ любви не надлало бы мн такого зла…. для меня удивительно, что она приняла такъ горячо…. Мн какъ-то ничто не удается…. старикъ Темпльтонъ… ахъ, прошу его заочнаго извиненія… лордъ Варгревъ, хотлъ я сказать, который, сказать мимоходомъ молодетъ съ каждымъ днемъ… вотъ натура-то! И такъ, лордъ Варгревъ, кажется, сердится на меня. Ему не нравится моя мечта насчетъ брака съ леди Флоренсою… и когда я сказалъ ему, что надежда моя можетъ осуществиться, онъ отвчалъ, что это противорчитъ его замысламъ…. ни я никакъ не могу отгадать, въ чемъ состоятъ эти замыслы. Къ тому же и правительство предложило свое мсто не мн, а Мальтраверсу. Надобно сказать правду, что звзда моего счастія еще не восходитъ. Бдная Флоренса!… я отдалъ бы многое, еслибы былъ увренъ, что отъ этого ей будетъ лучше…. Должно признаться…. я поступилъ весьма низко, но мн казалось, что это очень замысловато, и кончится ничмъ… вотъ, самъ Чезарини.

Чезарини перешелъ черезъ дорогу, и сошелся лицомъ къ лицу съ Люмлеемъ. Онъ былъ блденъ и худъ, какъ привидніе, глаза его блуждали, шляпа была надвинута на глаза, одежда въ безпорядк, а на лиц выражались безуміе и ярость.

— Мы убили ее, Феррерсъ, сказалъ онъ прерывающимся голосомъ.— Тнь ея будетъ являться намъ до послдней минуты вашей жизни.

— Говорите прозою…. вы знаете, что я не поэтъ. Что вы хотите сказать?

— Сегодня ей гораздо хуже, сказалъ Чезарини голосомъ, въ которомъ слышались глухія стенанія.— Я блуждаю, какъ тнь вокругъ ея дома, я разспрашиваю каждаго, кто выходитъ оттуда…. скажите мн…. о…. скажите мн…. есть ли какая-нибудь надежда?

— Мн кажется, что надежда не совсмъ потеряла, отвчалъ Люмлей съ жаромъ: — только нсколько дней, какъ болзнь приняла серьозное направленіе. Сначала оказалась небольшая простуда, вслдствіе того, что она безразсудно выходила пшкомъ въ дождливую погоду. Теперь боятся одного, что простуда эта пала на легкія, но если мы успемъ отвезти ее заграницу, она можетъ еще поправиться..

— Вы такъ думаете? какъ честный человкъ?…

— Увряю васъ. Ободритесь, другъ мой…. не упрекайте себя, это дло до насъ не касается. Она, молодой человкъ, больна отъ простуды… а не изъ письма!

— Нтъ… нтъ… я сужу о ея сердц по-своему собственному. О! еслибъ я могъ возвратить прошедшее! Посмотрите на меня…. я тнь того, что былъ прежде…. угрызенія совсти терзаютъ меня день и ночь при воспоминаніи моего низкаго поступка.

— Фуй…. мы подемъ вмст въ Италію, а въ вашей прекрасной стран любовь замнитъ любовь.

— Я уже почти ршился, Феррерсъ….

— А! на что?…

— Написать ей письмо, и открыть всю истину.

Свжее и здоровое лицо Люмлея вдругъ побагровло, брови нахмурились, и вся наружность его приняла страшное выраженіе.

— Попробуйте, напишите… и на другой день вы падете отъ руки моей…. моя пуля и не въ такомъ важномъ случа никогда не летала за воздухъ.

— Вы осмливаетесь длать мн угрозы?

— А вы осмливаетесь измнить мн? измнить тому, который если и ршился на низкій поступокъ, такъ только для того, чтобы услужить вамъ…. который хотлъ доставить вамъ самую прелестную подругу и самое колоссальное богатство въ цлой Англіи…. и котораго вина противъ васъ состоитъ только въ томъ, что онъ не можетъ располагать жизнью и здоровьемъ!

— Простите меня, сказалъ Итальянецъ съ видимымъ волненіемъ:— простите меня…. и поймите мои слова хорошенько. Я никакъ не хотлъ доносить на васъ…, и у плутовъ есть своего рода понятія. Я только признаюсь ей въ своемъ собственномъ преступленіи…. а объ вашемъ сообществ не скажу ни слова…. это ни къ чему не поведетъ…. въ этомъ нтъ никакой надобности.

— Слова ваши искренно?… вы говорите серьозно?

— Клянусь моею душою.

— Въ такомъ случа вы достойны моей дружбы, вы хотите принять на себя весь обманъ… гадкое выраженіе… но я употребляю его для избжанія многословія…. вы хотите принять на себя все это дло?

— Да, да.

Феррерсъ подумалъ съ минуту, потомъ вдругъ проговорилъ довольно скоро:

— Поклянетесь ли вы мн?

— Клянусь всмъ, что есть святаго.

— Въ такомъ случа выслушайте меня, Чезарини…. Если завтра леди Флоренс будетъ легче, я не буду препятствовать вамъ сдлать ваше признаніе, если только вы ршитесь сдлать его. Я даже употреблю все свое вліяніе, такъ-какъ оно останется въ прежней своей сил, чтобы уменьшить въ глазахъ ея вашу вину и выпросить вамъ прощеніе. Однакожъ отказаться отъ всхъ надеждъ…. отдать ту, которую вы любите боле всего на свт, въ руки ненавистнаго вамъ человка…. это великодушно…. это благородно…. это даже выше моего понятія! Дйствуйте по влеченію вашего сердца.

Чезарини хотлъ что-то отвчать, но въ эту минуту изъ-за угла выхалъ здовой. Онъ скакалъ въ галопъ, но увидя Люмлея, вдругъ остановился и слезъ съ лошади.

— О! мистеръ Феррерсъ! сказалъ онъ, почти задыхаясь:— я былъ у васъ, но мн сказали, что вы похали къ лорду Сакенигему… Я бросился туда.

— Хорошо, хорошо, въ чемъ дло?

— Бдный баринъ, сэръ… лордъ, хотлъ я сказать….

— Что съ нимъ?

— Его разбилъ параличъ, сэръ… доктора суетятся вокругъ него… барыня послала меня за вами… потому-что у лорда отнялся языкъ.

— Отдай мн твою лошадь…. отпусти подлинне стремена.

Пока конюхъ поправлялъ сдло, Феррерсъ обратился къ Чезарини.

— Не длайте ничего очертя голову, сказалъ онъ:— то есть, я хотлъ, если только вы позволите, сказать, не длайте ничего, не посовтовавшись со мною… но помните, что во всякомъ случа я полагаюсь на ваше общаніе…. на вашу клятву.

— Вы можете положиться на нее, сказалъ Чезарини печально.

— Итакъ до свиданія, сказалъ Люмлей, вскочивъ на лошадь.

И спустя минуту, онъ скрылся изъ виду.

III.

‘О! міръ, ты служивъ дремучимъ лсомъ этой лани.’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Здсь ли ты покоишься?’

Юлій Кесарь.

Сойдя съ лошади у подъзда дома дяди, Люмлей былъ пораженъ безпорядкомъ и шумомъ этого жилища, въ которомъ обыкновенно наблюдательный взоръ хозяина поддерживалъ спокойствіе и тишину въ такомъ совершенств, что вс дла ежедневной жизни шли въ немъ какъ бы по заведенной машин.

На долин передъ домомъ собралось нсколько старухъ, которыя обыкновенно нанимались для того, чтобы вырывать сорныя травы и выметать аллеи. Он стояли толпою, и вмсто того, чтобы работать, покачивали своими сдыми головами и, какъ сивиллы, шопотомъ передавали другъ другу свои замчанія и ни на чемъ неоснованныя предсказанія. Въ сняхъ стояла служанка, Люмлей въ первый разъ еще въ жизни увидлъ въ этомъ дом служанку, такъ были скрыты и хорошо устроены вс машины этого семейнаго быта, итакъ въ сняхъ стояла служанка, и опершись на щетку, слушала, разиня ротъ разсказы лакея.

— Что, какъ онъ себя чувствуетъ? спросилъ Люмлей у лакея.

— Лорду лучше, сэръ, кажется, у него развязался языкъ.

Въ эту минуту прелестное личико Евелины, распухшее и покраснвшее отъ слезъ, выглянуло съ верху лстницы, и увидвъ Люмлея, двочка бросилась къ нему на встрчу.

— О! пойдемте къ нему, кузенъ Люмлей, онъ не можетъ умереть при васъ, вы умете разгонять печаль… вы всегда такъ веселы… такъ добры Онъ не умретъ при васъ… какъ выдумаете, онъ не умретъ? О! возьмите меня съ собою… меня не пускаютъ къ нему!

— Те, моя милая кузина, те, слдуйте за мною, только тихонько… вотъ такъ…

Люмлей подошелъ къ двери комнаты больнаго, тихонько постучалъ… и вошелъ… двочка вкралась также, ни кмъ незамченная, по-крайней-мр, никто не воспротивился ея приходу. Люмлей раздвинулъ осторожно занавсы, новопроизведенный лордъ лежалъ въ постели, голова его покоилась на подушкахъ… глаза были открыты… взоръ мутенъ, но не безъ сознанія… черты лица его страшно измнились. Леди Варгревъ стояла за колняхъ у другаго конца кровати, одна рука ея была крпко сжата рукою мужа, другою она терла ему виски. Тихія, но обильныя слезы быстро текли по ея блднымъ, но прекраснымъ щекамъ.

Два доктора совщались въ амбразур окна, аптекарь составлялъ лекарства за стол, а дв самыя старыя служанки толкались возл докторовъ, чтобы подслушать, что они скажутъ на счетъ больнаго.

— Милый дядюшка, какъ вы себя чувствуете? спросилъ Люмлей.

— А! ты пришелъ, сказалъ умирающій слабымъ, но внятнымъ голосомъ.— Это хорошо. Я желалъ бы поговорить съ тобою о многомъ.

— Не теперь… не теперь… вы еще слишкомъ слабы! сказала жена умоляющимъ голосомъ.

Доктора подошли къ постели больнаго. Лордъ Варгревъ сдлалъ имъ знакъ руками, и поднялъ голову.

— Господа, сказалъ онъ имъ:— я чувствую, что смерть моя приближается. Мн необходимо, пока я еще въ памяти, переговорить съ моимъ племянникомъ. Скажите мн откровенно, долженъ ли я пользоваться этою минутою облегченія… и если я отложу мой разговоръ съ племянникомъ, надетесь ли вы, что я буду въ состояніи передать его ему въ другой разъ?

Доктора переглянулись.

— Лордъ, сказалъ одинъ изъ нихъ: можетъ-быть, разговоръ съ племянникомъ успокоитъ васъ, и посл того вы постараетесь заснуть.

— Въ такомъ случа примите вотъ это успокоительное, сказалъ другой докторъ.

Больной повиновался. Одинъ изъ докторовъ подошелъ къ Ферререу, и отвелъ его въ сторону.

— Нужно ли будетъ послать за нотаріусомъ лорда? спросилъ докторъ.

— Я его законный наслдникъ, подумалъ Люмлей.— Нтъ, любезный докторъ, нтъ, я полагаю ненадобно, разв только въ такомъ случа, когда онъ самъ пожелаетъ его видть. Нтъ сомннія, что бдный дядюшка привелъ вс свои дла въ порядокъ. Что вы думаете о состояніи его здоровья?

Докторъ сомнительно покачалъ головою.

— Я поговорю съ вами, сэръ, когда вы кончите вс ваши дла съ лордомъ.

— Ну, что тамъ такое? вскричалъ больной довольно громко и почти съ гнвомъ.— Выдьте вс вонъ… оставьте меня съ моимъ племянникомъ.

Доктора вышли, старыя служанки неохотно послдовали за ними, какъ вдругъ Евелина выдвинулась впередъ, и бросилась на грудь умирающаго отца съ такими рыданіями, какъ будто сердце ея готово было лопнуть.

