‘За два года’. Сборникъ статей изъ ‘Искры’. Часть первая.
Эмансипація Митрофана.
Эмансипація Митрофана.
(10 іюля 1904, No 69).
Старовръ.
Эмансипация Митрофана, Потресов Александр Николаевич, Год: 1904
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Въ Россіи, какъ въ ‘благоустроенной’ стран, наряду съ телефонами, телеграфами и прочими пріобртеніями культуры, полагается быть и своему общественному мннію. Это ‘мнніе’, какъ и всюду, есть мнніе ‘господствующихъ’ классовъ, но, совсмъ не какъ всюду, это русское ‘мнніе’ пребывало до сихъ поръ въ положеніи того великовозрастнаго юнца, который говоритъ уже басомъ, у котораго пробиваются усы, и который, тмъ не мене, все еще ходитъ въ короткихъ панталончикахъ и читаетъ нравоучительныя книжки о добронравномъ Ван и непослушномъ Кол. Строгій дядька слдуетъ по пятамъ и блюдетъ, какъ бы ‘дит’ не испортилось. И ‘дит’ покамстъ не портилось. Правда, милому ребенку приходила иногда въ голову блажь сбросить куцый костюмъ и заглянуть въ запретную книжку, но стоило дядьк погромче крикнутъ, и ‘дите’ опять шагало въ ‘струнк’, какъ и подобаетъ его воспитанности. Однако, времена перемнчивы, и этой воспитанности стада грозить опасность съ тхъ поръ, какъ педагогія дядьки встртила соперника въ другой педагогіи, въ тхъ ‘урокахъ’, которые изо дня въ день преподаетъ теперь нашему питомцу старая гувернантка — исторія. Она преподаетъ элементарныя истины, которыя давно уже вошли въ научный обиходъ, но отъ этого, увы, еще не сдлались достояніемъ тхъ, кому бы ихъ слдовало знать. И каждый ‘урокъ’ такъ вразумительно нагляденъ, она такъ усердно вколачиваетъ его въ ученическую голову, что всякій разъ невольно поднимается вопросъ: сколько же нужно еще колотушекъ, чтобы отечественный недоросль, наконецъ, сталъ взрослыхъ человкомъ, и неужели для того, чтобы доказать никчемность самодержавной бюрократіи, необходимы еще Тюренченъ, Кинчжоу, Вафаигоу и иныя военныя прелести?
Нашему Митрофану пора выходить изъ-подъ старой указки, и Митрофанъ, говорятъ, за послднее время, дйствительно, какъ будто собирается изъ-подъ нея выходить.
‘Въ обществ шумно, безтолково, тревожно’ — пишетъ ‘Новое Время’. ‘Если въ нашей печати почти нтъ критики военныхъ дйствій, то тмъ ея боле въ обществ’, критики, ‘подбитой ироніей’, основанной на ‘якобы фактахъ’, которые ‘даютъ ему право разводить свою критику’, критики недоброжелательной, ибо даже ‘блестящій подвигъ Владивостокской эскадры не обошелся безъ проявленія нкоторой доли этой ироніи’. ‘Насъ преслдуютъ несчастія, вдругъ превосходное дло, и вмсто того, чтобы встртить его, какъ встрчаютъ счастье, начинаютъ судачить, зминыя жала высовываются и двигаются изъ стороны въ сторону, ища себ сочувствія, поддержки, поощренія’.
