‘За два года’. Сборникъ статей из ‘Искры’. Часть первая.
Замтки журналиста.
(1 декабря 1903 года. No 54.)
Замтки журналиста.
(1 декабря 1903 года. No 54.)
Старовръ.
Заметки журналиста, Потресов Александр Николаевич, Год: 1904
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Старая сирена запла о свт и тепл, о ‘творчеств сверху’, о ‘правительственномъ почин въ приглашени земскихъ людей’, о Стахович и Шипов — ‘представителяхъ цлаго сословя’. И хотя сирена значительно подалась противъ прежняго въ голос, но она все еще разсчитывала на привычный эффектъ своей ласковой рчи, на обычный гипнозъ податливой читательской массы. Она хотла сказать ложь и, противъ воли, выговорила правду.
Весна идетъ, и именно потому, что она идетъ, настоящая, подлинная, она такъ сильно дйствуетъ на аппаратъ самодержавной бюрократи, заставляя его — въ интересахъ самообороны — напрягать свои послдня средства, истощать бюрократическую фантазю. Въ старомъ арсенал не хватаетъ подходящаго оружя, чтобы парировать удары развивающейся жизни, каждый приходящй день несетъ свои задачи и заботы, а съ ними вмст и новые варанты въ систему правительственной политики. Г-нъ Суворинъ разсказалъ намъ занятную ‘сказку’ про одинъ изъ возможныхъ ‘варантовъ’, и вотъ, изъ-за этой маленькой ‘сказки’, выступаетъ огромная ‘весенняя быль’ разгорающейся гражданской войны
Зубодробительный кулакъ и кошачья ухватка, упразднительный проектъ и ловко, подъ рукою, пущенный слухъ о земскихъ ‘свдущихъ’ людяхъ, полицейскй ‘соцализмъ’ и полицейскй застнокъ, жандармы, въ род бар. Левендаля, организующе погромъ съ благословеня Плеве, и юноши, отправляющеся на каторгу — за расклейка прокламацй… Сегодняшне господа положеня чинятъ судъ и расправу, какъ это было въ Таганрог ‘по законамъ военнаго времени’. Имъ дозволено все: и разбой среди дня, и гнусная ложь во спасене.
Самодержавная бюрократя ищетъ путей — въ раздражающей обстановк гражданской войны ей не до консерватизма премовъ.
Но есть сфера, въ которой власть — еще до недавняго времени — ощущала относительное спокойстве. Это — сфера огражденной цензурою ‘легальной’ русской печати. Старыя средства казались такими испытанными: фальсификаця мння и, неопредленно растяжимый, но рзко отграниченный кругъ того, что вдать надлежитъ, и того, что есть отъ лукаваго, другими словами — офицозно рептильная пресса и система цензурныхъ запретовъ. Этотъ двойной винтъ такъ увренно и что дальше, то глубже, врзался въ живое тло русской печати!
Однако, одно изъ этихъ средствъ весьма скоро исчерпало себя: запретительному творчеству самодержавной бюрократи былъ положенъ быстрый предлъ — опустошенемъ литературы. Нечего разорять тамъ, гд уже все разорено и остались одни инвалиды. La ou il n’у а rien le roi perd ses droits — говоритъ французская пословица,— гд ничего нтъ, тамъ и король теряетъ свое право.
Оглянитесь на послдня 5—6 лтъ — какая длинная вереница журнальныхъ и газетныхъ могилъ на кладбищ русской печати! Отъ полузаконныхъ и незаконныхъ дтищъ революцоннаго марксизма и до легковсныхъ и легкомысленныхъ созданй кн. Барятинскаго и г-на Амфитеатрова! Все это жертвы, принесенные богу ‘стараго’ порядка, закланныя даже безъ соблюденя тхъ обычныхъ обрядовыхъ формъ, которыя и на убйство накладываютъ штемпель ‘законности’.
Ну, а для того, чтобы управиться съ тми, кто остался въ живыхъ, достаточно было — время отъ времени — простой плетки циркулярныхъ велнй — не касаться извстныхъ вопросовъ.