— Бдное дитя… моя милая дочь… мое сокровище, шепталъ лордъ Варгревъ замирающимъ голосомъ, обнимая слабыми руками ребенка.— Богъ да сохранитъ тебя… я же благословляю… тебя… Жена, сказалъ онъ съ такою нжностью, какой Люмлей не замчалъ досел въ обращеніи дяди съ леди Варгревъ:— жена, если это послднія слова, которые вы услышите отъ меня, то пусть они будутъ изъявленіемъ моей благодарности къ вамъ я къ долгу, который вы такъ свято хранили… вы не любили меня… это правда… и въ гордости сознанія моихъ силъ эта мысль часто длала меня несправедливымъ къ вамъ… Я былъ суровый мужъ… вы много переносили отъ меня… простите меня.

— О! не говорите этого… вы были гораздо великодушне… гораздо снисходительне ко мн, чмъ я заслуживала. Какъ много я обязана вамъ… и какъ мало я сдлала въ замнъ столькихъ милостей!

— Нтъ, я не въ состояніи выносить этого… оставьте меня, моя милая… оставьте меня. Я могу еще жить… я надюсь, что еще поживу…. я совсмъ не желаю умереть. Можетъ-быть, въ настоящее время эта чаша пройдетъ мимо меня. Идите… идите… и ты также, дочь моя.

— Ахъ! позвольте мн остаться.

Лордъ Варгревъ поцаловаль двочку, которая повисла ему за шею съ выраженіемъ страстной привязанности, потомъ отдалъ ее за руки матери и упалъ въ изнеможеніи за подушки. Люмлей, отирая платкомъ глаза, проводилъ леди Варгревъ, которая вышла, горько рыдая, потомъ тщательно притворилъ дверь, и занялъ опять свое мсто подл постели больнаго.

Когда же Люмлей Феррерсъ вышелъ изъ этой комнаты, лицо его было мрачно, озабочено, но на немъ не было видно ни слда печали. Онъ бросился въ ту комнату, которую когда-то занималъ, и оставался въ ней нсколько часовъ, пока дядя его спалъ, сонъ этотъ былъ продолжителенъ и крпокъ. Жена же и дочь, возвратившись опять въ спальню, не оставляли его ни на минуту.

Было уже за полночь, когда докторъ вошелъ къ Люмлею,

— Дядюшка требуетъ васъ къ себ, мистеръ Феррерсъ, сказалъ онъ: — и я долгомъ считаю сказать вамъ, что послдняя минута его приближается. Мы сдлали все, что отъ насъ зависло.

— Знаетъ ли онъ, что жизнь его въ опасности?

— Да. Послдніе два часа онъ провелъ въ молитв… это истинно христіанская кончина, сэръ.

— Гм! проворчалъ Феррерсъ, слдуя за докторомъ.

Въ комнат царствовала тишина. На стол горла одна лампа, тщательно затемненная, подл которой лежала книга, проповдующая жизнь въ смерти, на лицахъ матери и дочери, стоявшихъ на колнахъ передъ постелью больнаго, выражалась покорность Провиднію, но не скорбь.

— Поди сюда, Люмлей, сказалъ съ нкоторымъ усиліемъ умирающій.— Здсь никого нтъ, кром насъ, троихъ, самыхъ близкихъ и самыхъ дорогихъ моему сердцу… хорошо. Итакъ. Люмлей, ты знаешь все… Жена, онъ знаетъ все. Дочь моя, дай руку, твоему кузену… теперь она его невста… Когда ты выростешь, Евелина, помни, что послднее мое желаніе было, чтобы ты была супругою Люмлея Феррерса, и послдняя моя молитва къ Богу была о томъ, чтобы этотъ союзъ совершился… Люмлей, отдавая теб это сокровище, я исправляю то, что показалось бы несправедливостью въ глазахъ другихъ… А теб, дочь моя, сохраняю высокое знаніе и почести, которыми мн самому не суждено было пользоваться. Будь снисходителенъ къ ней, Люмлей… у тебя доброе и открытое сердце… пусть оно будетъ ей служить убжищемъ… она въ жизнь свою не слыхала ни одного грубаго слова. Да благословитъ васъ Господь всхъ… Боже, прости мн!… молитесь за меня… Люмлей, завтра же ты будешь лордомъ Варгревомъ. а современемъ… (тутъ слабая, по радостная улыбка оснила уста умирающаго), а современемъ, ты Евелина, будешь… леди…. леди…. Варгревъ. Леди…. леди… да…. да…. леди Вар…

Слова замерли на его дрожащихъ устахъ, онъ отвернулся къ стн, и хотя посл этого прожилъ еще съ часъ, но уже не произнесъ боле ни одного слова.

IV.

	‘Надежда и страхъ тревожно пробуждают_у ея, и устремляютъ взоры за предлы кратковременной жизни, въ безконечное пространство.’ Юнгъ.
	‘Прости презрніе…. прости двственная гордость! Шекспиръ.

Рана, нанесенная Мальтраверсу, была глубока и мучительна. Правда, онъ никогда не чувствовалъ страстной любви къ леди Флоренс Лессельсъ, но съ той минуты, когда удивленный, растроганный, онъ увлекся до того, что принялъ на себя роль явнаго поклонника, его истинная честность заставила его смотрть на леди Флоренсу съ самой блестящей точки зрнія. Онъ старался воспламенить свое благодарное воображеніе, думая постоянно о красот, о ум, о возвышенномъ характер своей будущей подруги, а въ особенности о ея пламенной любви къ нему. Такимъ-образомъ онъ усплъ сосредоточить на ней свои надежды и желанія, и съ этой минуты мысль о будущемъ была уже нераздльна въ его ум съ мыслью о Флоренс Лессельсъ. И можетъ-быть, ея неожиданныя и жгучія обвиненія, выраженныя такъ рзко, показались ему тмъ обидне, что они касались его чести, а не любви, и не могли быть смягчены сладкими воспоминаніями прошедшаго, на которые способна одна пламенная любовь. Эта смертельная обида проникла все существо его, потому-что въ ней сосредоточивались оскорбленія его гордости, честолюбія и чести. Къ тому же ударъ этотъ разразился надъ нимъ въ то самое время, когда избранныя имъ поприща начинали разочаровывать его. Онъ негодовалъ на мелочность главныхъ двигателей политической жизни, и начиналъ чувствовать безплодность и суету литтературной извстности. Въ тридцать лтъ съ небольшимъ онъ уже потерялъ всю пылкость и упругость молодости, и разбилъ многія игрушки, которыя честолюбіе сохраняетъ для забавы человка въ зрломъ возраст. Постоянно жаждущій чего-то боле изящнаго и боле возвышеннаго, чмъ обыкновенная, дйствительная жизнь, всякое новое доказательство ничтожества человка приводило его въ негодованіе, и волновало его взыскательный умъ.

Обыкновенныя утшенія другихъ людей не могли имть своего дйствія на Мальтраверса. Гордый и нелюдимый поклонникъ уединенія, онъ удалился въ свое тихое помстье, гд по цлымъ днямъ блуждалъ безъ цли, а вечеромъ принимался за чтеніе, которое тотчасъ же утомляло его. Онъ въ жизни своей столько учился, что книги не могли уже сказать ему ничего новаго. Біографіи авторовъ, этихъ полупризраковъ, полулюдей, которые, кажется, не имли другой жизни, кром неосязаемой тни своей безсмертной мысли, помрачали вдохновеніе, которое онъ могъ бы почерпнуть въ ихъ страницахъ. Онъ зналъ, что эти рабы труда осуждены производить и связывать мысли, изъ которыхъ составляется общая кладовая человческихъ понятіи, исполнять эту тяжелую обязанность во мрак неизвстности, и умереть, когда не могутъ уже оказать никакой услуги. Какъ коротка жизнь этихъ литтературныхъ тружениковъ, какъ мало въ ней наслажденій! При жизни и по смерти литтераторъ есть не что иное, какъ имя безъ вещества, чистый призракъ, существующій въ однихъ нетлнныхъ мысляхъ, недоступный взорамъ смертныхъ.

Въ это время Мальтраверсу вздумалось заглянуть въ темныя и полузабытыя философскія системы древности. Онъ началъ сравнивать стоиковъ съ епикурейцами, которые согласовались во всемъ съ простымъ, но полезнымъ ученіемъ своего наставника. Онъ спрашивалъ самъ себя, что было бы умне — стараться притуплять горе, или предаваться наслажденіямъ, съ терпніемъ переносить вс бдствія, или наслаждаться всми благами. И по обратному дйствію, столь естественному въ такихъ обстоятельствахъ жизни, этотъ человкъ, увлекавшійся досел великими предпріятіями, не желалъ въ настоящее время боле ничего, кром наслажденій безпечной лни. Онъ предпочелъ садъ Епикура портику Зенона, и возобновивъ древній вопросъ, предложенный греческому полубогу, онъ сталъ серьозно думать о томъ, долженъ ли онъ оставить свои славныя, но вмст съ тмъ тяжкія занятія, свергнуть величественный, но суровый идеалъ своего сердца, чтобы предаться роскошнымъ удовольствіямъ толпы, и усыпать миртами и розами краткій путь своей молодости? Какъ волна слдуетъ за волною, такъ въ голов его одинъ планъ смнялся другимъ, не оставляя по себ никакого впечатлнія. Такое нравственное состояніе весьма свойственно людямъ съ живымъ воображеніемъ, посл тхъ переломовъ жизни, тхъ переворотовъ въ ихъ великихъ замыслахъ и надеждахъ, которые разрушаютъ гармонію ихъ умственныхъ елементовъ, слишкомъ чувствительныхъ къ каждому вншнему напору. Въ такой борьб слабый изнемогаетъ, а сильный, преодолвъ страшныя, по никмъ незамченныя. страданія, воспринимаетъ снова ту гармонію, тотъ величественный порядокъ, которыми Богъ судилъ ему служить человчеству.

Отъ этой-то борьбы между двумя совершенно противуположными правилами, Эрнесть былъ отвлеченъ слдующимъ письмомъ леди Флоренсы Лессельсъ:

‘Вотъ уже три дня и три безсонныя ночи я разсуждаю сама съ собой, должна ли я писать къ вамъ, или нтъ? О! Эрнестъ, будь я то, что была прежде, имй я гордое сознаніе здоровья и молодости, я, можетъ-быть, побоялась бы, что вы, несмотря на все ваше великодушіе, дадите другой смыслъ моему возванію къ вамъ. Но теперь это невозможно. Мы не можемъ уже соединиться, и мои надежды ограничиваются сладкою, но печальною перспективою вашего прощенія, которое, какъ лучъ солнца, освтило бы мои послдніе дни, и разогнало бы мрачную и холодную тнь вашего справедливаго гнва. Насъ жестоко и предательски обманули. Вотъ уже три дня, какъ я узнала объ этомъ вроломств. И тутъ, не-смотря на всю жгучую тоску, которой подвергается слабый человкъ, сознавъ слишкомъ поздно свою неисправимую ошибку, (послднія слова ваши сбылись, Эрнестъ!) я пришла въ неописанный восторгъ. Эрнестъ Мальтраверсъ, герои моихъ сладкихъ грезъ, кумиръ души моей — чистъ и благороденъ попрежнему — онъ стоитъ моей любви…. моей страшной тоски… и даже моей жизни… Мн показали письмо вашей руки, поддланное, какъ оказывается теперь…. но я не догадалась о подлог. Вы… да вы сами были ложнымъ свидтелемъ противъ себя. Какое другое доказательство могло бы убдить меня въ низкомъ поступк, въ которомъ васъ обвиняли? Вы сочли меня боле виновною, чмъ я была на самомъ дл… но я была достойна этого. Меня обязали честнымъ словомъ держать это въ тайн, печать снята съ моихъ губъ потому только, что она скоро должна занять мсто на моемъ гроб… Эрнестъ, милый, возлюбленный Эрнестъ… возлюбленный до послдняго моего дыханія… до послдняго біенія моего сердца!… напишите мн одно слово утшенія и прощенія. Вы поврите тому, что я такъ нестройно выразила, потому-что вы всегда врили моему прямодушію, хотя и порицали мои недостатки. Сравнительно, я считаю уже себя счастливою…. одно слово ваше довершитъ мое блаженство. Можетъ-быть, судьба благопріятствовала намъ гораздо боле, чмъ мы думали и чмъ ограниченные взоры ваши могли предвидть, потому-что теперь, когда тло мое удручено болзнію, въ одиночеств моей комнаты, я сочла долгомъ смиренно вопрошать мое сердце, вижу въ настоящемъ ихъ свт недостатки, которые я нкогда считала добродтелями…. и чувствую, что если бы судьба соединила насъ… я, любя васъ постоянно всею душою и всми помышленіями… не могла бы составить вашего счастія… и такимъ-образомъ узнала бы страшное горе… потерю вашей любви. Да укрпитъ васъ Тотъ, который предназначилъ вамъ такую славную… хотя еще несовершившуюся судьбу… когда глаза мои уже не будутъ блестть радостью при вашемъ торжеств, или плакать надъ малйшимъ вашимъ огорченіемъ. Вы пойдете твердою стопою по широкому и свтлому пути, куда ведетъ васъ ваше призваніе. Еще нсколько лтъ… о воспоминаніе обо мн не боле будетъ какъ призракъ давно прошедшей мечты!… Но…. но… Я не могу боле писать…. Да сохранитъ васъ Богъ!

