Эмилия в Англии, Мередит Джордж, Год: 1864

Переводы
Время на прочтение: 559 минут(ы)
Скачать в PDF

ЭМИЛІЯ ВЪ АНГЛІИ

РОМАНЪ

ДЖОРЖА МЕРЕДИА

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО

САНКТПЕТЕРБУРГЪ

ВЪ ТИПОГРАФІИ КАРЛА ВУЛЬфА.

1865

ГЛАВА I.

ПОЛЮСЫ. ПРЕЛЮДІЯ.

Намъ предстоитъ познакомиться съ нкоторыми молоденькими барышнями, извстными у ныншняго англійскаго поколнія подъ названіемъ — серьезныхъ, время нашего знакомства приближается къ маю. Брукфильдскимъ барышнямъ, Арабелл, Корнеліи и Адели Полюсамъ, дочерямъ находившагося въ цвтущемъ состояніи негоціанта изъ лондонскаго Сити, разсказывали странную вещь, будто бы въ сосдней сосновой рощ по вечерамъ слышался голосъ, до такой степени удивительный по своимъ очаровательнымъ и богатымъ тонамъ, что для разсянія неправильныхъ и ложныхъ толкованій относительно его требовался единственно ихъ здравый разсудокъ. Адель сама была главной свидтельницей неземныхъ звуковъ этого голоса, и свидтельство ея подтверждалось Эдуардомъ Боксли, слухъ котораго тоже наслаждался его плнительностью, хотя и не въ одну и ту же ночь, судя по публичному заявленію молодыми людьми дней, въ которые они слышали пніе. Тотъ и другая положительно утверждали, что голосъ этотъ принадлежалъ или оперной пвиц, или неземному духу. Брукфильдскія лэди, отрицая такое показаніе, полагали, что это былъ въ своемъ род сюрпризъ, устроенный для ихъ развлеченія новйшею знаменитостью въ ихъ кружк, мистеромъ Перикломъ, компаньономъ ихъ отца въ торговыхъ длахъ,— мистеромъ Перикломъ, грекомъ, который милліоны денегъ считалъ прахомъ въ сравненіи съ человческимъ голосомъ. Подкрпляемый такимъ тонкимъ предположеніемъ, здравый смыслъ нашихъ барышенъ съ пренебреженіемъ устранялъ всякую идею о неземномъ свойств звуковъ, раздающихся по вечерамъ въ девятнадцатомъ столтіи и въ шестнадцати миляхъ отъ лондонскаго Сити — какъ бы звуки ни были божественны. Он соглашались, что мистеръ Периклъ нанялъ какую нибудь очаровательную пвицу, чтобы за влечь ихъ въ сосновую рощу и привести въ восторгъ и изумленіе. По ихъ словамъ, такого сюрприза должно было ожидать отъ его широкой натуры. Тинлеи, изъ Блоксхольма, боготворили его за его богатство, брукфильдскія лэди увряли своихъ друзей, что его наклонность наживать деньги искупалась въ ихъ глазахъ его приверженностью къ музык. Музыка въ это время пользовалась въ Брукфильд особеннымъ покровительствомъ. Брукфильдскія лэди (надо замтить, что он не принадлежали къ разряду тхъ жалкихъ женщинъ, которыя восхищаются какимъ нибудь предметомъ только по его отвлеченному достоинству) — опредляли и взвшивали достоинства общества съ помощію искусствъ. Съ этой похвальной цлью много жертвъ приносилось и Эвтерп. Какъ обыкновенныя дочери обыкновеннаго негоціанта, он принуждены были длать свой домъ не просто привлекательнымъ, но заманчивымъ и обольстительнымъ, девизъ этотъ, при ихъ любви къ музык, казался чрезвычайно пріятнымъ. Между тмъ блоксхольмскіе Тинлеи держались танцевъ и положительно вытснили мистера Перикла изъ своихъ собраній. Мистеръ Периклъ сказалъ однажды: — если он будутъ продолжать ‘въ этомъ род’, то я буду очень доволенъ.— Онъ представлялъ ихъ треугольниками, которые изгибались другъ передъ другомъ. Тинлеи, однакоже, вовсе не продолжали ‘въ этомъ род’ и вслдствіе того были названы Аделью ‘балетными танцовщицами’, впрочемъ такую колкую насмшку другія сестрицы поддерживали только одинъ день, и никакъ не больше. Тинлеи соперничали съ ними на эпитетахъ, и всякая острота подобнаго рода омрачала для сестеръ соціальную вершину, на достиженіе которой он разсчитывали.
Что Тинлеи дйствительно были ихъ соперницами, он сами сознавались, допуская въ нихъ это презрнное свойство. Тинлеи пускали въ нихъ страшную стрлу, которой въ сущности не стоило бы страшиться, но которая поражала слабую сторону, это былъ выстрлъ, производившій взрывъ въ пороховомъ погреб, на нкоторое время онъ совершенно опрокидывалъ ихъ политику, заставляя ихъ дйствовать, какъ дйствуютъ простыя молоденькія барышни, заставляя сильне ощущать подобныя вещи и мстить за нихъ. Брукфильдскія барышни допустили сдлаться извстнымъ, что въ домашнемъ быту они были не просто Полюсы, но одна обыкновеннымъ Полюсомъ, другая Полярнымъ, а третья Свернымъ. Полюсъ, Полярный Полюсъ и Сверный служили опредленіемъ трехъ оттнковъ той отдаленности, которую барышни могли сообщать своимъ поклонамъ: это была форма привтствія, которую он съ особеннымъ наслажденіемъ считали своею собственностью,— былъ методъ, изобртенный ими для того, чтобъ избгать докучливости вншняго свта и держать въ почтительномъ отдаленіи всхъ незнакомыхъ, пока они не окажутся достойными приближенія. Этому методу въ смягченной форм подчинялись иногда даже друзья. Арабелла, старшая, и Адель, младшая, отъ времени до времени мнялись своими полюсами,— но Корнелія никому не уступала полюса свернаго. Она была красивйшею изъ трехъ, имла благородную осанку,— глаза ея не лишены были нжности, когда она сбрасывала съ себя вооруженіе. Передъ несчастными чужими, она, въ своихъ воинственныхъ доспхахъ, была настоящій Бритомартъ. Ей кланялись какъ ледяной скал, которая отвчала съ оледеняющимъ равнодушіемъ плавающаго колосса, когда зимнее солнышко выбрасываетъ изъ своего арктическаго сакъ-вояжа весьма слабые лучи. Такое подобіе должно принять во всей его сил, потому что всякое другое не выразитъ того пренебреженія къ людямъ, которое обнаруживала эта миловидная, церемонная лэди, сердце ея требовало, чтобы въ особ ея мужа соединялся лордъ, философъ и христіанинъ,— ко всему этому онъ долженъ быть членомъ парламента. Отсюда происходитъ ея суровость къ обыкновеннымъ людямъ.
Когда брукфильдскія лэди услышали, что Полюсъ, Полярный и Сверный полюсъ, великолпныя изображенія ихъ самихъ, были переименованы Тинлеями въ Поль (колъ), Полони (жердь) и Мэйполь (вха), он конечно хохотали надъ этимъ съ большимъ презрніемъ, но страшная сила насмшки раздражала ихъ и требовала отомщенія. Он не могли понять, отчего такая грубая вещь должна ихъ огорчать. Пущенная стрла вонзилась въ тло.
Итакъ между Тинлеями и Полюсами существовала вражда, и когда мистеръ Периклъ совершенно отказался отъ дома первыхъ, то Тинлеи вознаградили его за это распространеніемъ молвы, всевозможнымъ образомъ толковавшей объ его отвратительно дурныхъ манерахъ. Онъ былъ грекъ парижской полировки, парижская шляпа котораго при необходимыхъ поклонахъ слетала съ головы моментально, и у котораго раздавалось злобное ворчанье при малйшей досад. Его разговоръ объ извстнйшихъ примадоннахъ, которыхъ называлъ онъ просто по имени, равнодушіе, съ которымъ онъ отзывался о знакомыхъ ему коронованныхъ особахъ, государственныхъ сановникахъ и аристократическихъ личностяхъ, какъ о предметахъ, стоявшихъ ниже музыкальнаго искусства, придавало Брукфильду отличный тонъ, достоинство котораго нисколько не уменьшалось отъ его французскаго акцента при употребленіи англійскаго языка.
Мистеръ Периклъ длалъ язвительную гримасу, когда кто нибудь ршался произносить похвалу таинственному голосу въ сосновой рощ. Похлопывая однимъ пальцемъ по приподнятому концу другаго, онъ замчалъ, что пть подъ открытымъ небомъ въ ночномъ воздух англійской весны совершенно невозможно, и доказываетъ безуміе поющаго, а безумные пть вовсе не могутъ. Пніе составляетъ высшее дарованіе, которымъ можетъ похвалиться человкъ. Понятно ли, милэди? спрашивалъ онъ. Для нихъ понятно было одно только, что онъ превосходно поддерживалъ мистификацію. Въ свою очередь, он спрашивали, не согласится ли онъ вмст съ ними выслдить этотъ голосъ, прибавивъ, что для него он его поймаютъ.— А я поймаю для себя простуду, сказалъ онъ, пожавъ плечами и въ то же время сознавая, что долженъ будетъ отправиться. Онъ сопротивлялся такъ сильно, что лэди принуждены были прибгнуть къ повелительному тону, и когда наконецъ онъ согласился составить имъ компанію, он поблагодарили его съ едва замтной притворной теплотой, воображая, что доставили ему величайшее удовольствіе.
Въ Брукфильд находился и братъ Полюсовъ, Вильфридъ. Шесть мсяцевъ, какъ онъ возвратился изъ Индіи больнымъ корнетомъ легкой кавалеріи, съ репутаціей отличнаго военнаго офицера и съ видами на полученіе медали. Въ глазахъ сестеръ Вильфридъ казался истиннымъ героемъ: теперь онъ былъ ихъ охранителемъ. Он нжно любили его и восхищались имъ, когда требовала того необходимость, собственныя ихъ ощущенія относительно его военныхъ подвиговъ истощились, и он воображали, что онъ служилъ для ихъ цли. Кром того, он говорили, что храбрость не составляетъ умственнаго качества. Эти дочери негоціанта, Самуэля Болтона Полюса или Поля, одарены были самыми возвышенными стремленіями. Он старались безпрерывно возвышаться. Короче сказать, это были честолюбивыя двушки, стремившіяся, сами не зная къ какой цли, он знали только, что имли въ виду что-то столь обширное, что нельзя было дать этому пространству какое нибудь названіе, и столь высокое, что никакой взоръ не въ состояніи былъ бы досягнуть крайняго предла. Он внолн сознавали, что сфера ихъ не нравилась имъ. Поэтому он постоянно распространяли и улучшали ее, и распространяли, быть можетъ, для того, чтобы ее улучшить. Ихъ воспріимчивая чувствительность требовала того, чтобы он держали себя вн городской сферы. Не имя матери, он управляли отцовскимъ домомъ и самимъ отцомъ, и вообще были предводительницами такихъ силъ, какія могли собрать въ свое распоряженіе.
По всему можно было видть, что он были сантиментальныя особы. Говоря иначе, он воображали, что исключительно обладаютъ самыми нжными чувствами и понимаютъ самые тонкіе оттнки чувствъ. Это объясняетъ и ихъ наклонность къ ‘возвышенію’, объясняетъ раздраженіе отъ окружающихъ ихъ матеріальныхъ препятствій, и по всей вроятности философъ будетъ теперь имть въ виду источникъ для истолкованія того необыкновеннаго чувства превосходства предъ человчествомъ, которое отражалось на ихъ самодовольныхъ лицахъ.
Но философъ да не поспшитъ осуждать ихъ, какъ наклонныхъ къ изнженности. Подобные люди приходятъ къ намъ вмст съ цивилизаціей. Совершая свой путь, они помогаютъ намъ цивилизоваться. Сантиментальныя личности представляютъ собою совершенно естественное произведеніе тучной почвы. Богатыя общества должны производить ихъ. Если мы съ нкоторымъ вниманіемъ посмотримъ на происхожденіе сословій, то увидимъ, что нжныя чувства и тонкіе ихъ оттнки разыгрываютъ главную роль въ нашемъ гуманномъ развитіи и общественной исторіи. Не смю сказать, что цивилизованный человкъ долженъ быть разсматриваемъ глазомъ натуралиста, но, по моему слабому пониманію, не могу не выразить идеи, что люди сантименіальные составляютъ особенную породу, обязанную своимъ существованіемъ нсколько продолжительному періоду здороваго и вкуснаго питанія. Мн возразятъ, что и поросенокъ также проходитъ такой періодъ питанія. Да, проходитъ. Но въ немъ процессъ этотъ не соединяется съ дурнымъ пищевареніемъ отъ восторженныхъ нмецкихъ романовъ. Тугъ есть та замчательная разница, что о немъ невозможно сказать, чтобы онъ принадлежалъ къ этой пород. Я утверждаю это передъ тмъ, кто даже внимательно прислушивался къ похваламъ, произносимымъ продавцами ветчины, удостоенной преміи.
Сказавъ такимъ образомъ о большихъ притязаніяхъ брукфильдскихъ лэди, было бы неумстно набрасывать ихъ портреты. Достаточно упомянуть, что он могли служить украшеніемъ всякой гостиной, имли элегантныя привычки и вкусъ въ нарядахъ, и были вс прекрасны на взглядъ. Кром того, Адель недавно вышла изъ пансіона. По наружности он не были похожи на другихъ молоденькихъ барышенъ съ острымъ умомъ. Он только что приступили къ выраженію своихъ душевныхъ ощущеній, производимыхъ ночной экспедиціей, когда судьб угодно было послать имъ нчто такое, что привело ихъ въ сильное замшательство.

ГЛАВА II.

ПРОГУЛКА ПРИ ЛУННОМЪ СВТ.

Половина румяной восходившей луны показалась на окраин востока, когда брукфильдскія лэди, сопровождаемыя кавалерами, прошли, тихонько напвая какіе-то мотивы, чрезъ ворота сада. Арабелла, по праву старшинства, завладла мистеромъ Перикломъ, но не безъ капризнаго, однакоже, замчанія со стороны Корнеліи, которая сказала:— Душа моя, ты должна допустить, что и я имю нкоторую способность увлекать мужчинъ.
— Конечно, мой другъ, отвчала Арабелла: — имешь, но вдь и я не лишена ея.
Эта нжная обмна словъ продолжалась съ полчаса и кончилась безъ всякихъ послдствій. Мистеръ Периклъ или чувствовалъ себя совершенно безсильнымъ для защиты отъ нападенія со стороны такихъ лукавыхъ соперницъ, или былъ равнодушенъ къ этимъ нападеніямъ, ибо вс его оборонительныя мры были направлены противъ холода. Онъ закутался въ медвжій воротникъ, такъ плотно прикрывавшій его уши, что Арабелла должна была повторять ему вс свои вопросы и, такъ сказать, пробивать для своего голоса дорогу сквозь медвжью шкуру. Это было предосадно, не только потому, что удерживало натуральное теченіе разговора, но мшало также ея воображенію украсить впослдствіи воспоминаніе о разговор (а это служило для нея глубокимъ тайнымъ удовольствіемъ), не говоря уже о томъ, что каждое слово ея становилось достояніемъ вншняго свта. Надо принять за аксіому, что когда вы произносите вслухъ какую нибудь сантиментальность, то непремнно пара или боле ушей становится вашимъ циническимъ критикомъ. Сантиментальность требуетъ тайны. Я способенъ наслаждаться ею, и буду обращаться съ ней почтительно, если вы ее доврите мн одному, но если ее услышитъ и мой другъ, то мы вмст громко осмемъ ее.
— Неужели въ этомъ свтил, въ лун, нтъ никакой души? сказала Арабелла мистеру Периклу тихимъ впечатлительнымъ голосомъ, посл восторженнаго взгляда на румяное свтило. Фразу эту она должна была повторить, мистеръ Периклъ отозвался на нее эхомъ и притомъ самымъ непріятнымъ, монотоннымъ эхомъ: — Свтило? Душа? прибавилъ онъ нсколько рзко, и наконецъ, высунувъ изъ подъ воротника часть уха, продолжалъ повторять слова такъ, что вопросъ Арабеллы потерялъ всякое значеніе:— Въ лунномъ свт?
Арабелла приходила въ отчаяніе.
— Я сказала, что въ немъ, повидимому, должна быть душа,— начала она снова.
Словами: — Въ лунномъ свт!— мистеръ Периклъ грубо выразилъ свое согласіе. Но эти слова были такъ неудовлетворительны, что Арабелла должна была объяснить, что она ‘говоритъ не о лунномъ свт, а о лун’, и повторивъ это три раза, въ отвтъ на грозный взглядъ изъ неприкрытыхъ рсницами глазныхъ блковъ мистера Перикла, получила слдующее замчаніе, которое ея спутникъ не произнесъ, а проревлъ.
— Душа! Въ лунномъ свт… то есть въ лун? Да? Свтило есть душа!— Да.
И мистеръ Периклъ снова утонулъ въ своемъ медвд, между тмъ какъ Вильфридъ Поль, размахивая въ арріергард своими длинными кавалерійскими ногами, расхохотался, а на лиц мистера Сомнера, много общающаго молодого адвоката, провожавшаго Корнелію, показалась чрезвычайно суровая улыбка. Арабелла была наказана за требованіе правъ старшинства. Она слышала журчащее теченіе разговора между Корнеліей и мистеромъ Сомнеромъ, достаточно яснымъ, чтобы сообщить ей, что это не игра фантазіи, мало того, ясно было слышно, что разговоръ хорошо поддерживался, и ея сердце сильно томилось желаніемъ отъискать къ нему ключъ. Впереди шла Адель съ Эдуардомъ Боксли, который былъ ни боле, ни мене, какъ единственный сынъ богатаго альдермэна, но имлъ удивительную способность рисовать каррикатуры и потому былъ полезенъ тамъ, гд требовалось изобразить черты непріятной особы въ преувеличенномъ вид и показать, до какой степени эти черты были отвратительны, а изображая черты пріятныхъ особъ, показать, до какой степени они могли быть комичны. Носилась молва, что передъ тмъ какъ дочери мистера Поля убдили его употребить полновсную сумму на покупку Брукфильда, Арабелла принимала Эдуарда въ качеств искателя ея руки, но по той или другой причин онъ повидимому лишился этого почетнаго званія. Говоря правду, Арабелла вообразила, что онъ просто повиновался ея желаніямъ, тогда какъ онъ упорно слдовалъ желаніямъ своимъ собственнымъ, а Адель, вовсе не вникая въ сущность этого вопроса, длала двственныя усилія представлять въ смшномъ вид нашъ полъ, избравъ для того особу Эдуарда: искусство, въ которомъ она общала многое.
Изъ длинныхъ черныхъ тней одинокихъ деревьевъ парка, и изъ свтло-желтыхъ полосъ луннаго свта, они вдругъ перешли на глухія тропинки сосновой рощи. Мистеръ Периклъ былъ невыносимо скученъ. Онъ задвалъ за сучья, спотыкался и длалъ энергическія восклицанія: и хотя онъ не обращалъ особеннаго вниманія и не оказывалъ помощи прекрасной своей спутниц, тмъ не мене она не сердилась на него: до такой степени женщина можетъ быть героиней въ отношеніи ко всякому созданію, которое позволитъ окружить себя таинственностію. По временамъ общество останавливалось и притихало, воображая, что ему слышится голосъ, но вслушавшись въ невозмутимую тишину, вс начинали смяться и снова топтать засохшій папоротникъ и мягкій мохъ. Наконецъ они ршительно остановились, и сдланное при этомъ предложеніе воротиться домой заставило Адель подойти къ мистеру Периклу и сказать:
— Нтъ, вы должны признаться! Вы запретили ей пть сегодня собственно для того, чтобы продлить мистификацію. Я смло могу сказать: какъ вамъ не стыдно!
Мистеръ Периклъ, увряя, что изъ общества онъ одинъ боле всхъ мистифированъ, вытянулъ шею, повернулъ голову, насторожилъ слухъ и произнесъ едва слышное изысканное: А!!— Дйствительно, это былъ голосъ, тихо и не въ дальнемъ разстояніи нарушившій тишину ночнаго воздуха. Спокойный свтъ не высоко еще поднявшейся луны прорывался сквозь шероховатыя сосновыя втви. Голосъ завладлъ всмъ лсомъ, повидимому наполнялъ его, парилъ надъ нимъ, и былъ такъ звученъ и богатъ, такъ свободенъ и плнителенъ. Къ довершенію чуда, послышался аккомпаниментъ арфы, къ струнамъ которой прикасались хотя и слабо, но твердые пальцы. Голосъ женщины: это не подлежало ни малйшему сомннію. Скажите мн, что открываетъ небо и что длаетъ его боле свтлымъ для сердца и ума, какъ не голосъ женщины, возносящій чистые гармоническіе звуки къ голубому небосклону ночи, который при лунномъ освщеніи становится свтло-голубымъ? Въ ея пніи не было никакихъ фигуръ. Вс ноты были отчетливы, округлены и внятны. Это была величественная старинная итальянская арія, требующая силы и суровости звуковъ. Голосъ твердо опускался въ сильные печальные тоны. Одинъ мягкій аккордъ послдовалъ за окончательной нотой и слушатели вздохнули свободне.
— Страделла! сказалъ грекъ, сложивъ руки на грудь.
Музыкальные звуки произвели на молоденькихъ лэди слишкомъ глубокое впечатлніе, чтобы продолжать надъ нимъ свои шутки. Истинное душевное волненіе съ разу устранило полудовріе, которое они допускали относительно своихъ догадокъ.
— Тс! она сейчасъ снова запоетъ, прошептала Адель.— Это очаровательнйшій контральто.
— Позвольте мн отъискать эту женщину! повелительнымъ тономъ вскричалъ прозаическій энтузіастъ, мистеръ Периклъ, откинувъ на плечи медвжій воротникъ, и вс пошли впередъ, слдуя за нимъ.
Въ середин лса находилась песчаная насыпь, возвышавшаяся до половины высоты молодыхъ сосенъ, и окруженная зеленымъ валомъ, гд нкогда какая-то старуха, закоснлая колдунья, сидла скорчившись и ни подъ какимъ видомъ не хотла отдаться властямъ, которыя требовали, чтобы она оставила свое мсто и сдалась имъ,— не могли они сдлать этого и силой, потому что колдунья улетла въ вид черной совы, крикъ которой и теперь часто раздается надъ этимъ мстомъ. Тощая сухая трава, крапива, большіе клочки зеленаго и сраго моху покрывали теперь мсто обиталища бднаго стараго созданія, и луна, пропустивъ косвенные лучи сквозь чащу сосновыхъ деревьевъ, разсыпала блые цвтки и снова скрывалась. По средин этого пустыннаго мста приземистая сосна, корни которой частію были обнажены и какъ будто вцпились въ разрушавшуюся насыпь, служившую ей опорой, далеко протягивала свои сучья. Въ тни ея сидла прекрасная пвица. Нсколько грустныхъ аккордовъ вовлекли любопытныхъ въ очарованный кругъ, хотя они ничего не могли видть, кром блеска арфы и ряда пальцевъ, ласкавшихъ струны. Трудно угадать, какимъ образомъ она могла замтить нескромное приближеніе ихъ къ ней до того времени, когда они полукругомъ подошли къ ней на нсколько шаговъ. Повидимому она нисколько не сконфузилась, потому что, проигравъ прелюдію, начала новую арію.
Очарованіе было теперь боле естественно, хотя и не мене сильно. Арія отличалась отъ первой: это не была чеканная музыка старинной школы, но имла богатство и полноту страстной крови, которыя отличаютъ итальянца новйшаго времени,— музыка, которая такъ поразительно выражаетъ вс чувства, вс движенія души. Въ одномъ мст аріи, пвица собралась съ духомъ и взяла самую сильную ноту такъ врно и съ такимъ чувствомъ, что когда голосъ ея сталъ затихать, слушатели не могли удержаться отъ выраженія глубокаго восторга.
Наступила неловкая минута. Дамы не хотли удалиться и въ тоже время ничмъ не могли оправдать продолжительность своего присутствія. Имъ хотлось завести разговоръ съ пвицей, и между тмъ они не могли придумать слова, которымъ бы начать его. Мистеръ Периклъ вывелъ ихъ изъ затруднительнаго положенія, онъ сдлалъ нсколько шаговъ впередъ, снялъ шляпу и попросилъ извиненія за неприличіе, въ которомъ они считали себя виновными.
Прекрасная пвица отвчала съ быстротою, обнаруживавшею въ ней двушку:
— О, останьтесь,— прошу васъ, останьтесь, если вамъ хочется!
Странная форма рчи — подумали брукфильдскія лэди.
— Я чувствую, что пою гораздо лучше, когда меня слушаютъ,— прибавила она.
— Вы находите въ этомъ сочувствіе, не правда ли? замтила Корнелія.
— Не знаю, отвчала незнакомка съ самой непринужденной улыбкой.— Мн это нравится.
Очевидно, она была не воспитанна.
— Должно быть странствующая пвица? прошептала Адель Арабелл.
Во всякомъ случа ее не нужно было упрашивать показать свое искусство, чистый, смлый и чрезвычайно сильный голосъ зазвучалъ подъ боле оживленный тактъ, возбуждая въ слушателяхъ радостное чувство, и потомъ вдругъ, совершенно неожиданно, безъ всякой рзкости перешелъ хотя и въ не мене звучную, но грустную мелодію.
Посл первыхъ мотивовъ замчено было, что мистеръ Периклъ съ видомъ недоумнія нсколько разъ хватался за голову. Когда кончилась арія, онъ обратился къ пвиц съ тономъ, выражавшимъ досаду на незнакомство съ пьесой.
— Я не знаю ее?— Это итальянская… да, клянусь, это итальянская… Но откуда… кто написалъ ее?— Превосходно, очаровательно! Но все-таки не знаю, чья она!
— Моя,— сказала молоденькая пвица.
— Вы хотите сказать, миссъ, что это ваша музыка?
— Я хочу выразить, что эту пьесу написала я.
— Въ такомъ случа позвольте мн сказать вамъ: браво!
Брукфильдскія лэди сейчасъ же попросили пропть ее снова, и одобряли ли ее он боле или мене, когда авторъ сдлался извстнымъ, не знаю, но похвалы ихъ были громче прежнихъ, и это, повидимому, доставляло маленькой особ большое удовольствіе.
— И дйствительно, она нравится вамъ?— вскричала она.
Пьеса дйствительно имъ нравилась, что доказывается уже тмъ, что он сдлались внимательне къ молодой пвиц, въ манерахъ которой было много наивности, и въ фигур много привлекательнаго. Она, по ихъ мннію, могла бы быть пріятнымъ предметомъ таинственности для разговора, но оказалось, что въ ней ничего не было таинственнаго.
— Я пришла бы пть къ вамъ, сказала она:— я могла бы пть цлую ночь, но на ферм не будутъ держать ужина для меня до поздней поры, и я, если опоздаю, то должна буду лечь спать голодная.
— Вамъ далеко идти отсюда? спросила Адель.
— Только до фермы Вильсона, минутъ десять ходьбы черезъ лсъ,— отвчала пвица, нисколько не колеблясь.
Арабелла пожелала узнать, часто ли она приходитъ на это прекрасное мсто.
— Каждый вечеръ, когда нтъ дождя, было отвтомъ.
— Врно вы чувствуете, что это мсто доставляетъ вамъ вдохновеніе? сказала Корнелія.
— Я обязана приходить сюда. Добрая старушка на ферм больна, она говоритъ, что слышать цлый день музыку для нея тяжело, и потому я должна приходить сюда, иначе мн не было бы возможности играть по вечерамъ.
— Но врно вы чувствуете здсь вдохновеніе? не правда ли? повторила Корнелія.
Пвица пристально посмотрла на эту лэди, какъ будто ей сказали непонятныя слова, и потомъ произнесла:
— Я чувствую, что мн здсь тепло. Я начинаю любить это мсто.
Величественная Корнелія сдлала шагъ назадъ.
Въ это время луна представляла собою серебряный шаръ на краю сро-голубаго круга, очерчиваемаго вершинами сосенъ, и при ея свт, падавшемъ на странную маленькую особу, когда она вышла изъ тни, чтобы надть чехолъ на арфу, можно было видть, что она была одта очень просто, и что ея шляпка далеко не имла новйшаго фасона. Сестры замтили, что шнурокъ на одной изъ ботинокъ развязался. Ихъ поразили также необыкновенный черный лоскъ ея волосъ и густота ея длинныхъ черныхъ бровей. Арфа ея была теперь совсмъ закутана, и корнетъ Вильфридъ Поль, который все время наблюдалъ ее, балансируя то на одной, то на другой ног, выступилъ впередъ и заявивъ, что ршительно не позволитъ ей нести инструментъ, попросилъ позволенія помочь ей.
— Она очень тяжела для васъ, прибавилъ онъ.
— Даже слишкомъ тяжела, сказала она, удостоивая его улыбкой благодарности.— У меня есть кому нести ее. Гд же Джимъ?
Она кликнула Джима, и изъ-за песчаной насыпи вышелъ широкоплечій мужикъ.
— Пожалуйста, возьми мою арфу, и какъ можно береги ее отъ сучьевъ, да не споткнись.
Она произнесла это, какъ будто давала ему вечерній урокъ, и потомъ съ внезапнымъ восклицаніемъ расхохоталась: — Ахъ, да! вдь я еще не сыграла теб твою любимою псню, ты долженъ получить ее непремнно!
Вмст съ этимъ она сдернула чехолъ и, бросивъ на слушателей ласковый, свтлый взглядъ, она забренчала ‘Giles Scroggins’, національную британскую, пивомъ рожденную арію, между тмъ какъ Джимъ, оскаливъ зубы, безпрестанно утиралъ кулакомъ ротъ.
— Это его любимая псенка, я отъ него и выучила ее,— выразительно сказала она обществу.— Я играю ее для него каждый вечеръ, и за то онъ бережетъ мою бдную арфу,— боится споткнуться, чтобы не разбить ее въ дребезги.
Джентльмены были въ восторг отъ аріи, которую она исполнила съ достаточнымъ чувствомъ, но лэди молчали до той минуты, когда нужно было поблагодарить пвицу за доставленное удовольствіе, при этомъ у всхъ показались нжныя улыбки и вс выразили надежду услышать ея пніе еще разъ.
— О! сколько вамъ угодно, сказала она, и первою подала руку Арабелл, потомъ Корнеліи и наконецъ Адели. Передъ джентльменами она, повидимому, колебалась, и когда Вильфридъ приподнялъ свою шляпу, она замтно сконфузилась, весьма неловко поклонилась и ушла.
— Доброй ночи, миссъ! окликнулъ мистеръ Периклъ.
— Доброй ночи, сэръ! отвчала незнакомка съ нкотораго разстоянія, и вмст съ словами сдлала реверансъ.
Сестрицы постояли немного вмст, разговаривая о ней не безъ восторга.
— Божественно! не правда ли? сказала Адель.
— Что божественно? ужь не послдняя ли пьеса? спросила Корнелія.
— О, Боже мой! вовсе нтъ! воскликнула Адель.
Потомъ сдлано было открытіе, что вс он обратили вниманіе на распустившійся снурокъ, и эта пустая вещь послужила ключомъ къ нкоторымъ соображеніямъ относительно ея положенія въ обществ и поведенія.
— Сожалю, что у меня не было дюжины букетовъ! вскричалъ Вильфридъ.— Она заслуживаетъ ихъ.
— Понимаетъ ли она и чувствуетъ ли, что поетъ? или это одна только способность? спросила Корнелія мистера Сомпера.
Джентльменъ этотъ слабо защищалъ незнакомку потому собственно, что ее вовсе не просили пть вакхическихъ арій.
— Вообще она пла хорошо! сказалъ онъ.
— Я говорю, что она пла слишкомъ хорошо, проговорила Корнелія, у которой употребленіе ударенія на извстное слово показывало, что аргументъ долженъ оставаться за ней.
Разговаривая такимъ образомъ на обратномъ пути къ дому, они были крайне изумлены восклицаніемъ мистера Перикла, который, укутавшись въ медвдя, углубился въ размышленія: Дда! При этомъ онъ откинулъ воротникъ и заговорилъ съ самымъ грубымъ иностраннымъ акцептомъ:
— Да, дло ршеное! Я отправлю ее за границу,— въ академію, на одинъ, на два, на три года. Пусть она усовершенствуется. И потомъ зашумятъ о ней въ Ла-Скал. Нтъ… въ Париж! Нтъ… въ Лондон! Прежде всего пусть она удивитъ Лондонъ. Да!— если я возьму театръ! Да! если я откуплю газету! Да! если я заплачу пятьдесятъ тысячъ фунтовъ!
Его замчательная иноземная пылкость, величественная поза и выраженіе ршимости, ясно обнаруживавшей его мнніе о продажности англійской прессы, вызвали улыбку на лица джентльменовъ и лэди. Молодой человкъ, изъявившій желаніе бросить прекрасной незнакомк дюжину букетовъ, нахмурился, услышавъ о блестящей перспектив, которая ожидала ее и выполненіе которой могло бы зависть отъ него самого.

ГЛАВА III.

ДИПЛОМАТІЯ ВИЛЬФРИДА.

На другое утро за семейнымъ завтракомъ то и дло, что раздавались ‘тра-ла-ла’ и ‘тумъ-те-тумъ’, со всхъ сторонъ слышались: не такъ, не такъ!— вотъ какъ!— и посл двухъ-трехъ мотивовъ снова начинались паузы и за ними снова раздавались ‘тра-ла-ла’ и ‘тумъ-те-тумъ’.— Мистеръ Периклъ почти выходилъ изъ себя отъ неудачныхъ попытокъ трехъ сестрицъ оживить въ его памяти ту восхитительную мелодію, которую сочинила сама пвица. Наконецъ онъ пришелъ въ такое раздражительное состояніе, что ршился остановить вс прелюдіи и даже прервать ихъ немузыкальныя совщанія словами:— нтъ: это безполезно, это безполезно, нтъ, нтъ!— Но вдругъ онъ опустилъ голову, прижалъ ладонью лобъ, началъ тереть и страшно поводить бровями, пока нжная гуманность не заставила сестрицъ снова приняться за мотивы.— Мн кажется, это начинается такъ: тумъ-те-тумъ? сказала Адель.— Нтъ, тонъ этой пьесы, я положительно уврена, бемольный — та-ти-и-та! возразила Корнелія. Арабелла запомнила оба тона и, по окончаніи завтрака, общала проврить ихъ на фортепіано, не смотря на утро воскресенья, все это боле и боле раздражало истиннаго любителя музыки. Мистеръ Периклъ дйствительно выносилъ пытку. Знаете ли вы, что значитъ преслдовать сильфиду, коснуться до ея разввающагося воздушнаго платья, подумать, что уже вы поймали ее, и уврены, что она ваша — это восхитительное, вчно порхающее созданіе! и вдругъ какое нибудь земное существо становится между вами, подставляетъ вамъ ногу, и сильфида улетаетъ, оставивъ васъ барахтаться на земл? Точно также плнительная мелодія звучитъ въ вашихъ ушахъ, вы хотите пропть ее и звуки замолкаютъ,— это только раздражаетъ. Аполлонъ, преслдуя Дафну, забылъ даже о долг вжливости къ встрчавшимся ему по дорог лснымъ нимфамъ, такъ точно и мистеръ Периклъ былъ невжливъ передъ дочерями хозяина дома. Лихорадочно потирая свой угловатый подбородокъ и неистово крутя усы. онъ умолялъ ихъ пощадить его нервы. Сурово улыбаясь, онъ выражалъ надежду, что милыя лэди окажутъ милосердіе его чувствительному слуху. Мистеръ Поль, какъ истый англичанинъ, не могъ понять, почему такъ серьезно гонятся за мотивомъ,— хохоталъ, предлагалъ шуточные вопросы и доводилъ до изступленія мистера Перикла. Но вдругъ желтоблдное лицо грека просвтлло.— Вотъ, вотъ она гд! вотъ она!— вскричалъ онъ, показывая пальцемъ на Вильфрида. Молодой офицеръ, ожидавшій, повидимому, когда грекъ кончитъ дйствовать ножемъ и вилкой, сидлъ облокотясь на об руки, смотрлъ въ пространство и вполголоса напвалъ часть аріи. Мистеръ Периклъ поблагодарилъ его.
— У васъ необыкновенный слухъ для музыки, сказалъ онъ.
Адель нжно погладила брата, замтивъ: — да, когда музыка затронетъ его чувства.
— Пожалуйста, повторите,— сказалъ грекъ.— То-то-ри… такъ? Нтъ, позабылъ. То-то-ру… забылъ! то-ри… то-ру-ри-ро, безполезно,— забылъ, забылъ и забылъ!
Ни его убжденія, ни насмшка: ‘потому, быть можетъ, не хотите, что сегодня воскресенье!’ не могли принудить Вильфрида сдлаться виновнымъ во вторичной попытк. Вс просьбы и ласки сестеръ оставались безплодными. Наконецъ мистеръ Поль, замтивъ отчаяніе своего гостя, сказалъ:
— Почему бы намъ не пригласить ее на недл сюда? Воскресныя птички для насъ негодятся, вы знаете. У насъ есть фортепьяно, довольно хорошее для первйшей пвицы, если только деньги что нибудь значатъ?
Сестрицы кротко пролепетали: — да, папа.
— Я отъищу ее, пока вы ходите въ церковь, сказалъ мистеръ Периклъ.
При этомъ вызов Вильфридъ звнулъ, всталъ изъ-за стола и спросилъ старшую сестру, намрена ли она идти къ обдн.
— Безъ сомннія, отвчала она.
— Это наше правило, мой другъ, замтилъ отецъ.— Мы должны подавать примръ: — исполнять свой долгъ. Въ нашей стран всмъ домомъ отправляются на богослуженіе.
— Почему же это? спросилъ мистеръ Периклъ.
— Потому… Корнелія хотла было поспшить на помощь отцу, но ея поспшность или не была поддержана здравымъ смысломъ, или она намревалась приспособить отвтъ къ понятіямъ вопрошавшаго:— о, потому что… знаете ли вы, что въ нашей церкви превосходнйшая музыка?
— Мы платимъ большое жалованье нашему органисту, прибавила Арабелла.
— Его недавно наняли, сказала Адель.
— Ah! mon Dieu!— воскликнулъ мистеръ Периклъ.— Нкоторую музыку пріятно слышать издалека — она звучитъ мягче. Я именно потому-то и отдаю преимущество вашей церковной музык — потому что она мягка.
— Не хотите ли и вы отправиться? вскричалъ Вильфридъ, съ удивительной быстротой.
— Нтъ. У меня есть другая мягкая музыка.
Грекъ оскалилъ зубы, и Вильфридъ угрюмо отъ него отвернулся. Въ воображеніи своемъ онъ уже видлъ, что грабитель грекъ рыскаетъ около фермы Вильсона, ставитъ силки для дивной ночной птички, и потому боле, чмъ съ обычнымъ равнодушіемъ и невниманіемъ къ изысканнымъ разговорамъ своей сестры, онъ составлялъ часть мужскаго эскорта до мста богослуженія.
Мистеръ Периклъ встртилъ богомольцевъ въ одной изъ зеленыхъ трельяжныхъ аллей, ведущихъ отъ церкви къ Брукфильду. Не смотря на холодность къ англійской природ и къ англійскомъ чувствамъ, картина мило-одтыхъ молоденькихъ женщинъ, скромно возвращавшихся домой, раздающіяся надъ головою трели жаворонковъ, весенній ароматъ отъ живыхъ изгородей, произвели впечатлніе на его чужеземную натуру.
— Вы лишились величайшаго наслажденія,— были привтственныя слова со стороны Арабеллы.
— Проповди? сказалъ онъ.
Двицы не сказали бы ему какого наслажденія лишился онъ, еслибы циническій его намекъ на проповдь не подстрекнулъ ихъ открыть, что органомъ управляли превосходно, и что посл службы кто-то игралъ на немъ удивительно хорошо.
— Даже папа былъ въ восторг.
— Очень хорошо, дйствительно, сказалъ мистеръ Поль.— Я не знатокъ, впрочемъ вы можете послушать эту игру посл обда.
Мастеръ Периклъ, повидимому, подумалъ, что это самое неудобное время, сдлалъ гримасу и спросилъ:
— Вы видли, кто игралъ?
— О нтъ: играющіе бываютъ закрыты, объяснила Арабелла: они сидятъ за занавсью.
— Такъ что же! вскричалъ пылкій грекъ: нежели у васъ нтъ любопытства? Еще женщина! Значитъ, вы ее не видали?
— Нтъ, замтила Корнелія, тмъ же пвучимъ голосомъ, выражавшимъ совершенное равнодушіе: — мы даже не знаемъ: былъ ли это мужчина или женщина. Нашъ обыкновенный органистъ — мужчина.
Глаза грека дико засверкали и онъ перешелъ къ холодной учтивости.
Вильфридъ могъ бы разсять ихъ недоразумнія, но его тутъ не было. Онъ отсталъ отъ сестеръ, и, когда воротился домой, былъ веселъ, имлъ торжествующій видъ, такъ что сестры невольно спросили его: — ты врно встртилъ миссъ Конли? И Вильфридъ позволилъ допускать возможность такой встрчи, если имъ было угодно. Конли были молоденькія лэди, занимавшія въ сосдств довольно высокое положеніе, выше чмъ Тинлеи, которыя хотя и были очень богаты, но, какъ воображали сестры, не стоили ихъ брата.
За завтракомъ, Вильфридъ небрежно замтилъ:
— Кстати,— я встртилъ маленькую двочку, когорую мы вчера видли.
— Пвицу! гд? спросили сестры въ одинъ голосъ.
— Между выходившими изъ церкви.
— Значитъ, она ходитъ въ церковь!
Восклицаніе это показывало, что он приняли ее съ самаго начала за язычницу.
— Какъ же! она играла на орган, сказалъ Вильфридъ.
— Какова она днемъ? Какъ одта?
— О! весьма миленькая маленькая женщина! Одта довольно скромно.
— Она играла на орган! Такъ это была она! Органистка! Есть ли въ ея наружности что нибудь джентильное?
— Я, какъ вамъ извстно, не знатокъ въ этомъ дл, сказалъ Вильфридъ.— Спросите лучше Лауру Тинлей. Она разговаривала съ ней, когда я подошелъ.
Сестры обмнялись взглядами, и вслдъ за тмъ между ними открылось совщаніе. Потомъ он поговорили съ своей теткой, мистриссъ Лопинъ, и отправились къ папа. Жадность этихъ Тинлеевъ ко всему необыкновенному была имъ извстна, но он ни подъ какимъ видомъ не воображали, что ихъ собственное открытіе, ихъ собственное сокровище, могло бы такъ быстро попасть въ руки Тинлеевъ. Еслибы Тинлеи овладли ею, то отпаденіе мистера Перикла было бы несомннно, и выставка на показъ необыкновеннаго явленія сдлалась бы невозвратною утратой. Он ршили отправиться на ферму Вильсона въ тотъ же день и предупредить своихъ соперницъ, взявъ оттуда пвицу въ Брукфильдъ. Идея эта гнздилась въ ихъ головахъ цлое утро: она казалась теперь самымъ разумнйшимъ планомъ въ мір. Это было покровительство въ прямомъ смысл слова. Кром того, он могли бы оказать ей величайшую услугу, сообщивъ ея генію надлежащее благородство и тонъ, въ замнъ того, она стала бы потшать ихъ и гостей,— словомъ, ее можно бы употреблять вмсто фейерверка и при томъ безъ всякихъ расходовъ. Сестрицы уже чувствовали, что он были покровительницами маленькаго, остающагося во мрак генія, которымъ он желали озарить свой домъ, прежде чмъ узнали его имя. Корнетъ Вильфридъ Поль былъ вн себя отъ удовольствія, увидвъ, что он отправились исполнить свое намреніе. Сомнительно, чтобы въ этомъ план ими руководило желаніе удивить и привести въ восторгъ мистера Перикла, скоре это длалось изъ страха, чтобы хищные Тинлеи не отняли у нихъ законной добычи. Тинлеи, это уже извстно, были способны на это. Он уже разъ длали открытыя предложенія одной знаменитости, принадлежавшей Полямъ, которую Поли первыя встртили въ Брукфильд. Тинлеи не видали бы этой знаменитости, какъ своихъ ушей, если бы Поли не встртили ее въ Брукфильд, и слдовательно Поли, дйствовавшія такимъ образомъ, хотли что нибудь сдлать и теперь. Ршено было предпринять нападеніе врасплохъ.
— Но вотъ что, мы не знаемъ ея имени,— сказали он, получивъ совтъ отъ джентльменовъ, которымъ объявили о своемъ предпріятьи,— за исключеніемъ впрочемъ мистера Перикла, для котораго въ этомъ предпріятіи готовился сюрпризъ.
— Беллони… миссъ Беллони, сказалъ Вильфридъ.
— Ты увренъ въ этомъ? Почему ты знаешь?…
— Она сказала Лаур Тинлей.
Перезъ пять минутъ посл полученія этого извстія, сестрицы уже были на дорог, ведущей къ ферм Вильсона.

ГЛАВА IV.

ПЕРВЫЙ ДЕБЮТЪ ЭМИЛІИ.

Сфера, которую брукфильдскія барышни намревались учредить въ настоящее время, должна была состоять изъ знаменитостей, лондонскихъ резидентовъ и провинціальныхъ замчательностей, вс они, сохраняя каждый отдльно опредленныя для нихъ пространства, должны были встрчаться, смшиваться и вращаться. Знаменитости должны — сіять, столичные резиденты — дйствовать въ качеств спутниковъ, провинціальные невжды — ощущать самодовольствіе, что все окружающее ихъ длается для ихъ удовольствія,— они должны служить мишенью для ненавистныхъ имъ столичныхъ, между тмъ какъ сынамъ славы нужно внушать и поощрять сознаніе въ ихъ великодушномъ превосходств надъ другими двумя партіями, для удовольствія которыхъ они получили приглашеніе.
Вдь это настоящій пуддингъ! Мысль объ искусств и энергіи, потребныхъ для составленія такого брукфильдскаго пуддинга, невольно заставляетъ думать, что стряпня, произведенная вн дома, должна быть весьма посредственная, требовавшая много топлива. Какъ бы то ни было, въ сосдств было извстно, что брукфильдскія лэди приготовляли его, и кром того, что у нихъ былъ новаго рода изюмъ, другими словами, что он намревались выставить на показъ величайшій геній, который долженъ былъ воспарить надъ цлымъ міромъ изъ Брукфильда. Чтобы завладть лэди Гостръ, стоявшей во глав брукфильдскаго общества, оказывалось необходимымъ объявить о приглашеніяхъ. Великая лэди дала общаніе пожаловать ‘хотя,— какъ говорила она Арабелл,— вамъ должно быть извстно, что я не жалую музыкальныхъ собраній, и считаю ихъ за самыя нелпыя развлеченія, но если вы имете нчто показать, тогда дло другое’.
Двое или трое избранныхъ друзей приглашены были предварительно собственно для того, чтобы разсмотрть странную двочку и сказать о ней свое мнніе,— сами сестры сдлать это находили затруднительнымъ. Друзья не нашли въ ней ничего необыкновеннаго: это было существо безъ идей и съ положительнымъ аппетитомъ. Поэтому, когда Траси Ронинбрукъ, который въ свое время тоже былъ изюмомъ, и теперь все еще слылъ за поэта, объявилъ, что она чрезвычайно комична, сестрицы принуждены были принять шуточный взглядъ на необъяснимую сторону въ характер миссъ Беллони и старались смяться при ея эксцентричностяхъ. Замтивъ, что мистеръ Периклъ одобрилъ ея голосъ, какъ пвицы, а Траси Ронинбрукъ опредлилъ ея поведеніе, какъ двочки, он вообразили, что можно смло трубить во вс трубы. Эти джентльмены были знатоки, каждый по своей части.
Относительно ея происхожденія и положенія въ обществ ничего не было извстно. Тонкія попытки по этому предмету, со стороны Адели, миссъ Беллони выдержала съ замчательной скромностью. Спросить ее прямо, посл неоднократнаго сондированія косвеннымъ образомъ, было невозможно, поэтому Адель постоянно приходила въ замшательство и чувствовала, что со временемъ она сильно ‘полюбитъ ее’, а это было досадно. Миссъ Беллони радовалась при каждомъ знак расположенія къ ней. Ласковый взглядъ сообщалъ какую-то теплую глубину ея чернымъ глазамъ. Она сохраняла простоту и скромность и шла по своей собственной дорожк, спокойно и съ удовольствіемъ смотрла на всякаго,— казалась существомъ, у котораго много было думъ и въ ушахъ котораго постоянно раздавались музыкальные звуки.
Повидимому ей не суждено было учиться пониманію ‘границъ’, которыя должны быть объяснены, какъ родъ магнитной покорности передъ измненіями Полярнаго каприза, такъ что ей предоставлена была полная свобода ходить гд угодно, быть веселой, дружелюбной и, по извстному сигналу, любящей, но все-таки не заглядывать въ нкоторые особенные уголки, гд фамильный млъ провелъ линіи. Съ приближеніемъ дня выставки, Адель находила необходимымъ дать ей понять эти границы. Она ршилась оказывать двочк меньше ласкъ, и то въ вид снисхожденія, думая, что такое обращеніе будетъ сдерживать молоденькую пвицу, но проходила снисходительность, являлись ласки, а въ отвтъ на нихъ являлись объятія и нжныя губки. Такое выраженіе признательности приводило Адель въ испугъ и она убгала.
Наконецъ пуддингъ посплъ.
Сестрицы помстили Эмилію въ углу комнаты. Удостоврившись, что она не голодна, он чувствовали себя довольными, что ей ничего не требуется. Къ ней подошелъ Вильфридъ и началъ утшать ее въ одиночеств, пока за спинкой стула миссъ Беллони не расположился мистеръ Периклъ, и тогда Вильфридъ уныло покачалъ головой и удалился къ своимъ боле серьезнымъ обязанностямъ. Кто бы могъ подумать, что она обидла его? Но дло въ томъ, что она дйствительно смотрла на мистера Перикла съ большимъ одушевленіемъ.
Но вотъ въ комнату входитъ лэди Гостръ и раздается восклицаніе:
— Ну-съ! гд же нашъ необыкновенный геній? Пожалуйста, покажите мн ее сейчасъ же.
При этомъ Лаура Тинли, съ самымъ грубымъ нарушеніемъ правилъ приличія, подбжала къ Арабелл, принимавшей лэди Гостръ, и дотронувшись до ея руки, какъ будто эта привилегія была ей дарована, вскричала:— Мн смерть хочется увидть ее! Разв она уже здсь?
Арабелла наградила дерзкую двицу холодною улыбкою хозяйки дома и съ быстрымъ потокомъ рчи обратилась къ знатной лэди.
Лаура Тинлей была наказана за свою дерзость тмъ, что се попросили открыть собраніе модной пьесой. Она согласилась, вполн сознавая честь, которой ее удостоили, и сла за фортепьяно посл всевозможныхъ пантомимъ для водворенія молчанія, на что она имла право, какъ особа, которую должно было слушать. Лэди Гостръ окидывала взглядомъ гостиную, между тмъ, какъ Адель, слдя за направленіемъ очковъ милэди, называла гостей.
— Какое у васъ странное собраніе людей, сказала лэди Гостръ.
— Женщинъ!— вертлось на кончик языка Адели. Въ своихъ мужчинахъ она ничего не находила страннаго. Ея сердце пріуныло.
— Вдь здсь провинція! начала она.
— Да, да! продолжала милэди.
Это были уроки, заставлявшіе брукфильдскихъ лэди сдерживать наклонность юности къ ощущенію пріятнаго удовольствія съ его непосредственнымъ дйствіемъ.
Посл Лауры Тинлей еще дв жертвы принесены были на фортепьяно. Бдныя жертвы честолюбія! он расправляли свои платья, улыбались нотамъ и приступали къ исполненію. Во время игры мистеръ Периклъ и Эмилія не разъ мнялись многозначительными взглядами. Она была безпощадна къ посредственной музык. Вильфридъ видлъ этотъ обмнъ, и когда Эмилія приглашена была къ фортепьяно, она прошла мимо него и получила холодный взглядъ въ отвтъ на обращенные къ нему сіяющіе глаза.
Согласно предварительному распоряженію, Эмилія пропла простую неаполитанскую арію. Пвица была никому неизвстна и потому отъ нея попросили еще одной жертвы.
— Да, это довольно мило, сказала лэди Гостръ при окончаніи пьесы.
— Это національная арія, въ ней ничего нтъ особеннаго, замтилъ мистеръ Периклъ.
Адель подслушала, что милэди спросила имя пвицы. Она отправилась къ сестрамъ. Адель была покровительницей, Корнелія — посредницей, а Арабелла — распорядительницей въ этомъ экстренномъ собраніи. Он съ минуту совтовались надъ нотами. Арабелла должна была исполнять свои обязанности у фортепьяно. Въ теченіи паузы, мистеръ Поль расправилъ блый свой жилетъ, громко и отъ души произнесъ свое любимое словцо, выражавшее впрочемъ похвалу. Этого он и страшились. Он любили своего отца, но крайне не жаловали любимыхъ его словъ. Длать нечего! Он соглашались, что напрасно пригласили лэди Гостръ, которая не иметъ ни малйшаго понятія въ музык.
Арабелла теперь должна была устроить квартетъ. Но скрипка, какъ будто нарочно, не слушалась артиста. Она не настраивалась, потомъ лопнула струна, и въ то время, какъ натягивалась другая, къ Арабелл подошелъ лакей. Несчастія, какъ намъ извстно,— самое неразрывное семейство на земл. Лакей объявилъ, что внизу ожидаетъ какая-то лэди, по имени мистриссъ Чомпъ. Сдержавъ серьезное, холодное выраженіе лица, чтобы не обнаружить смущенія, Арабелла сообщила этотъ фактъ Корнеліи, которая съ такимъ же точно сжатіемъ души и мускуловъ поспшно сказала: — Выпроводи ее.— Адель съ своей стороны замтила:— если ты скажешь ей, что у насъ аристократическое собраніе, она непремнно вломится сюда, и тогда ея ирландское произношеніе погубитъ насъ. Довольно уже одного имени Чомпъ!
Мистриссъ Чомпъ была богатая ирландская вдова альдермэна, необъяснимо дурной вкусъ котораго отправиться въ Ирландію и взять оттуда жену всегда приводилъ сестрицъ въ изумленіе. Она утверждала, что находится въ затруднительныхъ отношеніяхъ съ своими адвокатами, и по этой причин старалась находиться въ безпрестанныхъ совщаніяхъ съ предметомъ прежней своей страсти и ныншнимъ ея опекуномъ, мистеромъ Полемъ. Сестрицы сколько могли отбивались отъ нея въ Лондон, а по переселеніи въ Брукфильдъ положительно объявили отцу, что тамъ она не можетъ быть терпима. Мистеръ Поль съ грустію хотлъ было распространиться о добродтеляхъ Марты Чомпъ, но он пояснили ему, что къ букету цвтовъ неумстно присоединять дикое растеніе. Старикъ вздохнулъ и, повидимому, сдался. Одно только было извстно: мистриссъ Чомпъ никто не видлъ въ Брукфильд. ‘И никто не увидитъ, кром разв прислуги’,— говорили брукфильдскія барышни.
Эмилія, незамеченная мистеромъ Перикломъ, раза два подходила къ Вильфриду спросить его, не осудилъ ли онъ чего нибудь въ ея поступкахъ. Между тмъ Адель подошла къ ней и, схвативъ ея руку, осыпала ее нжными ласками и попросила отправиться къ арф.— Мы любимъ васъ, мы вс любимъ васъ!— было ея напутственными словами.
Квартетъ былъ оставленъ. Арабелла удалилась съ полной ршимостью сразиться съ мистриссъ Чомпъ.
Эмилія сла передъ арфой. Въ гостиной водворилась глубокая тишина, сдлалось такъ тихо, что Адели показалось, будто она слышитъ ирландскій протестъ изъ пріемной. Вильфридъ, можетъ статься, былъ самый строгій критикъ изъ всего собранія: онъ сомнвался, въ состояніи ли будетъ Эмилія возобновить замчательную прелесть пнія въ сосновомъ лсу при лунномъ освщеніи. Первые плавные звуки контральто плнили его. Онъ едва врилъ, что это была та неопытная двушка, которой его сестры оказывали такое нжное покровительство. Шумъ рукоплесканій, глухой громъ сдержанныхъ восклицаній, обошли кругомъ гостиной. Лэди Гостръ казалась чрезвычайно довольною.— Хорошо, очень хорошо! говорила она. Вильфридъ видлъ, какъ глаза Эмиліи съ надеждою на одобреніе обращались къ мистеру Периклу. Знатокъ музыки только пожималъ плечами. Печаль казалось тяжело легла на ея черныя брови. Она обхватила арфу, и рсницы ея задрожали, когда она взяла ноты. Продолжая пніе, она снова обращалась къ нему взглядомъ. Глаза Перикла были совсмъ блые, какъ будто онъ, закативъ зрачки подъ лобъ, обращался съ мольбою за нее къ Силамъ Гармоніи. Голосъ Эмиліи начиналъ слабть. Не смотря на то, она вдругъ пришла въ одушевленіе и хотла взять ноту, которая была очарованіемъ ночи въ сосновомъ лсу. Нота оборвалась. Можно было подумать, что въ этотъ моментъ ее кто нибудь схватилъ за грудь.
Теперь Эмилія уже ни на кого не смотрла. Она встала, и не сказавъ ни слова въ извиненіе, потупила глаза.
— Fiasco! жестоко вскричалъ мистеръ Периклъ.
Это было для нея гораздо лучше пустой снисходительности людей, которые думали ободрить ее похвалами. Эмилія не могла вынести рукоплесканій и убжала.

ГЛАВА V.

ЭМИЛІЯ ИГРАЕТЪ НА КОРНЕТ.

Была теплая ночь, освщаемая тихо-плывущей луной. Полный состраданія къ бдной двушк, которая тронула его, если ей и не удалось пріобрсть всеобщаго одобренія общества, Вильфридъ вышелъ въ садъ, гд надялся найти ее и первымъ обласкать ее и утшить. Между издающими ароматъ кустарниками, онъ подошелъ къ повороту одной изъ аллей, и оттуда увидлъ ея фигуру подл португальскаго лавра на лугу. Подл нея стоялъ мистеръ Периклъ. Вильфридъ хотлъ было присоединиться къ нимъ, по довольно громкій плачъ Эмиліи принудилъ его остаться на мст.
— Вы очень жестоки, говорила она.
— Если хорошо, то я скажу, что хорошо, если дурно, отвратительно, тоже скажу, для меня все равно, отвчалъ мистеръ Периклъ.
— Другіе не находили въ этомъ очень дурнаго.
— Ну да, да! прервалъ мистеръ Периклъ.
Если бы разговоръ ихъ содержалъ въ себ какую нибудь тайну, Вильфридъ удалился бы, какъ и слдуетъ благородному человку. Но онъ продолжалъ подслушивать. Къ тому же слезы его бднаго маленькаго друга повидимому удерживали его на мст въ надежд, что онъ еще можетъ оказать ей какую нибудь помощь.
— Да, до другихъ мн нтъ дла, начала Эмилія.— Вы хвалили меня въ тотъ вечеръ, когда я впервые увидла васъ.
— Быть можетъ, это потому, что вы пли тогда при лун, возразилъ мистеръ Периклъ. Но вотъ что! Хорошая пвица должна пть хорошо и въ дом. Сегодняшняя ночь тепла, завтрашняя можетъ быть и холодна. Если вы станете пть на холод, то что мы услышимъ? Не голосъ, а лихорадочную дрожь, или что еще хуже, трубу.
Эмилія, сквозь слезы, но твердо отвчала:
— Вы сказали, что я лнюсь. Я не лнюсь.
— Не лнитесь, подтвердилъ мистеръ Периклъ.
— Неужели вы думаете, что я забочусь о похвалахъ людей, не понимающихъ музыки? Это не правда. Я хочу только угодить имъ.
— Въ такомъ случа будьте уличнымъ органомъ, возразилъ мистеръ Периклъ.
— Я должна видть ихъ довольными, когда я пою, съ отчаяніемъ сказала Эмилія.
— Вамъ правятся рукоплесканія. Да, это весьма натурально. Да, вы доброе дитя, это я знаю. Но послушайте. Голосъ у васъ не обработанный, дикій. Вы поете неврно: я какъ теперь слышу васъ, и эти рукоплесканія поведутъ васъ къ тому, что вы будете фальшивить и фальшивить, а потомъ и голосъ вашъ пропалъ! Это все равно, что скакать верхомъ, не умя править лошадью.
Тутъ мистеръ Периклъ сдлалъ самое отвратительное подражаніе неудач Эмиліи. Она вскрикнула, какъ будто ее кто нибудь ужалилъ.
— Что же я должна длать? спросила она печально.
— Пока ничего, отвчалъ мистеръ Периклъ.— Вы живете въ Лондон?… въ какомъ мст?
— Должна ли я сказать вамъ?
— Конечно, должны.
— Но, я не поду туда, по крайней мр теперь.
— Вы намрены пть или выть при лун. Да? Но долго ли?
— Здшнія лэди просили меня остаться у нихъ. Онъ доставляютъ мн столько счастія. Когда я оставлю ихъ… тогда!
Эмилія вздохнула.
— Что же тогда? спросилъ мистеръ Периклъ.
— Тогда, пока не выйдутъ деньги, я буду оставаться въ провинціи.
— А много ли у васъ денегъ?
— Много ли денегъ у меня? Эмилія откровенно и аккуратно объявила о состояніи своей казны: — четыре фунта, девятнадцать шиллинговъ.
— Гм! и когда он выйдутъ, вы снова отправитесь къ отцу?
— Да!
— Къ старому Беллони?
— Да, къ моему отцу.
— Нтъ! отозвался мистеръ Периклъ на грустныя слова Эмиліи. Онъ наклонился къ ея уху и скороговоркой, вполголоса произнесь нсколько словъ, въ которыхъ, повидимому, заключался бглый очеркъ новаго счастія, которое ожидало Эмилію. Она сдлала радостное восклицаніе, Вильфридъ отступилъ на нсколько шаговъ, спрашивая самого себя: слдуетъ ли ему оставаться еще доле? Но, во время этихъ размышленій, онъ невольно подумалъ: если этотъ негодяй грекъ намренъ сдлать какой нибудь вредъ для нея, то не долженъ ли онъ употребить въ дло всхъ стратагемъ, чтобы быть ея хранителемъ? Вліяніе, которое мистеръ Периклъ уже обнаружилъ надъ ней, было громадно и таинственно. Черезъ десять минутъ Эмилія снова пла въ гостиной и пніе ея сопровождалось успхомъ. Вильфридъ слышалъ, что голосъ ея былъ твердъ, и въ ней была замтна самоувренность. Она пла лсную арію своего сочиненія. Къ удивленію своему, онъ чувствовалъ, что на сердце его легла какая-то тяжесть, нести которую у него не доставало силъ.
Между тмъ члены собранія начали разъзжаться. По крупному песку раздавался стукъ каретныхъ колесъ, и молодые люди, приготовившіеся отпраздновать случай, доставившій имъ возможность отдлаться отъ трехъ сестрицъ (или, если вамъ угодно, чмъ нибудь вознаградить себя за ихъ отсутствіе), разбрелись по разнымъ сторонамъ.
— Видли вы маленькую сцену между Лаурой Тинлей и Арабеллой Поль? сказалъ одинъ изъ нихъ и началъ ихъ передразнивать: Лаура начинаетъ:— ‘Мы должны взять ее къ себ’.— Кажется, мы первые ангажировали ее.— ‘О, но вы, милая, сдлаете намъ честь и тоже пожалуете къ намъ’.— Я боюсь, милая, что наши непосредственныя занятія не допустятъ этой возможности.— ‘Однако, милая миссъ Поль, мы можемъ надяться, что вы насъ не покинули?’ — Въ этомъ, милая миссъ Тинлей, не слдуетъ и сомнваться.— ‘Прикажете назначить день?’ — Если это зависитъ отъ насъ, то откровенно скажу, мы не можемъ вамъ приказывать.
Раздался общій хохотъ.
— ‘Откровенно’, это чудесно! Что за нелпыя созданія эти женщины! Какъ ты ухитрился припомнить все это?
— Сестра моя сидла подл меня. Она повторила мн слово въ слово.
— Клянусь честью, женщины удивительныя созданія.
Двое молодыхъ людей продолжали длать замчанія въ этомъ род съ замчательной твердостью.
Лэди Гостръ, когда провожали ее до кареты, громко объявила, что Эмилію стоитъ послушать.
— Сначала ее нужно получше разузнать, сказалъ Траси Ронинбрукъ.— Я вижу, что вы вс намрены избаловать ее. Если бы вы посидли и поговорили съ ней, вы бы замтили, что она думаетъ не только сдлать изъ груди своей машину, но гораздо больше. А какая грудь у нея! Она иметъ самыя забавныя понятія о вещахъ. Слушая ее, я какъ будто гляжу на развитіе моего собственнаго мозга. Она родилась быть артисткой, но, мн кажется, вс сговорились погубить се.
— Не безпокойтесь, сказала Адель:— ршившись поощрять ее въ ея искусств, мы этого не сдлаемъ.
— Вдь онъ подразумеваетъ другаго рода искусство, сказала лэди Ростръ.— Слово ‘артистка’ въ приложеніи къ нашему полу означаетъ у него ‘француженку’. Онъ не позволяетъ намъ быть ничмъ больше, какъ только женщинами. Поэтому, какъ артистки, мы должны имть больше привилегій, увряю васъ.
— Да разв мы находимся подъ руководствомъ какого нибудь профессора, который учитъ насъ искусству? спросила Адель, весьма довольная предметомъ разговора, удостоившагося такого высокаго покровительства.
— Великій новый опытъ есть уже вашъ даровитый профессоръ, сказалъ Траси.— Клеопатру никто не можетъ назвать профессоромъ: она только блистательный примрь.
— Перестаньте! вы испорченный человкъ.
Съ этими словами мы лэди вмсто прощальнаго привтствія потрепала его по плечу. Выглянувъ изъ окна кареты, она сказала: — Надюсь, я увижу васъ въ Ричфорд? На недл прідетъ Мертиръ Нойкъ. А это напоминаетъ мн, что онъ единственный человкъ, который въ состояніи оцнить вашу ‘природную артистку’. Привезите ее ко мн. Мы вмст отобдаемъ. Завтра я разошлю формальное приглашеніе. Время года за городомъ еще не довольно хорошо, чтобы разсчитывать на пріздъ лондонскихъ гостей для вашего общества. Во всякомъ случа я постараюсь сдлать все лучшее.
Она поклонилась Адели и Траси. Мистеръ Поль, провожая великую лэди до дверей, внимательно слушалъ чуждый для него разговоръ и, понявъ изъ него только послднюю часть, почтительно поклонился спинк кареты.
Арабелла не сообщила своимъ сестрамъ, какое орудіе употребила она, чтобы выпроводить мистриссъ Чомпъ. Она преважно замтила, что эта женщина согласилась удалиться, и сестрицы выразили ей свою благодарность. Лаура Тинлей, показавъ, что не знаетъ Эмиліи, мистифировала ихъ. Он подозрвали Вильфрида въ участіи съ ней, но такъ слабо, что можно было подумать, что вовсе не подозрвали. Вообще, вечеръ увнчался успхомъ. Это давало сестрицамъ право повторять хорошо извстную всему Брукфильду фразу: ‘мы можемъ ошибаться во многомъ, но никогда не ошибемся въ нашемъ сужденіи о достоинствахъ всякой данной особы’. Относительно Траси Ронинбрука он представляли замчательный примръ своей разборчивости. Его он встртили въ дом подруги Тинлеевъ (жены полковника въ дальнемъ родств со многими аристократическими домами). Тинлеи смялись надъ его пылкой головой и надъ нимъ, но брукфильдскія лэди имли уши и глаза, чтобы открыть въ немъ извстный тонъ и вкусъ, прежде чмъ узнали, что у него былъ отецъ баронетъ и съ материнской стороны ддъ графъ. Посл этого открытія, он сдлали его своимъ, и Тинлеи лишились его навсегда. Черезъ Траси он познакомились съ лэди Ростръ. И вотъ имъ предстояло обдать у нея. Он не говорили, что приглашеніе къ обду послдовало черезъ Эмилію. Дйствительно, он вовсе не замчали, что на этомъ вечер служили фономъ для своего диковиннаго protg: это не входило въ ихъ планъ. Замтивъ, что ‘она пла очаровательно’, сестрицы тмъ и покончили съ ней, и обратились къ нарядамъ, неловкости нкоторыхъ членовъ собранія, къ различнымъ претензіямъ, къ походк лэди Гостръ, къ способу сортировать мужчинъ и женщинъ, къ тому, какимъ образомъ изобртать и задавать темы для ихъ разговора, и такъ дале. Юнона и ея дворъ, разсматривая потребности смертныхъ, не могли бы быть внимательне къ недостаткамъ человчества. Брукфильдскія лэди позволили себ преклониться передъ лэди Гостръ съ большею покорностью, предаваясь въ этомъ отношеніи тайному чувству превосходства передъ ней въ томъ невыразимомъ нчто, которымъ обладали одни только он. Наконецъ эти энергическія молоденькія лэди прочитали вечернія молитвы при утреннемъ щебетаньи птичекъ и отправились спать, не столько изъ желанія отдыха, сколько потому, что этого требовалъ обычай.
Три дня спустя, Эмилія сдлалась уже членомъ семейства въ дом мистера Поля и брала уроки: отъ Корнеліи въ свтскомъ обращеніи, отъ Вильфрида — въ верховой зд. Она не выражала ни признательности за радушіе, ни удивленія въ перемн своего счастія,— кром разв того, что лицо ея озарялось неугасимымъ свтомъ удовольствія. Въ одинъ прекрасный день въ дом мистера Поля явилась великолпная арфа, съ надписью: ‘Для миссъ Эмиліи Беллони’.
— Онъ не знаетъ, что у меня есть другое христіанское имя,— было первымъ ея замчаніемъ, посл осмотра инструмента.
— ‘Онъ?’ — спросила Адель.— Разв это не можетъ быть подаркомъ какой нибудь лэди?
Эмилія положительно думала, что не можетъ.
— Кому же вы его приписываете?
— Кто прислалъ ее мн? Разумется мистеръ Периклъ.
Въ ту же минуту она дотронулась до струнъ и вздохнула.
— Вы врно недовольны ея тономъ, дитя мое? спросила Адель.
— Нтъ. Я не могу угадать, что она стоитъ?
Дйствительно, брукфильдскія лэди имли полное основаніе считать ее простенькой.
Она лучше объяснилась Вильфриду, когда онъ возвратился въ Брукфильдъ посл непродолжительнаго отсутствія.
— Посмотрите, какъ цнитъ меня мистеръ Периклъ, сказала она, показывая арфу.
— И неужели не больше этого?— Вамъ она нравится?
— Да, во всхъ отношеніяхъ.
Больше этого объ арф не было и рчи.
По утрамъ посл завтрака, Эмилія садилась за арфу или фортепьяно, и потомъ убгала собирать дикіе цвты и заучивать названіе деревьевъ и птицъ. При всхъ почти случаяхъ Вильфридъ былъ ея спутникомъ. Онъ смялся надъ откровенностью сестеръ, которыя выражали, что для нихъ было бы крайне непріятно допускать опасенія, что она была для него боле, чмъ одна забава. Немногимъ женщинамъ извстно, съ какою легкостью сантиментальные мужчины могутъ смяться надъ своей душевной пыткой. Он сообщили ему свое желаніе узнать о происхожденіи Эмиліи и о причин ея скрытности по этому предмету, Вильфридъ уврялъ ихъ, что она не захочетъ имть секретовъ отъ него. Онъ велъ дла свои такъ открыто, что никто не могъ бы и подумать, что храбрый корнетъ попался и запутался въ паутин нжнаго чувства. По истин говоря, эта двушка была изъ послднихъ, которая могла бы затронуть его сердце, разв онъ мало видлъ красавицъ? разв, благодаря его геройскимъ подвигамъ, и на него не заглядывались красавицы? Храбрый корнетъ обожалъ деликатность и полированный лоскъ, фамильный цвтокъ, какъ бы онъ ни былъ изящно вырощенъ, не могъ удовлетворить его. И вотъ онъ гоняется за маленькой несформировавшейся двушкой, которая нисколько не думала скрывать, что была грубое, необразованное созданіе, да и не видла въ томъ ни малйшей необходимости! Онъ имлъ хорошее основаніе смяться, когда его сестры говорили о ней. Поэтому нота звучала непріятно, когда Вильфридъ игралъ при нихъ на корнет. За то въ пол, или въ то время, когда онъ училъ Эмилію верховой зд, корнетъ издавалъ самые нжные звуки. Эмилія надвала рединготъ Арабеллы, шляпу Корнеліи, и перчатки Адели. Хотя брукфильдскія лэди и были политики, но он оказывали Эмиліи искреннее расположеніе, а Вильфридъ хотя и дипломатъ, но недостаточно еще зрлый, чтобы управлять своимъ весьма сантиментальнымъ сердцемъ. Во всемъ этомъ семейств существовалъ какой-то элементъ тусклаго воображенія, и этотъ-то элементъ сознательно возвышалъ ихъ въ перспектив надъ цлымъ міромъ, или заставлялъ ихъ безсознательно подчиняться тому, что я называю чарами поэтической силы.
Вильфридъ желалъ, чтобы день рожденія Эмиліи считался со дня появленія ея въ Брукфильд, но по временамъ ему казалось, что узнавъ ея происхожденіе, онъ могъ бы избавиться отъ своего смшнаго, неопредленнаго чувства. Кром того, хотя голосъ ея приводилъ въ движеніе душу, но сама она не производила впечатлнія.— ‘холодная отъ природы’, говорилъ онъ, глядя на невоспламенявшійся огонь. Она беретъ и жметъ руку какъ мальчикъ. Если взять ея пальцы и держать въ рук, он будутъ продолжать оставаться пальцами до тхъ поръ, пока вы ихъ не выпустите. Лепетъ сердца и шопотъ голоса пролегали мимо нея, какъ дуновеніе легкаго втерка. Она, повидимому, не имла никакого пристрастія къ своему искусству, такъ что даже Вильфридъ не находилъ иногда предмета для разговора. Правда, онъ сдлалъ открытіе, что разговоръ объ Италіи всегда одушевлялъ ее. Объ Италіи онъ говорилъ съ ней часто, хотя и съ притворнымъ увлеченіемъ.
— Мистеръ Периклъ намренъ отвезти меня туда, сказала Эмилія.— Онъ просилъ меня держать это въ секрет. У меня нтъ секретовъ отъ друзей. Я буду учиться въ миланской академіи.
— Не хотите ли вы, чтобы лучше я отвезъ васъ?
— Не знаю. И она покачала головой.— Нтъ, потому что вы не понимаете музыки, какъ онъ понимаетъ. И богаты ли вы такъ, какъ онъ? Для меня на одно прокормленіе требуется много денегъ. Но вы порадуетесь, услышавъ о мн, когда я возвращусь. Вы слышите соловья? Это должно быть соловей.
Эмилія начала вслушиваться.
— Чего, чего не заставитъ онъ насъ перечувствовать!
Склонивъ голову, она молча шла по алле. Вильфридъ, самъ не зная почему, вдругъ почувствовалъ потребность любви отъ нея на вс дни своей жизни. Онъ схватилъ ея руку и, подведя къ садовой скамейк, сказалъ:
— Присядьте и разскажите мн все о себ до той поры, какъ я узналъ васъ. Можете вы это сдлать для меня?
— Я разскажу вамъ все, что вы хотите,— отвчала Эмилія.
Вильфридъ попросилъ ее начать съ самаго начала.
— Разсказать вамъ все, что до меня относится? спрашивала она.
— Все, все. Я кажется имю ваше позволеніе курить?
Эмилія улыбнулась.
— Желала бы я предложить вамъ итальянскую сигару. Моему отцу иногда дарили ихъ много.
Вильфридъ находилъ въ своей гаванн не меньше аромата.
— Начинайте, сказала Эмилія, понюхавъ букетъ душистыхъ цвтовъ, передъ тмъ какъ открыть ноздри для табачнаго дыма. Она стала любоваться открывшейся передъ ней картиной подъ голубымъ небомъ, по которому медленно тянулись разорванныя облака.
— Какъ это нравится мн! воскликнула она.— Зачмъ мн мечтать объ Италіи, когда она передъ глазами!
За клумбой цвтовъ разстилался золотисто-зеленый лугъ, убгавшій къ полос дикаго тёрна, окаймленнаго темными соснами, надъ которыми красовались ярко-зеленыя верхушки лиственицы.

ГЛАВА VI.

ЭМИЛІЯ ДОСТАВЛЯЕТЪ КЛЮЧЪ КЪ САМОЙ СЕБ И ПРОДОЛЖАЕТЪ ИГРАТЬ НА КОРНЕТ.

— Отецъ мой одинъ изъ удивительнйшихъ людей въ цломъ мір.
Вильфридъ приподнялъ рсницы.
— Онъ одинъ изъ первыхъ скрипокъ въ итальянской опер!
Критическая оцнка этого впечатлительнаго заявленія была выражена со стороны корнета спиральной струей табачнаго дыма.
— Онъ такой гордый! И этому я по удивляюсь: онъ иметъ причину гордиться.
Вильфридъ снова приподнялъ брови, по всей вроятности въ этотъ моментъ въ голов его пробжали идеи, имвшія тсную связь съ идеями о чужеземныхъ принцахъ, графахъ и кардиналахъ.
— Поврите ли вы, что онъ родной племянникъ Андроницетти?
— Въ самомъ дл! сказалъ Вильфридъ, въ какомъ-то туман:— который же изъ нихъ?
— Композиторъ!
Вильфридъ пустилъ еще больше табачнаго дыму.
— Который сочинилъ… какъ я люблю его!… это милое ‘ля-ля, ля-ля’ и ‘те-де, та-да, те-діо’,— вамъ нравится: это изъ ‘Il Маіеdetto’. Я отъ него и происхожу. Позвольте мн надяться, что я не буду недостойна его. Вы никогда этого не скажете, пока не скажутъ люди того же, или почти того же самаго,— не правда ли? Отецъ мой говоритъ, что мн не бывать знаменитостью, потому что я полу-англичанка. Въ этомъ я не виновата. Моя мать была англичанка. Но мн чувствуется, что я гораздо боле итальянка, нежели англичанка. О, если бы вы знали, какъ расположена я къ Италіи! Мой отецъ, будучи молодымъ человкомъ, сдлалъ что-то противъ австрійцевъ. Да разв я не сдлала бы того же? Сдлала бы… да и не знаю, чего бы я не сдлала. Когда я думаю объ Италіи,— а я думаю о ней день и ночь,— сердце мое такъ и хочетъ вырваться изъ груди. Италія — это мой соловей: я чувствую, что кто-то живетъ тамъ, кого я люблю, съ которымъ обходятся позорнымъ образомъ, который взываетъ ко мн опомощи. Отецъ мой долженъ былъ бжать, чтобы спасти свою жизнь. Пятнадцать дней скрывался онъ отъ солдатъ въ рисовыхъ поляхъ, это обстоятельство заставляетъ меня ненавидть блые мундиры. Пожалуйста, никогда не носите такого мундира! Такъ днемъ отецъ мой скрывался въ рисовыхъ поляхъ, а на ночь прокрадывался въ одну изъ деревень, гд была добрая, врная женщина,— какія по большей части бываютъ въ Италіи! Она давала ему пищу, маисовый хлбъ и вино, иногда и мясо, а иногда и бутылку весьма хорошаго вина. Вспоминая объ этомъ, отецъ мой всегда плачетъ, особливо когда передъ нимъ стоитъ джинъ и горячая вода. Наконецъ, отецъ мой долженъ былъ оставаться въ пол день и ночь. Тогда дочь этой доброй женщины приходила къ нему и приносила пищу, она рисковала быть раздтой до нага и высченной розгами за то, что спасала моего отца отъ голодной смерти. Когда отецъ заговоритъ о ней, моя мать приходитъ… ей это не правится. Въ память этой двушки мн дали имя: Эмилія-Александра Беллони. Сокращенное же мое имя — Сандра. Моя мать не знала, почему меня окрестили такимъ именемъ, и не иначе называетъ меня, какъ Эмиліей, тогда какъ отецъ всегда — Сандрой. Мой отецъ тогда только говоритъ о настоящей Сандр, когда бываетъ пьянъ. Одно время я желала, чтобы онъ постоянно былъ подъ хмлькомъ, тогда я садилась за фортепьяно, и онъ разговаривалъ, и вс его слова я перекладывала на музыку. Однажды вечеромъ я исполнила это такъ хорошо, что мой отецъ вскочилъ со стула, вскричалъ ‘Италія!’ сдернулъ парикъ съ головы, швырнулъ его въ огонь и выбжалъ на улицу съ лысой головой, такъ что проходившіе приняли его за сумасшедшаго.
— Это было началомъ всхъ нашихъ несчастій! Моего отца взяли и какъ пьянаго посадили подъ арестъ. Этого поступка онъ не могъ простить англичанамъ! Съ тхъ поръ я и моя мать сдлались жалкими существами. Моя мать уврена, что причиной нашего несчастій былъ именно тотъ роковой вечеръ. Знаете ли, я помню, хотя была еще очень молода, что чувствовала музыку,— о! точно нечистую силу — въ моей груди? Можетъ статься, это и дйствительно была нечистая сила, которая изъ меня переселилась въ него. Какъ вы думаете, возможная ли это вещь?
— Да, нтъ! отвчалъ Вильфридъ.— Я не думаю, чтобы вы имли какое нибудь дло съ нечистой силой. Онъ начиналъ считать ее за одно изъ самыхъ миленькихъ женскихъ созданій.
— Черезъ это обстоятельство — я лишилась моего фортепьяно, продолжала Эмилія.— Я не могла практиковаться. Я была самымъ жалкимъ существомъ въ мір до тхъ поръ, пока не влюбилась въ мою арфу. Отецъ мой не хотлъ играть и слдовательно получать деньги. Онъ сидлъ въ своемъ кресл, и разговоръ его состоялъ только изъ вопросовъ, когда будетъ готовъ завтракъ, обдъ или ужинъ, денегъ на столъ мы не имли и потому должны были продавать вс наши вещи. Въ продажу пошло и мое фортепьяно. Тогда я сказала матери, что выставлю объявленіе объ урокахъ, какъ это длаютъ другіе, и буду одна зарабатывать деньги. Мы заплатили деньги за мдную доску, добрый сынъ хозяйки дома даромъ прибилъ ее къ дверямъ, и мы начали ждать желающихъ учиться. Я молилась св. Дв, да благословитъ она меня учениками, потому что стованія моей матери становились до такой степени рзкими и пронзительными, что невозможно выразить вамъ моихъ страданій.— Вдругъ отецъ мой увидлъ мдную доску. Съ нимъ сдлался одинъ изъ его страшныхъ припадковъ. Мы должны были купить ему другой парикъ. Припадки его гнва всегда обходились намъ дорого, при этихъ случаяхъ моя мать обыкновенно говорила: — ну вотъ! опять летитъ за окно нашъ бдный обдъ!— Но слава Богу! отецъ отправился пріискать себ занятіе. Онъ, если захочетъ, всегда можетъ получить его,— потому что такой игры на скрипк, какъ игра моего отца, вы никогда не слышали. Когда онъ играетъ, съ вами невольно длается лихорадочная дрожь. При его игр я чувствую, будто вдыхаю въ себя музыку, какъ воздухъ. Однажды въ газетахъ появилось извстіе изъ Италіи, что вс друзья моего отца и его товарищи разстрляны или убиты австрійцами. Онъ прочиталъ это вечеромъ, посл того какъ мы провели безмятежный день. Я думала, онъ не принялъ этого извстія къ сердцу, потому что прочиталъ его и намъ совершенно спокойно, но посл онъ приказалъ мн ссть къ нему на колни и прочитать еще разъ. Съ досады я расплакалась, отецъ крикнулъ мн: ‘Сандра! перестань!’ и началъ ходить по комнат, между тмъ какъ мать достала хлбъ и сыръ и положила на столъ,— мы начали богатть. Я увидла, что отецъ мой вынулъ свою скрипку. Онъ положилъ ее на скатерть и посмотрлъ на нее. Потомъ онъ приподнялъ ее, и приложилъ къ ней подбородокъ, какъ будто лаская ее, потомъ снова опустилъ и наложилъ на нее смычекъ. Какъ вдругъ смычекъ полетлъ въ сторону, свча повалилась на полъ и въ темнот я услышала глухой трескъ. Когда засвтили огонь — милая старая скрипка! она была изломана. Я расплакалась сильне прежняго. Я… я опоздала спасти ее. Шейка ея была сломана, струны повисли! Она представляла собою духа разрушенія! Отецъ мой цлую недлю просидлъ въ углу въ какомъ-то оцпенніи! Вопли матери убивали меня. У насъ не было куска хлба.— ‘Я хочу доставать деньги’,— сказала я матери. Она заплакала. Я предложила нанять квартиру для себя и содержать отъ себя, уходить съ утра и возвращаться вечеромъ,— давать уроки и получать за нихъ деньги. Добрый сынъ хозяйки дома, снова отдалъ мн мдную доску съ надписью: ‘Эмилія Александра Беллони’. Мн пріятно было видть свое имя. Я получила двухъ ученицъ весьма скоро: одна — старая лэди, другая — молодая. Старая лэди,— еще не сдая,— хотла, чтобы одинъ джентльменъ взялъ ее замужъ, и хозяйка дома сказывала мн, что она, то есть моя ученица,— не могу безъ смху вспомнить, спрашивала его, какъ онъ думалъ о ея голос: — вдь я учила пнію. Я зарабатывала значительныя деньги: по два фунта десяти шиллинговъ въ недлю.— Я подумала, что теперь и сама могу брать уроки. Но какіе расходы! Мн предстояло платить по десяти шиллинговъ за урокъ! Другіе платятъ и по двадцати, я заплатила бы и это, лишь бы только поучиться у лучшихъ учителей, при этомъ необходимо было оставить отца и мать, разумется и себя, на одномъ картофел. Если вы купите картофель не торопясь, съ разборчивостью, то это чрезвычайно дешевая вещь для пропитанія и лучше всего другаго заставляетъ васъ забывать о голод.
— Я полагаю, прибавила Эмилія:— вы никогда не жили на одномъ картофел?
Вильфридъ отвчалъ отрицательно.
— Какъ бы то ни было, я непремнно хотла учиться, хотя отецъ и мать должны были испытывать лишенія… Я могла брать самыя высокія ноты и довольно чисто,— но у меня не доставало украшенія въ звукахъ, и я не знала всхъ правилъ музыки. Моимъ учителемъ былъ нмецъ,— не австріецъ,— о, нтъ! я уврена, что онъ былъ по австріецъ. По крайней мр, я не думаю этого, потому что я его любила, онъ былъ строгъ ко мн, но иногда бывало распуститъ свои пять пальцевъ, положитъ ихъ мн на голову, и скажетъ нсколько словъ, на которыя, конечно, я не обращала вниманія, но посл нихъ все таки возвращалась домой съ яркимъ румянцемъ. Я начинала сочинять маленькія пьесы, но этотъ джентльменъ рвалъ вс листы безъ милосердія, когда я ихъ показывала ему, онъ давалъ мн обдъ и сбавилъ плату за ученье, сначала сталъ брать по семи, а потомъ по пяти шиллинговъ, и занимался со мной больше, нежели съ другими. Онъ сдлалъ для меня и другое, за что, не знаю, могу ли я благодарить его. Онъ заставилъ меня познакомиться съ музыкой германскихъ маэстро. Я любила ее слушать, и не могла поврить, чтобы подобная музыка вышла изъ Германіи. Онъ слдилъ за мной, говоря мн, что я сдлалась его рабой. Нкоторое время я не могла спать. Я сама смялась надъ своими сочиненіями. Нтъ, онъ не былъ австріецъ, хотя въ жизни своей и провелъ нсколько времени въ Вн, столиц Австріи. Онъ лъ австрійскій хлбъ, и, не могу понять, почему Богъ даровалъ ему такую музыкальную душу!— Между тмъ моему отцу вздумалось узнать, что я длала въ теченіе дня, и почему у нихъ къ обду не было ничего, кром картофеля. Мать моя пришла ко мн, и я посовтовала ей сказать, что я прогуливаюсь. Отецъ мой назвалъ меня двчонкой такой же лнивой, какъ и мать,— а моя мать работала, какъ невольница! Отецъ объявилъ, что будетъ слдить за мной. Мн нужно было переходить черезъ паркъ на урокъ къ одной замужней лэди, которая желала научиться пть единственно для того, чтобы удерживать по вечерамъ мужа своего дома. Однажды по парку позади меня шелъ какой-то джентльменъ. Онъ показалъ мн платокъ и спросилъ, не мой ли? Я тронулась за свой платокъ и нашла его въ карман. Онъ уврялъ, что это я обронила его. Онъ посмотрлъ на уголокъ, на мтку. Я сказала ему, что меня зовутъ: Эмилія Александра Беллони. На платк были три буквы: А. Ф. Г. Это былъ прекрасный батистовый платокъ, блый и гладкій. Я сказала ему, что, судя по величин, платокъ долженъ принадлежать какому нибудь джентльмену, но онъ возразилъ, что такъ какъ поднялъ его позади меня, то не можетъ его взять себ, и что но всмъ правамъ онъ долженъ принадлежать мн, и я, противъ воли, принуждена была взять его. Близь конца парка онъ оставилъ меня.
Послднія слова взволновали Вильфрида,
— На другой день вы встртили его на томъ же мст? замтилъ онъ.
Эмилія повернулась къ нему съ изумленіемъ на лиц.— Какимъ образомъ узнали вы это? Почему могли вы узнать?
— Подобнаго рода вещи случаются часто, сказалъ Вильфридъ.
— Да, онъ былъ тамъ, медленно продолжала Эмилія.— Онъ забылъ о носовомъ платк, хотя, увидвъ его, я подумала, что врно нашелся настоящій владлецъ. У насъ начался разговоръ. Онъ сообщилъ мн, что служитъ въ арміи, съ своей же стороны я сказала ему, что отецъ мой играетъ на скрипк, а я занимаюсь пніемъ. Онъ такъ страстно любилъ музыку, что я общала доставить ему случай послушать насъ обоихъ. Онъ осмотрлъ мою руку и сказалъ, что у меня должны быть самые чувствительные пальцы для игры. Я знала это сама. Онъ выразилъ большія надежды на мой успхъ, и сказалъ, что отъ времени до времени будетъ доставлять мн ложу въ итальянской опер. Я обезумла отъ радости: мн такъ отрадно было найти себ друга. Я никогда еще не имла богатыхъ друзей. Въ парк я что-то пропла ему. Глаза его казались прекрасными отъ удовольствія. Знаю, что я очаровала его.
— Сколько вамъ было лтъ тогда? спросилъ Вильфридъ.
— Шестнадцать. Я могу нтъ теперь лучше,— это я знаю, но тогда у меня былъ голосъ и онъ это понималъ. Я забыла, гд мы находились, кругомъ васъ началъ собираться народъ, онъ поспшилъ увести меня и сказалъ, что я должна попть для него въ боле спокойномъ мст. Я согласилась, и онъ общалъ взять меня на обдъ, за городъ, въ Ричмондъ Хиллъ, куда хотлъ привезти своихъ друзей послушать меня.
— Продолжайте, сказалъ Вильфридъ довольно рзко.
Эмилія вздохнула.— Посл того мн привелось только разъ увидть его. Это былъ несчастный день! Шелъ дождь. Была суббота. Я не надялась встртить его подъ дождемъ, но онъ уже стоялъ тамъ, на томъ самомъ мст, гд далъ мн платокъ. Когда я подошла, онъ ласково улыбнулся мн. Я не люблю угрюмыхъ мужчинъ! Лицо его всегда было свжо и пріятно. Его усы напоминали мн объ Италіи. Я привыкла представлять его себ подъ знойнымъ небомъ, окруженнымъ маслинами, виноградникомъ и тутовыми деревьями,— какъ говорилъ мой отецъ, описывая свою отчизну. Я готова была броситься ему на шею.
— И вы бросились?— Корнетъ сдлалъ фальшивую ноту.
— О, нтъ! сказала Эмилія серьезно. Но я сказала, что мысль създить за городъ сдлала меня счастливою, и что для меня это было тоже, что отправиться въ Италію. Онъ объявилъ мн, что возьметъ меня въ Италію, если бы я пожелала. Я готова была упасть передъ ними на колна. Къ несчастію, его друзья не могли отправиться за городъ. Не смотря на то, мн все-таки хотлось хать въ Ричмондъ, обдать тамъ, кататься на лодк, рвать цвты. Я ршилась представить себя въ Венеціи, въ город, куда долженъ свозить меня мой будущій мужъ. Будучи тамъ, я за его любовь отдамъ ему все мое тло и всю душу.
Въ этотъ моментъ корнетъ былъ способенъ съиграть что нибудь очень музыкальное, но онъ ограничился только звуками: хорошо, хорошо! Продолжайте!
— Въ этотъ разъ, я взяла его руку, и въ первый разъ почувствовала какую-то робость. Онъ засмялся, отнялъ руку и сказалъ свое имя: Августъ Фредерикъ… какъ бишь его?… Августъ Фредерикъ… Фамилія начинается съ Г. О Боже! неужели я и въ самомъ дл забыла! Имена всегда запоминаются легче, нежели фамиліи. Онъ былъ капитанъ… кавалерійскій,— такой же какъ вы. Я полагаю, что вы вс добрые?
— Чрезвычайно,— пробормоталъ иронически корнетъ.— А. Ф. Г. заглавныя буквы на платк?
— Да! А. Ф. Г.! воскликнула Эмилія. И должно быть это былъ его собственный платокъ!
— Вы сдлали открытіе, замтилъ Вильфридъ.— Онъ обронилъ платокъ наканун и нашелъ его поутру въ то самое время, когда вы проходили мимо того мста.
— Это невозможная вещь, сказала Эмилія, и прекратила разговоръ объ этомъ предмет, ршившись, на сколько позволяли ея женскія силы, оставаться къ нему слпымъ.
— Мн кажется, продолжала она свое повствованіе: съ моимъ отцомъ дйствительно бывали иногда припадки сумасшествія. Это врно! Я шла подъ зонтикомъ этого джентльмена къ мосту между паркомъ и садами съ овцами и куртинами прекрасныхъ цвтовъ, какъ вдругъ на встрчу намъ идетъ отецъ. Онъ схватилъ меня за лвую руку. Я подумала, что онъ хотлъ пожать ее, потому что отъ времени до времени онъ подражаетъ англійскимъ обычаямъ, даже съ нами, и жметъ намъ руки по возвращеніи домой. Но на этотъ разъ онъ повернулъ меня кругомъ. Онъ остановился передъ джентльменомъ, устремилъ на него бшеный взглядъ и на каждое слово его восклицалъ:— Да! да! Джентльменъ поклонился мн и попросилъ взять его зонтикъ, но я была перепугана. Отецъ подошелъ ко мн,— о Мадонна! подумать только о томъ, что онъ сдлалъ! Я видла, что карманы его оттопырились. Онъ началъ вытаскивать изъ нихъ картофелины и бросать ими изо всей силы въ джентльмена, нкоторыя мтко попадали въ него. Такимъ образомъ отецъ выбросилъ девять огромныхъ картофелинъ! Я просила его вспомнить о нашемъ обд, но онъ кричалъ ломанымъ англійскимъ языкомъ: — да! нашъ обдъ мы пускаемъ теб въ голову, бродяга!— Я не могла удержаться, чтобы не подбжать къ джентльмену и не попросить у него прощенія. Онъ сказалъ мн, чтобы я не плакала, и положилъ мн въ руку нсколько картофелинъ. Он были грязныя, но джентльменъ прежде чмъ передать, вытиралъ ихъ, говорилъ, что ему не въ первый разъ выдерживать непріятельскій огонь, и потомъ сказалъ — до свиданія! Я тотчасъ же опустила картофелины въ карманъ, съ полной признательностію, что он не вс пропали. Отецъ мой грубо отдернулъ меня отъ собравшейся на мосту и хохотавшей толпы. Я знала, что картофелины получили только ссадины, а надо вамъ сказать, что довольно трехъ штукъ, чтобы избавить человка отъ голодной смерти. Он были отличныя, я сама всегда стараюсь покупать самыя лучшія. Когда я прошла домой…
Вильфридъ всталъ, звнулъ и сдлалъ гримасу, выражавшую сильное нетерпніе. Попросивъ ее продолжать, онъ какъ камень опустился на скамейку.
— Когда я пришла домой и осталась наедин съ матерью, она сказала мн, что отецъ слдилъ за мной еще наканун, и что въ этотъ день вышелъ, наполнивъ карманы картофелемъ. Она полагала, что у него было намреніе прогуляться за городъ и тамъ попросить кого нибудь сварить этотъ картофель. Это онъ длывалъ, когда на него нападала невыносимая скука,— и длалъ, повидимому, для того, чтобы еще боле увеличить свою скуку, потому что уличная жизнь нравилась ему лучше загородной. Но, представьте мое изумленіе! Отъ жалобъ и стованій матери у меня разболлась голова, какъ вдругъ, въ то время, когда я вынимала картофелины, чтобы показать ей, что у насъ есть еще пища, въ карман оказался кошелекъ,— прекрасный зеленый кошелекъ. О, какой это добрый джентльменъ! Должно быть онъ положилъ кошелекъ вмст съ картофелинами, которыми отецъ мой швырялъ въ него! Если бы вы знали, какъ я плакала, что мн не удалось пть для него, чтобы доставить ему удовольствіе! Моя мать и я съ нетерпніемъ открыли кошелекъ. Онъ содержалъ въ себ десять фунтовъ ассигнаціями, пять совереновъ и серебряной мелочи,— такъ около четырехъ шиллинговъ. Мы ршились хранить это въ тайн, а потомъ начали разсуждать, какое сдлать изъ нихъ лучшее употребленіе. Мы положили приберечь нсколько на черный день, а остальное распредлили на нсколько уроковъ для меня, на покупку нотъ и если можно на покупку хорошей скрипки для отца, новыхъ струнъ для меня, на мясную пищу, и наконецъ на поздку за городъ: послднее всегда было моей любимой мечтой, въ то время, какъ я слдила за облаками, перелетавшими черезъ Лондонъ. Мн казалось, что они всегда являлись изъ счастливыхъ мстъ и удалялись тоже въ счастливыя мста, никогда не останавливаясь тамъ, гд находилась я! Я не могу долго печалиться. Вы слышали ту арію, которая такъ понравилась вамъ — арію моего сочиненія? Она была написана въ минуты воспоминанія объ этомъ джентльмен. Слова для нея я заимствовала изъ какой-то дешевой газеты, они ни подъ какимъ видомъ не выражаютъ того, что я чувствую, и останутся одними словами!
Эмилія показала видъ, что вовсе не слышала отрицанія корнета, будтобы та арія ему понравилась.
— Я хотла, чтобы въ ней джентльменъ этотъ говорилъ: ‘я сражался за Италію, я англійскій герой и сражался за Италію, защищая свободу итальянскаго ребенка, но теперь я раненъ и плненъ. Когда вы будете разстрливать меня, жестокіе австрійцы, я услышу ея голосъ и больше ни о чемъ не буду думать, слдовательно, вы мн не повредите’.
Эмилія при эгихъ словахъ разсердилась на себя.
— Какъ я коверкаю языкъ! Мои слова всегда становятся нелпыми, когда я хочу выразить ими свои чувства. Но ничего! моя мать и я успокоились, и отецъ началъ получать пищу нсколько лучше. Однажды онъ привелъ съ собою какого-то еврея-джентльмена, который былъ прекрасно одтъ и весь въ брилліантахъ. Онъ былъ разукрашенъ, какъ рождественскій пирогъ въ окн кандитерской. Я пла для него, и онъ пришелъ въ сильный восторгъ. Но этотъ человкъ былъ чрезвычайно непріятенъ, трогалъ меня за плечи, а я не могла терпть его рукъ, не смотря даже на то, что онъ хвалилъ меня. Я пла ему до тхъ поръ, пока хозяйка дома не приказала перестать, потому что другіе постояльцы хотли спать. Онъ приходилъ каждый вечеръ и однажды сказалъ, что я должна принять участіе въ концерт. Оказалось, что концертъ назначался въ публичномъ дом, и мой отецъ не отпустилъ меня. Я очень сожалла, потому что въ публик этотъ человкъ не могъ бы дотронуться до меня, а его прикосновенія ослабляли мой голосъ!
— Желалъ бы я знать, гд живетъ этотъ человкъ, вскричалъ корнетъ.
— Не знаю. Онъ даетъ деньги въ долгъ. Но хотите ли вы занять? Я слышала, ваши сестры что-то говорили объ этомъ. Вы всегда можете имть все, что у меня есть,— вы это знаете?
Чувство сожалнія и благородной признательности пробудилось въ сердц Вильфрида, съ минуту онъ пристально смотрлъ на нее. Онъ взялъ ея руку и крпко пожалъ се. Эмилія молча прикоснулась губами къ концамъ его пальцевъ.
— Однажды, продолжала она:— когда еврей ушелъ отъ насъ, я спросила у отца, какія были его намренія относительно меня? Онъ посадилъ меня на колни и началъ разсказывать о чувствахъ еврея ко мн такія вещи, что моя мать подбжала ко мн и увела спать. Я должна была позволять этому еврею ласкать и трогать меня. Онъ было совсмъ разрушилъ мои мечты! Я чувствовала, что голосъ у меня спадалъ. Мой отецъ убдительно просилъ меня угождать ему, и я длала все, что могла, но вмст съ тмъ я испытывала невыносимую скуку, часто садилась за арфу и начинала плакать, бывали и такія минуты, когда я становилась сердитою и готова была оборвать вс струны.
— Но, представьте, до какой степени я была изумлена, когда мать моя пришла сказать мн, что въ карман у отца нашла деньги! одинъ фунтъ семнадцать шиллинговъ, а надо вамъ замтить, что въ карты онъ не игралъ. Спустя нсколько времени, онъ принесъ домой новую скрипку, и сказалъ мн: ‘Поступлю опять въ театръ, буду играть, буду Орфеемъ, и обды наши поправятся!’ Я обрадовалась, поцаловала его. ‘Сандра’, сказалъ онъ, показывая скрипку: ‘это подарокъ’. Спустя два дня я узнала, какой это былъ подарокъ. Разв двушка семнадцати лтъ не можетъ выйти замужъ?
Съ этимъ рзкимъ и страннымъ вопросомъ Эмилія приняла видъ негодованія: глаза ея засверкали огнемъ, такъ что Вильфридъ перемнилъ о ней мнніе, составленное имъ за минуту передъ тмъ.
— Замужъ! воскликнула она.— Объ этомъ сообщила мн мать. Не принадлежать самой себ, быть связанной, быть рабой, труженицей, не мечтать, не думать! Это ужасно! Впрочемъ, это должно случиться, но только не теперь! И этотъ человкъ общалъ свезти меня въ Италію! Но вдь онъ былъ еврей! Онъ говорилъ, что если возьметъ меня, то я буду получать деньги и богатть какъ принцесса. Онъ привелъ съ собой пріятеля послушать меня, тоже еврея, пріятель былъ въ восторг, и на другое же утро, встртивъ меня у дверей, предложилъ мн кольцо съ голубыми камнями, общалъ жениться на мн и увезть въ Италію, если я откажусь отъ его друга и отдамся ему. Этотъ человкъ не трогалъ меня, и, знаете ли, одно время я дйствительно могла бы принять его предложеніе и, можетъ статься, приняла бы, еслибъ не его лицо! Съ такимъ отвратительнымъ лицомъ я не согласилась бы отправиться не только въ Италію, но даже въ самый рай! Оно похоже было на лицо человка съ мохнатыми ногами и копытами животнаго, я видла такое чудовище на картинк въ одной изъ книжекъ матери. Представьте себ носъ, который согнулся и кончикомъ своимъ почти прикасался къ большимъ толстымъ, краснымъ губамъ! Онъ постоянно встрчалъ меня и упрашивалъ согласиться на его предложеніе, какъ вдругъ однажды подошелъ первый еврей-джентльменъ и на улиц, среди благо дня, во все горло закричалъ, что его ограбили, они остановились, подняли шумъ и я убжала. Посл того я узнала, что отецъ мой занялъ денегъ у перваго изъ нихъ и получилъ отъ него скрипку, онъ сказалъ мн, что скрипку у него отнимутъ и посадятъ въ тюрьму, если я не выйду замужъ за его кредитора. Я ушла и горько плакала въ объятіяхъ матери. Никогда, никогда не забуду ея добродушія! Хотя она не могла видть ничьихъ слезъ безъ того, чтобы не расплакаться самой, но на этотъ разъ была тиха, какъ мышка: она знала, что ея голосъ растрогаетъ меня еще больше. Въ одной изъ большихъ улицъ Лондона находится магазинъ эстамповъ съ раскрашенными видами Италіи. Однажды я отправилась туда и не знаю, какъ долго стояла тамъ, любуясь ими и стараясь забыть объ этихъ евреяхъ-джентльменахъ…
— Называйте ихъ просто евреями,— какіе они джентльмены! прервалъ Вильфридъ.
— Стараясь забыть объ этихъ евреяхъ, повторила Эмилія, повинуясь приказанію: — я любовалась картинами Италіи до тхъ поръ, пока он не начали прыгать и какъ будто смяться надо мной. Я забыла о пніи: оно для меня тогда не существовало. Музыка моя умерла. Въ это время старая лэди кончила свои уроки. ‘Подождите, маленькая плутовка’, сказала она мн: ‘когда нибудь и вы сдлаете то же самое, что я длаю теперь’. Она выходила замужъ за того молодаго человка, который находилъ, что голосъ ея значительно усовершенствовался. Она заплатила мн три фунта и подарила еще одинъ, вмст съ лентами и перчатками. Я сейчасъ же отправилась къ матери и попросила ее выдать мн изъ кошелька джентльмена пять фунтовъ. Я взяла арфу и музыкальныя принадлежности. Я не знала, куда мн идти, а знала только, что оставаться дома мн невозможно. Мать моя плакала, помогая собирать и укладывать вещи. Въ тотъ день она была такимъ бднымъ, кроткимъ, послушнымъ созданіемъ! но плановъ своихъ я ей не открыла. Я крпко поцаловала ее и отправилась на желзную дорогу. Меня спросили, куда я отправляюсь, назвали нсколько мстъ,— ни одного изъ нихъ я не знаю. Я закрыла глаза, попросила Небо указать мн путь и выбрала Хильфордъ пунктомъ моей поздки. Въ вагон музыка вдругъ пробудилась во мн. Тамъ я встртила фермера Вильсона, хозяина ближайшей фермы, гд ваши сестры отыскали меня, онъ былъ добръ и долго разспрашивалъ меня, я сказала, что Лондонъ наскучилъ мн, и что я желала бы провести нсколько времени въ лсахъ и лугахъ. При выход изъ вагона, онъ пригласилъ меня къ себ, и я охотно приняла приглашеніе. Потомъ встртила васъ,— и вотъ теперь я здсь. Все это случилось такъ потому, что я просила Небо указать мн путь,— я думаю, это врно!

——

Эмилія сложила руки и задумчиво посмотрла на горизонтъ небосклона, на ея лиц отражалась тихая признательность.
Корнетъ всталъ на ноги.— Такъ! сказалъ онъ.— И вы больше не видли того джентльмена, котораго поцаловали въ парк?
— Поцаловала? того джентльмена? возразила Эмилія.— Я его не цаловала. Онъ этого и не хотлъ. Мужчины цалуютъ насъ, когда бываютъ счастливы, а мы ихъ цалуемъ, когда бываемъ несчастливы.
Вильфридъ, быть можетъ, не имлъ на столько способностей, чтобы опредлить истину этого глубокаго афоризма, высказаннаго съ простотою натуральнаго убжденія. Разсказъ, но его мннію, совершенно освобождалъ его отъ всякихъ вліяній на него со стороны Сандры Беллони. Все, что онъ чувствовалъ теперь къ ней лично,— это было одно сожалніе. Это до нкоторой степени показываетъ силу чувства, которое пробудилось въ немъ, картофелины Эмиліи не убили этого чувства, но обратили его въ безпредльное отвращеніе. Вдь чувство вообще весьма тонкая, слабая вещь, неспособная переносить многое: оно становится мстительнымъ, когда надъ нимъ насмются. Избитое, обезображенное, оно продолжало твердо стоять и выдерживать удары картофелинъ. Он были такія прекрасныя, какъ выразилась Эмилія, и наносили сильные удары. Какъ бы то ни было, онъ сожаллъ ее, и это чувство защищало его, подобно щиту. Онъ по своему разсказалъ сестрамъ повсть Сандры Беллони, разсказалъ съ такимъ юморомъ, который убдилъ ихъ, что Вильфридъ наслаждался ея присутствіемъ, какъ необыкновенною странностью.

ГЛАВА VII.

ВЪ КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ О КРИЗИС ВЪ БРУКФИЛЬДСКОМЪ ПРАВЛЕНІИ И О ДОСТОИНСТВАХЪ РЕЗИДЕНТА ВО ФРАК.

Въ то время, какъ Эмилія передавала Вильфриду свою исторію, брукфильдскія барышни держали совщаніе по вопросу, который былъ возбужденъ нарочно съ тмъ, чтобы привести ихъ въ крайнее замшательство и раздраженіе. Мистеръ Поль получилъ любопытное коротенькое посланіе отъ мистриссъ Чомпъ, извщавшее его о жестокомъ обращеніи съ ней со стороны его дочери, и вмсто того, чтобы разсмотрвъ орографію, безсмыслицу и умышленную грубость, оставить его безъ послдствій, онъ принялъ необыкновенную мру, сказавъ Арабелл, что она сдлала поступокъ, въ которомъ должна раскаяться и во всякомъ случа извиниться. Какая нибудь восточная королева, услышавъ подобную рчь отъ своего министра финансовъ, не могла бы испытывать большаго негодованія. Арабелла никогда не видла, чтобы отецъ ея былъ такъ раздраженъ. Онъ говорилъ сильно и повелительно. Извиненіе слдовало послать въ тотъ же день по вечерней почт, посл представленія ему на предварительное разсмотрніе. Мистеръ Поль произносилъ таинственныя фразы: ‘Вы не знаете, что творите’. ‘Вы думаете, что корабль можетъ плыть и безъ втра’. ‘Вы хотите делать лошадь, пока она не упадетъ’, и тому подобное, не говоря уже о бормотаньи. Слова эти, однакоже, не имли особенной важности для брукфильдскихъ барышенъ. Это были письмена на стн,— письмена непереводимыя. Но какъ во время землетрясенія колеблются наши благородныя зданія, такъ и ихъ дворецъ изъ нжныхъ чувствъ и тонкихъ оттнковъ чувства стеналъ и трещалъ, и въ теченіе нкотораго времени он думали, ‘гд мы находимся?’ Впрочемъ, он очень скоро заключили, что рчь, выслушанную Арабеллой, слдуетъ приписать недостаточному образованію ихъ милаго и дорогаго папа.
Въ Совт Трехъ, относительно извинительнаго письма къ мистриссъ Чомпъ, Адель предложила, если угодно Арабелл, сразиться и выиграть сраженіе на славу республики. Она была молода и желала сражаться и предводительствовать. Голосъ ея встртилъ сопротивленіе.
— Предоставьте это мн, сказала Арабелла.
— Во всякомъ случа, душа моя, ты не сдашься безъ сопротивленія? безпечно спросила Корнелія.
— Само собою разумется.
— Лучше всякаго рода уничиженіе, лучше все, что угодно, лучше выдти замужъ, нежели покориться въ подобномъ случа! воскликнула Адель.
Брукфильдскія барышни были тсно связаны между собою и такъ сильно стремились къ своей величественной туманной цли, что смотрли на супружескую жизнь весьма неблагопріятно, кром того он держались идеи, что заключить брачный союзъ въ ‘поздней пор жизни’ (скажемъ, на тридцатомъ году) значило то же самое, что за живо похоронить умственныя способности женщины.
Въ середин дня, сестрицы надли садовыя шляпки и вмст отправились прогуляться по имнью, безъ опредленной цли. Близь западнаго кустарника он увидли мистера Поля, Вильфрида и Эмилію, разговаривавшихъ съ какимъ-то незнакомымъ джентльменомъ. Принявъ видъ надлежащаго достоинства, он стали приближаться къ групп разговаривавшихъ, какъ вдругъ, къ величайшему ихъ ужасу, на встрчу имъ побжала Эмилія, восклицая: — это мистеръ Порселъ Барретъ, джентльменъ, который играетъ на церковномъ орган. Я встрчалась съ нимъ въ лсу прежде, чмъ познакомилась съ вами. Въ одно воскресенье я играла за него, и хочу васъ познакомить съ нимъ.
Эмилія схватила руку Арабеллы и потащила ее впередъ. Отступленіе было невозможно. Вильфридъ смотрлъ, какъ будто проглотилъ горькую пилюлю. Мистеръ Барретъ, чуть не вброшенный въ объятія брукфильдскихъ барышенъ, поклонился. Онъ былъ во всхъ отношеніяхъ прекрасный молодой человкъ, прилично одтый на столько, на сколько могло помочь ему въ этомъ отношеніи старое чорное сукно. Бглый, но острый взглядъ удовлетворилъ сестрицъ, показавъ имъ, что его шляпа и сапоги безукоризненны: при этомъ они подарили ему три тонкіе оттнка привтствія, смягченные на столько, сколько требовалось, чтобы не оскорбить щекотливую бдность.
Превосходная полярная степень, по видимому, внушала твердость и поощряла мистера Баррета. Онъ обращался съ своими замчаніями главне всего къ Корнеліи, и въ замнъ того, довольно радостно принималъ ея мерзлыя односложныя: да, или нтъ. Сестрицы разговаривали объ органахъ и искусств, объ Эмиліи и опер. Ему извстны были этотъ и тотъ большіе органы и вс оперы, но онъ занималъ барышенъ еще и тмъ разговоромъ, изъ котораго можно было заключить, что ему извстны также многія знаменитости. Это вызвало мистера Поля на откровенность: дочери, со времени покупки Брукфильда, взяли надъ нимъ такой верхъ, что онъ еще ни разу не восхищался своимъ достояніемъ. Бдный, но любезный человкъ служилъ для него предметомъ истиннаго удовольствія.
— Здсь вы видите, сказалъ онъ, описавъ рукой въ воздух полукругъ: — мое маленькое помстье, сэръ. Въ Германіи, а также и Англіи, вы видали имнія боле обширныя, но мы на нашемъ тсномъ островк не можемъ имть больше этой пригоршни. Разумется, не можемъ въ такомъ случа, когда не получаемъ въ наслдство имнья родоваго. Да! Да! мы должны быть признательны, что наше дворянство не переводится. Мы должны поддерживать имена нашихъ знаменитостей. Я говорю это въ ущербъ своихъ собственныхъ интересовъ.
Мистеръ Поль приподнялъ пальцемъ подбородокъ Адели, которая скромно потупила свои глазки и потомъ пресерьезно посмотрла на сестеръ. Сестры же ея осматривали мистера Баррета. Черты его лица имли удивительное выраженіе и невольнымъ образомъ возбуждали интересъ.
— Не угодно ли вамъ отобдать съ нами сегодня? бухнулъ мистеръ Поль.— Сосди должны жить по сосдски.
Приглашеніе было принято приличнымъ образомъ.
— Обдъ у насъ не затйливый. Вы не увидите за нашимъ столомъ больше того, что видали у эрцоговъ, какъ вы ихъ называете, въ Германіи. Простыя блюда, хорошее вино! Ни т, ни другое не разстроятъ вашего желудка. Такъ вы пожалуете?
Мистеръ Барретъ поклонился, произнося обычныя благодарности. Это была именно такая личность, какую мистеръ Поль желалъ видть отъ времени до времени за своимъ столомъ, личность, которой были извстны великіе люди, и которая будетъ благодарна за обдъ. Передъ такимъ человкомъ онъ, не стсняясь могъ показывать себя обыкновеннымъ богатымъ британскимъ купцомъ. Дочери мистера Поля совсмъ отрзали его отъ своихъ знакомыхъ, чувство отчужденія и стсненія, и чувство того, что его собственный домъ быстро становился для него чужимъ достояніемъ, заставило его наброситься на свтскаго органиста. Его погибавшая индивидуальность вызвала это ничмъ необъяснимое приглашеніе и форму приглашенія.
По уход мистера Баррета, брукфильдскія барышни ршились вступить съ своимъ папа въ маленькій диспутъ. Мистеръ Поль съ разу озадачилъ ихъ, спросивъ, написано ли письмо къ мистриссъ Чомпъ, и получивъ отрицательный отвтъ, приказалъ Арабелл воротиться домой и немедленно заняться имъ. Сестрицы вспыхнули. Къ удивленію Адели, Арабелла отправилась. Присоединившись къ ней, она сказала: — Душа моя, какой моментъ ты потеряла! Мы твердо могли бы выстоять, безпрерывно переходя отъ Чомпъ къ Баррету, отъ Баррета къ Чомпъ, пока голова у папа не пошла бы кругомъ. Онъ перемшалъ бы эти личности и началъ бы думать, что мистеръ Барретъ ирландская вдова, а мистриссъ Чомпъ органистъ,
— Твое остроуміе, моя милочка, вводитъ тебя въ заблужденіе, возразила Арабелла.— Я знаю, что длаю. Борьбу на словахъ я отвергаю. Дойти до ссоры съ отцомъ изъ-за такой особы — хуже всякой дурной политики,— не правда ли?
Сестры такъ сильно восхищались способомъ Арабеллы — замаскировать свою трусость, что охотно простили ее. Чувство трусости было общимъ достояніемъ ихъ всхъ,— а при этомъ прощеніе становилось еще трудне.
— Такъ, по твоему, это значитъ сопротивляться? сказала Корнелія.
— Безъ всякаго сомннія.
— Мы отступаемъ и отступаемъ,— замтила Адель.— Мы только истощаемъ свои силы. Но, Богъ мой! вдь мы становимся настоящими инсургентами.
Она засмялась, обративъ слова свои въ шутку. Старшія сестрицы, какъ боле сантиментальныя, боготворили юность и предполагаемую въ ней невинность, и потому длали для Адели всевозможныя снисхожденія.
При второмъ обденномъ звонк, мистеръ Поль вбжалъ на лстницу и кликнулъ Арабеллу, отвта не было, она явилась къ столу посл всхъ. По окончаніи затрапезной молитвы, мистеръ Поль сказалъ: — Письмо отправлено?— Кажется, до отправленія я хотлъ его видть.
— Оно еще не отправлено, папа, отвчала Арабелла.
Мистеръ Поль весьма серьезно покачалъ головой. Сестрицы были очень благодарны мистеру Баррету за его посщеніе. Представьте! этотъ человкъ пожаловалъ къ нимъ въ полномъ бальномъ наряд. Онъ казался такимъ джентльменомъ, на какого глядть пожелалъ бы всякій. Въ немъ не было замтно теперь ни малйшихъ слдовъ органиста. Фактъ этотъ, въ томъ вид, въ какомъ я представляю его, неоспоримъ. Пусть молодые люди нашего поколнія обратятъ вниманіе на эту главу,— они можетъ быть узнаютъ, какимъ прекраснымъ свойствомъ обладаетъ фракъ, и можетъ быть привяжутся къ нему, все равно, будетъ ли онъ избитъ волнами или опаленъ огнемъ злой сердитой фортуны. Облеченный во фракъ, молодой британецъ всегда можетъ разсчитывать на перемну въ расположеніи духа этой угрюмой богини. И почти вроятная вещь, что если онъ иметъ въ виду предметъ изъ прекраснаго пола, и состояніе у этого предмета, которое послужило бы ему вознагражденіемъ за полученные удары судьбы, онъ долженъ потерять этотъ предметъ, онъ не можетъ идти съ нимъ по одной дорожк, если не сохранитъ за собой этого наряда изъ чернаго сукна, этого паспорта для свободнаго пропуска въ общество. Разумется, я хочу этимъ сказать, что онъ много выиграетъ, сохранивъ уваженіе къ названному наряду. Коль скоро уваженіе къ фраку упрочится, то самый фракъ, можно сказать, всегда будетъ безукоризненный. Въ Британіи это нарядъ фортуны,— подсвчникъ для свчи, осмливаюсь такъ выразиться, молодому островитянину нечего отчаяваться въ пріобртеніи для себя лучшихъ даровъ фортуны, когда будетъ имть при себ ея нарядъ и держать его какъ можно чище и опрятне.
Дйствительно, элегантный фракъ мистера Баррета совершенно овладлъ брукфильдскими лэди. Когда, посл первой рюмки вина, сопровождаемой обычными поклонами и желаніями здоровья, мистеръ Поль началъ продолжать утренній разговоръ, и трактовать о французской кухн и своей, тактъ мистера Баррета, съ которымъ онъ держалъ себя, доставилъ ему возможность овладть полнымъ ихъ сочувствіемъ: дверь къ ихъ сочувствію открылась для него, можно сказать, благодаря его наряду. Ихъ расположеніе духа частію подчинилось ему съ помощію процесса, объясненіе котораго заняло бы много времени и мста. Въ самомъ дл, касаясь этихъ таинственныхъ движеній женской души, я смю только намекать на нихъ. Прошу васъ поврить, что когда мы имемъ дло съ этимъ диковиннымъ предметомъ, съ сердцемъ женщины, то роль, разыгрываемая фракомъ и скромностью, бываетъ весьма не незначительна. Нтъ сомннія, что брукфильдскія лэди ни подъ какимъ видомъ не допустили бы идеи о вліяніи на нихъ фрака, какъ идеи чудовищной. Но почему это случилось, что когда мистеръ Поль снова повелъ рчь о своей кухн и почти тми же словами, взоры ихъ невольно встртились съ взорами незнакомца, и напечатлли на немъ одинъ изъ самыхъ слабыхъ мимолетныхъ взглядовъ, съ пропорціонально большимъ для него значеніемъ? Должно быть потому, что этотъ фракъ положилъ на время основаніе равенству, иначе он никогда бы этого не сдлали,— да и онъ не воспользовался бы случаемъ показать имъ, что уметъ отвчать на самые отдаленные мистическіе намеки съ ловкостью равной ихъ собственной ловкости, и такимъ образомъ ободрилъ бы ихъ употребить языкъ, ведущій къ интимности съ быстротою, которая для непосвященныхъ показалась бы магическою. Короче, человкъ этотъ обладалъ языкомъ самаго изысканнаго общества. Если вы не изучите этой азбуки безмолвной передачи идей, вы много потеряете въ глазахъ женщины, не смотря на то, что будете облечены во фракъ.
— Надюсь, вы не думаете, что я держу повара! Нтъ, нтъ! у насъ это не принято. Не идетъ. Плутуютъ, знаете. По моему мннію мистриссъ Маллоу не уступитъ никакому повару. Я заступлюсь за нее, снова заговорилъ мистеръ Поль, обращаясь къ своей кухн.
— Превосходная женщина, замтилъ мистеръ Барретъ, эти два слова, сказанныя коротко, безъ малйшихъ признаковъ скуки, упрочивали его торжество,— торжество тмъ боле сильное, что онъ, повидимому, нисколько не сознавалъ его. Брукфильдскія барышни вдругъ пришли къ такому заключенію, что въ мистер Баррет есть романтичность. Не пугайтесь. Фракъ, получившій аттестатъ, долженъ заключать въ себ исторію, эта исторія должна быть интересна, до обнаруженія скрывающейся въ ней тайны, тонкая эссенція послдней окружаетъ фракъ. Въ полуночной конференціи сестрицы ршили, что мистеръ Барретъ способенъ занять мсто въ какомъ угодно обществ. Имъ представлялись виднія обднвшей знатной фамиліи,— гордаго сына, ршившагося заработывать хлбъ честнымъ и скромнымъ трудомъ, употребивъ въ дло свой изящный вкусъ. Много, много перемечтали он о мистер Баррет.
Оказывать покровительство низшимъ доставляло брукфильдскимъ барышнямъ гораздо больше удовольствія, нежели ухаживанье за высшими. Он позволили Эмиліи приглашать мистера Баррета, который поэтому сдлался частымъ ихъ гостемъ,— всегда опрятнымъ, патетически вычищеннымъ щеткой и боле пріятнымъ фаворитомъ, чмъ Эмилія, потому что онъ никогда не потрясалъ ихъ деликатности. Онъ превосходно говорилъ и вскор вступилъ въ правильныя состязанія съ Корнеліей, любившей доказательства. Политическіе взгляды ихъ не всегда были одинаковы, такъ какъ Корнелія нердко прочитывала газеты до его прихода. Въ вопросахъ, относившихся до религіи, они, къ счастію, не расходились. Главне всего ихъ занимали теоріи воспитанія. Въ этихъ состязаніяхъ мистеръ Барретъ, убжденный въ своихъ ошибкахъ, всегда признавался въ нихъ, и его признаніе всегда было искренное и полное. Корнелія торжествовала часто. Все-гаки онъ могъ быть самостоятельнымъ, а это составляло въ немъ очарованіе. Женщины не могутъ положиться на мужчину, если онъ не самостоятеленъ, не могутъ находить особеннаго удовольствія въ смутности его идей. О, мужчина, расположенный къ любви! если ты хочешь привлечь къ себ женщину, то будь самостоятельнымъ и положительнымъ. Будь положителенъ до безтолковости, но отнюдь не показывай виду, что въ чемъ нибудь сомнваешься. Облекись весь въ догмы. Показывай твое ршительное сужденіе, гд не можетъ быть спора, или твой энтузіазмъ, гд встртилось сопротивленіе, во всякомъ случа будь твердъ. Не позволяй себ колебаться. Если бы женщины могли переносить колебанія и слабость и не восхищались бы твердостью ума, намъ не привелось бы видть ихъ отвращающимися отъ философовъ въ ихъ агоніи, чтобы найти убжище въ объятіяхъ человка твердаго въ своихъ убжденіяхъ. Я не говорю, что мистеръ Барретъ отваживался играть съ даровитой Корнеліей, какъ съ рыбкой, подобную рыбку можно было поймать только съ помощію принятаго имъ метода — длать ей возможность одерживать побду въ бездлицахъ и брать верхъ надъ ней въ предметахъ существенной важности.
Весьма пріятные вечера проводились теперь въ Брукфильд,— вечера, которые вовсе не нарушались удивленіемъ, выражаемымъ отъ времени до времени мистеромъ Полемъ по тому поводу, что онъ не имлъ никакихъ извстій отъ Марты, подразумвая подъ этимъ именемъ мистриссъ Чомпъ.— У васъ есть Эмилія, говорили сестрицы, а это было равносильно: — она принадлежитъ къ тому же разряду. Мистеръ Поль такимъ образомъ и понималъ это, обвивалъ одной рукой Талію Эмиліи и говорилъ: — сначала поцлуй меня, моя милая, а потомъ спой псенку. Эмилія со всею готовностію длала то и другое. Каждый разъ, когда ему случалось слышать о необходимости дать ей свтское образованіе, онъ замчалъ: — держите ее здсь, и мы усовершенствуемъ ее. Мистеръ Барретъ помогалъ барышнямъ открывать въ Эмиліи гораздо боле того, что замчалъ въ ней даже самъ мистеръ Периклъ. Ея исторія частію сдлалась извстна имъ, съ двумя зависящими отъ нихъ лицами, изъ которыхъ одинъ былъ джентльменъ, а другое — геній, он чувствовали, что дйствительно достигли нкоторой высоты, а это такая вещь, которая можетъ быть ощущаема, когда мы имемъ что нибудь подъ нашими ногами. Паразиты нкоторымъ образомъ служатъ дополненіемъ животному или растенію, зависимый отъ насъ человкъ доставляетъ намъ увренность въ нашемъ положеніи. Поэтому брукфильдскія барышни позволяли Эмиліи льнуть къ нимъ, замчая, что и папа ихъ ршительно желалъ, чтобы она осталась между ними на нкоторое время. Слдовательно, если когда нибудь придется сожалть объ оказываемомъ снисхожденіи, то обвинять ихъ въ этомъ не будутъ. Въ душ своей он, однако, сознавали, что собственно черезъ Эмилію получили первое приглашеніе въ домъ лэди Гостръ. Благодарность не входила въ область ихъ политики, но когда она помогала распознаванію матеріальныхъ фактовъ, он не поставляли ей ни малйшихъ преградъ.— Если, говорили он, мы успемъ отполировать ее и сообщить извстный тонъ, ей будетъ за что поблагодарить насъ, въ случа, если она составитъ себ имя. Этотъ случай, само собою разумется, становился необходимымъ для развитія такого безукоризненнаго чувства. Такимъ образомъ прогулки съ Вильфридомъ продолжались, какъ продолжались и очаровательно спокойные вечера, когда Эмилія пла.

ГЛАВА VIII,

ВЪ КОТОРОЙ ТУРИЦКІЙ БАРАБАНЪ УСКОРЯЕТЪ ХОДЪ ИСТОРІИ ЭМИЛІИ.

Окна Брукфильда были открыты для притока въ комнаты майскаго воздуха, въ нихъ залетали заблудившіяся пчелы, золотистыя пятна весенняго солнышка играли на полу. Дорожки въ саду были ослпительны отъ солнечнаго блеска, и сестрицы переходили отъ одной куртины къ другой въ соломенныхъ шляпкахъ, съ широкими полями, которыя, по увреніямъ Адели, были очень практичны. Ясная погода наступила совершенно неожиданно и для Эмиліи не нашлось подобной шляпки, поэтому Вильфридъ надлъ ей на голову свою фуражку съ золотымъ околышемъ, и сестрицы, посл минутнаго недоразумнія, позволили ей носить этотъ нарядъ, ршившись наблюдать за ней отъ времени до времени. Взглядъ Эмиліи ничего не выражалъ рзкаго,— напротивъ, въ минуты душевнаго спокойствія онъ былъ чрезвычайно кротокъ: быть можетъ ея драматическій инстинктъ заставилъ ее полуграціозно прислониться къ солнечной сторон дома, гд росла китайская жимолость. Она разговаривала съ Вильфридомъ. Ея смхъ казался безпечнымъ и непринужденнымъ, и какъ нельзя боле согласовался съ ея южной гибкой фигурой.
— Это длается, чтобы принаровиться къ фуражк, сказала проницательная Адель. Но, хотя эта лэди и отличалась критическимъ талантомъ, она была убждена, что настоящее дйствіе Эмиліи выражало не одно только усиліе принаровиться къ фуражк.
Философъ (если бы была возможность, я не позволилъ бы ему выдвигаться на первый планъ) заставляетъ насъ замтить, что внецъ и цвтъ нервной системы, голова, бываетъ по необходимости чувствительна, и до такой степени, что все, что бы мы ни положили на нее, измняетъ насъ, придаетъ намъ другой видъ. Понятно, что когда мы собираемъ вс силы ума, значительная часть впечатлнія утрачивается, и то, что остается, становится сильнымъ и чрезвычайно чувствительнымъ. Женщина этому въ особенности подвержена. Двушка можетъ надть сапоги своего брата, и они не измнятъ въ ней вида, но какъ скоро она наднетъ шляпу брата, то сейчасъ же сдлаетъ ему мужской поклонъ. Тотъ же самый философъ, который навязываетъ мн свою скуку, утверждаетъ, что ныншній недостатокъ въ твердости убжденій происходитъ отъ наклонностей подобнаго рода. Онъ предлагаетъ перемнить направленіе ума всякаго республиканца, надвъ ему на голову секундъ на пять графскую корону.
Какъ бы то ни было, врно то, что въ настоящее время ноги Эмиліи были скрещены, правая рука была закинута за голову, прислоненную къ стн, а большой палецъ маленькой лвой руки былъ засунутъ за кушакъ. Я положительно могу сказать, что она вовсе не думала разыгрывать роль испанскаго принца, переодтаго пажемъ. Не было у нея также идеи заставить сердце своего друга Вильфрида подпрыгивать подъ ея ничего невыражавшія слова и движенія, подпрыгивать подобно дрессированной молочнаго цвта лошади въ цирк. Солнечный блескъ и фуражка Вильфрида производили на нсе какое-то магическое вліяніе. Вильфридъ уврялъ ее, что она была похожа на очаровательнаго мальчика.
— Въ самомъ дл? сказала Эмилія, приподнявъ свой подбородокъ.
Въ это время садовникъ подстригалъ лужайку.
— Сдлайте милость, пощадите эти маргаритки! вскричала Эмилія.— Зачмъ вы ихъ срзываете?
Садовникъ не согласился, замтивъ, что лужайка должна быть гладкая. Эмилія кликнула Адель, которая подошла и, узнавъ, въ чемъ дло, сказала:— Съ вашей стороны это очень мило. Мн нравится, что вы любите маргаритки и желаете ихъ защитить. Но вы знаете, он безобразятъ лужайку. И Адель нагнулась, сорвала одну изъ нихъ, назвала ее милашкой и бросила.
Она отправилась къ сестрамъ въ оранжереи, и встртивъ у дверей мистера Баррета, обратила желаніе Эмиліи въ предметъ разговора.
— Если бы вы знали, какъ радуетъ насъ Эмилія, когда обнаруживаетъ чувство, мы всми силами стараемся научить ее оцнивать природу въ ея простот и въ ея величіи.
— Отъ нея надо ожидать всякаго рода поэтическихъ чувствъ, сказалъ мистеръ Барретъ, въ то время когда вс они стали спускаться по отлогой полян.
— Вы прочитали разсказъ мистера Ронинбрука? спросила Корнелія.
— Да.
— Согласны ли вы съ моимъ мнніемъ?
— Относительно слога? Согласенъ и нтъ. Вашъ приговоръ можетъ быть вренъ самъ по себ, вы говорите: онъ чеканитъ слова, дйствительно, мстами попадаются чрезвычайно натянутыя фразы, я это долженъ допустить. Но тутъ встрчается еще такой вопросъ: требуетъ ли вымыселъ совершенно гладкой поверхности? Само собою разумется, ученый трудъ этого требуетъ, это безусловно необходимо. Когда мы имемъ дло съ фактами, шероховатость слога бросается въ глаза. Для вымысла можно допустить только часть подобной взыскательности. Въ одномъ случа хорошо идетъ классическая тога, въ другомъ — средневковой фантастическій нарядъ.
— Да, справедливо,— сказала Корнелія. Я должна признаться, что не особенно одарена силою воображенія.
— Напротивъ, позвольте мн сказать, вы одарены, но ваше воображеніе еще не окрпло,— и требуетъ, чтобы его кормили съ ложечки. Мы, англичане, одарены воображеніемъ боле другихъ націй.
— Въ такомъ случа почему же оно не проявляется?
— Потому что мы все еще боремся съ пуританскимъ элементомъ, въ литератур, какъ и во всемъ другомъ.
— Ваша старинная бука, мистеръ Барретъ!
— И кром того, нашъ языкъ не достаточно богатъ для прозаическихъ тонкостей. Писатель, который не хочетъ раболпствовать передъ другими, долженъ производить чеканку на своемъ собственномъ монетномъ двор. Поэзіей мы довольно богаты, и относительно прозы мы именно обязаны той свобод, съ которою наши поэты обращались съ критиками. Нашъ самый обыкновенный прозаическій слогъ близокъ къ поэзіи, по той причин, что его установили поэты. Почитайте французскую поэзію. При первомъ куплет паруса наполняются и вы далеко оставляете за собою прозу. Мистеръ Ронинбрукъ чеканитъ слова и рискуетъ выраженіями потому, что всякій англичанинъ, съ перомъ въ рук, становится младшимъ братомъ въ семейств, бднымъ странникомъ — любознательнымъ авантюристомъ, между тмъ какъ для француза трудъ этотъ длается наслдственнымъ достояніемъ,— онъ черпаетъ изъ туго набитаго кошелька. Смлость французскаго ума, французское обыкновеніе бгло говорить, сдлали ихъ, говоря о цлой націи, несравненно богаче въ язык,— говоря же объ отдльныхъ личностяхъ, гораздо бдне насъ. Почитайте ихъ стереотипныя описанія. Они вс на одинъ покрой. Вс они удивительно краснорчивы — но изъ этого краснорчія вы не извлечете ни одной новой мысли. Вы удивитесь, узнавъ, что, не смотря на все сказанное мною, я все-таки долженъ стать на сторон прекраснаго критика Ронинбрука, но ни какъ не на его. Причина заключается въ томъ, что необходимость писать, какъ онъ пишетъ, такъ велика, что должно поставить крпкій барьеръ, своего рода chevaux de-frise изъ остроконечныхъ перьевъ — противъ всякаго вновь отчеканеннаго слова и отважнаго чеканщика, иначе насъ наводнятъ этими словами. Если онъ суметъ перескочить черезъ этотъ барьеръ, тогда должно будетъ пропустить его и его багажъ. Такъ было съ нашими великими писателями, такъ должно быть и съ другими, въ противномъ случа…
Корнелія шла задумчиво. Извиненіе мистера Баррета, что онъ позволилъ себ распространиться, заставило ее сказать:— ‘Вы сообщили мн новые взгляды’, между тмъ какъ вс ея размышленія сосредоточились въ глубин ея души и въ результат составляли слдующую мысль:— И этотъ человкъ, который такъ говоритъ, ни больше, ни меньше, какъ наемный органистъ.
— Почему вы сами не пишете, мистеръ Барретъ?
— Не имю привычки.
— Привычки?
— Я еще не слышалъ призванія.
— А разв первые звуки призванія должны раздаться не изъ вашей души?
— Какимъ же образомъ мы узнаемъ это?
— Если они зазвучатъ очень громко!
— Тогда я приму ихъ за тщеславіе.
— Но желаніе составить себ извстность не есть еще тщеславіе.
— Но можетъ существовать также желаніе скрывать свою извстность.
Корнелія бросила на черты его лица одинъ изъ тхъ застнчивыхъ взглядовъ, которые навсегда оставляютъ впечатлніе. Грусть, звучавшая въ его словахъ, набрасывала на него какой-то мрачный оттнокъ, и она начала уже съ печалью представлять себ сжатыя тонкія губы, смло встрчающіяся лицомъ къ лицу съ несчастіемъ, голубые глаза, теряющіе свой блескъ подъ тнью этого несчасгія.
Они шли къ мистеру Полю, который съ Вильфридомъ и Эмиліей стоялъ на лугу и вмст съ ними прислушивался къ отдаленному шуму.
На границ брукфильдскаго помстья стучалъ турецкій барабанъ. Вскор посл того увидли, что барабанъ, сопровождаемый тромбономъ и флейтой, перешелъ границу въ одни изъ главныхъ воротъ. Въ арріергард маршировалъ цлый полкъ нарядно одтыхъ поселянъ съ тянувшимся за нимъ распущеннымъ хвостомъ изъ праздныхъ и беззаботныхъ мальчишекъ и двчонокъ. На пуховыхъ шляпахъ развивались синія и желтыя ленты, въ петлицахъ у нкоторыхъ виднлись или одни синія, или смшанныя съ желтыми ленточками, розетки, нельзя также было незамтить, что во фронт происходилъ большой безпорядокъ. Шутки сильно вламывались въ бока и получали отвты съ вразумительной быстротой въ вид полновсныхъ шлепковъ, раздававшихся на тхъ мстахъ, гд поверхность оказывалась боле благопріятною, это было въ своемъ род быстрое возраженіе, заслуживающее подражанія, разумется тамъ, гд оно можетъ быть удобопримнимо, оно даетъ возможность поразить вашего сосда также сильно, какъ самого себя, такимъ удовольствіемъ не всегда можетъ похвалиться словесная шутка. Въ этой процессіи шляпа одного изъ членовъ безпрестанно взлетала на воздухъ вроятно отъ сжатой энергіи его мозга, потому что вс его товарищи шумно уговаривали не подбрасывать ее, но его ничто не могло удержать. Этотъ таинственный случай говорилъ вамъ, что пиво возъимло свое дйствіе съ ранняго утра. Въ самомъ дл это была дневная процессія клубнаго празднества, или годовщина брачнаго союза между клубами бифъ (мясо) и биръ (пиво), блистательное потомство котораго вы увидите въ непродолжительномъ времени.
Въ это время вс живущіе въ Брукфильд собрались на лугу, ожидая аттаки. Мистеру Полю пріятно было арестовать въ своихъ владніяхъ непрошенныхъ гостей, вмст съ музыкальными инструментами, за ихъ смлое вторженіе, и потомъ щедро наградить ихъ за привтствіе.
Зная, что этимъ оказывали ему почесть, какъ знатной особ въ околодк, онъ ршился принять процессію весело.
— Перестаньте,— не смйтесь! сказалъ онъ, бросивъ строгій взглядъ на горничныхъ, которыя выстроились въ рядъ позади своихъ барышенъ.— Гм! намъ нужно казаться довольными, если они идутъ сюда съ добрымъ намреніемъ, то мы не должны обращать вниманія на ихъ музыку.
— Отчего они не попробуютъ играть на чемъ нибудь другомъ, кром барабана, сказала Эмилія, лицо которой судорожно сжалось отъ раздирающаго слухъ диссонанса.
— Вдь здсь провинція… провинція, повторилъ мистеръ Поль съ удареніемъ. Въ провинціи мы миримся съ подобнаго рода вещами. Дло другое въ город, тамъ… но въ провинціи нечего и говорить. Въ провинціи мы должны поощрять уваженіе къ высшему сословію. Одно изъ условій провинціальной жизни. Вреда отъ этого не много. На насъ возлагаются въ провинціи новыя обязанности.
Мистеръ Поль продолжалъ говорить про себя. По мр убжденія въ напрасномъ волненіи нервовъ, производимомъ стукомъ барабана, онъ принималъ боле и боле спокойный видъ, и неоднократно обращался съ вопросами къ Вильфриду: — читалъ ли онъ сегодня газету? а къ Арабелл: — у насъ, я полагаю, сегодня скромный семейный обдъ?
— Да, милостивый государь, замтилъ онъ мистеру Баррету, какъ будто возвращаясь къ неконченному разговору.— Смю сказать, въ чужихъ краяхъ вы видли лучшую маршировку. Правой — лвой, правой — лвой! Ха! ха!— Недурно, право недурно! Правой — лвой! Ха! Ха! Вы видали лучше. Пожалуста, ужь вы мн не говорите. Въ Англіи вы смотрите на значеніе вещей. Мы народъ практическій. Мало того, мы волонтеры. Волонтеры во всемъ. Мы не можемъ заставить земледльцевъ маршировать по часовому маятнику, да этого мы и не хотимъ. Честное разумное трудолюбіе поддерживаетъ высшія званія и богатство. Въ этомъ заключается сила націи. Посмотрите на Англію.
Мистеръ Барретъ замтилъ, что мистеръ Поль принялъ величествснную осанку, какъ будто въ него перешелъ духъ турецкаго барабана.
Въ это время на барабан раздался послдній ударъ. Звукъ, точно пришибленный, умеръ.
И вотъ выступаетъ ораторъ и рельефно выдвигается впереди шеренги, гд усмшки однихъ перемшивались съ лицами, выражавшими необыкновенную торжественность.
Ораторъ началъ свою рчь увреніемъ брукфильдскаго землевладльца, что онъ и вс его товарищи знали очень хорошо, что позволили себ вольность, переступивъ черезъ границу помстья сквайра Поля безъ позволенія или предварительнаго извщенія. Они знали также, что сквайръ Поль извинитъ ихъ.
Изъ толпы братіи, предугадывающей мысли сквайра, раздались громкіе крики.
Они совершенно рады имть между ними такого сквайра, какъ мистеръ Поль, и если въ прошломъ году никто не оказалъ ему привтствія, то винить въ этомъ желтыхъ и синихъ не слдуетъ.— Не правда ли, друзья?
Стоны и восклицанія.
Ораторъ увренъ, что сквайръ Поль есть другъ бднаго человка, и что ему ничто такъ не нравится, какъ видть бднаго человка наслаждающимся своимъ праздникомъ. Да почему бы ему отъ времени до времени и не воспользоваться праздникомъ, не погулять немного, не отдохнуть, какъ это длаютъ другіе.
Знакъ согласія со стороны новаго сановника, сквайра Поля.
Поощренный этимъ, ораторъ смло приступилъ къ длу и объявилъ, что клубъ пришелъ выразить свою преданность сквайру Полю и прекраснымъ лэди: союзный клубъ Ипли и Хилфирда. А что значитъ союзный? Подъ словомъ союзъ подразумевается гармонія. И оба клуба находятся въ дйствительной гармоніи, они соединились для благой цли.
Мистеръ Барретъ, улыбаясь, хотлъ встртить взглядъ Эмиліи, но она углубилась въ дйствія процессіи.
— Томъ Бриксъ! раскажи о ‘Вязанк Прутьевъ!’ — вскрикнулъ ораторъ. Начинай! повторилъ онъ, и выдвинулъ впередъ свою грудь, чтобы отдать полную справедливость Эзоповой басн о ‘Вязанк Прутьевъ’. Но мистеръ Бриксъ слишкомъ много втянулъ въ себя или воздуху или элю, такъ успшно до этой поры одушевлявшихъ его, сдлался антипатиченъ къ мудрому поученію этой басни, рука его начала длать ничего не выражающія движенія, лобъ нахмурился, слова: ‘Союзъ и Гармонія’ разсыпались направо и налво, до тхъ поръ пока съ языка не сорвалась сентенція, прозвучавшая въ его ушахъ какъ заключеніе рчи, и тогда онъ выпучилъ глаза съ неясной идеей, что совершенно сбился съ толку. Онъ объявилъ публик, что кончилъ, но ему возразили, что ничего не слышали о ‘Вязанк’, что эта ‘Вязанка’ должна служить выраженіемъ истинныхъ чувствъ клуба, и что ему слдуетъ продолжать, пока не разскажетъ басни и ея значенія. При этомъ несчастный снова встртился лицомъ къ лицу съ сквайромъ Полемъ. Положеніе для англичанина — невыносимо непріятное, Томъ Бриксъ швырнулъ шляпу и вскрикнулъ:— провались я сквозь землю, если въ состояніи разсказать что нибудь объ этой Вязанк!
Невозможно объяснить, какъ былъ бы принятъ поступокъ подобаго рода со стороны желтыхъ и синихъ, еслибъ не вмшался мистеръ Барретъ.— Подъ словомъ ‘Союзъ’,— сказалъ онъ:— вы подразумеваете все, и поступаете совершенно справедливо, не прибгая къ тождесловію. Вы не можете нанести такого удара своими пальцами, на какой способны ваши кулаки, не правда ли?
Въ одинъ моментъ въ толп поднялось нсколько кулаковъ.— У насъ есть кулаки! Вотъ наши кулаки: раздался крикъ.
Корнелія, улыбаясь мистеру Баррету, спросила его, зачмъ онъ поставилъ втупикъ этихъ бдныхъ людей длиннымъ словомъ ‘тождесловіе’.
— Я бросилъ имъ кость, сказалъ онъ. Полагаю, что вы уже замтили, что они сдлались покойне. Они думаютъ теперь, что значитъ это слово, и посмотрите, скоро перессорятся, стараясь произнесть его. Во всякомъ случа оно занимаетъ ихъ.
Корнелія внутренно расхохоталась и не безъ нкоторой боли замтила, что его собственый юморъ не доставлялъ ему удовольствія.
Наконецъ крики союзнаго клуба стихли, и сквайръ отвчалъ. Онъ пожелалъ клубамъ всего лучшаго. Онъ былъ радъ видть ихъ, сожаллъ, что въ границахъ его владній не было достаточно эля для ихъ угощенія, и что клубы — весьма полезныя учрежденія. Одинъ кулакъ, по высказанному замчанію его пріятеля, сильне тысячи пальцевъ. При этомъ прищуренные глаза Корнеліи передали величественную улыбку счастливому виновнику такого замчанія.
Наконецъ сквайръ Поль приступилъ къ длу. Онъ назвалъ сумму своего пожертвованія. Посл такого практическаго выраженія его поддержки, небо услышало признательность этихъ добрыхъ людей. Барабанъ вышелъ изъ своего оцпеннія и пригласилъ другихъ своихъ товарищей съиграть національный гимнъ.
— Нельзя ли ихъ остановить? говорила Эмилія, судорожно сжавъ свои маленькія ручки.
Патріотической мелодіи, съигранной грубымъ демократическимъ образомъ, суждено было продлиться. Она затихала медленно и приходила къ концу клочками. Томъ Бриксъ удалился къ фронту и слился съ толпою. Нкоторыя движенія предсказывали окончаніе процессіи, какъ вдругъ еще какой-то мужчина выступилъ впередъ, и подъ крики: начинай, Джимъ, начинай!— раскачивая и кивая головой, приблизился къ групп Поля и вмсто улыбки оскалилъ свои зубы.
— Ахъ, это Джимъ! вскричала Эмилія, на которой остановились глаза Джима.— Не хочешь ли ты поговорить со мной? сказала она, выступивъ на нсколько шаговъ впередъ.
Джимъ отвчалъ съ полнымъ убжденіемъ, что его простятъ за смлость, съ которою онъ ршился напомнить молоденькой лэди общаніе, данное на ферм Вильсона пропть что нибудь клубнымъ его товарищамъ въ вечеръ годовщины.
— Я сказалъ имъ, миссъ, что они получатъ диковинное угощеніе, бормоталъ Джимъ:— и теперь они просто сходятъ съ ума. Не правда ли, товарищи!
— Правда, правда! раздалось въ толп съ множествомъ жестовъ и движеній, показывавшихъ нкотораго рода сумашествіе.
— Я общала имъ спть что нибудь, сказала Эмилія.— Это я помню очень хорошо,— и, конечно, исполню свое общаніе.
Ропотъ одобренія послдовалъ за ея словами, Джимъ казался безпредльно счастливымъ.
Нсколько голосовъ изъ толпы заявили ей, что они были Желто-Синіе, а не просто Синіе, чтобы она какъ нибудь не сбилась, что ихъ шатеръ на иплійскомъ выгон, что весь Союзный Клубъ будетъ признателенъ за честь, которою она ихъ удостоитъ. Эмилія общала сохранить все это въ памяти.
Джимъ поспшно удалился съ различными ужимками и гримасами, произвесть которыя могъ одинъ только утренній крпкій эль. Турецкій барабанъ, въ благородномъ убжденіи, что онъ предводительствуетъ партіей, возвстилъ обратный маршъ. Посл трехъ громкихъ ура для сквайра Поля и одного заключительнаго для барышенъ, процессія двинулася въ обратный путь.

ГЛАВА IX.

СОПЕРНИЧЕСТВУЮЩІЕ КЛУБЫ.

Едва только затихли въ отдаленіи послдніе звуки барабана, какъ эластическій трескъ новаго такого же инструмента обратилъ на себя вниманіе публики. Дло въ томъ, что союзный клубъ Ипли и Хильфорда, подъ флагомъ желтаго и синяго цвта, былъ отщепенцемъ отъ стариннаго хильфордскаго клуба, отъ котораго онъ и въ этотъ день позорнымъ образомъ присвоилъ себ торжество, парадируя по всмъ мстамъ и отбивая не только его законную добычу, но и его тождественность.
Нтъ ни одного инструмента, звукъ котораго такъ бы сильно выражалъ внутреннее удовольствіе, какъ барабанъ. Не знаю, не происходитъ ли это отъ самой корпуленціи инструмента, которая располагаетъ насъ воображать его въ высшей степени довольнымъ. Легкое сердце въ тучномъ тл восхищаетъ не только обыкновеннаго смертнаго, но и философа. Если барабанъ и иметъ лишь одну монотонную ноту, за то она очень врна. Подобно голосу природы, все, что хочетъ онъ выразить, выражается тактомъ. Когда барабанъ бьетъ подъ тактъ біенія человческаго сердца, онъ иметъ тогда побдоносную силу: онъ одушевляетъ насъ, не позволяетъ намъ длать неправильныхъ движеній, а напротивъ заставляетъ идти, какъ идетъ самая жизнь, регулярно, съ соблюденіемъ строгаго порядка, безъ изнуряющаго веселья. Это въ своемъ род священный инструментъ.
Случается также слышать бой барабана веселымъ, между тмъ какъ намъ извстно, что его внутреннія чувства уязвлены, тогда онъ возбуждаетъ въ человк съ созерцательнымъ умомъ чувство невыразимо смшнаго сожалнія. Прислушайтесь вотъ хоть къ этому барабану, къ этому соединенному корпоративному голосу хильфордскихъ жителей. Побжденный, ограбленный, брошенный на посмяніе, онъ стучитъ съ неутомимой быстротой. Тутъ сантиментальность могла бы пролить обильныя слезы!
Хильфордскій барабанъ вступилъ въ предлы Брукфильда точно также, какъ и барабанъ иплійскій, и съ такимъ же отрядомъ разукрашенныхъ членовъ клуба, онъ продолжалъ усердно стучать, пока не встртился лицомъ къ лицу съ изумленнымъ владльцемъ, который вытянулъ впередъ руку и пожелалъ узнать цль посщенія. Для объясненія достаточно было нсколькихъ словъ.
— Какъ! вскричалъ мистеръ Поль: — вы думаете, что въ теченіе десяти минутъ можно два раза подоить одну и туже корову?
Нкоторые изъ хильфордцевъ съ разу догадались, что ожидать тутъ многаго нельзя.
Они объяснили, въ чемъ дло. Мистеръ Поль сказалъ, что его только что сей часъ ‘подоили’, выразилъ сожалніе, и объявилъ, что вовсе не намренъ выдержать вторичную операцію подобнаго рода. Онъ совтовалъ имъ перенести это терпливо.— Все исправно, сэръ,— сказали они, посл непродолжительнаго совщанія, и потомъ одинъ изъ толпы объявилъ,— что паролемъ ихъ было слово ‘Веселье’. Вслдъ затмъ поданъ былъ сигналъ, и эти неукротимые весельчаки прокричали брукфильдскому лорду такое усердное ура, какъ будто они дйствительно подоили его два раза. Громкіе крики ихъ заставили его моргать глазами въ чрезвычайно взволнованномъ состояніи духа, и когда удары барабана стали длать crescendo, онъ невольно началъ обшаривать свои карманы, ряды выстроились въ порядокъ и, удаляясь, запли арію:— король каннибальскихъ острововъ,— арію, которая на марш должна была обратиться въ общій хоръ. При этомъ строфа:

‘Неужели ты не зналъ? съ нимъ не стоитъ имть дла!’

— повторялась посл каждаго куплета. Мальчишки и взрослые, распвая этотъ припвъ, прыгали и съ величайшимъ наслажденіемъ длали удареніе на послднія слова, имъ пріятно было отнести значеніе этихъ словъ къ мистеру Полю, хотя и въ ущербъ самимъ себ.
‘На поход мы зашли къ мистеру Полю,— пли они. За душой-то у него не было ни пенни. Обобрали все иплійцы изъ его кармановъ. Неужели ты не зналъ? съ нимъ не стоитъ имть дла!’
Не считаю за нужное указывать догадливому человку, что слова ‘не стоитъ имть дла’ относились къ Хильфорду, а не къ мистеру Полю, такой позорный эпитетъ старался навязать ему геній этихъ людей. Не смотря на то, хотя они и переносили такъ весело испытанную неудачу, я страшился за иплійцевъ.
Предоставимъ однако подобной поэзіи полную свободу изливаться изъ могущественныхъ барабановъ.
Мистеръ Поль стоялъ, спрашивая окружавшихъ:— Что мн было длать? Не могъ же я подписаться въ оба клуба. Они не могутъ ожидать этого отъ лорда, а я — простой землевладлецъ. Если эти люди перессорятся и передерутся, должны ли мы винить себя за это? Они не могутъ согласиться, и хотятъ, чтобы мы длали двойные взносы. Вотъ какъ они обходятся съ нами.
Мистеръ Барретъ, не зная чмъ объяснить волненіе мистера Поля и какъ успокоить его, сказалъ, что съигранную съ ними шутку они перенесутъ съ замчательно хорошимъ расположеніемъ духа.
— Но не перенесу ее я,— говорилъ мистеръ Поль. Они поставили меня между собой въ непріятное положеніе. Они разстроили меня. Я готовъ отказаться отъ подписки въ пользу тхъ негодяевъ, которые пришли первыми, и не имть никакого дла ни съ тми, ни съ другими. Но тогда я прослыву за скрягу. Вот репутація, которую я долженъ заслужить. Въ Лондон ничего подобнаго не можетъ случиться! вы пріобртаете деньги, платите подати и васъ никто не безпокоитъ.
— Вамъ бы, папа, нужно было поступить, какъ поступила ваша милочка, сказала Адель.— Вамъ бы слдовало сдлать такой намекъ, который можно принять за общаніе, и который мы сами стали бы толковать, какъ намъ угодно.
— Если я что общаю, то и исполняю, возразилъ мистеръ Поль.
— Наши хильфордцы имютъ причину жаловаться, замтилъ мистеръ Барретъ, и потомъ, обратясь къ Эмиліи, замтилъ: вы кажется намрены оказать предпочтеніе одной партіи предъ другой,— не правда ли?
— Я длаю это для бднаго Джима, отвчала Эмилія.— Онъ каждый вечеръ носилъ мою арфу, и не хотлъ взять за труды даже шести пенсовъ.
— Неужели вы въ самомъ дл намрены пть тамъ?
— Разв вы не слышали? Я общала.
— Сегодня вечеромъ.
— Да, непремнно.
— Знаете ли вы, что общали?
— Пть.
Адель подскочила къ сестрицамъ, стоявшимъ вблизи, и он вмст съ ней заключили Эмилію въ кружокъ. Он имли обыкновеніе обходиться съ предметами, не пользовавшимися ихъ покровительствомъ, какъ будто природа вовсе и не думала создавать подобные предметы: таковы бываютъ чудовищныя послдствія болзненнаго воображенія. Эмиліи тяжело было слышать, что намреніе ея невыполнимо, и что о немъ не слдуетъ думать ни одной минуты. Она стояла на своемъ.
— Знаете ли вы, что я хвалила васъ за умнье такъ ловко отклонить ихъ отъ себя, сказала Адель съ легкимъ упрекомъ, который привелъ Эмилію въ смущеніе.
— Мы должны напомнить вамъ, что вы связаны другимъ общаніемъ, замтила Корнелія, сдлавъ этими словами контръ-демонстрацію.— Не вы ли общали обдать сегодня у лэди Гостръ?
— Да, и я сдержу свое общаніе, отвчала Эмилія.— Я намрена сдержать его. Я буду пть сначала у лэди Гостръ, а потомъ для этихъ бдныхъ людей, которые ничего не слышали, кром этой ужасной музыки,— музыки, которая какъ будто разрываетъ на клочки ваше тло!
— О насъ, пожалуйста, не заботьтесь, угрюмо сказала Адель, но вслдъ за тмъ перемнила тонъ на боле мелодическій и прибавила: — я, право, думала, что вы шутите.
— И опять же, сказала Арабелла: — можно ли находить удовольствіе въ томъ, чтобы приносить въ жертву подобнымъ людямъ свой голосъ и свои неоспоримо большія дарованія?
На этихъ словахъ Эмилія поймала ее.
— Вы лучше скажите, въ жертву этому бдному человку! Вдь онъ любитъ музыку: онъ прекрасно уметъ отличать хорошее отъ дурнаго. Когда я пою для него, онъ совсмъ перемняется и принимаетъ такой гордый видъ.
Подобное состояніе человка чрезвычайно нравилось Корнеліи.
— Я не вижу ничего дурнаго, если вы будете пть для одного этого человка, сказала она.— Если желаете, то можете приказать ему приходить къ одному изъ нашихъ надворныхъ строеній и тамъ будете пть для него. Вечеромъ, посл работъ, самое удобное время. Но мы, какъ ваши друзья, не можемъ позволить вамъ унизить себя, отправившись въ публичный балаганъ, гд простой народъ куритъ табакъ и пьетъ пиво. Я удивляюсь, неужели у васъ нтъ на столько здраваго разсудка, чтобы поразмыслить о подобномъ поступк! Вы дали слово,— прекрасно. Но если бы вы дали слово, дитя мое, прокачаться вонъ на томъ дерев, повиснувъ на немъ руками, на часъ времени,— неужели вы могли бы сдержать его? Уже одно — что это несовмстно съ тмъ, что вы должны обдать у лэди Гостръ и потомъ бжать въ питейный балаганъ. Лицо, позволившее себ вступить въ близкія сношенія съ простолюдиномъ, не можетъ быть терпимо въ порядочномъ обществ. Если вамъ суждено сдлать успхъ въ жизни, чего мы, какъ ваши друзья, можно сказать по чистой совсти, искренно желаемъ и надемся, то вы должны поддерживать хорошія отношенія къ обществу. Вы должны! Ршайте сами, какъ разумное созданіе.
При заключеніи этой рчи, Корнелія, слегка наклонившись, чтобы удобне произнести ее, снова приняла свою величественную позу, которая показалась мистеру Баррету еще прекрасне, благодаря румянцу, вызванному на щеки непривычкой къ ораторству.
Эмилія моргала бровями, какъ разумное существо, которому длали выговоръ на незнакомомъ язык.
— Но скажите, неужели мой поступокъ оскорбляетъ васъ? спросила она нетвердымъ голосомъ.
— Оскорбляетъ! мы заботимся о васъ, какъ о родной, замтила Корнелія.
Это объясненіе извлекло искру счастія изъ глазъ Эмиліи. Она схватила руку Корнеліи, поцаловала ее и вскричала: — Благодарю васъ. Я знаю, что дала общаніе, кром того, я считаю за удовольствіе побывать тамъ!
Мистеръ Барретъ сдлалъ быстрый поворотъ и отошелъ на нсколько шаговъ съ поникшей головой. Сестрицы съ видомъ снисходительности, молча, постояли немного, и потомъ, какъ будто по сигналу, повернулись и ушли, предоставивъ Эмилію самой себ.

ГЛАВА X.

БРУКФИЛЬДСКІЯ БАРЫШНИ ВЪ ШКОЛ.

