Экзамены — как соревнование, а не как испытание
Экзамены — как соревнование, а не как испытание
Экзамены — как соревнование, а не как испытание, Розанов Василий Васильевич, Год: 1908
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В. В. Розанов
Почти вся печать раздражилась нашим указанием, что гр. Д.А. Толстой был последним значительным министром народного просвещения и что вместе с тем он был вовсе не педагогом, — и пришла в недоумение от этого сопоставления. Между тем тут ничего неясного и противоречивого нет. Гр. Толстой был человеком огромного характера, огромной силы давления — и, конечно, это есть первенствующее качество во всяком министре. Чем же Ришелье, Кольбер и Бисмарк отличались от печальных неизвестностей, носивших тоже звание ‘министров’, как не этою силою давления на все окружающее? Министерство народного просвещения всегда у нас было ‘на третьих ролях’, всегда всем служило и часто подслуживалось, а в денежном отношении на его долю выбрасывались гроши, которые оставались от других жирных смет. В правительственном совете голос министра народного просвещения всегда был самым незначащим. И вдруг на этом посту является фигура, которая на всю вторую половину царствования императора Александра II сумела слить со своею волею, со своими взглядами всю внутреннюю политику государства. ‘Режим Толстого’ был режимом России, и не Россия диктовала ему режим, а он диктовал режим России. Вытекало это удивительное явление, — удивительное особенно у нас, в России, где все и всегда почти отличалось бесхарактерностью и вялостью, — из железной воли министра, его неутомимой деятельности, притом не утопавшей в мелочности, из взглядов ясных, хотя, может быть, не очень дельных. Но эти первенствующие качества государственного человека нисколько, к прискорбию, не осложнялись педагогическим даром, даром педагогической прозорливости и педагогической умелости. Он совершенно доверился педагогическим вдохновениям Каткова, который тоже был великим публицистом, что не одно и то же, что великий педагог, а технику дела, исполнение ‘предначертаний’ предоставил А.И. Георгиевскому, человеку бездарному, упорному, трудолюбивому и страдавшему каким-то ожесточением против людей вообще и против русских ученых и образованных людей в особенности. Может быть, последнее вытекало из его неблестящей ученой карьеры. Впечатления молодости приносят свой плод в зрелом и в старом возрасте. Этот мизантроп в роли устроителя учебного гнезда для детей всей России наклал в гнездо не мягкого пуху, а терновых колючек, наклал в него шиповника, кирпича, полил все уксусом своей печальной души, и как все это он устроил — так все это и осталось до сих пор не переделанным и не обновленным, а только полуразрушенным. Сперва повиновались, потом перестали повиноваться. Но и повиновались, и перестали повиноваться одному и тому же — беспримерной по антипедагогичности системе. Делянов все оставил в том положении, в каком нашел, да А.И. Георгиевский и при нем был правою рукою, и если не творил ничего вновь, ибо все было уже ‘сотворено’, то держал по-прежнему все в своей железной руке, а последующие министры менялись так быстро и были часто столь малосведущи в учебном деле, что ничего не успели или не умели сделать. Все осталось по-прежнему: но только без повиновения. Теперь, по-видимому, настало время повиновения. Мы хорошо сознаем, как это необходимо. Без повиновения нет государственности, нет государства. Но именно в печальнейшем министерстве народного просвещения ‘повиноваться’ приходится былому уродству, которое ничем не заменено, ни в чем не улучшено. Птенцам учебного ведомства придется лечь на колючки А.И. Георгиевского, и совершенно неизвестно, как пойдет эта процедура.
Ведомство — как ведомство, и министерство — как министерство. Организация управления учебными заведениями в России имеет свои приемы техники, приемы работы, способы проведения в жизнь всякого ‘предначертания’ — те же, какие имеет и каждое министерство. Очевидно, необходимо, чтобы эта машинная сторона министерства работала, и отлично работала на пользу духа его в целях единственно педагогической души его. В министерстве Толстого совершилось обратное: машина задавила дух, и даже до такой степени, что он ‘вылетел’ из тела министерства.
В последующие годы, вместо того чтобы возродить дух и привести машину в гармонию с ним, начали досадливо ломать и портить машину. Это — совершенно не то, что надо было делать. Сумеет ли г. Шварц сделать то, что нужно: исправив опять машину, привести ее в подчиненное отношение к просветительному духу, к всемирно признанным и всемирно плодотворным началам педагогики — это неизвестно, и пока этого ни из чего не видно. Нужно ожидать деятельнейшей работы внутри самого министерства по переработке программ, вышедших из-под руки А.И. Георгиевского или под его деспотическим ‘наблюдением’, нужно переработать или, вернее, создать заново и правила испытаний. Проще всего и быстрее всего можно сделать, введя ежегодные и ежеклассные экзамены, с переэкзаменовкою сейчас же после них, а не осенью. Через это сохранится для здоровья детей целительная сила лета, потому что, допусти переэкзаменовки в августе, и огромный процент наших учеников непременно начнет ‘недоучиваться’ к июню, рассчитывая на август, и смысл летнего отдыха пропадет. Переэкзаменовка может быть только в июне, как поправка к случайной неудаче на экзамене, а не как средство ‘догнать’ товарищей, ‘доделать’ курс и проч. Все это антипедагогично и должно быть выброшено. Затем, чтобы сделать экзамен сколько-нибудь возможным, нужно предоставить преподавателям право помещать в программы испытаний только существенные части курсов, — те части, без знания которых было бы совершенно невозможно дальнейшее понимание предмета в следующем классе. Это все — наскоро, теперь же. Но в общем следовало бы изменить самый дух экзаменов, превратив их из унизительного ‘испытания’ в благородную форму соревнования, состязания, соперничества. Как ни трудны ‘конкурсные’ испытания в высших технических учебных заведениях, на них никогда не было слышно жалоб, над ними никогда не было насмешек, не было озлобленных воспоминаний о них. Отчего? Оттого, что в них не содержится унижения лица испытуемого, что это — не контроль и проверка, не ‘ревизия’ учеников, а состязание в способностях и в подготовленности. Оно свободно, открыто и благородно. Оно обставлено добросовестно. Для выдержания его дана полная возможность каждому немалоспособному. Все это создало уважение к этим конкурсным испытаниям. В гимназиях, очевидно, неприменима и не нужна их форма, но принцип их, как именно соревнования друг с другом, — вполне применим. Как это сделать — это вопрос той министерской техники, той машинной выделки, которая должна же быть к чему-нибудь способна и что-нибудь уметь. Заметим, что в министерство Уварова, когда школы имели в себе много светлых оттенков, экзамены производились до некоторой степени публично, т.е. в присутствии родителей. Мы не защитники этого, однако нельзя не заметить, что это устраняло возможность того чрезвычайно распространенного у нас зла, которое заключается в ‘придирках’ на экзамене, в сведении здесь счетов с ‘неприятною личностью ученика’ и т.п. Если даже проявлений этого и немного, то нельзя не взвесить всего зла подобных проявлений, и что действительно роковая минута экзамена отдавала судьбу ученика всецело в руки экзаменатора, который может же быть и злым или несправедливым человеком. Конечно, этого не предполагается, но всякому ‘предполагается’ противолежит могучее ‘есть’. Вообще здесь нужно думать и думать, работать и работать. Пусть ученики работают, но родители их имеют все причины желать и требовать, чтобы министерство работало и само, работало над собою, над своими уставами и правилами. Если впрягаться в государственную телегу — то уже всем впрягаться, а не одним мальчикам и девочкам.
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1908. 19 апр. N11530.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_ekzameny.html.