V.

‘О! удержите стремительный потокъ вашего великодушія, онъ слишкомъ неожиданно поражаетъ слабющую душу.

Драйденъ.

Сладкорчивый докторъ только что сдлалъ свой вечерній визитъ, лордъ Саксингемъ отправился на министерскій обдъ, потому-что жизнь должна идти рука объ руку съ смертію, и леди Флоренса Лессельсъ осталась одна. Она сидла въ комнат, прилегавшей къ ея спальн, въ этой самой комнат, гд когда-то эта прекрасная, но капризная наслдница несмтнаго богатства любила предаваться всмъ прихотямъ своей причудливой фантазіи. Тутъ она имла привычку мечтать, писать и заниматься. Тутъ она впервые была поражена новизною и величіемъ идей Эрнеста. Тутъ она впервые задумала свой двственный романъ, свою безимянную переписку. Тутъ она созналась сама себ, что ея мечта превратилась въ любовь. Тутъ она прошла вс быстро-смняющіяся степени любви: сомнніе, надежду, восторгъ, потомъ страхъ, уныніе и убійственное отчаяніе! И здсь же, теперь, она печально, но покорно ожидала мрное приближеніе неизбжной смерти. Я книги, картины, инструменты, мраморные бюсты, полузакрытые классическими драпировками, и вся прелестная роскошь женской утонченности, попрежнему украшали комнату и придавали ей такой видъ веселости, какъ будто молодость и красота должны были вчно обитать въ этомъ убжищ… будто мрачная и безмолвная могила не единственная обитель всего тлннаго….

Флоренса Лессельсъ находилась на одр смерти, по не отъ одной столь обыкновенной, хотя и неразгаданной болзни сокрушенія сердца. Здоровье ея было всегда слабо, потому-что постоянно находилось подъ вліяніемъ безпокойнаго и раздражительнаго характера, оно постепенно и незамтно начало разрушаться, еще гораздо прежде того, какъ Эрнестъ открылся ей въ любви своей. Въ необыкновенномъ блеск ея большихъ зрачковъ, въ прозрачности ея яркаго румянца, зоркій и опытный глазъ выслдилъ бы давно зародышъ смертельнаго недуга. Въ тотъ вечеръ, когда она, томимая нетерпніемъ и тоскою, такъ безразсудно выбжала навстрчу къ Люмлею, котораго посылала къ Мальтраверсу, почти сама не зная за чмъ и съ какою цлію, въ этотъ самый вечеръ съ ней былъ уже сильный пароксизмъ лихорадки. Дождь и холодъ вогнали болзнь внутрь, душевное напряженіе подливало, такъ сказать масла въ огонь — послдовалъ бредъ. По одному изъ тхъ страшныхъ и пагубныхъ заблужденій медицины, которое побуждаетъ врачей отнимать у тла жизненную силу въ то самое время, какъ оно наиболе нуждается въ ней, ей тотчасъ пустили кровь, и тмъ доставили временное облегченіе, и ввергли въ неизлечимую слабость. Чахотка схватила свою жертву. Ее лечили лучшіе доктора Лондона, и лордъ Саксингемъ былъ убжденъ, что болзнь его дочери совсмъ неопасна. Ему не приходило и въ голову, чтобы смерть позволила себ подобную дерзость съ леди Флоренсою Лессельсъ. Но Флоренса знала всю опасность своего положенія, и ея высокая душа не страшилась смерти. Однако жъ, когда Чезарини, терзаемый угрызеніями совсти, написалъ ей, и признался въ своемъ предательскомъ поступк, хотя, врный своему общанію, онъ не упомянулъ въ своемъ письм ни одного слова о своемъ сообщник, тогда, о тогда! сожалніе овладло ея разбитымъ сердцемъ, и она почувствовала желаніе еще разъ взглянуть на прекрасный Божій міръ глазами любви и счастія. Но физическія страданія обнаруживаютъ обыкновенно твердость и силу души, которыхъ человкъ и не подозрвалъ въ себ въ здоровомъ состояніи. Богъ, въ милосердіи Своемъ, положилъ закономъ природы, чтобы по мр приближенія нашего къ могил, скользкій путь становился передъ нами гладкимъ и пріятнымъ, и чтобы по мр опаденія съ нашихъ глазъ земныхъ завсъ, смерть съ каждымъ днемъ теряла свою ложную личину страха, такъ что мы наконецъ кидаемся въ ея объятія, какъ усталый ребенокъ на грудь матери.

Леди Флоренса съ сжатымъ сердцемъ прислушивалась къ однообразному бою часовъ, который показывалъ, какъ убгали немногія и нерадостныя минуты, остававшіяся ей жить. Она сидла, закрывъ лицо руками, и опершись на маленькій столикъ, стоявшій возл дивана, погруженная въ грустныя думы. Не было и слда той гордой осанки, той величественной стройности тла, которые еще такъ недавно придавали ей такой повелительный, такой царственный видъ! Подл нея не было ни одного человка, чье бы сердце билось истиннымъ участіемъ въ ней… потому-что у леди Флоренсы никогда не было друзей. Въ одиночеств она провела свою юность…. въ одиночеств проходили и ея предсмертные часы.

Въ то время, какъ она сидла такимъ образомъ, погруженная въ размышленія, стукъ колесъ по мостовой, раздавшійся подъ самыми ея окнами, заставилъ слегка задрожать всю комнату. Стукъ смолкъ… карета остановилась у подъзда… Флоренса встрепенулась и подняла голову.

— Нтъ! нтъ это невозможно, прошептала она.

Однакожъ, не-смотря на эти слова, легкій румянецъ покрылъ ея блдныя и исхудалыя щеки, а грудь заволновалась подъ платьемъ, которое было такъ широко, что казалось сдланнымъ совершенно но другой таліи. Вслдъ за тмъ наступила тишина, которая показалась ей безконечною, сердце ея замерло, и она отвернулась съ глубокимъ вздохомъ.

Въ эту минуту въ комнату вошла ея горничная, лицо ея выражало нкоторое безпокойство.

— Простите меня, леди… но…

— Что такое?

— Мистеръ Мальтраверсъ пріхалъ и желаетъ насъ видть… вотъ, миледи, мистеръ Буртонъ присталъ за мною, но я отвчала, что миледи слишкомъ слаба и потому не можетъ никого принять, но мистера Мальтраверса, кажется, не увришь, онъ настоятельно требовалъ, чтобы я доложила, и остался дожидать отвта въ библіотек лорда.

Хотя рчь мистрисъ Шинфильдъ была не слишкомъ связна и голосъ ея былъ не изъ самыхъ пріятныхъ, однакожъ никакое краснорчіе никогда не производило на Флоренсу боле пріятнаго впечатлнія. Молодость, любовь, красота все ожило въ одно мгновеніе, глаза ея заблистали, щеки зардлись румянцемъ, вс черты лица покрылись яркимъ, хотя обманчивымъ свтомъ.

— Хорошо, сказала она посл нкотораго молчанія:— проси мистера Мальтраверса сюда.

— Сюда, леди? Боже мой!… позвольте мн сначала поправить вашу прическу… вы въ такомъ неглиже…

— Пусть останется, какъ есть, Шинфильдъ… онъ не взыщетъ. Поди, проси его.

Мистрисъ Шинфильдъ пожала плечами, и вышла. Нсколько минутъ спустя, за лстниц послышались шаги… дверь отворилась…. Мальтраверсъ и Флоренса были опять вмст. Онъ неподвижно остановился на порог. Флоренса невольно встала, и такимъ образомъ они стояли другъ противъ друга, свтъ лампы падалъ ей прямо на лицо. О, Боже! это зрлище никогда не изгладится изъ сердца Мальтраверса! Никогда это искаженное страданіемъ лицо не перестанетъ являться его взорамъ, какъ привидніе, въ толп и въ уединеніи, среди сіянія дня и во тм ночной, посреди звздъ и на земл, съ тмъ же выраженіемъ любви и тихаго укора, оно разъ заглянуло въ его сердце, и отраженіе его осталось тамъ на вки! Эти щеки, нкогда столь граціозно округленныя, превратились въ угловатыя впадины, синеватая полоса подъ глазами, поблвшія губы, неспокойное, рзкое, истомленное выраженіе, замнили гордыя и ясный взглядъ, въ которомъ просвчивался геній, гордое сознаніе красоты и вчное величіе души.

Онъ стоялъ, пораженный состраданіемъ и ужасомъ. Наконецъ тяжелый стонъ вылетлъ изъ груди его… онъ подался впередъ… бросился передъ Флоренсою на колна… схватилъ об ея руки, и, громко рыдая, покрывалъ ихъ поцалуями. Желзная твердость его души была совершенно уничтожена, потокъ чувствъ, столь долго одерживаемый, хлынулъ съ неимоврнымъ стремленіемъ. Такое зрлище могло поразить самое холодное сердце!

— Не плачьте… не плачьте такъ, шептала Флоренса, испуганная его волненіемъ.— Я страшно измнилась, но я сама виновата. Эрнестъ… прекраснйшій… благороднйшій… добрйшій изъ людей! Какъ могла я быть такъ безразсудна… но вы прощаете меня? Я опять ваша… хоть на короткое время. О! не печальтесь… когда я такъ счастлива!

И изъ ея глазъ также текли слезы, но слезы эти имли своимъ источникомъ не ту жгучую тоску, которая терзала Мальтраверса, они тихо падали на его наклоненную голову и на руки, еще судорожно сжимавшія ея руки. Эрнестъ дико взглянулъ ей въ лицо, и вздрогнулъ при вид ея принужденной улыбки. Онъ быстро всталъ, бросился въ кресло, и закрылъ лицо руками. Онъ старался превозмочь свое волненіе, и только сильное воздыманіе груди и прерывистое дыханіе изобличали борьбу, происходившую въ душ его.

Флоренса съ минуту смотрла на него съ горькимъ, почти съ егоистическимъ чувствомъ.

— И этотъ человкъ казался мн неспособнымъ къ нжному сочувствію. Вотъ сердце, которое я разбила… душа, которой я не довряла!

Она подошла къ нему, едва передвигая слабыя и дрожащія ноги, положила руку на его плечо, но увлеченная непреоборимою любовію, она обвилась вокругъ его шеи.

— Такова наша судьба… моя судьба! прошепталъ наконецъ Мальтраверсъ глухимъ, но спокойнымъ голосомъ, какъ будто просыпаясь отъ страшнаго сна.— Мы, не что иное какъ игра случая, и его колесница разбила насъ въ дребезги. Что такое жизнь человческая!

Въ глухомъ голос и въ мысляхъ Эрнеста выражалось какое-то ненатуральное спокойствіе, которое ужаснуло Флоренсу гораздо боле, чмъ предъидущее бурное волненіе. Онъ всталъ, и говоря что-то про себя, ходилъ взадъ и впередъ по комнат, какъ будто не замчая ея присутствія. Въ-самомъ-дл, въ эту минуту онъ не видлъ ея. Наконецъ онъ остановился, устремилъ неподвижный взоръ на леди Флоренсу, и оказалъ тихимъ, но проникающимъ въ глубину души голосомъ:

— Имя… имя предателя?…

— Нтъ, Эрнестъ, нтъ… никогда. Я скажу вамъ, но только въ такомъ случа, когда вы дадите мн общаніе отказаться отъ намренія, которое я читаю въ вашемъ взор. Онъ признался въ своемъ преступленіи…. раскаялся…. я простила его… вы сдлаете тоже!

