ЕЛКА.
ЕЛКА.
СТАТЬЯ Ч. ДИККЕНСА.
‘Сынъ Отечества’, No 1, 1852
Елка, Диккенс Чарльз, Год: 1852
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Недавно я провелъ вечеръ въ веселомъ обществ дтей, собравшихся около ёлки. Дерево это, поставленное посреди большаго круглаго стола и возвышавшееся надъ ихъ головами, было великолпно освщено множествомъ маленькихъ свчей и убрано блестящими вещицами. На немъ были краснощекія куклы, скрывашіяся за зелеными листьями, часы, настоящіе часы, или, по-крайней-мр, съ подвижными стрлками, такіе часы, которые можно безпрестанно заводить, на немъ были маленькіе лаковые столики, маленькіе стулья, маленькія постели, маленькіе шкафы и другая миніатюрная мебель, сдланная въ Уолвергамптон и назначенная, казалось, для новаго обзаведенія какой-либо феи, на немъ были маленькіе человчки съ радостнымъ лицомъ, на видъ гораздо пріятне, чмъ многіе изъ живыхъ людей,— ибо, если вы снимете съ нихъ голову, то найдете ихъ наполненными лакомствами,— на немъ были скрипки и барабаны, тамбурины, книги, рукодльные ящики, коробки съ румянами, коробки съ копфсктами, всякаго рода коробки, на немъ были, для старшихъ дочерей семейства, драгоцнные уборы, блиставшіе ярко золотыми и брилліантовыми украшеніями, на немъ были корзинки и подушки для булавокъ, ружья, сабли и знамена, на немъ были фигурки изъ картона, держащія одна другую за руку и готовыя начать пляску, на немъ были деревянные башмаки, волчки, игольники, баночки съ духами, бумажники для визитныхъ карточекъ, ручки для букетовъ, настоящіе плоды, искуственно обращенные въ золотые яблоки, и подражанія яблокамъ, грушамъ и орхамъ, заключавшія сюпризы, однимъ-словомъ, какъ сказало тихонько стоявшее впереди меня прелестное дитя другому прелестному дитяти: тутъ было все и еще боле любуясь столь разнообразною коллекціею всевозможныхъ предметовъ, висвшихъ на дерев, какъ какіе-либо магическіе плоды, и привлекавшихъ къ себ взоры всхъ этихъ свжихъ личиковъ, изъ коихъ ни которыя едва могли подняться въ уровень со столомъ, а другія выражали свое боязливое удивленіе на рукахъ у красивой матери, молодой тетки или здоровой кормилицы, я чувствовалъ вновь вс впечатлнія моего собственнаго дтства, и думалъ, что, можетъ-быть, ни что въ дйствительной жизни не выкупаетъ потери пріятныхъ иллюзій возраста ёлокъ и столь многихъ другихъ очаровательныхъ деревъ.
Вотъ я у себя, не солю одинъ въ цломъ дом, мечтаніе мое продолжается, да и для чего я сталъ бы противиться ему? Для чего я не уступилъ бы очарованію, переносящему меня къ моимъ первымъ годамъ, къ тому, что послдовательно прельщало меня на втвяхъ магическаго дерева, тогда какъ праздникъ Рождества Христова заставалъ меня каждую зиму счастливымъ и доврчивымъ ребенкомъ?
