Письма с дороги, Диккенс Чарльз, Год: 1846 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 29 минут(ы)

ПИСЬМА съ ДОРОГИ.

Чарльза Диккенса.

I.

(Дорога отъ Парижа до Санса. Гостиница Золотаго Экю.)

Бъ одно прекрасное лтнее утро воскреснаго дня, тысяча-восемь-сотъ-сорокъ-пятаго года… не боитесь, любезный другъ! я не скажу:— два путешественника хали по живописной и неровной дорог, по которой обыкновенно прізжаютъ къ первой глав средне-вковаго романа… нтъ, англійская дорожная карста, помстительныхъ размровъ и новхонькая, прямо изъ сумрачныхъ залъ Пантехникона, близь Бельгрэв-Сквэра, въ Лондон, была примчена (однимъ крошечнымъ французскимъ солдатомъ, я самъ видлъ, что онъ на нее глядлъ), когда вызжала изъ воротъ отели Мрисъ, въ улиц Риволи, въ Париж.

Не берусь объяснять, почему англійское семейство, которое путешествовало въ этой карст, частію внутри, частію на козлахъ, отправлялось въ Италію въ это воскресенье, такъ же какъ не берусь толковать о томъ, отъ-чего во Франціи вс маленькіе люди — солдаты, а вс большіе — почтальйоны, что составляетъ неизмнное правило. Но безъ сомннія, семейство имло какую-нибудь причину, и вы ее знаете: оно хало пожить годокъ въ Гену, въ великолпной Гену, откуда глава семейства предполагалъ длать поздки туда и сюда, смотря по прихоти своего неугомоннаго нрава.

Зачмъ бы также мн объяснять парижскому населенію, что я былъ глава этого семейства? Да, я, а не то сіяющее воплощеніе веселости, что сидло со мною рядомъ въ образ французскаго курьера, нанлучшаго изъ слугъ и паи цвтущаго изъ людей. Правду сказать, онъ смотрлъ гораздо-патріархальне моего, что, при помощи его почтенной тучности, уменьшало меня почти, или вовсе до-нельзя.

Мы путешествовали въ воскресенье, но въ наружности Парижа не замтно было ни тни осужденія намъ, когда мы перехали мостъ, неподалеку отъ плачевной Морги. Випопродавцы (по погребку на каждые два дома) занимались своей шумной торговлею, кандитеры растягивали свои палатки, либо разставляли столы и стулья передъ кафе, готовясь сбывать мороженыя и свжіе ликеры по-позже днемъ, чистильщики сапоговъ работали на мостахъ, лавки были отворены, кареты и телеги потрясали мостовую, вс узкія улицы, воронками примыкающія къ рк, представляли ту же перспективу движущейся толпы, цвтныхъ ночныхъ шапочекъ въ окнахъ, трубокъ, блузъ, толстыхъ сапоговъ, косматыхъ волосъ. Ничто въ это время не показывало дня отдыха, разв тамъ-сямъ какое-нибудь разряженное семейство хало гулять набившись въ грузную карету, либо какой-нибудь спокойный наблюдатель праздничныхъ дней, въ утреннемъ дезабилье, глядлъ съ невозмутимымъ ожиданіемъ на непросохшую смазку своихъ башмаковъ, выставленныхъ на наружный парапетикъ (если это былъ мось), на свои чулки, сохнувшіе на солнц (если это была дама).

Когда отдлаешься отъ мостовой большаго тракта, мостовой, которой никогда не забыть и не простить, первые три дня дороги изъ Парижа въ Марсель покажутся порядочно монотонны. Отъ Парижа до Санса, отъ Санса до Аваллона, отъ Аваллона до Шалона: по очерку одного дня можно знать вс три, и вотъ этотъ очеркъ:

У насъ четверня лошадей и одинъ почтальйонъ, который вооруженъ предлиннымъ бичомъ и правитъ своей упряжкою какъ добрый курьеръ въ цирк Астле или Франкони, съ тою разницею, что сидитъ, а не стоитъ на лошади. Огромные сапоги, носимые почтальйонами, считаютъ себ иногда вкъ или два древности и такъ уморительно приходятся по ног, на которой надты, что шпора, прицпленная къ каблуку, оказывается вообще на полу-голенищ сапога. Часто почтальйонъ выходитъ изъ конюшни съ бичомъ въ рук и въ башмакахъ: беретъ одинъ сапогъ за другимъ и ставитъ ихъ на-земь, подл лошади, съ ненарушимою важностью. Когда все готово… и, Господи Боже! какой шумъ возвщаетъ вамъ это,— почтальйонъ влзаетъ въ сапоги съ ногами, башмаками, со всмъ, либо вставляется въ нихъ двумя товарищами, поправляетъ сбрую, распещренную трудами станціонныхъ голубей, пріосамляется на сдл, осаживаетъ свою четверню лошадей, хлопаетъ какъ сумасшедшій бичомъ, кричитъ: Пошелъ, ги! и мы трогаемся съ мста. Почтальйонъ напередъ увренъ, что какъ-разъ поссорится съ своимъ конемъ, честитъ его воромъ, разбойникомъ, свиньею и множествомъ другихъ прозвищъ, и долбитъ въ голову, словно деревянную лошадь.

Первые два дня въ вид страны нтъ никакой разницы. Перезжаете съ широкой равнины въ нескончаемую аллею, и изъ нескончаемой аллеи на широкую равнину. Виноградныхъ лозъ много въ поляхъ,-мелкихъ лозъ, не развшанныхъ фестонами, а прицпленныхъ къ тычинкамъ, что очень некрасиво. Повсюду несчетное множество нищихъ, по народонаселеніе малочисленное, и нигд я не встрчалъ такъ мало дтей (едва-ли видлъ ихъ съ сотню между Булонью и Шалономъ). Прозжаете старинные оригинальные города, съ подъемными мостами и обвалившимися стнами, съ башенками по угламъ, которыя кажутся шутовскими, маскарадными головами крпости, глядящимися въ ровъ, другія башенки въ садахъ, на поляхъ и мызныхъ дворахъ, уединенныя, всегда круглыя, съ заостреной крышею, не годныя ни къ чему, развалившіяся зданія всякаго рода, иногда городская ратуша, иногда караульня, иногда жилой домъ, иногда замокъ, съ безвкуснымъ садомъ, обилующимъ одуванчиками, обставленнымъ башенками въ форм гасильниковъ, и освщеннымъ маленькими окнами, похожими на прищуренные глаза… таковы главные предметы, которые безпрестанно попадаются на дорог, иногда продешь мимо деревенской гостинницы, со стнами, готовыми упасть, съ цлымъ городомъ сараевъ, и съ вывскою: Конюшня на шестьдесятъ лошадей!..

Точно, она была бы конюшнею на тысячу лошадей, еслибъ были лошади, которыхъ надо было бы ставить въ нее, еслибъ хоть одинъ путешественникъ тамъ останавливался, или еслибъ что-нибудь показывало, что есть тамъ кто-нибудь живой для пріема пассажировъ, кром куста-указателя вина, тамъ продаваемаго, вывски взвваемой всми втрами, эмблемы безпечной праздности, которую любятъ возобновлять, когда она разсыпается.

Однакожь, весь день вы встрчаете странныя и узкія телеги гуськомъ по шести или по восьми, везущія швейцарскій сыръ, подъ надзоромъ вообще одного человка, либо мальчика, который всего чаще спитъ на передней телег. Лошади лниво потряхаютъ звонки своей сбруи и глядятъ на васъ, словно думаютъ (и наврное думаютъ), что ихъ широкая и тяжелая упряжь изъ синей шерсти, съ парою безобразныхъ роговъ, торчащихъ изъ хомута, слишкомъ жарка для лтней поры.

Раза два-три въ день попадается также дилижансъ, пыльные пассажиры имперіала въ синихъ блузахъ, какъ мясники, внутренніе пассажиры въ бумажныхъ шапочкахъ, крышка кабріолета кланяется, какъ дурацкая голова, сыны юной Франціи показываются въ дверцахъ съ своими брадатыми подбородками, важными синими очками на воинственныхъ глазахъ, съ толстыми тростями въ національныхъ рукахъ. Маль-постъ въ свою очередь мелькнетъ и исчезаетъ, унося въ галоп двухъ путешественниковъ, для которыхъ только и есть въ немъ мсто. Отъ времени-до-времени, обгоняете добрыхъ старыхъ священниковъ, въ старыхъ карріолкахъ, такихъ подержанныхъ, заржавелыхъ и стучащихъ, что Англичанинъ, и вообразить себ не можетъ. Дале, старыя костлявыя бабы, одн держатъ на веревк коровъ щиплющихъ придорожную траву, другія роются, полютъ граву и еще тяжеле работаютъ надъ землею, либо представляютъ настоящихъ пастушекъ съ овечками… ремесло, которое можно себ вообразить, взявъ ліобую пастушескую поэму или картину и представляя себ совершенно противное тому, что описываютъ или рисуютъ вамъ поэтъ и живописецъ.

