Эйалин ангел, Троллоп Энтони, Год: 1881 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 594 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЭЙАЛИНЪ АНГЕЛЪ

РОМАНЪ
ТРОЛОПА

ПЕРЕВОДЪ О. М. СОЛОВЬЕВОЙ

Изданіе редакціи ‘Новаго Журнала Иностранной Литературы’

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1898

I.
Дв сестры.

Когда, умеръ Эгбертъ Дормеръ, онъ оставилъ двухъ дочерей безъ всякихъ средствъ къ существованію. По правд сказать, этого всегда можно было ожидать отъ Эгберта Дормера. Об двушки были хороши собой, но Люси, которой въ то время минулъ двадцать второй годъ, считалась простенькой и сравнительно мене привлекательной, а Эйал, какъ и подобало ея немного вычурному имени, приписывалось поэтическое очарованіе и романтическія наклонности. Эйал было девятнадцать лтъ, когда умеръ ея отецъ.

Мы должны начать нсколько ране. Задолго до смерти Эгберта Дормера жилъ-былъ и умеръ нкій адмиралтейскій клеркъ, Реджинальдъ Дозетъ. И онъ и жена его славились поразительной красотою. Красота ихъ исчезла, но отблески ея сохранились въ многочисленномъ потомств. У мистера Дозета былъ сынъ,— также Реджинальдъ, также адмиралтейскій клеркъ и также красавецъ. Питателю предстоитъ познакомиться съ нимъ въ его преклонныхъ годахъ. Было также дв дочери, всми единогласно признанныхъ красавицами въ полномъ смысл слова. Старшая вышла замужъ за богача изъ Сити, успвшаго съ тхъ поръ превратиться изъ просто богатаго человка въ крупнаго милліонера и изъ простого ‘мистера’ въ сэра Томаса Трингля, баронета, старшаго компаньона знаменитой фирмы Траверсъ и Тризонъ. И Траверсы и Тризоны въ то время уже исчезли съ лица земли, и мистеръ Трингль былъ, повидимому, единственнымъ распорядителемъ всхъ милліоновъ, которыми ворочала знаменитая фирма въ Ломбардъ-Стрит. Онъ женился на старшей дочери мистера Дозета, Эммелин, превратившейся теперь въ лэди Трингль, хозяйку дома на вершин Куинсъ-Гета, стоившаго 1,500 фунтовъ въ годъ, обладательницу великолпнаго болота въ Шотландіи, помстья въ Суссекс, экипажей и лошадей въ количеств приличномъ любой герцогин. У лэди Трингль было все, чего только можетъ пожелать душа человческая: сынъ и дочь, щедрый толстякъ-мужъ, который, по слухамъ, объявилъ ей, что о деньгахъ думать нечего.

Вторая миссъ Дозетъ, Аделаида, была значительно моложе сестры, она непремнно захотла выйти за Эгберта Дормера, художника, о смерти котораго нами сообщалось на первой строчк. Сама она, впрочемъ, умерла еще раньше. Т, кто помнилъ двухъ миссъ Дозетъ въ молодости, говорили обыкновенно, что хотя лэди Трингль, пожалуй, и превосходила сестру правильностью и строгостью чертъ, но Аделаида была привлекательне по выраженію и цвту лица. Лордъ Сайзесъ предлагалъ ей свою руку и корону и общалъ покинуть ради нея вс привычныя обители, въ которыхъ протекали его зрлые годы. Передъ ней преклонялъ колна лордъ Трингль, прежде чмъ обратиться къ старшей сестр. Изъ-за нея мистеръ Прагрумъ, популярный къ то время проповдникъ, забылся до такой степени, что чуть-было не перешелъ на сторону Рима. Молва гласила, что ей длали предложеніе вдовствующій лордъ-канцлеръ и русскій князь. Она бы совершенно затмила сестру своими побдами, если бы не заупрямилась и не вышла за Эгберта Дормера.

Существовалъ, кром того, еще Реджинальдъ Дозетъ, сынъ старика Дозета, старшій въ семь. Онъ также женился и въ настоящее время жилъ съ своей женой, дтей у нихъ не было,— къ счастію, такъ какъ Реджинальдъ былъ человкъ бдный. Увы, красота, которая иногда замняетъ состояніе дочерямъ, никогда не замняетъ его сыновьямъ. Молодой Реджинальдъ Дозетъ,— теперь далеко уже не молодой,— устроилъ свою судьбу весьма скромно, женившись на достойной двушк, сестр товарища по служб. Теперь, уже пятидесяти лтъ, онъ получалъ 900 фунтовъ жалованья и могъ бы жить припваючи, если бы съ раннихъ лтъ не повсилъ себ на шею изрядный камень въ вид долга. Однако, все же жилъ порядочно, въ маленькомъ, но очень приличномъ домик въ Нотинъ-Гил и скоре согласился бы перенести всевозможныя лишенія, чмъ признаться въ своей бдности богатымъ родственникамъ Тринглямъ.

Итакъ, изъ дтей старика Дозета налицо оставалось двое,— лэди Трингль и Реджинальдъ Дозетъ, адмиралтейскій клеркъ. Аделаида, первая красавица въ семь, скончалась, теперь послдовалъ за ней также и мужъ ея, непредусмотрительный художникъ. Дормеръ отнюдь не былъ неудачникомъ, въ искусств. Онъ пользовался почетной извстностью и съ раннихъ лтъ состоялъ членомъ Королевской Академіи. Картины его гравировались, покупались знаменитыми вельможами и еще боле знаменитыми торговцами картинъ и, уже при жизни его, нкоторыя изъ нихъ достигли цны, въ пять разъ превышавшей первоначальную. Эгбертъ Дормеръ могъ бы и разбогатть, если бы кром жены не любилъ также и другихъ красивыхъ вещей. Прелестный маленькій фаэтончикъ, пустяки стоившій, очаровательная игрушка — домикъ въ Соутъ-Кенсингтон, который, какъ говаривалъ Эгбертъ Дормеръ, съ удобствомъ могъ бы помститься въ столовой его зятя Трингля, простенькій брильянтикъ жен, синій фарфоровый сервизецъ для обда, расписной карнизъ въ мастерскую, атласныя занавски въ гостиную, простенькія украшеньица дочерямъ, да, пожалуй, еще нсколько колецъ себ, нсколько паръ бархатнаго платья для занятій живописью, да еще кое-какіе званые обды на небольшую ногу,— вдь нужно же было показать синій сервизъ!— вотъ и вс роскошныя зати, какія онъ когда-либо себ позволялъ. Но когда, по его смерти, продали хорошенькую обстановку, денегъ оказалось недостаточно на покрытіе долговъ. Зато вокругъ имени его носилось нжное благоуханіе. Говорили, что смерть жены убила его. Онъ уронилъ палитру, отказался оканчивать портретъ, заказанный графиней, тихонько отвернулся и умеръ.

И остались у него дв дочери, Люси и Эйаля. Надо знать, что между Тринглями, Дормерами и Дозетами всегда поддерживались приличныя семейныя отношенія, но Трингли никогда не сходились близко ни съ Дормерами, ни съ Дозетами. Богатство Тринглей какъ бы издавало какой-то непріятный запахъ. Эгбертъ Дормеръ, въ своей изысканно-роскошной обстановк, питала, глубокое презрніе къ тяжеловсному великолпію Тринглей. Можетъ, быть онъ имлъ притязанія на стиль, боле утонченный, чмъ тотъ, что былъ доступенъ Тринглямъ.

Что касается Реджинальда Дозета, не утонченнаго и не блестящаго, онъ отличался независимостью и обладалъ, пожалуй, черезчуръ щекотливымъ самолюбіемъ. Малйшій оттнокъ высокомрія въ обращеніи Трингля былъ для него ножъ острый, а между тмъ и физіономія и толстое брюхо сэра Томаса носили несомннную печать высокомрія. Въ сердц-то его, можетъ быть, было и не такъ ужъ много, но постоянная привычка позвякивать деньгами въ карман и манера смотрть изъ-подъ насупленныхъ бровей черезъ огромную площадь жилета придаетъ нкоторымъ людямъ видъ необыкновенно гордый, нисколько не оправдываемый истинными свойствами ихъ характера. Дозету, можетъ быть, и пришлось разокъ-другой услышать какое-нибудь словечко, втайн оскорбившее его, и съ тхъ поръ онъ всегда былъ готовъ стать на сторону Дормера противъ ‘милліонщика’, какъ они прозвали сэра Томаса. Лэди Трингль однажды забылась до того, что позволила себ заговорить съ сестрою о ‘траттахъ’, этого художникъ никогда не простилъ ей. Въ такомъ-то положеніи были дла, когда умерла мистриссъ Дормеръ, въ такомъ они и остались, когда мужъ послдовалъ за ней.

Тутъ возникла внезапная необходимость предпринять что-нибудь, сблизившая на время Реджинальда Дозета съ лордомъ и лэди Трингль. Конечно, слдовало принять мры для оказанія помощи бднымъ двушкамъ, и этимъ ‘мрамъ’ казалось бы всего проще было произойти изъ кармана сэра Томаса. Относительно денегъ для него не существовало затрудненій,— никакихъ, еще одна-дв двочки не составляли никакого расчета въ матеріальномъ отношеніи. Но взять на свое попеченіе человческое существо — дло серіозное, и сэръ Томасъ зналъ это. У Дозета между тмъ дтей не было, и настоящее стеченіе обстоятельствъ могло оказаться для него, въ сущности, даже весьма благопріятнымъ. Дозетъ, по мннію сэра Трингля, былъ — по-своему, конечно, по-Дозетовски — вполн обезпеченъ. Принимая все это во вниманіе, сэръ Томасъ предложилъ взять одну изъ двушекъ, съ тмъ чтобы Дозетъ взялъ другую. Лэди Трингль прибавила также и свою оговорку: выборъ долженъ быть предоставленъ ей. Все, что касалось вкуса, такъ сильно дйствовало на ея нервы! Дозетъ согласился, и все дло было окончательно ршено въ маленькой гостиной Лэди Трингль. Никто даже и не справился, какого мннія о выбор мистрессъ Дозетъ, пріютить сироту было ея обязанностью, она это сознавала… чего же больше? Дозету казалось, что ‘милліонщикъ’ могъ бы упомянуть о будущемъ приданомъ бдной двушки, для которой самъ онъ имлъ возможность сдлать такъ немного. Но сэръ Томасъ не упомянулъ, а у Дозета не хватило ни храбрости, ни грубости поднять этотъ вопросъ. Лэди Трингль объявила, что беретъ Эйалю, и вопросъ былъ ршенъ. Романтическую, поэтическую Эйалю! Конечно, этого и слдовало ожидать. Эйаля еще прежде была желанной гостьей въ великолпныхъ салонахъ Тринглей: лэди Трингль чувствовала, что она служитъ къ ихъ украшенію. Длинныя черныя кудри, которыхъ никогда еще не подкалывали, никогда не завивали и которыя никогда не отрастали неподобающимъ образомъ, уже прославились въ качеств прекраснйшихъ кудрей въ цломъ Лондон. Она не училась пть и пла такъ, какъ будто сама природа предназначала ее въ пвчія птицы,— безъ усилія, безъ труда. Проведя какъ-то три мсяца въ Париж, сама собою заговорила по-французски. Отецъ далъ ей нсколько уроковъ живописи, и льстецы поговаривали, что она будетъ единственной великой женщиной-художникомъ въ мір. Руки, ноги, фигура — все было въ ней безукоризненно. Словомъ, имя всего девятнадцать лтъ отъ роду, Эйаля Дормеръ уже успла обратить на себя вниманіе Лондона. Конечно, лэди Трингль выбрала Эйалю, упуская изъ виду, что для собственныхъ дочерей такой выборъ могъ оказаться весьма плохою услугой.

Слдовательно, мистрессъ Дозетъ досталась Люси, что лэди Трингль и сообщила этой послдней, съ самой сладостной улыбкой.

Двочки достигли уже такого возраста, что понимали до нкоторой степени значеніе выбора. Меньшая, Эйаля, водворялась въ несмтномъ богатств, старшая, Люси,— въ сравнительной бдности. Она ничего не знала о денежныхъ длахъ дяди Дозета, но ‘приличная’ квартирка въ Нотинъ-Гил, No 3, Книгсбюри-Крессентъ, была ей знакома и производила впечатлніе довольно убогое, сравнительно даже съ ‘Игрушечкой’, гд до сихъ поръ жила Люси. Тетка Дозетъ не только никогда не здила въ карет, но и къ пролеткамъ относилась осмотрительно. Эйал предстояло кататься по парку въ щегольскомъ экипаж, на пар караковыхъ рысаковъ, равныхъ которымъ, какъ говорили, не было во всемъ Лондон. Эйал предстояло посщать вмст съ теткой и кузиной модный магазинъ М-me Тонсонвиль, великой французской портнихи въ Бондъ-Стрит, тогда какъ Люси предстояло, по всмъ вроятіямъ, самой шить себ платья. Высшее общество Куинсъ-Гета, можетъ быть, отчасти даже и Итонъ-Сквера, должно открыть передъ Эйалей свои двери. Люси была достаточно умна, чтобы понять, что собственная привлекательность Эйали, весьма вроятно, откроетъ передъ ней двери еще боле священныя, ну, а тетя Дозетъ дло другое,— она совсмъ не входила ни въ какія двери. Все это Люси въ душ сознавала, но все же он были сестрами и до сихъ поръ жили одною жизнью. А теперь-то какая непроходимая пропасть разверзнется между ними!

Боле блокурая, чмъ Эйаля и нсколько выше ея ростомъ, Люси была также хорошенькая двушка и знала это. Манеры ея отличались гораздо большей сдержанностью, умомъ она не уступала сестр, но умъ ея не такъ бросался въ глаза. Кром того, Люси прекрасно играла на фортепіано, тогда какъ Эйаля только пла. Люси дйствительно умла рисовать, тогда какъ Эйаля сейчасъ же ударялась въ эффекты, гд рисунокъ не всегда отличался правильностью. Люси старалась всячески усовершенствоваться, знала немного по-французски и по-нмецки, хотя еще не умла бгло говорить ни на томъ, ни на другомъ язык. Об двушки, въ сущности, были одинаково богато одарены, но Эйаля имла способность выставлять на показъ свои таланты, хотя и длала это безсознательно. Люси видла это ясно и знала, что сестра затмеваетъ ее, какъ дорого обошлось ей теперь это затменіе!

Въ дом художника царствовалъ безпорядокъ, но безалаберное воспитаніе, къ удивленію, не имло особенно дурного вліянія ни на характеръ, ни на поведеніе двочекъ. Эйаля была любимицей отца, Люси — матери. Родителямъ никогда бы не слдовало заводить себ любимцевъ, не слдовало и въ настоящемъ случа. Эйаля привыкла считать свое положеніе привилегированнымъ, потому что художникъ занималъ положеніе боле значительное, чмъ его жена. Впрочемъ, все это длилось такъ недолго, что не успло испортить отношеній сестеръ. Люси знала, что ей предпочитали Эйалю, но смиренно сознавала, что такое предпочтеніе было отчасти заслужено. Она тоже восхищалась Эйалей и любила ее отъ всего сердца. Эйаля была всегда добра къ ней, старалась всмъ длиться съ нею и не предъявляла своихъ исключительныхъ правъ, словомъ, между двушками были настоящія сестринскія отношенія. Но когда ршили, что Люси отправятъ въ Кингсбюри-Крессентъ, различіе было ужъ очень велико. Посл смерти отца, обихъ двушекъ привезли въ огромный кирпичный домъ въ Куинсъ-Гет, и оттуда, дня черезъ три-четыре посл похоронъ, Люси предстояло перебраться къ тетк Дозетъ. До тхъ поръ он только и длали, что плакали объ отц. Теперь наступилъ часъ разлуки.

О ршеніи сообщила Люси тетка Трингль,— сообщила наедин.

— Такъ какъ ты старшая, милочка,— сказала лэди Трингль,— мы думаемъ, что ты лучше сумешь покоить тетеньку.

— Постараюсь сдлать, что могу, тетя Эммелина,— сказала Люси и подумала про себя, что тетя Эммелина низко лжетъ, предъявляя такую причину.

— Я въ этомъ уврена. Бдненькая Эйаля моложе своихъ кузинъ и легче подчинится имъ.— (Но вдь и Люси была моложе своихъ кузинъ! Объ этомъ она, однако, умолчала).— Ты, наврное, согласишься со мною, что намъ лучше взять младшую изъ васъ.

— Можетъ быть, тетя Эммелина.

— Сэръ Томасъ согласился только на этомъ условіи,— сказала лэди Трингль нсколько строго, чувствуя въ согласіи Люси оттнокъ сдержанности. Однако, она тотчасъ перемнила тонъ, вспомнивъ, какъ много должна была выиграть Эйаля и какъ много потерять Люси. Но все-таки, милочка, мы вдь часто будемъ видаться съ тобой. Если идти паркомъ, это вовсе не такъ далеко, а когда у насъ опять начнутся вечера…

— Ахъ, тетя, я и не думаю объ этомъ.

— Конечно, нтъ. Теперь пока никто изъ насъ не можетъ объ этомъ думать. Но со временемъ, конечно, мы всегда будемъ тебя приглашать, какъ будто ты членъ нашей семьи.

Затмъ тетка дала ей пачку банковыхъ билетовъ — маленькій подарокъ въ двадцать пять фунтовъ, въ вид напутствія въ новую жизнь, и предупредила, что на слдующее утро карета отвезетъ ее въ Кингсбюри-Крессентъ. Въ общемъ, Люси вела себя хорошо и произвела на тетку благопріятное впечатлніе. Разница между Куинсъ-Гетомъ и Кингсбюри-Крессентомъ, между, Куинсъ-Гетомъ и Кингсбюри-Крессентомъ навки,— была поистин громадна!

— Какъ бы я желала, чтобы это была ты!— сказала Эйаля, ласкаясь къ сестр.

— Этого не могло быть.

— Почему же?

— Потому что ты такая умная и хорошенькая.

— Нтъ!

— Да! Разъ намъ нужно было разстаться, иначе и быть не могло. Не думай, голубчикъ, что это было для меня неожиданностью.

— А для меня было.

— Если бы только тетя Маргарита оказалась милой!

Тетя Маргарита была мистрессъ Дозетъ, ни одна изъ двочекъ не знала ее близко, она считалась женщиной тихой, домовитой и хозяйственной, но носились слухи, что она — себ на ум.

— Я уживусь съ ней лучше чмъ ты, Эйаля.

— Не знаю почему.

— Потому что я дольше могу сидть тихо. У насъ будетъ очень тихо. Не понимаю какъ мы будемъ видаться! Мн вдь нельзя одной ходить черезъ паркъ.

— Тебя будетъ провожать дядя Регъ.

— Боюсь, что рдко. Дядя Регъ очень занятъ по служб.

— Будешь прізжать на извозчик.

— Извозчики стоятъ денегъ, милая Эна.

— Но дядя Томъ…

— Нужно выяснить нкоторыя вещи, Эйаля. Дядя Томъ взялся давать деньги на вс твои издержки, а такъ какъ онъ очень богатъ, у тебя будетъ все, что нужно. Будутъ извозчики, а то такъ и кареты. Дядя Регъ взялся давать деньги на мои издержки, и это очень, очень хорошо съ его стороны. Но такъ какъ онъ не богатъ, то не только на кареты, а и на извозчиковъ-то надежда плохая. Лучше все это выяснить заране.

— За тобой будутъ посылать.

— Это какъ имъ угодно. Едва ли будутъ посылать часто. Я ни за что на свт не хотла бы возстановлять тебя противъ дяди Томаса, но мн почему-то кажется, что я никогда не сойдусь съ нимъ. Но вдь ты-то никогда не оставишь меня, Эйаля?

— Оставить тебя?!

— Ты не перестанешь быть мн сестрою изъ-за того, что поселишься у этихъ богачей?

— О какъ бы я желала, какъ бы я желала, чтобы бдной пришлось быть мн! Наврно, мн бы это понравилось больше! Мн никогда не хотлось быть богатой. Ахъ, Люси, нельзя ли заставить ихъ перемнить?

— Нтъ, Эйа, милочка моя, нельзя. А если бы и можно было, не слдовало бы. Гораздо лучше во всхъ отношеніяхъ, чтобы ты была богатой Трингль, а я — бдной Дозетъ.

— Я всегда буду Дормеръ,— сказала Эйаля гордо.

— Да и я тоже, душечка. Только ты будешь блестящей Дормеръ Тринглей, а я тусклой Дормеръ Дозетовъ. Я на все согласна, лишь бы намъ можно было видаться.

Итакъ, двушки разстались,— старшую отослали въ Кингсбюри-Крессентъ, а меньшая осталась у богатыхъ родственниковъ въ Куинсъ-Гет. Эйаля, вроятно, не понимала всего громаднаго различія ихъ будущихъ положеній. Прелести богатства и лишенія сравнительной бдности представлялись ей не очень наглядно. Тми, на чью долю выпадаетъ богатство, по крайней мр, въ молодости, оно никогда не сознаются такъ ясно, какъ противоположной стороной. Если бы на долю Эйали выпала другая участь, она бы почувствовала это сильне.

Люси чувствовала достаточно сильно.

Великолпіе дома Тринглей не особенно привлекало ее, но разница между изяществомъ, обдуманной роскошью отцовскаго дома и голыми стнами, простой мебелью Дозетовской квартиры была очень велика. Тетка не была абонирована у Мюди. Старый рояль уже десять лтъ не настраивался. Ворчливая старуха замняла горничную. Тетка сидла большую часть дня въ столовой, а столовая была самая невзрачная изъ всхъ комнатъ Крессента. Люси хорошо понимала, что предстояло ей. Отца и матери у нея не было. Съ сестрой она разсталась. Жизнь уже ничего не сулила ей впереди. Однако, она не унывала, сознаніе великаго бдствія не покидало ее ни на минуту, но не покидала и ршимость исполнить свой долгъ.

II.
Люси у тетки Дозетъ.

Первый день Люси чувствовала себя совершенно подавленной, во-первыхъ — твердой ршимостью исполнять какія бы то ни было непріятныя обязанности, во-вторыхъ — полнымъ отсутствіемъ всякихъ обязанностей, доступныхъ ея исполненію. Вся жизнь представлялась ей совершенной пустыней. Домъ отца былъ невеликъ и считался бднымъ сравнительно съ палатами Тринглей, но теперь она поняла, что житье въ этомъ дом было привольное. въ одной изъ маленькихъ комнатъ были собраны сотни дв-три прекрасно переплетенныхъ книгъ. Безчисленные томы появлялись отъ Мюди по мр надобности, такъ же неизбжно, какъ самыя насущныя потребности жизни, какъ воздухъ, газъ и теплый хлбъ къ чаю. Превосходный рояль, всегда содержащійся въ исправности, считался предметомъ первой необходимости и, какъ вс предметы первой необходимости, былъ налицо. Маленькая комнатка рядомъ съ мастерской отца, пользовавшаяся такимъ же освщеніемъ, служила двушкамъ для занятій живописью и была обставлена всевозможными изящными принадлежностями женскаго обихода. Вдобавокъ, постоянно приходили гости. Не только сами кенсингтонскіе художники собирались у отца, но и жены и дочери художниковъ, а кое-когда и сыновья. Каждый день имлъ свой опредленный циклъ удовольствій,— занятій,— какъ говорили двушки. Немножко читали, немножко писали, немножко занимались музыкой, иногда даже немножко шили и очень много разговаривали.

Какъ мало мы знаемъ о томъ, какъ живутъ люди въ сосднихъ домахъ, рядомъ съ нами! Мы видимъ, что дома похожи на нашъ домъ, а люди, которые оттуда выходятъ, похожи на насъ. Но между китайцемъ и англійскимъ Джонъ-Булемъ не больше разницы, чмъ между No 10 и No 11. У однихъ книги, живопись, музыка, вино, легкое заигрываніе со злобами дня, легкій любительскій интересъ къ серіознымъ вопросамъ, можетъ быть, легкая любительская религіозность, немногіе законы домашней жизни легко нарушаются, немногія домашнія обязанности легко устраняются, завтракай когда хочешь, и обдай почти также неопредленно, въ большой компаніи, съ нескрываемой склонностью къ праздной роскоши. Такова жизнь въ No 10. Въ No 11 все сковано желзомъ. Житье, пожалуй, такое же безбдное, но даже эта безбдность стснительна. Обязанность управляетъ вс мъ, и всми признается что обязанность непремнно должна быть тяжелой. Столько-то часовъ шитья, столько-то чтенія, столько-то молитвы. Вс обитатели дома должны трястись, вставая до разсвта,— таковъ законъ и нарушеніе его служитъ признакомъ болзни или требуетъ карательныхъ мръ. Наслаждаться удобствами жизни — гршно, смяться — такъ же предосудительно, какъ говорить дурныя слова. Таково различіе между No 10 и No 11.

Бдной Люси пришлось перейти изъ одной крайности въ другую, хотя въ Кингсбюри-Крессент, впрочемъ, не вс вышеупомянутые уставы No 11-го исполнялись съ одинаковой строгостью. Не было ни обязательныхъ молитвъ, ни ранняго вставанья. Люси просто-напросто должна была являться къ завтраку въ девять часовъ, но если бы она и не явилась, никто не сказалъ бы на это ничего рзкаго. Охъ нея требовалось одно: терпливое отношеніе къ жизни, совершенно лишенной всякихъ украшеній. Самъ дядя Дозетъ, въ качеств адмиралтейскаго клерка, имлъ нкоторое положеніе въ свт, достаточно поддерживаемое приличнымъ костюмомъ, аккуратно расчесанными, рдкими, сдыми бакенбардами, и зонтикомъ, который, повидимому, никогда не осквернялся употребленіемъ. Сослуживцы любили Дозета и огносисились къ нему по-дружески. Но никто изъ нихъ не былъ знакомъ съ его семьею и домашней обстановкой. Никогда они у него не обдали, и онъ никогда не обдалъ у нихъ. Такіе люди есть во всхъ канцеляріяхъ. Замкнутая жизнь, которую они ведутъ, нисколько не уменьшаетъ всеобщаго къ нимъ уваженія. Всмъ было извстно, что Дозетъ обремененъ, но никто не зналъ — чмъ. Такимъ образомъ пріятели, которые отлично его знали по сю сторону дверей въ Сомерсетъ-Гоуз, гд находилось мсто его службы, совершенно его не знали по другую. Люси предстояло познакомиться съ обратной стороною его существованія, стороною домашней, столь же не притязательной, какъ и оффиціальная. Звено, соединявшее эти дв стороны, заключалось въ путешествіи по подземной желзной дорог до станціи Темпля и прогулк домой по набережной, черезъ паркъ и Кенсингтонскіе сады,— величайшемъ удовольствіи Дозетовойжизни.

Мы уже говорили, что онъ получалъ 900 фунтовъ въ годъ. Какъ отрадно звучатъ такія слова! Какимъ богачомъ считалъ бы себя любой девятнадцатилтній юноша поступающій на службу, если бы имлъ въ виду когда-нибудь достичь финансоваго рая въ вид 900 фунтовъ въ годъ! Какъ бы онъ сталъ расхаживать по гостямъ и приглашать пріятелей къ себ! Но когда завтная цифра достигнута, оказывается, что предлы ея вовсе не безграничны. Въ первое время посл женитьбы Дозетъ, къ несчастію, питалъ обычныя иллюзіи и въ продолженіе года или двухъ тратилъ деньги довольно неосмотрительно. Не получивъ чего-то, на что разсчитывалъ, онъ принужденъ былъ прибгнуть къ займу и застраховалъ свою жизнь въ размрахъ занятой суммы. Денежная неудача, заключавшаяся въ томъ, что мистрессъ Дозетъ было отказано въ нкоемъ иск, который она считала себя въ прав предъявить, вынуждала Дозета позаботиться также и объ ея обезпеченіи. Такимъ образомъ, большая часть его дохода стала поглощаться страховою конторою, оставлявшей ему весьма умренныя средства существованія. Дозетъ тотчасъ отказался отъ всхъ суетъ свтской жизни, поселился въ Кингсбюри-Крессент и ршилъ ограничить свои удовольствія прогулкой по парку и скуднымъ обдомъ по возвращеніи. Ни онъ, ни его жена никогда никому не жаловались. Человкъ достаточно маленькій, чтобы довольствоваться тснымъ существованіемъ, Дозетъ былъ слишкомъ великъ, чтобы просить чьей-либо помощи для расширенія этого существованія. Ни Томасъ Трингль, ни даже лэди Трингль, сестра Дозета, никогда не слыхивали о 175 фунтахъ, уплачиваемыхъ ежегодно въ страховую контору. Когда Дозету предложили взять одну изъ двочекъ Дормеръ, онъ тотчасъ согласился, ни слова не упоминая о страховой контор.

На мистрессъ Дозета обрушился тяжелый ударъ, приходившійся на ея долю въ жизни, и она пострадала отъ него, можетъ быть, даже боле, чмъ пострадалъ ея мужъ. На эти деньги она разсчитывала. Въ полученіи ихъ не могло быть никакого сомннія, по крайней мр, съ ея стороны. Полученіе это зависло не отъ тхъ или другихъ распоряженій нкоего стараго джентльмена, а исключительно только отъ его смерти. Денегъ должно было быть много — сотни три-четыре фунтовъ годового дохода, обезпеченныя навсегда. Когда старикъ умеръ, что случилось лтъ черезъ десять посл женитьбы Дозета, оказалось, что деньги, тщательно охраняемыя полдюжиной юристовъ, какимъ-то образомъ исчезли. Куда он двались, это до насъ не касается, но, куда-то двались. Тяжелый ударъ обрушился на Дозетовъ, и первое время мистрессъ Дозетъ трудно было съ нимъ помириться.

Но когда она пришла въ себя и вмст съ мужемъ ршила, какой образъ жизни они должны съ этихъ поръ вести, то въ исполненіи этого ршенія была еще строже, чмъ онъ. Онъ могъ терпть и молчать, но она терпла и говорила очень многое. Несчастіе случилось по ея вин — по вин родственниковъ съ ея стороны, и вотъ ее обуревало желаніе питаться кожурою картофеля, а мужу отдавать разсыпчатую нжную сердцевину. Безъ всякой нужды она безпрестанно сообщала ему, что погубила его, выйдя за него замужъ, но онъ былъ далекъ отъ подобныхъ мыслей. Чему быть, того не миновать,пищи вдоволь, картофеля хватаетъ на обоихъ, квартира приличная, онъ могъ бы быть счастливъ, лишь бы она не стонала. Нкоторую долю стоновъ мистрессъ Дозеіь откладывала на-время въ его присутствіи. Подрубливанье и чинка блья, равносильныя стонамъ въ его глазахъ, производились въ его отсутствіе. Посл своего приличнаго обда мужъ, обыкновенно, спалъ немножко, а жена вязала. Онъ продолжалъ пить вино, но бутылку портвейна растягивалъ теперь на цлую недлю.

Таковъ былъ домъ, въ который вступила Люси Дормеръ, когда мистеръ Дозетъ согласился раздлить съ сэромъ Томасомъ бремя, оставшееся по смерти нерадиваго художника.

Черезъ мсяцъ Люси стало казаться, что времени протекло уже достаточно, чтобы сойти съ ума. Отецъ ея умеръ въ начал сентября. Тринглей, конечно, не было въ город, но они сочли своимъ долгомъ пріхать, нужно же было сдлать что-нибудь для бдныхъ двочекъ, и это ‘что-нибудь’ не должно было сдлаться въ ихъ отсутствіе. Мистеръ Дозетъ также пользовался въ это время своимъ ежегоднымъ отпускомъ, но пользованіе происходило въ экономныхъ предлахъ Кингсбюри-Крессента. Радости деревенской жизни выпадали на долю Дозетовъ очень рдко. Однажды, нсколько лтъ назадъ, они постили царственныя палаты Гленбоджи, но прелести этихъ палатъ не искупили издержекъ длиннаго путешествія.

Такимъ образомъ, Дозеты оказались налицо для исполненія своихъ обязанностей. Дозетъ и Трингль съ толпою художниковъ проводили бднаго Дормера до могилы въ Кенсаль-Грин и затмъ разстались, по всмъ вроятіямъ, снова на нсколько лтъ.

— Милая моя, какъ ты думаешь распорядиться своимъ временемъ?— спросила мистрессъ Дозетъ племянницу по прошествіи первой недли.

Въ то время гардеробъ Люси еще не пришелъ въ состояніе разрушенія, требующаго починокъ. Двочки Дормеръ почти также мало знали, откуда берутся по мр надобности ихъ платья, какъ двицы Трингль. Платья появлялись сами собой, въ послднее время, увы! платья черныя, мрачныя, и т теперь уже во второй разъ.

Какъ бы ни было плачевно положеніе кредиторовъ, въ осиротвшихъ семьяхъ всегда найдутся деньги на трауръ. Все, что носила Люси, было почти новое. Мало-по-малу должна была представиться необходимость починокъ, но теперь пока она еще не представлялась. Заботливая тетка приняла это во вниманіе и сочла необходимымъ задать вышеупомянутый вопросъ.

— Я буду длать все, что вамъ будетъ угодно, тетя,— сказала Люси.

— Дло не во мн, милая моя. Я справляюсь со своей работой, хотя ея и очень много,— принуждена справляться.

Въ эту минуту она сидла, держа на колняхъ простыню, которую переворачивала на изнанку. Люси уже предлагала однажды свою помощь, но помощь была отвергнута. Это произошло дня два назадъ, и съ тхъ поръ двушка не возобновляла своего предложенія, хоть и должна была бы возобновить. Главной причиной тому была застнчивость, хотя работа приходилась ей вовсе не по вкусу, она бы все-таки ее сдлала, но боялась показаться навязчивой, такъ какъ еще не достаточно близко сошлась съ теткой.

— Я вовсе не намрена обременять тебя своею работою,— продолжала мисгрессъ Дозетъ,— но боюсь, что ты скучаешь отъ бездлья.

— Я читала, когда вы со мною заговорили,— сказала Люси, заглядывая въ маленькій томикъ стихотвореній, одно изъ немногихъ сокровищъ, привезенныхъ изъ родительскаго дома.

— Читать можно, отчего же и не читать, но не слдуетъ отговариваться чтеніемъ, Люси.

Когда Люси услышала, что она ‘отговаривается’, душа ея закипла гнвомъ, и она ршила, что никогда не полюбитъ тетку.

— По-моему, если нтъ въ ходу иголки съ ниткой, то наврное можно сказать, что у женщины много времени пропадаетъ даромъ, будь она молодая двушка или старуха, это все равно. Знаю также, что женщин, точно такъ же, какъ и мужчин, непозволительно тратить время даромъ, если она не очень богата.

Во всю свою жизнь Люси никогда не приходилось выслушивать ничего, столь похожаго на выговоръ, такъ, по крайней мр, показалось ей въ эту минуту. Мистрессъ Дозетъ длала свои замчанія совершенно благонамренно, считая ихъ вполн умстными со стороны тетки по отношенію къ племянниц. Давать совты было ея обязанностью, и нужно же было когда-нибудь начать. Она нарочно пропустила недлю, а теперь вотъ и начала,— какъ ей казалось, весьма кстати.

Для Люси это было непривычно и необыкновенно горько. Хотя она и занималась чтеніемъ ‘Идиллій короля’ или длала видъ, что занимается имъ, но въ то же самое время думала о всхъ своихъ утратахъ. Думала о матери, столь непохожей на эту разсчетливую, вчно штопающую, хозяйственную тетку. Къ мыслямъ о матери несомннно примшивалось сожалніе о многомъ другомъ, она не признавалась себ въ этомъ, но тмъ не мене ‘другое’ еще усугубляло мракъ воспоминаній. Все, что прошло, было такъ радостно, и все это она потеряла навки! Все, что предстояло, было такъ мрачно и должно было продолжаться долго, долго! Выслушавъ разсужденія тетки о трат времени, Люси помолчала нсколько минутъ, потомъ залилась неудержимыми слезами.

— Я не хотла огорчать тебя,— сказала тетка.

— Я думала о моей милой, милой мам,— прорыдала Люси.

— Конечно, Люси, ты должна думать о ней. Разв ты можешь о ней не думать? И объ отц также. Такія несчастія неизбжны. Но для тхъ, кто работаетъ, горе переносится легче, чмъ для тхъ, кто живетъ въ праздности. Мн иногда кажется, что крестьяне, которые пашутъ землю, горюютъ о своихъ близкихъ меньше, чмъ мы, потому что имъ некогда горевать.

— Ну такъ я бы хотла пахать землю,— проговорила Люси сквозь слезы.

— Можешь, если хочешь. Чмъ скоре начнешь, тмъ лучше и для тебя и для твоихъ окружающихъ.

Тетка Дозетъ была вовсе не виновата ни въ томъ, что обладала грубымъ голосомъ, ни въ томъ, что природная мягкость ея значительно утратилась вслдствіе суровыхъ жизненныхъ условій. Она просто-напросто старалась быть полезной и выполнить свой долгъ, тмъ не мене, когда Люси услышала, что землю пахать слдуетъ тотчасъ же, ради ‘твоихъ окружающихъ’,— кто же были эти окружающіе, какъ не сама мистриссъ Дозетъ?— тетка показалась ей грубой, почти безчеловчной эгоисткой. Томикъ стихотвореній выпалъ у нея изъ рукъ, она быстро вскочила со стула.

— Давай мн ее сейчасъ же!— воскликнула она, хватая простыню, которая, по правд сказать, представляла зрлище довольно невзрачное, никогда ничего подобнаго Люси не видывала въ ‘Игрушечк’. Давай сейчасъ же!— повторила она, почти вырывая изъ рукъ тетки длинныя складки полотнища.

— Я совсмъ не объ этомъ говорила,— сказала тетка Дозетъ. Пожалуйста, не коверкай моихъ словъ. Я имла въ виду исключительно твою пользу: не годится всю жизнь сидть сложа руки. Оставь простыню.

Люси оставила простыню и, громко рыдая, убжала въ свою комнату, а мистрессъ Дозетъ ршила, что лучше не ходить за ней. Она прощала двушку, отчасти потому, что двушка была несчастна, отчасти потому, что сама сознавала въ себ недостатокъ мягкости и снисходительности, которыми отличалась ея невстка, мать Люси, и, продолжая работать, пришла къ опредленному заключенію, что слдуетъ дать племянниц выплакаться на свобод. Рзкость Люси на минуту удивила ее, но она привыкла думать, что такія маленькія вспышки легче всего проходятъ сами собою.

Очутившись одна, Люси бросилась на постель въ полнйшемъ отчаяніи. Она чувствовала, что вела себя дурно, но какъ грубы, какъ жестоки были теткины слова! Если ужъ она, тихенькая, вышла изъ себя, что бы сдлала Эйаля? Откуда взять силъ, чтобы смотрть въ глаза будущему? Она всячески старалась прійти къ какому-нибудь ршенію. Не лучше ли тотчасъ же начать день и ночь штопать простыни, пока не отвалятся пальцы? Можетъ быть, въ словахъ тетки о томъ, что рабочіе меньше страдаютъ, и была доля правды. Такъ какъ для нея, Люси, больше ничего не оставалось въ жизни, то, можетъ быть, и въ самомъ дл ужъ лучше штопать простыни. Не бжать ли сейчасъ же къ тетк просить прощенія и позволенія начать немедленно?

По отношенію къ простынямъ она ничего не имла противъ, но по отношенію къ тетк — имла все. Съ запачканнымъ, смятымъ холстомъ примириться было возможно, съ черствой женщиной — нтъ.

О, какъ ужасна была эта перемна! Отецъ и мать, обходившіеся съ нею такъ ласково! Вс изящныя прихоти ея жизни! Вс ея занятія, друзья и удовольствія! Она лишилась всего, даже Эйали. Какъ перенести это? Она не завидовала Эйал, нтъ, нисколько! Но какъ это было тяжело! У Эйали будетъ все. Тетя Эммелина,— хотя он до сихъ поръ и не особенно ее любили,— воплощенная кротость сравнительно съ этой женщиной! ‘Чмъ скоре ты начнешь пахать, тмъ лучше для тебя и для твоихъ окружающихъ.’ Не лучше ли ужъ сразу отправить ее въ какой-нибудь настоящій рабочій домъ, гд, по крайней мр, положеніе ея будетъ совершенно опредленное!

И все это ршили за нее, за нее и за Эйалю, не по ихъ вол, не съ ихъ согласія, а просто по чужому капризу. Съ какой стати ей длаться рабою чьего бы то ни было каприза! Пускай себ Эйаля пользуется дядинымъ богатствомъ и теткиными дворцами, она, Люси, будетъ бродить нищей по блу свту или отправится въ какой-нибудь рабочій домъ, лишь бы избавиться отъ необходимости подчиняться рзкому голосу и отвратительному здравому смыслу тетки Дозетъ. Но какъ поступить въ рабочій домъ? Какъ доказать свое право на поступленіе даже туда? Тотъ же декретъ, по которому Эйал достались волшебные, золотые чертоги, осудилъ Люси не только на бдность, но и на рабство. Некуда было укрыться отъ тетки и теткиныхъ проповдей. ‘О Эйаля, дорогая моя, моя Эйаля, если бы ты только знала!’ — говорила себ Люси. Если бы Эйаля знала, какая пропасть отдляла ея рай отъ сестринаго ада, какъ бы она отнеслась къ этому, какъ бы вынесла это? ‘Никогда не скажу ей!’ сказала себ Люси. ‘Умру, но она никогда ничего не узнаетъ.’

Она лежала, рыдала, и все, что только есть золотого въ мір, пріобртало въ ея глазахъ большую и большую прелесть. Увы, да! Великолпіе палатъ въ Куинсъ-Гет, чудеса Гленбоджи, изысканныя удобства Мерль-Парка, какъ называлось помстье въ Суссекс, всякія кареты и лошади, мадамъ Тонсонвиль со своими юбками, кресла въ Альбертъ-Галл, куда отправиться было не боле затруднительно, чмъ въ собственную спальню, ложа въ опер, изящная мебель, новенькія бездлушки, даже одежда, способствовавшая ея привлекательности въ глазахъ людей, которымъ ей хотлось нравиться,— все это вырастало въ ея воображеніи и облекалось небывалой красотой. No 3 Кингсбюри-Крессента былъ наврное самымъ безобразнйшимъ мстомъ на всемъ земномъ шар. Но все-таки, все-таки она вдь старалась исполнить свой долгъ!

— Въ рабочій домъ — куда ни шло!— шептала она про себя,— но быть невольницей тетки Дозетъ — никогда!

И опять начинались воззванія къ сестр: ‘О Эйаля, если бы ты только знала!’ — ‘Но вдь будь на моемъ мст Эйаля, пожалуй ей было бы еще хуже, чмъ мн’, подумала она, опомнясь. ‘Если кому-нибудь изъ насъ суждено все это выносить, ужъ лучше вынесу я!’ И она стала черезъ силу приготовляться къ дядиному обду.

III.
Невзгоды Люси.

Вечеръ посл исторіи съ простыней прошелъ очень тихо, какъ и многіе другіе вечера и дни въ Кингсбюри-Крессент. Мистрессъ Дозетъ была достаточно умна, чтобы забыть маленькую вспышку и смотрть сквозь пальцы на обнаруженныя племянницей чувства. Когда Люси, смущенная сознаніемъ прошлой вины, прерывающимся голосомъ, въ первый разъ попросила ‘чего-нибудь пошить’, тетка отнеслась къ этому благосклонно и дала ей для начала работу, боле легкую, чмъ передлка простыни. Люси услась за работу и принялась страдать. Шила и страдала. Съ каждой стежкой она повторяла себ, что она мученица. Сидя противъ тетки, которая занимала свое обычное кресло, она все время молчала и напряженно думала объ Эйал и радостяхъ Эйалиной жизни. Какъ это могло случиться, что равныя по происхожденію и состоянію, всю жизнь жившія вмст, он теперь отдлены другъ отъ друга такой бездной? Какъ высоко вознеслась одна, и какъ низко сошла другая! Почему же это? Гд же тутъ справедливость? Неужели небо, или даже земля, могли создать законъ, по которому блага жизни распредлялись такъ неравномрно?

— Ты не особенно разговорчива,— замтила тетка Дозетъ въ одно прекрасное утро.

Это опять-таки звучало упрекомъ, опять-таки звучало выговоромъ. Тетка Дозетъ, однако, имла въ виду сказать что-нибудь очень любезное.

— Мн не о чемъ говорить,— отвчала Люси, сдерживая гнвъ.

— Отчего же?

— Оттого, что я глупа. Глупые люди не умютъ поддерживать разговоръ. Вамъ бы лучше было взять Эйалю.

— Надюсь, ты не завидуешь богатству сестры, Люси?

Никакая женщина, мало-мальски обладающая тактомъ, не задала бы такой вопросъ въ такое время. Она поняла бы, что при существующихъ обстоятельствахъ легкій оттнокъ ироніи въ словахъ Люси могъ быть вполн естественнымъ, что пока внушившее его чувство выражалось въ не очень рзкихъ словахъ и дйствіяхъ,— всего лучше было ждать, чтобы оно прошло само собою, подъ вліяніемъ времени и привязанности къ сестр. Но мистрессъ Дозетъ, съ годами, научилась переносить непріятности и считала нужнымъ, научить тому же Люси.

— Не завидую ли я?— спокойно повторила Люси, посл минутнаго раздумья. Мн иногда кажется, что очень трудно опредлить, что такое зависть.

— Зависть, ненависть и злоба,— проговорила мистрессъ Дозетъ, сама хорошенько не зная, что хотла выразить этими классическими словами.

— Я знаю, что значитъ ненависть и злоба,— сказала Люси. Неужели вы думаете, что я ненавижу Эйалю?

— Конечно, нтъ.

— Или, что я имю на нее зло?

— Нтъ, конечно.

— Если бы я могла у нея что-нибудь отнять, разв отняла бы? Я люблю Эйалю всмъ сердцемъ. Какія бы несчастія ни выпали на мою долю, я предпочту сама перенести ихъ вс, чмъ наваливать на Эйалю хотя часть ихъ. Какія бы благополучія ни достались ей, я не хочу присвоивать ни одного изъ нихъ. Если между нами надо длить радость и горе, я возьму на свою долю горе, а радость оставлю ей. Кажется, это не ненависть и не злоба.

Мистрессъ Дозетъ посмотрла на племянницу поверхъ очковъ. Такъ вотъ какова эта двушка, по собственному увренію слишкомъ глупая, чтобы поддерживать разговора.!

— Но когда вы спрашиваете, завидую ли я, я не знаю, что отвтить на это. Мн кажется, что желать дома ближняго своего, вопреки десятой заповди, вовсе не то, что собираться его украсть.

Мистрессъ Дозетъ раскаивалась, что завела какой бы то ни было разговоръ. Лучше было молчать, молчать непрерывно, по-старому, какъ она молчала въ теченіе двнадцати лтъ, до появленія Люси. Она была очень сердита на Люси, такъ сердита, какъ никогда, но, вмст съ тмъ, боялась это выказать. Такъ вотъ чмъ платила Люси за все, что сдлалъ для нея дядя,— пріютилъ ее, поилъ, кормилъ, заботился о ней, ему одному она была обязана всмъ, что имла. Мистрессъ Дозетъ знала (хотя Люси не знала), какъ трудно было еще сократить расходы скуднаго хозяйства, еще что-нибудь урвать гд-нибудь на содержаніе новаго члена семьи, столько-то фунтовъ мяса въ недлю, столько-то хлба, столько-то чаю и сахару. Все это было высчитано заране. Въ ‘приличныхъ’ хозяйствахъ такія вычисленія приходится длать нердко. Когда постепенно, по степенямъ очень быстрымъ, износится одежда, привезенная Люси, придется и на это удлить сколько-нибудь денегъ, а ихъ уже теперь едва хватало въ обрзъ. Все это принималось въ соображеніе и уже влекло за собою мры, о которыхъ Люси и не подозрвала: ежедневные два стакана портвейна были вычеркнуты изъ списка удовольствій бднаго мистера Дозета. Жена его горько рыдала, когда онъ объявилъ ей такое ршеніе, но Дозетъ утверждалъ, что джинъ съ водою подкрпляетъ не мене портвейна и настоялъ на своемъ. Люси втайн возмущалась джиномъ съ водою, не зная его исторіи. Ея отецъ, не всегда аккуратно платившій по счетамъ виннаго торговца, не притронулся бы къ джину съ водою, не осквернилъ бы имъ своего обденнаго стола. Въ дом мистера Дозета по всмъ счетамъ производилась аккуратная расплата еженедльно.

И вотъ Люси, пользовавшаяся всмъ, что могла доставить приличная квартира, принятая въ этой квартир, какъ родное дитя, говорила о своей участи какъ о сплошномъ бдствіи! Какъ оно ни плохо, это житье въ Кингсбюри-Крессент, ужъ лучше я сама буду его выносить, чмъ подвергать такому ужасу Эйалю,— вотъ каково было значеніе всего сказаннаго ею въ защиту собственныхъ чувства, къ сестр. Тетка была просто не въ состояніи молча выносить такое обращеніе.

— Мы сдлали для тебя ршительно все, что могли, Люси,— сказала она тономъ горькаго упрека.

— Разв я жаловалась, тетя?

— Мн показалось, что да.

— О, нтъ! Ты спросила меня, завидую ли я Эйал. Что мн было отвтить теб на это? Можетъ быть, не слдовало отвчать ничего, но мн было тяжело подвергаться такому подозрнію. Конечно, она…

— Ну?

— Лучше ужъ мн больше ничего не говорить! Длать видъ, что мн весело, было бы притворствомъ съ моей стороны. Папа умеръ всего нсколько недль тому назадъ.

Он замолчали и работали цлый часъ, не проронивъ ни слова.

Та же работа и то же торжественное молчаніе длились потомъ всю зиму. Кром писемъ Эйали единственнымъ развлеченіемъ Люси за все это время было свиданіе съ сестрою. Когда Люси водворилась въ Кингсбюри-Крессент, Эйалю тотчасъ увезли въ Гленбоджи, откуда она писала по два раза въ недлю, въ продолженіе шести недль. Письма ея были преисполнены горестью. Она вдь тоже потеряла мать, отца и сестру. Кром того, въ своей глупой горячности, говорила о тет Эммелин, барышняхъ и сэр Томас такія вещи, которыхъ вовсе не слдовало говорить о людяхъ, облагодтельствовавшихъ ее. Эйаля издвалась также надъ двоюроднымъ братомъ, Томомъ, первенцомъ и наслдникомъ, сообщала, что онъ болванъ и старается длать ей глазки. Ахъ, какъ несимпатичны, какъ пошлы были они сравнительно со всми прежними знакомыми. Пожалуй, хуже всхъ старшая двица, Августа, едва ли Эйаля будетъ въ состояніи переносить повелительный тонъ, принятый Августой. Гертруда лучше, но Гертруда глупа. Эйаля сообщала, что у нея тяжело на душ. Но все же прекрасное мстоположеніе Гленбоджи, чудный оттнокъ болотъ, чудныя вершины Бенъ-Альхана нсколько искупляли тяжесть положенія. Несмотря на свою печаль, она бредила красотами Гленбоджи и, читая ея письма, Люси говорила себ, что съ такимъ горемъ, какъ горе Эйали, примириться можно, можно, пожалуй, даже наслаждаться имъ. Сидть и грустить на берегу журчащаго потока — совсмъ не то, что грустить въ столовой Крессента. Слезы, которыя отъ времени до времени тихонько навертываются на глаза, устремленные къ чуднымъ горнымъ вершинамъ, совсмъ не похожи на соленыя капли, падающія на изорванное полотенце.

Въ отвтахъ сестр Люси старалась подавить собственныя стенанія. Во-первыхъ, она сознавала, что не слдовало дурно отзываться о людяхъ, которые, въ сущности, были ея благодтелями, во-вторыхъ, тщательно старалась скрыть отъ Эйали свое мнніе о несправедливомъ ршеніи ихъ обоюдной участи. Она выдала себя раза два въ разговорахъ съ теткой, но въ письмахъ къ Эйал сдерживалась. Никогда, никогда она не напишетъ ни одного слова, которое могло бы огорчить Эйалю,— таково было ея твердое ршеніе. Она умолчитъ объ удивительной невзрачности той комнаты въ нижнемъ этаж, гд он съ утра до ночи сидли съ теткой, чтобы Эйаля не мучилась собственной роскошью и удобствами.

Въ такомъ-то тон писала Люси. Наконецъ, наступило начало ноября, время, когда сестры должны были свидться. Трингли собирались въ Римъ,— они постоянно куда-нибудь собирались, Гленбоджи, Мерль-Парка, дома въ Куинсъ-Гет на годъ не хватало. Сэръ Томасъ долженъ былъ отвезти семью въ Италію и возвратиться въ Лондонъ для упражненій съ милліонами Ломбардъ-Стрита. Изъ-за этихъ-то милліоновъ онъ ежегодно проводилъ девять мсяцевъ въ город, посщая Мерль-Паркъ на весьма короткіе промежутки времени, но лэди Трингль находила, что двочкамъ полезна перемна воздуха. Въ Рим они думали провести на этотъ разъ мсяца два-три.

Поздно вечеромъ въ субботу, Трингли вернулись изъ Шотландіи въ Куинсъ-Гетъ и собирались выхать въ понедльникъ рано утромъ. Эйал и въ голову не приходила возможность прохать черезъ Лондонъ, не повидавшись съ сестрою, но когда лэди Трингль узнала объ этомъ, то объявила, что въ такомъ случа слдовало выписать карету. Это было чрезвычайно неудобно, такъ какъ въ Лондон не было каретъ. Лэди Трингль разсчитывала, что вс они просто только продутъ черезъ Лондонъ, какъ будто вовсе и не останавливаясь,— воскресенье, думала она, совсмъ не сочтется днемъ. Эйаля вспылила, что случалось съ нею уже не въ первый разъ. Неужели кто-нибудь могъ вообразить, что она не увидится съ Люси! Какая тутъ карета! Она просто-напросто пойдетъ одна черезъ Кенсингтонскіе сады, сама отыщетъ домъ, проведетъ съ Люси цлый день и вечеромъ вернется одна на извозчик. У Эйали было достаточно характера, чтобы до нкоторой степени настоять на своемъ, въ три часа за Люси была послана карета, неизвстно откуда взявшаяся, и та же карета посл обда отвезла ее обратно въ Кингсбюри-Крессентъ.

И вотъ, наконецъ, сестры очутились вдвоемъ въ спальн Эйали.

— Теперь разскажи мн все,— сказала Эйаля.

Но Люси ршила не разсказывать ничего. ‘Ахъ, какая я несчастная!’ — вотъ и все, что она могла бы сказать, но предпочла оставить это при себ.

— Мы ведемъ очень однообразную жизнь,— сказала она,— у тебя должно быть гораздо больше матеріала для разсказовъ.

— Ахъ Люси, какъ мн все не нравится!

— Тетя?

— Есть и похуже тети, хотя и ее выносить подчасъ очень трудно. Не знаю, какъ теб это объяснить, вс они такъ много о себ воображаютъ! Во-первыхъ, они никогда ни слова не упоминаютъ о пап.

— Можетъ быть, это отъ избытка чувствъ, Эйа?

— Вовсе нтъ. Это сейчасъ можно было бы отличить. Они относятся къ пап свысока, а между тмъ со всми своими деньгами не стоятъ его мизинца.

— Знаешь, на твоемъ мст я бы держала языкъ за зубами.

— Да я такъ и длаю, не говорю о немъ, но это очень тяжело. Да потомъ еще Августа взяла манеру обращаться со мною такъ, какъ будто иметъ право мн приказывать. Стану я слушаться приказаній Августы! Вотъ ты никогда мн не приказывала.

— Милая Эичка!

— Августа старше тебя, конечно, гораздо. Въ прошлое рожденье говорили, что ей минуло двадцать три, но ей двадцать четыре. Все-таки разница не такъ велика, чтобы командовать, особенно между кузинами. Ненавижу Августу!

— На твоемъ мст я бы не стала ее ненавидть.

— Ну что жъ мн длать? Она просто убьетъ меня когда-нибудь своей манерой шептаться съ матерью и Гертрудой въ моемъ присутствіи. Я ужъ имъ сказала одинъ разъ: ‘Потрудитесь меня предупредить, и я тотчасъ выйду изъ комнаты.’ Ухъ, какъ он разсердились!

— На твоемъ мст я бы не стала ихъ сердить, Эйа.

— Отчего же?

— По крайней мр, тетю Эммелину и дядю Томаса.

— Мн совершенно все равно до дяди Томаса. Пожалуй, впрочемъ, онъ всхъ ихъ добре, хотя это такой комокъ сала! Конечно, когда тетя Эммелина велитъ мн что-нибудь, я слушаюсь.

— Для тебя такъ важно быть съ ними въ хорошихъ отношеніяхъ!

— Совершенно не понимаю, почему это,— сказала Эйаля вспыхнувъ.

— Тетя Эммелина такъ много можетъ для тебя сдлать. У насъ вдь ничего нтъ своего, ни у тебя, ни у меня.

— Что жъ мн продать имъ себя за деньги, что ли? Нтъ ужъ, извини! Никто такъ не презираетъ деньги, какъ я. Никогда я не буду вести себя съ ними иначе, какъ если бы деньги были мои, а они были бы бдными родственниками.

— Это не годится, Эйаля.

— Должно годиться! Пускай прогонятъ меня, если имъ угодно! Конечно, я должна слушаться тети, это я знаю, и буду ее слушаться. Если бы мн веллъ что-нибудь сэръ Томасъ, я бы и его послушалась. Но Августы — дудки!

Затмъ, пока Люси обдумывала какъ бы придать мягкую форму наставленію, которое очевидно было совершенно необходимо, Эйаля сообщила еще новую бду.

— Есть еще хуже,— сказала она.

— Что такое?

— Томъ!

— Что же Томъ?

— Ты знаешь Тома, Люси?

— Видала.

— Онъ мерзе всего на свт.

— Что жъ, онъ требуетъ, чтобы ты его слушалась?

— Нтъ, но…

— Что такое, Эйа?

— Ахъ, Люси, онъ такой отвратительный. Онъ…

— Неужели ты хочешь сказать, что онъ за тобой ухаживаетъ?

— Да. Что мн длать, Люси?

— Они это знаютъ?

— Августа знаетъ, я уврена, и длаетъ видъ, что считаетъ меня въ этомъ виноватой. Въ одинъ прекрасный день, наврное, разразится страшная ссора. Наканун отъзда изъ Гленбоджи я ему сказала, что скажу его матери. Такъ и сказала. Онъ сталъ ухмыляться, такой дуракъ! А когда я засмялась, принялъ это за знакъ благосклонности! Хоть убей, я не могла удержаться отъ смха!

— Однако, онъ все-таки остался въ деревн?

— Да, на время. Но онъ къ намъ прідетъ какъ-нибудь посл Рождества, когда дядя Томасъ вернется домой.

— Отъ непріятнаго поклонника всегда можно избавиться, если захочешь, Эйа.

— Но говорить съ нимъ объ этомъ такъ несносно! Онъ смотритъ на меня съ идіотскимъ видомъ, а Августа хмурится. Когда я вижу, какъ она хмурится, то выхожу изъ терпнія и хочу выдрать ее за уши. Знаешь, Люси, мн часто кажется, что все это не можетъ такъ продолжаться и что меня придется отправить. Жаль, что они не выбрали тебя!

Таковъ былъ разговоръ между сестрами. Все, что говорилось, имло отношеніе къ Эйал и ни слова не было сказано о томъ, какъ жилось Люси. Слушая разсказы Эйали, Люси не переставала думать обо всемъ, чего, по собственной неосторожности, могла лишиться сестра. Какъ бы ни была непріятна Августа, какъ бы ни былъ несносенъ Томъ, все это слдовало переносить, переносить по крайней мр нкоторое время, принимая въ соображеніе ужасную альтернативу, грозившую въ противномъ случа. Въ представленіи Люси этой альтернативой была тетка Дозетъ и Кингсбюри-Крессентъ. Могутъ ли Дозеты въ какомъ бы то ни было случа принять Эйалю въ число членовъ своей семьи, что въ такомъ случа станется съ ней самой, нельзя ли обимъ сестрамъ поселиться вмст у тетки Дозетъ, и не будутъ ли он такимъ. образомъ гораздо счастливе, чмъ были до сихъ поръ,— все это и въ голову не приходило Люси. У Эйали было все, что только возможно купить на деньги, благодаря своему блестящему положенію въ богатомъ дом, ей, наврное, предстояло сдлать хорошую партію. У Эйали впереди было все, у Люси — ничего. Принимая это въ соображеніе, Люси сочла своей прямой обязанностью предупредить сестру, уговорить ее мириться со многимъ и ничмъ не пренебрегать. Если бы Эйаля только знала, какова можетъ быть жизнь, какова была жизнь въ Кингсбюри-Крессент, она бы все выносила терпливо, ласково шепнула бы тетк о сумасбродств Тома, старалась бы задобрить Августу. Презираетъ деньги, Господи ты Боже мой! Видно, что Эйал никогда не приходилось жить въ уродливой комнат и чинить простыни по цлымъ утрамъ, никогда не приходилось проводить битыхъ два часа между спящимъ дядей Дозетомъ и вяжущей теткой Дозетъ, никогда не приходилось видть джинъ съ водою.

— О Эйаля,— сказала она, отправляясь обдать вмст съ сестрою,— постарайся сладить съ собой, постарайся все вытерпть. Скажи тет Эммелин, это ей понравится. Если Август понадобится тебя куда-нибудь послать,— иди. Разв это важно? Папы и мамы нтъ, и мы одн.

Она ничего не упомянула о собственныхъ страданіяхъ. Эйаля общала наполовину. Бгать по порученіямъ Августы вовсе не входило въ ея виды, но стараться угождать тет Эммелин — дло другое. Затмъ он пообдали и ни о чемъ боле не говорили до отъзда Люси.

Съ дороги Эйаля писала длинныя письма обо всемъ, что видла, и о своихъ спутникахъ. Написала изъ Парижа, потомъ изъ Турина и, наконецъ, изъ Рима, немедленно но прибытіи. Писать такія письма въ близкомъ сосдств тетки и кузины было крайне неосторожно. Какое это было счастіе, что олуха Тома оставили въ Англіи! Дядя Томъ сердился, потому что кухня оказалась ему не по вкусу. Тетя Эммелина мучила несчастнаго courier, посылая за нимъ каждыя четверть часа. Августа начала было говорить по-французски, потомъ по-италіански, но говорить такъ, что никто не можетъ понять ни слова. Гертруда такъ устала отъ путешествія, что блдна какъ полотно. Всмъ все равно до всего. Тетку невозможно было заставить взглянуть на campanile во Флоренціи, кузины не отличали одной картины отъ другой. ‘Я уврена, что ангелы Мангля для нихъ все равно, что ангелы Рафаэля.’ Мангль былъ собратъ-академикъ, къ которому отецъ пріучилъ ихъ относиться съ презрніемъ. Пренебреженіе, самое нелпое пренебреженіе ко всмъ Тринглямъ выражалось въ письмахъ Эйали, но, слава Богу, дло пока еще не доходило до ссоры. Оказывалось вдобавокъ, что и въ Париж и во Флоренціи Эйаля покупала кое-какія вещицы, изъ чего слдовало, что дядя Томъ щедро снабдилъ ее деньгами. Вещица изъ Парижа была прислана Люси, и уже одна эта вещица стоила, наврное, не мало франковъ. Получая такъ много, Эйаля по справедливости должна была давать что-нибудь взамнъ.

Люси сознавала, что и она также должна давать что-нибудь взамнъ. Хотя Кингсбюри-Крессентъ былъ неказистъ и жить съ теткой Дозетъ не особенно пріятно, все же Люси начала понимать, что слдовало быть благодарной хотя бы за пищу, которой кормилась, и за постель, на которой спала. Размышляя обо всхъ долгахъ Эйяли, она вспомнила свои собственные и всю зиму старалась ихъ выплачивать. Но мистрессъ Дозетъ имла нравъ довольно стойкій, разъ она замтила съ самаго начала, что Люси обращается съ нею грубо, то теперь уже не особенно поддавалась ея любезностямъ. Жизнь Люси въ Кингсбюри-Крессент началась плохо, Люси прекрасно все это понимала, но ей трудно было привести плохое начало къ хорошимъ послдствіямъ.

IV.
Айзедоръ Гамель.

Въ скоромъ времени по водвореніи въ Кингсбюри-Крессент Люси посовтовали прогуливаться. Первую недлю она почти не выходила изъ дома, но это приписывалось ея огорченію. Затмъ, въ теченіе нсколькихъ дней сопровождала тетку въ утреннихъ экскурсіяхъ на рынокъ, но между ними не оказывалось въ этихъ случаяхъ особеннаго единодушія. Люси не хотла интересоваться бараньей лопаткой, которая должна была всить ровно столько, сколько нужно было, чтобы хватило на два дня,— двнадцать фунтовъ, при чемъ боле половины этого количества предназначалось для двухъ служанокъ, такъ какъ у прислуги всегда была пища боле обильная, чмъ у господъ. Люси не вникала въ то обстоятельство, что для пуддинговъ всегда слдовало употреблять яйца по пенни за штуку, каковы бы они ни были, такъ какъ яйца, имвшія хотя бы только репутацію свжести, стоили по два пенни. Кром этихъ экскурсій тетка Дозетъ выходила по буднямъ очень рдко, разв куда-нибудь въ гости въ мсяцъ разъ, при чемъ появлялись въ свтъ воскресныя перчатки и воскресное шелковое платье. По воскресеньямъ вс ходили въ церковь. Но всего этого было очень мало, Люси почти не длала движенія, и тетка, замтивъ, что она поблднла, посовтовала ей прогуливаться въ Кенсингтонскомъ саду.

Всмъ извстно, что по столичнымъ улицамъ рыщутъ свирпые львы, которые цликомъ проглатываютъ молодыхъ двицъ, если молодыя двицы отважатся выйти безъ провожатаго не только на улицу, но даже въ паркъ. Относительно Лондона, впрочемъ, этотъ фактъ начинаетъ подвергаться нкоторому сомннію. Въ большихъ городахъ континента, напримръ, въ Париж и Вн двицы съдаются неукоснительно, это, по крайней мр, не подлежитъ никакому сомннію. Въ Нью-орк и Вашингтон, судя по слухамъ, львы не водятся вовсе, такъ что двицы расхаживаютъ себ на полной свобод. Въ Лондон на этотъ счетъ возникаетъ сомнніе, которое, вроятно, вскор совсмъ истребитъ дикихъ животныхъ. Мистрессъ Дозетъ отчасти вровала въ львовъ, но вровала также и въ движеніе. Къ тому же львы, какъ ей было извстно, пожирали преимущественно богатыхъ. Они не только не ли двушекъ, принужденныхъ обходиться безъ матерей, безъ братьевъ, безъ дядей, безъ каретъ или какихъ бы то ни было слугъ, но даже почти что и не рычали на нихъ. Рычанью боле всего подвергаются существа изысканныя, избалованныя. Мистрессъ Дозетъ, зная, что съ нкоторыхъ поръ какъ ей самой, такъ и прочимъ ея домочадцамъ всякая изысканность сдлалась совершенно недоступной,— ничего не имла противъ прогулокъ по Кингсбюрійскимъ садамъ. Посл завтрака Люси выходила изъ дому одна и черезъ четверть часа уже достигала широкой песчаной дорожки, ведущей къ Круглому пруду, она проходила позади памятника Альберта и возвращалась по берегу Серпентины, не переступая предловъ Кенсингтонскаго сада. По старомодному воззрнію, высказанному мистрессъ Дозетъ, въ Гайдъ-Парк львы рычали охотне, чмъ въ сравнительно уединенныхъ предмстьяхъ Кенсингтона.

Теперь мы попросимъ читателя не надолго вернуться съ нами въ ‘Игрушечку’ — въ томъ вид, въ какомъ она была до смерти художника и его жены. Много народа посщало ‘Игрушечку’ въ т времена, и общество собиралось тамъ не для того только, чтобы пость и попить, и мужчины и женщины, какъ будто и въ самомъ дл, приходили затмъ, чтобы разговаривать. Двое или трое безвыходно сидли съ Дормеромъ въ мастерской, пожалуй, они и не особенно помогали ему при работ, зато постоянно обсуждали художественные вопросы и тмъ поддерживали другъ въ друг живой интересъ къ искусству. Штуки дв романистовъ въ утро, можетъ быть, и были бы полезны для общаго хода моихъ занятій, но едва ли способствовали бы преумноженію написанныхъ страницъ. Спору нтъ, количествомъ произведеній Эгбертъ Дормеръ значительно уступалъ нкоторымъ другимъ извстнымъ мн лицамъ, но зато онъ былъ съ головою погруженъ въ искусство, а равно и въ табачный дымъ, что длало ‘Игрушечку’ весьма пріятнымъ сборнымъ пунктомъ.

Въ послднее, самое послднее время тамъ появился юный скульпторъ, по имени Айзедоръ Гамель. Гамель, родомъ англичанинъ, съ ранняго дтства былъ привезенъ въ Римъ, гд и воспитывался. Объ его матери никто никогда не освдомлялся, а отцомъ былъ очень извстный англійскій скульпторъ, проживающій въ Рим. Старшій Гамель, человкъ значительный, занималъ въ Рим прекрасную квартиру, имлъ собственную виллу на одномъ изъ озеръ и никогда не здилъ въ Англію. Все, что напоминало ему Англію, было, по его словамъ, ненавистно для него, а можетъ быть просто-напросто ему приходились не по вкусу стсненія осдлой жизни. Во всякомъ случа, это не мшало ему присылать въ Англію свои бюсты и мраморныя группы, а иногда и крупныя сооруженія для украшенія общественныхъ мстъ, получать за нихъ большія деньги и почетную извстность. Нужно отдать ему справедливость,— онъ ничего не жаллъ для воспитанія сына, давалъ ему образованіе наиболе соотвтствующее его будущей артистической карьер и щедро снабжалъ мальчика деньгами на вс его нужды и прихоти.

Молодой Гамель, въ свою очередь, сталъ многообщающимъ скульпторомъ, но еще въ ранней молодости расходился съ отцомъ во взглядахъ на нкоторые весьма существенные вопросы. Отецъ его былъ страстно преданъ Италіи и Риму, а Айзедоръ мало-помалу сталъ высказывать убжденіе, что чмъ ближе человкъ находится къ своему рынку, тмъ лучше для него, что все, что могло дать искусство въ Рим, не могло сравниться съ высокимъ положеніемъ, котораго великій художникъ могъ добиться на родин, словомъ, что англичанину лучше быть англичаниномъ. Онъ настоялъ на своемъ и въ двадцать шесть лтъ уже пріобрлъ извстность, открывъ скульптурную мастерскую въ Бромптон. И работы его и дарованія были знакомы многимъ, но все же ничего нтъ удивительнаго, что черезъ годъ онъ не былъ еще въ состояніи обходиться безъ помощи отца, живя сообразно съ прежними привычками. Тутъ отецъ сталъ попрекать его неудачей, и хотя не отказывалъ въ деньгахъ, но длалъ ихъ полученіе крайне непріятнымъ.

Никто не принималъ юнаго Гамеля такъ радушно, какъ Дормеръ. Они сходились въ разршеніи важнаго вопроса: должно ли искусство быть для художника важне всего на свт? Дормеръ былъ въ этомъ убжденъ, Дормеръ, который просто-напросто взялъ да и умеръ, когда умерла его жена, не могъ дотронуться до кисти, если хворала которая-нибудь изъ дочерей, и вообще работалъ спустя рукава. Нтъ, для него-то ужъ во всякомъ случа искусство не было важне всего на свт, какъ это иногда бываетъ для нкоторыхъ полу-сумасшедшихъ энтузіастовъ. Спрашивается, гд тотъ художникъ, который станетъ вкладывать свою душу въ картину, если знаетъ, что не получитъ за нее ни одного пенни и умретъ съ голоду, когда положитъ послдній мазокъ, тогда какъ, написавъ какую-нибудь знатную даму въ дв недли, получитъ за нее знатную сумму? Почему же художнику любить жену и дтей меньше, чмъ адвокату или сапожнику, и чувствовать голодъ слабе? Всего важне для человка его собственный душевный строй, душевный строй его близкихъ, отношеніе къ здшнему и иному міру, а трудъ его, высокій или низменный,— вопросъ второстепенный. Быть честнымъ человкомъ — важне, чмъ написать Сикстинскую Мадонну, или изваять Аполлона, способствовать тому, чтобы другіе были честными людьми,— еще гораздо важне.

Все это обсуждалось въ ‘Игрушечк’ очень пространно, и вс обитатели ея придерживались мннія главы дома. Для художника искусство должно быть дороже всего,— дороже жены, дтей, богатства, здоровья,— всего, даже честнаго имени! Такъ говорилъ Дормеръ, вытягивая впередъ свою обтянутую бархатомъ руку, съ сверкающимъ перстнемъ на мизинц, и вскор затмъ уводилъ друга въ столовую, гд ожидалъ ихъ изысканно-роскошный обдъ. Молодой Гамель соглашался съ высказанными взглядами, тмъ боле охотно, что Люси Дормеръ сидла рядомъ, благоговйно внимая проповди.

Пока жива была ея мать, молодой скульпторъ ни единымъ словомъ не обмолвился Люси о своей любви, неуловимые взгляды, неуловимыя чувства,— вотъ и все, что почти безсознательно соединяло молодыхъ людей. Если юноша любитъ дйствительно, ему такъ трудно заговорить о любви, двушк и подавно. Они молчали, но каждый чувствовалъ, что другой понимаетъ. Одно словечко было сказано Люси матерью: ‘Не думай о немъ слишкомъ много, пока не узнаешь наврное’, довольно неосмотрительно посовтовала мать.

— О нтъ, я совсмъ не буду о немъ думать!— отвчала Люси и стала думать о немъ день и ночь.

— Не понимаю, почему это мистеръ Гамель длается при теб совсмъ другимъ!— замтила Эйаля сестр.

— А по-моему онъ нисколько не длается другимъ,— отвчала Люси.

Эйаля встряхнула пышными кудрями и улыбнулась.

Затмъ событія стали чередоваться очень быстро. Мистрессъ Дормеръ заболла и умерла. Люси было уже не до того, чтобы мечтать о прекрасномъ юнош съ красивымъ лбомъ, короткими, какъ смоль черными волосами, мечтательнымъ, огненнымъ взоромъ, изящнымъ ртомъ, нжнымъ, хотя и мужественнымъ голосомъ. Несмотря на свое горе, она, однако, не совсмъ забыла новаго кумира и, услыхавъ, что отецъ вызвалъ его въ Римъ, спрашивала себя, неужели онъ никогда уже оттуда не вернется. Тутъ заболлъ Дормеръ, и Гамель пришелъ его навстить, чтобы проститься передъ отъздомъ.

— Я раздавленъ совершенно,— сказалъ художникъ.

Юноша прошепталъ что-то объ утшеніи, которое принесетъ съ собой время.

— Не мн,— сказалъ Дормеръ. Это все равно, что потерять глаза. Нельзя видть безъ глазъ.

Въ его случа это оказалось врно. Свтъ его угасъ.

На верхней площадк лстницы Гамель обмнялся нсколькими словами съ Люси.

— Можетъ быть, мн не слдовало безпокоить васъ своимъ посщеніемъ, но вы были такъ добры ко мн, что я не могъ ухать, не простясь.

— Онъ, наврное, радъ, что вы пришли.

— А вы?

— И я,— чтобы проститься.

Она протянула ему руку, которую онъ взялъ и продержалъ съ минуту, глядя ей въ глаза. Ни слова боле не было сказано, но Люси показалось, что было сказано многое.

Событія шли быстро. Эгбертъ Дормеръ умеръ, и Люси увезли въ Кингсбюри-Крессентъ. Когда однажды Эйаля заговорила о мистер Гамел, Люси попросила ее замолчать. Всякое упоминаніе о любви было для нея мучительнымъ, любовь была такъ недостижима, что объ ней нельзя было и мечтать, такъ священна, что объ ней не слдовало говорить. Да и можно ли говорить о любви, когда отецъ и мать оба умерли! Онъ ухалъ домой, ухалъ и никогда не вернется. Когда въ начал ноября пріхала въ Лондонъ Эйаля, та самая Эйаля, которая отправлялась въ Римъ, гд былъ Айзедоръ Гамель,— имя его не упоминалось между сестрами. Но Люси думала о немъ безпрерывно, вс ея долгія утра, долгіе вечера, долгія ночи были полны мыслью о немъ. Она не могла отдлаться отъ этой мысли. Для двушки, у которой много удовольствій въ жизни, предметъ ея любви значитъ не такъ ужъ много, или, по крайней мр, не все. Хотя бы этотъ предметъ во всхъ отношеніяхъ заслуживалъ любви, есть и другія вещи, которыя тоже что-нибудь да значатъ,— друзья, танцы, лошадь, театръ, братья и сестры, даже мать съ отцомъ. Но у Люси не было ничего. Айзедоръ Гамель промелькнулъ въ ея жизни какъ видніе, и воспоминаніе о немъ осталось ея единственнымъ въ мір достояніемъ. Само собою разумется, что объ этомъ достояніи она никогда не упоминала въ Кингсбюри-Крессент, и все благо, которое можно было изъ него извлечь, заключалось въ размышленіяхъ о немъ. Люси разсталась со своимъ другомъ и ни на какомъ жизненномъ перекрестк никогда боле не могла съ нимъ встртиться. Маленькая мастерская, выходившая въ большую, канула въ вчность. Если бы судьб угодно было создать Люси такою, какой была Эйаля, ее бы повезли въ Римъ. Онъ опять сталъ бы смотрть ей въ глаза и держать ее за руку. Тогда, можетъ быть… А теперь, даже если бы онъ пріхалъ въ Лондонъ, то не узналъ бы, гд она. Даже и въ такомъ случа имъ никогда не суждено было встртиться. Въ ту минуту, какъ она подумала объ этомъ,— уже въ который разъ!— она увидла, что Айзедоръ Гамель свернулъ съ дорожки, по которой она шла, и направился къ ступенямъ памятника.

Это былъ несомннно онъ, хотя ей видна была только его спина. Первымъ движеніемъ Люси было побжать за нимъ и назвать его по имени. Наступило уже начало января, и Люси прогуливалась по Кенсингтонскимъ садамъ, какъ длала это каждый день въ теченіе послднихъ двухъ мсяцевъ, ни разу никто не заговаривалъ съ ней, и она ни съ кмъ не заговаривала и не видала ни одного знакомаго лица. Кром дяди Рега и тетки Дозетъ, у нея какъ будто даже и вовсе не было знакомыхъ лицъ. И вотъ тотъ единственный человкъ, котораго ей хотлось видть больше всего на свт, очутился такъ близко, что она почти могла дотронуться до него рукой. Она остановилась, собираясь окликнуть его, но не могла сказать ни слова. Бжать за нимъ — мелькнуло въ ея голов, но было тотчасъ отвергнуто: этого нельзя было сдлать, даже подъ страхомъ потерять его на вки вковъ. Она стояла, почти задыхаясь, пока не потеряла его изъ виду, потомъ продолжала обычную прогулку.

Посл этого Люси гуляла неукоснительно каждый день и всегда пріостанавливалась на поворот дорожникъ памятнику. Не то, чтобы встртиться именно тамъ казалось ей боле вроятнымъ, но всмъ намъ свойственна надежда, когда мы потеряли что-нибудь дорогое, найти потерянное на томъ самомъ мст, гд мы видли его въ послдній разъ. Дни шли за днями, недли за недлями,— его все не было.

Въ письмахъ отъ Эйали, получавшихся за это время, говорилось, что возвращеніе Тринглей отложено до начала февраля, что Эйаля непремнно увидится съ Люси въ феврал, что она вовсе не намрена промчаться черезъ Лондонъ въ какія-нибудь полчаса, даже если тетка и будетъ настаивать на этомъ, что относительно свиданія съ сестрою она не послушается никого. Кое-что было и о Том: ‘О, Томъ, этотъ олухъ Томъ!’ Кое-что и объ Август: ‘Августа хуже, чмъ когда-либо. Вчера и третьяго дня мы совсмъ не говорили другъ съ другомъ.’ Такъ стояло въ письм, которое пришло дня за два до предполагаемаго возвращенія Тринглей.

Никакого опредленнаго дня они, собственно, не назначали, но, сообразивъ разныя обстоятельства, Люси ршила, что они должны пріхать завтра или послзавтра.

Совершая свою обычную прогулку, она сосредоточенно думала объ Эйал, сестра, казалось ей, весьма неосторожно подвергала себя большой опасности: разъ она жила въ одномъ дом съ Августой, не годилось воздерживаться отъ разговора съ нею. Люси была преисполнена опасностями Эйали, какъ вдругъ совершенно неожиданно передъ ней очутился Гамель. О томъ, чтобы окликнуть его, или стараться увидть лицомъ къ лицу, теперь не могло быть вопроса. Она шла по дорожк, глядя подъ ноги, какъ вдругъ кто-то громко произнесъ ея имя: Гамель былъ совсмъ рядомъ. Онъ шелъ не одинъ, а съ пріятелемъ, и Люси тотчасъ ршила только поклониться ему, что-нибудь пробормотать и пройти мимо. Ну, пристало ли двушк останавливаться въ публичномъ мст и разговаривать съ джентльменомъ, особенно если джентльменъ съ пріятелемъ? Она постаралась сдлать любезный видъ, поклонилась, улыбнулась, пробормотала что-то и хотла продолжать свой путь. Но потерять ее такъ скоро вовсе не входило въ расчеты Гамеля.

— Миссъ Дормеръ,— сказалъ онъ,— я видлся въ Рим съ вашею сестрою. Вы мн позволите сказать вамъ нсколько словъ о ней?

Отчего же бы ему и не сказать нсколько словъ объ Эйал? Онъ тотчасъ простился съ пріятелемъ и пошелъ по дорожк рядомъ съ Люси, объ Эйал, однако, могъ сообщить весьма немногое. Онъ видлъ и Эйалю и Тринглей и ухитрился проговориться о томъ, что лэди Трингль отнеслась къ нему не особенно благосклонно, когда онъ публично предъявилъ свое знакомство съ Эйалей, это показалось ему весьма забавнымъ. Затмъ онъ спросилъ Люси, гд она живетъ.

— У дяди, мистера Дозета,— сказала Люси,— въ Кингсбюри-Крессент.

На вопросъ, можно ли навстить ее, Люси отвтила, сильно красня, что у тетки нтъ большого пріема и домъ дяди совсмъ не похожъ на отцовскій.

— Неужели же я такъ совсмъ и не увижу васъ?— спросилъ онъ.

Ей не хотлось разспрашивать объ его собственныхъ планахъ, о томъ, поселился ли онъ окончательно въ Лондон или намревался вернуться въ Римъ. Она была такъ ужасно сконфужена, что боялась даже показать, что интересуется его длами.

— О да,— сказала она,— можетъ быть, мы когда-нибудь и встртимся.

— Здсь?— спросилъ онъ.

— Ахъ, нтъ, не здсь! Вдь это была простая случайность.

Говоря такимъ образомъ, она твердо ршила не гулять больше въ Кенсингтонскихъ садахъ. Вдруіъ онъ подумаетъ, что она можетъ согласиться назначить ему свиданіе! Это было бы ужасно, и Люси тотчасъ почувствовала присутствіе львовъ и необходимость укрыться отъ нихъ.

— Я думалъ о васъ каждый день съ тхъ поръ, какъ вернулся,— сказалъ онъ,— и не зналъ, гд васъ найти. Неужели же теперь, когда мы уже встртились, мн суждено опять потерять васъ?!

Потерять ее! Что онъ хотлъ этимъ сказать? Но вдь и она нашла друга,— она, такая одинокая на свт! Разв и для нея не было бы ужасно потерять его?

— Нельзя ли намъ встртиться гд-нибудь?

— Когда вернется Эйаля и они поселятся къ город, вроятно, я буду иногда бывать у лэди Трингль,— сказала Люси, твердо ршившись не сообщать ему своего адреса.

Направляя его къ Тринглямъ, она, по крайней мр, давала возможность наводить дальнйшія справки. Такъ онъ это и понялъ.

— Теперь мн, пожалуй, лучше идти,— сказала Люси, съ содроганіемъ чувствуя все неприличіе настоящаго разговора.

Гамель понялъ, что она просила его оставить ее, и исполнилъ ея желаніе.

— Вы не сердитесь на то, что я прошелся съ вами?

— О, нтъ.

Она попрежнему подала ему руку, и они попрежнему на прощанье обмнялись взглядомъ.

Люси пришла домой до наступленія сумерекъ, съ твердымъ намреніемъ разсказать тетк, по крайней мр, хоть то, что встртила стараго знакомаго, но оказалось, къ великому ея удивленію, что дядя уже вернулся со службы. Онъ выходилъ изъ Сомерсетъ-Гауза ровно въ половин пятаго, и обратный путь бралъ у него часъ съ четвертью. Люси знала это, и ране трехъ четвертей шестого никогда не видала дядю въ Кингсбюри-Крессент.

— Я получилъ письма изъ Рима,— сказалъ онъ торжественно.

— Отъ Эйали?

— Одно отъ Эйали къ теб. Вотъ оно. Другое отъ сестры ко мн. Кром того сегодня же получилъ письмо отъ твоего дяди, изъ Ломбардъ-Стрита. Совтую теб ихъ прочитать.

Въ голос дяди Дозета, пока онъ произносилъ эти слова, было что-то ужасно трагическое.

Читатель также долженъ будетъ прочесть эти письма, но лишь по прошествіи нсколькихъ главъ.

V.
Въ Гленбоджи.

А теперь намъ предстоитъ вернуться назадъ и посмотрть, какъ провела осень и зиму Эйаля. Среди нжныхъ привтствій тетки и кузины, ее тотчасъ умчали въ Гленбоджи, осыпали всевозможными благами, въ вид подарковъ и приспособленій для комфорта, и, несмотря на ея молодость, снабдили деньгами, что также было довольно пріятно. Хотя Эйаля, само собою разумется, была въ глубочайшемъ траур, ей внушили, что и трауръ можно сдлать привлекательнымъ, если не щадить издержекъ. Трингли никогда не щадили издержекъ и сначала Эйаля находила удовольствіе въ расточительности изобилія. Но не прошло и двухъ недль, какъ ей стало казаться, что даже банковые билеты теряютъ истинную красоту, если употреблять ихъ вмст папильотокъ. Если бы пошелъ дождь изъ ’64 Леовиля’, который я считаю самымъ божественнымъ изъ всхъ нектаровъ, я бы, наврное, даже и не прикоснулся къ нему. Эйаля безъ всякихъ разсужденій очень скоро не взлюбила великолпіе Тринглей. Въ ‘Игрушечк’ было много роскоши, но къ этой роскоши всегда примшивалось сознаніе ея незаконности и бозразсудно потраченныхъ денегъ, что, конечно, придавало ей особую прелесть. Возьмемъ, напримръ, хоть хорошенькую шляпку, разв она не становится лучше вслдствіе сознанія, что пріобртеніе ея было поступкомъ нсколько предосудительнымъ? Всевозможныя шляпки, всевозможные клареты, всевозможныя лошади появлялись въ Куинсъ-Гет и Гленбоджи безъ всякой видимой предосудительности. Они также не подлежали сомннію, какъ хлбъ и масло къ завтраку.

У сэра Томаса была манера,— хорошая или дурная, сказать трудно,— выливать свое богатство на семью, какъ будто это была вода, безпрерывно переполняющая горное озеро. Для Эйали, романтической, поэтической Эйали, это скоро сдлалось непріятно.

Пожалуй, единственное удовольствіе, которое остается людямъ очень богатымъ, заключается въ размышленіяхъ о лишеніяхъ бдняковъ. И шляпки, и кларетъ, и лошади уже потеряли свою привлекательность, но дряхлыя коляски и старыя шляпы сосдей еще имютъ нкоторую прелесть. Изъ этого-то источника, какъ казалось Эйал, Трингли почерпали большую часть своихъ развлеченій. И сэръ Томасъ, на свой ладъ, наслаждался тою же забавой, но его ладъ былъ не совсмъ понятенъ для Эйали. Замчанія въ род того, что гуддерсфильдскій фабрикантъ Врекатластъ принужденъ распродать свои картины или что вс грандіозныя предпріятія Шодди и Стуфгудса за послдніе два года велись на фу-фу, имли для нея слишкомъ туманное значеніе и не могли ее оскорбить. Но когда тетка говорила въ ея присутствіи, что такимъ людямъ, какъ Нудльсы, гораздо лучше было бы совсмъ не имть помстья въ Шотландіи, такъ какъ они принуждены были отдавать его внаймы, а Августа намекала, что лэди Софія Смалуэръ заложила свои брилліанты,— Эйаля чувствовала, что ближайшіе и милйшіе ея родственники издавали отвратительный запахъ денегъ.

Изъ всей семьи, сэръ Томасъ, пожалуй, оказывалъ ей наиболе неизмнную доброту, хоть онъ вовсе не выглядлъ добрымъ человкомъ. Она была хороша собой, а онъ, несмотря на свое безобразіе, любилъ смотрть на хорошенькія вещи. Можетъ быть, эта доброта происходила отчасти и оттого, что собственная жена и дочери немного надоли ему, он были такими, какими онъ самъ ихъ создалъ, но все же приходились ему не по вкусу. И вотъ дядя Томъ издалъ общій приказъ, чтобы съ Эйалей обращались совершенно такъ, какъ будто она ему родная дочь, и сообщилъ жен о намреніи сдлать приписку къ своему духовному завщанію въ пользу племянницы.

— Нужно ли это?— спросила лэди Трингль, начинавшая чувствовать нкоторую естественную ревность.

— Долженъ же я что-нибудь сдлать для двчонки, разъ беру ее на свои руки,— сказалъ сэръ Томасъ грубо. Вдь дамъ же я ей что-нибудь, если она соберется замужъ, все равно и такъ.

На этомъ разговоръ прекратился, но когда сэръ Томасъ похалъ въ городъ, приписка была сдлана.

Эйаля гршила скоре глупостью, чмъ неблагодарностью, въ своемъ непониманіи той семьи, куда попала. Разставаясь съ Люси, она общала ‘слушаться’ тети. Въ ‘Игрушечк’ ни о какомъ послушаніи не могло быть и рчи. Если ужъ кто кого слушался, такъ скоре родители слушались дочерей. Люси, да и Эйаля также, отчасти сознавала это, и Эйаля именно поэтому общала ‘слушаться’ тети.

— И дяди Томаса,— прибавила Люси съ ласковой мольбой.

— Конечно,— отвчала Эйаля, которая въ то время боялась дяди. Вскор она убдилась, однако, что сэръ Томасъ не требовалъ ршительно никакого послушанія. Его надо было только цловать по утрамъ и по вечерамъ, да принимать подарки, которые онъ ей длала.. Это былъ самый удобный дядя, и Эйаля почти полюбила его. Тетя Эммелина также не предъявляла особыхъ требованій, хотя отличалась взбалмошностью и по временами, проявляла непріятный характера.. Камень преткновенія составляла Августа. Люси ничего не сказала о послушаніи Август, и Эйаля не намревалась слушаться Августы. А Августа-то именно и требовала послушанія.

— Ты никогда мной не командовала,— сказала Эйаля Люси, встртившись съ ней въ Лондон во время прозда Тринглей.

Въ ‘Игрушечк’ была республика, вс жители и постители этой республики пользовались свободой и равенствомъ. Республиканскій духъ составлялъ основу всей жизни. Эйаля любила равенство и боле всего равенство между сестрами. Что-нибудь сдлать для Люси? О, да, конечно, сдлать все, всмъ пожертвовать, не потому, что она старшая, а потому что она всмъ сестрамъ сестра! А ужъ если она не была обязана прислуживать Люси, съ какой стати она будетъ прислуживать Август? Между тмъ Августа желала именно этого. Одинъ разъ она послала Эйалю наверхъ, другой разъ — внизъ. Эйалю пошла, но ршила не давать спуску кузин. На слдующее утро, въ присутствіи тетки Эммелины и Гертруды, въ присутствіи двухъ чужихъ дамъ, которыя пріхали съ визитомъ, она попросила Августу сбгать наверхъ и принести ей альбомъ. Эйаля продумала объ этомъ и прособиралась съ духомъ всю ночь и все утро. Но ршеніе ея было твердо, произнести слова оказалось очень трудно, но она все-таки ихъ произнесла. Вс присутствующія дамы остолбенли отъ удивленія при такомъ неслыханномъ поступк.

— Августа, кажется, занята,— сказала тетка Эммелина.

— Да? Ну, все равно,— отвчала Эйаля.

Наступило молчаніе. Августа продолжала, не двигаясь съ мста, вязать шелковый кошелекъ и не сказала ни слова.

Если бы Эйаля предварительно знала великую тайну, или великую новость, занимавшую всю семью, она бы, вроятно, воздержалась отъ своего безумнаго предложенія. Августа была помолвлена съ высокопочтеннымъ Септимусомъ Трафикомъ, представителемъ порта Глазго. Когда молодая двица уже почти-что невста, ну, къ лицу ли ей бгать взадъ и впереди, по лстниц, какъ какой-нибудь двчонк? Такой бготней славилась въ ‘Игрушечк’ Эйаля. Да и вся семья съ величайшей готовностью и проворствомъ бгала по лстниц. ‘Ахъ, папа, моя корзинка осталась на скамейк!’ Рчь шла о скамейк въ трехъ-аршинномъ садик за домомъ. Въ два прыжка папа былъ уже въ садик, въ три возвращался обратно, вмст съ корзинкой,— очень довольный тмъ, что его двочка о чемъ-то его попросила. Эйаля бгала по его порученіямъ, какъ нкій неуловимый Аріель. Если бы она знала о предполагаемомъ брак, то, наврное, поняла бы чисто-двичьимъ инстинктомъ, что положеніе Августы въ настоящее время давало ей право на избавленіе отъ какихъ бы то ни было порученій. Будь она сама помолвлена, она бы, наврное, бгала проворне, чмъ когда-либо, подъ вліяніемъ жизнерадостнаго оживленія своихъ новыхъ горизонтовъ. Уваженіе къ сану невсты было въ ней такъ сильно, что заставило бы ее даже подчиниться Август. Но вплоть до ныншняго дня ей ничего не было сказано.

— Теб не слдовало просить Августу сходить наверхъ,— сказала тетка Эммелина тономъ мягкаго упрека.

— О, я не знала,— сказала Эйаля.

— То-есть, ты хочешь сказать, что разъ она тебя посылаетъ, ты тоже можешь ее посылать? Но вдь тутъ есть разница.

— Я и не знала,— повторила Эйаля, уже вооружаясь на тотъ случай, если разница будетъ истолкована въ предполагаемомъ ею смысл.

— Я хотла сказать теб раньше, но, все равно, скажу теперь: Августа помолвлена съ высокопочтеннымъ мистеромъ Септимусомъ Трафикомъ. Онъ второй сынъ лорда Бордотрэда и членъ Парламента.

— Боже мой!— воскликнула Эйаля, тотчасъ признавшая въ глубин души, что противъ разницы, о которой теперь шла рчь, нельзя было предпринимать никакихъ военныхъ дйствій.

Тетка Эммелина, по правд сказать, кром этой разницы имла въ виду также и другую, но у нея не хватило смлости это высказать.

— Да, вотъ въ чемъ дло. Онъ пользуется въ настоящее время большимъ уваженіемъ, какъ общественный дятель, и голова Августы, само собою разумется, биткомъ набита разными мыслями. Вс эти письма въ ‘Times» относительно спроса и предложенія написаны имъ.

— Неужели, тетя?

Эйаля чувствовала, что если голова Августы занята соображеніями о спрос и предложеніи, то Августу не годилось посылать наверхъ за альбомомъ. Относительно головы Августы, она, впрочемъ, была не совсмъ уврена. Существованіе жениха, однако, не подлежало сомннію, и это могло служить достаточнымъ основаніемъ.

— Если бы мн сказали раньше, я бы не попросила ее,— сказала Эйаля.

Тутъ лэди Трингль объяснила, что говорить о свадебныхъ веселостяхъ они до сихъ поръ считали неумстнымъ, въ виду печали, постигшей семейство Дормеровъ. Эйаля приняла это за извиненіе, и ничего боле не было говорено о ея дерзновенной просьб къ кузин. Между женщинами, однако, все же сохранилось такое впечатлніе, какъ будто Эйаля, вмсто благодарности, выказала наклонность къ мятежу.

На слдующій день пріхалъ м-ръ Трафикъ, чмъ и объяснялась, вроятно, необходимость сообщить великую новость. Никогда въ жизни Эйаля не удивлялась такъ, какъ когда впервые увидла его. У нея самой никогда еще не было возлюбленнаго, и она никогда еще не мечтала его имть, но все-таки имла ясное представленіе о томъ, каковъ долженъ быть возлюбленный. По ея мннію, напримръ, Айзедоръ Гамель могъ быть очень хорошимъ возлюбленнымъ — для Люси. Гамель былъ молодъ, хорошъ собой, могъ много и хорошо говорить о такомъ общемъ вопрос, какъ искусство, хотя робость мшала ему высказываться свободно въ присутствіи любимой двушки. По мннію Эйали, все это было совершенно такъ, какъ слдовало. Она твердо ршила, что Гамель и Люси должны сдлаться возлюбленными и собиралась очень любить своего зятя. Но высокопочтенный Септимусъ Трафикъ!… ‘Пожалуй, самъ дядя Томъ больше годится въ возлюбленные!’ сказала себ Эйаля.

М-ра Трафика, впрочемъ, не въ чемъ было упрекнуть. Онъ ничмъ не отличался отъ прочихъ дловитыхъ и работящихъ членовъ Палаты Общинъ, имющихъ скоре за сорокъ, чмъ подъ-сорокъ лтъ. Немного облыслъ, немного посдлъ, немного расплылся и потерялъ румяную упругость, несовмстимую, къ сожалнію, съ поздними часами и множествомъ длъ. Наружность его не была ни особенно безобразна, ни карикатурна. Онъ выглядлъ человкомъ дловымъ, совершенно непричастнымъ ни искусству, ни наслажденіямъ жизни. ‘Не особенно было бы пріятно сидть на берегу ручья и рядомъ имть — его’, думала про себя Эйаля. М-ру Трафику это, вроятно, доставило бы большое удовольствіе, будь у него свободное время, но Эйал казалось, что такому человку не можетъ быть никакого дла до любви. Какъ только она его увидала и вникла въ тотъ фактъ, что Август предстояло сдлаться его женою, она тотчасъ поняла, что посылать Августу за альбомомъ было немыслимо.

Въ тотъ вечеръ Августа обращалась съ кузиной ласкове, чмъ обыкновенно. Теперь, когда тайна открылась, Эйаля не могла не признать всю важность ея положенія.

— Ты никогда о немъ не слыхивала?— спросила она Эйалю.

— Никогда.

— Это потому, что ты не слдила за преніями.

— Никогда. Какія преніи?

— М-ръ Трафикъ считается въ Палат Общинъ большимъ знатокомъ по части всего, что касается торговли.

— Да?

— Это самый великій вопросъ, какой существуетъ въ мір.

— Что? Палата Общинъ? Не думаю, чтобы она могла сравниться съ искусствомъ.

Августа дважды вздернула носъ: въ первый разъ въ вид протеста противъ художниковъ,— м-ръ Дормеръ былъ не боле, какъ художникъ, во второй — противъ невжества Эйали, предполагавшей, что подъ ‘вопросомъ’ Августа могла разумть Палату Общинъ.

— М-ръ Трафикъ, вроятно, попадетъ въ министерство,— сказала она.

— А разв онъ еще не попалъ?

— Нтъ еще.

— Пожалуй, онъ будетъ ужъ очень старъ тогда.

Это было ужасное замчаніе. Когда молодыя двушки двадцати-пяти лтъ выходятъ за джентльменовъ пятидесяти-четырехъ, он примиряются съ несомннною, всми признанною старостью. Он видятъ, что гораздо лучше — заявлять о своемъ намреніи совершенно открыто, и заявляютъ: ‘М-ръ Уокеръ, по своимъ годамъ, конечно, могъ бы быть моимъ отцомъ, но я ршила, что для меня такъ будетъ лучше всего.’ Такимъ образомъ, заборъ перепрыгивается, и все идетъ какъ по маслу. Но когда жениху только сорокъ пять лтъ, онъ считается еще настолько молодымъ, что разница въ возраст можетъ быть сглажена и не слишкомъ бросаться въ глаза. Августа всячески старалась сгладить эту разницу: сорокъ пять лта, она мало-по-малу превратила въ ‘подъ сорокъ’, хотя вс гербовники единогласно опровергали такое заявленіе, возлюбленнаго своего называла Септимусомъ и готова была хоть сейчасъ сидть съ нимъ на берегу ручья, если бы на такую забаву у него нашлось хоть полчаса досуга. И вотъ, когда Эйаля замтила, что если возлюбленный имлъ намреніе получить казенную должность, то лучше было съ этимъ поспшить, неравно онъ сдлается ужъ очень старъ, Август стало не особенно пріятно.

— Лордъ Бордотрэдъ былъ гораздо старше, когда поступилъ на службу,— сказала она. Друзья Септимуса, наоборотъ, совтуютъ ему не слишкомъ торопиться. Но я никогда въ жизни не видала никого, кто былъ бы такъ невжественъ въ подобныхъ вещахъ, какъ ты, Эйаля.

— Ну, онъ можетъ быть ужъ и не такъ старъ, какъ кажется,— сказала Эйаля.

Легко себ представить, что все это отнюдь не послужило къ дальнйшему сближенію кузинъ. Въ голов Августы возникло весьма ясное представленіе о неблагодарности Эйали. Бездомная, нищая сирота, взятая въ семью, длала все сплошь одни только непріятности. Молода? Конечно, она была молода, но будь она такъ же стара, какъ самъ Маусаилъ,— не могла бы вести себя боле дерзко. Для нея, Августы, это, впрочемъ, безразлично: ей предстояло вскор ухать, но для матери и Гертруды будетъ очень тяжело. Въ такомъ-то смысл Августа отзывалась объ Эйал въ разговор съ матерью.

Затмъ возникла новая непріятность, еще боле несносная для Эйали. Тому Тринглю, состоявшему при Ломбардъ-Стритской контор, единственному сыну, наслднику титула и, вроятно, большей части состоянія, заблагоразсудилось принять ея сторону и записаться въ ея преданнйшіе друзья. Вначал Эйаля ничего не имла противъ него, какъ противъ кузена, и обращалась съ нимъ дружелюбно. Но въ одинъ несчастный день онъ что-то сказалъ или какъ-то посмотрлъ такъ, что Эйаля не могла не понять его и сейчасъ же начала его опасаться. Томъ не походилъ на Айзедора Гамеля и былъ весьма далекъ отъ представленія Эйали объ идеальномъ возлюбленномъ, хотя вовсе не заслуживалъ названія олуха, болвана и идіота, которыя она давала ему въ письмахъ къ сестр.

Онъ учился сначала въ Итон, потомъ въ Оксфорд, промоталъ кучу денегъ и научился очень немногому, затмъ отецъ взялъ его изъ университета, посадилъ въ контору и объявилъ, что онъ пойдетъ отлично. Томъ любилъ одваться, держалъ четыре-пять охотничьихъ лошадей, но здилъ на нихъ довольно плохо, много говорилъ объ охот, но охотился немного, былъ толстъ и неуклюжъ, очень походилъ на отца, хотя не имлъ того степеннаго вида, который года придаютъ громоздкимъ людямъ. По наружности онъ вовсе не выполнялъ условій, необходимыхъ для возлюбленнаго въ глазахъ такой двушки, какъ Эйаля, но сердце имлъ доброе и преданное. По крайней мр, Эйал онъ былъ преданъ ужасно. Любовь его представлялась ей сначала просто нелпостью.

— Если ты будешь такъ глупо себя вести, Томъ, я никогда больше не стану съ тобой говорить,— сказала она ему однажды и даже тогда не понимала еще, что любовь эта — не просто глупая шутка съ его стороны.

Шутка, пока она казалась ей таковою, была крайне непріятная, а впослдствіи, когда приняла характеръ боле серіозный,— сдлалась боле чмъ непріятной.

Она всми силами отвергала его любовь, но все же не могла заставить его молчать. Чтобы столь косолапый молодой человкъ могъ и взаправду влюбиться, влюбиться въ нее,— казалось ей совершенно невроятнымъ. Такъ оно, однако, и было. Потомъ она стала бояться, какъ бы кто-нибудь этого не замтилъ, боялась и въ то же время думала обратиться къ теткиной помощи. ‘Говорю жь я теб, что мн до тебя совершенно все равно, пожалуйста, перестань’, повторяла она. Но онъ не переставалъ, и, хотя тетка этого не замчала, Августа замтила и подала Эйал совтъ, тономъ весьма презрительнымъ.

— Эйаля,— сказала она,— теб бы не слдовало завлекать Тома.

Завлекать! Возможно ли, чтобы двушка употребила такое выраженіе, обращаясь къ своей сверстниц! Какая бездна несправедливости заключалась въ такомъ выраженіи! Какое отсутствіе того чувства, которое, по теоріи Эйали, должно было существовать между сестрами, кузинами или просто подругами при обсужденіи подобныхъ вопросовъ! Завлекать! А между тмъ именно Августа-то и обязана была помочь ей въ настоящемъ затрудненіи.

— Ахъ, Августа, какая ты злая, однако!— сказала Эйаля, быстро обертываясь къ кузин.

— Вроятно, ты находишь это потому, что я не считаю нужнымъ гладить тебя по головк!

— Гладить по головк! За что? Томъ невыносимъ. Онъ иногда доводитъ меня до того что, я готова бжать къ тет. Но ты еще хуже. Ахъ, ты Господи!— заключила Эйаля, съ содроганіемъ думая о непростительномъ въ женщин коварств, въ которомъ провинилась противъ нея кузина.

Пока они были въ Гленбоджи, все это не имло дальнйшихъ послдствій. Тома выписали въ Ломбардъ-Стритъ, а тетка Эммелина не заподозрла ничего,— такъ, по крайней мр, думала Эйаля. Когда Томъ ухалъ, ей казалось, что до слдующаго свиданія съ нимъ осталась цлая вчность. Они собирались въ Римъ, куда онъ долженъ былъ пріхать не ране января. До тхъ поръ онъ могъ забыть свою глупость. Эйаля, однако, ршила, что никогда не забудетъ злокозненнаго поведенія Августы. Она, какъ и сознавалась сестр, терпть не могла Августы. Въ такомъ-то настроеніи находилась вся семья, отправляясь въ Римъ.

VI.
Въ Рим.

Во время путешествія и пребыванія въ Рим, Эйаля наслаждалась очень многимъ, но даже эти удовольствія были сопряжены съ нкоторой тревогой. Въ Гленбоджи всмъ было извстно, что она, въ сущности, никто, бдная племянница, изъ милости принятая въ домъ. Въ то утро, когда она приказала Август сходить наверхъ, об дамы, пріхавшія съ визитомъ, выпучили глаза отъ изумленія и, конечно, не сдлали бы этого, если бы то же приказаніе относилось къ Эйал. Въ Рим между тмъ вышло какъ-то такъ, что Эйаля оказалась какъ будто важне самихъ Тринглей. Не подлежало никакому сомннію, что многія приглашенія лэди Трингль, Августа и Гертруда получили исключительно благодаря Эйал, и хуже всего было то, что сами он вскор начали это подозрвать. Иногда ихъ приглашали не всхъ: которую-нибудь изъ барышень пропускали, но Эйалю — никогда. Нкоторыя важныя дамы, отличавшіяся скоре хорошимъ вкусомъ, чмъ добродушіемъ, пытались даже получить Эйалю одну, не обременяя себя Тринглями. Когда Августа поняла это,— Августа, помолвленная съ высокопочтеннымъ Септимусомъ Трафикомъ, членомъ Парламента,— она почувствовала то, что возможно себ представить, но лучше не описывать.

— Не пускай ее, мама!— сказала она лэди Трингль въ одно прекрасное утро.

— Homarchesa такъ на этомъ настаивала!

— Богъ съ ней, съ маркезой! Велика птица! Это все подстроила Эйаля, чтобы встртиться съ мистеромъ Гамелемъ. Видть не могу, что она продлываетъ!

— Мистеръ Гамель былъ очень близокъ съ ея отцомъ.

— Я совершенно этому не врю.

— Однако, онъ наврное бывалъ у нихъ въ дом. Я помню, что видла его.

— Можетъ быть. Это все-таки не причина, чтобы гоняться за нимъ, какъ гоняется Эйаля. Какая тутъ marchesa? Просто Айзедоръ Гамель!

Такъ было гораздо легче, чмъ думать, что Эйалю попросятъ пть, будутъ съ нею носиться, восхищаться ею и танцовать съ нею, просто потому что Эйаля — Эйаля, а они, Трингли, не взирая на Гленбоджи, Мерль-Паркъ и Куинсъ-Гетъ,— ни къ чему. Однако, когда въ это самое утро тетка Эммелина объявила племянниц, что ей лучше не ходить на пикникъ маркизы, племянница отвчала просто, что она уже общала, и пошла.

Въ то время никого изъ мужчинъ не было съ ними. Сэръ Томасъ ухалъ, а Томъ Трингль еще не прізжалъ. На Рождеств пріхалъ очень не на долго мистеръ Септимусъ Трафикъ, какихъ-нибудь четыре-пять дней,— доле пробыть онъ не могъ, такъ какъ Предложеніе и Спросъ требовали всего его вниманія передъ наступленіемъ парламентской сессіи, къ которой слдовало приготовиться. Въ теченіе этихъ пяти дней, однако, онъ могъ, подъ руководствомъ Августы, посвятить себя всецло красотамъ Рима.

Конечно, онъ не ночевалъ въ палаццо Руперти, гд у лэди Трингль, какъ она любила сообщать знакомымъ, были ‘апартаменты’ въ первомъ этаж, но лъ, пилъ и почти жилъ тамъ, что сдлало совершенно необходимымъ возвстить жителямъ Рима о предстоящемъ возведеніи Августы въ санъ высокопочтенной мистрессъ Трафикъ, иначе столь интимныя отношенія могли бы показаться странными или подать поводъ къ весьма обиднымъ предположеніямъ, въ род того, которое было высказано маркизой, принявшей мистера Трафика за старшаго брата лэди Трингль. Августа, впрочемъ, нисколько не стыдилась своего возлюбленнаго. Она думала, вроятно, что когда станетъ извстно ея положеніе нареченной жены столь великаго человка,— всякія двери отворятся передъ нею по крайней мр такъ же широко, какъ передъ кузиной, и въ настоящее время чувствовала себя особой весьма значительной. Вскор ей предстояло передать мистеру Трафику капиталецъ въ 120,000 фунтовъ, а мистеръ Трафикъ, въ качеств младшаго сына лорда Вордотрэда, былъ обезпеченъ очень скромно. Да, принимая въ соображеніе собственное состояніе, чинъ и высокое званіе жениха, врядъ ли можно было найти другую молодую женщину равную ей по значенію! Для мистера Трафика ужъ во всякомъ случа значеніе было весьма велико. Въ этомъ она не сомнвалась. И вотъ когда она узнала, что Эйаля приглашена на большой балъ у маркизы, гд долженъ былъ присутствовать и мистеръ Трафикъ, и куда не позвали никого изъ Тринглей,— душа ея вскипла гнвомъ.

Взобрать себ въ голову, что м-ръ Трафикъ подавалъ поводъ къ ревности, оказывая вниманіе кузин,— было съ ея стороны очень глупо, и еще глупе было вообразить, что кузина разставляла ему маленькія стки.

Бдная Эйаля! Намъ предстоитъ очень близко познакомиться съ ней и пожалуй лучше будетъ теперь же объяснить, что о мужчинахъ, или о нкоемъ воображаемомъ мужчин, понятія ея въ то время отличались полной отвлеченностью. Въ юной голов ея носились смутныя представленія о красот любви. Конечно, безъ героя обойтись невозможно. Но герой въ ея мечтахъ былъ почти что неземнымъ созданіемъ, по крайней мр, эирнымъ. Это былъ экстрактъ поэтической прелести, лишенный всякихъ атрибутовъ въ вид наружности, чертъ лица и положенія въ свт, небесное видніе, посвящающее все свое время тому, чтобы обожать ее и длать самой блаженной женщиной въ мір. Когда она признала Айзедора Гамеля годнымъ для Люси возлюбленнымъ, это была съ ея стороны первая и единственная уступка дйствительности. Айзедоръ Гамель былъ, несомннно, очень красивъ, несомннно обладалъ богатыми дарованіями, но даже онъ нимало не соотвтствовалъ ея требованіямъ относительно собственнаго своего героя. У этого героя должны были быть лазоревыя крылья, а на Гамел былъ обыкновенный пиджакъ и жилетъ, безъ всякой эирности. Герои съ лазоревыми крыльями существовали, насколько ей было извстно, только въ воображеніи, а такъ какъ для Люси ей хотлось настоящаго возлюбленнаго, то оставалось помириться на Айзедор Гамел. Но сама она слишкомъ дорожила своей мечтой, чтобы спуститься на землю. Вотъ каково было положеніе длъ, когда Августа возымла удивительную глупость заподозрть Эйалю въ склонности къ своему м-ру Трафику.

Эйал предстояла возня съ Томомъ, который былъ для нея все равно что ньюфаундлендская собака, когда она прыгаетъ на васъ тотчасъ посл купанья въ грязной луж. Эйаля ничего не имла противъ Тома, лишь бы она, предавался своей собачьей рзвости на приличномъ разстояніи. Но когда Томъ обдавалъ ее грязными брызгами, онъ становился совершенно невозможенъ. Этого Августа не понимала. Со стороны м-ра Трафика нечего было опасаться собачьей рзвости, онъ не огрызался на Эйалю, и Эйаля благоволила къ нему точно такъ же, какъ благоволила и къ дяд. Такіе люди въ ея представленіи походили боле на собакъ, чмъ на возлюбленныхъ. Она пла, когда м-ръ Трафикъ просилъ ее пть, что-то нарисовала ему, ходила съ нимъ въ Колизей, дразнила его ‘предложеніемъ и спросомъ’ и была чрезвычайно мила. Не мудрено, если м-ръ Трафикъ любовался ею!

— Мн, право, кажется, что ты вчера вечеромъ позволяла себ излишнія вольности въ обращеніи съ мистеромъ Трафикомъ,— сказала Августа въ одно прекрасное утро.

— Вольности! Какія такія?

— Ты смялась надъ нимъ.

— О, онъ это любитъ,— замтила Эйаля. Все время, пока мы были на верхушк Св. Петра, я его дразнила его спичами. Онъ мн позволяетъ говорить ршительно все, что придетъ въ голову.

Это было ужасно. Во-первыхъ, возлюбленные уже обмнялись нкоторыми замчаніями по поводу восхожденія на Св. Петра, въ которомъ Августа отказалась участвовать, она настаивала, чтобы Септимусъ также остался съ нею внизу, что разстроило бы все предпріятіе, но Септимусъ все-таки ползъ, оставивъ Августу наедин съ матерью въ продолженіе цлаго часа. Гертруда, конечно, пошла наверхъ, но Гертруда отстала во время восхожденія. Эйаля бжала въ припрыжку по безконечной лстниц, и восхищенный м-ръ Трафикъ, пыхтя и задыхаясь, проворно трусилъ за нею. Одно это, вмст съ размышленіями о пріятномъ времяпрепровожденіи Септимуса на верхушк, было уже достаточно плохо. А теперь еще Эйаля утверждала, что дразнитъ Септимуса и что ему, Септимусу, это доставляетъ удовольствіе. Еще того не доставало!

— Онъ, вроятно, считаетъ тебя ребенкомъ,— сказала Августа,— но если ты дитя, то должна умть вести себя.

— Да, онъ, вроятно, замтилъ разницу.

Она и понятія не имла, что могли значить такія слова,— сказала ихъ просто на втеръ. Но для Августы все стало ясно: Эйаля открыто объявила, что ея возлюбленный, ея Септимусъ предпочиталъ боле юную красоту созрвающимъ прелестямъ дамы своего сердца, или, можетъ быть, нашелъ шутки Эйали боле себ по вкусу, чмъ степенное поведеніе Августы.

— Ты самая дерзкая двчонка, какую я когда-либо видла въ жизни,— сказала Августа, встала со стула и медленно пошла вонъ изъ комнаты.

А Эйаля смотрла на нее выпучивъ глаза, но все же понимая отчасти причину такого гнва.

Затмъ появился на сцену серіозный вопросъ о бал. Маркиза просила, чтобы ея дорогой маленькой пріятельниц, Эйал Дормеръ, позволили пріхать на вечеринку, которую устраивали двочки. Двочки такъ любили Эйалю! Хлопотъ — никакихъ. Карета, все равно, за кмъ-то куда-то подетъ, Эйалю привезутъ и отвезутъ домой. Эйаля тотчасъ объявила, что намрена хать, и тетка Эммелина дала свое позволеніе, къ негодованію Августы, которая утверждала, что вечеринка будетъ однимъ изъ самыхъ большихъ баловъ во всемъ сезон и что все это неправда, тмъ не мене дло было уже ршено помимо нея.

Участіе въ немъ м-ра Трафика имло, однако, боле близкое къ ней отношеніе.

— Септимусъ,— сказала она,— я бы не желала, чтобы ты былъ на вечер у этой женщины.

Септимуса пригласили наканун самаго бала, какъ только маркиза узнала о его прізд.

— Почему же, сокровище мое?

— Она нехорошо поступила съ мамашей и со мной.

— Эйаля детъ.

Онъ не иметъ никакого права называть ее Эйалей, подумала Августа.

— Кузина поступаетъ въ этомъ отношеніи очень дурно, мамаш не слдовало бы пускать ее. Богъ знаетъ, кто эта маркиза Вальдони.

— И она и мужъ ея принадлежатъ къ высшей римской аристократіи,— замтилъ м-ръ Трафикъ, весьма свдущій въ этихъ длахъ.

— Какъ бы то ни было, они поступили съ нами очень дурно, и я убдительно прошу тебя не здить. Она пригласила Эйалю и пригласила тебя,— все равно, что изъ одного и того же дома, это слишкомъ бросается въ глаза. Теб не слдуетъ хать.

Можетъ быть, м-ру Трафику и ране уже приходилось подвергаться попыткамъ къ стсненію его свободы, можетъ быть, ему нравилось знакомство съ маркизой, можетъ быть, ему нравилась Эйаля Дормеръ. Какъ бы то ни было, онъ не уступилъ.

— Милая Августа, мн непремнно надо туда похать, хоть на полчаса.

Тонъ, которымъ были произнесены эти слова, былъ уже знакомъ Август, она не любила его и, когда слышала, всегда начинала думать о своихъ ста двадцати тысячахъ фунтовъ. М-ръ Трафикъ немедленно удалился, а Августа немедленно стала думать о ста двадцати тысячахъ.

Они похали оба, и Эйаля и м-ръ Трафикъ, при чемъ м-ръ Трафикъ, вмсто того, чтобы провести на вечер полчаса, привезъ Эйалю домой въ три часа ночи. Хотя онъ былъ немногимъ моложе сэра Томаса, но все еще танцовалъ, и танцовалъ очень хорошо, къ удивленію Эйали, которая тотчасъ ршила на слдующее же утро обрадовать кузину Августу, распространившись о моложавости ея жениха. Къ чаю Эйаля не явилась, но за завтракомъ была преисполнена баломъ.

— Ну да, конечно. Наврное, было не мене двухсотъ человкъ.

— Хороша вечеринка!— презрительно замтила Августа.

— Должно быть, это такъ принято называть у италіанцевъ,— сказала Эйаля.

— Принято у италіанцевъ! Терпть не могу всего, что принято у италіанцевъ.

— М-ру Трафику тамъ очень понравилось. Онъ, наврное, будетъ теб разсказывать. Вотъ не воображала, чтобы онъ любилъ танцовать.

Августа молча встряхнулась и вздернула носъ кверху. Лэди Трингль сочла необходимымъ вступиться за избранника дочери.

— Почему же бы и не танцовать м-ру Трафику, какъ всмъ прочимъ джентльменамъ!

— О, я, право, не знаю. Мн казалось, что человкъ, который произноситъ такъ много спичей въ Парламент, долженъ не о томъ думать. Я-то очень рада, что онъ танцуетъ, и танцовала съ нимъ три раза. Онъ вальсируетъ такъ же легко, какъ будто… ‘Какъ будто онъ молодой человкъ’, хотла она сказать, но во время остановилась.

— Онъ лучшій танцоръ, съ какимъ мн когда-либо приходилось танцовать,— сказала Августа.

— Да вдь ты почти никогда не танцуешь.

— Предоставь мн самой судить объ этомъ,— сказала Августа съ сердцемъ.

Слдующій день былъ послднимъ днемъ пребыванія м-ра Трафика въ Рим, и между нимъ и Августой произошла такая ссора, что въ теченіе нсколькихъ часовъ вся семья считала разрывъ неминуемымъ. На слдующій день посл бала м-ръ Трафикъ прогуливался съ Эйалей по Пинчіо, оставивъ Августу съ матерью далеко позади. Въ теченіе цлой четверти часа,— цлаго дня, какъ казалось Август,— между ними было разстояніе, по крайней мр, въ двсти ярдовъ, Не то, чтобы невста особенно тяготилась разлукой, но вниманіе, оказанное Эйал, было для нея невыносимо. На слдующее утро она, какъ говорится, высказала жениху всю правду.

— Если вы намрены такъ обращаться со мною, лучше скажите заране.

— По-моему, я обращаюсь съ вами какъ нельзя лучше,— сказалъ м-ръ Трафикъ.

— Всю ночь проплясать съ этой дрянью, вскружить ей голову и потомъ пропадать съ ней цлый день! Я не допущу такого поведенія!

М-ръ Трафикъ, какъ и большинство людей, очень высоко цнилъ сто двадцать тысячъ фунтовъ и готовъ былъ многое сдлать для ихъ пріобртенія, но въ настоящемъ случа счелъ наилучшимъ способомъ для достиженія этой цли показать, что сила на его сторон.

— Сокровище мое,— сказалъ онъ,— ты ведешь себя какъ оселъ.

— Прекрасно. Такъ я напишу папаш и увдомлю его, что все между нами кончено.

Страшное смятеніе царило въ палаццо Руперти слдующіе три часа, а м-ръ Трафикъ между тмъ спокойно прогуливался по Форуму и разсчитывалъ, сколько римлянъ могло помститься на этомъ пространств, видвшемъ столь великія историческія событія. Въ это время Августа перепадала изъ одной истерики въ другую, но, въ истерик ли, нтъ ли, она не подпускала къ себ Эйалю и намекала, что Эйаля разрушила все ея счастіе коварно, безчеловчно и безчестно. Съ каждой новой истерикой она требовала, чтобы отцу посылались телеграммы, чтобы отецъ пріхалъ и защитилъ ее, бредила Септимусомъ и клялась, что ни за что въ мір не согласится снова свидться съ нимъ. Къ концу трехъ часовъ ей сообщили, что Септимусъ въ гостиной. Лэди Трингль разослала за нимъ съ полдюжины слуіъ и, наконецъ, его нашли взирающимъ на арку Тита.

— Скажите, чтобы онъ ушелъ,— сказала Августа,— я не хочу его видть, никогда, никогда!

Черезъ дв минуты она уже была въ его объятіяхъ, а передъ обдомъ почувствовала себя въ состояніи прогуляться съ нимъ по Пинчіо.

Онъ ухалъ въ чин счастливаго жениха, пользующагося величайшимъ расположеніемъ невсты, но негодованіе противъ Эйали не смягчилось нимало. Тутъ же пронесся слухъ, что маркиза, наполовину англичанка, прозвала Эйалю Золушкой, и это прозвище еще боле раздражило Августу. Много толковала она съ лэди Трингль, находившей, что обвиненія противъ Эйали были не совсмъ основательны.

— Правда, она очень много о себ воображаетъ,— говорила лэди Трингль,— но вотъ и все.

— Это змя,— заявляла Августа.

Гертруда вступилась за Эйалю, втайн сообщивъ лэди Трингль, что обвиненіе по поводу м-ра Трафика было совершенной нелпостью.

— Все дло въ томъ,— заключила Гертруда,— что Эйаля очень много воображаетъ о своемъ ум и красот, а Августа этого не выноситъ.

Гертруда соглашалась, однако, признать, что Эйаля — неблагодарная и несносная. Въ отсутствіе мужа бдная лэди Трингль была въ полномъ недоумніи, что длать съ племянницей.

Въ промежутокъ между отъздомъ м-ра Трафика и пріздомъ Тома всмъ имъ жилось не особенно пріятно. Августа ни за что не хотла говорить съ Эйалей, она объяснила, чтоЭйаля — змя, и считала такое основаніе вполн достаточнымъ. Самая непріятная сторона подобныхъ ссоръ заключается, въ томъ, что ихъ нельзя скрыть. Вс римскіе знакомые Тринглей и Эйали знали, что Августа Трингль не говоритъ съ кузиной. Когда объ этомъ спрашивали Эйалю, она трясла кудрями, широко открывала глаза и объявляла, что ничего не знаетъ, да и въ самомъ дл знала очень мало. Достопамятная стычка въ Гленбоджи, относительно похода наверхъ, была такъ давно и такъ мало имла значенія, что Эйал казалось невозможнымъ приписать ей теперешнее молчаніе Августы. Августа постоянно на нее сердилась, а со времени прізда м-ра Трафика сердилась боле, чмъ когда-либо,— это она чувствовала, но чтобы Августа приревновала ее къ своему возлюбленному,— никогда не могло прійти ей въ голову. Чтобы она старалась плнить м-ра Трафика, она, со своими удивительными мечтами о божественномъ, сверхъестественномъ геро!

Однако, нужно же было какъ-нибудь все это уладить и обдумать. Эйаля обладала достаточнымъ здравымъ смысломъ и понимала, что въ качеств чужой въ семейств тетки ей слдовало уйти, если присутствіе ея оказывалось непріятнымъ. Понимала также и то, что совмстное житье до сихъ поръ выходило неудачно. Можетъ быть, ей и придется уйти. Нкоторымъ вещамъ слдовало покориться, и въ нкоторыхъ отношеніяхъ она ршила исправиться. Но въ другихъ отношеніяхъ уступить она не могла, и если придется, готова лучше уйти. Хотя юное воображеніе ея было все еще преисполнено безплотнымъ героемъ, хотя воздушные замки ея были совершенно лишены всякаго земного основанія, все же она обладала здравымъ смысломъ, который говорилъ ей, что если берешь, надо также и давать. Хорошо, она постарается быть покорной тетк. Будетъ добра,— какъ и всегда была добра,— къ Гертруд. Всегда и во всемъ будетъ слушаться дяди. Несчастіе съ ньюфаундлендской собакой почти выскочило у нея изъ головы. Август подчиниться она не могла. Но вдь Августа ждала только окончанія сессіи Парламента, чтобы выйти замужъ и уйти изъ дома. Вдобавокъ, Эйал казалось, что тетка, въ сущности, расположена стать на ея сторону въ ссор съ Августой.

Такъ шли дла въ Рим, когда возникъ новый поводъ для еще вящихъ треволненій.

VII.
Томъ Трингль не шутитъ.

Хотя Томъ Трингль представлялся Эйал ньюфаундлэнской собакой, которая рзвится довольно мило, пока не начнетъ обнаруживать той же рзвости посл купанья въ грязной луж,— тмъ не мене это былъ благородный и мужественный молодой человкъ, достаточно благородный и достаточно мужественный, чтобы влюбиться по уши.

Съ виду онъ не былъ на это похожъ, но вдь и то сказать — всего искренне и сильне влюбляются именно т молодые люди, которымъ это мене всего къ лицу. Для Эйали полюбить двоюроднаго брата Тома казалось также немыслимо, какъ полюбить мистера Септимуса Трафика. Къ обоимъ она относилась благосклонно, такъ какъ оба они были добры къ ней. Но представленіе о Том какъ о возлюбленномъ было въ ея глазахъ до того нелпо, что она даже не врила въ его возможность. Тому, однако, оно казалось осуществимымъ, казалось постоянно. Разввающіяся черныя кудри, блестящіе, ясные глаза, которые сверкали то радостью, то гнвомъ, нсколько смуглое, блдное лицо, вспыхивавшее съ удивительной для Тома быстротою, тонкая гибкая фигурка, какъ будто не всившая ровно ничего, маленькая ножка составлявшая сама по себ, уже, цлое сокровище, тонкая грація движеній,— все это было не подъ силу Тому. Томъ не былъ ни романтикомъ, ни поэтомъ, но поэтичность и романтизмъ Эйали казались ему божественными. Любовь не требуетъ непремнно равенства. Титанія любила ткача Ботома съ ослиной головой. Рауль Синяя Борода хотя и былъ дурнымъ мужемъ, но, говорятъ, былъ привязанъ къ своей послдней жен. Красавицы всегда нравились чудовищамъ. Эйал это представлялось нелпостью, но вдь и нелпости возможны. Томъ Трингль ршился поставить на своемъ и отправлялся въ Римъ съ намреніемъ не столько наслаждаться красотами Капитолія и Ватикана, сколько ухалшвать за Эйалей.

Впервы представъ передъ ея очами, онъ привелъ ее въ ужасъ своимъ удивительнымъ нарядомъ. Въ Гленбоджи онъ одвался съ преувеличенной простотою, какъ это длаютъ вс очень богатые молодые люди, когда имъ полагается заниматься охотой, рыбной ловлей или чмъ-нибудь въ этомъ род. Простота была немного утрирована, но не противорчила его общей неуклюжести. Въ Лондон онъ выказывалъ склонность къ нкоторой мишурной орнаментальноети, но въ Лондон такія поползновенія сдерживались злорадной критикой общественнаго мннія. Живя въ Куинсъ-Гет Томъ не отваживался носить самыя крупныя свои булавки, но въ Рим, по его мннію, англичанину позволительно было выставлять на показъ вс свои драгоцнныя каменья. ‘Ахъ, Томъ, ты просто ослпителенъ!’ сказала ему Гертруда. Вмсто отвта онъ нахмурился и обратился къ Эйал, которая, въ качеств артистки, могла дйствительно оцнить художественную красоту. Эйаля дивилась, глядя на него, и робко надялась, что вмст съ одеждой, которую Томъ носилъ въ Гленбоджи, онъ покинулъ вс тамошнія замашки и поползновенія.

Въ то время всей семь жилось куда какъ несподручно. Августа не только не говорила съ кузиной, но объявила матери и сестр, что никогда больше не будетъ говорить. Тетка Эммелина на нкоторое время почти-что перешла на сторону племянницы, чувствуя, что такимъ путемъ легче будетъ водворить прежнее согласіе и легче покорить Эйалю. Эйаля, подъ такимъ давленіемъ, ршилась сдлать первый шагъ къ примиренію.

— Что все это значитъ., Августа?— спросила она однажды,— почему ты непремнно хочешь поссориться со мной?

Затмъ послдовало краткое предложеніе забыть все прошлое.

— Я съ тобой въ ссор,— отвчала Августа,— потому что ты не умешь себя вести.

Тутъ Эйаля вспыхнула, и первый шагъ, повелъ къ еще худшему положенію длъ: кузины наговорили другъ другу такихъ вещей, которыя даже тетка Эммелина сочла непоправимыми.

— Если бы я не знала, что ты отсюда удешь,— сказала Эйаля,— то ни за что бы не согласилась здсь жить.

Тутъ тетка Эммелина спросила, гд же собственно намревалась Эйаля поселиться, покинувъ ихъ. Эйаля подумала съ минуту и залилась слезами.

— Если мн негд жить, то можно хоть умереть. Все легче, чмъ выносить ея обращеніе.

Таково было положеніе вещей, когда Томъ со всми своими драгоцнными каменьями пріхалъ въ Римъ.

Лэди Трингль уже сознавала, что, выбравъ Эйалю, поступила опрометчиво. Люси, мене привлекательная, все же была хорошенькая двушка и вдобавокъ смирная и сдержанная. Такъ думала теперь лэди Трингль. Что касается прелестей Эйали, он далеко не вс оказались полезными родственникамъ. Полное затменіе двочекъ, невольное сознаніе, что важнйшимъ членомъ семьи стала бдная сирота: подчиненіе капризамъ хорошенькой, злой двчонки, таковы были въ глазахъ лэди Трингль плоды ея собственной доброты и милосердія. ‘Въ Эйал нтъ никакой благодарности’,— ршила она. Врне было сказать, что въ ней не было смиренія. Лэди Трингль считала себя въ прав ожидать и благодарности и смиренія и жалла, что отворила райскія двери своего роскошнаго дома существу, столь неблагодарному и столь непокорному. Теперь ей стало ясно, что она ошиблась, не выбравъ Люси.

Томъ былъ вовсе не глупъ, несмотря на драгоцнные каменья, онъ тотчасъ понялъ положеніе длъ и тотчасъ принялъ сторону Эйали.

— По-моему, ты совершенно права,— сказалъ онъ ей при первомъ случа, когда ему удалось остаться съ ней наедин.

— Въ чемъ?

— Въ томъ, что не уступаешь Август. Она всегда была такая, даже въ дтств, а теперь еще Трафикъ вскружилъ ей голову.

— Мн было бы до этого совершенно все равно, лишь бы она оставила меня въ поко.

— Не думаю, чтобы она могла очень вредить теб.

— Она настраиваетъ противъ меня тетю, и это мн очень тяжело. Конечно, я мучаюсь.

— Ахъ, Эйаля, не мучайся!

— Что же съ этимъ длать? Никогда въ жизни я не сказала ей ничего дурного, а между тмъ стала такъ одинока между ними!

Говоря такимъ образомъ и желая, чтобы Томъ выразилъ ей свое сочувствіе, Эйаля забыла на минуту его непріятныя притязанія, но, какъ только она заговорила объ одиночеств, въ глазахъ Тома появилась та же умильность, о которой она съ шутливымъ ужасомъ сообщала сестр въ своихъ письмахъ изъ Гленбоджи.

— Я всегда буду за тебя заступаться,— сказалъ онъ.

— Мн вовсе не нужно никакого заступничества.

— Все-таки буду. Не потерплю, чтобы тебя обижали. Ты для меня больше, Эйаля, чмъ вс они, вмст взятые.

При этомъ онъ снова посмотрлъ на нее, она вскочила и убжала.

Но нельзя же было всегда убгать и неудобно отказываться, когда онъ звалъ ее вмст осматривать достопримчательности города. Отъ прогулокъ вдвоемъ еще можно было избавиться, но отказываться отъ участія въ маленькихъ экскурсіяхъ, предпринимаемыхъ Гертрудой и Томомъ ради нея самой, не было никакой возможности. Около этого же времени между лэди Трингль и маркизой произошла окончательная ссора, возникшая, впрочемъ, исключительно благодаря Август. Августа заставила мать объявить себя оскорбленной, и дамы перестали посщать другъ друга, что было довольно прискорбно для Эйали, которая подружилась съ дочерьми маркизы. Сама маркиза, однако, объяснила ей, что длать съ этимъ нечего.

— Вамъ не слдуетъ ссориться съ теткой,— сказала она. Конечно, мы будемъ друзьями, и когда-нибудь наступитъ время, что вы опять будете къ намъ ходить.

Такъ произошелъ разрывъ, и Эйаля очутилась бы въ полномъ одиночеств, если бы отказалась отъ сообщества Гертруды.

Между стнами, арками и высокими террасами Колизея он встртились, въ одинъ прекрасный день, съ Айзедоромъ Гамелемъ, скульпторомъ, который въ то время еще не ухалъ въ Лондонъ и не видлся съ Люси въ Кенсингтонскихъ садахъ, его сопровождалъ нкій Франкъ Гоустонъ, познакомившійся съ лэди Трингль и прочими Тринглями во время ихъ пребыванія въ Рим. Франкъ Гоустонъ былъ молодой человкъ хорошей фамиліи, со склонностью къ искусству, очень красивый и не особенно обремененный доходами. Узнавъ о благополучіи Септимуса Трафика, готовившагося породниться съ такой богатой семьей, какъ Трингли, Франкъ Гоустонъ подумалъ, что и ему было бы не лишнее пристроиться такимъ же способомъ. Т немногія нжныя рчи, которыя ему до сихъ поръ удалось сказать Гертруд, были приняты благосклонно, и, само собою разумется, что, встртивъ его въ стнахъ Колизея, Гертруда тотчасъ покинула прочихъ спутниковъ, такъ какъ ей непремнно понадобилось посмотрть какую-то особую диковинку, которую никто не могъ показать кром Франка Гоустона. Гамель остался съ Эйалей и Томомъ, поговорилъ о прошлой жизни въ ‘Игрушечк’ и затмъ принужденъ былъ покинуть ихъ. Томъ дождался, наконецъ, желаннаго случая.

— Эйаля,— сказалъ онъ,— все это нужно перемнить.

— Что перемнить?

— Если бы ты только знала, Эйаля, что ты значишь для меня!

— Пожалуйста перестань, Томъ. Я вовсе не хочу ни для кого значить что-нибудь особенное.

— То-есть я хочу сказать, что не позволю имъ тебя притснять. Он обращаются съ тобою, какъ будто… какъ будто ты не имешь полнаго права быть членомъ ихъ семьи.

— Да вдь я и въ самомъ дл его не имю. Никакого.

— Нтъ, я хочу, чтобы все это было совсмъ иначе. Если бы ты была моей женой…

— Ахъ, Томъ, перестань, пожалуйста.

— Почему же? Я говорю серіозно. Почему жъ не говорить того, что думаешь? О Эйаля, если бы ты только знала, какъ много я о теб думаю.

— Совершенно напрасно. Ты не имешь на это никакого права.

— Имю.

— Да вдь я-то этого не хочу, Томъ, не хочу и не надо.

Онъ завелъ ее на самый конецъ террасы, полуразрушеннаго ряда ложъ, по которому они прогуливались, и загналъ въ такой уголокъ, откуда она уже никакъ не могла убжать отъ него. Эйаля боялась его: ну, какъ онъ протянетъ руку и схватитъ ее, или что-нибудь еще хуже! Въ обращеніи его было, впрочемъ, такъ много прямоты и мужественности, что, вопреки отвращенію, которое онъ внушалъ ей своей особой, она бы, пожалуй, признала, что онъ добръ къ ней, кабы не его булавки и цпи.

— Я хочу уйти отсюда,— сказала она,— не хочу тутъ больше оставаться.

Мистеръ Трафикъ на вершин Св. Петра былъ спутникомъ, гораздо боле пріятнымъ.

— Разв ты мн не вришь, когда я теб говорю, что люблю тебя больше всхъ?— убждалъ Томъ.

— Нтъ.

— Не вришь мн! О Эйаля!

— Я не хочу ничему врить. Хочу уйти. Если ты не перестанешь, я скажу тет.

Скажетъ тет! Въ такомъ отвт на его рчи выражалось столь мало уваженія къ особ Тома, что онъ почти-что разсердился. Онъ нисколько не боялся матери, не боялся даже и отца, когда не слишкомъ опаздывалъ въ Ломбардъ-Стритскую контору. Томъ твердо ршился жениться по собственному усмотрнію и былъ склоненъ думать, что родители желали его брака. Деньги въ разсчетъ не шли. Ршительно ничто, по его мннію, не препятствовало его браку съ кузиной. Для нея такая партія была столь блестящей, что Тому не врилось въ возможность отказа, слдовало только убдить ее, что онъ, въ самомъ дл, не шутитъ.

— Можешь сказать хоть всему свту,— отвчала, онъ гордо. Я хочу только одного,— чтобы ты меня любила.

— Да вдь этого нтъ. Вонъ и Гертруда съ мистеромъ Гоустономъ, мн хочется пойти къ нимъ.

— Скажи хоть одно ласковое слово, Эйаля.

— Я не умю говорить ласковыя слова. Какъ же мн быть, чтобы ты понялъ, что все это мн не нравится?

— Эйаля!

— Отчего ты меня не пускаешь?

— Эйаля, знаешь что? Поцлуй меня!

Тутъ Эйаля уже окончательно обратилась въ бгство, перескакивая черезъ обломки камня съ проворствомъ дикой козы. Она бжала бгомъ и, обгоняя Тома, скоро настигла другую юную пару, которая нуждалась въ присутствіи третьяго лица, вроятно, гораздо мене, чмъ нуждалась въ немъ Эйаля.

— Эйаля, я говорилъ совершенно серіозно,— сказалъ Томъ по дорог домой,— и ни за что не оставлю этого такъ.

‘Остается одно: сказать тет’, подумала Эйаля. Она сознавала нкоторую нелпость такого поступка: какъ будто Томъ былъ просто глупымъ мальчишкой, который приставалъ къ ней? Но положеніе было весьма опасное. Тетк слдовало внушить, что она, Эйаля, была тутъ совершенно ни при чемъ. Если бы ее хотя на минуту заподозрли въ желаніи поймать богатаго жениха,— это было бы ужасно. А между тмъ со стороны Августы такое обвиненіе было вроятно. Она уже длала намеки въ Гленбоджи. Эйал слдовало держать ухо востро и тотчасъ заявить о несолидарности съ кузеномъ Томомъ. Такое заявленіе будетъ отчасти имть глупый видъ, но это все-таки лучше, чмъ возбуждать подозрніе.

Она продумала цлый день и къ вечеру ршилась. Кузену Тому слдовало написать письмо и, если возможно, убдить его отказаться отъ своихъ преслдованій. А ужъ если и посл этого онъ не отстанетъ,— обратиться къ тетк. Эйаля написала и послала слдующее:

‘Дорогой Томъ,

Не можешь себ представить, какъ ты огорчилъ меня сегодня въ Колизе. Теб бы не слдовало обращаться противъ меня, когда ты знаешь, что мн и такъ трудно. Говоря со мной въ такомъ тон, ты обращаешься противъ меня. Конечно, все это ничего не значило, но не надо бы такъ длать. Это никогда, никогда не можетъ ни къ чему повести. Надюсь, ты будешь добръ и снисходителенъ ко мн, и буду теб за это очень благодарна. Ріели ты больше не будешь говорить ничего такого, я общаю все забыть.

Преданная теб кузина
Эйаля.’

Письмо было достаточно убдительно, два подчеркнутыя ‘никогда’ имли въвиду полное изгнаніе изъ головы Тома всякой мысли, которая могла въ ней зародиться вслдствіе заявленія Эйали, что слова его не значили ничего. Но онъ былъ настолько увренъ въ ихъ значеніи, что на ‘никогда’ не обратилъ никакого вниманія. Письмо привело его въ восторгъ, такъ какъ давало поводъ къ отвту. Томъ написалъ свой отвтъ на раздушенной бумаг и дважды переписалъ его:

‘Моя милая Эйаля,

Почему ты говоришь, что это ничего не значило? Это значило все. Никогда ни одинъ человкъ не говорилъ съ женщиной боле серіозно, чмъ я говорилъ съ тобой. Почему же мн и не говорить серіозно, разъ я такъ ужасно влюбленъ? Съ первой минуты, какъ увидлъ тебя въ Гленбоджи, я почувствовалъ, что это неизбжно.

Что касается матери, я думаю, она не будетъ ничего имть противъ. Что же могла бы она имть? Во всякомъ случа, я не такой человкъ, чтобы меня можно было отговорить отъ исполненія подобныхъ намреній. Я хочу чтобы ты была моею, и буду добиваться этого во что бы то ни стало.

Эйаля, моя дорогая, только посмотри на меня такъ, какъ будто можешь меня полюбить, и я буду счастливйшимъ человкомъ во всей Англіи. По-моему, ты — красавица, ей-Богу, красавица. Родитель всегда говоритъ, что если я женюсь, денегъ будетъ масса. Самое лучшее для нихъ употребленіе наряжать мою ненаглядную въ пухъ и прахъ.

Твой навки (не на однихъ только словахъ).

Преданный теб
Т. Трингль’.

Письмо это почти тронуло ее, не въ смысл любви, а въ смысл благодарности, но все же онъ оставался для нея Ботомомъ съ ослиной головой, или ньюфаундленской собакой, только что выскочившей изъ пруда. Полюбить существо съ такимъ одутловатымъ лицомъ, такими массивными цпочками и отвратительными перстнями, огромными ручищами и неуклюжими ножищами — было просто-напросто немыслимо. Она содрогалась при одной мисли о томъ, что онъ предлагалъ къ Колизе.

Обратившись къ нему письменно, Эйаля ничего не добилась и только навлекла на себя форменное любовное посланіе. Назвавъ его ‘дорогимъ Томомъ’ и подписавшись ‘преданная теб кузина’, она воображала, что сладитъ съ нимъ. Какъ же еще втолковать ему, что это никогда ни къ чему не могло повести?! Она уже начинала, впрочемъ, понимать, что дло было серіозное. Онъ сдлалъ ей формальное предложеніе! Вся значительность такого событія начинала выясняться передъ нею. Наслдникъ всего громаднаго состоянія всемогущаго дяди просилъ ея руки!

Въ ея глазахъ, однако, этотъ наслдникъ ничего бы не потерялъ, если бы явился съ ослиною головой на собственныхъ плечахъ. Полюбить его! Выйти за него! Хотя бы дотронуться до него!.. Нтъ спасибо! Пусть ее обижаютъ., пусть бранятъ, пусть выгонятъ изъ дома, никакія соображенія не заставятъ ее думать о Том Трингл какъ о возлюбленномъ.

Тмъ не мене Томъ былъ человкъ честный, искренній и добрый. Эйаля не могла не признать за нимъ нкотораго благородства, хотя лично онъ былъ ей противенъ. Послднее его воззваніе, принявшее форму опредленнаго предложенія, давало ему право на вжливый и сдержанный отвтъ. Вопреки своей мечтательности, романтичности, поэтичности и ребячливости, Эйаля знала это. ‘Убирайся, Томъ, ты просто дуракъ!’ — такое выраженіе было бы теперь уже неумстно. Она думала объ этомъ всю ночь и сильне, чмъ когда-либо приходила къ убжденію, что единственное, что можно было сдлать, это обратиться къ тетк и просить ее внушить Тому, что все это необходимо прекратить. На слдующій день съ ранняго утра она была уже въ спальн тетки.

VIII.
Болванъ.

— Тетя Эммелина, пожалуйста, прочти это письмо,— такъ начала Эйаля свою бесду съ теткой.

Отношенія ея съ лэди Трингль были въ то время, пожалуй, не лучше, чмъ отношенія съ Августой. Эйаля составляла для тетки постоянный источникъ безпокойства, тетка чувствовала, что взяла на себя обузу, принявъ въ домъ такое непріятное существо, и не знала, какъ отдлаться отъ этой обузы. Эйаля оказалась совсмъ не похожей на ту двочку, которой лэди Трингль собиралась покровительствовать и намревалась баловать. Эйаля была независима, первенствовала надъ кузинами, вмсто того, чтобы уступать имъ, пользовалась большимъ успхомъ, была, повидимому, совершенно лишена того смиренія, которое приличествовало ея положенію, считала себя вполн равноправною съ родными дочерьми лэди Трингль, но только боле привлекательной, слушалась даже меньше, чмъ если бы была родной дочерью. Всего этого тетка Эммелина не могла выносить равнодушно. У нея было доброе сердце, она сознавала свою обязанность по отношенію къ покойной сестр, хотла пріютить и приголубить сироту, даже и до сихъ-поръ не ршалась отступиться отъ Эйали и брала ея сторону противъ Августы, боле явно выказывавшей свою непріязнь, но все же, если бы былъ какой-нибудь способъ избавиться отъ Эйали, лэди Трингль прибгла бы къ нему очень охотно.

Она взяла письмо сына, прочла его и, само собою разумется, поняла совершенно превратно. Въ Гленбоджи ей уже нашептывали кое-что относительно Эйали и Тома, но она не особенно этому врила. Эйаля была дитя, и Томъ, въ ея глазахъ,— почти мальчикъ.

И вотъ передъ ней лежало настоящее любовное письмо, въ которомъ сынъ ея длалъ сирот формальное предложеніе. Она не потрудилась спросить себя, къ чему было Эйал давать ей это письмо, но тотчасъ же пришла къ заключенію, что молодые люди намреваются чрезвычайно огорчить ее, затявъ прискорбный романъ. Какъ неосторожно было съ ея стороны допустить, чтобы молодые люди жили вмсг въ Рим, посл того, что ей нашептывали въ Гленбоджи!

— Съ какихъ поръ все это началось?— спросила она строго.

— Томъ приставалъ ко мн въ Гленбоджи и теперь опять началъ,— сказала Эйаля.

— Этому непремнно слдуетъ положить ко’ецъ. Ты должна ухать.

Эйаля почувствовала, что тетка сердится на нее и пришла въ негодованіе отъ такой несправедливости.

— Конечно, этому слдуетъ положить конецъ, тетя Эммелина. Онъ не иметъ никакого права приставать ко мн, когда я прошу его оставить меня въ поко.

— Ты, вроятно, кокетничала съ нимъ.

Это было совершенно невыносимо. Кокетничала съ нимъ! Эйаля разсердилась не столько на то, что тетка вовсе не поняла причины ея прихода, сколько на то, что кто-нибудь могъ подозрвать ее въ кокетств съ такимъ поклонникомъ. Оскорбленіе, нанесенное ея вкусу, было несравненно больне оскорбленія, нанесеннаго ея нравственности.

— Онъ болванъ,— сказала она,— совершеннйшій болванъ!

Въ такой форм вылилось ея презрніе не только къ сыну, не только къ матери, но и ко всему семейству.

— Я не кокетничала съ нимъ. Это неправда.

— Эйаля, ты очень дерзка.

— А ты очень несправедлива. Я и пришла-то къ теб потому, что хочу отъ него избавиться, а ты говоришь, что я съ нимъ кокетничаю. Ты хуже Августы.

Это превышало мру долготерпнія тети Эммелины. Каково бы ни было истинное положеніе длъ относительно романа, какъ бы ни была неповинна въ немъ Эйаля и виновенъ Томъ,— никакая племянница но могла говорить такъ съ теткой, никакая подчиненная — со своимъ начальствомъ. Чрезвычайная моложавость Эйали, казавшейся совершеннымъ ребенкомъ, еще усиливала впечатлніе ея словъ. ‘Ты хуже Августы!’

И это говорилось лэди Трингль, которая сознавала, что сдлала все возможное для смягченія справедливаго гнва Августы! Лэди Трингль выпрямилась, стараясь принять величественный видъ, и нахмурила брови. Въ эту минуту она не могла уже думать о томъ, чмъ все это кончится, а чувствовала только необходимость уничтожить Эйалю.

— Какъ вы смете такъ говорить со мною, миссъ?— сказала она.

— Да, хуже. Это жестоко. Томъ преслдуетъ меня своими глупостями, а когда я обращаюсь къ теб, ты говоришь, что я съ нимъ кокетничаю. Я не кокетничала съ нимъ никогда въ жизни. Я слишкомъ презираю его для этого. Не воображала, чтобы собственная моя тетка могла обвинить меня въ кокетств съ кмъ бы то ни было. Никакъ не воображала. Ты сама довела меня до того, что я принуждена говорить теб дерзости.

— Ступай-ка лучше въ свою комнату,— сказала тетка.

Эйаля, поднявъ голову елико-возможно выше, пошла къ двери.

— А письмо лучше оставь у меня.

Эйаля подумала съ минуту и вторично подала тетк письмо. Ей было все равно, кто увидитъ его. Оно не было ей нужно. Она отдала его и молча, съ презрительнымъ видомъ, вышла изъ комнаты.

Оставшись одна, тетка Эммелина почувствовала себя совершенно ошеломленной. Прежде всего ее поразила желательность Тома въ качеств мужа для Эйали, нежелательность Эйали въ качеств жены для Тома и собственное легкомысліе: какъ могла она не предвидть такой опасности, принимая въ домъ Эйалю! Тетки и дяди не особенно любятъ браки между кузенами, а родители богатыхъ дтей никогда не одобряютъ браковъ съ бдными. Несмотря на ршительныя выраженія Эйали, лэди Трингль не могла отдлаться отъ мысли, что ея дорогой мальчикъ готовится унизить свое достоинство. Затмъ лицо ея запылало негодованіемъ: она вспомнила, что ея Тома назвали болваномъ, совершеннымъ болваномъ. Неблагодарность, сквозившая въ такомъ способ выраженія, не смягчалась даже тмъ, что онъ могъ, повидимому, служить гарантіей противъ матримоніальной опасности, столь пугавшей тетку Эммелину. Эйаля вела себя очень дурно. Ей не слдовало завлекать Тома и отнюдь не слдовало называть его болваномъ. Она сказала, кром того, что тетка несправедлива и хуже Августы! Конечно, такое положеніе не могло доле продолжаться. Эйалю непремнно надо было удалить.

Въ тотъ же день лэди Трингль имла объясненіе съ сыномъ и къ удивленію своему увидла, что ‘болванъ’ относился къ длу весьма серіозно,— настолько серіозно, что объявилъ о намреніи жениться на Эйал вопреки желанію отца, матери и даже самой Эйали. Онъ не разсердился даже и тогда, когда ему сообщили, что Эйаля назвала его болваномъ, и заслуживалъ этого теперь мене, чмъ когда-либо, что и было замчено его матерью. Даже въ ея материнской груди до сихъ поръ крылось сознаніе, что Томъ могъ подать поводъ къ такой оцнк. Томъ былъ увалень, принадлежалъ къ числу молодыхъ людей, которые черезчуръ рано пріобртаютъ внушительные размры и черезчуръ поздно мужаютъ, молодыхъ людей, которыхъ молодыя двицы считаютъ олухами. Хотя вн дома онъ кутилъ довольно исправно, но дома, по мннію сестеръ, былъ просто мокрая курица. Но теперь…. теперь Томъ измнился совершенно. Когда ему показали его собственное письмо, онъ только подтвердилъ его содержаніе. Когда ему поставили на видъ, что кузина совсмъ не годится ему въ жены, онъ заявилъ, что въ этомъ отношеніи придерживается мннія противоположнаго. Когда пригрозили гнвомъ отца, замтилъ, что отецъ не иметъ никакого права сердиться на него, разъ онъ женится на лэди. При слов ‘болванъ’ — только улыбнулся. ‘Погодите еще, рано или поздно она заговоритъ иначе’,— сказалъ онъ съ улыбкой. Даже мать не могла не замтить, что молодой джентльменъ очень выигрывалъ отъ своей любви.

Но что же ей-то было длать? Прошло два-три дня, въ теченіе которыхъ между нею и Эйалей не состоялось никакого примиренія. Августа и Эйаля совсмъ не говорили другъ съ другомъ. Августа, черезъ посредство Гертруды, старалась заставить Эйалю просить у тетки прощенія. Эйаля, однако, утверждала, что тетка сама должна просить у нея прощенія, убдить ее въ противномъ не оказывалось никакой возможности.

— Зачмъ было говорить, что я съ нимъ кокетничаю?— съ негодованіемъ спросила она Гертруду.

— Не думаю, чтобы она съ нимъ кокетничала,— сказала Гертруда матери.

— Можетъ быть, и нтъ, но все-таки она вела себя очень плохо. А если до сихъ поръ не подавала никакихъ надеждъ своему поклоннику, то, почти наврное, будетъ подавать ихъ, когда убдится, что поклонникъ иметъ серіозныя намренія.

Лэди Трингль была чрезвычайно разстроена. И тутъ же приключилась новая бда. Гертруда объявила матери, что дала слово м-ру Фрэнсису Гоустону и что м-ръ Гоустонъ собирается писать къ ея отцу, съ цлью просить ея руки. М-ръ Гоустонъ явился лично и сообщилъ лэди Трингль самымъ непринужденнымъ тономъ, что намревается жениться на ея дочери. Лэди Трингль не знала, что и сказать на это. Всми денежными длами завдывалъ сэръ Томасъ. М-ръ Гоустонъ, сдавалось ей, былъ очень бденъ. Но вдь и м-ръ Трафикъ былъ тоже очень бденъ, однако его приняли съ распростертыми объятіями. Но вдь м-ръ Трафикъ длалъ карьеру, а м-ръ Гоустонъ, къ сожалнію, не длалъ ровно ничего. Лэди Трингль могла только просить его обратиться къ сэру Томасу и уволить отъ своихъ посщеній д ршенія сэра Томаса. Тутъ ужъ и Гертруда разсердилась и заперлась въ своей комнат. Апартаменты въ палаццо Руперти оказались, такимъ образомъ, квартирой довольно неуютной.

Множество писемъ писалось къ сэру Томасу, и множество писемъ получалось отъ него. Первое его письмо касалось Эйали. Онъ относился къ ней гораздо нжне, чмъ тетка. Говорилъ о мальчишескихъ увлеченіяхъ, называлъ Тома дуракомъ и вовсе не считалъ нужнымъ немедленно вызывать его въ Лондонъ. На дерзость Эйали, повидимому, не обратилъ ровно никакого вниманія. Только посл третьяго откровеннаго письма лэди Трингль онъ въ первый разъ призналъ возможность разлуки съ Эйалей, и то въ отвтъ на предложеніе, сдланное ему женою. Если она хочетъ перемниться мстами съ сестрой Люси и ты также этого хочешь,— я препятствовать не буду,— писалъ онъ. Затмъ явилось приказаніе Тому немедленно вернуться въ Ломбардъ-Стритъ, но приказаніе это утратило всякое значеніе вслдствіе внезапнаго возвращенія всей семьи. Сэръ Томасъ въ первомъ же письм къ Гертруд объявилъ, что выходить за Гоустона совсмъ не годится, а когда извстіе о томъ, что Гертруда продолжала видаться съ Гоустономъ и посл приказа о разлук, дошло до его свднія,— онъ потребовалъ, чтобы вся семья немедленно вернулась въ Мерль-Паркъ.

Предположеніе относительно Люси возникло слдующимъ образомъ.

Пока Томъ жилъ въ одномъ дом съ Эйалей, онъ пользовался большимъ преимуществомъ надъ нею и могъ продолжать свои ухаживанія вопреки всмъ браннымъ словамъ, которыми она его осыпала. Она назвала его болваномъ,— и то не помогло.

— Въ одинъ прекрасный день ты заговоришь совсмъ иначе, Эйаля,— сказалъ онъ серіозно.

— Ну нтъ, я никогда не перемню своего мннія.

— Перемнишь, когда узнаешь, какъ я люблю тебя.

— Я совсмъ не нуждаюсь въ твоей любви, и, если бы ты былъ сколько-нибудь порядочный, то не сталъ бы приставать ко мн противъ моего желанія. Это не благородно съ твоей стороны. Ты навлекъ на меня пропасть непріятностей, виноватъ во всемъ ты, а он вымещаютъ это на мн.

Затмъ Эйаля снова пошла къ тетк, и на этотъ разъ семейное несчастіе обсуждалось въ выраженіяхъ, боле умренныхъ. Эйаля продолжала негодовать, но не сказала ничего дерзкаго. Тетка Эммелина продолжала относиться къ племянниц враждебно, но воздержалась отъ нареканій. Вражда сознавалась обими, но об сочли боле благоразумнымъ держаться мира.

— Во всякомъ случа, тетя Эммелина,— сказала Эйаля,— ты можешь быть уврена, что я никогда не буду поощрять его ухаживаній. Онъ мн недостаточно нравится для этого.

— Отлично. Значитъ, объ этомъ, душа моя, нечего больше и говорить. Конечно, при существующихъ обстоятельствахъ, жить въ одномъ дом — будетъ непріятно для всхъ насъ.

— Въ особенности для меня, если онъ не перестанетъ приставать ко мн. А то, право, ужъ лучше гд угодно, только не здсь.

Тетка Эммелина задумалась очень серіозно. Все это было непріятно. Эйаля возстановила противъ себя всхъ женщинъ въ семь и черезчуръ расположила къ себ молодого человка. Очевидное благоволеніе сэра Томаса не особенно поднимало Эйалю во мнніи тетки. Сэръ Томасъ нашелъ весьма забавнымъ сдланное Август предложеніе сходить за альбомомъ. Онъ не оскудвалъ въ щедрыхъ дарахъ, даже въ то время, когда Эйаля вела себя изъ рукъ вонъ плохо. И потомъ еще вся эта исторія съ маркизой и умопомраченіе м-ра Трафика! Если Эйаля находила, что ей лучше быть въ другомъ мст,— не слдовало ли исполнить ея желаніе? Тетк Эммелин этого несомннно хотлось.

— Если ты такъ думаешь, душа моя, можетъ быть, это и можно какъ-нибудь устроить,— съ разстановкой проговорила она.

— Какимъ же образомъ?

— Ты, конечно, не подумаешь, что я хочу гнать тебя изъ дома?

— Но какимъ же образомъ?

— Ты, конечно, видишь, Эйаля, что мы, къ несчастію, ужились не особенно хорошо. Не правда ли?

— Даже совсмъ не хорошо, тетя Эммелина. Августа постоянно на меня сердится, а ты…. ты думаешь, что я кокетничала съ Томомъ.

— Дло не въ томъ, Эйаля.

— Но какъ же устроить-то, тетя?

Для Эйали вопросъ былъ первостепенной важности, и она обладала достаточнымъ здравымъ смысломъ, чтобы понимать это вполн. Подъ ‘устройствомъ’ слдовало разумть ея изгнаніе изъ роскошнаго дома Тринглей. Ея появленіе не увнчалось успхомъ. Она уже успла надость имъ своей вспыльчивостью и независимостью и, несмотря на молодость, понимала теперь, какой существенный вредъ причинила себ собственнымъ безразсудствомъ. Не слдовало гулять по Пинчіо съ мистеромъ Трафикомъ. Теперь это стало для нея ясно. Относительно Тома она была права во всемъ, кром того, что назвала его болваномъ, но, правой или виноватой, ей во всякомъ случа, очень не повезло. Дло было сдлано, и слдовало уйти.

Еще никогда въ жизни богатство Тринглей не представлялось ей столь привлекательнымъ, какъ въ эту минуту, и собственная бдность столь безнадежной. Какъ только тетка заговорила объ ‘устройств’, ей сразу представилось все, чего предстояло лишиться. Ее изгонятъ изъ Мерль-Парка, Куинсъ-Гета и Гленбоджи. Конецъ каретамъ, лошадямъ и хорошенькимъ бездлушкамъ, конецъ роскошной свобод богатства, которой пользовались Трингли. Но она сама все это навлекла на себя и должна безпрекословно покориться ожидавшему ее приговору.

— Какъ же устроить-то, тетя?— спросила она вторично, стараясь выразить въ своемъ голос полную готовность одобрить какой бы то ни было способъ, ‘устройства’.

Тетка заговорила очень мягко:

— Конечно, душа моя, мы не намрены сдлать меньше того, что предполагали сначала. Но такъ какъ теб здсь не хорошо…

Она остановилась,— ей стало почти стыдно за себя.

— Да, мн здсь нехорошо,— смло подтвердила Эйаля.

— А что если бы теб перемниться съ Люси?

Эта мысль, возникшая въ голов лэди Трингль за нсколько недль передъ тмъ, никогда не приходила Эйал, которая тотчасъ поняла, что боле чмъ когда-либо обязана согласиться. Если житье, изъ котораго ее изгоняли, было житье привольное, по крайней мр, приволье это достанется Люси. У Люси будутъ кареты, лошади и бездлушки, у Люси, которая, несомннно, страдала въ Кингсбюри-Крессент.

— Конечно, я была бы очень рада,— сказала Эйаля.

Смлость и ршительность, звучавшія въ ея голос, были новымъ оскорбленіемъ для тетки. Неужели вся ихъ щедрость не вызоветъ никакого сожалнія?

Лэди Трингль поняла Эйалю совершенно превратно: въ ту минуту, какъ та говорила: ‘Я была бы очень рада’, сердце ея замирало отъ нжности при мысли обо всемъ, что, несомннно, все-таки было же для нея сдлано. Но разъ они хотли, чтобы она ушла, она уйдетъ и ни единымъ словомъ, ни единымъ движеніемъ не выдастъ собственнаго нежеланія уходить.

— Такъ это, вроятно, можно будетъ устроить.

— Не знаю, что скажетъ дядя Дозетъ. Можетъ быть, они за это время ужъ очень привязались къ Люси.

— Едва ли они захотятъ становиться ей поперекъ дороги.

— Ужъ я-то, во всякомъ случа, не захочу. Если ты, дяди и тетя Маргарита согласны, я готова хать, когда вамъ угодно. Мн остается только слушаться вашихъ приказаній.

Тетка Эммелина что-то возразила, но очень слабо, и ршено было принять мры для осуществленія плана.

Къ сэру Томасу писались письма, отъ сэра Томаса получались отвты, и, наконецъ, самъ сэръ Томасъ изъявилъ свое согласіе. Сначала онъ совтовалъ объяснить Эйал вс послдствія перемны, но потомъ не могъ не согласиться, что это было бы излишнимъ. Двушка хотла уйти и, конечно, знала, что ей предстоитъ утратить все богатство, въ которомъ она жила до сихъ поръ. Она не оказала никакихъ способностей къ совмстному пользованію его благами, и ей лучше было удалиться.

Отъздъ изъ Рима еще ускорился вслдствіе безразсудства Гертруды. Гертруда объявила, что она иметъ право любить мистера Гоустона. Что за дло, что у него нтъ никакого дохода?! Всмъ извстно, что и у Септимуса Трафика тоже нтъ никакого дохода. У папаши хватитъ его на всхъ. М-ръ Гоустонъ — джентльменъ. Никто не подозрвалъ до сихъ поръ, какой твердой волей обладала Гертруда. Когда Гертруда объявила, что не согласна разстаться съ м-ромъ Гоустономъ,— вс поспшили домой.

IX.
Обмнъ.

Таково было положеніе длъ, когда мистеръ Дозетъ принесъ въ Кингсбюри-Крессентъ три письма, изъ которыхъ два, адресованныя на его имя, взволновали его до такой степени, что онъ принужденъ былъ уйти изъ канцеляріи за два часа ране срока. Вс три письма дядя подалъ Люси, и она, видя, что происходитъ нчто чрезвычайное, принялась читать два уже распечатанныя ране своего.

‘Любезный Дозетъ,

Считаю не лишнимъ сообщить вамъ содержаніе переписки, которую я въ послднее время велъ съ нашими римскими дамами,— содержаніе довольно непріятное. Эйаля, кажется, не вполн ладитъ съ лэди Трингль и двочками, и вс он считаютъ, что ей лучше перемниться мстами съ Люси. Пишу вамъ для того, чтобы изъявить свое согласіе. Вроятно, и сестра также напишетъ вамъ. На тотъ случай, если вы согласны взять на свое попеченіе Эйалю, довожу до вашего свднія, что я сдлалъ въ ея пользу приписку къ своему завщанію и не измню его.

Мн остается прибавить, что лично я не имю никакихъ причинъ жаловаться на Эйалю.

Преданный вамъ
Т. Трингль.’

Прочитавъ это письмо, Люси тотчасъ обратилась къ теткиному. Все это было для нея ужасно важно, но не мене важно и для Эйали.

Ей позволили уйти въ свою комнату. Письма были такого рода, что она не могла бы спокойно прочесть ихъ въ присутствіи тетки Дозетъ. Вотъ, что писала тетка Эммелина:

‘Палаццо Руперти, Римъ.
Четвергъ.

Дорогой Реджинальдъ,

Ты наврное пожалешь насъ, когда узнаешь, что у насъ случились большія непріятности. Дло такъ плохо, что мы вынуждены обратиться къ твоей помощи. Пожалуйста, не думай, что я въ чемъ-либо обвиняю милую Эйалю, но она намъ не подходитъ. Иногда и очень сильно привязанные другъ къ другу люди не подходятъ другъ къ другу. Такъ было и съ Эйалей. Ей не хорошо у насъ. Можетъ быть, она не вполн достаточно старалась приладиться къ двоюроднымъ сестрамъ. Во всякомъ случа, все это сознается ею такъ же ясно, какъ и мною, и сама она находитъ, что обмнъ весьма желателенъ. Не стану отрицать, дорогой Реджинальдъ, что посл смерти бднаго Эгберга Эйалю выбрала я, а ты взялъ Люси отчасти потому, что я того желала. Теперь же я предлагаю теб перемниться со мною. Надюсь, ты не сомнваешься въ моемъ желаніи сдлать все, что возможно, для обихъ двочекъ, я думала сначала, что всего лучше будетъ взять Эйалю къ себ. Теперь же мн кажется, что Люси лучше уживется съ кузинами, а Эйаля выиграетъ, когда вокругъ нея не будетъ молодежи.

Когда увидимся, я все разскажу теб. Она, въ сущности, не сдлала ничего дурного. Сказала мн, правда, нкоторыя вещи, которыя лучше было бы не говорить, но я убждена, что причина этому вспыльчивость, а не злое сердце. Пожалуй лучше открыть теб всю правду. Томъ увлекся ею. Она вела себя очень хорошо, но не выносила, чтобы ей что-нибудь говорили, и потому вышли непріятности. Да и двочки, къ тому же, вовсе не поладили. Сэръ Томасъ совершенно согласенъ со мной, что, если ты согласенъ, намъ лучше перемниться.

Я не пишу къ самой Люси, потому что ты и Маргарита объясните ей все это гораздо лучше, если вы ничего не имете противъ нашего плана. Эйаля также напишетъ къ сестр. Но, пожалуйста, передай ей отъ меня, что я буду очень ее любить, если она передетъ къ намъ. Эйалю я любила почти-что какъ родную дочь, только мы не совсмъ сошлись характерами.

Конечно, ни я, ни сэръ Томасъ вовсе не хотимъ уклониться отъ исполненія обязанности. Мн было бы очень грустно, если бы ни одна изъ двочекъ бднаго Эгберта не жила у насъ. Но, по-моему, Люси подходитъ, намъ больше, Эйаля думаетъ такъ же. Я бы ни за что не хотла поступать въ данномъ случа противъ желанія Эйали.

Мы прідемъ въ Англію почти одновременно съ этимъ письмомъ, хорошо, кабы все это ршилось тотчасъ! Если такая вещь имется въ виду, чмъ скоре ее сдлать, тмъ лучше для всхъ. Передай мой сердечный привтъ Маргарит и скажи ей, что Эйаля привезетъ съ собою все, что можетъ ей понадобиться.

Любящая тебя сестра
Эммелина Трингль.’

Это письмо, хотя боле длинное, чмъ письмо дяди, и заключавшее въ себ подробности, въ род упоминанія о несчастной любви Тома, произвело на Люси меньшее впечатлніе, такъ какъ было написано мене авторитетнымъ тономъ. То, что говорилъ сэръ Томасъ, подлежало несомннному исполненію, но тетка Эммелина была только женщина, и мало ли что она могла написать! Но сэръ Томасъ хотлъ этого,— и это должно было исполниться. Наконецъ, дошла очередь и до Эйалинаго письма:

Римъ, четвергъ.

Милая, милая моя Люси,

Что я скажу! Тетя Эммелина уже написала объ этомъ къ дяд Реджинальду. Тебя берутъ сюда и ты будешь принцессой, а меня отправляютъ, и я буду судомойкой. Я совершенно довольна такимъ распоряженіемъ, потому что такъ, наврное, будетъ лучше. Ты должна быть принцессой, а я — судомойкой.

Все это подготовлялось почти съ перваго дня моего пребыванія у нихъ, съ тхъ самыхъ поръ, какъ я послала Августу за альбомомъ. Какъ только я выговорила эти слова, я тотчасъ почувствовала, что мн — конецъ, и нисколько объ этомъ не жалю, такъ какъ ты займешь мое мсто. Августа теперь скоро удетъ, а тетя Эммелина, право ничего, лишь бы ей не противорчить. Я всегда ей противорчила и знаю, что была глупа. Но я нисколько не жалю, такъ какъ знаю, что вмсто меня будешь ты.