Оно тутъ, передо мною, это дерево, на свобод раскинувшее свою таинственную тнь. Я тотчасъ узнаю свои игрушки: вотъ тамъ, на самомъ верху, между лоснящимися листьями и красными ягодами дикаго терна, плясунъ съ руками въ карманахъ, который никогда не хотлъ оставаться спокойно на земл, а будучи поставленъ на паркетъ, вертлся, и останавливался наконецъ лишь для того, чтобы устремить на меня свои круглые глаза, надъ нимъ я принуждалъ себя громко смяться, хотя, въ глубин души, и боялся его. Рядомъ съ прыгуномъ, вотъ та страшная табакерка, изъ которой выскакивало въ черномъ плать и въ парик изъ лошадиныхъ волосъ, пугало, открывавшее большой ротъ и высовывавшее языкъ изъ краснаго сукна, и не было средствъ заставить его вернуться въ ящикъ, ибо оно все изъ него уходило, особенно ночью, во-время моихъ сновидній. Дале жаба, съ смолистымъ веществомъ подъ лапками, также неожиданно прыгавшая и иногда гасившая свчу или падавшая вамъ на руку, грязное животное въ зеленоватой кож съ красными крапинками. На той же втк находится въ синей шелковой юпк, барыня изъ картона, которую заставляли танцовать передъ свчкою… красивая и милая барыня!… Но я того не могу сказать о большомъ арлекин, висвшемъ на стн и приводимомъ въ движеніе ниткою…. Страшенъ былъ видъ его, носъ ужасный, и когда онъ поднималъ свои ноги до шеи, нельзя было, оставаясь наедин съ шинъ, не пугаться его.
Эта маска…. когда же посмотрла она на меня въ первый разъ, эта ужасная маска? Кто надлъ ее на свое лицо, и почему испугала она меня такъ, что это впечатлніе составляетъ эпоху въ моей жизни? Само-по-себ, это не отвратительное лицо, оно даже иметъ намреніе быть смшнымъ, почему же его обыкновенныя черты были для меня такъ невыносимы? Безъ сомннія, это было не потому, что она скрывала отъ меня лицо надвшаго или надвшей се передо мною:передникъ произвелъ бы подобное дйствіе. Не была ли это неподвижность маски? Лицо куклы было также неподвижно, но я не пугался его. Можетъ-быть, внезапная неподвижность, замнившая одушевленіе дйствительнаго лица, дала мн первое предчувствіе о перемн, долженствующей вдругъ постигнуть каждое человческое лицо? Я не могъ къ ней привыкнуть. Долгое время, ничто не могло разсять моего страха: ни два барабана, съ ихъ дребезжащей, при помощи рукоятки, музыкой, ни полкъ солдатъ, вышедшихъ одинъ за другимъ изъ картонной казармы и выстроившихся, неподвижно и безмолвно, на складной платформ, ни старуха изъ проволоки и папье-маше, разрзывавшая пирогъ двумъ маленькимъ мальчишкамъ. Мн показали, что маска была изъ картона, и заперли ее, чтобы я не видлъ ее ни на одномъ лиц. Но и это не помогло. Одного воспоминанія объ этой фигур, мысли, что она находилась гд-то, было достаточно, чтобы разбудить меня ночью, покрытаго потомъ и кричавшаго: ‘О! Боже! она идетъ…. О! маска!’
Тогда я нисколько не заботился о томъ, изъ чего былъ сдланъ мой любезный оселъ, съ корзиною по обимъ сторонамъ своего вьючнаго сдла! Кожа его была на осязаніе настоящею кожею осла, я помню это. А большая чорная лошадь, въ красныхъ крапинахъ, та лошадь, на спину которой я могъ садиться верхомъ…. Я ни на одну минуту не думалъ, чтобъ она отличалась чмъ-нибудь отъ обыкновенно прозжающихъ по площади Нью-Маркета? Я вижу теперь, изъ чего были сдланы четыре ломовыя лошади нелакированнаго дерева, запряженныя въ роспуски, которыя я откладывалъ и ставилъ въ сарай — подъ фортепіано. Хвостъ ихъ — простой кусочекъ шерсти, грива изъ волоса, а ноги грубыя палки, но такими он мн не казались, когда принесли мн ихъ въ подарокъ на ёлку. Тогда это были превосходныя лошади, и я немало восхищался ихъ сбруею, прибитою безъ церемоніи гвоздями къ ихъ груди…. Я открылъ, въ одинъ день, что ящикъ съ музыкою заключалъ лишь снарядъ изъ проволоки и зубочистки, я мало цнилъ маленькаго фигляра въ рубашк, безпрестанно кувыркавшагося въ еловой рамк, по мн онъ былъ просто дурачокъ, но что находилъ я удивительнымъ, что меня чрезвычайно забавляло, это — лстница, составленная изъ маленькихъ краснаго дерева дощечекъ, слдовавшихъ одна за другою, каждая представляя особенную картинку, при звон маленькихъ колокольчиковъ.