Наконецъ, путешествуя съ утра, вы испытываете одуреніе, ожидающее васъ на послдней почт, звонки лошадей, по двадцати-одному на каждой, нагнали на васъ дремоту, или, находя, что движеніе кареты начало становиться довольно-монотоннымъ, вы замечтались объ обд, который вамъ приготовляютъ на станціи… когда въ конц длинной аллеи по дорог замчаете первые признаки города въ вид нсколькихъ разбросанныхъ хижинъ. Ужасно-избитая мостовая даетъ вамъ толчки, отъ которыхъ едва держатся кости: вдругъ вашъ экипажъ, — словно большой брандеръ, который зажегся при одномъ вид дыма камина, начинаетъ трещать съ адскимъ шумомъ:— Кракъ, кракъ, кракъ, кракъ, кракъ, кракъ, кракъ, крикъ, кракъ, крикъ, кракъ, эй! ну! живе, воръ, разбойникъ! ги, ги, ги! пош-ш-ш-шелъ! хлопанье бича, стукъ колесъ, шумъ мостовой, крикъ нищихъ и ребятишекъ: кракъ, кракъ, кракъ, эй, гей! Подайте, Христа ради. Крикъ, кракъ, крикъ, кракъ, крикъ, бумъ, кракъ, бумъ, кракъ, крикъ, кракъ, поворачиваемъ за уголъ узкой и пригористой улицы, съзжаемъ съ другой, перезжаемъ ручей, бумъ, бумъ, шумъ и трескъ: — мы чуть не наткнулись на выставку лавки на-лво, вдругъ поворачиваемъ на-право и възжаемъ подъ какой-то сводъ: новое хлопанье бича, крикъ, кракъ, крикъ, кракъ. Карета вкатывается на дворъ Золотаго-Экю, какъ машина истощенная, дымящаяся и движимая послднимъ судорожнымъ усиліемъ, но еще не раскрывшая ндръ своихъ.

Является хозяйка Золотаго-Экю, съ хозяиномъ Золотаго-Экю, съ служанкою Золотаго- Экю и съ какимъ-то мось въ лаковой фуражк и съ рыжей бородою, который живетъ въ гостинниц въ качеств друга. И вс глядятъ разиня рты и не сводя глазъ на дверцу кареты. Хозяинъ Золотаго-Экю такъ радъ курьеру, что не дожидается пока тотъ слзетъ съ козелъ, и обнимаетъ его за ноги, пока курьеръ слзаетъ. ‘Курьеръ! другъ мой курьеръ, братъ мой курьеръ!’ Хозяйка его любитъ, служанка благословляетъ, слуга боготворитъ. Курьеръ спрашиваетъ, получили ль его письмо.’ Какъ же, какъ же!’ — Приготовлены ли комнаты?— ‘Какъ же, какъ же! Самыя лучшія комнаты для моего благороднаго курьера. Почетныя комнаты для моего безцннаго курьера, весь домъ къ услугамъ моего лучшаго друга.’ Курьеръ заноситъ руку на дверцу и издаетъ еще нсколько вопросовъ, чтобъ сдлать ожиданіе нетерпливе. На пояс у него виситъ зеленый кожаный кошелекъ. Любопытные глядятъ на него, одинъ даже дотрогивается. Кошелекъ полонъ пяти-франковыхъ монетъ. У дтей вырывается шопотъ удивленія. Хозяинъ кидается на шею курьера и прижимаетъ его къ сердцу. ‘О! да какъ онъ пополнлъ!’ говоритъ онъ: ‘какой онъ здоровый и свжій!’

Дверца кареты отворяется. Ожиданіе и любопытство едва переводятъ духъ. Выходитъ дама. ‘Премилая дама! прекрасная дама!’ Выходитъ сестра дамы. ‘Боже мой! какая прелестная мамзель!’ Выходитъ маленькій мальчикъ No 1 ‘Ахъ! какой хорошенькій мальчикъ!’ Выходитъ маленькая двочка No 1. ‘О! что за милая малютка!’ Выходитъ двочка No 2. Хозяйка, уступая влеченію сердца, схватываетъ ее на руки. Выходитъ мальчикъ No 2. ‘Ахъ! красавчикъ! о! миленькія крошки!’ Появляется ребенокъ. ‘О! какой ангельчикъ!’ Ребенокъ берегъ верхъ надъ всмъ прочимъ. Вс порывы восхищенія устремляются на него, наконецъ, изъ кареты вылзаютъ дв няньки, и энтузіазмъ доходитъ до сумасшествія, все семейство тащатъ въ домъ, съ тріумфомъ, между-тмъ, какъ зваки толпятся около кареты, разсматриваютъ ее и ощупываютъ. Вдь не шутка дотронуться до кареты, въ которой помщалось столько народа! Объ этомъ будутъ твердить нсколько поколній.

Наши комнаты въ первомъ этаж, кром спальни дтей и нянекъ, которая состоятъ изъ большаго покоя съ четырьмя или пятью постелями, куда ходятъ черезъ темный корридоръ, поднявшись на дв ступени лстницы и спустившись на четыре, надъ пожарной трубою, и прошедши балконъ надъ конюшнею. Прочія спальныя комнаты просторны и высоки, въ каждой дв кровати, драпированныя красивыми блыми и красными занавсками, такъ же какъ и окошки. Столовая отличная, столъ уже накрытъ на три особы, и салфетки положены треугольниками на каждой тарелк. Паркетъ красными квадратами, нтъ ни ковровъ, ни мебелей, о которыхъ стоило бы говорить, но везд зеркала, вазы съ искусственными цвтами, подъ стеклянными колпаками, и стнные часы. Вс движутся, а пуще всхъ нашъ бравый курьеръ, который безпрестанно ходитъ взадъ и впередъ, осматривая постели, выпивая большіе стаканы вина у своего пріятеля хозяина и прикусывая корнишоны… все корнишоны и корнишоны… Господь знаетъ, куда онъ ихъ прячетъ, но въ каждой рук у него корнишонъ, длинный какъ сабля.

Поданъ обдъ: супъ, бульйонъ, по толстому хлбцу на каждую персону, рыба, четыре блюда, жареная живность, потомъ дессертъ… Вина обиліе. Блюда не очень-велики, но очень-вкусны, подаются безъ перемежекъ. Когда почти смерклось, бравый курьеръ — довъ послдніе два корнишона, разрзанные ломтиками и обмоченные въ соусъ изъ масла и уксуса — входитъ къ намъ и предлагаетъ посмотрть соборъ, котораго массивныя башни кидаютъ тнь на дворъ гостинницы. Отправляемся. Зданіе обширное и торжественное отъ сумерекъ. День тамъ совершенно угасаетъ, но тогда старый церковникъ услужливо зажигаетъ огарокъ восковой свчи, чтобъ свтить намъ между гробницъ и мрачныхъ колоннъ трапезы, гд онъ довольно-похожъ на блуждающій призракъ, который ищетъ самого-себя.

Возвращаемся домой. Подъ балкономъ низшіе служители гостинницы ужинаютъ на открытомъ воздух, вкругъ большаго стола. Ужинъ ихъ состоитъ изъ маседуана изъ мяса и овощей, поданнаго на желзной сковород, на которой онъ готовленъ. У нихъ кувшинъ блднаго вина, они кажутся очень-веселы — веселе господина съ рыжей бородою, который играетъ на бильярд въ зал на-лво, гд мы видимъ сквозь раму движущіяся взадъ и впередъ тни, вооруженныя кіями и съ сигарами въ зубахъ. Стукъ ківъ раздается еще долго посл того, какъ мы легли и спимъ.

Просыпаемся въ шесть часовъ утра. День прекрасный! Солнце пристыжаетъ нашу карету грязью, которой она забрызгалась вчера… если только карета можетъ стыдиться въ стран, гд каретъ никогда не чистятъ. Вс наши отдохнули… Мы кончаемъ завтракъ, когда являются почтовыя лошади, гремя своими звонками. На карету укладываютъ все, что съ нея сняли. Бравый курьеръ объявляетъ, что все готово: онъ уже обжалъ вс комнаты и посмотрлъ везд, повряя, не забыли ль чего-нибудь. Каждый садится на свое мсто. Вс лица, принадлежащія къ Золотому-Экю, опять въ восхищеніи. Курьеръ бгомъ отправляется за узломъ съ жареной живностью, кускомъ окорока, за хлбомъ и сухарями для втораго завтрака (lunch), потомъ, отдавъ его намъ въ карету, бжитъ зачмъ-то еще.

На этотъ разъ, что такое у него въ рук? Опять корнишоны? Нтъ, длинный листъ бумаги — счетъ.

Въ это утро, на курьер два пояса, одинъ, къ которовіу прицпленъ кошелекъ, другой, на которомъ виситъ родъ кожаной фляги, налитой по горло лучшимъ бордосскимъ виномъ гостинницы. Онъ никогда не платитъ счета, пока эта фляга не полна, и тогда еще торгуется.

Ныньче онъ торгуется горячо. Онъ все еще братъ нашему хозяину, но братъ отъ другаго отца или отъ другой матери. Они уже не такая близкая родня, какъ были наканун. Хозяинъ почесываетъ за ухомъ. Бравый курьеръ показываетъ ему нкоторыя цифры счета и объявляетъ, что если он останутся тамъ, гд стоятъ, то гостинница Золотаго-Экю обратится въ гостинницу Мднаго-Экю. Хозяинъ идетъ въ конторку. Бравый курьеръ за нимъ, насильно всучаетъ ему въ руки счетъ съ перомъ и говоритъ бойче прежняго. Хозяинъ длаетъ перемну, курьеръ произноситъ шутку. Хозяинъ нженъ, но безъ слабости, хранитъ достоинство мужчины. Онъ пожимаетъ руку своему брату, бравому курьеру, но уже не обнимаетъ его. Однакожь онъ все любитъ брата, ибо знаетъ, что на-дняхъ тотъ будетъ возвращаться по той же дорог съ другимъ семействомъ, и предвидитъ, что его сердце еще смягчится для него. Бравый курьеръ обходитъ карету кругомъ и осматриваетъ, глядитъ тормоза, колеса, вскакиваетъ на свое мсто, велитъ хать и мы трогаемся въ путь.