— Его имя! повторилъ Мальтраверсъ, и лицо его, пылавшее досел, вдругъ сдлалась блдно, какъ мраморъ.

— Общаете простить его?…

— Его имя, страдалица…. его имя! и Мальтраверсъ съ яростью топнулъ ногою.

— Это ли нжность?… это ли состраданіе?… Вы ужасаете меня….. вы убьете меня! прошептала Флореиса, и въ изнеможеніи упала на софу.

Слабые и раздраженные ея нервы не могли вынести запальчивости Мальтраверса. Она въ отчаяніи начала ломать себ руки, и залилась горькими слезами.

— Вы не хотите сказать мн его имени, продолжалъ Мальтраверсъ все еще громкимъ и запальчивымъ голосомъ.— Хорошо. Я не стану больше васъ спрашивать. Я самъ открою его.

Эта мысль нсколько успокоила Эрнеста, и такъ какъ Флоренса продолжала еще плакать, то порывъ ярости, столь несвойственный душ его, мало по-малу стихъ. Онъ сдъ возл нея, и старался всми средствами успокоить ее. Вскор Флоренса была совершенно утшена. И тутъ они опять поклялись другъ другу въ врности, и говорили о любви съ большею нжностью, чмъ когда либо, тогда какъ смерть держала уже надъ ихъ головами свои погребальный покровъ, и потрясала своею роковою косою….

VI.

Тяжелыми стопами взбирался Мальтраверсъ въ этотъ вечеръ въ свою одинокую квартиру, и со стономъ опустился въ первыя попавшіяся кресла.

Былъ сильный морозъ. Во-время продолжительнаго его свиданія съ леди Флоренсою Лессельсъ, слуга имлъ предосторожность забжать въ квартиру и наскоро приготовить ее къ возвращенію господина. Однакожъ спальня была почти совершенно обнажена, и это придавало ей слишкомъ мрачный видъ, занавсы и ковры были сняты, мебели почти вс вынесены, (ключницы холостяковъ оказываютъ удивительную заботливость въ такихъ случаяхъ: отвернись только хозяинъ изъ дому, и он уже все переставляютъ, чистятъ, приводятъ въ порядокъ или лучше сказать въ безпорядокъ, довольныя тмъ, что могутъ чмъ-нибудь распорядиться). Даже огонь въ комнат какъ то не разгорался, сырыя дрова только трещали и дымились. Комната была довольно обширна, но дурно освщена. На стол были разбросаны парламентскія записки, памфлеты, счеты, книги, поднесенныя молодыми авторами — свидтельства вчно кипящей дятельности того непрерывнаго механизма, который мы называемъ свтомъ. Но Мальтраверсъ не обратилъ ни на что вниманія, даже зимній морозь не могъ охладить его клокочущую кровь. Слуга, привязанный къ нему, какъ и вс, кто зналъ Мальтраверса коротко, съ безпокойствомъ ходилъ изъ угла въ уголъ, то поправляло огонь въ камин, то приносилъ покойный халатъ, то ставилъ бутылку вина на столъ, и длалъ вопросы, которые оставались безъ отвта, и навязывалъ свои услуги, на которыя господинъ не обращалъ вниманія. Мелкія колеса жизни продолжаютъ дйствовать попрежнему, хотя главное останавливается и разбивается въ дребезги. Мальтраверсомъ овладло, если можно такъ выразиться, душевное онмніе. Сильный напоръ чувствъ совершенно истощилъ его. Онъ впалъ въ то оцпененіе, которое обыкновенно сопровождаетъ сильное горе и иногда предшествуетъ ему. Наконецъ онъ остался одинъ, и уединеніе возвратило ему нкоторое сознаніе. Потому-что, должно замтить, когда насъ постигнетъ сильное горе, присутствіе посторонняго лица какъ-будто раздляетъ память и сердце, удалите это препятствіе, и поднятый молотъ мгновенно падетъ на наковальню! Какъ только слуга удалился, Мальтраверсъ вскочилъ и сбросилъ шляпу, нахлобученную досел на самыя брови. Онъ нсколько времени ходилъ взадъ и впередъ по комнат, но холодный воздухъ ея, казалось, давилъ его пылающую грудь.

Бываютъ случаи, когда горе какъ стрла вонзается въ наше сердце, и все окружающее пространство кажется намъ тснымъ. Подобно раненной лани, мы хотли бы убжать… убжать даже отъ самихъ себя. Душа рвется вонъ… рвется улетть въ безпредльность.

Въ нетерпніи, Мальтраверсъ отворилъ наконецъ окно, оно выходило на балконъ, который былъ выстроенъ въ этомъ мст именно для того, что съ него открывался прелестный видъ въ паркъ. Онъ вышелъ на балконъ, и открылъ грудь, чтобы освжить ее. Снговые облака тянулись по небу, почти сливаясь съ туманомъ, который стлался по земл, и окутывалъ, будто саваномъ, голыя сучья деревьевъ и поблекшую траву. Все въ эту минуту напоминало объ увяданіи земной красоты, о краткости жизни, о могил. Ему казалось, будто смерть, подъ видомъ всеразрушаюшей зимы, обхватывала его своими костлявыми и страшными объятіями. Въ этой борьб съ своими жгучими ощущеніями, то побждая ихъ, то поддаваясь имъ безсознательно, онъ и не слышалъ ни шуму у подъзда, ни шаговъ на лстниц, ни даже въ комнат, какъ вдругъ чья-то рука упала ему на плечо, и обернувшись, онъ увидлъ передъ собою блдное, даже синеватое лицо Кастрюччіо Чезарини.

— Страшная ночь, торжественный часъ, Мальтраверсъ, сказалъ Итальянецъ, и лицо его искривилось гримасою вмсто улыбки. Ночь и минута чрезвычайно благопріятны для нашего свиданія.

— Оставьте меня! возразилъ Мальтраверсъ съ нетерпніемъ. Я не желаю выслушивать ваши напыщенныя и неумстныя шутки…

— Право? Но вы выслушаете меня до конца. Я стерегъ ваше возвращеніе… я считалъ вс минуты, пока вы были съ нею… и наконецъ послдовалъ за вами до вашего дому. Если у васъ были когда-нибудь человческія чувства, то надобно думать, что человчество уже высохло въ душ вашей, и встртиться съ вами должно быть страшне, чмъ войдти въ берлогу лютаго звря… Однакожъ, я ищу насъ и не боюсь васъ, и не боюсь вашей ярости. Молчите, и слушайте. Леди Флоренса открыла вамъ имя того, кто насъ оклеветалъ и сдлался виновникомъ ея смерти?

— А! вскричалъ Мальтраверсъ, поблднвъ какъ смерть, и устремивъ на Чезарини испытующій взоръ: это не вы… мои подозрнія падали на другаго.

— Это я! Длай со мною, что хочешь.

Едва Чезарини произнесъ эти слова, какъ Мальтраверсъ съ дикимъ воплемъ бросился на него, схватилъ его, какъ ребенка, приподнялъ на воздухъ, и размахивалъ имъ, какъ манкеномъ. Еще минута, и Мальтраверсъ, ослпленный жаждою мести, сбросилъ бы, можетъ-быть, преступника съ балкона. Но искушеніе прошло… и Чезарини цлъ и невредимъ стоялъ, прислонясь къ стн, объятый ужасомъ и яростью.

Онъ стоялъ одинъ… Мальтраверсъ убжалъ отъ него въ свою комнату… убжалъ отъ самаго себя… отъ страстей человческаго сердца… подъ кровъ Всевидящаго и Вездсущаго.

— Боже! прошепталъ онъ, падая на колни: подкрпи меня… спаси меня… безъ Твоей святой помощи я погибну!….

Мало-по-малу Чезарини пришелъ въ себя, и возвратился въ комнату. Онъ былъ уже не въ полномъ ум, и съ мрачнымъ остервененіемъ сталъ опять дразнить льва, пощадившаго его жизнь. Мальтраверсъ уже кончилъ свою краткую молитву. Съ твердымъ и спокойнымъ выраженіемъ стоялъ онъ, сложивъ руки на груди, и смотря прямо въ лицо Итальянцу, который приближался къ нему съ яростью и угрозою въ движеніяхъ, но невольно остановился передъ холоднымъ и повелительнымъ взоромъ своего противника.

— И такъ, это вы! сказалъ наконецъ Мальтраверсъ, тихимъ и спокойнымъ голосомъ, который въ эту минуту казался почта неестественнымъ. Вы тотъ человкъ… Говорите же, какія средства употребили вы для этого?

— Собственное ваше письмо! Нсколько мсяцевъ тому назадъ, я писалъ вамъ о своихъ надеждахъ… и просилъ вашего совта и вашего мннія о той, которую я любилъ. Что вы отвчали мн? Съ сомнніемъ… съ непріязнію и почти съ презрніемъ отзывались вы о той самой женщин, которой сердце вы впослдствіи коварнымъ обманомъ похитили у моей любви, не имвшей предловъ. Я подчистилъ это письмо… сомннія, которое вы изъявляли тогда насчетъ моего счастія, стали относиться къ вашему собственному. Я перемнилъ число… однимъ-словомъ, письмо казалось написаннымъ не при первомъ машемъ знакомств съ нею, но уже посл того, какъ вы просили ея руки и были объявлены ея женихомъ. Письмо вашей руки служило вашею уликою въ низкомъ корыстолюбіи и обман. Вотъ средства, которыя я употребилъ…

— Они были самыя благородныя. И вы находите, что вы были правы… и не раскаеваетесь?

— Что касается до того, что я сдлалъ противъ тебя, я не раскаяваюсь. Даже боле, считаю тебя первымъ виновникомъ. Ты похитилъ у меня ту, въ которой заключался для меня цлый міръ… и чмъ бы ты не оправдывался, я ненавижу тебя… тою неугасимою ненавистью, которой раскаяніе недоступно… я наслаждаюсь твоими страданіями. Но что касается до нея… страдалица… она умираетъ… Боже! Боже! мое мщеніе обратилось на мою же голову!

— Умираетъ… повторилъ Мальтраверсъ глухо и съ содраганіемъ. Нтъ, нтъ… не умираетъ… Что же ты посл этого… убійца ея! А я долженъ быть ея мстителемъ!

Истощенный душевными волненіями, Чезарини упалъ на стулъ, и закрылъ лицо руками. Мальтраверсъ угрюмо ходилъ по комнат. Нсколько минутъ продолжалось молчаніе.

Наконецъ, Мальтраверсъ остановился противъ Чезарини и сказалъ:

— Вы пришли сюда не столько для того, чтобы сознаться въ самомъ низкомъ преступленіи, какое только можетъ обезчестить человка, какъ для того, чтобы посмяться надъ моими страданіями и вызвать меня къ отмщенію! Но идите, несчастный молодой человкъ, идите… въ настоящую минуту жизнь ваша ль безопасности. Пока она жива, я не имю права отдавать жизнь свою на волю случая, если она выздороветъ… я могу еще имть къ вамъ состраданіе, и простить васъ… Для меня собственно… я нахожу, что вашъ поступокъ, какъ онъ ни низокъ, не стоитъ даже моего презрнія, только послдствія его въ отношеніи этой… благородной страдалицы могутъ возвысить его до оскорбленія, требующаго мести, они одни могутъ сдлать жизнь вашу достойною и необходимою жертвою, не мщенія, а правосудія. Тогда жизнь за жизнь… жертва за жертву.