Ахъ! Домъ куклы!… я не былъ его владльцемъ, но посщалъ его. Я и вполовину такъ не восхищаюсь новымъ дворцомъ Парламента, какъ этимъ домомъ, съ фасадомъ цвта камня, съ окнами изъ настоящихъ стеколъ, съ подъздомъ и настоящимъ балкономъ…. зелене чмъ какой-либо изъ балконовъ, нын видимыхъ мною, исключая въ городахъ съ морскими ваннами, и даже послдніе представляютъ лишь слабое подражаніе балкону дома куклы. Фасадъ растворялся, сверху до низу, на дв половинки, и это немного вредило иллюзіи, я съ этимъ соглашаюсь, ибо въ немъ тщетно было бы искать внутренней лстницы, но иллюзія возвращалась, когда онъ затворялся. Будучи даже отворенъ, онъ имлъ три отдльныя комнаты, залу съ креслами и канапе, спальню съ мебелью рдкой изящности, и, того лучше, кухню съ печкой, очагомъ, цлымъ приборомъ утвари, включая и прелестную грлку и повара, постоянно сбиравшагосяжарить двухъ рыбокъ. Сколько разъ я пировалъ въ ум за этимъ столомъ, уставленнымъ цлымъ рядомъ деревянныхъ блюдъ, изъ коихъ каждое представляло особенное кушанье, такое, какъ ветчина или индйка, прилпленныя клеемъ и убранныя чмъ-то зеленымъ, кажется, мохомъ! Какое изъ всхъ нашихъ обществъ умренности можетъ мн доставить такого чаю, какой я пилъ изъ этихъ хорошенькихъ, маленькихъ, синихъ чашечекъ, окружавшихъ, на поднос, маленькій деревянный чайникъ, изъ котораго вытекала жидкость, отзывавшаяся немного зажигательной спичкой, но имвшая для меня вкусъ нектара! Мало мн было дла, что щипчики для сахару ходили, какъ руки полишинеля! Правда, однажды я напугалъ домашнихъ моимъ крикомъ, какъ-будто я отравился: я проглотилъ одну изъ моихъ маленькихъ оловянныхъ ложечекъ, распустившуюся въ моемъ слишкомъ горячемъ ча…. Но я отдлался колотьемъ, и еще не столь жестокимъ, какъ то, отъ котораго я страдалъ, когда мн давали лекарство….
Но вотъ — за игрушками слдуютъ книги. Вотъ ихъ цлая полка на нижнихъ втвяхъ моей елки, между цилиндромъ для уравненія дерна и другими маленькими орудіями садоводства. Это, по большей части, тонкія книги, но въ большомъ количеств и хорошенькихъ папкахъ, синихъ или красныхъ. Какія живописныя буквы въ этихъ азбукахъ, буквы въ лицахъ!… За буквами идутъ разсказы, сама ёлка превращается въ стебель боба, тотъ чудесный стебель, которымъ Жакъ, истребитель великановъ, воспользовался какъ лстницею, чтобы взобраться на домъ великана. Вотъ два людода, вооруженные палицами, перелзающіе съ втки на втку, словно по лстниц, таща за волосы рыцарей и дамъ, которыхъ съдятъ они за своимъ обдомъ. Ахъ! Жакъ! храбрый Жакъ! на помощь! Къ счастію, Жакъ приходитъ съ своею саблею, разскающею горы, и въ башмакахъ, переносящихъ его въ нсколько шаговъ на разстояніе во сто льё. Удивительный Жакъ! Счастливый соперникъ маленькаго Пуса! Нсколько разъ я спрашивалъ себя, существуетъ ли много Жаковъ, или есть одинъ только Жакъ, который могъ совершить столько подвиговъ?