Но дло не въ одной Август и тет Эммелин. Тутъ былъ еще этотъ безмозглый Томъ! Бдный Томъ! Право, мн кажется, что онъ добрйшій въ свт малый. Кабы не его цпочки, я не относилась бы къ нему съ такимъ отвращеніемъ. Но онъ все продолжаетъ говорить ужаснйшій вздоръ. И потомъ еще написалъ мн письмо. Господи ты Боже мой! Я дала письмо тет Эммелин, оттого и вышла вся исторія. Она объявила, что я съ нимъ кокетничала! Подумай только! Я такъ разсердилась, что наговорила ей всякой всячины, и она выслала меня вонъ изъ комнаты. Зачмъ было говорить, что я съ нимъ кокетничала? Это было мерзко съ ея стороны. Но она никогда мн не проститъ того, что я ее разбранила. А потому они и ршили отослать меня и взять тебя.

Милая, дорогая моя Люси, такъ будетъ гораздо лучше. Я знаю, ты несчастлива въ Кингсбюри-Крессент, а для меня онъ будетъ гораздо легче. Я способна ‘сидть тихо и штопать простыни’. Бдная Эйаля, какъ мало она себя знала! А ты прекрасно исполнишь роль знатной дамы, величественной и сдержанной, какъ и подобаетъ знатной дам. Я-то ужъ, во всякомъ случа, никакъ не могла бы остаться здсь. Съ меня довольно и Тома, а когда еще говорятъ, что я съ нимъ кокетничаю,— нтъ, это ужъ слишкомъ!

Мы увидимся очень скоро, но мн все-таки хотлось теб написать и все разсказать. Поцлуй отъ меня тетю Дозетъ. Если она согласится взять меня къ себ, я постараюсь вести себя хорошо. А пока прощай.

Горячо любящая тебя сестра
Эйаля.’

Окончивъ чтеніе писемъ, Люси сидла нкоторое время погруженная въ глубокую задумчивость. Подумать было о чемъ! Ей предлагали перемнить весь свой образъ жизни, перемнить въ направленіи, которое приходилось ей чрезвычайно по вкусу. Она признавалась себ, что терпть не могла сравнительную бдность Дозетовскаго житья и терпть не могла себя за такое признаніе. Но въ этомъ жить кром бдности были вещи, чрезвычайно для нея непріятныя, которыми она считала себя въ прав тяготиться безъ угрызеній совсти. Нравы и обычаи Кингсбюри-Крессента отличались, казалось ей, весьма прискорбнымъ отсутствіемъ эстетическаго элемента. Никто и не думалъ о художественныхъ наслажденіяхъ. Никто не читалъ стиховъ. Никто не слушалъ музыку. Никто не смотрлъ на картины. Простыня, требующая заплатъ, была предметомъ первостепенной важности. Средства для продленія бараньей ноги, для растяженія фунта масла и сокращенія прачкинаго счета,— таковы были главные интересы жизни. Чрезвычайная доброкачественность тетки, обнаруживавшаяся во всхъ этихъ длахъ, еще боле раздражала Люси. Продленіе бараньей ноги совершалось въ отсутствіе дяди,— если возможно — безъ его вдома. Чистое блье доставлялось ему въ надлежащемъ количеств. Люси уступала ему охотно, но тяготилась своимъ участіемъ въ товариществ всяческихъ экономій, учрежденномъ между нею и теткой. Конечно, она подумывала иногда о роскоши, которой пользовалась Эйаля. Конечно, она жалла, не о томъ, что Эйаля пользовалась роскошью, а о томъ, что сама она ею не пользовалась. Деньги, по собственнымъ увреніямъ, она презирала, но о роскошномъ привольи ‘Игрушечки’ вспоминала съ наслажденіемъ.

А теперь ей неожиданно предлагали перемнить свою бдность на богатство и вернуться къ такому образу жизни, гд снова можно будетъ обратить свои мысли къ прекрасному. Самое мстоположеніе Гленбоджи, какое наслажденіе оно доставитъ ей! Судя по манер дяди, въ ту минуту, какъ онъ подавалъ ей письмо,— отъ него нельзя было ожидать большихъ возраженій. Тетка не взлюбила ее, она видла это ясно, вопреки товариществу. Кабы не обратная сторона дла, какимъ бы благополучіемъ былъ обмнъ! Дядя всегда обращался съ ней ласково, но до сихъ поръ едва ли усплъ сильно къ ней привязаться. Она была ему благодарна, но чувствовала, что разстаться съ нимъ будетъ не особенно трудно. А все-таки, съ другой точки зрнія, дло представлялось совсмъ иначе. Эйаля! Что будетъ съ Эйалей? Какъ ей покажется товарищество и экономіи? Будетъ ли ей весело сидть по четыре часа противъ тетки? Эйаля увряла, что обладаетъ способностью сидть на мст и штопать простыни, но разв не было совершенно очевидно, что Эйаля и понятія не имла о той жизни, которую разумла? Будетъ ли она, Люси, въ состояніи наслаждаться красотами Гленбоджи, зная, что Эйаля изнываетъ отъ скуки въ Кингсбюри-Крессент? Боле часа просидла и продумала Люси, но была еще одна сторона дла, которая вовсе не приходила ей въ голову. Она забыла, что и она и Эйаля — въ рукахъ судьбы и могутъ только исполнять приказанія старшихъ.

Въ дверь постучали, и вошла тетка. Люси предпочла бы, чтобы это былъ дядя, теперь ей волей-неволей приходилось обсуждать вопросъ съ женщиной, которую она не любила, вопросъ столь важный, какъ для нея лично, такъ и для той, которой она готова была всмъ пожертвовать, если бы это было возможно. Она не знала, что сказать, чтобы вызвать сочувствіе тетки Дозетъ.

— Люси,— сказала та, это дло очень серіозное.

— Очень,— сурово отвчала Люси.

— Я не читала писемъ, но дядя разсказалъ мн ихъ содержаніе.

Люси передала ей два письма, оставивъ при себ третье, отъ Эйали, и сидла совершенно неподвижно, пока тетка не спша прочла ихъ до конца.

— Твоя тетка Эммелина въ самомъ дл этого хочетъ,— сказала тетка Дозетъ.

— Тетя Эммелина очень добрая и согласится этого не длать, если мы ее попросимъ.

— Но вдь и сэръ Томасъ согласенъ.

— Я уврена, что тетя можетъ уговорить дядю, если захочетъ. Онъ пишетъ, что лично ничего не иметъ противъ Эйали. Все это Августа, а Августа скоро выйдетъ замужъ и удетъ.

Тутъ въ лиц тетки Дозетъ произошла перемна, замтная перемна, и голосъ ея смягчился, такого лица и такого голоса Люси никогда прежде у нея не видывала и не слыхивала. Есть люди, на видъ до такой степени жесткіе, угрюмые и несимпатичные, что т, кто не вполн ихъ знаетъ, считаютъ ихъ совершенно лишенными всякой чувствительности и думаютъ, что столь непривлекательныя черты лица совершенно несовмстимы съ мягкосердечіемъ. Люси знала, что тетка Дозетъ добрая, но думала, что она не способна растрогаться. И вотъ двухъ словъ оказалось достаточно, чтобы покорить тетку. Двушка не хотла разставаться съ нею, не хваталась за первую возможность бжать изъ ея бдности въ богатство Тринглей.

— Но, Люси…— сказала она, подойдя и подсвъ ближе къ Люси на постели.

— Эйаля….— пролепетала Люси сквозь слезы.

— Я буду добра къ ней,— можетъ быть, добре, чмъ была къ теб.

— Ты была добра ко мн, а я была неблагодарная. Я это знаю. Но теперь я буду лучше, тетя. Если ты позволишь, я останусь.

— Они богатые и могущественные, ты должна поступать, какъ они скажутъ.

— Нтъ! Какое они имютъ право распоряжаться мною? Они не могутъ заставить меня уйти отъ тебя.

— Но они могутъ спровадить Эйалю. Видишь, что дядя говоритъ о деньгахъ, которыя онъ дастъ Эйал?

— Ненавижу деньги.

— Никто изъ насъ не можетъ себ позволить ненавидть деньги. Неужели ты не знаешь, какъ много будетъ значить для дяди Реджинальда сознаніе, что вы об обезпечены? Онъ уже сокрушался о томъ, что у тебя ничего не будетъ. Если ты отправишься къ тетк Эммелин, дядя Томасъ сдлаетъ для тебя то же, что для Эйали. Милая Люси, я не потому такъ говорю, чтобы хотла съ тобою разстаться.

Въ первый разъ въ жизни Люси обхватила руками шею тетки.

— Но лучше пусть будетъ такъ, какъ они предлагаютъ, если тетка не раздумаетъ, когда они прідутъ домой. И съ моей стороны, и со стороны дяди Реджинальда было бы вовсе не хорошо позволить теб отказаться отъ такой будущности. Если лэди Трингль безпокоится за сына, это вполн естественно.

— И совершенно напрасно,— съ негодованіемъ сказала Люси.

— Да вдь ты видишь, что они говорятъ.

— Во всемъ виноватъ онъ, а вовсе не она. За что же ее-то наказывать?

— Потому что онъ баловень счастья, а она нтъ. Противъ рожна не попрешь, душенька. Онъ сынъ и наслдникъ своего отца, и все должно отступать передъ нимъ на второй планъ.

— Но вдь Эйал онъ вовсе не нуженъ. Эйаля его презираетъ. Неужели же она должна всего лишаться изъ-за того, что какой-то молодой человкъ вздумалъ надодать ей! Это ужасно. Они не имютъ никакого права такъ поступать, разъ уже пріучили Эйалю къ роскоши. Разв ты этого не чувствуешь, тетя Дозетъ?

— Чувствую.

— Какъ бы это ни устроилось съ самаго начала, такъ оно и должно оставаться. Положимъ, мы съ Эйалей не боле какъ двочки, но все-таки и насъ нельзя мнять какъ лошадей. Если бы она сдлала что-нибудь дурное, но самъ сэръ Томасъ говоритъ, что она ничего дурного не длала.

— Должно быть непочтительно говорила съ теткой.

— Потому что тетка сказала ей, что она кокетничаетъ съ этимъ господиномъ. Что остается говорить двушк, которую подвергаютъ такому ужасному нареканію? Разв ты бы ршилась мн это сказать, только изъ-за того, что какой-нибудь отвратительный господинъ вздумалъ бы со мною разговаривать?

Совсть слегка кольнула Люси при воспоминаніи о Гамел къ Кенсингтонскихъ садахъ. Хотя господинъ отнюдь не былъ отвратительный, но разговоръ моіъ подать поводъ къ самымъ тяжелымъ обвиненіямъ.

Въ тотъ вечеръ и на слдующее утро до прихода м-ра Дозета со службы ничего больше не было говорено. Затмъ Люси провела четверть часа, затворившись съ дядей въ гостиной. Онъ былъ въ Сити и видлся съ сэромъ Томасомъ.

По мннію сэра Томаса, слдовало исполнить желаніе лэди Трингль. Правда, онъ лично не имлъ никакихъ поводовъ жаловаться на Эйалю, но признавалъ, что Эйаля была дерзка и хотя, можетъ быть, и въ самомъ дл не поощряла ухаживаній Тома, все-таки никто не могъ предвидть, что повлекутъ за собою такія поползновенія съ его стороны. Ни для лэди Трингль, ни для сэра Томаса не могло быть пріятно изгнаніе изъ дома собственнаго сына. Когда, вслдъ затмъ, сэру Томасу намекнули что-то о несправедливости, онъ постарался все уладить, заявивъ, что если желаніе лэди Трингль приведется въ исполненіе, об двочки будутъ обезпечены. Онъ ни въ какомъ случа не намревался вычеркивать имя Эйали изъ своего завщанія, не могъ взять Люси на свое родительское попеченіе, не позаботившись объ ея будущности и, принимая все это во вниманіе, считалъ, что м-ръ Дозетъ поступитъ неправильно, лишивъ Люси предлагаемыхъ ей преимуществъ. Съ этимъ м-ръ Дозетъ не могъ не согласиться и, изложивъ обстоятельства дла, объявилъ Люси, что она должна покориться предложенному обмну.

Въ начал февраля вся семья Тринглей собралась въ Куинсъ-Гет, и при первомъ же своемъ посщеніи Люси увидла, что вс, не исключая Эйали, считали дло ршеннымъ. Эйаля, которая была теперь въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ со всми Тринглями, кром Тома, сіяла.

— Не лучше ли мн ухать завтра же, тетя?— сказала она, какъ будто дло шло о сущихъ пустякахъ.

— Лучше подожди денекъ, другой, Эйаля.

— Ну, такъ въ понедльникъ. Ты должна будешь пріхать на извозчик, Люси.

— Мы пошлемъ за ней карету, душа моя.

— Карету придется опять посылать со мной, тетя Эммелина.

— И пошлемъ, душа моя.

— Лошадей надо будетъ отпречь, потому что мы съ Люси должны перемниться всми вещами въ комодахъ.

Люси въ это время сидла въ гостиной, гд Августа съ нжной доврчивостью пла ей хвалебные гимны мистеру Трафику. Такъ ршилось это дло и свершилась мна, столь сильно измнившая судьбу обихъ сестеръ.

X.
Эйаля и тетка Маргарита.

До послдней минуты передъ отъздомъ Эйаля сохраняла торжествующій, легкомысленный и равнодушный видъ. Но до этой минуты она ни разу не оставалась наедин съ сестрой. Отвага ея поддерживалась присутствіемъ тетки и кузинъ. Томъ почти не бывалъ у нихъ, или такъ рдко, что не могъ очень ее безпокоить. Въ Лондон онъ занималъ отдльную квартиру, и его не особенно поощряли навщать родителей, пока не ухала Эйаля. Зато тетка Эммелина и Гертруда были необыкновенно любезны и даже Августа нсколько смягчилась. Эйаля обращалась съ ними привтливо, но была постоянно весела, длала видъ, что радуется предстоящей перемн и считаетъ свой отъздъ и водвореніе Люси событіями безусловно счастливыми. Это удалось ей такъ хорошо, что тетка Эммелина со слезами на глазахъ объявила сэру Томасу, что у двочки совсмъ нтъ сердца. Но когда передъ самымъ отъздомъ сестры остались одн, Эйаля не выдержала.

Это было въ той комнат, которая только-что принадлежала Эйал и теперь должна была принадлежать Люси. Сундуки обихъ двушекъ еще стояли на полу. Хотя не прошло и шести мсяцевъ съ тхъ поръ, какъ Эйаля водворилась въ богатств, а Люси въ бдности, багажъ Эйали оказывался гораздо значительне сестринаго. Трингли были люди непріятные, но не скупые. Люси сидла на постели, а Эйаля то въ безпокойств сновала по комнат, то обнимала сестру, то рыдала почти съ отчаяніемъ.

— Конечно, да,— сказала она,— и не къ чему больше притворяться!

— Теперь еще не поздно, Эйаля, если мы об пойдемъ къ дяд Томасу, онъ позволитъ намъ все это раздлать.

— Зачмъ? Если бы мн для этого стоило пальцемъ пошевелить, я бы и то не пошевелила. Почему жъ меня, а не тебя? Они уже брали меня на пробу, и, какъ говоритъ тетя Эммелина, я не подошла.

— Милочка моя, тетя Дозетъ совсмъ не злая.

— Нтъ, вроятно, нтъ. Это я гадкая. Гадко любить хорошенькія вещи и деньги и ненавидть бдность. Нтъ, впрочемъ, совсмъ не гадко, иначе нельзя. Это все вздоръ, что не хорошо любить богатство. Я его люблю, все равно, хорошо ли это или нтъ.

— О Эйаля!

— А ты? Не будемъ притворяться, Люси, теперь, въ послднюю минуту. Теб нравилось такъ жить, какъ ты жила въ Кингсбюри-Крессент?

Люси помолчала.

— Теперь нравится больше, чмъ прежде,— сказала она. Какъ бы то ни было, я бы съ удовольствіемъ туда вернулась.

— Да, изъ-за меня.

— Право, съ удовольствіемъ, милочка ты моя.

— А я изъ-за тебя скоре умру, чмъ останусь. Впрочемъ, что жъ тутъ толковать! Хотя все это касается насъ, но мы-то и не имемъ тутъ никакого голоса. Какъ ты говоришь, мы просто какія-то ручныя птицы, которыхъ хозяинъ по своему желанію пересаживаетъ изъ одной клтки въ другую. Мы принадлежимъ то дяд Тому, то дяд Дозету, какъ имъ заблагоразсудится. Ахъ, Люси, какъ бы мн хотлось умереть!

— Эйаля, это дурно.

— Что жъ мн длать, если я дурная? Что я стану длать, когда пріду туда? Что я стану имъ говорить? Какъ я буду жить? Люси, мы никогда не будемъ видться.

— Я часто буду къ теб приходить.

— Я тоже собиралась, да вотъ не приходила же. Это два разные міра, страшно далекіе другъ отъ друга. Люси, позволятъ ли Айзедору Гамелю бывать здсь?

Люси покраснла и отвчала не сразу.

— Я уврена, что онъ придетъ,— сказала Эйаля.

Люси вспомнила, что дала своему другу адресъ въ Куинсъ-Гетъ, пожалуй, онъ могъ подумать, что она знала о своемъ предстоящемъ переселеніи къ другому дяд!

— Если и придетъ, такъ все равно,— сказала она.

— Ахъ, у меня есть одна мечта, одинъ воздушный замокъ! Если бы я могла только думать, что она когда-нибудь исполнится,— мн не хотлось бы умереть!

— Какая же это мечта?

Люси хотя и спрашивала, но отлично знала какая.

— Если бы у тебя былъ свой домикъ, хоть самый капельный, и если бы ты и ‘онъ’…

— Никакого нтъ ‘она’.

— Могъ бы быть. Ну, и если бы ты и онъ отвели мн какой-нибудь уголочекъ, я была бы совершенно счастлива. Тогда мн бы не хотлось умереть. Вдь ты отвела бы, правда?

— Какъ я могу объ этомъ говорить, Эйаля? Ничего такого не существуетъ. Но, впрочемъ… впрочемъ… ахъ, Эйаля, знаешь, если бы мн можно было жить съ тобою, это было бы лучше всего на свт!

— Нтъ, не всего, то-есть всего, кром одного. Съ нимъ было бы лучше. Я такъ надюсь, что имъ будетъ онъ! Войдите.

Въ дверь постучались, и сама тетка Эммелина вошла въ комнату.

— Ну, душа моя, лошади дожидаются, сейчасъ придутъ за твоимъ багажомъ. Эйаля, я надюсь, мы будемъ видаться часто. Помни относительно всхъ нашихъ маленькихъ несогласій: кто про старое вспомянетъ, тому глазъ вонъ.

Затмъ градомъ посыпались прощальные поцлуи, и черезъ нсколько минутъ карета, въ которой одиноко сидла Эйаля, катилась по дорог въ Кингсбюри-Крессентъ.

Все это произошло такъ быстро, что до сихъ поръ не было времени для слезъ. Эйалю поражало боле всего упорство Тома. Ему разршили, наконецъ, проводить своихъ спутницъ изъ Рима домой, такъ какъ не было никакого другого мужчины, который могъ бы его замнить. Но во время путешествія Томъ подвергался строжайшему надзору и не пользовался никакими поблажками, такъ какъ дама его сердца старалась держаться отъ него въ сторон не мене тщательно, чмъ ея спутницы старались разлучить ихъ.

Однако онъ все-таки находилъ случаи для выраженія своихъ намреній.

— Я и не думаю отъ тебя отказываться,— говорилъ онъ. Разъ я что-нибудь сказалъ,— такъ оно и будетъ. Конечно, я не допущу вмшательства матери. А что до родителя, такъ онъ и слова не скажетъ, если увидитъ, что оба мы имемъ серіозныя намренія.

— Да вдь я-то ихъ не имю,— замтила Эйаля. То-есть имю, впрочемъ, даже очень серьезныя.

— Вотъ и я тоже. Теперь пока вотъ и все, что я хотлъ теб сказать.

Благодаря такому поведенію, ‘олухъ’ сталъ внушать Эйал даже нкоторое уваженіе, хотя, будь онъ мене упоренъ, она бы относилась къ нему съ меньшимъ отвращеніемъ.

Эйаля пріхала въ Кингсбюри-Крессентъ уже къ вечеру, передъ самымъ обдомъ. Она до сихъ поръ почти не знала тетку Дозетъ и даже съ дядей не была близко знакома. Конечно, они много о ней слышали и пришли къ заключенію, что ладить съ ней трудне, чмъ съ простенькой Люси. Это впечатлніе было настолько сильно, что мистеръ Дозетъ едва ли согласился бы мняться, кабы не общаніе сэра Томаса оставить за Эйалей прежнее обезпеченіе и позаботиться о Люси, если Люси поселится у него. Мистрессъ Дозетъ съ радостью привтствовала всякую перемну, въ чемъ бы она ни заключалась. Въ послднюю минуту между ней и племянницей возникла нкоторая нжность, но до тхъ поръ мистрессъ Дозетъ положительно не долюбливала Люси. Сначала Люси казалась ей лнтяйкой, а потомъ букой. Двушка корчила изъ себя существо высшей породы и подчеркивала свое равнодушіе къ мелочамъ, составлявшимъ единственный интересъ жизни тетки. Молчаніе Люси было для нея упрекомъ, хотя сама она такъ мало могла способствовать его нарушенію. Можетъ быть, съ Эйалей будетъ лучше.

И дядя и тетка, однако, побаивались Эйали, тогда какъ пріздъ Люси не внушалъ имъ никакихъ опасеній. Они длали мысленныя приготовленія къ пріему новой гостьи, а что касается приготовленій практическихъ,— мистеръ Дозетъ самъ остался дома, чтобы принять молодую двушку, сознавая при этомъ нкоторую виновность по отношенію къ ея сестр. Для Люси не было сдлано ровно никакихъ приготовленій, ей полагалось тотчасъ приноровиться къ обычному строю жизни, что оказалось совершенно неисполнимымъ. Мистеръ и мистрессъ Дозетъ не совщались и не сговаривались относительно новаго прізда, но оба они чувствовали, что длаютъ нкоторое усиліе.

Лэди Трингль и мистеръ Дозетъ всегда были ‘тетей Эммелиной’ и ‘дядей Реджинальдомъ’, какъ и подобало близкимъ родственникамъ. Сэръ Томасъ, вслдствіе боле частыхъ сношеній, превратился въ ‘дядю Тома’. Но мистрессъ Дозетъ никогда не переходила за предлы ‘тети Дозетъ’ ни для одной изъ двочекъ, что само по себ уже принималось ею почти за кровную обиду, она хотла, было, просить Люси обращаться къ ней въ боле ласковой форм, употребляя ея крестное имя, но между ними было такъ мало ласки, что случая для такой просьбы не представилось до самаго конца. Обо всемъ этомъ она раздумывала, сидя въ своей комнат и приготовляясь къ встрч съ этой другой двочкой, которую мистеръ Дозетъ между тмъ торжественно привтствовалъ въ гостиной Кингссбюри-Крессента.

Эйаля утопала въ слезахъ всю дорогу и съ трудомъ сдерживала рыданія, войдя въ домъ.

— Милая моя,— сказалъ дядя,— мы сдлаемъ все, что возможно, чтобы ты была счастлива съ нами.

— Я въ этомъ уврена, но… но такъ грустно разставаться съ Люси.

— Люси будетъ, наврное, хорошо съ кузинами.

‘Если приводить счастіе Люси въ зависимость отъ кузинъ,— подумала Эйаля,— это счастье довольно сомнительное.’

— А сестра Эммелина всегда очень добра.

— Тетя Эммелина очень хорошая, но…

— Но что?

— Не знаю. Все такъ вдругъ перемнилось, дядя Реджинальдъ.

— Да, это важная перемна, моя дорогая. Они очень богаты, а мы довольно-таки бдны. Я бы и не согласился, имя въ виду тебя, но, благодаря нкоторымъ обстоятельствамъ, считаю, что такъ будетъ лучше для васъ обихъ.

— Дло не въ этомъ,— сказала Эйаля ршительно,— мн необходимо было уйти, я оказалась неподходящей.

— А теперь окажешься подходящей, дорогая моя.

— Надюсь. Постараюсь. Теперь я опытне, чмъ прежде. Я воображала, что буду равной съ Августой.

— Здсь мы вс равны.

— Такъ и слдуетъ, по-моему, всегда вс должны быть равны, кром, конечно, старыхъ съ молодыми. Я буду длать все, что вы съ тетей велите. Здсь нтъ молодыхъ, такъ что не предвидится никакихъ такихъ затрудненій.

— Да, молодыхъ нтъ, это правда. Теперь поди наверхъ поздороваться съ тетей.

Послдовало свиданіе съ теткой, состоявшее главнымъ образомъ въ поцлуяхъ и общаніяхъ, и затмъ Эйал предоставили въ одиночеств распаковать свои чемоданы и приготовляться къ обду. Она посидла и подумала нсколько минутъ, прежде чмъ приняться за дло, собралась съ силами и приняла ршеніе. Въ порыв отчаянія она говорила Люси, что хотла бы умереть, и не особенно смущалась безнравственностью такого желанія, но теперь она видла въ немъ безхарактерность и глупость. Вся жизнь была передъ ней, слдовало стараться быть счастливой, несмотря на многочисленныя огорченія. Она пренебрегла богатствомъ, пренебрежетъ имъ еще разъ, если оно явится въ образ кузена Тома, но при ней оставались ея мечты, ея сны на яву, т воздушные замки, постройка которыхъ была величайшимъ наслажденіемъ ея жизни и никогда не давала ей скучать. Айзедоръ Гамель, конечно, появится и, конечно, женится на Люси, и тогда она поселится у нихъ и будетъ жить какъ у Христа за пазухой. Съ такимъ братомъ, какъ Айзедоръ Гамель, въ постоянной близости своей собственной Люси, лишенія и бдность потеряютъ всякое значеніе. Если только въ ея жизни будетъ хотя отблескъ интеллектуальной красоты, художественности, служенія прекрасному,— ей не понадобится ни золото, ни серебро, ни дорогія одежды. Айзедоръ Гамель явится наврное, а потомъ… потомъ, въ далекомъ будущемъ, явится и нчто другое, что не приняло еще опредленной формы въ ея воображеніи, ни вншность, ни родъ красоты, ни музыкальность голоса этого ‘нчто’ пока не представлялись ей никакъ, одно было несомннно:— образъ его будетъ прекрасенъ, а голосъ исполненъ гармоніи. Нельзя сказать, чтобы ‘нчто’ составляло центръ ея мечтаній или основу воздушныхъ замковъ. Это былъ высшій предлъ, до котораго досягала ея мысль, изощренная долгимъ напряженіемъ, башня надъ замкомъ, откуда она могла обозрвать тотъ міръ, что разстилался далеко внизу, внецъ той грезы, что почти уносила ее отъ земли на небо и разсивалась тяжелымъ пробужденіемъ. Но, и вернувшись на землю, Эйаля твердо знала, что ‘нчто’, какова бы ни была его вншность, будетъ совершенной противоположностью Тому Тринглю.

Погруженная въ мечты, она забыла на время о своемъ ршеніи, но, когда опомнилась, тотчасъ вскочила и съ небывалой энергіей принялась за дло. Одинъ за другимъ расхлопывались чемоданы, и черезъ пять минутъ вся комната была завалена пожитками. Скромный комодикъ, которому надлежало удовлетворять всмъ ея нуждамъ, наполнился весьма быстро. Она второпяхъ разсовывала вещи всюду, не оставляя безъ употребленія ни одного закоулка. Эйаля никогда не славилась аккуратностью. Въ ‘Игрушечк’ или мать, или сестра, или любимая горничная были всегда подъ рукою, и погршности Эйали исправлялись немедленно, съ легкимъ упрекомъ, который никогда не шелъ дале улыбки или поцлуя. Въ Гленбоджи и даже въ дорог ей прислуживали камеристки. Но теперь никто не помогалъ ей, и, когда ее позвали обдать, вся комната была вверхъ дномъ. Спускаясь по лстниц, она вспомнила свое второе ршеніе:— быть хорошей, то-есть, иными словами, стараться угождать тетк Дозетъ. На счетъ дяди сомнній не было никакихъ. Но она знала, что у Люси выходили непріятности съ теткой, а если ужъ для Люси оказалось такъ трудно быть хорошей,— какихъ ужасныхъ усилій это должно было потребовать отъ нея самой!

Она сла за столъ немного ближе къ тетк, чмъ къ дяд, потому что хотла главнымъ образомъ задобрить тетку, и черезъ нсколько минутъ протянула свою маленькую, мягкую ручку и коснулась руки мистриссъ Дозетъ.

— Милая моя,— сказала названная дама,— я надюсь, что теб будетъ хорошо.

— Я ршила, что мн будетъ хорошо,— отвчала Эйаля,— если вы мн позволите любить васъ.

Мистриссъ Дозетъ была некрасива и не романтична. По вншнему виду она составляла полную противоположность Эйал. Житейскія заботы, попеченія о шиллингахъ и ихъ результатахъ наложили на ея физіономію печать будничной безцвтности, которая такъ часто встрчается на лицахъ пожилыхъ женщинъ, не избалованныхъ судьбою, и всегда бываетъ такъ некрасива. Но въ сердц ея таился мягкій, цвтущій уголокъ, откуда при надлежащемъ прикосновеніи вытекала маленькая струйка свжей воды. Въ настоящую минуту на глаза ея навернулась слеза, она пожала руку племянницы и не сказала ни слова. Но ей стало совершенно ясно, что Эйалю полюбить гораздо легче, чмъ Люси.

— Что бы ты хотла, чтобы я длала?— въ тотъ же вечеръ спросила Эйаля тетку, которая провожала ее въ спальню.

— Что бы ты длала, душенька? Да что ты обыкновенно длаешь?

— Ничего. Читаю понемножку, понемножку рисую, но не длаю ничего полезнаго. Теперь мн хочется, чтобы это было совсмъ иначе.

— Длай, что теб угодно, Эйаля.

— Да нтъ, я говорю серіозно. Ты должна мн сказать. Конечно, теперь все должно быть иначе.

— Мы не богаты, не то что твои дядя и тетка Трингли.

— Можетъ быть, и лучше не быть богатой: по крайней мр, есть что подлать. Но мн такъ хочется, чтобы ты мн сказала, какъ сказала бы, если бы въ самомъ дл меня любила.

— Я буду любить тебя,— проговорила тетка Дозетъ, заливаясь слезами.

— Ну, такъ прежде всего скажи, что мн длать. Я постараюсь. Конечно, я ужъ думала объ этомъ, узжая отъ всхъ тамошнихъ великолпій, и тогда же ршилась не страдать отъ этого и быть выше. Начну завтра же и буду все длать, только скажи что.

Тутъ тетка Дозетъ заключила ее въ свои объятія, поцловала и объявила, что завтра же он въ полномъ согласіи и любви вмст примутся за работу.

— По-моему, эта подходитъ намъ больше чмъ Люси,— въ тотъ же вечеръ говорила мистриссъ Дозетъ мужу.

— Люси тоже была милая,— сказалъ дядя Реджинальдъ.

— О да, конечно. Я ни слова не говорю противъ Люси, но, мн кажется, съ Эйалей мы поладимъ лучше. Она будетъ прилежне.

Дядя Реджинальдъ промолчалъ, но въ душ не могъ не подумать, что если которую-нибудь изъ двочекъ возможно усадить за черную работу, такъ ужъ скоре Люси.

На слдующее утро Эйаля пошла съ теткой на рынокъ и очень внимательно выслушивала хозяйственныя наставленія, которыя давались ей по этому поводу. Когда она вернулась домой, ей было извстно многое, чего она не знала прежде. Цна баранины и количество, которое ей, въ качеств члена семьи, полагалось съдать ея въ недлю, количество хлба и масла, необходимое для продовольствія всего дома, степень растяжимости кринки молока, а также и законъ, по которому само собою разумлось, что дядя Реджинальдъ, какъ глава дома, не подвергался никакимъ ограниченіямъ. Не успли они вернуться изъ своихъ странствій — въ первое же утро по прізд Эйали — какъ Эйаля уже ршила съ этихъ поръ называть мистрессъ Дозетъ теткой Маргаритой.

XI.
Томъ Трингль въ Крессент.

Въ теченіе слдующихъ трехъ мсяцевъ, до конца зимы и въ начал весны, ни въ Куинсъ-Гет, ни въ Кингсбюри-Крессент не произошло никакихъ перемнъ. Сестры видались иногда, но не такъ часто, какъ предполагали. здить на извозчикахъ считалось для Люси нсколько предосудительнымъ, а карету для поздки въ Крессентъ ей давали рдко. Читатель, вроятно, помнитъ, что она обыкновенно гуляла одна по Кенсингтонскимъ садамъ, а прогулка по Кенсингтонскимъ садамъ составляла большую часть дороги до Кингсбюри-Крессента. Но Люси, при ея измнившихся обстоятельствахъ, не совтовали,— пожалуй, даже можно сказать, не позволяли выходить одной. Лэди Трингль, въ качеств знатной и богатой дамы, боялась или длала видъ, что боится львовъ. Бдная Эйаля боялась ихъ и въ самомъ дл. Вотъ и случилось такъ, что сестры видались рдко. Люси вела себя тихо и смирно. Она не перечила Август, которой близкое замужество придавало въ дом первенствующее значеніе, всегда выпадающее на долю молодыхъ особъ въ ея положеніи. Гертруда въ то время доставляла много хлопотъ обитателямъ Куинсъ-Гега. Сэръ Томасъ такъ-таки и не согласился на Франка Гоустона, а Гертруда не согласилась отъ него отказаться. Дти, правду сказать, сильно смущали сэра Томаса. Одно время, ране принятія въ лоно семьи мистера Трафика, и на Августу какъ-то нападало несносное упрямство. Теперь фантазіи появились у Гертруды, да и у Тома также. Много хлопотъ было съ Томомъ.

И сэръ Томасъ и лэди Трингль ршили, что этого младенца слдовало отнимать отъ груди, или, иными словами, излчивать отъ его любви. Но Томъ сопротивлялся отниманію. Мистера Дозета просили не допускать его въ Кингсбюри-Крессентъ, и, такъ какъ эта просьба вполн совпадала съ желаніями Эйали, горничной были даны соотвтствующія приказанія. Томъ прізжалъ уже нсколько разъ, но не былъ допущенъ до предмета своей страсти. А все-таки онъ ршительно не соглашался быть отнятымъ. Онъ сказалъ отцу въ глаза, что намренъ жениться на Эйал, и разбранилъ мать, когда та попыталась вмшаться въ разговоръ. Вся семья была поражена его упорствомъ, и нкоторымъ изъ Тринглей уже начинало казаться, что онъ-таки поставитъ на своемъ. Августа непоколебимо утверждала, что Эйаля — змя. Но самъ сэръ Томасъ въ глубин души спрашивалъ себя, не лучше ли позволить Тому устроиться сообразно съ собственными желаніями? При обсужденіяхъ этого вопроса никому изъ обитателей Куинсъ-Гета ни разу не приходило въ голову, что исполненію желанія Тома можетъ воспрепятствовать нежеланіе Эйаля.

Въ такомъ положеніи находились дла, когда Томъ, въ одно прекрасное утро, явился къ отцу въ Ломбардъ-Стритъ. Въ контор они видались рдко, такъ какъ исполняли обязанности совершенно различныя. Сэръ Томасъ вертлъ милліонами въ собственной маленькой задней комнатк, а Томъ, имвшій дло, вроятно, только съ тысячами, работалъ въ комнат поближе къ входу. Они никогда не приходили и не уходили вмст, но сэръ Томасъ всегда тщательно освдомлялся, тутъ ли сынъ.

— Я хочу поговорить съ вами о своемъ дльц, сэръ,— сказалъ Томъ.

— Какомъ дльц?— спросилъ сэръ Томасъ, отрываясь отъ милліоновъ.

— Я, кажется, не прочь жениться.

— Это самое лучшее, что ты можешь сдлать, сынище, но все зависитъ отъ того — на комъ.

— На счетъ этого я уже ршился, сэръ: я женюсь на кузин. По-моему, всякій молодой человкъ иметъ право выбирать по собственному вкусу.

Тутъ сэръ Томасъ прочелъ ему нотацію, но сдлалъ это такъ, какъ это обыкновенно длается людьми заране увренными въ ея безполезности. Какъ бы ни были опредленны слова, самый тонъ отказа подчасъ обозначаетъ согласіе. Въ заключеніе разговора сэръ Томасъ попросилъ недлю на размышленіе, а когда эта недля прошла,— далъ свое согласіе. Онъ продолжалъ считать, что браковъ между кузенами слдуетъ избгать, но все же согласился и даже общалъ свое денежное содйствіе, въ случа соглашенія между Эйалей и Томомъ. Для исполненія этого проекта слдовало, во-первыхъ, отпереть двери Дозетовскаго дома, и сэръ Томасъ лично явился въ Адмиралтейство, чтобы повернуть ключъ въ замк.

— Я убдился, что мой сынъ думаетъ объ этомъ очень серіозно,— сказалъ онъ адмиралтейскому клерку.

— Гм… въ самомъ дл?

— Не могу сказать, чтобы мн лично это особенно нравилось.

Мистеръ Дозетъ только головой потрясъ.

— Двоюроднымъ братьямъ и сестрамъ лучше оставаться только двоюродными братьями и сестрами.

— И кром того вы, вроятно, желали бы невсту съ состояніемъ?

— Нисколько,— сказалъ сэръ Томасъ съ гордостью,— у меня хватитъ состоянія на нихъ обоихъ. Вопросъ не въ деньгахъ. Однимъ словомъ, я далъ свое согласіе и, если вы ничего не имете противъ, просилъ бы васъ позволить Тому приходить въ Крессентъ. Конечно, у васъ могутъ быть собственныя соображенія, но едва ли вамъ удастся найти для двочки лучшую партію, браки между кузенами, какъ вамъ извстно, вовсе не рдкость.

Мистеръ Дозетъ могъ только сказать, что и не разсчитывалъ найти для двочки ничего лучшаго, и общать Тому радушный пріемъ въ Кингсбюри-Крессент. Отвчать за Эйалю, прибавилъ онъ, не въ его власти. Но въ этомъ отношеніи у сэра Томаса, повидимому, не существовало никакихъ сомнній. Блага міра, находившіяся въ его распоряженіи, были настолько значительны, что двушка въ положеніи Эйали едва ли могла отказаться отъ нихъ.

— Другъ мой,— сказала на слдующее утро тетка Маргарита самымъ вкрадчивымъ тономъ,— надо будетъ позволить твоему двоюродному брату Тому прійти къ намъ.

— Тому Тринглю?

— Да, другъ мой. Сэръ Томасъ согласился.

— Очень напрасно,— проговорила Эйаля гнвно. Сэръ Томасъ тутъ ни причемъ, его согласіе или несогласіе — тоже. Я не желаю его видть.

— Мн кажется, теб слдовало бы его принять, если онъ придетъ.

— Да мн-то не кажется. Ахъ, тетя Маргарита, пожалуйста, устрой такъ, чтобы онъ не приходилъ. Мн онъ совсмъ не нравится. Мы поживаемъ такъ славно! Не правда ли, тетя Маргарита?

— Конечно, другъ мой, мы поживаемъ отлично, надюсь, по крайней мр, что да. Но ты уже достаточно велика, чтобы понять, что это дло очень серіозное.

— Конечно, серіозное,— сказала Эйаля, которая вовсе не была расположена смотрть слегка на свою будущность.

Нкія мечты, заключавшія въ себ вс ея надежды и стремленія, были для нея дломъ очень серіознымъ, а потому она не могла относиться къ кузену Тому слегка и игнорировать его существованіе. Онъ внушалъ ей то же чувство, какое, вроятно, испытывала принцесса, когда Драконъ началъ въ нее влюбляться. Безопасность ея была основана исключительно на всеобщемъ неодобреніи любви Дракона. А теперь, повидимому, ужаснйшія притсненія должны были обрушиться на ея голову. Конечно, это было серіозно, тмъ не мене она твердо ршила, что ни за что на свт не согласится выйти за Дракона.

— Мн кажется, теб слдуетъ принять его, когда онъ придетъ, помни, что дло принимаетъ совсмъ другой оборотъ, разъ онъ является съ согласія своего отца. Это значитъ, что они готовы привтствовать тебя въ качеств своей дочери.

— Я вовсе не хочу быть ничьей дочерью.

— Но, Эйаля, тутъ есть многое, о чемъ слдуетъ подумать. Этотъ молодой человкъ можетъ доставить теб не только вс удобства жизни, но и безумную роскошь.

— Мн совсмъ не надо безумной роскоши.

— Онъ будетъ баронетомъ.

— Мн совершенно все равно до баронетовъ, тетя Маргарита.

— У тебя будетъ собственный домъ, и ты можешь пригласить къ себ сестру.

— Я бы предпочла, чтобы собственный домъ былъ у нея.

— Но вдь Томъ не влюбленъ въ Люси.

— Такой болванъ! Тетя Маргарита, я не хочу съ нимъ говорить. Скоре умру. Дядя Томасъ не иметъ никакого права присылать его сюда. Они меня прогнали, и я этому очень рада, но разъ я ушла, онъ не иметъ права меня преслдовать. Это — неблагородно. Не можетъ ли сэръ Томасъ сказать ему, чтобы не приходилъ?

Еще многое было сказано Эйал, но ничто не производило на нее ни малйшаго впечатлнія. Когда ей поставили на видъ зависимость ея положенія и великолпіе предлагаемой будущности, она объявила, что лучше пойдетъ въ рабочій домъ, чмъ выйдетъ за кузена. Когда обратили ея вниманіе на доброту, честность и искренность Тома, она отвчала, что доброта, честность и искренность тутъ ни при чемъ. Когда ее спросили, на что она разсчитываетъ въ будущемъ, она зарыдала и сказала, что ни на что. О своихъ мечтахъ и замкахъ Эйаля не сообщала даже сестр Люси. Разв возможно было объяснить ихъ тетк Маргарит? Разв возможно было растолковать ей, что въ сердц Эйали не было мста для Тома Трингля, такъ какъ сердце это сохранялось въ прокъ для лучезарнаго ангела, который, наврное, явится въ свое время, а если нтъ, если никогда не предстанетъ во плоти, то все же всегда будетъ неразлученъ съ нею въ качеств лучезарнаго ангела. Какъ нелпо было толковать о Том Трингл, когда она собственными глазами видла передъ собою лучезарнаго ангела и постоянно могла ихъ сравнивать!

Но хотя отъ нея нельзя было добиться общанія благосклонно выслушать Тома, Эйаля согласилась, наконецъ, принять его, когда онъ явится. Тетка Маргарита говорила объ этомъ предметъ очень пространно. Молодой человкъ, одобренный друзьями молодой двицы, молодой человкъ съ состояніемъ имлъ, по ея мннію, право требовать къ себ вниманія. Какъ же иначе могли устраиваться вс надлежащимъ образомъ разршенные браки? Пока все это происходило, между теткой и Эйалей чувствовалось нкоторое охлажденіе. Эйаля продолжала исполнять свои домашнія обязанности, горько стуя на нихъ въ уединеніи своей комнаты, но исполняла ихъ молча. Тетка, на которую она полагалась,— обратилась противъ нея. М-съ Дозеть съ своей стороны находила, что двушка глупа и романтична. Мужья, вполн обезпеченные въ настоящемъ и почти безгранично богатые въ будущемъ, не валяются подъ каждымъ заборомъ. Какое право имла двушка, въ такомъ зависимомъ положеніи, какъ Эйаля, отказываться отъ выгодной партіи? Тетка стояла за интересы Тома, и, въ боле мягкой форм, дядя слдовалъ ея примру. Онъ ограничился замчаніемъ, что Томъ работаетъ добросовстно, что весьма рдко встрчается среди молодыхъ людей. Это было немного, но Эйаля тотчасъ поняла, что дядя — ея врагъ. Въ такое ужасное, критическое время у нея не было ни одного друга, кром Люси.

Наконецъ, назначили день для прізда Тома, и положеніе еще осложнилось муками ожиданія.

— Къ чему это?— спросила Эйаля тетку, когда та сообщила ей, въ которомъ часу назначено свиданіе.

— Мн вовсе не надо съ нимъ видться, чтобы сказать ему все, что нужно.

Но дло было уже устроено. Тетка Маргарита повторила въ сотый разъ, что такому достойному молодому человку, какъ Томъ, съ такими прекрасными намреніями, всякая двица должна оказать вниманіе. Вмсто отвта Эйаля скорчила гримасу, выражавшую полное презрніе къ Тому и всмъ его сокровищамъ.

Несмотря на перстни и нкоторый оттнокъ вульгарности, въ которой его, пожалуй, даже нельзя было слишкомъ винить, Томъ Трингль былъ недурной малый. Разъ онъ затялъ влюбиться, то влюбился не на шутку. Ему мерещилось здоровое, чистоплотное счастіе. Жениться, ласкать жену, лелять ее, всми силами стараться сдлать ее счастливой, возвеличить ее такъ, чтобы она считалась, по крайней мр, не ниже Августы, кое-чему научиться у нея, самому сдлаться поэтичнымъ и романтическимъ,— таковы были его стремленія,— стремленія, не лишенныя благородства. Одно, чего онъ не принималъ въ разсчетъ,— это возможность и вроятіе отказа со стороны Эйали. До сихъ поръ Эйаля отказывала ему весьма упорно, но до сихъ поръ онъ обращался къ ней безъ согласія родителей, а теперь, добившись этого согласія, чувствовалъ себя въ прав просить и получить. Въ назначенный день и назначенный часъ, Томъ, во всеоружіи своихъ перстней, явился въ Крессентъ. Бдный Томъ! Жаль, что ему не съ кмъ было посовтоваться относительно туалета. Эйаля ненавидла его золото и драгоцнные каменья. Она не совсмъ еще ршила, въ какомъ костюм долженъ явиться лучезарный ангелъ, но знала наврное, что массивныя ювелирныя издлія не будутъ играть выдающейся роли въ его туалет, а на Том былъ, кром того, совершенно убійственный жилетъ.

Тома, во всемъ его блеск, впустили въ гостиную, гд онъ нашелъ Эйалю одну. Невозможность начать разговоръ съ постороннихъ предметовъ была для него въ высшей степени неблагопріятна. Эйал велно было прійти на свиданіе съ тмъ, чтобы выслушать предложеніе руки и сердца. Надо же его сдлать и откладывать не за чмъ, но обычныя привтствія становились уже совершенно неумстными. Она очень на него сердилась и нисколько этого не скрывала. Съ какой стати подвергали ее такой несносной исторіи! У него хватило догадливости, чтобы понять всю неумстность предисловій и сразу приступить къ длу.

— Эйаля!— воскликнулъ онъ, подходя къ кузин и останавливаясь передъ диваномъ, на которомъ она сидла.

— Томъ!— отвчала Эйаля смло глядя ему въ лицо.

— Эйаля, я люблю тебя больше всего на свт!

— Къ чему это?

— Теперь совсмъ не то, что было прежде. Я и тогда ршилъ поставить на своемъ и уговорить отца. Но ты-то не могла этого знать. И мамаша и сестры были противъ насъ.

— Он не были противъ меня,— сказала Эйаля.

— Но были противъ нашего брака, а потому и выжили тебя изъ дому. И сюда-то прислали собственно поэтому. Ну, а теперь он меня поняли и знаютъ, что со мной шутки плохія. Он теперь вс согласились, а родитель общаетъ раскошелиться. Разъ ужъ онъ что сказалъ — это врно. Денегъ будетъ масса.

— Мн совершенно все равно до денегъ,— сказала Эйаля свирпо.

— Да и мн тоже, только удобне съ ними. Куда жъ безъ денегъ жениться! Разв можно?

— Очень можно, если кто-нибудь кого-нибудь любитъ.

Лучезарный ангелъ обыкновенно являлся ‘in forma pauperis’, хотя лазоревый блоскъ, составлявшій его необходимую принадлежность, едва ли могъ совмщаться съ грязноватыми тонами повседневной бдности.

— А все же состояніе вещь хорошая, и родитель не станетъ скалдырничать.

— Родитель тутъ ни при чемъ. Я уже говорила теб, что это все вздоръ. Прошу объ одномъ: уйди, перестань объ этомъ говорить, и я всегда буду считать, что ты добрый.

— Да я-то вовсе не собираюсь уходить,— сказалъ Томъ ршительно,— и добьюсь-таки своего. Эйаля, мн кажется, ты не понимаешь, что я говорю совершенно серіозно.

— Почему же и мн не говорить серіозно?

— Но вдь я люблю тебя, Эйаля. Я всей душой вошелъ въ это дло. Ты и не знаешь, какъ я тебя люблю, я не измню своего ршенія.

— И я тоже.

— Но, Эйаля…

Тутъ лицо его нсколько измнилось, вмсто прежняго оскорбительно-побдоноснаго выраженія, на немъ появилось нчто въ род отчаянія отвергнутаго любовника.

— Я не думаю, чтобы у тебя уже былъ на примт кто-нибудь другой…

А лучезарный-то ангелъ! Несмотря на все свое желаніе объяснить Тому полную безполезность его сватовства, Эйаля, однако, никакъ не могла разсказать ему объ ангел. Она была уврена, что ангелъ явится, но еще не знала наврное, отдастъ ли себя въ полную собственность даже ангелу. Небесный замокъ, вчно строившійся въ ея воображеніи, былъ пока зданіемъ очень сложнымъ. Объяснять это кузену Тому было, во всякомъ случа, совершенно немыслимо.

— Это къ длу не относится,— сказала она.

— Если бы ты знала, какъ я люблю тебя!

Онъ всхлипнулъ и, всхлипывая, сталъ передъ ней на колни.

— Не дурачься, Томъ, пожалуйста! Если ты не встанешь, я уйду. Мн лучше уйти. Я прослушала все, что ты хотлъ сказать, изаране говорила имъ, что теб не къ чему было приходить.

— Эйаля!

Онъ рыдалъ не на шутку.

— Такъ кто же теб мшаетъ все это бросить? Тогда мы будемъ друзьями.

— Не могу. Не брошу. Когда человку что-нибудь втемяшится въ голову, какъ это втемяшилось мн, онъ ни за что не бросить. Ничто на свт не заставитъ меня бросить. Эйаля, предупреждаю тебя, въ конц концовъ ты должна будешь согласиться.

— Ни за что въ мір!— сказала Эйаля, тряхнувъ головой.

Неожиданная страсть, обнаруженная молодымъ человкомъ, заставила ее, однако, нсколько присмирть.

— Неужели же ты такъ и не скажешь мн ни одного ласковаго слова?

— Это самое ласковое, что я могу сказать.

— Хорошо же! Въ такомъ случа, я уйду и буду опять приходить до тхъ поръ, пока ты не заговоришь иначе. Я ршилъ, что ты будешь моею. Когда ты узнаешь, какъ я тебя люблю,— я думаю, ты согласишься.

Съ этими словами онъ поднялся съ пола и поспшно вышелъ изъ дому, не говоря больше ни слова.

XII.
‘А ты бы вышла?’

Сцена, описанная въ послдней глав, произошла въ март. Все было спокойно въ Кингсбюри-Крессент слдующіе за нею три дня, но тутъ пришло письмо отъ Тома къ Эйал, письмо весьма настоятельное, полное любви и ршимости, онъ предлагалъ ей ждать сколько угодно, хоть цлый мсяцъ, но выражалъ опредленное намреніе рано или поздно жениться на ней. Письмо было бы вовсе не дурно, если бы не легкій оттнокъ напыщенности, сдлавшей его отвратительнымъ въ глазахъ щепетильной Эйали.

Она отвчала слдующее:

‘Говорятъ теб нтъ, нечего и приставать. Это недостойно мужчины.

Эйаля.

Пожалуйста, больше не пиши мн, я, все равно, не отвчу.’

Она ничего не сказала объ этомъ тетк,— хотя той, наврное, было извстно, что отъ Тома пришло письмо,— и, не говоря никому ни слова, собственноручно отправила отвтъ.

Письмо за письмомъ посылала она Люси, умоляя сестру пріхать, объясняя ей, что при настоящихъ обстоятельствахъ ей самой невозможно показаться въ Куинсъ-Гетъ. Люси отвчала аккуратно, но письменно, да и въ письмахъ не вполн ясно объясняла причину своего отсутствія. Тетя Эммелина надялась, говорила она, что Эйал уже скоро можно будетъ пріхать въ Куинсъ-Гетъ. Относительно кареты существовали затрудненія. Кром Тома проводить Люси было некому, ходить одной ей запрещалось. Тетя Эммелина не любила извозчиковъ. Въ третьемъ или четвертомъ письм Люси стала выражаться ясне, но все-таки не достаточно ясно. Во время пасхальныхъ вакацій, то-есть въ половин апрля, должна была произойти свадьба Августы. Счастливой чет предстояло наслаждаться медовымъ мсяцемъ въ двухъ частяхъ. Отъ Пасхи до Троицына дня присутствіе мистера Трафика было необходимо въ Палат, и супругамъ приходилось вернуться въ Куинсъ-Гетъ, а затмъ уже снова ухать на вторыя вакаціи, посл ихъ отъзда тетка Эммелина надялась видть у себя Эйалю. ‘Они, конечно, понимаютъ,— писала Люси,— что теб лучше не встрчаться съ Августой.’

Но это было совсмъ не то, чего желала Эйаля. ‘Не съ Августой, а съ нимъ’, сказала она про себя, подразумвая, конечно, Тома Трингля. Но почему же Люси не прізжала къ ней сама? Люси, знавшая, что сестр не хотлось видть никого изъ Тринглей, что ей невозможно явиться въ Куинсъ-Гетъ, должна была пріхать. Съ кмъ же еще подлиться ей своими печалями? Такъ разсуждала Эйаля, убждаясь все боле и боле, что не переживетъ такихъ страданій, если не явится на помощь лучезарный ангелъ въ самомъ непродолжительномъ времени.

Но у Люси были собственныя затрудненія съ семьею въ Куинсъ-Гет, исключавшія всякую возможность навстить сестру. Сэръ Томасъ нехотя, но опредленно согласился на женитьбу сына и теперь ждалъ только, чтобы ему сообщили, въ какой день назначена свадьба и понадобятся деньги.

Лэди Трингль также дала свое согласіе, но не вполн искренно. Она охотно воспрепятствовала бы браку, если бы это отъ нея сколько-нибудь зависло.

Августа продолжала горячо возставать противъ него и ршилась его разстроить, во что бы то ни стало. Предложенное ей восхожденіе за альбомомъ въ Гленбоджи и дйствительное восхожденіе на вершину Св. Петра все еще грызли ея сердце. Чтобы Эйаля сдлалась женою будущаго баронета, чтобы Эйаля, черезъ посредство Тома, получила большую часть богатства Тринглей, чтобы Эйаля стала могущественной въ Куинсъ-Гет и, но всмъ вроятіямъ, всемогущей въ Мерль-Парк и Гленбоджи, — все это было свыше силъ Августы. Она знала, что Эйаля хороша собой и остроумна, хотя длала видъ, что презираетъ и ея красоту, и остроуміе, и думала поставить на своемъ, раззадоривая мать и потребовавъ вмшательства мистера Трафика, какъ только мистеръ Трафикъ сдлается членомъ семьи. Относительно матери ей отчасти удалось, но будущій мужъ ея былъ въ настоящее время слишкомъ поглощенъ ‘предложеніемъ’ и ‘спросомъ’, чтобы заниматься длами Тома.

Въ скоромъ времени, однако, ему неизбжно предстояло удлить долю вниманія и на другіе предметы.

А тутъ еще Гертруда! Вс косились на личныя обстоятельства Гертруды, и эту косность она приписывала боле всего Август. Съ какой стати позволяли Август поступать по своему усмотрнію, а ей съ Томомъ нтъ?! Такимъ-то образомъ Гертруда вступила въ союзъ съ Томомъ и объявила, что съ радостью приметъ въ домъ Эйалю. Въ семь водворился полный разладъ.

Когда Люси въ первый разъ попросила карету, выражая желаніе повидаться съ сестрой,— и дядя и тетка оба были въ комнат. Лэди Трингль, которой не особенно хотлось поддерживать сношенія съ Крессентомъ, сдлала какое-то возраженіе, весьма легкомысленное, но дядя Томасъ своимъ авторитетнымъ и важнымъ тономъ объявилъ, что Эйал лучше самой пріхать къ нимъ. Въ тотъ же вечеръ онъ условился, или пытался условиться объ этомъ съ женою. Пусть Эйаля прідетъ тотчасъ, какъ только Трафики — какъ они будутъ тогда называться — удутъ. Лэди Трингль согласилась на это, зная чувства Эйали лучше, чмъ зналъ ихъ сэръ Томасъ, и надясь, что это можетъ повести къ разрыву. Эйаля причинила ей кучу непріятностей, и ей начала смертельно надодать вся исторія съ Дормерами вообще. Вотъ почему Люси не могла повидаться съ сестрою цлыя шесть недль посл перваго формальнаго предложенія Тома. Томъ не унимался и нсколько разъ повторялъ свои набги на квартиру Дозетовъ, но Эйаля отвчала ему попрежнему: ‘Стыдно, Томъ, ты не имешь никакого права такъ поступать со мною.’

Свадьба Трафиковъ была отпразднована, наконецъ, и отпразднована съ большимъ трескомъ. Со стороны Трафиковъ явилось цлыхъ четыре подруги невсты, вс несомннно хорошаго происхожденія и вс несомннно немолодыя. Люси и Гертруда да еще дв пріятельницы Августы были также подругами невсты. Эйаля, конечно, отсутствовала. Томъ разодлся въ пухъ и прахъ, онъ нисколько не падалъ духомъ вслдствіе многочисленныхъ отказовъ, которые получили, не сомнвался въ будущемъ успх и гордился своимъ положеніемъ поклонника очаровательной двушки. О длахъ своихъ разсуждалъ во всеуслышаніе и считалъ, повидимому, что благодаря исторіи съ красавицей-кузиной въ день свадьбы сестры игралъ роль не мене важную, чмъ сама невста. ‘Августа съ ней не въ ладахъ’, отвчали, онъ на вопросъ пріятеля, почему Эйали нтъ на свадьб. ‘Августа, знаете ли, совершеннйшая дура. Она гордится своимъ мужемъ, потому что онъ сынъ лорда. А я бы не промнялъ Эйалю ни на одну герцогиню въ цлой Европ.’ Такія слова доказывали какъ будто, что онъ считаетъ Эйалю почти-что своею.

Лордъ Бордотрэдъ таюке присутствовалъ на свадьб и произнесъ полушутливую рчь, какъ разъ подобающую родственному pater familias, что, вроятно, не особенно понравилось сэру Томасу, оказывалось, въ конц концовъ, что мистеръ Трафикъ не намренъ ничего прибавить отъ себя къ доходу, на который ему предстояло жить съ женой. Лорду Бордотрэду пришлось истратить такъ много на своего старшаго сына, что на долю представителя Глазго не осталось ровно ничего.

Для сэраТомаса, уже приготовившаго свои 120,000 фунтовъ, это было, въ сущности, безразлично, но разъ онъ заплатилъ деньги,— мудрено ли, что ему хотлось получить что-нибудь взамнъ и не понравился тонъ стараго лорда, не очень давно произведеннаго въ пэры и корчившаго изъ себя нчто въ род знатнаго престарлаго Провиднія, которое окутывало всю фамилію Тринглей порфирой своей благородной крови! Приличное случаю сочетаніе игриваго тона съ отеческимъ удалось ему какъ нельзя боле, но въ голов сэра Томаса все-таки мелькнула мысль, что 120,000 фунтовъ — цна хорошая и что не лишнее, можетъ быть, дать понять мистеру Трафику, что содержать себя и жену онъ долженъ на проценты съ этого капитала. Еще прежде было ршено, что молодые вернутся въ Куинсъ-Гетъ и проведутъ тамъ промежутокъ времени отъ Пасхи до Троицына дня, но въ послднее, самое послднее время сэру Томасу намекнули, что они, можетъ быть, опять прідутъ посл вторыхъ вакацій. Мистеру Септимусу Трафику случилось какъ-то говорить о Гленбоджи почти какъ о своей собственности, а Августа въ присутствіи отца упоминала съ преднамренной нжностью о ‘милйшемъ Мерль-Парк’. Сэръ Томасъ былъ отцомъ до мозга костей, но даже и отцамъ непріятно, когда ихъ водятъ за носъ. Конечно, мистеръ Трафикъ былъ членомъ Парламента и сыномъ лорда, но даже и мистеръ Трафикъ могъ оказаться не стоющимъ заплаченной за него цны.

Свадьба, однако, по всеобщему мннію, сошла успшно, и немедленно посл нея, на слдующій день, рано утромъ, сэръ Томасъ спросилъ, когда же Эйаля прідетъ, къ Куинсъ-Гетъ.

— Разв ужъ такъ необходимо, чтобы она пріхала тотчасъ?— спросила лэди Трингль.

— Я думалъ, это окончательно ршено,— сердито отозвался сэръ Томасъ.

Разговоръ происходилъ въ уединеніи его уборной, но внизу за чайнымъ столомъ, въ присутствіи Гертруды и Люси, сэръ Томасъ возобновилъ его. Тома не было, онъ не жилъ съ ними.

— По-моему, теперь намъ пора пригласить Эйалю,— сказалъ сэръ Томасъ, обращаясь преимущественно къ Люси. Отправляйся къ ней и устройте это.

Никто не возразилъ на это ни слова. Приказанія сэра Томаса не всегда исполнялись его семьею, какой счастливецъ можетъ похвастаться противнымъ? Но на словахъ ему никогда не противорчили. Лэди Трингль сжала губы, и если бы онъ обладалъ наблюдательностью, то понялъ бы, что она сдлаетъ все возможное, чтобы воспрепятствовать прізду Эйали. Но онъ умлъ наблюдать только за одними милліонами.

По уход сэра Томаса лэди Трингль стала обсуждать вопросъ съ Люси.

— Конечно, душа моя, если бы мы могли сдлать такъ, чтобы милой Эйал было у насъ хорошо…

— Я не думаю, чтобы она пріхала, тетя Эммелина.

— Не думаешь, чтобы она пріхала?!

Въ голос тети Эммелины не было ни малйшаго негодованія, а только призывъ къ дальнйшему выраженію мысли.

— Она боится Тома.

Люси ни разу еще не высказывала въ Куинсъ-Гет опредленнаго мннія по этому вопросу. Когда Августа обвинила Эйалю въ преслдованіи Тома, Люси пришла въ негодованіе и объявила, что преслдованіе происходило въ совершенно обратномъ порядк. Но она никогда не высказывалась въ Куинсъ-Гет такъ опредленно, какъ высказывалась Эйаля въ ея присутствіи.

— Боится?— сказала тетка Эммелина.

— То-есть, я хотла сказать, что она его ни крошечки не любитъ, а ужъ если кто такъ поступаетъ, какъ она,— то, наврное, я думаю боится, потому что вс хотятъ, чтобы она за него вышла.

— Откуда ты это берешь?— въ негодованіи воскликнула лэди Трингль. Я-то ужъ нисколько не хочу, чтобы она выходила за Тома.

— Ну, такъ это, должно быть, дядя Томъ, тетя Дозетъ и дядя Реджинальдъ,— сказала бдная Люси, чувствуя, что попалась впросакъ.

— Не понимаю, почему кому-нибудь хотть, чтобы она вышла за Тома! Томъ увлеченъ ея ребяческой мордашкой и ведетъ себя какъ дуракъ. Но чтобы вс хотли этого… надюсь, она не воображаетъ ничего подобнаго.

— Я хотла только сказать, что она, вроятно, предпочтетъ не прізжать сюда, такъ какъ ей пришлось бы каждый день съ нимъ встрчаться.

Посл этого Люси, наконецъ, получила карету и позволеніе навстить сестру въ Крессент.

— Былъ онъ?— прежде всего спросила Эйаля.

— Какой онъ?

— Айзедоръ Гамель.

— Нтъ, я его не видала съ тхъ поръ, какъ мы встртились въ парк. Мн не хочется говорить о мистер Гамел, Эйаля. Мистеръ Гамель ничто для меня.

— Ахъ, Люси!

— Ничто. А если бы и былъ чмъ-нибудь, то теперь онъ ушелъ, и дло съ концомъ! Но онъ ничто.

— Если человкъ, на котораго можно положиться, уходитъ, онъ вернется опять.

Эйаля имла совершенно ясное представленіе о поведеніи лучезарнаго ангела, хотя вншность его, общественное положеніе, пригодность для брака и многія другія второстепенныя подробности представлялись ей крайне смутно. Не рдко приходило ей въ голову, что онъ, можетъ быть, и не полюбитъ ее, когда появится, а ей, увидавъ его, придется просто-на-просто умереть отъ несчастной любви. Но онъ непремнно вернулся бы, если бы для его возвращенія были надлежащія причины. Айзедоръ Гамель не былъ лучезарнымъ ангеломъ, но имлъ много ангельскихъ чертъ, во всякомъ случа, былъ и, наврное, долженъ былъ вернуться.

— Оставь въ поко мистера Гамеля, Эйаля. Нечего говорить о человк, который никогда ничего не сказалъ!

— Ничего не сказалъ! О Люси!

— Мистеръ Гамель не сказалъ ни слова, и я не хочу говорить о немъ. Ну, вотъ! Я всегда съ тобою совершенно откровенна, Эйаля. Ты это знаешь. Но я не буду говорить о мистер Гамел. Тетя Эммелина хочетъ, чтобы ты пріхала въ Куинсъ-Гетъ.

— А я не пріду.

— То-есть, скоре этого хочетъ сэръ Томасъ. Люблю дядю Томаса. Право, люблю!

— И я тоже.

— Такъ вотъ и прізжай, разъ онъ тебя объ этомъ проситъ.

— Съ какой стати? Этотъ болванъ будетъ тамъ, конечно.

— Я не знаю, болванъ ли онъ, Эйаля.

— Онъ приходитъ сюда, и я принуждена бываю просто-на-просто грубить ему. Не можешь себ представить, что только я говорю ему, а ему все ни по чемъ. Онъ воображаетъ, что если будетъ продолжать достаточно долго,— въ конц концовъ я соглашусь. Если бы я похала въ Куинсъ-Гетъ, это равнялось бы согласію.

— А почему бы и нтъ?

— Люси!

— Почему нтъ? Онъ вдь хорошій, честный, врный и добрый. Я знаю, ты не можешь быть счастлива здсь.

— Нтъ.

— Тетя Дозетъ со всми своими атрибутами должна быть для тебя очень тягостна. Она выводила меня изъ терпнія. А тебя неужели нтъ?

— Все лучше Тома Трингля. Я гд-то читала, что у діавола семь домовъ, одинъ ниже другого и чмъ ниже, тмъ хуже. Ну, такъ Томъ былъ бы самымъ, нижнимъ.

— Эйаля, милочка моя.

— Не говори мн, что я должна выйти за Тома,— сказала Эйаля, въ гнв своемъ почти отстраняясь отъ поцлуя сестры. Неужели ты считаешь меня способной его любить?

— Я думаю, ты была бы способна, если бы постаралась. Его можно любить. Онъ хорошій, это такъ важно! И любитъ тебя такъ искренно. Къ тому же когда вокругъ тебя все какъ слдуетъ,— это тоже что-нибудь да значитъ. Ты не создана для бдности и лишеній. Боюсь, что здсь теб приходится очень плохо.

— Плоховато.

— Какъ жаль, что мн нельзя было остаться, Эйаля! Я терпливе тебя и переносила бы легче.

— Да, не хорошо. Это одинъ изъ домовъ, но не самый нижній. Здсь я могу мучиться на простор и умереть спокойно съ толстой иголкой въ рук и полотенцемъ на колняхъ. Но если бы я за него вышла, я бы убила себя тотчасъ, какъ только ухала съ нимъ. Обстановка! Что значитъ обстановка, когда въ этой обстановк наклоняется надъ тобою чудовище! Ну, а ты вышла бы за него?

Люси молчала.

— Что жъ ты не говоришь? Ты хочешь, чтобы я за него вышла. А ты бы вышла?

— Нтъ.

— Такъ почему жъ мн-то выходить?

— Я не могла бы стараться полюбить его.

— Стараться! Разв можно стараться кого-нибудь полюбить? Это должно приходить помимо воли, потому что не можешь съ этимъ сладить. Стараться полюбить Тома Трингля! Почему же ты не стараешься?

— Ему совсмъ этого не нужно.

— А если бы было нужно? Я думаю, ему совершенно все равно, что ты, что я. Ты бы постаралась, если бы онъ тебя объ этомъ попросилъ?

— Нтъ.

— Такъ почему-жъ мн-то стараться? Разв я ужъ такое ничтожество сравнительно съ тобой?

— Ты отлично знаешь, что я считаю тебя гораздо привлекательне себя.

— Я вовсе не хочу быть привлекательне, хочу быть такой же.

— Ты свободна и можешь поступать, какъ хочешь. Я — не совсмъ.

— Это значитъ Айзедоръ Гамель.

— Я стараюсь сказать теб всю правду, Эйаля, но, пожалуйста, не говори о немъ даже со мной. Ну, а ты… ты совершенно свободна, и если бы ты только могла…

— Не могу. Не знаю, свободна ли я, какъ ты это называешь.

Люси встрепенулась, какъ бы готовясь задать вполн естественный вопросъ.

— Не выпучивай глаза, Люси, это не кто-нибудь, кого можно было бы назвать по имени.

— Человкъ, которому нтъ имени?

— Никакой не человкъ. Никого нтъ. Но разв мн нельзя имть свои собственныя представленія, если мн это нравится? Если бы у меня былъ собственный Айзедоръ Гамель, я могла бы сравнивать съ нимъ мистера Трафика, или Тома, или какого-нибудь другого дурака и говорить о томъ, насколько выше на лстниц творенія стоитъ мой Айзедоръ. Хотя у меня нтъ Айзедора, но разв у меня не можетъ быть идеала? Разв я не могу сдлать его прекрасне, выше самаго Айзедора? Конечно, ты этому не повришь, и я вовсе не хочу, чтобы ты этому поврила относительно себя. Но относительно меня ты должна этому поврить. Томъ Трингль можетъ быть мн такъ же противенъ, потому что у меня идеалъ,— какъ теб, потому что у тебя Айзедоръ Гамель.

Такимъ образомъ старалась Эйаля объяснить сестр кое-что о воздушномъ замк и обитающемъ въ немъ свтломъ ангел.

Ршено было объявить тетк Эммелин, что Эйаля не можетъ гостить въ Куинсъ-Гет.

— Но какую же я приведу причину?— спросила Люси.

— Просто-на-просто скажи правду, совершенно прямо: ‘Томъ хочетъ жениться на Эйал, а Эйаля не хочетъ за него выходить. Слдовательно, она никакъ не можетъ пріхать, такъ какъ пріздъ ея могъ бы подать поводъ къ предположенію, что она намрена передумать, а она не намрена.’ Тетя Эммелина это пойметъ и нисколько не огорчится. Она вовсе не хочетъ, чтобы я была ея невсткой. Я уже достаточно надола ей въ Рим.

Карета между тмъ дожидалась Люси все время, и Люси принуждена была ухать, не сказавъ и половины того, что было нужно. Какая будущность ожидала Эйалю? Какъ он будутъ видаться? Что длать, когда въ конц лта Люси увезутъ сначала въ Гленбоджи, потомъ въ Мерль-Паркъ? Возбужденіе поддерживаетъ силы, будь это даже возбужденіе непріятное. Въ настоящую минуту Эйалю поддерживала необходимость воевать съ Томомъ Тринглемъ, но что будетъ съ нею, когда Томъ сложитъ оружіе? Люси знала по своему печальному опыту, какъ невыносимо скучна была жизнь въ Кингсбюри-Крессент, знала также и то, какъ мало годилась для такой жизни Эйаля. Никакого исхода не предвидлось въ будущемъ.

— Она и понятія не иметъ,— сказала Эйаля,— что я выношу, когда она заставляетъ меня длать разныя вещи и говоритъ о разныхъ другихъ вещахъ, которыя еще нужно передлать. Не понимаю, какъ въ такомъ дом можетъ быть нужно длать столько вещей!

Но не успла Люси объяснить разницу между порядками, управлявшими Кингсбюри-Крессентомъ, и тми, что были введены въ ‘Игрушечк’, какъ негодующій кучеръ прислалъ сказать, что сэръ Томасъ едва ли будетъ доволенъ, если лошадей еще доле продержать подъ дождемъ, Люси тотчасъ поспшила внизъ, не сказавъ и половины вещей, которыя намревалась подвергнуть обсужденію.

XIII.
О томъ, какъ Тринглей постигли непріятности.

Посл пасхальныхъ вакацій Трафики вернулись въ Куинсъ-Гетъ. Такое сочетаніе медоваго мсяца съ дловыми соображеніями казалось сначала весьма удачнымъ. Оно подразумвалось заране. Въ періодъ медоваго мсяца новобрачные большого свта обыкновенно содержатся и питаются безвозмездно. Размашистая щедрость, сопровождающая радостное возбужденіе предстоящаго брака и проявляющаяся сначала въ вид множества подарковъ, роскошнаго и внушительнаго приданаго, великолпнаго свадебнаго пира, а иногда и денежныхъ субсидій со стороны богатаго папаши,— субсидій, совершенно независимыхъ отъ твердой основы опредленнаго приданаго,— распространяется и дале, въ форм роскошнаго содержанія на первые одинъ-два мсяца посл свадьбы. Что м-ръ и м-ссъ Трафики вернутся въ Куинсъ-Гетъ на шесть недль между Пасхой и Троицынымъ днемъ,— было условлено заране, а также и то, что на вакаціонное время въ начал лта Мерль-Паркъ будетъ къ ихъ услугамъ. Послднее отецъ разршилъ Август, у сопровождавшей свою просьбу нжнйшимъ поцлуемъ, только за два дня до свадьбы. Но когда передъ самымъ отъздомъ въ Мерль-Паркъ стали поговаривать объ оставленіи въ Куинсъ-Гет излишнихъ сапогъ м-ра Трафика въ виду возможности его возвращенія,— сэра, Томасъ, уже обдумавшій этотъ вопросъ, нашелъ нужнымъ высказаться.

Вотъ какъ это случилось.

— Мамаша,— сказала Августа,— я думаю мн можно будетъ оставить кучу вещей въ большомъ гардероб. Джемима говоритъ, что, если брать ихъ съ собою въ Мерль-Паркъ, понадобится множество лишнихъ чемодановъ.

— Конечно, милочка. Если кто-нибудь и займетъ эту комнату, весь гардеробъ, во всякомъ случа, не понадобится. Да не думаю, чтобы и пріхалъ кто нибудь ныншнимъ лтомъ.

Первая попытка была сдлана, и Августа чувствовала, что сдлала ее неудачно. Въ сказанныхъ ею словахъ какъ будто подразумвалось, что она не иметъ въ виду возвращенія въ Куинсъ-Гетъ. На этомъ разговоръ пока прекратился, но въ тотъ же вечеръ она снова подняла его.

— Мамаша, я думаю, Септимусу можно оставить здсь свои вещи?

— Конечно, милочка, пусть оставляетъ все, что хочетъ, все будетъ цло.

— Намъ такъ удобно было бы вернуться хоть на нсколько дней.

Въ разговорахъ съ матерью замужняя дочь, несомннно, выказывала странную скрытность относительно будущаго своего мстопребыванія. Когда однажды объ этомъ зашла рчь, Августа сказала, что они, вроятно, подутъ изъ Куинсъ-Гета къ лорду Вордотрэду и окончатъ сезонъ у него. Всмъ было извстно между тмъ, что именитый лордъ жилъ съ четырьмя незамужними дочерьми въ маленькомъ домик, въ узенькой улиц Мейфэра. Мстность — несомннно аристократическая, но домикъ былъ несомннно неудобный. Самъ мистеръ Трафикъ помщался въ меблированныхъ комнатахъ рядомъ съ Палатой Общинъ, но теперь покинулъ ихъ.

— По-моему, теб надо попросить папашу,— сказала лэди Трингль.

— А не можешь ли ты сама его попросить?— спросила высокопочтенная мистрессъ Трафикъ.

Лэди Трингль принуждена была согласиться и представила дло на усмотрніе сэра Томаса, начавъ съ вопроса о ненужныхъ сапогахъ.

— Я думаю, Септимусу можно будетъ оставить здсь свои вещи?

— Гд они намреваются жить, когда вернутся въ городъ?— рзко спросилъ сэръ Томасъ.

— По-моему, очень было бы удобно, если бы они могли нсколько времени провести у насъ,— сказала лэди Трингль.

— И застрянутъ до конца сезона, а тамъ въ Гленбоджи и Мерль-Паркъ! Гд они намрены жить?

— Ты, кажется, что-то общалъ относительно Гленбоджи.

— Ничего не общалъ. Трафикъ говорилъ, что хотлъ бы поохотиться, хотя, насколько мн извстно, ему не попасть и въ копну сна. Пусть прідутъ въ Гленбоджи, если имъ угодно, недли на дв, на три, но имъ нельзя оставаться здсь на все лто.

— Не выгонишь же ты родную дочь, Томъ?

— Я выгоню Трафика, и ему придется, вроятно, захватить жену съ собой,— сказалъ разгнванный сэръ Томасъ, прекращая разговоръ.

Трафики ухали, вернулись назадъ и были допущены въ спальню съ большимъ гардеробомъ и въ уборную, гд хранились сапоги. Въ самый день прізда мистеръ Трафикъ отправился въ Палату, въ четыре часа и не возвращался до четырехъ часовъ слдующаго дня. На слдующее утро, въ девять часовъ, когда сэръ Томасъ ушелъ изъ дому, онъ еще не выходилъ изъ своей спальни, а когда сэръ Томасъ вернулся обдать, снова былъ въ Палат.

— Долго ли это будетъ, продолжаться, въ тотъ же вечеръ спросилъ сэръ Томасъ жену.

Въ тон, которымъ были произнесены эти слова, было что-то такое, отъ чего лэди Трингль почувствовала, что ей всей что-то нездоровится. Нужно отдать справедливость сэру Томасу, онъ рдко прибгалъ къ такому тону въ домашнемъ обиход, хотя въ Ломбардъ-Стрит тонъ былъ хорошо извстенъ. Но теперь онъ прибгнулъ къ нему, и жена тотчасъ почувствовала, что ей что-то очень неможется.

— Я этого не потерплю, пусть и не воображаетъ!

— Не губи такъ скоро счастія Августы.

— Чертъ побери!— энергично воскликнулъ отецъ. Кто думаетъ губить ея счастіе? Ея счастіе должно состоять въ томъ, чтобы жить въ дом мужа. А то на что же я далъ ей такія деньжищи?!

На это лэди Трингль не посмла сказать ни слова.

Только на третій день сэръ Томасъ встртился съ зятемъ. Сэръ Томасъ уже забралъ себ въ голову, что зять избгаетъ его. Но въ субботу въ Палат не было засданія. Это было въ половин іюня, въ субботу, 16 іюня, и сэръ Томасъ разсчиталъ, что до закрытія Палаты и отъзда въ Гленбоджи оставалось еще почти-что два мсяца. Онъ раздувалъ свой гнвъ и твердо ршилъ не дать провести себя.

— Ну, Трафикъ, какъ поживаете?— спросилъ онъ, встртивъ зятя въ передней и провожая въ столовую. Я не видалъ васъ съ тхъ поръ, какъ вы вернулись.

— Я день и ночь почти сплошь проводилъ въ Палат.

— Такъ. Надюсь, вамъ было удобно въ Мерль-Парк?

— Прелестный уголокъ, очаровательный! Пожалуй, я отодвинулъ бы конюшни немного дальше отъ…

— Очень можетъ быть. Ничего нтъ легче, какъ будоражить чужія усадьбы. Надюсь, у васъ скоро будетъ своя собственная, которую вы можете передвигать сколько угодно.

— Все въ свое время,— сказалъ мистеръ Трафикъ улыбаясь.

Сэръ Томасъ былъ однимъ изъ тхъ людей, которые, добившись успха, умютъ скрыть природную грубость и приладиться, боле или мене, къ нравамъ общества, съ которымъ сталкиваются благодаря своему богатству и удачамъ. Но между ними встрчаются и такіе, которые еще не вполн отдлались отъ природной грубости и могутъ при случа весьма кстати пустить ее въ ходъ. Они нердко удивляютъ своихъ позднйшихъ сотоварищей внезапною свирпостью взгляда, рзкостью голоса, непредвидннымъ употребленіемъ крпкихъ словъ. Такой человкъ чувствуетъ необходимость драться и, не научившись употребленію оружія боле утонченнаго, дерется по-своему. Онъ не уметъ обращаться съ рапирами и шпагами, а потому прибгаетъ къ дубин, отъ которой рука его не успла вполн отвыкнуть. Таковъ былъ сэръ Томасъ Трингль, и теперь, казалось ему, дубина была въ самую пору. Есть и другіе люди, которымъ, благодаря невозмутимому хладнокровію, не страшны ни шпаги, ни дубины, которыхъ не беретъ никакое оружіе. Таковъ былъ мистеръ Трафикъ. Выслушавъ замчаніе по поводу будараженья собственной усадьбы, онъ тотчасъ понялъ его значеніе и приготовился къ разговору, который долженъ былъ за нимъ послдовать.

— Радъ бы! Имть, напримръ, свой собственный Мерль-Паркъ! Если бы я вмсто Вестминстера пошелъ въ Сити, можетъ быть, мн бы и попалось что-нибудь въ этомъ род.

— Мн кажется, вамъ попалось очень многое безъ особеннаго труда съ вашей стороны.

— Членомъ Парламента быть очень не дурно, но я, наврное, работаю больше, чмъ вы, сэръ Томасъ.

— У меня никогда не было ни одного шиллинга, котораго я не заработалъ бы самъ. Когда вы отсюда удете, гд вы съ Августой думаете жить?

Вопросъ былъ прямой и смутилъ бы большинство джентльменовъ въ положеніи мистера Трафика, если бы въ такое положеніе могъ попасть человкъ, способный чмъ-нибудь смутиться.

— Куда мы направимся, когда покинемъ Куинсъ-Гетъ? Вы были такъ добры, что говорили что-то о Гленбоджи по окончаніи сессіи.

— Нтъ не говорилъ.

— Такъ я понялъ.

— Это вы что-то говорили, а я только не спорилъ съ вами.

— Пожалуй и такъ, сэръ Томасъ.

— Но что вы намрены длать до окончаніи сессіи? Говоря безъ обиняковъ, мы вовсе не разсчитывали на ваше возвращеніе посл праздниковъ, Я люблю говорить безъ обиняковъ. Если бы я не вмшался, этому бы и конца не было.

— То-то было бы удобно!

Сэръ Томасъ поднялъ брови съ непритворнымъ удивленіемъ, потомъ снова нахмурилъ ихъ.

— Конечно, я имю въ виду преимущественно Августу.

— Выходя замужъ, Августа, вроятно, ршилась покинуть родительскій домъ.

— Если ей не хочется съ нимъ разставаться, это доказываетъ только ея любовь къ родителямъ. Дло, въ сущности, въ томъ, вроятно, что вамъ нужны наши комнаты.

— А если бы и нтъ? Вдь не думаете же вы остаться тутъ на вки, вчные!

— Объ этомъ, сэръ, боюсь, нечего и мечтать. По правд сказать, мы собирались пожить у моего отца: онъ думалъ ухать въ деревню и уступить намъ домъ, но сестры отговорили его, и потому мы остались здсь. Конечно, мы можемъ переселиться въ меблированныя комнаты.

— Или въ гостиницу.

— Слишкомъ дорого! Вы забываете, что заставили меня заплатить такую массу денегъ за страхованіе моей жизни! Вотъ что я предложу вамъ: если вы позволите намъ остаться до 10-го іюля, тогда мы переберемся въ гостиницу.

Сэръ Томасъ, удивляясь собственной сговорчивости, согласился.

— А потомъ, начиная отъ 12 числа, мы проведемъ мсяцъ въ Гленбоджи.

— Три недли!— закричалъ во все горло сэръ Томасъ.

— Прекрасно, три недли. Если бы вы согласились на мсяцъ, было бы удобне, но я терпть не могу споровъ.

Такъ ршилось это дло, и м-ръ Трафикъ въ конц концовъ остался доволенъ его ршеніемъ.

— Что же мы будемъ длать?— спросила Августа съ весьма вытянутой физіономіей. Что мы будетъ длать, когда насъ заставятъ ухать?

— Я надюсь какъ-нибудь выжать къ тому времени нкоторыхъ изъ сестеръ, и мы постараемся найти мсто у отца.

Благодаря этому вопросу, а также и нкоторымъ другимъ вопросамъ, сэръ Томасъ сталъ въ послднее время раздражителенъ и несносенъ въ семь.

— Томъ,— сказалъ онъ жен,— величайшій въ мір дуракъ.

— Что такое еще съ нимъ?— спросила лэди Трингль, не любившая, чтобы порицали ея единственнаго сына.

— Онъ отсутствуетъ половину времени, а когда приходитъ, такъ ужъ лучше бы не приходилъ. Разъ онъ хочетъ жениться на этой барышн, чего жъ онъ не женится,— и дло съ концомъ?

Но на этотъ предметъ у лэди Трингль были собственныя воззрнія, которыя укрплялись съ каждымъ днемъ.

— Для меня это было бы очень прискорбно,— сказала она.

— Почему это? Что жъ можетъ быть лучше для молодого человка? Разъ ужъ онъ такъ уперся, никто на свт не собьетъ его. Я считалъ это дло ршеннымъ.

— Нельзя же насильно заставить ее за него выйти…

— Такъ вотъ оно что!

Сэръ Томасъ свистнулъ.

— А ты говорила: она его ловитъ!

— Это одна изъ тхъ двушекъ, за которыхъ нельзя поручиться ни на одну минуту. Голова у нея набита романами и вздоромъ, и ей нельзя врить на слово. Она отравляла мн существованіе, когда жила у насъ, и то же самое было бы, вроятно, и съ Томомъ.

— Но онъ не измнилъ своего ршенія?

— Ну такъ что жь?— спросила лэди Трингль.

— Пусть женится. Я общался и не отступлю отъ своего слова. Я сказалъ ему, что если онъ серіозно принимаетъ это къ сердцу, то можетъ жениться на ней.

— Нельзя же выдать ее силой!

— Пригласи ее сюда, а потомъ возьмемъ ее въ Гленбоджи. Разъ я что сказалъ, такъ оно и будетъ. Ступай и привези ее, а если ты не подешь, я поду самъ и не позволю обижать ее.

— Она не подетъ, Томъ.

Сэръ Томасъ обернулся и взглянулъ на лэди Трингль.

Непосредственнымъ результатомъ этого взгляда была поздка лэди Трингль въ Кингсбюри-Крессентъ. Гертруда и Люси сопровождали ее и приглашеніе произошло по всмъ правиламъ.

— Душа моя, дядя убдительно проситъ тебя пріхать къ намъ на мсяцъ.

Мистрессъ Дозетъ сидла рядомъ.

— Я надюсь, вы отпустите къ намъ Эйалю въ слдующемъ мсяц?

— Эйаля должна сама это ршить,— сказала мистрессъ Дозетъ твердо.

Отношенія между мистрессъ Дозетъ и сестрою ея мужа никогда не отличались дружественностью.

— Не могу,— сказала Эйаля, покачавъ головой.

— Почему же, душа моя?— спросила лэди Трингль.

— Не могу,— повторила Эйаля.

Лэди Трингль нисколько не обидлась и не огорчилась отказомъ. Ей вовсе не хотлось, чтобы Эйаля прізжала въ Гленбоджи. Эйаля въ Гленбоджи отравила бы ей существованіе. Пріздъ Эйали, наврное, повелъ бы къ женитьб Тома и къ междоусобнымъ войнамъ между Эйалей и Августой. Но нужно же было передать мужу какой-нибудь отвта, и отвта этотъ, если бы онъ принялъ форму отказа, долженъ былъ исходить отъ самой Эйали.

— Меня послалъ дядя,— сказала лэди Трингль,— и я должна объяснить ему причину твоего отказа. Что касается издержекъ,— съ улыбкой обратилась она къ мистрессъ Дозетъ,— мы, конечно, возьмемъ ихъ на себя.

— Если хотите знать мое мнніе,— сказала мистресъ Дозетъ,— по-моему, разъ Эйаля перехала къ намъ, то лучше пускай у насъ и остается. Конечно, разница очень велика и могла бы повести к^гь недовольству съ ея стороны.

Тугъ лэди Трингль улыбнулась самой сладчайшей улыбкой, какъ бы признавая, что разница дйствительно очень велика, и обратилась за отвтомъ къ Эйал.

— Не могу, тетя Эммелина,— сказала Эйаля.

— Да почему же, душа моя? Когда тебя о чемъ-нибудь просятъ и желаютъ доставить теб удовольствіе, невжливо отвчать: ‘не могу’.

— Говори прямо, Эйаля,— сказала мистрессъ Дозетъ. Тутъ нтъ никого кром твоихъ тетокъ.

— Изъ-за Тома.

— Томъ тебя не състъ,— сказала лэди Трингль, улыбнувшись опять.

— Хуже, чмъ състъ,— сказала Эйаля. Онъ опять будетъ, что я не хочу. Если бы я пріхала, онъ бы это все время… А ты бы стала говорить, что я съ нимъ кокетничаю.

Лэди Трингль почувствовала, что это зло и несправедливо со стороны Эйали. Происшествія въ Рим были весьма непріятны для всхъ, кто принималъ въ нихъ участіе. Двчонка, по мннію лэди Трингль, была высокомрна и дерзка. Ее взяли въ домъ изъ милости, а она всхъ забрала въ руки, задирала носъ и вызжала въ свтъ почти безъ спроса, въ тотъ самый свтъ, который не принималъ лэди Трингль. Избавиться отъ такой несносной, безпокойной гостьи сдлалось совершенно необходимымъ. Двушку отослали почти съ позоромъ. И вотъ теперь она сама, лэди Трингль, обиженная тетка, тетка, имвшая такъ много основаній быть обиженной,— она сама была настолько добра, настолько милостива, что прощала все и предлагала отверженной воспользоваться частью своихъ земныхъ благъ. Конечно, ей не особенно хотлось, чтобы предложеніе было принято, тмъ не мене оно было сдлано въ очень любезной форм, и лэди Трингль сознавала это. И въ отвтъ ее попрекали единственнымъ жестокимъ словомъ, какое она когда-либо сказала племянниц!

— Ничего подобнаго ты бы отъ меня не услышала, но если не хочется,— не зди.

— Не хочется,— сказала Эйаля, кивнувъ головой.

— Но мн кажется, что посл всего, что произошло, ты бы могла отвтить мн любезне, разъ я хочу сдлать теб удовольствіе. Теперь я могу передать дяд одно: теб не хочется.

— Скажи дяд, что я его цлую, очень благодарю и знаю, какой онъ добрый, но не могу изъ-за Тома.

— Ты не стоишь Тома,— воскликнула тетка Эммелина.

Она не могла выносить неблагосклоннаго отзыва о сын даже со стороны двушки, на которой не желала, чтобы онъ женился.

— Я и не говорила, что стою,— сказала Эйаля, заливаясь слезами. Можетъ быть, я не стою тоже и архіепископа Кентерберійскаго, но это не причина, чтобы выходить за него замужъ.

Она вскочила и выбжала изъ комнаты, ей хотлось наедин поплакать о своихъ несчастіяхъ. Да, съ ней обращались положительно жестоко! Никто не имлъ права говорить ей, что она не стоитъ человка, разъ она вовсе и не претендовала на него. Соединеніе ея имени съ именемъ кого бы то ни было, разъ она не подавала никакихъ поводовъ для такого соединенія, было уже само по себ оскорбительно. Она считала кузена Тома несравненно ниже себя, какъ отъ неба до земли, существомъ низшей породы, какимъ былъ драконъ сравнительно съ прекрасной принцессой! И это не потому, чтобы придавала большое значеніе своей наружности. Нтъ, она думала совсмъ не о наружности, сравнивая себя съ прекрасной принцессой, а Тома съ дракономъ. Превосходство, которое она себ приписывала, заключалось въ нкоторыхъ интеллектуальныхъ или, лучше сказать, артистическихъ и эстетическихъ дарованіяхъ — дарованіяхъ божественныхъ. Но разъ она никому ихъ не предъявляла, никому не говорила, что и во вкусахъ, и въ чувствахъ, и въ умственныхъ способностяхъ Тому до нея ‘какъ до звзды небесной далеко!’,— разв не было жестокостью, ужасной, ужасной жестокостью говорить ей, во-первыхъ, что она съ нимъ кокетничаетъ, а, во-вторыхъ, что она его недостойна?! Золушка не просила принца жениться на ней. Разъ въ душ у нея былъ образъ, котораго никто не могъ у нея отнятьи которымъ она вполн довольствовалась, за что же было подвергать ее такому жестокому обращенію?

— Боюсь, она доставляетъ вамъ много хлопотъ,— сказала лэди Трингль мистрессъ Дозетъ.

— О нтъ, нисколько. Конечно, она романтична, что весьма предосудительно.

— Отвратительно!— сказала лэди Трингль.

— Но она ужъ такъ воспитана, это не ея вина. Теперь, впрочемъ, старается вести себя какъ слдуетъ.

— Хоть кого можетъ вывести изъ терпнія!

— Она сердится на преслдованія двоюроднаго брата.

— Преслдованія! Вотъ это мило! Томъ въ такомъ положеніи, что можетъ свататься къ кому угодно. У него собственный домъ и обезпеченное состояніе. Она бы должна гордиться его предложеніемъ, а не то что… Никто и не нуждается, чтобы она за него выходила.

— Кром него самого, вроятно.

— Просто приглянулась хорошенькая рожица, вотъ и все. Это скоро пройдетъ, можешь быть покойна. Ну, я, по крайней мр, сдлала все, что могла, чтобы обласкать ее, и дло съ концомъ. Позвольте мн позвонить за каретой, мистрессъ Дозетъ. До свиданія.

Съ этими словами лэди Трингль выплыла изъ комнаты и была благополучно доставлена въ Куинсъ-Гетъ.

XIV.
Франкъ Гаустонъ.

Дня черезъ три-четыре сэръ Томасъ спросилъ, прідетъ ли Эйаля въ Гленбоджи.

— Она положительно отказалась, сказала ему жена,— и держала себя такъ дерзко и грубо, что теперь мн уже невозможно звать ее опять.

Сэръ Томасъ отвернулся, нахмурился и на сей разъ не сказалъ боле ни слова.

Кандидатовъ на Гленбоджи оказалось много, и между прочимъ мистеръ Франкъ Гаустонъ. Кандидатура его не была предъявлена лично, что было бы не совсмъ удобно, но на ней сильно настаивала Гертруда. Это было въ іюл. Гертруд и мистеру Гаустону, какъ, вроятно, помнитъ читатель, случалось изрдка видаться въ Рим и съ тхъ поръ случалось очень часто видаться въ Лондон. Гертруда знала, что у ея возлюбленнаго не было ни гроша за душой, но вдь позволили же Август завести возлюбленнаго, столь же мало обезпеченнаго, а Тому — пасть къ ногамъ нисколько не обезпеченнаго предмета страсти. Гертруда чувствовала, что иметъ право на свои 120.000 фунтовъ, ни минуты не сомнвалась въ ихъ полученіи. Почему бы и не передать ихъ любому избраннику, лишь бы онъ происходилъ изъ приличной семьи? Мистеръ Гаустонъ не былъ членомъ Парламента, но обладалъ красотою и молодостью. Мистеръ Гаустонъ не былъ сыномъ лорда, но былъ братомъ провинціальнаго эсквайра и потомкомъ фамиліи, гораздо боле старинной, чмъ вс эти глупйшіе Бордотрэды да Трафики. И при всемъ томъ Франкъ Гаустонъ былъ очень недуренъ собой, ничуть не плшивъ и какъ разъ таковъ, чтобы нравиться двушк въ качеств мужа. Ей прожужжали вс уши бдностью Гаустона, онъ не получалъ никакого дохода,— такъ, какія-нибудь нсколько сотенъ въ годъ, на которыя не могъ свести концы съ концами. Но по своему великодушію онъ, наврное, удовлетворился бы доходомъ съ 120.000 фунтовъ, не прибгая къ харчамъ Куинсъ-Гета, не пользуясь даровой квартирой въ Мерль-Парк и Гленбоджи. Франкъ Гаустонъ самъ нашелъ бы помщеніе для своихъ старыхъ сапогъ. Четыре процента составляли приблизительно 5.000 фунтовъ въ годъ. Гертруда все это знала, какъ свои пять пальцевъ. Можно было бы нанять отличную квартиру поблизости Куинсъ-Гета, хоть, напримръ, гд-нибудь въ окрестностяхъ Онслоускихъ садовъ, денегъ хватило бы и на карету, и на то, чтобы провести три мсяца на вершин какой-нибудь швейцарской горы и три другіе среди художественныхъ сокровищъ Италіи. Точность, съ которой Гертруда, въ разговорахъ съ матерью, производила вс эти расчеты, была поистин изумительна. У мистера Гаустона не было никакихъ роскошныхъ замашекъ. Онъ не охотился, конечно, стрлялъ немнодко и былъ бы не прочь пострлять въ Гленбоджи передъ отъздомъ въ Швейцарію, въ такомъ случа для вершины горы достаточно было бы и двухъ мсяцевъ. Но, не получивъ приглашенія, мистеръ Гаустонъ никогда не унизился бы до того, чтобы считать доступъ въ Гленбоджи частью приданаго жены. Гертруд удалось, наконецъ, уломать лэди Трингль, хотя той и казалось весьма желательнымъ имть, по крайней мр, одного зятя съ собственными средствами. Но у Гертруды былъ въ запас еще аргументъ, который она предъявила съ большой опредленностью и который оказался весьма убдительнымъ.

— Мамаша, я ршила за него выйти,— сказала она, когда лэди Трингль выразила нкоторое сомнніе.

— А папаша-то?

— Я ршила. Конечно, папаша можетъ браниться, если ему угодно.

— Но откуда же вы возьмете денегъ, если папаша не дастъ?

— Онъ непремнно дастъ. Я имю на нихъ точно такое же право, какъ Августа.

Въ лиц Гертруды, пока она произносила эти слова, было что-то такое, что заставило лэди Трингль подумать, что она настоитъ на своемъ.

Но сэръ Томасъ оставался непреклоннымъ. Когда Франкъ Гаустонъ, по обычаю всхъ претендентовъ на мста зятьевъ, обратился къ сэру Томасу, сэръ Томасъ спросилъ его о его состояніи, видахъ на будущее и занятіяхъ, хотя все это уже было ему вполн извстно. Пятьдесятъ лтъ назадъ молодымъ людямъ случалось, претерпвши муки подобнаго допроса, получать къ полную собственность и деньги и дочерей суроваго вопрошателя. Но въ т времена молодому человку приходилось очень плохо не только въ теченіе четверти часа пока длился допросъ, а иногда и еще цлые шесть мсяцевъ, въ теченіи которыхъ суровый допросчикъ подвергался смягчающему процессу въ рукахъ женской половины семьи. Современный молодей человкъ избавленъ отъ страданій предварительной четверти часа. ‘Вы — старый скряга, но у васъ есть дочь и деньги. Я — jeunesse dore, юноша, позлащенный благороднымъ происхожденіемъ и великосвтскимъ изяществомъ, хотя совершенно лишенный средствъ къ существованію. Скажите ваши условія. Мн надо знать вашу цну, чтобы ршить, хватитъ ли намъ на прожитокъ.’ Старый скряга при такомъ обращеніи сдается обыкновенно быстре, чмъ сдавался прежде, но все же не сразу. На предложенный ему вопросъ, Франкъ Гаустонъ, ни мало не красня, отвтилъ безъ запинки, что средствъ къ существованію въ положеніи женатаго человка не иметъ никакихъ. Что касается видовъ на будущее,— ихъ также не было вовсе. У его старшаго брата росли четверо здоровенныхъ мальчишекъ и впредь ихъ можно было ожидать еще больше. Что до занятій,— онъ очень любилъ живопись, вообще очень любилъ вс искусства, умлъ немного стрлять и никогда не скучалъ, если подъ рукою была книга. Но къ зарабатыванію денегъ совсмъ не чувствовалъ призванія. Зналъ себя насквозь и могъ сказать наврное, что никогда не заработаетъ ни одного шиллинга. Расточителенъ, однако, не былъ, что почти равнялось зарабатыванію. Это могло показаться невроятнымъ, но, несмотря на скудость средствъ, не превышавшихъ нсколькихъ сотъ фунтовъ въ годъ, долги его ограничивались какой-нибудь тысячью фунтовъ, послднее, по его мннію, должно было служить сэру Томасу весьма основательнымъ залогомъ счастія дочери.

Сэръ Томасъ отказалъ наотрзъ.

— Но я имю основаніе думать, сэръ, что все счастіе вашей дочери зависитъ отъ брака со мною.

— Пусть будетъ несчастна,— сказалъ сэръ Томасъ. (Гаустонъ пожалъ плечами). Такая дура не иметъ права быть счастливой.

— Никому въ мір кром васъ не позволилъ бы я отзываться о ней въ такихъ выраженіяхъ,— сказалъ Гаустонъ.

— Чепуха!

— Для меня это идеалъ женщины, и простите меня, но я долженъ сказать вамъ, что не откажусь отъ своихъ намреній. Вы мн позволите, по крайней мр, посщать васъ?

— Ни въ какомъ случа.

— Такія вещи въ настоящее время не длаются, право, не длаются,— сказалъ Гаустонъ, покачивая головой.

— Я, кажется, имю право распоряжаться въ собственномъ дом.

— Онъ не только вашъ, но, конечно, также и вашей супруги и вашихъ дочерей. Во всякомъ случа, сэръ Томасъ, вы это обдумайте. Я увренъ, что вы передумаете. Если увидите, что отъ этого зависитъ все счастіе вашей дочери…

— Ничего такого я не увижу. Прощайте!

— Прощайте, сэръ Томасъ!

И мистеръ Томасъ съ граціознымъ поклономъ вышелъ изъ маленькой задней комнатки въ Ломбардъ-Стрит, прыгнулъ на извозчика и похалъ прямо въ Куинсъ-Гетъ.

— Папаша всегда такъ,— сказала Гертруда.

Мистрессъ Трафикъ со всми своими сапогами только-что переправилась на маленькую квартирку въ Мейфер, и Гертруда съ матерью остались въ дом одн. Въ настоящую минуту лэди Трингль куда-то отлучилась, и Гертруда въ одиночеств принимала своего возлюбленнаго.

— Но онъ потомъ обойдется, надюсь.

— Да, можетъ быть, и обойдется, коли не будетъ слишкомъ много сть, это ему вредно. Онъ всегда лучше въ Гленбоджи, потому что много времени проводитъ на воздух и желудокъ у него лучше варитъ.

— Такъ везите его въ Гленбоджи, чтобы онъ все это переварилъ какъ можно скоре.

— Мы никакъ не можемъ хать раньше двнадцатаго. Можетъ быть, и выдемъ десятаго, такъ какъ одиннадцатое — воскресенье. А ты что будешь длать, Франкъ?

Носились слухи, что въ август Франкъ собирался въ Тироль, гд находились въ то время его отдаленные родственники, Мэдбери-Досимеры. Аймоджина Досимеръ была двица удивительной красоты, не имвшая, однако, 120.000 фунтовъ, о которой Гертруда наслышалась и относилась весьма неодобрительно къ предполагаемой поздк своего Франка въ Тироль.

Она уже знала, что зрніе Франка обладало удивительной, чисто-артистической чувствительностью къ женской красот во всхъ ея проявленіяхъ, и думала, что при настоящемъ положеніи длъ Франку лучше будетъ хать въ Гленбоджи, чмъ въ Тироль.

— Я подумывалъ, было, прохаться куда-нибудь, можетъ быть, въ Тироль. Мэдбери-Досимеры тамъ. Онъ большой мой пріятель, не говоря, что двоюродный братъ. Мистрессъ Досимеръ премилая женщина.

— А ея сестра?

— Прелестное созданіе. Какая посадка головы! Я общалъ сдлать этюдъ ея затылка.

— Подемъ въ Гленбоджи,— сказала Гертруда сурово.

— Какъ же это возможно, когда твой родитель не позволяетъ мн переступить своего порога даже въ Лондон?

— Да вдь ты здсь.

— Ну да, пожалуй, здсь. А все-таки онъ не веллъ. Мн что-то не представляется, какъ это я подъду къ воротамъ Гленбоджи со всми своими пожитками и велю провести себя въ свою комнату. А вдь у меня хватаетъ мднаго лба на многое, сама знаешь, душка.

— Знаю, сэръ, у васъ его хватитъ на что угодно. Но все это должна устроить мамаша, мамаша и я вмст. Только не принимай никакихъ приглашеній. Въ Тироль-то не подешь, а?

Франкъ Гаустонъ общалъ не здить въ Тироль, пока будетъ какая-нибудь надежда добыть приглашеніе въ Гленбоджи.

— И слышать не хочу,— сказалъ сэръ Томасъ жен.

Пищевареніе его было, вроятно, не совсмъ правильно въ настоящую минуту.

— Прикарманить мои денежки,— вотъ все, чего ему надо!

— Но Гертруда такъ горячо принимаетъ это къ сердцу, такъ этого хочетъ, она ни за что отъ него не откажется.

— Отчего бы ей не принять къ сердцу кого-нибудь съ обезпеченнымъ состояніемъ. У этого господина нтъ ни одного шиллинга.

— И у мистера Трафика пока тоже.

— У мистера Трафика, по крайней мр, есть занятіе. Да кабы знать напередъ, мистеръ Трафикъ не получилъ бы отъ меня ни полушки. Чертъ знаетъ, что такое! Эти господа, не имя ни гроша за душою, воображаютъ, что могутъ жить припваючи и швырять деньги, добытыя въ пот лица такими людьми, какъ я.

— Для чего теб деньги, Томъ, какъ не для дтей?

— Это ужъ мое дло, для чего. Я лучше соглашусь выстроить больницу, чмъ отдать ихъ такому бездльнику, какъ Гаустонъ. Когда я спросилъ его, чмъ онъ занимается, онъ сказалъ, что очень любить ‘патреты’.

Въ минуты волненія сэръ Томасъ возвращался отчасти къ своему прежнему способу выраженій.

— Конечно, его смолоду не пріучали къ работ. Но онъ джентльменъ, и, надюсь, наша двочка была бы съ нимъ счастлива.

— А онъ былъ бы счастливъ съ моими деньгами, пока не промоталъ бы ихъ.

— Закрпи ихъ за ней.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь. Разв возможно помшать мужу тратить то, что получаетъ жена?

— Во всякомъ случа, если ты пригласишь его въ Гленбоджи, то лучше узнаешь, что это за человкъ. Теперь ты еще совсмъ его не знаешь.

— И не интересуюсь знать.

— Это не хорошо относительно нашей бдной двочки. Если онъ и прідетъ въ Гленбоджи, это нисколько тебя не обяжетъ согласиться. Теб стоить только сказать, что ты не дашь денегъ,— и длу конецъ. Они не могутъ насильно отнять у тебя деньги.

Въ сущности, пищевареніе сэра Томаса было, вроятно, не такъ уже плохо, такъ какъ онъ согласился, наконецъ, пригласить Гаустона на десять дней въ Гленбоджи. Приглашеніе заключалось въ слдующемъ письм:

‘Любезный м-ръ Гаустонъ,

Мы вызжаемъ въ Гленбоджи 10-го числа слдующаго мсяца. Сэръ Томасъ проситъ васъ пожаловать къ намъ, если вамъ это возможно, 20-го и пробыть до конца мсяца. Сначала у насъ будетъ очень много гостей, и потому неудобно назначить срокъ, боле ранній.

Я должна въ особенности предупредить васъ, что это приглашеніе ровно ничего не означаетъ. Я знаю, что произошло между вами и сэромъ Томасомъ, онъ нисколько не измнилъ своихъ намреній. Считаю долгомъ указать вамъ на это. Если вамъ угодно, вы, конечно, вольны снова поговорить съ нимъ въ Гленбоджи.

Преданная вамъ
Эммелина Трингль.’

Съ тою же почтой или со слдующей онъ получилъ еще письмо, такого содержанія:

‘Милйшій мой Ф.,

Папаша, какъ видишь, оказался не такъ ужъ свирпъ. Теб разршено пріхать и участвовать въ истребленіи тетеревовъ, что гораздо лучше, чмъ этотъ дурацкій Тироль. Если хочешь писать чей-нибудь затылокъ, пиши его у насъ. Ну, не забавно ли, что папаша вдругъ согласился? Онъ иногда такъ бсится, что мы боимся, какъ бы онъ не сълъ кого-нибудь изъ насъ. А потомъ съ него это сходитъ, и его самого състь легче, чмъ кого-либо.

Ужъ разъ тебя пригласили въ Гленбоджи, ты, конечно, можешь бывать здсь, когда угодно. Я буду здить верхомъ въ четвергъ и въ пятницу и буду ждать тебя ровно въ шесть у памятника. Обдать ты, пожалуй, лучше не приходи, онъ можетъ взбситься, но завтракать можешь заходить каждый день, кром субботы и воскресенья.

Вотъ закутимъ въ Гленбоджи! Надюсь, ты не все время будешь на охот.

Вчно твоя
Г.’

Прочитавъ эти письма, Франкъ Гаустонъ откинулся на спинку дивана и тихонько вздохнулъ. Онъ сознавалъ, что исполняетъ свой долгъ точно такъ же, какъ исполняютъ его т, кто покидаетъ домашній очагъ, разстается со всми привычными радостями жизни, чтобы заработать деньги, нажить состояніе въ чуждой, немилой стран. Надо было исполнить свой долгъ. Нельзя продолжать жить попрежнему, прибавляя сотню за сотней къ бремени долга, который онъ уже навязалъ себ на шею. Надо исполнить долгъ. Размышляя такимъ образомъ, Франкъ превозносилъ себя чуть не до небесъ. Какъ прекрасна была его дальняя родственница, Аймоджина Досимеръ, когда повертывала на бокъ голову, чтобы показать форму шеи! Какъ чудесно было бы говорить съ нею о любви! О женитьб на Аймоджин, имвшей еще мене сотенъ, чмъ онъ самъ, конечно, не могло быть и рчи. Да и вообще жениться ему не хотлось ни на комъ. Женитьба, даже въ лучшемъ случа, представлялась ему чмъ-то въ род ступки. Женатому человку нужно вставать и ложиться спать въ опредленный приблизительно часъ. Жена можетъ потребовать, чтобы онъ являлся къ утреннему чаю во фрак. Она, наврное, станетъ противиться изображенію затылковъ другихъ женщинъ. Онъ вспомнилъ о предложеніи нарисовать затылокъ Гертруды. Посадка Гертрудиной головы положительно не стоила ни гроша. Гертруда была толстая, здоровенная двушка, но 120.000 фунтовъ давали ей право на такого мужа, какъ онъ. Если откладывать доле, пожалуй, придется согласиться и на что-нибудь еще худшее для полученія нужныхъ до зарзу денегъ. Онъ былъ благодаренъ Гертруд за то, что она не была хуже, и ршилъ обращаться съ ней хорошо. Но что до любви, мечтаній, поэзіи и искусства,— обо всемъ этомъ въ его будущемъ, конечно, не могло быть и помину. Затрудненія съ сэромъ Томасомъ теперь, конечно, уладились, слдовательно, нужно было ршиться тотчасъ. Со многими вздохами нжной печали онъ ршился въ то-же утро хать въ Гленбоджи и распроститься съ мечтами о странствованіяхъ по Тирольскимъ горамъ. ‘Милая, ненаглядная моя Аймоджина!’ Какъ горячо онъ могъ бы любить ее, если бы судьба была къ нему благосклонне. Онъ всталъ, встряхнулся, вооружился ршимостью, какъ подобало мужчин, сълъ за завтракомъ большую порцію лососины съ очень крпкимъ соусомъ и написалъ слдующія письма.

— Долгъ прежде всего!— сказалъ онъ себ, присаживаясь къ столу съ мужествомъ истиннаго героя.

Письмо No 1.

‘Дорогая Лэди Трингль,

Благодарю отъ души. Провести съ вами нсколько дней въ конц августа улыбается мн, какъ нельзя боле. Прибуду 20-го, аккуратнйшимъ образомъ. Конечно, понялъ васъ вполн. Отцы никогда не соглашаются сразу, что и не мудрено, особенно если у жениха нтъ ни гроша за душой. Я бы не ршился и просить, если бы не чувствовалъ себя человкомъ очень воздержнымъ. Просьбу, конечно, повторю и съ вашей помощью надюсь добиться успха. Право, мн кажется, я совершенно способенъ сдлать Гертруду счастливой.

Глубоко преданный вамъ, дорогая Лэди Трингль,

Ф. Гаустонъ.’

Письмо No 2.

‘Сокровище мое,

Родитель — молодецъ. Конечно, Гленбоджи получше Тироля, разъ ты тамъ будешь. Но это не мшаетъ и Тиролю быть славнымъ мстечкомъ, куда мы съ тобой когда-нибудь отправимся вмст. Скажи Тому, чтобы онъ далъ мн знать, можно ли носить опойковые сапоги въ горахъ Гленбоджи. Для ходьбы по кустарникамъ они самые удобные, но я обыкновенно охотился въ оркшир и тамъ въ нихъ слишкомъ жарко. Какимъ нумеромъ онъ стрляетъ? Въ вашихъ краяхъ дичь, должно быть, пугливе, чмъ въ нашихъ?

Что касается верховой зды, у меня не хватитъ ршимости ссть на лошадь въ такую погоду. Выносить это могутъ только женщины. Да къ тому же сейчасъ вспомнилъ, что продалъ свою лошадь на прошлой недл, чтобы заплатить парню, у котораго беру краски. Сдло и уздечка остались у меня и, если надть ихъ на заборъ подъ деревомъ, выйдетъ лучше всякой лошади, пока термометръ показываетъ почти 80. Вс дамы могли бы размститься кругомъ и занимать меня пріятными разговорами.

Терпть не могу завтрака, потому что у меня отъ него длается красное лицо, и никогда не пью кофе ране одиннадцати. Но около трехъ могу заходить, когда теб угодно. Пожалуй, я все-таки продусь въ Тироль посл Гленбоджи. Нужно же куда-нибудь дваться человку, котораго выпроваживаютъ такъ безцеремонно. Въ Бонкомбъ-Гал такое множество грудныхъ дтей,— (Бонкомбъ-Галь было помстье Гаустоновъ),— а мн не хочется преждевременно любоваться изображеніемъ собственной будущности!

Не могу ли я чмъ-нибудь служить теб, кром зды верхомъ и завтрака, затй чисто женскихъ?

Твой собственный
Франкъ.’

Письмо No 3.

‘Дорогая кузиночка Имочка,

Какъ это хорошо, что наше, почти не существующее, кровное родство позволяетъ мн называть васъ этимъ именемъ! Какъ глупъ этотъ міръ, гд людей, которые ближе всего сходятся другъ съ другомъ, разлучаютъ приличія, браки и чепуха, называемая любовью. Я вовсе не намренъ влюбляться въ васъ, но хотлъ бы сидть около васъ, слушать васъ, смотрть на васъ и чувствовать, что воздухъ, которымъ я дышу, исполненъ благоуханіемъ вашего присутствія. Когда женщина нравится больше всего на свт, отъ нея исходитъ благоуханіе чуднаго цвтка, незамтное для тхъ, чьи чувства не подвергаются равному напряженію.

А теперь мои новости! Г. Т. въ страшно скоромъ времени превратится, вроятно, въ госпожу Ф. Г. Ну, куда ни шло, коли ужъ тебя надо повсить, пускай бы вшали поскоре. P&egrave,re Трингль еще не далъ своего согласія, совсмъ наоборотъ,— говоря иносказательно, почти вышвырнулъ меня изъ дома. То-есть изъ своего лондонскаго дома. Онъ разспрашивалъ о моемъ жить-быть, точно такъ, какъ разспрашивали Алланъ-э-Деля.

‘Куннсъ-Гетъ и Гленбоджи на холмахъ стоять,

Мой домъ, молвилъ Гаустонъ, прекрасне ихъ,

На третьемъ этаж чердакъ’…

Тутъ онъ веллъ мн убираться по добру по здорову. Но

‘Сердце двы я сжегъ взоромъ черныхъ очей’

и на слдующее утро получилъ приглашеніе въ Гленбоджи, гд, въ свое время, въ конц августа,

‘Она въ горы прядетъ слушать

Псню любви.’

А пропоетъ эту псню вашъ несчастный кузенъ Франкъ Гаустонъ. Ну, нечего хныкать! Разв я не зналъ этого напередъ? Мн не суждено было, увидавъ цвтокъ, сорвать его, потому что я люблю его. Но добрый кочанъ капусты — вещь хорошая, когда нечего сть.

Любящій васъ кузенъ, но не любящій такъ, какъ не слдуетъ,

Франкъ Гаустонъ.

По окончаніи эпизода въ Гленбоджи, я все-таки навдаюсь въ Тироль.’

XV.
Эйаля и ея друзья.

Черезъ нсколько дней посл визита лэди Трингль въ Кингсбюри-Крессентъ, два постителя, почти незнакомые другъ съ другомъ, явились къ Эйал. Это были лэди и джентльменъ, лэди пріхала первая, но не успла еще ухать, когда явился джентльменъ. Мистрессъ Дозетъ присутствовала при визит лэди, но при появленіи джентльмена ее попросили удалиться и оставить гостя наедин съ Эйалей, что мы и увидимъ впослдствіи.

Лэди была маркэза Бальдоть. Можетъ ли читатель настолько оглянуться назадъ, чтобы припомнить маркэзу Бальдони, ту самую римскую маркэзу, которая отчасти подстрекала Эйалю въ непокорности Трниглямъ и приглашала ее на вечера, куда не приглашала Тринглей. Маркэза была родомъ англичанка, хотя всю жизнь провела въ Рим и вышла замужъ за италіанскаго аристократа. Теперь, пріхавъ на нсколько дней въ Лондонъ, она не забыла дружбы съ Эйалей и нкогда, даннаго ей общанія. Въ Рим лэди Трингль, по наущенію Августы, которая въ ту пору была очень сердита на всхъ, не исключая и собственнаго возлюбленнаго,— поссорилась съ маркэзой. Маркэза уговаривала тогда Эйалю непремнно остаться у Тринглей, и въ виду ссоры, прекратить сношенія съ нею, говоря, что придетъ время, когда имъ можно будетъ возобновить свою дружбу.

Но вскор до нея дошли слухи, что постигшая ее опала распространилась также и на бдную Эйалю, которую Трингли спровадили къ бднымъ родственниками, лишивъ всего богатства и роскоши, которыми она такъ недолго пользовалась. И вотъ, тотчасъ но прізд въ Лондонъ, маркэза узнала адресъ Дозетовъ и, по общанію, данному въ Рим, явилась въ Кингсбюри-Крессентъ.

— И такъ, наша милая Эйаля живетъ теперь у васъ,— съ улыбкой обратилась она къ мистрессъ Дозетъ.

— Да, у насъ. Тутъ произошелъ обмнъ. Ея сестра, Люси, отправилась къ сестр моего мужа, лэди Трингль.

При каждомъ слов маркиза любезно кивала головой. Туалетъ ея показался мистрессъ Дозетъ просто ослпительнымъ, дйствительно, она была одта безукоризненно и имла видъ настоящей маркэзы или даже маркизы. Высокая, красивая собою, она улыбалась, можетъ быть, даже черезчуръ непрерывно и сладко, но, очевидно, ни на минуту не забывала своего положенія. Эйалю она оцнила тотчасъ — ея прелесть, привлекательность, миловидность, остроуміе и полное несходство съ Тринглями! Эйаля выучилась италіанскому языку такъ быстро, что почти тотчасъ могла говорить на немъ, пла, играла на фортепіано, рисовала. Маркэза ничего не имла противъ дружбы съ Эйалей своей собственной дочери, Нины, дружбы, прерванной ссорой, и теперь, не смотря на печальную перемну въ положеніи молодой двушки, очень охотно возобновила сношенія съ нею. Мистрессъ Дозетъ почти испугалась, видя, что такая важная дама сла рядомъ съ Эйалей, слегка поглаживая ея руку, которую держала въ своей.

— Мы такъ сошлись съ нею въ Рим. Не правда ли, Эйаля?

— Вы были очень добры ко мн.

— Нина не могла пріхать потому, что отецъ потащилъ ее съ собою на выставку. Но теперь, голубчикъ, вы должны немножко погостить у насъ. Мы наняли до конца сезона домъ въ Брукъ-Стрит, около парка, и у насъ есть лишняя комнатка, которая какъ разъ пригодится для васъ. Надюсь, вы отпустите ее къ намъ, мы такіе старые друзья,— прибавила маркэза, обращаясь къ мистрессъ Дозетъ.

Мистрессъ Дозетъ примяла мрачный видъ. Есть люди, которые тотчасъ принимаютъ мрачный видъ, когда къ нимъ обращаются съ подобными просьбами и вообще когда рчь заходить объ удовольствіяхъ. Затмъ въ голов ея мелькнули серіозныя соображенія о цвтахъ и лентахъ и еще боле серіозныя о башмакахъ, платьяхъ и шляпахъ. Конечно, не прошло еще и полугода съ прізда Эйали, которая привезла съ собою добрый запасъ всевозможныхъ вещей, но мистрессъ Дозетъ знала, что въ такомъ дом, какимъ, вроятно, былъ домъ этой барыни, на двушк все должно быть съ иголочки. Эйаля также знала это. Маркэза съ сладчайшей улыбкой отвела взоръ отъ мрачнаго лица мистрессъ Дозетъ и взглянула на Эйалю.

— Нельзя ли это устроить?— спросила она.

— Едва ли это возможно,— сказала Эйаля съ глубокимъ вздохомъ.

— Да почему же?

Эйаля украдкой взглянула на тетку.

— Можно сказать, тетя Маргарита?— спросила она.

— Говори, что теб угодно, душа моя,— отвчала мистрессъ Дозетъ.

— Потому что мы бдны,— сказала Эйаля.

Маркэза просіяла.

— Такъ что жъ такое?— спросила она. Вы богаты дарованіями, богаты милыми свойствами характера,— это все, что намъ нужно.

— Но я уже не въ состояніи теперь длать себ новыхъ платьевъ, какъ длала въ Рим. Тетя Эммелина была со мною жестока и говорила вещи, которыхъ я не могла выносить, но они давали мн все на свт. Дядя Реджинальдъ даетъ мн все, что у него есть, и здсь я гораздо счастливе. Но мы не можемъ отправляться за покупками, не правда ли, тетя Маргарита?

— Правда, милочка, не можемъ.

— Это ничего не значитъ,— сказала маркэза. Мы живемъ очень уединенно, и вамъ будетъ вполн достаточно того, что у васъ есть. Платья! Да т платья, что у васъ были въ Рим, совершенно годятся для Лондона. И слышать не хочу. Нин страшно этого хочется, мужу также и мн также. Въ домашнемъ кругу, мистрессъ Дозетъ, мы люди самые простые и на одежду не обращаемъ никакого вниманія. Не пріхать повидаться со старыми друзьями изъ-за какихъ-то платьевъ! Мы пришлемъ за вами послзавтра, душа моя. Знаете ли что, мистрессъ Дозетъ, ей полезно будетъ провести нсколько дней въ обществ подруги.

Мистрессъ Дозетъ все еще продолжала свои безплодныя возраженія, когда дверь отворилась, и въ комнату вошелъ сэръ Томасъ Трингль. Маркэза тотчасъ же стала прощаться.

Итакъ, вторымъ постителемъ, явившимся въ то утро къ Эйал, былъ сэръ Томасъ Трингль!

— Если позволите, мистрессъ Дозетъ,— сказалъ онъ, не успвъ даже ссть,— я бы желалъ поговорить съ Эйалей наедин.

Ничего не имя возразить на такую просьбу, мистрессъ Дозетъ тотчасъ удалилась.

— Милый другъ,— началъ сэръ Томасъ, усаживаясь противъ Эйали такъ близко, что почти касался ея колнками. Мн нужно поговорить съ тобой очень серіозно.

Эйаля немедленно и очень сильно испугалась. Дядя никогда въ жизни не говорилъ съ ней такимъ тономъ, никогда, въ сущности, не говорилъ съ ней серіозно. Онъ всегда былъ добръ къ ней, длалъ ей подарки, милостиво позволялъ цловать себя по утрамъ и по вечерамъ, ни разу не бранилъ ее, а, главное, въ разговорахъ съ нею никогда не упоминалъ о Том. Она всегда любила дядю, потому что онъ одинъ изъ всей семьи не доставлялъ ей никакихъ непріятностей. Но теперь она его боялась. Онъ не хмурился, но смотрлъ очень серіозно, такъ серіозно, какъ смотрлъ, вроятно, пересчитывая свои многочисленные милліоны въ Ломбардъ-Стрит.

— Ты признаешь, надюсь, что я всегда относился къ теб хорошо, Эйаля.

— Конечно, дядя Томъ.

— Когда ты поселилась у насъ, мн хотлось, чтобы ты осталась съ нами навсегда. Не одобряю подобныхъ перемнъ. Ты, кажется, не поладила съ Августой. Но она теперь ухала.

— Тетя Эммелина сказала одну вещь.

Обвиненіе въ кокетств уязвило ее такъ больно, что при воспоминаніи обо всемъ, что сдлали противъ нея Трингли, оно всегда играло первую роль.

— Я ничего не хочу объ этомъ слышать,— сказалъ сэръ Томасъ. Забудемъ прошлое. Тетка, наврное, не хотла тебя обидть. Теперь выслушай, что я имю теб сказать.

— Хорошо, дядя Томасъ.

— Выслушай до конца, будь умница.

— Хорошо.

— Твой двоюродный братъ Томъ….

Эйаля замтно содрогнулась и тихонько охнула, но не сказала ни слова. Сэръ Томасъ нахмурилъ брови и началъ снова:

— Твой двоюродный братъ Томъ преданъ теб всей душой.

— Такъ почему жъ онъ не оставилъ меня въ поко?

— Эйаля, ты общала выслушать меня не перебивая.

— Хорошо, дядя Томъ. Только…

— Сначала ты выслушай меня, а потомъ я выслушаю все, что ты имешь сказать.

— Хорошо,— повторила Эйаля и сжала губы, чтобы изъ нихъ не могло вырваться ни одного слова, какіе бы ни представились къ тому поводы.

Сэръ Томасъ началъ снова.

— Твой двоюродный братъ Томъ преданъ теб всей душой. Сначала мы съ его матерью не одобряли этого. Мы считали, что оба вы еще слишкомъ молоды, были и другія причины, о которыхъ я не стану теперь говорить. Но когда я увидлъ, какъ серіозно и глубоко онъ относится къ этому длу, въ которое положилъ всю душу, когда я увидлъ, какъ любовь къ теб сдлала его человкомъ, а твое равнодушіе длаетъ тряпкой, когда я увидлъ все это, я далъ свое согласіе:

Онъ замолчалъ на минуту, какъ будто ожидая, что Эйаля что-нибудь скажетъ, но она еще крпче стиснула губы и не проронила ни слова.

— Да, мы дали свое согласіе, и я, и тетка. Конечно, для насъ важне всего счастье сына, я считаю тебя очень хорошей и увренъ, что ты была бы ему хорошей женою.

— Но…

— Выслушай до конца, Эйаля.

Губы сжались еще плотне.

— Ты вроятно, что называется, романтична. Романтизмомъ, другъ мой, не проживешь. Пить, сть надо. Томъ отличный малый и любитъ тебя всей душой. Если ты согласишься за него выйти, я дамъ ему большое состояніе. Онъ будетъ тогда человкомъ солиднымъ и дловымъ, компаньономъ нашей фирмы. Вы можете поселиться почти-что всюду, гд только вздумается. Будете жить своимъ домомъ, заведете свою карету, можете длать много добра. Ты осчастливишь его и будешь моей дорогой дочерью. Я пришелъ, чтобы сказать теб, что съ радостью приму тебя въ свою семью, и общаю сдлать все, что отъ меня зависитъ, чтобы ты была счастлива. Теперь говори, что теб угодно. Но, Эйаля, лучше сначала подумай немножко.

Эйаля подумала немножко,— не о содержаніи своего отвта, а о его форм.

Она понимала, что ей оказывалась большая честь, и чувствовала нкоторую гордость при мысли, что предложенію принять ее въ семью предшествовало оскорбительное обвиненіе въ кокетств. И Августа и тетка говорили ей непріятности по поводу Тома, но теперь ее со всми околичностями просили стать членомъ семьи, равнымъ со всми остальными. Все это она знала, и знала также, что такое обращеніе требовало милостиваго отвта. Но все-таки это была не причина, чтобы выходить за дракона. Не причина, чтобы измнять своему образу. Не причина, чтобы изгонять засвшее въ ея голов представленіе о любви. Она все-таки не могла относиться къ предлагаемому браку иначе, какъ съ отвращеніемъ, и думать о немъ иначе, какъ съ содроганьемъ. Минуты дв просидла она молча, устремивъ усталый взоръ въ глаза дяди, затмъ, упавъ передъ нимъ на колни, съ мольбой протянула къ нему свои маленькія руки.

— Дядя Томъ, не могу!— сказала она, и слезы хлынули изъ ея глазъ.

— Почему жъ ты не можешь, Эйаля? Почему не можешь поступать здраво, какъ другія двушки?

Сэръ Томасъ поднялъ ее и посадилъ на колни.

— Не могу,— сказала она. Не знаю, какъ это теб сказать.

— Ты любишь кого-нибудь другого?

— Нтъ, нтъ, нтъ.

Сэру Томасу по крайней мр, можно было ничего не говорить о таинственномъ образ.

— Такъ почему же?

— Потому что не могу. Сама не знаю, что говорю, ну, просто, не могу. Я знаю, что ты ужасно, ужасно добрый.

— Я любилъ бы тебя какъ родную дочь.

— Все-таки не могу, дядя Томасъ. Пожалуйста, такъ и скажи ему, и пусть онъ найдетъ кого-нибудь другого. Онъ былъ бы совершенно счастливъ, если бы нашелъ кого-нибудь другого.

— Но вдь онъ любитъ именно тебя.

— Къ чему жъ это, разъ я не могу? Милый, милый дядя Томасъ, пожалуйста, устрой все это за меня! Я не хочу, ни за что на свт! Я бы умерла, если бы только попробовала.

— Ну, это вздоръ, положимъ.

— Мн бы такъ не хотлось, чтобы ты сердился, дядя Томасъ. И мн бы такъ хотлось, чтобы онъ былъ счастливъ съ кмъ-нибудь другимъ. Никого не слдуетъ заставлять выходить замужъ насильно, вдь да?

— Никто и не говорить о томъ, чтобы заставлять,— сказалъ сэръ Томасъ хмурясь.

— Я, во всякомъ случа, не могу,— сказала Эйаля, освобождаясь изъ объятій дяди.

Даже и посл этого онъ продолжалъ свои тщетныя убжденія, прося ее пріхать въ Гленбоджи, чтобы привыкнуть къ нравамъ и обычаямъ Тома.

‘Если бы только удалось,— думалъ онъ,— еще разъ заманить ее въ роскошную обстановку богатаго дома, она бы уступила.’ Но она не соглашалась хать въ Гленбоджи, не соглашалась хать въ Мерль-Паркъ, не соглашалась видться съ Томомъ гд бы то ни было. Дядя говорилъ ей, что она романтична и глупа, опять и опять старался объяснить, что блага міра сего,— вещь хорошая, и не слдуетъ пренебрегать ими изъ-за пустыхъ бредней.

Въ заключеніе, она съ оттнкомъ достоинства повторила прежній отказъ.

— Мн будетъ очень жаль, если ты разсердишься, дядя Томъ, но все-таки я не могу.

Тутъ онъ нахмурился изо всхъ силъ и, взявъ шляпу, вышелъ изъ комнаты и изъ дома, не сказавъ почти ни слова боле.

Карета маркэзы пріхала въ назначенное время и увезла въ Брукъ-Стритъ Эйалю со всми ея пожитками. Дядя Реджинальдъ предлагалъ ей посильное содйствіе, въ вид покупки новаго платья, но Эйаля отказалась, говоря, что не хочетъ вводить дядю въ расходъ, не мотивированный ничмъ кром доброты къ ней римскихъ друзей. Итакъ, она уложила все лучшее, что у нея было, и выхала, замирая отъ страха при мысли о великолпіи дома маркэзы. По прізд Нина встртила ее со всею прежнею дружескою задушевностью.

— Ахъ, Эйаля,— сказала она,— какъ хорошо, что ты опять у насъ! Я мечтала объ этомъ все время, съ самаго отъзда изъ Рима.

— Да,— сказала Эйаля,— очень хорошо.

— Но съ какой стати ты говорила мам, что не прідешь? Какой вздоръ ты болтала ей о платьяхъ! Гораздо проще было обратиться съ этимъ ко мн. Въ Рим у тебя было всего гораздо больше, чмъ у меня.

Тутъ Эйаля начала объяснять великое различіе между дядей Томомъ и дядей Реджинальдомъ: у дяди Тома было такъ много тысячъ, что ихъ, пожалуй, и не сочтешь, а у дяди Реджинальда такъ мало сотенъ, что едва хватало на самое необходимое.

— Когда папа умеръ,— сказалаона,— насъ съ Люси, видишь ли, раздлили. Мн достался богатый дядя, а Люси — бдный, но я надлала непріятностей, оказалась неподходящей, и насъ перемнили.

— Зачмъ же ты надлала непріятностей?— спросила Нина, вытаращивъ глаза. Помню, когда мы были въ Рим, твоя кузина Августа постоянно съ тобою ссорилась. Я никогда не могла хорошенько понять, изъ-за чего.

— Было и кром этого,— прошептала Эйаля.

— Разв ты сдлала что-нибудь очень гадкое?

Тутъ Эйал пришло въ голову, что подруг можно разсказать всю исторію, и она ее разсказала, объяснивъ всю суть великаго преслдованія, которому подвергалась изъ-за Тома.

— Насъ перемнили собственно поэтому,— прибавила она въ заключеніе.

— Я, помнится, видла этого молодого человка,— сказала Нина.

— Онъ такой неотесанный!

— И онъ очень былъ влюбленъ?— спросила Нина.

— Право, не знаю. По-своему, пожалуй, да. Не думаю, чтобы такіе медвди могли влюбляться, какъ слдуетъ. У нихъ на лиц написано, что имъ все равно,— что одна двушка, что другая.

— Ну не знаю,— сказала Нина.

— Я уврена, что ему стоитъ только попробовать. Да, во всякомъ случа, къ чему это поведетъ, если онъ будетъ продолжать? Они, все равно, не могутъ никого заставить насильно выйти замужъ.

— А вдь онъ будетъ богатъ?

— Страшно богатъ,— подтвердила Эйаля.

— Знаешь, я бы объ этомъ еще подумала,— сказала двица изъ Рима.

— Ни за что,— съ убжденіемъ прошептала Эйаля. Никогда не подумаю. Если бы онъ весь былъ слпленъ изъ брилліантовъ, тутъ, все равно, думать не о чемъ.

— Поэтому-то васъ и перемнили?— спросила Нина.

— Пожалуй, да. Или нтъ, это очень трудно объяснить. Тетя Эммелина сказала мн, что я… что я… кокетничаю съ нимъ. Когда она это сказала, я думала сейчасъ же бжать вонъ изъ дома. Тутъ-то и пришлось меня перемнить. Не знаю, могутъ ли они простить меня, но я-то не могу простить ее.

— А теперь какъ же?

— Теперь все перемнилось,— тихонько сказала Эйаля. Но, въ сущности, это не можетъ сдлать никакой разницы.

— Чмъ перемнилось?

— Они бы меня, вроятно, приняли, если бы я захотла, но я никогда, никогда въ жизни не пойду къ нимъ.

— Ты, вроятно, не захочешь всего сказать мн?— спросила Нина помолчавъ.

— Чего всего?

— Не разсердишься, если я спрошу?

— Нтъ, не разсержусь.

— У тебя, вроятно, есть кто-нибудь другой, кого ты любишь?

— Никого нтъ,— сказала Эйаля, вырываясь изъ объятій подруги.

— Въ такомъ случа, почему же ты такъ возстановлена противъ этого бднаго юноши?

— Потому что онъ болванъ и животное,— сказала Эйаля вскакивая. Удивляюсь, какъ ты можешь спрашивать. Что жъ тутъ общаго? Разв ты влюбилась бы въ болвана, потому что больше никого нтъ? Я скоре соглашусь всю жизнь прожить одна, даже въ Кингсбгори-Крессент, чмъ допустить возможность брака сть кузеномъ Томомъ.

Въ отвтъ Нина пожала плечами, воспитаніе, полученное ею въ Рим, было, очевидно, мене романтично, чмъ воспитаніе, полученное Эйалей въ Лондон.

XVI.
Джонатанъ Стоббсъ.

Хотя Нина и не сходилась съ Эйалей въ общихъ воззрніяхъ на жизнь, он были очень дружны между собой, какъ Нина, такъ и маркэза длали все возможное для благополучія Эйали. Въ свтъ он вызжали не много, и затрудненіе относительно туалетовъ уладилось само собой, какъ улаживаются и другія затрудненія. Эйаля получила нсколько подарковъ, умоляя о томъ, чтобы это больше не повторялось, тмъ не мене подарки приняла и была одта если и не такъ богато, то не мене изящно, чмъ любая изъ окружающихъ двицъ.

На первыхъ порахъ он създили въ оперу, потомъ въ театръ,— такія развлеченія не представляли затрудненій. Посл шести скучныхъ мсяцевъ въ Кингсбюри-Крессент Эйал были очень пріятны эти незатруднительныя развлеченія. Она съ наслажденіемъ каталась по парку и съ радостью привтствовала Люси, пріхавшую, наконецъ, ее провдать, хотя тетка Эммелина все еще помнила о дурномъ поведеніи маркэзы въ Рим, тмъ не мене карета Тринглей оказалась свободной для поздки въ Брукъ-Стритъ. Затмъ послдовалъ танцовальный вечеръ, представлявшій уже боле затрудненій. Маркэза съ Ниной были приглашены на вечеръ къ лэди Пютней, и принимались мры для привлеченія къ этому предпріятію также и Эйали. Эйаля просила не принимать никакихъ мръ и говорила, что съ величайшимъ удовольствіемъ останется дома, проводивъ на вечеръ разряженную Нину. Но маркэза была не такая женщина, чтобы отказаться отъ своихъ намреній. Эйалю все-таки повезли на балъ, и при вид ея никому и въ голову не приходило, чтобы въ ея бальномъ вооруженіи имлись какіе-нибудь недочеты.

Войдя въ залу, она положительно оробла немного. Въ Рим и даже въ прежнія времена въ ‘Игрушечк’, когда она не считалась еще вызжающей двицей, она вовсе не была застнчива, веселилась отъ души, любила танцовать, знала, что танцуетъ хорошо, и болтала очень свободно. Но безцвтность и безмолвіе Кингсбюри-Крессента какъ будто сообщились также и ей, она начинала уже подумывать, что не суметъ вести себя, если придется покинуть свое мсто и идти танцовать на глазахъ всхъ гостей лэди Пютней. Первая попытка была положительно неудачна. Къ ней подвели пожилого джентльмена, которому, какъ она потомъ говорила, было наврное лтъ сто, а въ дйствительности за сорокъ, тихонько протанцовала она съ нимъ кадриль и отвчала односложно на два-три заданные имъ вопроса, посл чего онъ замолчала, и они въ полномъ безмолвіи продолжали свои маневры.

Бдная Эйаля нимало не пеняла на своего кавалера. Всему виною были шесть мсяцевъ Кингсбюри-Крессента. Разъ этому старичку вздумалось танцевать,— конечно, ему выбрали даму изъ Кингсбюри-Крессента. Можно ли было требовать занимательности отъ джентльмена, котораго обрекали на Кингсбюри-Крессентъ? Всякая способность поддерживать разговоръ, какою когда-либо обладала Эйаля, очевидно, испарилась въ уныніи Кингсбюри-Крессента.

Поспшно возвратилась она подъ крылышко маркэзы и просидла въ никмъ не нарушенной тишин весь послдующій танецъ, но вслдъ затмъ, когда маркэза отошла на минуту, а Нина была увлечена въ другую сторону, въ отдаленіи внезапно обнаружился молчаливый джентльменъ, направлявшійся къ ней съ очевиднымъ намреніемъ снова ее пригласить. Онъ подходилъ съ поклономъ, и вся его фигура съ головы до ногъ выражала его намренія. Онъ, очевидно, пришелъ къ заключенію, что въ качеств двухъ отщепенцевъ имъ легче будетъ перенести горечь своего положенія, раздливъ ее другъ съ другомъ. Ей приходилось танцовать съ нимъ потому только, что никто другой не приглашалъ ее! Не успла она собраться съ духомъ и ршить, что, несмотря на всю бдственность своего положенія, никогда не унизится до такой степени, какъ вдругъ между нею и непріятелемъ появился другой джентльменъ, онъ обратился къ ней свободно и просто, какъ будто они были знакомы всю жизнь.

— Вы, наврное, Эйаля Дормеръ?— сказалъ онъ.

Она взглянула ему въ лицо и особенно, по-своему, кивнула головой. Никогда въ жизни она его не видывала, это ужъ наврное. Такого урода нельзя было забыть, такъ, по крайней мр, ей казалось. Онъ былъ удивительно дуренъ собой, но голосъ имлъ симпатичный..

— Такъ и зналъ. А я Джонатанъ Стоббсъ. Теперь мы представлены другъ другу, пойдемте танцовать.

Имя Джонатана Стоббса было ей положительно знакомо, хотя она не могла связать его ни съ какими фактами.

— Да вдь я васъ не знаю,— сказала она нершительно и подумала, что этотъ, наврное, окажется все-таки лучше дряхлаго танцора, стоявшаго въ отдаленіи съ видомъ собаки, у которой отняли кость.

— Нтъ, знаете,— сказалъ Джонатанъ Стоббсъ,— пойдемте-ка танцовать и я вамъ все это объясню. Меня послала къ вамъ маркэза.

— Маркэза?— повторила Эйаля, вставая и кладя маленькую ручку на его рукавъ.

— Я приведу ее, если хотите, только она очень далеко, и мы можемъ потерять свое мсто. Она мн тетка.

— Да?— сказала Эйаля, вполн удовлетворенная объясненіемъ.

Она припомнила, что Нина съ гордостью упоминала въ ея присутствіи объ обладаніи кузеномъ полковникомъ, который считался самымъ молодымъ полковникомъ во всей британской арміи и сдлалъ какую-то удивительную вещь: взялъ новую провинцію въ Индіи, прошелъ черезъ Африку или защищалъ турокъ, а, можетъ быть, и покорилъ ихъ. Что онъ храбрецъ, это она знала, но зачмъ же быть такимъ уродомъ?! У него были очень короткіе ярко-рыжіе волосы, очень густая рыжая борода, не шелковистая, а колючая и каждая колючка торчала какъ кинжалъ, ротъ его отличался громадными размрами. Глаза, правда, блестли и все лицо улыбалось не то насмшливо, не то добродушно. Но что за рогъ! И эта щетинистая, взъерошенная борода! Эйал онъ отчасти понравился, во-первыхъ, своимъ полнымъ самообладаніемъ во-вторыхъ, полнымъ несходствомъ съ дряхлымъ старцемъ, который все еще мелькалъ въ отдаленіи. Но зачмъ онъ такъ безобразенъ? И зачмъ его зовутъ Джонатанъ Стоббсъ?

— Прекрасно!— сказалъ онъ. Теперь вс мста уже заняты. Это ваша вина.

— Нтъ, не моя,— сказала Эйаля.

— Нтъ, ваша, вмсто того, чтобы тотчасъ занять мсто, вамъ понадобилось сначала все обо мн выспросить.

— Я и до сихъ поръ ничего о васъ не знаю.

— Такъ пройдемтесь, и я вамъ разскажу. А потомъ будетъ, вальсъ. Вы умете вальсировать?

— А вы?

— Побьюсь объ закладъ на какую угодно сумму съ любымъ англичаниномъ, французомъ, нмцемъ или италіанцемъ. На счетъ поляковъ не увренъ. Правду сказать, чмъ лучше человкъ, тмъ хуже онъ танцуетъ. Да, понимаю ваши мысли. Я, вроятно, негодяй. Можетъ быть, а, можетъ быть, просто исключеніе. Я зналъ вашего отца.

— Папу?

— Да, зналъ. Онъ былъ какъ-то въ Стальгам, у Альбюри, лтъ пять тому назадъ, и говорилъ мн, что у него есть дочь, которую зовутъ Эйаля, только я ему не поврилъ.

— Почему же?

— Такое удивительное имя!

— Во всякомъ случа, не боле чмъ Джонатанъ.

И Эйаля снова кивнула головой.

— Вс почему-то предубждены противъ Джонатана! Никогда не могъ понять, почему. Я какъ-то долженъ былъ жениться на двушк, у которой было сто тысячъ фунтовъ, и она въ конц концовъ отказала мн, потому что не могла себя заставить произнести ‘Джонатанъ’. По-вашему, она была права?

— Она васъ любила?— спросила Эйаля, глядя ему въ лицо.

— Ужаснйшимъ образомъ! Но она не перенесла ‘Джонатана’ и черезъ три мсяца отдала свою руку и деньги нкоему Монгомери Тальботу де-Монпелье, не прошло и мсяца, однако, какъ онъ напился и выкинулъ ее въ окно. Вотъ что значитъ любить благозвучныя имена!

— Все это вы сочинили,— сказала Эйаля.

— Можетъ быть. Мистеръ Септимусъ Трафикъ женился вдь на вашей кузин?

— Безъ сомннія. Мсяцъ тому назадъ.

— Онъ также мн пріятель. Отчего вы не были на свадьб?

— По разнымъ причинамъ,— сказала Эйаля.

— Вс он мн извстны,— сказалъ полковникъ. Вы ссорились съ Августой въ Шотландіи и не любите бднаго Трафика, потому что онъ лысый.

— Вы просто колдунъ,— сказала Эйаля.

— Кром того, ваша кузина мучилась ревностью, потому что вы ходили съ мистеромъ Трафикомъ на верхушку Св. Петра и гуляли по Пинчіо. Я былъ въ Рим и все это видлъ.

— Не хочу больше говорить съ вами,— сказала Эйаля.

— Потомъ вы поссорились съ одной партіей дядей и тетокъ и поселились у другой.

— Это вы узнали отъ вашей теги.

— Я знакомъ также съ вашимъ двоюроднымъ братомъ, Томомъ Тринглемъ.

— Знакомы съ Томомъ?— переспросила Эйаля.

— Да. Онъ былъ чрезвычайно добръ со мной въ Рим, по поводу одной лошади, мн нравится Томъ Трингль, несмотря на вс свои цпочки. А какъ по-вашему, не лучше ли было бы этой барышн примириться съ ‘Джонатаномъ’, чмъ выходить за Монпелье? Ну, вотъ и вальсъ. Пойдемте.

Эйаля встала и протанцовала съ нимъ слдующія десять минутъ, танцовала и еще нсколько разъ въ теченіи вечера, ее приглашали многіе другіе кавалеры, многія другія приглашенія были ею приняты, тмъ не мене она чувствовала, что главнымъ ея партнеромъ въ тотъ вечеръ былъ полковникъ Джонатанъ Стоббсъ. ‘Но зачмъ, зачмъ онъ такой ужасный уродъ?’ спрашивала она себя, прощаясь съ нимъ и покидая залу въ сопровожденіи маркэзы и Нины.

— Какъ вамъ понравился мой племянникъ?— освдомилась маркэза, когда он вмст услись въ карету.

— Да, скажи-ка, какъ теб показался Джонатанъ?— спросила Нина.

— Мн показалось, что онъ очень добродушенъ.

— И очень красивъ, не правда ли?

— Перестань вздоръ говорить, Нина. Джонатанъ — одинъ изъ самыхъ выдающихся офицеровъ британской арміи и для этого ему, по счастію, вовсе и не нужно никакой красоты.

— Но знаешь что,— сказала Нина,— иногда, когда онъ говоритъ, мн кажется, что онъ просто прелесть, увряю тебя! Въ глазахъ огонь, и красная щетина, за которую онъ себя теребитъ, кажется, тоже мечеть искры, и весь онъ сверкаетъ какъ карбункулъ, а я умираю со смху при каждомъ его слов.

— И я тоже смялась,— сказала Эйаля.

— Но все-таки ты не находишь, чтобы онъ былъ красивъ?

— Нтъ, не нахожу. Онъ мн очень нравится, но я нахожу, что онъ замчательно дуренъ. Это все правда о барышн, вышедшей замужъ за мистера Монтгомери, который черезъ мсяцъ выбросилъ ее въ окно?

— Я должна теб сказать еще одну вещь о Джонатан, Эйаля. Онъ никогда не говоритъ ни слова правды.

— Это я отрицаю,— сказала маркэза. А вотъ мы и пріхали. Выходите изъ кареты, двочки, и тотчасъ же ступайте спать.

Засыпая и проснувшись на слдующее утро, Эйаля много думала о своемъ новомъ друг. Чтобы онъ сверкалъ какъ карбункулъ,— можетъ быть, оно было и врно, но вовсе не соотвтствовало ея представленію о мужской красот. Да и волосамъ не слдовало такъ горть. Да, полковникъ Стоббсъ, по ея мннію, былъ положительно очень и очень некрасивымъ, пожалуй, даже самымъ безобразнымъ мужчиной, какого она видла въ жизни. Конечно, гораздо хуже Тома, вовсе не отличавшагося, въ конц концовъ, особеннымъ безобразіемъ. Но все-таки танцовать съ полковникомъ Стоббсомъ гораздо пріятне, чмъ съ Томомъ, даже помимо несноснаго ухаживанія Тома. Это не подлежало сомннію. Вообще танцовать съ полковникомъ не дурно, несмотря на его дурноту. Да, онъ положительно былъ ей симпатиченъ. Благодаря его присутствію, она провела пріятный вечеръ. ‘Главное дло въ томъ, чтобы у человка было что сказать!’ Таково было ршеніе, къ которому она пришла, стараясь объяснить себ, какъ это могло случиться, что ей было пріятно танцовать съ такимъ ужасно безобразнымъ господиномъ. Лучезарный ангелъ тоже, конечно, за словомъ въ карманъ не ползетъ, но наружность у него будетъ совсмъ иная — красивая или, по крайней мр, необыкновенно интересная, и разговоръ онъ поведетъ совсмъ не о томъ. Конечно, не станетъ хвастаться своими танцами и разсказывать, какъ даму выкинули въ окно черезъ недлю посл свадьбы. Нельзя было себ представить человка, мене похожаго на лучезарнаго ангела, чмъ полковникъ Стоббсъ, въ этомъ могъ сравниться съ нимъ разв одинъ Томъ Трингль. Въ полковник положительно не было ровно ничего ангельскаго, и какъ это онъ могъ, все-таки, производить пріятное впечатлніе? Просто необъяснимо! Она нисколько не боялась полковника, пошла бы съ нимъ куда угодно, чувствуя себя въ полной безопасности, и надялась видться съ нимъ очень часто. Это былъ настоящій геній комизма, а безъ примси комизма жизнь становится такой скучной! Въ лучезарномъ ангел, между тмъ, необходимо долженъ былъ присутствовать элементъ трагическій или почти трагическій. Эйаля не знала прекраснаго описанія ‘блднаго, поэтическаго юноши съ вертеровскимъ лицомъ’, но боюсь, что, создавая образъ лучезарнаго ангела, воображала его чмъ-то въ этомъ род.

Время шло и наступилъ, наконецъ, послдній день ея пребыванія въ Брукъ-Стрит, остаться доле она не могла, такъ какъ дло было въ август, вс узжали изъ города, и маркэза съ Ниной отправлялись въ Стальгамъ къ своимъ родственникамъ Альбюри, куда, конечно, не могли взять ее съ собой. Дозеты оставались въ город еще на мсяцъ, въ смутной надежд на возможность провести дв недли сентября въ Пегуель-Ве. Но и этого пока не могли общать опредленно. Полковникъ Стоббсъ довольно часто посщалъ Брукъ-Стритъ. Эйаля привыкла къ нему и смотрла на него какъ на большого, смирнаго пса. Когда наступилъ послдній день, ей было жаль, что она не увидитъ боле полковника. Вечеромъ ее везли въ театръ, а на слдующее утро ожидалъ Кингсбюри-Крессентъ и воды Леты.

Было очень жарко, он сидли съ почти наглухо закрытыми ставнями и ршили не выходить цлый день и беречь себя къ театру, когда дверь отворилась и слуга доложилъ о Том Трингл. Томъ Трингль пріхалъ навстить кузину.

— Лэди Бальдони,— сказалъ онъ,— я надюсь, вы не сочтете меня навязчивымъ. Мн хотлось повидаться разокъ съ кузиной, пока она у васъ.

Маркэза поклонилась и объявила, что очень рада его видть.

— Страшная жарища!— сказалъ Томъ.

— Дйствительно, очень жарко,— отвчала маркэза.

— Мн кажется, въ Рим никогда не бываетъ такъ жарко, какъ здсь,— замтила Нина.

— Ходить пшкомъ нтъ никакой возможности,— сказалъ Томъ,— такъ что я нанялъ кабріолетъ собственно для своего употребленія. Во время моего обда извозчикъ отправляется домой и мняетъ лошадь, потомъ прізжаетъ въ десять часовъ и не разстается со мной, пока я не уйду спать. По-моему, оно выходитъ очень удобно.

Нина спросила, почему онъ не правитъ самъ.

— Можетъ выйти чепуха,— сказалъ онъ. Весь день такая жара, а ночью можетъ пойти дождь. Вы читали, милэди, что мой зять Трафикъ говорилъ вчера въ Палат?

— Боюсь, что пропустила,— сказала маркэза. По правд сказать, я не очень сильна по части преній.

— Да, скучноваты,— сказалъ Томъ, но разъ у кого зять, все-таки интересуешься. По-моему, онъ это все очень ясно говорилъ насчетъ солодоваго налога. Маркэза съ улыбкой кивнула головой.

— Что значитъ солодовый налогъ?— спросила Нина.

— Пиво,— сказалъ Томъ. Вопросъ въ томъ, кому платить налогъ: бдняку, который пьетъ пиво, или фермеру, который добываетъ солодъ? Это очень интересно, если вдуматься.

— Но я, къ сожалнію, никогда еще не вдумывалась,— сказала маркэза.

Эйаля все время молчала и, глядя на кузена, думала о томъ, насколько лучше говорилъ бы на его мст полковникъ Стоббсъ. Въ разговор наступила пауза. Томъ всталъ и простился, пожавъ руку кузины,— вотъ и все, чего онъ на сей разъ могъ добиться.

— Какой олухъ!— сказала Эйаля, какъ только дверь за нимъ затворилась.

— Я вовсе этого не нахожу,— сказала маркэза.

— Онъ ничмъ не отличается отъ большинства другихъ молодыхъ людей,— замтила Нина.

— Очень отличается отъ полковника Стоббса,— сказала Эйаля.

Тутъ маркэза прочла ей краткое наставленіе.

— Полковникъ Стоббсъ, другъ мой,— сказала она,— много терся въ свт и научился болтать очень бойко, что нравится двушкамъ, можетъ быть, самою своею пустотою. Вашъ двоюродный братъ — человкъ дльный и, вроятно, накопитъ уже большое состояніе, когда мой бдный племянникъ будетъ старымъ, никуда не годнымъ генераломъ, живущимъ на пенсію. Тогда окажется, что въ его болтовн было меньше проку, чмъ въ дловыхъ способностяхъ вашего кузена.

— Мама,— сказала Нина,— у Джонатана будетъ собственное состояніе.

— Дло не въ томъ, душа моя. Мн не нравится, когда кого-нибудь называютъ олухомъ только потому, что онъ дльный человкъ, а не вертопрахъ какой-нибудь.

Эйаля чувствовала, что получила выговоръ, но это не помшало ей остаться при прежнемъ мнніи — что Томъ олухъ, а танцовать съ полковникомъ Стоббсомъ очень пріятно. Она твердо помнила, однако, что ни того, ни другого не только на словахъ, но и въ помышленіяхъ нельзя было ставить рядомъ съ лучезарными. ангеломъ.

Когда он, уже одтыя, шли обдать, слуга доложилъ о прибытіи рыжеволосаго джентльмена, который объявилъ, что намренъ хать съ ними въ театръ.

— Я былъ въ касс,— сказалъ онъ,— и досталъ мсто рядомъ съ вами, все это уже устроено. Теперь вамъ остается только накормить меня обдомъ и дать мстечко въ карет. На это ему отвтили, конечно, что обда, годнаго для насыщенія мужчины, не имлось вовсе, но онъ удовлетворился дамской пищей и просидлъ весь вечеръ рядомъ съ теткой на задней скамейк,— переднюю занимали барышни.

Наклонившись впередъ и просунувъ между ними свою безобразную голову, онъ игралъ роль хора во время всего представленія. Эйаля веселилась отъ души, никогда въ жизни, казалось ей, не видала она такой отличной пьесы. Хотя маркэза, по возвращеніи домой, своимъ добродушнымъ и авторитетнымъ тономъ велла двочкамъ тотчасъ же идти спать, но Эйаля все-таки ухитрилась сказать словечко, прежде чмъ окончательно устроиться на подушк.

— Хорошо твоей мам, Нина, говорить, что дловой человкъ — лучше всего, но когда я вижу олуха, то не могу не видть, что онъ — олухъ, и нисколько не сомнваюсь, что кузенъ Томъ олухъ, а полковникъ Джонатанъ — нтъ.

— Ты, кажется, начинаешь влюбляться въ полковника Джонатана,— сказала Нина.

— Влюбляться! Ну, это все равно, что влюбиться въ дикаго медвдя, но онъ — не олухъ, и потому нравится мн.

XVII.
Люси очень тверда.

Люси вторично встртилась съ мистеромъ Гамелемъ въ Кенсингтонскихъ садахъ, погуляла съ нимъ около получаса и вернулась домой, сознавая, что сдлала что-то очень дурное,— какъ разъ передъ самымъ возвращеніемъ Тринглей изъ Рима, зимою. Она сознавала также и разныя другія вещи, сознавала, можетъ быть, еще сильне. ‘Теперь когда мы встртились, неужели мн суждено снова потерять васъ?’ Что онъ разумлъ, говоря о потер, какъ не то, что Люси была единственной находкой, которой онъ желалъ? Но съ тхъ поръ она его не видала, ни слова о немъ не слыхала, хотя, какъ хорошо помнила, дала ему адресъ тетки Эммелины, еще не зная, что сама будетъ ея постоянной жилицей. Она говорила ему, что тамъ будетъ жить Эйаля, и что ее, Люси, можетъ быть можно будетъ иногда застать у сестры, а теперь сама заняла мсто Эйали и застать ее было такъ не трудно! Тмъ не мене, о томъ, кто боялся ‘потерять ее снова’, не было ни слуху, ни духу.

Собственныя чувства къ Айзедору Гамелю она понимала теперь вполн ясно. Эйаля въ горячемъ порыв спросила ее, отдала ли бы она свою руку и сердце такому человку, какъ Томъ, и она вынуждена была отвчать, что не сдлала бы этого, потому что не могла свободно,— совершенно свободно,— располагать своею рукою и сердцемъ. Слова эти были вырваны у нея силою, но она сознавала, съ ужасающею ясностью сознавала, что въ нихъ заключалась правда. Теперь уже ни о комъ не могло быть и рчи, ни о кузен Том, ни о комъ другомъ, ни о такомъ, какъ кузенъ Томъ, ни о такомъ, какъ кто-нибудь другой. Это маленькое словечко совершенно ее покорило. ‘Неужели я снова васъ потеряю?’ Двушки, по большей части, любятъ, потому что любимы, а не по собственной иниціатив. Он не могутъ противостоять лестному избранію мужского сердца. ‘Неужели я снова васъ потеряю?’ Пока онъ говорилъ эти слова, вся душа его, казалось, сосредоточивалась въ его глазахъ и голос. Внезапный трепетъ наполнилъ ея душу, и она стала надяться ради его счастія, что онъ ее не потеряетъ, а теперь начинала опасаться, что не онъ, а она потеряетъ его.

Мы говорили ране объ отношеніяхъ Айзедора Гамеля съ отцомъ. Оба Гамеля были скульпторами, и отецъ пріобрлъ уже значительную извстность. Щедрый, но весьма склонный къ деспотизму, онъ давалъ сыну средства существованія — существованія очень широкаго, но требовалъ взамнъ, чтобы сынъ до нкоторой степени сообразовался съ его фантазіями, жилъ въ Рим и такъ, какъ живутъ римляне. Айзедоръ предпочиталъ жить въ Лондон и такъ, какъ живутъ англичане. На нкоторое время это было ему разршено и увнчалось умреннымъ успхомъ. Но барыши, выпадающіе на долю молодого художника, добившагося умреннаго успха, бываютъ подчасъ мене чмъ умренны. Черезъ нсколько времени римскій скульпторъ объявилъ сыну, что если тотъ намренъ жить въ Лондон, то долженъ жить на средства, самостоятельно добытыя собственной профессіей, если же вернется въ Римъ, то будетъ съ радостью принятъ въ качеств компаньона въ длахъ отца. Другими словами, если окончательно поселится въ Лондон — будетъ предоставленъ на произволъ судьбы, а если согласится заниматься своимъ искусствомъ въ Италіи — будетъ осыпанъ всевозможными благами самой изысканной роскоши. Но образъ жизни, который отецъ велъ въ Рим, не нравился сыну. Старый мистеръ Гамель отрекся отъ всхъ предразсудковъ. Предразсудки имютъ обыкновеніе исчезать очень быстро одинъ за другимъ,— имъ стоитъ только начать. Для человка, который перестаетъ одваться къ обду, очень скоро становится обременительнымъ умывать руки. Домашняя жизнь — скука. Служба — скука. Церковь — ужасная скука. Семья — скука. Жена — невыносимая скука. Вс законы несносны, кром тхъ, которыми можно принудить людей низшаго происхожденія къ исполненію возложеннаго на нихъ дла. Мистеръ Гамель уволилъ себя отъ многихъ несносныхъ вещей, но былъ твердо убжденъ, что въ Лондон он играли роль гораздо боле важную, чмъ въ Рим. Айзедоръ не былъ для него несносенъ, онъ желалъ бы имть Айзедора всегда при себ. Но разъ Айзедоръ вздумалъ ‘жить по-людски’, пусть поплатится за это. Мы должны замтить тутъ же, что настоящее воззрніе на жизнь Айзедора Гамеля находилось въ сильной зависимости отъ Люси Дормеръ и отъ овладвшаго имъ сознанія, что Люси Дормеръ вовсе не чужда общераспространенныхъ предразсудковъ. Маленькая квартирка гд-нибудь въ окрестностяхъ Фольгемъ-Рода или поближе къ Соутъ-Кенсингтону, очень мило меблированная, дв прислуги, съ вроятнымъ прибавленіемъ няни по прошествіи нсколькихъ мсяцевъ, уютный англійскій завтракъ и уютное англійское чаепитіе по вечерамъ,— все это являло образъ жизни весьма согласный съ заурядными правилами и общераспространенными предразсудками. Но таковы именно были стремленія Айзедора въ настоящую минуту, и онъ нисколько не былъ расположенъ ходить на четверенькахъ вмст съ отцомъ. При такомъ положеніи длъ много поздокъ было совершено въ Римъ и обратно въ теченіе послдняго года. Эйаля видлась съ Гамелемъ въ Рим, а лэди Трингль, помня о его дружб съ ея зятемъ, боялась его.

О немъ наводились справки, и было твердо ршено не пускать его въ домъ, если онъ явится къ Эйал. Матери у него не было, или почти-что не было, были маленькіе братья и сестры, у которыхъ тоже почти-что не было матери, мистеръ Гамель-отецъ собиралъ у себя пріятелей по воскресеньямъ нарочно для того, чтобы играть въ карты. Если бы дло шло о папист, еще туда сюда, но Мистеръ Гамель не былъ папистомъ, слдовательно… Все это и многое другое вышло на свтъ Божій въ Рим, такъ что Люси, хотя никогда сама не упоминала о мистер Гамел въ Куинсъ-Гет, слышала очень дурные отзывы о человк, который былъ ей такъ дорогъ.

Она имла обыкновеніе совершать ежедневныя прогулки въ обществ тетки и Гертруды. Не прокатившись два три раза по парку, лэди Трингль сочла бы, что лишается одного изъ самыхъ драгоцнныхъ преимуществъ, какими пользовалась благодаря богатству банкира. Таковъ былъ непреложный законъ, и законъ столь же непреложный предписывалъ Люси сопровождать тетку. Гертруд, въ качеств родной дочери и особы, обладавшей собственнымъ, почти признаннымъ всми возлюбленнымъ, предоставлялась нкоторая свобода выбора. Но для Люси не было выбора. Съ какой это стати будетъ она отказываться отъ катанья! Итакъ, она каталась за два дня до отъзда изъ города, сидя въ коляск рядомъ съ дремавшей теткой, какъ вдругъ какой-то молодой человкъ перегнулся черезъ перила и снялъ шляпу. Онъ стоялъ такъ близко, что Люси почти могла достать его рукою, стоялъ совершенно одинъ и, казалось, былъ исключительно занятъ созерцаніемъ прозжавшихъ каретъ. Люси чувствовала, что покраснла, поклонившись ему, замтила, что онъ тоже покраснла, и тихонько обернулась къ тетк, въ надежд, что та все еще спитъ, но тетка Эммелина умла спать однимъ глазомъ.

— Кто былъ этотъ молодой человкъ?— спросила она.

— Мистеръ Гамель, тетя.

— Мистеръ Айзедоръ Гамель!— въ ужас проговорила тетка Эммелина. Это тотъ римскій молодой человкъ съ ужаснымъ отцомъ?

— Отца его я не знаю,— сказала Люси,— но онъ живетъ въ Рим.

— Конечно, это тотъ самый. Онъ думалъ, было, завести знакомство съ Эйалей, но я не могла этого допустить. Знакомство съ такими господами совершенно лишнее для молодыхъ двушекъ. Отецъ его — ужаснйшій человкъ. Надюсь, ты съ нимъ не въ дружб, Люси?

— Въ дружб.

Тономъ, какимъ были сказаны эти слова, Люси говорила очень рдко, тмъ не мене онъ доказывалъ, что подъ ея мягкими манерами скрывался самостоятельный характеръ.

— Въ такомъ случа, душа моя, я надюсь, что эта дружба прекратится на то время, пока ты у насъ.

— Онъ былъ другомъ папы,— сказала Люси.

— Все это прекрасно. Художникамъ, конечно, приходится знакомиться со своими собратьями, какъ бы предосудительно ни было ихъ поведеніе.

— Поведеніе мистера Гамеля вовсе не предосудительно.

Тетк Эммелин начинало казаться, что это опять Эйаля и опять прежняя исторія.

— Милая моя,— сказала она, стараясь говорить какъ можно внушительне,— я бы думала, что въ такихъ вопросахъ теб слдуетъ положиться на меня. Сознайся, что я знаю людей лучше, чмъ ты. Знакомство съ такими личностями какъ мистеръ Гамель, совсмъ не пристало молодой двушк, занимающей положеніе моей дочери. Я надюсь, этого достаточно.

Она откинулась въ глубину коляски и, повидимому, задремала снова, но снова однимъ только глазомъ, на тотъ случа, если мистеръ Гамель появится изъ-за какого-нибудь угла и ршится опять поднять руку къ шляп. Нужно же ей было знать о такомъ нарушеніи приличій. Но въ тотъ день мистеръ Гамель боле не являлся.

Во время всей прогулки, Люси не сказала боле ни слова, а, вернувшись домой, тотчасъ ушла къ себ. Пока она сидла рядомъ съ теткой и чувствовала, что каждую минуту можетъ появиться любимый ею человкъ,— ей невозможно было собраться съ мыслями и ршить, что говорить и что длать. Одно было для нея несомннно: если мистеръ Гамель появится — она не отречется отъ него. Вс разсужденія тетки о неприличіи и тому подобномъ не произвели на нее никакого впечатлнія. Человкъ этотъ былъ желаннымъ гостемъ въ дом ея отца, никто не возражалъ противъ его дружбы съ нею, а теперь онъ, несомннно, былъ ей дороже всего на свт. Никакія тетки Эммелины въ мір не могли заставить ее смотрть на него иначе, какъ на самаго дорогого своего друга.

Оставшись одна, она стала обсуждать этотъ вопросъ сама съ собою. Посл всего, что было говорено, ей хотлось вести все дло на чистоту, ничего не скрывая отъ тетки и, главное, не вводя ее въ заблужденіе. ‘Знакомство съ мистеромъ Гамелемъ не годится для молодой двушки, занимающей положеніе моей дочери.’ Такъ говорила тетка. На это, какъ казалось, по крайней мр, Люси, существовалъ только одинъ подходящій отвтъ: Въ такомъ случа, милая тетя, я ни минуты боле не могу занимать положеніе твоей дочери, такъ какъ я положительно знакома и не перестану быть знакомой съ мистеромъ Гамелемъ. Но такому отвту съ ея стороны препятствовали два соображенія. Во-первыхъ, въ немъ подразумвалось, что мистеръ Гамель ея возлюбленный, чего мистеръ Гамель не давалъ ей никакого права подразумвать, во-вторыхъ, что было ей длать тотчасъ посл твердаго заявленія о своей непригодности къ положенію дочери, которою она числилась въ настоящую минуту? Несмотря на всю твердость принятаго ршенія, она не могла сказать тетк, что мистеръ Гамель — ея возлюбленный. Не потому, чтобы это была пока неправда. Ей было бы очень пріятно, если бы тетка узнала всю правду. Но какъ объяснить эту правду? Какъ растолковать такому человку, какъ тетка Эммелина, значеніе словъ: Неужели я снова васъ потеряю?— Пойметъ-ли тетка, что слова эти связывали ее не мене брачнаго обта, слова, въ которыхъ не заключалось никакого общанія, будь они даже сказаны какимъ-нибудь подходящимъ женихомъ, а со стороны Айзедора Гамеля тетка Эммелина сочла бы ихъ просто дерзостью. Говорить ей объ этомъ было совершенно немыслимо, а что-нибудь сказать — все-таки необходимо. Люси получила приказаніе раззнакомиться съ Айзедоромъ Гамелемъ, и слдовало объявить, во что бы то ни стало, что она не послушается этого приказанія. Она не признавала себя обязанной слушаться такихъ приказаній. Дружба была создана ея отцомъ, котораго она должна была слушаться ране всхъ. Видя, что она отказываетъ имъ въ повиновеніи, тетка и дядя, конечно, могли отказать ей въ гостепріимств и лишить непокорное дитя своихъ заботъ и попеченій. Если такъ,— пускай себ! Если на всемъ бломъ свт не найдется мстечка, гд бы она могла преклонить голову, то и тогда она не исполнитъ приказанія отречься отъ любимаго человка. Нужно было просто сказать тетк, что она не прекратитъ знакомства съ мистеромъ Гамелемъ, потому что мистеръ Гамель — ея другъ.