Дорога изъ Брукфильда въ Ричфордъ, проходившая по аллеямъ изъ вяза и благо боярышника, была очень пріятна.
Брукфильдскія барышни никогда не дйствовали такъ хорошо, какъ въ то время, когда находились въ присутствіи факта, въ дйствительности котораго были убждены, но не хотли признаваться. Хотя и вынужденныя сознаться, что это былъ у нихъ первый случай отправиться на обдъ знатной персоны, он могли однакоже отказаться отъ того, чтобы посмотрть этому сознанію прямо въ лицо. Он ощущали въ сердц необыкновенную легкость, скрытное честолюбіе бываетъ пріятне въ первомъ осуществленіи предпринимаемой мры, какъ бы она ни казалась незначительна, нежели во всякомъ другомъ послдующемъ подвиг. Я боюсь сказать, что сердца этихъ барышенъ кипли, потому что такія спокойныя лица, такіе до монотонности тихіе голоса положительно обвинили бы меня въ неправд. Общее желаніе избгать намековъ на Ричфордъ указывало направленіе ихъ мыслей, а отсутствіе признаковъ экзальтаціи можетъ быть принято за доказательство обширности того счастія, ни одной черты котораго он не могли обнаружить. Усиліе подавить его должно быть стоило имъ страшныхъ мученій. Адель, младшая изъ трехъ, переносила свою внутреннюю радость на дтей, изумленныя лица которыхъ мелькнули въ окна кареты, когда послдняя пронеслась мимо коттэджа привратника.— Какими они кажутся довольными и счастливыми! не разъ восклицала она, и сообщала своимъ сестрамъ, что деревенская жизнь посл рая должна заступать первое мсто. Арабелла занималась передачею Эмиліи главнйшихъ правилъ, какъ должно держать себя въ большомъ дом. Вообще, говорила она: — хотя особенно дурнаго не заключается въ похвал какому нибудь блюду, какъ это вы часто длаете дома, но въ обществ лучше ничего не говорить объ этихъ предметахъ, пока не спросятъ вашего мннія, да и то когда будете отвчать, то нужно показать видъ, что предметъ этотъ васъ не занимаетъ.— Арабелла не могла воспротивиться маленькому потворству, которое позволила себ Адель.— Вы, Эмилія, по всей вроятности проведете пріятнйшій вечеръ,— такой вечеръ, который вы никогда не забудете.
По совершеніи церемоніальнаго вшествія въ парадную гостиную Ричфорда, брукфильдскія барышни приняли привтствіе радушной хозяйки дома, тихо взволнованныя, но не на столько, чтобы произвести безпорядокъ въ артистическомъ созерцаніи своихъ открытыхъ дйствій, выбора фразъ и разыгрыванія ролей. Безъ предварительнаго соглашенія или репетиціи, он знали, что ни одна изъ нихъ не сдлаетъ ошибки, и посл первыхъ пяти минутъ натянутаго общаго разговора, он занялись умственной работой, ведя другъ съ другомъ воображаемый разговоръ,— и въ тоже время гд нужно произносили ‘да’, ‘дйствительно’, ‘я думаю’, такъ что казались вполн принадлежащими къ окружавшему ихъ міру.
— Мертиръ, я длаю вамъ честь, передавая эту молоденькую лэди на ваше попеченіе,— сказала лэди Гостръ, представляя Эмилію джентльмену лтъ тридцати пяти, который напоминалъ собою мистера Баррета, хотя и не имлъ на лиц отпечатка постоянной грусти, характеризовавшей бднаго органиста. Мистеръ Мертиръ Пойсъ былъ путешествующій Уэльзскій сквайръ, любимый говорунъ лэди Гостръ, которому она вполн могла поручить двочку для охраненія ея отъ непріятныхъ случаевъ въ гостиной и столовой. Этотъ джентльменъ приносилъ въ жертву длу Италіи деньги, и даже, какъ говорили нкоторые, кровь. Онъ зналъ эту страну и любилъ населявшій ее народъ. Брукфильдскіе обитатели замчали, что его манеры имли иностранный оттнокъ, и что его улыбка, хотя любезная и чуждая англійскимъ лицамъ, не открывала вамъ всю его душу, а напротивъ при второмъ взгляд повидимому ясно говорила, что онъ скрывалъ весьма многое.
Адель выпала на долю гусарскаго капитана, пользовавшагося репутаціей весьма красиваго и довольно умнаго мужчины. Она сочла за лучшее не обращать вниманія на его красоту, пока онъ не умилостивитъ ее своимъ добрымъ нравомъ. Никто въ Брукфильд не могъ припомнить въ послдствіи, кто провожалъ Арабеллу къ обду,— сама же она отговаривалась въ этомъ случа тмъ, что забыла. Ея сестры, не желавшія придавать этому обстоятельству особаго значенія, говорили, что это было какое нибудь безличное существо,— весьма полезный гость, когда вс дамы были разобраны. Корнелія имла совсмъ другой жребій. Она склонилась на правую руку члена парламента, хильфордскаго депутата, замчательнаго статистика, сэра Твикснхэма Прайма, который, уже два раза, какъ онъ осмлился замтить ей, удостоился чести разговаривать, если только не обдать, съ ней. Мало того, онъ оживлялъ ихъ разговоръ.
— Я соглашаюсь съ вашимъ мнніемъ относительно адресовъ избирательныхъ собраній, говорилъ онъ. Въ девяти случаяхъ изъ десяти — по крайней мр девятнадцать двадцатыхъ парламента доставятъ этому примры — одинъ можетъ только, какъ вы справедливо замтили, быть доступенъ для понятія черни, удовлетворяя ея желанія или страсти, гораздо лучше ясно изъяснить дло и представить его въ цифрахъ.— Зналъ ли баронетъ, что онъ говорилъ, это особая статья: довольно того, что онъ зналъ, что намренъ былъ сказать.
Вильфридъ былъ кавалеромъ лэди Шарлотты Чилинвортъ, изъ Сторнлея, мстечка миляхъ въ десяти отъ Хильфорда, девятой дочери нобльмэна, слывшаго подъ именемъ Бднаго Маркиза, раззореннаго знаменитымъ лордомъ Дартфордомъ, когда еще онъ былъ мальчикомъ въ Париж. Его сестры вышли за мужъ за капитановъ арміи и флота, за адвокатовъ и пасторовъ. Лэди Шарлотта была двадцати девяти лтъ, съ свтлыми и выразительными голубыми глазами,— сжатыми, но пріятными губами, слегка впалыми щеками и съ подбородкомъ имвшимъ угловатый контуръ. Цвтъ ея лица отличался здоровьемъ. Фигура ея въ движеніи или неподвижномъ состояніи была одинаково граціозна. Главная прелесть ея заключалась въ серебристомъ смх, свжемъ, какъ ручей, текущій по зеленому лугу. Она встртилась съ Вильфридомъ на охотничьемъ пол, и посл того они скоро сблизились другъ съ другомъ.
Мистеръ Пойсъ доставлялъ Эмиліи истинное наслажденіе, разсказывая ей объ Италіи въ интервалы между обденными анекдотами.
— Зачмъ вы оставили ее? спросила она.
— Я увидлъ, что природа надлила меня боле чмъ одною тнью, а такъ какъ я привыкъ къ одной только темной, а не къ полдюжин свтлыхъ, то это стало пугать меня и отъ страха я бжалъ изъ страны.
— Въ выраженіи ‘свтлыя тни’ вы подразумваете австрійцевъ?
— Да.
— Значитъ вы ихъ ненавидите?
— Совсмъ нтъ.
— Въ такомъ случа, какимъ же образомъ вы можете любить италіянцевъ?
— Италіянцы сами научили меня и тому и другому: научили любить ихъ и не питать ненависти къ ихъ врагамъ. Ваши италіянцы, изъ всхъ человческихъ рассъ, мене всего расположены къ ненависти.
— Мертиръ, Мертиръ! замтила лэди Госгръ. Въ это самое время лэди Шарлотта произнесла довольно громко: — въ третьей глав книги Парадоксовъ вы найдете эти же самыя слова.
— Мы доставляемъ практическій урокъ и прощаемъ имъ,— не правда ли? спросилъ Мертиръ, обращаясь къ Эмиліи съ улыбкой.
Эмилія оглянулась кругомъ и немного покраснла.
— Да, пока обстоятельства не принудятъ васъ написать концомъ кинжала слово ‘прощеніе’! сказала лэди Шарлотта.
— Вы, однако, не безъ ума отъ итальянцевъ? спросилъ Вильфридъ лэди Шарлотту.
— Надюсь, я еще ни отъ кого не была безъ ума. Если бы мн предоставили на выборъ,— я бы отдала предпочтеніе австрійцамъ. Народъ чрезвычайно милый, любезный и обходительный! По крайней мр такимъ я его всегда находила. Отличные наздники!
— Я объясню вамъ, въ чемъ дло, сказалъ мистеръ Пойсъ Эмиліи.— Артисты долго ненавидть не могутъ. Сначала, конечно, они принимаютъ къ сердцу довольно горячо, но какъ скоро притсненіе прошло, даже если имъ покажется, что оно проходитъ, они становятся слишкомъ гуманными, чтобы быть мстительными.
— Можемъ ли мы понимать глубину подобныхъ вещей? сказала лэди Гостръ, слышавшая, по близости своего мста, каждое слово мистера Пойса.
— Да, для доказательства стоитъ только спросить ее, можетъ ли она ненавидть, когда ея душа отдана музык? Конечно не можетъ, она можетъ только любить.
— Не смотря на то, мн случалось быть свидтельницей страшной злобы между оперными пвцами! сказала лэди Шарлотта.
— Какого вы мннія объ этомъ разговор? спросила Корнелія лорда Твикенхэма.
— Подобныхъ случаевъ бываетъ множество, началъ онъ, и свелъ совсмъ на другое.— Исчислено уже, что двадцать пять убійствъ въ мсяцъ на народонаселеніе… на народонаселеніе изъ девяноста тысячъ душъ — самая врная пропорція въ южныхъ широтахъ.
— Закономъ для южнаго итальянца служитъ кинжалъ, сказалъ мистеръ Пойсъ.— Другому закону онъ недовряетъ, потому что не иметъ его. Тамъ, гд существуетъ законъ и гд онъ достаточно гарантированъ, кинжалъ не употребляется. Дуэли бываютъ рдки. Тамъ много bonhomie, недопускающаго до оскорбленія чести.
— Желалъ бы я поврить, что вс мужчины бываютъ справедливы къ женщинамъ, съ притворной горячностью и вздохомъ замтила лэди Шарлотта.
Въ эту минуту Эмилія дотронулась до руки мистера Пойса. Она казалась взволнованною.— Я бы желала знать имя вонъ того джентльмена, сказала она, и направила взглядъ мистера Пойса на красиваго гусарскаго капитана.
— А вы знаете его?
— Да, но скажите мн его имя.
— Сдлайте одолженіе смотрите на меня. Капитанъ Гамбьеръ.
— Оно и есть.
Лицо капитана Гамбьера во все время обращено было къ Эмиліи профилемъ.
— Носится слухъ, сказала лэди Гостръ Арабелл:— что вы намрены перехать въ Бесвортъ. Неужели Брукфильдъ наскучилъ вамъ?
— Нтъ, не наскучилъ, но Брукфильдъ очень простъ, а Бесвортъ, признаюсь, очаровалъ меня.
— Я поздравлю себя, когда увижу васъ своими близкими сосдями. Много у васъ соперниковъ на покупку этого помстья?
— Говорятъ, что его желаютъ купить Тинлеи, не знаю только, для чего.
— Что это за люди? спросила лэди Шарлотта: — они любятъ охоту?
— О, нтъ! Они въ отношеніи къ обществу, тоже самое, что диссиденты въ отношеніи къ религіи,— иначе я не могу ихъ описать.
— Въ этомъ описаніи я живо представляю ихъ себ, сказала лэди Гостръ.
— Бесвортъ прекрасное мсто для охоты, замтила лэти Шарлотта, обращаясь къ Вильфриду.— Я всегда имла къ нему особенное расположеніе. Домъ стоитъ на сухомъ мст, въ рк водится форель,— есть прекрасный лугъ для верховой зды. Я думаю, тамъ должно быть до шестнадцати свободныхъ кроватей. Во всякомъ случа, я знаю, что это число можетъ быть поставлено во всякое время, такъ что, если вы довольно бдны, чтобы проживаться въ Лондон, вы всегда можете имть своихъ друзей при себ.
Глаза хорошенькой экономистки искрились, когда она перечисляла эти особенныя преимущества Бесворта.
Ричфордъ хвалился своими цвтами, которые въ тихіе теплые вечера соблазняли гостей прогуляться по помстью. Вильфридъ держался на сторон лэди Шарлотты. Нельзя сказать, что она взяла верхъ надъ его вкусомъ. Если бы она была моложе, мене ршительна въ своемъ тон и не имла титула, то весьма вроятно, точно также какъ и Эмилія, оскорбила бы его врожденную, скрытную и господствующую въ немъ разборчивость. Но что же заставляло его подчиняться ея вліянію, которое онъ начиналъ уже испытывать? Она пополняла недостатки юности. Вильфридъ еще росъ и не былъ самостоятеленъ: лэди Шарлотта была тверда и ршительна. Въ душ онъ обожалъ самое крайнее совершенство и непорочность женщины. Но дйствительныя потребности нашей натуры служатъ для насъ лучшими руководителями. Разговоръ съ лэди Шарлоттой, повидимому, укрплялъ его силы и сообщалъ ему зрлость. Онъ покраснлъ отъ удовольствія, когда лэди Шарлотта сказала:— я прочитала ваше имя въ описаніи кавалерійской аттаки на Дьюанъ. Вы, кажется, нанесли непріятельскому вождю смертельный ударъ. Я полагаю, что быть частью побдоносной машины очень пріятно, но признаюсь, не желала бы украситься перомъ подобнаго рода. Хорошо и законно исполнить свой долгъ, отрадно одержать верхъ надъ непріятелемъ и пріятно пролить кровь, но когда вы встрчаетесь одинъ на одинъ и остаетесь побдителемъ… тогда вы настоящій воинъ!
Вильфридъ поклонился и слегка засмялся, не имя силъ совладать съ своими ощущеніями. Быстрый переходъ въ немъ отъ восторга къ непріятному смущенію по всей вроятности слдуетъ приписать вліянію на него этихъ ощущеній. Обогнувъ одну изъ цвточныхъ куртинъ и приподнявъ голову посл высказанной похвалы лэди Шарлотты, онъ увидлъ Эмилію и ея руку въ рук капитана Гамбьера. Что бы это значило? какое онъ имлъ право держать ее за руку? Даже если бы онъ и зналъ ее,— какое имлъ онъ право?
Эмилія и капитанъ Гамбьеръ обмнялись немногими словами.
— Почему я не взглянулъ на васъ во время обда? повторилъ онъ вопросъ Эмиліи.— Да не лучше ли было подождать, когда мы встртимся?
— Значитъ вы будете гулять и говорить со мной весь вечеръ?
— Нтъ, но я постараюсь пріхать сюда на будущей недл и снова встртиться съ вами.
— Разв вы узжаете сегодня?
— Да.
— Сегодня вечеромъ? Сегодня вечеромъ въ три четверти десятаго я должна уйти отсюда одна. Ахъ, если бы вы отправились вмст со мной! Мн нуженъ кавалеръ. Я знаю, они ничего дурнаго мн не сдлаютъ, но я не люблю быть одна. Я дала общаніе пть для однихъ бдныхъ людей. Мои друзья говорятъ, что мн не должно идти туда, но я должна идти. Я не могу не исполнить общанія, которое дала бднымъ людямъ. Вы никогда еще не слышали моего лучшаго пнія. Пойдемте со мной и я спою вамъ.
Капитанъ Гамбьеръ попросилъ объясненія, онъ увидлъ, что спутничество и защита были необходимы для его страннаго маленькаго друга, а такъ какъ Эмилія ршилась сдержать общаніе, то онъ вызвался взять ее въ карету, которая должна была отвезти его на станцію желзной дороги.
— Вы заставляете меня отказаться отъ встрчи, назначенной въ Лондон, сказалъ онъ.
— Но за то вы услышите мое пніе, возразила Эмилія.— Мы създимъ въ Брукфильдъ за моей арфой и оттуда на Иплійскій лугъ. Я уврена, что къ тремъ четвертямъ десятаго вы будете готовы съ вашей каретой?
Гамбьеръ согласился и они разошлись — онъ отъискивать Адель, а она гулять по саду,— это были два самые тайные заговорщика противъ цлаго дома.
При встрч съ Вильфридомъ и лэди Шарлоттой, первый изъ нихъ спросилъ Эмилію, кого это она такъ внезапно оставила.
— Это тотъ самый джентльменъ, о которомъ я вамъ говорила. Теперь я знаю его имя.— Это капитанъ Гамбьеръ.
Ей позволили идти дальше.
— Что такое говоритъ она? спросила лэди Шарлотта.
— Кажется… что-то на счетъ случайной встрчи въ одномъ изъ лондонскихъ парковъ,— право не знаю. Она забыла его имя.
Лэди Шарлотта подстрекнула Вильфрида вопросительнымъ:— Да?
— Она хотла вспомнить его имя. Вотъ и все. Онъ былъ добръ для нея.
— Но вдь это, возразила лэди Шарлотта:— общая характеристика всхъ молодыхъ людей, не правдали? Тутъ нтъ особеннаго отличія. Вы вс бываете добры… къ двицамъ, женщинамъ, ко всему.
Въ этотъ моментъ мимо нихъ прошли Гамбьеръ и Адель. Гамбьеръ забросилъ имъ слово привтствія, но лэди Шарлотта не удостоила его отвтомъ и въ теченіи нсколькихъ минутъ оставалась безмолвною съ своимъ кавалеромъ.— Если вы принимаете на себя какую ни будь отвтственность относительно этой двочки, сказала она, прерывая молчаніе:— то послушайтесь моего совта — не позволяйте ей имть встрчъ и назначенныхъ свиданій. Это не хорошо, особливо для двушки, у которой нтъ брата… у нея есть братъ? нтъ?— въ такомъ случа на васъ лежитъ обязанность принять вс мры предосторожности противъ трусости мужчинъ. Вдь большая часть мужчинъ трусы.
Эмилія пла въ гостиной. Брукфильдскія барышни знали очень хорошо, почему она казалась равнодушна къ аплодисментамъ и была очень довольна, услышавъ отзывъ лэди Гостръ, что ея пніе въ этотъ день не сопровождалось одушевленіемъ. Эта добрая лэди, посадивъ Эмилію между собою и мистеромъ Пойсомъ, сказала:— я не намрена позволить вамъ быть звздой ныншняго вечера и всхъ насъ затмить.— Посл этого начался разговоръ и брукфильдскія барышни имли достаточное основаніе восхищаться игрой милэди на общественномъ инструмент, самомъ величественномъ изъ всхъ инструментовъ, потому что струны на немъ состояли изъ мужчинъ и женщинъ. Можете представить себ, каково было исполненіе на немъ!
Хотя брукфильдскія барышни вполн считали себя ученицами Ричфордской школы, но Адель одарена была слишкомъ бойкимъ умомъ, чтобы воздержаться отъ заявленія своей наклонности къ независимости, если не къ соперничеству. Раза два она весьма отчетливо произнесла:— это длаемъ мы. Между прочимъ она говорила и о ‘нашемъ открытіи’,— собственно съ тою цлію, чтобы показать, что въ ихъ положеніи ни Хилфортъ, ни всякое другое мсто на земномъ шар, для нихъ не могутъ быть скучны. Корнелія вспыхнула, услышавъ, что ея сестра публично произнесла имя мистера Баррета.
— Органистъ и даровитый человкъ! лэди Гостръ повторила слова Адели.— Я полагаю, это возможно, но это смшиваетъ понятія.
— Да, но смшиваетъ пріятно, смло замтила Адель, и разсказала, какимъ образомъ онъ былъ отрекомендованъ, намекнувъ при этомъ, что онъ ищетъ покровительства.
— Человкъ не въ состояніи содержать себя на средства, которыя доставляетъ ему должность подобнаго рода, сказала лэди Гостръ.
— Совершенно справедливо, сказала Адель.— Мн кажется, онъ занимается этимъ собственно для того, чтобы имть какое нибудь занятіе. Нельзя удержаться отъ подозрнія, что онъ маскируетъ себя.
— Что касается лично меня, то признаюсь, я не врю, чтобы джентльмены могли маскировать себя, сказала лэди Гостръ.— Барретъ! не знаете ли вы этого человка?
Вопросъ этотъ относился къ мистеру Пойсу.
— Мн помнится, Барреты изъ Борсея давали хорошенькіе вечерніе квартеты, отвчалъ Пойсъ. Сэръ Джустиньянъ Барретъ женился на миссъ Порселъ, которая впослдствіи отдала предпочтеніе музыкальнымъ дарованіямъ какого-то иностраннаго профессора музыки.
— Его зовутъ Порселъ Барретъ, сказала Адель.— Kъ намъ привела его Эмилія. Гд она? Въ самомъ дл куда она двалась?
— Она недавно зачмъ-то пожала мн руку, сказала лэди Гостръ.
— Она была здсь, когда капитанъ Гамбьеръ выходилъ изъ гостиной, замтила Арабелла.
— Боже мой! воскликнула Адель.
— Ахъ лэди Гостръ! я боюсь разсказать вамъ, что она повидимому сдлала.
И Адель торопливо разсказала о сцен соперничествующихъ клубовъ и безразсудномъ общаніи Эмиліи пть въ иплійскомъ балаган — между этими ужасными людьми!
— Съ ней обойдутся почтительно, сказалъ мистеръ Пойсъ.
— Я такъ думаю, что будутъ благоговть передъ ней, замтила лэди Гостръ.— Во всякомъ случа лучше было бы ей не ходить туда. Пиво не можетъ внушать уваженія.
— Надюсь, вы ее простите, вступилась Арабелла.— Какія только можно было сдлать объясненія о неприличіи подобнаго поступка, съ нашей стороны были сдланы. Мы уже думали, что успли убдить ее, но, какъ видите, она неисправима.
Мастеръ Пойсъ спросилъ въ это время о мст, куда Эмилія ршилась отправиться.
Несчастныя брукфильдскія лэди, при всей быстрот, съ которой умли ловить и опредлять значеніе всхъ окружавшихъ ихъ признаковъ, замтили, что необыкновенное проявленіе воли Эмиліи на минуту нарушило ихъ равновсіе, но теперь ясно было видно, что на нихъ не падало ни малйшаго отраженія постыднаго и нелпаго ея поступка. Восклицанія ихъ усиливались до тхъ поръ, пока Адель, шумвшая больше всхъ, не приняла тона лэди Гостръ.
— Если Эмиліи нтъ дома, то я полагаю, что ее просто увезли.
— Вы видите, что случилось? замтила лэди Шарлотта Вильфриду въ средин какого-то разговора.
Вильфридъ замшался и не могъ докончить начатой фразы.
— Превосходно! Но говорите подобныя вещи по французски.— Ваша черноглазая красавица убжала. Она оставила гостиную спустя пять минутъ посл ухода капитана Гамбьера.
Вильфридъ выпрямился во весь ростъ и пристальнымъ взглядомъ окинулъ вс углы комнаты.
— Извините, сказалъ онъ, отправляясь къ лэди Гостръ. Но дорог онъ спрашивалъ себя, почему въ сердц его забилась такая тревога. Остановясь передъ лэди Гостръ, онъ не могъ говорить.
— Да, Вильфридъ, отправляйся за ней, сказала Адель, угадывая его намреніе.
— Непремнно отправляйтесь, прибавила лэди Гостръ. Если она уже тамъ, то можете позволить ей исполнить общаніе, и потомъ скоре возвращайтесь домой. Внизу вамъ осдлаютъ лошадь, если вы желаете.
Вильфридъ поблагодарилъ милэди, отказавшись отъ лошади. Спустя нсколько минутъ, онъ уже шелъ подъ открытымъ бурнымъ небомъ по направленію къ Ипли, безъ твердаго убжденія, что найдетъ тамъ Эмилію.

ГЛАВА XI.

ВЪ КОТОРОЙ МЫ УСМАТРИВАЕМЪ ВЕЛИКОДУШІЕ, ЗАКЛЮЧАЮЩЕЕСЯ ВЪ ПИВ.

Въ десять съ половиною часовъ вечера этого памятнаго дня, отрядъ изъ двадцати пяти молодыхъ дтинъ, призовыхъ скороходовъ и записныхъ кулачныхъ бойцовъ, принадлежавшихъ къ Хильфордскому клубу, отправлялись на иплійскій выгонъ.
Иностранецъ, увидвъ ихъ направленіе и возбужденіе, подъ вліяніемъ котораго они такъ долго находились, подумалъ бы, что они спшили на подвиги мщенія, но надо хотя нсколько знать нашихъ соотечественниковъ, чтобы принять за фактъ, что идея и цль этой экспедиціи заключалась просто въ томъ, чтобы доставить оскорбившимъ ихъ иплійцамъ музыку. Таковы были дйствительно идея и цль. Хильфордцамъ не было дла до послдствій… Это распоряженіе доставить иплійцамъ немного музыки, было проектировано въ вид возмездія за утреннія милости, на своемъ вку, право, я не слыхивалъ ничего подобнаго такой снисходительности, такой теплоты чувства, особливо, когда принять во вниманіе перенесенное хильфордцами страшное оскорблніе.
Хоръ музыкантовъ, состоящій изъ барабана, тромбона, горна, двухъ флейтъ и одной визгливой флейточки, еще боле усилили игру фантазіи членовъ клуба, которые, отправляясь въ путь, кричали на прощанье, что музыки жалть не слдуетъ, что Томъ Бриксъ — человкъ музыкальный, съ прекрасной пустой головой, способной замнить собою всякій инструментъ, въ которомъ по какому нибудь случаю сдлается поврежденіе. Они должны были подарить иплійцамъ какъ можно больше музыки:— иплійцы нуждались въ гармоніи. Гармонія была слабой стороной иплійцевъ.— Задай-на имъ, задай! восклицалъ одинъ веселый краснощекій хильфордецъ: — вотъ такъ! фалъ, лолъ, толъ! и съ этими словами онъ длалъ жесты кулачнаго бойца и нападалъ на невидимаго противника. Замчанія подобнаго рода, какъ доказали замчательнйшіе историки новйшаго времени, вполн заслуживаютъ того, чтобы занести ихъ въ лтописи.
Въ самомъ дл быть островитяниномъ полнымъ эля,— тоже самое, что быть самымъ добрымъ ласковымъ двуногимъ или, пожалуй, безногимъ созданіемъ. Быть можетъ, по этой же самой причин у него легко возбуждается и гнвъ. При нашей вспыльчивости мы требуемъ, чтобы все длалось по нашему, и сильно возстаемъ противъ всего, что намъ не нравится. Мы требуемъ также, чтобы оцнивались наши благодянія. Если Ипли не понимаетъ ни нашей музыки, ни нашего намренія, то можетъ статься, мы произведемъ какое нибудь дйствіе на непроницаемую кору разсудка Ипли.
Экспедиція въ назначенный часъ съ безчисленнымъ множествомъ общаній, что музыка будетъ усладительная, тронулась. Билль Бордокъ, лвша въ игр въ криккетъ и мтко попадавшій въ цль, былъ предводителемъ,— Нигеръ Бартоломью, слуга изъ питейной лавки, Джонъ Гэрлингъ, работникъ съ сосдней мельницы, и Недъ Тьюкъ, ученикъ садовника, были его помощниками. На марш требовалась тишина, которая частію водворена была силою, посл двухъ попытокъ ниспровергнуть власть начальствующихъ лицъ. У гостинницы подъ вывской Голова Короля Вильяма, генералъ Бордокъ остановился и обнаружилъ нершительность относительно плана нападенія, но такъ какъ никто изъ его отряда ее могъ раздлять подобнаго состоянія души въ близкомъ сосдств съ гостинницей, то ему позволено было мирно посовтоваться съ своими помощниками, между тмъ какъ вс другіе ворвались въ двери, осыпали хозяина гостинницы громкими привтствіями, и вскор принудили его самого присоединиться къ ихъ восклицаніямъ. Такимъ образомъ, когда хвостъ показываетъ сильную ршимость на выполненіи какого нибудь намренія, голова по невол должна ему слдовать.
Врный винометръ, или способъ опредлять состояніе души человка при извстномъ количеств употребленнаго имъ вина или нива, оказалъ бы намъ неоцненную услугу. Въ настоящее время можемъ ли мы, при всей увренности въ нашемъ благоразуміи, воздержаться отъ того, что можетъ довести насъ до позора, нищеты, заключенія въ тюрьму, вооружившись крыльями вина, мы паримъ надъ мысами, островами и морями, какъ воздушные шары, которые не въ состояніи летть по какому угодно направленію,— мы отдаемся на произволъ втровъ,— ничего не можемъ сдлать, какъ только спуститься внизъ, когда улетучатся газы. Можемъ ли мы сказать самимъ себ возвышеннымъ слогомъ: вотъ предлъ, гд желаніе заключить въ объятія все человчество переходитъ въ мстительность къ отдльнымъ лицамъ, гд свтлый плнительный нравъ омрачается страшнымъ гнвомъ, гд предвкушеніе радостей, становясь мятежнымъ, пробуждаетъ воспоминаніе объ обидахъ,— говоря проще,— можемъ ли мы знать положительно и научнымъ образомъ, что мы выпили довольно и должны остановиться. Что мы должны остановиться,— въ этомъ нтъ сомннія. Это такъ врно, что я готовъ сказать, что дамы не имютъ никакого права называть насъ чудовищными именами и стовать на насъ, пока не доставятъ намъ такого врнаго инструмента, на который я указалъ. За его отсутствіемъ, я убжденъ, что истинный инструментъ этого рода есть шляпа. Если бы шляпа не снималась съ головы во все время попойки, если бы дамы сами потрудились надвать намъ шляпы, или, еще лучше, вмсто шляпъ надвать внки, то мы, подобно древнимъ мудрецамъ, были бы въ состояніи сказать до точности, какъ далеко зашли мы въ нашемъ диирамб. Къ несчастію, шляпа служитъ не предостереженіемъ, но просто указателемъ. Я увренъ однако же, что наука могла бы безотлагательно приступить къ работ по этому предмету и отыскать какую нибудь систему. Когда вы увидите мужчинъ, пьющихъ съ шляпами на головахъ, и замтите, что эти шляпы постепенно начинаютъ сползать на затылокъ и висятъ какъ на гвозд, въ вид фески, что гладкій и выдающійся впередъ лобъ кажется такимъ веселымъ и открытымъ, не врьте этому признаку: майская бабочка души того и жди, что будетъ поглощена всплывающимъ на верхъ осадкомъ страстей. Шляпа, надтая на манеръ фески,— опасная шляпа. Шляпа, нахлобученная на брови, показываетъ человка, который можетъ выпить еще, но вмсто того онъ думаетъ удалиться домой и удаляется съ миромъ. Въ этомъ признак обнаруживается ршимость. Человкъ этотъ можетъ показаться свирпымъ, но въ сущности это настоящій ягненокъ. Винное страстное выраженіе шляпы совершенно противоположно невинному. Если мн не врятъ, то я обращаюсь къ исторіи, которая говоритъ намъ, что у всхъ двадцати пяти Хильфордцевъ, выступившихъ въ походъ, шляпы были на затылкахъ. Изъ этого слдовало, что Питеръ, получивъ замчаніе отъ главнокомандующаго, возъимлъ сильное поползновеніе испытать свою храбрость,— но когда Джонъ Гэрлингъ вздумалъ было остановить своего генерала отъ выполненія уже кипвшаго въ груди его желанія подраться, послдній сразу сшибъ Гэрлинга съ ногъ за его вмшательство,— а какъ генералъ Бордокъ былъ самый ловкій боецъ, славившійся мткостью своихъ ударовъ, то большинство его подчиненныхъ подняло страшные крики, возбудивъ ими въ Гэрлинг чувство невыносимой несправедливости, которое Гэрлингъ только тмъ и могъ укротить, что повалилъ на землю двухъ сильныхъ молодцовъ и съ тмъ же намреніемъ налетлъ было на третьяго, совершенно посторонняго, подошедшаго къ нимъ съ перекрестка. Этотъ господинъ легкимъ ударомъ кулака, знающимъ, какъ должно обходиться съ пивомъ, сшибъ съ ногъ самого Гэрлинга и потомъ голосомъ Вильфрида Поля проплъ:— Гд тутъ ближайшая дорога въ Ипли?
— Пойдемте вмст съ нами, сэръ, и мы вамъ покажемъ, сказалъ Бордокъ.
— Вы разв туда идете?
— Очень ясно, что туда.
— Кажется, это все хильфордскіе мужчины?
— Да, женщинъ мы оставили назади.
— Я тороплюсь, поэтому прощайте.
— Мы тоже торопимся, сэръ. Впрочемъ, вы джентльменъ,— а мы хотимъ сдлать иплійцамъ маленькій сюрпризъ,— такъ, знаете, насчетъ музыки, если вы не намрены предупредить ихъ, то можете идти, эта дорога доведетъ васъ до самаго мста.
— Благодарю, сказалъ Вильфридъ, чувства котораго раздлялись въ это время между ревностью къ Гамбьеру и безпокойствомъ за Эмилію.
Могла ли ея артистическая натура, о которой онъ слышалъ смутные отзывы, оправдывать ее, показывать ея сердце совершенно невиннымъ, если она доврялась чести всякаго человка? Къ сожалнію, я долженъ сказать, что разборчивые поклонники прекраснаго пола всегда такъ грубо подозрваютъ всхъ женщинъ, какъ скоро хотя слегка будутъ затронуты ихъ чувства.
На иплійскомъ лугу съ возвышенной нагорной дороги виднлись огоньки. Луна проглядывала отъ времени до времени сквозь разорванныя мста темной тучи. Удвоивъ шаги по двумъ причинамъ, Вильфридъ приблизился къ балагану на такое разстояніе, что могъ разслышать раздававшіеся въ немъ голоса, началъ вслушиваться и потомъ вдругъ остановился.— Безсознательно произнесенные слова: — Слава Богу! она тамъ!— могли бы обнаружить его чувства, если бы тутъ находился посторонній свидтель.
Эмилія сидла въ отдаленномъ конц балагана, и пла такъ, какъ Вильфридъ никогда еще не слышалъ: въ ея черныхь глазахъ горлъ огонь. Позади ея стоялъ капитанъ Гамбьеръ съ невозмутимымъ спокойствіемъ церемоніймейстера во время торжественнаго представленія ко двору какой нибудь особы. Мужчины и женщины, расположившіеся у столовъ, пристально смотрли на нее,— нкоторые разинувъ рты, большая часть съ выраженіемъ полнаго одобернія, какъ будто они хотли сказать:— странно, но хорошо. Вниманіе всхъ сосредоточено было на Эмиліи, которая только этого одного и желала, глубокая тишина нарушалась то въ томъ, то въ другомъ мст перемежавшимся храпньемъ. Говоря сущую правду, нкоторыя головы низко преклонялись предъ величіемъ пива и опустились къ столу на повисшія руки.
Глаза у многихъ пожилыхъ людей сверкали, складъ ихъ губъ выражалъ полусдержанное удовольствіе, не смотря на то, что слова аріи были чужеземныя, что пніе и самая пвица были для нихъ совсмъ незнакомы. Вс чувствовали глубокую признательность за вниманіе, оказанное имъ посщеніемъ Эмиліи. Общее выраженіе имло много сходства съ тмъ, которое мы замчаемъ въ народ, когда онъ выслушиваетъ національный гимнъ духовнаго содержанія. Вильфридъ, въ качеств зрителя-циника, стоялъ у входа въ балаганъ. Для чего она тратила столько энергіи, столько плнительной музыки въ пніи передъ людьми подобнаго рода? Онъ смялся, но на лиц его отражалась душевная пытка.— Она не иметъ ни малйшаго попятія о насмшк, говорилъ Вильфридъ самому себ.— Но вотъ голосъ Эмиліи снова овладвалъ имъ, и завлекалъ его, какъ бывали завлекаемы противъ воли древніе герои въ заколдованные лса. Ему показалось бы боле приличнымъ, если бы она пла въ этомъ обществ священныя псни, гимны, аллилуію, тутъ не было бы ничего предосудительнаго и ужь во всякомъ случа — ничего смшнаго, но романсъ въ этой атмосфер табачныхъ трубокъ, пива и опьянлыхъ головъ раздражалъ Вильфрида соразмрно съ тмъ, какъ боле нжная половина его самого начинала подчиняться вліянію чарующаго голоса Эмиліи.
Эмилія, быть можетъ, предугадывала, что восхищеніе составляло только частицу признанія за ней таланта, и для того, чтобы упрочить это признаніе и сдлать его истиннымъ, необходимо было пріобрсть любовь. Но вдь бдные, простые, грубые люди не въ состояніи любить того, что для нихъ непонятно. Чтобы привязать къ себ, кумиръ долженъ имть ихъ аттрибуты, король долженъ отъ времени до времени показывать свое лицо, псня должна согласоваться съ ихъ понятіями. До высшихъ слоевъ общества, сколько намъ извстно, это не относится. Эмилія, какъ мы уже сказали, предугадывала это, по всей вроятности вслдствіе того уваженія къ ней, съ которымъ встрченъ былъ ея финалъ. Какъ ни раздавались громко: браво!— но они были сдержанны. По всему было видно, что рукоплесканія были вызваны благодарностью, но не восторгомъ.
— Ма’мъ! ма’мъ! восклицала Эмилія, быстро пробираясь къ одной изъ женщинъ, нарядне другихъ одтой.— Какъ я рада, что вижу васъ! Довольны ли вы мной? А вы, дорогой фермеръ Вильсонъ? Я замтила васъ, кончая послднюю псню. Я помню, что эта псенка вамъ нравилась, и хотла спть ее. Я знаю ея голосъ, но слова! слова! какія въ ней слова? Псня безъ словъ ничего не значить.
— Правда! замтилъ фермеръ, выставивъ впередъ острый конецъ своей трубки:— наши проглотили бы ее цликомъ, это такая псня, которая заставила бы ихъ прыгать. Спойте еще что нибудь, миссъ. Иностранныя псни, конечно, хороши, но напримръ такая: ‘Эль — мой напитокъ, и Англія — моя отчизна!’ — несравненно лучше. Спойте намъ, миссъ, что нибудь попроще, поглаже.
Мистриссъ Вильсонъ дернула мужа за руку, напомнивъ ему этимъ движеніемъ, что пустая болтовня была его опасной привычкой, и въ то же время пустила въ собраніе вопросъ: не имется ли у кого при себ псенника? Черезъ нсколько минутъ псенникъ, истасканный, замаранный, съ загнутыми уголками каждаго листка, явился на сцену. Раздался громкій крикъ: кто требовалъ пропть одну псню, кто другую, по Эмилія отыскала изъ нихъ ту, которую имла въ виду еще прежде. Опустивъ голову, она внимательно прочитывала ее на обратномъ пути къ арф. Тамъ она передала псенникъ капитану Гамбьеру, и съ нжнымъ взглядомъ, который невольно долженъ былъ взволновать ревниваго зрителя, попросила держать передъ ней раскрытую книгу. Капитанъ взялъ псенникъ безпрекословно и, согласно приказанію, держалъ его передъ пвицей, съ замчательнымъ равнодушіемъ. Лишь только Эмилія проиграла прелюдію знакомой всмъ аріи, какъ внутренность балагана измнилась: ноги начали двигаться, локти — припрыгивать кверху, пальцы — прищелкивать: все тло, повидимому, готово было пуститься въ плясъ подъ ея музыку. Эмилія совершенно овладла ихъ сердцами. Кром удовольствія, доставляемаго игрою и пніемъ знакомой аріи, для нихъ было удивительно, какимъ образомъ Эмилія могла знать то, что знали они. Они видли въ этомъ какое-то чудо, необыкновенное вдохновеніе. Замчая мткость своего удара, Эмилія улыбалась, она, если можно такъ выразиться, плакала отъ удовольствія, ею же самой возбужденнаго. Но вотъ, голосъ ея упалъ, и она, съ полуоткрытой грудью, которую платье окаймляло полукруглой линіей, посмотрла на Гамбьера такъ лукаво, что Вильфридъ невольно долженъ былъ спуститься съ своей цинической обсерваторіи и предаться одинаковымъ съ другими ощущеніямъ.
При послднемъ аккорд арфы, закончившемъ арію, раздались неистовые крики, требовавшіе повторенія. Эмилія вполн соглашалась на это, капитанъ Гамбьеръ началъ было отговаривать ее, но умоляющій взглядъ и приподнятыя кверху сложенныя руки Эмиліи принудили Гамбьера снова открыть книгу и держать передъ ней съ величайшей любезностью. Эмилія снова запла, и Вильфридъ, собиравшійся подойти къ ней и силой увести ее, остался на мст.
Въ тотъ же самый моментъ между иплійцами составился аккомоанимептъ,— да и то сказать, кто въ состояніи удержаться отъ того, чтобы не полюбоваться блескомъ солнечныхъ лучей, играющихъ на поверхности стекляннаго зданія, хотя и зная, что зданіе это должно сейчасъ же разбиться въ дребезги? Спящіе проснулись, мужчины и женщины одушевились: одни проплясывали, другія подпвали, въ одномъ мст подъ тактъ музыки подбрасывали ребенка, въ другомъ какой-то старикъ безмолвно балансировалъ локтями, выражая безпечную, дтскую радость, вся толпа въ балаган повидимому находилась въ состояніи слегка закипавшей воды, и съ каждой минутой готова была закипть ключомъ, огласить воздухъ восклицаніями веселья и радости, между тмъ какъ Эмилія все выше и выше брала ноты, и все больше и больше увлекала толпу, совершенно одна на всю массу, она съ лукавой улыбкой и съ тактомъ, котораго не могъ окритиковать даже самъ Вильфридъ, пла такъ просто и въ то же время такъ много доставляла счастія.
Мн, однако, нельзя медлить, но я попрошу тхъ изъ читателей, которые имютъ привилегію высоко воспарять вмст съ музой, обратить въ этомъ полет вниманіе на одно обстоятельство. Предстоящая суматоха и драка да не отвлечетъ вашего вниманія отъ великодушія пива. Это будетъ объяснено въ конц, но теперь будьте достойны вашего мста подл музы, которая одна въ состояніи изъ двухъ неизбжныхъ золъ выбрать одно.
Меня спросятъ: если бы Иплійцы, сохраняя веселое настроеніе духа, встртили Хильфордцевъ съ радушнымъ смхомъ,— что было бы тогда съ вашимъ пивнымъ великодушіемъ? Тогда, могу положительно сказать, великодушіе пива сразу озарилось бы яркимъ блескомъ, смхъ раздался бы еще громче, и за нимъ послдовали бы братскія привтствія. Какъ бы то ни было, огонь на алтар мудрости снова былъ подожженъ безуміемъ, и ступенями къ алтарю, по древнему обычаю, послужили разбитыя головы.
Въ крайнемъ недоумніи Иплійцы встрепенулись. Лица у клубныхъ членовъ вытянулись. Эмилія затрепетала отъ ужаса.
Съ минуту голосъ ея покрывалъ еще звуки отвратительнаго концерта, но потомъ былъ заглушенъ. Вильфридъ бросился къ Эмиліи. Иплійцы услышали какой-то дикій, зловщій шумъ. Балаганъ представлялъ собою разсвирпвшій звринецъ. Снаружи его раздавались звуки мдныхъ зврей, зврей свищущихъ, зврей ревущихъ.— Мы пожаловали къ вамъ изъ Хильфорда съ визитомъ, прокричало нсколько голосовъ изъ тсной наружной толпы. При этомъ вызов нсколько храбрецовъ бросилось къ выходу.— Моя арфа! вскричала Эмилія, и голосъ ея долетлъ до слуха Вильфрида. Безоружные Иплійцы хотли открыть переговоры, но вмсто отвта Хильфордцы снова заревли. Тромбонъ тянулъ нескончаемую ноту, которая свела бы съ ума спокойныхъ кошекъ, грющихся подл очага, сильно и бойко, какъ во время приступа, стучалъ барабанъ. Кровь не могла слышать этихъ ударовъ и удержаться отъ того, чтобы не закипть. Балаганъ сильно зашатался. Вильфридъ и Гамбьеръ изъ нсколькихъ стульевъ, скамеекъ и столовъ образовали баррикаду для защиты женщинъ.
— Уйдемте отсюда, говорилъ Вильфридъ Эмиліи:— оставьте вашу арфу. Я доставлю вамъ другую. Уйдемте.
— Нтъ, нтъ! восклицала она въ нервномъ испуг.
— Ради Бога, уйдемте! повторялъ онъ.
— Нтъ! нтъ! нтъ!— отвчала Эмилія и для большей силы этого отрицанія топнула ногой.
— Я куплю вамъ другую арфу, произнесъ Вильфридъ на столько громко, чтобы можно было разслушать его среди всеобщаго крика.
— Точно такую! сказала она, съ тяжелымъ вздохомъ положивъ руку на арфу.— Что подумаетъ онъ, узнавъ, что я ее бросила?
Вильфридъ зналъ, что Эмилія намекала на неизвстное лицо, подарившее ей этотъ инструментъ.
— Ничего… ничего, сказалъ онъ.— Эту арфу прислалъ вамъ я,— и могу прислать вамъ другую. Уйдемте же отсюда. Будьте такъ добры, уйдемте!
— Это вы прислали!
И Эмилія пристально посмотрла на Вильфрида. Но видимому, она оставалась совершенно равнодушною къ окружавшей ее суматох.
Въ это время вншнія баррикады были уничтожены и толпа длала натискъ на вторую укрпленную линію. Томъ Бриксъ, ораторъ, и Джимъ, преобразившіеся изъ борзыхъ собакъ въ бульдоговъ, охраняли ретираду Иплійцевъ, вызывая двухъ Хильфордцевъ поршить дло поединкомъ. Капитанъ Гамбьеръ сдлалъ было попытку употребить свой авторитетъ и приступить къ увщаніямъ, но среди его рчи одинъ изъ Хильфордцевъ протянулъ свою длинную руку и такъ ударилъ по арф Эмиліи, что на ней задребезжали вс струны, издавая какой-то болзненный звукъ. Этого было достаточно, чтобы довести раздражительность Вильфрида до крайней степени. Увидвъ, что Хильфордецъ продолжалъ опускать на арфу ударъ за ударомъ, между тмъ какъ Эмилія обнявъ ее обими руками, прижала къ груди своей, стараясь ее защитить, онъ выхватилъ трость изъ руки ближайшаго сосда и однимъ ударомъ такъ ловко сшибъ съ ногъ этого негодяя, что между Хильфордцами поднялся ропотъ. Посл этого подвига Вильфридъ присоединился къ передовому строю.
— Еще бы полдюжинки такихъ мткихъ ударовъ, сэръ,— замтилъ Томъ Бриксъ.
— Да вотъ одинъ изъ нихъ! вскричалъ Джимъ.
— Де совсмъ-то мтко, любезный,— возразилъ Недъ Тьюнъ, хотя лучшимъ доказательствомъ мткости удара служило то обстоятельство, что Питеръ Бартоломью едва-едва удержался на ногахъ. Недъ сильно размахнулся, и ударъ его, предназначавшійся Джиму, рзко попалъ въ скулу Вильфрида.
Взбшенный отъ одной мысли о томъ, что часть лица его распухла, побагровла, сдлалась, какъ слива съ безотвязчивой мухой на ней, свидтельствующей о ея сплости, Вильфридъ, искусный фехтовальщикъ, началъ очищать для себя мсто. Передъ нимъ упалъ Джонъ Гэрлингъ, упалъ Недъ Тьюнъ, голова Билля Бордока затрещала.
— Чертовски скверное дло! сказалъ Гамбьеръ, и съ дополнительной бранью, далъ полную свободу своей трости прогуляться на одномъ изъ непріятелей.— Пьяницы! бродяги! прибавлялъ онъ съ каждымъ ударомъ.
Въ это время вся партія Хильфордцевъ находилась въ балаган. Между тмъ Иплійцы не спали. Фермеръ Вильсонъ и нсколько другихъ, лта которыхъ благоразумно внушали имъ прибгнуть лучше къ военной хитрости, нежели къ сил, вышмыгнули наружу и дятельно занялись работой, поддерживаемые своими товарищами внутри: они нагнулись къ кольямъ, къ которымъ привязанъ былъ край парусины, а ихъ сообщники внутри взялись за деревянныя подставки.
— Пьяницы! проревлъ Билль Бордокъ.— Вы, кажется, сказали пьяницы? И посмотрвъ сначала на Гамбьера, онъ, съ адской усмшкой, остановилъ свой взглядъ на щек Вильфрида, получившей роковой ударъ. Въ этотъ моментъ Вильфридъ съ бшенствомъ бросился впередъ, слдуя его примру, Иплійцы сдлали сильный натискъ, изъ котораго Вильфридъ вскор выбрался, чтобы увести Эмилію.
— Наши, впередъ! вскричалъ Билль Бордокъ, и Хильфордцы въ свою очередь бросились въ аттаку.
Въ то время, какъ они наступали въ числ слишкомъ большомъ, чтобы возможно было сопротивленіе со стороны Иплійцевъ, на нихъ неожиданно нашло омраченіе. Битва пріостановилась. Ощущеніе, что кто-то ощупываетъ затылокъ и щеки, кто-то дружески склонился на плечо, внезапно пробудило чувство привязанности другъ къ другу. Потомъ послдовали отрывистыя восклицанія и наконецъ взрывы громкаго смха. Когда храбрые Хильфордцы уразумли стратагему, съ помощію которой ихъ обезоружили и взяли въ плнъ, они въ тотъ же моментъ оглушительными ура! отдали полную справедливость смышлености Иплійцевъ. Дло въ томъ, что на нихъ вдругъ опустили весь балаганъ и они барахтались и пугались въ огромномъ парусинномъ мшк.
Вильфридъ наконецъ усплъ таки вытащить Эмилію изъ-подъ складокъ тента. По осмотр его лица, ему позволили удалиться. Съ крикомъ, визгомъ, хохотомъ выползали Хильфордцы изъ ловушки, ихъ хватали по одиночк, какъ дикихъ гусей.
Да, до такой степени хохотали они, что можно было подумать, какъ будто бы шутка непріятеля была придумана и съиграна ими самими. Это-то и доказываетъ громадное и удивительное великодушіе пива.

ГЛАВА XII.

ПОКАЗЫВАЕТЪ, КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ ЧУВСТВО И СТРАСТЬ ОБРАЩАЮТСЯ ВЪ БОЛЗНЬ ЛЮБВИ.

Луна разливала свой тусклый серебристый свтъ на окрестныя горы. Эмилія съ поникшей головой, какъ кающаяся гршница, шла весьма торопливо, отъ времени до времени она приподнимала голову, чтобы подышать острымъ запахомъ молодаго папоротника. Вильфридъ все еще держалъ ее за руку и велъ черезъ лугъ, стараясь скоре удалиться отъ толпы.
— Вы промочите себ ноги, сказалъ онъ, когда шумъ толпы замолкъ въ отдаленіи. Мн очень жаль, что вы должны идти пшкомъ. Скажите, какъ вы попали сюда?
— Забыла, отвчала Эмилія.
— Васъ, вроятно, кто нибудь привезъ. Неужели вы тоже шли пшкомъ?
Эмилія снова отвчала:— забыла,— и съ нкоторой досадой, быть можетъ, съ умысломъ.
— Въ самомъ дл! настаивалъ Вильфридъ.— Но вдь вы должны же были такъ или иначе доставить сюда свою арфу.
— Да, моя бдная арфа!— Тяжелый вздохъ подавилъ ея голосъ.
Вильфридъ старался утшить ее.
— Не заботьтесь объ арф. Ее можно замнить другой.
— Но не такой, какъ эта! сквозь слезы сказала Эмилія.
— Мы достанемъ вамъ точно такую же другую.
— Которую я никогда не полюблю, какъ прежнюю.
— Быть можетъ, завтра мы и о прежней услышимъ добрыя всти.
— Нтъ, она умерла въ моихъ рукахъ. Третій ударъ убилъ ее. Она сломана.
Вильфридъ не могъ упрекать ее, и не имлъ ни малйшаго желанія принять на себя роль проповдника. Въ голов Эмиліи не мелькнуло ни одной идеи, которая бы служила ей упрекомъ за ея появленіе въ балаган, хотя до нкоторой степени она и сознавала себя виновною, она главне всего обвиняла себя за невниманіе къ этой милой арф, когда она была такая прекрасная и могла оказывать ей большія услуги.
— Теперь я припоминаю, какъ дурно играла на ней! Я прикасалась къ ней холодными пальцами. Она издавала такіе слабенькіе звуки, какъ будто въ ней не было сердца. Динь-динь-динь! Мн кажется. я играла на ней пальцами мертвеца съ большими ногтями.
Эмилія скрестила руки, крпко прижавъ ихъ къ кушаку, опустила на грудь подбородокъ и съ досадой задрожала всмъ тломъ, какъ капризная маленькая двочка. Вильфридъ сдлалъ гримасу. Динь-динь-динь отзывалось въ ушахъ его далеко не патетичной элегіей.
— Единственная и самая лучшая вещь — это не думать о ней, сказалъ онъ.— Вдь это ни больше, ни меньше, какъ инструментъ.
— Это второй инструментъ, который былъ убитъ на моихъ глазахъ, какъ живое существо, отвчала Эмилія.
Разговоръ на этомъ прекратился, и они шли молча, до тхъ поръ, пока Вильфридъ не выразилъ своего удивленія, спросивъ, куда двался Гамбьеръ? На вопросъ этотъ Эмилія не обратила вниманія. Тихіе спокойные шаги и потупленная головка заставляли Вильфрида упрашивать ее не горевать. Ея голосъ принялъ совсмъ другой тонъ, когда она отвтила, что вовсе не горюетъ.
— И вы вовсе не плачете?— сказалъ Вильфридъ, нагнувшись, чтобы пристальне посмотрть ей въ лицо.— А мн показались слезы на вашемъ лиц. Если это изъ-за арфы, то послушайте!— войдите вонъ въ тотъ коттэджъ, гд свтится огонекъ, сядьте тамъ и подождите меня,— я принесу вамъ, что уцлло отъ нея. Мы еще можемъ починить ее.
Эмилія приподняла глаза.
— Я не плачу объ арф. Если вы воротитесь, то и я пойду съ вами.
— Это невозможно. Вы больше никогда не должны показываться въ подобныхъ мстахъ.
— Въ такомъ случа оставимте арфу, тихо сказала она.— Вамъ нельзя идти безъ меня. Позвольте мн приссть вотъ здсь. Присядемте вмст.
Она указала ему мсто подл себя на срубленномъ сухомъ дерев подъ цвтущимъ боярышникомъ. Тусклое синеватое пятно свта между облаками показывало, гд находилась луна. Дождь пересталъ и освженная земля усилила запахъ цвтовъ, каждое дуновеніе втерка, повидимому, подносило къ ихъ ноздрямъ ароматъ цлаго букета.
Вильфридъ замтилъ въ Эмиліи внезапную перемну. Ея голосъ, даже въ обыкновенномъ разговор, имлъ то обаяніе, которое такъ сильно дйствовало на его нервы во время ея пнія.
— Если вы плачете, то слезамъ вашимъ должна быть причина,— сказалъ онъ, стараясь поддержать разговоръ въ спокойномъ состояніи.
— А вы очень храбры! было тихимъ отвтомъ Эмиліи.
Щеки ея запылали, какъ будто она сдлала весьма важное признаніе, и въ то время, когда румянецъ поднимался къ глазамъ, послдніе такъ выразительно устремились на Вильфрида, что не дрогнула ни одна рсница.
— Неужели вы думаете, что и у меня нтъ храбрости? рзко спросила она, подобно человку, у котораго мысли приняли боле мрачное направленіе.— Нтъ! я не трусила! Пока вы отбивались отъ толпы, я стояла, повсивъ голову,— да и что бы могла я сдлать? Но все же я бы не оставила васъ. Двочки могутъ только говорить: я погибну вмст съ нимъ.
— Но въ подобнаго рода преданности не представлялось надобности,— сказалъ Вильфридъ, длая усилія засмяться.— О чемъ вы задумались? Вдь это все длалось въ шутку!
Мнніе Эмиліи объ этой перепалк очевидно оставалось неизмннымъ.
— И не представилось бы въ этомъ надобности, если бы двочки оставались дома, прибавилъ Вильфридъ.
— А мн всегда нравится быть тамъ, гд…
При этихъ словахъ въ ея голос отзывалась какая-то торжественность.
Рука Вильфрида машинально поднялась къ подбитой щек.
Кто въ состояніи поврить, чтобы любовная сцена могла быть завершеніемъ такому чудовищно-скандальному происшествію, какое случилось съ полчаса тому назадъ? Пріятно было убдиться, что Эмилія обладала достаточнымъ запасомъ чувствъ, а тмъ боле пріятно, что эти чувства относились прямо къ нему. Она, дйствительно, была очаровательное существо, только не слишкомъ дальняго ума! Неужели она хотла сказать, что ей всегда нравится быть тамъ, гд бывалъ Вильфридъ? Какое-то странное любопытство, свойственное томнымъ движеніямъ души, заставило Вильфрида сдлать этотъ вопросъ,— и услышавъ отъ нея мягкое, нжное ‘да’ — онъ быстро и тономъ снисходительной дружбы продолжалъ:— по всей вроятности, мы теперь не разлучимся!
— Не знаю, сказала Эмилія.
Она сидла и, повидимому, заглядывала въ будущее, стараясь услышать, не скажетъ ли ей чего нибудь судьба.
Это ‘не знаю’ плнительно прозвучало въ ушахъ Вильфрида. Можно было подумать, что оно служило тонкимъ признаніемъ въ любви, замняло слова:— я люблю васъ всей душой. Образованныя до тонкости барышни едвали могли бы сдлать въ этомъ какое нибудь улучшеніе, можетъ быть, он прибавили бы къ этому только знакомые имъ оттнки сантиментальности.
Вильфридъ, убжденный, что услышалъ два слова, вполн удовлетворявшія его тщеславіе, не замедлилъ обратиться къ великосвтскому тону.
— Кстати, сказалъ онъ: — вы не должны преувеличивать идею объ этомъ вечернемъ подвиг. Не забудьте, что мн предстоитъ раздлить почести съ капитаномъ Гамбьеромъ.
— Я его не видла,— сказала Эмилія.
— Не озябли ли вы? спросилъ онъ, для разнообразія, хотя одна рука Эмиліи покоилась въ его рук.
Она отдала ему и другую руку. Вильфридъ не могъ оставить ихъ, какъ не могъ въ тоже время держать ихъ не наклонясь къ Эмиліи.
— Вы когда-то говорили, произнесъ онъ почти шопотомъ:— что мужчины цалуютъ васъ, когда вы бываете счастливы. Правда ли это? скажите, можете ли вы назвать себя счастливою?
Эмилія повернула къ Вильфриду свое свтлое лицо, и онъ прильнулъ къ нему губами. Надъ цвтущимъ боярышникомъ красовалась луна, какъ оторванная втромъ блая роза на голубомъ фон небосклона. Это былъ первый поцалуй. Но странно, Вильфридъ напечатллъ его съ какой-то стыдливостью и съ совершенно новымъ для него чувствомъ.
Вовсе не сознавая того, что разыгрывалъ женскую роль, Вильфридъ намекнулъ на тайный побгъ Эмиліи изъ Ричфорда, ему хотлось возбудить въ своемъ сердц испытанное имъ не задолго передъ тмъ чувство ревности, и чрезъ это самое насладиться вполн настоящимъ своимъ положеніемъ,
— Зачмъ вы убжали отъ меня? спросилъ онъ тономъ, въ которомъ отзывался упрекъ.
— Я дала общаніе.
— Но разв нельзя было нарушить это общаніе для того, чтобы остаться со мной?
— Нельзя!
— Вы дали общаніе капитану Гамбьеру.
— Нтъ не ему,— а этимъ бднымъ людямъ.
— Вы, вроятно, сожалете о томъ, что отправились туда?
— Нтъ, я была счастлива.
— Черезъ это вы лишились арфы, сказалъ Вильфридъ.
— А что вы думаете о моей недогадливости… о томъ, что я не узнала, кто прислалъ ее мн? возразила Эмилія. Вс дни, въ которые я играла на ней, я была виновата въ томъ, что не думала о васъ. Я ненавижу неблагодарныхъ двушекъ.
— Я такъ ненавижу все, что иметъ связь съ благодарностью, прибавилъ Вильфридъ:— пожалуйста не говорите о ней. Почему вы ушли съ капитаномъ Гамбьеромъ?
— Потому что я люблю его, отвчала Эмилія, нисколько не колеблясь, хотя и говорила какъ будто онмлыми губами.— Я хотла поговорить съ нимъ, поблагодарить его, подержать его за руку. Я сообщила ему о моемъ общаніи. Онъ сказалъ, что рано вечеромъ долженъ отправиться въ Лондонъ и будетъ ждать меня въ карет, и что тамъ мы могли бы поговорить. Онъ не желалъ, чтобы я разговаривала съ нимъ въ саду.
— И вы отправились съ нимъ въ карет и выразили ему всю свою признательность.
— Да, но мужчины не любятъ, чтобы мы были признательны.
— Поэтому онъ сказалъ, что готовъ сдлать для васъ, что вамъ угодно, но съ условіемъ, что вы не будете благодарить его?
— Онъ сказалъ… да, я забыла… совсмъ забыла! Да и какъ могу я передать вамъ, что онъ говорилъ? прибавила Эмилія сквозь слезы.— Я чувствую, что высыпала изъ себя все, какъ изъ мшка.
Вильфридъ разразился смхомъ, но потомъ это простое и просто высказанное сравненіе постепенно стало возбуждать въ немъ чувство ревности.
— Говорилъ онъ, что возьметъ васъ въ Италію? Спрячьте вашу головку снова въ мшокъ и припомните!
— Говорилъ, кротко отвчала Эмилія. Этотъ утвердительный отвтъ до нкоторой степени удивилъ его, въ немъ въ одинъ момеитъ родилось множество подозрній.
— Онъ одного со мной мннія объ итальянскихъ школахъ, продолжала Эмилія.— Онъ желаетъ, чтобы я музыкальнымъ моимъ образованіемъ была обязана одному ему. Онъ говоритъ, что это осчастливитъ его, и я думаю тоже самое.
Вильфридъ угрюмо посмотрлъ на противоположный заборъ.
— Не назначилъ ли онъ дня вашего отправленія? спросилъ онъ, вовсе не думая, что получитъ другой утвердительный отвтъ, а между тмъ получилъ его. Собственное смущеніе Эмиліи показывало ей, что отвтъ ея произвелъ на Вильфрида весьма тяжелое впечатлніе.
— И вы согласились?
— Согласилась.
Вопросъ и отвтъ скрестились какъ рапиры.
Вильфридъ вскочилъ съ мста.
— Запахъ этого дерева невыносимъ, сказалъ онъ, взглянувъ на тнистый боярышникъ.
Эмилія встала спокойно, сорвала цвтокъ и положила себ на грудь.
Дорога шла по зеленому проселку и по узенькимъ полевымъ тропинкамъ, освщеннымъ луннымъ свтомъ. Съ той и другой стороны раздавались трели соловьевъ. Надъ головами ихъ, сквозь небольшое пространство разорванной тучи, проглядывала луна во всемъ своемъ блеск. Луга спускались къ ручью, черезъ который была перекинута доска. Оттуда начинался подъемъ черезъ хлбныя поля къ кустарнику, обогнувъ который, они увидли Брукфильдъ. Но еще у ручья Вильфридъ спросилъ: — когда же вы отправляетесь въ Италію?
При этомъ Эмилія такъ серьезно посмотрла на него, что онъ посовстился прибавить:— и конечно, съ капитаномъ Гамбьеромъ? Онъ страдалъ, и надялся, что жестокое обращеніе прольетъ бальзамъ на раны его сердца: надо сказать, онъ не ошибся въ этомъ.
Эмилія подала руку Вильфриду, чтобы онъ помогъ пройти ей по доск, и, приблизясь къ нему, отвтила:
— Я никогда не оставлю васъ.
— Никогда! И Вильфридъ обнялъ ее, онъ былъ побжденъ, онъ былъ счастливъ. Въ восторг любви ему казалось, что манеры Эмиліи въ этотъ моментъ ни въ чемъ не уступили бы манерамъ всякой свтской лэди, призракъ Эмиліи съ протянутой рукой, съ открытымъ взглядомъ, съ твердой поступью въ то время, когда она произносила эти слова, не оставлялъ его до самаго Брукфильда, между тмъ какъ въ то же время подл него разговаривала сама Эмилія.
Такимъ образомъ любовь, съ помощію ея привычнаго лукавства, способствовала тому, чтобы вытащить ее изъ грязи и облечь ее въ золотое одяніе: обратить ее въ идеалъ. Боровшіеся инстинкты въ натур этого юноши, обожаніе женскаго совершенства и уступчивость чувственнымъ побужденіямъ, примирились на нкоторое время. Эмилія тоже шла съ своимъ идеальнымъ героемъ, съ человкомъ великодушнымъ, нжнымъ и храбрымъ, который дрался за нее, думалъ о ней съ любовью, въ эту минуту находился при ней, и такъ быстро возвысилъ ее до своего собственнаго уровня! Мечта всей ея жизни осуществилась! И чего, чего не могли бы они совершить теперь вмст: онъ съ своимъ мечемъ, она съ своей арфой? Сквозь глубокіе интервалы между облаками Эмилія видла, какъ открывались передъ ней свтлыя равнины Италіи, мраморные города, въ томъ вид, какъ ихъ рисовало ея воображеніе, портики величественныхъ дворцовъ, башни, блыя статуи между кипарисами, и тамъ вдали, въ вид сіяющей звздочки, Венеція, царица морей. Тоже самое воображеніе обращало минуты въ часы. Оно представляло ей, что они то шли съ полками Италіи, подъ разввающимся знаменемъ свободы, то она пла передъ побдоносной арміей, то каталась въ гондол и, обращаясь къ нему, къ властелину ея сердца, всей ея жизни, все еще блдному отъ пролитой за Италію крови, говорила ему тмъ тономъ, который имлъ надъ нимъ такую силу: — вы только позвольте мн доставлять вамъ удовольствіе!
— Когда? Гд? Чмъ? были грубыми, съ электрическою быстротою долетвшими отвтами изъ Англіи, и Эмилія упала съ облаковъ.
— Пніемъ, я думала, съ какимъ бы одушевленіемъ пропла для васъ. О, счастливое время! воскликнула она, стараясь разсять носившіяся передъ ней виднія.
— Для меня? Ужь не въ балаган ли? пробормоталъ Вильфридъ, приведенный словами Эмиліи въ смущеніе.
— О, нтъ! Здсь, теперь же… и утомленная отъ тяжести, переполнявшей ея сердце, она не длала попытки объяснить свое состояніе, хотя и сказала тономъ, вызывающимъ на объясненіе:— Вы, кажется, что-то напвали, или это мн послышалось?
Въ этотъ моментъ показался Брукфильдъ, и Вильфридомъ овладло желаніе испытать на себ всю силу ея духа, притомъ же съ появленіемъ Брукфильда, естественное очарованіе становилось слабе, и онъ боялся, что оно совершенно изчезнетъ. Это обстоятельство (къ счастію онъ оставался въ современномъ невдніи относительно дйствія внутренняго своего механизма) заставило его попросить Эмилію что нибудь пропть на прощанье. Эмилія остановилась. Грудь ея поднялась, но голосъ ея дрожалъ и слаблъ съ каждой нотой, какъ голосъ постепенно и замтно ослабвающаго больнаго въ предсмертныя минуты. Она сдлала еще одно усиліе и кончила печальнымъ взглядомъ на пристально смотрвшаго на нее Вильфрида.
— Нтъ, не могу, сказала она, и, страшась его гнва, взяла его руку, чтобы попросить прощенья, и опустила рсницы.
Вильфридъ крпко сжалъ ея пальцы и молча пошелъ впередъ, съ видомъ человка, который заглянулъ въ лицо одной изъ покрытыхъ завсой тайнъ человческой жизни. Это нанесло его сердцу сильный ударъ и быстро отвлекло отъ тучныхъ пажитей, на которыхъ питалась его сентиментальность. Въ слабомъ голос Эмиліи онъ услышалъ самый громкій вопль любви. Звукъ этого голоса пробжалъ по всмъ его жиламъ, выбивъ нсколько яркихъ искръ изъ его не совсмъ блестящаго ума. Этотъ маленькій эпизодъ показалъ ему образъ натуры, падавшей отъ изнеможенія подъ бременемъ новой любви. Впрочемъ, я не смю обвинять молодаго кавалерійскаго офицера въ способности замчать подобнаго рода образы. Онъ увидлъ только то, что Эмилія не могла пть единственно изъ-за тхъ чувствъ, которыя переполняли ея сердце въ отношеніи къ нему, но такое открытіе было святымъ призваніемъ въ любви, невольно произнесеннымъ существомъ, уста котораго не сложились еще на столько, чтобы произносить слово ‘любовь’.
Наступила полночь, глубокая, безмолвная. Они быстро прошли мимо лавровыхъ кустовъ и вокругъ поляны. Въ окнахъ спальни незнающихъ сна брукфильлскихъ барышенъ виднлись огни.
— Люблю ли я ее? спросилъ Вильфридъ самого себя, взявшись за ручку колокольчика, и мысль, что разлука съ ней, не боле какъ на шесть часовъ, будетъ для него тяжела, убдила его, что онъ дйствительно любилъ. Желаніе не сопротивляться этому чувству усиливало его убжденіе.
— Завтра поутру, прошепталъ онъ.
— Я сойду внизъ вмст съ разсвтомъ, отвчала Эмилія.
— Вы совсмъ въ потемкахъ… я не вижу васъ.
Дверь отворилась въ тотъ самый моментъ, когда Эмилія вышла изъ глубокой тни.

ГЛАВА XIII.

СОДЕРЖИТЪ ВЪ СЕБ НСКОЛЬКО СЛОВЪ О МАРІОНЕТКАХЪ.

На другое утро Вильфридъ ухалъ. Никто не видлъ, какъ онъ это сдлалъ. Эмилія, тихонько перебирая клавиши фортепьяно среди утренней тишины во всемъ дом, слышала, какъ затворилась наружная дверь. Въ этотъ часъ утра всякій шумъ приписывается прислуг. Она продолжала играть и терпливо ждала появленія Вильфрида, пока горничная не принудила ее выйти на чистый воздухъ, еще пропитанный утренней росой.
Изъ спальни Вильфрида пришло къ его сестрамъ извстіе, что онъ взялъ съ собой запасъ блья на довольно продолжительное отсутствіе.
Такое странное изчезновеніе моего героя принадлежитъ къ порядку вещей, которыя совершаются ‘никто не знаетъ почему’, это въ своемъ род занавсь, которая опускается для доставленія удобства или тому, кто показываетъ маріонетокъ, когда онъ бываетъ поставленъ въ затруднительное положеніе, или самими маріонетками, когда въ нихъ окажутся какія нибудь поврежденія.
Съ своей стороны я долженъ признаться, что мн извстно, почему это такъ длается (хотя и не нужно сказывать, сколько должно показаться сердитыхъ взглядовъ при такомъ заявленіи своей дальновидности). Я знаю почему, и къ несчастію для меня самого, мн предстоитъ разсказать то, что я знаю. Если я не разскажу, то изъ этого сложеннаго особеннымъ образомъ повствованія нельзя будетъ извлечь никакой морали.
Кто изучаетъ человка по маріонеткамъ, тотъ долженъ знать, что мы быстро перерождаемся. Напримръ, кукольный герой уже есть существо перемнившееся. Намъ извстно, чмъ онъ былъ прежде, но теперь онъ ищетъ пріюта въ своемъ остроуміи. Его органы обличаютъ его участь. Не обращая вниманія на фактъ, что подвигъ героя заключается въ томъ, чтобы одержать побду надъ натурой, онъ noвидимому похваляется своей покорностью ей.
До настоящей поры, никто еще не ршился сдлать попытки на счетъ приклейки носа кукольному герою. Но наконецъ кто нибудь сдлаетъ это. Когда будетъ предложено на выборъ:— или кукольный герой безъ носа или повсть безъ морали,— кто въ состояніи обнаружить нершительность?
А я посовтовалъ бы нашимъ сантименталистамъ допустить носъ между чертами, составляющими неотъемлемую принадлежность героевъ, въ противномъ случа можетъ совсмъ известись эта раса. Для того, чтобы избавить такого героя отъ нареканія въ очевидно дурномъ выполненіи роли, занавсъ опускается такъ часто, что становится скучно даже для особъ, доведенныхъ до утонченнаго совершенства. Если мы представляемъ его себ, какъ и другихъ людей, то онъ долженъ исполнять свою роль безпрерывно отъ начала до конца. Очевидно, что въ тотъ моментъ, когда кончается его карьера въ качеств волшебнаго принца, онъ становится на большую дорогу къ носу. Когда благодтельная сила, отличавшая его отъ другихъ, покидаетъ его, онъ, подобно банкруту, принужденъ бываетъ самъ исполнять всякую работу. Это ни боле ни мене, какъ наклонность поколній не достигать совершенства, но уклоняться отъ него.
Пружины, приводившія въ движеніе Вильфрида при настоящемъ случа, были весьма не сложны. На одну мимолетную минутку, мы снимемъ съ него украшенія героя и покажемъ ихъ.
Быстро соскочивъ съ постели, въ которой провелъ безпокойную ночь, онъ первымъ дломъ обратился съ лицомъ своимъ къ зеркалу, и, разумется, увидлъ блистательный знакъ, отличавшій его отъ обыкновенныхъ смертныхъ, какъ героя рыцарскихъ временъ. Битва предшествовавшаго вечера была изображена на лиц однимъ краснорчивымъ огромнымъ волдыремъ, при которомъ въ достославные дни старины онъ прослылъ бы за героя, изъ конца въ конецъ земли. Ныншніе дни совсмъ иные, это дни распиванія чаю. Онъ надялся увидать въ зеркал изображеніе Вильфрида Поля и не увидлъ его. При вид страшной маски, молодой человкъ выпучилъ глаза, произнесъ нсколько проклятій, и потомъ сдлалъ какой-то странный переходъ, какъ будто его перенесло силою внезапнаго порыва бури къ воспоминанію о томъ, что отъ волосъ Эмиліи пахло табачнымъ дымомъ.
— Я не могу показаться въ такомъ состояніи, замтилъ онъ самому себ, и потомъ прибавилъ:— нечего сказать! сладостный локонъ (это былъ уцлвшій въ памяти отрывокъ изъ прочитанныхъ имъ поэтическихъ произведеній).— Грустная иронія, ясно говорившая, что уже много золотыхъ листиковъ отлетло отъ изображенія Эмиліи въ его сердц.
Вильфридъ былъ славный малый, даже съ хорошими задатками. Но онъ былъ молодъ. Обратите вниманіе на это неопредленное слово, оно должно выражать идею, что онъ еще возмужаетъ. Въ немъ было меньше пустаго фатовства, нежели стыдливости и сантиментальности, хотя, конечно, иной можетъ имть эти качества, быть фатомъ съ головы до ногъ и все-таки оставаться славнымъ малымъ. Иной можетъ быть также славнымъ малымъ, но черствымъ, взыскательнымъ, двоедушнымъ, и мало ли еще какимъ. Здсь представляется вопросъ: способно ли было его сердце принимать и сохранять впечатлнія? Если способно, то обстоятельства, не смотря на эту массу противорчій, могутъ выработать изъ него порядочнаго человка. Въ замнъ такого благодянія онъ приноситъ въ жертву самыя драгоцнныя вещи, которыя ставятся выше всего въ земной жизни. При этомъ, хотя и созданный природой, онъ начинаетъ винить ее и ея скульптора, винить обстоятельства, забывая, что сдлать его человкомъ составляло ихъ единственный долгъ, и что если они не успли въ этомъ, то собственно отъ затрудненій, которыя поставлялись на ихъ пути его бывшимъ я.
Когда юнош приводится смотрть на любимый предметъ снизу вверхъ, онъ любитъ его горячо и со всею преданностью, но когда случится взглянуть на хорошенькую головку сверху внизъ, онъ становится сантиментальнымъ деспотомъ, если и того не хуже.
Вильфридъ былъ молодъ и находился подъ управленіемъ своихъ чувствъ: а эти чувства могутъ быть, если сантименталисты поврятъ мн, одинаково тиранскія и вводящія въ заблужденіе, какъ при ихъ утонченности, такъ и при ихъ грубости. Онъ сдлалъ большое усиліе, чтобы оказать сопротивленіе табачному дыму. Голосъ Эмиліи, ея развивавшаяся красота, ея простосердечіе, особенная прелесть въ чертахъ ея лица, все было собрано вмст, чтобы разсять страшные образы, рисуемые этимъ роковымъ все застилающимъ дымомъ. Все, все было напрасно. Ужасный дымъ помрачалъ даже воспоминаніе о ней. Для его оскорбленной разборчивой фантазіи казалось невозможнымъ отдлить ее отъ пивныхъ балагановъ и отвратительно дурнаго табаку, и, позвольте намъ прибавить, что фантазія эта не иначе могла представить себ Эмилію, какъ подл обезображеннаго лица самого Вильфрида Поля. Онъ содрогался при одной мысли, что почти совсмъ отдался этой двушк. Да отдался ли еще? Разв онъ связалъ себя честнымъ словомъ? Держаться дальше отъ нея, вотъ отвтъ на эти вопросы, казавшійся довольно благопріятнымъ. Въ отдаленіи заключалась его безопасность. Эмилія обладала необъяснимой силой привлеченія. Въ одно и то же время она была могущественна и ничтожна, такъ что страшась ее и собираясь бжать отъ ея чарующей силы, онъ повторялъ отъ времени до времени: — бдное созданіе! и глубоко надялся, что она не будетъ несчастлива.
Паяцъ (вроятно новичекъ въ своемъ дл или большой честолюбецъ), посл удачнаго представленія, передаетъ свои куклы зрителямъ и замчаетъ: не угодно ли ихъ осмотрть, лэди и джентльмены. Послдніе, разсмотрвъ ихъ въ подробности, возвращаютъ и остаются разочарованными. Это огорчаетъ паяца. Но я не подражаю ему. Я не жду конца представленія, когда бываетъ уже слишкомъ поздно, чтобы оживить иллюзію. Для избжанія спуска занавса, я хочу объяснить одно обстоятельство, на которомъ, какъ на шалнер, вертится настоящій разсказъ: это — сила характера. Я вполн увренъ, что мой герой вынесетъ свое новое и чрезвычайно странное бремя. Я снова съ веселой увренностью бью въ барабанъ и трублю въ трубы. Я знаю, что длаю. Сантименталисты будутъ сердиться на меня, но вдь они всегда сердились. Я не умю угодить имъ. Я знаю, что мой герой никогда куклой не бывалъ. Я уважаю его, мало того, я благоговю передъ нимъ.

ГЛАВА XIV.

БЕСВОРТСКІЙ ВОПРОСЪ.

Мистеръ Поль былъ одинъ изъ тхъ людей, характеры которыхъ узнаются съ перваго взгляда. Онъ былъ опрятенъ, невзраченъ, принужденно веселъ, съ птичьими глазками, недопускавшими васъ заглядывать въ его сердце. Друзья знали его вполн. Дочери никогда не приходили въ сомнніе относительно его. Въ періодъ покупки Брукфильда онъ былъ раздражителенъ и вспыльчивъ, но это приписывалось предположенной перемн въ его привычкахъ — неизбжной необходимости имть довольно частыя фамильныя совщанія по денежнымъ вопросамъ. Онъ сильно не жаловалъ этихъ вопросовъ и всегда старался уклоняться отъ нихъ, онъ охотно выдавалъ деньги, но не любилъ говорить о нихъ. Если ему приводилось разсуждать объ этомъ съ дочерями, онъ начиналъ вздыхать, щуриться и вообще казаться провинившимся, такъ что брукфильдскія барышни, хотя и восхищались этимъ явленіемъ, объясняя его зародышемъ въ немъ чувства, возвышавшаго его положеніе, но тмъ не мене допускали, что у него были какія нибудь непріятныя причины, по которымъ онъ желалъ избгать подобнаго разговора. Въ настоящее же время, когда он заговорили о Бесворт, увряя его въ непреодолимомъ желаніи перемнить свою резиденцію, припадокъ пугливости былъ очевиденъ, сначала онъ выразился неистовыми похвалами Брукфильду, за которыми быстро и необъяснимо послдовалъ нкоторый родъ согласія на предложеніе удалиться изъ этого мста. Бесвортъ представлялъ множество преимуществъ предъ Брукфильдомъ, и потому чтобы ршиться оспаривать хотя одно изъ нихъ, для него значило тоже самое, что нырнуть въ самую глубину денежнаго вопроса. Онъ осмлился однако спросить своихъ дочерей, чего хорошаго ожидали он отъ этой перемны. Брукфильдскія барышни отвчали на это очень просто: въ Брукфильд можно прожить полстолтія и не составить себ такого кружка, какой легко образовался бы въ Бесворт мене чмъ въ два года. Здшній кругъ общества весьма ограниченъ. Он собирали у себя друзей, и не имли никакихъ средствъ свести ихъ вмст. Наконецъ ихъ ршительно очаровала красота мстоположенія Бесворта.
— Хорошо, сказалъ мистеръ Поль: — но къ чему же это ведетъ? Какихъ можно ожидать послдствій? Вы все-таки двицы,— объяснялъ онъ. Вамъ не всегда же оставаться со мной. Покамстъ вы можете также хорошо жить въ Брукфильд, какъ и во всякомъ другомъ мст.
Сестрицы слегка покраснли.
— Ваша предусмотрительность, папа, относительно насъ очень любезна, сказала Корнелія.— Наша цль совсмъ другая.
— Желалъ бы я видть ее, возразилъ папа.
— Но, папа, вы ее видите, непремнно видите, вмшалась Адель:— этой въ своемъ род уединенной жизни всегда можно отдать предпочтеніе предъ безалабернымъ существованіемъ въ городскихъ скверахъ, на которое обречено такое множество бдныхъ созданій!
— Уединенной жизни! сказалъ мистеръ Поль, вообразивъ, что попалъ на слабую сторону ихъ аргумента:— какимъ образомъ она можетъ быть избранною, когда вы хотите перехать въ такое мсто, гд васъ будетъ окружать толпа?
— Уединеніе можетъ зависть отъ самой толпы, замтила Арабелла съ чрезвычайнымъ смиреніемъ.— Это такое мсто, гд мы будемъ видть весьма немногихъ, которыхъ добрая фортуна соблаговолитъ назначить для нашего знакомства.
— Папа, неужели вы не видите, что разница между аристократіей и буржуазіей заключается въ томъ, что первая выбираетъ мста для своей резиденціи, а послдняя обязана жить тамъ, гд приведется? сказала Адель.
Это было первое домашнее совщаніе по длу о покупк Бесворта. Поздка въ Ричфордъ произвела свое дйствіе на брукфильдскихъ барышенъ, которыя съ того уровня смотрли теперь уже совсмъ на другую высоту.— Намъ нужно дйствовать настойчиве, и тогда непремнно мы оставимъ это мсто. При вторичномъ совщаніи он, однакоже, замтили, что ни на сколько не подвинулись впередъ. Единственная перемна состояла въ приведенномъ уже возраженіи отца на ихъ прежніе доводы.— Къ чему это поведетъ? Что же будетъ потомъ? Я вижу вашу цль. Но, неужели я долженъ перехать въ новый домъ только для того, чтобы посмотрть, какъ васъ возьмутъ изъ него, и остаться тамъ одному? При томъ же это можетъ повредить собственнымъ вашимъ интересамъ. Какимъ образомъ можетъ повредить, это не ваше дло. Предоставьте думать и судить объ этомъ мужчин. Если бы еще это предложилъ вамъ братъ… но онъ слишкомъ разсудителенъ.
Посл такого намека брукфильдскія барышни написали Вильфриду, стараясь получить его согласіе и содйствіе. Вильфридъ расхохотался, прочитавъ слдующую наивную сентенцію: — надемся, ты не подумаешь, что у насъ имется въ виду какой нибудь особенный личный интересъ,— и отвчалъ, что онъ вовсе не думаетъ объ этомъ, что онъ смотритъ на Бесвортъ весьма благопріятно, и что ‘могу сообщить вамъ, продолжалъ онъ: вашъ вкусъ отъ искренняго сердца одобряетъ лэди Шарлотта Чилинвортъ, о чемъ она и проситъ передать вамъ’.— Письмо это было отправлено изъ Сторнли, помстья маркиза, отца лэди Шарлотты. Ея братъ былъ членомъ одного клуба съ Вильфридомъ. ‘Онъ называетъ Бесвортъ самымъ обитаемымъ мстомъ въ нашемъ округ и общаетъ проводить тамъ столько мсяцевъ изъ двнадцати, сколько вамъ угодно будетъ назначить ему. Я соглашаюсь съ нимъ, что Сторнли такое помстье, какого лучше нельзя требовать. Передъ нимъ во всей Англіи только тремъ резиденціямъ можно отдать преимущество, и изъ этихъ трехъ дв графскія’.
Письмо Вильфрида представляло собою образчикъ дипломатіи, пріобртаемой навыкомъ. ‘Изъ этихъ трехъ дв графскія’ была мастерская фраза. Она произвела сильное вліяніе на воображеніе брукфильдскихъ барышенъ.— Какія же это дв резиденціи? И неужели Бесвортъ нельзя довести до того, что онъ станетъ соперничать съ ними? Положительно можно! Близость къ Лондону сообщала ему прекрасныя благородныя преимущества. Быстрое сообщеніе и быстрая перемна гостей, столичная репутація привлекательной мстности непремнно должна поставить Бесвортъ выше многихъ англійскихъ провинціальныхъ резиденцій. Домъ, гд могли бы встрчаться вс главныя знаменитости, домъ — подъ милымъ управленіемъ женщинъ, очагъ для избраннаго общества и освжающій фонтанъ для кружка, который долженъ постепенно принимать боле обширные размры!
‘У насъ былъ диспутъ, писали сестрицы Вильфриду: — диспутъ, который долженъ ршить ты или лэди Шарлотта. Я, Арабелла, ничего не знаю о форели. Я, Корнелія, ничего не понимаю о рчномъ русл. Я, Адель, ничего не смыслю въ инженерномъ искусств. Но послднюю убдили, что рчка, протекающая по Бесворту на цлую милю, можетъ быть углублена, среднюю убдили, что эта попытка повредитъ теченію рчки, а первую — что черезъ это пропадетъ вся рыба’.
Повидимому, Вильфридъ принялъ такое извщеніе весьма серьезно. ‘Вчера, писалъ онъ въ отвтъ, я и лэди Шарлотта катались верхомъ. Мы думаемъ, что въ Бесворт, не тревожа рыбы и безъ всякаго вреда теченію рчки, что нибудь сдлать возможно. Во всякомъ случа идея расширить эту рчку и получить возможность кататься на лодк слишкомъ хороша, чтобы ея не придержаться. А что вы думаете на счетъ столовой? Я сказалъ лэди Шарлотт, что вы непремнно захотите устроить въ ней балконъ для музыкантовъ. Она разсмялась. Вы полюбите ее, когда узнаете, что это за женщина’.
Такимъ образомъ брукфильдскія барышни все боле и боле углублялись въ бесвортскій вопросъ, и начинали уже думать, что покупку такого очаровательнаго мста требовала ихъ честь. Не удивительно, что въ домашнемъ быту, гд удовлетворялись вс нужды и гд деньги считались такимъ предметомъ, о которомъ не стоило и говорить, брукфильдскія барышни смотрли на эту покупку, какъ на вещь самую обыкновенную.
Адель была любимой корреспонденткой Вильфрида. Она весьма живо описывала ему борьбу съ своимъ папа.— ‘Если теб нравится Бесвортъ и ты думаешь впослдствіи владть имъ, то можешь на него разсчитывать. Или же это для насъ однихъ, какъ иногда мн думается?— Во всякомъ случа Бесвортъ нашъ. Ничто, кром цны (о которой надобно еще подумать!), не можетъ отвлечь насъ отъ него, а объ этомъ папа не сказалъ еще ни слова, хотя онъ и придумываетъ всевозможныя препятствія къ перемн нашего мстопребыванія, и не хочетъ (а можетъ быть, бдный дорогой папа, не можетъ) видть того, что мы намрены длать въ обществ. Теб вдь извстно, что богатые люди безъ различія поднимаютъ страшный шумъ, какъ скоро вопросъ коснется до денегъ. Я знаю, это общая ихъ слабость. Папа, повидимому, совершенно равнодушенъ къ этой части нашего дла. Онъ даже не намекаетъ на это. А все же дло впередъ не подвигается. Весьма вроятно, что Тинлеи тоже поглядываютъ на восхитительный Бесвортъ. Настоящее ихъ имнье весьма дурно, но для нихъ собственно очень хорошо. Отдайте имъ Бесвортъ, и он приберутъ къ своимъ рукамъ всхъ сосдей. Насъ наводнитъ все, что есть гадкаго и низкаго, и мы навсегда потеряемъ прекраснйшій шансъ. Шансъ, смю сказать, для пользы цлаго округа, да и не для цлаго ли графства? Мы совтовали бы теб написать къ папа одно изъ твоихъ умныхъ, убдительныхъ писемъ. Намъ извстно, душа моя, что ты также отлично умешь владть перомъ, какъ и мечомъ. Пожалуйста, дай намъ знать, когда ты напишешь’.
Вильфридъ отвчалъ на это, что въ настоящее время считаетъ не совсмъ удобнымъ присоединять свой голосъ къ требованію сестеръ.
Брукфильдскія барышни спокойно покорялись этому, пока однажды вечеромъ, за обдомъ, услышали отъ отца, что онъ видлъ Вильфрида въ город.
— Онъ не тратитъ свое время по пустому, какъ нкоторые молодые люди, которыхъ я знаю, сказалъ мистеръ Поль, примигнувъ однимъ глазомъ.
— Папа! возможно ли это? вскричала Адель.
— Все возможно, моя милая.
— И лэди Шарлотту видли?
— Тамъ и лэди Шарлотта.
— Кто была бы лэди Шарлотта, если бы что нибудь случилось!
Мистеръ Поль захохоталъ.
— Нтъ, нтъ. Вы ничего отъ меня не узнаете. Говорю вамъ только одно: будьте практичны. Солнце свтитъ не всегда.
Казалось, онъ былъ въ восторг отъ какихъ-то секретныхъ хорошихъ новостей.
— Не были ли вы въ послдніе два или три дня въ Бесворт? спросилъ мистеръ Поль.
Сестрицы лучезарно улыбнулись, мысленно отдавая полную справедливость способности Вильфрида убждать другихъ.
— Нтъ, папа, не были, сказалъ Адель.— Мы всегда и съ особеннымъ удовольствіемъ готовы здить туда,— я думаю, вамъ это извстно.
Мистеръ Поль съ полнымъ самодовольствіемъ взялъ рюмку.— Зачмъ же стало дло?— Дорога туда проложена!
— Прямая?
— Черезъ ворота, ха, ха!
Если бы не намекъ на лэди Шарлотту, то не было бы никакой возможности объяснить веселость мистера Поля.
Сестрицы, въ экстренномъ полуночномъ совщаніи, убдили одна другую, что Вильфридъ женится на лэди Шарлотт, Он сообщили ему нсколько оттнковъ нжныхъ своихъ чувствъ поэтому предмету. Его отвтъ былъ чисто віотійскій, въ немъ говорилось объ одномъ только Бесворт. ‘Приступайте къ длу, писалъ онъ: если хотите имть Бесвортъ. Желзо теперь горячо. Главне всего, прошу васъ быть какъ можно боле внимательными къ сквайру, потому что онъ и я длаемъ для васъ все, что только можно. Мы обязаны уважать его и исполнять его желанія’.
Что бы могли значить слова: ‘быть какъ можно боле внимательными?’ Брукфильдскія барышни не въ состояніи были ничего придумать для разршенія этого вопроса. Он были уврены, что больше ихъ ни одна дочь не могла оказывать вниманія и готовности все приносить въ жертву своему отцу. Вечеромъ он отправили добровольно вызвавшуюся Адель посидть съ отцомъ въ библіотек и отъ имени всхъ предложить ему ршительный вопросъ. Арабелла же и Корнелія согласились ждать Адель наверху, чтобы вмст обсудить результатъ свиданія.
Спустя часъ посл полночи Адель пришла къ нимъ блдная и встревоженная: ея локоны распустились и голубые глазки блуждали по комнат, какъ будто она увидла что-то ужасное, заставлявшее ее и врить этому виднію и сомнваться въ немъ.
Дв сестрицы приблизились къ ней, не выражая нетерпнія, отъ котораго естественнымъ образомъ удерживала ихъ какъ привычка управлять собою, такъ и предпоставленныя ими великія цли, но все же не могли он скрыть своего любопытства.
Первое восклицаніе Адели: лучше было бы не ходить!— встревожило ихъ.
— Неужели въ папа произошла какая нибудь перемна? съ замираніемъ сердца спросила Арабелла.
Корнелія улыбнулась.— Будто ты его не знаешь! сказала она.
Выразительный взглядъ Адели невольно вызвалъ вопросъ: — неужели мы должны отказаться отъ Бесворта?
— О нтъ! душа моя. Мы можемъ имть Бесвортъ.
— Я думаю!
— Но врно съ какими нибудь условіями?— сказала Арабелла.
— Да. Загадка Вильфрида разъяснилась. Знаешь ли, Белла? вдь та женщина опять видлась съ папа!
— Какая женщина?
— Мистриссъ Чомпъ.
— Она иметъ наше позволеніе видться съ нимъ въ город, если это доставляетъ ей утшеніе.
— Она объявила ему, продолжала Адель:— что никакого извиненія и никакого объясненія отъ насъ не получала.
— И не могла получить, потому что я его не посылала.
— Папа… голосъ Адели задрожалъ:— папа не хочетъ и думать о Бесворт… не хочетъ выслушать слова о немъ!… пока… пока мы не согласимся принять эту женщину въ нашъ домъ, какъ друга.
Корнеліи первой предстояло нарушить молчаніе, наступившее посл такого поразительнаго извстія.
— Въ такомъ случа, сказала она:— о Бесворт не слдуетъ и думать. Ты врно такъ и сказала ему?
Адель опустила голову.
— О, Боже! вскричала она.— Что мы будемъ длать? Мы для всхъ сосдей сдлаемся предметомъ насмшекъ. Намъ придется запереться въ своемъ дом. Мы должны жить какъ пустынницы и переносить пытки демона. Ея произношеніе! Вы помните его? Оно не просто ирландское, а ирландское съ разсоломъ, ирландское замаринованное!
Отъ дйствительной досады она залилась притворными слезами.
— Ты говоришь, замтила Корнелія съ видомъ пренебреженія: — какъ будто мы уже смиренно преклонили наши головы передъ этой заразой.
— И папа заключаетъ еще съ нами условія! проворчала Арабелла.
— Сдлай милость, повтори его слова.
Адель откинула назадъ свои локоны.
— Изволь, если съумю. Я весело заговорила о Бесворт, сказала, что если онъ дйствительно не иметъ сильной привязанности къ Брукфильду, которая заставляла бы его сожалть объ оставленіи этого мста, то намъ представляется безчисленное множество выгодъ въ предполагаемой перемн резиденціи. Я употребила слово не привязанность, а пристрастіе къ Брукфильду. Папа отвчалъ, что Бесвортъ обширное помстье, и я указала ему, что въ этомъ-то и заключается одно изъ главныхъ его достоинствъ. Онъ намекнулъ на возможность перемны нашего положенія. Вамъ извстно, эта идея преслдуетъ его. Высказавъ ему наше мнніе о глупости подобнаго рода, я замтила, что онъ страшно покраснлъ, и тогда я поспшила прибавить, что бракъ повелвается закономъ, но что мы ршились до тхъ поръ не обрекать себя супружеству, пока не узнаемъ, кто и что мы такое. Признаюсь, онъ сдлалъ въ своемъ род не дурной отвтъ.— Вы похожи на юношу, разыгрывающаго роль простофили, чтобы пріобрсть больше свдній.— Что вы объ этомъ думаете?
— Бойкая фраза изъ купеческой рчи,— сказала Арабелла.
— Вульгарныя выраженія всегда содержатъ въ себ наималйшую частицу истины, спокойно замтила Корнелія.
— Я сказала, продолжала Адель: — какъ хотите, папа, такъ и думайте, но мы знаемъ, что мы правы. Папа посмотрлъ на меня чрезвычайно сердито, и сказалъ, что изъ всхъ двушекъ, когда либо существовавшихъ, мы имемъ самыя нелпыя идеи. Посл того онъ предложилъ вопросъ — слушайте. Я привожу его слова безъ всякихъ измненій: ‘Смю сказать, вы вс противъ того, чтобы вдовы снова выходили замужъ’.— Я сохраняла спокойствіе. Снова выходили за мужъ, папа! Да если он разъ были за мужемъ, то могутъ выходить за мужъ еще хоть дюжину разъ. Это былъ лучшій способъ раздражить его, но могу сказать положительно, я не имла такого намренія. Папа соскочилъ со стула, взъерошилъ себ волосы, и началъ почти бгать взадъ и впередъ по библіотек, безпрестанно повторяя, что я виляю и не хочу дать прямаго отвта.— ‘Вы противъ вторичнаго замужества вдовы,— вотъ мой вопросъ!’ вскричалъ онъ весьма громко. Само собою разумется, я сдерживала голосъ.— Вашъ вопросъ, папа, вполн понятенъ, сказала я, и когда говорила, то едва могла удержаться отъ смха. Какъ запряженный лошакъ, онъ повторилъ, ужь я и не знаю сколько разъ: ‘Почему? какая у васъ причина тому?’ — Вы, конечно, мои милочки, похвалите меня, если скажу, что я отклонилась отъ дальнйшихъ объясненій. Если человкъ начинаетъ сильно затрогивать чистыя чувства, то между нами ничего не можетъ быть общаго: просто, я вамъ скажу, у него нтъ здраваго смысла.— Какое же все это иметъ отношеніе къ Бесворту? спросила я.— ‘Весьма большое! больше, чмъ вы воображаете’. Каждое слово онъ произносилъ какъ будто заглавными буквами. Потомъ, ему стало кажется пемного совстно, онъ слъ, протянулъ мн руку, и я увидла, что его глаза были влажны. Я пододвинула къ нему мой стулъ. Хорошо или дурно поступила я въ этомъ случа, не знаю: предоставляю это на вашъ судъ. Если вы вообразите, въ какое я была поставлена положеніе, то непремнно извините меня. Если кто иметъ въ чемъ нибудь хотя слабое подозрніе, тотъ затруднится выразить это подозрніе, но я не затруднилась и сказала:— Папа, если препятствіемъ къ покупк Бесворта служатъ деньги, то мы не хотимъ васъ безпокоить.— При этомъ, я могу сказать только одно, что онъ держалъ себя какъ съумасшедшій. Онъ упрекалъ меня, что я умышленно оскорбила его, тогда какъ можно было бы избжать этого предмета.
— Что же такое могло бы это быть? спросила Арабелла.
— Да, можешь спрашивать сколько угодно. Какой геній могъ бы догадаться, что основаніемъ всему этому служила мистриссъ Чомпъ? Изъ нашего крайне непріятнаго объясненія слдуетъ сдлать такой выводъ: папа соглашается на покупку Бесворта, но съ условіемъ, если мы, какъ я уже сказала, примемъ къ себ въ домъ мистриссъ Чомпъ въ качеств почетной гостьи. Я обязана сказать — бдный дорогой старикъ — онъ говорилъ со мной ласково, какъ и всегда,— поцаловалъ меня и вызвался сдлать для меня все, въ чемъ имю надобность. Я вышла отъ него. какъ одурла я. Даже теперь еще не могу собраться съ духомъ и успокоиться.
Сестрицы обласкали ее нжно-серьезными взглядами, но ни одна изъ нихъ не обнаружила душевнаго волненія, въ какомъ находилась Адель.
— Слова Вильфрида теперь понятны, сказала Корнелія. Онъ за одно съ папа, или по крайней мр уступилъ требованіямъ папа. Онъ служитъ лучшимъ примромъ постоянной наклонности въ мужчинахъ быть, какъ они выражаются, ‘практичными’, въ ущербъ благородству и чистосердечію.
— Не думаю, сказала Арабелла.— Во всякомъ случа, душа моя, теб нтъ надобности принимать это такъ близко къ сердцу.
Послднія слова относились къ Адели.
— Неужели ты не видишь? вскричала Адель: — неужели вы об не понимаете дйствительнаго значенія словъ папа? Я не могла бы поврить этому. Или я на этотъ разъ сдлалась уже слишкомъ проницательна? Молю небо, чтобы это такъ и было!
Об сестрицы попросили Адель говорить пряме, Арабелла съ нетерпніемъ, Корнелія съ видомъ недоврчивости.
— Обратите вниманіе на вопросъ о замужеств вдовы! Что это за женщина, которую папа хочетъ навязать намъ въ качеств гостьи? Зачмъ ему длать это? Почему онъ безпокоится о нашемъ мнніи относительно приличія вторичнаго вступленія вдовы въ бракъ? Припомните прежніе намеки его и слова, когда мы жили еще въ Лондон!
— Избавьте насъ отъ этого, сказала Корнелія съ видомъ оскорбленнаго достоинства.
Адель улыбнулась въ знакъ нжнаго уваженія къ красот Корнеліи.
— Но согласись, душа моя, что прослдить все это съ начала до конца весьма важно. Подумайте объ этомъ.
— Нтъ! вскричала Арабелла.— Не можетъ быть, это не правда! Мы легко могли бы догадаться, если бы мечтали о невозможностяхъ.
— Въ такомъ случа, когда вроятности перетягиваютъ на одну сторону, положи на другую чашку всовъ принципы, прибавила Корнелія.— То, чего опасается Адель, конечно можетъ казаться ужаснымъ, но мы знаемъ, что папа не въ состояніи сдлать этого. Одна мысль объ этомъ затворяетъ подозрнію вс двери. Она позволила себ встревожиться, какъ отъ кошмара.
Адель была вполн убждена въ своихъ сужденіяхъ, но тмъ не мене была уврена и въ томъ, что сестрицы, такъ строго обвиняя ее въ легкомысліи, старались, быть можетъ, безсознательно прикрыть свою недальновидность, которой он стыдились. Она прикусила губку.
— Очень хорошо: если вы не имете никакихъ опасеній, то вамъ нтъ надобности оставлять идею о Бесворт.
— Я вовсе ее не оставляю, сказала Арабелла. Если бы мн предоставленъ былъ выборъ, то я остановилась бы на томъ, что мене всего представляетъ препятствій. Что всего досадне, такъ это мысль, что Вильфридъ поступилъ измнническимъ образомъ.
— Практическимъ, замтила Корнелія.— Вдь ты говоришь о мужчин.
Посл этого Адели было предложено нсколько вопросовъ: не говорилъ ли мистеръ Поль какъ бы по чьему нибудь наущенію? не колебался ли онъ, когда говорилъ? словомъ, не виднлся ли за его словами Вильфридъ? Адель ршила въ ум своемъ, что Вильфридъ долженъ имть хоть одну защитницу.
— Вы сильно ошибаетесь, приписывая ему измну, отвчала она.— Я должна вамъ сказать, что нашъ папа совсмъ перемнился. Вы можете говорить сколько вамъ угодно, что тутъ нтъ никакого основанія. Для проврки себя, я бы совтовала вамъ изучать его, скажу вамъ только свое убжденіе, что эти частныя свиданія — весьма дурная политика, ихъ слдуетъ строго избгать, кром, разумется, такихъ случаевъ, какъ настоящій, когда понадобится поговорить о чемъ нибудь прямо и ршительно.
Уже на зар брукфильдскія лэди ршили принять пассивную политику — не говорить ни слова о мистрисъ Чомпъ, не намекать на Бесвортъ и воздерживаться отъ разговора объ этомъ мст, въ случа, если о немъ будетъ упомянуто.
Надо сказать, имъ рдко не удавалось привести въ исполненіе обдумапно составленный планъ. Мистеръ Поль удивлялся, что рчь о Бесворт канула, какъ ключъ на дно. Посл нсколькихъ неудачныхъ попытокъ навести ихъ на Бесвортъ, онъ пожималъ плечами, безропотно переносилъ неудачу, но не казался довольнымъ.
Дйствительно онъ сдлался такимъ унылымъ, что брукфильдскія барышни начинали приписывать это его расположенію къ Бесворту. А все-таки онъ не здилъ туда и не хвалилъ его въ ущербъ Брукфильду! Он находились въ крайнемъ недоумніи.
— Позвольте мн спросить, сказала Корнелія мистеру Баррету: — отчего это особа, которую мы знаемъ, которой дйствія и побудительныя причины для насъ такъ ясны, какъ будто мы смотримъ на нихъ черезъ увеличительное стекло, иногда производитъ боле полную мистификацію, чмъ всякое другое созданіе? Или вамъ этого не случалось наблюдать?
— Едва ли кто больше моего имлъ случаевъ наблюдать это, отвчалъ мистеръ Барретъ, съ одной изъ своихъ грустныхъ, но пріятныхъ улыбокъ.— Я пришелъ къ такому заключенію, что чмъ больше мы знаемъ какую нибудь особу, тмъ меньше понимаемъ ее.
— Вы отвчаете мн парадоксомъ.
— Не есть ли это естественная принадлежность всякаго предположенія, не допускающаго доводовъ?
— Какого предположенія?
— Что вы знаете вполн какую-то особу.
— А можетъ быть и не знаемъ?
— Какъ же это объяснить, когда вы сознаете въ ней полную мистификацію?
— Да. Корнелія улыбнулась и потомъ прибавила: и нтъ.
Мистеръ Барреть пристально взглянулъ на нее и слегка засмялся.
— Вотъ это-то и есть парадоксъ!— Сказавъ, что мы знаемъ кого нибудь, мы этимъ самымъ даемъ понять, что изучили складъ и наклонности его ума, или, что мы можемъ разсчитывать на преобладающее вліяніе его стремленій и желаній. Иногда мы можемъ сказать, какія причины или побужденія боле всего дятельны въ немъ, и какія мене всего оказываютъ дйствія. Знаніе подобнаго рода, на которое можно положиться, пріобртается основательнымъ изученіемъ пружинъ, приводящихъ его въ движеніе, а съ тмъ вмст и изученіемъ способа, по которому самыя пружины приводятся въ дйствіе. Если вы не успете въ этомъ, то человкъ въ вашихъ глазахъ будетъ казаться въ двоякомъ род: здравомыслящимъ или сумасброднымъ,— и мало того: наклонности его къ сумасбродству будутъ представляться вамъ постоянно увеличивающимися. Вмст съ лтами мы все боле и боле усвоиваемъ понятіе, что наши друзья сумасброднйшій народъ въ свт. Мы однако привыкаемъ къ нимъ, и если они приводятъ насъ въ замшательство, нашъ разсудокъ, въ свою собственную защиту, становится вынужденнымъ отнести ихъ къ числу чисто съумасшедшихъ.
Корнелія медленно наклонила и потомъ точно также приподняла свою величественную головку съ тихимъ одобрительнымъ смхомъ.
— Или они насъ причислятъ къ этому разряду, сказала она, и отъ самодовольной улыбки на ея щекахъ образовалось по ямочк. Замчаніе это было слабо въ сравненіи съ тми, которыя обыкновенно являлись съ ея стороны во время разсужденій объ отвлеченныхъ предметахъ, но если бы мистеръ Барретъ могъ заглянуть въ ея сердце, онъ увидлъ бы, что его слова начинали нарушать природное спокойствіе этого органа. Когда онъ произносилъ какую нибудь сильную и убдительную фразу, она примолкала и приходила въ экзальтацію, помрачавшую серьезныя мысли. Корнелія приписывала такое умственное ослабваніе сил ума мистера Баррета. О вмшательств другаго вліянія она не подозрвала.
Между тмъ очевиднымъ становилось, что мистеръ Поль былъ жертвою одного изъ своихъ припадковъ пугливости. Нахмуривъ брови, онъ часто барабанилъ пальцами, и когда взглядъ которой либо дочери встрчался съ его взглядомъ, старался замаскировать свои думы принужденнымъ смхомъ. Иногда онъ обращался къ нимъ, какъ будто только что уловилъ утраченную идею, которая была особенно драгоцнна. Въ другое время, собравъ ихъ вмст съ намреніемъ сообщить что нибудь важное, передавалъ имъ самую скучнйшую матерію, и он расходились. Очень часто повторялъ онъ имъ: — вы не умете пріобртать друзей,— вовсе не умете.
— Нашъ домъ на столько полонъ ими, на сколько намъ нужно, папа.
— Да,— знакомыми! Это прекрасно,— но не друзьями,— не богатыми друзьями.
— Мы объ этомъ подумаемъ, папа, сказала Адель: — когда намъ понадобятся деньги.
— Все не то вы говорите, пробормоталъ мистеръ Поль.
Адель сообщила Вильфриду подробное описаніе своего разговора съ отцомъ. Вильфридъ отвчалъ лаконически.— ‘Если въ теченіе какой нибудь недли вы не въ состояніи вынести его причудъ, то откажитесь отъ Бесворта’. Больше не было и помину о новомъ помсть. Он взяли ложу на итальянскую оперу съ тмъ, чтобы имть совщаніе съ Вильфридомъ въ город, но онъ не явился туда, и брукфильдскія барышни, вмст съ Эмиліей, прислушиваясь къ малйшему шороху и къ шагамъ въ корридор, были слишкомъ углублены въ свои думы, чтобы наблюдать за Эмиліей и удивляться тому, что она точно также была невнимательна къ музык, какъ и он сами. Когда опустился занавсъ, он замтили ея уныніе.
— О чемъ вы скучаете? спросили он.
— Удемте изъ Лондона въ эту же ночь, прошептала Эмилія, и сестрицамъ стоило большаго труда убдить ее заглянуть еще разъ въ Брукфильдъ.
— Помните, сказала Адель: — вы отъ насъ бжите, а не мы отъ васъ.
Мягкія замчанія, въ род настоящаго, были единственными упреками за ея дурной поступокъ. Эмилія, по видимому, каялась въ этомъ: съ памятнаго для нея вечера, она чрезвычайно притихла и сдлалась робкою. Брукфильдскія лэди замчали это съ большимъ удовольствіемъ, такая перемна показывала улучшеніе въ ея манерахъ и желаніе исправиться.
Наконецъ мистеръ Поль нарушилъ общее молчаніе. Онъ возвратился изъ Лондона чрезвычайно довольный, напвалъ какіе-то мотивы и безпрестанно потиралъ руками, какъ человкъ, удачно разршившій очень запутанную задачу.
— Не видли ли вы Вильфрида, папа? спросила наблюдательная Адель.
— Видлъ, сегодня поутру,— небрежно отвчалъ мистеръ Поль.
За обдомъ присутствовалъ и мистеръ Барретъ.
— Да, кстати, что вы думаете о нашемъ закон относительно первенства въ род?— спросилъ мистеръ Поль, обращаясь къ органисту.
Мистеръ Барретъ отвчалъ простымъ намекомъ на привилегію, служившую аристократіи прочнымъ основаніемъ.
— Да,— это англійская система, сказалъ мистеръ Поль.— Быстрое возвышеніе всегда пользуется ея покровительствомъ, я на столько англичанинъ, что иначе не могу судить объ этомъ. Всякое порядочное помстье должно имть опредленнаго наслдника,— не такъ ли?
Замчено было, что мистеръ Барретъ покраснлъ, отвчая: — я самъ того мннія, что молодой человкъ не долженъ подвергаться капризамъ отца.
— Капризамъ отца!— Этого мало. А если вы намрены положить основаніе своей фамиліи,— то непремнно должны имть опредленнаго наслдника.
— Я допускаю это, сэръ, смотря на вопросъ и съ своей точки зрнія и съ вашей.
— Это завязываетъ семейный узелъ, какъ вы думаете? Сообщаетъ прочность родословному дереву, хотя и отнимаетъ средства къ жизни у дочерей.
Мистеръ Барретъ увидлъ, что идеи объ этомъ закон находились у него въ какомъ-то смутномъ состояніи, и что въ этотъ вопросъ вмшивались его личныя соображенія, а потому счелъ за лучшее не пускаться въ дальнйшія подробности.
Когда гость удалился, мистеръ Поль сдлался необыкновенно расточительнымъ на родительскія ласки. Онъ обнялъ Адель и потрепалъ за подбородокъ,— эти выраженія любви были бы дороги для нея въ дни ея дтства,— но теперь они становились неумстными.
— Такъ что же! сказалъ онъ:— вы совсмъ отказались отъ Бесворта?
При этихъ словахъ Арабелла и Корнелія подошли поближе къ его креслу.
— Отказались ли мы отъ Бесворта, папа? сказала Адель… Мы и не думали отказываться.
— Да,— вы отказались, и прекрасно сдлали. Вроятно вы надумали:— какая будетъ польза, если Бесвортъ достанется брату.
— Папа! неужели вы полагаете, что мы способны на подобные разсчеты? сказала Корнелія.
— Нтъ, нтъ, мой другъ! я вовсе этого не полагаю. Но купить помстье и черезъ два, три года разстаться съ нимъ — я увренъ, что застраховать меня на дальнйшій срокъ нигд не согласятся — это чистйшій вздоръ. Къ тому же вы должны имть въ виду…
— Милый папа! вдь мы не эгоистки! перебила Адель.
На лиц мистера Поля отразилась душевная простота, которая располагала брукфильдскихъ барышенъ къ доврчивости и рисовала передъ ними идеалъ великодушія.
— Я знаю, папа, что у васъ на ум, сказала Арабелла.— Но намъ очень полюбился Бесвортъ, и если только можно пользоваться такимъ помстьемъ, пока мы находимся вс вмст, то для меня уже и достаточно. Дальше этого я не заглядываю.
Другія дв сестрицы подхватили такое заявленіе Арабеллы и повторили его со всею искренностью. Он не имли ни малйшей наклонности къ скупости. Наконецъ, заглянувъ поглубже въ ихъ сердца, не трудно было бы открыть, что ихъ понятіе о томъ положеніи, въ какое Провиднію угодно было поставить ихъ (или врне, въ какомъ находились он, благодаря неизвстному богатству отца), позволяло имъ быть расточительными. Мистеръ Поль мало того что одарилъ ихъ темпераментомъ, подобнымъ своему собственному,— но старался упрочить его. На женской почв этотъ темпераментъ разцвлъ удивительно. Мистеръ Поль недоврчивъ, но ихъ недоврчивость приняла другія формы и развилась, согрваемая теплотою юности. Она не только отчуждала ихъ отъ другихъ (первое дйствіе этого недуга), но тиранствовала надъ ними самими. Он не имли ни малйшей способности составлять себ понятіе о многихъ предметахъ, къ числу которыхъ принадлежали и деньги. Бесвортскій вопросъ, въ настоящемъ его вид, имлъ весьма тсную связь съ вопросомъ денежнымъ. Это понимали вс,— и отецъ и дти. Не удивительно поэтому, что они спшили ршить его какъ можно скоре, хотя при такой поспшности ршенія самымъ комическимъ образомъ обнаруживались намренія ихъ и побужденія.
— Само собою разумется, мы только что приступаемъ къ длу, говорилъ мистеръ Поль.— У насъ, какъ вамъ извстно, пока ничего не ршено. Многое еще нужно обдумать, обсудить. У васъ, что на ум, то на язык, не правда ли? Прекрасно. Вы хотите, чтобы объ этомъ подумалъ я? Я и подумаю. Но вотъ что, мои милыя: вамъ извстно… ( утъ голосъ мистера Поля становился сиплымъ, какъ это случалось съ нимъ нердко, когда въ разговор требовалась особенная осторожность), вамъ извстно, что… что отъ времени до времени мы должны немного уступать другъ другу. Уступчивость — вещь превосходная.
— Дорогой папа, пожалуйста этого не бойтесь! прозвенлъ звучный голосъ Арабеллы.
— Значитъ вы вс за Бесвортъ, даже и въ такомъ случа, если покупка его состоится въ ущербъ вашихъ собственныхъ интересовъ? Прекрасно.
Брукфильдскія барышни поцаловали его.
— Каждый изъ насъ будетъ стремиться къ своей цли, продолжалъ мистеръ Поль. Мы будемъ жить согласне, несравненно согласне! Вы бывали немного суровы къ людямъ ниже вашего состоянія. Теперь этому положится конецъ. Даже вашъ старикъ отецъ будетъ любить васъ лучше.
Послднія замчанія были непонятны удалившимся барышнямъ.
На другое утро мистеръ Поль выразилъ надежду, что его дочери приготовятъ ему въ этотъ день хорошій обдъ, и при этомъ онъ съ ласковой улыбкой поморгалъ глазами.
— Папа, сказала Адель:— я сама распоряжусь на кухн.
Мистеръ Поль спустился въ погребъ и занимался выборомъ вина, пока за нимъ не пріхала карета. Ему подали тазъ обмыть въ корридор пыль и паутину. Наконецъ онъ вымылъ руки съ мыломъ, въ припадк задумчивости окунулъ голову въ мыльную воду, и потомъ обратясь къ барышнямъ сказалъ:— а вдь я что-то позабылъ!— Лицо его, съ котораго капала вода, выражало уныніе.— Ахъ, да! вспомнилъ теперь, вспомнилъ! вскричалъ онъ съ самодовольнымъ смхомъ.
Мистеръ Поль на минуту позабылъ, съ какимъ успхомъ разыгралъ свою роль, и когда вода освжила его голову, онъ вспомнилъ, что долженъ наконецъ оставить эту роль, которая такъ превосходно его маскировала. Узжая, онъ очень любезно раскланивался изъ кареты и длалъ рукой прощальные жесты.
— Милый, простодушный, невинный старичокъ! было сострадательной мыслью въ груди каждой сестрицы, и эта мысль не въ первый разъ сопровождалась безмолвнымъ восклицаніемъ: — какъ странно, что мы должны оказывать ему снисхожденіе!
Брукфильдскія барышни провели одинъ изъ спокойныхъ очаровательныхъ дней, въ теченіи котораго он устилали будущее золотомъ, и, если можно употребить такую смлую фигуру, раскрывали зонтики отъ огромнаго солнца, которое должно было озарить ихъ. Он то слушали Эмилію, то гуляли въ саду,— разсуждали о свтскости лэди Гостръ, не смотря на то, что она занимала въ обществ еще не слишкомъ высокое мсто, разговаривали объ искусств сортировать мужчинъ въ обществ и о томъ, что должно длать съ женщинами? Послдній вопросъ представлялъ собою страшную задачу. Не страшную впрочемъ (для хозяекъ дома) во время обыкновенныхъ собраній или раутовъ, во время простыхъ непринужденныхъ танцевъ, но страшную въ то время, когда вы хотите пустить въ обращеніе изысканный салонный разговоръ: тогда женщины не будутъ имть удовольствія, а не имя удовольствія, он, какъ вамъ извстно, не могутъ оставаться кроткими, безвредными существами, въ этомъ состояніи языки у нихъ становятся ядовитыми: какое же тогда будетъ общество? А безъ женщинъ какъ вы обойдетесь!— Надъ этимъ призадумаешься по невол.— Не считаю за нужное говорить, что я не принимаю на себя отвтственности за эти критическія замтки. Подобная нжность къ прекрасному полу оказывается единственно со стороны того же прекраснаго пола.
Такъ прошелъ день, богатый для брукфильдскихъ барышенъ обворожительными мечтами, около того времени, когда долженъ былъ воротиться ихъ отецъ, он отправились встртить его, въ величайшемъ восторг отъ Бесворта, бросавшемъ декоративный свтъ на виновника его пріобртенія. Спустя немного, на дорог послышалась карета мистера Поля, сестрицы остановились, и начали привтствовать его появленіе, распустивъ по легкому втерку носовые платки, новизна этого маневра, по ихъ мннію, должна была удивить его, но повидимому, вышло не такъ, какъ он ожидали, потому что изъ окна кареты тотчасъ же высунулись дв руки, и въ свою очередь начали усердно размахивать платками. Брукфильдскія барышей улыбнулись при вид такого простодушія, побуждавшаго добраго старика употребить въ дло об руки, какъ будто одной не было достаточно. Та и другая сторона съ увеличивавшейся энергіей продолжали платками своими описывать въ воздух круги. Но вдругъ Адель взглянула на сестеръ, рука Корнеліи опустилась, а Арабелла, посл всхъ кончившая маханье, первою воскликнула:
— Да это женская рука!
Карета остановилась у воротъ, оказалось, что рука дйствительно принадлежала громадной женщин, которой мистеръ Поль помогалъ выйти изъ кареты. Лишь только она благополучно спустилась на землю, какъ снова замахала платкомъ. Брукфильдскія барышни стояли какъ окаменлыя, глаза ихъ впились въ приближавшееся къ нимъ существо. Три носовые платочка моментально и одновременно спрятались въ карманы. Другихъ знаковъ привтствія уже не было оказано.

ГЛАВА XV.

ВЪ КОТОРОЙ ОБНАРУЖИВАЕТСЯ ИЗМНА ВИЛЬФРИДА.

Письмо изъ Брукфильда извстило Вильфрида, что мистеръ Поль привезъ съ собой мистриссъ Чомпъ въ качеств постительницы, которая и осталась въ дом. Письмо имло оффиціяльный характеръ, брукфильдскія барышни разсчитывали, что голый фактъ разскажетъ ему все и внушитъ ему разумный образъ дйствія. Вильфридъ не отвчалъ ни слова, поэтому онъ получилъ второе письмо, тоже оффиціальное, съ тою только разницею, что въ немъ указывалось на его долгъ оказать помощь сокрушающемуся отъ горя семейству, и прибавлено было нсколько прискорбныхъ подробностей. Такъ, напримръ, Вильфридъ узналъ, что мистеръ Поль, въ день прізда мистриссъ Чомпъ, приближаясь къ групп сестрицъ, громко кликнулъ Арабеллу, назвавъ ее просто по имени, и Арабелла должна была подойти къ нему и занять мистриссъ Чомпъ разговоромъ. Оставивъ ихъ вдвоемъ, мистеръ Поль подошелъ къ Адели и Корнеліи.— Смотрите же, сказалъ онъ: я надюсь, что вы не забудете нашего условія.— Мало помалу брукфильдскія барышни начинали убждаться, что этотъ простодушный человкъ очень хорошо понималъ недавній разговоръ о Бесворт,— разговоръ, имвшій цлью получить согласіе на условіе, о которомъ онъ еще прежде упоминалъ Адели.— ‘Совершенная простота также обманчива, какъ и глубокая хитрость’, въ отчаяніи писала Адель Вильфриду, потшая его подобными письмами.
За вторымъ письмомъ послдовало и третье. Оно имло совсмъ другой тонъ. Его писала Адель. Содержаніе письма было слдующее.
‘Неоцненный Вильфридъ! Мы всегда были убждены, что въ крайнихъ случаяхъ никогда не будемъ нуждаться въ помощи,— или въ утшеніи, или… назови это, какъ теб угодно. Во всякомъ случа, что нибудь надобно же сдлать для доказательства, что насъ не оставляютъ безъ вниманія, что нами не пренебрегаютъ. Убжденіе наше должно быть поддержано. Я ничего не буду говорить о страданіяхъ, которыя мы переносимъ въ нашемъ дом. Они продолжаются. Папа пріхалъ вчера изъ города съ чрезвычайно важнымъ видомъ. Онъ приказалъ подать лучшее вино, и во время обда безпрестанно съ самодовольствіемъ посматривалъ на Корнелію. Не стану описывать теб семейной картины, пока на ней находится это огромное пятно. Негодный братъ! Послушай: твое мсто здсь, по многимъ причинамъ, какъ ты самъ увидлъ бы это весьма скоро. Посл обда, папа увелъ Корнелію въ библіотеку, гд они и оставались вмст минутъ десять. Корнелія воротилась очень блдная. Ей длалъ предложеніе сэръ Твикенгэмъ Праймъ, членъ парламента отъ нашего округа. Я всегда была уврена, что Корнелія рождена для парламента, и сэръ Твикенгэмъ будетъ счастливйшій человкъ, если получитъ ея согласіе. Конечно, мы еще не знаемъ, какое будетъ ея ршеніе. Событіе это преимущественно замчательно потому, что оно служитъ для насъ нкоторымъ облегченіемъ въ нашемъ положеніи, распространяться о которомъ нтъ надобности. Впрочемъ, милый Вильфридъ, я хочу сообщить теб одну вещь. Мы прочитали въ газетахъ о твоемъ производств въ лейтенанты,— отъ души поздравляемъ тебя, но то, что я хочу сказать теб, совершенные пустяки, и именно — вдь ты не примешь этого къ сердцу?— для меня и Арабеллы было бы величайшимъ благомъ, если бы мы чаще видлись съ нашимъ братомъ, и на столько же рже — съ замчательнымъ джентльменомъ-органистомъ, который говоритъ такъ увлекательно. Онъ весьма любезный человкъ, цнитъ наши идеи, и такъ дале, но нашъ долгъ больше всего любить нашего брата и главне всего думать о немъ, а потому мы и желаемъ, чтобы онъ пріхалъ сюда и напомнилъ намъ о нашемъ долг.
‘Папа не говоритъ ни слова о предложеніи сэра Твикенгэма.
‘Кстати, не случалось ли теб замчать непріятнаго неблагозвучія въ нкоторыхъ трехсложныхъ христіанскихъ именахъ, поставленныхъ передъ односложной фамиліей? Напримръ: сэръ Твикенгемъ Праймъ! Мн пришла въ голову подобная мысль, когда Корнелія въ первый разъ произнесла это имя. Слово ‘Твикенгэмъ’ представляется мн ученой обезьяной, которая длаетъ хотя и приличные, но преуморительные пируэты и антраша передъ словомъ ‘Праймъ’. Полагаю, что и Корнелія думаетъ то же самое. Такъ вотъ и кажется, что эластическіе члены гнутся подъ тактъ торжественнаго церковнаго органа. Возьмемъ для примра другое имя: сэръ Тимоси? Но сэръ Тимоси звучитъ какъ-то солидне и вовсе не прыгаетъ съ такою легкостью, какъ сэръ Твикэнгэмъ! Если Корнелія откажетъ ему, то половину отказа нужно будетъ приписать исключительно этому обстоятельству.
‘Дорогой мой братъ! Я не разсчитываю на особенную откровенность, но какой-то тайный голосъ шепчетъ мн на ухо, что ты побывалъ въ Сторнли только два раза и уже убдился въ истин нашего давнишняго открытія, что Полюсы имютъ магнитную силу! Если это такъ, то зачмъ же мы должны скрывать ее отъ самихъ себя? Не знать своей особенной характеристики, я считаю за глупость. Если люди одарены способностью привлекать, то они должны держаться въ средин извстнаго круга, гд не будутъ имть ни малйшаго повода возмущаться или, пожалуй, раскаяваться въ томъ, что они привлекаютъ. Въ этомъ любящая аргументы моя сестра не соглашается со мной. Если бы она согласилась, то, право, оставила бы свои аргументы.
‘Adieu! Я такъ тупоумна, что сомнваюсь, довольно ли ясно высказала теб свои идеи.

‘Трижды преданная теб
Адель’.

‘P. S. Лэди Гостръ только что увезла Эмилію въ Ричфордъ на цлую недлю. Папа завтра отправляется въ Бидпортъ’.
Вильфридъ съ нетерпніемъ прочиталъ это коротенькое и еще довольно слабое упражненіе въ изложеніи тонкихъ оттнковъ чувствъ.— Зачмъ она въ письм своемъ не обращается прямо къ здравому смыслу? спросилъ онъ, съ несправедливостью, свойственною мужчинамъ, которые требуютъ изложенія фактовъ, забывая, что очень мало нашлось бы фактовъ, которые доставляли бы почт пищу, и что указанія, предположенія и намеки есть единственный языкъ для сообщенія фактовъ, которые не осуществились, но осуществленіе которыхъ возможно. Въ полусвт глазъ лучше различаетъ предметы.
— Кажется, надобно създить туда, сказалъ онъ самому себ, задумчиво глядя на приписку, какъ будто она обладала способностью ускользнуть и обмануть его.— Неужели она хочетъ сказать, что Корнелія черезчуръ часто видится съ этимъ Барретомъ?— и вообще что она хочетъ сказать?— Нкоторыя мста были совершенно ясны, въ другихъ онъ ровно ничего не видлъ, третьи представляли собою двусмысленность,— а двусмысленности такія чудовища, которыя поглощаютъ другъ друга, такъ что посл нихъ ничего не остается. Кончилось, однако, тмъ, что онъ началъ немного догадываться, разсердился и пришелъ къ заключенію, которое на другой день въ полдень доставило его къ дверямъ Брукфильдскаго дома. Онъ сдлалъ нсколько непріятныхъ усилій взглянуть на то мсто, гд въ послдній разъ видлся съ Эмиліей при полулунномъ свт, и только на одинъ моментъ позволилъ себ полюбоваться картиной, которую быстро нарисовало его воображеніе. Повидимому, въ дом не было ни души. Гэйнсфордъ, лакей, доложилъ, что по его мннію, барышни на верху, но не вызвался послать къ нимъ горничную. Онъ стоялъ въ почтительной лакейской поз, съ видомъ собаки, которая бы засмялась, если бы могла, но будучи лакеемъ, вн своей натуральной сферы, Гэйнсфордъ ничего не могъ сдлать.
— Вотъ образецъ новаго способа дрессировать прислугу! подумалъ Вильфридъ, отвернувшись отъ лакея. Это въ своемъ род фарсъ, разыгрываемый въ ея бенефисъ! Негодяй этотъ спустится внизъ и разразится смхомъ. Догадываюсь, въ чемъ дло. Эта женщина Чомпъ держитъ ихъ какъ пансіонерокъ.
Вильфридъ ухватился за эту идею и приготовился обойтись съ барышнями высокаго полета, какъ съ настоящими пансіонерками. Онъ не ошибся въ своемъ предположеніи,— это подтверждалось тмъ, что сестрицы, услышавъ его крики въ корридор, спустились внизъ, и молча указывая пальцемъ на верхній этажъ, казались далеко не тмъ, чмъ бы слдовало имъ быть, что составляло цль ихъ жизни. Вильфридъ начиналъ ощущать, что чувство его превосходства надъ ними переходило въ презрніе.
— Знаю очень хорошо, что вы намрены сказать,— воскликнулъ онъ.— Здсь мистриссъ Чомпъ,— вы поссорились съ ней, она затворила свои двери, а вы — свои. Это совершенно понятно и обнаруживаетъ много достоинства, но вслдствіе этого я не хочу сдерживать свой голосъ.
И Вильфридъ залился продолжительнымъ принужденнымъ смхомъ. Чувствительнымъ молоденькимъ барышнямъ не нужно было другаго урока, чтобы заставить ихъ придти въ нормальное состояніе. Въ одну минуту он отклонились немного назадъ и начали весело смотрть на брата, какъ будто онъ былъ комическій актеръ, ршившійся смхомъ своимъ выиграть пари. Не много найдется такихъ кислыхъ вещей, какъ глотаніе своего собственнаго принужденнаго смха. Вильфридъ однако проглотилъ его, и, для пополненія неловкой паузы, приступилъ къ назиданіямъ. Его сестры, сохраняя театральную позу, слушали его съ напряженнымъ вниманіемъ, возражали на его фразы только однимъ движеніемъ бровей и улыбались. Вильфридъ видлъ, что молчаніе сестеръ начинало его обезоруживать. И въ самомъ дл, еслибы въ житейскихъ нашихъ длахъ употреблялось одно молчаніе, женщины всегда брали бы верхъ надъ мужчинами. Въ нмомъ зрлищ он всегда умли бы занять такую позицію, которая доставляла бы имъ возможность дйствовать наступательно и оборонительно. Совсмъ другое дло, когда въ представленіи употребляется живая рчь. Такъ и теперь, когда Арабелла высказала общее желаніе, чтобы мистриссъ Чомпъ ухала отъ нихъ въ тотъ же день, желаніе, основанное на томъ, что эта лэди самымъ холоднымъ и безжалостнымъ образомъ изгнала изъ ихъ дома вс удовольствій, все, что принадлежало вншнему міру,— Вильфридъ снова овладлъ своимъ превосходствомъ, снова сталъ на твердую ногу и снова приступилъ къ назиданіямъ. Среди поучительной лекціи, у дверей раздался крикъ, изумившій даже его: до такой степени сильно звучалъ въ немъ ирландскій акцентъ.
— Вотъ и лэди, которую вы вызвали сюда своимъ крикомъ,— говорилъ холодный взглядъ Арабеллы, въ отвтъ на взглядъ Вильфрида.
Брукфильдскія барышни сидли, сложивъ руки, между тмъ какъ Вильфридъ обратился къ мистриссъ Чомпъ, которая въ голубомъ атлас съ головы до ногъ, въ нсколько прыжковъ очутилась передъ нимъ съ восклицаніемъ:— Неужели это мистеръ Вильфридъ?
— Онъ самый, ма’мъ.
Вильфридъ поклонился, такъ, что даже и склонныя къ порицанію барышни не могли отказать ему въ достоинств, если только онъ не имлъ въ виду быть фамиліярнымъ,— а если имлъ, то ему за это врояіно заплатили. Смачный поцалуй, вмст съ девизомъ:— ‘Да будетъ тому стыдно, кто подумаетъ объ этомъ дурно’,— покрылъ его щеку.
Вильфридъ принялъ это привтствіе, какъ человкъ, показывающій видъ, что ему льстятъ.
— Такъ это вы-то и есть мистеръ Вильфридъ! сказала мистриссъ Чомпъ.— А я сейчасъ узжаю. Я ужь уложила свои вещи и шляпки и хоть сію минуту въ дорогу, потому, мой другъ, что тамъ, гд нтъ никого, кром женщинъ,— никогда не должно оставаться. Какой вы красавецъ! Кто бы могъ подумать, что такой маленькій мальчикъ, какъ Поль, будетъ отцомъ такого славнаго большаго сына, съ вашими усами и вашими голубыми глазами! Кажется, они у васъ голубые, или немного сроватые?— И мистриссъ Чомпъ нагнулась, чтобы пристальне разсмотрть глаза Вильфрида.— Какой бы ни былъ ихъ цвтъ, но они убійственны! А я знала васъ, когда вы были еще не больше моей подвязки! О, сэръ! поговорите объ этомъ, иначе мн придется думать о гроб. Вы рады меня видть?— Скажите, да? Пожалуйста.
— Очень радъ, отвчалъ Вильфридъ.
— Клянетесь честью?
— Клянусь честью!
— Милыя мои (мистриссъ Чомпъ обратилась къ барышнямъ), я останусь! Благодарите за это нашего брата, хотя вы и не виноваты, что родились двушками.
Поставленныя этой женщиной въ необходимость слушать, подобно пансіонеркамъ, ея доводы, барышни встали въ одно и тоже время и хотли удалиться, какъ мистриссъ Чомпъ моментально повернулась кругомъ и схватила руку Арабеллы.
— Посмотрите сюда! вскричала она, обращаясь къ Вильфриду.
Арабелла сдлала усиліе освободить свою руку.
— Посмотрите! Он ревнуютъ меня, мистеръ Вильфридъ,— потому что я вдова, и въ глазахъ ихъ становлюсь отвратительнымъ существомъ,— бдныя милашки! У насъ на дню разъ по двадцати бываютъ стычки,— хорошо еще, что я такая терпливая, что меня трудно взорвать на воздухъ. На самомъ же дл, я вся порохъ,— до послдней ниточки! еслибы я родилась мальчикомъ, меня слдовало бы назвать Сальпетромъ (селитрой). Покойный Чомпъ часто говаривалъ, что во мн не было даже дробинки, чтобы убить какого нибудь гуся. Бдняжка! теперь онъ на томъ свт. Когда заговорю о немъ,— мн такъ и захочется расцаловать кого нибудь. Мистеръ Вильфридъ, я начну съ двицъ, и позволю себ кончить вами.
Арабелла была первою жертвою. Сопротивленія ея были весьма слабы.— Ма’мъ! произнесенное Корнеліей, заглохло подъ толстыми губами мистриссъ Чомпъ. Адель вела себя лучше, подъ взглядомъ Вильфрида она была разсудительне, получивъ поцалуй, она въ тотъ же моментъ стерла его заране приготовленнымъ носовымъ платкомъ.
— Тутъ дло кончено! сказала мистриссъ Чомпъ.— Теперь, мистеръ Вильфридъ,— очередь за вами.
Барышни убжали. Невозможно представить себ того отчаянія, въ которомъ он находились. Эта женщина явилась между ними, какъ какой нибудь демонъ. Он понимали свое уничиженіе, какъ понимали и то, что уничиженіе это происходило не столько отъ ея вульгарности, сколько отъ ихъ собственной неспособности бороться съ ней, и отъ слдующаго затмъ болзненнаго сознанія своего безсилія.— Со всякимъ интеллектуальнымъ противникомъ он бы еще поборолись, но эта громадная, грубая, неуклюжая машина была имъ не по силамъ. Поведеніе Вильфрида хуже, чмъ безсовстное, заслуживало полнаго порицанія, не смотря на дарованную отъ природы особенную способность находить недостатки въ другихъ, брукфильдскія барышни не ршались на открытое порицаніе собсгвено потому, что легкость манеръ и непринужденность его въ обращеніи представляли собой огромный контрастъ ихъ жалкой ненлходчивости и неловкости. Цивилизованныя натуры испытываютъ иногда, а люди съ проницательнымъ умомъ должны всегда испытывать непріятное ощущеніе, когда не могутъ находиться на смющейся сторон:— боязнь смха съ ихъ стороны есть уже инстинктивное къ нему уваженіе.
Обдъ опять свелъ всхъ вмст. Вильфридъ занялъ мсто отца, противъ тетки Лопинъ, и увеличивалъ отчаяніе сестеръ соблюденіемъ всхъ обязанностей хозяина дома въ отношеніи къ незванной страшной гость, которая, благодаря его прізду и обращенію съ ней, снова водворилась между ними. Онъ былъ непонятенъ. Его поздка въ Сторнли произвела въ немъ совершенную перемну. До этой поздки ему нравилось, когда его ласкали, когда угождали ему, и все, что думали сестры, онъ находилъ прекраснымъ, для нихъ онъ былъ томнымъ, длинноногимъ, равнодушнымъ кавалеромъ, представителемъ мужчинъ, онъ распоряжался различными предметами, смялся надъ ними, восхищался ими, но всегда съ какою-то покорностью оставался на заднемъ план. Теперь же, безъ всякой замтной градаціи, превосходство его надъ ними сдлалось очевиднымъ, такъ что при той раздражительности, при томъ страх, въ которомъ он находились, он не могли, даже съ помощію своего сложнаго умственнаго механизма, взглянуть на него свысока. Он пробовали это сдлать, пробовали думать о немъ, какъ объ измнник, заслуживающемъ полнаго пренебреженія, и не могли. Его умнье выражаться, его обращеніе, его манеры были неподражаемы. Когда онъ сообщилъ мистриссъ Чомпъ, что нанялъ на лтній сезонъ яхту и, посл преувеличеннаго описанія ея качествъ, прибавилъ:— я и яхта моя къ вашимъ услугамъ,— сестрицы чувствовали себя существами, разрзанными пополамъ,— такъ что одна половина сильно порицала его поведеніе, а другая не мене того одобряла его манеры. Поклонъ, улыбка, все, все было верхъ совершенства. Брукфильдскія барышни должны были сдлать усиліе, чтобы отмнить свой строгій приговоръ.
— О! вскричала мистриссъ Чомпъ:— ужь если вы наняли яхту, мистеръ Вильфридъ, то не захотите ли запастись аристократіей?
— Да еще такой, что вы не иначе разсмотрите какой нибудь титулъ, какъ съ помощію телескопа,— сказалъ Вильфридъ.
— И я могу пріхать къ вамъ? да?
— Вы получите мсто почетнаго капитана!
— Такъ будьте уврены,— пріду! если только на яхт соберутся лорды и настоящія лэди. Буду больна, какъ кошка, а все-таки пріду. Пріду, хотя бы вся внутренность повернулась во мн. Я часто говаривала Чомпу:— ‘О, если бы ты родился лордомъ,— если бы только коснулись до плечъ твоихъ и сказали: будь кавалеромъ! о, Чомпъ!— говорила я:— тогда теб не было бы надобности напоминать другимъ о любви, почитаніи и повиновеніи’. Бдняга! ему не суждено было дожить до такого счастія! Мистеръ Вильфридъ, что же вы не подчуете меня виномъ? Вдь я, пожалуй, расплачусь, какъ это бываетъ со вдовами!
Частыя возліянія вина останавливали слезы мистриссъ Чомпъ, они повторялись до тхъ поръ, пока необходимость не стала принуждать ее останавливать потокъ своихъ рчей, она раскраснлась какъ вареный ракъ, когда наконецъ языкъ ея началъ заплетаться. Барышни удалились, лишь только услышали, что къ разговору присоединилось имя ихъ отца. Это было глупо: он могли бы подмтить, какой эффектъ произведутъ на воспріимчивыя чувства Вильфрида нкоторые намеки, сдланные въ полусознательномъ состояніи, но он были обезкуражены и уничтожены и все, что ни длали, было очень глупо. Кром оскорбленія, нанесеннаго ихъ тонкому, разборчивому вкусу, он становились мишенью для стрлъ, которыя наносятъ раны боле роковыя, чмъ всякія другія стрлы. Никакая насмшка не обезоруживаетъ насъ такъ вполн, какъ наша собственная.
Находилъ ли Вильфридъ, или нтъ, состояніе своихъ сестеръ благопріятнымъ для выполненія своихъ плановъ, неизвстно, но только онъ не давалъ имъ времени собрать свои разбросанныя силы. Въ одиннадцать часовъ вечера онъ послалъ къ Арабелл попросить ее въ библіотеку. Совтъ, состоявшійся въ верхнихъ аппартаменгахъ, позволилъ Арабелл спуститься внизъ съ полнымъ убжденіемъ, что она приготовилась къ открытію непріязненныхъ дйствій и къ тому, чтобы сорвать маску съ лица Вильфрида.
Вильфридъ началъ безъ околичностей, приступилъ къ длу прямо, какъ будто въ немъ изчезло всякое уваженіе къ особенному геніальному уму, которымъ отличались Поли.
— Я послалъ за тобой, чтобъ сказать нсколько словъ объ этой женщин, которая, я вижу, безпокоитъ васъ. Очень сожалю, что она въ нашемъ дом.
— Въ самомъ дл! сказала Арабелла.
— Сожалю, что она у насъ въ дом, не столько за себя, сколько за васъ, особливо если сближеніе ваше, повидимому… Впрочемъ, нтъ надобности этого и объяснять. Это происходитъ отъ вашихъ вчныхъ совщаній. Ты старшая сестра. Почему бы теб не дйствовать по внушенію разсудка, который у тебя весьма здравый? Ты слушаешь Адель, которая еще молода, или тобой управляетъ взглядъ Корнеліи. Результатомъ всегда будетъ сцена, которую я видлъ сегодня. Признаюсь, это измнило мое мнніе о васъ,— да, измнило, къ сожалнію. Эта женщина гостья вашего отца,— не оказывая ей вниманія, вы можете обидть ее, а обидвъ ее, вы обидите отца. Вы не можете открыто пренебрегать ею,— не оскорбивъ его. Кажется, это ясно. Онъ этого требовалъ и вы должны были исполнить. Вамъ раньше слдовало бы оказать ршительное сопротивленіе и одержать побду.
— Появленіемъ своимъ въ нашемъ дом она обязана одному жалкому недоразумнію, сказала Арабелла.
— Чему бы то ни было, а она здсь. Это ‘существенно’, какъ выражалась ваша старая гувернантка, мадамъ Тимпанъ.
— Неужели же протестъ противъ такого невжества и грубости можно принять за непокорность родителямъ? спросила Арабелла.
— Она груба, сказалъ Вильфридъ, кивнувъ головой.— Но и ваше обращеніе вдова тоже можетъ назвать грубостью.
— Нтъ, этого ты бы не сказалъ, если бы тебя заперли съ ней въ одномъ дом, если бы ты испытывалъ постоянное отвращеніе. Прошу тебя, Вильфридъ, не употреблять при мн подобныхъ сравненій. Обвиненіе въ грубости не можетъ растрогать насъ.
— Конечно, нтъ, соглашался Вильфридъ.— Вы имете право протестовать. Я не одобряю только формы протеста — и больше ничего. Протестъ двочки… но ты жалуешься на употребленіе мною сравненій.
— Я жалуюсь, Вильфридъ, на недостатокъ въ теб сочувствія.
— Не къ тому ли, что въ теченіе двухъ, трехъ недль вы должны такъ близко слушать грубый выговоръ ирландки? Это бдное созданіе не такъ еще дурно, у нея очень доброе сердце. Неужели для васъ тяжело вынести причуды старухи въ теченіе этого времени и получить за то въ награду ни боле, ни мене, какъ Бесвортъ?
— Очень тяжело, это видно изъ того, что для устраненія зла, мы отклонили отъ себя такой богатый подарокъ.
— Какимъ это образомъ?
— Очень просто: отказались отъ Бесворта.
— Отказались! Этотъ-то отказъ и заставлялъ васъ давича сидть на кончикахъ стульевъ? Такъ вы отказались отъ Бесворта? Я боюсь, что это слишкомъ поздно!
— Ахъ, Вильфридъ! неужели ты не знаешь, что съ покупкой Бесворта соединяется нчто боле?
Арабелла устремила на него взглядъ, полный глубокой горести, какъ будто она убдилась, что въ Вильфрид даже нтъ и признаковъ откровенности.
— Ты хочешь сказать, что мой отецъ желаетъ передать этой женщин свое имя? хладнокровно сказалъ Вильфридъ.— Кажется, у васъ найдется на столько здраваго смысла, чтобы понять самую простую вещь: если вы длаете его собственный домъ непріятнымъ для него, то сами же и заставляете его прибгнуть къ этой мр. Ха, ха! Мн кажется, тутъ ничего нтъ страшнаго, особливо если вы будете продолжать свои совщанія. Съ своей стороны, я долженъ сказать, что относительно Бесворта мы зашли такъ далеко, что отступленіе невозможно.
— Почему?
— Я везд разсказалъ, что мсто это уже наше. Я длалъ это по вашему же внушенію. Бесвортъ для меня не имлъ никакого значенія до тхъ поръ, пока вы не начали плакать о немъ. Теперь я не стану тебя задерживать. Я знаю, что могу положиться на твой здравый смыслъ, если ты сама на него положишься. Спокойной ночи, Белла.
Белла собралась было уйти, какъ къ ней неожиданно возвратилась особенная бодрость и въ голов блеснула свтлая мысль. Вильфридъ, замтивъ, что она хотла что-то сказать, отворилъ ей дверь. Арабелла поцаловала его и удалилась, чувствуя, что ее выпроводили.
По приход въ свою комнату, Арабелла приступила было къ подробному описанію своего свиданія съ братомъ, какъ вдругъ пришло посланіе, требовавшее, чтобы Адель спустилась внизъ.
— А! вскричалъ Вильфридъ, схвативъ руку Адели.— Нтъ, нтъ! я ее не выпущу. Вы, можетъ, и прекрасная барышня, но въ то же время и плутовка, мало того, очаровательная плутовка, какъ отзывался о теб одинъ мой пріятель. Не хочешь ли, я вызову его на дуэль, и буду драться на пистолетахъ, на сабляхъ,— на чемъ прикажешь! пусть онъ утонетъ въ своей крови, за то, что считаетъ тебя хорошенькой плутовкой.
Адель старалась отклонить отъ себя этотъ старинный фамильярный образъ разговора, заключавшій въ себ частію шутку, частію лесть, съ тхъ поръ, какъ Брукфильдъ поступилъ подъ управленіе великой идеи, подобнаго рода разговоры были совсмъ оставлены.
— Ну, пожалуйста, скажи, для чего ты призвалъ меня сюда?
— Чтобы дать урокъ, какъ слдуетъ сидть на стульяхъ. Вотъ такимъ образомъ, ‘Адель, или сестра-пуританка’: сядьте на самый, самый кончикъ стула, ваши глазки пусть читаютъ что нибудь — на потолк, и…
— О, Вильфридъ! неужели ты не можешь позабыть этой несносной сцены? вскричала Адель съ легкой досадой.
Вильфридъ постепенно навелъ ее на разговоръ о Бесворт.
— Поймите меня, сказалъ Вильфридъ:— въ этомъ дл я нисколько не заинтересованъ. Идея принадлежитъ вамъ, я хочу сказать, принадлежитъ хорошенькой сестр Адели, которая состоитъ президентомъ въ совт трехъ. Эта молоденькая женщина отвчаетъ за вс послдствія, за все, что длаютъ ея сестры. Я тутъ не виноватъ.— Если мы поссоримся, то я отржу одинъ изъ твоихъ локоновъ.
— Мы никогда не поссоримся, нжно сказала Адель.— Но если… прибавила она.
Вильфридъ поцаловалъ ея голову.
— Если что?
— Ничего, ты долженъ сказать мн, кто говоритъ обо мн такъ оскорбительно, мн это не нравится.
— Не прикажете ли передать о вашемъ неудовольствіи?
— Я спрашиваю объ этомъ, потому что могу сама защитить себя.
— Въ такомъ случа я припрячу его, чтобы спасти его жизнь.
Адель сдлала гримасу и Вильфридъ продолжалъ:
— Кстати,— я хочу познакомить тебя съ лэди Шарлоттой: — вы полюбите другъ друга. Она уже любитъ тебя, и говоритъ, что у тебя недостаетъ свтскаго лоску, но въ этомъ отношеніи могутъ быть два мннія.
— Свтскаго лоску, притворно сказала Адель:— то есть блеску!— что же это значитъ? Я считаю свткость за качество быть безъискусствеппой, не допуская вульгарности, конечно…
— Въ такомъ случа вы не сойдетесь, и для ршенія вашего диспута, вы должны встртиться. На счетъ Бесворта мннія ваши одинаковы. Я не видывалъ женщины, которая была бы такъ влюблена въ это мсто, какъ лэди Шарлотта.
— Въ это мсто? выразительно спросила Адель.
— Не безпокойся, пожалуйста. Я понимаю. Она не выйдетъ за меня безъ Бесворта,— можешь быть уврена.
— Вильфридъ, Вильфридь! неужели ты сдлалъ ей предложеніе, какъ владтель Бесворта?
Вильфридъ потупилъ взглядъ и сталъ смотрть въ полъ.
— Теперь я вижу, почему ты долженъ все еще желать его покупки, продолжала Адель.— Быть можетъ, ты не знаешь причины, почему это невозможно…
— Ужь не опять ли мистриссъ Чомпъ — причина такой невозможности? сказалъ Вильфридъ.— Конечно нельзя не отдать преимущества имени Поль. Если она честолюбива, то это имя возвыситъ ее. И право, презабавно будетъ видть нашего дорогаго старика влюбленнымъ.
Адель крпко прикусила нижнюю губку.
— Вильфридъ, къ чему ты такъ легко судишь о подобныхъ предметахъ?
— Легко? Я послдній изъ всхъ, которые способны судить легко о девяноста тысячахъ фунтовъ.
— Неужели у нея такъ много денегъ?
И Адель пристально посмотрла на брага.
— Какой нибудь бдный джентльменъ не задумается присвататься къ ней. Если я возьму ее на яхту, то кто нибудь изъ братьевъ или дядей лэди Шарлотты непремнно подцпитъ ее на удочку.
— Превосходная была бы вещь, если бы ты взялъ ее! сказала Адель.
— Превосходная! и я это сдлаю, если ты желаешь.
— Неужели ты можешь терпть подобную женщину?
— Разв ты не знаешь, что я не имю привычки сидть на кончик стула?
Адель моментально встала съ мста и съ подавленнымъ вздохомъ сказала:
— Милый Вильфридъ!— ты зачмъ-то призвалъ меня сюда… зачмъ же?
— Собственно за тмъ, чтобы сказать, что вы должны быть любезны къ гость вашего отца.
— Братъ! я находилась подъ вліяніемъ какого-то страха, но я столь хорошаго о теб мннія, что съ этой минуты не позволю себ подчиняться этому чувству. Если любезностью можно пріобрсть Бесвортъ для тебя, то вотъ моя рука.
— Будь любезна — больше я ничего не прошу, сказалъ Вильфридъ, пожавъ руку Адели.— Ваши совщанія и дйствія заодно — одинъ языкъ за трехъ женщинъ,— это какая-то нелпость, обнаруживающая легкомысліе, малодушіе и глупую заносчивость, которыя только и можно видть между мщанками. Бросьте вы это. Лэди Шарлотта замтила это съ перваго взгляда.
— Ну и я, мой братъ-хамелеонъ, не останусь у нея въ долгу за этотъ комплиментъ,— сказала Адель про себя, торопливо возвращаясь къ сестрицамъ вмст съ порученіемъ пригласить Корнелію въ библіотеку. Въ подобныхъ случаяхъ для этой лэди требовались убжденія и довольно сильныя, но теперь слова Адели:— братъ подумаетъ, что у тебя есть основательныя причины отказаться отъ его приглашенія,— немедленно привели ее къ ступенькамъ лстницы.
Вильфридъ, съ сложенными на груди руками и нахмуренными бровями, ходилъ по библіотек. Корнелія остановилась въ дверяхъ.
— Вильфридъ! ты желаешь говорить со мной? и наедин?
— Я не хотлъ поздравить тебя публично, вотъ и все. Я знаю, это было бы несогласно съ твоимъ вкусомъ. Мы затворимъ дверь и присядемъ, если для тебя все равно. Да,— поздравляю тебя отъ души,— сказалъ Вильфридъ, поставивъ для Корнеліи стулъ.
— Могу ли я спросить, съ чмъ?
— А разв, по твоему, предстоящій бракъ не заслуживаетъ поздравленія?
— Иногда: смотря по обстоятельствамъ.
— Ну хорошо, бракъ еще впереди. Поздравляю тебя съ предложеніемъ.
— Благодарю.
— Конечно, ты принимаешь его?
— Конечно, нтъ.
Посл этого вступленія, Вильфридъ долго оставался безмолвнымъ, такъ что Корнелія стала испытывать нкоторое безпокойство.
— Я хочу, чтобы и ты меня поздравила, сказалъ наконецъ Вильфридъ.— Намъ бднякамъ, какъ теб извстно, не длаютъ предложеній. Я буду говорить съ тобой откровенно. Мн кажется, лэди Шарлотта Чиллингвортъ согласится выдти за меня, если… Она безъ ума отъ Бесворта, и, мн кажется, нтъ надобности говорить теб, что такъ какъ она занимаетъ въ обществ довольно видное мсто, то и я съ своей стороны долженъ чмъ нибудь выказать себя. Когда вы писали мн о Бесворт, я зналъ, что дло это было ршеное. Я такъ и объявилъ ей и… Впрочемъ, не стоитъ говорить объ этомъ, мы съ тобой понимаемъ другъ друга. Она выйдетъ за меня, когда… Теб извстно, въ какомъ положеніи находятся младшіе члены аристократическаго семейства. Отецъ ея перъ Англіи, съ небольшимъ вліяніемъ. Онъ могъ бы выдвинуть меня впередъ… У него большое семейство и лэди Шарлотта ничего не иметъ. Я увряю, что вы не станете судить о ней, какъ могли бы судить простые люди. Она длаетъ мн особенную честь.
— Вильфридъ! вдь она, кажется, гораздо старше тебя? сказала Корнелія.
— Или, другими словами, прибавилъ Вильфридъ: — ты хочешь сказать, что она выходитъ за меня изъ разсчета.
— Я вовсе объ этомъ и не думала.
— Скажи по совсти: у тебя не было этой мысли?
— Ты говоришь такъ, что становится непріятно, я ничего подобнаго не слышала.
— Но ты врно думаешь, что я поступаю неблагоразумно, ршаясь взять себ жену изъ знатнаго дома?
— Могу тебя уврить, что на ум у меня ничего подобнаго не было.
— Значитъ, ты одобряешь бдные брачные союзы?
— Нтъ, Вильфридъ.
— Почему же ты отказываешься отъ сдланнаго теб предложенія?
Корнелія вспыхнула и задрожала, въ этотъ моментъ предательское притворство ее покинуло.
— Неужели вы хотите выдать меня за мужъ за человка, котораго я не люблю?— спросила она взволнованнымъ голосомъ.
— Ну хорошо, хорошо!— И Вильфридъ оставилъ этотъ разговоръ.— Скажи пожалуйста, для чего ты употребляешь вс свои усилія, чтобы остановить покупку Бесворта?
— Напротивъ: въ этомъ дл я не принимаю никакого участія.
— А еслибы ты знала, какъ глубоко я имъ заинтересованъ!
— Вильфридъ,— дорогой мой братъ!— Корнелія бросилась къ нему и схватила его руку:— главне всего я желаю, чтобы ты былъ любимъ. Подумай объ ужас брачной жизни безъ любви, какимъ бы блескомъ ни была окружена эта жизнь! Разв женщина, отдавая свою руку, длаетъ какія нибудь условія? Не отыскиваетъ ли сама любовь возможности одарить, наградить чмъ нибудь любимый предметъ? Я желаю теб жениться хорошо, но главне всего желаю, чтобы ты былъ любимъ.
Вильфридъ обими руками сжалъ голову Корнеліи и устремилъ на нее пристальный взглядъ.
— Ты, на мои глаза, никогда еще не бывала такъ хороша, сказалъ онъ.— Къ теб воротились прежніе припадки стыдливости, вызывающія на твои щечки такой чудный румянецъ. Отчего ты дрожишь? Кстати, въ послднее время ты, кажется, значительно изучила эту науку?
— Какую науку?
— Науку любви.
Потокъ крови прихлынулъ къ голов и щекамъ Корнеліи.
— Давно ли это продолжается? спросилъ Вильфридъ.
Отступленіе было невозможно. Глаза Корнеліи были потуплены, предстояло или взглянуть на брата, или признаться виновной.
— Что такое это?
— Ну ничего, моя милая двочка! сказалъ Вильфридъ утшающимъ тономъ.— Я могу помочь теб, и помогу, если ты примешь мой совтъ. Я всегда зналъ твое сердце за самое благородное и нжное, не смотря на ледяную оболочку, которою ты такъ хорошо умешь прикрывать себя. Скажи, давно ли это продолжается?
— Вильфридъ!
— Вдь ты нуждалась въ откровенности?
Въ настоящую минуту Корнелія мене всего нуждалась въ ней.
— Я слышалъ объ этомъ, догадывался, и теперь убждаюсь. Скажи откровенно, какъ далеко ты зашла въ этомъ дл?
— Какъ далеко?
Вильфридъ молчалъ. Замтивъ, что ея эхо не было принято за отвтъ, Корнелія тихо, съ видимымъ страданіемъ въ душ, произнесла имя брата. Это тронуло его сердце, способное къ большой воспріимчивости нжнаго чувства. Въ эти минуты какъ будто вокругъ него виталъ призракъ Эмиліи, онъ поцаловалъ руку Корнеліи, и боле не могъ уже продолжать своихъ жестокихъ вопросовъ.
Слдующій вопросъ Вильфрида былъ для Корнеліи освжающей росой.
— Ну что Эмилія? была ли она всмъ довольна въ послднее время?
— О, совершенно. Поетъ теперь съ большимъ одушевленіемъ.
— Значитъ, она весела?
— Только что не рзвилась. Глаза ея сдлались такіе круглые и свтлые.
— Поэтому она здсь всмъ и всми довольна?
— Иначе не могло и быть.
— Ну да, да! Будто ужь вы и не пожурили ее за побгъ изъ дома лэди Гостръ?
— Мы даже ни разу не намекнули на это, да и ей не позволяли.
— Даже и ей не позволяли! повторилъ Вильфридъ съ гримасой.— И она теперь весела?
— Совершенно.
— Я хочу сказать, не хандритъ ли она?
— Отчего же ей хандрить?
Корнелія находилась подъ слишкомъ тяжелымъ гнетомъ своихъ собственныхъ чувствъ, чтобы допустить какое нибудь подозрніе: вопросы Вильфрида доставляли ей большое облегченіе.
Вильфридъ задумался. Корнелія продолжала говорить объ Эмиліи, объ ея удовольствіи въ посщеніяхъ мистера Пойса, который проводилъ съ ней много часовъ, какъ человкъ, очарованный ею. Она говорила безъ остановки, вовсе не думая, что ея слова быстро возвращали Вильфриду всю его суровую разсудительность.
Наконецъ онъ сказалъ:— надюсь, тутъ нтъ ничего похожаго на предстоящій бракъ?
— На предстоящій бракъ!
— Да, ты не дала еще слова быть врной этому человку?
Корнелія хотла было уклониться отъ отвта, но тотчасъ же увидла всю безполезность подобной попытки.
— Я никому не давала подобнаго слова.
— Прекрасно, я такъ и думалъ, сказалъ Вильфридъ.— Это можно было бы нарушить.
— Только не мн.
— Я говорю одно, что можно было бы сдлать это. Романтичная любовь бываетъ упорна. Я говорилъ съ тобой откровенно: — хочешь ли быть на моей сторон? Я не оскорблю ни этого человка, ни его чувствъ.
Вильфридъ остановился, но повидимому только для того, чтобы убдиться, что правды ожидать нельзя, за исключеніемъ разв проблесковъ ея во время молчанія. Корнелія, казалось, привыкла къ новой атмосфер, въ которую Вильфридъ вовлекъ ее, нисколько не думая о томъ, что будетъ дальше.
— Я вижу, что долженъ объяснить теб, въ какомъ мы находимся положеніи, сказалъ Вильфридъ.— Положеніе наше весьма серьезное. Вы должны быть любезны съ этой женщиной по многимъ причинамъ,— для интересовъ вашего отца и своихъ собственныхъ. Она очень богата!
— О, Вильфридъ!
— Деньги, какъ всмъ извстно, везд разыгрываютъ весьма важную роль.
— Принесла ли теб, Вильфридъ, пользу твоя послдняя школа?
— Эта женщина, повторяю я, богата, а намъ нужны деньги. Мало того, что мы нуждаемся въ деньгахъ, но чмъ больше будемъ ихъ имть, тмъ больше у насъ будетъ силы. Словомъ, отъ этого зависитъ наше положеніе.
— Можетъ быть, но мы еще ни разу не покушались думать подобнымъ образомъ, сказала Корнелія съ замтнымъ смущеніемъ.
— Да, да, отъ этого зависитъ наше положеніе. Если вы, не имя денегъ, стараетесь занять въ обществ видное мсто, то становитесь предметомъ насмшки. Презрніе къ деньгамъ — это такая глупость, въ которой никогда не позволятъ обвинить себя двицы высшаго сословія. Ты знаешь, я люблю тебя, и потому скажу теб вотъ что: — теб представляется шансъ,— не упускай его. Теб угрожаетъ нчто непріятное,— но ты можешь этого избгнуть. Было бы сумасшествіемъ оттолкнуть отъ себя подобный шансъ, ты непремнно должна воспользоваться имъ. Что можетъ быть ясне? Ты же никому еще не дала слова выдти замужъ?
Корнелія робко приблизилась къ брату: — сдлай милость, говори проще, сказала она,
— Я говорю теб объ этомъ предложеніи.
— Да, но что же такое угрожаетъ мн, чего я могу еще избгнуть?
Вильфридъ продолжалъ, какъ будто вовсе не замтивъ этого вопроса.
— Въ намреніяхъ отца относительно мистриссъ Чомпъ нтъ ни малйшаго сомннія.
— Неужели онъ думаетъ…
— Онъ думаетъ жениться на ней.
— Что же будетъ съ тобой, Вильфридъ?
— Разумется, онъ выдлитъ меня.— Тогда… тогда! прости меня: но что же могу я сдлать?
— Вильфридъ! неужели ты за одно вмст съ ними? возможно ли это? Неужели ты можешь равнодушно смотрть на униженіе нашего дома?
На перекоръ досад, Корнелія снова овладла присутствіемъ духа. Срые глаза Вильфрида остановились на ней съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ. Его можно было извинить, что онъ не замчалъ величія зданія, которому грозило разрушеніе, зданія невидимаго для цлаго свта, но все-таки громаднаго, великолпнаго.
— Но вдь не я, вступая въ бракъ, беру себ жену ниже меня по положенію въ обществ, сказалъ онъ.— Если бы мистриссъ Чомпъ была бдна, я сталъ бы считать поступокъ отца за сумасбродство. Пословица говоритъ: ‘для мельницы нуженъ помолъ, для органа — мхи’. Теб должно быть хорошо извстно (и Вильфридъ наклонился къ Корнеліи съ самой сомнительной нжностью въ тон своего голоса), теб должно быть извстно, что вс органы требуютъ пищи, требуютъ воздуха, который раздувалъ бы мхи,— но ты сдлаешь страшную ошибку, если хотя на минуту допустишь предположеніе, что человческій органъ требуетъ точно такой же пищи, какъ и органъ въ хильфордской церкви.
— Спокойной ночи, сказала Корнелія, сомкнувъ свои губки, чтобы боле уже не раскрывать ихъ.
Вильфридъ крпко пожалъ ея руку. Пружины, приводившія его сердце въ мягкое состояніе, зашевелились въ немъ и заставили его сказать:— прости меня, если я показался суровымъ.
— Да, милый Вильфридъ, лучше видть въ теб зврство, нежели восторгъ надъ разрушеніемъ того, что было въ теб благороднаго.
Съ этой фразой Корнелія удалилась.

ГЛАВА XVI.

КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ И КЪ КАКОМУ БРУКФИЛЬДСKIЯ БАРЫШНИ ПРИШЛИ ЗАКЛЮЧЕНІЮ.