День торговый. Торгъ производится на площадк противъ собора. Огромная толпа мужчинъ и женщинъ, въ синемъ, въ красномъ, въ зеленомъ, въ бломъ. Лавки — словно маленькія палатки. Деревенскіе жители стоятъ группами тамъ-сямъ, за своими нарядными корзинами. Тутъ овощники, тамъ продавцы яицъ и масла, дале торговцы плодами и торговцы башмаками. лощадь довольно-похожа на живописную сцену Большой-Оперы, когда занавсъ поднятъ и балетъ сейчасъ начинается. Прекрасная декорація: соборъ, мрачный, почти развалина, холодный, но кидающій на мостовую нсколько лучей золотисто-краснаго цвта, въ то время когда солнце проницаетъ своимъ утреннимъ лучомъ расписныя стекла его оконъ.

Черезъ пять минутъ, мы прохали желзный крестъ, подл котораго сдланъ маленькій налой изъ дерна. Покидаемъ городъ и вздымаемъ пыль столбовой дороги.

II.

Ліонъ.— Рона.— Авиньйонская вдьма.

Шалонъ — городъ, гд вы останавливаетесь охотно, по причин его хорошей гостинницы, на берегу Саоны и маленькихъ пароходовъ, расписанныхъ зеленой и красной краской, ходящихъ по рк — зрлище, на которомъ отдыхаетъ и наслаждается взоръ посл пыльной дороги. Но если только вы не любите жить посреди пространной равнины, съ неправильными рядами тополей, отъ разстоянія до разстоянія похожихъ на гребни, у которыхъ не достаетъ нсколькихъ зубьевъ, если вы не согласны ненавидть ни одной горы и не всходить ни на какія возвышенія, кром лстницы, то не выберете Шалона для своего мстопребыванія.

Все-таки, вроятно, вы предпочтете Шалонъ Ліону, куда можете пріхать въ восемь часовъ на одномъ изъ тхъ пароходовъ, о которыхъ я сейчасъ упоминалъ.

Что за городъ Ліонъ! Есть извстныя несчастныя обстоятельства, когда люди говорятъ, что имъ кажется, будто они упали съ облаковъ. Тутъ цлый городъ какъ-будто спустился подобно этимъ камнямъ, которые, до паденія, подняты были съ какой-нибудь степи или другой безплодной равнины. Дв большія улицы, по которымъ текутъ дв большія рки Ліона, и вс мелкія улицы, которыя въ нихъ упираются, жарки какъ душники, вонючи, удушливы, гадки, домы высоки и обширны, грязны до чрезвычайности, гнилы какъ старый сыръ, и столько же населены. Эти домы набиты жителями до самыхъ холмовъ, облегающихъ городъ — мы видли, какъ вс эти человческіе призраки появлялись въ окошкахъ, просушая свои лохмотья на жердяхъ, влачились въ дверяхъ, одни выходя, другіе входя, задыхаясь на мостовой, ползая промежду колоннъ или тюковъ съ товарами, и живя или скоре не умирая до опредленнаго часа въ истощенномъ пріемник. Смшайте вс мануфактурные города въ одинъ, врядъ-ли вы будете имть понятіе о Ліон, какъ онъ предсталъ моимъ впечатлніямъ, я увидлъ въ немъ или думалъ увидть вс бдствія нашихъ собственныхъ промышленыхъ городовъ, сосредоточенныя въ одинъ иностранный городъ. Такое непріятное впечатлніе произвелъ онъ на мои глаза, уши и обоняніе, что легче я сдлаю крюкъ въ нсколько ль, нежели встрчу еще Ліонъ на моей дорог.

Когда настала прохлада вечера — или точне, простывшій зной дня — мы пошли поглядть соборъ, гд нсколько старухъ углублены были въ созерцательность. Мы не нашли никакой разницы, относительно опрятости, между поломъ церкви и мостовою улицъ. Намъ показали восковую фигуру въ коробочк, похожей на клтку, въ которой спятъ на корабл, только закрытую стекломъ. Мадамъ Тюссо, Курцій Лейчестер-Сквера, не приняла бъ его въ число своихъ фигуръ, и Вестминстерское-Аббатство постыдилось бы помстить его на ряду съ своими. Если желаете узнать архитектуру этого собора или всякой другой церкви во Франціи, его древность, размры, исторію, длайте по-моему: справьтесь въ Путеводител, изданномъ Мореемъ, вы, подобно мн, будете удовлетворены.

Благодаря этой книг, я не сталъ бы упоминать о любопытныхъ часахъ ліонскаго собора, еслибъ не долженъ былъ признаться въ промах, какой сдлалъ по поводу этой механики. Причетникъ непремнно хотлъ показать ее намъ, отчасти для славы церкви и города, отчасти же, можетъ-быть, для того, что онъ взимаетъ по стольку-то со ста на прибавочное жалованье, которое ему даютъ. Какъ бы то ни было, часы были пущены въ ходъ: отворилось множество дверецъ, безчисленныя фигурки выходили оттуда, покачиваясь, и входили назадъ подпрыгивая, въ-слдствіе той нетвердости походки, которою обыкновенно отличаются фигуры, приводимыя въ движеніе часовыми пружинами. Между тмъ, причетникъ изъяснялъ намъ вс эти диковинки и палочкою показывалъ одну за другою. Посредин была какая-то статуйка и подл нея маленькая дверца голубятни, изъ которой вдругъ появилась другая фигурка, преуморительно кувыркнувшись, эта фигурка тотчасъ же скрылась и крпко хлопнула за собой дверцой.

На другой день, на разсвт, мы пустились внизъ по быстрому теченію Роны, по двадцати миль въ часъ, на очень-сильномъ пароход, нагруженномъ товарами, имя спутниками трехъ или четырехъ пассажировъ. Между ними самый замчательный былъ одинъ старый глупецъ, большой охотникъ до чеснока и непомрно-вжливый человкъ, носившій въ петлиц красную ленточку, которую онъ привязывалъ какъ-будто замтку для памяти о чемъ-нибудь, на манеръ того, какъ Томъ Нуди, въ одномъ англійскомъ фарс, завязываетъ узелки на платк. Около двухъ дней уже мы примчали угрюмые и высокіе холмы, первые слды Альповъ, которые терялись въ перспектив. Спускаясь по Рон, мы хали параллельно этимъ возвышенностямъ, иногда мы почти прикасались къ нимъ, а иногда отдалены были отъ нихъ только склономъ, поросшимъ виноградниками. Виды безпрестанно смнялись. То были селенія и городки, висвшіе на полуберег, съ оливковыми лсами, которые виднлись сквозь колокольни церквей, облака, медленно-спускавшіяся на покатости холмовъ, развалины замковъ, гнздившіяся на всхъ возвышеніяхъ, и домы, упрятанные тамъ-и-сямъ по ущельямъ, словно жилища въ миніатюр, которыя въ этомъ масштаб принимали изящныя пропорціи, рисуясь своей близной на темпомъ цвт скалъ и блдной, сроватой зелени оливъ. Благодаря тому же оптическому обману, жители ростомъ своимъ напоминали намъ населеніе королевства Лиллипутовъ. Мы прозжали подъ желзнопроволочными мостами и подъ каменными, между прочимъ, подъ Мостомъ-св.-Духа, со сколькими-то арками. Вправ и влв оставили мы города, славные винами: Валансъ, гд Наполеонъ учился артиллеріи, и рядъ прекрасныхъ ландшафтовъ, мнявшихся при каждой излучин благородной рки.

Наконецъ, посл обда, увидли мы сломанный мостъ Авиньйона и самый городъ, который допекался на солнц въ позолоченой корк своихъ укрпленій,— удивительный пирогъ, пекущійся нсколько вковъ.

Всюду виноградныя грозды и лавры въ цвту. Улицы старинныя и очень-узкія, но довольно-опрятныя и отненныя палатками, растянутыми съ одного дома на другой. Подъ этими навсами, купцы разставляютъ свои рдкости, старинныя рамы картинъ, древніе столы и стулья, закоптлыя изображенія всякаго рода, длинная базарная галерея, которой видъ и движеніе забавляютъ васъ. Отъ времени до времени, можете также кинуть взглядъ сквозь непритворенныя ворота на молчаливые дворы, гд дремлютъ домы печальные, какъ гробы. Я вспомнилъ одно изъ описаній Тысячи Одной Ночи. Я не удивился бы, увидвъ трехъ кривыхъ Календеровъ, стучащихся въ эти ворота и вводимыхъ къ тремъ багдадскимъ дамамъ любопытнымъ носильщикомъ, который утромъ, съ одной изъ нихъ, накладывалъ свою корзину такими отборными припасами.

На слдующій день, посл завтрака, пошли мы посмотрть городскія примчательности. Дулъ сверный втерокъ такой сладостный, что прогулка была дйствительно очень-пріятна, даромъ-что жаръ мостовыхъ и стнъ былъ таковъ, что на нихъ нельзя было долго продержать руку.

Мы пошли сначала по восходящей улиц въ соборъ, гд служили мессу для молельщиковъ, очень-похожихъ на ліонскихъ.Соборъ — старинная церковь: живопись сводовъ жестоко поблекла отъ времени и сырой непогоды, но солнце ярко блистало сквозь красные занавсы оконъ, озаряло украшеніе алтаря и разливало тихій, прекрасный свтъ, приличный зданію.