Такъ она и сдлала рано утромъ слдующаго дня.

— Извстно ли теб,— спросила тетка Эммелина съ видомъ очень суровымъ,— что онъ незаконнорожденный?

Люси покраснла и не отвчала ни слова.

— Ты… ты — помолвлена съ нимъ?

— Нтъ,— отвчала Люси рзко.

— Онъ длалъ теб предложеніе?

— Нтъ,— отвчала Люси.

— Такъ о чемъ же рчь?— спросила лэди Трингль тономъ, который ясно говорилъ, что разъ ничего такого не было — дружба не имла никакого значенія.

— Онъ былъ другомъ папы.

— Что жъ изъ этого, душа моя? Твой бдный отецъ скончался и теперь ты на моемъ и дядиномъ попеченіи. Конечно, ты не можешь не согласиться на то, чтобы мы сами выбирали теб друзей. Мистера Гамеля мы не одобряемъ. Ты едва ли близко знакома съ нимъ, и теб будетъ очень легко, если онъ опять теб поклонится въ парк, показать, что это теб непріятно.

— Да вдь мн это пріятно,— сказала Люси энергично.

— Люси!

— Мн пріятно видть мистера Гамеля, и я почти уврена, что теперь, когда онъ меня видлъ, онъ придетъ сюда. Прошлой зимой онъ спрашивалъ мой адресъ, и я дала ему здшній.

— Пока жила у тетки Доаетъ?

— Да, здшній, тетя Эммелина. Я думала, что тет Маргарит можетъ быть непріятно, если онъ придетъ въ Кингсбюри-Крессентъ, а такъ какъ здсь должна была быть Эйаля, я сказала, что онъ можетъ прійт и въ Куинсъ-Гетъ.

Тутъ лэди Трингль разсердилась не на шутку.

Не только домъ ея былъ избранъ для самаго неподходящаго употребленія, но тетка Дозетъ, очевидно, внушала Люси уваженіе и страхъ, которыхъ не внушала тетка Трингль. То, что было слишкомъ неблаговидно для Кингсбюри-Крессента, считалось легко исполнимымъ въ Куинсъ-Гет! Самолюбіе ея страдало жестоко. Да и поступокъ, самъ по себ, казался ей такимъ ужаснымъ! Двушка, находившаяся на попеченіи тетки, назначила свиданіе невозможному молодому человку въ дом другой тетки! Назначать свиданіе молодымъ людямъ, во всякомъ случа, очень дурно со стороны всякой двушки. У нея волосы становились дыбомъ при мысли о томъ, какова должна быть особа, способная на такой поступокъ, и о томъ, что эта особа находилась на ея попеченіи, въ качеств пріемной дочери.

— Люси,— сказала она чрезвычайно внушительно,— этому слдуетъ положить конецъ.

— Этому нельзя положить конецъ,— сказала Люси.

— Ты хочешь сказать, что онъ будетъ сюда приходить, все равно, хотимъ мы съ дядей или нтъ?

— Онъ придетъ,— сказала Люси,— наврное придетъ. Разъ онъ меня увидлъ, наврное придетъ сейчасъ же.

— Да почему же, когда между вами ничего нтъ?

— Потому что…. сказала Люси и замолчала. Потому что…. Это очень трудно теб объяснить, тетя Эммелина?

— Что жъ ему такъ торопиться? Почему?

— Потому что… Хотя онъ мн ничего не сказалъ такого, какъ ты думаешь,— продолжала запинаться Люси, ршившаяся сказать всю правду,— но, мн кажется, онъ скажетъ.

— А ты что же?

— Если скажетъ, я соглашусь.

— У него есть средства?

— Не знаю.

— А у тебя?

— Конечно, нтъ.

— И ты согласишься за него выйти посл всего, что я теб говорила?

— Да,— сказала Люси,— соглашусь.

— Только ужъ, конечно, не изъ нашего дома, объ этомъ не можетъ быть и рчи. Я ни подъ какимъ видомъ не допущу его сюда.

— Такъ я и думала, тетя Эммелина, потому и сказала теб.

— То-есть, ты хочешь назначить ему свиданіе въ другомъ мст?

— Вовсе нтъ. Да я и прежде никогда не назначала ему свиданій и не знаю его адреса. Вплоть до вчерашняго дня я считала, что онъ въ Рим. Онъ никогда въ жизни не писалъ ко мн ни одной строчки и я къ нему, конечно, тоже.

Выслушавъ все это, лэди Трингль сидла молча и не знала хорошенько, какъ продолжать разговоръ. Состояніе головы Люси было для нея такъ непостижимо, что она чувствовала себя не въ силахъ издавать какія то ни было предписанія и ршила одно: ни подъ какимъ видомъ не допускать въ свой домъ предосудительнаго молодого человка.

— Теперь я теб все сказала, тетя Эммелина,— заключила Люси. Конечно, ты имешь право приказывать, но вдь и у меня тоже есть свои права. Тъ велишь мн прекратить знакомство съ мистеромъ Гамелемъ, но этого я не могу. Если мы встртимся, я непремнно буду продолжать съ нимъ знакомство. Если онъ придетъ сюда, постараюсь съ нимъ увидться. Если ты и дядя Томъ захотите прогнать меня,— конечно, можете.

— Все это я скажу дяд,— сказала тетка Эммелина сердито,— и передамъ теб его отвтъ.

На этомъ разговоръ прекратился.

Въ эту минуту сэръ Томасъ находился, конечно, въ Сити за устроеніемъ своихъ милліоновъ, а такъ какъ, по словамъ самой Люси, мистеръ Гамель очень могъ появиться въ тотъ же день, и такъ какъ она, лэди Трингль, твердо ршила, что онъ не переступитъ порога Куинсъ-Гета,— слдовало принять мры немедленно. Черезъ нсколько часовъ мистеръ Гамель, дйствительно, явился и спросилъ миссъ Дормеръ. Дверь была отворена ему лакеемъ, прекрасно знавшимъ свое дло: съ мрачнымъ видомъ, видомъ, который былъ краснорчиве всякихъ словъ, онъ объявилъ, что миссъ Дормеръ нтъ дома, а въ отвтъ на дальнйшіе разспросы выразилъ убжденіе, что миссъ Дормеръ не будетъ дома никогда, изъ всего этого явствуетъ, что тетя Эммелина уже прибгла къ сильнымъ мрамъ для исполненія своихъ предначертаній.

Услышавъ изъ устъ лакея столь ясно выраженный приговоръ, Гамель не усомнился въ его значеніи. Онъ видлъ лицо Люси въ парк и жестъ, который сдлала лэди Трингль при его поклон. То, что лэди Трингль не пожелала принять его, вовсе не было для него неожиданностью.

Ложась спать въ тотъ вечеръ, Люси не сомнвалась, что мистеръ Гамель былъ и что его не приняли.

XVIII.
Въ Шотландіи.

Въ свое время вс Трингли, вмст съ высокопочтенной мистрессъ Трафикъ, выхали въ Гленбоджи. Тетка Эммелина сообщила сэру Томасу о провинностяхъ Люси, но сэръ Томасъ придалъ имъ мене значенія, чмъ она ожидала.

— Найти жениха для Люси было бы не дурно,— сказалъ онъ.

— Да вдь у него нтъ ни гроша!

— Зато есть профессія.

— Неизвстно еще, даетъ ли она ему что-нибудь. Къ тому же, подумай только объ его отц! Вдь онъ — незаконный!

Сэръ Томасъ усмхнулся довольно презрительно.

— Кабы ты только зналъ, какую жизнь старикъ ведетъ въ Рим! Съ утра до ночи сидитъ за картами,— и это въ воскресенье!

Опять сэръ Томасъ усмхнулся. Самъ онъ очень строго соблюдалъ вс приличія, но считалъ, что на нихъ можно махнуть рукой, когда дло идетъ объ обезпеченіи нисколько не обезпеченной двушки.

— Вдь не позовешь же ты его въ Куинсъ-Гетъ?— спросила лэди Трингль.

— Конечно, нтъ, если онъ ничего не зарабатываетъ своей профессіей. По-моему, главный вопросъ въ этомъ.

Тутъ разговоръ прекратился, но тетка Эммелина не исполнила общанія и не передала Люси дядинаго мннія.

Узжая въ Гленбоджи, Люси знала только, что мистеръ Гамель считался ‘темной личностью’, недостойной общества тетки, и что сама она разлучена съ нимъ настолько, насколько разлука зависла отъ ея настоящихъ покровителей. Но лишь бы онъ, такъ недавно и такъ горячо радовавшійся, что снова нашелъ ее, не измнилъ ей, а она-то ужъ, конечно, не сомнвалась въ неизмнности своего чувства къ нему.

Въ назначенный день, 20 августа, м-ръ Гаустонъ со всей своей амуниціей, чулками и сапогами, предписанными Томомъ, котораго допрашивала по этому предмету сестра Гертруда, пріхалъ въ Гленбоджи.

— Я халъ сюда съ однимъ господиномъ, котораго вы, кажется, знаете,— обратился онъ къ Люси,— знаетъ, по крайней мр, ваша сестра, такъ какъ я видлъ ихъ вмст въ Рим.

Господинъ оказался Айзедоромъ Гамелемъ.

— Мн неловко было спросить, не сюда ли онъ детъ,— сказалъ Франкъ Гаустонъ.

— Нтъ, конечно, не сюда,— сказала тетка Эммелина.

— Конечно, нтъ,— подтвердила Гертруда, охотно принимавшая сторону матери въ борьб съ мистеромъ Гамелемъ.

— Онъ говорилъ что-то о господин, съ которымъ былъ знакомъ въ Рим еще до вашего прізда, племянник маркизы Бальдони.

— Дама эта не особенно намъ нравилась,— замтила Гертруда.

— Она ужасно важничала и страшно баловала Эйалю,— пояснила тетка Эммелина.

— Эйаля гостила у нея въ послднее время,— сказала Люси,— маркиза была къ ней очень добра.

— Теперь это больше до насъ не касается,— сказала тетка Эммелина. Эйаля можетъ гостить везд, гд ей и ея тетк угодно… Что жъ этотъ Гамель, котораго вы видли, въ дружб съ маркизой?

— Онъ, кажется, въ дружб съ племянникомъ маркизы,— продолжалъ Гаусгонъ,— нкіимъ полковникомъ Стоббсомъ. Мы съ нимъ видались въ Рим. Это прелюбопытный субъектъ. Зовутъ его Джонатанъ. Въ жизни не видывалъ такого рыжаго человка! Онъ гд-то охотится теперь, и Гамель должно быть намренъ къ нему присоединиться. Я думалъ, что онъ потомъ продетъ сюда, такъ какъ въ Рим всхъ васъ видлъ вмст.

— Сюда-то ужъ онъ никакъ не продетъ,— сказала тетка Эммелина. А о полковник Стоббс я даже и не слыхивала.

Изъ времени, назначеннаго на пребываніе Гаустона въ Гленбоджи, прошла уже недля, а онъ все еще не возобновлялъ своихъ переговоровъ съ сэромъ Томасомъ. Но въ сношеніяхъ съ Гертрудой никто не стснялъ его, и вся семья, казалось, считала ихъ женихомъ и невстой. Мистеръ Трафикъ, по заключенному имъ условію находившійся теперь въ Гленбоджи, сначала не одобрялъ Франка Гаустона. Онъ намекалъ лэди Трингль и ясно говорилъ Август, что молодой человкъ, не имющій опредленныхъ занятій и не получающій никакого дохода по его мннію, совершенно не годился для брачной жизни.

— Будь онъ членомъ Парламента — дло другое,— сказалъ онъ Август.

Но жена оборвала его, объявивъ напрямикъ, что если Гертруда ршилась идти противъ воли отца, то ужъ зятя-то не послушается ни въ какомъ случа.

— Мн что жъ!— замтилъ на это мистеръ Трафикъ,— деньги не изъ моего кармана! Но разъ человку нечего длать, онъ наврное протранжиритъ все, что попадется подъ руку.

Посл этого, однако, онъ прекратилъ свои возраженія и не препятствовалъ окружающимъ предполагать съ его стороны готовность породниться съ Гаустономъ, если таково будетъ всеобщее ршеніе.

Время шло между тмъ и для Гаустона, мтившаго въ зятья, и для Трафика, уже достигшаго желанной цли, и оба они знали, что дале положеннаго срока не получатъ ни одной минуты пощады. Франкъ тщательно обдумалъ все дло и ршилъ, что бжать въ Тироль за кузиной Аймоджиной, не исполнивъ предварительно своей обязанности, было бы недостойно мужчины. Итакъ, въ одинъ прекрасный день, вернувшись домой посл своей обычной порціи кровопролитія, онъ ухитрился пробраться въ уединенный кабинетъ сэра Томаса и снова взялся за роль Элленъ-э-Дэля.

— Я считалъ, мистеръ Гаустонъ,— сказалъ сэръ Томасъ,— что вопросъ этотъ уже исчерпанъ.

— Не совсмъ,— сказалъ Гаустонъ.

— Не знаю, почему вы такъ думаете. Мн казалось, что я высказался совершенно опредленно.

— Но вы были такъ добры, что пригласили меня сюда.

— Можно пригласить къ себ человка, не имя никакого намренія выдать за него дочь.

Тугъ онъ снова повторилъ важный вопросъ, на который Элленъ-э-Дэль отвчалъ когда-то такъ неразумно и такъ удачно.

— Имете ли вы средства для содержанія моей дочери?

— Не могу сказать, чтобы имлъ, сэръ Томасъ,— сказалъ Гаустонъ, какъ бы извиняясь.

— Значите, вы хотите, чтобы средства доставилъ я.

— Это какъ вамъ будетъ угодно, сэръ Томасъ.

— Иначе вы едва ли можете жениться на ней.

— Да, пожалуй, что и нтъ, не совсмъ могу. По правд сказать, я бы, вроятно, и не ршился сдлать предложеніе, если бы не зналъ, что у молодой лэди будетъ что-нибудь свое.

— Но у нея ничего нтъ своего,— сказалъ сэръ Томасъ.

На этомъ разговоръ прекратился.

— Вы насъ не бросите, лэди Трингль?— въ тотъ же вечеръ спросилъ Гаустонъ у матери Гертруды.

— Сэръ Томасъ любитъ поставить на своемъ,— сказала лэди Трингль.

— Вдь уломалъ же его кто-нибудь относительно Септимуса Трафика.

— Это было совсмъ другое дло,— сказала лэди Трингль. Мистеръ Трафикъ — членъ Парламента: значитъ, онъ при дл. Онъ — сынъ лорда Бордотрэда и можетъ на-дняхъ получить казенное назначеніе.

— Вы сами знаете, конечно, что если Гертруда будетъ стоять на своемъ, онъ уступитъ. Отцамъ всегда приходится уступать, когда дочери стоятъ на своемъ. Не все ли ему равно, есть ли у меня занятіе или нтъ? Деньги вдь все т же, такъ или иначе, эта отсрочка, мн кажется, только ненужная возня!

Лэди Трингль, повидимому, отнеслась къ этимъ словамъ благосклонно и почти признала, что если Франкъ Гаустонъ будетъ неукоснительно стремиться къ своей цли, то, вроятно, достигнетъ ея. Когда ему пришло время узжать, Гертруда выразила сильное негодованіе на суровость отца.

— Все это чепуха,— сказала она своему возлюбленному. Что за птица лордъ Бордотрэдъ, чтобы это могло составлять такую разницу? Я имю не меньше права выбирать кого вздумается, чмъ Августа.

Но суровый фактъ все-таки оставался на лицо: деньги общаны не были, и даже самъ Франкъ не предлагалъ жениться на возлюбленной безъ приложенія ея тысячъ. Вечеромъ наканун отъзда изъ Гленбоджи, онъ написалъ второе письмо къ миссъ Досимеръ, слдующаго содержанія:

‘Милая кузина Имочка,

‘Вотъ я и въ Гленбоджи, гд прожилъ недлю и ни на волосъ не подвинулъ своего дла. Отецъ продолжаетъ разспрашивать о ‘домахъ и помстьяхъ’ и никакія ссылки на романтическое величіе моего мстожительства не производятъ на него впечатлнія. Пожалуй, могу похвалиться тмъ, что смотрлъ въ глаза двы съ неменьшимъ успхомъ, чмъ Элленъ-э-Дэль. Но какой толкъ смотрть въ глаза двы, когда нечего сть! Элленъ-э-Дэль могъ забраться въ чужой карманъ или отрзать у кого-нибудь кошелекъ,— способность, которой я совершенно лишенъ. Вроятно, рано или поздно, добьюсь своего, но, напяливая хомутъ, я и понятія не имлъ, какую тяжесть придется тащить. Кром шутокъ, выслушивать вопросы о домахъ и помстьяхъ отъ джентльмена, который отлично знаетъ, что у тебя ихъ нтъ, а что въ его распоряженіи находятся три-четыре дворца,— вовсе непріятно. Такое обращеніе положительно вульгарно. Къ тому же онъ отлично знаетъ, что все это въ конц концовъ ни къ чему не поведетъ.

‘Дамы вс на моей сторон, но madame Трингль-m&egrave,re объявила мн, что я не такая хорошая партія, какъ старый Трафикъ, женатый на другой барышн, потому что я — не сынъ лорда Бордотрэда! Ничто такъ не удивляетъ меня, какъ дурной вкусъ нкоторыхъ людей. Теперь все это откладывается до Рождества, и хуже всего то, что я совершенно не знаю, чмъ буду жить.

‘Мн можно попраздничать нкоторое время, а черезъ три недли думаю навдаться въ Мерль-Паркъ. Прошу васъ, главное, не отговаривать меня отъ того, что я считаю исполненіемъ обязанности. Вс ваши аргументы мн отлично извстны.

‘Преслдовать двушку потому, что у нея есть состояніе, по вашему мннію, значитъ быть корыстолюбивымъ. Но разв существуетъ какая-нибудь дятельность, дающая человку средства къ жизни, которая была бы безкорыстна? Судьи, епископы, поэты, члены Королевской академіи и первые министры,— вс они корыстолюбивы, а также и тотъ рабочій, что разбиваетъ камни за 2 шиллинга 6 пенсовъ въ день. Если человкъ не родился богатымъ, какъ же онъ проживетъ безъ корыстолюбія? Разв не вс двушки корыстолюбивы? Разв она выйдетъ за меня, зная, что у меня ничего нтъ? Разв вы не выйдете за кого-нибудь, кто будетъ нравиться вамъ несравненно мене, только потому, что онъ доставитъ вамъ средства существованія. Конечно, я корыстолюбивъ и не отрицаю этого даже передъ старымъ Тринглемъ. Теперешняя исторія немножко надола мн, но если бы я ее бросилъ, то мн бы оставалось только сейчасъ же затять такую же въ другомъ мст. Я выслдилъ своего оленя и долженъ гнаться за нимъ, стараясь держаться съ надлежащей стороны втра, пока не свалю его. Это не красиво, но я вижу ясно, что такова моя обязанность, и исполню ее. Итакъ, прошу безъ наставленій! Терпть не могу, чтобы меня бранили.

Всегда преданный вамъ.
Ф. Г.’

Посл его отъзда, Гертруда отнеслась къ длу мене спокойно, чмъ онъ, такъ какъ ршеніе ея было уже принято и всмъ окружающимъ это было извстно, она чувствовала, что его надо исполнить во что бы то ни стало. Когда всмъ извстно, что двушка помолвлена, но помолвка не разршена родителями,— положеніе ея всегда бываетъ крайне непріятно.

— Мамаша,— сказала она,— по-моему, папаша поступаетъ со мною не хорошо.

— Папаша, душа моя, всегда поступаетъ по-своему.

— Положимъ. Но почему же относительно меня поступать хуже, чмъ относительно Августы? Вдь оказалось же въ конц концовъ, что у мистера Трафика нтъ ни гроша!

— Папаш нравится, что онъ въ Парламент.

— Не всмъ же двушкамъ выходить за членовъ Парламента!

— И потомъ ему нравится, что онъ сынъ лорда Бордотрэда.

— Лорда Бордотрэда! Вотъ это ужъ просто низко! Мистеръ Гаустонъ джентльменъ, и семья его ужъ Богъ знаетъ сколько сотъ лтъ владетъ Кункомбскимъ помстьемъ. Относительно происхожденія и тому подобныхъ вещей, Франкъ, по-моему, за поясъ заткнетъ этого лорда Бордотрэда съ его новоиспеченнымъ пэрствомъ. Не можешь ли ты сказать папаш, что я все-таки въ конц концовъ выйду за мистера Гаустона и что съ его стороны будетъ очень странно подвергать меня всмъ пересудамъ, которые тогда поднимутся?

— Едва ли я могу это ему сказать, Гертруда.

— Ну, такъ я сама скажу. Что-то онъ заговоритъ, если я убгу съ мистеромъ Гаустономъ!

— Не думаю, чтобы Франкъ Гаустонъ сдлалъ это.

— Сдлаетъ, если я захочу… сію же минуту.

Въ этомъ миссъ Трингль, вроятно, ошибалась.

— А если папаша не согласится,— я захочу. Не допущу, чтобы меня обрекали на вчное несчастіе!

Все это происходило въ Гленбоджи, въ Инвернесшайр, на юго-западномъ берегу Лохъ-Неса, гд у сэра Томаса было великолпное помстье съ лсомъ, въ которомъ водились олени, собственнымъ водопадомъ и такимъ количествомъ болотъ, какое можетъ только присниться спортсмену. Ничего столь превосходнаго не было во всей Шотландіи, если не принимать во вниманіе нкоторыхъ слуховъ о томъ, что тетеревовъ водилось очень мало, а оленей не водилось почти совсмъ. На противоположномъ берегу озера, мили за четыре отъ дома, на краю обрыва, по дну котораго бжалъ небольшой ручеекъ подъ названіемъ Коллеръ, стоялъ нескладный, старенькій котеджъ, выстроенный не сразу, а постепенно, въ два или три пріема, и носившій названіе Дромколлеръ. Первая его комната отворялась во вторую, вторая — въ третью. Пройти изъ пріемной въ ‘нору’, какъ называлась третья комната, можно было или черезъ кухню, или черезъ крытую наружную галлерейку, нависшую надъ самымъ краемъ обрыва. Весь домикъ тонулъ въ заросли сосенъ. Судя по наружному виду, тамъ было очень сыро. Да и вообще, едва ли его можно было, не покрививъ душою, назвать удобнымъ помщеніемъ для семейнаго человка. Но во всей Шотландіи пожалуй не нашлось бы помщенія боле романтически прекраснаго. Изъ галлерейки, которая едва лпилась надъ самыми скалами, и откуда непрерывно, какъ близкая музыка, слышался шумъ клокочущаго потока, открывался видъ, производившій впечатлніе воплощенной поэзіи. Позади дома и садика узкая тропинка взбиралась по скал, съ вершины которой видна была вся долина Коллера, а за нею блестящая широкая гладь озера. Вс, кому былъ извстенъ котеджъ Дромколлеръ, единогласно признавали его самымъ живописнымъ и самымъ неудобнымъ жилищемъ во всей Шотландіи. Даже хлбъ приходилось доставлять туда изъ Коллерфута, какъ называлась деревушка на берегу озера, а остальная провизія добывалась изъ города Инвернеса, за двадцать миль.

Черезъ нсколько дней посл отъзда Гаустона изъ Гленбоджи, двое людей съ трубками въ зубахъ сидли на площадк, рядомъ съ такъ называемой ‘норою’, комнатой, куда выходила галлерея. Тутъ была выстроена небольшая платформа, на которой могли помститься два кресла, и гд владлецъ котеджа имлъ обыкновеніе проводить свое время, когда ему приходила фантазія, по собственному выраженію, ‘коптить небо’ въ Дромколлер. Владлецъ этотъ былъ никто иной какъ Джонатанъ Стоббсъ, а его собесдникъ въ настоящую минуту — Айзедоръ Гамель.

— Въ Рим я совсмъ не былъ съ ними знакомъ,— сказалъ полковникъ,— и ни разу не видалъ Эйалю, хотя она такъ часто бывала у моей тетки. Ту зиму я провелъ частью въ Сициліи, а когда вернулся,— вс он уже перессорились. Я былъ знакомъ съ племянникомъ, это добрый, но довольно грубый малый. Да и вс они, кажется, пошловаты.

— Неужели и Эйаля могла показаться вамъ пошловатой?— спросилъ Гамель.

— Конечно, нтъ. Да вдь дяди и тетки, племянники и племянницы вовсе не обязаны походить другъ на друга. Эйаля — самое изящнйшее и прелестнйшее созданьице, какое я когда-либо видлъ.

— Я зналъ ея родителей, ихъ-то ужъ, наврное, никто не могъ упрекнуть въ пошлости.

— Когда сестры выходятъ замужъ, он, теряя родственное сходство, длаются похожи на своихъ мужей и воспитываютъ дтей въ томъ же дух. Въ настоящемъ случа одна изъ сестеръ ‘отринглилась’, какъ сэръ Томасъ, а другая ‘одормерилась’, уподобившись этому безразсуднйшему малому, вашему другу художнику. Никакой опытъ, я думаю, не научитъ Эйалю, сколько шиллинговъ въ фунт, а почтеннйшей мистрессъ Трафикъ это должно быть доподлинно извстно.

— Ужъ не знаю, къ лицу ли двушк такія познанія!— сказалъ Гамель.

— Они бываютъ иногда полезны.

— Можетъ быть, полезно также умть зарзать барана и содрать съ него шкуру или доить коровъ и приготовлять сыръ, въ этомъ, какъ и въ другихъ отношеніяхъ, одно преимущество вытсняетъ другое. Если женщина и не хороша собой, она все же можетъ быть граціозна, если она не можетъ возвыситься до поэзіи, все же можетъ быть мягкосердечна и ‘не отъ міра сего’.

— Все это хорошо въ своемъ род, но я стою за кулинарное искусство.

Могу жарить и парить,

Могу тсто замсить,

И рубашку починить.

Вотъ какую я выберу себ двушку, если когда-нибудь вздумаю жениться, при большомъ количеств дтей и небольшомъ количеств денегъ это оказывается гораздо надежне всякой граціи и поэзіи.

— Можетъ быть, можно соединить отчасти то, и другое.

— Отчасти, пожалуй, да, изрдка понемножку Байрона, еще туда-сюда, допустить можно, только, чуръ, безъ глупостей… Что до Гленбоджи, онъ прямо противъ насъ, на противоположной сторон озера. Въ Коллерфут вы можете достать лодку и гребца, который свезетъ васъ туда и обратно кроны за полторы. Гленбоджи, кажется, на такомъ же разстояніи отъ противоположнаго берега, какъ мой котеджъ отъ этого. Какъ вы туда доберетесь иначе какъ пшкомъ — я не знаю, разв что напишите сэру Томасу, чтобы онъ выслалъ за вами лошадь.

— Сэръ Томасъ не сдлаетъ мн такой любезности.

— Вы думаете, онъ не одобряетъ вашихъ отношеній къ его племянниц?

— Я просто хочу навстигь миссъ Дормеръ,— сказалъ Гамель, красня,— потому что ея отецъ былъ всегда добръ ко мн.

— Я вовсе и не думалъ задавать вамъ никакихъ вопросовъ,— отвчалъ полковникъ.

— Да тутъ не о чемъ больше и спрашивать. Мн просто не хотлось, находясь поблизости, не навстить миссъ Дормеръ.

— Вроятно.

— Но боюсь, что ни сэръ Томасъ, ни лэди Трингль вовсе не расположены оказать мн радушнаго пріема. Что до разстоянія, я безъ труда пройду его пшкомъ и, если они захлопнутъ дверь передъ моимъ носомъ,— приду назадъ.

Итакъ, ршено было, что на слдующій день, рано утромъ, Айзедоръ Гамель, переправившись черезъ озеро, пойдетъ въ Гленбоджи.

ГЛАВА XIX.
Айзедора Гамеля приглашаютъ завтракать.

На слдующее утро, утро понедльника 2-го сентября, Айзедоръ Гамель отправился въ путь. Онъ долго думалъ, прежде чмъ ршиться на это. Въ Лондон дверь передъ нимъ несомннно захлопнули. Онъ сознавалъ это ясно и сознавалъ также, что когда передъ кмъ-нибудь захлопываютъ двери,— не слдуетъ возобновлять попытокъ отворить ихъ. Но обстоятельства этого дла представлялись ему приблизительно врно, онъ не зналъ одного: въ какой мр при захлопываніи дверей лэди Трингль пользовалась содйствіемъ сэра Томаса? Люси, во всякомъ случа, не принимала въ немъ никакого участія.

Единственнымъ существомъ, какое ему хотлось видть въ этомъ дом, была именно она, и предполагать, чтобы она не желала принимать его, онъ не имлъ пока никакихъ основаній,— напротивъ: на лиц ея, когда они встртились въ парк, выразились благосклонность и милостивое расположеніе. Неужели же нужно было отказаться отъ всякой надежды на свиданіе съ нею только изъ-за того, что лэди Трингль вздумалось презирать его? Слдовало сдлать какую-нибудь попытку. Попытка, по всмъ вроятіямъ, окажется неудачной. Лакей въ Гленбоджи, наврное, получилъ т же инструкціи, что и лакей въ Куинсъ-Гет. Тмъ не мене, если хочешь чего-нибудь добиться, нужно этого какъ-нибудь добиваться. Сидть въ Дромколлер по одну сторону озера и думать о Люси по другую — совершенно безполезно. Хотя онъ далеконе ршилъ еще сдлать ей предложеніе,— заработокъ его былъ все еще не великъ, а у нея, какъ ему было извстно, ровно ничего не было,— тмъ не мене чувствовалъ необходимость приблизиться къ ней, если возможно, и сказать ей что-нибудь, если удастся.

Онъ отказался отъ предложенной полковникомъ телжки, сошелъ въ Коллерфутъ пшкомъ и переправился въ наемной лодк въ Сендисъ-Кей, мстечко, откуда, какъ ему говорили, вела ближайшая дорога съ берега въ Гленбоджи. Но какое было между ними разстояніе, въ Коллерфут, по сю сторону озера, никто опредленно не зналъ, а въ Сендисъ-Ке утверждали, что до Гленбоджи двнадцать миль, вскор оказалось однако, что у человка, доставившаго такія свднія, былъ пони, котораго онъ отдавалъ внаймы. ‘Добрыхъ двнадцать миль будетъ, а то и цлыхъ шестнадцать, коли возьмете черезъ долину’,— такъ говорилъ владлецъ пони. Но вскор получились свднія боле успокоительныя: какой-то мальчуганъ взялся показать ему дорогу и довести до дома въ полтора часа. Итакъ, онъ отправился въ путь въ сопровожденіи мальчугана и, прокарабкавшись весьма усердно приблизительно часа два, достигъ своего назначенія. Головы ихъ — сначала голова мальчика, потомъ голова скульптора — показались на краю обрыва, высовываясь изъ чащи кустарника, въ ту самую минуту, какъ по проселочной дорог, пролегавшей какъ разъ около обрыва, прозжалъ верхомъ на своемъ жеребц сэръ Томасъ.

— ‘Самъ’,— шепнулъ мальчикъ,— и снова погрузилъ голову въ кусты.

Гамелю, какъ только онъ достигъ твердой почвы, пришлось обратиться назадъ, чтобы не лишить заработка своего проводника. Грязная рученка протянулась за шестью пенсами, но голова боле не появлялась. По сосдству, особенно къ Сендисъ-Ке, куда приставали лодки, было хорошо извстно, что ‘самъ’ не долюбливалъ постителей, являвшихся въ Гленбоджи окольными путями. Пока Гамель расплачивался, сэръ Томасъ остановилъ лошадь, желая посмотрть, кто такъ безцеремонно вторгается въ его владнія.

— Здсь не прозжая дорога,— сказалъ онъ подошедшему молодому человку. Для Гамеля, который послднія четверть часа съ большимъ трудомъ карабкался со дна обрыва по его отвсному склону, такое сообщеніе было, пожалуй, излишнимъ.

— Если вы желали попасть въ усадьбу, то вамъ слдовало пройти черезъ ворота, вонъ тамъ.

— Не вы ли сэръ Томасъ Трингль?— спросилъ Гамель.

— Я.

— Въ такомъ случа прошу васъ извинить меня за способъ, который я избралъ, чтобы явиться къ вамъ. Я, дйствительно, хотлъ попасть въ усадьбу, но, перебравшись черезъ озеро въ Коллерфут, не зналъ дороги на этомъ берегу и влзъ по обрыву.

Сэръ Томасъ поклонился и ждалъ дальнйшихъ объясненій.

— Миссъ Дормеръ, вроятно, здсь?

— Племянница дома.

— Меня зовутъ Гамель, Айзедоръ Гамель. Я скульпторъ и былъ когда-то знакомъ съ ея отцомъ. Вся семья была очень добра ко мн, и мн хотлось навстить миссъ Дормеръ. Если вы ничего не имете противъ, я пойду дале, къ дому.

Съ минуту сэръ Томасъ просидлъ на своей лошади, не говоря ни слова. Ему нужно было разсудить, иметъ онъ что-нибудь противъ, или не иметъ. Жена имла,— это ему было хорошо извстно, извстно также и то, что самъ онъ не выразилъ по этому поводу единомыслія съ женою. Почему бы племянниц не завести возлюбленнаго, если бы возлюбленный попался подходящій? Нравственность отца и происхожденіе сына сэръ Томасъ не ставилъ ни во что. Этотъ молодой человкъ, говорили ему, умлъ длать бюсты. Но, длая бюсты, находилъ ли онъ кого-нибудь, кто бы покупалъ ихъ? Вотъ въ чемъ былъ вопросъ. Жена, конечно, была предубждена противъ него и считала, что всякій женихъ, негодный для ея собственныхъ дочерей, негоденъ и для Люси. Такое отношеніе она находила должнымъ. Вдобавокъ, сэръ Томасъ чувствовалъ, что и для собственныхъ дочерей она выбрала жениховъ не особенно удачно.

— О, такъ вы — м-ръ Гамель?— сказалъ онъ, наконецъ.

— Айзедоръ Гамель.

— Вы какъ-то, не очень давно, были въ Куинсъ-Гет?

— Былъ,— отвчалъ Гамель,— но никого не видалъ.

— Да, не видали, я объ этомъ слышалъ. Ну, если хотите, можете идти въ домъ, но спросите лучше лэди Трингль. Вы, наврное, не прочь позавтракать, придя пшкомъ изъ Коллерфута. Подождите минутку. Я, пожалуй, поду съ вами.

Итакъ, они вмст направились къ дому. Мистеръ Трингль распространялся о красотахъ Гленбоджи, а Гамель слушалъ.

Пройдя первыя ворота, они подходили ко вторымъ, когда вдали между деревьями показалась молодая двушка.

— Вонъ миссъ Дормеръ,— сказалъ Гамель,— мн можно, я думаю, пойти къ ней?

Сэръ Томасъ не могъ сразу разобрать, слдовало или не слдовало допустить это свиданіе, но, застигнутый врасплохъ, не имлъ духу воспрепятствовать ему. Итакъ, Гамель пошелъ къ Люси, а сэръ Томасъ одинъ похалъ къ дому.

Люси видла дядю верхомъ и, привыкнувъ видть его такимъ образомъ, не сомнвалась, что это онъ. Она видла съ нимъ также и другого человка, но не имла ни малйшаго понятія о томъ, что Гамель находился поблизости, а потому ей и въ голову не пришло, что другимъ человкомъ былъ Гамель. Она поняла, что онъ идетъ къ ней только тогда, когда онъ подошелъ совсмъ близко, и, узнавъ его, остолбенла отъ изумленія.

— Едва ли вы ожидали увидть меня здсь!

— Да, не ожидала.

— А я никакъ не ожидалъ встртиться съ вами такимъ образомъ.

— Дядя знаетъ, что это вы?— спросила Люси.

— Конечно. Я встртилъ его, взобравшись по обрыву, и онъ пригласилъ меня зайти въ домъ позавтракать.

Нсколько минутъ они шли молча.

— Надюсь, вы не примете моего прізда за преслдованіе съ моей стороны!

— О нтъ, не преслдованіе!

Когда Люси услышала свой голосъ, произносившій эти слова, она разсердилась на себя, они звучали такъ, какъ будто и въ самомъ дл въ его прізд, по ея мннію, заключалось что-нибудь предосудительное.

— Конечно, я рада васъ видть,— прибавила она,— изъ-за папы, но я боюсь…

— Чего, миссъ Дормеръ?

Она взглянула ему прямо въ лицо, собираясь съ духомъ, чтобы сказать нчто, по ея мннію, очень нужное.

— Тетя Эммелина не хочетъ, чтобы вы приходили.

— Да почему же?

— Этого я не могу вамъ сказать. Можетъ быть, если бы и знала, то все-таки не сказала бы. Вы вдь были въ Куинсъ-Гет, и я знаю, что васъ не приняли, хотя я была дома. Конечно, тетя Эммелина иметъ право выбирать, кому къ ней приходить. Если бы я жила у себя дома — дло другое.

— Но вдь меня пригласилъ сэръ Томасъ.

— Въ такомъ случа, лучше войдите въ домъ. Посл того, что говорила тетя Эммелина, мн кажется, вамъ лучше не оставаться со мной.

— Вашъ дядя знаетъ, что я съ вами, сказалъ Гамель.

Они вмст направились къ дому и нкоторое время молчали.

— Неужели вы хотите сказать,— началъ онъ снова,— что никогда не будете со мной видаться, потому что тетка противъ?

— Надюсь, что буду видаться съ вами. Вы были другомъ папы, и мн было бы такъ грустно разстаться съ вами навсегда.

— И я всегда останусь для васъ только другомъ вашего отца?!

— И моимъ также.

— Но я желалъ бы быть чмъ-нибудь больше.

Онъ помолчалъ, какъ будто ожидая отвта, но она, конечно, не отвчала.

— Я желалъ бы быть чмъ-нибудь гораздо больше, Люси.

Она опять-таки не отвчала. Бываютъ, однако, случаи, когда въ молчаніи заключается больше краснорчія, чмъ въ какихъ бы то ни было словахъ.

Гамель, которому никогда не приходилось объ этомъ размышлять, тотчасъ же инстинктивно это почувствовалъ.

— О Люси,— сказалъ онъ,— если вы можете любить меня,— скажите.

— Мистеръ Гамель,— прошептала она.

— Люси…

— Мистеръ Гамель, я говорила вамъ о тет Эммелин: она не позволитъ. Пока я живу здсь, мн не слдуетъ допускать, чтобы вы говорили со мной такимъ образомъ.

— Но вдь дядя знаетъ, что я съ вами.

— Тетя не знаетъ. Намъ нужно идти въ домъ. Она не велла мн говорить съ вами.

— И вы будете ея слушаться… всегда?

— Нтъ, не всегда. Я и не говорила, что буду слушаться ея всегда. Когда-нибудь, можетъ быть, я буду поступать по-своему.

— Тогда вы будете говорить со мной?

— Тогда я буду говорить съ вами,— сказала она.

— И любить меня?

— И любить васъ,— отвчала она, снова глядя ему прямо въ лицо.

— А теперь, пожалуйста, пожалуйста, пойдемте,— прибавила она, когда онъ, остановившись среди деревьевъ, протянулъ было руку къ ея рук и хотлъ обнять ее. Но она быстро пробжала впередъ и почти не отвчала на его дальнйшіе вопросы, пока они вмст не очутились въ передней дома.

Тутъ они встртили лэди Трингль, которая шла въ столовую завтракать, а за нею шли Августа, Гертруда и достопочтенный Септимусъ Трафикъ, такъ какъ, хотя Франку Гаустону и пришлось ухать въ назначенный день, достопочтенному Септимусу удалось выторговать еще недльку. Августу все еще не покидала надежда, что родительское гостепріимство въ Гленбоджи можетъ быть продолжено до того времени, когда снова распахнетъ свои двери милый Мерль-Паркъ. Сэръ Томасъ тмъ временемъ уже прошелъ въ столовую, отрывисто сообщивъ жен, что пригласилъ завтракать мистера Айзедора Гамеля.

— Мистера Гамеля!— воскликнула она.

— Да, мистера Гамеля. Не могъ же я морить человка голодомъ, когда онъ прошелъ такую даль. Мн не извстно о немъ ничего дурного.

Съ этими словами онъ повернулся и пошелъ дале въ столовую, а теперь стоялъ спиною къ нетопившемуся камину, въ твердой ршимости принять сторону мистера Гамеля, если мистера Гамеля встртить не достаточно любезно.

Относительно лэди Трингль это было, конечно, жестоко. Она нахмурилась и хотла было пройти мимо, сдлавъ видъ, что не замчаетъ Гамеля, но Люси несмло совершила нчто въ род обряда представленія.

— Тетя Эммелина, это мистеръ Гамель. Дядя Томасъ встртился съ нимъ гд-то поблизости и пригласилъ его завтракать.

Лэди Трингль присла и поклонилась. Одного этого соединенія присданія съ поклономъ было бы достаточно, чтобы уничтожить всякаго юношу, котораго бы не поддерживали и не наполняли восторгомъ слова, пять минутъ назадъ сказанныя Люси: ‘И любить васъ’, сказала она. Посл этого лэди Трингль могла кланяться и присдать сколько ей угодно, не причиняя ему этимъ никакого вреда. Присвъ и поклонившись, она прошла мимо. Люси очутилась позади Гертруды, а Гамель — позади мистера Септимуса Трафика.

— Потрудитесь ссть вонъ тамъ, мистеръ Гамель,— сказала лэди Трингль, указывая на стулъ по другую сторону стола, вкось, на возможно большемъ разстояніи отъ Люси.

Тамъ онъ и помстился, между мистеромъ Трафикомъ и сэромъ Томасомъ. Но при его настоящемъ настроеніи мсто, занимаемое имъ за столомъ, было для него почти совершенно безразлично.

Завтракъ прошелъ въ угрюмомъ молчаніи. Сэръ Томасъ былъ всегда скупъ на слова во время ды, а теперь единственными словами, какія ему хотлось бы сказать, были бранныя, по адресу жены, столь нелюбезной съ гостемъ. Лэди Трингль держала голову очень прямо и открывала ротъ едва настолько, чтобы просовывать туда пищу. Ей хотлось показать, что она недовольна Гамелемъ, и это удавалось ей вполн. Августа принимала сторону матери, глубоко презирая двочекъ Дормеръ и всхъ возлюбленныхъ, какіе могли у нихъ случиться. Бдная Гертруда въ то самое утро получила страшный нагоняй по поводу бдности Франка ‘аустона. Люси, само собой разумется, говорить не хотлось. Достопочтенный Септимусъ былъ занятъ исключительно завтракомъ, да еще отчасти тмъ, чтобы не обидть какъ-нибудь хозяина или хозяйку Мерль-Парка. Гамель сдлалъ дв-три попытки завязать разговоръ съ сэромъ Томасомъ, но вскор замтилъ, что сэръ Томасъ предпочитаетъ молчать. Ему, впрочемъ, было до этого ршительно все равно. Онъ свершилъ все, чего желалъ, и гораздо больше, чмъ разсчитывалъ.

Вставать изъ-за стола и расходиться посл завтрака — задача вообще нелегкая, но столь осложняемая присутствіемъ гостей, что ихъ никогда не слдовало бы приглашать завтракать. Вставаніе изъ-за стола ничмъ предварительно не знаменуется, какъ это бываетъ за обдомъ.

Но въ настоящемъ случа лэди Трингль изобрла знаменіе совершенно внезапно, въ первую же минуту, какъ вс перестали сть.

— Мистеръ Гамель,— сказала она очень громко,— не хотите ли сыру?

Мистеръ Гамель слегка вздрогнулъ отъ неожиданности и объявилъ, что сыру не хочетъ.

— Въ такомъ случа, милыя мои, пойдемте въ мою комнату.

Затмъ вс четыре дамы гуськомъ вышли изъ комнаты, при чемъ лэди Трингль позаботилась, чтобы Люси шла впереди и никакимъ образомъ не могла увернуться. Августа и Гертруда слдовали за ней. Вс четыре лэди были нсколько взволнованы, но изъ всхъ четырехъ одна Люси чувствовала себя вполн счастливой.

— Вы живете у Стоббса въ котедж?— спросилъ достопочтенный Септимусъ. Чудакъ этотъ Стоббсъ!

— Отличнйшій малый,— сказалъ Гамель.

— Можетъ быть. Есть у него болота?

— Кажется, нтъ.

— Должно быть совсмъ негд охотиться. Глентоуеръ ни за какія деньги не уступитъ ни пяди своихъ болотъ.

Рчь шла о граф Глентоуер, владвшемъ громаднымъ пространствомъ земли по ту сторону озера.

— Что же, скажите на милость, можетъ онъ длать тамъ, сидя на вершин своего утеса?

— Иногда охотится, кажется, когда лордъ Глентоуеръ дома.

— Ну, ужъ это плохо дло, коли нужно ждать приглашенія на денекъ поохотиться,— сказалъ достопочтенный Септимусъ, рдко дожидавшійся приглашенія, когда хотлъ чмъ-нибудь попользоваться.

— Ну, а на счетъ рыбной ловли?

— Ловитъ иногда форелей въ верхнихъ озеркахъ. Впрочемъ, Стоббсъ, кажется, не особенно любитъ охоту и рыбную ловлю.

— Чертъ возьми, что же, въ такомъ случа, онъ длаетъ съ собою въ здшнихъ краяхъ?!

Гамель пожалъ плечами, не желая объяснять, что прогулокъ, чтенія и писанія было совершенно достаточно для наполненія досуга и для полнаго благополучія его пріятеля въ Дромколлер.

— Онъ либералъ?

— Онъ — что?— переспросилъ Гамель. Либералъ? Честное слово не знаю, что онъ такое! Онъ преимущественно поклонникъ табаку, поэзіи и военнаго дла.

На это достопочтенный Септимусъ презрительно дернулъ носомъ и прекратилъ дальнйшіе вопросы о характер и занятіяхъ полковника Джонатана Стоббса.

— Я очень благодаренъ вамъ за вашу доброту, сэръ Томасъ,— сказалъ Гамель, внезапно поднимаясь со своего мста. Такъ какъ до Дромколлера далеко,— я думаю, мн пора отправляться. Дорогу по обрыву я знаю, а по другой наврное заблудился бы. Можетъ быть, вы позволите мн вернуться такъ же, какъ я пришелъ.

Сэръ Томасъ предложилъ ему лошадь, но Гамель не принялъ предложенія и отправился въ обратный путь черезъ озеро.

Отойдя нсколько шаговъ отъ дверей, онъ повернулъ голову, чтобы взглянуть на домъ, гд обрталось существо, на которое онъ смотрлъ теперь какъ на свою неотъемлемую собственность, можетъ быть, онъ надялся, отчасти, снова какъ-нибудь увидть Люси, а если и не надялся, то все-таки считалъ такой случай возможнымъ, но онъ не увидлъ ничего, кром неинтереснаго фасада громаднаго дома. Люси была занята совсмъ иначе. Она выслушивала проповдь, въ которой тетка Эммелина разъясняла ей, какъ гнусно поступилъ мистеръ Гамель, вторгаясь подъ сни Гленбоджи. Проповдь была нсколько длинна, и тетка Эммелина нашла нужнымъ повторить вс прежніе свои аргументы относительно происхожденія нечестивца, отсутствія у него надлежащихъ средствъ и общей гнусности нечестивцева отца. Все это она повторила нсколько разъ, съ большою, совершенно необычною для нея энергіей. Потокъ ея краснорчія былъ до такой степени стремителенъ, что Люси не могла вставить ни одного слова, пока вс упомянутыя злодянія не были обличены по два и по три раза. Но тутъ она заговорила.

— Тетя Эммелина,— сказала она,— теперь я помолвлена съ мистеромъ Гамелемъ.

— Что-о?!

— Онъ сдлалъ мн предложеніе, и я дала ему слово.

— Посл всего, что я теб говорила?!

— Тетя Эммелина, я вдь теб говорила, что не брошу его. Я не просила его прізжать. Его привелъ сэръ Томасъ. Когда я его увидала, то хотла уйти отъ него, говорила, что ему бы не слдовало быть здсь, такъ какъ ты этого не хочешь, а онъ мн отвтилъ, что дядя знаетъ, что онъ со мной. Конечно, когда онъ сказалъ, что любитъ меня, я не могла отвтить ему иначе.

Только молчаніемъ могла тетка Эммелина выразить всю глубину своего негодованія, она удалилась, предоставивъ Люси въ одиночеств размышлять о своемъ жених.

— Ну, что, какъ обошлось ваше путешествіе?— спросилъ полковникъ Гамеля, заставшаго его попрежнему на балкон, съ книгой въ рукахъ.

— Гораздо лучше, чмъ я ожидалъ. Сэръ Томасъ накормилъ меня завтракомъ.

— А молодая лэди?

— Молодая лэди также была ко мн благосклонна, но боюсь, что не могу отозваться столь же одобрительно объ остальныхъ обитателяхъ Гленбоджи. За завтракомъ вс три дамы Трингль бросали на меня такіе взгляды, какъ будто я совершенно лишній въ ихъ августйшемъ присутствіи.

XX.
Бракъ — по Стоббсу.

Въ тотъ же вечеръ, или, врне, ночь, такъ какъ пріятели поздно засидлись за трубками, Гамель подробно разсказалъ своему другу, полковнику, обо всемъ, что произошло въ Гленбоджи.

— Для этого-то вы и отправлялись туда, конечно?— спросилъ полковникъ.

— На всякій случай.

— Я такъ и зналъ. Никогда не слыхивалъ, чтобы кто-нибудь ходилъ пшкомъ за двнадцать миль навстить молодую двицу только потому, что былъ знакомъ съ ея отцомъ, когда за первымъ посщеніемъ, принятымъ не очень благосклонно друзьями молодой двицы, черезъ нсколько недль послдовало второе, мой проницательный умъ тотчасъ подсказалъ мн, что тутъ кроется что-нибудь боле старой семейной дружбы.

— Вашъ проницательный умъ провидлъ истину.

— Мой проницательный умъ провидитъ и дальнйшія событія. Она ‘можетъ жарить и варить’?

— Наврное сможетъ, если попробуетъ.

— И ‘рубашку починить’? Не подумайте, дружище, чтобы я въ самомъ дл предполагалъ, что вашей жен придется штопать ваши рубашки. Чинка рубашекъ въ поэм, откуда я взялъ эти слова, служитъ просто-на-просто эмблемой домашнихъ обязанностей вообще.

— Я приму въ хорошую сторону все, что бы вы ни сказали, потому что вы говорите по дружб ко мн.

— Бракъ, по моему мннію,— началъ полковникъ,— самое счастливое состояніе, въ какомъ можетъ обртаться человкъ, исключая разв только помолвку съ какимъ-нибудь очаровательнымъ созданіемъ, которому можно вполн доврять: это, пожалуй, еще чуточку лучше. Человкъ получаетъ возможность любоваться собственными, отраженіемъ въ душ другого, наслаждаться всми радостями удовлетвореннаго тщеславія, выпадающими на долю того, кто любимъ, испытывать чувство превосходства надъ всмъ міромъ, озаряющее обыкновенно душу счастливаго избранника,— и все это даромъ, ни нравственно, ни физически ему не приходится при этомъ тушить свою трубку. Вслдъ затмъ идетъ самый бракъ: это единственное средство избавиться отъ сознанія постыдной распущенности, которою отдаетъ, въ большей или меньшей степени, отъ всхъ холостяковъ нашего класса. Какъ бы ни былъ юноша преданъ приличіямъ, онъ не можетъ не слышать полуночнаго звона и долженъ быть отчасти повсой, чтобы не казаться самому себ недостаточно мужественнымъ. Единственный выходъ изъ этого — женитьба. Но…

— Но что?

— Знаете ли вы человка, котораго старенькая шляпа всегда тщательно вычищена, пальто можетъ служить образцомъ опрятности, хотя и потерто немножко, если вглядться попристальне, щеки все еще сохранили нкоторый юношескій румянецъ, но походка тяжела и взоръ всегда печаленъ? Серьезность жизни отняла у него способность улыбаться. Онъ пріучилъ себя не нуждаться ни въ чемъ, кром того, что нужно для соблюденія общественныхъ приличій и удовлетворенія самыхъ насущныхъ потребностей. Маленькія личныя прихоти, столь обыкновенныя для насъ съ вами, такъ же чужды ему, какъ фазаны или драгоцнные каменья.

— Нтъ, я, кажется, его не знаю.

— А я знаю… очень хорошо. Я видалъ его въ полку и у дверей присутственныхъ мстъ. Я наблюдалъ за нимъ, пока онъ входилъ въ церковный домъ. Вы найдете его у порога адвокатской конторы, гд онъ только-что просидлъ девять часовъ подъ рядъ, употребивъ на поддержаніе своего организма два сухаря по пенни каждый. Его сейчасъ узнаешь по убогимъ прядямъ рдкихъ волосъ на лбу, тщательно вычищенной шляп и неизмнной, тяжелой озабоченности взора. Онъ размышляетъ, обыкновенно, о томъ, что будетъ лучше: постараться продлить свой кредитъ у мясника или попробовать еще какъ-нибудь сократить количество потребляемаго въ дом мяса, безъ вреда для здоровья своихъ пяти дочерей.

— Картина очень непривлекательная.

— Но врная?

— Въ нкоторыхъ случаяхъ, конечно, да.

— Въ ней есть, однако, и другія стороны, привлекательныя,— задумчиво продолжалъ полковникъ, только-что набившій вновь свою трубку. А пять-то дочерей и подруга, раздляющая бремя заботъ! Ему извстно, что имть пять дочерей — лучше, чмъ большой запасъ баранины,— даже и фазановъ, пожалуй,— и никого, кто бы заботился о его тлесномъ благоденствіи въ этомъ мір и духовномъ въ будущемъ. Не знаю, насколько хорошая сторона перевшиваетъ дурную въ томъ или другомъ случа, но когда человкъ намренъ что-нибудь сдлать, ему слдуетъ знать, что онъ длаетъ.

— Все это значитъ, сказалъ Гамель,— что, если мн удастся жениться на миссъ Дормеръ, у меня будутъ жидкіе волосы, скверная шляпа и долгъ мяснику?

— Такъ это случается съ другими.

— А у иныхъ вмсто того — деньги въ банк, и по смерти своей они оставляютъ, къ великому утшенію пяти дочерей, тысячъ тридцать, а то и сорокъ, и пятьдесятъ!

— Даже и цлыхъ сто! Нтъ предловъ количеству тысячъ, которое можетъ накопить человкъ, если ему повезетъ въ его профессіи. Можетъ быть, вы и будете этимъ именно человкомъ. Но имете ли вы достаточное основаніе на это разсчитывать, обзаводясь пятью-то дочерьми? Вотъ въ чемъ вопросъ.

— По-моему,— сказалъ Гамель, необходимость въ такой увренности есть просто-на-просто трусость!

— Вопросъ этотъ очень меня занимаетъ. И мн также хотлось бы отдлаться отъ этого привкуса повсничества. Чувствую, что для меня, какъ для Адама, не хорошо быть одному. Я не прочь сдлать предложеніе первой же двушк, которую полюблю настолько, чтобы мн захотлось слиться съ нею воедино, не взирая на шляпы, мясниковъ и дочерей. Принять на свою спину вс тяжести, чувствуя, что она для этого достаточно крпка,— дло благородное и смлое. Но что толку воображать, что можешь тащить мшокъ съ овсомъ, когда самъ знаешь наврное, что не въ силахъ даже поднять его съ земли?

— Силы явятся,— сказалъ Гамель.

— Да, и скверная шляпа тоже. И еще хуже скверной шляпы — истрепанныя юбки, а съ истрепанными юбками, можетъ быть, и измнившееся чувство, а съ измной чувства — отсутствіе той нжности, которую женщина въ прав требовать отъ мужчины, какъ свое неотъемлемое достояніе.

— Я никакъ не ожидалъ, чтобы именно вы имли такъ мало вры въ себя.

— То-есть, чтобы я могъ разсуждать такъ серьезно, хотите вы сказать. Теперь я свободенъ и, не имя никакихъ опредленныхъ обязанностей въ послдніе три мсяца, самымъ нелпымъ образомъ предаюсь мрачнымъ мыслямъ. Вроятно, это отчасти отъ табаку. Но можно утшаться тмъ, что подобныя разсужденія въ устахъ одного человка никогда еще не имли ни малйшаго вліянія на поступки другого.

Гамель съ большимъ торжествомъ сообщилъ другу о своей помолвк съ Люси Дормеръ, но другъ не оказалъ ему равнаго доврія и умолчалъ о томъ, что во все время разговора и задолго до него въ мысляхъ его виталъ образъ сестры упомянутой выше двицы. Онъ зналъ, что Эйалю подвергли нкотораго рода изгнанію изъ дома богатаго дяди и осудили на сравнительную бдность Кингсбюри-Крессента, а самъ, хотя и обладалъ въ настоящую минуту средствами, которыя можно считать весьма достаточными для холостяка, но привыкъ жить почти въ роскоши и чувствовалъ свою неприспособленность къ обстоятельствамъ, боле стсненнымъ. Вопреки собственному совту относительно кулинарныхъ и прочихъ дарованій кандидатки на супружескую жизнь, онъ зналъ себя достаточно, чтобы предчувствовать свою антипатію къ жен съ воспалившимся передъ плитою лицомъ. Не разъ говорилъ онъ себ, что искать женщину съ состояніемъ было бы еще хуже, а потому и ршилъ, что теперь, по крайней мр, лучше остаться попрежнему. Но тутъ ему встртилась Эйаля. Хотя, по выработанной имъ философской систем, Эйаля ничего не могла значить въ его жизни, но необходимость безпрестанно возвращаться къ этой истин ясно говорила, что Эйаля значила уже очень многое.

Дня черезъ три, тотчасъ посл завтрака, Гамель собрался узжать.

— Какъ гнусно, что вы узжаете,— сказалъ полковникъ, когда на это нтъ ршительно никакихъ основаній.

— Въ виду пяти дочерей и скверной шляпы нужно иногда и поработать немножко.

— Почему же вы не можете изготовлять свои изображенія здсь?

— Съ тмъ, чтобы вы служили мн моделью, а грязь изъ Коллера глиной?

— Я ничего не имю противъ. Вы не можете увковчить своимъ искусствомъ мою отвратительную окраску, какъ это сдлалъ тотъ господинъ, что писалъ мой портретъ прошлой зимою. Ну, ужъ если непремнно нужно хать, позжайте, пожалуй, и лпите бюсты по неслыханнымъ цнамъ, такъ чтобы пяти дочерямъ жилось, какъ у Христа за пазухой. Можетъ быть, вамъ нужно зачмъ-нибудь, чтобы я побывалъ въ Гленбоджи?

— Разв затмъ, чтобы вы осадили Трафика, этого отвратительнйшаго въ дломъ мір человка.

— Осадить мистера Трафика,— сказалъ полковникъ,— задача совершенно невыполнимая. Человкъ этотъ обладаетъ силой, которой я завидую отъ души и, пожалуй, боле, чмъ всмъ прочимъ дарамъ боговъ. Никакія слова не могутъ пробить его шкуру. Сатира ему какъ съ гуся вода. Насмшка не беретъ его. Самая крпкая ругань не можетъ причинить ему никакого ущерба. Онъ постигъ великую истину, что того, кто не хочетъ обижаться, обидть нельзя. Такъ какъ съ такимъ господиномъ не стоитъ затвать продолжительную вражду, онъ не страдаетъ ни отъ чьей постоянной непріязни. Никакія стрлы не берутъ его. Это, пожалуй, самый счастливый, человкъ во всемъ Лондон.

— Въ такомъ случа, вы, къ сожалнію, ничего не можете сдлать для меня въ Гленбоджи. Смягчить тетку Эммелину было бы, боюсь, вамъ не подъ силу. Сэръ Томасъ, насколько я замтилъ, не особенно нуждается въ смягченіи.

— Сэръ Томасъ могъ бы дать тысченку-другую молодой особ.

— Я предпочту добывать себ новыя шляпы какими-нибудь иными путями,— сказалъ Гамель, садясь въ телжку, въ которой ему предстояло хать до Коллерфута.

Полковникъ прожилъ въ Дромколлер до конца сентября, когда его присутствіе требовалось въ Альдершот. Онъ много охотился, по радушному настоянію лорда Глентоуера и вопреки презрительнымъ минамъ мистера Трафика, много читалъ, много курилъ и относительно препровожденія времени ни мало не нуждался въ состраданіи, свободные часы посвящались имъ частью переписк съ маркизой, его теткой, и двоюродной сестрой Ниной. Прилагаемъ по одному изъ писемъ той и другой и по одному изъ его отвтовъ.

Отъ Нины къ ея кузену, полковнику.

‘Дорогой Джонатанъ,

‘Лэди Альбюри говоритъ, что теб бы слдовало быть здсь, и это совершенно врно. Здсь отлично. Тутъ есть одинъ мистеръ Понсонби, и мы съ нимъ можемъ побить въ лаунъ-теннисъ какую угодно другую пару. Игра происходитъ подъ навсомъ,— это такъ удобно. Играть съ зонтиками, какъ эти барышни Мелькомбъ,— ужасно глупо. Он здсь были, но ухали. Одна изъ нихъ по уши влюблена въ мистера Понсонби, я въ этомъ уврена. Такія вещи, какъ теб извстно, всегда, бываютъ совершенно односторонни. Онъ не Богъ знаетъ что, но играетъ божественно. Въ конц концовъ, мн кажется ничто не можетъ сравниться съ лаунъ-теннисомъ. Вотъ не знаю еще какъ охота,— да, вроятно, и никогда не узнаю.

‘Мы старались добыть Эйалю, боюсь, однако, что это не удастся. Лэди Альбюри очень добра, но оказалось, что ей не особенно хочется писать къ мистрессъ Дозетъ, такъ что писать пришлось мам, отвтъ отъ этой дамы получился очень суровый. По ея мннію, Эйал лучше оставаться среди своихъ близкихъ. Бдная Эйаля! Не подлежитъ сомннію, что для освобожденія ея изъ плна понадобится вооруженный рыцарь. Предоставляю теб ршить, кто долженъ быть этимъ рыцаремъ.

‘Надюсь, ты прідешь на день или на два передъ отъздомъ въ Альдершотъ. Мы проживемъ здсь до перваго октября. Если не прідешь, это будетъ отвратительно съ твоей стороны. Лэди Альбюри говоритъ, что никогда больше не будетъ тебя приглашать. ‘О, Стоббсъ’, сказалъ сэръ Гарри, ‘Стоббсъ — одинъ изъ тхъ людей, которые никогда не прізжаютъ, если ихъ приглашать.’ Конечно, мы вс на него накинулись. Тутъ онъ объявилъ, что ты — его лучшій въ цломъ свт другъ, но что онъ не сметъ и мечтать о томъ, чтобы ты когда-нибудь опять пріхалъ въ Стальгамъ. Можетъ быть, если намъ удастся насчетъ Эйали, ты и прідешь. Мама хочетъ попытаться еще. Любящая тебя кузина

Нина.’

Отъ маркизы Бальдони къ ея племяннику, полковнику Стоббсу.

‘Дорогой Джонатанъ,

‘Я сдлала все, что могла относительно своей protge, но боюсь, что изъ этого ничего не выйдетъ. Ея тетка мистрессъ Дозетъ думаетъ, повидимому, что разъ Эйал суждено жить съ нею,— ей лучше покориться своей судьб. Это значитъ, другими словами, что если двушка обречена на скучную жизнь, то ей лучше не начинать съ маленькаго развлеченія. Въ этомъ есть большая доля справедливости, но если бы двушкой была я, я предпочла бы начать съ развлеченія, рискнувъ реакціей, и, можетъ быть, имла бы достаточно самомннія, чтобы предположить съ своей стороны возможность уладить вс затрудненія въ этотъ подготовительнный періодъ посредствомъ своихъ ‘beaux yeux’. Я видла мистрессъ Дозетъ одинъ разъ, а теперь получила отъ нея письмо. Въ конц концовъ, мн немножко жаль бдненькую Эйалю.

‘Намъ живется здсь отлично. Маркизъ ухалъ въ Комо присмотрть за своимъ тамошнимъ имньемъ. Не злорадствуй и не говори, что эти два обстоятельства находятся въ связи, но, правду сказать, ему никогда не бываетъ хорошо нигд, кром Италіи. На-дняхъ передъ нимъ поставили кусокъ недожареннаго мяса, и это окончательно побудило его выхать тотчасъ.

‘Перваго октября мы вернемся въ Лондонъ и проживемъ тамъ до конца ноября. Нину опять зовутъ сюда въ ноябр, чтобы показать ей охоту. Я знаю, чмъ это кончится: она непремнно попробуетъ черезъ что-нибудь перескочить и сломаетъ себ ногу. Ты долженъ быть здсь, чтобы этого не допустить. Если она подетъ сюда, я, можетъ быть, недльки на дв съзжу въ Брайтонъ.

Да, по-моему, Эйаля Дормеръ — очень хорошенькая двушка и вдобавокъ умная. Признаю, что она distingue.

Но изъ этого вовсе не слдуетъ, чтобы я считала ее именно такой двушкой, на которой долженъ жениться человкъ, подобный полковнику Стоббсу. Это — одно изъ тхъ человческихъ существъ, которыя какъ будто были отправлены изъ этого міра въ какой-то другой, гд и получили свое воспитаніе. Хотя она знаетъ очень многое, чего не знаетъ никто другой, но не знаетъ такихъ вещей, которыя должны быть извстны всякому. Чтобы бродить съ тобою по рощ, сидть у ручья и дрожать на вершин горы,— она была бы прелестна. Сомнваюсь, чтобы она была равно хороша, сидя на хозяйскомъ мст за твоимъ обденнымъ столомъ, ухаживая за дтьми въ дтской и сводя недльные счеты. Она бы приставала къ теб съ поэзіей и не длала бы даже и вида, что принимаетъ къ свднію твои поученія относительно правильнаго передвиженія арміи. Не говорю уже о томъ, что у нея нтъ ни одного пенни за душой, а ты именно въ такомъ положеніи, когда человку необходимо получить что-нибудь за женой. А потому я положительно противъ всякихъ матримоніальныхъ поползновеній въ этомъ направленіи.

‘Любящая тебя тетка
Беатриче Бальдони.’

Отъ полковника Стоббса къ его кузин Нин.

‘Дорогая Нина,

‘Лэди Альбюри ошибается: мн не слдуетъ быть въ Стальгам. Что сталъ бы я длать въ Стальгам въ это время года? Я никогда не охочусь на перепеловъ, а объ игр въ лаунъ-теннисъ нечего и думать, такъ какъ я знаю заране, что не слажу съ мистеромъ Понсонби. Если состоится ноябрьская затя, я пріду и буду охранять тебя на охот. Передай это сэру Гарри и прибавь, что я привезу съ собою трехъ лошадей на недлю. Положеніе бдной Эйали Дормеръ кажется мн очень плачевнымъ, но что же тугъ можетъ сдлать какой угодно рыцарь? Когда двушку отдаютъ на попеченіе дяди или тетки, она становится исключительной собственностью этого дяди или тетки. Мистрессъ Дозетъ можетъ быть самымъ несноснымъ дракономъ, когда-либо сотвореннымъ на испытаніе и горе прекрасной затворниц,— но все же она всемогуща. Оказать миссъ Дормеръ какую-нибудь помощь можетъ только такой рыцарь, который явится съ обручальнымъ кольцомъ въ рук и освободитъ ее изъ плна силою брачнаго договора. Твой несчастный кузенъ столь исключительно поглощенъ обязанностью сражаться за свое отечество, что ему некогда даже и подумать о такомъ значительномъ предпріятіи.

‘Бдная Эйаля! Съ твоей стороны было бы очень глупо вообразить себ, что я жалю ее потому, что не могу быть тмъ рыцаремъ, который освободитъ ее, но не могу не думать о томъ, какъ счастлива она была бы въ Стальгам, стараясь побить въ лаунъ-теннисъ тебя и мистера Понсонби и рискуя сломать себ шею на пресловутой ноябрьской охот. Любящій тебя кузенъ

Д. С.’

Отъ полковника Стоббса къ маркиз Бальдони.

‘Дорогая тетушка,

Письмо твое достойно царицы Савской, если, какъ оно, вроятно, и было, она состояла въ переписк съ царемъ Соломономъ. Что до судьбы Эйали, если она обречена жить съ мистрессъ Дозетъ, то ей остается только покориться своей участи. Ты не можешь увезти ее въ Италію, а маркизъ не пожелалъ бы, чтобы она раздлила съ Ниной его италіанскія сокровища. Бдненькая птичка! Она имла возможность жить среди брилліантовъ и банковыхъ билетовъ у милліонеровъ Тринглей, но какимъ-то непонятнымъ для меня способомъ лишилась этой возможности. Вроятно, она вела себя нелпо, но, какъ нарочно, она нравится мн отъ этого еще боле. Не думаю, чтобы дв недли въ Стальгам, среди роскошной обстановки сэра Гарри, могли быть ей очень полезны.

‘Что до меня, моего обденнаго стола и будущей спутницы, обреченной выслушивать мои воинственныя разглагольствованія, я склоненъ думать, что ты права, такъ какъ пишешь въ дух истинной житейской мудрости. Царица Савская, наврное, давала царю Соломону совты въ этомъ род. Я никогда не слыхивалъ, чтобы женщина, въ откровенной бесд, относилась къ браку иначе, какъ съ точки зрнія фунтовъ, шиллинговъ и пенсовъ. Въ подобныхъ совтахъ о любви никогда не бываетъ и помину. Къ чему она, разъ это продукта, не съдобный? Не думай, что я говорю такъ въ дух порицанія или сатиры. Я вполн раздляю твои воззрнія и если когда-нибудь женюсь, то женюсь по всмъ предписаннымъ тобою правиламъ, принимая въ соображеніе недльные счеты и твердо ршившись избгать засданій на берегахъ ручьевъ.

‘Я сообщилъ Нин о своихъ планахъ. Въ ноябр буду въ Стальгам и посмотрю, чтобы она не сломала себ шею. Твой

Д. С.’

XXI.
Негодованіе Эйали.

Мистрессъ Дозетъ была, пожалуй, права отчасти, не давая своего разршенія на предложенную поздку въ Стальгамъ. Если судьба обрекала Эйалю на вчное жительство въ Кингсбюри-Крессент, веселье очень веселаго дома и богатство дома очень богатаго были бы весьма плохимъ подготовленіемъ къ такой жизни. До поздки въ Брукъ-Стритъ къ лэди Бальдони, Эйаля, несомннно, длала все, что могла, чтобы приспособиться къ нравамъ и обычаямъ тетки, хотя длала это, страдая и мучаясь. Она подрубляла полотенца, штопала простыни, ходила по лавками, старалась принимать къ сердцу фунты говядины и раздлять интересъ, который возбуждали въ тетк останки бараньихъ ножекъ, уцлвшіе посл алчнаго обхожденія двухъ служанокъ на кухн. Эйаля была умна, она понимала, что равнодушіе Люси обижало тетку не столько потому, чтобы тетка нуждалась въ труд Люси, сколько потому, что оно указывало какъ будто на низменность и вульгарность теткиныхъ интересовъ, она старалась войти въ нихъ и отчасти успвала въ этомъ. Тетка могла говорить съ нею о масл и стирк,— вопросахъ, которыхъ никогда не касалась въ разговорахъ съ Люси. Мистрессъ Дозетъ видла, что Эйаля борется съ собой, но думала, что такая борьба ей полезна, и не теряла надежды. Но тутъ приключилась поздка въ Брукъ-Стритъ, и Эйаля вернулась совсмъ другой двушкой. Повидимому, она и не могла и не хотла бороться доле.

— Терпть не могу бараньихъ костей,— сказала она тетк однажды утромъ, вскор посл возвращенія.

— Конечно, вс мы предпочли бы телячьи ножки,— сказала тетка хмурясь.

— И ножекъ терпть не могу.

— У маркизы-то тебя, наврное, пичкали разными фрикассэ.

— Терпть не могу фрикассэ.

— Но вдь ты же не можешь не терпть сть?

— Терпть не могу. Это низко. Природа должна была бы устроить это иначе. Намъ бы слдовало получать пищу изъ воздуха черезъ пальцы и волосы, какъ деревья черезъ листья. Тогда бы не было никакихъ мясниковъ, никакого сала, никакихъ мерзкихъ запаховъ изъ кухни… и никакого джина.

Это было хуже всего,— упоминаніе о невинномъ, но не аристократическомъ крпкомъ напитк, которымъ, по доброт сердечной, довольствовался мистеръ Дозетъ!

— Вы возстаете противъ Творца, миссъ,— сказала тетка Маргарита самымъ сердитымъ своимъ тономъ,— противъ Творца, Который создалъ все и въ безконечной своей премудрости опредлилъ, что должны сть и нить Его твари.

— А все-таки,— сказала Эйаля,— мн кажется, мы могли бы обойтись безъ вареной баранины.

И она обратилась къ лежавшимъ у нея на колняхъ предметамъ домашняго рукодлья, желая показать, что несмотря на предосудительность своего міровоззрнія вовсе не намрена предаваться праздности. Но разгнванная мистрессъ, Дозетъ, выхвативъ работу изъ рукъ племянницы, унесла ее изъ комнаты, давая такимъ образомъ понять, что даже наволочка въ ея дом не должна быть обязана ни однимъ стежкомъ рук столь неблагодарной и богохульной двицы.

Гнвъ ея скоро прошелъ. Эйаля, хотя и не каялась, но была кротка, и на слдующее утро, возвращаясь домой съ теткой, безропотно тащила въ корзинк фунтъ масла, шесть яицъ и небольшой кусокъ ветчины. Посл этого наволочка была вручена ей снова. Но признаки потрясенія, испытаннаго ею вслдствіе роскоши Брукъ-Стрита, все еще продолжали обнаруживаться, тетка Маргарита наблюдала ихъ весьма внимательно и въ бесдахъ съ мужемъ указывала на нихъ весьма настойчиво.

— Молодымъ людямъ, я думаю, хорошо повеселиться немного,— робко замтилъ дядя Реджинальдъ.

— И старикамъ также. Въ этомъ не можетъ быть сомннія, если веселье не причиняетъ имъ въ то же время вреда. Ничего не можетъ быть хорошаго для молодой особы въ томъ, что длаетъ ее негодной для положенія, къ которому Господь призвалъ ее. Эйаля должна жить съ нами. Конечно, ей пришлось пересилить себя, когда она пріхала отъ твоей сестры, лэди Трингль, но она сладила съ этимъ очень хорошо, и я была ею очень довольна. Она только-что начала входить въ свою колею, когда нагрянуло это приглашеніе отъ лэди Бальдони, и вотъ она вернулась сама не своя, и ей опять приходится все начинать сначала.

Дядя Реджинальдъ повторилъ свое мнніе о желательности небольшихъ развлеченій для молодыхъ людей, но у него не хватило силъ очень настаивать на этой теоріи. Что Эйаля, хотя и продолжала бороться съ собой, но была сильно разстроена поздкой,— это не подлежало, во всякомъ случа, никакому сомннію.

Тутъ пришло приглашеніе въ Стальгамъ. Лэди Альбюри написала къ самой Эйал очень любезную записку, въ которой говорила объ удовольствіи, которое та ей доставитъ пріздомъ въ деревню, гд въ то время гостили ея старые друзья, маркиза и Нина. Записка сопровождалась длиннымъ письмомъ отъ самой Нины, подробно описывавшей вс прелести Стальгама, не исключая мистера Понсонби и лаунъ-тенниса. Эйаля уже и прежде много наслышалась о Стальгам и Альбюри отъ пріятельницы, шепотомъ намекавшей на возможность настоящаго приглашенія, и готова была къ поздк: пересмотрвъ свой гардеробъ, она ршила, что платья, годившіяся для Брукъ-Стрита, годились также и для Стальгама. Но съ той же почтой пришло еще письмо на имя мистрессъ Дозетъ, и, глядя на тетку, пока та читала его, Эйаля замтила въ ея нахмурившемся лиц выраженіе положительно неблагопріятное Стальгаму.

Это происходило вскор посл утренняго чая, тотчасъ по уход на службу дяди Реджинальда, и нкоторое время о полученныхъ письмахъ не было сказано ни слова, Эйаля заговорила только посл завтрака.

— Тетя,— сказала она,— ты получила письмо отъ лэди Альбюри?

— Да,— отвчала мистрессъ Дозетъ зловщимъ тономъ,— я получила письмо отъ лэди Альбюри.

Снова наступило молчаніе, длившееся до тхъ поръ, пока преисполненная общанными блаженствами Эйаля не прервала его, такъ какъ не въ силахъ была выдержать доле.

— Тетя Маргарита,— сказала она,— надюсь, ты меня пустишь?

Минуты дв отвта не было, и Эйаля повторила свой вопросъ.

— Лэди Альбюри хочетъ, чтобы я пріхала въ Стальгамъ.

— Она пишетъ мн, что приметъ тебя.

— И мн можно хать?

— По моему глубочайшему убжденію, теб лучше не здить,— сказала мистрессъ Дозетъ, подтвердивъ свой приговоръ кивкомъ головы, достойнымъ Юпитера.

— О, тетя Маргарита, почему же?

— Мн кажется, благоразумне будетъ отказаться.

— Да почему же, почему же, почему же, тетя Маргарита?

— Это была бы трата денегъ.

— У меня хватитъ своихъ: изъ тхъ, что далъ мн сэръ Томасъ, осталось еще довольно на путешествіе,— сказала Эйаля, отстаивая свои интересы всми силами своего краснорчія.

— Дло не въ однхъ деньгахъ. Есть и другія причины, причины очень основательныя.

— Какія же, тетя Маргарита?

— Теб, душа моя, суждено жить съ нами, а не съ такими людьми какъ маркиза Бальдони и лэди Альбюри.

— Да вдь я, кажется, и не жалуюсь на это.

— Стала бы жаловаться, если бы привыкла за это время къ роскоши Альбюри-Парка. Я говорю это не въ укоръ теб, Эйаля. Такова природа человческая.

— Да вдь я не буду жаловаться. Разв я жаловалась когда-нибудь?

— Да, душа моя. Ты говорила мн намедни, что не любишь бараньихъ костей, и теб противно, когда пахнетъ саломъ. Говорю это не съ тмъ, чтобы бранить тебя, Эйаля, а съ тмъ, чтобы дать теб понять, каковы были бы послдствія твоей поздки изъ такого дома, какъ нашъ, въ такой домъ, какъ Стальгамъ, и возвращенія изъ Стальгама вотъ въ эту квартиру. Теб лучше довольствоваться собственнымъ положеніемъ.

— Я довольствуюсь своимъ положеніемъ,— прорыдала Эйаля.

— И позволишь мн написать лэди Альбюри отказъ на ея приглашеніе.

Но Эйаля не соглашалась взглянуть на дло глазами тетки. Напрасно тетка требовала отъ нея утвердительнаго отвта,— Эйаля не дала его и, рыдая, выбжала, наконецъ, изъ комнаты. Наверху, обсуждая вопросъ сама съ собою, она ршила возстать. Конечно, она обязана была до нкоторой степени покоряться тетк, но разв она уже не покорялась достаточно, работая какъ волъ, таская эту корзину съ провизіей и стараясь принимать участіе въ вопросахъ, интересовавшихъ тетку? Неужели же она такъ всецло принадлежала тетк, что должна была исполнять вс теткины желанія, хотя бы цною всхъ своихъ надеждъ и всхъ общанныхъ ей радостей? Она чувствовала, что поздка въ Брукъ-Стритъ сошла успшно, хотя, конечно, не встртила тамъ никакого лучезарнаго ангела, но зато находилась въ обществ людей, которые ей нравились, и говорили съ ней люди, которыхъ пріятно было слушать, она не забыла этого полковника съ удивительнымъ именемъ и безобразнымъ лицомъ, который, наклонившись надъ ея стуломъ въ театр, то смшилъ ее своими остротами, то увлекалъ объясненіемъ происходившаго на сцен. Все это, или что-нибудь подобное, къ великой ея радости, наврное повторилось бы въ Стальгам. И неужели же отъ всего этого надо было отказаться,— отказаться отъ единственнаго удовольствія, оставшагося ей въ жизни, только изъ-за того, что у тетки были строгія понятія о долг и удовольствіи? Другія двушки принимали приглашенія. Въ Рим, когда обсуждался вопросъ о маркизиномъ бал, она настояла же на своемъ, несмотря на сопротивленіе тетки Эммелины и Августы. Конечно, поведеніе ея въ этомъ случа послужило отчасти причиной изгнанія изъ дома дяди Тома, но объ этомъ она въ настоящую минуту не подумала. Надо было возстать и просить о помощи дядю Реджинальда.

Письмо, однако, заключавшее въ себ формальное приглашеніе, было адресовано на имя тетки, и тетка имла полное право отвчать на него по своему усмотрнію. Отвтъ, можетъ быть, писался уже въ эту самую минуту, и если бы онъ былъ отрицательнымъ, Эйаля знала, что не можетъ ему противодйствовать. Тетка снова пришла къ ней въ то же утро, чтобы освдомиться о ея ршеніи, сама она непоколебимо стояла на своемъ, но не хотла, повидимому, писать роковой отвтъ безъ разршенія Эйали. Эйаля увряла себя, что иметъ собственныя права, которыхъ тетка не сметъ нарушать.

— По-моему, слдуетъ позволить мн хать,— сказала она пришедшей тетк.

— Даже если, по-моему, это для тебя вредно?

— Это не будетъ вредно. Они очень хорошіе люди. По-моему, мн слдуетъ позволить хать.

— Разв ты не имешь доврія къ тмъ, кто состоитъ твоими естественными опекунами?

— Мой естественный опекунъ — дядя Реджинальдъ,— сказала Эйаля сквозь слезы.

— Прекрасно! Если ты не хочешь руководиться моимъ мнніемъ,— какъ будто я теб не тетка!— и ни въ грошъ не ставишь моихъ словъ о томъ, что для тебя лучше и полезне, оставимъ этотъ вопросъ до возвращенія дяди. Я не могу не чувствовать себя глубоко оскорбленной твоимъ пренебреженіемъ. Я изъ всхъ силъ старалась длать для тебя все, что могла, какъ родная мать.

— По-моему слдуетъ позволить мн хать,— повторила Эйаля.

Все это повело, во-первыхъ, къ тому, что отвты на вс три письма были отложены до слдующаго дня. Эйаля тщательно обдумала хорошенькія слова, которыми слдовало отвчать на любезную записку лэди Альбюри, и избранная ею форма казалась ей очень изящной. Но если бы дядя не поддержалъ ее, это было бы ни къ чему, пришлось бы придумывать другое. Нин она напишетъ всю правду, сообщитъ ей или о своей безмрной радости или о своемъ полномъ отчаяніи и гоненіяхъ, которымъ подвергается. Но ей не врилось, чтобы дядя могъ быть съ нею жестокъ. Онъ всегда былъ добръ неизмнно. Когда дядя узнаетъ, до какой степени ей этого хочется, онъ ее пуститъ.

Ставя все дло въ зависимость отъ ршенія дяди и обязываясь такимъ образомъ покориться этому ршенію, каково бы оно ни было, бдная двушка совершенно упустила изъ виду громадное преимущество, которое давалъ тетк разговоръ, могущій произойти наверху, въ то время, пока глава дома будетъ мыть руки передъ обдомъ. Не знала она также и того, насколько характеръ тетки Маргариты былъ тверже, чмъ характеръ дяди Реджинальда. Пока дядя мылъ руки и надвалъ туфли, вопросъ ршился въ смысл, совершенно пагубномъ для упованій бдной Эйали.

— Я такъ не могу,— сказала мистрессъ Дозетъ въ отвтъ на старый аргументъ о полезности веселья для молодежи. Разъ я отвчаю за двушку, то должна имть возможность распоряжаться ею по своему. Хлопотъ и такъ не оберешься, а спасибо никто не скажетъ. Но я все-таки могу и буду стараться исполнить свой долгъ, не ожидая за это никакой благодарности и никакой любви. Я обязана заботиться о ней потому, что она теб племянница, и еще потому, что у нея нтъ никакихъ другихъ настоящихъ друзей. Я знала, чмъ это кончится, когда она похала въ Брукъ-Стритъ, сплоховала тогда и согласилась, а съ тхъ самыхъ поръ двушка бродитъ какъ потерянная. Если теперь мн не дадутъ поступить по-своему, я отказываюсь отъ нея разъ и навсегда.

Выслушавъ эту властную рчь, дядя Реджинальдъ принужденъ былъ сдаться, и положено было посл обда сообщить Эйал о принятомъ ршеніи.

Сидя за обдомъ, Эйаля вся превратилась въ ожиданіе, но не спрашивала ничего. Не спрашивала и посл обда, пока дядя медленно, торжественно и печально прихлебывалъ изъ кружки свой холодный джинъ съ водою. Онъ прихлебывалъ очень медленно, вроятно, потому, что хотлъ отсрочить насколько возможно непріятную минуту, когда придется сообщить племянниц ршеніе ея участи. Но, наконецъ, меланхолическая кружка была окончена и, по установленному въ дом обычаю, мистрессъ Дозетъ, а за нею Эйаля и дядя Реджинальдъ направились въ гостиную. На лстниц, улучивъ минуту, когда жена не смотрла на него, мистеръ Дозетъ протянулъ трепещущую руку и положилъ ее на плечо Эйали, какъ бы желая обнять ее. Бдная двушка хорошо поняла это изъявленіе нжности. Не за чмъ было бы обнимать ее, если бы ей уготовлялись блаженства Стальгама. Слезы уже стояли у нея на глазахъ, когда она услась въ гостиной, насколько возможно дале отъ кресла тетки.

Тутъ дядя прерывающимся голосомъ произнесъ свой приговоръ, но это прерываніе не приносило Эйал никакой пользы.

— Эйаля,— сказалъ онъ,— мы съ тетей говорили о приглашеніи въ Стальгамъ и пришли къ тому убжденію, что теб, другъ мой, лучше не принимать его.

— Почему же, дядя Реджинальдъ?

— Это стоило бы денегъ.

— Я могу заплатить за билетъ сама.

— Понадобилось бы много издержекъ, мн, право, не за чмъ входить въ подробности. Въ сущности говоря, дитя мое, бдные люди не могутъ жить съ богатыми, не должны этого и пробовать.

— Я и не собираюсь жить съ ними.

— Гостить у нихъ значитъ жить съ ними нкоторое время. Мн очень жаль, Эйаля, что мы не можемъ поставить тебя въ такое положеніе, гд ты могла бы свободне пользоваться удовольствіями, свойственными твоему возрасту, но ты должна принимать вещи, какъ он есть. Обсудивъ этотъ вопросъ со всхъ сторонъ, я нисколько не сомнваюсь, что тетя права, совтуя теб остаться дома.

— Это вовсе не совтъ,— сказала Эйаля.

— Эйаля!— воскликнула тетка негодующимъ тономъ.

— Это не совтъ,— повторила Эйаля. Конечно, если вы меня не пускаете, я не могу хать.

— Ты очень злая двочка!— сказала мистрессъ Дозетъ. Какимъ тономъ ты говоришь съ дядей, посл всего, что онъ для тебя сдлалъ!

— Не злая,— сказалъ дядя.

— А я говорю, злая. Но это все равно. Я тотчасъ же напишу къ лэди Альбюри, какъ ты желаешь, и, конечно, о поздк больше не можетъ быть и рчи.

Вскор затмъ мистрессъ Дозетъ сла къ своему письменному столу и написала письмо, о которомъ маркиза упоминала племяннику. Письмо было, несомннно, суровое и жесткое, и, прочитавъ его, такая женщина, какъ маркиза Бальдони не могла не почувствовать, что мистрессъ Дозетъ едва ли была пріятнымъ товарищемъ для такой двочки, какъ Эйаля. Оно было написано съ полнымъ сознаніемъ, что того требовалъ долгъ, и обороты рчи, которые при этомъ употреблялись, хотя тяжелые и неловкіе, выражали твердую ршимость исполнить непріятную обязанность.

Когда дло было такимъ образомъ ршено, Эйаля поспшила удалиться въ свою комнату. Вся душа ея кипла негодованіемъ на тиранію, которой она, по собственному мннію, подвергалась. Употребленіе невиннаго слова ‘совтъ’ разсердило ее боле всего. Это не былъ совтъ. Этого и не выдавали за совтъ. Она получила приказаніе, самое жестокое и несправедливое приказаніе, которому принуждена была повиноваться, потому что не имла возможности освободиться отъ своего рабскаго положенія. Хорошъ совтъ! Совтъ — такая вещь, съ которой тотъ, кто его получаетъ, можетъ сообразоваться или не сообразоваться, по своему усмотрнію. Раба должна слушаться приказаній! Ея родной папа и родная мама всегда совтовали ей, и она всегда слдовала ихъ совтамъ, даже когда они выражались только взглядомъ, улыбкой или наклоненіемъ головы. Тогда она знала, что значитъ получать совты. А теперь ей приказывали,— какъ приказываютъ рабамъ, и изъ ея рабства не было никакого выхода!

Ей также нужно было написать отвтъ, но хорошенькая, изысканная фраза, которой она думала поблагодарить лэди Альбюри за ея великую доброту, теперь была уже неумстна. Посл одной или двухъ напрасныхъ попытокъ она убдилась, что совершенно не въ состояніи написать къ лэди Альбюри. Перо ея не находило подходящихъ выраженій. Но Нин она написала.

‘Милая, дорогая Нина,

‘Они меня не пускаютъ! О моя милая, какъ я несчастна! Почему они меня не пускаютъ, когда есть люди, которые такъ добры, такъ необыкновенно добры ко мн, какъ твоя милая мама и лэди Альбюри! Мн бы хотлось просто убжать изъ дому и никогда не возвращаться, даже если бы пришлось умереть на улиц. Я была такъ счастлива, когда получила ваши письма, твое и лэди Альбюри, а теперь я такая несчастная! Не могу писать къ лэди Альбюри. Пожалуйста, передай ей только, что я очень благодарю ее и что меня не пускаютъ.

‘Твой несчастный, но любящій тебя другъ

Эйаля’.

XXII.
Благодарность Эйали.

Эйаля возбуждала большое состраданіе среди обитателей Стальгама. Всеобщія симпатіи, однако, должны были бы относиться скоре къ мистрессъ Дозетъ. Слдовало бы понять, что тетка исполняла непріятную обязанность, а двушка хотя и не оказывала ей положительнаго сопротивленія, но все же была очень непокладиста. Но вс знали, что Эйаля прехорошенькая, а мистрессъ Дозетъ, вроятно, дурна собою. Эйаля была интересна, а мистрессъ Дозетъ, по свойству своихъ обстоятельствъ, вовсе не интересна. По единогласному ршенію всего Стальгама безъ исключенія, такую хорошенькую птичку, какъ Эйаля, не слдовало подвергать вчному заключенію въ такой уродливой клтк. Такой птичк нужно было, по меньшей мр, дать возможность привлечь своимъ щебетаньемъ и перышками какого-нибудь подходящаго товарища. Таково было убжденіе лэди Альбюри, дамы очень доброй, слегка склонной къ сватовству, очень любившей хорошенькихъ двушекъ и имвшей старшаго сына девяти лтъ отъ роду, такъ что ни ей самой и никому изъ ея домочадцевъ не грозило никакой опасности. Много смялись въ Стальгам надъ мистрессъ Дозетъ и много милыхъ вещей говорилось о птичк, подвергавшейся столь недостойному заключенію въ Кингсбюри-Крессент. Наконецъ, составилось нчто въ род заговора, съ цлью освобожденія птички въ ноябр.

Нельзя сказать, чтобы маркиза принимала дятельное участіе въ этомъ заговор. Несмотря на все свое расположеніе къ Эйал, она не вполн раздляла убжденіе лэди Альбюри, что съ Эйалей обращаются дурно. Она ясне кузины — или жены кузена — понимала суровыя требованія жизни. Эйаля сама сняла съ себя голову, и плакать по волосамъ ей не приходилось. Дозеты были не виноваты въ своей бдности. Они длали для племянницы все, что могли сдлать, при своихъ средствахъ и заслуживали скоре похвалу, чмъ порицаніе. Къ тому же маркиза боялась за племянника. Въ письм къ ней полковникъ Стоббсъ говорилъ, что вполн раздляетъ ея воззрнія на бракъ, но она почувствовала насмшку въ его тон. Хотя племянникъ соглашался съ ней искренно, но выражался саркастически. Хотя племянникъ выражался саркастически, но все же его можно было заставить сообразоваться съ ея воззрніями, потому что онъ вполн искренно раздлялъ ихъ. Какъ женщина замчательно умная, она глубоко понимала людей, отлично знала, въ какомъ именно настроеніи находится племянникъ, и предвидла его будущее поведеніе. Племянникъ, вроятно, скоро женится, и, весьма вроятно, женился бы на двушк съ состояніемъ, если бы подвернулась такая, которая въ то же время удовлетворяла бы требованіямъ его нсколько прихотливаго вкуса. Но Эйаля удовлетворяла имъ, у Эйали не было ни гроша, и маркиза считала весьма правдоподобнымъ, что если Эйалю выпустятъ изъ клтки и привезутъ въ Альбюри, она сдлается мистрессъ Джонатанъ Стоббсъ. Чтобы Эйаля могла не захотть сдлаться мистрессъ Джонатанъ Стоббсъ — не приходило въ голову маркизы.

Въ такомъ положеніи были дла, когда маркиза съ Ниной вернулись въ Лондонъ, при чемъ Нин было общано, что она снова подетъ въ Стальгамъ въ ноябр и получитъ разршеніе любоваться всми чудесами охоты. Конечно, ей нельзя было скакать съ гончими, это само собою разумлось, но можно посмотрть, что представляетъ изъ себя свора собакъ, какой видъ имютъ охотники въ красныхъ курткахъ и какой звукъ — охотничій рогъ среди полей и лсовъ. Было уже ршено, что тамъ она встртится съ полковникомъ, и заговоръ имлъ цлью одновременно освободить изъ клтки Эйалю.

Стальгамъ былъ прекрасное помстье въ Руффордскомъ графств, и сэръ Гарри Альбюри только-что взялъ на себя обязанности завдующаго соединенными руффордскими и уффордскими сворами. Полковникъ Стоббсъ, со своими лошадьми, долженъ былъ пріхать въ ноябр, а теперь пока съ нимъ видлась лэди Альбюри и подговаривала его сдлать что-нибудь для освобожденія Эйали. Но что могъ онъ сдлать? Хотли сначала, чтобы онъ явился въ Кингсбюри-Крессентъ и постарался смягчить каменное сердце мистрессъ Дозетъ. Но, по собственному признанію, для подобной миссіи онъ годился мене чмъ кто-либо.

— Конечно, я не Адонисъ,— говорилъ онъ,— и съ виду не похожъ на Лотаріо, а все-же въ нкоторомъ род молодой человкъ, а потому наврное окажусь опаснымъ, зловреднымъ и подлежащимъ проклятію въ глазахъ такого чудовища добродтели, какъ тетка Дозетъ. По-моему, у меня нтъ ни малйшихъ шансовъ на успхъ.

Это совщаніе происходило въ Лондон во второй половин октября и ршили, наконецъ, что миссію приметъ на себя сама лэди Альбюри и обратится не къ мистрессъ Дозетъ въ Кингсбюри-Крессентъ, а къ мистеру Дозету въ его канцелярію въ Сомерсетъ-Галл.

— Я, кажется, не вынесла бы мисстрессъ Дозетъ,— сказалаилэди Альбюри.

Лэди Альбюри была красивая, свтская женщина, высокая, всегда превосходно одтая и обладавшая ничмъ не поколебимой самоувренностью. Она имла репутацію преданной жены и хорошей матери, но иные изъ ея друзей находили, тмъ не мене, что она ‘немного бойка’. Не подлежало сомннію, что она очень любила комедію и имла сильную склонность поставить на своемъ всегда, когда для этого являлась какая-нибудь возможность. Теперь ей ‘загорлось’ выпустить Эйалю изъ клтки, и съ этой цлью она приказала кучеру въхать въ обширный дворъ Сомерсетъ-Гауза.

Мистеръ Дозетъ былъ почтенъ въ своей канцеляріи отдльнымъ помщеніемъ,— маленькой, выходившей на рку, комнаткой, гд онъ проводилъ по шести часовъ въ день шесть дней въ недлю за составленіемъ каталога обширной библіотеки рукописныхъ копій съ документовъ. Постители тревожили его весьма рдко, а потому, когда одинъ изъ посыльныхъ отворилъ дверь и сообщилъ, что его желаетъ видть лэди Альбюри, смущеніе его въ первую минуту было очень сильно. Не принять лэди Альбюри, однако, не представлялось никакой возможности. Не усплъ посыльный окончить свое донесеніе, какъ она была уже въ комнат и, какъ только дверь затворилась за нимъ, сла въ одно изъ двухъ свободныхъ креселъ, стоявшихъ тутъ же.

— Мистеръ Дозетъ,— сказала она,— я взяла на себя смлость пріхать къ вамъ, чтобы сказать вамъ нсколько словъ о вашей племянниц, миссъ Эйал Дормеръ.

Когда ему впервые доложили о прибытіи лэди Альбюри, мистеръ Дозетъ, въ своемъ смущеніи, не связалъ съ ея именемъ никакого представленія о дам, приглашавшей къ себ Эйалю. Но теперь онъ припомнилъ его и зналъ уже, съ кмъ иметъ дло.

— Вы были такъ добры,— сказалъ онъ,— что звали къ себ мою двочку нсколько недль тому назадъ.

— И теперь я пріхала затмъ, чтобы звать ее опять.

Мистеръ Дозетъ смутился боле чмъ когда-либо. Въ какихъ выраженіяхъ отказаться отъ просьбы, съ которой эта добрая, но очень важная дама, очевидно, собиралась къ нему обратиться? Какъ объяснить ей вс подробности относительно собственной бдности и судьбы, обрекавшей Эйалю длить эту бдность? Какъ растолковать, что для Эйали не годилось временное пребываніе въ сред людей такихъ богатыхъ и живущихъ въ такой роскоши? А если онъ сдлаетъ хоть какую-нибудь уступку, съ какимъ лицомъ явится онъ къ жен, вернувшись домой въ Крессенгъ?

— Вы очень добры, лэди Альбюри,— сказалъ онъ.

— Намъ бы особенно хотлось имть ее у себя къ концу первой недли ноября,— сказала лэди. У насъ будетъ ея подруга, Нина Бальдони, и еще двое или трое другихъ ея знакомыхъ. Мы постараемся немножко повеселиться недльку-другую.

— Я нисколько не сомнваюсь, что у васъ будетъ очень весело, а у насъ дома очень скучно.

— Но разв вы не считаете, что для молодежи полезно повеселиться немного?— спросила лэди, прибгая къ тому самому аргументу, посредствомъ котораго бдный мистеръ Дозетъ такъ часто пытался отстаивать интересы Эйали.

— Да, повеселиться немного,— сказалъ онъ какъ бы въ порицаніе чрезмрной жизнерадостности, царившей, по его соображеніямъ, въ Стальгам.

— Конечно, вы согласны, что это полезно,— сказала лэди Альбюри. Бдная двченочка! Я такъ много наслышалась и о ней самой, и о томъ, какъ вы добры къ ней. Мистрессъ Дозетъ, какъ мн говорили, для нея все равно, что родная мать, а все-таки, я думаю ей полезно было бы подышать деревенскимъ воздухомъ. Общайте отпустить ее къ намъ, мистеръ Дозетъ.

Тутъ мистеръ Дозетъ почувствовалъ, что, какъ это ни было непріятно, а все-таки приходилось прочесть проповдь, читанную ему женой, и исполнилъ это. Робко заговорилъ онъ о своей бдности и о томъ, что Эйал нужно длить ее. Упомянулъ объ опасности, сопряженной съ жизнью въ роскоши, и о недовольств, грозившемъ двушк по возвращеніи домой. Прибавилъ кое-что относительно желательности сожительства равныхъ и заключилъ просьбой извинить и уволить Эйалю. Все это было имъ сказано совсмъ не такъ энергично, какъ говорила бы его жена,— тихимъ голосомъ, меланхолическимъ и однообразнымъ тономъ, но возразить было тмъ не мене трудно, и лэди Альбюри понадобилась вся ея изворотливость, чтобы найти какой-нибудь аргументъ противъ него.

Но лэди Альбюри была умна, и аргументъ нашелся.

— Пожалуйста, не сердитесь на меня,— сказала она,— но я не могу вполн съ вами согласиться. Конечно, вы стараетесь сдлать все, что возможно, для счастія этой милой двочки.

— Безъ сомннія, лэди Альбюри.

— Какъ же можно что-нибудь для нея сдлать, если вы будете держать ее взаперти? У васъ, насколько я понимаю, общество небольшое.

— Никакого.

— Вы не разсердитесь на меня за то, что я имю дерзость объ этомъ упоминать?

— Нисколько. Мы, дйствительно, живемъ совершенно особнякомъ.

— И для людей женатыхъ такая жизнь лучше всего,— сказала лэди Альбюри, привыкшая, чтобы въ деревн у нея былъ полонъ домъ постоянно смнявшихся гостей, а въ город приглашенія на вс вечера въ недл. Но для людей молодыхъ это не совсмъ такъ. Какъ же при этомъ можетъ пристроиться молодая двушка?

— Пристроиться?— неопредленно повторилъ мистеръ Дозетъ.

— Выйти замужъ,— подсказала лэди Альбюри боле прямо.

Мистеръ Дозетъ потрясъ головой. Никогда подобная мысль не приходила ему въ голову. Онъ чувствовалъ, что долженъ доставить сестриному дитяти хлбъ и мясо, постель и одежду, но мужа — нтъ. Мужья являлись или не являлись по вол Провиднія. Посылать Эйалю въ Сгальгамъ съ тмъ, чтобы она добыла тамъ мужа,— несомннно превышало его попечительскія обязанности.

— Какъ же можетъ двушк представиться случай выйти замужъ, если она никого не видитъ? Конечно, я говорю это безъ всякаго отношенія къ нашему дому. У насъ не будетъ никакихъ молодыхъ людей, и вообще ничего такого. Но говоря вообще, если такой двушк не даютъ возможности пользоваться тми случаями, какіе могли бы ей представиться,— какъ же ей быть? Мн кажется, вы едва ли имете право поступать такимъ образомъ.

— Мы имли въ виду ея благо.

— Я въ этомъ уврена, мистеръ Дозетъ. Надюсь, вы передадите мистрессъ Дозетъ, что я кланяюсь ей и очень высоко ставлю ея доброту. Я бы сама отправилась къ ней, а не сюда, но зазжать въ ту часть города мн не совсмъ удобно.

— Вы очень добры, лэди Альбюри, я передамъ ей ваши слова.

— Бдная Эйаля! Боюсь, что другая ея тетушка, тетушка Трингль, была мене добра къ ней, чмъ ваша жена. Я слышала, какъ все это произошло въ Рим. Она имла тамъ большой успхъ. Говорятъ, она замчательно хороша собой.

— Ничего.

— Такой родъ красоты встрчается теперь очень рдко. Къ тому же, она очень, очень умна.

— Эйаля умна, по-моему.

— Ей нужно дать возможность показать себя. Право, нужно. Мн кажется, вы не вполн исполняете свою обязанность относительно такой двушки, если отнимаете у нея вс ея шансы. Она, наврное, со многими перезнакомится, и ее будутъ приглашать изъ дома въ домъ. Я говорю прямо, потому что вы, по-моему, должны пустить ее къ намъ.

Все это запало глубоко въ сердце дяди Реджинальда. Къ добру ли, къ худу ли, но доводы лэди Альбюри казались ему въ эту минуту неопровержимыми. Если у Эйали были шансы получить что-нибудь хорошее, онъ, конечно, не долженъ былъ лишать ее этихъ шансовъ.

Слова постительницы открыли передъ нимъ цлую перспективу новыхъ точекъ зрнія на обращеніе съ молодыми двицами. Эйаля была несомннно хороша собой, несомннно умна. Мужъ со средствами былъ бы, конечно, вещью очень хорошей. Будущіе мужья со средствами, несомннно, влюбляются иногда въ хорошенькихъ двушекъ. Но можетъ ли кто-нибудь влюбиться въ молодую двушку, если ее никому не показываютъ? Въ Кингсбюри-Крессент мужчины не появлялись годами. Въ первый разъ въ жизни ему пришло въ голову, что настоящій образъ жизни лишалъ Эйалю всякой возможности выйти замужъ. Очевидно, онъ не имлъ никакого права держать ее въ такомъ заточеніи, это не подлежало сомннію. Итакъ, онъ далъ, наконецъ, общаніе,— опрометчивое, какъ почувствовалъ въ ту же минуту,— попросить жену, чтобы она отпустила Эйалю въ Стальгамъ. Лэди Альбюри, конечно, приняла это за содйствіе прізду Эйали и ухала торжествующая.

Настроеніе мистера Дозета, пока онъ шелъ домой черезъ паркъ, было весьма тревожное, онъ много думалъ обо всемъ, что произошло между нимъ и великосвтскою дамой. Ему въ высшей степени трудно было ршить, кто правъ — великосвтская дама или его жена. Если Эйал суждено было всегда жить такъ, какъ они жили въ Кингсбюри-Крессент, если съ теченіемъ времени ей суждено было выйти замужъ за человка изъ того же класса, къ которому принадлежали они сами, если ей предстояли постоянныя заботы и соображенія о мелкихъ денежныхъ нуждахъ, тогда, конечно, предстоящая поздка могла только повредить ей. А разв не было вроятно, что именно такая судьба ожидала ее? Не всмъ хорошенькимъ двушкамъ въ род Эйали стоитъ только выставить на показъ свою красоту, чтобы добыть мужей, мистеръ Дозетъ зналъ свтъ достаточно, чтобы понимать это. Кингсбюри-Крессентъ, безъ примси опасностей Стальгама, былъ бы всего надежне. Но ему говорили, что Эйал могли теперь представиться случаи, изъ ряду вонъ выходящіе, и что онъ не иметъ права лишать ее ея шансовъ. Все это онъ чувствовалъ тмъ боле сильно, что дло шло не о родной дочери, а только о племянниц. Относительно дочери они съ женою могли бы поступать совершенно по своему усмотрнію, не допуская ничьего вмшательства. Но теперь ему говорили, что онъ не иметъ права лишать Эйалю ея шансовъ, онъ чувствовалъ, что, дйствительно, не иметъ его, и къ тому времени, какъ подошелъ къ Кингсбюри-Крессенту, со многими опасеніями, ршилъ въ пользу Стальгама.

Прошло уже нсколько недль со времени отказа на первое приглашеніе, и недли эти были проведены въ Кингсбюри-Крессент не особенно пріятно. Эйаля грустила и тосковала, какъ будто на нее обрушилось настоящее несчастіе. Въ первое время по прізд въ Крессентъ она вела себя молодцомъ, была храбра, какъ человкъ, который знаетъ, что самъ навлекъ на себя несчастіе, и гордится поступкомъ, его причинившимъ. Но когда возбужденіе проходитъ, а несчастіе остается,— гордость притупляется, и онъ чувствуетъ только, что ему больно. Такъ случилось и съ Эйалей. Тутъ она похала въ Брукъ-Стритъ. Когда вскор затмъ ее пригласили въ Стальгамъ, ей показалось, что передъ нею открывается новый міръ. Наступила минута, когда она снова могла радоваться своей ссор съ теткой Эммелиной. Этотъ новый міръ былъ гораздо лучше, чмъ міръ Тринглей. Затмъ на нее обрушился великій ударъ, и ей стало казаться, что во всей остальной ея несчастной жизни никогда уже не будетъ больше ничего кром Кингсбюри-Крессента.

Ни одна изъ подробностей всего этого не укрылась отъ глазъ тетки Маргариты. Стальгамъ ршилъ, что тетка Маргарита дурна собой и неинтересна. Съ своей точки зрнія Стальгамъ былъ правъ. Тмъ не мене у Кингсбюри-Крессентской лэди были зрячіе глаза и чувствительное сердце. Она была вспыльчива, но не злопамятна, любила настаивать на своемъ, но умла привязываться къ людямъ, считала нужнымъ посвящать Эйалю въ неприглядныя тайны экономіи, но знала, что эти тайны не могутъ приходиться по вкусу двушк, воспитанной такъ, какъ была воспитана Эйаля. Даже во время самыхъ громогласныхъ обличеній Эйалиной непокорности, сердце ея замирало отъ жалости къ страданіямъ Эйали. И она много разъ спрашивала себя, справедливо ли было ея ршеніе. Имла ли она право лишать Эйалю ея шансовъ? Въ частыхъ бесдахъ съ мужемъ она продолжала настаивать на безопасности Кингсбюри-Крессента и опасности Стальгама. Но въ глубину души ея закрались сомннія. Видя, какъ молодая двушка томилась и изнывала изо дня въ день, она не могла не усомниться.

— У меня въ канцеляріи была сегодня эта лэди Альбюри, и я почти общалъ ей, что Эйаля прідетъ къ ней 8-го ноября.

Такимъ образомъ мистеръ Дозетъ кинулся съ самое жерло своихъ затрудненій, тотчасъ какъ очутился вдвоемъ съ женою наверху.

— Общалъ?

— Да, другъ мой, почти что. Она много говорила, и я не могъ не согласиться съ ней во многомъ. Эйал нужно дать возможность пользоваться случаемъ.

— Какимъ случаемъ?— спросила мистрессъ Дозетъ, которой не понравилбсь это выраженіе.

— Да такъ… видть людей. Здсь она никогда никого не видитъ.

— Никого — лучше, чмъ нкоторыхъ,— возразила мистрессъ Дозетъ, желая набросить тнь на вроятныхъ гостей лэди Альбюри.

— Но если двушка никого не видитъ,— сказалъ, мистеръ Дозетъ,— у нея не можетъ быть никакихъ… никакихъ шансовъ.

— У нея есть шансы получать здоровую пищу,— отвчала мистрессъ Дозетъ,— не знаю, какіе еще шансы мы съ тобой можемъ ей доставить.

— Она могла бы увидать… молодого человка.

Послднія слова были произнесены мистеромъ Дозетомъ очень робко.

— Вздоръ какой! Молодого человка! Нужно ждать, чтобы молодые люди являлись сами собой, и никогда о нихъ не думать, если они и совсмъ не явятся. Терпть не могу этихъ попеченій о молодыхъ людяхъ. Если бы теперь лтъ двнадцать не было ни одного молодого человка, тмъ лучше было бы для насъ: по крайней мр, нечего было бы о нихъ и думать нкоторое время.

Такова была философія мистрессъ Дозетъ, но, несмотря на философію, она сдалась, и въ тотъ же вечеръ было ршено въ конц концовъ пустить Эйалю въ Стальгамъ.

——

Пріятная обязанность сообщить о предстоящемъ Эйал на слдующій вечеръ выпала на долю мистера Дозета. Если въ этомъ мрачномъ дом приходилось сдлать что-нибудь пріятное, это всегда поручалось его глав.

— Что!— воскликнула Эйаля, вскакивая со стула.

— Восьмого ноября,— сказалъ мистеръ Дозетъ.

— Въ Стальгамъ?

— Лэди Альбюри была вчера у меня въ канцеляріи, и тетка согласилась.

— О дядя Реджинальдъ!— сказала Эйаля, падая на колни и пряча лицо у него на груди.

Небо снова разверзлось передъ ней.

— Я никогда этого не забуду,— сказала она тетк, которую пришла благодарить — Никогда.

— Надюсь только, что это не причинитъ теб вреда.

— И, пожалуйста, прости меня, тетя Маргарита, за то, что я была… была… за то, что я…

Она не могла найти выраженія, чтобы обозначить свою провинность, не признавая большаго, чмъ считала нужнымъ. ‘За то, что я отстаивала свои интересы, что не годится для молодой двушки’, сказала бы она, если бы могла найти слишкомъ подходящія слова, — Объ этомъ не за чмъ больше вспоминать,— сказала тетка Маргарита.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.
Стальгамъ-Паркъ.

Въ назначенный день Эйаля похала въ Стальгамъ. За нсколько дней передъ отъздомъ она получила письмо, или, лучше сказать, конвертъ, отъ дяди Томаса со вложеніемъ чека на 20 фунтовъ. Дамы Трингль слышали о приглашеніи въ Стальгамъ и неодобрительно упоминали о немъ въ присутствіи сэра Томаса. ‘Мой бдный братъ длаетъ это совершенно напрасно’, сказала лэди Трингль. ‘У нея, наврно, не на что купить себ даже перчатокъ.’ Слова эти возымли непредвиднный ею результатъ, и сэръ Томасъ послалъ чекъ на 20 фунтовъ. Тутъ Эйаля почувствовала, что не только разверзлись передъ нею двери рая, но что нжнйшіе зефиры понесли ее туда на своихъ крыльяхъ. Мысль о перчаткахъ тревожила ее, и не только о перчаткахъ, а также и о нкіихъ недостающихъ башмакахъ и, главное, о хорошенькой зимней шляпк. Теперь же она могла добыть и шляпку и башмаки и перчатки, заплатить за дорогу и явиться въ Стальгамъ съ деньгами въ карман. Передъ отъздомъ она написала сэру Томасу очень милую записку.

По прізд, вс ухаживали за ней, кто во что гораздъ. Лэди Альбюри называла ее пойманной пташкой и поздравляла съ освобожденіемъ изъ клтки. Сэръ Томасъ, спрашивалъ, знакома ли ей псовая охота. Нина цловала ее разъ тысячу. Но боле всего, пожалуй, радовало Эйалю присутствіе въ Альбюри Джонатана Стоббса. Она настолько сошлась съ полковникомъ, что смотрла на него какъ на стараго друга, а когда у двушки заведется другъ-мужчина, то, хотя бы она любила его мене, чмъ друга-женщину, или вовсе не любила, онъ всегда будетъ ей боле пріятенъ или, по крайней мр, боле интересенъ. О любви къ полковнику Стоббсу, конечно, не могло быть и рчи, да и онъ, по глубокому убжденію Эйали, совершенно не способенъ былъ въ нее влюбиться. Онъ обращался съ ней совсмъ не такъ, какъ обращаются поклонники. Поклонники бываютъ смирны, нжны, поэтичны и склонны къ лести. А онъ всегда обращался съ ней грубовато, иногда почти бранилъ ее. Такая брань, впрочемъ, съ постоянной примсью шутки и большимъ количествомъ добродушія, нравилась Эйал. Полковникъ Стоббсъ напоминалъ ей медвдя, но медвдя очень пріятнаго въ общежитіи. Она была въ восторг, когда онъ поздравилъ ее съ избавленіемъ отъ Кингсбюри-Крессента, а когда назвалъ мистрессъ Дозетъ смягчившейся Церберко2, сочла, что ему даетъ на то право его дружба съ нею.

— Вы въ моей пар?— спросилъ полковникъ на слдующее по ея прізд утро.

Никто еще не охотился пока, и джентльмены бродили безъ дла, собираясь пойти пострлять немного поздне.

— Какой пар?— спросила Эйаля, чувствуя, что благополучію ея внезапно положенъ предлъ.

Она знала, что полковникъ разуметъ блаженства охоты, уготованныя Нин и совершенно недоступныя ей самой. Вопросъ о костюм для верховой зды — вопросъ ужасный для всякой двушки, не имющей надлежащихъ приспособленій. Даже если бы у Эйали хватило времени, она не ршилась бы истратить на костюмъ часть дядиныхъ денегъ, въ расчет на то, что лошадь какъ-нибудь найдется, она говорила себ, что объ этомъ не можетъ быть и рчи, увряла себя, что ни капельки объ этомъ не жалетъ, довольно и того, что можно хать, и за это она уже слишкомъ благодарна судьб. Но когда полковникъ заговорилъ о пар, сердце у нея защемило. Какъ хорошо было бы войти въ составъ этой пары!

— Моей пар маленькихъ лошадокъ. Пожалуйста, не сочтите это дерзостью съ моей стороны, но я долженъ вамъ сказать, что мои пони будутъ называться Нина и Эйаля.

Тутъ не было никакой дерзости. Если бы онъ и всегда называлъ ее запросто Эйалей, она бы приняла это съ его стороны просто за милое доказательство дружбы. Онъ былъ такой большой, такой рыжій, такой безобразный и такъ очевидно благоволилъ къ ней! Почему бы ему не называть ее Эйалей? Что до пары — этого не могло быть.

— Если дло идетъ о верховой зд,— сказала она съ важностью,— я не могу быть однимъ изъ пони.

— Конечно, о верховой зд. Теперь, когда тутъ нтъ маркизы, мы назовемъ это охотой въ уменьшенномъ вид.

— Я не могу,— сказала она.

— Но вы должны, миссъ Дормеръ.

— Я тутъ совершенно ни при чемъ. Конечно, вамъ я могу это сказать.

— Вы подете на прелестнйшей въ мір лъшадк, немногимъ больше пони. Она принадлежитъ сестр сэра Гарри, которой теперь здсь нтъ. Мы уже все это ршили. Это самая смирная скотинка и перетащитъ васъ черезъ любой заборъ, такъ что вы и не догадаетесь о его существованіи.

— Но я говорю о плать,— сказала Эйаля и прибавила шепотомъ:— у меня нтъ ни амазонки и ничего, что должно быть у всякаго.

— Ну,— сказалъ полковникъ,— въ этомъ я ничего не понимаю. Вроятно, Нина все это устроила. Мн былъ порученъ лошадиный вопросъ, и я исполнилъ свою обязанность. Увидите, что вамъ придется-таки хать во вторникъ и пятницу. Во вторникъ собаки будутъ здсь, а въ пятницу — въ Руффорд. До Руффорда только девять миль. Это все уже ршено.

Еще до наступленія вечера вс затрудненія были улажены съ помощью не только лошади, но и амазонки миссъ Альбюри. У Эйали была собственная маленькая черная шляпка, которая, по увреніямъ лэди Альбюри, была прелестна для охоты. Примривали, улаживали, приходили сначала въ отчаяніе, тмъ не мене во вторникъ, въ одиннадцать часовъ, Эйаля верхомъ на Спрайт, какъ называлась лошадка, тронулась отъ подъзда Стальгама и чувствовала себя съ головы до ногъ настоящимъ пони Джонатана Стоббса. Она немного здила верхомъ въ Гленбоджи, потомъ въ Италіи, была очень смла отъ природы, и полнота ея блаженства не омрачалась никакими опасеніями.

Охота въ ближнихъ къ усадьб участкахъ не представляетъ особенныхъ затрудненій для наздницъ, такъ какъ на пути рдко попадаются препятствія. Лса велики, и воротъ много. Только тогда, когда она переносится въ мстности боле глухія, въ которыхъ живутъ дикія лисицы, въ густыя заросли бурьяна, гд вдали отъ прозжихъ дорогъ и прочихъ слабыхъ оплотовъ цивилизаціи ютятся животныя боле благородныя, наздническое искусство дамъ должно равняться искусству ихъ мужей и братьевъ. На настоящей охот, послужившей источникомъ величайшихъ наслажденій, по крайней мр, для Нины и Эйали, не было никакой возможности прославиться блестящими подвигами. Одна за другой бжали лисы по Альбюрійскому лсу, вплоть до самаго завтрака, такимъ поведеніемъ он привели въ полный восторгъ Эйалю и Нину, но почти разбили сердце стараго Тони, продолжавшаго исполнять обязанности ловчаго при соединенной Руффордской и Уффордской охот.

— Чертъ знаетъ, что за проклятая манера,— сказалъ Тони мистеру Ларри Туэнтиману, одному изъ популярнйшихъ habitus охоты,— бгутъ себ гусемъ, пока, наконецъ, ни одна порядочная собака не отличитъ которая какая! Въ Альбюри ихъ всегда много, да вс он вмст взятыя не стоютъ выденнаго яйца!

Двочки, тмъ не мене, находили охоту божественной: он скакали во весь опоръ по дорогамъ, и въ калитки видли длинныя вереницы охотниковъ, мчавшихся по аллеямъ, и безъ всякихъ затрудненій возвращались на прежнія мста. Двухъ-трехъ небольшихъ насыпей, двухъ-трехъ узенькихъ канавокъ, попавшихся на пути, оказалось совершенно достаточно, чтобы убдить Эйалю въ томъ, что никакія преграды не были страшны для Спрайта. Она скоро научилась держаться въ сдл во время скачковъ лошади и въ два часа вернулась завтракать съ полной увренностью, что постигла вс премудрости охотничьяго искусства. За завтракомъ, тмъ не мене, былъ изданъ приказъ, по которому дальнйшая охота въ тотъ день воспрещалась обимъ двушкамъ. Нина пыталась было возстать, а Эйаля пробовала дйствовать краснорчіемъ въ вид умоляющаго взгляда на полковника, но имъ объявили въ отвтъ, что лошади понадобятся въ пятницу и что на ныншній день положительно довольно. Тмъ временемъ, старый Тони съ собаками пустился рысцой въ Трингль-Горсъ, и джентльменамъ, промшкавшимъ за завтракомъ, приходилилось догонять его вскачь.

— Трингль-Горсъ совсмъ не мсто для барышень,— сказалъ сэръ Гарри, и дло окончательно ршилось противъ Нины и Эйали.

Часовъ въ шесть сэръ Гарри, полковникъ Стоббсъ и остальные джентльмены вернулись домой. Быстрота, съ которой они скакали изъ Трингль-Горса, была, по ихъ словамъ, просто неслыханная. Миль шесть прямикомъ въ сорокъ минутъ!— сказалъ полковникъ,— и лису покончили, наконецъ, въ открытомъ пол!

— Она лежала подъ насыпью,— сказалъ молодой Гослинъ.

— И была въ такомъ вид, что не могла бы бжать дале,— прибавилъ капитанъ Бэтсби, остававшійся дома.

— По моему, это было открытое поле,— замтилъ полковникъ.

И охотники, стоя передъ каминомъ съ чашками чая въ рукахъ, принялись обсуждать значеніе словъ ‘открытое поле’, а затмъ перешли къ другимъ техническимъ вопросамъ. Эйаля слушала навостривъ уши и чувствовала, что то былъ великій день въ ея жизни. О, какъ не похожъ былъ Стальгамъ на Кингсбюри-Крессентъ!

Слдующіе два дня прошли также восхитительно. Эйалю повели въ конюшню, взглянуть на своего конька, и поглаживая атласистую шею Спрайта, она чувствовала, что любитъ его всей душой. Какъ полонъ радости былъ этотъ новый міръ! Насколько лучше даже Куинсъ-Гета и Гленбоджи! Ослпительное великолпіе Тринглей нисколько ни походило на роскошный комфортъ Стальгама, гд вс чувствовали себя какъ дома, вс были добры, вс считали какъ будто, что удовольствіе есть единственная цль въ жизни. Наканун желанной пятницы, вечеромъ, ее повелъ къ обду капитанъ Бэтсби. Она не знала еще наврное, нравится ли ей капитанъ Бэтсби, говорившій ей небольшіе комплименты. Но по другую сторону, рядомъ съ нею сидлъ полковникъ Стоббсъ, а полковникъ Стоббсъ нравился ей наврное.

— Завтра вы полетите какъ птичка, знаю заране,— сказалъ капитанъ Бэтсби.

— Надюсь, что нтъ, а то не придется прыгать,— сказала Эйаля.

— Но вы были бы такой прелестной птичкой! При этихъ словахъ, произнесенныхъ нараспвъ, капитанъ сдлалъ Эйал глазки, и она убдилась, что онъ ей не нравится.

— Въ которомъ часу мы выдемъ завтра?— спросила она, обращаясь къ полковнику.

— Ровно въ десять. Смотрите, будьте готовы. Сэръ Гарри беретъ насъ съ собою, а онъ не сталъ бы дожидаться и самой Венеры, если бы ей понадобилось еще пять минутъ чтобы подобрать волосы на затылк.

— Она, наврное, никогда не тратитъ времени на свой затылокъ, я бы, по крайней мр, не стала, если бы была богиней.

— Въ такомъ случа вы были бы богиней очень неопрятной, вотъ и все. Неужели вы неопрятны?

— Да, пожалуй, что да… бываетъ.

— Терпть не могу неопрятныхъ двушекъ.

— Благодарю васъ, полковникъ Стоббсъ.

— Мой идеалъ — двушка чистенькая, аккуратная, у которой всегда всякая булавка на мст. Воротникъ и манжеты на ней твердые, точно стальные, и она никогда не вытираетъ ворсъ съ рукавовъ, облокачиваясь куда попало, какъ другія двушки.

— Какъ я, напримръ.

— Моя двица никогда не садится, чтобы не смять платье, ленты на ней никогда не перепутываются, она этого не допускаетъ. Моя двица уметъ одваться на 40 фунтовъ въ годъ, и всегда кажется, какъ будто ее только что вынули изъ картонки съ туалетными принадлежностями.

— А мн кажется, что у васъ, должно бытъ, совсмъ нтъ никакой двицы, полковникъ Стоббсъ.

— Ну, не знаю, пожалуй, что и нтъ, она существуетъ только въ моемъ воображеніи.

— ‘Коли такъ,— значитъ, и у него тоже есть свой лучезарный ангелъ!’

— Вамъ она снится когда-нибудь?

— Ахъ, Боже мой, конечно. Всегда снится, что она страшно меня ругаетъ, когда мы остаемся наедин. Во сн, видите ли, я всегда бываю на ней женатъ, и она заставляетъ меня сть рубленую баранину. А отъ рубленой баранины, надо вамъ знать, меня всегда тошнитъ. Я увренъ, что когда-нибудь непремнно женюсь на ней наяву и буду осужденъ на вковчное деніе рубленой баранины.

Тутъ въ разговоръ снова вмшался капитанъ Бэтсби:

— Я очень бы желалъ взять васъ на свои руки завтра.

— О, благодарю васъ, это, право, было бы лишнее,— сказала Эйаля, не совсмъ ясно понимая, о чемъ говорилъ капитанъ, и смутно предчувствуя какую-то угрозу въ его словахъ.

— То-есть взять васъ на свое попеченіе, если будетъ надобность скакать: вы смотрите только на меня, а я буду перепрыгивать черезъ изгороди въ тхъ мстахъ, гд и вы можете рискнуть безъ всякихъ опасеній.

— Ахъ, вы объ этомъ?— сказала Эйаля. Но вдь и я и моя подруга поручены полковнику Стоббсу на все время, пока пробудемъ здсь.

— Никто не можетъ имть на рукахъ двухъ дамъ за разъ,— сказалъ капитанъ, обнаруживая свою опытность. Вы, наврное, наскочите другъ на друга, если васъ будетъ дв.

— Но маркиза поручила насъ обихъ именно полковнику Стоббсу,— сказала Эйаля почти съ сердцемъ.

Затмъ она повернулась къ нему спиной и стала сосредоточенно слушать наставленія полковника.

На слдующее утро погода была хорошая, и вс обитательницы Сгальгама размстились на верху долгуши сэра Гарри. Полковникъ, подъ тмъ предлогомъ, что ему нужно оберегать двицъ, услся позади сэра Гарри, а капитанъ Бэтсби и три другіе джентльмена, сидя внутри экипажа, находили утшеніе въ неограниченномъ употребленіи табаку.

Такимъ порядкомъ дохали они до мстечка, называемаго Руффордскій перекрестокъ, гд нашли Тони Тапета, въ полной безмятежности сидвшаго на своей старой кобыл, среди собакъ, сидвшихъ кругомъ него на зеленой мурав по об стороны дороги. Полный, довольно пожилой на видъ джентльменъ въ красной куртк и хорошенькихъ сапожкахъ съ алыми отворотами, бесдовалъ съ нимъ. Это былъ владлецъ всей окрестной страны, лордъ Руффордъ, еще недавно пользовавшійся извстностью самаго неустрашимаго наздника во всемъ краю, но выродившійся съ тхъ поръ въ человка женатаго, счастливаго папеньку полдюжины малютокъ, и почти совсмъ переставшаго перескакивать черезъ заборы. На охотахъ онъ, тмъ не мене, присутствовалъ, когда сборное мсто было не слишкомъ далеко, и добросовстно исполнялъ первую обязанность англійскаго помщика, заключающуюся въ охраненіи лисицъ.

Хотя самъ онъ охотился немного, но поболтать объ охот любилъ какъ никто. Замчали, однако, что даже въ этихъ случаяхъ онъ часто ссылался на авторитетъ жены.

— О, да, милордъ,— сказалъ Тони,— въ Дильсборо лисица будетъ наврное. Да найдемъ лисицу еще и раньше, не дозжая до Руффорда, милордъ.

— Лэди Руффордъ говоритъ, что за послднюю недлю въ нашихъ лсахъ не видали ни одной.

— Милэди это, вроятно, извстно,— сказалъ Тони.

— Помните ограду, гд лтъ шесть назадъ полетлъ бдный майоръ Кенсбэкъ?— спросилъ лордъ Руффордъ.

— Семь, милордъ, на Рождеств исполнится семь,— сказалъ Тони. Такъ съ тхъ поръ и не здилъ бдняга! Я хорошо его помню: насчетъ скачки-то онъ всегда былъ молодецъ, что и говорить, а вотъ насчетъ гоньбы,— нтъ, не могу сказать. Тутъ нужно лошадь-то беречь, чтобы она могла бжать сколько понадобится, въ этомъ-то вся и штука, милордъ. А онъ всегда, бывало, норовитъ перемахнуть черезъ что попало. Никогда я не допущу лошадь прыгать безъ нужды, попусту, милордъ. Ни во вки вковъ не допущу, вотъ что, милордъ.

— То же самое твердить мн милэди,— сказалъ лордъ Руффордъ,— и я почти-что всегда длаю такъ, какъ скажетъ мн милэди.

Оказалось, что лэди Руффордъ была на этотъ разъ совершенно права относительно гомъ-ковертовъ. Да она и вообще была, вроятно, права почти во всемъ, что говорила о длахъ своего мужа. Объхавъ прилегавшіе къ усадьб лса, Тони направился къ Дильсборо, загоняя по дорог собакъ въ нсколько протекавшихъ поблизости ручейковъ. Эйаля и Нина все время хали рядомъ съ полковникомъ, по об его стороны.

— Каждый разъ, какъ увижу Руффорда,— сказалъ полковника,— чувствую, что это приноситъ мн громадную пользу.

— Какую пользу можетъ принести теб такой толстякъ?— спросила Нина.

— Это немолчная проповдь противъ брака. Если бы я могъ видаться съ нимъ разъ въ недлю, чувствую, что былъ бы въ безопасности.

— Этотъ старичокъ, кажется, очень доволенъ своей судьбой,— замтила Эйаля.

— Старичокъ! Семь лтъ тому назадъ онъ считался самымъ неотразимымъ изъ здшнихъ кавалеровъ, никому и въ голову не приходило соперничать съ нимъ, и во сн не снилось смотрть на двицу, если онъ обращалъ свои взоры въ ея сторону. Онъ былъ красивъ какъ Аполлонъ…

— Вотъ такъ Аполлонъ!— сказала Нина.

— Первый изъ Аполлоновъ въ здшнихъ краяхъ, и къ тому же обладатель сорока тысячъ годового дохода, что было всмъ извстно. А теперь вотъ никто въ цломъ дом не можетъ сравниться съ нимъ въ искусств укачивать младенцевъ.

— Какъ неужели вы хотите сказать, что онъ самъ няньчитъ своихъ дтей?— спросила Эйаля.

— Похоже на то. Онъ не можетъ отъхать десяти верстъ отъ дома, не захвативъ съ собою лэди Руффордъ, а въ половин одиннадцатаго его подтыкиваетъ на ночь собственная горничная милэди. Десять лтъ тому назадъ полночь обыкновенно заставала его съ картами въ рукахъ и сигарой во рту, а теперь ему разршено дв папиросы въ день. Какъ дла, мистеръ Туэнтиманъ?— обратился онъ къ красивому молодому человку, въ полосатой блой съ розовымъ, куртк, имвшему видъ фермера высшаго разбора и подъхавшему верхомъ на замчательно крпкой лошадк.

— Благодарю васъ, полковникъ, не дурно, если принять во вниманіе тяжелыя времена, которыя мы теперь переживаемъ. По ныншнимъ временамъ всякій, у кого есть нсколько десятинъ земли и кто вздумаетъ ихъ обрабатывать, непремнно разорится въ конецъ. Я постоянно твержу это жен, чтобы она знала заране, что ее ожидаетъ.

Мистеръ Туэнтиманъ женился ровно за годъ передъ тмъ.

— Я думаю, она не очень пугается,— сказалъ полковникъ.

— Молода еще, знаете ли,— продолжалъ Туентиманъ,— ничего не смыслитъ, ей и горя мало!

Это былъ тотъ самый мистеръ Лауренсъ Туэнтиманъ, который женился на Кэтъ Мастерсъ, меньшой дочери стараго Мастерса, управляющаго въ Дильсборо, и сестр мистрессъ Мортонъ, жены Браттонскаго сквайра.

— Батюшки,— проговорилъ Туэнтиманъ внезапно,— а собаки-то выгнали лисицу изъ того вонъ бурьянца!

II.
Руффордскій перекрестокъ.

Эйаля, все время внимательно слушавшая рчи мистера Туэнтимана, чувствовавшая, что съ каждой минутой все боле посвящается въ новую фазу жизни, старавшаяся связать какъ-нибудь красоты этого новаго міра съ мечтами, которыя никогда ее не покидали, и пришедшая пока къ тому единственному заключенію, что ни лордъ Руффордъ, ни мистеръ Туэнтиманъ, наврное, никогда не были лучезарными ангелами, тотчасъ выпрямилась въ сдл и приготовилась къ свершенію чего-то необычайнаго.

Мистеръ Туэнтиманъ считалъ, что ршительная минута наступила, это она видла ясно. Онъ не пустился вскачь, какъ четверо или пятеро другихъ охотниковъ, а постоялъ съ минуту на мст, пристально всматриваясь въ нкоторыхъ изъ собакъ, которыя, уткнувшись носомъ въ землю и поднявъ разввавшіеся по воздуху хвосты, имли видъ одновременно ршительный и неувренный, знали, что слдъ найденъ, но не могли ясно опредлить его направленіе.

Одну минуту, полковникъ,— сказалъ онъ, приподнимаясь на стременахъ, приподнимая лвую руку, а въ правой держа поводья и хлыстъ у самой шеи лошади. Одну минуту!— повторилъ онъ шепотомъ и сердито потрясъ головою, услыхавъ несвоевременные крики одного или двухъ охотниковъ, уже выхавшихъ по ту сторону небольшой рощицы.

— Заткнуть бы глотку этому Фрэду Ботсею!— продолжалъ онъ шептать.

— Теперь, полковникъ, пора. Направо лужокъ, а за нимъ ворота. За ними открытое поле, и для барышень не будетъ особенныхъ затрудненій. Я такъ хорошо знаю эти мста, что вамъ, пожалуй, лучше будетъ хать пока со мною.

— Ему все это извстно,— сказалъ полковникъ Эйал,— слушайтесь его.

Эйаля и Нина немедленно повиновались.

Туэнтиманъ во весь опоръ помчался по лужайк, за нимъ двушки, а за двушками полковникъ. У воротъ, о которыхъ говорилось выше, имъ попался Тони Тапетъ, нетерпливо трусившій въ догонку за собаками, вжливо уступившій дорогу барышнямъ, хотя въ душ желалъ имъ быть дома въ постеляхъ, но не пропустившій впередъ полковника.

— Чертъ бы ихъ побралъ, дураки набитые!— сказалъ онъ, нагнавъ своего друга Туэнтимана. Ни уха, ни рыла не смыслятъ въ охот, точно сейчасъ изъ-за прилавка. Орутъ, орутъ, какъ будто есть какой прокъ въ ораньи-то! Теперь шабашъ, ея и слдъ простылъ, удрала, чай, за Кренбюри-Брукъ!

Послднія слова онъ произнесъ тоненькимъ, визгливымъ голоскомъ, стараясь придать имъ тонъ шутливый и сатирическій и, на зд покачивая головой. Мысль о Кренбюри-Брук, повидимому, доставляла ему не малое утшеніе.

Тмъ же соображеніемъ, глубоко обдуманнымъ и твердо обоснованнымъ, руководился и Ларри Туэнтиманъ, остановившись на дорог и взявъ по лужайк въ ворота. Собаки держались, казалось, совсмъ иного направленія, но Ларри зналъ рощицу, зналъ ручей, зналъ, можетъ быть, и самую лису и то, въ какомъ мст она, если понадобится, переплыветъ ручей. Она переплыла его,— слдовательно, передовые охотники были теперь отдлены отъ нея Кренбюри-Брукомъ.

Сэръ Гарри и два-три фермера присоединились къ Ларри, который халъ впереди всхъ, а за нимъ дв двушки. Тони Тапетъ, хотя и догналъ свору, но не пытался слдовать за нею по пятамъ, какъ Ларри Туэнтиманъ. Онъ былъ старъ и не честолюбивъ, очень тревожился, если не зналъ, гд собаки, старался быть при нихъ, на случай, если имъ понадобится помочь совтомъ и голосомъ, держаться неподалеку, чтобы во время взять у нихъ лисицу, но за славой не гонялся, никогда не перескакивалъ черезъ плетни, если можно было безъ этого обойтись, пролзалъ какъ попало, зная по опыту почти вс движенія лисьей души, понимая, какія препятствія могутъ остановить ее, позволяя себ быструю зду только тогда, когда препятствія попадались очень рдко, зда, сама но себ, не доставляла ему никакого удовольствія, но сердце его было переполнено непоколебимой, жестокой, кровожадной ршимости убить преслдуемаго звря.

Чтобы убить лисицу, онъ готовъ былъ сломать себ шею, а чтобы отличиться въ верховой зд, не согласился бы и сапоги запачкать.

Вслдъ за двочками халъ полковникъ, нсколько униженный утратой предводительства надъ ними, но старавшійся не отставать отъ Туэнтимана, который халъ очень быстро.

— А теперь, барышни,— сказалъ Туэнтиманъ,— отпустите поводья и предоставьте лошадямъ справляться, какъ знаютъ, рядомъ, но не слишкомъ близко отъ меня!

Это былъ ручей, притокъ Кренбюри-Брука, довольно широкій и требовавшій прыжка весьма значительнаго. Молодыя лэди, само собою разумется, не особенно ясно поняли данныя имъ инструкціи. Он старались объ одномъ: не трусить и задерживать дыханіе. Остальное слдовало предоставить инстинкту и случаю. По ту сторону ручья былъ рай, по сю — должно было быть чистилище. Опасаясь, вроятно, что приказаніе держаться поодаль не будетъ исполнено въ точности, Ларри пришпорилъ свою лошадь, чтобы обогнать ихъ. Он отстали, тмъ не мене, всего на нсколько шаговъ, и если бы лошадь Ларри споткнулась, бда была бы неминучая. Но все обошлось благополучно, и об он рядышкомъ перескочили черезъ ручей и очутились на противоположномъ берегу, торжествующія и счастливыя.

— Браво, сударыни!— крикнулъ Туэнтиманъ.

— О Нина, это божественно!— сказала Эйаля.

Нина слишкомъ запыхалась и не могла отвтить, она только молча вскинула глаза къ небу и помахала въ воздух хлыстикомъ, желая выразить полноту своего блаженства.

Ларри мчался дале, а за нимъ мчались двочки, совершенно не подозрвая, что лошадь полковника заартачилась у потока и затмъ прыгнула въ его середину, а сэръ Гарри, видвшій катастрофу съ полковникомъ, послдовалъ за Тони, перезжавшимъ потокъ въ бродъ за четверть мили оттуда.

Даже для нжныхъ двичьихъ сердецъ изреченіе: ‘Къ черту отставшаго!’ можетъ служить самымъ подходящимъ охотничьимъ девизомъ. Ларри Туэнтиманъ, о которомъ он никогда прежде и не слыхивали, сдлался теперь ихъ кумиромъ. Куда бы ни похалъ Ларри Туэнтиманъ, он, очевидно, должны были слдовать за нимъ, даже если бы никогда въ жизни не пришлось больше видть бднаго полковника. До лисы, до собакъ, до завдующаго охотой и даже до самого дозжачаго имъ не было ровно никакого дла. Впереди былъ тотъ, кто велъ ихъ, и пока была возможность слдить за нимъ глазами, каждая изъ нихъ ршила, по крайней мр, не отставать отъ подруги.

Нужно отдать справедливость Ларри: онъ былъ къ нимъ очень внимателенъ. Каждый разъ, какъ на пути попадался плетень, онъ выискивалъ мсто, гд имъ безопасне было перескочить. Ему слдовало также помнить, что ихъ было дв, а онъ отвчалъ за цлость обихъ. Все это онъ исполнялъ, и исполнялъ хорошо, такъ какъ былъ мастеръ своего дла. За исключеніемъ потока, черезъ который пришлось перескочить, мстность не представляла затрудненій. Одно время по дорог часто попадались ворота, но Ларри удалось вс ихъ отворить молодымъ лэди, а по сосдству съ Дильсборо въ большинств плетней были проломы, тмъ не мене, двочкамъ казалось, что он скачутъ черезъ чудовищные заборы и прыгаютъ черезъ такія стны, что дай Богъ перелзть и самому крпкому человку. Но потокъ, или, какъ казалось имъ, рка была все-таки внцомъ ихъ славы. Эйаля была уврена, что не забудетъ потока никогда. Самъ лучезарный ангелъ едва ли могъ быть божественне потока.

И такъ, лиса бжала къ Дильсбороускому лсу,— то былъ фактъ, достоврно извстный какъ Тони Тапету, такъ и мистеру Лауренсу Туэнтиману. Лиса, которая переплываетъ ручей со стороны Руффорда, наврное побжитъ въ Дильсбороускіе лса. Не усплъ Ларри съ двумя двочками добраться до аллеи, какъ они увидали стараго Тони, остановившаго лошадь на поворот и смотрвшаго по направленію лса. Въ ту же минуту примчалась еще толпа охотниковъ, державшихся дороги и попавшихъ къ лсу черезъ ферму мистера Туэнтимана, такъ какъ мстожительство и земля, которою владлъ и обработовалъ мистеръ Туэнтиманъ, оказалась именно здсь. Подъхалъ и сэръ Гарри съ другими охотниками и полковникомъ Стоббсомъ, сапоги котораго были полны воды, такъ какъ онъ принужденъ былъ сойти съ лошади посреди потока. Сэръ Гарри былъ нсколько не въ дух.

— Въ жизнь свою не видывалъ подобной зды!— сказалъ онъ такимъ тономъ, какъ будто люди, къ которымъ онъ обращался, совершили ужасное преступленіе. Ларри обернулся и подмигнулъ двумъ двочкамъ, понимая, что если было совершено преступленіе, то преступниками были они трое. Двочки ничего не поняли, но продолжали находить, что Ларри — божественный.

Когда вс они стояли въ алле, Тони работалъ безъ устали. Звря загнали, но не убили, а отыскать его въ Дильсбороускомъ лсу было трудно. Во всей Англіи, я думаю, не нашлось бы боле укромнаго храма для лисьяго божества. Глубокія лощины такъ густо заросли терновникомъ и папортникомъ, что ни одна собака, дорожившая своимъ рыломъ, не ршилась бы туда сунуться. Низкіе кустарники подъ деревьями сплелись въ непроницаемую чащу, гд никакой охотникъ не могъ ничего разобрать. Были тамъ и темныя лазейки, до такой степени непроходимыя, что всякая лисица, незнакомая съ собственнымъ запахомъ, удивилась бы, какъ могло придти въ голову собак залзть въ такое узенькое мстечко. Преслдуемое животное бросалось изъ одного конца лса въ другой и каждый разъ можно было думать, что оно наконецъ собьетъ съ толку своихъ враговъ. Тоже случилось и теперь. Гонъ длился приблизительно три четверти часа, а затмъ прошло еще столько же времени, пока бдный старый Тони рыскалъ по лсу, громко ругая своихъ помощниковъ за то, что собаки не достаточно быстро слдовали за нимъ.

— Никогда въ жизни больше не надну сапоговъ съ отворотами,— сказалъ полковникъ.

Маленькая кучка всадниковъ собралась тмъ временемъ на бугр, въ чащ лса и ожидала рокового крика облавщиковъ. Въ числ ихъ были Нина, Эйаля, полковникъ, Ларри Туэнтиманъ и капитанъ Бэтсби.

— Бросаете сапоги съ отворотами?— проговорилъ Ларри. Неужели думаете охотиться въ черныхъ?

— И черные, и съ отворотами и охотничьи штаны, и красная куртка… съ этой минуты я отрекаюсь отъ всего. Если когда-нибудь покажусь въ отъзжее поле, то не иначе, какъ въ туфляхъ и шароварахъ.

— Шутите, полковникъ!— сказалъ Ларри.

— Почему же вы не хотите больше носить красную куртку?— спросила Эйаля.

— Потому что я опозорилъ себя навки. Взялся опекать двухъ двицъ, а вмсто того шлепнулся въ лужу, а protges мои тмъ временемъ перешли въ руки противника, боле сильнаго.

— Ахъ, Джонатанъ, мн это очень жалко,— сказала Нина,— главное то, что ты попалъ въ воду.

— О, полковникъ Стоббсъ, мы бы должны были остановиться,— сказала Эйаля.

— Единственнымъ моимъ утшеніемъ,— продолжалъ полковникъ,— было видть, какъ мало во мн нуждаются. Если бы я сломалъ себ шею, вмсто того чтобы вымочить ноги, для нкоторыхъ, я думаю, это было бы безразлично.

— О Джонатанъ!— воскликнула Нина съ искреннимъ негодованіемъ.

— Мы бы должны были остановиться. Я знаю, что намъ слдовало остановиться,— сказала Эйаля почти со слезами.

— На охот никто никогда ни изъ-за кого не останавливается,— сказалъ Туэнтиманъ, провозглашая непреложный законъ.

— Еще бы!— сказалъ капитанъ Бэтсби, во все время ни разу не съзжавшій съ дороги.

— Полковникъ, наврное, не разсердится на меня за то, что я увезъ барышень дальше,— сказалъ Ларри.

— Полковникъ такой вахлякъ,— сказалъ Джонатанъ Стоббсъ,— что у него никогда больше не хватитъ духу ни на кого сердиться. Но ужъ если моя кузина и миссъ Дормеръ не чувствуютъ величайшей признательности за то, что вы для нихъ сдлали,— это значитъ, что всякая благодарность стала чужда сердцу британской женщины. Вы, вроятно, доставили имъ минуту самаго высшаго торжества, какое они испытали въ жизни.

— Это ихъ собственная зда, полковникъ, я тутъ ни при чемъ.

— Очень благодарна вамъ, сэръ,— сказала Нина.

— И я тоже,— сказала Эйаля,— хотя такъ жаль, что полковникъ Стоббсъ попалъ въ воду.

Въ эту минуту раздался давно ожидаемый сигналъ. Тони Тапетъ убилъ свою лисицу, предварительно изъздивъ весь лсъ вдоль и поперекъ разъ пять или шесть.

— Кончено?— спросила Эйаля, пока они съзжали съ бугра, направляясь къ тому мсту на опушк лса, куда Тони тащилъ трупъ побжденнаго врага.

— Для нея, конечно,— сказалъ Ларри. Хорошая была лисица, но ей не суждено больше бгать.Это изъ Литлькота. Т, что выращиваются въ Литлькот, всегда бгаютъ.

— Чтожъ, она умерла?— спросила Нина. Бдняжка! Какъ бы мн хотлось, чтобы ихъ не нужно было убивать.

Они постояли еще и видли, какъ тло жертвы, подброшенное кверху, упало на поднятые, окровавленные носы дожидавшейся своры.

— А теперь, барышни,— сказалъ Ларри,— я надюсь, вы зайдете ко мн взглянуть на мою хозяйку и малыша, и позавтракать, чмъ Богъ пошлетъ!

Нина спросила съ безпокойствомъ, не будетъ ли еще лисы. Эйаля также боялась, какъ бы не пропустить чего-нибудь хорошаго, принявъ гостепріимное приглашеніе. Но поршили, наконецъ, на томъ, что Тони подождетъ съ четверть часа пускать собакъ въ Брагтонскіе заказы. Въ ту же минуту Ларри соскочилъ съ лошади, бросился въ домъ и отдалъ приказъ всмъ его обитателямъ тащить хлба, сыра, хереса и пива. Хотя онъ и жаловался на разореніе, но вс знали, что Ларри Туэнтиманъ — малый самый гостепріимный и угощаетъ гостей съ такимъ радушіемъ, какъ никто въ дломъ Руффорд. Домикъ его стоялъ посреди охотничьихъ земель Руффорда и Уффорда, и количество хлба, сыра, хереса и пива, истребляемое тамъ въ охотничій сезонъ, было, по всмъ вроятіямъ, громадно.

Вс, повидимому, были съ нимъ въ самыхъ пріятельскихъ отношеніяхъ и требовали того, что имъ было нужно, какъ у себя дома. Въ такихъ случаяхъ Ларри бывалъ очень гордъ, во всей стран не было человка боле беззаботнаго и боле дорожившаго популярностью.

Толпа гостей,— которая, конечно, не могла бы помститься въ столовой,— не сходя съ лошадей, жевала хлбъ и сыръ и пила пиво вокругъ входной двери, но Нину и Эйалю, въ сопровожденіи ихъ друга полковника, повели въ домъ повидаться съ мистрессъ Туэнтиманъ и младенцемъ.

— Ну, Ларри, каковъ былъ гонъ?— спросила юная мать. Гд нашли и куда побжала?

— Разскажу все потомъ, когда вернусь. Тутъ дв барышни, о которыхъ теб надо позаботиться.

Онъ познакомилъ ихъ съ женой и ребенкомъ, котораго она держала на рукахъ.

— Малому всего шесть недль, а она вздумала хать на охоту! Поскакала бы съ гончими, если бы я пустилъ ее.

— Почему же и нтъ?— спросила мистрессъ Туэнтиманъ. Мн ужъ во всякомъ случа можно было бы хать въ телжк, вмст съ малюткой.

— Ему только шесть недль!— сказала Нина, наклонившись и цлуя ребенка.

— Какой душка!— сказала Эйаля. Надюсь, о нъ тоже когда-нибудь будетъ охотиться.

— Шесть дней въ недлю, если пойдетъ въ отца, сказала мистрессъ Туэнтиманъ.

— Семь, если пойдетъ въ мать,— сказалъ Ларри.

Они опять сли на лошадей и ухали по большой дорог въ Брагтонъ. Проводивъ ихъ до воротъ, мистрессъ Туэнтиманъ съ ребенкомъ на рукахъ слдила за ними жаднымъ взоромъ, пока Тони съ собаками не скрылся изъ виду.

По части охоты, однако, въ тотъ день не произошло уже ничего, достойнаго описанія. Собаки выслдили еще нсколько норъ и подняли еще двухъ-трехъ лисицъ, но какимъ-то непостижимымъ образомъ потеряли ихъ слдъ. Тмъ и кончились блестящіе подвиги того дня. Двушки все время не разставались съ полковникомъ и шутили надъ его приключеніемъ. Полковникъ былъ въ сущности очень доволенъ тмъ, что возложилъ свои обязанности на Ларри Туэнтимана, хотя удовольствіе его было бы, вроятно, мене сильно, если бы ихъ взялъ на себя капитанъ Бэтсби. Онъ наслаждался, глядя на скачущихъ двушекъ, и не отставалъ настолько, чтобы терять ихъ изъ виду. Полковникъ принадлежалъ къ числу людей, которые хотя и любятъ охоту, но не обладаютъ особымъ охотничьимъ самолюбіемъ и не стремятся затмить товарищей наздническимъ искусствомъ. Спасовать на охот было для него тоже, что проиграть партію на бильярд или въ вистъ. Пусть пойметъ читатель, что о такой черт его характера здсь упоминается вовсе не одобрительно. ‘Все превозмочь, всхъ обогнать!’ — вотъ стремленіе, которое, по мннію автора этихъ строкъ, должно воодушевлять всякаго охотника. Философское спокойствіе, съ которымъ нашъ полковникъ относился къ этому вопросу, можетъ быть, длало ему честь какъ человку, но не длало ему чести какъ спортсмену.

— Я надюсь, вамъ было весело, Эйаля?— сказалъ онъ, снимая ее съ сдла.

— Еще бы, ужасно!— сказала Эйаля, не замчая употребленія своего христіанскаго имени. Я такъ наслаждалась и такъ благодарна вамъ!

III.
‘Вы — не онъ.’

Эйаля провела въ Стальгам уже недлю, и ей, по уговору, уже пора было вернуться въ Кингсбюри-Крессентъ. Она пріхала на недлю и должна была прожить недлю. О, что это была за недля! Какая блаженная недля, преисполненная всевозможныхъ наслажденій, не омраченная ни единымъ облачкомъ. Джонатанъ Стоббсъ сдлался для нея самымъ пріятнымъ другомъ. Лэди Альбюри осыпала ее маленькими подарками и была съ ней необыкновенно ласкова. Нина была идеаломъ подруги. Сэръ Гарри ни разу не былъ не въ дух, кром той единственной минуты въ лсу. Что касается Спрайта,— Спрайтъ почти что воплощалъ ея представленіе о лучезарномъ ангел. О, какъ она была счастлива! Ей предстояло вернуться въ понедльникъ, включивъ два воскресенья въ свою удлиненную недлю. Блаженство ея приходило къ концу, это она знала, но ршила, въ своей благодарности, веселиться и радоваться до самаго конца.

Въ воскресенье, рано утромъ, полковникъ Стоббсъ, однако, замолвилъ словечко лэди Альбюри.

— Эта двочка такъ блаженствуетъ здсь. Не можете ли вы удержать ее еще денька на три?

— Ради самой двочки или ради полковника Стоббса, который въ двочку влюбленъ?— спросила лэди Альбюри?

— Для обоихъ,— сказалъ полковникъ очень серіозно.

— Вы это въ самомъ дл?

— Что значитъ: ‘въ самомъ дл’? Мн пріятно видть, какъ отъ всего сердца веселится хорошенькое созданьице. Если вы оставите ее до четверга, въ среду Альбюри опять дастъ ей эту маленькую лошадку, и она подетъ въ Старъ-Кроссъ.

— Конечно, оставлю, на все лто, если вамъ угодно. Если вы говорите серіозно, то двочка эта дйствительно счастливая!

Такъ оно и было ршено, и лэди Альбюри самымъ любезнымъ образомъ сообщила Эйал, что ей не позволятъ ухать, не покатавшись еще разъ на Спрайт.

— Сэръ Гарри говоритъ, что вы сдлали имя его лошадк и должны окончательно упрочить ея репутацію въ Старъ-Кросс.

На душ у Эйали было то же, что у Пери, когда врата Эдема открылись передъ ней. До отъзда оставалось четыре дня, и на четвертый предстояла охота. Передъ нею была цлая вчность блаженства.

— А тетушка Маргарита?— сказала она, ни минуты, однако, не сомнваясь, что останется.

Кому можетъ быть дло до хмурой тетки за предлами вчности? Опасаюсь, что въ своей восторженной радости она забыла данное общаніе всегда помнить доброту тетушки.

— Я напишу записку къ мистрессъ Дозетъ и все это улажу,— сказала лэди Альбюри.

Записка была написана, было ли, нтъ ли что-нибудь улажено ею въ Кингсбюри-Крессент, неизвстно, но Эйаля оставалась въ Альбюри.

Много размышлялъ полковникъ и убдился въ томъ, что намренія его вполн серіозны. Средствъ, говорилъ онъ себ, достаточно для существованія скромнаго, но безбднаго. А со смертью дяди, стараго генерала Стоббса, они должны увеличиться. Генералу было уже за семьдесятъ. Что толку въ независимости, если нельзя позволить себ жениться на двушк, которую дйствительно любишь?

Случалось ли ему хотя разъ въ жизни видть существо столь очаровательно-прелестное, слышать женскій голосъ боле нжный? Вс ея движенія, ухватки, даже самыя ея шалости были такъ плнительны! Когда она вытаращивала глаза и кивала головой, оттопыривъ губы, онъ чувствовалъ, что не можетъ жить безъ нея. Во всякомъ ея слов проглядывалъ такой милый юморъ! Дло въ томъ, что полковникъ былъ влюбленъ и ршилъ дать волю своей любви вопреки тетушк маркиз и вопреки собственной философіи.

Онъ далеко не былъ увренъ въ успх, но все же надялся. Съ той минуты, когда, какъ читатель, можетъ быть, помнитъ, онъ подошелъ къ ней на балу и по просьб маркизы пригласилъ ее танцовать, вс окружающіе видли ясно, что онъ ей нравится. Они сдлались близкими друзьями. Эйаля позволяла ему оказывать себ разныя мелкія услуги, которыя по какому-то особому женскому инстинкту ни за что не разршила бы капитану Бэтсби. Полковникъ все это зналъ, но зналъ также, что на это не слдовало слишкомъ разсчитывать. Лэди Альбюри говорила ему, что Эйаля будетъ очень счастлива, если онъ ‘въ самомъ дл’, и самъ онъ зналъ ея зависимое положеніе и тяжелую жизнь въ Кингсбюри Крессент. Она разсказывала ему о Кингсбюри-Крессент совершенно откровенно, какъ другу, которому довряла. Но на все это нельзя было слишкомъ разсчитывать. Это было недостаточно. Онъ понималъ, что такая двушка какъ Эйаля не можетъ выйти замужъ только для того, чтобы избавиться отъ бдности.

Вспоминая, какого рода была эта двушка, онъ испытывалъ маленькіе уколы сомннія и ршилъ, что лэди Альбюри ничего не понимаетъ. Тмъ не мене, онъ надялся. Его рыжіе волосы и некрасивое лицо никогда еще не отталкивали женщинъ, вмст съ которыми ему приходилось жить. Успхъ научилъ его считать себя человкомъ популярнымъ, а Эйаля къ тому же столько разъ выказывала ему свое дружеское расположеніе!

Въ субботу была ружейная охота, и онъ присоединился къ охотникамъ, ничего никому не говоря о своемъ намреніи скоро вернуться, но въ три часа былъ уже дома. Оказалось, однако, что Эйаля ухала кататься, и ему пришлось ждать. Онъ услся въ библіотек, и длалъ видъ, что читаетъ, пока не услышалъ звукъ подъзжавшей кареты. Вернувшихся дамъ онъ встртилъ въ передней.

— Вс ужъ вернулись съ охоты?— спросила лэди Альбюри.

Полковникъ объяснилъ, что вернулся онъ одинъ: онъ промахнулся три раза подъ рядъ и ушелъ, потерявъ терпніе.

— Я самое презрнное существо, какое только есть на свт,— сказалъ онъ, смясь,— то шлепаюсь въ трехъ-футовую канаву…

— Въ поток было, по крайней мр, десять футовъ,— сказала Нина, ревниво охраняя славу своего прыжка.

— …то не могу попасть ни въ одну птицу. Ужъ лучше сразу приняться писать книги и предоставить занятія боле суровыя людямъ боле подходящимъ.

Затмъ онъ круто повернулся къ Эйал и сказалъ ей:

— Будете ли вы достаточно добры, чтобы пойти прогуляться со мною по саду?

Нсколько озадаченная такой просьбой, Эйаля взглянула въ лицо лэди Альбюри.

— Пойдите съ нимъ, милочка, если не слишкомъ устали,— сказала лэди Альбюри, онъ заслуживаетъ утшенія, посл всхъ своихъ благодяній вамъ.

Эйаля все еще колебалась. Несмотря на милыя дружескія отношенія съ этимъ человкомъ, она почти испугалась его просьбы гулять съ нею наедин. Но не согласиться, особенно посл того, что сказала лэди Альбюри, могло бы показаться страннымъ. Конечно, она нисколько не устала, и такая прогулка, произойди она случайно, доставила бы ей только лишнее удовольствіе, а теперь, хотя она и пошла, но пошла нершительно, и обнаружила свою нершительность.

— Вы боитесь идти со мной?— спросилъ онъ, какъ только они вышли вмст на песчаную дорожку.

— Боюсь? Что вы? Нисколько! Съ вами, мн кажется, я не боялась бы пойти куда угодно, только мн показалось странно, что вы не позвали тоже и Нину.

— Хотите, я вамъ скажу почему?

— Почему?

— Потому что я хочу вамъ сказать одну вещь, которую Нина не должна пока слышать. И, кром того, я думалъ, что мы такіе друзья, что вамъ ничего пойти со мной вдвоемъ.

— Конечно, мы друзья,— сказала Эйаля.

— Не знаю почему, но мн кажется, что я знакомъ съ вами давнымъ-давно.

— Можетъ быть, это потому, что вы были знакомы съ папой.

— И еще, вроятно, потому, что я узналъ папашину дочку.

— То-есть Люси.

— То-есть Эйалю.

— Это выходитъ повтореніе того же самаго. Вы знаете меня потому, что вы меня знаете.

— Именно. Какъ вы думаете, сколько времени я знакомъ съ этой мистрессъ Грегори, что сидла противъ насъ вчера?

— Какъ я могу это знать?

— Ровно пятнадцать лтъ. Я собирался въ Гарроу, когда она, еще молодая въ то время, двушка, поселилась у моей матери. Наши семьи знакомы вотъ уже пятьдесятъ лтъ. За эти года я постоянно видался съ ней и мы знакомы, конечно, очень близко.

— Вроятно.

— И въ конц концовъ я знаю ее не боле, чмъ если бы мы жили на разныхъ планетахъ и говорили на языкахъ, совершенно другъ другу непонятныхъ. У насъ нтъ ни одной общей мысли, ни одного общаго чувства. Я освдомляюсь о ея муж и дтяхъ и сообщаю, что собирается дождь. Она длаетъ какое-нибудь замчаніе о здоровья стараго генерала, на этомъ все и кончается. Встртившись снова, мы начинаемъ сначала.

— Это ужасно неинтересно,— сказала Эйаля.

— Очень неинтересно. На свт очень много всякихъ мистрессъ Грегори, и вотъ почему я люблю узжать въ Дромколлеръ и жить одинъ. Можетъ быть, вы тоже мистрессъ Грегори для кого-нибудь.

— Съ какой стати я буду мистрессъ Грегори! Я, кажется, нисколько не похожа на мистрессъ Грегори.

— Для меня — нтъ, Эйаля.

Теперь она замтила ‘Эйалю’ и смутно почувствовала значеніе его словъ. Бывали минуты, когда ей положительно не нравилось, что онъ называетъ ее мистрессъ Дормеръ, но теперь… теперь пріятне было бы обойтись безъ ‘Эйали’. Она постаралась придать своему лицу серіозное выраженіе, но, придавъ его, не ршалась обернуться. Взоръ, въ которомъ выражался ея маленькій гнвъ, если и былъ какой-нибудь гнвъ, устремлялся въ землю.

— Мн кажется, что я знаю васъ такъ хорошо именно потому, что вы, въ моихъ глазахъ, ничего не имете общаго съ мистрессъ Грегори. Мн никогда не хочется въ Дромколлеръ, когда вы со мною, а если и хочется, то не иначе, какъ съ вами.

— Это, наврное, очень хорошенькое мстечко, но едва ли я его когда-нибудь увижу.

— Вы знаете о вашей сестр и мистер Гамел?

— Да,— сказала Эйаля съ удивленіемъ,— она мн говорила. А вы откуда знаете?

— Онъ жилъ въ Дромколлер, вдвоемъ со мною, когда отправился длать ей предложеніе. Никогда въ жизни не видывалъ, чтобы кто-нибудь былъ такъ счастливъ, какъ онъ, когда вернулся изъ Гленбоджи. Онъ достигъ того, чего желалъ больше всего на свт.

— Я такъ люблю его за то, что онъ ее любитъ.

— А я люблю ее за то, что она любить васъ.

— Это, знаете, совсмъ другое,— сказала Эйаля, стараясь обдумать все обстоятельно.

— Разв мн нельзя ее любить?

— Онъ будетъ, моимъ братомъ. Поэтому-то я и люблю его. А она не можетъ быть вашей сестрой.

Хотя бдняжка и старалась все обдумать какъ слдуетъ, но не очень-то далеко ушла въ этомъ направленіи.

— Не можетъ?— спросилъ онъ.

— Конечно, нтъ. Люси выйдетъ замужъ за мистера Гамеля.

— А за меня кто выйдетъ?

Тутъ Эйаля поняла все.

— Эйаля… Эйаля… кто будетъ моей женой?

— Не знаю,— сказала она сурово, но шепотомъ и совсмъ измнившимся тономъ, думая о томъ, какъ хорошо было бы сейчасъ же вернуться въ домъ.

— Разв вы не знаете, кого бы я желалъ имть женою?

Тутъ онъ почувствовалъ, что слдовало говорить прямо: онъ былъ уже увренъ, что она не скажетъ ему сразу того, что онъ желалъ, не бросится немедленно въ его объятія. Тмъ не мене слдовало высказаться напрямикъ и затмъ отстаивать свои интересы изо всхъ силъ.

— Эйаля, я позвалъ васъ съ собою, чтобы просить васъ быть моей женой. Этого-то я и не хотлъ, чтобы Нина слышала пока. Если вы протянете руку и скажете, что оно такъ и будетъ, и Нина и весь свтъ это узнаетъ. Тогда я буду такъ же гордъ, какъ Гамель, и такъ же счастливъ… счастливе, я думаю. Никто, мн кажется, не можетъ любить такъ, какъ я люблю васъ теперь, Эйаля. Чмъ больше я васъ видлъ, тмъ больше росла во мн эта любовь, росла съ каждымъ часомъ, съ той самой минуты, какъ я повелъ васъ танцовать. Помните вечеръ въ театр, когда я все бросилъ и такъ старался побыть съ вами еще передъ вашимъ отъздомъ домой? Какъ я любилъ васъ тогда, Эйаля! Но все-таки меньше, чмъ теперь. Когда я увидлъ вчера, что вы узжаете отъ меня, и не могъ перебраться черезъ ручей, я сказалъ себ, что если не поймаю васъ и вы не будете моею, то никогда больше не буду счастливъ. Помните, какъ вы наклонились и поцловали этого ребенка на ферм? О Эйаля, я ршилъ въ эту минуту, что если вы не будете моей женою… моей женою… у меня никогда не будетъ ни жены, ни ребенка, ни домашняго очага.

Она шла рядомъ и слушала, но не находила ни слова въ отвтъ. Ей не трудно было отказать Тому Тринглю, отвергнуть его съ презрніемъ и сдлать ему выговоръ, когда онъ продолжалъ свои ухаживанія, но въ какихъ выраженіяхъ отказать человку, котораго она ставила такъ высоко, который во многихъ отношеніяхъ былъ почти совершенствомъ въ ея глазахъ, который такъ ужасно ей нравился и которому все-таки нужно было отказать? Онъ не былъ лучезарнымъ ангеломъ,— никогда не могъ быть лучезарнымъ ангеломъ. Лазоревыя крылья, на которыхъ должно было парить то почти неземное существо, котораго она удостоитъ своей любви,— отсутствовали совершенно. Онъ былъ симпатиченъ, добръ, милъ, расположенъ къ ней, въ немъ было все, что нужно въ друг или брат, но онъ не былъ лучезарнымъ ангеломъ. Въ этомъ она была уврена. Она говорила себ, что совершенно въ этомъ уврена, молча шагая рядомъ съ нимъ по дорожк.

— Вы знаете, что это значитъ, Эйаля, когда я говорю вамъ, что люблю васъ?— продолжалъ онъ.

Она все-таки не отвчала.

— Я встртилъ, наконецъ, то человческое существо, съ которымъ провести всю жизнь было бы для меня счастіемъ, я встртилъ васъ и прошу васъ быть моей женой. Эта надежда зародилась и росла во мн съ тхъ поръ, какъ я впервые васъ увидлъ. Неужели она обманула меня?! Эйаля, могу ли я надяться?

— Нтъ,— сказала она отрывисто.

— И это все?

— Все, что я могу вамъ сказать.

— Неужели этимъ ‘нтъ’ все должно кончиться между нами?

— Я не знаю, что еще должна сказать вамъ, полковникъ Стоббсъ.

— Неужели это значитъ, что вы никогда не можете меня полюбить?

— Никогда,— сказала она.

— Говорить такъ — жестоко и не по-дружески. Неужели между вами и мной достаточно одного этого жесткаго слова? Хотя я и не смлъ думать, что вы скажете, что любите меня, но ожидали’ чего-нибудь добре, мягче:

‘Изъ ядовитаго, язвительнаго ‘нтъ’

Чтобъ вынуть злое жало.’

Эйаля не знала этихъ строкъ, но смыслъ ихъ чувствовала очень ясно. Она желала бы, если бы умла, сказать ему, что сердце ея было полно нжности къ нему, сестринской нжности и ласки, но что она не могла его любить такъ, чтобы сдлаться его женой.

‘Вы — не онъ, не тотъ лучезарный ангелъ, что явится ко мн, сіяющій поэзіей, прекрасный, преисполненный художественными дарами, вознесенный надъ міромъ своими душевными качествами,— словомъ, такой, какъ долженъ былъ тотъ, кого я признаю достойнымъ своей любви, если когда-нибудь полюблю. Вы — не онъ, и я не могу любить васъ. Вы будете занимать въ моемъ мнніи второе посл всего мсто, и теперь уже такъ дороги мн, что мн хотлось бы приласкать и приголубить васъ, если бы я только знала какъ.’

Все это стояло совершенно ясно въ ея голов, но слова не находились.

— Я не знаю, что мн слдуетъ вамъ сказать!— воскликнула она сквозь слезы.

— Правду, во всякомъ случа,— отвчалъ онъ сурово,— всю правду, безъ утайки, не такъ, какъ понимаютъ ее другія двушки. Не думайте, что вамъ можно кривить душою изъ-за того, что правда можетъ быть для меня непріятной или вамъ самимъ неприлично ее говорить. Вопросъ этотъ — вопроса, первостепенной важности для моего счастья, вы имете значеніе для него потому уже, что я ставлю его въ зависимость отъ вашей любви. Скажите же, почему вы не можете меня любить?

Измнившійся тонъ его голоса, звучавшаго теперь нсколько сурово, какъ будто придалъ ей боле мужества.

— Потому что…— она запнулась.

— Потому что что? Говорите сейчасъ же, что бы это ни было. Если сладить съ этимъ въ силахъ человческихъ, я слажу. Не бойтесь обидть меня. Не потому ли, что я безобразенъ? Съ этимъ я сдлать ничего не могу.

Она не ршилась отвчать утвердительно, но взглянула ему въ лицо и не сдлала головой никакого отрицательнаго движенія.

— Въ такомъ случа, да поможетъ мн Богъ, потому что измнить этого нельзя.

— Не одно это.

— Такъ не потому ли, что меня зовутъ Стоббсъ, Джонатанъ Стоббсъ?

Въ этомъ она созналась, утвердительно кивнувъ ему головой. Онъ просилъ ее сказать ему правду и ей такъ хотлось исполнить его просьбу.

— Если такъ, Эйаля, я долженъ сказать вамъ, что это фальшиво, фальшиво и глупо съ вашей стороны. Вы увлекаетесь романтическимъ чувствомъ, но романтизмъ этотъ ложный. Сохрани меня Богъ сказать, что я могъ бы сдлать васъ счастливой, но счастье ваше не зависитъ отъ такихъ случайностей, я знаю это наврное. Можетъ быть, вы думаете, что средства мои недостаточны?

— Нтъ, нтъ,— закричала она. Я ничего не знаю о вашихъ средствахъ. Если бы я могла любить васъ, я бы не удостоила спрашивать объ этомъ, даже слушать.

— Никого другого нтъ, вроятно.

— Никого.