Такихъ образомъ, по мр того, какъ общественное возбуждене росло, а русская печать увядала, цензурные запрети становились все боле мелочными, все мене попадающими въ цль, и на первый планъ выдвигалась потребность власти — не отрицательно только, но и положительно воздйствовать, создавать себ общественное мнне. Старое средство фальсификаци пробртало новое значене, обновляло свои формы. Наступала эра развращеня печати par excellence: за неимнемъ Катковыхъ, усиленно разводились Булгарины! Откровенный консерватизмъ, безпардонная реакця были слишкомъ скомпрометированы въ глазахъ массоваго читателя, того читателя, на уловлене котораго и направлялись нарочитыя уоиля. Мещерскй, Грингмутъ, Цертехевъ, Бодиско и проче, подобные имъ, годились для бесдъ со ‘своими’ людьми, въ интимномъ салон ‘избраннаго’ общества, а не для широкихъ задачъ абсолютистской агитаци. Не даромъ ‘Гражданинъ’ Мещерскаго хронически нуждался въ субсиди, не даромъ столь плачевной оказалась судьба экс-катковскаго ‘Русскаго Встника’, и, наоборотъ, преуспли ‘Петерб. Вдомости’, лишь только кн. Эсперу Ухтомскому удачно вздумалось вспрыснуть застывшй консерватизмъ легкой струей свободомысля. И еще боле знаменательный симптомъ: изъ рукъ ‘патротовъ’ ускользала газетная дешевка,— когда-то популярный Комаровскй ‘Свтъ’ медленно угасалъ, вытсняемый съ небосклона газетнаго мрка счастливой звздой свободнаго отъ какой бы то ни было односторонней опредленности, хорошо учитывающаго вяня времени г-на Проппера — ‘Биржевыя Вдомости’ пробртали безпримрное распространене.
Что же было длать русскому абсолютизму? Отъ системы огражденя печати, какъ можно скоре переходить въ ея регулированю.
Консерватизмъ въ боле или мене безпримсномъ вид предоставлялся въ пользоване ‘быдла’ — народа, казалось, полуграмотный плебсъ еще можно кормить той залежалой пищей, которая была уже ‘негожа’ для ‘чистой публики’. Рядъ неудавшихся опытовъ (начиная съ половины 90-хъ годовъ) завершился, наконецъ, послдней весной, грандозной попыткой повсемстнаго принудительнаго распространеня ‘Дружескихъ Рчей’ князя Мещерскаго.
Консерватизмъ выдохшйся, безсильный самъ по себ, нуждался въ опор извн, въ какой нибудь острой приправ и онъ ее нашелъ…— между прочимъ — въ воинствующемъ нацонализм. Еще нсколько лтъ тому назадъ г. Величко былъ посланъ въ Тифлисъ, чтобы помощью газетки ‘Кавказъ’ сшибать грузинъ съ армянами: подобно ему въ настоящее время и г. Крушеванъ выполняетъ деликатное — и хорошо оплаченное — поручене г. Плеве: поднимать упавшя акци режима за счетъ избиваемыхъ евреевъ.
Но какъ ни любезенъ сердцу современнаго диктатора Росси шалый редакторъ ‘Бессарабца’ и ‘Знамени’, центральный нервъ воспитательной дятельности русскаго правительства въ отношени къ печати все-таки не здсь, не на этихъ задворкахъ, у профессоналовъ нацональной травли.
Правительству необходимо вплотную подойти къ массовому читателю, а для того, чтобы это сдлать, надо овладть его — читателя — прессой, надо исподволь и незамтно подчинить ее правительственнымъ видамъ. Если эта пресса иногда позволяетъ себ вольность, либеральные аллюры, не бда: тмъ удобне въ ней проводить контрабандой надлежаще взгляды. Недаромъ съ давнихъ поръ повелось, что, когда русскому правительству желательно бросить въ публику то или другое ‘мнне’, оно прибгаетъ къ услугамъ не завдомыхъ ‘реаконеровъ’, а тхъ пестрыхъ людей на вс руки, которые засдаютъ въ шустрой суворинской газет.