Другими словами: эмансипація Митрофана начинается съ того, что онъ, сто вратъ оболганный, отваэывается доле врить ‘счастью’ своего ментора-дядяки, отказывается даже и тогда, когда это ‘счастье’, вопреки обыкновенію, существуетъ въ неподдльномъ, хотя и микроскопическомъ вид, отказывается потому, что есть предлъ и его, Митрофана, легковрію. Политически невоспитанный человкъ, вдь, не есть еще кретинъ, котораго можно безнаказанно морочить, преподнося ему каждый день небылицы — въ долгіе мсяцы напряженныхъ ожиданій, пораженія фальсифицируя въ побды, вмсто ‘маленькихъ недостатковъ механизма’ демонстрируя аппаратъ, работающій якобы безъ сучка и задоринки. Доблестное войско, мудрые полководцы, лихорадочная дятельность, блистательные отчеты, высочайшія благодарности, и въ результат — ни съ мста, или хуже того: одно заушеніе за другимъ, не взирая на разливанное море празднословія. А празднословили вс: отъ государственныхъ заправилъ и до послдняго газетчика, до борзописца, повствующаго о томъ, какъ казакъ съ одного маху отрубаетъ японскую голову и нанизываетъ на пику вражьи тла. Весь читающій міръ, затаивъ дыханіе, внималъ геройской борьб далекаго островного народа, а въ это самое время рабья печать позорила свои столбцы разсказами о томъ, какъ японскій солдатъ шелъ, де, пьяный въ бой, и потому что пьяный, проявлялъ чудеса своей храбрости. Съ легкой руки шустрой стаи Тряпичкиныхъ съ принцемъ Бурбономъ во глав (многоговорящее имя, читатель!— этого рода добро, какъ извстно, единственное, подлежащее ввозу въ Россію безданно-безпошлинно), загуляла изъ номера въ номеръ молва о чинимыхъ непріятелемъ зврствахъ: желтолицый азіатъ, молъ, не хочетъ ни въ чемъ отставать отъ блднолицаго ‘европейца’, положившаго столько стараній на потопленіе китайскихъ женъ и дтей въ темныхъ водахъ Амура. Мало того: японецъ не ограничился тмъ, что вредилъ намъ, гд могъ, онъ еще предавался разврату въ горахъ Манчжуріи, какъ о томъ засвидтельствовало извстное своей правдивостью перо г. Немировича-Данченко. А въ стан россіянъ, между тмъ, было патріархально и почти идиллично: здсь вс чувствуютъ себя, какъ братья — писалъ достоврный ‘очевидецъ’, одинъ изъ многихъ, чья суздальская кисть не переставала все время малевать фигуры ‘солдатиковъ’, по гробъ преданныхъ ‘отцамъ-командирамъ’, и ‘отцовъ-командировъ’, день и ночь болющихъ о ввренныхъ ихъ попеченію ‘ребятахъ’. Даже самъ пресловутый ‘намстникъ’ съ своимъ придворнымъ сералемъ пріобрталъ благочестивый патріотическій видъ, подъ нажимомъ неразборчивой кисти…
Въ крупномъ и въ маломъ, какъ въ основныхъ вопросахъ дйствительности, такъ и въ мелочныхъ деталяхъ, ‘аксессуарахъ’ войны, всюду и везд царило одно и то же — педагогическое художество.
Что такое японская война для Россіи?
— Незначительная непріятность, прыщъ на ног,— заявлялъ, напримръ, знаменитый ученый, промнявшій науку на мстечко въ министерств, а министерство, съ своей стороны, спша, подтверждало въ стоустый рупоръ обоимъ лейбъ-журналистамъ, что ‘свободная наличность’ ничуть невредима, что, наоборотъ, она цвтетъ, не взирая на надвинувшійся кризисъ.
А война для Японіи?— Близкое разореніе, грядущій крахъ, когда не сегодня — завтра страна Восходящаго Солнца смиренно запросить пардону у великодушнаго русскаго колосса…
Мобилизованная ложь, какъ докучный осенній дождь, барабанила въ общественное сознаніе, не давая ему ни отдыха, ни сроку, только бы спасти первобытность отъ напора навязчивой правды. И чмъ доле она барабанила, тмъ все мене получался желанный аффектъ и все боле нетерпнія проявлялъ Митрофанъ, задумываясь надъ тмъ, что слышалъ. Набивши оскомину на этомъ ‘бэдлам’, онъ все больше и больше входилъ во вкусъ той непріятной, горькой правды, которая лзла отовсюду, со всхъ сторонъ, сквозь поры цензуры, изъ ндръ подполья, изъ зарубежныхъ вольныхъ странъ, изъ переписки друзей, изъ устъ въ уста, изъ боязливаго обывательскаго шепота. Такъ что, когда дядька недавно вздумалъ скрыть отъ него — о чемъ уже шумлъ телеграфъ всхъ странъ — катастрофу ‘Пересвта’ и другихъ судовъ поргь-артурской эскадры, то оказалось, что было уже поздно: Митрофанъ твердо гналъ свою контрабандную ‘правду’, и его невозможно было сбить съ этой ‘правды’ никакими запоздалыми увреніями.
‘Адмиралъ Того лжетъ!’ — кричали ему. ‘Ладно!— реплицировалъ Митрофанъ. Лжетъ или нтъ, я не знаю, но я знаю одно, что вы-то уже лгали наврное, выдавая собственный вашъ суррогатъ, въ которомъ было скрыто наиболе существенное, за подлинное донесеніе противника.
А еще немного спустя, и Митрофанъ иронически улыбался въ отвтъ на усилія дядьки — загипнотизировать его гекатомбой въ 30.000 убитыхъ японцевъ, онъ понималъ, что это просто педагогическій пріемъ, неискусное средство — оттянуть, отсрочить сколько-нибудь близкій часъ его окончательной эмансипаціи.
И хотя въ настоящій моментъ Портъ-Артуръ еще не взятъ и Куропаткинъ еще не въ Матсуям, но прежній легковрный Митрофанъ подаетъ уже большія надежды превратиться въ завзятаго скептика, склоннаго при случа обсуждать щекотливый вопросъ — о деспособности самодержавной бюрократіи.
Съ точки зрнія Митрофана, самодержавной бюрократіи такъ и полагается преслдовать честь, насиловать совсть, она можетъ, пожалуй, залзать въ народный карманъ и распространять вокругъ себя ‘безграмотность, она можетъ многаго не выполнить и еще больше сдлать скверно, но есть одна спеціальность, въ которой она неукоснительно обязана быть на высот, подъ угрозой своего исчезновенія, Это — военное дло, на которомъ она выросла, оперилась, получила право всероссійскаго гражданства, сдлала карьеру, на немъ она проявила когда-то талантъ организатора, и въ немъ лежитъ до сихъ поръ ‘я послднее оправданіе. Эту истину чувствуетъ Митрофанъ, ее знаетъ хорошо и его, власть имющій, дядька. Отсюда то великое смятеніе, которое приноситъ каждое извстіе съ театра войны, говорящее о превосходств японцевъ: отсюда и судорожные порывы укрыть очевидность, ескамотировать случившееся. И было бы съ полгоря еще, ‘ели бы бда ограничивалась однми картонными подошвами, гнилыми ‘ухарями, плохимъ транспортомъ, традиціоннымъ воровствомъ. Этой бды не занимать было стать и въ прежніе годы. Хуже то, что непріятель превосходитъ не этимъ однимъ, но и качествомъ живого матеріала.
Грамотный солдатъ, образованный офицеръ, дльный, даровитый военоначальникъ. Непріятель побдилъ при Кинчжоу, потому что его солдатъ-артиллеристъ умлъ индивидуализировать прицлъ, онъ побдилъ на Ялу, въ Вафангоу, умя не только храбро лзть на штыки, но и планомрно управлять своими дйствіями. Онъ побдилъ, потому что его офицеръ щеголяетъ не однимъ молодечествомъ, а и знаетъ досконально свою профессію и способенъ на дл примнить все то, о чемъ говоритъ послднее слово его военной науки. Онъ побдилъ, потому что его генералъ — не просто заслуженный фрунтовикъ, который сегодня командуетъ полками, потому что вчера сокрушалъ губернію. Онъ побдилъ потому, наконецъ, что вся его военная среда есть лишь точное отраженіе реформированнаго общественнаго строя, рвущагося бы вредъ и ставящаго себ большія историческія задачи…
Краснорчіе фактовъ неотразимо, и въ результат пятимсячной кампаніи даже Митрофанъ поколебался… Теперь онъ втайн строчатъ хорошенькій проектъ конституціи. И мы ее вскор увидимъ, читатель,— Митрофанову конституцію!