Съ какимъ счастіемъ я тебя вновь привтствую, сказка о Красной Шапочк! Славная у тебя была одежда для времени года: плащъ, изъ шерсти алаго цвта, подъ защитою котораго я увидлъ тебя въ одинъ вечеръ на Рождеств Христовомъ, когда ты пришла, съ корзиною на рук, разсказывать мн вроломство волка, этого лицемра, съ яростнымъ аппетитомъ!… Съвъ твою бабушку, онъ могъ еще състь и тебя съостривъ такъ ужасно насчетъ своихъ зубовъ! Маленькая двочка, прозванная Красною-Шапочкою, была первою моею любовію. Мн казалось, что еслибы я могъ жениться на маленькой Красной-Шапочк, я бы наслаждался совершеннымъ счастіемъ. Увы! Это не сбылось, но въ память маленькой Красной-Шапочки, всякій разъ, когда я составлялъ процессію изъ животныхъ моего собранія, волкъ былъ всегда позади всхъ, какъ чудовище, достойное униженія. О мой прекрасный корабль! Однажды я хотлъ испытать, хорошо ли выдержитъ онъ море, и онъ оказалъ течь, пущенный на воду въ рукомойник, въ которомъ я длалъ испытаніе. Иногда я желалъ имть его немного пошире, потому-что вс мои животныя входили въ него съ трудомъ и стояли другъ на друг, дверь затворялась неплотно задвижкою изъ проволоки, наконецъ, нкоторыя изъ животныхъ, искавшихъ въ немъ спасенія отъ потопа, не стояли твердо на своихъ ногахъ, и между-прочимъ гусь, безпрестанно падавшій и увлекавшій своимъ паденіемъ всхъ тварей, поставленныхъ въ равновсіи впереди его, у леопарда, осла и лошади съ хвостовъ сошла краска, по сколько чудесъ искусства!… Муха была почти такой же величины, какъ слонъ.
Чу! лсъ! Кто на этомъ дерев? Это ни Робинъ-Гудъ, ни Валентинъ, собратъ по оружію Орсона, ни желтый карликъ, ни одно изъ дйствующихъ лицъ въ моихъ первыхъ книжкахъ съ сказками: это король востока, съ тюрбаномъ на голов, съ сверкающимъ мечомъ въ рук. Ихъ двое, потому-что я вижу втораго, выглядывающаго изъ-за плеча перваго. Подъ деревомъ, на трав, спитъ, растянувшись по всю длину, великанъ, черный великанъ, положившій свою голову на колна одной красавицы, словно на подушку. Всторон кристалловая клтка, снабженная четырьмя полированной стали замками, въ которую онъ заключаетъ красавицу, когда просыпается. Я вижу четыре ключа у него за поясомъ. Красавица длаетъ знакъ двумъ воинамъ, сидящимъ на дерев, и они сходятъ безъ шума. Это начало Тысячи и одной ночи.
Ахъ! съ этого времени, самыя обыкновенныя вещи становятся для меня очарованными, вс лампы — лампами волшебными, вс кольца — талисманами, вс горшки съ цвтами — полными сокровищъ, прикрытыхъ немного землею, вс деревья скрываютъ Али-Бабу въ своихъ листьяхъ. Я готовъ былъ бросать каждый кусокъ бифстека въ брилліантовую долину, чтобы драгоцнные камни приставали къ нему и такъ были уносимы орлами въ ихъ гнзда, откуда оставалось только спугнуть ихъ сильнымъ крикомъ, и обогатиться. Вс башмачники были Мустафы, которыхъ отводили, съ завязанными глазами, къ тлу, разрубленному на четыре части и заставляли сшивать его. Всякое желзное кольцо, вдланное въ камень, означало входъ въ пещеру, ожидающую лишь волшебника и чаръ, которыя поколеблютъ землю. Вс финики, были отъ одной пальмы, съ тою роковою финиковою косточкой, которою купецъ вышибъ глазъ невидимому сыну генія. Вс оливки происходили отъ находившихся въ кувшин, обличавшемъ обманъ торговца оливками, котораго подвергнули судилищу. Вс яблоки походили на т три купленныя за три секина у садовника, изъ коихъ чорный невольникъ укралъ одинъ. Вс собаки принадлежали къ пород той собаки или человка, превращеннаго въ собаку, которая вскочила на прилавокъ булочника и положила лапу на фальшивую монету. Вс рисовыя зерна напоминали мн рисъ, который нельзя было собрать иначе, какъ по одному зерну, вслдствіе ночныхъ пиршествъ на кладбищ. Сама моя лошадь на лоткахъ — вотъ она съ своими ноздрями, судорожно вывернутыми для обозначенія ея благородной породы,— должна была имть крылья, дабы улетть со мною, по примру деревянной лошади, унесшей принца Персіи въ виду цлаго двора его отца.
Да, вс предметы, которые я узнаю на втвяхъ моей ёлки, сіяютъ этимъ чуднымъ свтомъ. Когда я просыпался до разсвта въ то время года, когда снгъ блетъ на крышахъ домовъ, я слышалъ, какъ Дипарзада повторяла: ‘Сестра, сестра, ты не спишь, такъ кончи мн, пожалуйста, исторію молодаго владтеля Черныхъ Острововъ’. Шехерезада отвчала: ‘да даруетъ мн султанъ день жизни еще, и я не только окончу теб, сестра моя, эту исторію, но и разскажу еще боле удивительную’. Тогда милосердый султанъ удалялся, отдавъ приказаніе отложить казнь, и мы трое свободно переводили духъ.
То узнаю я подъ моею ёлкою Робинзона Крузо на его пустынномъ остров, Филиппа Кварля между обезьянами, Сандфорда и Мертона, то мене знакомыя фигуры приближаются или удаляются въ неопредленной дали, расходятся или смшиваются другъ съ другомъ, а потомъ, вслдствіе ужаса отъ маски или труднаго пищеваренія, меня давитъ кошмаръ, фантастическій кошмаръ, въ которомъ я нахожу воспоминанія о длинныхъ зимнихъ ночахъ, когда, въ наказаніе, меня посылали спать посл ужина, и я просыпался, посл двухъ часовъ сна, съ чувствомъ, какъ будто проспалъ дв ночи сряду, отчаиваясь увидть зарю подъ гнётомъ моего раскаянія.
А вотъ, рядъ другихъ картинъ медленно поднимается изъ-подъ пола, впереди большаго зеленаго занавса. Раздается колокольчикъ — магическій колокольчикъ, отзывающійся до-сихъ-поръ въ моихъ ушахъ, какъ никакой другой колокольчикъ…. Начинаетъ играть музыка, посреди жужжанія голосовъ и сильнаго запаха апельсинныхъ корокъ. Вдругъ магическій колокольчикъ приказываетъ музык замолчать, большой зеленый занавсъ величественно поднимается самъ собою, и піеса начинается! Врная собака Монтаржиса приходитъ отмстить смерть своего господина, вроломно убитаго въ Бондшскомъ-лсу. Шутъ мужикъ, съ краснымъ носомъ и въ очень маленькой шляп, замчаетъ, что прозорливость собаки дйствительно поразительна. Прозорливость, забавное слово, которое я не могу забыть, пережившее въ моей памяти самыя остроумныя слова. Шутъ мужикъ съ этого вечера сталъ моимъ другомъ, хотя, невидавъ его многіе годы, я не могу намъ сказать съ точностью, былъ ли онъ комнатнымъ слугою или конюхомъ въ сельской гостинниц. Потомъ, съ горькими слезами я слжу за несчастіями бдной Дженни Шоръ, идущей съ распущенными волосами и умирая отъ голоду, по улицамъ Лондона. Приди скоре, о Пантомима, на твоей сцен чудесъ, гд паяцы выбрасываются бомбами и долетаютъ до люстры залы, этого блестящаго созвздія,— гд арлекины, совершенно покрытые чешуею изъ чистаго золота, соперничаютъ въ блеск и прыжкахъ съ летучею рыбою,— гд Панталонъ, почтенный старецъ, кладетъ въ карманъ раскаленное желзо и обвиняетъ паяца въ сдланной у него покраж,— гд одно превращеніе смняетъ другое, и гд, переходя отъ неожиданнаго къ неожиданному, думаешь, что все легко и ничего нтъ невозможнаго. Увы! теперь я чуствую также въ первый разъ, тягостію какъ возвращаться на другой день къ прозаической дйствительности ежедневной жизни…. Воображеніе мое уноситъ меня къ чудесамъ, меня очаровывавшимъ, я вздыхаю, помышляя о маленькой фе съ ея длиннымъ прутикомъ, и желалъ бы раздлить съ нею волшебное ея безсмертіе, но хотя она является и снова подъ различными видами, на втвяхъ моей ёлки, она почти немедленно исчезаетъ, и никогда не соглашается остаться со мною….