— Нтъ, возразилъ Чезарини: я не позволю вамъ съ вашею обычною холодною надмнностью располагать мною по вашему произволу и присвоивать себ право карать и прощать. Нтъ, продолжалъ Чезарини, топнувъ ногою: нтъ, я не хочу вашей пощады, а самъ вызываю васъ. Вамъ, кажется, что я оскорбилъ васъ, а мн, напротивъ, кажется, что вы меня… Не будь васъ, она полюбила бы меня… была бы моею. Но это еще ничего. Если бы не вы, то, врно я никогда не омрачилъ бы свою душу преступленіемъ и не свелъ бы самую прекраснйшую женщину изъ всего рода человческаго въ могилу. Если она умретъ… убійцею буду я, а вы причина этого убійства… вы ужасный-искуситель, вовлекшій меня въ это преступленіе… я презираю васъ… Во мн нтъ боле состраданія… кровь моя пылаетъ… сердце мое жаждетъ крови. Вамъ… вамъ… еще осталась отрада видть ее… утшать ее… ходить за нею… а я… я… любившій ее такъ страстно… готовый цаловать землю, по которой она ступала… но не въ этомъ дло… я ненавижу васъ… я оскорбляю васъ… я называю васъ трусомъ, именемъ чести вызываю васъ къ удовлетворенію, въ которомъ вы осмливаетесь отказывать мн!

— Иди домой, безумецъ… или домой… пади на колни… и моли небо о прощеніи… своди свой страшный разсчетъ… и не ропщи на дни, которые еще оставлены теб для того, чтобы смыть съ души это гнусное пятно. Потому-что я, хотя и говорилъ теб о ея выздоровленіи, но я очень хорошо знаю, что дни ея сочтены, а съ ея жизнью неразрывно связана твоя. Не пройдетъ сутокъ посл ея смерти, и мы встртимся съ тобою… но теперь я безчувственъ, какъ ледъ… какъ камень… и ты не расшевелишь меня… Послдніе дни ея жизни не должны быть помрачены зрлищемъ кровопролитія… ни даже мыслью о неизбжной жертв, которую, требуетъ смерть ея. Вонъ отсюда…. или слуги вытолкаютъ тебя…. ты слишкомъ гнусенъ, чтобы дышать однимъ воздухомъ съ честными людьми. Поди вонъ… говорятъ теб… поди вонъ…

Не-смотря на то, что мускулы едва шевелились на спокойномъ лиц Мальтраверса. ни одна морщина не подернула его величественнаго чела… ни одна искра не блеснула въ его твердомъ и презрительномъ взор, однакожъ въ его осанк, въ движеніи руки, въ сил и твердости его звучнаго голоса было столько непреклонной воли, что несчастный Чезарини, обезсиленный заране своими собственными страстями, не могъ доле бороться съ нимъ. Онъ старался выказать презрніе за презрніе, но губы его дрожали и голосъ замеръ въ груди, испустивъ глухой стонъ. Мальтраверсъ взглянулъ на него съ убійственнымъ презрніемъ. Итальянецъ со стыдомъ и яростью въ душ тщетно старался превозмочь себя. Холодный взоръ, устремленный на него, оковалъ его, какъ бы очарованіемъ, котораго злой духъ, таящійся въ груди Чезарини, не могъ свергнуть, ни даже бороться съ нимъ. Машинально пошелъ онъ къ двери… потомъ обернулся, погрозилъ Мальтраверсу стиснутымъ кулакомъ, и съ дикимъ истерическимъ хохотомъ выбжалъ изъ комнаты.

VII.

‘Душа, готовая отлетть, прижимается къ возлюбленной груди.’
Грей.

Не проходило дня, въ который Мальтраверсъ не былъ бы у Флоренсы. Онъ приходилъ къ ней съ ранняго утра и сидлъ у ней до поздней ночи. Онъ занялъ свое прежнее мсто нарченнаго жениха, не объяснившись даже объ этомъ съ лордомъ Саксингемомъ. Эта забота была предоставлена Флоренс, и вроятно, она устроила это дло искусно, потому-что лордъ казался довольнымъ, впрочемъ онъ былъ задумчивъ и даже печаленъ, чуть ли не въ первый разъ въ жизни. Мальтраверсъ не упоминалъ о причинахъ ихъ истинной размолвки, и ни разу посл того вечера, въ который они опять свидлись, не давалъ воли чувствамъ, терзавшимъ его душу и не выказывалъ безполезныхъ сожалній о предстоящей, неминуемой разлук. Какихъ усилій ему не стоило, однакожъ, онъ съ стоическою твердостью подавлялъ въ сердц горесть и страданіе. У него была одна цль, одно желаніе, одна надежда — оградить послдніе часы леди Флоренсы Лессельсъ отъ всякаго огорченія, облегчить, усладить переходъ отъ жизни къ безсмертію. Его предусмотрительность, его присутствіе духа, его нжность, не оставляли его ни на минуту, он переходили за предлъ, доступный обыкновенно мужчин, въ нихъ выражались т неуловимыя мелочи, которыя длаютъ женщину ангеломъ-утшителемъ скорби и страданія. Казалось, будто вс силы его души стремились къ исполненію одной обязанности, которая была для него священне самой любви, какъ-будто онъ ршился заставить Флоренсу забыть, что у нея не было матери.

А Флоренса, какъ она любила его! Какъ эта благодарная нжность, это сладостное увлеченіе были различны противъ прежней ея любви, пылкой, но ревнивой и взыскательной. Даже ея характеръ, какъ это часто случается въ такого рода болзняхъ, становился несравненно мягче и кротче, по мр того, какъ смерть набрасывала на нее свое темное покрывало. Она любила, чтобъ онъ читалъ ей вслухъ, любила разговаривать съ нимъ, и поэзія ея собственныхъ мыслей воспринимала оттнокъ религіозной гармоніи. Они бесдовали о жизни за гробомъ, о той жизни, въ которой они должны были соединиться, чтобы уже не разлучаться никогда, и Мальтраверсъ, твердо уповающій на милосердіе Божіе, не упускалъ изъ виду ни одного источника, который могъ бы пролить неизъяснимую усладу въ ихъ души, растерзанныя горестью и страданіемъ….

— Какъ я счастлива, говорила Флоренса:— что выборъ мой палъ на такого человка, какъ вы. Бесды съ вами возвышаютъ и укрпляютъ мою душу. Какъ справедливы, какъ возвышенны сужденія ваши о вр… Вотъ тотъ утшитель, который останется съ вами, когда меня уже не будетъ!

Флоренса говорила о будущей жизни съ особеннымъ одушевленіемъ, и въ этомъ еще высказывался ея характеръ. Тишина могилы не останавливала на себ ея взора…. онъ стремился къ вчнои слав, къ обновленной жизни….

Разговаривая такимъ образомъ. Эрпестъ тихимъ, но слегка дрожащимъ отъ сдерживаемаго потока чувствъ голосомъ, старался то умрять, то возбуждать высокія идеи Флоренсы, какъ вдругъ имъ доложили о прізд лорда Варгрева, и вслдъ за тмъ въ комнату вошелъ Люмлей Феррерсъ, наслдовавшій это званіе посл дяди. Флоренса увидла его въ первый разъ посл смерти его дяди, а Мальтраверсъ посл того вечера, столь роковаго для Флоренсы. Оба невольно вздрогнули. Мальтраверсъ всталъ и отошелъ къ окну. Лордъ Варгревъ взялъ руку своей кузины, и молча поднесъ ее къ губамъ, тогда какъ взоръ его выражалъ глубокую горесть, которая на этотъ разъ была неподдльная.

— Видите, Люмлей, я покоряюсь судьб, сказала Флоренса съ кроткою улыбкою. Да, я покоряюсь судьб и счастлива.

Люмлей взглянулъ на Мальтраверса, но тотъ устремилъ на него такой холодный, зоркій и испытующій взоръ, что Феррерсъ смутился и невольно обратилъ глаза въ другую сторону. Однакожъ онъ тотчасъ же оправился, и сказалъ съ нкоторою поспшностью:

— Очень радъ, милая кузина, очень радъ, что вижу здсь опять Мальтраверса. Теперь будемъ надяться, что все пойдетъ хорошо.

Мальтраверсъ медленно подошелъ къ Люмлею.

— Подадите ли вы мн руку теперь? сказалъ онъ голосомъ, изобличавшимъ то, чего не договаривали слова.

— Охотне, чмъ когда-либо, сказалъ Люмлей, и онъ даже не смутился передъ вопрошающими взорами Мальтраверса.

— Я доволенъ, сказалъ Мальтраверсъ посл нкотораго молчанія: и на этотъ разъ голосъ его выражалъ боле, чмъ слова.

Есть люди, въ которыхъ благородство и великодушіе преобладаютъ надъ всми другими чувствами и убиваютъ въ нихъ самую проницательность. Мальтраверсъ не могъ вообразить, чтобы чистосердечіе Люмлея было одною личиною, такое лицемріе превышало его понятія. Можетъ-быть, и онъ былъ способенъ совершить преступленіе, даже въ эту минуту преступный замыселъ таился въ душ Мальтраверса, и страсти, кипвшія въ груди его, если бы только дана была имъ воля, могли поднять страшную бурю, но скоре онъ ршился бы удушить своего противника, чмъ подать руку человку, противъ котораго онъ былъ бы виновенъ въ предательств.

— Мн пріятно видть васъ друзьями, сказала Флоренса, глядя на нихъ съ нжностью.— По-крайней-мр для васъ, Люмлей, эта дружба должна быть истиннымъ счастіемъ. Я всегда любила васъ, Люмлей, любила, какъ брата, несмотря на то, что мы не сходились ни въ мысляхъ, ни въ характерахъ…

Люмлей замоталъ головою.

— Прошу васъ, вскричалъ онъ: ради всего, что вамъ дорого, не говорите со мною такъ нжно… я не могу вынести этого. Слышать такія слова и думать…

— И думать, что я умираю. Послднія слова наши должны быть всегда словами любви и дружбы. Но оставимъ это. Я очень сожалю о вашей потер.

— Бдный дядюшка! подхватилъ Люмлей, радуясь случаю перемнить предметъ разговора.— Ударъ былъ неожиданъ… и только эти печальныя обязанности могли помшать мн до этого времени навстить насъ. Однакожъ я считалъ долгомъ узнавать о вашемъ здоровь, и мн пріятно было слышать, что Эрнестъ находится при васъ. Что же касается до меня, пробавилъ онъ съ двусмысленною улыбкою,— вмст съ почестями на меня возложена весьма важная обязанность. Я назначенъ опекуномъ богатой наслдницы и помолвленъ съ ребенкомъ.

— Что вы говорите!

— То, что бдный дядя такъ привязавъ былъ къ своей единственной дочери, что оставилъ ей почти все свое состояніе, только небольшое помстье, приносящее тысячи дв фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода, переходитъ съ лордскимъ достоинствомъ… (и въ добавокъ новое титло, которое требуетъ вдвое больше издержекъ, чтобы придать ему надлежащій блескъ, и чтобы современемъ оно могло замнить богатство). Но чтобы разомъ осуществить два плана, то есть доставить титло своей дочери и вознаградить племянника за потерю состоянія, онъ взялъ съ меня общаніе жениться на Евелин, когда ей минетъ восьмнадцать лтъ, а до того времени назначилъ меня ея опекуномъ. Увы! мн тогда уже будетъ за сорокъ! Если же она не захочетъ такого пересплаго жениха, она теряетъ только тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ изъ своего капитала, который состоитъ изъ двухъ сотъ тысячъ. Эти тридцать тысячъ дядя вышвырнулъ мн для того, чтобы усладить нсколько горечь отказа. Теперь вамъ все извстно. Вдова его, истинно примрная молодая женщина, получила виллу и полторы тысячи фунтовъ ежегоднаго дохода. Это немного, но она, кажется, довольна.

Равнодушіе и легкость, съ какими говорилъ новый лордъ о смерти своего дяди, возмутили благородное сердце Мальтраверса, и онъ отвернулся съ негодованіемъ. Но лордъ Варгревъ, ршившись не допускать разговоръ касаться печальныхъ предметовъ, которые онъ ненавидлъ, обратился къ Эрнесту и сказалъ:

— Да, любезный Эрнестъ, я видлъ по газетамъ, что вы заняли мсто покойнаго Н.** Поздравляю васъ отъ всего моего сердца.

— Я отказался отъ него, возразилъ Мальтраверсъ сухо.

— Неужели, зачмъ?

Эрнестъ закусилъ губы и нахмурилъ брови, взоръ его невольно остановился на Флоренс.

Люмлею показалось, что онъ угадывалъ отвтъ на свой вопросъ, и онъ замолчалъ.