Близехонько отъ собора стоитъ старинный дворецъ папъ, котораго одна часть превращена ныньче въ тюрьму, а другая въ шумную казарму. Мрачныя амфилады парадныхъ залъ, запертыхъ и пустыхъ, пережили свое старинное великолпіе. Но мы не ходили смотрть ни пышныя залы, ни казарму, ни тюрьму — хотя опустили нсколько монетъ въ кружку заключенныхъ, между-тмъ, какъ сами заключенные жадно глядли на насъ въ высокія ршетчатыя окна. Мы предпочли пойдти посмотрть развалины страшныхъ залъ, гд засдала инквизиція.

Низенькая старушонка съ лицомъ каштановаго цвта, явилась изъ харчевни казармы, вооруженная связкою ключей и предложила служить намъ проводницею. На этой старой фигур свтилась пара черныхъ глазъ, которые свидтельствовали, что міръ еще не заклялъ дьявола, жившаго въ ней лтъ шестьдесятъ или семьдесятъ. Дорогою она разсказала намъ, что была общественнымъ должностнымъ лицомъ, привратницею дворца, что въ-теченіе своей службы, тянувшейся издавна, показывала эти тюрьмы владтельнымъ особамъ, что была наилучшимъ изъ тюремныхъ чичерони, что издтства жила во дворц, родилась тамъ, и проч. и проч.

Если память меня не обманываетъ, я никогда не видывалъ вдьмы такой злой, такой живой, такой энергической, такой вертлявой. Она вся была огонь и пламя. Жесты ея были чрезвычайно-рзки, она не говорила иначе, какъ остановившись, чтобъ приковать наше вниманіе, притопывала ногой, хватала насъ за руки, пріосамливалась напыщеннымъ ораторомъ, стучала ключами по стнамъ, какъ по наковальн, то вдругъ говорила шопотомъ, какъ-будто инквизиція была еще тутъ — то кричала словно сама была въ застнк на пытк, и таинственно клала палецъ на губы, какъ сущая колдунья, когда подходила къ новой сцен ужаса, отворачивалась съ испугомъ, сkушала украдкою, — словомъ длала такія страшныя гримасы, что могла бы однимъ своимъ лицомъ замнить вс ужасныя фигуры, осаждающія комнату больнаго во время бреда горячки.

Прошедши дворъ, гд сидли кружки праздныхъ солдатъ, вдьма отворила большую дверь, которую заперла за нами, и мы очутились въ проход, загроможденномъ камнями и другими обломками, завалившими входъ въ подземелье, сообщавшееся нкогда, какъ увряютъ, съ другимъ замкомъ, стоящимъ на противоположномъ берегу рки. Черезъ нсколько минутъ, мы были въ плачевной башн секретныхъ темницъ, гд сидлъ Ріенци, прикованный желзной цпью къ стн еще уцлвшей, но которой сводомъ служитъ ныньче открытое небо. Оттуда мы прошли въ тюрьмы, гд содержались арестанты инквизиціи въ-теченіе двухъ сутокъ, слдовавшихъ за ихъ арестомъ, безъ пищи и питья, чтобъ бодрость ихъ поколебалась прежде, чмъ они явятся передъ своими мрачными судьями. Свтъ туда еще не проникъ: все т же тсныя кельи, т же четыре узкія и холодныя стны, та же густая тьма, т же тяжелыя двери, которыя какъ-будто съ неохотою отворяются для свободныхъ постителей…

Обернувъ глаза назадъ, вдьма вошла притаенной поступью въ одну залу со сводомъ, которая служитъ магазиномъ, а нкогда была капеллою св. судилища. Мсто, гд засдалъ трибуналъ, было просто. Какъ будто вчера только сняли его платформу. Поврите ли, что на стн была изображена притча о добромъ Самарянин? А между-тмъ, притча была тутъ: слды до-сихъ-поръ еще видны.

Въ толщ этой глухой стны есть ниши, гд могли слушать и записывать робкіе отвты подсудимыхъ. Нкоторые должны были приводиться изъ послдней келльи, откуда мы сами сейчасъ вышли, и тмъ же проходомъ, гд мы оставили свои слды на ихъ слдахъ. Я глядлъ вокругъ себя съ ужасомъ, какой внушаетъ это мсто, какъ вдругъ вдьма, схвативъ меня за руку, приложила… не свой костлявый палецъ, а кольцо одного изъ ключей къ губамъ и дернула меня, приглашая идти за нею. Иду, она ведетъ меня въ смежный покой, въ обрушенную комнату, которой потолокъ воронкою пропускаетъ двойной свтъ. Спрашиваю, что это такое, она скрещаетъ руки и мигаетъ съ отвратительнымъ видомъ. Что же это такое? спрашиваю я вторично. Она обводитъ глазами кругомъ, смотря вс ли мы тутъ, садится на кучу камней, взмахиваетъ руками и кричитъ адскимъ голосомъ: Зала допроса!

У меня кровь застыла въ жилахъ, когда я бросилъ взглядъ въ эти подвалы. Но увидвъ эти своды разрушенными, увидвъ, что солнце свтитъ сквозь ихъ расщеленныя плиты, я ощутилъ также чувство побды и торжества. Я исполнился гордой радостью, что живу въ нашемъ вк, чтобъ быть свидтелемъ этой развалины, — словно я былъ героемъ какого-нибудь великаго подвига! Солнце, озарявшее наконецъ эти плачевныя подземелья, являлось мн эмблемою небеснаго свта. Не столько дневной свтъ отраденъ оку слпца, которому возвращено зрніе, сколько солнце было отрадно мн, когда я любовался на его величавый и спокойный пламень во мрак этого подземелья.

III.

(Отъ Авиньйона до Генуи.)

Показавъ намъ подземныя темницы, вдьма сообразила, что произвела послдній, самый поразительный эффектъ. Шумно опустивъ траппу и скрестивъ руки на груди, стояла она, пыхтя и надуваясь съ важностью.

Когда мы все осмотрли, я пошелъ за вдьмой до ея дома, черезъ вншній портикъ крпости, чтобъ купить себ брошюру — исторію этого зданія. Харчевня старушонки состояла изъ мрачной, низкой комнаты, слабо освщенной маленькими окнами, печь въ ней походила на кузнечный горнъ, прилавокъ, возл двери, былъ покрытъ бутылками, кружками и стаканами, кухонная утварь и одежда висли по стнамъ, и (какъ-бы для страннаго контраста съ вертлявой вдьмой) у двери сидла женщина, флегматически вязавшая чулокъ. Все это напоминало картину Остада.

Мн казалось, что все виднное мною былъ сонъ, когда я обходилъ дворецъ снаружи, тмъ боле, что солнечные лучи, пробивавшіеся и во внутрь подземныхъ сводовъ, производили во мн сладостное чувство пробужденія отъ страшнаго сна. Чудовищная женщина и необыкновенная высота укрпленій, составляющихъ во многихъ мстахъ продолженіе скалы, тяжесть массивныхъ башенъ, обширность всего зданія, гигантскія пропорціи, грозный видъ, варварская неправильность его, внушаютъ изумленіе и страхъ. Воспоминаніе о противорчащихъ назначеніяхъ его приводитъ въ недоумніе: то оно служило неприступной крпостью, то дворцомъ для празднествъ, то страшной темницей, мстомъ пытокъ, трибуналомъ инквизиціи, воина, увеселенія, празднества, религія и кровь придали этой громад камней странный интересъ непонятной легенды. Но долго-долго воображеніе мое не забывало дйствія солнца въ подземельяхъ. Превращеніе въ казарму для буйныхъ, праздныхъ солдатъ, грубыя слова и ругательства которыхъ повторялись эхомъ сводовъ, блье которыхъ сушилось передъ грязными, запыленными окнами, было уже довольно унизительнымъ для этого грознаго замка, но настоящій упадокъ его преимущественно проявлялся въ солнечныхъ лучахъ, пробивавшихся въ темницы и залу пытокъ. Еслибъ я видлъ его объятымъ пламенемъ пожара отъ рвовъ до конечныхъ зубцовъ стнъ,— это пламя мести не столько поразило бы мое воображеніе сколько солнце, спокойно освщавшее своды и сокровеннйшія темницы его.

Прежде, нежели мы разстанемся съ дворцомъ папъ, я разскажу анекдотъ, найденный мною въ маленькой брошюр, купленной у вдьмы, онъ очень врно характеризуетъ замокъ:

Старинное преданіе гласитъ, что въ 1441 году, племянникъ Петра Луда, папскаго легата, оскорбилъ нсколькихъ авиньйонскихъ дамъ, родственники которыхъ изъ мщенія овладли молодымъ человкомъ и ужасно изувчили его. Нсколько лтъ легатъ скрывалъ жажду мщенія, онъ даже самъ предложилъ примиреніе и, увривъ всхъ въ своей искренности, пригласилъ нсколько семействъ на роскошный пиръ. Вс были чрезвычайно-веселы. За дессертомъ является встникъ и докладываетъ, что иностранный посолъ просить особенной аудіенціи. Легатъ извиняется передъ гостями и удаляется съ своей свитой. Нсколько минутъ спустя, пятьсотъ человкъ были превращены въ пепелъ… весь флигель замка, въ которомъ пировали гости, былъ взорванъ порохомъ съ страшнымъ трескомъ.