Органъ г. Суворина, безъ сомння, за долгй свой вкъ, изощрился въ нахождени того, что можно бы назвать равнодйствующей общественнаго настроеня. Онъ всегда былъ увренъ въ своемъ читател, онъ зналъ, на какихъ струнахъ играть, чтобы произвести соотвтственное впечатлне. Потому-то онъ и былъ всегда неоцнимъ для власти — въ роли ея сокровеннаго рупора, потому эта власть и почтила его юбилей (два года назадъ) совершенно исключительнымъ вниманемъ. Но работъ этой заслуженной рептили оказалось недостаточно къ моменту начинавшагося общественнаго подъема: задачи усложнились, старая рептиля повыдохлась. Необходима была новая метода. Съ легкой руки г. Соловьева — еще 6—7 лтъ тому назадъ — стали систематически предприниматься попытки введеня своихъ людей въ редакцонныя коллеги. Устранить одного, посадить другого — стало почти зауряднымъ явленемъ въ практик административнаго воздйствя. Эту практику на своихъ бокахъ испыталъ ‘Недльный’ г. Гайдебуровъ, передъ ней свое время спасовалъ уже извстный намъ Пропперъ: издатель ‘Бирж. Вдомостей’ принужденъ былъ разстаться со своей первой скрипкой, г. Далинымъ и принять — ‘по рекомендаци’ — г. еронима Воинскаго. И такимъ же героемъ съ печатью… рекомендаци на чел является и вновь испеченный редакторъ ‘Петерб. Вд.’, г. А. Столыпинъ: онъ былъ той дорогой цной, которой ‘Пет. Вдом.’ кн. Ухтомскаго оплатили возможность своего дальнйшаго существованя…
Правительственная власть работаетъ вовсю: она подкупаетъ по сходной цн неудобныхъ для нея публицистовъ (такъ былъ, напримръ, обезвреженъ въ прошломъ году г. Шараповъ), она отряжаетъ въ редакци своихъ ставленниковъ, она даже создаетъ радикальные органы съ спецальною цлью — лучше прослдить (провокаторъ Гуровичъ) литературные нити и корни. Въ узкихъ рамкахъ подцензурнаго слова трудно, казалось бы, найти предлъ ея фальсифицирующему творчеству. Однако, и этотъ предлъ нашелся, и это творчество перестало достигать результатовъ — подъ дыханемъ революцонной весны. Чмъ удачне протекала работа правительства по прирученю печати, чмъ больше печать обезцвчивалась, тмъ быстре возросталъ контрастъ между тмъ, что есть, и тмъ, что требуется. Революцонная жизнь, ‘нелегальная’ борьба стучалась во вс двери. Каждый день поднималъ новый рой самыхъ жгучихъ практическихъ вопросовъ. Вся читающая Росся говорила о томъ, о чемъ молчала наша бдная раба цензуры.
И тмъ стремительне перемщалось внимане читателя въ ту запретную обдастъ, гд толкуютъ обо всемъ, гд даются отвты, гд живетъ свободная мысль. И когда мы видимъ теперь, что любой Васильсурскъ иметъ свою самодльную литературу и свои подпольные споры, то мы можемъ съ увренностью сказать: фальсификаця умерла, оболганное слово нашло, наконецъ, свою Немезиду.
И съ тмъ вмст, совершали свое вступлене въ подцензурную печать ‘нелегальная’ жизнь и ‘нелегальная’ литература. ‘Нелегальщина’, гонимая въ дверь, влетала въ окно: она осдала въ печати — сначала (въ 90-хъ годахъ) во образ рдкой гостьи, а затмъ все чаще и чаще — въ вид правительственныхъ сообщенй, замтокъ о процессахъ, полицейскихъ распоряженй, начальственнаго краснорчя. Она входила въ обиходъ печати и, наконецъ, заполняла собою ея общественную хронику: такъ, наиболе пикантныя обозрня ежемсячныхъ журналовъ составляются почти сплошь изъ оффицальныхъ перепечатокъ. Мало того, нелегальщина становилась стороною, у которой: есть свои литературные выразители: и съ этими выразителями уже необходимо бороться, на нихъ нужно клеветать, ихъ надо во что бы: то ни стало дискредитировать. Подъ влянемъ ‘весны’ правительственная политика получала новый толчекъ въ своемъ развити: власть начинала полемизировать.
Выбравъ подходящй объектъ, ‘умреннаго’ г. Струве, она заслала своихъ клевретовъ на газетное поле брани и, закулисный режиссеръ, руководила перомъ той доблестной тройки изъ гг. Буренина, Мещерскаго и Аркадя Столыпина, которая вдругъ, на-дняхъ къ удивленю огорошенной публики, обрушилась съ гикомъ и свистомъ на либеральнаго редактора ‘Освобожденя’. И громъ, и молня, и потоки льющейся грязи!
Что это?— Это все, читатель та ‘весна русской жизни’, о которой говорилъ вамъ старый лжецъ Суворинъ.