Приди обратно, фея моихъ самыхъ пріятныхъ очарованій, внушившая мн любовь къ театру, любовь даже къ театру маріоннетокъ и самому игрушечному театру, съ его картонною сценою, ложами, наполненными куклами, акварельными декораціями, и актерами, повшенными на ниточкахъ!
Другія воспоминанія и другіе образы умножаются на самыхъ нижнихъ втвяхъ ёлки: мои школьныя книги закрыты, Виргилій и Овидій безмолвны, Теренцій и Плавтъ забыты на театр пюпитровъ, изувченныхъ перочинными ножичками, воланы, кольца, веревки для скаканія оставлены тамъ же, но дерево всегда зелено, хотя дернъ у подошвы его и завялъ подъ ногами, весело топтавшими его: это потому, что я оставилъ школу для отеческаго дома, потому-что ученіе и рекреаціи школьной жизни замнены играми и танцами въ семейств.
Ахъ! вотъ мы вс собрались въ комфортебльный кружокъ около печки, гд я вновь слышу благоуханіе жареныхъ каштановъ и другихъ вкусныхъ вещей, я слушаю, а потомъ говорю въ свою очередь, длая мои дебюты разскащика: мы разсказываемъ другъ другу исторіи…. и, я признаюсь съ нкоторымъ стыдомъ, исторіи о привидніяхъ. Какое безмолвное вниманіе!— Мы смотримъ глазами самихъ дйствующихъ лицъ, мы подвергаемся всмъ волненіямъ, ими претерпваемымъ.— Какъ истинна эта картина зимы! Мы идемъ подъ пасмурнымъ небомъ, посреди дикаго пустыря, пока наконецъ не придемъ къ алле, ведущей къ старому замку, окна котораго освщены огнями въ комнатахъ, мы звонимъ у ограды, ворота скрипятъ на своихъ петляхъ, и впускаютъ насъ подъ большія деревья съ обнаженными втвями. По мр того, какъ мы подвигаемся, они образуютъ позади насъ боле мрачный сводъ, какъ-будто мы переступаемъ за арки подземелья, преграждающаго намъ обратный путь. Но мы устали, сбились съ дороги, мы храбры, не думаемъ отступать, если бы намъ отказали въ гостепріимств до завтра.