Осмотрвъ церкви (сегодня я не буду наскучать вамъ описаніями церквей), мы посл полудня оставили Авиньйонъ. Жаръ былъ нестерпимый, за укрпленіями спало множество народа въ тни, и нсколько праздныхъ, полусонныхъ группъ ожидали вечерней прохлады, чтобъ поиграть въ кегли между опаленными солнцемъ деревьями, на пыльной дорог, жатва была уже кончена, и цпы или лошади молотили рожь въ гумнахъ. Около вечера мы въхали въ дикую, холмистую страну, нкогда знаменитую своими разбойниками, и оттуда медленно стали взбираться по крутой дорог. Въ одиннадцать часовъ вечера остановились мы въ Экс (въ двухъ станціяхъ отъ Марселя), чтобъ провести тамъ ночь.

На другой день утромъ мы проснулись въ довольно-конфортабльной и прохладной гостинниц, благодаря жалузи и ставнямъ, тщательно-запираемымъ для предохраненія отъ жара. Городъ показался намъ опрятнымъ, но въ полдень, вышедъ изъ прохладной гостинницы на свтъ, мы попали въ настоящее горнило: воздухъ былъ такъ свтелъ и прозраченъ, что отдаленнйшія скалы казались близкими, и легкій втерокъ обхватывалъ насъ огненнымъ дыханіемъ.

Къ вечеру мы выхали изъ Экса и направились къ Марсели по дорог безплодной и сухой до невроятности. Вс домы были затворены, виноградники покрыты блою пылью, почти передъ каждымъ домомъ женщины очищали и нарзывали ломтями луковицы къ ужину. Отъ самаго Авиньйона заставали мы женщинъ за подобными приготовленіями къ ужину.

Мы замтили два или три мрачные замка, окруженные деревьями и бассейнами, наполненными водой, зрлище это было тмъ освжительне для насъ, что оно рдко представлялось глазамъ нашимъ во всю дорогу. Въ окрестностяхъ Марсели, по дорог встрчались намъ люди въ праздничныхъ костюмахъ, у дверей кабаковъ и харчевень образовывались группы людей, тамъ курили, пили, играли въ шашки и въ карты. Въ одномъ мст мы даже видли пляшущихъ, но за то пыли было везд много.

Мы въхали наконецъ въ длинное, грязное и чрезвычайно-населенное предмстье, миновавъ склонъ горы, застроенный блыми бастидами или дачами марсельскихъ негоціантовъ, обращенными къ намъ то лицевымъ, то заднимъ фасадомъ, то острымъ угломъ, — словомъ, разбросанными безъ всякой симметріи, безъ всякаго порядка.

Съ-тхъ-поръ я опять раза два или три видлъ Марсель въ хорошую и дурную погоду, слдовательно, не боясь ошибиться, могу сказать, что этотъ городъ могъ бы быть попріятне и поопрятне. За то видъ на чудное Средиземное-Море, съ его скалами и островками, очарователенъ. Укрпленныя возвышенности, съ которыхъ представляется эта панорама, манятъ къ себ еще по другимъ, мене-поэтическимъ причинамъ, ибо тамъ только можно вздохнуть свободно, не вдохнувъ въ себя страшной вони, распространяемой стоячею водою гавани, куда выбрасываютъ вс помои съ кораблей и изъ сосднихъ домовъ.

На марсельскихъ улицахъ мы встрчали матросовъ всхъ цвтовъ — въ красныхъ, синихъ, желтыхъ, оранжевыхъ рубашкахъ, въ красныхъ, синихъ, зеленыхъ шапкахъ, съ бородами и безъ бородъ, въ чалмахъ, въ англійскихъ кленчатыхъ шляпахъ и неаполитанскихъ колпакахъ. Жители сидли группами на тротгуарныхъ скамьяхъ, или на крышахъ, или прогуливались по самому узкому и душному бульвару. Мы часто встрчали шайки людей свирпой наружности, преграждавшихъ намъ дорогу.

Въ центр этого оживленнаго квартала стоитъ домъ умалишенныхъ — низенькое, узкое, жалкое зданьице, выступающее фасадомъ на улицу, безъ всякаго двора, между заржавлыми желзными ршетками выглядывали лица сумасшедшихъ, солнце пекло и раздражало ихъ…

Мы остановились въ довольно-хорошей гостинниц ‘Рая’, находящейся въ узкой улиц съ высокими домами, противъ гостинницы была лавка парикмахера. За однимъ изъ оконъ его лавки повертывались дв восковыя барыни, къ крайнему удовольствію хозяина-артиста, со всею семьею лниво возсдавшаго въ вынесенныхъ на троттуаръ креслахъ и съ достоинствомъ взиравшаго на восторгъ прохожихъ, которые звали на куколъ. Когда мы, въ полночь, воротились въ гостинницу, семейство парикмахера вроятно уже спало, но самъ тучный хозяинъ сидлъ еще въ кресл, въ туфляхъ и халат, не ршаясь, повидимому, закрыть ставни передъ своими красивыми барынями.

На другой день, мы сошли въ гавань, гд матросы всхъ націй нагружали и разгружали суда самыми разнородными товарами: шелками, матеріями, плодами, състными припасами, сменами и масломъ. Мы наняли одинъ изъ множества хорошенькихъ яликовъ, стоящихъ у пристани, и поплыли между большими судами, пробираясь безпрестанно между натянутыми или спущенными въ воду канатами и встрчая другія лодки, подобно нашимъ украшенныя зонтиками, для защиты отъ солнечныхъ лучей. Мы дохали до красиваго пароваго пакетбота Марія-Антунетта, готовившагося къ отплытію въ Геную и стоявшаго на якор въ конц гавани. Между-тмъ, наша карета, тяжелая бездлушка лондонскаго Пантехникона, важно хала за нами на плоскодонной лодк, задвая все, что ни попадалось ей на встрчу и преслдуемая невыразимыми ругательствами и бранью. Около пяти часовъ мы были въ открытомъ мор. Пакетботъ былъ блистательно чистъ и опрятенъ, намъ подали обдать на палуб, подъ палаткой, вечеръ былъ тихій, ясный, небо и море невыразимо-прелестны.

На другой день рано утромъ, мы прохали Ниццу и плыли близь береговъ, въ нсколькихъ миляхъ отъ Корниши, дороги, о которой я посл буду говорить. Прежде четвертаго часа по полудни мы увидли Геную. Великолпный амфитеатръ ея развивался предъ нами постепенно, терраса за террасой, садъ за садомъ, дворецъ за дворцомъ, возвышенность за возвышенностью. Это зрлище чрезвычайно занимало насъ до самаго възда въ гавань.Тамъ, какъ настоящіе Англичане, мы позвали на капуцинскихъ монаховъ, звавшихъ на насъ, и отправились въ Альбаро, въ двухъ миляхъ оттуда, гд наняли домъ.

Мы прохали по главнымъ улицамъ Генуи, но не по Страда-Нуова, ни по Страда-Бальби, знаменитйшимъ улицамъ, обставленнымъ дворцами. Никогда въ жизнь свою я не былъ такъ огорченъ! Я былъ какъ-бы ошеломленъ странною новостію встрчавшихся мн предметовъ, непривычною вонью, необъяснимою неопрятностью этого города, слывущаго чистйшимъ городомъ Италіи, безпорядочностью некрасивыхъ домовъ, нагроможденныхъ одинъ на другой, узкими и грязными переулками — отвратительнйшими улицами Сен-Джейльскаго-Квартала въ Лондон или древняго Парижа, въ которые входили и изъ которыхъ выходили не оборванные бродяги, но женщины хорошо-одтыя, съ блыми вуалями и широкими опахалами. Не было ничего общаго съ другими городами, виднными мною, словомъ, все въ этомъ скопищ грязи, безпорядка и неудобствъ, если не бдности, непріятнымъ образомъ поражало и изумляло меня. Я впалъ въ мрачную задумчивость. Какъ-бы въ лихорадочномъ бреду видлъ я монаховъ, капуциновъ и солдатъ, большіе красные занавсы у входовъ въ церкви, улицы, идущія въ гору къ другимъ улицамъ, опять ведущимъ въ гору, — прилавки торговокъ плодами, гд апельсины, и лимоны висятъ гирляндами, перевитые виноградными листьями,— гауптвахту, подъемный мостъ, продавцовъ мороженаго и лимонада, и т. п., пока наконецъ меня не высадили на мрачномъ двор, поросшемъ травой, за которымъ слдовало нчто въ род красной тюрьмы и не сказали: здсь вы будете жить.

Я никакъ не надялся, что крпко полюблю мостовую въ Гену и что буду вспоминать объ этомъ город съ признательностью, внушаемою воспоминаніемъ о сладостныхъ часахъ покоя и счастія… Но прежде всего я долженъ былъ откровенно описать первыя впечатлнія, произведенныя на меня этимъ городомъ, и потомъ уже разсказать, какимъ образомъ они были замнены другими.

Отдохнемъ сперва посл долгаго путешествія.

IV.

(Мое убжище въ Альваро.)