— Ну что!— видли Вильфрида? были первыя слова мистера Поля, съ которыми онъ въ веселомъ расположеніи духа обратился къ дочерямъ, возвратясь изъ поздки. Отвта на эти слова, повидимому, онъ не требовалъ,— потому что вслдъ за тмъ продолжалъ: — Слава Богу! молодецъ мой сдлался совсмъ другимъ человкомъ. Такое мсто, какъ Сторнли, приносить ему пользу не меньше арміи, у него видишь теперь и здравый смыслъ, и всегдашнюю способность дльно о чемъ нибудь поговорить и что нибудь обсудить. Да, теперь онъ что нибудь да значитъ. А вы, Марта, что о немъ скажете?— а? какого вы о немъ мннія?
Послдніе вопросы относились къ мистриссъ Чомпъ.
— Поль, сказала она, обмахивая веромъ свои щеки: — не спрашивайте меня! молодой человкъ побдилъ мое сердце.
Вслдствіе ршенія, къ которому пришли брукфильдскія барышли, Адель, слдуя своей живой фантазіи, ласково обратилась къ мистриссъ Чомпъ.
— И побдитель не потому ли убжалъ отсюда, чтобы подальше припрятать его? сказала она и засмялась.
— Охъ! неужели, вы думаете, онъ не знаетъ, что значитъ быть вдовою! вскричала мистриссъ Чомпъ. Вдовье сердце выбираетъ цль и летитъ къ ней какъ пуля,— а ваши двичьи сердца, точно струи табачнаго дыму, которыя вьются, волнуются и несутся, сами не зная куда. Выдавайте ихъ замужъ, Поль! непремнно выдавайте! Говоря это, мистриссъ Чомпъ длала жесты своими жирными руками.— Он славныя двушки, но, о Боже! никогда не видли мужчины, довольны своимъ положеніемъ, и хотятъ навсегда остаться въ двушкахъ, разв вы не понимаете, что это невозможная вещь? Я и говорю мистеру Вильфриду (и онъ согласился со мной): хорошъ зеленый виноградъ, да киселъ, какъ хорошенькія двушки, которыя думаютъ оставаться тамъ, гд он есть, и быть тмъ, чмъ он есть. Это ужасно! сердце мое болитъ за нихъ,— клянусь честью!
Мистеръ Поль бросилъ на своихъ дочерей косвенный наблюдательный взглядъ, стараясь узнать, какъ переносятъ он этотъ непривычный для ихъ слуха языкъ, чтобы въ случа надобности принять на себя роль посредника между этой простой женщиной и ихъ сужденіемъ о ней. Но барышни только улыбались, и улыбка ихъ какъ будто говорила:— мы надемся, что намъ даже не придется испытать подобнаго мученичества.
— Марта, вы знаете, что я,— сказалъ Поль:— я желаю имъ… чего не всякій отецъ могъ бы пожелать. Не съумете ли хоть вы убдить ихъ, чтобы он не были ко мн такъ сильно привязаны. Он должны подумать о своемъ будущемъ.— Не вчно же имъ оставаться подъ кровлей родительскаго дома,— то есть, я хочу сказать, не вчно же при нихъ будетъ отецъ. Конечно, дай имъ Богъ никогда не видть нужды!— Э? что такое? обдъ! Ну, пойдемте обдать. Ма’мъ! вашу руку.
Мистриссъ Чомпъ, взявъ подъ руку мистера Поля, посмотрла на него съ удивленіемъ: — что это значитъ, Поль? У васъ слезы на глазахъ!
— Ничего, ничего! отвчалъ онъ, предложивъ Адели другую руку.
— Папа,— вы не длайте мн глазки — сказала Адель,— и всхъ разсмшила, вс отправились къ столу въ веселомъ настроеніи духа, съ веселымъ разговоромъ.
Барышни были сносны въ своемъ обращеніи съ мистриссъ Чомпъ. Насмшка длаетъ женщинъ чрезвычайно понятливыми, хотя въ то же время она почти убиваетъ ихъ. Теорія Вильфрида внушила имъ, что любезность составляетъ одно изъ лучшихъ качествъ женщины, и потому, употребивъ ее въ дло при настоящемъ случа, он были довольны контрастомъ, который представляли собою. Тмъ не мене, однакоже, у нихъ созрвало какое-то серьезное намреніе. Подозрніе, что ихъ отецъ имлъ тайные, далеко неблагородные виды относительно мистриссъ Чомпъ, заставляло ихъ держаться на заднемъ план. Для нихъ становилось уже и того достаточно, что она должна быть ихъ гостьей и слдовательно черезъ нее долженъ былъ рушиться тотъ кругъ общества, въ средину котораго он намревались поставить себя. Он видли, что принять въ этотъ кругъ подобную женщину не представлялось никакой возможности. Откровенная рчь Вильфрида взорвала воздушный пузырь, который он такъ тщательно надували и въ которомъ он заключили вс свои юныя надежды. Он, повидимому, дали клятву другъ другу, что вмст съ взрывомъ пузыря долженъ быть взорванъ и ихъ домъ.
— Ужь не слишкомъ ли прилежно занимаетесь вы чтеніемъ? спросилъ мистеръ Барретъ Корнелію на другой день посл пытки, которую она вынесла отъ Вильфрида.
— А разв я обнаруживаю признаки? отвчала она.
— Никакихъ. Но въ прошлую ночь не у васъ ли горлъ огонь до самаго утра?
— Ныньче утро наступаетъ скоро,— сказала Корнелія, ея лицо было блдно, какъ первый часъ утренней зари.— А вы не поздно ли гуляете,— позвольте мн спросить васъ въ свою очередь?
— Я обязанъ этимъ безсонниц, заняться чмъ нибудь не было расположенія. Я позволилъ себ пройти изъ лса черезъ паркъ и увидлъ вашъ … по крайней мр, я догадывался, что это вашъ огонь, и потомъ встртилъ вашего брата.
— Да? вы его встртили?
Мистеръ Барретъ сдлалъ утвердительный жестъ.
— И что же… говорилъ онъ съ вами?
— Нтъ, онъ только кивнулъ головой, видно было, что онъ торопился.
— И потомъ вы не спали всю ночь? Теперь моя очередь читать наставленія, если только можно надяться, что меня будутъ слушать.
— Вы не знаете… или я созданъ не какъ другіе люди, началъ мистеръ Барретъ.— Я не могу оставаться одинъ, чувствуя, что бываетъ время, и даже періоды времени, когда мн представляется, что мое будущее, моя судьба, должны быть отравлены тмъ, что я называю ядовитымъ вншнимъ вліяніемъ. Я не въ силахъ заглушить это чувство, и потому часто брожу безъ всякой цли.
— Это что-то похоже на врованіе въ фатализмъ.
— Нтъ, это не есть врованіе: это производятъ нервы. Всякое врованіе иметъ свой покой, иметъ предметы, на которыхъ умъ человческій можетъ отдохнуть, а нервы — это бшеныя лошади.
— Тутъ есть что нибудь требующее противоборства, сказала Корнелія тономъ увщанія.
— По моему, нтъ ли тутъ чего нибудь возбуждающаго недовріе къ людямъ?
— Я должна сказать: да.
— Въ такомъ случа я ошибался.
Мистеръ Барретъ съ обычнымъ спокойствіемъ немного наклонился, чтобы замтить выраженіе лица Корнеліи. Чувствительныя щечки Корнеліи зардли яркимъ румянцемъ. Она хотла отклонить этотъ взглядъ двумя, тремя вопросами, и стараясь разгадать его значеніе, дрожала всмъ тломъ. Ей пришло на умъ, что, по всей вроятности, въ тотъ самый моментъ, когда Барретъ смотрлъ на огонь въ ея окн (о, бдное сердце!), она, въ порыв гнва на Вильфрида, на себя, на весь свтъ, давала слово своимъ сестрамъ принять на себя главное участіе въ дл отреченія отъ Брукфильда.
Непредвиднный случай ускорилъ ходъ этого дла. Въ Брукфильдъ пріхалъ дядя трехъ сестрицъ, родной братъ покойной ихъ матери, Джонъ Пирсонъ, уланскій полковникъ императорской австрійской службы. Онъ рдко переписывался съ ними, и его визитъ былъ совершенно неожиданный. Получивъ мсячный отпускъ отъ полка, расположеннаго въ Италіи, онъ захалъ въ Брукфильдъ по пути въ Ирландію, гд долженъ былъ устроить нкоторыя семейныя дла. По его словамъ, онъ захалъ собственно за тмъ, чтобы познакомиться съ своими племянницами. Не смотря на гладко выбритый подбородокъ, на его военный складъ рчи, на воинственную осанку, брукфильдскія барышни скоро убдились, что въ душ онъ былъ истый англичаиинъ. Ему было лтъ подъ пятьдесятъ, широкоплечій, съ мускулистыми руками, любезный, съ манерами благовоспитаннаго человка, онъ представлялъ собою образецъ кавалерійскаго офицера. Полковникъ очень мало обращалъ вниманія на племянника, но барышни, очевидно было, пришлись ему по сердцу, когда онъ поцаловалъ ручку Корнеліи, глаза его сдлались мягкими, какъ будто въ этотъ моментъ въ немъ пробудилось пріятное воспоминаніе.
— Вы — живой портретъ того, чмъ нкогда общала быть ваша покойная мать. Онъ подарилъ Корнеліи портретъ ея матери, снявъ его съ груди и задумчиво поглядвъ на него, прежде чмъ выпустилъ изъ рукъ. Брукфильдскія барышни осыпали его вопросами о жизни ихъ мама въ молодые годы, он находили утшеніе въ бесд о ней и въ сходств съ ней Корнеліи. Чужеземный блескъ, окружавшій полковника, производилъ на нихъ почти такое же дйствіе, какое производитъ аристократія, воображеніе ихъ постепенно воспламенялось, такъ что он начинали уже думать, что оскорбляютъ память матери, оставаясь въ одномъ дом съ такой женщиной, какъ мистриссъ Чомпъ, которая очевидно намревалась занять мсто покойницы. Нсколько выразительныхъ взглядовъ полковника на мистриссъ Чомпъ и поведеніе мистриссъ Чомпъ передъ полковникомъ пробудили въ нихъ глубокое отвращеніе къ настоящему мрачному образу ихъ жизни. Отвращеніе и расположеніе одинаково побуждаютъ небольшія цивилизованныя націи совершать подвиги, предназначаемыя судьбой, и писать свои исторіи. Это свжее сантиментальное движеніе души, побуждавшее ихъ сохранить въ своихъ сердцахъ образъ матери, во всемъ его блеск, усиливалось все боле и боле и сообщало кислую остроту отвращенію, которое он питали къ настоящему порядку вещей. Неудивительно, что Корнелія, имвшая, какъ ее увряли, такое близкое сходство съ матерью, стала считать себя обязанною принять иниціативу въ протест противъ святотатственнаго присвоенія имени, которое носила ея мать. Иногда подобное чувство становится слишкомъ святымъ, чтобы надъ нимъ издваться, оно заключаетъ въ себ слишкомъ много истины, чтобы осуждать его. Брукфильдскія барышни молились о своей матери. Дйствительно, он переносили тяжелую пытку. Мать, глядя на нихъ съ высоты надзвзднаго міра, могла бы простить безсознательное притворство, заставлявшее сердца ихъ взывать къ ней, что мра, на которую он ршались, предпринималась собственно для того, чтобы спасти ея дтей отъ униженія, а ея память отъ позора. Даже языкъ Адели не могъ воздерживаться отъ словъ подобнаго рода.
Полковникъ Пирсонъ общалъ провести у нихъ недлю на обратномъ пути изъ Ирландіи.— Скажите, эта особа будетъ тогда здсь? Подъ словомъ ‘особа’ онъ подразумевалъ мистриссъ Чомпъ, которая между прочимъ упрекала его въ томъ, что онъ сражается подъ чужеземными знаменами и носитъ всякаго рода мундиры, кром своего отечественнаго — краснаго.
Брукфильдскія барышни и полковникъ Пирсонъ въ скоромъ времени сошлись въ своихъ понятіяхъ относительно мистриссъ Чомпъ. Нкоторыя летучія замтки съ его стороны лелялись посл его отъзда, какъ сокровище, барышни были почти убждены, что поздка его была назначена Провидніемъ. Он ободряли одна другую восклицаніями по поводу странности и неожиданности посщенія со стороны брата ихъ матери въ минуты скорби, колебанія и общаго омраченія.
Мистриссъ Чомпъ оставалась на пол битвы. Когда Адель попросила папа сказать ей, долго ли эта лэди пробудетъ у нихъ,— онъ отвчалъ: — Долго ли? Я, право, не спрашивалъ ее,— и потомъ отклонился отъ этой слишкомъ очевидной наивности словами: — я хочу, чтобы вы узнали ее, хочу, чтобы поняли, полюбили ее. Покамстъ объ ея отъзд я не думаю и говорить.
Если бы барышни могли видть предлъ избіенія тонкихъ чувствъ, он, по всей вроятности, вооружились бы терпніемъ, для избжанія отчаянной мры къ пріобртенію помощи, но он его не видли. Милое добродушіе отца и измна Вильфрида доставляли мистриссъ Чомпъ пріятную возможность продлить свое посщеніе, и быть можетъ, остаться навсегда. Барышнямъ предстояло одно: или пригласить лондонское общество, чтобы оно видло, какъ повлечетъ ихъ по грязи эта чудовищная женщина, или искать себ новыхъ убжищъ. Приглашеніе лондонскаго общества, он соглашались, откладывать было нельзя, оно должно было собраться, особливо теперь, когда кончался сезонъ. Разлука другъ съ другомъ была бы самымъ прискорбнымъ событіемъ, но такъ какъ каждая изъ нихъ, повидимому, была готова перенести ее для общаго ихъ блага и какъ, благоразумно разсуждая, вмст съ разлукой он не покидали своего честолюбія, то не трудно было проститься на время съ очаровательно улыбавшейся имъ зарей этого чувства. Съ помощію тонкихъ оттнковъ чувства, каждая изъ сестрицъ понимала, что Брукфильдъ долженъ быть оставленъ, хотя по этому предмету не было произнесено ни одного прямаго слова. Правда, неоднократно выражалось сожалніе, что иплійскія дти почувствуютъ отсутствіе бдительнаго наблюденія за ними, и больше ничего. Въ домашнемъ быту и хозяйств все шло пока своимъ чередомъ.
Адель ршительно думала, что ‘нкоторые люди не тронутся съ мста, не сдлаютъ движенія, пока имъ не дадутъ толчка’, что сообщивъ имъ движеніе, необходимо нужно поддержать его, и наконецъ, ни подъ какимъ видомъ не слдуетъ ожидать, что съ подобнымъ движеніемъ можно достичь предположенной цли. Безъ постоянной двигательной силы невозможно разсчитывать на результаты. Адель видла, что намревалась сдлать Корнелія: не принять предложенія сэра Твикенхэма и въ то же время уволить мистера Баррета. Арабелла согласилась написать Эдуарду Боксли, но не говорила въ письм о минувшихъ дняхъ, и только намекнула на какое-то недоразумніе, прибавивъ, что если есть въ мір человкъ, котораго она любила, то этотъ человкъ — Эдуардъ Боксли. Сердце Адели было еще не занято. Не смотря на то, она должна была каяться въ какомъ-то дурномъ поступк, иногда дти находятъ удовольствіе въ томъ, что щиплютъ себя, испытывая, до какой степени могутъ вынести боль, такъ точно и сантименталисты находятъ удовольствіе тайно раскаяваться въ проступкахъ, въ которыхъ сами себя обвиняютъ. Такимъ образомъ они становятся правыми передъ своими собственными сердцами, и избгаютъ, какъ имъ кажется, общественной кары. Проступокъ, въ которомъ Адель обвиняла себя, заключался въ томъ, что она сама завлекала въ свои сти любовника своей сестры. На первобытномъ язык это значило, что она невинно играла священнымъ огнемъ незнакомаго ей чувства: она была ребенкомъ въ храм любви! И вотъ нашъ кающійся ребенокъ находилъ удовольствіе, замнявшее щипанье, диктуя слова Арабеллы къ Эдуарду.
И потомъ, когда она припоминала свиданіе съ Вильфридомъ, ее поражала мысль: — неужели, въ самомъ дл, деньги имютъ такую силу?… Да, Мамонъ часто разыгрываетъ роль Гименея. Ничто другое не объясняло мистриссъ Чомпъ такъ врно. Закоснлая сантиментальная привычка омрачала эту картину двумя восклицаніями: ‘Невозможно!’ и ‘папа!’. Я желаю, чтобы мн поврили, что эти простыя восклицанія совершенно омрачали разсудокъ Адели. Адель довольно легко отклоняла отъ себя подозрнія, но это нисколько не мшало ей принимать мры къ ихъ удовлетворенію. Однажды вечеромъ, лаская своего отца, она вдругъ попросила у него девяносто фунтовъ стерлинговъ.
— Девяносто! сказалъ мистеръ Поль, слегка вздрогнувъ. Впрочемъ онъ былъ спокоенъ, какъ нельзя боле.
— Милый папа! разв это очень много?
— Нтъ,— если теб нужно… вовсе не много.
— Васъ, кажется, это удивило?
— Меня удивила сумма! какая-то странная сумма, въ которой можетъ нуждаться двушка. Десять, двадцать, пятьдесятъ,— ну скажемъ, сто, но никогда не услышимъ девяносто, никогда! разв на уплату долга, но я очистилъ вс счеты,— можетъ быть, это нужно на уплату долга вашей тетки?
— Оставьте, папа, если это васъ тревожитъ, то я обойдусь и безъ денегъ. Я вамъ скажу,— сумма эта требуется на одно благотворительное дло.
Мистеръ Поль началъ шарить въ карманахъ, бормоча про себя: — тутъ нтъ ничего.— Книга съ чеками осталась въ город. Я дамъ теб завтра,— сказалъ онъ вслухъ:— завтра… завтра рано поутру.
— Хорошо папа,— и Адель, чтобы облегчить его положеніе, въ тотъ же моментъ перемнила разговоръ.
Въ этотъ день брукфильдскія барышни рано удалились въ совщательный залъ въ спальн Арабеллы. Корнелія уже посл полночи пришла въ свою комнату, но спать не могла. При безсонниц ей показалось, что взволнованный духъ ея требовалъ умственнаго успокоительнаго средства, — поэтому она спустилась въ библіотеку и тамъ перебрала множество книгъ,— эту манеру нельзя не порекомендовать другимъ, какъ дающую намъ возможность сознавать въ себ превосходство передъ авторами и въ тоже время презирать всякаго рода затрудненія, которыя могли бы встртиться уму. Наконецъ Корнелія взяла Плутарха и Энциклопедію и пошла обратно въ свою комнату. По дорог одна изъ книгъ упала, и когда Корнелія наклонилась поднять ее, свча подвергнулась одинаковой участи съ книгой. Корнелія должна была пробраться въ потемкахъ. На площадк лстницы ей послышались чьи-то шаги. Вытянувъ руку впередъ, она продолжала идти. Вдругъ рука ея прикоснулась къ живому существу, Корнелія испугалась, и когда парализованное сердце снова забилось, почувствовала, что ея руку держала другая рука.
— Кто тутъ? спросила она, замтивъ слабость и дрожаніе неизвстной руки. До слуха ея долетлъ едва внятный хриплый отвтъ. Корнелія повторила вопросъ усиленнымъ голосомъ, и вмсто отвта, почувствовала крпкое пожатіе руки. Она догадывалась, что встрченное ей существо собиралось съ духомъ, чтобы начать разговоръ.
— Къ чему вы вздумали подражать произношенію той женщины? услышала наконецъ Корнелія.
— Папа! вскричала Корнелія.
— Ахъ, это ты! Зачмъ же ты говоришь въ потемкахъ по ирландски?— Спокойной ночи. Я сейчасъ былъ въ библіотек и уронилъ свчу. Я не испугался бы, если бы ты окликнула своимъ языкомъ и голосомъ.
— Но я сама сейчасъ изъ библіотеки, сказала Корнелія.
— Я хотлъ сказать — изъ столовой,— торопливо старался поправиться отецъ.— Я не могу сидть въ библіотек: нужно ее перемнить, сквозитъ со всхъ сторонъ. Не правда ли, моя милая? Спокойной ночи. Что это въ рук у тебя? Книги! Ахъ да, вдь ты до нихъ охотница! Надобно идти достать огня.
Разговоръ происходилъ почти шопотомъ, чего требовали потемки. Корнелія поцаловала лобъ отца, и они разлучились.
По утрамъ передъ завтракомъ, барышни имли обыкновеніе собираться въ столовой, частію для того, чтобы присутствовать при чтеніи утреннихъ молитвъ, а частію, чтобы своимъ присутствіемъ оказать глав дома почтительное вниманіе и составить ему общество до отъзда его къ занятіямъ. Адель утверждала сначала, что вставать рано не фэшенэбельно, но она скоро усвоила идею, что сильное соперничество съ модой въ длахъ маловажныхъ было надлежащей политикой Брукфильда. Мистриссъ Чомпъ, относительно распредленія своего времени, была женщина фэшенэбельная и начинала брукфильдскій день появленіемъ въ столовой въ десять или одиннадцать часовъ, когда за столомъ никого уже не было, хотя на самомъ стол всего было изобиліе, но безъ той привлекательности, безъ тхъ улыбокъ, которыми должна отличаться утренняя трапеза.
— Вы, ма’мъ, вдь протестантка,— не правда ли? кротко спросила Адель, сообщивъ ей, что она опоздала къ утреннимъ молитвамъ. Мистриссъ Чомпъ увряла, что она истинная протестантка, и что любитъ видть за утреннимъ столомъ живыя лица. Бдная женщина должна была покориться строгости этого правила, спускалась внизъ взволнованною и старалась казаться внимательною, въ то время какъ неизвстность касательно состоянія нкоторыхъ частей ея наряда развлекала ея умъ и приводила въ движеніе ея пальцы. При одномъ случа, было замчено, что Гэинсфордъ пристально смотрлъ на мистриссъ Чомпъ, и когда мистеръ Поль читалъ священныя вещи подъ тактъ то тихаго, то бглаго марша, этимъ несчастнымъ вдругъ овладлъ демонъ смха, и началъ трясти его. Онъ удалился изъ комнаты съ быстротою вояжера, приготовившагося заплатить дань морю во время сильной качки. Мистеръ Поль, закрывъ книгу, бросилъ на прислугу многозначительный взглядъ, но выраженіе лицъ дочерей ясно показывало, что замчаніе было бы неумстно, и потому онъ ограничился только этимъ взглядомъ. Впослдствіи барышни сообщили ему, что Гэинсфордъ поступилъ, какъ поступилъ бы на его мст всякій другой невоспитанный человкъ. Мистриссъ Чомпъ, повидимому, питала материнское чувство къ одному плоскому локону на ея всклокоченной голов, безпрестанно и нжно ласкала его, что бы убдиться, твердо ли и надлежащимъ ли образомъ держится онъ на ея лбу. Сомннія относительно правильности изгибовъ и общаго благосостоянія заставляли ее выпрямлять спину, быстро приподнимать голову и украдкой заглядывать въ зеркало, находившееся отъ нея на лвой рук,— движеніе это, повторенное четыре раза съ торжественнымъ выраженіемъ въ лиц, было главною причиною тому, что Гэинсфордъ выбжалъ вонъ. Барышни всми силами старались смягчить его проступокъ. Если бы не твердость ихъ экзальтированныхъ натуръ, он бы сами поддались такому грубому искушенію.— Въ ея обществ, папа, даже если бы она была совершенно спокойною, очень трудно углубляться въ религіозныя размышленія,— говорили сестрицы.— Оправдывая Гэинсфорда самымъ милымъ проявленіемъ чувства человколюбія, он въ то же время наносили ударъ мистриссъ Чомпъ.
Мистриссъ Чомпъ въ это утро очень запоздала. Обязанность утренняго чтеца была нова для мистера Поля, принявшаго ее по совту барышенъ, своихъ дочерей, когда сдлался брукфильдскимъ сквайромъ, такъ что на этотъ разъ, имя книгу передъ собой и ожидающихъ слушателей, онъ обнаруживалъ сильное нетерпніе,— нсколько разъ раздражительно повторилъ: ‘что же эта женщина?’ — и раза два спросилъ, придетъ она или нтъ. Наконецъ послышалась неуклюжая ея походка. Мистеръ Поль приступилъ къ чтенію, лишь только отворилась дверь. Мистриссъ Чомпъ остановилась у самыхъ дверей, съ видомъ олицетвореннаго и окаменлаго ирландскаго отчаянія. Умоляющимъ тономъ она произнесла: Поль! Поль! и потомъ закрыла рукой ротъ, и покачала головой съ видимой досадой на необходимость соблюдать молчаніе. Между служанками пробжалъ судорожный смхъ,— дв изъ нихъ спрятали свои лица въ передники, но барышни при грустномъ сознаніи негодованія, которое мистриссъ Чомпъ возбуждала въ нихъ, смотрли на все это съ злобной радостью.
— Затворите ли вы дверь? сурово спросилъ мистеръ Поль, обратясь къ мистриссъ Чомпъ по окончаніи первой молитвы.
— Полы вы знаете деньги, которыя вы дали мн ассигнаціями? Поль, я должна говорить!
— Затворите дверь!
Мистриссъ Чомпъ со стономъ сняла руку съ дверной рукоятки. Гэинсфордъ, на этотъ разъ степеннйшій изъ лакеевъ, затворилъ дверь и подалъ стулъ. Мистриссъ Чомпъ сла и съ нетерпніемъ стала наблюдать, когда голосъ чтеца устанетъ и ослабнетъ. При настоящемъ случа, однако, чтеніе продолжалось необыкновенно долго. Барышни обращались одна къ другой съ вопросительными взглядами, почему въ это утро читается много лишняго. Мистеръ Поль читалъ уже третью молитву, безпрестанно запинался, откашливался и, повидимому, не замчалъ, что перешелъ границы. Это продолжалось до тхъ поръ, пока восклицанія и слегка сдерживаемые крики становились сильне и сильне:— О, Боже!— О Господи!— Когда онъ остановится? восклицала мистриссъ Чомпъ.— О, милосердіе! Мн такъ нужно говорить съ нимъ! О! что я стану длать? Нтъ,— не могу выносить! Поль! вы убиваете меня.— О Боже! Я должна сообщить весьма важную вещь. Поль!
Если это было нчто въ род бганья въ запуски съ мистриссъ Чомпъ, то мистеръ Поль долженъ былъ остаться побжденнымъ. Онъ вдругъ остановился.
Мистриссъ Чомпъ была слишкомъ углублена въ свое нетерпніе, чтобы замтить перемну въ его голос, и когда онъ сказалъ:— Ну, теперь за завтракъ, живе!— она все еще продолжала свои плачевныя восклицанія. Замтивъ въ прислуг движеніе, она соскочила съ мста и подбжала къ дверямъ.
— Вы не уходите.— Поль,— они вс должны остаться. Меня обокрали,— да! Обокрали все до послдней ассигнаціи, которыя я получила отъ васъ. Кошелекъ остался цлъ, какъ содранная шкура съ моихъ денегъ. Боже избави, что я кого нибудь обвиняю, но когда я встала, первымъ дломъ моимъ было осмотрть карманъ. Вы спросите ихъ!— если бы вы не держали меня въ такой бдности, Поль, он бы узнали, какая я великодушная женщина, но я не позволю обкрадывать себя. Я сама дарю деньги на булавки,— это скажутъ вамъ вс. Я прошу васъ, Поль, допросить ихъ, вчера вечеромъ я пересчитала деньги, хотла размнять, и вспоминала о форели, которую купила однажды на берегахъ Северна, чтобъ подарить ее Чомпу,— это была наша единственная поздка въ Ватерфордъ вмст: въ Ирландію ни прежде, ни посл того онъ уже не здилъ,— онъ умеръ! и съ какой благодарностью говорилъ онъ всегда о севернской форели… ну да что объ этомъ говорить!— это только растроиваетъ меня… бдный Чомпъ! Съ тхъ поръ, какъ тебя не стало,— твоя вдова уже вовсе не способна покупать форель, вс обираютъ ее, вс доводятъ ее до нищеты, вс ее ненавидятъ! Слышите, Поль! У меня пропали деньги, мои деньги! Я хочу говорить, и вы не должны прерывать меня!
Во время такого обвиненія, мистеръ Поль нсколько разъ длалъ знаки прислуг удалиться,— но какъ у прислуги вошло уже въ обыкновеніе не понимать повелительныхъ жестовъ, то вс предпочли за лучшее остаться въ столовой, и, по всей вроятности, онъ замтилъ, что при взводимомъ на нихъ обвиненіи, они имли на это полное право.
— Какъ вы можете обвинять въ этомъ живущихъ въ моемъ дом — э? Я ручаюсь за честность каждаго, кто у меня служитъ. Марта! вы должно быть сошли съ ума,— непремнно сошли!— Деньги?— да у васъ никогда не бываетъ денегъ,— а если он и бываютъ, вы ихъ отдаете.
— У меня не бываетъ денегъ, Поль? О! это почему? Потому что вы мн не даете ихъ, у меня ихъ не бываетъ до тхъ поръ, пока вы не заставите меня, точно какую нибудь судомойку, ползать передъ вами и выпрашивать полпенса. Но, Боже! а эти семьдесятъ пять фунтовъ ассигнаціями?
Мистеръ Поль покачалъ головой, какъ человкъ, имющій дло съ грубымъ заблужденіемъ.— Ничего не знаю объ этомъ!
— Ничего не знаете?— и лицо мистриссъ Чомпъ вытянулось.— Вы не знаете, что сами дали мн семьдесятъ пять фунтовъ, въ восьми ассигнаціяхъ? Поль!
— Да,— я давалъ вамъ подобныя суммы не разъ. Но теперь, оставимте это дло въ поко.
— Поль, вы дали мн вчера поутру! Вечеромъ, ложась спать, я пересчитала ихъ, и говорю себ, не запру ихъ, потому что утромъ же придется отпереть, — нтъ, Поль,— вы врно сами рехнулись, если говорите, что не давали мн денегъ.
Мистеръ Поль нахмурился и посмотрлъ на мистриссъ Чомпъ весьма выразительно.— Вамъ, Марта, надобно перемнить діэту!
— Перемнить діэту? Какое же діэта можетъ имть отношеніе къ моимъ деньгамъ?
— Кто сегодня поутру входилъ въ спальню мистриссъ Чомпъ? спросилъ мистеръ Поль.
На этотъ вопросъ молоденькая, хорошенькая горничная съ румянцемъ негодованія отвчала утвердительно. Мистриссъ Чомпъ замтила, что она проснулась, когда ставни были уже открыты, и соглашалась, что нападеніе на ея карманы было сдлано раньше.
— Вы сами видите, Марта, что говорите вздоръ, сказалъ мистеръ Поль.— Помните ли вы нумера этихъ ассигнацій?
— Нумера, Поль! которыя по сторонамъ?
— Да, пожалуй хоть нумера по сторонамъ, 21,593 и такъ дале?
— 21,5931 О! да мн бы не запомнить ихъ, если бы я даже выучила ихъ наизусть.
— Разумется! А изъ этого слдуетъ, что вы, Марта, не способны владть деньгами. Кто иметъ у себя ассигнаціи, тотъ всегда записываетъ ихъ нумера. Вамъ представится фантазія, что карманы ваши полны денегъ, и когда вы не найдете ихъ тамъ, то, конечно, заговорите, что потеряли ихъ, или васъ обокрали! Но довольно: будемте завтракать!
Арабелла приказала прислуг удалиться. Мистеръ Поль, потирая руки, подошелъ къ чайному сголу. Мистриссъ Чомпъ, увидвъ, что она сама и вопросъ о ея покраж были оставлены, предалась отчаянному воплю.— О, вы жестокій человкъ! жестокія и молодыя женщины, которыя такъ хладнокровно смотрятъ на мое несчастіе! Можно ли поступать такимъ образомъ? Впрочемъ и мягкія сердца становятся иногда тверже камня. Пропали мои семьдесятъ пять фунтовъ, пропали! и никакого закона не найдешь. Никакой нтъ острастки, чтобы не длали этого на будущее время! Нтъ, нтъ! я хочу, непремнно хочу получить мои деньги!
— Тс! Будемте завтракать, Марта, сказалъ мистеръ Поль.— У васъ будутъ деньги, если вы нуждаетесь въ нихъ, вы только спросите. Даже теперь, — общаете ли вы быть спокойной? и я дамъ вамъ эти деньги,— ту самую сумму, которая сегодня вамъ приснилась. Я сейчасъ же принесу ее. Только, пожалуйста, оставьте эти сцены. Отрите ваши глаза.
Мистеръ Поль ушелъ въ свой кабинетъ и воротился оттуда въ то время, когда рыданія мистриссъ Чомпъ уступили мсто тяжелымъ вздохамъ, при каждомъ изъ которыхъ она патетично закатывала глаза и обращалась съ ними то къ той, то къ другой изъ барышенъ, нисколько не сочувствовавшихъ ея горю.
— Вотъ, Марта,— тутъ какъ разъ та сумма, которую вы оплакиваете,— я дарю вамъ ее. Скажите спасибо, и принимайтесь за завтракъ, чтобъ доказать свою признательность. Но не забудьте, вы принимаете эти деньги съ условіемъ, что объявите моей прислуг, что сдлали ошибку.
Мистриссъ Чомпъ еще разъ тяжело вздохнула, перебирая ассигнаціи, хрустящій звукъ которыхъ одинъ только и могъ утшить ее въ ея горькомъ положеніи.
— И пожалуйста, чтобы больше не снились подобные сны,— то есть сны на счетъ денегъ, сказалъ мистеръ Поль.
— О! если бы они снились, я прожила бы вдвое дольше.
Мистриссъ Чомпъ прикрыла рукою ассигнаціи, назвала мистера Поля великодушнымъ человкомъ, и выразила сожалніе, что не она теперь, а онъ долженъ понести потерю. Видъ этихъ денегъ ириводилъ ее въ восторгъ. Сожалніе о потер, которую долженъ былъ понести Самуэль Поль, было весьма слабое.
— Ваша память въ состояніи удержать въ себ число нумеровъ больше этого! сказала она, укладывая ассигнаціи въ кошелекъ.— Во всякомъ случа, теперь я могу подарить что нибудь одной особ,— и она бросила на Адель выразительный взглядъ. Адель въ это время смотрла на отца, который, наклонясь надъ ней, говорилъ:— Ты врно подождешь общаннаго мною до моего возвращенія? Она взяла у меня все, что было.— Адель немного смутилась, кивнула головой и вслдъ за тмъ, съ сердитымъ взглядомъ на мисстриссъ Чомпъ, сказала: Папа, если вы хотите увидть прислугу по вашемъ возвращеніи, вы должны сами поговорить съ ней и объявить, что мы, то есть господинъ и госпожи въ дом, никого изъ нихъ не считаемъ воромъ. Изъ этого вышла страшная ссора, потому что мистриссъ Чомпъ хотя и утшилась, получивъ украденную сумму, по тмъ не мене позоръ воровства приписывала всей прислуг вообще.
— Кельтская натура, ворчала Корнелія. Барышни ршили, во что бы то ни стало, отстоять честь своей прислуги.— Вы, ма’мъ, сказала Арабелла съ свтлымъ взглядомъ, которымъ она отличалась въ минуты мстительнаго настроенія духа: — вы можете имть пятно на вашемъ поведеніи и не думать о томъ, что оно можетъ послужить для васъ гибелью,— но эти бдныя созданія…
— Вы смете сравнивать меня…
— Выставить васъ контрастомъ, ма’мъ.
— Все равно, это нагло!
— Я говорю, что наша прислуга, ма’мъ…
— Убирайтесь вы къ чорту съ вашей ‘ма’мъ’! Я ненавижу это слово. Это похоже на то, какъ будто мн примряютъ чепецъ. Злая молодая женщина! вы воображаете, что я принадлежу къ числу тхъ вдовъ, которыя носятъ тюрбаны!
— Т вдовы, по крайней мр, приняты въ обществ!
Въ этомъ род бушевала распря. Мистриссъ Чомпъ разъ двадцать выходила изъ себя, вовсе того не замчая. Мистеръ Поль, повидимому, держалъ сторону дочерей. Наконецъ мистриссъ Чомпъ, испытавъ неудачную попытку возбудить въ мистриссъ Люпинъ принужденный смхъ (что въ подобныхъ случаяхъ всегда доставляло ей утшеніе), убжала изъ комнаты. Только теперь мистеръ Поль съ серьезнымъ видомъ и отрывистыми фразами началъ упрашивать барышенъ обойтись съ Мартой любезне, увряя, что у нея превосходнйшее сердце въ мір. Судя по тону голоса, можно было думать, что мистеръ Поль намревался сказать что нибудь больше, но посл небольшой паузы, онъ только выразительно прибавилъ: ‘пожалуйста!’ и ухалъ. Онъ провелъ въ отсутствіи много дней и, по возвращеніи домой, ни слова не сказалъ Адели о деньгахъ, которыя она просила. Адель не имла на столько присутствія духа, чтобы намекнуть на это обстоятельство.

ГЛАВА XVII.

ВЪ ЛСУ.

Эмилія сидла на своемъ старинномъ мст подъ низменной сосной. Мистеръ Пойсъ привезъ ее обратно въ Брукфильдъ, гд она услышала, что туда прізжалъ Вильфридъ. Это извстіе послужило ея сердцу необъяснимой загадкой.— Онъ былъ здсь и не пріхалъ ко мн! Посл того вечера, когда они возвращались домой съ иплійскаго луга, въ ней еще ни разу не пробуждалось желанія увидться съ нимъ. Ея чувство, повилимому, оставалось въ усыпленіи отъ какой-то чарующей силы, сердце ея сохраняло спокойствіе, а мысли носились надъ Вильфридомъ. Никто не могъ заподозрить, что эта двушка находилась подъ вліяніемъ очарованія.— Гд бы онъ ни былъ, онъ думаетъ о мн. Я вижу его, хотя онъ и далекъ отъ меня. Онъ вн всякой опасности, потому что я молюсь за него, мои руки обнимаютъ его. Онъ прідетъ ко мн.— И она ждала, какъ ждетъ голубое озеро, полное и гладкое, когда вмст съ сумерками заглянетъ въ него звздочка. Позволяя своимъ мыслямъ обращаться къ минут ихъ встрчи, Эмилія закрывала глаза и крпко прижимала руку къ своему сердцу, но все же она не обнаруживала нерасположенія къ обыденной жизни и могла живо представлять себ, какимъ восторгомъ, какими новыми пснями должна быть ознаменована минута ихъ встрчи. ‘Онъ покажется мн и такимъ, и такимъ. Герой мой!’ шептала Эмилія, и легкая дрожь пробгала по всему ея тлу. Но теперь она находилась въ недоразумніи. Теперь, когда онъ прізжалъ въ Брукфильдъ и ухалъ, не навстивъ ее, въ ней съ какой-то горечью пробудилось желаніе посмотрть на него, и то, что до настоящей поры питало ее и доставляло ей истинный восторгъ, обратилось въ непріятный призракъ восторга.
Брукфильдскихъ барышенъ не было дома, когда Эмилія воротилась. Она отправилась въ лсъ и сла въ тни подъ длинной изогнутой втвью, машинально наблюдая медленные переливы солнечныхъ лучей на густомъ моховомъ ковр между стволами сосноваго лса. Зяблики и коноплянки перелетли съ втокъ срыхъ садовыхъ деревьевъ и весело распвали въ своемъ новомъ привольномъ пріют, пчела, залетавшая полюбоваться, быть можетъ, безмолвіемъ лса, разочарованная, улетала на цвтущія поля. Первый приливъ всякаго грустнаго чувства бываетъ у насъ вполовину добровольный. Эмилія не могла не улыбнуться, когда приподняла голову посл припадка задумчивости и нашла, что въ минуты этого припадка она сочинила часть менуэта для мелкихъ пылинокъ, томно порхавшихъ по всмъ направленіямъ въ столб золотистаго свта у самыхъ ея ногъ.— Въ состояніи ли я буду вспомнить черты его лица?— подумала она.
Направо отъ нея, внизу, подл воды, стоялъ старый срый пень, въ которомъ гниль образовала дупло. Взглянувъ по его направленію, она увидла, что къ пню подходила Корнелія. Приблизясь къ нему, Корнелія вынула изъ-за лифа платья маленькую книжку, поцаловала ее и опустила въ дупло. Сдлавъ это, она пошла между соснами, Эмилія замтила, что Корнелія была взволнована, и съ тмъ страннымъ инстинктомъ сердецъ, начинающихъ приходить въ движеніе, которое даетъ имъ возможность съ разу отгадывать мсто, гд можно напасть на тайну своихъ собственныхъ ощущеній, подбжала къ гнилому дереву, приподнялась на цыпочки и вынула изъ дупла опущенную книжку. На чистой страниц ея написано было карандашомъ: это послдній плодъ дерева. Собирать больше нечего. Въ этой сантиментальной фраз для Эмиліи не заключалось никакого смысла, впрочемъ, должно быть, она что-нибудь изъ нея уловила, потому что ея губы, какъ будто въ агоніи, составляли слова: если я забыла его лицо, то остается умереть, и она тихо пошла по тропинк, стараясь боле и боле, хотя и тщетно, припомнить черты лица Вильфрида, фразы: ‘думаетъ ли онъ о мн?’ и ‘что я такое для него?’ выражавшія боязливость и слабость женской души, Эмиліи были незнакомы: въ ея сердц бушевалъ потокъ страсти.
На перекрестк двухъ тропинокъ, Эмилія встртила Эдварда Бокели и Фрешфильда Сомнера, направлявшихся къ Брукфильду, вскор къ нимъ присоединилась Адель, вслдъ за тмъ мистеръ Барретъ и наконецъ Корнелія. Вс шли, то напвая отъ времени до времени какіе нибудь мотивы, то беззаботно разговаривая. Мистера Сомнера деликатнымъ образомъ подготовляли къ встрч съ мистриссъ Чомпъ, ‘которую, сказала Адель съ принужденнымъ смхомъ, даже Эдвардъ находитъ невозможнымъ изобразить въ каррикатур’.
— Счастливъ карандашъ, который можетъ воспроизводить! воскликнулъ мистеръ Барретъ.
— А знаете ли, сказала Корнелія, встртивъ улыбку Баррета:— у меня есть убжденіе, въ которомъ я сама не могу дать себ отчета, что еслибы мистриссъ Чомпъ была католичкой, она не казалась бы такой грубой?
— По всей вроятности, поэзія этой религіи произвела бы на нее благотворное дйствіе, замтилъ мистеръ Барретъ.
— А вы думаете, быстро сказалъ Фрешфильдъ: — что она въ состояніи воспользоваться хорошимъ шансомъ попасть въ святыя?
Изъ-за этого у двухъ джентльменовъ образовалась легкая другъ къ другу холодность. Въ суд, на скамь адвокатовъ, Фрешфильдъ представилъ бы убдительные доводы, но такой утонченный сантименталистъ, въ такомъ разговор и передъ такимъ обществомъ, былъ ему не по силамъ. Онъ не разъ обнаруживалъ расположеніе находиться въ сред своего сословія (онъ былъ сынъ младшаго судьи). При каждомъ раз Корнелія казнила его, и онъ посл всякаго замчанія съ ея стороны покорно преклонялъ свою голову.
Адель въ этотъ день была одарена необыкновенной проницательностью. Одна только Эмилія оставалась для нея непроницаемою, за то всхъ другихъ она видла насквозь, какъ будто они были прозрачные. Она угадывала, что Эдвардъ и Фрешфильдъ пріхали по длу любви,— что цлью Фрешфильда было доставить Эдварду возможность поговорить съ ней наедин, а въ замнъ того, Эдвардъ долженъ былъ оказать туже самую услугу Фрешфильду при его разговор съ Корнеліей. Но мистеръ Барретъ страшнымъ образомъ мшалъ имъ обоимъ, замшательство молодыхъ людей было чрезвычайно комично, они безпрестанно обнаруживали удивленіе, почему такой человкъ, какъ Барретъ, и такая двушка, какъ Эмилія (оба музыканты, и оба, можно сказать, странствующіе), не шли вмст и не разговаривали о тактахъ, полутактахъ, о паузахъ и кадансахъ. Приближаясь къ засохшему, гнилому пню, мистеръ Барретъ уменьшилъ шагъ, и, уступивъ свое мсто Фрешфильду, заслужилъ отъ него душевную признательность. Но за то Адель знала, что досада Эдварда Боксли всей своей тяжестью обрушилась на безмолвную Эмилію, которая не отставала отъ Адели ни на шагъ.
— Я получилъ письмо, произнесъ Эдвардъ голосомъ, обнаруживавшимъ тайну.
— Письмо? громко вскричала Адель, и человкъ этотъ, какъ кроликъ, въ одинъ моментъ спрятался въ свою норку, — отъ него осталась только одна маска.
Черезъ нсколько минутъ мистеръ Барретъ очутился подл Эмиліи. Его рука держала книгу, которую Корнелія опустила въ дупло.
— Это ея книга, сказала Эмилія. Барретъ раскрылъ книгу и показалъ заглавныя буквы своего имени. Эмилія взглянула на его лицо.
— Что съ вами?— вы нездоровы?
Адель отвернулась отъ Эдварда.
— Кто нездоровъ? спросила она.
Корнелія быстрымъ вопросомъ,— нездоровъ? прервала рчь Фрешфильда.
Мистеръ Барретъ, съ книгой въ рук, долженъ былъ заявить, что онъ совершенно здоровъ, и, повидимому, остался въ полномъ убжденіи, что ему поврили, хотя лицо его поблднло и глазныя вки налились кровью. Корнелія бросила на него выразительный взглядъ, подъ вліяніемъ котораго прищурились его глаза. Адель, въ видахъ сохраненія спокойствія, необходимаго для ея наблюдательности, произнесла: Боже праведный!
Въ это время на дорожк, проведенной изъ парка въ лсъ, въ чащ кустарника, окаймлявшаго высокія сосны, показалась Арабелла. Видно было, что она торопилась.
— Я васъ-то и искала, сказала она.— Папа пріхалъ съ сэромъ Твикенгэмъ Праймомъ, который будетъ обдать у насъ.
Адель нисколько не колеблясь нанесла ударъ.
— Лэди Праймъ,— мы даемъ вамъ дорогу.
И Адель перешла къ Корнеліи. Корнелія посмотрла на ротъ Адели, какъ смотритъ человкъ на мсто, откуда выползла ядовитая змя. Рсницы ея были опущены, она представляла собою мраморное изображеніе душевной пытки, жалко было смотрть на нее. Эмилія взяла ея руку, и пожатіемъ судорожно сжимавшихся пальцевъ старалась ободрить ее. Веселое настроеніе духа всей группы утратилось, хотя Адель и употребляла вс усилія, чтобы поддержать его. Она сердилась на мистера Баррета за его до безобразія унылый видъ. Она сердилась даже на то, что на блдномъ лиц его отразилась въ обезображенномъ вид улыбка Корнеліи.— Вотъ каковы его чувства! внутренно восклицала она и въ то же время составила себ убжденіе, что чувства — это роскошь, вовсе не пригодная для бдныхъ людей, которыхъ должно преслдовать, если они позволятъ себ предаваться ей.
— Полагаю, вы теперь счастливы? вполголоса сказала Адель между Арабеллой и Эдвардомъ.
Слова эти вызвали яркій румянецъ на дв пары щекъ. Поведеніе Арабеллы не совсмъ удовлетворяло прекраснаго критика. Эдвардъ Боксли чисто попался въ ловушку. Онъ имлъ еще глупость вообразить, что, разсмявшись, онъ поправился.
— Мистеръ Барретъ, спросила она, частію для того, чтобы вывести этого несчастнаго изъ его непріятнаго унынія, частію потому, что предлагаемый ею вопросъ представлялся ей предметомъ серьезнаго диспута.— Я нуждаюсь въ вашемъ мнніи: дадите ли вы мн его? Кстати о жаргон, почему онъ такъ хорошо идетъ къ нкоторымъ людямъ? Онъ, повидимому, нисколько не длаетъ ихъ вульгарными. Напротивъ, во многихъ случаяхъ, это составляетъ то, что мы называемъ ‘отличительною особенностію языка’. Наша деликатность, кажется, ужь черезчуръ взыскательна.
Мистеръ Барретъ, при введеніи въ разговоръ новаго предмета, имлъ обыкновеніе говорить быстро, необдуманно. Привычка заставила его на этотъ разъ отвчать немедленно, но открывшіеся ворота произвели въ его идеяхъ странный хаосъ.
— Во многихъ случаяхъ, сказалъ онъ.— Бываютъ два рода. Если бы вы могли назвать этотъ языкъ языкомъ природы! въ немъ все… извините, пожалуйста! Вы спрашиваете о жаргон! Образованное общество исключаетъ его, потому что…
— Да, да, возразила Адель: — но справедливо ли мы поступаемъ, безусловно подчиняясь такой тиранніи? Я хочу сказать… мн кажется, что вслдствіе этого у насъ утрачивается оригинальность языка.
Плачевное лицо этого жалкаго смертнаго немного оживилось.
Но разговоръ о жаргон скоро кончился. Подходя къ садовымъ воротамъ, Адель, нжно потрепавши щечку Эмиліи, сказала: — какая она сдлалась серьезная!
— Ахъ, да! продолжала Арабелла: — знаетъ ли она, что папа получилъ письмо отъ мистера Перикла, который пишетъ изъ Милана, что сдлалъ вс распоряженія относительно поступленія ея въ тамошнюю академію, и что черезъ нсколько дней прідетъ сюда и увезетъ ее?
Слушая эти слова, Эмилія скрестила на груди руки.
— Увезти меня отсюда? сказала она.
Трагическая поза и это восклицаніе вмст съ глубокой грустью, блеснувшею въ ея глазахъ, могли бы разсказать повсть сердца Эмиліи.
Адель неумышленно защитила ее, истолковавъ эту сцену слдующими словами: — посмотрите! она должна быть актрисой отъ природы. Он всегда и все преувеличиваютъ въ этомъ род, другой и въ самомъ дл подумаетъ, что она влюблена въ Брукфильдъ.
— Или въ кого нибудь въ Брукфильд, прибавилъ Фрешфильдъ.
— Вы отгадали! сказала Эмилія со смхомъ.
Въ это время вс увидли, что мистеръ Поль входилъ въ садъ, весьма почтительно потирая руки но поводу какого-то замчанія со стороны баронета, какъ воображали дальновидныя барышни. Сэръ Твикенгэмъ размахнулъ рукой, и мистеръ Поль низко поклонился. Посл обыкновенныхъ привтствій, барышнямъ объяснили въ чемъ заключались замчанія баронета, сэра Твикенгэма Прайма, члена парламента по части статистики, хорошо сохранившагося до перехода на шестой десятокъ лтъ, джентльмена во всхъ отношеніяхъ, съ посредственной сдиной, съ тщательно подстриженными и приглаженными бакенбардами. Сэръ Твикенгэмъ говорилъ о парк мистера Поля, что если бы на немъ насадить побольше свекловицы, онъ былъ бы производителенъ и доставлялъ бы доходъ, между тмъ какъ въ настоящее время онъ не составляетъ украшенія и вмст съ тмъ требуетъ расходовъ.
— Сэръ Твикенгэмъ разсчитываетъ, сказалъ мистеръ Поль:— что мы должны получить… получить… позвольте спросить, сколько?
— Среднимъ числомъ? и сэръ Твикенгэмъ началъ вычислять въ ум сумму дохода.— Быть можетъ, сказалъ онъ, бросивъ томный взглядъ на Корнелію: — въ первый годъ — тысячъ пятнадцать, шестнадцать… мн неизвстно точное число акровъ вашего помстья. Скажемъ приблизительно, на первый годъ десять тысячъ мшковъ.
— Чего? спросила Корнелія.
— Свекловицы, сказалъ баронетъ.
Корнелія посмотрла кругомъ.
Мистеръ Барретъ уже ушелъ.
— Но, безъ всякаго сомннія, васъ не интересуютъ подобнаго рода разсчеты? прибавилъ сэръ Твикенгэмъ.
— Напротивъ, я всегда интересуюсь тмъ, что относится до практики.
Практическіе люди врятъ подобнымъ словамъ, когда услышатъ ихъ отъ женщины, и врятъ, не пускаясь анализировать факта, что это происходитъ отъ того, что практическія знанія обладаютъ обаятельною силою. Сэръ Твикенгэмъ все время выказывалъ свои практическія достоинства. День въ Брукфильд прошелъ скучно. Не смотря на то, брукфильдскія барышни были довольны своимъ положеніемъ, которое возвышало ихъ въ собственныхъ глазахъ, особливо при воспоминаніи о недавно испытанномъ ими униженіи.

ГЛАВА XVIII.

ОБРАЩЕНІЕ САНТИМЕНТАЛИСТА ВЪ РАБСТВО.

Вильфридъ между тмъ велъ городскую жизнь и отъ времени до времени посщалъ Сторнли. Онъ не былъ влюбленъ въ лэди Шарлотту, но находился у нея въ упряжи. Влюбленные знаютъ по крайней мр, куда идутъ и зачмъ,— запряженными просто правятъ и гд ихъ остановятъ, имъ неизвстно. Чтобы довести себя до этого состоянія, кроткому мужчин не нужно быть сильно очарованнымъ. Лэди Шарлотта не была очаровательная особа. Она не имла расположенія привлекать къ себ другихъ. Если бы она старалась привлекать, то ей не удалось бы поймать Вильфрида, душа котораго жаждала поэтическаго совершенства и тончайшей нжности въ женщин. То, что имла она, и что ему требовалось, заключалось во всепобждающемъ апломб, который въ его глазахъ сообщалъ ей необыкновенную прелесть. Ему казалось, что онъ уже самъ обладаетъ этимъ качествомъ, и умлъ довольно хорошо показать его передъ своими сестрами, пріхавъ въ Брукфильдъ прямо изъ школы лэди Шарлотты, онъ съ большимъ успхомъ разъигралъ роль человка съ апломбомъ, и вмст съ тмъ убдился, что его сестры ощущали то вліяніе съ его стороны, подъ которымъ онъ самъ находился со стороны своей наставницы въ этомъ искусств. Но во всякомъ произведеніи искусства должна проглядывать хотя частица природы. Вильфридъ зналъ, что, разъигрывая свою роль, онъ былъ безсердеченъ, взглядъ на свое поведеніе въ Брукфильд не удовлетворилъ его строгаго критическаго разсудка. Вслдствіе этого, когда онъ снова увидлъ лэди Шарлотту, его восхищеніе ея личностью было парализовано. Она смотрла, длала движенія и говорила, какъ будто весь міръ составлялъ ея собственность. Она была врной музыкальной нотой, а онъ чувствовалъ себя какой-то неопредленной струной, годной впослдствіи для великолпнаго выполненія, но въ настоящее время только гудвшей, чтобы на ней поиграли. Таково состояніе человка въ упряжи, котораго остроумцы могутъ назвать какъ имъ угодно. Онъ становится порабощеннымъ, но не привязаннымъ. Въ этомъ состояніи порабощенія онъ радостно приноситъ въ жертву столько же, сколько и человкъ влюбленный. Не имя утшительнаго чувства счастія, которое со всхъ сторонъ окружаетъ любовниковъ и доставляетъ имъ наслажденіе, онъ старается принять боле или мене видную позу вншними изъявленіями преданности. Лэди Шарлотта убдилась наконецъ, что она любима. Ей приближался уже третій десятокъ, молва застилала ее какимъ-то непроницаемымъ облакомъ, и называла ее сначала съ осужденіемъ, а потомъ съ сожалніемъ — роскошной дамой. Наконецъ она любима! Не испытавъ чувства любви, мы жаждемъ ее, хотя спустя немного времени о ней можетъ статься не будетъ и рчи. Загадочность лэди Шарлотты объяснится съ теченіемъ событій. Она находилась въ пор жизни, невольно возбуждавшей сомннія, не многіе знали ее какъ женщину съ теплымъ сердцемъ, но молва называла ее неукротимой мятежницей противъ всхъ условныхъ законовъ, даже хуже чмъ этимъ, гораздо хуже,— хотя и не произносила положительнаго опредленія.
Слдующее письмо Эмиліи достигло въ Сторнли своего назначенія:
‘Дорогой мистеръ Вильфридъ.
‘Пора бы мн увидться съ вами. Прізжайте, когда прочитаете это письмо. Не могу сказать вамъ, здорова ли я, потому что мн чувствуется, какъ будто сердце мое бьется въ другомъ тл. Пожалуйста прізжайте, теперь же. Возьмите самую быструю лошадь. Мысль, что вы мчитесь ко мн, обдаетъ меня пламенемъ. Вы прідете,— я знаю. Пора, пора! Если я пишу глупо, простите меня. Ошибокъ въ правописаніи я не длаю, но на бумаг я не могу доставить вамъ такого удовольствія, какъ при свиданіи’.
Подпись Эмилія Алессандро Беллони отличалась особенно размашистымъ почеркомъ.
Письмо это крайне изумило Вильфрида.— ‘Какъ! во все это время она думала объ одномъ и томъ же!’ — Ея постоянство не представлялось ему въ приманчивыхъ краскахъ. Онъ считалъ это въ своемъ род глупостью. Отвращенія къ ней онъ уже не питалъ, хотя стоило только слегка пошевелить память, чтобы вспомнить о табачномъ дым въ ея волосахъ.— ‘И вы полагаете, что доставите мн удовольствіе, когда увидите меня? бормоталъ онъ. Вы весьма самоувренны, молоденькая лэди!’ Вотъ до какой степени очарованіе утратило свою силу. Онъ началъ однако же думать о ней, думать о томъ, что свиданіе не принесетъ ей пользы, и что она должна хать въ Италію и слдовать своей профессіи. ‘Если она сдлается знаменитой, шепталъ пустой франтъ:— тогда еще можно попользоваться похвалами, которыми будутъ ее осыпать’. И это показалось ему въ высшей степени удовлетворительнымъ. О лэди! Мужчины всегда разсуждаютъ о васъ въ этомъ род, если вы ихъ любили. Неужели вс мужчины? Нтъ: только одни втренные франты, но вдь ихъ-то вы и дарите всею свжестью вашей любви. Это настоящіе музыканты въ полку обожателей прекраснаго пола, они маршируютъ впереди, тогда какъ мы, степенные воины, слдуемъ за ними подъ ихъ музыку. ‘Если она сдлается знаменитою. Тогда… тогда я еще могу припомнить, что ея сердце нкогда принадлежало мн, и можетъ быть, оно снова возвратится къ своему прежнему обладателю’. И Вильфридъ предался пріятной мечт о ея пніи въ итальянской опер, о своей привязи къ злой, ненавистной жен и о томъ, съ какимъ наслажденіемъ онъ будетъ вздыхать тогда о счастливомъ прошедшемъ! Если онъ удерживался теперь сдлать ей какой нибудь вредъ, то обстоятельство это слдуетъ приписать частію добрымъ началамъ его натуры и частію страху, который вселяла въ немъ сила души Эмиліи. Страстная любовь не возбуждаетъ мрачныхъ желаній. Предметы узнаются по впечатлніямъ, которыя они производятъ. Вильфридъ зналъ, что съ Эмиліей шутить нельзя, поэтому онъ положилъ письмо, замтивъ: ‘Она права: пишетъ довольно правильно’. За этими немногими словами, для тхъ, кто знакомъ съ пружинами его характера, можно было бы увидть цлые томы.
И такъ, онъ положилъ письмо. Спустя два дня, въ полдень, ему подали въ билліардной карточку капитана Гамбьера, съ надписью: ‘миссъ Беллони желаетъ васъ видть, — она ждетъ верхомъ на лошади’.— Ждетъ! подумалъ Видьфридъ, и невозможность уклониться отъ свиданія снова напомнила ему о сил Эмиліи.
— Вы все еще продолжаете позволять себ подобныя вещи,— сказала лэди Шарлотта, услышавъ, что Эмилія и Гамбьеръ пріхали вмст.
— Бояться за нее нечего.
— Непремнно нужно бояться, когда мужчина каждую минуту своего времени посвящаетъ занятіямъ подобнаго рода,— возразила милэди.
На лиц Вильфрида показалась улыбка человка, знающаго, что длаетъ. Соперничество съ Гамбьеромъ (и соперничество успшное!) придавало расположенію къ нему Эмиліи особенную прелесть.— Мн скажутъ: какое же слабое созданіе этотъ молодой человкъ! — Отвчаю на это, что онъ находился въ критической пор своей карьеры. Вс мы бываемъ слабыми въ період нашего роста, и почти ничего не стоимъ, пока не наступитъ часъ испытанія. Этотъ человкъ всю свою жизнь провелъ въ благоденствіи,— а благоденствіе, какъ извстно, самое лучшее блюдо въ мір, но не служитъ для насъ пробнымъ оселкомъ. Оно, какъ и солнце, утучняетъ и укрпляетъ насъ. Несчастіе — это лучшій нашъ экзаменаторъ: испытывая наши мускулы и силу терпнія, оно должно навщать насъ періодически. Но, пока оно не явится, человкъ остается неузнаннымъ. Вильфридъ не былъ еще ршительно объявленъ женихомъ лэди Шарлотты (хотя она и старалась объ этомъ), и слдовательно, сознавая себя свободнымъ и почувствовавъ, что сердце забилось въ немъ сильне, онъ почти съ восторгомъ отправился къ двушк, отъ свиданія съ которой не могъ уклониться.
Эмилія сидла на лошади.— Гамбьеръ ужь не даетъ ли ей уроки верховой зды? подумалъ Вильфридъ. Эмилія держала себя превосходно,— и, когда Вильфридъ подходилъ къ ней, она начала тихо наклоняться къ нему. Въ движеніи этомъ и въ привтствіи Эмилія нисколько не уступала великосвтской лэди,— тутъ не было ни малйшаго сомннія. По строгимъ размышленіямъ Вильфрида, Эмиліи должно было достигнуть только этого предла свтскаго лоска. Всякая природная лэди, находясь на своемъ надежномъ уровн, можетъ разсчитывать на шансъ сдлаться богиней,— но для Эмиліи было бы достаточно, если бы она поднялась только до уровня свтской лэди. Эмилія улыбалась и протянула об руки. Вильфридъ подалъ одну руку, привтливо кивнулъ головой, но старался придать себ видъ серьезнаго кавалера. Лэди Шарлотта, посл привтствій капитана Гамбьера, подошла къ лошади Эмиліи, и сказала: беритесь за мои руки и прыгайте.
— Нтъ, отвчала Эмилія: — я пріхала только посмотрть на него.
— Но если вы останетесь, то посмотрите на него и въ добавокъ на меня.
— Вроятно она дала слово воротиться раньше, вступился Вильфридъ.
— Въ такомъ случа мы проводимъ ее, сказала лэди Шарлотта.— Подождите минутъ пять. Я прикажу приготовить намъ лошадей.
Она улыбнулась и съ умысломъ удалила капитана, отправивъ его на конюшню.
На щекахъ Эмиліи показались ямочки, въ то время какъ она съ любовію посмотрла на Вильфрида и потомъ, колеблясь, сказала:
— Мн кажется, у нихъ одно съ нами желаніе.
— Остаться на един? вскричалъ Вильфридъ.
— Да, поэтому-то я съ нимъ и пріхала. Онъ готовъ хать со мной куда мн угодно.
— Вы ошибаетесь.
— Нтъ, я это знаю.
— Не онъ ли сказалъ вамъ объ этомъ?
— Нтъ,— мн сказалъ мистеръ Пойсъ.
— Сказалъ вамъ, что лэди Шарлотта…
— Да. Не теперь, но прежде. Мистеръ Пойсъ выразился… впрочемъ нтъ слова для этого выраженія… онъ сказалъ, что ‘капитанъ одно время обожалъ ее… былъ предметомъ ея любви’. О! предметъ моей любви!
Эмилія приподняла руки. Голосъ ея отъ полутона, почти отъ шопота, поднялся до громкаго восклицанія.
Вильфридъ подхватилъ ее въ тотъ моментъ, когда она спустилась съ сдла. Сердце его сильно забилось подъ вліяніемъ двухъ противоположныхъ чувствъ: гнва и любви. Онъ крпко ее обнялъ.
— Кто? я предметъ вашей любви?— произнесъ онъ въ сильномъ волненіи, захватывавшемъ духъ.
— Да,— вы! вы! тихо отвтила Эмилія.
Вильфридъ снова сдлался ея рабомъ.
Дйствительно,— тутъ было что-то такое, что было исключительною его собственностью, его собственностью отъ самаго корня, отъ самаго перваго побга того ощущенія, подъ вліяніемъ котораго онъ находился. Что-то похожее на нжное растеніе съ нжнымъ цвткомъ, на который не могъ указать ничей другой палецъ и сказать при этомъ: ‘я уже прикасался къ нему’.
Лэди Шарлотта пробыла въ отсутствіи отъ молодыхъ людей вдвое больше того времени, которое выпросила. Вскор вся партія спокойно скакала короткимъ галопомъ по дорог между двумя живыми изгородями, но при вызд на широкій кочковатый лугъ, покрытый мстами кустами терна и молодыхъ дубковъ, лошадь Эмиліи, Амазонка, выскочила впередъ и понесла. Вниманіе Эмиліи до такой степени сосредоточилось на лошади, что она не успла замтить маленькаго ручейка, глинистые берега котораго отъ солнечнаго зноя почти обратились въ кирпичъ. Лошадь легко перенеслась черезъ ручей, но Эмилія, при сотрясеніи, натянула поводья и, не зная привычекъ лошади, заставила ее этимъ движеніемъ остановиться и въ одинъ моментъ спрыгнула съ сдла. Вильфридъ внимательно слдилъ за прыжкомъ и остался имъ доволенъ. Гамбьеръ понесся вслдъ за Эмиліей, лэди Шарлотта вскричала: — ловите лошадь! и черезъ нсколько секундъ была уже подл Эмиліи, сидвшей на куст ежевики! Быстро соскочивъ съ лошади, она съ участіемъ спросила:— Не ушиблись ли, дитя мое?
— Нисколько, отвчала Эмилія.
— Не испугались ли?
— Нисколько,— произнесла она почти шопотомъ.
— Это очень храбро. Поднимитесь на ноги. Скажите, зачмъ вы сегодня пріхали? Скоре. Не думайте.
— Увезть отсюда Вильфрида, котораго Корнелія желаетъ видть, отвчала Эмилія безъ малйшей тни нершительности, и тотчасъ побжала на встрчу приближавшемуся Вильфриду, протянувъ къ нему об руки, чтобы уврить его въ своей безопасности, она, по непривычк къ рединготу, запуталась въ немъ, и вмсто того чтобы упасть въ объятія Вильфрида, шлепнулась на землю, — въ первый разъ въ жизни, быть можетъ, она почувствовала, что находилась въ чрезвычайно смшномъ положеніи.
— Вставайте! маленькая женщина,— сказала лэди Шарлотта, приподнимая Эмилію.— Сэръ Вильфридъ, мы съ вами простимся, пожалуйста, посл такого неудачнаго прыжка, не дайте ей потерять присутствіе духа какими нибудь предосторожностями или черезчуръ тщательнымъ вниманіемъ,— хотя, конечно, и то и другое для нея крайне необходимы. Если капитанъ Гамбьеръ полагаетъ, что я нуждаюсь въ провожатомъ, то можетъ предложить свои услуги.
Приведенный въ изумленіе неожиданностью такого предложенія, капитанъ поклонился и сказалъ нсколько весьма обыкновенныхъ любезностей. Выраженіе лица Вильфрида вдругъ приняло болзненный видъ.
— Вы уже возвращаетесь? пробормоталъ Вильфридъ не безъ выраженія прямаго упрека.
— Да. Вы вдь дня черезъ два воротитесь къ намъ? Въ это время капитанъ Гамбьеръ, на сколько я знаю его, вроятно окажетъ мн защиту отъ дикихъ обожателей, которыми наполнена здшняя мстность.
Эмиліи помогли ссть на сдло. Лэди Шарлотта вскочила на свое сдло безъ посторонней помощи и послала Эмиліи летучій поцалуй. Об пары разлучились, одна изъ нихъ направилась по дорог между зелеными полями, а другая стала углубляться въ синеву отдаленныхъ горъ.

ГЛАВА XIX.

ЖИЗНЬ ВЪ БРУКФИЛЬД.

Выборъ невсты, сдланный мстнымъ членомъ парламента, само собою разумется, доставилъ обильную пищу молв. Корнелія поставила сестрицъ своихъ въ одно изъ боле всего нравившихся имъ пріятныхъ затрудненій. Она не дала еще слова. Вс полагали, что она имла полное право воздержаться отъ этого до извстнаго времени. Въ семейств мистера Поля существовало убжденіе, что сэръ Твикенгэмъ одобрялъ такую нершительность и желалъ, чтобы съ нимъ покороче познакомились, прежде чмъ принять предложеніе окончательно. Этой тонкой любезностью оправдывалась до нкоторой степени принужденность его статистическихъ спичей, такъ что въ Брукфильд никто не соглашался съ злымъ языкомъ Фрешфильда Сомнера, что будто бы разумныя способности баронета находились въ парализированномъ состояніи,— что опорой для нихъ служило пространство между нулемъ и единицей. Тинлеи, заглянувъ въ Брукфильдъ, говорили, что, по носившимся слухамъ, принятіе Корнеліей предложенія баронета было сомнительно. Съ другой стороны, Копли ясно понимали, что она ршила въ его пользу. При такомъ несогласіи Тинлеи и Копли еще разъ захали въ Брукфильдъ, и этимъ самымъ доставили брукфильдскимъ барышнямъ дальнйшій случай къ изученію одного изъ уровней, надъ которымъ он возвышались. Арабелла употребляла вс средства, чтобы увернуться отъ рапиры Лауры Тинлей, она отпарировала удары съ пренебреженіемъ, какъ молодой человкъ, возвратившійся изъ коллегіи, поразилъ бы деревенскаго юношу, съ которымъ бывало боролся и дрался на сельскомъ лугу.
— Часто они встрчались до… до предложенія? спрашивала Лаура и засмявшись прибавила:— извините, я часто говорю ‘опрометчиво’.
— Сдлайте одолженіе, не стсняйтесь, если какая нибудь фраза нравится вамъ, сказала Арабелла.
— И вроятно они встрчались здсь, въ напіемъ краю?
— Да, въ нашемъ краю.
— И въ Ричфорд?
— Тоже и въ Ричфорд.
— Намъ всмъ показалось это такъ неожиданно.
— Почему же и не такъ?
— Быть можетъ, хорошія событія такъ и должны случаться, это правда.
— Значитъ вы поздравляете насъ съ выгодной партіей?
— Говоря серьезно, слдуетъ поздравить съ этимъ не васъ, а его. Это весьма натурально. Когда она ршитъ, дайте мн знать поскоре, умоляю васъ, потому что… потому что… словомъ, я совсмъ другаго мннія съ нкоторыми людьми, распускающими молву о другой привязанности или помолвк, и конечно не врю этому, я такъ и сказала.
При прощаньи Лаура замтила: — Чрезвычайно замчательно! Вамъ, безъ сомннія, извстно, что бдное созданіе,— нашъ органистъ,— или врне сказать, вашъ органистъ, который смотритъ, (какъ очень мило выразился мистеръ Сомнеръ) джентльменомъ съ того свта и призракомъ джентльмена на этомъ свт, въ сущности же одинъ изъ умнйшихъ людей! Барретъ его фамилія, а имя какое-то музыкальное, въ род Генделя,— мы, впрочемъ, иначе его и не называемъ,— такъ вотъ извольте видть, этотъ человкъ совершенно неожиданно отказался отъ своего мста.
— Отъ своего назначенія, сказала Арабелла, и безъ малйшихъ признаковъ удивленія, прибавила, посл непродолжительной паузы:— Да. Я не думаю, чтобы мы ршились дать ей наше согласіе на занятіе этого мста.
Лаура не съ разу поняла, что хотла сказать ея противница.
— Ахъ да! вы говорите насчетъ маленькой миссъ Беллони?
— А разв вы думали не о ней?
— Когда? спросила Лаура, положительно сконфузясь.
— Когда говорили о вакантномъ мст мистера Баррета?
— Вовсе не о ней.
— А я полагала, что вы принимаете въ ней участіе и указываете на возможность доставить ей средства къ жизни.
— Признаюсь, я даже и не думала объ этомъ.
— Такъ на какую же вы ссылались замчательность?
— Замчательность?
— Вдь вы сами же разговоръ объ органист начали восклицаніемъ: ‘чрезвычайно замчательно!’
Лаура показала видъ, что Арабелла превзошла ее въ осторожности. Она поспшила сказать комплиментъ по поводу ея благосклонности къ Эмиліи, и должна была вложить на время въ ножны свое оружіе. Въ этотъ моментъ она имла удовольствіе случайно увидть вошедшую въ комнату мистриссъ Чомпъ и услышать ея выговоръ.
— Ирландка! прошептала она, и съ улыбкой, обнаруживавшей самодовольствіе при мысли, что быстро уметъ распознавать національности,— прошмыгнула въ дверь. Такимъ образомъ миссъ Лаура Тинлей, давъ Арабелл весьма ясно понять, что ей извстны сердечныя тайны брукфильдскихъ барышенъ, удалилась.
Брукфильдскія барышни находили, что нершительность Корнеліи въ принятіи предложенія или въ отказ извстной особ въ округ, баронету и владльцу множества акровъ земли, было самой благоразумной политикой, идея объ этомъ возвышала ихъ,— и потому он поощряли Корнелію слдовать по этому пути, нисколько не подозрвая тутъ, при всей своей дальновидности, какой либо другой цли, кром благородства фамиліи. Между тмъ мистеръ Поль находился въ крайнемъ недоразумніи, и безпрестанно говорилъ о баронетахъ, какъ о предметахъ священныхъ, предъ которыми слдуетъ падать на колни и съ благоговніемъ молиться. Въ этомъ отношеніи онъ былъ чистйшій профанъ
— Я думала, папа, сказала Корнелія:— что женщина, отдавая мужчин свою руку, оказываетъ ему милость!
Для простаго купца это было совершенно ново.
— А что бы вы сказали, если бы вашей руки попросилъ какой нибудь принцъ?
— Все таки онъ попросилъ бы милости.
— О! произнесъ мистеръ Поль голосомъ человка, надъ сужденіями котораго смются. Не смотря на то, спокойствіе отвта Корнеліи произвело на него свое дйствіе. Впрочемъ онъ всегда считалъ своихъ дочерей необыкновенными двушками, родившимися, чтобы играть въ обществ немаловажную роль. Быть можетъ, у нея въ виду какой нибудь лордъ,— подумалъ онъ. Мистеръ Поль постоянно заблуждался, воображая, что высокій полетъ женскаго ума всегда иметъ практическую цль въ длахъ матеріальныхъ. Онъ не былъ знатокомъ женщины въ молодой пор ея жизни.— Поговори-ка ты съ ней, сказалъ онъ Вильфриду.
Вильфридъ уже слышалъ отъ Эмиліи, что этому наружному спокойствію была какая-то грустная причина,— чему служили доказательствомъ слезы, проливаемыя на подушку, и продолжительныя ночныя бднія. Однажды Эмилія застала Корнелію въ слезахъ, и хотя не пользовалась довріемъ этой неприступной лэди, но послдняя находилась въ такомъ нжномъ настроеніи духа, что позволила Эмиліи обнять себя и въ объятіяхъ ея продолжала плакать. Ршившись просить Вильфрида объ оказаніи Корнеліи помощи, Эмилія разсказала эту сцену, Вильфридъ же, съ свойственною ему недальновидностью, намекнулъ на тайныя слезы, вовсе не подумавъ о томъ, какой ударъ наносить онъ этимъ своей сестр.
— Почему ты колеблешься и держишь насъ въ потьмахъ относительно своихъ намреній? началъ онъ.
— Я не приготовилась, отвчала Корнелія, — голосъ покорности какъ будто выходилъ изъ статуи.
— Одна изъ твоихъ прорицательныхъ фразъ! Желалъ бы я знать, приготовилась ли ты быть прямой и откровенной въ своихъ поступкахъ?
— Я приготовилась, Вильфридъ, на всякую жертву.
— Выдти за мужъ за такого человка по твоему значитъ принести себя въ жертву?
— Я не могу оставить папа.
— Это почему?
— Онъ боленъ. Онъ не говоритъ объ этомъ, но онъ боленъ. Его дйствія какія-то странныя… необъяснимыя.
— Не потому ли, что онъ хочетъ, чтобы въ дом у него жилъ его старый другъ?
— Совсмъ не то. Я наблюдала за нимъ. Его умъ… словомъ, онъ требуетъ надзора.
— Давно ли ты сдлала это открытіе?
— Я думаю, что человкъ въ несчастіи можетъ видть вещи гораздо ясне.
— Въ несчастіи! Такъ не ради ли его ты проливаешь слезы по ночамъ?
Корнелія сомкнула губы. Она догадалась, что ея измнница пользовалась особеннымъ довріемъ Вильфрида. Вскор посл этого она ушла къ Эмиліи, тайна которой немедленно обнаружилась предъ возбужденнымъ подозрніемъ. Бояться было нечего, что Корнелія будетъ обвинять ее въ этой тайн или прямо о ней заговоритъ.
Къ имени любви и понятію о ней она питала глубокое уваженіе сантименталистки. Она длала Эмиліи намеки, совтовала ей остерегаться душевныхъ волненій, и увряла, что для убжденія въ истин увреній мужчины, нужно убдиться въ томъ, женится ли онъ на васъ? Это самое врное испытаніе, особенно если вы бдны. Эмилія слушала это задумчиво. Она слышала, что любовники часто измняли. Но вдь они, нтъ сомннія, были не такіе, какъ Вильфридъ. Корнелія высказала то, что высказать считала своимъ долгомъ, и удалилась, между тмъ какъ Эмилія думала: неужели онъ измнитъ мн? и въ тоже время, принуждая себя считать это несбыточной вещью, предавалась полунепріятнымъ, полуусладительнымъ ощущеніямъ.
Она находилась въ этомъ состояніи, когда къ ней подошла мистриссъ Чомпъ и, слегка прижавъ золотой соверенъ къ ея рук, сказала: — Возьмите это себ, маленькая Беллони! не считайте меня за скрягу, у которой никогда не раскрывается рука. Поль съ умысломъ держитъ меня въ этомъ положеніи. Я просто несчастная, когда кошелекъ мой не бываетъ полонъ. Изъ-за этого я брожу въ дом какъ въ потемкахъ, и половины не знаю того, что знаютъ судомойки. Такъ вотъ что, маленькая Беллони,— вы скажете мн, намрена ли Арабелла выдти замужъ за кого нибудь? и намренъ ли Вильфридъ жениться на лэди Шарлотт Чилинвортъ? Дло въ томъ, моя милая, вотъ хоть Арабелла, очень рзкая, точно январскій сверный втеръ (о, какъ не любилъ его Чомпъ! бдняжка! и все изъ-за своихъ кораблей, — бывало въ халат станетъ у кровати на колни, и лицо его сдлается вдвое длинне),— она такъ и ржетъ мои слова, и показываетъ, что все, что бы я ни сказала, ни къ чему не ведетъ. Корнелія — это настоящая треска, поставленная на хвостъ: — мистриссъ Чомпъ, говоритъ она: прошу васъ не врить тому, что говорятъ обо мн.— А я ей и говорю,— Корнелія, душа моя!— судя по тому, какъ вы обходитесь со мной, вы врно думаете, что Чомпъ женился на своей кухарк? Нтъ,— говорю я:— мой отецъ велъ торговлю копчеными окороками, и торговлю — обширную, а я была просто красавица, настоящая аристократка, а мой Чомпъ такъ важно держалъ себя, какъ надутый пузырь.— Она и говоритъ мн на это:— мистриссъ Чомпъ,— я не люблю слушать сплетенъ,— не слушайте ихъ и вы. Мистеръ Вильфридъ, душа моя, мягко стелетъ, да жостко спать. Адель хитритъ,— такъ что я вовсе не вижу и не знаю, что творится вокругъ меня. Кром тебя, маленькая Беллони, нтъ ни души, кто бы мн помогъ,— а если ты поможешь, то узнаешь, какъ хрустятъ новенькія ассигнаціи.
И мистриссъ Чомпъ причмокнула губами. Эмилія отдала назадъ деньги.
— Ты глупа, моя милая! сказала мистриссъ Чомпъ.— Сжатая рука хороша бываетъ въ драк и никуда не годится въ дружб. Ты это знаешь? Открой твою руку.
— Извините меня,— отвчала Эмилія.
— Перестань! возьми эту монету, или я подумаю, что и ты съ ними за одно дурачишь меня. Возьми же, я говорю.
— Мн не нужно.
— Можетъ быть, этого мало?
— Мн нисколько не нужно.
— Негодная! иностранка…
Эмилія удалилась отъ залпа страшныхъ угрозъ.
По непонятной для нея причин, она хотла поговорить глазъ на глазъ съ Вильфридомъ. По совту Корнеліи, ей хотлось предложить одинъ только вопросъ, который долженъ послужить испытаніемъ его врности. Не подумайте, что она желала выдти замужъ. Слова Корнеліи нарушили ея спокойствіе. Сердце ея сдлалось слабе, оно трепетало какъ птичка съ переломленымъ крыломъ. ‘Если бы я могла провести съ нимъ одинъ часъ, думала Эмилія: сердце мое окрпло бы снова’. Она чувствовала, какъ будто сердце ея быстро поднималось вверхъ и потомъ вдругъ опускалось, останавливалось, снова поднималось, и снова падало, какъ волна, гонимая втромъ. Раза два она спрашивала себя: — Что же это значитъ? Неужели это болзнь, предшествующая смерти? Съ уныніемъ въ душ она вышла на открытый воздухъ, представляя себ пустоту свта, въ которомъ долженъ оставаться Вильфридъ въ случа ея смерти. Она рвала цвты и потомъ упрекала себя, зачмъ ихъ рвала. Она хотла пть, но,— ‘нтъ, нтъ! пока не увижусь съ нимъ’!— и подавляла свой голосъ. Въ этотъ моментъ въ голов ея мелькнула мысль, омрачившая вс ея свтлыя надежды, какъ весенній туманъ омрачаетъ блескъ майскаго дня:— ‘ну что, если голосъ у меня пропадетъ — будетъ ли тогда Вильфридъ любить такое ничтожное созданіе’?
Она встртилась съ Вильфридомъ въ дом.— Вечеромъ пойдемте прогуляться, прошептала она.
Неожиданности никогда не изумляли Вильфрида, какъ человка, привыкшаго къ интригамъ.
— Въ лсъ, подъ сосну, въ девять часовъ, отвчалъ онъ тоже шопотомъ.
— Нтъ, не туда,— сказала Эмилія, представивъ себ печаль Корнеліи, она находила это мсто слишкомъ мрачнымъ.— Тамъ очень тихо, скажите, гд тутъ есть водопадъ? При шум воды человкъ нсколько забываетъ о своемъ несчастіи.
Вильфридъ подумалъ и назвалъ мельничную плотину Вильмингъ-Веиръ.
— Тамъ мы посидимъ, и вы мн споете что нибудь. Обдать дома я не буду и потому ни у кого не явится подозр…. никто этого не замтитъ.— Такъ вы, моя птичка, очень хотите видть меня и говорить со мной?— Что же я для васъ?— И онъ наклонилъ къ ней голову.
— Вы… мой любовникъ.
Вильфридъ въ восторг пожалъ ея руку.— Не восхитительно ли, спрашивалъ онъ: быть въ такихъ отношеніяхъ другъ къ другу, о которыхъ ршительно никго не знаетъ. Она соглашалась съ нимъ, улыбкой выражала свое счастіе, и, по его требованію, общала хранить эту тайну. Да и можно ли не общать для продленія такого блаженства!
— Вы назначали рандеву капитану Гамбьеру, а я лэди Шарлотт Чилинворгъ, сказалъ онъ.— Какъ вы смло назначать свиданія съ гусарскимъ капитаномъ?
И Вильфридъ нжно согнулъ ея пальчики.
Эмилія улыбнулась по прежнему. Онъ оставилъ ее съ полнымъ убжденіемъ, что она не понимала еще этой части своей роли.
Вильфридъ только что вытянулъ отъ отца значительную сумму денегъ, онъ уврилъ его, что лэди Шарлотта Чилинворгъ приняла его предложеніе, и сдлалъ нсколько пріятныхъ для отца намековъ на мистриссъ Чомпъ, позволивъ себ при этомъ упрекнуть своихъ сестеръ въ томъ, что он не замчаютъ добродтелей этой вдовы. Сумма была непомрно большая. Мистеръ Поль не врилъ своимъ ушамъ, когда была названа цифра. Два, три раза онъ безсмысленно повторялъ: сколько? пока не убдился, что разслушалъ ясно.— Ахъ, да! сказалъ онъ, наконецъ: — вамъ, молодымъ людямъ, нужны деньги, и, конечно, вы должны ихъ имть. Вамъ доставай ихъ хоть изъ самыхъ ндръ земли! изъ… изъ… но увренъ ли ты, что тамъ не водятъ тебя за носъ?
Вильфридъ понялъ, что слово ‘тамъ’ относилось къ Сторнли.
— Въ этомъ отношеніи, сэръ, мн кажется вамъ нечего бояться.
Такъ думалъ и отецъ Вильфрида, посмотрвъ на юношу, который имлъ благородную осанку, пріятную и не глупую наружность.
— Если это правда,— сказалъ мистеръ Поль и вздохнулъ.— Во всякомъ случа, ты знаешь, что значатъ деньги. Желалъ бы я, чтобы и сестры твои не теряли времени. Время дороже денегъ. Сколько же теб нужно?
— Я уже говорилъ вамъ… во первыхъ, на яхту, потомъ разные счеты, которыхъ вы не захотите видть не уплаченными, около… я лучше скажу вамъ круглую цифру. Положимъ, восемьсотъ фунговъ. Я не стану безпокоить васъ въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ. Если вамъ кажется это слишкомъ много…
Мистеръ Поль приподнялъ голову, но не сказалъ ни слова. Сжатыя губы и нахмуренныя брови показывали, что онъ длалъ въ ум вычисленія. Вильфридъ нсколько времени оставался въ прежвей своей поз, но потомъ, съ недовольнымъ видомъ, сдлалъ движеніе. Онъ имлъ наслдственную антипатію къ денежнымъ дламъ и видимо досадовалъ, что ршеніе настоящаго вопроса о деньгахъ длилось безъ нужды.
— Не лучше ли придти къ вамъ по этому длу въ другое время?
— Нтъ, избави Боже! вскричалъ отецъ: — вдь ты же не намренъ всю свою жизнь зависть въ своихъ средствахъ отъ меня? Восемьсотъ фунтовъ? ты сказалъ. Какъ разъ годовой окладъ жалованья старшаго конторщика посл двадцатилтней службы — проворчалъ мистеръ Поль. Восемь, дважды четыре — восемь:— ты получишь эту сумму.
— Вы хотите прислать ее въ письм? сказалъ Вильфридъ, теряя терпніе.
— Да, я пришлю,— отвчалъ отецъ.
При этомъ Вильфридъ перемнилъ свои разсчеты.— Я лучше возьму стулъ, и на свобод подожду ихъ теперь.
— Присылкой я избавлю тебя отъ хлопотъ. Не такъ ли?
— Вы, можетъ быть, хотите подумать, въ состояніи ли будете доставить мн эту сумму?
— Я хочу видть у тебя боле здраваго смысла, вздумалъ еще говорить: ‘въ состояніи ли я доставить ему эту сумму!’ Имешь ли ты какое нибудь понятіе о банкирскихъ книгахъ? о банкирскихъ счетахъ?
Мистеръ Поль вытащилъ изъ бюро ассигнаціонную книгу, написалъ въ ней имя Вильфрида и требуемую сумму, вырвалъ ассигновку и швырнулъ ее Вильфриду.
— Вотъ видишь, я написалъ сегодня. Не представляй ее раньше недли, сказалъ мистеръ Поль, крпко потирая себ лобъ и въ то же время другой рукой выправляя подъ одну линію края и углы бумагъ, лежавшихъ въ бюро. Вильфридъ удалился.— Добрый старикъ! думалъ онъ. Онъ всегда былъ добръ, но я начинаю замчать въ немъ признакъ скупости: это, впрочемъ, въ своемъ род признакъ наступающей старости. Да продлятся его дни!
Вильфридъ гулялъ въ саду, воображая, что онъ углубился въ размышленія, хотя въ сущности находился, какъ это бываетъ съ мелкими людьми, подъ вліяніемъ цлаго роя ощущеній,— когда къ нему торопливо подбжала Корнелія и сказала: — пойдемъ скоре къ папа. Онъ нездоровъ: я боюсь, что съ нимъ будетъ ударъ.
— Я сію минуту вышелъ отъ него и онъ былъ совершенно здоровъ, сказалъ Вильфридъ.— Это твоя обыкновенная манія.
— Спустя дв минуты посл твоего ухода я застала его въ кресл и онъ съ трудомъ дышалъ. Дорогой Вильфридъ! поврь, что онъ въ опасномъ положеніи!
Вильфридъ поспшилъ къ отцу и лишь только переступилъ черезъ порогъ, какъ мистеръ Поль встртилъ его словами: — ну, что еще нужно? Маска до половины спустилась съ лица Поля и Вильфридъ въ первый разъ въ жизни увидлъ, какимъ отецъ его становился старикомъ.
— Вы посылали за мной? сказалъ Вильфридъ.
— Да, он всегда стараются убдить человка, что онъ нездоровъ — вотъ и все тутъ, возразилъ мистеръ Поль. Голосъ его былъ слабъ, но обратясь къ Корнеліи, мистеръ Поль одушевился.— Нелпо говорить человку, который занимается такими длами, какъ мои, что онъ страненъ для васъ, что это вы замтили уже давно! Впрочемъ, милое дитя мое, я знаю, ты длаешь это отъ добраго сердца. Надюсь, что въ день твоей свадьбы все поправится.
Этотъ намекъ и неожиданное добродушіе вызвали слезы на глаза Корнеліи.
— Папа! если бы вы только сказали мн, что это значитъ! простонала Корнелія.
Мистеромъ Полемъ овладло какое-то нервное изступленіе. Онъ приказалъ ей выдти изъ комнаты.
Корнелія удалилась, но рука ея отца все еще показывала на дверь, лицо его все еще продолжало выражать повелительность и раздраженіе.
Вильфридъ взялъ протянутую руку и опустилъ ее на кресло, сказавъ: — сэръ, сегодня вы не похожи на себя.
— Неужели и ты такой же дуракъ? возразилъ мистеръ Поль.— Съ чего ты берешь, что я нездоровъ? Я веду регулярную жизнь. Пью и мъ я, какъ и вс другіе, и если у меня заболла голова, то собственно отъ того, что меня оглушаетъ въ семь страшный крикъ со всхъ сторонъ, что я умираю. Чертовски страшный! Я теб скажу это…
Тутъ онъ пришелъ въ совершенное разслабленіе.
— Выпейте немного коньяку, сказалъ Вильфридъ. Мистеръ Поль, собравъ разсянныя мысли, согласился и попросилъ сына принять вс предосторожности, чтобы пока онъ ходитъ за оживляющей влагой, никто не заглянулъ въ его комнату.

ГЛАВА XX.

У плотины.

Полукругъ высокаго зеленаго берега, покрытаго деревьями парка окружалъ каскадъ, переливавшійся черезъ щиты плотины, довольно отдаленный отъ пнившейся и крутившейся массы воды, онъ, какъ въ зеркал, отражался на темной гладкой поверхности небольшаго залива, между тмъ какъ высунувшійся впередъ кустарникъ у окраины берега гнулся подъ тяжестью наноснаго тростника, съ накопившимися на немъ клубами пны. Острый запахъ свжаго сна, носившійся въ темнвшемъ воздух, обдавалъ Эмилію, когда она переходила прирчный лугъ. Немного дальше и она увидла блыя зданія мельницы и срое колесо, облитыя свтомъ луны. Къ востоку налво, позади высокаго кедра, луна прорзала густое облако, и сквозь втви принимала желтоватый тусклый мягкій видъ, бросая золотистыя искры на мелкія волны потока, которыя, крутясь сначала и сжимаясь, становились потомъ все шире и шире и наконецъ сливались съ бархатной поверхностью затишья, омывающаго лсистый берегъ. Съ полною силою молодой души, которая быстро переносится отъ красоты видимой къ красот недоступной для воображенія, Эмилія остановилась очарованная картиной. Потомъ она сла и задумалась, ожидая Вильфрида.
Вильфридъ опоздалъ десятью минутами. Эмилія не слышала его прихода, пока онъ не опустился подл нея на колни.
— Какая задумчивость! сказалъ онъ съ видомъ упрека.— Неправда ли, что здсь очаровательно?
Эмилія пожала ему руку, но, по привычк, не обернулась къ нему. Вильфридъ принялъ это за робость и потому началъ ободрять ее восклицаніями, выражавшими и нжность, и восторгъ.
— Лучше бы мн не приходить сюда! произнесла она.
— Почему же это?
И Вильфридъ одной рукой обнялъ ея талію.
— Зачмъ вы заставили меня ждать васъ? спросила Эмилія.
Вильфридъ вынулъ часы, сложилъ вину на случай, задержавшій его, и замтилъ, что за нсколько просроченныхъ минутъ его можно бы простить.
Эмилія, повидимому, отдалила отъ себя мрачное настроеніе духа.
— Такъ вы наконецъ здсь. Позвольте же мн держать вашу руку, думать и молчать.
— Вы будете держать мою руку, будете думать и молчать, милая моя двочка! если скажете напередъ, о чемъ вы думаете.
Эмилія находила достаточнымъ взглянуть ему въ лицо и улыбнуться.
— Не обидлъ ли васъ кто? вскричалъ Вильфридъ.
— Никто.
— Въ такомъ случа примите приказаніе вашего повелителя, и поцалуйте его.
— Я поцалую его, сказала Эмилія, и слово приложила къ длу.
Этотъ поцалуй могъ бы умилостивить могучаго повелителя, но онъ не былъ удовлетворителенъ для взыскательнаго любовника. Вильфридъ однако же замтилъ, что въ качеств ли повелителя, или въ качеств любовника, онъ долженъ былъ повиноваться ей, поэтому онъ слъ подл нея, отдалъ ей руку и старался не отрываться по крайней мр отъ нити ея размышленій, между тмъ какъ ухо Эмиліи обращепо было къ падавшему каскаду, а глаза къ золотистымъ окраинамъ кедра.
Наконецъ, при одномъ изъ множества тяжелыхъ вздоховъ, она сказала:
— Теперь прошло. Зачмъ вы опоздали? Впрочемъ, ничего. Въ другой разъ не заставляйте меня ждать. Въ подобныхъ случаяхъ я буду чувствовать себя въ полной его власти. Конечно, тамъ, гд мн придется слышать паденіе воды, или пожалуй, раскаты грома.
Вильфридъ нжной улыбкой замаскировалъ свое полное непониманіе того, что говорила Эмилія, не безъ увеличенія, однакоже, уваженія къ единственному лицу, которое могло заставить его испытывать душевную муку, происходящую отъ сознанія своего тупоумія. Замчаете, что онъ еще не совсмъ былъ фатъ.
— Я говорю о томъ нмц! сказала Эмилія и озарила его способность пониманія.
— О вашемъ старомъ учител музыки?
— Я желаю, я люблю слышать эти звуки! Впрочемъ я скоро освобожусь отъ него. Разв вы не знаете того ужаснаго человка, о которомъ я говорила вамъ, и который для меня точно мрачный ангелъ, потому что его музык ничего нтъ подобнаго? а между тмъ онъ нмецъ! Я говорила вамъ, какъ сначала мечтала о немъ, и потомъ аккуратно каждую ночь, посл бесды съ отцомъ моимъ объ Италіи и его смугломъ Джіовани Тедеско, этотъ человкъ виталъ надъ моей подушкой и заставлялъ меня обращаться къ нему съ словами,— маэстро, маэстро! И дйствительно онъ былъ маэстро. Повидимому онъ управлялъ моей душой и научалъ благоговть передъ нимъ, наперекоръ моей ненависти къ нему. Я пришла сюда, думая только о васъ. Я вся предалась думамъ о музык. Вотъ въ такія-то минуты я и бываю въ полной его власти. Въ мір нтъ другаго подобнаго ему человка. Чтобы освободиться отъ него, я должна возненавидть музыку. Но какимъ образомъ могу я сдлать это?— Для меня — онъ божество музыки.
Вильфридъ припоминалъ теперь, что Эмилія дйствительно что-то говорила объ этомъ соперник, который до настоящей поры затрогивалъ его весьма мало. Быть можетъ, въ эту минуту частію очаровательная сцена, частію наклонность къ сантиментальному преувеличенію и частію новая таинственная прелесть въ манерахъ Эмиліи, казавшаяся окраиной блеска того свтила, которое поднималось за ней, чтобы озарить ее,— пробудило въ немъ ревность.
— Какъ его зовутъ? спросилъ Вильфридъ.
Губы Эмиліи сжались, она произнесла вторую букву азбуки и вдругъ остановилась.
— Зачмъ вамъ знать его имя? Вы пришли сюда и заступили его мсто. Но что всего лучше,— и Эмилія засмялась: — я уврена, что вы не припомните ни одной изъ его пьесъ. Желала бы и я не помнить ихъ,— но онъ какъ будто преслдуетъ меня, я вижу и слышу его кругомъ себя, слышу въ воздух, слышу въ журчаніи воды, въ шелест листьевъ… вы удалили его, вы, мой милый, милый другъ!
Неожиданность, съ которой Эмилія прервала свою рчь, была похожа на внезапный перерывъ музыки, она изумила Вильфрида и въ то же время польстила ему.
— Мой милый, англичанинъ — другъ! снова начала Эмилія.— Я похожа на Италію въ оковахъ у того нмца,— а вы… но нтъ, нтъ, нтъ! Это сравненіе не годится, моего нмца нельзя назвать какимъ нибудь звремъ. Въ окнахъ магазиновъ, гд торгуютъ картинами, я видла его портретъ: какъ будто волосами его свободно играетъ втеръ, глаза,— замтьте глаза, а не уши,— какъ будто прислушиваются къ какимъ-то звукамъ, лобъ нахмуренный. Взгляните на меня: вотъ такъ!
Эмилія приподняла волосы на вискахъ и нахмурила брови.
— Этотъ видъ не увеличиваетъ нашей красоты, сказалъ Вильфридъ.
— Въ этомъ-то и заключается разница!— Эмилія вздохнула.— Онъ видитъ ангеловъ, херувимовъ, фей, дьяволятъ и дьяволовъ, онъ слышитъ ихъ,— въ музык они прилетаютъ къ нему изъ невдомыхъ странъ. Отъ времени до времени они прилетаютъ и ко мн,— но только отъ времени до времени, когда голова моя бываетъ въ огн… Мой милый, милый другъ!
Губы Вильфрида прильнули къ этому очаровательному музыкальному инструменту. Эмилія приняла его поцалуй и возвратила его съ своей стороны. Потомъ, слегка вздохнувъ, она сказала:— Не цалуйте меня много!
— Почему же нтъ?
— Такъ!
— Не смотрите на меня.
— Я буду смотрть на васъ. Возьмите мою руку. Смотрите, луна становится блдне. Вода представляетъ собою прудъ со змями, он барахтаются въ немъ, стараются выкарабкаться, свиваются въ кольца и развиваются, вытягиваются въ длину и плывутъ. Я вижу ихъ продолговатыя плоскія головы,— вижу ихъ глаза, даже кожу. Нтъ, милый мой! не цалуй меня. У меня утратится то спокойствіе души, въ которомъ я нахожусь.
Вильфридъ хотлъ бы во всякое время пользоваться разъ дарованнымъ ему правомъ, но голосъ, которымъ Эмилія просила его, былъ такъ музыкаленъ и плнителенъ. Ну что, если бы онъ могъ низвести ее на землю,— оторвать отъ своего соперника въ ея душ? Она бы тогда вполн принадлежала ему. Въ немъ начинала уже бушевать ревность къ неизвстному нмцу. Но Эмилія успокоила его, сказавъ:— вы нравитесь мн больше и остаетесь глубже въ моемъ сердц, когда я только держу вашу руку и думаю. Когда вы цалуете, меня окружаетъ какое-то облако и я теряю вашъ образъ.
— Да, да, отвчалъ Вильфридъ, соглашаясь съ этимъ аргументомъ, какъ съ много общающимъ.— Но, душа моя, со временемъ вы должны покориться этой необходимости: васъ будутъ цаловать, быть можетъ, противъ желанія.
Эмилія посмотрла вопросительно.
— Когда вы будете за мужемъ.
— А когда вы на мн женитесь? сказала она.
Въ этотъ моментъ вроятный наслдникъ дома Поля заморгалъ глазами такъ глупо, какъ не моргалъ еще никто изъ смертныхъ. Замнивъ свое изумленіе принужденной улыбкой, онъ замтилъ:
— Когда? разв вы уже думаете объ этомъ?
Спокойнымъ голосомъ, вполн подтверждавшимъ этотъ фактъ, Эмилія отвчала:— да.
— Но вы еще очень молоды, и притомъ же вы дете въ Италію для усовершенствованія. Вдь туда вы бы не взяли своего мужа? Что онъ сталъ бы длать тамъ, несчастный?
— Но за то вы уже не очень молоды.
Вильфридъ съ этимъ соглашался.
— Разв вамъ нельзя отправиться въ Италію вмст со мной?
— Невозможно!— Быть мужемъ и въ тоже время быть хвостомъ?
Вильфридъ захохоталъ презрительнымъ смхомъ.
— Итальянцы любятъ и васъ,— говорила Эмилія.— Это такой любящій народъ. О, подемте! Милый, дорогой мой,— согласитесь хать туда! Я должна учиться. Если я не научусь, вы будете презирать меня. Какимъ же образомъ могу я принести что нибудь къ вашимъ ногамъ, если я этого не сдлаю?
— Невозможно! повторилъ Вильфридъ, какъ будто это слово служило для него мертвымъ якоремъ.
— Въ такомъ случа, я откажусь отъ Италіи!
До настоящей поры Вильфридъ не разыгрывалъ передъ этой удивительной двушкой роли лицемра. А теперь становилось трудно начать эту роль. Онъ едва могъ врить, что совершенно неожиданно, чрезъ посредничество какого-то страннаго вліянія, онъ попалъ въ весьма серьезное положеніе. Ему ясно показывали это поза Эмиліи и ея голосъ.
Руки ея, прямо опустившись съ плечъ, были сжаты, между тмъ какъ все, отъ чего она готова была отказаться для него, выражалось на ея лиц.
— Въ самомъ дл? пробормоталъ Вильфридъ.
— Откажусь!
— Будете вполн англичанкой?
— Буду вполн принадлежать вамъ!
— Мн?
— Да, съ этой минуты.
Въ Вильфрид зашевелилась лучшая натура, хотя и не прежде того какъ онъ съ чувствомъ скептика прикоснулся къ ея губамъ и нашелъ ихъ холодными, какъ будто ихъ огонь былъ потушенъ словами, которыя она произнесла. Вильфридъ понималъ, что это была не чувственная любовь, но душевное къ нему влеченіе, и, забывая всякое лицемріе, сказалъ: — О, какъ я долженъ гордиться вами!
— Я готова идти съ вами въ битву, возразила Эмилія.
— Моя милая! Неужели вы могли бы смотрть, какъ будутъ убивать вашихъ смуглыхъ итальянцевъ?
Эмилія задрожала.
— Нтъ, бдные! Зачмъ вы обижаете ихъ? Убивайте злыхъ людей, тирановъ-блокафтанниковъ. Перестанемъ лучше говорить объ этомъ. Такъ вы говорите, что должны мной гордиться? О, если бы я могла заслужить это!
— Что вы такъ тяжело вздыхаете?
— Не знаю почему, но я чувствую себя нищей.
— Даже когда я говорю, что люблю васъ?
— Да, я тогда могу считать себя богатой, когда въ состояніи буду что нибудь подарить вамъ,— а я не могу этого сдлать, особенно теперь, когда отказываюсь отъ Италіи!
— Но вы дарите мн вашу любовь, не правда ли?
— Всю любовь, всю душу. Но, мн кажется, я дарю ее вамъ въ лохмотьяхъ, какъ нищую, какъ день безъ солнца.
— Неужели вы думаете, что я допущу подобную идею, когда буду слушать ваше пніе и буду знать, что этотъ живой фонтанъ музыки принадлежитъ мн?
Слабый проблескъ мысли заставилъ Эмилію сдлать вопросъ:
— Скажите, не должны ли мужчины падать на колни передъ женщинами, если намрены любить ихъ вчно?
Вильфридъ улыбнулся.
— Если угодно, я упаду передъ вами на колни.
— Только не теперь. Вы должны были сдлать это разъ,— какъ я мечтала, только разъ, на одинъ моментъ, въ Италіи, когда вс кричали мн, что я овладла ихъ сердцами. Мн представлялось, что я стояла какимъ-то свтлымъ лучезарнымъ предметомъ въ темномъ облак, и потомъ сказавъ: ‘я принадлежу ему’, указала на васъ и сложила руки въ ожиданіи, что вы подойдете и возьмете меня.
При этой картин воображеніе любовника воспламенилось и онъ не замедлилъ сказать ложь, порывы души, возбуждаемые мыслью о слав Эмиліи, придавали удивительную прелесть ея отреченію отъ всего въ мір, отреченію ради его.
— Я бы любилъ васъ и безъ этой славы, сказалъ онъ.
Эмилія склонилась къ нему на плечо, и оба они устремили свои взгляды на луну, которая въ это время была уже надъ кедромъ и сіяла какъ серебро, разсыпая серебристыя блестки на траву, на листву и воду, между тмъ какъ на запад догорали и блднли послдніе лучи спрятавшагося солнца.
‘По крайней мр, подумалъ Вильфридъ: небо и красоты природы одобряютъ мой выборъ’,— и въ тоже время взглянулъ на небо, воображая, что у него на столько достанетъ твердости духа, что онъ смло можетъ встртиться съ своими родными, взявъ Эмилію подъ руку.
Эмилія чувствовала, что его рука безсознательно усиливала пожатіе ея руки.
— Теперь я знаю, что вы меня любите. Вы возьмете меня, какова я есть. Значитъ я еще не такъ бдна. Другъ мой!— дальше васъ я ничего не могу видть.
— И это васъ огорчаетъ? спросилъ Вильфридъ.
— Радость моя! мое восхищеніе! Человкъ можетъ жить всюду. Какимъ же образомъ я, принадлежа вамъ, могу принадлежать Италіи? Знаете ли вы, что когда мы сидли здсь молча, я думала, что вода представляла мн исторію свта, проходившую передо мной, и въ ней все было смшано вмст, все, и короли и королевы, и рыцари въ панцырной одежд и громко кричащія арміи, мн представлялись битвы и безчисленное множество людей — красное зарево заходящаго солнца и женщины, стоящія на колняхъ. Знаете ли вы эти долгіе медленные закаты солнца? Я люблю ихъ. Он кажутся мн кровью, пролитою за любовь. Шумъ воды и ароматъ влажной зелени подарили мн сотни картинъ, которыя, казалось, обхватывали меня со всхъ сторонъ. Я думала: въ состояніи ли музыка возбудить во мн столько ощущеній, сколько возбуждали эти картины? и не достаточно ли я буду богата, оставаясь здсь съ другомъ души мой, вмсто того, чтобы летть въ незнакомыя чужія земли, о которыхъ я теперь не хочу и думать? Вы любите меня, какова я есть, и я боле не считаю себя бдною.
Съ этими словами Эмилія подала ему об руки.
— Да, это врно, сказалъ Вильфридъ, и вслдъ за тмъ, какъ будто пораженный пустотою этихъ звуковъ, при ея страстной рчи, прибавилъ:— чмъ бы вы ни были,— вы все-таки моя милая, дорогая двушка,— моя любовь, моя душа, моя, моя на всегда!
Сказавъ это, Вильфридъ спрятался въ самого себя, чтобы какъ можно сильне прочувствовать сказанное, таково бываетъ свойство произнесенныхъ словъ. Онъ старался оцнить Эмилію въ новой роли, которую она приняла въ отношеніи къ нему. Едва ли можно допустить, чтобы онъ понималъ, какую, изъ любви къ нему, приносила она жертву, отказываясь отъ Италіи. Правда, онъ имлъ объ этой жертв маленькое понятіе, но такъ какъ вовсе ея не требовалъ и такъ какъ она возбуждала вопросъ смутный, приводившій въ раздражительность, нелпый, то онъ смотрлъ на нее весьма неблагопріятно. Перспектива музыкальныхъ побдъ Эмиліи служила бы для него золотымъ внцомъ, висвшимъ надъ ней, если бы смотрть на нее, какъ на предметъ обожанія, созданный его фантазіей, но если смотрть на нее, какъ на обожаемую жену, то объ этихъ побдахъ не стоило и думать. Для того, чтобы занять на груди его мсто въ качеств обожаемой жены, она должна была обладать какой нибудь удивительной, особенно чарующей силой. Кром музыки, что еще другое очаровательное могла показать Эмилія? Прекрасныя брови: дйствительно, это были прекрасныя брови, — покоясь на ея большихъ круглыхъ глазахъ, он были очаровательны, какъ очаровательны были и самые глаза. У нея былъ премиленькій ротикъ, хотя верхняя губка не имла аристократическихъ изгибовъ, выражающихъ плнительную гордость, а нижняя не спускалась правильнымъ маленькимъ оваломъ къ хорошенькому круглому подбородку. Ея лицо имло сходство съ вечерней зарей надъ розовымъ садомъ. Въ этомъ род производила она впечатлніе на Вильфрида,— впечатлніе цвтистое, неопредленное, преувеличенное. Ея наружность не возбуждала въ немъ пренебреженія къ себ, не допускала, чтобы надъ ней съ успхомъ одерживала верхъ наружность элегантныхъ дамъ въ ихъ заученныхъ позахъ, принимаемыхъ въ величественные моменты, когда, быть можетъ, он входятъ на балъ, или наливаютъ чай съ намреніемъ изысканнымъ образомъ показать свою ручку, или склонятся на диванъ, требуя благоговнія къ своимъ особамъ отъ цлаго міра маленькихъ людей. На что же другое могла разсчитывать эта двушка, чтобы сдлать свое положеніе исключительнымъ? На преданную любовь? Да, у нея было преданное сердце, она была откровенна, она обладала умомъ впечатлительнымъ, разсудительнымъ и свжимъ. Она подавала врныя надежды быть прекрасной подругой во всякое время. Мало того, она могла его очаровывать. Съ помощію этой силы, никогда не проявлявшейся добровольно, она, не смотря на дйствіе, произведенное на него въ начал знакомства ея несвтскостью, принудила Вильфрида составить идею о ней, какъ о существ, отличающемся отъ обыкновенныхъ смертныхъ. Но какъ бы посмотрлъ онъ на нее въ ту минуту, когда бы при возглас о прізд въ собраніе мистриссъ Вильфридъ Поль, на нее устремились испытующіе взгляды и заговорили нескромныя уста?
Но… это ничего не значило. Вильфридъ поцаловалъ ее,— и призракъ взыскательнаго общества изчезъ. Что бы тамъ ни говорили, а она была для него свтиломъ первой величины, — онъ воображалъ, что бросаетъ свтъ на дивный драгоцнный край.
— Итакъ Эмилія, теперь вы моя?
— Ваша, наивно отвчала она.
— Вода какъ будто подсказываетъ ‘навсегда’, произнесъ Вильфридъ, и Эмилія сжала его руку.
О свадьб не было сказано ни слова. Сердце Эмиліи было совершенно спокойно, а особеннымъ желаніемъ Вильфрида было, чтобы оно и оставалось спокойнымъ, не сковывая его назначеніемъ дня свадьбы. Онъ могъ бы дать клятву быть врнымъ до гроба, но отказался бы отъ обязательства явиться къ вашимъ услугамъ въ одиннадцать часовъ завтрашняго утра.
Плнительные часы лтней вечерней зари какъ блые голуби отлетли уже съ высоко поднявшейся луны, когда два любящія существа отправились въ обратный путь, кругомъ все было тихо, даже шумъ каскада затихъ для ихъ слуха, какъ жизнь, объятая сномъ. Они видли подъ луной посеребренные края высокаго кедра, видли ночь, которая точно летучая мышь пріютилась подъ его старыми раскидистыми втвями. Сосдній лугъ у водопада былъ залитъ серебромъ. На его скат къ вод виднлись лебеди. Такія сцены для любящихъ сердецъ ни боле ни мене какъ руки, привтливо манящія и указывающія на Эдемъ, котораго эти сердца ищутъ для себя, наконецъ отыскиваютъ и при мерцающемъ свт узнаютъ, что онъ содержитъ въ себ лучшія частицы ихъ бытія.

ГЛАВА XXI.

ВОЗВРАЩЕНІЕ МИСТЕРА ПЕРИКЛА.

Въ этотъ сезонъ появился мистеръ Периклъ. По его словамъ онъ совершилъ путешествіе въ Парижъ, Туринъ, Миланъ, Венецію и черезъ Тріестъ въ Вну, огьискивая голосъ.— И ни въ одной части материка, какъ озъ съ увлеченіемъ уврялъ брукфильдскихъ барышенъ, не нашелъ, чего искалъ. Везд онъ слышалъ одно воронье карканье. Посл всхъ перенесенныхъ мученій,— прибавлялъ мистеръ Периклъ къ своимъ увреніямъ,— чистилищу не много придется потрудиться надъ нимъ.— Это просто лягушки, если не гуси, говорилъ мистеръ Периклъ.— Я бжалъ оттуда. Опера совсмъ умерла. Впрочемъ только на время,— и онъ самодовольно улыбнулся, прибавивъ:— гд же она?— Эмиліи въ это время тутъ не было.
Брукфильдскія барышни только теперь замтили величіе души въ преданности грека къ музык и въ его далеко некорыстолюбивыхъ путешествіяхъ для оказанія помощи театральнымъ антрепренерамъ въ отъисканіи генія. Его предположенія относительно Эмиліи приводили барышень въ восторгъ. Он уже намревались немедленно приступить къ выполненію этихъ предположеній въ матеріальномъ отношеніи, какъ мистриссъ Чомпъ, услышавъ, что въ дом у нихъ новый человкъ, вошла въ гостиную, вполн готовая одержать надъ нимъ побду. Посл коротенькой рекомендаціи она заговорила:— какъ ваше здоровье, сэръ!— Вы-то и есть мистеръ Периклъ. О! говорятъ, что вы настоящій султанъ, только конечно, сэръ, не по нравственности. Надюсь, очень пріятно разъзжать по континенту съ толпой провожающихъ лакеевъ. Дло холостое! Но я спрошу васъ, сэръ, хорошо ли, по вашему мннію, чтобы бдныя двушки засиживались дома?
При этомъ брукфильдскія барышни, на которыхъ такъ безжалостно намекали, вооружились самообладаніемъ, чему много способствовало сознаніе своего мученичества.
Мистеръ Периклъ не отвтилъ мистриссъ Чомпъ ни слова. Онъ обратился къ Адели и громко спросилъ:— что это за особа?
Быть можетъ, на первыхъ порахъ сопротивленія мистриссъ Чомпъ имъ было бы пріятно услышать всякое слово пренебреженія къ этой женщин, но въ настоящую минуту ихъ гордость оказала ей защиту.
— Это нашъ семейный другъ, отвчала Арабелла, давъ понять мистеру Периклу его грубость, и получила за то благодарность отъ своихъ сестрицъ.— Намъ можно скрывать слабость нашихъ мнній только въ томъ, что унижаетъ насъ,— говорили они въ теченіи вечернихъ совщаній. Въ то же время он знали, что мистеръ Периклъ былъ просто милліонеръ, а не членъ высшаго общества, былъ иностранецъ средняго сословія (грекъ, предки котораго съ большими ногами и длинными сухими волосами прибжали на берега Эгейскаго моря), слдовательно передъ такимъ человкомъ он могли поставить свою гостью на одну съ собой доску, он считали это во всякомъ случа за свой долгъ, который, однако же, не всегда слдовало исполнять, а если и исполнять, то отнюдь не съ личнымъ удовольствіемъ. ‘Семейный другъ!’ все-таки отравлялъ общее удовольствіе.
Мистриссъ Чомпъ въ полномъ невдніи обиды и защиты обмахивала веромъ свои щеки. Покойный Чомпъ, при жизни своей, въ настроеніи къ нжности, хвалилъ мистриссъ Чомпъ за употребленіе вера.— Марта! говорилъ онъ, прищуривъ глаза:— вотъ такъ! Марта, съ веромъ въ рук, ты, если не черноокая красавица иснанка, то непремнно похожа на маленькую севильскую плутовку!— Эти слова она передала брукфильдскимъ барышнямъ. Супружеская похвала оправдывала постоянное употребленіе вера.
— И такъ, мистеръ Периклъ! не имете ли вы разсказать что нибудь объ иностранныхъ графиняхъ, объ ихъ образ жизни и проч.? Это можно слушать, сэръ, и двушкамъ и не двушкамъ. Поврьте, если он и поймутъ васъ, то вы ничему ихъ не научите, а если не поймутъ, то, согласитесь сами, что же тутъ дурнаго? Правду я говорю? Кажется, мои доводы въ пользу разговора?
Мистеръ Периклъ въ видахъ развлеченія крутилъ кончики своихъ усовъ въ тонкую ниточку.— Не знаю, ничего не знаю,— говорилъ онъ, отъ времени до времени, стараясь отклонить подобные разспросы. Наконецъ мистриссъ Чомпъ нагнулась къ Арабелл и прошептала:— Не гонитесь за нимъ, моя милая!
— Что вы этимъ хотите сказать? спросила Арабелла.
— Эта самая сухая жердь, которая когда либо торчала безъ сока.
Арабелла вспыхнула при одной мысли о предположеніи, что она будто бы смотрла на этого человка, какъ на будущаго мужа. Адель подслушала замчаніе мистриссъ Чомпъ и тоже вспыхнула. Мистриссъ Чомпъ посмотрла сначала на одну, потомъ на другую.— Врно гонятся за деньгами этого человка,— произнесла она про себя, но, по привычк, довольно громко. Адель соскочила съ мста и, принявъ непринужденную, граціозную позу, вскричала съ одушевленіемъ.— О! теперь я понимаю, что значитъ быть живой рыбой на сковород! Жариться, жариться и жариться! Тотъ, кто въ состояніи выдержать подобную пытку, долженъ быть величайшимъ героемъ! Какой знойный день!
Она тихо подошла къ двери и распахнула ее. Передъ глазами ея открылась сцена, при которой она потеряла самообладаніе. Она съ легкимъ крикомъ откинулась назадъ.
— А! гм! о! язвительно, иронически протянулъ мистеръ Периклъ, острый взглядъ котораго уловилъ ту же самую сцену.
Эмилія вошла въ комнату съ лицомъ, пылавшимъ какъ заходящее солнце. Вильфридъ растерялся и съ притворной радостью сказалъ нсколько словъ.
— О! вотъ что! нахмурясь, произнесъ мистеръ Периклъ въ то время, какъ Эмилія подошла къ нему и протянула руку.— Да! Надюсь, вы здоровы! Гм! Вы загорли какъ уголь,— да? Я посл чая спрошу васъ, что вы длали.
Къ счастію для приличія, мистриссъ Чомпъ не принимала участія въ факт, совершившемся на глазахъ нсколькихъ лицъ. Она спокойно обратилась къ Вильфриду съ привтствіемъ и какъ будто по вдохновенію замтила: — вы раскраснлись точно отъ тайнаго поцалуя!
— Только отъ одного? сказалъ онъ, стараясь сообщить тонкость своему остроумію съ помощію такого тупаго орудія.
Брукфильдскія барышни прекратили свой разговоръ. Вильфридъ и мистеръ Периклъ обмнялись quasi-поклонами.
— Посмотрите! вскричала мистриссъ Чомпъ на ухо Адели, устремивъ свои глаза на мистера Перикла:— онъ оскаливаетъ верхніе зубы, какъ разъяренная кошка, или какъ леопардъ, котораго я видла! Знаетъ ли онъ, что мистеръ Вильфридъ офицеръ британской арміи, что о производств его въ лейтенанты распубликовано во всхъ газетахъ?
Мистеръ Периклъ дйствительно смотрлъ на Вильфрида весьма неблагосклонно, Эмилія понимала его досаду и злобу.
— Идите и пропойте гамму! сказалъ онъ.
— На фортепьяно? тихо спросила Эмилія.
— На фортепьяно или на арф,— на чемъ хотите… я хочу слышать вашъ голосъ.
Эмилія взяла высокую ноту всею силою груди и съ радостными свтлыми глазами, въ которыхъ, по мннію прекрасныхъ критиковъ, посл сцены въ дверяхъ, отражалось безстыдство.
Мистеръ Периклъ слушалъ съ болзненнымъ выраженіемъ въ лиц, какъ будто одинъ его глазъ смотрлъ во внутренность его черепа, чтобы извлечь оттуда, изъ этого верховнаго судилища непогршительный приговоръ.
Эмилія продолжала тянуть высокую ноту и потомъ перешла въ дрожащій контральто.
— О! и это можетъ сдлать человческій голосъ! вскричала Адель, приведенная въ восторгъ переливами тоновъ.
— Вы слышите голосъ соловья? сказала Арабелла.
— Не найти вамъ женщины, которая была бы такъ воспріимчива къ музык, какъ я, замтила мистриссъ Чомпъ.
Вильфридъ глядлъ въ сторону. Гордость бжала по его жиламъ быстрымъ потокомъ.
Когда Эмилія замолкла, мистеръ Периклъ оставался въ задумчивой поз.
— Съ этимъ голосомъ въ Милан насъ сочтутъ за безумную.— васъ тамъ выскутъ розгами, прокричалъ онъ страшнымъ голосомъ, грозя пальцемъ.
Вильфридъ съ бшенствомъ оглянулся назадъ, по мистеръ Периклъ, не обращая на него вниманія, продолжалъ:
— Слышите? Сандра Беллони,— слышите ли вы? съ вами тамъ сдлаютъ вотъ что! и мистеръ Периклъ, положивъ одну ладонь на другую, прихлопнулъ ими.
— Боже мой! что вы говорите? сказала мистриссъ Чомпъ, соскочивъ со стула:— не хотите ли вы сказать, что эти чудовищные иностранцы раздавятъ взрослую молодую женщину, какъ муху? Не здите къ нимъ, душа моя. Послушайтесь моего совта, маленькая Беллони, не здите. Вдь это не то, что ужалитъ пчела, знаете…
— Угодно вамъ, чтобы я спла еще что нибудь? спросила Эмилія, обращаясь къ мистеру Периклу. Послдній пожалъ плечами, чтобы выразить равнодушіе. Не смотря на то Эмилія начала пть и лучше этого она никогда не пла. Мистеръ Периклъ одной рукой поддерживалъ подбородокъ, а другой уперся въ колно. Брукфильдскія барышни вздыхали, сожаля о томъ, что при такомъ удивительномъ пніи присутствовало такъ мало слушателей. Вильфридъ зналъ, что всему этому виновникомъ былъ онъ, и стоялъ, испытывая невыразимый восторгъ:— дйствительно онъ былъ счастливйшій человкъ. Чтобы на его возлюбленной сосредоточивались вс взоры, чтобы ея пніе сопровождалось общими громкими рукоплесканіями, и сверхъ того, чтобы онъ самъ на себ испытывалъ чарующую силу ея голоса,— вотъ все, чего онъ желалъ. Грустно было подумать, что обстоятельства не создали ее двушкой благороднаго происхожденія, или по крайней мр не одарили ее высокимъ геніальнымъ умомъ. Но въ мір на каждомъ шагу встрчаются несовершенства.
Вскор посл того онъ замтилъ, что вс понимали, что она пла собственно для него, и потому, прекративъ совщанія съ своими ощущеніями, заблагоразсудилъ заняться дипломатикой. Наклонясь къ Адели, онъ прошепталъ:
— Периклъ намренъ увезти ее въ Италію. Я убжденъ, что она противъ этого.
— Почему же? возразила Адель тономъ лукаваго упрека.
— Быть можетъ потому, что мы немного избаловали ее. Разумется, подъ словомъ мы я подразумваю мужчинъ. Но не думаю, чтобы въ этомъ отношеніи я былъ главнымъ виновникомъ. Я знаю, вы не обвините въ этомъ и капитана Гамбьера.
— Почему же нтъ? сказала Адель.
— Если хотите, такъ онъ-то и есть главный виновникъ.
Адель показала видъ, что не вритъ,— но, неприготовленная къ совершенно женской скрытности со стороны брата, она подумала: ‘онъ не можетъ быть привязанъ къ этой двушк, Гамбьеръ — другое дло, надо будетъ посмотрть, такъ ли это’.
Этимъ маневромъ Вильфридъ приготовилъ для себя защитницу на случай своего обвиненія.
Мистеръ Периклъ стоялъ какъ пораженный громомъ, услышавъ отказъ Эмиліи хать въ Италію. Началась сцена трагическихъ увщаній и угрозъ съ одной стороны и твердой ршимости съ другой.
— Я не буду обращать на это вниманія (мистеръ Периклъ говорилъ о любви и пробужденіи женскаго сердца), когда вы кончите образованіе. Тогда любовь — прекрасная вещь,— вы отъ нея будете заимствовать одушевленіе. Но теперь! глупенькая — слишкомъ рано… слишкомъ рано. Ну какъ же вы будете учиться?.. Э! когда голова будетъ занята мужчиной? Вашъ голосъ, капризная дурочка,— будетъ зависть отъ его воли, а не отъ вашей, вы сдлаетесь шарманкой, которую онъ будетъ вертть за рукоятку.— Mon Dieu! Зачмъ я оставлялъ ее?
При этомъ мистеръ Периклъ ударилъ себя по лбу ладонью и потомъ схватилъ за длинный жиденькій клочокъ волосъ, прикрывавшій, съ помощью помады, обнаженную часть его головы.— Неужели я не зналъ, что она все-таки женщина?— Итакъ вы говорите, что вы влюблены?
Эмилія, съ возмущающимъ хладнокровіемъ отвчала: — я этого вамъ не говорила.
— Вы имете въ виду человка. И я знаю его, знаю этого человка! Когда вы наскучите ему, онъ пуститъ васъ на воздухъ, какъ струю табачнаго дыма! Васъ, которую я намренъ сдлать царицей оперы! Царицей? Этого мало! Вы будете имть боле владычества, чмъ двадцать — сорокъ царицъ. Взгляните сюда! (мистеръ Периклъ приподнялъ руку и дрожаніемъ кисти старался представить трепетаніе осиноваго листа): такъ точно и вы будете приводить въ трепетъ тысячи сердецъ! Заставите мечтать о себ, обожать себя! увидите повсюду цвты,— цвты на голов, цвты у ногъ — подъ ногами. Вы выберете себ любовника изъ цлаго міра. Выберете мужа, если это будетъ согласоваться съ вашимъ вкусомъ. Того и другаго, если хотите. Тогда, я говорю, вы полюбите, вы должны полюбить человка. Пусть онъ язвитъ васъ и тиранитъ,— о! это будетъ magnifique: голосъ будетъ изощряться, становиться сильне,— въ немъ будетъ высказываться повсть вашего сердца. Любите, пока сами не нанесете себ смертельнаго удара: — Браво!— А теперь что? Я все-таки скажу,— вы дурочка!
Эмилія думала, что она и въ самомъ дл покорила весь міръ. На ея лиц отражался восторгъ. Отреченіе отъ такой великолпной судьбы ради Вильфрида, казалось, длало ее вполн его достойною, и въ то время, какъ мистеръ Периклъ исчислялъ отвергаемыя ею сокровища, ея грудь не волновало сожалніе.
— Но,— сказалъ мистеръ Периклъ, отворачиваясь отъ нея: идите и будьте негодной двочкой.
Такой потокъ краснорчія явился у знатока и любителя музыки вслдствіе его собственнаго обманутаго ожиданія. Если бы онъ думалъ объ Эмиліи, онъ могъ бы весьма затронуть ея любовь къ Италіи. Музыка была страстью этого человка, а страсть милліонера составляетъ нчто способное расшевелить сердце. Онъ зналъ, что въ Эмиліи открылъ драгоцнную жемчужину музыки, какія рдко находятся, и поставилъ себ цлью образовать ее и усовершенствовать во что бы то ни стало, быть можетъ, второстепенная и отдаленная его мысль заключалась въ томъ, чтобы впослдствіи показать ей, что голосъ ея былъ его достояніемъ, которому позавидовали бы многіе властелины. Мысль о потер такой драгоцнности приводила его въ бшенство. Онъ поочереди бралъ одну брукфильдскую барышню за другою, и каждую изъ нихъ угощалъ сценой, исполненной уморительныхъ жестовъ и изступленныхъ выраженій на ломаномъ англійскомъ язык. Онъ обвинялъ ихъ брата въ поступк, который барышни обязаны были забросить (съ помощію имъ однмъ извстнаго процесса) въ страну тонкихъ оттнковъ чувствъ, прежде чмъ он ршились бы обсудить и понять его. Суровые факты въ связи съ музыкой, и эта несносная ‘машина, но не человкъ’, какъ выражались он,— представлялись имъ грубыми, оскорбительными, Адель хотла было употребить въ дло смхъ для защиты Вильфрида отъ взводимаго на него обвиненія, но должна была бжать отъ этого страшнаго критика. Въ общемъ совт она вполн поддержала сторону Вильфрида, такъ что сестрицы привели мистера Перикла къ убжденію, что во время его отсутствія это было ни больше, ни меньше, какъ шалость, какъ дурачество, и что чувства, которыя должны были пробудиться въ груди Эмиліи въ извстный кризисъ, когда она явится передъ свтомъ, все еще находились въ усыпленіи. Съ своей стороны Эмилія, сравнивая свои собственныя пылающія чувства съ этой прекрасной, невинной преданностью къ искусству и страстью къ музык, чувствовала себя нкоторымъ образомъ виновною, и каждый разъ, когда въ мистер Перикл являлись порывы изступленія, она упрашивала его успокоиться, обнаруживала сожалніе и, повидимому, расположеніе перейти на его сторону. Въ эти минуты мистеръ Периклъ говорилъ съ меньшею раздражительностью:
— Такъ вы дете въ Италію завтра? Посл завтра?.. никогда? Послдній вопросъ предлагался съ громкимъ крикомъ, потому что Эмилія на первые два не давала отвта. Иногда она находила слезу на своихъ рсницахъ. Окруживъ себя своими иллюзіями, она знала, что въ сердц Вильфрида для нея не было уютнаго уголка. Она знала это и испытывала т же самыя чувства, которыя испытываетъ юноша, узнавшій, что завтра долженъ умереть, чувства тяжелыя, но безъ грусти, и только съ преобладающей идеей, что эта жизнь все-таки не полна, не совершенна. Кровь Эмиліи, какъ волна сильныхъ ощущеній, снова и снова покрывала пустое холодное мсто. Она думала: ‘вдь ему нужна одна моя любовь’? и этимъ вопросомъ удовлетворяла алчныя требованія души своей, воображая, что онъ послужитъ отвтомъ на требованія его души.
Брукфильдскія барышни ни подъ какимъ видомъ не поощряли Эмилію отказываться отъ великодушнаго предложенія мистера Перикла. Он думали тоже, что она могла… да могла ли еще? О! конечно могла хать въ Италію подъ его защитой.
— А согласились бы вы отпустить съ нимъ свою ближайшую родственницу? грубо спрашивалъ Вильфридъ. Съ помощію хитрости онъ принудилъ ихъ согласиться, что въ дл подобнаго рода слдовало бы посовтоваться прежде съ родителями Эмиліи.
Однажды мистеръ Периклъ сказалъ барышнямъ: — я намренъ устроить праздникъ, въ род partie monstre, подъ открытымъ небомъ, на трав. Прошу васъ пригласить вашихъ знакомыхъ.
Передъ этимъ великолпнымъ намреніемъ, замчено было, что онъ имлъ видъ человка, замышлявшаго что-то необыкновенное. Когда намреніе было заявлено и Арабелла приняла на себя распоряженія въ этомъ partie monstre (который долженъ былъ состояться на Бесворстскомъ лугу, и, какъ не ихъ собственный балъ, могъ быть веденъ съ нкоторымъ пренебреженіемъ къ нелпому собранію), когда все было устроено, лицо мистера Перикла просвтлло и онъ пересталъ преслдовать Эмилію.
— Я не принадлежу къ числу плаксъ, говорилъ онъ, выразительно кивая головой передъ своими англійскими слушателями, какъ будто эта фраза, показывающая знакомство его съ тайнами ихъ языка, ставила его на одинъ съ ними уровень.
Надобно же было случиться такъ, что вскор посл этого Лаура Тинлей и Мабель Копли сдлали визитъ въ Брукфильдъ.
Лаура и Мабель, услышавъ о великолпномъ пиршеств, которое мистеръ Периклъ назначилъ на Бесвортскомъ лугу, потупили глаза. Ихъ пригласили, и он подняли глаза. Лаура для защиты своей всегда имла при себ какое нибудь оборонительное орудіе. При настоящемъ случа, прощаясь, она сказала (такъ очаровательно сказала!):
— Безъ всякаго сомннія вы слышали объ арест вашего… какъ бы назвать его?.. друга?.. какъ это по французски?
— О комъ вы говорите? спросила Арабелла.
— Объ этомъ бдномъ, всегда такомъ чистомъ, опрятномъ созданіи, которому вы покровительствовали… который игралъ на орган! и Лаура впилась своими глазами въ спокойные глаза Арабеллы.
— И что же онъ? сказала Арабелла съ пріятной улыбкой.
— Быть можетъ, вы уже знаете, что для него все уже устроено? сказала Лаура, поясняя дло, по прежнему обыкновенію, боле взглядомъ, нежели словомъ.
— Сказать вамъ правду, я ршительно ничего не знаю, отвчала Арабелла.
— Въ самомъ дл?
Лаура вдругъ обернулась къ Корнеліи, которая встртила ея взглядъ безъ малйшаго смущенія.
Дло было въ томъ, что хильфордскій книгопродавецъ, мистеръ Чинсъ, воспрепятствовалъ отъзду мистера Баррета, пока мистеръ Барретъ не выплатитъ счетовъ мистера Чинса, послдній протестовалъ противъ отъзда законнымъ путемъ.
— Если вы сколько нибудь знаете законъ, говорила Лаура:— то поймете, почему онъ все еще здсь. Подаютъ ко взысканію и васъ арестуютъ, не знаю хорошенько, за какую сумму, нажегся, свыше двадцати фунговъ. А мистеръ Чинсъ считаетъ за мистеромъ Барретомъ, кажется, двадцать три фунта и нсколько шиллинговъ. Что можетъ быть ниже этого? Мистеръ Чинсъ стоитъ того, чтобы ему не платили?
О! неужели для того, чтобы возвыситься надъ такими людьми, образцомъ которыхъ служила Лаура Тинлей, не могутъ считаться позволительными ничтожные поступки безчеловчія и нкоторые искусные пріемы въ ‘срзываніи колоды картъ’? Брукфильдскія барышни часто спрашивали себя, неужели он еще не врно опредляютъ этотъ вопросъ. Конечно, у нихъ не было желанія наносить обиды другимъ, но природа, одарившая ихъ тонкимъ вкусомъ, научала ихъ, какъ защищать его. Он серьезно слушали Лауру, которая разсказывала, что мистеръ Чинсъ снабжалъ мистера Баррета не только англійскими книгами, но и иностранными (послднее слово она нарочно повторила и сдлала надъ нимъ удареніе).
Вс он сидли въ библіотек и глаза Лауры остановились на жолтыхъ и голубыхъ книжкахъ, по всей вроятности не предназначавшихся для чтенія мистера Поля.
— Мн кажется, вы должно быть ошибаетесь на счетъ положенія мистера Баррета, сказала Адель.
— Нтъ, кажется нтъ, быстро отвчала Лаура. Впрочемъ, вы, можетъ быть, знаете больше. Онъ объявилъ, что ждетъ какихъ-то передаточныхъ денегъ. Братъ мой Альбертъ говоритъ, что онъ провелъ уже полицейскаго констебля, но за то констэбль проведетъ его. Впрочемъ, это только шутка! Но органистъ, получающій, по самому высшему разсчету,— бдное созданіе! пятьдесятъ пять фунтовъ въ годъ, да, правда, еще нсколько фунтовъ за уроки пнія, этотъ органистъ долженъ книгопродавцу двадцать три фунта! Вы только подумайте объ этомъ!
— И еще за иностранныя книги! прибавила Адель.
— Которыя ни подъ какимъ видомъ не могли служить къ улучшенію его нравственности! замтила Лаура.
— Вы всегда были строги къ большей части человческой расы, сказала Арабелла.
— Такими, душа моя, всегда бывали проповдники, возразила Лаура.
— И что же, мужчины нашей религіи оправдываютъ васъ? спросила Арабелла.
— Позвольте, на чемъ мы остановились.
Лаура отступила, она видла, что ее мистифируютъ.
— Вы пришли къ свтлому убжденію, что вс книги не англійской фабрикаціи должны дйствовать пагубно на нравственность мужчинъ, сказала Арабелла и ея сестрицы затрепетали при врности этого удара, забывъ на минуту низкій предметъ, которому ударъ наносился. Лаура почувствовала всю силу его и не въ состояніи была воротиться къ разговору о Чинс и Баррет. Во все время этого свиданія Корнелія сохраняла величественную позу, зная, что во время аттаки она не обнаруживала ни одной слабой стороны ея обороны, и въ особенности скрывала желаніе вступить въ битву. Адель и Арабелла оставили ее одну поправляться посл такого великаго подвига молчанія.

ГЛАВА XXII.

САНТИМЕНТАЛЬНОСТЬ ВЪ ЗАПАДН.

Корнелія сидла съ крпко сжатой рукой.— Вы богаты, а онъ бденъ, было основою ея мыслей, повторяемою ежеминутно.— Золото даетъ вамъ право въ глазахъ свта презирать его! говорила она, обращаясь къ удалившейся Лаур и облекая золото всми недостатками и пошлостями этой особы. Извстное дло, что когда человкъ дйствительно ненавидитъ золото, онъ становится враждебнымъ къ равнымъ себ. Потокъ чувствъ стремится по этому направленію. Примиреніе тутъ невозможно: ненавидть — значитъ стараться остановить этотъ потокъ. Случается, что это бываетъ одною изъ слабостей сантименталиста, который долженъ бы размыслить, но не размышляетъ, что тоненькіе усики или щупальцы, съ помощію которыхъ такъ быстро узнаются вс неправды, проистекающія отъ золота, составляютъ его неотъемлемую принадлежность. Эти щупальцы или органы чувствъ происходятъ отъ усладительнаго спокойствія,— что въ широтахъ нашего острова равносильно съ значеніемъ золота. По нимъ только и узнаются сантименталисты между цивилизованными породами. Они только и бываютъ чувствительны до такой степени, что прикоснутся и сейчасъ же отвергаютъ отъ себя, или прикоснутся и сейчасъ же принимаютъ къ себ,— между тмъ какъ законы свтскаго міра регулированы до нельзя и цивилизація безпрерывно идетъ впередъ, иногда самымъ смшнымъ образомъ. Сентименталисты опережаютъ насъ не всомъ своего разсудка, но нжностію нервъ, и подобно всмъ передовымъ созданіямъ, становятся первыми жертвами. Таковы для насъ сантименталисты — эта тучная отрасль человчества. Мы многимъ обязаны имъ, и хотя они издваются надъ нами, но мы — пожалемъ о нихъ.
Особливо они заслуживаютъ сожалнія въ молодости, потому что въ этотъ періодъ они переносятъ самыя тяжелыя страданія. Съ своей стороны, я бы желалъ, чтобы мальчиковъ и двочекъ выводила на дорогу жизни сама природа, но я допускаю, что въ большинств случаевъ наша общая добрая мать не выдлывала ихъ (и не мудрено,— имя на рукахъ столько хлопотъ) вполн презентабельными, такой фактъ заставляетъ меня быть снисходительнымъ къ нжнымъ существамъ подобнаго рода, которыя борются съ этими чрезмрными утонченностями чувствъ. Я примчаю ихъ наклонности и привычки и нахожу, что это чистая комедія, за которую готовъ ихъ полюбить. Человкъ — животное, любящее посмяться. Философъ при конц какого нибудь безконечнаго изысканія, предается смху и наслаждается имъ, какъ самымъ лучшимъ человческимъ плодомъ, чисто человческимъ, здоровымъ и усладительнымъ. Поэтому, будемте же искренно благодарны тмъ, кто доставляетъ намъ пищу для громкаго всезаглушающаго смха.
Корнелія презирала золото,— презирала на общемъ основаніи и по отвлеченнымъ причинамъ. О Баррет не было сказано ни одного слова, даже въ фантазіи, впрочемъ, она съ задумчивымъ взглядомъ длала такія восклицанія: — ‘Святые были бдны! (святые, о которыхъ она нердко читала въ перевод одной старой латинской книги). Св. Францискъ! какъ божественна была его жизнь!’ и такъ дале, пока передъ ней, въ ея воображеніи, не являлся мистеръ безденежный Барретъ, облаченный въ священное одяніе, стоявшій выше не только своего кредитора, мистера Чипса, но выше всхъ, кто занимался покупкой или продажей.
— Я была вроломна,— говорила она:— подразумевая ‘къ нему’. Смотря на него на этой лучезарной высот, она думала: — ‘какимъ же образомъ я-то упала такъ низко?’ Ея уму невозможно было оправдать того обольщенія, которое побудило ее обречь себя рабству, заставило ее отдать свою руку человку, котораго она не любила. Неужели ее могутъ обвинить, что она сдлала эту величайшую глупость собственно для того, чтобы избавиться отъ этого комка грубой земли, отъ мистриссъ Чомпъ? Корнелія горько улыбнулась.— ‘О, нтъ! сказала она: — я бы не сдлала подобнаго поступка съ такой жалкой цлью.’ Отчаявшись разршить эту загадку, она вскричала: ‘Я была сумасшедшая!’ и задыхаясь отъ ужаса, увидла, что безумно обрекла свое имя погибели.
— Я была сумасшедшая! это самый утшительный предлогъ для нашихъ грховъ прошедшаго времени. Грустно подумать, что мы были, хотя на время, лишены разсудка, но припадокъ сумасшествія миновалъ, и мы боле уже не въ Бедлам!
Посл того мысли Корнеліи боролись съ гордостью мистера Баррета. Почему онъ не пришелъ къ ней посл того, какъ прочиталъ нсколько словъ, написанныхъ карандашомъ въ его книг? Неужели онъ хотлъ сдлать ее своей должницей во всемъ? Онъ могъ справедливо упрекать ее: но зачмъ онъ удалялся отъ нея? Она желала, чтобы онъ избичевалъ ее, чтобы потомъ при его взгляд можно было потуплять голову отъ стыда и наслаждаться причиненными имъ страданіями. Размышляя о томъ, какимъ образомъ самый дурной человкъ въ мір сталъ бы держать себя въ отношеніи къ двушк, частію находившейся въ его власти (ему были бы позволены пожатія руки, для него всегда были бы открыты глаза во всю ихъ величину, позволено было бы говорить все, кром клятвъ), она считала мистера Баррета лучшимъ человкомъ въ мір. Хотя она одна видла это, одна была убждена въ этомъ, но убжденіе ея ни сколько не теряло своей цнности. Въ отдаленіи представлялась ей чуднымъ свтомъ озаренная цль, къ которой все бы стремились ея мысли. Но теперь было уже слишкомъ поздно! Корнелія осадила горячихъ бгуновъ, носившихся въ ея голов, он остановились и затмъ полился потокъ слезъ. Въ какое негодованіе пришла бы эта прекрасная сантименталистка, если бы шепнули ей, для чего она гонится за предметомъ, когда уже слишкомъ поздно!
Въ это время Корнелія каждый день гуляла по краснымъ дорожкамъ подъ соснами, и вообразила, что она изумилась и даже обидлась, когда наконецъ встртилась съ мистеромъ Барретомъ подл увядшей березы. Онъ былъ съ Эмиліей. Эмилія привтливо кивнула головой Корнеліи, у которой броня свернаго полюса употребляла вс свои усилія, чтобы сдержать сердце, готовое вырваться наружу.
— Мы въ послдній разъ прогуливаемся по старому лсу, сказалъ мистеръ Барретъ, съ изумительнымъ спокойствіемъ.— Впрочемъ, это я долженъ сказать собственно о себ.
— Когда вы узжаете?
Корнелія чувствовала, что сердце стучало въ ея груди страшнымъ образомъ.
— Надюсь, дня черезъ два, сказалъ Барретъ.
‘Почему же онъ говоритъ, надюсь’? подумала Корнелія съ досадой, но вслдъ за тмъ видніе арестующаго Чипса возбудило въ ней сожалніе и раскаяніе. Она обратилась къ Эмиліи.
— Наше милое дитя тоже намревается оставить насъ.
— Я? вскричала Эмилія.
— Вдь васъ призываетъ къ себ ваша Италія?
— Теперь я для Италіи ничего не значу. Разв я этого не говорила вамъ? Я влюблена теперь въ Англію.
Корнелія улыбнулась.
— Мы надемся, что въ вашемъ сердц найдется довольно простора для той и другой.
— Значитъ по вашей теоріи,— сказалъ мистеръ Барретъ съ прежней привлекательной манерой: — любовь къ одному предмету даетъ въ сердц просторъ для другаго?
— Почему же и не такъ?
Сравнивая свое жалкое спокойствіе съ его невозмутимымъ самообладаніемъ, Корнелія восхищалась имъ и въ тоже время сожалла о немъ.
Эмилія смотрла то на того, то на другую, воображая, что они какимъ нибудь образомъ коснутся ея положенія, тмъ боле, что имъ обоимъ была извстна сильная борьба, происходившая въ ея груди, но они все больше и больше удалялись отъ ея пониманія, и повидимому говорили о предметахъ совершенно мертвыхъ.— И еще это ея любовникъ, думала она.— Встрчаясь другъ съ другомъ они разговариваютъ, какъ будто ихъ раздляетъ рука, онъ знаетъ, что ее отдаютъ другому человку, и не хочетъ схватить ее и утащить!— Сознаніе, что она не имла ни малйшаго сочувствія къ подобному разговору, смыкало ея уста скоре, чмъ увщанія Вильфрида (которыя обыкновенно передавались слишкомъ напыщенно, чтобы вполн понять ихъ значеніе и слдовательно считать ихъ обязательными). Корнелія, чтобы скрыть свое волненіе, прочитала Эмиліи милую, хотя и наполненную высокопарными фразами, лекцію объ обязанностяхъ артиста къ искусству, заимствуя любимыя мста изъ любимаго мистеромъ Барретомъ критика по части художествъ. Пониженіе голоса въ то время, когда она декламировала боле назидательныя сентенціи (вроятно для того, чтобы вы сильне ощущали силу ея проповдническихъ способностей, чтобы показать смиреніе, съ которымъ заняла каедру, и наконецъ, что она была избраннымъ сосудомъ для выполненія тяжелой обязанности оракула), было прекрасно для того, кто бы могъ это видть. Не думаю, впрочемъ, чтобы это было особенно для него полезно, да и сама Корнелія едва ли сознавала капризное желаніе блеснуть на время въ глазахъ человка, который заставлялъ ее испытывать смиреніе. Чарующая сила, которую она вливала въ его кровь, сообщалась ей самой. Когда она кончила, Эмилія, побжденная краснорчіемъ, сказала: — Я не умю такъ говорить, и пошла въ сторону, не удостоивъ оратора даже улыбкой.
Корнелія была убждена, что эта двочка вернется также быстро, какъ и удалилась, и когда Эмилія скрылась изъ виду, она подумала о неприличіи оставаться съ мистеромъ Барретомъ наедин. Ловушка для сантиментальности была передъ глазами, но Корнелія слишкомъ еще мало испытывала свою твердость, чтобы опасаться ея. Оба они желали вырваться изъ той глубины, которая заставляла ихъ соблюдать молчаніе, но представился случай говорить и они снова скрылись въ туже глубину: такъ въ знойный лтній день рыба всплываетъ на поверхность воды, ударяетъ хвостомъ поставляетъ одинокій, все боле и боле ширящійся кругъ. Корнелія знала впрочемъ, чего нужно было ожидать. Изысканной фразой и какъ человкъ, который хладнокровно исполняетъ свой долгъ, мистеръ Барретъ поздравилъ ее съ помолвкой. Одна рука скрывалась въ его застегнутомъ сюртук, другая свободно висла: ни одна черта въ лиц не обличала его душевнаго волненія. Онъ могъ бы сказать это на балу. Для Корнеліи, находившей удовольствіе въ умньи обладать своими чувствами,— эта фраза при этой поз была опасне звуковъ, въ которыхъ отзывался бы вопль страждущей души.
— Мистеръ Барретъ, вы знаете меня слишкомъ хорошо, чтобы говорить мн подобныя вещи.
Слова наконецъ вырвались наружу, Корнелія, чтобы скрыть свой стыдъ, сохраняла спокойствіе. Мистеръ Барретъ увидлъ, что наступило время для откровеннаго разговора.
— Мн же не нужно говорить намъ, что я главне всего желаю вамъ счастія,— сказалъ онъ.
Наступила пауза.
— Вы знаете, какъ я люблю эту мстность! сказала Корнелія.
— И я!— Признаюсь, прекрасне этого мста я ничего не знавалъ.
Они оставили тропинку и перешли на мхи,— на мягкій коверъ перерзанный мстами лужайками яркой зелени.
— Надюсь,— продолжалъ мистеръ Барретъ:— вы не оставите чтеніе?
Корнелія отвчала ‘да’,— такъ что надъ этимъ полновснымъ односложнымъ можно было подразумвать, что она и оставитъ, и не оставитъ, но чтобы выразиться опредлительне, она прибавила:— Къ чему же мн послужитъ теперь чтеніе?
— Тысячу разъ будетъ жаль, если вы сдлаете тоже самое, что длаютъ многія женщины, при такихъ… при такихъ великихъ перемнахъ въ жизни.
— Какую пользу можетъ принести мн образованіе ума, когда…? сказавъ это, Корнелія замолчала.
— Какую пользу! Неужели же бракъ долженъ остановить вашъ интеллектуальный возрастъ?
— Бракъ безъ любви! произнесла Корнелія и эти слова навели на нее ужасъ,— но высказать ихъ было необходимо.
— Вы должны научиться побждать потребность въ этомъ чувств.
Увы! его совтъ заставлялъ ее еще сильне ощущать эту потребность.
— Общайте мн только одно, сказалъ онъ.— Вы не впадете въ рутину? Позвольте мн сохранить идеалъ, который вы подарили мн. Ради самаго неба, не омрачайте для меня тотъ свтлый образъ, который я храню въ своей душ! Позвольте мн быть постоянно убжденнымъ, что вы ростете, что чистый благородный умъ, которымъ вы отличаетесь, будете развиваться, и вы не дадите этому развитію остановиться.
Корнелія улыбнулась.
— Вы, мистеръ Барретъ, судите обо мн весьма великодушно.
— Напротивъ! Могу ли я сказать вамъ…
Барретъ вдругъ остановился, Корнелія ощущала, что это молчаніе обдавало ее какъ волной.
Они приближались къ озеру,— къ тому мсту, гд стоялъ пень срубленной ивы.
— Я буду утшать себя надеждой, что со временемъ услышу о васъ, сказала Корнелія, стараясь принять боле веселый видъ.
Барретъ зналъ, что она намекала на надежду услышать о его слав.
— Я становлюсь умне,— да боюсь,— даже слишкомъ умнымъ для честолюбія!
— Это — ложное заключеніе,— софизмъ.
Барретъ указалъ на гнилой пень.
— Можно ли ожидать плодовъ отъ этого дерева?
— Вы… вы еще молоды, мистеръ Барретъ.
— Но и на молодомъ лиц могутъ быть написаны слова: собирать больше нечего.
Корнелія протянула къ нему руку.
— Мистеръ Барретъ! не говорите этого!— Прямота души Корнеліи обнаруживала себя въ жгучей слез.— Это были жестокія слова.
— Но если они были живыя, и если они живутъ и теперь?
— Я чувствую, что вы должны осуждать меня, но осуждать несправедливо. Когда я писала ихъ… о, еслибы вы знали, въ какомъ я состояніи находилась тогда! Наша домашняя жизнь отравляла вс мои мысли! И все же, я никого не обвиняю,— никого! Я могу просить только о сожалніи!
— А если вы несчастны, то не долженъ ли и я быть несчастнымъ? Вы отнимаете отъ меня послднюю отраду. Я молилъ Провидніе услышать отъ васъ,— что вы будете счастливы! но теперь я лишенъ и этого утшенія.
— Счастлива!— Корнелія произнесла это слово музыкально, какъ будто она сосала иронію изъ сладости звуковъ.— Да разв мы созданы для счастія?
Мистеръ Барретъ произнесъ нсколько изреченій любимаго мудреца, потомъ заключилъ:
— Но блестящій домъ и благородныя общественныя обязанности приносятъ утшеніе. Я признаю, что вы не только будете украшать высокое положеніе въ обществ, но произведете впечатлніе, какъ будто вы родились для того, чтобы занимать его. Это ваша судьба.
— Жалкая судьба!
Корнеліи пріятно было разыгрывать роль капризнаго ребенка, который спорить съ своимъ учителемъ за урокомъ.
— Такъ ваше сердце не лежитъ къ этому союзу? спросилъ мистеръ Барреіъ.
— Зачмъ вы спрашиваете? Я только исполнила мой долгъ.
— Въ самомъ дл!
Неужели же ея долгъ заключался въ томъ, чтобы жить неполной жизнью? Онъ опредлялъ ей значеніе личнаго долга, затемнивъ вс ея собственныя идеи по этому предмету, и такимъ образомъ высказалъ, повидимому, страшную, не допускающую никакихъ возраженій истину.
Какъ человкъ, которому предоставлено право перемнять разговоръ, мистеръ Барретъ продолжалъ:
— При нашихъ свиданіяхъ я не позволялъ себ обращаться къ своей личности: они были слишкомъ божественны для этого. Вы всегда вспомните, что я не позволялъ себ многаго.
— Да!— И Корнелія хотла въ ту же минуту объяснить, въ чемъ именно онъ удерживалъ себя.
— И если я стану говорить теперь о себ, то слова мои не будутъ перетолкованы въ дурную сторону.
— Мной, по крайней мр, никогда бы не были.
— Корнелія!
Хотя Корнелія и догадывалась, что скрывалось за предшествовавшимъ вопросомъ, но все же, такое внезапное восклицаніе изумило ее, съ другой стороны мистеръ Барретъ поступилъ бы дурно, если бы сталъ колебаться. Онъ просто потребовалъ себ права называть ее по имени. Корнелія согласилась, и съ этой минуты они сдлались равными.
Чудную исторію разсказывалъ о себ мистеръ Барретъ. Корнелія, вздумавъ повторить ее, была бы не въ состояніи передать ее вразумительно. Поглощая каждое слово, она только удовлетворяла свою жажду. Его отецъ имлъ титулъ баронета. Но что значилъ титулъ при имніяхъ безъ опредленнаго наслдника? Какая прихотливая до безумія судьба отдала этого благороднаго молодаго человка во власть эксцентричнаго родителя, который то лелялъ его, то прогонялъ изъ подъ родительскаго крова? Она узнала сумму, которая составляла его собственность, и которая была назначена ему на поддержку покойной его матерью — всего сто фунтовъ въ годъ! Случалось ли когда нибудь слышать объ участи плачевне этой?
Изъ всего разсказа, Корнелія однакожь вывела такое заключеніе, что если бы мистеръ Барретъ написалъ къ отцу и далъ бы слово сообразоваться до нкоторой степени съ его таинственной деспотической волей, онъ вроятно получилъ бы прощеніе и былъ бы назначенъ наслдникомъ.
— Съ этой поры, сказалъ мистеръ Барретъ: — я обрекъ себя нищет. Вы научили меня переносить ее, и чего это стоило мн! Неужели для меня все теперь кончилось!
Упадокъ голоса съ повтореніемъ имени Корнеліи какъ будто пробуждали ее отъ очаровательной дремоты, но пробуждали все-таки за предлами здраваго разсудка.
— Зачмъ же… зачмъ! прошептала она.
— Милая, дорогая Корнелія!
— Зачмъ не разсказали вы мн этого прежде?
— Вы упрекаете меня?
— О, нтъ! и она почувствовала, что рука Баррета нжно сжимала ея руку.
— Мой другъ! сказала она, и два существа, которыя никогда не цаловались, какъ любовники, поцаловали другъ друга, какъ друзья.

ГЛАВА XXIII.

ВИЛЬФРИДЪ СТАНОВИТСЯ ДИПЛОМАТОМЪ.

Вся дипломатія Вильфрида приведена была теперь въ дйствіе съ цлью сбить съ толку мистера Перикла, внушить Эмиліи необходимость сохраненія тайны и продолжать ухаживанье за двумя женщинами къ ихъ общему удовольствію. Адель, проницательности которой Вильфридъ опасался всего боле, была удалена изъ Брукфильда лестнымъ приглашеніе въ Сторнли, а чтобы Эмилія была занята во время ихъ отсутствія, и чтобы отвести мистера Перикла отъ всякихъ подозрній, онъ убдилъ Трэси Ронинбрука пріхать въ Брукфильдъ и написать либретто для оперъ Эмиліи. Трэси и Эмилія просиживали вмст по цлымъ часамъ, рисуя удивительныя каррикатуры, пока Эмилія не начинала вздыхать и говорить: — довольно! больше не могу… а Трэси прибавлялъ къ этому, съ покорностью: — я и подавно не могу! Мистеръ Периклъ съ самаго начала слдилъ за ними очень внимательно, но спустя нсколько времени, началъ пожимать плечами и замчать: — все это вздоръ!
Какъ бы то ни было, они весьма серьезно занимались сочиненіемъ оперы: Трэси писалъ стихи, а Эмилія облекала ихъ въ музыкальные звуки. Онъ писалъ съ необыкновенной быстротой, но слова его какъ-то особенно не вязались съ переливами музыки, такъ что Эмилія нердко останавливалась и, заливаясь смхомъ, говорила:— вы заставляете меня пть птухомъ, или каркать вороной.
— Женщина должна слдовать за мужчиной, музыка должна согласоваться съ стихомъ, восклицалъ Трэси.— Музыка — это кисть винограда, стихъ — виноградное дерево.
— Да, если они идутъ отъ одного и того же корня, съ улыбкой замтила Эмилія, посл минутнаго размышленія, и вслдъ за тмъ лицо ея принимало мрачное выраженіе, какъ нельзя боле согласовавшееся съ наружнымъ видомъ мистера Перикла.
— Потому-то у насъ и не клеится. Мы стараемся сблизиться, а природа отталкиваетъ насъ. Во всякомъ случа завтра у васъ будетъ половина либретто. А потомъ, ужь какъ вы хотите, дитя мое, а должны поддлаться подъ мои слова.
— Извольте, общала Эмилія:— но съ условіемъ, если они не будутъ такъ крпки, какъ желзо для зубовъ. Вотъ послушайте,— вскричала она и пропла куплетъ.— Не правда ли — мертвые звуки? Послушайте же теперь! И она пропла тотъ же самый куплетъ къ полному удовольствію Трэси.
— Что за удивительная двушка! восклицалъ Трэси, расхваливая Эмилію по всему дому.
— По всему видно, сэръ, что вы имете еще весьма слабое понятіе о чувствахъ женщины, сказала мистриссъ Чомпъ.
Вечеромъ Трэси написалъ два этюда либретто и предоставилъ ихъ на выборъ Эмиліи, — въ одномъ была выставлена римлянка Клелія, въ другомъ — Камиллъ. Трэси хвалилъ и тотъ и другой этюдъ безпрестанно, и говорилъ, что къ той и другой личности онъ былъ совершенно равнодушенъ. Клелія представляла лучшую тему для пнія, выражавшаго страстныя чувства, но съ другой стороны неуступчивость и гордость Камилла имли въ себ что-то очаровательное.— Вспомните о Рим! сказалъ Трэси.
Эмилія подала голосъ за Камилла, и уже начала напвать мотивы, представляя себ картину загорлыхъ воиновъ, предводительствуемыхъ молодымъ полководцемъ, на шляп котораго игриво отражались солнечные лучи.
— Но вы упустите изъ виду партіи въ Клеліи, сказалъ Трэси съ недовольнымъ видомъ.— Я вижу тамъ одну псню, которая озарила бы весь Лондонъ. Къ несчастію, тутъ вмшивается чувство. Оно бы ничего, если бы мы были уврены, что Камиллъ выйдетъ также хорошъ, а я думалъ такъ, что одно будетъ служить балансомъ для другаго. Впрочемъ, дйствуйте по своей фантазіи. Камиллъ — личность въ строгомъ смысл классическая. Я смотрю на оперу, какъ Альфіери смотрлъ на трагедію. Клелія боле приближается къ новйшимъ образцамъ. Вы представьте только себ, что мы совсмъ упустимъ изъ виду проявленія любви тамъ, гд я показываю силу. Клелія въ лагер короля: тутъ идетъ дактиль для хора, а въ то время, когда она признается въ любви къ врагу своего отечества — тамъ необходимъ сильный страстный анапестъ. Вы не забудьте, наша опера романтическая и потому мы можемъ обходиться съ исторіей, какъ намъ угодно, мы не должны обращать вниманія на то, если намъ скажутъ: идите домой и прочитайте исторію Рима. Пойдемте же скоре въ лсъ и начнемте. Первыя дв аріи мы можемъ пропть даже сегодня вечеромъ. Въ композиціи, помните, всегда изобртайте главную сцену, и изъ нея уже выработывайте второстепенныя, въ противномъ случа, по мр достиженія цли, вы будете терять одушевленіе. Это мой методъ.
Они побжали въ лсъ, припрыгивая, какъ школьникъ и школьница. Услышавъ, что Камиллу не позволялось любить ничего другаго, кром своего неблагодарнаго отечества, Эмилія измнила свое понятіе объ этомъ римлянин, и вслдствіе того начался споръ, она утверждала, что великій герой долженъ любить женщину, а Трэси говорилъ, что великій герой могъ любить дюжину женщинъ, но что было бы несовмстно съ достоинствомъ драмы допускать соперницу въ любви Камилла къ Риму.
— Въ такомъ случа его роль не годится для музыки, сказала Эмилія ршительнымъ тономъ.
Трзэи, въ отчаяніи, предложилъ присоединить къ нему сухопарую, грубую, съ варварскими наклонностями дочь Бренна, воинственные подвиги которой должны были возбудить восхищеніе въ этомъ Римлянин.
— Это значитъ, что мы мняемъ Альфіери на Флоріана! Изъ прекраснаго хотимъ сдлать смшное! съ угрюмымъ видомъ воскликнулъ молодой человкъ.— А я еще выбралъ этотъ предметъ нарочно для того, чтобы Римъ послужилъ для васъ темою.
Эмилія взяла его руку.
— Благодарю васъ, сказала она.— Но если у Бренна есть дочь, то почему бы ей не быть хотя полуримлянкой?
Трэси выходилъ изъ себя.
— Полуримлянкой! Эта сухопарая женщина, съ широкимъ развитіемъ костей, съ мускулами, крпкими, какъ кость скелета,— женщина, у которой скулы выдаются впередъ, какъ у выброшенной на берегъ и гніющей рыбы, у которой губы похожи на острыя ножницы — на клещи, назначенные сжать и оцпенить первый поцалуй! у которой ноздри — то же что ноздри тюленя, приставленныя къ носу кулачнаго бойца, а глаза! неужели вы ихъ не видите? это свточи моровой язвы, подернутые желтизной, какъ фонари съ сальными свчами и съ слюдой, вмсто стеколъ.
При этомъ страшномъ, вынужденно-поэтическомъ портрет Эмилія вскричала: — и вы такъ сильно ее ненавидите!
— Я презираю это созданіе! продолжалъ Трэси.
— Почему вы изображаете ее такой отвратительной? Я и сама начинаю ненавидть ее. Взгляните на меня. Неужели и я такая же?
— Вы!
Трэси мгновенно смягчился, и чтобы выразить личное свое мнніе, показалъ видъ, что готовъ обнять ее.
— Но уврены ли вы, что Камиллъ ничего не въ состояніи любить, кром своего отечества? Неужели одна любовь можетъ заглушить другую?— И Эмилія въ ожиданіи отвта устремила на Трэси встревоженный взглядъ.
— Тутъ нтъ ни малйшаго сомннія, отвчалъ Трэси.
Эмилія быстро закрыла лицо свое обими руками.— Правда! правда! воскликнула она задыхавшимся голосомъ.
Трэси увидлъ, что во всей ея фигур происходили отъ рыданій тяжелыя, непріятныя, судорожныя содроганія.
— Проклятые историческіе факты, которые заставляютъ плакать! проворчалъ онъ въ бшенств на римскія сказки.— Теперь безполезно утшать ее Нибуромъ. Она забрала себ въ голову Камилла и его оттуда не выживешь.
Трэси началъ произносить про себя крпкія выраженія, воображая, что ему вполн извстно положеніе Эмиліи. Такая глубина чувства надъ сухимъ историческимъ эпизодомъ нисколько его не изумляла, онъ оказывалъ такую нжность къ горести своего маленькаго друга, какъ будто самъ ощущалъ сердечную пытку, которая разрывала Эмилію на двое. Въ послдствіи онъ съ притворнымъ восторгомъ разсказывалъ этотъ случай Вильфриду, и тотъ былъ пораженъ его разсказомъ.— Неужели я какой нибудь зврь? спрашивалъ послдній, обращаясь къ своей совсти, и получилъ утвердительный отвтъ. Я замтилъ, что когда молодые люди получатъ подтвержденіе подобнымъ своимъ подозрніямъ, они начинаютъ поступать по зврски гораздо свободне, нежели въ то время, когда сомннія еще до нкоторой степени обуздывали ихъ.
Вильфридъ разсуждалъ такимъ образомъ: — Я могу свыкнуться съ идеей о разлук съ ней,— если это такъ должно быть. (Слушайте, слушайте! единодушно раздалось въ парламент совсти).— Но я не въ состояніи сдлать ее несчастной (восклицанія),— я не могу разбить ея сердце (громкія восклицанія, постепенно переходящія въ ропотъ разногласія, и наконецъ замолкающія). Какъ бы то ни было, разсказанная поэтомъ Трэси сцена породила въ Вильфрид особенную боязнь къ этой двушк.
Между тмъ полковникъ Пирсонъ, возвращаясь къ своему полку въ Верону, сдлалъ общанный визитъ. Слухи о начинавшихся волненіяхъ и безпорядкахъ въ Италіи были причиною сокращенія срока его отпуска. Однажды за обдомъ, разговаривая о миланцахъ, онъ случайно замтилъ, что имъ нужно задать новый урокъ, и что для избжанія кровопролитія, слдовало бы ежегодно счь розгами по нскольку человкъ изъ главныхъ лицъ города въ примръ всему обществу (нелпое высокомріе людей благоразумныхъ и даже добрыхъ, позволяющихъ себ говорить о безпрерывномъ употребленіи подавляющей силы).— Эмилія выразительно посмотрла на него.
— Надюсь, что я съ вами никогда не встрчусь тамъ, сказала она.
Полковникъ покраснлъ и началъ крутить усы. За столомъ водворилось молчаніе. Полковникъ Пирсонъ былъ джентльменъ, но фальшивое положеніе въ обществ и предметъ разговора, невольно приводившій въ раздраженіе, лишили его надлежащаго самообладанія.
— А что бы сдлали вы? спросилъ онъ весьма нелюбезно.
Эмилія охотно бы оставила этотъ разговоръ, но тонъ полковника уязвилъ ее.
— Многаго я не могла бы сдлать,— вдь я женщина, сказала она.
— Женщины-то тамъ все и длаютъ,— сказалъ полковникъ.
— Такъ вотъ почему вы хотите употребить въ дло розги!
Полковникъ, видя себя окруженнымъ дамами, окончательно сконфузился и раскраснлся. Его вывело изъ замшательства выраженіе ужаса со стороны ирландки.
— Мистеръ Периклъ говорилъ тоже самое, сказала мистриссъ Чомпъ.— О, сэръ! неужели вы носите военный мундиръ собственно для того, чтобы поступать такимъ образомъ съ бдными беззащитными женщинами?
Это былъ первый разъ, что мистриссъ Чомпъ оказала услугу за брукфильдскимъ обдомъ. Полковникъ присоединился къ общей улыбк, и дло тмъ кончилось.
Онъ былъ очень любезенъ съ Вильфридомъ, приглашалъ его въ Верону, увряя, что австрійская кавалерійская школа самая лучшая въ мір.
— Вы можете одержать надъ нами верхъ строемъ и массою, но не въ отдльныхъ стычкахъ, вы не умете управлять эскадронами и не имете никакого понятія объ аванпостной служб, говорилъ полковникъ.
Вильфридъ далъ общаніе когда нибудь навстить его: факт, отъ котораго передъ Эмиліей онъ отрекался. Голова Эмиліи горла отъ присутствія австрійскаго офицера. Несчастная мысль, что она покинула свое отечество, не давала покоя ея совсти, она потеряла аппетитъ, свтлые глаза ея сдлались тускле, щеки утратили тотъ свжій, яркій румянецъ, которымъ такъ пріятно было любоваться. Она казалась истомленною, исхудалою, унылою: самая походка ея обнаруживала какое-то пренебреженіе къ самой себ, Вильфридъ видлъ и понималъ эту перемну, между тмъ какъ другіе приписывали ее припадкамъ головной боли. При такомъ поблекшемъ ея вид, кажется, легче всего было бы оставить ее,— но Вильфридъ не лишенъ былъ великодушія (видите, я не суровъ къ нему,— я только справедливъ, вспомните свойства любви, въ которой сердце не затронутое представляетъ собою чистый эгоизмъ, а сердце затронутое — героическое великодушіе, какъ то, такъ и другое бываютъ одинаковы къ вншней жизни),— и такъ при своемъ великодушіи, говорю я, Вильфридъ сказалъ себ, что такой двуличности должно положить конецъ, и по всей вроятности, утшая себя чувствомъ какого-то мученика, ршился дйствовать въ качеств нжнаго злодя. Съ этою цлью, онъ снова удалился на нкоторое время изъ Брукфильда, и его отсутствіе, конечно, не могло не увеличить горести Эмиліи.
Въ послднія два воскресенья, Эмилія занимала за органомъ мсто мистера Баррета. Она играла прелюдію къ одному изъ вечернихъ гимновъ, когда Вильфридъ, черты котораго она еще разъ страшилась позабыть, явился въ закрытомъ занавскою мст для органиста. Остановка на клавиш и послдовавшій затмъ продолжительный визгъ инструмента прервали у конгрегаціи нить благочестивыхъ размышленій и заставили ее обратиться къ органу. Вильфридъ приложилъ палецъ къ губамъ и почтительно занялъ мсто, между тмъ какъ Эмилія съ трепетомъ повторила ноту, испускавшую послдній вздохъ. Поплывъ снова по стру священной мелодіи, она, подъ вліяніемъ какого-то новаго для нея ощущенія, не спускала глазъ съ Вильфрида, и первыми словами ея было: — до настоящаго раза мы никогда еще не бывали въ церкви вмст.
— Вечеромъ — никогда, прошепталъ Вильфридъ, тоже подъ вліяніемъ ощущенія, котораго онъ прежде не испытывалъ.
— Никогда, нжно сказала Эмилія.
Если бы Вильфридъ былъ увренъ въ томъ, что можетъ считать себя вполн господиномъ сантиментальной команды, извстной ему подъ названіемъ его собственныхъ чувствъ, то мсто, избранное имъ для прощальнаго свиданія, принесло бы честь стратегическимъ способностямъ этого молодаго офицера. Это было такое мсто, гд всякаго рода пламенныя рчи оказывались невозможными, гд онъ могъ смотрть на нее, слушать ее, находиться близь нея, быть наедин съ ней, безъ всякаго страха за ея слезы, мольбы, порывы страсти, страха, происходившаго вслдствіе минутной покорности своей ничтожности. Но Вильфридъ не разсчитывалъ на шансы, что самъ могъ бы оказаться слабымъ, что ему измнитъ та самая команда, о доставленіи комфорта которой онъ всегда такъ много заботился, при томъ же теперь, когда Эмилія сидла у органа, съ обращеннымъ къ нему въ полъ-оборота лицомъ, на которомъ пламенлъ румянецъ, съ глазами полуприподнятыми къ позолоченымъ трубамъ органа, между тмъ какъ отъ бглаго прикосновенія пальцевъ ея къ клавишамъ органа въ церкви раздавалась такая звучная, такая торжественная гармонія, какъ будто она управляла небеснымъ хоромъ,— на глазахъ Вильфрида показались слезы и сквозь нихъ ему представлялось, что голова Эмиліи была окружена лучезарнымъ ореоломъ.
Когда началась проповдь, Эмилія оставила органъ и взяла руку Вильфрида. Они заговорили самымъ тихимъ шопотомъ:
— Какъ мн хотлось увидться съ вами!
— Ну вотъ теперь вы меня и видите, маленькая женщина.
— Вы знаете, что въ пятницу я узжаю?
— Вздоръ! Вы не должны узжать!
— А ваши сестры говорятъ, что я должна! Они говорятъ, что мистеръ Периклъ получилъ согласіе моихъ родителей отвезти меня въ Италію.
— И вы думаете ухать?
Эмилія посмотрла на свои руки, судорожно сжатыя на ея колняхъ.
— Нтъ!— вы не должны узжать! повелительнымъ тономъ прошепталъ Вильфридъ на ухо Эмиліи.
— Значитъ вы скоро на мн женитесь?
И Эмилія, не дожидая отвта, посмотрла на него съ свтлой, какъ свтлый майскій день, улыбкой.
— Милая моя, дорогая двушка! сказалъ Вильфридъ, отклоняя отъ себя вопросъ Эмиліи.
— Я говорю это потому,— продолжала Эмилія: — что если мой отецъ узнаетъ, гд я нахожусь, то я должна или ухать въ Италію, или воротиться къ пыткамъ лондонской жизни… къ этимъ евреямъ… ужасно!— а можетъ быть и къ другимъ! мысль объ этомъ — убійственна,— это все равно, что находиться въ аду! До нашего поцалуя, мой другъ, я могла бы еще перенести это! Теперь это меня убило бы! Говорите же! говорите что нибудь! Скажите, что мы будемъ неразлучны. Днемъ и ночью я испытываю какой-то непонятный трепетъ, меня обнимаютъ чьи-то оледенлыя руки. Я обмираю,— сердце мое падаетъ внизъ, въ мрачную пропасть… Теперь, мн кажется, я знаю, что значитъ умереть!
Тяжелый вздохъ прервалъ ея рчь, Вильфридъ по пальцамъ ея чувствовалъ, что она дрожала всмъ тломъ.
— Милая Эмилія! воскликнулъ онъ. Онъ желалъ объяснить ей положеніе въ томъ вид, въ какомъ тогда представлялъ его себ. Но ему не пришло на мысль, что самая необходимость продолжать объясненіе шопотомъ должна усилить тонъ голоса. Поэтому, когда Эмилія слушала безъ всякаго вниманія, онъ началъ возвышать голосъ и увеличивать его выразительность, и прежде чмъ достигъ половины своей рчи, мистеръ Мартеръ обратился съ каедры къ совсти нарушавшихъ тишину въ храм съ замчаніемъ въ вид торжественнаго кашля. Эмилія не поняла такого замчанія и продолжала развивать свои прежнія предположенія, она шептала легко и пріятно, слова какъ будто слетали съ самаго кончика ея языка, приподнявъ подбородокъ, она посылала гласныя съ протяжнымъ дыханіемъ, такъ что он дйствовали на слухъ внятне, чмъ громкіе звуки. Вильфридъ отвчалъ одними односложными. Онъ ни разу не ршился произнесть отрицанія, такъ что, казалось, онъ со всмъ соглашался, и тогда его лучшая натура упрекала его въ томъ, что онъ обманывалъ Эмилію. Онъ ршительно начиналъ стыдиться своей безцльной эгоистической двуличности.— Можетъ ли это быть? спрашивалъ онъ свою совсть, и съ жадностью прислушивался ко всякимъ подтвержденіямъ своей души относительно превосходныхъ качествъ Эмиліи, которыя свтъ по всей вроятности умлъ бы оцнить. Устроивъ съ большимъ рвеніемъ стеченіе обстоятельствъ, онъ, по обыкновенію маленькихъ людей, проклиналъ ихъ отъ души. Онъ ршался оставить лэди Шарлотту и отдать свое имя этой очаровательной двушк, но при мысли, что на его пути стоялъ сыновній долгъ, онъ испытывалъ однако утшительное успокоивающее ощущеніе. Ему было извстно желаніе отца, чтобы онъ взялъ себ невсту изъ благородной фамиліи,— желаніе отца было безусловно, такъ что вопросъ этотъ слдовало считать ршеннымъ, и такимъ образомъ Вильфридъ видлъ, что препятствіемъ къ выполненію его собственнаго желанія служилъ его отецъ.
Не смотря на страхъ услышать еще разъ предостерегающій кашель проповдника, Вильфридъ усплъ, однако, со всевозможною ясностію объяснить Эмиліи положеніе ихъ дла, сказавъ, что любитъ ее всмъ сердцемъ, онъ указалъ на ту истину, что состояніе здоровья его отца не можетъ допустить сопротивленія его желаніямъ, и что отецъ, какъ былъ увренъ Вильфридъ, непремнно воспротивится ихъ браку. Во время старанія сообщить Эмиліи врное понятіе объ ихъ положеніи, Вильфридъ получилъ отъ проповдника вторичное предостереженіе, и поэтому къ высказанному факту могъ прибавить только, что отецъ его иметъ другіе виды и что для одержанія надъ нимъ побды требуется время.
Эмилія слушала внимательно, отвчая отъ времени до времени бглымъ взглядомъ на пожатіе руки Вильфрида. Спокойствіе, съ которымъ она выслушала все, изумляло его. Пониженіе голоса мистера Мартера заставило ихъ окончательно прекратить разговоръ.
— Вы мой, навсегда! сказала Эмилія торопливо, съ вопросительнымъ взглядомъ и вопросительнымъ тономъ.
— Моя милая! отвчалъ Вильфридъ,
Эмилія сла къ органу съ улыбкой. Вильфридъ, не совсмъ довольный своимъ успхомъ, торопился удалиться до окончанія службы. Улыбка Эмиліи была для него необъяснима.