— Но вашему воображенію представляется образъ боле высокій, чмъ я?

Она быстро обернулась къ нему и утвердительно кивнула головой.

— Образъ человка, боле соотвтствующаго духу поэзіи, живущей въ вашемъ сердц.

Она снова одобрительно кивнула головой, какъ бы желая дать ему понять, что теперь онъ знаетъ всю правду.

— Въ такомъ случа, Эйаля, я долженъ постараться возвыситься до уровня вашей мечты. Но если вы смете желать того, что дйствительно высоко, не унижайте себя мелочностью. Не допускайте, чтобы имя могло что-нибудь для васъ значить, или я не поврю въ ваши стремленія. А теперь, хотите я отведу васъ въ домъ?

Молча, пошли они домой. Она чувствовала себя пристыженной его послдними словами, и если бы онъ еще разъ спросилъ ее, не вліяетъ ли на нее звукъ словъ ‘Джонатанъ Стоббсъ’, она бы какимъ-нибудь знакомъ дала ему понять, что не находитъ боле препятствій въ этомъ имени. Но были и другія препятствія,— такія, которыя и онъ не называлъ пустыми. О своемъ безобразіи онъ говорилъ, что это зло непоправимое, и просилъ Бога пожалть его въ его безсиліи. А чего-то высшаго, къ чему стремилась ея душа, просто-на-просто собирался достигнуть. Эйаля была, однако, уврена, что ему это не удастся. Не такой совсмъ это былъ человкъ, такимъ людямъ не дается ‘нчто высшее’, составляющее неотъемлемую принадлежность лучезарныхъ ангеловъ. Существованія этого ‘чего-то высшаго’ онъ, однако, не отрицалъ.

IV.
‘Самый настоящій герой, какого я когда-либо знала.’

Полковникъ съ Эйалей вернулись въ домъ, не говоря ни слова. Когда они вошли въ залу, Эйаля тотчасъ повернула къ лстниц, чтобы идти на верхъ въ свою комнату. Видя это, онъ протянулъ ей руку, которую она взяла, и, все такъ же молча, прошла дале. Оставшись одна, она стала обдумывать все происшедшее. Конечно, она поступила правильно. Въ этомъ для нея не могло быть положительно никакихъ сомнній. Никакая двушка не должна выходить за человка, котораго она не любитъ. То былъ непреложный законъ. Она не любила этого человка,— слдовательно, не должна была выходить за него. Но на сердц у нея скребло немножко при мысли о возможности воплощенія своего воображаемаго кумира. Къ тому же ее обидли немного его слова о томъ, что ей не слдовало допускать въ себ мелочности среди превыспреннихъ стремленій. Ей было обидно, но она знала, тмъ не мене, что онъ правъ. То же самое желалъ онъ внушить ей, разсказывая глупйшую исторію о женщин, выброшенной въ окно. Любить его она не могла, но имя его уже никогда не могло быть для того препятствіемъ. Лишь бы явился ей лучезарный ангелъ съ надлежащими ангельскими атрибутами,— и никакой недостатокъ благозвучія въ слов не будетъ между ними преградой. Да и никакіе вншніе признаки не обусловливали божественнаго сіянія. Лучезарный ангелъ могъ быть даже рыжій. Истина эта начала проникать въ ея сердце, хотя полковникъ и не длалъ ей по этому поводу никакихъ внушеній.

Но какъ вести себя т четыре дня, что оставались ей въ Стальгамъ-Парк? Предстоящее утратило для нея всю свою прелесть. Теперь ей страшно будетъ и ротъ раскрыть въ присутствіи своего прежняго друга. Лэди Альбюри, сдавалось ей, знала, съ какимъ намреніемъ онъ повелъ ее въ садъ. Какъ ршиться взглянуть въ лицо лэди Альбюри? Какъ отвтить Нин, если Нина будетъ разспрашивать о прогулк? Охота въ среду уже не представлялась ей блаженствомъ, какъ прежде. Разв могъ теперь полковникъ Стоббсъ наставлять ее въ верховой зд и учить какъ вести себя на охот? Всего лучше для нея было бы тотчасъ вернуться въ Кингсбюри-Крессентъ.

Тутъ ей пришло въ голову, что если бы она могла принять предложеніе полковника — вс бдствія ея житья въ дом тетки кончились бы навки. Она бы тотчасъ же поднялась до того уровня, на которомъ жилъ онъ. Вмсто того, чтобы быть чужестранкой, изъ милости принятой въ такой Элизіумъ, какъ Стальгамъ-Паркъ, она бы сдлалась равною тмъ, кому этотъ Элизіумъ принадлежалъ по праву. Собственными своими силами она достигла бы той высшей блестящей сферы, въ которой, какъ казалось ей, только и было, что смхъ и радость. До средствъ его ей не было никакого дла, объ этомъ она не думала вовсе. Онъ жилъ среди мужчинъ, у которыхъ были кареты и лошади и которые проводили время въ пріятныхъ занятіяхъ. А она жила бы среди женщинъ въ щегольскихъ туалетахъ, у которыхъ также были бы кареты и которымъ были бы совершенно чужды низменныя заботы, длавшія столь томительной и срой жизнь въ Кингсбюри-Крессент. Одно маленькое словечко — и дло было бы сдлано, и она могла бы переступить тотъ предлъ, который отдлялъ ее отъ праздничной части рода человческаго.

Но когда она вспомнила все это, ршеніе ея стало еще тверже. Если существовалъ какой-нибудь законъ должнаго и недолжнаго, незыблемо и прочно установленный въ ея душ, такъ это именно тотъ законъ, по которому никакія соображенія о счастіи или несчастіи, о страданіи и радости не могли имть вліянія на исполненіе ею долга по отношенію къ лучезарному ангелу. Она должна была принадлежать ему, если онъ придетъ за нею, должна была принадлежать ему, если онъ и не придетъ. Должна была принадлежать ему, будь онъ бденъ или богатъ — все равно. Пока она увряла себя во всемъ этомъ и почерпала силы въ этихъ увреніяхъ, въ комнату вошла Нина и освдомилась о томъ, придетъ ли она пить чай. Эйаля отказалась подъ предлогомъ головной боли и сказала, что желала бы отдохнуть до обда.

— Не случилось ли чего-нибудь?— спросила ее Нина, но она попросила ничего пока не спрашивать, потому что у нея болла голова.

— Если ты не скажешь мн всего, значитъ, ты не настоящій другъ,— сказала Нина, уходя изъ комнаты.

Когда пришелъ вечеръ, Эйаля одлась къ обду и сошла въ гостиную. Для этого ей пришлось пройти черезъ билліардную, гд она застала полковника Сгоббса, игравшаго шарами.

— Вы уже одлись къ обду?!— воскликнулъ онъ,— а я-то еще и не думалъ! Сэръ Гарри терпть не можетъ, когда кто-нибудь опаздываетъ къ обду, но этотъ негодяй Бетсби выигралъ у меня четыре партіи!

Съ этими словами онъ выскочилъ изъ комнаты, загремвъ брошеннымъ кіемъ, и, какъ показалось Эйал, совершенно оправившись отъ своего недавняго огорченія.

Въ гостиной Эйаля пробыла нсколько минутъ одна, и затмъ, къ великой ея радости, вошли три или четыре дамы за разъ, такъ что лэди Альбюри не могла задавать ей никакихъ вопросовъ. Обдать пошли безъ полковника, дйствительно опоздавшаго, и Эйалю повелъ къ столу мистеръ Гослингъ, хорошенькая маленькая жена котораго сидла напротивъ. По другую сторону помстился лордъ Руффордъ, пріхавшій въ Стальгамъ съ женою дня на два и тотчасъ начавшій поздравлять Эйалю со вчерашними подвигами.

— Вы, говорятъ, перескочили Кренбюри-Брукъ,— сказалъ онъ. По моему, отчего ужъ за разъ не перескочить и Серпентину?

— Я перескочила потому, что мн такъ сказали.

— Ахъ,— продолжалъ лордъ Руффордъ со вздохомъ,— вотъ что значитъ юность, невинность и неопытность! Что можетъ съ ними сравниться? Но почему же полковникъ Стоббсъ не перескочилъ за вами?

— Потому что полковникъ Стоббсъ не смогъ,— отвчалъ самъ этотъ джентльменъ, усаживаясь на пустой стулъ.

— Всякій джентльменъ,— сказалъ сэръ Гарри,— можетъ быть, не въ состояніи перескочить черезъ Кренбюри-Брукъ, но всякій джентльменъ, если постарается немного, можетъ не опаздывать къ обду.

— Теперь когда мн досталось со всхъ сторонъ,— сказалъ полковникъ — мн, пожалуй, можно приняться за супъ.

Эйаля, ожидавшая, сама не знала, какихъ дальнйшихъ непріятностей и почти боявшаяся, что никто не захочетъ говорить съ ней въ наказаніе за ея дурное поведеніе,— старалась ободриться, видя, что вс окружающіе, не исключая и полковника, любезны съ нею попрежнему. Ей показалось, что лэди Альбюри взглянула на нее особенно, когда полковникъ занялъ свое мсто, и она замтила, что стулъ его стоялъ уже не рядомъ съ нею. Такія хозяйственныя мелочи, кака, ей было извстно, находились подъ вдніемъ самой лэди Альбюри, и при обыкновенномъ положеніи вещей, какъ ей также было извстно, она, наврное, была бы помщена рядомъ съ полковникомъ. Радуясь тому, что этого не было, она въ то же время была уврена, что лэди Альбюри знала кое-что о происшедшемъ. Вечеръ, однако, прошелъ вполн благополучно, спокойствіе ея нарушилось только разъ, когда полковникъ, подавая ей, по обыкновенію, чашку чая въ гостиной, назвалъ ее крестнымъ именемъ. О, кабы онъ продолжалъ такъ называть ее и не требовалъ при этомъ ничего, кром ихъ старой дружбы!

На слдующій день было воскресенье, и вс они съ утра отправились въ церковь. По закону, установленному въ Стальгам, вс его жители обязаны были ходить въ церковь каждое воскресенье. Самъ сэръ Гарри, считавшійся человкомъ не особенно религіознымъ, всегда сердился, если кого-нибудь изъ гостей мужескаго пола но хватало на огромной фамильной скамь.

— По-моему, это чертъ знаетъ какъ неприлично!— говорилъ онъ.

Но быть въ церкви дважды въ одинъ день — не требовалось ни отъ кого, а потому никто и не ходилъ на вторую службу. Завтракъ затягивался доле обыкновеннаго. Мужчины бродили по усадьб съ сигарами ко рту, а дамы уходили читать по своимъ комнатами, что кончалось, обыкновенно, тмъ, что он спали значительную часть дня. Но въ то воскресенье, о которомъ идетъ рчь, лэди Альбюри не заснула, а вмсто того заманила Эйалю на верхъ, въ свою маленькую гостиную, гд никого боле не было.

— Эйаля,— сказала она, не то улыбаясь, не то хмурясь,— боюсь, что я буду на васъ сердиться.

— Пожалуйста, не сердитесь, лэди Альбюри.

— Е@ли я не ошибаюсь въ своихъ догадкахъ, вамъ было вчера сдлано предложеніе, которое могло бы осчастливить любую двушку въ цлой Англіи.

Она остановилась, но Эйаля не отвчала ни слова.

— Если это дйствительно было такъ, лучшій изъ всхъ людей, какихъ я знаю, просилъ васъ раздлить съ нимъ его участь.

— Онъ вамъ это говорилъ?

— Вдь это было?

— Не скажу,— сказала Эйаля гордо.

— Наврное да. Я знаю, что таково было его намреніе еще прежде. Извстно ли вамъ, какого рода человкъ — мой двоюродный братъ, Джонатанъ Стоббсъ? Приходило ли вамъ въ голову, что по своей честности, прямот, благородству, смлости и глубокой нжности, это верхъ совершенства, недостижимаго ни для кого изъ толпы, которую вы видите вокругъ?

— Я знаю, что онъ хорошій,— сказала Эйаля.

— Хорошій! Гд вы найдете кого-нибудь, кто бы равнялся съ нимъ? Сравните его съ окружающими и тогда говорите о томъ, хорошъ ли онъ. Возможно ли, чтобы вы отвергли любовь такого человка?

— Я не знаю, слдуетъ ли говорить со мною объ этомъ,— сказала Эйаля нершительно.

— Милочка, я говорю для вашей же и для его пользы. Когда вы удете отсюда, ему будетъ такъ трудно увидаться съ вами!

— Онъ, вроятно, и не захочетъ,— сказала Эйаля.

— Достаточно того, что онъ хочетъ теперь. Чего же лучшаго можете вы ожидать?

— Я не ожидаю ничего,— сказала Эйаля съ гордостью. У меня ничего нтъ, и я ничего не жду.

— Онъ дастъ вамъ все, однимъ тмъ, что любитъ васъ. Другъ мой, я бы сочла, что говорить вамъ все это не стоитъ труда, если бы не знала, что это такой человкъ, которому не слдуетъ отказывать, когда онъ обращается съ подобной просьбой,— ее слдуетъ исполнить. Въ его рукахъ счастіе ваше было бы врно.

Она замолчала, но Эйаля не находила ни слова въ отвтъ.

— И онъ не способенъ повторить ее. Онъ слишкомъ для этого гордъ. Единственной причиной такого отказа можетъ быть только то, что вы уже помолвлены. Другой причины я не могу себ представить. Если есть кто-нибудь другой, тогда, конечно, тутъ и говорить больше нечего.

— Никого нтъ другого.

— Тогда, мой другъ, это просто нелпость, если принять въ соображеніе то, что ожидаетъ въ будущемъ васъ. Когда умретъ генералъ, у него будетъ боле двухъ тысячъ въ годъ.

— Какъ будто это можетъ что-нибудь для меня значить!— сказала Эйаля гнвно, попятившись отъ собесдницы и бросая на нее свирпые взоры.

— Это я называю романтизмомъ,— сказала лэди Альбюри. Романтизмъ никогда не дастъ вамъ счастія.

— Ужъ не богатство же во всякомъ случа дастъ мн его. То, что вы называете романтизмомъ, можетъ быть, и есть самое для меня нужное. Какъ бы то ни было, разъ я не люблю полковника Стоббса, конечно, мн не слдуетъ за него выходить, и я не выйду.

Посл этого, говорить больше было нечего. Эйаля думала, что ее, какъ опальную, выгонятъ изъ комнаты, пожалуй, изъ дома. Но лэди Альбюри, просто-на-просто исполнившая принятую на себя роль, нимало не разсердилась.

— Ну, милочка моя,— сказала она,— пожалуйста, пожалуйста, подумайте объ этомъ хорошенько. Я, конечно, принимаю все это къ сердцу ради кузена, для котораго вопросъ этотъ, повидимому, иметъ большое значеніе. Это одинъ изъ тхъ людей, которые, если ужъ влюбятся, то влюбятся не на шутку. Но я бы не стала всего этого говорить, если бы не знала наврное, что онъ сдлаетъ васъ счастливой. Мой кузенъ Джонатанъ — прекраснйшій изъ всхъ героевъ, какихъ я когда-либо знала. Когда человкъ — герой, женщина не должна разбивать его сердце, отказывая ему въ своей улыбк, не правда ли?

— Она не должна ему улыбаться, если не любитъ его,— сказала Эйаля, уходя изъ комнаты.

Понедльникъ и вторникъ прошли очень тихо. Лэди Альбюри не касалась боле великаго вопроса, а полковникъ велъ себя совершенно такъ, какъ будто о любви никогда не было и помину. Во вс эти два дня никто не заговаривалъ съ Эйалей о предстоящей охот, и она начинала уже подумывать, что для нея не предстояло никакой охоты, да и не особенно желала ея. На смлые подвиги ея подзадоривалъ полковникъ, съ его же благословенія она отважилась здить верхомъ. Какъ же быть въ среду? Отдаться ли снова подъ его покровительство, или держаться отъ него въ сторон? Когда, вплоть до поздняго вечера вторника, ей ничего еще не была сказано по этому поводу, она почти ршила не надвать амазонки въ среду утромъ, но въ ту минуту, какъ она брала свчу, чтобы отправиться въ спальню, полковникъ Стоббсъ подошелъ къ ней.

— Завтра мы вс почти демъ верхомъ,— сказалъ онъ ей,— но васъ съ Ниной отправятъ до сборнаго мста въ телжк, чтобы поберечь немножко ваши силы. Все это уже устроено.

Она поклонилась, поблагодарила его и, ложась спать, почти жалла, что все это было устроено именно такъ. Утромъ оказалось, что Нина не можетъ здить верхомъ: она повредила себ ногу и, явившись спозаранку въ комнату Эйали, со слезами объявила, что не подетъ.

— Ну, такъ и я не поду,— сказала Эйаля, готовившаяся въ эту минуту надвать амазонку.

— Нтъ, ты должна. Это все уже ршено, и сэръ Гарри обидится, если ты не подешь. Чмъ виноватъ Джонатанъ, что ты не хочешь съ нимъ хать только изъ-за того, что я хромаю!

— Ничмъ,— сказала Эйаля.

— Ахъ, Эйаля, скажи! Я бы все теб сказала. Конечно, ты должна хать на охоту во всякомъ случа. Даже если бы онъ сдлалъ теб предложеніе, а ты бы ему отказала, все-таки слдовало бы хать.

— Все-таки?— спросила Эйаля.

— Такъ ты ему отказала?

— Да. Ахъ, Нина, пожалуйста, не говори объ этомъ, и не думай, если можешь. Неужели все должно пойти вверхъ дномъ, только изъ-за того, что я была дура?

— Такъ ты считаешь, что была дура?

— Считаютъ другіе, но я во всякомъ случа, буду врна своему дурачеству. То-есть я хочу сказать, что это дло кончено, и не за чмъ къ нему возвращаться, я знаю наврное, что бранить меня не за что, но лэди Альбюри меня бранила.

Затмъ Эйаля надла свои охотничьи доспхи, и он вмст сошли завтракать.

Въ телжк, кром нея, хали еще лэди Альбюри, мистрессъ Гослингъ и Нина, которой хромота не мшала дохать до сборнаго мста. Вс мужчины похали верхомъ, и относительно полковника Стоббса не представлялось пока никакихъ затрудненій. Но когда Эйал пришлось воспользоваться его помощью, чтобы ссть на лошадь, когда она отъхала съ нимъ отъ экипажа,— сердце ея замерло и она почувствовала сильное желаніе быть дома, въ Крессент. Хотя онъ долженъ былъ спеціально заботиться о ней, но сначала ихъ окружали другіе, и по дорог въ заказъ, гд должна была происходить охота, ей не было нужды принимать участіе въ разговор, но что длать ей, когда она останется съ нимъ наедин, какъ это непремнно должно было вскор случиться? Это и случилось очень скоро. Собаки работали въ обширномъ лсу, гд, какъ ей говорили, имъ предстояло, можетъ быть, провести большую часть дня, вс мужчины не замедлили разъхаться въ разныя стороны, такъ что около нея не осталось никого, кром полковника.

— Эйаля,— сказалъ онъ,— вы, конечно, знаете, что я обязанъ охранять васъ и длать это лучше, чмъ въ прошлую пятницу.

— Понимаю,— сказала она.

— Я бы не желалъ, чтобы воспоминаніе о нашей прогулк въ субботу мшало вамъ наслаждаться сегодняшнимъ днемъ. Кто знаетъ, когда вамъ придется охотиться еще разъ?

— Никогда!— сказала она. Вроятно, я никогда больше не буду охотиться.

— Carpe diem,— сказалъ онъ смясь. Вы знаете, что значитъ carpe diem?

— Это, можетъ быть, по-латыни?

— Да, и потому вамъ не полагается этого понимать. Вотъ что это значитъ: если пришелъ часъ веселья, не омрачайте его заботой’. На ныншній день, по крайней мр, пусть будетъ все такъ, какъ будто никогда и не было никакой прогулки въ Стальгамскомъ парк. Вонъ Ларри Туэнтиманъ… Если я сплохую, какъ въ пятницу, вы всегда можете обратиться къ его помощи. Вы съ Ларри теперь старые друзья.

‘Carpe diem,— сказала она про себя. О да, кабы только можно. Но какъ тутъ будешь carpe diem, когда на сердц скребутъ вс кошки.’ Это было тмъ боле трудно, что человкъ, отвергнутый ею, всми силами старался о ея благополучіи. Лэди Альбюри сказала ей, что онъ герой,— что по благородству, честности, прямот — это верхъ совершенства, и она склонна была думать, что лэди Альбюри права. Тмъ не мене… тмъ не мене, какъ далеко ему до идеала совершенства, созданнаго ежечасными усиліями ея воображенія! Если бы она нашла подходящія выраженія, она бы поблагодарила его, но выраженія эти не находились, а между тмъ къ нимъ уже подошелъ, снявъ шляпу и разсыпаясь въ любезностяхъ, Ларри Туэнтиманъ.

— Какъ здоровье малютки, мистеръ Туэнтиманъ?

— Свжъ, какъ огурчикъ, и голоденъ, какъ охотникъ.

— А мистрессъ Туэнтиманъ?

— Свже и голодне самого малыша. Что вы скажете о ныншнемъ дн, полковникъ?

— День очень не дурной, Туэнтиманъ, выбраться бы намъ только изъ этихъ огромныхъ лсовъ!

Ларри съ важностью покачалъ головой. Мудкомбскіе лса, гд происходилъ теперь гонъ, брали иногда у Тони Тапета со всей его сворой цлый день, съ одиннадцати часовъ утра и до самыхъ сумерекъ. Это было извстно всмъ.

— Конечно, намъ придется ихъ объхать,— сказалъ полковникъ.

Тутъ мистеръ Туэнтиманъ началъ довольно пространно излагать вс достоинства Мудкомбскихъ лсовъ. Что толку въ кра, гд нтъ питомника для лисьихъ выводковъ! Лисьи отцы и матери непремнно должны имть въ своемъ распоряженіи обширныя глухія трущобы, гд имъ можно было бы бродить въ сравнительной безопасности. Безъ этого никакія приспособленія не поведутъ ни къ чему. Именно этого и желала Эйаля: такой оборотъ разговора давалъ ей возможность длать вопросы и устранялъ предметы, которыхъ тяжело было бы касаться.

День, однако, оказался неблагопріятными, для охоты. Лисъ нашли много, и дв изъ нихъ были убиты въ глубин лса, но въ открытомъ пол не показывалась ни одна. Для Эйали все обошлось благополучно, она скакала то туда, то сюда, и еще до наступленія вечера почувствовала себя въ состояніи говорить съ полковникомъ своимъ обыкновеннымъ тономъ, но случаевъ покрыть себя славой, какъ это было при Кренбюри-Брук, ей на этотъ разъ не представлялось.

На слдующее утро ее отвезли въ Лондонъ и передали съ рукъ на руки тетк въ Кингсбюри-Крессент. Полковникъ Стоббсъ боле ни слова не упоминалъ о своей любви.

V.
Письмо лэди Альбюри.

— Я получила письмо отъ лэди Альбюри,— сказала тетка Маргарита, едва успла Эйаля снять пальто и шляпу.

— Да, я знаю, тетя Маргарита. Она просила у васъ позволенія оставить меня еще на четыре дня. Надюсь, это было ничего.

— Съ тхъ поръ было еще письмо, кажется, въ понедльникъ, я ршила теб его показать. Вотъ оно. Лучше, прочти его одна, а я приду къ теб черезъ полъ-часа.

Съ большою важностью, но безъ всякаго гнва, мистрессъ Дозетъ вышла изъ комнаты. Въ тон и походк ея было что-то до такой степени торжественное, что Эйаля почти испугалась. Письмо, наврное, было о полковник Стоббс и писавшая его, наврное, бранила Эйалю, которая чувствовала, что, отказавъ полковнику Стоббсу, прибавила еще одинъ грхъ къ страшно длинному списку своихъ провинностей. Какой-то злой рокъ устраивалъ такъ, что вс друзья ея порицали ршительно все, что она длала. Никто изъ нихъ, ни даже Нина, не сочувствовалъ ей вполн. Даже съ Люси она не могла говорить о лучезарномъ ангел съ полной увренностью въ сочувствіи. И теперь вотъ, хотя тетка была только торжественна, но не сердита, она предчувствовала, что та сейчасъ будетъ ей говорить объ обязанности выдти за полковника Стоббса. А какъ недавно она же убждала ее въ необходимости выдти за Тома! Повидимому, говорила себ Эйаля, вс считали, что двушка должна выдти за всякаго, кто можетъ доставить ей столъ, квартиру и одежду. Таковы были ея размышленія, пока она не спша вынимала изъ конверта письмо лэди Альбюри и готовилась читать его. Письмо было слдующаго содержанія:

‘Альбюри, понедльникъ 13 ноября, 18..

‘Милостивая Государыня,

‘Ваша племянница вернется къ вамъ въ четвергъ, какъ вы того желаете, но я считаю своей обязанностью еще до ея прізда сообщить вамъ объ одномъ маленькомъ обстоятельств, имвшемъ мсто въ моемъ дом. Мой двоюродный братъ, полковникъ Джонатанъ Стоббсъ, приходящійся племянникомъ маркиз Бальдони, сдлалъ предложеніе мисъ Дормеръ. Считаю нужнымъ прибавить, что я это отчасти предвидла, когда постила вашего мужа и просила его отпустить къ намъ вашу племянницу. О намреніяхъ брата мн не было извстно ничего положительнаго, да, вроятно, онъ и самъ зналъ о нихъ не боле, но я считала это вроятнымъ на основаніи дошедшихъ до меня слуховъ, а такъ какъ выдти за моего кузена, по моему мннію, счастье для всякой двушки, то совсть моя была спокойна.

‘Онъ сдлалъ ей предложеніе, и она ему отказала. Вопросъ этотъ онъ принимаетъ очень близко къ сердцу, и я отъ души желаю ему успха, такъ какъ это человкъ, который не легко примирится съ неудачей въ такомъ важномъ для себя дл. Изъ всхъ, кого я знаю, нтъ никого, кто былъ бы такъ твердъ въ преслдованіи поставленной себ цли.

‘Я взяла на себя смлость говорить объ этомъ съ вашей племянницей и склоняюсь къ мысли, что ею руководитъ чувство глупаго романтизма: отчасти ей не нравится имя моего племянника, отчасти то, что онъ не обладаетъ красотою, которая нравится молодымъ двушкамъ, вроятне всего, однако, она создала себ какую-нибудь поэтическую фикцію и мечтаетъ сама не знаетъ о чемъ. Если это дйствительно такъ, остается пожалть, что она упускаетъ случай устроить свою жизнь хорошо и счастливо. Она ссылается на то, что не любитъ его. Хотя опытность моя, вроятно, уступаетъ вашей, но все же она научила меня думать, что если мужъ обращается съ женою хорошо во всхъ случаяхъ жизни — жена полюбитъ его. Браки по расчету — вещь, конечно, дурная, но очень жаль, по-моему, что такая двушка, какъ ваша племянница, упускаетъ случай быть настоящимъ образомъ счастливой изъ-за какой-то романтической причуды.

‘Полковникъ Стоббсъ, которому всего двадцать восемь лтъ, причисленъ къ штабу въ Альдершот. У него есть частныя средства, которыхъ уже однихъ достаточно, чтобы дать ему право жениться. По смерти его дяди, генерала Стоббса, средства эти значительно увеличатся. Конечно, онъ не богатъ, но состояніе его вполн достаточно для обезпеченія семьи. Относительно прочихъ преимуществъ, по характеру, благородству, мужеству и мягкосердечію, я не знаю никого ему равнаго и ни минуты не усомнилась бы вручить ему судьбу любой изъ моихъ пріятельницъ.

‘Сочла за нужное все это сообщить вамъ, чтобы вы могли по своему усмотрнію ршить, въ какомъ смысл слдуетъ говорить съ вашей племянницей. Если бы возможно было внушить ей, что по мннію самыхъ близкихъ ей людей предложеніе заслуживаетъ одобренія, она, вроятно, согласилась бы его принять. Братъ ничего не говорилъ мн о своихъ планахъ на будущее, но мн кажется вроятнымъ, что въ дл этомъ, имющемъ для него важное значеніе, онъ не ограничится первой неудачной попыткой. Если онъ снова обратится къ вашей племянниц,— надюсь, воззрнія ея къ тому времени перемнятся.

‘Примите увреніе въ истинномъ уваженіи.

Розалина Эльбюри.’

Эйаля успла дважды прочесть письмо до прихода тетки и, читая, почувствовала новый приливъ нжности къ писавшей его, не то, чтобы оно сколько-нибудь поколебало ее въ принятомъ ршеніи, но ей было пріятно, что лэди Альбюри старалась ее поколебать. Приводимые ею доводы не имли, однако, для Эйали никакой убдительности. У полковника Стоббса были средства содержать жену! Если это была причина, то точно также ей слдовало выдти и за кузена, Тома Трингля. Полковникъ Стоббсъ былъ человкъ хорошій и честный, но вдь и Томъ Трингль — вроятно, тоже. Она и не думала ихъ сравнивать. Кузенъ Томъ былъ ей положительно противенъ, а общество полковника доставляло наслажденіе. Но выходить за того или за другого — одинаково не было никакихъ основаній. Единственное условіе, оправдывающее замужство,— это обожаніе жениха, а она знала наврное, что нисколько не обожаетъ полковника Джонатана Стоббса. Лэди Альбюри говорила въ своемъ письм, что всякая двушка полюбитъ человка, который хорошо съ ней обращается посл брака, но для нея это было бы недостаточно. Если она когда-нибудь выйдетъ замужъ, то не иначе, какъ полюбивъ человка до замужества.

— Ты прочла письмо, душа моя?— спросила мистрессъ Дозеть, входя въ комнату и осторожно затворяя за собою дверь.

Она говорила почти шепотомъ и какъ-то совсмъ измнилась отъ удивительной важности случая.

— Да, тетя Маргарита, прочла.

— Это все, вроятно, правда?

— Правда? Отчасти — да.

— Ты видлась съ этимъ полковникомъ Сгоббсомъ?

— О да, видлась.

— Видалась съ нимъ и прежде?

— Да, тетя Маргарита. Онъ бывалъ въ Брукъ-Стрит. Вдь онъ племянникъ маркизы.

— Что же онъ,— вопросъ этотъ тетка Маргарита задала весьма тихимъ шепотомъ и самымъ торжественнымъ тономъ,— ухаживалъ за тобою въ Брукъ-Стрит?

— Нтъ,— отвтила Эйаля рзко.

— Нисколько?

— Нисколько. Мн и въ голову ничего не приходило. Ничего такого и не снилось, когда онъ заговорилъ со мною въ Стальгамскомъ парк въ субботу.

— Ты была… была съ нимъ въ дружескихъ отношеніяхъ?

— Очень. Мы были совсмъ друзьями и болтали обо всемъ на свт. Я очень его любила и нисколько не боялась, что бы онъ мн ни говорилъ. Онъ Нининъ двоюродный братъ и казался въ род какъ и моимъ также.

— Такъ онъ теб нравится?

— Конечно. Онъ нравится всмъ. Но это еще не причина, чтобы я желала за него выдти.

Мистрессъ Дозетъ посидла нсколько времени молча, переворачивая въ своей голов великій вопросъ. Она видла ясно, что Эйаля говорила сущую правду, думала, что лэди Альбюри также, вроятно, говорила сущую правду. Въ глубин души Эйаля казалась ей дурой. Двушка эта, не имя ни шиллинга за душой, просто-на-просто обременяя собою родственниковъ, которыхъ не особенно любила, двушка обреченная на жизнь чрезвычайно ей непріятную (у мистрессъ Дозетъ было достаточно здраваго смысла, чтобы понимать вс эти обстоятельства, относящіяся и до ея дома, до нея лично), страстно любившая общество веселыхъ и богатыхъ людей,— не хотла въ то же время воспользоваться ни однимъ изъ представлявшихся ей случаевъ избавиться отъ того, что ей не нравилось, и уйти къ тому, что любила. Ей были сдланы уже два предложенія, оба вполн подходящія и оба съ полнаго согласія всхъ заинтересованныхъ лицъ. Сэръ Томасъ выразилъ сильное желаніе успха сыну. А теперь знатные родственники этого полковника Стоббса, повидимому, также были въ пользу брака. Чмъ заслужила Эйаля такой успхъ, мистрессъ Дозетъ понять не могла. Въ ея глазахъ племянница была двушка съ причудами, хорошенькая, правда, но не обладавшая правильной, спокойной красотой, которая, по мннію тетки, составляла величайшую прелесть женщины. Чтобы она могла до такой степени свести съ ума Тома Трингля, казалось тетк просто какимъ-то чудомъ, а теперь эта исторія съ полковникомъ Стоббсомъ — чудомъ еще большимъ.

— Эйаля,— сказала она,— теб слдуетъ обдумать это хорошенько.

— Что обдумать, тетя Маргарита?

— Видишь, что говоритъ лэди Эльбюри о своемъ двоюродномъ брат, полковник Сгоббс?

— Такъ что жъ изъ этого?

— Ты вришь тому, что она говоритъ? Въ такомъ случа, почему же бы теб не принять его предложеніе?

— Потому что не могу,— сказала Эйаля.

— Имешь ли ты хоть какое-нибудь представленіе о томъ, что тебя ожидаетъ въ будущемъ?— спросила мистрессъ Дозетъ очень серіозно.

— Ни малйшаго,— сказала Эйаля.

Но она лгала,— представленіе у нея было: блаженный удлъ ожидалъ ее въ, пространств временъ, когда она вложитъ свою руку въ руку лучезарнаго ангела.

— Мужчины не всегда будутъ за тобой бгать, душа моя.

Это было не лучше, чмъ, обвиненіе тетки Эммелины въ кокетств съ Томомъ.

— Говорить такъ — стыдно. Я вовсе не хочу, чтобы за мной кто-нибудь бгалъ. Никогда не хотла.

— Нтъ, душа моя, нтъ. Я и не думаю, чтобы ты этого хотла.

Мистрессъ Дозетъ, которая была воплощеніемъ справедливости, сознавала въ душ, что Эйаля была въ этомъ отношеніи совершенно неповинна. Она гршила въ противоположномъ направленіи, отказываясь пристроиться и освободить родственниковъ обремененныхъ ея содержаніемъ, когда для этого являлись весьма удобные случаи.

— Я хотла только объяснить теб, что надо… надо… надо ковать желзо, пока горячо. Ты молода теперь.

— Мн нтъ еще двадцати одного года,— сказала Эйаля съ гордостью.

— Двадцать одинъ годъ — возрастъ, очень хорошій для того, чтобы выдти замужъ, конечно, если представится джентльменъ подходящій.

— По-моему, я не виновата, если они кажутся мн неподходящими. Мн совсмъ никого изъ нихъ не нужно, и со мной не слдуетъ объ этомъ ничего говорить. Если бы мн кто-нибудь нравился, кого бы вы съ дядей Реджинальдомъ считали гадкимъ, тогда вамъ слдовало бы со мною объ этомъ говорить. Но, по-моему, ни о комъ не можетъ быть и рчи, разъ онъ самой мн не нравится.

На этомъ разговоръ прекратился, и мистрессъ Дозетъ чувствовала себя разбитой на голову.

Письмо лэди Альбюри было показано мистеру Дозету, но онъ не согласился что-либо говорить о немъ племянниц. Въ послдовавшемъ разговор между нимъ и женою онъ сталъ на сторону племянницы и совершенно отрицалъ необходимость ковать желзо, пока горячо.

— Это значитъ просто продать себя,— сказалъ мистеръ Дозетъ.

— Это ужъ вздоръ, Реджинальдъ. Конечно, такая двушка, какъ Эйаля, должна извлечь сколько возможно пользы изъ своей красоты. На что же еще ей разсчитывать?

— Мой зять что-нибудь для нея сдлаетъ.

— Надюсь, да, хотя не считаю, чтобы за эту соломинку можно было хвататься вполн безопасно, такъ какъ двочка-то уже два раза его обидла. Да притомъ всякая изъ нихъ, поврь, думаетъ выдти замужъ. Эйаля пришла бы въ ужасъ, если бы ей сказали, что она будетъ старой двой, живущей на 100 фунтовъ въ годъ, данныхъ изъ милости сэромъ Томасомъ. Это могло бы оказаться для нея неизбжнымъ, но теперь, когда является случай устроиться иначе,— она должна имъ пользоваться. Она обязана выбрать одного изъ двухъ: или кузена Тома или полковника Стоббса, а ты долженъ сказать ей, что въ противномъ случа откладываешь о ней всякое попеченіе.

Но къ этому мистеръ Дозетъ оказался глухъ совершенно. Онъ зналъ наврное, что его попеченіе объ Эйал можетъ прекратиться только съ ея замужествомъ или собственной его смертью, и не хотлъ прибгать къ угроз, которую исполнить не представлялось возможности. Конечно, онъ былъ бы очень радъ, если бы Эйаля могла заставить себя выдти за любого изъ молодыхъ людей. Но вопросъ этотъ она должна была ршить сама, и никто не имлъ права вмшиваться. Все это повело къ тому, что цлыхъ два дня между мужемъ и женою были холодности, и страданія, которыя вынесла за это время мистрессъ Дозетъ, были, поистин, ужасны.

Вскор по возвращеніи Эйали сестра Люси пріхала провдать ее. Нкоторыя обстоятельства вынудили лэди Трингль остаться въ Гленбоджи поздне обыкновеннаго, и вся семья была теперь въ Лондон проздомъ въ Мерль-Паркъ. Можетъ быть, причиной промедленія было то, что Трафики удачно вытсненные изъ Гленбоджи наврное проявились бы въ Мерль-Парк, если бы лэди Трингль поселилась тамъ до окончанія осени. Что Рождество они проведутъ въ Мерль-Парк — подразумвалось само собою, къ нескрываемому удовольствію мамаши Трингль, любившей имть дочь при себ, и нескрываемому неудовольствію папаши Трингль, не желавшаго давать боле, чмъ далъ. Что они останутся тамъ весь январь и дале до открытія Парламента — было весьма вроятно, но можно было надяться, что они вынуждены будутъ найти гд-нибудь самостоятельный кровъ, если сэръ Томасъ на время оставитъ ихъ безъ онаго. Этотъ маленькій заговоръ оказался не вполн удачнымъ, такъ какъ мистеръ Трафикъ посадилъ супругу въ меблированныя комнаты, готовясь нагрянуть въ Мерль-Паркъ, какъ только лэди Трингль проведетъ тамъ нсколько дней. Туда-то хала теперь лэди Трингль, съ остальною семьею, а сэръ Томасъ послднія шесть недль провелъ въ город.

Люси воспользовалась днемъ, который они провели въ Лондон, и ей удалось добраться до Крессента. Она ничего еще пока не слыхала о полковник Стоббс и была преисполнена собственными треволненіями.

— Ты его не видала?— спросила она сестру.

— Кого ‘его’?— спросила Эйаля, у которой ‘ихъ’ было двое, и которая думала больше о своихъ двоихъ, чмъ о Люсиномъ одномъ.

— Айзедора. Онъ общалъ навдаться сюда.

Эйаля объяснила, что не видала его, такъ какъ не была въ город послдніе десять дней, въ теченіе которыхъ мистеръ Гамель, дйствительно, приходилъ въ Крессентъ.

— Эйаля,— продолжала Люси,— что же мн длать?

— Держись за него,— сказала Эйаля безъ запинки.

— Конечно, буду, но тетка Эммелина говоритъ, что я должна или отказаться или…

— Или что?

— Или уйти,— сказала Люси очень серіозно.

— Куда же уйти-то?

— Вотъ въ томъ-то и дло. Конечно, онъ приметъ меня, но жениться на двушк, у которой нтъ ни гроша, когда того, что онъ зарабатываетъ, едва хватаетъ на собственное содержаніе, было бы гибелью для него. Отецъ разссорился съ нимъ совершенно. Онъ говоритъ, что никто не можетъ помшать намъ обвнчаться тотчасъ, и что онъ готовъ сію же минуту принять меня къ себ, но я знаю, что въ прошломъ году за исключеніемъ всхъ издержекъ онъ заработалъ немногимъ больше двухъ-сотъ фунтовъ, и если бы я поймала его на слов — это погубило бы его.

— Неужели дядя Томъ прогонитъ тебя?

— Его не было дома почти съ тхъ самыхъ поръ, какъ мистеръ Гамель прізжалъ въ Гленбоджи, и я не знаю, что онъ скажетъ. Тетя Эммелина объявила, что мн можно жить у нихъ только въ качеств дочери, а что въ качеств дочери я обязана ея слушаться.

— Разв Гертруда ея слушается насчетъ мистера Гаустона?

— Гертруда длаетъ съ матерью все, что захочетъ. Да и, къ тому же, родную дочь выгнать изъ дому невозможно. Если она велитъ мн уйти, мн, кажется, больше длать нечего.

— Я бы спросила дядю Тома,— сказала Эйаля. Не можетъ же она выгнать тебя на улицу. Когда ей понадобилось сбыть съ рукъ меня, она могла отослать меня сюда, въ обмнъ, но теперь ей уже нельзя сказать, что ты не подошла и взять меня назадъ.

— О Эйаля, какое все это несчастіе! Я просто не знаю, что съ собой длать.

— И я тоже,— сказала Эйаля, вскакивая съ постели, на которой сидла. Все это какъ-то шиворотъ-навыворотъ. Теб вс запрещаютъ выдти замужъ, а меня вс заставляютъ.

— Къ теб все пристаютъ съ Томомъ?

— Теперь ужъ не съ Томомъ, Люси. Явился другой.

— Къ качеств поклонника?

— О да, совсмъ. Зовутъ его,— что за имя, Люси!— полковникъ Джонатанъ Стоббсъ.

— Это другъ Айзедора, господинъ, который живетъ въ Дромколер.

— Вотъ именно. Онъ говорилъ мн, что мистеръ Гамель былъ у него въ Дромколер. Хочетъ теперь, чтобы я за него вышла.

— Онъ теб нравится?

— Вотъ это-то и есть хуже всего, Люси. Если бы онъ мн не нравился, мн было бы гораздо легче. Но онъ нравится мн ужасно, и потому я такъ ужасно страдаю. Волосы у него совершенно такого же цвта, какъ большая шаль у тети Эммелины.

— Такъ что жъ такое?

— А ротъ — отъ уха до уха.

— Мн было бы все равно до его рта.

— Да и мн почти-что, потому что у него длается такое доброе выраженіе, когда онъ смется. Да, впрочемъ, онъ и всегда такой, это самый добрый человкъ, какого я когда-либо знала.

— А достаточно ли у него денегъ, чтобы жениться?— спросила Люси, горести которой уже истекали изъ этого обильнйшаго источника всевозможныхъ горестей.

— Много, говорятъ, хотя я, впрочемъ, не знаю, что значитъ много.

— Въ такомъ случа, Эйаля, почему бы теб не выдти за него?

— Потому что не могу,— сказала Эйаля. Какъ полюбишь человка, разъ его не любишь? Что онъ мн нравится, это ровно ничего не значитъ. Разв по-твоему, тутъ можетъ быть что-нибудь общее?

На вопросъ этотъ не послдовало еще отвта, когда въ комнату вошла тетка Маргарита съ извстіемъ, что лакей Тринглей, проводившій миссъ Дормеръ черезъ паркъ, начиналъ терять терпніе. Сестры принуждены были разстаться, и Люси вернулась въ Куинсъ-Гетъ.

VI.
Миссъ Досимеръ.

— Говорю вамъ прямо, по-моему, вы напрасно такъ поступаете. Это трусость, подлость и малодушіе. Какъ видите, я вовсе не намрена ‘подкрашивать’, какъ вы выражаетесь.

— Вижу.

— Это такой вопросъ, въ которомъ нужно или говорить всю правду, или совсмъ ничего не говорить. Я бы ничего не стала говорить, да вы меня заставили. Вы вдь нисколько ее не любите.

— Правда. Мн кажется, я не очень то склоненъ къ тому, что вы называете ‘любить’ молодыхъ двицъ. Если я кого-нибудь люблю, такъ это васъ.

— Вроятно, но теперь пока оставимъ это. Вы хотите жениться на этой барышн исключительно потому только, что у нея куча денегъ?

— Вотъ именно. Точно такъ же какъ и вы не сегодня — завтра выйдете за какого-нибудь господина только потому, что у него есть деньги.

— Вы не имете никакого права такъ говорить, потому что я ни съ кмъ не помолвлена. А если бы и была, это было бы совсмъ другое дло. Если я не выйду замужъ, я — ничто. Я не имю никакого самостоятельнаго значенія, и у меня нтъ никакого другого средства пробить себ дорогу. А вы — мужчина.

— То-есть, по вашему, я могъ бы сдлаться купцомъ или адвокатомъ, стать со временемъ лордомъ-канцлеромъ или архіепископомъ Кентерберійскимъ.

— Вы можете жить, сть, пить и здить куда угодно, независимо ни отъ кого. Если бы у меня была ваша свобода и ваши средства, неужели вы думаете, что я вышла бы замужъ изъ-за денегъ?

Мужская роль въ этомъ діалог исполнялась мистеромъ Франкомъ Гаустономъ, мечтавшимъ о женитьб на Гертруд Трингль, а женская — его кузиной и закадычнымъ другомъ, миссъ Аймоджиной Досимеръ. Мстомъ дйствія была дорожка въ сосновомъ лсу, на южномъ склон Тирольскихъ Альпъ, а интересъ происходившаго нсколько увеличивался для дйствующихъ лицъ тмъ обстоятельствомъ, что какъ мистеръ Медбери Досимеръ, братъ Аймоджины, такъ и свояченица ея, мистрессъ Медбери Досимеръ, сильно совтовали ей отнюдь не предпринимать боле отдаленныхъ прогулокъ съ ея дальнимъ родственникомъ, Франкомъ Гаустономъ. Прогулка была предпринята вопреки совту, и разговоръ въ сосновомъ лсу дошелъ тмъ временемъ. до вышеприведеннаго пункта.

— Никогда не видывалъ, чтобы два человка стояли въ спор на такихъ разныхъ точкахъ зрнія!— сказалъ Франкъ, нимало не смущаясь суровыми эпитетами, которые были къ нему приложены. Признаю, что все это вы говорите просто потому, что увлекаетесь желаніемъ обмануть себя, тогда какъ обыкновенное лицемріе иметъ, цлью обмануть другихъ.

— Въ чемъ я себя обманываю?

— Вы длаете видъ, что люди совсмъ не такіе, какіе они въ самомъ дл, стараетесь убдить себя, что я долженъ бы быть героемъ, если и не герой пока. Вы нигд не найдете человка, для котораго добыть состояніе не было бы главной цлью. Священникъ, проповдующій противъ богатства, лижетъ землю подъ ногами своего начальства, чтобы получить званіе епископа. Адвокату все равно — въ какомъ бы грязномъ дл не выпачкать руки, лишь бы разбогатть. Купецъ такъ ясно сознаетъ свое ежечасное мошенничество, что устраиваетъ себ два различныхъ, существованія и старается искупить неблаговидность своихъ поступковъ въ Сити строгимъ исполненіемъ обязанностей въ Вестъ-Энд. Я считаю свою совсть настолько чище совсти другихъ людей, что не мои, бы заставить себя быть ни архіепископомъ, ни стряпчимъ по дламъ казны, ни крупнымъ негоціантомъ. Изъ всхъ путей, которые, открываются передо мной,— этотъ кажется мн всего мене грязнымъ. Я дамъ ей т единственныя дв вещи, которыхъ она хочетъ — себя и положеніе въ, свт. Она дастъ мн единственное, чего я хочу: немножко денегъ. Когда вы выйдете замужъ, то сдлаете спекуляцію столь же выгодную, но только вы будете спекулировать на свою красоту.

— Вы не дадите ей себя, не дадите своего. сердца.

— Дамъ. Я примирюсь съ ней, и для этого постараюсь ее любить насколько возможно. Конечно я люблю хорошія манеры. Конечно, я люблю красоту. Конечно, я люблю то благоуханіе женской прелести, которое является исключительно вслдствіе соединенія ума, красоты, изящества и… воспоминаній дтства. Я нисколько не отрицаю, что будущность моя была бы гораздо привлекательне, если бы моей женою были вы,— кабы только у кого-нибудь изъ насъ хватило на то средствъ. Я это признаю. Но признаю также, что мисъ Трингль и 100,000 фун. для меня лучше, чмъ вы и ничего, не думаю, чтобы заслужилъ названіе подлеца и труса изъ-за того, что у меня хватаетъ смлости говорить правду безъ всякихъ прикрасъ, другу, которому я довряю. Мое міровоззрніе возмущаетъ васъ не потому, чтобы оно было необычно, а потому что не въ обыча его предъявлять.

Они нкоторое время шли по дорожк молча, потомъ миссъ Досимеръ заговорила снова.

— Я должна просить васъ,— сказала она измнившимся голосомъ,— никогда не говорить со мной какъ съ женщиной, на которой вамъ, при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, возможно было бы жениться.

— Прекрасно. Но вы не пожелаете отнять у меня право думать о возможностяхъ въ прошломъ?

— Желала бы, если бы это было возможно.

— Но это невозможно! Въ мысляхъ своихъ, я думаю, воленъ всякій.

— Вы понимаете, о чемъ я говорю. Мужчина всегда, по мр силъ, щадитъ, женщину, и въ нкоторыхъ случаяхъ, какъ, напримръ, въ нашемъ, это его непреложная обязанность. Вамъ, не слдовало хать за нами, разъ вы ршились относительно этой двицы.

— Я не преминулъ предупредить васъ заране, что таково было мое намреніе.

— Вамъ не слдовало наваливать на меня такую тяжесть. Не слдовало писать ко мн.

— Посмотрлъ бы я, что бы вы тогда заговорили! Какъ бы вы обрушились на меня, если бы я не написалъ! Разв вы не сказали бы, что у меня не хватило смлости быть съ вами откровеннымъ!

Онъ подождалъ ожидая отвта, но отвта не было.

— Я знаю, впрочемъ, что при настоящемъ положеніи длъ мн должно достаться во всякомъ случа. Я никого не обманывалъ и никому не измнялъ. Когда, по поводу нашей будущности я замтилъ, что 600 фунтовъ въ годъ при увеличивающейся семь и квартир въ Мэрилебон,— вещь довольно не привлекательная, такая перспектива заставила васъ содрогнуться. Когда я объяснилъ вамъ, что вамъ будетъ хуже, чмъ мн, потому что у меня всегда останется мой клубъ, вы почти-что разсердились на то, что я какъ будто предполагалъ возможность какого-нибудь ршенія, кром одного.

— Одно и могло быть, пока у васъ не хватило бы мужества самому зарабатывать свой хлбъ.

— Но его не хватаетъ. И не хватитъ. Лучше оставьте это въ поко. Думали ли вы когда-нибудь хоть одну минуту, что я могу зарабатывать свой хлбъ?

— Никогда ни секунды не считала васъ способнымъ ни на что столь благородное.

— Такъ зачмъ же вы колете мн этимъ глаза? Это неблагородно. Впрочемъ, я чувствую, что бранить меня вы должны непремнно. Иначе не могу себ представить, какимъ образомъ произошла бы наша разлука. Но вамъ не слдуетъ спускаться до брани площадной.

— Я и не спускалась, мистеръ Гаустонъ.

— Площадной брани высшаго тона. Когда женщина обвиняетъ мужчину въ трусости, это площадная брань высшаго тона. Ну, да все равно. Конечно, я понимаю, что это значитъ. Вы думаете, что вашему брату хочется, чтобы я ухалъ немедленно?

— Немедленно,— сказала она.

— Это было бы непріятно и нелпо. Вы вдь будете мн позировать для этой головки.

— Конечно, нтъ.

— Хоть убейте, не понимаю — почему. Что общаго между вопросомъ искусства и выходомъ или невыходомъ замужъ? И съ какой стати мистрессъ Досимеръ такъ на меня разсердилась, разъ она все время знала настоящее положеніе длъ?

— Есть вопросы, на которые отвчать совершенно безполезно. Я пошла съ вами сегодня, потому что считала нужнымъ доставить намъ обоимъ еще одну, послднюю, возможность понять другъ друга. Меня вы во всякомъ случа поняли теперь.

— Совершенно. На этотъ разъ вы особенно постарались выражаться какъ можно ясне.

— Этого-то я и желала. А такъ какъ вы меня понимаете и знаете, до какой степени я не одобряю вашу философію, то едва ли захотите оставаться у насъ доле.

Посл этого они прошли цлую милю, не говоря больше ни слова. Они вышли изъ лса и спускались по крутой и узкой тропинк въ деревню, гд находился ихъ отель. Черезъ десять минутъ имъ предстояло выдти на большую дорогу. Тропинка проходила въ этомъ мст но краю ручейка, который сбгалъ внизъ по крутому обрыву, образуя цлый рядъ маленькихъ водопадовъ. По другую сторону тропинки былъ плетень, на такомъ близкомъ разстояніи, что пройти можно было только одному за разъ. Франкъ Гаустонъ остановился противъ своей спутницы и преградилъ ей дорогу.

— Аймоджина,— сказалъ онъ,— если мн придется сегодня вечеромъ выхать въ Инспрукъ, вамъ лучше теперь же проститься со мной.

— Я съ вами простилась,— сказала она.

— Въ такомъ случа, вы это сдлали въ такомъ дурномъ настроеніи, что лучше попробуйте опять. Богу одному извстно, какъ и гд мы теперь встртимся!

— Такъ что жъ изъ этого?

— Мн всегда казалось, что у мужчинъ сердце мягче, чмъ у женщинъ. У женщинъ мягкія руки, но он могутъ при случа закалить свое сердце такъ, какъ не можетъ ни одинъ мужчина. Не приходитъ ли вамъ въ голову въ настоящую минуту, что въ былыя времена мы съ вами были искренно привязаны другъ къ другу?

— Я бы хотла это забыть.

— И я, можетъ быть, тоже хотлъ бы, но фактъ остается фактомъ. Отъ него не отдлаешься никакими желаніями. Никакими желаніями не спасешься отъ воспоминаній о первыхъ мечтахъ, сладостныхъ надеждахъ, обманчивыхъ побдахъ. Пошлость настоящей дйствительности длаетъ для меня мучительнымъ воспоминаніе о ясномъ сіяніи прошлаго. Я не говорю, что не уничтожилъ бы его, если бы могъ, но стереть его нельзя. Какое бы негодованіе я ни накидывалъ на себя въ настоящемъ,— мысль о прошломъ отъ этого не станетъ для меня легче. То же самое, я думалъ, должны бы испытывать и вы.

— Никакого не было сіянія,— сказала она,— хотя пошлость я признаю вполн.

— Была, по крайней мр, кое-какая любовь.

— Неумстная. Лучше пропустите меня. Я, какъ вы говорите, закалила себя. Я не снизойду ни до какой чувствительности. Я прощусь съ вами въ присутствіи брата и сестры и пожелаю вамъ успха въ вашихъ предпріятіяхъ. Здсь, у ручья, на горной тропинк, здсь, гд никто не можетъ услышать насъ, я не скажу вамъ на прощанье ничего боле нжнаго, чмъ говорила до сихъ поръ. Ступайте и длайте, какъ знаете. Я даю вамъ свое разршеніе. Когда все будетъ уже кончено, я никогда не скажу противъ этого ни одного слова. Но разъ вы меня спрашиваете, хорошо ли, по моему мннію, вы поступаете, могу сказать только, что вы поступаете дурно. Можетъ быть, по отношенію ко мн у васъ и нтъ никакихъ обязанностей, но у васъ есть обязанности по отношенію къ ней, а также отчасти и по отношенію къ самому себ. А теперь, мистеръ Гаустонъ, я желала бы пройти дале.

Онъ пожалъ плечами и посторонился, думая о томъ, какъ мало, въ сущности, зналъ характеръ Аймоджины Досимеръ, несмотря на все, что было между ними. По его расчетамъ, она, въ конц концовъ, непремнно должна была смягчиться. Но она говорила, что не снизойдетъ ни до какой чувствительности, и, повидимому, намревалась сдержать свое слово.

Онъ молча пошелъ впереди, и они молча дошли до гостиницы.

— Мистеръ Гаустонъ,— сказала мистрессъ Досимеръ, передъ обдомъ, на которомъ и онъ долженъ былъ присутствовать, я считала дломъ ршеннымъ, что вы съ Аймоджиной больше не будете предпринимать уединенныхъ прогулокъ.

— Я взялъ билетъ въ дилижанс, который отходить нынче вечеромъ въ Инспрукъ,— отвчалъ онъ.

— Можетъ быть, такъ оно и лучше, хотя мы съ Медбери будемъ очень сожалть, что лишаемся вашего общества.

— Да, мистрессъ Досимеръ, я занялъ мсто въ дилижанс. Ваша сестра считаетъ, повидимому, что, если бы я остался до завтрашняго утра и дохалъ со всми удобствами въ возвращающейся обратно карет, это было бы очень опасно. Терпть не могу путешествовать ночью и терпть не могу дилижансовъ. Я думалъ было хать всю дорогу на почтовыхъ, хоть это и разорило бы меня въ конецъ,— да вотъ подвернулся этотъ проклятый дилижансъ.

— Очень сожалю, что вамъ будетъ неудобно.

— Не бда. Если такимъ неудобствамъ подвергается человкъ одинокій, безъ жены, это всегда считается ничего. Какихъ-нибудь четырнадцать часовъ… Едва ли вамъ было бы пріятно, если бы Досимеръ халъ со мною.

— Глупости. Вамъ никакой нтъ необходимости хать безъ остановки, если вы этого не хотите. Можете ночевать въ Брунекен.

— Брунекенъ только за двнадцать миль, это могло бы быть опасно.

— Вы норовите ршительно все обратить въ шутку.

— Все-таки лучше, чмъ въ драму. Что толку къ слезахъ? Я не могу превратиться въ старшаго сына. Не могу сдлать такъ, чтобы у Аймоджины было сто тысячъ фунтовъ. Она сейчасъ мн говорила, что я могъ бы зарабатывать себ пропитаніе, но вдь она знаетъ, что я на это неспособенъ. Все это очень грустно. Но что толку грустить?

— Вамъ, во всякомъ случа, лучше быть отъ нея подальше.

— Узжаю…. нынче же вечеромъ. Ужъ не выдти ли мн сейчасъ же, безъ обда, и пройти полъ-дороги пшкомъ? Желалъ бы я, чтобы вы послушали, что только она мн наговорила. Тогда вы бы не думали, что я пошелъ съ ней гулять для своего удовольствія.

— Разв вы не заслужили всего этого?

— Мн кажется, нтъ, однако я все перенесъ. Женщина, конечно, можетъ говорить что ей угодно. А вонъ и Досимеръ, надюсь, онъ, по крайней мр, не назоветъ меня трусомъ.

Мистеръ Досимеръ вышелъ на террасу, на которой стояли двое собесдниковъ, съ физіономіями чрезвычайно кислыми.

— Онъ сегодня къ вечеру узжаетъ въ дилижанс въ Инспрукъ,— сказала мистрессъ Досимеръ.

— Зачмъ было прізжать? Если бы у него была хотя капля сердца, онъ бы и не сунулся сюда.

— Ну Досимеръ,— сказалъ Франкъ,— пожалуйста, не ворчи. Твоя сестра все утро ругала меня какъ послдняго жулика, а у жены такой видъ, какъ будто и она не прочь бы, да не ршается. Что жъ я, въ сущности, сдлалъ такого, по-вашему, дурного?

— Что подумаютъ дома,— сказала мистрессъ Досимеръ,— когда узнаютъ, что вы опять съ нами? Какіе у нея могутъ быть шансы, если вы будете преслдовать ее такимъ образомъ?

— Теперь уже мн не долго ее преслдовать,— сказалъ Франкъ,— крылья мои скоро подржутъ, и я никогда больше не буду летать.

Они ходили взадъ и впередъ по террас и нкоторое время молчали, о спорномъ вопрос ни у кого, повидимому, не находилось боле ни слова. Затмъ Гаустонъ снова принялся за свою защиту.

— Конечно, вс мы сыграли дураковъ. Вы все знали и не протестовали, а потому не имете никакого права обвинять меня.

— Мы думали, что посл смерти твоего дяди деньги будутъ,— проворчалъ себ подъ носъ Досимеръ.

— Вотъ именно и я тоже. Вы никакъ не можете сказать, чтобы я обманывалъ кого-нибудь — ее ли, васъ ли.

— Все должно было кончиться, когда эта надежда не сбылась.

— Конечно, должно было. Нечего было и мечтать о возможности жениться на 600 фунтовъ въ годъ. Если бы вс мы не были дураками, мы бы раскланялись другъ съ другомъ и распрощались навки, какъ только выяснилось положеніе длъ старика. Мы были глупы, но мы были глупы сообща, и никто изъ насъ не иметъ права винить остальныхъ. Когда я познакомился съ этой барышней въ Рим, между нами было уже ршено, что мы съ Аймоджиной должны искать счастія порознь.

— Въ такомъ случа, зачмъ вамъ было преслдовать ее?— снова спросила мистрессъ Досимеръ.

Въ эту минуту сама Аймоджина вышла къ нимъ на террасу.

— Мэри,— сказала она своячениц,— надюсь, ты не продолжаешь военныхъ дйствій противъ мистера Гаустона. Я сказала уже все, что было нужно.

— Теб бы слдовало попридержать языкъ и не говорить ничего,— проворчалъ ея братъ.

— Какъ бы тамъ ни было, я сказала, и онъ понялъ ясно, какого я придерживаюсь мннія. Пообдаемте съ миромъ, и пусть онъ себ продолжаетъ свои странствія. Онъ свободенъ, и весь свтъ передъ нимъ — свтъ, который онъ вскроетъ какъ устрицу, хоть и не носитъ меча.

Вскор посл того они сли обдать и за обдомъ занимались исключительно тмъ, что бранили мясо и вино и придирались къ тирольской кухн, какъ будто ни у кого изъ нихъ не было на душ заботы боле тяжелой. Ровно въ шесть часовъ тяжелый дилижансъ остановился у двери отеля, и Гаустонъ, который въ это время курилъ съ Досимеромъ на террас, всталъ прощаться. Мисгрессъ Досимеръ была съ нимъ ласкова, почти нжна, на глаза ея навернулась слезинка.

— Ну, дружище,— сказалъ Досимеръ,— береги себя. Можетъ быть, въ одинъ прекрасный день, и даже очень скоро, все обернется какъ нельзя лучше.

— Прощайте, мистеръ Гаустонъ,— сказала Аймоджина, едва коснувшись его руки.

— Да благословитъ васъ Богъ, Аймоджина!— сказалъ онъ.

И на его глаза также навернулась слезинка. Но она, стоя рядомъ, сухими глазами смотрла на его приготовленія къ отъзду и до конца больше не сказала ему ни слова.

— А теперь,— сказала она, когда они втроемъ остались на террас,— у меня есть къ вамъ большая просьба: пожалуйста, никогда больше не будемъ упоминать о мистер Гаустон.

Она ушла, и во весь вечеръ они уже боле ея не видали.

Оставшись одна, она также пролила нсколько слезъ, хотя сердилась и теряла терпніе, чувствуя, что он навертываются ей на глаза. Пожалуй, она плакала не объ одной своей утраченной любви. Если бы никто ничего не зналъ объ этой любви и о томъ, что она ее утратила,— она, пожалуй, не стала бы плакать. Но на эту безплодную исторію, на привязанность къ человку, который теперь оставилъ ее съ собственнаго же ея согласія, она истратила лучшіе годы своей свжей юности, и это было извстно всмъ, кто зналъ ее. Онъ говорилъ, что ей суждено купить себ мужа цною своей красоты. Можетъ быть, это было и врно. Въ красот своей она не сомнвалась нисколько. Но если ее дйствительно ожидала такая участь,— поэзія и прелесть жизни утрачивались ею навки. Она была совершенно согласна съ тмъ, что шестьсотъ фунтовъ въ годъ и квартира въ Мэрилебон были бы невыносимы, но что же оставалось ей въ будущемъ, что не было бы невыносимо? Онъ могъ быть счастливъ, имя въ перспектив деньги Гертруды Трингль, но она не могла быть счастлива, имя въ перспектив нелюбимаго мужа, котораго ей предстояло купить своею красотою.

VII.
Въ Мерль-Парк. No 1.

Настоящіе свои годовые праздники сэръ Томасъ проводилъ въ Гленбоджи, гд, за дальностью разстоянія отъ Ломбардъ-Стрита, милліоны не могли ежечасно втягивать его въ свой круговоротъ. Онъ, обыкновенно, проводилъ въ Гленбоджи шесть недль, отнюдь не самыя счастливыя для него шесть недль въ году. Изъ всхъ великихъ житейскихъ благъ, которыя онъ пріобрлъ своимъ трудомъ и энергіей, всего боле онъ любилъ свои милліоны. Не потому, чтобы они были его собственностью,— да они, въ сущности, ею и не были. Нкоторый осадокъ отъ нихъ, который онъ считалъ своимъ процентомъ, ежегодно поступалъ въ его владніе, но онъ любилъ собственно не это. Изображая характеръ человка, авторъ долженъ воздавать ему должное. Къ своему личному богатству сэръ Томасъ относился благосклонно. Гд тотъ богатый человкъ, который бы относился къ нему иначе, и гд тотъ бднякъ, которому бы не хотлось имть такой объектъ для своей благосклонности? Но что онъ дйствительно любилъ, такъ это милліоны, находившіеся въ распоряженіи Траверса и Тризона. Траверсъ и Тризонъ были онъ самъ, хотя имя его даже не значилось въ фирм, милліонами распоряжался онъ самъ. Онъ могъ оказывать вліяніе на денежный рынокъ всей Европы, и уполномоченные отъ государственныхъ казначейства, слушались его словъ, былъ директоромъ государственнаго банка и его депутатомъ и пользовался всеобщимъ уваженіемъ въ Сити, не столько благодаря своему богатству, сколько своему полному пониманію природы милліоновъ. Если Россіи надо было занять какое-нибудь безконечное количество рублей, онъ зналъ, какъ это устроить, зналъ, на какихъ условіяхъ это могло быть выгодно и на какихъ ни въ какомъ случа не могло. Онъ любилъ свои милліоны, а потому въ Гленбоджи никогда не чувствовалъ себя вполн хорошо. Но отъ Мерль-Парка всегда легко было добраться до Лондона, въ Мерль-Парк ему не приходилось жить по цлымъ недлямъ, ни разу не заглянувъ въ Ломбардъ-Стритъ. Пока семья его жила въ Мерль-Парк, онъ могъ прізжать въ городъ по пятницамъ и оставаться тамъ до утра вторника. Таковъ былъ порядокъ, установленный въ Мерль-Парк. Въ сущности, на долю города приходилось четыре дня, а на долю деревни только два, а поэтому хотя свои, такъ называемые, праздники сэръ Томасъ проводилъ въ Гленбоджи, но любимой его резиденціей былъ Мерль-Паркъ.

Въ ту осень онъ вернулся въ Лондонъ задолго до своей семьи и пріхалъ въ Мерль-Паркъ въ первую субботу по ея тамъ водвореніи, которое произошло въ среду. Первое, что бросилось ему въ глаза, когда онъ вошелъ, была шляпа мистера Трафика въ передней. Это была среда, 23-го ноября, и до открытія парламента оставалось три мсяца! Крпкое словцо, которое сэръ Томасъ даже не пробормоталъ, а беззвучно процдилъ сквозь зубы, вырвалось у него при вид этой шляпы. Даже въ самомъ сердитомъ настроеніи онъ никогда не позволялъ себ произносить такія словца вслухъ. Интересно было-бы знать, подвергаются ли они въ такомъ беззвучномъ вид одинаковой кар съ тми, которыя произносятся сколько-нибудь внятно? Сэръ Томасъ, въ сопровожденіи лакея, который шелъ за нимъ по пятамъ, продолжалъ свой путь, довольно сильно хлопая попадавшимися дверями, пока не набрелъ на мистера Трафика, въ одиночеств засдавшаго въ гостиной. Мистеръ Трафикъ приказалъ подать себ хереса съ горькими травами, и сэръ Томасъ увидлъ стоявшій на камин стаканъ. Самъ онъ никогда не пилъ хереса съ горькими травами. Въ два часа онъ запивалъ свою баранью котлету стаканомъ вина, и этого ему хватало до обда. Быть членомъ парламента, конечно, дло похвальное, но, въ сущности, члены парламента никогда ничего не длаютъ. Люди, которые работаютъ, никогда не пьютъ хереса съ горькими травами. Люди, которые работаютъ, никогда не кладутъ своихъ шляпъ въ чужія переднія, не спросивъ на то разршенія хозяина дома.

— Гд барыня?— спросилъ сэръ Томасъ лакея, не обращая на зятя никакого вниманія.

Дамы только-что пріхали съ катанья, очень прозябли и ушли наверхъ переодваться. Сэръ Томасъ вышелъ изъ гостиной, еще разъ громко хлопнувъ дверью и продолжая не обращать никакого вниманія на мистера Трафика. Мистеръ Трафикъ протянулъ руку къ каминной полк и кончилъ свой хересъ.

— Ну, мой другъ,— сказалъ онъ жен въ ея спальн наверху,— отецъ твой, съ тхъ поръ какъ пріхалъ, точно блены обълся.

— Я знала это напередъ,— сказала Августа.

— Но это ничего не значитъ. Поцлуй его, когда увидишь, и длай видъ, что ничего не замчаешь. Никто на свт не уважаетъ меня такъ, какъ твой отецъ, но когда онъ въ такомъ настроеніи, со стороны можетъ показаться, что онъ намренъ оказать мн невниманіе.

— Надюсь, онъ не будетъ обходиться съ тобою положительно дурно, Септимусъ,— сказала жена.

— Будь покойна! Отецъ твой — добрйшій въ мір человкъ.

— Проявился-таки!— таково было первое слово, которымъ сэръ Томасъ привтствовалъ жену въ ея спальн.

— Да, Томъ, они здсь.

— Когда пріхали?

— Да, по правд сказать, мы, знаешь ли, застали ихъ здсь.

— Ч-ч….!

Но сэръ Томасъ задержалъ слово на надлежащей, внутренней, сторон своихъ зубовъ.

— Они думали, что мы будемъ здсь днемъ раньше, и пріхали въ среду утромъ. Вдь ты самъ знаешь, что они должны были пріхать.

— Очень желалъ бы знать, когда они удутъ.

— Вдь не захочешь же ты выгнать изъ своего дома родную дочь?

— Почему онъ не заведетъ ей собственнаго? Почему не длаетъ этого для нея? Онъ получаетъ съ моихъ денегъ 6000 фунтовъ годового дохода, и кром того я еще долженъ его содержать! Нтъ, я вовсе не хочу выгонять изъ дома собственную дочь, но, пожалуй, кончится тмъ, что выгоню его.

Прошла недля, а мистеръ Трафикъ все еще не подвергся изгнанію. Сэръ Томасъ, пріхавъ въ Мерль-Паркъ въ слдующую пятницу, удостоилъ зятя разговоромъ и сообщилъ ему кое-какія новости общественной жизни, но сдлалъ это въ дух очевидно и преднамренно враждебномъ.

— Съ длами опять тихо,— сказала. онъ.

— Колебанія вещь очень обыкновенная въ это время года,— сказалъ Трафикъ,— но я замчалъ, что незадолго до Рождества рынокъ всегда оживляется.

— Для человка, у котораго есть опредленный доходъ, какъ, напримръ, у васъ, это не иметъ большого значенія,— сказалъ сэръ Томасъ.

— Я смотрлъ на это съ точки зрнія общественной.

— Именно. Для человка, у котораго есть опредленный доходъ и который никогда его не тратитъ, нтъ нужды безпокоить себя личной точкой зрнія на денежный рынокъ.

Мистеръ Трафикъ потеръ руки и спросилъ, скоро ли окончатся новыя постройки позади Ломбардъ-Стритскаго дома?

Расчетливость мистера Трафика оказалась весьма зловредной для бдной Гертруды, которая вовсе этого не заслуживала. Принявъ въ душ твердое ршеніе отыскать какія-нибудь средства какъ можно скоре отвязаться отъ мистера Трафика, сэръ Томасъ сказалъ себ, что другимъ зятемъ въ томъ же род обременять себя отнюдь не слдовало. Франкъ Г’аустонъ былъ, по его мннію, какъ разъ въ томъ же род, и онъ ожесточилъ свое сердце противъ Франка Гаустона. А Франкъ Гаустонъ, между тмъ, получи онъ за женою 6000 годового дохода, конечно, не очень часто сталъ бы обременять своимъ присутствіемъ Тринглевскія резиденціи. Онъ постарался бы держаться насколько возможно дальше отъ Тринглей и наслаждался бы въ милу душеньку, живя въ роскоши на женины доходы. Но теперь камнемъ преткновенія на пути его явилось, ни къ селу ни къ городу, скряжничество мистера Трафика. Вскор посл отъзда изъ отеля въ Тирол, гд мы недавно его видли, Франкъ написалъ къ дам своего сердца, изливая все нетерпніе своей страсти и намекая на желательность ршенія дла до Рождества. Въ томъ же письм онъ говорилъ Гертруд, что находитъ весьма непріятными разговоры о деньгахъ съ ея отцомъ, до такой степени непріятными, что не можетъ заставить себя приступить къ нимъ снова. Но если она сама обратится къ отцу ршительно, отецъ непремнно сдастся. Принявъ это къ свднію, Гертруда ршила пристать къ отцу въ его второе посщеніе Мерль-Парка, когда, какъ мы объясняли выше, настроеніе сэра Томаса было положительно враждебно несостоятельнымъ зятьямъ. Прежде чмъ напасть на отца, она попыталась было пустить въ дло мать, но лэди Трингль положительно отказалась.

— Если что-нибудь можно сдлать, ты должна это сдлать сама,— такъ говорила лэди Трингль.

— Папаша,— сказала Гертруда, послдовавъ за нимъ въ маленькую гостиную, гд онъ переваривалъ и приводилъ въ порядокъ свои телеграммы, когда жилъ въ Мерль-Парк,— я бы желала, чтобы что-нибудь ршилось, наконецъ, относительно мистера Гаустона.

Сэръ Томасъ былъ очень сердитъ въ эту минуту. Мистеръ Трафикъ не только попросилъ карету для поздки въ Гастингсъ, но выразилъ желаніе, чтобы къ обду подали особенный сортъ кларета, который онъ зналъ и къ которому питалъ сильную привязанность.

— Въ такомъ случа,— сказалъ онъ,— ты можешь считать вопросъ ршеннымъ съ этой самой минуты.

— Какимъ же образомъ, папаша?

— Говорю теб разъ навсегда, что не хочу имть ничего общаго съ мистеромъ Гаустономъ.

— Папаша, это очень жестоко.

— А если ты, другъ мой, будешь называть меня жестокимъ, я теб совсмъ запрещу приходить и разговаривать со мною. Хороша жестокость! Какое у тебя, посл этого, понятіе о жестокости!

— Всмъ извстно, что мы привязаны другъ къ другу.

— Всмъ это вовсе неизвстно. Мн неизвстно. Ты ведешь себя какъ дура. Мистеръ Гаустонъ — нищій проходимецъ и привязанъ только къ моимъ деньгамъ, изъ которыхъ не получитъ ни одного пенни.

— Онъ вовсе не проходимецъ, папаша. Гораздо меньше, чмъ мистеръ Трафикъ. У него есть собственныя средства, только небольшія.

— Ровно настолько, чтобы заплатить по клубному счету за сигары и шампанское. Можешь успокоиться,— я никогда ни единаго шиллинга не дамъ мистеру Гаустону. Съ какой стати человкъ, не работавшій ни единаго часа во всю свою жизнь, располагаетъ жить на мои заработки?

Огорченная Гертруда вышла изъ комнаты, такъ какъ на этотъ разъ длать больше было нечего. Но ей казалось, что съ ней обращаются очень жестоко. Август разршили выйти за своего господина, не имвшаго ни гроша за душою, и наградили состояніемъ въ 120,000 фунтовъ. Почемуже съ ней поступали хуже, чмъ съ Августой? Она была твердо убждена, что Франкъ Гаустонъ гораздо лучше Септимуса Трафика. Способность мистера Трафика копить деньги была уже извстна всей семь. Франкъ никогда бы не сталъ копить. Франкъ по-джентльменски тратилъ бы на нее ея доходы. Франкъ не сталъ бы торчать въ Гленбоджи и Мерль-Парк, дожидаясь, пока его не выгонятъ. Вс любили Франка. Но она, Гертруда, уже научилась презирать мистера Трафика, хоть онъ и былъ членомъ парламента, и начала уже подумывать, что въ качеств избранницы Франка Гаустона, человка принадлежавшаго высшему обществу, была положительно высшаго калибра, чмъ ея сестра Августа. Отецъ отказалъ ей не только очень грубо, но и очень ршительно, но она не могла покинуть своего Франка, такая мысль ни на минуту не приходила ей въ голову. Что же, однако, оставалось длать? Она продумала весь день и, наконецъ, составила планъ. Но планъ могъ не понравиться Франку Гаустону, вотъ что пугало ее, хотя сама она была не робка, но Франкъ могъ оказаться робкимъ. Несмотря на гнвъ и грубость отца, она не сомнвалась, что въ конц концовъ онъ будетъ великодушенъ, но Франкъ могъ въ этомъ усомниться. Если бы можно было заставить Франка похитить ее изъ Мерль-Парка, она бы ршилась на рискъ, въ надежд получить деньги потомъ. Но рискъ могъ оказаться не подъ силу Франку, вотъ что страшно. Кром этого, однако, не представлялось никакого выхода. Выжидать, чтобы упрямство отца смягчилось упрямствомъ ея любви, было перспективой томительно скучной и длинной, а потому и не привлекательной. Если бы было возможно, она вошла бы въ сдлку съ отцомъ. ‘Коли не хочешь давать намъ 120,000 ф. начнемъ съ шестидесяти.’ Но она боялась, что даже это не понравится Франку, и, какъ ни прикидывала, единственное, что казалось возможнымъ — и не особенно непріятнымъ — было похищеніе.

Необходимо было отвтить на письмо возлюбленнаго. На корреспонденцію ея пока не было наложено никакого запрещенія, и отвтъ свой она могла послать безъ всякихъ препятствій извн.

‘Дорогой Франкъ,— писала она,— я совершенно съ тобою согласна относительно Рождества. Это должно быть ршено, но имю сообщить теб весьма плохія извстія. Я ходила къ папаш, по твоему совту, но онъ отнесся ко мн очень не хорошо. Какъ нельзя хуже. Сказалъ, что теб бы слдовало зарабатывать свое пропитаніе, что, конечно, нелпо. Онъ совсмъ не понимаетъ, что должны существовать джентльмены, которые никогда не зарабатываютъ себ пропитанія. Знаю наврное, что если бы ты каждый день ходилъ въ Ломбардъ-Стритъ, чтобы зарабатывать себ пропитаніе, то я ни за что бы тебя не полюбила.

‘Онъ говоритъ, что не дастъ ни единаго шиллинга. Мн кажется, онъ сердитъ потому, что мужъ Августы все норовитъ пріхать сюда и застрять. Но вдь это не моя вина! Или это, или что-нибудь не вышло съ деньгами, или у него совсмъ испортился желудокъ. Какъ ни какъ, а онъ разсвирплъ до такой степени, что я, право, не знаю, какъ и приступиться къ нему еще разъ. Мамаша просто боится его и не сметъ сказать ни слова, такъ какъ насчетъ мистера Трафика устроила она.

‘Что жъ теперь длать? Мн, конечно, непріятно думать, что тебя заставляютъ ждать. Да и самой мн нельзя сказать, чтобы особенно хотлось ждать. Я соглашусь на все, что бы ты ни предложилъ, и не побоюсь пойти на маленькій рискъ. Если бы мы могли обвнчаться безъ его вдома, я уврена, что потомъ онъ далъ бы деньги, потому что въ глубин души онъ очень добрый и такой великодушный! Онъ способенъ ужасно разбситься, но, наврное, проститъ потомъ.

‘А что кабы мн ухать? Я совершеннолтняя и думаю, что никто не иметъ права остановить меня. Если ты можешь устроить нашу свадьбу такимъ образомъ, я сдлаю все, что отъ меня зависитъ. Нкоторые женятся въ Остенде, это я знаю наврное. Мн кажется, ничего другого не придумаешь. Можешь писать мн теперь сюда, изъ этого не выйдетъ ничего дурного. Но Августа говоритъ, что если папаша что-нибудь заподозритъ о моемъ намреніи ухать, онъ будетъ перехватывать мои письма. Дорогой Франкъ, я твоя, всегда неизмнно твоя. Любящая тебя

Гертруда.

Не бойся,— я буду совершенно готова ухать, если ты можешь это устроить.’

— Мн кажется, папаша,— сказала Августа къ вечеру того дня, когда было написано это письмо,— что Гертруда замышляетъ что-то неладное, а потому считаю своимъ долгомъ принести теб вотъ это письмо.

Августа не читала письма, но обсуждала съ сестрою желательность похищенія.

— Не совтую,— говорила она,— но ужъ если вы все-таки убжите, мистеру Гаустону надо устроить свадьбу въ Остенде. Я знаю, что это длается.

При дальнйшемъ размышленіи она, можетъ быть, испугалась, какъ бы подобное устройство не нанесло ущерба благородной крови фамиліи Трафиковъ, а потому сочла своимъ долгомъ вынуть письмо изъ семейнаго почтоваго ящика и отдать его отцу. Дочку, которая такъ прекрасно исполняетъ свои обязанности, конечно, нельзя будетъ выгнать изъ дома ране открытія парламента.

Сэръ Томасъ взялъ письмо и не сказалъ ни слова своей старшей дочери. Оставшись одинъ, онъ колебался и почти ршилъ отправить письмо по назначенію. Что за бда, что двое дураковъ пишутъ другъ другу письма! Разв это могло повести къ чему-нибудь дурному? Пока шнурки кошелька были въ его рукахъ,— свадьба не могла состояться. Но онъ спохватился, вспомнилъ о своей родительской власти и прав знать все, что длала дочь, и распечаталъ письмо. ‘Должны существовать джентльмены, которые не зарабатываютъ своего пропитанія!’ ‘Полно, такъ ли?’ сказалъ онъ про себя. Въ такомъ случа этимъ джентльменамъ не слдовало обращаться за пропитаніемъ къ нему. Онъ уже содержалъ одного изъ нихъ, и съ него было довольно. ‘Мамаша просто боится его и не сметъ сказать ни слова.’ Это ему понравилось. ‘Я уврена, что онъ дастъ деньги потомъ.’ — ‘А я увренъ, что онъ ничего такого потомъ не сдлаетъ’,— сказалъ онъ про себя и подумалъ, что взглянуть на то, какъ будетъ корячиться безъ денегъ оставшійся въ дуракахъ зять, было бы, пожалуй, весьма и весьма забавно. Слдующая фраза почти совершенно примирила его съ дочерью. ‘Въ глубин души онъ очень добрый и такой великодушный!’ До ‘добрый’ ему было все равно, но считаться великодушнымъ доставляло большое удовольствіе. Затмъ, преспокойно изорвалъ письмо въ мелкіе клочья и бросилъ въ корзинку подъ письменнымъ столомъ.

Минутъ десять сидлъ онъ и думалъ о томъ, что теперь слдовало длать, находя, что возложенная на него задача гораздо трудне устройства займа, и ршилъ, наконецъ, что, если не длать ничего, все, вроятно, уладится само собой. Не получая отвта отъ дамы своего сердца, мистеръ Гаустонъ, наврное, притихнетъ, а Гертруда, не получая согласія жениха, вроятно, воздержится отъ путешествія въ Остенде. Пожалуй, хорошо бы было какъ-нибудь предостеречь жену, но онъ не усплъ еще придти насчетъ этого ни къ какому опредленному ршенію, когда нить его мыслей была прервана весьма непріятнымъ образомъ.

— Позвольте вамъ доложить, сэръ Томасъ,— сказалъ кучеръ, вбгая въ комнату и второпяхъ почти пропуская обычную церемонію стука въ дверь,— позвольте вамъ доложить, что кобылу Фбэ привезли домой, и об ноги у нея порзаны вплоть до самой кости.

— Что-о!— воскликнулъ сэръ Томасъ, который имлъ вкусъ къ лошадямъ и длалъ видъ, что понимаетъ въ нихъ толкъ.

— Да ужъ врно вамъ говорю, сэръ Томасъ, до самой кости,— продолжалъ кучеръ, питавшій къ мистеру Трафику то враждебное чувство, которое обыкновенно внушаютъ слугамъ постоянные постители, не признающіе обычая давать на-чай. Она упала, пока мистеръ Трафикъ съзжалъ съ Виндоверъ-Гилля, сэръ Томасъ, и за нее теперь не дашь и мры овса. А я думалъ, не найдется въ цломъ свт человка, который могъ бы сшибить ее съ ногъ, сэръ Томасъ.

Надо сказать, что мистеръ Трафикъ, взявъ въ то утро фаэтонъ и пару лошадей для поздки въ Гастинггъ, не пожелалъ воспользоваться услугами кучера, а настаивалъ на томъ, что будетъ править самъ.

VIII.
Въ Мерль-Парк. No 2.

Случалось ли раздражительному читателю,— такому читателю, которому вполн понятны наслажденія ярости,— наткнуться на такую обиду, которая, несмотря на свою тяжесть, боле чмъ вознаграждается тмъ, что даетъ право вздуть обидчика? Таково было чувство сэра Томаса, пока онъ, вслдъ за кучеромъ, быстро выходилъ изъ комнаты. Онъ очень гордился кобылой Фбэ, которая привозила его домой со станціи, длая двнадцать миль въ часъ. Но въ настоящемъ случа любовь къ кобыл уступала ненависти къ зятю. Мистеръ Трафикъ причинилъ ему вредъ и мистеръ Трафикъ теперь попался. Есть нкоторый родъ ущерба за который хозяинъ не въ прав ругать гостя. Если за столомъ разобьютъ вашъ лучшій венеціанскій графинъ, вы должны длать видъ, что находите въ этомъ удовольствіе, но если испорчена лошадь — такая любезность не обязательна. Благовоспитанный джентльменъ въ такомъ случа ограничивается тмъ, что длаетъ несчастный видъ, не говоря ни слова. Сэра Томаса едва ли можно было назвать благовоспитаннымъ джентльменомъ, къ тому же провинившимся былъ его собственный зять.

— Боже праведный!— воскликнулъ онъ, поспшно входя во дворъ,— что такое случилось?

Кобыла стояла на мощеномъ двор окруженная тремя людьми, одинъ изъ которыхъ держалъ ея голову, другой, стоя на колняхъ, обмывалъ ея раны, а третій объяснялъ гибельный характеръ полученныхъ ею поврелсденій. Трафикъ стоялъ на нкоторомъ разстояніи, молча выслушивая косвенные упреки грума.

— Что тутъ такое, Господи ты Боже мой?— повторилъ сэръ Томасъ, присоединяясь къ обществу.

— На холм валяется пропасть камней,— сказалъ Трафикъ,— онаспоткнулась на одинъ изъ нихъ и, не усплъ я оглянуться, какъ полетла со всхъ ногъ. Я очень объ этомъ сожалю, но это могло бы случиться со всякимъ.

Сэръ Томасъ умлъ втыкать свои стрлы гораздо лучше, чмъ если бы онъ попросту стрлялъ ими во врага.

— Теперь ей карачунъ,— сказалъ онъ старшему груму, усердно дйствовавшему губкой.

— Боюсь, что такъ, сэръ Томасъ. Оба колна сильно повреждены, ужъ очень раны-то глубоки.

— Сто разъ я съзжалъ съ холма на этой кобыл,— сказалъ Томасъ,— и ни разу не видывалъ, чтобы она спотыкалась.

— Ни во вки вковъ, сэръ Томасъ,— сказалъ грумъ.

— Сегодня она споткнулась бы и съ вами,— сказалъ Трафикъ, защищаясь.

— Во всемъ виноватъ я самъ, Бунсумъ. Нечего больше и толковать.

Грумъ Бунсумъ, продолжая стоять на колняхъ, выразилъ гримасою полное согласіе съ хозяиномъ.

— Конечно, мн слдовало знать, что онъ не уметъ править,— сказалъ сэръ Томасъ.

— Лошадь можетъ споткнуться у всякаго,— сказалъ мистеръ Трафикъ.

— Ужъ лучше прямо ее пристрлить,— сказалъ сэръ Томасъ, все еще обращаясь къ груму.

— Самая лучшая была лошадь во всей конюшн, а теперь — конецъ ей!

И все еще не сказавъ ни слова зятю, онъ пошелъ прочь со двора.

Это было такъ невыносимо, что даже мистеръ Трафикъ не могъ выдержать молча.

— Я уже говорилъ вамъ, что очень сожалю о случившемся,— сказалъ онъ, слдуя по пятамъ за сэромъ Томасомъ, и не знаю, что же еще можно сдлать.

— Ничего. Разв что никогда больше не брать чужихъ лошадей.

— Можете быть уврены, что этого никогда больше не будетъ.

— Нисколько не увренъ. Если завтра вамъ понадобится другая, вы попросите ее, коли будетъ какая-нибудь возможность ее получить.

— Это очень нелюбезно съ вашей стороны, сэръ Томасъ, вы не добры ко мн.

— Чепуха!— сказалъ сэръ Томасъ. Какой толкъ быть добрымъ съ такимъ человкомъ, какъ вы? Слыхали ли вы объ извозчик, которому давали соверенъ за каждую милю зды? Онъ запросилъ съ дурака, дававшаго соверенъ, гинею. Я — дуракъ, а вы — извозчикъ,— честное слово, извозчикъ.

Съ этими словами сэръ Томасъ вошелъ въ домъ маленькой дверкой, предоставивъ зятю въ одиночеств идти къ парадному подъзду.

— Твой отецъ ужасно меня оскорбилъ,— сказалъ онъ жен, которую нашелъ наверху, въ спальн.

— Что у васъ еще вышло, Септимусъ?

— Эта маленькая его кобылка, которая, наврное, десять разъ падала и прежде, упала, пока везла меня, и порзала себ колни.

— Это Фбэ,— сказала Августа. Она была его любимица.

— Такая вещь можетъ случиться со всякимъ, и никакой джентльменъ не обратитъ на это вниманія. Онъ наговорилъ мн такихъ вещей, что, честное слово, мн кажется, я не могу оставаться здсь доле.

— Ахъ, нтъ, можешь,— сказала жена.

— Конечно, нужно принимать въ соображеніе, что со стороны свекора все это не иметъ ужъ такого значенія. Почти все равно, что со стороны отца.

— Онъ это такъ, Септимусъ.

— Вроятно. А то, право, я бы этого не вынесъ. Иногда онъ становится очень грубъ, но я знаю, что въ душ онъ очень меня уважаетъ, только поэтому и могу все это выносить.

Супруги ршили остаться въ своемъ настоящемъ мстопребываніи и, съ своей, по крайней мр, стороны, ни слова не упоминать о кобыл Фбэ. Сэръ Томасъ также не упоминалъ о ней, но прибавилъ, еще одну замтку къ тмъ, что были уже написаны на скрижаляхъ его памяти относительно зятя, замтку, гласящую, что никакими намеками, ни даже самыми толстыми, нельзя было дйствовать на мистера Трафика.

Слдующій день было воскресенье, и новая непріятность ожидала сэра Томаса. Въ послднее время Томъ не имлъ обыкновенія особенно часто посщать Мерль-Паркъ. У него была собственная квартира въ Лондон, собственный клубъ, и сельскія прелести Мерль-Парка не очень его привлекали. Но на этотъ разъ онъ соблаговолилъ пріхать и въ воскресенье посл полудня сообщилъ отцу, что хочетъ поговорить съ нимъ объ одномъ дл.

— Батюшка,— сказалъ онъ,— мн все это начинаетъ чертовски надодать.

— ‘Чертовски’,— сказалъ сэръ Томасъ,— очень гадкое и глупое слово и къ тому же безсмысленное.

— Въ немъ есть что-то утшительное, сэръ,— сказалъ Томъ,— но если оно не хорошо, я его брошу.

— Нехорошо, Томъ.

— Не буду, сэръ. А все-таки мн это очень надоло.

— Что надоло, Томъ?

— Вся эта исторія съ кузиной.

— Въ такомъ случа, послушайся моего совта, брось и ее.

— Не могу, батюшка. Слово — дло другое. Слово бросить можно, но двушка — не то. Двушку не бросишь, какъ ни старайся.

— Ты старался, Томъ?

— Да, старался. Старался, какъ только могъ. Цлыя дв недли развлекалъ себя и не вспоминалъ о ней. Каждый день выпивалъ за обдомъ бутылку шампанскаго, а потомъ — въ театръ. Но все ни къ чему. Она застряла въ моемъ сердц, не могу я ее бросить. Знаете ли, что мн хочется сдлать? Мн хочется подарить ей брильянтовое ожерелье.

— Изъ этого ровно ничего не выйдетъ,— сказалъ сэръ Томасъ, покачавъ головой.

— Почему же? Другіе длаютъ же такъ. Что-нибудь хорошенькое, сотни въ три фунтовъ.

— Это сумма большая, за ожерелье.

— Бываютъ и гораздо дороже.

— Только даромъ бросишь деньги.

— Если она его приметъ, то приметъ и меня. А если не возьметъ,— брильянты-то все-таки у меня останутся. Какъ-никакъ, а я ршилъ попробовать.

— Въ такомъ случа не къ чему было обращаться ко мн.

— Я думалъ, вы дадите мн денегъ. Не за чмъ влзать изъ-за этого въ долги. И потомъ, если бы вы прибавили что-нибудь отъ себя,— медальонъ что ли, или что-нибудь такое,— это, пожалуй, подйствовало бы. Я видлъ ожерелье у Риколея, при уплат наличными деньгами, они сдлаютъ скидку въ 20 процентовъ. Цна ему назначена 300 гиней. Это значитъ 250 ф. 5 ш. Если дать чекъ, уступятъ за 260 ф.

Точка зрнія сына понравилась отцу. Мысль о томъ, что подарокъ или будетъ принятъ, и тогда окажетъ желанное дйствіе, или будетъ отвергнутъ, и тогда Томъ не рискуетъ потерять вмст и свои надежды и брильянты,— казалась весьма здравой, а потому сэръ Томасъ общалъ деньги, подъ непремннымъ условіемъ, въ случа отказа Эйали, получить подарокъ въ свое распоряженіе. Что до подарка отъ себя лично, онъ чувствовалъ, что теперь это было бы несвоевременно. Онъ былъ у племянницы и самъ ходатайствовалъ передъ нею, но она оказалась глуха къ его словамъ. Посл этого уже не слдовало снисходить до приношенія даровъ.

— Если бы она согласилась стать моей нарченной невсткой, тогда я бы послалъ ей подарки,— сказалъ сэръ Томасъ.

Бдняга наслаждался своимъ богатствомъ несомннно мене, чмъ казалось тмъ, кто зналъ его обстоятельства. Все же онъ старался быть добрымъ къ окружающимъ, а главное къ дтямъ. Съ самаго начала своихъ успховъ, съ самой своей женитьбы онъ твердо ршилъ не скупиться на деньги, стараться о благоденствіи своихъ близкихъ и быть щедрымъ во всемъ, что могло повести къ счастію или матеріальному преуспянію дтей. Поэтому онъ выказалъ большую щедрость по отношенію къ мистеру Трафику. Мистеръ Трафикъ былъ членъ парламента, сынъ пэра и человкъ работящій. Чего же еще можно было желать? Денегъ, правда, не было, но деньги онъ могъ доставить самъ. Онъ доставилъ ихъ и съ удовольствіемъ думалъ о томъ, что помогъ выдти въ люди хорошему человку. Читатель знаетъ, что изъ этого вышло. Онъ всею душою ненавидлъ зятя и много далъ бы, чтобы получить свои деньги обратно, лишь бы он не доставались мистеру Трафику!

А тутъ еще замшалась меньшая дочь! Что было длать съ Гертрудой? Конечно, и она бы получила состояніе, если бы явился подходящій человкъ. Но съ женихами безъ гроша за душою, каково бы ни было ихъ положеніе въ свт или даже въ мір политическомъ, онъ ршилъ больше не связываться. У жениха должно было быть или собственное состояніе, или готовность его заработать. Гаустонъ выбралъ для своего сватовства время неблагопріятное. Озлобленный сэръ Томасъ наговорилъ рзкихъ, жестокихъ вещей и теперь долженъ былъ прилагать свои слова къ длу. Онъ грубо объявилъ, что мистеръ Гаустонъ не получитъ отъ него ни единаго шиллинга, и, конечно, имлъ на то полное основаніе, а дочь его, между тмъ, избалованная, пользовавшаяся всегда всевозможной роскошью, тотчасъ вознамрилась бжать изъ дому! Думая объ этомъ намреніи, онъ удивлялся, какъ она ршалась подвергнуться такой опасности,— выйти замужъ за нищаго, не имя ни гроша за душой,— пока не признался самъ себ, что если бы она это сдлала, то, наврное, рано или поздно, получила бы деньги. Онъ былъ способенъ разозлиться, выйти изъ себя, въ припадк бшенства поговорить весьма строго съ Септимусомъ Трафикомъ или кмъ-нибудь другимъ, но сердиться долго онъ не могъ. Онъ уже чувствовалъ, что если мистеръ Трафикъ захочетъ остаться — онъ останется, что если у Гаустона хватитъ смлости настаивать — онъ получитъ и деньги и двицу. Размышляя обо всемъ этомъ, онъ сердился на себя, сокрушался о своемъ великодушіи, своей мягкости и способности прощать.

А тутъ еще Томъ,— Томъ, котораго въ эту минуту онъ любилъ боле всхъ дтей, который изъ всхъ троихъ былъ наимене расположенъ перечить ему,— Томъ былъ несчастливъ, сердце Тома почти разбито, потому что онъ не могъ добыть фитюльку, двчонку, которая надола бы ему черезъ годъ посл свадьбы! Вспоминая прежняго Тома, онъ не могъ себ представить, какъ могъ такой парень до такой степени влюбиться. Если бы Эйаля продавалась, онъ въ эту минуту далъ бы за нее большую цну, такъ хотлось ему сдлать по возможности удовольствіе Тому. Но Эайля, у которой не было ни одного пенни, и никогда не могло быть ни одного пенни кром тхъ, которые онъ самъ дастъ ей,— не хотла поступать въ продажу и не хотла имть ничего общаго съ Томомъ. Весь свтъ былъ противъ него, ни домашній очагъ, ни деньги, ни дти — ршительно ничто не доставляло ему удовольствія. Маленькая задняя комнатка въ Ломбардъ-Стрит была для него пріятне, чмъ Мерль-Паркъ со всми своими прелестями. Его дочь Гертруда хотла бжать отъ него, а мистера Трафика онъ не могъ выпроводить никакими силами.

Въ такомъ-то настроеніи встртилъ онъ бродящую по саду свою племянницу Люси. Вся исторія ея любви была ему извстна, и но настоянію жены онъ призналъ, что ея брака со скульпторомъ дозволять не слдовало. Когда ему въ сотый разъ объясняли несчастныя обстоятельства рожденія Гамеля, онъ относился къ этому съ презрніемъ и издвался надъ ужасомъ, который внушали жен столь же незаконнорожденные братья и сестры въ Рим. Когда ему говорили, что отецъ Гамеля въ церковь — ни ногой, онъ только головою потряхивалъ. Но когда ему растолковали, что у молодого человка не было въ сущности почти никакихъ средствъ къ жизни,— онъ принужденъ былъ сознаться, что молодому человку не слдовало позволять жениться на его племянниц.

Съ самой Люси онъ не говорилъ объ этомъ ни слова, съ тхъ поръ какъ пригласилъ ея жениха завтракать въ Гленбоджи, онъ слышалъ о ней дурныя всти. Жена нсколько разъ говорила ему,— не случайно и не между прочимъ, а преднамренно, въ дух энергическаго порицанія,— что Люси непослушная двушка. Хуже Эйали. Люси упорно повторяла, что выйдетъ за нищаго художника, какъ только онъ изъявитъ готовность на ней жениться, стараясь втолковать тетк, что теперь это уже не то, что прежде, когда они еще не были помолвлены. Теперь она считала себя въ полномъ его распоряженіи. Таковы были ея доводы, но доводы эти не дйствовали на тетку Эммелину.

— Она, конечно, вольна поступать, какъ ей угодно,— сказалъ сэръ Томасъ

Положимъ, что такъ, но тетка Эммелина очень крпко держалась того мннія, что пріемной дочери Куинсъ-Гета, Гленбоджи и Мерль-Парка не слдовало позволять поступать, какъ ей угодно. Двушкамъ нельзя предоставлять одновременно роскошь царскаго житья и роскошь свободнаго выбора.

Сэру Томасу не разъ приходила въ голову возможность однимъ взмахомъ пера уладить вс эти неурядицы. Для этого не нужно было ни 120,000, ни даже 100,000 фун., какъ если бы дло шло о родной дочери. Нсколькихъ скромныхъ тысячъ было бы достаточно. Гамель, къ тому же, несмотря на неблагопріятныя обстоятельства своего рожденія, не былъ лнтяемъ, какъ Франкъ Гаустонъ. Насколько могъ узнать сэръ Томасъ, господинъ этотъ работалъ и желалъ работать. Теперешній его небольшой заработокъ долженъ былъ со временемъ увеличиться. Сэръ Томасъ относился къ Люси весьма доброжелательно, хотя и склонялся къ убжденію, что бракъ ея съ Гамелемъ невозможенъ.

— Милая моя, сказалъ онъ ей,— почему ты гуляешь одна?

Ей не хотлось сказать ему, что она гуляетъ одна потому, что ей не съ кмъ гулять, потому что у нея нтъ такого товарища, какимъ былъ бы Айзедоръ, если бы Айзедору позволили пріхать въ Мерль-Паркъ. Она улыбнулась молча и пошла рядомъ съ дядей.

— Теб нравится здсь такъ же, какъ въ Гленбоджи?— спросилъ онъ.

— О, да.

— Можетъ быть, теб бы хотлось скоре вернуться въ Лондонъ?

— О, нтъ.

— Гд же теб, все-таки, больше нравится?

— Везд было бы хорошо, если бы…

— Если бы что, Люси?

‘Coelum,non animiim, mutant qui trans mare currunt’, могла бы сказать Люси, если бы знала эти строки.

— Мн везд бы нравилось одинаково, дядя Томъ, если бы все шло получше.

— Это много значитъ,— сказалъ онъ. Ты хочешь, вроятно, сказать, что не ладишь съ теткой?

— Боюсь, что она сердится на меня, дядя Томъ.

— Зачмъ же ты ее сердишь, Люси? Когда она теб говоритъ, что ты должна длать, почему ты не стараешься этого исполнять?

— Я не могу длать то, что она говоритъ,— сказала Люси,— а такъ какъ я этого не могу, то, мн кажется, мн лучше не быть здсь.

— А есть ли у тебя куда уйти отсюда?

На это Люси не отвчала и молча продолжала идти съ нимъ рядомъ.

— Когда ты говоришь о томъ, что теб бы не слдовало быть здсь, имешь ли ты какое-нибудь представленіе о будущемъ?

— Въ, будущемъ… когда нибудь… я выйду замужъ за мистера Гамеля.

— Разв хорошо, по-твоему, выйти за человка, которому не на что жить? Разв это сдлало бы его счастливымъ, когда средствъ его едва хватаетъ на собственное содержаніе?

Это были ужасные для нея вопросы, вопросы, на которые она не могла отвчать, хотя отвчать было бы очень легко. Небольшая помощь отъ дяди, который окружалъ ее всевозможной роскошью, пока она жила у него въ дом, сдлала бы ее подмогой, вмсто обузы, для ея жениха. Но объ этомъ она не могла сказать ни слова.

— Положимъ, любовь вещь хорошая,— продолжалъ сэръ Томасъ самымъ суровымъ тономъ,— но любовью долженъ руководить здравый смыслъ. Любовь — преступленіе, когда задумаютъ жениться два нищихъ, которые не располагаютъ жить по-нищенски.

— Онъ не нищій,— сказалъ Люси съ негодованіемъ,— онъ не проситъ милостыни, и я тоже.

— Ну, полно,— сказалъ сэръ Томасъ,— я говорилъ въ смысл общаго правила, и не думалъ никого называть нищимъ. Ты напрасно придираешься къ словамъ.

— Пожалуйста, извини, дядя Томъ,— сказала она жалобно.

— Ну, хорошо, хорошо, будетъ.

Но онъ продолжалъ идти рядомъ съ ней и она чувствовала, что ей нельзя его оставить, пока онъ не подастъ ей какого-нибудь знака, что она можетъ уйти. Они продолжали свой путь, пока не обошли кругомъ почти весь обширный садъ, тутъ сэръ Томасъ остановился и заговорилъ снова.

— Вроятно, ты ему пишешь иногда.

— Да,— сказала Люси смло.

— Напиши ему сейчасъ же и скажи, чтобы онъ пришелъ ко мн въ Ломбардъ-Стритъ во вторникъ въ два часа. Дай мн письмо, я позабочусь о томъ, чтобы ему его доставили тотчасъ по прізд моемъ въ городъ. А теперь лучше ступай домой, становится очень холодно.

IX.
Брильянтовое ожерелье.

Томъ пріхалъ въ Лондонъ съ своими брильянтами. По правд сказать, онъ уже купилъ ихъ, вопросъ шелъ только объ уплат наличными деньгами. Теперь онъ внесъ ихъ, посл значительной торговли изъ-за нсколькихъ лишнихъ фунтовъ, которую привелъ къ благополучному окончанію. Унося съ собою ожерелье, онъ размышлялъ о различныхъ способахъ его подношенія. Лучше всего, по его мннію, было бы написать письмо, если бы онъ владлъ въ надлежащей степени языкомъ, которымъ, это письмо должно быть написано. Но онъ очень сильно сомнвался въ своихъ писательскихъ способностяхъ. Скромность его въ этомъ отношеніи доходила до того, что онъ не ршался даже и попробовать. Онъ зналъ себя достаточно и понималъ, что во многихъ отношеніяхъ былъ невждой. Онъ постарался бы передать ожерелье Эйал лично, если бы не чувствовалъ себя не въ состояніи обставить приношеніе романтическими фразами и поэтическими намеками, которые могли бы прійтись по вкусу изящной Эйали. Если бы онъ очутился въ ея присутствіи съ ожерельемъ въ рукахъ, ему пришлось бы почерпать свое краснорчіе исключительно изъ собственной головы, тогда какъ въ письм, даже собственноручномъ, можно было заимствовать поэзію и романтизмъ у кого-нибудь другого.

Случилось между тмъ такъ, что Томъ удивительно подружился въ Рим съ полковникомъ, Стоббсомъ. Они вмст охотились въ Кампаньи, и Томъ имлъ случай ссудить полковнику лошадь, когда его собственная получила какое-то поврежденіе. Съ тхъ, поръ, они встрчались въ Лондон, и Стоббсъ не разъ говорилъ пріятелямъ, что Томъ, несмотря на свои перстни и драгоцнные каменья, въ сущности отличный малый. Дружба эта очень льстила Тому, и онъ съ большимъ удовольствіемъ получилъ на-дняхъ приглашеніе въ Альдершотъ, гд долженъ былъ обозрвать воинственныя великолпія лагеря. Онъ принялъ приглашеніе, и день былъ назначенъ на той же недл. Теперь ему вдругъ пришло въ голову, что самый подходящій человкъ для сочиненія требуемаго письма былъ его другъ, полковникъ Джонатанъ Стоббсъ. Въ характер полковника, вопреки рыжимъ волосамъ и нкоторой, весьма опредленной склонности къ комизму, ему чудилась романтическая подкладка, а ужъ относительно языка полковникъ собаку сълъ,— это не подлежало для Тома никакому сомннію. Итакъ, отправляясь въ Альдершотъ, Томъ тщательно спряталъ ожерелье въ жилетный карманъ и ршился открыть другу тайну и просить о помощи.

День его прізда прошелъ въ обыкновенныхъ Альдершотскихъ занятіяхъ, а вечеръ — въ увеселеніяхъ, которыя затянулись до такого поздняго часа, что до спанья Тому не удалось еще исполнить своего намренія. Онъ собирался ухать на слдующее утро, съ поздомъ, выходившимъ въ одиннадцатомъ часу, а къ раннему завтраку въ половин десятаго должны были собраться трое или четверо пріятелей. На осуществленіе плана, повидимому, не было никакой надежды. Но напослдокъ Томъ собрался съ духомъ и сдлалъ мужественную попытку.

— Полковникъ,— сказалъ онъ, когда они уже расходились на ночь,— не можете ли вы удлить мн полъ-часика передъ завтракомъ по одному очень важному длу?

Лицо Тома при этихъ словахъ приняло выраженіе чрезвычайно торжественное.

— Хоть часъ, если хотите, дружище. Я встаю, обыкновенно, въ начал седьмого и вызжаю верхомъ, какъ только достаточно разсвтетъ — до утренняго чая.

— Въ такомъ случа, я бы очень просилъ васъ разбудить меня въ половин седьмого.

На другое утро, въ восемь часовъ пріятели заперлись вмст, и Томъ, немедленно, вынувъ свертокъ изъ кармана, выставилъ на-показъ свои брильянты.

— Прехорошенькая вещичка, прехорошенькая! — сказалъ полковникъ, взявъ ожерелье въ руки.

— Триста гиней!— проговорилъ Томъ, очень широко открывая при этомъ глаза.

— Это и видно.

— То-есть было бы триста, кабы я не явился съ наличными. А такъ, выторговалъ 20 процентовъ скидки. Это всегда надо принимать въ соображеніе при покупк драгоцнныхъ каменьевъ.

— Для чего же предназначается эта хорошенькая вещица? Вроятно, для украшенія какой-нибудь прелестной дамы.

— Да, конечно.

— А зачмъ вы привезли ее въ Альдершотъ? Если узнаютъ, что при васъ такая драгоцнность, здсь найдется много охотниковъ запустить вамъ руку въ карманъ.

— Сейчасъ я объясню вамъ, зачмъ привезъ его сюда,— сказалъ Томъ очень серіозно,— оно предназначается, какъ вы совершенно врно угадали, для молодой лэди. На этой молодой лэди я намренъ жениться. Конечно, вы понимаете, что это секретъ.

— Онъ будетъ для меня столь же священенъ, какъ папская туфля,— сказалъ Стоббсъ.

— Пожалуйста, не шутите надъ этимъ, полковникъ, прошу васъ. Для меня это вопросъ жизни и смерти.

— Сохраню вашу тайну и не буду шутить. Что же я могу для васъ сдлать?

— Мн надо послать это въ подарокъ при письм. Долженъ, во-первыхъ, объяснить вамъ, что она… ну, отказала мн.

— Это, другъ мой, обыкновенно ничего не значитъ на первый разъ.

— Она мн отказывала разъ пять или шесть, но все-таки я этого такъ но оставлю. Если она мн откажетъ двадцать пять разъ, я попробую въ двадцать шестой.

— Дло это, значитъ, очень для васъ серіозное?

— Очень. Я знаю, что надъ этимъ, обыкновенно, принято смяться, но ужъ все равно, скажу вамъ: я ужасно влюбленъ въ нее. Родитель одобряетъ.

— У нея, вроятно, есть состояніе?

— Ни одного шиллинга, даже не на что купить пары перчатокъ. Но я люблю ее отъ этого ничуть не меньше. Что до денегъ, родитель всегда готовъ съ наличными. А васъ я хочу просить написать письмо.

— Такого рода вещи не могутъ длаться третьимъ лицомъ, сказалъ полковникъ посл минутнаго раздумья.

— Да почему же? Нтъ, вы это можете.

— Напишите сами, что придетъ въ голову, чмъ проще, тмъ лучше. Ваши собственныя слова, наврное, произведутъ на двушку больше впечатлнія, чмъ что-либо сказанное другимъ. У другого письмо, наврное, выйдетъ неестественно.

— Неестественно! Ну, насчетъ естественности я не увренъ,— сказалъ Томъ, сгорая желаніемъ объяснить характеръ двицы, о которой шла рчь. Ужъ и не знаю, понравится ли ей письмо, въ которомъ будетъ много естественности. Что-нибудь поэтическое, романтическое было бы лучше всякой естественности.

— Кто же эта двица?— спросилъ полковникъ, несомннно имвшій уже нкоторое право задать такой вопросъ.

— Моя двоюродная сестра, Эйаля Дормеръ.

— Кто?

— Эйаля Дормеръ, моя двоюродная сестра. Она была въ Рим, но не думаю, чтобы вы ее тамъ видли.

— Я видлъ ее поздне,— сказалъ полковникъ.

— Видли? А я и не зналъ.

— Она гостила у моей тетки, маркизы Бальдони.

— Боже мой, конечно! Я не сообразилъ. Что же, она вамъ понравилась?

— Очень. Милый другъ, я не могу написать вамъ этого письма.

И онъ положилъ перо, которое взялъ было, какъ будто намреваясь исполнить просьбу пріятеля.

— Говорю вамъ ршительно: не могу.

— Нтъ?

— Невозможно. Никто никогда не долженъ писать такихъ писемъ за другого. Лучше передайте подарокъ лично… то-есть если вы непремнно хотите продолжать эту исторію.

— Продолжать-то я ее буду, это ужъ наврное,— сказалъ Томъ ршительно.

— По прошествіи нкотораго времени, знаете ли, неоднократно повторяемыя предложенія начинаютъ… какъ бы вамъ сказать… начинаютъ смахивать на преслдованіе.

— Самая худшая форма преслдованія, по-моему, неоднократно повторяемые отказы.

— Мн кажется, что Эйалю, то-есть, я хотлъ сказать, миссъ Дормеръ — должно было бы предохранять нкоторое… нкоторое сознаніе… сознаніе того, что я, пожалуй, могу назвать зависимостью ея положенія. Она совсмъ въ особенномъ… въ исключительномъ положеніи.

— Если бы она за меня вышла, ея положеніе стало бы гораздо лучше. Я могъ бы доставить ей все, что ей нужно.

— Тутъ дло не въ деньгахъ, мистеръ Трингль.

При слов ‘мистеръ’ Томъ почувствовалъ, что какимъ-то образомъ обидлъ своего собесдника, но почувствовалъ также, что тому не было ршительно никакой причины обижаться.

— Когда человкъ предлагаетъ все и взамнъ не проситъ ничего,— сказалъ онъ,— я не вижу, въ чемъ же тутъ преслдованіе.

— Съ теченіемъ времени оно становится преслдованіемъ. Я увренъ, по крайней мр, что такъ къ этому относится Эйаля.

— Моя двоюродная сестра не можетъ предположить, чтобы я желалъ ей зла,— сказалъ Томъ, которому ‘Эйаля’ нравилось нисколько не боле, чмъ ‘мистеръ’.

— То-есть я хотлъ сказать, миссъ Дормеръ… Больше я ничего не имю объ этомъ сказать. Письма написать не могу и считаю совершенно невроятнымъ, чтобы на Эйалю… миссъ Дормеръ можно было повліять посредствомъ какого бы то ни было подарка. А теперь, если позволите, я выду на полъ-часа, къ завтраку вернусь.

Затмъ Томъ остался одинъ передъ лежавшимъ на стол ожерельемъ. Онъ понималъ, что съ полковникомъ что-то неладное, но что именно — не могъ себ представить. Въ начал разговора, какъ онъ твердо помнилъ, полковникъ поощрялъ его продолжать свое сватовство, а потомъ вдругъ не только посовтовалъ бросить, но объявилъ напрямикъ, что бросить было его обязанностью изъ уваженія къ молодой лэди. Да и тонъ, въ которомъ полковникъ говорилъ о кузин, не понравился ему. Онъ не могъ въ точности опредлить своего чувства. Просто ему было непріятно, а почему — онъ и самъ хорошенько не зналъ. Разъ онъ обратился за помощью къ полковнику, полковникъ не могъ не говорить о молодой лэди, самое свойство сообщенной тайны вынуждало его назвать молодую лэди по фамиліи, ему могло бы придтись даже написать крестное имя молодой лэди. Но ему бы слдовало сдлать это стсняясь, почти съ краской въ лиц. А вмсто того онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, твердилъ: ‘Эйаля, Эйаля’. Томъ чувствовалъ себя обиженнымъ и самъ не зналъ — чмъ. И потомъ, съ какой было стати называть его ‘мистеръ Трингль’? Вскор затмъ послдовавшій завтракъ, въ обществ трехъ или четырехъ постителей, былъ съденъ безъ удовольствія, и Томъ тотчасъ поспшилъ обратно въ Лондонъ, въ Ломбардъ-Стритъ.

Посл такой неудачи онъ чувствовалъ себя уже не въ состояніи просить о помощи еще какого-нибудь пріятеля. Описывать свою любовь полковнику Стоббсу было несносно, а подвергаться такому обращенію, какому подвергся онъ,— крайне тяжело. Даже если бы у него и былъ еще какой-нибудь пріятель, способный справиться съ предложенной задачей, онъ не могъ бы заставить себя подвергнуться подобному обращенію во второй разъ. Въ собственной неспособности написать требуемое письмо онъ былъ увренъ боле чмъ когда-либо, а когда началъ выдумывать, что скажетъ, отдавая подарокъ лично, то сообразилъ, что прежде всего едва ли удастся добиться даже свиданія съ Эйалей. Тутъ его оснила счастливая мысль. Мистрессъ Дозетъ была вполн на его сторон. Вс были на его сторон, кром самой Эйали и этого безмозглаго полковника. Отличная была бы вещь — вручить ожерелье тетушк Дозетъ, съ тмъ чтобы она, вооружившись всмъ краснорчіемъ, на какое была способна, вручила его Эйал. Весьма довольный планомъ, онъ тотчасъ написалъ записку мистрессъ Дозегь.

‘Дорогая тетенька,

Мн надо видть васъ по самому важному длу. Если не помшаю, буду у васъ завтра въ десять часовъ утра, передъ отправленіемъ на службу.

Преданный вамъ
Т. Трингль, младшій.’

На слдующее утро онъ нарядился во вс свои перстни. Этотъ добросердечный, благонамренный молодой человкъ, обладавшій столькими превосходными качествами, все же былъ, вроятно, нсколько тупъ головою,— иначе онъ понялъ бы, какое пагубное впечатлніе производили эти перстни. Въ настоящемъ случа, онъ надлъ ихъ вс, обвшался цпочками, напялилъ пестрый жилетъ и сталъ представлять изъ себя зрлище способное внушить отвращеніе всякой благовоспитанной особ женскаго пола. Если бы дло шло о тетк, онъ отнесся бы къ своей наружности равнодушно, но въ душ его мелькала слабая надежда на возможность увидть Эйалю, какъ непосредственный результатъ ожерелья. А если онъ увидитъ Эйалю, какое несчастіе было бы предстать передъ ея взорами безъ тхъ украшеній, которыя, по его твердому убжденію, не могли не понравиться ей. Онъ собственными ушами слышалъ, какъ Эйаля говорила, что всмъ вещамъ надо быть хорошенькими. И вотъ постарался сдлать себя хорошенькимъ. Конечно, это ему не удалось,— какъ не удается ни одному мужчин, который старается о томъ же,— но понять причину неудачи было ему совершенно не по силамъ.

— Тетя Дозетъ, я къ вамъ съ очень большой просьбой,— началъ онъ торжественнымъ тономъ.

— Ты дешь на балъ, Томъ,— сказала она.

— На балъ! Нтъ. Кто же даетъ балы въ Лондон въ это время дня? О, вы это насчетъ того, что я пріодлся немножко. Я всегда такъ, куда бы ни халъ. Мн еще надо захать къ одной дам, знатной дам, вотъ я и перемнилъ туалетъ.

Но это онъ солгалъ.

— Чмъ же я могу теб служить, Томъ?

— Я попрошу васъ взглянуть на одну вещь.

Онъ досталъ ожерелье, вынулъ его изъ футляра и во всей крас разложилъ на стол.

— Мн кажется, это брильянты,— сказала мистрессъ Дозетъ.

— Да, брильянты. Не таковскій я человкъ, чтобы покупать поддльныя вещи. Какъ вы думаете, тетенька, что стоила эта бездлушка? Оцните.

— Понятія не имю. Фунтовъ шестьдесятъ, чего добраго!

— Шестьдесятъ фунтовъ! Суньтесь-ка съ шестидесятью-то фунтами въ ювелирную лавку и посмотрите, много ли вамъ дадутъ брильянтовъ!

— Я никогда не хожу по ювелирнымъ лавкамъ, Томъ.

— И я не особенно часто. Это такія мста, гд можно просадить кучу денегъ. Но я былъ въ одной изъ нихъ вотъ за этимъ. Съ виду ничего особеннаго, э?

— Очень хорошенькое.

— И мн кажется, хорошенькое. И заплатилъ я за эту бездлушку, тетенька, ни мало ни много, три сотни гиней!

Говоря эти слова, онъ смотрлъ въ лицо тетки Дозетъ, отыскивая въ немъ признаки удвоеннаго восторга.

— Ты далъ за него триста гиней!

— Явился съ наличными и соблазнилъ торговца чекомъ, онъ и уступилъ мн за 250 фунтовъ. Всегда длайте такъ, тетенька, когда будете покупать драгоцнности.

— Я никогда не покупаю драгоцнностей,— сказала мистрессъ Дозетъ сердито.

— То-есть я хотлъ сказать, если бы вамъ пришлось. Теперь скажу вамъ, что я намренъ сдлать. Это предназначается для Эйали.

— Для Эйали!

— Именно. Не такой я человкъ, чтобы останавливаться изъ-за пустяка, когда хочу добиться своей цли. Намедни я купилъ его и заплатилъ чистаганомъ, нарочно чтобы подарить Эйал. Когда заговорите о цн,— конечно, вамъ придется о ней упомянуть, передавая подарокъ,— ужъ все равно, пожалуй, скажите триста гиней. Эта цна была выставлена на ярлык. Видлъ своими глазами, такъ что тутъ, знаете, никакой не выйдетъ неправды.

— Значитъ, ты хочешь, чтобы передала его я.

— Вотъ именно. Со мной она, чуть я скажу слово, такъ и вспыхиваетъ какъ порохъ, чего добраго, швырнула бы мн ожерелье-то въ физіономію.

— Ну, надюсь, она этого не сдлаетъ.

— Смотря по обстоятельствамъ. Когда я съ ней говорю, у меня выходитъ такъ, какъ будто все невпопадъ. Ну а если вы отдадите, вы можете прибавить отъ себя всякія прибаутки.

— Оно само лучше всего будетъ говорить за себя,— сказала мистрессъ Дозетъ.

— Вотъ и я то же думаю. Вс согласны въ томъ, что брильянты дйствуютъ на двушекъ сильне всего. Когда я сказалъ родителю, онъ такъ и ухватился за эту идею.

— Сэръ Томасъ знаетъ о подарк?

— Ну, ужъ конечно. За презрннымъ-то металломъ вдь пришлось обращаться къ нему. Я не имю обыкновенія разгуливать по блу-свту съ двумя стами пятьюдесятью гинеями въ карман.

— Насколько лучше было бы, если бы онъ прислалъ это Эйал деньгами!— сказала: бдная мистрессъ Дозетъ.

— Я совсмъ этого не думаю. Виданное ли дло, чтобы барышню дарили деньгами! Эйаля романтична, а это было бы самой неромантической штукой въ мір и ршительно ни къ чему мн бы не послужило. Просто ушло бы на покупку башмаковъ, юбокъ и тому подобнаго. Парой башмаковъ никогда не заставишь двушку думать о своемъ возлюбленномъ. Ну, а когда она будетъ надвать на шею вотъ такое ожерелье,— пожалуй, что и придетъ въ голову. Не правда ли, тетя Дозетъ?

— Не знаю ужъ, и сказать ли теб одну вещь, Томъ.

— Что такое, тетенька?

— По-моему, у тебя нтъ никакихъ шансовъ.

— Вы такъ думаете?— спросилъ онъ горестно.

— Думаю.

— Думаете, что ожерелье не принесетъ никакой пользы?

— Ни малйшей. Конечно, я передамъ его ей, если ты хочешь, такъ какъ и дядя и я, мы вполн одобряемъ тебя въ качеств мужа для Эйали. Но я обязана сказать теб правду. Не думаю, чтобы ожерелье могло принести теб какую-нибудь пользу.

Онъ посидлъ нсколько времени молча, размышляя о своемъ положеніи. Это могло быть неосторожно, рисковать ожерельемъ могло быть дурно относительно отца. Что, если Эйаля возьметъ ожерелье, а самого его все-таки не возьметъ?

— Отдать, что ли?— спросила она.

— Да,— сказалъ онъ ршительно, но со вздохомъ. Все равно, отдайте.

— Отъ тебя или отъ сэра Томаса?

— Отъ меня! Отъ меня, конечно! Если сказать ей, что это отъ родителя, она приметъ и въ томъ и въ другомъ случа. Конечно, я надюсь отъ души, что она приметъ,— прибавилъ онъ, стараясь загладить дурное впечатлніе первыхъ словъ.

— Можешь быть увренъ, что она не приметъ,— сказала мистрессъ Дозетъ,— если только не иметъ намренія выйти за тебя замужъ. Въ этомъ отношеніи я не могу подать теб никакой надежды. Есть одна вещь, Томъ, которую, мн кажется, слдуетъ теб сказать, такъ какъ ты въ этомъ дл ведешь себя такъ прямо и честно. Другой господинъ тоже сдлалъ ей предложеніе.

— Она приняла его!— воскликнулъ Томъ.

— Нтъ, не приняла. Она ему отказала.

— Въ такомъ случа это не составитъ для меня никакой разницы.

— Она ему отказала, но мн кажется, что она въ нкоторомъ смысл привязана къ нему, и хотя онъ тоже получилъ отказъ, но, мн кажется, у него больше шансовъ, чмъ у тебя.

— Кто жъ этотъ дьяволъ, чтобъ ею разорвало?— спросилъ Томъ, въ волненіи вскакивая съ мста.

— Томъ!— воскликнула мистрессъ Дозетъ.

— Простите, пожалуйста, но это, видите ли, очень важно. Кто этотъ господинъ?

— Нкій полковникъ Джонатанъ Стоббсъ.

— Кто?

— Полковникъ Джонатанъ Стоббсъ.

— Не можетъ быть! Это не можетъ быть полковникъ Стоббсъ. Я знаю полковника Стоббса.

— Увряю тебя, что это правда, Томъ. Я получила письмо отъ одной дамы, родственницы полковника Стоббса, гд разсказана вся исторія.

— Полковникъ Стоббсъ!— сказалъ онъ. Это превышаетъ все, что я когда-либо слышалъ. И она ему отказала?

— Да, она ему отказала.

— И съ тхъ поръ не приняла?

— Пока не приняла еще, это — наврное.

— Ожерелье вы, все равно, можете ей передать,— сказалъ Томъ, поспшно выходя изъ комнаты.

Чтобы полковникъ Стоббсъ сдлалъ Эйал предложеніе, а потомъ, какъ ни въ чемъ не бывало, выслушалъ его, Томово, признаніе!..

X.
Отчаяніе Тома.

Читатель пойметъ, что судьба ожерелья ршилась весьма быстро. Эйаля нашла его прелестнымъ. Эйаля имла большую склонность къ брильянтамъ и очень гордилась бы обладаніемъ такого ожерелья, но, какъ она говорила тетк, она не приняла бы предложенія Тома, даже будь Томъ весь съ головы до ногъ слпленъ изъ брильянтовъ. Принять предложеніе Тома, когда она не могла подумать даже и о томъ, чтобы стать женою Джонатана Стоббса! Если ужъ полковникъ Стоббсъ не подходилъ къ ея представленію о лучезарномъ ангел, какъ неизмримо далекъ отъ всего ангельскаго былъ Томъ Трингль!

— Конечно, оно должно отправиться назадъ,— сказала она, когда былъ поднятъ вопросъ о будущей судьб ожерелья.

Вслдствіе чего, бдный мистеръ Дозетъ принужденъ былъ нарочно предпринять путешествіе въ Сити и передать плотно запечатанный свертокъ въ собственныя руки Тома Трингля.

— Ваша двоюродная сестра проситъ передать вамъ свой привтъ,— сказалъ онъ,— но не можетъ позволить себ принять нашъ великолпный подарокъ.

Со времени визита въ Крессентъ Тому было очень не по себ. Если бы тетка ограничилась заявленіемъ, что брильянты окажутся безполезными, онъ могъ бы принять это за простое выраженіе ея мннія и продолжать возлагать на нихъ нкоторую надежду. Но извстіе о другомъ претендент совершенно ошеломило его. И какомъ претендент! О томъ самомъ человк, котораго онъ просилъ написать письмо! Почему полковникъ Стоббсъ не сказалъ ему правды, когда случайно узналъ его собственную тайну? Теперь все стало для него ясно — и ‘Эйаля’, и ‘мистеръ’, и причина, по которой полковникъ не могъ написать письма. Онъ очень разсердился на полковника, обвиняя его въ лжи и предательств. Да и какое право имлъ полковникъ соваться къ его кузин?

И какъ нечестно было не сказать ничего о собственныхъ длахъ, когда соперникъ открылъ ему всю душу! Такимъ путемъ Томъ додумался до необходимости ненавидть полковника Стоббса и, если возможно, расправиться съ нимъ собственноручно. Ему было теперь море по колни, хоть бы разокъ създить полковника толстой дубиной по голов,— а тамъ все равно, что бы ни досталось за это по закону. Или, можетъ быть, можно вызвать полковника на поединокъ! Дуэли, сдавалось ему, въ настоящее время вышли изъ моды. Тмъ не мене, въ подобныхъ обстоятельствахъ человкъ долженъ драться. А если полковникъ откажется, во всякомъ случа можно будетъ имть удовольствіе назвать его трусомъ.

Въ довершеніе несчастія, мысль о полковник внушала ему трепетъ. Онъ сознавалъ, что съ такимъ соперникомъ шансы его были очень плохи, и старался убдить себя въ противномъ. Насколько ему было извстно, полковникъ Стоббсъ былъ теперь и долженъ былъ быть впослдствіи гораздо мене богатъ, чмъ онъ самъ. Онъ сильно сомнвался, чтобы полковникъ былъ въ состояніи держать въ Лондон карету для жены, тогда какъ ему самому это было заране разршено въ случа женитьбы на Эйал. Быть компаньономъ фирмы Траверса и Тризона — гораздо почетне, чмъ полковникомъ. Во всемъ этомъ онъ уврялъ себя неоднократно, и тмъ не мене трепеталъ. Въ полковник было что-то такое, что боле чмъ выкупало его рыжіе волосы и некрасивый ротъ, и это что-то такое Томъ чувствовалъ. Тмъ не мене ему казалось, что размозжить полковнику голову онъ при случа суметъ, не безъ дурныхъ послдствій для себя, но все-таки суметъ размозжить ему голову, не взирая ни на какія послдствія.

Таково было его настроеніе, когда онъ покинулъ Крессентъ, и настроеніе это отнюдь не выиграло при полученіи посылки. Онъ не сказалъ почти ни слова, когда дядя отдалъ ему свертокъ, только пробормоталъ что-то несвязное, укладывая брильянты въ конторку. Онъ и до сихъ поръ не убдился, что Эйалю слдуетъ оставить, хотя это было бы для него несравненно лучше. Но всякая настоящая, живая, основательная надежда уже покинула его. Причиной этому было не столько отвергнутое ожерелье, сколько полковникъ.

— Ты послалъ брильянты?— спросилъ его отецъ по прошествіи нсколькихъ дней.

— Да, послалъ.

— Что изъ съ ними сталось?

— Они лежатъ въ моей конторк.

— Она отослала ихъ назадъ?

— Отослала назадъ. Ихъ принесъ дядя Дозетъ. Мн бы не хотлось объ этомъ больше говорить, пожалуйста, не будемъ.

— Мн все это очень жаль, Томъ, очень жаль. Ты такъ горячо принимаешь это къ сердцу, что я отъ души желалъ бы, чтобы теб удалось. Но ожерелье не слдуетъ тамъ оставлять.

Томъ въ отчаяніи потрясъ головой.

— Лучше, отдай ожерелье мн. Я вовсе не хочу, конечно, отнимать его у тебя, если оно можетъ теб на что-нибудь пригодиться.

— Вы его получите, сэръ.

— Такъ оно и лучше. По уговору, Томъ.

Затмъ футляръ съ ожерельемъ перешелъ въ нкое помщеніе, принадлежавшее самому сэру Томасу и запиравшееся, вроятно, боле надежно, чмъ конторка Тома, тамъ онъ и остался, какъ былъ, завернутый во множество бумагъ стараніями мистера Дозетъ.

Томъ чувствовалъ необходимость перемнить образъ жизни, чтобы какъ-нибудь себя утшить и поддержать. Онъ говорилъ отцу, что цлыя дв недли посвятилъ шампанскому и театру. Но отецъ принялъ это за шутку. Томъ аккуратно приходилъ въ контору и не выказывалъ никакихъ признаковъ разгульной жизни. Но теперь ему пришло въ голову, что единственное что ему осталось, это — закутить. Онъ со всмъ усердіемъ готовъ былъ приняться за супружество и степенный образъ жизни, но судьба ему не благопріятствовала. А если теперь онъ запьянствуетъ, начнетъ валяться въ постели и лнтяйничать,— вина будетъ не его. Въ голов его носилось представленіе, что за это отвчать должны Эйаля и полковникъ Стоббсъ. Если бы ему удалось встртиться съ Эйалей, онъ объяснилъ бы ей, что она, своимъ поведеніемъ, причинила его погибель въ нравственномъ отношеніи, а при встрч съ полковникомъ Стоббсомъ и ему бы кое-что объяснилъ.

Въ Лондон въ это время только-что открылся новый клубъ, подъ названіемъ ‘Горцы’, клубъ этотъ имлъ роскошное помщеніе въ Пикадилли и почиталъ себя среди другихъ клубовъ учрежденіемъ весьма изряднымъ. Онъ не былъ пока особенно великосвтскимъ, такъ какъ насчитывалъ въ своемъ состав всего двухъ лордовъ, и то сомнительныхъ. Но это было веселое, привольное мсто, гд молодежь могла забавляться въ милу-душеньку, не стсняемая строгостью старшихъ. Названіе его оправдывалось исключительно тмъ, что вс другія названія уже имли своихъ представителей среди клубовъ столицы. У ‘Горцевъ’, конечно, не было никакого особеннаго отношенія къ горамъ, но въ Лондон не мало и другихъ клубовъ, названія которыхъ подлежатъ такой же критик. Многіе молодые люди изъ Сити состояли членами ‘Горцевъ’, а потому, вроятно, Томъ Трингль считался однимъ изъ руководящихъ тамошнихъ свтилъ. Шампанское, о которомъ онъ упоминалъ отцу въ разговор о своей любви, было выпито именно въ этомъ клуб. Тамъ же, въ теперешнемъ своемъ несчастіи, Томъ заблагоразсудилъ проводить большую часть своего времени.

— Ты здсь обдаешь, Фаддль?— спросилъ онъ однажды вечеромъ одного особенно близкаго своего пріятеля, также джентльмена изъ Сити, съ которыми, въ теченіе послдней недли обдали, весьма исправно.

— Да, пожалуй,— сказалъ Фаддль,— только, знаешь, унсъ не слишкомъ ли мы… того? Въ ‘Садахъ’-то ужъ стали любопытствовать, куда, къ черту, я запропастился!

‘Сады’ были новый рядъ домовъ, только-что окрещенный ‘Бадминтонскими садами’, гд жили мать и отецъ Фаддля.

— Я наэто плюнулъ,— сказалъ Томъ.

— Да вдь твоихъ нтъ въ Лондон.

— Все равно, когда и прідутъ, будетъ то же самое. Ничего на свт не можетъ быть тошне вечера на лон семьи. Съ этихъ поръ лону придется обходиться безъ меня.

— А не взбленится родитель-то?

— Пускай себ на здоровье, если ему угодно! Мн, впрочемъ, кажется, что онъ посмотритъ сквозь пальцы. Такимъ манеромъ я не истрачу и половины тхъ денегъ, какія истратилъ бы, если бы зажилъ своимъ домкомъ, съ женою, дтьми и, такъ сказать, собственнымъ лономъ.

Они пообдали, потомъ похали въ театръ, играли на бильярд, ужинали и провели ночь въ занятіяхъ, несомннно весьма для нихъ пріятныхъ, но едва ли способныхъ заслужить одобреніе старшихъ.

Многое въ томъ же род послдовало за эпизодомъ съ ожерельемъ, и мы должны съ прискорбіемъ сознаться, что нашъ юный герой совершилъ нсколько подвиговъ, которые не длали ему особенной чести. Не разъ случалось добродушнымъ будочникамъ провожать его домой, въ меблированныя комнаты, но, увы, въ ночь подъ Рождество онъ попался въ руки недостаточно добродушнаго хранителя общественной тишины, всю ночь и часть слдующаго утра Томъ провелъ распростертымъ въ одной коморк, а другъ его Фаддль въ другой рядомъ, и обоимъ имъ было объявлено, что на второй день Рождества ихъ непремнно поведутъ къ судь.

О Эйаля! Эйаля! Нужно признаться, что во всемъ этомъ до нкоторой степени была виновата ты,— и не только въ плачевномъ положеніи своего воздыхателя, но также и его друга. Дло въ томъ, что въ боле мягкія свои минуты Томъ все разсказывалъ Фаддлю, а Фаддль объявилъ, что будетъ вренъ до гроба другу, претерпвавшему столь незаслуженное несчастіе. Можетъ быть, преданность Фаддля имла нкоторую связь съ тмъ фактомъ, что денежныя субсидіи, получаемыя Томомъ, значительно превышали своею щедростью т, которыя получалъ онъ самъ. Вс эти несчастія причинила Эйаля. Но въ боле бурныя свои минуты, когда трезвое состояніе начинало переходить въ опьянніе, Томъ приписывалъ вс свои бдствія полковнику.

— Фаддль,— говаривалъ онъ тогда,— конечно, я знаю, что я человкъ погибшій. Не сомнваюсь, что все это приведетъ меня къ какому-нибудь скверному концу. Доходя до такого безобразія, я вдь это все время сознавалъ.

— Выправишься со временемъ, дружище, отвчалъ обыкновенно Фаддль. Не миновать мн крестить у тебя старшаго мальчика.

— Никогда, Фаддль!— отвчалъ Томъ. Всмъ этимъ надеждамъ теперь конецъ. Никогда не видать теб у меня ребенка. И я хорошо знаю, гд мн искать своего врага. Стоббсъ проклятый! Вотъ погоди ты у меня, такого задамъ теб Стоббса, что своихъ не узнаешь! Кабы отомстить мн этому предателю, и я умру спокойно. Даже если бы онъ прострлилъ мн сердце,— я умеръ бы спокойно!

Это происходило нсколько ране несчастнаго кануна Рождества. До сихъ поръ сэръ Томасъ хотя и зналъ, что сынъ ведетъ жизнь нсколько предосудительную, но ограничивался весьма мягкими замчаніями и ничего не говорилъ въ Мерль-Парк, что могло бы испугать лэди Трингль. Теперь, однако, до слуха его дошла рождественская исторія во всемъ своемъ ужас. Полицейскій, котораго Томъ ударилъ кулакомъ подъ ложечку, оказался такимъ невждой, что принялъ эту фамильярность вовсе не любезно. Ударъ причинилъ ему сильную боль, и онъ настаивалъ на необходимости сообщить объ этомъ судь. Съ полъ-часа, по его словамъ, вислъ онъ на волоск между здшнимъ міромъ и будущимъ,— такова была сила удара и смертоносность его направленія. Судья принадлежалъ къ числу справедливыхъ людей, считающихъ для себя удовольствіемъ и долгомъ оказывать покровительство столичной полиціи. Въ данномъ случа, по его словамъ, штрафъ былъ бы неумстенъ. Что могъ значить штрафъ для такого человка, какъ Томасъ Трингль младшій! И вотъ Томъ, Томъ Трингль, единственный сынъ сэра Томаса Трингля, старшаго компаньона знаменитой фирмы Траверса и Тризона, былъ съ позоромъ посаженъ въ тюрьму на недлю. Фаддля, который никого не побилъ, отпустили на волю, подвергнувъ штрафу и выговору.

О Эйаля, Эйаля, вотъ что ты надлала!

По объявленіи приговора сэръ Томасъ сдлалъ все возможное, чтобы помочь своему несчастному сыну выпутаться изъ бды, но напрасно. Томъ подвергся наказанію и, лишенный поддержки шампанскаго, провелъ время, вроятно, весьма непріятно. Эйаля, Стоббсъ, полицейскій и судья какъ будто сговорились, чтобы доконать его. Но недля прошла кое-какъ, и Томъ очутился съ глазу на глазъ съ отцомъ, въ маленькой Куинсъ-Гетской гостиной.

— Томъ,— сказалъ сэръ Томасъ,— это очень не хорошо!

— Не хорошо, сэръ,— сказалъ Томъ.

— Ты опозорилъ меня, свою мать и себя самого. Ты опозорилъ Траверса и Тризона!

Бдный Томъ покачалъ головой.

— Боюсь, что теб придется совсмъ покинуть фирму.

Томъ стоялъ и не говорилъ ни слова.

— Молодой человкъ, просидвшій недлю въ тюрьм за побои, нанесенные полицейскому, едва ли можетъ разсчитывать на довріе такой фирмы, какъ Траверсъ и Тризонъ. Мы съ твоей бдной матерью не можемъ избавиться отъ тебя и позора, который ты навлекъ на насъ. Траверсу и Тризону избавиться отъ тебя очень легко.

Томъ зналъ прекрасно, что Траверсъ и Тризонъ были, въ сущности,— его отецъ, но онъ чувствовалъ, что заговорить пока еще не время, что это было бы неумстно и неразумно.

— Что имете вы сказать въ свою защиту, сэръ?— спросилъ сэръ Томасъ.

— Конечно, я очень сожалю о случившемся,— пробормоталъ Томъ.

— Сожалешь, Томъ! Человку въ твоемъ положеніи приходится сожалть, что онъ просидлъ недлю въ тюрьм за оскорбленіе полицейскаго… это изъ рукъ вонъ! Какъ же самому-то теб кажется, что теперь длать?

— Онъ приставалъ ко мн на улиц.

— Ты былъ, наврное, пьянъ.

— Да, я пилъ. Я вовсе не намренъ лгать. Но ему бы не слдовало такъ обращаться со мной. Фаддль все это знаетъ и можетъ вамъ разсказать.

— Что могло побудить тебя сойтись съ такимъ господиномъ какъ Фаддль? Вотъ это-то и есть самое худшее. Да знаешь ли ты, что Фаддль и Компанія — биржевые игроки, у которыхъ десять лтъ тому назадъ не набралось бы и тысячи фунтовъ капитала! Они были въ сношеніяхъ съ цлой дюжиной компаній, которыя вс теперь обанкротились и вс послужили къ ихъ обогащенію! Ужъ не воображаешь ли ты, что Траверсъ и Тризонъ примутъ молодого человка, который водится съ такимъ народомъ?

— Я видлъ на одномъ проект имя старика Фаддля рядомъ съ вашимъ, сэръ.

— Что жъ тутъ общаго?! Ты никогда не видалъ его въ нашей контор. И вотъ какое имя появилось рядомъ съ твоимъ и въ какомъ дл! Хорошо, нечего сказать! Ксли бы не это, его бы какъ-нибудь можно было замять. Молодежь всегда будетъ молодежью. Фаддль! Поздравляю. Я думаю, теб придется ухать на-время за границу, пока это забудется.

— Мн хотлось бы, сэръ, остаться пока здсь.

— Къ чему это?

— Все равно, хотлось бы остаться, сэръ.

— Я думалъ, что если ты продешься въ Соединенные Штаты, оттуда въ Санъ-Франциско и Японію, а потомъ, побывавъ въ нсколькихъ китайскихъ городахъ, въ Калькутту и Бомбей, ты могъ бы захватить на обратномъ пути долину Евфрата и Константинополь, взглянуть на Болгарію и сосднія страны, и вернуться домой черезъ Вну и Парижъ. Желзная дорога въ долину Евфрата будетъ къ тому времени окончена, а въ Болгаріи будетъ такъ же спокойно, какъ въ Гердфордшир. Ты кое-что посмотрлъ бы, а я бы длалъ видъ, что ты путешествуешь по дламъ Траверса и Тризона. Къ твоему возвращенію въ Сити успли бы забыть полицейскаго, а если бы ты могъ какъ-нибудь написать домой три-четыре письма о нашей торговл съ Японіей и Китаемъ,— забыли бы и Фаддля.

— Но, сэръ…

— Разв теб не доставило бы удовольствія такое путешествіе?

— Доставило бы, сэръ, только…

— Только что, Томъ?

— Эйаля!— проговорилъ Томъ, едва сдерживая рыданіе при произнесеніи рокового имени.

— Томъ, не будь дуракомъ. Ты не можешь заставить молодую женщину выйти за тебя, разъ она этого не хочетъ. Я сдлалъ для тебя все, что могъ, потому что видлъ, какъ ты къ этому относился. Былъ у нея самъ и далъ за эту побрякушку двсти пятьдесятъ фунтовъ. Чтобы сбыть ее съ рукъ, мн придется, говорятъ, потерять треть цны.

— Риколей сказалъ мн, что возьметъ его назадъ за двсти двадцать,— сказалъ Томъ, несмотря на свое безпомощное состояніе сохранившій большую чуткость къ экономическимъ соображеніямъ.

— Дло пока не въ этомъ,— сказалъ сэръ Томасъ. Помнишь старую псню? ‘Согласна — дло въ шляп, а нтъ — пиши пропало.’ Ты долженъ быть мужчиной, не падать духомъ. Неужели ты допустишь, чтобы двчонка до такой степени сбила тебя съ толку?

Томъ только головой покачалъ и принялъ такой видъ, какъ будто былъ тяжко боленъ. Соединеніе Эйали, тюрьмы и шампанскаго, и въ самомъ дл, очень сильно измнило его наружность.

— Мы сдлали все, что могли, и теперь пора съ этимъ покончить. Пожалуйста, скажи мн, что ты съ этимъ покончишь.

Томъ стоялъ передъ отцомъ и молчалъ.

— Только скажи, и все пройдетъ,— продолжалъ сэръ Томасъ, стараясь ободрить молодого человка.

— Не могу,— сказалъ Томъ со вздохомъ.

— Вздоръ!

— Старался, да не могу.

— Такъ неужели же ты хочешь сказать мн, Томъ, что готовъ всего лишиться только изъ-за того, что какая-то ничтожная двчонка воротитъ отъ тебя носъ?

— Мн не къ чему узжать, пока все въ такомъ положеніи,— сказалъ Томъ. Если бы я пріхалъ въ Нью-оркъ, я вернулся бы со слдующимъ пароходомъ. Что до дловыхъ писемъ — я не могъ бы заставить себя думать о подрбныхъ вещахъ.

— Въ такомъ случа, ты не тотъ человкъ, за котораго я тебя до сихъ поръ принималъ,— сказалъ отецъ.

— Вы увидали бы, какой я человкъ,— сказалъ Томъ, сжимая кулаки, если бы мн попался въ руки полковникъ Стоббсъ.

— Полковникъ — что?

— Стоббсъ! Джонатанъ Стоббсъ! Я знаю, о чемъ говорю. Никуда я не поду, ни въ Америку, ни въ Китай и никуда на свт, пока не отдлаю его въ лоскъ. Хорошо вамъ ругать меня, но вы вдь не знаете, что я только вытерплъ! Что до того, какой я человкъ,— это мн трынъ-трава. Чего я хотлъ бы — такъ это имть Эйалю съ одной стороны, Стоббса съ другой и всмъ намъ троимъ слетть внизъ съ верхушки колонны герцога оркскаго. О Траверс и Тризон нечего и толковать. Каковъ я теперь, такъ мн плевать на Траверса и Тризона. Если вы устроите такъ, чтобы Эйаля согласилась за меня выйти, я буду ходить въ контору каждое утро въ восемь часовъ и сидть до девяти, а что до ‘Горцевъ’ тогда — ну ихъ къ чорту!

Онъ выбжалъ изъ комнаты и захлопнулъ за собою дверь.

Покинутый такимъ образомъ, сэръ Томасъ простоялъ нкоторое время, засунувъ руки въ карманы и раздумывая о состояніи своего сына. Удивительно, казалось ему, чтобы такая бда могла стрястись съ его собственнымъ дтищемъ. Когда его поразили юныя прелести Эммелины Дозетъ, онъ тотчасъ обратился къ этой двиц съ просьбой раздлить его участь, и двица тотчасъ согласилась, затмъ онъ женился, вотъ и все, что было ему когда-либо извстно о любовныхъ треволненіяхъ.

Теперь, оглядываясь на все это въ отдаленіе прошлаго, ему казалось, что если бы Эммелина отвергла его, онъ, право, перенесъ бы это съ твердостью и поспшилъ бы обратиться къ какой-нибудь другой прелестиц. Но Томъ, повидимому, получилъ рану, совершенно необыкновенную. Со временемъ онъ, вроятно, оправится, но пока не оправится, успетъ окончательно загубить свою жизнь, такъ ужасны были страданія молодого человка! А сэръ Томасъ, между тмъ, хотя и обратился къ Тому со всею строгостью, на какую былъ способенъ, хотя и ругалъ Фаддля и вступался за оскорбленную честь Траверса и Тризона всми силами своего краснорчія, хотя и упрекалъ Тома въ малодушномъ отношеніи къ его любви,— а все же въ эту минуту не было въ цломъ мір существа, которое было бы ему дороже Тома. Онъ ни разу, ни одной минуты не думалъ изгнать Тома изъ ‘Траверса и Тризона’, несмотря на полицейскаго и несмотря на Фаддля. Что бы теперь можно было сдлать для бднаго мальчика? Не было ли какого-нибудь аргумента, какихъ-нибудь способовъ убжденія, которыми можно было бы заставить глупую двчонку принять вс блага, которыя предоставлялись въ ея распоряженіе? Ужъ не попробовать ли ему самому еще разъ? Могли ли быть у него какія-нибудь надежды на успхъ?

Размышляя такимъ образомъ, онъ простоялъ цлый часъ, одинъ, засунувъ руки въ карманы панталонъ.

XI.
Айзедоръ Гамель въ Ломбардъ-Стрит.

Наблюдая результаты подношенія Томомъ ожерелья, мы переступили за предлы того періода, котораго полагается теперь достигнуть нашему разсказу. Томъ сидлъ къ тюрьм на святкахъ, но мы должны вернуться къ общанію, данному Люси дядей Томасомъ за шесть недль передъ тмъ. Сэръ Томасъ общалъ пока только одно: повидаться съ Айзедоромъ Гамелемъ, если Айзедоръ Гамель явится къ нему въ Ломбардъ-Сгригь въ назначенный день и часъ, но сердце Люси уже переполнилось благодарностью. Еще за нсколько минуть передъ тмъ она негодовала на дядю, чуть ли не обозвавшаго нищими свою племянницу и ея жениха, но сэръ Томасъ объяснился, принесъ нчто въ род извиненія и далъ общаніе, сулившее, какъ казалось Люси, дйствительную помощь. Сэръ Томасъ не пожелалъ бы видться съ ея возлюбленнымъ, если бы намревался отнестись къ нему враждебно. Затрудненію, казавшемуся Люси столь непреодолимымъ, предстояло, наконецъ, какъ-нибудь разршиться, и тогда ей можно будетъ не думать больше о необходимости отказаться отъ жениха или отказаться отъ житья въ дом дяди. Мысль эта мучила ее ужасно, она знала, что уйти отъ дяди могла только къ Гамелю, для котораго немедленная женитьба была бы погибелью, и отъ котораго, тмъ не мене, она не могла отказаться. По всмъ этимъ причинамъ общаніе дяди обрадовало ее чрезвычайно, и она простила ему неделикатное упоминаніе о двухъ нищихъ.

Письмо къ Айзедору было написано въ самомъ радужномъ настроеніи:

‘Не знаю, что именно намренъ сдлать дядя Томъ, но, наврное, что-нибудь хорошее. Конечно, теб надо къ нему пойти, и будь я на твоемъ мст — я бы разсказала ему все обо всемъ. Онъ не такой суровый и безчувственный, какъ тетушка. Она тоже старается быть доброй, но иногда бываетъ ужасно черствая. Теперь я чувствую себя счастливе, потому что бремя, которое я на тебя наложила, можетъ быть, облегчится. Мн жаль иногда, что ты пришелъ въ Кенсингтонскій садъ: такой я стала для тебя обузой.’

Дале слдовало еще многое, въ чемъ, вопреки неоднократнымъ увреніямъ Люси, что она — обуза, выражалось твердое намреніе продолжать въ томъ же род.

Получивъ письмо, Гамель ршилъ явиться на свиданіе, хотя не оченьто надялся на его благопріятный результатъ. Онъ сердился на лэди Трингль, во-первыхъ, за ея обращеніе съ нимъ въ Гленбоджи, во-вторыхъ — и гораздо сильне — за жестокость къ Люси. Да и сэру Томасу не особенно считалъ себя обязаннымъ, хотя тотъ и пригласилъ его завтракать. Трингли, какъ ему было извстно, презирали его, и онъ отъ всей души платилъ имъ тмъ же. Они, по его мннію, принадлежали къ пород людей самой презрнной,— были не только вульгарны и богаты, но еще чванились своими деньгами и задирали носъ. Такимъ людямъ, казалось ему, гордиться совершенно нечмъ.

Конечно, они наживаютъ деньги, наживаютъ ихъ посредствомъ денегъ же, что онъ считалъ занятіемъ самымъ низменнымъ,— не создавая ничего полезнаго и ничего прекраснаго. Создавать что-нибудь полезное было, въ его глазахъ, очень хорошо. Создавать прекрасное было почти божественно. Но вертть милліонами такъ, чтобы наростали другіе милліоны,— было самымъ низменнымъ приложеніемъ жизненной энергіи. Опасаюсь, что именно такъ смотрлъ Гамель на работу, производившуюся въ Ломбардъ-Стрит, по молодости и неопытности, онъ о многомъ судилъ превратно.

Предчувствуя, что ему, наврное, предложатъ какой-нибудь планъ для возможнаго ускоренія его женитьбы, онъ предчувствовалъ въ то же время, что, наврное, не захочетъ слушаться совтовъ сэра Томаса. Сэръ Томасъ будетъ, конечно, грубъ и рзокъ и, пожалуй, предложитъ денегъ въ такой форм, что отъ нихъ необходимо будетъ отказаться. Много разъ говорилъ онъ себ, что, несмотря на всю свою бдность, не нуждается въ деньгахъ Тринглей. Деспотическій поступокъ отца отозвался на немъ очень тяжело. Онъ былъ воспитанъ въ роскоши, и ему не легко было лишиться денежной помощи, которую отецъ ставилъ въ зависимость отъ перемны избраннаго сыномъ образа жизни. Но разъ отецъ бросилъ его, онъ ршилъ жить самостоятельно. Особенно щепетильно и независимо относился онъ ко всему, что касалось его любви. Никто не имлъ права вмшиваться въ его дла, онъ не признавалъ надъ собою ничьей власти и считалъ, что не иметъ никакихъ обязанностей ни относительно когобыто ни было, кром Люси, которой былъ обязанъ всмъ. Но даже ради Люси нельзя было унизиться до того, чтобы принять деньги отъ сэра Томаса, а вмст съ деньгами и совты. Въ письм своемъ Люси просила его все разсказать дяд. Онъ готовъ былъ сообщить сэру Томасу все, что касалось его денежныхъ средствъ, видовъ на будущее и намреній, такъ какъ сэръ Томасъ, въ качеств Люсинаго дяди, имлъ на то право. Что до совтовъ сэра Томаса — дло другое, онъ вовсе не собирался имъ слдовать.

При такомъ настроеніи Гамеля едва ли можно было ожидать большого толка отъ его визита въ Ломбардъ-Стритъ. Люси просто-на-просто думала, что дядя, въ качеств милліонера, снабдитъ ихъ надлежащими средствами, Гамель думалъ, что сэръ Томасъ, въ качеств нахала, захочетъ все устраивать посвоему, а, въ дйствительности, сэру Томасу хотлось сдлать доброе дло и услужить племянниц, но не хотлось отдавать своихъ денегъ, не удостоврившись сначала, что он попадутъ въ хорошія руки.

— О, такъ вы Гамель,— обратился къ нему какой-то молодой человкъ черезъ прилавокъ Ломбардъ-Стритской конторы.

Это былъ Томъ, который, какъ, вроятно, помнитъ читатель, еще не попался въ исторію съ полицейскимъ.

Томъ и Гамель встрчались только одинъ разъ, и то на нсколько минутъ, въ римскомъ Колизе, художникъ совсмъ не помнилъ Тома и не зналъ, кто этотъ юноша, столь фамильярно съ нимъ заговорившій.

— Это мое имя, сэръ,— сказалъ Гамель. Вотъ моя карточка, можетъ быть, вы будете настолько любезны, что передадите ее сэру Томасу Тринглю.

— Ладно, дружище, я ужъ это все знаю. Теперь у него сидитъ Покслей изъ Англійскаго банка. Пройдите-ка вотъ сюда. Онъ живо спровадитъ старика Покслея.

Въ глазахъ Гамеля Томъ ничмъ не отличался отъ прочихъ клерковъ, и Гамелю стало немного непріятно, однако онъ перешелъ вслдъ за Томомъ въ сосднюю комнату и приготовился терпливо ожидать, когда великому человку удобно будетъ принять его.

— Вы съ Люси, стало быть, намрены сочетаться бракомъ!— сказалъ Томъ.

Для Гамеля это было ужасно. Возможно ли, чтобы вс Ломбардъ-Стритскіе клерки говорили о Люси въ такомъ тон, только потому, что она племянница главнаго компаньона фирмы?! Неужели имъ всмъ полагалось знать самыя интимныя семейныя дла Тринглей?

— Я явился сюда согласно инструкціямъ, полученнымъ отъ сэра Томаса,— сказалъ Гамель, совершенно игнорируя дерзкій вопросъ, заданный ему молодымъ человкомъ.

— Да, конечно. Вы, можетъ быть, не знаете, кто я такой?

— Мн это совершенно неизвстно.

— Я Томасъ Трингль младшій,— сказалъ Томъ съ нкоторымъ оттнкомъ достоинства.

— Извините, я не зналъ,— сказалъ Гамель.

— Мы съ вами должны сойтись душа въ душу,— продолжалъ Томъ,— потому что я-то вдь подговариваю себ Эйалю. Вы, можетъ быть, объ этомъ слышали?

Гамель объ этомъ слышалъ и отлично зналъ, что Эйаля ужасно тяготилась Томомъ, терпть его не могла, множество разъ ему отказывала, но никакими силами не могла отъ него отдлаться. А Эйаля, въ глазахъ скульптора, была почти такъ же священна, какъ Люси. И вотъ теперь самъ Томъ говорилъ ему, что ‘подговариваетъ себ Эйалю’. Выраженіе это до такой степени оскорбило его чувства, что онъ даже вздрогнулъ, услыхавъ его. Неужели и о немъ кто-нибудь моіъ сказать, что онъ ‘подговариваетъ себ Люси’? Въ эту минуту сэръ Томасъ отворилъ дверь и, схвативъ Гамеля за руку, увелъ его въ свое святилище.

— Ну, мистеръ Гамель, какъ поживаете?— обратился онъ къ нему самымъ радушнымъ тономъ.

Гамель сообщилъ, что поживаетъ очень хорошо, и выразилъ надежду, что точно такъ же поживаетъ и сэръ Томасъ.

— Старюсь, мистеръ Гамель. Года уже не т, и возрастъ-то мой потяжеле вашего, да и работа тоже. Вотъ въ этомъ-то вся и бда. Пока человкъ молодъ и крпокъ — у него часто не хватаетъ работы. Вроятно, и съ вами это подчасъ случается.

— Въ нашей профессіи,— сказалъ Гамель,— мы работаемъ всегда, хотя произведенія свои продаемъ не особенно часто.

— Это плохо,— сказалъ сэръ Томасъ.

— Это неизбжная участь всхъ художниковъ, пока они не создадутъ себ имя. Участь многихъ до послдняго дня трудовой жизни. Всякій артистъ долженъ быть къ этому готовъ, сэръ Томасъ.

— Боже мой, это должно быть очень печально. Вы, кажется, скульпторъ?

— Да, сэръ Томасъ.

— Вещи, которыя вы длаете, должно быть, очень тяжелы и громоздки.

На это Гамель только улыбнулся.

— А какъ вы думаете, если бы, напримръ, устроить аукціонъ, вы пожалуй могли бы что-нибудь за нихъ выручить?

Скульпторъ нахмурился, но не удостоилъ сэра Томаса никакимъ отвтомъ.

— Если бы вы и съ полъ-дюжины другихъ начинающихъ художниковъ устроили сообща нчто въ род галлереи, вещи ваши, пожалуй, могли бы найти сбытъ, вотъ какъ т, напримръ, которыми торгуютъ въ Мерилебонъ-Род, ихъ тоже, пожалуй, стали бы покупать, для разстановки въ разныхъ деревенскихъ садахъ и паркахъ. Все лучше, чмъ держать ихъ дома и ничего за нихъ не получать.

Дома, въ мастерской, у Гамеля была аллегорическая фигура, изображавшая Соединенную Италію, и другая, олицетворявшая Ниспровергнутую Римско-Католическую Церковь, въ голов его мелькнуло представленіе о томъ, какъ ихъ будутъ ‘разстанавливать’ по садамъ какого-нибудь мста, въ род Гленбоджи. Онъ вложилъ въ нихъ всю поэзію своей души, всю силу своихъ убжденій. Ему и во сн никогда не снилось продавать ихъ. Онъ никогда не мечталъ о томъ, чтобы какой-нибудь любитель искусства поощрилъ воспроизведеніе въ мрамор этихъ глиняныхъ созданій его творческаго генія, украшавшихъ теперь его мастерскую. Они такъ были ему дороги, въ нихъ заключалось такъ много его сокровенныхъ мыслей и стремленій, что даже если бы кто-нибудь заказалъ ему выполнить ихъ изъ мрамора и заплатилъ за эти воспроизведенія, онъ ни за что на свт не согласился бы разстаться съ оригиналами. А теперь ему совтовали продать съ аукціона, вступить въ конкуренцію съ тми грубыми торгашами, которые снабжаютъ населеніемъ сады богатыхъ, но безвкусныхъ британцевъ! Въ такомъ вид представилась ему эта идея. Онъ улыбнулся молча, но сэръ Томасъ понялъ смыслъ улыбки.

— Ну, а какъ же теперь, насчетъ молодой лэди?— спросилъ онъ уже не съ тмъ благодушіемъ, какое обнаруживалъ при начал своихъ совтовъ. Ей, пожалуй, не очень-то придется сладко, когда вы, окончивъ какую-нибудь работу, не сможете, какъ сами говорите, продать ее.

— Мн кажется, вы не вполн понимаете эти вопросы, сэръ Томасъ.

— Можетъ быть. Не легко, конечно, понять, какая охота загромождать себя вещами, на которыя нтъ никакого спроса. Всякій купецъ отлично знаетъ, что это лучшее средство обанкротиться. Тоже и въ другихъ профессіяхъ.

Мистеръ Гамель снова улыбнулся, но ничего не сказалъ.

— Если вы не можете продавать своихъ издлій, какъ же вы можете содержать жену?

— Мои издлія, какъ вы ихъ называете,— двухъ сортовъ. Одни хотя и предназначаются для продажи, но продаются рдко. Другія длаются по заказу. Весь заработокъ, какой я имю, даютъ мн послднія.

— Головы,— подсказалъ сэръ Томасъ.

— Обыкновенно ихъ называютъ бюстами.

— Ну, бюсты. Я называю ихъ головами. Вдь это головы. Бюстъ, помоему, это… ну, да все равно.

Сэръ Томасъ затруднился опредленіемъ бюста, какъ онъ его понималъ.

— Кому-нибудь понадобится что-нибудь похожее на кого-нибудь, чтобы поставить въ церковь,— вотъ онъ и платитъ вамъ.

— А иногда и въ библіотеку. Впрочемъ, онъ можетъ поставить бюстъ куда ему угодно, разъ заплатилъ за него.

— Вотъ именно. Но вамъ, насколько я понимаю, не особенно часто перепадаютъ такія штуки?

— Не такъ часто, какъ я бы желалъ.

— Что же удается вамъ сколотить въ теченіе года? Вотъ въ чемъ вопросъ.

Люси совтовала ему все разсказать сэру Томасу, онъ пришелъ съ намреніемъ разсказать, по крайней мр, все то, что касалось его денегъ, и не имлъ ни малйшаго желанія утаивать отъ сэра Томаса цифру своего заработка. Но вопросы предлагались въ форм столь непріятной, что онъ не могъ принудить себя къ откровенности.

— Различно, судя по обстоятельствамъ. Но во всякомъ случа очень немного.

— Немного? Фунтовъ пятьсотъ въ годъ?

Это было зло со стороны сэра Томаса, онъ зналъ, что Гамель не зарабатываетъ пятисотъ фунтовъ въ годъ. Но манера молодого человка начинала его раздражать.

— Что вы, нтъ!— сказалъ Гамель.

— Такъ четыреста?

— И не четыреста, и даже не триста. Я ни разу не сколотилъ трехсотъ фунтовъ въ годъ, за вычетомъ всхъ случайныхъ издержекъ.

— Маловато. Очень, по-моему, маловато, особенно для молодого человка, который задумалъ жениться. Какъ вы полагаете, не лучше ли вамъ отказаться отъ этой мысли?

— Не полагаю ничего подобнаго.

— Отецъ помогаетъ вамъ чмъ-нибудь?

— Ршительно ничмъ.

— Онъ тоже длаетъ головы?

— И головы и другое.

— И продаетъ ихъ, когда он готовы?

— Да, сэръ Томасъ, онъ ихъ продаетъ. Въ былыя времена онъ очень бился, но теперь на него огромный спросъ, и онъ не можетъ принимать и половины заказовъ, которые получаетъ.

— И ничего не хочетъ для васъ сдлать?

— Ничего. Онъ со мною въ ссор.

— Плохо. Ну, мистеръ Гамель, теперь вы, можетъ быть, не откажетесь сообщить мн, что же вы сами-то обо всемъ этомъ думаете?

Задавая вопросъ, сэръ Томасъ все еще имлъ въ виду оказать помощь и дать молодымъ людямъ возможность жениться. Но онъ былъ очень твердо убжденъ, что, въ качеств богатаго и благодтельнаго дядюшки, непремнно обязанъ что-нибудь сказать о неосторожности и преувеличить затрудненія. Никакой дядюшка, какъ бы онъ ни былъ богатъ, не иметъ права давать деньги бднымъ родственникамъ, ни мало не ссылаясь на т суровыя правила, къ внушенію которыхъ считаютъ себя призванными вс, у кого есть деньги.

А до сихъ поръ Гамель еще ничего не сдлалъ, чтобы заслужить его расположеніе. Сэръ Томасъ начиналъ уже подумывать, что онъ — дерзкій нахалъ, и что если когда-нибудь свадьба состоится — молодую чету лучше не слишкомъ-то приглашать въ Гленбоджи и Мерль-Паркъ. Но все-таки, ради Люси, не отступалъ отъ своего намренія, а потому и спросилъ скульптора, что онъ самъ обо всемъ этомъ думаетъ.

— Я думаю, что женюсь на миссъ Дормеръ и буду содержать ее на т средства, которыя добываю своей профессіей. Думаю, что сдлаю это скоро и что это будетъ очень хорошо. Думаю также, что она совершенно неспособна жаловаться на какія бы то ни было неудобства, которымъ могутъ подвергнуть ее мои теперешнія, стсненныя обстоятельства. Думаю, что приготовляю себ счастливую и независимую жизнь. И еще думаю, и увренъ въ этомъ боле чмъ въ чемъ-либо другомъ, что сдлаю для ея счастія все, что отъ меня зависитъ, когда она почтитъ меня своимъ присутствіемъ въ моемъ дом.

Если бы сэръ Томасъ былъ въ лучшемъ расположеніи духа, его бы тронуло благородство этихъ словъ, но обращеніе молодого человка до такой степени раздражило его, что онъ не могъ уже относиться къ нему справедливо.

— Долженъ ли я заключить изъ всего этого, что вы намрены жениться, имя нсколько мене трехсотъ фунтовъ годового дохода?

Гамель помолчалъ съ минуту.

— Какъ мн отвчать на этотъ вопросъ,— сказалъ онъ, наконецъ — когда знаю, что миссъ Дормеръ въ вашихъ рукахъ и что мои слова ни въ какомъ случа не могутъ повліять на васъ?

— Очень могутъ повліять,— сказалъ сэръ Томасъ.

— Если бы былъ живъ ея отецъ, мы, вроятно, держали бы съ нимъ совтъ и сообща ршили бы, что будетъ лучше для счастія Люси.

— Ужъ не считаете ли вы, что я равнодушенъ къ ея счастію?— спросилъ сэръ Томасъ.

— Я бы сказалъ ему,— продолжалъ Гамель, не обративъ вниманія на послдній вопросъ,— что Люси лучше жить у себя дома до тхъ поръ, пока я не буду въ состояніи устроить ей обстановку, которая была бы ея достойна. И мы бы ршили сообща, что лучше для ея счастія. Съ вами я этого не могу. Если завтра вы скажете ей, что она должна отказаться или отъ меня, или отъ вашего покровительства, она должна будетъ прійти ко мн и довольствоваться тмъ немногимъ, что я могу ей доставить.

— Кто жъ говоритъ, что я хочу ее выгнать?— сказалъ сэръ Томасъ сердито, вскакивая съ кресла.

— О васъ этого, кажется, никто не говоритъ?

— Такъ зачмъ же вы мн это преподносите!

— Потому что ей угрожала этимъ ваша жена.

Сэръ Томасъ вышелъ изъ себя.

— Никто не угрожалъ ей. Это неправда. Это дерзость и ложь съ вашей стороны.

Гамель всталъ и взялся за шляпу.

— Постойте, молодой человкъ, и выслушайте, что я имю вамъ сказать. Я не длалъ племянниц ничего кром добра.

— Тмъ не мене, это правда, сэръ Томасъ: ваша жена говорила ей, чтобы она или ушла изъ вашего дома, или отказалась отъ меня. Я не виню въ этомъ лэди Трингль. Это могло быть вполн естественное выраженіе разумнаго мннія. Но когда вы спрашиваете меня о моихъ намреніяхъ относительно вашей племянницы, я долженъ вамъ сказать, что намреваюсь подвергнуть ее несомнннымъ неудобствамъ моего бднаго жилья, просто потому, что ее грозятъ оставить безъ крова.

— Никто не грозитъ ей, сэръ.

— Лучше спросите вашу жену, сэръ Томасъ. И если окажется, что то, что я сказалъ вамъ,— правда, я думаю, вы признаете, что я былъ совершенно правъ въ настоящемъ объясненіи. Такъ какъ вы въ глаза обвинили меня во лжи, то я считаю за лучшее удалиться.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты, не слушая того, что говорилъ, желая воротить его, сэръ Томасъ.

Нужно признаться, что Гамель поступилъ очень глупо, сославшись на угрозу тетки Эммелины. Кто не знаетъ что очень часто говорятся слова безъ всякаго намренія привести ихъ въ исполненіе! Кто не знаетъ, что когда женщина разсердится — она очень часто прибгаетъ къ такимъ словамъ! Тмъ не мене, тетка Эммелина не разъ говорила Люси, что если она не откажется отъ своего жениха, то не можетъ боле оставаться членомъ семьи Тринглей. Фактъ этотъ не подлежалъ сомннію. Люси, въ своихъ честныхъ стараніяхъ объяснить жениху положеніе длъ, разсказала ему объ угроз, и онъ съ этой минуты сталъ держаться наготов тотчасъ принять къ себ будущую жену, если угроза приведется въ исполненіе. Сэръ Томасъ зналъ прекрасно, что такія слова могли быть сказаны, но онъ зналъ и свою жену и то, какъ мало значенія они имли. Безъ его согласія жена и собаки не могла бы выгнать изъ Мерль-Парка. Угроза, употребленная ею только въ вид аргумента, чтобы побудить Люси отказаться отъ своего избранника, теперь преподносилась ему какъ разъ въ ту минуту, когда онъ хотлъ обезпечить двушку, въ сущности совершенно ему чужую, съ цлью устроить ея бракъ! Онъ очень сердился на молодого нахала, который покинулъ его такъ безцеремонно. Сердился и на жену, которая навлекла на него эту непріятность своей угрозой. Но сердился также и на себя, сознавая, что несправедливо обвинилъ молодого нахала во лжи.

XII.
‘Я никогда не грозила тебя выгнать.’

Вслдъ затмъ были написаны слдующія письма, посланныя и полученныя ране, чмъ сэръ Томасъ похалъ въ Мерль-Паркъ, то-есть ране, чмъ онъ увидлся съ Люси.

‘Милая, дорогая моя Люси.

‘Я былъ, по твоему желанію, въ Ломбардъ-Стрит, но боюсь, что моя дипломатическая миссія не увнчалась успхомъ. Я самый плохой дипломатъ, какого только можно себ представить. Дипломатъ долженъ быть мягокъ и уступчивъ, все принимать съ самой лучшей стороны, не легко обижаться и не слишкомъ настаивать на своей самостоятельности. Я вовсе не мягокъ и склоненъ къ подозрительности, особенно если кто-нибудь затронетъ мое искусство. Горжусь своимъ званіемъ артиста, но нердко выражаю эту гордость слишкомъ откровенно, и мн длается стыдно. То же самое и относительно независимости. Я ршилъ быть независимымъ всю свою жизнь, но иногда моя независимость начинаетъ выкидывать такія колнца, что я самъ становлюсь себ противенъ.

‘Изъ всего этого ты поймешь, что я не имлъ успха въ Ломбардъ-Стрит. Я былъ совершенно готовъ отвчать твоему дяд на вс его вопросы относительно денегъ. Да и во всхъ другихъ отношеніяхъ мн нечего отъ него скрывать. Но когда онъ подвергъ меня настоящему допросу и началъ, какъ ему, наврное, казалось, припирать меня къ стн моею бдностью, я не выдержалъ. Мене пятисотъ фунтовъ въ годъ! Мене четырехъ!! Мене трехъ!!! Боже праведный, и вы задумали жениться! Можешь себ представить, какъ я корчился и ежился отъ такого тона.

‘За этимъ послдовало нчто еще худшее,— нтъ, постой, худшее кажется было сначала. Ты была въ моей мастерской и помнишь, можетъ быть, нкоторыя изъ моихъ не имвшихъ успха сокровищъ, этихъ неудачныхъ, но полныхъ настроенія произведеній, которыя такъ мн дороги и не дороги никому другому?

‘Вполн естественно, что никто кром меня ихъ не цнитъ, но мн кажется неестественно, жестоко — говорить мн въ лицо, что они ничего не стоютъ. Твой дядя ихъ, конечно, не видалъ, но знаетъ, что скульпторы бываютъ часто обременены подобными ‘издліями’, какъ онъ ихъ называетъ, и посовтовалъ мн сбыть ихъ съ аукціона за какую попало цну, лишь бы освободить отъ нихъ углы, которые они загромождаютъ. По его мннію, ихъ могли бы пріобрсти деревенскіе джентльмены, чтобы разставлять по своимъ огородамъ. Зная мою глупую чувствительность въ этомъ пункт, ты поймешь, какъ хорошо я былъ подготовленъ къ терпливому перенесенію допроса.

‘Затмъ сэръ Томасъ спросилъ у меня, что собственно я думаю — не объ искусств, конечно, а о будущихъ средствахъ добывать себ пропитаніе. Я отвтилъ, насколько могъ, точне. Объяснилъ, что если бы ты могла жить въ какомъ-нибудь дом, гд теб было бы хорошо, у отца, напримръ, я бы счелъ для тебя за лучшее отложить нашу свадьбу до тхъ поръ, пока буду въ состояніи доставить теб жизнь, боле обезпеченную, но что въ случа если ты принуждена будешь уйти изъ семьи дяди,— готовъ сію же минуту отдать теб все, что у меня есть. Потомъ, Люси, отъ твоего имени, я сказалъ еще одну вещь: сказалъ, что ты, по моему твердому убжденію, изъ любви ко мн перенесешь безропотно вс неудобства такого убогаго житья.

‘Тутъ мы оба вспылили, и я долженъ сказать, что онъ оскорбилъ меня. По его словамъ, я не имлъ никакого права утверждать, чтобы тебя хотли изгнать изъ его дома. Я отвчалъ, что такое намреніе было выражено если не имъ самимъ, то лэди Трингль. Въ отвтъ на это онъ сталъ обвинять меня во лжи, утверждая, что лэди Трингль никогда не говорила ничего подобнаго.

‘Я просилъ его спросить самое лэди Трингль, но не захотлъ доле оставаться съ нимъ въ одной комнат, потому что онъ оскорбилъ меня.

‘Видишь теперь, что миссія моя была боле чмъ безполезна. Я это уже предчувствовалъ, спускаясь въ подземелье Глоучестеръ-Родской станціи. Не думай, что я виню его больше, или даже такъ же, какъ виню себя. Нечего было и ожидать отъ него поведенія джентльмена съ утонченными чувствами. Но отъ меня, пожалуй, можно было ожидать поведенія человка со здравымъ смысломъ. Мн слдовало принять его совтъ объ аукціон какъ будто благосклонно. Не слдовало топорщиться, когда онъ поднималъ на смхъ мой бдный заработокъ, а когда спросилъ, что я думаю длать,— не слдовало упоминать объ угроз твоей тетки. Слдовало выказать кротость и смиреніе, и тогда отсутствіе въ немъ деликатности потеряло бы всякое значеніе. Но ‘что съ воза упало, то пропало’, и ‘снявши голову, по волосамъ не плачутъ’. Словомъ, обо всхъ благахъ, которыя могла бы намъ доставить щедрость твоего дяди, въ случа если бы я погладилъ его по шерстк,— теперь не можетъ быть и помину, такъ какъ я погладилъ его въ направленіи обратномъ.

‘Для себя лично я, по правд сказать, не особенно объ этомъ жалю. Мн всегда кажется, что деньги могутъ быть пріятны только тогда, когда самъ ихъ заработаешь. Рано или поздно, он у меня будутъ, я достаточно увренъ въ себ, чтобы нисколько въ этомъ не сомнваться. Но, дорогая моя, я самъ себ длаюсь противенъ, когда подумаю, что повредилъ твоему благосостоянію въ настоящемъ, а въ будущемъ, можетъ быть, лишилъ тебя части средствъ, которыя были бы скоре твоими, чмъ моими. Но мы сняли голову и теперь подумаемъ лучше о томъ, что намъ длать безъ волосъ. По-моему, теб можно жить только въ двухъ мстахъ: или у сэра Томаса въ качеств его племянницы, или у меня въ качеств моей жены. Я имю самонадянность думать, что ты предпочтешь послднее, несмотря на его многочисленныя неудобства. Ни дядя, ни тетка не могутъ помшать теб выйти замужъ хоть сейчасъ, если ты того захочешь. Тутъ бываетъ какая-то первоначальная церемонія, совершенно не знаю — въ чемъ состоящая, но предполагаю, что въ мсяцъ ее можно окончить. Я бы совтовалъ теб прямо спросить тетку, чего она хочетъ: чтобы ты ухала, или осталась у нея,— конечно, объяснивъ при этомъ, что ты вовсе не намрена разрывать со мною и готова выйти замужъ хоть сію минуту, если она хочетъ отъ тебя избавиться. Таковъ мой совтъ.

‘А теперь, дорогая, поговоримъ о чемъ-нибудь боле пріятномъ. Виданное ли дло, чтобы письмо къ невст почти сплошь состояло изъ однихъ дловыхъ соображеній? Что бы мн сказать теб такое, изъ чего ты поняла бы, до какой степени я люблю тебя? Можетъ быть, ты поймешь это, когда я скажу теб слдующее: что касается меня лично, я былъ бы очень радъ, если бы тетка Эммелина и дядя Томасъ оказались самыми неумолимыми изъ всхъ когда-либо существовавшихъ дядей и тетокъ. Съ радостью услышалъ бы, что они выгнали тебя на улицу: тогда ты пришла бы ко мн, несмотря на то, что у меня нтъ даже и трехсотъ фунтовъ годового дохода. Жаль, что ты не видала физіономіи твоего дяди, когда слуха его коснулась эта изумительно-ничтожная цыфра. Я нисколько не боюсь, чтобы намъ пришлось бдствовать. Заказы появляются рдко, но все-таки немного чаще, чмъ прежде. Я никогда ни минуты не сомнвался, что въ конц концовъ добьюсь успха, но если бы ты была со мною — врилъ бы въ это еще гораздо больше. А все-таки, если тетка попроситъ тебя остаться и если, по-твоему, лучше будетъ на это согласиться,— я не буду жаловаться.

‘Прощай! Какое счастіе думать, что ты, во всякомъ случа, скоро будешь моей женою.

Твой
Айзедоръ Гамель.

‘Я совершенно готовъ получить головомойку за свое косолапое поведеніе и разочаруюсь, если не получу ея.’

Съ той же почтой, съ которой пришло длинное письмо Гамеля къ Люси, пришло короткое и очень грозное вараксанье сэра Томаса къ жен. Никто, кром лэди Трингль, не видалъ этого посланія и никто его не увидитъ. Немногія слова, заключавшіяся въ немъ, были исполнены супружескаго негодованія. Зачмъ она угрожала выгнать племянницу изъ дома? Зачмъ вынудила его прибгнуть ко лжи въ свою защиту? Эти ея племянницы Дормеръ доставляли ему такую кучу тревогъ и непріятностей, совершенно имъ незаслуженныхъ!

Люси ни слова не слыхала о грозномъ посланіи, тмъ не мене, почувствовавъ усугубленную суровость въ обращеніи тетки, догадалась, что это не спроста.

Въ послдній день или два тетушка значительно смягчилась. Она знала, что сэръ Томасъ что-то затваетъ, чтобы дать возможность Гамелю жениться на Люси, и хотя сама была сильно противъ этого брака, но въ случа согласія и денежнаго содйствія сэра Томаса принуждена была бы сдаться. Пусть лучше женятся, Богъ съ ними, лишь бы кончились разъ навсегда вс эти Дормеровскія непріятности, насколько он касались Тринглей. Лэди Трингль помирилась съ этой мыслью, какъ только сэръ Томасъ объявилъ о своемъ намреніи, а теперь ‘только изъ огня, да въ полымя!’ сказала она про себя и очень нелюбезно приняла утреннія привтствія племянницы.

Но ей не было поручено ничего передавать Люси, и потому она совсмъ не коснулась съ нею этого вопроса. Достопочтенной мистрессъ Трафикъ, однако, было сказано ею нчто.

— Въ конц концовъ, Эйаля-то была вдвое лучше Люси.

— Ну, мамаша, мн кажется, ты въ этомъ ошибаешься,— сказала достопочтенная мистрессъ Трафикъ. Въ жизни моей не видывала существа невыносиме Эйали. Вспомни только ея поведеніе съ Септимусомъ.

Лэди Трингль сдлала легкую гримасу, которую дочь, впрочемъ, не замтила.

— И потомъ съ маркизой!

— Въ этомъ виновата была маркиза.

— А съ Томомъ-то!

— Не думаю, чтобы она очень была виновата въ исторіи съ Томомъ. А то почему же бы ей не выйти за него теперь, когда это вполн отъ нея зависитъ. Онъ лзетъ на стны боле чмъ когда-либо. Право, я боюсь, что все это, наконецъ, доведетъ его до болзни.

— Ты еще не все знаешь, мамаша.

— Чего же я не знаю?

— Эйаля была у Альбюри въ Стальгам.

— Слышала.

— И проявился еще женихъ. Понять не могу, что они въ ней находятъ!

— Еще женихъ! И сдлалъ предложеніе? Кто же это?

— Былъ тамъ нкій полковникъ Стоббсъ. Септимусъ все это слышалъ въ клуб отъ молодого Бетсби. Она заставляла этого господина всюду здить съ собою верхомъ, сопровождала его на охоту и возвращалась съ нимъ домой. Этимъ и заставила его сдлать, наконецъ, предложеніе. Не думаю, чтобы онъ имлъ серіозныя намренія, но вотъ почему она воротитъ теперь носъ отъ Тома. Вдь не станешь же ты отрицать, что она длала все, что могла, чтобы поймать Тома, сначала въ Гленбоджи, потомъ къ Рим. Вс это видли. Люси, я думаю, едва ли способна на подобныя гадости.

— Тутъ совсмъ не то, душа моя.

— Она происходитъ отъ неблагороднаго отца,— съ гордостью сказала достопочтенная мистрессъ Трафикъ,— и потому ничего нтъ мудренаго, что привязалась къ неблагородному молодому человку. Они, кажется, любятъ другъ друга и чмъ скоре женятся — тмъ лучше.

— Но они не могутъ жениться, потому что у него ничего нтъ.

— Папаша что-нибудь для нихъ сдлаетъ.

— Но папаша вовсе не расположенъ ничего длать. Господинъ этотъ былъ у папаши въ Сити, и такая тамъ вышла у нихъ потасовка! Онъ дурно отзывался обо мн, за то что я старалась исполнить свою обязанность относительно этой неблагодарной двушки. Да, буду я теперь знать, что значитъ брать на попеченіе чужихъ дтей. Хорошій это мн урокъ. Я-то думала сдлать доброе дло, и посмотри, что изъ этого вышло. Не врю я въ милосердіе.

— Это гршно, мамаша. Вра, Надежда и Милосердіе! Нужно, во-первыхъ, быть милосердой, а потомъ уже приниматься за остальныя.

— А, по-моему, не гршно. Гораздо лучше, чтобы всякій жилъ на то, что у него есть своего собственнаго.

Это показалось Август прямымъ нападеніемъ на нее и на Септимуса.

— Конечно, я понимаю, что ты хочешь сказать, мамаша.

— Ничего я не хочу сказать.

— Ужъ если нельзя, наконецъ, прожить нсколько недль у родныхъ,— не знаю, посл этого, гд еще можно прожить.

— Не недль, а мсяцевъ, Августа. Что до родныхъ — лордъ Бордотрэдъ родной мистеру Трафику. Отчего жъ бы ему не похать и не пожить у лорда Бордотрэда?

Августа встала и величественно вышла изъ комнаты. Непосредственно посл всего этого Люси едва ли могла разсчитывать на любезный пріемъ со стороны тетки.

Тотчасъ, какъ получила свое письмо, она почувствовала, что отвчать на него будетъ трудно. Она всею душою желала слушаться совтовъ Гамеля, хотя и сознавала, что въ Ломбардъ-Стрит Гамель велъ себя необдуманно, тмъ не мене всею душою желала исполнять его волю, женщин, по ея мннію, непремнно нужно кого-нибудь слушаться, а она была обязана повиновеніемъ исключительно только Гамелю. Но для того, чтобы послушаться его, надо было переговорить съ теткой.

— Тетя Эммелина,— сказала она въ то же утро,— мн надо спросить у тебя одну вещь.

— Какую еще?— сердито спросила тетя Эммелина.

— О мистер Гамел.

— Я не хочу ничего больше слышать о мистер Гамел. Я ужъ довольно о немъ наслушалась.

— Я вдь съ нимъ помолвлена, конечно, тетя Эммелина.

— Слышу, слышу. Не особенно-то почтительно, съ твоей стороны, приходить и толковать мн о немъ, когда ты знаешь, какъ я къ нему отношусь.

— Вотъ о чемъ, собственно, я хочу тебя спросить: оставаться мн здсь или ухать?

— Въ жизни своей не видывала подобной двушки! Куда же ты пойдешь-то? Съ какой стати спрашивать объ этомъ?

— Потому что ты говорила, что мн лучше ухать, если я не откажусь отъ него.

— Ты должна отъ него отказаться.

— Не могу, тетушка.

— Такъ лучше держи языкъ за зубами и помалкивай объ этомъ. Заработка-то его, я думаю, не хватитъ и на то, чтобы прокормить тебя и доставить теб приличное платье. Что вы станете длать, если каждый годъ пойдутъ дти? Если ты въ самомъ дл его любишь, удивляюсь, какъ ты ршаешься навязать ему такой камень на шею!

Выносить это было очень тяжело. Какая разница съ его успокоительнымъ, добрымъ, чуднымъ письмомъ! Я совершенно увренъ, что мы не будемъ нуждаться. Я никогда ни минуты не сомнвался въ своемъ успх. Но, въ конц концовъ, не врне ли слова тетки, несмотря на всю ихъ жестокость? И на этихъ-то словахъ ей нужно было основывать свой отвтъ жениху, вдь онъ же самъ веллъ ей спросить тетку, что ей длать: оставаться, или немедленно готовиться къ свадьб?

Въ то же утро она написала. Гамелю слдующее:

‘Милый Айзедоръ,

‘Я имю сказать теб очень многое, но начну съ того, о чемъ ты просишь въ своей приписк. Не то, чтобы я собиралась бранить тебя по-настоящему, но все же думаю, что ты могъ бы отнестись нсколько добродушне къ бдному дяд Тому. Говорю это совсмъ не потому, чтобы жалла о чемъ-нибудь, что онъ могъ бы для насъ сдлать. Если ты не нуждаешься въ его помощи, то ужъ я то и подавно. Но, мн кажется, онъ имлъ добрыя намренія, если его и нельзя назвать, какъ ты говоришь, человкомъ съ утонченными чувствами, онъ все же взялъ меня къ себ, когда мн некуда было дваться, и во многихъ случаяхъ былъ ко мн очень щедръ. Вызывая тебя въ Ломбардъ-Стритъ, онъ, наврное, задумалъ помочь намъ. И хотя все это кончилось плохо, все же у него были хорошія намренія относительно насъ обоихъ.

‘Вотъ и головомойка, о которой ты говорилъ, но, право, милый, я вовсе не намрена тебя бранить. Если я и жалю о томъ, какъ все это вышло, то исключительно только изъ-за тебя. Нынче утромъ я, по твоему желанію, ходила къ тет Эммелин, и, надо сказать правду, она была очень не въ дух. Конечно, я знаю, что дядя Томасъ держалъ меня здсь только потому, что она мн родная тетка, и чувствую, что должна бы быть очень ей благодарна. Но, что бы ты тамъ ни говорилъ и какъ бы ни смялся надъ предложеніемъ дяди Тома продать съ аукціона твою лучшую работу, все же онъ гораздо добре тетушки Эммелины. Я совершенно уврена, что тетушка никогда меня не любила и не успокоится до тхъ поръ, пока я не уду, но, когда я спросила ее, что же мн — хать или оставаться, она приказала мн молчать и никогда больше не упоминать объ этомъ. Конечно, это значитъ, что мн нужно остаться, по крайней мр, пока.

‘Милый, дорогой мой, мн кажется, такъ будетъ лучше, хотя нечего и говорить теб, какъ я мечтаю уйти отсюда и быть всегда съ тобой. За себя я не боюсь ни капельки, хотя тетушка говорила разныя страшныя вещи объ одежд, д и тому подобномъ. Но я гораздо больше врю теб, когда ты говоришь мн, что наврное добьешься успха. А все же не благоразумне ли будетъ немного подождать. Что бы ни пришлось мн выносить, живя здсь, я буду думать, что выношу это для тебя, родной мой, и буду счастлива.

Вчно и неизмнно твоя, собственная твоя

Люси.’

Письмо это было написано и отослано въ среду, и ни Люси, ни тетка ни слова боле не говорили о Гамел, пока въ субботу вечеромъ не пріхалъ въ Мерль-Паркъ сэръ Томасъ. По прізд своемъ онъ, казалось, расположенъ былъ обращаться любезно со всми, не исключая даже мистера Трафика, который принималъ внимательность свекора съ такимъ видомъ, какъ будто между ними всегда царила самая горячая дружба.

Тетушка Эммелина, видя, что буря, вызванная разоблаченіями мистера Гамеля въ Ломбардъ-Стрит, благополучно миновала, повеселла въ свою очередь, и вечеръ прошелъ такъ, какъ будто и не было никакихъ причинъ для семейныхъ раздоровъ. Въ томъ же настроеніи вс они отправились на слдующее утро въ церковь, и умилительно было слышать лестныя вещи, которыя мистеръ Трафикъ говорилъ за завтракомъ о Мерль-Парк и всемъ, что имло къ нему отношеніе. Онъ зашелъ такъ далеко, что сдлалъ нсколько тонкихъ замчаній въ похвалу гостепріимства вообще и благороднаго гостепріимства тузовъ лондонскаго торговаго міра въ особенности. Сэръ Томасъ выслушалъ его улыбаясь,— и, улыбаясь, ршилъ, что по окончаніи Рождественскихъ праздниковъ достопочтенный мистеръ Трафикъ будетъ немедленно изгнанъ изъ его дома.

Посл завтрака къ Люси явился казачокъ, состоявшій спеціально при особ тетушки, и передалъ порученіе отъ дяди: сэръ Томасъ освдомлялся, не угодно ли племянниц пройтись съ нимъ по саду?

— Душенька,— сказалъ онъ,— ты надла башмаки на толстыхъ подошвахъ? Ну, такъ поди и наднь. Мы пойдемъ до воротъ парка и вернемся черезъ Виндоверъ-Гилль.

Башмаки были надты, и они вмст вышли изъ дома.

— Я хотлъ теб сказать,— началъ дядя,— что этотъ твой мистеръ Гамель былъ у меня въ Ломбардъ-Стрит.

— Знаю, дядя.

— Значитъ, онъ теб писалъ и разсказалъ, какъ было дло?

— Конечно, писалъ, я ужъ даже ему отвчала.

— Такъ. Ну, Люси, я хотлъ помочь твоему мистеру Гамелю, но, какъ ты, вроятно, знаешь, не могъ принести въ исполненіе своего намренія. Онъ, кажется, очень независимый молодой человкъ.

— Кажется, да.

— Я не вижу въ этомъ ничего дурного. Если человкъ можетъ быть независимымъ,— тмъ лучше. Если человкъ можетъ все достать себ самъ, ни у кого ничего не брать и не занимать,— тмъ лучше для него. Но ты, душенька, должна понять, что нельзя быть съ одной стороны независимымъ, а съ другой въ то же время принимать помощь.

— На это-то ужъ онъ, конечно, совершенно не способенъ,— сказала Люси, стараясь скрыть негодованіе, съ которымъ вступилась за честь друга.

— Думаю, что нтъ. Слдовательно, онъ долженъ сохранять свою самостоятельность, и я ничего не могу для него сдлать.

— Онъ это знаетъ, дядя Томъ.

— Прекрасно. Значитъ, и дло съ концомъ. Я хочу только объяснить теб, что желалъ помочь ему, но онъ-то не пожелалъ получать помощи. Отъ этого онъ только выигралъ въ моихъ глазахъ, но все-таки тутъ длать больше нечего.

— Я это совершенно понимаю, дядя Томъ.

— И потомъ я хотлъ сказать теб еще одну вещь. Онъ обвиняетъ меня въ томъ, будто бы я желалъ выгнать тебя изъ дому. Ну, душенька…

Люси попыталась что-то сказать, сама хорошенько не зная что, но онъ прервалъ ее.

— Пожалуйста, выслушай меня до конца, а потомъ не будемъ больше упоминать объ этомъ. Я никогда не угрожалъ тебя выгнать.

— Не ты, дядя Томъ,— сказала она, стараясь сжать въ рукахъ его руку.

— Если тетка и сболтнула что-нибудь въ сердцахъ, теб не слдовало придавать этому значенія и писать ему.

— Я думала, она въ самомъ дл хочетъ, чтобы я ухала, и не знала, съ кмъ еще посовтоваться.

— Ни я, ни она и никто вообще никогда и не думалъ выгонять тебя изъ дома. Я хотлъ добра вамъ обимъ, и теб и Эйал, если вышло не хорошо,— не могу сказать, чтобы виноватъ въ этомъ былъ я. Ну, теперь пока теб, значитъ, лучше остаться у насъ и не говорить больше о свадьб, пока онъ не будетъ въ состояніи принять тебя въ домъ. Это будетъ еще не скоро. Теперь онъ зарабатываетъ только двсти фунтовъ въ годъ. А съ такимъ доходомъ, я думаю, ему и одному-то едва удается сводить концы съ концами. Ты должна быть готова къ тому, что теб придется ждать — вроятно, не мене нсколькихъ лтъ. Какъ я уже говорилъ теб, если гонишься за благами независимости, приходится переносить также и ея невзгоды. А теперь, милая моя, пора все это кончить: никогда больше не говори, что я хотлъ тебя прогнать.

XIII.
Томъ Трингль посылаетъ вызовъ.

Слдующія шесть недль прошли въ Мерль-Парк совершенно спокойно, о Гамел не говорилось боле ни слова. Серъ Томасъ по возможности избгалъ деревни, и его презрніе къ зятю выражалось исключительно скупостью на слова и умышленной вжливостью обращенія, которую мистеръ Трафикъ понималъ вполн. То была опасная тишина, предвщавшая бурю.

— Твой отецъ что-то замышляетъ,— сказалъ онъ Август.

Августа отвчала, что никогда еще не видала отца такимъ обходительнымъ. Кабы онъ только попридержалъ языкъ до открытія парламента,— продолжалъ членъ онаго, то-то была бы благодать! Но боюсь, что это — мечта неосуществимая.

Кром этого, въ Мерль-Парк все обстояло благополучно, хотя нельзя сказать того же о Лондон. Томъ, какъ извстно читателю, прискорбно безчинствовалъ въ ‘Горцахъ’. Это былъ, періодъ неограниченнаго шампанскаго и почти полнаго отсутствія изъ Ломбардъ-Стрита. Сэру Томасу рдко удавалось изловить сына, а когда удавалось, этотъ юноша съ разбитымъ сердцемъ въ отвтъ на доводы отца ограничивался увреніемъ, что если отецъ уговоритъ Эйалю выйти за него — въ Ломбардъ-Стрит все пойдетъ прекрасно. Тутъ обрушился окончательный ударъ. Наканун Рождества Тома, само собою разумется, ждали домой, въ Мерль-Паркъ, но онъ не явился ни наканун, ни на первый день. Рождество приходилось въ среду, и вся семья должна была прожить въ деревн до понедльника. Въ четвергъ сэръ Томасъ похалъ въ городъ, чтобы навести справки объ отсутствующемъ наслдник, уже внушавшемъ сильнйшее безпокойство лэди Трингль, и узналъ печальную истину. Томъ, находясь въ игривомъ настроеніи, причинилъ большіе изъяны весьма почтенному полицейскому и принужденъ былъ оставаться еще недлю въ рукахъ филистимлянъ. Тутъ вс Тринглевскія непріятности были на время забыты и поглощены великой непріятностью съ Томомъ. Во все время заключенія лэди Трингль была не въ состояніи выйти изъ своей комнаты. Мастеръ Трафикъ общалъ освободить жертву черезъ непосредственное содйствіе государственнаго секретаря, но ему не удалось совершить ничего подобнаго. Барышни были совершенно подавлены ужасомъ происшествія, самое имя Тома произносилось грустнымъ и таинственнымъ шепотомъ. Но изъ всхъ пострадавшихъ боле всего страдалъ сэръ Томасъ. Онъ чувствовалъ себя опозореннымъ въ конецъ и сознавалъ это каждую минуту своей жизни. Въ ‘Траверс и Тризон’ онъ не могъ попрежнему прямо держать голову и громко выражать свое мнніе. Въ ‘Траверс и Тризон’ не было ни одного клерка, который не замтилъ бы, что ‘родитель’ сталъ другимъ человкомъ съ тхъ поръ, какъ съ надеждой фирмы стряслась такая бда. О томъ, что произошло по этому поводу между сэромъ Томасомъ и его сыномъ, мы разсказывали въ предыдущей глав. Нужно признаться, что сэръ Томасъ велъ себя, въ общемъ, довольно снисходительно, но онъ чувствовалъ тмъ не мене, что сыну лучше отсутствовать нкоторое время въ Ломбардъ-Стрит.

Отецъ совтовалъ Тому прохаться и посмотрть свтъ Божій. Онъ предлагалъ ему длинное путешествіе, которое большинству молодыхъ людей показалось бы очень привлекательнымъ. И для Тома оно было бы привлекательно, если бы не Эйаля. Деньгами его снабдили бы въ количеств почти неограниченномъ, а рекомендательныя письма обезпечивали ему радушный пріемъ почти во всхъ портахъ земного шара. Но какъ только оно было ему предложено, онъ тотчасъ ршилъ что не можетъ ухать отъ Эйали. На что онъ разсчитывалъ, или хотя бы только надялся,— онъ и самъ не зналъ. Но пока Эйаля въ Лондон и пока Эйаля не замужемъ — никто не могъ заставить его ухать.

Онъ былъ очень сконфуженъ и вовсе не принадлежалъ къ тмъ людямъ, которые могутъ, просидвши недлю въ тюрьм, не чувствовать себя опозоренными. День или два провелъ онъ взаперти въ своей квартир, ни разу не показываясь въ ‘Горцы’. Фаддль постилъ его, но, помня суровые отзывы отца о Фаддляхъ вообще, онъ сначала принялъ его дурно. Чувство это, впрочемъ, скоро изгладилось, когда пришлось выбирать между Фаддлемъ и одиночествомъ. Тутъ онъ сталъ выползать изъ своей норы во мрак ночи и обдать съ Фаддлемъ въ какомъ-нибудь трактир, почти всегда уплачивая по счету за обоихъ, а посл обда сыгравъ съ другомъ пять-шесть партій на бильярд въ какой-нибудь неизвстной бильярдной, тихонько крался домой, чувствуя себя человкомъ, окончательно погибшимъ.

Приблизительно въ конц первой недли января его уговорили, наконецъ, похать въ Мерль-Паркъ, гд все еще продолжали гостить мистеръ и мистрессъ Трафикъ: серіозное горе, постигшее сэра Томаса, отвлекло его отъ исполненія его намреній относительно зятя. Въ Мерль-Парк женщины стали ухаживать за Томомъ и баловать его совершенно безразсудно. Не то, чтобы они считали геройствомъ съ его стороны ткнуть въ животъ полицейскаго и просидть въ тюрьм въ отмщеніе за поруганные законы государства,— одного этого было бы, пожалуй, мало, но въ соединеніи съ несчастной любовью Тома такой поступокъ, положительно, имлъ въ себ нчто героическое. Даже Люси относилась къ Тому благосклонно за подобную преданность ея сестр, а восторгъ остальныхъ дамъ измрялся степенью ихъ негодованія на глупость двчонки, причинившей столько несчастій. Мать постоянно твердила Тому, что Эйаля не достойна его вниманія, но когда, обезсилвъ отъ длиннаго курса шампанскаго, пожалуй, настолько же, насколько отъ любовныхъ страданій, онъ въ порыв отчаянія бросался ничкомъ на диванъ, она, въ свою очередь, начинала его обнадеживать, и общала, наконецъ, что сама постарается убдить Эйалю отнестись къ длу боле благосклонно.

— Все бы ничего, кабы не этотъ проклятый Стоббсъ!— говорилъ Томъ матери. Человкъ, котораго я называлъ другомъ! Которому я ссудилъ лошадь, когда онъ не могъ ея достать! Которому я все разсказалъ, даже насчетъ ожерелья! Кабы не Стоббсъ, я бы пальцемъ не тронулъ этого полицейскаго! Когда я създилъ его, я воображалъ себ, что это Стоббсъ!

И мать призывала женскія проклятія на голову нашего бднаго полковника, они плакали вмст и вмст думали о мщеніи.

Какъ только Томъ услышалъ, что полковникъ Стоббсъ былъ его соперникомъ, онъ тотчасъ сталъ думать о мщеніи. Набрасываясь на полицейскаго, он^гъ дйствительно, представлялъ себ Стоббса. Во все время своего заключенія онъ точилъ зубы на нашего бднаго друга Джонатана. Онъ сказалъ отцу, что не можетъ предпринять длиннаго путешествія изъ-за Эйали. Но, въ дйствительности, любовь его до такой степени перемшалась теперь съ жаждой мщенія, что онъ уже и самъ не зналъ, которая изъ нихъ преобладаетъ. Если бы ему удалось сначала искомшить Стоббса, можетъ быть, онъ и выхалъ бы!

Но какимъ способомъ искомшить Стоббса? Разные способы приходили ему въ голову. Сначала онъ думалъ, было, отправиться въ Альдершотъ съ самой большой нагайкой, какую можно найти въ лавкахъ Пикадилли, но сообразилъ, что въ Альдершот противъ него будетъ вся британская армія, и что британская армія можетъ сдлать съ нимъ, пожалуй, что-нибудь еще похуже чмъ лондонскій судья. Ужъ лучше дождаться встрчи съ полковникомъ въ какомъ-нибудь другомъ мст. Онъ узналъ, что полковникъ остался въ Стальгам, гд провелъ Рождество, и началъ размышлять о томъ, не напасть ли на полковника въ присутствіи его друзей, Альбюри, увряя себя, что по части оскорбленій дйствіемъ не побоится ршительно ничего. Не бда, если полковникъ разобьетъ ему морду, лишь бы ему самому удалось разбить морду полковнику. Если бы только можно имъ было наброситься другъ на друга съ кулаками и съ часокъ, безъ всякой помхи, въ милу-душеньку отдлывать другъ друга какъ только можно хуже, больше ему ничего не было бы нужно. Но въ Стальгам это едва ли допустятъ. Весь высшій свтъ былъ бы противъ Тома, и никто не позаботился бы объ охраненіи его правъ. Лучше встртить полковника гд-нибудь на улиц, въ Лондон, если нападешь на него въ Стальгам,— чего добраго — очутишься въ мстномъ пріют для умалишенныхъ. Что же предпринять для отмщенія? Мстить онъ имлъ полное право. По всмъ законамъ чести,— которые понималъ по своему,— онъ имлъ право нанести личное оскорбленіе счастливому, или даже несчастливому, сопернику. Какъ не стыдно было искоренять такое превосходное учрежденіе, какъ дуэль! Размышляя обо всемъ этомъ, онъ бродилъ по лугамъ и садамъ Мерль-Парка и, наконецъ, ршился.

Въ предлахъ Великобританіи учрежденіе было искоренено. Это было ему хорошо извстно. Но въ другихъ, боле благородныхъ странахъ, оно, сдавалось ему, искоренено не было. Онъ замтилъ какъ-то, что одинъ весьма восторженный государственный дятель во Франціи много разъ дрался на дуэли и не терплъ за это никакихъ особенныхъ преслдованій со стороны законовъ своего государства. Сотрудники французскихъ газетъ дрались постоянно, и ихъ никогда не гильотинировали. Мысль о томъ, что его повсятъ, пугала его ужасно, до такой степени, что онъ сразу призналъ невозможность дуэли въ Англіи. Но если ему отрубятъ голову — даже если бы дло зашло такъ далеко,— это уже гораздо легче. А между тмъ никто и не думалъ рубить головы всмъ многочисленнымъ джентльменамъ, которые дрались на дуэли въ Бельгіи, Италіи, и Германіи. Вдобавокъ, оставались еще Южные штаты Американскаго Союза, гд, по его представленіямъ люди могли драться когда угодно. Онъ готовъ былъ сію же минуту хать хоть въ Новый Орлеанъ, кабы только удалось уговорить полковника Стоббса хать туда же. А если, думалъ онъ, полковникъ обладаетъ хоть на половину тою храбростью, которая приписывается ему британской арміей вообще, онъ наврное подетъ и, лишь бы вызвать его надлежащимъ образомъ, будетъ драться гд угодно, въ Новомъ ли Орлеан, или въ какомъ другомъ избранномъ и доступномъ кровопролитію пункт земного шара. Жаждавшій крови Томъ готовъ былъ хать всюду.

Но вызвать нужно какъ слдуетъ. Когда Тому понадобилось написать письмо совсмъ другого рода, онъ обратился за помощью къ самому полковнику, и въ настоящемъ случа, если бы врагомъ его былъ кто-нибудь другой, онъ бы пошелъ къ нему же, скоре чмъ ко всякому другому. Ни въ кого, въ сущности, онъ не врилъ такъ, какъ въ полковника. Но объ этомъ не могло быть и рчи. Онъ началъ перебирать въ ум пріятелей, которые могли бы замнить полковника. Почему бы не обратиться, напримръ, къ Гаустону, намревавшемуся жениться на его сестр? Но Гаустонъ повидимому исчезъ, и Томъ не зналъ, гд найти его. Или къ зятю, мистеру Трафику… Но Томъ боялся, какъ бы мистеръ Трафикъ не отдалъ его снова въ руки полиціи. Онъ подумалъ было о Гамел, который тоже имлъ нкоторое отношеніе къ семь, но видлъ Гамеля такъ немного, и это немногое такъ ему не понравилось, что и отъ этой надежды пришлось отказаться. Оставался только Фаддль, на него можно было положиться. Фаддль сдлаетъ все, что ему скажутъ. Онъ отнесетъ письмо и разршитъ предложить себя въ секунданты. Но Фаддль не можетъ написать письма, Томъ чувствовалъ, что даже самъ онъ напишетъ письмо лучше, чмъ Фаддль.

Онъ отправился въ городъ, пославъ Фаддлю таинственную записку, гд просилъ пріятеля явиться къ нему на квартиру, такъ какъ въ ‘Горцы’, гд наврное можно было найти Фаддля, не ршался еще показаться. Но Фаддль аккуратно явился на назначенное ему свиданіе.

— Ну, въ чемъ же дло?— спросилъ этотъ преданный другъ. Надюсь, ты возвращаешься къ ‘Траверсу и Тризону’. Я бы вернулся непремнно и вошелъ бы, какъ ни въ чемъ не бывало.

— Будь ты на моемъ мст, ты бы этого не сдлалъ.

— Конечно, это не совсмъ то.

— Прежде чмъ переступлю порогъ ‘Траверса и Тризона’, если это когда-нибудь будетъ, я долженъ сдлать нчто другое.

— Что-нибудь особенное?

— Совсмъ особенное. Фаддль, я считаю тебя врнымъ своимъ другомъ.

— Еще бы! Я никогда не покидалъ тебя, хоть ты и не знаешь, что говорятъ объ этомъ дома! Они увряютъ, что ты будешь моей погибелью. Родитель уже грозилъ лишить меня участія въ длахъ. Но я такой человкъ, что буду вренъ другу, что бы ни случилось. Въ послднее время ты какъ-будто охладлъ ко мн, но даже это ничего для меня не составляетъ.

— Охладлъ! Если бы ты только зналъ, въ какомъ я состояніи, ты бы не сталъ такъ говорить. Все это до такой степени сбило меня съ панталыку, что я самъ, наконецъ, не понимаю, что длаю.

— Принимаю это въ соображеніе.

— Ну, теперь я скажу теб, что я намренъ сдлать.

Томъ стоялъ неподвижно и смотрлъ Фаддлю прямо въ лицо. Фаддль, робя, сидлъ на своемъ стул и смотрлъ на него такъ-же. Онъ чувствовалъ, что наступала ршительная минута.

— Фаддль, я застрлю его какъ собаку.

— Да неужто жъ?

— Какъ собаку. Если доберусь до него. Умертвить его для меня все равно, что раздавить какого-нибудь червяка. Что жъ, когда онъ высосалъ у меня всю кровь и отнялъ всю сладость жизни!

— Неужели же ты… неужели ты собираешься совершить убійство?

— Это не будетъ убійство. Конечно, можетъ случиться, что вмсто того онъ угодитъ въ меня. Въ конц концевъ, это было бы для меня, пожалуй, лучше.

— О! Дуэль!— воскликнулъ Фаддль.

— Именно. Совершить убійство! Ну нтъ, хотя я ничего не желалъ бы такъ, какъ исколотить его до полусмерти. Но совершить убійство — нтъ. Вотъ мой планъ: я напишу ему и предложу драться со мною, гд хочетъ, въ какомъ угодно пункт земного шара. Полярный кругъ или жаркій поясъ — для меня все едино. Ты долженъ будешь хать со мною въ качеств секунданта.

Фаддль дрожалъ отъ волненія и страха предстоящихъ событій. Между прочими соображеніями, въ голов его мелькнула мысль о трудности вернуться съ полярнаго круга безъ денегъ, если другу его Тому случится быть застрленнымъ въ этой мстности.

— Но, во-первыхъ,— продолжалъ Томъ,— теб нужно будетъ отнести письмо.

— Къ полковнику?— догадался Фаддль.

— Конечно. Господинъ этотъ гоститъ теперь у своихъ друзей, носящихъ фамилію Альбюри, въ деревн подъ названіемъ Стальгамъ. Насколько мн извстно, это страшно надутые аристократы. Сэръ Гарри Альбюри — завдующій сворами, а у лэди Альбюри, когда она въ Лондон, постоянно бываютъ на балахъ члены королевской фамиліи, Стоббсъ ему двоюродный братъ, но ты, все-равно, или прямо и не обращай вниманія, а передай ему письмо въ собственныя руки.

— Не можетъ ли оно идти по почт?

— Нтъ, такого рода письма нельзя посылать по почт. Ты долженъ имть возможность поклясться, что отдалъ его въ собственныя руки, и потомъ подождать отвта. Даже если ему понадобится на отвтъ цлый день, ты долженъ ждать.

— Гд же я остановлюсь, Томъ?

— Н-ну… Впрочемъ, можетъ быть, они и пригласятъ тебя къ себ, такъ какъ ты вдь явишься не въ качеств его врага, хоть и принесешь письмо отъ меня. Если такъ, отнесись къ этому любезно и будь насколько возможно веселе. Теб вдь, понимаешь, нужно длать видъ, что и ты такой же важный аристократъ, какъ они. Но если не пригласятъ, отправляйся въ ближайшую гостиницу. Я заплачу по счету.

— Нынче вызжать?— спросилъ Фаддль.

— Мн сначала надо написать письмо. На это потребуется нкоторое время, такъ что теб лучше подождать до завтра. Теперь оставь меня, чтобы я могъ его написать, а въ шесть возвращайся, и мы пойдемъ перекусить у Боливіа.

Это былъ ресторанъ въ окрестностяхъ Лейчестеръ-Сквера, пользовавшійся особеннымъ расположеніемъ пріятелей въ смутный періодъ ихъ существованія.

— Почему бы не въ ‘Горцы’, дружище?

Томъ покачалъ головою, желая выразить, что не способенъ еще къ подобнымъ веселостямъ, посл чего Фаддль удалился.

Томъ тотчасъ досталъ перо и чернила и принялся за письмо. Само собою разумется, оно далось ему не сразу и не безъ хлопотъ, но въ конц концовъ заключалось въ слдующемъ:

‘Милостивый Государь,

‘Вы не удивитесь, вроятно, получивъ отъ меня письмо далеко не дружелюбнаго характера. Я здилъ къ вамъ въ Альдершотъ какъ къ другу, которому могу поврить сокровеннйшую тайну моей души, а вы обманули меня. Я говорилъ намъ о своей любви, любви уже давно пылающей въ моемъ сердц, и вы съ улыбкой выслушали мое признаніе, хоть и знали все время, что вы мой соперникъ. Предоставляю вамъ самимъ найти какое-нибудь объясненіе такому гнусному, подлому, отвратительному поступку, поступку столь противному дружб!

‘Впрочемъ, слова тутъ неумстны. Вы нанесли мн самое страшное оскорбленіе и причинили самый ужасный вредъ, какой можетъ причинить одинъ человкъ другому. Я не приму никакихъ извиненій, если только вамъ не угодно будетъ отказаться разъ навсегда отъ всякихъ притязаній на руку миссъ Эйали Дормеръ. На это я не разсчитываю, а потому прошу васъ дать мн то единственное удовлетвореніе, какое возможно между двумя джентльменами. Посл оскорбленія, нанесеннаго мн вами, отказъ съ вашей стороны я считаю вполн невозможнымъ.

‘Мн извстно, само собою разумется, что въ Англіи нельзя драться на дуэли, по случаю закона. Очень сожалю, что законъ въ этомъ отношеніи измнился, такъ какъ это даетъ возможность многимъ подлецамъ избжать заслуженнаго ими наказанія.’ (Написавъ эти слова, Томъ очень гордился язвительностью намека). ‘Я совершенно, впрочемъ, увренъ, что человкъ, носящій мундиръ британской арміи, не способенъ увертываться подъ такимъ предлогомъ.’ (‘Мундиромъ’ онъ также чрезвычайно гордился). Франція, Бельгія, Италія, Соединенные Штаты и вся вселенная открыты передъ нами! Я готовъ встртить васъ всюду, гд вамъ угодно будетъ назначить поединокъ. Думаю, что вы предпочтете пистолеты.

‘Письмо это передаетъ вамъ мой другъ мистеръ Фаддль, онъ готовъ войти въ необходимое соглашеніе съ вами ли, или съ какимъ-нибудь пріятелемъ, котораго вы уполномочите дйствовать отъ вашего имени. Онъ же доставитъ мн вашъ отвтъ, который, я въ томъ не сомнваюсь, будетъ удовлетворителенъ. Вашъ покорнйшій слуга,

Томъ Трингль младшій.’

Когда Томъ, нсколько разъ переписавъ письмо, прочелъ его въ окончательной редакціи, онъ остался имъ доволенъ, самъ полковникъ, казалось ему, не могъ бы лучше справиться съ такой задачей. Онъ съ большою гордостью прочелъ его пришедшему Фаддлю и отдалъ на попеченіе пріятеля, а затмъ они вмст отправились къ Боливіа, гд и пообдали съ большимъ удовольствіемъ, хотя и съ видомъ глубокой меланхоліи, приличной обстоятельствамъ.

XIV.
Томъ Трингль получаетъ отвтъ.

По дорог въ деревню Фаддль ршилъ про себя, что законъ, предписывавшій личную доставку подобныхъ писемъ,— законъ нелпый. Почта могла бы справиться съ этимъ ничуть не хуже и безъ всякихъ хлопотъ. Причина столь мрачнаго настроенія заключалась къ увренности, что онъ не суметъ вести себя развязно и не будетъ чувствовать себя пріятно къ обществ такихъ ‘страшныхъ аристократовъ’, какъ Альбюри. Если бы они его пригласили,— это было бы, пожалуй, еще хуже. Онъ не имлъ никакого доврія къ своему фраку, пострадавшему, какъ ему было извстно, отъ полуночныхъ пиршествъ. Легко сказать: не обращай вниманія и держись на равной ног, какъ это сдлалъ Томъ! Но Фаддль ясно понималъ, какъ трудно слдовать подобному совту. Онъ роблъ при мысли даже о глазахъ, какими посмотритъ на него полковникъ Сгоббсъ по полученіи письма.

Тмъ не мене надо было исполнить порученіе по мр силъ, и онъ нанялъ телжку на ближайшей отъ Альбюри станціи. Мшокъ позаботился захватить съ собою, хотя и жилъ надеждою на возможность возвращенія въ Лондонъ въ тотъ же день. Очутившись за воротами Стальгамъ-Парка, онъ съ трудомъ сдерживалъ пробиравшую его дрожь, а, спросивъ лакея у двери — дома ли полковникъ Стоббсъ, всей душою желалъ услышать, что полковникъ Стоббсъ ухалъ наканун въ какое-нибудь, все равно какое, но самое отдаленное мсто земного шара. Но полковникъ Стоббсъ не ухалъ. Полковникъ Стоббсъ былъ дома.

Другъ нашъ, полковникъ, посл полученнаго имъ отказа, страдалъ мене, чмъ Томъ, но тмъ не мене былъ очень удрученъ. Онъ отдалъ свое сердце Эйал ране, чмъ сдлать ей предложеніе, и не могъ взять его обратно только потому, что она ему отказала. Вернувшись въ Альдершотъ, онъ исполнялъ возложенныя на него обязанности, не думая пока о повтореніи предложенія. Предложеніе, конечно, слдовало повторить, но какъ, гд и когда — онъ еще не ршилъ. Тутъ пріхалъ въ Альдершотъ Томъ Трингль и сообщилъ ему, что у него есть соперникъ, и что соперникъ этотъ иметъ не боле успха, чмъ онъ самъ. Чтобы такая двушка, какъ Эйаля, привязалась къ такому человку, какъ ея кузенъ,— казалось ему невроятнымъ, тмъ не мене имъ овладло безпокойство. Тома Трингля онъ считалъ баснословно богатымъ и былъ увренъ, что на устройство этого брака будутъ направлены соединенныя усилія всей семьи. Эйаля отказала также и ему, такъ что до настоящей минуты шансы Тома равнялись его собственными..

Когда Томъ ухалъ изъ Альдершота, полковникъ почти забылъ, что Томъ не знаетъ его тайны, тогда какъ сообщилъ ему собственную. Ему и въ голову не приходила возможность ссоры съ Томомъ, хоть онъ замтилъ, что бдный малый очень недоволенъ его отказомъ написать письмо.

Похавъ въ Стальгамъ наканун Рождества, полковникъ остался тамъ, бесдуя о своей любви съ лэди Альбюри. Изъ всхъ жителей Стальгама ей одной было извстно настоящее положеніе длъ, сэръ Гарри приписывалъ долгое пребываніе Стоббса въ деревн исключительно охот. Стоббсъ былъ его любимымъ гостемъ, а потому не возбудилъ особеннаго вниманія, зажившись въ Стальгам. Большую часть времени онъ посвящалъ охот, а меньшую — совмстному съ лэди Альбюри обсужденію Эйалиныхъ совершенствъ и Эйалинаго упрямства.

Лэди Альбюри почти склонялась къ мысли, что Эйалю нужно предать забвенію. Замужнія дамы рдко отдаютъ справедливость двушкамъ, даже тмъ изъ нихъ, которыя наиболе имъ нравятся. Такимъ женщинамъ, какъ лэди Альбюри, всегда кажется возмутительнымъ, чтобы такіе мужчины, какъ полковникъ Стоббсъ, тратили свою энергію на такіе пустяки, какъ Эйаля Дормеръ. Особенность женской прелести ускользаетъ отъ женскаго взгляда, и только т изъ нихъ, которымъ удается вникнуть въ дло настолько, чтобы нарядить свои мысли въ мужское платье, понимаютъ, какъ можно до такой степени желать обладанія такимъ ничтожнымъ сокровищемъ. Лэди Альбюри считала, что молодыя двушки хороши въ своемъ род, и что въ этомъ род Эйаля особенно мила. Но если бы полковникъ Стоббсъ женился на Эйал, это было бы для Эйали такимъ незаслуженнымъ благополучіемъ, что лэди Альбюри почти негодовала на полковника.

— Дорогой другъ мой,— сказалъ онъ ей однажды,— примиритесь съ неизбжнымъ. Я буду добиваться своей принцессы со всмъ упорствомъ, какого заслуживаетъ принцесса.

— Вопросъ въ томъ, принцесса ли она,— сказала лэди Альбюри.

— Позвольте замтить вамъ, что въ этомъ отношеніи для меня не можетъ быть никакихъ сомнній. Въ моихъ глазахъ она принцесса, а меня въ настоящемъ случа должно считать единственнымъ судьею.

— Пусть будетъ хоть богиня, если вамъ угодно.

— Принцесса, богиня, звзда, жемчужина,— называйте ее какъ хотите, лишь бы въ этомъ имени выражалось понятіе о совершенств. Можетъ быть, въ дйствительности она нисколько не лучше, не красиве и не божественне многихъ другихъ двушекъ, которыя въ настоящую минуту задаютъ работу сердцамъ многихъ другихъ джентльменовъ. Вы достаточно знаете свтъ, а потому вамъ, вроятно, извстно, что у всякаго Джека есть своя Джиль. Она — моя Джиль, и дло съ концомъ!

— Надюсь, въ такомъ случа, что она дйствительно будетъ вашей Джиль.

— А для того, чтобы она ею сдлалась, вы должны опять пригласить ее сюда. Я совсмъ растерялся бы, очутившись въ присутствіи тетки Дозетъ въ Кинсгбюри-Крессент.

Лэди Альбюри стала уврять его, что съ большимъ удовольствіемъ снова приметъ Эйалю въ Стальгам, если это возможно будетъ устроить, но напомнила, какихъ трудовъ стоило прошлый разъ сладить съ предубжденіями тетки Дозетъ. Въ это время вошелъ слуга и доложилъ полковнику Стоббсу, что его спрашиваетъ какой-то человкъ и желаетъ видть немедленно по особо-важному длу. Затмъ онъ передалъ полковнику визитную карточку нашего пріятеля Фаддля:

‘Мистеръ Самуэль Фадль
1. Бадминтонскіе сады’

— Точно такъ, сэръ,— сказалъ слуга. Онъ говорить, что принесъ письмо, которое долженъ передать вамъ въ собственныя руки.

— Это что-то похоже на судебнаго пристава,— со смхомъ сказала лэди Альбюри.

Полковникъ Стоббсъ замтилъ, что не иметъ никакихъ особенныхъ основаній бояться судебныхъ приставовъ, и вышелъ въ переднюю.

Въ передней, или, лучше сказать, входной зал Стальгамскаго дома, употреблявшейся въ качеств бильярдной, онъ нашелъ опиравшагося на бильярдъ несчастнаго Фаддля. Когда какая-нибудь случайность вынуждаетъ насъ обращаться къ незнакомому лицу, да еще такому, съ которымъ, какъ мы сразу видимъ, никогда не захотимъ знакомиться, вс мы, обыкновенно, придаемъ не только лицу, но иногда и голосу выраженіе суровости. Тоже случилось и съ полковникомъ при вид Фаддля. Въ краткихъ выраженіяхъ, которыя, однако, нельзя было назвать положительно невжливыми, онъ спросилъ его, въ чемъ заключается его дло, на что Фаддль, выдавая свое волненіе дрожью въ голос, отвчалъ, что такъ какъ дло въ высшей степени щекотливое, то, можетъ быть, лучше сообщить о немъ въ какомъ-нибудь боле уединенномъ мст. Стоббсъ провелъ незнакомца въ маленькую комнатку, биткомъ набитую охотничьими принадлежностями, и предложилъ одинъ изъ трехъ стоявшихъ тамъ стульевъ. Волей-неволей Фаддль слъ, хотя полковникъ продолжалъ стоять, и вынулъ изъ кармана роковое посланіе.

— Полковникъ Стоббсъ,— сказалъ онъ, подавая пакетъ,— я уполномоченъ другомъ моимъ, мистеромъ Томасомъ Тринглемъ младшимъ, передать вамъ вотъ это письмо, въ собственныя руки. Когда вы его прочтете, я готовъ буду переговорить съ вами о его содержаніи.

Эти немногія слова онъ долбилъ всю дорогу и вытвердилъ ихъ наизусть.

Полковникъ взялъ письмо, подошелъ къ окну и сталъ читать, обернувшись спиною къ гостю. Онъ прочелъ его дважды съ начала до конца, чтобы дать себ время ршить, что теперь длать: расхохотаться и надъ Фаддлемъ и надъ Тринглемъ, или попробовать смягчить гнвъ бднаго Тома, отвтивъ ему въ дружелюбныхъ, по меньшей мр, выраженіяхъ.

— Это отъ моего друга, Тома Трингля,— сказалъ онъ.

— Отъ мистера Томаса Трингля младшаго,— сказалъ Фаддль гордо.

— Вижу. Мн очень грустно, что его постигли такія непріятности. Это одинъ изъ лучшихъ людей, какихъ я знаю, и я отъ всей души сожалю, что онъ несчастливъ. Вдь это все вздоръ, конечно.

— Вовсе не вздоръ, полковникъ Стоббсъ.

— Предоставьте судить объ этомъ мн, мистеръ Фаддль. Вздоръ, по крайней мр, относительно меня. Онъ хочетъ, чтобъ я куда-то халъ драться съ нимъ на дуэли, а драться я не стану ни съ кмъ, ни при какихъ обстоятельствахъ. Для ссоры между нами нтъ ршительно никакихъ основаній, что я и постараюсь самъ объяснить моему другу мистеру Тринглю. Я непремнно напишу ему тотчасъ, а потому теперь же прощусь съ вами.

Но это вовсе не входило въ планы бднаго Фаддля, посл такого длиннаго путешествія.

— Я такъ и думалъ, что вы, вроятно, будете писать отвтъ, полковникъ Стоббсъ, и могу подождать. Если мн неудобно остановиться здсь, я подожду въ другомъ мст.

— Это совсмъ не нужно. Почта ходитъ въ Лондонъ два раза въ день.

— Вамъ, вроятно, извстно, полковникъ Стоббсъ, что такого рода письма, обыкновенно, не посылаются по почт.

— Письма такого рода, какъ будетъ мое, съ полнымъ удобствомъ могутъ быть отправляемы по почт. Ничто этому не препятствуетъ, такъ какъ въ немъ не будетъ ничего воинственнаго.

— Мн кажется, полковникъ, что вы смотрите очень легко на дло очень серіозное.

— Предоставьте мн, мистеръ Фаддль, распоряжаться своими длами по-своему. Не угодно ли вамъ стаканъ хереса? Если нтъ, я не стану задерживать васъ доле.

Онъ вышелъ въ бильярдную и позвонилъ.

Бдный Фаддль былъ вовсе не прочь отъ стакана хереса, но чувствовалъ, что стаканъ хереса не совмстимъ съ видомъ оскорбленнаго достоинства, вышелъ изъ дома, не сказавъ больше ни слова и даже не поклонившись, и ухалъ въ Лондонъ, совершенно даромъ провозивъ съ собою въ Стальгамъ и обратно дорожный мшокъ съ фракомъ.

Письмо Тома было такъ прелестно, что жаль было бы терять его даромъ, но ни съ кмъ, кром лэди Альбюри, полковникъ не могъ подлиться этимъ удивительнымъ произведеніемъ. Онъ былъ увренъ, что она сохранитъ тайну Тома такъ же, какъ хранила его собственную, и показалъ ей письмо.

— Мн жаль его до глубины души,— сказалъ онъ.

Лэди Альбюри возразила, что авторъ такого письма былъ слишкомъ нелпъ, чтобы возбуждать жалость.

— Нисколько. Если бы онъ не любилъ ее дйствительно, не сталъ бы и бсноваться. Вроятно, онъ считаетъ себя обиженнымъ. Онъ вдь разсказалъ мн свою исторію, а я ему нтъ. Все это мн понятно, хотя я не считалъ его способнымъ на такую дурацкую выходку, какъ приглашеніе меня въ кругосвтное путешествіе по причин суровости великобританскихъ законовъ. Тмъ не мене я напишу ему самое дружелюбное письмо, принимая въ соображеніе, что въ случа успха онъ будетъ мн двоюроднымъ братомъ по жен.

Письмо было имъ написано въ тотъ же вечеръ, и читатель ужь заодно можетъ видть всю корреспонденцію:

‘Любезный Трингль,

‘Если вы хорошенько объ этомъ подумаете, то убдитесь, что у насъ съ вами нтъ никакихъ основаній ссориться другъ съ другомъ. Если случилось такъ, что мы оба преданы вашей кузин,— намъ слдуетъ покориться ея ршенію, будетъ ли оно въ мою или въ вашу пользу, или, какъ я того опасаюсь, одинаково неблагопріятно намъ обоимъ. Вы находите, насколько я понялъ изъ вашего письма, что я поступилъ дурно, не посвятивъ васъ въ собственныя обстоятельства посл того, какъ вы разсказали мн свои. Но зачмъ мн было это длать? Разв то, что вы, изъ своихъ же видовъ, поврили мн вашу тайну, обязывало меня поврять вамъ свою? Будь я помолвленъ съ вашей кузиной,— чего, къ сожалнію, вовсе нтъ,— я, конечно, сказалъ бы вамъ объ этомъ. Я бы считалъ это дло ршеннымъ и довелъ бы до вашего свднія фактъ, имющій къ вамъ отношеніе. Но такъ какъ этого факта нтъ, то я вовсе не считалъ себя обязаннымъ сообщать вамъ о положеніи своихъ длъ. Это должно быть для васъ ясно,— надюсь, и будетъ, когда вы прочтете мое письмо.

‘Считаю не лишнимъ прибавить, что ни при какихъ обстоятельствахъ не сталъ бы драться съ вами. Если бы признавалъ себя виновнымъ въ этомъ дл, я попросилъ бы у васъ прощенія. Теперь же не могу, несмотря на все желаніе примирить васъ съ собою,— потому что не сдлалъ относительно васъ ничего дурного.

‘Пожалуйста, забудьте вашу вражду, совершенно ни на чемъ, въ сущности, не основанную,— и будемъ друзьями попрежнему.

Преданный вамъ
Джонатанъ Стоббсъ.’

Фаддль пріхалъ въ Лондонъ вечеромъ, наканун письма полковника, и опять пообдалъ съ пріятелемъ у Боливіа. Сначала оба они были очень сердиты и подзадоривали другъ друга. Когда Фаддль почувствовалъ себя снова въ Лондон и въ безопасности, ему начало казаться, что провести вечерокъ среди ‘аристократовъ’ было бы очень не дурно. Онъ былъ оскорбленъ негостепріимнымъ пріемомъ: ‘Тащился такую даль, и хоть бы приссть-то попросили!’

— Не попросили даже и приссть!

— Да все равно, что нтъ! Такъ, на какой-то соломенный стулишко, въ род какъ въ шкапу. А онъ-то и вовсе не слъ. Ты тамъ что хочешь говори, будто они аристократы, а, по-моему, твой полковникъ Стоббсъ ужасно невоспитанный. Когда я ему сказалъ, что почта для такихъ вещей не годится, онъ только фыркнулъ. Ничего, должно быть, не смыслитъ въ порядочномъ обращеніи!

— Ну наврядъ,— сказалъ Томъ.

— Такъ почему жъ онъ такъ ведетъ себя? Повришь ли, даже перекусить не предложилъ! А вдь это было какъ разъ время завтрака!

— Они, должно быть, завтракають-то поздно!

— Могли бы пригласить. Я, все равно, не согласился бы… Сказалъ, было, что-то о стакан хереса, да такимъ тономъ, какъ будто вовсе не разсчитывалъ, что я его приму. И потомъ притворялся, что ему смшно. Я-то вдь видлъ, что у него душа ушла въ пятки при одной мысли о дуэли. Въ жаркій поясъ, держи карманъ! Онъ скоре всего обратился бы въ полицію, кабы думалъ, что пахнетъ порохомъ! На твоемъ бы мст ужъ выбилъ бы я изъ него пыль дубиной!

Такъ же ршилъ поступить и Томъ въ тотъ же вечеръ, но нсколько поздне, прежде чмъ онъ пришелъ къ такому ршенію, на стол появилась третья бутылка шампанскаго синьора Боливіа. Вечеръ прошелъ не безъ пріятности. По откупореніи этой третьей бутылки, вино было признано уступающимъ предыдущему, и пріятели потребовали самого синьора Боливіа. Появился завдывавшій заведеніемъ джентльменъ, по имени Уакеръ, и, расточая улыбки посл бокала вышеупомянутаго шампанскаго, которое заставили его выпить, съ хитрымъ подмигиваньемъ и покачиваніемъ головы, объявилъ, что вино дйствительно уступаетъ предыдущему. Ему, по собственнымъ увреніямъ, стоило большого труда добывать такой товаръ, лучше котораго нельзя было найти во всемъ Лондон, если и можно было найти ему равный, онъ постоянно самъ здилъ разъ въ годъ въ Эперней, чтобы пройтись по виннымъ подваламъ. Но, вопреки всмъ его стараніямъ, въ погребъ все-таки проникали бутылки низшаго или, лучше сказать, не столь превосходнаго качества. Не разршить ли ему мистеръ Трингль имть честь откупорить четвертую бутылку, чтобы удостовриться въ степени различія? Томъ разршилъ, четвертая бутылка была откупорена, и мистеръ Уакеръ, усвшись за столъ и распивая шампанское вмст со своими постителями, имлъ возможность до тонкости опредлить свойство и степень различія. Трингль продолжалъ находить разницу большою, но Фаддль въ конц концовъ склонялся къ мннію синьора Боливіа. За вс четыре бутылки, само собою разумется, заплатилъ, или лучше сказать, задолжалъ Томъ, имвшій уже маленькій счетецъ въ заведеніи.

— Письмо за… завтра по… ка… кажи… сссмотри.

Такова, или приблизительно такова, была послдняя просьба Фаддля пріятелю, когда они разставались на ночь въ Паль-Мал. Но Фаддлю не суждено было видть отвтъ Стоббса. Пока онъ пытался отпереть входную дверь въ Бадминтонскихъ Садахъ, его сцапалъ отецъ въ халат и ночной рубашк, на слдующее же утро онъ былъ высланъ изъ Лондона въ Абердинъ, куда отправился моремъ и гд былъ отданъ на попеченіе строгаго дяди. Пріятель нашъ Томъ увидлся со своимъ врнымъ другомъ только по прошествіи многихъ лтъ.

Раскупориваніе многочисленныхъ бутылокъ сопряжено съ опасностью даже тогда, когда дло идетъ о вин синьора Боливіа, а потому утренняя почта, съ которой пришло письмо полковника, застала Тома лежащимъ въ постели съ головной болью. Какъ ни плохо было Тому, но онъ чувствовалъ необходимость прочесть письмо тотчасъ и тотчасъ узналъ, что ни полярный кругъ, ни жаркій поясъ не требуютъ пока его присутствія. Его сильно тошнило, а потому, можетъ быть, храбрость его значительно посбавилась сравнительно съ предыдущими днями. По этой ли причин, или потому, что на него подйствовала логика Стоббса, но гнвъ его нсколько остылъ. Онъ вовсе не отказывался отъ убжденія, что если два человка любятъ одну и ту же двушку, любятъ такъ страстно, такъ неизмнно, такъ безумно, какъ онъ любилъ Эйалю, имъ лучше сцпиться, какъ килькеннійскимъ котамъ, чтобы тотъ изъ нихъ, кто уцлетъ, могъ безъ помхи добиваться руки возлюбленной. Онъ все еще думалъ, что хорошо имъ было бы подраться на-смерть, но отрицаніе полковникомъ своего коварства въ этомъ дл пролило лучъ свта въ его голову. ‘Пожалуй, нечего было и ожидать, чтобы онъ открылся мн’, подумалъ про себя Томъ. ‘Пожалуй, я и самъ ничего бы не сказалъ на его мст. Но что до того, чтобы забыть вражду,— объ этомъ не можетъ быть и рчи. Какъ тутъ забыть вражду, коли двое хотятъ жениться на одной?’

Онъ одлся въ третьемъ часу дня и слъ, поджидая Фаддля. Сильное желаніе Фаддля видть письмо полковника было ему извстно, Но Фаддль въ это время уже перехалъ за Норъ, и къ прочимъ его недугамъ присоединилась морская болзнь. Онъ не явился боле къ Тому, для котораго скучные послполуденные часы въ собственной квартир тянулись такъ томительно, что одиночество, наконецъ, стало казаться ему хуже всхъ предыдущихъ несчастій.

Наконецъ, наступило время идти обдать. На ‘Горцевъ’ посягнуть онъ не ршался. Что до Боливіа,— Боливіа съ его пробками, винами и рестораномъ былъ для Тома отвратителенъ. Около восьми часовъ онъ пробрался въ маленькій, скромный трактирчикъ съ сверной стороны Оксфордъ-Стрита и спросилъ себ дв бараньихъ котлеты, хлба съ масломъ и чаю. За чаемъ онъ ршилъ завтра же утромъ вернуться къ матери въ Мерль-Паркъ и обратиться къ ней за какимъ ни на есть утшеніемъ.

XV.
Гертруду постигаетъ неудача.

Была уже половина января, а Гертруда Трингль все еще не получила отъ жениха отвта на свои предложенія. Да и никакого письма она отъ него не получала посл того, на которое отвтила этими предложеніями. Съ тхъ поръ прошло уже два мсяца, въ теченіе которыхъ гнвъ ея на мистера Гаустона усплъ разыграться очень сильно. Въ конц концовъ, думала она, неизвстно еще, стоитъ ли мистеръ Гаустонъ всхъ тхъ хлопотъ, которыя она, со своими ста тысячами, предпринимала ради него. Отказаться отъ него ей не хотлось, потому что это имло бы видъ уступки отцу. Разъ у нея завелся собственный возлюбленный, слдовало держаться за него, вопреки родителямъ. Но что станешь длать съ возлюбленнымъ, который два мсяца не отвчаетъ на предложеніе похитить свою милую и увезти ее въ Остенде? Таково было ея настроеніе, когда, совершенно неожиданно, она вдругъ нашла собственное письмо, въ собственномъ конверт, но распечатанное и валявшееся среди бумагъ отца. Письмо, очевидно, вовсе не выходило изъ дому. Кто-нибудь изъ слугъ оказался предателемъ, или, можетъ быть, ея отецъ самъ снизошелъ до обыска почтоваго ящика, или, всего вроятне, ее выдала Августа! Сообразивъ, что открыла свой планъ сестр, что сестра ни о чемъ ее не спрашивала съ того времени, какъ письмо было написано, Гертруда убдилась въ ея виновности. Тмъ не мене письмо было на лицо, возлюбленный очевидно не получилъ его, и само собою разумется, что въ сердц ея пробудилась вся прежняя страсть та этому несчастному молодому человку. Она была совершенно уврена, что за нею теперь слдятъ. Отецъ знаетъ о ея намреніи и, какъ водится у строгихъ родителей, наврное сдлаетъ все возможное, чтобы помшать его исполненію. Сэръ Томасъ между тмъ очень мало думалъ обо всемъ этомъ съ тхъ поръ, какъ сунулъ письмо въ корзинку. Голова его была до такой степени занята несчастіями Тома и позоромъ, который они навлекли на ‘Траверса и Тризона’ вообще, что онъ весьма мало заботился о Гертруд и ея жених. Но Гертруда нимало не сомнвалась, что находится подъ строгимъ надзоромъ, и чувствовала себя вынужденной изобрсти какія-нибудь средства перехитрить отца. Бжать изъ Куинсъ-Гета, по ея соображеніямъ, было трудне и неудобне, чмъ исполнить туже операцію въ Мерль-Парк. Вся семья должна была остаться въ деревн, по крайней мр, до Пасхи, и Гертруда ршила, что успетъ еще что-нибудь предпринять до отъзда, лишь бы ей удалось избгнуть сотни Аргусовыхъ глазъ, которые, ужъ наврное, были устремлены на нее со всхъ сторонъ,

Она приготовила еще письмо къ жениху и адресовала его въ лондонскій клубъ, но на этотъ разъ ничего не сказала о прежнемъ план, сообщила только, что письмо, написанное ею въ ноябр, попало въ руки непріятеля, и объяснила затмъ, что нужно соблюдать крайнюю осторожность, но если соблюсти ее — ихъ, наврное, ожидаетъ успхъ. Гертруда умолчала о своемъ великомъ план, но намекнула на необходимость пріхать въ Суссексъ и встртиться съ нею въ нкоторомъ назначенномъ ею мст, за оградой парка, черезъ полъ-часа посл заката солнца. Можетъ случиться, писала она, что свиданіе никакъ нельзя будетъ устроить, но она надялась, что ей удастся въ назначенный часъ незамтно выбраться изъ дома. Для вящшей безопасности она не поставила никакихъ именъ ни въ начал, ни въ конц письма и собственноручно опустила его въ деревенскій почтовый ящикъ.

По полученіи письма Гаустонъ тотчасъ ршилъ не быть въ назначенный вечеръ за оградой парка. Онъ сказалъ себ, что выросъ изъ тхъ лтъ, когда кажутся заманчивыми любовныя шашни, и что если бы во время своихъ сумеречныхъ странствій наткнулся на какого-нибудь сторожа съ дубиной — виновата въ этомъ была бы исключительно его собственная глупость.

Итакъ, онъ написалъ въ отвтъ, что считаетъ ограду парка слишкомъ рискованной, но что въ назначенный день, въ три часа, пройдетъ въ домъ черезъ ворота, и если она встртитъ его по дорог — приметъ это за новый знакъ ея расположенія. Гертруда послала ему таинственный адресъ: онъ долженъ-былъ писать такъ: Гастингсъ до востребованія, О. П. К., а она должна была нанять деревенскаго мальчика для исполненія роли посланца любви. Но на эти инструкціи Франкъ не обратилъ вниманія и адресовалъ свое письмо по-просту въ Мерль-Паркъ.

Никто не замтилъ, какъ она его получила,— Аргусу, со всми его глазами, на этотъ разъ случилось задремать. Она очень разсердилась на жениха, почти ршила совсмъ его бросить, почти расположилась уступить жестокимъ родителямъ искать какого-нибудь другого избранника, боле для нихъ пріятнаго, тмъ не мене, когда назначенный день пришелъ, надла шляпу и пошла по дорог къ воротамъ.

По вол судьбы,— судьбы, не благопріятствовавшей опасностямъ, которыхъ жаждала ея душа,— никто не наблюдалъ и не слдилъ за ней, никто не обратилъ на нее никакого вниманія, пока она не встртилась съ Франкомъ Гаустономъ, который прошелъ уже шаговъ сто отъ воротъ парка.

— Такъ ты пришелъ, значитъ!— сказала она.

— Конечно, пришелъ. Разъ я общалъ, такъ, ужъ наврное, можно было сказать, что приду. Въ этихъ вещахъ нтъ человка аккуратне меня. Пришелъ бы и раньше, если бы получилъ твое письмо.

— О Франкъ!

— Ну, душка, ты имешь отличный видъ, и я очень радъ тебя видть. Какъ поживаютъ домашніе?

— Франкъ?

— Ну что же?

— О Франкъ, что намъ длать?

— Родитель, я думаю, уступитъ въ конц концовъ.

— Никогда, то-есть пока мы будемъ какъ теперь. Если бы мы были обвнчаны…

— То-то хорошо бы!

— Ты въ самомъ дл этого желаешь?

— Еще бы. Готовъ хоть завтра.

— А способенъ ли ты сдлать великую вещь?

— Великую вещь! То есть ты хочешь сказать относительно зарабатыванія хлба насущнаго? Не думаю, чтобы былъ способенъ. Нужно было бы пріобрсти эту привычку ране.

— Я говорю вовсе не о хлб.

— Да вдь ты сказала: ‘великую вещь’?

— Франкъ, я написала теб письмо, гд все это объяснила. Не знаю, какъ у меня хватило смлости, теперь мн кажется, я не въ состояніи опять все это сказать. Желала бы я знать, хватитъ ли у тебя ршимости.

— Я думаю, да. Не знаю хорошенько, что это за вещь, но въ обыкновенныхъ случаяхъ жизни я, кажется, не изъ робкихъ.

— Это случай необыкновенный.

— Забраться къ Траверсу и Тризону и взломать замокъ кассы или что-нибудь подобное — я, конечно, не могу.

— Ты долженъ взломать замокъ совсмъ иной кассы, Франкъ, похитить сокровище совсмъ иного рода. Неужели ты меня не понимаешь?

— Понятія не имю, о чемъ ты говоришь.

— Вонъ Томъ, сказала Гертруда. Онъ теперь постоянно бродитъ по саду какъ привидніе. Пойдемъ назадъ къ воротамъ.

Франкъ повернулъ.

— Ты слышалъ, вроятно, ужасную исторію съ полицейскимъ?

— Говорятъ, вышла какая-то потасовка.

— Знаешь ли ты, что наша семья опозорена?

— Нисколько. Его заставили уплатить пять шиллинговъ,— такъ, кажется, за то, что онъ турнулъ полицейскаго?

— Томъ былъ заключенъ въ темницу,— сказала Гертруда торжественно.

— Ну, все равно. Теперь никто не придаетъ такимъ вещамъ никакого значенія. Но что же я долженъ, по-твоему, сдлать? Намъ лучше какъ можно скоре вернуться назадъ, потому что мн нужно передъ уходомъ зайти въ домъ.

— Ты зайдешь?

— Конечно. Я не дамъ твоему отцу права говорить, будто шныряю вокругъ дома и стыжусь показаться. Ужъ этимъ-то путемъ его, наврное, не заставишь отдать теб твои деньги.

— Я уврена, что онъ бы далъ ихъ, если бы мы были уже обвнчаны.

— Если бы мы обвнчались, не заручившись ими заране, намъ пришлось бы не очень-то сладко въ случа неудачи.

— Я спрашивала, хватитъ ли у тебя храбрости.

— Физической храбрости у меня довольно, но когда дло идетъ о деньгахъ — я трусъ ужасный. Для себя лично я вовсе не боюсь рубленой баранины и печенаго картофеля, но мн было бы непріятно, душка, если бы я видлъ, что ихъ кушаешь ты, посл всхъ изысканныхъ блюдъ, къ которымъ ты привыкла.

— Мн это было бы совершенно все равно.

— А ты пробовала? Я никогда не доходилъ до рубленой баранины, но знаю, какъ непріятно не быть въ состояніи заплатить за горячій ростбифъ. Признаюсь откровенно, супружество безъ средствъ къ существованію не иметъ для меня никакой привлекательности.

— Но если бы на средства можно было разсчитывать наврное?

— О, въ такомъ случа… да еще съ тобою! Я только-что говорилъ, какъ это было бы хорошо.

— Ты былъ когда-нибудь въ Остенде?— спросила она внезапно.

— Въ Остенде? Да. Тамъ я встртился съ однимъ господиномъ, который страшно плутовалъ въ экарте. Онъ какъ-то обыгралъ меня почти на сто фунтовъ въ одинъ вечеръ.

— Но тамъ, говорятъ, есть священникъ.

— Не думаю, чтобы этотъ господинъ былъ духовнаго званія. Оно, конечно, возможно, впрочемъ. Священники являются въ такихъ разнообразныхъ видахъ! Этотъ называлъ себя графомъ семь лтъ тому назадъ.

— Я говорю о томъ, что теперь.

— Съ тхъ поръ я не былъ тамъ.

— Не хочешь ли побывать… со мной?

— По-моему, это мсто не совсмъ подходящее для медоваго мсяца. Но выбирай сама. Посл свадьбы мы подемъ, куда теб будетъ угодно.

— Обвнчаться бы тамъ!— воскликнула она.

— Обвнчаться въ Остенде? Но понравится ли это твоей матери?

— Матери! Ахъ Ты Господи Боже мой!

— Честное слово, Гертруда, я, наконецъ совершенно не понимаю, куда ты мтишь. Если ты хочешь что-нибудь мн сказать, говори прямо. Мн нужно теперь зайти въ домъ.

Они уже прошлись раза два отъ воротъ до того мста на дорог, откуда виднлся домъ, и можно было наблюдать за бродившимъ вокругъ него Томомъ, погруженнымъ, вроятно, въ размышленія объ Эйал. Тутъ Франкъ остановился, ршившись, повидимому, не возвращаться опять къ воротамъ.

Его непониманіе уже сказаннаго ею до крайности изумляло Гертруду, а, когда онъ заговорилъ о томъ, чтобы мать сопутствовала имъ на свадьбу въ Остенде, она почти-что вышла изъ себя. Женихъ ея былъ человкъ свтскій и слыхалъ, вроятно, о похищеніяхъ. Но теперь ей, очевидно, было необходимо или высказаться напрямикъ, или совсмъ отказаться отъ своихъ плановъ.

— Франкъ,— сказала она,— если бы ты бжалъ со мною, мы могли бы обвнчаться въ Остенде.

— Бжать съ тобой!

— Такія вещи длались и раньше. Не мы первые, не мы послдніе.

— Самая обыкновенная вещь въ мір, душа моя, когда у двушки деньги въ рукахъ. По-моему, это было бы лучше всего.

— Деньги! Все деньги, да деньги. Ты, кажется, только и думаешь, что о деньгахъ.

— Ты не добра ко мн, Гертруда.

— А ты добръ? Ничего не хочешь сдлать, о чемъ я прошу.

— Душка, мн слишкомъ ясно представляется эта рубленая баранина и печеный картофель.

— У тебя, кажется, только и есть на ум, что твой обдъ.

— На ум у меня, къ сожалнію, много и другихъ вещей. Рубленая баранина — только символъ. Подъ рубленой бараниной я разумю скверную квартиру, нелюбезный пріемъ, когда мы добьемся, чтобы кто-нибудь пригласилъ насъ обдать, сокращеніе счетовъ прачки, грязныя салфетки, которыя перевертываются цлую недлю, антимакассары для предохраненія спинокъ креселъ, видть тебя штопающей мои носки, пока я читаю газету, взятую за полъ-пенни напрокатъ изъ трактира за угломъ, пинту пива въ оловянной кружк между нами… и, того гляди, двухъ младенцевъ въ одной колыбели, за невозможностью купить вторую…

— Перестаньте, милостивый государь.

— При такихъ обстоятельствахъ, я долженъ служить теб и своею опытностью и своимъ воображеніемъ.

— Опытностью!

— Не по отношенію къ колыбелямъ! Это воображеніе. Душка, изъ этого ничего не выйдетъ. Мы съ тобою не такое получили воспитаніе, чтобы быть счастливыми на малые доходы.

— Папаша, наврное, отдастъ намъ деньги!— сказала она съ жаромъ.

— Въ подобномъ случа, голубчикъ, когда дло идетъ о твоемъ счастіи, я не доврюсь никому.

— О моемъ счастіи!

— Да, душка, о твоемъ счастіи! Я готовъ сказать теб откровенно всю правду. Чувствую себя неспособнымъ составить твое счастіе, если меня посадятъ на рубленую баранину, о которой говорилъ теб ране. Подвергаться такому риску я не хочу… ради тебя же.

— То-есть ты хочешь сказать: ради себя самого,— сказала она.

— И ради себя самого также, если ты непремнно хочешь, чтобы я это прибавилъ.

Посл этого они нкоторое время шли къ дому молча.

— Такъ что же ты намренъ длать?— спросила она наконецъ.

— Я еще разъ поговорю съ твоимъ отцомъ.

— Онъ просто-на-просто выгонитъ тебя изъ дому,— сказала Гертруда.

Франкъ пожалъ плечами, и они продолжали молча идти ко входной двери.

Сэра Томаса не было въ Мерль-Парк, и его въ тотъ вечеръ не ждали домой, такъ что Франкъ Гаустонъ могъ спросить только лэди Трингль и увидлся только съ нею, да съ мистеромъ и мистрессъ Трафикъ. О любовныхъ длахъ говорить въ ихъ присутствіи было неудобно, просидвъ съ полъ-часа, въ теченіе которыхъ съ нимъ обращались не особенно радушно, Франкъ простился и сказалъ, что будетъ имть честь постить сэра Томаса въ Сити. Пока онъ сидлъ въ гостиной, Гертруда не появлялась. Она удалилась въ свою комнату и ршила тамъ, что Франкъ Гаустонъ — не такой возлюбленный, изъ за котораго бы стоило очень сокрушаться.

А Франкъ, по дорог въ городъ, приходилъ къ тому же заключенію. Двица желала свершенія чего-нибудь романтическаго, а онъ вовсе не былъ расположенъ свершать что-нибудь романтическое въ угоду ей. Онъ нисколько на мое не сердился, сознавая, что она имла такое же право на свою точку зрнія, какъ онъ — на свою. Но Тринглевскій брачный союзъ начиналъ казаться ему совершенно невыполнимымъ. А въ такомъ случа что же длать? Поискать ли еще наслдницу или постараться наслаждаться жизнью, насколько позволятъ собственныя, скудныя средства? Ужъ не выступить ли въ новой роли, роли героя, и попросить Аймоджину Досимеръ раздлить съ нимъ маленькій коттеджъ, въ самомъ дешевомъ мст, какое можно будетъ найти въ цивилизованныхъ странахъ Европы? Если дло пойдетъ на рубленую баранину и двойную колыбель, лучше ужъ имть при себ Аймоджину Досимеръ, чмъ Гертруду Трингль.

Но ему все-таки оставался еще шансъ съ сэромъ Томасомъ, и онъ могъ воспользоваться этимъ шансомъ, испытывая пріятное сознаніе почти полнаго равнодушія къ тому, что можетъ сказать сэръ Томасъ. Когда приступаешь къ затруднительному длу, очень пріятно быть готовымъ и къ тому и къ другому его исходу. По прибытіи въ Ломбардъ-Стритскую контору онъ быстро очутился опять лицомъ къ лицу съ сэромъ Томасомъ.

— Ну, мистеръ Гаустонъ, чмъ могу служить вамъ сегодня?— спросилъ дловой человкъ съ пріятной улыбкой.

— Да все тмъ же, сэръ Томасъ.

— Не кажется ли вамъ, мистеръ Гаустонъ, что такое неоднократное повтореніе одной и той же просьбы обличаетъ,— какъ бы вамъ это сказать,— нкоторый недостатокъ собственнаго достоинства?

— Нтъ, сэръ Томасъ, мн это не кажется. Я считаю, что велъ себя все время съ полнымъ сознаніемъ собственнаго достоинства.

— Пожалуй, лучше было бы сказать, что оно обличаетъ нкоторую слабость. Не хочу быть невжливымъ и потому беру назадъ первое выраженіе. Разв не слабость — подвергаться столькимъ отказамъ по одному и тому же поводу?

— Я почувствовалъ бы себя весьма сильнымъ, если бы посл столькихъ отказовъ все-таки въ конц концовъ добился успха.

— На это нтъ ршительно никакихъ шансовъ.

— Почему же не быть шансамъ, разъ отъ этого зависитъ счастіе вашей дочери?

— Ршительно никакихъ нтъ шансовъ, потому что я не врю, чтобы отъ этого зависло счастіе моей дочери. Она глупа и сдлала вамъ очень нелпое предложеніе.

— Какое?— съ удивленіемъ спросилъ Гаустонъ, ничего не слыхавшій о перехваченномъ письм.

— А путешествіе-то въ Остенде, съ цлью подыскать тамъ добродушнаго священника! Я думаю, вы не такъ глупы, чтобы на это согласиться.

— Нтъ, сэръ Томасъ, я бы этого не сдлалъ, потому что счелъ бы такой поступокъ дурнымъ.

Онъ сказалъ это съ большою важностью и не сталъ задавать никакихъ вопросовъ, хотя и недоумвалъ, гд могъ сэръ Томасъ почерпнуть свои свднія.

— Увренъ, что вы сочли бы его нелпостью, да онъ и былъ бы нелпостью. Даю вамъ слово, что сдлай вы такую вешь — вы бы не получили отъ меня ни единаго шиллинга. Я бы не допустилъ свою дочь до голодной смерти, но избавилъ бы ее отъ нужды такимъ путемъ, который лишилъ бы васъ всякой возможности пользоваться доставленными мною средствами.

— Объ этомъ нтъ и рчи,— сказалъ Франкъ.

— Надюсь, нтъ, но разъ рчь была, я счелъ не лишнимъ предупредить васъ о томъ, какъ поступлю, если предложеніе будетъ принято вами.

— Оно не будетъ принято мною,— сказалъ Франкъ съ сердцемъ.

— Прекрасно, радъ это слышать. По правд сказать, я никогда и не думалъ, чтобы вы пошли на такой рискъ. Подобные вамъ джентльмены, когда ищутъ жену съ деньгами,— любятъ, чтобы деньги были непремнно на лицо.

— Безъ сомннія,— сказалъ Франкъ, ршившійся удержать свою позицію.

— А теперь, мистеръ Гаустонъ, позвольте мн прибавить вамъ еще нсколько словъ, и затмъ разстанемся, надюсь — друзьями. Я не выдамъ свою дочь Гертруду за подобнаго вамъ человка, то-есть, я хочу сказать, ни за какого джентльмена безъ всякихъ занятій и безъ всякихъ средствъ. Если она поступитъ въ данномъ случа вопреки моей вол, то должна будетъ въ наказаніе длить бдность и праздность своего суженаго. Пока я живъ, я не допущу ее до крайней нужды, а посл моей смерти она получитъ какой-нибудь пустякъ, который не дастъ ей умереть съ голоду,— и только. Но даю вамъ честное, благородное слово, что никогда она не будетъ средствомъ для доставленія богатства и роскоши такому мужу, какимъ были бы вы. Я найду лучшее употребленіе для денегъ, которыя добылъ своимъ трудомъ. А теперь прощайте.

Съ этими словами онъ всталъ съ кресла и протянулъ Франку руку. Франкъ также всталъ, пожала, протянутую ему руку и вышелъ изъ ‘Траверса и Тризона’ въ Ломбардъ-Стрит безъ особеннаго желанія отряхнуть прахъ ногъ своихъ. Онъ чувствовалъ, что сэръ Томасъ поступилъ разумно, и чувствовалъ, что купить такою цною Гертруду Трингль было бы слишкомъ дорого.

Дня черезъ два или три онъ отправилъ слдующую небольшую записку бдной Гертруд въ Мерль-Паркъ:

‘Дорогая Гертруда,

‘Я опять видлся съ твоимъ отцомъ и убдился, что онъ совершенно неумолимъ. Онъ сказалъ мн, что ни за что не выдастъ дочь за такого неимущаго и праздношатающагося малаго, какъ я, и я нисколько не сомнваюсь въ искренности его ршенія. Кто посмлъ бы его оспаривать? Я не посмлъ, несмотря на все желаніе заставить твоего отца измнить свои намренія.

‘Такъ какъ я увренъ въ его непреклонности, то считаю себя обязаннымъ честью — возвратить теб твое слово. Чувствую, что поступилъ бы относительно тебя очень дурно, если бы желалъ связывать тебя помолвкой, которая могла бы привести къ счастливому окончанію во всякомъ случа не ране, какъ по прошествіи многихъ лтъ, да и то не наврное.

‘Такъ какъ мы разстаемся добрыми друзьями, надюсь, ты не откажешься сохранить на память бездлушку, которую я далъ теб въ знакъ преданности.

Франкъ Гаустонъ.’

XVI.
Франкъ Гаустонъ кается.

— А теперь ‘свободенъ онъ любить избранницу другую’,— сказалъ себ Франкъ Гаустонъ, садясь на извозчика и приказывая везти себя въ клубъ, гд и написалъ приведенное въ конц послдней главы прощальное письмо къ Гертруд. Что слдовало ему длать — сокрушаться о своей участи или радоваться ей? Онъ смотрлъ прямо въ лицо вопросу насчетъ обзаведенія домашняго очага,— домашняго очага, устроеннаго на деньги сэра Томаса и раздленнаго съ дочерью сэра Томаса, и ршился на такое обзаведеніе, хотя перспектива, какъ онъ говорилъ себ, была ‘не ахтительная’. Вознамрившись жениться на Гертруд,— подъ тмъ условіемъ, чтобы Гертруда принесла съ собою отнюдь не мене трехъ тысячъ въ годъ,— онъ тотчасъ понялъ, что ему придется отказаться отъ всхъ своихъ прежнихъ нравовъ и обычаевъ и пожертвовать всми своими маленькими удовольствіями. Онъ сдлался бы зятемъ Томаса Трингля, обладателемъ удобной квартиры, обильныхъ харчей, а, можетъ быть, и одной или двухъ верховыхъ лошадей. Въ лучшемъ случа удалось бы, можетъ быть, устроиться въ Но или другомъ какомъ-нибудь такомъ же мст, насколько возможно дальше отъ Тринглевскихъ вліяній. Но съ маленькими обдами въ одномъ клуб, маленькими партіями виста въ другомъ, съ вечерами въ опер и улыбками дамъ, которыхъ онъ любилъ всхъ вообще,— предстояло проститься навки! Зарабатывать свой хлбъ! Да, конечно, ему предстояло зарабатывать свой хлбъ, и къ тому же самымъ непріятнымъ способомъ. Онъ готовился обзавестись домашнимъ очагомъ, не потому, чтобы такое обзаведеніе казалось ему сколько-нибудь привлекательнымъ, но потому, что недостатокъ въ деньгахъ вынуждалъ его какъ-нибудь перемнить свой настоящій образъ жизни. А между тмъ было время, когда женитьба представлялась ему величайшимъ счастіемъ, какое только могло выпасть на его долю. Насколько онъ, по природ своей, способенъ былъ любить,— онъ любилъ Аймоджину Досимеръ. Ему блеснуло когда-то нчто лучшее, чмъ маленькіе обды и маленькія партіи виста. Въ виду имлись и денежныя средства, не такія обширныя, какъ т, которыя доставилъ бы сэръ Томасъ, но достаточныя для обзаведенія скромнымъ и уютнымъ домикомъ, гд, но его представленіямъ, для счастія его было бы достаточно пописывать кое-какія картинки, почитывать кое-какія книжки и любить жену и дтей. И даже тутъ дло не обходилось безъ нкоторыхъ сомнній. Жаль было прелестей лондонской жизни! Тмъ не мене онъ ршился, и она съ своей стороны, конечно, ршилась также. Но тутъ умеръ этотъ безсовстный дядя, и оказалось, что деньги, которыя должны были достаться его племяннику, старикъ истратилъ на собственныя нужды. Между Франкомъ и Аймоджиной произошло объясненіе, съ помолвкой своей они ршили покончить, водворивъ на ея мсто сомнительную и опасную дружбу.

Таково было положеніе длъ, когда Франкъ въ первый разъ встртился въ Рим съ Гертрудой Трингль, чему прошло теперь уже значительно боле года. Какъ только Гертруда впервые благосклонно приняла его предложеніе, онъ написалъ Аймоджин письмо въ обычномъ своемъ шутовскомъ тон и сообщили, ей о своемъ намреніи или, лучше сказать, не намреніи, а злосчастной судьб, его ожидавшей въ случа немилости боговъ. Она отвчала ему въ томъ же тон, выражая, относительно его благосостоянія, надежду, что боги окажутся немилостивыми. Но если бы онъ сумлъ прочесть между строкъ ея письма, то увидлъ бы, что сердце ея затронуто сильне, чмъ его собственное. Съ тхъ поръ онъ это понялъ изъ одного или двухъ новыхъ ея писемъ и той прогулки по италіанскому склону Тирольскихъ Альпъ. Читатель помнитъ, можетъ быть, какъ Франка спровадили въ дилижанс въ Инспрукъ, потому что дальнйшее его пребываніе въ одномъ дом съ Аймоджиной было найдено опаснымъ. Онъ ухалъ и, узжая, все еще старался обратить все дло въ шутку. Но даже и тогда оно уже не было для него шуткой. Онъ видлъ и любовь и гнвъ Аймоджины и чувствовалъ отвращеніе къ бдной двушк, на которой намревался жениться, отвращеніе, возраставшее по мр того, какъ любовь и гнвъ Аймоджины становились для него ясне.

Тмъ не мене Франкъ не отказался отъ своихъ намреній, не увнчавшихся, какъ мы видли, особеннымъ успхомъ. Теперь, покинувъ домъ въ Ломбардъ-Стрит и написавъ Гертруд письмо, которое считалъ послднимъ, онъ по невол снова началъ думать о миссъ Досимеръ. Въ карман у него, пока онъ сидлъ въ клуб, было, по правд сказать, письмо, незадолго передъ тмъ полученное отъ этой двицы и сильно нарушавшее его спокойствіе при послднихъ тщетныхъ попыткахъ въ Мерль-Парк и Ломбардъ-Стрит. Письмо было слдующаго содержанія:

‘Милый Франкъ,

‘Еще нсколько короткихъ, но дружескихъ словъ, вопреки нашей бур на склон Тирольской горы! Если судьбой вашей будетъ править миссъ Трингль,— въ такомъ случа пусть все между нами будетъ кончено. Я бы не желала, чтобы ко мн обращались за дружескимъ пріемомъ такой мистрессъ Франкъ Гаустонъ. Но если Трингль p&egrave,re окажется неумолимымъ въ послднюю минуту, тогда приходите ко мн.

Ваша А.’

Отправляясь въ Мерль-Паркъ съ этимъ письмомъ въ карман, онъ твердо ршился такъ или иначе покончить Тринглевскую исторію. Письмо Аймоджины не должно было отклонить его отъ начертаннаго имъ себ пути долга, но если долгъ этотъ окажется неисполнимымъ,— что же, тогда можно принять къ свднію то, что имла сообщить ему Аймоджина.

Досимеры были теперь въ Лондон, гд, обыкновенно, проводили шесть мсяцевъ въ году, но Гаустонъ еще не былъ у нихъ съ тхъ поръ, какъ разстался съ ними въ Тирол. Съ осени онъ не много времени провелъ въ Лондон, а когда и былъ тамъ, то не особенно желалъ видться съ людьми, которые обошлись съ нимъ, по меньшей мр, грубовато. Но теперь ему необходимо было отвтить на письмо Аймоджины. Какъ отвтить на него, онъ еще не ршилъ вовсе, да и не могъ ршить до принятія весьма убдительныхъ увреній сэра Томаса Трингля. Какъ бы то ни было, теперь дло это было покончено, онъ ‘свободенъ былъ любить избранницу другую’, если нашелъ бы это подходящимъ. Вопросъ, однако, требовалъ весьма тщательнаго обсужденія. Онъ посвятилъ ему десять минутъ напряженнаго вниманія, во время которыхъ выпилъ чашку кофе и выкурилъ папиросу, затмъ, бросивъ въ сторону окурокъ, послшилъ въ пріемную и написалъ письмо слдующаго содержанія:

‘Милая Аймоджина,

‘Вамъ не придется прижимать къ сердцу вторую дочь сэра Томаса Трингля, баронета, въ качеств моей супруги. Онъ въ самыхъ опредленныхъ выраженіяхъ отклонилъ, наконецъ, честь предложеннаго мною союза. Сдлайся эта двица ‘госпожею Франкъ Гаустонъ’, я не сомнваюсь, что вы исполнили бы свою обязанность относительно собственнаго кузена. Подобная участь, однако, не была мн начертана въ Книг Судебъ. Батюшка упорствуетъ въ своемъ воззрніи на меня, какъ на безпутнаго лнтяя и проходимца, и хотя онъ былъ настолько добръ., что не разъ намекалъ на возможность съ моей стороны овладть молодою двицей, но вполн убдительно внушилъ мн, что я такимъ образомъ не овладю ничмъ, кром ея красоты. Жена и семья, при моихъ настоящихъ, весьма умренныхъ, средствахъ, были бы обременительны, а потому я, съ глубокимъ прискорбіемъ, распрощался съ миссъ Трингль.

‘Я не былъ у васъ и не видался ни съ вами, ни съ вашимъ братомъ, ни съ мистрессъ Досимеръ, потому что совершенно не зналъ, будете ли вы, вашъ братъ или мистрессъ Досимеръ рады меня видть. Какъ вы и сами говорите, на склон Тирольской горы была буря, и во время этой бури втеръ дулъ съ разныхъ сторонъ. Я никого не обвиняю, можетъ быть, и нужна была буря, чтобы очистить воздухъ. Но я терпть не могу бурь. Вовсе не претендую на какую-нибудь высокую добродтель, но стараюсь не быть непріятнымъ. Братъ вашъ, если помните, былъ немного суровъ. Впрочемъ, я упоминаю объ этомъ въ сущности только затмъ, чтобы объяснить мое кажущееся невжество.

‘А, можетъ быть, и съ другою цлью, чтобы выиграть немного времени, ране чмъ приступить къ суровой необходимости отвчать на все, что вы говорите на пяти строкахъ вашего, чрезвычайно содержательнаго, письма.

На первыя четыре я уже отвтилъ. Такой мистрессъ Франкъ Гаустонъ, о которой вы упоминаете,— не будетъ. Теперь послдняя строка. Конечно, я буду у васъ, и очень скоро. Ну, теперь, повидимому, я отвтилъ на все ваше письмо.

‘А все-таки не отвтилъ. Въ немъ заключается такъ много, что на отвтъ не хватило бы и нсколькихъ листовъ. Цлой непочатой дести почтовой бумаги, исписанной съ обихъ сторонъ, не хватило бы на все, что я могъ бы вамъ на него сказать. Я могъ бы исписать столько же стопъ in-folio, сколько нужно ихъ для романа въ три тома. И назвалъ бы свое произведеніе однимъ изъ двухъ именъ: или ‘Сомннія Франка Гаустона’, или ‘Постоянство Аймоджины Досимеръ’, судя по тому, къ какой развязк привелъ бы его. Но въ немъ былъ бы тотъ же недостатокъ, что и въ большинств современныхъ романовъ. Герой былъ бы ужаснымъ шалопаемъ, а героиня — совершенствомъ, превышающимъ природу человческую.

‘Герой сталъ бы постоянно повторять про себя строфу изъ латинскаго поэта, изъ всхъ строфъ самую печальную:

‘Я знаю, вижу лучшій путь.

По худшему — иду.’

‘Но въ романахъ герои, даже самые посредственные, всегда оканчиваютъ благополучно. Какое-нибудь божество является изъ театральнаго облака и оставляетъ бдняг десять тысячъ годового дохода, да титулъ въ придачу. Геройство его не очень еще велико, если онъ начинаетъ вости себя хорошо при такихъ побудительныхъ причинахъ, но для развязки этого довольно и все окрашивается розовымъ цвтомъ. Я сталъ бы добродтельнымъ за цну гораздо боле дешевую, было бы только достаточно, чтобы прокормиться съ семьею! Что вы считаете самою меньшею цыфрой дохода, при которой осторожный — не говорю, сумасбродно-восторженный — герой можетъ отважиться обнаруживать свое геройство?

‘Ну, вотъ я написалъ вамъ длинное письмо и думаю, что далъ нкоторое понятіе о настоящемъ состояніи своихъ чувствъ. Что бы ни случилось, я едва ли снова пущусь въ погоню за приданымъ. Если полъ-милліона въ женскомъ облик повсятся мн на шею, устою ли я — это еще неизвстно, Но разузнавать о количеств предполагаемой въ стнахъ города добычи и потомъ располагаться передъ ‘имъ для правильной осады, я, кажется, больше не стану.

‘Это занятіе очень противное. Не говорю, чтобы я не могъ лгать и чтобы не лгалъ безсовстно при послдней осад, но мн это претитъ. И потомъ выслушивать отъ отца упреки въ отсутствіи собственнаго достоинства, а отъ дочери — въ трусости, какъ это случилось со мною,— это дйствуетъ подавляющимъ образомъ. Оба они были правы, хотя я и отрицалъ справедливость ихъ словъ. Съ этимъ можно бы примириться, если бы это была прелюдія удачи, но какъ часть пораженія — оно нестерпимо. Въ настоящую минуту я соображаю, что можетъ сдлать экономія въ примненіи къ будущей холостой жизни, и думаю начать съ двухъ бараньихъ котлетъ и полъ-пинты хереса за своимъ ныншнимъ обдомъ. Наврное паду, и спрошу фазана и шампанскаго.

‘Буду у васъ около трехъ въ воскресенье. Если вы можете устроить, чтобы вашъ братъ выхалъ съ визитами, а сестра ушла въ церковь къ вечерн, было бы очень хорошо.

Преданный вамъ
Ф. Гаустонъ.’

Это было длинное, безсвязное письмо, въ которомъ ни единое слово не заключало основательнаго, ясно выраженнаго смысла, но Аймоджина отлично поняла его значеніе. Она поняла боле того, что въ немъ заключалось, такъ какъ увидла,— ясне чмъ видлъ самъ его писавшій,— насколько онъ снова началъ подчиняться ея вліянію, и насколько она могла снова пріобрсти это вліяніе. Но слдовало ли ей пріобртать его? Возстановленіе ея вліянія свелось бы просто-на-просго къ возстановленію помолвки. Буря на склон горы произошла, несомннно, вслдствіе силы и искренности ея любви. Сердце ея было уязвлено его намреніемъ отдаться другой женщин посл всего, что произошло между ними. Она была всецло предана ему, и тмъ не мене научилась отъ него видть въ своей любви нчто такое, что, по самой природ своей, возбуждало насмшку. Онъ постоянно слегка издвался надъ собою, даже въ ея присутствіи, за то, что не устоялъ передъ ея прелестями, и она, заразившись тмъ же настроеніемъ, или вншнимъ выраженіемъ этого настроенія, ввела его въ заблужденіе: онъ думалъ, что сбросить бремя этой любви будетъ для нея такъ же легко, какъ и для него. Впадая въ эту ошибку, онъ не зналъ кореннаго различія между природою женскаго сердца и природою мужскаго, не зналъ что то, что для мужчины составляетъ, самое большее, часть его жизненныхъ интересовъ, для женщины заключаетъ ихъ вс.

Она пыталась идти по его стопамъ, пока отъ этого, какъ ей казалось, не рисковала ничего потерять. Но когда наступила минута испытанія, она положительно отказалась слдовать за нимъ. Попробовала было, и въ этой попытк разршила ему уйти, но когда поняла, что онъ дйствительно ушелъ, или сейчасъ уйдетъ,— совершенно этого не выдержала. Тутъ начались ея пререканія съ братомъ, и разразилась буря на гор.

Затмъ она провела нсколько мучительныхъ мсяцевъ. Обратить въ шутку свою любовь она была не въ состояніи. Она научилась любить его независимо отъ того, хорошъ ли онъ или дуренъ, вренъ или втренъ, и теперь любовь эта была на лицо — въ качеств неизмнной радости, или, гораздо вроятне, въ качеств неизмннаго проклятія. Въ теченіе этихъ мсяцевъ она узнала, хотя и не видалась съ Франкомъ, что намренію его жениться на Гертруд Трингль едва ли суждено было осуществиться и написала, наконецъ, свое многозначительное, какъ называлъ его Франкъ, посланіе въ пять строкъ. Оно и должно было быть многозначительнымъ и заключало въ себ дйствительно гораздо больше того, что могло казаться съ перваго взгляда. ‘Если вы можете заставить себя вернуться ко мн и претерпть т неудобства, которыя можетъ повлечь за собою такое возвращеніе, я заявляю съ своей стороны готовность поступить точно такъ же, заявляю также, что помимо такого соглашенія между нами ничто въ мір не можетъ сдлать меня счастливой.’ Таково было значеніе послдней строки, въ которой она просила его придти къ ней, если Трингль p&egrave,re въ послднюю минуту окажется неумолимымъ. Вс невзгоды бдности, вся томительная тягость ожиданія, вс, возможныя въ будущемъ, опасенія за его постоянство — все было лучше крупной потери, которую перенести она не могла.

Да, очень было бы хорошо, если бы ни брата, ни свояченицы не было дома, когда онъ придетъ къ ней. Ни тому, ни другому она не сказала ни слова о своей переписк, ни слова о своихъ возродившихся надеждахъ.

До возраженій, которыя они могли бы представить, ей было совершенно все равно, лишь бы уладилось съ Франкомъ. Но пока удача эта была еще сомнніемъ, не лишнее было заручиться помощью хотя бы свояченицы. Въ воскресенье утромъ мистеръ Досимеръ, конечно, куда-нибудь выдетъ. Онъ имлъ обыкновеніе отправляться къ пріятелямъ тотчасъ посл завтрака и на отсутствіе его можно было разсчитывать наврно. Жена — дло другое. Отослать ее въ церковь, какъ думалъ Франкъ, было немыслимо. Мистрессъ Досимеръ ходила, обыкновенно, по воскресеньямъ къ обдн и затмъ считала свои обязанности на тотъ день исполненными. Да, кром того, Аймоджин не нравилась мысль о свиданіи съ возлюбленнымъ совсмъ безъ вдома свояченицы.

— Мэри,— сказала она,— въ воскресенье придетъ Франкъ Гаустонъ.

— Франкъ!— воскликнула мистрессъ Досимеръ. Я думала, что мы окончательно разстались съ этимъ благоденствующимъ юношей.

— Не знаю — почему.

— Н-ну… онъ относился къ намъ не очень-то дружелюбно, когда узжалъ отъ насъ въ Тирол, а съ тхъ поръ вотъ уже сколько мсяцевъ ни разу даже и не заглянулъ. На прошлой недл я спрашивала Досимера, не пригласить ли его обдать, но онъ сказалъ — лучше пускай идетъ своей дорогой.

— Тмъ не мене, онъ будетъ здсь въ воскресенье.

— Онъ къ теб писалъ?

— Да, онъ писалъ ко мн — въ отвтъ на записку отъ меня. Я ему сказала, что хочу его видть.

— Разумно ли это было?

— Разумно ли, нтъ ли — я это сдлала.

— Почему ты можешь желать его видть?

— Сказать правду или солгать?

— Не лги, конечно, я не стану просить тебя сказать правду, если правда теб непріятна.

— Да, она непріятна, но, ужъ все равно, я, пожалуй, скажу теб ее. Я писала ему и просила придти, потому что я такъ страстно люблю его.

— О Аймоджина!

— Это правда.

— Ты такъ и сказала ему?

— Нтъ, я ничего ему не сказала, кром того, что если эта его свадьба съ дочерью сэра Томаса Трингля не состоялась — онъ можетъ опять придти повидаться со мною. Вотъ и все. Его письмо было гораздо длинне, но въ немъ заключалось немногое. Какъ бы то ни было, онъ придетъ, и я готова возобновить нашу помолвку, если онъ этого захочетъ.

— Что скажетъ Мэдбэри?

— Мн нтъ почти-что никакого дла до того, что онъ скажетъ, и я не считаю себя обязанной обращать вниманіе на его слова. Разъ я сама ршаюсь связать себя продолжительной помолвкой и мистеръ Гаустонъ ничего противъ этого не иметъ,— по моему, брать не въ прав вмшиваться. Я могу располагать собою, какъ хочу, и дло идетъ о моемъ собственномъ счастіи.

— Аймоджина, все это мы уже столько разъ обговаривали!

— Конечно, и въ результат переговоровъ Франкъ получилъ возможность, съ моего разршенія, сдлать предложеніе этой барышн съ кучей денегъ. Если бы это устроилось, я бы не имла никакого права обвинять его, какъ бы тяжело мн ни было. Но все это рухнуло, и я считаю себя въ прав возобновить свою помолвку. Будь покойна, я не стану его объ этомъ просить.

— Въ сущности оно сводится къ тому же, Аймоджина.

— Очень можетъ быть. Женщинамъ часто случается подразумвать такія вещи, которыя имъ не пристало произносить вслухъ. Такъ оно въ этомъ случа можетъ быть и со мной. Но все таки ршительное слово, если оно будетъ кмъ-нибудь произнесено, будетъ произнесено имъ. Что мн теперь нужно отъ тебя, такъ это — чтобы ты предоставила гостиную въ мое исключительное распоряженіе въ воскресенье въ три часа. Если мы и будемъ говорить о чемъ-нибудь такомъ, то должны говорить безъ свидтелей.

Мистрессъ Досимеръ съ нкоторымъ трудомъ согласилась исполнить эту просьбу и общать, что до поры до времени ничего не скажетъ мужу.

XVII.
Капитанъ Бетсби.

Бдная Эйаля, между тмъ, влачившая меланхолическое существованіе под^гь крылышкомъ тетки въ Кингсбюри-Крессент, причиняла новыя бдствія и нарушала покой новаго вздыхателя. Въ Стальгам она встртилась съ нкимъ капитаномъ Бетсби и тамъ же привлекла его вниманіе. Капитанъ Бетсби вызывался сопутствовать ей на охот, предлагалъ руководить ею и сгоралъ ревностью къ полковнику Стоббсу. Эйаля и Нина въ тотъ день покрыли себя славой, но, къ великому облегченію капитана, совершили это независимо отъ полковника Стоббса. Героемъ дня былъ Ларри Туэптиманъ, давно уже пользовавшійся извстностью среди наздниковъ Соединенной Уффордской и Руффордской охоты. Чувства капитана Бетсби были такимъ образомъ пощажены, и онъ вообразилъ, что если Эйаля и питала прежде какое-нибудь расположеніе къ полковнику — оно окончательно прошло. Тогда онъ сталъ искать случая пріобрсти ея благосклонность, но до сихъ поръ старанія его не увнчались особеннымъ успхомъ.

Для обитателей Стальгама капитанъ Бетсби былъ существомъ несноснымъ, но съ этой несносностью приходилось мириться.

Онъ приходился единокровнымъ братомъ сэра Гарри, мать котораго вышла замужъ во второй разъ — за Ланкаширскаго богача мистера Бетсби. Теперь они оба умерли и отъ нихъ ничего не осталось, кром вышеупомянутаго капитана. Онъ былъ простодушенъ, добръ и богатъ, а при устроеніи длъ Эльбюри-сит-Бетсби, послдовавшемъ за смертью мистрессъ Бетсби,— велъ себя пріятно для всхъ, кого оно касалось. Сэръ Гарри, не питавшій, впрочемъ, особенной привязанности къ единокровному брату, терплъ его за это, а лэди Альбюри была къ нему не мене милостива, потому что помнила мудрое правило, которое повелваетъ поддерживать добрыя отношенія съ богатыми родственниками. Какъ знать! можетъ быть, въ конц концовъ деньгамъ Бетсби суждено было перейти къ какимъ-нибудь отпрыскамъ фамиліи Альбюри!

Но капитану чрезвычайно хотлось обзавестись женой, которая бы снабдила его собственными отпрысками. Дло въ томъ, что онъ ужаснйшимъ образомъ влюбился въ Эйалю и совсмъ ршился сдлать ей предложеніе, когда узналъ, что она уже собирается узжать изъ Стальгама. Онъ думалъ вести свои дла быстре, но не нашелъ удобнаго случая. Въ послдній день охоты полковникъ все продолжалъ мшать ему, и обстоятельства всегда оказывались неблагопріятными, когда онъ старался поговорить съ молодою лэди наедин. Затмъ она ухала, и онъ ничего не могъ узнать о ней, кром того, что она жила у своей тетки, мистресъ Дозетъ, въ Кингсбюри-Крессент.

— Господи помилуй! Беньяминъ-то, Беньяминъ! Влюбился въ эту двочку!

Беньяминъ былъ капитанъ Бетсби, эта двочка была, конечно, Эйаля Дормеръ, взывавшій къ милосердію Божію былъ сэръ Гарри Альбюри, а замчаніе обращалось къ его жен. Происходило это черезъ часъ посл отъзда Эйали изъ Стальгама.

— Беньяминъ влюбленъ въ Эйалю Дормеръ! Какой вздоръ, я этому совершенно не врю,— сказала лэди Альбюри.

Не мудрено, что она этому не врила. Ея собственный фаворитъ, несравненный полковникъ Стоббсъ потерялъ голову отъ этой же двочки, Томъ Трингль, наслдникъ ‘Траверса и Тризона’, находился, какъ ей было извстно, въ томъ же печальномъ положеніи. А, между тмъ, сама она не находила въ двочк ничего, что бы оправдывало все это бшенство. Въ ея глазахъ, Эйаля была не дурна — и только. Она сказала бы, что у Эйали нтъ ни красоты, ни умнія держаться, ни хорошей фигуры. Блестящіе глаза, измнчивый цвтъ лица, выраженіе нкоторой живости въ нижней его части — вотъ и все, чмъ могла похвалиться Эйаля. И что же? Вотъ наслдникъ человка съ милліонами, вотъ полковникъ, восьмое чудо въ свт,— оба на лицо и оба несомннно сшиблены съ ногъ! А теперь ей говорили еще, что капитанъ Бетсби, всегда уврявшій, что онъ крайне разборчивъ по отношенію къ молодымъ двицамъ, находится въ томъ же положеніи.

— Неужели онъ самъ теб сказали*?— спросила она.

— Нтъ, это было бы совсмъ на него не похоже. Онъ, наврное, сдлаетъ изъ этого великую тайну и, наврное, будетъ ее выдавать на каждомъ шагу. Богъ увидишь, правду ли я говорю.

Въ тотъ же самый день лэди Альбюри пришлось убдиться, что мужъ говорилъ правду. Капитанъ Бетсби хотя и очень ревниво охранялъ свою тайну, все же сознавалъ необходимость имть хотя бы одного повреннаго. Едва ли возможно, думалъ онъ, ухаживать за Эйалей безъ всякаго содйствія съ чьей бы то ни было стороны. Онъ ничего не зналъ ни о мистрессъ Дозетъ, ни о Кингсбюри-Крессент, и очень мало о самой Эйал. На лэди Альбюри смотрлъ, какъ на своего избраннаго друга, и имлъ обыкновеніе сообщать ей вс непріятности, которыя съ нимъ приключались. Они состояли преимущественно въ преслдованіи со стороны матерей молодыхъ лэди, не имвшихъ приданаго. Какъ бы не жениться противъ своей воли — такова была трудная задача всей его жизни.

Свояченица уберегала его до сихъ поръ, и потому, въ настоящемъ случа противоположнаго характера онъ обратился за помощью къ ней.

— Розалинда,— сказалъ онъ ей самымъ торжественнымъ тономъ,— какъ ты думаешь, что я хочу теб сказать?

Лэди Альбюри знала это, но, конечно, скрыла свое знаніе.

— Надюсь, мистрессъ Мотерли не написала къ теб опять,— сказала она.

Мистрессъ Мотерли была дама, желавшая украсить своею дочерью домашній очагъ капитана Бетсби и письменно справлявшаяся о его намреніяхъ.

— О Господи, ничего подобнаго. Мн ршительно нтъ никакого дла ни до мистрессъ Мотерли, ни до этой барышни. Я никогда въ жизни не сказалъ ей ни одного слова, къ которому можно было бы прицпиться. Но теперь я хочу сказать одну вещь нкоторой особ.

— Какую же это вещь, Бенъ?

— Розалинда, охъ!— простоналъ онъ. Пойми, Розалинда, что никогда въ жизни я ни къ чему не относился такъ серіозно.

— Ты всегда ко всему относишься серіозно.

Онъ вздохнулъ очень глубоко.

— Въ этомъ дл, Розалинда, я ожидаю помощи отъ тебя.

— Я, кажется, всегда теб ее оказывала.

— Да, всегда. Но теперь ты должна всячески обо мн постараться. Какъ ты находишь эту двушку, миссъ Дормеръ?

— Нахожу ее хорошенькой, мужчины говорили мн, что она славно здитъ верхомъ.

— А ты не находишь, чтобы она была божественна?

— Милый Бенъ, женщины никогда не находятъ другъ друга божественными. Въ своемъ кругу мы всегда ясно обнаруживаемъ свои человческія свойства, а то и похуже. Ты хочешь, можетъ быть, сказать, что влюбленъ въ Эйалю Дормеръ?

— Отгадала!— сказалъ онъ. Ты всегда все отгадаешь

— Да, когда молодые люди называютъ двушекъ божественными, я почти всегда отгадываю, что это значитъ. Ты знаешь что-нибудь о миссъ Дормеръ?

— Ничего, кром того, что она прелестна, кром того, что она умна, кром того, что она обворожительна! Все это я знаю и ничего не хочу знать кром этого.

— Ну, это значитъ, ты влюбленъ не на шутку! Во-первыхъ, у нея нтъ ни гроша.

— Мн не надо никакихъ грошей,— сказала, капитанъ съ гордостью.

— Во-вторыхъ, я вовсе не уврена, что теб понравятся ея родственники. Отца и матери у нея нтъ.

— Въ такомъ случа они не могутъ мн не понравиться.

— Но у нея есть тетки и дяди, боюсь, что все это люди довольно сомнительные. Живетъ она у нкоего мистера Дозета, клэрка въ Сомерсетъ-Гауз, человка, конечно, почтеннаго, но такого, что ты, можетъ быть, не пожелаешь особенно часто видть его въ своемъ дом.

— Мн совершенно все равно до тетокъ и дядей,— сказалъ капитана, Бетсби. Отъ тетокъ и дядей всегда гораздо легче избавиться, чмъ отъ матерей и отцовъ. Во всякомъ случа, я ршилъ добиваться своего и ты должна сообщить мн все, что для этого нужно. Какъ мн найти ее?

— Ступай въ No 10, Кингсбюри-Крессентъ, Бейсуатеръ. Спроси мистрессъ Дозетъ и скажи ей, зачмъ ты пришелъ. Когда она узнаетъ, что у тебя есть состояніе, то выслушаетъ тебя благосклонно. Какъ поступитъ молодая двица, я совершенно не могу сказать заране. Она съ большими странностями.

— Со странностями?— проговорилъ капитанъ, вздыхая снова.

Лэди Альбюри дйствительно считала Эйалю очень странной, вслдствіе ея отказа двумъ такимъ людямъ, какъ Томъ Трингль съ его богатствомъ и полковникъ Стоббсъ съ его положеніемъ. И Эйаля, поступая такимъ образомъ, не имла никакихъ видовъ на будущее, не имла даже приличнаго крова надъ головой! Не вроятно ли, что она откажетъ также и капитану Бетсби, который мене богатъ, чмъ Трингль, и несомннно мене извстенъ свту, чмъ Стоббсъ? Но объ этомъ пока можно было и умолчать. Содйствовать полковнику Стоббсу вынуждала ее искренняя привязанность къ этому человку, а брату мужа можно было содйствовать только для виду.

— Если хочешь, я могу написать нсколько словъ мистрессъ Дозетъ,— сказала она,— или миссъ Дормеръ.

— Сдлай милость. Лучше напиши тетк и скажи ей, что у меня порядочное состояніе. Она сообщитъ Эйал, что я могу ее вполн обезпечить. Такого рода вещи всегда оказываютъ сильное вліяніе на молодыхъ двушекъ.

— Должны бы оказывать, по крайней мр,— сказала лэди Альбюри,— но ужъ на пожилыхъ-то дамъ оказываютъ его несомннно.

Такимъ образомъ дло ршилось. Лэди Эльбюри взялась написать къ мистресъ Дозетъ и сообщить ей, что капитанъ Бетсби явится въ Кингсбюри-Кресентъ въ качеств искателя руки миссъ Эйали Дормеръ, прибавивъ затмъ, что положеніе капитана Бетсби даетъ ему полную возможность обзавестись женою и содержать ее.

— Ты вдь пригласишь ее сюда, если она приметъ мое предложеніе, Розалинда?

Обстоятельства были затруднительныя: Эйалю еще ране ршено было привезти въ Стальгамъ въ интересахъ полковника. Но лэди Альбюри все-таки могла дать требуемое общаніе, такъ какъ оно уже не могло бы повредить полковнику, въ случа, если бы Эйаля дала слово капитану, лэди Эльбюри считала, впрочемъ, что это весьма мало вроятно.

— А если она и не приметъ сразу, все таки ты ее пригласи, прибавилъ влюбленный.

Такой случай, въ высшей степени правдоподобный, представлялъ большія затрудненія. Эйалю надо было, если возможно, снова заманить въ Стальгамъ, но главное — для полковника, значитъ, это слдовало сдлать за спиною капитана. Лэди Альбюри видла, что наступаетъ смутное время, но тмъ не мене общала ‘посмотрть’. Когда все это было ршено, капитанъ Бетсби простился и ухалъ въ Лондонъ.

Письмо лэди Альбюри очень удивило мистрессъ Дозетъ. Она тоже не могла понять, чмъ это Эйаля привлекала, одного за другимъ, такое количество поклонниковъ. Когда Люси, поселившись у нея, начала отбиваться отъ рукъ, она утшала себя мыслью, что, можетъ быть, когда-нибудь наступитъ конецъ ея невзгодамъ, благодаря замужеству молодой двушки. Люси, по ея мннію, была хороша собой и обладала манерой, которая могла быть привлекательна для мужчинъ, хотя и не включала любезностей съ теткой. Но относительно Эйали тетка не думала ничего подобнаго. Эйаля была такая маленькая, такая егоза!

— Она похожа на эльфа,— говаривала мистрессъ Дозетъ мужу.

И вотъ, въ теченіе какого-нибудь года, у нея завелось уже трое поклонниковъ, и вс вполн удовлетворительные! Мистрессъ Дозетъ оставалось только сообщить объ этомъ мужу, а потомъ Эйал.

— Капитанъ Бетсби! Не врю,— сказала Эйаля, почти со слезами.

Ужъ если полковника Стоббса нельзя было облечь въ образъ лучезарнаго ангела, что же оставалось думать о капитан Бетсби!

— Можешь прочесть письмо лэди Альбюри!

— Не хочу я читать письмо лэди Альбюри. Не хочу его видть. Мн все равно, что скажетъ дядя. Все равно, что скажутъ вс. Да, я его знаю. Очень хорошо его помню. Говорила съ нимъ разъ или два, и онъ мн совсмъ не понравился.

— Ты вдь говорила то же самое и о полковник Стоббс.

— Вовсе не то же самое. Онъ тысячу разъ хуже полковника Стоббса.

— И о Том ты говорила то же самое.

— Онъ все равно, что Томъ: такая же гадость. О немъ и говорить то больше не стоитъ, тетя Маргарита. Все равно, я съ нимъ не увижусь. Если бы меня заперли съ нимъ въ одной комнат, я бы и то не сказала съ нимъ ни слова. Онъ не иметъ никакого права приходить.

— Всякій джентльменъ, душа моя, иметъ право предложить двушк руку и сердце, разъ онъ иметъ средства содержать ее.

— Ты всегда это говоришь, тетя Маргарита, но я этому не врю. Нужно бы, чтобы было,— слдовало бы… ну, я не знаю что, только я знаю наврное, что онъ не иметъ права ко мн приходить, и я ни за что не соглашусь его видть.

Эйаля ухватилась за это ршеніе, и, видя ея твердость, мистрессъ Дозетъ, посл совщанія съ мужемъ, уступила ей и согласилась принять капитана Бетсби лично.

Въ свое время капитанъ Бетсби явился. Эйаля, въ этотъ періодъ, стремглавъ бросалась изъ гостиной въ свою комнату при всякомъ стук въ дверь, а при стук капитана бросилась съ удвоенною поспшностью, предчувствуя, что это и былъ именно тотъ самый стукъ. Гостя провели наверхъ, и онъ въ тщательно приготовленной рчи сообщилъ мистрессъ Дозетъ о своемъ намреніи и выразилъ надежду, что лэди Альбюри, можетъ быть, уже написала что-нибудь по этому поводу. Не разршатъ ли ему видться съ молодой лэди?

— Боюсь, что это было бы безполезно, капитанъ Бетсби.

— Какъ безполезно?

— Когда я получила письмо отъ лэди Эльбюри, то, конечно, сочла себя обязанной сообщить племянниц о чести, которую вы намрены оказать ей своимъ предложеніемъ.

— У меня намренія совершенно серіозныя, знаете ли,— сказалъ капитанъ.

— Такъ я и думаю, иначе лэди Альбюри не стала бы писать, а вы не пришли бы по такому длу. Но моя племянница также иметъ намренія весьма серіозныя.

— Она выслушаетъ, по крайней мр, то, что я имю сказать ей.

— Предпочла бы не выслушивать,— сказала мистрессъ Дозета. По ея мннію, это было бы только тяжело для васъ обоихъ. Къ чему это могло бы послужить, разъ она твердо ршила, что не можетъ принять честь, которую вы намрены оказать ей?

— Миссъ Дормеръ дома?— спросилъ капитанъ внезапно.

Мистрессъ Дозетъ колебалась съ минуту: ей очень хотлось солгать, но было страшно.

— Она, вроятно, дома,— продолжалъ настойчивый претендента.

— Миссъ Дормеръ находится въ настоящую минуту въ своей комнат.

— Въ такомъ случа мн, по-моему, слдуетъ съ ней повидаться,— сказалъ капитанъ. Она еще не можетъ пока знать, сколько я получаю дохода.

— Лэди Альбюри сообщила намъ, что вы получаете достаточно.

— Но это ничего не значитъ. Вашей племянниц не можетъ быть извстно, что у меня есть собственное прелестное имньице въ Беркшайр.

— Не думаю, чтобы это составило какую-нибудь разницу,— сказала мистрессъ Дозетъ.

— Или что я хочу перевести на ея имя третью часть своего дохода. Не много найдется джентльменовъ, которые бы согласились поступить такимъ образомъ относительно двицы, у которой нтъ никакого приданаго.

— Вы, конечно, очень великодушны.

— Да, очень. Я всегда былъ великодушенъ. И у меня нтъ никакихъ препятствій, отъ которыхъ бы надо было отдлываться, ни тни никакихъ затрудненій въ этомъ род. Долгу — ни единаго шиллинга. Не много найдется молодыхъ людей, вращающихся въ свт, которые могли бы это сказать.

— Я уврена, что ваше положеніе самое благопріятное.

— Вотъ именно. Положеніе такое, что лучше нечего и желать. Посл свадьбы я бы тотчасъ вышелъ въ отставку.

Мистрессъ Дозетъ поклонилась, не зная, что еще сказать для поддержанія разговора.

— Посл всего этого,— продолжалъ капитанъ,— неужели вы найдете, что мн не слдуетъ разршать свиданія съ молодой лэди?

— Я не могу насильно принудить ее сойти внизъ, капитанъ Бетсби.

— На вашемъ мст, я бы могъ.

— Принудить молодую лэди силой!

— Нужно же что-нибудь сдлать,— сказалъ онъ, начиная почти-что хныкать. Я пріхалъ нарочно, чтобы видться съ нею, и готовъ поступить относительно нея благороднйшимъ образомъ. Моя свояченица, лэди Альбюри, приглашала ее къ себ въ Стальгамъ и очень хочетъ, чтобы она опять пріхала. Вы ничего не имете противъ меня лично, мистрессъ Дозетъ?

— Ахъ, Боже мой, ровно ничего!

— И мистеръ Дозетъ также?

— Вроятно, нтъ, мистеръ Бетсби, но въ такомъ дл важне всего должно быть воззрніе самой молодой лэди. Мы не можемъ принудить ее не только выдти за васъ замужъ, но хотя бы даже говорить съ вами.

Капитанъ, однако, до такой степени упорствовалъ въ своихъ мольбахъ, что мистрессъ Дозетъ принуждена была склониться на нихъ, пойти наверхъ въ Эйалину комнату и попросить Эйалю сойти внизъ и отвчать лично этому третьему претенденту. Но Эйаля была непоколебима. Когда тетка подошла къ ней, она ухватилась за постель, какъ будто боялась, что ее попытаются силой вытащить изъ комнаты. Она снова объявила, что, если ее и заставятъ сойти внизъ,— ни за что въ мір не заставятъ произнести ни одного слова.

— А относительно благодарности,— сказала она,— ты, тетя Маргарита, можешь поблагодарить его сама, еслитеб угодно. Я ему ни капельки не благодарна, но если теб этого хочется, передай ему что нужно, только вели ему уходить и скажи, чтобы онъ никогда, никогда больше не приходилъ.

Мистрессъ Дозетъ вернулась въ гостиную и объявила, что посольство ея не увнчалось никакимъ успхомъ.

— Въ жизни своей не слыхивалъ о подобномъ поведеніи!— сказалъ капитанъ Бетсби, прощаясь.

Тмъ не мене онъ ршилъ, уходя, что лэди Альбюри должна опять залучить Эйалю въ Стальгамъ. Гнвъ его былъ очень силенъ, но любовь не уменьшилась ни капли.

‘Такъ какъ мн не удалось ее видть’, говорилъ онъ въ письм къ своячениц, ‘то я, конечно, не могу знать, что бы она сама мн сказала. Мн, вроятно, удалось бы заставить ее иначе отнестись къ моимъ словамъ. Всему виною, по-моему, эта мерзкая тетка, у которой, вроятно, есть какіе-нибудь собственные планы и которая, вроятно, не позволила миссъ Дормеръ выдти ко мн. Если она прідетъ къ теб въ Стальгамъ, дло еще можно будетъ уладить.’

Дома въ Кингсбюри-Крессент, когда Эйаля ушла спать, и мистеръ и мистрессъ Дозетъ выражали сильное безпокойство по поводу странности ея природы.

Мистрессъ Дозетъ высказала убжденіе, что общанное наслдство сэра Томаса не получится никогда, потому что онъ былъ слишкомъ оскорбленъ отказомъ собственному сыну. Но даже если сэръ Томасъ, и не вычеркнетъ Эйалю изъ своего завщанія, гд найдетъ она пристанище, умри мистеръ Дозетъ ране баронета? Это отказыванье женихамъ,— подходящимъ, обезпеченнымъ, безукоризненнымъ женихамъ,— было, въ глазахъ мистрессъ Дозетъ, очень дурно, просто даже гршно.

— Ужъ не воображаетъ ли она, что обезпеченные молодые люди будутъ бгать за нею всегда?— говорила мистрессъ Дозетъ, стараясь подйствовать на мужа всми силами своего краснорчія.

Мистеръ Дозетъ покачалъ головою и почесалъ въ ней одновременно, что всегда служило у него признакомъ, что онъ вовсе не согласенъ съ приводимыми аргументами, но не желаетъ возбуждать къ себ дальнйшей вражды, отвчая на нихъ.

— Съ какой стати ей не соглашаться на свиданіе съ подходящимъ молодымъ человкомъ, разъ онъ является съ такими рекомендаціями?

— Я думаю, душа моя, что она его считаетъ недостаточно хорошимъ.

— Хорошимъ! Вздоръ какой. По-моему, это прямо гршно. Будь онъ совсмъ дрянной какой-нибудь и вдвое старше, и тутъ ей бы слдовало еще подумать,— въ ея-то положеніи! Вотъ еще бдный Томъ, говорятъ, положительно боленъ. Заходила на дняхъ экономка изъ Куинсъ-Гета и говорила, что вся эта исторія съ полицейскимъ — все отъ любви. А теперь онъ бросилъ дла и ухалъ въ Мерль-Паркъ, до того извелся бдняжка, на свтъ не глядитъ.

— Не вижу, почему любовь можетъ заставить человка отдуть полицейскаго,— сказалъ мистеръ Дозетъ.

— Конечно, это было глупо со стороны Тома, но онъ сталъ бы вести себя прекрасно, если бы она согласилась за него выдти. И сестра твоя, и сэръ Томасъ, и вс они, конечно, ужасно взбсятся. Какое право иметъ она ожидать посл этого денегъ?

— Томъ оселъ,— сказалъ мистеръ Дозетъ.

— И полковникъ Стоббсъ, должно быть, тоже оселъ. На что она разсчитываетъ, желала бы я знать. Какъ вс двушки, она, вроятно, думаетъ, когда-нибудь выдти замужъ, но до такой степени начиталась стиховъ, романовъ и всякой дребедени, такъ набила себ голову разными, вздоромъ, что ужъ и сама не знаетъ., чего ей хочется. Я бы желала трясти ее до тхъ поръ, пока не вытрясла бы изъ нея весь этотъ романтизмъ. Чего я ненавижу, такъ это романтизмъ, когда хлбъ, мясо и стирка такъ дороги.

Съ этими словами мистрессъ Дозетъ удалилась въ спальню, куда и унесла съ собою вс свои треволненія.

Мистеръ Дозетъ просидлъ еще нсколько времени, устремивъ задумчивый взоръ на потухающіе угли камина. Онъ сознавалъ въ душ, что нападки на романтизмъ вообще отчасти направлялись въ частности на него самого. Хотя съ виду онъ не казался романтичнымъ, особенно когда сидлъ за конторкой въ Сомерсетъ-Гауз съ большимъ томомъ указателя передъ собою, а все же въ немъ сохранялся оттнокъ поэтическаго чувства и пониманія высшихъ побужденій человческой природы. Хоть онъ и былъ способенъ желать, чтобы Эйаля нашла возможнымъ принять предложеніе котораго-нибудь изъ трехъ состоятельныхъ жениховъ, такъ добивавшихся ея руки, но не могъ себя заставить не уважать ее, и еще мене — не любить ее за то, что она такъ упорно отказывалась стать женою человка, къ которому не чувствовала привязанности. Глядя на угли, онъ спрашивалъ себя: какъ же это должно быть? Единственный даръ, какимъ владла эта двушка, заключался въ ея красот. Значительность этой красоты доказывалась тмъ фактомъ, что она привлекала такихъ людей, какъ ея поклонники. Благамъ міра сего, хорошей обстановк, обширнымъ средствамъ, полному отсутствію заботъ, доставляемому деньгами, бдный мистеръ Дозетъ придавалъ значеніе отнюдь не маловажное. Онъ былъ совершенно увренъ, что мужчины имютъ полное основаніе добывать вс эти хорошія вещи своей энергіей, дятельностью и талантами. Но какъ поступать двушк, у которой не было ничего кром красоты,— да, можетъ быть, еще остроумія,— вмсто энергіи и дятельности? Должна ли и она такъ же выносить на рынокъ свои товары и стараться сбыть ихъ подороже?

Угли почти потухли и мистеру Дозету сдлалось такъ холодно, пока онъ ршалъ этотъ вопросъ, что онъ принужденъ быть уйти спать, оставивъ его нершеннымъ.

XVIII.
Новое предложеніе тетушки Эммелины.

Черезъ нсколько дней посл этого, какъ разъ въ то время, когда хлбъ и сыръ были поданы къ скромному завтраку въ Кингсбюри-Крессент, неожиданная честь выпала на долю мистрессъ Дозетъ: не боле не мене какъ посщеніе самой лэди Трингль, пріхавшей нарочно изъ Мерль-Парка. Было воскресенье, она пріхала одна и думала вернуться въ тотъ же день съ мужемъ. Лэди Трингль рдко безпокоила себя такимъ образомъ и почти никогда не здила въ Лондонъ во время своего пребыванія въ деревн, а потому, когда съ самаго начала объявила мистрессъ Дозетъ, что предприняла это путешествіе съ единственной цлью постить Кингсбюри-Крессентъ, мистрессъ Дозетъ поняла, что ей предстоитъ выслушать что-нибудь очень важное. Мистрессъ Дозетъ и Эйаля сидли вмст въ столовой, когда появилась лэди Трингль, и привтствовала ихъ обихъ чрезвычайно нжно. Особенно ласкова она была съ Эйалей, которую цловала такъ горячо, какъ будто ршительно никогда ничто не нарушало самыхъ нжныхъ отношеній между нею и племянницей. Съ мистрессъ Дозетъ она обращалась боле чмъ дружелюбно, почти какъ сестра, хотя видалась съ нею едва ли боле раза въ годъ. Тетушк Эммелин, очевидно, нужно было чего-нибудь добиться.

— А теперь, душечка,— обратилась она къ Энад,— если бы ты могла уйти минутъ на десять, я бы поговорила съ твоей тетей объ одномъ очень важномъ дл.

При этомъ она съ чрезвычайной нжностью легонько стиснула Эйалю въ своихъ объятіяхъ и улыбнулась сладчайшей улыбкой.

Намъ придется немного вернуться назадъ и разсказать о причин этого неожиданнаго визита. Въ Мерль-Парк было много не шуточныхъ непріятностей. Все шло изъ рукъ вонъ плохо. Гертруда, по полученіи прощальнаго письма отъ жениха, объявила, что сердце ея разбито, и выражала свое горе тмъ, что половину дня лежала въ постели, воздерживалась отъ пищи за обдомъ и завтракомъ и избавляла себя отъ голодной смерти, украдкой посщая кладовую. Вс думали, что она иметъ при этомъ въ виду смягчить жестокосердаго отца, но избранный ею способъ былъ еще однимъ лишнимъ мученіемъ для матери. Потомъ еще и Трафики стали несносны. Январь приходилъ уже къ концу, а они все еще торчали въ Мерль-Парк. Произошла сцена, во время которой сэръ Томасъ велъ себя очень непріятно.

— Душа моя,— сказалъ онъ жен,— я нахожу, что печка въ сверной комнат требуетъ поправки. Перваго февраля туда придутъ рабочіе. Смотри, чтобы до ихъ прихода оттуда вынесли всю мебель.

Сверная комната была спальня Трафиковъ, и приказаніе было отдано въ ихъ присутствіи. Никто не поврилъ въ починку печки. Таковъ былъ способъ, внезапно изобртенный сэромъ Томасомъ для изгнанія жильцовъ. Мистеръ Трафикъ не сказалъ ни слова, но въ то же утро Августа напала на мать. Это было тоже непріятно. Да и Томово положеніе было крайне плачевно. Все его довріе къ шампанскому, все воинственное настроеніе миновало. Онъ бродилъ какъ потерянный, имя видъ самаго несчастнаго въ мір существа и цлыми часами умоляя мать о помощи. Но Люси, со своей спокойной ршимостью и безмолвнымъ упорствомъ въ ожиданіи, была для тетки, пожалуй, несносне даже родныхъ дтей. Что Люси была сдлана какая бы то ни была поблажка относительно мистера Гамеля,— было для тетки ножъ острый. Имть какое-нибудь отношеніе къ такому человку, какъ Гамель, было, по ея мннію, позорно. Она постоянно говорила о его рожденіи, о жизни его отца и римскихъ беззаконіяхъ. Одно время начала было сдаваться, думая, что мужъ намренъ дать молодымъ людямъ средства жениться. Въ такомъ случа Люси тотчасъ ухала бы изъ дому. Но теперь все это кончилось. Сэръ Томасъ не только не далъ никакихъ денегъ, но даже отказался давать ихъ. Тмъ не мене онъ относился къ Люси мягко и снисходительно и постоянно бранилъ жену за то, что она была противъ Люсинаго возлюбленнаго.

Въ такихъ критическихъ обстоятельтвахъ, лэди Трингль уговорила мужа согласиться на планъ, посредствомъ котораго можно было положить конецъ одному изъ ея мученій и, можетъ быть, помочь другому. Нужно обмняться вторично: отослать Люси назадъ въ Кингсбюри-Крессентъ и, вернувъ свою милость Эйал, водворить Эйалю въ Мерль-Парк, Куинсъ-Гет и ‘ленбоджи. ‘Твой братъ ни за что на это не пойдетъ’,— сказалъ сэръ Томасъ. Лэди Трингль не боялась брата и думала, что посредствомъ любезныхъ рчей можетъ сладить даже съ свояченицей. Она знала, что Эйаля доставила много хлопотъ въ Кингсбюри-Крессент. Причуды Эйали, говорила она, наврное несносне Люсинаго упрямства для такой женщины, какъ мистрессъ Дозетъ. Конечно, Эйаля была непослушна и дерзка въ Гленбоджи и въ Рим, но непоколебимое упрямство Люси было для тетки Эммелины хуже даже дерзкаго непослушанія Эйали.

— Это единственный способъ,— сказала она сэру Томасу,— снова поставить Тома на ноги. Если двочка вернется сюда, она, наврное, въ конц концовъ выйдетъ за него.

Многое, во всемъ этомъ казалось сэру Томасу нелпо и неосновательно. Продолжительное путешествіе въ Санъ-Франциско, Японію и Китай было единственнымъ лкарствомъ, въ какое онъ врилъ. Но ему было трудне тотчасъ спровадить Тома въ Японію, чмъ старику Фаддлю отослать сына въ Абердинъ для ознакомленія съ суровой дйствительностью жизни. Онъ очень желалъ, однако, чтобы Томъ женился на Эйал, если возможно его устроить, а потому и далъ свое согласіе.

Вооруженная такимъ образомъ, лэди Трингль пріхала въ Кингсбюри-Крессентъ и приступала теперь къ задач, трудность которой вполн сознавала. Выборъ съ самаго начала былъ предоставленъ ей, и она оказала предпочтеніе одной изъ племянницъ. Потомъ поссорилась съ предпочтенной и обмнялась племянницами. На это согласились, чтобы исполнить ея фантазію, а теперь она опять хотла мняться! Сознавая всю неразумность своей просьбы, она ршила облечь ее въ самыя сладчайшія улыбки.

Когда Эйаля вышла изъ комнаты, мистрессъ Дозетъ сла и стала ждать молча. Она отлично знала, что лэди Трингль иметъ къ ной какую-нибудь совсмъ изъ ряда вонъ выходящую просьбу. Въ обыкновенныхъ случаяхъ, лэди Трингль никогда не улыбалась при посщеніяхъ Кингсбюри-Крессента. Нарядъ ея отличался чрезвычайной пышностью и отъ каждаго ея слова какъ будто отскакивали блестки милліоновъ. А теперь даже туалетъ ея былъ смягченъ подъ стать боле смиренному обращенію, и въ походк не замчалось никакого признака мужниныхъ денегъ.

— Маргарита,— сказала она,— я имю сдлать теб очень важное предложеніе.

Мистрессъ Дозетъ раскрыла глаза шире и продолжала сидть молча.

— Эта бдная двочка, пожалуй… пожалуй… могла бы устроиться и лучше, чмъ въ Кингсбюри-Крессент.

— Чмъ же плохо она здсь устроена?— спросила мистрессъ Дозетъ сердито.

— Не думай, пожалуйста, что я въ чемъ-нибудь обвиняю тебя или брата.

— Очень была бы несправедлива, если бы обвиняла.

— Конечно, но вдь я и не обвиняю. Я знаю, какъ вы оба были великодушны. Сэръ Томасъ, конечно, человкъ богатый, то, что онъ даетъ одной изъ двочекъ, не составляетъ для него никакого расчета. У васъ дло другое. Брату тяжело, что на него накладываютъ такое бремя, и нести это бремя очень хорошо со стороны васъ обоихъ.

— Чего же теб теперь отъ насъ нужно, Эммелина?

— Да вотъ… я только-что хотла это объяснить. По-моему, очень жаль, что Томъ и Эйаля не женятся. Если когда-нибудь молодой человкъ любилъ молодую двушку, такъ мн кажется, онъ любитъ ее.

— Думаю, что любитъ.

— Это ужасно. Никогда не видывала ничего подобнаго. Онъ точь въ точь вотъ какъ т молодые люди въ газетахъ, что длаютъ изъ-за любви всякія ужаснйшія вещи: задушиваютъ себя и своихъ молодыхъ женщинъ угаромъ, а то такъ бросаютъ ихъ въ Риджентсъ-Каналъ. Я постоянно боюсь, какъ бы чего не случилось. Опять-таки изъ-за Эйали онъ попался въ эту ужасную исторію съ полиціей, и потомъ мы боялись, какъ бы онъ не запилъ. Но все это онъ теперь бросилъ.

— Я очень рада, что онъ бросилъ пить. Это не могло принести ему никакой пользы.

— Теперь совсмъ измнился. Почти ничего, бдненькій, не сть и не пьетъ. Сидитъ себ цлыми днями да покуриваетъ папиросы и потягиваетъ чай. Просто жалко смотрть на него. Потомъ придетъ поговорить со мной и все проситъ меня заставить Эйалю за него выдти.

— Не думаю, чтобы кто-нибудь могъ заставить Эйалю сдлать хоть что-нибудь.

— Словами едва ли. Думаю, что нтъ. Я и не намрена пока говорить съ ней объ этомъ ни единаго слова.

— Боюсь, что мы ничего не можемъ сдлать,— сказала мистрессъ Дозетъ.

— Я хотла предложить одну вещь, но сначала должна сказать нсколько словъ о бдной Люси.

Для лэди Трингль въ настоящее время вс они были ‘бдные’ — и Эйаля, и Люси, и Томъ, и Гертруда. Даже Августа была бдная, потому что у нея хотли отнять ея спальню.

— Разв съ ней что-нибудь неладно?

— Ахъ, Боже мой, да. Но, впрочемъ, спохватилась лэди Трингль, испугавшись, какъ бы мистрессъ Дозетъ не вообразила, что ее ждутъ непріятности съ Люси,— она могла бы, конечно, устроить свои дла, не живи она въ нашемъ дом. Она вдь помолвлена съ мистеромъ Гамелемъ, этимъ скульпторомъ.

— Я слышала.

— Боюсь, что теперь пока онъ зарабатываетъ немного. Сэръ Томасъ предлагалъ, было помочь, ему, но онъ, знаешь ли, мнитъ о себ ужъ очень много. Ну, такъ что это и не состоялось, и они теперь ждутъ вотъ. Я вовсе не хочу въ чемъ-либо обвинять бдную Люси. По-моему, это очень жаль, ну да, можетъ быть, оно и вполн естественно. Онъ, по-моему, не подходящій женихъ для племянницы, которая живетъ у меня совершенно какъ родная дочь, но съ этимъ ужъ длать нечего.

— Но что же намъ-то длать, Эммелина?

— Пускай он опять перемнятся мстами.

— Перемнятся мстами! Опять Эйалю къ вамъ, а Люси назадъ сюда!

— Именно. Если бы Эйаля была у насъ, она, наврное, въ конц концовъ привыкла бы къ Тому. А Люси могла бы устроить свои дла съ мистеромъ Гамелемъ гораздо лучше, если бы жила у васъ.

— Почему же она можетъ ихъ устроить лучше, живя у меня?

Лэди Трингль знала, что это слабый пунктъ ея предпріятія. О той сторон вопроса, которая касалась бднаго Тома и бдной Эйали, можно было сказать очень многое, если не убдительнаго, то, по крайней мр, краснорчиваго. Но относительно Люси что можно было сказать, что бы не выражало просто-на-просто желаніе отъ нея отдлаться? Ну, а мистрессъ Дозетъ тоже хотлось отдлаться отъ Люси, когда мнялись прошлый разъ.

— Я хочу сказать, что если бы ея не было на глазахъ, сэръ Томасъ, можетъ быть, скоре бы что-нибудь для нея сдлалъ.

Это она выдумала въ одну минуту, подъ давленіемъ необходимости.

— А теб не кажется, что двочекъ не слдуетъ перебрасывать какъ мячи въ волан?— спросила мистрессъ Дозетъ.

— Для ихъ же блага, Маргарита. Я предлагаю это только для ихъ собственнаго блага. Ты не можешь не согласиться, что выдти замужъ за нашего Тома было бы для Эйали очень хорошо.

— Если бы онъ ей нравился.

— Почему же бы онъ могъ ей не нравиться? Ты знаешь, что это значитъ. Бдная Эйаля молода и немного романтична. Она была бы гораздо счастливе, если бы весь этотъ вздоръ можно было выбить у нея изъ головы. Нужно же ей выдти за кого-нибудь, и чмъ скоре она пристроится, тмъ лучше. Сэръ Томасъ сдлаетъ для нихъ все на свт, заведетъ имъ лошадь и карету и все, что ей только вздумается. Нтъ ничего, чего бы сэръ Томасъ не сдлалъ, чтобы снова поставить Тома на ноги.

— Не думаю, чтобы Эйаля похала.

— Она должна будетъ похать, пойми ты это,— прошептала лэди Трингль,— если мы об скажемъ ей.

— А Люси?

— И Люси тоже,— продолжала шептать лэди Трингль. Если имъ велятъ хать, что же, спрашивается, останется имъ длать? Почему бы Эйал не захотть къ намъ?

— Прежде бывали ссоры.

— Да, изъ-за Августы. Теперь Августа вышла замужъ.

Леди Трингль не могла по совсти сказать, чтобы Августа выбыла изъ дому.

— Ты поговоришь съ Эйалей?

— Пожалуй, ты лучше сама скажи ей, Маргарита, если ты согласна со мной.

— Ужъ и не знаю, право. Захочетъ ли она, нтъ ли, я уврена, что твой братъ не станетъ принуждать ее хать. Конечно, мы были бы рады, если бы эта свадьба устроилась. Но мы не можемъ выдать ее противъ воли, а отвращеніе ея въ этомъ случа такъ сильно.

— Отвращеніе!

— Я хочу сказать: отвращеніе къ замужеству вообще. Оно такъ сильно, что она едва ли по собственной пол согласится похать куда-либо, гд есть возможность встртиться къ кузеномъ. Можетъ быть, она и дура, объ этомъ я не говорю. Конечно, спрошу ее, и если она захочетъ къ вамъ, нужно будетъ спросить также и Люси. Но все это, конечно, зависитъ отъ того, что скажетъ твой братъ.

Тутъ леди Трингль собралась хать, не повидавшись боле съ Эйалей, и, узжая, объявила о своемъ намреніи постить Сомерсетъ-Гаузъ. Оставить Лондонъ, не поговоривъ съ братомъ о такомъ важномъ дл, она, по собственнымъ словамъ, сочла бы дурнымъ съ своей стороны. Можетъ быть, удастся уговорить брата, думала она, а жена, чего добраго, можетъ повернуть его въ другую сторону, если предоставить ей первое слово.

— Тетя Эммелина ухала?— спросила Эйаля, сойдя внизъ. Я рада, что она ухала, потому что всегда не знаю, куда смотрть, когда она называетъ меня душенькой. Вдь она меня терпть не можетъ.

— Надюсь, нтъ, Эйаля.

— Наврное да, тетя, за то, что я терпть не могла Августу. Я и теперь терпть не могу Августу, а тетушка — меня. Единственный, кого я изъ всхъ ихъ люблю, это дядя Томъ.

Затмъ послдовало предложеніе, и Эйаля сидла, раскрывши ротъ, пока ей, одна за другою, сообщались его подробности. Тетка длала это необыкновенно добросовстно, воздерживаясь отъ такихъ подробностей, которыя были ясны для Эайли безъ объясненій. Тетушк Эммелин очень хотлось, чтобы она вернулась къ нимъ, такъ какъ единственной причиной ея изгнанія была вражда Августы. И дядя Томъ, и тетка, и, по всмъ вроятіямъ, Гертруда будутъ очень рады ея прізду. О Том не было сказано ни слова. Затмъ послдовало нсколько замчаній о матеріальныхъ удобствахъ житья у Тринглей и неизбжной бдности Кингсбюри-Крессента.

— А бдность-то, значитъ, достанется Люси?— спросила Эйаля съ негодованіемъ.

— Люси, мой другъ, вроятно, скоро будетъ женою мистера Гамеля.

— А отъ меня ты хочешь отдлаться?— спросила Эйаля.

— Нтъ, другъ мой, нтъ. Не думай этого ни минуты. Предложеніе это исходитъ вовсе не отъ меня. Я стараюсь исполнить свою обязанность, объяснивъ теб, какими преимуществами ты будешь пользоваться, живя у тетки Эммелины, преимуществами, которыхъ, конечно, не будетъ здсь. И еще должна сказать теб, что если ты переселишься къ сэру Томасу, онъ, вроятно, обезпечитъ тебя. Ты знаешь, что это значитъ?

— Нтъ, не знаю,— сказала Эйаля, смутно предчувствуя, что обезпеченіемъ долженъ былъ оказаться Томъ.

Она очень хорошо замтила, что въ данныхъ до сихъ поръ объясненіяхъ тетка не упомянула имя Тома, и не сомнвалась, что такое упущеніе имло свою причину.

— Подъ обезпеченіемъ я разумю, что если ты будешь жить у него въ дом, онъ оставитъ теб что-нибудь въ своемъ завщаніи, какъ оно и вполн естественно относительно ребенка, находящагося на его попеченіи. Твоему дяд Реджинальду,— продолжала она чрезвычайно тихо и серіозно,— я боюсь, нечего будетъ теб оставить.

Затмъ нсколько минутъ длилось молчаніе, которое мистрессъ Дозетъ прервала слдующимъ важнымъ вопросомъ:

— Ну, Эйаля, что же ты объ этомъ думаешь?

— Мн непремнно надо хать?— спросила Эйаля. Нельзя остаться?

— Можно, другъ мой, конечно, можно, если хочешь.

— Въ такомъ случа, я остаюсь,— сказала Эйаля, вскакивая. Ты не захочешь меня выгонять, тетя Маргарита?

Она стала на колни у ногъ тетки и, облокотившись на ея колни, заглянула ей въ лицо.

— Если ты меня оставишь, я постараюсь быть хорошей.

— Ты и такъ хорошая, моя дорогая. Мн не на что жаловаться. Конечно, я оставлю тебя здсь. Никому никогда и въ голову не приходило прогонять тебя. Но ты должна понять, что когда тетка сдлала такое предложеніе, я обязана была теб его передать.

Затмъ послдовало множество поцлуевъ и обниманій и Эйаля чувствовала, что спаслась отъ ужасной опасности. Она часто говорила, что никто не можетъ заставить ее выйти за кузена Тома, но теперь ей казалось одну минуту, что если она попадется въ руки Тринглей — останется только одинъ выходъ — самоубійство. Съ минуту она жалла даже, что не могла заставить себя смотрть на Джонатана Стоббса какъ на лучезарнаго ангела.

Въ Сомерсетъ-Гауз, между тмъ, лэди Трингль, передавая свою идею брату, прибгла къ еще боле цвтистымъ общаніямъ всеобщаго счастія, чмъ т, которыми она только-что старалась прельстить его жену. Эйаля, конечно, выйдетъ замужъ за Тома въ теченіе слдующихъ шести мсяцевъ, и въ тотъ же періодъ времени Люси сочетается бракомъ съ этимъ въ высшей степени предпріимчивымъ, но нсколько упрямымъ молодымъ человкомъ, мистеромъ Гамелемъ. Такимъ образомъ наступитъ конецъ всмъ Дормеровскимъ неурядицамъ, ‘и ты, Реджинальдъ,— прибавила лэди Трингль, сложишь съ себя бремя, которое никогда бы не слдовало на тебя возлагать’.

— Подумаемъ,— сказалъ онъ очень серіозно и повторилъ нсколько разъ.

Кром этого ‘подумаемъ’, отъ него нельзя было добиться ни одного слова.

XIX.
‘Непривлекательная перспектива’.

Франку Гаустону оставалось три дня на размышленіе. Ему предстояло ршить, что онъ будетъ говорить и что окончательно предложитъ при свиданіи съ Аймоджиной Досимеръ въ воскресенье. Предстояло ршить, отважится ли онъ, посл столькихъ ршеній въ противоположномъ смысл, все-таки покончить семьею и бдностью, приличной бдностью, означающей семьсотъ пятьдесятъ фунтовъ въ годъ общаго съ женою дохода. До сихъ поръ онъ имлъ на это воззрнія самыя опредленныя и думалъ, по несчастію, что Аймоджина столь же твердо придерживалась своего мннія. Теорія его, сама по себ, была врна. Если двое людей женятся, ихъ, по законамъ природы, наврное вскор окажется боле чмъ двое. Въ теченіе двнадцати лтъ — ихъ даже можетъ оказаться гораздо боле чмъ двое. Средствъ, которыхъ едва хватало, если хватало, на двоихъ, наврное будетъ недостаточно на шестерыхъ. Его дохода до сихъ поръ едва хватало на него одного. У Аймоджины денегъ было даже еще меньше. Слдовательно, имъ съ Аймоджиной очевидно нельзя было жениться и подвергаться опасности всхъ этихъ возможныхъ маленькихъ ртовъ. Логичность такихъ разсужденій казалась ему неопровержимой, и къ нему они были примниме чмъ ко всякому другому. Человкъ, который надется заработать деньги, не обязанъ особенно ими стсняться. Деньги могутъ у него появляться такъ же быстро, какъ рты. Съ колыбелями появятся и средства на покупку оныхъ. А къ человку, у котораго боле, чмъ нужно для него одного,— такому человку, какимъ онъ думалъ быть, ожидая смерти этого безсовстнаго дяди,— они были и вовсе не примнимы. Оправдываясь передъ собою и передъ Аймоджиной, Франкъ очень настаивалъ на этомъ пункт. Если у кого есть состояніе и онъ не хочетъ имъ подлиться, онъ дйствительно можетъ быть названъ эгоистомъ. Богатые старые холостяки, дйствительно, могутъ считаться скрягами. Но можно ли порицать человка, можетъ ли порицать его даже та двушка, которой, при боле благопріятныхъ обстоятельствахъ, онъ предлагалъ руку и сердце,— за то, что онъ объявляетъ о своемъ нежеланіи умножать страданіе въ мір, способствуя появленію на свтъ существъ, которыхъ не въ состояніи содержать? Франкъ чувствовалъ всю неопровержимую логичность этихъ разсужденій, но, къ несчастію, сдлалъ ошибку, предположивъ, что Айдможина видитъ ее такъ же ясно.

Потомъ онъ вздумалъ исправить неудобства своего положенія. Ожидая денегъ отъ дяди, онъ убдился, что его собственныхъ не можетъ хватить не только на женитьбу, но и на порядочное холостое житье. Всегда какъ-то выходило такъ, что когда онъ ршался на дв бараньи котлеты и полъ-пинты хереса, дло кончалось фазаномъ и шампанскимъ. Не одарить его способностью къ экономіи было, по его мннію, очень жестоко со стороны Провиднія. Итакъ, приходилось искать какого-нибудь средства поправить дло, объ Аймоджин не могло быть и рчи, а потому онъ счелъ этимъ средствомъ Гертруду Трингль и думалъ, что устроился окончательно,— не особенно, правда, пріятно, но такъ, что жить было все-таки возможно. Вдь отдалъ же сэръ Томасъ одну изъ своихъ дочерей и кучу денегъ такому человку, какъ Септимусъ Трафикъ, человку еще мене состоятельному, чмъ самъ онъ, Франкъ, и который казался ему несомннно мене джентльменомъ? Мсту въ Палат общинъ онъ не придавалъ никакого значенія. Въ Палат общинъ было много людей, съ которыми онъ не сталъ бы и говорить. Быть сыномъ новоиспеченнаго пэра было, по его мннію, не важно. Во всхъ отношеніяхъ, онъ считалъ себя партіей, боле выгодной, чмъ Септимусъ Трафикъ, а потому нимало не сомнвался въ успх, когда Гертруда съ матерью приняли его предложеніе. Затмъ онъ сталъ понемногу знакомиться съ двицей, которой намревался посвятить свою жизнь, и чмъ больше онъ съ ней знакомился, тмъ меньше она ему нравилась. И все-таки Франкъ упорствовалъ, охая про себя при мысли о тяжести, которую намревался взвалить себ на плечи. Затмъ послдовало освобожденіе: сэръ Томасъ объяснилъ ему, что денегъ никакихъ не будетъ, а двица сдлала дурацкое предложеніе, которое, по его мннію, давало ему полное право считать дло конченнымъ.

Теперь ему оставалось три дня на размышленіе. Для такой цли три дня, пожалуй, все равно, что три минуты. Ршенія принимаются обыкновенно только тогда, когда откладывать дале невозможно. Три дня проводятся большею частью не въ томъ, чтобы придти къ какому-нибудь ршенію, а въ томъ, чтобы его отсрочивать. Ни въ какомъ другомъ занятіи отсрочки не представляютъ такихъ соблазновъ, какъ въ размышленіи. Вотъ прошелъ и четвергъ, и пятница, и суббота, а Франкъ Гаустонъ все еще ни до чего не додумался, хотя ему казалось, что онъ думаетъ цлые дни. Въ субботу, пока онъ обдалъ въ клуб, ему подали письмо, написанное знакомымъ ему почеркомъ. Письмо это не много помогло его размышленіямъ.

Оно было отъ Гертруды Трингль, и намъ не за чмъ приводить его полностью. Гертруда сильно упрекала его въ легкомысліи, съ которымъ онъ бросилъ ее при первой невзгод. Дале говорилось, что, зная отца гораздо лучше, чмъ онъ его зналъ, она нимало не сомнвалась въ появленіи денегъ. Послдній параграфъ мы, впрочемъ, приведемъ: ‘Вчера папаша почти сдался. Я была очень больна, (степень болзни выражалась силою, съ которою были подчеркнуты эти слова), больна не на шутку, что ты легко поймешь, если когда-нибудь дйствительно любилъ меня. Я почти все время лежала въ постели, съ тхъ поръ какъ получила твое жестокое письмо. (Постель и жестокое были опять-таки крпко подчеркнуты). Папаша очень этимъ огорчился, и хотя самой мн онъ не сказалъ ничего, но мамаш сказалъ, что если я такъ принимаю это къ сердцу, онъ что-нибудь для насъ сдлаетъ.’ Письмо было длинно, но остальное было бы для читателя излишнимъ. Слдуетъ объяснить, однако, что молодая лэди сильно преувеличила слова матери, а мать сильно преувеличила слова сэра Томаса.

— Она просто безмозглая дура,— сказалъ сэръ Томасъ жен. Если будетъ слушаться и вести себя какъ слдуетъ, конечно, я впослдствіи что-нибудь для нея сдлаю.

Вотъ изъ чего выросло общаніе сдаться, сообщенное Гертрудой своему герою.

Такова была помощь, которую Франкъ Гаустонъ получилъ за субботнимъ обдомъ въ дл принятія имъ ршенія. Если эта барышня говорила правду, образъ жизни, къ которому онъ себя готовилъ, былъ все еще ему доступенъ, а онъ врилъ, что она говорила правду. Хотя сэръ Томасъ былъ очень настойчивъ въ своихъ отказахъ, опытъ жизни научалъ Франка думать, что суровость отцовъ никогда не можетъ устоять противъ упорства дочерей.

Если бы сама молодая лэди внушала ему хоть какую-нибудь нжность, онъ, конечно, не отказался бы отъ нея такъ легко. Но отказавшись отъ надежды на деньги сэра Томаса, онъ нашелъ въ этомъ и утшительную сторону. А теперь что же? Не взяться ли опять за молодую лэди и найти утшеніе въ ея деньгахъ? Если бы онъ ршился поступить такимъ образомъ, это должно было оказать весьма существенное вліяніе на предстоящій ему на слдующій день разговоръ съ Аймоджиной.

Онъ въ недоумніи пошелъ въ курильню, но тамъ размышлять оказалось совсмъ невозможно. Обсуждался великій вопросъ, касавшійся клубныхъ законовъ. Одинъ изъ членовъ что-то заявилъ. Онъ сказалъ, что видлъ другого за картами съ третьимъ. Тогда четвертый надлъ шляпу и весьма нелюбезно замтилъ, что заявленіе было неврно. Затмъ весьма нелюбезно вышелъ изъ комнаты и еще боле нелюбезно хлопнулъ дверью. Вопросъ заключался въ томъ, нарушилъ ли нелюбезный джентльменъ правила клуба, а если да,— что съ нимъ длать? ‘Неврно’ равняется ‘ложно’. ‘Ложно’, обращенное къ члену клуба, требуетъ или извиненія, или исключенія. Предосудительное слово было, конечно, употреблено въ защиту отсутствующаго лица, и на него можно, пожалуй, махнуть рукой, если бы говорившій не надлъ тотчасъ шляпу, не вышелъ и не хлопнулъ дверью. Нкоторые утверждали, что однимъ хлопаньемъ двери можно подчасъ обвинить человка во лжи. Однако ни одинъ клубъ не наказываетъ за надванье шляпъ, выходъ изъ комнатъ и хлопаніе дверями. Вопросъ былъ затруднительный и, занявъ у Франка все время до двухъ часовъ утра, совершенно отвлекъ его мысли и отъ Гертруды Трингль и отъ Аймоджины Досимеръ.

Въ воскресенье утромъ онъ всталъ не рано и не пошелъ въ церковь. Нелюбезный джентльменъ приходился ему пріятелемъ и онъ зналъ, что никакими доводами не заставишь его извиниться. Думалъ также, что господина No 3 очень могли дйствительно застать за карточной игрою съ No 2, такъ что хлопать дверями не было никакой законной причины. Вс эти подлежащіе разсмотрнію пункты сильно его занимали, до такой степени, что, садясь на извозчика, чтобы хать къ мистрессъ Досимеръ, она. пришелъ пока только къ одному почти заключенію, а именно тому, которое напрашивалась само собою при сравненіи двухъ молодыхъ лэди. Аймоджина была почти верхъ совершенства, а Гертруда настолько верхъ противоположнаго, насколько возможно имъ быть для двушки, обладавшей надлежащимъ числомъ глазъ на голов и носомъ между ними.

Тонъ ея письма казался ему отвратительнымъ. ‘Больна не на шутку, что ты вполн поймешь, если когда-нибудь дйствительно любилъ меня.’

Слащавая театральность этой выходки была ему необыкновенно противна. Все, что исходило отъ Аймоджины, было всегда искренно и прямодушно, внушалось ли оно гнвомъ или любовью. А между тмъ какая куча заботъ свалилась бы у него съ плечъ, заручись онъ тремя тысячами годового дохода!

— Итакъ, Трингль-pre не оцнилъ возможности имть такого зятя!— сказала Аймоджина, обмнявшись съ нимъ первыми привтствіями.

Привтствія были очень несложны — легкое пожатіе руки, нсколько вжливыхъ словъ, легкое наклоненіе головы, затмъ молодые люди услись поодаль другъ отъ друга, раздленные всмъ пространствомъ ковра передъ каминомъ, она — на диван, онъ — въ кресл.

— Нтъ,— сказалъ Франкъ. Это глупо съ его стороны, такъ какъ въ конц концовъ онъ, наврное, наткнется на человка, который будетъ хуже обращаться съ его дочерью и сдлаетъ худшее употребленіе изъ его денегъ.

— Вотъ именно. Можно только удивляться его глупости. И надежды больше никакой?

— Кое-какая есть.

— Да?

— Вчера вечеромъ я получилъ письмо отъ дамы моего сердца, она сообщаетъ мн, что очень больна и что болзнь ея сокрушаетъ ея отца. Отцы всегда въ конц концовъ сокрушаются.

— Такъ вы вернетесь, конечно?

— А вы что скажете?

— Съ своей точки зрнія или съ вашей?

— Съ точки зрнія благоразумнаго совтчика, на котораго можно положиться. Вы всегда были для меня такимъ совтчикомъ.

— Въ такомъ случа я бы уложила нкоторые пожитки, отправилась въ Мерль-Паркъ и объявила, что вопреки всмъ запретамъ, когда-либо исходившимъ изъ устъ отцовъ, не могу находиться въ отсутствіи, зная, что моя Гертруда нездорова.

— И дали ли бы вамъ возможность прижать къ груди новую кузину?

— Если вамъ придется выносить ее всю жизнь, почему бы мн ее не вынести часокъ другой, изрдка?

— Почему бы, въ самомъ дл? Знаете ли что, Аймоджина? Все это выношеніе и невыношеніе,— даже жизнь или не жизнь — въ сущности просто дло фантазіи. Кто знаетъ, можетъ быть, по прошествіи многихъ лтъ она будетъ даже красиве васъ.

— Конечно.

— И у нея будетъ боле чего сказать?

— Гораздо боле такого, что интересно будетъ послушать.

— И будетъ вести себя въ качеств матери семейства совершенно съ такимъ же достоинствомъ?

— Не сомнваюсь, что она превзошла бы меня во всхъ этихъ отношеніяхъ.

— Что она была бы послушне васъ, это ужъ наврное.

— Или оказалась бы ужъ очень непослушной.

— И потомъ, она можетъ доставить мн и моимъ дтямъ вс удобства жизни.

— Что и составляетъ, очевидно, единственное основаніе, на которомъ можно избрать себ жену.

— Слдовательно… сказалъ онъ и остановился.

— Слдовательно, колебаться нечего.

— Хотя я ненавижу ее,— сказалъ онъ съ яростью сжимая кулаки,— ненавижу всми силами своей души, все-таки вы думаете, что колебаться нечего?

— Это, Франкъ, выраженія сильныя и глупыя.

— И хотя люблю васъ такъ, что когда вижу ее,— воспоминаніе о васъ длается для меня пыткой?

— Такія выраженія еще боле сильны и еще боле глупы.

— Да нтъ же, нтъ, разъ я ршилъ наконецъ, что никогда, по доброй вол, не увижусь боле съ миссъ Трингль.

Тутъ онъ всталъ и, пройдя коверъ, наклонился надъ нею, какъ бы ожидая, что она что-нибудь скажетъ. Но она подняла къ голов об руки и, отодвинувъ ими волосы со лба, смотрла на него, какъ будто ждала дальнйшаго.

— Да нтъ же, нтъ,— продолжалъ онъ,— разъ я ршилъ, что ничто никогда не заставитъ меня отказаться отъ вашей любви, если на нее есть еще какая-нибудь надежда.

— О Франкъ,— сказала она,— какъ низко съ моей стороны быть существомъ, послушнымъ свистку такого хозяина, какъ вы.

— Но вы послушны?

— Вамъ это достаточно извстно. У меня не было Гертруды, которая заставила бы меня колебаться, изъ-за любви ли къ себ, или изъ-за любви къ своимъ деньгамъ. Каковы бы вы ни были — благородны или низки, вы единственный человкъ, съ которымъ я вынесу жизнь, для котораго вынесла бы и смерть. Конечно, я и не ожидала, чтобы вы любили меня такъ же, какъ я васъ. Разв это возможно. Вдь вы мужчина, а я только женщина!

Тутъ онъ попытался, было, ссть рядомъ съ нею на диванъ, но она тихонько отстранила его и указала на кресло, въ которомъ онъ сидлъ прежде.

— Оставайтесь тамъ, Франкъ,— сказала она,— чтобы мы могли смотрть въ лицо другъ другу и говорить серіозно. Неужели все-таки кончится тмъ, что я загублю вашу жизнь?

— Никакой въ этомъ не будетъ гибели.

— Будетъ, если мы женимся теперь. Хотите, я скажу вамъ, какъ я всего боле желала бы теперь устроиться?

— Въ какомъ-нибудь маленькомъ городк за границей?

— О Боже мой, вовсе нтъ. Я бы не привязала васъ ни къ какому мсту. Если бы я могла остаться какъ теперь, но знала бы, что вы ни на комъ не собираетесь жениться, была бы уврена, что связана съ вами, хотя намъ никогда не суждено стать мужемъ и женою,— я была бы если не счастлива, то довольна.

— Это — перспектива непривлекательная.

— Не привлекательная, но не отвратительная, какъ та другая. Не привлекательная, но не ужасная, какъ было бы постоянное сознаніе, что я обрекла васъ на бдность. Я настолько эгоистка, Франкъ, что отказаться отъ вашей любви для меня невыносимо, но не настолько эгоистка, чтобы купить ее цною вашего благоденствія. Вы согласны?

— Согласенъ на что?— спросилъ онъ почти съ гнвомъ.

— Останемся попрежнему. Только общайте, что разъ вы не можете жениться на мн, то не женитесь ни на комъ другомъ. Мн нечего и общать вамъ, что я не выйду за другого.

Онъ сидлъ, глядя на нее хмурымъ взоромъ, а она, обими руками отодвигая волосы со лба, съ волненіемъ смотрла ему въ лицо.

— Если этого будетъ довольно для васъ,— сказала она,— будетъ довольно и для меня.

— Нтъ, чертъ возьми!

— Франкъ!

— Для меня этого, ужъ конечно, не будетъ довольно! Я не приму никакого участія въ такомъ гнусномъ договор!

— Гнусномъ!

— Да, гнусномъ. То же самое сказалъ бы и всякій на моемъ мст, и всякая женщина, если бы говорила откровенно.

— Въ такомъ случа, милостивый государь, будьте такъ добры, сообщите, какъ вы-то предлагаете поступить. Я уже внесла предложеніе съ своей стороны, и худо ли оно, хорошо ли, надялась, что вы примете его, по крайней мр, вжливо.

Но пока она говорила такимъ образомъ, глаза ея свтились радостнымъ оживленіемъ, какого онъ не видалъ въ нихъ, съ тхъ поръ какъ впервые произнесъ при ней имя Гертруды.

— Да,— сказалъ онъ,— вы сдлали свое предложеніе, и теперь я, по справедливости, долженъ сдлать свое. Да я уже по настоящему и сдлалъ его, заговоривъ о маленькомъ мстечк за границей. Будь оно за границей или дома, и какого угодно рода, разъ вы будете тамъ и я съ вами — съ меня этого довольно. Таково мое предложеніе, а если оно не будетъ принято, я вернусь къ миссъ Трингль и великолпіямъ Ломбардъ-Стрита.

— Франкъ…— сказала она.

Затмъ, ране, чмъ она успла что-либо прибавить, онъ уже всталъ, и она очутилась въ его объятіяхъ.

— Франки,— продолжала она, отстраняясь отъ его поцлуевъ,— какъ невозможно для меня не слушаться васъ во всемъ! Я знаю, знаю, что соглашаюсь на то, въ чемъ вы когда-нибудь раскаетесь.

— Нтъ, клянусь Богомъ!— сказалъ онъ. Я сталъ совсмъ другимъ человкомъ.

— Нельзя сразу стать другимъ человкомъ. Вы находитесь подъ вліяніемъ чувства, но природа ваша все та же. Франкъ, я была бы такъ счастлива въ эту минуту, если бы могла закрыть глаза на эту картину вашей будущности, которая рисуется въ моемъ воображеніи. Ваша любовь, ваши великодушныя слова, выраженіе вашихъ милыхъ глазъ — все это теперь доставляетъ мн то же наслажденіе, какое доставляло, когда я была ребенкомъ, и вы наполняли мою душу гордостью, говоря, что ваше сердце принадлежитъ мн. Если бы я только могла на свобод радоваться возврату вашего чувства.

— Это не возвратъ,— сказалъ онъ. Чувства мои никогда не мнялись, ни на одну минуту.

— Ну, такъ этимъ невозбраннымъ выраженіямъ вашихъ чувствъ. Если бы я могла закрыть глаза на будущее! Не требуйте назначенія слишкомъ короткаго срока,— никакой періодъ моей жизни не сравнится для меня съ настоящимъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Можетъ быть, я вамъ почему-нибудь мшаю?— спросила мистрессъ Досимеръ, отворяя дверь приблизительно черезъ часъ и заставая приведенный выше разговоръ все еще не оконченнымъ.

— Что до меня касается,— нисколько,— сказалъ Франкъ. Мы толковали кое-о чемъ, и можемъ повторить все это въ вашемъ присутствіи, если Аймоджина помнитъ, о чемъ шла рчь.

— Помню каждое слово,— сказала Аймоджина, но едва ли повторю.

— Думаю, что все было въ порядк вещей,— сказала мистрессъ Досимеръ: опять старая исторія, которая происходила между вами уже раза четыре или пять. Принявъ въ соображеніе вс обстоятельства, какъ вы думаете, слдуетъ ли мн васъ поздравлять?

— Я не прошу никакихъ поздравленій,— сказала Аймоджина.

— А меня вы смло можете поздравить,— сказалъ Франкъ.

Затмъ разговоръ пошелъ вяло, и влюбленный счастливецъ вырвался изъ дома на улицу. Очутившись на улиц, онъ нашелъ, что подумать было о чемъ. Теперь уже ршеніе его несомннно принято, и принято такимъ образомъ, что отступленіе совершенно невозможно. Вс его теоріи ниспровергнуты и развяны по втру самымъ постыднымъ образомъ.

‘Маленькому городку за границей’, или еще гд-нибудь, предстояло осуществиться непремнно. Онъ почти побдилъ ее. Ему почти удалось отдлаться отъ своей и ея любви посредствомъ легкой, игривой насмшки и нсколькихъ умныхъ съ виду фразъ, на которыя она въ ту минуту не сумла отвтить, но теперь она одержала надъ нимъ блестящую побду посредствомъ полной искренности своей любви.

XX.
Еще дуэль.

Въ это воскресенье посл полудня Франкъ Гаустонъ сдлался другимъ человкомъ. Читатель не долженъ заключать изъ этого, будто я утверждаю, что Франкъ бросилъ вс свои слабости и облекся въ блестящую стальную броню, непроницаемую ни для какихъ искушеній, какія могли бы ему встртиться во всей его послдующей жизни. Такое вооруженіе нельзя достать въ одну минуту, опасаюсь даже, что для полученія брони, вполн безукоризненной во всхъ отношеніяхъ, нужно приняться за ея изготовленіе въ возраст боле раннемъ, чмъ это сдлалъ Франкъ.

Но все-таки онъ пообдалъ въ тотъ день двумя бараньими котлетами и подкрпилъ свои силы только полъ-пинтой хереса. То было великое начало. Во весь вечеръ его ни на минуту не могли заставить присоединиться къ одной изъ клубныхъ сходокъ, обсуждавшихъ серіозное затрудненіе съ несговорчивымъ джентльменомъ.

— Мн кажется, онъ и въ самомъ дл, должно быть, собирается жениться,— сказалъ одинъ изъ клубныхъ мудрецовъ, когда рчь зашла о странномъ поведеніи Гаустона.

Франкъ былъ дйствительно очень благонравенъ, такъ благонравенъ, что оставилъ курильню, молча выкуривъ всего одну сигару, и сейчасъ же ушелъ, чтобы побродить по улицамъ въ уединеніи и задумчивости. Ночь была ясная и морозная, и, застегивая пальто, онъ чувствовалъ, что сухой холодный воздухъ будетъ ему полезенъ и поможетъ ему размышлять. Итакъ, судьба его была ршена безповоротно, и ему предстоялъ тотъ самый образъ жизни, который онъ такъ часто называлъ наиболе для себя неподходящимъ. И всегда полныя колыбели и почти пустая шкатулка! И все это онъ устроилъ самъ. Она, Аймоджина, предлагала иное ршеніе, такое, которое избавило бы его, по крайней мр, отъ этого. Но онъ положительно не могъ согласиться, когда Аймоджина сама предложила ему планъ, столь жестокій по отношенію къ ней же. Все это теперь уже скоро нужно будетъ сдлать. Она просила отсрочить свадьбу, но даже эта просьба съ ея стороны вынуждала его настаивать на обратномъ. Нтъ, лучше думать, что это будетъ завтра или черезъ такое малое количество завтрашнихъ дней, которое все равно но составитъ никакой существенной разницы.

‘Нтъ, теперь ужъ возвратъ невозможенъ!’ повторялъ онъ себ, стараясь изготовить броню для собственнаго употребленія. Пожалуй, лучше всего будетъ По,— или, можетъ быть, какой-нибудь маленькій городишко въ Бретани. Дрезденъ не годится: въ Дрезден было бы общество, а ему, конечно, придется отказаться отъ всякой мысли объ обществ. Онъ охотно похалъ бы въ Римъ, но въ Рим слишкомъ дорого, и къ тому же римскимъ жителямъ приходится вызжать изъ города мсяца на три, на четыре ежегодно. Съ женою и многочисленной семьею,— въ многочисленной семь онъ не сомнвался ни минуты,— ему нельзя будетъ позволять себ подобныхъ развлеченій. Помнилось, онъ слышалъ гд-то, что самыя необходимыя удобства жизни можно добыть очень дешево въ Западной Ирландіи, а то такъ и совсмъ нельзя добыть, что сводится къ тому же. Можетъ быть, его дтскую удобно было бы помстить въ Кастльбар. Въ Кастльбар длать совсмъ нечего, не найдется никакихъ развлеченій для такого человка, какъ онъ самъ, никакихъ подходящихъ пріятельницъ для Аймоджины. Но о развлеченіяхъ для себя и пріятельницахъ для Аймоджины, конечно, не должно было быть и рчи. Можетъ быть, думалъ онъ, можно будетъ заняться немного садоводствомъ,— полезнымъ садоводствомъ, свеклой, отнюдь не розами, пока Аймоджина будетъ работать въ дтской. Приняться разв тотчасъ, и прежде всего купить дв-три дюжины трубокъ, потому что табакъ вдь несравненно дешевле сигаръ, онъ зналъ одну лавку, гд можно было достать самыя изящныя пнковыя трубки новйшихъ фасоновъ, которыя знатоки признавали прекрасными. Но По или Кастльбаръ, трубки или совсмъ никакого табаку въ видахъ экономіи,— вопросъ былъ для него во всякомъ случа ршенъ. Ложась спать, онъ нсколько гордился своимъ благородствомъ и думалъ отвчать на послднее письмо Гертруды весьма кратко и опредленно.

Его ожидало много маленькихъ невзгодъ. Въ понедльникъ онъ всталъ рано, думая, что въ качеств семейнаго человка придется къ этому привыкать. Перебудораживъ весь домъ и почти сведя съ ума собственнаго лакея требованіемъ завтрака совершенно въ неуказанный часъ, онъ увидлъ, что длать ему нечего. Была, правда, головка Аймоджины, для которой она позировала только одинъ разъ и надъ которой онъ нсколько разъ работалъ по памяти, въ виду ея отказа отъ дальнйшихъ сеансовъ, онъ подумалъ было, что теперь самое время заняться ею. Но искусство доставляло ему только лишнія траты. Теперь онъ будетъ уже не въ состояніи покупать себ краски, кисти и холстъ, а потому отвернулъ недоконченную головку на мольберт. Затмъ вынулъ банковую книжку, кучку счетовъ и нсколько исписанныхъ клочковъ разлинованной бумаги и принялся сводить счеты. Такое поведеніе доказывало во всякомъ случа полную добросовстность его намреній. Но не усплъ онъ еще разобраться въ своихъ цифрахъ, какъ былъ прерванъ появленіемъ письма, которое совершенно отвлекло его вниманіе. Письмо было отъ Мэдбэри Досимера и заключалось въ слдующемъ:

‘Любезный Гаустонъ,

‘Я нахожу, само собою разумется, что ты и Аймоджина — дураки. Она сообщила мн, что произошло вчера, и я сказалъ ей то же, что говорю теб. Помшать этому я не могу, но ты знаешь такъ же хорошо, какъ и я, что прожить вдвоемъ на проценты съ тысячи шестисотъ фунтовъ вы не можете. Когда ты расплатишься съ долгами, вроятно, не останется даже и этого. Вы вдь ршили между собою, что все это слдуетъ кончить, и если бы я думалъ, что что-нибудь такое можетъ между вами возобновиться, я бы запретилъ пускать тебя въ домъ. Что толку двумъ такимъ людямъ, какъ вы, обрекать себя на вчное несчастіе ради удовлетворенія минутной, романтической прихоти? По-моему, это просто гадко. Такъ я сказалъ Аймоджин и такъ говорю теб. Ты такъ часто мнялъ свои намренія, что можешь перемнить ихъ еще разъ. Аймоджина наврное этого ожидаетъ. Мн просто не врится, чтобы ты въ самомъ дл корчилъ изъ себя какого-то Донъ-Кихота. Во всякомъ случа я исполнилъ свою обязанность. Аймоджина уже въ такомъ возраст, что можетъ сама о себ позаботиться, но пока она живетъ у меня въ качеств моей сестры, я буду говорить ей, что думаю, и пока она не сдлается твоей женой,— чего, надюсь, никогда не будетъ,— буду говорить то же и теб.

Твой
Мэдбэри Досимеръ.’

— Всегда былъ сухой и безсердечный малый,— сказалъ себ Франкъ.

Затмъ отложилъ письмо въ кучу другихъ, ршивъ, что оно не требуетъ отвта.

Онъ въ тотъ же день отправился къ Досимерамъ, пошелъ къ нимъ и во вторникъ, но ему ни разу не удалось видть Аймоджину. Это было ему очень тяжело, такъ какъ общество ея попрежнему доставляло ему наслажденіе, хотя жениться на ней казалось, пожалуй, не совсмъ разумнымъ. Въ среду утромъ онъ получилъ записку, въ которой Аймоджина просила его не являться пока, такъ какъ Мэдбэри вздумалось придти въ дурное настроеніе духа. Затмъ стояло нсколько медовыхъ словъ. ‘Вы знаете, конечно, что никакія его слова ничего измнить не могутъ. Я слишкомъ счастлива, чтобы допустить какую-нибудь перемну, не отъ васъ исходящую.’ Онъ почувствовалъ всю сладость этого меда и ршилъ, что дурное настроеніе Мэдбэри Досимера нимало его не касается.

Но въ среду пришло еще письмо, которое заставитъ насъ снова вернуться въ Мерль-Паркъ. Отъ мистрессъ Дозетъ получился отвтъ, совершенно неблагопріятный предполагаемому обмну племянницъ. ‘Такъ какъ Эйаля этого не хочетъ, то, конечно, сдлать ничего нельзя’,— въ такой форм ршеніе сообщалось теткою Дозетъ. Тетк Трингль оно показалось нелпымъ. Благодтельствовать дтямъ покойной сестры, мистрессъ Дормеръ, было, положимъ, похвально, но всякій, однако, согласится, что нищимъ не подъ стать привередничать. ‘Такъ какъ Эйаля этого не хочетъ.’ Почему бы Эйал этого не хотть? Ну не дура ли эта Эйаля, если она не хочетъ? Почему бы не заставить Эйалю слушаться, хочетъ она или не хочетъ? Таковы были негодующіе вопросы, которыми лэди Трингль осыпала мужа. Молодыя лэди вообще начали надодать ему нестерпимо,— и собственныя дочери и двочки Дормеръ. ‘Куча безмозглыхъ дураковъ’, говорилъ онъ, ‘и хуже всхъ — Томъ.’ Съ этими словами онъ полетлъ въ Лондонъ искать утшенія у милліоновъ.

Письмо мистрессъ Дозетъ пришло въ Мерль-Паркъ во вторникъ. Гертруда, въ точности высчитавъ, сколько времени ходитъ почта, надялась въ тотъ день получить отъ Франка отвтъ на свое послднее посланіе, которое написала, повидимому, съ постели, гд лежала больная, но которому въ дйствительности предшествовало маленькое таинственное посщеніе кладовой, посл обда прислуги, въ воскресенье утромъ. Это было бы возможно и показало бы очаровательное рвеніе со стороны жениха, на которое она, впрочемъ, почти не смла и надяться. Съ нетерпніемъ ожидала она писемъ въ понедльникъ утромъ, но ожидала напрасно. Во вторникъ она была настолько уврена, что несмотря на болзнь смогла собственноручно открыть почтовый мшокъ, но писемъ ей не было. Тутъ она отправила посланіе, достигшее до Франка въ среду утромъ, посл чего тотчасъ опять залегла въ постель съ такими осложненными недугами, что хромую кобылу тотчасъ послали въ Гастингсъ за докторомъ.

— Всего лучше для нея было бы немножко рису,— сказалъ докторъ.

— Но бдняжка ничего не кушаетъ, буквально ничего,— сказала лэди Трингль, боявшаяся за свое дтище.

Тогда докторъ прибавилъ, что не дурно бы еще дать ей арроуруту или саго, но больше ничего не прописалъ. Лэди Трингль пришла въ ужасъ отъ такого невжества и подумала, ужъ не послать ли въ Лондонъ за какой-нибудь знаменитостью. Докторъ раскланялся и ршилъ въ душ, что лэди Трингль — дура. Но такъ какъ онъ былъ человкъ добросовстный и мягкосердечный, то, уходя изъ дома, постарался изловить Тома.

— Здоровье вашей сестры вообще хорошо?— спросилъ онъ.

Томъ отвчалъ утвердительно: насколько ему было извстно, Гертруда крпка какъ лошадь.

— Кушаетъ исправно?— спросилъ докторъ.

Томъ, видавшій иногда свою семью за завтракомъ, описалъ обычные подвиги сестры.

— Это славная, здоровая двушка,— замтилъ докторъ.

Томъ съ братской готовностью подтвердилъ второй эпитетъ, но на первый не обратилъ вниманія, найдя его излишнимъ.

— Теперь я объясню вамъ, въ чемъ дло,— сказалъ докторъ. Конечно, я вовсе не желаю разспрашивать ни о какихъ семейныхъ тайнахъ.

— Отецъ, знаете ли,— сказалъ Томъ,— не соглашается выдать ее за человка, съ которымъ она помолвлена.

— Такъ вотъ въ чемъ дло! Я такъ и думалъ, что есть какая-нибудь непріятность, но мн не хотлось разспрашивать. Ваша матушка пугается напрасно, и я не желалъ ее тревожить. Сестрица ваша очень много кушаетъ?

— Она не приходитъ къ столу и ей ничего не приносятъ въ ея комнату.

— Какъ-нибудь да кушаетъ. Могу сказать это наврное. Пульсъ у нея полный и руки сильныя. Можетъ быть, ходитъ въ кухню? Прикажите приготовлять для нея маленькій подносикъ съ чмъ-нибудь получше. Она, наврное, его найдетъ, и посл двухъ-трехъ разъ пойметъ, что ее накрыли. Если лэди Трингль пошлетъ за лондонскимъ врачемъ, вы, можетъ быть, найдете случай сообщить ему, что я совтовалъ. Матушк не за чмъ это знать.

Это происходило во вторникъ, а въ среду утромъ Гертруда узнала, что тайна ея извстна, по крайней мр, Тому и доктору.

— Я теб нарочно приберегъ крылышко,— сказалъ Томъ,— за обдомъ я самъ ихъ разрзывалъ.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ засады въ кухн, куда скрылся около полуночи, и засталъ Гертруду у шкапа съ състными припасами. Она страшно закричала, но къ дом, къ счастію, ее никто не услышалъ.

— Ты не скажешь мамаш, Томъ, не скажешь?

Томъ общалъ не говорить, подъ тмъ условіемъ, что она на слдующее утро сойдетъ къ завтраку, и лондонскій докторъ былъ такимъ образомъ избавленъ отъ путешествія.

А между тмъ Гертруда послала второе письмо Франку, а лэди Трингль раздирательное письмо мужу:

‘Бдная Гертруда въ очень плохомъ состояніи. Если когда-нибудь существонала двушка, сердце которой дйствительно разбито любовью, такъ эта двушка — она. Я не думала, чтобы она была способна питать къ кому-нибудь такую страшную привязанность. Но-моему, ты могъ бы уступить, разъ дло идетъ о жизни и смерти. Противъ мистера Гаустона нтъ въ сущности ничего особеннаго.’

Читая это, сэръ Томасъ сталъ нсколько колебаться. До сихъ поръ онъ склоненъ былъ раздлять мнніе Розалинды, что ‘люди умираютъ отъ времени до времени и черви съдаютъ ихъ, но не изъ-за любви’. А теперь не зналъ, что и думать. Тутъ этотъ Томъ въ положеніи, несомннно печальномъ, а теперь еще Гертруда дошла до того, опять-таки изъ-за одной только любви, что отказывается правильно завтракать и обдать! Неужели свтъ дошелъ до того, что отцу приходится или отдавать дочь и большое состояніе первому попавшемуся вертопраху или отвчать за ея жизнь? Неужели Августа зачахла и умерла бы, если бы ей не позволили выдти за Трафика? Неужели Люси начнетъ чахнуть и умретъ, если не дать денегъ ея скульптору? Въ конц концовъ милліоны доставляли сэру Томасу мене хлопотъ, чмъ дти. По отношенію къ Гертруд онъ начиналъ уже думать, что, пожалуй, лучше будетъ уступить, лишь бы отдлаться отъ всхъ этихъ непріятностей.

Нужно признаться, что при полученіи письма отъ молодой лэди Франкъ Гаустонъ оказался мене мягкосердеченъ, чмъ ея отецъ. Письмо было, или должно было быть, раздирательное.

‘Жестокій,

‘Ты, должно быть, получилъ мое послднее письмо, и хотя я говорила теб, что больна, почти при смерти, не обратилъ на это вниманія! Прошло уже три почты, а отъ тебя хоть бы слово! Въ своемъ послднемъ письм ты былъ такъ малодушенъ, что говорилъ о намреніи все это бросить, только потому, что папаша не согласился сразу на все, чего ты желалъ! Знаешь ли ты, что значить овладть сердцемъ двушки? Или ты въ самомъ дл, какъ говоритъ Августа, думаешь только о деньгахъ? Если да, скажи тотчасъ и дай мн умереть. Я уже и безъ того такъ больна, что не могу проглотить ни одного куска и едва въ силахъ писать это письмо.

‘Но я не могу дйствительно врить тому, что говоритъ Августа, хотя, можетъ быть, оно и справедливо относительно мистера Трафика. Можетъ быть, ты не былъ въ своемъ клуб и не получилъ моего прошлаго письма. А, можетъ быть, и самъ боленъ. Въ такомъ случа, какъ бы я желала пріхать и ходить за тобой, хотя въ сущности и сама такъ больна, что едва могу встать съ постели!

‘Какъ бы то ни было, пожалуйста, напиши тотчасъ, и, пожалуйста, прізжай! Мамаша, повидимому, думаетъ, что папаша согласится, потому что я такъ больна. Если такъ, я сочту свою болзнь величайшимъ на свт благополучіемъ. Врь, милый Франкъ, въ неизмнную преданность любящей тебя

Гертруды.’

Франкъ Гаустонъ былъ мене наивенъ, чмъ сэръ Томасъ, и не очень-то поврилъ въ болзнь молодой двицы. Молодая двица, очевидно, была вполн способна надуть отца и мать и несомннно весьма охотно надула бы и его самого, если бы этимъ можно было чего-нибудь добиться. Но будь она здорова или больна, онъ, все равно, не могъ предложить ей никакого утшенія. Тмъ не мене нужно было что-нибудь отвтить и съ весьма смущеннымъ сердцемъ онъ написалъ слдующее:

‘Любезная миссъ Трингль,

‘Я несказанно огорченъ необходимостью снова объяснять вамъ, что не могу доле снискивать честь полученія вашей руки, вопреки желанію вашего батюшки и посл его неоднократныхъ и ршительныхъ отказовъ. Намъ столь очевидно невозможно было жениться противъ его воли, что объ этомъ нечего теперь и говорить. Но, принявъ въ соображеніе вс стороны дла, долженъ сказать вамъ, что считаю нашу помолвку окончательно боле не существующей. Употребивъ въ этомъ случа выраженія сколько-нибудь неопредленныя, я считалъ бы, что причиняю вамъ вредъ.

‘Очень сожалю, что вы нездоровы, и надюсь, что вы скоро поправитесь.

Преданный вамъ
Франкъ Гаустонъ.’

На слдующее утро Гертруда, все еще лежа въ постели, гд получила письмо, послала за братомъ. Не можетъ ли Томъ придти къ ней? Томъ явился на зовъ и слъ на постель, когда Гертруда таинственнымъ тономъ сообщила ему, что иметъ до него большую просьбу.

— Томъ,— сказала она,— человкъ этотъ поступилъ со мною ужасно коварно и низко.

— Какой человкъ?

— Какой человкъ? Конечно, Франкъ Гаустонъ. Никогда не было никакого другого человка. Посл всего, что тутъ говорилось и длалось, онъ намренъ просто-на-просто бросить меня.

— Родитель-то, кажется, самъ его бросилъ,— сказалъ Томъ.

— Это ничего не значитъ. Родитель, конечно, сдался бы, а если и нтъ, это не его дло. Разъ я дала ему слово, онъ долженъ былъ идти до конца. А по-твоему?

— Пожалуй, что такъ,— сказалъ Томъ нершительно.

— Конечно, такъ. Что жъ посл этого значитъ слово? Ну, такъ вотъ что теб нужно сдлать! Ступай въ Лондонъ и отыщи его. Лучше захвати съ собой палку и спроси его, что онъ намренъ длать?

— А если онъ скажетъ, что не намренъ ничего?

— Тогда, Томъ, вызови его на дуэль. Это именно такой случай, когда братъ обязанъ длать подобныя вещи для сестры. Когда ты его вызовешь, онъ, вроятно, обойдется и все будетъ хорошо.

Такая перспектива вовсе не нравилась Тому. Онъ имлъ уже на рукахъ одну дуэль, въ собственныхъ интересахъ, и вышелъ изъ нея не совсмъ побдоносно. Бывали минуты, когда онъ чувствовалъ, что будетъ, наконецъ, вынужденъ употребить насиліе по отношенію къ полковнику Стоббсу. Онъ зналъ наврное, что это навлечетъ на него огромныя непріятности, но все же ему казалось боле чмъ вроятнымъ, что онъ не устоитъ въ борьб со своими оскорбленными чувствами. Вторая ссора была совершенно излишнею.

— Все это вздоръ, Гертруда,— сказалъ онъ,— ничего подобнаго я не сдлаю.

— Не сдлаешь?

— Конечно, нтъ. Это было бы нелпо. Спроси хоть Септимуса, и онъ теб скажетъ то же самое.

— Септимуса! Очень мн нужно!

— Я, во всякомъ случа, отказываюсь. Теперь никто не вызываетъ другъ, друга на дуэль. Я знаю, какъ нужно поступать въ подобныхъ случаяхъ, и такое вмшательство было бы совершенно неприлично.

— Коли такъ, Томъ,— сказала Гертруда, приподнимаясь на постели и оглядываясь на него,— я никогда больше не назову тебя братомъ!

XXI.
Еще разъ.

— Вамъ, вроятно, извстно, сэръ, что молодая лэди не находится въ настоящее время на моемъ попеченіи.

Такъ говорилъ сэръ Томасъ, сидя въ Ломбардъ-Стритской контор и отвчая на просьбу капитана Бетсби отдать ему руку Эйали.

Капитанъ Бетсби очень смло вошелъ во внутренніе апартаменты великаго человка и сдлалъ предложеніе въ краткихъ и дловыхъ выраженіяхъ. Онъ сообщилъ, что иметъ средства, весьма достаточныя, и готовъ приличнымъ образомъ обезпечить молодую двицу. Если нужно, онъ возьметъ ее безъ всякаго приданаго, но, какъ въ виду ея собственнаго, такъ и его удобства, было бы, конечно, не лишнее получить сколько-нибудь денегъ. Это онъ прибавилъ, наслышавшись о громадномъ богатств дяди и узнавъ, что если въ настоящее время Эйаля и не находилась боле на дядиномъ попеченіи, то она находилась на немъ очень недавно.

Сэръ Томасъ выслушалъ его терпливо и далъ ему приведенный выше отвтъ.

— Конечно, сэръ Томасъ, я объ этомъ слышалъ. Но прежде она была же на вашемъ попеченіи, и вы все же ей дядя.

— Да, я ей дядя.

— Когда со мной такъ дурно поступили въ Кингсбюри-Крессент, я ршилъ обратиться къ вамъ. Джентльмену, который является съ честнымъ предложеніемъ, и предложеніемъ очень щедрымъ, въ чемъ вы сами могли убдиться,— нельзя отказывать въ свиданіи съ молодою двицей. Не годится. Если бы я не былъ съ нею знакомъ,— дло другое. Но я прожилъ десять дней въ одномъ дом съ нею. Конечно, мн слдовало разршить свиданіе съ нею. Какъ по-вашему, сэръ Томасъ?

— Я не имю къ ней никакого отношенія,— сказалъ сэръ Томасъ,— то-есть что касается власти.

Тмъ не мене, прежде чмъ капитанъ Бетсби ушелъ отъ него, онъ сдлался съ нимъ любезенъ и хотя не давалъ никакихъ прямыхъ общаній, призналъ, что предложеніе разумно.

Въ сущности, Эйаля начала надодать ему, и онъ былъ бы радъ найти ей подходящаго мужа и отдлаться отъ нея по отношенію къ Тому. Онъ очень охотно соглашался на ея бракъ съ Томомъ, если бы такой бракъ былъ возможенъ, но начиналъ убждаться въ его невозможности. Онъ снова предлагалъ отворить ей двери своего дома со всею его роскошью, но она не пожелала въ нихъ войти. Жена говорила ему, что если Эйалю взять назадъ на мсто Люси, она наврно сдастся. Но Эйаля не позволяла взять себя назадъ. А Томъ между тмъ былъ плохъ попрежнему. Разъ Эйаля уже была бы замужемъ, Томъ ухалъ бы путешествовать и вернулся бы, по всмъ вроятіямъ, въ здравомъ ум. Сэръ Томасъ подумалъ, что слдуетъ навести справки объ этомъ капитан и посмотрть, нельзя ли устроить свадьбу. Мистрессъ Дозетъ, говорилъ онъ себ, женщина черствая и сухая и никогда не выдастъ замужъ Эйалю, если не будетъ допускать въ домъ такихъ жениховъ, какъ капитанъ Бетсби. Онъ навелъ справки, и не прошло еще недли, какъ ршилъ, что если Эйаля сдлается мистрессъ Бетсби, этимъ, вроятно, уладится хотя одно изъ его затрудненій.

Но дорог въ Мерль-Паркъ сэръ Томасъ обдумалъ планъ. Прежде всего надо было сказать Тому, что у Эйали столько же жениховъ, какъ у Пенелопы, что теперь явился такой, который, вроятно, будетъ имть успхъ. Но когда сэръ Томасъ пріхалъ домой, Тома тамъ не оказалось. Тому пришла внезапная фантазія създить въ Лондонъ.

— Онъ какъ будто совсмъ перемнился,— сказала лэди Трингль.

— Надюсь, что по отношенію къ этой глупой двчонк перемнился къ лучшему.

Лэди Трингль не могла сказать утвердительно, чтобы по отношенію къ двчонк произошла какая-нибудь перемна къ лучшему, но какая-то произошла. Томъ, по ея словамъ, совсмъ ‘развострился’, объявилъ, что онъ не намренъ доле выносить такого положенія, уложилъ три-четыре портманто и веллъ везти себя на ближайшую станцію къ утреннему позду въ Лондонъ.

— А что жъ онъ будетъ длать въ Лондон?— спросилъ сэръ Томасъ.

Лэди Трингль не имла объ этомъ никакого понятія, но предполагала, что это что-нибудь особенное и имвшее отношеніе къ Эйал.

— Онъ оселъ,— сказалъ отецъ.

— Ты всегда говоришь, что онъ оселъ,— сказала мать жалобно.

— Конечно, говорю. Что жъ еще можно о немъ сказать?

Онъ продолжалъ дале и развилъ свой планъ. Эйалю надо пригласить на недлю въ Мерль-Паркъ — ровно на недлю,— и сказать ей, что Тома тамъ въ это время наврное не будетъ. А между тмъ пригласить тоже и капитана Бетсби. Затмъ послдовало объясненіе, что такое капитанъ Бетсби и какія онъ иметъ стремленія. Тому слдовало какъ-нибудь помочь и, по словамъ сэра Томаса, это былъ самый лучшій способъ. Лэди Трингль что-то ворчала про-себя, выслушивая приказаніе, и горевала за сына, тмъ не мене согласилась,— какъ и всегда соглашалась,— на предложеніе мужа.

Теперь мы послдуемъ за Томомъ въ Лондонъ. Терпливый читатель, можетъ быть, понялъ его душевное состояніе, когда, во время самыхъ острыхъ своихъ страданій, онъ предавался Фаддлю и шампанскому. Такимъ путемъ онъ навлекъ на себя позоръ и непріятности и вполн это сознавалъ. Попалъ въ руки полиціи и все время, не переставая, страдалъ головной болью и тошнотой. Затмъ послдовалъ нелпый вызовъ полковнику Стоббсу, и глупость этого вызова была объяснена ему вполн наглядно тмъ самымъ письмомъ, которое написалъ ему соперникъ. У бднаго малаго было достаточно здраваго смысла, чтобы понять, что разбирательство въ полиціи, тюрьма, Фаддль и оргіи у Боливіа, вызовъ и полученный на него отвтъ,— все это было для него одинаково позорно. Затмъ наступила реакція, и онъ провелъ дв несчастнйшихъ недли въ Мерль-Парк, ничего не длая, ни на что не ршаясь, бродя какъ потерянный и въ сотый разъ изливая на лоно матери исторію своихъ несчастій. Эти дни въ Мерль-Парк возвратили ему, по крайней мр, здоровье и избавили отъ того невыносимо-гнуснаго состоянія, въ которомъ онъ находился на слдующій день посл сравненія винъ у Боливіа. Въ этомъ исправленномъ вид онъ разсудилъ, что все-таки слдуетъ сдлать что-нибудь достойное мужчины, и внезапно пришелъ къ самому смлому ршенію еще разъ напасть на Эйалю.

Какъ совершить это нападеніе, онъ еще не ршилъ, узжая изъ дому, но посвятилъ этому вопросу все послдовавшее воскресенье. Онъ получилъ весьма печальное письмо изъ Абердина, отъ своего друга Фаддля, говорившаго, что осужденъ на пребываніе въ этомъ сверномъ город до конца своихъ дней. Въ ‘Горцахъ’ Томъ еще не былъ со времени своего несчастія съ полиціей, и ему не хотлось пока туда показываться. Онъ очутился, такимъ образомъ, совершенно одинъ, одинъ обошелъ кругомъ всхъ парковъ и по дорог ршился.

На слдующее утро, около половины одиннадцатаго, когда мистеръ Дозетъ вошелъ въ свою комнату въ Сомерсетъ-Гауз, онъ уже засталъ тамъ племянника Тома, который ожидалъ его. Мистеръ Дозетъ нсколько удивился,— онъ также слышалъ о несчастіяхъ Тома. Какая-то злонамренная лтопись послднихъ Томовыхъ дяній распространилась въ кружкахъ Тринглей и Дозетовъ, и дядя Реджинальдъ зналъ, что племянникъ принужденъ былъ покинуть свой стулъ въ Ломбардъ-Стрит. Пороки молодежи очень часто преувеличиваются, такъ что количество выпитаго шампанскаго и раненыхъ полицейскихъ, дошедшее до слуха мистера Дозета, значительно превышало дйствительныя провинности Тома. Въ Кингсбюри-Крессент явилось представленіе, что Томъ почти сошелъ съ ума и содержится теперь въ Мерль-Парк подъ надзоромъ отца. Вотъ почему при вид Тома цвтущаго здоровьемъ и боле наряднаго, чмъ когда-либо, мистеръ Дозетъ хотя и обрадовался, но также и удивился перемн.

— Боже мой, Томъ!— воскликнулъ онъ. Очень радъ видть тебя въ такомъ отличномъ вид. Такъ ты опять въ Лондон?

— Да, я въ город на одинъ-два дня,— сказалъ Томъ.

— Что же я могу для тебя сдлать?

— Ну, дядя Реджинальдъ, если ты захочешь, то можешь сдлать для меня очень много. Конечно, ты слышалъ обо всхъ моихъ исторіяхъ?

— Кое-что слышалъ.

— Вс объ этомъ слышали,— сказалъ, Томъ печально. Не думаю, чтобы кого-нибудь такъ много трепали, какъ меня къ эти шесть мсяцевъ.

— Я очень объ этомъ жалю, Томъ.

— Увренъ, что жалешь, потому что ты всегда былъ добрый. Вотъ не знаю только, захочешь ли ты оказать мн большущую услугу.

— Надо узнать какую,— сказалъ дядя Реджинальдъ.

— Ты знаешь, я думаю, что я хочу только одного на свт.

Мистеръ Дозетъ счелъ, что на это лучше не отвчать ничего, но, повернувъ немного свой стулъ, приготовился слушать очень внимательно, что будетъ говорить ему племянникъ.

— И полицейскій и остальное — все это потому, что я такъ страдаю насчетъ Эйали.

— Едва ли можно ожидать, чтобы ты былъ хорошимъ мужемъ, Томъ, разъ ты попался въ такую исторію.

— Это значитъ, что никто ничего не понимаетъ,— сказалъ Томъ. Всему причина то, что я такъ глубоко это чувствую и не могу вынести неудачи. У ‘Траверса и Тризона’ нтъ никого, кто бы не зналъ, что если я женюсь на Эйал, то сдлаюсь самымъ степеннымъ молодымъ человкомъ во всемъ Лондон. Спроси хоть самого родителя. Пока я думалъ, что есть надежда, я сидлъ тамъ какъ вкопанный съ половины десятаго. Это вс знали. И опять сталъ бы, если бы она обошлась.

— Двушку нельзя заставить, что ты называешь, обойтись.

— Не заставить, нтъ. Двушку не заставишь, нтъ. Но убжденіемъ можно сдлать многое. Почему бы ей не выдти за меня? Что до всхъ этихъ безобразій, она должна же во всякомъ случа знать, что все это дло рукъ ея. А если она что сдлала, то ясно, что можетъ это и раздлать, если захочетъ. Ей стоитъ сказать слово, чтобы все уладить между мною и родителемъ, да и между мною и ‘Траверсомъ и Тризономъ’ также. Никто не можетъ любить ее такъ, какъ я.

— Я увренъ, что никто не можетъ любить ее боле,— сказалъ мистеръ Дозетъ, начинавшій уже таять отъ искренности племянника.

— Разв это не слдуетъ принимать въ расчетъ? Къ тому же, она могла бы имть все, чего только пожелаетъ. Могла бы жить везд, гд только вздумается, лишь бы я могъ каждый день ходить въ контору. У нея, знаешь ли, была бы собственная карета.

— Не думаю, чтобы это имло для Эйали большое значеніе.

— Изъ этого слдуетъ только то, что по своему положенію я имю право просить ея руки,— сказалъ Томъ. Если бы она могла сладить съ собою хоть настолько, чтобы не ненавидть меня!

— Между ненавидть и не любить, Томъ, есть разница.

— Если бы она хоть немножко начала поддаваться, я бы снова могъ надяться. Дядя Реджинальдъ, не можешь ли ты сказать ей, по крайней мр, что я буду добръ къ ней?

— Я думаю, что ты будешь къ ней добръ,— сказалъ дядя.

— Право, буду. Нтъ ничего, чего я бы для нея не сдлалъ. А теперь не позволишь ли ты мн еще разъ повидаться съ ней и еще разъ попытать счастія.

Въ этомъ заключалась ‘большущая просьба’ Тома къ дяд, и мистеръ Дозетъ былъ настолько тронутъ искренностью племянника, что общалъ исполнить ее, исполнить, по крайней мр, въ предлахъ, отъ него зависящихъ. Конечно, Эйалю надо было предупредить. Изъ неожиданнаго визита не вышло бы никакого толку. Но онъ придумалъ устроить дло такъ, чтобы Томъ, явившись къ нему на слдующій день, пошелъ вмст съ нимъ въ Крессентъ и остался тамъ обдать или ушелъ до обда, если захочетъ, тотчасъ посл свиданія. Такъ оно и было ршено, и Томъ покинулъ Сомерсетъ-Гаузъ въ великой радости по поводу своего успха. Ему казалось, что теперь передъ нимъ открылся, наконецъ, новый путь.

Вернувшись домой, дядя Реджинальдъ отвелъ въ сторону племянницу и сталъ говорить съ ней очень нжно и очень мягко.

— Нравится ли онъ теб или нтъ, другъ мой, онъ такъ теб преданъ, что ты обязана съ нимъ увидться, разъ онъ объ этомъ проситъ.

Сначала она сопротивлялась и ршительно повторяла, что не хочетъ его видть. Къ чему это, разъ ей лучше броситься въ Темзу, чмъ выйти за него! Не говорила ли она ему это самое уже множество разъ, каждый разъ какъ онъ заводилъ объ этомъ рчь? Почему бы ему не оставить ее въ поко? Но все это дядя оспаривалъ кротко и настойчиво. Онъ счелъ себя обязаннымъ дать общаніе отъ ея имени, и ради него она должна согласиться. Тутъ она, конечно, уступила. Затмъ онъ говорилъ о бдномъ Том много хорошаго. Его постоянство — большая добродтель. Изъ человка, способнаго така, сильно любить, долженъ выйти хорошій мужъ. Вся семья, вдобавокъ, дала свое согласіе, и всякія денежныя затрудненія кончились бы для Эйали на вки вковъ. Въ отвтъ она только трясла головой, общая, однако, выслушать Тома, когда его приведутъ въ Кресентъ на слдующій день.

Аккуратно въ четыре часа Томъ явился въ Сомерсетъ-Гаузъ и вышелъ вмст съ дядей, какъ только вс указатели были поставлены по мстамъ. Тому очень хотлось привезти дядю домой на извозчик, но мистеръ Дозетъ не соглашался терять свою прогулку. Они пошли по набережной, черезъ Черингъ-Кроссъ, въ Сентъ-Джемсъ-Паркъ, потомъ Гринъ-Паркомъ, Гайдъ-Паркомъ и Кенсингтонскими садами до самаго Ноттингъ-Гилля.

Дядя шелъ не очень скоро, и Тому казалось, что они никогда не придутъ. Мистеръ Дозетъ охотно потолковалъ бы о погод, или о политик, или о тягостяхъ гражданской службы вообще, но Тома нельзя было отвлечь отъ единственнаго занимавшаго его предмета. Будетъ ли Эйаля мила съ нимъ? Мистеръ Дозета ршилъ ничего объ этомъ не говорить. Томъ долженъ самъ защищать свое дло. Дло это, по мннію дяди Реджинальда, было проиграно заране, но онъ ничего не сказалъ, что могло бы смутить Тома. Ничего не сказалъ и такого, что могло бы его обнадежить. Такъ какъ прогулка заняла у нихъ полтора часа, такое умалчиванье было затруднительно.

Тотчасъ по приход, Тома провели въ гостиную. Тамъ никого не было, такъ какъ, по заране сдланному уговору, мистрессъ Дозетъ должна была отсутствовать, пока не кончится свиданіе.

— Ну, теперь я схожу за этой двчуркой,— сказалъ дядя Реджинальдъ самымъ веселымъ своимъ голосомъ, оставивъ Тома одного въ гостиной.

Оглянувшись кругомъ на стулья и столы, Томъ вспомнилъ, что ни разу въ этой комнат не слышалъ ни одного ласковаго слова, не видлъ ни одного ласковаго взгляда, и крупныя капли пота выступили у него на лбу. Вс его надежды въ цломъ мір зависли отъ слдующихъ пяти минутъ, вся судьба его, можетъ быть, зависла отъ выбора тхъ словъ, которыя онъ сейчасъ скажетъ.

Эйаля вошла и остановилась передъ нимъ.

— Эйаля,— сказалъ онъ, подавая ей руку.

— Дядя Реджинальдъ говорилъ, что ты хочешь видть меня еще разъ.

— Конечно, хочу тебя видть… разъ, два раза, всегда. Эйаля, если бы ты только знала! Если бы ты только могла знать!

Онъ стиснулъ руки высоко подъ горломъ, не такъ, какъ будто призывалъ во свидтели свое сердце, а такъ, какъ будто билъ себя въ грудь въ агоніи отчаянія.

— Эйаля, я чувствую, что если ты не будешь моею, я умру безъ тебя. Эйаля, ты мн вришь?

— Можетъ быть, и врю, но какъ я могу этому помочь?

— Постарайся помочь! Постарайся постараться помочь! Скажи слово, скажи, что, можетъ быть, поможешь когда-нибудь.

Она мрачно нахмурилась, не потому, чтобы сердилась, а потому что чувствовала, какъ ужасна возложенная на нее обязанность.

— Я знаю, ты считаешь меня пошлымъ.

— Я никогда этого не говорила, Томъ, ничего не говорила, кром того, что не люблю тебя.

— Но я врный, врный какъ солнце. Разв я пришелъ бы опять, посл всего, что было, если бы въ силахъ былъ удержаться? Ты слышала, что я… что я дурно себя велъ.

— Я совсмъ объ этомъ не думала.

— Это я длалъ потому, что страдалъ ужасно. Эйаля, ты сдлала меня ужасно несчастнымъ. Ты можешь сдлать меня самымъ счастливымъ челоловкомъ въ Лондон, Эйаля, сейчасъ же. Мн кажется больше ничего не нужно. Что до вина, или клубовъ, или бильярда, мн это все ни къ чему,— разв что когда хочу забыть, что ты… что ты такая недобрая.

— Это вовсе не значитъ, что я недобрая, если я не соглашаюсь на то, чего ты просишь.

— Если бы ты согласилась,— вотъ была бы добрая! О Эйаля, неужели ты не можешь быть доброй ко мн?

Она покачала головой, и продолжала стоять все на томъ же мст, которое заняла съ самаго начала.

— Можно мн придти опять? Не дашь ли ты мн три мсяца сроку и не подумаешь ли? Только скажи это, и я вернусь къ своей работ и буду работать безъ перерыва.

Но она все-таки продолжала качать головой.

— Неужели для меня совсмъ нтъ надежды?

— Не на это, Томъ. Какъ же я могу этому помочь?

— Не можешь помочь?

— Нтъ. Какъ же? Нельзя полюбить кого-нибудь потому, что стараешься, и нельзя кого-нибудь не любить потому, что стараешься.

— Ты могла бы мало-по-малу полюбить меня… крошечку.

Она сказала уже все, что умла, и опять покачала головой.

— Это все проклятый полковникъ,— воскликнулъ Томъ, забывшись при мысли о соперник.

— Онъ вовсе не проклятый,— сказала Эйаля съ сердцемъ.

— Такъ ты его любишь?

— Нтъ! Но теб не слдуетъ объ этомъ спрашивать. Ты не имешь никакого права спрашивать. Это неприлично.

— Ты не помолвлена съ нимъ?

— Нтъ, я съ нимъ не помолвлена. Я его не люблю. Такъ какъ ты спрашиваешь, я говорю теб это. Но ты не долженъ спрашивать, и онъ вовсе не проклятый. Онъ лучше тебя,— хотя я и не люблю его. Теб бы не слдовало заставлять меня это говорить. Вдь я же ни о чемъ тебя не спрашиваю!

— Да ничего и нтъ такого, на что я бы теб не отвтилъ. Подожди, Эйаля!

Она уже собиралась выдти изъ комнаты.

— Подожди минутку. Знаешь ли ты, что разрываешь мое сердце на части? Почему я такъ ужасно мучаюсь изъ-за тебя? Милая Эйаля… Эйалинька милая… подожди еще минутку.

— Мн больше нечего теб сказать, Томъ. Я очень, очень жалю, если ты несчастливъ. Знаю, что ты добрый и честный, если хочешь подать мн руку — вотъ моя. Но я не могу сказать того, что ты хочешь, чтобы я сказала.

Томъ взялъ ее за руку и старался удержать, но не говорилъ больше ничего. Она тихонько выскользнула отъ него и вышла, ни на минуту не садясь въ его присутствіи.

Когда дверь затворилась, онъ постоялъ нкоторое время и посмотрлъ вокругъ, стараясь ршить, что теперь длать и что говорить. Онъ все-таки былъ теперь въ одномъ дом съ нею и не зналъ, представится ли еще когда-нибудь такой случай.

Онъ чувствовалъ, что въ груди его таились слова, которыя смягчили бы сердце камня, если бы ему удалось ихъ произнести. Тутъ было все: и несказанная его любовь, и все счастіе жизни, поставленное на карту, и желаніе — святое его желаніе отдать себя и все, что у него было, на служеніе ея счастію, и все это онъ ясно сознавалъ въ своей душ,— найти бы только слова, которыми бы это выразить такъ, чтобы другіе ему поврили! Но теперь къ чему все это? У него былъ случай говорить съ нею свободно, и онъ не сдлалъ ничего, не подвинулся ни на волосъ. Она сказала ему какія-нибудь шесть словъ, и два изъ нихъ ясно сохранились въ его памяти. Сказала, что для него никогда не будетъ надежды и что этотъ другой лучше его. Скажи она, что онъ ей дороже, это едва ли доставило бы ему больше страданія.

Въ немъ снова проснулось старое чувство злобы къ сопернику и старое желаніе сдлать что-нибудь отчаянное, чтобы выместить эту злобу.

Но тмъ временемъ онъ продолжалъ стоять одинъ въ гостиной мистрессъ Дозетъ, и необходимо было куда-нибудь дваться.

Обдать въ этомъ дом, сть и пить въ присутствіи Эйали посл такого разговора было для него немыслимо. Онъ напялилъ шляпу на голову, вышелъ изъ комнаты и сбжалъ съ лстницы къ двери.

Въ передней его встртилъ дядя, выходившій изъ столовой.

— Томъ,— сказалъ онъ,— ты вдь остаешься у насъ обдать?

— Ну, нтъ,— сказалъ Томъ сердито.

— Теб бы не слдовало принимать къ сердцу такіе пустяки,— сказалъ дядя, стараясь придать длу оборотъ боле пріятный.

— Пустяки!— сказалъ Томъ Трингль.

Пустяки!

Онъ вышелъ изъ дома и хлопнулъ дверью.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.
Въ Геймаркт.

Было начало февраля. Пока Томъ съ дядей шли изъ Сомерсетъ-Гауза, на улицахъ было сухо и погода стояла хорошая, но, какъ замтилъ мистеръ Дозетъ, втеръ началъ мнять восточное направленіе и грозило дождемъ. Когда Томъ покинулъ домъ дяди, дождь уже шелъ. Томъ явился въ пальто и съ зонтикомъ, но забылъ и то и другое, Въ гнв захлопнувъ за собою дверь, сходя съ крыльца, онъ объ нихъ вспомнилъ, но ему не хотлось возвращаться, опять стучать въ дверь и спрашивать ихъ. Онъ былъ въ такомъ настроеніи, которое заставляетъ находить нчто въ род облеченія въ физическомъ страданіи. Когда съ человкомъ обошлись изъ рукъ вонъ плохо въ какомъ-нибудь важномъ дл,— мысль, что его безъ обда выгнали мокнуть на улиц, почти утшительна для него, даже если выгналъ себя онъ самъ.

Томъ шелъ пшкомъ, весь въ грязи, подъ дождемъ, и, наконецъ, вымокъ до костей. Добравшись до Ланкастеръ-Гета онъ тотчасъ свернулъ въ паркъ, и зашагалъ дале при тускломъ свт фонарей, по слякоти и лужамъ, почти не глядя, куда идетъ, почти не сознавая настоящаго, подъ гнетомъ своего глубокаго горя. Что ему теперь длать съ собою? Что ему осталось? Онъ все испробовалъ, и все напрасно.

Въ той оцнк, которую онъ старался дать самому себ, чтобы ршить, достоинъ ли онъ лучшей доли, было очень много смиренія, но какъ он^гь негодовалъ въ тоже время! Онъ чувствовалъ себя существомъ, очень ничтожнымъ сравнительно съ Джонатаномъ Стоббсомъ. Хотя онъ не могъ сдлаться Стоббсомъ, даже если бы отдалъ за это свое сердце, не могъ перенять ни одной изъ его замашекъ, ни одной изъ его мужественныхъ обворожительныхъ манеръ,— тмъ не мене онъ ихъ видлъ и сознавалъ и говорилъ себ, что для такой двушки, какъ Эйаля, он будутъ неотразимы. Хотя онъ врилъ въ свою привлекательность и въ свои перстни, но зналъ, что эта привлекательность и эти перстни отвратительны сравнительно съ вншнимъ видомъ и природной отдлкой, какою обладалъ Сгоббсъ, какъ будто по праву, какъ будто родился съ нею. Не въ этихъ именно словахъ, но съ глубокимъ внутреннимъ сознаніемъ ихъ смысла онъ говорилъ себ, что Стоббсъ — джентльменъ, а самъ онъ — нтъ. Какъ могъ онъ надяться, что Эйаля согласится быть его женой только потому, что у него былъ собственный хорошій домъ и карета? Думая обо всемъ этомъ, Томъ не зналъ уже, кого больше ненавидитъ,— себя или Джонатана Сгоббса.

Онъ пришелъ въ отцовскій домъ въ Куинсъ-Гет, въ ту пору запертый и темный, пришелъ безъ всякаго опредленнаго намренія, какъ будто нечаянно, такъ, потому что былъ поблизости. Постучалъ въ дверь, которую, посл продолжительной возни съ цпями, отворила ему старуха, вмст съ сыномъ охранявшая домъ въ отсутствіи господъ.

Сэръ Томасъ въ т времена имлъ собственную квартиру въ Ломбардъ-Стрит, гд любилъ останавливаться, обдалъ въ какомъ-нибудь клуб въ Сити и не вызжалъ изъ предловъ Сити ни разу во всю недлю.

Старуха даннымъ-давно служила Тринглямъ, была старинною слугою, а сынъ ея былъ швейцаромъ въ контор.

— Мистеръ Томъ! Это вы? Господи помилуй, да вы мокре воды!

Онъ дйствительно былъ почти что мокре воды и во всякомъ случа гораздо грязне, чмъ должна быть вода. Топилось только въ кухн, куда его и провели. Онъ спросилъ какое-нибудь пальто, но ничего подобнаго въ дом не оказалось, такъ какъ молодой человкъ еще не возвращался. Ни сть, ни пить тоже было нечего. Онъ сидлъ скрючившись у огня и смотрлъ на паръ, струившійся отъ его мокрыхъ сапоговъ и панталонъ.

— Вы, чего добраго, не обдали, мистеръ Томъ?— спросила старуха.

Томъ только головой покачалъ.

— Небось, хотите покушать?

Бдняга опять покачалъ головой.

— Это плохо, мистеръ Томъ.

Она заглянула ему въ лицо.

— Я вдь знаю, что что-то неладно, мистеръ Томъ. Слышала отъ Джима. Онъ, конечно, слышитъ, что толкуютъ въ Ломбардъ-Стрит.

— Что же толкуютъ, мистрессъ Трапъ?

— Да такъ, вотъ что вы тамъ не бываете, какъ прежде, все идетъ не ладно, и сэръ Томасъ, говорятъ, не очень-то доволенъ. Но, конечно, это дло не мое, мистеръ Томъ.

— А знаютъ они почему?— спросилъ онъ.

— Да болтаютъ что-то насчетъ молодой лэди.

— Да, чертъ возьми — сказалъ Томъ, вскакивая со стула. О, мистрессъ Трапъ, если бы вы только знали, въ какомъ я состояніи. Насчетъ молодой лэди, да! Чертъ бы его побралъ, проклятаго!

— Ну, перестаньте, мистеръ Томъ.

— Чертъ бы его побралъ, проклятаго! Э, да что толку стоять тутъ да ругаться! Пойду! Вамъ не за чмъ говорить, что я здсь былъ, мистрессъ Трапъ.

— Да какъ же по дождю-то, мистеръ Томъ?

— По дождю? А мн что за дло до дождя!

Онъ вышелъ снова, не внимая ея мольбамъ, и снова пошелъ пшкомъ,— нанять извозчика онъ не могъ, потому что не зналъ куда.

Да, вс все знали, даже швейцары въ контор. Вс слышали о его любви къ Эйал, и вс слышали, что Эйаля его отвергла. Не было ни одного человка, ни мужчины, ни женщины, которая имла бы хоть какое-нибудь отношеніе къ контор и не знала бы, что его прогнали съ его мста изъ-за Эйали! Все это легко было бы вынести, если бы была какая-нибудь надежда, но теперь онъ не могъ скрыть отъ себя, что надежды не было никакой. Горю его не предвидлось конца, выхода не было. Куда ему броситься въ эту минуту отчаянія, гд найти хоть каплю утшенія? Пустота его квартиры пугала его, но онъ былъ не въ силахъ искать общества въ клуб.

Около десяти часовъ онъ очутился, какъ-то нечаянно, у заведенія мистера Боливіа, мокрый до костей, измученный, несчастный и ослабвшій отъ недостатка пищи. Онъ вошелъ, въ заведеніи было пусто. Т, кто обдалъ, уже ушли, а т, кто хотлъ ужинать, обыкновенно являлись поздне. Два-три газовые рожка, однако, все еще горли, Томъ въ безсиліи упалъ на скамейку, поближе къ камину, гд и нашелъ его самъ синьоръ Боливіа, спросившій сострадательнымъ тономъ о причин его появленія въ такомъ печальномъ вид.

— Я забылъ захватить съ собою пальто и зонтикъ,— сказалъ Томъ, стараясь хоть немного ободриться, да и обдъ въ придачу.

— Не обдали, мистеръ Трингль! И такъ ужасно промокли! Что прикажете вамъ подать?

Но Томъ отвчалъ, что не хочетъ обдать. У него, говорилъ онъ, совсмъ не было аппетита. Онъ спросилъ бутылку шампанскаго и сухарь съ перцемъ. Мистеру Уокеру, какъ намъ извстно, являвшему себя міру подъ псевдонимомъ синьора Боливіа, стало на минуту жаль его, и жалость пересилила даже естественное желаніе трактирщика содрать съ постителя какъ можно больше.

— Лучше спросите баранью котлету и чуточку грогу.

— Не могу, Боливіа,— сказалъ молодой человкъ,— въ горло не пойдетъ. Дайте-ка шампанскаго да сухарь съ перцемъ.

Тутъ мистеръ Уакеръ,— такъ какъ Уакеръ-то въ сущности и былъ Боливіа,— принесъ вино, приказалъ подать сухарь, и бдный Томъ былъ снова вынужденъ обратиться къ жалкому лкарству, къ которому и прежде прибгалъ въ трудныя минуты жизни. Онъ пробылъ у Боливіа около часу и часть этого времени проспалъ, но вино выпилъ все до капли. Когда онъ поднялся на ноги, чтобы уходить, мистеръ Уакеръ отнесся съ особеннымъ вниманіемъ къ его походк и общей манер держать себя, такъ какъ былъ дружески расположенъ къ молодому человку и не хотлъ, чтобы тотъ снова попался въ руки полиціи. Но Томъ былъ, повидимому, трезвъ какъ судья и мраченъ какъ палачъ. Насколько могъ судить мистеръ Уакеръ, вино не подйствовало на него нисколько.

— На вашемъ бы мст, мистеръ Трингль,— сказалъ содержатель ресторана,— я бы прямо пошелъ домой: вы вдь совсмъ промокли.

— Ладно,— отвчалъ Томъ и вышелъ на улицу подъ проливнымъ дождемъ.

Было уже около одиннадцати, и Томъ, вмсто того чтобы воспользоваться дружескимъ совтомъ, почти бгомъ пустился кругомъ Лейсестеръ-Сквера, и на ходу вино ударило ему въ голову. Онъ не былъ положительно пьянъ, не настолько пьянъ, чтобы безчинствовать явно, по дорог не обошлось безъ остановокъ, но онъ быстро спроваживалъ тхъ, кто съ нимъ заговаривалъ. Мысли его все еще сосредоточивались на Эйал. Но теперь жажда мести замнила отчаяніе. Вино опять возбудило въ немъ желаніе что-нибудь предпринять. Если бы возможно было однимъ ударомъ покончить и съ собою и съ полковникомъ, какое бы это было хорошее наказаніе Эйал! Но какъ это сдлать? Можно броситься съ верхушки колонны герцога оркскаго, но это длу не поможетъ, если не заставить полковника сдлать прыжокъ вмст съ собою. Онъ вызывалъ этого человка, и человкъ этотъ отказался драться. Теперь, подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, Томъ снова сталъ обвинять полковника въ трусости. Разв такія встрчи не были съ незапамятныхъ временъ единственнымъ исходомъ для джентльменовъ, потерпвшихъ такія оскорбленія, какимъ подвергся онъ? Полковникъ не пожелалъ явиться на его зовъ, но нельзя ли ему самому добраться до полковника и ударить его? Если бы можно было причинить ему какой-нибудь существенный вредъ, Томъ не поглядлъ бы ни на какія наказанія, какія пришлось бы за это претерпть.

Онъ выбжалъ въ Ковентри-Стритъ и дале въ Гей-Маркетъ. Квартира его была въ Дюкъ-Стрит, на углу Пиккадили, но онъ не могъ идти домой и лечь спать. Онъ страдалъ невыносимо, но все продолжалъ идти впередъ и все продолжалъ думать, что надо что-нибудь сдлать, на чемъ-нибудь ршить. Теперь уже Томъ былъ несомннно пьянъ, но не настолько, чтобы не стоять на ногахъ. Онъ торжествовалъ, что на двор такая слякоть, и въ душ кричалъ самъ себ, что на погоду ему плевать. Остановился на минуту и посмотрлъ на толпу, выходившую изъ Гей-Маркетскаго театра, а самъ представляла, въ это время зрлище весьма печальное. Шляпа его была приплюснута къ голов и превратилась въ нчто почти безформенное. Насквозь мокрый сюртукъ былъ застегнутъ на одну пуговицу, руки засунуты въ карманы, а бутылка шампанскаго виднлась на лиц. Съ такимъ человкомъ, каковъ онъ былъ съ виду, ни одинъ мулсчина не пожелалъ бы заговорить, и ни одна женщина не согласилась бы до него дотронуться. Въ такомъ вид онъ стоялъ въ толп, впереди всхъ звакъ, глазвшихъ на садившихся въ кареты дамъ.

— И она бы могла быть не хуже самыхъ лучшихъ изъ нихъ, и я бы могъ быть здсь съ нею и сажать ее въ собственную карету,— говорилъ онъ себ,— кабы не этотъ мошенникъ!

Въ эту минуту ‘мошенникъ’ очутился противъ него: онъ велъ подъ руку даму къ карет, у дверецъ которой стоялъ лакей въ ливре. Тотчасъ за ними шла хорошенькая двушка, въ одиночеств пробиравшаяся по грязи. Это были лэди Альбюри и Нина, которыхъ полковникъ Стоббсъ сопровождалъ въ театръ.

— Такъ вы прідете двадцатаго?— спросила старшая изъ дамъ.

— Наврное,— сказалъ полковникъ.

— И, смотрите, непремнно съ Эйалей,— прибавила младшая.

— Если лэди Альбюри удастся сладить съ ея теткой, конечно, я заду за ней,— сказалъ полковникъ.

Затмъ дверца кареты затворилась, и полковникъ остался одинъ, отыскивая глазами извозчика. На немъ было пальто и клякъ, но въ остальномъ онъ былъ одтъ какъ будто для званаго обда. Съ одной стороны ему предложилъ свои услуги служившій при театр мальчикъ, съ другой предлагалъ помочь полицейскій. Полковникъ былъ одними, изъ тхъ людей, которые всегда внушаютъ своей вншностью уваженіе окружающимъ.

Пока тутъ были дамы,— т дв минуты, въ теченіе которыхъ он садились въ карету, Тома сдерживало ихъ присутствіе. Его сдерживало ихъ присутствіе, хотя онъ слышалъ имя Эйали и поняли, какое порученіе было дано ненавистному для него человку. Если бы полковникъ Стоббсъ, по счастію, слъ съ дамами въ карету, разъяренный Томъ, вроятно, ушелъ бы домой и легъ спать. Но теперь врагъ былъ передъ нимъ на разстояніи какой-нибудь сажени. Вотъ случай, отсутствіе котораго казалось ему такимъ невыносимымъ всего за нсколько минутъ передъ тмъ! Онъ выступилъ шага на два изъ толпы и ударилъ его кулакомъ въ верхнюю часть груди. Ударъ былъ направленъ въ лицо, но Томъ въ своей горячности промахнулся.

— Вотъ вамъ,— сказалъ онъ,— вотъ! Вы не хотли драться со мною, такъ вотъ же вамъ!

Стоббсъ покачнулся и упалъ бы, если бы не полицейскій. Хотя Томъ и не былъ героемъ, но былъ сильнымъ молодымъ человкомъ и треснулъ, что было мочи. Полковникъ сначала не разсмотрлъ, кмъ нанесено было оскорбленіе, и тотчасъ обратился къ помощи полицейскаго.

— Мы его захватили, сэръ, захватили,— сказалъ полицейскій.

— Вы меня захватили,— сказалъ Томъ,— но я все-таки отомстилъ.

Затмъ, хотя его держали двое полицейскихъ и водовозъ, онъ выпрямился во весь ростъ и сверкающими глазами взглянулъ въ лицо своего врага.

— Да это тотъ самый парень, что намедни пырнулъ въ брюхо Томсона!— сказалъ одинъ изъ полицейскихъ, скручивая тмъ временемъ руки Тома за его спиной.

Тутъ полковникъ узналъ, кто его ударилъ.

— Я знаю его,— сказалъ онъ полицейскому,— все это пустяки.

— И мы знаемъ, сэръ. Томасъ Трингль младшій.

— Онъ мой другъ,— сказалъ полковники.. Вы должны отпустить его со мною.

— Другъ, вотъ какъ!— сказалъ одинъ изъ добровольцевъ, вызвавшихся помогать полиціи.

Полицейскій, помня жестокое обращеніе, которому подвергся его товарищъ, имлъ видъ очень серіозный и продолжалъ крпко держать Тома за руки.

— Ну, это другъ очень плохого сорта,— продолжалъ доброволецъ.

Томъ еще боле выпрямился и не говорилъ ни слова.

— Трингль,— сказалъ полковникъ,— это, знаете ли, было очень глупо, нелпйшая вещь, какую вы только могли сдлать. Пойдемте со мной и потолкуемъ.

— Теперь пока ему надо идти съ нами въ участокъ,— сказалъ полицейскій. И вы, сэръ, если возможно, тоже пожалуйте съ нами. До Вайнъ-Стрита не далеко, но, конечно, если вамъ угодно, можно нанять извозчика.

Дло кончилось тмъ, что Томъ пошелъ впереди, между двумя полицейскими, а за ними похалъ на извозчик полковникъ, предварительно раздавъ добровольцамъ изрядное количество шиллинговъ.

Хотя путешествіе заняло не боле пяти минутъ, полковникъ усплъ въ это время обдумать, какъ ему поступить, очутившись въ присутствіи ночныхъ дежурныхъ въ участк.

Привести этотъ планъ въ исполненіе оказалось не такъ-то легко. Для дежурныхъ чиновниковъ было совершенно ясно, что Тома слдуетъ продержать эту ночь въ тюрьм, а на слдующее утро везти къ судь и заставить отвтить за нанесенное имъ оскорбленіе.

Долго возился полковникъ, чтобы уврить дежурнаго, что маленькое столкновеніе между нимъ и Тринглемъ имло характеръ совершенно частный и что онъ, со своей стороны, вовсе не намренъ вести дло дале.

— Конечно, говорилъ онъ,— я получилъ ударъ въ грудь, но этотъ ударъ не причинилъ мн никакого вреда.

— Онъ създилъ джентльмена, что было мочи,— замтилъ полицейскій.

— Дло это совершенно частное,— сказалъ Стоббсъ. Меня зовутъ полковникъ Стоббсъ, вотъ моя карточка, сэръ *** — большой мой пріятель.

Тутъ онъ назвалъ весьма важное въ полиціи лицо, пользовавшееся глубокимъ уваженіемъ всхъ чиновниковъ.

— Отпустите со мною этого джентльмена, я принимаю отвтственность на себя, если завтра придется еще что-нибудь предпринимать по этому поводу.

Онъ говорилъ очень настойчиво и самымъ авторитетнымъ тономъ, какой только могъ принять. Томъ, между тмъ, стоялъ неподвижно, скрестивъ на груди руки, мокрый насквозь, грязный, все еще пьяный и представлявшій самое жалкое зрлище.

Карточка и имя самого полковника, вмст съ именемъ судебнаго свтила, возымли свое дйствіе, и черезъ нкоторое время Тома отпустили съ полковникомъ. Все вечернее приключеніе кончилось такъ, какъ было для Тома въ эту минуту всего невыносиме.

Ему было бы легче, если бы его потащили въ тюрьму и предоставили тамъ мучительному одиночеству.

Но теперь, проходя узкими переулками, которые вели изъ участка на улицу, онъ чувствовалъ, что лишился всякой возможности снова напасть на своего покровителя. Онъ не могъ еще разъ ударить его, что было бы возможно, если бы самъ освободился изъ рукъ полиціи. Собственный его врагъ спасъ его отъ тюрьмы, и онъ не могъ уже боле обратиться противъ своего врага.

— Ну, скажите, ради Бога, дружище,— сказалъ полковникъ,— чего вы думали этимъ достичь? Вы ударили меня, зная, что я этого не ожидалъ,— слдовательно, безоруженъ. Разв это благородно?

Томъ не отвчалъ.

— Вы, вроятно, пили?

И Сгоббсъ заглянулъ въ лицо спутника.

— Вижу, что пили. Какъ нелпо вы себя ведете!

— Все эта двушка,— сказалъ Томъ.

— Неужели это, по-вашему, умно? Можетъ ли оно принести вамъ какую-нибудь пользу? Разв она скоре выслушаетъ васъ, если узнаетъ, что вы напились и напали на меня на улиц? Разв я сдлалъ вамъ что-нибудь дурное?

— Она говоритъ, что вы лучше меня,— отвчалъ Томъ.

— Если и говоритъ, разв я въ этомъ виноватъ? Полно, дружище, старайтесь быть мужчиной! Старайтесь видть дло какъ оно есть. Если вы можете овладть двушкой, которую любите, овладйте ею, но, если не можете, не будьте такимъ дуракомъ, чтобы воображать, что она никого не должна любить потому только, что не любитъ васъ. Съ такими вещами слдуетъ мириться. По отношенію къ миссъ Дормеръ я совершенно въ томъ же положеніи, какъ и вы. Но какъ вы думаете: разв я стану набрасываться на васъ на улиц, если завтра она начнетъ выказывать вамъ благосклонность?

— Кабы только начала. Тогда мн было бы все равно, что бы вы ни сдлали.

— Я бы, конечно, считалъ васъ человкомъ очень счастливымъ, и нкоторое время, можетъ быть, избгалъ бы васъ, потому что ваше счастіе напоминало бы мн о моей неудач, но я бы не сталъ къ вамъ подкрадываться сзади и бить васъ. Ну, а теперь скажите мн, гд вы живете, и я провожу васъ домой.

Томъ сказалъ ему, гд онъ живетъ, и черезъ нсколько минутъ полковникъ разстался съ нимъ въ его собственной передней.

II.
Въ немъ есть что-то ангельское.

Маленькое происшествіе, описанное въ конц прошлой главы, случилось во вторникъ вечеромъ. На слдующій день Томъ Трингль, чрезвычайно мрачный попрежнему, вернулся въ Мерль-Паркъ. Ему больше нечего было длать въ Лондон. Онъ въ послдній разъ попыталъ счастія у Эйали, и изъ этого послдняго раза не вышло ршительно никакого толку. Фортуна, милостиво ли, нтъ ли, доставила ему случай отомстить полковнику, и онъ воспользовался этимъ случаемъ, но это не принесло ему особеннаго облегченія. Поведеніе соперника заставило его окончательно устыдиться самого себя и во всякомъ случа отняло всякую надежду на дальнйшее мщеніе. Итакъ, теперь ему оставалось одно: вернуться въ Мерль-Паркъ. Въ среду онъ ничего не слышалъ о своемъ дл. Но въ четвергъ сэръ Томасъ пріхалъ изъ Лондона и, показавъ Тому параграфъ въ утреннихъ газетахъ, спросилъ, извстно ли ему что-нибудь о фактахъ, на которые ссылалась газета. Параграфъ былъ слдующій:

‘Тотъ чрезвычайно воинственный юный рыцарь изъ Сити, что попался на Рождеств въ непріятную исторію, чуть ли не до полу-смерти исколотивъ полицейскаго на улиц и подвергшись, за такіе подвиги, тюремному заключенію, снова выказалъ свою доблесть во вторникъ вечеромъ: онъ сдлалъ нападеніе на полковника ***, одного изъ популярнйшихъ офицеровъ всей арміи, подъ портикомъ Гей-Маркетскаго театра. Мы не называемъ имени офицера, которое, однако, намъ извстно. Рыцарь изъ Сити снова попалъ въ руки полиціи и былъ отведенъ въ участокъ. Полковникъ ***, нсколько знакомый съ его семьею, пошелъ вмст съ нимъ и сталъ просить о его освобожденіи. Дежурному чиновнику чрезвычайно не хотлось выпускать изъ рукъ виновнаго, но полковникъ употребилъ все свое вліяніе и настоялъ на своемъ. Все это, можетъ быть, прекрасно, что касается великодушнаго полковника и храбраго рыцаря. Но если у молодого человка есть друзья, весьма желательно, чтобы они обратили на него вниманіе. Джентльмена, обуреваемаго такою жаждой воинской славы, слдуетъ сдерживать, если онъ не въ силахъ бороться со своими склонностями во время прогулокъ по столичнымъ улицамъ.’

— Да,— сказалъ Томъ, не желавшій снисходить до лжи ни въ какомъ дл, которое имло отношеніе къ Эйал. Это былъ я. Я ударилъ полковника Стоббса, и онъ меня высвободилъ изъ рукъ полиціи.

— И ты гордишься тмъ, что сдлалъ?

— Нтъ, сэръ, не горжусь. Не горжусь ничмъ. Что бы я ни сдлалъ, что бы ни сказалъ, все это какъ будто обращается противъ меня же.

— Онъ-то вдь не обратился противъ тебя, какъ ты выражаешься.

— Жалю объ этомъ отъ всей души. Я не просилъ его хлопотать о моемъ освобожденіи, ударилъ его потому, что ненавидлъ, и что бы потомъ ни случилось, все мн было бы легче, чмъ теперь.

— Теб было бы легче, если бы тебя опять засадили въ тюрьму?

— Все что угодно, только не то, что теперь.

— Вотъ что я теб скажу, Томъ,— сказалъ отецъ. Если ты останешься здсь дольше, съ этой закорючкой въ голов, ты угодишь въ сумасшедшій домъ, и я не въ силахъ буду тебя оттуда выцарапать. Ты долженъ ухать за границу.

На это Томъ отвчалъ не сразу. Какъ ни было печально его положеніе, ему все-таки не хотлось узжать изъ Лондона, пока тамъ жила Эйаля. Согласись онъ ухать на сколько-нибудь продолжительное время, онъ какъ будто отрекся бы этимъ отъ своихъ намреній. Онъ зналъ, что надежды не было никакой, но продолжалъ считать себя однимъ изъ претендентовъ на руку Эйали.

— Это ничего, по-твоему,— продолжалъ отецъ,— что ты остаешься въ Лондон, пока о теб помщаютъ въ газетахъ такіе параграфы?

— Теперь я не въ Лондон, сэръ,— сказалъ Томъ.

— Теперь ты не въ Лондон, потому что ты въ Мерль-Парк, это само собой разумется. Ты даже и не подешь въ Лондонъ безъ моего позволенія. Понимаешь ли ты это?

Томъ опять замолчалъ.

— А если подешь,— продолжалъ отецъ, то тебя не будутъ больше принимать ни здсь, ни въ Куинсъ-Гет и теб ничего не будутъ выдавать по чекамъ въ банк. Короче: если ты не будешь меня слушаться, я отрекусь отъ тебя совершенно. Вся эта дурь съ твоей любовью продолжалась уже достаточно долго.

Итакъ, въ семь было ршено подвергнуть Тома легкому домашнему аресту въ Мерль-Парк, до окончанія всхъ приготовленій къ продолжительному кругосвтному плаванію, на которое самъ Томъ еще не выразилъ положительнаго согласія, вс домашніе думали, однако, что, когда придетъ время, онъ исполнитъ приказаніе отца.

Вышло такъ, что исторія у входа въ Гей-Маркетъ стала извстна всей публик, сколько-нибудь интересовавшейся длами Тринглей или полковника Стоббса. Появились новые параграфы, въ которыхъ герои вечера были обозначены какъ полковникъ Д** С** и T** Т** младшій, изъ фирмы Т** и Т** въ Сити. Эти заглавныя буквы читались всми, кому было угодно, и всему свту стало, такимъ образомъ, извстно, что нашего полковника прибили и что онъ отомстилъ за оскорбленіе, высвободивъ напавшаго на него человка изъ рукъ полиціи. Вначал появились кое-какіе намеки на то, что полковникъ въ данномъ случа обнаружилъ мене мужества, чмъ можно было отъ него ожидать. Разъ его ударили, не слдовало ли ему отстегать ударившаго, или ужъ, по крайней мр, предоставить полиціи подвергнуть разбойника заслуженному имъ наказанію? Но въ очень скоромъ времени взглядъ на поведеніе полковника измнился совершенно, вс, и мужчины и женщины, единогласно признали, что онъ поступилъ благородно и смло. Дло, такимъ образомъ, стало достаточно извстно, чтобы дать лэди Альбюри право упомянуть о немъ въ письм къ Эйал слдующаго содержанія:

‘Стальгамъ, Вторникъ, 11 февраля 18**.

‘Дорогая Эйаля,

‘Для всеобщаго нашего благополучія, моего и сэра Гарри въ особенности, совершенно необходимо, чтобы вы пріхали двадцатаго. Нина будетъ здсь съ прощальнымъ визитомъ, передъ отъздомъ къ матери. Конечно, вы слышали, что она и лордъ Джорджъ Байдефордъ пришли къ окончательному соглашенію, такъ что этотъ случай будетъ послднимъ, когда ее можно будетъ видть до принятія ею мученическаго внца. Публик объявятъ, что лордъ Джорджъ послдуетъ за Ниной въ Римъ, гд они будутъ внчаться,— вроятно, самимъ Папой, подъ сводами Св. Петра. Но, по моему твердому убжденію, сэръ Джорджъ подетъ вмст съ нею, если онъ такой человкъ, какимъ я его считаю, онъ это сдлаетъ, хоть это и будетъ совершенно неприлично.

‘Тмъ не мене, вамъ, конечно, слдуетъ пріхать и наговорить вашей пріятельниц всякихъ милыхъ вещей, а такъ какъ вы не можете быть въ Рим на свадьб, то должны бросить ей вслдъ свой старый башмакъ, когда она будетъ узжать изъ Стальгама. Я уже написала нсколько словъ вашей тетк, съ просьбой отпустить васъ къ намъ. Вроятно, она покажетъ вамъ мое письмо, а вы, если хотите, можете показать взамнъ вотъ это.

‘А теперь, голубчикъ, надо объяснить вамъ два-три другихъ пункта, нкоего джентльмена у насъ, конечно, не будетъ. Если нкій джентльменъ являлся въ Кингсбюри-Крессентъ — вина не моя. Нкій джентльменъ, какъ вамъ извстно, большой нашъ другъ и имлъ право объясниться, если считалъ это нужнымъ, но предпріятіе его не пользовалось сочувствіемъ Стальгама. Какъ бы то ни было, его теперь въ Стальгам не будетъ. Вотъ и все о нкоемъ джентльмен.

‘Полковникъ Стоббсъ будетъ здсь, и такъ какъ онъ собирается тоже двадцатаго, то очень былъ бы радъ хать вмст съ вами, чтобы позаботиться о вашемъ билет и багаж и быть на этотъ случай вашимъ покорнйшимъ слугою. Если вамъ это удобно, онъ выдетъ съ Паддингтонской станціи съ четырехъ-часовымъ поздомъ.

‘Вс мы находимъ, что онъ поступилъ прекрасно въ этой маленькой исторіи у Гей-Маркетскаго театра. Я бы не стала объ этомъ говорить, но, все равно, вс объ этомъ слышали. Всякій, я думаю, на его мст ударилъ бы бднягу въ свою очередь, но онъ принадлежитъ къ тмъ очень немногимъ, которые всегда знаютъ въ ту же минуту, какъ надо поступить, не тратя при этомъ времени на размышленіе.

‘Смотрите же, будьте умницей и прізжайте. Преданный вамъ другъ

Розалина Альбюри.’

Такимъ путемъ Эйаля узнала, что произошло между кузеномъ Томомъ и полковникомъ Стоббсомъ. Она уже и прежде слышала что-то о столкновеніи, которое будто бы между ними произошло, но теперь стала допрашивать тетку и заставила ее, наконецъ, разсказать всю правду. Томъ бросился на другого ея поклонника среди улицы, напалъ на Стоббса по поводу своей оскорбленной любви и велъ себя безобразно, за что и былъ бы подвергнутъ полиціей тюремному заключенію, если бы за него не вступился самъ полковникъ. Такое поведеніе показалось Эйал почти достойнымъ лучезарнаго ангела.

Затмъ она стала обсуждать вопросъ о поздк сначала съ теткой, потомъ сама съ собой. Мистрессъ Дозетъ охотно отпускала ее въ Стальгамъ. По мннію мистрессъ Дозетъ, новая поздка въ Стальгамъ равнялась помолвк со Стоббсомъ. Прочитавъ письмо лэди Альбюри, она убдилась, что таково именно было его значеніе. Капитанъ Бетсби не пользовался сочувствіемъ Стальгама, но сочувствіе это должно было быть употреблено въ пользу полковника Стоббса. Она ровно ничего противъ этого не имла.

Для нея было очевидно, что Эйаля скоро выйдетъ замужъ, нельзя же было предполагать, чтобы мужчины, одинъ за другимъ, влюблялись въ нее до неистовства и чтобы это, въ конц концовъ, ни къ чему не повело. Относительно Тома мистрессъ Дозетъ отчаялась совершенно. Съ такою степенью непріязни сладить не было никакой возможности. Что же касалось капитана Бетсби, какіе шансы могъ имть человкъ, котораго молодая лэди не соглашалась даже видть? Но третій женихъ, котораго молодая лэди, по ея словамъ, не любила, котораго никогда не могла полюбить, пользовался высокой милостью. ‘Очень было, по-моему, благородно съ его стороны — не ударить Тома тоже’, говорила она. Слдовательно, разъ полковникъ Стоббсъ имлъ порядочное состояніе, не было никакой причины, почему бы Эйал не хать въ Стальгамъ. Такимъ образомъ разсуждала про себя мистрессъ Дозетъ, и таково было ршеніе, сообщенное ею Эйал.

Но тутъ были затрудненія. Скудный запасъ Эйалиныхъ денегъ истощился совершенно. Безъ денегъ ей нельзя было хать въ Стальгамъ, и эти деньги должны были явиться изъ кармана дяди Реджинальда. Путешествіе въ Стальгамъ неизбжно требовало нкоторыхъ тратъ, которыя, какъ она знала, будутъ для дяди очень тяжелы. Да вдобавокъ еще этотъ ужасный вопросъ о туалет! Когда предполагался новый обмнъ племянницами, отъ сэра Томаса пришелъ чекъ. ‘Если Эйаля вернется къ намъ, ей понадобятся нкоторыя вещи’, стояло въ записк сэра Томаса къ мистрессъ Дозетъ. Но когда ршили, что новаго обмна не будетъ, мистеръ Дозетъ предпочелъ отослать чекъ обратно. Чекъ отослали, тмъ дло и кончилось. Нужно было утреннее платье, еще одна шляпа, да башмаки непремнно. Это признавала сама мистрессъ Дозетъ. Какъ ни обертывайся со старыми вещами, а ужъ безъ этого не обойдется.

— Мы об примемся за работу,— сказала мистрессъ Дозетъ,— и спросимъ дядю, что онъ можетъ для насъ сдлать.

Думаю, что она почувствовала себя нсколько вознагражденной, когда Эйаля поцловала ее.

Затмъ Эйаля обсудила вопросъ сама съ собою. Ей очень хотлось похать опять въ Стальгамъ, ‘милый Сгальгамъ’, какъ она называла его про себя. Думая о немъ, она говорила себ, что любитъ его оттого, что лэди Альбюри такъ добра съ ней, да еще изъ-за Нины, и изъ-за охоты, и изъ-за общей привлекательности и роскоши огромнаго, благоустроеннаго дома. Да, вотъ еще что: полковникъ Стоббсъ, надо сказать, тоже имла, нкоторую привлекательность. Пока онъ не началъ за ней ухаживать, онъ былъ, пожалуй, самымъ пріятнымъ изъ всхъ ея новыхъ великосвтскихъ друзей. Какимъ весельемъ звучалъ его голосъ! Какъ пріятно было для нея его оживленное, безобразное лицо! Какъ хорошо онъ умлъ разговаривать съ нею, заставить и ее разговориться и сдлать такъ, чтобы ей было ловко. Какъ хорошо она помнила вс его дурачества на томъ первомъ бал въ Лондон и вс остроты въ театр, и какъ онъ настаивалъ, чтобы она была на охот! Она думала о маленькихъ секретахъ, которые повряла ему совершенно такъ, какъ будто онъ былъ ея братомъ. И все это онъ сразу разстроилъ, начавъ за ней ухаживать.

Будетъ ли онъ продолжать за ней ухаживать, а если да, слдуетъ ли ей хать опять въ Стальгамъ, зная, что они тамъ встртятся? Можно ли согласиться совершить это путешествіе вмст съ нимъ и подъ его спеціальной охраной? Если она согласится, не вынудитъ ли это ее согласиться и на большее, если онъ повторитъ свою просьбу? Да едва ли она, повторить ее! Какъ странно, чтобы такой человкъ могъ сдлать ей предложеніе!

А если онъ повторитъ его? Конечно, онъ не былъ похожъ на лучезарнаго ангела, котораго она никогда не видала, но образъ котораго рисовался въ ея воображеніи такъ же ясно, какъ будто она видлась съ нимъ каждый день. Нтъ, ни волнистыхъ волосъ, ни этой особенной формы лба, ни этихъ необыкновенныхъ глазъ, ни рта и носа, какъ будто выточенныхъ изъ самаго твердаго мрамора,— ни одной изъ всхъ этихъ отличительныхъ чертъ ангела не было у полковника.

И это еще ничто въ сравненіи съ остальными свойствами, которыя Эйаля такъ любила въ ангел. Въ немъ была глубокая поэзія, бездонная и ясная, прозрачная какъ озеро въ зеленыхъ берегахъ, и сравнительно съ этой поэзіей все на свт казалось такимъ ничтожнымъ! Лучезарный ангелъ жилъ только одной красотою, самой эссенціей всякой красоты безъ всякой примси чего-либо земного.

О, если бы ей встртиться съ подобнымъ существомъ! Нтъ, она и не надялась на такую возможность. Но разъ она создала себ такой образъ ангела, неужели возможно ей довольствоваться чмъ-нибудь мене божественнымъ, мене прекраснымъ, мене ангелоподобнымъ?

Да, въ немъ было что-то ангельское, въ этомъ самомъ полковник Джонатан Стоббс. Но онъ такъ очевидно былъ ангеломъ земнымъ, тогда какъ тотъ, другой, хотя и жилъ бы на земл, но имлъ бы сродство съ облаками, небомъ, воздухомъ, былъ бы небесный, райскій. Такого она никогда не видала, это ужъ наврное. Ей смутно грезилось, что это греза. Но разв эта греза не сдлала ее непригодной ни для чего другого? О да, онъ былъ, въ самомъ дл, хорошій — рыжій уродливый Стоббсъ. Какъ хорошо онъ поступилъ съ Томомъ! Какъ добръ былъ къ ней самой! Какъ заботился о ней! Если бы рчь шла не о положительной любви, не о. томъ, чтобы отдаться ему душою и тломъ,— какъ пріятно было бы жить съ нимъ! Она сознавала, что любитъ нкоторыя земныя вещи,— напримръ, прыгать черезъ ручей подъ предводительствомъ Ларри Туэнтимана. Но для другой, настоящей, любви ей нуженъ былъ лучезарный ангелъ. Вдь читала же она, что ангелы иногда сходятъ съ небесъ и сочетаются съ земными двами.

Такъ ужъ хать ли ей, правда, въ Стальгамъ, когда къ этому были два такія препятствія? Пришлось бы взять денегъ у дяди, которому трудно ихъ дать, и кром того не дала ли бы она понять своей поздкой, что отказывается отъ возраженій на просьбу полковника?

Она тоже кое-что понимала изъ всего, что было такъ ясно тетк.

— Дядя считаетъ, что теб слдуетъ хать,— сказала ей мистрессъ Дозетъ вечеромъ, сидя съ нею въ гостиной,— мы завтра же примемся за работу и сдлаемъ все, что возможно, чтобы принарядить тебя.

Дядя сидлъ тугъ же, и Эйаля почувствовала необходимость подойти къ нему, расцловать его и поблагодарить за его доброту.

— Мн такъ непріятно, что я ввожу тебя въ такія издержки, сказала она.

— Издержки не очень большія, другъ мой,— отвчалъ онъ. Людямъ молодымъ трудно обходиться безъ маленькихъ развлеченій. Надюсь, въ Стальгам позаботятся о томъ, чтобы теб было весело.

— Въ Стальгам всегда длаютъ такъ, что всмъ весело,— сказала Эйаля энергично.

— А теперь, Эйаля,— сказала тетка, можешь написать отвтъ лэди Альбюри завтра утромъ, до того, какъ мы выйдемъ изъ дома. Поклонись ей отъ меня и скажи, что такъ какъ ты пишешь сама, я не хотла ее безпокоить.

Очутившись одна въ своей спальн, Эйаля пришла почти въ ужасъ при мысли, что дло такимъ образомъ было ршено помимо ея воли. Ей было невозможно отвергнуть великодушное предложеніе дяди, когда онъ его сдлалъ. Не хватило храбрости отвтить тотчасъ, что она передумала и ршила отказаться отъ приглашенія. Не успла она подумать, какъ уже согласилась и какъ будто отреклась этимъ самммъ отъ всхъ созданій своей мечты. Тмъ не мене она старалась себя уврить, что даже сама лэди Альбюри не можетъ заставить ее выдти за человка только потому, что онъ гоститъ въ ея дом. Лишь бы избжать поздки съ полковникомъ Стоббсомъ по желзной дорог, думала она, еще можно будетъ отстоять себя! Но если она по собственной вол подетъ съ нимъ вмст, вс, наврное, подумаютъ, что она нарочно попадается ему на глаза. Затмъ она составила маленькій планъ и попыталась привести его въ исполненіе на слдующее утро, когда стала писать къ лэди Альбюри. Каковъ былъ этотъ планъ и какъ она его выполнила, читатель увидитъ изъ ея письма:

‘Кингсбюри-Крессентъ, четвергъ.

‘Дорогая Лэди Альбюри,

‘Какъ вы добры, что опять меня приглашаете, и какъ я рада опять хать въ Стальгамъ! Мн было бы очень грустно не повидаться съ милой Ниной до ея отъзда въ Италію. Конечно, я уже написала ей, что поздравляю ее и считаю самой счастливой двушкой въ мір. Хотя я и не видала лорда Джорджа, но полагаюсь на ея описаніе. Такъ какъ она очень скоро за него выйдетъ, не понимаю, почему бы ему не хать вмст съ ней въ Римъ. Что до того, чтобы ихъ внчалъ Папа, не думаю, чтобы онъ когда-нибудь длалъ что-нибудь такое полезное. Онъ, должно быть, цлый день сидитъ, и ему цлуютъ ногу. Такъ мн говорили въ Рим.

‘Очень рада тому, что вы говорите объ одномъ джентльмен, потому что если бы онъ былъ въ Стальгам, не думаю, чтобы мн могло быть тамъ пріятно. Я до того удивилась, что просто не врила, чтобы онъ говорилъ серіозно. Мы почти не говорили другъ съ другомъ, пока жили въ одномъ дом.

‘Если вамъ это все равно и я вамъ не помшаю’ (Тугъ началъ развертываться маленькій планъ, составленный ею въ виду обороны), ‘я пріду съ поздомъ боле раннимъ. Есть поздъ въ 2 ч. 15 м., если я выду съ нимъ, то мн не придется все время хать въ темнот. Вамъ не нужно предупреждать объ этомъ полковника Стоббса, потому что я отлично доду одна.

Преданная вамъ
Эйаля.’

Таковъ былъ маленькій планъ. Но думать, что лэди Альбюри не пойметъ такой хитрости, было съ ея стороны очень наивно. Лэди Альбюри отвчала въ трехъ словахъ,— что ничего не иметъ противъ ранняго позда и вышлетъ карету на станцію. Но лэди Альбюри не упомянула о томъ, что снеслась по этому поводу съ полковникомъ Стоббсомъ и увдомила его о необходимости выхать изъ Альдершота ране, чмъ онъ думалъ, во исполненіе маленькаго каприза Эйали.

— Глупый дитенокъ,— сказала себ лэди Альбюри,— какъ будто это можетъ составить какую-нибудь разницу!

Для нея было ясно, что Эйаля должна сдаться неизбжно, разъ она снова детъ въ Стальгамъ, зная, что встртитъ тамъ полковника.

III.
Эйаля снова детъ въ Стальгамъ.

Между лэди Альбюри и полковникомъ Стоббсомъ шла горячая и частая переписка, такъ какъ они были очень большими друзьями. Эйаля недоумвала иногда, почему лэди Альбюри такъ добра и ласкова съ нею, и не могла найти этому никакого удовлетворительнаго объясненія. Насколько ей было извстно, ее въ первый разъ пригласили въ Стальгамъ потому, что она была дружна съ маркизой Бальдони въ Рим. Это, повидимому, послужило основаніемъ необыкновенному расположенію лэди Альбюри, удивлявшему даже самое Эйалю. Но, въ дйствительности, маркиза тутъ была почти что ни при чемъ, да и сама Эйаля при немногомъ. Для лэди Альбюри полковникъ Стоббсъ былъ — какъ она очень часто себ повторяла — ‘самымъ настоящимъ братомъ’. Она вышла замужъ за очень богатаго и очень извстнаго человка, къ которому чувствовала изрядную привязанность, и при такихъ обстоятельствахъ была совершенно неспособна полюбить другого. Чтобы врне устранить всякую возможность такой опасности, она постоянно убждала своего друга, что ему необходимо жениться, если только найдется достаточно хорошая для того двушка. Полковникъ нашелъ Эйалю. Вначал лэди Альбюри склонна была думать, что Эйаля не достаточно хороша. Она судила по слухамъ, затмъ по личному впечатлнію и не особенно благоволила къ Эйал. Но когда другъ ея началъ настаивать, говорилъ, что отъ этого зависло его счастіе, когда лэди Альбюри увидла по разнымъ признакамъ, что онъ исполнитъ свое намреніе, если не въ Стальгам, то въ другомъ мст, она уступила и сдлалась первымъ другомъ Эйали. Если Эйал суждено превратиться въ мистрессъ Стоббсъ, тогда, конечно, лэди Альбюри необходимо съ ней подружиться. А сама она имла такое довріе къ полковнику Стоббсу въ качеств сильнаго человка, что нисколько не сомнвалась въ его успх ко всякомъ дл, за которое онъ вздумаетъ приняться серіозно. Удивительно было то, что Эйаля не воспользовалась случаемъ, когда онъ ей представился. Двочка была глупа, на нее подйствовали его рыжіе волосы и неблагозвучное имя, она видла передъ собой брилліантъ чистйшей воды и не узнала его. Такъ думала лэди Альбюри и была права только отчасти, такъ какъ не измрила вполн глубины и силы Эйалиной мечтательности. Она была, однако, уврена, что, очутившись снова въ Стальгам, двочка уступитъ очень скоро, и принялась за дло, стараясь изъ всхъ силъ сравнять пути любви передъ своимъ другомъ Джонатаномъ. Лэди Альбюри провидла своимъ женскимъ умомъ вс затрудненія насчетъ туалета и сама послала бы все нужное, да боялась обидть и Дозетовъ и Эйалю, а потому приготовила подарокъ, который могла сдлать Эйал по прізд въ Стальгамъ, не рискуя ее оскорбить. Если этой двушк суждено было превратиться въ мистрессъ Джонатанъ Стоббсъ, ее слдовало наряжать и украшать, она должна была блистать красотою среди женщинъ своего класса, какъ и приличествовало жен такого героя.

Обо всемъ, что произошло между нею и Эйалей, лэди Альбюри сообщила въ Альдершотъ.

‘Эта негодная двчонка ужасно васъ спутаетъ, я знаю’, писала она, ‘тмъ, что заставитъ выхать за два часа до окончанія вашихъ занятій. Но на этотъ разъ предоставьте занятіямъ оканчиваться, какъ знаютъ. Ничто такъ не помогаетъ понимать другъ друга, какъ маленькое совмстное путешествіе.’

Маленькое совмстное путешествіе должно было состояться во что бы то ни стало,— это полковникъ ршилъ опредленно. Какъ бы ни были неотложны его военныя обязанности въ Альдершот, обязанности любви были теперь для полковника еще важне. Хотя бы самъ его высочество долженъ былъ производить въ тотъ день смотръ войскамъ, онъ ршилъ все-таки хать съ Эйалей въ Стальгамъ, и ршилъ не это одно: кром того, необходимо было устроить предварительное совщаніе съ лэди Альбюри ране знаменательнаго двадцатаго числа. Полковникъ достигъ этого, внушивъ пріятельниц, что присутствіе ея на нсколько часовъ въ Лондон необходимо по разнымъ причинамъ. Она явилась на его зовъ, и онъ встртился съ нею въ ея отел въ Джермайнъ-Стрит, но, пріхавъ туда, почувствовалъ, что становится совсмъ дуракомъ, до такой степени дошло его безпокойство. Тревога по поводу этой двочки довела его почти до такого же сумасшествія, какимъ страдалъ бдный Томъ Трингль, потерявшій всякую власть надъ собою, когда она отвергла его любовь.

‘Если мн не удастся ее уговорить, я, наконецъ, кончу тмъ, что тоже буду колотить кого-нибудь по голов’, говорилъ онъ себ, сходя съ извозчика у дверей отеля.

— Ну, Джонатанъ,— встртила его лэди Альбюри,— скажите на милость, какое могло быть у васъ основаніе доставлять мн столько хлопотъ?

— Вы сами знаете, что должны были справиться объ этомъ повар.

— Знаю, что объяснила этимъ свою поздку сэру Гарри, но знаю также, что обошлась бы безъ повара хоть цлый годъ, если бы вы меня не вытребовали.

— Дло въ томъ, видите ли, что я не могъ създить въ Стальгамъ и обратно, не потративъ на это цлый день, а потратить его я не могу. А вамъ вдь почти что все равно, сколько бы дней вы ни потратили.

— И сколько бы ни потратила денегъ, и сколько труда, лишь бы исполнить приказаніе полковника Джонатана Стоббса? Что же, скажите на милость, могу я еще вамъ сказать или сдлать?

— Есть еще одна или дв вещи,— сказалъ онъ,— которыя я желалъ бы вамъ объяснить. Во-первыхъ, все это дло для меня очень серіозное.

— Разв я не знаю, что оно серіозное?

— Но вы, можетъ быть, не понимаете всю степень его серіозности. Если она окончательно мн откажетъ, я уду.

— Удете! Куда?

— О, я еще объ этомъ не подумалъ. Вроятно, въ Индію, такъ какъ тамъ мн, по всей вроятности, могутъ дать полкъ. Но это для меня въ сущности безразлично.

— Вы разсуждаете очень глупо.

— Вроятно, такъ какъ во всемъ этомъ дл и чувствую и думаю глупо. Если человкъ сбивается съ пути изъ-за какого-то неопредленнаго чувства къ молодой женщин, тутъ еще ничего нтъ особеннаго. Такія вещи случались и прежде, то же будетъ и со мной, если я потерплю неудачу.

— И что вы такого нашли въ этой двчурк?— спросила лэди Альбюри. Тутъ этотъ драгоцнный нашъ братецъ хочетъ повситься, оттого что она не хочетъ на него смотрть. А несчастный вашъ другъ Томъ Трингль, если возможно, еще хуже и Бена Бетсби и васъ.

— Если два джентльмена уже находятся въ одинаковомъ положеніи, это длаетъ еще мене удивительнымъ, что въ немъ находится и третій. Во всякомъ случа, этотъ третій — я.

— Не станете же вы равнять себя съ ними?

— Конечно, стану. По нашему отношенію къ миссъ Дормеръ, я не вижу никакой разницы. Вс мы въ нее влюблены, и всмъ намъ она отказала. Физическое ли безобразіе, или перстни, или природная глупость была тому причиной, это почти безразлично.

— Вы очень скромны, Джонатанъ.

— Я всегда былъ скроменъ, только вы никогда этого не замчали. Я скроменъ и въ этомъ дл, что не помшаетъ мн употребить вс усилія, чтобы добиться своей цли. Я желалъ видться съ вами для того, чтобы объяснить вамъ, что вопросъ этотъ для меня — ну, положимъ, если и не вопросъ жизни и смерти, такъ какъ ея не хватитъ ни на то, чтобы убить меня, ни на то, чтобы оставить въ живыхъ,— но принадлежитъ къ числу тхъ, которые въ судьб человка почти равняются но значенію съ жизнью и смертью. Она отказала мн очень ршительно.

— Двушка всегда на первый разъ отказываетъ ршительно. Разв она можетъ въ одну минуту собраться съ мыслями настолько, чтобы тутъ же принять предложеніе?

— Нкоторыя могутъ.

— Я думаю, не многія, а тмъ, которыя могутъ, едва ли стоитъ его длать,— сказала лэди Альбюри, съ большою опредленностью постановляя законъ въ этомъ вопрос. Если двушка принимаетъ предложеніе сразу, когда нисколько его не ожидала, это означаетъ съ ея стороны большую готовность къ матримоніальнымъ проектамъ. Посл продолжительнаго періода взаимной влюбленности — дло, конечно, другое. Все, въ сущности, бываетъ уже ршено ране, чмъ сказано знаменательное слово.

— Какой вы знатокъ въ этихъ длахъ!— сказалъ онъ.

— Странно, что вы въ нихъ такой невжда! Разв вы не понимаете, что она не похала бы въ Стальгамъ, если бы не на шутку ршила отказать намъ? Я ничего ей не говорила о васъ какъ о жених, но не преминула сообщить, что вы прідете. Очень ужъ вы спшите сваливать себя въ одну кучу съ Беномъ Бетсби и этимъ несчастнымъ негодяемъ! Какъ вы думаете, согласилась бы она пріхать, если бы знала, что встртитъ у насъ Бена Бетсби или вашего друга Тома?

Долго еще продолжался разговоръ все въ томъ же род, но въ результат его лэди Альбюри поняла изъ словъ полковника, что благосклонность Эйали необходима для его счастія. Этого онъ и желалъ.

— Конечно, я сдлаю все, что могу,— сказала она на прощанье. Хотя я и не влюблена въ нее, какъ вы, но все-таки сдлаю все, что могу.

Оставшись одна, наводя справки о новомъ повар и возвращаясь въ тотъ же день обратно въ Стальгамъ, лэди Альбюри снова недоумвала, какъ можетъ такая двочка какъ Эйаля, такая маленькая, такая, казалось бы, незначительная, такая ребячливая въ обращеніи, такая безсодержательная,— пріобрсти такое громадное значеніе!

Пришло двадцатое, и въ безъ десяти минутъ два Эйаля была на Паддингтонской станціи. Чтобы избжать полковника, она выбрала поздъ, отходившій въ 2 ч. 15 м. и дожидалась теперь этого позда въ обществ тетки. Мистрессъ Дозетъ сочла своей обязанностью проводить ее на вокзалъ и пріхала съ нею въ кэб. При нихъ было два чемодана нагруженные какимъ-ни-наесть платьемъ Эйали. И она и тетка, об поработали надъ нимъ, что было силъ, такъ какъ Эйал, хоть она и говорила себ, что на это нтъ никакого особеннаго основанія, все же хотлось быть насколько возможно привлекательне. Глядя на чемоданы, нагруженные на телжку, и поражаясь ихъ убогимъ видомъ сравнительно съ чемоданами другихъ молодыхъ двушекъ, здящихъ въ такія мста, какъ Сгальгамъ, Эйаля радовалась, что полковникъ ихъ не увидитъ. Она спрашивала себя: можетъ ли полковникъ узнать то платье, которое уже было на ней разъ въ Стальгам, но теперь должно было появиться совсмъ въ другомъ вид? Недоумвала, знаетъ ли полковникъ дйствительную степень ея бдности. Размышленія эти были прерваны внезапнымъ появленіемъ самого полковника на платформ.

Эйаля нисколько не сомнвалась въ успх своей маленькой хитрости. Не сомнвалась и тетка, тотчасъ ее разгадавшая, хотя между нею и племянницей не было сказано объ этомъ ни слова. Мистрессъ Дозетъ считала совершенно невозможнымъ, чтобы полковникъ, занятый важными длами въ Альдершот, вдругъ бросилъ ихъ ради такого ребенка, какъ Эйаля, хоть онъ и уврялъ, что влюбленъ въ этого ребенка. Она никогда его не видала и не ожидала увидть теперь. Но тмъ не мене, вотъ онъ появился вдруіъ и жметъ руку Эйал.

— Моя тетка, мистрессъ Дозетъ,— шепнула Эйаля.

И полковникъ началъ говорить со старшею дамой такъ, какъ будто младшая имла несравненно меньше значенія. Да, онъ выбрался изъ Альдершота нсколько ране, чмъ разсчитывалъ. Его ничто особенно не задерживало къ Альдершот. Онъ давно уже имлъ намреніе хать въ Стальгамъ двадцатаго и радъ былъ случаю, который привелъ туда миссъ Дормеръ какъ разъ въ то же время. Онъ проводилъ въ Стальгам очень много времени, потому что былъ въ очень дружескихъ, чисто братскихъ отношеніяхъ съ сэромъ Гарри, который въ дйствительности приходился ему кузеномъ, всегда жилъ въ Стальгам, когда могъ урваться отъ длъ и не былъ въ Лондон. Стальгамъ,— несомннно, прелестное мстечко, одинъ изъ самыхъ благоустроенныхъ домовъ, какіе были ему извстны въ Англіи. Полковникъ продолжалъ въ томъ же дух, пока и мистрессъ Дозетъ и Эйаля об не начали думать, что его поздка въ Стальгамъ не иметъ ровно никакого отношенія къ Эйал. Мистрессъ Дозетъ тмъ не мене знала, что предложеніе было сдлано. Эйал начинало казаться, что перешитое платье — въ сущности вещь вовсе не важная и убогій видъ чемодановъ также. Настоящему лучезарному ангелу было бы совершенно все равно до ея платьевъ и чемодановъ и ужъ, конечно, онъ не былъ бы такъ равнодушенъ какъ… какъ… Тутъ она спохватилась и замтила, что становится глупа.

Ее посадили въ вагонъ перваго класса, такъ какъ мистеръ Дозетъ, по счастію, ршилъ противъ второго. Отправляясь въ такое мсто, какъ Стальгамъ, Эйаля должна, сказалъ мистеръ Дозетъ, хать такъ, какъ здятъ прочія лэди. Если бы дло шло о немъ или о его жен, оно было бы другое, но для Эйали, и при такомъ случа, онъ ршился быть расточительнымъ. Итакъ, Эйалю посадили въ вагонъ перваго класса, а полковникъ все еще стоялъ на платформ, разговаривая съ мистрессъ Дозетъ.

— Не думаю, чтобы ее отпустили черезъ недлю,— говорилъ полковникъ. Сэръ Гарри не любитъ, чтобы гости его узжали такъ скоро.

Эйаля это услышала и вспомнила, что сэръ Гарри относился чрезвычайно равнодушно къ прізду и отъзду своихъ гостей.

— Въ конц марта они узжаютъ въ Лондонъ,— продолжалъ полковникъ. Если бы миссъ Дормеръ могла вернуться за недлю до ихъ возвращенія, это было бы какъ разъ то, что нужно.

— О, нтъ,— сказала Эйаля, высовывая голову изъ окошка,— я и не подумаю пробыть тамъ такъ долго.

Тутъ сторожъ поднялъ послднюю заключительную суматоху, полковникъ вошелъ, дверь затворили и мистрессъ Дозетъ, стоя на платформ, въ послдній разъ кивнула головой.

Въ вагон было только четыре пассажира. Въ противоположномъ углу сидли двое стариковъ, мужъ и жена, вроятно, очень заботившіеся о грлк для ногъ и плотно укутанные въ мха и шерсть.

— Не потрудитесь ли затворить дверь, сэръ,— сказалъ старый джентльменъ довольно брюзгливо,— у моей жены боли въ лиц.

Дверь была въ это время плотно затворена, но полковникъ сдлалъ видъ, что закрываетъ вс щелки. Тогда старая лэди усмотрла наверху вентиляторъ.

— Потрудитесь закрыть дыру вонъ тамъ, сэръ,— сказала она,— мой мужъ сильно страдаетъ невральгіей.

Полковникъ тотчасъ всталъ, но вентиляторъ оказался закрытымъ наглухо такъ, что въ него не проникало никакого признака воздуха.

— Дуетъ отовсюду,— сказалъ старый джентльменъ. Компанію слдовало бы привлечь къ суду.

— Чмъ больше они уморятъ народу, тмъ, я думаю, имъ пріятне,— замтила старая лэди.

Тутъ полковникъ взглянулъ на Эйалю чрезвычайно серіозно, безъ малйшаго признака улыбки, съ такимъ лицомъ, какимъ могли быть довольны даже старая лэди и джентльменъ. Но Эйаля поняла это лицо, не выдержала и засмялась немножко. Она смялась только глазами, но полковникъ это видлъ.

— Погода весь день была очень непріятная,— сказалъ онъ суровымъ тономъ.

Эйаля возразила, что ей вовсе не показалось холодно.

— Въ такомъ случа, миссъ, вы, вроятно, каменная,— сказала старая лэди. Надюсь, вы не забываете, что другіе мене счастливы.

Эйаля снова улыбнулась, а полковникъ опять сдлалъ видъ, будто старается, чтобы во внутренность вагона не могло проникнуть извн ни малйшаго дуновенія.

Нсколько минутъ между ними длилось молчаніе, и Эйаля очень удивилась тону, съ которымъ затмъ обратился къ ней ея другъ.

— Вы, должно быть, очень злая двушка,— сказалъ онъ ей,— если доставили мн такую кучу хлопотъ, и все нарочно.

— И не думала,— сказала Эйаля.

— Думали. Почему вы не похали съ четырехъ-часовымъ поздомъ, какъ я вамъ говорилъ. Теперь я не усплъ кончить своихъ длъ и не удивлюсь, если мн сдлаютъ такую исторію въ конногвардейскомъ полку, что и не расхлебаешь. А вы даже нисколько мн не благодарны.

— Нтъ, я благодарна, но я совсмъ и не хотла, чтобы вы хали,— сказала она.

— Конечно, я похалъ. Но я не воображалъ, что у васъ такой дурной характеръ.

— У меня вовсе не дурной характеръ, полковникъ Стоббсъ.

— Когда у молодой двушки дурной характеръ, я нахожу, что ее не слдуетъ въ этомъ поощрять,— замтила изъ своего угла старая лэди.

— Душа моя, ты тутъ ничего не понимаешь,— сказалъ старый джентльменъ.

— Отлично понимаю,— сказала старая лэди. Понимаю совершенно. Что бы тамъ ни было, молодой двушк не слдуетъ имть дурной характеръ. Терпть не могу дурные характеры. Эта дыра, наврное, открыта, сэръ: такой страшный сквознякъ.

Полковникъ Стоббсъ опять вскочилъ и сталъ тыкать въ вентиляторъ.

Эйаля, между тмъ, такъ смялась, что ей стоило большого труда не расхохотаться вслухъ, что навлекло бы на ея голову еще сильнйшій гнвъ старой лэди. Притворный выговоръ полковника снова пробудилъ въ ней то чувство внезапной, дружеской съ нимъ близости, которое она испытала въ первый разъ на бал, когда онъ къ ней подошелъ и веллъ ей танцовать съ собою. Ей снова казалось, что она знала этого человка ближе, чмъ всхъ остальныхъ своихъ знакомыхъ и что это знакомство пріятне всхъ остальныхъ. Что бы онъ ни говорилъ теперь, она могла ему отвчать, длать видъ, что бранитъ его, и шутить съ нимъ совершенно такъ, какъ будто никогда и не было никакого предложенія. Она способна была теперь разсказать ему всю исторію вывернутаго платья, если бы пришлось къ слову шутить съ нимъ надъ своими старыми чемоданами, повдать ему, всякія невзгоды своей бдности, обращая ихъ въ шутку, которой ужъ съ нимъ-то, наврное, можно свободно подлиться. Онъ заговорилъ снова.

— Двушка съ дурнымъ характеромъ для меня отвратительна,— сказалъ онъ.

Тутъ Эйаля не могла уже выдержать и захохотала громко.

Старики скоро совсмъ разговорились, и поднялся споръ, въ которомъ лэди приняла сторону полковника, а джентльменъ защищалъ Эйалю. Полковникъ говорилъ какъ будто совершенно серіозно и утверждалъ, что современнымъ молодымъ двицамъ даютъ слишкомъ много воли. Имъ никогда не приходится зарабатывать свой хлбъ,— говорилъ онъ,— и он должны бы стараться быть пріятными для тхъ, у кого больше дла.

— Я совершенно съ вами согласна, сэръ,— сказала старая лэди. Имъ слдуетъ быть на побгушкахъ и всегда подъ рукой. Люблю, чтобы двушка суетилась по дому и приносила пользу.

— Молодыя двушки должны быть молодыми двушками,— сказалъ старикъ, на минуту высовывая ротъ изъ-за шарфа.

— А разв молодая двушка не можетъ быть полезна и въ то же время оставаться молодою двушкой?— спросилъ полковникъ.

— Ея главное назначеніе — орнаментальность,— сказалъ старый джентльменъ. Я люблю, чтобы двушка была орнаментальна. По-моему, двушку не слдуетъ бранить, даже если она немножко своенравна.

— Я совершенно съ вами согласна, сэръ,— сказала Эйаля.

Битва продолжалась все въ томъ же род, съ небольшими перерывами и перемнами предметовъ обсужденія, до самой Стальгамской станціи. Старый джентльменъ, правда, казалось, совсмъ лишился голоса, не дохавъ и до половины дороги, но старая лэди упорствовала до конца и такъ сдружилась съ полковникомъ, что непремнно пожелала пожать ему руку, когда онъ выходилъ изъ вагона.

— Какъ вы могли быть такимъ злымъ, такъ ее обманывать все время?— спросила Эйаля, выходя на платформу.

— Никакого тутъ не было обмана. Я говорилъ совершенно серіозно. Разв это не была все сущая правда? Ну, идите и садитесь скоре въ карету, иначе вы, пожалуй, будете не лучше самого стараго джентльмена.

Эйаля поспшно вошла въ карету, гд ее ожидала Нина.

Двочки болтали непрерывно всю дорогу до Стальгама, но черезъ всю эту болтовню Эйаля не могла не думать о томъ, какъ похожъ былъ сегодняшній Джонатанъ Стоббъ на Джонатана Стоббса первыхъ дней ихъ знакомства и какъ непохожъ на влюбленнаго.

IV.
Капитанъ Бетсби въ Мерль-Парк.

Пока Эйаля хала въ Стальгамъ, капитанъ Бетсби халъ въ Мерль-Паркъ. Лэди Трингль пригласила ихъ обоихъ и, когда писала Эйал, сообщила ей, что Тома наврное не будетъ. Трингли еще не знали тогда о послднемъ столкновеніи Тома съ полиціей, и необходимость держать его дома въ деревн не сдлалась для нихъ очевидной.

Приглашая капитана Бетсби, имлось въ виду дать ему случай объясниться съ Эйалей. Капитанъ пріхалъ, но что касается Эйали — мистрессъ Дозетъ сообщила, что Эйаля была какъ разъ въ это самое время приглашена на нсколько дней къ своему другу, лэди Альбюри, въ Стальгамъ.

Лэди Альбюри не знала, что и длать съ капитаномъ Бетсби. Онъ имлъ обыкновеніе прізжать въ Стальгамъ въ теченіе марта и оканчивать тамъ охотничій сезонъ. Можно было надяться, что Эйалино дло устроится въ начал марта и тогда, прідетъ ли капитанъ, нтъ ли, это будетъ все равно для Эйали. Но самъ-то капитанъ, пожалуй, ужасно разсердится, узнавъ, какую съ нимъ сыграли штуку. Лэди Альбюри уже просила его не прізжать въ первыхъ числахъ марта и выдумала для этого какой-то предлогъ. Ей было необходимо свободное поле дйствій какъ ради полковника, такъ и ради Эйали, но она знала, что ей страшно достанется, когда хитрость ея выйдетъ наружу!

— Почему, чертъ возьми, ты не пригласишь обоихъ за разъ, кто сильне, тотъ и побдитъ!— сказалъ сэръ Гарри, для котораго не подлежало сомннію, что сильне окажется полковникъ.

Тутъ возникло новое затрудненіе. Когда лэди Альбюри попыталась объяснить, что Эйаля не прідетъ, если не общать ей, что полковника не будетъ, сэръ Гарри объявилъ, что это совсмъ излишнее баловство.

— Что за птица, чертъ возьми, эта маленькая двочка,— спросилъ онъ,— чтобы изъ-за нея все ставить вверхъ дномъ?

Лэди Альбюри сумла унять мужа, но боялась, что унять капитана ей не удастся. Наврное, призойдетъ семейная ссора, но даже ссору слдовало перенести ради полковника.

Капитана, между тмъ, держали въ полномъ невдніи относительно Эйалиныхъ плановъ, и онъ похалъ въ Мерль-Паркъ, надясь встртиться съ нею тамъ. Вроятно, онъ былъ влюбленъ очень сильно, такъ какъ Мерль-Паркъ весьма мало годился для охоты. Гончія, по сосдству, были, но онъ очень презрительно отвергъ предложеніе сэра Томаса привезти съ собою верховую лошадь. Вызжая на охоту, капитанъ Бетсби, обыкновенно, имлъ при себ не мене пяти лошадей и ограничивалъ свои операціи предлами шести или семи избранныхъ графствъ. Но Эйаля была для него теперь важне охоты, и потому онъ похалъ въ Мерль-Паркъ, несмотря на то, что наступалъ конецъ февраля.

— Это все надлалъ сэръ Томасъ.

Такъ старалась утшить себя лэди Трингль, обсуждая вопросъ съ дочерьми. Высокопочтенный Септимусъ Трафикъ ухалъ тмъ временемъ въ Лондонъ и жилъ тамъ въ одной комнат, по сосдству съ Палатой. Августа все еще оставалась въ Мерль-Парк, въ великой досад отца. Ему не хотлось прогонять ее, онъ былъ бы даже радъ ея присутствію, если бы не сознавалъ, что его ‘поддли’. Но тмъ не мене она осталась и, обсуждая дла капитана съ матерью и Гертрудой, высказывала полное неодобреніе предполагаемому браку Эйали. Эйаля, по ея мннію, не заслуживала ровно никакого мужа. Августа такъ и не уступила въ дл Тома, выражала твердую увренность, что у полковника Стоббса никогда не было никакихъ серіозныхъ намреній, держалась того мннія, что капитану Бетсби будетъ въ Мерль-Парк гораздо пріятне безъ Эйали, чмъ было бы съ нею. Когда онъ пріхалъ, ему сначала ничего не сказали объ Эйал. Гертруда, выздороввшая отъ тяжелой болзни, причиненной дурнымъ поведеніемъ мистера Гаустона, хотя выздоровленіе это думала сдлать временнымъ, была чрезвычайно любезна. Капитана Бетсби принимали очень радушно, и онъ прожилъ въ Мерль-Парк уже три дня, прежде чмъ надумался справиться объ Эйал.

Въ теченіе этого времени онъ находилъ общество Гертруды весьма пріятнымъ, но избралъ своей главной повренной мистрессъ Трафикъ.

— Знаете ли что, капитанъ Бетсби: мы, по правд сказать, не особенно-то любимъ кузину.

— Сэръ Томасъ говорилъ мн, что она будетъ здсь.

— Это намъ извстно. Отецъ, кажется, немного ошибается насчетъ Эйали.

— Разв ее не приглашали?— спросилъ капитанъ Бетсби, начиная уже подумывать, что съ нимъ поступили нечестно.

— О да, приглашали. Приглашали даже очень часто, такъ какъ она мамашина племянница и когда-то жила у насъ,— правда, недолго. Но она къ намъ не здить. Да, въ сущности, не здитъ никуда, кром какъ…

— Кром какъ что?

— Вы знакомы съ полковникомъ Стоббсомъ?

— Джонатаномъ Стоббсомъ. О Господи, конечно, даже очень. Онъ троюродный братъ моего единокровнаго брата со стороны отца.

— Въ самомъ дл? И поэтому вы съ нимъ очень близки?

— Нисколько. То-есть вы хотите сказать, нравится ли онъ мн? Я совсмъ его не люблю. Онъ всегда всмъ командуетъ въ Стальгам.

— Мы слышали, что Эйаля бгаетъ за нимъ всюду.

— Эйаля бгаетъ за Джонатаномъ?

— Разв вы объ этомъ не слыхали?— спросила мистрессъ Трафикъ. Что вы это! Да она и сію минуту въ Стальгам у Альбюри, и я уврена, что полковникъ Стоббсъ тамъ же. Она бы не похала, если бы не была уврена, что встртится съ нимъ.

Это до такой степени разстроило капитана, что онъ часа два-три избгалъ общества, не зналъ, что съ собой длать и куда дваться. Неужели то, что онъ слышалъ о Джонатан Стоббс, было правда? Бывали минуты въ Стальгам, когда его обуревала страшная ревность, но это прошло, такъ какъ онъ убдился въ своей ошибк. Вовсе не Джонатанъ Стоббсъ, а Ларри Туэнтиманъ провелъ двушекъ черезъ ручей, а Стоббсъ только шлепнулся въ него и возбудилъ всеобщее состраданіе. Но теперь опять капитанъ врилъ всему. Такъ вотъ почему его свояченица Розалина желала, чтобы онъ пока не здилъ въ Стальгамъ! Ему было хорошо извстно, какъ благоволила лэди Альбюри къ этому предателю Стоббсу, по милости ея благоволенія, полковникъ Стоббсъ, приходившійся сэру Гарри седьмою водой на кисел, самовластно распоряжался конюшнями, тогда какъ сэръ Гарри, завдующій сворами, ограничивался предлами псарни. Сначала онъ ршилъ было бросить Мерль-Паркъ и немедленно выхать въ Стальгамъ и уже послалъ за своимъ слугою, чтобы велть укладывать вещи, но при боле зрломъ размышленіи сообразилъ, что пріздомъ въ Стальгамъ причинитъ большую непріятность не только другими, но и себ. Другіе не особенно его безпокоили, но непріятность себ была существенна. Никто въ Стальгам не обрадовался бы его прізду. Сэръ Гарри былъ бы смущенъ, а остальныя трое имвшихъ къ нему отношеніе лицъ — лэди Альбюри, Стоббсъ и Эйаля сплотились бы во враждебный ему союзъ. Какіе могли быть у него шансы при подобныхъ обстоятельствахъ? Итакъ, онъ ршился остаться въ Мерль-Парк еще нкоторое время.

Да, въ сущности, стоила ли Эйаля всхъ хлопотъ, которыя онъ намревался, было, принять на себя ради нея? Какъ много онъ предлагалъ ей, какъ презрительно она отвергла его предложеніе, и какъ мало могла дать взамнъ! А теперь вотъ ему говорили еще, что она всюду преслдуетъ Джонатана Стоббса! Стоило ли гнаться за двушкой, которая все время гоняется за Джонатаномъ Стоббсомъ? Разв не было его общественное положеніе несравненно лучше, чмъ положеніе Стоббса, такъ какъ онъ ужъ во всякомъ случа, получалъ вдвое больше дохода? Стоббсъ былъ рыжій уродъ и нахалъ, всюду пробивавшій себ дорогу исключительно однимъ своимъ мднымъ лбомъ. По зрломъ размышленіи, онъ ршилъ, что гоняться за двушкой, которая унижалась до того, чтобы гоняться за Джонатаномъ Стоббсомъ, совершенно его недостойно, а потому расплывался въ улыбкахъ, сойдя въ тотъ вечеръ къ обду, и ничего не спросилъ объ Эйал у только-что вернувшагося изъ Лондона сэра Томаса.

— Очень онъ сердитъ?— спросилъ сэръ Томасъ жену нсколько поздне.

— Сердитъ? На что?

— Я опредленно сказалъ ему, что онъ встртятся здсь съ Эйалей.

— Онъ, кажется, чувствуетъ себя очень пріятно и ни слова не говорилъ мн объ Эйал. Мн надола Эйаля. Бдный Томъ совсмъ разбаливается.

Сэръ Томасъ нахмурился, но на этотъ разъ не сказалъ больше ничего.

Томъ былъ, несомннно, въ непріятномъ положеніи и никогда не вставалъ съ постели ране перваго часа. Затмъ онъ уныло бродилъ по саду, тосковалъ пуще прежняго, а вечера проводилъ одинъ въ экономкиной комнат, держа во рту трубку, которую у него даже не хватало энергіи зажигать, когда она потухала.

Въ дом было еще трое или четверо гостей, въ томъ числ дв высокопочтенныя миссъ Трафикъ и пара молодыхъ людей изъ Сити, которыхъ лэди Трингль выписала въ качеств противоядій Гаустону и Гамелю. Но Томъ не водился ни съ кмъ изъ нихъ. Онъ сблизился отчасти съ однимъ только капитаномъ Бетсби, привлеченный, вроятно, общностью интересовъ.

— Вы, кажется были знакомы въ Стальгам съ моей кузиной миссъ Дормеръ?— спросилъ Томъ.

Они сидли въ эту минуту вдвоемъ у камина въ экономкиной комнат, капитанъ Бетсби курилъ сигару, а Томъ сосалъ пустую трубку.

— О да,— сказалъ капитанъ Бетсби, навостривъ уши,— я видался съ нею постоянно.

— Чудное созданіе!— проговорилъ Томъ.

— Дйствительно.

— По части романтической красоты свтъ никогда, по-моему, не производилъ ничего подобнаго! А по-вашему?

— Вы тоже принадлежите къ числу поклонниковъ вашей кузины?— спросилъ капитанъ.

— Я-то?— спросилъ Томъ, удивляясь, какъ могъ найтись человкъ, не слыхавшій его трагической исторіи. Принадлежу ли я къ числу ея поклонниковъ? Да что вы! Еще бы! Разв вы не слыхали обо мн и Стоббс?

— Нтъ.

— Я думалъ, вс объ этомъ слышали. Я, знаете ли, вызвалъ его.

— Драться на дуэли?

— Да, драться на дуэли. Послалъ своего пріятеля Фаддля съ письмомъ въ Стальгамъ, но это ни къ чему не повело. Какая охота драться на дуэли человку, котораго любитъ такая двушка, какъ Эйаля?

— Такъ это, значитъ, правда? Это врно?

— Боюсь, что да! Боюсь! Да, это слишкомъ врно. Потомъ, знаете ли,— (Дойдя до этой части разсказа, онъ вскочилъ, свирпо нахмурившись),— потомъ, знаете ли, я встртился съ нимъ подъ портикомъ Геймаркета и ударилъ его.

— О, такъ это были вы?

— Я самый.

— И онъ ничего вамъ не сдлалъ?

— Онъ велъ себя какъ герой,— сказалъ Томъ. Сознаю, что онъ велъ себя какъ герой, хотя, конечно я его ненавижу.

Слова Тома звучали очень горько.

— Онъ не допустилъ, чтобы меня посадили въ тюрьму. Хотя, что до этого, мн было бы лучше всего, если бы меня посадили въ тюрьму навки, чтобы мн никогда не видать свта Божія! Поклонникъ ли я ея, капитанъ Бетсби?! Не думаю, чтобы когда-нибудь былъ въ мір человкъ, который любилъ бы двушку такъ, какъ я люблю ее! Говорю вамъ прямо, я потому только продолжаю влачить существованіе,— т. е. это я насчетъ самоубійства,— что все еще существуетъ возможность, пока она не стояла у брачнаго алтаря съ другимъ. Я бы съ удовольствіемъ застрлилъ Стоббса, хотя знаю, что меня бы за это притянули къ суду и повсили! Съ удовольствіемъ, его ли, другого ли.

Посл этого капитанъ Бетсби счелъ боле благоразумнымъ ничего не говорить особеннаго о собственной любви.

И какъ же это было бы глупо, со стороны подобнаго ему человка, съ хорошимъ состояніемъ, жениться на двушк, у которой ни гроша за душой! На эту праздную мысль навела капитана чрезвычайная учтивость Мерль-Паркскихъ дамъ. У Люси, которая, какъ ему было извстно, приходилась Эйал сестрою, онъ не имлъ особеннаго успха. До слуха его дошло, что Люси была въ немилости у тетки, и потому онъ держался отъ нея поодаль. Дамы Трингль, однако, были къ нему очень добры,— такъ добры, что это располагало, его мене чмъ когда либо думать объ особ, которая обошлась съ нимъ такъ нелюбезно, какъ Эйаля. Мистрессъ Трафикъ была, конечно, женщина замужняя, и это ничего не значило, но Гертруда! Всему свту было извстно, что Септимусъ Трафикъ, не имя ни гроша денегъ, сталъ счастливымъ обладателемъ очень большой суммы. Онъ, Бетсби, имлъ за собою гораздо боле правъ на расположеніе сэра Томаса! Почему бы и ему тоже не стать счастливымъ обладателемъ? Онъ ухалъ на недльку поохотиться въ Нортамптоншайр, и затмъ по просьб лэди Трингль вернулся обратно въ Мерль-Паркъ.

Здоровье миссъ Трингль, между тмъ, поправилось окончательно. Она перестала упоминать о мистер Гаусгон и охотно предала бы прошлое забвенію, если бы ей дали на это возможность. Но замужнія сестры могутъ позволять себ многое.

— Ты очень счастливо отъ него отдлалась, по-моему,— сказала Августа.

Гертруда глубоко вздохнула. Ей не хотлось признать, что она отъ него отдлалась, пока не было еще въ запас ничего другого опредленнаго.

— Человкъ, который ничего не длаетъ, у котораго нтъ ни профессіи, ни занятія, ни денегъ, въ конц концовъ…

— У мистера Трафика тоже не очень-то много собственныхъ денегъ.

— У него мсто въ Парламент, что гораздо важне всякихъ денегъ, и онъ, наврное, будетъ играть важную роль, когда его партія одержитъ верхъ. Къ тому же онъ знатнаго происхожденія. Но за Франка Гаустона нтъ положительно ничего.

— Знатнаго происхожденія!— повторила Гертруда, вздернувъ носъ.

— Королева, которая сама источникъ всякой чести, даровала его отцу дворянское достоинство, этого довольно для знатнаго происхожденія.

Замужняя сестра проговорила все это суровымъ и строгимъ тономъ, съ полнымъ довріемъ къ конституціоннымъ привилегіямъ своей монархини.

— Мн кажется, намъ не за чмъ объ этомъ говорить,— сказала Гертруда.

— Совершенно не за чмъ. Мистеръ Гаустонъ поступилъ прескверно, и, что касается нашей семьи, ему, по-моему,— конецъ. Капитанъ Бетсби, кажется, очень пріятный молодой человкъ и, вроятно, съ состояніемъ. Мужчин необходимо имть или состояніе или занятіе.

— У него и то и другое,— сказала Гертруда, не совсмъ, однако, врно, такъ какъ капитанъ Бетсби уже вышелъ въ отставку.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Неужели вы такъ скоро забыли мою кузину?— спросила однажды Гертруда, гуляя по парку со счастливымъ капитаномъ.

Капитанъ, вроятно, говорилъ ей какія-нибудь нжности.

— Вы тычете мн этимъ глаза, какъ будто это дурно съ моей стороны.

— Непостоянство въ мужчин считается, обыкновенно, дурной чертой,— сказала Гертруда.

Какой чертой оно считается въ женщинахъ, она не стала пока говорить.

— Посл всего, что я слышалъ здсь о вашей кузин, я бы не думалъ, что оно будетъ считаться таковою и въ настоящемъ случа.

— Отъ меня вы ничего не слыхали о ней дурного.

— Говорятъ, она очень дурно поступила съ вашимъ братомъ.

— Бдный Томъ!

— И кокетничаетъ съ человкомъ, котораго я особенно не люблю.

— Да, кажется, она ведетъ себя нсколько странно съ этимъ полковникомъ Стоббсомъ.

— Подумайте, къ тому же, какъ мало я ее видлъ! А вдь миленькая!

— Нкоторымъ она нравилась. Мн — никогда,— сказала Гертруда. Мы вс находили, что она ужасная ломака. Какъ-то пришлось, знаете ли, просто выгнать ее изъ дому. Она вдь прежде жила у насъ, и потомъ уже вмсто нея должна была пріхать ея сестра. Он не виноваты, бдняжки, что у нихъ ничего нтъ, бдныя двочки! Он мамашины племянницы, и потому папаша постоянно держитъ у себя которую-нибудь изъ нихъ.

Посл этого непостоянство капитана было ему прощено, и Гертруда согласилась принять его услуги въ качеств возлюбленнаго. Мистрессъ Трафикъ знала это прекрасно. Лэди Трингль также отчасти знала. Разъ Франка Гаустона можно было считать окончательно упраздненнымъ, дочери ея недурно было запастись кмъ-нибудь другимъ. Возня съ двочками ужасно ей надола, а у капитана Бетсби было состояніе, и она считала его подходящимъ зятемъ. Но молодые люди до сихъ поръ не говорили ей ни слова, чувствуя въ душ, что все еще могутъ представиться затрудненія. Затрудненія состояли въ сэр Томас. Сэръ Томасъ привезъ капитана Бетсби въ Мерль-Паркъ въ качеств жениха для Эйали, и такъ какъ онъ рдко бывалъ дома, то совсмъ не зналъ о происшедшихъ перемнахъ. Гертруда, вдобавокъ, все еще считалась помолвленной съ мистеромъ Гаустономъ, хотя этотъ молодой человкъ былъ такъ ршительно спроваженъ имъ самимъ. Дамы чувствовали, что такъ какъ сэръ Томасъ — человкъ боле суроваго закала, чмъ он, то ему будетъ трудне примириться съ предполагавшимися измненіями въ планахъ семьи. И кто же возьмется ему о нихъ сообщить?

— Пусть самъ пойдетъ къ папаш и попроситъ его разршенія, какъ это всегда длается,— сказала мистрессъ Трафикъ.

— Я ужъ ему говорила,— сказала Гертруда,— но ему, кажется, не хочется пока этого длать.

— Неужели онъ такой трусъ?

— Не думаю, чтобы онъ былъ трусливе другихъ. Помню, какъ Септимусъ просто боялся идти къ папаш. Но вдь у Бенджемина есть состояніе, а это, конечно, разница.

— Это вздоръ, чтобы Септимусъ когда-нибудь боялся папаши. Онъ слишкомъ хорошо понимаетъ свое положеніе члена Парламента. Я думаю, въ сущности, что тутъ какъ-нибудь замшалась Эйаля.

— Да, насчетъ Эйали оно, дйствительно, не совсмъ того,— сказала Гертруда, снова принимая конфиденціальный тонъ. Папаш такъ трудно втолковывать подобныя вещи! Право, мн кажется, онъ думаетъ, что мн никогда нельзя даже и поговорить съ другимъ мужчиной изъ-за этого мерзавца Франка Гаустона.

Все это, дйствительно, было оттого странно для сэра Томаса, что онъ окончательно не могъ понять, въ чемъ же теперь дло. Зачмъ капитанъ Бетсби продолжаетъ гостить въ Мерль-Парк? Онъ не имлъ противъ него ничего особеннаго и, когда лэди Трингль сказала ему, что просила капитана погостить подольше, не представилъ никакихъ возраженій. Но съ какой стати было капитану оставаться, когда онъ зналъ наврное, что Эйаля ни за что не прідетъ въ Мерль-Паркъ? Наконецъ, въ одинъ прекрасный воскресный вечеръ, онъ освдомился объ этомъ предмет.

— Скажи на милость, къ чему этотъ господинъ торчитъ здсь?— спросилъ онъ жену.

— Ему, кажется, нравится у насъ.

— Можетъ быть, ему нравится у насъ такъ же, какъ нравилось Септимусу Трафику, и онъ намренъ поселиться у насъ навсегда!

Такіе намеки сэръ Томасъ длалъ постоянно, и жена принимала ихъ съ огорченіемъ и страхомъ.

— Когда жъ онъ уберется, наконецъ?— сурово спросилъ сэръ Томасъ.

Лэди Трингль чувствовала, что пора сказать что-нибудь о намреніяхъ капитана, но ей было страшно.

Она не ршалась ясно объяснить мужу въ чемъ дло.

— Можетъ быть,— сказала она,— онъ начинаетъ чувствовать привязанность къ которой-нибудь изъ молодыхъ лэди.

— Молодыхъ лэди! Какихъ такихъ? Ужъ не къ Люси ли?

— Ахъ, нтъ,— сказала лэди Трингль.

— Такъ о комъ же, чертъ возьми, ты говоришь? Онъ пріхалъ изъ-за Эйали, потому что мн хотлось кончить всю эту глупость съ Томомъ. Эйали тутъ нтъ и, вроятно, не будетъ, не понимаю, чего ему торчать здсь и бить баклуши! Терпть не могу имть въ деревн ничего не длающихъ молодыхъ людей. Лучше скажи ему при первомъ удобномъ случа, что онъ уже достаточно здсь пожилъ.

Все это лэди Трингль повторила мистрессъ Трафикъ, а мистрессъ Трафикъ — Гертруд, и вс он почувствовали, что теперь не время капитану Бетсби являться къ сэру Томасу въ качеств искателя Гертрудиной руки.

V.
Поздка въ Остенде.

— Конечно, это будетъ очень трудно растолковать папаш.

Такъ говорила Гертруда своему новому милому черезъ нсколько дней посл того, какъ этого милаго приказано было удалить изъ Мерль-Парка. Приказаніе не было передано капитану во всей своей суровости. Дамы чувствовали,— особенно Гертруда чувствовала очень сильно,— что узнай онъ только, что самъ хозяинъ дома требуетъ его отсутствія — онъ удетъ тотчасъ. Но все-таки что-нибудь нужно же было сказать, и что-нибудь сдлать. Капитанъ Бетсби находился въ настоящую минуту въ очень матримоніальномъ настроеніи. Онъ пріхалъ въ Мерль-Паркъ за женою и, не найдя одной, былъ склоненъ, въ своемъ теперешнемъ расположеніи духа, взять другую. Но долго ли оно продлится? Ручаться было нельзя. Августа намекала, что ‘слдуетъ что-нибудь сдлать, съ папашинаго ли согласія, или безъ онаго’. Затмъ произошелъ настоящій разговоръ, въ которомъ Гертруда признала, что существуетъ затрудненіе. Къ тому же, папаша, вроятно, сразу-то и не согласится.

— Ему должно казаться очень страннымъ, что я живу здсь,— сказалъ капитанъ.

— Конечно, это странно. Если бы ты могъ пойти къ нему и все ему сказать! Но капитанъ, принявъ въ соображеніе вс обстоятельства дла, нашелъ, что ему невозможно пойти къ сэру Томасу и все ему сказать. Тутъ она начала тихонько заговаривать о почтенномъ священник въ Остенде. Объяснять подробно, при какихъ обстотельствахъ изучила этотъ предметъ она сочла излишнимъ, но дала понять, капитану Бетсби, что была въ немъ очень свдуща. А деньги-то!

— Если сэръ Томасъ разсердится не на шутку, послдствія будутъ ужасныя!— сказалъ капитанъ.

Но Гертруда думала иначе. Отецъ ея былъ, несомннно, человкъ очень властный и всегда настаивалъ на своемъ, если изъ этого могла выдти какая-нибудь польза. Но онъ въ то же время былъ человкъ, который всегда прощалъ.

— Если ты разумешь деньги,— сказала Гертруда,— это уладится наврное.

Онъ, дйствительно, разумлъ деньги и, повидимому, нсколько встревожился, когда понялъ, въ чемъ заключается предлагаемый ему шагъ. Гертруда никакъ не ожидала, чтобы физіономія его имла способность такъ вытягиваться и становиться такой печальной.

— Папаша никогда въ жизни никого не обижалъ деньгами,— сказала Гертруда. Ему было бы невыносимо, если бы кто-нибудь изъ насъ нуждался.

Въ слдующее воскресенье сэръ Томасъ снова пріхалъ въ Мерль-Паркъ и увидлъ, что гость его все еще не ухалъ.

Мы немного опередили теперь главную нить нашего разсказа, который посвященъ, или долженъ быть посвященъ, Эйал. Но, когда въ дло замшано столько влюбленныхъ съ ихъ любовными передрягами, почти невозможно раздлить повствованіе на равныя части. Теперь прошло уже боле трехъ недль съ тхъ поръ, какъ Эйаля поселилась въ Стальгам, и лэди Альбюри написала капитану письмо, въ которомъ призналась отчасти въ своемъ грх и просила прощенія. Это она сдлала, главное, для того, чтобы капитанъ, чего Боже сохрани, не пріхалъ какъ-нибудь. Онъ не отвчалъ ей, но въ теперешнемъ своемъ настроеніи вовсе не былъ расположенъ оканчивать охотничій сезонъ въ Стальгам. Сэръ Томасъ пріхалъ домой, преисполненный будущимъ путешествіемъ Тома. Онъ все уже устроилъ, кром того, что касалось согласія самого Тома. Написалъ въ Нью-оркъ и получилъ отвтъ отъ своего корреспондента, уврявшаго, что Тома ожидаетъ самый радушный пріемъ. Воинственныя наклонности Тома, вроятно, не были еще извстны Нью-оркскому населенію. Сэръ Томасъ взялъ каюту на одномъ изъ Кунардскихъ пароходовъ и дошелъ до того, что даже пригласилъ капитана погостить денекъ-другой въ Мерль-Парк. Онъ былъ такъ поглощенъ Томомъ, что на капитана Бетсби съ его длами не могъ удлить ни времени, ни вниманія. Тмъ не мене задалъ вопросъ и, повидимому, удовлетворился полученнымъ отвтомъ.

— Чего онъ тутъ торчитъ, скажи на милость?— спросилъ онъ жену.

— Узжаетъ въ пятницу,— отвчала лэди Трингль нершительно, какъ бы боясь, что такое промедленіе навлечетъ на нее вящшій гнвъ.

Но сэръ Томасъ не сталъ больше объ этомъ говорить и тодчасъ перешелъ къ чему-то, что касалось Томовой экипировки. Лэди Трингль очень охотно перемнила разговоръ и общала снабдить Тома всмъ, что только можетъ понадобиться какъ въ самыхъ жаркихъ, такъ и въ самыхъ холодныхъ странахъ земного шара.

— Пароходъ отходитъ девятнадцатаго апрля,— сообщилъ сэръ Томасъ сыну.

— Едва ли я могу выхать такъ скоро, сэръ — сказалъ Томъ жалобно.

— Почему же? До тхъ поръ осталось еще три недли, и мать успетъ, теб все приготовить. Что же тебя задерживаетъ, желалъ бы я знать?

— Не думаю, чтобы мн можно было ухать… По крайней мр, не девятнадцатаго апрля.

— Ну, такъ ты долженъ хать. Я уже занялъ теб мсто, и Фиркинъ ждетъ тебя въ Нью-орк. Они все для тебя тамъ сдлаютъ и ты заживешь совсмъ по-новому. Я бы думалъ, что ты будешь очень радъ выдти изъ того несчастнаго положенія, въ которомъ находишься здсь.

— Оно, дйствительно, несчастное,— сказалъ Томъ,— но я все-таки не желалъ бы такъ скоро.

— Да почему же?

— Да вотъ, знаете ли…

— Что такое, Томъ? Мн очень тяжело видть тебя такимъ дуракомъ.

— Я дуракъ! Знаю, что дуракъ.

— Такъ начни все сначала. Брось все, бги отсюда и начни жизнь сызнова. Ты достаточно молодъ, чтобы все это забыть.

— Да я бы такъ и сдлалъ, только…

— Только что?

— Мн кажется, она помолвлена съ этимъ Стоббсомъ. Если бы я зналъ наврное, я бы ухалъ. Если уду раньше, такъ наврное вернусь, какъ только доду до Нью-орка. Если бы они уже женились и все было бы кончено,— мн кажется, я могъ бы начать сызнова.

Отецъ объявилъ ему въ отвтъ, что онъ долженъ выхать девятнадцатаго, все равно, будетъ ли Эйаля помолвлена или свободна, замужемъ или нтъ, что вс нужныя для путешествія вещи будутъ уже куплены, каюта готова, деньги переведены и все устроено для его наибольшаго удобства во время продолжительнаго путешествія, но что если онъ не выдетъ въ этотъ день, отецъ не пуститъ его больше за порогъ своего дома и выгонитъ на улицу безъ копейки денегъ.

— Ты увидишь, что я не шучу,— сказалъ сэръ Томасъ, обернулся спиною и вышелъ.

Томъ также ушелъ и сталъ размышлять о томъ, какъ славно было бы быть выгнаннымъ на улицу безъ гроша денегъ,— и все изъ-за любви!

Въ понедльникъ съ раннимъ поздомъ сэръ Томасъ вернулся въ Лондонъ, не обративъ почти никакого вниманія на капитана Бетсби во время своего пребыванія въ деревн. Даже въ Мерль-Парк важность ршенія, принятаго сэромъ Томасомъ относительно сына, длала присутствіе капитана Бетсби мене значительнымъ для лэди Трингль и мистрессъ Трафикъ, чмъ оно было бы при другихъ обстоятельствахъ. Лэди Трингль, можетъ быть, что-нибудь и подозрвала. У мистрессъ Трафикъ были, вроятно, собственные взгляды на положеніе сестры, но ни та, ни другая ничего не говорили и ничего не предпринимали. И въ среду и въ четвергъ лэди Трингль здила въ городъ заказывать нужныя Тому вещи. Въ четвергъ старшая дочь сопровождала ее и вернулась вмст съ нею вечеромъ. Он узнали, по прізд, что ни капитана Бетсби, ни миссъ Гертруду никто не видалъ съ десяти часовъ, что утромъ, немедленно посл отъзда лэди Трингль, капитанъ Бетсби веллъ отправить вс свои вещи въ Гастингсъ, что изъ вещей миссъ Гертруды также многаго не досчитывались. Не подлежало сомннію, что она уложила ихъ вмст съ пожитками капитана.

— Они ухали въ Остенде, мамаша,— сказала Августа. Я была въ этомъ уврена, потому что Гертруда при мн говорила, что въ Остенде всегда можно обвнчаться, и что тамъ есть священникъ нарочно для этого.

Былъ уже восьмой часъ и лэди Трингль была до такой степени ошеломлена сообщеннымъ ей извстіемъ, что сначала совершенно не знала какъ поступить. Ей невозможно было поспть въ тотъ вечеръ въ Дувръ до отъзда ночного парохода въ Остенде, даже если бы это и могло къ чему-нибудь повести. Томъ былъ въ такомъ состояніи, что на него трудно было положиться, ршили, наконецъ, тотчасъ телеграфировать сэру Томасу въ Ломбардъ-Стритъ и отправить Тома съ ночнымъ поздомъ въ Лондонъ.

На слдующее утро лэди Трингль получила отъ Гертруды письмо, отправленное молодою лэди изъ Дувра, проздомъ въ Остенде. Письмо заключалось въ слдующемъ:

‘Милая мамаша,

‘Ты удивишься, когда вернешься изъ Лондона и увидишь, что насъ нтъ. По зрломъ размышленіи мы ршили, что такъ будетъ лучше, потому что мы не допустимъ, чтобы насъ разлучили. Бенъ очень на этомъ настаивалъ, и я принуждена была уступить. Мы боялись, что если обратимся къ папаш сейчасъ же, онъ не согласится. Пожалуйста, передай ему отъ меня самый почтительный и нжный привтъ и скажи ему, что, по моему твердому убжденію, ему никогда не придется стыдиться своего зятя. У капитана Бетсби три тысячи фунтовъ годового дохода, не знаю — извстно ли это папаш, но это фактъ. Это совсмъ не то, что не имть ничего, какъ у негодяя Франка Гаустона или, къ слову сказать, у мистера Трафика. Положеніе Бена давало ему полное право обратиться къ папаш, но случились нкоторыя вещи, благодаря которымъ мы оба чувствовали, что папаш это теперь пока не понравится. Думаемъ обвнчаться въ Остенде и вернуться тотчасъ, какъ только вы съ папашей захотите принять насъ. А между тмъ, я очень бы просила тебя выслать вслдъ за мною кое-что изъ моего платья. Мн, конечно, пришлось захватить съ собою очень мало багажа, потому что я была принуждена уложить свои вещи съ Беновыми. Я не ршилась велть прислуг снести внизъ мои чемоданы. Не можешь ли прислать мн зеленое шелковое платье, въ которомъ я была въ церкви послднія два воскресенья, да еще розовое газовое и срое поплиновое? Пришли также, пожалуйста, дв или три фланелевыя юбки (мн неудобно было совать ихъ въ его вещи) и сколько влзетъ воротничковъ и рукавчиковъ. Ботинки, я думаю, можно достать въ Остенде, но желала бы получить свою шляпку съ маленькимъ коричневымъ перышкомъ. И потомъ еще шелковую кофточку съ мховою опушкою очень желала бы также. Мн придется, вроятно, обойтись безъ подвнечнаго платья, но я уврена, что папаша наверстаетъ потомъ недостатокъ моего приданаго. Я давала надть Август свою маленькую кружевную косынку, скажи ей, что я бы очень желала получить ее обратно.

‘Поцлуй отъ меня папашу, Августу и бднаго Тома. Цлую тебя.

Любящая тебя дочь
Гертруда.’

‘Думаю, что было бы излишнимъ пока прибавлять фамилію.’

Сэръ Томасъ получилъ телеграмму, вернувшись съ обда, уже въ одиннадцать часовъ, и въ ту ночь ничего нельзя было предпринять. На слдующее утро, вскор посл пяти часовъ, его разбудилъ Томъ, пріхавшій по тому же длу.

— Идіоты!— воскликнулъ сэръ Томасъ,— на кой чертъ похали они въ Остенде? И къ чему ты-то сюда пожаловалъ?

— Матушка думала, что мн можно бы похать за ними въ Остенде.

— Ты ничего съ ними не сдлаешь, ничего не сдлаешь ни съ кмъ, пока не выкинешь изъ головы всю эту дурь. хать долженъ я. Идіоты! Кто будетъ внчать ихъ въ Остенде? Если они такіе дураки, что желаютъ жениться, почему они не женились въ Англіи?

— Они, вроятно, думали, что вы не согласитесь.

— Конечно, не соглашусь. Да вдь не соглашусь же я скоре, потому что они похали въ Остенде? Никто въ мір, я думаю, не былъ окруженъ такой кучей дураковъ, какъ я.

Это было бы жестоко относительно Тома, если бы онъ не потерялъ уже всякую чувствительность къ обид и презрнію. Какъ онъ однажды выразился о себ, всякая способность чувствовать другія обиды была вымотана изъ его души равнодушіемъ Эйали.

Сэръ Томасъ выхалъ въ Остенде въ тотъ же день и пріхалъ туда въ два часа. Капитанъ Бетсби съ Гертрудой пріхали ночью наканун, и такъ какъ Гертруда сильно хворала въ дорог, она еще не вставала съ постели. Капитанъ Бетсби всталъ. Капитанъ Бетсби съ ранняго утра былъ занятъ разыскиваніемъ того почтеннаго священника, въ услугахъ котораго нуждался. Къ тому времени какъ пріхалъ въ Остенде сэръ Томасъ, капитанъ узналъ, что о такомъ священник въ город что-то не слыхали. Былъ обыкновенный англійскій священникъ, съ величайшимъ удовольствіемъ бравшійся обвнчать ихъ — и получить установленную за это плату — по надлежащемъ совершеніи нкоторыхъ формальностей, предписанныхъ закономъ и практикуемыхъ въ Остенде. Молодая лэди могла, безъ сомннія, обвнчаться въ Остенде, по совершеніи этихъ предварительныхъ формальностей,— и могла бы обвнчаться такъ же и въ Англіи. Все это капитанъ сообщилъ Гертруд, все еще весьма нездоровой, черезъ дверь ея спальни. Вела она себя въ это трудное время безукоризненно, а также и капитанъ Бетсби, о чемъ и увдомилъ впослдствіи ея отца.

— Что все это значитъ, скажите на милость, сэръ?— спросилъ сэръ Томасъ встртившись въ пріемной отеля съ господиномъ, который не былъ ему зятемъ.

— Я бжалъ съ вашей дочерью, сэръ Томасъ. Вотъ вамъ вся правда.

— А мн придется брать на себя ея обратную доставку.

— Я велъ себя во всемъ этомъ какъ джентльменъ, сэръ Томасъ,— сказалъ капитанъ, защищая собственную репутацію и репутацію своей дамы.

— Вы вели себя какъ дуракъ. Что я долженъ объ этомъ подумать, милостивый государь, скажите сами? Вы были приглашены ко мн въ домъ, потому что дали мн понять, что собираетесь сдлать предложеніе моей племянниц, миссъ Дормеръ, а теперь вдругъ убжали съ моей дочерью. Разв джентльмены такъ поступаютъ?

— Вы хотите, чтобы я далъ объясненіе?

— Ну, сэръ?

Капитанъ Бетсби нашелъ объясненіе очень труднымъ, онъ долго мямлилъ и мычалъ что-то несвязное.

— Такъ вы хотите сказать, что все, что касалось миссъ Дормеръ, была ложь съ начала до конца?

Такова свобода выраженій, разршаемая джентльменамъ, когда у нихъ похищаютъ дочерей и поругиваютъ ихъ гостепріимство!

— Ахъ, Господи, вовсе нтъ! Я говорилъ сущую правду. Таково было мое намреніе. Но… но…

Испарина выступила на лбу несчастнаго, когда онъ созналъ всю неминуемую, ужасную трудность своего положенія.

— Тутъ не было никакой лжи, ровно никакой лжи. Прошу васъ врить, сэръ Томасъ, что я не такой человкъ, чтобы лгать.

— Такъ какъ же это все произошло?

— Разъ я увидлъ, насколько боле достойная особа ваша дочь!..

— Еще и мсяца не прошло съ тхъ поръ, какъ она была помолвлена съ другимъ,— сказалъ разсерженный отецъ, забывая въ своемъ гнв приличія.

— Гертруда?— спросилъ капитанъ Бетсби.

— Оба вы дураки. Такъ вы отказались отъ моей племянницы?

— О да, совершенно. Вдь она, знаете, не пріхала въ Мерль-Паркъ. Какъ же я могъ ей что-нибудь сказать, когда у васъ ея тамъ вовсе и не было?

— Такъ почему же вы не ухали, вмсто того чтобы оставаться подъ вымышленнымъ предлогомъ? Почему, по крайней мр, не сказать правду?

— Что же вы теперь прикажете мн длать?— спросилъ капитанъ Бетсби.

— Ступайте къ черту!— отвчалъ сэръ Томасъ, вышелъ изъ комнаты и отправился къ дочери.

Гертруда слышала, что пріхалъ отецъ, и торопилась кое-какъ одться, пока происходило его объясненіе съ капитаномъ. Но она была еще не совсмъ готова, когда отецъ ворвался въ комнату.

— О, папаша,— сказала она, становясь на колни,— вдь ты думаешь простить насъ?

— Не думаю ничего подобнаго. Думаю увезти тебя домой и запереть.

— Но вдь мы можемъ обвнчаться!

— Только не съ моего позволенія. Почему вы не пришли ко мн и не спросились, разъ вздумали жениться? Почему вы ничего мн не сказали?

— Намъ было стыдно.

— Что сталось съ мистеромъ Гаустономъ, котораго ты такъ любила?

— Ахъ, папаша.

— А капитанъ такъ любилъ Эйалю.

— Ахъ, папаша.

— Вставай, дура. И почему это дти у меня такъ несравненно глупе, чмъ у другихъ! Я увренъ, что ты совершенно равнодушна къ этому господину.

— Ахъ, нтъ, нтъ. Я люблю его всмъ сердцемъ.

— А онъ-то, разв это возможно, чтобы онъ тебя любилъ, когда онъ только на-дняхъ былъ влюбленъ въ твою кузину!

— Ахъ, папаша!

— Что ему нужно, такъ это, конечно, мои деньги.

— У него много своихъ, папаша.

— Его я понимаю, хоть онъ и дуракъ. Могъ что-нибудь получить. Не получитъ, но все-таки могъ воображать, что получитъ. Но ужъ тебя-то, тебя не понимаю окончательно. Чего теб нужно? Не можешь же ты, въ самомъ дл, любить этого длинномордаго парня, котораго ты и въ глаза не видала дв недли тому назадъ.

— Этому ужъ больше мсяца, папаша.

— Франкъ Гаустонъ имлъ, по крайней мр, мужественную осанку.

— Онъ былъ мерзавецъ,— сказала Гертруда, въ первый разъ вставая на ноги.

— Красивый былъ малый, Франкъ Гаустонъ, надо отдать ему справедливость,— продолжалъ сэръ Томасъ, ршившійся окончательно вывести изъ себя дочь. Я ужъ подумывалъ было уступить ему, такой былъ смлый, откровенный парень, хоть и безпутный лнтяй. Если бы ты бжала съ нимъ, я бы это понялъ… А, можетъ быть, и простилъ бы,— прибавилъ онъ.

— Онъ былъ мерзавецъ!— закричала Гертруда, вспомнивъ свои неудачныя попытки заставить прежняго возлюбленнаго совершить то же самое путешествіе.

— А этотъ! Благодарю покорно. Поврить не могу, чтобы ты въ самомъ дл могла его любить.

— У него хорошее состояніе, тогда какъ Гаустонъ былъ немногимъ лучше нищаго.

— Очень радъ,— сказалъ сэръ Томасъ,— значитъ, у тебя будутъ кое-какія средства къ жизни. Могу наврное сказать, что капитанъ Бетсби никогда не получитъ отъ меня ни единаго шиллинга. Ну, а теперь кончай-ка одваться да приходи внизъ обдать со мною, коли у тебя есть какой-нибудь аппетитъ. Сегодня вечеромъ теб придется хать со мною назадъ въ Дувръ.

— Можно Бену обдать съ нами?— спросила Гертруда робко.

— Къ черту Бена! Ему лучше не показываться мн на глаза,— сказалъ сэръ Томасъ.

Влюбленные улучили, однако, минуту, чтобы обмняться нсколькими словами, и ршили, что такъ какъ молодой лэди, несомннно, надо повиноваться приказаніямъ отца и въ тотъ же вечеръ хать въ Дувръ, то капитану, пожалуй, лучше оставаться пока въ Остенде. Онъ поговаривалъ даже о маленькой поздк въ Брюссель, съ цлью разсять возникшія меланхолическія чувства.

— Ты вдь вернешься ко мн, Бенъ,— сказала она. (Лицо его сдлалось при этомъ очень серіозно). Вдь не думаешь же ты бросить меня, посл всего, что было?

— Онъ такъ ужасно меня оскорбилъ.

— Разв это что-нибудь значитъ? Конечно, онъ сердится. Кабы ты только слышалъ, какъ онъ ругалъ меня!

— Онъ говоритъ, что ты была влюблена въ кого-то другого мсяцъ тому назадъ.

— Да вдь и ты тоже, Бенъ, если ужъ на то пошло.

Тмъ не мене, онъ торжественно общалъ ей на прощанье, что помолвка ихъ останется неприкосновенною, что бы ни говорили отцы и матери.

Гертруда, уже совершенно оправившаяся отъ послдствій морской болзни, которая снова предстояла ей въ такомъ скоромъ времени, отлично пообдала съ сэромъ Томасомъ. Возникло, однако, еще одно маленькое затрудненіе. Какъ уложить пожитки, которые она привезла съ собою и которые были теперь перепутаны съ платьемъ капитана? Ей удалось, впрочемъ, выпросить у горничной дорожный мшокъ, съ которымъ она совершенно благополучно прибыла на слдующій день въ Мерль-Паркъ.

VI.
Новое платье.

Пріздъ Эйали въ Стальгамъ былъ для нея сплошнымъ блаженствомъ. Ее ожидала Нина, со своими новорожденными надеждами и полной увренностью въ превосходств лорда Байдфорда надъ всми живыми и мертвыми. Эйаля ничего не имла противъ такой увренности, такъ какъ ея лучезарный ангелъ не могъ пока считаться ни живымъ, ни мертвымъ. Но она была уврена, совершенно уврена, что когда лучезарный ангелъ появится,— онъ будетъ гораздо лучше лорда Джорджа. Первыя изліянія по этимъ вопросамъ произошли въ карет, пока Нина и Эйаля хали со станціи домой, а полковникъ слдовалъ за ними въ телжк. Было ршено заране ничего не говорить Эйал о полковник, и въ карет имя его не упоминалось ни разу. Но когда он очутились въ передней Стальгама и стали раздваться, стоя передъ затопленнымъ каминомъ, полковникъ Стоббсъ былъ тутъ же. Тутъ же была и лэди Альбюри, вышедшая на встрчу своимъ гостямъ, и сэръ Гарри, уже вернувшійся съ охоты вмст съ двумя или тремя другими джентльменами въ красныхъ курткахъ и высокихъ сапогахъ, и маленькая кучка дамъ, остававшихся дома. Лэди Альбюри очень хотлось узнать, какъ обернулись дла у ея друга съ Эйалей, но въ эту минуту спрашивать было неудобно. Эйаля была до такой степени весела, что она недоумвала, увнчались ли эти дла успхомъ Джонатана или, наоборотъ, Эйаля радовалась, потому что ее избавили отъ всякаго упоминанія о любви.

— Онъ велъ себя такъ дурно, лэди Альбюри.

— Какъ, Стоббсъ?— спросилъ сэръ Гарри, не совсмъ понимавшій вс тонкости положенія.

— Да, сэръ Гарри. Съ нами хали уморительные старикъ и старушка, и онъ все надъ ними смялся.

— Я это отрицаю,— сказалъ полковникъ.

— Почему жъ ему и не смяться надъ ними, разъ они были уморительные?— спросила лэди Альбюри.

— Онъ зналъ, что доведетъ меня до того, что я расхохочусь громко. Я не могла удержаться, но онъ все время былъ важенъ какъ судья. Наконецъ, по его милости, старушка страшно меня разбранила.

— Но старикъ принялъ вашу сторону,— сказалъ полковникъ.

— Да, принялъ. Онъ сказалъ, что я орнаментальна.

— Почтенный и правдивый старичокъ,— замтилъ одинъ изъ джентльменовъ въ сапогахъ.

— Конечно, но старушка нашла, что у меня дурной характеръ, и полковникъ Стоббсъ сталъ ее поддерживать. Если бы вы были тамъ, лэди Альбюри, вы были бы уврены, что онъ говоритъ серіозно.

— Да я и въ самомъ дл говорилъ серіозно,— замтилъ полковникъ.

Все это было Эйал очень пріятно. Это было возвращеніе къ прежнему веселью, которое она испытывала, когда впервые узнала удовольствіе имть такого друга, какъ полковникъ. Если бы онъ льстилъ ей, длалъ ей комплименты, обращался съ ней мягко и деликатно, какъ влюбленный, на сердц у нея было бы тяжело, а въ голов смутно. Но теперь любовь его казалась эпизодомъ, который уже прошелъ, а добрая, старая дружба оставалась. Въ эту минуту, стоя во входной зал, она еще не успла отдать себ отчета въ томъ, была ли такая перемна безусловно пріятной. Но, конечно, такъ было удобне. Она могла явиться передъ всми своими Стальгамскими друзьями, даже въ присутствіи самого полковника, безъ того стсненія, которое испытывала бы, еслибы онъ пріхалъ въ качеств ея признаннаго поклонника и если бы она это почувствовала при всхъ гостяхъ.

Затмъ они посидли нкоторое время въ гостиной, пили чай и ли гренки съ масломъ. На поставку гренокъ съ масломъ въ количеств достаточномъ для удовлетворенія трехъ или четырехъ человкъ, только-что вернувшихся съ охоты, никогда еще не хватало ресурсовъ никакого хозяйства. Но всего странне то, что гренки никогда не оказываютъ никакого вліянія на слдующій за ними, черезъ часъ или два, обдъ. Въ этотъ промежутокъ времени разговоръ главнымъ образомъ вертлся на охот, самомъ деспотическомъ изъ всхъ его предметовъ. Охотнику никогда не придетъ въ голову, что какая-нибудь дама, епископъ или политико-экономъ можетъ быть равнодушенъ къ охот. Въ великомъ вопрос о томъ, перемнили ли гончія звря въ Гоблегузскихъ лсахъ, есть нчто высшее, чмъ туалеты, или интересы церкви, или цна на пшеницу. Въ настоящемъ случа сэръ Гарри утверждалъ, что собаки гнали по Гоблегузскимъ лсамъ все ту же лису, а капитанъ Гломаксъ, завдывавшій сворами ране, чмъ он перешли во власть сэра Гарри, былъ совершенно увренъ, что он напали на слдъ другого звря, совершенно благополучно удравшаго изъ Гоблегуза. Онъ даже издвался надъ сэромъ Гарри за предположеніе, будто бы зврь, пробжавшій всю дорогу изъ Стикборо-Горса, могъ съ такою быстротою взбираться по Будлекомбскому холму. На это сэръ Гарри сердито отвтилъ, что капитанъ не иметъ понятія о томъ, какъ лисьи самцы способны бгать въ март, и разсказалъ нкоторые подвиги, совершенные спеціально въ это время года. Гломаксъ объявилъ однако, что онъ знаетъ лисицъ не хуже кого-либо въ цлой Англіи и согласится състь и обихъ лисицъ, и лсъ, и сэра Гарри, и самого себя въ придачу, если зврь, бжавшій по Будлекомбскому холму, тотъ самый, котораго они загнали изъ Стикбороускаго кустарника въ Гоблегузскій лсъ. Вой киплъ очень жаркій, и дамамъ, конечно, было очень интересно, точно такъ же, какъ было бы и епископу и политико-эконому, если бы они тамъ случились.

Вслдъ за тмъ Эйалю отвели въ ея комнату и оставили пока одну дожидаться прихода горничной, которую должна была прислать лэди Альбюри.

— Милочка,— сказала лэди Альбюри,— на постели лежитъ одна вещь, которую, надюсь, вы сегодня наднете. Я буду въ отчаяніи, если оно вамъ не впору. Платье дарить вамъ сэръ Альбюри, а шарфъ — я. Пожалуйста, не возражайте. Сэръ Гарри всегда любитъ длать подарки молодымъ лэди.

И она поспшно удалилась, не дождавшись, чтобы Эйаля кончила ее благодарить. Лэди Альбюри сначала думала было заговорить о полковник, сидя съ Эйалей у камина въ ея комнат, но она тотчасъ ршила этого не длать, когда увидала, какъ они обращались другъ съ другомъ по прізд. Если Эйаля уже сговорилась съ полковникомъ по дорог,— всякое вмшательство было бы излишнимъ. А если нтъ,— лучше было помолчать пока.

Первымъ побужденіемъ Эйали было взглянуть на приготовленные для нея наряды. На постели лежало свтло0срое шелковое платье, почти цвта жемчуга, и никогда въ жизни она не видывала ничего такого прелестнаго. Она смрила глазами лифъ и тотчасъ увидла, что онъ будетъ ей впору, накинула газовый шарфъ на плечи и стала повертываться передъ большимъ зеркаломъ, которое стояло у камина: ‘Милая лэди Альбюри!’ — восклицала она,— ‘милая лэди Альбюри!’

Она не могла, конечно, понять, что приготовленные подарки доказывали скоре расположеніе лэди Альбюри къ Джонатану Стоббсу, чмъ къ ней самой.

Она сняла дорожное платье и башмаки, распустила волосы и сла передъ каминомъ, чтобы подумать на простор. Была или не была она рада, рада дйствительно, сознательно, рада теперь, когда прошло минутное веселье, такъ облегчившее для нея возвращеніе въ Стальгамъ,— была ли она рада тому, что полковникъ велъ себя по-старому? Другъ вернулся къ ней, но любовника она потеряла. Ей не нужно было любовника. Это не подлежало для нея сомннію. Она все еще была уврена, что если явится человкъ, котораго дйствительно можно будетъ любить, которому можно будетъ отдаться вполн и покориться какъ своему господину и повелителю,— человкъ этотъ будетъ вовсе не похожъ на полковника Стоббса. Такова была теорія ея жизни уже много мсяцевъ, и на эту теорію она ршилась опираться изъ всхъ силъ, съ тхъ поръ какъ онъ заговорилъ съ нею о любви. Неужели ей слдовало сдаться, отступиться отъ себя и отъ всхъ своихъ мечтаній, только потому, что человкъ этотъ былъ симпатиченъ? Она много разъ повторяла себ, что этого не будетъ. Или явится лучезарный ангелъ, или она никогда никого не полюбитъ. Въ то самое утро, укладывая свои чемоданы въ Кингсбюри-Крессент, она обдумывала, въ какихъ словахъ дастъ ему понять, что этого никогда не можетъ быть, если онъ заговоритъ съ нею на желзной дорог. Онъ, наврное, пойметъ ее, если она просто такъ и скажетъ, и прибавитъ маленькую просьбу не возобновлять боле разговора о любви. Онъ и не возобновлялъ его. Повидимому, не имлъ даже ни малйшаго намренія возобновлять. Дурачился, былъ забавенъ, относился къ ней дружески, былъ точь-въ-точь прежній милый полковникъ. Пріятность и новизна его дружбы длали его очень милымъ для нея. Онъ вернулся къ прежнимъ отношеніямъ по собственной иниціатив, безъ всякой ‘маленькой просьбы’ съ ея стороны. Ну, и была ли она довольна теперь?

Она разсянно смотрла на огонь, а вопросъ навязывался вопреки ея желанію, отгоняя все, о чемъ еще хотлось подумать.

Если такъ, зачмъ и почему было лэди Альбюри доставать ей это блдно-срое, жемчужнаго цвта, платье?

И почему вс эти знатные господа въ Стальгам были такъ добры къ ней,— къ ней, бдной маленькой двочк, которая посвящала обыкновенно свою жизнь чинк блья и соблюденію экономіи въ фунтахъ масла и бараньихъ ногахъ? Почему ее вырвали изъ ея сферы и такъ ухаживали за ней въ этомъ новомъ, роскошномъ мір? Нкоторое познаніе жизни, которое, можетъ быть, и не вполн можно назвать здравымъ смысломъ, подсказывало ей, что этому должна быть какая-нибудь причина. Она смутно сознавала въ себ интеллектуальныя дарованія, пониманіе вещей и словъ, которыя казались ей божественными по своей красот. Везъ какой-нибудь такой способности, она чувствовала, что не могла бы создать себ лучезарнаго ангела, но не этой способности была обязана радушнымъ пріемомъ въ Стальгам. Что до красоты, изящества своего лица и фигуры, о нихъ она не думала вовсе или почти вовсе. Она гордилась бы, появившись въ этомъ шелковомъ плать жемчужнаго цвта съ газовымъ шарфомъ на плечахъ, гордилась бы тмъ, что не выдляется среди другихъ двушекъ бдностью своего наряда. Можетъ быть, гордилась бы и тмъ, что затмеваетъ нкоторыхъ своимъ великолпіемъ. Но о женской красот, какъ о драгоцнномъ дар, выпавшемъ на ея долю, не думала вовсе. Она смотрла въ зеркало, любуясь шарфомъ, но не обращала никакого вниманія на сквозившую подъ нимъ шею и плечи. Если бы она могла увидть въ какомъ-нибудь зеркал, что выйдетъ изъ всхъ ея мечтаній, вотъ куда она заглянула бы съ радостью и страхомъ! Почему лэди Альбюри была такъ добра къ ней? Можетъ быть, лэди Альбюри не знала о перемн, происшедшей въ полковник Стоббс? Но она скоро о ней узнаетъ, и тогда, можетъ быть, все перемнится. При этой мысли ей захотлось отложить пока срое платье, не надвать его до поры до времени, отложить и никогда не надвать, если такъ сложатся обстоятельства. Нужно было надяться, что полковникъ передумалъ и что лэди Альбюри узнаетъ объ этомъ. Тогда она скоро увидитъ, будетъ ли перемна. Нельзя ли найти какой-нибудь предлогъ, чтобы не надвать платье сегодня? Она сидла, смотря на огонь, и по щек ея текла слезинка. О плать ли, котораго не хотла надть, или о миломъ, котораго не хотла любить?

Вопросъ о плать былъ за нее ршенъ очень скоро. Въ комнату вошла горничная лэди Альбюри, не какая-нибудь вертушка, ни о чемъ не думающая кром того, что она двумя степенями выше судомойки, а высокая, дородная, мощная женщина, которая не допускала даже мысли о томъ, чтобы такая молодая лэди, какъ Эйаля, могла въ чемъ-нибудь ей перечить относительно туалета. Когда Эйаля заговорила о томъ, чтобы отложить свтло-жемчужное платье до слдующаго вечера, мощная женщина осадила ее въ одну минуту. Какъ, посл того, какъ сэръ Гарри столько хлопоталъ о томъ, чтобы платье было сшито, самолично о немъ справлялся!

— Сегодня же, миссъ, вы должны надть его, сегодня же! Не то барыня будутъ гнваться!… Барыня не замтитъ, что на васъ надто? Барыня всегда отлично знаетъ, что на комъ было, и утромъ, и въ полдень, и вечеромъ.

Маленькій планъ, заключавшійся въ томъ, чтобы отложить жемчужное платье, пока не обнаружится, какъ примутъ Эйалю, когда станетъ извстна перемна въ полковник, сразу разрушился, такимъ образомъ, подъ руками мощной женщины.

Когда Эйаля сошла въ гостиную, тамъ собрались уже нкоторые изъ гостей, были сэръ Гарри съ лэди Альбюри, а также и полковникъ Стоббсъ. При вход Эйали сэръ Гарри стоялъ передъ каминомъ, но на нкоторомъ отъ него разстояніи, по сю сторону ковра, почти посреди комнаты. Капитанъ Гломаксъ былъ тутъ же, и споръ о лисицахъ продолжался. Эйал пришло въ голову, что такъ какъ платье подарилъ ей сэръ Гарри — ей слдовало поблагодарить его. Она подошла, остановилась прямо противъ него и сдлала маленькій реверансъ.

— Хороша ли я, сэръ Гарри?— спросила она.

— Честное слово,— сказалъ сэръ Гарри,— никогда въ жизни я не тратилъ десяти фунтовъ съ большимъ успхомъ!

Затмъ онъ взялъ ее за руку и сталъ тихонько повертывать, осматривая и ее и платье со всхъ сторонъ.

— Не знаю, хороша ли я, но вы очень милый,— сказала она присдая снова.

Вс почувствовали, когда она сла рядомъ съ позвавшей ее лэди Альбюри, что это былъ маленькій тріумфъ. Усаживаясь, она поймала устремленный на нее взглядъ полковника. Ей показалось, что на глазахъ у него стояли слезы. Онъ отвернулся и сталъ смотрть въ огонь.

— Вы навсегда завоевали его сердце,— сказала лэди Альбюри.

— Чье?— спросила Эйаля растерявшись.

— Сэра Гарри. О другомъ и говорить нечего, cela va sans dire. Вы должны надвать его цлую недлю подъ рядъ, каждый вечеръ, а то сэръ Гарри начнетъ спрашивать, почему вы его бросили. Эта женщина не могла бы сшить его лучше, даже если бы мряла на васъ. Бекеръ — (Бекеръ была мощная женщина),— Бекеръ говорила, что оно, наврное, будетъ впору. Вы очень мило это сдлали съ сэромъ Гарри. Теперь подите спросите полковника Стоббса, какъ онъ его находитъ.

— Нтъ, зачмъ?— сказала Эйаля.

Черезъ нсколько минутъ посл того, глядя, какъ Эйаля шла по направленію къ гостиной подъ руку съ полковникомъ, лэди Альбюри должна была сознаться въ душ, что она, наконецъ, поняла его. Полковникъ разглядлъ все это, даже помимо платья, и она отдала теперь справедливость его тонкому зрнію, тонкому слуху и тонкой критической способности.

— Не правда ли, эта двочка прелестна?— сказала она лорду Руффорду, на руку котораго опиралась.

— Боле чмъ прелестна,— отвчалъ лордъ Руффордъ съ непривычнымъ ему энтузіазмомъ.

Теперь это было признано всми.

— Это правда насчетъ полковника Стоббса и миссъ Дормеръ?— шепнула лэди Руффордъ хозяйк дома въ гостиной.

— Право, я никогда не вникаю въ такія вещи,— сказала лэди Альбюри. Она, кажется, ему нравится. Да она нравится всмъ.

— О, да,— сказала лэди Руффордъ. Она, несомннно, очень мила. Кто она, лэди Альбюри?

Лэди Руффордъ была прежде миссъ Пенджъ, а Пенджи считались прямыми потомками Боадицеи.

— Она миссъ Эйаля Дормеръ. Отецъ ея былъ художникъ, а мать очень красивая женщина. Когда двушка такъ прелестна, какъ миссъ Дормеръ, и такъ умна, кто она — это уже не важно.

Тутъ дама, происходившая по прямой линіи отъ Боадицеи, удалилась, придерживаясь мннія противоположнаго тому, которое было выражено хозяйкой дома.

— Кто эта двушка, что сидла рядомъ съ вами?— спросилъ капитанъ Гломаксъ полковника Стоббса, когда дамы ушли.

— Это миссъ Эйаля Дормеръ.

— Я, помнится, уже видлъ ее съ вами на охот, въ ныншнемъ же году.

— Вы, дйствительно, могли видть ее на охот, и я былъ тутъ же, но она была не со мною. Она гостила у лэди Альбюри и пріхала на одной изъ здшнихъ лошадей.

— Давно мн не случалось встрчать такого съ головы до ногъ очаровательнаго созданьица,— сказалъ капитанъ Гломаксъ. Когда она присла сэру Гарри въ гостиной, я, право, пожаллъ, что не гожусь въ женихи.

Стоббсъ не продолжалъ разговора, восторгъ капитана былъ ему отчасти непріятенъ.

— Прежде мн было не совсмъ понятно,— говорилъ въ тотъ же вечеръ сэръ Гарри жен,— почему Джонатанъ такъ неистовствуетъ изъ-за этой двочки, но теперь понимаю.

— Коли перышки пригожи, такъ и птичка хороша,— сказала со смхомъ лэди Альбюри.

— Самыя пригожія перышки,— сказалъ сэръ Гарри,— не могутъ сдлать птичку благовоспитанной.

— Правду сказать,— замтила лэди Альбюри,— всмъ намъ придется сознаться, что Джонатанъ-то былъ правъ.

Это происходило наверху, но ране, въ гостиной, лэди Альбюри шепнула нсколько словъ своей молоденькой пріятельниц:

— Вы доставили намъ кучу хлопотъ, Эйаля.

— Хлопотъ? Я? Неужели, лэди Альбюри. Я очень объ этомъ жалю.

— Вы собственно не виноваты. Но мы положительно не знали, что намъ и длать съ этимъ несчастнымъ человкомъ.

— Какимъ человкомъ?— спросила Эйаля, забывая въ эту минуту, что есть какіе-нибудь человки кром полковника Стоббса.

— Глупенькая! Разв вы не знаете, что разбили сердце моего деверя?

— Капитана Бетсби!— шепнула Эйаля совершенно упавшимъ голосомъ.

— Да, капитана Бетсби. Капитаны въ такихъ случаяхъ заслуживаютъ совершенно такого же вниманія, какъ и полковники.

Эйаля нахмурилась, но промолчала.

— Конечно, чьи бы сердца вы ни разбивали, помшать этому я не могу, но бдный Бенъ всегда проводилъ это время въ Стальгам, и, чтобы отдлаться отъ него, мн пришлось теперь наговорить ему цлую кучу небылицъ. Что онъ подумаетъ обо мн, когда все это узнаетъ, скажите на милость?

— Я, право, не виновата,— отвчала Эйаля.

— Такъ всегда говорятъ молодыя лэди, когда разбиваютъ сердца джентльменовъ.

Очутившись въ своей комнат и спровадивъ полную особу, которая пришла помочь ей снять новые наряды, Эйаля почувствовала, что этотъ вечеръ былъ для нея тріумфомъ. Она сознавала, что ею восхищались, сознавала, что сэръ Гарри остался доволенъ ея наружностью, была уврена, что лэди Альбюри также была довольна, и замтила во взгляд полковника что-то такое, что заставило ее почувствовать, что и онъ не остался къ ней равнодушенъ.

Но, разговаривая съ нею за обдомъ, онъ не сказалъ ничего, чего не могъ бы сказать всякій другой, если бы кто-нибудь могъ быть такъ же милъ. Они снова перебрали прошлую охоту со всми ея происшествіями, великую побду у ручья, жену и ребенка Ларри Туэнтимана, толстаго лорда Руффорда, который въ эту минуту сидлъ противъ нихъ, поговорили и о лондонскомъ бал, и о выкинутой въ окно дам, и о ныншнихъ старик со старушкой, длавшихъ столь странныя замчанія. Но разговоръ ихъ ограничивался исключительно этими предметами, и возможно ли было предположить, чтобы человкъ который бесдовалъ такимъ образомъ, могъ имть какія-нибудь романическія притязанія. Однако, были вдь и другія вещи. А слезы на глазахъ? А ‘cela va sans dire’, сказанное лэди Альбюри въ задорномъ настроеніи? Что все это значило? Когда лэди Альбюри говорила это, она, вроятно, не знала о происшедшей въ полковник перемн.

Но, въ сущности, что значитъ платье, даже и самое хорошенькое? Лучезарному ангелу было бы совершенно все равно, что бы она ни надла. Если она привлечетъ его своимъ платьемъ, онъ не будетъ тмъ лучезарнымъ ангеломъ, о которомъ она мечтала. Того ужъ, конечно, платьемъ не возьмешь. Она радовалась своему маленькому тріумфу, но знала, что не стала бы ему радоваться, если бы сама была лучезарнымъ ангеломъ. Единственный ея шансъ заключался въ томъ, что старинные ангелы вдь сходили же съ небесъ въ поискахъ за любовью и благоговніемъ земныхъ двъ.

Ложась спать, она ршила, что будетъ и впредь врна своей мечт. Если вс восхищались какимъ-то новымъ платьемъ, это еще не причина, чтобы отдать себя человку, который былъ только человкомъ, существомъ совершенно земнымъ, у котораго были только нкоторые атрибуты лучезарнаго ангела.

VII.
Воскресенье въ Гобльгузъ-Вуд.

Слдующіе два дня не были для Эйали такимъ сплошнымъ тріумфомъ, какъ вечеръ по прізд. Дни эти были посвящены охот, въ пятницу вс джентльмены ухали изъ владній сэра Гарри на охоту въ Брэкъ, а Эйаля съ полковникомъ прибыли только въ четвергъ наканун. Эйаля не разсчитывала, чтобы ее снова позвали на охоту, даже и не думала о ней. Въ прошлый разъ тутъ имлась въ виду, главное, Нина, а теперь Нин больше нельзя было охотиться: лорду Джорджу это не нравилось, и Нина была съ нимъ совершенно согласна, хотя и поднимала кверху хлыстъ, побдоносно махая имъ въ воздух, когда перепрыгнула черезъ Кренбюри-Брукъ. Да и лошади, на которой прежде здила Эйаля, теперь въ Стальгам уже не было.

— Я очень объ этомъ жалю, милочка,— сказала лэди Альбюри,— но, право, боюсь, что вамъ не на чемъ будетъ хать.

Эйаля стала уврять, что вовсе и не думала объ охот. Тмъ не мене дни тянулись для нея довольно скучно. Лэди Руффордъ обращалась съ ней — ну, пожалуй, нсколько покровительственно, а такое обращеніе приходилось вовсе не по вкусу Эйал.

— А лэди Альбюри-то, кажется, и въ самомъ дл съ вами подружилась,— говорила ей лэди Руффордъ.

Это было совершенно врно. Врно и то, что этимъ подразумвалось, а именно, что Эйал очень повезло, если съ ней могла подружиться такая особа, какъ лэди Альбюри. Конечно, это была правда, тмъ не мене, говорить ее было несовсмъ любезно, а слушать — немного обидно.

— Она дйствительно подружилась со мной и очень добра ко мн, нкоторые люди сходятся только съ тми, кто равенъ имъ по положенію.

— Мы будемъ очень рады видть васъ въ Руффорд, если вы останетесь здсь надолго,— сказала вскор затмъ лэди Руффордъ, но въ словахъ ея не было и тни радушія, которое могло бы побдить сердце Эйали.

— Совершенно невроятно,— сказала Эйаля,— чтобы я осталась здсь надолго. Я живу у тети и дяди въ Нотингъ-Гилл и очень рдко вызжаю изъ дома.

Это привело лэди Руффордъ въ нкоторое недоумніе: только нынче утромъ ей сообщили по секрету, что Эйаля наврное выйдетъ за полковника Стоббса, а въ такомъ случа, почему бы ей не пріхать въ Руффордъ?

Въ пятницу ее повелъ къ обду капитанъ Гломаксъ.

— Какъ сейчасъ помню,— говорилъ капитанъ,— это было въ тотъ самый день, какъ мы перебрались черезъ Кренбюрійскій ручей.

Эйаля взглянула ему въ лицо, она тоже какъ сейчасъ это помнила.

— Мистеръ Туэнтиманъ перебрался надъ ручьемъ,— сказала она,— а полковникъ перебрался въ ручей.

— Да, да, Стоббсъ тогда выкупался, это дйствительно.

Капитанъ не выкупался, но онъ объхалъ ручей кругомъ, по дорог.

— Славная была охота!

— Да, славная.

— Намъ какъ-то не везетъ съ тхъ поръ, какъ сворами завдуетъ сэръ Гарри. Нтъ, знаете, въ нихъ того огонька, что былъ при мн. Передъ сэромъ Гарри вдь егермейстеромъ-то, знаете, былъ я.

Все это говорилось почти шепотомъ.

— Вы?— спросила Эйаля съ удивленіемъ, не совсмъ понравившимся капитану.

— Да, я, только ужъ очень возня большая, а благодарности мало, такъ что я отказался. Это отнимало у меня по четыре дня въ недлю!

Въ т два года, которые капитанъ завдывалъ сворами, ему, дйствительно, случалось два-три раза охотиться по четыре дня въ недлю.

Эйаля любила охоту, но ей не очень нравился капитанъ Гломаксъ, раза два видвшій ее верхомъ и не располагавшій поэтому говорить съ нею ни о чемъ другомъ. Нсколько поодаль, съ противоположной стороны стола, сидла Нина, рядомъ съ полковникомъ Стоббсомъ, и Эйаля не только слышала ихъ голоса, но могла почти разобрать, что они говорили. Нина была двоюродною сестрою Джонатана, и то, что имъ было весело другъ съ другомъ, конечно, не могло подать никакихъ поводовъ къ ревности, но Эйаля почтичто завидовала Нин. А вдь сама же она надялась, что ей не придется въ тотъ вечеръ идти къ обду съ полковникомъ! Они цлый день почти не говорили другъ съ другомъ. Охотники должны были выхать очень рано и почти кончили завтракать, когда Эйаля сошла внизъ. Если кто-нибудь былъ въ этомъ виноватъ, такъ виновата была она, тмъ не мене она чувствовала, какъ будто между ними произошло нчто въ род разрыва. Для нея было такъ очевидно, что онъ совершенно счастливъ, болтая съ Ниной.

Посл обда мужчины что-то очень долго не шли въ гостиную, а потомъ опять завели несносный разговоръ объ охот и продолжали его до тхъ поръ, пока лэди Руффордъ не предложила пть, чтобы какъ-нибудь прекратить его.

— Я всегда это длаю,— сказала она,— чуть только Руффордъ заикнется о лисиц въ гостиной посл обда.

Она запла, но пніе показалось Эйал несносне даже разговора объ охот.

А полковникъ тмъ временемъ сидлъ запертый въ уголк гостиной, куда сначала привела его лэди Альбюри и гд его окружила толпа гостей усвшихся во время пнія лэди Руффордъ. Эйаля почти не ршалась даже и взглянуть въ его сторону, тмъ не мене знала все, что онъ длалъ, и слышала каждое его слово. Онъ говорилъ немного, но, когда говорилъ, голосъ его звучалъ весело. Нина подбгала къ нему время отъ времени, а лэди Руффордъ нсколько разъ обращалась къ нему съ замчаніями о музык. ‘Но почему онъ не выйдетъ оттуда и не заговоритъ со мною?’ думала Эйаля. Хотя вс эти глупости о любви уже кончились, все-таки ему бы не слдовало проводить цлый день въ Стальгам, не сказавъ съ нею ни слова. Кром Нины, онъ былъ самымъ старымъ ея другомъ въ этомъ дом. Хотя она увидала его первый разъ всего девять мсяцевъ назадъ, все-таки онъ казался ей старымъ другомъ. Стараясь отвчать на вопросы, съ которыми обращался къ ней лордъ Руффордъ, она чувствовала, что Джонатанъ Стоббсъ поступаетъ съ ней дурно.

Затмъ наступила минута, когда, по знаку, данному лэди Альбюри, гости стали расходиться по своимъ комнатамъ.

— Вы не скучали безъ охоты?— спросилъ полковникъ Эйалю.

— О, нтъ, нисколько, мн пришлось бы скучать очень много, такъ какъ я охотилась всего три дня во всю свою жизнь.

Она сама сознавала, что въ тон ея звучало нчто въ род недовольства, а между тмъ ни за что въ мір не показала бы, что недовольна имъ, если бы это отъ нея зависло.

— Я думалъ, что вамъ, можетъ быть, жаль маленькаго пони,— сказалъ онъ.

— Если какая-нибудь вещь была очень пріятна, это еще не причина, чтобы жалть о невозможности имть ее всегда.

— Для меня нкоторыя вещи могутъ сдлаться до такой степени пріятны, что невозможность имть ихъ всегда можетъ превратить всю мою жизнь въ одно непрерывное сожалніе.

— Ну, это не совсмъ подходитъ къ пони,— сказала Эйаля улыбаясь и вышла изъ комнаты вслдъ за другими дамами.

На слдующее утро сборный пунктъ охотниковъ былъ ближе, и нкоторыя изъ дамъ похали туда въ коляск. Похала лэди Руффордъ и мистрессъ Гослингъ, Нина и Эйаля.

— Конечно, вамъ будетъ мсто,— сказала ей лэди Альбюри. Если бы мн хотлось хать, я бы попросила сэра Гарри послать долгушу, но мн нужно остаться дома и посмотрть, чтобы гренки были готовы къ возвращенію джентльменовъ.

Утро было почти жаркое, такъ что охотники, по свойственному имъ въ подобныхъ случаяхъ обыкновенію, отзывались очень неблагосклонно о фіалкахъ и буквицахъ, а на мст сбора дамы вышли изъ коляски и стали прогуливаться среди собакъ, любезно бсдуя со старымъ Тони.

— Нтъ, миледи,— сказалъ Тони,— я совсмъ не люблю такія ясныя, солнечныя утра, собаки не могутъ учуять слдъ, а я рыщу взадъ и впередъ по вашимъ большущимъ лсамъ, пока, наконецъ, не измокну весь отъ пота, и рубашка на мн просто хоть выжми!

Посл этого лэди Руффордъ отошла и не стала боле задавать Тони вопросовъ.

Эйаля ласкала одну изъ гончихъ, когда къ ней подошелъ полковникъ, поручивъ лошадь груму.

— Если и вы не жалете о пони,— сказалъ онъ,— есть кто-то, кто жалетъ о немъ.

— Конечно, и я жалю отчасти. Онъ доставлялъ мн большое удовольствіе, но когда для меня и такъ длаютъ очень много, мн кажется, не хорошо говорить, что я желала бы еще большаго.

— Я понялъ тогда, что вы хотли сказать.

— Вы, можетъ быть, пойдете сейчасъ и разболтаете это сэру Гарри, а онъ сочтетъ меня очень неблагодарной.

— Эйаля,— сказалъ полковникъ,— я никогда не скажу ничего такого, изъ чего кто-нибудь могъ бы заключить о васъ что-нибудь дурное. Но между нами, такъ какъ сэра Гарри тутъ нтъ, мн можно, я думаю, признаться, что я жалю о пони.

— Мн тоже хотлось бы, чтобы онъ былъ здсь,— прошептала Эйаля.

— И мн бы хотлось! Какъ бы хотлось! Вроятно, вс они сочли бы меня дуракомъ, если бы знали, какъ мало меня интересуетъ ныншняя охота,— нападемъ ли мы на слдъ, выгонимъ ли, убьемъ ли,— и все потому, что тутъ нтъ пони. Если бы пони былъ здсь, я бы испытывалъ то предвкушеніе радости, которое испытываютъ двушки, когда наступитъ время какого-нибудь давно-жданнаго бала или давно-желаннаго удовольствія.

Тутъ Тони пустилъ собакъ, и Джонатанъ, свъ на лошадь, погналъ за ними.

Эйаля очень хорошо знала, что значитъ пони, о которомъ говорилъ полковникъ. Онъ жаллъ о пони потому, что на пони была бы она, хотлъ дать ей понять, что хать съ нею было бы давно-жданнымъ баломъ и давно-желаннымъ удовольствіемъ. И онъ опять назвалъ ее Эйалей! Она очень хорошо помнила вс разы, когда онъ называлъ ее крестнымъ именемъ. Ихъ было немного. Одинъ разъ, однако, онъ назвалъ ее Эйалей въ самый разгаръ ихъ первой дружбы, когда о любви еще не было и рчи. Тогда это показалось ей какъ будто не хорошо, но все-таки очень пріятно. А если бы это могло сдлаться хорошимъ, на основаніи какого-нибудь дружескаго, братскаго чувства, какъ бы это было пріятно! Ей хотлось теперь, чтобы это повторилось, но, если возможно, не въ знакъ любви, а въ знакъ дружбы. Ей и въ голову не приходило разсердиться на него, какъ она разсердилась бы на другого. Какъ бы она посмотрла на капитана Бетсби, если бы онъ осмлился назвать ее Эйалей! Но полковникъ Стоббсъ могъ называть ее Эйалей сколько душ угодно,— лишь бы онъ длалъ это только по дружб.

Дамы покатались еще нсколько времени, издали наблюдая за подвигами Тони съ собаками и изрдка получая извстія о направленіи, принятомъ тою или другою лисицей. Но Эйаля никакъ не могла заинтересоваться лисицами. Она думала только о Джонатан Стоббс, сознавала, что было пріятно, когда онъ заговорилъ съ ней и сказалъ такія милыя, ласковыя вещи. Сознавала, что было непріятно, когда онъ сидлъ въ сторон и разговаривалъ съ другими. Но не могла, однако, объяснить себ, почему это было пріятно и непріятно. Она боялась, что въ томъ, что онъ говорилъ о пони, заключалось, пожалуй, нчто большее, чмъ дружба, большее, чмъ простая дружба. Пока онъ это говорилъ, голосъ его звучалъ такъ сладко!— ахъ, какъ сладко звучалъ его голосъ! Что-то подсказывало ей, что люди не говорятъ такимъ голосомъ изъ одной только дружбы. Даже нжная дружба между мужчиной и женщиной не придаетъ голосу такой музыкальности! Какъ ни была она молода, какимъ ни была ребенкомъ, она инстинктивно это понимала. Но въ такомъ случа, значитъ, опять неблагополучно? Значитъ, опять должно наступить то положеніе вещей, котораго она и прежде и теперь твердо ршилась избгать?

Тмъ не мене, сидя въ разъзжавшей взадъ и впередъ коляск и слушая безпрерывныя восклицанія о томъ, что лисица перебжала ту или другую дорогу, Эйаля была горда и счастлива.

— Что теб говорилъ полковникъ Стоббсъ?— спросила Нина уже дома, посл завтрака.

— Онъ говорилъ о миломъ пони, на которомъ я прежде здила.

— И больше ни о чемъ?

— Нтъ, больше ни о чемъ.

Эйаля отвчала особеннымъ сухимъ и отрывистымъ тономъ, какимъ говорила всегда, когда не хотла продолжать разговоръ.

— Отчего ты не все говоришь мн, Эйаля? Я теб все сказала сейчасъ же, какъ только это случилось.

— Ничего не случилось.

— Я знаю, онъ длалъ теб предложеніе,— сказала Нина.

— И я ему отвчала.

— И тмъ все и кончится?

— Да, тмъ все и кончится,— сказала Эйаля сухо и отрывисто.

Это было такъ ясно, что даже Нина не стала продолжать разговора.

По части охоты въ тотъ день не было сдлано ничего. По мннію Гломакса, Тони разлнился и съ самаго начала обратилъ день въ праздникъ. Но сэръ Гарри утверждалъ, что настоящаго слда не было ни единаго ярда. Гренки съ масломъ тмъ не мене были съдены и разговоръ объ охот продолжался, но Эйаля при немъ не присутствовала. Она сидла въ своей комнат и мечтала.

Къ обду повелъ ее сосдній священникъ, съ которымъ она старалась быть какъ можно любезне, а по другую сторону сидлъ Стоббсъ. Священникъ съ большимъ увлеченіемъ говорилъ о лаунъ-теннис. Если бы хорошая погода простояла до вторника, когда охоты не будетъ, предполагалось устроить общую игру въ лаунъ-теннисъ. Священникъ былъ симпатичный молодой человкъ, и Эйаля посвятила себя исключительно ему и общимъ съ нимъ надеждамъ на вторникъ. Стоббсъ ни разу не пытался мшать счастію, выпавшему на долю священника. По другую его сторону сидла лэди Руффордъ, и то немногое, что онъ говорилъ, онъ говорилъ съ нею.

Одно время она значительно воодушевилась, почувствовавъ себя призванной предупредить мужа, что у него можетъ сдлаться припадокъ подагры и сдлается непремнно, если онъ не откажется отъ удовольствія отвдать нкоего блюда, которое въ ту минуту обносили кругомъ стола. Лордъ Руффордъ улыбнулся и отказался, размышляя о томъ, что имть другую жену, хотя бы и съ подагрой въ придачу, было бы, пожалуй, лучше. Все это настолько забавляло полковника или давало ему столько пищи для размышленій, что онъ и не подумалъ вмшиваться въ дла священника. Вечеромъ опять была музыка, въ результат которой сэръ Гарри объявилъ своей жен наверху, что жена Руффорда просто нестерпима.

— Вс мы это замтили, милый, какъ только онъ на ней женился.

— Зачмъ же онъ женился на такой скучищ?

— Потому что жена ему нужна была не для того, чтобы забавлять пріятелей, а для того, чтобы ухаживать за нимъ самимъ. Удивительно еще, какъ онъ хорошо устроился.

Ни слова не было сказано, ни слова, съ тхъ поръ, какъ это ‘Эйаля’ коснулось ея слуха. Нтъ, онъ не былъ красивъ, и звали его Джонатанъ Стоббсъ, но такого чуднаго голоса, ужъ наврное, никогда не раздавалось изъ человческихъ устъ. Она сидла, мечтая до поздней ночи. У него, у лучезарнаго ангела, наврное былъ бы голосъ еще нжне! Безъ этого атрибута никакой ангелъ не былъ бы похожъ на ангела. Лицо и имя, пожалуй, не существенны. Но у него долженъ быть высокій умъ, стройная, какъ музыка, душа, парящая исключительно въ сфер самыхъ великихъ идей! Онъ можетъ быть художникомъ, или, врне, поэтомъ, а можетъ быть и музыкантомъ. Однако, она читала о художникахъ, поэтахъ и музыкантахъ, которые дурно обращались со своими женами, любили деньги, а иногда бывали и пьяницами. У лучезарнаго ангела, конечно, должны быть вс ихъ достоинства и никакихъ недостатковъ.

На слдующій день было воскресенье, и вс пошли въ церковь, а посл завтрака желающіе отправились въ Гоблегузъ-Вудъ, до котораго было всего три мили отъ дома. Мужчинамъ нельзя было охотиться и потому имъ захотлось пойти на самое мсто дйствій, подавшихъ поводъ къ вчерашнимъ спорамъ, и обсудить ихъ тамъ же. Сэръ Гарри и капитанъ пошли пшкомъ, съ ними Эйаля и Нина и нкоторые другіе. Лордъ Руффордъ не любилъ ходить пшкомъ и лэди Руффордъ осталась дома, чтобы ему не было скучно. Эйаля прибгала къ разнымъ маленькимъ хитростямъ, чтобы держаться все время какъ можно ближе къ Нин, но хитрости полковника были удачне, да и Нина, вроятно, содйствовала скоре ему, чмъ Эйал. Кончилось тмъ, что въ Гоблегузскомъ лсу Эйаля съ полковникомъ очутились одни. Полковникъ не сталъ терять драгоцннаго времени. Онъ ждалъ этого случая и воспользовался имъ немедленно.

— Эйаля,— сказалъ онъ,— можетъ быть, теперь вы дадите мн другой отвтъ?

— Какой отвтъ?

— Кто же, кром васъ, моя радость, мое сокровище,— о, какъ бы я желалъ, чтобы вы были моимъ сокровищемъ!— кто, кром васъ, можетъ сказать, какой отвтъ? Эйаля, вы знаете, что я люблю васъ.

— Я думала, что вы это бросили.

— Бросилъ! Никогда, никогда! Разв можно отказаться отъ своего счастія, отъ гордости всей своей жизни, отъ единственнаго блаженства, котораго жаждетъ сердце! Нтъ, дорогая, я не бросилъ любить васъ. Я не хотлъ тревожить васъ, потому что вы не сдались на мою просьбу, когда я въ первый разъ говорилъ съ вами, я думалъ лучше подождать, пока вы не привыкните къ моему виду и къ моему голосу. Я никогда не откажусь отъ васъ, Эйаля. Когда вы вошли, тогда, въ комнату въ своемъ новомъ плать…

Онъ пріостановился, и, оглянувшись на него, она опять увидала, что на глазахъ у него были слезы.

— Когда вы вошли и присли сэру Гарри, я едва могъ сладить съ собой, до того вы были прелестны.

— Это все новое платье, что онъ мн подарилъ.

— Нтъ, дорогая, нтъ! Вы можете заставить платье казаться лучше, а оно ничего не можетъ вамъ прибавить. Это маленькое ваше движеньице, маленькое словечко, свтикъ въ глазахъ! Иногда, когда вы оглянетесь кругомъ, мн кажется, что въ вашемъ взгляд блеснетъ что-то и мн, но я не знаю — мн ли это. Боюсь, что никогда не бываетъ мн.

— Это просто такъ,— сказала Эйаля.

— Но этотъ блескъ проникаетъ въ самую глубину моего сердца. Когда за обдомъ вы говорили со священникомъ, я видлъ каждую искорку. Желалъ бы я знать, думаете ли вы обо мн хоть когда-нибудь такъ, какъ я думаю о васъ непрерывно.

Она знала, что думала о немъ наяву каждую минуту своей жизни, съ тхъ поръ, какъ пріхала въ Стальгамъ, а нкоторыя минуты думала и во сн.

— Эйаля, только скажите одно слово, взгляните на меня, прикоснитесь къ моей рук и я узнаю… узнаю… узнаю, что я самый счастливый человкъ въ мір, и буду самымъ гордымъ изъ всхъ людей.

Она упорно шла впередъ, стиснувъ зубы, чтобы какъ-нибудь не сказать чего-нибудь, неподвижно глядя передъ собою, чтобы какъ-нибудь не оглянуться. Об руки ея были въ муфточк, и она держала ихъ тамъ крпко, сцпивъ пальцы, какъ будто боялась, какъ бы одна изъ нихъ не взбунтовалась, не выскочила и не дотронулась до его рукава.

— Эйаля, что же будетъ со мною?

— Не могу,— сказала она сурово.

Глаза ея продолжали пристально смотрть впередъ, а пальцы крпко переплетались другъ съ другомъ. Но она его любила. Но она знала, что любитъ его. Она могла бы прильнуть къ его рук, улыбнуться ему въ лицо, нахмуриться, съ однимъ лишь притворнымъ гнвомъ, когда онъ прижалъ бы ее къ своей груди,— да, только мечты ея были для нея такъ осязательны, такъ дороги ей, въ нихъ заключалась до сихъ поръ, такая большая часть ея жизни!

— Не могу,— повторила она снова. Не могу.

— И это вашъ окончательный отвтъ?

Она молчала.

— Эйаля, это всегда будетъ такъ?

— Не могу,— повторила она, но это послднее коротенькое словечко до такой степени заглушалось рыданіями, что его почти нельзя было разобрать.

— Я не хочу, чтобы вы страдали изъ-за меня, Эйаля.

Да, она страдала. Страдала потому, что не могла располагать собою ради собственнаго счастія, потому, что даже въ эту минуту сознавала, что поступила не такъ. Если бы только могла она освободить одну часть себя отъ другой, какъ бы она бросилась въ его объятія и сказала бы ему, что тревожившій ея духъ оставилъ ее! Но духъ былъ гораздо сильне ея и не хотлъ ее оставить.

— Не пойти ли къ другимъ?— спросилъ онъ измнившимся, но все такъ же сладко звучавшимъ ей голосомъ.

— Какъ хотите,— отвчала она.

— Пожалуй, это будетъ лучше, Эйаля. Не сердитесь на меня этотъ разъ, я больше никогда не буду такъ называть васъ.

Сердиться! О нтъ, она не сердилась, но ей было очень больно, когда онъ сказалъ, что она больше никогда не услышитъ отъ него этого слова.

— Лисица и не думала бжать по Будлекомбскому холму, и не думала. Берусь състь всхъ лисъ въ Руффордскомъ и Уффордскомъ графств, если мн докажутъ противное!— слышался громкій и сердитый голосъ капитана Гломакса, когда полковникъ съ Эйалей подошли къ остальнымъ гуляющимъ.

VIII.
‘Нтъ!’

Вернувшись изъ лса, Эйаля проплакала весь остальной день. На обратномъ пути она держалась рядомъ съ сэромъ Гарри, длая видъ, что слушаетъ о лисиц, но не говоря ничего. Въ дйствительности же она напрягала слухъ, чтобы уловить голосъ полковника, который шелъ впереди, разговаривая съ Ниной. Голосъ этотъ, произносившій время отъ времени нсколько словъ поощренія Нининымъ рапсодіямъ по поводу лорда Джорджа и всей его семьи, звучалъ очень весело. Но это ничего не говорило Эйал. Познакомившись съ нимъ ближе, она знала теперь, что онъ уметъ владть своимъ голосомъ и скрывать свои чувства, какъ бы сильны они ни были. Она уже не сомнвалась въ его любви. Не сомнвалась, что ему въ эту минуту было очень тяжело, потому что она отвергла ее. Эйаля врила въ него вполн. Тмъ не мене, онъ говорилъ весело и ласково, какъ бы поощряя Нину.

Не сомнвалась она и въ томъ, что сама любила его. Очутившись въ тотъ день одна въ своей комнат, она, наконецъ, сказала себ правду. О да, она любила его. Въ этомъ не было для нея никакого сомннія. И вотъ теперь онъ оставилъ ее! Зачмъ была она такъ глупа? И въ эту минуту наступила какъ будто разлука между нею и духомъ, который такъ долго томилъ ее. Она сразу почувствовала, почувствовала въ ту же минуту, что недостойна этого человка. Она уже и прежде смутно сознавала это, когда онъ говорилъ съ нею въ лсу, сознавала почти ясно. Сознавала бы окончательно, если бы онъ отложилъ объясненіе еще на день или на два. Теперь ей казалось, что если бы онъ подождалъ хоть нсколько часовъ, она прозрла бы окончательно. Если бы въ лсу и по дорог домой онъ поговорилъ съ нею такъ, какъ умлъ говорить, прогоняя чарами своихъ словъ владвшаго ею духа и потомъ сказалъ бы ей, что сердце его принадлежитъ ей, если она захочетъ взять его, она думала, что взяла бы его. Но онъ обратился къ ней тогда, когда слова, приготовленныя ею подъ наитіемъ духа, еще вертлись у нея на язык. ‘Не могу’, говорила она, ‘не могу.’ Но не сказала, что не любитъ его.

‘Да я и любила его’, призналась она себ, почти понимая, что духъ изгнанъ окончательно. Обычное ея настроеніе теперь измнилось совершенно. Онъ былъ благороденъ, честенъ, стоялъ очень высоко во мнніи свта, былъ уменъ, былъ джентльменъ, человкъ со вкусомъ и съ удивительнымъ даромъ неисчерпаемаго, тонкаго остроумія, которое имло для нея невыразимую прелесть. Даже и въ мысляхъ своихъ она не упоминала больше о лучезарномъ ангел и не утшила себя мечтою о его появленіи. Ей встртился человкъ, который былъ лучше всхъ людей, и когда онъ просилъ ея любви, она отвчала одно — ‘не могу’. Тмъ не мене, она любила его все время. Какая она была глупая, фальшивая и гадкая!

Таковы были ея размышленія въ теченіе долгаго дня, который она провела одна въ своей спальн. Когда прислали звать ее внизъ, она попросила позволенія посидть у себя до обда, такъ какъ очень устала отъ прогулки.

Онъ больше не придетъ къ ней, О нтъ, онъ для этого слишкомъ гордъ, слишкомъ твердъ, слишкомъ мужественъ. Не такой онъ человкъ, чтобы гнаться за двчонкой и хныкать, какъ двоюродный братъ Томъ. А не было ли все еще возможно сказать ему, сказать всего одно словечко, въ опроверженіе того, что она такъ часто повторяла въ лсу. Шепнуть бы ему только на ухо ‘теперь могу’, да и дло съ концомъ! Но она отлично понимала, что на это не было ршительно никакой надежды. Какъ бы коротко оно ни было, какъ бы тихо ни прошептать его,— такое слово было все равно невозможно. Ей представлялся случай и она упустила его изъ-за этихъ безплодныхъ грезъ, но, сознавая ихъ пустоту, она не понимала, что безъ нихъ не была бы той Эйалей, которую полюбилъ ея избранникъ. Теперь ей предстояло вернуться къ дяд и тетк въ Кингсбюри-Крессентъ съ грустнымъ сознаніемъ новой утраты: міръ грезъ былъ закрытъ для нея навки. Когда пришла горничная, она согласилась надть то платье, что подарилъ сэръ Гарри, и храбро ршилась бороться со своимъ горемъ, пока лэди Альбюри не отправитъ ее домой. Теперь она уже никому боле не нужна въ Стальгам, и ее, наврное, скоро отошлютъ.

Пока Эйаля сидла въ своей комнат, полковникъ бесдовалъ наедин съ лэди Альбюри, то-есть провелъ, запершись съ нею, съ полъ-часа времени, въ теченіе которыхъ разсказалъ ей о случившемся.

— Долженъ сознаться,— началъ онъ смясь,— что отъ глубины души уважаю миссъ Дормеръ.

— Почему же она превратилась въ миссъ Дормеръ?

— Потому, что доказала, что заслуживаетъ моего уваженія.

— Что вы хотите этимъ сказать, Джонатанъ?

— Она знала, что длаетъ, когда говорила мн съ самаго начала, что не можетъ принять предложеніе, которое я имлъ честь ей сдлать, и теперь осталась тверда въ своемъ ршеніи. По-моему, нельзя не уважать молодую двушку, если она поступаетъ такимъ образомъ.

— Она опять отказала вамъ?

— Наотрзъ.

— Въ какой форм?

— Ну, мн, по правд сказать, не особенно хочется объяснять это даже вамъ. Я вообще человкъ, довольно неуязвимый въ подобныхъ вещахъ, но даже мн трудно объ этомъ говорить. Въ какой бы оно ни было форм,—содержаніе было ясно въ одномъ отношеніи: она, очевидно, знала, что длаетъ, а это довольно рдко случается съ молодыми двушками. Сказала, что не можетъ за меня выдти.

— Не врю.

— Не врите тому, что она мн это сказала?

— Не врю тому, чтобы она знала, что длаетъ. У этой дурочки просто какая-то загвоздка въ голов, благодаря которой она совершенно губитъ собственное счастіе и огорчаетъ васъ.

— Относительно огорченія — это врно.

— Безтолковая маленькая идіотка!

— Чтобы она была идіотка,— это ужъ ни въ какомъ случа, безтолковости я тоже въ ней что-то не замчалъ. Никогда въ жизни не видывалъ существа, боле послдовательнаго.

— Не говорите такъ со мной, Джонатанъ. Я хотла только сказать, что она безъ всякаго толку губитъ свое счастіе.

— Насчетъ этого не знаю. Думаю, что постарался бы сдлать ее счастливой. Мое счастіе она губитъ, это не подлежитъ сомннію.

— Что жъ теперь?

— То-есть какъ? Въ эту самую минуту? Я узжаю завтра.

— Къ чему это? Если кто-нибудь изъ васъ долженъ ухать, пускай себ детъ она.

— Вотъ этого-то я и не хочу. Зачмъ лишать ее маленькаго удовольствія?

— Ужъ не воображаете ли вы, что мы можемъ попрежнему баловать ее? Съ какой стати, разъ она гонитъ васъ отсюда?

Онъ посидлъ нсколько минуть молча, глядя въ огонь и положивъ об руки на колни.

— Вы должны признать, Джонатанъ,— продолжала лэди Альбюри,— что я очень хорошо относилась къ этой вашей Эйал.

— Признаю.

— Но когда она сдлается просто барышней, которая гоститъ у насъ за свой собственный счетъ, не можемъ же мы принимать ее такъ же, какъ принимали къ качеств вашей будущей жены. Мы восхищались тогда всми ея замашками и граціозными выходками, потому что думали, что она будетъ намъ своя. А теперь, что намъ за дло до ея выходокъ и граціи?

— Для меня он все,— сказалъ полковникъ.

— Но вы должны изгладить ихъ изъ своей памяти, если, конечно, не думаете сдлать ей предложеніе еще разъ.

— Ахъ, вотъ въ этомъ-то и дло.

— Вы повторите предложеніе?

— Не знаю, но мн не хотлось бы лишаться этой возможности. Можетъ быть, и повторю. Конечно, повторилъ бы завтра же, если бы думалъ, что есть какая-нибудь надежда. Завтра не было бы никакой, но мн пріятно было бы знать, что я могу найти миссъ Дормеръ въ такихъ дружескихъ рукахъ, какъ ваши, если въ конц мсяца почувствую себя въ силахъ подвергнуться еще одному отказу. Позволитъ ли ей сэръ Гарри пробыть здсь еще мсяцъ?

— Онъ ничего, вроятно, не скажетъ.

— Вотъ какой у меня планъ,— продолжалъ Стоббсъ,— пусть поживетъ у васъ, скажемъ, недли три или мсяцъ. Будьте добры къ ней попрежнему, если не ради ея самой, то ради меня. Дайте ей почувствовать, что она вамъ своя, какъ вы говорите.

— Это будетъ трудно,— сказала лоди Альбюри.

— Не было трудно, если бы вы думали, что такъ оно и будетъ въ конц концовъ. Попробуйте ради меня. Не говорите съ ней обо мн ни слова, но не избгайте моего имени. Обращайтесь съ ней такъ, какъ будто я ровно ничего вамъ не говорилъ. А потомъ я пріду, если буду въ состояніи. Если любовь будетъ все еще пересиливать во мн чувство собственнаго достоинства, я пріду.

Лэди Альбюри общала все это исполнить и разговоръ прекратился.

— Завтра полковникъ Стоббсъ узжаетъ въ Альдершоть,— сказала лэди Альбюри Эйал посл обда въ гостиной. Онъ находитъ въ конц концовъ, что ему все-таки неудобно отсутствовать.

Она говорила совершенно непринужденно и смотрла такъ, что Эйаля никакъ не могла заподозргь ее въ знаніи эпизода въ лсу.

— Узжаетъ?— сказала Эйаля, стараясь, но напрасно, принять такой же равнодушный видъ.

— Намъ это очень досадно, но мы ничего тутъ не можемъ сдлать, разв вы вотъ удержите его.

— Я не могу его удержать,— сказала Эйаля съ выраженіемъ упорной ршимости, уже знакомымъ лэди Альбюри.

Вечеромъ, когда вс стали расходиться, полковникъ простился, такъ какъ долженъ былъ выхать рано утромъ на слдующій день.

— У васъ просто семь пятницъ на недл,— сказалъ сэръ Гарри.

— Что толку оставаться на охот, когда земля какъ камень, а Тони золъ какъ собака. Если я теперь уду, то мн можно будетъ вернуться еще на недльку въ конц марта, если начнутся дожди.

Сэръ Гарри нашелъ, повидимому, объясненіе удовлетворительнымъ, но Эйаля отлично знала, что дожди и раздражительность Тони тутъ ни при чемъ.

— Прощайте, миссъ Дормеръ,— сказалъ онъ самымъ веселымъ тономъ и съ самой веселой улыбкой.

— Прощайте,— повторила она.

Что бы она дала, чтобы говорить и улыбаться такъ же весело! Но это не удалось ей вовсе, и словечко прозвучало чуть слышно, почти заглушенное подступавшимъ рыданіемъ. Какъ невыносимо сурово раздалось изъ устъ его ‘миссъ Дормеръ’! Разв онъ не могъ бы въ послдній разъ назвать ее Эйалей, хоть и при всхъ, но не все ли это равно? Утромъ ее разбудилъ стукъ колесъ отъзжавшаго экипажа. Когда онъ замеръ въ отдаленіи, она почувствовала, что полковникъ ухалъ навки. Какъ могло это случиться, чтобы она такъ много разъ повторила ‘не могу’, когда все сердце ея было переполнено ‘могу!’

Теперь ей оставалось только какъ можно скоре ухать изъ Стальгама. Эйаля отлично понимала вс обстоятельства, о которыхъ лэди Альбюри говорила своему нжно-любимому другу. Она не имла никакого значенія ни для кого въ Стальгам, въ качеств барышни, пріхавшей въ гости, совсмъ не такъ, какъ это было бы, если бы она была имъ родная или они были бы дружны съ ея отцомъ и матерью. Ее привезли въ Стальгамъ,— теперь, во второй разъ,— затмъ, чтобы полковникъ Стоббсъ женился на ней. Въ припадк какого-то безумія она отказалась отъ такой доли, и теперь никому больше не была нужна въ Стальгам. Лучше тотчасъ начать укладываться и хать. Холодность, съ которой будутъ къ ней относиться теперь, когда она не согласилась исполнить то, чего отъ нея желали, была бы для нея нестерпима. Но не слдовало, однако, показывать, что Стальгамъ сдлался ей мене дорогъ потому только, что оттуда ухалъ полковника, Стоббсъ. Надо было денекъ подождать и тогда уже сказать, съ самымъ непринужденнымъ видомъ, какой удастся принять, что она узжаетъ завтра.

Посл этого жизнь ея превратится въ пустыню. Она знала до сихъ поръ,— такъ, по крайней мр, ей казалось,— что полковникъ Стоббсъ еще разъ заговоритъ съ нею и дастъ ей возможность измнить свое ршеніе, теперь возможности этой больше не будетъ.

Первый пустой день прошелъ, и ей казалось, что она какъ-будто даже не иметъ и права ни съ кмъ разговаривать. Она была уврена, что лэди Руффордъ знаетъ о случившемся, потому что та ни разу боле не упоминала о своемъ приглашеніи. Всякій съ радостью принялъ бы мистрессъ Джонатанъ Стоббсъ, но кому какое дло до Эйали Дормеръ? Хотя лэди Альбюри и позвала ее прокатиться, но даже это показалось Эйал послднимъ усиліемъ, внушеннымъ добротою. Конечно, всмъ хотлось отъ нея избавиться. Въ этотъ вечеръ почтенная особа не приходила одвать ее. Это была случайность. Почтенную особу разрывали на части, она опоздала и пришла, когда Эйали уже не было въ комнат. Эйал было, въ сущности, вовсе и не нужно, чтобы ей помогали одваться. Когда прошла первая мучительная минута при вид новаго платья, ей было даже пріятне одваться одной. Но теперь ей показалось, что величественная женщина бжала отъ нея, потому что она, Эйаля, уже не достойна ея услугъ.

На слдующее утро Эйаля обратилась къ лэди Альбюри со своей маленькой рчью.

— Узжаете завтра?— спросила лэди Альбюри.

— Или посл завтра.

— Но вдь было уже ршено, милочка, что вы останетесь у насъ еще три недли?

— Нтъ.

— Говорю вамъ, что это было ршено. Вс такъ думали. И ваша тетушка, наврное, также. Если кто-нибудь одинъ узжаетъ, это еще не причина, чтобы всмъ разъзжаться и разстраивать все общество. И ворамъ законъ уговоръ!

— Ворамъ!

— Ну, все равно, какъ вы тамъ ни называйте насъ. Мы полагались на своихъ гостей. Да по правд сказать, мн кажется, молодыя двушки не имютъ и права вдругъ передумывать и метаться изъ стороны въ сторону, какъ какіе-нибудь мужчины. Молодыя двушки должны быть степенне. Ну, гд, спрашивается, возьму я въ одну минуту молодую двушку, чтобы играть въ лаунъ-теннисъ съ мистеромъ Гриномъ? Успокойтесь, будьте умницей и сидите на мст.

— Что же скажетъ сэръ Гарри?

— Сэръ Гарри, вроятно, будетъ продолжать разговоръ о Стильбороуской лисиц и спорить съ этимъ противнымъ капитаномъ Гломаксомъ. То-есть это въ томъ случа, если вы останетесь. А если вы вдругъ удете, онъ, пожалуй, намекнетъ, что это…

— Что это что, лэди Альбюри?

— Ну, все равно. Если вы будете паинькой, онъ ни на что не станетъ намекать.

О полковник на этотъ разъ не было сказано ничего,— лэди Альбюри ограничилась только легкимъ иносказательнымъ замчаніемъ, приведеннымъ выше. За лаунъ-теннисомъ къ Эйал вернулось отчасти прежнее оживленіе, вслдствіе побды, которую ей удалось одержать надъ священникомъ и Ниной съ помощью сэра Гарри. Но на слдующій день лэди Альбюри заговорила опредленне.

— Это вы изъ-за полковника Стоббса собрались, было, узжать?

Эйаля помолчала съ минуту и потомъ отвчала ршительно:

— Да, изъ-за полковника Стоббса.

— Почему же?

Эйаля помолчала опять, и мужество начало быстро покидать ее.

— Потому что…

— Ну, душа моя?

— Мн кажется, меня не надо объ этомъ спрашивать,— сказала Эйаля.

— Хорошо, не буду. Не буду васъ мучить. Но разв вы не знаете, что если я что-нибудь спрашиваю, это для вашей же пользы?

— О да,— сказала Эйаля.

— И хотя мн нельзя спрашивать, но можно, я думаю, говорить?

На это Эйаля ничего не сказала, ни въ отрицательномъ, ни въ положительномъ смысл.

— Вы знаете, что мы съ полковникомъ Стоббсомъ любимъ другъ друга какъ братъ съ сестрой, даже больше, чмъ обыкновенно любятъ друга друга братья и сестры?

— Вроятно.

— И поэтому онъ все говоритъ мн. Онъ разсказалъ мн, что произошло въ лсу, и ухалъ изъ-за этого.

— Вы, конечно, сердитесь на меня за то, что онъ ухалъ.

— Я очень жалю, что онъ ухалъ, а еще боле жалю о причин его отъзда. Мн всегда хочется, чтобы у него было все, чего онъ желаетъ, а теперь очень хотлось бы именно этого, потому что этого онъ желаетъ больше всего на свт.

‘Неужели онъ въ, самомъ дл, желаетъ этого больше всего на свт?’ — подумала про себя Эйаля. ‘А если и въ самомъ дл, нельзя ли мн сейчасъ же сказать ей, что это можно? Нельзя ли сказать ей, что я хочу этого ничуть не мене, чмъ онъ?’ Мысль эта тотчасъ мелькнула въ ея голов, но отвтъ явился также быстро. Нтъ, нельзя. Ничего такого нельзя было предлагать со своей стороны. Что было сказано ею, того надо было держаться, если, конечно, онъ не вернется къ ней снова.

— Но съ какой стати вамъ хать, Эйаля, потому только, что онъ ухалъ? Зачмъ объявлять всенародно, что вы пріхали для того, чтобы выслушать его предложеніе, и узжаете тотчасъ, какъ только ршили, что оно, по той или по другой причин, не подходитъ вамъ?

— О, лэди Альбюри.

— Вс бы это подумали. Останьтесь у насъ и посмотрите, не можете ли полюбить насъ настолько, чтобы считать насъ своими.

— Милая лэди Альбюри, я очень люблю васъ.

— Что онъ будетъ длать, я не берусь сказать. Не знаю, способенъ ли онъ попытаться еще разъ, и не стану васъ спрашивать, нтъ ли какой-нибудь возможности, чтобы вы, въ такомъ случа, отвтили ему иначе.

— Нтъ!— сказала Эйаля во внезапномъ припадк непобдимаго упрямства.

— Не задаю вамъ никакихъ вопросовъ, но уврена, что вамъ лучше остаться здсь еще на нсколько недль. Мы постараемся, чтобы вамъ было хорошо, а вы научитесь спокойно размышлять о случившемся.

Было, такимъ образомъ, ршено, что Эйаля продолжитъ свое пребываніе въ Стальгам до половины марта. Очутившись одна, она опять-таки совершенно не могла понять своего поведенія. Почему она вдругъ сказала’нтъ’, когда лэди Альбюри заговорила о возможности перемны въ ея ршеніи? Вдь она знала же, что охотно перемнила бы его, если бы представился случай, а когда ей стали говорить объ этомъ самомъ, вдругъ отвчала полнымъ отрицаніемъ такой возможности. Надежда все-таки была, хоть и слабая. ‘Не знаю, способенъ ли онъ попытаться еще разъ.’ Такъ говорила о немъ лэди Альбюри, а изъ того, что говорила лэди Альбюри, Эйаля врила теперь каждому слову. ‘Способенъ ли онъ?’ Конечно, такой человкъ не способенъ унизиться до такой степени. Но если бы онъ былъ способенъ,— одного слова было бы довольно. Ни кому въ мір она не позволила бы хотя на минуту заподозрть себя въ желаніи перемнить ршеніе. Кто бы ни заговорилъ объ этомъ, она всякому скажетъ ‘нтъ’. Но если онъ дастъ ей случай, она тотчасъ же скажетъ ему всю правду. ‘Могу ли я любить тебя? О моя, радость, не любить тебя — вотъ чего я не могу!’ Таковъ будетъ ея отвтъ, если онъ еще разъ дастъ ей случай отвтить.

IX.
‘По-моему, это — безуміе’.

Прошло три недли, а Эйаля все еще была въ Стальгам. Полковникъ Стоббсъ не появлялся и о немъ говорили мало. Сэръ Гарри замчалъ иногда, что если полковникъ желаетъ попасть на охоту, ему слдуетъ поторопиться, но эти замчанія обращались не къ Эйал. Она уже ршила, что онъ совсмъ не прідетъ, и была уврена, что виною тому ея присутствіе. Онъ не могъ ‘заставить себя попытаться еще разъ’, какъ выражалась лэди Альбюри. Зачмъ ему заставлять себя длать что бы то ни было относительно существа, которое обошлось съ нимъ такъ дурно? Ршено было, что она проживетъ въ Стальгам до 25-го марта, то-есть мсяцъ посл разговора, который имла по этому поводу съ лэди Альбюри. Она ни разу не выдала своей тайны ни малйшимъ намекомъ. Если ужъ онъ когда-нибудь вернется, пусть возвращается не потому, чтобы она его объ этомъ просила. Она старательно, всми силами, скрывала отъ лэди Альбюри всякое сожалніе о прошломъ и успвала въ этомъ настолько, что лэди Альбюри сочла нужнымъ прибгнуть къ посторонней помощи для поддержанія своихъ интересовъ, что и увидитъ читатель изъ письма, полученнаго Эйалей по прошествіи этихъ трехъ недль.

Положеніе капитана Бетсби за это время возбуждало въ Стальгам сначала безпокойство, потомъ удивленіе и, наконецъ, смхъ. Когда капитанъ Бетсби впервые узналъ въ Мерль-Парк, что Эйаля и Джонатанъ Стоббсъ оба въ Стальгам, онъ написалъ къ лэди Альбюри очень сердитое письмо. Въ отвтъ лэди Альбюри призналась въ своей вин, но привела кое-что въ свое оправданіе. Какъ могла она отвчать за молодую лэди, которая, повидимому, не намревалась отдать сердце ни одному изъ своихъ поклонниковъ? Она признала, однако, что Джонатанъ Стоббсъ пользовался нкоторой милостью, такъ какъ желала пріучить молодого человка къ мысли, что симпатіи Стальгама были въ данномъ случа на сторон полковника. Посл этого писемъ отъ капитана больше не было, но, судя по слухамъ, онъ продолжалъ гостить въ Мерль-Парк. Эйаля постоянно переписывалась съ сестрой, и Люси сообщила нсколько открытій, сдланныхъ ею относительно капитана.

Онъ какъ будто совсмъ освоился въ Мерль-Парк, говорила Люси, а затмъ черезъ нсколько времени выразила убжденіе, что капитанъ Бетсби и Гертруда начинаютъ очень любить другъ друга. Вся исторія Гертруды съ мистеромъ Гаустономъ была извстна Люси, а черезъ Люси и Эйал. Такія внезапныя перемны очень забавляли Эйалю, ни мало не желавшую сохранить свою власть надъ капитаномъ и не особенно привязанную къ Гертруд. Она передала извстіе лэди Альбюри, и страхъ капитанскаго гнва смнился недоумніемъ и смхомъ. Но о предположенной поздк въ Остенде въ то время ничего еще не было слышно.

Затмъ Эйаля получила письмо, о которомъ мы уже упоминали, письмо отъ своего стараго друга, маркизы Бальдони, изъ Рима. Повидимому, оно было написано въ отвтъ на письмо самой Эйали, но въ сущности имло въ виду главнымъ образомъ исполненіе инструкцій, полученныхъ отъ лэди Альбюри. Письмо было слдующее:

‘Милая Эйаля,

‘Я была очень рада вашему письму о Нин. Она очень счастлива, и лордъ Джорджъ здсь. Они, по правд сказать, пріхали вмст, что было совсмъ неприлично, но во вторникъ, 8-го апрля, вс сдлается приличнымъ. Свадьба, наконецъ, назначена и будетъ въ этотъ день. Очень желала бы, чтобы вы при ней присутствовали въ числ подружекъ невсты. По словамъ Нины, вы увряете, что ее будетъ внчать Папа, но вмсто того обрядъ совершитъ дядя лорда Джорджа, Дорчестерскій деканъ, который нарочно для этого прідетъ сюда. Потомъ они отправляются въ нанятую ими на Комо виллу, куда мы тоже подемъ къ нимъ въ конц весны. А затмъ у нихъ, кажется, нтъ никакихъ плановъ — кром плановъ супружескаго счастія, которому никогда не предвидится конца.

‘Кстати о супружескомъ счастіи. Я очень довольна судьбою Нины, но должна сказать кое-что о счастьи еще одного человка. Нина — моя родная дочь и потому она для меня, конечно, важне всхъ. Но нкто Джонатанъ Стоббсъ — мн племянникъ и также очень дорогъ моему сердцу. Судя по слухамъ, онъ тоже сильно стремится къ супружескому счастью. Не слыхали ли вы чего-нибудь объ этомъ?

‘Маленькая птичка шепнула мн, что вы не были добры къ нему. Почему это? Я знаю лучше, чмъ кто-либо, что двушка сама должна располагать своимъ сердцемъ, что ее не слдуетъ ни принуждать, ни даже уговаривать отдать свою руку вопреки чувству. Если сердце ваше не лежитъ къ бдняг, объ этомъ, конечно, нечего больше и говорить. Но мн казалось съ самаго начала вашего знакомства съ нимъ, что онъ пользовался вашей особенной симпатіей до такой степени, что я даже боялась одно время, какъ бы вы не придали слишкомъ большого значенія вниманію человка, который всегда пользовался особенной симпатіей всхъ, кто его зналъ. Но я увидла, что ошиблась совершенно. Когда онъ въ тотъ вечеръ пріхалъ проститься съ вами въ театр, съ большимъ трудомъ, какъ было извстно, отдлавшись отъ другихъ приглашеній, я уже, знала, чмъ это кончится. Онъ не такой человкъ, чтобы одинъ мсяцъ любить одну двушку, а на слдующій полюбить другую. Разъ онъ допустилъ себя до любви,— это было кончено безповоротно, къ великому ли его счастію или къ великому горю.

‘Я знала, что будетъ, такъ оно и было. Онъ два раза, не правда ли, два раза съ значительнымъ между ними промежуткомъ, обращался къ вамъ съ формальнымъ предложеніемъ своей руки? Боюсь, хотя опредленно не знаю этого, что вы наотрзъ отказали ему оба раза. Не знаю наврное, потому что никто, кром васъ или его, не могъ бы знать, въ какихъ словахъ вы отвтили, когда онъ предлагалъ отдать вамъ жизнь. Мн не трудно представить себ, что, несмотря на весь свой умъ, онъ моіъ быть введенъ въ заблужденіе женственной сдержанностью и скромничаньемъ такой двушки, какъ вы. Если такъ, ради Бога, не губите своего и его счастія какими-нибудь нелпостями.

‘По-моему, это — безуміе, не потому, что-бы я возстала противъ женственной сдержанности, даже не потому, чтобы очень нападала на то, что называю скромничаньемъ, а потому, что такъ хорошо знаю его характеръ и предчувствую, что онъ не вынесетъ щелчковъ, на которые многіе другіе мужчины не обратили бы никакого вниманія, и не сможетъ заставить себя обратиться къ вамъ снова, обращаться до седьмого раза, какъ длаютъ другіе. А если его и ваше счастіе могло бы быть упрочено повтореніемъ такихъ многократныхъ просьбъ, не безуміе ли губить это счастіе ребяческимъ нежеланіемъ съ вашей стороны, сказать правду?

‘Но, какъ я уже говорила ране, если у васъ не лежитъ къ нему сердце,— длать нечего. Вполн понимаю, что такая молодая двушка, какъ вы, можетъ не оцнить вполн великія достоинства такого человка. Потому я и пишу вамъ: вы, вроятно, найдете возможнымъ положиться въ этомъ случа на мои слова и поврите, что я говорю о немъ правду.

‘Счастіе жены зависитъ отъ душевнаго строя, характера и наклонностей мужа. Боле благородной натуры, боле прямой души я никогда не встрчала. Это такой человкъ, на котораго вамъ ли, мн ли, можно положиться какъ на каменную гору во всхъ случаяхъ жизни. Онъ не способенъ колебаться, всегда твердъ въ преслдованіи цли, относительно исполненія долга, относительно поведенія, требуетъ отъ себя гораздо большаго, чмъ отъ окружающихъ. Если есть на свт человкъ дйствительно мужественный, такъ это онъ. Но ни у какой женщины, ни у какого ангела никогда не было такого нжнаго сердца. Посмотрите на него съ дтьми!

‘Вспомните, какъ онъ говорилъ съ вами самой! Подумайте, какъ высоко ставятъ его т изъ его друзей, которые ближе всего его знаютъ,— я, напримръ, вашъ другъ лэди Альбюри, сэръ Гарри и Нина. Я могла бы назвать и многихъ другихъ, но среди насъ вы видали его чаще всего. Если бы вы могли полюбить такого человка, неужели вы думаете, что онъ не сдлалъ бы васъ счастливой? А если не можете полюбить его,— у васъ просто что-нибудь неладно въ сердц, или, можетъ быть, вамъ нравится кто-нибудь другой? Подумайте обо всемъ этомъ, милая Эйаля, и не забывайте любящаго васъ друга

Джулію Бальдони.’

Первое, что почувствовала Эйаля, прочитавъ это письмо, было убжденіе въ полной безполезности труда, взятаго на себя ея пріятельницей. Къ чему было говорить ей о добродтеляхъ этого человка, о томъ, что онъ нженъ какъ ангелъ, вренъ какъ Богъ, храбръ какъ герой, что онъ обладаетъ всми атрибутами, принадлежащими по праву лучезарному ангелу? Все это она знала и не нуждалась въ свидтельств дамы изъ Рима, не нуждалась ни въ какомъ свидтельств никого на свт. Что бы ни говорилъ ей по этому поводу хоть самый правдивйшій въ мір человкъ,— что въ этомъ толку? Разв могли бы повліять на нее, чьи бы то ни было слова, если бы она уже не дошла до всего этого своимъ умомъ? Но она сама все это узнала, и это было для нея священной истиной. Что онъ нженъ и благороденъ, смлъ и мужественъ, что онъ самый лучезарный изъ всхъ возможныхъ ангеловъ — было для нея фактомъ, не подлежавшимъ никакому сомннію. Нтъ! Въ сердц ея никогда не было склонности ни къ кому другому. Онъ былъ именно тмъ, о комъ она мечтала, задолго до первой съ нимъ встрчи, то самое воплощеніе всхъ совершенствъ, которое должно было придти и взять ее, если когда-нибудь она позволитъ кому-нибудь придти и взять себя. Она отлично знала безъ всякой маркизы Бальдони, что ангелъ дйствительно пришелъ и воплотился передъ нею во всей своей слав.

Но она-то оказалась совершенно недостойной ангела. Хотя теперь уже признала его, но не признала во-время, а когда и признала, то, въ своемъ безуміи, прогнала его! Женственная сдержанность и скромность! Безуміе! Да, еще бы! Все это она также отлично знала, и безъ того, чтобы говорили объ этомъ старшіе. Родъ скромности, выказанной въ данномъ случа, былъ верхомъ безсмысленнаго женскаго тупоумія. Должно быть, она, по природ своей, совершенно недостойна такой участи, а потому и доконала себя женственной сдержанностью и скромностью! Такъ разсуждала сама съ собою Эйаля.

‘Я такъ хорошо знаю его характеръ и знаю, что онъ не вынесетъ щелчковъ, на которые другіе мужчины не обратили бы даже вниманія’. Это, конечно, маркиза говорила врно. Но къ чему, разъ ничего нельзя уже поправить, разъ нельзя изгладить послдствій той трусости, которая заставила ее сказать эти роковыя, мерзкія слова: ‘Не могу, не могу, не могу!’ Письмо пришло слишкомъ поздно, судьба ея была уже ршена безповоротно. Нужно было отвчать что-нибудь другу въ Италіи, но въ этомъ отвт не могло быть ничего, что бы оказало ей какую-нибудь помощь. Женская сдержанность и скромность стали ей ненавистны въ томъ вид, въ какомъ она ихъ выказала по отношенію къ нему. Но по отношенію къ какой бы то ни было посторонней помощи он сохранялись во всей своей неприкосновенности. Она не могла никого просить, чтобы его опять къ ней послали, не могла просить ничьей помощи въ своемъ гор. Если бы онъ пришелъ самъ, по собственной иниціатив, побуждаемый исключительно великой нжностью своей души, пришелъ бы еще разъ во имя своей истинной, глубокой любви, тогда уже не было бы никакой сдержанности. ‘Если вы все еще меня любите — я ваша.’

Однако нужно же было написать письмо. Она написала его такъ, что большая его часть — по крайней мр, самая длинная — относилась къ Нин и ея свадьб. ‘Я буду думать о ней 8-го апрля’, говорила она. ‘Буду уже дома въ Кингсбюри-Крессенг и мн больше не о чемъ будетъ думать.’ Въ этомъ заключался ея первый намекъ на отношенія къ Стоббсу. Но на послдней страничк нужно было прибавить еще что-нибудь. Обдуманно, внимательно и благодарно отвтить на оказанное ей вниманіе, доброту и заботливость и въ то же время ничмъ не выдать своей тайны. Задача оказалась столь трудной, что ей пришлось переписать все свое длинное письмо, потому что то, что она написала сначала, ей не понравилось.

‘Я очень благодарна вамъ’, говорила она, ‘за вашу доброту по поводу полковника Стоббса. Онъ, дйствительно, удостоилъ меня предложеніемъ своей руки, и я вполн оцнила честь, которую онъ мн этимъ оказалъ. Не думайте, что я этого не поняла. Теперь это все кончено, но я не могу объяснить вамъ, почему сочла невозможнымъ принять его предложеніе. Все это кончено, и потому писать объ этомъ безполезно. Я бы желала только, чтобы вы знали наврное дв вещи: во-первыхъ, что никого нтъ другого, и, во-вторыхъ, что я отъ всего сердца люблю васъ за вашу доброту. Скажу вамъ наврное и еще третью вещь: что все это совершенно кончено. Надюсь, онъ все-таки позволитъ мн быть его другомъ. Какъ друга я всегда очень любила его.’

Такой отвтъ на слова маркизы показался ей самой очень смлымъ и ршительнымъ, но она не могла придумать ничего другого.

Во вторникъ, 25-го марта, Эйаля собиралась хать домой въ Кингсбюри-Крессентъ. Но кое-какія словечки, говорившіяся въ Стальгам, обнаруживали намреніе разстроить ея планы.

— Капитанъ ужъ, конечно, теперь не прідетъ,— замтила лэди Альбюри, длая видъ, что отъздъ Эйали имлъ цлью исключительно ея избавленіе отъ непріятнаго поклонника.

— Кропочка вернулся,— сказалъ однажды сэръ Гарри.

Кропочка былъ тотъ пони, на которомъ Эйаля здила прежде.

— Онъ будетъ теперь къ услугамъ миссъ Дормеръ на то короткое время, которое намъ осталось до конца охотничьяго сезона.

Это было сказано въ послднюю субботу передъ ея отъздомъ. Какъ же могла она пользоваться услугами Кропочки до конца охотничьяго сезона, когда ей предстояло провести это время въ Кингсбюри-Крессент? Ни въ томъ, ни въ другомъ случа, она не сказала ни слова, но лицо ея приняло то отрицающее выраженіе, которое научились уже понимать ея Стальгамскіе друзья. Затмъ, въ воскресенье утромъ, лэди Альбюри получила письмо.

— Что онъ пишетъ?— спросилъ за завтракомъ сэръ Гарри.

— Я покажу теб передъ уходомъ въ церковь,— отвчала его жена, и Эйаля поняла, что письмо было отъ Джонатана Стоббса.

Но она вовсе не разсчитывала, чтобы ей дали его прочесть, что, однако, такъ и вышло въ дйствительности. Пока она дожидалась въ библіотек, когда пора будетъ идти въ церковь, вошла лэди Альбюри и черезъ столъ бросила ей письмо.

— Это касается васъ,— сказала она,— лучше прочтите.

Въ комнат была еще дама, также собиравшаяся идти паркомъ въ церковь, и, само собою разумется, говорить еще что-нибудь было бы неудобно. Эйаля прочла письмо, снова вложила въ конвертъ, подала лэди Альбюри, и до возвращенія изъ церкви он не сказали о немъ ни слова. Письмо, очень короткое, заключалось въ слдующемъ:

‘Буду въ Сгальгам въ воскресенье, 30-го, и поспю къ обду, если вы вышлете за мною телжку. Во всю недлю не могъ выбраться изъ этого несноснаго мста, гд меня разрываютъ на части. Думаю, что Альбюри продлитъ, вроятно, лсную охоту на недлю или дней на десять въ апрл, чмъ мн и придется удовольствоваться. Судя по слухамъ, прелести Мерль-Парка окончательно приковали къ себ Бетсби. Надюсь, вы и Альбюри найдете утшеніе въ деньгахъ.’

Потомъ былъ прибавленъ post-scriptum: ‘Если можно опять добыть Кроппи, миссъ Дормеръ снова можетъ представиться случай посмотрть, какъ я попаду еще въ какую-нибудь рчку.’

Лэди Альбюри, очевидно, не собиралась пока говорить о письм, она положила его въ карманъ, тмъ дло и кончилось. Опасаемся, однако, что Эйаля въ то утро слдила за службой мене внимательно, чмъ слдовало. Въ этомъ коротенькомъ письм было такъ много такого, что требовало всего ея вниманія!

Не будь приписки — все письмо было бы совсмъ другое. Въ такомъ случа оно не имло бы къ ней никакого отношенія или, врне, имло бы отношеніе обратное тому, какое заключалось въ приписк. Въ такомъ случа для нея было бы ясно, что онъ нарочно отложилъ свой пріздъ до того времени, пока ея уже не будетъ въ Сгальгам. То, что онъ говорилъ объ охот, не имло бы для нея никакого значенія. Все было бы кончено. Она была бы въ Кингсбюри-Крессент, а онъ въ Стальгам. Но въ приписк выражалось намреніе найти ее тамъ попрежнему. Ея тамъ не будетъ, говорила она себ. Еще одинъ денекъ — и она удетъ. Краткаго упоминанія о ней и о пони было, однако, достаточно, чтобы сдлать письмо чрезвычайно для нея интереснымъ, въ противномъ случа лэди Альбюри и не подумала бы его показывать. И почему лэди Альбюри показала его съ такимъ дружескимъ, спокойно-равнодушнымъ видомъ, какъ будто само собою разумлось, что всякое письмо отъ полковника Стоббса въ Стальгамъ надо было дать Эйал?

За завтракомъ сэръ Гарри тотчасъ заговорилъ о пони.

— Миссъ Дормеръ,— сказалъ онъ,— завтра пони едва ли будетъ годенъ, а въ остальную недлю разстоянія для васъ вс слишкомъ велики, лучше подождите понедльника на той недл, когда тутъ будетъ Стоббсъ, и вы можете пользоваться его услугами.

— Но вдь во вторникъ я узжаю домой.

— Я выписалъ пони нарочно для васъ,— сказалъ сэръ Гарри.

— Вы и не подумаете ухать,— сказала лэди Альбюри. Все это надо устроить иначе. Я напишу мистрессъ Дозетъ.

— Не думаю…— начала Эйаля.

— Если вы теперь удете,— сказалъ сэръ Гарри,— я приму это очень дурно. Стоббсъ прідетъ нарочно.

— Не думаю…— снова начала Эйаля.

— Тутъ думать нечего, милая моя,— сказала лэди Альбюри. Вы положительно не выдете отсюда до начала апрля, въ какой день — это мы ршимъ посл. Пожалуйста, больше ни слова объ этомъ.

На сей разъ объ этомъ, дйствительно, не было больше ни слова, такъ какъ Эйаля совсмъ не могла говорить и молча пыталась завтракать.

X.
О томъ, какъ дла Люси устроились сами собою.

Мы опять должны вернуться въ Мерль-Паркъ, гд продолжала жить семья Тринглей, и откуда еще не была разбойнически похищена Гертруда, когда происходили только-что описанныя нами событія въ Стальгам. Записка Джонатана Стоббса къ лэди Альбюри пришла въ воскресенье, 23-го марта, а Гертруда была похищена только 29-го и привезена назадъ въ воскресенье 30-го безъ особеннаго тріумфа.

Въ дом было довольно безпокойно. Сэръ Томасъ очень сердился на свою дочь Августу, такъ какъ ему дали понять, что она принимала участіе въ Гертрудиномъ предпріятіи,— сердился до такой степени, что поговорилъ съ ней довольно круто, намекая на изгнаніе изъ дома. Тоже и Томъ былъ боленъ, совсмъ боленъ — въ постели, съ докторомъ, и все отъ любви! Онъ объявилъ, что выбросится за бортъ и утопится, пока у него останутся хоть какіе-нибудь шансы на Эйалю. Сама лэди Трингль, среди всего этого, не избгла отеческаго гнва. Ей было сказано, что она должна, была знать, что происходитъ между Гертрудой и этимъ дурацкимъ капитаномъ, что она поощряетъ житье Трафиковъ въ Мерль-Парк, что она добаловала сына до того, что онъ разболлся и раскисъ просто отъ бездлья. Люси была единственнымъ въ дом существомъ, которое миновалъ гнвъ сэра Томаса, и потому на голову Люси всею тяжестью обрушилось мщеніе тетки Эммелины. На презрительныя замчанія о капитан Бетсби въ качеств мужа, которыя постоянно длалъ сэръ Томасъ, лэди Трингль возражала тотчасъ, какъ только сэръ Томасъ обертывался спиною, замчая со своей стороны, что капитанъ изъ арміи ея величества, съ благородной кровью въ жилахъ и солиднымъ состояніемъ, во всякомъ случа лучше какого-нибудь бднаго художника, у котораго нтъ, можно сказать, совсмъ никакой крови и который не можетъ заработать себ даже куска хлба, а когда смялись надъ любовью Тома къ Эйал, она объясняла,— опять-таки за спиною сэра Томаса,— что Томъ дйствовалъ съ разршенія отца, а Люси вздумала обручиться противъ воли своихъ господъ и повелителей. Затмъ послдовало самое худшее. Хорошо было говорить, что Августа втирается въ домъ, но были люди, которые втирались еще хуже, не имя на то и половины Августиныхъ правъ. Сказавъ это, несчастная, измученная женщина почувствовала свою жестокость и постаралась взять назадъ свои злыя слова, но рана была уже нанесена, и ядъ проникъ такъ глубоко, что Люси не могла доле выносить своего житья у Тринглей. ‘Посл этого я не могу здсь оставаться’, писала она жениху. ‘Хотя бы пришлось идти въ рабочій домъ, все-таки не останусь.’

— Я написала къ мистеру Гамелю,— сказала она тетк,— и сообщила ему, что такъ какъ вамъ не нравится мое пребываніе здсь, то я лучше… лучше уйду.

— Да куда жъ ты уйдешь-то? Ну, когда я говорила, что мн не нравится твое пребываніе? И чего ты ко мн придираешься?

— Я чувствую, что мшаю вамъ, тетя, и, по-моему, мн лучше уйти.

— Куда жъ пойдешь-то, скажи на милость? Вс, кажется, сговорились измучить меня въ конецъ. Конечно, останешься тутъ, пока у него не будетъ, куда принять тебя.

Но письмо было послано, и на него пришелъ отвтъ, въ которомъ Гамель говорилъ Люси, что, въ какомъ бы рабочемъ дом она ни поселилась, онъ поселится тамъ вмст съ нею.

Гамель писалъ это съ легкимъ сердцемъ. Онъ ршилъ еще ране, что приготовитъ домъ для будущей жены, хотя положеніе его въ то время сильно смущало его своей безвыходностью. Отецъ озлоблялся противъ него все боле и боле, убждаясь, что сынъ ни въ какомъ отношеніи не намренъ руководиться его желаніями. Онъ объявилъ вдругъ, что Айзедоръ ему долженъ, и Айзедоръ вспомнилъ, что, дйствительно, когда-то занималъ у него деньги. Этихъ-то денегъ отецъ и требовалъ обратно. ‘Если’, писалъ онъ, ‘ты будешь оказывать мн сыновнее повиновеніе,— деньги твои и бери еще сколько теб угодно. А если ты будешь держаться отъ меня независимо и не слушать моихъ совтовъ, какъ будто ты мн чужой, то и будешь для меня чужимъ.’

Гимель отвтилъ отцу, что заплатитъ деньги немедленно. Эта бда стряслась надъ нимъ въ трудное время, хотя онъ не получалъ еще послднихъ извстій о бдствіяхъ Люси въ Мерль-Парк, но отчасти предвидлъ ихъ.

Въ письм къ лэди Альбюри нашъ полковникъ называлъ Альдершотъ несноснымъ мстомъ, гд его разрывали на части, подразумвая подъ этимъ, что служебныя обязанности отнимали у него всякую возможность частыхъ отлучекъ, тмъ не мене онъ урывалъ иногда минутку, чтобы създить ради отдыха въ Лондонъ. Въ одну изъ такихъ минутокъ онъ очутился сидящимъ въ мастерской скульптора и слушающимъ его разсказы о бдствіяхъ Люси въ Мерль-Парк. Гамель ничего не говорилъ о собственныхъ затрудненіяхъ, но объяснялъ съ большой горячностью, какъ необходимо избавить Люси отъ тираніи, которой она подвергалась. Читатель помнитъ, можетъ быть, что въ Шотландіи Гамель сообщилъ другу о своемъ намреніи сдлать предложеніе Люси Дормеръ и объ успшномъ исполненіи этого намренія во время поздки въ Гленбоджи. Надо принять также въ соображеніе, что если бы полковнику удалось жениться на Эйал, пріятели стали бы мужьями двухъ сестеръ. Оба они очень сочувствовали друга, другу и стали величайшими и самыми близкими друзьями.

— Она похожа на сестру?— спросилъ полковникъ, еще не знакомый съ Люси.

— Не очень, хотя между ними и есть фамильное сходство. Люси выше ростомъ, черты лица у нея, пожалуй, правильне, и ужъ во всякомъ случа она держитъ себя несравненно спокойне.

— Эйаля также можетъ быть очень спокойна,— сказалъ влюбленный.

— О да, потому что у нея мняется настроеніе. Я помню ее почти ребенкомъ: сидитъ, бывало, съ четверть часа не шелохнувшись, а потомъ какъ вскочитъ и ну метаться по всему дому, то тамъ мелькнетъ, то тутъ, совершенно какъ зайчикъ отъ зеркала, которое повертываешь въ рук.

— Съ тхъ поръ она стала спокойне,— сказалъ полковникъ.

— Не могу себ представить, чтобы она была спокойна, все ужъ не такъ, какъ Люси, наврное. Люси можетъ просидть хоть цлый часъ подъ рядъ погруженная въ собственныя мысли.

— Которая изъ нихъ больше похожа на отца?

— Об он на него похожи своей страстной любовью ко всякой красот и об не похожи тмъ, что онъ былъ эгоистъ, а он, какъ женщины, всегда готовы посвятить себя счастію окружающихъ.

‘Ну, положимъ, она вовсе не готова посвятить себя моему счастію’, думалъ Джонатанъ Стоббсъ, ‘но это, можетъ быть, потому, что пошла въ отца и любитъ всякую красоту.’

— Моя бдная Люси,— продолжалъ Гамель,— конечно, съ удовольствіемъ посвятила бы себя счастію окружающихъ, если бы они это позволили.

— Она, вроятно, охотне посвятила бы себя вашему,— сказалъ полковникъ.

— Конечно, если бы это было исполнимо. Разъ я могу предполагать, что она меня любитъ, то могу также предполагать, что она желала бы жить со мною.

— Разв это неисполнимо?— спросилъ тотъ.

— Надюсь, что сдлается исполнимымъ, можетъ быть, скоро.

— Но это, казалось бы, такъ нужно именно теперь.

Скульпторъ промолчалъ.

— Если,— продолжалъ Стоббсъ,— они, по вашимъ словамъ, обращаются съ ней такъ дурно, ее нужно, ужъ во всякомъ случа, избавить отъ такого тяжелаго положенія.

— Конечно, нужно. Такъ и будетъ.

— Но вдь вы говорите, что это неисполнимо?

— Я хотлъ только сказать, что къ этому есть препятствія, препятствія, которыя нужно преодолть. Мн кажется, можно преодолть всякія препятствія, если взглянуть на нихъ прямо.

— Тутъ, вроятно, дло идетъ о деньгахъ.

— Ну да. Вс препятствія, кажется, всегда происходятъ отъ денеіъ. Всякому, кто думаетъ жениться, конечно, хотлось бы зарабатывать достаточно, чтобы содержать жену какъ слдуетъ. Я бы побился еще и потерплъ бы, да вотъ боюсь, что при настоящихъ обстоятельствахъ ей, пожалуй, тамъ хуже, чмъ было бы здсь, несмотря на всю мою бдность.

— Въ конц концовъ, Гамель, на что же сводится ваша бдность? Каковы, въ дйствительности, ваши обстоятельства? Такъ какъ вы уже заговорили объ этомъ, то почему бы вамъ не сказать мн всего?

Гамель долго сопротивлялся, но, наконецъ, сказалъ. Онъ получалъ немного мене трехсотъ фунтовъ въ годъ, а въ слдующемъ году надялся получить четыреста. Денегъ на обзаведеніе вещами, необходимыми для принятія въ домъ жены, не было вовсе, а былъ долгъ, котораго требовалъ отецъ.

— Нужно ли его платить?— спросилъ полковникъ.

— Я скоре умеръ бы съ голоду, чмъ не заплатилъ бы его,— сказалъ Гамель,— если бы дло шло обо мн одномъ. Если бы я былъ одинъ, то, конечно, выплатилъ бы его въ теченіе слдующихъ шести мсяцевъ, хотя бы пришлось умереть съ голоду.

Тутъ пріятель сказалъ ему, что долгъ будетъ уплаченъ тотчасъ. Онъ немногимъ превышалъ сотню фунтовъ. Затмъ разговоръ, конечно, пошелъ дале. Когда другъ разспрашиваетъ о денежныхъ затрудненіяхъ друга, онъ, само собою разумется, считаетъ себя обязаннымъ устранить ихъ. Стоббсъ предложилъ также и средства для водворенія въ дом молодой жены. Гамель отказывался очень энергично и очень долго, но полковникъ настаивалъ,— на томъ, во-первыхъ, основаніи, что чувствовалъ нкоторыя обязательства относительно Эйалиной сестры, и, во-вторыхъ, ни мало не сомнвался въ успх ожидавшемъ пріятеля на артистическомъ поприщ. Итакъ, все было ршено къ тотъ же день. Деньги должны были явиться тотчасъ, долгъ уплаченъ, вс приготовленія сдланы, и къ Люси написано письмо, въ которомъ Гамель долженъ былъ извстить ее, что готовъ принять ее тотчасъ, какъ только можно будетъ все устроить для свадьбы въ самомъ непродолжительномъ времени.

Затмъ обнаружилось новое оскорбленіе, жестокія слова тетки о людяхъ, которые втираются въ домъ, и Люси призналась жениху, что нуждается въ избавленіи.

Новость была, конечно, сообщена семь Тринглей.

— Никогда не видывала такой безчувственности,— сказала тетка Эммелина. Ты, конечно, сказала ему, что это все моя вина.

Люси не отвчала ни слова, и тетка продолжала свои жалобы.

— Ты, наврное, сказала ему, что я тебя выгнала, а это совершенно неправда.

— Я писала ему, что мн лучше ухать, такъ какъ теб непріятно, что я здсь.

— Люси, можетъ быть, просто нетерплось поскоре выдти замужъ,— сказала Августа, которая, вроятно, пощадила бы кузину, если бы вспомнила въ эту минуту о нетерпніи, выказанномъ собственною сестрою.

— Я сочла это за лучшее,— сказала Люси.

— Ужъ и не понимаю, право, какъ все это устроить!— проворчала тетушка Эммелина. Дяд-то скажи ужъ, пожалуйста, сама. Не знаю, какъ это ты выйдешь отсюда замужъ, когда у насъ все такъ неблагополучно.

— Мы будемъ тогда уже въ Лондон,— сказала Гертруда.

— И изъ Куинсъ-Гета не понимаю,— продолжала тетка Эммелина.

— Мн кажется, это не важно. Я просто пойду въ церковь.

— Какъ горничная?— спросила Гертруда.

— Да, какъ горничная,— отвтила Люси. То-есть это значитъ, я думаю, что горничная просто пошла бы въ церковь и обвнчалась, и я сдлаю такъ-же.

— По-моему, теб лучше поговорить съ дядей,— сказала тетка Эммелина. Я вовсе и не воображала, чтобы свадьба произошла такимъ образомъ, это ужъ ты сама будешь виновата, и я тутъ ни при чемъ.

Затмъ Люси объявила новость дяд.

— И ты воображаешь прожить на триста фунтовъ въ годъ!— воскликнулъ сэръ Томасъ. Сама не знаешь о чемъ говоришь.

— Мистеръ Гамель знаетъ, вроятно.

— Не боле чмъ младенецъ въ утроб матери, то-есть, я хочу сказать, насчетъ такихъ вещей. Какъ длать разныя штуки изъ камня, онъ, конечно, знаетъ не хуже кого другого.

— Изъ мрамора, дядя Томъ.

— Мраморъ — камень, по-моему. Или изъ желза.

— Изъ бронзы, дядя Томъ.

— Ну, хорошо, въ бронз, вдь, я думаю, есть и желзо. Но онъ не знаетъ, что будетъ стоить жена. Купилъ ли онъ какую-нибудь мебель?

— Собирается купить… немножко…. самое необходимое.

— Почему теб вздумалось доводить его до этого?

Люси пытливо заглянула ему въ лицо. Онъ лично былъ всегда добръ къ ней, и она почувствовала себя не въ состояніи пожаловаться ему на тетку.

— Теб не хорошо у насъ?

— Тетя и сестры считаютъ, что мн бы не слдовало этого длать, но, помоему, лучше теперь же за него выдти, дядя Томъ.

— Чего онъ брыкался-то, когда я хотлъ ему помочь?

Тмъ не мене дядя сдлалъ распоряженія, весьма благопріятныя для Люси. Свадьба ея должна была произойти въ Куинсъ-Гет, при чемъ одною изъ подружекъ невсты должна была быть Гертруда, а другою — конечно, Эйаля. Когда лэди Трингль стала возражать противъ этого, онъ согласился, чтобы свадьба была скромная, но въ остальномъ не уступилъ. Затмъ далъ Люси чекъ, превышавшій сумму взятую у Стоббса, и сказалъ при этомъ, что посл всего происшедшаго въ Ломбардъ-Стрит не ршается послать денегъ такому независимому субъекту какъ мистеръ Айзедоръ Гамель, но надется, что Люси, можетъ быть, соблаговолитъ принять ихъ. Глаза его смялись, пока онъ длалъ это замчаніе, которое, при другихъ обстоятельствахъ, пожалуй, показавшееся бы язвительнымъ, но теперь Люси могла безъ всякой задней мысли поцловать дядю Тома и принять подарокъ.

— Меня, я думаю, и не спроситъ никто, въ какой день назначить свадьбу, сказала тетка Эммелина.

Тмъ не мене день свадьбы назначили сообща, она должна была произойти въ начал мая. Люси, вн себя отъ радости, написала жениху восторженное письмо, при чемъ послала также и чекъ съ большимъ торжествомъ, написавъ на обратной сторон свое имя. Это должно было повлечь за собою нкоторыя затрудненія, такъ какъ часть денегъ приходилось получать обратно для покупки приданаго, но все-таки было очень весело. Затмъ сэръ Томасъ, несмотря на заботы, еще увеличившіяся посл возвращенія Гертруды, сталъ снова чрезвычайно добръ къ ней въ обычной своей грубой форм.

— Если это не слишкомъ обременительно для его гордости, ты можешь сообщить ему, что я буду выдавать теб въ качеств моей племянницы сто фунтовъ ежегодно на твои личныя издержки.

— По-моему, онъ вовсе не такой гордый, дядя Томъ.

— А мн показалось, что такой. Но если ты ничего ему не скажешь, а просто будешь покупать время отъ времени кое-какія платьишки, онъ, пожалуй, даже ничего и не замтитъ, витая въ своихъ заоблачныхъ ‘задачахъ искусства’.

— Онъ, наврное, будетъ замчать, какъ я одта,— сказала Люси.

Тмъ немене, она сообщила жениху о намреніяхъ сэра Томаса, и тотъ сейчасъ же написалъ ему очень любезное благодарственное письмо.

Первымъ послдствіемъ всего этого было возвращеніе полковнику взятыхъ у него денегъ, на томъ основаніи, что помощь его оказалась излишней, такъ какъ дла устраивались сами собою.

Но прежде чмъ это было сдлано, Эйаля уже знала, что сдлалъ для ея сестры лучезарный ангелъ. О чувствахъ Эйали по этому поводу намъ, однако, лучше умолчать пока, такъ какъ иначе пришлось бы раньше времени упоминать о душевномъ состояніи, въ которомъ она очутилась, когда ей удалось, наконецъ, выбраться изъ Стальгама.

— Папаша,— сказала Гертруда отцу въ одинъ прекрасный вечеръ,— а какъ ты думаешь, нельзя ли теб теперь сдлать что-нибудь и для меня?

Къ великому своему огорченію, сэръ Томасъ, въ это время здилъ въ Мерль-Паркъ каждый вечеръ. Теперешніе планы семьи состояли въ слдующемъ: пробыть въ деревн до конца Пасхи и затмъ уже хать въ городъ, провожать бднаго Тома въ его долгое путешествіе кругомъ свта. Но бдный Томъ лежалъ въ постели, повидимому, больной, и отъздъ его въ назначенный день казался весьма сомнительнымъ, хотя каюта была уже занята и вс приготовленія сдланы. Въ случа выздоровленія, однако, Тому все-таки предстояло хать девятнадцатаго апрля, а до этого оставалось всего десять дней.

— Какъ ты думаешь, нельзя ли теб теперь сдлать что-нибудь и для меня?— спросила Гертруда.

— Конечно, мой другъ, я постараюсь сдлать для тебя даже очень многое, если ты будешь вести себя хорошо.

— Что ты называешь вести себя хорошо, папаша?

— Во-первыхъ, сказать мн, что ты очень сожалешь о своемъ дурномъ поведеніи съ этимъ идіотомъ.

— Конечно, жалю, если огорчила тебя, папаша.

— Ну, это все-таки чего-нибудь да стоитъ. Ну, а что жъ насчетъ идіота?

— Папаша!— воскликнула она.

— Да разв онъ не былъ идіотомъ? Разв кто-нибудь кром идіота можетъ удрать такую штуку?

— Джентльменамъ и лэди случалось и прежде длать тоже самое.

— Сомнваюсь, сказалъ онъ. Джентельмены и прежде похищали молодыхъ двицъ, и это было по большей части такъ же дурно съ ихъ стороны. Онъ тоже поступилъ, конечно, очень дурно, явившись въ мой домъ съ моего же разршенія нарочно для того, чтобы выразить свои нжныя чувства совсмъ другой молодой двушк. Но,по-моему, глупость этого именно похищенія превосходитъ даже его безнравственность. Ну, съ какой стати взбрело ему въ голову, что стоитъ только перехать по морю въ Остенде и его тотчасъ обвнчаютъ? Мн было бы ужасно стыдно такого зятя,— главное потому, что онъ показалъ себя такимъ идіотомъ.

— Но, папаша, ты все-таки согласишься на него, не правда ли?

— Нтъ, мой другъ, не соглашусь.

— Несмотря на то, что я люблю его?

— Если бы я предоставилъ теб выбирать, кого бы ты выбрала,— его или мистера Гаустона?

— Гаустонъ — мерзавецъ.

— Очень можетъ быть, но не идіотъ. Я положительно выбралъ бы мистера Гаустона. Знаешь ли что я сдлаю, мой другъ? Я соглашусь принять въ зятья капитана Бетсби, если онъ согласится стать твоимъ мужемъ, не получивъ за тобою ни одного шиллинга.

— Значитъ, ты будешь недобрый папаша.

— Оградить тебя отъ человка, которому, я въ томъ увренъ, до тебя все равно что до прошлогодняго снга,— будетъ самымъ добрымъ дломъ, какое только возможно. У него, ты говоришь, большое состояніе?

— О да, папаша.

— Въ такомъ случа онъ можетъ жениться на теб и безъ приданаго. Бдный мистеръ Гаустонъ не могъ бы этого сдлать, потому что у него ровно ничего нтъ. Право, я въ конц концовъ, кажется, начинаю питать нжность къ мистеру Гаустону. Какъ ты думаешь, не послать ли намъ опятъ за мистеромъ Гаустономъ? Онъ согласится, пожалуй, вернуться, если ты его выпишешь.

Гертруда залилась слезами, ушла и спряталась.

XI.
Послдняя попытка Тома.

Пока Гертруда путешествовала, безуспшно отыскивая священника, лэди Трингль затвала великое предпріятіе въ интересахъ своего несчастнаго сына. До отхода судна, которое, по желанію отца, должно было увезти Тома на край свта, оставалось уже не много боле двухъ недль, и въ положеніи Тома замчался прогрессъ: онъ и самъ уже сознавалъ въ душ, что лучше послушаться отца, если надежды дйствительно больше нтъ никакой. Но теоріи о любви и постоянств все-таки производили сильное смятеніе въ его душ. Онъ слыхалъ о людяхъ, которые добивались согласія посл двнадцати предложеній! Если бы Стоббсъ, ненавистный, но великодушный Стоббсъ дйствительно оказался счастливымъ соперникомъ, тогда дло было бы кончено, тогда Томъ ухалъ бы, и чмъ скоре, тмъ лучше, тогда какъ онъ повторялъ матери разъ десять въ день, ему все едино, куда бы его ни послали,— въ Японію ли, въ Скалистыя горы или на Сверный полюсъ. Въ такомъ случа, онъ даже радъ былъ хать, хотя бы для того, чтобы ухать. Но какъ могъ онъ знать это наврное? Да онъ почти наврное зналъ противоположное! Если бы Эйаля была дйствительно помолвлена со Стоббсомъ, они бы непремнно узнали объ этомъ черезъ Люси. Но онъ слышалъ, опять таки черезъ Люси, что Эйаля жила въ Стальгам, а полковника тамъ не было. Онъ ухалъ давнымъ давно, а Эйаля жила себ да жила безъ него недлю за недлей. Наконецъ, въ конц марта онъ написалъ дяд Реджинальду письмо въ очень жалобномъ тон:

‘Дорогой дядя Реджинальдъ’,— говорилось въ письм,— ‘не знаю, слышали ли вы объ этомъ, но я былъ очень боленъ и несчастливъ. Теперь лежу въ постели, и никто на знаетъ, что пишу вамъ это письмо. Это все насчетъ Эйали, но я совсмъ не такой дуракъ, чтобы воображать, что вы можете что-нибудь для меня сдлать. Если бы вы могли, я думаю, сдлали бы, но, конечно, не можете. Она должна сама на чемъ-нибудь ршить,— только я бы очень желалъ, чтобы она ршила на мн. Никто не могъ бы лучше съ ней обращаться. Но вы можете мн сказать всю правду, какъ и что теперь.

‘Помолвлена ли она съ полковникомъ Стоббсомъ? Я знаю, что она ему отказала, потому что онъ самъ мн говорилъ. Если она не помолвлена съ нимъ, я думаю тяпнуть еще разъ. Вы знаете, что говоритъ пословица: смлымъ Богъ владетъ. Пожалуйста,— скажите, помолвлена она или нтъ. Я знаю, что она у Альбюри и что полковникъ Стоббсъ — ихъ другъ. Но они не могутъ заставить ее выдти за полковника Стоббса, точно такъ же, какъ мои друзья не могутъ заставить ее выдти за меня. Хорошо, кабы могли. То-есть, мои друзья, а не его.

‘Если она и взаправду помолвлена, я уду и скроюсь въ самомъ дальнемъ углу вселенной. Что Сибирь, что Центральная Африка, это для меня безразлично. Отъ меня нетрудно будетъ избавиться, если я узнаю, что все для меня кончено. Но, я ни за что, ни за что въ мір не тронусь изъ здшнихъ мстъ, пока не узнаю своей участи.

‘А затмъ остаюсь ожидающій вашего отвта, любящій васъ племянникъ

Томасъ Трингль младшій.’

Получивъ это письмо, мистеръ Дозетъ сначала, посовтовался съ женой, а потомъ отвтилъ на него очень кратко:

Милый Томъ,

‘Насколько извстно мн и твоей тет, твоя двоюродная сестра Эйаля не помолвлена ни съ кмъ. Но я обманулъ бы тебя, если бы не прибавилъ, что, по моему крайнему убжденію, она ршилась не принимать предложенія, которымъ ты ее удостоилъ.

Любящій тебя дядя
Реджинальдъ Дозетъ.’

Послдній параграфъ письма не произвелъ на Тома никакого впечатлнія. Разв онъ не зналъ этого и прежде?

Разв онъ пытался когда-нибудь скрывать отъ родственниковъ тотъ фактъ, что Эйаля много разъ ему отказывала? Разв это не было такъ же извстно всему свту, какъ общаніе министра уничтожить подоходный налогъ? Но пока что, подоходный налогъ еще не былъ уничтоженъ, и Эйаля не была ни за кмъ замужемъ. Эйаля не была даже ни съ кмъ помолвлена. Почему бы ей не передумать,— точно такъ же, какъ и министру? Чтобы онъ ухалъ куда-нибудь, на Сверный ли полюсъ или въ Нью-оркъ, пока у него оставалась надежда на блаженство въ Англіи,— дудки! Тутъ онъ подозвалъ къ постели мать.

— хать въ Стальгамъ, милый!— сказала мать.

— А почему жъ бы и нтъ? Вдь не съдятъ же они тебя. Лэди Альбюри просто жена баронета, точно такъ же какъ и ты.

— Дло не въ томъ, чтобы они меня съли, Томъ. Но я не буду знать, что съ ними говорить.

— Не говори ничего. Просто скажи, что пріхала провдать племянницу.

— Но это было бы такъ странно съ моей стороны. Я никогда не бываю у Эйали, даже въ Лондон.

— Что за бда, что странно? Ты, по крайней мр, могла бы узнать всю правду. Если она не любитъ никого другого, почему бы ей не выдти за меня? Я могъ бы сдлать ее женою баронета, то-есть впослдствіи, когда родитель….

— Перестань, Томъ, ну, перестань, не говори такъ.

— Я говорю только насчетъ закона природы. Сыновья вдь остаются же посл отцовъ, сами знаете. А что до денегъ, родитель-то, я думаю, ничуть не бдне этихъ Альбюри.

— Это едва ли имло бы какое-нибудь значеніе.

— Иметъ, матушка. Эйаля въ этомъ отношеніи, я думаю, такая же, какъ и другія двушки. Понять не могу, почему у нея ко мн такое отвращеніе! Потому, врно, что я кажусь ей не такимъ,— не такимъ важнымъ бариномъ, какъ нкоторые другіе.

— Такихъ вещей ничмъ не объяснишь, Томъ.

— Нтъ. Вотъ въ томъ-то и дло. А потому она и могла бы вдругъ согласиться, безъ всякихъ объясненій. Ты, во всякомъ случа, могла бы попробовать. Могла бы сказать ей, что она меня губитъ, что мн придется скитаться по блу-свту изъ-за того, что она такая безчувственная.

— Едва ли я могу это сдлать,— сказала лэди Трингль, подумавъ.

— Да почему же? Потому что хлопотливо?

— Нтъ, милый, никакія хлопоты ничего не значатъ для матери, если она можетъ принести ими пользу своему ребенку. Дло не въ хлопотахъ. Я обошла бы пшкомъ всю Англію, если бы этимъ можно было добыть теб Эйалю.

:— Такъ въ чемъ же дло? Ты во всякомъ случа могла бы получить отъ нея отвтъ. Она бы сказала теб что-нибудь о своихъ намреніяхъ. Матушка, я ни за что не уду, пока не узнаю еще чего-нибудь. Родитель говоритъ, что выгонитъ меня. Пусть выгоняетъ. Этимъ не заставишь меня ухать.

— О, Томъ, онъ это не въ самомъ дл.

— Такъ онъ говорилъ, по крайней мр. Если бы я зналъ, что все уже кончено, что у меня нтъ больше никакихъ шансовъ,— тогда я ухалъ бы.

— Меня пугаютъ вовсе не Альбюри,— сказала лэди Трингль.

— Такъ что же?

— Да твой отецъ, Томъ! Я не могу хать, если онъ меня не пуститъ.

Тмъ не мене она тутъ же общала Тому попросить сэра Томаса, когда тотъ прідетъ, чтобы онъ отпустилъ ее въ Стальгамъ. Все это происходило во время странствій сэра Томаса за дочерью. Не трудно представить себ, что тотчасъ по возвращеніи онъ былъ вовсе не расположенъ согласиться на подобную просьбу. Ему въ ту минуту было положительно тошно отъ дтей, тошно отъ жены, тошно отъ Мерль-Парка, и казалось, что единственное удовольствіе въ жизни — сидть среди милліоновъ въ маленькой задней комнатк Ломбардъ-Стритской конторы.

Онъ вернулся въ воскресенье и не видалъ въ тотъ день сына. Въ понедльникъ пошелъ къ нему въ комнату, и больной только что собрался было просить его о томъ же, о чемъ просилъ мать, когда сэръ Томасъ зажалъ ему ротъ рзкими словами:

— Томъ,— сказалъ онъ,— прошу тебя не забывать, что ты вызжаешь девятнадцатаго.

— Но, батюшка…

— Ты вызжаешь девятнадцатаго,— повторилъ сэръ Томасъ и вышелъ изъ комнаты, затворивъ за собою дверь безъ всхъ тхъ предосторожностей, которыя соблюдаются обыкновенно въ комнат больного.

— Ты не говорила съ нимъ?— вскор затмъ спросилъ Томъ мать.

— Нтъ еще, милый мой. Онъ такъ разстроенъ этой несчастной исторіей.

— А я-то разв не разстроенъ? Можешь сказать ему, что я не поду, хотя бы онъ двадцать разъ выгналъ меня изъ дому, не поду, пока не узнаю чего-нибудь еще.

Сэръ Томасъ вернулся въ тотъ вечеръ въ очень дурномъ настроеніи и съ нимъ ни о чемъ нельзя было говорить. Онъ сердился ршительно на всхъ, и лэди Трингль почти не ршалась къ нему подойти даже на слдующее утро. Но во вторникъ, вечеромъ, онъ пріхалъ въ нсколько боле мягкомъ настроеніи. Милліоны, вроятно, вели себя хорошо, хотя дти вели себя изъ рукъ вонъ плохо. О младшей дочери или съ нею сэръ Томасъ говорилъ теперь въ насмшливомъ тон, къ которому всегда прибгалъ впослдствіи, когда рчь заходила о капитан Бетсби, и который, хотя и былъ непріятенъ, но какъ будто подразумевалъ прощеніе. Сэръ Томасъ пообдалъ и выпилъ стаканъ вина, ни разу не упомянувъ о скаредныхъ привычкахъ своего зятя, мистера Трафика. Лэди Трингль приняла все это къ свднію и ршила, что теперь можно приступить съ просьбой Тома.

— Теб, хать въ Стальгамъ!— воскликнулъ онъ.

— Ну, что же, мой другъ, разв мн нельзя съ ней повидаться?

— Да, что же ты отъ нея узнаешь?

— Вроятно, не многое. Она всегда была упряма какъ оселъ. Ужъ, конечно, свиданіе съ нею не доставитъ мн никакого удовольствія.

— Къ чему жъ это можетъ повести?— спросилъ сэръ Томасъ.

— Да, какъ теб сказать, мой другъ… Вотъ онъ говоритъ, что ни за что не удетъ, пока не узнаетъ чего-нибудь отъ нея самой. Мн-то, ужъ, конечно, вовсе не хочется хать въ Стальгамъ. Это будетъ для меня несноснйшая въ мір вещь. Но, можетъ быть, я привезу оттуда какое-нибудь извстіе, которое заставитъ его ухать.

— Какое извстіе?

— Да такъ что-нибудь, если я, напримръ, скажу, что она помолвлена съ полковникомъ Стоббсомъ, онъ подетъ. Онъ говорилъ, что выхалъ бы сію же минуту, если бы зналъ, что кузина дйствительно съ кмъ-нибудь помолвлена.

— А если нтъ?

— Можетъ быть, можно будетъ это какъ-нибудь прикрасить. Какое счастіе было бы какъ-нибудь его спровадить, въ его-то ужасномъ состояніи! Разъ онъ выдетъ, то въ дорог наврное скоро начнетъ забывать ее.

— Конечно, начнетъ,— сказалъ сэръ Томасъ.

— Такъ ужъ я лучше попробую. Ему очень этого хочется, и если онъ будетъ знать, что я исполнила его просьбу, онъ тебя послушается. А насчетъ того, чтобы выгнать его, Томъ, ты вдь это не серіозно?

Сэръ Томасъ не отвтилъ ничего. Онъ отлично зналъ, что Тома нельзя выгнать. Выгнать изъ дому сына — дло очень трудное и совсмъ не по силамъ сэрамъ Томасамъ. Главное горе его заключалось въ томъ, что въ качеств главы фирмы ‘Траверса и Тризона’ онъ лишился сотрудничества и сообщества сына. ‘Траверсъ иТризонъ’ утратили для него всякое значеніе, съ тхъ поръ, какъ сынъ его сбился съ пути истиннаго. Онъ сдлалъ бы все на свт, чтобы воротить его. Если бы Эйалю можно было купить за какое-нибудь разумное, или даже безумное, количество тысячъ, онъ охотно купилъ бы ее, на радость своему мальчику. Что Томъ могъ быть до такой степени разстроенъ любовью — казалось ему совершенно непостижимымъ, но онъ настолько уважалъ его чувство, что готовъ былъ простить вс уже сдланныя Томомъ глупости, лишь бы онъ постарался о своемъ излченіи. Избіеніе полицейскаго, безобразныя ночи въ ‘Горцахъ’ и у Боливіа, дурацкій вызовъ и еще боле дурацкое нападеніе подъ портикомъ Гей-Маркета,— все это сэръ Томасъ простилъ бы, если бы Томъ согласился подвергнуться маленькому искусу, который снова сдлалъ бы его годнымъ для ‘Траверса и Тризона.’ Искусу, къ тому же, была бы придана самая пріятная форма, какая только возможна. Томъ долженъ былъ прохаться по блу свту съ кучею денегъ въ карман, со всевозможной роскошью и всевозможными удобствами. Но только ему непремнно надо было ухать. Только такимъ путемъ. онъ могъ очиститься настолько, чтобы снова годиться для ‘Траверса и Тризона’. Сэръ Томасъ нимало не врилъ возможности купить Эйалю. Какъ оселъ или нтъ, но Эйаля, несомннно, была упряма. Изъ поздки въ Стальгамъ, все равно, не могло выдти ничего такого хорошаго, какъ разсчитывалъ Томъ. Но если исполнить его желаніе, думалъ сэръ Томасъ, и разршить поздку, можетъ быть, и въ самомъ дл оттуда придутъ какія-нибудь извстія, врныя или неврныя, вслдствіе которыхъ Томъ позволитъ посадить себя на пароходъ. Разсудивъ такимъ образомъ., сэръ Томасъ далъ свое согласіе.

Дло, взятое на себя матерью, было въ высшей степени непріятное. Она не могла създить въ одинъ день изъ Стальгама въ Мерль-Паркъ и обратно. Приходилось по дорог провести дв ночи въ Лондон. Ршили поэтому, что она подетъ съ мужемъ въ Лондонъ въ четвергъ, въ пятницу създитъ въ Сгальгамъ, а въ субботу вернется домой. До отъзда Тома изъ Мерль-Парка все еще оставалось бы почти дв недли. Посл долгихъ размышленій ршено было послать Эйал записку, чтобы увдомить ее о прізд тетки.

‘Надюсь, лэди Альбюри не слишкомъ удивится моему прізду’,— писала лэди Трингль,— ‘но мн такъ нужно повидаться съ тобой на какіе-нибудь полъ-часа, что я ршаюсь пріхать.’ Она предпочла бы повидаться съ молодою двушкой безъ предувдомленія, но въ такомъ случа молодой двушки могло не оказаться дома. Въ отвтъ на записку пришла телеграмма: ‘Буду дома. Лэди Альбюри будетъ очень рада, если прідешь завтракать. Она говорить, что для тебя будетъ приготовлена комната на случай, если останешься ночевать.’

— Конечно, не останусь,— сказала лэди Трингль мистрессъ Трафикъ,— но все-таки лучше знать, что они намрены принять меня любезно.

— Они, кажется, очень надутые господа,— сказала Августа,— точь-въ-точь маркэза Бальдони, да вдь она имъ и родня къ тому же. Что касается любезности, это само собой разумется. Они едва ли могли бы быть нелюбезны съ кмъ-нибудь, кто находится въ свойств съ лордомъ Бордотрэдомъ.

Наступилъ и четвергъ, назначенный для начала путешествія. Когда минута отъзда стала приближаться, задача, предстоявшая лэди Трингль, начала сильно пугать ее. Она боялась даже собственной племянницы Эйали, принявшей въ ея глазахъ преувеличенные размры, съ тхъ поръ, какъ отказала, одному за другимъ, сначала Тому, потомъ полковнику Стоббсу и, наконецъ, капитану Бетсби. Къ тому же, вопреки свойству съ лордомъ Бордотрэдомъ, со времени замужества дочери уже нсколько потерявшимъ, впрочемъ, свое значеніе въ ея глазахъ, она чувствовала, что Альбюри — люди важные, и что, сдлавшись ихъ гостьей, Эйаля также кое-чего достигла. Превосходство Стальгама надъ Мерль-Паркомь было признано всми, а передъ Эйалей тетка Эммелина всегда чувствовала нкоторый страхъ, котораго не внушала ей Люси. Просьба Эйали, чтобы Августа сбгала наверхъ и принесла ей альбомъ,— оказала свое дйствіе, а также и успшное ея восхожденіе на Св. Петра и поздка на балъ маркэзы, а тутъ будетъ къ тому же эта лэди Альбюри! Если бы Томъ не былъ въ такомъ волненіи, она бы, кажется, даже въ послднюю минуту отказалась отъ предпріятія.

— Матушка,— сказалъ Томъ утромъ передъ отъздомъ,— ты сдлаешь для меня все, что возможно.

— Конечно, мой милый.

— Мн кажется, если бы ты объяснила ей все какъ есть, она бы все-таки, можетъ быть, вышла за меня. Вдь она сама не обрадуется, коли человкъ умретъ, наконецъ!

— Боюсь, что у нея нтъ сердца, Томъ.

— Не врю я этому, матушка. Я видалъ ее такою, что она бы и мухи не обидла. Если бы только можно было втолковать ей, какое это будетъ доброе дло.

— Боюсь, что ей было бы до этого все равно, если она не сможетъ дйствительно полюбить тебя.

— Почему бы ей не любить меня?

— Голубчикъ ты мой! Какъ же я могу это знать? Можетъ быть, если бы ты самъ не такъ горячо любилъ ее, дла повернулись бы иначе. Если бы ты презиралъ ее….

— Презирать ее! Ну, этого я бы не могъ. Я и прежде слыхалъ о такихъ вещахъ, да что же тутъ подлаешь? Разв можно настолько заставить себя презирать кого-нибудь? Когда я вижу ее, она кангется мн такой драгоцнностью, что я не могъ бы обойтись съ ней грубо, даже для спасенія своей жизни! Этого не было, когда она только-что пріхала. Тогда я могъ даже смяться надъ ней. А теперь! Вотъ толкуютъ же о богиняхъ, для меня она и есть самая настоящая богиня.

— Если бы ты видлъ въ ней только женщину, Томъ, это было бы гораздо лучше.

Все это теперь было уже слишкомъ поздно. Теорія, которую лэди Трингль проповдывала сыну и которую сынъ отвергалъ, проповдуется очень часто, но никогда не прикладывается къ длу. Когда человкъ знаетъ, что передъ нимъ просто-на-просто женщина, не заслуживающая никакого поклоненія, онъ можетъ, пожалуй, для какихъ-нибудь своихъ цлей, солгать ей и внушить, что признаетъ въ ней божество. Но если онъ чувствуетъ себя въ присутствіи богини, онъ не можетъ обращаться съ ней какъ съ простой смертной, которая въ качеств женщины стоитъ ниже его по своимъ атрибутамъ. Бдный Томъ почувствовалъ дуновеніе чего-то божественнаго и тотчасъ палъ ницъ передъ алтаремъ. Его шансы относительно Эйали ни въ какомъ случа не могли быть велики, но она ужъ, конечно, не сдалась бы лежащему ницъ обожателю.

— Матушка!— снова подозвалъ ее Томъ, когда лэди Трингль уже выходила изъ комнаты.

— Что теб, милый? Мн, право, ужъ пора, а то опоздаю къ позду.

— Матушка, скажи ей, скажи ей, скажи ей, что я люблю ее.

Мать подбжала къ нему, поцловала его въ лобъ и вышла.

Лэди Трингль провела этотъ вечеръ въ Куинсъ-Гет, гд съ нею остался и сэръ Томасъ. Время проходило томительно, такъ какъ они ничего не могли сказать другъ другу утшительнаго. Сэръ Томасъ нимало не врилъ въ поздку и считалъ ее только средствомъ спровадить Тома, но жена его такъ расчувствовалась надъ несчастіями сына, что, вопреки здравому смыслу, все-таки надялась немножко, что Эйаля, можетъ быть, смилостивится. Сердце ея было полно нжности къ сыну, и ей казалось, что если молодая двушка не исполнитъ его просьбы,— она будетъ достойна всевозможныхъ наказаній. Что она ея не исполнитъ — лэди Трингль была уврена, но, несмотря на увренность, все-таки надялась.

На слдующее утро она благополучно прибыла на Стальгамскую станцію, но, приближаясь къ цли путешествія, ощущала на сердц все большую и большую тяжесть и видла ясно, что не суметъ ничмъ объяснить лэди Альбюри своего посщенія,— въ случа, если Эйаля не сдастся на ея просьбу. На станціи ее ожидала карета Альбюри, съ кучеромъ и лакеемъ Альбюри въ Альбюрійскихъ ливреяхъ. Карета была закрытая, и лэди Трингль подумала въ первую минуту, что въ ней могла быть Эйаля. Въ такомъ случа, можно было бы исполнить порученіе въ карет, даже и не показываясь въ дом. Но Эйали не было. Лэди Трингль подвезли къ дому и провели черезъ входную залу въ маленькую гостиную, гд она съ минуту просидла одна. Затмъ дверь отворилась, и Эйаля, блистая красотою и изяществомъ самаго лучшаго своего утренняго туалета, мгновенно очутилась въ ея объятіяхъ. Эйаля была ослпительна и казалась какъ будто совсмъ другою чмъ прежде, въ Гленбоджи и Рим.

— Милая тетя,— сказала она,— я такъ ужасно рада, что ты пріхала въ Стальгамъ!

XII.
‘А въ замк жилъ рыцарь.’

Эйалю волей-неволей заставили остаться въ Стальгам. ‘Едва ли’, такъ часто повторяемое ею, не повело ршительно ни къ чему. Сэръ Гарри разсердился бы, а лэди Альбюри пришла бы въ негодованіе, если бы она ухала,— и она осталась. До прізда полковника оставалась еще недля и Эйаля должна была прожить въ Стальгам не только эту недлю, но и еще немножко доле, такъ, чтобы поохотиться нсколько дней подъ руководствомъ полковника. Прочитавъ письмо, съ припиской, она, конечно, не могла сомнваться, что если останется — счастіе ея врно. Онъ не пріхалъ бы снова и не хотлъ бы застать ее, если бы изъ этого ничего не должно было выдти. Тмъ не мене, она, по своему обыкновенію, упорно сражалась за позволеніе вернуться въ Кингсбюри-Крессетъ и уступила наконецъ,— какъ сама сказала лэди Альбюри,— только потому, повидимому, что ‘этого желаетъ сэръ Гарри’.

— Конечно, желаетъ,— сказала леди Альбюри. Онъ нарочно выписалъ пони, когда сдлаешь что-нибудь такое, разв пріятно видть, что изъ этого ничего не вышло? Сэръ Гарри совершенно этого не выноситъ.

Эйаля была въ восторг, но все-таки не выдала своей тайны. Она волновалась, какъ будто безпокоилась о чемъ-то, но пріятельница ея не знала, какъ это понять и что изъ этого заключить. Тайна Эйали продолжала оставаться тайной, которую Эйаля считала нужнымъ охранять, какъ святыню. Вдь все-таки было возможно, что Джонатанъ Стоббсъ никогда больше не скажетъ ей ни слова о любви. А если скажетъ,— ну, тогда пусть хоть весь міръ узнаетъ! Тогда не будетъ больше никакой тайны. Тогда она будетъ хоть всю ночь напролетъ толковать о своей, о его любви съ лэди Альбюри, если лэди Альбюри захочетъ ее слушать. Но теперь пока тайна должна оставаться тайной. Если бы она призналась въ своей любви, а потомъ эта любовь была бы отвергнута, она, кажется, не пережила бы этого!

Такъ оно и шло всю недлю, и лэди Альбюри не знала, что подумать. Она завела какъ-то разговоръ, думая добраться до истины, и все еще не понимая, какъ сильна Эйаля въ дл сохраненія своей тайны.

— Человкъ этотъ,— сказала она, былъ, во всякомъ случа, очень вренъ вамъ.

Эйаля нахмурилась, тряхнула головой и не сказала ни слова въ отвтъ.

— Если бы она не думала принять его предложеніе, она наврное теперь ухала бы,— сказала лэди Альбюри мужу.

— Двочка эта ничего, хорошенькая, замтилъ сэръ Гарри,— но, право, мн кажется, она не стоитъ такихъ хлопотъ.

— Конечно, не стоитъ. Какая же двочка ихъ когда-нибудь стоила? Но разъ онъ думаетъ обратное, все-таки надо хлопотать.

— Конечно, она за него выйдетъ?

— Я въ этомъ вовсе не уврена. Ей внушено, что ты хочешь, чтобы она осталась, потому она и осталась. Она совершенно способна опять съ нимъ поохотиться и потомъ преспокойно отказать ему. Отъ нея и это станется!

Такъ сомнвалась лэди Альбюри до самаго воскресенья и все воскресенье, до той минуты, когда къ прізду Стоббса были уже сдланы послднія приготовленія.

Поздъ приходилъ на Стальгамскую станцію въ семь часовъ вечера, а до станціи было пять миль. По воскресеньямъ въ Стальгам обдали обыкновенно въ половин восьмого, а на этотъ разъ, обдъ былъ отложенъ до восьми, да и то пришлось бы спшить. Гостей въ дом почти не было никого, кром мистера и мистрессъ Гослингъ да Эйали. Леди Альбюри много думала о томъ, какъ принять Джонатана, и ршила, наконецъ, что Джонатану слдовало доставить случай поговорить съ Эйалей, если онъ этого захочетъ, немедленно по прізд.

— Смотрите, будьте внизу въ половин восьмого,— сказала она Эйал, входя въ ея спальню.

— Да вдь обдъ, кажется, въ восемь.

— Наврное неизвстно. Сэръ Гарри такъ всегда торопится, я сойду и мн бы хотлось, чтобы и вы были со мной.

Эйаля общала.

— Да смотрите, надньте его платье.

— Вы, наконецъ, заставите меня совсмъ износить это платье, прежде чмъ его еще кто-нибудь увидитъ,— сказала Эйаля смясь, но общала и это.

Во всемъ этомъ ей что-то брезжилось, и она начинала понимать намренія лэди Альбюри. Но бороться съ такими намреніями у нея не было никакой причины. Почему бы и не быть готовой его встртить? Почему бы и не надть къ его прізду самое хорошенькое свое платье? Если онъ скажетъ вщее слово,— самое хорошенькое платье будетъ слишкомъ бдно, самый жадный слухъ слишкомъ медлителенъ, чтобы привтствовать такую великую радость. А если не скажетъ,— зачмъ избгать его, оставаясь позади, зачмъ бояться встрчи съ нимъ? Разв нужно одваться хуже изъ-за того, что ей, можетъ быть, не за чмъ быть привлекательной въ его глазахъ? О нтъ!

— Я буду внизу въ половин восьмого,— сказала она. Но поздъ, наврное, опоздаетъ, и сэру Гарри не дадутъ обдать до девяти.

— Въ такомъ случа, милочка, хоть полковникъ и очень великій человкъ, но все-таки онъ можетъ явиться въ середин обда и пость что останется. Сэръ Гарри ни минуты не будетъ ждать посл восьми.

Почтенная особа пришла и одла ее. Почтенная особа, вроятно, знала, что должно произойти, можетъ быть, понимала настоящее положеніе длъ даже лучше самой лэди Альбюри.

— Мы очень его берегли, не правда ли, миссъ?— сказала она, застегивая платье сзади. До сихъ поръ все равно что новое.

— Новое!— сказала Эйаля. Да ему придется быть у меня новымъ еще года два!

— Ну, я за это не поручусь, миссъ. Кому-нибудь, того гляди, придется покупать вамъ еще много новыхъ платьевъ за эти два-то года.

На это Эйаля не отвчала, но она была уврена, что почтенная особа имла въ виду полковника Стоббса, говоря о ‘комъ-нибудь’, кому прядется покупать ей новыя платья.

Ровно въ половин восьмого она сошла въ гостиную и пробыла тамъ нсколько минутъ одна, попыталась было ссть и успокоиться, но совершенно не могла сладить со своимъ волненіемъ. Онъ долженъ былъ пріхать почти тотчасъ, и,— она была въ томъ уврена,— судьба ея ршится въ ту же минуту. Она знала, что первая минута его пребыванія въ комнат скажетъ ей все. Если скажетъ то, чего она хотла, то это будетъ ею повторено ему также безотлагательно. А если нтъ,— она надялась, что у нея хватитъ силъ скрыть свое горе. Если онъ прідетъ просто для того, чтобы поохотиться вмст съ нею и доказать ей этимъ, что совершенно забылъ свою неудачу, тогда она суметъ дать ему понять, что относится къ нему попрежнему. Предстоявшая ей задача была такъ тяжела, что при одной мысли Эйаля въ своемъ одиночеств почти плакала кровавыми слезами. Но нужно было все-таки сдлать все, чтобы никто не заподозрлъ присутствіе такого страданія въ ея душ. Тайну нельзя доврить даже Люси.

На камин стояли часы, къ которымъ взглядъ ея обращался постоянно. Было уже безъ двадцати восемь, и она знала, что, если поздъ не опоздалъ, онъ могъ бы быть уже у дверей.

Въ эту минуту въ комнату вошла лэди Альбгори.

— Вашъ рыцарь пріхалъ наконецъ,— сказала она,— я слышу стукъ колесъ по алле.

— Онъ вовсе не мой рыцарь,— сказала Эйаля, особенно, по-своему, нахмурившись.

— Чей бы рыцарь онъ ни былъ, вотъ онъ. Рыцарь ли, нтъ ли, мн надо все-таки къ нему выдти и поздороваться съ нимъ.

Лэди Альбюри поспшно вышла изъ комнаты, и Эйаля снова очутилась одна. Дверь осталась полуотворенной, такъ что до нея доносились звуки шаговъ и голосовъ въ первой зал, или билліардной. Она слышала голоса лакеевъ, которые ему прислуживали, голосъ сэра Гарри, просившаго его идти наверхъ и одваться какъ можно скоре, чтобы не задерживать весь домъ, и голосъ лэди Альбюри, уврявшей, что времени еще довольно, такъ какъ обдъ будетъ поданъ не ране, какъ черезъ полъ-часа. Все это она слышала, а затмъ услыхала и того, къ кому направлялись вс ея мысли: онъ смялся, говорилъ, что страшно озябъ, и что ни за что не пойдетъ одваться пока не отогретъ пальцевъ. Она стояла очень далеко отъ двери, не двинувшись съ того мста, гд ее оставила лэди Альбюри, но ей показалось, что до нея донесся звукъ нсколькихъ, шепотомъ произнесенныхъ словъ, и она поняла, что это лэди Альбюри говорила ему, гд найти ее. Потомъ раздались его шаги черезъ билліардную, стукнула ручка отворившейся двери, и онъ очутился въ ея присутствіи!

Вспоминая обо всемъ этомъ впослдствіи, что случалось съ ней множество разъ, она никогда не могла отдать себ отчета, какъ все это произошло, въ шутку обвиняла его потомъ, что онъ счелъ дло ршеннымъ, не получивъ на то никакихъ полномочій, но сама не знала, было ли справедливо такое обвиненіе. Знала одно: не усплъ онъ затворить за собой двери, какъ она уже очутилась въ его объятіяхъ и поцлуи его обожгли ея щеки. Онъ не спрашивалъ больше — не отвтитъ ли она ему иначе, въ этомъ она была совершенно уврена. Если бы поднимались такіе вопросы, она бы на нихъ отвтила и помнила бы что-нибудь изъ сказанныхъ ею самою словъ. Но она знала наврное, что не отвчала ни на какіе вопросы. Смутное воспоминаніе о быстро и безтолково смнявшихъ другъ друга сопротивленіи и согласіи, уступкахъ и несогласіи, о попыткахъ бжать, когда такъ хотлось остаться, о цломъ поток нжныхъ словъ, звучавшихъ въ ея ушахъ, ‘его радость, его жена, его дорогая, его Эйаля, его собственная милая Эйаля’,— вотъ и все, что осталось у нея отъ этого короткаго свиданія. Она не сказала ни слова, ужъ это помнила наврное. У нея такъ захватило дыханіе, что она и не могла бы говорить. Тмъ не мене, онъ счелъ дло ршеннымъ, хотя въ прошлые разы такъ долго, такъ жалобно убждалъ ее! Какъ это могло случиться, чтобы онъ взялъ да и узналъ вдругъ всю правду?

Затмъ до сознанія ея дошелъ голосъ лэди Альбюри, старавшейся задержать мистрессъ Гослингъ, но ту сторону двери, въ билліардной, пока не кончатся переговоры въ гостиной. Тутъ уже Эйаля сказала нсколько словъ, которыя посл запомнила:

— Идите, идите! Теперь вамъ надо идти.

Еще одна слабая попытка къ сопротивленію, еще одна уступка, и онъ ушелъ. Ей осталась ровно минута на то, чтобы сказать себ, что лучезарный-то ангелъ явился и взялъ ее.

Хорошенькая маленькая мистрессъ Гослингъ тихонько прокралась въ комнату, стараясь скрыть свои подозрнія, если они у нея и были. За ея спиною лэди Альбюри, не поднимая, протянула руку Эйал ровно настолько, чтобы молодая двушка могла взять ее, если пожелаетъ, Эйаля взяла и тихонько вложила въ нее свои маленькіе пальчики.

— Я такъ и думала,— шепнула лэди Альбюри,— такъ я и думала.

— Чертъ знаетъ что такое! Что вы вс тутъ длаете?— воскликнулъ сэръ Гарри, врываясь въ комнату. Ужъ восемь, а этотъ малый только-что прошелъ въ свою комнату!

— Да вдь онъ и пріхалъ-то всего какія-нибудь пять минутъ тому назадъ!— сказала лэди Альбюри. Мн кажется, онъ и такъ очень скоро!

То же казалось и Эйал.

Вовремя обда и посл него вс были поглощены завтрашней охотой. Эйаля удивлялась, какъ можно заниматься такими пустяками, когда на свт есть такая вещь какъ любовь. Разв можно думать о чемъ-нибудь постороннемъ, когда сердце такъ переполнено! Но Джонатанъ,— теперь онъ былъ для нея Джонатаномъ, ея лучезарнымъ ангеломъ,— Джонатанъ очень интересовался охотой. Оставалась всего недля. Кроппи, по его мннію, могъ бы поработать три дня, разъ оставалась всего недля. Посл этого у Кроппи будетъ такъ много времени на отдыха, и бездлье!

— Ну, это все-таки накладно,— сказалъ сэръ Гарри.

— Ахъ, пожалуйста, пожалуйста, не надо,— сказала Эйаля.

Но лэди Альбюри и Джонатанъ общими силами заставили молчать сэра Гарри, а мистрессъ Гослингъ доказала неосновательность его возраженій разсказомъ объ одномъ пони, на которомъ одна дама здила три дня подъ рядъ.

— Ну, я бы не желалъ быть ни на мст пони, ни на мст его владльца, ни на мст этой дамы,— сказалъ сэръ Гарри.

Но его заставили молчать. Что за важность, хотя бы обрушилось само небо, лишь бы Эйаля была довольна! Разв можно сдлать достаточно для двушки, которая поступила какъ ангелъ, въ надлежащее время принявъ предложеніе надлежащаго человка?

Въ тотъ вечеръ она только на минуту осталась съ нимъ наедин.

— Я всегда васъ любила,— шепнула она, убгая.

Полковникъ не вполн ясно понялъ смыслъ этого заявленія, но былъ имъ доволенъ, покуривая свою сигару въ обществ сэра Гарри и мистера Гослинга.

Но хотя съ женихомъ Эйаля въ тотъ вечеръ сказала всего два слова, съ лэди Альбюри на сонъ грядущій наговорила ихъ очень много.

— Итакъ, вы, какъ люди благоразумные, наконецъ, все это поршили между собой,— сказала лэди Альбюри.

— Ужъ не знаю, благоразумно ли это съ его стороны.

— Положимъ, что такъ. Онъ, во всякомъ случа, былъ очень вамъ вренъ.

— О да.

— А вы… вы все это знали.

— Нтъ, я ничего не знала. Я не разсчитывала, чтобы онъ опять заговорилъ со мною. Только надялась.

— Но къ чему же, скажите на милость, вы доставили ему столько хлопотъ?

— Этого я немогу вамъ сказать,— отвтила Эйаля, тряхнувъ головой.

— То-есть, тутъ все еще есть какая-нибудь тайна?

— Никакой. Я ничего не стала бы скрывать отъ васъ, потому что вы были такъ ужасно добры ко мн. Но я просто не могу сказать. Не могу объяснить даже самой себ. О, лэди Альбюри, почему вы были такъ добры ко мн?

— Не объяснить ли это тмъ, что я любила васъ?

— Конечно, если это правда.

— Но вдь это неправда.

— О, лэди Альбюри!

— Я очень васъ люблю. Теперь всегда буду васъ любить. Надюсь, что всегда буду васъ любить, потому что вы будете его женой. Но я не потому была добра къ вамъ, что любила васъ.

— Такъ почему же?

— Потому что любила его. Разв вы этого не понимаете? Потому что мн хотлось, чтобы вс его желанія исполнялись. Разв не нужно было какого-нибудь такого дома, гд вы могли бы встрчаться? Какъ вы думаете, пріятно было бы вамъ обоимъ, если бы ему приходилось ухаживать за вами въ гостиной вашей тетушки въ Кингсбюри-Крессент?

— Ахъ, нтъ,— сказала Эйаля.

— Разв онъ могъ бы здить съ вами на охоту, если бы вы не были здсь? Разв вы могли бы сойтись, если бы я не была добра къ вамъ? Понимаете теперь?

— Да,— сказала Эйаля,— теперь понимаю. Онъ васъ просилъ?

— Н-ну… онъ совтовался со мной. Мы много о васъ разсуждали и, наконецъ, ршили сообща, что приручить васъ всего легче лаской. Разв это неправда?

— Это способъ очень пріятный, я такъ люблю, чтобы меня ласкали.

— Сэръ Гарри тоже былъ въ секрет, и ласка съ его стороны заключалась въ плать. Это, по-моему, тоже было удачно.

— А ему понравилось?

— Кому ‘ему’?

— Джонатану,— сказала Эйаля, почти споткнувшись на этомъ слов, такъ какъ въ первый разъ произнесла его вслухъ.

— Кажется, понравилось. Но сталъ ли бы онъ упорствовать и помимо платья,— этовы спросите сами. Если онъ вамъ отвтитъ, что кабы не платье, никогда больше не сказалъ бы съ вами ни слова, тогда, по-моему, вамъ слдуетъ поблагодарить сэра Гарри и поцловать его.

— Этого-то ужъ онъ, наврное, не отвтитъ,— сказала Эйаля съ притворнымъ негодованіемъ.

— Ну, а теперь, милочка моя, теперь, когда я вамъ разсказала вс свои секреты и объяснила, какъ мы общими силами составили противъ васъ заговоръ, вы, по-моему, должны открыть мн свою тайну. Какъ это вы такъ ршительно ему отказывали тогда, въ воскресенье, во время прогулки, а потомъ такъ сразу образумились, когда онъ сегодня пріхалъ?

— Я не могу этого объяснить,— сказала Эйаля.

— Вдь вы же не можете не знать, что онъ вамъ нравился?

— Онъ всегда мн нравился.

— И, вроятно, боле, чмъ нравился тогда, въ воскресенье-то.

— Я его обожала.

— Въ такомъ случа я васъ не понимаю.

— Лэди Альбюри, мн кажется, я полюбила его, какъ только увидала. Маркиза Бальдони повезла меня въ Лондонъ на балъ, и онъ былъ тамъ.

— Онъ тогда сказалъ вамъ что-нибудь?

— Нтъ, онъ все дурачился, какъ это съ нимъ часто бываетъ. Знаете его манеру? Помню каждое его слово. Онъ подошелъ ко мн непредставленный и веллъ мн танцовать съ собою.

— И вы танцовали?

— О да. Что бы онъ ни веллъ, я бы все сдлала. Потомъ онъ бранилъ меня за то, что я не достаточно скоро заняла мсто. Потомъ еще выдумалъ какую-то исторію о женщин, которая была съ нимъ помолвлена и не согласилась за него выдти, потому что у него рыжіе волосы и зовутъ его Джонатаномъ. Я знала, что это все шутка, но все-таки терпть не могла эту женщину.

— Это, должно быть, настоящая любовь съ перваго взгляда.

— Кансется, да. Съ тхъ самыхъ поръ я думала о немъ постоянно.

— Однако вы два раза ему отказывали.

— Да.

— И съ такимъ длиннымъ промежуткомъ.

Эйаля кивнула собесдниц.

— Такъ почему же?

— Ахъ, право, не могу сказать. Ког гда-нибудь попробую объяснить ему, но мн, наврное, не удастся. Все это потому… Нтъ, лэди Альбюри, не могу. Вамъ случалось когда-нибудь что-нибудь воображать? Видть какъ будто сны наяву?

— Строить воздушные замки?— подсказала лэди Альбюри.

— Вотъ именно.

— Очень часто. Но они никогда не сбываются.

— Никогда не сбываются,— это совершенная правда. У меня былъ тоже воздушный замокъ, а въ замк жилъ рыцарь.

Ей все еще стыдно было признаться, что обитателемъ замка былъ лучезарный ангелъ.

— Мн хотлось узнать сначала, онъ ли этотъ рыцарь?

— И вы не были въ этомъ уврены до ныншняго дня?

— Давно уже была уврена. Но когда мы тогда ходили гулять, въ воскресенье, я была такая идіотка, что не знала, какъ ему это сказать. О, лэди Альбюри, какая я была дура! Что бы я стала длать, кабы онъ не вернулся?

— Послали бы за нимъ.

— Ни за что! Ни за что! Я бы страдала всю жизнь. А теперь я такъ счастлива!

— Онъ и есть тотъ самый рыцарь?

— Ахъ да, тотъ самый. Тотъ самый, настоящій, который всегда жилъ въ моемъ замк.

Повышеніе Эйали получило такую степень достоврности, что по уход лэди Альбюри сама почтенная особа пришла помочь ей раздться. Съ этихъ поръ такая помощь должна была считаться необходимой.

— Сдается мн, миссъ,— сказала почтенная особа,— что до конца двухъ-то лтъ много еще будетъ новыхъ платьевъ!

Посл этого Эйаля уже не сомнвалась, что вс въ дом знали о происшедшемъ.

Но только теперь, оставшись одна, она почувствовала всю полноту своего счастія.

Въ самомъ своемъ разгар, мечты убждали ее въ одномъ: только такое существо достойно ея любви и никакое другое. Но она никогда не врила въ возможность его появленія,— никогда, хотя и говорила себ, что ангелы столько разъ сходили съ небесъ и сочетались со смертными двами. Мечты скоре преграждали ей любовь, чмъ поощряли къ ней. Но теперь тотъ, о комъ она мечтала, предсталъ передъ нею въ дйствительности. Она вынула письмо маркизы и прочла описаніе своего возлюбленнаго. Да, все это такъ: онъ смлый, прямой и нжный,— настоящій герой. Но онъ еще гораздо боле всего этого,— потому что онъ-то и есть самъ лучезарный ангелъ.

XIII.
Опять въ Гобльгузъ-Вуд.

Понедльникъ былъ посвященъ охот. Я вовсе не увренъ, чтобы скачка по окрестностямъ, со сворою гончихъ, была забавою, совмстимою съ гарантированными радостями любви, находившимися теперь въ распоряженіи Эйали и ея ангела. Для начатковъ любви, маленькихъ нжныхъ услугъ, нжныхъ словечекъ, прошептанныхъ задыхаясь, пока лошади во весь опоръ мчатся рядомъ, для четвертей часа, проведенныхъ вмст въ заросли огромнаго лса и представляющихъ неоцненныя преимущества для частныхъ бесдъ,— для всего этого охота годится вполн. Но когда двое молодыхъ людей уже помолвлены съ общаго согласія всхъ своихъ друзей,— удобный диванъ, пожалуй, лучше. Эйаля знала еще пока очень немного о намреніяхъ жениха, ей была знакома только та сторона вопроса, которая обнаружилась въ его просьб выдти за него. Но тутъ нужно было оговорить еще тысячу вещей: какъ, гд и когда? Она знала пока только — почему, вотъ и все. И ей ничего нельзя было разъяснить, пока она мчалась по громадному лсу верхомъ на Кроппочк.

— Я очень радъ снова видть васъ въ нашихъ краяхъ, миссъ,— сказала, внезапно появившійся откуда-то Ларри Туэнтиманъ.

— О, мистеръ Туэнтиманъ!.. Какъ поживаетъ малютка?

— Малютка совершенно здоровъ, миссъ. Его мамаша уже сколько разъ была на охот!

— Мн слдовало, во-первыхъ, спросить о ней. И малютка гоже былъ на охот?

— Ну, нтъ, не совсмъ. Но когда собаки не далеко, мамаша прізжаетъ на часокъ съ лишнимъ. Удивительный былъ сезонъ, удивительный, Вы, можетъ, слышали о нашей великолпной гонк изъ Дильсбороускаго лса. Мы нашли его тамъ, совсмъ рядомъ съ моимъ домикомъ, знаете, и загнали въ Брак черезъ часъ сорокъ минутъ. И было-то насъ всего пятеро или шестеро. И, наврное, вы были бы изъ числа этихъ шести, миссъ, кабы были здсь на своемъ пони. Ни разу, представьте, не сбились со слда!

Эйаля благоволила къ Ларри Туэнтиману и знала, что, по охотничьимъ уставамъ и обычаямъ, могла разговаривать съ нимъ совершенно свободно. Но лисы интересовали ее меньше, чмъ прежде. Теперь уже ничто ее не интересовало кром Джонатана Стоббса. Онъ цлый день здилъ съ нею вмст, чтобы быть наготов, если ей что-нибудь понадобится, но не всегда былъ съ ней рядомъ, а этого-то ей и хотлось. Онъ достигъ своей цли и былъ доволенъ. Она достигла высшаго блаженства, но наслаждалась имъ вполн только тогда, когда слышала звукъ его голоса и могла смотрть ему въ глаза, пока онъ говорилъ съ ней. Она не очень заинтересовалась великолпной гонкой изъ Дильсборо и не обратила вниманія даже на комплиментъ, которымъ завершился разсказъ мистера Туэнтимана. Они цлый день разъзжали по лсу и убили, правда, лисицу, но гонка была какая-то вялая.

— Кроппочка совершенно можетъ, теперь опять выхать въ среду,— сказалъ полковникъ на обратномъ пути.

Сэръ Гарри согласился.

— Что вс вы намрены сегодня длать?— спросила лэди Альбюри за завтракомъ на слдующее утро.

— Что вы предпочтете: хать кататься или идти гулять?— продолжала она, обращаясь къ Эйал.

Эйаля, по своему теперешнему положенію, считалась заслуживающею особаго вниманія. Эйаля отвчала, что, пожалуй, лучше идти. Вотъ, наконецъ, удобная, минута, чтобы обратится съ своей просьбой къ главному заинтересованному лицу!

— Пойдемъ-те со мной въ этотъ лсъ съ дурацкимъ названіемъ,— сказала она.

— Гоблегузскій лсъ,— подсказалъ полковникъ.

И дло устроилось по желанію Эйали.

Прогулка по лсу стоитъ, пожалуй, удобнаго дивана въ гостиной и мене подвержена вторженіямъ. Они вышли изъ дома и пошли по дорожк, которую Эйаля помнила такъ хорошо: по этой самой дорожк она трусила за сэромъ Гарри, длая видъ, что слушаетъ его споръ съ капитаномъ Гломаксомъ о загнанной лисиц, а въ дйствительности прислушиваясь къ голосу полковника и недоумвая, скажетъ ли онъ ей что-нибудь въ этотъ день или нтъ. Затмъ въ мысляхъ ея произошло тогда сильное смятеніе, которое она и сама теперь не могла понять. Если онъ заговоритъ, она знала наврное, что скажетъ, ему ‘нтъ’, а между тмъ ей такъ хотлось, чтобы это было ‘да’. Какая же она была дура, говорила она себ теперь, идучи по дорожк, и какъ мало заслуживала выпавшаго на ея долю счастія!

Разговоръ по дорог велъ большею частью онъ, многое сообщилъ о томъ — гд, какъ и когда, и надялся, что не придется откладывать. Слдующій годъ или два онъ собирался пробыть въ Альдершот и могъ устроить ей тамъ подходящее помщеніе, на томъ условіи, чтобы свадьба была тотчасъ. Онъ не сталъ объяснять почему нельзя устроить помщеніе, если свадьба будетъ отложена на два-три мсяца, но она не задавала никакихъ вопросовъ.

Конечно, свадьба будетъ въ Лондон, если мистрессъ Дозетъ этого захочетъ, а если нтъ,— можно обвнчаться въ Стальгам. По всмъ этимъ пунктамъ онъ имлъ многое предложить, и Эйаля все принимала какъ Священное писаніе. Разъ лучезарный ангелъ явился, разъ рыцарь, владвшій ея замкомъ, предсталъ передъ нею,— конечно, его надо было слушаться во всемъ. Она согласилась бы ршительно на все, что бы ни вздумалось ему предложить.

Когда они вошли въ лсъ, Эйаля тихонько привела его на то самое мсто, гд онъ прежде задавалъ ей свои вопросы.

— Помните эту тропинку?— спросила она.

— Помню, что мы съ вами шли по ней вмст,— отвчалъ онъ.

— Да, ну, а вотъ этотъ самый поворотъ? Помните вы вотъ эту втку?

— Ну, нтъ, втки не помню.

— Вы оперлись на нее рукою, когда говорили мн это ‘никогда, никогда’.

— Разв я говорилъ ‘никогда, никогда’?

— Да, говорили, когда я была такъ неискренна съ вами.

— Разв вы были неискренни?— спросилъ онъ.

— Вы все перезабыли, Джонатанъ. Все это вылетло у васъ изъ головы, какъ будто это былъ разговоръ о лисиц съ капитаномъ Гломаксомъ.

— Неужели, милая?

— Я помню каждое слово. Помню, какъ вы стояли и съ какимъ видомъ, даже какая на васъ была шляпа и какую вы держали въ рук тросточку, когда просили меня сказать хоть одно слово, хоть взглянуть на васъ. Ну, вотъ вамъ, теперь вамъ придется выносить всю мою тяжесть.

Она облокотилась на него обими руками, и заглянувъ ему въ лицо, шевельнула губами, какъ бы говоря это ‘одно слово’.

— Помните, я говорила, что думала, будто вы отъ меня отказались?

— Это-то я помню очень хорошо.

— Разв это не было неискренно? Ахъ, Джонатанъ, это такой былъ вздоръ! Если бы я это въ самомъ дл думала, я была бы несчастная.

— Такъ почему же вы такъ часто клялись мн, что не можете меня любить?

— Этого я никогда не говорила,— сказала Эйаля. Никогда.

— Полно, такъ ли?

— Никогда не говорила. Никогда я не говорила вамъ такую неправду. Я уже любила васъ тогда почти такъ же, какъ люблю теперь. Ахъ, я ужъ съ какихъ поръ люблю васъ!

— Такъ почему же вы мн отказывали?

— Да вотъ въ томъ-то и дло! Это-то я и хотла бы вамъ объяснить на этомъ самомъ мст, если бы только могла. Разв не странно, чтобы двушк предлагали то, чего она хочетъ больше всего на свт, и чтобы она отъ этого отказывалась?

— Разв вы хотли этого больше всего на свт?

— Конечно. Когда я была въ церкви въ то утро, я думала о томъ, что никогда, никогда не могу быть счастлива, если вы не вернетесь ко мн.

— Но когда вернулся, вы меня прогнали.

— Любить васъ я умла,— сказала она,— но сказать вамъ объ этомъ не умла. Теперь я умю, правда?

Она взглянула на него снизу вверхъ и улыбнулась.

— Да, мн, кажется, никогда не наскучитъ вамъ это повторять. А тогда не могла сказать! А что если бы вы поймали меня на слов?

— Я вдь говорилъ вамъ, что никогда не откажусь отъ васъ.

— Только поэтому я и не была окончательно несчастна. Мн, должно быть, совстно было сказать правду, посл того, какъ я уже разъ отказала вамъ. Я доставила вамъ такъ много совершенно лишнихъ хлопотъ! Кажется, если бы вы сдлали мн предложеніе на томъ первомъ бал въ Лондон, я бы и тогда уже сказала ‘да’, если бы говорила правду.

— Ну, это было бы ужъ очень внезапно. Я вдь никогда прежде и не видывалъ васъ.

— Все-таки. Вамъ я могу теперь въ этомъ признаться, хотя ни за что, ни за что не призналась бы никому другому. Когда вы пришли къ намъ въ театр, я ршила, что лучше васъ нтъ никого въ мір. Я, наврное, ужъ и тогда васъ любила.

— Едва ли, Эйаля.

— Любила,— повторила она. Теперь вы знаете все и если считаете меня гадкой,— ну, пожалуй, съ этимъ я ужъ ничего не могу сдлать.

— Гадкой, милочка?

— Гадко, я думаю, такъ вдругъ влюбиться въ кого-нибудь, и очень гадко — затруднять его, заставляя повторять нсколько разъ одно и то же. Но теперь я во всемъ вамъ покаялась, и если хотите бранить меня — пора. Теперь можете, но потомъ, за это,— никогда.

Читатель можетъ представить себ, какого рода былъ выговоръ, которому она подверглась.

Возвращаясь затмъ домой, она поблагодарила его за все добро, которое онъ сдлала, ея близкимъ.

— Все это я слышала отъ Люси. Какъ вы были щедры къ Айзедору.

— Изъ этого, въ конц концовъ, ничего не вышло,— сказалъ онъ.

— Какъ ничего не вышло? Я вдь знаю, что вы послали ему денегъ.

— Я предлагалъ ему взаймы немножко, даже и послалъ, было, чекъ, но онъ мн его возвратилъ черезъ два дня. Этотъ знаменитый вашъ дядя…

— Дядя Томъ?

— Да, вашъ дядя Томъ, человкъ съ милліонами! Онъ выступилъ впередъ и совершенно меня вытснилъ. Не знаю, что произошло въ Суссекс, но, узнавъ, что они намрены скоро жениться, онъ сунулъ руку въ карманъ, какъ и слдовало такому великолпному дяд-милліонеру.

— Я этого не слыхала.

— Гамель сейчасъ же прислалъ мои деньги обратно.

— А бдный Томъ! Вы были такъ добры къ бдному Тому.

— Томъ мн нравится.

— Но онъ велъ себя очень дурно.

— Ну, да, пожалуй. Джентльмену никогда не слдуетъ бить другого джентльмена, какъ бы онъ ни былъ влюбленъ. Это поступокъ неподходящій и никогда не ведетъ ни къ чему хорошему. Но бдняга такъ горячо все это чувствуетъ.

— Разъ ему сказали ‘нтъ’, ему слдовало угомониться.

— Но вдь и я не угомонился, когда мн сказали ‘нтъ’.

— Это дло другое. Ему слдовало угомониться. А если бы угомонились вы,— вы бы разбили сердце бдной двушки и, наврное, все время это знали?

— Будто бы?

— И потомъ вы были слишкомъ добры. Въ этомъ все и дло. Не думаю, чтобы вы дйствительно меня любили, не такъ, какъ я люблю васъ. О Джонатанъ, ну, какъ вы теперь возьмете да передумаете? Ну, какъ вы мн скажете, что все это была ошибка? Ну, какъ я проснусь и увижу, что лежу въ постели въ Кингсбюри-Крессент!

— Надюсь, что такого пробужденія не будетъ никогда!

— Я сошла бы съ ума, просто помшалась бы. Встряхните меня, чтобы я знала, что все это въ самомъ дл, наяву, настоящее. Но, Джонатанъ, зачмъ вы назвали меня миссъ Дормеръ, когда узжали? Это было хуже всего. Помню, какъ вы въ первый разъ назвали меня Эйалей, это пронизало меня всю насквозь, точно электрическая искра. Но вы ничего не замтили, правда?

Вернувшись въ то утро домой, она написала Люси, чисто по-сестрински сообщивъ ей о своемъ благополучіи:

‘Я уврена, что Айзедоръ лучше всхъ, но Джонатанъ еще лучше Айзедора. Не требую, чтобы ты съ этимъ соглашалась, но если ты будешь возражать, я все-таки останусь при своемъ. Помнишь, я теб разсказывала, что старушка на желзной дорог говорила, что у меня гадкій характеръ. Умная была старушка и все понимала, я, дйствительно, была пренесносная. Однако, теперь все уладилось, и Джонатанъ лучше всх^гь. О, мой милый, мой милый! Какъ хорошо имть собственнаго милаго и любить его!’

Если бы письмо это было написано днемъ раньше,— какъ оно и было бы, если бы Эйалю не повезли на охоту,— оно пришло бы въ Мерль-Паркъ въ среду, новость была бы сообщена тетк Эммелин, а черезъ нее бдному Тому, и непріятная поздка изъ Мерль-Парка въ Стальгамъ сдлалась бы излишней. Но въ понедльникъ писать было некогда. Письмо было отправлено въ стальгамскомъ почтовомъ мшк во вторникъ вечеромъ и пришло въ Мерль-Паркъ только въ четвергъ, уже посл отъзда лэди Трингль. Если бы только знали въ то утро, что Эйаля помолвлена съ полковникомъ Стоббсомъ, этого было бы достаточно для вызда Тома, и не понадобилось бы никакихъ спеціальныхъ посольствъ въ Стальгамъ.

Въ среду опять была охота, и Эйаля, отведя душу бесдой съ женихомъ въ Гобльгузскомъ лсу, уже могла отнестись къ своимъ занятіямъ боле внимательно. Помолвка ея сдлалась уже старой исторіей. Сэръ Гарри уже шутилъ надъ нею, и она обсуждалась даже съ мистрессъ Гослингъ. Конечно, это была ‘радость навки’, тмъ не мене Эйаля начала уже слзать съ облаковъ и ходить по земл, какъ первая попавшаяся королева. А потому, когда собаки были пущены и Ларри сказалъ, что ему извстенъ кратчайшій путь изъ лса, она собралась съ силами и поскакала ‘молодчикомъ’, какъ замтилъ сэръ Гарри, вернувшись въ Стальгамъ. Въ тотъ же день Эйаля получила записку отъ тетки и отвчала телеграммой.

Въ четвергъ она сидла дома и писала разныя письма. Первое было къ маркиз, потомъ къ Нин, и въ обоихъ много говорилось о ‘Джонатан’. Нин она могла, между прочимъ, повторить свое замчаніе о томъ, какъ пріятно имть собственнаго милаго и любить его. Затмъ слдовало письмо къ тет Маргарит, письмо самое необходимое, и еще письмо къ тет Эммелин, полученное ею уже по возвращеніи изъ Сгальгама. Много ломали голову и Эйаля и лэди Альбюри, стараясь догадаться о цли завтрашняго посщенія. Лэди Альбюри держалась того мннія, что лэди Трингль прослышала о помолвк и хала съ намреніемъ ее разстроить въ интересахъ Тома.

— Но она вдь не можетъ, знаете ли, этого сдлать,— говорила Эйаля съ нкоторымъ испугомъ. Теперь она не иметъ ко мн никакого отношенія. Она вдь меня отдала, вы знаете. Она меня перемнила на Люси.

— Если бы она и не перемнила васъ, все равно, ничего не могла бы сдлать,— сказала лэди Альбюри.

На слдующій день, приблизительно за четверть часа до завтрака, лэди Трингль провели въ маленькую гостиную, о которой мы упоминали въ предыдущей глав, и передъ нею, сіяя красотою и счастіемъ, явилась Эйаля. Она, казалось, чувствовала себя въ Стальгам совершенно какъ дома, имла видъ, какъ будто была въ немъ родною, и видъ этотъ очень удивилъ лэди Трингль. Въ ней не оставалось больше ни тни покорности, той покорности, которая, хотя ея и не было въ характер Эйали, все-таки принадлежала, какъ бы по праву, двушкамъ, занимавшимъ столь зависимое положеніе, какъ она и ея сестра Люси.

— Я такъ рада видть тебя въ Стальгам,— сказала Эйаля, обнимая тетку.

— Я пріхала къ теб,— сказала лэди Трингль,— по совершенно особенному длу.

Она замолчала и приняла видъ необыкновенно торжественный.

— Ты получила мое письмо?— спросила Эйаля.

— Получила твою телеграмму и нахожу, что это очень любезно со стороны лэди Альбюри. Но я не могу воспользоваться ея приглашеніемъ. Твой бдный двоюродный братъ Томъ въ такомъ положеніи, что я не могу его оставлять доле, чмъ это необходимо.

— Но ты получила мое письмо?

— Я не получала отъ тебя никакого письма, Эйаля.

— А въ немъ была такая новость, тетя Эммелина! Такая новость!

— Какая новость, мой другъ?

Задавая этотъ вопросъ, тетя Эммелина стала торжественне, чмъ когда-либо.

— О, тетя Эммелина!.. Я…

— Ты — что, Эйаля?

— Я помолвлена съ полковникомъ Джонатаномъ Стоббсомъ.

— Помолвлена!

— Да, тетя Эммелина, помолвлена. Я писала теб во вторникъ, нарочно чтобы теб это сказать. Надюсь, ты и дядя Томъ одобрите. Противъ этого нтъ ршительно ничего, вотъ разв что я ничего не могу дать ему съ своей стороны, то-есть относительно денегъ. Полковника Стоббса, тетя Эммелина, дядя Томъ едва ли назвалъ бы богатымъ человкомъ, но здсь вс говорятъ, что у него совершенно довольно денегъ, чтобы жить хорошо. Если бы у него не было ровно ничего, это для меня было бы все равно. Не могу понять, какъ можно кого-нибудь любить или не любить оттого, что онъ богатъ или бденъ.

— И ты окончательно помолвлена!— воскликнула лэди Трингль.

— Ахъ, Боже мой, конечно. Можетъ быть, ты хочешь спросить объ этомъ лэди Альбюри. Онъ и прежде, знаешь ли, этого желалъ.

— А теперь ты съ нимъ помолвлена?

Вмсто отвта Эйаля сочла достаточнымъ кивнуть головой.

— Значитъ, все кончено?

— Какъ кончено?— воскликнула Эйаля. Что ты! Все только начинается.

— Все кончено для бднаго Тома,— сказала лэди Трингль.

— О да. Для него это всегда было кончено, тетя Эммелина. Я столько разъ ему говорила, что этого никогда не можетъ быть. Разв ты не знаешь, тетя Эммелина, что я ужъ говорила ему?

— Да вдь ты то же самое говорила и этому господину.

— Тетя Эммелина,— сказала Эйаля со своей серіозностью и всмъ достоинствомъ, на какое только была способна,— я помолвлена съ полковникомъ Стоббсомъ, и ничто въ мір не можетъ этого измнить, кто бы что ни говорилъ. Если ты хочешь все узнать объ этомъ, теб скажетъ лэди Альбюри. Она знаетъ, что ты моя тетка, и потому очень охотно поговоритъ съ тобой. Но только никто не можетъ сказать ничего такого, отчего бы это могло разстроиться.

— Бдный Томъ!— проговорила мать.

— Очень сожалю, если это непріятно двоюродному брату.

— Онъ боленъ, страшно боленъ. Ему придется ухать и скитаться по блу свту, ужъ и не знаю, вернется ли онъ когда-нибудь. Этотъ Стоббсъ, ужъ наврное, никогда не будетъ тебя любить такъ, какъ онъ любилъ тебя.

— Ахъ, тетя, къ чему все это?

— И, вдобавокъ, Томъ будетъ вдвое богаче. Впрочемъ…

Эйаля стояла молча, видя безполезность всякихъ дальнйшихъ увреній съ своей стороны.

— Я поду и скажу ему, душа моя, вотъ и все. Передать ему что-нибудь отъ тебя, Эйаля?

— О да, все, что не будетъ противорчить моей искренней привязанности къ полковнику Стоббсу. Скажи ему, что я помолвлена съ полковникомъ Стоббсомъ. Вдь скажешь, тетя Эммелина?

— Конечно, если это ужъ окончательно.

— Окончательно,— сказала Эйаля. Потомъ еще поклонись ему отъ меня и скажи, что мн очень грустно, что я причиняла ему огорченія, и надюсь, что онъ скоро выздороветъ и вернется изъ путешествія.

Тетка Эммелина, тмъ временемъ, утопала въ слезахъ.

— Вдь я въ этомъ не виновата, тетя Эммелина. Ну, разв это отъ меня зависло?

Тетка когда-то жестоко оскорбила ее, сказавъ, что она кокетничаетъ съ Томомъ. Эйаля вспомнила въ эту минуту жестокія слова и нанесенную ими рану, тмъ не мене обращалась съ теткой нжно, старалась быть почтительной и покорной.

— Я ничмъ не могла этому помочь, тетя Эммелина. Ну, разв могла?

— Вроятно, нтъ, душа моя.

Тутъ лэди Трингль объявила, что тотчасъ узжаетъ въ Лондонъ. Нтъ, она предпочитала не являться къ завтраку. Ей пріятне тотчасъ вернуться на станцію, если ее могутъ отвезти. Она плакала и не хотла, чтобы это видли. Итакъ, карета, по просьб Эйали и, вроятно, къ большому негодованію кучера, снова подкатила къ подъзду, и лэди Трингль похала обратно на станцію, не видавъ никого изъ семьи Альбюри.

XIV.
Капитанъ Бетсби въ Ломбардъ-Стрит.

Полковникъ Стоббсъ уже три дня пробылъ въ Стальгам, пригрваясь на солнышк Эйалиной любви, когда обитатели Стальгама впервые услышали о великомъ событіи, приключившемся въ жизни третьяго Эйалинаго поклонника. Во время прогулки въ Гобльгузъ-Вуд женихъ съ невстой говорили кое-что и о капитан Бетсби, преимущественно шутили надъ нимъ. Мысль о печали, внезапно постигшей капитана, была дйствительно довольно забавна.

— Онъ никогда и не говорилъ со мной!— сказала Эйаля.

— Онъ вообще разговариваетъ мало,— сказалъ полковникъ,— но очень много думаетъ о различныхъ предметахъ. У него было пропасть исторій со множествомъ женщинъ, которыя постоянно стараются выйти за него замужъ — изъ-за его состоянія, вроятно. Какъ онъ уцллъ до сихъ поръ, одному Богу извстно.

Собственная недавняя помолвка никогда не мшаетъ человку говорить весьма охотно о томъ, какъ ‘уцлли’ Другіе, подразумвая при этомъ, что хотя вс прочія молодыя лэди должны считаться зломъ, котораго слдуетъ избгать, его собственная — единственный случай безусловнаго блага. Затмъ, дня черезъ два, пришло извстіе о поздк въ Остенде. Сэръ Гарри получилъ письмо отъ пріятеля, сообщавшаго ему о приключеніи единокровнаго брата.

— Какъ бы вы думали, что случилось?— спросилъ сэръ Гарри за завтракомъ, вскакивая со стула.

— Что такое?— освдомилась его жена.

— Веніаминъ бжалъ съ барышней въ Остенде.

— Веніаминъ — съ барышней!— воскликнула лэди Альбюри.

Эйаля и Стоббсъ тоже удивились, они знали, что капитанъ не допускался въ Стальгамъ вслдствіе пылкости своей несчастной любви къ Эйал.

— Вотъ что вы надлали, Эйаля.

— Нтъ!— сказала Эйаля. Но я очень рада, если онъ счастливъ.

— Кто же эта барышня?— спросилъ Стоббсъ.

— Вотъ это-то и есть самое удивительное!— сказали сэръ Гарри, поглядывая на Эйалю.

Онъ слышала, кое-что о семь Тринглей и зналъ, что Эйаля была имъ сродни.

— Кто такая, Гарри?— спросила милэди.

— Младшая дочь сэра Томаса Трингля.

— Гертруда!— воскликнула Эйаля, также знавшая о помолвк съ мистеромъ Гаустономъ.

— Но хуже всего то,— продолжала, сэръ Гарри,— что онъ вовсе несчастливъ. Барышня вернулась назадъ, а что сталось съ Веніаминомъ — это никому не извстно.

— Веніаминъ никогда не женится,— сказала лэди Альбюри.

Вс подробности происшествія узнались такимъ образомъ въ Стальгам, кром настоящаго мстопребыванія и обстоятельствъ героя.

Мы должны сказать кое-что и о томъ, и о другомъ. Когда произошелъ великій взрывъ и сэръ Томасъ разругалъ капитана и поднялъ его на смхъ, капитанъ почувствовалъ, что ему нельзя ни оставаться въ Остенде, такъ какъ даже вс лакеи знали о происшедшемъ, ни вернуться въ Дувръ съ тмъ же пароходомъ, на которомъ хали сэръ Томасъ и Гертруда. А потому онъ съ первымъ же поздомъ отправился въ Брюссель.

Но въ теперешнемъ его настроеніи Брюссель представлялъ для него мало привлекательнаго. У него не нашлось тамъ никакихъ близкихъ знакомыхъ, и длать было какъ-то нечего. Одиночество въ заграничномъ город, гд вс развлеченія ограничиваются табльдотомъ и театромъ,— вещь крайне удручающая. Капитанъ старался занять время размышленіями объ общаніи, которое далъ, напослдокъ, Гертруд. Исполнить ли его или нарушить? Сэръ Томасъ Трингль, несомннно, человкъ очень богатый, всему свту, къ тому же, сдлается, наврное, извстнымъ фактъ капитанова побга съ его дочерью. Если бы удалось, въ конц концовъ, жениться на этой барышн, все приключеніе приняло бы видъ гораздо мене глупый.

Но, съ другой стороны, если денегъ не будетъ, обладанія Гертрудой едва ли хватить на то, чтобы сдлать его счастливымъ человкомъ. Обсудивъ дло, сэръ Томасъ, вроятно, увидитъ, что дочь скомпрометировала себя путешествіемъ и что ей ужъ лучше выдти за своего спутника. Можно было все еще надяться, что сэръ Томасъ уступитъ и войдетъ хоть въ какую-нибудь сдлку. До слуха капитана донеслась молва о 200.000 фунтахъ, полученныхъ мистеромъ Трафикомъ въ приданое за старшей дочерью. Онъ согласился бы и на половину. Проведя недлю среди красотъ Брюсселя, онъ втихомолку вернулся въ Лондонъ, никого не извстивъ о своемъ прізд, ‘приползъ назадъ’, какъ выразился о немъ одинъ пріятель въ клуб, и принялся, по мр силъ, исполнять свои предначертанія. Изъ всего этого въ Стальгам было извстно только то, что онъ вернулся на лондонскую квартиру.

Въ пятницу, 11-го апрля, когда Эйаля уже дв недли была объявлена невстой и вс тетки и дяди знали, что судьба ея ршена окончательно, сэръ Томасъ сидлъ одинъ въ задней комнатк Ломбардъ-Стрита, и мысли его весьма непріятно отвлекались отъ единственной радости его жизни. Вся семья была уже въ город, и оказалось, въ конц концовъ, что Септимусъ Трафикъ съ женою такъ-таки и поселились въ Куинсъ-Гет! Какъ это случилось, сэръ Томасъ и самъ не зналъ. Его заставили что-то такое сказать, изъявить нчто въ род согласія, чтобы Августа денекъ-другой провела въ Куинсъ-Гет, пока для нея будутъ готовить надлежащее помщеніе. Упоминалось и о томъ, что домъ лорда Бордотрэда будетъ предоставленъ въ распоряженіе супруговъ въ начал апрля. Событіе, которому подвержены замужнія дамы, вскор ожидало Августу, и сэръ Томасъ считалъ дломъ ршеннымъ, что событіе это должно непремнно произойти подъ кровлей знатнаго дда будущаго младенца. Въ разговор были мимоходомъ помянуты ‘палаты предковъ’. Посл этого сэръ Томасъ не могъ не согласиться на требуемый дочерью минимумъ гостепріимства въ Лондон, подразумвая, само собой разумется, что это гостепріимство не будетъ распространяться на дочерняго мужа, а теперь вотъ оба они поселились въ большой запасной спальн, на передней сторон Куинсъ-Гетскаго дома! Это повергало его въ полное недоумніе. Къ тому же и Тома привезли изъ деревни еще совсмъ больнымъ, и мать стонала и охала надъ нимъ такъ, какъ будто на выздоровленіе не было почти никакой надежды. А между тмъ отъздъ Тома все-таки былъ назначенъ девятнадцатаго, до котораго оставалось всего восемь дней! Когда мать вернулась изъ Стальгама, Томъ довольно покорно принялъ несомннный фактъ, о которомъ она ему сообщила. Эйаля была помолвлена съ Джонатаномъ Стоббсомъ и въ очень скоромъ времени, вроятно, должна была сдлаться мистрессъ Джонатанъ Стоббсъ.

— Я такъ и зналъ,— сказалъ онъ,— я такъ и зналъ! Помшать этому могло одно: если бы я прострлилъ ему сердце. Онъ говорилъ мн, что она ему отказала, но разв могъ бы имть такой видъ человкъ, которому отказала Эйаля!

Посл этого онъ не выражалъ больше никакихъ надеждъ. По отношенію къ Эйал все было для него кончено. Тмъ не мене онъ не собирался выздоравливать и дня два даже не соглашался встать съ постели. Онъ далъ понять матери, что если узнаетъ о помолвк наврное — препояшетъ свои, чресла и отправится тотчасъ всюду, куда бы ни вздумали его послать. Отецъ сурово напомнилъ ему общаніе, но вмсто отвта Томъ только перевернулся на другой бокъ и застоналъ. Теперь его привезли въ Лондонъ, и онъ не лежалъ уже въ постели, но даже и до сихъ поръ не изъявлялъ никакого намренія препоясать чресла и отправиться въ путь. Тмъ не мене приготовленія продолжались и чемоданы укладывались подъ руководствомъ сэра Томаса. Гертруда также разстраивала отца. Она считала, что у нея, изъ жестокой скаредности, отняли, одного за другимъ, двухъ возлюбленныхъ, и, имя на душ такую тяжесть, отказывалась отъ участія въ разговорахъ семьи. Для Августы было сдлано все и для Тома также собирались все сдлать. Для нея не сдлали ничего и даже ничего не общали, а потому она дулась что было мочи. Подавленный всми этими непріятностями, сэръ Томасъ уныло сидлъ въ Ломбардъ-Стрит въ пятницу, 11-го апрля.

Вошедшій въ комнату клеркъ подалъ ему карточку капитана Бетсби. Онъ посмотрлъ на нее нсколько секундъ, прежде чмъ сдлать по ея поводу какія бы то ни было распоряженія, и затмъ поручилъ клерку передать молодому человку, что не желаетъ его видть. Порученіе было исполнено, и капитанъ, сердито нахмурившись, уже готовъ былъ отряхнуть прахъ отъ ногъ своихъ у столь негостепріимнаго порога, когда явился другой посланный и сказалъ, что онъ можетъ войти, если ему угодно, и увидаться съ сэромъ Томасомъ. Тогда капитанъ повернулъ назадъ, и его провели въ маленькую пріемную.

— Ну, капитанъ Бетсби,— началъ сэръ Томасъ,— чмъ могу вамъ служить? Радъ видть, что вы благополучно прибыли изъ чужихъ краевъ.

— Я явился къ вамъ,— сказалъ капитанъ,— чтобы сказать вамъ нчто относительно вашей дочери.

— Что же такое можете вы еще сказать о ней, смю спросить?

Капитанъ пришелъ въ нкоторое недоумніе. Конечно, сэръ Томасъ долженъ былъ знать — что же такое.

— Форма, въ которой произошла наша разлука въ Остенде, была чрезвычайно оскорбительна для моихъ чувствъ.

— Вроятно.

— А также, я думаю, и для чувствъ миссъ Трингль.

— Очень можетъ быть. Я всегда замчалъ, что когда двое людей собираются удрать какую-нибудь невообразимую глупость и имъ въ этомъ помшаютъ — это бываетъ чрезвычайно оскорбительно для ихъ чувствъ. Какъ уже говорилъ ране,— чмъ же могу я вамъ служить?

— Я очень желалъ бы завершить союзъ, который имлъ честь предложить вамъ.

— Вы, кажется, не предлагали ровно ничего. Вы явились въ мой домъ подъ ложнымъ предлогомъ, потомъ уговорили мою дочь, или она уговорила васъ, удрать вмст въ Остенде. Вы именно это называете союзомъ?

— Это было похищеніе.

— Долженъ ли я понять, что вы намрены устроить другое похищеніе и пришли просить моего согласія?

— Ахъ, Боже мой, нтъ.

— Такъ что же вы разумете подъ завершеніемъ союза?

— Я намренъ,— сказалъ капитанъ,— формально просить у васъ руки молодой двицы. Считаю, что, по положенію своему, имю на это право. Я обладаю сердцемъ молодой двицы и средствами, равными тмъ, которыя вы, вроятно, располагаете дать ей.

— Надюсь, гораздо большими, капитанъ Бетсби. Иначе не знаю, на что вы съ женою будете жить. Скажу вамъ въ точности, какъ я отношусь къ этому длу. Моя дочь ухала съ вами, забывая обязанности ко мн и къ своей матери и нарушая вс приличія. Посл этого я не препятствую вамъ жениться на ней, если вы оба считаете это нужнымъ. Не сомнваюсь въ вашихъ средствахъ и не имю никакого основанія предполагать, чтобы вы стали обращаться съ нею жестоко. Вы двое дураковъ, но вдь безъ дураковъ не обойдешься. Говорю одно: я не дамъ ни единаго шиллинга на поощреніе вашихъ дурачествъ. А теперь, капитанъ Бетсби, завершайте союзъ или нтъ,— это какъ вамъ будетъ угодно.

Капитана Бетсби уже назвали дуракомъ въ Остенде, и тамъ, среди тревожныхъ обстоятельствъ, въ которыхъ онъ находился, ему пришлось снести это оскорбительное наименованіе, какъ бы ни было противно обычаямъ, чтобы одинъ джентльменъ позволялъ другому называть себя дуракомъ, но теперь онъ собрался съ мыслями, вспомнили, свое положеніе въ свт и сказалъ себ, что не слдуетъ слишкомъ унижаться передъ господиномъ изъ Сити. Въ Остенде еще куда ни шло, но онъ не позволитъ называть себя дуракомъ въ Лондон, не представивъ на это возраженій.

— Сэръ Томасъ,— сказалъ онъ,— дуракъ и дурачество это такія выраженія, которыхъ я не могу вамъ позволить относительно себя.

— Если вы не будете являться ко мн ни сюда, капитанъ Бетсби, ни въ мой домъ, могу, пожалуй, прибавить, ни въ Остенде,— я не буду употреблять этихъ выраженій по отношенію къ вамъ.

— Вы признаете, вроятно, что я имю право просить руки вашей дочери.

— А вы признаете, вроятно, что если кто-нибудь убжитъ съ моей дочерью, я имю право выражать свое мнніе о его поведеніи.

— Все это ужъ дло прошлое, сэръ Томасъ. То, что я сдлалъ, я сдлалъ вслдствіе любви. Снявши голову по волосамъ не плачутъ. Теперь вопросъ идетъ о будущемъ счастіи молодой лэди.

— Вотъ единственная умная вещь, какую я отъ васъ слышалъ, капитанъ Бетсби. По волосами, плакать нечего. Нашего путешествія въ Остенде назадъ не воротишь. Оно было не очень пріятно, но мы его пережили. По-моему, вы поступаете благоразумно, отказываясь отъ намренія снова хать туда искать священника. Если хотите жениться,— ихъ много въ Лондон. Я не мшаю вамъ жениться, но не дамъ ни шиллинга. Рдко кому представляется такой прекрасный случай доказать безкорыстность своей любви. А затмъ прощайте.

— Но, сэръ Томасъ…

— Капитанъ Бетсби, время мн очень дорого. Я сказалъ вамъ все, что имлъ сказать.

Онъ всталъ, и капитанъ, съ суровымъ видомъ и свирпо нахмуренными бровями, молча вышелъ изъ комнаты и удалился изъ Ломбардъ-Стрита.

— Ты хочешь выдти за капитана Бетсби?— спросилъ сэръ Томасъ у дочери, пригласивъ ее потолковать наедин посл обда.

— Хочу.

— И ршилась, въ конц концовъ, предпочесть его мистеру Гаустону?

— Мистеръ Гаустонъ мерзавецъ. Я бы просила васъ не говорить о немъ, папаша.

— Мн лично тотъ нравится несравненно боле,— сказалъ сэръ Томасъ. Но, конечно, это дло твое. Гаустону я могъ бы заставить себя что-нибудь дать. Но, къ счастію, однако, у капитана Бетсби есть собственное состояніе.

— Есть, папаша.

— И ты уврена, что хочешь за него выдти?

— Да, папаша.

— Прекрасно. Онъ сегодня былъ у меня.

— Онъ въ Лондон?

— Говорю теб, что онъ былъ у меня сегодня въ Ломбардъ-Стрит.

— Что же онъ говорилъ? Говорилъ что-нибудь обо мн?

— Да, душа моя. Онъ приходилъ просить твоей руки.

— Ну, папаша?

— Я отвтила, ему, что не имю ничего противъ и предоставляю теб поступить по своему усмотрнію, а съ своей стороны ограничился всего однимъ пустячнымъ условіемъ, касающимся лично моихъ желаній. Я сказалъ ему, что, наврное, не дамъ ни теб, ни ему ни одного шиллинга. Не думаю, чтобы это имло для него значеніе: у него, какъ теб извстно, есть собственныя средства.

Такъ наказалъ сэръ Томасъ свою дочь за дурное поведеніе.

Капитанъ Бетсби былъ знакомъ съ Трафиками. Членъ Парламента, конечно, слышалъ отъ жены о путешествіи въ Остенде, она же убждала его высказаться въ смысл благопріятномъ свадьб молодыхъ людей.

— Это вещь очень и очень серіозная,— говорила Августа мужу,— четыре часа пробыть вмст на мор! Да вдобавокъ, знаешь ли!..

Мистеръ Трафикъ согласился, что это серіозно, а жена напомнила ему, что онъ, въ качеств брата, долженъ вступиться за сестру.

— Папаша, знаешь ли, ровно ничего не понимаетъ въ этихъ вещахъ. Но ты, съ твоимъ именемъ и положеніемъ члена Парламента, наврное, можешь все это устроить.

Мистеръ Трафикъ зналъ, вроятно, насколько помогутъ ему имя и положеніе члена Парламента. Какъ бы то ни было, они доставили ему жену съ большимъ приданымъ, а въ будущемъ общали и еще кое-какія хозяйственныя преимущества. Но Бетсби они едва ли могли оказать какую-нибудь пользу, тмъ не мене онъ общалъ попробовать.

Устройствомъ этого дла можно-было, пожалуй, расположить въ свою пользу сэра Томаса, а потому онъ счелъ нужнымъ повидаться съ капитаномъ Бетсби и въ воскресенье, посл полудня, отправился въ клубъ, котораго оба они были членами.

— Такъ вы, значитъ, вернулись изъ своихъ странствій?— спросилъ членъ Парламента.

Капитанъ былъ не прочь потолковать о семейныхъ длахъ съ мистеромъ Трафикомъ. Если кто-нибудь могъ повліять на сэра Томаса, такъ это, вроятно, мистеръ Трафикъ.

— Да, вернулся.

— Безъ невсты.

— Да, безъ невсты, въ предпріятіяхъ такого рода всегда подвергаешься многимъ опасностямъ, ране чмъ удастся ихъ исполнить.

— Вроятно. Я самъ никогда не длалъ ничего подобнаго. Вы, конечно, знаете, что я зять молодой лэди.

— О да.

— А потому разршите мн объ этомъ говорить? Какъ вы думаете, не слдуетъ ли вамъ предпринять еще чего-нибудь?

— Еще чего-нибудь! Само собою разумется, чертъ возьми!— съ жаромъ воскликнулъ капитанъ. Я думаю предпринять даже очень многое! Неужели вы воображали, что я брошу это дло?

— Вамъ бы, знаете ли, не слдовало бросать его. Когда человкъ такимъ образомъ взялъ да и увезъ съ собою двушку, ему необходимо предпринять еще что-нибудь.

— Это все онъ виноватъ: зачмъ было хать за нами?

— Безъ этого никакъ нельзя. Если бы не похалъ, хать долженъ былъ бы я. Я сдлался членомъ семьи, знаете ли, и долженъ охранять ея честь.

На лиц благороднаго отпрыска дома Трафиковъ выразилось полное сознаніе обязанностей, наложенныхъ на него обстоятельствами.

— Онъ былъ со мной, знаете ли, очень грубъ,— сказалъ капитанъ.

— Легко могу себ это представить,

— И говорилъ вещи… ну, словомъ, такія вещи, какихъ ему не слдовало бы говорить.

— Въ такихъ случаяхъ отцы могутъ говорить все, что попадется на языкъ.

— Такъ оно и было. Говорилъ что попало, а попали вещи очень грубыя.

— Что за бда!

— Вда была бы не велика, если бы теперь онъ поступалъ какъ слдуетъ. Такъ какъ вы ей зять, то я разскажу вамъ, какъ обстоятъ дла. Я у него былъ и сдлалъ формальное предложеніе.

— Ужъ посл того, какъ вернулись?

— Да, третьяго дня. И, какъ бы вы думали, что онъ мн отвтилъ?

— А что?

— Согласился, только…

— Только что?

— Не хочетъ давать за нею ни шиллинга! Вотъ фантазія! Какъ будто ее нужно наказывать посл свадьбы за то, что она бгала съ человкомъ, за котораго вышла!

— Рискните, Бетсби,— сказалъ членъ Парламента.

— Чмъ рискнуть?

— Рискните деньгами. Я это сдлалъ, хотя, конечно, я былъ въ другомъ положеніи. Онъ радъ былъ, что поймалъ меня, а потому деньги были врныя.

— У меня, знаете ли, собственный довольно кругленькій капиталецъ,— сказалъ капитанъ, считавшій, что въ качеств зятя былъ гораздо завидне младшаго сына неимущаго лорда.

— Рискните,— продолжала. Трафикъ,— куда двать деньги такому человку, какъ Трингль, если онъ не отдастъ ихъ дтямъ? Онъ грубъ, какъ вы говорите, но не безсердеченъ и не упрямъ. Я могу продлывать съ нимъ почти все, что мн угодно.

— Правда?

— Могу, стоитъ только гладить его по шерстк. Рискните, говорю вамъ, и все это мы вамъ устроимъ.

Капитанъ колебался, тихонько потирая лобъ для уясненія мыслей, возникавшихъ въ его голов. Высокопочтенному мистеру Трафику, пожалуй, и дйствительно могло удасться устроить дло, какъ онъ выражался, въ интересахъ скоре старшей, чмъ младшей дочери.

— Не могу понять, какъ вы можете колебаться, разъ вы уже увозили двушку,— сказалъ Трафикъ.

— Да я, право, не знаю Хотлось бы, чтобы разршился этотъ денежный вопросъ.

— Ничего бы не разршилось, если бы вы женились на ней въ Остенде.

— Да вдь я не женился,— сказалъ капитанъ. Вотъ что, скажу я вамъ, вы могли бы сдлать. Вы могли бы уговорить его и образумить немножко.

— Въ такомъ случа я былъ бы готовъ хоть завтра. А какая вамъ нужна сумма?

— Такая же, какъ у васъ, я думаю.

— Ну, объ этомъ не можетъ быть и рчи,— сказалъ мистеръ Трафика., покачавъ головой.

— Скажемъ, шестьдесятъ тысячъ фунтовъ.

Поторговавшись еще нсколько времени, они ршили, что мистеръ Трафикъ употребитъ свое всемогущее вліяніе, чтобы заставить сэра Томаса дать за дочерью, положимъ, хоть сто тысячъ фунтовъ, если возможно, а если нтъ, то ужъ, во всякомъ случа, никакъ не мене шестидесяти.

XV.
Мистеръ Трафикъ въ Ломбардъ-Стрит.

Мистеръ Трафикъ питалъ великіе замыслы по отношенію къ ‘Траверсу и Тризону’. Почему бы ему не сдлаться членомъ фирмы, а затмъ и ея главою? Сэръ Томаса, былъ человкъ уже не молодой, хотя здоровый и крпкій. Томъ до сихъ поръ заявилъ себя совершеннйшимъ осломъ. Относительно завдыванія длами фирмы, думалъ мистеръ Трафикъ, о Том не могло быть и рчи. Онъ могъ погибнуть въ предстоявшихъ ему отдаленныхъ путешествіяхъ. Мистеръ Трафикъ не желалъ подобной катастрофы, но все-таки молодой человкъ могъ погибнуть. Открывались широкіе горизонты. Мистеръ Трафикъ, какъ человкъ очень дльный, не могъ не видть, что открывались широкіе горизонты. Кром Тома, было всего дв дочери, одна изъ нихъ — его собственная жена. Супруга его, Августа, казалось ему, была несомннно фавориткой въ настоящую минуту. Сэръ Томасъ, конечно, говорилъ по поводу ея грубыя вещи, но сэръ Томасъ былъ грубъ отъ природы, то, что онъ говаривалъ теперь Гертруд, было еще несравненно грубе. Принявъ все это въ соображеніе, мистеръ Трафикъ нашелъ весьма разумнымъ вмшаться въ дла Гертруды. Гертруда, конечно, рано или поздно, выйдетъ замужъ, и всякій мужъ получитъ за ней больше приданаго, чмъ то, какимъ удовлетворится капитанъ.

Сэръ Томасъ постоянно хвалитъ мистера Гаустона, и мистеръ Гаустонъ будетъ гораздо непріятне капитана Бетсби, гораздо боле станетъ вмшиваться, сразу запроситъ много денегъ, а потомъ и самъ, чего добраго, выступитъ въ качеств партнера. Мистеръ Трафикъ видлъ ясно, что надо длать. Необходимо немедленно превратить Гертруду въ мистрессъ Бетсби.

Но одного онъ не понималъ, одно упустилъ изъ виду съ самаго начала своего знакомства съ семьею Тринглей: онъ упустилъ изъ виду особый характеръ, которымъ отличались недостатки его тестя. Не понималъ ни его слабости, ни его силы, ни его мягкости, ни его жесткости. Самъ мистеръ Трафикъ былъ счастливымъ обладателемъ весьма толстой шкуры, когда онъ чего-нибудь добивался, шкура его оказывалась совершенно непроницаемой ршительно ни для чего. Но у сэра Томаса, несмотря на его грубость, кожа была тонкая,— тонкая кожа и мягкое сердце. Если бы Гаустонъ и Гертруда стояли на своемъ, онъ непремнно уступилъ бы. Для Тома, въ его несчастіи, онъ принесъ бы всякую жертву. Хотя онъ и длалъ на это самые ясные намеки, какіе только могъ придумать, но у него никакъ не хватало духу прямо выгнать изъ дома мистера Трафика. Когда отправили Эйалю, онъ не вычеркнулъ ее изъ своего завщанія, а вписалъ туда же и Люси, какъ, только Люси была отдана на его попеченіе. Если бы ему удалось хотя немного столковаться съ Гамелемъ,— если бы ему не пришла несчастная идея посовтовать скульптору продать свои великія произведенія съ аукціона, за какую попало цну, онъ поставилъ бы на ноги и Гамеля и Люси. Сердце у него было мягкое, но посторонняго вмшательства въ свои дла онъ не выносилъ совершенно.

Въ настоящую минуту его чрезвычайно раздражало присутствіе Трафика въ Куинсъ-Гот. Пасхальный роспускъ Парламента былъ уже на носу, но приготовленій къ отъзду не замчалось никакихъ. Августа шепнула матери, что тсный домишко въ Мейфэр былъ бы крайне неудобенъ для предстоявшаго событія, и лэди Трингль, хотя и этого даже не посмла передать мужу въ опредленныхъ выраженіяхъ, пыталась приступить къ длу посредствомъ тонкихъ намековъ, которые сэръ Томасъ отлично понялъ. Совсмъ не такой человкъ, чтобы выгнать на улицу дочь и будущаго внука, онъ былъ, въ своемъ теперешнемъ настроеніи, совершенно такимъ тестемъ, чтобы ощутить нкоторое удовольствіе, узнавъ, что зятю некуда дваться, исключая Палаты общинъ. На кой чертъ далъ онъ 120.000 фунтовъ — равнявшихся, благодаря его заботливыми, попеченіямъ, шести тысячамъ годового дохода,— человку, который не могъ доставить кровъ и пищу собственной жен? Въ такомъ настроеніи былъ сэръ Томасъ, когда мистеръ Трафикъ задумалъ убдить его дать надлежащее приданое меньшей дочери при ея замужеств съ капитаномъ Бетсби.

Разговоръ, между Трафикомъ и Бетсби произошелъ въ воскресенье. На слдующій день капитанъ отправился въ Палату и вытребовалъ члена.

— Нтъ, я еще не говорилъ съ нимъ.

— Я, знаете ли, видлся съ ними, въ пятницу,— сказалъ Бетсби. Мн, кажется, неудобно хать къ дамамъ въ Куинсъ-Гетъ, пока я не узнаю наврное, что онъ передумалъ.

— Я похалъ бы. Не все ли равно?

Капитанъ Бетсби снова сдлался очень задумчивъ.

— Не совсмъ все равно, знаете ли. Если я теперь скажу что-нибудь Гертруд, относительно свадьбы или чего-нибудь подобнаго, это будетъ значить, что я намренъ продолжать, все равно, дастъ ли онъ что-нибудь, или нтъ.

— Но вы должны длать видъ, что хотите продолжать,— сказалъ Трафикъ съ тою авторитетностью, которую самая обстановка Палаты общинъ всегда придаетъ словамъ и походк членовъ.

— Но я, такимъ образомъ, могу въ конц концовъ попасть въ просакъ.

— Любезный Бетсби, вы сами устроили себ этотъ просакъ, когда убжали съ молодой лэди.

— Вс это мы, кажется, уже обговорили.

— Не совсмъ. Мы ршили только, что постараемся насколько возможно поправить дло. Конечно, вамъ слдуетъ къ нимъ похать. Вы убгали съ молодой двицей, и съ тхъ поръ отецъ изъявилъ свое согласіе на ваше предложеніе. Теперь вы обязаны похать и повидаться съ нею!

— Вы думаете?

— Конечно, конечно! Съ Тринглемъ никогда не слдуетъ говорить о длахъ на-дому. Урву часочекъ и завтра же отправлюсь къ нему въ Сити. Я такъ заваленъ дломъ, что мн очень трудно выбраться изъ Палаты посл двнадцати, ну, да какъ-нибудь устроюсь. А пока я буду въ Сити, ступайте въ Куинсъ-Гетъ.

На другой день, въ три часа, капитанъ похалъ въ Куинсъ-Гетъ, мучаясь сомнньями и чувствуя, что такой шагъ могъ повести къ женитьб, съ деньгами ли или безъ оныхъ. Конечно, можно было предложить себя въ зятья лэди Трингль, поставивъ это предложеніе въ зависимость отъ щедрости будущаго тестя. Но тесть уже согласился отдать ему руку молодой двицы съ условіемъ, что не датъ ни одного шиллинга въ придачу. Если идти дале по пути къ супружеству, на которомъ настоящая поздка была значительнымъ шагомъ, въ какую же минуту, спрашивается, можно прервать путешествіе просьбою о деньгахъ? Тмъ не мене, онъ отправился въ Куинсъ-Гетъ, такъ какъ не въ силахъ былъ противиться Трафику.

Да, дамы были дома, и капитанъ немедленно очутился въ присутствіи лэди Трингль. Она была одна, и онъ почувствовалъ, что предстояла трудная минута.

— Боже мой, капитанъ Бетсби!— сказала милэди, не видавшая его со времени его отъзда съ Гертрудой.

— Да, лэди Трингль. Вотъ вернулся изъ-за границы и подумалъ, что можно, пожалуй, навдаться къ вамъ. Я видлся съ сэромъ Томасомъ въ Сити.

— Согласитесь, что сдлать такую штуку было съ вашей стороны очень глупо.

— Можетъ быть, лэди Трингль. Можетъ быть, лучше было бы установленнымъ порядкомъ просить позволенія обратиться къ вашей дочери. Нашъ поступокъ былъ, пожалуй, отчасти романтиченъ.

— Онъ доставилъ множество хлопотъ сэру Томасу.

— Ну да, сэръ Томасъ, знаете ли, накрылъ насъ тотчасъ! Вы мн позволите повидаться съ Гертрудой?

— Ахъ, ужъ я, право, и не знаю!— нершительно сказала лэди Трингль.

— Я видлся въ Сити съ сэромъ Томасомъ.

— Но разв онъ говорилъ вамъ, чтобы вы сюда хали?

— Онъ далъ согласіе на бракъ.

— Но насчетъ денегъ, боюсь,— плохо!— шепнула лэди Трингль. Если деньги вамъ вс равно, вы, я думаю, можете съ ней повидаться.

Но прежде чмъ капитанъ ршилъ, какъ лучше отвтить на столь щекотливое предложеніе, дверь отворилась, и въ комнату вошла сама молодая лэди, вмст съ сестрою.

— Веніаминъ,— сказала Гертруда,— ты ли это?

И она бросилась въ его объятія.

— Душа моя,— замтила Августа,— пожалуйста, сдерживай свои порывы.

— Да, и въ самомъ дл, Гертруда,— прибавила мать. Пока дла въ такомъ положеніи, теб слдуетъ сдерживаться. Никто вдь не знаетъ еще, чмъ все это кончится.

— О Веніаминъ!— снова воскликнула Гертруда, вырываясь изъ его объятій, бросившись на диванъ и закрывъ лицо руками.

— О Веніаминъ! Ты пришелъ, наконецъ!

— Боюсь, ужъ не слишкомъ ли рано онъ пришелъ,— сказала Августа, которая, однако, успла получить наставленіе отъ мужа и сообщить часть сообщенныхъ мужемъ извстій сестр.

— Почему слишкомъ рано?— воскликнула Гертруда. Онъ никогда не могъ бы придти слишкомъ рано! О мамаша, скажи ему, что прижмешь его къ своей груди въ качеств второго зятя!

— Не знаю, честное слово, не знаю, душа моя, пока не спрошусь у твоего отца!

— Да вдь папаша согласился,— сказала Гертруда.

— Но только въ томъ случа…

— Ахъ, мамаша,— прервала мистрессъ Трафикъ,— не станемъ говорить о длахъ, теперь, при такомъ случа! Все это должны ршить между собою мужчины. Разъ онъ здсь какъ объявленный женихъ Гертруды и разъ папаша выразилъ на это свое согласіе,— по-моему, намъ совершенно не за чмъ говорить о деньгахъ. Я ненавижу деньги. Он такъ все портятъ!

— Въ такихъ вещахъ Веніаминъ — благороднйшій человкъ въ мір!— сказала Гертруда. Онъ пріхалъ теперь только потому, что любитъ меня всмъ сердцемъ. А то зачмъ же ему было возить меня въ Остенде?

Слушая все это, капитанъ Бетсби чувствовалъ, что надо что-нибудь сказать. Но какъ это могло выйти опасно! Несмотря на свое крайнее смятеніе, онъ видлъ ясно, что дамы, въ сущности, стараются заставить его повторить предложеніе и объявить, что длаетъ его независимо ни отъ какихъ денежныхъ расчетовъ. Но онъ никакъ не могъ раздлить благородныхъ чувствъ мистрессъ Трафикъ, выражавшей ненависть къ деньгамъ. Женись онъ на дочери милліонера, вс пріятели, наврное, стали бы отъ души поздравлять его, подъ тмъ условіемъ, чтобы изрядный кусокъ милліоновъ попалъ въ его карманъ, но вс они, наврное, стали бы надъ нимъ смяться, если бы онъ удовольствовался молодой лэди и ничмъ не сумлъ поживиться. А между тмъ, согласись онъ только сказать то, чего желали дамы,— онъ обязался бы взять молодую лэди безъ всякихъ ручательствъ за поживу. И, тмъ не мене, что же еще оставалось ему длать? Нужно быть человкомъ очень мужественнымъ, чтобы явиться къ молодой лэди и объявить ей, что будетъ любить ее вчно, подъ тмъ условіемъ, чтобы у нея было столько-то тысячъ фунтовъ, но нужно быть еще гораздо мужественне, нужно быть героемъ, чтобы поступить такимъ образомъ въ присутствіи матери молодой лэди и ея замужней сестры въ придачу. Капитанъ Бетсби не былъ героемъ.

— Конечно, — сказалъ онъ наконецъ.

— Конечно что?— спросила Августа.

— Да все это, потому что я люблю ее.

— Я знала, что онъ меня любитъ,— прорыдала Гертруда.

— И вы здсь потому, что хотите сдлать ее своей женой предъ лицомъ всхъ людей?— спросила Августа.

— Да, конечно.

— Ва, такомъ случа, мн кажется, все обойдется благополучно, замтила лэди Трингль.

— Все обойдется благополучно,— подтвердила Августа. А теперь, мамаша, намъ лучше, я думаю, оставить ихъ наедин.

На это, однако, лэди Трингль не согласилась. Она не была посвящена во вс тайны Трафиковой мудрости и объявила, что не допуститъ никакихъ открытыхъ, опредленныхъ проявленій любви до тхъ поръ, пока сэръ Томасъ не дастъ формальнаго согласія.

— Это все равно, не правда ли, Веніаминъ?— спросила Августа, уже принимая фамильярный тонъ будущей свояченицы.

— Совершенно,— сказалъ Веніаминъ.

Но Гертруда, повидимому, думала, что это не совсмъ все равно. Ей пришлось, тмъ не мене, примириться съ нкоторыми упущеніями, и по уход капитана сестра торжественно поздравила ее съ возвращеніемъ возлюбленнаго.

— По правд сказать,— прибавила Августа,— я вдь думала, что теб не видать его какъ ушей своихъ. Посл того, что папаша сказалъ ему въ Сити, онъ могъ бы удрать, и никто не могъ бы сказать противъ этого ни слова. А теперь попался.

Капитанъ Бетсби исчезъ съ большою поспшностью и пошелъ домой печальнымъ человкомъ. Онъ также понималъ, что попался, и, вмст съ этой мыслью, въ голов его зародилось страшное подозрніе, что высокопочтенный мистеръ Трафикъ поступилъ съ нимъ коварно.

А мистеръ Трафикъ, между тмъ, былъ вренъ своему слову и отправился въ Сити.

Въ первое время посл женитьбы онъ весьма часто посщалъ Ломбардъ-Стритъ. Помщеніе денегъ жены и распоряженіе ими чрезвычайно его интересовало, и ему очень отрадно было разсуждать о денежныхъ длахъ съ человкомъ, ворочавшимъ милліонами. Такимъ образомъ, онъ близко ознакомился съ тамошними обычаями, хотя въ послднее время посщенія его не поощрялись.

— Мн можно, вроятно, пройти къ сэру Томасу,— сказалъ онъ, кладя руку на доску нршганка, которую имлъ обыкновеніе поднимать, чтобы пройти во внутреннія комнаты.

Но его остановили. Клэркъ доложитъ о немъ и предупредитъ сэра Томаса. А теперь пока его провели въ грязную маленькую пріемную, которую онъ ненавидлъ и гд долженъ былъ прождать съ полъ-часа. Это разсердило его, и онъ позвалъ одного изъ клерковъ.

— Потрудитесь передать сэру Томасу, что я очень спшу въ Палату и что мн необходимо его видть по важному длу.

Трафика продержали еще десять минутъ и впустили, наконецъ къ сэру Томасу.

— Очень сожалю, Трафикъ,— сказалъ сэръ Томасъ,— но я, право, не могъ, даже для васъ, выгнать изъ комнаты двухъ директоровъ Государственнаго банка.

— Я хотлъ только, чтобы вы знали, что я спшу.

— Да вдь и я тоже спшу. Разв вы перехали сегодня къ отцу, что не могли поговорить со мной въ Куинсъ-Гет?

Сэръ Томасъ думалъ сказать нчто очень суровое, но Трафикъ перенесъ это, какъ одну изъ тхъ грубостей, которыя имлъ обыкновеніе говорить сэръ Томасъ и которыя, въ сущности, ничего не значили.

— Нтъ. Отецъ все еще не ухалъ, хотя они собираются со дня на день. Я пришелъ къ вамъ по другому длу и не хотлъ безпокоить васъ дома.

— Послушаемъ.

— Я видлъ капитана Бетсби.

— Да?

— Мы давно уже знакомы. Это глупый малый.

— Повидимому.

— Но джентльменъ.

— Объ этомъ судить не берусь. Но глупость его замтилъ.

— О, да, онъ джентльменъ. За это могу вамъ поручиться. У него есть состояніе.

— Это преимущество.

— Тогда какъ у того, какъ бишь его, Гаустона нтъ ни гроша. И Бетсби иметъ серіозныя намренія относительно Гертруды.

— Если оба они этого хотятъ, пускай женятся, хоть завтра. Она бгала съ нимъ какъ безмозглая дура и теперь, пожалуй, ей лучше будетъ за него выдти.

— Вогь именно. Совершенно такъ же смотритъ на дло и Августа.

— Август никогда не представлялось такихъ искушеній. Вы бы не убжали.

— Не было надобности, сэръ Томасъ, не правда ли? Такъ вотъ что: онъ готовъ теперь обвнчаться съ нею хоть завтра. Но, конечно, немножко безпокоится насчетъ денегъ.

— Врю.

— Я говорилъ съ нимъ и въ заключеніе общалъ поговорить съ вами. Онъ малый вовсе не дурной.

— И могъ бы, вы думаете, найти квартиру для своей жены?

Сэръ Томасъ былъ особенно золъ въ то утро и еще до прихода Трафика ршилъ, что зятя надо спровадить. Августа могла оставаться, если ей угодно, въ виду происшествія, но мистеръ Трафикъ долженъ былъ найти себ кровъ и пищу гд-нибудь въ другомъ мст.

— Онъ исполнилъ бы свои обязанности по отношенію къ ней, какъ подобаетъ мужчин,— сказалъ Трафикъ, ршившійся игнорировать непріятные намеки.

— Прекрасно. Она къ его услугамъ.

— Но, конечно, ему бы хотлось бы узнать что-нибудь насчетъ денегъ.

— Хотлось бы?

— Это вполн естественно.

— Такъ было и съ вами, не правда ли? Что толку давать двушк приданое, когда ея мужъ не хочетъ его тратить! Можетъ быть, капитанъ Бетсби думаетъ поселиться въ Куинсъ-Гет или Мерль-Парк.

Невозможно было терпть доле и длать видъ, что ничего не замчаешь. Тмъ не мене, мистеръ Трафикъ только нахмурился и покачалъ головой. Теперь стало уже очевидно, что сэръ Томасъ намревался быть боле чмъ грубъ, и мистеру Трафику становилось почти необходимымъ быть грубымъ въ свою очередь.

— Я стараюсь исполнить свою обязанность по отношенію къ семь,— сказалъ онъ.

— Неужели?

— Гертруда убжала съ этимъ господиномъ, и объ этомъ говорятъ везд. Августа очень принимаетъ это къ сердцу.

— Да.

— И я счелъ нужнымъ спросить его о его намреніяхъ.

— И онъ васъ не спустилъ съ лстницы и ничего въ этомъ род?

— Спустилъ съ лстницы?

— За то, что вы суетесь не въ свои дла. Но его на это не хватило, а Гаустонъ вотъ, наврное, сдлалъ бы это тотчасъ и, по-моему, былъ бы правъ. Если вы имете что-нибудь сказать,— лучше говорите. Когда кончите, я тоже кое-что скажу.

— Я говорилъ ему, чтобы онъ не разсчитывалъ получить тоже, что вы дали бы ей, если бъ не этотъ побгъ.

— Вы ему это говорили?

— Да, говорилъ. Пришлось назначить какую-нибудь сумму. Онъ назначилъ сто тысячъ фунтовъ.

— Какъ это скромно! Почему же онъ довольствуется меньшимъ, чмъ вы, разъ у него есть собственное состояніе?

— У него нтъ моего положенія, сэръ. Вы сами это прекрасно знаете. Ну, чтобы не тратить лишнихъ словъ, скажу вамъ, что въ конц концовъ назначилъ ему шестьдесятъ.

— Изъ собственнаго кармана?

— Не совсмъ.

— Значитъ, изъ моего?

— Вы ей отецъ и думаете, вроятно, обезпечить ее.

— И вы явились сюда, чтобы учить меня, чмъ я долженъ обезпечить собственную дочь! Такого нахальства я не ожидалъ даже отъ васъ. Но, положимъ, я соглашусь на ваши условія. Какъ вы думаете, согласится ли онъ на оговорку, которую я при этомъ сдлаю.

— Какую оговорку?

— Такую оговорку, которой обяжу его доставить кровъ и пищу жен и лишу возможности, взявъ мои деньги, поселиться у меня и жить на мой счетъ.

— Сэръ Томасъ,— сказалъ членъ Парламента,— ваши выраженія до такой степени неучтивы, что я не могу ихъ перенести даже отъ васъ.

— Да разв есть такія выраженія, которыхъ вы не могли бы перенести?

— Если вамъ угодно, чтобы я оставилъ вашъ домъ,— скажите.

— Боже Праведный! Да разв я не говорю этого уже шесть мсяцевъ! Говорю почти каждый день, съ тхъ самыхъ поръ, какъ вы женились!

— Въ такомъ случа, вамъ слдовало говорить ясне, потому что я не понималъ васъ.

— Милосердый Боже!— промолвилъ сэръ Томасъ.

— Долженъ ли я понять, что вы желаете, чтобы ваша дочь покинула вашъ домъ, въ такую дурную погоду, въ теперешнемъ своемъ деликатномъ положеніи?

— А вы тоже въ деликатномъ положеніи?— спросилъ сэръ Томасъ.

На это мистера, Трафикъ не удостоилъ ничего отвтить.

— Потому что, въ противномъ случа, вы, по крайней мр, могли бы ухать, если погода не покажется вамъ слишкомъ непріятною.

— Конечно, я уду,— сказалъ мистеръ Трафикъ. Ни за что въ мір не соглашусь проглотить ни одного куска въ вашемъ дом, пока вы не найдете нужнымъ выразить сожалніе о томъ, что сказали.

— Въ такомъ случа, вамъ придется не глотать въ немъ кусковъ очень долго.

— Что же мн передать капитану Бетсби?

— Передайте ему отъ меня, сказалъ сэръ Томасъ, что онъ принялся за дло самымъ неблагоразумныхъ способомъ, какой-только возможенъ,— избравъ васъ своимъ посломъ.

Тутъ мистеръ Трафикъ удалился.

Считаемъ не лишнимъ прибавить, что мистеръ Трафикъ свято выполнялъ свою угрозу, по крайней мр, до конца сессіи. За все это время онъ ни разу не обдалъ въ дом тестя, хотя и ночевалъ тамъ еще два-три раза, пока не нашелъ подходящей квартиры поблизости отъ Палаты. Ему удалось, впрочемъ, входить и выходить изъ дома не встрчаясь съ сэромъ Томасомъ. Супруга же его, находясь въ деликатномъ положеніи и опасаясь ненастной погоды, ожидала происшествія въ Мерль-Парк.

XVI.
Треготнанъ.

Составляя правдивую лтопись дяній семьи Тринглей, авторъ долженъ признаться, что Гертруда, въ періодъ продолжительнаго отсутствія находившагося въ Брюссел капитана Бетсби, отсутствія, длившагося почти недлю, сдлала маленькую попытку въ другомъ направленіи. Отецъ ея, со свойственной ему грубостью, высказалъ мнніе, что она значительно перемнилась къ худшему, перенеся свою привязанность съ мистера Гаустона на капитана Бетсби, онъ пошелъ еще дале и прибавилъ, что держись она мистера Гаустона — денежныя затрудненія могли бы уладиться. Если онъ не желалъ при этомъ снова привлечь мистера Гаустона на лоно семьи Тринглей, то слова эти были слова опрометчивыя, такъ какъ они побудили Гертруду къ новой попытк, сдланной ее одною не ране какъ по прошествіи четырехъ дней, во время которыхъ отъ капитана Бетсби не было ни одного письма. Тутъ ей пришло въ голову, что если она иметъ къ кому-нибудь склонность, такъ это къ Франку Гаустону. Главной основой ея поведенія въ данномъ случа была несомннно общая желательность брака.

Очень ли возмутятся британскія двы, если я скажу, что такая основа иметъ широкое распространеніе? Ихъ возмущеніе было бы вполн справедливо, если бы я утверждалъ, что многія изъ нихъ способны къ быстрымъ переходамъ, на которые хватало силъ миссъ Трингль, но переходы все-таки бываютъ, и я требую, чтобы за моей молодой лэди было признано боле независимости и боле ршимости, чмъ бываетъ у другихъ, обыкновенныхъ молодыхъ лэди. Она думала, что раздлалась со старой любовью, когда пустилась въ новую. Но тутъ ‘новая’ ухала въ Брюссель или одному Богу извстно куда,— и представился, повидимому, случай возобновить сношенія со ‘старой’.

Разъ убдившись въ желательности брака, она только выказывала твердость въ преслдованіи цли — и ничего боле.

Весьма смло, но, можетъ быть, отчасти неразумно, написала она слдующее:

‘Папаша передумалъ. Онъ отзывается о васъ съ величайшей похвалою и говоритъ, что, если бы вы настаивали, сдался бы относительно денегъ. Попробуйте опять. Когда сердца были въ союз — расторгать ихъ ужасно.’

Мистеръ Трафикъ былъ совершенно правъ, говоря тестю, что объ этомъ везд говорятъ.

Говорили о томъ, что Гертруда бжала. Дочь баронета и милліонера не можетъ бжать съ единокровнымъ братомъ другого баронета, не заплативъ такой повинности. Поздка въ Остенде сдлалась моднымъ предметомъ разговора, и всть о ней удивила Франка Гаустона тмъ боле, что его собственная исторія съ молодой двицей кончилась такъ еще недавно. Возобновленное имъ соглашеніе съ Аймоджиной казалось ему дломъ вполн естественнымъ и могло, по его мннію, быть вполн оправдано судилищемъ самыхъ добродтельныхъ матронъ. Это была старая исторія, и любовь, настоящая, истинная любовь, существовала и прежде. Онъ, во всякомъ случа, избралъ лучшій путь, какъ и признало бы само судилище матронъ. Но Гертрудину новую исторію приходилось начать съ самаго начала, и она привела его въ ужасъ своею внезапностью. ‘Такъ скоро!’ говорилъ онъ себ. ‘Уже бжала съ другимъ!’ Онъ чувствовалъ себя глубоко уязвленнымъ, сознавалъ желаніе какъ-нибудь повредить счастливому любовнику — положить ему черный шаръ при выборахъ въ клуб, или причинить какое-нибудь другое страшное зло. Получивъ, посл всего этого, приведенную выше записку отъ молодой лэди, Франкъ очень удивился. Ужъ не было ли тутъ какой-нибудь мистификаціи? Но почеркъ былъ Гертрудинъ. Ужъ не хотли ли заманить его еще разъ въ Ломбардъ-Стритъ, чтобы клерки бросились на него всей толпою и исколотили его? Не завлекали ли въ Куинсъ-Гетъ, чтобы онъ палъ тамъ жертвой соединенныхъ усилій горничныхъ? Не понявъ быстроты молодой лэди, онъ не поврилъ записк.

Онъ получилъ ее уже черезъ два мсяца посл того, какъ видлся съ Аймоджиной и объявилъ ей о своемъ намреніи презрть затрудненія супружества, какъ только она будетъ готова вмст съ нимъ принять участіе въ церемоніи. Читатель помнитъ, можетъ быть, что брать Аймоджины, Мэдбэри Досимеръ, написалъ Франку очень строгое письмо, въ которомъ бранилъ и его и Аймоджину за ихъ нелпые планы. Обдумывая про себя эти планы, Франка, также склонялся къ убжденію, что они нелпы. Бдность, люльки и капуста были сами по себ зло. Но онъ поддерживалъ себя мыслью, что нелпость еще не худшее изъ золъ. Посл сцены съ Аймоджиной, когда она предлагала пожертвовать собою всецло, считать себя связанной съ нимъ, хотя бы никогда не пришлось за него выдти, съ тмъ только условіемъ, чтобы онъ никогда не женился на другой, онъ ршилъ, что не допуститъ ее превзойти себя великодушіемъ, безусловно отвергъ ея предложеніе и назвалъ его гнуснымъ договоромъ. Затмъ между ними произошла весма пріятная сцена, и они ршили мужественно встртить бокъ-о-бокъ и люльки и капусту. Съ тхъ поръ онъ ни разу не допускалъ въ себ никакихъ колебаній. Если бы къ нему явился самъ сэръ Томасъ съ Гертрудой въ одной рук и желанными сто двадцатью тысячами въ другой, онъ отвергъ бы ихъ всхъ вмст взятыхъ. Съ суровой ршимостью говорилъ онъ себ, что окончательно умылъ руки отъ всей этой грязи. Капуста и люльки на вки,— таковъ былъ побдный кличъ, которымъ онъ поддерживалъ свою храбрость. Съ большимъ рвеніемъ, хотя безъ особенной послдовательности, принялся онъ за радикальныя перемны въ своемъ образ жизни. Шампанскаго и фазановъ, а также и другихъ соблазновъ, приходившихся по сезону, онъ избгалъ. Нсколько дней такъ-таки и обдалъ въ какомъ-то трактирчик, гд спрашивалъ жареной баранины, и, выходя изъ невзрачныхъ дверей заведенія,чувствовалъ себя героемъ. ‘Капуста и люльки навки!’ восклицалъ онъ про себя, отправляясь пить чай къ старой незамужней тетк, которую его новая добродтель и удивляла и радовала. И вотъ, когда онъ окончательно понялъ, что послдняя записочка была написана Гертрудой безъ всякой мысли о мщеніи, а просто изъ желанія привлечь его обратно въ роскошное лоно Ломбардъ-Стрита, онъ положилъ ее въ жилетный карманъ и оставилъ безъ отвта.

Мэдбэри Досимеръ не только написалъ чрезвычайно нелюбезное письмо, которое видлъ читатель, но продолжалъ длать все, что отъ него зависло, чтобы разстроить грозившій бракъ. ‘Она ужъ не ребенокъ и можетъ сама о себ позаботиться’, говорилъ онъ въ письм, какъ будто предоставляя ей впередъ поступать по своему усмотрнію. Но не прошло и десяти дней, какъ ему оказалось необходимо хать въ деревню и взять съ собою сестру. Въ качеств главы семьи Досимеровъ, онъ владлъ маленькой усадьбой почти на краю Корнваллиса, туда они и отправились. Предпріятіе затвалось исключительно въ виду Аймоджины и удалось настолько, что Аймоджина принуждена была принять въ немъ участіе. Хорошо ей было говорить о своемъ совершеннолтіи и прав длать все, что ей угодно. Но правила общежитія требуютъ, чтобы двушка жила съ кмъ-нибудь. Ей нельзя нанять отдльную квартиру, какъ сдлалъ бы ея братъ. А потому, когда Мэдбэри Досимеръ похалъ въ Корнваллисъ, Аймоджина принуждена была хать вмст съ нимъ.

— Это изгнаніе?— спросила она его черезъ недлю по прізд въ деревню.

— Почему же изгнаніе? Вдь ты всегда любила весну въ деревн.

Дло было въ половин апрля.

— Да, люблю весну и лто люблю. Но ничего не люблю насильно.

— Очень жалю, что обстоятельства принуждаютъ меня въ настоящее время оставаться здсь.

— Почему бы не сказать правду, Мэдбэри?

— Разв я солгалъ?

— Почему бы не сказать, что ты привезъ меня сюда, чтобы я была подальше отъ Франка Гаустона?

— Потому что я не желалъ произносить въ твоемъ присутствіи имя Франка Гаустона, по крайней мр, теперь пока.

— А что бы ты сдлалъ, если бы онъ явился сюда?— спросила она.

— Сказалъ бы ему тотчасъ, что я его не приглашалъ. Иными словами, я бы не пустилъ его. Считаю весьма невроятнымъ, чтобы онъ пріхалъ, не получивъ отъ меня прямого приглашенія. А приглашенія онъ не дождется до тхъ поръ, пока вы снова не передумаете и я не буду увренъ, что это прочно.

— Едва ли мы передумаемъ.

— Въ такомъ случа онъ сюда не прідетъ, а ты, насколько это будетъ отъ меня зависть, не подешь въ Лондонъ.

— Значить, это арестъ?

— Называй, какъ хочешь,— сказалъ братъ. Я не властенъ тебя задерживать. Но если имю на тебя какое-нибудь вліяніе, считаю долгомъ употребить его. Я совершенно противъ этого брака и смотрю на него какъ на нелпйшее сумасбродство. Думаю, что и онъ того же мннія.

— Нтъ!— воскликнула Аймоджина съ негодованіемъ.

— Думаю, что и онъ того же мннія,— повторилъ Досимеръ, не обративъ никакого вниманія на ея протестъ. Онъ знаетъ такъ же хорошо, какъ и я, что вы оба совершенно неспособны быть счастливыми, живя на нсколько сотъ фунтовъ въ годъ. Вы сами это ршили еще недавно. Оба вы были совершенно въ этомъ согласны, и я считалъ, что все между вами кончено. Оно было кончено до такой степени, что онъ уже совсмъ, было, собрался жениться на другой. Но твои чувства сильне его чувствъ, ты допустила ихъ одолть тебя, завлекла его и заставила отступить отъ намренія, принятаго вами обоими.

— Завлекла!— сказала она. Ничего подобнаго я не длала.

— Разв онъ передумалъ бы, если бы ты не завлекла его?

— Ничего подобнаго я не длала. Я предлагала остаться попрежнему.

— Прекрасно. Конечно, онъ не могъ принять подобнаго предложенія. При моемъ отношеніи къ этому вопросу, я сочту своимъ долгомъ сдлать все возможное, чтобы разлучить васъ. Если вы женитесь, несмотря на вс мои старанія, несчастіе васъ обоихъ падетъ на ваши же головы. Говорю теб прямо: по-моему, онъ не хочетъ ничего подобнаго.

— А я уврена, что хочетъ,— сказала Аймоджина.

— Прекрасно. Такъ оставь его въ поко, сиди здсь и посмотри, что изъ этого выйдетъ. Я признаю вполн, что подобное изгнаніе, какъ ты его называешь, перспектива не особенно для тебя пріятная. Но такъ ты будешь все-таки счастливе, чмъ если выйдешь за Франка Гаустона. Брось ты это — и тогда моясешь вернуться въ Лондонъ и начать жизнь сызнова.

Начать жизнь сызнова! Она знала, что это значило. Это значило пустить себя въ продажу и ждать, чтобы Провидніе послало ей какого-нибудь мужа. Она уже пробовала это и прежде и знала, что какихъ бы мужей ни посылало ей Провидніе, вс они для нея не годились. Человкъ этотъ завладлъ ею, и никогда не могло быть другого. Она не понимала своей силы — а, можетъ быть, и своей слабости,— согласившись разстаться съ любимымъ человкомъ, изъ-за того, что въ ихъ видахъ на матеріальное благосостояніе произошли перемны. Боролась съ собою, стараясь увлечься свтомъ, говорила себ, что явится кто-нибудь, кто прогонитъ образъ этотъ изъ ея головы и сердца. Убждала себя покориться ради его счастія. Затмъ думала успокоить себя мыслью, что онъ отнюдь не герой, и о немъ не стоитъ такъ много думать. Но все было напрасно. Гертруда Трингль мучила ее ужасно, а Франкъ Гаустонъ, будь онъ героемъ или самымъ обыкновеннымъ человкомъ, удовлетворялъ ее вполн, и она это сознавала. Затмъ у нея возникла мысль о возобновленіи помолвки. Франкъ былъ съ нею откровененъ и сказалъ ей все. Ему не суждено было получить Тринглевскія деньги. Вовсе не желая завлекать его, она все-таки это сдлала. Слово это было ей отвратительно, и она возмутилась, когда братъ употребилъ его по отношенію къ ней, но, оставшись одна, сознала въ душ, что братъ сказалъ правду. Она завлекла своего возлюбленнаго, приманила его къ себ обратно — къ великому его несчастію. Да, въ этомъ не было сомннія, она завлекла его. Не было сомннія и въ томъ, что она собиралась принести его въ жертву своей любви. ‘Ахъ, кабы умереть, и все было бы кончено!’ воскликнула она про себя.

Хотя Франку Гаустону и не было доступа къ Треготнанъ-Галлъ, какъ называлась деревушка Досимеровъ, но почта ходила туда постоянно. Онъ писалъ ей разъ шесть, съ тхъ поръ какъ она поселилась въ Корнваллис, и говорилъ о помолвк, какъ о дл ршенномъ безповоротно. Она также написала ему нсколько коротенькихъ писемъ, нжныхъ и любящихъ, но носившихъ, попрежнему, отпечатокъ меланхоліи, сдлавшейся для нея привычкой.

‘Что касается до назначенія дня’, говорила она между прочимъ, ‘назначимъ, пожалуй, первое января черезъ десять лтъ отсюда. Сопротивленіе Мэдбэри потеряетъ свою силу за давностію лтъ, а намъ опротивютъ въ конецъ лондонскія развлеченія.’ Но тутъ же она начинала острить и прибавляла нсколько словъ, выражавшихъ самую страстную, неизмнную, доврчивую любовь. ‘Не врьте мн, если я буду говорить, что, сознавая себя принадлежащей вамъ всецло, не чувствую себя счастливой.’ Затмъ слдовало А, замнявшее подпись, и въ конц еще какое-нибудь шутливое замчаніе о Цербер, какъ она называла брата.

Но посл ужаснаго слова ‘завлекла’ въ Лондонъ пошло письмо совсмъ иного содержанія.

‘Я опять передумала’ писала она ‘и вижу ясно, что даже, если бы это стоило мн жизни — даже если бы это могло стоить жизни намъ обоимъ, все-таки все должно быть между нами кончено. Да, Франкъ, вотъ вамъ! Я возвращаю вамъ ваше слово и прошу возвратить мн мое. Почему бы не умереть, въ конц концовъ, почему не повситься, если нужно? Отъ женщинъ, по крайней мр, требуется только одно: самоотверженіе. Повситься или просто лечь и умереть, или влачить свое существованіе, твердя молитвы и штопая чулки, это, помоему, безразлично. Я находила иногда, что Мэдбэри грубъ со мною, но онъ всегда былъ со мною честенъ, и даже, мн, кажется, никогда не ошибался. Онъ все видитъ ясно и узнаетъ, что будетъ. Онъ сказалъ мн, что я васъ завлекла. Я не такъ честна, какъ онъ и возстала противъ этого слова, хотя справедливость его какъ ножомъ рзнула мн сердце. Знаю, что поступила эгоистично, безсердечно и неженственно, осудивъ васъ на образъ жизни, который сдлалъ бы васъ несчастнымъ. Иногда я гордилась силою своей любви къ вамъ, но теперь ненавижу и презираю себя за то, что не была способна на первый подвигъ, какого требуетъ любовь. Любовь во всякомъ случа должна быть самоотверженна.

‘Онъ говоритъ, что выбудете несчастны и что виновата въ этомъ буду я,— и я врю ему. Надо все это кончить. Не требую отъ васъ никакихъ общаній. Придетъ, можетъ быть, время, когда Аймоджина Досимеръ, въ качеств энергической старой двы, будетъ пользоваться уваженіемъ и наслаждаться миромъ душевнымъ. Въ качеств жены, сдлавшей несчастье мужа, она не пользовалась бы ни его, ни своимъ уваженіемъ, а о мир душевномъ не могло бы быть и рчи. Я была несчастна, вотъ и все, гораздо мене несчастна, однако, чмъ многія изъ моихъ окружающихъ.

‘Прошу васъ, пожалуйста, пожалуйста, считайте это окончательно ршеннымъ и избавьте меня отъ повторенія моихъ терзаній и мукъ.

‘Я никогда никого не буду любить такъ, какъ любила васъ. Ваша въ послдній разъ.

Аймоджина Досимеръ.’

Получивъ такое письмо, Гаустону, конечно, оставалось одно — уврить Аймоджину въ его безполезности. Да и сердца у него было достаточно, чтобы слова Аймоджины возбудили въ немъ нчто въ род настоящаго чувства. Капуста и люльки поднялись въ цн. Домикъ въ По, принимавшій въ нкоторыя минуты унынія видъ положительно очень невзрачный, украсился и принарядился до степени маленькаго рая. Самая капуста зацвла розами, а малютки въ колыбелькахъ возбудили въ его сердц трепетъ отцовской гордости. Если она была достаточно женщина, чтобы брать на себя такую пытку самоотверженія, разв онъ не будетъ достаточно мужчиной, чтобы предложить ей самоотверженіе другого рода? Что до честности Мэдбэри Досимера, Франкъ не врилъ въ нее нимало, но нисколько не сомнвался въ его жестокости. Да, она повсится, но только ему на шею. Будетъ наслаждаться миромъ душевнымъ, но не въ качеств тетки, а въ качеств жены и матери.

А насчетъ завлеченія, разв не созналъ онъ тутъ же, въ минуту своей мужественной побды, что она завлекла его къ счастію, торжеству и благоденствію? Въ такомъ. настроеніи былъ написанъ имъ слдующій отвтъ:

‘Дорогая,

‘Вамъ нельзя больше передумывать. Сомннія должны имть предлы, и мы достигли ихъ. Мы ршились, и я не соглашусь ни на какія перемны. По какому праву Мэдбэри утверждаетъ, будто ему извстны мои чувства? На какому праву вы врите его описанію моихъ чувствъ? Говорю вамъ, что все мое счастіе — въ надежд, что вы будете моей женою. Прошу васъ забыть вс безсердечныя теоріи, которыя я разводилъ въ прошлыя времена, выдавая ихъ за свои. Вы имете право разстаться со мной только въ томъ случа, если не любите меня больше. Но судя по вашимъ словамъ, это не такъ, а потому беру смлость очень учтиво, но съ большимъ негодованіемъ послать Мэдбэри съ его жестокими совтами къ черту.

‘Завлекли! Конечно, вы завлекли меня. Думаю, что женщины всегда завлекаютъ мужчинъ, къ счастію для нихъ или къ несчастію. Предоставляю вамъ самимъ ршить, что, по вашему мннію, дастъ мн это завлеченіе, если довести его до конца,— счастіе или несчастіе.

‘Никогда въ жизни не былъ я такъ счастлива, какъ тогда, когда вы завлекли меня и вернули къ упованію прошлыхъ дней. Я вашъ попрежнему.

‘Любящій васъ
Франкъ Гаустонъ.’

‘Со слдующей почтой буду ожидать отъ васъ такихъ же словъ, такъ же усердно подчеркнутыхъ, какъ ваши совершенно излишнія ‘пожалуйста, пожалуйста’.

Получивъ это письмо, Аймоджина пришла въ большое волненіе, не зная, какъ же теперь исполнить свое великое намреніе, не зная, ужъ не отказаться ли отъ него еще разъ. Она ршилась, если отъ жениха получится отвтъ, на который она разсчитывала,—тотчасъ идти къ брату и объявить ему, что опасность миновала и что онъ можетъ вернуться въ Лондонъ, не опасаясь вторичнаго заболванія. Но теперь съ полученнымъ отъ Гаустона отвтомъ въ карман этого уже нельзя было сдлать. Коли Франкъ писалъ правду, все опять мнялось, опять перершалось, опять наступала самая свтлая радость. Если онъ дйствительно не боялся больше опасностей, которыхъ боялся прежде, если искренно примирился съ положеніемъ вещей, которое называлъ когда-то настоящей нуждою, если въ дйствительности основывалъ свое счастіе на ея любви,— тогда зачмъ же ея жертва? Зачмъ такъ слпо доврять непогршимости брата, когда довріе было бы гибельно для ея счастія, да и для счастія Франка, если онъ говорилъ правду?

Франкъ просил^гь ее отвчать со слдующей же почтой. Она должна была взять назадъ свои просьбы и повторить ему дорогія слова, которыхъ никогда больше не думала произносить въ ихъ истинномъ смысл. Таково было его приказаніе. Исполнить его или нтъ? Опять измнить ршеніе или съ непоколебимой суровостью оставить письмо безъ отвта? Она признавалась себ, что письмо было очень хорошее, заслуживало самаго милостиваго отвта, и приписывала возлюбленному, пожалуй, боле искренности, чмъ у него было ея на самомъ дл. Но что значило — самый милостивый отвтъ? Братъ опредленно выразилъ убжденіе, что высочайшая милость, какую она можетъ оказать жениху,— это оставить еі’о въ поко. Свояченица выражалась мягче, но Аймоджина имла основаніе опасаться, что и она была того же мннія. Не слдовало ли согласиться съ нимъ, принявъ во вниманіе вс обстоятельства?

Какъ бы то ни было, она не послушалась его буквально и не отвчала дня три-четыре, нося письмо въ карман и обдумывая вопросъ со всхъ сторонъ.

XVII.
Тетушка Розина.

Въ этотъ героическій періодъ Гаустону необходимъ былъ какой-нибудь закадычный друга, которому онъ могъ бы поврять свои намренія. Не могъ же онъ въ самомъ дл продолжать питаться ломтиками вареной баранины въ трактирахъ, пить скверное вино изъ крошечныхъ графиновъ величиною съ пузырекъ въ судк, и все это безъ всякаго поощренія! Ученье было тяжелое, и Гаустонъ, принявшійся за него въ первый разъ уже довольно поздно, избалованный и привыкшій къ роскоши, нуждался въ утшеніи и сочувствіи. Были у него въ клуб Томъ Шатлькокъ и лордъ Джонъ Батльдоръ. Лордъ Джонъ былъ тотъ самый джентльменъ, которому грозило изгнаніе изъ клуба за несговорчивость, но онъ пережилъ какъ эту, такъ и многія другія опасности. Гаустонъ былъ особенно друженъ съ ними обоими и разсказывалъ имъ все, что касалось брачнаго союза съ Тринглями. Самое понятіе о любви казалось Шатлькоку комичнымъ и онъ совтовалъ ‘на все наплевать’ въ видахъ обладанія порядочнымъ доходомъ, Батльдоръ напоминалъ ему, что ста двадцати тысячъ на улиц не подымешь. Они были друзьями, хоть и не совсмъ, правда, приходились ему по вкусу, но совершенно его удовлетворяли во время осады Ломбардъ-Стрита. Это были, однако, совсмъ не такіе люди, съ которыми можно было бы распространяться о преимуществахъ капусты въ качеств ежедневной пищи и которые могли бы сочувствовать предвкушенію отцовскихъ радостей. По ихъ воззрніямъ, женщины могли подчасъ оказываться очень полезными какъ хранительницы возраставшихъ богатствъ государства. Франкъ вполн заслужилъ ихъ дружбу тмъ, что ‘пріударилъ’ за весьма плотно нагруженной наслдницей изъ Сити и почти ‘сцапалъ’ ее. Но въ настоящую минуту Томъ Шатлькокъ и лордъ Джонъ Батльдоръ были ему непріятны, и онъ былъ бы имъ также непріятенъ. Закадычнымъ другомъ онъ избралъ двствующую тетку.

Миссъ Гаустонъ была старая лэди,— старше своего времени, какъ это подчасъ случается, и жила она одна, въ маленькомъ домик въ Гринъ-Стрит, всегда съ особеннымъ удареніемъ прибавляя посл ‘Гринъ-Стрита’ — ‘Гайдъ-Паркъ’. Она очень старалась распространить молву, будто никогда не проводитъ тамъ августъ, сентябрь и октябрь, хотя въ дйствительности весьма часто отсутствовала не боле шести недль, всегда старательно занимала самую почетную скамейку въ самой модной церкви и очень любила встрчать свое имя въ газетахъ, когда имла счастіе получать приглашенія въ такіе дома, гд происходили пріемы, о которыхъ сообщалось въ газетахъ. Множествомъ разныхъ пустяковъ, на тысячи разныхъ ладовъ, которые у меня не хватитъ грубости назвать недостойными, служила она Мамон. Но она служила не одному духу зла. Сидя на своемъ мст въ церкви, она совершенно искренно говорила молитвы. Въ Лондон или вн его всегда удляла бднымъ часть своего скуднаго дохода. Хотя и любила видть свое имя въ газетахъ, но слишкомъ гордилась имъ, чтобы подлизываться или просить кого-нибудь о какой бы то ни было милости. Миссъ Гаустонъ была чистенькая, опрятная, изящная старушка, понимавшая, что если приходится экономить въ пищ и пить, то экономіи эти должны производиться исключительно за ея столомъ и отнюдь не касаться стола прислуживавшихъ ей людей. Таковъ былъ закадычный другъ, которому Франкъ доврился при вступленіи на новый путь.

Нужно объяснить, что тетушка Розина, какъ называли миссъ Гаустонъ, отлично знала о первой помолвк Транка и вполн одобряла Аймоджину въ качеств его будущей жены. Затмъ произошла неожиданная катастрофа съ дядей, отъ которой тетушка Розина пострадала наравн съ другими членами семьи, и Франкъ, къ великому негодованію тетки, согласился разстаться съ дамою своего сердца вслдствіе грозившей ему бдности. Она слышала о Гертруд Трингль и всхъ ея сокровищахъ, но съ высоты своего аристократическаго происхожденія и высокаго положенія въ свт смотрла презрительно и на Тринглей и на вс ихъ сокровища. Для нея, какъ для старой двы, постоянство въ любви было важне всего на свт, а какъ для дамы знатнаго происхожденія важне всего на свт была благородная кровь. Вотъ почему, хотя между теткой и Франкомъ не произошло никакой ссоры, но они перестали сочувствовать другъ другу и Франкъ былъ предоставленъ Ватльдоамъ и Шатлькокамъ.

Старыя симпатіи, однако, возникли теперь снова, и Франкъ находилъ удобнымъ пить у тетки чай, когда не былъ приглашенъ въ какое-нибудь другое мсто.

— Проклятая манера вмшиваться въ чужія дла!— сказалъ онъ тетк, показавъ письмо Аймоджины.

— Милый Франкъ, къ чему такія дурныя и богохульныя выраженія!— замтила старушка.

— ‘Проклятый’ вовсе не дурное и не богохульное выраженіе, тетушка.

Облегчивъ душу выговоромъ, миссъ Гаустонъ принялась читать письмо.

— По-моему, это отвратительно,— сказалъ Франкъ, разумя, конечно, то, что говорилось въ письм о Мэдбэри Досимер.

— Письмо прекрасное, совершенно такое, какого я ожидала отъ Аймоджины. Послушай, другъ мой, какъ я предлагаю вамъ поступить. Останьтесь попрежнему еще пять лтъ.

— Пять лтъ! Какой вздоръ!

— Пять лтъ, мой другъ, промелькнутъ, какъ сонъ. Если оглянуться на пять лтъ назадъ, это сущіе пустяки.

— Но на эти пять лтъ нужно будетъ оглянуться не назадъ, а впередъ. Объ этомъ не можетъ быть и рчи.

— Но вдь ты говоришь, что теб не на что будетъ жить, если ты женишься.

— Жить! Ну, проживемъ какъ-нибудь.

Онъ впомнилъ о капуст и домик въ По.

— У насъ будетъ фунтовъ семьсотъ въ годъ, я думаю.

— Не могъ ли бы ты чмъ-нибудь заняться, Франкъ?

— Какъ, зарабатывать деньги? Ну, нтъ, не думаю. Если бы я попробовалъ разбивать камни, я не набилъ бы ихъ достаточно, чтобы окупились молотки.

— Не можешь ли ты написать книгу?

— Это было бы хуже камней. Мн казалось иногда, что я могу написать картину, но если бы и написалъ, все равно, ее никто бы не купилъ. Нтъ, на заработокъ нужно махнуть рукой. Ужъ скоре же я могу скопить что-нибудь, если брошу, напримръ, носить перчатки и привыкну мнять рубашку только три раза въ недлю.

— Это было бы ужасно, Франкъ.

— Это было бы ужасно, но, очевидно, нужно же что-нибудь предпринять. Нужно сдлать усиліе.

Слова эти были произнесены тономъ почти героическимъ. Затмъ дло обсуждалось со всхъ сторонъ, и тетушка Розина сильно поощряла героизмъ Франка. Мысль объ отсрочк свадьбы еще на какіе-нибудь ничтожные пять лтъ была отброшена окончательно, и, разставаясь въ тотъ вечеръ, ршено длать приготовленія къ свадьб въ самомъ непродолжительномъ времени.

— Можетъ быть, я могу капельку помочь вамъ,— чуть слышно прошептала тетушка Розина, когда Франкъ уже выходилъ изъ комнаты.

——

Когда Франкъ Гаустонъ показалъ тетк письмо Аймодлсины, онъ уже отвтилъ на него. Потомъ денька два не особенно терпливо прождалъ отвта, въ которомъ она должна была взять назадъ вс свои слова. Но когда прошло уже четыре или пять дней, а отвта все не было, Франкъ, сильно возбужденный ожиданіемъ, объявилъ тетк, что предприметъ что-нибудь ршительное. Чмъ онъ боле обнаруживалъ пылкости, тмъ боле нравился тетк. Если бы онъ полетлъ къ невст, схватилъ ее и женился тотчасъ, совершенно презрвъ обычный свадебный пирогъ и многочисленныя церемоніи, всегда практиковавшіяся фамиліей Гаустоновъ,— она, пожалуй, способна была бы его простить.

— Не длай ничего очертя голову, Франкъ,— говорила она.

Онъ только плечами пожалъ и объявилъ, уходя, что не позволитъ помыкать собою такому господину, какъ Мэдбэри Досимеръ.

— Господи Ты Боже мой! А вдь это Франкъ! Вонъ онъ, вошелъ въ калитку!

Такъ говорила Аймоджина своячениц, прогуливаясь съ нею по дорог отъ Треготнанскаго дома къ воротамъ. Дамы въ эту минуту были заняты обсужденіемъ Аимоджининыхъ длъ. На письмо Франка, казавшееся Аймоджин самымъ очаровательнымъ посланіемъ, когда-либо начертаннымъ рукою врнаго любовника, не было еще послано никакого отвта. Каждое слово письма дышало страстью и искренностью, даже то его мсто, гд Франкъ употреблялъ нсколько сильныя выраженія по поводу безсердечныхъ совтовъ ея брата. Тмъ не мене она еще ничмъ не отозвалась на всю эту искренность и не взяла назадъ объявленнаго ею ршенія. Мистрессъ Досимеръ находила, что этого совсмъ не слдовало длать, и старалась внушить Аймоджин, что обстоятельства нимало не перемнились съ тхъ поръ, какъ ршено было разстаться. Какъ разъ въ эту минуту она говорила свои мудрыя рчи, и какъ разъ тутъ же обнаружился Франкъ, шедшій отъ воротъ къ нимъ навстрчу.

— Что скажетъ Мэдбэри!

Таково было первое восклицаніе мистрессъ Досимеръ. Но Аймоджина, не давъ себ времени подумать о способахъ предотвращенія опасности, рванулась впередъ, и — мы должны въ этомъ признаться — бросилась въ раскрытыя объятія жениха.

Тутъ вс почувствовали тотчасъ, что ршеніе взято назадъ и колебанія возобновились. Разъ она позволила ему обнять себя,— всякіе доводы становились излишними. Намъ не за чмъ приводить здсь слова, въ которыхъ Франкъ выразилъ свою привязанность, но они были вполн убдительны по мннію обихъ дамъ.

Мэдбэри объявилъ, что не приметъ Гаустона въ качеств жениха сестры, и выразилъ предположеніе, что даже у Гаустона не хватитъ дерзости явиться къ нему. Но Гаустонъ явился, и нужно было что-нибудь съ нимъ сдлать. Оказалось, что онъ пришелъ пшкомъ изъ Пенценса, до котораго было всего дв мили, и оставилъ тамъ свое портъ-манто.

— Я ршилъ ничего не брать съ собою,— сказалъ онъ. Для Мэдбэри было бы легче выкинуть вонъ мои вещи, чмъ меня самого. И если бы пришлось велть извозчику тотчасъ везти ихъ назадъ, это имло бы такой глупый видъ. Онъ дома?

— Тутъ гд-то,— сказала мистрессъ Досимеръ почти съ дрожью.

— Очень онъ бсится на меня?

— Онъ находитъ, что это все лучше кончить.

— Я, какъ видите, нахожу обратное. Я не признаю за нимъ никакого права распоряжаться судьбою Аймоджины.

— И я тоже,— сказала Аймоджина.

— Конечно, онъ можетъ меня выгнать.

— Въ такомъ случа и я уйду съ вами,— сказала Аймоджина.

— Мы на это ршились,— сказалъ Франкъ,— и ему лучше предоставить намъ поступать по своему усмотрнію. Конечно, онъ можетъ надлать намъ много непріятностей, но помшать намъ — не въ его власти.

Тмъ временемъ они дошли до дома, и Франку, конечно, позволили войти. Если бы онъ не вошелъ, то не вошла бы Аймоджина, которая была такъ тронута новыми проявленіями страсти Франка, что ршила слушаться его во всемъ. Его объясненіе слова ‘завлекла’ показалось ей до такой степени удовлетворительнымъ, что она уже нисколько не сердилась на себя за то, что завлекла его, и пришла къ тому заключенію, что обязанность всякой молодой женщины — завлечь молодого человка.

Мистрессъ Досимеръ вскор оставила ихъ однихъ, не по доброт сердечной, а потому, что чувствовала необходимость отыскать своего мужа.

— О Мэдбэри, какъ ты думаешь, кто пріхалъ? Онъ здсь!

— Гаустонъ!

— Да, Франкъ Гаустонъ!

— Въ дом?

— Да, онъ въ дом. Но съ нимъ нтъ никакого багажа. Онъ не разсчитываетъ у насъ остановиться!

— Не все ли это равно? Онъ не останется даже обдать.

— Если мы его прогонимъ, и она вдь уйдетъ вмст съ нимъ! Разъ она это сказала, такъ ужъ сдлаетъ. Ты вдь не можешь удержать ее. Вотъ чмъ это кончится, если она будетъ настаивать на томъ, чтобы хать съ нимъ въ Лондонъ.

— Какой мерзавецъ!

— Нтъ, Мэдбэри, не мерзавецъ. Этого нельзя сказать. Въ немъ есть что-то мужественное, разв не правда?

— Мужество, заключающееся въ томъ, чтобы явиться въ мой домъ, когда я ему это запретилъ?

— Но если онъ въ самомъ дл ее любитъ!

— Вздоръ!

— Какъ бы то ни было, они теперь въ столовой, и нужно что-нибудь сдлать. Я не могла ему сказать, чтобы онъ не входилъ. Да и она бы не вошла безъ него. Имъ хватитъ на прожитокъ. Какъ ты думаешь, не лучше ли теб…

Вернувшись въ домъ, Досимеръ объявилъ, что, по его мннію, вовсе не лучше бы. Но онъ сознавалъ въ душ, что лучше ли оно или хуже, могъ сдлать очень немногое, чтобы этому помшать.

Привтствія, которыми обмнялись мужчины, не отличались любезностью.

— То, что я имю сказать, лучше сказать на двор,— сказалъ Досимеръ.

— Конечно,— согласился Франкъ. Я думаю, мн разршено будетъ вернуться?

— Если онъ не вернется,— сказала Аймоджина, которая, но просьб брата, вышла изъ комнаты, но все еще стояла у отворенной двери,— если онъ не вернется, я уйду къ нему въ Пенценсъ. Едва ли ты ршишься удержать меня силой.

— Кто говорилъ, что онъ не вернется? По-моему, вы двое идіотовъ, но я отлично знаю, что не могу помшать вамъ обвнчаться, если вы оба на это ршились.

Онъ пошелъ въ переднюю, и Франкъ послдовалъ за нимъ.

— Не понимаю, какъ можно быть такимъ легкомысленнымъ,— сказалъ онъ, когда они оба вышли на дорожку.

— Постояннымъ, хотли вы сказать.

— Я хотлъ сказать то, что сказалъ,— легкомысленнымъ. По вашей же иниціатив, вы съ Аймоджиной ршили разойтись.

— Конечно. По моей иниціатив и съ ея согласія. Но мы, вотъ видите ли, передумали.

— И передумаете опять.

— Теперь, по крайней мр, мы довольно тверды въ своихъ намреніяхъ. Вы слышали, что она говорила. Если бы я пріхалъ съ тмъ, чтобы убдить ее измнять свое намреніе, сдлать что-нибудь такое, чего вы не одобряете и она также,— тогда, можетъ быть, вы и достигли бы чего-нибудь поссорившись со мною. Но къ чему это, разъ мы съ нею заодно? Вы знаете, что вамъ не удастся разубдить ее.

— Гд же вы думаете жить?

— Все это я вамъ скажу въ томъ случа, если вы мн позволите послать въ Пенценсъ за своими пожитками. Не могу вступать съ вами въ объясненія, если вы объявляете меня своимъ врагомъ. Вы говорите, что мы оба идіоты.

— Говорю.

— Прекрасно. Въ такомъ случа вамъ лучше примириться съ нашимъ идіотизмомъ. Вы не можете излчить его и не властны помшать намъ его обнаруживать.

Аргументъ былъ убдительный, хотя идіотизмъ и признавался имъ, за пожитками послали, и Франкъ въ тотъ же вечеръ былъ принятъ въ Треготнан какъ нареченный женихъ Аймоджины.

Ему пришлось разсказать свою исторію и сообщить свой новый планъ. Тетка Розина предлагала жить съ ними на общій счетъ. Домикъ въ Гринъ-Стрит маловатъ, конечно, но все-таки тамъ можно будетъ какъ-нибудь размститься, по крайней мр, до тхъ поръ, пока не явится необходимость въ разныхъ кроваткахъ и колыбелькахъ.

— Не могу себ представить, какъ ты будешь выносить житье съ тетушкой Розиной,— сказалъ братъ.

— Что же, скажи на милость, могу я имть противъ житья съ теткой Розиной?— спросила Аймоджина. Мы съ ней всегда были друзьями.

Въ теперешнемъ своемъ настроеніи, она ничего не могла имть ни противъ какого житья ни съ какою старухой, хоть самой противной.

— И мы можемъ еще гд-нибудь нанять котеджъ,— сказалъ Франкъ. Лондонская квартира будетъ на ея счетъ, а котеджъ на нашъ.

— Чмъ же вы будете заниматься, скажите на милость?

— Думалъ и объ этомъ,— сказалъ Франкъ. Я серіозно примусь за живопись, вроятно, буду писать портреты. Не знаю, почему бы у меня это не пошло точно такъ же, какъ и у другихъ!

— Эта ваша головка старой мистрессъ Джонсъ,— сказала Аймоджина — была гораздо лучше множества вещей, которыя каждый годъ выставляютъ въ Академіи.

— Вздоръ!— воскликнулъ Досимеръ.

— Не знаю, почему бы ему не добиться успха, если будетъ работать серіозно,— сказала мистрессъ Досимеръ.

— Вздоръ!

— Почему же вздоръ?— спросилъ Франкъ, задтый за живое. Многіе начинали поздне и имли же успхъ. Если я и не буду ничего зарабатывать, у меня все-таки будетъ, по крайней мр, занятіе.

— А мастерская тоже будетъ помщаться въ Гринъ-Стрит?— спросилъ Досимеръ.

— Я начну пока съ того, что буду копировать разныя вещи въ Національной Галлере,— объяснилъ Гаустонъ, не успвшій приготовиться къ разршенію затруднительнаго вопроса о мастерской въ крошечномъ домик на Гринъ-Стрит.

Разъ дло зашло уже такъ далеко, всякое сопротивленіе замужеству Аймоджины было, очевидно, устранено. Гаустонъ прожилъ дня два въ Треготнан и затмъ вернулся въ Лондона.. Черезъ недлю за нимъ послдовали Досимеры, изъ начал слдующаго іюня женихъ съ невстой, посл всхъ своихъ тревогъ и многихъ колебаній, были обвнчаны, наконецъ, въ церкви св. Георгія, къ великому восхищенію тетушки Розины. Нельзя сказать, однако, чтобы это событіе было столь же восхитительно въ глазахъ всхъ прочихъ друзей жениха, что и увидитъ читатель изъ приведеннаго ниже отчета о двухъ разговорахъ, происшедшихъ вскор посл свадьбы.

— Представь себ, Гаустона-то! Въ конц концовъ взялъ да и женился на этой Аймоджин Досимеръ! Ни гроша за душой у обоихъ!— такъ говорилъ лордъ Джонъ Батльдоръ Тому Шатлькоку за, курильн Гаустонова клуба, говорилъ громко, такъ, чтобы многочисленные знакомые Гаустона могли прибавить собственныя замчанія по этому интересному предмету и выразить состраданіе къ несчастному.

— Въ жизни моей не видывалъ такой дьявольской нелпости,— сказалъ Шатлькокъ. Стоило только руку протянуть за этой барышней Трингль съ двумя стами тысячъ фунтовъ, сестрою жены Трафика, знаете?

— Тутъ было что-то неладно,— замтилъ другой. Веніаминъ Бетсби, тотъ глупый парень, что служилъ когда-то въ двадцатомъ, бжалъ съ нею какъ разъ въ то время, когда все было уже улажено между Гаустономъ и старикомъ Тринглемъ.

— Ничуть,— сказалъ Батльдоръ. Трингль еще до этого поссорился съ Гаустономъ. Бетсби, правда, удралъ съ ней, но родитель заартачился насчетъ денегъ. Тогда барышню привезли назадъ, и свадьбы никакой не было.

Затмъ присутствующіе съ большимъ жаромъ начали обсуждать положеніе Гертруды по отношенію къ возлюбленнымъ и капиталу, но вс они единогласно признали, что Гаустонъ оказался совсмъ дуракомъ, чего никто не ожидалъ отъ него.

— Чертъ его знаетъ! Вздумалъ писать портреты!— сказала, лордъ Джоржъ въ крайнемъ негодованіи.

Въ томъ же дух обсуждался вопросъ и Куинсъ-Гетскими дамами. Гертруда въ это время была помолвлена съ капитаномъ Бетсби, если и не съ одобренія отца, то, по крайней мр, съ согласія и отца и матери, а потому могла говорить о Франк Гаустон и его жен хотя и съ презрніемъ, но безъ горечи.

— Вотъ оно, въ газетахъ: Франкъ Гаустонъ и Аймоджина Досимеръ,— сказала мистрессъ Трафикъ.

— Таки поймала его въ конц концовъ!— воскликнула Гертруда.

— И ловить-то было почти нечего,— возразила мистрессъ Трафикъ,— у нихъ у обоихъ-то едва ли наберется какихъ-нибудь пятьсотъ фунтовъ въ годъ!

— Какъ это такъ вдругъ!— сказала лэди Трингль.

— Вдругъ! Да это у нихъ тянулось ужъ пять лтъ. Конечно, онъ все время старался какъ-нибудь улизнуть. Очень рада, что она, наконецъ, поймала его, подломъ ему!

— Желала бы я знать, гд же они могутъ теперь поселиться!— сказала Августа.

Разговоръ происходилъ въ спальн, которую мистрессъ Трафикъ, сдлавшаяся матерью за мсяцъ передъ тмъ, продолжала занимать въ Куинсъ-Гет.

Такимъ образомъ, при великодушномъ содйствіи тетушки Розины, Франкъ и Аймоджина женились, наконецъ, и лтописецъ позволяетъ себ надяться, что Франкъ увидитъ когда-нибудь собственную картину на стнахъ Академіи и доживетъ до того времени, когда никакой младенецъ не испугаетъ его своимъ появленіемъ.

XVIII.
Томъ Трингль отправляется въ путь.

Свадьба Аймоджины Досимеръ и Франка Гаустона завела насъ почти въ половину лта, но теперь намъ предстоитъ снова вернуться назадъ и продолжать нить нашего разсказа, прерванную въ апрл. Это необходимо, по отношенію къ Тому Тринглю, который, если взглянуть на дло правильно, является настоящимъ героемъ нашей маленькой исторіи. Эйаля, наша несомннная героиня, среди многихъ другихъ молодыхъ двицъ, которыя вс вели себя боле или мене героически, не нашла въ немъ, правда, того ангела, о которомъ мечтала и котораго воплощеніе на земл было необходимо для ея счастія. Но зато онъ самъ оказался способнымъ съ большою опредленностью избрать собственнаго ангела, и хотя попытки увезти этого ангела домой не увнчались успхомъ, тмъ не мене Томъ длалъ ихъ очень усердно, пока оставалась какая-нибудь надежда. Онъ выказалъ тупость, вульгарность и невжество. Палъ до шампанскаго Боливіа и дружбы Фаддля. Простеръ недальновидность до того, чтобы счесть возможнымъ подкупить Эйалю брильянтами для ея личнаго украшенія и плнить боле дешевыми ювелирными издліями на своей собственной особ. Думалъ воспарить очень высоко, вызвавъ соперника на дуэль, и въ пьяномъ задор ударилъ его на улиц. Очень вульгарный и глупый молодой человкъ! Но молодой человкъ, способный на постоянную страсть. Не глупые и не вульгарные молодые люди попадаются, пожалуй, довольно часто, но молодыхъ людей способныхъ на такое постоянство, на такую твердость въ преслдованіи цли, какую выказалъ Томъ, встртишь не каждый день, прогуливаясь по улицамъ столицы. Джонатанъ Стоббсъ былъ также постояненъ, но вопросъ еще — отчаявался ли онъ когда-нибудь дйствительно. Заслуга въ томъ, чтобы отчаиваться и все-таки упорствовать. Когда у человка есть основаніе быть увреннымъ, что онъ очень нравится молодой лэди, онъ всегда можетъ надяться, что она его полюбитъ, если сердце ея уже не принадлежитъ другому. Многія обстоятельства, къ тому же, были въ пользу полковника: его родство съ маркизой Бальдони, дружба съ лэди Альбюри, прелести Стальгама и, наконецъ,— вещь также весьма не маловажная — таланты, доблести Кропочки. Полковникъ, вдобавокъ, не былъ ни глупъ, ни вульгаренъ, ни невжественъ. Все сговорилось противъ Тома Трингля,— все, что могло повліять на Эйалю, тмъ не мене, онъ боролся до послдняго издыханія. А потому прошу читателя смотрть на Тома Трингля какъ на героя происшествій, которыхъ онъ былъ свидтелемъ, и пожелать ему всякихъ благополучій, когда онъ пустится въ свои дальнія странствія.

— Томъ, другъ мой, теб вдь, знаешь ли, придется выхать черезъ четыре дня,— сказалъ ему отецъ.

Въ это время Томъ все еще не далъ положительнаго согласія на свой отъздъ, онъ совсмъ раскисъ, стоналъ, охалъ и безусловно отрицалъ даже всякую необходимость вести себя какъ подобаетъ мужчин.

— Что толку, мать?— говорилъ онъ матери. Ужъ какое тутъ мужество, когда человку хоть утопиться такъ въ ту же пору?

Онъ ужъ всталъ, правда, съ постели и раза два выползалъ изъ дому. Думая, что такимъ путемъ онъ стряхнетъ обуявшую его меланхолію, сестра убдила его пойти въ клубъ. Онъ попытался было, но безуспшно, мысль о встрч со швейцаромъ такъ испугала его, что онъ прошелъ мимо дверей ‘Горцевъ’. Приготовленія къ отъзду, тмъ не мене, продолжалось. Въ пятницу онъ долженъ былъ выхать изъ Лондона въ Ливерпуль, и теперь, во вторникъ вечеромъ, сэръ Томасъ пришелъ къ нему въ комнату съ тмъ, чтобы добиться отъ него окончательнаго согласія. Сэръ Томасъ въ то утро весьма откровенно поговорилъ съ зятемъ, мистеромъ Трафикомъ и, вернувшись домой, съ удовольствіемъ увидлъ, что слова его не пропали даромъ, по крайней мр, что касалось обда. Онъ чувствовалъ къ сыну большую нжность и склоненъ былъ скоре ласкою, чмъ угрозой принудить его къ повиновенію.

— Я никогда не говорилъ, что поду,— отвчалъ Томъ.

— Но вдь ты, знаешь ли, долженъ хать. Все ужъ уложено, и мн надо съ тобой сговориться насчетъ денегъ. Я занялъ для тебя отдльную каюту, и капитан Мэри говоритъ, что путешествіе будетъ отличное. Равноденствіе уже прошло.

— Какое мн дло до равноденствія,— сказалъ Томъ. Ужъ если хать, такъ лучше бы въ дурную погоду.

— Можетъ быть, захватитъ гд-нибудь и дурная погода.

— Если бы пароходъ разбился о какой-нибудь утесъ, вотъ что было бы лучше всего!— замтилъ Томъ.

— Ну, это пустяки. Кунардовскіе пароходы никогда не разбиваются ни о какіе утесы. Проведешь денька три въ мор, и сдлается у тебя аппетитъ какъ у охотника, вотъ помяни мое слово. Ну, Томъ, а теперь насчетъ денегъ.

— Мн все равно до денегъ,— скакалъ Томъ.

— Все равно? Ну, въ такомъ случа ты, значитъ, вовсе не похожъ на всхъ, кого мн приходилось до сихъ поръ встрчать. Думаю, что лучше сдлать переводы на Нью-оркъ, Санъ-Франциско, окогаму, Пекинъ и Калькутту.

— Я долженъ хать въ Пекинъ?— спросилъ Томъ съ еще пущей меланхоліей.

— Ну да, я думаю, да. Теб лучше посмотрть, что длаютъ разныя фирмы въ Кита. А изъ Калькутты можешь прохать дальше, къ сверу. Къ тому времени, я думаю, мы уже захватимъ Кабулъ. Съ такимъ правительствомъ, какъ у насъ теперь, русскіе, благодаря Бога, будутъ, наврное, почти совсмъ изгнаны изъ Азіи на будущій годъ въ это время {Это было паписано въ 1878 г.}.

— Такъ я прозжу больше года?

— Будь я на твоемъ мст,— сказалъ отецъ, съ радостью хватаясь за намекъ на согласіе, подразумвавшійся въ вопрос,— будь я на твоемъ мст, Томъ, я бы ужь заодно все это продлалъ на чистоту. Если бы въ молодости мн удалось видть такъ много, я бы лучше теперь умлъ вести дла.

— Мн это все едино,— сказалъ Томъ. Хоть десять лтъ, если вамъ угодно. Хоть двадцать! Я никогда не захочу вернуться. Куда же мн хать изъ Кабула?

— Да я вдь не говорилъ опредленно, чтобы ты халъ въ Кабулъ. Ты, конечно, будешь писать домой и сообщишь мн съ дороги, что самъ ршишь. Мсяца два-три, вроятно, пробудешь въ Соединенныхъ Штатахъ.

— А поду я на Ніагару?— спросилъ Томъ.

— Конечно, подешь, если хочешь. Ніагарскій водопадъ, говорятъ, это что-то удивительное!

— Коли человкъ думаетъ утопиться,— сказалъ Томъ,— какъ разъ самое подходящее для него мсто.

— О, Томъ,— воскликнулъ отецъ,— зачмъ ты говоришь мн такія вещи, когда я стараюсь изъ всхъ силъ помочь теб?

— Вы не можете мн помочь,— сказалъ Томъ.

— Теб помогутъ обстоятельства. Поможетъ время. Поможетъ дло. Поможетъ сознаніе собственнаго достоинства, когда ты очутишься среди людей, которые ничего не будутъ знать о твоихъ несчастіяхъ. Теперь ты даешь волю своему горю, потому что окружающіе знаютъ о твоей неудач. Все это измнится, когда ты очутишься среди чужихъ. Теб бы не слдовало говорить отцу, что ты хочешь утопиться!

— Да, это я напрасно. Знаю, что напрасно,— сказалъ Томъ смиренно. Постараюсь этого не длать, но, пожалуй, мн лучше туда не здить. А сколько времени надо мн пробыть въ окогам? Вотъ, пожалуй, лучше все это написать мн на бумажк.

Тутъ сэръ Томасъ попытался объяснить ему, что все, что онъ теперь говорилъ, имло значеніе только совтовъ, что Томъ могъ, въ сущности, хать всюду, куда бы ему ни вздумалось, и везд оставаться, сколько заблагоразсудится, могъ совершенно свободно располагать собою и тратить количество денегъ, ограниченное лишь весьма неопредленнымъ и смутнымъ предломъ. Ни одному юнош, наврное, никогда не случалось собираться въ путь при боле заманчивыхъ обстоятельствахъ! Но Тома ничмъ не удалось прельстить, и онъ не выразилъ ни малйшаго удовольствія.

Сэръ Томасъ, однако, добился одного: прежде чмъ онъ вышелъ изъ Томовой комнаты, поздка была ршена окончательно, Томъ долженъ былъ выхать въ пятницу съ утреннимъ поздомъ въ Ливерпуль.

— Вотъ что я теб скажу,— сказалъ сэръ Томасъ,— поду-ка я съ тобою, провожу тебя на пароходъ и представлю капитану Мэри. Очень радъ буду случаю прокатиться въ Ливерпуль.

Такъ ршился вопросъ объ отъзд Тома.

Въ среду и четвергъ Томъ, повидимому, нсколько интересовался своими чемоданами и портъ-манто и самъ началъ заботиться о средствахъ облегчить тягости путешествія, средствахъ обыкновенно столь дорогихъ сердцамъ юношей. Заинтересовался мховою курткой, благоустроеннымъ ящикомъ съ письменными принадлежностями и очень изящнымъ кожанымъ футляромъ, предназначеннымъ для вмщенія двухъ бутылокъ водки. Согласился, чтобы ему сообщили о количеств его рубашекъ, и даже самъ сказалъ, что можетъ понадобиться еще пара тонкихъ сапоговъ!

Когда ужъ дло дошло до этого, во всемъ Куинсъ-Гет не нашлось бы ни одного женскаго сердца отъ лэди Трингль и до судомойки включительно, которое не затрепетало отъ радости при такихъ признакахъ выздоровленія. Но ни лэди Трингль, ни судомойка, и ни одна изъ женщинъ въ промежуточной между ними стадіи не знала, чмъ занялся Томъ, выйдя изъ дома въ четвергъ посл завтрака. Онъ прошелъ черезъ паркъ, пришелъ въ Кингсбюри-Крессентъ и оставилъ тамъ записку на имя тетки. Записка была слдующая:

‘Узжаю завтра посл полудня — самъ хорошенько не знаю куда. Можетъ быть, на нсколько лтъ, можетъ быть, навки. Желалъ бы передъ отъздомъ поговорить съ Эйалей. Согласится ли она повидаться со мною, если я приду завтра ровно въ двнадцать? Зайду за отвтомъ черезъ полъ-часа.

T. Т. младшій.’

‘Конечно, мн извстно, что Эйаля выходитъ замужъ за полковника Джонатана Стоббса.’

Черезъ полъ-часа онъ вернулся и получилъ отвтъ:

‘Эйаля очень рада будетъ возможности проститься съ тобою завтра утромъ.’

Изъ этого мы видимъ, что Эйаля уже вернулась изъ Стальгама въ Кингсбюри-Крессентъ. Она вернулась съ радостью въ сердц, торжествуя по поводу ангела, весь міръ свтло и счастливо улыбался ей въ будущемъ, и ей хотлось отработать себ вс пальцы за чинкой домашняго блья, чтобы какъ-нибудь, чмъ-нибудь отплатить кому-нибудь за всю радость, которую давала ей жизнь. Когда ей сказали, что Томъ хочетъ повидаться съ ней въ послдній разъ,— по крайней мр, въ послдній разъ до ея свадьбы, она согласилась тотчасъ.

— По-моему, теб надо съ нимъ повидаться, разъ онъ проситъ,— сказала тетка.

— Бдный Томъ! Конечно, я съ нимъ повидаюсь.

Итакъ, написана была записка, которую черезъ полъ-часа получилъ у дверей Томъ.

Въ половин двнадцатаго онъ выбрался изъ дома, стараясь увернуться отъ матери и сестеръ, которымъ хотлось посвятить вс остававшіяся минуты его удовольствію и удобству. Долженъ, къ сожалнію, признаться, что онъ надлъ вс свои драгоцнности, это не могло принести никакой пользы, что онъ и понялъ, наконецъ, но все-таки ему казалось, что съ драгоцнностями онъ понравится ей больше, чмъ безъ нихъ. Стоббсъ не носилъ никакихъ украшеній, ни даже кольца, и Эйаля, когда въ комнату вошелъ кузенъ, совершенно убдилась въ томъ, что на ангелахъ мужского пола никогда не бываетъ ровно никакихъ ювелирныхъ издлій. Она была одна въ гостиной, куда должна была придти мистрессъ Дозетъ, чтобы проститься съ племянникомъ, по истеченіи десяти минутъ, назначенныхъ на прощаніе боле частнаго характера.

— Эйаля!— сказалъ Томъ.

— Такъ ты узжаешь Томъ и узжаешь въ очень дальнее путешествіе!

— Да, Эйаля, въ очень дальнее путешествіе, въ Пекинъ и Кабулъ, если доживу до того, чтобы добраться до этихъ мстъ.

— Надюсь, доживешь, Томъ.

— Спасибо, Эйаля, спасибо. Доживу, вроятно. Говорятъ, у меня это пройдетъ. Теперь мн что-то не кажется, чтобы оно проходило.

— Можетъ быть, ты встртишь въ Пекин какую- нибудь прелестную двушку.

— Красота уже никогда больше не будетъ имть на меня никакого вліянія, Эйаля. Богъ съ ней, съ красотой. Подумай только, чего я натерплся изъ-за красоты! Я былъ ея жертвой съ первой минуты твоего появленія въ Гленбоджи. Она сгубила, сгубила меня!

— Ты, наврное, вернешься совсмъ здоровымъ,— сказала Эйаля, не зная хорошенько, какъ отвтить на послднее заявленіе.

— Можетъ быть. Если мн удастся превратить свое сердце въ камень, тогда все у меня пройдетъ, наврное. Не знаю, почему я такъ все это чувствую. Другіе не такъ.

— А теперь, я думаю, намъ нужно проститься.

— О да. Прощай. Мн хотлось сказать теб два слова, если ты не торопишься. Конечно, ты теперь за него выйдешь.

— Надюсь,— сказала Эйаля.

— Я въ этомъ увренъ. Само собою разумется, я ненавижу его.

— О, Томъ, не говори этого.

— Такова природа человческая! Могу и солгать, если хочешь. Для тебя готовъ на все. Но вотъ что ты можешь ему передать: я очень жалю, что ударилъ его.

— Онъ это знаетъ, Томъ. Онъ мн это говорилъ.

— Онъ поступилъ со мною очень хорошо, очень хорошо, какъ и всегда поступаетъ со всми.

— Вотъ это хорошо съ твоей стороны, Томъ. Я очень тебя люблю за то, что ты это сказалъ.

— Да вдь я ненавижу его!

— Нтъ!

— Злые духи всегда ненавидятъ добрыхъ, я чувствую, что во мн сидитъ злой духъ. Изъ-за этого-то ты и не могла полюбить меня. Онъ добрый, и ты его любишь.

— Да, люблю,— сказала Эйаля.

— А теперь перемнимъ разговоръ. Эйаля, я принесъ теб маленькій подарокъ, и ты должна принять его.

— Ахъ, нтъ!— сказала Эйаля, подумавъ о брильянтовомъ ожерельи.

— Это пустякъ, я надюсь, ты примешь.

Томъ вынулъ изъ кармана маленькую брошку, которую выбралъ для этого изъ собственнаго запаса драгоцнностей.

— Ты вдь, знаешь ли, моя двоюродная сестра.

— Да, двоюродная сестра,— сказала Эйаля, принимая брошку, но принимая нехотя.

— Онъ, должно быть, ужасно важничаетъ, если будетъ противиться такому пустяку.

— Онъ вовсе не важничаетъ и ни капельки не будетъ противиться. Въ этомъ я уврена, Томъ. Такъ я возьму ее и буду носить иногда, въ память о томъ, что мы разстаемся друзьями, разстаемся такъ, какъ нужно разставаться двоюродному брату съ двоюродной сестрой.

— Да, друзьями, сказалъ Томъ.

Даже это слово звучало ему мягче, чмъ двоюродные братья и сестры.

Онъ взялъ ее за руку и пытливо заглянулъ ей въ лицо, думая о томъ, что можетъ произойти, если онъ въ послдній и первый разъ поцлуетъ ее. Коли бы онъ сдлалъ это, я думаю, она не стала бы сопротивляться и поцлуй сошелъ бы благополучно подъ прикрытіемъ родства. Конечно, ей было бы очень непріятно, но Томъ узжалъ такъ далеко и такъ надолго! Въ эту минуту однако въ комнату вошла мистрессъ Дозетъ, и Эйаля была спасена.

— Прощай, сказалъ онъ,— прощай!

И не взявъ даже руки, которую протянула ему тетка, выбжалъ изъ комнаты, изъ дома, назадъ черезъ Кенсингтонскіе сады, домой въ Куинсъ-Гетъ.

Въ Куинсъ-Гет въ тотъ день обдали рано, въ три часа, и сэра Томаса за обдомъ не было, такъ какъ онъ долженъ былъ прохать на вокзалъ прямо изъ Сити. За столомъ въ этотъ послдній разъ оказались такимъ образомъ только мать, дв сестры и самъ отъзжающій.

— О, Томъ,— сказала лэди Трингль, какъ только лакей вышелъ изъ комнаты,— я такъ надюсь, что ты поправишься!

— Конечно, поправится, сказала Августа.

— Почему бы ему не поправиться? спросила Гертруда. Тутъ главное, какъ себя настроишь. Стоитъ ему ршиться больше не думать о ней, и все какъ рукой сниметъ.

— Найдется двадцать другихъ, гораздо лучше Эйали, которыя согласятся хоть завтра же за него выдти,— сказала мать.

— И очень будутъ рады, что поймали его,— прибавила Гертруда. Онъ вдь не то, что нкоторые другіе, которымъ не на что прилично содержать жену.

— Что до Эйали, сказала Августа,— она не заслуживала такого счастія. У этого полковника Стоббса, говорятъ, не на что будетъ завести ей хоть какую-нибудь карету. Ну, да Эйаля, впрочемъ, и не привыкла къ каретами,.

— О Томъ, не хмурься,— сказала мать,— скажи, что постараешься быть счастливымъ.

— Въ Нью-орк онъ живо обойдется,— замтила Гертруда. Нигд въ мір, говорятъ, барышни не берутъ на себя такъ много и не доставляютъ молодымъ людямъ такого раздолья.

— Онъ сейчасъ найдетъ тамъ кого-нибудь гораздо интересне Эйали,— сказала Августа,— и гораздо красиве.

— Надюсь, найдетъ кого-нибудь, кто бы любилъ его,— прибавила мать.

Томъ молча выслушивалъ вс эти утшительныя рчи, повертываясь лицомъ то къ той, то къ другой изъ говорившихъ. Он продолжали все въ томъ же род, общая въ будущемъ всякія благополучія, увряя, что онъ выигралъ тмъ, что потерялъ, какъ вдругъ Томъ рзко обернулся противъ сестеръ и весьма сильно выразилъ свои чувства.

— По-моему,— сказалъ онъ,— никто изъ васъ ничего въ этомъ не смыслить.

— Ничего не смыслитъ въ чемъ?— спросила Августа, которая, въ качеств дамы, бывшей уже замужемъ почти цлый годъ и готовившейся въ скоромъ времени сдлаться матерью, была уврена, что смыслитъ въ этомъ очень многое.

— Почемубы намъ не смыслить точно такъ же, какъ теб?— спросила Гертруда, также имвшая нкоторую опытность.

— По-моему, вы тутъ ровно ничего не понимаете, вотъ и все,— сказалъ Томъ.

— А вотъ и кэбъ. Прощай, матушка! Прощай, Августа. Надюсь, съ тобою все обойдется благополучно.

‘Все’ относилось къ младенцу.

— Прощай, Гертруда. Надюсь, и съ тобой все кончится благополучно.

А на этотъ разъ — къ двумъ возлюбленнымъ Гертруды.

Томъ вышелъ и, садясь въ кэбъ, ршилъ, что никто изъ нихъ никогда не понималъ и никогда не пойметъ того рода страданія, которое почти погубило его самого.

— Честное слово, Томъ,— сказалъ отецъ, прогуливаясь съ нимъ по пароходу,— я бы не прочь самъ прохаться съ тобой въ Нью-оркъ, какъ все это благоустроено!

— Да,— сказалъ Томъ,— очень хорошо.

— Теб будетъ превесело! У этой мистрессъ Томсонъ дв такія хорошенькія дочки — просто мое почтенье!

Томъ покачалъ головой.

— И ты любишь курить. Ты видлъ курильную комнату? На этихъ пароходахъ завели теперь ршительно все. Честное слово, я завидую твоему путешествію.

— Оно не хуже чего другого, пожалуй,— сказалъ Томъ. Можетъ быть, даже лучше, чмъ оставаться въ Лондон.

Тутъ отецъ, все время говорившій громко, шепнулъ ему на ухо:

— Встряхнись, Томъ, встряхнись, справься съ собою.

— Стараюсь,— сказалъ Томъ.

— Любовь — вещь очень хорошая, Томъ, когда человкъ находитъ въ ней радость, и тепло, и защиту отъ эгоизма и очерствнія сердца. Но когда она отнимаетъ у него мужество, длаетъ его негоднымъ для работы и заставляетъ безъ толку жаловаться на судьбу,— въ ней нтъ ничего хорошаго. Тогда она не лучше пьянства. Разв ты не понимаешь, что я длаю для тебя все, что могу, всячески стараюсь поставить тебя на ноги?

— Вроятно.

— Такъ встряхнись же, говорю я теб. Ты можешь, если постараешься изо всхъ силъ. Ну, Богъ съ тобою, мой мальчикъ.

Сэръ Томасъ слъ въ лодку и предоставилъ сыну продолжать путешествіе и излчиваться перемной обстановки.

Я не сомнваюсь, что Томъ излчился,— если и не ране, чмъ дохалъ до Нью-орка, то во всякомъ случа ране, чмъ покинулъ этотъ интересный городъ,— и, прибывъ на Ніагару,— что было свершено имъ въ обществ мистрессъ Томсонъ и ея двухъ прелестныхъ дочекъ,— не имла, ни малйшаго намренія броситься въ водопадъ. Мы не можемъ слдовать за нимъ въ его длинномъ путешествіи въ Японію, Китай и оттуда въ Калькутту и Бомбей. Въ Кабулъ онъ, кажется, не похалъ, такъ какъ министерство въ Англіи, къ несчастію перемнилось къ тому времени и русскіе не были еще изгнаны изъ Азіи, но нисколько не сомнваюсь, что онъ пріобрлъ очень много весьма полезныхъ свдній по части торговли, обзаведется со временемъ доброю женою и многочисленнымъ семействомъ и сдлается, въ конц концовъ, главнымъ партнеромъ великаго дома ‘Траверса и Тризона’.

Такъ какъ у насъ съ вами, читатель, сердца добрыя, то пожелаемъ ему всякаго благополучія.

XIX.
Какъ онъ любилъ ее.

Мы видли, какимъ образомъ мистеръ Трафикъ былъ окончательно изгнанъ изъ дома тестя, или, лучше сказать, не совсмъ окончательно: отыскивая себ пристанище, онъ еще два-три раза ночевалъ въ Куинсъ-Гет, посл того какъ мы разстались съ нимъ въ послдній разъ. Но ему удалось при этомъ ни разу не встртиться съ сэромъ Томасомъ, и сэръ Томасъ длалъ видъ, что вритъ въ его отсутствіе, но, наконецъ, послдняя пара старыхъ сапоговъ мистера Трафика была, дйствительно вывезена изъ дома въ Куинсъ-Гет. Жена мистера Трафика, однако, осталась, поджидая великаго событія, въ роскошной обстановк родительскаго дома, такъ какъ мистеръ Трафикъ вполн справедливо предположилъ, что отецъ не пожелаетъ подвергнуть дочь суровостямъ непогоды въ ея деликатномъ положеніи.

Но эта весьма естественная заботливость отца и дда о нуждахъ родной дочери и внука нимало не смягчила гнва, возбужденнаго въ груди члена Парламента его собственнымъ изгнаніемъ. Причиной гнва былъ, по его словамъ, не столько фактъ изгнанія, сколько грубость сопровождавшихъ его выраженій.

— Ршено было, въ сущности, чтобы я прожилъ тамъ до родовъ жены,— говорилъ онъ пріятелю въ Палат,— но я не могъ вынести такахъ выраженій.

Нужно признаться, что выраженія и въ самомъ дл были невыносимыя.

Итакъ, когда, въ день Томова отъзда, капитанъ Бетсби пришелъ въ Палату, чтобы повидаться со своимъ совтчикомъ, мистеръ Трафикъ былъ преисполненъ боле гнва, нежели совтовъ.

— О да,— говорилъ членъ, прохаживаясь съ Бетсби взадъ и впередъ по одному изъ коридоровъ,— я говорилъ съ нимъ и высказалъ ему всю правду напрямикъ. Разъ я что общаю, такъ ужъ всегда исполню. Что до Трингля, я знаю его какъ свои пять пальцевъ. Если бояться его — ничего не выйдетъ. Это подленькая натура.

— Что же онъ сказалъ?

— Не понравилось! Но правд сказать… Я вдь считаю, знаете ли, что могу говорить съ вами вполн откровенно.

— О, конечно,— сказалъ Бетсби.

— Онъ находитъ, что меньшую дочь слдовало бы пристроить не хуже старшей.

На это капитанъ Бетсби вытаращилъ глаза, но не сказалъ ничего. Обладая хорошимъ состояніемъ, онъ придавалъ ему большое значеніе, но, не будучи ни младшимъ сыномъ лорда, ни членомъ Парламента, считалъ эти высокія отличія вещью второстепенной. Въ настоящую минуту, впрочемъ, ему не хотлось разбирать этого вопроса.

— Онъ гордится своимъ родствомъ съ нашей фамиліей и приписываетъ, мсту въ Парламент, пожалуй, даже боле значенія, чмъ слдуетъ.

— Да я бы и самъ могъ туда пробраться, если бы захотлъ,— сказалъ Бетсби.

— Очень можетъ быть. Теперь это трудне, чмъ когда-либо. Связи, конечно, очень помогаютъ. Я былъ имъ обязанъ очень многимъ, прежде чмъ самъ сталъ извстенъ.

— Да что же сказалъ сэръ Томасъ-то?

— Н-ну, онъ, скажу вамъ, былъ изъ рукъ вонъ непріятенъ. Меня-то ругать, конечно, не посмлъ, но насчетъ васъ не стснялся. Само собою разумется, онъ взбшенъ побгомъ. Мы вс были поражены. Августа очень огорчилась. Въ ея болзненномъ состояніи, оно могло отозваться очень дурно.

— Теперь ужъ этого не вернешь.

— Нтъ, не вернешь теперь. Все-таки чувствуешь какъ-то, что нельзя обращаться за деньгами точно такъ же, какъ если бы все произошло иначе. Когда я задумалъ жениться, я прямо назначилъ сумму, которую считалъ себя въ прав требовать, и получилъ ее. Онъ очень хорошо зналъ, что я не возьму ни шиллинга меньше. Но теперь ему отлично извстно, что вы должны жениться на этой двушк, съ деньгами ли или безъ денегъ, и это совершенно мняетъ все дло.

— Да я ничуть не долженъ жениться на этой двиц.

— Неужели? А мн сдается, что должны, дружище. Когда джентльменъ увозитъ молодую лэди, принято обыкновенно думать, что онъ намренъ жениться на ней.

— Только не въ томъ случа, если отецъ ее поймаетъ и привезетъ домой.

— И когда джентльменъ посл этого является въ домъ и повторяетъ предложеніе въ присутствіи матери молодой лэди.

Въ данномъ случа мистеръ Трафикъ пользовался незаконными преимуществами, которыя доставили ему сообщенія жены.

— Конечно, вы должны на ней жениться. Сэръ Томасъ это знаетъ, а разъ онъ это знаетъ, къ чему ему торопиться съ деньгами? Я не позволялъ себ сказать ни одного слова, которое можно было оборотить противъ меня, пока вопросъ о деньгахъ не былъ ршенъ окончательно.

— Такъ что жъ онъ сказалъ-то?

Бетсби ужасно надоли, наконецъ, разсказы совтчика о собственной осторожности и успх, и онъ задалъ вопросъ сердитымъ тономъ.

— Онъ говоритъ, что совершенно отказывается разсуждать о деньгахъ до тхъ поръ, пока вы не обвнчаетесь Конечно, онъ настаиваетъ на своихъ правахъ. Да почему бы ему и не настаивать на нихъ? Какъ онъ ни грубъ, но не скареденъ, надо отдать ему справедливость. Онъ не скареденъ. Деньги готовы, а двушка это вдь родная его дочь. Вамъ придется подождать, пока онъ не надумается, вотъ и все.

— А сначала не получишь ни шиша?

— Да, пожалуй, что такъ. Что за бда, Бетсби? Вы постоянно толкуете о своемъ состояніи.

— И не думаю, ужъ гораздо меньше, чмъ вы о своемъ мст въ Парламент, которое, къ тому же, вы, говорятъ, наврное потеряете при слдующихъ выборахъ.

Засимъ, конечно, послдовала ссора. Мистеръ Трафикъ унесъ назадъ въ Палату свое оскорбленное достоинство, почти сомнваясь въ томъ, не обязанъ ли притянуть капитана Бетсби къ суду за оскорбленіе должностного лица въ присутственномъ мст, а капитанъ Бетсби удалился въ сильномъ негодованіи.

Фактъ тмъ не мене оставался фактомъ: онъ вторично связалъ свою судьбу съ судьбою молодой лэди, бжалъ съ нею, намреваясь на ней жениться, и затмъ — по своимъ воззрніямъ на подобныя дла — былъ освобожденъ отъ отвтственности появленіемъ отца молодой лэди и ея возвращеніемъ на мсто жительства. Молодую лэди у него отняли,— слдовательно, имвшемуся въ виду браку воспрепятствовали законныя власти. Вызжая въ Брюссель, капитанъ былъ свободенъ, и если бы былъ уменъ, то остался бы или тамъ, или въ какомъ-нибудь другомъ пункт, столь же отдаленномъ отъ прелестей владычицы своего сердца. Тогда можно было бы издали обратиться съ просьбою о деньгахъ, и фактъ побга, пожалуй, даже послужилъ бы ему на пользу. Но капитанъ вернулся и имлъ глупость поддаться убжденіямъ и показаться въ Куинсъ-Гет. Онъ послушалъ совта Трафика, а теперь Трафикъ просто-на-просго его бросилъ, да еще поссорился съ нимъ. Капитанъ общалъ, къ тому же, въ присутствія матери и сестры молодой лэди, жениться на ней — съ деньгами ли, или безъ денегъ. Все это онъ чувствовалъ и очень сердился на себя, хотя и старался утшить себя мыслью, что деньги сэра Томаса — деньги врныя, и самъ сэръ Томасъ человкъ щедрый. При настоящемъ положеніи длъ, ему казалось лучше воздержаться отъ всякихъ поступковъ и ждать, что сдлаютъ для него обстоятельства.

А обстоятельства начали дйствовать очень быстро. Когда онъ вернулся на свою квартиру, разставшись съ мистеромъ Трафикомъ, тамъ уже ожидала его записка изъ Куинсъ-Гета:

‘Милый Бенъ, мамаша проситъ тебя придти завтра завтракать. Папаша ухалъ съ бднымъ Томомъ въ Ливерпуль и не вернется до обда.— Г.’

Онъ не пошелъ завтракать, сославшись на дла. Но преслдованіе продолжалось въ такой мр, что онъ убдился въ безнадежности всякаго сопротивленія, оставалось одно — пуститься въ такое же дальнее странствованіе, какое предпринялъ его будущій шуринъ. ‘Приходи завтра въ три часа въ Кенсинітонскіе Сады.’ Это было написано въ субботу, по полученіи его записки. Что толку продолжать безплодную борьбу? Онъ былъ въ ихъ рукахъ, и чмъ любезне сдаться, тмъ боле можно надяться, что отецъ выкажетъ свою щедрость въ непродолнеительномъ времени. Итакъ, онъ встртился съ возлюбленной у ступенекъ Альбертова памятника, куда она отважилась пройти совсмъ одна всю дорогу отъ родительскаго дома.

— Бенъ,— сказала она, поздоровавшись съ нимъ,— почему ты къ намъ не пришелъ въ домъ?

— Я думалъ, теб такъ будетъ пріятне?

— Почему жъ это можетъ быть мн пріятне? Конечно, мамаша знаетъ, что я пошла. Августа пришла бы со мною, чтобы проводить меня, да только ей нельзя теперь выходить.

Тутъ онъ заговорилъ о памятник, сталъ восторгаться принцевой спиною, побранилъ восточный втеръ, замтилъ, что на нкоторыхъ деревьяхъ уже начали распускаться почки и что на широкой дорожк вокругъ пруда, вроятно, суше, чмъ на узенькихъ тропинкахъ. Все это было неинтересно, что чувствовала и Гертуда, но она вдь нисколько и не ожидала, чтобы онъ былъ интересенъ, и сознавала, что интересъ должна была доставить сама.

— Бенъ,— сказала она,— я была такъ счастлива, когда ты это сказалъ тогда мамаш.

— Что я сказалъ?

— Да какъ же!.. Вотъ что папаша далъ свое согласіе и что помолвка наша будетъ продолжаться все такъ же, какъ если бы…

— Какъ если бы что?

— Какъ если бы мы нашли священника въ Остенде.

— Если бы мы нашли священника, мы были бы уже обвнчаны,— замтилъ Бетсби.

— Вотъ именно. А теперь мы ужъ почти-что все равно что обвнчаны. Не такъ ли?

— Да пожалуй что.

— Не лучше ли теб пойти опять къ папаш и все это кончить?

— Онъ ведетъ себя такъ непріятно.

— Да это только потому, что ему хочется наказать насъ за то, что мы убгали. Это было, должно быть, не хорошо. Но я никогда не буду объ этомъ жалть, потому что это доказало мн, какъ ужасно ты меня любишь. Разв и теб это не доказало, что я ужасно, ужасно тебя люблю, если ужъ не побоялась такъ довриться теб наедин?

— О да, конечно.

— Папаша вдь тебя не укуситъ, самъ знаешь. Ступай къ нему и скажи, что надешься быть принятымъ въ дом какъ мой… ну, однимъ словомъ, какъ мой будущій мужъ.

— И больше ничего не говорить?

— То-есть ты думаешь насчетъ дня?

— Я думаю насчетъ денегъ.

— Я бы, пожалуй, не стала. Онъ очень щедръ, но не любитъ, когда его просятъ. Когда Августа сдлалась невстой, онъ все это устроилъ самъ, уже посл помолвки.

— Но вдь Трафикъ условился насчетъ суммы?— спросилъ капитанъ съ нкоторымъ удивленіемъ, вспоминая, что говорилъ ему Трафикъ о приданомъ Августы.

— И не думалъ. Септимусъ такъ-таки и не зналъ до самой помолвки. Онъ и безъ того былъ ужасно радъ папашиному согласію. Ты, знаешь ли, не очень-то врь тому, что разсказываетъ Септимусъ, но одно скажу теб наврное — ты вполн можешь положиться на папашину щедрость.

Посл этого, еще не доведя Гертруду до дверей въ Куинсъ-Гет, капитанъ уже общалъ ей сходить еще разъ въ Ломбардъ-Стритъ, съ тмъ чтобы ходатайствовать о разршеніи сэра Томаса на бракъ — съ деньгами ли или безъ денегъ.

— Опять здравствуйте. Какъ поживаете?— спросилъ сэръ Томасъ, когда капитана въ третій разъ провели въ маленькую пріемную. Не прокатились ли еще за границу, съ тхъ поръ какъ мы съ вами видлись?

Сэръ Томасъ былъ въ дух. Томъ ухалъ, мистеръ Трафикъ положительно переселился, а милліоны улаживались какъ нельзя пріятне.

— Нтъ, сэръ Томасъ, я не былъ съ тхъ поръ за границей. Я не имю привычки безпрестанно здить за границу.

— А чмъ же могу я служить вамъ на этотъ разъ?

— Я собственно насчетъ вашей дочери. Прошу васъ позволить намъ считаться женихомъ и невстой.

— Я уже ране объяснялъ вамъ, что если вы и Гертруда хотите жениться — я не буду вамъ препятствовать.

— Благодарю васъ, сэръ.

— Ужъ не знаю, есть ли у васъ основаніе очень-то благодарить меня. Если бы она не поступила какъ дура и не бжала съ вами, я бы предпочелъ подождать появленія какого-нибудь боле разумнаго кандидата на ея руку. Вы пороху не выдумаете, это ужъ наврное.

— Я отлично служилъ въ арміи, сэръ.

— Жаль, что вы въ ней не остались, можетъ быть, тогда вы и не похали бы въ Остенде съ моей дочерью. Ну, какъ бы то ни было, она ваша. Могла бы устроиться и получше, ну да это ужъ сама виновата. Что посяла, то и пожнетъ.

— Если мы женимся, я надюсь, сэръ Томасъ, что вы перестанете постоянно бранить меня.

— Это судя потому, какъ вы будете себя вести. Не могли же вы въ самомъ дл думать, что я спущу вамъ такую дурацкую штуку, не сказавъ о ней ни слова! Если женитесь на моей дочери и будете вести себя съ нею хорошо, тогда я…

Онъ остановился.

— Тогда вы что, сэръ Томасъ?

— Тогда я буду избгать разговора о поздк въ Остенде.

— А какъ же насчетъ денегъ-то, сэръ Томасъ?

— Мн кажется, вы должны довольствоваться тмъ, что я общалъ вамъ. Вы не въ такомъ положеніи, капитанъ Бетсби, чтобы спрашивать меня о деньгахъ, и она не въ такомъ. Вы женитесь на ней, не получивъ ни одного шиллинга, или не женитесь вовсе! Что вы предпочитаете? Я долженъ положить всему этому конецъ и но позволю вамъ торчать въ моемъ дом, пока не узнаю къ чему это. Помолвлены вы съ нею или нтъ?

— Полагаю, что да,— сказалъ Бетсби зловщимъ тономъ.

— Полагаете!.. Этого мало.

— Да,— сказалъ капитанъ храбро.

— Прекрасно. Въ такомъ случа, Остенде съ этой минуты совершенно перестанетъ для насъ существовать, какъ будто такого порта даже и нтъ нигд въ цлой Европ. Я никогда больше не буду упоминать объ этомъ мст, разв въ томъ случа, если вы слишкомъ надолго ко мн прідете и мн захочется отъ васъ отдлаться. А теперь лучше ступайте къ лэди Трингль, переговорите съ нею о дн и всемъ прочемъ и скажите, что придете обдать завтра или послзавтра, или когда вамъ будетъ угодно. Приходите обдать сколько хотите, только не застревайте у меня съ женою безъ приглашенія.

Всего капитанъ Бетсби не понялъ, но, уходя изъ Ломбардъ-Стрита, ршилъ, что никогда въ жизни не видывалъ такого страннаго человка, какъ его будущій тесть, сэръ Томасъ Трингль.

— Этотъ получше Трафика,— сказалъ себ сэръ Томасъ, оставшись одинъ,— и разъ ужъ онъ доврился мн, я его не обижу.

Капитанъ безъ всякихъ колебаній пошелъ въ Куинсъ-Гетъ. Такъ какъ ему предстояло жениться, то лучше было извлечь какія-нинаесть удовольствія изъ счастливаго состоянія взаимной любви.

— Дорогой мой, милый Веніаминъ, я такъ счастлива!— говорила лэди Трингль, утопая въ слезахъ и обнимая будущаго зятя. Вы будете всегда такъ дороги мн!

Она была вполн искренна. Мистеръ Трафикъ не былъ ей дорогъ. Сначала она увлекалась положеніемъ и знатностью мистера Трафика, но въ послднее время мистеръ Трафикъ сильно надолъ также и ей. Августа, правда, позволяла себ слишкомъ много, а мистеръ Трафикъ намозолилъ глаза своимъ долгимъ присутствіемъ. Капитанъ Бетсби былъ гораздо мягче и пріятне въ качеств зятя. Даже поздка въ Остенде оказала хорошее дйствіе, такъ какъ слдствіемъ ея явилось нкоторое смиреніе.

— Дорогой Веніаминъ,— сказала Августа,— мы всегда будемъ очень рады принять васъ въ своемъ дом, какъ брата. Мистеръ Трафикъ очень васъ уважаетъ и съ самаго начала говорилъ, что, если вы посл этого маленькаго путешествія будете вести себя какъ слдуетъ, берется все уладить между вами и папашей. Я была уврена, что вы поступите, какъ подобаетъ мужчин.

Но боле всхъ радовалась, конечно, Гертруда, и привтствія ея были, какъ имъ и подобало, горяче всхъ прочихъ.

— Какъ подумаю объ этомъ,— сказала она,— не знаю, какъ бы я ршилась смотрть кому-нибудь въ глаза посл того, какъ вс наши вещи во время поздки были совершенно перемшаны между собою!

— Теперь я даже радъ, что мы тогда не нашли священника.

— Ахъ, конечно,— сказала Гертруда. Тогда мн никто, пожалуй, ничего бы не подарилъ. А теперь будетъ свадьба какъ слдуетъ, и, наврное, будутъ подарки.

— И хотя ничто не ршено, все-таки онъ что-нибудь, врно, сдлаетъ.

— Да и какъ ужасно было бы выдти замужъ безъ настоящаго приданаго!— сказала Гертруда. А теперь мамаша сдлаетъ мн точь-въ-точь такое, какъ Август. Онъ далъ ей 300 фунтовъ! Подумай только, если бы мы обвнчались въ Остенде, не прошло бы мсяца, какъ теб пришлось бы покупать для меня разныя вещи. Я захватила съ собой всего шесть паръ чулокъ.

— Теперь мы ужъ, кажется, сдлали все, ровно такъ, какъ онъ того желалъ,— прибавилъ капитанъ. Неестественно было бы съ его стороны не дать ровно ничего, когда Августа получила 200.000 фунтовъ.

— И не думала. Но ты увидишь, что рано или поздно папаша поступитъ относительно меня не хуже, чмъ поступилъ относительно Августы.

Итакъ, они были счастливы, взаимно утшая другъ друга, когда маленькія облачки омрачали на минуту ихъ благополучія, и наслаждаясь всми радостями разршенной помолвки.

День скоро назначили, но въ выбор его пришлось сообразоваться не съ одной Гертрудой и ея удобствами. Свадьба Люси также должна была происходить въ Куинсъ-Гет, и день былъ назначенъ еще ране. По приказанію сэра Томаса для Люси все должно было быть сдлано такъ, какъ будто она — его родная дочь, и внчаніе было назначено на послдней недл мая. Когда сэръ Томасъ услышалъ, что Эйаля и полковникъ Стоббсъ также помолвлены, онъ началъ настаивать, чтобы сестеръ ‘окрутили за разъ’, по его выраженію, и великодушно предложилъ взять на себя издержки этого двойного торжества, говоря, что въ Кингсбюри-Крессент, пожалуй, тсновато для свадьбы. Но Эйаля, дйствуя, вроятно, по внушеніямъ Стальгама, не согласилась на это. Лэди Альбюри была въ Лондон и ршила, что свадьба Эйали должна произойти въ ея дом, а такъ какъ тетка Маргарита и дядя Реджинальдъ согласились на это — дло было ршено окончательно. Но разъ уже сэръ Томасъ задумалъ двойную свадьбу, онъ пожелалъ, чтобы Гертруда и Люси внчались въ одинъ день. Гертруда не сопротивлялась этому, такъ какъ продолжала отчасти страдать въ общественномъ мнніи вслдствіе путешествія въ Остенде и ей хотлось смыть съ себя эти пятна какъ можно скоре. Эйаля, конечно, должна была присутствовать на свадьб сестры и, само собою разумется, явиться въ качеств подружки невсты. А теперь ей предстояло быть подружкой также и Гертруды, чего она считалась вполн достойной, благодаря своему положенію невсты полковника Стоббса. Но капитанъ Бетсби еще не такъ давно состоялъ въ числ претендентовъ на руку Эйали, и это, какъ онъ признался Гертруд, немного стсняло его.

— Что за важность?— сказала Гертруда. Если ты самъ съ ней объ этомъ не заговоришь, она, наврное, ничего теб не скажетъ.

Такъ оно и случилось,— въ день свадьбы Эйаля ни слова не сказала капитану и онъ ей почти такъ же.

Наканун капитанъ Бетсби, по желанію Томаса, въ четвертый разъ постилъ Ломбардъ-Стритъ.

— Ну, другъ мой,— встртилъ его сэръ Томасъ,— хотя вы съ Гертрудой и удрали втихомолку въ одно мсто, которое не назову, тмъ не мене получите ее не совсмъ съ пустыми руками.

Затмъ онъ объяснилъ нкоторыя мры, принятыя имъ для снабженія Гертруды приданымъ, которое, при существующихъ обстоятельствахъ, женихъ не могъ не счесть весьма порядочнымъ. Слдуетъ прибавить, что, при краткости времени, остававшагося на изготовленіе свадебныхъ подарковъ, количество ихъ вполн удовлетворило Гертруду. Вмст съ подарками Люси, выставленными въ то же время, они представляли картину весьма внушительную.

— У меня, конечно, было ихъ гораздо больше, чмъ у обихъ ихъ, вмст взятыхъ,— замтила мистрессъ Трафикъ,— но званіе лорда Бордотрэда, какъ хотите, волей-неволей заставляло дарить!

XX.
Эйаля опять въ Лондон.

Посл прогулки въ Гобльгузъ-Вуд, безполезнаго путешествія лэди Трингль въ Стальгамъ въ пятницу и послдняго дня охоты съ собаками сэра Гарри въ субботу, Эйаля опять начала стремиться домой. Стремленіе это было уже совсмъ не въ томъ род, какъ прежде, когда ей хотлось ухать изъ Стальгама въ назначенный день, чтобы никто не подумалъ, что она дожидается прізда полковника Стоббса.

— Нтъ, мн совсмъ больше не хочется бжать ось него,— сказала она лэди Альбюри. Я бы желала быть съ нимъ всегда и надюсь, что и онъ никогда не убжитъ отъ меня. Но мн надо побыть въ какомъ-нибудь такомъ мст, гд бы можно было обо всемъ подумать немножко.

— Разв вы не можете подумать здсь?

— Нтъ, никакъ нельзя о чемъ-нибудь думать въ томъ самомъ мст, гд оно произошло. Мн надо очутиться въ своей комнатк въ Кингсбюри-Крессент и обложить себя шитьемъ тетки Маргариты, чтобы понять, что такое будетъ, но я, само собою разумется, буду пропасть работать всегда.

— Штопать его чулки?

— Да, если онъ носитъ чулки. Я знаю, что нтъ. Всегда носитъ носки. Онъ самъ говорилъ. Ну, да что бы тамъ онъ ни носилъ — я всегда буду ихъ штопать или вязать, если ему понадобится.

‘Могу жарить и варить,

Могу тсто замсить

И рубашку починить’,

запла она и захлопала въ ладоши.

— Откуда вы набрались всхъ вашихъ стиховъ?

— Этимъ онъ научилъ. Мы вдь вовсе не будемъ роскошествовать, разв что иногда, когда получимъ приглашеніе въ Стальгамъ. Но мн, право, нужно хать въ четвергъ, лэди Альбюри. Я вдь пріхала только на недлю, а пробыла съ половины февраля и до сихъ поръ. Мн кажется, цлые года прошли съ тхъ поръ, какъ старушка говорила, что у меня дурной характеръ, а Джонатанъ соглашался съ ней.

— Подумайте, какъ много вы свершили за это время!

— Правда, много. Я почти погубила себя.

— Ну, не совсмъ ‘почти’.

— Да вдь думала, что да. Я начала немножко надяться только посл того, какъ вы показали мн его письмо, въ воскресенье — помните? Желала бы я знать, о чемъ мистеръ Гринъ проповдывалъ въ то утро. Я не слыхала ни слова, все время повторяла про себя, что говорилось въ приписк.

— Разв была приписка?

— Еще бы! Разв вы не помните?

— Представьте себ, не помню!

— Письмо было бы ничто безъ приписки. Онъ говорилъ тамъ, что Кроппочка долженъ вернуться нарочно для меня, и я знала, что не сказалъ бы этого, если бы не думалъ быть добрымъ ко мн. Но не была уврена, а теперь уврена. Не правда ли? А все-таки мн надо хать, лэди Альбюри. Мн нужно все разсказать тет Маргарит.

Вслдъ за этимъ ршено было, что она удетъ въ четвергъ, и она дйствительно ухала. Такъ какъ теперь уже считалось для нея очень неудобнымъ путешествовать по желзной дорог одной,— вроятно, изъ опасенія, какъ бы старая лэди опять не вздумала сказать ей, что у нея дурной характеръ,— полковникъ Стоббсъ сопровождалъ ее. Свадьба должна была праздноваться въ Стальгам, и потому Эйал поручили передать мистеру и мистрессъ Дозетъ самыя горячія приглашенія, и увренія въ самомъ радушномъ пріем.

— Моя милочка Люси въ то время уже удетъ со своимъ Айзедоромъ,— сказала Эйаля въ отвтъ на дальнйшія приглашенія лэди Альбюри.

— Такъ ты, наконецъ, согласилась выдти за полковника Стоббса,— сказала ей тетка Маргарита.

— Это онъ согласился на мн жениться, а не я согласилась за него выдти.

— Да вдь ты ему столько разъ отказывала.

— Ну да, пожалуй. Мн кажется, я не совсмъ ему отказывала.

— А я думала — совсмъ.

— Тутъ произошла ужасная путаница, тетя Маргарита, но, наконецъ, все уладилось, и мы лучше не будемъ больше говорить о ней.

— А я такъ была уврена, что онъ теб не нравился.

— Не нравился? Онъ всегда мн нравился больше, чмъ кто-либо, кого я когда-либо видла во всей своей жизни.

— Господи Боже мой!

— Конечно, я бы этого не сказала, если бы все это не уладилось въ конц концовъ. Но теперь я могу говорить ршительно все, что вздумается, и объявляю, что всегда его любила. Двушки бываютъ такія дуры, тетя! Я-то ужъ была, это наврное. Надюсь, ты рада, тетечка?

— Конечно, рада. Рада всему, что можетъ сдлать тебя счастливой. Такая была жалость, когда столько джентльменовъ огуломъ влюблялись въ тебя, а теб никто не нравился.

— Одинъ нравился, тетя Маргарита. И нравился самый лучшій, не правда ли?

Мистрессъ Дозетъ промолчала на это, такъ какъ всегда питала свойственное теткамъ пристрастіе къ бдному Тому, несмотря на вс его цпи.

Дядя поздравилъ ее еще горяче, чмъ тетка.

— Милая моя двочка,— сказалъ онъ,— я радъ отъ души, что передъ тобой открывается такая счастливая будущность. Я всегда понимала, какъ грустно теб должно быть жить у насъ, въ обществ такихъ двухъ простыхъ людей, какъ твоя тетя и я.

— Мн всегда было хорошо съ вами,— сказала Эйаля, нсколько отступая отъ истины въ своемъ стремленіи къ деликатности. И я понимаю,— прибавила она,— какъ много вы сдлали для меня и Люси, съ тхъ поръ какъ папа умеръ.

— Тмъ не мене, для такой молодой двушки, какъ ты, житье было скучное. Теперь у тебя будутъ свои обязанности, и если ты постараешься исполнить ихъ добросовстно — жизнь никогда не покажется теб скучной.

Потомъ заговорили о свадьб.

— Мы хотимъ, однако, другъ мой,— сказалъ дядя,— сдлать все такъ, какъ лучше для тебя. Очень были бы рады, чтобы ты вышла замужъ отсюда, если бы это было теб удобно. Но такъ какъ у твоего жениха такіе знатные друзья, то, можетъ быть, удобне устроить свадьбу у нихъ.

Эйал неловко показалось объяснять ему, что она согласилась на предложеніе лэди Альбюри только затмъ, чтобы избавить его отъ издержекъ, сопряженныхъ со свадьбой.

Но величайшею ея радостью было свиданіе съ сестрой. Двушки не видались ни разу съ тхъ поръ, какъ об были объявлены невстами. Зима и весна, проведенныя Люси въ Мерль-Парк, были очень для нея непріятны. Он были тяжелы для всхъ обитателей Мерль-Парка, и часть этой тяжести распространялась, несомннно, и на Люси. Когда тетка Эммелина неоднократно выражала желаніе отъ нея отдлаться и когда дядя Томъ и Гамель не поладили другъ съ другомъ,— письма Люси къ сестр не отличались веселостью. Эйаля также писала не въ особенно радостномъ настроеніи, когда узнала, наконецъ, лучезарнаго ангела въ лиц Джонатана Стоббса. Но теперь, когда сестры встртились, всмъ горестямъ ихъ наступилъ конецъ, и об могли торжествовать.

Не легко было ршить, съ чего именно начать. Для Люси въ настоящую минуту единственнымъ героемъ, расхаживающимъ по поверхности нашего подлуннаго шара, былъ Айзедоръ Гамель, а для Эйали, какъ намъ извстно, Джонатанъ Стоббсъ былъ лучезарнымъ ангеломъ,— слдовательно, даже боле чмъ героемъ. Въ словахъ каждой ‘онъ’ принималъ иное значеніе, такъ что для человка, не столь заинтересованнаго разговоромъ, какъ сами молодыя лэди, могло быть не совсмъ ясно о какомъ ‘он’ въ данную минуту шла рчь.

— Не хорошо было,— сказала Люси,— когда дядя Томъ посовтовалъ ему продать съ аукціона великія произведенія своего творчества.

— Мн, конечно, было его жалко,— сказала, Эйаля.

— И потомъ, когда онъ принужденъ былъ сказать, что приметъ меня тотчасъ, безъ всякихъ приготовленій, потому что тетка Эммелина хотла, чтобы я ухала,— никто въ мір не могъ бы вести себя прекрасне.

— Да,— сказала Эйаля.

Но она почувствовала, что усиленная степень прилагательнаго, употребленная сестрою,— неумстна и вынуждаетъ перемнить разговоръ. Конечно, Гамель велъ себя прекрасно, но она была совершенно не согласна съ тмъ, чтобы ничто не могло быть прекрасне.

— Ахъ, Люси,— сказала она,— какая я была несчастная когда онъ ухалъ посл этой прогулки въ лсу. Я вдь думала, что онъ никогда больше не вернется, такъ дурно я себя вела. Но онъ вернулся. Ну, разв это не было превосходно съ его стороны?

— Онъ, вроятно, очень любилъ тебя.

— Надюсь, что любилъ. Надюсь, что любитъ. Но что бы я стала длать, кабы онъ не вернулся? Посл этого ужъ никто бы ко мн не вернулся. Ты никогда не обижала Айзедора?

— Я думаю, что онъ тысячу разъ вернулся бы,— сказала Люси, только не могу себ представить, чтобы я дала ему поводъ вернуться хоть во второй. Но вдь я была съ нимъ знакома гораздо дольше.

— Дло совсмъ не въ томъ, что я слишкомъ недавно съ нимъ познакомилась,— сказала Эйаля. Мн кажется, я все о немъ узнала почти съ перваго раза. Знала уже, какой онъ добрый и великолпный задолго до того, какъ ухала отъ маркизы изъ Лондона. Я, должно быть, просто одурла отъ того, что меня, меня могъ полюбить такой человкъ.

Такъ и продолжалось оно все утро, при чемъ каждая изъ сестеръ чувствовала, что необходимо съ сосредоточеннымъ вниманіемъ выслушивать похвалы чужому ‘ону’, чтобы имть потомъ возможность воспть своего. Но Люси должна была выдти замужъ цлыми двумя мсяцами ране Эйали, и потому ея очередь была первая. Эйал, вдобавокъ, предстояло присутствовать на свадьб Люси, а Люси не могла лично участвовать въ свадьб Эйали. Хоть она и находила, что дядя Томъ выказалъ себя чистымъ вандаломъ, посовтовавъ ея жениху продавать свои великолпныя произведенія, тмъ не мене очень охотно разсказала о его великодушіи. Онъ по-своему снабдилъ Гамеля деньгами, въ которыхъ тотъ такъ нуждался, и вызвался доставить весьма щедрою рукою все нужное для свадьбы, и даже боле того. Люси не только должна была раздлить съ Гертрудой почетъ двухъ свадебныхъ пироговъ и хать внчаться изъ роскошныхъ палатъ въ Куинсъ-Гет, но вс ея невстинскія нужды были удовлетворены почти-что наравн съ нуждами родной дочери.

— Пожалуйста, отложи попеченіе о томъ, что она потомъ можетъ и чего не можетъ,— сказалъ сэръ Томасъ жен, попытавшейся слегка возставать противъ излишнихъ великолпій, которыя онъ готовилъ жен бднаго человка. Дюжина новыхъ юбчонокъ въ чемодан, конечно, не повредитъ ей, а если она въ ныншнемъ году не будетъ сморкаться во столько же носовыхъ платковъ, во сколько Гертруда, все равно, они останутся ей на будущій.

Посл этого тетка Эммелина уже безъ всякихъ колебаній исполняла полученныя ею приказанія.

Щедрость дяди не ограничилась тою племянницей, которая находилась въ ихъ владніи этотъ послдній годъ. Люси все еще жила въ Куинсъ-Гет, хотя большую часть времени проводила въ Кингсбюри-Крессент, и въ одно изъ своихъ посщеній принесла записку отъ дяди Тома.

‘Милая Эйаля,— стояло въ записк,— такъ какъ ты тоже выходишь замужъ, то теб, вроятно, понадобятся кое-какіе новые наряды, а потому посылаю чекъ. Напиши свое имя на обратной сторон и отдай дяд. Онъ достанетъ теб деньги, когда он теб понадобятся.

Преданный теб
Т. Трингль’.

‘Надюсь твой полковникъ Стоббсъ придетъ когда-нибудь провдать меня.’

— Теб надо къ нему отправиться,— сказала Эйаля, когда ея полковника. Стоббсъ пришелъ однажды въ Кингсбюри-Крессентъ. Кабы не онъ, мн просто нечего было бы надть, и пришлось бы внчаться въ своемъ старомъ коричневомъ.

— Для меня это было бы совершенно все равно,— сказалъ полковникъ.

— Да для меня-то не все равно, сэръ. Коли перышки пригожи, такъ и птичка хороша, а я хочу быть такой же великолпной птичкой, какъ большой павлинъ лэди Альбюри. Итакъ, потрудитесь, пожалуйста, побывать въ Куинсъ-Гет, а также и въ Ломбардъ-Стрит и покажитесь всмъ имъ. О Джонатанъ, я буду такъ гордиться, когда вс узнаютъ, какой человкъ удостоила, меня своей любви.

Вскор затмъ сестры вмст отправились въ мастерскую мистера Гамеля, но экспедиція эта свершилась украдкой. Тетя Маргарита знала о ней, но отъ тети Эммелины ее утаили. Даже теперь, когда бракъ былъ разршенъ и свадьба такъ близко, тетя Эммелина не одобрила бы такой поздки. Она продолжала смотрть на скульптора, какъ на человка предосудительнаго, отчасти благодаря явной предосудительности его отца, отчасти благодаря его сравнительной бдности и неопредленному общественному положенію. Но тетка Маргарита была терпиме и считала, что Эйал можно постить мастерскую, гд долженъ былъ зарабатываться будущій хлбъ ея сестры. хать изъ Кингсбюри-Крессента, он, къ тому же, могли въ кэб, тогда какъ въ Куинсъ-Гет для такого предпріятія, наврное, потребовалась бы карета. Поздка на извозчик къ холостому молодому человку, поздка успшно скрытая отъ тетки Эммелины, заключала въ себ что-то порочное, о чемъ Эйаля съ восторгомъ распространялась полковнику Стоббсу при первомъ же ихъ свиданіи.

— А ко мн, небось, не прідете,— сказалъ полковникъ.

— Какъ! Въ Альдершотъ, такую даль? Ну, это, пожалуй, не ршусь, хоть и желала бы.

Визитъ былъ очень удачный. Хотя Гамель ожидалъ его, но оказался въ своемъ художническомъ костюм,— широкой, полотняной блуз, или туник, плотно обхватывавшей горло и подпоясанной кушакомъ. Люси находила, что въ этомъ костюм онъ красиве всхъ Аполлоновъ въ мір, и потому постаралась подстроить свои маленькіе планы такъ, чтобы показать его во всей крас. По ея мннію, полковникъ Стоббсъ былъ некрасивъ. У Гамеля были почти черные волосы, а она всегда предпочитала волосы темные. У Гамеля были правильныя черты, тогда какъ у полковника волосы были рыжіе, а величина его рта и ширина носа признавались всми и нимало не скрадывались, хотя нсколько вознаграждались блескомъ глазъ.

‘Да,— говорила себ Эйаля, глядя на Гамеля,— конечно, онъ очень красивъ, но никто не могъ бы принять его за лучезарнаго ангела.’

— Эйаля пріхала посмотрть, какъ ты работаешь,— сказала Люси, входя въ мастерскую.

— Очень радъ васъ видть. Помните, гд мы встртились послдній разъ, миссъ Дормеръ?

— Миссъ Дормеръ?— повторила Эйаля. Ну, нтъ, я-то ужъ никакъ не буду называть васъ мистеромъ Гамелемъ! Да, помню: въ одномъ изъ верхнихъ ярусовъ Колизея. Много съ тхъ поръ наслучалось со всми нами.

— Я помню васъ еще въ ‘Игрушечк’.

— Еще бы! Я тогда уже знала, что будетъ,— сказала Эйаля.

— Что же вы знали?

— Что вы съ Люси влюбитесь другъ въ друга.

— Я уже исполнилъ въ то время то, что приходилось на мою долю въ этомъ пророчеств,— сказалъ онъ.

— Охъ, Айзедоръ, кажется, не совсмъ!— сказала Люси. А то ты не прошелъ бы мимо въ Кенсингтонскихъ садахъ, не заговоривъ со мною.

— Да вдь я заговорилъ! Тутъ-то я и узналъ, гд найти тебя.

— Это было во второй разъ. Если бы я вела себя какъ слдуетъ и не старалась тебя встртить, ты, вроятно, никогда бы не нашелъ меня.

Тутъ Эйалю повели осматривать вс великолпныя группы и отдльныя фигуры, которыя сэръ Томасъ предлагалъ продать съ молотка по стольку-то шиллинговъ за штуку.

— Это было жестоко, не правда ли?— сказала Люси.

— Но, подумай, вдь онъ же никогда не видалъ ихъ,— замолвила Эйаля словечко за дядю.

— А если бы видлъ,— сказалъ скульпторъ,— то подумалъ бы, что и на аукціон за нихъ едва ли удалось бы что-нибудь получить. Я много размышлялъ объ этомъ съ тхъ поръ, и пришелъ къ тому заключенію, что сэръ Томасъ былъ правъ.

— Вовсе нтъ,— сказала Люси. Онъ очень добрый, и я благодарна ему какъ нельзя боле. Но никогда не соглашусь, чтобы онъ былъ правъ.

— Дядя Томъ ни за что бы этого не сказалъ, если бы видлъ ихъ,— снова вступилась Эйаля.

— Каковы он ни на-есть, я никогда не получу за нихъ ничего,— продолжалъ скульпторъ,— и, по правд сказать, даже и не думалъ объ этомъ, когда длалъ ихъ. Он исполнили свое назначеніе, и мн иногда хочется разбить ихъ и велть свезти въ мусорную кучу.

— Айзедоръ!— воскликнула Люси.

— Какое же назначеніе?— спросила Эйаля.

— Я учился на нихъ, и он служили исходомъ для моего воображенія. Кому охота имть въ дом вотъ хоть этого, напримръ, огромнаго Вельзевула?

— По-моему, онъ великолпенъ,— сказала Эйаля.

— Это Люциферъ, а вовсе не Вельзевулъ,— вступилась Люси,— ты называешь его Вельзевуломъ просто затмъ, чтобы уменьшить его значеніе, унизить его.

— Что довольно трудно, такъ какъ въ немъ почти десять футовъ вышины. И кому нуженъ еще вотъ Вакхъ въ натуральную величину? Но, можетъ быть, эта фигура Вакха поможетъ мн сладить съ бюстомъ мистера Джонса, когда мистеръ Джонсъ придетъ позировать мн, по просьб своихъ ревностныхъ почитателей. Вотъ единственное, на что могъ пригодиться Вакхъ, и разъ онъ это выполнилъ, его теперь, все равно, можно разбить и бросить въ мусорную кучу.

Об двушки, однако, стали возражать ему очень горячо и объявили, что со временемъ и Вельзевулъ и Вакхъ будутъ, наврно, воспроизведены изъ мрамора и займутъ, почетныя мста въ зал надлежащей величины, выстроенной нарочно для того, чтобы принять ихъ.

— Съ меня будетъ совершенно довольно и того,— сказалъ Гамель,— если вся фамилія Джонсовъ закажетъ мн свои бюсты въ натуральную величину и разставитъ эти бюсты надъ книжными полками. Время Вельзевуловъ для меня уже прошло.

Визитъ, въ общемъ, сошелъ очаровательно. Люси была довольна почти боле, чмъ божественной красотою своего жениха и, возвращаясь на извозчик въ Кингсбюри-Крессентъ, сестры толковали объ искусств въ такомъ тон, что, наврное, привели бы въ восторгъ всякаго начинающаго художника.

Вскор послдовала свадьба, нкоторыя подробности которой сообщались нами въ конц прошлой главы, и дв очень непохожія другъ на друга невсты сочетались съ двумя очень непохожими другъ на друга женихами. Но капитанъ былъ любезенъ со скульпторомъ, приходившимся ему теперь сродни, и объявилъ, что будетъ всегда смотрть на Люси, какъ на вторую сестру своей дорогой Гертруды. Гертруда была также мила и, когда ее хотли первую вести къ алтарю, возразила, что не хочетъ опережать милочку Люси. Но размры церкви не допускали боле одной пары сразу, и Гертруда принуждена была все-таки идти первая. Полковникъ Стоббсъ были, шаферомъ у Гамеля, а лордъ Джонъ Батльдоръ исполнялъ ту же обязанность по отношенію къ капитану Бетсби. Отступничество второго пріятеля почти разбило сердце лорда Джона, когда онъ услышалъ, что барышню, на которой не удалось жениться Франку Гаустону, безо всякаго приданаго сосваталъ себ Бетсби.

— Все равно, вдь, нужно же было кому-нибудь это сдлать,— говорилъ впослдствіи лордъ Джонъ, оправдываясь въ клуб,— а мн не хотлось обижать его, хоть онъ и дуракъ набитый! А тутъ еще Стоббсъ — тоже вздумалъ взять эту, другую-то, двушку безъ гроша денегъ! Вотъ теперь и Стоббсу, и Бетсби, и Гаустону всмъ карачунъ! Все равно, что взяли да бросились въ прорубь!

Безуміе рода людского приводило лорда Джона въ ужасъ и въ омерзніе. А все-таки не прошло и года, какъ онъ самъ былъ помолвленъ съ очень хорошенькой двушкой, такой же бдной, какъ Эйаля.

XXI.
Свадьба Эйали.

Приступая къ послдней глав нашего романа, мы сомнваемся, можетъ ли читатель, не одаренный выдающимися способностями къ статистик, сообразить, сколько народу осчастливили мы бракомъ! Если свадьба — единственное подходящее для романа окончаніе, единственное, по мннію пишущаго эти строки, гармоническое его заключеніе,— едва-ли найдется другой романъ, который оканчивался бы боле подходящимъ, боле гармоническимъ образомъ. Какихъ хлопотъ стоило не только самое устройство браковъ, но и сочетаніе подходящихъ другъ къ другу паръ, чтобы изъ такого сочетанія вышло, если и не полное счастье, то согласное несчастіе! Наши дв сестры будутъ, надемся, счастливы. Он выбрали мужей по душ, и сами были избраны ими такъ же. Изъ другихъ двухъ сестеръ одна, вроятно, перейметъ индивидуальныя особенности мужа, а другая заставитъ мужа перенять свои индивидуальныя особенности, безъ всякой опасности мятежа или безпорядковъ ни въ томъ, ни въ другомъ случа. Но за миссъ Досимеръ можно нсколько опасаться.

Вопросъ еще, не была ли она достойна лучшей доли, чмъ соединеніе своей участи съ участью Франка Гаустона. Но что до меня касается, я имю нкоторыя надежды относительно Франка Гаустона. Трудно извлечь человка изъ омута праздности и сластолюбія. Если что-нибудь въ силахъ спасти его, такъ это люлька, пополняемая ежегодно. Она еще можетъ, пожалуй, внушить ему, что широкія плечи, несущія тяжелую ношу,— самый крупный изъ всхъ шансовъ на счастіе въ этомъ мір. О видахъ сэра Джона могу сказать немногое, такъ какъ онъ слишкомъ недавно появился на сцену,— но и онъ, можетъ быть, чему-нибудь научится, когда увидитъ, что дтская его наполняется очень быстро.

Для нашего любимца Тома Трингля жены не нашлось. Стремясь добыть ее,— стремясь весьма энергично, надо отдать ему справедливость,— онъ несомннно избралъ подругу совсмъ неподходящую. Зрніе его было слабе, чмъ у сестеръ и кузинъ. Онъ влюбился слишкомъ рано, такъ какъ молодые люди имютъ обыкновеніе быть гораздо моложе своихъ сверстницъ, и, самъ того не сознавая, уподобился откормленному птуху, который вздумалъ бы ухаживать за какой-нибудь парящей въ облакахъ лсною принцессой съ лазоревыми перышками. У принцессы съ лазоревыми перышками также были свои весьма превыспреннія стремленія, но здравый смыслъ помогъ ей различить подходящаго товарища. Откормленный птухъ самъ еще не понималъ, что ему нужно, въ то время какъ мы оставили его на пароход въ Нью-оркъ. Но онъ пойметъ это впослдствіи. Относительно Франка Гаустона еще могутъ быть сомннія, но относительно Тома — никакихъ. Онъ найдетъ себ подходящую жену и съ годами, когда у него будетъ, вроятно, собственный Мерль-Паркъ и Гленбоджи, сознаетъ, что Провидніе было къ нему милостиво, сдлавъ Эайлю столь суровой къ его мольбамъ.

Но сама Эйаля, наша любимая героиня Эйаля, еще не вышла замужъ, когда мы писали предыдущую главу, и намъ осталась еще одна или дв странички, чтобы распроститься съ нею, пока она стоитъ передъ алтаремъ со своимъ лучезарнымъ ангеломъ. Она пріхала въ Стальгамъ недли за дв до свадьбы, такъ какъ Бекеръ, по мннію лэди Альбюри, непремнно должна была посмотрть, все ли въ порядк относительно приданаго.

— Душа моя,— сказала лэди Альбюри,— это, знаете ли, очень важно. Положимъ, вы умете жарить и варить, врю вамъ на слово, но вы ровно ничего не смыслите въ туалетахъ.

Эйаля, успвшая за это время сойтись съ пріятельницей очень близко, надула губы и сказала, что если Джонатану не понравится то, что ей самой вздумается надть — это какъ ему угодно. Тмъ не мене лэди Альбюри настояла на своемъ, заставивъ сэра Гарри еще что-то прибавить къ щедрому приношенію дяди Тома, и пріятная особа исполнила свое дло такъ, что если бы полковникъ Стоббсъ остался все-таки не доволенъ — онъ, дйствительно, оказался бы полковникомъ, чрезвычайно взыскательнымъ. Вроятно, онъ ничего даже и не узналъ обо всемъ этомъ, кром того, что невста его въ подвнечномъ наряд была хуже, чмъ въ обыкновенныхъ платьяхъ, что, кажется, неизбжно случается со всми невстами, только въ конц перваго года ему начала понемногу брезжиться истина относительно гардероба дамы.

— Говорила я вамъ, миссъ, что въ эти два года много еще будетъ новыхъ платьевъ,— сказала пріятная особа, раскладывая по спальн платья, вышитыя юбки, воротнички, шелковые чулки и кружевные платки, чтобы лэди Альбюри, мистрессъ Гослингъ и еще дв-три другія пріятельницы могли все это обозрть передъ окончательной упаковкой.

Затмъ наступилъ и день, назначенный для прізда полковника въ Стальгамъ, это былъ понедльникъ, а свадьба должна была произойти въ среду. Ршено было, что приличія позволяютъ полковнику переночевать съ понедльника на вторник въ Стальгам, подъ одной кровлей съ невстой. Но во вторникъ, согласно требованіямъ этикета, онъ долженъ былъ переселиться въ приходскій домъ, стоявшій рядомъ съ церковью, на полъверст разстоянія отъ усадьбы, за паркомъ. Тамъ жилъ мистеръ Гринъ, неженатый священникъ, замнявшій приходскаго, который былъ боленъ и ухалъ въ Италію.

— Не понимаю, съ какой стати прогонять его посл обда и заставлять въ темнот идти по парку,— сказала Эйаля, когда вопросъ этотъ обсуждался передъ пріздомъ полковника.

— Таковъ законъ, душа моя,— сказала лэди Альбюри,— и ему нужно повиноваться, все равно, понимаете вы его или нтъ, какъ и всмъ другимъ законамъ. Мистеръ Гринъ будетъ съ нимъ, такъ что никто его не украдетъ въ темнот. Онъ можетъ зато пройти потомъ въ церковь, не испачкавъ сапоговъ.

— Но мн казалось, что будетъ, по крайней мр, шесть каретъ.

— А для него все-таки не найдется мста ни въ одной изъ нихъ. Онъ будетъ ничто, пока не выйдетъ изъ церкви вашимъ мужемъ. Тогда онъ будетъ все. Такова истинная теорія брака.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— По-моему, мы все это отлично устроили въ конц концовъ,— говорила потомъ лэди Альбюри,— но вы и представить себ не можете, сколько доставили намъ хлопотъ.

— Да чмъ же?

— Тмъ, что вы упрямица, какъ говорила старая лэди. Не знаю, можетъ быть, вы были и правы, двушки такъ часто увеличиваютъ себ цну въ глазахъ мужчинъ, отказывая имъ разъ за разомъ. Но вы совсмъ не были на это способны.

— Право же, не была. Право, я вовсе не хотла никому доставлять никакихъ хлопотъ.

— А все-таки доставили. Подумайте только, я нарочно здила къ нему въ Лондонъ, онъ нарочно прізжалъ изъ Альдершота, и все за тмъ, чтобы выдумать, какими бы средствами сладить съ упрямствомъ такой юной особы, какъ вы!

На лиц Эйали выразилось почти страданіе.

— Но я думаю, это было къ лучшему. Онъ понялъ, благодаря этому, какъ вы необходимы ему.

— Да разв я ему необходима?

— Онъ находитъ, что да.

— О, если бы я могла быть ему необходимой всю жизнь! Но поздка въ Лондонъ была совершенно лишняя. Я бы и безъ того бросилась въ его объятія.

— Ну, это было бы не совсмъ въ порядк вещей.

— Да вдь онъ и самъ не въ порядк вещей,— сказала Эйаля.

Пребываніе въ Стальгам эти послдніе дни передъ свадьбой едва ли было особенно пріятно полковнику, за исключеніемъ часа или двухъ, когда ему разршили въ послдній разъ прогуляться съ Эйалей. Человку, о которомъ вс окружающіе знаютъ, что онъ, не сегодня-завтра, намренъ вступить въ бракъ, никогда не бываетъ особенно пріятно. Мужчины въ такихъ случаяхъ всегда сознаютъ нкоторую слабость, чувствуютъ себя какъ будто побжденными, укрощенными и посаженными въ клтку, для приспособленія къ домашнимъ нуждамъ, прирученными и лишенными прежней свободы въ приволь лсовъ, а двушки, наоборотъ, чувствуютъ себя торжествующими побдительницами, свершившими великое дло укрощенія. Поэтому мужчинамъ при такихъ обстоятельствахъ гораздо лучше держаться въ сторон, пока не пробьетъ ихъ часъ и не придется обнаружить себя у церковныхъ дверей.

Тмъ не мене, нашъ полковникъ сдлалъ очень пріятную прогулку.

— О да,— сказала Эйаля,— конечно, мы пойдемъ въ старый лсъ. Куда жъ еще? Я такъ рада, что эта бдная лиса побжала въ Гобльгузъ, иначе мы никогда бы туда не попали и, кто знаетъ, можетъ быть, никогда бы не стали опять друзьями.

— Если бы не было этого лса, вроятно, нашелся бы другой.

— Ахъ, вотъ въ томъ-то и дло. Ты зналъ, что намренъ сдлать, и, можетъ быть, ршился исполнить это намреніе.

— Пожалуй, что такъ.

— Но я вдь не могла знать наврное. Я не могла исполнить никакого намренія, даже если бы оно у меня было. Мн приходилось недоумвать, мучиться и ненавидть себя за то, что я поступила нелпо. По-моему, вамъ, мужчинамъ, въ тысячу разъ легче. Что за прелесть была бы, если бы я могла прямо подойти къ теб и сказать: ‘Джонатанъ Стоббсъ, люблю тебя больше всего на свт. Хочешь быть моимъ мужемъ?’

— А представь себ, что данный Джонатанъ Стоббсъ отказался бы отъ этой чести. Тогда каково?

— Ну, это было бы непріятно,— сказала Эйаля.

— Непріятно и есть, какъ ты заставила меня почувствовать дважды.

— О, Джонатанъ, я такъ объ этомъ жалю.

— Вотъ и выходитъ, что вамъ-то, пожалуй, и легче.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Итакъ, ты никогда больше не пойдешь гулять съ Эйалей Дормеръ?— спросила она на возвратномъ пути домой.

— Никогда,— отвчалъ онъ.

— Кабы ты зналъ, какъ я объ этомъ жалю! Конечно, я рада, что выхожу за тебя, и вовсе не хочу откладывать. Но имть возлюбленнаго такое наслажденіе, а вдь ты знаешь, что хотя у меня и будетъ теперь мужъ, но никогда не будетъ возлюбленнаго, и никогда не было, Джонатанъ. И длилось оно такъ недолго! Когда что-нибудь такъ пріятно, грустно терять это навки!

Она оперлась на него обими руками и, раскрывъ немного губы, улыбнулась и взглянула на него снизу вверхъ, зная, что именно такъ онъ любилъ, чтобы она опиралась и смотрла на него, инстинктивно понявъ его природу и способы, какими всего боле могла обворожить его.

— О Господи, желала бы я знать, позволишь ли ты мн опираться на тебя лтъ, такъ, черезъ двнадцать!

— Это зависитъ отъ вса, котораго ты въ то время достигнешь.

— Можетъ быть, я буду толстая старуха. Но все-таки буду опираться на тебя всегда, всегда. На что же еще мн будетъ опираться въ жизни?

— Да теб чего же еще нужно?

— Ничего, ничего, ничего! Мн ничего больше не нужно. Въ цломъ мір, наврное, нтъ существа, у котораго было бы такъ ршительно все, что когда-либо мерещилось ему во сн! Но если бы ты могъ остаться моимъ возлюбленнымъ еще немножко…

Тутъ онъ началъ уврять ее, что будетъ точно такъ же ея возлюбленнымъ и тогда, когда они станутъ мужемъ и женой. Увы, нтъ! Такого общанія никто не въ силахъ выполнить. Преданность, честность, твердость, въ соединеніи съ самой горячей любовью и врностью, не помогутъ мужу поддерживать сладость того благоуханія, которое опьяняетъ двушку, когда она опирается на руку жениха.

— Счастливый вы человкъ!— сказалъ мистеръ Гринъ съ задушевностью, порожденной обстоятельствами, пробираясь съ полковникомъ черезъ паркъ.

— Почему же вы сами не женитесь?

— Это на сто двадцать-то фунтовъ въ годъ?

— Можно бы, если бы у нея было немножко своихъ.

— Мн не хотлось бы ихъ отыскивать, а если бы и нашелъ — ничего бы не вышло. Я часто думаю, какъ несправедливо все распредлено въ этомъ мір!

— Воздастся въ будущемъ.

— Только не въ томъ случа, когда желаешь жены ближняго своего или даже его осла,— замтилъ мистеръ Гринъ.

Когда женихъ съ невстой вернулись съ прогулки, они застали дома мистрессъ и мистера Дозетъ, которымъ гораздо пріятне было бы не прізжать, но не хотлось лишить племянницу этого доказательства своей любви. Не думаю, чтобы они чувствовали себя очень пріятно, но приняли ихъ со всякими почестями. Сэра Томаса и тетку Эммелину пригласили такъ же, но они отказались подъ какимъ-то предлогомъ. Сэръ Томасъ зналъ отлично, что у него ничего нтъ общаго съ сэромъ Гарри Альбюри, а для тетки Эммелины довольно было и одного путешествія въ Стальгамъ, но сэръ Томасъ снова выказалъ свою щедрость и прислалъ, въ качеств свадебнаго подарка, то самое ожерелье, которое Эйаля вернула Тому.

— Ну, нечего сказать, вашъ дядя великолпенъ!— замтила лэди Альбюри, посл чего ей была разсказана вся исторія ожерелья.

Люси съ мужемъ уже ухали въ свадебное путешествіе, Гертруда съ капитаномъ Бетсби также. Это было большое благополучіе, такъ какъ присутствіе въ дом Бетсби никому не доставило бы удовольствія. Но гостей набралось вполн достаточно, чтобы сдлать свадьбу весьма блестящей, если принять во вниманіе, что она происходила въ деревн. Былъ, между прочимъ, и Тони Тапетъ, отлично помнившій переправу черезъ Кренбюрійскій ручей и присутствіе Кроппи, при борзыхъ, которыя загнали лисицу въ Дильбороускій лсъ.

— Надюсь, она еще будетъ съ нами здить, полковникъ,— сказалъ Тони по окончаніи церемоніи.

— Изрдка, Тони, въ тхъ случаяхъ, когда намъ удастся добыть Кроппочку.

— Когда он такія тароватыя, полковникъ, жаль бываетъ терять ихъ только изъ-за того, что имъ нужно ухаживать за мужьями.

Былъ и лордъ Руффордъ съ женою, которая на этотъ разъ очень настойчиво приглашала къ себ Эйалю. До нея дошли слухи, что полковникъ Стоббсъ пойдетъ, вроятно, очень далеко по служб, а судя, по нкоторымъ признакамъ, хорошо ей извстнымъ, можно было предполагать, что мистресъ Джонатанъ Стоббсъ сдлается въ скоромъ времени царицей общества. Былъ и Ларри Туэнтиманъ, случившійся по близости и, къ великому своему удовольствію, приглашенный завтракать.

Такимъ путемъ Эйаля, къ полному своему удовольствію, была передана съ рукъ на руки собственному лучезарному ангелу.

КОНЕЦЪ.

ЭЙАЛИНЪ АНГЕЛЪ

I.Дв сестры.

II.Люси у тетки Дозетъ.

III.Невзгоды Люси.

IV.Айзедоръ Гамель.

V.Въ Гленбоджи.

VI.Въ Рим.

VII.Томъ Трингль не шутитъ.

VIII.Болванъ.

IX.Обмнъ.

X.Эйаля и тетка Маргарита.

XI.Томъ Трингль въ Крессент.

XII.‘А ты бы вышла?’

XIII.О томъ, какъ Тринглей постигли непріятности.

XIV.Франкъ Гаустонъ.

XV.Эйаля и ея друзья.

XVI.Джонатанъ Стоббсъ.

XVII.Люси очень тверда.

XVIII.Въ Шотландіи.

ГЛАВА XIX.Айзедора Гамеля приглашаютъ завтракать.

XX.Бракъ — по Стоббсу.

XXI.Негодованіе Эйали.

XXII.Благодарность Эйали.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.Стальгамъ-Паркъ.

II.Руффордскій перекрестокъ.

III.‘Вы — не онъ.’

IV.‘Самый настоящій герой, какого я когда-либо знала.’

V.Письмо лэди Альбюри.

VI.Миссъ Досимеръ.

VII.Въ Мерль-Парк. No 1.

VIII.Въ Мерль-Парк. No 2.

IX.Брильянтовое ожерелье.

X.Отчаяніе Тома.

XI.Айзедоръ Гамель въ Ломбардъ-Стрит.

XII.‘Я никогда не грозила тебя выгнать.’

XIII.Томъ Трингль посылаетъ вызовъ.

XIV.Томъ Трингль получаетъ отвтъ.

XV.Гертруду постигаетъ неудача.

XVI.Франкъ Гаустонъ кается.

XVII.Капитанъ Бетсби.

XVIII.Новое предложеніе тетушки Эммелины.

XIX.‘Непривлекательная перспектива’.

XX.Еще дуэль.

XXI.Еще разъ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.Въ Геймаркт.

II.Въ немъ есть что-то ангельское.

III.Эйаля снова детъ въ Стальгамъ.

IV.Капитанъ Бетсби въ Мерль-Парк.

V.Поздка въ Остенде.

VI.Новое платье.

VII.Воскресенье въ Гобльгузъ-Вуд.

VIII.‘Нтъ!’

IX.‘По-моему, это — безуміе’.

X.О томъ, какъ дла Люси устроились сами собою.

XI.Послдняя попытка Тома.

XII.‘А въ замк жилъ рыцарь.’

XIII.Опять въ Гобльгузъ-Вуд.

XIV.Капитанъ Бетсби въ Ломбардъ-Стрит.

XV.Мистеръ Трафикъ въ Ломбардъ-Стрит.

XVI.Треготнанъ.

XVII.Тетушка Розина.

XVIII.Томъ Трингль отправляется въ путь.

XIX.Какъ онъ любилъ ее.

XX.Эйаля опять въ Лондон.

XXI.Свадьба Эйали.

Читайте также:

I.
Дв сестры.

II.
Люси у тетки Дозетъ.

III.
Невзгоды Люси.

IV.
Айзедоръ Гамель.

V.
Въ Гленбоджи.

VI.
Въ Рим.

VII.
Томъ Трингль не шутитъ.

VIII.
Болванъ.

IX.
Обмнъ.

X.
Эйаля и тетка Маргарита.

XI.
Томъ Трингль въ Крессент.

XII.
‘А ты бы вышла?’

XIII.
О томъ, какъ Тринглей постигли непріятности.

XIV.
Франкъ Гаустонъ.

XV.
Эйаля и ея друзья.

XVI.
Джонатанъ Стоббсъ.

XVII.
Люси очень тверда.

XVIII.
Въ Шотландіи.

ГЛАВА XIX.
Айзедора Гамеля приглашаютъ завтракать.

XX.
Бракъ — по Стоббсу.

XXI.
Негодованіе Эйали.

XXII.
Благодарность Эйали.

I.
Стальгамъ-Паркъ.

II.
Руффордскій перекрестокъ.

III.
‘Вы — не онъ.’

IV.
‘Самый настоящій герой, какого я когда-либо знала.’

V.
Письмо лэди Альбюри.

VI.
Миссъ Досимеръ.

VII.
Въ Мерль-Парк. No 1.

VIII.
Въ Мерль-Парк. No 2.

IX.
Брильянтовое ожерелье.

X.
Отчаяніе Тома.

XI.
Айзедоръ Гамель въ Ломбардъ-Стрит.

XII.
‘Я никогда не грозила тебя выгнать.’

XIII.
Томъ Трингль посылаетъ вызовъ.

XIV.
Томъ Трингль получаетъ отвтъ.

XV.
Гертруду постигаетъ неудача.

XVI.
Франкъ Гаустонъ кается.

XVII.
Капитанъ Бетсби.

XVIII.
Новое предложеніе тетушки Эммелины.

XIX.
‘Непривлекательная перспектива’.

XX.
Еще дуэль.

XXI.
Еще разъ.

I.
Въ Геймаркт.

II.
Въ немъ есть что-то ангельское.

III.
Эйаля снова детъ въ Стальгамъ.

IV.
Капитанъ Бетсби въ Мерль-Парк.

V.
Поздка въ Остенде.

VI.
Новое платье.

VII.
Воскресенье въ Гобльгузъ-Вуд.

VIII.
‘Нтъ!’

IX.
‘По-моему, это — безуміе’.

X.
О томъ, какъ дла Люси устроились сами собою.

XI.
Послдняя попытка Тома.

XII.
‘А въ замк жилъ рыцарь.’

XIII.
Опять въ Гобльгузъ-Вуд.

XIV.
Капитанъ Бетсби въ Ломбардъ-Стрит.

XV.
Мистеръ Трафикъ въ Ломбардъ-Стрит.

XVI.
Треготнанъ.

XVII.
Тетушка Розина.

XVIII.
Томъ Трингль отправляется въ путь.

XIX.
Какъ онъ любилъ ее.

XX.
Эйаля опять въ Лондон.

XXI.
Свадьба Эйали.