Первыя впечатлнія, производимыя такимъ мстомъ, не могутъ быть ни пріятны, ни утшительны. Для преодолнія унынія, овладвающаго вами при вид безпорядка и разрушенія, нужны время и привычка. Новизна, нравящаяся всмъ вообще, нравится мн въ особенности. Я не скоро унываю, лишь-бы имлъ средства продолжать свои занятія и исполнять прихоти. Мн даже казалось, что у меня есть природное расположеніе примняться къ обстоятельствамъ. И что же? До-сихъ-поръ я брожу и рыскаю по всмъ окрестностямъ, не будучи въ состояніи выйдти изъ постояннаго изумленія, и всегда возвращаюсь въ томъ же странномъ расположеніи духа въ свою виллу — виллу Баньерелло: имя поэтическое и романическое, но синьноръ Баньерелло ни боле, ни мене какъ мясникъ, живущій по близости. Мое единственное занятіе и развлеченіе состоитъ въ обсуживаніи сдланныхъ мною открытій и сравненіи ихъ съ тмъ, чего я ожидалъ, потомъ я опять пускаюсь бродить.

— Вилла Баньерелло или Красная-Тюрьма, что, безъ всякаго тщеславія, гораздо-выразительне, находится въ прелестнйшемъ мстоположеніи. Въ двухъ шагахъ благородный заливъ Генуэзскій съ синими волнами Средиземнаго-Моря, тамъ-и-сямъ вы видите древніе дворцы и старые пустые домы, налво, высокія горы, вершины которыхъ часто исчезаютъ за облаками и по скаламъ которыхъ лежатъ крпостцы, передъ нами, отъ стнъ виллы до развалившейся церкви, высящейся на живописной прибрежной скал, виноградныя лозы вьются по грубому деревянному трельяжу, и между ними проходятъ безконечныя узенькія аллеи, по этимъ аллеямъ можно прогуливаться не опасаясь солнца, отъ котораго созрваютъ виноградныя кисти.

Къ этому уединенному мсту должно взбираться по такимъ узкимъ переулкамъ, что въ таможн ожидали насъ люди, смрявшіе самый широкій изъ этихъ переулковъ, чтобъ удостовриться, продетъ ли тамъ нашъ экипажъ. Эта важная церемонія происходила на улиц, между-тмъ, какъ мы съ безпокойствомъ ожидали результатовъ мрки. По счастію, проздъ былъ возможенъ, въ такой, однакожъ, степени, что каждый день я любуюсь полосами, оставшимися отъ колесъ нашего экипажа по стнамъ, по обимъ сторонамъ переулка, по которому мы пробирались въ виллу Баньерелло. Меня поздравляли съ тмъ, что я не подвергнулся одинакой у части съ одной старой дамой, коюрая, нанявъ квартиру въ этой же части города, остановилась вдругъ съ своимъ экипажемъ посреди переулка, и такъ-какъ не было никакой возможности открыть дверецъ, то она должна была подвергнуться непріятности быть извлеченной изъ кареты въ переднее окно, точно такъ, какъ вытаскивается арлекинъ изъ суфлрской ложи.

Наконецъ, выбравшись изъ этихъ узкихъ переулковъ, вы подходите къ портику, неплотно закрытому старой заржавлой ршеткой. У старой заржавлой ршетки виситъ ручка отъ колокольчика, за которую вы можете дергать сколько вашей душ угодно, но отвта не получите, потому-что колокольчикъ не иметъ никакого сообщснія съ домомъ. Къ-счастію, тутъ же есть старый заржавлый молотокъ, столь дурно прикрпленный, что онъ скользитъ въ вашихъ рукахъ, лишь-только вы къ нему прикоснетесь, но, попавъ наконецъ механизмъ его, вы стучите долго и терпливо — и вамъ отворяютъ. Большею частію мн отворяетъ мой добрый курьеръ. Вы проходите чрезъ маленькій садикъ, поросшій сорными травами, потомъ входите въ четыреугольныя сни, похожія на погребъ, всходите по мраморной, полуразрушенной лстниц и вступаете въ обширный покой со сподами, стны котораго, выбленныя известкой, напоминаютъ часовню или молельню методистовъ, эгогъ покой называется залой — la sala. Въ немъ пять оконъ и пять дверей. Картины, украшающія стны, обрадовали бы тхъ лондонскихъ картинныхъ реставраторовъ, вывски которыхъ изображаютъ картину, раздленную на двое, и ставятъ васъ въ непріятное сомнніе на-счетъ того, вычистилъ ли находчивый артистъ одну половину, или замаралъ другую. Мебель въ этой зал покрыта красной парчой. Кресла стоятъ неподвижно, они такъ тяжелы, что ихъ трудно сдвинуть съ мста. Диванъ вситъ нсколько центнеровъ.

Въ томъ же этаж, вокругъ этой обширной комнаты, находятся столовая, гостиная и другіе жилые покои, вс со множествомъ оконъ и дверей. Наверху еще комнаты въ бдственномъ положеніи, и — кухня, впрочемъ, внизу есть ещедругая кухня съ разнородными печами, и похожая на лабораторію алхимика. Есть у насъ еще шесть маленькихъ комнатъ, служащихъ въ знойномъ іюльскомъ мсяц убжищемъ для слугъ отъ невыносимаго жара. Тамъ мой добрый курьеръ проводитъ вечера, играя на разныхъ инструментахъ своей фабрикаціи. Словомъ, моя вилла обширное, печальное зданіе, эхо котораго наводитъ страхъ, и гд весьма-легко можно встртить какое-нибудь привидніе.

Изъ залы выходъ на террассу, огражденную деревянпой ршеткой. Подъ террассой часть сада отгорожена для конюшни, служащей въ настоящее время коровнею, обитаемою тремя коровами, дающими намъ молоко въ изобиліи. По близости нтъ никакого пастбища, коровы никогда не выходятъ, жуютъ-себ спокойно виноградные листья и, какъ настоящія итальянскія коровы, вполн наслаждаются національнымъ dolce far niente. Днемъ за ними присматриваютъ, а ночью съ ними вмст спятъ старикъ Антоніо и сынъ его — два уроженца Сіенны, съ загорлыми лицами, обнаженными руками и ногами, въ рубахахъ, короткихъ панталонахъ, опоясанные красными кушаками и носящіе на ше талисманы или амулетки. Старому Антоніо очень хочется обратить меня въ католическую вру. Онъ часто увщеваетъ меня. Вечеромъ мы иногда садимся вмст на скамью возл двери, какъ Робинзонъ Крузо и Пятница, съ тою только разницею, что здсь слуга поучаетъ господина. Онъ охотно разсказываетъ, для поученія моего, краткія исторійки… Мн кажется, что онъ это длаетъ боле для того, чтобъ показать мн, какъ онъ искусно подражаетъ пнію птуха.

Я уже сказалъ, что видъ у меня передъ глазами очаровательный, но днемъ нельзя открывать ставень, иначе можно взбситься отъ жара, вечеромъ же надобно непремнно закрывать ставни, иначе москиты доведутъ васъ до самоубійства. Слдовательно, въ это время года невозможно наслаждаться зрлищемъ. Что же касается до мухъ, то необходимо привыкнуть къ нимъ, также и къ блохамъ непомрной величины, въ такомъ множеств населяющимъ сарай, что я со-дня-на-день ожидаю, что он соберутся вмст и общими силами выведутъ оттуда нашу карету. По счастію, крысы содержатся въ почтительномъ отдаленіи и дисциплин двумя десятками тощихъ кошекъ, безпрестанно охотящихся за ними. На ящерицъ, играющихъ въ саду на солнц и не кусающихъ, никто не обращаетъ вниманія. Маленькіе скорпіоны — только любопытная рдкость. Жуки ныньче что-то замедлились, ихъ еще не видать, лягушекъ достаточное количество, въ одной изъ сосднихъ виллъ есть бассейнъ, въ которомъ боле лягушекъ, нежели воды и съ наступленіемъ ночи по тротуарамъ слышно непріятное шлпанье этихъ животныхъ, вышедшихъ прогуляться. О кваканьи ихъ ужь и не говорю…

На узкіе переулки выходятъ большія виллы, наружныя стны которыхъ исписаны фресками, изображающими мрачные и религіозные сюжеты. Но время и морской воздухъ до того испортили ихъ, что они похожи на входъ въ садъ лондонскаго воксала въ солнечный день. Дворы этихъ виллъ поросли сорными травами. Отвратительныя пятна, подобно язвамъ на живомъ тл, грязнятъ цоколи статуй, ршетки заржавли, ставни оборваны, обломаны. Въ великолпныхъ комнатахъ, въ которыхъ не достаетъ только роскошной мебели, складываютъ дрова. Фонтаны испорчены и не бьютъ, изъ весьма-немногихъ тоненькая струйка воды падаетъ въ массивныя мраморныя чаши и распространяетъ ночью сырость въ воздух. Вотъ картина, надъ которою уже два дня дуетъ сирокко. Кажется, сидишь возл огромной печи, затопленной передъ праздникомъ!

Въ прошлую пятницу была религіозная церемонія, ипа festa, въ честь матери Богородицы, и молодые люди, вооруженные тирсами, которые обвиты виноградными листьями, составили процессію. Сцена была довольно-живописная, хоть я и долженъ признаться въ своемъ невжеств: я не зналъ, что день былъ праздничный и вообразилъ, что тирсы служили имъ для отогнанія мухъ.