ГЛАВА XXIV.

ЭМИЛІЯ ДЛАЕТЪ ПРЕДЛОЖЕНІЕ.

Мистеръ Поль сидлъ въ своей городской контор въ Сити съ мистеромъ Перикломъ передъ грудой газетъ и только что распечатанныхъ писемъ, на одно изъ нихъ съ русскимъ штемпелемъ онъ отъ времени до времени поглядывалъ весьма недоврчиво, какъ будто сомнвался въ заключавшемся въ немъ чудовищномъ факт. Всякій, посмотрвъ на него, сказалъ бы, что онъ не въ состояніи былъ заниматься длами. Блдное его лицо было испещрено красными пятнами, — его подернутые сдиною волоса въ безпорядк спускались на лобъ, и пряди ихъ разбгались въ стороны, какъ волны при перемнившемся втр. Не смотря на то, онъ поддерживалъ свое обычное стараніе казаться сосредоточеннымъ на дл и отражать испытующій взглядъ желтоглазаго своего собесдника, мистера Перикла, сидвшаго напротивъ. Мистеръ Периклъ былъ спокоенъ и отъ времени до времени бросалъ сардоническій взглядъ на длаемыя мистеромъ Полемъ судорожныя движенія ногъ и пальцевъ.
— Выслушайте меня, сказалъ мистеръ Периклъ:— не треснуть же намъ изъ-за этого рижскаго господина. Онъ негодяй,— очень хорошо. Скажемъ это. Онъ разбойникъ,— такъ и скажемъ. Теперь постойте. (И грекъ приподнялъ указательный палецъ). У насъ не должно быть скандала,— во первыхъ. Мы не нуждаемся въ сожалніи,— во вторымъ. Напротивъ, сэръ: мы должны показывать видъ, что довряемся ему. Это — такъ!— Довряя ему, мы теряемъ то, что онъ положитъ въ карманъ… какую нибудь тысячу. Поднять исторію — у насъ пропадетъ двадцать, тридцать, сорокъ тысячъ, и, сверхъ того, мы потеряемъ репутацію.
— Я всхъ бы мошенниковъ — на вислицу! вскричалъ мистеръ Поль.— Разбойникъ! Я повсилъ бы его вмст съ его пенькой. Говоритъ, что у него сгорлъ заводъ, и позволяетъ себ подсмиваться на счетъ сала! И это онъ пишетъ въ коммерческомъ письм, да въ добавокъ еще упоминаетъ сумму убытка!
— Шутка — не дурна, сказалъ мистеръ Периклъ, оскаливъ зубы.— Это въ своемъ род урокъ хладнокровія. Мы должны выучить его. Но, замтьте!— онъ говоритъ: ‘предполагаемый убытокъ’. Это еще не значитъ ‘убытокъ положительный’. Почемъ вы знаете: можетъ статься, этотъ человкъ испытываетъ насъ. Изъ-за этого стоитъ ли отчаяваться намъ, да и его приводить въ отчаяніе? Въ Риг,— мы въ его рукахъ,— не такъ ли?
— Я только знаю одно, что онъ отъявленный плутъ! сказалъ мистеръ Поль.— Знаю еще и то, что ему не отвернуться отъ закона, гд бы онъ ни былъ.
— Ха, ха! не отвернуться отъ закона! воскликнулъ мистеръ Периклъ съ презрительной улыбкой.— У васъ, англичанъ, всегда такъ,— всегда на первомъ план законъ! Но вдь мы люди, а не какія нибудь машины. Законъ долженъ существовать для машины, но не для человка! Быть можетъ, мы накажемъ его по закону. Прекрасно, положимъ даже, что онъ наказанъ,— что его посадили въ тюрьму… Хоть на сорокъ мсяцевъ. Мы должны платить за него по тысяч фунтовъ въ мсяцъ.— Положимъ, его выскли,— дали ему сорокъ ударовъ, мы платимъ за каждый ударъ по тысяч фунтовъ. Что же? въ состояніи вы платить подобныя суммы? Вдь это роскошь,— но роскошь для всякаго другаго, а никакъ не для меня.
— Да долго ли же мы будемъ довряться этому разбойнику? сказалъ мистеръ Поль:— неужели вчно? Я, по крайней мр, не довряю ему и не хочу доврять.
— Другъ мой,— вдь наши деньги неприкосновенны въ теченіи года,— поэтому мы можемъ получить ихъ, лишь только спустимъ его вотъ съ этого мизинца (мистеръ Периклъ ловко повернулъ мизинцемъ, задумчиво погладилъ лоснившійся подбородокъ и покрутилъ свои убійственные усы).— Конечно, не теперь,— продолжалъ онъ, посл непродолжительной паузы.— Пока онъ держитъ насъ въ рукахъ, намъ не стащить его къ дьяволу,— а если онъ самъ стремится туда, то мы или должны тянуться за нимъ, или отстать отъ него. Во всякомъ случа, теперь эти деньги замерзли на свер. Намъ нужно оттаять ихъ въ Австраліи или въ Греческихъ моряхъ. Я уже объяснилъ вамъ свое предположеніе.
— Да, сказалъ мистеръ Поль:— и я тоже сказалъ уже вамъ, что у меня вовсе нтъ претензій быть капиталистомъ. Мы и безъ того рисковали боле трехъ разъ.
— Ну ужь, это чисто по англійски! Зная, что можете доить молоко изъ цлаго свта, вы бросаетесь на какой нибудь одинъ предметъ и льнете къ нему. Не удалось прильнуть и вы лопнули, какъ мыльный пузырь. Какъ это слово? (мистеръ Периклъ, стараясь припомнить его, потиралъ себ лобъ),— да ‘рискъ’ — вамъ недостаетъ отваги. Это вамъ служитъ подрывомъ. Греки, русскіе и янки,— вс они берутъ надъ вами верхъ. А почему? потому что рискуютъ. Сдлавъ булавочную головку,— еще не значитъ, что вы сдлали булавку. Неудачи ваши происходятъ отъ того, что у васъ голова не сходится съ сердцемъ. Вы надетесь только на свое положеніе,— на острова, на корабли и на благопріятныя обстоятельства. Для риска вы не годитесь. Мы превзойдемъ васъ. Мы живемъ для удовольствій, между тмъ какъ вы стонете и въ пот лица снискиваете себ кусокъ хлба. Mon Dieu! вдь это рабство.
Мистеръ Периклъ повелъ блками своихъ глазъ по мигавшему купцу, всталъ со стула, и началъ напвать мотивъ изъ какой-то оперы, сказавъ мимоходомъ, что одна примадонна получила разводную.
— Но, прибавилъ онъ, совершенно неожиданно:— я все-таки скажу, что если вы не способны спекулировать, то бгите отъ спекуляцій, какъ отъ огня. Бгите отъ нихъ, приподнявши фалды. Прыгайте черезъ овраги, бгите безъ оглядки и не останавливайтесь, пока не увидите себя дома, вн всякой опасности! Или какъ это у васъ называется? пока не пріютитесь!— Вотъ такъ и раздаются въ ушахъ слова моей домохозяйки: бгите, пока не пріютитесь! Но если вы человкъ съ головой и карманомъ, тогда вы знаете, что ‘спекулировать’ значитъ рисковать до нельзя. Тогда вы или выйдете чисты, или разорились. Разорились, впрочемъ, въ такомъ случа, если играли не наврняка.
— Англичанинъ, возразилъ мистеръ Поль, съ отвращеніемъ наблюдая пожиманіе плечъ и другіе жесты оратора:— англичанинъ, поврьте, не хуже вашего брата! Посмотрите на насъ, загляните на нашу исторію,— взгляните на наше богатство. Клянусь честью! не понимаю, какого вы о насъ мннія, о людяхъ прямодушныхъ и разсудительныхъ,— да, кстати, что вы подразумеваете подъ словомъ моей неспособности?
— Ничего, ничего! вскричалъ мистеръ Периклъ успокоительнымъ тономъ и съ поднятой рукой.— Вы знаете, что англійскій языкъ у меня плохъ. Онъ похожъ… ухъ! какъ плохъ. Пожалуйста пересмотрите мой проэктъ. Онъ просто поразитъ васъ. На будущей недл я ду въ Италію и беру съ собой маленькую Беллони. Вы устроите все, какъ слдуетъ. Къ вамъ, мой другъ, я имю полное довріе. Англичанинъ — человкъ честный. Англичанинъ и грекъ побдятъ цлый свтъ. Это врно, ma foi. Поэтому-то я и выбралъ васъ, а не своего соотечественника. Француза?— о нтъ! Нмца?— ни за что! Русскаго?— никогда! Янки?— избави Боже! Я грекъ и беру англичанина.
— Хорошо, хорошо! дайте мн подумать объ этомъ, сказалъ мистеръ Поль, съ видомъ человка, которому польстили пріятнымъ образомъ. Что касается честности, то она, безспорно, принадлежитъ намъ и служитъ основой нашихъ предпріятій. Въ этомъ отношеніи, къ сожалнію, я долженъ сказать, есть разница между нами и другими націями. Мн кажется, это зависитъ отъ религіи. Терпть ихъ не могу! Когда этотъ негодяй не прислалъ переводнаго векселя, я сейчасъ же сказалъ вамъ, что подозрваю его. Кто изъ насъ былъ тогда дальновидне? Что касается до риска, то въ немъ у меня никогда не было недостатка. Но дло въ томъ, что надо смотрть на всякую вещь въ оба. Кто спекулируетъ зажмуря глаза, тотъ похожъ на птицу, которая отправляется на рынокъ и рискуетъ быть общипанной. Между словами рисковать и быть общипаннымъ вы бы увидли большую разницу, если бы знали это немного получше, вмсто риска, по моему, нужно чаще употреблять въ дло голову,— не правда ли? Я подумаю о вашемъ проэкт. Я не стану колебаться, если разсчеты окажутся врными. Теперь я пересмотрю бумаги.
— Другъ мой, вы должны ршить это дло до моего отъзда въ Италію, сказалъ мистеръ Периклъ и удалился.
Когда онъ ушелъ, мистеръ Поль повернулъ свой стулъ къ столу и сдлалъ попытку внимательно просмотрть одну изъ бумагъ. Развернувъ ее, онъ опять тщательно свернулъ, положилъ въ сторону съ надписью ‘къ немедленному исполненію’, и снова прочиталъ письмо изъ Риги. Письмо это онъ разорвалъ на мелкіе клочки, съ крпкими порицаніями тряпья, изъ котораго была выдлана почтовая бумага, и еще разъ раскрылъ важную бумагу. Онъ прочиталъ до конца нсколько строкъ и сдлалъ движеніе пальцами, чтобы снова взять письмо, но потомъ ему представилась необходимость въ адресъ-календар, и для этого позвонилъ въ колокольчикъ. Молодой человкъ принесъ въ его комнату большую красную книгу и остался ждать, между тмъ какъ его господинъ, не замчая присутствія молодаго человка, началъ отънекивать пальцемъ свое имя. Палецъ остановился на словахъ, Поль, Самуэль Болтинъ, и по лицу негоціанта пробжала улыбка, улыбка странная, не выражавшая ни удовольствія, ни грусти, улыбка человка, который представляетъ себ постигнутое горемъ существо, находящееся въ отдаленіи. Посл довольно продолжительнаго созерцанія своего имени, мистеръ Поль сказалъ, со вздохомъ:— бдный Чомпъ! желательно знать, занесено ли сюда и его имя? Отъискиваніе было безполезно: имени покойнаго Чомпа не оказалось. Мистеръ Поль снова позвонилъ, чтобы потребовать старый календарь, взглянуть въ немъ на бднаго Чомпа и возобновить въ памяти забытое давнопрошедшее.
— Я здсь, сэръ, сказалъ молодой писецъ, почтительно стоявшій въ нсколькихъ шагахъ отъ стола.
— Что вы здсь длали, сэръ, все это время?
— Я ожидалъ, сэръ, потому что…
— Вы даромъ убили двадцать, или тридцать минутъ, тогда какъ должны были сидть на мст и заниматься своимъ дломъ. Что вы на это скажете, сэръ?
Мистеръ Поль всталъ со стула и принялъ величественную позу и грозный видъ.
Молодой человкъ видлъ, что его господинъ разсердился не на шутку.
— Позвольте сказать, сэръ, возразилъ онъ: — я пробылъ здсь не больше минуты.
— Я позвалъ васъ съ полчаса тому назадъ, продолжалъ мистеръ Поль, перебирая брелоки на часовой цпочк.
— Должно быть это былъ кто нибудь другой.
— Да вдь вы принесли этотъ адресъ-календарь? Взгляните на него! Вотъ этотъ!
— Это и есть та самая книга, которую я принесъ.
— Давно ли это было?
— Я думаю, минуты полторы,— не больше.
Мистеръ Поль пристально посмотрлъ на него и медленно прокашлялъ.
— Я готовъ побожиться… пробормоталъ онъ и заморгалъ глазами.
— Должно быть я не совсмъ здоровъ, продолжалъ онъ и тотчасъ же протянулъ руку, которая сильно дрожала. Молодой человкъ схватилъ ее и подвелъ его къ стулу.
— Что это значитъ? сказалъ мистеръ Поль, длая лихорадочно дрожавшими пальцами движенія по лбу. Изнуреніе. Вдь я мъ не такъ, какъ вы, молодые люди. Принесите мн рюмку вина и бисквитъ. Смотрите же хорошаго вина. Портвейна. Или нтъ,— на трактирный портвейнъ положиться нельзя:— коньяку… Возьмите его сами,— не поручайте разсыльному,— и сами принесите,— вы понимаете, какъ это важно?— Какъ ваша фамилія?
— Брайтопъ, отвчалъ юноша, съ застнчивостью человка, имя котораго часто становилось предметомъ каламбуровъ.
— Въ жизнь свою не слыхалъ такого страннаго имени! воскликнулъ мистеръ Поль, съ серьезнымъ видомъ,— Брэнтопъ! Это невольно и мгновенно напоминаетъ о водк {Braintop и brandy (водка) имютъ близкое сходство въ произношеніи брэнт’пъ и брэнди. Примч. переводч.}.— Чего же вы еще ждете теперь?
— Я осмлился ждать и для того, чтобы сказать вамъ, сэръ, что васъ желаетъ видть какая-то лэди.
Мистеръ Поль вздрогнулъ.— Иностранка?
— Можетъ быть, и иностранка. Она говоритъ по англійски, но ея фамилія, мн кажется, иностранная. Я забылъ ее.
— Врно жена этого рижскаго господина! вскричалъ негоціантъ.— Просите ее. Просите ее сію минуту. Я предвидлъ это. Она въ Лондон, я знаю. Просите, просите. Когда принесете брэнтопъ и бисквитъ, то позовите меня къ дверямъ. Понимаете?
Молодой человкъ кротко принялъ жгучее значеніе, приданное его фамиліи, и сказалъ, что понялъ, безъ всякаго сомннія. Онъ удалился и черезъ нсколько секундъ въ кабинетъ мистера Поля вошла Эмилія Беллони.
Мистеръ Поль стоялъ по средин комнаты, стараясь сохранить на своемъ лиц принятое имъ гнвное выраженіе, но увидвъ свою маленькую брукфильдскую гостью, робко стоявшую въ дверяхъ, онъ приподнялъ нахмуренныя брови и движеніемъ рукъ показалъ, что готовъ обнять ее.— Вотъ не ждалъ-то и не думалъ! воскликнулъ онъ въ то время, какъ Эмилія торопливо подходила къ нему. Ей съ перваго слова предстояло сообщить, что дома все благополучно и затмъ объяснить причину прізда своего въ городъ,— но безпрестанныя восклицанія мистера Поля, выражавшія неожиданность подобнаго визита, отнимали всякую возможность сказать что нибудь въ отвтъ, и потому Эмилія съ сильнымъ трепетаніемъ сердца сла на стулъ.
Мистеръ Поль, въ нжномъ вниманіи, заговорилъ о подкрпленіи силъ, о вин, о пирожкахъ, о бисквитахъ.
— Я не могу ни сть, ни пить, сказала Эмилія.
— Это почему? что съ вами сдлалось? возразилъ мистеръ Поль, съ непритворнымъ изумленіемъ.
— У меня теперь нтъ аппетита.
— Но дома,— около этого времени онъ всегда бываетъ у васъ,— не правда ли?
Эмилія вздохнула и показала видъ, что она очень устала.
— Можетъ статься,— но почему вы здсь?
Мистеръ Поль съ нкоторымъ безпокойствомъ началъ допытываться причины ея появленія.
— Я пріхала… И на этомъ слов Эмилія остановилась, стараясь, суля по выраженію ея лица, придумать удовлетворительный отвтъ.— Я пріхала повидаться съ вами.
— Повидаться со мной,— мой другъ? Повидаться со мной? Да вдь не дальше, какъ сегодня утромъ вы видлись со мной?
— Правда, но я хотла повидаться съ вами наедин.
Эмиліи въ первый разъ привелось вступить въ борьбу съ своей простотой, въ борьбу, изъ которой выдти можно было не такъ легко, какъ въ прежнее время. Ей нужно было подумать о характер человка, съ которымъ говорила, изучить этотъ характеръ, для того, чтобы можно было разсчитывать на помощь къ достиженію цли, которую она имла въ виду.
— Вы можете, душа моя, видться со мной наедин каждый день, сказалъ мистеръ Поль.
— Но здсь это удобне. Въ Брукфильд я не могу говорить. О! и Эмилія старалась остановить трепетаніе сердца: — скажите, вы не хотите, чтобы я хала въ Италію?
— Хочу ли я, чтобы вы хали? Нисколько. А разв тамъ говорятъ объ этомъ? Я не хочу, чтобы вы узжали.
— Нтъ! нтъ! сказала Эмилія ршительнымъ тономъ.
— Не хотите?
— Нтъ! я хочу остаться здсь!
— Какъ? Остаться здсь?
— Остаться у васъ! По крайней мр никогда не оставлять Англіи! Я готова пожертвовать всмъ, лишь бы только остаться.
— Всмъ? повторилъ мистеръ Поль, видимо стараясь разгадать, что такое заключалось въ этомъ музыкальномъ существ, онъ еще боле смутился, когда услышалъ отъ Эмиліи ршительное: — да! всмъ!
— Нтъ. Я вовсе не хочу, чтобы вы узжали, продолжалъ мистеръ Поль.— Дло въ томъ, я люблю васъ, моя милая, мн пріятно видть васъ въ моемъ дом. Вы всегда веселы, всегда довольны, мн нравится ваша улыбка, нравится тоже и вашъ голосъ. Вы,— я вамъ скажу, весьма милое созданіе. Только вотъ что, мы, можетъ быть, со временемъ вс разойдемся. Если мои дочери выйдутъ замужъ, то я долженъ буду жить гд нибудь на квартир, и тогда мн ужь не придется попросить васъ стряпать для меня кушанье.
— Я немного умю стряпать, сказала Эмилія съ улыбкой.— Я ходила на кухню, пока Адель не запретила.
— Да, но это не идетъ къ длу, возразилъ мистеръ Поль, съ видомъ человка, у котораго прервали нить доказательствъ.— Такъ вы умете стряпать? И вамъ это нравится? Я всегда говорилъ, что вы очень способная маленькая женщина. Пожалуйста скушайте бисквита и выпейте вина. Не хотите… да… о чемъ я говорилъ? Этотъ негодный мальчишка, какъ его: Брэнти… топъ… топъ! ахъ да, вспомнилъ: Брантопъ. Кажется, душа моя, я объ немъ говорилъ? Ахъ нтъ! о вашемъ замужств. Конечно, если вы умете стряпать, то почему же вамъ не выдти замужъ? Найдете себ мужа, и тогда не зачмъ хать въ Италію. Вамъ нужно найти мужа. Есть молодые люди, которые не гонятся за деньгами.
— Деньги со временемъ придутъ ко мн сами, сказала Эмилія, по сверкающимъ глазамъ которой видно было, что она съ нетерпніемъ ждала минуты, когда можно будетъ приступить къ объясненію цли, съ которой она пріхала въ Лондонъ.— Я знаю, что буду имть деньги. Я надюсь пріобрсти извстность.
— Периклъ думаетъ то же самое. Онъ объ васъ весьма хорошаго мннія. Почемъ знать, можетъ быть онъ и самъ разсчитываетъ… Онъ богатъ. Безразсуденъ, правда, но все-таки страшно богатъ. Можетъ быть, онъ и самъ разсчитываетъ.
— На что? спросила Эмилія.
— Разумется на что: — жениться на васъ.
— О Боже! какая пытка!
Это восклицаніе, произнесенное въ пылу чувствъ Эмиліи, опредляло весь ужасъ сказанныхъ ей словъ, они какъ стрла вонзились въ ея сердце.
— Разв онъ не нравится вамъ? спросилъ мистеръ Поль.
— Нравится ли онъ мн? Вы можетъ быть спросите: разв я не люблю его?
— Любовь можетъ явиться и впослдствіи… посл свадьбы. Это часто случается. Послушайте: неужели вы врагъ своимъ собственнымъ интересамъ? Пожалуйста будьте благоразумны. Если Периклъ сдлаетъ вамъ предложеніе, принимайте его, не задумываясь. Прямо по рукамъ, да и только. Дюжины двицъ съ радостью пойдутъ за него,— это я знаю.
— Одна мысль, что онъ женится на мн и станетъ цаловать меня, просто ужасна!
Мистеръ Поль закашлялъ и заморгалъ глазами.— Такъ что же! замтилъ онъ съ созерцательнымъ видомъ, и потомъ, съ врожденною любезностью Британца, принялъ шуточный тонъ.
— А если бы я вздумалъ поцаловать васъ, теперь же, хотя я вамъ и не мужъ?
И онъ наклонился. Эмилія положила руки къ нему на плечи и приготовилась получить поцалуй.
— Вотъ это мило! сказалъ мистеръ Поль:— клянусь честью, превосходпо! это лучше всякаго лекарства! Но, моя милочка, вы не всякому давайте подобное средство. Не слдуетъ, вы сами знаете. Прекрасно, превосходно!— Я сдлался совсмъ другимъ человкомъ. Зачмъ вамъ хать въ Италію, къ этимъ негодпымъ иностранцамъ, которые къ двушк едва ли имютъ уваженія больше, чмъ къ обезьян. Это народъ, у котораго ничего нтъ святаго, все основано на обман! Но, теперь къ длу. Покончимъ его. Зачмъ вы пріхали сюда?— Прежде всего замтьте, что я очень радъ вашему прізду.
Эмилія впилась въ него своими глазами.
— Вы знаете, сэръ, что я люблю васъ.
— Я увренъ въ томъ, что вы признательная маленькая женщина.
Эмилія встала.— Не знаю, какъ вамъ высказать то, зачмъ я пріхала!
Въ голов мистера Поля мелькнула идея, что, по всей вроятности, его дочери подослали Эмилію порекомендовать ему одного изъ извстныхъ лондонскихъ врачей,— чмъ он безпрестанно надодали ему дома,— или, просто, свезти его къ одному изъ такихъ врачей. Онъ не могъ въ точности опредлить своего подозрнія, но оно казалось вроятнымъ, оно подтверждалось крайними мрами, которыя предпринимали его дочери, а допуская подобное вроятіе, онъ принималъ его за фактъ, противъ котораго нельзя было бы не вооружиться.
— Остановитесь! Если вы пріхали по длу, лично меня касающемуся, то мы ршимъ его скоро. Вы воображаете, что я нездоровъ, не правда ли?
— Вы, на мой взглядъ, дйствительно нездоровы.
Ршительный отвтъ Эмиліи еще боле подтвердилъ подозрніе.
— Я здоровъ. Положительно здоровъ. И теперь, въ настоящую минуту,— вы поймите меня, если вамъ дано порученіе,— я не хочу хать къ этому человку, и не хочу видть его здсь. Вдь вслдъ за этимъ они сдлаютъ меня сумасшедшимъ. Пока я живъ, этотъ господинъ не получитъ отъ меня ни одной гинеи. Ни одного фартинга! Посидите, душа моя,— сейчасъ принесутъ бисквиты. Какъ это долго длается. Должны принести и вина. Да гд же это Брэнтопъ?
Мистеръ Поль не вынулъ, а выдернулъ изъ кармана носовой платокъ и отеръ имъ лицо.
Эмилія, приведенная въ крайнее замшательство, задумчиво глядла на лучъ угрюмаго лондонскаго солнышка, игравшій на пыльномъ ковр. Она полагала, что непріятный господинъ, на котораго намекалъ мистеръ Поль, былъ Вильфридъ, но почему онъ былъ такъ непріятенъ, она не могла постичь, и ничего не могла придумать въ его защиту.
— Не вините его, если хотите сердиться, то сердитесь на меня,— начала она. Я знаю, что онъ думаетъ о васъ съ сыновнею заботливостью. Я знаю, что онъ не захочетъ сдлать ничего такого, что могло бы огорчить васъ. Вы не найдете человка такой доброй души. Неужели вы ршитесь лишить его денегъ, потому только, что онъ вамъ непріятенъ?
— Лишить его денегъ! повторилъ мистеръ Поль спокойно и протяжно.— Признаюсь, я многое слышалъ о женщинахъ, но не знавалъ еще такой, которая защищала бы плату за докторскій совтъ такъ горячо, какъ вы.
Эмилія посмотрла на него съ изумленіемъ, и все-таки, не понявъ его, продолжала: — вините меня, но не его. Я знаю одно, что вы очень добры. Знаю также, что я люблю его,— а потому должна любить васъ, и не хотла бы васъ огорчать. Что онъ любитъ меня, это правда. Неужели же вы не согласитесь видть его только потому, что онъ меня любитъ?
— Кого? доктора? произнесъ мистеръ Поль.— Доктора?— громко повторилъ онъ и вмст съ тмъ быстро всталъ со стула, посмотрлся въ зеркало и, сильно моргая глазами, повернулся къ Эмиліи.
Эмилія взяла его за руку и посадила на прежнее мсто.
— Продолжайте, сказалъ онъ, очевидно было, что онъ длалъ страшныя усилія понять ее и осмыслить ея слова. Между тмъ его развлекала мысль о появленіи Брэнтопа, для него это было единственнымъ лучемъ свта среди мглы, которая повидимому окружала его, разширенными ноздрями и разинутымъ ртомъ впивая въ себя воздухъ, онъ сидлъ и въ одно и то же время прислушивался къ словамъ Эмиліи и къ шагамъ Брэнтопа.
Въ свою очередь Эмилія сознавала слабость своего краснорчія, потому что балансъ предчувствуемаго счастія и несчастія становился для нея боле и боле сомнительнымъ.
— Онъ любитъ меня, и я люблю его, произнесла она съ замираніемъ сердца и съ удивленіемъ, отчего слова измняли ей. Выслушайте насъ и согласитесь соединить насъ другъ съ другомъ навчно. Мы сдлаемъ васъ и здоровыми и счастливыми.
Восклицаніе:— Боже праведный!— произнесенное словами отчаянія, прервало слова Эмиліи.
— Такъ вы не хотите насъ видть, сэръ? сказала она печально.
— Соединенными другъ съ другомъ навчно? проревлъ купецъ.
— Да, не иначе.
— Если вы не сумасшедшая, то я сумасшедшій. Мистеръ Польивскочилъ на ноги и ушелъ въ отдаленный уголъ комнаты.— Кто нибудь изъ насъ не въ своемъ ум.— Черты его лица исказились страшнымъ образомъ.— Что вы хотите сказать? Я не понимаю ни слова. Разсудокъ совершенно покинулъ меня,— говорилъ онъ, сжавъ руками свою голову.— Я страшился этого въ теченіе послднихъ четырехъ мсяцевъ. Боже великій! Домъ умалишенныхъ! вс дла перервутся, какъ гнилая тряпка! Я знаю, что рижскій купецъ будетъ плясать, какъ каннибалъ и потомъ… потомъ въ газетахъ появятся статьи. Послушайте, душа моя! подойдите къ свту. Подойдите сюда.
Эмилія подошла къ нему.
— Вы не похожи на сумасшедшую. Я увренъ, что васъ вс понимаютъ. Не правда ли?
Страшная блдность лица мистера Поля заставила Эмилію сказать: — вамъ нужно имть доктора безотлагательно. Позвольте мн привести его.
Мелькнувшая мысль, какъ лучъ свта озарившій помрачавшійся разсудокъ, успокоила нсколько раздражительность его нервовъ.
— Онъ у васъ врно за дверями?
— Нтъ.
Гнвъ негоціанта утихъ. Онъ положилъ руку на плечо Эмиліи, подошелъ къ стулу, опустился на него и закрылъ глаза. Эмилія оставалась подл него. Она наблюдала за его слабымъ дыханіемъ и теперь думала больше о доктор, нежели о Вильфрид.

ГЛАВА XXV.

ФАРСЪ ВЪ ФАРС.

Стукъ Брэнтопа въ дверь оставался незамченнымъ въ теченіе нсколькихъ минутъ. Наконецъ Эмилія впустила его. Вино и бисквиты были поставлены на столъ и Эмилія снова начала наблюдать за мистеромъ Полемъ. Спустя немного времени, она замтила движеніе его губъ, и приблизивъ къ нимъ ухо, съ трудомъ разслушала, что онъ желалъ никого не видть, просилъ даже не впускать къ нему конторщиковъ. Послднія слова произнесены были довольно твердо, Эмилія передала въ контору оба приказанія. Когда она вернулась, глаза мистера Поля были открыты.
— Лобъ у меня мокрый, сказалъ онъ:— хотя здсь вовсе не жарко. Возьмите мои руки, он тоже мокрыя. Не понимаю, отчего все тло мое въ какомъ-то оцпенніи. Не должно такъ долго сидть за длами. Поневол покажешься больнымъ. Что такое говорили тутъ о доктор? Да, да, припоминаю. Не нужно, я не хочу его видть.
Эмилія налила рюмку, и въ то время какъ онъ говорилъ, поднесла ее къ его рук. Съ прикосновеніемъ къ рюмк, пальцы медленно обхватили ее и поднесли къ губамъ. Эта влага оживила его. Онъ нсколько разъ произнесъ: хорошо! длалъ гримасы и моргалъ глазами, какъ будто стараясь воспроизвесть въ нихъ надлежащій блескъ. Эмилія еще разъ наполнила рюмку, которую мистеръ Поль выпилъ съ разстановкой, говоря:— Внутри теперь тепло, а испарина такая холодная. Не могу отъ нея отдлаться. Посмотрите на концы моихъ пальцевъ: они совсмъ поблли,— не правда ли?
Эмилія взяла протянутую руку, потерла ее и потомъ положила себ на грудь, прикрывъ ее своей рукой. Этотъ процессъ, повидимому, сообщилъ нкоторую теплоту его сердцу, потому что мистеръ Поль въ свою очередь началъ нжно ласкать Эмилію.
— У меня, кажется, и ноги ослабли!— Онъ всталъ, чтобы убдиться въ этомъ.— Совсмъ ослабли! Удивляюсь, что съ ними сдлалось,— врно отъ недостатка моціона. А впрочемъ, нтъ,— продолжалъ онъ: — это скоре отъ желудка. Онъ у меня пустъ, какъ яичная скорлупа. Странно,— у меня вовсе нтъ аппетита. Но духомъ я пріободрился. Я начинаю снова чувствовать себя. Сейчасъ я помъ немного. И вотъ что я вамъ скажу: вечеромъ я возьму васъ въ театръ. Я хочу смяться. Когда человкъ смется, то значитъ онъ здоровъ. Я бы желалъ, чтобы теперь были святки. Вы любите смотртъ на арлекина, мой мальчикъ? моя двочка, хотлъ я сказать. Я такъ любилъ, когда былъ мальчикомъ. Отецъ часто бралъ меня въ театръ. Я самъ ходилъ въ партеръ. Какъ вспомню о немъ, такъ сейчасъ же услышу запахъ апельсиновъ. Помню, какъ мы ли за ужиномъ нмецкія сосиски, или ветчину, а иногда вмст и то и другое. Счастливые были дни!
Мистеръ Поль, припомнивъ отдаленное прошедшее, съ задумчивымъ видомъ покачалъ головой.
— Можетъ статься, сегодня идетъ какой нибудь фарсъ. Если такъ, то мы подемъ. Двушки должны учиться смху, какъ и мальчики. Я позвоню Брэнтопа.
Онъ позвонилъ въ колокольчикъ и попросилъ Эмилію напомнить, что ему нуженъ адресъ Брэнтопа, Брэнтопъ былъ полезный молодой человкъ.
Оказалось, что въ тотъ день давали фарсы на нсколькихъ театрахъ. Брэнтопъ живо пересчиталъ ихъ, объяснилъ ихъ содержаніе и достоинства актеровъ, съ очаровательной словоохотливостью, какъ человкъ, съ которымъ заговорили о его любимомъ предмет. Его немедленно отправили взять ложу. Брэнтопъ передалъ Эмиліи свой адресъ.
— Такъ торопитесь же, сэръ, сказалъ мистеръ Поль.— Постойте, впрочемъ. Идите и сами въ театръ, идите въ партеръ и закажите себ ужинъ, я заплачу за все. Когда возьмете ложу, то вы знаете Бедфордскій отель? Идите туда, спросите мистриссъ Чикли и скажите ей, что я пріду обдать, ночевать и привезу одну изъ дочерей. Не забудьте сказать, чтобы былъ обдъ, гостиная и дв спальни. Скажите еще мистриссъ Чикли, что мы не взяли съ собой сакъ вояжа, и потому будемъ разсчитывать на ея гардеробъ. Все ли вы поняли? Обдъ въ половин шестаго,— посл обда сейчасъ же въ театръ.
Брэнтопъ поклонился.
— Какъ онъ радъ-то!— сказалъ мистеръ Поль Эмиліи.— Въ его лтахъ тоже самое бывало и со мной. Бывало хозяинъ мой позоветъ меня и скажетъ:— Ну любезный! иди и веселись!— Я увренъ, что за ужиномъ онъ велитъ подать шампанскаго. Бдняжка! Пусть его повеселится! Ха! ха!— Слишкомъ много занятій вредно и для взрослаго, и для мальчика. Я уже чувствую себя лучше,— не знаю только, что сдлалось съ ногами. Он у меня совсмъ окоченли. Не черезчуръ ли много я болтаю, душа моя?
— Я съ радостію слушаю вашъ разговоръ, сказала Эмилія, стараясь казаться мене озабоченною, чмъ она себя чувствовала.
Мистеръ Поль снова спрашивалъ ее, зачмъ она пріхала въ Лондонъ, Эмилія готова была сейчасъ же объяснить цль своего прізда, но мистеръ Поль объявилъ, что онъ намренъ уничтожить смхомъ вс пустые замыслы.
— Вы говорили, кажется, что влюблены въ него? Въ доктора съ хорошей практикой… но ради Бога, если вы выйдете за мужъ за него, то не начинайте своей супружеской жизни моимъ убійствомъ. Къ чему это поведетъ?
Эмилія, сама находясь въ крайнемъ недоразумніи, не ршалась сдлать попытки вывести изъ недоразумнія мистера Поля, да и къ тому же въ немъ прошло уже желаніе разъяснить все дло, потому что онъ началъ отыскивать письмо изъ Риги. Не отыскавъ его, онъ надлъ шляпу.
— Надобно кончить занятія, да и не могу я заниматься, когда въ комнат сидитъ женщина. Пойдемте, я вамъ покажу нашъ Сити.
Мистеръ Поль предложилъ руку Эмиліи, которая проходя черезъ контору замтила, что онъ держалъ себя прямо, и что нсколько сказанныхъ словъ были произнесены звучнымъ эластическимъ тономъ бодраго мужчины.
— Мои дочери, сказалъ онъ Эмиліи въ полголоса:— никогда сюда не зазжаютъ. Да и то сказать,— мы съ дамами не имемъ никакихъ длъ. Въ этомъ мір есть различныя сферы. Он любятъ высшее общество,— и въ этомъ отношеніи совершенно правы. Душа моя, не лучше ли намъ похать. Ничего, если васъ увидятъ въ кэб?
Мистеръ Поль сдлалъ этотъ вопросъ, колеблясь, и когда Эмилія сказала: — ничего! подемте,— онъ оправился.— Я, конечно, ничего дурнаго въ этомъ не вижу. Но въ этомъ мір бываютъ различные вкусы. Мои дочери… впрочемъ, слава Богу! у нихъ есть свои кареты.
Съ часъ времени мистеръ Поль катался съ Эмиліей по Сити. Онъ показывалъ ей вс замчательныя зданія, объяснялъ, какія представляли они собою громадныя богатства, и находилъ очевидное удовольствіе въ ея восклицаніяхъ, выражавшихъ изумленіе.
— Да, да, насъ, обывателей Сити, могутъ ненавидть. Я на это скажу только одно: — придите и посмотрите! Взгляните хоть на этотъ дворъ. Видите вонъ тамъ три пыльныхъ окна во второмъ этаж? Владлецъ этого двора бъ состояніи купить нсколько германскихъ княжествъ. А между тмъ онъ носитъ такое же пальто, какъ и я.
— Въ самомъ дл? сказала Эмилія, невольно посмотрвъ на пальто, сидвшее съ ней рядомъ.
— Въ Сити мы не показываемъ нашей золотой подкладки.
— Но вдь вы тоже богаты.
— О! я… говорятъ, что богатъ. Но о мн не можетъ быть и рчи. У меня… у меня ноги все еще холодны. Теперь взгляните вонъ на тотъ угловой домъ. Три мсяца тому назадъ владлецъ его былъ однимъ изъ нашихъ самыхъ почтеннйшихъ негоціантовъ,— а теперь онъ банкротъ, не сметъ никуда показаться. Все пошло прахомъ. Онъ поддлалъ документы,— нарушилъ контракты. Скажите, какого вы о немъ мннія?
— Къ чему же онъ сдлалъ это? сказала Эмилія.
Мистеръ Поль началъ объяснять и вмст съ тмъ оправдывать его, потомъ сталъ объяснять и обвинять.
— Семейства у него не было. А куда прошли деньги? Теперь его называютъ негодяемъ. Торговыя дла сопровождаются страшными искушеніями. Другой думаетъ, вотъ это-то спасетъ меня! Хватается за это, а смотришь, и сорвался. Ну такъ вотъ то выручитъ меня,— но оказывается, что вы слишкомъ тяжелы, подпоры подламываются, и вы падаете все ниже и ниже. Все ниже и ниже! Чтобы наши банкроты не попадали въ ворота ада, нужно, чтобы эти ворота были устроены какъ можно ниже.— Мистеръ Поль произнесъ послднія слова въ полголоса.— Выдемте лучше изъ Сити. Здсь нтъ чистаго воздуха. Посмотрите вонъ на то облако,— я увренъ, оно разстилается надъ Брукфильдомъ.
— Милый Брукфильдъ! сказала Эмилія, она душой унеслась подъ это облако и готова была пть подъ нимъ подобно жаворонку.
— А он еще недовольны имъ! проворчалъ мистеръ Поль голосомъ, выражавшимъ непритворную горечь.
Въ отел мистриссъ Чикли и старый лакей Симонъ приняли ихъ весьма радушно.
— Вы вчно молодете, ма’мъ, весело сказалъ мистеръ Поль хозяйк дома, стукнувъ ногой по полу и представивъ Эмилію какъ одну изъ своихъ дочерей, но вслдъ затмъ онъ отвелъ мистриссъ Чикли въ сторону и объявилъ ей, что это была:— ‘ни больше, ни меньше какъ воспитанница,— двушка, принятая подъ ихъ покровительство,— что-то въ этомъ род’,— допуская при этомъ довольно охотно, что она все-таки была весьма миленькая молоденькая лэди.— Это, ма’мъ, музыкальный геній:— со временемъ будетъ творить чудеса.— Только она мн не дочь.— И мистеръ Поль объяснилъ мистриссъ Чикли, что его дочери останавливаются въ отеляхъ на какомъ нибудь изъ большихъ скверовъ. Онъ же съ своей стороны всегда отдавалъ преимущество своимъ старымъ квартирамъ, комфортъ онъ предпочиталъ великолпію.
Симонъ вскор накрылъ столъ. Къ тому времени, какъ подать обдъ, мистеръ Поль впалъ въ такую дремоту, что жалко было выводить его изъ этого состоянія, и когда онъ слъ, обратясь лицомъ къ Эмиліи, глаза его какъ будто покрылись глазурью, и онъ началъ жаловаться, что съ трудомъ можетъ различать предметы.
— Симонъ, пожалуйста, старую бутылочку за желтой печатью. До нея-то я и добираюсь. Лучше этого вина у меня нтъ и дома.
Содержаніе этой старой бутылочки за желтой печатью составляло главную часть обда негоціанта. Эмилія была принуждена выпить дв полныхъ рюмки.
— Не правда ли, душа моя, что это согрваетъ ноги? сказалъ мистеръ Поль.
— Это располагаетъ меня къ болтовн.
— Ха, ха! сегодня мы повеселимся! Ту-ти-рутти-та-та! Ахъ, если бы вы спли мн: ‘прочь заботы и печаль!’ Я люблю веселиться: для меня ничего не можетъ быть лучше доброй, простой, англійской, благородной псни! Вс ваши романсы, мадригалы, ничего не значатъ передъ ней. За парой котлетъ, съ жаренымъ картофелемъ и за кружкой хорошаго портеру, она возьметъ верхъ надъ всякой музыкой.
Эмилія запла какой-то романсъ.
Когда она кончила, мистеръ Поль слегка похлопалъ въ ладоши.
— Это ваша музыка?
— Музыка моя,— а слова мистера Ропинбрука. Но, замтьте, онъ не хочетъ перемнить ни одного слова,— а нкоторыя слова его до такой степени тяжелы для пнія, что заставляютъ меня невольно принимать сердитый и, конечно, забавный видъ. Они останавливаются въ горл. Я чувствую, какъ будто для того чтобы отдлаться отъ нихъ, мн нужно приподняться на цыпочки. Мистеръ Ронинбрукъ написалъ этотъ романсъ въ десять минутъ.
— Онъ способный молодой человкъ… хорошей фамиліи, сказалъ мистеръ Поль и началъ напвать мотивы національныхъ англійскихъ арій, длая гримасы и прищелкивая пальцами.
— Каково? спросилъ онъ, вызывая одобреніе.
Эмилія улыбнулась.
— Ничего нтъ въ мір лучше портвейна, сказалъ мистеръ Поль.— Пусть Ронинбрукъ напишетъ романсъ: ‘Ничего нтъ въ мір лучше портвейна’. Вы переложите на музыку, а я спою.
— Вы споете? вскричала Эмилія.
— Спою, клянусь честью! теперь ноги мои согрлись. Я… я… клянусь Юпитеромъ! что это значитъ? и онъ снова принялъ странный созерцательный видъ, какъ будто онъ зондировалъ свою внутренность и старался угадать приблизительную глубину.— Какія судороги! Что нибудь не такъ съ моимъ желудкомъ. Впрочемъ все поправится, когда мы будемъ смяться. Подемте же поскоре. Тайя — хай хана — гомъ. Если фарсъ не хорошъ, то я въ послдній разъ въ театр.
Эмилія онмла отъ восторга при блеск огней, горвшихъ въ театр. Осмотрвъ партеръ и ложи, мистеръ Поль ласково замтилъ:
— Вы должны выйти замужъ и отказаться отъ театра. Не хорошо. Сидть въ лож еще ничего, но быть на сцен… о, нтъ! Я не хотлъ бы, чтобы вы были тамъ. Если мои дочери не одобрятъ доктора, то пусть он пріищутъ кого нибудь другаго. Я не хочу видть васъ размалеванными и въ театральномъ костюм, не хочу, чтобы вы пли въ подобномъ мст. Сцена не для васъ. Нтъ, нтъ!
Эмилія отвчала, что она уже отказалась отъ сцены, и печально, едва удерживаясь отъ слезъ, посмотрла на занавсъ, какъ на потерянный рай.
Оркестръ игралъ какую-то легкую увертюру. Эмилія смотрла на занавсъ, мысленно бродила по изображенной на немъ долин, пока не встртилась съ своимъ любовникомъ на развалинахъ замка, гд съуживалась рчка и густо переплетались деревья. Музыка уносила ее отъ одной мечты къ другой, пока не раздались тяжелыми звуками первыя слова фарса.— Давно пора! сказалъ мистеръ Поль и началъ смяться. Эмилія окинула взглядомъ море человческихъ головъ и между ними открыла голову Брентопа, который почтительно смотрлъ на ихъ ложу. Когда мистеръ Поль въ свою очередь сдлалъ это же открытіе, его вниманіе раздлилось между Брэнтопомъ и сценой. Отъ времени до времени онъ выражалъ сильную досаду на спокойствіе лица Брэнтопа.
— Почему онъ не смется? Не воображаетъ ли онъ, что слушаетъ проповдь? Брэгтопъ сидлъ ни живъ, ни мертвъ подъ вліяніемъ страха, что его восхищеніе Эмиліей было замчено. Тревожимый этимъ тяжелымъ предположеніемъ и сомнніемъ, что его прическа растрепана, онъ началъ безпокоиться за приличный видъ вообще всей своей наружности. Его воображеніе пробуждало въ немъ чувство виновности, которое еще боле увеличивалось подъ наблюдательными взглядами его господина. Онъ выбралъ случай украдкой поглядться въ карманное зеркальцо, и вслдъ за тмъ у него явился добавочный страхъ, что Эмилія могла замтить этотъ инструментъ и потомъ станетъ считать его пустымъ глупымъ человкомъ. Онъ былъ уже увренъ въ этомъ, когда увидлъ, что она смется. Вмсто отвта на поощренія мистера Поля смяться, онъ принялъ серьезный видъ, достойный молодаго отшельника, и продолжалъ смотрть на сцену, къ которой душа его оставалась совершенно мертвою.
— Я увренъ, что этотъ юноша ни о чемъ больше не думаетъ, какъ объ ужин, сказалъ мистеръ Поль.
— Не удивительно, если онъ обдалъ сегодня рано, возразила Эмилія, припомнивъ голодъ, который она испытывала въ т дни, когда единственнымъ блюдомъ въ дом былъ картофель.
— Все равно, онъ могъ бы смяться. И мистеръ Поль обратился къ Эмиліи съ слдующимъ совтомъ:— Помните мои слова: не выходите за мужъ за человка, который не можетъ смяться.
Брэнтопъ увидлъ улыбку Эмиліи. Потомъ, почти моментально улыбающееся лицо ея приняло выраженіе тревоги и удивленія, Эмилія крпко сжала свои руки. Что съ ней сдлалось? Взволнованное его воображеніе, сосредоточенное на немъ самомъ, ршило, что врно въ его прическ или плать оказалось что нибудь отвратительное,— за бантъ на галстук онъ не безпокоился. И Брэнтопъ снова прибгнулъ къ карманному зеркальцу. Въ то время, когда юноша пряталъ свой спасительный инструментъ,— его совсть заставила обратить глаза къ Эмиліи, которая, къ его ужасу, манила его къ себ, и даже просила мистера Поля сдлать то же самое. Мистеръ Поль сдлалъ нсколько повелительныхъ жестовъ, при которыхъ Брэнтопъ всталъ и попросилъ сосда своего поберечь минутъ на десять его мсто, пока онъ сходитъ въ ложу своихъ знакомыхъ.— Если черезъ десять минутъ меня не будетъ, то значитъ я остался тамъ,— величественно сказалъ Брэнтопъ, хотя его идеи относительно приглашенія въ ложу находились въ смутномъ состояніи.
Въ оркестр Эмилія увидла своего отца. Онъ сидлъ, угрюмо наигрывая на скрипк прелюдію ко второму акту піесы,— какъ человкъ, испытавшій въ этомъ мір много бдствій и лишеній. Первой мыслью Эмиліи было бжать изъ театра. Она имла основаніе бояться его. Чмъ боле она жила и ознакомлялась съ положеніемъ, которое женщина должна занимать въ обществ, тмъ боле она старалась удалиться отъ попеченій отца и страшилась положиться на него. Она длала это не потому что считала его человкомъ преднамренно низкимъ, но потому что теперь онъ уже возмущалъ ея сознательную двственность, то, что она должна была переносить будучи двочкой, теперь казалось для нея невыносимымъ. Она ощущала тайный трепетъ, наводившій ужасъ при одной мысли о возвращеніи къ нему и его друзьямъ-евреямъ. Но увы! онъ казался такимъ несчастнымъ,— это дитя гармоніи между сынами диссонанса! Онъ сидлъ опустивъ голову и игралъ на скрипк, какъ машина. Дни картофеля живо представились Эмиліи. Она не могла быть жестокой.— Когда у меня будетъ защита, сказала она, сдлавъ удареніе на послднее слово, чтобы пробудить въ своемъ воображеніи милый образъ:— я буду видть его часто и постараюсь сдлать его счастливымъ, а теперь я все-таки дамъ ему знать, что его дочь счастлива и любитъ его по прежнему.
— Въ оркестр сидитъ одинъ мой знакомый,— сказала она мистеру Полю.— Могу я написать ему на лоскутк бумаги нсколько словъ до окончанія спектакля? Мн бы хотлось это сдлать.
Мистеръ Поль задумался, но замтивъ сильное желаніе Эмиліи, отвтилъ:— Можно, да… моихъ дочерей здсь нтъ.
Эмилія взяла отъ него бумагу и карандашъ и написала:
‘Сандра здорова, продолжаетъ заниматься музыкой, постоянно любитъ своего дорогаго папа и скоро увидится съ нимъ. Ея сердце полно любви къ нему и къ ея мама, если вы оставите квартиру, то оставьте также записочку, куда вы передете. Сандра не забываетъ Италіи и читаетъ въ газетахъ, что о ней пишется. Она иметъ экземпляръ партитуры неизвстной оперы нашего Андроницетти, разучиваетъ ее,— иметъ также естественную исторію на англійскомъ, французскомъ и чистомъ итальянскомъ язык, уметъ здить верхомъ. Она пріобрла богатыхъ друзей, которые любятъ ее. Вы скоро ее увидите’.
Написанпая на скорую руку, записка заключалась множествомъ итальянскихъ восклицаній, выражавшихъ ласку и любовь. Окончивъ ее, Эмилія подумала:— получивъ записку, онъ сейчасъ же взглянетъ на верхъ и увидитъ меня!— Она ршилась не посылать ее, пока не кончится спектакль. Вслдствіе этого, Брэнтопу, когда онъ явился, приказало было ссть.
— Въ партер должно быть не весело,— сказалъ мистеръ Поль.— Для васъ это низко?— Э? Вс вы таковы. Вы вовсе не похожи на своихъ отцовъ. Вамъ все какъ бы выше да выше! Можете подняться, если хотите, въ галлерею, или, пожалуй, въ раекъ.
Сказавъ это, мистеръ Поль выразительно мигнулъ и захохоталъ. Восхищенный Брэнтопъ старался завести разговоръ съ Эмиліей, которая, между тмъ, только думала о томъ и боялась, что ея отецъ взглянетъ на верхъ и въ одинъ моментъ ее узнаетъ. Впрочемъ, она смло сидла впереди ложи, она не хотла скрыться отъ опасности, быть можетъ, она имла частицу фатализма, который у юности, въ длахъ жизни, часто разыгрываетъ немаловажную роль.— Чему быть, думала Эмилія: — тому не миновать.
Мистеръ Поль начиналъ ниже и ниже кланяться актерамъ. Если будетъ что нибудь смшное, пожалуйста толкните меня, сказалъ онъ Эмиліи, которая не спускала глазъ съ своего отца. Она съ глубокой грустью разсматривала его плачевный парикъ, въ которомъ читала свою недавнюю домашнюю исторію и печальныя повсти семейныхъ обдовъ.
— Видите вы тамъ вонъ того господина,— сказала она, наводя глаза Брэнтопа на своего отца:— вонъ тамъ… подл дирижера… спиной сюда. Видите? Я хочу, чтобы вы снесли къ нему эту записку, когда мы уйдемъ. Сдлайте одолженіе: я всегда буду благодарна вамъ. Вы оставите его, лишь только передадите записку. На его вопросы ничего не отвчайте.
Брэнтопъ съ увренностью во взгляд поклонился.
— Видите, продолжала Эмилія:— онъ нагнулся совсмъ не такъ, какъ другіе. О, какъ та віолончель терзаетъ его слухъ! Онъ готовъ закричать!
Она печально посмотрла на оркестръ, такъ что Брэнтопъ невольно спросилъ ее.— Разв онъ не такой же музыкантъ, какъ и другіе?
— Онъ можетъ выдлывать ноты, точно медъ… когда онъ играетъ соло, вы чувствуете, какъ будто сквозь ваше сердце пропускаютъ медовую нить, которой нтъ конца! Онъ итальянецъ.
Брэнтопъ скромно посмотрлъ на волосы Эмиліи, на ея щеки и брови, и оставивъ въ памяти отпечатокъ ея глазъ, чтобы впослдствіи мечтать о нихъ, замтилъ во всемъ этомъ родственное сходство съ чернымъ парикомъ.
Музыканты положили инструменты, и одинъ за другимъ стали выходить. Эмилія замтила, что какой-то человкъ коснулся локтя ея отца. Ея отецъ въ ту же минуту отеръ другой рукой тронутый локоть и сидлъ нахмурясь до ухода послдняго музыканта. Онъ вышелъ одинъ. Это пренебреженіе показало Эмиліи, что онъ еще не потерялъ духа, хотя и былъ осужденъ служить между людьми ниже его по происхожденію.
Въ самомъ начал третьяго акта, въ партер, у того мста, гд сидлъ Брэнтопъ, произошло движеніе, а вслдъ за тмъ какая-то вещица, ярко отражавшая въ себ огни газа, стала переходить изъ рукъ въ руки, причемъ каждая рука указывала на ложу мистера Поля. Наконецъ она приблизилась къ лож. Брэнтопъ не спускалъ глазъ съ Эмиліи, которая съ грустью смотрла на опустлый оркестръ. Джентльменъ, сидвшій въ кресл подл ложи мистера Поля, всталъ, поклонился, и держа въ рукахъ блестящую вещицу, серьезнымъ тономъ сказалъ Эмиліи, что его просили передать эту вещь. Эмилія дотронулась до плеча мистера Поля.
— Э? опять что нибудь смшное? сказалъ онъ и оглянулся кругомъ. Въ этотъ моментъ Брэнтопъ нагнулся черезъ ложу, выхватилъ изъ руки джентльмена свое карманное зеркальцо,— и расхохотался, какъ будто имъ вдругъ овладла веселость. Часть партера тоже хохотала. Эмилія весело улыбнулась.— Что это было? спросила она, и замтивъ, что внизу множество красныхъ лицъ пряталось въ носовые платки, она непремнно желала видть вещь, которую несчастный Брэптопъ такъ поспшно спряталъ.
— Покажите, сэръ, покажите! Что это такое? говорилъ мистеръ Поль, сильно побуждаемый къ новому смху, и не смотря на отказъ Брэнтопа, на его яркій румянецъ, онъ принудилъ бднаго юношу показать свое зеркальцо и явно уличилъ его въ тщеславіи.
Мистеръ Поль разразился громкимъ смхомъ.— Не удивительно, что молодежь перещеголяла насъ всхъ. Боже мой, какіе они хитрые! Они не довольствуются тмъ, чтобы вмсто зеркала смотрться въ сапоги, нтъ, они… Ха! ха! ха! Клянусь Георгомъ! въ нашей лож фарсъ лучше, чмъ на сцен. Послушайте, Брэнтопъ! вамъ нужно бы имть два такихъ зеркальца. Тогда будете знать, какимъ вы кажетесь сзади. Ха, ха, хаа! Въ жизнь свою не имлъ такого веселаго вечера! Карманное зеркальце! Ха, ха, хоо!
Къ счастію, представленіе на сцен требовало смха,— въ противномъ случа зрители въ партер, не знавшіе исторіи зеркальца Брэйтона, непремнно бы пришли въ негодованіе. Фарсъ все боле и боле овладвалъ мистеромъ Полемъ, какъ будто его щекоталъ контрастъ мрачнаго унынія Брэнтопа передъ такой блестящей уликой его тщеславія. Онъ хохоталъ до того, что началъ жаловаться на голодъ. Эмилія хотя и находила, что Брэнтопъ имлъ полное и весьма естественное право носить въ карман зеркальце, но хохотала по сочувствію, такъ что Брэнтопъ, выведенный изъ терпнія, всталъ и объявилъ, что, для исполненія сдланнаго ему порученія, онъ долженъ немедленно удалиться. Мистеръ Поль не хотлъ отпускать его, но наконецъ, посовтовавъ ему хорошенько поужинать, онъ вздохнулъ и сказалъ, что чувствуетъ себя совершенно другимъ человкомъ.— О, какой веселый, радушный смхъ! Въ немъ-то я и нуждался! Для меня онъ дороже всякихъ денегъ. До этого я чувствовалъ себя не хорошо, и безъ всякаго сомннія, изъ-за того, что не было случая похохотать.
И съ нимъ снова сдлался припадокъ судорожпаго смха.— Для меня теперь все ясно, какъ день, сказалъ онъ и вслдъ затмъ спросилъ Эмилію, достанетъ ли у него, по ея мннію, силъ, добраться до кэба. Эмилія взяла его руку, стараясь помочь ему встать съ мста. Онъ всталъ и тотчасъ зашатался.— Въ глазахъ у меня какой-то красный туманъ, произнесъ онъ скороговоркой, потирая себ лобъ.— Ха! я знаю, что это значитъ. Мн нужна котлета. Котлета и веселая псня. Я не могу васъ удерживать при себ, но мн это очень пріятно. Добрая маленькая женщина!— И онъ нжно потрепалъ плечо Эмиліи, потомъ облокотился на него съ значительной тяжестью и спустился къ кэбу, принимаясь отъ времени до времени смяться при воспоминаніи о Брэнтоп.
На улиц происходилъ шумъ. Какой-то мужчина, съ выговоромъ иностранца, кричалъ у дверей сосдняго трактира, что не выпуститъ изъ рукъ воротника барахтавшагося джентльмена, пока этотъ негодяй не отдастъ ему его дочери, которую скандалезнымъ образомъ увезъ и скрылъ отъ ея родителей. Началась борьба, и въ ней снова послышался голосъ иностранца:
— Что, что! ты хочешь меня ограбить, да! говоришь, что не знаешь, гд она находится, а самъ показываешь письмо отъ нея! О!— мн дадутъ отвтъ ваши щеки!
Эти восклицанія съ примсью грубыхъ, простонародныхъ выраженій, вызвали крикъ одобренія изъ собравшейся толпы британцевъ.
— Уличная сцена, больше ничего, сказалъ мистеръ Поль, чтобы успокоить Эмилію.
— Его не обидятъ? спросила Эмилія.
— Я вижу, къ нимъ торопятся два полисмена, отвчалъ мистеръ Поль, и Эмилія склонилась и прильнула къ его рук, въ то время какъ кэбъ спокойно удалялся отъ мста уличнаго происшествія.

ГЛАВА XXVI.

ПОКАЗЫВАЕТЪ, ЧТО СМХЪ НЕ ВСЕГДА БЫВАЕТЪ ПОЛЕЗЕНЪ.

Была полночь. Мистеръ Поль успокоилъ свое воображеніе котлетой, и старался оживить въ памяти свои старинныя вечернія пирушки посл театра. Прислушиваясь къ псни, которую Эмилія пла ему, онъ прихлебывалъ горячій грогъ, выбивалъ тактъ по столу и выражалъ полное удовольствіе, что наконецъ согрлся съ головы до ногъ.
— Это, душа моя, миленькая псня, сказалъ онъ.— Очень миленькая псня. Она какъ нельзя лучше идетъ для старика. Ужинъ тоже хорошъ: легкій и здоровый. Вдь я ужь старикъ. Мн не слдуетъ забывать, что у меня взрослый сынъ и взрослыя дочери. Пройдетъ немного времени и я сдлаюсь ддушкой. Для меня прошла пора гоняться за весельемъ. Теперь вотъ только вздумалось припомнить старину. И я чувствую себя лучше. Одного только хочу я: это видть моихъ дтей счастливыми, пристроенными и всмъ довольными.
Эмилія тихонько подкралась къ нему и опустилась на одно колно:
— Вы любите ихъ?
— Люблю. Люблю дочерей и сына. И вы любите грогъ,— хотите сказать вы, плутовка?
— И меня?
Эмилія бросила на него умоляющій взглядъ.
— Да, и васъ. Люблю. Я недавно узналъ васъ, мой другъ, но буду очень радъ сдлать для васъ все, что могу. Пока живете, то можете считать мой домъ своимъ роднымъ домомъ, и если я говорю: торопитесь выдти замужъ, это значитъ только то, что двушки должны выходить замужъ въ молодые годы, и ни подъ какимъ видомъ не оставаться въ неопредленномъ положеніи.
— А я стою того, чтобы меня взяли замужъ?
— Разумется! Я думаю. За вами нтъ денегъ, но вдь вы не умете и трагить ихъ. При томъ же… Мистеръ Поль кивнулъ головой на право и на лво, какъ человкъ, который хотлъ опровергнуть возраженія воображаемыхъ оппонентовъ:— при томъ же вы можете быть весьма милой, хорошенькой бережливой подругой,— знаете музыку: клянусь Юпитеромъ! чего же имъ нужно еще больше? У нихъ будетъ дома и своя псня, и своя котлета.
— Да, но если положимъ, что это будетъ зависть отъ ихъ отцовъ?
— Конечно, мой другъ,— если отцы ихъ будутъ глупцы, то я не въ состоянія помочь имъ. Вдь ихъ всхъ не возьмешь себ на попеченіе: а что же насчетъ доктора? Завтра утромъ я готовъ увидться съ нимъ и выслушать, что онъ скажетъ. Что же, можно.
Мистеръ Поль лукаво примигнулъ.
— Вы не захотите разбить моего сердца?
Голосъ Эмиліи, по мр того какъ она приближалась къ цли своего объясненія, звучалъ какъ спущенная струна.
— Господь съ вами!сказалъ старый негоціантъ, погладивъ голову Эмиліи.— Я не принадлежу къ числу такихъ людей.
— Не захотите разбить и его сердца?
— Его?
При мысли, что въ словахъ Эмиліи есть какая-то мистификація, нервы мистера Поля взволновались.
— Его? Разбить сердце мужчины! И кому же — мн? Что это значитъ? Ради Бога, не говорите мн подобный вздоръ!
Эмилія продолжала стоять на колняхъ, устремивъ на него пристальный взглядъ.
— Я говорю: его сердце,— потому что оно въ тоже время и мое. Все, что можетъ огорчить его, огорчить и меня.
— Должно быть онъ страшно влюбленъ, замтилъ мистеръ Поль: — а изъ этого можно заключить, что онъ чрезвычайно нжный докторъ. Какъ его зовутъ?
— Я люблю Вильфрида.
Негоціантъ, повидимому, старался внимательне разслушать эти три слова, онъ приклонилъ къ ней ухо, хотя въ комнат была глубокая тишина.
— Вильфрида? моего сына? вскричалъ онъ съ испугомъ.
— Онъ меня любитъ.
Негодяй!— Мистеръ Поль вскочилъ съ своего стула.— Заводить интригу и увлекать беззащитную двушку! Я могу простить безразсудство и втренность молодаго человка, но это — позорно. Милое дитя мое,— если вы составили себ какое нибудь понятіе о моемъ сын, Вильфрид, то уничтожьте его, и чмъ скоре, тмъ лучше. Если въ отношеніи къ вамъ онъ поступилъ какъ негодяй, то предоставьте его мн. Я презираю, я ненавижу, я проклинаю того молодаго человка, который позволяетъ себ обольстить двушку.— Даже если бы онъ былъ моимъ сыномъ! тутъ еще больше основанія!
Говоря это, мистеръ Поль ходилъ взадъ и впередъ по комнат, при чемъ гнвъ его боле и боле увеличивался. Эмилія хотла удержать его за руку, когда онъ проходилъ мимо нея, но онъ говорилъ: — оставь меня, дитя мое! Мн жаль тебя, и я страшно сердитъ на него. Пусти меня.
— Скажите, неужели… неужели вы можете сердиться на него за то, что онъ любитъ меня?
— Я сержусь за то. что онъ обманываеть васъ, возразилъ мистеръ Поль: — чисто обманываетъ. Для меня было бы въ пятьдесятъ разъ легче, если бы онъ обманулъ меня. Я простилъ бы всякій другой обманъ, но не обманъ двушки.
— Вильфридъ любитъ меня и готовъ за меня умереть, сказала Эмилія.
— Позвольте вамъ сообщить фактъ. И мистеръ Поль остановился передъ Эмиліей.— Мой сынъ, Вильфридъ Поль, можетъ любить кого ему угодно, но онъ женится на лэди съ титуломъ. Онъ далъ мн слово… далъ клятву. Поэтому случаю онъ недавно вытянулъ изъ моего кармана около тысячи фунтовъ. Я не говорю о деньгахъ, это вздоръ,— хотя другіе подняли бы изъ-за нихъ страшный шумъ,— но дло въ томъ, неужели онъ обманщикъ? Неужели онъ празднолюбецъ, бродяга, обольститель? Неужели онъ негодяй, заслуживающій презрнія?
— Онъ мой любовникъ, сказала Эмилія, и встала на ноги, безъ малйшей перемны въ лиц, какъ во мрак, она держалась одного предмета, въ которомъ была уврена. Потомъ, съ внезапнымъ проблескомъ свта въ ея голов, она сказала.— Я знаю, въ чемъ ошибка. Простите его. Онъ боялся огорчить васъ, потому что вы ему отецъ, онъ полагалъ, что я вамъ не нравилась. Но онъ любитъ меня. Онъ любитъ меня съ той минуты, когда въ первый разъ увидлъ меня. Онъ не можетъ сдлать предложенія другой. Я оторву его отъ всякой другой женщины, я одно твержу самой себ: — онъ долженъ быть моимъ, потому что любитъ меня! Тутъ нтъ ни малйшаго сомннія.
Мистеръ Поль повернулся и началъ шагать по комнат съ удвоенной скоростью. Но всему было видно, что въ душ его бушевала буря. Онъ произносилъ полусформированныя фразы, пристально всматриваясь въ Эмилію, какъ въ непостижимый для него предметъ, сбивалъ волосы на голов, пока они не придали ему видъ человка, пораженнаго ужасомъ при появленіи призрака.
— Я вамъ говорю, что онъ женится на лэди Шарлотт Чиллинвортъ. Онъ выпросилъ на это мое позволеніе. Адскій обманщикъ! неужели онъ сдлалъ это только для того, чтобы угодить мн? Нсколько дней тому назадъ, какъ онъ наказалъ меня на тысячу фунтовъ. Опять-таки говорю вамъ: онъ женится на лэди Чиллинвортъ.
Эмилія приняла это извстіе съ улыбкой, приводившей въ смущеніе.
— Онъ не можетъ на ней жениться.
— Но можетъ? А я вамъ скажу, онъ женится, и долженъ жениться мсяца черезъ два!
Скептическая улыбка на лиц Эмиліи уступила мсто мертвенной блдности.
— Значитъ, вы его заставите?
— Онъ будетъ нищій, если не женится на ней.
— Неужели вы откажете ему въ деньгахъ?
Мистеръ Поль въ выраженіи лица Эмиліи замчалъ какую-то странную глубину. Ея голосъ былъ похожъ на металлическій гулъ поднимавшагося втра. Въ глазахъ ея не отражалось ни малйшей угрозы, напротивъ рсницы у нихъ были нжно опущены,— губы сжимались слегка. Грудь поднималась хотя и высоко, но правильно, руки спускались прямо и были раскрыты. Она казалась безсильною, но мистеръ Поль при первомъ своемъ взгляд видлъ въ ней силу,— способность сосредоточивать животную и духовную твердость въ одно чувство составляла силу души Эмиліи.
И такъ, она спокойно дышала и спокойно смотрла на мистера Поля.
— Нтъ, нтъ, продолжалъ мистеръ Поль.— Пойдемте, присядемте и поговоримъ… посмотримъ, что можно сдлать. Вы знаете, я всегда былъ расположенъ къ вамъ.
— О, да! музыкально произнесла Эмилія, и ей не стоило ни малйшаго труда снова улыбнуться.
— Разскажите мн, какъ началась ваша любовь.— Мистеръ Поль расаоложился какъ можно покойне, чтобы слушать Эмилію, подъ вліяніемъ ея преобладающей натуры, вся раздражительность повидимому оставила его.— Говорите, не стыдитесь меня.
— Я не стыжусь, начала Эмилія и разсказала свою повсть просто, съ особенной, ей одной принадлежащей, манерой длать поясненія. Она не думала о любви до тхъ поръ, пока чувство это не пробудилось въ ней внезапно, и посл того весь свтъ показался ей совершенно другимъ. Монотонность ея голоса нсколько измнилась, когда она описывала храбрость Вильфрида во время драки за нее. Къ концу исповди лицо мистера Поля приняло выраженіе глубокой горести. Совершенное несходство этого созданія съ двушками, которыхъ онъ привыкъ видть, подтверждало его личное убжденіе, что Вильфридъ дйствовалъ не серьезно, и что Эмилія увлеклась чувствомъ первой любви. Но онъ сожаллъ ее, у него было довольно чувствительности и воображенія, чтобы не пренебрегать тмъ, что было для него не совсмъ понятно. Чтобы успокоить и утшить ее, онъ прочиталъ лекцію, во первыхъ о молодыхъ людяхъ, объ ихъ эгоистическомъ безразсудств, ихъ слабости, безалаберности ихъ жизни, ихъ наклонности обманывать, во вторыхъ о томъ, какъ должны вести себя двушки съ слабымъ, доврчивымъ характеромъ,— он должны врить только тому, что услышатъ отъ старшихъ.
Эмилія выслушала терпливо эту лекцію.
— Это меня не безпокоитъ, сказала она, когда мистеръ Поль кончилъ:— я уврена, что мой Вильфридъ не принадлежитъ къ числу подобныхъ молодыхъ людей.
Говорить и приводить въ порядокъ мысли было для бднаго негоціанта величайшимъ трудомъ. Онъ былъ похожъ на нетерпливаго раздражительнаго путника, который стучится въ ворота, и т повидимому отворяются, но его не впускаютъ. Простодушную увренность Эмиліи онъ принялъ просто за безтолковость. Вслдствіе этого съ нимъ сдлался снова припадокъ нервной лихорадки. Вскочивъ съ своего мста, онъ вскричалъ:
— Вамъ нельзя выдти за него,— вотъ и все тутъ! Вы должны отказаться… неужели вы думаете, что при самомъ еще начал вашей жизни все должно длаться, какъ вамъ хочется? Нтъ, дитя мое! но клянусь честью! кто не выйдетъ изъ терпнья, проговоривъ цлый часъ безъ всякаго результата? Отравляйтесь лучше спать на… да, молитесь ли вы передъ сномъ?— Прекрасно, это лучшее средство для того, чтобы выдти изъ настоящаго положенія — помолитесь Богу, чтобы Онъ помогъ вамъ позабыть о томъ, что для васъ не можетъ принести пользы. Не упрямьтесь,— вдь вы не мальчикъ. Дурно! это вамъ нейдетъ! Молитесь постоянно.— Да, пожалуйста, налейте мн немного вина. Не знаю, что сдлалось съ моей рукой: — видите, какъ дрожитъ она, точно какъ во время уженья рыбы. Бывало, какъ клюнетъ, такъ он и задрожатъ. Желалъ бы я, чтобы теперь былъ одинъ изъ дней, проведенныхъ на Темз! А теперь ночь, глубокая ночь. Я чувствую, что кто-то вертитъ тростью надъ моей головой. Въ прошломъ мсяц одинъ негодяй позволилъ себ сдлать это. Остановитесь на мст, моя милая. Не танцуйте!
Онъ устремилъ на нее свои мутные глаза въ убжденіи, что она длаетъ въ воздух прыжки. Ужасъ угрожавшаго удара, который онъ почему-то соединялъ съ голосомъ Эмиліи, заставилъ его умолять, чтобы она молчала. Спустя нсколько времени, онъ втянулъ въ себя длинный глотокъ воздуха, и это, повидимому, облегчило его.
— Нтъ, нтъ, сказалъ онъ.— Вы совершенно твердо стоите на ногахъ. Мн только показалось, что вы танцовали. Мои дочери отказались отъ танцевъ. Это заставило меня подумать… но пора спать,— помолимтесь Богу. Я хочу, чтобы вы меня поцаловали.
Эмилія поцаловала его лобъ. Симптомы его болзни прошли для нея не замченными. Впрочемъ она сама страдала душевнымъ недугомъ слишкомъ сильно, чтобы обратить серьезное вниманіе на состояніе его здоровья. Солнцу ея вселенной угрожало затмніе. Она уже считала себя странницей въ царств тней, гд никто не могъ сказать, наступило ли утро или прошло. Она смло взглянула въ лицо своему несчастію, и внутренній голосъ говорилъ ей: для тебя не существуетъ больше солнца. Между тмъ синеватая луна выглянула изъ облаковъ и повисла на черныхъ сучьяхъ дерева, бросая свой свтъ на взволнованныя воды.— Вотъ это навсегда будетъ твоимъ свтомъ!— ты должна жить въ своей мечт. Душа ея, какъ заключенная въ темниц, вспоминала теперь счастливые часы при мельничномъ каскад. Она упала духомъ, но на минуту. Кровь въ ея жилахъ струилась довольно быстро, чтобы остаться на всегда въ той трупоподобной вселенной, которая мняется въ голов страстной юности поочередно съ лучезарнымъ эдемомъ.
— Зачмъ я должна лишиться его? Тяжелый вздохъ, безъ слезъ, или скоре вопль сердца сдавилъ ей грудь и горло. Она видимо боролась съ этимъ движеніемъ души и мистеръ Поль, сердцу котораго до этой поры были чужды всякаго рода просьбы и мольбы о сожалніи, началъ ласкать ее. Спустя нсколько времени изъ груди ея полился потокъ словъ.
— Вы не жестокій человкъ. Я знала это. О, отецъ Вильфрида, я люблю васъ! Мои уста никогда еще не произносили сердитаго слова. Но подумайте, подумайте о томъ, если бы вы заставили меня проклянутъ васъ. Я способна на это! Вы хотите поставить преграду теченію моей жизни и жизни Вильфрида, прервать нашу жизнь, убить насъ. Скажите же, какія были бы наши послднія мысли? Вдь мы не могли бы простить насъ. Вы поднимаете мертвыхъ птичекъ, убитыхъ морозомъ и восклицаете: жестокая зима! убійственный холодъ! Но я знала лучше. Вы отецъ Вильфрида, и передъ вами я могу упасть на колна. Вы отецъ моего обожаемаго друга! мой родной отецъ! посл Неба мой первый другъ. О! благослови мою любовь къ твоему сыну! Если бы вы только знали, какъ я люблю его! Мысль о разлук съ нимъ пронизываетъ вс кости мои убійственнымъ холодомъ, сердце мое сжимается, какъ будто отъ усилія вытащить мое тло изъ могилы, каждый разъ, когда…
— Боже праведный! воскликнулъ приведенный въ ужасъ негоціантъ, на воспріимчивые нервы котораго эти слова подйствовали такъ сильно, что онъ положительно страшился ея. Онъ тяжело вздохнулъ, приложилъ руку къ сердцу и потомъ попробовалъ пульсъ, отеръ потъ съ лица и бросилъ пристальный безумный взглядъ на Эмилію, соскочилъ съ мста и оставилъ ее стоять на колняхъ.
Въ ласкахъ мистера Поля Эмилія видла его согласіе, иначе невозможно было бы согласовать ихъ съ отказомъ мольб ея души. Она чувствовала нкоторое замшательство, видя, что мистеръ Поль ходилъ по комнат, хмурился, щурилъ глаза и отъ времени до времени повторялъ:— Успокоимтесь. Оставимте это. Будемте людьми добрыми. Пора спать, а передъ сномъ нужно помолиться. Къ этимъ словамъ примшивались отрывистыя восклицанія.
— И такъ я могу сказать,— прервала Эмилія: — могу передать моему обожаемому другу, что вы благословляете насъ, и что мы должны жить. О, говорите же, сэръ! Дайте мн услышать ваше согласіе!
— Отправимтесь спать,— нсколько разъ повторилъ мистеръ Поль.— Берите свчки! берите, и зажигайте ихъ. Съ Богомъ! зажигайте. Разойдемтесь и помолимтесь.
— Значитъ, вы согласны, сэръ?
— Согласенъ ли я съ тмъ, что въ состояніи сдлать ваше сердце? спросилъ мистеръ Поль, остановясь и вслдъ за тмъ прибавилъ.— Объ этомъ, пожалуйста, не говорите. Вы и съ моимъ сердцемъ съиграли демонскую шутку. Кто бы поврилъ, что я чувствовалъ себя гораздо спокойне, бгая взадъ и впередъ по комнат, нежели оставаясь въ кресл! Это просто осьмое чудо въ свт!
Эмилія приподняла губы, чтобы поцаловать его, въ то время, когда онъ проходилъ мимо нея. Въ ея спокойствіи мистеръ Поль увидлъ что-то необыкновенно пріятное, что-то особенно успокоивавшее его собственныя чувства.
— Такъ вы будете доброй двушкой, сказалъ мистеръ Поль, получивъ отъ Эмиліи прощальный поцалуй.
— А вы,— возразила Эмилія:— будете боле счастливыми!
— Если вы будете капризничать, также, какъ теперь, то мы съ вами поссоримся, сказалъ мистеръ Поль, понизивъ голосъ.
Эмилія не могла угадать трагическаго значенія его словъ.
— Отецъ мой! вскричала она: — позвольте мн называть васъ этимъ именемъ!
— Скажите наконецъ,— хотите ли вы понять, что онъ не можетъ принадлежать вамъ? сказалъ мистеръ Поль, отдляя надъ ея ушами каждый слогъ, и подъ вліяніемъ убжденія о ея чужеземномъ элемент, прибавилъ:— нтъ, вамъ нельзя выдти замужъ ни за него,— ни за кого нибудь изъ нашихъ!— Вы выйдете за кого нибудь другаго!
Это было высказано совершенно ясно.
— Только вы одни можете разлучить насъ, сказала Эмилія съ выразительнымъ взглядомъ.
— Да, и мн… мистеръ Поль продолжалъ держаться порывистой энергіи своихъ прежнихъ объясненій:— мн очень жаль, произнесъ онъ:— клянусь честью, жаль!
Старикъ подошелъ къ камину и передъ его зеркаломъ облокотился.
Грудь Эмиліи снова начала подниматься.
Но вдругъ ее поразилъ неожиданный смхъ мистера Поля. Сначала тихій, потомъ громче, и за тмъ стали раздаваться порывы хохота, которые однако показывали, что сердце не принимало участія въ этомъ смх.
— Этотъ мальчикъ Брантопъ! сколько было смху! говорилъ онъ, глядясь въ зеркало.— Почему мы не можемъ жить въ мір, не огорчая другъ друга! Ваша свчка зажжена, мой другъ?
Эмилія подумала, что мистеръ Поль намренъ уклониться отъ разговора.
— Я зажгу ее, сказала она.
Мистеръ Поль звнулъ. Голова его все еще была обращена къ зеркалу, закрывъ руками лицо, онъ прислушивался къ движеніямъ Эмиліи,— говоря:— доброй ночи, доброй ночи, я тоже зажгу свою свчу. Пора спать, моя милая.
Въ ушахъ его звучало,— и изъ звуковъ составлялась ясная рчь:— если она удалится, я успокоюсь. Видъ душевныхъ страданій былъ невыносимъ для него, а при убжденіи, что страданія эти происходили отъ него самого, сдлало бы ихъ еще невыносиме.
Эмилія тихо произнесла:— спокойной ночи.
— Спокойной ночи, душа моя… Завтра все поправится! отвчалъ онъ отрывисто, совсть коснулась его мягкаго сердца, въ то время какъ въ немъ отозвались музыкальныя слова Эмиліи: ‘спокойной ночи’,— и онъ опрометчиво прибавилъ:— не горюйте. Мы посмотримъ, что можно сдлать. Постараемся какъ можно скоре поправить это дло.
— Я люблю васъ, и знаю, что вы не захотите погубить меня, сказала Эмилія.
— Нтъ, конечно нтъ, отвчалъ мистеръ Поль, не оставляя своей позы. При этомъ въ голов его мелькнула мысль, что подобная сцена можетъ повториться и завтра, и онъ продолжалъ.
— Помните же! завтра не должно быть никакихъ недоразумній. Дло съ Вильфридомъ покончено.
Наступило молчаніе. Мистеръ Поль полагалъ, что Эмилія удалилась. Отвернувшись отъ камина, онъ встртился съ ней лицомъ къ лицу, свтъ зажженной свчи представлялъ блдное лицо ея лицомъ призрака.
Мистеръ Поль протянулъ къ ней об руки.
— Прошу васъ, идите спать. Вы и мн не даете спать. Безразсудный ребенокъ!
Хотя онъ и говорилъ о своемъ сн, но его нервы начинали уже передавать мозгу какую-то боязнь, и онъ счелъ за лучшее приласкать Эмилію и вынудить отъ нея нсколько словъ, которыя ночью не могли бы тревожить его сна.
— Милая моя двушка!— я не виноватъ въ этомъ дл. Я люблю васъ. Я желаю вамъ всего лучшаго въ мір Я васъ очень люблю,— вините обстоятельства, но не меня… А что это, дурной знакъ, когда въ глазахъ показываются темныя пятна? Я вижу, большіе хлопья сажи падаютъ въ темной комнат.
На лиц Эмиліи показалось изумленіе и въ одинъ моментъ изчезло.
— Вы не соглашаетесь, сэръ, потому что у меня нтъ денегъ.
— Я вамъ говорю, что въ этомъ моему сыну представляется единственный шансъ пристроить себя.
Мистеръ Поль сердито топнулъ ногой.
— Вы заставляете мою Корнелію выдти за мужъ, хотя она любитъ другаго, какъ Вильфридъ любитъ меня, и если они не окажутъ вамъ повиновенія, то должны сдлаться нищими! И посл этого вы еще можете молиться Богу? Можете видть хорошіе сны? Покинувъ своего отца, я избавила его отъ грха. Онъ хотлъ продать меня. Но у бднаго отца моего не было денегъ и я могу простить его. Деньги были для него соблазнительны, какъ для насъ бываютъ соблазнительны другія вещи. Мистеръ Поль! Что подумаютъ, что скажутъ о васъ другіе?
Несчастный купецъ длалъ усилія заглушить свой слухъ, онъ старался принять слова Эмиліи за пустые звуки, а не видть въ нихъ будущихъ страшныхъ чудовищъ, которыми должна окружаться его постель. Онъ смотрлъ на ночной сонъ, какъ на средство отдлаться отъ тяжелыхъ ощущеній,— въ этомъ заключался его единственный шансъ. И вотъ шансъ этотъ пропадаетъ. Съ убжденіемъ, что его вырвали у него изъ рукъ насильственнымъ образомъ, онъ вскричалъ, чтобы оправдать себя:
— Они вс будутъ нищіе, если въ теченіе двухъ мсяцовъ не вступятъ въ бракъ. Тогда и я буду нищій. Меня разорили. У меня не будетъ ни одного пенни. Меня посадятъ въ рабочій домъ. А они, по крайней мр, будутъ устроены,— будутъ благодарить старика отца. Чего же вы еще хотите?— Засну ли я наконецъ?
Эмилія схватила его дрожащую руку. Блескъ въ глазахъ его потухъ. Онъ опустился въ кресло,— блдный, какъ будто, съ открытіемъ тайны его жизни, въ немъ прекратилась и самая жизнь. Въ то время, когда онъ произносилъ эту коротенькую исповдь, лицо его принимало удивительно, безпрерывно мнявшіяся выраженія, а голосъ безпрерывно мнялся въ своемъ тон,— но при всей странности такого измненія въ голос, каждая фраза впечатлвалась въ ум Эмиліи съ неопровержимой силой: она съ быстротою молніи поняла значеніе всего сказаннаго. Это такъ поразило ее, что она не могла говорить. Она крпко сжала его оцпенвшую руку, и ставъ передъ нимъ на колна, прислушивалась къ его тяжелому дыхапію. Слова: ‘засну ли я наконецъ?’ все еще звучали въ ея ушахъ.

ГЛАВА XXVII.

СКУЧНАЯ ЖИЗНЬ ВЪ БРУКФИЛЬД.

Брукфильдъ въ теченіе нсколькихъ дней посл предъидущей сцены не зналъ, что его постигло. Вильфридъ испытывалъ свою яхту, барышни приготовлялись къ блистательному собранію на Бесвортскомъ лугу и составляли тонкіе планы относительно устраненія изъ этого собранія мистриссъ Чомпъ, за что он частію осуждали себя, но въ тоже время говорили: вдь только послушать ея произношеніе,— это ужасъ! Между тмъ мистриссъ Чомпъ, какъ раздражительная женщина, переходя отъ предположеній къ вроятности, безпрестанно восклицала: клянусь честью, маленькая Беллони бжала и вышла замужъ за Поля!
Воображаемый побгъ Эмиліи глубоко огорчилъ барышенъ, особенно когда разсяны были ихъ подозрнія. Боязнь за низкій поступокъ со стороны ихъ брата къ счастію была устранена письмомъ, въ которомъ Вильфридъ просилъ ихъ пріхать къ нему какъ можно скоре. Он приписывали побгъ Эмиліи ея страху отъ мистера Перикла, а этотъ страстный поклонникъ Эвтерпы принималъ подобныя извстія съ оскорбительнымъ смхомъ, заставлявшимъ барышенъ спрашивать самихъ себя:— не правда ли, что это богатый зврь, и больше ничего? Но они не могли отвтить на него удовлетворительно. Мистеръ Периклъ безпрестанно говорилъ имъ:— Вы упустили ее. Вы въ этомъ виноваты. Въ пятьдесятъ лтъ не найти вамъ другой такой пвицы, ждите теперь! въ сорокъ лтъ вы не услышите порядочной аріи. Посл этого, что за кровь течетъ въ вашихъ жилахъ! Вода, а не кровь. Такой голосъ, такая манера, такой стиль, такой взглядъ,— это былъ чортъ, а не двушка! и вотъ все это пропало преждевременно,— все это похищено однимъ мужчиной: ее избаловали!
Мистеръ Периклъ обнаруживалъ глубокую печаль, которой барышни не въ состояніи были сочувствовать. Нкоторыя случайныя выраженія заставляли ихъ догадываться, что у него былъ какой-то замыселъ, выполненію котораго помшалъ побгъ Эмиліи, впрочемъ это была только догадка, а главную причину трагическихъ восклицаній мистера Перикла он приписывали потер для искусства. Барышни обрадовались, когда онъ оставилъ ихъ домъ. Вскор посл отъзда, онъ воротился и попросилъ дать ему адресъ Вильфрида. Арабелла написала его съ невозмутимымъ спокойствіемъ. Посл того онъ потребовалъ адресъ капитана Гамбьера, котораго называлъ не иначе, какъ ce nonchalant dandy.
— Подождите немного, сказала Адель:— и вы будете имть случай увидться съ нимъ лично. И дйствительно, капитанъ Гамбьеръ явился прежде, чмъ мистеръ Периклъ собрался ухать. Ce nonchalant вовсе не соотвтствовалъ данному ему названію, особливо, когда услышалъ о побг Эмиліи. Много онъ не говорилъ, но, элегантно нахмуривъ брови, произнесъ:— скрылась! и потомъ успокоительнымъ тономъ прибавилъ: — она воротится,— будьте уврены. Приведенный въ недоумніе боле обыкновеннаго и огорченный, онъ старался сообщить разговору такое направленіе, которое нравилось мистеру Периклу лучше, нежели разговоръ Адели.
— Да, она воротится сейчасъ посл того, какъ ей накинутъ петлю, проворчалъ мистеръ Периклъ, подразумевая подъ петлей добровольное рабство.
— Если она воротится съ своимъ прежнимъ двическимъ именемъ, возразила мистриссъ Чомпъ: — я еще дамъ ей аттестатъ, но, клянусь честью,— неужели вы находите возможнымъ, теперь…?
Арабелла перебила разговоръ, и этимъ выручила имя своего отца.
Брукфильдскимъ барышнямъ пришлось терпливо переносить шумное сочувствіе и дикія сужденія Тинлеевъ и Копли. Вообще вс барышни были расположены на сторону Эмиліи и горячо выражали надежду, что съ ней ничего дурнаго не будетъ, и выражали это часто тоже для того, чтобъ показать свое мнніе, что подобная вещь легко могла случиться со всякимъ. При такихъ случаяхъ мистриссъ Чомпъ всегда удавалось прекращать разговоръ. Не смотря на поддержку со стороны капитана Гамбьера, Эдуарда Боксли, Фрэшфильда Сомнера и не рдко сэра Твикенгэма Прайма (котораго Фрэшфильдъ щедро надлялъ колкими эпитетами), мистриссъ Чомпъ положительно уничтожала брукфильдскихъ барышенъ. Главне всего она приводила ихъ въ отчаяніе тмъ, что оживляла въ ихъ памяти многое о прежней ихъ жизни, оживляла то, что уже давнымъ давно было предано совершенному забвенію.— Что можетъ быть отвратительне жизни въ лондонскомъ Сити!— А между тмъ этой жизнью несло отъ мистриссъ Чомпъ какъ лондонскимъ дымомъ. Они обходили ее, какъ обыкновенное животное, и даже ршились не только обходить, но бгать отъ нея. Она была какимъ-то призракомъ, или врне сказать, олицетвореніемъ того общества, въ которомъ он вращались съ самаго начала и которое презирали теперь, особливо въ лиц женщины. Мистриссъ Чомпъ выбирала героевъ изъ журналовъ, которые читала прислуга, — она была чрезвычайно высокаго мннія о двор альдермена,— она готова была ползать на колняхъ передъ аристократіей,— гордилась мщанскими прихотями лондонскаго Сити. Скажите на милость,— неужели никто не замчалъ, что это жало, и притомъ жало самое ядовитое? Брукфильдскія барышни чувствовали всю силу его ядовитости, а извстно, что кто обладаетъ какимъ нибудь ‘идеаломъ’, тотъ, само собою разумется, привязывается къ нему, и самое свойство этого идеала заключается въ томъ, что, поселясь въ вашей душ, онъ будетъ требовать, чтобы тамъ все было прибрано къ личному вашему удовольствію, но чтобы это убранство отнюдь не зависло отъ ослпленія или безразсудства вншняго міра. Такимъ образомъ, въ одномъ отношеніи, идеалъ не допускаетъ обмана. Барышни могли любить скрывать факты, но не находили ни малйшаго удовольствія въ обман. Он обладали женскою способностью тушить непріятныя вещи, пока природа или судьба не поставляли имъ никакихъ преградъ. Но когда эти враждебныя силы подсылали какого нибудь эмиссара, который долженъ былъ разрушить ихъ планы, какъ это было очевидно въ дл съ мистриссъ Чомпъ, он объявляли войну и вступали въ бой. Это страшное созданіе упорно старалось выказать глупую привязанность, которая вовсе не согласовалась съ ея сердечными чувствами, такъ что она постоянно находилась въ ненормальномъ состояніи. Не трудно представить себ картину ужаса и отвращенія, которые должны испытывать лэди высокаго полета, когда какая нибудь грубая женщина публично станетъ заявлять колкія жалобы на нихъ или выражать свою къ нимъ любовь. Отсутствіе мистера Поля и Вильфрида, заставившее мистриссъ Чомпъ сильно гнваться на принужденность и стсненіе, налагаемыя на нее присутствіемъ мужчинъ, съ которыми она не могла полюбезничать и которое лишало барышенъ возможности выслушивать иногда приличные совты, повело къ страшной баталіи, въ которой съ той и другой стороны происходила самая жаркая перестрлка. Брукфильдскія барышни попросили мистриссъ Чомпъ оставить ихъ домъ, — мистриссъ Чомпъ, конечно, отказалась. Когда ее спросили, зачмъ она остается у нихъ, зная, что на нее смотрятъ какъ на врага, она отвчала: для того, чтобы отклонить отъ нихъ опасности, которыя он накликали. Эти опасности она поименовала, замтивъ, что мистриссъ Лопинъ, ихъ тетка, могла бы знать ихъ, но ее также легко было усыпить пустой болтовней, какъ легко заставить цпную собаку замолчать, бросивъ ей кость. Намекъ этотъ относился къ прискорбному, частію непростительному, неизлечимому чувству юмора въ мистриссъ Лопинъ. Бдная лэди до такой степени была заражена этимъ недугомъ, что въ случаяхъ, гд всякая другая женщина ея положенія въ обществ согласилась бы скоре умереть, нежели обнаружить хотя малйшую тнь смха, она позволяла себ заливаться судорожнымъ хохотомъ: — зрлище возмутительное, уничтожающее достоинство женщины. Хотя ей безпрестанно длали выговоры, но она въ подобныхъ случаяхъ только обращала къ барышнямъ или къ какой нибудь присутствующей женщин умоляющіе взгляды.— Разв вы не видли, что было смшно?— О! можно ли было удержаться отъ смха?— по видимому говорила она, длая безполезныя усилія привлечь ихъ къ своему нормальному уровню.— Тоните подъ нимъ сами, если хотите,— было безмолвнымъ возраженіемъ на ея мольбы. Мистриссъ Лопинъ одно время находила свою наклонность къ смху совершенно невинною и весьма пріятною. Частымъ повтореніемъ выговоровъ племянницы совсмъ было излечили ее, но съ пріздомъ мистриссъ Чомпъ ей сдлалось хуже прежняго. Явились опасенія, что мистриссъ Чомпъ начинала злоупотреблять своею властью надъ этой маленькой безцвтной лэди. Когда мы длаемъ открытіе, что обладаемъ даромъ приводитъ ближняго въ судорожный смхъ, мы не можемъ удержаться отъ того, чтобы не воспользоваться этимъ даромъ. Мистриссъ Лопинъ была одною изъ жертвъ новйшаго женскаго ‘идеала’. Но душ это была просто женщина преданная и радушная,— что допускали и брукфильдскія барышни, но въ сущности, что была она? Он не хотли и думать, не только сказать, что такое,— противная,— кажется, он употребили бы это слово. Женщина, которая ршилась подмчать двусмысленности, которая находила нарушеніе приличія смшнымъ, которая не умла воздерживаться отъ смха,— должна, по ихъ мннію, быть жертвою. Посл тщетныхъ усилій поднять ее до своего уровня, он ршили, что ихъ тетка Лопинъ не длаетъ чести своему полу. Если мы представимъ себ боязливое существо, съ чрезвычайно чувствительными нервами, наклонное къ веселости, понятливое и остроумное, но собственныя мннія котораго зависятъ отъ мнній лицъ его окружающихъ, то мы увидимъ, что жизнь мистриссъ Лопинъ въ атмосфер ‘идеала’ была источникомъ скорби и страданій. Никогда еще монахиня, заключенная въ монастырскія стны, не боролась такъ съ плотью, какъ боролась эта бдная маленькая женщина, чтобы не оскорбить трибунала тонкихъ чувствъ, а это обстоятельство невольно возбуждаетъ вопросъ: — неужели сантиментальность въ наши новйшіе дни заступаетх мсто монашества, для того чтобы умерщвлять наше бдное человчество? Страданія трехъ брукфильдскихъ барышенъ, подъ вліяніемъ мистриссъ Чомпъ, были ничто въ сравненіи съ страданіями мистриссъ Лопинъ. Душа этой доброй женщины томилась отъ самопрезрнія, которому племянницы обрекали ее ежедневно. Смхъ, вмсто того, чтобы расширять ея сердце и укрплять ея организмъ, становился предметомъ, который, казалось ей, она леляла въ своей груди, какъ предательское чувство, и что еще хуже, предавалась ему, по временамъ, какъ говорится, запоемъ, между тмъ какъ самый смхъ, стараясь оправдать себя, говорилъ:— да разв я не составляю частицы природы?— Мистриссъ Лопинъ не знала, куда дваться отъ воспоминанія объ этихъ моментахъ.
Въ другой вкъ, сцены между мистриссъ Лопинъ и мистриссъ Чомпъ, имющія сами по себ весьма важное значеніе для человчества, пройдутъ безъ оскорбленія съ одной стороны и мученичества съ другой. Въ настоящее же время описывать ихъ было бы безполезно и даже безразсудно. Когда началась жаркая перестрлка (то есть, когда мистриссъ Чомпъ попросили выхать изъ дому и она отъ этого отказалась), мистриссъ Лопинъ порхала между воюющими сторонами, употребляя вс свои усилія, чтобы сдлаться посредницей возстановленія мира. Ее душили замчанія мистриссъ Чомпъ, становившіяся еще сильне отъ спецій, которыми пересыпала ихъ эта ирландка, передавая же мистриссъ Чомпъ возраженія брукфильдскихъ барышенъ, она вызывала опроверженія, которыя почти убивали ее. Печальне, тяжеле такой жизни нельзя вообразить. Безпрерывное раздражительное желаніе сдлать потачку своей смертельной слабости, прислушиванье къ неусыпной совсти, которая тщательно наблюдала за этой слабостью, убжденіе, что гораздо было бы лучше заливаться задушевнымъ смхомъ, и въ то же время сознаніе неспособности оказать сопротивленіе племянницамъ, когда он начнутъ длать выговоръ, внутренняя борьба съ необходимостью отстать отъ мистриссъ Чомпъ и чувствомъ невольной къ ней привязанности,— вс эти вліянія обнаруживались въ манерахъ и поведеніи мистриссъ Лопинъ.
— Я всегда говорила, что она страдаетъ какой нибудь болзнью, замчала Корнелія. Мало того, она говорила объ этомъ самой мистриссъ Лонинъ, и сестрицы ей вторили. Изъ трехъ подобныхъ случаевъ одинъ всегда бываетъ жестокимъ испытаніемъ для разсудка одинокаго существа. Случай мистриссъ Лопинъ былъ исключительный въ томъ отношеніи, что, чмъ боле поддавалась она искушеніямъ мистриссъ Чомпъ и облегчала свое сердце отъ бремени смха, тмъ боле оно вопіяло противъ нея и сильне испытывало прееебреженіе е я племянницъ. Мистриссъ Чомпъ разыгрывала роль демона: она привязалась къ мистриссъ Лопинъ съ тмъ, чтобы терзать ее. Она знала свойство своего языка и надъ этимъ существомъ унотребляла его, чтобы произвесть положительный эффектъ, но наконецъ сцены въ Брукфильд сдлались отвратительными для барышенъ и непріятно дйствовавшими на личные мускулы джентльменовъ. Замчательный признакъ того, какую пытку переносили барышни, заключался въ томъ, что въ своихъ совщаніяхъ он перестали говорить объ этихъ сценахъ. Въ карьер молодыхъ людей бываетъ проблъ, когда какое нибудь непріятное обстоятельство принуждаетъ ихъ оставить фантазіи и обратиться къ дйствительности, и тогда они сами будутъ длать такія вещи, которыя, смотря на нихъ снаружи (т. е. въ поступкахъ другихъ), признали бы за чудовищныя. Иначе, какимъ образомъ Корнелія могла убдить себя, какъ конечно она убждала сэра Твикенгэма и окружающихъ ее лицъ, въ томъ, что она находила удовольствіе въ его обществ? Арабелла старалась сблизиться съ Эдвардомъ Боксли, котораго прежде чуждалась, и который, какъ она догадывалась, началъ думать объ Адели, хотя и безъ поощренія со стороны послдней. Адель даже открыто сказала своимъ сестрамъ: — Эдуардъ преслдуетъ меня,— и каждый разъ, когда встртитъ меня съ капитаномъ Гамбьеромъ, то принимаетъ видъ участника въ сицилійской вечерн. Я бы простила ему, если бы онъ вытащилъ кинжалъ и припалъ театральную позу, а то, представьте себ, мы встрчаемся, и мой буржуа начинаетъ что-то бормотать и мямлить, такъ вотъ и кажется, что онъ попроситъ насъ поврить, что онъ ни въ чемъ не виноватъ. Ну скажите, какимъ образомъ дать ему понять, что онъ немножко неблаговоспитанъ!— Арабелла всегда смотрла на Эдуарда, какъ на вещь свою собственную, что объяснялось ея съ нимъ обращеніемъ. Слегка затронутая ревность,— совершенно новое чувство,— была причиною ея расположенія къ Эдуарду, а желаніе избавить Адель отъ его докучливости служило извиненіемъ и прикрытіемъ. Эдуардъ, съ своей стороны, съ трудомъ скрывалъ свою раздражительность до тхъ поръ, пока въ рук его не очутилась пропитанная самыми нжными духами, свернутая въ трубочку записочка, въ которой говорилось: — ‘Вроятно, вы не мене моего озабочены и огорчены утратой нашей плнительной Эмиліи! Кажется, мы попали на ея слды!’ Это доставило ему невыразимое удовольствіе. Адель представлялась ему въ новомъ очаровательномъ свт, какъ истинная благодтельница и пріятная интригантка. Въ это время онъ нарисовалъ нсколько самыхъ выразительныхъ каррикагуръ. Адель угадывала, что капитанъ Гамбьеръ подозрвалъ своего кузена, Мертира Пойса, въ похищеніи Эмиліи, чтобы защитить ее отъ мистера Перикла. Капитанъ признался въ этомъ, слегка покраснвъ, какъ признался и въ томъ, что онъ въ переписк съ миссъ Джоржіаной Фордъ, сестрой мистера Пойса. Миссъ Джоржіана чрезвычайно заинтересовала Адель, но на вс распросы о ней получила въ отвтъ одно только слово: — святая! Это вполн удовлетворило Адель: она знала по инстинкту, что гршнымъ всегда отдаютъ преимущество. При встрчахъ разговоръ постоянно относился до Эмиліи, и надо было удивляться съ какимъ удовольствіемъ капитанъ говорилъ о ней. Адель повторяла себ: — ‘это для насъ служитъ маской’, и такимъ образомъ сдлала ее маской для капитана, ибо надобно сказать, что воинственный капитанъ никогда еще не чувствовалъ такого глубокаго сожалнія къ двушк или женщин, которая, по его мннію, была имъ обижена, какъ въ отношеніи къ Эмиліи. Онъ вполн былъ убжденъ, что Эмилія современемъ изумитъ его своей любовью, и потому не длалъ попытокъ ускорить это событіе, но ея побгъ преждевременно изумилъ его. Посл серьезнаго совщанія съ кончиками своихъ усовъ, онъ пришелъ къ такому заключенію, что въ этомъ дл виноватъ одинъ Мертиръ Пойсъ, и съ нкоторой досадой, боле всего знакомой мужскому честолюбію, написалъ къ сестр, ‘собственно, чтобъ получить какое нибудь извстіе, какъ отъ лица, безъ совщанія съ которымъ Мертиръ Пойсъ никогда ничего не длалъ, а между тмъ отсутствіе миссъ Беллони привело ея друзей въ глубокое уныніе’.
Брукфильдскія барышни привыкли къ случайнымъ продолжительнымъ отлучкамъ своего отца и потому ни одна изъ нихъ не ощушала за него ни малйшаго опасенія до одного утра, когда мистеръ Пойсъ прислалъ Арабелл карточку, прося позволенія переговорить съ ней наедин.

ГЛАВА XXVIII.

ДЖОРЖІАНА ФОРДЪ.

Джоржіана Фордъ имла весьма немного притязаній между хорошенькими праведницами, чтобы быть принятой ими въ ихъ сонмъ. Она сдлалась извстной за свою холодность, съ которой выдержала осаду со стороны капитана Гамбьера. Но все-таки она не чуждалась человчества. Вся любовь ея жизни сосредоточивалась въ преданности къ своему полу-брату. Кто изучалъ ее, тотъ говорилъ, быть можетъ съ чувствомъ нкоторой злобы, что ея религіозныя наклонности имли своимъ источникомъ желаніе занять такое мсто, на которомъ она могла бы быть ему полезной, оказать какую нибудь помощь. Мортиръ, при всей увренности въ чистот и непорочности подобнаго желанія, постоянно сомнвался въ той помощи, которую ему хотли оказать. Еще будучи ребенкомъ (двочкой шестнадцати лтъ), она добровольно слдовала за нимъ по безсчастнымъ въ ту пору итальянскимъ полямъ, жертвуя столько же на пользу дла, которое считала ничтожнымъ, сколько и онъ въ пылу своего полуфанатическаго благоговнія. Ея теорія была такая: ‘Итальянцы находятся въ рабств, и если небу угодно допускать это рабство, то значитъ они заслужили его. Терпніе ихъ укрпляетъ, страданіе — исправляетъ, поэтому пусть они терпятъ и страдаютъ’. Она держалась этого взгляда, варьируя его различнымъ образомъ. Опытность Мертира терпливо смотрла на то восхищеніе, которое молодость находила во власти, и которое заставляетъ ее иногда, несмотря на ея врожденную плнительность и расположеніе къ дарованію милостей, произносить прорицанія, выражавшія сильную жестокость. Мертиръ улыбался и его нисколько не утомляло длать на это практическія возраженія. Въ свою очередь и она возражала, что тысячи примровъ должны произвесть перемену въ принцип. Когда голова, и въ особенности хорошенькая женская головка, въ первый разъ начнетъ дйствовать за себя, то трудъ этотъ становится весьма тяжелымъ, она видитъ себя брошенною на безпредльный океанъ и быстро торопится пріискать себ пристанище въ догмахъ, въ темныхъ изреченіяхъ, которыя и называетъ основными правилами жизни. Здсь она находитъ себя вн опасности. Мертиръ терпливо смотрлъ за Джоржіаной. Во всхъ другихъ отношеніяхъ они жили душа въ душу. Джоржіана съ гордостію говорила, что любитъ его безъ малйшаго чувства ревности, и молила небо, чтобы онъ могъ найти женщину, которая была бы достойна его. Эта женщина однако же не находилась, и Джоржіана признавалась, что никогда еще ее не видла.
Джоржіана получила письмо капитана Гамбьера въ Монмоут, Мертиръ отъ времени до времени писалъ о миссъ Беллони, но онъ повидимому относился объ ней, какъ о ребенк, и Джоржіана смотрла на нее, какъ на новую итальянскую пансіонерку. Она была ршительнаго характера. Когда мысль объ этой двушк стала все боле и боле занимать ее, она ршилась отправиться къ Мертиру. Уединеніе доставляетъ пищу подозрніямъ. По дорог у ней явилось убжденіе, что цль ея не хороша, и она остановилась, но вскор въ голов ея блеснула мысль:— если онъ находится въ затрудненіи, то кто, кром сестры, можетъ помочь ему? и Джоржіана, предвидя, что дружба ихъ будетъ разрушена (миссъ ли Беллони, или какой нибудь другой женщиной, это все равно), продолжала путь.
У дверей дома лэди Гостръ она снова остановилась и подумала: что я длаю? можетъ ли что либо земное поколебать мою любовь? Потомъ другая мысль: да еще любитъ ли онъ меня? уязвила ее сердце. Сознавая, что въ ея любви находилась какая-то отрава, но тмъ не мене, продолжая льнуть къ ней, она вошла въ домъ, и вскор была передъ Мертиромъ.
— Зачмъ ты пріхала? спросилъ онъ.
— Врно ты самъ намревался пріхать ко мн? робко произнесла она вмсто отвта.
Онъ не далъ утвердительнаго отвта, но замтилъ, что у него были дла въ Лондон, не объяснивъ, какія именно.
Джоржіана отпустила его.
‘Какъ жалка подобная слабость! Неужели это моя любовь?’ снова подумала она.
Посл этого она удалилась въ свою спальню, стала на колни и молила Спасителя простить ея сильную любовь къ земному существу. Но если лучи ея ума нсколько и омрачились, за то сердце билось слишкомъ сильно подъ вліяніемъ такого отраднаго самообольщенія. ‘Нтъ, это еще не сильная любовь! Я не могу любить его сильно. У меня много эгоизма. Говоря это, я кажется, говорю, что люблю себя, а не его. Любовь къ нему втрое сильне настоящей приблизила бы меня къ Богу. Обыкновенная любовь, но не обожаніе — это другой видъ эгоизма’.
И она молила Небо свести ее съ пути заблужденій.
‘Поклоненіе какому бы то ни было божеству, предъ которымъ вы падаете на колна, бываетъ тогда истиннымъ, когда вы можете молиться, отбросивъ всякую самонадянность’.
Эти слова, заимствованныя изъ одной любимой книги, имли то свойство, что въ настоящее время помогли Джоржіан отбросить отъ себя ‘самонадянность’. Они помогли ей только на время. Она не могла предвидть борьбы, которая для нея подготовлялась. Она чувствовала, что колебаніе идеи о любви, колебаніе всего, что утшало ее, становилось искушеніемъ. Быстрая въ своихъ душевныхъ побужденіяхъ, она перестала думать объ этомъ. ‘Я точно двочка!’ сказала она съ презрніемъ. ‘Точно женщина!’ тоже не понравилось бы ей. Чмъ же она старалась быть? Картина другаго я рисовалась передъ ней,— картина созданія твердаго, невозмутимаго, пріятнаго для любимаго ею существа. Джоржіана сама не знала, чего желало ея сердце. Она всми силами старалась, чтобы ея главная страсть поглощала вс другія. Въ этомъ заключалась ея борьба. Она видла, ее, но не постоянно, а отрывками, по временамъ. Она пугала ее и приводила въ замшательство, но не озаряла ея разсудка. Когда воротился Мертиръ, Джоржіана, подъ вліяніемъ этой борьбы, взяла его руку и сказала:
— Надюсь, наши отношенія по прежнему тже самыя?
— Что же можетъ измнить насъ? отвчалъ Мортиръ.
— Или кто?
Сказавъ это, она улыбнулась, и въ тотъ же моментъ ей стало стыдно за эту улыбку.
— Кто! воскликнулъ онъ, догадываясь, въ чемъ дло. Валлійскіе глаза, при спокойномъ состояніи души, способны усматривать вс сокровенныя чувства. Братъ и сестра были валлійцы, а я могу замтить здсь, что между обыкновенной человческой натурой и валлійской есть разница.
— Прости меня, сказала она:— я была встревожена изъ-за тебя.
— Въ послднее время я ничего не писалъ теб о миссъ Беллони. Дней семь или восемь назадъ я получилъ письмо отъ нея,— я покажу теб его, повидимому она писала его въ потемкахъ. Она сообщила адресъ одного лондонскаго отеля. Я отправился къ ней и услышалъ отъ нея, что она пріхала въ Лондонъ выпросить согласіе мистера Поля на ея бракъ съ его сыномъ, и что когда она успла передать ему свое желаніе, мистеръ Поль упалъ, пораженный параличемъ, прокричавъ передъ ударомъ, что онъ раззорился и что дти его нищіе.
— Неужели! сказала Джоржіана: — неужели Вильфридъ далъ слово жениться на ней?
— Она называетъ его своимъ любовиикомъ.
— Открыто?
— Разв я теб не сказывалъ?
Джоржіана наклонилась къ нему, видно было, что съ ея сердца спалъ тяжелый камень.
— Но почему же она написала къ теб?— спросила она.
— Вотъ почему: вроятно мистеръ Поль обнаруживалъ сильное нервное раздраженіе при мысли, что его семейство узнаетъ о положеніи, въ которомъ оно находилось, а потому докторъ взялъ съ нея слово не писать ничего къ дтямъ мистера Поля. Она была одна, въ страшномъ недоумніи, и поступила такъ, какъ я просилъ ее. Я говорилъ ей, что она сдлаетъ мн честь, если обратится ко мн за всякою помощью, которую я въ состояніи оказать ей.
Джоржіана стояла, глядя въ сторону на полъ.
— На кого она похожа?
— Завтра сама увидишь ее, если отправишься со мной.
— Брюнетка или блондинка?
Мертиръ повернулъ лицо свое къ свту и слегка улыбнулся. Джоржіана, опустивъ рсницы, покраснла.
— Отправлюсь охотно, сказала она.
— Рано поутру, прибавилъ Мортиръ.
На другое утро, по дорог къ отелю, Джоржіана пожелала узнать, какъ Мертиръ называлъ ‘эту миссъ Беллони’, вопросъ столь неумстный, что ея сознательное сердце забилось благодарностью, когда она увидла, что Мертиръ съ умысломъ пощадилъ ее отъ выразительнаго взгляда. Это взаимное пониманіе, взаимная помощь какъ въ мелочныхь, такъ и въ серьезныхъ вещахъ, наконецъ признаніе взаимнаго благородства любви, подтверждало и укрпляло любовь обоихъ.
Мистеръ Пойсъ не оставилъ Эмилію въ ея непріятномъ положеніи, безъ женскаго общества. Врожденное добродушіе лэди Шарлотты не требовало побужденія со стороны ея друга отправиться и поддержать присутствіе духа этой маленькой женщины, которую она сожалла вдвойн, за любовь человка, который обманывалъ ее, и за нерасположеніе къ другому, который былъ добръ для нея. Она часто прізжала къ Эмиліи и сидла съ ней въ гостиной мрачнаго отеля. При всей своей искренности, она, однакоже, не могла принудить языкъ свой заговорить о Вильфрид. Если бы она предвидла, что разговоръ о Вильфрид произведетъ пытку въ душ Эмиліи, она смло нанесла бы ударъ, и нанесла бы его тмъ сильне, чмъ боле замтила бы слабости въ своемъ противник. Но убжденіе въ твердости духа Эмиліи располагало ее къ состраданію. Однажды, впрочемъ, она спросила:
— Скажите, что вамъ особенно нравится въ Мертир Пойс?
Этотъ вопросъ послужилъ поводомъ къ откровенному разговору.
Эмилія не могла отвтить прямо, а людт, предлагающіе подобные вопросы, недостаточность въ прямот отвта находятъ подозрительною.
— Говорите же, говорите! сказала лэди Шарлотта съ серьезнымъ видомъ.
— Не знаю, что вы хотите знать, отвчала Эмилія: — мн нравится въ немъ многое.
— Неужели вамъ не нравится въ немъ что нибудь больше всего?
— Мн нравится… что мн нравится?… его добродушіе.
— Его добродушіе!
Этотъ отвтъ неудовлетворилъ лэди Шарлотту. Она не обладала проницательностью, и слдовательно не могла догадаться, что въ это время Эмилія думала о Вильфрид и послднія два слова лэди Шарлотты отозвались въ ея душ, какъ звуки разстроенныхъ струнъ.
— Его добродушіе! Вы представляете собой удивительнный портретъ ‘признательной двушки!’ Я видла ряды бдныхъ дтей, которыя длали гримасы и насмшки въ то время какъ между ними проходилъ пасторъ, общая прислать имъ сдобныхъ булокъ! Ну прекрасно! его добродушіе! Конечно вы имете полное право цнить его по своему. Я вамъ скажу, почему онъ мн нравится: потому что онъ джентльменъ. А вы не можете себ представить, какъ теперь рдко это существо. Не будетъ ли для васъ понятне, если я назову его христіаниномъ-джентльменомъ? Это, дитя мое, жаргонъ одной отвратительной школы. Въ перевод на обыкновенный языкъ это значитъ… но зачмъ мн возмущать ваше врованіе въ это качество души? Наставники главне всего показываютъ, что они стараются быть ‘утшеніемъ для молодыхъ женщинъ’, и я полагаю мы получите свое утшеніе и будете боготворить ихъ съ ‘развитіемъ ума’, надо признаться, они этимъ ловятъ на удочку довольно искусно, другимъ ничмъ не поймаешь. Они ловятъ всхъ неопытныхъ мальчиковъ, которые имютъ способности. Что касается до меня, то Мертиръ самъ былъ бы пойманъ давнымъ давно. Въ нихъ нтъ ничего вреднаго, но я отрицаю ихъ честность, отрицаю даже разумность. Я вижу, вы этого не понимаете.
— Я вовсе ничего не поняла, сказала Эмилія.
— Нтъ? Языкъ — это природный измнникъ женщин, съ каждымъ годомъ онъ измняетъ ей все боле и боле. Я полагаю, вамъ извстно, что мистеръ Пойсъ намренъ отправить васъ въ Италію?
— Извстно.
— Когда вы думаете отправиться?
— Я не думаю объ этомъ.
— Почему?
Грудь Эмиліи поднялась.— Милая лэди! вскричала она съ паденіемъ груди и едва слышнымъ голосомъ прибавила: — вы любите Вильфрида?
— Вы навели меня на настоящій разговоръ скоре, чмъ я ожидала, замтила лэди Шарлотта.— Сама я всегда медленно приближаюсь къ цли. Люблю ли я Вильфрида? Это все равно, если бы вы спросили: сколько мн лтъ? Нескромность была бы одинакова и результатъ тотъ же самый. Любовь! Я почему-то боюсь этого слова. Когда двое играютъ въ любовь, они портятъ игру. Вильфридъ говоритъ, что любитъ меня, и этого довольно.
У Эмиліи отлегло отъ сердца.
— Бдная лэди! сказала она, вздохнувъ.
— Бдная? повторила лэди Шарлотта, устремивъ вопросительный взглядъ на сидвшее подл нея загадочное существо.
— Скажите мн, что вы не хотите врить его словамъ, продолжала Эмилія.— Онъ принадлежитъ мн и я никогда и никому не уступлю его. Для васъ и для всякаго другаго безполезно любить его. Теперь я знаю, что значитъ любовь. Мн жаль васъ, но я не позволю ему оторваться отъ меня. Онъ мой любовникъ.
Эмилія моментально сжала свои губы. Она произвела больше эффекта, чмъ было замтно.
Лэди Шарлотта вынула письмо.
— Быть можетъ, вотъ это удовлетворитъ васъ, сказала она.
— Ничто! ничго не въ состояніи удовлетворить меня, вскричала Эмилія, соскочивъ съ мста.
— Прочитайте, я вамъ говорю, и ради Бога, ma fille sauvage, не думайте, что я пріхала сюда сразиться съ вами за обладаніе мужчиной! Вдь онъ не Орфей, и притомъ же наше новйшее воспитаніе учитъ насъ, что не мы должны гоняться за мужчинами, а мужчины за нами. Угодно вамъ прочитать это письмо?
— Нтъ.
— Ну сдлайте для меня удовольствіе,— прочитайте.
Упрямство на лиц Эмиліи уступило мсто мягкому выраженію.
— Какое же для васъ удовольствіе, если я прочитаю, что онъ льститъ? Я никогда не лгу, если дло идетъ о моихъ чувствахъ, мужчины, быть можетъ, на это способны.
Голосъ Эмиліи упалъ.
— Поэтому вы не хотите позволить себ вообразить, что онъ и вамъ говорилъ ложь?
— Скажите мн, возразила Эмилія:— уврены ли вы въ вашемъ сердц, что онъ любитъ васъ?— Вы не уврены.
— Кажется, что мы придаемъ этому джентльмену черезчуръ большія достоинства, сказала лэди Шарлотта.— Ссора между двумя женщинами изъ-за одного мужчины — это пища для его тщеславія. Послушайте. Я не влюблена. Я опытная особа, или, какъ принято выражаться, женщина свтская. Я не ршусь на замужество до тхъ поръ, пока не приду къ такому заключенію, что или я буду въ состояніи помогать моему мужу, или онъ мн. Сдлайте милость, прочитайте это письмо.
Эмилія взяла его и, не торопясь, развернула. Это было письмо элегантнаго франта, въ которомъ онъ съ нкоторою горячностью выражалъ свою преданность. Эмилія во всхъ фразахъ искала одного только слова. Но этого слова не было и она возвратила письмо, не отрывая глазъ отъ подписи.
— Вы видите, что онъ пишетъ? спросила лэди Шарлотта.— Онъ говоритъ, что я могу быть ему правой рукой, въ чемъ, конечно, я нисколько не сомнваюсь.
— Онъ пишетъ вамъ, какъ другъ.
— А вы извиняете его за переписку со мной въ качеств друга?
— Да, онъ можетъ писать въ этомъ род всякой другой женщин.
— Онъ иметъ на это полное право. Но неужели вы въ самомъ дл воображаете, что это такое письмо, какое написалъ бы всякій другъ?
— Точь въ точь такія письма пишетъ мн мистеръ Пойсъ, сказала Эмилія.
Лэди Шарлотта засмялась.
— Несчастный Мертиръ! воскликнула она.
— Пожалуй, это еще можно было бы сказать, если бы я была гораздо его старше,— поспшила прибавить Эмилія.
Лэди Шарлотта слегка нахмурилась, но въ ту же минуту сгладила это улыбкой.
— Я говорила съ вами, какъ съ равной себ во всхъ отношеніяхъ, чего бы не сдлала всякая другая женщина. Въ васъ принимаетъ живйшее участіе Мертиръ Пойсъ. и этого уже довольно. Бды вамъ никакой не будетъ, если вы сосредоточите на немъ свои виды. Дурнаго ничего не будетъ, если вы не захотите выдти за него. У него есть сердце и притомъ надежное, какъ канатъ. Онъ настоящій антикъ. Надъ нимъ, однако, есть особенная опека. Онъ считаетъ васъ своимъ другомъ, точно также вы и мой другъ, и поэтому я прізжала къ вамъ и бесдовала съ вами. Нтъ надобности говорить, что все сказанное останется между нами. Кром васъ никто не знаетъ, что лейтенантъ Поль удостоилъ меня чести сравнить съ тмъ добрымъ старымъ джентльменомъ, который сопровождалъ Телемака въ его плаваніяхъ, и изъ всхъ женщинъ въ мір доврялся мн. По одному уже этому вы должны дать мн общаніе, что все сказанное останется между нами.
Лэди Шарлотта протянула Эмиліи руку. Но Эмилія взяла ее не прежде какъ отвтивъ:— я знала это до вашего прізда,— и потомъ пожала протянутую руку.
Лэди Шарлотта притянула ее къ себ.— Неужели Вильфридъ такъ много доврялъ вамъ?
Эмилія объяснила, что она узнала объ этомъ отъ его отца.
Лицо лэди Шарлотты приняло гнвное выраженіе.
— Прекрасно, прекрасно, сказала она, и посл минутной паузы продолжала.— Вы совершенно правы, говоря о способности мужчинъ обманывать. Замтьте: Вильфридъ говорилъ мн, что ни одному живому существу не извстно о нашей помолвк. Что бы сдлали вы на моемъ мст?
— Простите его, отвчала Эмилія:— и больше я не буду думать объ этомъ.
— Да, это было бы хорошо и справедливо, допуская въ немъ даже этотъ порокъ, я могла бы оказать ему величавшую услугу, если только ложь не обратилась у него въ привычку. Но, согласитесь сами, что во всемъ этомъ обнаруживается измна.
— О! вскричала Эмилія: какая же тутъ можетъ быть измна, если только онъ открываетъ мн свое сердце, для того, чтобы я отдала ему все свое сердце!
Эмилія стояла, крпко сжавъ свои руки въ восторженномъ состояніи. До этой минуты она обнаруживала небольшое душевное волненіе. Теперь же при этомъ экстаз она казалась лэди Шарлотт какой-то враждебной силой,— силой, когорая возбуждала ее, вызывала сопротивленіе, раздражала и покоряла ее. Она видла тутъ что-то такое, чего сама не имла, обладая великодушной натурой, она не могла замаскировать своего собственнаго недостатка.
Лэди Шарлотта ршилась наконецъ проститься. Ея прощанье было дружеское,— форма его состояла изъ поклона, протянутой руки и нсколькихъ ласковыхъ словъ.
Оставшись одна, Эмилія удивлялась своимъ тяжелымъ вздохамъ, и старалась успокоиться, но ея сердце длало свое дло. Ей казалось, что она лишилась способности думать, она не испытывала ни чувства сожалнія, ни возмущеннаго самолюбія. Она пошла поправить подушки мистера Поля, тамъ она надялась забыть происходившій разговоръ. Ворчанье и капризы больнаго облегчили ее, но волненіе въ груди возобновилось, лишь только она опять осталась одна. Она сказала объ этомъ доктору, который прописалъ ей какое-то лекарство противъ страданія печени, объяснивъ ей, что этотъ органъ производилъ вліяніе на одно изъ самыхъ важныхъ отправленій ея организма.
Эмилія выслушала доктора и общала принимать его лекарство, въ полной увренности, что отвратительная микстура успокоитъ ее, но когда пріхалъ мистеръ Пойсъ, она бросилась къ нему на грудь, произнося прерванныя слова, которыя Джоржіана могла истолковать по указанію своихъ подозрній. И никогда еще она не видла у Мортира такого взгляда, какъ теперь, когда глаза его встртились съ глазами Эмиліи.

ГЛАВА XXIX.

ПЕРВОЕ НАКАЗАНІЕ, ПОСТИВШЕЕ ТОНКІЕ ОТТНКИ ЧУВСТВЪ.

Карточка мистера Пойса застала Арабеллу одну въ дом. Мистриссъ Лонинъ давала урокъ деревенскимъ дтямъ, мистриссъ Чомпъ ухала въ Лондонъ узнать что нибудь о мистер Пол, въ его контор, она напала на юношу Брэнтопа и завладла имъ на цлый день. Адель гуляла въ лсу, созерцая природу, Корнелія, какъ надо полагать, прогуливалась въ такихъ мстахъ, куда влекла ее ея величественная фантазія.
— Неужели вы можете предпринимать отдаленныя прогулки безъ всякой защиты? спрашивали ее.
— У меня есть зонтикъ, отвчала она, и конечно могла услышать на нсколько миль въ окружности домашніе разговоры и сужденія о ея невинности. Выводъ изъ всхъ этихъ сужденій былъ таковъ: — она не предвидитъ никакой опасности и ничего не боится, кром солнышка.
Выказывать свою невинность для Корнеліи было необходимо: это нкоторымъ образомъ служило успокоительнымъ средствомъ для ея совсти. Подъ защитою чрезмрной невинности она длала все, что могла простить ея совсть. Сестрицы и модный брукфильдскій свтъ допускали такое предположеніе относительно невинности Корнеліи, и даже охотно его увеличивали. Впрочемъ, Адель по какому-то случаю находила причину быть недовольною. Если Корнелія ршилась сказать ей, что она видла въ лсу Эдуарда Боксли, и что, по ея мннію, прогулки въ лсу были вредны для Адели, то Адель имла полное основаніе считать этотъ поступокъ нарушеніемъ невысказаннаго, но подразумеваемаго контракта. Но понятіямъ Адели ничего не видть должно бы быть сестринскимъ обязательствомъ,— особливо, когда зрніе обнимаетъ такія вещи, на которыя не обратила бы вниманія ни одна любящая сестра.
Но не упускайте изъ виду, что вдь мы сентименталисты. Глазъ нашъ слуга, но не господинъ,— то же самое можно сказать вообще о всхъ чувствахъ. Мы не обязаны принимать отъ нихъ боле того, сколько намъ захочется. Такъ мы усвоиваемъ деликатность, и точно также, какъ вы замтите, наша цивилизація съ помощію сангименталистовъ пріобрла эффектный лоскъ.
— Не оставила ли ты своего зонтика въ Ипли? сказала Адель при встрч съ Корнеліей посл обда.
Корнелія покраснла. Ея гордость поддержала ее, и она съ прискорбіемъ омрачила тонкіе оттнки чувствъ, отвтивъ:— ты хочешь сказать, что тамъ меня оставилъ мистеръ Барретъ?
Адель была поражена смлостью отвта. ‘Ну что будетъ, если все, что мы длаемъ, обнаружится и сдлается ясно какъ день’!— было ея умственнымъ восклицаніемъ.
Завса жизни готовилась къ поднятію для этихъ барышенъ. Корнелія и Адель застали Арабеллу въ комнат рыдающею какъ избалованная школьная двчонка. Он вознегодовали, но сейчасъ же подумали, что причиною слезъ были наврное новыя оскорбленія со стороны мистриссъ Чомпъ. Мало по малу, сквозь рыданія Арабелла высказала, что услышала въ тотъ день отъ мистера Пойса.
Оправившись отъ перваго изумленія, Адель вызвалась похать къ отцу немедленно и потомъ предложила отправиться всмъ вмст. Она говорила отрывисто и съ особеннымъ жаромъ, полагая, что чувствительность ея сестеръ требовала возбужденія. Ей казалось, что дятельностію она могла бы предотвратить перспективу страшнаго бдствія и избавить себя или врне свое лицо отъ того позорно-безцвтнаго выраженія, которое приняло лицо Арабеллы. Для нея невозможно было осуществить печаль въ ея собственной груди. Арабелла овладла наконецъ вполн способностію говорить. Когда она объявила ршительное желаніе отца, поддерживаемое строгимъ приказаніемъ доктора повиноваться этому желанію безусловно, и заключавшееся въ томъ, чтобы он не прізжали къ нему въ Лондонъ, слова никому не говорили о его болзни, но оставались въ Брукфильд и принимали гостей, то Адель топнула ножкой, сказавъ, что это боле, чмъ въ состояніи перенести человческая натура.
— Если мы прідемъ туда, сказала Арабелла, то лондонскій докторъ уврялъ мистера Пойса, что онъ не поручится за жизнь папа.
— Но, праведное Небо! разв мы враги нашему папа? И почему мистеръ Пойсъ можетъ видть его, а мы, его родныя дочери, не можемъ? Разскажите пожалуйста, какимъ образомъ мистеръ Пойсъ встртился съ нимъ и узналъ объ этомъ. Разскажите… я ничего не понимаю тутъ, я сойду съ ума. Я чувствую, что насъ обманываютъ. О! разскажите мн все ясне.
— Эмилія находится при папа, спокойно сказала Арабелла.— Она написала мистеру Пойсу. Благоразумно ли она поступила, или нтъ, теперь мы не будемъ разбирать. Я думаю, она нашла это боле благоразумнымъ.
— Принимайте гостей! вскричала Адель.— Но Белла, папа, я думаю, вовсе не желаетъ, чтобы мы отправились… на бесвортскій праздникъ! Онъ состоится черезъ два дня отъ ужаснаго сегодня.
— Папа и объ этомъ упоминалъ мистеру Пойсу, онъ требуетъ, чтобы не отсрочивали. Мы… и голосъ Арабеллы прервался.
— О Боже! это чистйшая пытка! вскричала Адель, чувствуя, что слезы начинаютъ жечь ея вки, и предвидя отраженіе въ зеркал своего плачевнаго лица.— Этого не можетъ быть! Ни одинъ отецъ не захотлъ бы… по крайней мр ни одинъ такой отецъ, который любитъ дтей своихъ, какъ любитъ насъ папа! Быть спокойными! сидть и веселиться! красоваться на балу! О Боже, Боже! Скажите пожалуйста… вдь онъ оставилъ насъ совершенно здоровый… кто бы могъ подумать! Я помню, какъ онъ смотрлъ на меня изъ окна кареты.— Скажите пожалуста… это должно быть какой нибудь нравственный ударъ… чему вы припишете его? Вильфрида винить въ этомъ нельзя. Мы нисколько не сопротивлялись желаніямъ папа насчетъ той женщины. Скажите же на милость, что могло быть причиной этому!
— Деньги!— сказалъ чей-то голосъ.
Которая изъ сестеръ произнесла это слово, Адель не замтила. Досадно было слышать это слово даже отъ той, идеи которой были слишкомъ пошлы, чтобы допустить подобное подозрніе. Слезы задрожали на нижнихъ рсницахъ Адели.— Деньги!— отзывалось въ ушахъ ея снова и снова. Странно, однако, что Адель ни разу не спросила, какимъ образомъ деньги могли повліять на здоровье отца. Не въ состояніи представить себ образъ своего отца больнаго, въ постели, страдающаго, но въ то же время достаточно тронутая тмъ положеніемъ, какое рисовалось въ ея воображеніи, Адель, преслдуемая шопотомъ слова ‘деньги’, видла въ этомъ какое-то оскорбленіе и залилась слезами. Корнелія и Арабелла схватили ее за руки, она была младшая и мало того, была ихъ баловнемъ. Имъ пріятно было видть, что Адель обнаруживала глубокое чувство. Адель не отклоняла себя отъ демонстраціи, доставлявшей ей возможность смотрть такъ широко на нжность своего собственнаго сердца. Слдуя порывамъ горести, она спросила: — а что у него за болзнь? не причина болзни,— а самая болзнь?
Тотъ же самый голосъ отвтилъ:
— Параличъ!
Слезы Адели остановились. Она посмотрла на лица обихъ сестеръ, стараясь съ открытымъ ртомъ образовать какое-то слово.

ГЛАВА XXX.

О ДВОЙНОМЪ ЧЕЛОВК, СУЩЕСТВУЮЩЕМЪ ВЪ НАСЪ, И О СИЛЬНОЙ БОРЬБ, КОГДА ЭТИ ДВА ЧЕЛОВКА СДЛАЮТСЯ ВЗРОСЛЫМИ.

Перелетая (на парусахъ) изъ порта въ портъ ради перемны буфетчиковъ (нескончаемое занятіе владтелей яхтъ), Вильфридь не имлъ никакихъ извстій изъ Брукфильда. Наканун бала на Бесвортскомъ лугу онъ пріхалъ въ Лондонъ и обдалъ въ своемъ клуб,— мсто, гд молодые люди обильно могли пить молоко свтской премудрости. Часъ времени, проведеннаго въ этомъ клуб, всегда исправлялъ романтичныя чувства Вильфрида. Посл обда онъ съ однимъ изъ своихъ товарищей офицеровъ отправлялся въ театръ, и, выдержавъ въ теченіи извстнаго времени дежурство передъ сценой, переходилъ за кулисы, съ тою собственно цлію, чтобы разочаровать себя, какъ этого требовалъ скоросплый цинизмъ, который для молодаго человка составляетъ излишнюю роскошь. На этотъ разъ первой фигурой, обратившей на себя вниманіе Вильфрида, былъ мистеръ Периклъ, растянувшійся на соф въ бломъ пальто, вки его хотя и были опущены, но глаза подъ ними находились на сторож. Лукавый смхъ актрисъ говорилъ о случившемся весьма недавно интересномъ происшествіи.
— Маленькій скандалъ между богатымъ грекомъ, который давалъ ужинъ, и Мартіоной,— объяснила Вильфриду одна бойкая актриса.— Съ ней сдлался одинъ изъ припадковъ ея ревности, ее разбираетъ ревность даже въ то время, когда ея пудель становится на заднія лапки передъ кмъ нибудь другимъ.
— Ревнуетъ даже пуделя! сказалъ Вильфридъ. А Периклъ выглядитъ настоящимъ пуделемъ, немного длинноватымъ и выбритымъ по самые усы. Взгляните на него. И онъ еще разыгрываетъ роль тирана,— не правда ли?
— О, да! онъ этого придерживается. Впрочемъ, подобнымъ нелпымъ женщинамъ это нравится. Она вспылила изъ-за какой-то другой двушки.
— А вы бы не вспылили?
— Не знаю, смотря по мужчин.
— Но нтъ, скажите: вы бы не вспылили?
— Это зависитъ отъ него, monsieur.
— Это зависитъ отъ того, хорошъ ли онъ собой!
— И добръ ли.
— И богатъ ли?
— Нтъ! съ притворнымъ гнвомъ вскричала актриса.— Вы еще насъ не знаете.
Разговоръ принялъ нжное направленіе и продолжался до тхъ поръ, пока она не сказала: — но вдь это несносно, не правда ли? Признаюсь, мн нравится коляска и, по воскресеньямъ, Ричмондъ. И опять же, съ двумя дочерями, знаете! Но что мн противно, такъ это ея глупость быть влюбленной, или что-то въ этомъ род, въ богатаго человка.
— Вы, кажется, хотите сказать: самое лучшее любить бднаго и исполнять прихоти богатаго.
— Да, безъ сомннія, это доставитъ счастіе имъ обоимъ.
— Это способъ творить милостыню одной и той же рукой въ одно и тоже время двумъ лицамъ.
Въ эту минуту въ уборную влетла довольно мясистая фея и подошла прямо къ зеркалу посмотрть свои румяна, она преднамренно повернулась спиной къ дивану, на которомъ все еще лежалъ мистеръ Периклъ, растянувшись во всю его длину. Тяжелое дыханіе фси было зловщимъ признакомъ шумнаго взрыва.
— Невинный ребенокъ! начала она, поддлываясь подъ иностранный акцентъ.
Вильфридъ, увидвъ такую вульгарность со стороны окружавшихъ его женщинъ, невольно подумалъ, какъ несправедливо и съ какою холодностью обвинялъ онъ въ этомъ свою маленькую Эмилію.
— Невинный ребенокъ! такъ и есть! Какъ ни будь глухъ, а услышишь. Въ здшней стран диваны длаются вовсе не для грязныхъ сапоговъ. Я думаю, за границей вс мужчины — свиньи, а женщины — кошки! Пожалуйста не раскрывайте вашихъ глазъ, не говорите. Вы знаете, что я должна выдти по первому звонку. Вы только этого и ждете — негодяй!
— Свинья, произнесъ мистеръ Периклъ, притворяясь, что говоритъ это во сн.
— Свинья! возразила она, нсколько смягченная своимъ очевиднымъ успхомъ. Но мистеръ Периклъ снова впалъ въ невозмутимое спокойствіе.
При извстномъ сигнал послышался шорохъ удалявшихся женскихъ платьевъ, и мистеръ Периклъ заблагоразсудилъ проснуться, какъ вдругъ къ нему подскочила хитрая фея фурія.
— Теперь ужь ты не притворишься спящимъ. Ты долженъ слышать, да и пусть слушаютъ другіе. Ты знаешь, что ты подлецъ! Ты волкъ, ищущій…
Мистеръ Периклъ махнулъ рукой, въ этотъ моментъ ее схватили за руку и напомнили, что ее ждутъ на сцен.
— Пусть ихъ ждутъ! вскричала она и по мр того какъ ее тащили на сцену, голосъ ея возвышался.— Смй только взять ее въ Италію! Я знаю твои замыслы. Англичанинъ поступилъ бы благородно, но ты! ты думаешь, что имешь дло съ дурой. Знай же, я могу все это разстроить въ одну минуту, и разстрою. Выходитъ, что ты самъ дуракъ! Я знаю ея отца, онъ играетъ въ оркестр. Знаю, что ее зовутъ Беллони!
Грекъ вскочилъ на ноги какъ наэлектризованный трупъ, два прыжка съ его стороны, чтобы вытащить ее на сцену, вызвали торжествующій хохотъ. Въ тоже время Вильфридъ съ видомъ человка, внимательно слушающаго, сдлалъ нсколько шаговъ впередъ и встртился лицомъ къ лицу съ Перикломъ. Нахмуренныя брови послдняго вытянулись въ дугу. Онъ сдлалъ движеніе къ пожатію рукъ, но замтивъ, что ему не намрены отвтить, оскалилъ зубы и произнесъ: — здсь тепло, не правда ли?
— Вамъ, я думаю, даже жарко? Выйдемте на минуту, сказалъ Вильфридъ.
— О, нтъ! мистеръ Периклъ казался дальновиднымъ: — тамъ сквозитъ… холодно.
— Вы не хотите выдти? продолжалъ Вильфридъ.
— Премного благодарю васъ!
Рука Вильфрида поднялась. Въ этотъ моментъ его товарищъ офицеръ произнесъ ему на ухо нсколько словъ, выражавшихъ его изумленіе, что Вильфридъ ршается защищать мегеру, ужасъ при одной мысли о томъ, что подобная защита должна быть оказана публично, успокоилъ Вильфрида въ туже минуту.
— Вы врно ищете отца? спросилъ мистеръ Периклъ, убдясь, что опасность враждебнаго замысла Вильфрида миновала.— Нашли ли вы его? Онъ дома! Я долженъ сказать, что у него будетъ какая нибудь нервная болзнь. Булавка упадетъ — онъ вздрагиваетъ! Поднимется буря ночью — и онъ не знаетъ, гд найти мсто, думая о своихъ корабляхъ! Нисколько нтъ твердости! а это дурно. Если завтра вы увидите мистера Поля на бесвортскомъ лугу, то я буду очень радъ.
Съ улыбкой, которой выражалось и удовольствіе собаки, попавшей на слдъ дичи, и любезность парижанина, мистеръ Периклъ отошелъ въ сторону.
Вильфридъ стоялъ подобно машин, въ которой вертлась тысяча колесъ. Идеи производили ощущенія и тотчасъ оставляли ихъ объяснять себ свое существованіе, какъ умли. Идеи совершали самоубійство надъ собой при самомъ начал своего проявленія. Онъ чувствовалъ себя среди огромнаго бушующаго моря, въ которое он бросались, барахтались въ немъ и тонули. За утопшими возникалъ новый рядъ идей, которыя однако стали лучше сохранять свое равновсіе на ослабнувшемъ канат его разумнія. Давно похороненный страхъ постепенно начиналъ сбрасывать съ себя свой саванъ. Мысль, что съ его отцомъ случилось что нибудь недоброе, становилась все ясне и ясне, и потомъ сразу была поглощена убжденіемъ, что Эмилія находится въ гор и бд. Предчувствія любви бываютъ иногда основательны. Наступившую ночь онъ провелъ въ сильной тоск, придумывая средства, съ помощію которыхъ могъ бы защитить ее. Другаго пути, кром того, чтобы жениться на ней, не открывалось. Да могъ ли еще онъ располагать собой? принадлежалъ ли онъ самому себ? Что такое привязывало его къ лэди Шарлотт? Она не была красавица, не обнаруживала своей любви къ нему. Онъ еще ни разу не поцаловалъ ея руки, а она между тмъ держала его на цпи.
Два человка, изъ которыхъ состоитъ большинство мужчинъ, при вступленіи въ дйствительную жизнь пробуждаются оба и начинаютъ внутри насъ смертельную вражду. Только у лица, обладающаго твердостью, они выжидаютъ случая и спокойный постоянный огонь сливаетъ ихъ въ одно цлое. О, премудрый законодатель! измни продолжительность нашего несовершеннолтія, да не кончается оно до тхъ поръ, пока не кончится въ насъ наша внутренняя борьба! Пусть періодъ нашей двойственности будетъ также безотвтенъ, какъ и періодъ нашего младенчества. Неужели можно назвать развившейся индивидуальной личностью того молодаго человка, у котораго ослпленіе и благоразуміе находятся въ безпрестанномъ колебаніи? Неужели онъ можетъ считать себя воспитаннымъ, мечтая, что онъ не раздленъ, а составляетъ одно цлое? Онъ напитался латынью, какъ животворнымъ воздухомъ, и можетъ цитировать Гомера, но былъ ли онъ и какимъ образомъ былъ подготовленъ и укрпленъ къ этой ужасной борьб при вступленіи въ мужество, которое въ настоящей нашей жизни есть тоже самое, что и тихое пристанище для нашей души въ жизни будущей?
Между тмъ, очень дурно, когда двойной человкъ падаетъ на колни у ногъ боле чмъ одной лэди. Общество (отдавая этому учрежденію полную справедливость) позволяетъ ему искать личной неуязвимости, окунывая себя въ грязномъ Стикс, который, какъ говорятъ, исправляетъ юношескую наклонность длать дурачества. Чувственность Вильфрида удерживала его отъ погруженія въ предохраняющую рку, и его безразсудство оставалось неисправимымъ. Онъ даже не думалъ избавиться отъ стей ради Эмиліи. Правда, эта идея приходила къ нему. Въ такомъ затрудненіи подобная идея придетъ ко всякому молодому человку. Моя обладательница! Мой сладкій похищенный плодъ! Мой ангелъ любви! Онъ заслуживаетъ нкоторой чести, если видлъ, что Эмилія никогда не могла быть его обладательницей въ искаженномъ смысл этого слова. Онъ зналъ, что союзъ съ ней долженъ быть союзомъ на всю жизнь. Онъ могъ также видть въ этомъ, хотя и безсознательно, умственное порабощеніе. Жена, превосходящая мужа по уму, длаетъ его умышленно смшнымъ, и особенно если онъ будетъ стоить того, чтобы надъ нимъ смялись, но такая жена, какъ Эмилія, не замедлитъ набросить на него самый мрачный свтъ и обратитъ его въ предметъ насмшекъ. Вильфридъ на столько былъ проницателенъ, что предвидлъ эту картину, и боязнь сдлаться предметомъ насмшекъ отталкивала его отъ этой картины. Кром того онъ начиналъ любить Эмилію. Онъ боролся теперь съ желаніемъ вырвать изъ сердца своего затаившуюся въ немъ страсть, его положеніе было уже таково, что онъ не видлъ другаго пути къ исполненію своего желанія, какъ только взять лошадь и стремглавъ поскакать по направленію къ Бесворту.

ГЛАВА XXXI.

БЕСВОРТСКІЙ ЛУГЪ.

— Любопытно посмотрть, что вы сдлаете изъ этого собранія. Я сама могу составить маленькое общество. Нужно имть гигантскія силы, чтобы перемшать массу людей подъ открытымъ небомъ,— если вы успете, то все, что говорилось о великихъ полководцахъ, будетъ сказано и о васъ.
Такъ поощряла лэди Гостръ прекрасныхъ распорядительницъ празднества на бесвортскомъ лугу. Было время, когда эти распорядительницы воскликнули бы внутренно:— ‘Мы это сдлаемъ, хотя другимъ и не удастся,’ — но это благодатное время миновало. Он думали теперь единственно о томъ, какъ бы поскоре прошелъ день. Небольшое лихорадочное желаніе посоперничать съ этимъ образцомъ великосвтскости могло бы еще волновать Арабеллу, но гнетъ горести и страха и контрастъ между дйствіями и чувствами сильно обуздывали ея тщеславіе. Вслдствіе этого она лучше исполнила свою обязанность и заслужила одобреніе отъ всей подвижной свиты великой лэди.
— Очень умныя двушки, сказала лэди Гостръ лэди Шарлотт.— Он не длаютъ большаго шуму и не позволяютъ себ перемны тона при перемн общества. Я намрена предложить миссъ Поль въ секретари нашему ‘обществу вспоможенія швеямъ’.
— Что же, предложите,— было отвтомъ.— Есть еще ‘польскій танцовальный комитетъ’, и если у нея останется достаточно энергіи, то она можетъ принять на себя и обязанность казначейши ‘общаго дамскаго революціоннаго бала’.
— Я въ первый разъ слышу объ этомъ обществ, сказала лэди Гостръ, направляя свои очки на лугъ.— Сюда прідетъ молодой Поль. Говорятъ, онъ очень элегантный и красивый молодой человкъ. Онъ что-то черезчуръ внимательно изучаетъ насъ. Этотъ недостатокъ, Шарлотта, нужно исправить. Непріятно видть, какъ васъ измряетъ пара чужихъ глазъ… А вонъ и нашъ іоническій… впрочемъ вы уже разъ поправили меня, Мертиръ — хозяинъ бала, я должна сказать. Но посмотрите! Что онъ длаетъ? Въ своемъ ли онъ ум?
Мистеръ Периклъ длалъ бшеное нападеніе на хорь музыкантовъ по средин луга, разбрасывалъ ихъ ноты и опрокидывалъ пюпитры. Посл нкотораго наблюденія его жестовъ, Фрэшфильдъ Сомнеръ сказалъ: — онъ похожа на общипанную курицу, которая вспоминаетъ, что когда-то хлопала крыльями, и пробуетъ воспроизвести это движеніе.
— Очень остро, сказала лэди Гостръ. Она принадлежала къ сонму людей, готовыхъ оказывать покровительство остроумію.— Ноты вроятно въ этомъ случа представляютъ перья. Чмъ онъ недоволенъ музыкантами? Мн кажется, они играли хорошо.
— Трубачи, кажется, получили отказъ, сказала лэди Шарлотта. Надо полагать, что сцена очищается для чего нибудь необыкновеннаго. Посмотрите, ‘женскій-то элементъ’ сильно взволнованъ. Мертиръ! вы можете считать отсюда? двнадцать, четырнадцать лицъ моего пола упрашиваютъ его самымъ трагическимъ образомъ. Неужели онъ станетъ упрямиться?
— Он повидимому ожесточились, какъ женщины, которыя разорвали Орфея, сказала лэди Гостръ.
— Великолпно! вскричалъ Ронинбрукъ, соскочивъ съ дерна, на которомъ сидлъ, и побжалъ къ мсту происшествія.
— Не проговорилась ли я въ чемъ? спросила лэди Гостръ, наклонясь къ мистеру Пойсу.
Пойсъ сказалъ нсколько сатирическихъ словъ, въ которыхъ заключалось все, что желала знать лэди Гостръ.
— Этотъ исключительный случай показываетъ, что ограниченное знаніе бываетъ дйствительно опасно, сказала лэди Гостръ.— Я запретила бы двушкамъ ссылаться на классиковъ до тхъ поръ, пока он получатъ ученую степень и будутъ умть правильно длать подобныя ссылки. Вообще, какъ вы думаете, Мертиръ, не лучше ли для женщинъ избгать подобнаго омута?
— И принимать то, что благородное созданіе желаетъ принести намъ въ ведрахъ, прибавила лэди Шарлотта.— Джоржи, какого вы мннія объ этомъ? Ахъ, я и забыла. Мертиръ полагаетъ, что вамъ надобно еще учиться.
— Мертиръ довольно поучилъ меня въ лагер, сказала Джоржіана, взглянувъ на брата, ея лицо выражало обычное спокойствіе и удовольствіе.— Мы знаемъ, что въ войн бываетъ время, когда нечего длать, между тмъ какъ вы въ лихорадк отъ нетерпнія сразиться. Поэтому, если у васъ есть расположеніе учиться, то конечно, выучитесь весьма скоро. Мн лучше всего нравилась латинская грамматика.
— Изученіе латинской грамматики подъ пушечными выстрлами должно производить новое ощущеніе, замтилъ мистеръ Сомнеръ.
— Доставляетъ удовольствіе отдлываться отъ всякаго рода ощущеній, сказала Джоржіана.— Вы наслаждаетесь этимъ удовольствіемъ, нисколько не теряя своего возбужденія. Боле полное счастіе вы только тогда и можете испытывать, когда обращаетесь назадъ къ этимъ часамъ: по крайней мр я могу это сказать о себ.
— Такъ, сказала лэди Гостръ.— Джоржи время даромъ не тратитъ, не правда ли, Шарлотта?
‘Да, подумала лэди Шарлотта. За то она не ршится взять саблю въ руки или выстрлить изъ пистолета. Я бы ни за что не согласилась быть лагернымъ багажемъ’. Между тмъ ни одна изъ женщинъ не восхищалась такъ Джоржіаной, какъ лэди Шарлотта. Разочарованіе испортило въ лэди Шарлотт много прекрасныхъ побужденій, и только посл сильной борьбы, пробудившей въ ней великодушіе, она могла отдавать справедливость боле лучшимъ натурамъ. Она была полна жизни, она уже прислушивалась къ тридцатому роковому звонку, который для всякой другой женщины показался бы музыкой, хотя и довольно грустной, а между тмъ она еще не жила. Время звучало въ ея ушахъ, не пробуждая прошедшаго и не говоря о будущемъ. Она находилась въ постоянномъ соперничеств со всми женщинами, которыя питали любовь или имли постоянную привязанность, или даже какое нибудь занятіе. Ее ни на минуту не покидало убжденіе, что судьба ее обидла. Соперничество изъ-за мужчины она считала низкимъ,— она съ разу вырвала его изъ своей груди. Она просто завидовала тмъ, кто въ лицо смерти могъ бы сказать: — я жилъ, или я жила. Гордость и отсутствіе всякой способности наблюдать за собой длали ее слпой къ своему недугу. Никакое воспоминаніе не доставляло ей радости, кром часовъ, проведенныхъ на охот. Тамъ она первенствовала, но и это первенство не доставляло ей удовольствія. Тамъ быстрые приливы крови къ голов дйствовали на нее какъ вино, и на время она, повидимому, блаженствовала. Выскакивалъ зврь, какой бы ни было маленькій,— лисица, старавшая сохранить свой хвостъ, и лэди Шарлотта нагоняла ее и убивала, если только бдной жертв не удавалось перехитрить ее.— Это доказываетъ мою врожденную жажду крови,— говорила она. Только одна охота и могла заставить сердце лэди Шарлотты биться сильне обыкновеннаго.
Брукфильдскихъ барышенъ въ ихъ мучительномъ положеніи много поддерживало пораженіе Тинлеевъ. Эти двицы, вмст съ своимъ братомъ, сговорились ‘выставить на показъ’ мистриссъ Чомпъ. Он нсколько разъ спрашивали о ней, и когда услышали, что мистриссъ Чомпъ еще не возвратилась, лица у нихъ вытянулись: он даже усумнились въ справедливости отвта. Та и другая сторона обмнялась также вопросами и отвтами о Вильфрид, Эмиліи и мистер Пол.— Вильфридъ прідетъ черезъ нсколько минутъ. Миссъ Беллони, какъ вамъ извстно, собирается хать въ Италію. Папа? Папа, къ сожалнію, кажется, не будетъ въ состояніи раздлить съ нами время.— Такова была форма единодушнаго отвта брукфильдскихъ барышенъ. Употребленіе этого отвта, вмст съ душевнымъ волненіемъ, сообщало Адели (которая была убждена, что ей слдовало бы плакать, и она готова была плакать) какія-то странныя, судорожныя обо всемъ сужденія, которыя да позволено мн будетъ назвать юношеской ‘судорожной философіей’. Такъ напримръ она говорила про себя:— ‘какія мы созданія, — впрочемъ, такова ужь наша жизнь!’ И опять:— ‘слдуетъ ли бояться веселья, когда оно вмняется въ обязанность?’ Она находилась въ самомъ жалкомъ положеніи, и, не зная того, что юности прощается многое, эта двушка стыдилась показать даже видъ веселья. Нарисованная Эдуардомъ Боксли каррикатура, въ которой изображенъ былъ мистеръ Периклъ, разгоняющій хоръ музыкантовъ, вызывала задушевный смхъ, но Эмилія принуждена была заглушить его, и въ этомъ случа судорожная философія оказалась существенно необходимою. Мистеръ Периклъ самъ увидлъ свою каррикатуру, и при этомъ тономъ критика замтилъ:— тутъ больше волосъ, чмъ на самомъ дл,— и вслдъ за тмъ сдлалъ сигналъ начинать увертюру. При первыхъ звукахъ музыки, онъ пошелъ въ сторону, размахивая руками точь въ точь, какъ нарисовалъ его Боксли.
— Взгляните на него… вонъ на того господина, сказалъ мистеръ Периклъ Лаур Тинли, указывая на дирижера.— Посмотрите, какая поза: точно какой нибудь мазстро, но не музыки, а раздирающихъ слухъ звуковъ. Чистйшій шарлатанъ!
Лаура съ своей стороны тоже сдлала изустную каррикатуру, когда собрала достаточно матеріала этого рода. Какъ бы то ни было, но мистеръ Периклъ въ качеств хозяина бала исполнялъ свои обязанности превосходно,— онъ всмъ доставлялъ удовольствіе.
Вмст съ Вильфридомъ пріхалъ и сэръ Твикенгэмъ Праймъ. Баронетъ подошелъ прямо къ Корнеліи, Вильфридъ подманилъ къ себ Адель, отъ которой и узналъ о болзни своего отца и объ условіяхъ, на нихъ наложенныхъ. Вильфридъ кивнулъ головой.— Гд же Эмилія? спросилъ онъ, и получивъ въ отвтъ: ‘при папа’, снова кивнулъ и потомъ остановился, не дойдя до-группы, къ которой шелъ вмст съ Аделью.
— Намъ нтъ надобности обращать вниманіе на прихоти больнаго. Я сейчасъ же ду назадъ. Не говори, что ты меня видла.
— Милый братъ, мы имемъ самое строгое приказаніе отъ доктора, говорила Адель.— Болзнь папа — боле душевная. Онъ теперь встаетъ и въ скоромъ времени будетъ здсь, если ему не станутъ прекословить. Ради Бога, будь твердъ, какъ мы, хотя это невыносимо! Притомъ же тебя здсь уже видли.
— А что она?… началъ было Вильфридъ и остановился, но вслдъ за тмъ тономъ безпечности добавилъ:— она, безъ сомннія, пишетъ къ вамъ?
— Ни разу не писала, мы сердиты на нее. Это похоже на неблагодарность или глупость. Вдь она уметъ писать.
— Посторонніе могутъ сказать, что мы поступаемъ не хорошо, возразилъ Вильфридъ, повторивъ, что онъ долженъ сейчасъ же воротиться въ городъ. Но въ это время съ аристократическихъ высотъ явился посланный въ лиц Эдуарда Боксли, и попавшійся въ плнъ Вильфридъ отправился туда, сказавъ на ухо Адели:— вы не сердитесь на нее.
‘Буду сердиться, весьма справедливо подумала Адель: если ты, негодный мальчикъ, будешь длать изъ нея дурочку’!
Вильфридъ поздоровался съ дамами и сдлалъ первый поклонъ Джоржіан Фордъ, на которую онъ два раза посмотрлъ весьма пристально, чтобы поврить впечатлніе, по которому она представляла собою — совершенный контрастъ съ Эмиліей, по этой же самой причин онъ не хотлъ больше смотрть на нее. Лэди Шарлотта слегка кивнула ему головой.
Если бы брукфильдскія барышни могли сбросить бремя, тяготившее ихъ души, то день этотъ былъ таковъ, что имъ можно было бы гордиться. Тутъ было три кружка, въ двухъ изъ нихъ брукфильдскія барышни господствовали и оказывали покровительство всмъ, начиная отъ лэди Гостръ (аристократія), до Тинлеевъ (богатство), а отъ этихъ до двицъ Сомнеръ (образованная нищета). Имъ предстояло имть дло съ кружками, въ которыхъ главными элементами были: умъ, наука и искусство, тутъ была и музыка, хотя мистеръ Периклъ страшно осуждалъ ее, и пріятный разговоръ, и кокетство, и полное удовлетвореніе честолюбія.
— Я боле и боле убждаюсь, сказала Адель, встртивъ Арабеллу: — что для насъ не можетъ быть никакой причины тревожиться, въ противномъ случа папа не былъ бы жестокъ къ своимъ дтямъ. Арабелла не выражала своего мннія.— Поэтому будемте пользоваться минутами счастія, продолжала Адель, принимая молчаніе сестры за одобреніе. Вмст съ этимъ она граціозно приподнялась на кончики пальцевъ и поцаловала сестру. Потомъ подбжавъ къ капитану Гамбьеру, сказала: — неужели и въ самомъ дл вы находите въ этомъ удовольствіе?
— Очаровательно, отвчалъ вчно любезный джентльменъ.— О, если бы я могъ сказать, въ чемъ именно заключается очарованіе!
Къ величайшей досад отъ того, что не было выражено прямаго комплимента, который пришлось бы отпарировать, и который повелъ бы къ дальнйшимъ ‘видамъ и надеждамъ’, бойкая и молоденькая лэди быстро замтила: — это такъ привлекательно, какъ грхъ, безъ сознанія, что вы гршите.
— О! неужели вы находите тутъ что нибудь непріятное? спросилъ капитанъ.
— Ужасно жарко, сказала Адель, приходя въ боле спокойное состояніе.
— Coquet et coquette, пробормотала лэди Шарлотта, наблюдая ихъ издали.
Явно допустить нкоторымъ изъ присутствовавшихъ на балу личностямъ (какъ напримръ Тинлеямъ) право быть исключительными, брукфильдскія барышни находили несовмстнымъ съ хорошимъ тономъ и вообще считали это дурной политикой. Арабелла отвтила бы: — ‘лэди Гостръ и ея партія не могутъ сближаться съ вами для вашего взаимнаго удовольствія и вашей пользы, и поэтому неужели вы станете обвинять ее въ томъ, что со стороны показалось бы смшнымъ’. Съ ней еще лэди Гостръ могла обходиться какъ съ равной, и конечно, Арабелла не стсняясь показывала это. Корнелія отказалась отъ обязанностей распорядительницы бала собственно съ тмъ, чтобы присоединиться къ блестящей свит лэди Гостръ. Адель совершала по лугу летучія экскурсіи. Лаура Тинли прибрала къ своимъ рукамъ низшій кругъ общества и мистера Перикла. Послдній безпрестанно поглядывалъ на часы, какъ будто ожидая съ минуты на минуту какого-то событія.
Лэди Гостръ начинала замчать, что въ отвтахъ Фрешфильда Сомнера баронету Твикенгэму, котораго онъ вовлекъ въ политическій разговоръ, заключалось ядовитости гораздо боле, чмъ допускало обыкновенное остроуміе, и въ то время, какъ разговоръ мистера Пойса становился до такой степени увлекательнымъ, что свита все боле и боле увеличивалась въ численности, она сдлала знакъ Джоржіан и лэди Шарлотт, ея преданнымъ адъютантамъ, и ихъ отъздъ разсялъ собравшійся кружокъ.
— Мн никогда не понять, какимъ образомъ это случилось, говорила впослдствіи Адель, какъ будто всякій долженъ приписывать подобнымъ вещамъ особенное значеніе.
Адель случайно стояла въ сторон отъ другихъ, когда къ ней подошелъ какой-то посланный и вручилъ ей письмо, адресованное на имя Корнеліи. Адель медленно подошла къ своему кружку. Она узнала почеркъ мистера Баррета.— Праведное небо! такъ нужно было толковать ея затаенную мысль: — неужели Корнелія до такой степени ослплена насчетъ нашего положенія, что можетъ продолжать эту интригу. Мистеръ Пойсъ говорилъ о Баррет, когда Адель подошла къ групп, Корнелія была чрезвычайно блдна и ея лицо представляло рзкій контрастъ въ сравненіи съ другими лицами. Адель сдлала знакъ, чтобы Корнелія отошла въ сторону.— Вотъ письмо, сказала она: — безъ почтовой марки. Что тутъ говорили объ этомъ человк?
— О мистер Баррет?— отвчала Корнелія. Говорили, что отецъ у него баронетъ и сумасшедшій человкъ, который устранилъ его онъ наслдства.
— Въ самомъ дл? вскричала Адель. Она думала о титул баронета. Корнелія промолчала. Сэръ Твикенгэмъ разсказалъ Адели странную исторію объ отц мистера Баррета. Адель хотла проврить ее своимъ разсудкомъ и ничего изъ нея не вывела. ‘Устранять отъ наслдства потому только, что онъ написалъ къ умирающему отцу, что снискиваетъ средства къ своему существованію игрой на орган! Старикъ ненавидлъ музыку. Это что-то непонятно! Вамъ извстно, сэръ Твикенгэмъ, участіе, которое мы принимаемъ въ мистер Баррет’. Въ этихъ словахъ Корнеліи, въ ея голос скрывалась досада, даже злоба, которая рзко поражала слухъ Адели. Она находила вроятнымъ, что Корнелія промняетъ теперь богатаго баронета на безденежнаго, и невольно подумала, что ‘перваго слдовало бы приберечь для семейства’. Густыя облака омрачили зрніе. Лэди Гостръ однажды говорила ей, что особенность характера сэра Твикэнгема заключалась въ его чувствительности къ насмшк. Въ то же время милэди одобряла его выборъ Корнеліи. ‘Да, подумала Адель: — но если обнаружится, что моя сестра не такъ благоразумна, какъ кажется’. Фигура Корнеліи скрылась подъ деревьями, окаймлявшими бесвортскій лугъ.
Арабелла, по обыкновенію, исполняла весь практическій трудъ, фактъ этотъ не остался незамченнымъ въ аристократическомъ кружк. ‘На лиц этой молоденькой женщины написано ‘mre de famille’,— было похвалой, которую она получила отъ лэди Гостръ. Великую лэди чрезвычайно какъ удивляло умнье Арабеллы скрывать свое честолюбіе подъ озабоченной наружностью. Арабелла находилась въ какомъ-то лихорадочномъ состояніи и Фрешфильдъ Сомнеръ сообщалъ блистательныя вещи, которыя она произносила. Онъ въ короткое время сдлался ея компаньономъ. Они обмнялись нсколькими остротами и Фрешфильдъ Сомнеръ находилъ удовольствіе въ ея остроуміи и спокойномъ выраженіи лица, особливо когда сравнивалъ его съ серьезной улыбкой Корнеліи, которая часто возбуждала въ немъ сомннія касательно положительной свтлости или быстроты ея ума.
— Бесвортъ при закат солнца! Какая великолпная картина будетъ рисоваться передъ вами ежедневно! сказала лэди Шарлотта своему адъютанту.
Вильфридъ вспыхнулъ. Она прочитала его взглядъ и, попросивъ руку, отвела его въ сторону.— Какое чудесное мсто, сказала она: — для стариковъ, которымъ приведется жить здсь подъ конецъ своей жизни! Мысль объ этомъ невольно заставляетъ примириться съ необходимостью состарться, не правда ли? Трэси Ронинбрукъ могъ бы написать превосходную поэму о сдыхъ головахъ и закат солнца. Тогда легкій галопъ и охота уже въ сторону. Я полагаю никто бы и не пожелалъ скакать быстре того, какъ мы начали. Конюшни, я должна сказать вамъ, расположены слишкомъ близко къ судомойн. Необходимо придумать какія нибудь мры для охраненія нравственности дамской прислуги.
Въ то время, какъ лэди Шарлотта говорила это, Вильфридъ думалъ:
‘Наступило время пріобрсть свободу во что бы то ни стало.’
Лэди Шарлотта замтила и это, и приготовилась къ встрч.
— Лэди Шарлотта, началъ Вильфридъ: — я долженъ сказать вамъ… я боюсь, что разсчитывалъ слишкомъ самонадянно… (При этомъ передъ нимъ вдругъ разверзлась пропасть сантиментальности). Я хочу сказать (онъ старался избжать этой пропасти, но при слдующей же фраз очутился на ея окраин)… Я хочу сказать, дорогая лэди, что у меня были надежды… Бесвортъ вамъ нравился… предложить вамъ это…
— Вмст съ собой? и милэди вывела его изъ затрудненія. Твердость и ршительность въ словахъ понравились бы ей гораздо больше. Она извиняла его, зная, что стояло на его пути.
— На это я почти не смлъ надяться, сказалъ Вильфридъ, чувствуя, что цпь, которую онъ хотлъ сбросить съ себя, сковывала его еще сильне.
— Однако вы надялись?
— Надялся.
— Надялись, что я… надялись жениться на мн?
— Да, лэди Шарлотта, я… я имлъ эту надежду… если бы я могъ предложить вамъ это мсто… Бесвортъ. Теперь я вижу, что мой отецъ никогда его не купитъ, я не понялъ его.
Онъ пристально посмотрлъ на нее, надясь услышать холодное или ироническое возраженіе, которое положило бы конецъ разговору, и тогда: свобода! свобода!
— Мы можемъ обойтись и безъ него, отвчала она.
Вильфридъ не умлъ скрывать своихъ ощущеній: онъ стоялъ какъ пораженный громомъ. Слова лэди Шарлотты прозвучали какъ тюремные засовы. ‘О небо! подумалъ онъ, чтобы мн съ самаго начала сказать ей, что я не люблю ее’! Но сантиментальность погубила его. Съ другой же стороны, какимъ бы образомъ могъ онъ высказать это, если до настоящей поры вс разговоры ихъ были проникнуты сантиментальностью? Глупость онъ сдлалъ, что началъ это объясненіе. Игра теперь была въ рукахъ лэди Шарлотты.
Адель въ другой части поля тоже старалась освободить себя съ помощію оружія, которымъ Вильфридъ такъ неловко дйствовалъ. Цлью ея было положить конецъ нелпымъ и компрометтирующимъ вздохамъ Эдуарда Боксли.
— Мы, Эдуардъ, съ самаго начала видли, что это невозможно.— Влюбленный каррикатуристъ тщетно протестовалъ, что онъ вовсе не видлъ этого ни съ самаго начала, ни теперь. Эдуардъ напомнилъ ей, что, по ея же словамъ, онъ былъ ‘первымъ ея другомъ’. Адель, устремивъ на него пристальный взглядъ, допускала эту истину. Ея первымъ другомъ! Да за это сантименталистъ охотно позволилъ бы сжечь себя на костр. Эдуардъ Боксли въ одно и то же время испытывалъ и торжество, какъ первый другъ Адели, и досаду при перспектив множества будущихъ друзей.
— Я замтила, Эдуардъ, что вы не любите меня, и что другое существо, лучше чмъ я, будетъ боле достойно вашей любви.
Въ отвтъ на это Эдуардъ спросилъ, любитъ ли она его?
— Нтъ, нтъ, я люблю мою Арабеллу. Я люблю и буду любить только ее одну.
Эдуардъ не зналъ, что оружіе, съ помощію котораго Адель одержала верхъ надъ нимъ, состояло въ томъ, что она руководилась здравымъ смысломъ, хотя и говорила сантиментальнымъ тономъ. Онъ же, напротивъ, хотя и говорилъ тономъ здравомыслящаго человка, но подъ вліяніемъ сантиментальности. Поэтому-то онъ и потерплъ пораженіе. О, молодые влюбленные, когда вы услышите, что миленькія губки произносятъ слова, которыя принято называть суровымъ свтскимъ языкомъ, знайте, что часъ вашъ пробилъ! Звукъ этотъ роковой. Замтивъ, что грудь Адели поднималась, какъ будто на ней лежала какая нибудь тяжесть, Эдуардъ подумалъ, что его доводы произвели на миссъ Адель желаемое дйствіе. Между тмъ миссъ Адель думала: ‘Какими большими и унылыми кажутся глаза Эдуарда, когда онъ бываетъ серьезенъ’!— Чтобы отвязаться отъ него, она съ принужденной холодностью сказала:— уйдите. Ея фигура представляла могущественность, глаза подъ опущенными рсницами повторяли приказаніе.— Когда Эдуардъ воскликнулъ:— хорошо, я уйду,— рсницы ея приподнялись, но въ тотъ же моментъ снова опустились и при этомъ верхняя губка не много подогнулась.— Вы видли передъ собой созданіе, связанное долгомъ.
Но Адель была еще чрезвычайно молода и вовсе не думала о томъ, что человкъ есть живая машина, обладающая своими собственными побужденіями. Эдуардъ моментально обнялъ ея талію и осыпалъ ее градомъ поцалуевъ. Адель боролась и упрашивала отпустить ее.— Насъ увидятъ! восклицала она, Эдуардъ еще нсколько разъ поцаловалъ ее, и потомъ убжалъ. Торопливо возвратясь къ общей групп, Адель увидла, что говорила правду, и никогда такъ не желала, какъ теперь, чтобы это была ложь. Сэръ Твикенгэмъ съ своей обыкновенной величественной поступью вышелъ къ ней на встрчу.
— А если бы вы пришли немного… немного пораньше, сказала она съ спокойнымъ лицомъ, подавая ему дрожащую руку, и такимъ образомъ защитила себя отъ подозрнія.
— Могъ ли я знать, что вы нуждались во мн?— и баронетъ пожалъ ея руку.
— Я одно только знаю, что мн не слдовало бы отходить отъ васъ, сказала Адель, прибавивъ,— хотя бы вы назвали меня ‘несносной’ за мои распросы и любопытство.
— Напротивъ, умстные вопросы и возраженія служатъ ручательствомъ, что предметъ разговора иметъ интересъ, сказалъ баронетъ.
Разговоръ весьма скоро перешелъ на Корнелію.
— Она иметъ созерцательный умъ, говорила Адель, обнаруживая удивительное душевное спокойствіе… Въ дятельной жизни она потеряла бы способность судить непогршительно… Она не можетъ быстро взвшивать въ ум нкоторыя вещи.
Сэръ Твикенгэмъ не высказалъ своего мннія относительно истины этихъ словъ.— Желалъ бы я знать, легко ли она можетъ прощать тхъ, кто обидитъ или оскорбитъ ее?
Какое-то особенное удовольствіе разогрло кровь въ жилахъ Адели. Щечки ея покрылись яркимъ румянцемъ и она, повернувшись къ баронету всмъ лицомъ, сказала:
— Нтъ, если они достойны наказанія. Впрочемъ,— и баронетъ смотрлъ уже на потупленный профиль:— людей недальняго ума долженъ прощать всякій.
— Вы говорите, какъ олицетворенная любовь къ ближнему изъ оконъ мудрости, сказалъ баронетъ.
— Разв вы въ парламент не требуете иногда отъ своихъ сочленовъ быть снисходительными!продолжала Адель.
Баронетъ допускалъ это и на восклицаніе Адели,— О, какъ благородна общественная жизнь!— возразилъ съ заискивающей улыбкой:— Милая моя молодая лэди,— если бы вы знали бремя, которое приноситъ съ собой эта жизнь!
— Да, она приноситъ свое бремя,— сказала Адель, воздерживаясь отъ другаго восторженнаго порыва:— но въ тоже время честь должна быть выше всякаго бремени. Кажется, я говорю слишкомъ романтично. Вы всегда бываете чмъ нибудь заняты.
— И девять десятыхъ изъ насъ бываютъ заняты, не имя въ виду похвальной цли, прибавилъ баронетъ.
— Иногда и дробное число въ добромъ дл можетъ принести много пользы, возразила Адель.
— И быть можетъ, заслужитъ боле почета. Утшеніе въ этомъ должно быть огромное.
— А по какимъ нибудь обстоятельствамъ и самое ничтожное,— сказала Адель,— и оба они разсмялись.
На этомъ мст разговора Адель показалась сэру Твикенгэму ‘чрезвычайно интересной молодой особой’. Онъ экзаменовалъ ее въ политик и соціологіи. Адель внимательно слушала его, и тщательно слдовала за нитью разговора, — отъ времени до времени она высказывала свое мнніе и при вопросахъ боле или мене затруднительныхъ выражала свое несогласіе.
— Признаюсь, сказала она наконецъ:— я понимаю гораздо мене, чмъ расположена думать, и поэтому я утшаю себя мыслью, что воспитанная женщина должна выдержать курсъ своего воспитанія не въ гостиной,— если только хочетъ быть чмъ нибудь лучше простой вывски, даже въ высшихъ слояхъ общества, — я хочу сказать, что домашнее хозяйство и вообще близкое знакомство съ семейной жизнью должны быть нашей Сферой. Оттуда уже не трудно перейти въ общество.
Можно представить себ изумленіе сэра Твикенгэма, когда онъ увидлъ, что его собственная мысль была, такъ сказать, напечатана передъ нимъ на воздух хорошенькими губками Адели!
Разговоръ развивался, пока Адель случайнымъ образомъ не отвела своихъ глазъ на перекрестокъ двухъ тропинокъ и не увидла тамъ Корнеліи, стоявшей съ мистеромъ Барретомъ подъ густымъ букомъ. Мистеръ Барретъ прижималъ одну изъ ея рукъ къ своему сердцу, между тмъ какъ поза его возбуждала сомнніе, не обвивала ли другая рука ея таліи. Адель прошла мимо, не взглянувъ на баронета по его голосу она догадалась, что онъ тоже замтилъ эту сцену.
‘Дв сестры попадаются въ просакъ въ одинъ и тотъ же день,— думала Адель: — что онъ подумаетъ о насъ’? А баронетъ думалъ въ это время.— ‘Вы обнаружили гораздо больше волненія за сцену съ сестрой, нежели за свое собственное оскорбленіе’.
Адель нашла Арабеллу въ такомъ пріятномъ настроеніи духа, что въ туже минуту убдилась въ полученіи хорошихъ извстій. И дйствительно, мистриссъ Чомпъ прислала съ Брэнтопомъ нсколько строчекъ слдующаго содержанія:— милыя мои! я застала вашего отца въ постели, — онъ выгналъ меня изъ своей спальни, свиданіе со мной поставило его на ноги, и вы скоро его увидите. Будьте любезны съ мистеромъ Брэнтопомъ: это врный и преданный молодой человкъ, съ большими достоинствами,— покажите ему свою признательность — Марта Чомпъ.
Брэнтопъ подтвердилъ слова мистриссъ Чомпъ.— Вы сдлаете для насъ удовольствіе, если останетесь здсь и съ удовольствіемъ проведете нсколько часовъ, сказала Адель.— Сегодня въ Брукфильд найдется свободная спальня.
— Что же онъ будетъ длать? прошептала Арабелла.
— Займется Тинлеями, возразила Адель.
Уныніе для брукфильдскихъ барышенъ миновало. Арабелла начала совсмъ иначе распоряжаться,— но мистеръ Периклъ поражалъ ее, безпрестаино посылая къ ней совты, относившіеся до экономіи пиршества. Несмотря на то, она выказывала претензіи на господство въ обществ, какъ личное, такъ и практическое, и еслибы Фрешфильдъ Сомнеръ, вмсто своихъ трескучихъ ядовитыхъ замчаній на людей и на предметы, помогалъ ей отъ времени до времени поддерживать разговоръ, она могла бы тогда чувствовать, что лэди Гостръ была только счастливе ея, но не талантливе.
Между тмъ Тинлеи и ихъ кружокъ окружали мистера Перикла, побуждая его безпрестанно отправлять разсыльныхъ въ ту или другую часть луга.
— Будутъ ли сегодня танцы? спрашивала одна.— Если угодно,— было отвтомъ, который вызвалъ общее удовольствіе.— Какъ вы добры! сказала Лаура. Мы вполн это цнимъ. Продолжайте раздавать бднымъ смертнымъ свои благословенія.
— Хотя бдные смертные и не имютъ привычки взбираться на Олимпъ просить милости, сказалъ Фрешфильдъ, подразумвая подъ словомъ Олимпъ высшій кружокъ общества.
— Я не замтила тамъ никакой преграды, возразила Лаура.
— Смлость ничего подобнаго не замчаетъ.
— Скажите, пожалуйста, какъ же бы я была наказана.
Фрешфильдъ остановился, чтобъ нанести сильный ударъ.
— Не такъ какъ Семела, сказалъ онъ.— Она увидла бога,— а вы никогда его не увидите.
Въ то время какъ Лаура находилась на страшномъ лезві между притворнымъ смхомъ и все боле и боле выступавшимъ румянцемъ, Арабелла сказала:
— И эта невозможность виднія, Фрешфильдъ, была предсказана нсколько лтъ тому назадъ.
— Въ самомъ дл? не потому ли, что въ то время олимпійскому богу не перемнили еще имени? Лаура намекнула этими словами на фамильярное употребленіе имени Фрешфильда.
— Вы, пожалуйста, не воображайте, что отъ тхъ, кто допускается туда, требуютъ большихъ перемнъ.
— Я знаю только, что тамъ жарче, чмъ внизу, сказала Лаура и улетла.
Зоркіе глаза Арабеллы замтили движеніе въ кружк лэди Гостръ, она немедленно отправилась туда и стала упрашивать великую лэди не узжать. Заходящее солнце озарило бесвортскій лугъ, послдніе лучи его одушевляли музыку и танцы… Арабелла отправила приказаніе отворить окна и парадную дверь бесвортскаго дома, и когда общество стало расходиться, избранныхъ гостей ожидалъ въ бесвортскомъ зал блестящій ужинъ.— Великолпно! вскричала лэди Гостръ, И похвала ея сдлалась общею въ толп, окружавшей Арабеллу, до этой поры угощеніе было весьма деликатное, такъ что въ обществ, можно сказать господствовалъ обыкновенный голодъ. Арабелла даже слышала замчанія непріятнаго свойства, пущенныя въ ходъ по всей вроятности изъ кружка Тинлсевъ, она терпливо переносила ихъ, чтобы съ большимъ удовольствіемъ насладиться настоящей наградой. Подъ вліяніемъ торжества, она поощряла Фрешфильда употреблять остроуміе и сама принимала участіе въ этомъ съ веселостью беззаботной души. Ея сестры до этой поры постоянно оспаривали ея превосходство, но теперь он преклонились передъ ней, особливо это замтно было въ Адели, когда, посл звучнаго намека на Фрешфильда (намека, который могли принять къ сердцу и Тинлеи), Арабелла сказала въ полголоса:— Что тамъ происходитъ между Корнеліей и…? Изумленная бдительностью сестры и ея способностью обращать вниманіе на мелочи на такомъ широкомъ пол дйствія, Адель неосторожно повернула лицо свое къ размышлявшему баронету, и была просто уничтожена улыбкой презрнія со стороны Арабеллы. Переходъ черезъ лугъ къ освщеннымъ окнамъ бесвортскаго дома былъ въ своемъ род кульминаціей брукфильдскихъ барышень и внцомъ, котораго они домогались, но долго ли придется носить этотъ внецъ, объ этомъ никто не заботился.
Совсть Арабеллы упрекала ее за то, что она позволяла себ держаться ‘недостатковъ низшаго круга’, именно, она все еще питала нелпую вражду къ Тинлеямъ, — ей пріятно было видть ихъ неспособными вступать въ разговоръ съ другими лицами, кром своего кружка, и этимъ самымъ показать, что такое он были. Она старалась подавить это чувство, но съ каждой попыткой оно брало верхъ надъ ея разсудкомъ. Быть можетъ, причиной было то, что Альбертъ Тинлей преслдовалъ ее цлый день, а Альбертъ,— болзненный молодой человкъ, служившій гд-то въ Сити при контор торговаго дома,— ршился однажды сдлать ей предложеніе.
Мысль, что Тинлеи старались, какъ говорится, наступить ей на платье, возбуждала въ Арабелл злобу. Фрешфильдъ, мистеръ Пойсъ, Трэси Ронинбрукъ и Арабелла поддерживали разговоръ, безпрерывно искрившійся остроуміемъ. Лаура Тинлей подходила къ нимъ повидимому для того, чтобы послушать ихъ, но въ сущности съ тою цлью, чтобы показать себя сопутничествующею представительницею своего пола въ этой блистательной, рдкой встрч острыхъ умовъ.
— Вы хотите узнать? сказала Арабелла.
— Что такое узнать? возразила Лаура.
— То, чего вы не дослышали.
И Арабелл стало стыдно за грубость, которая была вызвана антагонизмомъ съ вульгарностью Лауры. При вход въ столовую, она увидла дв сидящія фигуры на томъ мст, къ которому Лауру велъ ея кавалеръ. Это были мистриссъ Чомпъ и мистеръ Поль, съ бокалами шампанскаго въ рукахъ. Изумленная Арабелла хотла остановиться, но голодная толпа тснила ее впередъ.

ГЛАВА XXXII.

УЖИНЪ.

Несмотря на сильный притокъ гостей, мистриссъ Чомпъ и мистеръ Поль, повидимому, преспокойно сидли на своихъ мстахъ, и, какъ будто нарочно для того, чтобы показать свое равнодушіе къ наблюденіямъ и мннію постороннихъ, продолжали пить за здоровье другъ друга, кивая головами и чмокая губами, подозрвающій взоръ допускалъ даже, что скатерть служила прикрытіемъ пожатія ихъ рукъ. Это даже подтверждалось рзкимъ восклицаніемъ мистриссъ Чомпъ:— Поль! Гости собрались!— Мистеръ Поль приподнялъ глаза. Онъ узналъ лэди Гостръ и сдлалъ было попытку раскланяться съ ней, но мистриссъ Чомпъ отдернула его назадъ.— Ничего особеннаго нтъ, милэди, только ноги плохи. Въ этомъ случа шампанское — самое лучшее средство.— Здравствуйте, милыя! прибавила она, обращаясь къ брукфильдскимъ барышнямъ.
Барышни въ это время находились уже въ зал, съ кротостію, покоряясь такъ внезапно постившей ихъ участи. Он не искали утшенія въ обмн взглядами, напротивъ, потупили глазки и замаскировали свои личики, какъ умли.
— Вотъ, мои милыя, продолжала мистриссъ Чомпъ, ирландскій выговоръ которой отъ вина становился невыносиме:— я отъискала его для васъ! Если бы вы видли, какимъ капризнымъ, сердитымъ онъ былъ посл обда! даже докторъ пощупалъ пульсъ у него. Хорошъ ли его пульсъ? спросила я доктора и принесла бутылку шампанскаго. До перваго бокала онъ почти не могъ стоять. Клянусь честью, милэди,— вы въ жизнь свою не видывали такой перемны въ смертномъ созданіи.— Поль, вдь ты теперь можешь ходить, ха, ха! можешь пальцемъ раздробить орхъ. Право такъ,— и еслибы вы видли, какъ изумился докторъ! Ну что, докторъ, говорю я: — пожалуй вы сочтете насъ за магиковъ! А какъ вы думаете, въ чемъ тутъ секретъ? Въ томъ, что я пью вмст съ нимъ. Такъ вотъ и знайте, милордъ докторъ, мой милый мистеръ докторъ! Прописывайте всмъ это лскарство, и ваши паціенты будутъ васъ благословлять. Веселое общество и бутылка шампанскаго самое лучшее лекарство, когда въ кровообращеніи сдлается безпорядокъ. У него только ноги плохи,— а въ голов все обстоитъ благополучно!— немножко только надо пригладить волоса.
Остановивъ языкъ, мистриссъ Чомпъ нисколько не стсняясь пригладила волосы мистера Поля, который во время этой операціи пробормоталъ нсколько замчаній на ея ирландскій выговоръ.
Фактъ, что они, ради здоровья, выпили приличное количество шампанскаго, былъ очевиденъ для всхъ.
Вильфридъ подошелъ къ двумъ сестрамъ и торопливо предупредилъ ихъ не подходить къ отцу, на Адель онъ бросилъ выразительный взглядъ, но бдненькая! она не могла удержаться, чтобы не исполнить дочерняго долга. Граціозно подбжавъ къ отцу, она взяла его руку, и нжно сказала: — милый, дорогой папа!
— Хорошо, хорошо… все исправно… совсмъ здоровъ, повторялъ мистеръ Поль.— Радъ видть васъ всхъ, уйдите прочь.
Не смотря на первый припадокъ, произведенный двумя-тремя словами, которыя были сказаны одной изъ дочерей выразительнымъ тономъ, онъ старался казаться ласковымъ, любезнымъ.
— Неужели вы хотите испортить все, что было сдлано мной въ теченіе этого благословеннаго дня? сказала мистриссъ Чомпъ, обращаясь къ Адели.
— Я очень радъ, что вы поправились къ этому дню, сказалъ Вильфридъ, и не забыли о немъ.
— Ахъ, мой сынъ! произнесъ старикъ, возвращая ему привтъ за привтъ.
Лэди Шарлотта бросила на Вильфрида выразительный взглядъ.
— Если ты можешь дйствовать въ этомъ род, говорилъ этотъ взглядъ, и знать столько же, сколько знаю я, то ты стоишь больше того, чмъ я считала.
Вильфридъ говорилъ просто и казался такимъ же спокойнымъ, какъ и всякій изъ гостей. Онъ не былъ возмущенъ даже въ то время, когда мистриссъ Чомпъ, уловивъ его взглядъ, громко сказала ему:
— Я знаю, мистеръ Вильфридъ, что вы были бы еще боле благодарны мн, если бы я привезла съ собой маленькую Беллони. Но я принуждена была оставить ее въ отел, потому что Поль не можетъ равнодушно смотрть на нее. Ея видъ становится ему отвратительнымъ. Если вамъ случалось видть собаку, опаленную огнемъ, то Поль будетъ похожъ на нее, когда вы произнесете имя этой двочки.
Въ это время въ одномъ изъ открытыхъ оконъ показалась голова музыканта, принадлежавшаго къ оркестру, который расположился передъ окнами дома. Мистеръ Периклъ сдлалъ ему знакъ удалиться и играть. Музыкантъ не слушался, и между нимъ и мистеромъ Перикломъ начался крупный разговоръ на ломаномъ англійскомъ язык, который вскор перешелъ на итальянскій. ‘Mia figlia’, долетло до слуха Вильфрида. ‘Allegro, allegro’, проревлъ мистеръ Периклъ. Спустя минуты дв, Брэнтопъ почувствовалъ прикосновеніе къ плечу, и, обернувшись, увидлъ Вильфрида, который самымъ дружескимъ тономъ попросилъ его отправиться на послднемъ позд въ Лондонъ и перевезть миссъ Беллони въ отель, сказавъ его адресъ.— ‘Извольте, отвчалъ Брэнтопъ: но если я встрчусь съ ея отцомъ…?’ Вильфридъ потребовалъ для него шампанскаго.— Вы очень добры,— вскричала при этомъ мистриссъ Чомпъ: угощайте, мистеръ Вильфридъ, угощайте этого молодаго человка, — мистеръ Брэнтопъ неоцненный молодой человкъ. И какое вамъ, мистеръ Периклъ, дло до отеля, если мы его оставили?
Грекъ отвелъ глаза отъ мистера Поля и, взглянувъ на мистриссъ Чомпъ, выразительно пожалъ плечами. Вслдъ за тмъ глаза его встртились съ глазами Вильфрида, который взглядомъ своимъ измрялъ его съ головы до ногъ.
— Не выпьемъ ли мы вмст шампанскаго?— спросилъ мистеръ Периклъ.
— Съ удовольствіемъ, было отвтомъ.
Бокалы наполнились, Вильфридъ и Периклъ поклонились другъ другу и выпили вино. Посл того Вильфридъ занялъ свое мсто, вынулъ изъ кармана бумажникъ, и любезно разговаривая съ лэди Шарлоттой, сидвшей подл него,— притворно задумываясь надъ ея замчаніями, или показывая видъ, что придумываетъ приличный отвтъ, написалъ на лоскутк бумаги подъ столомъ:
‘Мой другъ! мой ангелъ! поберегите себя для меня. Завтра вы со мной увидитесь. До того времени будьте врны мн. Думайте о мн всю ночь. Никогда не забывайте меня.
Любящій васъ ‘.
Сложивъ этотъ лоскутокъ бумаги и надписавъ на немъ каракулями имя Эмиліи, онъ передалъ его въ руки Брэнтопа, и потомъ снова началъ разговоръ съ лэди Шарлоттой, которая уже въ то время, когда ничего нельзя было обнаружить, замтила:— Скажите, пожалуйста, что вы тамъ длаете подъ скатертью?
— Я! вскричалъ Вильфридъ, показывая свои руки и принимая на себя видъ совершенно невиннаго. Лэди Шарлотта не любила судить о дйствіяхъ скрытныхъ и на объясненіе Вильфрида:— неужели вы не замтили моей привычки перебирать пальцами, когда я говорю?— она только кивнула головой.
— Это доказываетъ нервную раздражительность, сказала лэди Шарлотта: — вы просто мальчикъ.
— Положительно мальчикъ!
— Такъ позвольте же, я поиграю вашимъ тщеславіемъ! сказала она, и дйствительно подумала, что играла имъ.
— Мистеръ Поль, сказала лэди Гостръ: — надюсь, вы оставите этотъ залъ въ настоящемъ вид: въ здшнемъ мст ничего подобнаго ему не встртите.
— Очаровательный залъ! возразила лэди Лаура Тинлей: — разв это уже ршено?
Мистеръ Поль нагнулся немного впередъ къ лэди Гостръ,— и постигнувъ смыслъ ея словъ, сказалъ: — почему же не оставить?— и вмст съ тмъ взялся за бокалъ, поднесъ его къ губамъ, но не выпилъ ни капли. Посл нкотораго размышленія, ему однако показалось, что въ вин заключается его спасенье, и онъ за этимъ осушилъ бокалъ. Мистриссъ Чомпъ немедленно его наполнила, замтивъ своей сосдк, что одно только вино и поддерживаетъ его на ногахъ.
— Мы будемъ сильно вамъ завидовать, сказала Лаура Тинлей Арабелл.
— Увряю васъ, что ршительнаго ничего еще не сдлано, отвчала Арабелла.
— Вы, врно, хотите сдлать намъ сюрпризъ, приславъ пригласительныя карточки изъ Бесворта!
— Я и не думала о подобномъ сюрприз,— спокойно возразила Арабелла.
— Значитъ у васъ есть какой нибудь другой? Пожалуйста, скажите мн.
— Какъ врна бываетъ своему полу женщина, которая желаетъ обратить то, ‘что есть’, въ то, ‘чего нтъ’! сказалъ Фрешфильдъ, преданный кавалеръ Арабеллы.
— Мн кажется, что сюрпризъ, когда узнаешь о немъ, становится пріятне. Признаюсь, у меня есть эта слабость,— замтила лэди Шарлотта.
— Совершенно справедливо! воскликнула Лаура.
— Открытая тайна теряетъ свое назначеніе, сказалъ Фрешфильдъ.
— Одно любопытство! сказалъ кто-то вздохнувъ и этимъ самымъ поддержалъ Фрешфильда.
— Вдь я Пандора,— улыбаясь сказала Лаура.
— Для кого? сорвалось съ ядовитаго языка Трэси Ронинбрука.
— Шампанское въ головахъ мужчинъ и классики въ головахъ женщинъ къ чему нибудь да приведутъ насъ, замтила лэди Гостръ частію себ и частію сидвшей близь нея Джоржіан.
Всякій посторонній наблюдатель могъ бы замтить, что мистеръ Поль старался удерживать свой языкъ. Онъ сидлъ въ своемъ кресл выпрямясь, обдергивалъ воротникъ своего пальто, хмурился, произносилъ свое обычное ‘гм!’, обнаруживавшее его желаніе что нибудь сказать, и кончалъ приглаживаньемъ своихъ волосъ на затылк. Мистриссъ Чомпъ, замчая въ шампанскомъ посл каждаго бокала новыя свойства, готова была приступить къ изслдованію качествъ различнаго винограда. Она боле уже не требовала его, но только приподнимала грозный свой палецъ позади ряда головъ, и при этомъ знак бокалы наполнялись быстро виномъ. Жестъ этотъ, конечно, сопровождался непринужденнымъ смхомъ. Арабелла съ лихорадочнымъ нетерпніемъ бросила взглядъ на мистера Перикла, который посмотрлъ на часы и три раза одинъ за другимъ показалъ ей растопыренные пальцы,— это означало пятнадцать минутъ. Черезъ пятнадцать минутъ должна была явиться оперная труппа, съ тремя извстнйшими солистами и восхваленной примадонной. Фактъ этотъ былъ извстенъ только Арабелл и мистеру Периклу. Это было сюрпризомъ для вечера. Но чего не можетъ случиться въ теченіе пятнадцати минутъ, особливо когда въ головахъ гостей зашумитъ шампанское?
Арабелла предложила Фрешфильду встать.— А разв не дамы встаютъ первыми? пробормоталъ Фрешфильдъ и этимъ вопросомъ навлекъ на себя боле, чмъ неудовольствіе, холодный, полусознательный взглядъ, чрезвычайно сокращающій размры того предмета, на который бываетъ устремленъ. Въ столовой по всей вроятности сидло до дюжины очень молодыхъ людей, ожидавшихъ сигнала подняться съ своими дамами съ мстъ и приступить къ танцамъ, отъ этихъ молодыхъ людей нельзя было ожидать иниціативы, и нельзя было разсчитывать, что они послдуютъ чьей нибудь другой иниціатив, какъ это длаютъ дамы, когда услышатъ шелестъ платья электрической хозяйки дома. Присутствовавшіе мужчины не были проводниками электричества. Арабелла знала, что она могла бы увлечь за собой всхъ женщинъ, но такой поступокъ предоставилъ бы ея отцу случай свободно распоряжаться виномъ, тмъ боле, что мистриссъ Чомпъ осталась бы при немъ, а оставаясь одна въ обществ мужчинъ, она опозорила бы свой полъ вообще и брукфильдскихъ барышенъ въ особенности. Поэтому Арабелла, предчувствуя такое зло, ждала, и что же изъ этого вышло? Мистеръ Поль публично началъ ласкать руку мистриссъ Чомпъ. Не смотря на гулъ голосовъ, не смотря на пущенный Фрешфильдомъ трескучій анекдотъ, не смотря на благосклонное желаніе лэди Гостръ остановить мистера Поля, начавъ съ нимъ разговоръ, отъ мистера Поля долго не могли добиться слова. Наконецъ онъ сказалъ, что въ послднее время былъ очень не хорошъ. Съ ногами его и теперь еще не хорошо, какъ утверждалъ его добрый другъ Марта, то же самое было и съ его головой, хотя она у него также крпка, какъ у каждаго изъ присутствовавшихъ мужчинъ.
— Послушайте его! вскричала мистриссъ Чомпъ, нжно отводя свои глаза отъ мистера Поля къ бокалу.
— Все отъ занятій, милэди! продолжалъ мистеръ Поль.— Ахъ, вы не знаете, что это такое. Мы должны работать и работать головой. Мы не плаваемъ на пробкахъ. Дло другое, мой старый другъ Ральфъ Тинлей,— онъ продаетъ желзо и разработываетъ рудники. Это очень просто. Но, мой Богъ, ма’мъ, когда человкъ долженъ имть свой глазъ въ одно и то же время на Индійскомъ океан и Атлантическомъ, на Балтійскомъ мор и Черномъ, и на полдюжин колоній, онъ… вы…
— Ахъ, Поль, у него вдь долженъ быть громаднйшій глазъ, сказала мистриссъ Чомпъ, стараясь поддержать мистера Поля.
— …этотъ человкъ и самъ не знаетъ, будетъ ли онъ разорившейся собакой, или гордо станетъ держать свою голову во всякомъ обществ.
— О, Боже, Поль! опять ты заговорилъ о нищет! и мистриссъ Чомпъ всплеснула руками. Милэди, я терпть не могу этого слова.— У меня, вы знаете, доброе сердце, и я не могу представить себ друга своего въ лохмотьяхъ. Онъ становится гадкимъ! Поль, кажется, хочетъ ущипнуть меня.
Сказавъ послднія слова, она вспомнила, что мистриссъ Лопинъ расхохоталась бы отъ нихъ, и огляпувшись кругомъ, замтила, что это маленькое одинокое существо, прикрывъ рогъ носовымъ платкомъ, судорожно дрожала всмъ тломъ.
— Что касается до Бесворта, говорилъ мистеръ Поль: — я могъ бы купить двадцать Бесвортовъ, если… если колода будетъ срзана подъ счастливую карту. Если… (потъ выступилъ у него на лбу, онъ приподнялъ брови и заморгалъ глазами). Но никто! (и онъ ударилъ по сголу) никто не можетъ сказать, что я не былъ добрымъ отцомъ! Я далъ моимъ дочерямъ такое воспитаніе, что он могутъ выдти замужъ хоть за принца. Я купилъ домъ, гд он могли бы имть общество и выбрать себ жениховъ, это была ихъ собственная идея. (Глаза его встртились съ глазами Арабеллы). Я такъ думалъ во всякомъ случа, а то зачмъ бы я сталъ платить, если бы не такъ думалъ? когда поэтому… да, та сумма… спасла меня! спасла меня!
Въ послднихъ словахъ звучало отчаяніе, это былъ звукъ лопнувшей струны.
— Впрочемъ ничего, снова началъ мистеръ Поль, моргая глазами быстре прежняго.— Я совершенно здоровъ: сердце здорово, легкія здоровы, желудокъ исправенъ. Зрніе, обоняніе и слухъ у меня не потеряны. Только осязаніе по временамъ бываетъ какъ-то тупо, но докторъ говоритъ, что это ничего, ршительно ничего, мн кажется, я былъ бы совсмъ здоровъ, если бы не чувствовалъ, что постоянно ношу на голов огромную свинцовую шляпу.
— Праведное небо! Поль, ты говоришь сущій вздоръ! воскликнула мистриссъ Чомпъ.
— Ну хорошо, моя милая Марта. (Мистеръ Поль обратился къ ней съ тономъ доказательства): какъ ты объяснишь состояніе моихъ ногъ? То же самое я чувствую и въ голов. Признаюсь, одно время мн казалось, что поля моей шляпы шире цлаго ярда. Теперь, милэди, я вамъ скажу, что человкъ въ такомъ состояніи, здоровый и сильный, какъ юноша, но человкъ, который на все досадуетъ, которому все надодаетъ, котораго все мучитъ, не нуждается въ женщин, способной присмотрть за нимъ, или нтъ, нтъ! я хочу сказать, что ему нужна такая женщина. И почему молоденькія двицы не хотятъ этого видть? а могли бы это видть и даже очень хорошо. И при томъ же она не требуетъ особенныхъ издержекъ.
Мистеръ Поль простоналъ.
Лэди Шарлотта и Вильфридъ смотрли на одно и то же мсто на стол безъ малйшей перемны въ выраженіи лицъ.
— Что уязвляетъ васъ, то уязвляетъ и меня, сказала лэди Шарлотта.
Мистеръ Поль снова началъ свою рчь, очевидно подстрекаемый къ этому Лаурой Тинли, не смотря на то, что лэди Гостръ и Фрешфильдъ Сомнеръ старались остановить потокъ его краснорчія. При жизни Чомпа, какъ оказалось, онъ (мистеръ Поль) былъ неравнодушенъ къ мистриссъ Чомпъ, и когда Чомпъ овладлъ ею, хотя она уже и не была такою, какъ съ самаго начала, ‘цвтущей ирландской двушкой’, съ такими же черными какъ теперь волосами, съ черными локонами, до половины прикрывавшими ея щеки, съ серебристымъ смхомъ, блой шеей, полными пухлыми ручками и…
Восклицаніе:— о Поль! ты какъ будто раздваешь меня передъ всмъ обществомъ! разсмшило окружавшихъ ирландскую красавицу.
— Кому не понравится подобная похвала? сказала Лаура Тинли, и этимъ самымъ вызвала Фрешфильда на замчаніе:
— Рискуя подвергнуться точно такой же личной опасности? спросилъ онъ Лауру.
— Пухлыя ручки! раздалось въ одной сторон, блая шея!— въ другой. Лаура была желта и сухощава.
— Но, мистеръ Поль, вы не должны думать, что мой отецъ не иметъ хлопотъ, сказала Лаура въ отмщеніе и увидла, что слова ея подйствовали на мистера Поля непріятно.
Лэди Гостръ возразила на это:
— Кто же могъ бы думать такимъ образомъ о человк съ большимъ семействомъ?
— Мистеръ Поль говорилъ…
— Мистеръ Поль все высказалъ, это выраженіе врне.
Фрешфильдъ пустилъ въ обращеніе нсколько восклицаній, выражавшихъ ужасъ имть большое семейство. Большое семейство, какъ сатирическій предметъ разговора, пошелъ вокругъ стола, пока не достигъ личностей, которыя трактовали о немъ серьезно, при чемъ сухопарая Тинли чувствовала, какъ будто ее поджаривали на огн. Не смотря на то, Лаура знала, что такое нападеніе на ея особу было дломъ минуты, и что смхъ и сарказмы на Полей возобновятся и будутъ продолжаться. Такъ думали и Поли и потому стали на сторону оппозиціи, разсчитывая на поддержку эстетическаго превосходства, на этотъ крпкій оплотъ предпріимчивой юности. Каждая изъ сестрицъ думала: по крайней мр наше положеніе научаетъ насъ открывать и избирать изъ этого общества людей благовоспитанныхъ, и вообще то, что называется изящнымъ. Адель остроумне всего судила о своемъ общественномъ положеніи по поведенію Тинлеевъ.— Лишь бы только он не оказывали состраданія, молила она, ея сестрицы имли такую же идею. Слова отца: эта сумма спасла меня… спасла меня! поясняла имъ многое, но въ то же время он разсуждали, что это не могло имть ни для кого никакого значенія кром только тхъ, у кого были предчувствіе или подозрніе.
Но вотъ отворилась дверь, мистеръ Периклъ всталъ и воскликнулъ: — наконецъ-то! Въ залъ вошла знаменитая оперная пвица, поддерживаемая прекраснымъ джентльменомъ, теноромъ, который раздлялъ съ ней ея славу и всюду сопровождалъ ее. Въ аріергард находились два баритона и изъ-за нихъ выглядывало еще нсколько итальянскихъ головъ.
Кругомъ залы пробжали имена главныхъ пвцовъ. Лаура произнесла Арабелл нсколько словъ истинной благодарности за такой очаровательный сюрпризъ, но Арабелла сочла за лучшее отвернуться отъ этихъ словъ.— Какъ похожа на Эмилію, и также молода, сказало нсколько голосовъ. Слова эти какъ жало уязвили сердце Вильфрида. Когда сеньору спросили, угодно ли ей ужинать или выпить шампанскаго, и когда она отвтила, что готова и поужинать и потомъ выпить портеру, Поли ршительно приписали ей сходство съ Эмиліей.
Между тмъ несчастный Брэнтопъ получилъ намекъ, что онъ долженъ отправиться. Выходя изъ зала, онъ прошмыгнулъ мимо главнаго конторщика, который только что явился между гостями и, раскланиваясь, пробирался впередъ.— Какая подстановка за меня! съ горечью подумалъ Брэнтопъ, и въ убжденіи, что этотъ старый конторщикъ по всей вроятности въ тотъ же вечеръ отправится въ Лондонъ и согласится принять на себя порученіе Вильфрида, началъ бродить вблизи музыкантовъ у окраины луга. Внезапное прикосновеніе къ его рук изумило его. Въ глубокихъ сумеркахъ онъ узналъ Эмилію.— Пожалуйста не говорите, что видли меня, были первыми ея словами. Но когда Брэнтопъ подалъ ей записку, Эмилія отвела его въ сторону и съ помощію спичекъ, сжигаемыхъ одна за другой въ шляп Брэнтопа, прочитала записку и съ горячимъ дыханіемъ сказавъ:— да! да! положила ее на грудь. Вслдъ за этимъ залъ ярко освтился и пніе началось. Брэнтопъ упрашивалъ Эмилію войти въ домъ и остался очень доволенъ, когда она отказалась. Они стояли подъ открытымъ ночнымъ небомъ, и при поднимавшемся желтоватомъ мсяц, прислушивались къ голосу знаменитой пвицы. Не смотря на глубокое впечатлніе, производимое голосомъ, Брэнтопъ усплъ, однакоже, замтить въ нкоторомъ разстояніи движущіеся огоньки, повидимому отъ только что закуренныхъ сигаръ. Онъ находился въ слишкомъ большомъ восторг, чтобы испытывать боязнь, ну, если отецъ ея еще разъ поймаетъ меня,— подумалъ онъ: и еще съ Эмиліей подъ ручку.
Главный конторщикъ мистера Поля привезъ весьма тревожныя извстія. Онъ былъ встрченъ восклицаніемъ: — дла, Пэйпъ, въ сторону! теперь не до занятій!
Обратясь къ мистеру Периклу, старый конторщикъ сказалъ: — я пріхалъ, сэръ, собственно къ вамъ, вовсе не надясь встртить здсь мистера Поля.
Мистеръ Периклъ приказалъ разсказать въ чемъ дло, гости отодвинулись назадъ и слышали одно только чахоточное бармотанье конторщика, т же изъ гостей, которые не спускали глазъ съ мистера Поля, замтили, что румянецъ на его лиц безпрестанно и быстро смнялся блдностью.
— Вотъ, вотъ, вотъ! повторялъ мистеръ Поль.— Ну что, Периклъ! Онъ вынулъ платокъ и началъ вытирать имъ потъ, выступившій на ладони.— Что, рискъ дло благородное? Э?
Мистеръ Периклъ наклонилъ ухо, чтобы выслушать вс новости.
— Десять тысячъ, сказалъ онъ, разгладивъ нарукавники, и потомъ засунувъ большіе пальцы въ карманы жилета.— И еще шансъ на сорокъ тысячъ. Не будемте же терять времени для музыки.
И онъ отошелъ въ сторону.
— Я не врю, ма’мъ, этому чертовскому хладнокровію, сказалъ мистеръ Поль, обращаясь къ Фрешфильду Сомнеру.— Это притворство. Это маска, человкъ этотъ принадлежитъ къ числу тхъ шарлатановъ, которые постоянно носятъ маску. Десять… сорокъ тысячъ! и при этомъ только пожалъ плечами, это неестественно, не по человчески. Я вамъ скажу, онъ длаетъ это изъ зависти, изъ желанія посоперничать со мною какъ съ англичаниномъ. Если я хладнокровенъ, такъ и онъ долженъ быть хладнокровнымъ. Неужели вы думаете, что мать не чувствуетъ потери дтей?
— Я боюсь, что мн нужно сдлаться женщиной, прежде чмъ буду въ состояніи отвчать на чисто женскіе вопросы, сказалъ Фрешфильдъ.
— Разумется, разумется, соглашался мистеръ Поль.— Я вамъ скажу, что человкъ питаетъ къ деньгамъ материнскія чувства. Какіе это были люди… Спартанцы, кажется… ну словомъ женщины, которыя вырзывали себ груди, чтобы…
— Амазонки, подсказалъ Фрешфильдъ.
— Нтъ, это были женщины,— мистеръ Поль поправилъ его:— и если что нибудь огорчало ихъ, он никогда не плакали. Вотъ этимъ то, ха! ха! нашъ другъ и старается показать себя. Онъ дуракъ. Онъ не будетъ спать цлую ночь. Будетъ лежать, пока не озябнутъ ноги, тогда онъ станетъ поджимать ихъ, какъ голландская кукла, совсмъ окоченетъ, наконецъ соскочитъ съ постели и подумаетъ, что наступилъ послдній его часъ. Что-то у меня желудокъ… Все это я называю маской!
Птичьи глаза негоціанта смотрли выразительно.
Дв брукфильдскія барышни, стоявшія подл него, бросились въ сторону, закрывъ руками уши. Видъ этотъ заставилъ мистриссъ Чомпъ приблизиться къ оратору.— Поль! Поль! сказала она: — разв случилось что нибудь дурное?
— Дурное, Марта? онъ нагнулся къ ней, стараясь подражать ирландскому выговору.— Arrah! теперь! а разв не должно быть все хорошо, когда ты здсь?
Мистриссъ Чомпъ нжно потрепала его по щек.— Ты, любезный, нисколько не похожъ на ирландца!— сказала она.
— Пойдемъ танцовать! вскричалъ онъ повелительнымъ тономъ.
— Вотъ будетъ спектакль-то!— мы вдвоемъ станемъ танцовать, когда тутъ поютъ,— какой ты глупенькій!
Мистриссъ Чомпъ повела его на верхъ, согрвая одну изъ рукъ и громко выражая свое удивленіе, что у него подкашиваются колни.
На темномъ лугу, прижимая къ сердцу записку Вильфрида, Эмилія слушала пніе.
— Почему это люди производятъ такой шумъ и нисколько не удовлетворяютъ чувству? гнвно сказала она Брэнтопу, въ то время какъ въ зал раздались рукоплесканія. Ея понятія поэтому предмету далеко не согласовались съ понятіями гостей.
Мало по малу какое-то нжное самозабвеніе, какая-то безсознательность овладвала ея чувствами, и потомъ сильное движеніе души,— возбуждаемое отчасти неопредленнымъ соперничествомъ съ голосомъ, который повидимому такъ сильно отзывался въ душ любимаго ею человка, заставлялъ ея грудь подниматься и опускаться. Она объясняла себ это такимъ образомъ:— сколько было бы восторга для него, если бы теперь онъ услышалъ меня!— И во время наступившей паузы Эмилія звучно пропла:

‘Prima d’Italia amica,’

и нарочно протянула послднюю ногу, чтобы Вильфридъ услышалъ ее.
Въ этотъ моментъ Брэнтопъ замтилъ, что по трав разсыпались искры отъ упавшей сигары. Вмст съ тмъ нсколько словъ порицанія и насмшки показали Эмиліи, что она оскорбила и музыкальный вкусъ и своего отца. Онъ окликнулъ ея имя, и, пробираясь къ ней, наткнулся на Брэнтопа, котораго сейчасъ же схватилъ одной рукой, между тмъ какъ другая твердо опустилась на Эмилію.
— ‘Amic — amic—‘, передразнивая протянулъ онъ несчастную ноту и нагнувшись къ Эмиліи сказалъ ей по итальянски торжествующимъ тономъ, что наконецъ-то нашелъ ее. Брэнтопъ, посл непродолжительной борьбы и усилія что нибудь сказать, увидлъ себя плнникомъ.
Эмилія знала характеръ своего отца. Онъ имлъ привычку вполн предаваться какой нибудь дурной страсти, пока она бушевала въ немъ. Опасаясь за дурныя послдствія для Брэнтопа, она обратилась къ освщеннымъ окнамъ, думая увидть въ нихъ кого нибудь и знаками позвать на помощь, но никто не обратилъ на нихъ вниманія. Вильфридъ однако зналъ, кто проплъ на открытомъ воздух три слова изъ итальянской аріи. Примадонна спросила объ этомъ мистера Перикла и, конечно, не удовлетворилась, получивъ въ отвтъ, что это прокричала спуганная ворона, или сова, или старый соловей! Грекъ потиралъ отъ удовольствія руки.— Начнемте, начнемте, сказалъ онъ:— не будемъ обращать вниманія на пуганныхъ воронъ.
— А вамъ нравится эта часть оперы? спросилъ онъ Вильфрида, на котораго смотрлъ все время искоса, по внимательно.
— Безпредльно, сказалъ Вильфридъ, кланяясь примадонн, которую мистеръ Периклъ рекомендовалъ ему.
— Теперь по мстамъ!
Приказаніе мистера Перикла было исполнено, какъ вдругъ крикъ Эмиліи ‘Вильфридъ!’ произвелъ въ зал волненіе.
Мистеръ Поль дремалъ въ своемъ кресл. При этомъ крик онъ всталъ, сурово посмотрлъ и съ безсознательнымъ подергиваніемъ шеи и быстрыми перемнами въ лиц, попросилъ, чтобы кто нибудь взялъ его протянутую руку, которая дрожала отъ пароксизма нервнаго ужаса.
Услышавъ снова призывъ своего сына, но уже слабе прежняго, онъ кликнулъ Марту.— Не позволяйте этой двушк приближаться ко мн!— Я… я не умю обходиться съ иностранками.
Глаза его блуждали между окружавшими его лицами, на которыхъ выражалось крайнее любопытство.— Вильфридъ! закричалъ онъ.— При повтореніи этого призыва, среди общаго безмолвія послышался отвтъ:
— Что вамъ угодно, сэръ?
Во время этого разговора ни отецъ, ни сынъ не смотрли другъ на друга.
— Ты идешь къ ней, Вильфридъ?
— Меня кто-то звалъ, сэръ.
— У него адская хитрость, сказалъ мистеръ Поль, задушаемый волненіемъ.
— Пожалуйста не говорите объ этомъ мст, простонала мистриссъ Чомпъ.
— Остановись! вскричалъ старикъ. Неужели ты идешь? Остановись! Не длай зла! Не длай зла. Я хочу сказать… тамъ… остановись! Не ходи. Ты не долженъ идти. Ты не долженъ выходить отсюда.
Удареніе и жесты придавали простымъ словамъ особенный всъ. Но досада, даже бшенство при оскорбленіи въ тотъ день всхъ чувствъ и достоинства длали Вильфрида безпечнымъ, и онъ теперь чувствовалъ, что у него осталась только одна любовь. Онъ слышалъ, что его Эмилію увлекали къ погибили, быть можетъ для того, чтобы предать ее позору. Взбшенный, онъ не могъ понимать положенія своего отца и не заботился о мнніи общества. Его сестры собрались вблизи его, но были безгласны.
— Онъ ушелъ?— продолжалъ мистеръ Поль.— Ты ушелъ?— Вильфридъ, неужели… (ахъ! что-то кольнуло мн въ сердце), прибавилъ онъ, въ полголоса одному изъ ближайшихъ къ нему лицъ, и въ тотъ же моментъ обими руками схватился за грудь. Вильфридъ, останешься ли ты здсь?
— Ради Бога, Вильфридъ, подойди къ нему, сказала Адель. Я не могу этого сдлать.
— Если ты уйдешь… если ты… я хочу сказать… Старикъ тяжело задышалъ и снова вполголоса прибавилъ.— У меня опять что-то худо въ груди.
Имъ вдругъ овладлъ физическій страхъ. Черезъ секунду его голосъ перемнился, въ немъ слышалась мольба.— Прошу тебя, мой милый сынъ, не уходи. Вильфридъ, я говорю теб, не уходи. Ты не поступишь, какъ… я не сердитъ, но на меня это дйствуетъ… Вильфридъ, здсь общество, подойди ко мн, мой любезный, поди сюда. Можетъ быть, ты не долго будешь видть своего стараго бднаго отца, который вывелъ тебя въ свтъ. Мы вс люди,— смерть можетъ постить насъ неожиданно. Правда, я здоровъ, только нервы мои… Онъ ушелъ?
Вильфридъ только что хотлъ оставить залъ.
Лэди Гостръ разговаривала съ мистеромъ Пойсомъ. Она хотла сказать лэди Шарлотт нсколько словъ, когда послдняя подошла къ дверямъ, и тономъ, пробудившимъ признательность въ сердц Вильфрида, сказала ему: — не обращайте вниманія на этихъ людей. Если вы не пойдете къ нему, съ нимъ будетъ ударъ. Его нервы страшно разстроены, а вино, которое подливали ему… Идите вы къ нему, и я отправлюсь къ Эмиліи, и сдлаю для нея все, что могли бы сдлать вы.
Вильфридъ подошелъ къ отцу въ тотъ моментъ, когда послдній падалъ на руки мистриссъ Чомпъ.

ГЛАВА ХXXIII.

ПОРАЖЕНІЕ И БГСТВО МИСТРИССЪ ЧОМПЪ.

По возвращеніи домой въ тотъ вечерь, Арабелла подъ вліяніемъ глубокой тоски, думала:— Что бы тамъ ни говорили о насъ, но никто не скажетъ, что найдется домъ, въ которомъ лучше бы нашего заботились о прислуг. Эта мысль являлась съ изумительной ясностью, когда работалъ умъ,— когда Арабелла живо представляла себ ужасъ рухнувшаго счастія, публичную огласку и, главное, разрушеніе фундамента, на которомъ честолюбіе начинало воздвигать великолпное зданіе. Не такъ думала Адель.— Я шла по узенькой дощечк,— говорила она, отъ времени до времени бросая испуганные взгляды въ бездну нищеты, и поспшно удалялась въ свою спальню,— это былъ въ своемъ род слабый шопотъ самоосужденія, раздававшійся въ ея ушахъ въ то время, когда Я выдвигалось на первой планъ. Брукфильдскія барышни были слишкомъ горды, чтобы коснуться такого предмета, какъ угрожавшее имъ бдствіе, и пускаться въ разсужденія о немъ, какъ о бдствіи общемъ для всего семейства. Въ Бесворт он ни разу не позволили себ взглянуть другъ на друга, какъ съ удивленіемъ замчали Тинлеи. Он пожелали спокойной ночи своему папа, который былъ достаточно здоровъ, чтобы отвтить имъ на прощальный привтъ и прибавить ршительнымъ тономъ: — ‘въ половин девятаго въ столовую’, — это означало, что онъ намревался завтракать за общимъ столомъ и передъ тмъ, по обыкновенію, прочитать молитвы. Незнакомые съ припадками нервныхъ болзней, сестрицы задались идеей, что онъ по всей вроятности притворялся,— мысль, никогда до этого не приходившая имъ въ голову, да и въ самомъ дл, какъ объяснить иначе эти быстрыя, почти моментальныя выздоровленія?
Одна Корнелія довольно близко угадывала истину. Съ той ночи, когда она встртилась съ отцомъ къ корридор и когда на другое утро мистриссъ Чомпъ подняла шумъ изъ-за своей потери, мысли Корнеліи часто приходили въ смутное состояніе, она предчувствовала, что положеніе отца имло тсную связь съ его финансовымъ состояніемъ. Это много способствовало ей быть безпечной въ назначеніи Баррету свиданій.— Если мы бдны, то я свободна, и могу отдать свою руку кому мн угодно,— было ея логическимъ выводомъ. Сцена въ Бесворт и частное подтвержденіе ея подозрній служили для нея до нкоторой степени утшеніемъ. Во время возвращенія домой въ карет, Вильфридъ случайно коснулся ея руки и крпко пожалъ ее. Она отправилась въ библіотеку, думая, что если онъ желалъ видться съ ней, то придетъ туда, и, обнаруживъ свою собственную слабость, будетъ въ состояніи извинить и ея слабость. Она не ошиблась въ своихъ догадкахъ, Вильфридъ дйствительно пришелъ. Онъ вошелъ въ библіотеку небрежно, какъ будто случайно.
— Ахъ! вы здсь? сказалъ онъ.
Корнелія ршилась подражать ему въ лицемрств.
— Да, отвчала она: здсь какъ-то лучше думается.
— Какими же думами можетъ быть занята эта миленькая головка?
— Полагаю, милордъ, не весьма серьезными,— отвтила она, показывая видъ, что она сознаетъ слабость женскаго творенія.
Вильфридъ поцаловалъ ее съ необыкновенной горячностью. Подобнаго рода обмнъ словъ былъ въ его вкус. Ему тмъ боле понравилось это, когда она шутя заговорила съ нимъ о томъ, что ему въ скоромъ времени предстоитъ сдлаться женатымъ человкомъ. Улыбаясь онъ отвчалъ на это отрицательно, игралъ ея вопросами, пока она не замтила, что онъ дйствительно желалъ, чтобы его чувства принадлежали странной смуглой двушк, которая такъ недавно появилась на ихъ горизонт. Какъ собака, лишенная возможности словесно попросить васъ, чтобы почесали ей голову, будетъ снова и снова совать свою морду въ вашу руку, безмолвно умоляя, чтобы вы съ помощію своей привязанности угадали ея желаніе, такъ точно…. но мы имемъ дло съ сантименталистами, и потому сравненіе это относительно точности будетъ слишкомъ грубо. Дло въ томъ, что лишь только голова Вильфрида была почесана, какъ онъ подумалъ, что отъ него требуютъ особенной покорности,— другими словами, въ ту самую минуту, какъ пальцы Корнеліи дотрогивались до щекотливой струны его сердца, онъ сейчасъ же переходилъ къ другой тем, снова возвращался къ ней, и такимъ образомъ лавировалъ взадъ и впередъ, сильно мистифируя сестру и заставляя ее думать: ‘у него нтъ сердца’. Конечно она ни подъ какимъ видомъ не намревалась поощрять любовь Вильфрида къ Эмиліи, но она надялась ради его же пользы, что чувство, которое онъ питалъ къ этой двушк, было искреннее. Между прочимъ онъ сказалъ, что хотя онъ и не чувствуетъ особенной привязанности къ лэди Шарлотт, но по всей вроятности женится на ней.
— Не любя ея, Вильфридъ? Это неблагородно въ отношеніи къ ней, неблагородно въ отношеніи къ себ самому.
Вильфридъ превосходно понималъ, за кого она такъ горячо заступалась. Онъ далъ ей свободу продолжать и когда она распространилась объ ужасахъ, сопровождающихъ брачные союзы безъ любви, о священномъ долг вступать въ бракъ съ тмъ существомъ, которое будетъ ‘предано душой’, Вильфридъ сказалъ: — ты можетъ быть и права. Мужчина не долженъ играть сердцемъ двушки. Онъ долженъ помнить о долг, который лежитъ на немъ къ существу боле зависимому.
Вильфридъ намекалъ этимъ, что въ подобномъ случа долгъ женщины далеко не можетъ согласоваться съ долгомъ мужчины.
Корнелія не могла возвысить голоса въ защиту своего пола. Ршившись ввести въ этотъ разговоръ слово ‘женщина’, она должна была отстоять ее. Въ этомъ-то и заключается игра нжныхъ чувствъ и ихъ тонкихъ оттнковъ, подъ обаяніемъ которыхъ находилось это семейство.
— По крайней мр, дорогой Вильфридъ, если бы (Корнелія съ большимъ усиліемъ произнесла имя), если бы Эмилія отдала свою руку по принужденію… безъ любви… ты… мы были бы въ прав сожалть ее!
Ловушка была очевидна. Вильфридъ попалъ въ нее уже только потому, что одно это имя возбуждало въ немъ любовь.
— Бдный ребенокъ! простоналъ онъ.
Корнелія хвалила доброе сердце Эмиліи.
— Ты не способенъ быть несправедливымъ и безсердечнымъ, я это знаю. Ты не могъ бы видть ее… меня… каждую изъ насъ несчастными. Женщины чувствуютъ глубоко. Мн нтъ надобности говорить теб объ этомъ. Ихъ слезы не могутъ еще служить свидтелями ихъ горести. Иногда он не плачутъ, но за то сердце ихъ обливается горячими слезами, и о! Вильфридъ, не дай Богъ, чтобы это случилось со мной. Въ моемъ желаніи видть тебя счастливымъ съ ней… съ ней, кто бы она ни была, нтъ и не будетъ безчестія, я бы оставила тебя съ убжденіемъ, что ты счастливъ. Въ противномъ случа, я бы этого не пережила. Смерти я не боюсь. Брачный союзъ безъ любви — это безчестіе, позоръ.
Сентименталисты бываютъ иногда въ удивительномъ настроеніи духа. Вильфридъ, увидвъ, что ему сдаютъ предметъ его любви съ брачнымъ благословепіемъ, хотя предметъ этотъ для отдававшихъ оставался совершенно закрытымъ, почувствовалъ сожалніе къ своей сестр и въ то же время восхищался ею.
— Я позабочусь, чтобы ты не сдлалась жертвою, когда наступитъ время, сказалъ онъ, какъ будто объ этомъ времени никто еще и не думалъ.
— О! я не знала счастія въ теченіи многихъ лтъ, не знала его до настоящей минуты, застнчиво прошептала Корнелія. Вильфридъ не могъ понять, почему она должна считать себя счастливою, не имя ничего, кром его согласія отказать неизвстному еще мужчин.
Съ другой стороны, Корнелія поставила себ задачей занять проигранную позицію, давъ ему знать, что изъ нихъ двухъ не она хотла бы вступить въ бракъ ниже своего состоянія. Она пробовала разршить эту задачу различными путями. Наконецъ она подумала, что гораздо лучше высказать это положительно.— Нтъ, возразилъ Вильфридъ: для женщины допустить это невозможно. Убдясь, что отъ него нельзя добиться права равенства, она поцаловала его. О здоровьи отца было сказано только нсколько словъ, объ Эмиліи не было больше и помину. Корнелія видла, что Вильфридъ ршился на какую-то роль, но не спросила его, боясь, что факты обнаружатся еще больше.
Къ завтраку мистеръ Поль немного опоздалъ. Онъ имлъ обманчивый видъ бодрости, лицо его было пасмурно,— молитвы читалъ онъ переводя духъ посл каждой строфы и безпрестанно потиралъ лобъ, впрочемъ трудъ былъ выполненъ какъ бы человкомъ въ обыкновенномъ здоровь, если бы вамъ угодно было думать такъ, какъ думала мистриссъ Чомпъ. Она длала пріятныя замчанія на счетъ его наружности и просила барышенъ подтвердить ихъ. Барышни молчали.
— Возьми котлету, Поль, и покажи свой аппетитъ,— сказала она. Чомпову котлету, мой другъ! {Chump-chop въ буквальномъ перевод: чурбанъ-котлета, не иметъ никакого смысла, но здсь приведено это для игры словъ. Chump — это фамилія мистриссъ Чомпъ. Прим. пер.} покойный мой мужъ часто по утрамъ предлагалъ мн ее, это была его единственная шутка, потому-то она и заслуживаетъ воспоминанія.
Передъ мистеромъ Полемъ поставили котлету. Онъ повернулъ ее и съ удивленіемъ началъ припоминать, что когда-то онъ любилъ котлеты. Не постигая причины такой прискорбной перемны, онъ проворчалъ про себя: Чомпъ! желалъ бы я, чтобъ эта женщина не совала имя своего мужа въ чужіе зубы.— Лучше яйцо!
Котлета была замнена яйцомъ, которое мистеръ Чомпъ постукивалъ ложечкой, пока мистриссъ Чомпъ не вскричала:
— Ты, Поль, точно почтальонъ: стучишь въ яйцо, какъ будто принесъ письмо цыпленку, который сидитъ въ яйц.
Отъ этихъ словъ яйцо показалось мистеру Полю страшнымъ, онъ вышелъ изъ-за стола, бормоча: — опять письма! опять занятія! и удалился въ библіотеку.
Когда онъ ушелъ, мистриссъ Чомпъ кликнула Брэнтопа, но въ туже минуту забыла о немъ и, обратясь къ барышнямъ, сказала:
— Бульонъ, ему нуженъ бульонъ. Это отличнйшая вещь для всякаго, кто не хочетъ сть котлетъ или яицъ. Что же, мои милыя, скажете вы мн за то, что я привезла его домой, къ вамъ! Я надюсь получить отъ васъ благодарность, право, надюсь, и потомъ мы вмст будемъ откармливать Поля бульономъ, пока онъ не сдлается такимъ толстымъ, какъ призовой быкъ, и такимъ развязнымъ, какъ обезьяна.
Жалкая женщина! она не могла предвидть гибели, которую накликала на себя, не могла вообразить, какъ рзко ея дыханіе дйствовало на чувствительныхъ брукфильдскихъ барышенъ! Черезъ нсколько секундъ посл словъ мистриссъ Чомпъ, маленькая мистриссъ Лопинъ подбжала къ дверямъ, шмыгнула въ нихъ и разразилась судорожнымъ смхомъ.
Вслдъ за этимъ послышался голосъ Вильфрида. Онъ стоялъ, облокотясь къ углу окна, и говорилъ, не смотря прямо на мистриссъ Чомпъ, такъ что послдняя съ трудомъ могла понять слова его.— Мадамъ, вы должны оставить этотъ домъ. Но вскор лицо ея вытянулось, и посл тщетныхъ усилій сдлать возраженіе, спокойно оставалась на мст, серьезный видъ Вильфрида бралъ верхъ надъ ней, а его неожиданная рчь привела въ движеніе ея голову, которая вдругъ наполнилась неясными безотчетными идеями. Барышни сидли передъ ней, какъ судьи, осуждавшіе ее на изгнаніе. Эффектъ, произведенный словами Вильфрида, нравился имъ, и он считали эту мру совершенно справедливою. Спина мистриссъ Чомпъ согнулась, точно внутренняя подпорка вдругъ подломилась.
— О, вы говорите жестоко! простонала она.
— Я скажу вамъ откровенно, что мы (которые, согласитесь, что нибудь да значимъ здсь) не допускаемъ никакой перемны, которая могла бы произвести переворотъ въ нашихъ семейныхъ отношеніяхъ, сказалъ Вильфридъ.
Мистриссъ Чомпъ поднималась и опускалась и качалась съ боку на бокъ отъ этихъ крупныхъ словъ, какъ чрезъ мру нагруженное судно.— Вы поймите только одно, что если мы сопротивляемся этому, вы напротивъ того дйствуете такъ, чтобы усилить наше сопротивленіе и этимъ самымъ возбуждаете борьбу, которая по всей вроятности не нанесетъ вреда ни вамъ, ни мн, но послужитъ смертью нашему отцу при его настоящемъ положеніи.
Мистриссъ Чомпъ невнятно пробормотала, что ей одной извстенъ секретъ къ возстановленію его здоровья, и что въ немъ произвели хандру люди, которые полагали, что онъ боленъ.
— Удивительная вещь! наконецъ разразилась она.— Когда я цалую его и говорю ‘бдный Поль!’ онъ дйствительно становится такимъ бдненькимъ, жалкимъ. А если только я…
Суровый голосъ Вильфрида остановилъ дальнйшій потокъ краснорчія мистриссъ Чомпъ.
— Выслушайте меня, ма’мъ, сказалъ онъ: и пусть это будетъ кончено между нами. Вы знаете очень хорошо, что если вдовецъ иметъ дтей, то онъ можетъ выбрать себ женщину, которая будетъ для него женой,— но для дтей она не будетъ матерью, тутъ главный вопросъ заключается въ томъ: согласятся ли его дти позволить ей занять это мсто? Въ настоящемъ случа мы вс за одно, и ни за что этого не допустимъ. Вопросъ, кажется, разршается ясно. Мы будемъ говорить, какъ друзья. Я принялъ этотъ тонъ собственно для того, чтобы вы могли врне понять меня въ такомъ важномъ дл. Мн извстно, что вы питаете истинное уваженіе къ нашему отцу, это-то убжденіе и заставляетъ меня…
— Вотъ вамъ и друзья! вскричала мистриссъ Чомпъ, пріобртая бодрость изъ лести, которой отзывались эти слова.— Хороши друзья! О, лисицы, лисицы!
Съ этого момента начался дуэтъ. Вильфридъ желалъ только кончить свою рчь, мистриссъ Чомпъ думала только о томъ, чтобы помшать исполненію его желанія. Цль состязанія для каждаго была одинаково серьезна.
— …Заставляетъ меня быть увреннымъ… продолжалъ Вильфридъ.
— А общаніе Поля, мистеръ Вильфридъ,— вы забыли объ этомъ.
— …Быть увреннымъ, ма’мъ…
— Его спокойствіе главне всего.
— Я говорю, ма’мъ, для его пользы…
— Я тоже самое. Бдненькій, онъ слабъ ногами! но женитьба излечитъ его,— это самое врное средство.
— Мистриссъ Чомпъ! прошу васъ, выслушайте меня.
— Мистеръ Вильфридъ! вдь и я что нибудь да вижу: три недли тому назадъ не вы ли цаловали маленькую Беллони въ корридор,— вонъ за той самой дверью,— да еще разъ въ саду.
Ударъ этотъ былъ совершенно неожиданный, у Вильфрида захватило духъ, онъ вовсе не приготовился съ своей стороны къ такому переходу въ этой замчательной пьес.
— Да, вы цаловали!
Мистриссъ Чомпъ была въ восторг, увидвъ, что отъ ея словъ разгорлся румянецъ на щекахъ Вильфрида.— Положительно цаловали. И изъ васъ двоихъ вы тогда, мой другъ, покраснли больше, вамъ стыдиться нечего, стыдливость составляетъ принадлежность двушки. Маленькая Беллони любитъ это, какъ молоко, но вы…
Вильфридъ подошелъ къ ней.
— Я вамъ говорю, выслушайте меня.
Мистриссъ Чомпъ въ одинъ моментъ притихла при вид физическаго превосходства, но все-таки продолжала бормотать:— Я сама видла, какъ онъ цаловалъ ее два раза, а можетъ быть и больше, да какъ еще сладко — просто прелесть.
Сестрицы вознаградили Вильфрида за его услугу въ пользу ихъ дла тмъ, что о поцалуяхъ ршительно ничего не слышали,— способность, свойственная вообще всмъ женщинамъ.
Какъ бы то ни было, нелпое обвиненіе и сцена, а также грязный намекъ на имя Эмиліи, сильно разсердили Вильфрида.
— Я долженъ вамъ сказать, ма’мъ, что для пользы нашего отца, вы должны оставить этотъ домъ, хотя на время.
— А общаніе Поля! общаніе Поля! снова завопила мистриссъ Чомпъ.
— Даете ли вы общаніе, что удете теперь, съ тмъ, чтобы снова быть гостьей?
— Какое прикажете, мистеръ Вильфридъ: письменное или словесное?
— Отвчайте мн, ма’мъ.
— Извольте, мистеръ Вильфридъ, уду,— мистеръ Брэнтопъ былъ свидтелемъ,— онъ знаетъ свойства клятвы. Боле священнаго общанія никогда еще не существовало. Поль говоритъ мн:—Марта…
Вильфридъ перемнилъ свою тактику. Онъ подслъ къ ея стулу и сказалъ:
— Я увренъ, что вы любите моего отца.
— Я самая любящая женщина, мой другъ! Если бы у меня не было этой добродтели, то, не знаю, чтобы со мной сдлалось. Вы могли бы спросить Чомпа, если бы онъ не былъ въ могил,— бдняжка! У меня сейчасъ же польются слезы, какъ сокъ изъ надавливаемаго апельсина. И Чомпъ, и Поль для меня одинаково дороги.
— Вы любите моего отца, ма’мъ, я это знаю. Теперь, послушайте! онъ нездоровъ. Принуждая его длать то, чему мы явно сопротивляемся, вы подвергаете жизнь его опасности.
Слова Вильфрида, которыми онъ обвинялъ ее и въ тоже время отдавалъ справедливость ея чувствамъ, привели мистриссъ Чомпъ въ крайнее замшательство. Въ свою очередь и она перемнила тонъ.
— Ахъ, мистеръ Вильфридъ! вы кажетесь любезне, когда цалуете насъ. Удивительно, куда двалась маленькая Беллони!
— Согласитесь сами, что тутъ не можетъ быть недоразумнія.
Вильфридъ пропустилъ слова ея мимо ушей, и старался сосредоточить ея вниманіе на дл.
— Какія розовенькія, пухленькія губки у нея!
Вильфридъ взялъ ея руку.
— Отвчайте же мн, сказалъ онъ.
— Какъ видите, мистеръ Вильфридъ, я очень скромна.
— Своей любовью вы длаете честь моему отцу. Я убжденъ въ этомъ, и въ такомъ случа вы должны согласиться оставить насъ въ теченіе недли. Оставьте на время всякую идею о брак, который пока невозможенъ, и поврьте, что вы сдлаете изъ насъ друзей, а не враговъ.
При слов ‘враговъ’, мысль, которой держалась мистриссъ Чомпъ, перестала оказывать ей помощь. Она всплеснула руками и вскричала,
— Враговъ! дти Поля мои враги! О Боже! и мн пришлось дожить до того, чтобы услышать это! Дти Поля, который зналъ меня, когда я была стыдливой невстой покойнаго Чомпа!
Мистриссъ Чомпъ такъ горько заплакала, что сестрицы обмнялись сострадательными взглядами, Арабелла даже встала, чтобы пожать ей руку и облегчить ея горесть. Вильфридъ увидлъ, что весь его трудъ въ одинъ моментъ будетъ разрушенъ, и потому сдлалъ знакъ Арабелл, чтобы она сла на мсто. Мистриссъ Чомпъ замтила этотъ маневръ.
— О, мистеръ Вильфридъ! милый мой!— воинъ, который былъ моимъ фаворитомъ! Половила любви моей къ Полю была слдствіемъ того, что я увидла васъ такимъ статнымъ и красивымъ! Вс мои мысли и желанія заключались въ томъ, чтобы женить васъ и повыдать за мужъ,— видть на вашихъ пальцахъ миленькія законныя колечки! А вы, желая, чтобы я оставалась одинокою женщиной, испугали меня до смерти! Я страшная трусиха,— это правда. Вамъ извстно, что бракъ есть святое дло! и такой прекраснйшій обрядъ! О, мистеръ Вильфридъ!— Вы теперь лейгенантъ! а я бы хотла купить вамъ чинъ капитана, заставить сердца вашихъ сестрицъ прыгать отъ шляпокъ, платьевъ и брильянтовъ. О Подъ, Поль! зачмъ ты оставлялъ меня безъ денегъ?— Это было для меня пагубой! Что мн въ твоихъ брошкахъ и твоихъ подаркахъ? Я желала имть только расположеніе вашихъ дочерей, сэръ,— расположеніе твоего сына, Поль!
Потокъ слезъ мистриссъ Чомпъ остановился.
— Милыя, дорогія мои сердечки! обратилась она къ своихъ безмолвнымъ судьямъ, произнося слова какими-то таинственными гортанными звуками: — неужели вы думаете, что тутъ слдуетъ бояться…?
Сестрицы обнаружили сильную наклонность столпиться въ одну группу, какъ стадо овецъ передъ наступленіемъ грозы.
— Увряю васъ, что тутъ ничего нтъ невозможнаго, продолжала мистриссъ Чомпъ.— Почему я желаю выдти за мужъ за Поля? А вотъ почему. Поль и я часто сиживали вмст и безъ умолку разговаривали,— это было давно, очень давно, и я привыкла къ нему, я нжно любила его, когда онъ былъ такимъ веселымъ малымъ, а вы — колыбельнымъ хламомъ,— но замтьте, любила его въ душ! моя добродтель была безукоризненна. Вотъ и вся причина. Поэтому будемте же вс друзьями, съ деньгами въ карманахъ: вы увидите во мн такую же двушку, какъ вы сами. Одно только скажу вамъ откровенно, я бываю черезчуръ добра посл моей порціи портвейна. Поэтому теперь вы знаете, когда я не въ состояніи отказать вамъ въ чемъ бы то ни было. Такъ что же! друзья ли мы? говорите!— друзья ли?
Даже если бы барышни расположены были простить вульгарность мистриссъ Чомпъ, он при всхъ своихъ усиліяхъ не могли бы возъимть чувства снисхожденія къ женщин, которая унижала ихъ полъ, публично прося себ мужа. Извинить это не представлялось никакой возможности, и, кром того, он, по своей сентиментальности, имли глубокое отвращеніе къ вступленію женщины во второй бракъ, он считали это просто преступленіемъ, измной предъ идеаломъ жепскаго пола, измной предъ непорочностью женщины, измной предъ неопредленнымъ загадочнымъ чувствомъ, которое ставитъ женщину такъ высоко, что когда она соскользнетъ съ этой высоты, то ничто не въ состояніи спасти ее и она неизбжно должна погибнуть.
Замтивъ, что вс слушатели оставались неумолимыми, мистриссъ Чомпъ плачевнымъ голосомъ произнесла:— Арррабелла!
— Мы готовы быть вашими друзьями, мистриссъ Чомпъ, сказала эта барышня:— и даже просимъ, чтобы вы не иначе на насъ смотрли какъ въ этомъ смысл. Мы только не соглашаемся дать вамъ имя…
— Да вдь, душа моя, можно обойтись и безъ этого имени, прервала мистриссъ Чомпъ.— Вы будете называть меня просто Мартой, а это тоже самое, что называть матерью,— ршительно тоже самое. А вы, моя милая Корнелія! что вы скажете?
— Я могу только подтвердить слова моей сестры, которыя не требуютъ ни малйшаго поясненія, отвчала Корнелія.
Несчастная женщина протянула руку къ младшей сестриц.
— Теперь ваша очередь, Адель, моя миленькая плутовка! Только, пожалуйста, не употребляйте словъ, въ род каретныхъ колесъ, которыя того и смотри, что раздавятъ.
Адель страдала наклонностью къ легкомыслію, которое, она знала, не только не шло къ настоящему случаю, но могло даже повредить ему.
— Я уврена, мистриссъ Чомпъ, сказала она:— что мы очень привязаны къ вамъ, какъ къ мистриссъ Чомпъ, но посл извстнаго періода жизни, бракъ длаетъ людей смшными, сколько для вашей пользы, столько же и для нашей собственной, мы бы совтовали вамъ оставить идею, которая никому не можетъ принести пользы. Врьте въ нашу привязанность, отъ времени до времени мы съ удовольствіемъ будемъ видться съ вами здсь и писать вамъ, когда будете въ отсутствіи. И…
— О кошечка!— увернулась какъ угорь! вскричала мистриссъ Чомпъ.— Вы только подсахарили, миссъ, туже самую микстуру! Будьте спокойны! И тотъ измнникъ, кто отвратительный вкусъ длаетъ пріятнымъ. Неужели вы думаете, что желудокъ мой глупъ? Вы можете подсластить губы, ротъ, но не желудокъ.
Посл этихъ словъ наступило мертвое молчаніе. Вильфридъ смотрлъ на всхъ равнодушно, ожидая минуты, чтобъ нанести ршительный ударъ.
Убдясь въ факт, что во всемъ собраніи нтъ искры сожалнія, мистриссъ Чомпъ встала.
— О! вижу, что я сидла между тремя совами и коршуномъ,— воскликнула она и расправила платье.— Желаю вамъ добраго дня,— молодыя лэди, быть можетъ, въ одно прекрасное утро, самимъ вздумается выдти за другаго. Провидніе долго, долго ждетъ. Терпливая курица высиживаетъ и для васъ по цыпленку! Теперь я не хочу выходить за мужъ за Поля — не хочу, и не выйду,— хоть онъ волкомъ вой. Прощайте, мистеръ Вильфридъ. Вы сдлали свое дло. Меня не будетъ въ этомъ дом черезъ полчаса.
Вильфридъ не хотлъ, чтобы дло дошло до этого. Онъ предложилъ ей пріхать на яхту, и даже теперь, что послужило бы благовиднымъ предлогомъ къ оставленію Брукфильда. Но мистриссъ Чомпъ находилась въ такомъ состоянія, когда позорно уязвленные другими, мы находимъ утшеніе въ добровольномъ уязвленіи самихъ себя.
— Нтъ, сказала она:— ни за что не останусь. Не поду и на яхту,— разв посл, подумавши. А оставаться не хочу. Вы меня обидли, и прощайте. Надюсь, никто изъ васъ не будетъ вдовой. Это жестокая вещь. Когда у васъ нтъ дтей, и вы почувствуете влеченіе къ другимъ, захотите раздлить между ними свою любовь, и вдругъ узнаете, что они ненавидятъ васъ …ненавидятъ васъ! О! О!.. Не безпокойтесь, мистеръ Вильфридъ, я пойду одна. О Боже! въ зеркал-то на кого я похожа! а волоса-то! Всякій скажетъ, что я пьянствовала. Я не хочу даже, чтобы Поль взглянулъ на меня. Это его вылечитъ.— Онъ долженъ отдать мн деньги, потому что я не нуждаюсь въ процентахъ. Теперь этого не нужно,— у меня нтъ дтей… ни двочекъ, ни милаго мальчика, которые бы по смерти моей сказали: да благословитъ ее Господь!— О! бдная! — сказали бы. Да благословитъ… О!— Изъ груди мистриссъ Чомпъ вылетлъ вздохъ глубокой печали, но спустя нсколько секундъ, сильно огорченная женщина съ видомъ достоинства сказала:— здсь остается семь бутылокъ моего портвейна, одиннадцать бутылокъ шампанскаго и нсколько бутылокъ лафиту. Я напишу, когда ихъ переслать ко мн. И пожалуйста посмотрите, чтобы хорошо было уложено: потому что, вроятно, вы сами, вскрывая ящикъ, не захотите увидть въ немъ битое стекло и красныя пятна. Вотъ какъ я теперь — разбитая женщина.
Формальное и сухое ‘прощайте’ заключило рчь. Заглянувъ въ зеркало, мистриссъ Чомпъ удалилась, поправляя пальцами головной уборъ.
Лишь только затворилась дверь за мистриссъ Чомпъ, какъ Вильфридъ сказалъ сестрамъ: — мн нужно, чтобы кто нибудь изъ васъ сейчасъ же отправился со мной въ Лондонъ. Ршайте, кто подетъ.
Глаза его вопросительно остановились на Корнеліи. Глаза Корнеліи были опущены.
— У меня есть работа, сказала Адель.
— Свиданіе? Можете отложить его.
— Нтъ…
— А если нтъ, въ такомъ случа нечего и откладывать. Надвайте шляпку.
Адель шмыгнула изъ комнаты съ видомъ жалкаго повиновенія.
— Я ршительно не могла бы оставить папа, сказала Арабелла, и Вильфридъ кивнулъ головой. Его сестры знали очень хорошо, какое было у него дло въ город, но он чувствовали, что находились въ его власти и не смли возражать. Корнелія ршилась замтить:
— Я думаю, она не воротится, пока не поправится папа.
— Быть можетъ, отвчалъ Вильфридъ, нисколько не заботясь о томъ, до какой степени обнаруживалъ онъ свои опасенія за особу, на которую намекнули.
Брагъ и сестра воротились поздно вечеромъ и были встрчены Арабеллой у воротъ.
— Папа былъ… не тревожьтесь, пожалуйста, начала она. Теперь ему лучше. Но когда онъ услышалъ, что ея нтъ дома, у него охолодли и руки и ноги. Я должна была употребить ложь. Я сказала, что она дала слово воротиться сегодня или завтра. Онъ разсердился на это. Кто можетъ поврить, какъ я обрадовалась посл этого!
Адель, видимо утомленная, безпрестанно вздыхала.
— Кстати, къ намъ зазжалъ сэръ Твикенгэмъ и желалъ видть тебя, сказала Арабелла, глядя на сестру съ любопытствомъ.
— Ахъ, какъ я устала! вмсто отвта сказала хорошенькая двушка и, устремивъ глаза на звзды, воображала, что видитъ тамъ себя.— Мы встртили капитана Гамбьера,— и Адель слегка ущипнула руку Арабеллы.
— Гд? спросила послдняя.
— Въ какой-то жалкой улиц, гд онъ казался грязнымъ птухомъ.
Арабелла упрашивала Вильфрида быть какъ можно осторожне въ обращеніи съ отцомъ.— Ради Бога не прекословь ему. Онъ непремнно хотлъ знать, куда ты ухалъ. Онъ… онъ думаетъ, что ты отправился провожать мистриссъ Чомпъ и привезешь ее назадъ. Я не сказала этого, но… оставила его при этомъ убжденіи. Онъ говорилъ о деньгахъ, прибавила Арабелла.
— Да? сказала Адель, продолжая тяжело дышать.
— Корнелія полагаетъ, что… что мы… что онъ, быть можетъ, нуждается въ нихъ. Съ купцами это иногда случается.
— Сэръ Твикенгэмъ не говорилъ, что онъ прідетъ завтра? спросила Адель.
— Онъ сказалъ, что по всей вроятности задетъ.
Вильфридъ молчалъ. Когда онъ входилъ въ домъ, въ спальн мистера Поля раздался звонокъ, и вслдъ за тмъ Вильфрида попросили къ отцу. Какъ скоро сестрицы остались одн, Адель заговорила:
— Мы отыскивали эту двочку цлый день въ самыхъ грязныхъ кварталахъ. Вильфридъ почти совсмъ не говорилъ. За обдомъ мн пришлось имть бобы и отвратительный супъ.— Я чуть не умерла отъ вони эгихъ кэбовъ. О! если мн придется быть бдной, это убьетъ меня. Это сырое сно и замкнутая жизнь должны быть невыносимы. Да! Вы замчаете, что я разборчива въ пищ. Вильфридъ и завтра будетъ таскать меня по такимъ же мстамъ, если только вы меня не выручите. Я бы похала, ничего, но мн положительно нужно видться съ сэромъ Твикенгэмомъ.
Адель объявила причину необходимости, которая показалась Арабелл столь уважительною, что она въ туже минуту сказала: — если Корнелія не займетъ твоего мста, то я займу.
Поцалуй благодарности, подаренный Арабелл, сопровождался требованіемъ чаю. Арабелла выразила сожалніе, что она отпустила всю прислугу спать.
— Спать! вскричала сестрица.— Но разв въ дом нашемъ они господа, а не мы? Прекрасно,— если жизнь должна представлять собой безпрерывный рядъ чувственныхъ удовольствій, то мн кажется, наши слуги могутъ поздравить себя.
Арабелла старалась доказать, что они имли свои хлопоты, но ея доказательство только поясняло, что брукфильдскихъ слугъ берегли какъ нельзя боле, и что этимъ немало гордилась ихъ госпожа. Адель согласилась выпить немного искристаго легкаго вина, томимая жаждой, она пила его съ жадностью и языкъ ея развязался на столько, что она заговорила о предметахъ какъ существо, которое никогда не было блаженнымъ обитателемъ царства тонкихъ оттнковъ чувствъ. Она говорила о ‘шансахъ Корнеліи, объ ослпленіи Вильфрида, или еще и хуже, чмъ ослпленіи, и о положеніи папа’, замчая при этомъ, что ей хочется въ одно и тоже время и смяться и плакать.
Арабелла радовалась, что Адель освжилась, но сожалла о тон ея разговора, и когда Адель, впавъ въ задумчивое настроеніе духа, случайно сказала:— какое множество разнообразныхъ созданій существуетъ въ мір!— Арабелла отвчала: — я сейчасъ думала, что мы вс больше похожи другъ на друга, чмъ намъ кажется.
— О, Боже! вскричала Адель.— Неужели я хоть сколько нибудь, хоть въ самой малйшей частиц, похожа на это созданіе, отъ котораго мы отдлались?
Отрицаніе было произнесено не вдругъ и нершительно, и потому не могло удовлетворить ожиданія Адели. ‘Мы вс изъ одного семейства’ — это истина, но истина оскорбительная, на которую Адель могла справедливо стовать.
Въ туже ночь барышни получили отъ Вильфрида слдующія прикатанія,— он не должны показывать передъ отцомъ ни малйшаго безпокойства относительно состоянія его здоровья, или обходиться съ нимъ, какъ съ больнымъ, он должны удивляться продолжительному отсутствію мистриссь Чомпъ и написать ей письмо, въ которомъ просить ее о возвращеніи. Замтивъ, что сестрицы готовились сдлать возраженіе, Вильфридъ поразилъ ихъ, сказавъ, что жизнь старика виситъ на волоск, и что отъ нихъ зависитъ подрзать этотъ волосокъ, или нтъ.

ГЛАВА XXXIV

ПОКАЗЫВАЕТЪ ПОСТЕПЕННЫЙ УПАДОКЪ БРУКФИЛЬДА, А ТАКЖЕ НКОТОРЫЯ ДЙСТВІЯ ЯХТЫ.

Лэди Шарлотта, отправившись къ Эмиліи поговорить съ ней за Вильфрида, опоздала. Она нашла молодаго Брэнтопа прислонившимся къ дереву, онъ бормоталъ про себя, что не знаетъ, гд находится, и что особу, которую, ему казалось, онъ долженъ бы оберегать и удержать,— утащили. Вблизи его, на земл, лежалъ лоскутокъ бумаги, освщенный въ темнот длинными полосами свта изъ верхнихъ оконъ. Полагая, что на лоскутк было что нибудь написано и съ умысломъ брошено, лэди Шарлотта подняла его, и съ перваго же взгляда замтила, что почеркъ былъ слишкомъ боекъ для женской руки.— Да и можетъ ли двочка писать въ этомъ род? подумала она. Вскор, впрочемъ, она ршила, что въ этихъ нсколькихъ строчкахъ, выражавшихъ жажду любви, Вильфридъ уничтожалъ ея труды.— Какимъ образомъ глупенькая двочка можетъ прочитать эти слова и не убдиться въ лжи, на которую онъ такъ способенъ! вскричала она про себя, и потомъ стала смяться надъ слогомъ записки и надъ безпрестаннымъ повтореніемъ слова меня.— Это похоже на ребенка, который заявляетъ, что онъ голоденъ,— сказала она съ презрительной улыбкой. Снова и снова обращаясь къ записк, чтобы поврить свою память, лэди Шарлотта положительно ршила, что записка эта была написана въ дурномъ вкус.— Заключеніе: — ‘душевно васъ любящій’, показалось ей, если несмшнымъ, то возмутительнымъ. Понятія ея въ этомъ отношеніи находились въ смутномъ состояніи.
Было ли это забавно? или просто гнусно? У лэди Шарлотты явилось нкоторое снисхожденіе къ этому несчастному документу, когда она сказала:— я полагаю, это обыкновенный порядокъ вещей.— Да такъ ли это? подумала она, и снова съ жадностью прочитала записку.— Нтъ, мужчины такъ не пишутъ, какъ написана эта записка, все равно, кто бы ее ни написалъ.— Она нисколько не сомнвалась, что это было написано Вильфридомъ. Ея гнвъ постепенно направлялся противъ Вильфрида.— Это подлость,— сказала она. Но между тмъ унижающее достоинство женщины желаніе, чтобы слова записки относились къ ней, были ея собственностью, чтобы они проникли ея сердце и умъ, желаніе упиться обнаженною рчью любви, сильне и сильне овладвало ея гордостью, и она снова, съ слезами зависти, съ презрніемъ къ самой себ, но все-таки очарованная и порабощенная, читала т же слова: — ‘Моя навсегда! мой ангелъ! береги себя для меня. Ты увидишь меня завтра, а до того времени будь мн врна. Думай обо мн всю ночь. Никогда не забывай меня. Душою тебя любящій’. Повтореніе словъ ‘меня и мн’ имло магическую силу, она чувствовала, что была къ нимъ прикована.
О ревности она вовсе не думала,— ‘вотъ человкъ, который можетъ любить!’ было ея главною мыслью, набгавшею на нее подобно волн.
Леди Шарлотта была женщина спокойная и хладнокровная,— но теперь эта кровь взволновалась и заговорила въ ней, какъ кровь молоденькой двушки, въ сердце которой запала первая любовь, ей казалось, что юность воротилась къ ней и она предавалась тому наслажденію, которое мы иногда испытываемъ, воображая, что обманули время. Ощущеніе юношескихъ силъ повидимому сообщало законность и естественность ея любви къ Вильфриду.— Я могу помочь ему, думала она. Я знаю, чего ему недостаетъ и что онъ можетъ сдлать. Я могу доставить ему положеніе въ обществ и быть достойною его на столько, на сколько всякая женщина можетъ быть достойна мужчины.— Такъ оправдывала она направленіе, принятое въ ней новою силой.
Два дни спустя Вильфридъ получилъ письмо отъ лэди Шарлотты, въ которомъ она извщала, что отправилась, съ провожатымъ, на станцію яхтъ, гд, по общанію, должна была встртиться съ братомъ. Изумленный и совершенно разстроенный, Вильфридъ придумывалъ средства отдлаться отъ сопровожденія лэди Шарлотты, но его отецъ, болзненное состояніе котораго удерживало его отъ поисковъ Эмиліи, твердо настаивалъ, чтобы Вильфридъ отправился къ леди Шарлоттт. Адель была готова пуститься съ нимъ въ путь. Корнелія положительно отказалась хать, объявивъ, что ея мсто подл больнаго отца. Тонкіе оттнки чувствъ все еще господствовали въ Брукфильд и могли служить оправданіемъ, почему она оставалась.
Вильфридъ пустился въ непріятную экспедицію съ такой глубокой тоской, что не могъ дйствовать равнодушно. Отправляясь, онъ учредилъ караулъ, который долженъ былъ наблюдать за мистеромъ Перикломъ, и который вмст съ электрическимъ телеграфомъ давалъ ему возможность быстро соединиться съ тмъ джентльменомъ, куда бы онъ ни направилъ свой путь. Маска грека, появлявшаяся въ Брукфильд почти ежедневно, обманывала не его одного. Маневръ этотъ былъ довольно жалкій, и кром того, онъ видлъ, что желтые глаза не разъ мигали при встрч съ его взглядомъ.
На бесвортскомъ лугу, Джоржіана Фордъ внимательно наблюдала лицо брата Мертира, когда услышала голосъ Эмиліи, призывающей Вильфрида. Ея сердце было тронуто,— удивляясь способности двушки, съ помощію которой былъ привлеченъ такой человкъ, она приписывала это итальянской крови. Мертиръ имлъ расположеніе говорить съ ней и высказывать свои опасенія и желанія относительно Эмиліи, и Джоржіана въ этомъ довріи видла, какъ искренно любилъ онъ ее.— Никто не можетъ имть боле половины сердца мужчины,— думала она: — не смотря на то, нашъ долгъ заслужить даже и это.
Джоржіана находилась въ недоумніи. Если Мертиръ любилъ эту двушку, къ которой онъ дйствительно питалъ нкоторую привязанность, то каковъ же долженъ быть тотъ человкъ, котораго она предпочла ему?— Этотъ вопросъ навелъ Джоржіану на размышленія о Вильфрид. ‘Иногда онъ иметъ видъ глубокомысленнаго человка. Онъ принадлежитъ къ числу людей, которые слишкомъ исключительно заняты собой. У него, кажется, ничего нтъ святаго.— Съ другой стороны онъ воинъ и отличный офицеръ’. Какъ бы то ни было, хотя Эмилія, выбравъ Вильфрида, тогда какъ могла бы привлечь къ себ Мертира, нисколько не возвышала себя въ глазахъ Джоржіаны, тмъ не мене это соперничество помогало ей еще лучше оцнивать достоинство того, о которомъ Эмилія меньше думала. Да вопросъ еще: могла ли она привлечь Мертира? Джоржіана не хотла этому и врить,— она заперла двери въ свое сердце,— крпко замкнула ихъ, а стукъ снаружи продолжался.
Мертиръ разсказалъ ей вс обстоятельства жизни Эмиліи и ея положенія. Когда онъ прибавилъ при этомъ: — пожалуйста, сдлай для нея, что можешь,— она знала, что это не было обыкновенной пустой фразой. При своей молодости, простот въ привычкахъ, ясности въ ум, открытомъ образ всхъ своихъ дйствій, она только тогда вступила на боле дятельное поприще, когда къ пылкимъ чувствамъ и побужденіямъ ея души присоединилась проницательность. Она не сказала Мертиру, что предпринимала мры къ открытію Эмиліи, хотя и обнаружила это въ небольшомъ разговор, происходившемъ между ними насчетъ митинга въ дом его пріятеля Марини, итальянскаго изгнанника.
— Вроятно Беллони ходитъ туда, сказалъ Мергиръ.— Я полагаю, Марини что нибудь знаетъ о немъ. Митинги у нихъ бываютъ черезъ день.
— Беллони былъ тамъ съ дочерью на другой день посл бесвортскаго бала. Онъ бралъ ее, чтобы привести къ присяг.
— Опять старая дурь этого Марини! вскричалъ Мертиръ съ очевидной досадой. Какъ англичанинъ, онъ всегда былъ противъ вмшательства женщины въ политическія дла.
— Марини думаетъ, возразила Джоржіана: — что его отечество должно быть спасено, какъ мужчинами, такъ и женщинами, и если они не будутъ имть ума и непоколебимой преданности, то отечество спасено не будетъ. Онъ и на ихъ долю опредляетъ трудъ,— и скажи, дорогой мой братъ, имлъ ли онъ причину раскаяваться?
— Нтъ,— Мертиръ принужденъ былъ допустить это, находя для себя щитъ въ антипатіи къ женской присяг.— Но вдь Эмилія еще молоденькая двушка!
— Клятвы двушекъ бываютъ иногда обязательне для нихъ, чмъ клятвы женщинъ.
— Правда, они живе дйствуютъ на ихъ воображеніе, но это кажется ребячествомъ, неужели она должна была цаловать мечъ и книгу?
Мертиръ пожаль плечами и сдлалъ гримасу.
— Ты знаешь, съ улыбкой отвчала Джоржіана: — что въ этомъ отношеніи для меня допущено было изъятіе. Я не имю никакого понятія о форм ихъ присяги. Быть можетъ, тутъ употребляется вода, соль, тернія и другія мистеріи карбонаровъ,— но что бы тамъ ни творилось, дло отъ этого въ моихъ глазахъ не становится хуже.
— Я съ любовью преданъ этому длу, сказалъ Мертиръ.— Мн не нравится только маска Марини, при которой оно кажется заговоромъ. Я полагаю, что эта присяга поддерживаетъ ихъ.
— Я, сказала Джоржіана: — люблю это дло только потому, что оно иметъ видъ ассоціаціи, по моему мннію Марини правъ. Онъ иметъ дло съ молодыми и пылкими умами, которые требуютъ какой нибудь клятвы или обряда въ род присяги, чтобы быть врными,— для женщинъ это еще необходиме, чмъ для мужчинъ. Посл этого обряда он перестаютъ надяться на самихъ себя,— въ самонадянности мало хорошаго,— это узнаютъ он сами съ помощію своего хорошаго инстинкта. Не унижаю ли я этимъ достоинство своего пола?
Джоржіана склонила голову на плечо брата.
— Есть ли какое вроятіе, что Беллони будетъ тамъ сегодня вечеромъ? спросилъ Мертиръ.
Джоржіана отрицательно потрясла головой.
— Съ той поры онъ не былъ тамъ ни разу. Онъ приходилъ туда собственно съ тою цлью, чтобы дочь его принесла присягу.
— Быть можетъ, Марини и правь, сказалъ Мертиръ, улыбаясь.
Джоржіана знала, что хотлъ сказать этимъ Мертиръ, и нжно на него посмотрла.
— Но я тебя никогда не связывалъ клятвой,— прибавилъ онъ тмъ же тономъ.
— Мн кажется, ты находишь, что я не похожа на другихъ,— сказала Джоржіана. Она обходилась съ своимъ братомъ непринужденно, безъ всякаго тщеславія, и могла даже высказать ему, какъ она думала о своемъ достоинств, нисколько не унижая его.
Мистеръ Пойсъ написалъ Марини, прося его доставить ему случай увидться съ Беллони въ самомъ непродолжительномъ времени, и потомъ вмст съ Джоржіаной отправился къ лэди Шарлотт.
Письма Адели сообщали брукфильдской публик о томъ, что происходило на яхт. Передъ отъздомъ изъ дома, Вильфридъ, съ согласія Арабеллы и даже по ея совту, заставилъ своего отца воображать, по весьма хорошимъ основаніямъ, что мистриссъ Чомпъ оставила Брукфильдъ, чтобы сдлать необходимыя покупки для морской прогулки и потомъ явиться на яхту въ извстный портъ. Къ сочиненію этой невинной сказочки принудилъ ихъ испугъ, вслдствіе одного изъ перемежающихся нервныхъ припадковъ старика. Докторъ строго приказалъ ни въ чемъ не прекословить мистеру Полю,— даже и въ такомъ случа, если бы оказалась существенная необходимость въ медицинской помощи и онъ сталъ бы отказываться отъ нея. Докторъ утверждалъ, что болзнь была слдствіемъ какого-то долгое время подавляемаго тайнаго опасенія. Вильфридъ и Арабелла видли, что имъ необходимо было убдить мистриссъ Чомпъ отправиться на яхту,— поэтому-то они и не задумались сказать отцу, что ‘она уже тамъ’.
И вотъ съ этого-то времени начинается тяжкое испытаніе для дтей съ тонкими оттнками чувствъ. Для спасенія отца они должны были лгать страшнымъ образомъ,— лгать изо-дня въ день,— обращать эту ложь изъ обширной и необъяснимой въ ложь коротенькую и совершенно ясную. Потомъ, чтобы изъ этой чудовищной лжи извлечь хотя частицу истины, он должны были съ униженіемъ упрашивать презираемую ими женщину возвратиться къ нимъ и считать ихъ домъ своимъ собственнымъ. Отвта отъ мистриссъ Чомпъ не являлось, а между тмъ день проходилъ за днемъ и сварливаго больнаго, продолжавшаго разыгрывать роль здороваго человка, необходимо было питать новой и новой ложью,— такъ что подъ конецъ Арабелла, описывая одну изъ сценъ въ Брукфильд, употребила слово ‘ложь’ въ его прямомъ, первообразномъ значеніи.— Что сдлалось съ Беллой? подумала Адель, съ неподдльнымъ изумленіемъ. Пропитанный солью морской воздухъ и веселое общество устраняли отъ этой молоденькой особы всякую идею о раскаяніи. Страннымъ покажется, что сэръ Твикенгэмъ, вмсто того, чтобы ворковать въ Брукфильд, находилъ боле удовольствія въ плаваніи по портамъ, впрочемъ физическое состояніе человка всегда должно служить извиненіемъ ему, если онъ прекращаетъ на нкоторое время ухаживанье за любимымъ предметомъ. ‘Въ настоящее время, писала Адель: узнавъ его лучше, я считаю его за образецъ рыцарства, могу тебя уврить, Белла, что Корнелія будетъ счастливйшимъ созданіемъ, потому что деликатную натуру въ свтскомъ мужчин можно считать сокровищемъ. Его небольшая хорошенькая яхта постоянно плыветъ подл нашей’.
Арабелла была хорошимъ критикомъ и не могла не улыбнуться, прочитавъ эти строки. Вообще она была довольна въ настоящее время, хотя и чувствовала, что сдлалась какой-то страшной лгуньей и существомъ, утратившимъ къ себ всякое уваженіе.
Мы воображаемъ, что когда человкъ упадетъ, то тотчасъ же смотритъ на верхъ и сравниваетъ свое настоящее положеніе съ прошедшимъ. Не такъ это бываетъ на самомъ дл. Чмъ ниже паденіе, тмъ мене, обыкновенно, бываетъ отчаяніе, ибо отчаяніе есть дло воли, и когда павшіе сталкиваются съ человчествомъ, они пріобртаютъ нкоторую практичность. Если они падаютъ очень низко, то сотрясеніе и сознаніе, что они все еще на ногахъ, заставляетъ ихъ идти впередъ. Поли не смотрли на верхъ, на ту высоту, съ которой упали, но употребляли вс свои усилія, чтобы двигаться впередъ. Какъ ни велико было честолюбіе въ нихъ, но теперь, когда оно разбито было въ дребезги, они не сидли и не плакали, но въ какомъ-то оцпенніи старались пробираться впередъ.
Адель очень живо описывала путешествіе яхты, эти описанія служили нкотораго рода упрекомъ печальнымъ письмамъ ея сестры. Однажды она выразилась такъ: — если ужь намъ суждено быть бдными, то я приму католическую вру и пойду въ монастырь. Странно однако же было то, что, по понятіямъ Арабеллы, ея письма имли веселый характеръ. Она описывала ежедневныя событія въ Брукфильд, перемны суповъ для отца, его замчанія по поводу этихъ суповъ и какимъ изъ нихъ онъ отдавалъ преимущество, его отвращеніе къ лекарствамъ и постоянныя заявленія, что онъ совершенно здоровъ, состояніе здоровья прислуги, уединенныя прогулки Корнеліи и ея замчательный аппетитъ, хозяйственные счеты и т. д.
Адель въ свою очередь находила удовольствіе писать каждый день изъ разныхъ портовъ, въ которые заносилъ путешественниковъ на ночлегъ попутный втеръ. Дамы находились подъ покровительственнымъ крыломъ высокопочтенной мистриссъ Бэйрофль, полированной свтской женщины. ‘Вамъ кажется, что она должно быть много гршила къ свое время, и въ то же время вы остаетесь уврены, что ея грхи никогда не будутъ извстны’, писала Адель. ‘Признаюсь, при всемъ ел добродушіи, она много вредитъ мн, когда она находится вблизи меня, я начинаю думать, что общество заключаетъ въ себ, что вамъ угодно. Она владеіъ удивительнымъ тактомъ, который не замтенъ, а вы его только чувствуете. Я не могу описать ея вліянія,— такъ оно сильно, а между тмъ ни къ чему не ведетъ. Я не могу безусловно уважать ее, но знаю, что отсутствіе ея будетъ для меня чувствительно, когда мы разлучимся… Какой чарующей силой обладаетъ она! Я называю ее различными фантастическими именами, что, конечно, теб бы показалось непріятнымъ,— но будь снисходительна къ путешествующему люду. Ты хочешь знать, что мы длаемъ? Я цлый день смотрю въ телескопъ и считаю пролетающихъ мимо насъ чаекъ, — впрочемъ я еще не такъ стара, какъ сэръ Т., и это занятіе не можетъ поглотить меня. Я начинаю лучше понимать лэди Шарлотту и ея расположеніе къ мистеру Пойсу. Онъ, по вашему желанію, готовъ шутить или быть серьезнымъ, но во всякомъ случа ‘изъ Мертира никогда не выйдетъ ни шута, ни пастора’, замтила сегодня поутру лэди Шарлотта, этими словами какъ нельзя врне обрисовалась бы личность Мертира, если бы лэди Шарлотта не имла привычки подсмиваться надъ духовенствомъ. Повидимому она сильно держится такого убжденія, что вс пасторы — лицемры. Ахъ, Белла, какъ мала наша яхта для того, чтобы находиться на ней во время бурной погоды! Лэди Шарлотта не обращаетъ на это ни малйшаго вниманія. Любитъ ли она Вильфрида или нтъ, я не берусь угадывать. Она, какъ видно, держитъ его въ рукахъ,— чего, я знаю, Вильфридъ не вынесъ бы ни отъ кого, кром ея. Мн даже кажется, что это ему пріятно. Онъ особенно внимателенъ къ миссъ Фордъ, которая мн нравится и не нравится, я люблю ее и не люблю,— но все-таки скажу, что нравится. Это — холодное существо, которое не иметъ привязанности ни къ чему въ цломъ мір. Сэръ Твикенгэмъ — у меня нтъ съ собой лексикона — называетъ ее прекраснымъ кликтикомъ,— кажется такъ. (Пусть Корнелія читаетъ какъ можно больше, иначе ей будетъ горе въ часы ихъ уединенія! чмъ боле вы сближаетесь съ нимъ, тмъ боле узнаете богатство лексикона изъ его собственныхъ словъ. Меня, я думаю, нельзя назвать невоспитанной, а между тмъ онъ знакомитъ меня съ такими словами, которыя кажутся настоящими чудовищами,— и которыя я должна заучить непремнно). Но прекрасно,— кликтикъ она или нтъ — пожалуйста сожги это письмо, потому что можетъ статься я неправильно произношу это слово — она иметъ видъ блдной молодой принцессы, поставленной выше всякаго созданія, которыя случалось мн видть въ этомъ мір. Я знаю, что этотъ видъ произвелъ впечатлніе и на Вильфрида, мой братъ и я одарены въ этомъ отношеніи одинаковыми чувствами. Съ миссъ Фордъ онъ разговариваетъ весьма много. Лэди Шарлотта въ особенности любезна съ капитаномъ Гамбьеромъ. Въ настоящую минуту мы штилюемъ и ждемъ попутнаго втра. ‘Не имя своей собственной воли, мы не можемъ имть ни малйшаго понятія о противныхъ втрахъ’ — говоритъ мистеръ Пойсъ.— Кстати,— не ‘кликтикъ’, а ‘эклектикъ’ то слово, которымъ сэръ Т. называетъ миссъ Фордъ. Я ршилась употребить его въ разговор и слышала, какъ его повторили. Попроси Корнелію пріискать его въ лексикон и пусть она въ слдующемъ письм твоемъ сообщать мн на лоскутк бумажки его значеніе. Въ первомъ порт, въ который мы придемъ, я куплю себ лексиконъ,— по крайней мр не буду чувствовать одиночества. ‘Эстетикъ’ — это слово намъ извстно. Въ этомъ отношеніи мистеръ Барретъ оказывалъ намъ большую услугу. Я допускала, что стою гораздо ниже мистриссъ Бэйрофль, которая въ тхъ случаяхъ, когда мужчины произносятъ при ней трудныя слова, перестаетъ обращать вниманіе на разговоръ и этимъ конфузитъ разговаривающихъ. Я люблю учиться,— люблю оказывать покорность во время ученія. И опять же въ иде объ учител есть что-то божественное. Я съ удовольствіемъ слушаю сэра Твикенгэма о парламент, о лондонскихъ балахъ и журю себя, когда интересъ начинаетъ увядать. Его алгебраическія задачи или геометрическія фигуры насчетъ пастушковъ, овечекъ, заборовъ, гусей, быковъ и проч.— просто очаровательны: онъ какъ-то особенно хорошо уметъ говорить о нихъ. Мн бываетъ крайне непріятно, когда мистриссъ Бейрофль станетъ замчать, что подобныя вещи, ни боле, ни мене, какъ препятствія, поставляемыя на ‘пути рчи’. У всякаго мужчины есть свои привычки, и хотя мистриссъ Бэйрофль считается отличнымъ тактикомъ въ матеріальномъ отношеніи, она не въ состояніи открыть въ сэр Твикенгэм качества, необходимаго для поддержанія духовнаго разговора, да если бы она и открыла, то не умла бы употребить его въ дло’.
Подобнаго рода замтки дйствовали весьма странно на Арабеллу, она часто спрашивала себя: неужели это было мечтой, что надъ Брукфильдомъ обрушилось несчастіе, и неужели и Адели казалось это мечтой? Однажды въ свое письмо она вложила письмо отъ отца къ мистриссъ Чомпъ. Адель не умла сочинить отвта, но у нея на столько достало смлости, что написала отъ этой женщины нсколько словъ (сказавъ отъ лица мистриссъ Чомпъ, что она не будетъ отвчать, пока молодежь не перестанетъ ‘кружить ей голову’).— Мы будемъ вести эту переписку,— съ изумительной дерзостью писала Адель своей сестр. Передача словъ какъ нельзя лучше согласовалась съ характеромъ и духомъ мистриссъ Чомпъ. Арабелла сначала откладывала ихъ въ сторону, но желаніе отца услышать отвтъ съ каждымъ утромъ приводило ее въ лихорадочное состояніе. Она посовтовалась съ Корнеліей, и та сказала ей: — нтъ, ради Бога не длай подобной вещи!— а потомъ, съ ослабвающей ршительностью повторяла только односложныя отрицанія. Арабелла, въ бдственномъ своемъ положеніи пріобрла даръ безсовстной ршимости.— Нтъ никакого сомннія, что Корнелія не хочетъ сдлать этого сама,— думала она, и утшала себя мыслью, что для общаго ихъ блага она могла это длать и длала. Она повторяла ирландскія посланія. Отецъ ея успокоился и неоднократно просилъ повторить присланныя слова. Онъ улыбался и птичьи его глазки моргали особенно пріятно.— Да, да,— это слова Марты, говорилъ онъ и приходилъ въ спокойствіе. Въ ушахъ Арабеллы въ теченіе нсколькихъ часовъ клокоталъ кипятокъ. Къ счастію, что мистриссъ Чомпъ не писала сама лично.
Такимъ образомъ началась переписка между вымышленной мистриссъ Чомпъ съ моря и больнымъ мистеромъ Полемъ съ берега. Арабелла отводила доктора въ сторону и спрашивала его:— дйствительно ли было опасно прекословить или раздражать ея отца. Она спрашивала священника: — гршно ли, по его мннію, обманывать больнаго для его пользы. Духовный и тлесный доктора соглашались, что иногда обстоятельства и необходимость оправдываютъ нкоторыя дйствія. Значитъ, отвтъ былъ утшительный. Но участіе въ этой корреспонденціи, а еще боле, мысль, что Адель находила въ ней величайшее удовольствіе (она употребляла часто ирландскія слова, вульгарныя слова, слова, выражавшія физическіе факты, къ своему природному остроумію примшивала ирландское, какъ будто находила въ этомъ новое остроуміе), возмущали спокойствіе Арабеллы и она принуждена была заставить Корнелію принять въ этомъ участіе.— Но я не могу скрытничать… я не умю притворяться, сказала Корнелія, Арабелла выразительно посмотрла на сестру, умвшую скрытничать и притворяться, и невольно подумала: неужели я должна потерять уваженіе къ обимъ сестрамъ?
Но вотъ одно письмо съ почтовой маркой изъ Довера принесло тревожныя извстія.
На яхт происходилъ диспутъ. Вильфридъ и лэди Шарлотта подали голосъ, чтобы яхта отправилась къ Девонскому берегу. Вс приготовились отправиться туда, какъ вдругъ миссъ Фордъ получила телеграмму съ берега, и объявила, что лучше отправиться въ Доверъ.— Надо замтить, что на Девонскомъ берегу находилась вилла мистриссъ Чомпъ. Лэди Шарлотта разговорилась о ней съ Вильфридомъ и самымъ наивнымъ образомъ выразила желаніе пригласить ее на яхту. Вотъ причина, почему они объявили себя за Девонъ. Но Джорджіана стояла за Доверъ. Мортиръ сказалъ, что онъ долженъ отправиться туда,— все равно, моремъ или берегомъ. По глазамъ Джоржіаны, Вильфридъ и лэди Шарлотта видли, что это было ея желаніе. Вильфридъ слегка протестовалъ, но вскор согласился. ‘— Это,— писала Адель: — убдило меня, что ему пріятно было промнять западъ на востокъ. Лэди Шарлотта удостоила его такимъ взглядомъ, какого, мн кажется, никогда не увидть на сцен. Въ ея глазахъ сверкнуло, если можно такъ выразиться, лезвіе кинжала, Она была противъ поздки въ Доверъ:— неужели мужчинамъ приводится испытывать подобные комплименты? Она пригласила капитана быть свидтелемъ, что втеръ въ Доверъ противный, позвала штурмана, она была краснорчива и, по истин, прекрасна! Я думаю, Вильфридъ былъ одного со мной мннія. Я люблю, когда его заставляютъ казаться глуповатымъ, потому что тогда такъ великолпно проявляется его характеръ. Лицо его покраснло и онъ показывалъ нершительность, пока одинъ упрекъ (должно быть это былъ упрекъ) возбудилъ его. Они обмнялись нсколькими фразами. Къ несчастію, я не могу ихъ припомнить, но такую тонкость въ словахъ и иронію очаровательно было послушать. Они обмнялись ими какъ ударами на рапирахъ, и ты бы подумала, что они отстаивали свои мннія. Само собою разумется, мы поплыли на востокъ и въ десять часовъ были уже въ Довер. Вся эта исторія произошла вотъ изъ-за чего,— я знала, что въ нее вмшивалась Эмилія: Трэси Ронинбрукъ, по желанію миссъ Фордъ, проживалъ уже десятый день въ Довер, чтобы захватить отца Эмиліи, если бы онъ вздумалъ отправиться на материкъ этимъ путемъ. Онъ ждалъ и наконецъ встртилъ ихъ на эспланад. Трэси телеграфировалъ миссъ Фордъ и сеньору Марини (очень жаль, что въ списокъ нашъ не были включены знаменитые изгнанники), пригласилъ ихъ обдать и задержалъ до отплытія парохода. Сеньоръ Марини не замедлилъ прибыть по желзной дорог, чтобы не позволить Белло ни увезти съ собой Эмилію. Началась ссора, но сеньоръ Марини, обладая какою-то таинственной силой, дйствительно запретилъ отцу взять съ собой дочь. Таинственная сила! Но что можетъ быть таинственне вліянія Эмиліи? Я не могу забыть, чмъ она была до поступленія къ намъ, и что она теперь! Какимъ образомъ произошла эта перемна на нашихъ глазахъ? Объясни мн это, если ты въ состояніи. Я знаю, этому способствовало не пніе и не ея наружность. Она не уметъ плнять. Не заключается ли чарующая сила въ ея равнодушіи? Нтъ, тогда одна особа, которую мы знаемъ, и которая давно желаетъ разцаловать свою Арабеллу, была бы еще опасне!’
‘Эмилія (какъ будто я пишу о какой нибудь принцесс!) ухала въ Лондонъ съ сеньоромъ Марини. Вильфридъ ее не видлъ. Лэди Шарлотта распорядилась съ катеромъ и приказала отвалить въ то время, когда Вильфридъ намревался тоже занять мсто. Я пожалла его бдную дрожащую руку! Я отравилась на берегъ вмст съ нимъ на второй шлюбк. Прошло боле часу прежде, чмъ мы отыскали другихъ, и тогда узнали, что Эмилія уже ухала. На другой день мы увидлись съ мистеромъ Перикломъ. Онъ (я никогда еще не видла его такимъ любезнымъ) — онъ пожалъ Вильфриду руку чисто по англійски, Вильфридъ тоже былъ любезенъ, и даже засмялся, когда мистеръ Периклъ сказалъ: — здсь скучно, то ли дло пуститься къ берегамъ континента. Я отыскиваю Филомелу — соловья. Я хотла сказать ему: — ‘онъ только что улетлъ отъ васъ’, но Вильфридъ пожалъ мн пальцы и я замолчала. Я не знала, къ чему онъ сдлалъ это, но уже посл одумалась. Бдный мистеръ Периклъ! я впервые видла его въ такомъ дружескомъ настроеніи духа, мн было больно видть, какъ онъ снова и снова жалъ Вильфриду руку, пока не очутился на яхт. Тутъ Вильфридъ началъ хохотать такимъ жестокимъ смхомъ, мистеръ Периклъ тоже старался быть шумнымъ, потомъ началъ кашлять и хлопать себя по груди, вроятно чтобы показать, что его намреніе было доброе. Белла! о страсти любви долженъ судить тотъ, кто внушаетъ ее, и я не смю даже чувствовать сожалнія къ Вильфриду, если онъ довелъ себя до униженія… Чтобы заслужить уваженіе, нужно быть чистосердечнымъ и благороднымъ, но не своей собственной жертвой. Онъ рдко держитъ голову прямо. Теперь мы отправляемся въ Девонъ. Трэси остался съ нами, мы ничего, кажется, не могли сдлать умне, ршившись оказывать покровительство поэтамъ. Это въ своемъ род аристократія, люди, способные занять легкимъ разговоромъ кого угодно. Adieu! Мы спшимъ въ очаровательный Девонъ. Поклонъ Полю отъ Марты. Въ будущемъ письм она пошлетъ ему нсколько словъ. Я желала бы этого, но міръ, какъ я начинаю замчать, полонъ перемнъ! Что-то будетъ дальше!’

ГЛАВА XXXV.

ПИСЬМО МИСТРИССЪ ЧОМПЪ.

Мистриссъ Чомпъ, оставляя Брукфильдъ, была слишкомъ взволнована, чтобы оказать передъ сестрицами боле злобныя чувства. Полученныя вскор письма успокоили ее, и она испытывала уже одну простую досаду, когда сла за письменный столъ, чтобы написать отвтъ, который долженъ былъ покрыть сестрицъ горою стыда, передвинуть эту гору изъ своей груди, гд она сильно тяготила сердце, на ихъ головы. Ничего, повидимому, не могло быть проще. Гора тутъ, а головы тамъ. И вотъ она приготовилась приступить къ длу, но при первомъ приступ трудность разинула свою чудовищную пасть. Гора, тяготившая ея сердце, не была горою стыда, а все-таки имла характеръ горы, которую она хотла швырнуть. Еслибы эта гора раздавила ихъ, то ея репутація, какъ всепрощающей женщины, могла бы сильно пострадать, въ то же время она не могла простить, не пожуривъ ихъ какъ слдуетъ. Поставленная въ такое недоумніе съ самаго начала, она, впрочемъ, успла написать: ‘я знаю, что вашъ отецъ наслушался о мн различныхъ сказокъ, иначе онъ написалъ бы мн, а онъ и не думаетъ писать, поэтому вы никогда меня не увидите, хотя бы слезами стали выписывать меня съ того свта… изъ самой жаркой его части’.
Прочитавъ, ей показалось это слишкомъ грознымъ.— О, это страшно! сказала она, откинувшись немного назадъ отъ своей рукописи. Это похоже на проклятіе, да еще на какое!
При новой попытк на бумаг снова явился тотъ фактъ, что мистеръ Поль не писалъ къ ней и затмъ снова послдовали изліянія гнва. Она имла тусклое понятіе о скульптурномъ произведеніи, изображавшемъ оскорбленную богиню.— Какъ я похожа на нее, сказала она передъ зеркаломъ. Нтъ я стою выше васъ, вамъ меня не оскорбить, далеко вамъ до этого:— а все-таки тутъ есть что-то такое, чтобы вамъ никогда не спалось!— мы раздлены другъ отъ друга.
Тяжело было на сердц мистриссъ Чомпъ, она была уврена въ привязанности къ ней мистера Поля.— Онъ самъ мн говорилъ — въ своей одинокой комнат — самъ говорилъ: ‘Марта, ты только прізжай и познакомься съ ними и он примутъ эту идею’. И что же? разв я не показала себя терпливымъ созданіемъ! Поль оказался… Поль!
Эти драматическіе монологи, сопровождаемые частыми ‘о!’ и ‘ахъ!’, занимали все время, пока яхта плыла къ девонской бухт.
Наконецъ въ голов ея блеснула свтлая мысль: послать за Брэнтопомъ,— телеграфируя, что издержки будутъ заплачены и что онъ долженъ пріхать съ хорошими перьями.— Съ этимъ пойдетъ быстре, прошептала она и въ конц телеграмы сдлала весьма хитрую подпись, отъ которой Брэнтопъ почти съ такой же быстротой примчался въ Девонъ, съ какой домчалась до него депеша.— Подпись эта состояла только изъ двухъ словъ: Маленькая Беллони.
Мистриссъ Чомпъ забыла объ этой хитрости, но совершенно неожиданно увидвъ Брэнтопа въ открытыхъ дверяхъ, она вспомнила ее, и кивнувъ головой, произнесла:— вотъ оно что значитъ!— Спустя нсколько минутъ, она объяснила цль, которая оторвала его отъ лондонскихъ занятій.
— Одна вдова, говорила она: желаетъ выдти за мужъ, мистеръ Брантопъ, собственно для того чтобы имть мужа, который бы писалъ для нея письма. Въ этомъ все дло! Но теперь вы поужинайте и, отправляясь спать, не забудьте помолиться Богу, я тоже помолюсь и тогда, можетъ статься, онъ позволитъ и поможетъ намъ написать наше письмо завтра, хотя завтра и воскресенье.
На другое утро Брэнтопъ находился въ глубокомъ уныніи, убдясь, что подпись: маленькая Беллони была ни боле, ни мене, какъ ирландскій толчекъ, побуждавшій его поспшить. Онъ смотрлъ на море и въ эти минуты сильно желалъ находиться подъ однимъ изъ парусовъ, блвшихъ на горизонт. Съ утренней почтой мистриссъ Чомпъ получила еще письмо отъ Арабеллы, со вложеніемъ письма на имя Вильфрида. Предчувствіе, что ей скоро придется подчиниться, что она должна примириться, наконецъ продолжительное молчаніе мистера Поля возбуждали въ ней досаду. Она не обнаружила особенной хитрости, когда для изощренія и укрпленія умственныхъ способностей, стала угощать Брэнтопа вкусными, возбуждающими аппетитъ блюдами: — я доставлю теб случай увидться съ ней, говорила она отъ времени до времени, замчая, что никакія поощренія не въ состояніи были расположить его къ разговору.
Передъ окномъ, обращеннымъ къ морю, стоялъ письменный столъ. Брэнтопъ разложилъ на немъ привезенныя перья.
— Это собственныя перья Поля, сказала она. усадивъ Брэнтопа за письменный столъ и занявъ мсто, съ котораго было бы удобно смотрть на лицо Брэнтопа. Вкусный завтракъ возбуждалъ въ Брэнтоп сильное желаніе понжить свои члены на солнечномъ берегу и въ полузабвеніи насладиться жизнью. Онъ утшалъ себя мыслію, что ему придется написать только одно письмо, и потому очень вжливо замтилъ хозяйк дома, что онъ готовъ къ ея услугамъ. При этомъ мистриссъ Чомпъ чрезвычайно серьезно спросила его: не упоминалъ ли мистеръ Поль когда нибудь ея имя и какъ онъ это длалъ: случайно или съ умысломъ, и въ послднее время не было ли его здоровье въ худшемъ состояніи? Брэнтопъ прежде всего отвтилъ на второй вопросъ, увривъ ее, что мистеръ Поль поправляется.
— Въ такомъ случа пощады отъ меня не будетъ, сказала мистриссъ Чомпъ. и вслдъ за тмъ сдлала залпъ въ уши Брэнтопа описаніемъ ея недавнихъ безпокойствъ и разрыва между нею и Брукфильдомъ. Сдлавъ это, она объявила ему, что онъ отъ ея имени долженъ написать отвтъ на письма брукфильдскихъ барышенъ.
— Начинайте, сказала она.— У васъ хватитъ на столько ума, чтобы понять мои чувства. Меня приглашали туда, но я не поду, пока меня не привезутъ. Но вы этого не пишите. Это вдь только ихъ догадки. А вы пишите: ‘я слишкомъ мало занята вами, чтобы сердиться на васъ, мн только жаль, что такія прекрасныя двушки’… и т. д., мистеръ Брэнтопъ, въ этомъ род.
Затрудненія въ переписк подобнаго рода принимали предъ завербованнымъ секретаремъ такіе же размры, въ какихъ представились они мистриссъ Чомпъ. Внимательно наблюдая выраженіе его лица, она понуждала его такимъ образомъ:
— Какъ будто вы не можете справиться съ этимъ… начинайте. Какъ будто вы только что сейчасъ просыпаетесь, протанцовавъ цлую ночь. Вы пишите такъ, чтобы они слышали, будто я произношу предлинное о! Пишите, что я была спокойна прежде чмъ вы не разбудили меня вашими чудовищными голосами. Понимаете, мистеръ Брэнтопъ? Пишите: я въ постел, а вы въ холодной ванн. Начинайте въ этомъ род: здсь клеверъ, а у васъ крапива. Слышите? Здсь изъ моего стакана льется отличный портвейнъ, а изъ вашего отвратительно кислый уксусъ. Что же это значитъ! онъ еще и не думаетъ начинать!
Мистриссъ Чомпъ топнула ногой. Брэнтопъ въ отчаяніи нагнулся къ бумаг. Заглянувъ черезъ плечо Брэнтопа съ очевиднымъ удовольствіемъ, она вдругъ откинулась назадъ съ выраженіемъ крайняго негодованія.— Дорогіе мои! воскликнула она.— Вы, негодный молодой человкъ, дорожите ими! Я не такая женщина, чтобы дорожить ими… ни на волосъ! Я ихъ терпть не могу… он меня обидли, оскорбили! Пожалуй, хорошенько выдравъ этихъ шлюхъ да и брата ихъ Вильфрида, я бы еще назвала ихъ ‘дорогими’. Однако, вы дайте мн общаніе забыть вс секреты, которые я вамъ передаю, мы, женщины, такого убжденія, что мужчины не могутъ обойтись безъ посторонняго ухода. Поэтому-то мужчины и кажутся такими трутнями,— чему ты смешься, хитрое созданіе!— а женщины страшно-трудящимися пауками.— Убирайтесь вы съ своими ‘дорогими’.
Воскресные колокола какъ будто подсмивались надъ Брэнтопомъ и спрашивали его: ну, какъ ему нравится праздникъ? и блые паруса на горизонт уже мене обращали на себя вниманіе молодаго плнника. Брэнтопъ положилъ передъ собой чистый листъ почтовой бумаги, написалъ на немъ: ‘Мои’ и потомъ остановился.
Мистриссъ Чомпъ снова подскочила къ его локтю.
— Да они вовсе не ‘мои’, возразила она: — у меня съ ними нтъ ничего общаго. И притомъ же слово ‘мои’ всегда ставится предъ словомъ ‘дорогіе’. Вы врно не проспались, мистеръ Брэнтопъ: — начинайте снова.
— Неугодно ли я начну оффиціяльно: ‘мистриссъ Чомпъ свидтельствуетъ свое почтеніе?’ сухо сказалъ Брэнтопъ.
— Это значитъ, посадить меня на жердочку и потребовать, чтобы я заговорила попугаемъ? Благодарю покорно! Вы поймите только, что я была съ ними въ близкихъ отношеніяхъ и что меня оскорбили! Ну-ъ начинайте снова.
Брэнтопъ сдлалъ новое усиліе и написалъ: ‘милостивыя государыни’.
— Но он никогда не обращались со мной какъ милостивыя государыни, и назвать ихъ такими было бы противъ моей совсти! сказала мистриссъ Чомпъ тономъ, выражавшимъ полную ршимость.
Брэнтопъ, съ ироніей на лиц и досадой, написалъ: ‘женщины’.
— Что вы, что вы! вдь он вс незамужнія двушки! воскликнула лэди Чомпъ, сложивъ надъ головой об руки.— Мистеръ Брэнтопъ! мистеръ Брэнтопъ! да вы просто идіотъ!
Брэнтопъ бросилъ перо.
— Посл этого я не знаю, что и сказать, замтилъ онъ, вставая съ мста въ глубокомъ уныніи.
— Перестаньте! У меня во всю жизнь не было желанія взволновать мужчину, сказала мистриссъ Чомпъ, опускаясь въ кресло.
Въ это время раздался монотонный благовстъ къ обдн. Послушавъ его нсколько минутъ, мистриссъ Чомпъ подумала, что вроятно у Брэнтопа затмился разумъ или потому, что онъ принялся за трудъ въ воскресенье, или потому, что наканун, ложась спать, онъ мало молился. Узнавъ, что у него есть перчатки, она посовтовала ему пойти въ церковь, усердно помолиться и приходить къ завтраку. Брэнтопъ удалился, съ двойнымъ удовольствіемъ, потому что ему предстояло услышать проповдь въ совершенно новомъ для него род. По возвращеніи домой, онъ былъ встрченъ пріятнымъ видомъ завтрака. Мистриссъ Чомпъ сама угощала его хересомъ, предполагая въ хитромъ своемъ сердц, что вино воодушевитъ его. Посл завтрака, снова были поданы перо и бумага.
— О чемъ вы думаете, мистеръ Брэнтопъ? сказала мистриссъ Чомпъ тономъ поощренія.
Брэнтопъ и самъ не зналъ, о чемъ онъ думалъ. Откинувъ вс мысли въ прошедшее, онъ, съ видомъ человка, предлагающаго тонкую идею, сказалъ:
— Не употребить ли намъ слово ‘Двицы’? А еще лучше ‘Милыя двицы’, если вы съ этимъ согласны?
— Выпейте-ка еще рюмочку вина, мистеръ Брэнтопъ, отвчала мистриссъ Чомпъ съ видомъ согласія.— Вы, я вижу, приближаетесь къ цли.— Он ‘Двицы’ и есть во всякомъ случа. Но вотъ что, милый молодой человкъ,— главне всего,— чтобы съ самаго начала намъ не унизить себя. Вспомните обдъ: сначала супъ,— это предваряетъ васъ о слдующихъ блюдахъ, потомъ рыба, которая идетъ по дорог къ чему нибудь мясному,— не такъ ли? мы подсыпаемъ въ нее перцу, затмъ ростбифъ,— тутъ-то мы и разразимся:— ‘О, вы поступили со мной нагло,— такъ знайте же, что кром моей спины вы у меня больше ничего не увидите!’ Наконецъ пирожное, и мы скажемъ:— ‘но я женщина не злопамятная и притомъ христіанка, помните это, неблагодарныя двчонки, и если вы дйствительно сожалете…’ — Вотъ такимъ-то образомъ вы, мистеръ Брэнтопъ, изложите все, и у васъ выйдетъ отличнйшій пуддингъ.
Мистриссъ Чомпъ сообщила перу Брэйтона жизнь, оно заскрипло съ неимоврной быстротой. Брэнтопъ глядлъ на бумагу, которая, повидимому, убгала отъ его глазъ точно спущенный змй. Свойство предпринятаго имъ труда становилось громаднымъ въ его воображеніи, такъ что наконецъ онъ подперъ голову свою обими руками и глазами насчиталъ сотню ничего невыражавшихъ словъ. При этой поз глубокомысленнаго человка мистриссъ Чомпъ оставалась въ ожиданіи. Убжденный въ страшномъ довріи, которое онъ внушилъ къ себ, Брэнтопъ принялся за другую сотню, съ различными варіяціями.
— Я вамъ правду скажу, ма’мъ, въ церкви какъ-то лучше думается, сказалъ онъ съ весьма слабой надеждой на вторичный отпускъ.
Однако, къ величайшей его радости, мистриссъ Чомпъ отвчала со вздохомъ: — Такъ что же — сходите еще разъ, и Господь да проститъ вамъ, что вы въ его храм сосредоточиваете свой умъ на житейскихъ длахъ! Это ужь не мое дло,— не забудьте, не думайте сдлать меня участницей въ вашемъ нечестіи.
— Если бы вы знали, ма’мъ, какъ трудно писать письмо, не начавъ его словами ‘Дорогія мои’,— угрюмо сказалъ онъ, выходя изъ комнаты.
— Разумется трудно, но что же станете длать, если мн это противно, возразила мистриссъ Чомпъ, мысли которой раздлялись между этимъ взглядомъ на предметъ и досадой на Брэнтопа за то, что онъ не соглашался съ ней.
— Извольте видть, ма’мъ, вдь слово ‘Дорогія’ или ‘Милэди’ въ сущпости ничего не значитъ, или… Короче, ма’мъ, вы бы подумали объ этомъ!
— Позвольте васъ спросить, мистеръ Брэнтопъ, женское ли это дло? свысока сказала мистриссъ Чомпъ, и молодой человкъ смиренно удалился.
Брэнтопъ не лишенъ былъ честолюбія, свойственнаго его возрасту, и старался быть тмъ, чмъ считалъ себя — боле чмъ обыкновеннымъ писцомъ. Если бы онъ не употреблялъ усилій въ сочиненіи письма мистриссъ Чомпъ, онъ бы не чувствовалъ, что былъ участникомъ въ ея тупоуміи, но онъ очертя голову взялся за трудъ для него невыполнимый и теперь, сознавая полную неудачу, находился въ такомъ угрюмомъ настроеніи духа, что готовъ былъ взять перо и написать съ прямотою души, что онъ ни къ чему не способенъ. Возвратясь къ своему труду, онъ увидлъ, что уже поданъ обдъ. Мистриссъ Чомпъ предложила ему шампанскаго, и выпила за его здоровье и попросила его повторить за ея здоровье.— Мы одолемъ это письмо, сказала она, выходя изъ-за стола.
Слово ‘мы’ затронуло напыщенное тщеславіе Брентопа. Оно означало союзъ и то, что они оба боролись съ однимъ и тмъ же очень простымъ затрудненіемъ.
— Пойдемте же кончать, замтилъ онъ, быстро вставъ съ мста.
— Передъ добрымъ побужденіемъ никогда не должно останавливаться, сказала мистриссъ Чомпъ, отходя отъ окна, чтобы не заслонять ему свтъ.
Брэнтопъ слъ въ кресло пытки, и подъ наблюдательнымъ взглядомъ хозяйки дома, плавно написалъ: ‘Брукфильдскія барышни’.— Потомъ онъ прочиталъ: Брукфильдскія барышни.
— Я буду очень рада представить на предстоящихъ выборахъ… продолжала мистриссъ Чомпъ тмъ же тономъ.
— Разв это тутъ идетъ, ма’мъ? спросилъ Брентонъ съ изумленіемъ.
— Великолпная вещь для такого письма, мистеръ Брэнтопъ. Да позвольте мн сказать, что вы, мн кажется, вовсе не были въ церкви.
Это обвиненіе, заключавшее въ себ частицу истины (то есть, частицу, которая относится къ послполуденному посщенію церкви, а не къ утреннему), требовало отъ Брэнтопа необходимаго оправданія, и въ силу этого онъ долженъ былъ разсердиться. Вскор посл этого съ той и другой стороны начались упреки и укоризны, точь въ точь, какъ между провинившимся мальчикомъ и двочкой, которыхъ заперли въ комнат, въ то время какъ ясная погода манила поиграть въ саду, потомъ, точно такимъ же образомъ, они примирились,— чему, надо правду сказать, много способствовала рюмочка и случайность, что они прибгали къ ней въ одно и то же время: гнвные взгляды ихъ встрчались и постепенно принимали пріязненное выраженіе. Мистриссъ Чомпъ, употребивъ послднее усиліе, представила Брэнтопу перспективу повышенія въ контор, если только онъ напишетъ письмо, которое должно было переселить ее въ Брукфильдъ къ наказаннымъ, раскаявшимся и получившимъ прощеніе людямъ. Чтобы онъ могъ еще лучше понять свое положеніе, мистриссъ Чомпъ зашла еще дале и съ приличной скромностью открылась ему въ своей слабости къ мистеру Полю. Она даже ршилась, чтобы передъ словомъ: ‘Барышни’, было поставлено, ‘Молодыя’:— они почувствуютъ это жало,— сказала она. Брэнтопъ условился, что она не будетъ заглядывать въ письмо, пока оно не будетъ кончено. Въ мистриссъ Чомпъ, замтившей быстрый переходъ пера отъ одной строки къ другой, пробудилась сильная, но тревожная надежда. Ее безпрестанно подстрекало заглянуть въ письмо, но слова Брэнтопа: — пожалуйста, ма’мъ!— останавливали ее и заставляли откидываться назадъ къ спинк кресла. Брэнтопъ продолжалъ писать съ серьезнымъ видомъ и съ особеннымъ одушевленіемъ. Подмтивъ случайно, какъ мистриссъ Чомпъ ретировалась отъ его плеча съ комическимъ благоговніемъ къ занятію Брэнтопа, подмтивъ также жеманное движеніе губъ, безмолвно произносившихъ слова, которыя, по ея мннію, должны были показаться на бумаг, Брэнтопъ чуть-чуть не расхохотался. Но вдругъ мистриссъ Чомпъ выхватила письмо.— ‘Молодыя барышни,— прочитала она вслухъ — я получила ваши письма отъ 2, 14 и 21 чиселъ минувшаго мсяца. Привязанность, которую я питаю къ вашему родителю…’ Произношеніе ея становилось протяжне и надъ послднимъ слономъ перешло въ стаккато. Сочиненіе очевидно вышло изъ подъ пера конторщика, и безъ всякаго сомннія длало честь заведенію. Когда наступила пауза, Брэнтопъ, вроятно, чтобы узнать мнніе и услышать похвалу, сказалъ: — ну что, ма’мъ?— А вотъ что, сэръ! и мистриссъ Чомпъ скомкала письмо и швырнула въ Брэнтопа.— И вотъ еще что!— въ несчастнаго автора полетло и перо.— Услышавъ, что Брэнтопъ пробормоталъ ‘такъ всегда поступаютъ порядочныя лэди!’ мистриссъ Чомпъ воспламенилась.— Ахъ вы негодный молодой человкъ! Молодой обманщикъ! Вы не умете сдлать того, что долженъ умть всякій мужчина! О! и вотъ другая женщина обманулась въ своихъ ожиданіяхъ, полагая, что нашла человка, который писалъ бы письма за нее!
Брэнтопъ всталъ съ мста.
— Вы, мистеръ Брэнтопъ, обманщикъ! вы насмшникъ! сказала мистриссъ Чомпъ.
Брэнтопъ въ тотъ же моментъ удалился, сдлавъ почтительный поклонъ. Когда онъ вышелъ изъ комнаты, мистриссъ Чомпъ обратилась съ злобнымъ воззваніемъ къ стульямъ, но когда уличная дверь захлопнулась, она съ ужасомъ вскочила съ мста, и не вря, чтобы это могло быть, вскричала въ изступленіи: — неужели и въ самомъ дл молодой человкъ убжалъ? О! и я осталась одна! Ей моментально представились вс ужасы ея положенія и она неистово стала кричать.— Мистеръ Брэнтопъ! раздалось сначала на лстниц, и мистеръ Брэнтопъ! повторилось на улиц. Въ это время горничная принесла шляпку мистриссъ Чомпъ. Наступила ночь, и, кажется, ничто, кром величайшаго желанія воротить Брэнтопа, не могло бы вызвать ее изъ дома Она сдлала нсколько шаговъ и потомъ остановилась:
— Если вы вернетесь, сказала она:— если только вы вернетесь, я прощу васъ,— непремнно прощу!
— Я здсь,— было моментальнымъ отвтомъ на это восклицаніе,— ея талія была обнята и на лбу раздался крпкій поцалуй.
Такое безумство со стороны Брэнтопа привело мистриссъ Чомпъ въ совершенное оцпенніе.
— И вы смли позволить себ подобную дерзость, сэръ… воображая, что васъ уже простили!
Во время этой маленькой рчи, ей показалось страннымъ, отчего это у Брэнтопа такъ поразительно измнились и его голосъ и его наружный видъ. Но когда на порог дверей раздались слова: — выведите меня изъ темноты, въ противномъ случа, клянусь честью, я поведу себя еще хуже,— она узнала Вильфрида и, по его морскому костюму, догадалась, какимъ образомъ онъ очутился здсь. Вильфридъ не далъ ей времени подумать ни о сохраненіи своего достоинства, ни о ея гнв.— Со мной лэди Шарлотта. Я ночую въ отел, но надюсь, вы не встртите препятствія принять ее въ своемъ дом? Это заставило ее въ ту же минуту подумать о лучшей комнат, о бль и о всхъ удобствахъ для титулованной лэди. Потомъ въ припадк признательности за оказанную ей честь и безпредльной благодарности, что ее избавили отъ окончанія письма, она упала на плечо Вильфрида и начала рыдать. Вильфридъ, видя свое нелпое положеніе, замтилъ, что лэди Шарлотта ожидаетъ привта. Мистриссъ Чомпъ въ одинъ моментъ влетла въ гостиную, прозвонила во вс колокольчики, и вслдъ за тмъ спустилась внизъ съ лампой, которую и поставила на одинъ изъ столбовъ садовой ршетки. Оба они остановились подл лампы, — передъ ними разстилался океанъ, задернутый завсой ночи,— но лэди Шарлотта не являлась.

ГЛАВА XXXVI.

САНТИМЕНТАЛЬНОСТЬ ВТОРИЧНО ПОПАДАЕТСЯ ВЪ ЛОВУШКУ.

Хотя мистриссъ Чомпъ и Вильфридъ, освщаемые лампой, никого не видли, самихъ ихъ однакоже видли. Лэди Шарлотта отпустила Вильфрида впередъ, чтобы не быть свидтельницей примиренія. Она сдлала это съ тмъ практическимъ смысломъ, который въ глазахъ Вильфрида придавалъ ея титулу особенную прелесть.— Я приду вслдъ за вами, сказала она, и надюсь, въ состояніи буду поршить то, что у васъ останется неконченнымъ. Выразительная улыбка, сопровождавшая эти слова, вполн показывала аристократическое обаяніе, которымъ она обладала. Вильфридъ не могъ понять, почему она такъ сильно желала примиренія между мистриссъ Чомпъ и его фамиліей, но такъ какъ это согласовалось съ его собственными видами и желаніями, то онъ не могъ не раздлять ея желанія и въ то же время отдавалъ полную справедливость ея боле чмъ обыкновенному благоразумію.
Въ то время какъ лэди Шарлотта оставалась на извстный промежутокъ времени на морскомъ берегу, она замтила вблизи себя неизвстную фигуру, и когда хотла уже удалиться, знакомый голосъ попросилъ ее указать дорогу къ дому, въ которомъ живетъ мистриссъ Чомпъ. Лэди Шарлотта испугалась боле того, чмъ бы ей хотлось.
— Разв вы не узнаете меня? рзко спросила она.
— Васъ! продолжалъ голосъ Эмиліи.
— Скажите, ради Бога, какимъ образомъ вы очутились здсь? Что привело васъ сюда? Вы одн?— спрашивала лэди.
Эмилія не отвчала.
— Какую экстренную экспедицію предприняли вы? Впрочемъ вы скажите мн только одно: вы здсь по собственному своему желанію, или васъ кто нибудь вытребовалъ?
Перспектива непрерывнаго молчанія становилась для лэди Шарлотты невыносимою и потому она вслдъ за тмъ прибавила: — пойдемте со мной.
Эмилія повидимому не ршалась.
— Я знаю, свиданіе назначено въ томъ дом, сказала лэди:— если вы пойдете со мной, то увидите его сію же минуту.
Въ этотъ самый моментъ и была поставлена лампа на одинъ изъ столбовъ садовой ршотки, она освщала Вильфрида въ морской шляп и куртк и встревоженную ирландку.
— Постойте, прежде всего я должна переговорить съ вами, сказала лэди Шарлотта, которой показалось, что Эмилія протянула руки по направленію къ Вильфриду.— Пожалуйста, оставьте театральные жесты. Онъ тамъ, вы видите, я не прибгаю къ чародйству. Пойдемте со мной, я пошлю за нимъ. Неужели вы не узнали до настоящей поры, что онъ терпть не можетъ такихъ публичныхъ сценъ, какія вы стараетесь разыгрывать?
Эмилія вполовину поняла ее.
— Въ сторон отъ меня онъ становится другимъ человкомъ, сказала она тихимъ беззвучнымъ голосомъ.
— Мене, чмъ я воображала, подумала лэди Шарлотта, и затмъ замтила Эмиліи, что ей не было ни малйшей надобности казаться несчастной, она находится въ кругу друзей и такъ дале. Простая рчь лэди Шарлотты находила доступъ къ разсудку Эмиліи быстре ея аргументовъ, въ убжденіи, что Вильфридъ разговаривалъ съ мистриссъ Чомпъ о серьезныхъ частныхъ длахъ, и питая особенное уваженіе къ слову ‘занятіе’, Эмилія позволила увести себя. На дорог у нея раза два вырвались легкія восклицанія, и эти восклицанія отозвались въ ушахъ лэди Шарлотты чрезвычайно смшно. Это былъ ни боле, ни мене, какъ подавленный вопль души. Эти восклицанія были не только не понятны для лэди Шарлотты, но возбуждали къ себ пренебреженіе.
Вильфридъ, убдясь, что лэди Шарлотта не придетъ, сдлалъ нсколько замчаній насчетъ ея пола, и потомъ вошелъ въ комнаты за присланнымъ на его имя письмомъ. Онъ находилъ не политичнымъ прочитать его тамъ, потому что мистриссъ Чомпъ, при ея дружелюбномъ, даже материнскомъ расположеніи, вроятно пожелала бы изъ одной чистой привязанности узнать его содержаніе. Онъ положилъ его въ карманъ и продолжалъ говорить въ веселомъ настроеніи духа, пока мистриссъ Чомпъ, частію для того, чтобы объяснить неприбытіе лэди Шарлотты, замтила, что ей извстно, что у нихъ была ссора. Она убдилась въ этомъ по записк, которую принесли къ Вильфриду и надъ которой онъ еще до вскрытія нахмурился и покраснлъ. Зная измнчивость своего лица, Вильфридъ продолжалъ краснть и хмуриться даже посл того, какъ прочиталъ записку, хотя въ ней не было ни малйшаго повода къ тому, чтобы заставляло надть на себя эту маску. Мистриссъ Чомпъ сразу поняла, въ чемъ дло, и не замедлила выразить свое соболзнованіе.
— Я помогу вамъ! воскликнула она.— Клянусь честью, я помогу. О! тутъ аристократія! тутъ ея надменность! Но если я скажу, мой милый, что посл моей смерти (о, какъ страшно подумать о ней!) вы получите свою долю, и самую большую… вотъ этотъ коттэджъ и порядочный пай изъ банка… она тоже получитъ это. И если вы женитесь на лэди съ титуломъ, я и тогда не откажусь отъ своего слова, поврьте.
Вильфридъ пожалъ ей руку.
— А представьте, я называлъ васъ кострюлей, въ которой кипитъ изумрудный бульонъ.
— Милый мой! вы можете называть меня, какъ вамъ угодно, только не браните меня, возразила мистриссъ Чомпъ.— Вдь вы не захотите, да и нтъ надобности бранить меня. Вы будете называть меня различными словами, а вдь это все равно, что дать понюхать мн перцу, отъ котораго я только расчихаюсь, и больше ничего, брань — другое дло, это тоже самое, что къ спин пришпилить бумажку. Нтъ, не браните меня, не называйте меня позорными именами.
Послднія слова произнесены были весьма патетично.
— Да, сказалъ Вильфридъ:— я буду называть васъ мистриссъ Поль.
— О, вы пріятнйшій изъ молодыхъ людей!
Мистриссъ Чомпъ отняла свои руки. Она намревалась поцаловать его, но Вильфридъ защитилъ себя распечатаннымъ письмомъ, мистриссъ Чомпъ радостно воскликнула, когда Вильфридъ предоставилъ ей прочитать его.
— ‘Милый Вильфридъ!’ — вотъ она какъ начинаетъ, значитъ въ глазахъ знатной лэди вы вдвое миле. Она въ своемъ род таблица умноженія:— что бы она ни сказала, чтобы ни сдлала,— непремнно нужно множить на два. ‘Милый Вильфридъ!’ и чмъ меньше времени пройдетъ безъ умноженія на два, тмъ лучше. Извините меня за шутки, мистеръ Вильфридъ. ‘Милый Вильфридъ!’ Господь надъ ней! да это, въ моихъ глазахъ, просто королева. ‘Я составила другой планъ’. Нтъ,— лучше держитесь одного — стараго,— а то по моему, это значитъ идти по двумъ дорогамъ къ одной цли… ‘другой планъ. Приходите ко мн въ отель Дельфинъ, гд я сижу одна‘. О, Боже! Одна, и это слово подчеркнуто мистеръ Вильфридъ.— Но ничего,— вдь у нихъ своего рода привычки.
— Тмъ не мене это чрезвычайно странно, сказалъ Вильфридъ.— Если она не хотла придти сюда, то почему она не отправилась въ отель, гд остановились вс другіе?
— Аристократія, мистеръ Вильфридъ! Одна… почему одна? очень просто: придется, можетъ быть, поворковать. ‘Одна’,— мистриссъ Чомпъ снова принялась за письмо: ‘а завтра я засвидльствую свое почтеніе особ, которую вы называете кострюлей, въ которой кипитъ изумрудный бульонъ’.— О, негодная! сказала бы я, если бы ты не была природная лэди. Посл этого слдуетъ подпись: ‘преданная вамъ Шарлотта’. Мистеръ Вильфридъ, за это письмо я дала бы вамъ пять фунтовъ стерлинговъ, если бы не знала, что вы не разстанетесь съ нимъ за пятьдесятъ. Я дйствительно кострюля, и она будетъ мн родственница,— мой милый! Идите къ ней. Ваша постель будетъ готова черезъ часъ, а завтра, быть можетъ, если лэди Шарлотта уволитъ меня, я удостоюсь чести увидть Адель.
Вильфридъ опахнулъ запиской ея щеки, потомъ записку положилъ на плечо и вышелъ изъ комнаты. Онъ спшилъ въ отель Дельфинъ, но на половин дороги остановился.— Въ письм Арабеллы быть можетъ сообщаются дурныя всти, подумалъ онъ. Магазины еще были освщены, изъ окна аптеки прорывался на мрачную улицу зеленый свтъ. Вильфридъ подъ нимъ остановился.— Отличное освщеніе для чтенія записки, въ которой извщаютъ какого нибудь мужа, что отъ него убжала жена! пробормоталъ онъ и углубился въ письмо своей сестры. Прочитавъ его, онъ весь затрясся. Вотъ что писала она:
‘Любезный братъ! Я пишу теб безъ всякихъ вычуръ. Счастливъ тотъ, кто можетъ играть человческою рчью! Папа наконецъ сдлался и съ нами откровеннымъ. Онъ не высказался ясно, и сдлалъ намъ честь, полагая, что въ этомъ нтъ особенной надобности. Если въ пучин нашей скорби мы утратимъ деликатность, то что же у насъ останется? Что?
‘Шагъ, который онъ намревался сдлать, и которому мы сопротивлялись,— долженъ быть сдланъ.
‘О Вильфридъ! я уврена, ты понимаешь меня! Величайшая была бы несправедливость въ отношеніи къ нему, къ намъ самимъ, если бы я высказала то, о чемъ не имла и права подумать. На что я намекнула выше,— это ни боле, ни мене, какъ догадка Корнеліи, которая, къ сожалнію, я должна сказать, подтверждается моей догадкой. Мы просидли съ папа два часа, вовсе не думая о томъ, что у него было на ум. Сначала онъ разбранилъ насъ. Изъ этого мы об заключили, что нужно ожидать еще большаго.
‘Надюсь, что въ этомъ мір не много найдется людей, для которыхъ мысль о томъ, что честь должна имть тсную связь съ деньгами, показалась бы возможною. Если такъ, то это величайшее несчастіе,— глубокое страданіе, потому что его должно выносить молча. Корнелія указываетъ на одно для нихъ утшеніе, и именно, что они меньше будутъ думать о нищет.
‘Зачмъ было покупать Брукфильдъ? Съ какимъ наслажденіемъ вспоминаю теперь о нашей прежней безмятежной жизни въ лондонскомъ Сити! о свободныхъ воскресныхъ дняхъ! вечерній благовстъ безпрестанно звучитъ въ моихъ ушахъ. Припоминаю теперь, какъ я говорила, указывая на идущихъ въ церковь: — и эта дрянь тоже хочетъ попасть въ царство небесное! Теперь я считаю наказаніемъ то убжденіе, что изъ всхъ этихъ людей, можетъ статься, не было ни одного несчастне тхъ, которые стояли у окна и смялись надъ ними! Они по крайней мр не думали, что вс надежды ихъ въ здшнемъ мір зависятъ отъ одной человческой воли,— отъ этой флюгарки смертныхъ! Это врно, и съ этимъ должно согласиться. Я жду тебя черезъ три дня. Она займетъ юго-западную спальню (мою), которой она всегда отдавала предпочтеніе. Приготовь умы всхъ къ этому брачному церемоніалу: мы должны покориться страсти старика — страсти его къ деньгамъ. Внчать будутъ въ город. Представить только себ, что въ церкви будутъ Тинлеи! Впрочемъ я уже знаю по опыту, что несчастіе заставляетъ меня чувствовать себя выше тхъ, кого я ненавижу. Я даже повряла себя въ этомъ. Кстати о Лаур! Мы слышали, что Тинлеи проводятъ вечера, принимая участіе на сцен бесвортскаго театра. Но они все еще по прежнему далеки отъ Ричфорда. Позволь мн прибавить, что Альбертъ Тинли вчера просилъ моей руки. Я соглашаюсь съ Корнеліей, что это первый осязательный признакъ нашего паденія. Вслдствіе этого было свиданіе съ папа.
‘Милый, дорогой, неоцненный Вильфридъ! можешь ли ты, могу ли я, можетъ ли кто нибудь изъ насъ ршиться на это — ршиться вовлечь жизнь другаго человка въ сомнніе, когда существуетъ сомнніе? Папа настаиваетъ, онъ говоритъ: теперь же, теперь и теперь непремнно, безотлагательно! Я обвиняю въ этомъ одну его любовь. Чрезмрная любовь пагубна!
‘Я знаю, ты понялъ меня и простилъ за такую откровенность. Я не хочу и перечитывать того, что написала. Ты долженъ доставить отцу удовольствіе, сказавъ ему, что лэди Шарлотта опредлила уже день, въ который должно совершиться ваше бракосочетаніе. Адель становится для меня непостижимою. Въ одномъ письм видишь ее другомъ лэди Шарлотты, въ другомъ ея врагомъ. Здоровье папа въ настоящее время не представляетъ ничего тревожнаго. Объ одномъ только прошу тебя, не допускай Эмилію къ нему на глаза. Папа вышлетъ вексель на сумму, какую ты требовалъ’.
— Когда?— спросилъ Вильфридъ, прочитывая заключеніе письма и подпись Арабеллы.— Когда онъ вышлетъ его? Онъ даже не удостоиваетъ меня чести опредленіемъ времени этой высылки. И это его отвтъ на третью мою просьбу!
Дло въ томъ, что Вильфридъ страшно нуждался въ деньгахъ собственно для содержанія своей яхты. Эта неудовлетворенная нужда заставила его вполн понять все, что Арабелла хотла открыть въ простомъ своемъ письм.
— Боже праведный! мой отецъ въ рукахъ этой женщины! подумалъ онъ. И потомъ явилась другая мысль: — если онъ женится на ней, мы все-таки останемся бдными. А это можно объяснить еще такимъ образомъ: честь можетъ быть спасена, но разоренія не избгнуть.
Крайняя нужда въ деньгахъ привела въ трепетъ вс струны его сердца, для успокоенія котораго Вильфридъ видлъ одно только средство: отдать его Эмиліи.
— Арабелла права, сказалъ онъ, обращаясь къ письму освщенному зеленымъ цвтомъ:— намъ нельзя вовлекать другихъ въ наше затруднительное положеніе.
Онъ оставался на мст, внутренно борясь съ самимъ собой, что продолжалось уже въ теченіи нсколькихъ дней, эта борьба научила его воображать, что онъ пріобрлъ равнодушіе къ угрожавшему несчастію. Это значительно облегчало настроеніе его духа.— Тому долженъ быть положенъ конецъ, сказалъ онъ, ршившись сообщить лэди Шарлотт, что его отецъ разорился, и что сынъ, поэтому, долженъ отказаться отъ надежды на полученіе ея руки.
— Она, безъ малйшаго сомннія, скажетъ:— О, очень хорошо,— это обстоятельство совершенно измняетъ все дло, сказалъ Вильфридъ вслухъ и съ нкоторой горечью. Потомъ онъ произнесъ: бдный старый отецъ! и подумалъ, прідетъ ли Эмилія въ это мсто согласно его желанію. Любовь, дремавшая въ эти дни въ его груди, вдругъ пробудилась, и онъ подумалъ: теперь Эмилія быть можетъ уже здсь,— но такъ какъ передъ глазами его не было дйствительности, то возможность такого счастія казалась невроятною.
— Прекрасная маленькая женщина! воскликнулъ онъ вслухъ, стыдясь назвать въ боле нжныхъ выраженіяхъ мягкій свжій цвтокъ любви, который выросталъ передъ нимъ при воспоминаніи о ней. Онъ представлялъ себ съ нкоторою увренностію, что при встрч Эмилія будетъ застнчива. Онъ заране видлъ, что ея взоры жаждутъ его первыхъ словъ, или пожатія руки, и это ему немного не понравилось.— Ему случайно пришло на мысль, что они представляли бы собой замчательную чету. Чтобы отогнать эту мысль, онъ старался разгадать тайну впечатлнія, производимаго на него ея голосомъ и ея глазами. Она придавала всмъ предметамъ, которые окружали его, что-то особенно привлекательное. Она… какая жалость, что ея происхожденіе должно оставаться такимъ, какимъ оно было! Неужели по этой причин любящія существа должны жить какъ обыкновенные люди, одной только вншней жизнью? Воспитана ли она на столько, чтобы могла управлять семейнымъ бытомъ джентльмена?
— Я не могу жить однимъ картофелемъ,— произнесъ онъ съ язвительной усмшкой.
Но когда его мысли начинали серьезно сосредоточиваться на тон свтской женщины, на тон, какого слдовало ожидать отъ лэди Шарлотты, онъ запрятывалъ изображеніе Эмиліи въ отдаленный уголокъ своего сердца и составлялъ туманную идею о маленькомъ свтломъ коттэдж, въ которомъ она сидла и пла про себя, между тмъ какъ онъ въ это время отличался въ военныхъ походахъ.— Два-три пріятеля,— Лумли и Фридериксъ,— приходили бы навщать ее. Прочіе же сослуживцы Офицеры не должны были и знать, что онъ женатъ.
Яхта Вильфрида стояла въ полос луннаго свта подл сопровождавшаго ее ботика сэра Твикенгэма. Онъ бросилъ на нее взглядъ какъ на стараго друга, какъ на оконченную исторію, и попросилъ доложить о себ лэди Шарлотт.
— Что же вы не привели съ собой почтенную старушку? сказала лэди Шарлотта, встрчая Вильфрида.— Впрочемъ, признаться сказать, сегодня вечеромъ я бы не желала съ ней видться.
Вильфридъ соглашался съ этимъ, ссылаясь на позднее время, и вслдъ за тмъ прибавилъ:— вы одн?
На лиц лэди Шарлотты выразилось изумленіе, она сказала: — я думаю!— и потомъ засмялась.— Я забыла, что вы обращаете особенное вниманіе на приличія. Я только что послала мою горничную за Джоржіаной, она ночуетъ вмст со мной. Я ршилась расположиться здсь, потому что тамъ въ отел ужасно надодаютъ мн, и кром того, я сказала, что буду ночевать въ вилл, поэтому мн бы не хотлось возвращаться къ людямъ, которые меня не ожидаютъ.
Вильфридъ окинулъ взглядомъ комнату съ замшательствомъ и скоре съ видомъ подозрнія, потому что нечмъ было объяснить его замшательства. Аристократическое равнодушіе лэди Шарлотты (въ этомъ отношеніи онъ едвали стоялъ выше мистриссъ Чомпъ) къ мннію другихъ и къ условнымъ общественнымъ правиламъ нравилось ему при дневномъ свт, но теперь это его сердило.
Въ комнату вошла горничная лэди Шарлотты и доложила, что миссъ Фордъ придетъ ночевать. Горничную отпустили спать.
— Теб тамъ больше нечего длать.— сказала ея госпожа, въ то время какъ двушка подходила къ створчатымъ дверямъ. Окно, обращенное къ морю, было открыто. Вильфридъ подошелъ и закрылъ его. Потомъ съ замтнымъ волненіемъ приблизился къ дверямъ и хотлъ уже взяться за ручку, когда лэди Шарлотта спокойно замтила: — тамъ моя спальня.— Это заставило его попросить извиненія и ссть на мсто.
— Нтъ ли чего нибудь новаго? спросила она.— Вы кажется надялись получить здсь письмо. Врно дурныя извстія?
— Не хорошія, отрывисто отвчалъ Вильфридъ.
— Очень жаль.
— Мн пишутъ (Вильфридъ сдерживалъ свой языкъ)… меня извщаютъ, что я… что мы… лейтенантъ на половинномъ жалованьи, я полагаю, можетъ сказать, что онъ разоренъ, когда вс другіе ресурсы его пресклись!…
— Я могу извинить его за такое предположеніе, сказала лэди Шарлотта. При сообщеніи этого факта, она не обнаружила ни малйшихъ признаковъ волненія. Ея вншнее спокойствіе и серьезное выраженіе лица смиряли Вильфрида.
— Я всячески стараюсь возбудить въ себ сомнніе, стараюсь избгнуть того, что повидимому неизбжно… я могу оставаться спокойнымъ съ закрытыми глазами въ темнот, но когда свтъ заглянетъ мн въ лицо… клянусь вамъ честью, что я даже не воображалъ о подобной катастроф.
— Вступленіе довольно страшное, сказала лэди Шарлотта, перемнивъ свою позу.
— Простите меня, я не имю права навязывать другимъ мои чувства. Сегодня я узналъ въ первый разъ, что мы… разорились.
Лэди Шарлотта не приподняла своихъ глазъ, не посмотрла даже пристально на Вильфрида,— но безъ малйшей перемны спросила:— и въ этомъ нтъ никакого сомннія?
— Никакого,— отвчалъ Вильфридъ ршительнымъ тономъ. Досада на ея притворное равнодушіе придавала ему силу.
— Разорились? повторила она.
— Да.
— Съ вами не можетъ быть хуже того, что было съ мсяцъ тому назадъ. Новаго вы мн ничего не сказали. Я это знала.
Это странное признаніе произвело хаосъ въ голов Вильфрида и вызвало необходимость защитить свою честь.
— Даю вамъ слово джентльмена, лэди Шарлотта, что я прихожу къ вамъ съ этимъ извстіемъ въ первый разъ. До пастоящей минуты я даже этого не подозрвалъ.
— Совершенно вамъ врю,— сказала она, подавая Вильфриду руку.
— Такъ вы знали объ этомъ? спросилъ онъ посл непродолжительной паузы.
— Да, но не спрашивайте, какимъ образомъ узнала я. Мн не хотлось говорить вамъ объ этомъ. Я ршилась ждать, когда вы сами начнете.
— Мой долгъ — сообщить вамъ въ тотъ самый моментъ, какъ я узналъ объ этомъ, сказалъ Вильфридъ, очарованный своимъ великодушіемъ, которое начинало пробуждаться въ немъ и котораго онъ желалъ избгнуть.
— Да, я полагаю, что между друзьями подобный долгъ необходимъ.
— Между друзьями! Неужели посл этого мы останемся и всегда будемъ оставаться друзьями?
— Мн кажется, я не разъ говорила вамъ, что не я буду виновата, если мы сдлаемся врагами.
— Возвышенне и счастливе честолюбія, къ которому я стремился…
Побуждаемый сантиментальностью, онъ хотлъ сказать что-то высокопарное, что было уже предварительно сложено въ его голов для боле плавнаго объясненія. Но надъ словомъ ‘стремился’ онъ началъ запинаться и потомъ совсмъ остановился. Боясь, что сказалъ мене, чмъ требовалось для комплимента при настоящемъ случа, онъ сказалъ гораздо больше.
Само собою разумется, что такая опытная оцнщица человческаго характера, какъ лэди Шарлотта, не могла не замтить, что человкъ, говорившій въ этомъ род, разыгрывалъ если не дйствительно, то сантиментально двуличную роль. Вслдствіе этого она сейчасъ же поспшила къ нему на помощь.
— Вы, кажется, просите позволенія нарушить нашу помолвку?
— Въ настоящее время я долженъ это сдлать!
Вильфридъ сказалъ это не подумавъ, и отвтъ помогъ ему. Что онъ, благодаря принятому имъ методу и сантиментальности въ неудачныя минуты, терялъ шансъ на выгодный бракъ, становилось очевиднымъ. Съ видомъ отчаянія онъ хотлъ доставить себ утшеніе, пристально глядя въ черты лица лэди Шарлотты и стараясь примнить къ нимъ тотъ или другой нжный взглядъ, то или другое выраженіе любви, которыя молодой человкъ всегда иметъ въ запас. Глаза лэди Шарлотты встртились съ его глазами, и, не смотря на то, что онъ ршился сопротивляться ей во всемъ, сила чистосердечія во взгляд лэди Шарлотты взяла надъ нимъ верхъ.
— Въ подобныхъ случаяхъ люди всегда бываютъ черезчуръ строги къ женщинамъ, сказала лэди Шарлотта, отвернувшись немного въ сторону и опустивъ рсницы.— Я хочу дйствовать такъ, какъ будто мы несемъ одно и тоже бремя. То, что вы сообщили мн, нисколько меня не измняетъ. Я знала это раньше… А вы видите, что мои отношенія къ вамъ остаются тже самыя. Вы можете поступать какъ вамъ угодно,— вы совершенно свободны. Кажется, пряме этого ничего не можетъ быть сказано?
Машинальное наклоненіе головы Вильфрида, которымъ выражалось его согласіе, вызвало улыбку на лицо лэди Шарлотты.
— Вамъ должно быть извстно, что я не получаю наслдства, продолжала она.— Я имю… позвольте мн сообразить какую сумму… около тысячи фунтовъ. Вы, вроятно, согласитесь, что я поступила весьма благоразумно, сберегая эту сумму въ теченіе пяти лтъ. Иные мужчины подумали бы, что подобная бережливость должна удвоить капиталъ. Прекрасно, но во всякомъ случа, не думайте, что я доставлю вамъ деньги, — у меня есть нсколько брилліантовъ. En revanche, мои привычки не требуютъ большихъ издержекъ. Пріятно было бы имть верховую лошадь, но я могу обойтись и безъ нея. Пріятно было бы имть большой домъ, но я могу жить и въ коттэдж. Я люблю французскую кухню, но могу довольствоваться и однимъ блюдомъ. Больше всего я люблю общество, но готова пожертвовать имъ, если необходимость заставитъ сидть дома.
Вильфридъ взялъ ея руку и поцаловалъ концы пальцевъ, задумчиво потупивъ глаза. Сантиментальность снова разсяла его до такой степени, что усиліе сосредоточить себя на одномъ предмет поглощало вс его мыслительныя способности.
Наконецъ онъ произнесъ: — половинное жалованье лейтенанта! — въ ожиданіи отвта: — ‘мы можемъ подождать,— какъ это длаютъ невсты, которымъ пріятно имть своимъ мужемъ сельскаго священника’. Потомъ могла бы послдовать пауза, посвященная глубокому размышленію, а за тмъ бглый взглядъ на лэди Шарлотту, отъ котораго у нея образовалась бы идея, что ожиданіе не составляетъ привилегіи для людей, живущихъ для того, чтобы научиться терпнію. Путь, который онъ опредлилъ себ, не отличался особенной дальновидностью, быть можетъ онъ до нкоторой степени заставлялъ ее припомнить свои лта. Какъ бы то ни было, хотя онъ и зналъ ея характеръ довольно хорошо, но въ настоящую минуту онъ былъ не въ состояніи произвести на нее какое нибудь впечатлніе.
— Можно устроить, и при томъ безъ всякаго затрудненія, такъ, что на жалованье лейтенанта не приведется обращать ни малйшаго вниманія,— отвчала лэди Шарлотта.— Вы поступите въ дипломатическій корпусъ. Это я могу сдлать для собственнаго своего интереса. Если мы будемъ женатые, то самая нужда будетъ принуждать насъ къ изысканію средствъ для ея устраненія. Не знаю еще, понадобится ли вамъ сохранять за собою лейтенантство. Правда, я бы не хотла, чтобы вы оставили военную службу: можетъ быть для васъ откроется еще лучшая карьера. Штабъ Остъ-Индіи, персидская миссія: это такія два учрежденія, въ которыхъ услуги военнаго человка всегда будутъ составлять настоятельную надобность. Во всякомъ случа мы должны браться за все, что для насъ окажется выгоднымъ. Мы можемъ жить за границей, гд общество, относительно денежныхъ средствъ, не бываетъ взыскательно. Наконецъ мы можемъ составить свой собственный кружокъ и за вс лакомства, соотвтствующія времени года, отплачивать чаемъ, пирожнымъ и пріятнымъ разговоромъ.
— Но вы, Шарлотта… вы не въ состояніи вести такой жизни! сказалъ Вильфридъ, откровенность въ его глазахъ уменьшала ея достоинство.— Ваша совсть не имла бы покоя,— это убивало бы васъ!
— Въ самомъ дл?— Вы думаете, совстно угощать людей чаемъ за ихъ обды и балы?
— Но надобно принять въ соображеніе и другія вещи.
Лэди Шарлотта вспыхнула. Сквозь ея румянецъ проглядывало что-то женственное и благородное.
— Поэтому я могу льститъ себ надеждой, что вы меня любите? прошепталъ Вильфридъ.
— Разв вы не видите? возразила она.— Мой проэктъ — ни больше, ни меньше, какъ прихоть,— причуды.
Разъединенный человкъ видлъ себя въ рядахъ дипломатическаго корпуса, съ ршительной, откровенной, преданной женщиной (титулованной лэди). которая любила его и готова была поддерживать его. Заря счастія засіяла надъ его головою и на дорог жизни онъ уже видлъ т недостатки, которые лэди Шарлотта могла пополнить. Она была тверда и откровенна, онъ — нершителенъ и углубленъ въ самого себя. Животная бодрость брала верхъ надъ тмъ и другимъ. Противоположности ихъ доходили до такой крайности, что они встрчались тамъ, гд расходились. Его въ особенности поражала мысль, что безпрерывное сношеніе съ ней будетъ служить для него свтиломъ, которое должно выводить его изъ мрака невднія. При всей своей молодости, онъ вполн понималъ значеніе словъ ‘подруга жизни’. Правда, разсудокъ его находился въ разлад съ сердцемъ, она говорила ему:— ‘вотъ лэди, которой ты долженъ служить’. Но вдь извстно, что сердце — это закоснлый мятежникъ. Лэди Шарлотта поступила весьма благоразумно, возразивъ на послдній вопросъ Вильфрида: — мн кажется, скоре я должна спросить васъ: любите ли вы меня?— Вопросъ этотъ длается не по случаю постигшей васъ катастрофы. Я спрашиваю васъ просто изъ любопытства.
И все же, не смотря на кокетство и болтливость лэди Шарлотты, которыя частію должны были вывести его изъ затруднительнаго положенія, рука ея была влажна и глаза особенно бдительны.
— Вы спрашиваете меня: люблю ли я васъ? Вы, которая всегда смялись надъ словомъ ‘любовь!’
— Вовсе нтъ. Я всегда считала это весьма важнымъ условіемъ въ дл брака.
— И вы не откажетесь отъ вашихъ словъ?
— Никогда.
— Но, Шарлотта, я смотрю на этотъ вопросъ совсмъ съ другой точки зрнія.
— Вы все-таки воображаете, что тутъ должна быть небольшая частица любви?
— Безъ любви не можетъ существовать и брачнаго союза.
— Безъ любви съ обихъ сторонъ?
— Если и не съ обихъ сторонъ, то по крайней мр одна изъ нихъ должна принести съ собой любовь.
— И на столько, что будетъ достаточно для обихъ сторонъ! Поэтому нтъ и надобности осматривать вашу корзинку?
Затронутый за живое этими словами, Вильфридъ пожалъ ея руку.
— Въ этомъ заключается вашъ отвтъ? спросила лэди Шарлотта.
— Неужели же вы можете сомнваться во мн?
Лэди Шарлотта встала съ мста.
— О! если вы говорите въ этомъ род, то, признаюсь, я должна сказать, что сомнваюсь. Скажите, неужели мужчины бываютъ женщинами и женщины мужчинами? Милый мой Вильфридъ, неужели на этотъ вечеръ мы обмнялись ролями?
Поспшность, съ которой онъ старался выйти изъ ложнаго положенія, помогла ему. Онъ тоже всталъ и, прислонясь къ камину, сказалъ: — я такъ созданъ, Шарлотта, что не могу высказывать своихъ чувствъ тономъ дловаго человка, я даже избгаю этого, если… Вы сейчасъ сказали о корзинк. Признаюсь, я не могу вынести моей на рынокъ и прокричать, что у меня есть столько-то фунтовъ потребнаго матеріала. Да и какой мужчина пойдетъ на рынокъ, если ему нечего продать? Говоря проще, долженъ ли я находиться здсь, если мои чувства не отвчаютъ краснорчиво на вашъ вопросъ?
— Не краснорчиво, но утвердительно? прошептала она, подходя къ нему.
Она знала, что ей стоило подставить только свое правое плечо подъ его лвую руку и онъ въ ту же минуту показалъ бы себя самымъ страстнымъ любовникомъ. Почему же она не ршалась взволновать кровь этого человка? Какъ будто она была обречена никогда и ни передъ кмъ не открывать своего сердца. Вильфридъ не зналъ и не могъ знать, что скоре великодушіе, нежели холодность удерживали ее отъ поцалуя, который бы окончательно пробудилъ страсть въ его груди. Онъ хотлъ только оправдать свои чувства и потому шелъ впередъ зажмуря глаза. Неужели она въ самомъ дл вовсе не имла женскаго инстинкта?
— Утвердительно! было его искреннимъ отвтомъ.
— Это значитъ: да!— Голосъ ея сдлался чрезвычайно мягкимъ.
— Конечно, это значитъ: да,— сказалъ Вильфридъ.
Лэди Шарлотта зажмурила глаза, произнося: — какъ счастливы бываютъ т, которымъ приведется слышать, что он любимы!— И потомъ раскрывъ глаза, съ запылавшимъ лицомъ, сказала: — повторите это!— Ея пальцы опустились на руки Вильфрида.— Вильфридъ! это моя слабость,— я хочу слышать повтореніе вашего отвта.
Яркій румянецъ и трепетаніе пальцевъ доказывали такое сильное волненіе, какому нельзя было поврить, хотя оно было очевидно и осязательно. Не смотря на то, что-то особенное въ ея голос, въ ея фигур, удерживало Вильфрида отъ сближенія съ ней. Онъ спрашивалъ самого себя: — ‘какимъ образомъ я скажу этой женщин, что люблю ее, не….’,— не обнявъ ея таліи, не сдлавъ демонстраціи, которая бы удовлетворила и его, и ее? Другими словами:— ‘не показавъ той пылкости, которая бы заставила меня забыть, должно ли это быть такъ, или нтъ?’
Онъ оставался въ прежней поз, не будучи въ состояніи ни двигаться, ни говорить, но воображая, что, вроятно, ему еще разъ удастся увидть хотя мелькомъ изчезнувшую горную нимфу, плнительную свободу. Женскій инстинктъ лэди Шарлотты согрвался все боле и боле, такъ что если она и не совсмъ угадывала состояніе его души, то по крайней мр понимала, что онъ съ прерваніемъ рчи испытывалъ неловкое положеніе.
— Милый Вильфридъ, произнесла она вполголоса: — я вижу, что вы сомнваетесь. Я хочу увриться, что во мн, по вашему мннію, вы найдете женщину, которая можетъ помочь вамъ.
Вильфридъ тяжело вздохнулъ.
— Да, Шарлотта, я увренъ въ этомъ. Я желалъ бы хоть въ половину быть достойнымъ васъ! Вы полны бодрости, чужды самолюбія и, могу дать клятву, врны какъ сталь.
— Благодарю васъ, какъ вы не сравнили меня по врности съ собакой? и она засмялась.— Сталь я люблю. Я надюсь быть добрымъ мечомъ въ вашей рук, мой храбрый рыцарь, или щитомъ, словомъ всмъ, что хотли бы вы выдлать изъ этой стали.
Улыбаясь, она еще ближе наклонилась къ нему и сбросила съ шеи платокъ.
— Во всякомъ случа, Вильфридъ, чтобъ полюбить орудіе вашей стали, необходимо нужно, чтобы оно было выдлано хорошо, а это вы находите чрезвычайно труднымъ. Извините, сэръ, я не допускаю никакихъ увреній. Хорошенькія личики, музыкальные голоса, пріятныя манеры и различныя хитрости, которыхъ я не хочу употреблять, достаются мужчинамъ гораздо легче.
— Тмъ мужчинамъ, которые длаютъ открытіе, что эта лэди не сталь, сказалъ Вильфридъ: — во всякомъ случа нужно ли ей носить такъ много вотъ здсь?
Онъ указалъ мизинцемъ на открытую шею.
Лэди Шарлотта дотронулась до указаннаго мста.
— Здсь? Значитъ вы замтили, что она немного завяла? спросила она, устремивъ на него выразительный взглядъ. Кто бы подумалъ, что ея глаза были такъ очаровательны, и такъ много выражали?
— Немного завяла? И открыта теперь только для меня? Шарлотта?
— Для того, кто любитъ меня, сказала она.
— Для меня!
— Для того, кто любитъ меня, повторила лэди Шарлотта.
— Значитъ для меня!
Она отодвинулась назадъ, принявъ серьезный видъ, въ противномъ случа слова: ‘я люблю васъ, люблю васъ!’ прозвучали бы съ большою силою. Они однакожъ прозвучали, хотя и не такъ громко.
— Да, я люблю васъ, Шарлотта, вы знаете, что я люблю.
— Вы любите меня?
— Да.
— Повторите еще разъ.
— Я люблю васъ! Холодная, неодушевленная Шарлотта, я люблю васъ!
Лэди Шарлотта протянула свою руку съ такимъ видомъ, какъ будто бросала собак кость.
— Моя живая, дышащая, благородная Шарлотта, вскричалъ очарованный Вильфридъ: — я люблю васъ отъ всего сердца.
Его изумляло, что удовольствіе въ чертахъ ея лица постепенно выражалось все мене и мене.
— Отъ всего сердца?
— Неужели же я могъ бы удлить вамъ только частицу его?
— Иногда это длается, сказала она, подражая его голосу, и вслдъ за тмъ своимъ натуральнымъ голосомъ продолжала.— Прекрасно. Я никогда не врила молв на счетъ васъ и Эмиліи. Я полагаю, что это ложь, не такъ ли?
Ея глаза, вполн согласуясь съ голосомъ, пристально смотрли на Вильфрида.
— Кто говоритъ это? прокричалъ онъ, какъ и ожидала лэди Шарлотта.
— Значитъ это не правда?
— Неправда! да и можетъ ли быть правдой?
— Вы никогда не любили Эмиліи Беллони? не любите ее и теперь? Если вы когда нибудь говорили, что любите Эмилію Беллони, то откажитесь отъ вашихъ словъ, и я васъ прощу, признайтесь и потомъ уйдите, потому что, мн кажется, сюда идетъ Джоржіана. Скоре! Я не разыгрываю комедіи. Я говорю съ вами серьезно. Одно слово, но слово джентльмена. Скажите мн, потому что я слышала многое. Я боялась за васъ. Я уврена, вы на столько благородны, что никогда не позволили бы себ обманывать двушку, которую вы обязаны защищать, впрочемъ, можетъ быть васъ завлекли, кто знаетъ? Вы могли и дйствительно влюбиться въ нее. Бды нтъ, но въ настоящемъ случа вы должны успокоить меня. Скоре, скоре. Вотъ вамъ об мои руки. Возьмите, жмите ихъ и говорите.
Руки были взяты, но голосъ не повиновался Вильфриду. Образъ Эмиліи не представлялся ему съ видомъ упрека, но душевная борьба продолжалась. Повидимому онъ въ состояніи былъ сдлать то, чего не смлъ произнести. Наконецъ онъ сказалъ:
— Отвчаю вамъ категорически: любилъ ли я миссъ Эмилію Беллони? Нтъ. Люблю ли я ее? Нтъ. Люблю ли я Шарлотту Чиллинвортъ? Люблю, и готовъ повторить это десять тысячъ разъ.
— Ради Бога! пощадите эту бдную двушку! сказала лэди Шарлотта, отнявъ руки и обращаясь къ дверямъ.
Въ дверяхъ стояла Эмилія.

ГЛАВА XXXVII.

БГСТВО ЭМИЛІИ.

Мертиръ сидлъ въ своей комнат и писалъ къ Марини о дл Италіи, когда раздался стукъ въ его дверь. Онъ услышалъ голосъ Джоржіаны, умолявшей его идти съ ней какъ можно скоре. Увидвъ ея лицо, онъ замтилъ на немъ слды слезъ.
— Не случилось ли чего съ Шарлоттой? было первымъ вопросомъ Мортира.
— Нтъ. Но иди: я разскажу теб по дорог. Не обращай на меня вниманія.
— Не случилось ли чего лично съ тобой?
— О, нтъ! что же могло случиться со мной? и она взяла его руку.
Они вышли въ темную, уединенную улицу, куда долеталъ запахъ моря.
— Эмилія здсь,— сказала Джоржіана,— постарайся убдить ее… ты имешь на нее вліяніе. О, Мертиръ! дорогой братъ мой! Я благодарю Бога, что люблю брата своего всмъ сердцемъ! Какъ должно быть ужасно для женщины любить мужчину.
— Да, если она ничмъ боле не занята,— сказалъ Мертиръ.— Какимъ образомъ она пріхала?— и зачмъ?
— Если бы ты видлъ Эмилію сегодня вечеромъ, то наврное замтилъ бы въ ней огромную разницу. Джоржіана коснулась сначала общаго вопроса.— Мн кажется, что она пріхала по назначенію.
— Разница вроятно не боле той, какая существуетъ между ею и ея поломъ,— возразилъ онъ, сдерживая себя и стараясь говорить не такъ рзко.— Что же случилось?
Джоржіана указала на гостинницу, къ которой они направились.— Тамъ спитъ Шарлотта. Ея пріздъ сюда не есть капризъ: она пріхала съ цлью. Она хочетъ излечить Эмилію отъ ея несчастной любви къ Вильфриду Полю. Эмилія пріхала повидаться съ нимъ. Шарлотта помстила ее въ сосднюю комнату, такъ что бы она могла слышать, что будетъ говорить Вильфридъ въ припадк любви. Неправда ли, какъ это глупо?
Это была такая глупость, какой Мертиръ не могъ допустить въ своемъ друг Шарлотт. Онъ такъ и высказался, а потомъ грустнымъ восклицаніемъ выразилъ свое сочувствіе къ Эмиліи.
— Ты все еще о ней сожалешь! вскричала Джоржіана, и сердце ея сильно забилось при этомъ простомъ выраженіи его чувства.
— Какое же другое чувство могу я имть! сказалъ Мертиръ, не подозрвая другой мысли.
— Конечно такъ, милый Мертиръ,— отвтила она, и только по тону голоса онъ замтилъ въ ея сердц маленькую преступную радость, и удивлялся ревности, помрачавшей такой свтлый умъ, какимъ обладала его сестра. Это показало ей, совершенно еще неопытной въ дл любви, что влюбленный мужчина, въ подобномъ случа, не въ состояніи оказывать сожалнія.
— Надюсь, что ты найдешь ее здсь, и Джоржіана ускорила шаги.— Не старайся утшать ее. Она будетъ со мною, и я употреблю вс усилія внушить ей, что значитъ сдерживать себя и какъ этого достигнуть. Если бы она говорила и дйствовала на сцен такъ, какъ сегодня вечеромъ, то была бы замчательнйшимъ драматическимъ геніемъ. Она совершенно преобразилась и употребляла такія сильныя выраженія, какія не всегда можно услышать въ обыденной жизни. Она потрясала Шарлотту, какъ будто та была у ней въ рукахъ, и все это не на показъ: безъ жестовъ, безъ спазмъ. Я замтила, когда он стояли вмст, что такой контрастъ можетъ существовать только между врожденной отвагой и воображаемымъ одушевленіемъ.
— Мн кажется, Шарлотта въ состояніи была бы встртиться съ боле серьезнымъ случаемъ, сказалъ Мертиръ, и взявъ сестру подъ руку, прибавилъ: — ты говоришь, какъ будто была хладнокровной зрительницей. Разв Эмилія ее произвела на тебя никакого впечатлнія? Какъ ты думаешь, говорила она отъ головы, или отъ сердца?
— Нтъ, она растрогала меня — бдняжка! Стоило только посмотрть, съ какимъ подобострастіемъ она умоляла о любви! и, замть, при насъ!
Мортиръ улыбнулся.
— Я думалъ, что женское чувство вступится и остановитъ это естественное движеніе души. Правда ли,— или мн только показалось, что глаза у одной особы еще красны до сихъ поръ?
— Эти слезы были пролиты за Вильфрида, торопливо сказала Джоржіана.— Я уврена, что ни одинъ мужчина не находился еще въ такомъ затруднительномъ положеніи, какъ онъ. Человка публично позорятъ и онъ долженъ переносить этотъ стыдъ. Мн никогда не случалось присутствовать при такой тяжелой сцен.
— Стоять между двумя женщинами, которыя передъ Соломономъ заявляютъ свои притязанія на одного и того же ребенка! Тутъ мужчин слдовало бы безпрекословно выполнить надъ собою приговоръ Соломона. Ты плакала о немъ! Знаешь ли, Джоржи, что мягкосердію твоего пола, заставляющему женщинъ плакать при каждомъ трогательномъ происшествіи, вроятно суждено служить вознагражденіемъ за испытанія, ниспосылаемыя намъ Провидніемъ.
— Нтъ, Мертиръ. Джоржіана прервала его насмшливый тонъ.— Разв я когда плачу? я думала,— ну, что, если бы на его мст былъ мой братъ! При одной этой мысли, я почувствовала, что слезы выбиваются изъ глазъ, какъ будто стыдъ простирался и на меня.
— Возможность всего случившагося въ тотъ моментъ, кажется, была довольно далека отъ твоего брата,— возразилъ Мертиръ, съ своей полугрустной улыбкой.— Ты скажи мн… мн кажется, я буду въ состояніи уничтожить у тебя воспоминаніе объ этой сцен… скажи только, замтила ли ты на ея лиц какое нибудь другое выраженіе, кром страстной любви?
— На лиц Эмиліи? Нтъ. Ея лицо напоминало мн тотъ тусклый огонекъ, который догараетъ въ камин въ зимнія ночи. Ты спросишь, пожалуй, было ли это натурально? Я отвчаю, что ея драматическій талантъ былъ въ одинаковомъ настроеніи съ ея любовью.
— Если бы она была хитре, то неужели бы ты въ состояніи была допустить себ какое нибудь къ ней подозрніе? Обладай она обычнымъ свернымъ retenue, и на ея лиц выражалось бы то, что она намрена была сказать… для поддержанія собственнаго своего достоиства… тогда наши женскіе критики остались бы вполн довольны.
— Но, Мертиръ, выставлять напоказъ свои чувства, измнять имъ и потомъ…
— Да, если, по принципу, она должна бы стыдиться ихъ, въ такомъ случа она дйствительно поступила бы дурно.
— Но если бъ ты услышалъ, какимъ отчаяніемъ звучали ея слова!
— Я увренъ только въ томъ, что она не краснла.
— Мн кажется, что это должно принадлежать къ тмъ крайностямъ въ человческомъ характер, которыя всего сильне волнуютъ нашу душу, которыя сами по себ уже есть самоубійство.
— Да вдь говорятъ, что и любовь есть уже самоубійство?
— Нтъ, но Мертиръ, я должна же была употребить слова, которыя, можетъ быть, и не совсмъ врно опредляютъ мою мысль. Я во всемъ хочу быть умренной. Во всякомъ случа, я знаю, что правда на моей сторон.
— Къ сожалнію, ее трудно ожидать отъ черезчуръ пылкаго сердца.
— Значитъ, ты допускаешь, что такого рода любовь не постоянна?
— Надюсь, что не вчная.
— Такъ чмъ же ты можещь защитить ее въ настоящее время?
— Да разв я защищалъ ее? Мн не было и надобности думать объ этомъ. Мужчина обманулъ ее,— а она считаетъ это дломъ невозможнымъ, да она, я полагаю, и высказала это, а если нтъ, то какъ скоро она пойметъ это, то сдлается спокойне, и въ послдствіи даже будетъ упрекать его. Но вотъ и отель, судя по свту — это должна быть комната Шарлотты. Какія у нея всегда зати! Мы какъ будто внесли новые элементы въ этотъ маленькій городокъ. Помнишь ты Бергамо, въ ту ночь какъ австрійцы выступали изъ Милана? Одинъ огонекъ замнилъ тысячи огней въ одно мгновеніе!
Наконецъ, пришедши въ гостинницу, онъ торопливо вбжалъ въ комнату, ожидая найти всхъ троихъ, но лэди Шарлотта была одна и сидла въ своемъ кресл съ сложенными руками.— А, Мертиръ! сказала она:— мн очень жаль, что васъ побезпокоили. Теперь я понимаю, что значитъ уходъ Джоржи. Я полагаю, что жители здшняго дома привыкли къ такимъ путешественникамъ, какъ мы.— И потомъ, не видя дружескаго расположенія съ его стороны, она опять сложила руки. Джоржіана спросила, гд Эмилія. Лэди Шарлотта отвчала, что Эмилія ушла, и что минуту спустя за ней послдовалъ Вильфридъ, чтобы гд нибудь найти ей пріютъ, или избавить ее отъ уличныхъ непріятностей.— Меня страшно утомила эта сцена, Мертиръ. Я до сихъ поръ не имла понятія о женщинахъ юга. Когда он разгорячатся, то мы поневол играемъ второстепенную роль. Вы, конечно, знаете, какое составила я себ понятіе объ этомъ нелпомъ дл. Вотъ какъ это было:— я встртила Эмилію на морскомъ берегу, она всюду его преслдуетъ, а это очень вредитъ ея репутаціи. Въ подобнаго рода женской преданности жители здшней страны всегда видятъ что нибудь особенное. И такъ, чтобы положить этому конецъ — для ея же счастія, а не для чего нибудь другаго,— скажите, Мортиръ, неужели я похожа на какое нибудь безчувственное чудовище? Я заставила ее дать клятву — а согласитесь, чтобъ сдержать клятву, надобно, во всякомъ случа, быть выше дикаго звря.— Я заставила ее дать клятву слушаться и молчать до тхъ поръ, пока я не отворю ей дверей свободы. Она согласилась, и торжественно дала общаніе. Я посадила ее въ кресло, думая, что ей сдлается дурно. Разв съ моей стороны это было безчеловчно? Мертиръ, вы не разъ называли меня австрійской женщиной, но клянусь, я желала, чтобы она вышла изъ этого заблужденія какъ можно спокойне. Признаюсь, я думала, что она сдержитъ свою клятву, потому что давая ее, она казалась совершеннымъ ребенкомъ. Остальное вы слышали отъ Джоржи. Я должна также сказать, что все это было очень тяжело для Вильфрида. Если онъ осуждаетъ меня, то это все-таки извинительно, хотя, составляя мой планъ, я имла намреніе избавить его отъ боле непріятнаго положенія. Теперь вы все знаете, Мертиръ. Начинайте вашу лекцію. Длайте изъ меня еще разъ мученицу за вс невзгоды, которыя выпали на долю Италіи.
Мертиръ взялъ ее за руку и, почувствовавъ сильное біеніе пульса, снова выпустилъ ее. Шарлотта была значительно тронута этимъ прямымъ обращеніемъ съ ея скрытнымъ сердцемъ. Посл нсколькихъ краткихъ и незначительныхъ замчаній, она сама стала убдительно просить его послать людей на поиски за Эмиліей. Передъ уходомъ его, она прошептала кроткое — простите мн. Пожатіе руки было ей отвтомъ, но при этомъ не было произнесено ни слова.
— Вотъ, вскричала она, обращаясь къ Джоржіан:— я оскорбила единственнаго человка, уваженіемъ котораго дорожу! Посл этого извольте полагаться на своихъ друзей!
— Какъ? нельзя полагаться на друзей! пробормотала Джоржіана съ удивленіемъ.
— Неужели вы думаете, что я вмшалась бы въ такую исторію, безъ желанія услужить этимъ кому нибудь другому? Вы, конечно, замтили, что Мертиръ иметъ сантимеитальную привязанность — назовите это, пожалуй, любовью — къ этой двушк. Она его воплощенная Италія. Найдется ли въ мір человкъ образованне Мертира? Поэтому, нтъ ничего удивительнаго, что онъ поддался обаянію дикарки. Мы вс боле или мене расположены къ сопротивленію, или къ соглашенію съ тмъ, что, можетъ быть, намъ и не нравится,— и ни одна женщина не въ состояніи овладть такимъ человкомъ, какъ Мертиръ. Если бы не два-три случая, я бы не поврила, что эта двушка увлечетъ его. Вы наврное замтили, что онъ пересталъ обращать вниманіе на другихъ, а еще не такъ давно самъ же онъ говорилъ, что не слдуетъ сближаться съ нею. Это несомннные признаки въ Мертир, хотя онъ никогда не былъ влюбленъ, и ничего не понимаетъ въ своемъ положеніи. Скажите мн, разв это невозможно?
— Вы снова сдлали ошибку, сухо отвчала Джоржіана.
— Дйствительно. Такъ позвольте же мн избавить васъ отъ подобной участи, Джоржи. Если ваши глаза въ настоящее время завязаны…
— А вы, Шарлотта, тоже намрены считать себя моимъ другомъ?
— Я считаю себя самымъ преданнымъ другомъ,— сказала Шарлотта, заговоривъ о постороннихъ предметахъ. Она во что бы то ни стало хотла прикрыть все смшное, представлявшееся ея женскому воображенію въ лиц ея прекрасной особы, выставленной на публичный судъ съ личностью ея же пола — и изъ-за кого? изъ-за мужчины. Этого было достаточно для ея возбужденія. Потомъ ей показалось, что возставая противъ Эмиліи, она длала услугу Мертиру, и въ тоже время оказывала точно такую же услугу и Джоржіан. Не смотря на то, въ такой несообразительности виднлись проблески свтлаго ума. Лэди Шарлотта оправдывала себя восклицаніемъ: ‘Чего бы я не сдлала для друга въ нужд’. Между тмъ въ виду новыхъ выгодъ, собственная борьба въ ея глазахъ теряла все боле и боле своей привлекательности, и снова возникалъ вопросъ: должна ли я заботиться о побд? Она принуждена была прибгнуть къ мысли о страстной любви, чтобы извинить свои дйствія, заставить вспыхнуть въ себ пламя, и для этого вызвать всю ревность. Она никогда не могла допустить мысли, что ревность была однимъ изъ ея качествъ. Поэтому она дйствовала на себя средствомъ, которое презирала, но не видла возможности помочь этому. Люби ее Вильфридъ и сердце этой женщины было готово принять его любовь. Оно было переполнено нжностію, и гораздо глубже и мягче, нежели сердце молодой двушки. Тогда Шарлотта сказала бы: ‘съ этой любовью, которой я такъ страстно желала, вы даете мн жизнь’. Она радостно поблагодарила бы его за ту и другую. ‘Я могу вознаградить васъ лучше всякой двушки’, хотя она не имла въ себ страстныхъ порывовъ любви, но все-таки думала, что могла бы помочь ему. Онъ ей нравился, его особенная гибкость ума, его скрытая чувствительность вмст съ громкою репутаціею самой безстрашной и положительной храбрости, маска, которую онъ носилъ, но которая для нея была прозрачна,— все это въ немъ правилось ей и возбуждало ея воображеніе. Онъ до такой степени не тщеславился своей особой, что можно было заставить его казаться мальчикомъ. Онъ притворялся пожилымъ, опытнымъ. Онъ проходилъ мимо зеркала справа или слва, не бросая украдкою взглядовъ на свою наружность,— примръ пустой, но тмъ не мене достойный, чтобы по немъ судить о нкоторыхъ молодыхъ людяхъ. Въ самомъ дл, выбирай она кого нибудь изъ толпы, выборъ ея палъ бы на юношу его лтъ. Она была слишкомъ черства для боле возмужалаго человка: но юноша, который желалъ казаться старе, ошибки котораго она видла и прощала, котораго добродтели скрывали нкоторыя изъ ея недостатковъ, положеніе котораго въ обществ она могла бы возвысить, сдлаться его благодтельницей, и при томъ чувствовать, что исполняетъ собственное желаніе:— такой-то юноша составлялъ для нея все, и въ этомъ она убдилась, посл того какъ забавлялась имъ. Если бы она потеряла его, то что бы съ ней было? Даже если она радовалась какъ составительница этого заговора и комедіи,— этой приманки и западни, ея время уходило, а выбирающіе невстъ изъ ея класса были осторожны. Кром того она обладала возвышеннымъ и острымъ умомъ, который хотя иногда и поддавался натур, но никогда не преклонялся предъ какимъ нибудь глупцомъ. На Вильфрид остановила она свой выборъ и потому переносила воспоминаніе о недавней сцен безъ особеннаго сокрушенія, во первыхъ, потому, что Вильфридъ ничмъ ее не компрометировалъ, а еще боле потому, что горячность любви оживляла и одушевляла его самого. Въ перенесеніи чужаго гнва нтъ ничего необычайнаго.
Съ разсвтомъ мистриссъ Чомпъ вышла уже изъ дому. Она почти всю ночь прождала Вильфрида. ‘Охъ, ужь мн эти аристократы!’ изрдка восклицала она, быстро переходя площадь. ‘Пусть меня убьютъ, если я хоть слово скажу’. Встртивъ капитана Гамбьера, она пришла въ сильное волненіе, и объяснила ему свое безпокойство о Вильфрид, наконецъ осаждаемая вопросами, она разсказала все, что знала, и даже, что подозрвала, а потомъ увидя, что зашла слишкомъ далеко, умоляла его сохранить все втайн. Она вдругъ увидла Адель, весело порхавшую по алле, свжую какъ созданіе морской волны. Прежде чмъ мистриссъ Чомпъ призвала къ себ на помощь вчерашній свой гнвъ, какъ ее уже осыпали поцалуями и на лукавые вопросы, что она сдлала съ братомъ этой молоденькой лэди? отвчала той же длинной исторіей. Мистриссъ Чомпъ немного польстила и тмъ возбудила боле утшительное мнніе о людской нравственности, по крайней мр въ настоящемъ случа. Получивъ приглашеніе въ отель къ завтраку, она поспшила назадъ въ свою виллу надть платье съ фалбалами и пышный кружевной чепецъ, пока другіе гуляли по берегу.
— Что тутъ можно сказать! Лицо Адели измнилось при этихъ словахъ.— Подумать можно многое, прибавила она, вздрогнувъ.
— Да, при неблагоразуміи и безпечности, поддакнулъ капитанъ.
— Но можетъ ли быть человкъ въ пылу своей страсти благоразумнымъ? Я пройду по этой веревк до другаго конца. Кто вздумаетъ меня отговаривать, тотъ мой врагъ!
И игривая молодая особа, сохраняя равновсіе, передвигала одну ногу за другою вдоль скользкаго, сраго каната на берегу, но вскор принуждена была протянуть руку за поддержкой, и капитанъ съ помощію своихъ длинныхъ рукъ подвелъ ее къ концу.
— Видите, цла и невредима! сказала Адель, улыбаясь.
— Но несвободны, подхватилъ онъ въ томъ же тон.
— Пожалуйста, сказала она и сложила локти такъ, чтобы освободить свои пальцы.
— Не отпущу. И онъ еще сильне ихъ сжалъ.
— Сдлайте милость, выпустите!
— Нтъ.
— Такъ я попрошу кого нибудь другаго освободить меня.
— Вы этого не сдлаете.
— А хотите, сдлаю?
— Благодаря Небо, этого другаго еще не существуетъ. Гамбьеръ подъ словомъ ‘другаго’ подразумевалъ мужа. Этимъ невиннымъ шуткамъ предоставлено право увлекать молодыхъ людей очень далеко и быстре всякой другой выдумки бойкаго сатаны.
Общество яхты, включая мистриссъ Чомпъ, сидло за завтракомъ. Мистриссъ Чомпъ занимала свое мсто безмолвно и краснла при каждомъ слов лэди Шарлотты, когда вошелъ Вильфридъ, старательно причесанный, одтый, хотя на его лиц не было замтно свжаго румянца. Онъ мимоходомъ поклонился мистриссъ Чомпъ, но она остановила его и прошептала: — ‘ваши глаза!’
— ‘Мои глаза-а-а!’ повторилъ Вильфридъ тономъ школьника, и мистриссъ Чомпъ, такъ рдко смявшаяся, была поражена его комическимъ видомъ, и, обратясь къ сэру Твикенгэму, сидвшему рядомъ съ ней, сказала: — онъ хитеръ, какъ лордъ.
Сэръ Твикенгэмъ выразилъ свое незнаніе такихъ лордовъ, которые бы отличались хитростью. Испуганная его сильной парламентской фразеологіей, мистриссъ Чомпъ оставалась положительно нмою до окончанія завтрака, и только въ глубин сердца сокрушалась о грхахъ сильныхъ міра сего, которыхъ она такъ гнвно упрекала. Ея конькомъ было, что такъ какъ свтъ становится все нечестиве и нечестиве, то весь родъ человческій должно быть сидитъ въ лодк, направляющейся къ аду, и было бы очень хорошо выскочить изъ нея сію минуту, но при этомъ размышленіи она не могла оторваться отъ взглядовъ и рчей лэди Шарлотты, увлекаясь этой свжей и откровенной гршницей. ‘Если она безопасна отъ соблазна, думала она, то здсь душа этой молодой женщины близка къ погибели’. ‘Между аристократами, размышляла мистриссъ Чомпъ, мужчины всегда повсятъ головы, между тмъ какъ женщины вздергиваютъ ее къ верху и держатъ прямо’. Это размышленіе породилъ контрастъ между лэди Шарлоттой и Вильфридомъ (который, переставъ дйствовать безразсудно, сидлъ, какъ человкъ пораженный громовой стрлой), и вопреки зловщему виднію упомянутой лодки, въ которой сидли вс гости, мистриссъ Чомпъ признавалась однако, какъ упоительно нестись въ этой лодк, нестись плавно и быстро.
Завтракъ приходилъ къ концу, когда мистриссъ Чомпъ доложили о мистер Брэнтоп. Она испустила крикъ материнскаго состраданія къ Брэнтопу, и принялась разсказывать о маленькихъ недостаткахъ его характера, хотя сама сидла какъ на иголкахъ, торопясь выйти къ нему. Вильфридъ приказалъ просить его, и къ своему несчастію, мистриссъ Чомпъ, публично описавъ его характеръ, торжественно заключила замчаніемъ: — ‘Онъ совершенно во всемъ противоположенъ всякому лорду’. Брэнтопъ стоялъ въ дверяхъ и кланялся, какъ самое олицетворенное подтвержденіе высказаннаго мннія, и кром того казался жертвою утомленія. Въ голов мистриссъ Чомпъ блеснула мысль: ‘я никогда не прощу себ, бдное кроткое сердечко, что швырнула въ васъ перьями, но это послужитъ вамъ въ пользу, бдный юноша’. Что вы длали во все это время? и отчего не вернулись, вмсто того, чтобы скакать на пролетъ цлую ночь, подобно кэнгуру. Читали вы, ма’мъ, The Arcana of Nature and Science?
Высокопочтенная мистриссъ Бэйрофль, къ которой былъ обращенъ этотъ рзкій вопросъ, отвчала отрицательно и спросила, занимательна ли эта книга?
— Эта книга развиваетъ вашъ умъ, продолжала мистриссъ Чомпъ:— человкъ просто питается ею, а пока человкъ питается, вамъ нечего заботиться о немъ. По прочтеніи Arcana of Nature and Science, ма’мъ, вы во первыхъ не разъ почувствуете себя полупомшанной. Она содержитъ въ себ все на свт, и прочтите вы ее хоть десять разъ, а все-таки не вспомните и пяти строкъ. О, это ужасная книга! ее прекрасно читать, когда вашъ мужъ будетъ страдать припадками подагры. Тогда ему нечего боле длать, какъ поглощать знанія. Ну, мистеръ Брэнтопъ, не прерывайте вашего завтрака и разскажите, что вы съ собой длали сегодня ночью?
Легкое колебаніе со стороны Брэнтопа еще боле подстрекнуло ее строже распросить его обо всемъ, она подозрвала, что онъ ее сметъ ей сказать, а онъ, собравъ всю храбрость, призналъ за лучшее разсказать все, принявъ это за форму признанія наимене постыдную. Никго кром мистриссъ Чомпъ не слушалъ его до тхъ поръ, пока онъ не упомянулъ имени Беллони, и любопытно было видть, какъ чьи-то глаза, притворявшіеся разсянными, безпрестанно обращались по направленію къ разсказчику. Онъ встртилъ Эмилію на краю города, и будучи не въ состояніи уговорить ее зайти куда нибудь погрться, довелъ ее, не говоря ни слова, ночью, до третьей станціи желзной дороги въ Лондонъ.
— Что она, сумасшедшая? спросила высокопочтенная мистриссъ Бэйрофль.
— Это геній, отвчала Адель, пожавъ плечами.
— Что вы такъ мало кушаете, точно птичка, вдь на васъ никто не смотритъ, вскричала мистриссъ Чомпъ гнвно и вмст съ тмъ ободрительно:— что же касается до этой маленькой Беллони, то я думаю, она послдовала бы за вами куда угодно, и что же вы съ ней сдлали?
Всми этими вопросами мистриссъ Чомпъ страшно терзала Брэнтопа, который изо всхъ силъ старался повиноваться устремленному на него взгляду Вильфрида, и говорилъ, что два ночные скитальца блуждали по переулкамъ, завтракали на зар крадеными яблоками прямо съ дерева, выпили по чашк молока и съли каждый по горсти сливъ, и что ничто не могло убдить Эмилію не хать въ Лондонъ. Брэнтопъ медленно лъ поджаренный ломтикъ хлба, не ршаясь продолжать свою исповдь подъ пытливымъ выраженіемъ лица Вильфрида и при грустномъ молчаніи остальныхъ. Наконецъ его принудили сказать, что у Эмиліи не было денегъ, что она имла въ карман только семь пенсовъ и наперстокъ, и что у самого Брэйтона было съ собой только нсколько шиллинговъ, которыхъ она не ршилась бы принять.
— Но что же съ ней сдлалось?
Брэнтопъ объявилъ, что она возвратилась въ Лондонъ, и красня, признался, что отдалъ ей свой возвратный билетъ.
Джоржіана, чтобы избавить Брэптопа отъ страшныхъ любезностей мистриссъ Чомпъ, пожелала узнать, казалась ли Эмилія несчастной или убитой?
Брэнтопъ бодро отвчалъ: ‘нисколько’, потомъ поправился и сказалъ: ‘она не плакала’, и наконецъ прибавилъ:— ‘она рзко вскрикнула, когда я засвисталъ арію изъ одной оперы’.
Лэди Шарлотта, желая положить конецъ этому разговору, встала изъ-за стола. Съ часами въ ркахъ она распросила дамъ о ихъ занятіяхъ, и объявила, какимъ временемъ он могли располагать. Потомъ услышавъ голосъ Барнса, капитана яхты, приказала просить. Онъ сомнительно отозвался о погод, сказалъ, что дустъ довольно сильный втеръ, но если лэди этого не боятся, то онъ и подавно. Дулъ попутный втеръ къ главной станціи яхты.— Увидимъ, кто скоре придетъ туда, сказала она Вильфриду и, обратясь къ обществу пояснила, что Вильфридъ отправляется къ другимъ станціямъ, по особенной надобности, на что послдовали смхъ и болтовня. Вильфридъ бгло объяснилъ, что положеніе отца требуетъ его присутствія, потомъ отведя въ сторону Адель и мистриссъ Чомпъ, указалъ имъ на причины, по которымъ отсутствіе его оказывалось необходимымъ. Мистриссъ Чомпъ поняла, что эти причины служили только предлогомъ отдлаться, и просила его проводить ее въ Брукфильдъ. Адели достаточно было взгляда и жеста Вильфрида. Мортиръ и Джоржіана церемонно распростились, а также и сэръ Твикенгэмъ, ухавшій въ своемъ маленькомъ ялик. Лэди Шарлотта, наклонясь надъ картою, одною рукою поправляла лорнетъ, и почти не глядя на узжающихъ, торопливо кивнула головой. Она позволила себ оставить свое занятіе, привлеченная шумомъ Адели при отъзд брата, не то чтобы шумъ этотъ поразилъ ее, онъ былъ сдержанъ и деликатенъ, но потому что не знала его причины. Увидя сэра Твикенгэма въ прощальной поз, она произнесла чуть слышно ‘о!’ и снова начала прилежно разсматривать на карт порты и гавани, по которымъ капитанъ Барнсъ водилъ своимъ толстымъ пальцемъ. Вс распоряженія казались очень удобными. Вильфридъ уже давно замышлялъ хать въ Лондонъ, остальные также заняты были каждый своимъ. Капитанъ Гамбьеръ принималъ полунасмшливыя поздравленія и соболзнованія, какія обыкновенно говорятся мужчин, который одинъ остается на попеченіи дамъ, а высокопочтенная мистриссъ Бэйрофль замтила, что хотя ея отвтственность и велика, но все-таки она не считаетъ десять часовъ за цлый вкъ.— Лэди Гостръ на остров, сказала лэди Шарлотта, желая этимъ показать, чмъ можетъ кончиться поздка. Часъ спустя, яхта уже летла къ острову при полномъ западномъ втр, а мистриссъ Чомпъ и Вильфридъ спшили въ Брукфильдъ, о чемъ послдній позволилъ мечтать своей спутниц. Брэнтопъ за пожертвованіе своего билета наслаждался во всю дорогу лицезрніемъ мистриссъ Чомпъ. Мортиръ телеграфировалъ Марини, чтобы онъ встртилъ Эмилію на лондонской станціи и поручилъ Брэнтопу отдать ей письмо въ дом Марини. Вотъ содержаніе этого письма: ‘Пусть Джулія бережетъ ее, она способна на это боле, чмъ всякая другая женщина въ подобномъ случа. Въ теченіе этого времени Джулія узнаетъ ея достоинства. Въ ней есть опасные задатки, ко орые очень безпокоятъ меня. Узнали ли вы, что это за натура? Ея характеръ не можетъ ускользнуть отъ насъ, даже въ разговор о самыхъ обыкновенныхъ предметахъ. Я еще ни разу не ошибался въ своихъ заключеніяхъ объ итальянской и кимврской крови. Конечно, она частію валлійка по матери. Дозвольте ей думать свободно, пока она сама не почувствуетъ нужду въ противодйствіи. Ея Италія и музыка не годятся для этого. Оставьте ихъ. Я только боюсь одного, что вы слишкомъ ясно увидли, какую дочь Италіи я нашелъ для васъ. Пожертвуйте всмъ, чтобы развлечь ее. Мой добрый Марини, помните это. Все это не оставить пріятныхъ воспоминаній въ ея памяти, а я желаю, чтобы она полюбила свою родину и искусство, по выздоровленіи. И такъ мы ухаживаемъ за больною, любезный другъ. Пусть ваша Италія не иметъ никакихъ страданій для ея слуха до тхъ поръ, пока не успокоится внутренняя буря. Мы скоро увидимся’.
Марини отвчалъ на это: ‘За многое мы обязаны благодарить нашего Мертира, но въ особенности за это сокровище, которое хотя и не самое драгоцнное изъ всхъ, но во всякомъ случа заставляетъ насъ быть наиболе признательными. Мы встртили ее на станціи. Для нея была готова рука, на которую она могла опереться, когда подала свою руку. Она воображала себя одинокою, всего пугалась, на все смотрла съ какой-то ненавистью, пока Джулія не приласкала ее. Ея глаза были тусклы, но въ нихъ какъ въ порох готовъ былъ вспыхнуть огонь отъ первой искры. Мы отправляемся съ нею на нашу новую квартиру и тогда… слдъ потерянъ. Вдь этого вы и желаете! Это называется расположиться новымъ лагеремъ, чтобы скрыться отъ непріятеля. Но пусть такъ! мужчина, заражаясь этой болзнью, сейчасъ же принимаетъ мры къ излеченію,— женщина вся предается ей, пока не изчезнетъ или болзнь, или она сама! и что же это такое, какъ не легкомысленное и безразсудное изнуреніе самого себя? Джулія хотя и женщина, но она не такъ назоветъ эту болзнь. Взгляните на спокойный блескъ въ ея глазахъ и прислушайтесь къ нжной интонаціи ея голоса, когда она говоритъ! Вдь это точно лсной голубь. Онъ даже трогаетъ и плняетъ меня! Да, дочь Италіи! Джулія тоже была дочерью Италіи, но будетъ ли она оставаться такою? Не знаю. Тоже будеть и съ Эмиліей въ свое, время, неизбжное для молодыхъ людей. Въ ней, какъ вы говорите, очень сильна эта болзнь — ma, ogni male ha la sua ricetta, я могу говорить это о нкоторыхъ лицахъ, но мн очень тяжело, что націи считаютъ мое сердце измнчивымъ, тяжело бываетъ до тхъ поръ, пока не обращусь къ вамъ, вы одушевляете меня, возбуждаете мою задушевную мысль,— въ вашей личности я вижу армію, которая явилась для нашего освобожденія. Вы — олицетворенная надежда. Вы не знаете, что значитъ отчаяніе. Вы — надежда. Вы такъ же, какъ я, любите мать, которой вы не сынъ! О! восклицаетъ Джулія: неужели наша Италія не подаритъ ему дочери, благороднйшей изъ цлой націи? Да, ибо черезъ васъ она всегда будетъ итальянкой. Мы молимся, чтобы вы не старлись преждевременно, т. е. прежде чмъ она выростетъ для васъ и отыщется, и тогда въ ней вы познаете нашу любовь. Посмотрите, съ какимъ одушевленіемъ заговорилъ я! Во мн говоритъ женщина’.
Прочитавъ это, Мортиръ сказалъ: я не могъ бы желать ничего лучшаго. Его чувство къ Эмиліи возрастало, какъ онъ самъ признавался, по мр ея приближенія къ женственности, и послдняя ступень этого приближенія ударила уже о дрожащія струны отдаленнйшаго уголка ея сердца. Эта послдняя ступень — страстное заявленіе правъ своихъ на Вильфрида при двухъ женщинахъ, изъ которыхъ одна ея соперница,— кипла въ немъ, какъ растопленный металлъ.
— Не вспомнишь ли ты нкоторыхъ изъ ея выраженій? нсколько разъ спрашивалъ онъ у Джоржіаны.
— Передать теб идею о томъ, что она говорила, это такъ же легко, какъ нарисовать молнію.
— Мой любовникъ? подсказалъ Мортиръ.
— О, да, она это говорила.
— Вроятно, это слово странно прозвучало въ твоихъ ушахъ?
— Очень странно.
— Ну, а что же еще?
— …Она говорила, хочешь ты сказать?
— Неужели моя бдная сестра стыдится повторить ея слова?
— Я готова повторить все, что можетъ доставить теб удовольствіе!
— Ты вроятно знаешь, что иногда и неудовольствія бываютъ пріятны.
Мало по малу при возраженіяхъ на каждомъ шагу, Джоржіана наконецъ пришла къ убжденію, что ея нераздльная власть надъ Мертиромъ кончилась. Тогда она жестоко стала осуждать Эмилію,— называя ее хищницей чужаго счастія. Нечувствительно она поставила себя на мсто женщины, совершившей вс великіе подвиги, которые требовались для Мертира, и ей казалось, что Эмилія употребила какія нибудь роковыя чары, не смотря на свою молодость, чтобы вырвать изъ ея рукъ эту счастливую власть.
Но самымъ ужаснымъ преступленіемъ Эмиліи въ глазахъ осуждающей лэди было то, что Вильфридъ отвергнулъ ее. И потому женская справедливость говорила: — ты не достойна моего брата: а женская деликатность думала: — тебя испортила твоя прежняя жизнь. Джоржіана пожалла Вильфрида, и теперь съ нкоторымъ пристрастіемъ считала его безупречнымъ. Въ то время какъ любовь билась почти во всхъ пульсахъ, окружавшихъ ее, человкъ, котораго осаждали горячею любовью, подернулъ ея холодное воображеніе отблескомъ огня, какъ зимняя заря ложится на морозное поле. Она смутно понимала, что станется съ ея другой любовью, далеко не сестринской. Она сдлалась, чмъ прежде никогда не бывала, душа ея была взволнована, она не знала покоя. Въ ней гнздилась мысль, что Шарлотта и Вильфридъ не были парой другъ другу. Да почему же? Очень просто, потому что такое сочетаніе стало бы возвышать достоинство одного передъ другимъ. Сверхъ того, стараніе удалить отъ брата вс непріятности значительно облегчалось ея пристрастіемъ къ этимъ таинственнымъ размышленіямъ. По временамъ она стремилась всмъ своимъ сердцемъ къ Мертиру, а потомъ, въ испуг отъ толпы быстро пробуждавшихся въ ней мелкихъ страстей, снова обращала мысли свои къ Вильфриду. Что эта толпа мелкихъ страстей всегда окружаетъ одну большую господствующую ложную страсть, она узнавала постепенно, стараясь успокоить и потомъ уже не пробуждать ихъ. Теперь она знала, что иногда брала верхъ надъ своею страстью къ Мертиру, но ее ничто не могло научить, что этимъ самымъ она изгоняла изъ своего сердца и образъ другаго. Напротивъ, вотъ какого рода была бы ея исповдь: ‘Силою воли я останавливаю свои мысли на Вильфрид, чтобы моя любовь къ Мертиру не переполнилась’. Къ такому заключенію привело ее разбирательство самой себя: но ея кровь все еще находилась въ неразогртомъ состояніи, а такое состояніе точно такъ же покровительствуетъ самообольщенію, какъ и страсть. Въ одномъ изъ своихъ писемъ madame Марини спрашивала: можетъ ли Эмилія принимать сэра Порселя Баррета, съ которымъ они встртились и котораго Эмилія назвала своимъ другомъ, къ этому m-me Марини прибавила: а другой джентльменъ три раза заходилъ въ нашу старую квартиру. Въ послдній разъ, намъ посл уже пересказала объ этомъ домохозяйка, онъ даже плакалъ. Правда ли, что онъ англичанинъ?’
Мертиръ засмялся при этомъ и замтилъ: — ну! Шарлотта еще не такъ-то бдительна.
Онъ плакалъ, подумала Джоржіана, и тутъ припомнила холодное, спокойное выраженіе лица Вильфрида, когда Эмилія присвоивала его себ и когда его единственнымъ отвтомъ было: — я женихъ этой лэди, указывая на лэди Шарлотту. И только теперь нкоторыя изъ выраженій Эмиліи воскресли въ ея памяти. Она изучала ихъ, вдумывалась въ нихъ, какъ будто ихъ произносилъ голосъ природы. Ей все мене и мене казалось постыднымъ для женщины употребить ихъ. Она приписывала это своему снисхожденію къ бдной двушк, пораженной такой страстной любовью. ‘Въ подобномъ случа, чмъ боле говорила бы она, тмъ было бы извинительне, ибо ничто, кром безумной любви, не могло ей внушить этихъ словъ’, думала Джоржіана. Принимая эти слова и представляя себ страсть, она видла, что личность, внушившая ее, величественно стояла въ ея мысляхъ, озаренная сіяніемь. Она врила, что если онъ только забавлялся этой двушкой, то уже давно раскаялся, и мысль, что этотъ человкъ проливалъ слезы, жгла ея сердце.
Мертиръ и Джоржіана все еще оставались въ Девоншир, какъ вдругъ къ нимъ пришло письмо отъ мадамъ Марини, которое увдомляло ихъ, что Эмилія исчезла.
— Ты слишкомъ долго откладывалъ свою поздку, Мертиръ, сказала сестра, чрезвычайно удививъ его.— Я понимаю почему, ты слишкомъ полагаешься на время и слишкомъ пренебрегаешь шансами. Теперь вмст отправимся отыскивать ее, если это не поздно.
Марини встртилъ ихъ на лондонской станціи и разсказалъ, что Вильфридъ, узнавъ новое жилище Марини, зашелъ къ нему ныншнимъ утромъ.— Я не спускалъ съ него глазъ и увидлъ, что тутъ вовсе не было комедіи, говорилъ Марини: сегодня она увидла бы моего главнокомандующаго, который бы сразу вылечилъ ее отъ этой любви, и внушилъ ей боле возвышепныя мысли. Вы ее любите, миссъ Фордъ?
— Мн она очень нравится, сказала Джоржіана:— но признаюсь, меня немного удивляетъ, что вы вс такъ интересуетесь ею. Она, вроятно, обладаешь какими нибудь чарами,— какими, не знаю. Я конечно тоже ее люблю.
— Figl sa mi! она просто элементъ, она огонь! вскричалъ Марини. Когда нашъ Мортиръ привелъ ее къ намъ, мн пришло на мысль, что въ ней онъ видитъ Италію,— видитъ это въ ея лиц, голос, имени, словомъ,— во всей! Прошелъ день, и я не могъ съ ней разстаться, и тоже что-то почувствовалъ! она почти мужчина.
— Странное свойство привлекательности!
Джоржіана усмхнулась.
— Она не то чтобы… Марини въ вид поясненія, клещеобразно приподнялъ свои пальцы и закатилъ глаза: — она не то, чтобы мужчина, но мужественна сердцемъ.
— Разв вы въ состояніи сказать, чмъ можетъ быть такое дитя, какъ она? нетерпливо спросила Джоржіана.
Марини не отвчалъ.
— Это такая личность, которая можетъ найдти себ пристанище везд! да, Мертиръ?
— Лучше постараемся мы сами отыскать убжище этой личности, сказалъ Мертиръ.— Она очень проста и безъ всякихъ претензій, особливо если съ нея не будутъ требовать лишняго.
Джоржіана знала, что назвавъ Эмилію ребенкомъ, она задла за самый чувствительный нервъ въ организм Мортира, если только онъ любилъ ее, а она ршилась во что бы то ни стало узнать: дйствительно ли онъ любилъ? Тмъ не мене, хотя выраженіе это было уже употреблено, и казалось очень жестокимъ, она все-таки не могла простить неискренности его послдней фразы, теперь она только и добивалась одного доврія, какъ самаго ничтожнаго доказательства ея власти надъ нимъ. Поэтому, когда онъ совтовался съ ней, она непремнно соглашалась со всми его предпріятіями и замыслами, согласилась на объявленіе и обращеніе къ полиціи, на сношеніе съ родителями Эмиліи и даже на поздки въ загородныя увеселительныя мста. Сэръ Норсель Барретъ тоже захотлъ оказать свое содйствіе въ поискахъ. Вначал онъ навелъ ихъ подозрніе на мистера Перикла, но честный итальянецъ, тоже наблюдавшій за этимъ джентльменомъ, скоро вывелъ его изъ заблужденія, и вс они остались еще въ большей неизвстности. Только одинъ разъ Джоржіана услышала, какъ Мертиръ, образецъ самообладанія, предался отчаянію передъ всми: ‘жива ли еще она?л’ вскричалъ онъ.
— Марини, разв вы забыли услужливую бригаду шарманщиковъ? сказала Джоржіана.— Если Эмилія видла хоть одного изъ нихъ, то наврное говорила съ нимъ.
— Ну что, не говорилъ ли я, что это у насъ настоящій генералъ? съ вспыхнувшимъ въ глазахъ огнемъ проговорилъ Марини, указывая на Джоржіану. Мертиръ, схвативъ руку сестры, съ жаромъ благодарилъ ее. Посл этого она всю ночь упрекала себя, зачмъ не сказала объ этомъ раньше.

ГЛАВА XXXVIII.

ЕДИНСТВЕННАЯ НАДЕЖДА НА ГОЛОСЪ.

— Мой голосъ! у меня есть голосъ!
Эмилія закричала довольно громко самой себ, во время перезда изъ Девона въ Лондонъ. Ландшафтъ, скользившій предъ ея глазами, съ свтлыми прудами и прозрачными ручейками, небольшими прогалинами и кустарниками, фермами и рощами, окружавшими сельскія церкви со шпицами у подножія голубыхъ горъ,— не позволялъ ей падать духомъ, хотя послдній и былъ черезчуръ отягощенъ, не позволялъ ей быть холодной ко всему постороннему, хотя она и желала этого. Огромный одинокій старый дубъ съ своими развсистыми втвями, казалось, хотлъ задержать мчащійся поздъ. Когда поздъ промчался, Эмилія стала считать его другомъ и думала, что онъ съ своею тнью служилъ бы ей прекраснымъ пріютомъ въ ея мрачномъ настроеніи духа. Достигнувъ быстраго потока, она въ его зеркальныхъ водахъ видла группу облаковъ, показывающихъ безпредльную даль въ неподвижныхъ краскахъ. Эмилія закрывала глаза, стараясь убдить себя, что для нея не существуетъ разстояній. Сдлать это было очень легко, когда поздъ останавливался. Ее удивляло тогда, зачмъ люди передвигаются съ мста на мсто, но свистъ машины и быстрое разнообразіе сцены снова возбуждали въ ея воображеніи ужасъ оставаться безъ движенія.
— Мой голосъ! у меня есть голосъ!— Это восклицаніе, возобновляемое по временамъ, было скоре выраженіемъ страха, происходившаго отъ неопредленнаго ощущенія, вслдствіе того, что она оставалась совершенно покинутой, одипокой, ничего не значущій, но для ея глазъ новый предметъ, и тотъ пугалъ ее. Она все еще желала тни, но чтобы эта тнь не была совсмъ темною и мрачною. Прошедшая ночь казалась ей огненнымъ озеромъ, въ которое ее насильно погружали, изъ всхъ ея способностей, память страдала наиболе, такъ что она ничего не могла припомнить изъ случившагося, все столпилось въ мрачномъ уголк ея сердца и приводило въ разстройство вс ея нервы. Поля, лса и воды, безпрестанно смнявшіеся быстротою позда, были благодтельны для нея, какъ вино, подносимое къ устамъ, которыя только и ждали утоленія жажды. Желаніе пріобрсть какое нибудь значеніе въ обществ было началомъ болзненнаго, но животворнаго волненія. Вначал Эмилія могла плакать съ мучительной тоской, которая овладвала ею почти мгновенно. ‘Если я и буду что нибудь значить, то кто обратитъ на меня вниманіе?’ было ея воплемъ, и мракъ, котораго она такъ желала, тяжело падалъ на ея лицо, но сердце все еще боролось, и вопреки этой борьб не убивало надежды. Его біеніе производило въ ней острую и жгучую боль, которую испытываетъ человкъ въ моментъ нанесенія ему раны. Она старалась не обращать на это вниманія, лучъ надежды казался ей невыносимымъ.
Борьба разстроеннаго духа молодости съ укрпляющимъ потокомъ жизни продолжалась до тхъ поръ, пока Эмиліи не показалось, что она какою-то силою чрезъ огненные круги была выведена изъ мрака къ свту, ея послдній крикъ былъ тотъ же, что и первый:— у меня есть голосъ!
О томъ, что долженъ былъ голосъ доставить для нея, она не думала. Она и понятія не имла о его цнности, это было только крикомъ радости обладать хоть чмъ нибудь. Ей казалось, что Вильфридъ все отнялъ у нея, пока воспоминаніе о своемъ голос не дало ей возможности вздохнуть свободно и глубоко, какъ выздоравливающій вдыхаетъ жизнь.
Отчаяніе, я и прежде говорилъ это, есть чувство, сопершенно зависящее отъ насъ, способное испортить кровь и разслабить нершительный умъ, это принадлежность людей сантиментальныхъ. Эмилія только разъ поддалась отчаянію и именно, когда старалась проникнуть причину, по которой Вильфридъ пригласилъ ее въ Девонъ, чтобы отказаться и бросить ее. Она хотла отыскать эту причину для того, чтобы согласовать его самого съ его дйствіями, но найти не могла. Посл этого свтъ въ ея глазахъ казался еще мрачне. Но ‘у меня есть голосъ!’ восклицала она, истомленная своимъ ночнымъ гнвомъ, безъ слезъ, и чувствительная къ сердечный боли, когда свжій втерокъ и безпрестанно смнявшіеся луга и лса таинственнымъ образомъ производили на нее благотворное вліяніе.
Какой-то мужчина, сидвшій напротивъ ея, ршился замтить:— неправда ли, что мы теперь демъ очень скоро, миссъ?
Эмилія посмотрла на него, и быстрота въ перемн ея чувствъ вдругъ уменьшилась, она сама не понимала, какимъ образомъ. Вспомнивъ, что она еще не отвтила, она сказала:— вамъ кажется, что мы скоро демъ, вроятно потому, что спшите домой!
— Нтъ, миссъ, отвчалъ онъ:— я спшу на базаръ. Когда я тороплюсь по длу, то какъ они ни разведи пары, мн все кажется тихо.
Эмилія увидла невозможность опредлить ощущенія этого человка, а ихъ общее желаніе хать быстре еще боле приводило ее въ замшательство. Она наконецъ свободно вздохнула, когда мужчина вышелъ изъ вагона. Но вотъ показалось красноватое небо и вскор кондукторъ взялъ изъ ея дрожавшихъ рукъ возвратный билетъ Брантопа, изъ всего путешествія она замтила и помнила только мальчика мясника въ синей блуз и въ красномъ колпак, верхомъ на блой лошади, весело гарцовавшаго по широкой большой дорог, для него она сочинила уже маленькую псенку подъ тактъ его галопа.
Она приняла приглашеніе Марини гораздо спокойне, нежели ожидалъ Мортиръ. Видъ и галопъ мальчика на нсколько часовъ поддержалъ въ ней бодрость духа, этотъ беззаботный наздникъ осуществлялъ собою идею о скорой зд, которую она только что оставила. Но вотъ онъ детъ все тише и тише, вмст съ тмъ и псня становилась постепенно грустне и отрывисте. Эмилія стала смотрть на срое, застланное туманомъ осеннее небо и прислушиваться къ дождю. Оживленный шумъ Лондона болзненно поражалъ ея слухъ. ‘Кончилась моя мечта’, подумала она. Она желала бы стоять у окна и слушать шарманку, отчаянное разстройство, свистъ и завыванье которой не навело бы на нее унынія, а неврное подражаніе какой нибудь прелестной мелодіи не увлекло бы ее въ страну блаженства. Ея прекрасный голосъ, ея диковинный талантъ, на который въ цломъ дом никто не намекнулъ, становился зарытымъ талантомъ.
Въ юго-западномъ предмсть Лондона, гд жили Марини, можно было видть нсколько деревъ, а за ними тянулись аллеи, хотя не очень мрачныя, но все-таки свидтельствовавшія о времени года. Аллеи вели въ парки и сады. Эмилія ежедневно гуляла, чтобы слдить за увяданіемъ природы, и ходила всегда между деревьями. Въ сопровожденіи m-me Марини она часто садилась отдыхать и считала каждый листокъ, который, завертываясь и загибаясь, падалъ на землю, или сильнымъ порывомъ втра уносился вдаль, но и тамъ его ожидало паденіе. Эмилія неоднократно доказывала несомннность этого факта. M-me Марини занимала ее разговорами объ Италіи, о тосканскомъ вин, о ломбардскомъ хлб и о туринскомъ шоколат, Самъ Марини никогда не намекалъ на свои страданія при мысли о потер этихъ лакомствъ, никогда! Но m-me Марини знала, до какой степени тяготило его изгнаніе. А какія деньги нужно платить въ Англіи за все! говорила она: — кажется скоро придется платить и за то, что дышешь, прибавляла она съ содроганіемъ.
Однажды мимо нихъ прошелъ бывшій органистъ гильфордской церкви. Эмилія пропустила его. На другой день онъ снова прошелъ, но повернулся въ конц аллеи и выказалъ удивленіе, увидвъ Эмилію. Они пожали другъ другу руки и разговорились, между тмъ какъ m-me Марини пристально разсматривала его особу. Она письменно потребовала инструкцій касательно этого джентльмена, называвшаго себя сэромъ Порселемъ Барретомъ, и получивъ ихъ, позволила Эмиліи пригласить его въ домъ.— Это просто святой человкъ, говорила m-me Марини, описывая его своему мужу, который хотя и благоволилъ къ англичанамъ, но не могъ не допустить, что этотъ человкъ казался ему предвстникомъ несчастія.
Сэръ Порсель сообщилъ Эмиліи о полученіи въ наслдство титула, и на вопросъ Эмиліи:— что же, разв вы не довольны? онъ улыбнулся и сказалъ, что едва ли насмшка счастія можетъ сдлать его довольнымъ, и потомъ прибавилъ, что живя постоянно въ гор, онъ не замчалъ своей бдности. Онъ часто встрчалъ ихъ въ саду и иногда бывалъ у нихъ въ дом. Съ нкоторою раздражительностію разбиралъ онъ надежду Эмиліи, быть можетъ частію для того, чтобы узнать съ большею подробностію, въ чемъ она состояла и на чемъ основывалась, но какъ съ такимъ опытнымъ и даровитымъ диспутантомъ она не въ силахъ была состязаться,— то Барретъ позволилъ себ оскорблять все, что ей было дорого.
— На что же вы разсчитываете впереди? сказала она съ удивленіемъ, когда Барретъ кончилъ одинъ изъ своихъ аргументовъ, которые онъ такъ любезно называлъ игрой въ логическія бирюльки съ ребенкомъ.
— На смерть, отвчалъ серьезный джентльменъ, продолжая шагать.
Эмилія жалла его, думая: не будь у меня голоса, я бы тоже чувствовала. Потомъ, видя это несчастіе весьма отдаленнымъ, прибавила:— я должна это чувствовать теперь.
Эмилія знала объ его отношеніяхъ къ Корнеліи, знала столько же, сколько и онъ, ибо потребность въ женскомъ сердц, въ которое бы онъ могъ изливать вс свои душевныя треволненія, была въ немъ очень сильна, а сердце Эмиліи, хотя еще и неопытное, все-таки было сердцемъ женщины относительно любви. И что еще боле, она угадывала его благопріятные шансы, разрушать которые или по крайней мр доказывать ихъ неосновательность было для него весьма непріятно. Печаль, въ которую душа человка неусыпно старается облечься какъ можно поудобне, находитъ въ слезахъ выраженіе сочувствія. Намеки на боле свтлое будущее служатъ ей пищею. Такіе зародыши не крпко держатся жизни, и разъ уничтоженные, они доставляютъ на нкоторое время сочную пищу мрачному горю, которое я описываю.
Меланхолическій джентльменъ принесъ Эмиліи ту пользу, что считая себя единственнымъ человкомъ, способнымъ переносить разнаго рода несчастія, онъ не позволилъ ей много думать о своемъ собственномъ несчастіи. Онъ говорилъ ей, что она нисколько не имла вида молодой двушки, убиваемой любовью, что на лиц ея не было замтно оттнковъ зеленоватой блдности и наконецъ, что въ тон ея голоса ничего не было плачевнаго. Онъ былъ достаточно гуманенъ, чтобы сочувствовать страданіямъ всякаго, и доказательствомъ этому можетъ послужить то, что единственное существо, которое онъ и видлъ подъ этимъ вліяніемъ, возбудило въ немъ такое глубокое сожалніе, что меланхолія сроднилась съ его характеромъ. Онъ тосковалъ объ этомъ существ, потому что ничего не могъ сдлать для него, и принималъ видъ любимаго влюбленнаго, добровольно приносившаго себя въ жертву.
— Любитъ ли она васъ? умоляющимъ тономъ спросила Эмилія.
— Если въ ней есть правда, то любитъ, возразилъ онъ.
— Она сама вамъ сказала, что любитъ именно васъ? что не любитъ никого другого?
— Въ этомъ я увренъ.
— Такъ отчего же вы такъ печальны? Боже мой! я бы взяла ее за руку и сказала: женщина! понимаешь ли ты себя? ты моя!— я бы непремнно это сказала, никогда бы не выпустила ея руки. Это все бы поршило. Она должна тогда придти къ вамъ, неужели вы еще не знаете, что значитъ разлука, разъединеніе? Боже мой! мн все это кажется такъ просто!
Но Барретъ не соглашался съ такимъ воззрніемъ и стоялъ, грустно улыбаясь. Этотъ видъ, вмст съ такимъ поощреніемъ къ разговору о любви, вывелъ Эмилію изъ ея летаргіи. Горячность новаго желанія кольнула ее прямо въ сердце. Прежняя увренность въ своей власти надъ Вильфридомъ соединилась съ убжденіемъ, что она потеряла его лишь на время.— ‘Да, думала она, теперь, въ томъ вид, въ какомъ я нахожусь, онъ можетъ покинуть меня: но что было бы, если бы онъ увидлъ и услышалъ ее въ тотъ торжественный часъ, когда она будетъ стоять какъ звзда передъ людьми?’ Эмилія покраснла и затрепетала. Она жила этими отдаленными надеждами, пока въ ней не пробуждалось искреннее сожалніе къ Вильфриду, мщеніе казалось ей такъ жестокимъ, что жалость не замедлила заступить его мсто. Такимъ образомъ, по ея мннію, ихъ положенія сдлались противоположными. Теперь уже Вильфридъ оставался во мрак. Ея пылкое воображеніе освщало все для нея золотымъ будущимъ.
— Приходите къ намъ сегодня вечеромъ, и я спою вамъ, сказала она, и Барретъ поклонился.
— Я буду пть грустныя псни, прибавила она.
— Я всегда считалъ грусть подходящею къ музык ближе чмъ смхъ, сказалъ Барретъ.— Въ грусти замчается боле граціи!
Поэзія, скульптура, пніе и вс искусства слдовали въ печальномъ порядк, чтобы засвидтельствовать справедливость его теоріи.
Когда Эмилія поняла его, она, для поддержанія противоположнаго взгляда, указывала на собакъ, кошекъ, птицъ и вообще на вс созданія природы, которыя способны были радоваться и веселиться наперекоръ его понятіямъ.
— Да, если животныя должны служить поясненіемъ вашихъ воззрній! протестовалъ онъ. Онъ кажется воображалъ, что говоритъ съ Корнеліей, и съ чувствомъ безконечной грусти углублялся въ размышленія о человчеств и природ.
‘Подобные разговоры надобно вести съ душой’, внутренно сказалъ онъ и Эмиліи было отказано въ томъ, что принадлежало Корнеліи.
До сихъ поръ Эмилія не ршалась пть, и m-me Марини, врная даннымъ ей инструкціямъ, никогда не позволила себ принуждать ее къ пнію. Эмилія перебирала клавишами, думая: я могу взять эту ноту,— и эту,— и выдержать ту или другую столько-то времени, но она не хотла вызывать свой голосъ, не хотла взглянуть на свое сокровище. Она боле дорожила имъ нетронутымъ, и старалась удвоить его цну, когда мысль о его несомннномъ достоинств облегчала тяжесть на ея груди, она думала, что сохраняла въ себ чарующую силу для всхъ и скрывала ее отъ всхъ, чтобы впослдствіи изумить того, котораго такъ жестоко у нея отняли.
По дорог домой, между хризантемами, разсаженными въ длинной алле, они встртили Трэси Ронинбрука. И въ шумной радости его и въ холодной вжливости Эмиліи представлялся такой контрастъ, что другой подумалъ бы, что Трэси оскорбилъ ее. Она умоляющимъ голосомъ сказала ему: ‘не приходите’,— когда онъ выразилъ желаніе зайдти къ Марини вечеромъ, и оставила его какъ только могла скоре, говоря, что очень рада будетъ видть его на слдующій день. Трэси подпрыгивая побжалъ въ одинъ изъ большихъ домовъ, гд онъ былъ хорошо извстенъ. Когда сэръ Порсель, продолжая идти съ ней, презрительно выразился о его манерахъ и праздности, Эмилія сказала: — это одинъ изъ моихъ искреннихъ друзей.
— А почему же вы запретили ему придти сегодня вечеромъ?
— Потому что, отвчала она, поблднвъ:— онъ… онъ — не понимаетъ музыки. Мн досадно, что мы встртились съ нимъ.
Она вспомнила, какъ пылкая голова Трэси расходилась передъ ней (онъ всегда пророчилъ ей, что она будетъ артисткой въ искусствахъ, которыхъ еще не знаетъ, но не въ пніи) въ то самое время, когда она мечтала о тріумф и леляла мысль, что ея заключенный голосъ рвется изъ плна и хочетъ воспрянуть къ прежнимъ небесамъ.
— Онъ не понимаетъ музыки! повторилъ сэръ Порсель, нахмуривъ брови. Я ничего не имю общаго съ нимъ.— И не могу имть ничего общаго съ человкомъ, неспособнымъ поддаться обаянію музыки.
— Я все-таки люблю его, сказала Эмилія.— Онъ очень услужливый другъ, и я всегда могу на него положиться.
— Я думаю, что вы квиты съ нашимъ услужливымъ другомъ, прибавилъ сэръ Порсель.— Вы не любите стиховъ, а онъ пнія.
— Стиховъ? сказала Эмилія:— дйствительно не очень люблю. Они походятъ на разговоръ втихомолку, или на зврей въ клткахъ, которые вчно ходятъ взадъ и впередъ….
— И длаютъ при этомъ все одинъ и тотъ же шумъ, какъ медвди! сказалъ сэръ Порсель и слегка засмялся.— Вы даже не любите и римъ?
— Я римы люблю, но когда вы говорите,— т. е. я хочу сказать, когда вы воодушевитесь… разв вы можете считать слоги и останавливаться и… но нтъ, я не люблю никакихъ стиховъ.
Хотя Эмилія и нравилась сэру Порселю, но мнніе его о ней было такое, что если она и геній, то далеко еще не полный, а его ршительное сужденіе состояло въ томъ, что она и Трэси составляютъ пару особенныхъ и довольно занимательныхъ оригиналовъ.
Вроятно въ эту минуту Эмилія сдлалась необычайно воспріимчивою, ибо вся дрожала, идя рядомъ съ нимъ, и когда онъ оставилъ ее, она попросила m-me Марини идти поскоре.— Ужь не простудилась ли я? сказала она.
М-me Марини объяснила вс признаки простуды съ трагической мелочностью, убждая Эмилію, что она чудомъ избавилась отъ этого англійскаго бича, но Эмиліи отъ этого не было легче. Изъ-за правой изгороди, изъ грабины въ алле, шедшей чрезъ публичный садъ, Эмилія могла видть пасмурный закатъ Солнца, разбрасывающаго свои темнокрасные лучи, которые повидимому горевали надъ землею. До сихъ поръ ни разу такъ не было, а при вход въ домъ, шумъ повозокъ на сосдней дорог звучалъ какъ-то особенно неумолимо и раздиралъ ея слухъ. Взбжавъ на верхъ, она попробовала пропть гамму, которая прервалась кашлемъ.— Неужели я нарочно кашляю? спросила она себя, и не имла достаточно твердости, чтобы снова пропть т же поты. Одваясь, она тихо напвала какой-то мотивъ и хотла перейти за предлы своей осторожности, пробуя протянуть длинную глубокую ноту, потомъ быстро повысить голосъ и, запвъ энергическую бравуру, окончить какъ должно всю арію. Но ея дыханіе изнемогло. Она посмотрла въ зеркало и снова силою хотла взять ноту. Паническій страхъ овладлъ ея сердцемъ, когда она услышала звукъ, бывшій результатомъ ея усилія.
— Не больна ли я? Я врно голодна! воскликнула она.— Это наврное кашель. Но я, кажется, не кашляю! что же это сдлалось со мной?
Подъ вліяніемъ этихъ предположеній, Эмилія снова ршилась попробовать свой голосъ, и для этого распустила платье, жалуясь на привязанность своей портнихи къ узкой одежд.— Ну, а еще, сказала она, испытавъ неудачу при новой попытк пропть простое do, re, mi, fa, и засмялась надъ собой. Но дйствительно ли смхъ остановилъ ее на si и сдлалъ это si такимъ сиплымъ, одышливымъ голосомъ, похожимь на шипнье безобразной вдьмы?— Сегодня мн что-то несчастливится, подумала Эмилія. Такъ по крайней мр можно было заключить по ея наружности. Но внутреннее я,— я на дн души рдко говоритъ при случайностяхъ, подъ тяжестью несчастія оно всего боится и предоставляегь наружному говоруну обманывать другихъ, а если возможно, то и самого себя. Эмилія замтила, что руки ея дятельно и разборчиво дйствовали въ украшеніи своей особы, и потомъ, подумавъ немного, прошептала:— я и забыла, Трэси не придетъ сегодня. Этимъ она доказала, что начала уже постигать вс т искусства, успхъ въ которыхъ ей предсказывалъ Трэси, она доказала также, что ужасно боится потерять все остальное. Теперь ей было досадно, что Трэси не придетъ.— Не послать ли за нимъ? подумала она и, пристально посмотрвъ въ зеркало, старалась угадать, какое чувство любви можетъ возбудить къ себ лицо, похожее на то, на которое она теперь смотрла, лицо, такое обыкновенное на видъ, и такое странное, посл долгаго изслдованія. Она придвинула стулъ и, облокотясь на туалетъ, продолжала смотрть въ зеркало, пока мысль, какое выраженіе на этомъ лиц видлъ Видьфридъ въ послдній разъ? не отогнала ее.
Эмилія не только узнала теперь, что лицо ея похоже на многія другія лица,— но что и душа въ ней была душой, какихъ много. Эмилія беззаботная, самоувренная умерла, дюжина новыхъ тней, смутно похожихъ на нее, боролись эй обладаніе ея формы, овладвая ею то по одиночк, то вс за разъ, и при этомъ вс бросали другъ на друга непріязненные взгляды. Все это показываетъ, что результатъ моральнаго страданія — сознаніе — укоренилось въ ней, чтобы показать, что она созрла и показать, быть можетъ для того, чтобы поколебать ея самоувренность, а главне всего — испытать ее.
Быть полезною и чего нибудь достойною все еще было ея главной идеей,— единственнымъ проблескомъ свта въ сгущавшемся передъ ней туман.
— Мн нельзя былъ безобразной, сказала она, и упрекнула себя за ребяческій тонъ.— Зачмъ я говорю это? Вдь я знаю, что я но безобразна — но что, если огонь испортитъ мое лицо? Невозможнаго нтъ ничего! Ей пришла въ голову мысль о друзьяхъ, какъ о существахъ, на которыя можно положиться и любить ихъ.— Но если мн нечего имъ подарить! сказала Эмилія, и открыла об пустыя руки. Она избавила свой умъ отъ заботы объ этомъ своею бесдою съ зеркаломъ и пришла въ восторгъ, сдлавъ руладу на тэму:
— Нтъ, нтъ, нтъ, нтъ! Ничего, ничего!
Это были ясныя, полныя, звучныя ноты ея настоящаго голоса. Эмилія не ршилась сдлать попытки повторить туже руладу еще разъ. Она не согласилась пть, даже въ то время, когда сэръ Порсель Барреть попросилъ ее. Синьора думаетъ, что я простудилась, сказала она.— М-me Марини протестовала противъ этого и говорила, что вовсе и не думала о простуд, хотя никто не можетъ избжать ее въ такое время года и въ такомъ климат, потомъ обратясь къ сэру Баррету, просила его дать ей нсколько рецептовъ, если у него есть такіе, для предохраненія отъ этого бича Англіи.
— У меня ихъ есть до двадцати, сказала m-me Марини, и вскинувъ глазами, прибавила:— я вс перепробовала. О, сколько испробовано порошковъ, пилюль и лепешекъ!
Марини и Эмилія засмялись. Въ то время какъ сэръ Порсель сохранялъ свое полное невдніе о недовріи m-me Марини, Эмилія вышла изъ комнаты. Возвратясь, она застала m-me Марини умолявшею своего гостя выразиться точне насчетъ какого-то лченья холодной водой. Неаполитанка нсколько разъ вздрагивала во время внимательнаго выслушиванья медицинскихъ совтовъ баронета.— Холодная вода! пробормотала она, сильно воодушевясь, и сжавъ плечи, закрыла лицо руками. Въ это время Эмилія тихонько передала сэру Порселю записку. Онъ взялъ ее въ полномъ убжденіи, что Марини была съ ними за одно. Эмилія сдлала пальцемъ знакъ, чтобы сэръ Порсель молчалъ, и онъ, улыбаясь, пожалъ плечами.— Холодная вода! повторила m-me Марини, отнявъ руки отъ лица.— И еще зимой! Луиджи! они наврно сумасшедшіе!
Марини быстро подвинулся къ огню и поправилъ его, ибо совершенно раздлялъ ощущеніе своей жены.
Записка, переданная сэру Порселю, заключала въ себ слдующее: ‘Будьте такъ добры, ждите меня завтра утромъ въ десять часовъ, на томъ мст, гд въ первый разъ встртили меня. Мн бы хотлось, чтобъ вы проводили меня къ особ, которая мн поможетъ. Не могу терять боле времени. Я должна работать. Я была ужь мертва и не знаю сколько времени. Я уврена, что вы придете.
Остаюсь навсегда

Вашимъ благодарнымъ другомъ
Эмилія’.

ГЛАВА XXXIX.

ГОЛОСЪ ИЗМНЯЕТЪ.

Привычка къ пунктуальности привела сэра Порселя къ назначенному мсту въ саду только за минуту до прихода Эмиліи. Она торопливо подошла къ нему съ тремя пальцами на губахъ. Утро было холодное, морозъ затронулъ увядшій оршникъ и буковые листья валялись на покрытой инеемъ трав, поэтому сэръ Порсель нисколько ее удивился явному нежеланію Эмиліи говорить, но лихорадочный взглядъ ея глазъ невольно произвелъ въ немъ безпокойство.
— Вамъ бы не слдовало выходить, если вы находите, что такая погода можетъ повредить вашему здоровью, сказалъ онъ.
— Ничего,— особливо если мы пойдемъ скоро, отвчала Эмилія, видимо встревоженная.— Черезъ часъ это пройдетъ. Пойдемте сюда.
Она повела удивленнаго джентльмена въ аллею и потомъ подъ огромными черными вязами попросила его идти скоре. Чтобы доставить ей больше удобства, онъ предложилъ хать, если предстоялъ длинный путь. Посл непродолжительнаго колебанія, Эмилія согласилась, общаясь дорогой разсказать о цли своего путешествія. Стукъ колесъ заставилъ ее однако повысить голосъ, что очевидно причиняло ей страданіе, у нея болло горло и она молчала, между тмъ, какъ большіе темные глаза, блествшіе изъ-подъ бровей, выражали мрачную задумчивость. Приказано было хать въ Сити. Они пробирались за множествомъ экипажей и скоро совершенно изчезли въ туман. Шумъ становился все невнятне, люди, какъ тни, сновали по тротуарамъ, желтые, тусклые огни были зажжены въ окнахъ магазиновъ, и вс экипажи двигались медленнымъ шагомъ.
— Точно будто дло провожаетъ свои собственные похороны, сказалъ сэръ Порсель, расположеніе духа котораго оживилось атмосферой, согласовавшейся съ его взглядомъ на вещи.
Эмилія два раза вскричала: — О! какая жестокая погода! Ея вки моргали и отъ досады и отъ неудачи.
Прохавъ немного за банкъ, они вышли изъ кэба. Сэръ Порсель предложилъ ей свою руку.
— Теперь, сказалъ онъ: — позвольте узнать, что вы намрены сдлать?
— Спокойное, тихое мсто! впрочемъ въ этомъ город нигд нтъ спокойствія, сказала Эмилія съ досадой.
Проходившій мимо джентльменъ снялъ шляпу и съ вжливостью, свойственною жителю Сити, проговорилъ:— извините меня: вы весьма близки къ тишин и спокойствію. Пройдя эту дверь и залъ, вы найдете садъ, гд лондонскій шумъ покажется вамъ за пятьдесятъ миль.
Онъ поклонился и удалился, а они (Эмилія съ благодарностію, а сэръ Порсель съ досадой), слдуя указаніямъ джентльмена, скоро очутились въ прекрасномъ уединеніи, но къ своему несчастію, своимъ приходомъ спугнули какую-то уединившуюся парочку.
— Я ршилась хать въ Италію, сказала Эмилія.— Мистеръ Периклъ вызвался заплатить за меня. Это желаніе моего отца и…. и я не могу ждать и чувствовать себя подобно нищей. Я должна хать! Не бойтесь! я всегда буду любить Англію.
Сэръ Порсель улыбнулся простот ея убдительнаго взгляда.
— Теперь желала бы я знать, гд мн найдти мистера Перикла? продолжала она.— Если бы вы сходили къ нему со мной! Онъ наврное очень сердитъ… а я думаю, что вы можете защитить меня отъ его гнва. Но когда онъ услышитъ, что я наконецъ согласна хать сейчасъ же, онъ обрадуется! Вы увидите, какъ онъ будетъ потирать свои руки.
— Я долженъ сначала узнать, гд найти его квартиру, сказалъ сэръ Порсель.
— О! въ Сити вроятно знаютъ его вс, вдь онъ страшно богатъ. Эмилія закашлялась. Этотъ туманъ убиваетъ меня. Пожалуйста поторопитесь. Дорогой мой другъ, я васъ очень безпокою, но мн хочется поскоре избавиться отъ всего этого. Я едва дышу. У меня не хватитъ силъ на мое предпріятіе, если я скоро не увижу его.
— Такъ подождите же меня, сказалъ сэръ Порсель: вы не найдете для этого лучшаго мста. Умоляю васъ, берегите себя. Послдними словами сэръ Порсель намекнулъ, что надо поправить шаль и вообще остерегаться простуды, такъ по крайней мр Эмилія поняла его. Ея ловкость въ передач записки, не замченной со стороны m-me Марини, испугала его, и онъ убдился, что въ ней уже есть зародышъ хитрости. Это было для него прискорбно, ибо онъ никогда не забывалъ, что она способствовала его сближенію съ Корнеліей, отъ которой онъ не могъ отлучить ее, мысль о порочности въ двушк, съ любовію смотрвшей на его возлюбленную, сильно мучила этого отчаяннаго сантименталиста. Берегите себя! повторилъ бы онъ еще разъ, еслибы большіе глаза Эмиліи, спокойно смотрвшіе ему въ лицо, не убдили его, что такая предосторожность совершенно излишня. Она стояла съ достоинствомъ печали, такъ угодно было сэру Порселю опредлить ея позу.
— Она здсь безопасна, сказалъ Барретъ самому себ. Но, по нкоторомъ размышленіи, онъ ршился лучше не оставлять ее, и сейчасъ же сказалъ ей объ этомъ. Эмилія взяла его подъ руку, и проходя по зал, они встртили того джентльмена, который указалъ имъ мсто спокойствія и тишины. Она и сэръ Порсель услышали, какъ джентльменъ сказалъ своему товарищу: — Вотъ она. Яркій румянецъ покрылъ лицо Эмиліи. Они знаютъ насъ? спросилъ сэръ Порсель.— Нтъ, отвтила Эмилія. Онъ обернулся, но пара уже исчезла.
— Это заслуживаетъ наказанія, пробормоталъ онъ. Рзко сказавъ Эмиліи подождать, онъ пустился за ними въ погоню. Эмилія стояла въ воротахъ, не понимая, почему ее оставили одну.
— Сандра Беллони! поразило ея слухъ. Оглянувшись, она замтила руку и голову, машущія ей изъ окна кэба. Эмилія выбжала на улицу и махавшая изъ кэба рука мгновенно сжалась въ кулакъ, и глаза высунувшейся головы дико засверкали. Это былъ мистеръ Периклъ въ дорожномъ костюм.
— Что я вамъ, шутъ? началъ онъ, не обращая вниманія на ея вопросы:— какъ вы поживаете? здоровы ли вы?— вопросы, которые еще боле раздражали грека.
— Шутъ я вашъ что ли? а? вы посылаете меня въ Парижъ! въ Женеву! я только что съ Лаго-Маджоре! ха, ха! Такъ вотъ ваши штуки, миссъ? Я только возвратился. О, отлично! Въ Милан я жду… спрашиваю… наконецъ письмо отъ старика Беллони показало мн, что вы меня одурачили, вы вс! Идите сюда!
— Но я не одна! я съ джентльменомъ, сказала Эмилія, безъ всякаго страха, хотя чело мистера Перикла далеко еще не прояснилось.— Онъ хотлъ проводить меня къ вамъ.
— Идите же, я вамъ говорю! закричалъ мистеръ Периклъ.
Но тутъ подошелъ сэръ Порсель, Эмилія кротко сказала:— это мистеръ Периклъ.
Они вжливо слегка поклонились другъ другу, но другіе два посторонніе поклона предназначались Эмиліи. Два джентльмена, оскорбившіе сэра Порселя, узнавъ причину оскорбленія, объявили, что имютъ полное право изъявить свое сожалніе лично самой лэди и услышать прощеніе изъ ея устъ. Сэръ Порсель стоялъ блдный отъ тщетныхъ усилій сдержать себя, когда одинъ изъ джентльменовъ, предварительно сказавъ:— простите меня, продолжалъ:— проходя мимо васъ, я имлъ несчастіе сказать моему другу: ‘вотъ она’: Могу ли я надяться на ваше прощеніе? Мой другъ артистъ. Я увидлъ его посл первой встрчи съ вами. Онъ, по крайней мр, не считаетъ безразсудствомъ мою рекомендацію взглянуть на насъ, во что бы то ни стало. Умоляю васъ, простите мою дерзость.
— Я думаю, джентльмены, что вы слишкомъ воспользовались моимъ безразсудствомъ, полагавшимъ, что ваши сожалнія и извиненія будутъ равны оскорбленію, сказалъ сэръ Порсель.
Новый и наставническій тонъ сэра Порселя (когда гнвъ его остылъ и онъ началъ говорить хладнокровне) заставилъ ихъ поколебаться. Одинъ изъ нихъ снова пробормоталъ Эмиліи о прощеніи. Не глядя на нихъ, Эмилія очень спокойно сказала: — охотно прощаю васъ, и джентльмены удалились. Десять минутъ спустя Эмилія и Сэръ Порсель находились уже у мистера Перикла.
По дорог грекъ только и длалъ, что оскорбительно смялся каждому слову Эмиліи, гладилъ себя по щек, стараясь этимъ скрыть глубокія и блдныя морщины, и подозрительно смотрлъ на кавалера Эмиліи.
— Вы извините меня, сказалъ онъ, указывая на безпорядокъ въ комнат и на кучу нераспечатанныхъ писемъ:— я только что возвратился съ континента и никакъ не ожидалъ удовольствія видть васъ у себя. Не угодно ли садиться?
Мистеръ Периклъ подалъ гостямъ стулья.
— Вотъ такъ климатъ, неправда ли? замтилъ онъ.
Эмилія тоже что-то сказала, и онъ придравшись къ этому, съ необыкновенной любезностью прибавилъ:— гмъ? а! да!
— Какъ хорошо, что мы встртили васъ! вскричала Эмилія. Мы шли къ вамъ, т. е. хотли отыскать васъ, а потомъ уже зайти.
— Довольно! Пожалуйста не лгите! сказалъ мистеръ Периклъ, сжавъ впадины щекъ большимъ и указательнымъ пальцами.
— Позвольте мн уврить васъ, что миссъ Эмилія говоритъ совершенную правду, вступился сэръ Порсель.
Мистеръ Периклъ слегка поклонился.— Это все равно, очень вамъ благодаренъ, сказалъ онъ.
— Такъ вы только что вернулись изъ Италіи? спросила Эмилія.
— Оттуда, куда вамъ угодно было отправить меня. Премного вамъ благодаренъ!
— О! какая разница между Италіей и здшней страной! И Эмилія повернулась къ запыленному желтому окну.
— Премного благодаренъ! повторилъ мистеръ Периклъ, посл чего нсколько минутъ продолжалось молчаніе.
Наконецъ Эмилія быстро сказала:
— Я пришла просить васъ взять меня въ Италію.
Мистеръ Периклъ не пошевельнулся, по сэръ Порсель наклонился къ ней и бросилъ на нее взглядъ удивленія, почти ужаса.
— Возьмете ли вы меня? продолжала Эмилія.
Но и тутъ угрюмый грекъ не только не отвтилъ, но даже не взглянулъ на нее.
— Я готова хать туда,— сказала Эмилія:— и желала бы ухать какъ можно скоре, хоть сегодня, если хотите. Я уже довольно стара, чтобы терять время по пустому.
Мистеръ Периклъ протянулъ ноги и произнесъ: — какой туманъ! и боле ничего. Потомъ всталъ и подошелъ къ шкафу.
Сэръ Порсель прошепталъ на ухо Эмиліи: — подумали ли вы о томъ, что сказали?
— Да, да. Вдь это больше ничего, какъ путешествіе, отвчала Эмилія въ томъ же тон.
— Путешествіе!
— Мой отецъ желаетъ этого!
— И ваша мать тоже?
— Тсъ! я намрена заставить его взять и мать со мной. Эмилія указала на мистера Перикла, который налилъ въ маленькую ликерную рюмочку зеленаго шартреза, сильно пахнувшаго сосновыми шишками. Его гости отказались прогонять лондонскій туманъ съ помощію этого произведенія горныхъ монаховъ, и потому мистеръ Периклъ отогрвался одинъ.
— Вы не у старика Беллони? спросилъ онъ.
— Я живу не у отца, отвчала Эмилія,
— А гд же? И мистеръ Периклъ косо посмотрлъ на сэра Порселя.
— Я остановилась у синьора Марини.
— Вотъ какъ! низко кланяюсь синьору! съ этими словами мистеръ Периклъ опустилъ голову на грудь и рукою размахивалъ по полу воображаемой шляпой. Злоба сверкала въ чертахъ его лица, и увидвъ посл перваго взрыва сарказма, что тщетно изощрять его надъ отсутствующей особой, онъ перемнилъ позу и тонъ голоса.— Послушайте! вскричалъ онъ Эмиліи:— это врно Марини-то и отговариваетъ васъ и стараго Беллони… онъ заговорщикъ, да! Артисту свойственно составлять заговоры, быть карбонаромъ, приносить присягу надъ книгами и цаловать ихъ. Mon Dien! bon! Значитъ это Марини и сыгралъ со мной такую штуку! Я не забуду этого. Я буду за нимъ слдить, говорю вамъ! Онъ подкупленъ молодымъ Полемъ! Это семейство въ моихъ рукахъ. Я думалъ, что вы встртите меня… и ду въ Италію… получаю письмо въ Милан:— ‘Марини задержалъ меня въ Дувр’, подписано Джузеппе Беллони. Письмо было прочитано австрійцами. За мной слдятъ… меня преслдуютъ… меня арестуютъ, меня обыскиваютъ… спрашиваютъ:— вы знаетесь съ Джузеппе Беллони? онъ намренъ пріхать сюда? Я пишу ему изъ Парижа, изъ Женевы, чтобы онъ привезъ свою дочь въ консерваторію, гд я буду платить за нее. У нея есть голосъ — или былъ по крайней мр.
— Есть и теперь! вскричала Эмилія.
— Былъ, повторилъ мистеръ Периклъ.
— Есть и теперь!
— Ну, такъ пойте!— Какъ громъ грянуло это приказаніе. Мистеръ Периклъ прервалъ свой злобный разсказъ о претерпнныхъ имъ оскорбленіяхъ, и, бросившись на стулъ, сжалъ пальцами виски и собралъ все свое вниманіе. Его глаза были устремлены въ полъ. Онъ вскинулъ ими и увидлъ, что Эмилія тяжело дышала. Изъ ея груди не вылетало ни одного звука.
— Начинайте! закричалъ мистеръ Периклъ. Гмъ! пойте!
Эмилія положила руку на горло.
— Не теперь! О, не теперь! когда вы разскажете мн все, что съ вами длали австрійцы. Я хочу слышать, меня это безпокоитъ. И что они говорили о моемъ отц? Какимъ бы образомъ онъ явился въ Миланъ безъ паспорта? У него былъ паспортъ только въ Парижъ.
— Но въ Париж я сдлалъ распоряженіе, чтобы ему достали паспортъ въ Ломбардію. Разв я не Антоніо Периклъ Агріолопуло? Пойте, говорю я вамъ!
— Воображаю, какіе голоса вы слышали въ Италіи! мягко сказала Эмилія. Я боюсь пть посл ихъ. Si,— я не смю.
Эмилія не старалась поддерживать веселости въ своемъ тон. Она знала, что мистеръ Периклъ былъ настроенъ серьезно.
— Никакого голоса! никакого! вскричалъ онъ, топнувъ ногой.— Все французскіе голоса. Я въ продолженіи шести мсяцевъ былъ два раза въ концертахъ, но отправься я въ гусиный концертъ, то наврное тамъ было бы лучше. О, да! эта мелодія… та-та-та-ти-ти-ти-то! а душа — но гд она! Mon Dieu! я въ отчаяніи. Я вижу, что музыка совсмъ умираетъ. Позвольте же мн послушать васъ, Сандра.
Энтузіазмъ мистера Перикла всегда трогалъ Эмилію и болзненно дйствовалъ на нее съ тхъ поръ, какъ любовь дала ей сознаніе въ неврности къ своему искусству, но теперь это патетичное воззваніе къ ней совершенно отняло у нея силы, и слезы подступали ей къ глазамъ при мысли объ увренности Перикла въ ея голос. Повтореніе ея имени Сандра, произнесеннаго съ непривычною нжностью,— заставило ее горько зарыдать.
— Ахъ! вздохнулъ мистеръ Периклъ:— посмотрите, до чего она дошла,— и, пройдясь раза три по комнат, онъ злобно повернулся къ ней, у нея ужь и одышка, и нервы разстроены, и самъ не знаю что! Сандра Беллони, прибавилъ онъ серьезно:— поднимите голову и пойте: Sempre al luo santo nome.
Эмилія отерла слезы, мистеръ Периклъ поднялъ руку, чтобы бить тактъ, и она не могла противостоять его жесту. Sempre,— и тутъ вырвалась одна натянутая нота, за нее уцпилась другая, и об задрожали какъ два существа, падавшія на дно океана.
Эмилія остановилась и какъ-то странно сказала:— надо оставить.
— Кому надо оставить? съ негодованіемъ проворчалъ мистеръ Периклъ.
— Кому же больше, какъ не мн? сказала Эмилія въ изнеможеніи.— Всему виноватъ туманъ. При такомъ туман я не могу пть. Онъ душитъ меня.
Мистеръ Периклъ видимо желалъ сказать что-то грозное, но его удерживало присутствіе сэра Порселя. Кто-то постучался и онъ направился къ двери, Эмилія между тмъ старалась успокоиться, откинувъ голову назадъ, она дышала такъ тяжело, что было больно смотрть на нее. Сэръ Порсель протянулъ ей руку, но она не взяла ее. Она прислушивалась къ голосамъ за дверьми.— Неужели это голосъ мистера Поля? Вовсе не зная, какой эффектъ произведетъ на него ея появленіе, она встала и пошла къ двери. Эмилія услышала, какъ мистеръ Поль полунасмшливо упрекалъ мистера Перикла за его отсутствіе, тогда какъ дла было по горло, и говорилъ, что имъ необходимо посовтоваться, иначе… и онъ заключилъ свою рчь выразительнымъ жестомъ.
— Но если вы только что возвратились изъ путешествія и у васъ сидитъ лэди, то придется отложить, я думаю, положимъ хоть до сегодняшняго вечера. Я постараюсь не опоздать, если ничто не помшаетъ…
Эмилія оттолкнула дверь отъ руки мистера Перикла и стала приближаться къ старому джентльмену, стоявшему на площадк лстницы, но лишь только послдній увидлъ, что это дйствительно она, какъ съ восклицаніемъ: Все хорошо! прощайте!— торопливо началъ сходить съ лстницы. Опустясь внизъ, онъ обернулся къ мистеру Периклу, попросилъ беречь ее и словами ‘очень занятъ’ старался извинить свой поспшный уходъ.
‘Неужели мое лицо испугало его’? подумала Эмилія. Эта мысль заставила ее смотрть на себя строгими глазами. Это хотя тяжелое, но очень назидательное самоизслдованіе, намъ кажется, что наша горячая кровь перестаетъ обращаться, и мы безпрекословно позволяемъ анатомировать себя. Вся жизненная сила Эмиліи повидимому исчезла. На возобновленное требованіе мистера Перикла пропть что нибудь она не могла ни отвчать, ни противиться, но сдлавъ усиліе, глубоко вздохнула и закрыла лицо. Это было сдлано скоре изъ желанія избжать выраженія тупаго удивленія на лиц мистера Перикла, чмъ для того, чтобы скрыть свое сконфуженное лицо.
— Повторите еще разъ ноту! сурово сказалъ онъ.
Эмилія повторила.
— Еще!
И Эмилія снова употребила вс усилія, чтобы исполнить приказаніе. Если вамъ случалось видть рыдающую двушку, съ полузакрытыми глазами, судорожно втягивающими воздухъ ноздрями, какъ будто двушка эта собиралась говорить, но вмсто того разражалась новымъ рыданіемъ, то легко можете себ представить Эмилію. Какъ бы кажется не простить и не успокоить подобную двушку, хотя мы и ожидали отъ нея торжествующихъ взглядовъ и полнаго звучнаго голоса.
— Это что значитъ? спросилъ мистеръ Периклъ, подходя къ Эмиліи. Онъ и слышать не хотлъ ея жалобъ на погоду. Приказавъ ей пропть простую гамму, онъ остановился и устремилъ на нее пронзительный взглядъ. Сэръ Порсель попросилъ его принять во вниманіе ея душевное разстройство.
— Благодарю васъ, и мистеръ Периклъ поклонился.— У нея пропалъ голосъ, я это подозрвалъ, ха! но я прошу одной только ноты! одной!
Его повелительный жестъ заставилъ Эмилію снова попытаться. Но отъ вылетвшаго изъ груди жалобнаго звука сердце Эмиліи сжалось и она со стономъ упала на стулъ.
— Баста, баста! Такъ вотъ оно что! сказалъ мистеръ Периклъ, взглянувъ на ея лицо, выражавшее глубокое отчаяніе.— Не говорилъ ли я…
Его голосъ былъ такъ громокъ и грубъ, что сэръ Порсель замтилъ:— теперь не время повторять, извините меня,— то, что вы уже сказали.
— Она глупа!… она разъигрываетъ дуру! сэръ, я все забываю ваше имя… а! Порсель! я говорю, что она разъигрываетъ дуру, посмотрите на нее! зачмъ она теперь пришла ко мн? Разъ двнадцать я предостерегалъ ее. Въ Италію! въ Италію! все готово, я васъ помщу въ консерваторію. Нтъ, она отказывается. Я говорю: позжайте, и вы будете королевой. Двадцати лтъ вы будете примадонной, и вся Европа преклонится передъ вами. Нтъ, она отказалась, и вотъ теперь погибла. Что значитъ, сказалъ я, эта глупая усмшка? О, нтъ! я не лнива! Ну, такъ вы глупы! О, нтъ! Такъ что же вы наконецъ и что вы будете длать? Ничего! ничего! ничего! Ха! ха! и вотъ вамъ конецъ!
Эмилія схватила руку сэра Порселя, съ помощію ея встала, и открывъ лицо, мелькомъ взглянула на злобное, мертвенно-блдное лицо мистера Перикла.
— Голосъ мой не можетъ пропасть… заговорила она, допуская впрочемъ возможность.
— Онъ пропалъ, говорю я вамъ! и вы знаете почему, mademoiselle Folle! возразилъ мистеръ Периклъ.
— Нтъ, нтъ, онъ не могъ пропасть. Пропалъ? голоса никогда не пропадаютъ.
Повтореніе со стороны Перикла словъ: вы знаете почему, и сознаніе несчастія, которое должно послдовать за потерею голоса, отняло у Эмиліи даже и ту маленькую искру нервнаго огня, изъ которой она почерпала увренность и бодрость.
— Позвольте, я попробую еще разъ, сказала она, какъ бы обезумвъ.
Мистеръ Периклъ, хотя въ душ и врилъ, что это была только временная потеря голоса, но все-таки съ негодованіемъ отвергалъ эту мысль, и наконецъ, поднявъ палецъ, сказалъ:— ну начинайте: Sempre al tuo Santo! Начинайте: Sem… и мистеръ Периклъ въ полголоса проплъ эти слова съ видомъ самоувреннаго человка. Окончивъ пніе, онъ страшно захохоталъ. Эмилія, чтобы увриться въ томъ, чего такъ боялась, сильно взяла ноту и уже не сомнвалась. Она собрала весь свой голосъ. Онъ вылетлъ, если могу такъ выразиться, изорванный, какъ будто пройдя чрезъ терновую изгородь, потомъ послдовало нсколько пискливыхъ хриплыхъ нотъ, похожихъ на плаксивое пніе ребенка, котораго только что наказали и заставили пть. Ни одна нота не оказывалась твердою, но дрожала и задвала то за тотъ, то за другой тонъ. Желая выразить звукъ словами, голосъ превратился въ хриплый шопотъ. Въ сравненіи съ нимъ смхъ мистера Перикла былъ звучне и пріятне.

ГЛАВА XL.

ЭМИЛІЯ ВЪ ОТЧАЯНІИ.

Эмилія протянула руку и сказала: прощайте. Замтивъ, что раздраженная двушка не хочетъ считать себя въ его власти, и что лицо сэра Порселя принимало грозное выраженіе, мистеръ Периклъ прекратилъ свой сардоническій хохотъ. Онъ подошелъ къ двери, быстро отворилъ ее, и злобно передразнивая слово прощанья, стоялъ, приготовясь раскланяться. Эмилія удивила его, пройдя мимо, не сказавъ ни слова. Прежде чмъ онъ придумалъ колкое выраженіе, сэръ Порсель тоже прошелъ мимо, кивнувъ при этомъ головой съ выразительнымъ взглядомъ.
— Вдь Поли нищіе! проревлъ мистеръ Периклъ, и для большаго эффекта хлопнулъ дверью. Но вслдъ затмъ послышался стукъ въ ту же дверь. Мистеръ Периклъ стоялъ сжавшись, какъ котъ, когда въ комнату вошелъ сэръ Порсель. Безъ всякихъ вступленій онъ попросилъ грека не выражаться впередъ такъ рзко о своихъ друзьяхъ.
— Я требую только общанія держаться этого совта, извиненія вашего мн не нужно.
— Я не намренъ дать вамъ подобное общаніе, сказалъ мистеръ Периклъ, презрительно вздернувъ верхнюю губу.
— Вы должны его дать, я нарочно вернулся за нимъ.
Вмсто отвта мистеръ Периклъ объявилъ, что онъ сказалъ только чистую правду: что богатство Полей ложно, что онъ, или какой нибудь несчастный случай, можетъ окончательно разорить ихъ, и что ихъ друзья лучше бы старались устроить ихъ дла, чмъ длать угрозы людямъ, у которыхъ Поли находятся въ рукахъ.
Сэръ Порсель снова повторилъ свое требованіе и наконецъ вынудилъ общаніе, тогда онъ удалился съ радостью на лиц. ‘Корнелія теперь бдна, думалъ онъ, поэтому ему смло можно просить ея руки: теперь никто не будетъ говорить, что баронетъ безъ пенни въ карман польстился на золото, теперь и отецъ Корнеліи не ршится отвергнуть его предложенія’. Да и наконецъ, зная это, онъ можетъ теперь спокойно назначать ей свиданія. Во все утро сэръ Порсель боролся съ самимъ собою, благодаря второстепенному положенію, которое онъ занималъ въ этомъ возбудительномъ обстоятельств, для мужчинъ, находящихся въ такомъ положеніи, эта борьба служитъ большимъ облегченіемъ, потому что воображая, что преданно дйствуютъ въ пользу своихъ друзей, они стараются достичь своихъ собственнымъ цлей. Онъ дошелъ до конца лстницы, гд просилъ Эмилію подождать его, полный добрыхъ побужденій и готовый на утшительные совты, какъ напримръ: ‘мы не можемъ считать своею собственностію то, чмъ обладаемъ, терпніе все преодолваетъ, будьте терпливы, ищите развлеченій и обработывайте умъ’, и различныя другія дешевыя изреченія въ вид пословицъ. Но къ несчастію, некому было передать ихъ: Эмилія изчезла. Съ сильной досадой на ея поступокъ, а частію на себя за невыполненіе принятой обязанности, сэръ Порсель направился къ дому Марини, чтобы въ случа, если Эмилія не вернулась, разсказать о ней все, что зналъ. Не написать тотчасъ же о случившемся Корнеліи — было наказаніемъ, которому онъ обрекъ себя, но наказаніемъ довольно пріятнымъ, онъ былъ хорошо вознагражденъ за это, ибо заране приготовленныя выраженія длались мягче и кругле, богаче и краснорчиве. Что же мудренаго, если въ такихъ глубокомысленныхъ занятіяхъ онъ и не замтилъ, какъ прошелъ мимо Эмиліи? она его не окликнула.
Но лишь только онъ скрылся изъ вида, какъ ей все показалось потеряннымъ. Тускло освщенный городъ представлялъ собою картину страшнаго суда. Ея разсудокъ сдлался рабомъ ея чувствъ: она воображала, что провалилась въ подземное царство, населенное таинственнымъ народомъ. Безпокойство за свою участь легло ощутительною тяжестью на ея сердце. Она остановилась на минуту, видя, что отчаяніе все боле и боле овладвало ею, она видла передъ собой то безвыходный лабиринтъ, то непроходимую стезю, идти по которой побуждала ее какая-то внутренняя сила. Эти ощущенія мнялись повидимому съ каждымъ ея дыханіемъ.
Туманъ сдлался еще гуще, тамъ и сямъ по мрачному городу шли укутанные мужчины и изрдка женщины. Эмилія искала хотя одного существа ея пола съ добрымъ, нжнымъ лицомъ. Желаніе быть любимой и ласкаемой постороннимъ ей существомъ и склонить голову на грудь женщины заставляло ее тоскливо оглядываться во вс стороны, но ни одни глаза не встртились съ ея глазами, и мечта, что она находится въ невдомомъ мір, возвратилась къ ней съ большей силой. Иначе, кто бы могъ украсть у нея ея голосъ? Она все еще держалась этой мысли долго посл того, какъ изъ нея изчезла вся жизненность. Если она имла еще силы заниматься физіономіями, то значитъ въ ней тлла еще искра надежды. И дйствительно, при ея твердости невозможно было подумать, что для нея все погибло, и когда она вполн предавалась своимъ чувствамъ, никакая забота не находила къ ней доступа: только въ то время, когда она смотрла кругомъ и видла безчисленное множество незнакомыхъ, озабоченныхъ или равнодушныхъ лицъ, когда она видла, что весь міръ серьезно идетъ своимъ путемъ, только тогда и притомъ смутно сознавала она, что утратила свое сильное вліяніе. Неужели голосъ и это вліяніе у нея потеряны навсегда? Отчаяніе ея сдлалось столь сильнымъ, что она закрыла глаза и вполн отдалась этому чувству, но мало по малу она пришла къ тому убжденію, что ей должно вернуться и броситься къ ногамъ мистера Перикла. Вроятно онъ скажетъ:— подождите, дитя мое, и все пойдетъ хорошо. Такъ мечтала Эмилія въ какомъ-то ослпленіи. Придуманныя ею слова очень растрогали ее, и она была готова заплакать, но по мр приближенія къ дому Перикла, желаніе услышать, какъ онъ приметъ ихъ и что отвтитъ, становилось все сильне и сильне, она разочла все, что могло произойти отъ того, и увидла величину фабрики, построенной ею на такомъ шаткомъ фундамент. Немного спустя, шаги ея невольно ускорились. Прежде чмъ войти къ мистеру Периклу, она, сама не зная для чего, сперва обошла маленькій спокойный садикъ, примыкавшій къ банку, тамъ пристальные взгляды двухъ джентльменовъ, которыхъ она встртила, пришли ей на намять, и она невольно задумалась.
Вторичное появленіе Эмиліи могло оживить въ мистер Перикл расположеніе къ мести, но къ ея счастію, въ немъ не было этого расположенія, потирая руки, мистеръ Периклъ посмотрлъ на нее, и сухими отрывистыми фразами приведя ея къ своимъ ногамъ, замтилъ, что удовольствіе его было не такъ ощутительно, какъ онъ ожидалъ. Слдствіемъ этого было, что вмсто того, чтобы говорить по привычк оскорбительно, онъ теперь былъ хладнокровно-разсудителенъ, и объявилъ Эмиліи, что было бы гораздо лучше, если бы она умерла, чмъ чувствовать себя совершенно безполезной, но такъ какъ она жива, то еще лучше было бы вернуться къ родителямъ и у нихъ учиться вязанью, вышиванью или какому нибудь другому ремеслу.— По крайней мр тотъ мужчина, для котораго вы разыгрывали изъ себя дурочку…, и мистеръ Периклъ вмсто окончанія только пожалъ плечами.
— Но мой голосъ не могъ пропасть, настаивала Эмилія.— Я могу спть вамъ завтра… сегодня вечеромъ. Всему причиною — туманъ. Почему вы думаете, что онъ у меня потерянъ? этого не можетъ быть.
— Онъ у васъ разбился, пропалъ! вскричалъ мистеръ Периклъ.
— Неправда! нтъ, не думайте этого. Я должна остаться здсь. Не приказывайте мн уйти отсюда. Мн кажется, что если я выйду на улицу, то умру. Я чувствую, что могу пть даже теперь. Подождите. Можете вы подождать?
Отвратительно подражая плачевному ея голосу, мистеръ Периклъ прокричалъ:— нечего ждать! У васъ нтъ голоса!
Эмилія приподняла глаза и пристально посмотрла на него. Въ устремленныхъ на нее взорахъ она прочла, что имла еще пріятное лицо, и это новооткрытое достоинство она приписала особенному счастію. Не забудьте, что она была близка на столько же къ отчаянію, на сколько можетъ быть человкъ такого здороваго сложенія. Не говоря боле тономъ двочки, но голосомъ серьезно умоляющей женщины, она просила мистера Перикла взять ее въ Италію и врить въ возвращеніе ея голоса. Несмотря на то, пріятное, даже плнительное лицо ея нисколько не смягчало грека и онъ продолжалъ быть свирпымъ.
— Возьмите меня, сказала она.— Мой голосъ вознаградитъ васъ. Я чувствую, что вы въ состояніи излечить его.
— Для этого человка! Чтобы снова убжать къ нему! съ презрительной усмшкой проговорилъ мистеръ Периклъ.
— Я никогда этого не сдлаю. И глаза Эмиліи сверкнули стальнымъ блескомъ.— Я буду вашей на всю жизнь, если хотите. Возьмите меня за руку и заставьте дать клятву. Я не измню своему слову. Я дамъ клятву сдлаться по возвращеніи моего голоса, чмъ вы желали меня видть… я буду вашей женой, если вамъ угодно и потомъ… Эмилія хотла еще говорить, но мистеръ Периклъ, разразившись хохотомъ, сопровождаемымъ фразой: очень благодаренъ! сдлалъ ей повелительный знакъ молчанія,
— Я не принадлежу къ числу людей, которые женятся.
И онъ просто объяснилъ ей отношенія между нимъ и женщиной, которую бы онъ удостоилъ своимъ выборомъ, сказавъ ей, что она должна быть привязана къ нему.
Щеки Эмиліи не покраснли, но, не думая о стыд, когда слушала его слова, она чувствовала, что падала все ниже и ниже, по мр того какъ душа ея льнула къ мистеру Периклу, онъ былъ единственнымъ олицетвореніемъ ея надежды, и она не могла отъ него оторваться. Если бы онъ оттолкнулъ ее, то ей показалось бы, что голосу ея суждено погибнуть. Она неподвижно стояла съ холоднымъ безчувственнымъ взглядомъ, пока грекъ составлялъ свое мнніе.
Мистеръ Периклъ видимо находился въ нершительности относительно плана своихъ дйствій, это можно было заключить потому, что большой его палецъ уткнулся въ подбородокъ, а указательный упирался въ грудь, между тмъ какъ брови вздернулись къ верху донельзя. Изъ этого положенія, выражавшаго колебаніе и внутреннюю борьбу, онъ перешелъ въ позу птуха, поющаго кукареку, и Эмилія снова услышала горькое подражаніе ея разбитому голосу, сопровождаемое восклицаніями: ха! ха! баста, баста!
— Садитесь сюда, вскричалъ мистеръ Периклъ. Онъ бросился въ кресла и указалъ ей на свои колна.
Эмилія не трогалась съ мста.
Онъ схватилъ ее за руку, но она отдернула ее. Мистеръ Периклъ всталъ и промычалъ циническое гмъ!
— Не дотрогивайтесь до меня, сказала Эмилія.— Ничто такъ не раздражаетъ нкоторыя натуры, какъ сопротивленіе существа, видимо слабйшаго, но способнаго уничтожить ихъ.
— Мн не дотрогиваться до васъ? съ презрительной усмшкой сказалъ грекъ.— Такъ зачмъ же вы здсь?
— Я пришла къ моему другу, отвчала Эмилія.
— Къ вашему другу! Онъ не можетъ быть другомъ всякой… когда-то дйствительно онъ былъ, но теперь (мистеръ Периклъ пожалъ плечами), теперь вы тоже, что и другія женщины. Вы игрушка. Идите ко мн.
Онъ снова хотлъ схватить ее за руку, но Эмилія подняла ее, и онъ поймалъ ея локоть.
— Неужели вы тронете меня, когда я прошу васъ не длать этого?
На ея бломъ лиц выразилось сильное негодованіе, и когда онъ держалъ ее за локоть поднятой руки, она, казалось, хотла дать ему трагическую пощечину.
Гнвъ и всякое другое чувство исчезли съ лица мистера Перикла, онъ даже пришелъ въ восхищеніе, когда посмотрлъ на ея граціозную, артистическую позу.
— Mon Dieu! и еще съ такимъ голосомъ! воскликнулъ онъ, въ припадк забывчивости, ударяя себя кулакомъ но напомаженному клочку волосъ на его сіяющей голов.— Глупенькая! глупенькая дурочка! это могло бы… и мистеръ Периклъ пальцами хотлъ выразить энтузіазмъ, который она могла бы возбудить.— Mon Dieu! посмотрть на васъ! Не предупреждалъ ли я васъ: non vero? Не говорилъ ли я: погибнете, погибнете, если такъ будете вести себя? и изъ-за кого? изъ-за мужчины! потерять голосъ! Вы не хотите идти ко мн? такъ слушайте! вы должны идти къ старому Беллони, и если голосъ возвратится подъ ударами бича, тогда я скажу: браво, старый Беллони.
Мистеръ Периклъ повернулся, чтобы снять съ вшалки шляпу. Въ ту же самую минуту Эмилія оставила комнату.
Сумерки сгущались въ желтой атмосфер, и толпа народа ровнымъ шагомъ текла по одному направленію. Бдное, всми покинутое созданіе послдовало за теченіемъ, довольное тмъ, что укутано со всхъ сторонъ, и потому не можетъ быть видимо, довольное еще боле тмъ, что замтило наконецъ, что движется по направленію къ дому. Мучимая тоской, Эмилія остановилась, повернулась назадъ и встртила людей, для которыхъ домашній очагъ служилъ маякомъ. Нсколько времени она выдерживала давку, одиночество брало верхъ надъ ней. Никто повидимому не шелъ съ ней по одной дорог. Чтобы избжать толкотни, она свернула въ одну изъ узкихъ улицъ Сити, и тамъ была совершенно одна одинешенька. Къ несчастію, улица была коротенькая, и Эмилія скоро дошла до ея конца. Ей оставалось на выборъ: или вернуться, или войти въ незнакомую улицу, пока она ршала, мимо нея прошло стадо барановъ, съ жалобнымъ крикомъ. Она послдовала за ними, съ любопытствомъ размышляя, что у нихъ врно что нибудь попорчено въ горл. Но вдругъ мелькнула мысль, что ихъ гнали на бойню. Эмилія остановилась и посмотрла на нихъ, но безъ малйшаго чувства состраданія. Они поровнялись съ дворомъ мясника и вошли въ ворота. Пройдя нкоторое разстояніе, она почувствовала дрожь, и по инстинкту приблизилась къ освщенному магазину, гд было множество картинъ. Въ одной изъ нихъ она узнала портретъ той примадонны, которую она слышала въ Бесворт. Два молодые человка, проходившіе мимо подъ руку, взглянувъ на портретъ, назвали имя очаровательной пвицы и вполголоса затянули одну изъ ея лучшихъ арій. Черты ея лица выражали здоровье, веселое расположеніе духа, силу и вообще вс прекрасный качества. Геній виднлся на чел и на пластическомъ рт, прекрасной формы лобъ выдавался впередъ, обнаруживая свтлый умъ и способность воспринимать и передавать другимъ одушевленіе. Прелестный блескъ глазъ, полугордый, полунжный, немного лукавый, блиставшій между темными рсницами, какъ свтлый лучь солнца на подернутой рябью гладкой поверхности воды внизу каскада, смягчалъ линію между ямочкой на щек и верхней губой. Такая ямочка и такой блескъ глазъ могли бы служить ключомъ къ лицу боле слабаго существа, но на этомъ лиц, не допускавшемъ обмана, он были еще очаровательне, особливо если не обращать вниманія на черты мене замчательныя. Вы видли, да и не было возможности этого скрыть, что духъ, оживлявшій лицо пвицы, былъ чрезвычайно прямой, мягкій и нжный, чуждый всякой хитрости и презиравшій мелочность, это была личность, одаренная способностью говорить, одушевляться и управлять всми сильными движеніями души. Словомъ, это было лицо драматической артистки, въ спокойномъ состояніи. Довольно полная фигура, смягчаемая красотою, показывала, что она обладала благородной натурой, и могла, что составляетъ прекрасную черту въ искусств, сильно и благородно чувствовать. Быть можетъ и у нея были качества, въ которыхъ не рдко упрекаютъ женщинъ, относительно искусства она была безукоризненно превосходна, возвышаемая привлекательностью своего пола, она была артисткою въ строгомъ значеніи этого слова.
Размышляя объ этомъ портрет, Эмилія очутилась на одномъ изъ городскихъ мостовъ. Передъ ея глазами струилась рка, покрытая стальнымъ свтомъ, съ красноватымъ отблескомъ, а туманъ становился все гуще и гуще. Лицо примадонны преслдовало ее всюду. Казалось, оно смло говорило ей: — я живу, потому что жизнь моя сопровождается успхомъ,— въ этихъ же самыхъ словахъ отзывался отдаленный намекъ:— но первая неудача принесетъ съ собой смерть. Неужели посл неудачи, друзья Эмиліи не пожалютъ ее? При одной этой мысли дрожь пробгала по всему ея тлу. Такъ что же? тогда ужь легче умереть! Но смерть не представлялась ей въ томъ вид, въ какомъ она обыкновенно является людямъ, которые ее ищутъ.— Эмилія хотла бы забыть свои невыносимыя утраты, она хотла, чтобы такая обманщица, какою она считала себя, была зарыта въ могилу. Продолжая идти, она протягивала руки и шептала: — безпомощная! безпомощная! Она бы чрезвычайно удивилась, узнавъ, что не одна она несчастна, что есть много людей въ ея положеніи, которые живутъ и не умираютъ.— Я не хочу жить, сказала она, и потомъ черезъ секунду прибавила: — желала бы я знать, каковы бываютъ на видъ утопленницы? И она спшила воротиться на улицы, гд находились магазины. Но магазины уже не представляли ей ничего занимательнаго, ихъ окна застилались уже темнотою ночи, Эмилія радовалась, что начинали запирать ставни, — потемнвшія улицы утратили для нея свою пріятность. Наконецъ когда на улицахъ потухли вс огни кром ряда фонарей, она пошла скоре, боясь сама не зная чего. У подъзда одного дома сидлъ маленькій итальянецъ съ шарманкой, между тмъ какъ двочка еще меньше его осаждала его вопросами по англійски. Эмилія остановилась передъ ними и двочка стала жаловаться, что упрямый маленькій иностранецъ не хочетъ отвчать ей. Два три слова на родномъ язык скоро заставили его открыть свое лицо. Эмилія сла между ними и слушала ихъ болтовню на двухъ языкахъ. Двочка сказала, что она не знавала, что значитъ ужинъ, какъ не знавалъ этого и мальчикъ, тогда Эмилія вынула кошелекъ и послала двочку купить на шесть пенсовъ пирожковъ въ ближайшей лавочк. Двочка скоро воротилась съ полнымъ передникомъ. Лишь только они втроемъ расположились покушать, какъ подошедшій полисменъ приказалъ имъ убираться съ этого мста, прибавивъ, что ему извстны вс ихъ продлки, Эмилія встала и хотла идти съ своими малютками, какъ вдругъ полисменъ, вроятно перемнивъ свое мнніе, сказала:— вы, кажется, миссъ, дали имъ роужинать? О, такъ пусть ихъ сидятъ и кушаютъ! и пошелъ дальше, чтобы не быть свидтелемъ нарушенія закона. Такимъ образомъ они снова услись и начали сть, мальчикъ и двочка заговорили другъ съ другомъ о какихъ-то непонятныхъ предметахъ и смялись. Эмилія не могла удержаться, чтобы не присоединиться къ ихъ смху. Двочк ужасно хотлось узнать: попадали ли ему колотушки, и посл утвердительнаго отвта, она какъ будто обрадовалась, замтивъ, что и ее часто бьютъ, но это все-таки ее не успокоило, она продолжала расирашивать о другихъ его наказаніяхъ. Посл вынужденнаго признанія, она и Эмилія пожелали узнать: не прибьютъ ли его и сегодня вечеромъ? Усмшка съ оскаленными зубами, присвистыванье и прищелкиванье, выражавшія дйствіе розгами, довольно врно объясняли его ожиданія, двочка при этомъ всплеснула руками и плаксивымъ голосомъ сказала:— меня тоже прибьютъ, какъ и всегда. Эмилія сложила ихъ головки къ себ на плечо, и къ ея удовольствію, а съ тмъ вмст и смущенію, дти, прильнувъ къ ней, закрыли глаза. Полисменъ проходилъ мимо, и съ часъ времени переносилъ это зрлище. Наконецъ онъ ршился объяснить Эмиліи, что подумаетъ владлецъ этого дома при вид ихъ у своего подъзда, не говоря уже объ отступленіи отъ закона. Онъ обратился къ ея человческому чувству и спросилъ: — неужели бы ей было пріятно, если бы подъздъ ея дома былъ такъ загроможденъ, что нельзя было бы пройти, или вздумавши выйти изъ оего, легко можно было бы споткнуться и шлепнуться носомъ на мостовую. Но Эмилія, указывая на спящихъ дтей и умоляя не безпокоить ихъ, представляла доводы, что владльцамъ и обитателямъ домовъ это извстно и они бываютъ осторожны и что молодое населеніе Лондона вдвое осторожне стараго. Ея голосъ далъ понять блюстителю спокойствія, что она одна изъ тхъ эксцентричныхъ молодыхъ лэди, которыя иногда ‘заблуждаются’ и которыя имютъ предупредительныхъ друзей. Въ знакъ согласія, онъ произнесъ угрюмое: гм! Между тмъ происходившій разговоръ разбудилъ дтей, они боязливо смотрли, и съ готовностью повиновались его жесту, выражавшему: убирайтесь! Эмилія проводила ихъ немного. Дти съ радостью общали быть въ слдующую ночь на этомъ же самомъ мст, и отправились дале,— мальчикъ радостно кивая головой и махая руками,— двочка, подражая ему, длала то же самое. Чувство безопасности оставило Эмилію вмст съ ними. Она сознавала, что судьба ея гд-то впереди, въ отдаленіи, и старалась достичь ея, по безпрестанное представленіе себ этого обольстительнаго предмета затрудняло его появленіе вновь. Она принялась считать, сколько осталось часовъ до свиданія съ дтьми, говоря самой себ, что чтобы ни случилось съ ней, она должна сдержать общаніе и быть на назначенныхъ ступеняхъ. Это ршеніе заставило ее снова пожелать смерти. Припоминая мужчинъ, смотрвшихъ на нее съ нжностію, она сказала:— неужели на меня еще стоитъ смотрть? Мысль, что она обладала драгоцнною вещью,— которую могла уничтожить, доставляла ей даже нкоторое удовольствіе. Ей было ужасно стыдно встртить смерть съ пустыми руками. Мало по малу ея члены изнемогли отъ усталости, и она сла отъ необходимости въ отдых. Удовольствіе, доставляемое отдыхомъ, и утомленіе, требовавшее спокойствія, разгоняли ея мысли. Она чувствовала себя витающею въ пространств. Страхъ одиночества на улиц покинулъ ее. Но когда потребность въ отдых миновала, она все-таки продолжала наслаждаться его удовольствіемъ и сидя со сложенными на колняхъ руками, начала припоминать обиды, нанесенныя ей въ разныхъ видахъ. Она ясно видла себя въ двухъ различныхъ образахъ, безпрестанно мнявшихся и дйствовавшихъ, какъ два демона-искусителя. Одинъ представлялъ ее съ отвратительною наружностью и убждалъ умереть, другой показывалъ прекрасное спокойное лицо, и Эмилія, признавая его за свое лицо, приходила въ бшенство. Это второе видніе было преобладающимъ, оно, можно сказать, спасало ее. Дйствующее отчаяніе есть тоже страсть, которую должно уничтожать страстью. Пассивное отчаяніе приходитъ позже, ему нечего длать съ умомъ, оно скоре есть слдствіе испорченности крови. Бшенство Эмиліи было сначала слпо, но потомъ поднялось какъ соколъ и завидло своего врага. Она начала считать глупостью портить лицо, которому бы могла позавидовать ея соперница, и истреблять все имющее цну. Лесть красот явилась къ Эмиліи, какъ теплая одежда. Открывъ глаза и увидвъ, что она и гд, Эмилія улыбнулась тому глупому положенію, въ которое ее поставило ея спокойствіе. Т мужчины дйствительно съ восхищеніемъ смотрли на нее, но неужели Вильфридъ пересталъ бы любить ее, если бы она была хороша собой? Размышленія о чувствахъ Вильфрида терзали ея сердце. Она видла себя въ томъ вид, въ какомъ желалъ бы видть ее Вильфридъ, пока ею не овладло ощущеніе пойманнаго преступника въ мрачной темнот улицъ, и она поспшно пошла назадъ, едва отыскивая дорогу къ доброму полисмену. Встртивъ его, она спросила: — вы женаты? и конечно чрезвычайно его удивила. Полисменъ съ строгимъ, и даже грубымъ видомъ отвчалъ утвердительно.— Такъ вотъ что, когда вы пойдете домой, сказала Эмилія: — сведите меня къ вашей жен. Быть можетъ, она согласится дать мн пріютъ на ныншнюю ночь. Полисменъ мягко кашлянулъ и отвчалъ: — я вижу, что вы ничего не знаете о женщинахъ, прошу извиненія, миссъ, я вижу, что вы лэди. Эмилія повторила свою просьбу, а полисменъ принялся объяснять женскую натуру. Не желая отступить отъ своего намренія, Эмилія сказала: — мн сдается, что ваша жена добрая женщина. На это полисменъ отвчалъ со смхомъ: — да и самой лучшей изъ женщинъ знакомы дурныя подозрнія. Наконецъ онъ согласился свести ее къ жен, когда придетъ къ нему смна, которую онъ ждалъ черезъ нсколько минутъ. Эмилія стояла поодаль, думая, что ему, быть можетъ, было бы пріятно услышать пніе въ его однообразной прогулк взадъ и впередъ.
Незадолго до зари Эмилія лежала въ постел и спала крпкимъ сномъ.
Слдующій день былъ для нея днемъ мученій. Ударъ, ошеломившій ее, сдлался вторымъ тягостнымъ пульсомъ въ ея голов. При разсвт она измрила всю глубину, и разсчитала всю цну своей потери. Ея утомленныя чувства не ощущали удовольствія въ свт, хотя солнце свтило ярко. Незнакомая женщина, сдлавшаяся временной ея хозяйкой, была добрая женщина, но все еще не оправившаяся отъ перваго удивленія при такомъ странномъ визит, и видимо жаждала объясненія молодой лэди объ ея званіи, надеждахъ и желаніяхъ. Эмилія однакожь ничего не сказала. Взявъ эту женщину за руку, она просила позволенія остаться подъ ея покровительствомъ. Хозяйка дома назначила ей цну за недльное содержаніе, и Эмилія отдала ей все, что имла. Полисменъ и его жена начали ее считать хотя и не совсмъ сумасшедшей, но помшанной. Она сидла у окна по цлымъ часамъ, наблюдая за большой мухой, бгавшей взадъ и впередъ по оконному стеклу. На этомъ прозрачномъ и обширномъ пол удобныхъ для такихъ безцльныхъ предпріятій, муха отъ времени до времени гнвно жужжала, какъ будто старалась высказать и пояснить какую-то мысль, которую другія толковали несправедливо или ложно. На досуг она снова поднималась по стеклу, чтобы снова упасть. Эмилія серьезно задумалась о томъ, что не мудрено, если мальчики всегда мучатъ и убиваютъ мухъ, у которыхъ тонкія шейки, и шаткія головки невольно внушали идею обезглавленія. Она сказала своей хозяйк: — я не люблю мухъ, он кажется только тогда и поютъ, когда ихъ мучатъ.— Въ самомъ дл? отвчала женщина очень ласково, и подумала: — если бы насъ обихъ стали мучить теперь, то которая бы изъ насъ оказала больше твердости? Мало по малу Эмилія замтила, что полисменъ и его жена говорили о ней и наблюдали за ней соединенными усиліями. Съ наступленіемъ сумерекъ Эмилія пошла исполнить свое общаніе. Двочка была уже на мст, но мальчикъ пришелъ позже. Онъ сказалъ, что заработалъ только нсколько пенсовъ, и что его за это прибьютъ. Онъ говорилъ плаксивымъ, прерывающимся голосомъ, такъ что двочка попросила перевести его слова, Эмилія разсказала ей, въ чемъ дло, и двочка выразила желаніе носить шарманку, увряя, что будетъ заработывать больше шести пенсовъ въ день, будетъ приносить ежедневно такую сумму, которая станетъ доставлять ей хорошій пріемъ со стороны ея родителей.— Ты любишь музыку? спросила ее Эмилія. Двочка отвчала, что любитъ шарманки, и потомъ какъ будто въ испуг, что выразилась неврно, прибавила, что больше всего любитъ попугаевъ. Прижавъ ихъ обоихъ къ своей груди, Эмилія подумала, что могла бы избавить ихъ отъ побоевъ, давъ имъ столько денегъ, сколько необходимо было, чтобъ пріобрсти расположеніе родителей, но безпокойство дтей заставило ее опять подумать о пирожкахъ. У нея не было денегъ. Ея сердце обливалось кровью за эти голодныя, запуганныя существа. На минуту ей даже вообразилось, что голосъ возвратился къ ней и она смло взглянула на окна безжалостныхъ домовъ.— Вы будете слушать меня: — отворите окна! вскричала Эмилія. Она хрипло закашлялась и потомъ горько заплакала. Въ эту минуту къ ней подошелъ ея другъ полисменъ и взялъ ее съ силою за руку, что по его мннію было довольно вразумительно, приподнявъ ее съ мста и отведя на нсколько шаговъ за предлы своего караульнаго поста, онъ угрюмо веллъ ей вернуться домой. Эмилія повиновалась. На другой день она попросила свою хозяйку одолжить ей полкроны. Женщина рзко отвтила ей: — нтъ, чмъ меньше у васъ денегъ, тмъ лучше. Такимъ образомъ Эмилія принуждена была оставить попеченіе о своихъ бдныхъ малюткахъ. Она не въ состояніи была придумать путь, по которому могла бы возвратиться къ своимъ родителямъ или друзьямъ. По ея понятіямъ ршиться на это вовсе не зависло отъ ея воли. Она видла передъ собою какую-то мрачную, запертую дверь, открыть которую не могла никакая сила. Когда недля ея пребыванія у полисмена и его жены окончилась, хозяйка дома заговорила объ этомъ предмет скоре изъ желанія убдить ее отыскать своихъ друзей, нежели отъ нерасположенія.— Мой мужъ и я, при всемъ нашемъ желаніи, не можемъ держать васъ дольше, вы сами это, знаете, душа моя.— Эмилія притянула ее къ себ за об руки и ласково поцаловала въ голову. Около полудня, она оставила ихъ домъ.
Теперь Эмилія была убждена, что ей не прожить и двухъ дней, въ ея карман не было ни одного пенни. Мысль о страх идти одной по улиц совершенно оставила ее и она шла очень спокойно, даже съ наступленіемъ сумерекъ. Стукъ и бряканье колесъ, крикъ и оглушающій шумъ, шарканье ногъ по тротуарамъ и невнятный говоръ, все это вмст съ темнымъ, красновато-тусклымъ лондонскимъ закатомъ солнца не составляло разлада съ ея взволнованной душой. Напротивъ она находила во всемъ что-то музыкальное. Правда, это не было музыкой прежнихъ дней и восторгъ, возбуждаемый ею, не былъ восторгомъ счастія, но во всякомъ случа она забылась, звуки голосовъ долетали до нея посл того, какъ говорившіе были уже далеко, пройдя мимо нея. Голодъ не тревожилъ ее, какъ не тревожили и другія побужденія животной жизни, не рисуя передъ собою картины смерти, хотя вс узы, соединявшія ее съ жизнію, уже были почти порваны, не чувствуя ни боязни, ни сожалнія, она оставалась тмъ, чмъ ее создала ея пылкая натура. Она сознавала, что было безполезно любить или ненавидть, потому что и то и другое чувство готовы были потухнуть въ ней. Вильфридъ и леди Шарлотта не были проникнуты этими чувствами. Эмилія вспоминала о нихъ равнодушно, въ эту тревожную ночь, сопровождаемую безпрерывными душевными потрясеніями, она не могла составить себ о чемъ нибудь яснаго понятія. При такомъ настроеніи духа, музыка все-таки не оставляла ее, но глубокое отчаяніе производило въ ней какую-то монотонность: звуки, отзывавшіеся въ ея душ, какъ будто держались одной ноты, они не повышались и не понижались. Она не могла переносить этого. Въ другое время ея музыкальное ухо возстало бы противъ такой монотонности. Но теперь душевное волненіе, въ которомъ она находилась, происходило какъ будто отъ посторонней механической силы.
Дулъ сильный югозападный втеръ, но ни онъ, ни темная ночь не мшали бднымъ отверженцамъ. Эмилія видла многихъ лежавшихъ на земл, отдыхавшихъ гд попало. Она съ состраданіемъ глядла на дтей, но демонъ, овладвшій ею, внушилъ ей презрніе къ другимъ, старшимъ нищимъ, которые повидимому были очень покорны своей судьб. Она прошла отъ сквера къ рынку, отъ рынка къ парку и только тутъ у нея родилось желаніе скорйшаго появленія утра, впрочемъ это желаніе было ничто иное, какъ пробужденіе голода. Скоро ли откроютъ лавки? Эмилія старалась обмануть себя, отвчая, что ей все равно, когда бы ни открыли, но скоро мученія сдлались слишкомъ сильны для притворства. Ея воображеніе приподнимало кровли богатыхъ домовъ и снимало крышки съ вкусныхъ блюдъ, и каждый разъ, когда сильный порывъ воздуха догрогивался до ея обонянія, оно, казалось ей, мгновенно заражалось запахомъ былыхъ обдовъ.— Нтъ, вскричала Эмилія:— я ничего не люблю, кром простой пищи. Она торопливо пошла впередъ.— Теперь бы хорошо кусочекъ сахару! вздыхала она. Но ни сахаръ, ни другія лакомства не появлялись.
Она сла подъ деревьями, между мужчиной и женщиной, которые, спрятавъ подбородки, косо поглядывали на нее. Подернутые холодомъ сухіе листья начали пробуждаться и сквозь вершины деревьевъ стало проглядывать срое небо. Голодъ, какъ кусокъ свинцу, тснилъ грудь Эмиліи. Она съ удовольствіемъ бы пола чего нибудь, не опредляя, впрочемъ, чего именно. Тмъ не мене она ршилась попросить хлба въ булочной. Войдя снова въ пустыя улицы, она ужаснулась своего одиночества, боязнь обнаружить слды ночи, проведенной безъ сна, заставляла ее отказаться отъ своего намренія. У лавки булочника чувство усталости, неумытое лицо и вообще жалкое положеніе показывали ей контрастъ передъ всми другими женщинами и лишалъ ее необходимой смлости. Она закутала свою голову.
Утренніе часы прошли въ этой борьб. Эмилія попеременно испытывала то голодъ, то отчаяніе, то стыдъ. Усталость, сопровождаемая требованіемъ отдыха, служила для нея облегченіемъ. Эмилію мучила продолжительность дпевнаго свта, но лишь только стемнло и зажгли фонари, переходъ отъ свта къ сумеркамъ показался ей чрезвычайно быстрымъ и она снова встревожилась. Пассивное отчаяніе овладло ею. Она находилась въ болзненномъ состояніи, но не чувствовала слабости и мысль просить о помощи не приходила ей въ голову.
Уличный мальчикъ настоящаго лондонскаго образца, мальчикъ, у котораго ширина и длина шерстянаго шарфа представляла рзкій контрастъ съ узкостью его остальнаго платья, прохаживался по мостовой, наигрывая одну изъ любимыхъ арій своего роднаго города на дешевой свистульк, до того пронзительной, что музыкальный слухъ назвалъ бы эту арію маршемъ съ Каннибальскихъ острововъ. Прибитое объявленіе на фонарномъ столб попало на глаза этому музыканту, продолжая играть на своей дудк, онъ согнулъ колна и прочелъ объявленіе. Эмилія вспомнила хильфордскія и пилійскія депутаціи, огромный барабанъ, спичи, радостные крики и свою силу, которою она обладала въ то отдаленное счастливое утро. Она смотрла на мальчика, который какъ будто заучивалъ наизусть объявленіе, и въ ней невольно пробудилось чувство юмора.— О, глупый мальчикъ! мягко сказала она самой себ. Когда прочитавъ все до послдняго слова, мальчикъ всталъ и спряталъ въ карманъ свистульку, Эмилія чуть не расхохоталась.— Ему хотлось бы прочитать и на другой сторон — да нельзя, сказала она, и когда мальчикъ уже скрылся, она еще долго стояла у столба. Расположеніе къ смху оживило въ ней усыпленныя человческія ощущенія, и она стала искать мста, гд бы ей не помшали предаться имъ. Недалеко виднлся одинъ изъ мостовъ. Она жаждала уединенія и поспшно пошла къ пристани. Чтобы спуститься къ ней надо было пройти мимо шарманки, увидя за нею маленькую фигуру, она сказала: Sei buon’ Italiano? Въ отвтъ ей послдовало твердое: Si. Эмилія судорожно вскричала: Addio! На минуту ея голова перестала мыслить и все ея сознаніе заключалось въ томъ, что она спускалась по ступенькамъ лстницы.

ГЛАВА XLI.

ЭМИЛІЯ ОТЫСКАНА.

Sei buon’ Italiano?
Откуда долетли до Эмиліи эти слова?
Ей показалось, что только сейчасъ, а потомъ, что нсколько часовъ тому назадъ, она сдлала этотъ вопросъ маленькому созданію, которое, если бы выглянуло и кивнуло головой, то доставило бы ей большую радость, а его угрюмое si подавило въ ней остальное чувство желанія примириться съ жизнью.
— Si, отвчала она такъ же печально и тоже не приподнявъ головы.
Но когда ее взяли за руку и когда произнесены были другія слова, она, такъ долго боровшаяся между жизнью и смертью, ничего и никого не любя, встрепенулась и въ сильномъ негодованіи на темноту и пустоту, съ горечью боролась съ удерживавшею ея рукою, кричала и просила смерти. Въ ней не было силы продолжать свое изступленіе.
— Съ вами Мертиръ Пойсъ, сказалъ ея другъ: — онъ никогда не оставитъ васъ.
— И никогда не поведетъ меня туда, возразила Эмилія, указавъ на шумную набережную.
— Послушайте, я разскажу, какъ я нашелъ васъ, отвчалъ Мертиръ.
— Только ради Бога, не принуждайте меня снова идти туда.
Эмилія проговорила эти слова, задыхаясь. Мортиръ подумалъ, что она находится не только подъ вліяніемъ отчаянія, но и сумасшествія. Онъ молча слъ на скамейку и далъ Эмиліи время успокоиться. Но при первомъ его слов, она снова повторила свой вопросъ: — вы не будете принуждать меня идти туда?
— Нтъ, мы можемъ посидть и поговорить здсь, сказалъ Мертиръ:— начнемъ съ того, какимъ образомъ нашелъ я васъ. Подумаете ли вы, что довольно далеко спрятались отъ вашихъ друзей? Быть можетъ вы полагаете, что боле не принадлежите имъ? Я говорилъ со всми вашими дтьми, какъ вы имли привычку называть ихъ. Помните? Третьяго дня, двое изъ нихъ видли васъ. Вы спросили одного: откуда онъ, изъ Савойи или Пьемонта? Онъ отвчалъ: изъ Савойи, и вы, покачавъ головой, сказали: — все же не изъ Италіи! Сегодня ночью я поднялъ одного изъ нихъ, и онъ, указавъ мн на ступеньки пристани, сказалъ, что вы прошли туда.— Sei buon’ Italiano? сказали вы. Вотъ какимъ образомъ я отыскалъ васъ. Sei buon’ Italiana?
Эмилія не отнимала своей руки отъ Мертира, удивляясь, неужели нтъ такой темноты, въ которой можно было бы скрыться отъ друзей. Лихорадочная дрожь пробгала по всему ея тлу.— Позвольте мн посмотрть на воду, проговорила она, и Мертиръ, доврявшій ей даже въ этой крайности, позволилъ ей облокотиться на перила, онъ чувствовалъ, что ея рука становилась все влажне и влажне, пока наконецъ Эмилія обернулась и подала ему об руки, замтивъ: — утопленница по всей вроятности должна имть страшный видъ! Голосъ Эмиліи едва былъ слышенъ, когда она попросила увести себя отъ этого мста, Мертиръ взялъ ее подъ руку, чтобы поддерживать ея слабые шаги. Когда они поднялись на набережную, гд находились люди, Эмилія оглянулась назадъ и передъ ней осуществился тотъ невыразимый ужасъ, который за нсколько минутъ она ощущала еще довольно неясно. Страхъ на нсколько секундъ сковалъ ея члены, и она всею тяжестью опустилась на Мертира. Онъ держалъ ее въ обихъ рукахъ, думая, что съ ней дурно, но она прошептала:— вы слышали, что у меня пропалъ голосъ?
— Посл тхъ страданій, которыя вы перенесли, тутъ ничего нтъ удивительнаго.
— Я теперь совершенно безполезна. Мой голосъ пропалъ!
— Какъ! безполезны для вашихъ друзей? тс! перестаньте, моя маленькая Эмилія! Sandra mia! Разв вы не знаете, что ваши друзья хотятъ только одного, чтобы вы ихъ любили?
— О! простонала она:— какъ этотъ свтъ безпокоитъ меня. Какой здсь шумъ!
— Мы скоро выйдемъ изъ этого шума.
— Нтъ, шумъ мн нравится, но не нравится газовый свтъ. О, мои ноги!— вы все еще идете? Кто же мои друзья?
— Да хоть бы я напримръ.
— Вы узнали о моемъ скитальчеств по Лондону! Это заставляетъ меня врить въ небо. Я не могу перенести мысли, что меня никто не видитъ.
— Сегодня утромъ, сказалъ Мертиръ:— я видлъ полисмена, въ дом котораго вы жили.
Эмилія склонила голову предъ таинственностью, которая окружала ея друга и доставляла ему возможность знать о всхъ ея поступкахъ.— Я чувствую, какъ будто цлые годы не видала этихъ улицъ. Если бы не вы, я бросилась бы… О! понимаете ли вы, что мой голосъ совершенно измнилъ мн?
Мертиръ, замтивъ ея душевную тревогу, старался вывести ее изъ сомннія.— Но ваша рука нисколько не измняетъ мн, сказалъ онъ, пожимая ее, и этимъ до такой степени успокоилъ Эмилію, что она дйствительно убдилась въ существованіи друзей. Она все думала объ этомъ, между тмъ какъ быстрые обороты колесъ несли ее по Лондону, присутствіе духа совершенно покинуло ея слабое тло, она заплакала и пододвинулась къ Мертиру. Человкъ, который приписывалъ ея недавнее отчаяніе и настоящія слезы потер любимаго существа, доставлялъ ей боле утшеній, нежели чувствовалъ самъ. Эмилія здсь, она опирается на его руку, она спасена отъ погибели,— существо, которое наполняло все его сердце, когда считалось пропавшимъ, и которая въ его понятіяхъ подавала много надежды. Онъ благодарилъ Бога за все случившееся. Эмилія опиралась на него, ея вки были нжно закрыты, ощущая ея дыханіе, Мертиръ представлялъ себ, что оба они были близкихъ трагедіи, и старался угадать, что понудило ее приблизиться къ воротамъ смерти. Изъ-за какой нужды?— Моя сестра можетъ устранить эту нужду, подумалъ Мертиръ.
— О, эта рка похожа на огромную черную змю съ блестящими глазами, она такъ и хочетъ обвиться вкругъ меня! сказала Эмилія какъ будто въ бреду, потомъ вскочила съ ужасомъ на лиц:— о, опять голодъ?
— Голодъ! повторилъ изумленный Мертиръ.
— Онъ овладваетъ мною сильне, чмъ когда либо, простонала Эмилія.— Я была полумертва все это время, и не ощущала его. Смерть… смерть не иметъ въ себ боли и страданій. Но голодъ… точно огонь и морозъ пробгаетъ но всему тлу. Я чувствую, что они пожираютъ меня. Дайте мн чего нибудь.
Мертиръ стиснулъ зубы и крпко завернулъ ее въ шерстяной платокъ, чтобы хотя чмъ нибудь смягчить страданіе, со слезами, тихо струившимися изъ-подъ закрытыхъ вкъ, онъ держалъ ее на рукахъ, пока не дохали до отеля, гд онъ вышелъ, чтобы достать пищи. Эмилія даже вскрикнула, когда Мертиръ возвратился и подалъ ей хлба. Онъ давалъ ей по маленькимъ кусочкамъ. Невозможно было достать бульону. Когда они снова тронулись, Эмилія боле не жаловалась на страданія, но грудь ея тяжело поднималась. Она скоро прервала размышленія Мертира, извиняясь, что ла съ такой жадностью, все это было слдствіемъ тираническаго чувства Вильфрида къ этой безъискусственной натур. Онъ хорошо понималъ ея страхъ встртить Джорджіану. Но тмъ не мене, при вход въ домъ, Эмилія не выказала ни малйшей боязни, и съ послдними оставшимися въ ней силами отвчала на объятіе Джорджіаны.

ГЛАВА XLII.

ОТПАДЕНІЕ МИСТЕРА ПЕРИКЛА ОТЪ БРУКФИЛЬДСКАГО КРУГА.

Въ начал зимы, на среднемъ проход хильфордской церкви показались Тинлеи (позже другихъ, какъ и всегда), торопившіеся къ утренней служб. Позади ихъ шелъ мужчина,— по крайней мр по стуку сапоговъ и размру шаговъ надо было полагать, что это шелъ мужчина. Брукфильдскія барышни, отринувъ нелпыя претензіи Альберта Тинлея, не могли дать воли своему любопытству и, рискуя встртить его взглядъ, не смли повернуть головы. Поэтому он, съ покровительственно-снисходительнымъ видомъ, отвтили на легкіе поклоны чинной миссъ Тинлей, противной Лауры Тинлей, жеманной Розы Тинлей и Маделены Тинлей (слишкомъ еще молодой для эпитета передъ ея настоящимъ именемъ), вслдъ за тмъ он раскрыли молитвенники и невидимому очень углубились въ размышленія о тем, на которую будетъ произнесена съ каедры проповдь. Брукфильдскимъ барышнямъ показалось также, что позади Тинлеевъ шелъ громадный господинъ, въ качеств ихъ тлохранителя. Хотя ни одна изъ барышенъ не оглянулась въ то время, когда проходилъ этотъ джентльменъ, но все-таки он угадывали вполн безошибочно, что походка и ростъ его были совершенно недоступны Тинлеямъ, а потому мысль, что Тинлеи нарочно наняли себ такого тлохранителя, заставила Арабеллу улыбнуться. Успокоенныя въ своемъ предположеніи, что только одинъ Альбертъ сопровождалъ своихъ сестеръ, брукфильдскія барышни кротко посмотрли на скамейку Тинлеевъ. Тамъ возвышались плечи мистера Перикла, его голова казалась значительно меньше изъ-за огромнаго медвжьяго воротника. Арабелла почувствовала, какъ Адель схватила ее за руку. Она положила передъ собой раскрытый молитвенникъ и пристально посмотрла на каедру. Отъ брукфильдскихъ барышенъ не ускользнуло, что Лаур очень хотлось замтить въ нихъ удивленіе при появленіи ихъ вмст съ мистеромъ Перикломъ, но барышни ничего не выказали, хотя Лаура осталась уврена, что он его испытывали, и еслибы не громкій шопотъ мистриссъ Чомпъ, Тинлеи не удовольствовались бы однимъ публичнымъ показомъ приза, вырваннаго ими у Полей.
— Мистеръ Периклъ — о! говорила мистриссъ Чомпъ, и еще нсколько скамеекъ тоже взволновались.
Съ этими словами мистриссъ Чомпъ нагнулась къ Корнеліи, такъ что та, смиренно наблюдавшая за нею, тихо прошептала:— посл — посл!
— Но разв вы не видите его, моя милая? иностранецъ въ протестантской церкви! и главное еще, такой иностранецъ, какъ онъ! Помните, вы говорили, что онъ никогда не шелъ съ вами, а вотъ теперь пришелъ же съ тми, которыхъ вы не можете терпть!
— Служба начинается, замтила Корнелія, вставая.
Много глазъ было устремлено на мистера Перикла, который разглядывалъ карнизы, ниши и цвтныя стекла, смотрлъ направо и налво, или подстерегалъ молодую двицу, съ любопытствомъ смотрвшую на него, самъ вызывалъ ея взглядъ и приводилъ ее въ смущеніе крутымъ поворотомъ головы или покручиваніемъ усовъ. Но ни разу не взглянулъ онъ на скамью Полей. Случайно глаза его обратились на нее, и онъ убдился, что ни одна изъ барышенъ не обращала на него вниманія. Он принуждены были допустить, что Лаура очень ловко управляла имъ. Она заставила его держать книгу и казаться набожнымъ. Она говорила ему, когда нужно было вставать и садиться. Первые аккорды органа, казалось, очень взволновали его. Лаура съ трудомъ могла уговорить его встать, когда запли гимнъ, такъ что, послушавъ немного, мистеръ Периклъ вдругъ согнулся, какъ будто переломленный пополамъ, и Лаура не могла уже убдить его принять позу, въ которой находились вс другіе. Чтобы покрыть свою неудачу, Лаура обернулась и послала очаровательно-милую улыбку къ брукфильдской скамь. Улыбка была подхвачена косвенными взглядами, и Лаура видимо обидлась, что на ея дйствія не было обращено должнаго вниманія. По окончаніи проповди, брукфильдскія барышни на минуту склонили головы, а потомъ осторожно протолкнули мистриссъ Чомпъ впередъ, чтобы ея крики удивленія и принужденные взрывы сочувствія къ Брукфильду были услышаны только немногими. Он скоро и прямо направлялись въ Брукфильдъ, одинъ мистеръ Поль остановился въ воротахъ поговорить съ Трэси Ронинбрукомъ. Барышни прервали его безполезныя сожалнія, что онъ не видлъ его въ церкви, двумя вопросами. Первый относился до мстопребыванія ихъ брата, второй касался положенія, въ какомъ находилась Эмилія. Трэси не имлъ времени отвчать. Мистриссъ Чомпъ до того сроднилась съ Брукфильдомъ, что измна мистера Перикла была въ ея глазахъ явнымъ преступленіемъ.— Я ненавижу его! кричала она.— Я положительно ненавижу этого человка! Онъ ходитъ въ церковь! Славная фигура для ангела,— нечего сказать! Но, мои милыя, мы не уступимъ его никому другому. Мы должны интриговать, чтобы снова завербовать этого негодяя.
— О, каково? нетерпливо сказала Адель.
— Но вдь я не думаю завербовать его для себя, моя маленькая ревнивица! возразила мистриссъ Чомпъ.
— Увряю васъ, ма’мъ, что мы съ удовольствіемъ уступимъ его вамъ.
— Увряю васъ, миссъ, что мн его не нужно. Вы вроятно кокетничали съ нимъ на яхт, и онъ надолъ вамъ, вотъ почему!
Адель сказала: — благодарю васъ,— съ возмутительнымъ спокойствіемъ, вызвавшимъ отъ мистриссъ Чомпъ неудержимый смхъ.
— Воскресенье! Воскресенье! вскричалъ мистеръ Поль.
— Я первая этого не забываю, Поль. Разв я не встала рано, чтобы идти въ церковь и тмъ успокоить совсть. А вышло напротивъ: я вернулась полная дурныхъ мыслей. И все изъ-за этихъ неблагодарныхъ двочекъ, которыя всегда суются туда, гд ихъ не спрашиваютъ. Хоть бы скоре выходили замужъ, а спросилъ бы кто нибудь у нихъ: думаютъ ли он о мужьяхъ? и я уврена, что он бы посмотрли на того во вс глаза и обидлись. О, нтъ! отвтили бы он: вы ошибаетесь, мы думаемъ о корзинахъ съ углями въ гостиной… Вотъ ихъ отвтъ. Что вы длали съ мистеромъ Перикломъ на яхт? Ага!
— Что у васъ тамъ было съ Перикломъ? спросилъ мистеръ Поль.
— Ничего, папа, отвчала Адель.
— Вы называете это ничего! сказала мистриссъ Чомпъ.— Можетъ статься, къ тому есть хорошія основанія. Разв вы не терзали его на яхт? Ну, скажите, зная это, пошелъ ли бы онъ на яхту?
— Я полагаю, что вы должны бы знать это такъ же хорошо, какъ и Адель, сказалъ мистеръ Поль.
Адель поспшно возразила:— это вышло изъ-за того, милый папа, что мистеръ Периклъ вздумалъ постить скамью Тинлеевъ. Кому какое дло до его посщеній, коль скоро онъ исполняетъ свой долгъ и свое желаніе.
Мистеръ Поль посмотрлъ на нее и пробормоталъ, — постилъ скамейку Тинлеевъ!
— Этотъ котенокъ всегда разстроиваетъ васъ, Поль, сказала мистриссъ Чомпъ, увренная, что затронула слабую струнку, заговоривъ о яхт.— Спросите у нея, какого рода поведеніе…
— Такъ онъ сегодня не говорилъ ни съ которой изъ васъ? спросилъ мистеръ Поль.
— Нтъ, папа.
— Онъ смотрлъ отъ васъ въ сторону?
— Да, онъ сдлалъ намъ эту честь.
— Вы спросите у нея, Поль, какъ она вела себя съ нимъ на яхт, вскричала мистриссъ Чомпъ.— Кокетничала и кокетничала! А сама позабыла разсказы этого богача, что въ Турціи и Греціи существуетъ обычай завязывать возбудившихъ ревность несчастныхъ женщинъ въ мшки и бросать въ море на сорока саженяхъ глубины. Эти злоди дйствительно обходятся съ женщиной жестоко, но, Адель, разв вы не раздражали мистера Перикла? Вдь онъ тамъ былъ?
— Марта! вы съ ума сошли! сказалъ мистеръ Поль, смотря на жертву одного изъ своихъ припадковъ ажитаціи.— Кто лучше вашего знаетъ, былъ ли онъ тамъ, или нтъ? Вы, кажется, скоро забудете, что мы обдали вмст. Терпть не могу такихъ нелпыхъ женщинъ! Но — все равно! Входите… снимайте шляпку… и что тамъ еще! я одно говорю, что не могу переносить глупостей! А! мистеръ Ронинбрукъ.
— Кажется, Поль, вы сами сошли съ ума, и мистриссъ Чомпъ сложила руки, приготовляясь отвчать съ полнымъ спокойствіемъ.— Мн бы интересно узнать, какимъ образомъ могу я знать то, о чемъ никогда не говорила.
Сцена становилась критическою. Адель посовтовалась съ взглядами своихъ сестрицъ, которые ясно говорили, что она тутъ одна виновата. Адель наконецъ подошла къ мистриссъ Чомпъ, взяла ее за плечи и поцаловала въ лобъ.— Теперь мы хорошенько разсмотримъ дло, сказала она,— Разв вы не знаете, что мистера Перикла съ нами не было? Это также врно, какъ то, что сегодня утромъ онъ былъ кавалеромъ Тинлеевъ!
— Славное утро, нечего сказать! произнесъ мистеръ Поль, начиная быстро ходить по комнат.
— Неужели Поль думаетъ… пробормотала мистриссъ Чомпъ, намекая на свою прогулку на яхт. Поцалуй совершенно разстроилъ ея мысли.
— Онъ думаетъ, будетъ думать и долженъ думать, и Адель наговорила много убдительнаго ребяческаго вздора, душею она была возмущена противъ сестеръ, которыя предоставили ей разыграть всю роль, а сами заняли мста зрителей и критиковъ, осуждая попытку, на которую у нихъ самихъ недоставало смлости.
— Кстати, я долженъ поздравить одного изъ моихъ друзей, сказалъ Трэси, избравъ Адель для ироническаго поклона.
— Наврное съ капитаномъ Гамбьеромъ, вскричала мистриссъ Чомпъ, какъ будто на нее сошло откровеніе свыше. Адель вспыхнула.— О, да! позвольте, что такое я слышала? продолжала ожесточившаяся женщина.
Адель бросила на сестеръ огненный взглядъ. Но даже и тутъ он оставили ее безъ помощи, думая, что она унизила достоинство всего дома, допустивъ такую фамильярность съ этой женщиной въ присутствіи Трэси.
— Постойте! начала мистриссъ Чомпъ:— разв вы оба не…
— Да?— Адель прошла мимо нея:— только вамъ одной разскажу… но не теперь, а посл… знаете!— При этомъ намек мистриссъ Чомпъ весело повернулась и пошла за ней.
Носилась молва о какомъ-то непріятномъ приключеніи съ Аделью и капитаномъ Гамбьеромъ на яхт. Арабелла, замтивъ ея уходъ, подумала: ‘какъ замчательна въ ней наклонность подражать мн во всемъ!’ Мысль эта мелькнула вслдствіе того, что Адель произнесла утвердительное нарчіе ‘да’ такимъ же вопросительнымъ тономъ, какъ это длала Арабелла, то же самое бывало и съ отрицательнымъ ‘нтъ’, съ тою только разницею, что отрицательное произносилось съ музыкальной небрежностью въ голос и съ неподражаемымъ спокойствіемъ.
— Что касается до Перикла, сказалъ Трэси:— то вамъ нечего удивляться, если онъ молился не на вашей скамь. Клянусь небомъ! пусть его молится и молится, гд бы то ни было: я все равно отправлю его въ царство тней съ эпиграммой въ сердц.
Барышни узнали отъ Трэси, что Вильфридъ публично наказалъ мистера Перикла за его клевету на Эмилію: ‘онъ выдлывалъ самые граціозные pas seul, которые когда либо были выплясываемы дебютантами на раскаленныхъ плитахъ ада!’ Сестрицы не смли распрашивать, что именно сказалъ мистеръ Периклъ, но Трэси, разъ начавъ говорить, приходилъ въ такую пассію, что он безъ труда отгадали, что клевета Перикла относилась къ беззащитности ихъ пола, и потому вполн одобрили поступокъ Вильфрида.
Сэръ Твикенгэмъ и капитанъ Гамбьеръ обдали въ тотъ день въ Брукфильд. Человку, коротко знавшему капитана, показалось бы страннымъ сходство его съ бабочкой въ накинутой на нее стк, но бабочкой, которая всегда была готова даже и тутъ показать себя съ распущенными крыльями. За обдомъ Трэси избавлялъ Адель отъ грубости и женскихъ колкостей со стороны мистриссъ Чомпъ, но не могъ онъ помочь къ тоже время и капитану, который въ ея грубыхъ рукахъ барахтался, какъ школьникъ. Сэра Твикенгэма не покидала снисходительная улыбка, которая однажды появилась и потомъ навсегда оставалась во время разговора съ мистриссъ Чомпъ. Нервная брюзгливость мистера Поля возрастала. Онъ жаловался на стсненіе въ груди, но тотчасъ оправлялся, говорилъ: нтъ! это такъ! и въ заключеніе быстро начиналъ моргать глазами.
Посл обда разыгралась обыкновенная, ежедневная сцена. Мистриссъ Чомпъ свободно пила портвейнъ. Она, какъ извстно, не терпла одиночества и, чтобы пить съ удовольствіемъ, ей надо было имть товарища, а потому мистеръ Поль, хотя его вкусъ въ вин замтно утратился, постоянно принималъ на себя эту обязанность. Наблюдательное морщинистое лицо этого блднаго маленькаго человчка покрывалось неестественнымъ румянцемъ, а глаза неровно сверкали каждый разъ, когда онъ осушалъ стаканъ. Его дочери знали, что онъ пилъ не для удовольствія, но для ихъ интересовъ, старикъ хотлъ поддержать въ Март Чомпъ ея самообольщеніе, что онъ все еще ея врный женихъ, и думалъ ея деньгами спасти семейство отъ разоренія. Каждый вечеръ, съ угрызеніями совсти, омрачавшими всю траги-комичность этой сцены, он видли, какъ ихъ отецъ, съ его слабыми силами и лихорадочнымъ пульсомъ, разыгрывалъ эту роль. Кровь застывала въ ихъ жилахъ, когда онъ говорилъ: — ну, Марта! портвейнъ поданъ. Он хорошо знали мнніе доктора о дйствіи этого портвейна.— Что, вредно? восклицала мистриссъ Чомпъ, замтивъ, что онъ начиналъ моргать посл нсколькихъ глотковъ:— не слушайте, Поль, что говорятъ он! и въ свою очередь моргала. На все это барышни поглядывали молча. Не выпить надлежащей порціи портвейна, когда онъ стоялъ на стол, было въ глазахъ мистриссъ Чомпъ униженіемъ для мужчины.— Даже покойный Чомпъ, говорила она: былъ полнымъ господиномъ своей бутылки и нисколько не думалъ о вред.— Да кто же и думаетъ объ этомъ? возражалъ ея собесдникъ, и портвейнъ выпивался, а щеки длались красне и красне. Это ужасное соперничество съ призракомъ альдермэна Чомпа продолжалось вечеръ за вечеромъ. Восторженная Марта не могла замтить, что мысленно пила она съ призракомъ, а въ дйствительности пила ни боле, ни мене, какъ съ одушевленной куклой. Вечера эти оканчивались почти всегда тмъ, что мистеръ Поль или засыпалъ въ кресл (въ такомъ случа одна изъ дочерей оставалась при немъ, а потомъ разсказывала разные ужасы о его пробужденіи), или, шатаясь, направлялся къ постели, разсуждалъ на пути о ча и ром, или жаловался на потерю чувства въ колн или локт, или наконецъ почесывалъ голову и истерически хохоталъ. На его невсту, въ такихъ случаяхъ, не обращали вниманія. Не удивительно, что Вильфриду не сидлось дома и что вн его онъ проводилъ время гораздо пріятне. Барышни въ крайнемъ отчаяніи, проклиная ядовитый портвейнъ, умоляли отца не откладывать боле своего намренія жениться на этой женщин.— Это почему? рзко спрашивалъ мистеръ Поль:— почему вы непремнно хотите женить меня на ней?— Он обязаны были держаться обмана, и отвчали:— потому что она, кажется, служитъ вамъ прекрасной собесдницей. Слова эти успокоивали старика.— О! намъ нечего торопиться, говорилъ онъ, и назначалъ срокъ на будущій мсяцъ, но недовольное выраженіе ихъ лицъ ему не нравилось, и онъ, смясь, переставалъ говорить объ этомъ предмет, какъ будто вовсе не былъ имъ заинтересовавъ.
Брукфильдскія барышни прекратили уже свои счастливыя, энергическія полночныя совщанія. Испытывая въ теченіе цлаго дня душевныя потрясенія, он съ жадностью искали сна и самозабвенія, теперь не о чемъ было и разсуждать, для нихъ не существовало боле обширнаго горизонта съ неопредленными маяками, которые продолжали горть далеко за слдующее утро. Он молча прощались въ дверяхъ спальни которой либо изъ сестеръ и расходились. Молчаніе было ихъ единственной защитой для нжныхъ чувствъ, въ то время когда тонкіе оттнки этихъ чувствъ сдлались невозможными. Со времени прогулки на яхт, Адель почти совсмъ отдалилась отъ сестеръ. Она тщательно стала прятать свой ключъ отъ письменнаго стола, даже иногда запиралась на задвижку въ своей спальн, и сомнительнымъ тономъ спрашивала: — что вамъ нужно? когда ея сестры, два раза постучавшись, говорили: — отвори! Теперь брукфильдскій домъ представлялъ безпрестанные раздоры, сестрицы постоянно были недовольны одна другою. Обхожденіе Корнеліи съ сэромъ Твикенгэмомъ было почти открыто осуждаемо, но въ то же время Арабелл казалось, что баронетъ почерпаетъ утшеніе, даже боле, чмъ бы слдовало, отъ невсты капитана Гамбьера, и что яхточныя привычки и мораль проникли и въ Брукфильдъ. Адель съ своей стороны печально посматривала на Арабеллу и горла нетерпніемъ сказать ей, какъ сказано было Корнеліи, что если она станетъ умышленно вооружать Фрэшфильда Сомнера противъ Эдуарда Боксли, то можетъ потерять обоихъ. Корнелія спокойно выслушивала обвиненія и безпристрастно обсуждала ихъ, но ея умъ былъ слишкомъ полонъ, чтобъ составить изъ всего этого какое нибудь личное замчаніе. Она высказывала быть можетъ мене, чмъ хотла бы сказать, если бы ее знала, что ея собственныя нжныя чувства безпрестанно обращались за поддержкой къ тонкимъ ихъ оттнкамъ, если бы не знала, въ самомъ дл, что ея поведеніе скоро потребуетъ того, чтобы ея сестрицы толковали о немъ съ чувствомъ состраданія. Въ настоящее время она привлекала сэра Твикенгэма просто какъ необходимое лекарство для мистера Поля. Съ прибытіемъ мистриссъ Чомпъ, мистеръ Поль нсколько одушевился, иногда даже особенно былъ веселъ, и говорилъ, что его торговыя дла идутъ все лучше и лучше. Корнеліи казалось, что онъ притворялся, говоря о банкротств, и притворялся собственно для того, чтобы вынудить отъ нихъ согласіе на бракъ съ этой женщиной. Она, а также и Адель, начали подозрвать, что родительское чистосердечіе было немного таинственно, и что тутъ кроется что нибудь, чего он не въ состояніи разгадать. Он боялись допустить предположеніе, что если старикъ обманывалъ ихъ въ одномъ лишь случа, то обманывалъ ршительно во всемъ. Но разв посл-обденная сцена не была слишкомъ страшно врна? Разв руки его не были влажны и холодны, между тмъ какъ лобъ горлъ и лицо краснло? Могло ли какое бы то ни было человческое существо щупать свой пульсъ, смотрть въ пространство задумчивымъ озабоченнымъ взглядомъ, и длать все это изъ одного притворства? Он не могли и подумать этого. А между тмъ положеніе его зависло прямо отъ нихъ, и брукфильдскія барышни, лишь только понадобилась жертва съ ихъ стороны, почувствовали наклонность къ совершенному неповиновенію. Не допуская себя до явнаго возстанія, он, однако, понимали, что все дорогое для нихъ служило ему пищею, и хотя были великодушны и любили его, но все-таки спрашивали: — что же будетъ дальше?
Брукфильдскія барышни находились въ какомъ-то замкнутомъ недятельномъ положеніи, и если говорятъ, что сердце есть родоначальникъ всхъ нашихъ исторій, то невольно нужно согласиться съ этимъ, особливо когда посмотришь на семейства, гд сердца бьются слишкомъ медленно. Есть впрочемъ и такіе люди, у которыхъ совсмъ нтъ сердца, большая часть изъ насъ приводится въ движеніе толчками судьбы. Брукфильдскія лэди обладали на столько живыми сердцами, что не могли избгнутъ нкоторыхъ затрудненій. Какъ выпутаться изъ этихъ затрудненій, было ими предоставлено провидвію. Он находились въ неподвижномъ состояніи, ибо Арабелла, увлеченная ухаживаньемъ Фрэшфильда Сомнера, не могла открыто отвергнуть Эдуарда, котораго она, на самомъ-то дл любила больше, не смотря на то, что письма его не показывали особенно обширнаго ума. Ея отецъ нетерпливо желалъ, чтобы она приняла предложеніе Эдуарда. Адель тоже не могла дйствовать, по крайней мр не могла дйствовать открыто. Корнелія приняла бы еще иниціативу, но ее до сихъ поръ удерживала заботливость о здоровь отца, и она медлила отвтомъ сэру Твикенгему, основываясь на этомъ благороднйшемъ принцип. Такая преданность давала ей возможность извинять себя до такой степени, что она могла почерпать оправданіе даже въ своихъ усиліяхъ найти его занимательнымъ, какъ будто эти усилія служили достаточнымъ вознагражденіемъ за его постоянное, прилежное и вмст съ тмъ самое безплодное ухаживанье. Глубокая печаль лежала на сердц Корнеліи. Она услышала отъ лэди Гостръ, что въ фамиліи Барретъ передавалось по наслдству что-то въ род сумасшествія. Она согласилась тайно видться съ сэромъ Порселемъ (посл довольно сильнаго спора за его притязаніе на такую жертву съ ея стороны) и если при подобныхъ свиданіяхъ ея обожатель возвышалъ голосъ, то уже одно это обстоятельство приводило ее въ трепетъ. Въ послднее время онъ, повидимому, потерялъ свое благородное спокойствіе, онъ говорилъ такъ, какъ будто сомнвался въ ней. Однажды, когда Корнелія упомянула о своихъ попеченіяхъ объ отц, сэръ Порсель свирпо крикнулъ на слово ‘отецъ’ и сдлался не похожимъ на себя.
Его сужденія о свт уже не отличались христіанскимъ братолюбіемъ, какъ бывало прежде, они обличали въ немъ чувство, которое простой человкъ назвалъ бы злобой, и не ограничивались только особеннымъ пожиманіемъ плечъ,— выражавшимъ нчто среднее между презрніемъ и снисхожденіемъ. Но прошло и это. Онъ былъ саркастиченъ даже съ нею и однажды грубо сказалъ: — Имете ли вы свою волю?— Лично она любила бднаго органиста боле, нежели бднаго баронета, хотя первый имлъ мене достоинствъ. При настоящемъ расположеніи духа, ей непріятно было слышать, что ‘мы явились на этотъ свтъ для образованія нашей души’, и что ‘кто не иметъ ршимости, тотъ бездушное твореніе, способное разв только превратиться въ паръ’. Онъ, казалось, пересталъ уже смотрть съ великодушнымъ снисхожденіемъ на затруднительныя обстоятельства. Корнелію преслдовала безотчетная мысль, что вмст съ баронетствомъ онъ наслдовалъ и умопомшательство своего отца.
Оба они представляли собою драматическую смсь нжныхъ чувствъ, достойную того, чтобы взглянуть на нихъ мимоходомъ. Корнелія хотла сказать ему: — вы несправедливы къ моимъ затрудненіямъ, а онъ ей: — вамъ мшаетъ устранить ихъ ваша трусость. Но вмсто того, чтобы высказать это, они строго упрекали другъ друга за такія грубыя мысли о своемъ общемъ идол. Безъ сомннія, они молчали отъ взаимнаго уваженія другъ къ другу, но я долженъ прибавить — отъ чрезмрной нжности другъ къ другу. Есть люди, которые сознаютъ эти факты, но, не упоминая о нихъ въ разговорахъ, оставляютъ ихъ безъ вниманія.
— Истинная любовь не исключаетъ природнаго долга, сказала Корнелія.
— Любовь судить безошибочно, что слдуетъ считать долгомъ и что не слдуетъ, отвчалъ сэръ Порсель.
— Но относительно отца разв можетъ быть какое нибудь сомнніе? спросила она, и, судя по ея доврчивому виду, ожидала утвердительнаго отвта.
— Есть много вещей, которыхъ отцы требуютъ отъ насъ! съ горечью возразилъ сэръ Порсель.
Въ ум Корнеліи промелькнула роковая мысль о ложномъ свт, которымъ его злоба окрашивала отношенія между отцами и дтьми, счніая его неспособнымъ опровергнуть такой аргументъ, она чувствовала себя безопасной въ своемъ сопротивленіи.
— Я должна смотрть на преданность отцу, какъ на главную обязанность дтей, сказала она.
Сэръ Порсель кивнулъ головой: — Да, дтей!
— Разв исторія не отдаетъ самой высокой похвалы тмъ дтямъ, которыя жертвовали собою для своихъ родителей? спросила Корнелія.
— О, такъ вы въ подобныхъ случаяхъ ищете себ поддержки въ исторіи! отвчалъ онъ.
Легкая усмшка заставила Корнелію замолчать. Чувство говорило ей, что она не права, но съ прелестью такого мннія, кажется, не должно было бы бороться, и потому подумала, что можетъ пренебречь чувствомъ, противъ котораго она и пошла, но въ начал очень осторожно, потому что это сопротивленіе причиняло ей нкоторую боль. Она провела линію, гд лучи долга не должны были задвать лучей человческихъ желаній.
— Но вдь любовь къ родителямъ не есть просто долгъ, думала Корнелія.— Это таже любовь, и не есть ли она самая безкорыстная любовь?
Шагъ за шагомъ сэръ Порсель наблюдалъ собиравшіяся тучки на ея ум, наполненномъ ложными понятіями, и угадывалъ, что это происходило отъ недостатка твердости въ сердц. Онъ снова и снова покушался наложить дерзкую руку на покрывало своей дамы, и тмъ заставить ее открыться передъ нимъ. Онъ удерживался отъ этого частію изъ простой досады, но главною причиною было то, что онъ не находилъ ничего отраднаго въ нанесеніи удара своему самообольщенію. Онъ желалъ бы отворить томный уголъ своего сердца, разобрать и вывести на свтъ вещи, которыя лежали въ немъ въ нескладной груд, представить Корнелію ей же самой въ другомъ вид и потомъ вмст съ ней полюбоваться ея перемной, стараясь быть или казаться какъ можно боле черствымъ,— и все-таки держалъ этотъ уголъ замкнутымъ, онъ видлъ, что Корнелія искала защиты въ изысканныхъ софизмахъ, такъ что для него становилось труднымъ сохранить свое уваженіе къ ней и къ полу, котораго она была представительницей. Наконецъ онъ вообразилъ, что въ ней водворилась идея, что ‘изъ долга къ своему отцу, она должна пожертвовать собою, продолжая однако любить того, кому отдала свое сердце, и такимъ образомъ облагороживать свою любовь къ отцу и къ любимому предмету’. Съ злобною проницательностію онъ слдилъ за ея формирующимися понятіями, поощрялъ ихъ и возбудилъ ея энтузіазмъ, предложивъ ироническій вопросъ: — неужели характеръ души долженъ образоваться не иначе, какъ съ помощію терпнія, и долженъ зависть отъ участи погибающаго человка?
— О! нтъ, нтъ! вскричала Корнелія.— Этого не можетъ быть, въ противномъ случа въ чемъ бы находили мы наше утшеніе?
Быть можетъ, многимъ извстно, что когда мннія и понятія влюбленнаго идутъ въ разладъ съ чувствомъ, то въ немъ непремнно должно подозрвать вроломство. Не смотря на то, сэръ Порсель восхищался тономъ Корнеліи. Изъ нея онъ составилъ себ идеалъ, который пріятне было возвышать и украшать, чмъ искажать. Идеалъ у насъ обладаетъ такимъ произволомъ, что если вы разъ усумнитесь въ его совершенств, то онъ изчезнетъ и больше никогда не возвратится. Сэръ Порсель отклонилъ отъ себя сомннія. Онъ упрекалъ себя, что допустилъ въ себ даже мысль о сомнніи.
Можно было бы прослдить безконечные лабиринты самообольщенія, по которымъ бродили эти два несчастныхъ существа, если бы это было полезно. По какой длинной галлере изъ разныхъ запутанныхъ глупостей привелось бы намъ пройтись за ними, при тускломъ свт, виднвшемся въ отдаленномъ конц. По временамъ, Корнелія, оставляя свои софизмы, просила своего возлюбленнаго открыто сдлать предложеніе и тмъ придать ей энергіи, которая дала бы возможность прекратить споръ. Забывъ, что она идеалъ, что она богиня непорочной мудрости съ способностью судить непогршительно, Корнелія просила, чтобы съ нею обходились какъ съ легкомысленной особой, отдльной изъ цлаго стада женщинъ. Она чувствовала, что сэръ Порсель слишкомъ много требовалъ отъ нея. Онъ ожидалъ, что она соокойно пойдетъ къ отцу и сэру Твикенгэму, скажетъ каждому изъ нихъ, что ея сердце занято, потомъ съ торжественнымъ лицомъ возвратится отъ нихъ, оставитъ домъ и отдастъ свою руку. Сэръ Порсель не бралъ во вниманіе ни слабости ея пола къ окружавшимъ ее затрудненіямъ, ни уваженія къ гордости сэра Твикенгэма, ни болзни ея отца. Корнелія съ своей стороны разсуждала, что онъ ожидалъ отъ нея механической правильности машины и упускалъ изъ виду фактъ, что она все-таки существо человческое.
Но оставимъ ихъ, пока не найдемъ того пепельнаго плода, изъ котораго посянъ этотъ цвтущій сентиментализмъ.
Было за полночь, когда мистриссъ Чомпъ громко постучалась въ комнату Арабеллы. Барышни, занятыя дневниками и письмами, позвошли ей стучаться нсколько времени и удивляться, туда ли она попала, куда слдуетъ, наконецъ Арабелла отворила дверь, а Адель вышла въ корридоръ, узнать причину тревоги.
— О, вы, мои бдныя милочки. Я все узнала, все!
Такое начало вызвало краску на лица сестрицъ. Арабелла пригласила ее войти и послала Адель за Корнеліей.
— О, вы бдныя душечки! вскричала мистриссъ Чомпъ на возраженіе Арабеллы:— пожалуйста подождите прихода моихъ сестеръ, и этимъ заставила мистриссъ Чомпъ пристально посмотрть и сказать: — вы такъ холодны, какъ дно горшка, подъ которымъ никогда не горло огня.— Она повторила эти же самыя слова Корнеліи и Адели въ вид упрека, и потомъ продолжала: — сердце мое разрывается за васъ, вы никогда не будете нуждаться въ хлб, а! и въ ростбиф, вы раздлите со мною мою послднюю бутылку портвейна, хотя и представить себ не можете, сколько воспоминаній о бдномъ Чомп хранится въ этомъ вин, но я пожертвую ими для васъ. О! и это чудовище, мистеръ Периклъ, постаравшійся забрать васъ въ свои руки, теперь хочетъ разорить… Стыдно ему! Вашъ отецъ разсказалъ мн, и, о! милыя двочки, не думайте, что я тутъ сколько нибудь виновата. Потому что Поль… Поль…
Мистриссъ Чомпъ была подавлена горестью. Барышни, тоже не лишенныя любопытства, заключили изъ ея вздоховъ и рыданій, что мистеръ Поль въ своей уединенной библіотек упрекалъ ее, что будто бы она была причиною отпаденія мистера Перикла, объявивъ при этомъ, что ему грозитъ банкротство, и признавшись, что по торговымъ дламъ онъ во власти того же мистера Перикла.
— И о! въ какомъ онъ гнв на меня! мистриссъ Чомпъ всплеснула руками.— Что же я могла сдлать мистеру Периклу? Онъ не изъ такихъ людей, которыхъ бы я могла цаловать, да и Поль не захотлъ бы этого. А теперь Поль сваливаетъ свое разореніе на меня! Что мн длать? душечки мои! Мн жаль васъ, и не будь у меня денегъ, я чувствую, что считала бы себя страшнымъ чудовищемъ! Это ужаснйшая вещь въ мір. Это точно темнота безъ свчки. Я, кажется, никогда бы не простила, если бы кто завладлъ моими деньгами, и что подумаетъ обо мн Поль? О! для богатыхъ это искушеніе, а для бдныхъ — наказаніе, я слышала это отъ молодаго курата съ каедры — такой онъ худенькій, бдняжка!
Корнелія и Арабелла вздохнули свободне, когда дослушали до конца разсказъ мистриссъ Чомпъ. Он очень хорошо знали, что мистриссъ Чомпъ была вовсе не виновата въ удаленіи мистера Перикла, и изъ ея восклицаній поняли, что отецъ ихъ очень тревожится отсутствіемъ грека изъ ихъ дома, и что онъ вроятно имлъ свои причины упрекать мистриссъ Чомпъ,— иначе онъ бы этого не сдлалъ. Барышни принялись утшать ее, говоря, что он съ своей стороны никогда не будутъ обвинять ее, даже позволили ей цаловать ихъ, обнимать, дружески трепать по плечу, расхваливать и снова плакать. Он и не знали, какую теплую преданность посяли въ сердц мистриссъ Чомпъ своимъ изумительнымъ великодушіемъ,— мистриссъ Чомпъ, которую убивала мысль, что ее обвиняютъ въ ихъ разореніи, он не могли догадаться, что такое маленькое лицемріе съ ихъ стороны поведетъ эту женщину къ замчательной и важной ршимости.
Посл цлаго потока нжныхъ ласкъ со стороны Арабеллы, мистриссъ Чомпъ, въ жару своей благодарности, ршилась отправиться къ мистеру Периклу, если только онъ необходимъ для благосостоянія Брукфильда, и вернуть его сюда, даже еслибъ ей пришлось притащить его на рукахъ.

ГЛАВА XLIII.

ВЪ КОТОРОЙ МЫ ВИДИМЪ, ЧТО ВИЛЬФРИДЪ ВОСПЛАМЕНЯЕТСЯ.

Джорджіана Фордъ къ Вильфриду.

‘Я откладывала отвчать на ваше первое письмо не потому, что меня удерживало отъ отвта свойство его содержанія, и отвчаю на ваше второе посланіе не потому, что пользуюсь вашимъ позволеніемъ показать его моему брату. Я не думаю, чтобы скрытность была похвальна, разв только для весьма низкихъ людей, но коль скоро вы принимаете на себя иниціативу писать откровенно, то я послдую вашему примру.
‘Эмилія дйствительно у насъ. Ея голосъ потерянъ, и она до такой степени упала духомъ, какъ только можетъ упасть живое существо, хотя, впрочемъ, и подаетъ надежду на выздоровленіе. Да, я питаю эту надежду, и уврена, что вы не будете стараться разрушить ее. Лтомъ она подетъ съ нами въ Италію. Мы совтовались съ докторомъ, но онъ не предписалъ ей никакихъ лекарствъ. По утрамъ она читаетъ съ моимъ братомъ, и хотя повидимому забываетъ прочитанное, но все-таки это занятіе ей необходимо. Нашъ рзкій монмоутскій воздухъ заставляетъ ее ходить самымъ скорымъ шагомъ и такой моціонъ уже раза два придавалъ розовый цвтъ ея щекамъ.
‘Вчера былъ ясный морозный день, и мы похали на мысъ, а потомъ на небольшое возвышеніе, откуда видъ, по словамъ моего брата, на время возвратилъ Эмиліи ея утраченное одушевленіе. У нея былъ взглядъ, какого я никогда прежде не видывала, но онъ скоро погасъ, вечеромъ она спросила меня, молюсь ли я передъ сномъ, и потомъ, проводивъ ее въ спальню, я посидла съ ней нсколько времени.
‘Вы простите мн, если я не передамъ ей, что вы писали вашему родственнику въ австрійской служб о доставленіи вамъ мста. Но съ другой стороны, я сочла за лучшее сказать ей, что вы женитесь ныншнимъ лтомъ, она выслушала это чрезвычайно спокойно.
‘Прошу васъ, не осуждайте себя такъ строго, въ противномъ случа ея друзья подумаютъ, что вы сожалете о странномъ дйствіи, произведенномъ нкоторыми необдуманными словами или поступками, во всякомъ случа, я не думаю, чтобы такое самоосужденіе было хорошо. Въ отвтъ на вашъ вопросъ я прибавлю, что она ни разу не повторила ничего изъ сказаннаго ею въ Девон.
‘Наше первое желаніе (такъ какъ мы любимъ ее, то инстинктъ можетъ указать намъ, что нужно длать), въ попытк излечить ее, заключается въ томъ, чтобы заставить ее понять, что она еще полезна для общества и потому достойна уваженія. Недавно она уступила вліянію моего брата, и разговорилась о себ, но съ легкимъ оттнкомъ ироніи. Сегодня утромъ, пользуясь продолжающейся ясной морозной погодой, мы постили одинъ старый замокъ, лежащій въ сторон Валлиса, и мн кажется, что мысль о замк поразила ея воображеніе и произвела какое-то впечатлніе на ея умъ. Я повторяю догадки моего брата, она повидимому была боле обыкновеннаго проникнута чувствомъ своей безполезности и ничтожности. Она спросила, за чмъ ей здить куда бы то ни было, и опустясь на стулъ, просила позволенія остаться одной въ темной комнат. Мой братъ опасался за состояніе ея ума. Она потеряла всякую способность думать объ отвлеченныхъ предметахъ. Братъ мой, шутя, сказалъ ей, что даже и теперь ее купили бы многіе. Она, казалось, раздумывала объ этомъ, а потомъ пожелала узнать, во сколько бы ее оцнили и кто были бы эти покупатели. Онъ назвалъ евреевъ и сказалъ порядочную сумму денегъ, но это не вызвало даже улыбки на ея лицо, напротивъ, посл серьезнаго раздумья, она встала и сказала, что готова идти на продажу. Я пишу вамъ подробно, и разсказываю эти вещи, чтобы вы видли, что она ни въ какомъ случа не предается отчаянію, и учится, на сколько можетъ учиться дитя, что отчаяніе ни къ чему не ведетъ.
‘Врьте, я во что бы то ни стало постараюсь освободить вашу совсть отъ тяготящаго ее угрызенія, если только это будетъ въ моей власти.
‘Мой братъ пригласилъ мистера Ронинбрука быть ея собесдникомъ. Они очень дружны между собою’.

Вильфридъ къ Джорджіан Фордъ.

‘Не знаю, какъ васъ благодарить. Когда я думаю о ней, то совершенно теряю мужество, и лишь только сосредоточу свои мысли на себ, какъ становлюсь такимъ же точно, какимъ вы видли меня въ Девон: — безпомощнымъ и далеко не презентабельнымъ. Но вы недовольно описали ее мн. Я не могу представить себ: измнилось ли ея лицо, и, простите меня, если бы я писалъ къ вамъ одной, то былъ бы увренъ, что тонкая способность заглядывать въ чужую душу и ангельская натура женщины не осудила бы мое желаніе олицетворить предъ моими глазами состояніе, въ которое она впала. Она мн представляется теперь въ мрачномъ свт. Измнились ли ея черты? ни одной изъ нихъ я не могу припомнить,— только иногда, и то на минуту, представляются мн ея глаза. Такъ ли прямо она смотритъ въ лицо другихъ, съ которыми говоритъ? Или небрежно глядитъ въ сторону? Меня всего боле занимаюсь ея глаза. Причина этой странности очень проста. Я сказалъ бы ее вамъ и никому другому. Я не буду имть покоя, пока она не поправится, и молюсь объ одномъ, чтобы я могъ удержаться отъ посщенія ея и тмъ не разстроить вашихъ трудовъ. Не показываетъ ли ея лицо, что я совершенно исключенъ изъ ея мыслей? О! вы поймете меня. Вы видли, какъ я стоялъ и не выказалъ ни малйшаго страданія, тогда какъ пуля въ лобъ была бы для меня благословеніемъ. Передъ вами я смло могу открыть мое сердце. Я желалъ бы знать наврное, не оскорбилъ ли я ее… и только. Быть можетъ, я несравнено виновне, чмъ вы думаете,— даже виновне, чмъ я самъ понимаю. Если судить по наказанію, то моя вина неизмрима. Скажите мн, сдлайте милость, скажите, что для ея выздоровленія необходимо мое пожертвованіе жизнію — и моя жизнь принадлежитъ ей. Напишите, скажите это, и я пріду. Не откладывайте и не щадите меня. Ея нмой голосъ раздается въ моихъ ушахъ, какъ голосъ привиднія. Онъ вопіетъ ко мн, что я убилъ ее. Пишите ко мн и не берите во вниманіе никакихъ сострадательныхъ побужденій. Нельзя ли прислать мн ея миніатюръ? Вы найдете мою просьбу странною, но я во что бы то ни стало хочу увриться, что она не иметъ той суровой, госпитальной физіономіи, которая громко обвиняетъ меня въ ея убійств. Такъ ли она свжа, какъ прежде? У нея былъ взглядъ… впрочемъ видли ли вы его до этой перемны? Я только хочу знать, здорова ли она’.

Трэси Ронинбрукъ къ Вильфриду.

‘Я общалъ писать къ вамъ, и тмъ нарядить вашу совсть въ ночной колпакъ. Я нарочно его приготовилъ для васъ, и такой славный! Надвайте его, не колеблясь. Я нахожу ее очень покойной. Пойсъ по утрамъ читаетъ съ ней по итальянски. Его сестра (которая была бы отличная женщина, если бы не имла нелпаго пристрастія къ небесному нейтралитету) взяла на себя моральное направленіе. Эффектъ уморителенъ. Я бы желалъ, чтобъ вы посмотрли, какъ холодная сталь видитъ скромный огонекъ, и воображаетъ, что эта скромность есть ея произведеніе! Вы вполн достойны вашего происхожденія! Вы сдлали ровно на столько, чтобы оживить эту прелестную двушку. Безчисленное множество рыцарей и эсквайровъ будутъ вамъ невыразимо благодарны. Мысль, что вы же еще упрекаете себя,— мн кажется чудовищной. Врьте, что никто такъ вамъ не будетъ благодаренъ, какъ она сама. Вы украли ея голосъ, и многіе, но только не я, почли бы это за несчастіе, я же люблю ее видть лучше въ гостиной, чмъ на сцен передъ лампами. И представьте себ мое восхищеніе!— она сдлалась полу-кошечкой, она мягко ходитъ, какъ будто ласкаетъ все то, до чего дотрогивается, и заставляетъ васъ при каждомъ шаг своихъ маленькихъ ножекъ думать, что подъ ними набросаны маленькіе шарики. Ея глаза стремительно смотрятъ впередъ, какъ два изумруда передъ завсой египетскаго храма. Ея глаза положительно стали зеленые,— или по крайней мр зеленоватые! Прежде они были темно-каріе и напоминали собою веселыхъ молочницъ или словоохотливыхъ пастушекъ. Благодарите себя за такую перемну! Я не осуждаю васъ за эти маленькія углубленія подъ глазами съ синеватымъ оттнкомъ… Любовь оставила на ней замтку, такъ что мужчины могутъ видть, что ей знакома любовь, и могутъ горть желаніемъ узнать исторію ея любви. Когда она говоритъ, то верхняя вка опускается немного, или нижняя поднимается — не знаю хорошенько. Ея манеры также длаютъ вамъ честь. Правда, въ нихъ нтъ боле прежней натуральности, но за то она сдлала чистый прыжокъ на ‘подмостки молоденькой лэди’, изъ неопытной двочки она сдлалась женщиной съ прекрасными и граціозными манерами, не такими какъ у совершенно покинувшей свтъ вдовы, или у поставленной на пьедесталъ матроны, которая старается выказать свои обнаженныя достоинства вмст съ прикрытыми пороками. Прежде чмъ отвтить, она васъ окинетъ яснымъ и серьезнымъ взглядомъ, который какъ будто облекаетъ васъ бархатистымъ свтомъ. Я вамъ передаю, мой милый другъ, факты, а не пустыя слова. Блескъ ея глазъ положительно очаровываетъ всхъ. dieu! Вы и безъ меня знаете, когда нужно поздороваться и когда проститься. Еще немного времени, и вы бы испортили ее. Теперь же она очаровательна’.

Вильфридъ къ Трэси Ронинбруку.

‘Я только что прочиталъ рецензію вашего послдняго сочиненія и посылаю ее вамъ, въ томъ предположеніи, что вамъ любопытно увидть ее. Я поставилъ знакъ передъ одной фразой, которая, мн кажется, приведена не совсмъ кстати, и потому вамъ не нужно будетъ обращать вниманія на рецензента. Вы, пожалуй, будете смяться, но я клянусь, что это бситъ вашихъ друзей. Тутъ цлая толпа людей, вооруженныхъ бичами, которые стоятъ вдоль прохода и заставляютъ геніальныхъ людей пройти сквозь строй до противоположнаго конца! Чмъ же тутъ гарантируются ихъ права?.. Кстати, я встртилъ сэра Порселя Баррета (того, который былъ въ Хильфорд), и онъ сбирается написать на васъ статейку, въ род возраженія. Вы, конечно, не разсердитесь, вдь это насущный хлбъ бдняги! Сомнваюсь, увижу ли васъ по вашемъ возвращеніи, а потому прошу васъ продолжать ваши милыя посланія. Я хочу бросить англійскую службу, и если потребуютъ мою медаль, то пусть возьмутъ ее,— я заслужу другую. Мн все надоло, кром сигаръ и хорошихъ стихотвореній’.
(За этимъ слдуетъ десять строкъ стиховъ, отчетливо выписанныхъ изъ книги Трэси).

Трэси Ронинбрукъ къ Вильфриду,

‘Для какого чорта вы пишете мн такія адскія глупости о мнніяхъ какой-то паршивой собаки, не умющей даже правильно написать порядочной мысли? Я васъ проклиналъ на весь домъ изъ-за этого блоливрейнаго австрійца. Пусть его лаетъ до пны у рта, и ядъ этой пны разбрасываетъ на своихъ грязныхъ друзей. Я самъ не хуже бшеной собаки. Стихи, приведенные вами въ письм, были написаны второпяхъ, когда однажды утромъ я пріхалъ изъ Ричфорда. Своею похвальною проницательностью вы затронули мою чувствительную струну. Если они доставятъ денегъ въ карманъ Баррета, то пусть его пишетъ. Для меня было бы лучше, еслибъ ничего не говорили. Онъ пишетъ какъ глупецъ, къ этому вс шансы на его сторон. Если вы переходите къ австрійцамъ, то легко можетъ случиться, что мы застрлимъ другъ друга, и потому вотъ моя рука прежде, чмъ вы продадите вашу душу, а между тмъ, если я могу чмъ нибудь служить вамъ — приказывайте’.

Джорджіана Фордъ къ Вильфорду.

‘Не смю упрекать васъ въ нарушеніи даннаго слова. Позвольте мн просто сказать, что Эмилія узнала о вашемъ намреніи вступить въ австрійскую службу, и это произвело на нее дйствіе, которое я предвидла. Она могла перенести слухъ о вашей женитьб, но это ужь черезчуръ много, и у меня сердце разрывается, глядя на нее. Это слишкомъ жестоко. Она не выказываетъ никакихъ душевныхъ страданій, но я вижу, что ее покинули вс побужденія, которыми она обладала, и что ея грудь содержитъ въ себ мрачныя тни истиннаго отчаянія. Я предвидла это и искала средства оградить ее. Чтобы вы, котораго она однажды назвала (мн) своимъ любовникомъ, могли объявить себя врагомъ ея отечества! она понимаетъ это какъ фактъ, поразившій ея мозгъ, который сдлался нмымъ на вс ея вопросы, несчастному же тлу остается только страдать и болть. Конечно, вамъ не было надобности увдомлять ее объ этомъ? Я даже не хочу и подозрвать васъ. Мистеръ Ронинбрукъ, кажется, знаетъ о вашихъ планахъ, но не помнитъ, чтобы онъ когда нибудь упоминалъ о нихъ Эмиліи.— Онъ положительно увряетъ, что никогда бы этого не сдлалъ, и я убждена, что онъ говоритъ правду. Какимъ же образомъ могло это случиться? Какъ бы то ни было, а зло сдлано, и я не вижу средствъ устранить его. Не знаю, какъ бы снять съ нея портретъ для васъ, если вы хотли, чтобы она узнала объ этомъ несчастномъ дл, то ужь бы за одно посмотрли на ея настоящее лицо: такая разница въ сравненіи съ тмъ, что мы видли часовъ двадцать тому назадъ.

Вильфридъ къ Джоржіан Фордъ.

‘Я ограничу свой отвтъ простымъ отрицаніемъ отъ участія въ этомъ злополучномъ извстіи, дошедшемъ до ея слуха, въ доказательство, что это правда, я клянусь вамъ честью джентльмена. Минутное размышленіе показало бы мн… въ самомъ дл я вполн согласенъ съ вашимъ мнніемъ, что ей не слдовало знать объ этомъ. Какъ это случилось?— я даже считаю безполезнымъ всякое изслдованіе. Неужели вы въ состояніи подумать, что я желалъ бы ея ненависти? А между тмъ это знаніе о моемъ предстоящемъ шаг непремнно должно повести къ ненависти. Если бы возможно было… если бы я могъ увидть ее хоть на пять минутъ, я бы все объяснилъ ей, и чистосердечно думаю (какъ бы мн ни было больно), что доставилъ бы ей нчто похожее на покой. Теперь уже поздно даже желать оправданія, но я все-таки могу убдить ее, что она… разв вы не видите, что ея душа все еще не вполн поняла мою… назовемъ хоть — низость! Вы презираете самообвиненіе? А я нахожу, что его въ насъ должна быть хоть небольшая частица. Если бы я увидлъ ее, то постарался бы заставить ее понять мое положеніе. Она тогда убдилась бы, что я ничего недостоинъ, а не она! Вы знаете обстоятельства, при которыхъ я видлъ ее въ послдній разъ… когда я замтилъ, что чрезъ мое молчаніе муки за муками осаждали ея грудь! Теперь я могу говорить. Не будьте предубждены противъ моего предложенія. Вдь только на пять минутъ, не боле. Не потому что это мое желаніе, да его въ сущности и не можетъ быть. Я чувствую, что я, какъ виновникъ всего зла, одинъ только и могу излечить ее. Скажите ей, что я пріду, она, можетъ статься, будетъ втайн тосковать… но, дорогая и добрая лэди, не улыбайтель слишкомъ насмшливо надъ тономъ, который я принимаю. Не могу даже сказать вамъ, что пишу я, или что говорю. Врьте, что я сильно и глубоко чувствую ваше великодушіе. Въ случа вашей нершительности, прошу васъ посовтоваться съ мистеромъ Пойсомъ’.

Джорджіана Фордъ къ Вильфриду.

‘До сихъ поръ я не имла случая посовтоваться съ братомъ насчетъ вашего свиданія съ Эмиліей. Пять минутъ радости не въ состояніи закрыть раны вчной разлуки. Въ настоящее время она очень убита, хотя своей нжностью къ намъ старается скрыть, на сколько возможно, глубину своего горя. Если небесный лучъ проникнетъ въ ея сердце, то мы надемся еще увидть ее опять спокойной. Зло это такого свойства, что не можетъ быть вырвано вашей рукой. Если вы не вступаете въ австрійскую службу, то она должна узнать объ этомъ немедленно. Иначе — вы умерли для нея и ничмъ не можете доказать ей вашихъ благородныхъ чувствъ, какъ только удовлетворительнымъ отвтомъ на мой вопросъ’.

Вльфридъ къ Трэси Ронинбруку.

‘Нкоторые изъ моихъ знакомыхъ намрены просить васъ написать прологъ къ пьес, которую они хотятъ поставить на сцену: о Шекспир, или что-то въ этомъ род. Будьте добрымъ малымъ, и настрочите намъ стиховъ двадцать. Отчего вы не пишете ко мн? Кстати до меня дошли слухи, что въ Монмоут узнали о моемъ переход въ черно-желтые эскадроны, я не врю этимъ слухамъ. Весьма понятно, что подобная вещь не должна быть извстна имъ. Я также слышалъ, что здоровье вашей — я полагаю, что ее теперь слдуетъ называть вашей — ученицы слабетъ. Считайте меня и холоднымъ, и британцемъ на сколько угодно, но мысль объ этомъ сильно меня убиваетъ. Клянусь честью, что такъ! ‘Ну вотъ онъ начинаетъ звать’! говорите вы. Вы не правы. Мы, армейцы, способны такъ же глубоко чувствовать, какъ и вы, поэты, даже глубже, хотя быть можетъ не такъ тонко. Посылаю вамъ ту камею Венеры, которою вы такъ восхищалось. Прошу васъ принять ее отъ стараго друга. Можетъ случиться, что мы никогда не увидимся’.

Трэси Ронинбрукъ къ Вильфриду.

(Съ приложеніемъ стиховъ).

‘Вотъ и стихи. Декламировать ихъ непремнно долженъ человкъ, понимающій толкъ въ размр сгиха. Правда ли, что у бабки Шекспира было три христіанскихъ имени? и правда ли, что она стращала женскихъ членовъ своего семейства, употребляя выраженіе: Drat it? До сихъ поръ еще нтъ общества для изслдованія этихъ фактовъ,— а не мшало бы разузнать. Безпредльно благодаренъ за Венеру. Сегодня за завтракомъ я привсилъ ее на грудь. Вставая изъ-за стола, я подвинулся къ ней, и она устремила глаза подъ мой подбородокъ.— Неправда ли, какъ хороша? сказалъ я. ‘Она принадлежала ему’, отвчала она, и орлиный взглядъ ея сдлался взглядомъ голубя, и потомъ потухъ. Мн тутъ же захотлось предложить ей эту камею. Можно? Да, впрочемъ, въ минуту душевнаго движенія я не спрашиваю ничьихъ совтовъ, и теперь прекрасная Венера не виситъ уже подъ моимъ подбородкомъ. Что касается до ея недуга, то бабушка природа наградила желзнымъ домомъ эту пламенную душу. Окна этого дома могутъ блестть огнемъ или озаряться тусклымъ свтомъ, но домъ все-таки стоитъ твердо. Когда въ душ вашей длается пожаръ, или землетрясеніе, то значить вамъ есть за что упрекнуть себя, но пожалуйста успокойтесь. Не приписывайте мн словъ, которыхъ я не говорилъ! Но вотъ ‘онъ начинаетъ звать!’ я говорю это о васъ, когда бываю увренъ, что вы услышали какую нибудь хорошую вещь. Вы положительно лучшій изъ всхъ, съ которыми мн приходилось встрчаться въ вашемъ кружк, и при томъ одинъ, у котораго есть умъ. Вы только слишкомъ скромно оцниваете свое достоинство. Прощайте. Эта маленькая Эмилія настоящее чудо относительно быстрыхъ перемнъ въ расположеніи духа, вчера она расхаживала, какъ будто говоря:— я дала слово Аполлону молчать цлый день, сегодня она лихорадочно болтлива,— взрывомъ болтовни начала она день, а потомъ снова притихла и сдлалась нжна и чувствительна. Вообразите двушку ея лтъ, способную понять, что долгъ женщины къ самой себ и къ обществу состоитъ въ томъ, чтобы быть артистичной,— доводить до совершенства красоту, дарованную ей природой, вообразите двушку, понимающую, что любовь есть такой же инструментъ, какъ и другіе, и что играть на немъ надо съ сосредоточенной нжностію, переломать же его или бросить на землю, чтобы онъ разбился въ дребезги — это сумасшествіе, но не любовь,— и въ этой двушк вы узнаете Эмилію. Увряю васъ, что она начинаетъ понимать,— мало того, она совершенно понимаетъ это. Она намрена носить внокъ изъ черныхъ бріоній (выбора и уборки по вкусу миссъ Фордъ, особы, свдущей по этой части). Она подетъ на балъ въ Пенарвонскій замокъ, и будетъ казаться… употребите ваше любимое словечко. Поболе опытности, и она сдлается олицетворенной злостью. Для совершенства, только этого и недостаетъ ей. Злость — эта острая стрла красоты. Теперь она еще немного тупа: она только нанесетъ ударъ, но не уязвитъ. Желалъ бы я видть, какой эффектъ произведетъ она въ Пенарвон. Бдная малютка! Я сдлалъ комплиментъ ея глазамъ.— За то ничего другаго нтъ у меня, отвтила она. Обдайте поаппетитне, пока вы въ Англіи. Нмецкая кухня можетъ понравиться только поросятамъ: смсь кислаго съ сладкимъ, да еще перемшанная съ жиромъ, показываетъ, что нація ршилась ниспускаться въ цивилизаціи и идти назадъ. Прощай, черствый кроатъ! на Валахской границ, изъ своихъ мечтаній ты, быть можетъ, наберешься философіи’.

ГЛАВА XLIV.

О ГИППОГРИФ НА ВОЗДУХ, ГД ФИЛОСОФЪ НАХОДИТЪ МАЛО ПИЩИ.

Посредствомъ вышеприведенной переписки, Вильфридъ очень удачно расположилъ къ себ Трэси Ронинбрука, но за то и самъ подвергся яду, приготовленному этимъ хитрымъ молодымъ человкомъ. Гиппогрифъ подхватилъ Вильфрида и вмст съ нимъ помчалъ за облака, не такъ какъ былъ подхваченъ лнивый Ганимедъ, котораго обрекли подавать нектаръ олимпійскимъ богамъ, а взятъ съ тмъ, чтобы погружаться въ воздушные пары, не имя около себя ничего и никого, кром голоса своего желанія.
Тутъ философъ настойчиво требуетъ себ пищи. Мы подвержены, говоритъ онъ, капризному расположенію духа, но могутъ ли выразить его какія нибудь сухія, обыкновенныя фразы? Напримръ, разв слова: ‘бредъ’ или ‘сумасбродство‘ могутъ выразить состояніе Вильфрида, когда его сердце снова стало требовать Эмиліи и его чувствительность не только не поставляла преградъ, но еще гремла о ея прелестяхъ, ласкалась къ ней, когда онъ самъ, думая, что та, которая считалась навсегда для него потерянной, нкогда принадлежала ему, готовъ былъ ради ея на всякое сумасбродство? Сумасбродство еще немного подходитъ къ смыслу, но и то не цло обнимаетъ настоящее значеніе. Находиться въ такомъ состояніи, объясняетъ философъ, значитъ сидть на Гиппогриф, и, продолжаетъ онъ, лица, направляющіяся къ любви по дорог чувства, благополучно додутъ до нея, если имютъ въ себ сколько нибудь этого матеріала, и если тотъ, кто воспламеняетъ ихъ, обладаетъ чувствомъ въ сильнйшей степени. Между выраженіями: сидть на Гиппогриф и обладать страстью, по мннію философа, есть разница. Страсть, говоритъ онъ, есть благородная сила огня, и указываетъ на Эмилію, какъ на представительницу страсти. Она проситъ того, чмъ, какъ ей кажется, она можетъ обладать, требуетъ того, что считаетъ своею собственностью. Она не стыдится, и потому, имя вру въ свои убжденія, не тревожитъ природы и не оскорбляетъ закона, какъ бы безразсудна она ни казалась. Страсть не овладваетъ ею и не терзаетъ ее, даже если она и вздумаетъ ей воспротивиться. Она еще ни разу не переходила за предлы своей разумной силы, видя, что послдняя простымъ побужденіемъ заставляла ее отыскивать то, что ей принадлежало. Она имла здравый умъ и постоянно была строга къ самой себ, пока потеря голоса, показавъ ей, что она нищая въ свт, не разразилась надъ ней вторымъ ударомъ и отуманила ея разсудокъ. Замтьте: постоянно была строга къ самой себ! Вотъ качество истинной страсти. Т же, которые только шумятъ объ этомъ качеств, а на самомъ же дл не отличаются имъ, т дутъ на Гиппогриф.
Поэтому мн ясно, что мой фантастическій философъ намренъ указать на любовника, дущаго на этомъ кон, какъ на существ, обладающемъ величайшимъ могуществомъ. ‘Сантименталистъ, говоритъ онъ, предается фантазіямъ и составляетъ улей изъ ощущеній до тхъ поръ (если только иметъ въ себ энергію), пока они не примутъ форму жизненности и не понесутъ его впередъ стремглавъ. Но это все-таки не есть еще страсть’. Однимъ словомъ, это Гиппогрифь. Я совершенно правъ, если не желаю водить дружбы съ человкомъ, который не хочетъ смотрть на наружную сторону вещей, и слдовательно остается слпымъ къ факту, что общество его не терпитъ. Я говорю о томъ болтливомъ, пронырливомъ философ, который первый понудилъ меня построить зданіе въ вид этого романа, но условіе, что онъ займетъ большую часть его, и заставило его покачнуться отъ слишкомъ большой тяжести и задрожать съ верху до самаго основанія. Онъ утверждаетъ, что разсказъ не всегда долженъ идти плавно, или, такъ сказать, подъ заданный тактъ. Это все очень похоже на то, говоритъ онъ, когда мы съ котомкой на спин отправляемся на высоты, съ тмъ, чтобы окинуть взоромъ наше прошедшее и будущее путешествіе, или похоже на промежутокъ бездйствія, въ какомъ бы то ни было предпріятіи. Онъ гордо указываетъ на фактъ, что нашъ людъ въ этой комедіи дйствуетъ самъ по себ, по своему собственному побужденію, что никакая посредническая рука не посылаетъ его за происшествіями или катастрофами. Тщетно говорю я ему, что онъ въ это же самое время строить иллюзіи изъ яркихъ лоскутковъ отъ платья маріонетокъ, что онъ сосетъ у этого люда теплую человческую кровь. Онъ общаетъ удалиться, лишь только Эмилія удетъ въ Италію, ибо у него и безъ того довольно будетъ дла въ сраженіяхъ и заговорахъ, нервахъ и мускулахъ, гд жизнь бьется изъ-за пустаго результата, и гд онъ можетъ собрать кое-что. Будемъ врны, умоляетъ онъ, времени и мсту. Въ нашей тучной Англіи садовникъ-время длаетъ много продлокъ въ колорит и лепесточкахъ цвтка жизни, поэтому разв намъ не слдуетъ и обращать на нихъ вниманія? Если мы должны понимать наши породы и слдить за успхами цивилизаціи, то и подавно должны понимать, что длаетъ время. Таковъ-то нашъ философъ. Онъ мой господинъ, и я покоряюсь ему, съ надеждою ожидая разлуки съ моей Эмиліей, въ тотъ день, когда небо Италіи закраснется отъ знаменъ побды и избавленія.
Я слышу, какъ Вильфридъ кричитъ, что онъ на верху, что онъ горитъ желаніемъ пуститься впередъ, между тмъ какъ конь его длаетъ преуморительные прыжки на одномъ и томъ же мст. Эта продлка со стороны Гиппогрифа очень обыкновенная, и потерявъ вру въ самого себя, онъ надаетъ внизъ, или еще хуже, стараясь возвратить эту вру, доходитъ до избытка нелпаго униженія. Страсть иметъ также свои скучные непріятные интервалы, но безъ всякой пошлости. Внокъ изъ черныхъ бріоній, красовавшійся, по словамъ Трэси, какъ корона на голов Эмиліи, началъ представляться воображенію Вильфрида въ пламенномъ цвт. Это произвело въ немъ адское изступленіе. Эмилія, казалось, сидла передъ нимъ съ поникшей головой, въ какомъ-то мрак, гд только листья бріоній бросали тусклые лучи въ вид ореола. Это была молодая Геката! Черезъ минуту сердце его, полное сожалнія къ ней и угрызеній совсти, обливалось кровью, ревность ко всмъ, кто только смотрлъ на нее, снова нашла въ немъ уголокъ.
Почему Эмилія не обратила вниманія на его жалкое положеніе въ памятную ночь въ Девон? Почему она не хотла понять его затрудненія въ отношеніи къ дламъ его отца? Почему могла она знать, что онъ не въ состояніи былъ любить ея по гробь? Каждый изъ этихъ вопросовъ сопровождался ударомъ хлыста по бокамъ Гиппогрифа.
Другая особенность этого крылатаго животнаго заключается въ томъ, что на высотахъ, гд онъ летаетъ, для него не существуетъ ни оградъ, ни препятствій, воздвигаемыхъ людьми. Тутъ онъ снова разнится отъ страсти, которая хотя и борется съ здравымъ разсудкомъ, но все-таки, даже въ самомъ разгар, не отдляется отъ него. Въ воздух на гиппогриф желанія становятся неограниченными, имъ нтъ тамъ никакихъ препятствій. Вильфриду казалось весьма натуральнымъ (конечно посл нсколькихъ мучительныхъ колебаній) пуститься по дорог къ Монмоуту, посмотрть на Эмилію въ ея прекрасномъ, несносномъ, очаровательномъ внк, обвить ее рукою, увезти ее, хотя бы это стоило ему жизни. Не составляя боле никакихъ опредленныхъ плановъ, кром того, чтобы посмотрть на нее, онъ повернулъ къ западу голову своего Гиппогрифа.

ГЛАВА XLV.

О ГИППОГРИФ НА ЗЕМЛ.

Замокъ Пенарвонъ лежитъ у границы Монмоутшира. Въ этотъ-то замокъ, гд въ свтлую морозную ночь давался балъ, спшила цлая вереница порядочно нагруженныхъ каретъ. Въ нихъ сидли сквайры, чувствовавшіе себя недовольными, потому что имъ предстояло исполнить долгъ въ отношеніи нжной половины своихъ семействъ въ т спокойные часы, когда холостяки дремлютъ въ креслахъ,— сидли ихъ благородныя супруги, которыя хотя и не жалуютъ ни портвейна, ни табаку, но весело держались завщаннаго имъ порядка вещей,— сидли вчно самодовольные молодые люди, съ нетерпніемъ ожидавшіе минуты, когда можно будетъ закурить сигары, наконецъ — барышни, трижды принимавшія на себя скромный видъ, чтобы скрыть свою радость… На небольшомъ разстояніи отъ одной изъ каретъ, халъ мужчина верхомъ. Подъзжая къ замку, онъ повернулъ въ сторону отъискать мсто, съ котораго ему было бы удобно смотрть на освщенный подъздъ. Для достиженія своей цли, онъ соскочилъ съ лошади и повелъ ее подъ уздцы за ворота, свернувъ съ дороги на траву, чтобы держаться въ темнот. Весьма развязный джентльменъ среднихъ лтъ первый появился на крыльц при свт фонарей и подалъ руку двушк лтъ пятнадцати, а потомъ осанистой лэди въ малиновой мантиль. Дверца кареты хлопнула и отъхала, между тмъ какъ у молчаливаго зрителя вырвался стонъ.— ‘О небо! вскричалъ онъ: неужели я халъ для этихъ противныхъ людей за двадцать пять миль!’ Карета за каретой подъзжали къ подъзду, высаживали такихъ же ‘противныхъ людей’ и слдовали тмъ же путемъ. ‘И посл всего этого я не увижу ее’, хрипло произнесъ онъ, и вскочивъ на лошадь, сказалъ: ‘ну, теперь во весь галопъ!’
Узнали вы наздника Гиппогрифа, или нтъ? Это онъ. Вильфридъ, пріхалъ изъ Лондона, чтобы взглянуть на Эмилію въ ея внк изъ черныхъ бріоній, увидть ее, не будучи самому видимымъ, и возвратиться. Но онъ не видалъ ее, и потому имлъ достаточный предлогъ продолжать свое предпріятіе. Онъ захалъ въ Валлійскій городокъ и нанялъ свжую лошадь.
‘Во всякомъ случа она не будетъ пть’, думалъ Вильфридъ утшая себя, пока не вспомнилъ, что если бы она и хотла пть, то не могла, и это тронуло его и заставило пожалть о ней. Съ небольшаго возвышенія за городомъ, Пенарвонъ, съ своими освщенными окнами, былъ виднъ какъ на ладони.
‘Но я вырву ее отъ васъ!’ пробормоталъ онъ, въ припадк ревности, его въ этотъ моментъ сильно поразилъ образъ самого себя, какъ изгнанника изъ общества, которое держало Эмилію въ своихъ рукахъ.
‘Если только она не отвергнетъ меня, я откажусь и отъ австрійской службы’.
Но чмъ же наконецъ быть ему? Мсто свое въ англійской служб онъ продалъ и дня черезъ два долженъ былъ получить деньги. На сколько же времени ему хватитъ этихъ денегъ? Ими невозможно заплатить и половины долговъ! Такъ къ чему же поведетъ такое преслдованіе Эмиліи? Для разъясненія этого вопроса, онъ пришпорилъ Гиппогрифа. Это значило (судя по галопу Гиппогрифа), что онъ ршился жить для нея, если понадобится умереть за нее, и вытянуть у свта все, что только она потребуетъ. Ему все кажется возможнымъ, пока онъ мчится на Гиппогриф, но, какъ хотите, ужасно непріятно пришпоривать такое кроткое животное. Когда онъ не повинуется нашей вол, когда онъ самъ видитъ, что къ этому есть препятствія, тогда ужь лучше соскочить съ него. Намъ бы слдовало оставить его совсмъ, но узнавъ по опыту, какъ много въ состояніи онъ сдлать для насъ, мы предаемся привычк хать быстро, не взирая ни на какія трудности. Такимъ образомъ мы сами начинаемъ извращать это доблестное животное (оно дйствительно доблестное, хотя не перваго разряда), мы портимъ его инстинкты и научаемъ какъ можно скоре везти насъ къ погибели.
‘Если бы мои сестры могли видть меня въ настоящую минуту!’ подумалъ Вильфридъ, полупораженный особенностью своего положенія, представляя собою цль для морознаго втра я не сводя глазъ съ Пенарвона.
Немного погодя, онъ возвратился въ гостинницу и прошелъ между кучерами и лакеями, дружно борящимися противъ мороза средствами, заране взятыми изъ-за буфета. Загромоздивъ корридоры, они награждали другъ друга здоровыми толчками, пили и болтали, и только тогда замтили, что между ними былъ джентльменъ, когда тотъ попросилъ огня. Одинъ изъ нихъ жаловался, что сегодня ночью халъ въ Монмоутъ, и чуть было не пришлось сдлать пять миль лишнихъ, благодаря глыб, или огромному камню, упавшему съ горы:— Ихъ не допросишься выйти изъ кареты и пройти какихъ нибудь десять шаговъ, говорилъ онъ:— стоило только повернуть лошадей въ сторону, тихонько объхать около камня и черезъ минуту мы бы снова неслись… никто бы не ушибся, да, этихъ барышенъ не уговоришь рискнуть простудиться ради бдныхъ лошадей.
Нкоторые изъ кучеровъ долго разсуждали на эту тему, удивляясь, почему камень не сдвинутъ съ дороги, между разговоромъ было произнесено имя мистера Пойса, съ замчаніемъ, что если бы онъ захотлъ, то могъ бы пощадить лошадей.
— О какомъ это камн говорите вы? спросилъ Вильфридъ, и когда ему разсказали съ мельчайшими подробностями о направленіи дороги и о мст, гд находился камень, онъ повторилъ часть того, что слышалъ, и сдлавъ выразительный вопросъ: — какъ! тамъ? камень уже сдвинутъ.
— Но сегодня утромъ онъ былъ еще тамъ, сэръ, сказалъ послдній.
— Можетъ быть, да вдь въ два часа многое можно сдлать, сказалъ Вильфридъ.
— Вы видли, сэръ, какъ его сдвинули?
— Нтъ, но я только что оттуда, и дорога совершенно чиста.
— Да, чортъ возьми, пожалуй правда! произнесъ кучеръ, легко убдившійся.
— Я и возвращусь по этой же самой дорог, прибавилъ Вильфридъ.
Онъ бросилъ нсколько монетъ на буфетную стойку, чтобы помочь обогрться обществу возницъ, и пошелъ дальше посреди горячихъ выраженій благодарности.
Сердце его сильно билось. ‘Я увижу ее на перекорь злой судьб’, думалъ онъ, и воображеніе рисовало ему то благословенное мсто, гд лежалъ камень, къ нему-то онъ и поскакалъ, сосредоточивая весь свой умъ на этомъ безразсуднйшемъ случа, пока онъ показался ему возможнымъ, а тамъ наконецъ и врнымъ.
— Тутъ нтъ никакого сомннія, если только это наемный кучеръ, размышлялъ онъ.— Если онъ наемный, то не ршится рискнуть своимъ жалованьемъ. Во всякомъ случа, это мое счастье. И онъ летлъ между темными оврагами, къ туманной завс, покрывавшей лсистыя вершины Уайля.

ГЛАВА XLVI.

ПОХИЩЕНІЕ ВНКА ИЗЪ ЧЕРНЫХЪ БРІОНІЙ.

Эмилія находилась въ надежныхъ рукахъ, и была бы хорошо защищена, но не противъ такого могущественнаго возлюбленнаго, возсдавшаго на Гинпогриф. Что служитъ ядомъ для большей части двушекъ, то Мертиръ предписалъ Эмиліи, какъ лекарство. Онъ питалъ ея упадающій духъ тщеславіемъ. Въ безмолвномъ удивленіи Джорджіана слышала, что онъ обращался къ ней съ такими рчами, которыя могли выслушивать одн только вдовы, видавшія веселые дни. Онъ поощрялъ Трэси расхваливать лицо Эмиліи, о которомъ она составила себ не весьма выгодное мнніе. Въ ея распоряженіе были отданы разныя дорогія бездлушки, вс платья какъ нельзя лучше шли къ ея росту и лицу. У нея была горничная, которая, одвая и раздвая ее, говорила: — О, миссъ! я еще не видывала такихъ черныхъ волосъ.— Эмилія была очаровательна. Мало по малу она начала думать о себ лучше, но все еще съ борьбой въ душ и недовріемъ. Если она такъ хороша на взглядъ, то возможно ли, чтобы Вильфридъ оставилъ ее? Здоровая, молодая, новая кровь скоро произвела оборотъ въ ея мозг, и она подумала:— быть можетъ, въ самомъ дл я начинаю хорошть? Горничная между тмъ лукаво говорила о ея волосахъ:— ахъ, если бы джентльмены видли ихъ распущенными, миссъ! это такіе длинные, такіе густые и такіе черные, какихъ мн не случалось еще расчесывать! И говоря это, она мягко проводила по нимъ гребенкой, приводя въ легкій трепетъ владтельницу выхваляемыхъ ею волосъ, пока думы не отягчали груди Эмиліи, тогда начинало пробуждаться самолюбіе, за нимъ слдовало самосожалніе и еще одна форма, подъ которою мы разумемъ самосознаніе. Если это частію и показывало упадокъ ея натуры, то онъ же и спасалъ ее отъ совершеннаго отчаянія, которое должно бы послдовать за тяжкимъ ударомъ и свести ее въ могилу.— Для какой же цли буду я хороша собой?— вопросъ, который еще ни разу не приходилъ ей на умъ. Пріятно было видть, какъ глаза Мертира почерпали удовольствіе изъ блеска ея глазъ. Пріятно, правда, но въ нихъ отражалась какая то холодность. Эмилія сравнивала себя съ разбитой скрипкой своего отца, которая могла быть починена для доставленія удовольствія глазамъ,— но уже никогда не издала бы прежнихъ своихъ звуковъ. По временамъ, когда надежда волновала ее, она старалась подавить ее, пробуя свой голосъ, и эта попытка разстроивала вс труды Мертира. Онъ былъ терпливъ, какъ человкъ, ухаживающій весной за любимымъ цвткомъ. Джорджіана удивлялась, какимъ образомъ самый чувствительный и гордый изъ людей употреблялъ вс усилія, чтобы искоренить посторонній образъ изъ сердца простенькой двушки и замнить его своимъ. Его методъ заставилъ ее даже думать, что уваженіе его къ человческой натур падало все ниже и ниже. Не смотря на то, она принуждена была допустить, что его привязанность къ ней не уменьшалась, и эта мысль утшала ее.— То ли же самое было бы со мной, если бы я….? она не смла окончить фразы, сильно красня и сомнваясь, чтобы что нибудь могло измнить ея высокую любовь къ брату. Она замтила втренность и эгоизмъ Вильфрида. Сравнивая его съ Мертиромъ, она какъ-то особенно стыдилась, сама не зная чего.
Балъ въ Пенарвонскомъ замк не имлъ для Эмиліи ничего привлекательнаго. Она казалась себ какой-то машиной, ‘какъ и вс другія’, и гораздо боле дорожила заботливостью Мертировыхъ глазъ, нежели блескомъ роскошныхъ салоновъ. Тнь прежняго удовольствія заставила ее улыбнуться, когда неожиданно явился капитанъ Гамбьеръ, и, пройдя между танцующими, слъ подл нея. Она спросила, зачмъ онъ пріхалъ изъ Лондона, и онъ отвтилъ, предварительно бросивъ на нее выразительный взглядъ, что пріхалъ съ единственной цлью.
‘Чтобы видть меня’? подумала Эмилія, удивясь и потомъ покраснвъ. Она подумала какъ дитя, а черезъ минуту почувствовала какъ женщина. Капитанъ Гамбьеръ окончилъ задачу Мертира. Эмилія думала, теперь, — ‘такъ значитъ я еще стою чего нибудь’! И ршительнымъ да, съ восторгомъ кончила свое размышленіе. Скажи онъ ей теперь, что она обладаетъ удивительной красотой, которая когда либо выпадала на долю женщины, и она, въ минуту своего возрожденія, поврила бы ему.
Лэди Шарлотта писала къ Джорджіан, что въ ея сосдств скоро будетъ капитанъ Гамбьеръ, и совтовала ей построже присматривать за своей питомицей. Когда Джорджіана увидла, что онъ подходитъ къ Эмиліи, то совсмъ забыла о предостереженіи, но замтивъ, посл первыхъ словъ его, блескъ и радость на лиц Эмиліи, она, встревоженная, зная его репутацію, разными маневрами постаралась разлучить ихъ. Капитанъ въ свою очередь не старался спутать ея тактику, и просто сказалъ, что зайдетъ къ нимъ дня черезъ два. Мертиръ же принялъ на свой счетъ отразившуюся радость на лиц Эмиліи и, прохаживаясь съ нею между танцами, сказалъ:— теперь, надюсь, вы подете въ Италію.
Прежде чмъ отвтить, Эмилія подумала: теперь? и лихорадочно продолжала: — да, теперь же.— Я поду. Мн даже показалось, что голосъ мой возвратился.
— И прекрасно, завтра я напишу къ Марини. Если вы не будете слишкомъ безпокоиться, то и голосъ вашъ скоро вернется. Помните Италію!
— Хорошо, но вы отъ меня не отходите, сказала Эмилія.
Джорджіана услышала это, и не могла не подумать, что Эмилія длается однимъ изъ тхъ ненасытныхъ существъ, которыя одинаково питаются благородными и позорными почестями. Она критиковала самоувренную осанку головы Эмиліи и твердые шаги ея ногъ, когда та переходила черезъ комнату посл танцевъ, въ которыхъ не могла принимать участія. До этого вечера Джорджіана ничего подобнаго не замчала въ ней, но напротивъ, видла только принужденное сжатіе плечъ и томный взглядъ, какъ существа, которое во всемъ колебалось.— ‘Я положительно уврена, что это романтическое сумасбродство со стороны Мертира, и ничего боле’, подумала Джорджіана, и конечно приняла бы въ разсчетъ его любовь къ Италіи, если бы ко всему этому не примшивалось воспоминаніе о своемъ участіи въ настоящемъ дл.
Трэси, Джорджіана, Мертиръ и Эмилія сидли въ карет, тепло закутанные, съ открытымъ окномъ, изъ котораго только и виднъ былъ одинъ блый туманъ. Эмилія собиралась поблагодарить своего друга за свое физическое избавленіе отъ изнуренія и апатіи, которыя она до сихъ поръ испытывала. Она очень хорошо знала, что была ему обязана за легкій проблескъ возрастающаго доврія къ самой себ, и сгарала желаніемъ принести ему свою благодарность. Однажды дорогой ихъ руки сошлись, и онъ почувствовалъ легкое пожатіе. Тугъ карета внезапно остановилась, и сидвшіе въ ней услышали голосъ кучера, говорившаго другому наружному спутнику, что они оба дураки, и что ихъ славно надули.
— Не знаю, почему бы имъ не обмняться этимъ комплиментомъ, не останавливая кареты, сказалъ Трэси.
Мертиръ высунулъ голову и увидлъ, что препятствіемъ служила огромная глыба камня на самой дорог. Онъ вышелъ изъ кареты, и вмст съ лакеемъ осмотрлъ, гд бы можно было прохать. Немного погодя, Джорджіана, завернувъ въ шарфъ горло и голову, послдовала за братомъ, что она впрочемъ всегда имла привычку длать. Эмилія тоже встала, говоря: — я также должна выйти. Трэси умолялъ ее сидть и не безпокоиться, пока боги не совсмъ еще отступились отъ нихъ. Онъ охватилъ ее рукою и старался успокоить, описывая ей приключеніе. Кучеръ оставался на своемъ мст. Мертиръ, Джорджіана и лакей были по ту сторону камня и смотрли, не могла ли карета прохать по небольшому каменистому откосу, по которому скатилась глыба.
— Идите, вонъ они обошли кругомъ, спросите, не можемъ ли и мы помочь имъ чмъ нибудь? сказала Эмилія. Но Трэси только вскричалъ: — Боже мой! да чмъ же мы поможемъ? Это одно изъ тхъ неожиданныхъ обстоятельствъ, гд сама судьба лично является на помощь. Мы непремнно продемъ, если будемъ показывать вру въ нее. Вотъ моя поза заклинанія. И онъ скрестилъ ноги на противуположной скамейк, положивъ голову на руку, но замтивъ, что Эмилія приготовляется выпрыгнуть, онъ вскочилъ и предупредилъ ее. Эмилія посмотрла ему вслдъ, и въ то же время замтила фигуру, украдкою выходившую изъ-за насыпи. Эта фигура то останавливалась, то снова двигалась и наконецъ стремительно побжала. Эмилія откинула голову, когда увидла, что фигура подошла къ открытой дверц кареты, она задрожала, но черезъ секунду уже была на груди Вильфрида.
— Эмилія! моя навсегда! я поклялся умереть, если бы не увидлъ тебя сегодня!
— Ты любишь меня, Вильфридъ? любишь меня?
— Пойдемъ теперь же со мной!
— Теперь?
— Уйдемъ отсюда! съ твоимъ возлюбленнымъ!
— Такъ ты меня любишь!
— Я люблю тебя! уйдемъ! уйдемъ!
— Теперь? я не могу шевельнуться!
— Я умру безъ тебя!
— О! мой милый! О, Вильфридъ!
— Пойдемъ же со мной!
— Но мои ноги омертвли!
— Ну… теперь поздно!
Грубое но! произнесенное кучеромъ, заставило Мертира навострить уши. Подойдя къ карст, онъ нашелъ Эмилію одну, прижавшуюся въ уголъ, съ закрытымъ руками лицомъ, руки ея горли какъ огонь. Онъ умолялъ ее выйти, и почти вынесъ за рукахъ и поддерживалъ съ печальнымъ удивленіемъ, между тмъ какъ лошадей осторожно переводили чрезъ бутъ, карету, хотя съ большими затрудненіями и нкоторыми толчками, все-таки вытащили изъ-за преграды. Эмилія настойчиво увряла, что съ ней ничего не сдлалось, что же касается до кучера, который могъ бы кое-что разсказать Мортиру, и даже желалъ (не смотря на золотую награду за молчаніе, проскользнувшую въ его руку), то Мертиръ ничего не спросилъ у него.
Садясь опять въ карету, Джорджіана спросила:— гд же вашъ внокъ, Сандра?
Въ самомъ дл внка изъ черныхъ бріоній не было на ея голов.
— Такъ это не былъ сонъ! задыхаясь прошептала Эмилія и схватилась за виски.
Джорджіана вдругъ впала въ пытливую холодность, и когда Мертиръ, вообразившій, что внокъ упалъ съ головы въ ту минуту, когда онъ высаживалъ Эмилію изъ кареты, предложилъ сходить поискать его, сестра взяла его за руки и проговорила: — ты не найдешь его тамъ, мой милый, а Эмилія вскричала:— О! нтъ, нтъ, его тамъ нтъ,— и крпко прижавъ руки къ груди, сидла молча и неподвижно.
Только изрдка она бросала взгляды, полные такой нжности, что лицо, наблюдавшее за ней и желавшее разгадать ея характеръ, могло бы замтить, что въ эти нсколько минутъ разлуки ей какимъ-то таинственнымъ образомъ была разъяснена тайна, дорогая ея сердцу. Не была ли это ея собственная сила, вдохновенная высшимъ огнемъ, которая вдругъ воспрянула, чтобы изгнать изъ сердца недостойную любовь? Мертиръ такъ и думалъ, наперекоръ нашептывавшему разсудку, пока Джорджіана не поговорила съ нимъ.

ГЛАВА XLVII.

ВОЗЗВАНІЕ КЪ ДЯТЕЛЬНОСТИ.

Когда ощущеніе объятій Вильфрида покинуло ея тло, Эмилія упрямо старалась убдить себя, что видла привидніе, такъ страшенъ, такъ внезапенъ и такъ дикъ былъ его приходъ и уходъ:— ‘Онъ не измнилъ, онъ вренъ мн’! однако слово онъ было такъ не ясно въ ея душ и такъ похоже на то, что онъ спустился къ ней съ воздуха, что она почти предалась отвлеченной иде:— ‘любовь есть истина’ и вслдъ за тмъ въ ней промелькнула мысль: ‘во всякомъ случа, теперь отъ меня зависитъ привлечь его къ себ’. Ей даже показалось, что она вывела его изъ могилы. Она сидла, прижавшись въ углу кареты, не имя желанія говорить. Джорджіана ни разу не взглянула на нее, и когда Трэси замтилъ, что будто видлъ человка, вбгавшаго на насыпь, она спокойно сказала:— въ самомъ дл?
— Робертъ вроятно тоже видлъ его, прибавилъ Мертиръ, и боле о незнакомц не было и рчи.
Пріхавъ домой и еще не войдя въ залу, Эмилія спросила свою свчу тонкимъ, жалобнымъ голосомъ, такъ что Трэси разразился хохотомъ, любуясь ея странностью.
Эмилія пожала ему руку и протянула губы для поцалуя къ Джорджіан, но такъ какъ ей не подставили щеки, то она спокойно отошла, тогда Мертиръ спросилъ у сестры: — Что случилось?
— Ужь теб-то нечего недоумвать, Мертиръ, отвчала Джорджіана необычнымъ ироническимъ тономъ.
Мертиръ пристально посмотрлъ на нее. Когда они остались одни, онъ сказалъ: — я почти убжденъ, что она видлась съ этимъ человкомъ.
Джорджіана грустно улыбнулась: — я не видала его, милый, а она мн ничего не говорила.
— Но что ты думаешь?
— Я думаю, что это возможно.
— Какъ! въ то время, когда мы вышли и оставили ее одну! Но онъ должно быть съ ума сошелъ.
— Не то, чтобы сошелъ съ ума, — онъ безъ правилъ, а это равняется сумасшествію.
— Онъ или сумасшедшій, или надется получить награду за испанскую comdie d’intrigue, сказалъ Мертиръ. Что онъ хотлъ показать этимъ? Если онъ желаетъ видть ее, то пусть прізжаетъ сюда. Но врываться въ полночь, въ карету и длать ужасающіе сюрпризы! право, невольно думается, что онъ горитъ желаніемъ прослыть драматическимъ героемъ.
Слова Джорджіаны:— что же удивительнаго, если онъ смотритъ и на нее, какъ на драматическую героиню? остались безъ вниманія, и Мертиръ продолжалъ: — она должна какъ можно скоре оставить Англію,— и указалъ на нсколько распоряженій, которыя должны быть немедленно сдланы.
— Такъ ты еще не хочешь отказаться отъ труда, который принялъ на себя? сказала Джорджіана.
— Отъ какого труда?
Она могла бы отвтить:— заставить это неудовлетворимое существо полюбить тебя, но сказала только: — образовать эту маленькую дикарку.
Мертиръ просіялъ на минуту:— я не откажусь, пока не увижу совершенной неудачи.
— Но, милый мой, разв нельзя быть ослпленнымъ до крайности? возразила Джорджіана.
— Смотри на это, какъ на особенный случай, отвчалъ Мертиръ:— и не завлекай меня въ женскія сти, обобщая свои мысли. Конечно можно быть упрямымъ и одностороннимъ. До сихъ поръ я не замчалъ, чтобы твою дикарку можно было обвинять въ обман. Ея сердце получило слишкомъ сильное потрясеніе, но, на сколько ты сама можешь судить, оно иметъ довольно силы для постоянства, хотя нельзя не замтить, что это было доказано довольно грубо.
— За что ты ее больше всего любишь? въ свою очередь просвтлвъ, спросила Джорджіана.
— За это-то я и люблю ее, отвчалъ онъ, и улыбнулся съ твердымъ видомъ.
— Конечно, я женщина, и только разв потому и не понимаю подобнаго рода дружбы, вскричала Джорджіана:— твоей дружбы, Мертиръ, къ такой двушк, какъ она. Она все мене и мене удовлетворяетъ меня. Ты говоришь о сил сердца, но разв она выражается совершеннымъ отреченіемъ отъ своей личной воли?
— Нтъ, моя милая, но она выражается въ сильной страсти.
— Да, если бы она была разборчиве и остановила свою привязанность на достойномъ человк.
— Это, возразилъ Мортиръ:— похоже на оправданіе дйствій посредствомъ успха.
— Ты хочешь забросать меня софизмами, сказала Джорджіана, горячась.— Женщина,— даже двушка,— никогда не должна забывать, что должно принадлежать ей. Васъ, то есть всхъ вообще мужчинъ, прельщаетъ страстная натура!
— По большой части такъ, соглашался Мертиръ.
— Неужели же вы никогда не разсуждаете, продолжала Джорджіана:— о свойствахъ и элементахъ подобнаго рода натуры? Я старалась имть о ней хорошее понятіе. Она мн все-таки кажется,— нельзя сказать, достойной пренебреженія, нтъ,— но что основой ей служитъ эгоизмъ, — весьма тонкій эгоизмъ. Она старается выказать въ себ прекрасныя черты, но разв отъ этого она становится благородне? Мертиръ, вдь она не ребенокъ.
— Согласенъ: но мы должны считать ее ребенкомъ.
— Признаюсь, я ничего не понимаю, и Джорджіана вздохнула.— Но ты по крайней мр согласись, что самый мелочный эгоизмъ безвредне этой страсти, которою ты такъ восхищаешься?
— Я допускаю, что съ этимъ недостаткомъ она сдлаетъ себ боле вреда, чмъ качествомъ противоположнымъ скупости или какому нибудь другому пороку въ этомъ род.
— А почему же ее должно считать ребенкомъ? спросила Джорджіана.
— Потому что, хотя она и перешла за ребяческіе годы, но развита не боле ребенка,— вслдствіе того, отъ чего ей предстоитъ избавиться. Она переполнена ощущеніями, которыя воспламенили ей голову. Ея спокойное, твердое и благородное сердце поддерживало ее въ равновсіи до тхъ поръ, пока не явился человкъ, который сталъ играть этимъ сердцемъ. Если какой нибудь дуракъ ршился на это, то едва ли она виновата.
Джорджіана подумала: — онъ не дуракъ, и потомъ сказала: — Въ твоихъ словахъ я вижу нкоторую правду, любезный Мертиръ. Но я ошиблась въ ней. Я сводила ее къ моимъ бднымъ. Она слушала ихъ разсказъ безъ малйшаго сочувствія. Я взяла ее въ больницу, и она стояла у постели умирающаго, какъ статуя. Когда мы вышли оттуда, она сказала:— Смерть кажется легка, если бы не агонія! Все и всегда она приписываетъ себ.— Она считаетъ себя центромъ всего, что видитъ и чувствуетъ! И опять она вовсе не иметъ желанія длать добро кому либо изъ смертныхъ. Конечно у нея есть пассивное желаніе, чтобы вс были счастливы. Это я знаю. У многихъ и этого нтъ. Она даже дала бы денегъ, еслибъ имла ихъ. Мн кажется, что существо, до такой степени равнодушное къ участи другихъ и одаренное такой необъяснимой силой привлеченія, составляетъ одну изъ тайнъ провиднія.
Мертиръ объяснялъ это слдующимъ образомъ:— Положимъ, что ты видла одно изъ бдныхъ созданій, за которыми ты ухаживаешь во время ихъ болзни, неужели же было бы справедливо описывать характеръ подобнаго существа, называть его капризнымъ, неблагодарнымъ, дерзкимъ на языкъ, слабымъ и вообще съ душой страннаго склада?
— Опять за эту иностранную доктрину, которая торжествуетъ, признавая тезисъ, что мы животныя,— ни боле ни мене, какъ животныя? сказала Джорджіана.— Ты доказываешь, что она безпомощна въ настоящее время и была безпомощна въ прошедшее. Если она человческое существо, то не должна ли она заботиться объ исполненіи тхъ условій?
— Должна имть заботливость, подхватилъ Мертиръ:— опытную, сильную и осторожную заботливость, которая могла бы служить ей защитою въ критическій періодъ ея жизни?.. О, да! это врно, да вдь никто и не оспариваетъ такой драгоцнности въ какой бы то ни было молодой особ.
Джорджіана замолчала, но впослдствіи узнала, что ее принудилъ замолчать софизмъ.— Неужели молодость есть критическій періодъ жизни? Ни братъ, ни сестра, однако, не говорили ради одного только аргумента. Кром этого діалога, Джорджіана жаждала вывдать признаніе о его личномъ чувств къ этой двушк, къ которой ея собственныя чувства были гораздо тепле, чмъ можно было заключить по ея словамъ. Мертиръ же съ своей стороны говорилъ съ явнымъ желаніемъ скрыть свои чувства подъ видомъ умренной дружбы, которая заставляла снисходительно смотрть на его привязанность. Чувствительные мужчины за тридцать лтъ не любятъ громко разсуждать о своей любви къ двадцатилтнимъ двушкамъ. Да и кром того, Мертиръ хотлъ пощадить свою сестру.
Онъ намревался распросить Роберта, кучера, не входилъ ли кто въ карету во время его пятиминутнаго отсутствія, но какъ ни тяжело было переносить сомнніе и ядовитыя стрлы подозрнія, его удерживала отъ этого особенная валлійская деликатность.
На другое утро въ столовой на стол лежало письмо отъ Марини. Мертиръ пробжалъ его содержаніе. Его лицо озарилось необыкновеннымъ свтомъ.— Гд Эмилія? вскричалъ онъ, окинувъ взглядомъ всю комнату.
Въ эту самую минуту Эмилія пришла изъ сада.
— Ну, моя Сандра! воскликнулъ Мертиръ, махая ей письмомъ:— можете ли вы собраться поскоре, чтобы выхать черезъ часъ? Намъ предстоитъ довольно работы, я снова помолодю и не буду такой барабанной палкой, какъ здсь, въ этой стран. Я получилъ письмо отъ Марини. Вся Ломбардія приготовилась къ возстанію и на этотъ разъ уже не даромъ. Марини узжаетъ въ Геную. демъ, демъ подъ апельсинныя деревья, Сандра! и, любуясь живописнымъ заливомъ, будемъ воспвать свободу Италіи!
Эмилія, отступивъ на шагъ, глядла на него съ выраженіемъ серьезнаго удивленія, какъ будто на человка, котораго въ первый разъ увидла. Холодный англичанинъ превратился въ волканъ.
— Не правда ли, что мы такъ и полагали? продолжалъ Мертиръ. Все отлично придумано. Я ненавижу заговоры, но не смотря на то, мы должны употреблять оружіе, какое можемъ, и быть старыми кротами, если не представится возможности удерживаться на земл. При первой битв, Туринъ будетъ нашъ, это я наврное знаю. Тогда намъ останется только справиться съ Тедесками, если они разсчитываютъ на свою кавалерію, то напрасно: мадьяры выдержатъ какую угодно аттаку. Это мы также знаемъ. Что касается остальнаго, то:
Soldati settentrionati
Come sarebbe Boemi i Croati,
мы съ ними справимся! Мы достанемъ артиллерію. Пьемонтцы ждутъ только сигнала. Сандра! Подойдите сюда: садитесь и кушайте. Въ этой стран кажется все покойно, мы находимся вн шумнаго потока. Теперь я долженъ поторопиться въ Лондонъ, а потомъ намъ нельзя терять ни минуты времени. Черезъ четыре дня мы будемъ уже въ Италіи: черезъ четыре дня, моя Сандра! Италія готовится къ освобожденію! Джорджіана, я тороплюсь. Ты, конечно, повидаешься со всми старыми друзьями. Со всми? Великій Боже! Нтъ!— не со всми! Они только разстроятъ насъ. Австрійцы думаютъ истребить насъ какъ на бойн. Напротивъ! они вовсе не подозрваютъ, что смерть каждаго человка удвоиваетъ жизнь остающихся въ живыхъ! Говорю ли я какъ чужестранецъ, Sandra mia? Но, дитя мое, вы совсмъ не кушаете. А я сегодня ночью видлъ во сн, что будто смотрлъ на Новару съ высотъ Coldi Colma, и увидлъ долину, покрытую красною тнью огромнаго орла.
Мертиръ захохоталъ и замахалъ руками. Эмилія продолжала пристально смотрть на него, какъ на преобразившагося человка,— Можно мн прочитать письмо Марини? спросила Джоржіана. Ея лицо становилось серьезне и ршительне, по мр того, какъ возрасталъ энтузіазмъ ея брата.
— Кушайте, моя Сандра, кушайте! говорилъ Мерчиръ, и самъ лъ съ лагернымъ аппетитомъ.
Джорджіана сложила письмо и, положивъ его въ руку Мертира, до тхъ поръ не оставляла руки, пока онъ не понялъ, что письмо слдуетъ спрятать.
— Марини очень неопредленно говоритъ насчетъ артиллеріи, пробормотала она.
— Неопредленно! отозвался Мертиръ. Скажи лучше — осторожно. Если онъ скажетъ теб, что у насъ есть пятьдесятъ пушекъ, то не врь!
— Дай Богъ, чтобы все это не было новою пропастью для дальнйшаго безполезнаго кровопролитія! выражалось во взгляд Джорджіаны, потомъ она задумчиво опустила глаза, между тмъ какъ Мертиръ снова началъ высчитывать вс планы, которые такъ терпливо составлялись до настоящей минуты, припоминать невыразимое безпокойство и пламенныя надежды.
Эмилія все еще сохраняла свой унылый, равнодушный взглядъ, переходившій съ одного на другую, хотя рчь и шла объ ея Италіи. Она не ла, но разсянно положивъ руку на тарелку, казалась идіоткой. Она слушала разговоры объ Италіи, какъ объ отдаленномъ мст, виднномъ ею въ давнишніе годы. Преобразованіе Мертира производило иллюзію, какъ-будто она была уже отчуждена отъ всякаго родственнаго чувства со стороны какого бы то ни было другаго народа.
Окончивъ завтракъ, Мертиръ всталъ, подошелъ къ Эмиліи, и дружески дотронувшись до плеча, сказалъ: — Надюсь, что ваши сборы не будутъ продолжительны. Къ вечеру мы будемъ въ Лондон, такъ что ваша мать можетъ провести съ вами этотъ вечеръ.
Эмиліи выпрямилась и лишь только глазамъ ея возвратилась способность выражать что нибудь, устремила на Джорджіану умоляющій взоръ,
Джорджіана отвчала взглядомъ, нисколько не относившимся къ мимик.
— Но вы ничего не ли! вскричалъ Мертиръ.
Эмилія покачала головой.— Нтъ.
— Сдлайте мн удовольствіе, покушайте, моя Сандра! Вамъ понадобится вся ваша сила, если только вы хотите помогать Джорджіан везд, гд потребуются ваши услуги.
— Да! почти съ крикомъ сказала Эмилія: — Да, я поду въ Лондонъ. Я готова хать хоть сейчасъ.
Было ясно, что ей пришло на умъ что-то новое.
Мертиръ успокоился, увидвъ, что она сла за столъ, и отправился отдавать приказанія насчетъ новаго и неожиданнаго путешествія.
Эмилія взяла въ ротъ кусочекъ хлба и мяла его сухими губами, для этой Джорджіаны,— этой враждебной свидтельницы, ясно было, что умъ Эмиліи постепенно разгорячался отъ разговора Мортира, и что въ воображеніи двушки рисовались какія-то картины. Она примтила и еще одну вещь, которой не могло обнаружить у Эмиліи никакое несчастіе. Это была слеза, тяжело скатившаяся на ея ладонь. Слезы капали все бмстре и быстре, а двушка старалась сть, и съ невыразимымъ усиліемъ кусала соленые куски. Джорджіан было странно видть плачущею эту статую, начинавшую все боле и боле походить на человка, пока грудь ея не разразилась громкими рыданіями, но ни однимъ поворотомъ головы Эмилія не попросила сочувствія, ничего не показывала, кром безстрастныхъ, крупныхъ слезъ.
Джорджіана подошла, обняла ее, и, поцаловавъ, сказала: — намъ нельзя терять времени. Мой брагъ не любить медлить, если уже разъ ршился.
Эмилія сдлала надъ собой усиліе, и чуть внятно пролепетала: — я готова.
— Но вы ничего не ли.
Эмилія снова механически принялась за ду.
— Помните, сказала Джорджіана: — намъ предстоитъ длинный перездъ. Вамъ понадобится вся ваша сила. Вы, конечно, не захотите быть въ тягость моему брату? Кушайте, а я пойду приготовить ваши вещи,— и Джорджіана оставила ее, втайн думая, что въ этой экспедиціи она, одна она будетъ служить другомъ Мертиру. Она даже не старалась разгадать, какая буря или душевная борьба до такой степени взволновала и обезумила бдную двушку, не хотла принимать на себя этого труда, особливо теперь, когда названіе дикарки такъ удачно относилось къ Эмиліи.
Когда Трэси Ронинбрукъ явился въ свой обыкновенный часъ къ завтраку, то нашелъ свернутую записку отъ Джорджіаны, въ которой та увдомляла его, что непредвиденныя обстоятельства отозвали Мертира въ Лондонъ, и что ихъ можно будетъ видть въ городскомъ дом лэди Гостръ.
— Мн кажется, что Пайсъ намревается увезти ее отъ меня, вскричалъ онъ, и вскор съ спокойнымъ духомъ слъ за завтракъ и книгу. Понятно, что онъ намекалъ не на Джорджіану, появленіе капитана Гамбьера, и безпокойство, выразившееся на прекрасномъ лиц капитана при извстіи объ ихъ отъзд, навело Трэси на мысли, что Джорджіана была оплакиваема другимъ, хотя этотъ другой былъ уже помолвленъ. On revient toujours, напвалъ онъ.

ГЛАВА XLVIII.

СОДЕРЖИТЪ ДАЛЬНЙШІЙ ВЗГЛЯДЪ НА САНТИМЕНТАЛЬНОСТЬ.

Три дня пролетли для Эмиліи какъ сонъ. Въ продолженіе этого періода ее порядочно торопили отъздомъ въ Италію,— и она ни слова не возражала. Одушевленный разговоръ Мертира о стран, которую она называла родною, о геройскомъ юнош, поклявшемся освободить ее или умереть, объ историческихъ именахъ, которыя носили нкоторые люди, его товарищи, въ прежнихъ кампаніяхъ, разсказы и случаи изъ былыхъ дней, все казалось ей въ другомъ вид, и измнившійся радостный голосъ почти убдилъ ее предать все прошлое забвенію и зажмуря глаза броситься въ этотъ новый шумный потокъ, между тмъ картина ея любимаго отечества, лежавшаго подъ опасной звздой, за которой она должна слдовать, все боле и боле росла и увеличивалась въ ея воображеніи.
— Неужели и я пойду вмст съ арміей? спросила она у Джорджіаны.
— Нтъ, дитя мое, вы просто пойдете въ школу, было холоднымъ отвтомъ.
— Въ школу! Эмилія вздрогнула:— въ то время, когда они будутъ сражаться!
— Въ академію. Самое главное желаніе моего брата — то, чтобы вы усовершенствовались въ искусств. Когда же ваше артистическое воспитаніе будетъ окончено, вы сами изберете себ дорогу въ жизни.
— Разв онъ не знаетъ… разв онъ не знаетъ, что у меня нтъ больше голоса? и Эмилія скрестила пальцы и ухватилась руками за колно.— Голосъ у меня такъ и останавливается въ горл. Если я не пойду съ нимъ въ походъ, то незачмъ мн и хать въ Италію,— и я не поду. Я хочу видть битву. Вы будете тамъ, почему же мн нельзя? Могу ли я пть, если бы даже и былъ голосъ, зная, что онъ подъ непріятельскими пушками?
— …Что онъ подъ непріятельскими пушками! задумчиво повторила Джорджіана.— Вамъ, конечно, извстно, что мой братъ надется на возвращеніе вашего голоса, сказала она.
— Голосъ стоитъ у меня въ горл, точно мертвая змя, возразила Эмилія.— Мой голосъ! я совсмъ забыла музыку,— хотя когда-то жила для нея, теперь же я живу ни для чего, разв только для того, чтобы все раздлять съ моимъ другомъ, Я хочу понюхать пороху. Мой отецъ говорилъ, что онъ солонъ, что вкусъ его похожъ на вкусъ крови, а если попробовать — такъ на вино. Я слышала, какъ онъ неистово просилъ его. Я, пожалуй, поду въ Италію, если только можно будетъ слдовать за моимъ другомъ Мертиромъ, но ничто не удержатъ меня взаперти. Моя голова становится пустой, когда я сижу въ стнахъ дома. Я едва могу переносить этотъ лондонскій шумъ, безъ того чтобы не выйти изъ дому и не гулять до изнеможенія.
Въ своихъ размышленіяхъ Джорджіана пришла къ тому заключенію, что сердце Эмиліи наконецъ затронуто Мертиромъ. Потомъ она снова начала сомнваться.
Эти дв деликатныя валлійскія натуры, столь же точныя, сколько деликатныя, были не совсмъ довольны умалчиваніемъ Эмиліи о ея свиданіи съ Вильфридомъ. Мертиръ, высказавшій все, что могъ въ ея защиту, теперь невольно началъ думать далеко не въ ея пользу. Ни братъ, ни сестра не упоминали о настоящей причин, поставившей Джорджіану въ такія холодныя отношенія къ Эмиліи. Одно легкое пожатіе руки, сдланное безъ намренія, скоре всего показало Мертиру. съ какой натурой онъ иметъ дло. Онъ сказалъ ей, что самый дальнйшій срокъ пребыванія ихъ въ Лондон можетъ продлиться не боле недли и что онъ уже послалъ за ея матерью.
— Я должна увидться съ матерью, съ горячностью сказала Эмилія. Отдаленіе дня, назначеннаго для отъзда, придавало этому свиданію еще боле значенія въ ея воображеніи, чмъ при самомъ кратковременномъ срок.
— Я должна увидться съ ней.
— Я уже послалъ за ней, сказалъ Мертиръ и пожалъ руку Эмиліи. Обрадовавшись такому изъявленію добродушія, котораго давно уже не видала, Эмилія прильнула къ рук, притянула ее къ себ, и потомъ согнувъ ее, прижала къ подбородку.
— Все не то, сказала она, поднимая на него свои широко открытые глаза и не отпуская руки.— Я люблю мою бдную мать, пусть она придетъ, но теперь сердце уже не такъ лежитъ къ ней. Я видла Вильфрида!
Она еще крпче сжала пальцы Мертира, какъ будто боясь, чтобы онъ не убжалъ отъ нея. Мертиръ терпть не могъ тайнъ, и потому сказалъ:— я думаю, это было въ ночь… въ ночь нашего возвращенія изъ Пенарвона?
— Да, прошептала Эмилія, стараясь отыскать на его лиц тнь неудовольствія.— Другъ мой, я помогу теперь хать въ Италію.
Мертиръ подвинулся къ ней. Онъ понималъ, что было бы безполезно обращаться къ ея разсудку, хотя и имлъ это намреніе.
— Такъ значитъ, вс мои заботы и безпокойства брошены даромъ? сказалъ онъ, избравъ самый кратчайшій путь къ ея чувствамъ.
Эмилія ласково положила свою свободную руку на его плечо.— Нтъ, не брошены. Позвольте мн быть тмъ, чмъ желалъ меня видть Мертиръ. Это мое первйшее желаніе.
— Какъ! да вдь вы сами же не хотите длать того, о чемъ Мертиръ проситъ васъ?
Вки Эмиліи закрылись, хотя лицо ея все еще оставалось обращеннымъ къ Мертиру.
— О! я вамъ все разскажу, вскричала она.— Мертиръ, другъ мой! онъ поцаловалъ меня въ послдній разъ, передъ… Я только теперь поняла это! Онъ отправляется къ Австрію. Онъ пришелъ прикоснуться ко мн еще одинъ разъ, прежде чмъ его рука обагрится моей кровію. Уговорите его не узжать, и я готова слдовать за вами. Я могу перенести мысль о его женитьб на этой женщин, но жить и воображать его въ бломъ австрійскомъ мундир!— это для меня невыносимо. Бдняжка! милый! милый! и она отвернулась.
Было бы неестественно, если бы Мертиръ, слыша эти нжные эпитеты, не поврилъ ея побд надъ собой. Онъ не имлъ нити, которая довела бы его до догадки, что это были просто старыя восклицанія ея, вызванныя грустнымъ контрастомъ въ ея воображеніи.
— Было бы лучше, если бы вы увидлись съ нимъ,— сказалъ онъ, однако не такъ чистосердечно, какъ обыкновенно, мы очень скоро измняемся изъ-за одного подозрнія, возбуждаемаго нашимъ эгоизмомъ.
— Здсь? и она пододвинулась еще ближе къ нему, раскрывая глаза, губы, уши, какъ будто ея дикія чувства заране разставили западню для этого предложенія и теперь жадно бросились на добычу.— Здсь, Мертиръ! Да! позвольте мн увидться съ нимъ. Въ самомъ дл, позвольте, позвольте, онъ ни въ чемъ не можетъ отказать мн. Мн стоитъ только поднять палецъ… Я могу сдлать такъ, что если онъ детъ въ одну сторону, то вернется и подетъ въ другую. Пусть онъ придетъ сюда.
Она съ мольбой протянула руки къ Мертиру, и въ этой поз, съ полу-закрытыми глазами, казалась очаровательной.
Въ настоящемъ положеніи Мертира, мысль видть Вильфрида въ непріятельскихъ рядахъ была до такой степени отвратительна, что онъ не могъ не поврить Эмиліи, что она желала увидть этого человка собственно для того, чтобы отклонить его отъ позорнаго поступка.
— Ну, хорошо! пусть онъ придетъ, пусть придетъ, если это необходимо, сказалъ Мертиръ.— Устройте это съ моей сестрой.
Онъ вышелъ изъ комнаты, чтобы не слышать ея благодарностей, а главное, чтобы заглушить свою собственную пытку.
Обстоятельства, задерживавшія Мертира въ Лондон, состояли въ томъ, что нужно было достать денегъ для Марини. Джорджіана во второй разъ предоставила въ его распоряженіе все свое состояніе, бросить которое въ эту пучину онъ не считалъ избыткомъ рыцарства. Братъ и сестра сидли вдвоемъ и разсуждали, что нужно продать и какимъ образомъ безобидно раздлить свою жертву. Джорджіана настаивала продать ея небольшое имнье, чтобы немедленно получить наличныя деньги. Въ разговор передъ каминомъ ихъ застали зимніе сумерки.
— Вдь ты ни въ чемъ мн не отказывалъ, Мертиръ!
— Когда ты была ребенкомъ, а я мальчикомъ. Теперь совсмъ другое. Сперва, Джорджіана, продамъ я свое имнье. Быть можетъ, ты выйдешь замужъ за человка, который совсмъ иначе будетъ смотрть на эти вещи.
— Да могу ли я любить мужа!— это было все, что она сказала, и Мертиръ заключилъ ее въ свои объятія. Вся его веселость изчезла.
— Намъ нельзя зажмуря глаза бросаться въ этотъ омутъ, сказалъ Мертиръ, чтобы избавиться отъ испытанія, которое онъ подозрвалъ въ ея безмолвіи.— Гарнизонъ въ Милан удвоенъ, и я слышалъ, что цлая армія идетъ черезъ Тироль. Ее увдомили о нашемъ движеніи, поэтому я полагаю, что у насъ есть измнники. Никто, я думаю, не захочетъ быть разстрляннымъ какъ собака! Ты, врно, не забыла бднаго Тарани? Еще вчера я слышалъ о двушк, называющей себя его вдовой.
— Они были помолвлены, слдовательно она его вдова! воскликнула Джорджіана.
— Въ немъ ты видишь передъ собой человка, который питалъ дв любви: — къ женщин и родин, и при этомъ об остались ему врными.
— Неужели онъ такъ замчателенъ, Мертиръ!
— Нтъ, моя дорогая! моя добрая! утшеніе моего сердца! нтъ!
Они обмнялись нжными улыбками.
— Невста Тарани… милая моя! ты можешь услышать не одну такую исторію,— она взяла на себя тяжелый трудъ. Кто обязывалъ ее? признаюсь, я блдню при мысли о такихъ грустныхъ и позорныхъ вещахъ. Но я не беру на себя смлости судить такихъ страдальцевъ, какъ они. Обиды за обидами, перенесенныя ими, ослабляютъ ихъ героизмъ, заставляютъ его колебаться. Невста Тарани это одна изъ немногихъ красавицъ Италіи. У насъ вдь есть локонъ ея волосъ. Она обрзала ихъ въ то самое утро, когда разстрляли ея жениха, и носила тотъ блый, простой чепчикъ, который ты помнишь, пока ей не нашептали, что красота ея еще пригодится ей.
— Этотъ локонъ у меня въ бюро, сказала Джорджіана, начиная дрожать.— Хочешь посмотрть на него?
— Да, сходи за нимъ, моя милая.— Мертиръ неподвижно сидлъ и смотрлъ на огонь, пока не вернулась Джорджіана, потомъ, взявъ длинный, золотистый локонъ въ руки, онъ, полный грусти и горькихъ воспоминаній, крпко сжалъ его.
— Джульетта? едва дыша, прошептала его сестра.
— Я отдалъ бы жизнь свою за врность любви этой женщины.
— Да?
— Она отдаетъ себя коменданту цитадели.
Легкій крикъ вырвался изъ груди Джорджіаны. Она громко зарыдала и припала къ колнамъ Мертира. Онъ далъ ей волю наплакаться. Наконецъ она сдлала усиліе заговорить.
— О! возможно ли допустить это. Нельзя ли намъ спасти ее? О, бдная душа! сестра моя! Неужели она не видитъ своего возлюбленнаго на небесахъ?
На лицо Джорджіаны выступилъ румянецъ стыдливости.
— Перестанемъ говорить объ этомъ, сказалъ Мертиръ.— Сходи сейчасъ же къ Эмиліи и скажи ей, то есть устрой съ ней, какъ ты найдешь удобне, ея свиданіе съ Вильфридомъ Полемъ. Я общалъ исполнить ея желаніе.
Все еще находясь подъ вліяніемъ недавняго разговора, Джорджіана почувствовала глубокое сожалніе къ Мертиру.
Онъ всталъ и тмъ далъ понять, что никто не заставитъ его измнить своей воли.
Если хотите, тоже сантиментальнал пара, но эти сентименталисты служили дйствующему божеству, а не мелочному эгоизму, который управляетъ лучшею частью нашей тучной Англіи.

ГЛАВА XLIX.

МЕЖДУ ЭМИЛІЕЙ И ДЖОРДЖІАНОЙ.

— Мой братъ сказалъ мн, что вы желаете видться съ мистеромъ Вильфридомъ Полемъ.
— Да, чуть слышно отвчала Эмилія на холодный тонъ Джорджіаны.
— Подумали ли вы, что вы длаете, выражая такое желаніе?
Другое ‘да’ послышалось изъ-подъ опущенной головы.
— Будьте благоразумны, Эмилія. Ищите сегодня вечеромъ совта и руководства, какъ это вы длали прежде, и, надюсь, не безъ пользы. Если я напишу ему, чтобы онъ пріхалъ сюда, что это будетъ значить?
— Ничего особеннаго, прошептала Эмилія.
— Для него — такъ, потому что онъ любитъ васъ по своему, не постоянно… это будетъ значить… подождите… выслушайте меня. Ваши слова не будутъ имть значенія, даже если вы и сдержите вашъ языкъ. Для него такое приглашеніе будетъ означать, что его власть надъ вами не измнилась. Я полагаю, что мои усилія заставить васъ понять это будутъ совершенно безполезны.
— Я уже видла его и знаю, чего мн нужно ждать, отвчала Эмилія тмъ же тономъ.
— Вы видли его въ ночь нашего возвращенія изъ Пенарвона? По одному уже этому поступку вы можете судить о немъ непогршительно. Онъ не хотлъ пощадить васъ. Для удовлетворенія не знаю какой-то дикости въ своей натур, онъ не поколебался раскрыть вашу старую рану. А какая цль? Порывъ страсти, и ничего больше!
— Онъ не могъ сдлать иначе. Я просила его придти и онъ пришелъ.
— Быть можетъ, вы называете это любовью: не правда ли?
Эмилія хотла отвчать утвердительно, но удержалась. Новизна мысли, что это не любовь, охватила ея воображеніе.
— Если онъ придетъ къ вамъ сюда… продолжала Джорджіана.
— Онъ долженъ придти! вскричала Эмилія.
— Мой братъ одобрилъ это, такъ что его посщеніе вполн зависитъ отъ него. Если же онъ будетъ сюда, то скажите, какихъ хорошихъ результатовъ ожидаете вы отъ этого свиданія? Вы, кажется, еще не взвсили этого вопроса. Совтую вамъ подумать о немъ, или, можетъ быть, онъ не иметъ для васъ особенной важности? Во всякомъ случа, взгляните повнимательне внутрь себя. Вы не рождены жить недостойнымъ образомъ. Вы можете быть и будете, если послдуете своей лучшей звзд, самоотверженны и благородны. Вдь вы же любите вашу родину? По этой любви вы можете судить и о другой. Ваша любовь, при вашемъ на него вліяніи, длаетъ его просто сумасшедшимъ, а его любовь… что она для васъ сдлала? Если онъ придетъ и опять примется за то же, васъ ожидаетъ очень похожая, если не точно такая же участь.
Эмилія задыхаясь произнесла: — нтъ, этого не можетъ случиться. Ея руки упали на колни и она покачала головой.— Я знаю, что не можетъ. Что я теперь? онъ любитъ то, чмъ я была. Что такое я въ настоящее время, онъ не узнаетъ, пока не увидитъ меня. Я сдлала такія вещи, которыхъ онъ не можетъ простить мн. Вы простили мн, Мертиръ тоже, и только потому, что онъ мн другъ, но я уврена, что Вильфридъ никогда, никогда не проститъ. Онъ можетъ извинить жалкую меня, но не свою Эмилію! Я должна разсказать ему, что я длала, поэтому-то (и она ближе придвинулась къ Джорджіан) я такъ мучительно и желаю свиданія съ нимъ.
Джорджіана ничего не могла сказать противъ простоты ея рчи, поддерживаемой показавшимися на щекахъ Эмиліи маленькими ямочками, которыя казались какъ бы продолженіемъ грустнаго ея тона.
— Бдное дитя! сказала Джорджіана почти съ любовью.
Эмилія, пристально посмотрвъ ей въ лицо, прошептала: — вы иногда сомнваетесь во мн.
— Если и сомнваюсь, то не въ вашей правдивости, но въ точности чувствованій и понятій относительно вашего назначенія. Даже въ настоящую минуту вы обманываете самое себя… если вы разскажете ему все, то это будетъ добровольнымъ и неумстнымъ самоуниженіемъ. Если онъ намренъ быть вашимъ мужемъ, то снимите, нисколько не медля, всю тяжесть съ своего сердца. Если же нтъ, то зачмъ? зачмъ? Вы понапрасну тратите заботы и возбуждаете безполезныя усилія, и чрезъ это можете имть въ перспектив только нищету и несчастія. Имли ли вы привычку молиться? Молитва постепенно возбудитъ въ васъ жажду къ непорочности, которая въ свою очередь послужитъ источникомъ молитвы, а въ этой послдней не можетъ гнздиться слпое самообольщеніе.
Джорджіана восторженно замолчала, какъ это бываетъ всегда, когда мы выскажемъ наши мысли и этимъ еще боле убдимъ себя.
— Вы молитесь небу, сказала Эмилія, и вдругъ остановилась и покраснла.— Я хочу быть любимой! вскричала она.— Неужели вы меня не обнимете?
Джорджіана притянула ее къ своей груди и просила продолжать начатую рчь. Лицо Эмиліи приходилось у ней подъ подбородкомъ и она говорила почти шопотомъ:— вы молитесь и желаете, чтобы васъ видли, какими вы есть, не правда ли? Вдь да? Ну, а если бы вы знали, что значитъ любовь, то увидли бы, что это одно и тоже. Вы хотите, чтобъ онъ видлъ и зналъ васъ, вы хотите быть увренной, что онъ ничего такъ не любитъ, какъ васъ, вы его ревнуете даже къ мысли, которая не относится до васъ, Вы думаете: ‘онъ прозритъ и увидитъ свою ошибку’, или: ‘этотъ поцалуй назначался не мн’. Вдь это хуже всякой пытки!
Рчь Эмиліи совершенно преобразила ее, когда она собралась съ духомъ высказать свои чувства.
Чувствуя, что она дрожитъ, и не зная, что воображеніе въ такихъ страстныхъ темпераментахъ беретъ верхъ надъ разсудкомъ, Джорджіана сказала:— вы говорите какъ женщина, перенесшая эти пытки. Но я рада, что вы по крайней мр сбросили маску. Вы все еще любите этого человка! И при такомъ недостатк въ сил воли! Неужели вы не видите ошибки въ сдланномъ вами сравненіи?
— О! я вижу только одно, что желала бы сказать ему:— ‘смотрите на меня, мн нечего стыдиться… я похожа на миссъ Фордъ’!
Щеки Джорджіаны вспыхнули, приготовленная рчь смшалась, и она повторила: — миссъ Фордъ!
— Джорджіана! сказала Эмилія, замтивъ, что холодныя манеры Джорджіаны смягчились.— Джорджи! моя милая, моя дорогая, вдь мы демъ въ Италію! Я ни одной женщин не завидую, кром васъ, потому что видли, какъ сражались любимыя мною существа. Вы, я и Мертиръ! Ничто кром австрійскаго выстрла не разлучитъ насъ!
— О! такъ вотъ у насъ какія мечты! возразила Джорджіана.— Я думаю, что этотъ выстрлъ будетъ сдланъ тмъ, кто поступилъ недавно, или поступитъ въ скоромъ времени въ австрійскую службу.
— Вильфридомъ? отозвалась Эмилія.— Нтъ! отъ этого-то я и хочу отговорить его. Зачмъ я не сказала вамъ этого съ самаго начала? Впрочемъ, я никогда не знаю, что я говорю или длаю, когда нахожусь съ вами. Я желаю видть его собственно для того, чтобы отговорить его отъ этого гибельнаго намренія. Я могу это сдлать.
— Зачмъ же это? спросила Джорджіана, и если бы кто увидлъ въ настоящій моментъ эти два лица, то счелъ бы ихъ за враговъ между собою.
— Зачмъ я должна остановить его? Эмилія ясно и медленно повторила вопросъ и не сочла за нужное отвчать на него.
Джорджіана, повидимому, поняла значеніе этого страннаго молчанія, оно даже, быть можетъ, тронуло ее.
— Вы чувствуете, что имете власть надъ нимъ, сказала Джорджіана, — и хотите испытать ее, не обращая вниманія на цль. Если вы испробуете и будете имть успхъ, если съ помощью этой воображаемой любви вы получите отъ него то, чего вы добиваетесь, то скажите по совсти, неужели любовь тогда тотчасъ и исчезнетъ?
Эмилія задумалась, и спустя немного, собравшись съ духомъ, отвчала:— мн кажется. Да, я надюсь. Я уврена.
— Съ благороднымъ человкомъ, Эмилія, но не съ такимъ эгоистомъ. Показывая ему увренность въ своей власти надъ нимъ, вы этимъ такъ же показываете, что и онъ въ свою очередь иметъ вліяніе на васъ: а это неоспоримо. Его фамилія, его положеніе въ обществ, его надежды — все говоритъ вамъ, что онъ не можетъ жениться на васъ, даже если бы онъ и желалъ. Да и кром того, онъ уже помолвленъ…
— Такъ пусть же она и страдаетъ! и глаза Эмиліи засверкали.
‘Ага! подумала Джорджіана.— Наконецъ-то я разгадала ея натуру!’
Какъ бы то ни было, а Эмилія сама ршилась выказать ее.
— Она отняла у меня моего возлюбленнаго, и я опять повторю, пусть же она и страдаетъ! Я сама ей не буду вредить… я даже пальцемъ ее не трону: у нея глаза точно голубыя стекла, а ротъ!… я думаю, что у австрійскаго палача точь въ точь такой же. Мы бы посмотрли, въ какую бы фигуру обратилась она, если бы перестрадала и вынесла, сколько перестрадала и вынесла я. Пусть она владетъ моимъ возлюбленнымъ. Прежде онъ былъ моимъ, но теперь не мой. Она отняла его. Эта женщина не можетъ питаться его любовью, какъ питалась я, я знаю даже, что она и не жаждетъ любви. Вильфридъ, смотря на эти синіе ледяные глаза, будетъ думать обо мн. Я такъ ему и сказала. Не я ли высказала ему это въ Девон? Я видла, какъ она моргала глазами, пока я говорила. Мн кажется, я вижу и ощущаю морозъ, когда смотрю на ея губы. Бдный, несчастный Вильфридъ!
Эмилія почти рыдала, произнося это послднее восклицаніе.— Я никоторому изъ нихъ не желаю зла,— прибавила она съ улыбкой, до такой степени противорчивою ея словамъ, что Джорджіана пришла въ замшательство. Всякая женщина, принявъ на себя роль оратора, будетъ въ этомъ случа продолжать свои наставленія, хотя только для того, чтобы защищать передъ собой свои же собственныя убжденія. Джорджіана строго осуждала Вильфрида за его явныя ошибки, и, вообще, много говорила о здравомъ разсудк, который оказывался столь необходимымъ въ подобныхъ обстоятельствахъ. Не смотря на это, Эмилія твердо стояла за свой планъ. Между тмъ Джорджіана ясно читала въ сердц этой двушки, да и кром того ее привлекала врожденная грація Эмиліи, замченная ею только теперь и заставившая ее невольно подумать:— ‘кажется, Мертиръ еще разъ докажетъ мн, что онъ никогда не ошибается въ своихъ сужденіяхъ’! Какое-то безотчетное чувство нжности къ Эмиліи побудило ее напечатлть на ея лиц нсколько горячихъ поцалуевъ. Эмилія закрыла глаза и ждала дальнйшаго ихъ повторенія,— потомъ быстро подняла рсницы и сказала:— давно ли вы чувствуете ко мн такую любовь? и легкое, едва замтное пламя вспыхнуло и загорлось въ ея выразительномъ взгляд.
— Моя дорогая Эмилія! Сандра! выслушайте меня: общайте мн не добиваться этого свиданія.
— Всегда ли вы такъ будете любить меня? торговалась Эмилія.
— Да, да, я никогда не измняюсь. Не я, но моя любовь къ вамъ умоляетъ васъ объ этомъ.
Эмилія опустилась на стулъ, схватила руками голову и судорожно затопала ногой. Джорджіана наблюдала за этой борьбой. Чтобы скоре окончить ее, она сказала: — я буду любить васъ втрое больше, такъ что мой братъ Мертиръ, котораго вы называете другомъ, онъ… онъ… не можетъ полюбить васъ боле, но за то будетъ считать васъ достойною своей лучшей любви. Вы, моя милая, простодушная Эмилія, вы еще не знаете этого сердца! Онъ любитъ васъ, но ни разу еще не обнаружилъ неудовольствія, которое вы навлекали своимъ поведеніемъ. Если я говорю, что онъ любитъ васъ,— значитъ я признаю въ немъ единственную слабость… единственную, на сколько мн извстно. Судите сами, показалъ ли онъ хоть разъ признаки малодушія, въ то время, когда вы умирали изъ-за другаго? Покушался ли онъ поставлять вамъ какія нибудь преграды? Вдь нтъ! онъ заботился только о томъ, чтобы подкрпить васъ, и никогда не старался обратить на себя ваше вниманіе. Вотъ это по моему — любовь. Теперь подумайте о томъ мучительномъ безпокойств, котораго вы были причиной, и замчали ли вы когда нибудь перемну въ его добродушномъ лиц, когда оно обращалось собственно къ вамъ? Даже теперь, когда онъ надялся, что вы излечились отъ вашей безразсудной любви къ этому человку, который только игралъ вами и все еще продолжаетъ играть, даже и теперь онъ скрываетъ свои чувства…
Эмилія ни разу не прервала ее, но, постепенно начиная понимать значеніе ея словъ, она вскричала:
— Ко мн?
— Да, къ вамъ.
— Такую же самую любовь, какую питаетъ ко мн Вильфридъ?
— Нтъ, далеко не такую, но просто любовь мужчины къ женщин.
— И онъ видлъ меня, когда я была такъ негодна? Онъ знаетъ все! и любитъ меня. Но онъ ни разу не поцаловалъ меня.
— Неужели такое ничтожное доказательство… спросила было Джорджіана.
— Простите, простите, съ видомъ раскаянія сказала Эмилія.— Теперь я понимаю, что это ровно ничего не значитъ. Вдь я не дитя. Я сказала это подъ вліяніемъ внезапнаго порыва моихъ чувствъ. Если онъ любитъ меня какъ… О, Мертиръ! какою ничтожною кажусь я въ своихъ собственныхъ глазахъ. Я даже не могу этого понять. Я теряю брата… въ немъ я видла истинно роднаго брата. Что онъ полюбилъ… что онъ полюбилъ во мн, когда нашелъ меня на пристани? Я похожа была на существо, вытащенное изъ грязи. Я чувствовала себя чмъ-то въ род червяка, совершенно всми покинутой, мн было стыдно самой себя. О! какъ я посмотрю теперь въ глаза Мертира?
Въ отрывистыхъ фразахъ Эмиліи, Джорджіана не примтила смиренія и подобострастной благодарности молодой особы, которая услышала, что сдлалась избранницей сердца обладателя вселенной. Джорджіан хотлось бы увидть ее въ поз колнопреклоненной восточной рабыни со сложенными руками и, главное, съ сомкнутыми устами. Она почти сожалла о своей откровенности, и желая извлечь изъ нея практическую выгоду, она сказала: — нужно ли же спрашивать васъ о вашемъ ршеніи насчетъ другаго вопроса?
— Насчетъ свиданія съ Вильфрядомъ? спросила Эмилія. Нсколько времени она оставалась въ раздумь и потомъ, обратясь къ Джорджіан съ выраженіемъ радости, сказала: — да, я увижу его. Я должна его видть. Дайте ему знать, чтобы онъ пріхалъ немедленно.
— Такъ это ваше ршеніе?
— Да, да.
— Посл всего, что я сказала вамъ?
— О, да, да! Пишите же записку.
Джорджіана подавила внутренній гнвъ, готовый вырваться наружу.— Общайте мн, что вы сохраните въ тайн то, что я говорила о моемъ брат,— что вы не скажете объ этомъ ни ему, ни кому нибудь другому.
Эмилія дала общаніе, но все-таки подумала: ‘ему? а разв самъ онъ ничего не скажетъ’?
— Такъ что же… писать записку? спросила Джорджіана.
— Да, да, пожалуйста поскоре! сказала Эмилія, бросивъ на Джорджіану одинъ изъ своихъ очаровательныхъ взглядовъ.
‘Положительно, самые умные люди въ дл подобнаго рода становятся глупыми’, думала Джорджіана подъ вліяніемъ досады.
— И еще, моя дорогая, моя милая Джорджи!— Эмилія оставалась нечувствительной ко всмъ вншнимъ предметамъ, къ которымъ обыкновенно была такъ чувствительна и внимательна:— милая Джорджи! позвольте мн быть одной весь вечеръ въ моей спальн. Ко мн придетъ бдная мать, а я не привыкла быть съ ней очень почтительной. Я должна быть одна! Кто бы ни захотлъ видть меня, не посылайте за мной.
Джорджіана не утерпла, чтобы не сказать:— даже если и мистеръ Вильфридъ Поль?..
— О, онъ! съ нимъ я готова видться во всякое время, сказала Эмилія, и Джорджіана удалилась.

ГЛАВА L.

ЭМИЛІЯ НАЧИНАЕТЪ ОЩУЩАТЬ ВЛІЯНІЕ МЕРТИРА.

Эмилія оставалась одна съ своей матерью въ продолженіе цлаго вечера. Маленькая, съ визгливымъ голосомъ и не совсмъ опрятная женщина, съ масляными глазками, старалась принарядиться, прибгала къ шпилькамъ и булавкамъ, и боязливо выражала свое мнніе о нарядахъ, воображая, что дочь ея промняла музыку на мірскую суету. Впрочемъ, она была такого мннія, что существу ея пола гораздо было благоразумне имть друзей между людьми богатыми, нежели выйти замужъ за иностранца. Эмилія казалась величественной женщиной въ великолпномъ плать изъ венеціанскаго пурпуроваго бархата, которое она называла платьемъ Бранчіани, съ пышными бантами на плечевыхъ складкахъ, окаймлявшая его желтая бахрома придавала еще боле вида всему наряду. Одвшись въ него, Эмилія не хотла переодваться въ свое домашнее платье, хотя мать скоро начала стонать и плакать, что она такъ долго была для нея потеряна и что, найдя ее, она съ трудомъ узнаетъ въ ней свое милое дитя. Эмилія не хотла слышать никакихъ просьбъ снять свое великолпное платье, потерявъ терпніе, она топнула ногой и приказала своей матери замолчать, но потомъ вздохнула: — о! почему я всегда чувствую расположеніе тиранить тебя? вскричала она, цалуя мать.
— Это платье, сказала Эмилія, нжно взявъ подбородокъ матери обими руками: — это платье было заказано моимъ другомъ Мертиромъ… то есть мистеромъ Пойсомъ… но фасону платья венеціанской графини Бранчіани. Онъ заказалъ его мн въ подарокъ. Вдь оно прямо изъ Парижа. Графиня Бранчіани принадлежала къ числу его самыхъ дорогихъ друзей. Я чувствую себя въ этомъ плать вдвойн его другомъ. Матушка! посмотри, я въ немъ точно въ куст роскошнаго цвтка!
Эмилія развела руками, чтобы представить этотъ кустъ въ увеличенномъ размр.
— Какія у тебя глупыя рчи, сказала мать.— Этотъ нарядъ, какъ я вижу, вскружилъ теб голову!
— Я желала бы, магушка, чтобы онъ возвратилъ мн мой голосъ. Отецъ не надется. Ахъ, если бы онъ прислалъ мн всточку о себ! какъ бы я была счастлива, или пришелъ бы взять на арф нсколько аккордовъ, какъ это онъ длывалъ прежде. Иногда мн казалось, что я слышу его, и какъ мн хотлось тогда пть подъ его звуки, чувствуя себя увренной въ сил и нжности своего голоса! Онъ не хочетъ видть меня! Матушка! что бы онъ подумалъ, увидвъ меня въ настоящую минуту?— Рыданія матери достигли наконецъ такой высокой ноты, что Эмилія не могла выносить ихъ, и отправила ее домой съ служанкой.
Оставшись одна, Эмилія стала противъ зеркала. Кажется, что Мертиръ, желая излечить Эмилію, далъ ей слишкомъ большую дозу яда.
— Графиня Бранчіани сдлала себ раба изъ австрійскаго губернатора, прошептала она, поставивъ одну ногу на стулъ, чтобы казаться выше.— Онъ разсказывалъ ей, кого подозрвали въ измн, кто будетъ въ тюрьм, и поврялъ ей вс государственныя тайны. Красотой всегда можно больше выиграть, чмъ музыкой. Желала бы и знать, любилъ ли ее Мертиръ? А меня онъ любитъ!
Эмилія со страхомъ подумала, что онъ будетъ говорить съ ней объ этомъ при первомъ свиданіи.— Надюсь, что онъ не перемнится и будетъ тмъ же, чмъ былъ до сихъ поръ,— и она вздохнула, потомъ задумчиво кивнула головой своему отраженію въ зеркал и начала раздваться.
Ее нисколько не удивляло, что два человка любили ее, и, освободясь отъ тяжелаго пурпуроваго платья, она, какъ ей казалось, длалась все меньше и меньше, точно дерево, сгоравшее въ огн, она чувствовала себя недовольной и безсильной. Это было новое чувство. Она не полагалась боле на свое собственное чистосердечіе. Ея недоврчивый характеръ постоянно нуждался въ одобреніи, но при безъискусственной красот она считала себя невредимой и безъ одобренія, она становилась жертвой чувства самой безпокойной пустоты. Она была рада задуть свчу и остаться въ темнот съ своими мечтами. Въ ней снова заволновалась молодая кровь.
За часъ передъ завтракомъ Эмилія каждое утро читала съ Мертиромъ. Но какъ показаться ему сегодня утромъ? Надо было думать, что чтенія не будетъ. Да и въ состояніи ли онъ будетъ учить ту, передъ которой трепеталъ? Эмилія надялась, что не найдетъ перемны въ немъ, и главное, что онъ не будетъ говорить о своей любви къ ней. Но тмъ не мене она надла свое побдоносное платье, съ пренебреженіемъ отбросивъ отъ себя боле простой нарядъ. Она медленно спустилась внизъ. Мертиръ уже ждалъ ее въ библіотек.— Сегодня вы опоздали, сказалъ онъ, смотря на ея платье, и замтилъ, что оно не годится для утра.— Къ вамъ идутъ яркіе цвта, напримръ желтый, и вы конечно не наднете добровольно траурнаго платья. Однако, садитесь!
Это было сигналомъ къ началу чтенія.
‘Вильфридъ не былъ бы такъ холоденъ со мной’, думала Эмилія, переворачивая листы Аріосто. Казалось, Мертиръ вовсе не думалъ о любви. Объ этомъ Эмилія не сожалла, но она ожидала отъ него одобрительнаго взгляда. Его глаза выражали полное дружелюбіе. Онъ былъ до того ласковъ и любезенъ, что журилъ ее за невниманіе, и даже попросилъ повторить одинъ мелодическій стихъ, гд она грубо произносила гласныя буквы. Платье Бранчіани не могло, однако же, заглушить въ Эмиліи чувства сознанія своего ничтожества. Возможно ли, чтобы онъ любилъ ее? Она наблюдала за нимъ, на сколько ей позволяла ея застнчивость,— но не замтила и тни перемны. Не видя отъ него ни ласки, ни увеличенія расположенія, ни тни перемны въ этомъ отношеніи, она съ намреніемъ стала запинаться, надясь вызвать его порицаніе за свое невыносимо дурное произношеніе. Онъ замтилъ ей это и она отвчала: — я не люблю стиховъ. Видя, что онъ перемнилъ Аріосто на Римскую исторію, Эмилія пробормотала: — я люблю Данта. Но Мертиръ неумолимо посадилъ ее за вторую Пуническую войну.
Дале дло шло еще хуже. Онъ предупредилъ ее, что посл завтрака спроситъ о важнйшихъ фактахъ изъ того, что она прочитала Эмилія тяжело вздохнула.
— Возьмите книгу, сказалъ Мертиръ.
— Она такъ тяжела.
— Тяжела?
— Тяжела, чтобы нести ее съ собой.
— Если вы не хотите носить ее, то пусть лакей несетъ ее за вами.
Эмилія поняла, что надъ ней смялись. Тоска вмст съ сознаніемъ насмшки подавляли ее.
— Я чувствую, что не могу учиться, сказала она.
— Чувствуйте лучше, что вы должны учиться, было отвтомъ Мертира.
— Нтъ, пожалуйста, перестаньте обо мн заботиться.
— Но я хочу, чтобы вы не смшивали Сципіона съ Цицерономъ, какъ это было намедни вечеромъ, въ разговор съ мистриссъ Камеронъ.
Эмилія, пристыженнаи, оставила его, и минутъ пять спустя страшилась встртиться съ нимъ за завтракомъ, она боялась сть при немъ, сомнваясь вообще во всхъ своихъ дйствіяхъ, она обратилась въ его покорную ученицу, хотя и казалась чрезвычайно усталою и недовольною. Мертиръ между тмъ, оставшись одинъ, устремилъ глаза на дверь, въ которую Эмилія только что прошла и подумалъ: — ‘Она все еще любить этого человка. Ничего нтъ удивительнаго: одинаковыя лта, одинаковые вкусы! Она одлась въ это платье собственно для того, чтобы принять его. Она не можетъ учиться: она просто ничего не можетъ длать. Мои труды не пропадутъ для нея, но для меня они пропали’.
Мертиръ не зналъ, что Джорджіана выдала его, но во всякомъ случа онъ не показалъ и признаковъ, которыхъ такъ ожидала Эмилія: во первыхъ, потому, что умлъ управлять собой, а во вторыхъ, не хотлъ этого сдлать, ради ея будущаго счастія. Такимъ образомъ Эмилія могла вдоволь размышлять о его любви къ ней, безъ малйшаго подтвержденія, на которое могла бы опереться.
Сердце Джорджіаны, при вид Эмиліи въ плать Бранчіани, сжалось точно желзными клещами. Она воспользовалась первымъ случаемъ, чтобы замтить: — мы не ожидаемъ гостей такъ рано, — но Эмилія какъ будто не поняла этихъ словъ. По окончаніи завтрака, Мертиръ снова слъ за чтеніе съ Эмиліей, которая, замтивъ и сегодня обыкновенный порядокъ вещей, начала стараться и очень музыкально декламировала стихи. Вполн убдясь, что Мертиръ доволенъ ей, она еще звучне прочла ихъ. Мертиръ апплодировалъ. На это Эмилія сказала съ странной рзкостью и торжественностью…— Что-то, придетъ ли онъ сегодня?— Говорить съ ней объ этомъ предмет было не по силамъ Мертира и онъ отвчалъ уклончиво.— Наврное не знаю… можетъ быть, и завтра.
— Нтъ, сегодня, посл обда, сказала Эмилія.— Вы будете при мн?
— Я отозванъ сегодня.
— Скажите мн какое нибудь слово, по которому я буду воображать васъ при себ.
— Какой нибудь комплиментъ,— но вы его забудете.
— Нтъ, ничего, я люблю комплименты.
— Ну, такъ слушайте: — вы похожи теперь на графиню Бранчіани, когда она, считая своего мужа самымъ низкимъ человкомъ, сдлала открытіе, что онъ благороднйшій изъ людей.
Эмилія покраснла.— Этого скоро нельзя забыть, но вроятно графиня казалась бодре, бойче и не такъ удручена горемъ, какъ я.
— Это сравненіе было бы врно въ тотъ моментъ, когда вы читали стихи.
— Да, сказала Эмилія, полупечально.— Моя особа еще ‘не очень тяготитъ мои плечи’, я о себ и не думаю.
— Эгому виною искусство.
— Иногда… по временамъ. Было время, когда я вовсе не думала о себ.
Раздался звонокъ и Эмилія измнилась въ лиц. За дверью послышались легкіе шаги.
— Это врно та женщина, сказала Эмилія.
— Кажется, что это лэди Шарлотта. Вы не хотите ее видть?
Мертиръ ожидалъ отрицательнаго отвта, но Эмилія сказала:— О, нтъ. Пусть войдетъ.— Она подала руку милэди, и — изъ нихъ обихъ была наимене сконфужена. Лэди Шарлотта быстро отвернулась отъ нея.
— Джорджіана ничего не сказала о васъ въ своемъ письм, Мертиръ, я иду къ ней на верхъ, но я сперва пожелала удостовриться, что вы въ город:— нельзя терять ни минуты! Я предвижу вашу философскую насмшку Правда ли, что вы намрены принять участіе въ этомъ безумномъ итальянскомъ дл? Вамъ, милый Мертиръ, какъ мужчин, это непростительно,— тмъ боле такому разсудительному англичанину, какъ вы!
Лэди Шарлотта засмялась и подала ему руку.
— Разв вы не знаете, что я далъ клятву? отвчалъ Мертиръ въ томъ же тон.
— Да, но вы ничего не выиграете. Мн очень жаль. Скажите пожалуйста, къ чему эти труды и усилія, если вы никогда неуспете?
Эмилія начала декламировать:
‘Piacemi atmen che і miel sospir sien quali
Spera’l Темего e l’Arno
E’l Po…p
Мертиръ продолжалъ эту оду съ одинаковымъ одушевленіемъ:
‘Ben provvide Natura al nostro stalo
Quando dell’ Alpi schermo…
— Мы просто служимъ порукой возстановленія того, что даровано природой!
— Намъ извстно, что мы не проиграемъ! вскричала Эмилія, позволяя своему антагонизму перейти въ раздражительный восторгъ.
Лэди Шарлотта оставила ихъ и побжала къ Джорджіан, но и тамъ оставалась не долго. Эмилія не отходила отъ Мертира весь день, даже и тогда, когда послышался звонокъ, по которому она подумала, что это былъ Вильфридъ, и не ошиблась. Вильфрида проводили къ Джорджіан. Деликатность не позволяла Мертиру обратить вниманіе Эмиліи на визитъ лэди Шарлотты, не обратилъ онъ ея вниманія и на визитъ Вильфрида, и только сказалъ:
— Джорджи пришлетъ сказать.
— Но до тхъ поръ, пожалуйста, не оставляйте меня, подхватила Эмилія.
Волненіе Эмиліи не могло не быть замтно. Оно еще боле увеличилось, когда она увидла, что Мертиръ взялъ книгу и преспокойно услся въ кресло между двумя зажженными свчами, не обращая почти никакого на нее вниманія. Она не была положительно уврена, что онъ ревновалъ ее, но его равнодушіе было такого рода, что невольно возбуждало подозрніе относительно перваго чувства. Джорджіана прислала за ней и она направилась къ двери.— Помните, что мы обдаемъ сегодня получасомъ ране, по случаю собранія у мистриссъ Камеронъ,— вотъ все, что сказалъ Мертиръ. Эмилія сдлала усиліе идти. Ее можно было сравнить съ кораблемъ, отплывавшимъ безъ компаса въ бурное море. Отчего же онъ не говорилъ съ нею нжно, ласково? Прежде нежели Джорджіана открыла ей его любовь, она сильно желала видть Вильфрида. Но теперь ея смягчившееся сердце поражено было мыслью, что если Мертиръ не подкрпитъ ее словомъ, то Вильфридъ своею страстью можетъ увлечь ее въ бездну. Она повернулась, и бросившись къ его ногамъ, прошептала:— скажите мн что нибудь. Мертиръ принялъ это движеніе за угрызеніе совсти и, схвативъ сжатые пальцы, устремилъ на нее пристальный взглядъ. Удивленіе, что этотъ взглядъ не выражалъ ни нжности, ни ласки, сковало языкъ Эмиліи. Неуспокоенная, съ разсянными думами, она встала съ неестественною силою. Она встала съ глубокой покорностью, пробудившею въ душ ея новыя идеи о своемъ достоинств. Она чувствовала себя униженною предъ человкомъ, который не хотлъ, чтобы играли имъ,— не хотлъ предаваться восторгу отъ е_я красоты! Но что-то почувствуетъ она передъ другимъ, который находился на верху? Этотъ вопросъ не пришелъ ей въ голову. Она не красня вошла въ комнату, гд сидлъ Вильфридъ. Ея шаги были тверды, лицо выражало спокойную радость. Джорджіана сдлала нсколько легкихъ замчаній, и они остались одни.

ГЛАВА LI.

ГЛАВА, ПРЕРВАННАЯ ФИЛОСОФОМЪ.

Подъ вліяніемъ сильной борьбы чувствъ общія фразы всегда служили для Вильфрида большимъ облегченіемъ. Теперь же ему до такой степени непріятно было говорить объ отц и сестрахъ, о здоровь и погод, что въ теченіе нкотораго времени онъ не замчалъ готовности Эмиліи перемнить разговоръ. На комплиментъ относительно ея наружности она сказала: — вамъ нравится это платье?— я вамъ разскажу его исторію. Я называю его платьемъ Бранчіани. Мн его подарилъ мистеръ Пойсъ. Графиня Бранчіани была его другомъ, она по большой части носила платья этого цвта и фасона. Она тоже была брюнетка. Она воображала, что ея мужъ былъ преданъ австрійцамъ, и даже считала его австрійскимъ шпіономъ, и конечно не могла не ненавидть его…
— Своего мужа! прервалъ Вильфридъ. Неожиданное развитіе красоты Эмиліи и холодность ея болтовни при такомъ свиданіи удивили его и укололи его самолюбіе.
— Она считала его австрійскимъ шпіономъ!
— Но вдь онъ былъ ея мужемъ?
Черты Эмиліи слегка зашевелились, она не вполн еще могла владть ими, и потому на лиц ея блеснула едва замтная искра презрнія.
— О! и тонъ Вильфрида понизился,— какъ благодаренъ я вамъ за честь, которую вы оказали мн, пожелавъ увидть меня еще разъ до отъзда изъ Англіи! Я знаю, что не стою этого!
Много еще говорилъ онъ на эту тэму, восторженно упрекая себя, и вдругъ остановился, испуганный возвращеніемъ къ общимъ фразамъ. Если рчь его и не была выразительна, за то остановка произвела свой эффектъ. Куда двался его страстный языкъ? Онъ самъ себя спрашивалъ объ этомъ. Гд его Гиппогрифъ? Онъ, который горлъ такимъ желаніемъ увидть Эмилію, видлъ ее теперь, прелестную какъ видніе, но видніе воплощенное! Почему языкъ его, готовый излить передъ ней такъ много пламени, въ ея присутствіи былъ точно связанный?
Философъ, извиняясь, что онъ ране не объяснилъ этого, замчаетъ, что Гиппогрифъ, прежде чмъ получить расположеніе къ полету, долженъ подвергнуться сильному сантиментальному глаженью. Пусть философъ твердитъ сколько ему угодно, что души, гармонирующія природ (хотя такихъ душъ очень немного), никогда не садятся на это животное. Т, которые испытываютъ истинную страсть, не находятся подъ властью Гиппогрифа,— или иначе, слишкомъ возбужденнаго чувства. Вы замтите въ нихъ постоянное уваженіе къ законамъ ихъ бытія и естественное повиновеніе здравому смыслу. Они подвержены бурямъ, какъ и все земное, имъ нтъ никакой надобности учиться преданности, они никогда не стремятся къ цли, очертя голову, какъ сумасшедшіе. Это ученье не дурное. Философъ мой поставилъ себ цлью — выработать это отличіе, я съ своей стороны желаю только, чтобы оно принесло мн пользу. Философъ добивается одного, чтобы предъ глазами читателя какъ можно рзче выказать контрастъ между моей любимицей Эмиліей и его куклой Вильфридомъ. Было бы очень похвально и полезно, если бы романъ былъ тмъ, чмъ онъ его считаетъ, но по свидтельству всхъ критиковъ, пользующихся авторитетомъ, романъ долженъ доставлять намъ обильный сахаръ, а не сахарный тростникъ. Я самъ, какъ читатель, нахожу, что примсь тростника портитъ качество сахара. Мой философъ заблуждается, полагая, что сахаръ и тростникъ, изъ котораго онъ сдланъ, должны быть нераздльны. Это, весьма натурально, возбуждаетъ злобу, я швыряю моей книгой въ кого ни попало, рискуя получить за это ударь, боле чувствительный.
Основа и характеръ моего разсказа таковы, что совершенный отказъ философу въ привилегіи, которую онъ выпросилъ себ, когда я, съ его помощію, задумалъ этотъ разсказъ, сдлалъ бы наше представленіе совсмъ не понятнымъ для того проницательнаго и почтеннаго меньшинства, которое соглашается быть побитымъ афоризмами, фразами и фантастическими изложеніями истинъ. Пока идетъ мое представленіе, я иногда долженъ позволять ему показываться передъ публикой. Мы находимся съ нимъ въ нкоторомъ товариществ, и съ моей стороны было бы безполезно говорить ему, что онъ непопуляренъ и разстроиваетъ вс мои выгоды.

ГЛАВА LII.

НОВЫЙ ДУЭТЪ МЕЖДУ ВИЛЬФРИДОМЪ И ЭМИЛІЕЙ.

— Не обвиняйте себя, мой Вильфридъ. Эмилія была полна сожалнія къ нему, и сказала это своимъ очаровательнымъ, звучнымъ голосомъ посл выразительной остановки Вильфрида.
Слова ‘мой Вильфридъ’ заставили обладателя этого имени задрожать отъ удовольствія. Съ замираніемъ духа онъ произнесъ: — Вы простили меня?
— Да. Вамъ не въ чемъ обвинять себя. Мой голосъ пропалъ, и я не думаю, что вы виноваты въ этомъ.
— Виноватъ! я виноватъ! простоналъ Вильфридъ.— Но правда ли, что у васъ пропалъ голосъ? Онъ нагнулся къ ней, и, выражая свое сомнніе, пристально разсматривалъ ея прекрасныя черты.— Вы говорите также… даже еще очаровательне, чмъ прежде! Я не врю, что вы потеряли голосъ. О, простите! простите мн!
Эмилія хотла обнять его, но это невольное движеніе въ тотъ же моментъ было остановлено предостереженіемъ женской души. Она улыбнулась, говоря: — мн такъ странно кажется сказать: я прощаю васъ,— и желая придать этимъ словамъ еще больше значенія, которое могло бы успокоить его лучше, чмъ самыя слова, она продолжала улыбаться. Улыбка эта была особеннаго, притворнаго, условнаго свойства, очень милая, соотвтствовавшая фраз, но не чувству. Возрастающая страсть Вильфрида поскользнулась на ней. Въ появленіи и исчезновеніи этой улыбки онъ замтилъ какое-то спокойствіе, которое впервые пробудило въ немъ сомнніе, дйствительно ли онъ владетъ ея сердцемъ. Если нтъ, то зачмъ же она прислала за нимъ? Онъ приписывалъ эту спокойную, даже холодную улыбку недостатку граціи въ ея манерахъ, которыя, какъ онъ вспомнилъ, никогда не были безукоризненны. Онъ началъ систематично поврять свои дйствія, но этотъ человкъ былъ такъ устроенъ, что стараясь оправдать ихъ, онъ еще боле ихъ осуждалъ, обратясь къ своей слабости и двуличію, онъ безъ предварительнаго размышленія произнесъ:— неужели вы еще и тогда любили меня?
Щеки Эмиліи поблднли: — Пожалуйста, не говорите объ этой ужасной ночи въ Девон, отвчала она.
— О! вздохнулъ онъ.— Я не объ ней и говорю. Тогда вы безъ сомннія презирали меня.
— Нтъ, разв я что нибудь сказала? Я только сказала, что вы вернетесь ко мн, и больше ничего. Я ненавидла эту женщину, но не васъ! о, нтъ!
— Значитъ вы любили меня?
— Не предлагала ли я работать на васъ, если бы вы были бдны? И… но я не помню всего, что говорила. Сдлайте милость, не говорите объ этой ночи.
— Эмилія! какъ честный человкъ, я былъ связанъ…
Эмилія подняла руки.— О, замолчите! пусть эта ночь умретъ въ нашей памяти!
— Но могу ли я говорить о той ночи, когда вы возвращались изъ замка Пенарвонъ, и когда какой-то разбойникъ…? Вы, быть можетъ, забыли о немъ! Помните, что онъ укралъ у васъ? Не то, зачмъ пріхалъ, но то, что ему теперь дороже всего въ мір? Какимъ образомъ могу я выразить?… Если бы этотъ внокъ пришлось обагрить кровью моего сердца!…
Эмилія была слишкомъ далека отъ того, чтобы увлечься воспоминаніемъ объ этой сцен, но вспомнивъ свое смущеніе въ то время, она удивлялась своей холодности въ настоящую минуту.
— Могу ли я говорить о каскад на мельничной плотин? спросилъ Вильфридъ.
Ея грудь тихо и тяжело подымалась, какъ будто сбрасывая съ себя заколдованный плащъ, который стснялъ ея духъ:— я начала говорить вамъ объ этомъ плать, сказала она:— то есть о графин Бранчіани. Она считала своего мужа австрійскимъ шпіономъ и сказала: ‘онъ не достоинъ жить на свт’. Вс знали, что она любила его. Я видла ихъ портреты. Мн никогда не случалось встрчать лицъ, которыя бы, повидимому, такъ любили и дорожили жизнью. Графиня обладала той итальянской красотой, которая отличалась отъ другихъ, какъ бархатъ отличается отъ шелка.
— О! неужели мн нужно поясненіе такого различія? и сердце Вильфрида сильно забилось.
— Она, продолжала Эмилія:— она, все таки, я полагаю, любила его, но ея отчизна была для нея святыней. Носился слухъ о какомъ-то обширномъ заговор, но никто не зналъ, кто былъ въ немъ главнымъ дйствующимъ лицомъ. Вс истинные итальянцы довряли графин Бранчіани, хотя она и посщала домъ австрійскаго губернатора. Однажды она сказала ему: у васъ есть шпіонъ, который обманываетъ васъ. Генералъ всегда и вполн доврялъ графин Бранчіани. Иногда женщина бываетъ умне самого демона. У него мелькнуло подозрніе, что шпіономъ этимъ былъ ея мужъ: я полагаю, что это онъ подумалъ,— иначе какимъ образомъ могла узнать графиня, что у генерала есть шпіонъ? Онъ далъ графу Бранчіани секретное порученіе и большую сумму денегъ и въ то же время учредилъ надъ нимъ бдительный надзоръ. Графъ долженъ былъ отыскать главнаго заговорщика. При этомъ порученіи онъ сказалъ австрійскому губернатору: — чрезъ десять дней вы узнаете его. Это было передано графин, и она подумала: мужъ мой! ты долженъ умереть, хотя бы отъ моей руки.
Рука Эмиліи судорожно задрожала. Вильфридъ схватилъ ее, но она не отвчала ему нжнымъ, ласковымъ пожатіемъ. Она просила позволенія продолжать. Вильфридъ самъ сталъ просить ее объ этомъ. Она осторожно высвободила руку, хотя Вильфриду этого крайне не хотлось.
— Однажды ночью графиня Бранчіани навела австрійцевъ на слды своего мужа. Онъ зналъ, что она врна своей родин, и потому не боялся за нее, брала ли она австрійское золото, или нтъ. Но все-таки онъ не доврялъ ей своихъ плановъ, причиною этому было то, что она, посщая губернатора, могла нечаянно, словомъ или знакомъ, обнаружить, что была сообщницею въ заговор. Онъ хотлъ спасти ее отъ подозрній. Благородный Бранчіани! при этихъ словахъ Эмилія слегка задрожала.
— Не знаю, продолжала она:— почему мужчины всегда считаютъ женщинъ такими слабыми? Графъ трудился съ заговорщиками, не надявшимися еще ни на что особенное, а только замышлявшими что нибудь сдлать. Графиня принадлежала къ другой партіи, къ людямъ, считавшимъ себя недостаточно сильными, чтобы осуществить свои идеи, или, врне, недовольно смлыми, чтобы воспользоваться удобнымъ случаемъ. Какъ будто мы должны умирать нсколько разъ, какъ будто кровь, пролитая за Италію, проливалась даромъ! Въ одну ночь австрійскій шпіонъ послдовалъ за графомъ въ домъ, гд собрались заговорщики. Всмъ казалось весьма естественнымъ, что графъ долженъ войти туда. Но шпіонъ, не знавшій пароля, стоялъ на улиц и слышалъ, какъ двое выходившихъ оттуда шопотомъ назначали собраніе въ другой разъ. Это было передано графин Бранчіани, а она между тмъ узнала отъ австрійскаго губернатора, что ея мужъ доставитъ имена заговорщиковъ. Ею вдругъ овладла ршимость: — Да поможетъ мн Христосъ и Пресвятая Два!
Эмилія схватилась за колни, между тмъ какъ слезы градомъ покатились изъ-подъ сомкнутыхъ рсницъ. Это восклицаніе она заимствовала отъ своего отца, который не очень жаловалъ священниковъ своей родины, чтобы вмшиваться въ религіозныя дла своей жены-англичанки и дочери.
— Что съ вами! сказалъ Вильфридъ, тщетно стараясь найти въ этомъ разсказ личное примненіе къ себ.
— Слушайте! Ахъ! Эмилія боролась со слезами и, когда она говорила, слезы медлеино струились по ея лицу.— Я чувствую, что должна плакать. Вотъ что сдлала графиня. Она сказала мужу, что знаетъ о заговор, и просила позволенія присоединиться къ нему, клянясь, что останется врна Италіи. Онъ отвчалъ, что вритъ ей. О, небо! Въ продолженіи нкотораго времени она умоляла его объ этомъ, но, щадя ее, онъ не соглашался. Не знаю для чего, но онъ объявилъ ей пароль къ будущему митингу и прибавилъ, что при вход нужно показать старую золотую монету. Она наврное ласками исторгла у него это согласіе, онъ былъ твердый мужчина и могъ оказать сопротивленіе всякой женщин. Мн кажется, что онъ считалъ себя недостаточно нжнымъ передъ нею. Будь я королевой Италіи, я поставила бы ему золотую статую! Въ назначенную ночь австрійскій шпіонъ съ помощію пароля и монеты прошелъ вмст съ заговорщиками. Сказала ли я вамъ, что у графини былъ ребенокъ — дочь? Она жива, и я скоро познакомлюсь съ ней. Она очень похожа на мать. Двочка эта играла съ няней на лстниц, когда отрядъ австрійскихъ солдатъ вошелъ въ нижнюю залу, и офицеръ, съ обнаженною саблею, и съ нимъ еще нсколько человкъ, стали подниматься на верхъ своей твердой походкой — настоящія машины! Офицеръ нагнулся къ двочк и прежде чмъ няня успла взять ее на руки, узналъ отъ нея, гд находился ея отецъ. Эти австрійцы заставляютъ даже дтей выдавать своихъ родителей! Они не думаютъ, что у насъ вмст съ возрастомъ ростетъ и ненависть къ нимъ. Ненависть еще не есть настоящее слово: это чувство, которое постоянно горитъ и кипитъ въ моей груди. Между тмъ графиня вышла на площадку и увидла, въ чемъ дло. Когда вывели ея мужа, она попросила позволенія обнять его. Офицеръ согласился. Графиня сказавъ ему: отойдите! прильнула къ щек мужа и прошептала:— теперь ты больше никому не измнишь! Графъ Бранчіани затрепеталъ. Онъ понялъ, что она сдлала и почему.— Спросите о преступленіи, за которое меня арестовали, сказалъ онъ. Благородное лицо мужа заставило ее задрожать отъ ужаса. При этомъ австрійскій офицеръ объявилъ: — графъ обвиненъ въ томъ, что онъ глава секвинскаго клуба. Графиня взглянула на мужа и упала къ его ногамъ. Сердце мое разрывается. Вильфридъ! Вильфридъ! Вы никогда не наднете этого мундира? Скажите: никогда, никогда! Вы не пойдете въ австрійскую армію… да, Вильфридъ? Неужели вы захотите сдлаться моимъ врагомъ? Это зври, по колна въ крови, съ окровавленными руками! Это чудовища! Неужели и вы сдлаетесь такимъ же? Неужели вы захотите, чтобы я съ проклятіями отворачивалась отъ васъ, когда вы будете проходить мимо меня? Вотъ зачмъ я пригласила васъ, я сдлала это потому, что любила васъ, изъ глубины души моей, умоляю васъ, Вильфридъ, не омрачайте тхъ дорогихъ счастливыхъ дней, когда я знала васъ! Послушайте меня: женщина, за которую вы помолвлены, совсмъ перемнила васъ… это все ея дло. Окажите ей сопротивленіе! Подумайте обо мн хоть только въ одномъ этомъ дл! Общайте, и я уйду, и никогда ничего не буду требовать отъ васъ. О, Вильфридъ! я думаю не о томъ, что мы сдлаемся врагами, а о томъ, чмъ вы сдлаетесь. Что, если мн придется сказать самой себ: тотъ, который когда-то былъ моимъ возлюбленнымъ… О! онъ обратился въ наемнаго убійцу моихъ дорогихъ соотечественниковъ!
Эмилія обими руками закрыла глаза, Вильфридъ же, пылая страстью, овладлъ одною изъ ея рукъ и съ жаромъ повторялъ, — когда-то! только когда-то?
— Когда-то, повторила Эмилія.
— Я былъ когда-то вашимъ возлюбленнымъ? А теперь уже нтъ? Неужели это правда? Дорогая моя! простите меня. Я долженъ это говорить. Моя обожаемая! Эмилія! вы сказали: ‘тотъ, который былъ когда-то моимъ возлюбленнымъ’ — вы сказали это? Что же это значитъ? Неужели… неужели для меня все кончилось? Зачмъ же вы призвали меня сюда? Вы знаете, что я долженъ любить васъ по гробъ. Такъ что же: ‘когда-то?’
— Да. Когда-то! дыханіе Эмиліи прерывалось, но голосъ былъ твердъ.— Да, я сказала когда-то. Вы тогда дйствительно были моимъ возлюбленнымъ.
— До той ночи въ Девон?
— Пожалуй хоть и такъ.
— Но вы все еще любите меня?
— Не будемъ говорить объ этомъ.
— Я вижу, вы не можете простить меня. Праведное небо! Кажется, я слышалъ, какъ вы сказали: когда-то… когда-то! Да, вы сказали это. Я никакъ не думалъ, что вы будете безпощадны ко мн… къ тому, который съ перваго взгляда полюбилъ васъ! съ самаго перваго взгляда! Я и теперь люблю васъ! Образъ вашъ всюду преслдуетъ меня. Жестокая! Холодная! Васъ охраняетъ, о васъ заботится человкъ, котораго вы ненавидите. Вы сидите здсь, какъ будто можете окаменть, когда захотите. Не наказалъ ли я публично этого негодяя Перикла за то, что онъ оклеветалъ васъ? Не я ли этимъ поступкомъ сдлалъ его врагомъ своего семейства, раззореніе котораго находится въ его рукахъ. Разв я сожалю объ этомъ? Нтъ. Я способенъ сдлать всякое безразсудство, пролить всю свою кровь, и умереть за васъ!
Вильфридъ, окончательно пожавъ руку Эмиліи, опустилъ ее. Рука упала на колни. Эмилія печально смотрла внизъ. Выраженіе печали бываетъ самымъ раздражительнымъ отвтомъ на взрывъ страсти, въ сердц Вильфрида бушевала буря, когда онъ смотрлъ на нее, смотрлъ на Эмилію, которая сдлалась такой красавицей и которая теперь отвергаетъ его! Посл нкотораго молчанія, котораго гордость Вильфрида не позволяла нарушить, Эмилія спросила, что говорилъ о ней мистеръ Периклъ. Вильфридъ точно обезумлъ, и вн себя отвчалъ:
— Нчто позорное!
Яркій румянецъ разлился по лицу Эмиліи.— Вы ударили его, Вильфридъ?
— Это было слишкомъ ничтожнымъ наказаніемъ за его безстыдную ложь, и каковы бы ни были послдствія, я повторю это, если понадобится.
— Вильфридъ, я знаю, что онъ сказалъ. М -me Марини мн говорила. Было бы лучше, если бы вы не ударили его. Я не могу думать о немъ, не вспоминая въ то же время тхъ счастливыхъ дней, когда у меня былъ голосъ. Я не могу перенести мысли, что вы ударили его. Его не за что обвинять.
Она перевела духъ, чтобы сказать эту послднюю фразу, и продолжала говорить съ тою простотою и ясностью, которыхъ не могло измнить даже громогласное восклицаніе Вильфрида: — Что?
— Я была какъ сумасшедшая, когда ходила къ нему. Вроятно, въ моемъ отчаяніи я говорила такія вещи, которыя дали ему поводъ считать за истину то, что онъ высказалъ вамъ. Клянусь честью, я ничего не помню. Я даже не помню, что было со мною въ теченіи недльнаго скитальчества моего по Лондону. Мистеръ Пойсъ нашелъ меня ночью на пристани, въ ту минуту, когда я совсмъ была готова броситься въ рку.
У Вильфрида вырвался стонъ. Инстинктъ Эмиліи отгадалъ, что это будетъ противоядіемъ для его возвратившейся любви, и чувствовала себя совершенно безопасною, хотя онъ и взялъ ее за руку. Теперь уже она предавалась сантиментальному чувству, между тмъ, какъ въ Вильфрид ключомъ била страсть, Эмилія не приготовилась только къ тому бреду, который онъ произносилъ. Вильфридъ цаловалъ ея сжатыя руки, смотрлъ въ ея глаза. Онъ принималъ ея хладнокровіе за раскаяніе, ея молчаніе за деликатность, ея безпрестанно смнявшійся румянецъ за стыдъ, ея особенную холодность при встрч онъ приписывалъ отягченной душ. Въ припадк великодушія онъ произнесъ, что прощаетъ ее, и наконецъ потребовалъ поцалуя.
— Не трогайте меня! съ ужасомъ вскричала Эмилія.
— Разв вы не моя?
— Вы не должны цаловать меня!
Вильфридъ тотчасъ оставилъ ея талію, и наружно въ одну минуту сдлался холоднымъ и вжливымъ.
— Быть можетъ, этому противится тотъ, кто занялъ мое мсто? Конечно, я обязанъ уважать его. Извините. Когда-то вы любили меня!
Жалкое оскорбленіе и глупое воодушевленіе Вильфрида не произвели на Эмилію никакого дйствія, одно только слово его навело ея мысли на Мертира, и фраза послдняго ‘оставаться непорочною’ совершенно ясно представилась въ ея ум. Она даже не содрогнулась, и поэтому Вильфридъ разсуждалъ, что его выстрлъ не попалъ въ цль. Глядя на ея профиль, онъ сдлалъ ей одинъ изъ тхъ вопросовъ, какіе влюбленные иногда позволяютъ себ:— неужели другой…? Глаза окончили смыслъ рчи.
Рядъ мыслей быстро пробжалъ въ ум Эмиліи, придя къ должному заключенію, она громко сказала:— Я никого не люблю!— Она ни разу не цаловала Мертира, даже и не желала его поцалуя.
— Не любите? сказалъ Вильфридъ посл непродолжительной паузы.— Такая откровенность показываетъ, что вы очень великодушны.
Глубокая грусть заставила его потупить голову. Его искреннее чувство къ Эмиліи сообщалось и ей какъ электрическій огонь.
— Скажите, что могу я сдлать для васъ? сказала она.
— Ничего,— если вы меня не любите, мрачно отвчалъ онъ, потомъ, какъ бы вспомнивъ:— да! да! Вотъ что. Обвнчаться со мною, обвнчаться завтра же. Вы любили меня. Я никогда не оставлю васъ! Неужели вы забыли ту ночь, когда сказали мн эти слова? Эмилія! Будьте моею женою, и вы снова полюбите меня. Вы должны. Этотъ человкъ, кто бы онъ ни былъ… о Боже! зачмъ я такой зврь! Будьте же моею! Позвольте мн называть васъ своею милою, дорогою Эмиліею! или скажите лучше просто:— ‘вамъ нечего надяться’, и поврьте, я не буду упрекать васъ. Вильфридъ казался ршительнымъ.
Такой рзкій переходъ изумилъ Эмилію. Она прошептала: — я не могу выйдти замужъ, и потомъ прибавила: — могла ли я знать, что у васъ явится подобное желаніе?
— Могъ ли я это знать? сказалъ онъ.— Ваши слова сбылись. Вы предсказывали, что я убгу отъ этой женщины, какъ вы ее называете, и приду къ вамъ. Посмотрите! все сложилось такъ, какъ вы хотли. Но вы… вы сами измнились. Вы очаровали меня, остались этимъ довольны, а теперь и смотрть не хотите.
Совсть Эмиліи упрекнула ее въ справедливости этого обвиненія, и она задрожала отъ минутнаго упоенія своимъ могуществомъ. Та же самая совсть пробудила въ ней опасное сожалніе къ своей жертв, протянувъ къ нему об руки и приподнявъ подбородокъ, она умоляла Вильфрида не говорить о женитьб.
— Но вы уходите, вы бжите отъ меня… я не буду знать, гд вы, и что длаете, сказалъ Вильфридъ.— И вы оставляете меня этой женщин. Вы знаете, какъ любитъ она австрійцевъ. Выслушайте меня! Я ничего не буду просить… я только даю вамъ общаніе, что если оставлю службу нашей королевы, то никогда не надну благо мундира. .
— О! и Эмилія глубоко вздохнула, почти не замтивъ условнаго если, она заране соглашалась на это условіе, хотя еще не слышала его исхода. Оно состояло въ томъ, чтобы она не покидала Англіи.
— Ваше слово, сказалъ Вильфридъ, Эмилія общала, вовсе не думая, какъ много отдавала она въ замнъ того, что ее ожидало.
— Такъ вы останетесь? спросилъ онъ.
— Останусь!
— Клянетесь честью?
Эти вопросы служили только предлогомъ, чтобы приблизиться къ отвчавшимъ губамъ.
— И я могу видться съ вами? продолжалъ онъ.
— Да.
— Гд бы вы ни жили? И даже иногда наедин? одну!
— Нтъ, если вы не намрены оказывать мн должнаго уваженія, сказала Эмилія, сжатая въ его страстныхъ объятіяхъ. Онъ тотчасъ освободилъ ее и отскочилъ, какъ ужаленный, сердце подало ему боле благоразумный совтъ.
— Для меня уже довольно и того, если я буду знать, что вы въ Англіи, что вы дышете однимъ со мною воздухомъ! Если мы должны встрчаться только на этихъ условіяхъ, то пусть будетъ по вашему. Позвольте мн видться съ вами до тхъ поръ, пока какой нибудь счастливый выстрлъ не избавитъ васъ отъ меня.
Этотъ ‘счастливый выстрлъ’, такъ обыкновенно направляемый на себя сантиментальными влюбленными, съ цлью попасть въ самое сердце неумолимыхъ барышенъ, коснулся сердца Эмиліи, которое начало биться съ сознаніемъ важности даннаго ею общанія.
— Я имю ваше слово? повторилъ Вильфридъ, и Эмилія кивнула головой.
— Впрочемъ, нтъ, продолжалъ онъ, прибгнувъ за совтомъ къ ревности: — я не стану стснять вашей воли! Я вовсе не желаю, въ конц пьесы, имть фигуру вашего графа Бранчіани, который, кстати, довольно странно служилъ и своимъ друзьямъ, и своему отечеству.
— Своимъ друзьямъ? сказала Эмилія, нахмуривъ брови.
— Разв онъ не выдалъ заговорщиковъ? Вдь онъ же открылъ ихъ имена.
— О! вы понимаете насъ не лучше австрійцевъ. Онъ открылъ имена,— да! но для того только, чтобы усыпить подозрнія. Двое или трое мене другихъ замшанные въ заговоръ добровольно согласились, чтобы онъ ихъ предалъ, ихъ взяли, они признались, и направили правительство на ложный слдъ. Графъ Бранчіани состряпалъ блюдо изъ измнниковъ… людей, не истинно преданныхъ длу, состряпалъ для того, чтобы удовлетворить это австрійское чудовище. Никто не зналъ начальника заговора до той ночи, когда шпіонъ проникъ въ собраніе. Разв вы не видите?— онъ выбрасывалъ изъ заговора дурныхъ людей!
— Несчастный! отвчалъ Вильфридъ сквозь зубы.— Мн жаль, что его разлучили съ его красавицей женой!
— А мн жаль, что она живетъ на свт, сказала Эмилія.
Такимъ образомъ окончился ихъ дуэтъ. Вильфриду нравился разговоръ Эмиліи боле своего собственнаго, не имя никакихъ привилегій, и чувствуя себя не ловко въ томъ положеніи, которое и прельщало его, и мучило, онъ замтилъ, что не сметъ задерживать ее доле, въ отвтъ на это Эмилія подала ему руку. Онъ съ видомъ упрека сжалъ поданную руку.
— Прощайте, сказала она.
— И вы первая говорите это, печально отвчалъ Вильфридъ.
— Такъ вы завтра напишете тому австрійскому полковнику, вашему кузену, что никогда, никогда не подете? Да, Вильфридъ?
— Будьте уврены, что пока вы въ Англіи, я не оставлю ее.
Она попросила его передать въ Брукфильд всмъ свою любовь.
— Прежде изъ вашей любви вы могли удлять другимъ только частицу, которую я нарочно уступалъ вамъ, сказалъ Вильфридъ.— Прощайте! Сегодня вечеромъ я увижу арфу. Она стоитъ на старомъ мст. Я не веллъ ее ни трогать, ни передвигать, пока вы сами…
— Какъ вы добры, Вильфридъ!
— А какъ вы прелестны!
У Эмиліи не достало духа запретить ему поцаловать ея руку, и какъ на этотъ разъ на его послднюю фразу не сдлано было никакого возраженія, то артистическое чувство дозволило ему удалиться.

ГЛАВА LIII.

БУКЕТЪ АЛЬДЕРМАНА.

Минуту спустя посл прощанія съ Эмиліей, Вильфридъ сдлалъ на улиц быстрый поворотъ и огромными шагами пошелъ назадъ.— ‘Какъ я былъ глупъ, что не замтилъ, что она только разыгрывала роль равнодушной! вскричалъ онъ. Мн бы нужно видться съ ней еще секунды на дв! но его дипломатическія соображенія отказались найти къ тому средства. И какимъ связаннымъ и церемоннымъ я былъ во все это время! Ему казалось, что онъ не произнесъ ни одной фразы, которая могла бы тронуть ея сердце. Она можетъ подумать, что я все еще имю намреніе жениться на этой женщин’.
Вильфридъ перешелъ на противуположную сторону улицы, и въ сумеркахъ примтилъ мужскую фигуру, которая, подойдя къ дому, внимательно разсматривала окна. Оскорбленный такимъ дерзкимъ неуваженіемъ къ стнамъ, за которыми находилась его возлюбленная, Вильфридъ подошелъ и пристально посмотрлъ на дерзкаго. Оказалось, что это былъ Брэнтопъ.
— Здравствуйте, сэръ! какъ вы поживаете! нтъ! это не тотъ домъ, пробормоталъ Брэнтопъ, продолжая разсматривать стны.
— Какой домъ? чего вы хотите? спрашивалъ Вильфридъ.
— Дженкинсона,— это имя вывело Брантопа изъ затруднительнаго положенія.
— Нтъ, это домъ лэди Гостръ, въ немъ живетъ миссъ Беллони, кстати, вдь вы знаете ее. Подождите минутку и передайте ей два, три слова отъ меня, да особенно замтьте выраженіе ея лица и въ какомъ она плать. Скажите… вы можете сказать, что мистриссъ Чомпъ прислала васъ узнать о здоровь миссъ Беллони.
Вильфридъ вырвалъ лоскутокъ бумаги изъ памятной книжки и написалъ:
Я завтра же могу быть свободенъ. Одно слово! я буду ожидать его, съ полною подписью вашего имени.
Но даже и при самомъ пылкомъ порыв страсти, дипломатія его не позволила ему подписать свое собственное имя. Брэнтопа нетрудно было уговорить принять на себя это порученіе, онъ вошелъ въ домъ, между тмъ какъ Вильфридъ, въ ожиданіи отвта, ходилъ по тротуару шагами часоваго. Свободенъ… завтра же, повторилъ онъ, взглянувъ на часы при свт фонаря.— Ахъ, какъ онъ долго! Да, завтра я могу быть свободнымъ, если захочу. Желалъ бы я знать, для какого чорта Гамбьеръ ухалъ въ Монмоутширъ. Если онъ вздумалъ забавляться репутаціей моей сестры, то я не замедлю разсчитаться съ нимъ. Счастливецъ Брэнтопъ! онъ видитъ теперь мою маленькую Эмилію! мою милую птичку! Она конечно не перемнитъ платья до обда. Если она переоднетъ его прежде, чмъ выйдетъ… клянусь Юпитеромъ, если она будетъ въ немъ вечеромъ, при всемъ этомъ народ, тогда понятенъ будетъ смыслъ слова ‘прощайте’.— Addio, caro, какъ говорятъ эти смуглыя женщины съ своимъ проклятымъ равнодушіемъ, когда вы имъ наскучите. Она однако не изъ нихъ! Великій Боже! она вошла въ комнату съ видомъ маленькой царицы. Я готовъ поклясться, что рука ея дрожала, когда я подошелъ! Мои сестры должны увидть ее въ этомъ плать. Ей необходима ловкая горничная, которая бы умла убирать ея чудные волосы. Она длается такъ же хитра и увертлива, какъ и вс принадлежащія къ ея полу… О! прелестное существо! А когда она улыбается и протягиваетъ руку! Но что-то… въ ней есть что-то особенное… складъ верхней губы не совсмъ хорошъ, носъ тоже иметъ маленькій недостатокъ. Но за то я никогда не видывалъ такого рта и вообще такого лица. Свободенъ, завтра же! Великій Боже! Что, если она подъ этимъ пойметъ, что я свободенъ только для прогулки.
При мысли о такой неясности въ своемъ письм и о возможности ложнаго истолкованія его, Вильфридъ призвалъ на помощь всю свою изобртательность и быстро побжалъ на другой конецъ улицы. Онъ похожъ былъ на сумасшедшаго, на сколько возможно было это сходство. Окинувъ взглядомъ всю длину тротуара, чтобы увриться, что Брэнтопъ еще не вышелъ, онъ забжалъ въ боковую улицу, и не видя ни одного магазина съ письменными принадлежностями, котораго искалъ онъ, въ припадк отчаянія, возвратился на прежнее мсто. Потомъ, боясь, что упустилъ изъ виду Брэнтопа, онъ облетлъ всю улицу, не обращая вниманія на толчки, которыми надлялъ встрчавшихся ему мирныхъ джентльменовъ различныхъ возрастовъ. Конвертъ былъ предметомъ его желанія, чтобы достать его, онъ догналъ проходившую двушку, съ кувшиномъ въ рук, и прежде всего объявилъ ей, что знаетъ, что ее зовутъ Мэри, конечно, такой даръ угадыванья привелъ торопившуюся Мэри въ сильное изумленіе. Полновсная серебряная монета и горячая просьба о конверт, прямо говорили ей, что это былъ влюбленный. Мэри сказала ему, что живетъ за три улицы отсюда, гд есть бумажныя лавки.— Ну, такъ, сказалъ Вильфридъ:— принесите мн сюда конвертъ и вы будете имть случай еще разъ пройтись по тротуару.
— Обо мн пожалуйста не безпокойтесь,— бойко сказала Мэри, и все-таки оказалась исправнымъ коммиссіонеромъ. Вильфридъ написалъ новое посланіе:
Сказавъ, что я свободенъ, я подразумвалъ, что свободенъ сердцемъ, и что никакая цпь не удерживаетъ меня вдали отъ васъ. Я свободенъ съ той минуты, которую вамъ угодно будетъ назначитъ. Пишу въ потьмахъ.
Онъ закрылъ конвертъ, надписалъ имя и адресъ Эмиліи карандашемъ такъ черно, какъ только могъ, и положилъ свое посланіе въ почтовый ящикъ. Сидя на противоположной сторон, онъ увидлъ, когда его взяли, и поэтому разсчиталъ, когда Эмилія прочтетъ его. ‘А можетъ статься она не будетъ читать, пока не останется одна?— Это должно быть ея спальня’, проговорилъ онъ, смотря на одно освщенное окно въ верхнемъ этаж.
‘Вотъ до чего я дошелъ. Я не могу оставить улицу’, пробормоталъ Вильфридъ, прибгнувъ къ запасу своей философіи. Онъ пылалъ бшенствомъ при мысли о томъ, какимъ онъ выказалъ себя въ глазахъ Пойса и его сестры.
Около половины девятаго къ подъзду дома лэди Гостръ подъхала карета. Мистеръ Пойсъ посадилъ въ нее Джорджіану и Эмилію. Брэнтопъ послдовалъ за дамами, и кучеръ, получивъ приказаніе, куда хать, тронулся. Въ ум Вильфрида мелькнула мысль о преслдованіи. Онъ разсчитывалъ, что съ помощію кэба, можетъ поймать свою добычу — Брэнтопа. Вдь не могли же они взять его куда нибудь на вечеръ! подумалъ онъ и ршилъ, что вроятно по дорог они подвезутъ Брэнтопа къ дому. Отъ усиленнаго движенія въ преслдованіи быстро мчавшейся кареты, кровь Вильфрида закипла еще боле, забывъ измнника Брэнтопа, онъ почувствовалъ единственное желаніе увидть Эмилію еще разъ и притомъ сегодня. Скоро бжалъ онъ, съ глазами и умомъ, устремленными на одинъ предметъ, а несчастія со всхъ сторонъ осаждали его. Онъ столкнулъ лотокъ съ яблоками и услышалъ за собой ожесточенную брань, столкнулся съ джентльменомъ среднихъ лтъ, который для пищеваренія посл сытнаго обда направлялся въ клубъ, наконецъ со всхъ ногъ налетлъ на мальчика съ кружками пива и вся ноша послдняго разлетлась по улиц.— Неужели люди могутъ пить такую гадость? задыхаясь проговорилъ онъ, и на бгу, вытирая съ себя носовымъ платкомъ брызги пива, онъ окликнулъ желанный кэбъ, и съ пылающимъ лицомъ и протянутымъ указательнымъ пальцемъ, кричалъ извощику не терять изъ вида карету. Мальчикъ былъ удовлетворенъ относительно своего хозяина и своей собственной персоны.— Неужели можно пить такую гадость? еще разъ простоналъ онъ, съ отвращеніемъ размышляя о людскомъ вкус. Его покинула всякая мысль приблизиться къ Эмиліи въ настоящемъ вид. Наружное употребленіе пива потушило въ немъ бшенство. Эмилія казалась ему недостижимой, свтлой звздой, блиставшей въ глубин нечистаго колодца. Стой! закричалъ онъ изъ окна.
— Пріхали, сэръ! сказалъ кэбменъ.
Карета остановилась, и лакей своей суматохой нарушилъ покой въ одномъ изъ сосднихъ домовъ. Несчастный кэбменъ тоже подъхалъ къ самому окну кареты. Вильфридъ готовъ былъ приложить ко лбу дуло пистолета. Онъ увидлъ, что миссъ Фордъ узнала его, и изящно поклонился ей. Она опустила окно и сказала: — вы, кажется, одты по бальному, мы возьмемъ васъ съ собой.
Вильфридъ выразилъ надежду, что он позволятъ ему проводить ихъ до дверей, и сдлалъ по грязи нсколько прыжковъ. Эмилія припрятала подальше свои руки. Вильфридъ въ бшенств своемъ началъ говорить, что не можетъ войти съ ними, когда Джорджіана сказала:— мн надобно поговорить съ вами, и слегка пожала ему руку. Онъ хотлъ было сказать пиво, когда дверь за нимъ затворилась.
— Позвольте мн слова два вашему кавалеру. Онъ писецъ моего отца. Мн нужно видть его по весьма важному длу, вотъ почему я взялъ на себя смлость преслдовать васъ, сказалъ онъ и удалился.
Брэнтопъ стоялъ невдалек, въ спокойной поз и карманной щеточкой приглаживалъ волосы.
Вильфридъ поставилъ Брэнтопа спиною къ свту и спросилъ:— не запачкана ли у меня рубашка?
Посл непродолжительнаго осмотра Брэнтопъ отвчалъ:— немного запачкана.
— Не чувствуете ли вы какого запаха? сказалъ Вильфридъ и со страхомъ сталъ ожидать отвта: — какой-то мальчишка облилъ меня пивомъ.
— О, да, пахнетъ пивомъ! понюхавъ, вскричалъ Брэнтопъ.
— Что я буду длать? возразилъ Вильфридъ, и старался припомнить: испытывалъ ли онъ радость, когда, ведя Эмилію на лстницу, дотронулся до ея платья.
Брэнтопъ рылся въ боковомъ карман своего сюртука.— У меня есть… сказалъ онъ, красня.
— Что такое?
— Мистриссъ Чомпъ, сэръ, подарила мн сегодня. Она всегда заставляетъ меня принять что нибудь и я не могу отказаться. Сегодня она подарила мн флакончикъ духовъ.
Вильфридъ съ безмолвнымъ отчаяніемъ ототкнулъ пробку, налилъ духовъ на платокъ, и имъ началъ тереть себя по груди.
— Какіе это духи? спросилъ онъ.
— Букетъ Альдермана, сэръ,
— Самый отвратительный.— Благодаря новымъ прізжимъ, Вильфридъ не имлъ времени распространяться. Онъ вошелъ съ улыбающимся, но вмст съ тмъ озабоченнымъ лицомъ, не совсмъ довряя, чтобы букетъ Альдермана заглушилъ запахъ пива, и общалъ достойно возблагодарить небо, если только проклятіе Эмиліи не обрушится на его голову. Въ пріемной однако обоняніе его было поражено смшаннымъ запахомъ букета Альдермана и дурнаго пива. Окончательно взбшенный, онъ посмотрлъ направо и налво, ища средства къ побгу. Оставалось еще семь ступенекъ, когда находчивость явилась къ нему на помощь.
— Я сейчасъ получилъ очень важное извстіе изъ дома и боюсь, что… сказалъ онъ Джорджіан.
— Что же случилось? извините меня пожалуйста, вамъ быть можетъ нужно хать туда? спросила Джорджіана, а Эмилія устремила на него пристальный взоръ.
— Да, я боюсь, что мн нельзя оставаться здсь. Надюсь, вы извините меня?
Лицо его ясно выражало внутреннюю пытку. Джорджіана съ участіемъ протянула ему руку, а Эмилія своимъ глубокимъ шопотомъ сказала: — завтра вы мн все разскажете. Потомъ он поклонились, и Вильфридъ снова очутился на улиц.
— Благодарю тебя, Боже, что я увидлъ ее! было его первою мыслію.— Что она подумала о мн? произнесъ онъ, свободно вздохнувъ.— Каково! на ней не было надто платья Бранчіани, и потому Вильфридъ могъ думать, что хотлъ, оно было надто на ней днемъ, вроятно только для того, чтобы плнить его взоры, или можетъ быть и то, что такъ какъ онъ видлъ ее въ этомъ плать, то она не желала быть въ немъ при другихъ. Не смотря на свое униженіе, онъ все-таки чувствовалъ себя счастливымъ. По дорог на станцію онъ увидлъ звзды на неб, и благословилъ ихъ, рука его тревожно махала, чтобы еще больше привлечь холоднаго воздуха для освженія пылающаго лица. Маленькія прозрачныя облачка, казалось, нарочно собрались, чтобы посмотрть на ту сосновую рощу, гд онъ въ первый разъ услышалъ игру Эмиліи, глядя на сосны, среди которыхъ раздавались нкогда звуки очаровательнаго ея голоса, онъ наслаждался воображаемой гармоніей. Такимъ образомъ парила его фантазія во всю дорогу въ Брукфильдъ, еще боле побуждаемая къ этому букетомъ Альдермана. Философъ, до сихъ поръ остававшійся за сценой, бросается впередъ къ самымъ лампамъ, чтобы объяснить, что Вильфридъ, надушившись букетомъ, для заглушенія пивнаго запаха, вмсто того чтобы выждать время перемнить платье и освжиться чистымъ воздухомъ, изображалъ собою олицетворенную сантиментальность. Но довольно!

ГЛАВА LIV.

ВЗРЫВЪ ВЪ БРУКФИЛЬД.

‘Завтра вы мн все разскажете’.— Вильфридъ повторялъ слова Эмиліи, стараясь подражать даже ея тону, и это повтореніе и подражаніе, не смотря на свою неуклюжесть, все-таки разливали въ немъ блаженство. Онъ шелъ отъ станціи жлезной дороги къ Брукфильду по сосновой рощ, придумывая какое нибудь важное семейное приключеніе, которое бы можно было разсказать ей завтра. Какого бы рода ни было это приключеніе, но онъ долженъ былъ заключить его словами: — Теперь все хорошо. Онъ замтилъ, что низенькая сосна, подъ которой онъ въ первый разъ увидлъ Эмилію, была срублена. Отсутствіе этого дерева бросило его въ зловщую дрожь.
Первое, что ему представилось при вход въ домъ, была огромная груда картонокъ мистриссъ Чомпъ, онъ сталъ вслушиваться, ея голосъ раздавался въ библіотек. По глазамъ Генсфорда можно было безошибочно заключить, что въ дом произошелъ разрывъ.
— Мн не много придется выдумывать, съ горечью сказалъ Вильфридъ.
Въ дверяхъ библіотеки на минуту показалась Адель, а за нею послышался громкій возгласъ мистриссъ Чомпъ. Вслдъ за тмъ заговорила Арабелла, потомъ мистеръ Поль и Корнелія, на слова которыхъ мистриссъ Чомпъ пронзительно закричала:— вы не будете говорить съ нимъ, прежде чмъ я сама не увижу его! Затмъ послдовала грубая смсь англійскихъ бранныхъ словъ съ ирландскими. Барышни втащили брата въ библіотеку.
Безъ всякаго сомннія вамъ случалось видть любимый эскизъ мечтательнаго молодаго художника, который съ восторгомъ описываетъ сцены на какомъ нибудь плоту, несущемся по взволнованному морю, гд прелестныя, одтыя въ атласныя платья лэди, съ простительнымъ въ подобномъ случа отчаяніемъ, выказываютъ полную энергію и дятельность, которыя существовали въ нихъ еще до пробужденія этого чувства. Брукфильдскія барышни почти совершенно сбросили съ себя тогу надменной скромности и непостижимаго для нихъ самихъ превосходства. Он во имя сожалнія къ себ умоляли мистриссъ Чомпъ успокоиться и замолчать. Он убждали ее и на вс ея грубые возгласы отвчали только: нтъ, нтъ, оставьте, мистриссъ Чомпъ, оставьте!.. Он вставали, когда вставала она, и окружали ее, длая руками самые выразительные жесты. Вильфридъ, внимательно слдившій за ходомъ ссоры, ни на секунду не обнаружилъ своего негодованія. Его наблюденія показали ему, что дло зашло довольно далеко. Не смотря на мягкія слова, срывавшіяся отъ времени до времени съ языка мистера Поля, онъ отгадалъ все.
Говоря короче, мистриссъ Чомпъ, съ помощію Брэнтопа, своего кавалера, встртилась наконецъ съ мистеромъ Перикломъ, который назвалъ ее нищей. Съ демонской злобой онъ упрекалъ ее въ спекуляціяхъ на такихъ-то и такихъ-то векселяхъ,— упрекалъ ее въ алчности къ деньгамъ и адски хохоталъ надъ ея возрастающимъ удивленіемъ.— Вы шутите, мистеръ Периклъ, пробовала она и говорить и думать, но уже одно только слово ‘нищая’ бросало ее въ дрожь. Она объявила, что пришла къ нему собственно потому, что мистеръ Поль считаетъ ее виновницей своего разоренія. Мистеръ Периклъ покрутилъ кончики своихъ нафабреныхъ усовъ: — Совтую вамъ воротиться домой, сказалъ онъ:— или сходить къ адвокату, скажите ему, я желаю разузнать свои дла. И адвокатъ найдетъ, что Поль банкротъ. Можетъ быть… я и не знаю… Поль припряталъ немного изъ вашихъ денегъ,— ма’мъ, это можетъ быть.
По окончаніи визита мистриссъ Чомпъ вылетла отъ мистера Перикла и подошла къ Брэнтопу, ожидавшему ее внизу и мечтавшему о повышеніи въ контор, которое могло доставить ему такое вниманіе къ этой лэди. Нечего и говорить, что онъ былъ удивленъ, получивъ въ подарокъ флаконъ духовъ, какъ единственное вознагражденіе за его достойную услугу. Задыхаясь отъ паническаго страха, мистриссъ Чомпъ увряла его, что ‘она нищая, и что въ настоящую минуту запахъ духовъ былъ для нея самымъ жестокимъ ударомъ, въ особенности запахъ букета Альдермана, про который покойный Чомпъ солгалъ, мистеръ Брэнтопъ, сказавъ, что они въ честь его получили такое названіе. И я нюхала ихъ въ Ирландіи… когда была глупымъ ребенкомъ… когда считала его чуть что не принцемъ… вдь этакая глупая. И о! Я теперь нищая, да!’ Съ этимъ восклицаніемъ она выскочила на улицу, и такъ сконфузила Брэнтопа, что тотъ, безотчетно кликнувъ кэбъ, объявилъ ей, что нельзя терять времени, въ противномъ случа они опоздаютъ на поздъ. Мистриссъ Чомпъ просила кэбмена, какъ человка, сочувствующаго интересамъ безпомощной женщины, хать по возможности скоре, на станціи же стала торговаться съ нимъ, поставляя на видъ свои сомнительныя финансовыя обстоятельства. Въ такомъ расположеніи духа она попала въ Брукфильдъ, и вотъ отъ чего произошелъ весь шумъ. Вильфридъ пріхалъ спустя два часа посл прізда мистриссъ Чомпъ. Въ этотъ промежутокъ брукфильдскія барышни тщетно старались успокоить ее. Съ появленіемъ Вильфрида, он возложили на него этотъ тяжелый трудъ. Мистеръ Поль, хотя и не обнаруживалъ ничего особеннаго при этомъ неожиданномъ удар, но потерялъ однако свой самоувренный, спокойный видъ. Вильфридъ внимательно выслушивалъ мистриссъ Чомпъ, до тхъ поръ пока на при третьемъ приступ остановилась, чтобы перевести духъ. При этомъ онъ улыбнулся и сказалъ:— Быть можетъ, вамъ извстно, что мистеръ Периклъ иметъ особенныя причины непріязни ко мн. Мы съ нимъ поссорились. Мн кажется, что подобные ему люди имютъ привычку мстить всему семейству, если кто нибудь изъ членовъ этого семейства ршится оскорбить его.— Эти слова, лишь только мистриссъ Чомпъ поняла ихъ значеніе, послужили для нея нкоторымъ утшеніемъ, но не найдя въ нихъ столько утшенія, сколько ожидала, она не обратила на нихъ должнаго вниманія, и снова застонала.— Если вы тревожитесь о положеніи длъ моего отца, то ему стоитъ только показать вамъ свои книги, и по нимъ вы увидите, что нтъ ни малйшей опасности,— сказалъ Вильфридъ, стараясь усыпить ея подозрніе.
— А захочетъ ли Поль показать эти книги? возразила мистриссъ Чомпъ, привставъ съ своего мста.
— Конечно, покажу! покажу! Разв я не говорилъ объ этомъ? сказалъ мистеръ Поль, начиная сильно мигать передъ каминнымъ огнемъ.— Садитесь, Марта.
— О! но въ состояніи ли я буду понять васъ, Поль? вскричала она.
— Въ этомъ отношеніи я употреблю вс свои усилія, чтобы помочь вамъ, сказалъ Вильфридъ снисходительнымъ тономъ.
Брукфильдскія барышни были тронуты, когда мистриссъ Чомпъ съ нкоторою любезностью отвтила:— я вамъ буду очень благодарна, сэръ. И тотчасъ же прибавила ‘мистеръ Вильфридъ’, какъ будто нашла, что слово сэръ было слишкомъ холодно.
Это было сказано такъ искренно и просто, что озарило мистриссъ Чомпъ свтомъ, подъ которымъ барышни никогда ее не видли. Въ ихъ груди зашевелилось сожалніе, а съ нимъ вмст и необъяснимое чувство стыда, которое очень скоро оставило сожалніе на заднемъ план. Он даже не смли допрашивать себя, правда ли, что отецъ ихъ ршился рискнуть деньгами этой бдной женщины въ какой нибудь отчаянной спекуляціи. Всю, оставшуюся въ нихъ надежду, он возложили на ея состояніе, и Адель даже ршилась усердно помолиться за его сохраненіе. Тайнымъ чувствомъ въ сердцахъ барышенъ было то, что небесное провидніе, отнявъ у нихъ богатство, вроятно не сочтетъ необходимымъ прибавить къ этому еще безчестіе. Слдовательно, и какъ бы защищаясь отъ еще худшаго несчастія он въ первый разъ подумали, что ихъ отца постигло денежное разореніе. Он были любезны къ мистриссъ Чомпъ, простили ей и ея ужасный выговоръ, и грубыя восклицанія, и жалобы, и ея паническій ужасъ, но ихъ сожалніе было почтительно обращено на старика отца. Его тяжелыя ощущенія, горькія слезы изнуреннаго созданія побудили Арабеллу встать и ласково сказать: — мистриссъ Чомпъ позвольте проводить васъ въ спальню.
Это новое изъявленіе нжной вжливости заставило ее вскричать:— О, Боже! вы кажется ласкаетесь ко мн, чтобы отвлечь меня отъ предмета.
Арабелла перенесла даже и это, и сказала:— пойдемте, отдыхъ облегчитъ васъ.
— Но какъ же я засну?
— Зажмуривъ глазки, какъ бывало я говаривала моей нян, сказала Адель, и мистриссъ Чомпъ, привыкшая къ случайнымъ ласкамъ со стороны Адели, была почти разуврена.
— Я посижу съ вами, пока вы заснете, возразила Арабелла.
— А что, если… простонала мистриссъ Чомпъ:— что если, я слишкомъ бдна, чтобы вознаградить васъ? Если я банкротъ?— о!
Арабелла улыбнулась.— Если я что длаю, то ужь конечно не изъ надежды на вознагражденіе, а о такой услуг, какъ эта, не стоитъ даже говорить.
При явномъ удивленіи и недовріи мистриссъ Чомпъ къ добросовстной перемн въ ея манерахъ, въ голов Арабеллы мелькнула мысль о ихъ нечестности. Она съ завистью посмотрла на Корнелію. Эта барышня задумчиво стояла опершись о спинку стула, точно мечтающая королева, съ готовымъ мягкимъ обнимающимъ все общество взглядомъ. Въ ней поза всегда преобладала надъ дйствіемъ.
Прежде чмъ выдти изъ комнаты, мистриссъ Чомпъ спросила:— рано ли встанетъ завтра мистеръ Поль?
— Очень рано,— вы даже побейте меня, если можете, сказалъ онъ, зная, что этотъ вопросъ былъ сдланъ для испытанія его правдивости.
— О, Боже! что, если это только фальшивая тревога со стороны противнаго мистера Перикла! сказала мистриссъ Чомпъ по дорог въ спальню.
Она остановилась въ дверяхъ, и повернувъ голову, стала сильно нюхать: — о! это вы, сказала она, обращаясь къ Вильфриду: — это вы, мой милый, такъ пахнете моимъ бднымъ Чомпомъ. Ахъ! если бы я не была разорена, вдь мы врно пообдали бы вмст! Пожалуйста поцалуйте меня. Вашъ запахъ такъ успокоителенъ.
Вильфридъ подставилъ щеку, длая видъ, что смется, хотя все это было для него очень трагично.
— О! можетъ быть я и засну, и завтра поутру не буду казаться тмъ гадкимъ саломъ, на которое, по словамъ мистера Перикла, я извела такъ много денегъ… на спекуляціи… я ненавижу ихъ! и на покупку пеньки! Я! Марта Чомпъ! Да неужели я хочу повситься и зажечь свчей вокругъ своего болтающагося трупа на сорокъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ? Ну скажите, скажите! Есть ли тутъ смыслъ? И зачмъ это Поль захотлъ, чтобы я купила весь этотъ жиръ? И гд мн его держать, скажите пожалуйста. Надюсь, что они не разорятъ меня изъ-за такой безумной спекуляціи! Тогда, гд же Судія, видящій вс сердца?
Успокоивъ повидимому себя этими вопросами, мистриссъ Чомпъ отправилась, кивнувъ головой Вильфриду и сказавъ:— вы такъ хорошо улыбаетесь, такъ хорошо! Корнелія и Адель послдовали за нею, а Вильфридъ остался съ отцомъ.
Было весьма естественно, что Вильфридъ выжидалъ минуты для откровеннаго объясненія съ отцомъ. Онъ скрестилъ ноги, положивъ ихъ на каминную ршетку, и ждалъ. Старикъ, наблюдавшій за нимъ, нсколько разъ кашлянулъ, какъ бы приготовляясь къ чему-то. Вильфридъ подумалъ, что онъ нуждается въ помощи, и приготовился слушать, но тутъ мистеръ Поль тотчасъ же погрузился въ глубокія думы.
— Не правда ли, странно, сказалъ онъ наконецъ съ простодушнымъ видомъ: — что люди, ничего не понимающіе въ торговыхъ длахъ, имютъ преудивительныя идеи… люди, которые сами по себ лишены всякаго смысла!
Посл этого онъ снова задумался. Вильфридъ зналъ, что ему тяжело было говорить, и чтобъ ободрить его, сказалъ: — вы вроятно намекаете на мистриссъ Чомпъ, сэръ?
— О! глупая женщина, нелпая! Нтъ, я говорю о всхъ васъ, о всхъ Джекахъ, какъ выражается Марта. Ты, кажется, думаешь… но довольно, пойдемъ спать.
— Спать! вскричалъ Вильфридъ нахмуривъ брови.
— Да что же другое и длать старикамъ въ два или три часа ночи? ноги мои похолодли, я чувствую колотье въ спин и не могу говорить! Зажги-ка мою свчку, молодой джентльменъ, вонъ она тамъ стоитъ, разв ты не видишь? Ты какъ будто утомленъ. Сонъ на мягкой подушк не повредитъ теб.
— Я желалъ бы немного поговорить съ вами, сэръ, сказалъ Вильфридъ съ смущеніемъ и досадой.
— Пожалуйста только не о счетныхъ книгахъ! возразилъ отецъ.— Я не могу и не хочу, между ночью и утромъ никто не пишетъ векселей. Это положительно врно! Вотъ теб два мои пальца. Завтра можетъ быть получишь три и въ добавокъ съ перомъ.
Съ этой жалкой шуткой маленькій купецъ кивнулъ сыну головой и, взявъ свчу, направился къ двери.
— Кстати, когда ты пойдешь въ свою спальню, посмотри, все ли въ порядк на верху въ моей комнат, сказалъ онъ уходя.
Два пальца, поданные отцомъ на прощанье, сказали Вильфриду боле, чмъ можно было бы высказать словами. И все-таки какъ ничтожны казались ему эти заботы и безпокойства въ сравненіи съ его собственнымъ страданіемъ! Онъ съ нетерпніемъ ждалъ разсвта, чтобы описать Эмиліи свои чувства, которыя должны были смягчить ея непреклонность. Онъ долженъ благодарить непріятную сцену, встрченную имъ по прізд въ Брукфильдъ, потому что эта сцена помогла ему частію забыть свое униженіе. Онъ, конечно, имлъ въ себ достаточно раціональнаго чувства, чтобы быть огорченнымъ домашнимъ несчастіемъ, но его преобладающая страсть высасывала живительные соки изъ всего текущаго событія.
Исполняя требованіе отца, Вильфридъ отправился въ спальню старика посмотрть, все ли въ порядк. Занавси кровати были задернуты, въ камин догоралъ огонекъ. Казалось, безмятежный сонъ наполнялъ собою всю комнату. Вильфридъ, съ досадой на недостатокъ доврія къ нему отца и на его скрытность, хотлъ удалиться. Онъ услышалъ свое имя и остановился.
— Что вамъ угодно, сэръ? сказалъ Вильфридъ.!
— Дверь заперта?
— Да, заперта.
Голосъ изъ-за занавси посл минутнаго колебанія продолжалъ:
— Все это ты надлалъ, Вильфридъ. Не отвчай пожалуйста: я не могу долго говорить. Ты же долженъ и поправить это. Периклъ можетъ сдлать все, если захочетъ. Довольно теб и того, если я говорю что онъ можетъ. Онъ не хочетъ видть меня. Ты знаешь, почему. Если онъ разойдется со мной,— что весьма обыкновенно въ торговл,— я… мы оба запутаемся.
Затмъ послдовалъ глубокій вздохъ. Обыкновенно отрывистая, рзкая рчь замнилась глухими тонами: — ты долженъ остановить это. Ну, пожалуйста, не разсуждай. Завтра же иди къ Периклу. Ты долженъ идти. Ничего худаго не случится, если ты пойдешь немедленно.
— Но, сэръ! Великій Боже! вскричалъ Вильфридъ, ужаснувшійся мысли объ униженіи, выраженномъ въ этихъ фразахъ.
Занавси сильно заколебались.
— Если не хочешь идти, произнесъ старикъ съ горячностью:— то есть еще другой способъ поправить дло. Ступай къ гробовщику и закажи гробы для всхъ насъ. Доброй ночи!
Занавсь снова зашевелилась. Вильфридъ стоялъ и смотрлъ на таинственную завсу, какъ будто слушая зловщаго оракула. Изъ страха раздражить старика, и не мене того изъ страха навлечь на себя обвиненіе въ страшномъ кризис, который можно было отклонить извиненіемъ передъ человкомъ, получившимъ отъ него пощечину, Вильфридъ вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА LV.

ТРАГИЧЕСКІЙ КОНЕЦЪ САНТИМЕНТАЛЬНОСТИ

Между нашими актерами есть человкъ, котораго вы, быть можетъ, не знаете. У сэра Порселя Баррета вошло въ привычку смотрть на себя, какъ на человка, преслдуемаго какою-то мрачною тнью. Съ молодыми людьми, находящимися подъ вліяніемъ сильнаго огорченія, бываетъ то же самое, но это слдуетъ приписать ихъ молодости и врожденной стыдливости, особливо при недостатк присутствія духа бороться съ неудачами. Ропотъ на провидніе у человка уже зрлаго происходитъ отъ его мелочности, а еще боле отъ гордости. Онъ припоминаетъ, что древніе боги выбирали для преслдованія великихъ героевъ, и въ вознагражденіе матеріальныхъ утратъ, воображаетъ себя открытою цлью для нанесенія ударовъ со стороны невидимыхъ силъ. Тотъ, кто предается этому обману, бываетъ иногда одаренъ высокими достоинствами, онъ не можетъ быть слишкомъ мелочной натурой, и потому мы постараемся поближе разсмотрть его, не называя его преждевременно глупцомъ. Если бы сэръ Порсель склонился или упалъ подъ преслдовавшимъ его бичемъ, то посл нсколькихъ стоновъ, онъ пошелъ бы своей дорогой, какъ и другіе. Почему знать? Человкъ, жестоко преслдуемый судьбою, хотя и можетъ быть доведенъ до такого униженія, что съ радостью станетъ смотрть на свой ежедневный обдъ, но все-таки онъ будетъ презирать существо, которое изобртетъ какой нибудь соусъ. Я хочу сказать, что онъ, какъ и большая часть сентименталистовъ, пожалуй, многое бы и простилъ нашему простому человчеству, но не простилъ бы его зачерствлости и ни подъ какимъ видомъ не пошелъ бы съ нимъ рука объ руку. Сэръ Порсель однако никогда не падалъ и не склонялся подъ тяжестью бремени, которымъ судьба надлила его. Передъ людьми онъ всегда былъ неизмнно прямъ и въ сторон отъ нихъ не утшалъ себя ропотомъ. Онъ долго жилъ одинъ, лъ одинъ и мечталъ одинъ. Жалобы на отца для деликатнаго существа составляютъ предметъ весьма щекотливый, а сэръ Порсель былъ къ своему отцу джентльменомъ во всхъ отношеніяхъ. Поэтому неудачи и огорченія ранней молодости сдлали его молчаливымъ. Будучи джентльменомъ во всхъ отношеніяхъ, онъ, къ несчастію, забывалъ долгъ къ своей собственной натур. Неужели намъ нельзя говорить, когда мы бываемъ удручены горестью? Маленькимъ людямъ слдуетъ знать, что они должны молчать: но за то главная задача для нихъ заключается въ томъ, чтобы помнить, что они малы. Подавляя вопль постояннаго раздраженія, воздерживаясь отъ стованій на несправедливость, они этимъ самымъ питаютъ демона въ своихъ сердцахъ, и впослдствіи имъ понадобится слишкомъ сильная воля, чтобы уничтожить его тамъ. Имъ потребуется сила, чтобы убить его, потребуется бодрость духа, чтобы жить безъ него, посл весьма продолжительнаго услажденія ихъ слуха самыми успокоительными рчами. Прислушивались ли вы къ нему когда нибудь? Вотъ что онъ длаетъ: онъ разыгрываетъ вамъ мелодіи по вашимъ же нотамъ (онъ первый научаетъ музык цлыя тысячи людей, у которыхъ вовсе нтъ музыкальныхъ наклонностей, и потому, можете судить, какой это миленькій демонъ!), разыгравъ сначала очаровательную мелодію, онъ начинаетъ, совершенно въ контрастъ ей, пронзительно пищать, жужжать и ревть, увряя васъ, что эти невыносимые звуки считаются въ свтскомъ обществ настоящей музыкой. Возможно ли же сравнить ихъ съ звуками его первой очаровательной мелодіи! Этого-то дивнаго демона сэръ Порсель и лелялъ съ самаго дтства.
Ребенкомъ, между втренной матерью и отцомъ, расположеннымъ отъ капризовъ къ помшательству, сэръ Порсель выросъ съ смутными понятіями о сыновнемъ долг, питая какую-то шаткую любовь къ обоимъ, питая чувство, которое нельзя назвать истинною привязанностію,— это была природная, но искаженная любовь, которая, научая насъ мечтать о тяжести нашей судьбы, кладетъ фундаментъ пагубному эгоизму. Еще юношей, сэръ Порсель считалъ себя философомъ. Отецъ держалъ его при себ, не приготовляя ни къ какой профессіи, кром той, изученіе которой производитъ покорнаго сына и подающаго большія надежды наслдника. Первый намекъ на зависимость повелъ къ первому разрыву между отцомъ и сыномъ,— разрыву, который впослдствіи увеличился еще боле отъ тщеславной снисходительности съ одной стороны и безмолвно протестовавшей покорности — съ другой. Его мать умерла подъ кровомъ своего мужа. Съ тхъ поръ старикъ старался совершенно забыть ее. Она оставила сыну немного денегъ, но отецъ не позволилъ ему даже дотронуться до нихъ. Отъ матери сэръ Порсель наслдовалъ любовь къ музык, но отецъ объявилъ, что лишь только онъ наложитъ руку на какой бы то ни было музыкальный инструментъ, то положительно будетъ лишенъ наслдства. Вс эти признаки враждебнаго антагонизма здравому разсудку молодой человкъ могъ бы считать скоре несчастіемъ отца, нежели своимъ собственнымъ, если бы только понималъ, что подобная вещь, какъ безуміе, налагала пятно на его фамилію. Но сантиментальный умъ молодаго человка считалъ чудовищнымъ несчастіемъ взвести такое обвиненіе на родителя, который не билъ оконъ и не хохоталъ до безобразія. Онъ велъ себя въ отношеніи къ отцу, какъ къ человку весьма разсудительному и, вмсто сожалнія, чувствовалъ только вражду и злобу. Такимъ образомъ сантиментальность приняла форму сожалнія. Мало по малу, сэръ Порсель приписывалъ сумасбродство своего отца злой судьб, которая его преслдуетъ. Его запуганная человческая натура говорила ему, что сумасбродство или просто безуміе очевидно гд-то существовало. Она нисколько не оскорбляла его сантиментальности, взваливая всю вину въ этомъ на порядокъ вещей во всей вселенной.
Противъ такого дико-злобнаго безумія или противъ сосредоточеннаго гнва невидимыхъ силъ сэръ Порсель стоялъ твердо, принимая ударъ за ударомъ. Будучи органистомъ хильфордской церкви, онъ самъ чистилъ себ платье и заботился о своей наружности съ тмъ энергическимъ смиреніемъ, которое имло видъ непобдимаго терпнія, онъ какъ будто говорилъ: пока я живу на свт, пусть меня считаютъ тмъ, что я есть. Послднюю часть фразы мы измнимъ такъ: пусть считаютъ меня тмъ, чмъ я себя считаю. Въ дйствительности, онъ ни съ чмъ не боролся. Онъ былъ загнанъ съ дтства. Онъ походилъ на того стараго испанскаго губернатора, крпость котораго была разрушена землетрясеніемъ, и который прибгнулъ къ декораціямъ, чтобы обмануть непріятеля, сэръ Порсель также былъ достаточно вооруженъ хитростью противъ всхъ, кром своего внутренняго врага.
Кто терпливо переноситъ несчастія и точно также исполняетъ свои обязанности, тотъ долженъ довольствоваться утшеніемъ не совсмъ пріятнаго свойства. Простое нашептываніе музыкальнаго демона не можетъ удовлетворить его. Въ положеніи сэра Порселя, ему казалось великодушіемъ дорожить этою злосчастною жизнію и онъ утшалъ себя тмъ, что жизнь была совершенно въ его распоряженіи. Переносить такъ много испытаній, такъ много страдать и все-таки дорожить жизнью — льстило его гордости. ‘Продолжительность моихъ страданій зависитъ отъ меня’, говорилъ онъ, смягченный размышленіями. Такова наша философія низшаго полета.
Но когда въ сердц устроеннаго такимъ образомъ человка зашевелится любовь къ женщин, оно принимаетъ тогда новую жизненную силу, новое здоровье и не можетъ шутить подобными вещами. Когда сэръ Порсель познакомился съ Корнеліей, онъ нашелъ въ ней ту самую женщину, которой желало его сердце, или по крайней мр нашелъ самое очаровательное ея подобіе. Это обстоятельство, быть можетъ, принесло бы еще боле чести брукфильдской барышн, если бы она старалась быть тмъ, чему онъ пріучалъ себя поклоняться. Въ немъ произошла благотворная перемна и побуждала его къ здравымъ мыслямъ и дламъ. Если бы эта перемна была результатомъ рзкаго умственнаго переворота, возбужденнаго имъ же самимъ, тогда еще можно бы надяться на его исправленіе. Къ несчастію, она зависла отъ той, которая воодушевляла его. Онъ ршилъ, что въ лиц Корнеліи жизнь его должна подвергнуться новымъ испытаніямъ, и полагая, что ему не перенести ихъ и придется испытать неудачу, онъ долженъ былъ противъ воли приписывать ей небывалыя и безпримрныя добродтели, желая этимъ сохранить хотя небольшую, но постоянную увренность въ самомъ себ. Корнелія весьма благосклонно принимала вс эти украшенія. Она согласилась, сама не сознавая своего героизма, быть его идеаломъ, и къ этому-то идеалу стремились вс его врованія. Увы! въ нашемъ свт, гд все должно двигаться, длается очевиднымъ, что идеалъ, или идолъ (какъ угодно), не былъ съ самаго начала одаренъ двумя ногами. Такъ въ чемъ же поэтому состоитъ обязанность поклонника идеалу? Согласовать, сказалъ бы я, суеврное обожаніе съ обыкновенною дйствительностью. Корнелія, на своемъ пьедестал, конечно не могла согласиться съ такимъ требованіемъ, но ей доставило бы гораздо больше удовольствія, если бы обожающій ее человкъ спокойно взялъ ее и переставилъ на другое мсто, избранное имъ самимъ въ новыхъ сферахъ безпрестанно смняющихся обстоятельствъ. Но онъ былъ весьма далекъ отъ этого и повидимому вовсе не зналъ, что оба они, вмст съ быстро смняющимися днями, проходили чрезъ т Сферы. Онъ шелъ, какъ человкъ въ длинномъ корридор, гд желанный свтъ, къ которому онъ направляется, становится виднымъ лишь только при самомъ конц. Корнелія, въ первомъ пылу его воображенія должна была оставаться всегда не тронутою обстоятельствами. Это было весьма трудно. Идеалъ чувствовалъ нужду если не въ ногахъ, то по крайней мр въ нкоторомъ допущеніи къ людскимъ законамъ со стороны своего поклонника, но онъ продолжалъ благоговть передъ ней и по инстинкту, и по необходимости. Женщины въ своемъ сантиментализм никогда не бываютъ такъ безразсудны, какъ мужчины. Теперь мы заглянули въ туманную внутренность ихъ системъ, надюсь, это будетъ нашей послдней остановкой и послднимъ испытаніемъ театральнаго механизма, до отъзда Эмиліи изъ Англіи.
Вскор посл брукфильдскаго взрыва, Корнелія получила письмо отъ своего обожателя, написанное въ повелительномъ тон. Онъ просилъ ее придти къ срубленной ив,— ‘безплодному дереву’, какъ онъ называлъ это мсто. Испуганная его рзкостью, она не могла сладить съ недоумніемъ и обратилась за совтомъ къ своему достоинству. ‘Онъ знаетъ, думала Корнелія, что эти тайныя свиданія унижаютъ меня. Онъ недостаточно доврчивъ, и всегда нуждается въ увреніяхъ. Онъ не хочетъ понять моего положенія’! Корнелія вспомнила день въ Бесворт, о которомъ Адель (вроятно безъ намренія) говорила ей, день, когда два члена фамиліи были усмотрны въ такомъ положеніи, которое давало пищу обществу къ различнымъ толкамъ и пересудамъ, но которое въ сущности было самое безвинное. Этотъ день послужилъ барышнямъ урокомъ относительно уваженія чужихъ мнній. Правда, Корнелія посл того видлась съ своимъ возлюбленнымъ, но эти свиданія не сопровождались особенными затрудненіями. Теперь же она принуждена была раздлять хлопоты по хозяйству — исполнять обязанность несносную, скучную. Ея непостижимый отецъ былъ въ город. Почти каждый день Вильфридъ увозилъ туда и Адель по какимъ-то таинственнымъ дламъ, и тогда она оставалась въ опустломъ дом одна съ мистриссъ Чомпъ и съ Арабеллой. Для успокоенія мистриссъ Чомпъ говорены были всевозможныя вещи, но она не смотря ни на что каждое утро спускалась внизъ съ восклицаніями, что не можетъ доле оставаться въ неизвстности, и должна отправиться къ адвокату. Попытки сдлать какое нибудь убдительное возраженіе оказывались совершенно безполезными. Эта женщина требовала словъ, самыхъ энергическихъ словъ, но не убжденій, она требовала, чтобы вс въ дом оказывали ей глубокое уваженіе. Да, иногда (вотъ до чего она была груба!) ее нужно было удовлетворять ложью. Арабелла и Корнелія передавали другъ другу эти ужасныя вещи съ чувствомъ сожалнія, къ которому примшивалась большая доза презрнія. Пытка возобновлялась каждый день, и было трудно, почти физически невозможно удержать эту женщину отъ ея поздки въ Лондонъ, пока не приходилъ часъ завтрака. Если он успвали ее задержать до той поры, то оставались вн всякой опасности на весь день.
За завтракомъ он пили съ ней шампанское. Это длалось по приказанію дипломата Вильфрида съ цлію, во первыхъ, разсять ея предубжденія, и во вторыхъ — доставить ея воображенію большую дятельность. Эффектъ былъ поразителенъ, и не положи она себ за правило никогда не пить одной, жалкія барышни апплодировали бы ей. Адель (если ей, по счастію, случалось иногда возвращаться въ Брукфильдъ къ обду) была очень удивлена восклицаніемъ своихъ сестеръ:— о, это отвратительное шампанское! Ей, напротивъ, оно очень нравилось. Она, бдняжка, снова должна была испытать зду въ кэбахъ и посщать кандитерскія Лондона.— Лучше бы они сказали: О, эти отвратительные пирожки и холодные цыплята! думала она про себя. Выпивъ за завтракомъ шампанскаго, ей очень хотлось разсказать сестрамъ, что они длали съ Вильфридомъ въ Лондон.
— Три раза въ недлю я зжу къ Эмиліи въ городской домъ лэди Гостръ. Мистеръ Пойсъ отправился въ Италію, а массъ Фордъ осталась, и кажется, очень этимъ довольна. Въ другіе дни мы здимъ съ Вильфридомъ въ лондонскіе пассажи или нанимаемъ экипажъ и катаемся въ парк, и все только для того, чтобы хотя на минуту имть удовольствіе повидаться съ этой двушкой. Пожалуйста не говорите, что это длается для встрчи съ лэди Шарлоттой! Конечно, не моя обязанность разуврять эту милую, обязательную особу. Она теперь къ Сторнли, и, я полагаю, всмъ разсказываетъ о нашихъ длахъ. Два раза въ недлю Вильфридъ… совершенно случайно!— зазжаетъ къ миссъ Фордъ, и какъ кажется, это доставляетъ ему удовольствіе, я представлю вамъ картину этихъ посщеній. Эмилія съ однимъ изъ пяти пальцевъ на щек и большимъ подъ подбородкомъ сидитъ потупивъ глаза. Напротивъ ея сидитъ миссъ Фордъ съ работой, быть можетъ, щиплетъ корпію для своихъ патріотовъ. Въ разговор съ ней Вильфридъ употребляетъ общія фразы, затмъ слдуетъ еще одна личность,— это отецъ Эмиліи, который со скрипкой въ рук, стоитъ, прислонившись къ окну. Какъ вы думаете, что онъ длаетъ для удовольствія своей дочери въ продолженіе цлаго часа? Онъ перебираетъ пальцами струны и больше ничего, Эмилія не позволяетъ ему и не хочетъ слышать никакихъ арій, а пальцы не смотря на то такъ и бгаютъ сверху внизъ и снизу вверхъ и производятъ на струнахъ кошачій концертъ. Эта музыка похожа на вопросы и отвты тысячи сумасшедшихъ, и просто можетъ другаго свести съ ума, но Эмилія сидитъ и слушаетъ… вотъ въ этой поз — вотъ такъ. Она почти не поднимаетъ глазъ. Мой братъ говоритъ, говоритъ, да иногда и броситъ туда взглядъ. Мы провели такимъ образомъ цлый часъ. Въ промежутокъ, когда скрипка пронзительно завывала, я посмотрла въ лицо Вильфриду, и мн показалось, что я увидла одну изъ тхъ мимикъ отчаянія въ пантомим, которая просто ужаснула меня!
Разсказавъ все это, Адель должна была предупредить явное возмущеніе, и для этого прибавила, что Вильфридъ не бываетъ дома не всегда ради своего удовольствія, но употребляетъ всевозможныя усилія увидть мистера Перикла, это замчаніе убдило барышенъ, что положеніе брата было такъ же достойно сожалнія, какъ и ихъ собственное.
Корнелія не захотла исполнить требованія своего возлюбленнаго, и коротко отвчала ему. Она не удостоила даже намекомъ на невыразимо тяжелое горе свое, но сказала только о своемъ долг къ отцу, и что въ молитвахъ своихъ умоляетъ небо даровать ей силу исполнить его. Сэръ Порсель принялъ это за начало размолвки. Во вторичномъ письм онъ серьезно упрекалъ ее. Конечно, она была не права, что основывала свой отвтъ на какомъ нибудь ничтожномъ упрек, но во всякомъ случа она хотла оправдаться. Она невольно сравнивала своихъ двухъ поклонниковъ, и не смотря на сухой умъ сэра Твикенгэма, не могла не признаться, что онъ въ своемъ ухаживаньи велъ себя съ необыкновенною вжливостью, доходившею до рыцарства. Онъ ни разу еще не сказалъ ей, чтобы она поторопилась своимъ ршеніемъ. Онъ бывалъ у нихъ въ дом и уходилъ, какъ обыкновенный гость. Она была обязана ему за продолжительную нершительность, наслаждаться которою удастся весьма немногимъ. Жестокіе удары, нанесенные ей сэромъ Порселемъ въ то время, когда ей нужно было совершенно предаться мечтамъ, чтобы перенести весь ужасъ накопившихся фактовъ, были отомщены.— Онъ сомнвается во мн, тогда какъ я переношу тяжелую пытку! вскричала она про себя въ ту минуту, когда мистриссъ Чомпъ попросила ее наполнить бокалъ, говоря:— Ну, Корнелія, моя милая, если мы и не совсмъ счастливы, то ничто такъ не можетъ разуврить насъ въ несчастіи, какъ шампанское,— и она поднесла къ губамъ Корнеліи отвратительное для нея вино. Сэру Порселю ни слова не было сказано о ея скорби, и потому онъ не выразилъ сомннія въ истин ея рчей, но сантименталисты съ особенною точностью читаютъ въ душ другъ друга, даже сквозь ихъ очаровательныя дымки. Корнелія угадывала въ немъ сомнніе и потому надялась, что сэръ Порсель угадаетъ ея несчастіе. Это всегда такъ бываетъ, когда вы играете жизнію! Чуть только вы собьетесь съ прямаго пути, то тотчасъ попадете въ этотъ запутанный лабиринтъ. Теперь онъ писалъ холодно, но и при этомъ она старалась подавить въ себ чувство досады. Она приписывала измненіе его тона просто недостатку доврія къ ней, и положительно во время своей нравственной пытки усвоила себ идею о его къ ней преданности. Она могла бы охарактеризовать свой планъ поведенія слдующимъ образомъ: — Я должна во всемъ соглашаться съ дйствіями моего отца, чтобы поберечь его здоровье. Я обязана исполнять вс его приказанія, кром приказанія пожертвовать моею рукою.— На самомъ же дл она хотла исполнять свой долгъ къ отцу до послдней минуты, и уже потомъ, въ крайнемъ случа, вспомнить о своемъ долг къ возлюбленному. Но она не могла написать и объяснить ему все это. Она инстинктивно понимала, что было бы не совсмъ благовидно сказать все это прямо въ глаза. Быть можетъ, въ другое время она бы думала и дйствовала мене легкомысленно, но мучительное состояніе оставаться въ неизвстности и маленькія домашнія и ежедневныя непріятности еще боле увеличивали ея наклонность къ самообольщенію.— Переноситъ ли кто нибудь такъ много? переноситъ ли столько какой нибудь рабъ? восклицала она, какъ бы укрываясь отъ остроты своей подавленной ироніи. Ибо и рабу предоставленъ выборъ, если не въ пищ и пить, то по крайней мр онъ можетъ отвергнуть то, что для него отвратительно. Корнелія же не имла и этого права. Каждый разъ она должна была разыгрывать принужденную роль съ мистриссъ Чомпъ, и вс, кого она любила, уважала и кмъ дорожила, вс участвовали въ одномъ и томъ же заговор. Ей отказали даже въ утшеніи ненавидть и презирать свою мучительницу. Мысль, что бдное, безпомощное существо, быть можетъ, разорено ими, значительно смягчала размышленія Корнеліи и научала ее смиренно исполнять свои обыденныя занятія. Ея терпніе доходило до крайней степени. Она съ горечью чувствовала, что тяжелыя страданія возвышали ея душу, между тмъ какъ эти пустыя бдствія только унижали ее. Отчего же ея возлюбленный, если его любовь такъ страстна, отчего онъ самъ не ршается разрзать узла,— не проситъ ея руки, и тмъ не понудитъ ее къ скорому ршенію? Она воображала, что если бы онъ ршился на этотъ шагъ, сердце ея высказалось бы немедленно. Но, повидимому, у него недоставало на это храбрости. Прилично ли нищему брать на себя такія доблестныя роли? Быть можетъ, онъ самъ же отвчалъ на этотъ вопросъ въ своей неуютной квартир.
Пришла и весна, а съ ней вмст показались и подснжники, первые встники теплой погоды. Сэръ Порсель написалъ Корнеліи любезное письмо. Желаніе подышать свжимъ воздухомъ и побывать вблизи своей возлюбленной заставили его отправиться въ Хильфордъ. Въ воротахъ хильфордской станціи онъ встртилъ Вильфрида и Адель, торопившихся застать поздъ, они его не узнали. Онъ слегка измнился въ лиц, но радость весело порхавшихъ птичекъ разогнала все его неудовольствіе. Онъ мысленно спрашивалъ себя, что значатъ эти черныя кругообразныя пятна, какъ бы перегонявшія другъ друга по лугамъ и свтлымъ дорожкамъ. Онъ съ усиліемъ припоминалъ ландшафтъ и узнавалъ знакомыя мста. Онъ гулялъ весь день, поднимался на различныя возвышенности, чтобы посмотрть оттуда на брукфильдскія трубы. Подъ вечеръ, онъ очутился въ сосновой рощ, у безплоднаго дерева. Онъ задумчиво прислонился къ нему, какъ вдругъ услышалъ два голоса, поврявшіе другъ другу свои тайны.
Лакей Генсфордъ ухаживалъ за горничной Тинлеевъ, и здсь, на половин дороги между двумя домами, они обыкновенно встрчались. Онъ извинялся, что опоздалъ, говоря, что въ ожиданіи мистера Поля, въ Брукфильд обдали позже обыкновеннаго. Вопросы двицы показывали, что ей хорошо извстны брукфильдскія дла, а также желаніе пополнить собраніе послднихъ извстій для Лауры Тинлей касательно этихъ ‘странныхъ двушекъ’, какъ она имла привычку называть ихъ.
— О! ужь будто ничего и не слышите! было возраженіемъ на высказанныя Генсфордомъ свднія. Онъ не могъ ей сообщить ничего новаго. Она хотла услышать что нибудь не только новое, но и поразительное,— потому что, говорила она: — когда я раздваю на ночь миссъ Лауру и при этомъ, если удастся сообщить ей что нибудь пріятное, то могу получить шелковое платье, надванное не боле шести разъ. Когда я сказала ей, что мистеръ Альбертъ, ея братъ, обдалъ у васъ въ четвергъ — чмъ конечно унизилъ себя — ну это его дло,— я получила пару шелковыхъ чулокъ, разумется, я и виду не подала, что понимаю за что! а еще о мистриссъ Домнъ,— Стомнъ,— не помню хорошенько имени этой женщины,— такъ она называетъ вашего барина банкротомъ и требуетъ отъ него свои деньги, прекрасно! посмотримъ, если миссъ Лаура не подаритъ мн изъ своего ящика пару лайковыхъ перчатокъ! Пожалуйста оставьте въ поко мои руки, вдь вы знаете, что я не такъ глупа, чтобы надть перчатки вечеромъ, да еще для васъ!
Но Генсфордъ настаивалъ и все-таки безъ успха. Все это казалось баронету слишкомъ ребяческимъ, чтобы дать знать о своемъ присутствіи. Они пошли дале, и не много погодя, горничная вскричала:— Вотъ это такъ стоитъ чего нибудь! и остановилась.— Выйдетъ замужъ черезъ мсяцъ! А вы не знаете, которая изъ нихъ?
— Нтъ, отвчалъ Генсфордъ:— баринъ говорилъ ‘одна изъ васъ’ за обдомъ, въ ту минуту, когда я входилъ въ столовую. Онъ былъ въ дух, и продолжалъ: долго ли чрезъ мсяцъ!— Шампанскаго, Генсфордъ! и еслибъ вы видли мистриссъ, не Стомнъ, а Чомпъ… Къ ночи она будетъ пьяна, и держу пари, что мн придется вести ее на верхъ. О, она презабавная!— когда разнжится, то не пожалетъ дать и пяти шиллинговъ, но все-таки изъ-за этой женщины я раза три чуть не лишился мста. Отъ ея хохота чурбанъ лопнетъ: не надо ни топора, ни клина. А иногда начнетъ распвать — преуморительно! миссъ Корнелія сидитъ тамъ да слушаетъ отвратительный ирландскій выговоръ этой женщины, разъ она показала на миссъ Корнелію и сказала, что она походитъ на собаку мдника,— когда той даютъ кость, и она никому не хочетъ уступить ее. Ха, ха! Не правда ли, славно?
— О! на собаку мдника! Какъ бы не забыть мн этого! сказала горничная:— не такая же она дура.
— Ужь тамъ я не знаю, и Генсфордъ погрузился въ критическую задумчивость.— Она и глуца и не глупа, какъ хотите, если понимаете меня. Я знаю только одно, что она смшная…
Сэръ Порсель тихонько вышелъ изъ-за деревьевъ, нисколько не встревоживъ влюбленной четы. Онъ услышалъ боле, нежели хотлъ услышать, и ршившись не допрашивать этого человка о разговор мистера Поля за обдомъ въ Брукфильд, торопливо пошелъ въ городъ.
Онъ вошелъ въ свой бдный домъ, гд его собесдниками были пустые стулья, софа казалась костлявой и непривтливой, точно старая ключница, онъ у видлъ столъ съ письменнымъ ящикомъ на немъ, а за полуоткрытыми дверями холодную и узкую постель, и только теперь онъ понялъ всю обширность своей потери, и упрекалъ себя за жизнь. Онъ методически слъ за столъ и написалъ къ Корнеліи. Его фантазія рисовала ему ее какъ самаго строгаго критика и, чтобы удовлетворить ему, написалъ письмо слогомъ передовой газетной статьи. Невозможно было и подумать, чтобы эти избранныя, пышныя фразы имли трагическое значеніе. По прочтеніи своего сочиненія, онъ разорвалъ его, для того, чтобы произвести другое въ томъ же род. Онъ не могъ писать въ своемъ натуральномъ тон. Отъ времени до времени онъ вслухъ говорилъ отрывистыя фразы, въ которыхъ звучали и отчаяніе и нжность. Ничего подобнаго не было въ его написанныхъ словахъ, кром натянутой философіи и иронической покорности судьб.— Я желалъ бы видть васъ, прежде чмъ предприму шагъ, который многіе считаютъ весьма серьезнымъ, сказалъ онъ, и эту мысль провелъ во всемъ письм и подписалъ свое имя. Прыжокъ въ омутъ, думалъ онъ, ничего не значитъ для того, кто лишенъ всякой одежды: ему одинаково холодно и въ воздух и въ вод. Это письмо, оканчивавшееся краткою, но не повелительною, или даже не настоятельною просьбою свиданія на другой день у безплоднаго дерева, онъ запечаталъ и отослалъ за нсколько часовъ до свиданія. Потомъ онъ написалъ ясное, дловое письмо къ своему адвокату, и еще одно, весьма двусмысленное, къ двоюродному брату съ материнской стороны. Братъ его отца, Персиваль Барреть, къ которому перешли вс имнія, предлагалъ ему ежегодный пенсіонъ въ пятьсотъ фунтовъ,— не смотря на то, что ‘самъ обремененъ многочисленнымъ семействомъ, что конечно не безъизвстно его племяннику’. Сэръ Порсель отвчалъ: — Позвольте мн первому, въ этомъ случа, позаботиться о вашемъ семейств, и отвергъ благодяніе. Теперь онъ писалъ своему двоюродному брату и говорилъ: — что бы вы подумали о человк, принявшемъ подобную милость? слышали ли вы, что я когда нибудь склонялъ голову и протягивалъ руку?— Посл того онъ легъ на свое холодное ложе. Онъ ршился написать къ дяд, заглушить вопль своей гордости и жить на пенсіи, если только Корнелія придетъ на свиданіе. Это его послдняя просьба, писалъ онъ ей. Лицомъ къ лицу съ своей возлюбленной, онъ не сомнвался въ своемъ могуществ, и это чувство, которое раздляла и Корнелія, принуждало ее находить его все боле и боле недоврчивымъ. Лежа въ своей темной комнат, онъ представлялъ себ, какова Корнелія будетъ въ внчальномъ наряд. Его разгоряченная фантазія рисовала ему восхищеніе вокругъ ея фигуры въ бломъ плать и блой туник, ея шествіе къ алтарю принимало въ его глазахъ характеръ религіозной процессіи, внушающей благоговніе всему человчеству! А гд же, въ то время какъ она стояла предъ священникомъ, въ святомъ смиреніи, серьезная, блая и стройная,— гд же тотъ человкъ, сердце котораго такъ сильно стремилось къ тому, чтобы занять мсто по правую ея сторону? Онъ съ ироническимъ спокойствіемъ дотронулся двумя пальцами до взволнованнаго сердца и улыбнулся. Потомъ еще съ большимъ спокойствіемъ всталъ, зажегъ свчу, вынулъ изъ ящика два карманныхъ пистолета и зарядилъ ихъ, но спустя немного, вынулъ пулю изъ одного изъ нихъ, и снова положилъ съ радостною мыслью о выбор, который могла бы сдлать рука между этими двумя оружіями,— однимъ — сберегающимъ жизнь, другимъ — отнимающимъ ее. Наконецъ онъ задремалъ и въ полусн былъ испуганъ двумя выстрлами въ церкви изъ огнестрльнаго оружія, ему представлялось, что толпа женщинъ въ покрывалахъ и мужчинъ въ маскахъ стремилась къ церковнымъ дверямъ, а одна женщина, откинувъ вуаль съ лица, нагнулась надъ какимъ-то трупомъ, безъ малйшихъ усилій подняла его и, рыдая, опустила въ могилу, гд онъ и покоится въ мир и тишин, хотя толпы народа проходили надъ нимъ, являлись и изчезали новыя звзды, и втеръ завывалъ новыми звуками. Онъ увидлъ утро надъ трупомъ, но вотъ яркій блескъ солнца сверкнулъ ему прямо въ глаза и онъ проснулся, какъ человкъ, не знающій заботъ. Маленькая работница его хозяйки чистила каминную ршетку въ его гостиной. Онъ нсколько разъ отклонялъ подобныя услуги, длаемыя двочкой, по крайней мр онъ требовалъ, чтобы это длалось въ его отсутствіе. Онъ просилъ ее оставить, но она отвчала, что должна исполнить приказаніе своей госпожи. На это онъ сказалъ, что ршетка вовсе не требуетъ чистки. Двушка приняла это ни боле ни мене, какъ за одно мнніе, но отнюдь не за вызовъ на противорчіе, и молча продолжала свое дло. Раздраженный шумомъ, но не желая показаться суровымъ, онъ вскричалъ:— Да къ чему вы ее чистите, если каминъ вчера не топился?
— Не знаю, топился ли онъ, но въ немъ есть зола, отвчала двушка.
— Говорю вамъ, я не затоплялъ его.
— Такъ врно онъ затопился самъ собой, пробормотала она.
— Не хотите ли вы сказать, что въ немъ былъ огонь, когда вы вошли сюда утромъ?
Горничная отвчала утвердительно, и прибавила, что даже нашла куски обожженой бумаги.
Символъ сгорвшаго огня, который никого не грлъ и не веселилъ, омрачилъ его фантазію и онъ предоставилъ маленькой служанк полную свободу дйствовать графитомъ и щеткой.
Кончивъ свое дло, она сказала: — моя госпожа, сэръ, получила сегодня корзинку яицъ изъ деревни, и спрашиваетъ, не угодно ли вамъ покушать ихъ за завтракомъ: они очень свжи — только вчера снесены. Барыня говоритъ, что не вритъ, что копченыя сельди у васъ ярмутскія, она пробовала одну, нашла въ ней икру и приказала остановить зеленщицу, которая продала ихъ, потому что трава такъ пристала къ нимъ, что никакъ нельзя отмыть, и барыня говоритъ, что по невол надо сть вмст съ травой.
Сэръ Порсель повернулся на другой бокъ.— Неужели это будетъ моей эпитафіей? простоналъ онъ, онъ не былъ слишкомъ разборчивъ въ своемъ кушань, или въ выбор сельдей, и не особенно заботился о свжести яйца. Онъ желалъ бы знать, что думала его хозяйка, приславъ къ нему утромъ, именно сегодня, соблазнять его аппетитъ.— Мн помнится, что я здсь всегда лъ только поджаренный хлбъ,— сказалъ онъ самъ себ. Двушка ждала отвта.— Приготовьте поджареннаго хлба, какъ и прежде.— Она казалась удовлетворенною, но снова возвратилась, когда онъ умывался, и попросила повторить приказаніе.
— Скажите вашей госпож, что я буду сть поджаренный хлбъ до дня моей смерти! отвчалъ онъ, и устыдясь своей необычайной вспыльчивости, на минуту прекратилъ умыванье и углубился въ размышленія, отъ которыхъ оторвался, почувствовавъ ознобъ. Поджаренный хлбъ и отвлеченные предметы все еще занимали его мысли, какъ вдругъ снова послышался голосъ двушки: — извините, сэръ, сказали вы, или нтъ, что вамъ угодно хлба сегодня утромъ? Большихъ усилій стоило ему отвтить хладнокровно:— Да.
— Или нтъ? было слдующимъ вопросомъ, невольно возбудившимъ досаду.
— Ну нтъ, сегодня утромъ мн ничего не нужно, сказалъ онъ.
— Ничего не нужно? повторила она.
Она теперь непремнно думаетъ: ‘значитъ, вы не будете кушать поджаренный хлбъ до дня вашей смерти, какъ вы сказали’.— При этой мысли, промелькнувшей въ его голов, онъ чуть не закричалъ ‘остановитесь’, чтобы возобновить свое приказаніе о поджаренномъ хлб, желая этимъ показать себя послдовательнымъ. Ребячество подобнаго желанія заставило его спросить самого себя: стоитъ ли останавливать ее? Я сказалъ:— сегодня мн не нужно ничего, такъ это еще не значитъ, что день моей смерти уже наступилъ. Думая объ этомъ, онъ дрожалъ отъ холода.
Его хозяйка, удовлетворивъ своему любопытству, прислала поджаренный хлбъ. Лучъ яснаго весенняго солнца освтилъ поданный завтракъ. Онъ слъ и принялся за него, раздумывая, не означало ли это ничего не нужно дйствительно его послдняго дня, или вовсе не имло никакого значенія. По одному этому можно судить о состояніи его ума. Сильное желаніе наслаждаться красотой и мрачное сознаніе невозможности удовлетворить это желаніе, терзали его. Онъ послалъ за канарейкой своей хозяйки, и звучныя трели этой веселой птички убдили его, что въ насъ сокрытъ огромный запасъ гармоніи, и что отъ насъ зависитъ вызвать ее, что великая прелесть и очарованіе музыки поддерживается въ насъ силою нашего воображенія. Но что же это за сила?— горячій и неудержимый порывъ крови. Если она уже боле не существуетъ, напримръ въ человк безъ всякихъ надеждъ, то что ему за дло до музыки, или красоты? Разумется, он для него ничто. Разсуждая такимъ образомъ, онъ убдился въ своихъ заблужденіяхъ, пока его рука, лежавшая противъ солнца, не сообщила пріятной теплоты всему тлу.— Вотъ что мы вс любимъ, сказалъ онъ, устремивъ взглядъ на прозрачное голубое небо:— но, къ сожалнію, въ этомъ климат имъ рдко можно любоваться, прибавилъ онъ, оглядывая темные углы комнаты. Окончивъ завтракъ, онъ послалъ къ хозяйк за своимъ недльнымъ счетомъ. Недля еще не кончилась, и потому эта добрая женщина явилась къ нему чрезвычайно удивленная, говоря:— конечно, сэръ, у васъ очень регулярныя привычки, но нкоторыхъ нельзя понять, какимъ образомъ хотите вы, сэръ Порси, составить счетъ, не сдлавъ расходовъ?
Онъ кивнулъ головой.
— Вы опять въ деревню? спросила она, улыбаясь.
— Да, какъ видите, пріхалъ.
— Какъ она хороша въ это время рода! но насчетъ рынковъ и садовъ Лондонъ превзойдетъ какую угодно деревню, и я всегда скажу, что если вы любите и дорожите комфортомъ, живите въ Лондон! А полисмены! они просто благодтели для насъ, женщинъ, они, кажется, нарочно посланы свыше, чтобы защищать нашу слабость. Увряю васъ, сэръ Порси, я глубоко чувствую это, и не знаю ни одной здравомыслящей женщины, которая бы не была одного со мной мннія. Удивляюсь, какъ это наши бабушки могли обходиться безъ нихъ. Впрочемъ, надо правду сказать, что люди, жившіе до насъ, не имли понятія о комфорт. Когда,— Боже мой!— подумаешь, что множество людей жили еще прежде открытія чая! Это, могу про себя сказать, приходитъ мн въ голову каждый разъ, когда сижу и пью чай. Правда, гршно говорить такія вещи, сэръ, но, по моему мннію, ни одна христіанка не длала такъ много добрыхъ длъ, какъ съ помощію чая, и если я слышу, что какой нибудь мужчина прибилъ свою жену,— мн сейчасъ же приходитъ на мысль вопросъ:— регулярно ли онъ пьетъ чай? Вы можете быть уврены, что подобный человкъ совсмъ не употребляетъ чаю.
Сэръ Порсель позволилъ ей говорить, ощущая странное удовольствіе отъ ея пустой болтовни, и она съ своей стороны тоже была не прочь изливать свои сокровенныя мысли предъ баронетомъ.
Когда она сказала:— чтобы доставить вамъ удовольствіе, я прикажу затопить вечеромъ каминъ,— сэръ Порсель вскинулъ на нее глазами и хотлъ было попросить не безпокоиться, но потомъ кивнулъ головой. Душою, казалось, онъ уже видлъ ожидающій его привтливый огонекъ. Совсмъ другія были бы сновиднія въ прошлую ночь, если бы, передъ тмъ какъ ложиться спать, онъ взглянулъ на пылающій каминъ! Корнелія прикоснулась бы къ нему во сн своей рукой и тмъ возвратила бы умершаго къ жизни! Онъ вскочилъ на ноги и отпустилъ почтенную домохозяйку. Съ обихъ сторонъ ‘да и нтъ’ казалось тснили его, какъ дв враждебныя силы, боровшіяся за его тло. Они отзывались у него въ ушахъ и дергали его за пальцы. Онъ замтилъ однако, что он вдругъ притихли, лишь только онъ подошелъ къ пистолетному ящику, и вынулъ одинъ, самъ не зная который.

ГЛАВА LVI.

ШАХЪ И МАТЪ.

Въ одно бурное апрльское утро, Эмилія встала и припомнила прошлогоднее, весеннее утро, когда она наблюдала несущіяся тучи, которыя казались ей завсой невдомой славы. Но теперь, эти же тучи представляли видъ ея собственной жизни. За бурными складками этой завсы ничего, кром покоя, не было скрыто. Она смотрла на югозападную сторону и внимательно слдила за переливами облаковъ, то серебристыхъ по краямъ, то подернутыхъ красноватымъ цвтомъ, и сквозь нихъ отъ времени до времени мелькали пятна голубаго неба, мелькали быстро, какъ мысль о родин въ душ воина, на пол битвы. Небо представляло собою это самое поле. Эмилія крпко сжала губы, чтобы удержаться отъ побужденія къ молитв за Мертира, сражавшагося въ Италіи, онъ былъ уже въ Италіи, а она снова въ горахъ Монмоута, онъ сражался въ Италіи, а она была прикована здсь своимъ несчастнымъ общаніемъ! Три дня спустя посл общанія, даннаго Вильфриду, Мертиръ ухалъ, пожавъ ей руку, какъ обыкновенный другъ. Джорджіана осталась, по его желанію, для защиты Эмиліи. Эмилія писала Вильфриду объ освобожденіи ея отъ безразсуднаго общанія, но не будучи одарена способностью писать убдительныя письма и не имя къ подобному труду ни малйшаго расположенія, она скоро убдилась, что Вильфридъ пробудилъ въ ней страстныя чувства, и что нкоторыя изъ нихъ она была способна ощущать, а другія, быть можетъ, тоже ощущала, но по принужденію. Результатомъ было то, что она потеряла всю искренность выраженій для своей просьбы объ освобожденіи: она не могла высказаться точно. Ея сердце возмущалось все боле и боле и сообщало ея глазамъ способность совершенно ясно видть эгоизмъ Вильфрида. Дни, проводимые съ Джорджіаной, которая должна была находиться вдали отъ своего брата, подвергавшагося всякаго рода опасностямъ, понуждали Эмилію возобновить свою просьбу, но она увидла, что все высказанное ею вводило ее въ новыя неожиданныя сти и западни. Только одно могла она сказать положительно:— я хочу ухать. Лишь только она повторяла это, Вильфридъ въ тотъ же моментъ начиналъ приводить цитаты изъ ея писемъ, гд она говорила то-то и то-то, и многія другія фразы. Самъ онъ очень хорошо владлъ перомъ и былъ одаренъ способностью и ловкостью защищать свои убжденія. При другихъ тяготившихъ Эмилію ощущеніяхъ, она не могла бороться съ мыслію, внушенною ей Вильфридомъ, что будто бы онъ имлъ причину жаловаться на ея поведеніе. Онъ допускалъ нкоторыя ошибки и съ своей стороны, но оцнивъ доводы, отъ чего они происходили, нельзя было не извинить ихъ. Мало того, онъ съ чисто артистической ловкостью окружалъ такимъ сантиментальнымъ ореоломъ святость даннаго ею слова, что Эмилія не могла сопротивляться суеврному страху,— что будетъ, если она нарушитъ его. Джорджіана нарочно перевезла ее въ Монмоутъ, чтобы они рже видлись. Безпрерывныя письма преслдовали ихъ обоихъ, ибо Вильфридъ былъ на столько уменъ, что не хотлъ допустить, чтобы письма его почерка доходили только до одной изъ дамъ, затворившихся въ загородномъ дом. Въ мечтахъ своихъ онъ уже видлъ, какою недовольною казалась одна изъ нихъ, не получившая письма, и поэтому очень заботливо забавлялъ своего мистифируемаго дракона, а самъ между тмъ все ближе и ближе подвигался къ золотому яблоку. Другою цлію было то, что склонивъ Джорджіану на свою сторону и, сдлавъ ее своею повренной, онъ ставилъ ее въ необходимость сохранить все втайн отъ лэди Шарлотты.
Однажды утромъ, ни которая изъ нихъ не получила письма изъ Брукфильда. Съ этого времени письма прекратились. Въ ушахъ Эмиліи будто только теперь прекратился шумъ, и она ясно могла понимать свои чувства. Къ удивленію Джорджіаны, она не обнаруживала ни безпокойства, ни сожалнія. Быть можетъ, думала Джорджіана, она маскируется передо мной, и дйствительно лицо Эмиліи сдлалось блдне. Но наконецъ пришелъ апрль съ своими свжими утрами: при встрчахъ, ни съ той ни съ другой стороны не было замтно женскаго лицемрія, за завтракомъ он ласково пожимали руки другъ другу. Во время одной изъ этихъ встрчъ Эмилія сказала:— я готова хать въ Италію,— готова, хоть сейчасъ.
Джорджіана пристально посмотрла на нее и подумала: — это должно быть припадокъ негодованія на Вильфрида, и потомъ отвчала:— въ Италію! я думала, вы уже забыли, что существуетъ такая страна.
— Я не забываю ни моей отчизны, ни моихъ друзей, сказала Эмилія.
— По крайней мр я желала бы знать причину такой неожиданной ршимости, возразила Джорджіана.
— Вы конечно помните, что писалъ Мертиръ въ своемъ письм изъ Ароны? Какъ это странно, что иногда не можешь понять значенія нкоторыхъ словъ. Онъ говорилъ, что я не должна никогда слдовать побужденію, которое не есть побужденіе всей моей натуры. Да! теперь я понимаю, что это значитъ. Онъ также говорилъ, что моя жизнь стоитъ дороже общанія, даннаго въ минуту безразсудства. Это правда! Онъ, недобрая Джорджи, не то, что вы… онъ довряетъ мн, онъ всегда совтуетъ и помогаетъ мн, Мертиръ ждетъ меня. Я не могу такъ быстро понимать тонкостей свтскаго языка. У меня теперь одно желаніе: увидться съ Вильфридомъ, если это нельзя, то я напишу къ нему. Я скажу ему, что намрена положительно нарушить свое общаніе.
Лучъ благородной гордости просіялъ на лиц молодой двушки, когда она бросила перчатку сентиментализму.
— А если онъ воспротивится? сказала Джорджіана.
— Если и воспротивится, то что же изъ этого? Если онъ сдлаетъ возраженіе письменно, я все-таки уду. Я буду писать къ нему не о позволеніи, а просто напишу о моей вол. Если я увижу его, и онъ будетъ упрекать меня, то я прямо взгляну ему въ глаза и скажу мое мнніе. Съ тхъ поръ, какъ я дала это нелпое общаніе, я жила точно оледенлая. По временамъ я чувствовала себя змей, которая шипитъ, сдлавъ какую нибудь глупость. Мн кажется, что я чувствовала что-то похожее на ощущеніе, которое испытываютъ мужчины, когда даютъ клятву.
Черты Джорджіаны выражали хотя легкое, но замтное неудовольствіе. Эмилія спокойно продолжала: — простите меня. Я хочу, чтобы вы знали, какъ я ненавижу общаніе, которое разлучаетъ меня съ Мертиромъ въ моей Италіи, и заставляетъ васъ презирать вашу бдную Эмилію. Да, это правда. Но я примирилась съ этимъ, хотя оно имло на меня дйствіе двадцати жестокихъ ударовъ въ день.
— Но почему же, если это общаніе такъ ненавистно вамъ, почему же вы раньше не нарушили его? спросила Джорджіана.
— У меня не доставало смлости, и Эмилія склонила голову: — Кром того, прибавила она какъ-то особенно прищуривъ глаза, какъ человкъ, желающій разсмотрть отдаленный предметъ, — я не могла этого предвидть.
— Если, возразила Джорджіана: — вы берете назадъ свое слово, значитъ и онъ иметъ право нарушить свое?
— Нтъ! и если онъ не видитъ этого, дико вскричала Эмилія, — въ такомъ случа пусть онъ навсегда удалится отъ меня и не будетъ даже называться другомъ! Ну, неужели же тутъ нтъ разницы… ахъ, Джорджи, позвольте мн кричать о ней, какъ въ Шекспир! Эмилія засмялась, чтобъ скрыть свою вспыльчивость:— я желаю чего-то боле обыкновеннаго разговора, чтобы доказать разницу, существующую между нами. Неужели я должна жить здсь, пока не изсякнутъ во мн вс чувства, или пока душа моя не станетъ походить на чуть замтную искру въ старомъ полн? Неужели я не должна удержать его отъ убиванія моихъ соотечественниковъ и отъ наказыванья розгами женщинъ Италіи? Богъ знаетъ, что еще заставятъ его длать эти австрійцы! Онъ очень измнчивъ. Онъ легко сдлается австрійцемъ. Я уже слышала его раза два, и если бы у меня были закрыты глаза, я бы пари держала, что это говоритъ австріецъ. Я желала удержать его, но было бы несправедливо, если бы я оставалась здсь, пока существую, или пока буду знать, что дышу также чувствительно, какъ вы и другіе. Я должна быть съ Мертиромъ. Вотъ что я намрена сказать ему.
Она мягко улыбнулась, смотря въ холодные глаза Джорджіаны и желая получить взглядъ прощенія за свою пылкую рчь.
— Такъ значитъ, вы любите моего брата? сказала Джорджіана.
Эмилія могла бы возразить: — о, какая вы жестокая! но боль отъ сознанія, какъ мало щадятъ ея еще незрлое чувство, была слишкомъ остра, она удержалась отъ восклицанія, желая сохранить свои простыя, дружественныя отношенія со всми окружавшими ее.
— Онъ мой другъ, сказала она:— я питаю къ нему чувство сильне любви. О, если бы я была мужчиной и могла назвать его своимъ братомъ по оружію! Что ему значитъ любовь двушки, когда онъ отдалъ Италіи свои деньги, свое сердце и каждую минуту готовъ пожертвовать за нее своей жизнью?
Какъ скоро Джорджіана поврила ея намренію хать, то тотчасъ дружески пожала ей руку и обняла.
Два дня спустя он уже были въ Ричфорд съ лэди Гостръ. Газеты были полны извстій объ итальянскомъ возстаніи. Близь Брешіи произошло сраженіе между императорскими и національными войсками, и первые отступили въ безпорядк. Многаго ожидали отъ пьемонтцевъ, хотя вс, знавшіе ихъ короля, не слишкомъ довряли ему. Вся Ломбардія ожидала сигнала отъ Пьемонта. А кровь между тмъ все лилась и лилась.
При внезапномъ переход отъ мертваго однообразія къ дятельной жизни, Эмилія пропустила нсколько времени, прежде чмъ собралась написать къ Вильфриду. Она уже хотла запечатать свое письмо, какъ вдругъ ей подали письмо отъ Вильфрида. Вотъ его содержаніе:
‘Я только что вернулся домой, и что я слышу? Но неужели вамъ положительно нельзя врить? Неужели я не могу положиться на ваше слово, которое вы торжественно дали мн? Мы должны видться какъ можно скоре. Назначьте мсто. Я окруженъ несчастіемъ и едва не схожу съ ума. При свиданіи я разскажу вамъ все. Я считаю васъ твердою. Напишите немедленно. Не смю просить васъ пріхать къ намъ. Въ дом у насъ страшная суматоха. Невозможно описать всего, что случилось. Мой отецъ находится въ безнадежномъ положеніи. Все лежитъ на мн. Я надялся, что могу положиться на васъ’.
Эмилія разорвала первое свое письмо и отвчала: ‘прізжайте тотчасъ сюда. Или, если вы хотите видться со мной въ другомъ мст, то я готова: но только пожалуйста не медлите. Если вы слышали, что я ду въ Италію, то это правда. Я беру назадъ свое общаніе! Надюсь, вы простите меня. Сердце мое обливается кровью за дорогую Корнелію, и какъ бы я желала увидться съ моими сестрами, обнять ихъ и раздлить ихъ горе. Но если это невозможно, то скажите, что я цалую ихъ. Прощайте!’
Вильфридъ отвчалъ:
‘Завтра утромъ въ три четверти девятаго я буду у воротъ Ричфордскаго парка. Вы говорите отъ чистаго сердца, это всегда было вашимъ обыкновеніемъ. Не забудьте надть пальто или теплую шаль, вечера у насъ довольно морозны. Если я не въ состояніи занять васъ, надюсь, это сдлаютъ за меня соловьи. Помните вы ихъ въ прошедшемъ году? Желалъ бы я знать, услышимъ ли мы тхъ же самыхъ? но нтъ, мы ихъ боле не услышимъ’.
Послднія слова, приведенныя съ намреніемъ или нтъ, имли особенную прелесть для слуха Эмиліи. Она подумала:— а я уже давно все позабыла. Оставшись вечеромъ одна въ своей спальн, она отворила окно. Апрль уже подвигался къ маю, она не долго стояла, какъ вдругъ послышался слабый потокъ звуковъ, какъ будто выходившихъ изъ-за куста рододендрона, посреди луга, и чрезвычайно удивилъ ее. Она слушала, раздалась другая мелодія, робкая, нжная, полная таинственности. Луна разливала свой свтъ на втви деревьевъ, изъ которыхъ одни были покрыты почками, другія же оставались еще голыя. Вдругъ протяжныя звучныя, отдльныя ноты раздались въ воздух и окончились нжною трелью. Пвцу отвчали съ другаго дерева и съ третьяго. Казалось, Эмилія стояла среди очаровательной гармоніи. Было ли это же самое въ прошлогоднюю весну! Прошлогодняя весна не оставила по себ никакихъ воспоминаній. При мысли о Мертир, стоявшемъ на покрытомъ кровью пол брани и каждую минуту ожидавшемъ смерти, какъ-то не врилось въ это музыкальное спокойствіе. Но пснь, не смотря на то, все-таки была очаровательна. Эмилія сложила руки, закрыла глаза и упивалась ею. Ни о чемъ не думать, ни даже помышлять о своихъ чувствахъ, но оставаться полуживой и всмъ существомъ своимъ внимать этимъ божественнымъ звукамъ — было для нее лекарствомъ.
На другой день въ дом было много гостей. Эмилія была сдержанна, и даже могла бы показаться печальной, но ласково поздоровалась съ Трэси Ронинбрукомъ.— О! мой старый другъ! сказала она и нжно пожала ему руку.
— Врный, если хотите, пламенный, если угодно, но старый ли? вскричалъ Трэси.
— Да, потому что я знаю васъ и всегда врю вамъ, сказала Эмилія.— Вы не дорожите музыкой, а я не люблю стиховъ, и все-таки мы друзья, я совершенно уврена въ васъ, и всегда буду считать васъ старымъ другомъ.
— А я, сказалъ Трэси:— я думаю, моя дорогая малютка, что долженъ быть вамъ благодаренъ, потому что, клянусь небомъ, вы вводите меня всякій разъ, когда встрчаюсь съ вами, въ искушеніе сойти съ ума и заставляете меня доказать противное. Altro! Altro!
— Сойти съ ума? небрежно сказала Эмилія, показывая тмъ, что его бойкій комплиментъ прошелъ незамченнымъ.
Брукфильдское происшествіе было еще разъ разсказано Трэси, и Эмилія дрожала, хотя Мертиръ и отчизна поддерживали дятельность ея сердца и воображенія. Она находилась подъ вліяніемъ слишкомъ быстраго возбужденія, чтобы покориться мрачному ужасу драмы, разыгравшейся въ дом, который она такъ хорошо знала. О Брукфильд разсказывали вс, прізжавшіе въ Ричфордъ. Эмилія представляла себ это несчастное семейство сидящимъ по обыкновенію въ библіотек, какъ вдругъ около полуночи, когда они уже хотли распрощаться, въ наружную дверь послышался стукъ,— два человка входятъ въ залъ и вносятъ бездыханное тло, съ кровавымъ пятномъ у сердца. Она видла, какъ Корнелія бросилась къ нему, видла блдныя лица всего семейства, которое оказало ей пріют, и мечтала о способ помочь и успокоить его. Она упрекала себя, чувствуя себя полною жизни и довольства, между тмъ какъ т, кого она такъ любила, обливались слезами. Было бы безполезно сопротивляться притоку въ ея вены свжей жизненности, и когда мысли ея обратились къ ихъ главному предмету, она радовалась, что въ ней постепенно возрождались новыя силы. Ея лицо было нжно, но безстрастно, это новое сознаніе силы походило на потокъ, истекающій изъ моря и впадающій въ замкнутый бассейнъ. Бдныя созданія! вздыхала она, думая о своихъ несчастныхъ друзьяхъ, тогда какъ неизъяснимое торжество наполняло ея душу.
Посл полудня, посреди сборовъ и приготовленій къ путешествію, на которыя лэди Гостръ снисходительно улыбалась, Эмиліи подали карточку съ именемъ миссъ Лауры Тинлей. Она совершенно забыла эту особу и спросила у лэди Гостръ, кто она. Соперница Арабеллы отрекомендовалась съ самымъ обворожительнымъ видомъ. Нсколько времени Эмилія слушала ее, удивляясь, что языкъ можетъ быть такъ гибокъ и проворенъ въ разсказываньи о предметахъ, лишенныхъ свтскаго интереса. Наконецъ Лаура вполголоса сказала: — я имю къ вамъ порученіе отъ мистера Перикла, неужели вы никогда не гуляете въ саду?
Повинуясь ея взгляду, Эмилія встала. Ея мысли обратились къ тому, чмъ она была, когда въ послдній разъ видла мистера Перикла, и потомъ на то, чмъ она стала теперь. Старая нетерпніемъ услышать о немъ или, врне, разгадать волненіе въ своей груди, произведенное неожиданнымъ названіемъ его имени, она скоро очутилась въ саду наедин съ Лаурой.
— О, эти бдные Поли! начала Лаура.
— Вы хотли что-то сказать о мистер Перикл, замтила Эмилія.
— Да, въ самомъ дл, душечка, вы вроятно слышали вс подробности этой ужасной ночи? Для насъ, конечно, небольшое утшеніе, если эта ночь доставила моему брату Альберту возможность поступить самымъ безкорыстнымъ, даже можно сказать, великодушнымъ образомъ, и тмъ доказать все рыцарство своей души, во всякомъ случа, при настоящемъ порядк вещей, и посл такихъ недоразумній, мы очень рады доказать этому жестоко испытанному семейству, кто ихъ друзья. Я — хотя этого и подумать нельзя по ихъ обращенію со мной — я вмст съ ними училась въ школ. Я знала ихъ прежде, чмъ он сдлались такъ непонятны, хотя всегда имли къ тому наклонность. Хорошо одваться, быть изящными, выгодно выйти замужъ,— я отлично понимаю все это, но кто же могъ понять ихъ? Ужь конечно не сами же он, въ этомъ я уврена! И теперь безъ копйки! мало того, имъ предстоитъ имть дло съ адвокатами! Вы знаете, что мистриссъ Чомпъ начала процессъ? нтъ? О, да! но, кажется, мн придется разсказать вамъ всю исторію.
— Что такое? неужели они нуждаются въ деньгахъ? сказала Эмилія.
— Я все вамъ разскажу. Нашъ бдный джентльменъ органистъ, котораго вы знаете, былъ дйствительно сынъ баронета, и наслдовалъ титулъ.
Эмилія прервала ее: — о, разсказывайте мн о нихъ!
— Ну, такъ вотъ, моя милочка, этотъ несчастный, могу сказать, любовникъ, потому что если человкъ желаетъ запечатлть искренность своей привязанности пистолетомъ, то какое же можетъ быть дано ему другое названіе? Все это точно изъ романа. Я во всю жизнь свою — никто бы этого не подумалъ,— буду плакать и сожалть объ этомъ. И кому бы могло придти въ голову, что эти бдные Поли жили только для того, чтобы убдить меня въ своемъ безразсудств! О, какое удивительное безразсудство! ничего подобнаго вы ему не придумаете. Но вы, весьма естественно, желаете знать, что было дальше. Бдный сэръ Порсель Барретъ, былъ ли онъ помшанъ или нтъ, не знаю, но когда его принесли въ брукфильдскій домъ, совершенно случайно,— принесли его тло, хочу я сказать… два хлбопашца нашли его подъ деревомъ,— не знаю, помните ли вы его? это срубленная ива и почти совсмъ гнилая, на берегу пруда, въ сосновой рощ: и такъ, я сказала, былъ ли онъ помшанъ, или нтъ, но Корнелія, лишь только увидла его, какъ бросилась къ нему и вскричала, что она причиной его смерти. Его положили въ залъ, по которому я такъ часто бгала! и Корнелія сла у его бездыханнаго тла, и упрекала Вильфрида и отца въ чрезмрной строгости къ нему. Говорятъ, эта сцена была ужасна. Вильфридъ… но мн нечего описывать вамъ характеръ его. Онъ порхаетъ съ цвтка на цвтокъ, и все-таки иметъ чувство. Самое худшее еще впереди, худшее въ одномъ отношеніи, то есть, если смотрть съ свтской точки зрнія, впрочемъ, живя въ свт, мы и должны смотрть на все по свтски. Мистеръ Поль, вы помните, какъ онъ велъ себя въ Бесворт: или, нтъ, вы не были тамъ, но онъ говорилъ о васъ. Его маніей было, какъ всякій могъ видть, выдать замужъ своихъ дочерей за знатныхъ особъ. Я ни въ какомъ случа не осуждаю его. Все-таки непростительно, что онъ для этого жилъ свыше своего состоянія, предпринималъ смлыя спекуляціи и скрывалъ настоящее положеніе своихъ обстоятельствъ. Мистеръ Периклъ и онъ поставлены были въ затрудненіе, то есть мистеръ Периклъ…
— А разв мистеръ Периклъ здсь? быстро спросила Эмилія.
— Мы дойдемъ и до него, возразила Лаура съ радушіемъ особы, предвидвшей, что впереди ее ожидаетъ еще значительная часть торжества, которымъ она наслаждалась, — я хотла сказать, что мистеръ Периклъ держалъ бднаго мистера Поля въ своихъ рукахъ, или врне, держитъ. Вы, быть можетъ, слышали, что Вильфридъ жестоко оскорбилъ его, бднаго иностранца,— богатаго иностранца, если хотите! но иностранца, который, конечно, не могъ устоять противъ взбшеннаго сильнаго молодаго человка. Теперь, безъ сомннія, Вильфридъ раскаявается. Онъ съ тхъ поръ нсколько разъ пробовалъ увидть мистера Перикла, а въ то утро, когда все это случилось, онъ, вроятно, видлъ его и унизился до того, что сталъ извиняться. Это привело мистера Поля въ хорошее расположеніе духа: вечеромъ — онъ и мистриссъ Чомпъ съ удовольствіемъ попивали вино посл обда… говорили, что за этимъ обдомъ онъ назначили день своей свадьбы съ ней, это было весьма понятно, онъ спросилъ своихъ дочерей и получилъ ихъ согласіе. Видъ тла сэра Порселя и крики Корнеліи, кажется, обезумили его. Я и представить себ не могу того мучительнаго чувства его бдныхъ дтей, когда они узнаютъ, что отецъ ихъ обманщикъ! нищій! воръ! Онъ плакалъ, несчастный! и то были истинныя слезы! Правда,— это было не по его нервамъ. Только, только что передъ тмъ онъ такъ весело разговаривалъ и смялся! Онъ хотлъ стать на колни предъ каждой изъ нихъ, и выразить свою любовь къ нимъ,— а вс слуги стояли тутъ и слушали! Поли, по какой-то необыкновенной оплошности, всегда выискивали себ самыхъ болтливыхъ слугъ! Ничто не могло остановить его отъ такого униженія! Никто не обращалъ вниманія на мистриссъ Чомпъ, пока она не вскочила со стула. Говорятъ, что т изъ слугъ, которые стояли впереди и плакали, т, услышавъ ея первыя восклицанія, положительно готовы были хохотать. И бдный мистеръ Поль признался, что взялъ ея деньги, хотя не могъ сказать, сколько. Представьте себ подобную сцену, когда въ дом мертвецъ! Воображеніе отказывается изобразить ее! Я не стану распространяться,— я никогда не испытывала такого удара, какой нанесла мн эта сцена. Мистриссъ Чомпъ оставила домъ, а чрезъ нсколько часовъ они получили письмо отъ адвоката. Дловые люди говорятъ, что ее нечего осуждать,— что женщины могутъ упорствовать въ своемъ мнніи. Но, о миссъ Беллони! ее правда ли ужасно? Вы очень блдны.
Эмилія, не смотря на горестное чувство за своихъ друзей, смутно понимала теперь причину ихъ отвращенія къ Лаур. Услышавъ слова сожалнія, она не могла удержаться отъ усмшки.— Неужели вы ничего не можете сдлать для нихъ? рзко спросила она.
Срые глаза Лауры отвчали:— они сдлали для васъ весьма немного. Это значило, что он не прилагали особенныхъ усилій, чтобы сдлать изъ васъ барышню.
— О! вскричала она:— научите пожалуста, чмъ могу я быть имъ полезна? Помните, что я должна быть чрезвычайно деликатна и должна разсчитать, что он могутъ принять отъ меня. Потому что… я слышала… они… быть можетъ до сихъ поръ… они все еще питаютъ… я называю это безразсудствомъ… но не злобой… питаютъ недоброжелательныя чувства къ нашему семейству вообще и ко мн въ особенности. А теперь врожденная деликатность, быть можетъ, не позволитъ имъ…….
‘Не позволитъ принять милостыни отъ Лауры Тинлей’,— договорилъ ея выразительный взглядъ.
— Вы знаете, что мистеръ Периклъ можетъ сдлать ихъ несчастными — не правда ли? Остановите его,— сказала Эмилія.
Лаура засмялась:— можно подумать, что вы, миссъ Беллони, не знаете его. Разв я имю на него какое нибудь вліяніе? У меня нтъ голоса, и я не играю ни на какомъ инструмент. Я постараюсь сдлать и даже сдлаю, что могу, но только какъ начать съ нимъ разговоръ объ этомъ? Не лучше ли вамъ? Онъ то и дло говоритъ о васъ. Онъ совтовался съ докторами насчетъ вашего голоса, и единственный предлогъ, дорогая миссъ Беллони, моего визита къ вамъ состоитъ въ томъ, чтобы разсять всякое недоразумніе между вами. Я только недавно узнала, надюсь, миссъ Беллони извинитъ меня! причину этого недоразумнія, до меня дошли слухи, что вы здсь, и я подумала… я понадялась, что могу быть орудіемъ примиренія двухъ человческихъ созданій, которыя очевидно обречены оказывать другъ другу услуги. Кажется, жизнь въ этомъ и состоитъ, не правда ли?
Чмъ боле Эмилія слушала ее, тмъ боле волновалась. Она заявила немедленное желаніе увидться съ мистеромъ Перикломъ. Напутствуемая увреніями Эмиліи, что она напишетъ ему и сама назначитъ свиданіе, Лаура удалилась, съ радостной надеждой заслужить благодарность непостижимаго милліонера. Правда, отсутствіе соперничества съ кмъ нибудь за обладаніе имъ отняло отъ него значительную часть привлекательности. Она, казалось, вырывала его изъ рукъ умирающихъ и полусознавала, что побда надъ врагами, не оказывавшими сопротивленія, довольно грубо возлагаетъ на насъ лавровый внокъ.
Не теряя времени, Эмилія побжала къ Джорджіан, которая занималась за своимъ письменнымъ столомъ. Она разсказала все, что слышала и, едва переводя духъ, произнесла:— Джорджіана! моя дорогая! вдь вы поможете имъ?
— Чмъ же я могу помочь имъ? сказала Джорджіана:— завтра вечеромъ мы должны выхать изъ Англіи.
— Но сегодня вдь мы еще здсь. Эмилія прижала къ сердцу ея руку. Я ощущаю пустоту въ моемъ сердц, и въ этой пустот раздается вопль моихъ друзей. Я не въ силахъ допустить ихъ до страданій. Эмилія посмотрла въ глаза Джорджіаны.— Неужели вы не поможете имъ? они нуждаются въ деньгахъ.
Джорджіана вспыхнула.— Мн кажется нелнымъ даже думать о томъ, что я могу предложить имъ помощь подобнаго рода.
— Не вы, со вздохомъ сказала Эмилія,— понизивъ тонъ:— а я,— дайте мн взаймы. Мертиръ далъ бы. Я возвращу вамъ. Не могу сказать, что такое одушевляетъ меня, но я уврена, что буду въ состояніи возвратить какую бы то ни было сумму. Дв тысячи фунтовъ значительно бы помогли имъ. Я думаю… мн кажется, что мой голосъ возвратился.
— Вы пробовали его? спросила Джорджіана, съ цлью перемнить разговоръ.
— Нтъ, но врьте, если я что говорю, то такъ это и должно быть. Я почти не чувствую земли подъ собой, меня не трогаетъ никакое несчастіе. Я только сожалю о моихъ друзьяхъ, и сожалю тмъ боле, что не могу раздлить съ ними ихъ бдствія. Врьте мн! Я много объ этомъ думала. Я ни минуты не теряла даромъ. Я бы приняла ангажементъ, чрезъ недлю поступила бы на сцену и заране уврена въ успх. Я сейчасъ готова поступить въ консерваторію и подчиниться дисциплин. Дорогой мой другъ, врьте, что если я прошу теперь денегъ, значитъ я уврена, что буду въ состояніи выплатить ихъ. Я бы желала немедленно послать ихъ, и тогда… прощай, Англія. Джорджіана заперла бюро. Вначал она за этимъ чувствомъ подозрвала другое, но теперь совершенно убдилась въ искренности намреній Эмиліи.— Я разскажу вамъ, въ какомъ я нахожусь положеніи, сказала она.— Я даже не знаю, могла ли бы я при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ ссудить вамъ такую большую сумму, какую вы просите. Мой братъ иметъ состояніе, у меня также есть небольшая собственность. Если я говорю, мой братъ иметъ состояніе, это означаетъ только остатокъ того, что было. Все пошло на помощь вашимъ соотечественникамъ и на ближайшіе интересы его сердца. Да и то, что осталось, я думаю, тоже брошено имъ на втеръ. Вы вдь слышали, какъ лэди Шарлотта называла его фанатикомъ.
Губы Эмиліи задрожали.
— Вы не должны осуждать ее за это, продолжала Джорджіана.— Лэди Гостръ того же мннія. Одинаковаго съ ними мннія и все остальное общество. Я люблю его, и хочу доказать свою любовь, помогая ему во всемъ и желая быть всегда готовою поддержать его. Не смотря на мои усилія исполнить въ отношеніи къ нему все, о чемъ я говорю теперь, я повинуюсь его задушевному желанію, и остаюсь здсь, чтобы беречь васъ. Я признаю себя за его собственное я. Я научила его чувствовать это, такъ что въ его преданности къ настоящему длу онъ можетъ слдовать своимъ собственнымъ побужденіямъ, не смотря на то, въ сестр своей онъ всегда можетъ найти опору. Дитя мое! посмотрите, чмъ я занималась. Я длала разсчеты. Джорджіана вынула записку изъ бюро и положила ее передъ глазами Эмиліи.— Я разсчитывала наши издержки до Турина, и согласилась взять курьеромъ лакея лэди Гостръ, только, чтобы сдлать ей удовольствіе. Я знаю, что издержки увеличатся вдвое и потому сижу надъ деньгами, какъ скряга. Если Мертиръ разоренъ, то ему понадобится каждый фартингъ, которымъ я владю. Теперь вы понимаете? Проще этого объяснить я не въ состояніи. Мн совершенно невозможно исполнить вашу просьбу.
Эмилія слегка вздохнула, но казалась не слишкомъ огорченною отказомъ. Она ясно видла, что это невозможно, и ея мысли, какъ человка, принявшаго твердое намреніе дйствовать, тотчасъ же приняли другой оборотъ.
— Въ такомъ случа, дорогая моя, Джорджи, еще одна просьба! сказала она.— Отложите нашъ отъздъ на недлю. Я постараюсь получить для нихъ помощь въ другомъ мст.
Джорджіана была очень довольна манерой Эмиліи при отказ, но прежде чмъ согласиться на отсрочку отъзда, между ними было долгое преніе, въ заключеніе котораго она гнвно кивнула головой.

ГЛАВА LVII.

СОДЕРЖИТЪ ДАЛЬНЙШЕЕ АНАТОМИЧЕСКОЕ ИЗСЛДОВАНІЕ ВИЛЬФРИДА.

У воротъ парка, вечеромъ, Вильфридъ получилъ письмо изъ рукъ Трэси Ронинбрука. Вотъ его содержаніе: ‘я не могу видть васъ сегодня. Если я сказала, что увижу васъ прежде, чмъ покину Англію, то требую, чтобы вы врили мн. Сегодня я такъ разстроена, что никого не могу видть’. Эмилія — было простою подписью, которую снова и снова прочитывалъ обезумвшій влюбленный при мерцающемъ свт фонаря. Холодная подпись Эмиліи и такая коротенькая записка воспламенили весь огонь его сердца. Не жалкая ли трусость, думалъ онъ, мшала ему обрсти вчный покой, по способу бднаго Баррета? Невыразимая тоска произвела въ немъ разслабленіе. Онъ бросился на земляную насыпь, и черезъ нсколько минутъ всталъ спокойный и совершенно готовый явиться въ общество, пустивъ сначала въ дйствіе платяную щетку. И въ самомъ дл, чтобы устранить признаки своего прикосновенія съ землею, онъ отеръ сначала плечи, потомъ локти и закурилъ сигару, но первыя струи табачнаго дыма показались ему отвратительными. Онъ стоялъ, какъ человкъ въ совершенно новомъ для него мір. Это странное чувство отвращенія къ любимой, спокойной и пріятной привычк озадачило его, пока бшеныя мысли и надежды, переходившія отъ головы къ сердцу и отъ сердца къ голов, не сообщили ему полнаго самосознанія, и онъ увидлъ, что все, чмъ онъ дорожилъ въ этомъ свт, зависло отъ другаго: вотъ это-то и есть пагуба любви.
‘Потомъ, идя дале,’ прибавляетъ философъ: ‘онъ становился боле слабымъ человкомъ, но сильне влюбленнымъ. Не то, чтобы любовь ослабляла мужество, но путешествіе къ любви по дорог сантиментальности, приближаясь къ страсти шагъ за шагомъ, отнимаетъ отъ насъ натуральную силу, какъ будто мы за каждый шагъ впередъ платимъ пошлину. У Вильфрида только что доставало заплатить за свою дорогу. Онъ уже все истратилъ на эту пошлину. Вамъ, быть можетъ, хочется узнать его цнность, когда онъ превратится въ чистый металлъ? Я отвчаю, цнность его будетъ очень значительна, если онъ какой нибудь большой жертвой достигнетъ истины… достигнетъ того единства чувства, которое можно назвать истиннымъ побужденіемъ. По крайней мр, онъ будетъ высоко стоять надъ тми, кто не страдалъ. Отбросивъ сигару’…
Это становится ужь черезчуръ нелпо. Рискуя навсегда разстроить нашу дружбу съ философомъ, я возражаю. Сужденія моего философа просты, ясны и, какъ всегда, благонамренны, но не только я, который мене всхъ иметъ причины смяться надъ нимъ, но и всякій другой можетъ весьма серьезно принять такое противопоставленіе страданій съ сигарой, а тмъ боле, когда комедія наша приближается къ концу.
Вильфридъ прошелъ боле полдороги къ Брукфильду, когда томительное желаніе посмотрть еще разъ на окна Ричфорда такъ сильно зашевелилось въ немъ, что онъ вернулся къ воротамъ. Здсь, при свт фонаря, онъ увидлъ капитана Гамбьера, только что отъхавшаго отъ подъзда. Капитанъ, замтивъ ему, что ночь великолпна, собрался уже продолжать путь, но Вильфридъ попросилъ его сойти, въ его голос отзывался тотъ безошибочный звукъ, по которому всякій можетъ догадаться, что приглашеніе длается не въ шутку. Прежде, чмъ исполнить требованіе, капитанъ нагнулся впередъ и пристально посмотрлъ на него. Подъ вліяніемъ бшенства на капитана, что онъ имлъ свиданіе съ Эмиліей, и подъ вліяніемъ ревниваго подозрнія, что Эмилія не исполнила своего общанія по той же причин, Вильфридъ совершенно потерялъ самообладаніе.
— Зачмъ вы здсь? спросилъ онъ хриплымъ голосомъ.
— Довольно странный вопросъ! сказалъ капитанъ, соскочивъ съ лошади.
— Долженъ ли я понимать, что вы издвались надъ моей сестрой, какъ издваетесь надъ всякой другой женщиной?
Капитанъ Гамбьеръ спокойно пробормоталъ: — со всякой другой женщиной? и погладилъ шею лошади.— Надъ ними не такъ-то легко можно издваться, любезный другъ. Вы говорите, какъ юноша.
— Я единственный защитникъ репутаціи моей сестры, сказалъ Вильфридъ: — и, клянусь небомъ! если вы предоставили ее публичнымъ пересудамъ, то должны со мной встртиться.
Капитанъ повернулся къ лошади, говоря: — О! хорошо! потомъ слъ на нее и замтилъ:— вы вроятно все сказали, любезный Поль, все, что имли сказать? Идите къ вашей сестр, и если она иметъ причины жаловаться на мое поведеніе, мы встртимся. О, да! мы встртимся. Я не прочь отъ сильныхъ ощущеній. Вы находитесь въ рукахъ чертовски ловкой женщины, которая длаетъ мн честь, желая, какъ мн кажется, видть мою кровь на своемъ ковр, но если такова ея цль, то это недостойно ея ловкости. Она начала очень недурно. Она, какъ видно, устроила это дло превосходно. Послушайте, продолжалъ онъ, понизивъ голосъ: — я разскажу вамъ одно обстоятельство, которое можетъ, въ вашихъ глазахъ, оправдать меня, или обвинить — какъ угодно. Эта женщина употребляла всевозможныя старанія, чтобы компрометировать вашу сестру и меня на яхт. Я не могу и не хочу сказать вамъ, какимъ образомъ. Даже еслибы и могъ, то не сказалъ бы, но я имю достаточно чувства, чтобы восхищаться прелестной особой, и сдлалъ для нея все, что было въ моей власти. Ваша сестра, мой милый другъ, сама отказала мн. Мы часто разговаривали объ обыкновенныхъ предметахъ и въ этихъ разговорахъ она выказала себя съ блестящей стороны. Я завидую человку, который будетъ ея мужемъ, но мн она отказала въ такомъ счастіи. И такъ, если вы хотите застрлить меня за мое участіе въ этомъ дл, то сдлайте милость, я готовъ, и если застрлите, то это значитъ, что вы или ужасный дуракъ, или эта женщина въ десять разъ умне, чмъ я предполагалъ. Вызнаете, гд найти меня. Прощайте.
И капитанъ, не слушая отвта, пришпорилъ лошадь.
Адель подтвердила Вильфриду все, что сказалъ Гамбьеръ, она призналась, что отказала ему. Она называла его по имени Августъ, и очень ласковымъ голосомъ замтила, что лэди Шарлотта сильно преслдовала его.— ‘Бдный Августъ! всмъ дурнымъ въ своей репутаціи онъ обязанъ единственно ея черной кисти. Нтъ человка, въ котораго такъ легко можно влюбиться, говаривала мистриссъ Бейрофль, хотя онъ и получаетъ только восемьсотъ фунтовъ въ годъ, а это едва, едва достаточно, чтобы существовать. Съ моей стороны было бы жестоко принять его предложеніе, потому что если онъ и влюблена, то конечно въ Эмилію’.
Вильфридъ началъ упрекать ее за нкоторое пренебреженіе къ свтскимъ интересамъ. Адель засмялась, и покраснла отъ самодовольствія. Вильфридъ подумалъ и перемнилъ свое мнніе, сказавъ, что желалъ бы дйствовать такъ же свободно.
— Вильфридъ, вдругъ сказала она:— не убдишь ли ты Корнелію не носить траура?
— Да, если ты хочешь, отвчалъ онъ.
— Убдишь,— это правда? ну, такъ слушай, мой милый. Мн не нравится твой будущій бракъ съ лэди Шарлоттой.
Вильфридъ не могъ подавить невольнаго содроганія.
— Но ты еще можешь быть свободнымъ,— вскричала она, и потомъ приняла тонъ женщины, подающей совтъ:— когда ты будешь съ ней наедин, намекни на лорда Элтама и наблюдай за дйствіемъ этого намека. Только, пожалуйста, не будь неловокъ. Впрочемъ, мн нечего учить тебя.
Цлые часы онъ ломалъ себ голову, стараясь узнать, почему Адель не хотла, чтобы Корнелія носила трауръ, а потомъ, догадавшись, онъ хохоталъ какъ беззаботный юноша. Причина этому представляла собою такую сложную ткань, что способность разсмотрть сквозь нее слдствія траура Корнеліи показывала рдкую проницательность и характеръ этой молоденькой лэди. Вроятно Адель объясняла себ это такимъ образомъ: сэръ Твикенгэмъ Праймъ самый чувствительный изъ людей къ глупой и грубой болтовн, онъ продолжалъ посщать домъ, научаясь постепенно предпочитать меня, но онъ былъ чрезвычайно деликатенъ, чтобы отказаться отъ руки Корнеліи, не смотря на вс признаки, которые ясно показывали, что ея привязанность не принадлежала исключительно ему одному, я дала ему понять, что для боле высшей привязанности, я все покончила съ капитаномъ Гамбьеромъ (доходъ котораго ограничивается только восемью стами фунтовъ стерлинговъ), теперь, посл катастрофы, онъ весьма легко можетъ показать обществу, что я съ самаго начала была избрана имъ, чему Корнелія, конечно, не будетъ препятствовать, — но если она, изъ глупой сентиментальности, еще боле увеличитъ свой печальный видъ, тогда сэръ Твикэнгэмъ по невол удалится, онъ не ршится поставить себя въ такое положеніе, которое подастъ поводъ къ толкамъ, что отвергнутый одной сестрой, онъ отправился искать утшенія къ другой, и отвергнутый изъ-за чего? изъ пустой памяти къ умершему! Это еще поводъ къ униженію!
Удивительная сть! Вильфридъ такъ много думалъ обо всхъ изгибахъ этой сти, что, восхищаясь умственными способностями сестры, чуть но позабылъ о своемъ собственномъ несчастій. Онъ былъ не прочь и преувеличить ихъ, такъ какъ это усиливало его надежду, что посл разговора о таинственномъ имени Элтама, наедин съ лэди Шарлоттой, для него сейчасъ же наступитъ свобода. Онъ началъ смотрть на свою нареченную, какъ на преграду между собой и Эмиліей.
— Кажется, никто изъ насъ не лишенъ ума, спокойно сказалъ онъ, повернувшись на своей подушк посл нкотораго размышленія о бдственномъ положеніи своего семейства, и потомъ заснулъ съ улыбкой на лиц.

ГЛАВА LVIII.

МОРОЗЪ ВЪ МАЙСКУЮ НОЧЬ.

Дулъ довольно рзкій втеръ и капли росы на молодой зелена этого холоднаго еще времени года сверкали точно бриліянты. На неб виднлись тусклыя отдаленныя звзды, и блестящая луна была окружена бловатымъ свтомъ. Все пространство земли освщалось ею, казалось, рощи и луга внимали ей, въ торжественной тишин ночи соловьи громко заливались своими трелями.
Эмилія и Трэси Ронинбрукъ шли по алле, гд вгви старыхъ дубовъ часто переплетались между собою, за дубовой аллеей слдовала аллея изъ лиственницы, съ своими блестящими сучьями, и изъ остролиственнаго терновника, съ пурпуровыми листьями, покраснвшими отъ мороза. Морозъ на краяхъ темнаго папоротника придавалъ ему унылый видъ. Мстами серебристый блескъ становился невыносимымъ для глазъ. Они шли окруженные мертвой тишиной, земля была такъ тверда, что можно было различить звуки шаговъ.— Эта ночь точно создана для меня! сказала Эмилія. Трэси ничего не зналъ о цли путешествія. Онъ былъ просто провожатымъ Эмиліи. Совершенно неожиданно поставленный въ положеніе влюбленнаго, онъ шелъ рядомъ съ ней, не заботясь о томъ, куда она вела его, лишь бы только не покидала его.
Они пришли къ площадк, окруженной лсомъ и до того обширной, что на ней можно бы устроить превосходный турниръ. По обимъ сторонамъ полянки стояли ряды лиственницы, а впереди, точно назначенная для особеннаго украшенія, возвышалась группа сосенъ съ своими развсистыми, серебристыми втвями, между ними виднлись блые пни березы. Это чудное лсистое мсто имло вмсто воротъ три огромные дуба, и надъ всмъ имъ спокойно сіяла луна. Мохъ и подернутый морозомъ папоротникъ служили мягкимъ ковромъ.
Эмилія внезапно сказала:— сюда, сюда, и побжала къ одному изъ дубовъ. Она повернулась къ Трэси и произнесла,— кажется, я не ошибаюсь.— Рука ея схватилась за горло.
— Въ вашемъ голос? Трэси угадывалъ ея слова.
Эмилія кивнула головой, и слегка нахмурилась на его восклицаніе, Трэси понялъ, что вроятно у нея есть обдуманная цль. Открытая площадка была освщена посреди трехъ тнистыхъ стнъ. Эмилія попросила его остаться, въ качеств часоваго, на этомъ самомъ мст, чтобы ни случилось. Успокоенная его общаніемъ, она одна вышла на освщенную площадку. Она стала на небольшомъ возвышеніи, такъ что вся ея фигура была ясно видна, и луна освщала вс ея черты.
Ожиданіе увеличивало для слуха Трэси тишину ночи. Но вотъ засвисталъ соловей. Ему отвчалъ другой. Къ нимъ еще присоединилось нсколько и все слилось въ одну мелодію. Трэси показалось, что они вызывали Эмилію вторить имъ, что сама природа длала прелюдію въ ожиданіи божественныхъ звуковъ человческаго голоса. Его охватила жажда услышать пніе очаровательной двушки, которая терпливо стояла невдалек съ лицомъ, обращеннымъ къ лун. Кровь закипла въ его жилахъ, какъ будто что-то неземное дотронулось до него. Ему уже слышались звуки голоса Эмиліи, когда она еще не пла.
Въ такомъ мст и въ такое время, ничто не можетъ быть очаровательне женскаго голоса. Въ этотъ промежутокъ времени Эмилія пріобрла въ своемъ голос полноту и силу. Она пла съ увлеченіемъ, звуки свободно выходили изъ ея груди, опущенныя по бокамъ руки не длали ни одного жеста. Пылкое воображеніе Трэси заставило его затрепетать, какъ будто онъ услышалъ голосъ духа. Онъ ничего не слыхалъ, кром Эмиліи, да и то едва сознавалъ, что это была она, на его глазахъ сверкали слезы, пока голосъ ея, нжный и сильный, не замолкъ въ глубин лса. Тогда снова, постепенно водворилась тишина, точно завертывая и пряча свою драгоцнность.
— Она не одна! послышались слова позади его, выражавшія крайнее удивленіе. Трэси, готовый съ досады произнесть проклятіе, обернулся назадъ и увидлъ Вильфрида, выглядывавшаго изъ-за дуба, къ которому онъ прислонился. Въ то же время показались дв фигуры, приближавшіяся къ Эмиліи. Изъ нихъ весьма легко можно было различить мистера Перикла, въ медвжьемъ воротник,— Лаура Тинлей была его спутницей. Грекъ шелъ очень быстро и, приблизясь къ Эмиліи, всплеснулъ руками. Сбросивъ съ плечъ воротникъ и приподнявъ къ верху, набросилъ его на Эмилію. Послышался пронзительный смхъ Лауры.
— О! какой жестокій паосъ! изъ груди Трэси вырвался стонъ.— Мы очутились на Аверно въ одно мгновеніе.
Было очевидно, что между ними тремя завязался живой разговоръ, посл котораго Эмилія, закутанная въ воротникъ, отошла немного въ сторону съ мистеромъ Перикломъ, казавшимся подл нея чрезвычайно сухопарымъ, онъ безпрестанно длалъ самые дикіе жесты. Трэси оглянулся къ Вильфриду, но послдній изчезъ, за то, вмсто его, изъ-за песчаной, покрытой мохомъ возвышенности, показалась дама, въ которой онъ узналъ лэди Шарлотту. Трэси подошелъ къ ней и поклонился.
— A! Трэси, сказала она.— Я видла, какъ вы ушли изъ гостиной, и надялась найти васъ здсь. Значитъ у этой двочки возвратился голосъ, но скажите Бога ради, почему она не могла попробовать его въ Ричфорд? Это очень мило и, какъ кажется, вы, синьоръ поэтъ, весьма одобряете подобнаго рода романтическія интермедіи, но для меня въ этомъ проглядываетъ отсутствіе здраваго смысла.
— А вы… неужели одн? Что васъ привело сюда?спросилъ Трэси.
— Что! и лэди Шарлотта вздрогнула.— Я общала ей придти. Она сказала, что если я приду, то услышу нчто особенное. Я такъ и думала, что это приглашеніе относится до ея голоса, и желала доставить ей удовольствіе. Сюда только пять минутъ ходьбы отъ парка. Она, кажется, еще будетъ пть? Тамъ по видимому есть общество. Не отправиться ли и намъ туда же?
— Я на часахъ, и потому не могу, отвчалъ Трэси.— Вы слышали ее? прибавилъ онъ съ восторгомъ.
Лэди Шарлотта засмялась,— Вы говорите, мой милый юноша, точно растроганный. Сцены подобнаго рода опасны для поэтовъ. Вдь вы, кажется, терпть не могли музыки?
— Право, я не знаю, дышу ли я, возразилъ Трэси.— Съ этой минуты она для меня богиня. Не любить музыки? Неужели вы считаете меня за какого нибудь истукана? Умри я, и она своимъ голосомъ воскресила бы меня. Посадите меня въ лодку и пустите ее на произволъ бурнаго моря, и я, слушая ея голосъ, готовъ потонуть на ней. Слушая ее, я умру съ наслажденіемъ! Подобные голоса можно слышать только на неб.
— Да, когда они непорочны, возразила хладнокровная лэди.— Что это тамъ? И она приподняла голову, чтобы вслушаться.
Земной голосъ Эмиліи звалъ Вильфрида. Лэди Шарлотта сдлалась серьезна и пристально смотрла на площадку, на второй зовъ Вильфридъ явился совершенно свободно, пользуясь прикрытіемъ деревьевъ, онъ подошелъ къ обществу изъ трехъ лицъ, какъ человкъ, готовый ко всему и на все. Видно было, что онъ поклонился мистеру Периклу и оба джентльмена протянули другъ другу руки, въ почтительномъ отдаленіи стояла Лаура Тинлей.
Лэди Шарлотта не могла выдержать этой мистификаціи.— Что это значитъ? сказала она.— Вильфридъ вечеромъ долженъ быть у посланника! Онъ писалъ мн изъ клуба въ пять часовъ! Не сошелъ ли онъ съ ума? Возможно ли такъ пренебрегать своими интересами? Неужели онъ намренъ потерять такой удобный случай, когда въ посольство представлены вс рекомендаціи! Бгите, бгите скоре, добрый Трэси! Посмотрите, Вильфридъ ли это, и вернитесь сказать мн, но не говорите ему, что я здсь.
— Покинуть мой постъ? Трэси крпко сложилъ руки.— Никогда! Хоть замерзну, но не оставлю его.
Въ глазахъ лэди Шарлотты промелькнуло сомнніе. Она взяла лорнетъ. Было ясно видно, что происходило прощаніе, съ одной стороны между Перикломъ и Лаурой Тинлей, а съ другой между Эмиліей и Вильфридомъ. Наконецъ, минуты дв спустя, мистеръ Периклъ и Лаура быстро удалились въ тнь, а Эмилія, закутанная въ огромный медвжій воротникъ, пошла по направленію къ дубамъ. Голова Вильфрида находилась въ уровень съ головой Эмиліи, онъ глядлъ ей въ лицо, между тмъ какъ губы нашептывали страстныя слова. Они приближались къ дубу, и Эмилія измнила направленіе, чтобы обойти дерево. Трэси почувствовалъ внезапное сжатіе руки. Но это было моментально, и въ то самое время, когда послышался голосъ Вильфрида.
— Вы спрашиваете, извстно ли мн, что я люблю? Да! если величайшее несчастіе можетъ научить этому человка. Я погибаю за васъ! И теперь, унизивъ меня одной услугой, вы еще спрашиваете, извстно ли мн, что я люблю. Творецъ Небесный! Вы слишкомъ жестоки! Я обожаю слды вашихъ ногъ! Все, до чего вы дотрогивались, иметъ на меня дйствіе огня. Эмилія! Эмилія!
— Значитъ… вы, значитъ, не любите лэди Шарлотту? было отвтомъ.
— Люблю ли я ее? съ пренебреженіемъ вскричалъ онъ, и понизивъ голосъ, прибавилъ:— у нея доброе сердце, и какой бы скандалъ ни распускали о ней и о лорд Элтам, ее все-таки можно назвать благонамреннымъ другомъ. Но любить ее! Васъ, васъ я люблю! Никого, кром насъ! Люблю и буду любить, пока не сойду съ ума… я васъ люблю, жестокая кокетка! О! Боже! простите меня, Эмилія! Я самъ не знаю, что говорю. Вы самый чистый ангелъ, какой только былъ на земл! Что же касается до узъ, связывающихъ меня съ лэди Шарлоттой, то мн стоитъ только шепнуть ей имя лорда Элтама, но нтъ! Я никогда этого не сдлаю.
— По всему видно, что вы ведете себя какъ истинно благородный человкъ, сказала лэди Шарлотта, выступивъ передъ ними.
— Ну, малютка! продолжала она, обращаясь къ Эмилш, — я очень рада, что къ вамъ возвратился голосъ. Вы превосходно отомстите мн. Теперь можно кончить нашу борьбу. Вотъ вамъ моя рука.
Вс молчали. Непобдимый апломбъ лэди Шарлотты, которымъ Вильфридъ всегда восхищался и который всегда бралъ верхъ надъ нимъ,— видъ ея блднаго лица и сверкающихъ глазъ, выборъ момента выступить впередъ и выказать свое присутствіе,— все это упало на пылающее сердце Вильфрида, какъ быстрый потушающій пламя потокъ. Пораженный внезапнымъ появленіемъ лэди Шарлотты, онъ признавался самому себ, что ему нечего боле говорить. Онъ не могъ поднять глазъ.
Эмилія перевела взоръ отъ протянутой руки лэди Шарлотты на ея лицо.
— Что это будетъ значить? сказала она.
— Что мы квитъ, я полагаю, и что мы не питаемъ злобы другъ противъ друга. Во всякомъ случа я уступаю поле. Я люблю руку, которая можетъ нанести сильный ударъ. До сихъ поръ я считала васъ простой, сантиментальной двочкой, и признаюсь въ своей ошибк. Вы выиграли призъ.
— Вы хотли сдлать изъ него австрійца, но теперь онъ вн опасности. Я боле ничего не выигрываю, сказала Эмилія.— Если угодно, можете взять мою руку.
Лэди Шарлотта исполнила эту церемонію.
— Если вы будете молчать всю дорогу, то я позволю вамъ быть моимъ кавалеромъ до дому, сказала она Вильфриду.
Когда Трэси и Эмилія остались одни, онъ въ восторг вскричалъ: — теперь я знаю, какою обладаете вы силой. Вы можете приказать мн жить или умереть, и это будетъ исполнено.
Недавняя сцена касалась больше актеровъ, участвовавшихъ въ ней: она тронула Эмилію, и то слегка, а Трэси нисколько. Въ то время, какъ онъ выхвалялъ ея пніе, очаровательные звуки ея голоса и предсказывалъ, какое доставитъ ей торжество этотъ голосъ, грудь Эмиліи стснилась и она залилась слезами.— Торжество! Да! но что я сдлала, если бы вы знали! О! Мертиръ, мой истинный герой1 Вы хвалите меня не зная, до какой степени я вроломна. Я раба! я продала себя… продала себя! Она закрыла руками лицо.— Мертиръ сражается, продолжала она: — сражается за мою отчизну. Я чувствую его кровь… какъ будто она истекаетъ изъ моего тла, хотя въ сущности она течетъ изъ него. Даже если онъ умираетъ, и то я не смю явиться къ нему! Я въ цпяхъ. Я дала клятву за деньги. Посмотрите, какая разница между Мертиромъ и остальными мужчинами на земл! Застрлился ли бы онъ изъ-за женщины? Позволилъ ли бы себ онъ унизиться, полюбивъ ее всей душой? Мой герой! мой герой! И, Трэси, другъ мой! вы не можете понять глубины моего горя! Мертиръ, мой герой! я слышу его, я слышу, какъ онъ своими устами говоритъ мн, что я не люблю его. И это правда. Если бы я любила его, я бы никогда не продала себя на три мучительные года, вдали отъ него. Я поняла это только теперь, когда уже все кончено. Я боле думала о моихъ бдныхъ друзьяхъ и о Вильфрид, чмъ о Мертир, проливающемъ кровь за мою отчизну! Но все же онъ не оттолкнетъ меня, когда мы встртимся. Да, если онъ только живъ, онъ придетъ ко мн, нжный какъ духъ, видвшій Бога!
Эмилія вполн предалась горькимъ рыданіямъ. Трэси, въ уваженіи къ той, которая могла говорить такъ торжественно, поддерживалъ ее, чувствуя, что слезы ея какъ огненный дождь падали на его сердце.
Соловьи молчали. Ни малйшій звукъ, ни шелестъ листьевъ, не нарушали глубокой тишины.

ГЛАВА LIX.

ПРОЩАНІЕ ЭМИЛІИ,

Въ іюн, одинъ изъ участвовавшихъ въ послднемъ Ломбардскомъ возстаніи джентльменовъ присталъ къ нашимъ берегамъ. Его правая рука была на перевязи, а его лакей-итальянецъ шелъ рядомъ, всегда готовый помочь, какъ будто опасаясь, что шаги раненнаго джентльмена каждую минуту могутъ измнить ему. Въ то время не было никакой международной войны, и поэтому гулявшіе по набережной весьма подозрительно оглядывали джентльмена, они, казалось, думали, что въ такое время ему не было ни малйшаго повода сдлаться калкой, и что его можно отнести къ числу тхъ иностранныхъ безумцевъ, которые, изъ-за пустяковъ, готовы служить мишенью такимъ же безумцамъ, только немного посчастливе. Здсь, внутри нашего пояса, процвтаетъ здравый смыслъ. Мы любимъ жизнь, мы ненавидимъ кровопролитіе, мы не питаемъ сочувствія къ вашимъ юношескимъ понятіямъ о чести, мы, короче сказать, народъ цивилизованный, и зная, что настоящимъ своимъ положеніемъ обязаны успху, мы совтуемъ и другимъ націямъ или слдовать нашему примру, или оставаться въ поко. Казалось, серьезно улыбавшемуся джентльмену все это было извстно, глаза его ни на кого не смотрли, лицо было совершенно спокойно, онъ проходилъ чрезъ толпу, и только одинъ разъ оперся на плечо своего смуглаго Беппо, когда боль въ раненной ног лишила его силъ. Пока онъ шелъ, соображенія, къ какой принадлежалъ онъ націи, не прекращались, вс слышали, что онъ говорилъ по-итальянски, а между тмъ въ его тон и манерахъ признаки англійскаго воспитанія были очевидны. Новйшія извстія утреннихъ газетъ говорили, что ломбардское возстаніе подавлено вполн и окончательно, что изъ инсургентовъ одни скрылись, другихъ повсили или разстрляли, одна молодая дама съ грустнымъ видомъ замтила, что раненый джентльменъ вроятно одинъ изъ бжавшихъ отъ австрійцевъ.
— Но, кажется, онъ англичанинъ.
— А если англичанинъ, то по дломъ ему.
Послдняя фраза была произнесена коренастымъ британцемъ, который кром этого еще сказалъ краткую, выразительную и, судя по задушевному смху слушателей, нелишенную юмора рчь о невмшательств въ чужія дла, при этомъ молодая дама замтила: — О, Боже! вы слишкомъ взыскательны.
— Клянусь Георгомъ, ма’мъ! вскричалъ британецъ, выдвинувъ впередъ свою газету: — вотъ тутъ есть передовая статья объ этомъ предмет, совершенно согласная съ моими взглядами. Да! эти итальянцы положительно нелпы: они никогда не были націей, даже и не походили на націю. Ей-Богу! они кажется только и годны для сцены. Искусство!— изволите видть. Они умютъ разрисовывать полотно и лпить фигуры изъ глины. Я не отнимаю ихъ достоинства, но тоже и не люблю, когда ихъ такъ безсовстно расхваливаютъ, я вотъ что вамъ скажу: видли ли вы когда нибудь икры у этихъ пвцовъ? я хочу сказать, у мужчинъ. Быть можетъ, нтъ? У нихъ палки, а не ноги. Кто же будетъ много заботиться о людяхъ съ такими ногами? Обратите на это вниманіе, когда пойдете въ итальянскую оперу. Ха! ха! ха!— это покажется смшнымъ, но посмотрвъ на ихъ ноги, ма’мъ, спросите, можетъ ли народъ быть счастливымъ, если онъ стоитъ на такихъ ногахъ! Пусть они рисуютъ, чеканятъ мраморъ и поютъ. По моему, они больше ни на что не годны.
Таковъ бываетъ британецъ, гордясь своимъ мужествомъ. Рзкій возгласъ еще разъ обратилъ вниманіе этой группы на особу, служившую предметомъ настоящаго разговора. Онъ былъ встрченъ дамой, которую по наружности безошибочно можно было назвать иностранкой.
— Марини! было возгласомъ, иностранка остановилась и, поникнувъ головою, опустила руки, точно окаменлая.
— Вроятно потеряла мужа, пробормоталъ британецъ.— Быть можетъ, онъ тоже одинъ изъ разстрленныхъ или повшенныхъ, значащихся въ списк этой газеты. Повшены! Разстрлены! Это всегдашній отвтъ австрійцевъ на мольбы о милосердіи. Боже, Боже мой! это похоже на ревъ дикаго звря! Повшены! Разстрлены! дайте-ко сосчитать, сколько ихъ было въ теченіе дня! Десять въ Верон, пятнадцать въ Манту, пять… но довольно! Неужели мы когда нибудь будемъ въ союз съ этими адскими чудовищами! Разв они не заклеймены уже предъ лицомъ Европы, какъ безчеловчные палачи! если бы я,— клянусь Георгомъ!— если бы я былъ итальянцемъ, я бы тоже взялся за ружье, и пушечную пальбу считалъ бы самой очаровательной музыкой. Если только откроется подписка въ пользу вдовъ этихъ несчастныхъ, я поставлю свое имя, то же сдлаетъ и моя жена, и дочери, и вс мы, не исключая груднаго ребенка!
Имя Мортира по возвращеніи въ Англію было въ первый разъ произнесено мистриссъ Чомпъ. Онъ стоялъ на платформ лондонской станціи, ожидая позда въ Ричфордъ, какъ вдругъ раздалось:— О! мистеръ Пойсъ! мистеръ Пойсъ! и мистриссъ Чомпъ очутилась передъ нимъ. Она пояснила, что детъ въ Брукфильдъ, и прибавила, что само небо посылаетъ его ей на помощь, не думая, что для оказанія ей помощи было совершенно достаточно одного мистера Брантопа.
— Ахъ, если бы вы знали, что я должна переносить въ Брукфильд, это ужасно страшно! Мистеръ Брэнтопъ,— и она обратилась къ молодому человку: — теперь вы можете идти. Но, пожалуйста, не вздумайте ссть на корабль и уплыть въ Италію за маленькой Беллони,— тамъ не на что вамъ надяться, бдняжка! Какъ онъ тщательно причесываетъ волосы, мистеръ Пойсъ, я уврена, что вы въ одно и то же время вдоволь бы наплакались и вдоволь насмялись, увидвъ его кротость и вмст съ тмъ смлость. Когда маленькая Беллони была на корабл, знаете, я думала: нтъ ни одного друга у меня, который на прощанье махнулъ бы платкомъ, тогда, представьте себ, этотъ мальчикъ, Брэптонъ, точно по волшебству, принялся махать платкомъ, да еще батистовымъ, моимъ подаркомъ, который онъ промочилъ въ ту ночь совершенно насквозь, но вдь вы сами знаете, мистеръ Пойсъ, какъ плачутъ влюбленные, у нихъ слезы текутъ ведрами.
— А разв миссъ Беллони уже ухала? спросилъ Мортиръ, съ тревожнымъ нетерпніемъ ожидая отвта.
— Разумется, сэръ, ухала, но что съ вами? не дурно ли вамъ? О, Боже мой! Кровь моя останавливается въ жилахъ, когда я вижу человка, который былъ хладнокровенъ тамъ, гд стрляютъ. Вы очень поблднли, сэръ.
— Такъ она ухала?— когда?— въ какой день? спрашивалъ Мертиръ.
— О! этого я не могу сказать вамъ наврное, мистеръ Пойсъ, потому что у меня самой есть серьезныя дла. Мистеръ Периклъ наконецъ добился своего и увезъ ее. Это наврное. Бдный мистеръ Брэнтопъ пролилъ, я думаю, нсколько галлоновъ слезъ, вдь онъ еще котенокъ, который не въ состояніи привлечь къ себ такую двушку, но въ его слезахъ могли бы утонуть и она, и счастливецъ, избранный ею, они ухали, а онъ остался.
Мертиръ нетерпливо глядлъ изъ окна. Его раны производили невыносимую боль,— лицо его было влажно.
— Ухала съ мистеромъ Перикломъ? спросилъ онъ, между тмъ какъ мистриссъ Чомпъ передавала ему причины своего визита въ Брукфильдъ.
— Вдь мистеръ Периклъ и Поль снова сдлались друзьями, мистеръ Пойсъ, Поль совершенно поправился, и вчера утромъ прислалъ мн дв тысячи фунтовъ — ни однимъ пенни не меньше! и, представьте, я ужь начала было сильно безпокоиться, какъ вдругъ мистеръ Брэнтопъ приноситъ мн деньги. Какое искушеніе для молодаго человка! Впрочемъ Поль не зналъ о его любви къ маленькой Беллони.
— Разв съ ней никто не отправился? спросилъ Мертиръ, радуясь случаю узнать о ней дальнйшія подробности.
— О, конечно, съ ней мистеръ Периклъ, возразила мистриссъ Чомпъ.— Я ужь сказала вамъ, сэръ, что получила дв тысячи фунтовъ! Я сейчасъ же побжала къ моему адвокату, потому что вамъ, мистеръ Пойсъ, какъ знающему мою привязанность къ Полямъ, къ этимъ бдняжкамъ! покажется страннымъ, что я веду съ ними процессъ. Остановите его, закричала я адвокату:— если бы этотъ адвокатъ былъ изъ тхъ, кто носитъ парики, я бы такъ не поступила.— Остановите его, закричала я, ничуть не испугавшись. Я бы не позволила ему и продолжать, мн только и нужно было узнать, не раззорена ли я! А теперь, когда у меня есть деньги, я хочу имть друзей, когда, вы сами знаете, у меня не было денегъ, тогда вс друзья были противъ меня, а теперь он есть и… но въ нашемъ свт ужь всегда такъ: — куда бы мн спрятать ихъ? О, Боже! если вы со мной, такъ мн нечего бояться, хотя вашъ смуглый иностранный слуга ужасно пугаетъ меня. Понимаетъ ли онъ по англійски?.. не забудьте, что вс деньги у меня въ карман!
Мертиръ тяжело вздохнулъ. Наконецъ паровозъ убавилъ ходу, и не вдалек показалась хорошо знакомая сосновая роща. Лишь только онъ собрался выйдти изъ вагона, какъ мистриссъ Чомпъ схватила его за руку.— О! неужели вы оставите меня и допустите встртить Полей одной въ такой ужасный моментъ, когда не кому будетъ засвидтельствовать, какъ хорошо я отзывалась о нихъ. Мистеръ Пойсъ! докажите, что вы блаженный ангелъ, сэръ, и пойдемте со мной, только на пять минутъ, этимъ вы сдлаете для бдной женщины то, чего она во всю жизнь свою не забудетъ.
— Умоляю, пощадите меня, ма’мъ, просилъ Мертиръ.— Я тороплюсь въ Ричфордъ.
— Я не могу пощадить васъ, сэръ, вскричала мистриссъ Чомпъ.— Я не могу явиться одна предъ этимъ семействомъ. Это ужасное семейство! О! я стану предъ вами на колна, мистеръ Пойсъ! Вдь васъ само небо послало сюда? А вы убгаете! Если вы ранены, я возьму на станціи карету, это, знаете, будетъ величественне, представительне. Пожалуйста, сэръ! Умоляю васъ!
Слезы лились изъ ея глазъ и горячая рука ея прильнула къ его рук.
Такимъ образомъ Мертиръ былъ свидтелемъ возвращенія мистриссъ Чомпъ въ Брукфильдъ. Начало года, такъ пріятно начавшагося у барышень, подвергло ихъ первому тяжелому испытанію въ жизни. Эмилія была пробнымъ камнемъ для этого семейства. Въ своемъ гор он не могли знать этого, но все же манеры ихъ значительно улучшились. Въ ихъ пріем мистриссъ Чомпъ обнаруживалась пріятная смсь гордости и добродушія. Корнелія и Арабелла, взявъ ее за руку, выслушали ея привтствія и объясненія съ неподражаемо-мягкой улыбкой, которую старались сдерживать, и потомъ повели ее къ мистеру Полю, объ немъ можно сказать, что никакая искусная кокетка, въ его положеніи не повела бы себя тоньше и хитре его,— такъ что, хотя мистриссъ Чомпъ и была принята въ домъ, но все-таки желала еще узнать, какая ей достанется роль, и дрожала, какъ преступникъ предъ наказаніемъ. Мистеръ Поль горячо, нжно и почти со слезами пожалъ ей руку, и сказалъ этой разнжившейся женщин:— вы правы, Марта, намъ гораздо лучше было разсмотрть счеты дружелюбнымъ образомъ, чмъ брать чужихъ, обращаться къ адвокатамъ и Богъ знаетъ куда,— просить людей, которые не могутъ хорошо знать положенія дла,— людей, которые только любятъ вмшиваться въ чужія дла да производить скандалы, очень благодаренъ вамъ, что вы пріхали.
Тщетно употребляла мистриссъ Чомпъ поперемнно то ласки, то возгласы, чтобы дать ему понять, что она пріхала вовсе не изъ-за денегъ, и вовсе не думаетъ о нихъ. Онъ же уврялъ, что на будущее время она должна думать о деньгахъ, что это его задушевное желаніе,— и что въ этомъ заключался ея долгъ какъ въ отношеніи самой себ, такъ и къ другимъ. Говоря это, онъ, казалось, намекалъ ей, что ея вдовство продолжится на столько времени, на сколько ему будетъ угодно, затмъ чрезвычайно нжно пожалъ ея руку и выразительно подмигнулъ своими птичьими глазками. Надо опасаться, что для мистера Поля прошли уже лта, въ которые человкъ все еще совершенствуется. Въ извстное время природа останавливается и говоритъ намъ:— ты теперь то, чмъ будешь по смерть.
Все-таки, хотя самые близкіе къ нему и подозрвали его въ коварств, но въ отношеніи къ нимъ онъ былъ довольно искрененъ. Въ немъ ничего не было непритворнаго, кром его нервныхъ припадковъ. Эти припадки были страшнымъ орудіемъ, которымъ онъ защищался въ своемъ сантиментальномъ домашнемъ быту, вовсе не зная, какое благотворное дйствіе производило оно. Лишь только онъ попадалъ въ свою колею, лишь только устранялась причина, возбуждавшая въ немъ неудовольствіе, онъ становился такимъ же веселымъ, какъ и вс. Онъ былъ изъ тхъ людей, которые не имютъ ни душевнаго, ни моральнаго чувства. У него вс чувства были физическія и притомъ довольно сильныя. Вотъ ключъ къ мистеру Полю. Конечно, это только одна ступень къ совершенному безчувствію, и людямъ, которыхъ никто и никогда не испытывалъ, она можетъ доставить репутацію добрыхъ родителей, пріятныхъ друзей и превосходныхъ гражданъ. Отъ подобнаго родителя легко можетъ произойти сантиментальное поколніе.
Корнелія была въ траур съ головы до ногъ. Она, какъ и другія, также принимала участіе въ разговор, и даже была веселе Адели, лицо которой носило отпечатокъ грусти. Мертиръ объяснилъ Корнеліи, что появленіемъ своимъ въ ихъ дом онъ обязанъ неотступнымъ просьбамъ мистриссъ Чомпъ. Корнелія пріятно улыбнулась, стараясь этимъ показать, что вполн понимаетъ его, и уврить, что ему вс он очень рады, они продолжали говорить, немного спорить и разсуждать, пока ужасная мысль, что Мортиръ говорилъ и даже походилъ немного на кого-то другаго, не отвлекла кровь отъ ея губъ и не остановила пульса. Она говорила объ Эмиліи, упомянувъ просто и смиренно: — мы обязаны ей всмъ, что у насъ есть. Арабелла тоже говорила объЭмиліи, но съ оттнкомъ минувшаго покровительства.— Она всегда будетъ для насъ милой сестрой. Адель продолжала молчать, точно ожидая, что кто нибудь войдетъ въ дверь. Не было ли это невольнымъ предчувствіемъ появленія сэра Твикенгэма?
Когда Мертиръ спросилъ о Вильфрид, то Корнелія замялась, но все-таки сказала:— онъ ухалъ въ Верону. У насъ тамъ есть дядя въ австрійской служб,— и Мертиръ раскланялся.
Что же такое сдлала Эмилія, о которой, слушая отрывками, Мертиръ все боле и боле приходилъ въ недоумніе? Разъясненіе ожидало его въ Ричфорд. Тамъ Джорджіана заключила брата въ ревнивыя объятія, и тотчасъ подала ему письмо, желая избавить его отъ ложнаго стыда спросить о той, вопросъ о которой уже выражался въ его глазахъ. Оставшись одинъ въ библіотек, онъ началъ читать письмо, обращаясь отъ него, отъ времени до времени, къ окну, за которымъ посреди подстриженнаго луга цвлъ пышный рододендронъ и казался огромной тропической птицей, вынесенной въ садъ погрться на яркомъ солнц.

‘Другъ мой!

‘Я бы сказала — мой сердечный другъ! но не пишу, потому что это было бы неврно. Я читала о пораженіи. Какой ужасной битвой рискнули въ этомъ жестокомъ мст! Пройдетъ много и много времени, прежде чмъ Богу угодно будетъ перейти на нашу сторону! А я… разв вы не знаете… мы такъ часто говорили объ этомъ! я никогда не могла поврить, чтобы тутъ дьяволъ взялъ верхъ. Чему должно случиться, того не избгнешь,— я всегда была такого мннія. Настоящая неудача нанесла ужасный ударь моему сердцу, которое долго молчало и только теперь забилось. Я чувствую, что вы въ безопасности, и за это благодарю небо. Если же нтъ, Богъ далъ бы мн знать и не допустилъ бы меня приносить Ему въ моихъ молитвахъ благодарность. Я молюсь, пока не разгорятся мои вки, и молюсь о томъ, чтобы заране была предупреждена, когда прибудетъ ко мн печальный встникъ о васъ. Я этому не врю.
‘Теперь я плнница на три года. Я отправляюсь въ миланскую консерваторію съ мистеромъ Перикломъ, моя бдная матушка горюетъ и говоритъ, что я не только забуду ее, но и не буду считать ее своею матерью. Мой голосъ возвратился. О, Мертирь! мой дорогой, спокойный другъ! Одна мысль о томъ, что я могу называть васъ своимъ другомъ, доставляетъ мн сладкій сонъ. Да, у меня есть голосъ! Я почувствовала, что имю его, точно такъ же, какъ мы съ зажмуренными глазами чувствуемъ присутствіе въ своей комнат посторонняго человка. Меня повсюду окружало несчастіе, а все-таки я была довольна. Я держала это въ тайн. Я начинала чувствовать себя выше общества. Я уже мечтала о томъ, что въ состояніи я буду сдлать для моихъ ближнихъ. Мене всего я думала о васъ! Я прямо говорю вамъ это, и принимаю наказаніе собственно за то, что въ своей новой радости такое негодное существо, какъ я, совсмъ не думало о васъ. Теперь я довольно наказана.
‘Другъ мой! Поли были во власти мистера Перикла. Вильфридъ ударилъ его. Мистеръ Периклъ оскорбился и захотлъ отомстить всмъ Полямъ. Эти добрые люди были такъ внимательны ко мн, и я услышала, что они должны сдлаться нищими. Я чувствовала, что въ моей груди и въ моемъ горл скрывалось золото, которому нужна была только чеканка, чтобы превратиться въ звонкую монету. Я обратилась къ Джорджіан… О! какъ положительно доказала она, что ея любовь къ вамъ сильне моей. Она отказалась разстаться съ деньгами, которыя могли вамъ вскор понадобиться. Я ршилась, чтобы мистеръ Периклъ услышалъ мое пніе. Онъ услышалъ меня и мое предпріятіе удалось. Если бы Италія была такъ уврена въ себ, какъ я, то она ни за что не показала бы своего голоса, пока не убдилась бы въ немъ. Да! съ головы до ногъ я чувствовала, что неуспхъ невозможенъ. Если страна жаждетъ свободы, то надо, чтобы внутренній огонь заставилъ ее почувствовать въ себ такую увренность. И тогда долой иго блыхъ мундировъ! Я пла, и мистеръ Периклъ трепеталъ и вертлся, какъ будто я его сжимала въ своихъ рукахъ съ необыкновенною силою. Онъ бросился ко мн и предложилъ какія угодно условія, лишь бы только я похала на три года въ миланскую консерваторію и училась. Мн досадно, что этотъ человкъ любитъ музыку сильне, чмъ я. Я люблю только дв вещи, но и то любовь къ нимъ другихъ превышаетъ мою. Я назначила сумму денегъ — громадную! и требовала, чтобы мистеръ Периклъ помогъ мистеру Полю въ его длахъ. Онъ согласился на все. На другой день онъ отдалъ мн деньги, я подписала условія и поклялась честью исполнить обязательства. Мои друзья были спасены.
‘Съ этого времени я начала думать о васъ. Мн не большаго труда стоило узнать, что я не люблю васъ, и не буду больше доврять моимъ чувствамъ. Я буду судить о себ по моимъ дйствіямъ,— иначе, Мертиръ! я замертво упала бы на землю при одной мысли о разлук съ вами на три года. Да и то сказать, что я такое? Неопытная двушка. Я покоряю только сердца неопытныхъ и втренныхъ мужчинъ. Разв они стоятъ чего нибудь? Дайте мн поучиться три года, безъ разговоровъ о сердцахъ. Это началось слишкомъ рано, и отъ всего мн ничего не осталось, кром разв страшной увренности въ слабости большей части мужчинъ,— но не въ васъ!
‘Если бы я могла назвать васъ своимъ возлюбленнымъ и такимъ образомъ приковать себя къ вамъ, я уврена, что это сообщило бы мн часть вашей твердости и удвоило бы мои силы. Но я этого не хочу — не хочу имть того, чего не заслуживаю. Я думаю, какъ вы читаете это письмо, и стараюсь представить васъ себ, мое сердце похоже на птичку въ рукахъ жестокаго мальчика. Мой поступокъ убдилъ меня, что я не люблю васъ. Неужели, чтобы любить человка, мы должны въ то же время почти пренебрегать имъ? Дай Богъ, чтобы ни одна дорогая мн женщина не выходила замужъ за человка, котораго любитъ въ первый разъ! Мое несчастіе превратилось въ радость, и походитъ на летящія дождевыя капли, я говорю себ:— свободна! свободна, Эмилія! хотя я связана на три года, но я спокойно улыбаюсь этимъ узамъ, наложеннымъ на мое тло. Душа же моя свободна! Три года свободы для нея и ни одного звука о себ,— три года возрастанія и ученія, три года для лни сердцу!— Мертиръ! Я трепещу при мысли, что эти три года — чудный человкъ! мой герой! вдь я могу васъ называть такъ!— эти три года могутъ сдлать меня достойною васъ. И если вы все отдали Италіи, то пусть дочь Италіи поможетъ возвратить вамъ все отданное. Какъ это сладко звучитъ, другъ мой! Вы видите пятно на письм — это первая слеза изъ моихъ глазъ!
‘Я хотла разбить то, что вы называете сантиментальностью: я нарушила слово, данное Вильфриду. Но видъ денегъ иметъ для меня значеніе, котораго я не могу побдить. Я знаю, что вы не пожелали бы имть меня при себ для своего удовольствія, и потому я узжаю. Я надюсь вырости, и лечу въ Италію, какъ зерно. Позвольте мн учиться, принимать выговоры и сердиться на пустяки. Я поднимаю голову при этой перспектив, какъ будто я дышу новымъ воздухомъ. Я измняюсь,— я уже не мечтаю объ Италіи, не тоскую о ней, но отправляюсь посмотрть на нее, какъ на машину, готовую исполнить мой заказъ. Кто бы ни заговорилъ со мной, мн ужь кажется, что я ихъ знаю. Я вижу ошибки моей отчизны. О, мои милые брешіанцы! не ваши ошибки, не ваши, мои флорентинцы! и не ваши, дорогіе мои венеціанцы! Мы будемъ молчать, что бы тамъ ни говорили о миланцахъ, пока сама Италія не скажетъ имъ:— вы вели себя, дти мои, не какъ итальянцы,— я вижу эти ошибки и ничто не огорчаетъ меня.
‘Addio! другъ мой, мы будемъ говорить по англійски въ милой Англіи. Скажите всмъ, что я никогда ее не забуду. Мой англичанинъ Мертиръ! Кровь ваша пролита не за женщину. На томъ мст, гд пролита ваша кровь, выростутъ лавры. Кровь, пролитая за женщину, болзненна и бдна, и ничего не питаетъ. Я вся дрожу, когда подумаю, что сдлалъ нашъ общій знакомый. Онъ заставляетъ любовь казаться какимъ-то желтымъ свтомъ надъ прокаженнымъ городомъ, я видла однажды такую картину. Прощай любовь на три года! я обязалась мистеру Периклу не писать и не получать писемъ. Вамъ же я скажу: врьте мн на эти три года! Отвтъ Мертира уже у меня въ сердц. Возлюбленный!— позвольте мн сказать это теперь, когда отвть на все благородное, о чемъ я прошу васъ, уже въ моемъ сердц, разв это не тоже, что бракъ? Но не обольщайте себя. Смотрите на меня, какова я есть. О, прощайте! прощайте! прощайте! Привтъ мой Англіи.

Остаюсь преданнйшимъ и любящимъ
васъ другомъ,
а для Англіи дочерью съ матерней стороны,
Эмилія Алессандра Беллони‘.

КОНЕЦЪ.

Мередит Джордж
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Карьера Бьючэмпа, Мередит Джордж, Год: 1875
  2. Приключения Гарри Ричмонда, Мередит Джордж, Год: 1870
  3. Елена, Дюма_сын Александр, Год: 1856
  4. Дитте — дитя человеческое, Андерсен-Нексё Мартин, Год: 1921
  5. Золотой вулкан, Верн Жюль, Год: 1906
  6. Шутник, Уоллес Эдгар, Год: 1926
  7. Путешествие к центру Земли, Верн Жюль, Год: 1864
  8. Двадцать тысяч лье под водой, Верн Жюль, Год: 1870
Электронная библиотека