Замокъ не затворяетъ предъ нами своихъ дверей, прозябнувъ отъ холоду, мы видомъ, съ чуствомъ удовольствія, сначала обширный каминъ въ прихожей, а потомъ въ зал, гд горятъ большія полнья, поддерживаемыя старыми таганами изъ бронзы, въ вид двухъ сидящихъ собакъ. Со стнъ портреты смотрятъ на насъ съ мнительнымъ видомъ, хозяинъ и хозяйка угощаютъ гостей ужиномъ, они празднуютъ Рождество Христово, и приглашаютъ насъ ссть съ ними за столъ. Посл ужина насъ отводятъ въ комнату, гд мы должны провести ночь. Это готическая комната. Намъ вовсе не нравится портретъ рыцаря въ зеленомъ плать, надъ каминомъ. Наша постель, странная, чорная постель, иметъ на ножкахъ, вмсто украшеній, дв рзьбы изъ дерева, кажется, нарочно для насъ спятыя съ гробницъ въ часовн. Но мы несуеврны и не обращаемъ на это особеннаго вниманія. Мы отсылаемъ слугу, садимся предъ огнемъ, и даемъ волю нашимъ мечтамъ. Мы ложимся въ постель, но не можемъ заснуть, мы ворочаемся во вс стороны, но тщетно, сонъ не приходитъ. Головни въ камин отбрасываютъ причудливыя отраженія, дающія мрачный оттнокъ всему насъ окружающему. Мы не можемъ удержаться, чтобы не смотрть повременамъ изъ-за занавсокъ на дв постельныя фигуры и на зеленаго рыцаря съ мрачною физіономіею надъ каминомъ. Дйствіемъ отраженія свта, эти фигуры, кажется, движутся, что вовсе не успокоительно…. хотя мы и несуеврны.
Мы становимся нервозными, все боле и боле нервозными, и напрасно силимся одолть паши нервы разумомъ, нервы берутъ верхъ. Мы говоримъ себ: ‘это въ-самомъ-дл смшно!’ но мы не въ силахъ боле выдерживать, надо позвонить и сослаться на нездоровье. Уже наша рука подвигалась къ шнурку звонка, когда дверь отворилась сама собою, и вошла молодая женщина, чрезвычайно блдная, съ длинными распущенными волосами, сла на тоже самое кресло, на которомъ мы сидли, и тамъ начала ломать себ руки. Мы тогда замтили, что одежда ея мокра. Языкъ нашъ прильнулъ къ нёбу, и мы не можемъ выговорить слова, но мы слдимъ со всмъ вниманіемъ, къ какому мы способны, за этимъ явленіемъ. Одежда ея мокра, ея длинные волосы въ тин, на ней платье, которое носили женщины два вка тому назадъ, и за поясомъ виситъ связка заржавленныхъ ключей. И такъ, она тутъ, сидитъ, и мы не знаемъ, какъ мы не лишаемся чувствъ, въ такомъ сильномъ находимся мы страх. Вдругъ молодая женщина встаетъ и начинаетъ пробовать свои ржавые ключи по всмъ замкамъ комнаты: ни одинъ не отворяетъ. Потомъ, она устремляетъ глаза на портретъ зеленаго рыцаря и говоритъ тихимъ голосомъ, съ ужаснымъ выраженіемъ: ‘Олени про это знаютъ.’ Посл того, она снова ломаетъ себ руки, проходитъ мимо нашей постели, и удаляется тмъ же путемъ, какимъ вошла. Мы поспшно надваемъ шлафрокъ, беремъ пистолеты (мы всегда путешествуемъ съ пистолетами), и готовимся слдовать за явленіемъ. Но мы находимъ дверь запертою. Мы оборачиваемъ ключъ, смотримъ въ темную галлерею…. ни души. Мы ищемъ комнату, гд спитъ нашъ слуга, и не можемъ найти ее.
Мы прохаживаемся по темной галлере до разсвта и тогда возвращаемся въ нашу пустую комнату, гд одолваетъ нами сонъ. Слуга будитъ насъ, онъ никогда не видитъ выходцовъ съ того свта. Мы идемъ внизъ, къ хозяевамъ, и печально завтракаемъ, вс гости замчаютъ въ насъ странный видъ. Хозяинъ ведетъ насъ показывать свой замокъ, и мы сами увлекаемъ его къ портрету зеленаго рыцаря….
И мы убждаемся, что все, виднное нами, было во сн…. Мы спали, а воображеніе, настроенное мрачнымъ видомъ готической залы, создавало небывалые образы, небывалыя картины….