Вчера — опять праздникъ, кажется, въ честь святаго Назара. Одинъ изъ молодыхъ людей принесъ мн посл завтрака два огромные букета и самъ поднесъ ихъ мн. Это былъ вжливый предлогъ собрать нсколько денегъ, чтобъ нанять музыкантовъ для пляски. Мы съ удовольствіемъ заплатили дань, и молодой депутатъ, весело поблагодаривъ насъ, удалился. Въ шесть часовъ по полудни, мы пошли въ церковь, находящуюся по близости, украшенную фестонами и драпировками и наполненную женщинами. Женщины не носятъ шляпокъ, а надваютъ на голову просто длинный блый вуаль,— mezzer — что очень-красиво и граціозно. Женщины сидли, мужчинъ было очень-мало, они стояли на колняхъ въ проходахъ, такъ-что легко можно было наткнуться на нихъ и упасть. Безчисленное множество свчей составляло богатую иллюминацію, ярко освщавшую серебряныя и жестяныя украшенія, расточаемыя здсь всмъ святымъ. Священники сидли вокругъ главнаго алтаря, торжественные звуки органа сливались съ музыкой оркестра, которымъ дирижировалъ капельмейстеръ, усердно колотившій сверткомъ нотъ по пюпитру, трудно было угадать, доволенъ ли былъ или сердился капельмейстеръ на свой оркестръ, посреди котораго онъ коверкался какъ бснующійся. Потомъ заплъ теноръ или, лучше-сказать, должно быть теноръ, потому-что у него ршительно не было никакого голоса. Въ жизнь свою я не слышалъ ничего неблагозвучне этой инструментальной и вокальной музыки, впрочемъ, это, быть-можетъ, отъ-того, что жаръ въ церкви былъ нестерпимый.

Вн церкви, простой народъ по-своему проводилъ праздникъ, играя въ кегли или лакомясь сластями. На игравшихъ были красныя шапки, черезъ илечо были перекинуты куртки, которыхъ они никогда не надваютъ. Шестеро изъ нихъ, окончивъ партію, отправлялись въ церковь, обмакивали пальцы въ кропильникъ, крестились, преклоняли колни, отпускали нсколько поклоновъ, и опять возвращались къ своей партіи.

По сосдству съ нами находится обширный палаццо, нкогда принадлежавшій одному изъ членовъ фамиліи Бриньйоле, но теперь нанятый на лто іезуитскимъ коллегіумомъ.

Вчера вечеромъ, посл солнечнаго заката, я обходилъ этотъ палаццо снаружи, погрузившись въ мечты, обыкновенно раждаемыя въ ум видомъ развалинъ. Обширный дворъ окруженъ съ одной стороны самымъ зданіемъ, съ двухъ боковыхъ колоннадой, а съ четвертой террассой, высящейся надъ садомъ и откуда видна цпь дальнихъ горъ. Не знаю, есть ли въ мостовой этого двора одна цльная плита. Посредин его уныло стоитъ статуя, до того обезображенная, что трудно угадать первобытную ея форму. Конюшни, сараи, службы пусты, двери, съ оборванными петлями, готовы уступить первому напору, стекла перебиты и, тамъ-и-сямъ, спотыкаешься о кучи мусора отъ обваливающейся штукатурки. Домашнія птицы и кошки располагались по всему зданію съ такою безцеремонностью, что я невольно вспомнилъ волшебныя сказки и подозрительно смотрлъ на нихъ, какъ на жертвы какого-нибудь фантастическаго заговора, ожидающія окончанія срока непріятному превращенію. Особенно старый котъ, съ щетинистою шерстью, свтлыми, зелеными глазами, со впалыми боками отъ голода (вроятно, какой-нибудь бдный родственникъ бывшаго владтеля замка), долго вертлся около меня, какъ-бы воображая, что я тотъ герой, которому суждено жениться на молодой принцесс и разрушить очарованіе, но, замтивъ свою ошибку, котъ мяукнулъ съ неудовольствіемъ и убжалъ, поднявъ хвостъ такъ высоко, что для возвращенія въ диру, служившую ему тріумфальными воротами, онъ долженъ былъ обождать, пока негодованіе его пройдетъ и хвостъ опустится.

Между колоннадой есть, однакожь, нсколько обитаемыхъ комнатъ, въ которыхъ въ прошломъ году жило нсколько Англичанъ, подобно червямъ въ орховой скорлуп, но іезуиты приказали имъ очистить палаццо, и они выхали изъ него.

Все было тихо, пустынно. Печальное эхо вторило голосу моему. Двери были отворены и мн казалось, что я могъ бы очень-спокойно войдти во дворецъ, поселиться, жить и умереть въ немъ, безъ всякой, съ чьей либо стороны, помхи. Но вдругъ молодой, свжій голосокъ послышался въ одной изъ комнатъ верхняго этажа,— женскій голосокъ, распвавшій бравурную арію… Слдовательно, въ этомъ дворц былъ еще жилецъ сего міра?.. А можетъ-быть я засталъ въ расплохъ одну изъ таинственныхъ фей таинственнаго зданія?

Тихими шагами осторожно вступилъ я въ садъ. И тамъ видны были только слды прежняго великолпія. Направленіе аллей, поросшихъ травой, было еще видно, обезображенныя статуи украшали еще террассы, листья апельсинныхъ деревьевъ сохранили свой блескъ: вода застаивалась въ бассейнахъ, обложенныхъ каменьями… Плевелами заглушались цвты, оставленные безъ присмотра, разнородныя наскомыя лниво переползали черезъ дорожки, блестящаго во всей этой картин былъ одинъ только свтлякъ, перескакивавшій съ мста на мсто, неправильными прыжками, какъ угасающая звзда, упавшая на землю или, если хотите, какъ послдній лучъ угаснувшаго блеска этого великолпнаго дворца и садовъ его.

V.

(Первый очеркъ Генуи.— Улицы.— Лавки.— Домы.)

Въ-теченіе двухъ мсяцовъ, мимолетныя тни моихъ мрачныхъ мечтаній мало-по-малу приняли осязательныя формы. Я уже начинаю думать, что со-временемъ, на-примръ по прошествіи года, когда я долженъ буду прекратить свои каникулы и воротиться въ Англію, мн трудно будетъ разстаться съ Генуей.

Это городъ, открывающійся передъ вами постепенно, со-дня-на-день. Кажется, постоянно замчаешь въ немъ что-нибудь новое. Сколько удивительныхъ улицъ и странныхъ переулковъ! Вы можете заблудиться въ нихъ двадцать разъ въ день (какое невыразимое удовольствіе для того, кому нечего длать!), потомъ, вечеромъ, возвращаясь домой, прихотливо заворачивая направо и налво, можете заблудиться еще нсколько разъ въ добавокъ. Генуя изобилуетъ контрастами, являясь во всхъ видоизмненіяхъ своихъ крайностями то прекраснйшаго, то отвратительнйшаго, то грубйшаго, то самаго великолпнаго, очаровательнаго, то самаго безобразнаго!

Большею частію улицы такъ узки, какъ только улицы могутъ быть узки въ город, населенномъ жителями, нуждающимися въ путяхъ сообщенія, эти улицы — настоящіе корридоры или, лучше сказать, щели. Домы чрезвычайно-высоки, размалеваны всми цвтами, и въ такомъ жалкомъ состояніи, что кажутся необитаемыми. Квартиры въ этихъ домахъ нанимаются цлыми этажами, какъ въ Старомъ-Эдимборг. На улицу дверей мало. Сни, вообще, считаются общественною собственностью, какъ улицы… Какое состояніе могъ бы составить себ предпріимчивый человкъ, который снялъ бы подрядъ чистки сней и улицъ! Такъ-какъ нтъ никакой возможности хать по этимъ улицамъ въ экипаж, то въ нихъ часто встрчаются носилки, золоченыя и простыя, которыя можно нанять какъ извощика. Дворянство и купечество имютъ свои особенныя носилки, которыя вы встртите вечеромъ по всмъ направленіямъ, предшествуемыя лакеями съ большими холстинными фонарями. Носилки и фонари — законные преемники лошаковъ, терпливыхъ и оклеветанныхъ животныхъ, побрякивающихъ днемъ своими колокольчиками, а вечеромъ замняемыхъ носилками и фонарями съ такою же регулярностью, съ какою звзды заступаютъ мсто солнца.

Нтъ, никогда не забуду я дворцовыхъ улицъ: Страда-Нуова и Страда-Бальби. Какъ прелестна была Страда-Нуова, когда я увидлъ въ первыя разъ, при свтломъ, прозрачномъ, синемъ неб узкую перспективу длинныхъ домовъ ея при золотистомъ свт солнца!.. Ошибутся т, которые подумаютъ, что свтъ этотъ здсь не рдкость: въ-продолженіе двухъ мсяцевъ, іюля и августа, здсь была хорошая погода всего разъ восемь, не боле, то-есть, по разу въ недлю, исключая, однакожь, утра, когда я любовался волнами и небомъ, подобными лазоревымъ облакамъ… Но нсколько часовъ спустя, набгали тучи и задергивали небо,— такія тучи, которыя навели бы сплинъ на Англичанина, даже въ собственномъ, родномъ его климат.

Сколько чудныхъ подробностей въ этихъ богатыхъ дворцахъ! Во-первыхъ, каменные, огромные балконы, тяжело висящіе одни надъ другими, по этажамъ, иногда верхній балконъ боле другихъ и похожъ на настоящую мраморную платформу. Войдите въ сни, и вамъ представится обширный покой безъ дверей, съ низкими окнами, которыя защищены массивными желзными ршетками, не встрчая ни привратника, ни швейцара, вы всходите на гигантскую лстницу, между тяжелыми мраморными столбами, арками, похожими на крпостные своды, въ покояхъ съ стрльчатыми сводами, шаги ваши пробуждаютъ таинственное, меланхолическое эхо…

Часто между двумя зданіями высится садъ террассой въ двадцать, тридцать, сорокъ футовъ надъ улицею. Тамъ, гд плесень или время не покрыли, или не истребили твореній художника, прекрасные фрески напоминаютъ старинное величіе Генуи. Мстами остались еще благородные или роскошные слды этихъ фресковъ, тутъ уцлла отъ фигуры только рука, держащая внокъ или гирлянду дале, полная фигура, цломудренно-нагая или сладострастно-драпированная, летитъ вверхъ, какъ-бы отъискивая свои крылья, или спускается внизъ, какъ-бы желая укрыться въ ниши, гд также стыдливо укрывается изуродованная статуя. Иногда живопись кажется еще боле жалкою по дйствію контраста, гд кисть какого-нибудь реставратора дерзнула подмалевать или подсвжить купидончиковъ, какъ-бы распускающихъ простыню, служащую циферблатомъ для солнечныхъ часовъ.