Затмъ разговоръ какъ то уже не вязался, и Люмлей удалился при первой возможности. Къ ночи леди Флоренс стало гораздо хуже, и она не вставала во весь слдующій день. Она боролась съ болзнію до послдней крайности, но день отъ дня неизбжные припадки слабости становились все чаще и чаще. Смерть приближалась съ неимоврною быстротою. Самъ лордъ Саксингемъ наконецъ понялъ печальную истину, занялъ мсто у изголовья больной дочери, и забылъ о всемъ прочемъ.

VIII.

‘Идите, друзья! зачмъ стараться узнавать о томъ, что въ скоромъ времени вамъ укажетъ одна изъ многочисленныхъ мраморныхъ досокъ въ церкви.

Краббъ.

Нкоторымъ это можетъ показаться страннымъ, но Мальтраверсъ никогда не любилъ леди Флоренсу такъ, какъ въ настоящее время. Была ли то слабость человческой природы, которая заставляетъ насъ боле и боле привязываться къ умирающему предмету, по мр того, какъ исчезаетъ наша послдняя надежда? или это происходило отъ того, что красота души всегда дйствовала на него сильне красоты тлесной, а душа Флоренсы разцвтала по-мр-того, какъ тло ея увядало? Къ тому же существо, нуждающееся въ опор, въ утшеніи, въ защит, какъ дорого оно для гордости сердца мужчины! Гордая женщина, которая стоитъ твердо, и не ищетъ опоры въ сердц мужчины, утрачиваетъ въ глазахъ его всю прелесть своего пола.

Пройду молчаніемъ вс степени горестнаго процесса, которыя такъ тяжело описывать, потому-что въ такихъ случаяхъ и я не могу сохранить присутствія духа, и слдственно, могу выпустить изъ виду послдовательность.

Наконецъ наступилъ день, въ который врачи могли сосчитать часы, оставшіеся до окончательнаго отршенія души отъ тла. Мальтраверсъ каждый день нсколько часовъ проводилъ у постели, которую леди Флоренса Лессельсъ уже не покидала. Твердость и покорность Провиднію не оставляли ее ни на минуту, до послдней минуты она страдала, любила и надялась.

Однажды, когда Мальтраверсъ уходилъ, она просила его торжественне и убдительне обыкновеннаго постить ее вечеромъ. Она назначила ему часъ, и по уход его тяжело вздохну ла. Мальтраверсъ остановился въ сняхъ, чтобы поговорить съ докторомъ, выходившимъ изъ кабинета лорда Саксингсма. Отъ разговаривалъ очень спокойно, и когда узналъ отъ него о приговор врачей, волненіе души его изобразилось однимъ дрожаніемъ губъ….

— Я не долженъ еще оплакивать ее! шепталъ онъ, выхода изъ дому.

Онъ отправился къ одному изъ своихъ знакомыхъ, который былъ съ нимъ почти однихъ лтъ. Этотъ господинъ, былъ одинъ изъ тхъ людей, съ которыми знакомство не можетъ вдругъ стать на пріятельскую ногу, но основывается за взаимномъ уваженіи, и которые нердко готове оказать услугу, чмъ самые задушевные пріятели.

Полковникъ Данверсъ сидлъ обыкновенно рядомъ съ Мальтраверсомъ въ парламент. Они вмст подавали голоса и были одинаковаго мннія, какъ въ политическихъ вопросахъ, такъ и въ тхъ, которые касаются чести. Они поврили бы другъ другу на слово какую угодно сумму, не взявъ ни заемнаго письма, ни даже расписки. И если въ присутствіи одного начинали порицать другаго, то находящійся налицо вступался за отсутствующаго съ такимъ жаромъ и негодованіемъ, чти произнесшій хулу отступалъ въ невольномъ удивленіи къ такому сочувствію. Однакожъ образъ жизни и привычки ихъ были совершенно различны, и встртясь на улиц, они никогда не сказали бы, какъ пріятели, уважающіе другъ друга совсмъ не въ такой степени: проведемъ день вмст! Такого рода знакомство не рдкость между людьми, которые уже опредлили себ образъ жизни и цль, и не могутъ жертвовать ими даже для дружбы.

Полковника Данверса не было дома, полагали, что онъ похалъ въ клубъ, находящійся въ Сент-Джемской улиц. Мальтраверсъ отправился туда, но и тамъ не нашелъ его, онъ съ часъ какъ ухалъ оттуда, но скоро долженъ былъ возвратиться. Мальтраверсъ пошелъ въ залу, и повидимому спокойно слъ на первый попавшійся ему стулъ. Зала была полна обычными постителями, но онъ не обратилъ вниманія на толпу, потому-что не замчалъ ея. Онъ не чувствовалъ потребности въ уединеніи, потому-что оно было въ его сердц. Передъ каминомъ стояло нсколько важныхъ политическихъ лицъ и множество молодыхъ и пожилыхъ людей, которыхъ можно было бы назвать движущимися газетами политическихъ происшествій.

Странно то, что Мальтраверсъ, почти непонимавшій что въ эту минуту вокругъ него происходило, припомнилъ впослдствіи весь разговоръ, когда, въ часы холоднаго размышленія, онъ сталъ думать о своихъ будущихъ дйствіяхъ, и воспоминаніе о немъ еще боле усилило его холодность къ встртившимся случаямъ полической жизни. Они толковали о характер одного политика, возвышенныя стремленія котораго были выше ихъ понятій. Ихъ грубыя подозрнія, ихъ низкая зависть, однимъ-словомъ все, что разоблачило эту общую принадлежность политическаго честолюбія, падало на его сердце какъ раскаленное желзо.

Одинъ изъ постителей, съ шляпою надвинутою на глаза, увидвъ Мальтраверса, угрюмо сидвшаго въ углу, учтиво подалъ ему газету, которую только что прочелъ самъ.

— Второе изданіе, сказалъ онъ.— Тутъ вы можете прочесть самыя послднія извстія изъ Франціи.

— Благодарю васъ, отвчалъ Мальтраверсъ.

И незнакомецъ содрогнулся, услышавъ этотъ короткій отвтъ, столько было унынія и глубокой скорби въ этомъ голос.

Взоръ Мальтраверса машинально упалъ на столбцы газеты, и остановился на собственномъ его имени. Сочиненіе, которое онъ писалъ съ такимъ удовольствіемъ въ прелестномъ уединеніи Темпль-Грова, совтуясь на каждой страниц съ Флоренсою, сочиненіе, котораго каждая строка была неразрывно связала съ ея воспоминаніемъ и украшена чуднымъ свтомъ ея геніальнаго ума, только что вышло въ свтъ. Оно давно давно уже было отпечатано, но издатель по какимъ-то своимъ особеннымъ расчетамъ задержалъ его до этого времени. Мальтраверсъ не зналъ о выход этой книги. По возвращеніи въ городъ, онъ хотлъ дать знать издателю, чтобы онъ не выпускалъ ея въ свтъ, по скорбныя мысли послдняго времени вытснили это обстоятельство изъ головы его, и онъ совершенно забылъ о ея существованіи. И вотъ книга вышла въ свтъ со всею торжественностью новаго сочиненія извстнаго писателя! Теперь… теперь, когда появленіе ея могло почесться неуваженіемъ къ умирающей, посмяніемъ… Какъ часто жизнь писателя бываетъ въ совершенномъ разлад съ жизнью человка. Минуты видимаго торжества автора могутъ быть минутами тайнаго невыносимаго страданія человка. Книга, писанная съ восторгомъ и любовію, можетъ явиться въ свтъ тогда, когда для насъ уже нтъ радости на земл. Такъ было и теперь. Это сочиненіе было любимымъ произведеніемъ Эрнеста Мальтраверса. Оно было задумано въ минуту высокаго ентузіазма, и исполнено съ пламеннымъ желаніемъ истины, которая въ ум геніальнаго человка превращается въ искусство. Занимаясь въ часы уединенія, отнятые у сна, какъ мало онъ думалъ о себ, о той обыкновенной наград труженика — о слав! Нтъ, онъ мечталъ, что распространяетъ идеи, полезныя человчеству!— И Флоренса… одна Флоренса, слышала біеніе его сердца на каждой страниц! А теперь! Случилось такъ, что въ газет, которую онъ держалъ въ рук, былъ разборъ этой книги, или скоре грубая, оскорбительная личность противъ сочинителя. Вс побужденія, какія только могутъ очернить писателя, были въ ней приписаны ему. Вся желчь чьей-то низкой души была вылита за эти строки. Знай сочинитель этой статьи, какой ударъ долженъ обрушиться на Мальтраверса, вмст съ выходомъ этой книги, онъ былъ бы не человкъ, если бы не отказался отъ своего предпріятія, но я уже сказалъ, что жизнь писателя бываетъ часто въ совершенномъ разлад съ жизнью человка. Первый всегда отданъ за произволъ публики, а о второмъ она ничего не знаетъ. Но въ эту минуту, Мальтраверсъ не могъ ощущать ни презрнія, ни гнва, какіе способны возбудить эти мелкія узявленія гордости и тщеславія. Это только увеличило его отвращеніе къ свту и къ занятіямъ, которымъ онъ такъ долго предавался. Но въ эту минуту онъ и этого не чувствовалъ. Все, что происходило вокругъ него и въ глубин его сердца, было словно сонъ, но какъ сны врзываются иногда въ памяти, такъ и онъ, пробудившись отъ этого состоянія, вынесъ отвращеніе къ прежнимъ своимъ цлямъ и наградамъ, недостойнымъ такихъ усиленныхъ трудовъ. Со дня своего вступленія на литературное поприще, онъ въ первый разъ былъ чувствителенъ къ оскорбленіямъ критики, но чаша была уже полна… одна лишняя капля, и жидкость перелилась черезъ край. Колонна его прошедшаго рушилась, и обломки ея летли во вс стороны.

Наконецъ явился полковникъ Данверсъ. Мальтраверсъ отвелъ его въ сторону, и вслдъ за тмъ они оба удалились изъ клуба.

— Данверсъ, сказалъ Мальтраверсъ:— наступаетъ то время, когда мн нужно будетъ ваше содйствіе, какъ я говорилъ вамъ прежде. Могу ли я видть васъ сегодня вечеромъ?

— Разумется. До одиннадцати часовъ я буду въ палат, а прямо оттуда пріду домой.

— Благодарю васъ.

— Нельзя ли уладить дло мировою?

— Нтъ! эта ссора на жизнь и на смерть.

— Въ нашъ просвщенный вкъ эти карикатурныя копіи съ старинныхъ поединковъ неумстны. Древніе, прибавилъ Данверсъ съ улыбкою: — имли такія же страсти, какъ и мы, а обходились безъ дуелей.

— Да, потому-что они… Впрочемъ оставимъ это, возразилъ Мальтраверсъ съ нетерпніемъ.— Когда мы увидимся, вы узнаете все дло, и, можетъ-быть, согласитесь со мною. До свиданія!

— Какъ, вы уже уходите? Мальтраверсъ, вы больны… у васъ лихорадочный пульсъ… вы должны были бы посовтываться съ докторомъ.

Мальтраверсъ улыбнулся, но эта была не та пріятная улыбка, которая когда-то озаряла его лицо… покачалъ головою, и поспшно удалился.

Трое лондонскихъ городскихъ часовъ пробили одни за другими девять, когда какой-то высокій мужчина съ гордою осанкою шелъ по улиц, къ дому лорда Саксингема. Не доходя домовъ пять, къ улиц примыкалъ переулокъ, на углу котораго стоялъ молодой человкъ, но молодость его казалась разрушенною страданіями и преждевременными страстями. Это было третьяго марта, погода стояла необыкновенно холодная, даже для этого суроваго мсяца. Все утро шелъ снгъ, и онъ лежалъ сугробами въ разныхъ мстахъ улицы. Втеръ не имлъ уже спокойной остроты морозной зимы, онъ рвался, какъ ураганъ, по пустымъ перекресткамъ, колебля и почти задувая огни въ фонаряхъ. Можетъ-быть, этотъ дрожащій огонь усиливалъ блдность и придавалъ видъ безумія молодому человку, о которомъ я упомянулъ. Его волосы, которые были гораздо длинне, чмъ обыкновенно носятъ мужчины, развевались вокругъ его исхудалыхъ и посинлыхъ щекъ, а тонкій и гибкій станъ, казалось, едва могъ переносить сильный напоръ втра.

Когда высокій мужчина, мужественный ростъ и величественная осанка котораго представляли разительную противуположность съ вышеописаннымъ молодымъ человкомъ, подошелъ къ перекрестку, онъ вдругъ остановился.

— Вы опять здсь, Кастрюччіо Чезарини… сказалъ тихій, но звучный голосъ Эрнеста Мальтраверса.— Хорошо! Это, я думаю, будетъ не послднимъ нашимъ свиданіемъ, и нынче вечеромъ….

— Прошу васъ, сэръ, сказалъ Чезарини голосомъ, въ которомъ гордость боролась съ глубокою горестью:— умоляю васъ… сказать мн, что она… извстно ли вамъ?.. я не могу выговорить…

— Ваше дло почти кончено… отвчалъ Мальтраверсъ.— Еще нсколько часовъ… и ваша жертва… да, именно, ваша жертва… отдастъ отчетъ въ своей жизни Верховному Суді… Убійца… трепещи… и твой часъ скоро наступитъ!

— Она умираетъ… а я не могу видть ее… вамъ дано счастіе встртить послдній взоръ этого совершенства рода человческаго… вамъ, нелюбившему ее никогда такъ сильно какъ я!.. Вамъ, котораго-я ненавижу… презираю! вамъ!..

Чезарини недоговорилъ, голосъ его замеръ… неясные звуки вылетали изъ груди его.

Мальтраверсъ смотрлъ на него холоднымъ, презрительнымъ и безжалостнымъ взоромъ.

— Жалкій злодй! выслушай меня. Ты встртилъ во мн снисхожденіе, дружбу, помощь и попеченіе… Когда собственное твое безразсудство ввергло тебя въ нищету, моя невидимая рука спасла тебя отъ голодной смерти и отъ тюрьмы. Я старался спасти тебя, возвысить твою низкую душу, возбудить въ ней дятельность, желаніе почестей и влеченіе къ прекрасному, великому… Посредникомъ этого дла была леди Флоренса Лессельсъ… ты хорошо отплатилъ намъ обоимъ!.. гнуснымъ подлогомъ очернилъ мою честь, и тмъ свелъ ее въ могилу… Совсть твоя наконецъ заговорила въ теб… ты открылся ей въ своемъ преступленіи… искра мужества, остававшаяся въ твоемъ сердц, заставила тебя открыться и мн. Не-смотря на то, что я за минуту предъ тмъ видлъ плоды твоего предательскаго поступка, я побдилъ чувство, побуждавшее меня вырвать жизнь изъ твоего гнуснаго тла. Я сказалъ теб, что ты будешь жить столько, сколько проживетъ она, что если она выздороветъ, я могу еще простить тебя, если же умретъ, я долженъ отмстить. Мы заключили это условіе… и черезъ нсколько часовъ настанетъ минута его исполненія… который-нибудь изъ насъ долженъ умереть… Кастрюччіо Чезарини… не обманывай себя пустою надеждою, ты падешь отъ руки моей… Когда наступитъ часъ… ты получишь обо мн свдніе. Теперь пропусти меня… мн нечего боле сказать теб.

Каждое слово этой рчи было произнесено такъ звучно и выразительно, что казалось само сердце Эрнеста Мальтраверса, получило даръ слова, но Чезарини, повидимому, не понималъ ихъ смысла. Онъ схватилъ Мальтраверса за руку, и устремилъ на него грозный, безумный взоръ.

— Сказали ли вы мн, что она умираетъ? пробормоталъ онъ.— Я васъ спрашивалъ объ этомъ… для чего вы не отвчали мн? Да, кстати, вы грозили мн местью… Разв вы не знаете, что я только того жду, чтобы сойтись съ вами лицомъ къ лицу… сразиться… на смерть!… Разв я не сказалъ вамъ этого?.. не я ли силился расшевелить вашу холодную кровь… не я ли оскорбленіями старался принудить васъ къ бою, изъ котораго я выйду побдителемъ? Но тогда вы были какъ мраморъ!….

— Потому-что зло, причиненное мн, я могъ простить… а вредъ, нанесенный ей, я не полагалъ еще неисправимымъ. Подите прочь!..

И Мальтраверсъ, оттолкнувъ Итальянца, пошелъ дале. Вслдъ за тмъ послышался рзкій, дикій крикъ отчаянія, который раздавался еще въ ушахъ его, когда онъ всходилъ по слабо освщенной лстниц, которая вела въ комнаты умирающей леди Флоренсы Лессельсъ.

Мальтраверсъ вошелъ въ комнату, прилегающую къ ея спальн… въ ту самую роскошную и веселую комнату, гд онъ имлъ первое свиданіе съ Флоренсою посл ихъ примиренія.

Тутъ онъ нашелъ доктора, дремавшаго въ креслахъ. Леди Флоренса уснула часа два тому назадъ. Лордъ Саксингемъ удалился въ свои кабинетъ, и тамъ предавался глубокой и шумной горести, потому-что всмъ уже извстно было, что леди Флоренса не переживетъ ночь.

Мальтраверсъ, сохраняя постоянное наружное спокойствіе, слъ на диванъ. Передъ нимъ на стол лежало нсколько рукописныхъ книгъ въ роскошныхъ переплетахъ. Онъ машинально началъ перелистывать ихъ. Прекрасный почеркъ Флоренсы встрчался ему на каждой страниц. На каждой строк проявлялись, какъ тни отжившей, ея высокій дятельный умъ… ея любовь къ поэзіи… ея жажда къ познаніямъ… и наклонность къ глубокому размышленію. Въ разныхъ мстахъ видлъ онъ выписки изъ своихъ собственныхъ сочиненіи, съ коротенькою отмткою, означавшею ея одобреніе, рядомъ съ ними собственныя ея размышленія, столь же врныя и глубокія, кой-гд отрывки недоконченныхъ стихотвореній, полныхъ оригинальности и силы, что рдко дается женщинамъ — поэтамъ, короткія, но рзкія сужденія о книгахъ, невходящихъ въ обыкновенный кругъ женскаго чтенія, нсколько сравненій дйствительнаго міра съ міромъ идеальнымъ. Каждая строка этихъ разнообразныхъ книжекъ свидтельствовала о рдкихъ способностяхъ, какими была одарена эта странная двушка. Это было что-то въ род гербаріума, котораго засохшіе цвты могли современемъ превратиться въ чудные плоды. Кое-гд, среди этихъ изліяніи высокаго ума и переполненнаго сердца, встрчались намеки на него самаго, полные нжности и любви, черты, набросанныя по памяти въ разныхъ положеніяхъ, воспоминаніе ихъ свиданіи и бесдъ… при чемъ съ женственною точностью и тщательною заботливостью былъ означенъ день и часъ! Вс эти свидтельства ея геніальнаго ума ея страсти, казалось, говорили ему: и это существо ты утрачиваешь на вки! ты не умлъ цнить его до-тхъ-поръ, пока не пробилъ часъ неминуемой разлуки!….

Мальтраверсъ глубоко вздохнулъ, все прошедшее хлынуло на него быстрымъ потокомъ. Ея восторженная любовь къ человку, совершенно ей незнакомому…. ея участіе къ его успхамъ, къ жизни его жизни, къ славному, ни чмъ неомраченному имени…. Ему казалось, что смерть ея уносила съ собою и славу и его высокое стремленіе, и что съ этой минуты на земл останутся только прахъ и мелкія побужденія.

Какъ внезапно…. какъ страшно, неожиданно обрушился на него ударъ! Правда, перемна эта произошла въ теченіе нсколько-мсячной ихъ разлуки, но онъ не помнилъ ее…. ее какъ-будто не существовало. Онъ оставилъ ее со всми наружными признаками здоровья, на верху счастія и гордости Когда же они свидлись опять…. страданіе убило ея плоть… и смирило гордый духъ…. она съ покорностью ожидала смерти. И эта женщина…. благородная, прелестная женщина…. какъ любила она его!… Никогда не былъ онъ такъ любимъ… выключая того пріятнаго времени, въ которое, какъ сквозь легкій утренній сонъ, мелькнулъ кроткій образъ Алисы… Алисы, потерянной навсегда и почти забытой. Нтъ! не внушить ему такой любви за земл въ другой разъ. Видъ и воздухъ этой комнаты становились ему невыносимы…. давили его уязвленное сердце. Все говорило о той…. кому принадлежала эта комната! Тутъ арфа, которая напоминала о необыкновенномъ сходств Флоренсы съ музами, и ка которой она выражала томныя думы своего причудливаго сердца! Тамъ картины, только что вышедшія изъ-подъ ея руки!… Везд и во всемъ проглядывала необыкновенная прелесть, простой и классическій вкусъ той, которая когда-то служила лучшимъ украшеніемъ этой комнаты, и воодушевляла вс предметы, находящіеся въ ней.

Ждать съ лихорадочнымъ нетерпніемъ, съ тревожнымъ сердцемъ послдняго взора той, которую вы любили боле всего на свт… Ждать не минуты восторга, а минуты отчаянія…. чувствовать, что время падаетъ тяжелымъ молотомъ на сердце, и въ тоже время страшиться своего собственнаго нетерпнія…. и желать, чтобы это предсмертное страданіе могло продлиться вчность…. вотъ картина сильныхъ ощущеній сердца…. картина страшной, но неизбжной дйствительности… одного изъ самыхъ торжественныхъ моментовъ неисповдимой человческой жизни…. которая была бы достойна генія-поэта скорби!

Наконецъ дверь отворилась, и изъ нея выглянула любимая горничная леди Флоренсы.

— Мистеръ Мальтраверсъ здсь? О! сэръ, леди проснулась и желаетъ васъ видть.

Мальтраверсъ всталъ, но ноги его были будто прикованы къ полу…. сердце его билось…. смертельный ужасъ охватилъ всю его жизненную способность. Тяжелымъ вздохомъ онъ стряхнулъ съ себя это страшное очарованіе, и пошелъ въ спальню Флоренсы.

Она сидла, поддерживаемая подушками. Когда же онъ, опустившись въ кресло, стоявшее возл ея постели, сталъ сжимать ея исхудалую, прозрачную руку, она устремила на него взоръ, полный любви и тоски.

— Вы были добры…. очень добры ко мн, сказала она посл нкотораго молчанія, голосомъ, который измнился уже и съ-тхъ-поръ, какъ онъ разстался съ нею утромъ: — и Богъ вознаградитъ васъ. Благодаря вамъ, послдніе часы мои были самымъ счастливымъ временемъ моей краткой жизни… О, мой Эрнестъ… Богъ да благословитъ тебя!

И нсколько слезинокъ благодарности скатилось на его руку, которую она силилась поцаловать.

— Не здсь…. не среди шумныхъ улицъ и жилищъ людей, заботящихся о сует суетъ…. и не въ это суровое и мертвое время года желала бы я въ послдній разъ взглянуть на міръ Божій. Если бы я могла видть вокругъ себя неподдльную природу…. если бы я могла взглянуть еще разъ на лтнее солнце въ тхъ очаровательныхъ мстахъ, которыя мы такъ любили…. тогда смерть показалась бы мн пріятнымъ усыпленіемъ…. Но что длать!… Въ присутствіи вашемъ для меня везд лто и природа.

Мальтраверсъ поднялъ голову, и взоры ихъ встртились въ молчаніи…. но этотъ долгій, неподвижный взоръ высказывалъ гораздо боле, чмъ вс слова въ мір. Голова ея тихо склонилась за его плечо, и нсколько минутъ неподвижно лежала на немъ. Тихіе медленные шаги послышались въ комнат…. это были шаги несчастнаго отца. Онъ подошелъ съ другой стороны къ кровати дочери, и судорожно рыдалъ.

Она приподнялась, и несмотря на смертную блдность, легкій румянецъ пробжалъ по ея щекамъ.

— Добрый, милый батюшка, сказала она:— какимъ утшеніемъ будетъ для васъ воспоминаніе о томъ, какъ вы любили…. какъ леляли вашу Флоренсу!

Лордъ Саксингемъ не могъ отвчать…. онъ сжалъ дочь въ своихъ объятіяхъ и горько рыдалъ надъ нею. Потомъ вдругъ отшатнулся назадъ, посмотрлъ на нее съ содроганіемъ, и вскричалъ.

— О! Боже! она умерла…. умерла!

Мальтраверсъ вздрогнулъ и съ нетерпніемъ махнулъ бдному старику рукою, чтобы онъ удалился. Докторъ съ участіемъ подошелъ къ лорду Саксингему, взялъ его за руку и вывелъ изъ комнаты. Бдный отецъ, молча, повиновался, какъ ребенокъ.

Но борьба еще не кончилась. Флоренса еще разъ открыла глаза, и Мальтраверсъ вскрикнулъ отъ радости. Однакожъ мракъ подергивалъ уже эти глаза, которые и сквозь туманъ старались найти возлюбленный образъ, наклонявшійся надъ нею, какъ бы желая вдохнуть жизнь въ ея умирающее тло. Два раза уста ея силились что-то сказать, но голосъ замиралъ, и она печально покачала головою.

Мальтраверсъ поспшно подалъ ей успокоительное лекарство, лежавшее подл нея на столик, но едва она успла омочить уста, какъ тло ея начало тяжелть въ его объятіяхъ. Голова ея опять опустилась на его грудь…. раза три дохнула она съ большимъ усиліемъ…. наконецъ воздла руки къ небу, и послдній лучъ жизни вспыхнулъ и угасъ на ея лиц.

— Тамъ…. на небесахъ!… Эрнестъ…. это имя…. Эрнестъ!…

Да, это имя было послднимъ словомъ, которое она произнесла на земл. Очевидно было, что эта мысль послдняя мелькнула въ голов ея, потому-что когда голосъ ея смолкъ, улыбка… свтлая, неземная улыбка, какую можно только видть на лицахъ умирающихъ и мертвыхъ… улыбка, въ которой просвчивается замогильная жизнь…. медленно озарила ея чело… ея уста… и наконецъ все лицо. Она еще дышала, но дыханіе ея становилось все слабе… наконецъ, безъ усилія… безъ стона… безъ малйшаго признака борьбы…. она испустила послднее дыханіе…. Голова ея скатилась съ его груди… тло выпало изъ его объятій…. все было кончено!

IX.

‘Это ли общанный конецъ?’
Шекспиръ.

Часа два спустя, посл этой катастрофы, Мальтраверсъ вышелъ изъ дому лорда Саксингема. На башн пробило часъ пополуночи. Мальтраверсъ шелъ по улицамъ, не чувствуя ни холода, ни втра, бушевавшаго вокругъ домовъ. Онъ дйствовалъ машинально, какъ бы вызнанный изъ гроба къ жизни силою непонятныхъ чаръ. Его можно было уподобить лунатику, который живетъ неестественною, безсознательною жизнію, но движется и дйствуетъ, какъ бы сознавая свои поступки, и потому поступь его была тверда и спокойна. Одна мысль проникала все существо его, мысль ужасная, мрачная, мысль о мести, казалось, слилась съ его душею. Онъ пришелъ къ дому полковника Данверса, взбжалъ на лстницу, и спокойно сказалъ другу, вышедшему къ нему навстрчу:

— Теперь наступилъ часъ.

— Что же вы хотите длать?

— Слдуйте за мною, и вы все узнаете.

— Хорошо, карета моя готова. Потрудитесь отдать нужныя приказанія моимъ людямъ.

Мальтраверсъ поклонился, отладь приказанія слуг, непонимавшему въ чемъ дло, и оба друга быстро помчались по самымъ отдаленнымъ и безлюднымъ улицамъ огромной столицы. Дорогою Мальтраверсъ въ короткихъ словахъ разсказалъ Данверсу о предательскомъ поступк Чезарини.

— Теперь мы подемъ къ нему, сказалъ Мальтраверсъ въ заключеніе:— Должно отдать ему справедливость, онъ не трусь. Онъ, ни мало не колеблясь, далъ мн свой адрессъ, и не станетъ уклоняться отъ требуемаго удовлетворенія. Я подожду у подъзда, пока вы сговоритесь съ нимъ на счетъ дуеля, который долженъ быть нынче же, на разсвт.

Данверсъ удивился, даже ужаснулся, выслушавъ разсказъ Мальтраверса. Во всемъ дл скрывалось что-то странное, непостижимое. Но онъ не произнесъ ни одного слова, и ограничился пожатіемъ руки своего друга. Они продолжали путь въ молчаніи. Наконецъ карета остановилась въ узкомъ переулк какого-то отдаленнаго предмстья. Хотя вс окружные дома были погружены въ глубокій мракъ, но въ верхнемъ стаж дома, гд жилъ Чезарини, огни быстро перебгали изъ окна въ окно. Тяжелый ударъ лакея въ звонокъ еще раскатывался по пустынному переулку, какъ дверь отворилась. Данверсъ выскочилъ изъ кареты и вошелъ въ корридоръ.

— О, сэръ, какъ я рада, что вы пріхали, сказала вышедшая къ нему навстрчу старуха, блдная и дрожа всмъ тломъ:— ему все хуже и хуже!

— Туда ли мы пріхали? спросилъ Данверсъ, остановившись:— здсь живетъ прізжій Итальянецъ Кастрюччіо Чезарини?

— Точно такъ, сэръ! Бдняжка! Я послала своего сына просить васъ сюда…. потому, говорю я ему…. потому….

— Но за кого вы меня принимаете?

— Какъ за кого, сэръ? за доктора…. вдь вы докторъ?

Данверсъ не отвчалъ ни слова. Возъимвъ не слишкомъ высокое понятіе о чести человка, позволившаго себ такой низкій поступокъ, онъ начиналъ подозрвать, что Чезарини хотлъ обманомъ уклониться отъ удовлетворенія. Вслдствіе чего онъ пошелъ по лстниц, приказавъ старух показывать себ дорогу.

Нсколько минутъ спустя, онъ возвратился опять къ карет.

— Подемте домой, сказалъ онъ Мальтраверсу:— онъ не въ состояніи драться.

— Какъ! вскричалъ Мальтраверсъ, нахмуривъ брови, и негодованіе, какъ огонь пробжало по всмъ его жиламъ:— не ужели онъ труситъ!

И оттолкнувъ Данверса, онъ выскочилъ изъ кареты и бросился на лстницу.

Данверсъ послдовалъ за нимъ.

Въ негодованіи, въ бшенств ринулся Мальтраверсъ въ маленькую, грязную комнатку, угадавъ по свту, проникавшему сквозь щели притворенной двери, что тутъ долженъ быть Чезарини. И первый предметъ, представившійся его взорамъ, были глаза Чезарини, горвшіе огнемъ изступленія. Мальтраверсъ вдругъ остановился, какъ бы превратившись въ глыбу льда.

Раздался рзкій, изступленный смхъ, составлявшій ужасную противуположность съ мягкостію тосканскаго нарчія, на которомъ Чезарини произносилъ свои безумные слова.

— Ха, ха, ха, ха! Кто идетъ сюда въ окровавленной одежд?… Вы не можете обвинять меня…. мой ударъ не извлекъ крови…. онъ вонзился прямо въ сердце!… Мы Итальянцы…. Гд ты, Мальтраверсъ, гд ты? Я готовъ. Что-жъ ты, трусъ, нейдешь?… А! ты здсь…. пистолеты…. нтъ, я не хочу драться. Я лютый зврь…. Мы будемъ рвать другъ друга зубами…. когтями….

Скомканный, какъ кипа безжизненныхъ, недйствующихъ членовъ, безумецъ валялся въ самомъ дальнемъ углу, въ ужасномъ припадк бшенства. Два человка держали его, но по временамъ, онъ съ неимоврною силою стряхивалъ съ себя державшія его руки, и опять падалъ безъ чувствъ и въ совершенномъ изнеможеніи. Сверкающіе глаза его были налиты кровію и выкатывались изъ своихъ орбитъ, пна била изъ рта, черные волосы стояли дыбомъ, нжныя и правильныя черты лица были обезображены, какъ лицо Горгоны. Ужасное и поучительное зрлище представляла эта встрча противниковъ. Съ одной стороны Мальтраверсъ, сильный, здоровый…. умный, одаренный всевозможными способностями, съ познаніемъ своего превосходства и съ жаждою мести, готовый встртить противника, этотъ человкъ, поднявъ руку на битву, которую онъ считалъ справедливою, не устрашился бы никакой толпы враговъ, а передъ нимъ — безумный въ припадк бшенства! Месть его разбита въ прахъ, онъ понялъ ничтожество человка и человческаго гнва, увидвъ передъ собою несчастнаго, котораго постигла небесная кара.

— Да, да! вскричалъ опять Чезарини: мн сказали, что она умираетъ…. а онъ возл нея… вырвите его оттуда!… Онъ не долженъ притрогиваться къ ея рук…. Онъ не получитъ ея благословенія…. она моя…. если я убилъ ее…. я же вырвалъ ее у него…. она моя въ могил…. Пустите меня, говорю вамъ… Я хочу войдти къ ней…. я хочу видть ее…. и удушить его у ногъ ея….

Съ этими словами онъ сдлалъ нечеловческое усиліе, рванулся изъ рукъ державшихъ его людей, и однимъ прыжкомъ очутился въ другомъ конц комнаты, лицомъ къ лицу съ Мальтраверсомъ. Смлый гордецъ поблднлъ.

— Это онъ! онъ! вскричалъ безумецъ, и какъ тигръ схватилъ своего противника за горло.

Мальтраверсъ проворно схватилъ его за руки, оттолкнулъ отъ себя, и Чезарини тяжело рухнулся на полъ безъ чувствъ и въ ужасныхъ судорогахъ.

— Святое Провидніе! шепталъ Мальтраверсъ. Ты справедливо смирило смертнаго, хотвшаго присвоить себ право кары и мести. Прости гршника, о Боже! какъ я прощаю его…. какъ научилъ Ты прощать мое надмяное сердце…. какъ простила ему та, которая уже на небесахъ!…

Нсколько минутъ спустя, когда явился докторъ, за которымъ посылала старушка, голова несчастнаго страдальца лежала на колнахъ его противника, рука Мальтраверса утирала пну съ его посинлыхъ губъ, голосъ Мальтраверса старался успокоить его, слезы Мальтраверса падали на его разгоряченный лобъ….

— Пекитесь о немъ, сэръ, пекитесь о немъ, какъ о моемъ родномъ брат, сказалъ Мальтраверсъ, закрывая лицо руками, сдавъ свою ношу доктору. Не щадите ничего для его излеченія и спокойствія…. перевезите его отсюда въ боле удобное жилище…. Созовите консиліумъ… спасите его…. и… и….

Онъ не могъ договорить и выбжалъ изъ комнаты….

Впослдствіи узнали, что Чезарини оставался на улиц, посл своего короткаго свиданія съ Мальтраверсомъ, что наконецъ онъ хотлъ ворваться въ домъ лорда Саксингсма въ ту самую минуту, когда смерть похищала свою жертву на вки. Онъ услышалъ эту ужасную новость, хотлъ вломиться въ комнаты, его оттуда выгнали. Что было потомъ, никто не могъ сказать, знали только то, что онъ пришелъ на свою квартиру за часъ до прізда Данверса и Мальтраверса, въ страшномъ припадк безумія. Можетъ-быть въ одинъ изъ свтлыхъ промежутковъ, которые бываютъ иногда въ сумашествіи, онъ вспомнилъ о назначенномъ свиданіи съ Мальтраверсомъ, и по инстинкту дотащился до своей квартиры. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нсколько дней спустя, въ газетахъ было напечатано слдующее:

‘Извстный мистеръ Мальтраверсъ внезапно отказался отъ званія депутата по городу **, и вчера выхалъ изъ столицы, чтобы въ скоромъ времени отправиться путешествовать на континентъ’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

——

Такъ кончается первый отдлъ этого романа. Если читатель заинтересованъ, если онъ желаетъ знать еще что-нибудь о людяхъ, дйствовавшихъ въ этой исторіи, то въ непродолжительномъ времени, авторъ постарается пополнить врный анализъ философіи человческой жизни, и тмъ удовлетворить его любопытство.

КОНЕЦЪ.

‘Сынъ Отечества’, NoNo 8—10, 1850