Сверхъ того, въ Гену есть еще своя коллекція дворцовъ, сравнительно меньшихъ, но все-таки еще довольно-обширныхъ, которые находятся по сторонамъ восходящихъ дворцовыхъ улицъ, оканчивающихся поперечными террассами, перескающими другія улицы или высящимися надъ другими также возвышенными террассами. Въ этомъ город на каждомъ шагу встрчаются контрасты: изъ улицы съ великолпными зданіями вы вдругъ входите въ лабиринтъ грязныхъ переулковъ, распространяющихъ ужасную вонь, населенныхъ роемъ полунагихъ мальчишекъ и отвратительными липами: зрлище до того величественное и мрачное, исполненное жизни и смерти, шумное и мирное, гордое и покорное, живое и лнивое, что закружится голова у иностранца, на удачу бродящаго изъ-стороны-въ-сторону и встрчающаго эту фантасмагорію, со всми неправдоподобностями несбыточнаго сна, со всми непріятностями и радостями дйствительности!

Разнородная судьба нкоторыхъ изъ генуэзскихъ дворцовъ весьма-замчательна. На-примръ, мой добрый, гостепріимный другъ, англійскій банкиръ, иметъ свою контору въ одномъ палаццо Страда-Нуова. Въ сняхъ, (расписанныхъ замчательными фресками, но столь же грязныхъ, какъ полицейская комната въ Лондон), мрачный Сарацинъ, съ ястребинымъ носомъ и длинной черной щетиной на голов, продаетъ трости. Съ другой стороны двери — женщина съ красивой повязкой на голов (вроятно, жена ястребинаго носа), продаетъ вязанныя ею вещи, а иногда и цвты. Немного-подале, трое слпыхъ нищихъ просятъ милостыню, иногда къ нимъ присоединяется безногій молодой человкъ, разъзжающій въ тачк, лицо у этого бдняка такое здоровое, щеки такъ полны и, вообще, онъ пользуется такимъ хорошимъ здоровьемъ, что похожъ на человка, до пояса высунувшагося въ траппу или зарытаго въ землю. Еще подале, въ полдень спятъ нсколько человкъ, или носильщики ожидаютъ своихъ господъ. На-лво въ сняхъ есть уголокъ, въ которомъ продаются шляпы. Въ первомъ этаж, кром конторы, занимаетъ квартиру цлая семья. Богъ-знаетъ, что въ верхнихъ этажахъ!.. Въ глубин сней есть маленькая дверь на заржавлыхъ, визжащихъ петляхъ, ведущая на молчаливый дворъ, гд, какъ и везд въ Гену, между разбитыми плитами мостовой растетъ густая трава. Никакой человческій звукъ не отвчаетъ на рзкій, пронзительный скрипъ двери. Передъ вами стоитъ каменный великанъ, наклонившійся надъ урной, которая стоитъ на искусственной скал. Изъ этой урны выходитъ свинцовый жолобъ, изъ котораго нкогда текла вода… но, увы! она давно изсякла. Великанъ вперилъ холодный, неподвижный взглядъ свой въ изсякшій источникъ. Кажется, будто онъ употребилъ послднее-усиліе, чтобъ добыть воды изъ полуопрокинутой урны и, вскричавъ подобно ребенку: нтъ воды!.. остолбенлъ, окаменлъ въ отчаяніи.

Въ тхъ улицахъ, гд лавки, генуэзскіе домы мене обширны, но чрезвычайно-высоки, да и чрезвычайно-грязны, безъ сточныхъ трубъ, о послднемъ увряетъ меня мое обоняніе, непріятнымъ образомъ пораженное особаго рода запахомъ, который я могу сравнить разв только съ запахомъ чрезвычайно-дурнаго сыра, пролежавшаго нсколько времени въ шерстяныхъ теплыхъ одялахъ.

Не смотря на высоту домовъ, кажется, что встарину городъ не довольствовался наличнымъ числомъ жилищъ. Везд, гд только была возможность, позволяли строиться. Если архитекторъ оставлялъ какой-нибудь уголокъ или впадину въ наружной сторон церкви, если въ какой-нибудь стн осталась незанятою ниша, то въ нихъ какъ грибъ выростала лавчонка. Правительственный дворецъ, сенатъ, вс вообще казенныя зданія облплены лавочками, какъ киль стараго судна облпленъ раковинами и улитками. Впрочемъ, большая часть домовъ въ Гену отличается неправильностью, то они выступаютъ на улицу, то вдаются назадъ, то выступаютъ угломъ, оспоривая другъ у друга свтъ, воздухъ и мсто, до-тхъ-поръ, пока, наконецъ, послдній домъ не преградитъ вамъ совершенно дороги… и вы ничего боле не видите.

Одна изъ грязнйшихъ и безобразнйшихъ частей города, по моему мннію, та, которая ведетъ къ набережной, впрочемъ, можетъ-быть, я сужу по первому впечатлнію, въ день нашего прибытія. И тамъ также домы чрезвычайно-высоки, чрезвычайно-неправильны и почти у каждаго окна виситъ либо развевающаяся по воздуху стора, либо коверъ, либо блье, либо цлый гардеробъ, — но непремнно что-нибудь да виситъ. Передъ порогами домовъ есть низкіе, мрачные своды, прикрывающіе родъ древнихъ склеповъ. Камни и штукатурка этихъ скленовъ почернли отъ времени и въ нихъ навалены кучи сора и объдковъ. Подъ этими сводами, обыкновенно, поселяются продавцы макаронъ и поленты. Можно себ представить, возбуждаетъ ли видъ этихъ лавчонокъ аппетитъ. Украшенію этого квартала способствуютъ еще два рынка, рыбный и зеленной, первый, собственно, не что иное, какъ улица, въ которой рыбныя торговки сидятъ либо просто на земл, либо на тумбахъ, и продаютъ, если есть что продавать. Зеленной рынокъ похожъ на рыбный. Такъ-какъ на нихъ съ утра до вечера толпится народъ, то воздухъ и не можетъ быть чистъ. Наконецъ, тамъ же находится вольный портъ, гд заграничные товары только тогда платятъ пошлину, когда ихъ раскупаютъ и увозятъ, какъ въ англійскихъ складочныхъ магазинахъ. У дверей стоятъ двое таможенныхъ въ полномъ мундир и трехъуголкахъ, они имютъ право объискивать выходящихъ и строго отдаляютъ монаховъ и дамъ, ибо опытъ доказалъ, что т и другія легко повинуются искушеніямъ контрабанды и занимаются ею однимъ и тмъ же способомъ, то-есть, пряча запрещенный товаръ подъ широкимъ, длиннымъ платьемъ.. Вотъ причина, по которой ни монахи, ни дамы не имютъ права, входить въ генуэзскій порто-франко.

Нкоторыя улицы имютъ исключительно одно предназначеніе, такъ, на-примръ, есть улица ювелировъ, улица книгопродавцевъ, но немногіе изъ купцовъ выставляютъ свой товаръ или приводятъ его въ извстный порядокъ. Вы, большею частію, входите въ лавку, роетесь, ищете, находите, что вамъ нужно, и освдомляетесь о цн. Многія вещи продаются гамъ, гд вамъ и въ умъ не пріидетъ искать ихъ, на-примръ: кофе у пирожниковъ, если вамъ нужно купить говядины, такъ вы найдете ее въ какомъ-нибудь мрачномъ, уединенномъ уголку, за старымъ занавсомъ, какъ-будто бы мясо — ядъ, и смертная казнь угрожаетъ мяснику.

Въ нкоторыхъ аптекахъ собираются праздные люди. Вы встртите тамъ важныхъ особъ, которыя, опершись на старинныя трости съ костянымъ набалдашникомъ, передаютъ другъ другу генуэзскую газету. Нкоторые изъ этихъ важныхъ особъ — бдные врачи, терпливо ожидающіе не забжитъ ли въ аптеку посланный отъ какого-нибудь опасно больнаго. Это можно замтить по выраженію ихъ физіономіи при вход новаго лица и по вздоху, испускаемому ими, когда они видятъ, что вы пришли только за лекарствомъ, а не за лекаремъ. Въ цирюльни собирается мало праздныхъ, хотя первыхъ несметное число, ибо здсь почти никто уже не брется самъ, но у аптекаря есть свои кружокъ, собирающійся въ углубленный уголъ аптеки, гд его въ пасмурный день и не увидишь. Въ такое время вы подвергаетесь опасности сдлать такую же ошибку, какую я сдлалъ недавно, принявъ одного изъ членовъ ученаго факультета за огромную бутыль съ какимъ-нибудь лошадинымъ лекарствомъ…

‘Отечественныя Записки’, NoNo 5—6, 1846

ПИСЬМА съ ДОРОГИ.

I.

II.

III.

IV.

V.

Читайте также: