ЭГОФУТУРИСТ О ФУТУРИСТАХ
ЭГОФУТУРИСТ О ФУТУРИСТАХ
Эгофутурист о футуристах, Игнатьев Иван Васильевич, Год: 1913
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Иван Игнатьев
Оригинал здесь: ‘Серебряного века силуэт…‘
Можно доходить в искании новых путей до пределов возможного и невозможного, но при одном, главнейшем условии — последовательности и непротиворечия самому себе.
Московские кубофутуристы грешат по этой части с самого явления своего на свет.
Когда появился первый периодический официоз русского (эго)футуризма (‘Петербургский Глашатай’ — февраль 1912 г.) (Впервые слово эгофутуризм упомянуто в 1911 г. Игорем Северянином. См. ‘Засахаре Кры’.), московская группа тепленьких модернистов, группировавшихся около умиравшего содружества ‘Гилея’, выкинула флаг со словами ‘футуризм’! (На созданном уже фундаменте легче возводить успех).
И, может быть, выбрасывая этот флаг, ‘гилейцы’ комкали и рушили свои намерения и планы, — ‘жертва’ была не из тяжелых, судя по последним выступлениям московской группы (Впрочем, и сейчас некоторых москвичей трудно отличить от первых декадентов и импрессионистов: те же ‘лиловые арабы’ и пр. сопровождают их ‘футуристичность’.).
К ранее высказанным тезисам, москвичи прибавили ‘новые’ ‘параграфы’ ‘устава’ (кубо)футуризма.
— Уничтожить ритм, ибо он напоминает собой бесконечное капанье холодной воды на голову.
— Уничтожить (т.е. совершенно игнорировать) слово ‘Красота’.
— Посвятить свое творчество всецело Современности.
— Создать новый язык, взамен того, которым изъясняются торговки и дворники…
— Созидать заумный и вселенский (из одних гласных букв) языки, т.к. ‘наши переживания не успевают укладываться в слова (застывшие понятия)’ и т.д. (По странной случайности те же самые слова находим в кн. Н. Вавулина ‘Безумие, его смысл и ценность’, вышедшей осенью 1912 г.). (‘Декларация слова’ от 19 апреля 1913 г.).
Кроме заумного, предумного и просто неумного языков ‘поэт современности’ должен ‘мгновенно овладевать’ всеми наречиями земного шара.
Увы, иллюстрации москвичей к этим тезисам не выдерживают ни малейшей критики:
Японские (?) и арабские (?) стихи их представляют собой лишь далекую схожесть произношением звуков, а единственное слово, написанное еврейским начертанием, если вглядеться внимательно, читается одинаково (слева направо и справа налево) — ‘шиш’ (!).
Думаем, что комментарии не требуются!
‘Новые’ рифмы и ‘отрицание ритма’ московские футуристы подтверждают такими ‘стихами’:
‘…Угрюмый дождь скосил глаза.
А за
Решеткой
Четкой,
Железной мысли проводов
Перина…’
Но честь первенства в таком ‘рифмоновшестве’ принадлежит В.К. Тредьяковскому, Эдгару По (‘Eldorado’), Вячеславу Иванову, а в вольностях с ритмами Андрею Белому. Хотя бы его:
‘…Зовет за собою
старик аргонавт,
взывает
трубой
золотою:
‘За солнцем, за солнцем, свободу любя,
умчимся в эфир
голубой!..»
(‘Золотое Руно’. — Золото в лазури. М., ‘Скорпион’, 1904).
Или, позже, г. П. Потемкин не писал разве (даже на страницах доступного толпе ‘Сатирикона’):
‘…В ‘Кафе де-Пари’
Сидели три
Дамы
Из ‘Ямы’.
На одной была
Шляпа с кроликом,
На другой — боа роликом,
А третья была
Алкоголиком…’
Стихи г. П. Потемкина печатались года три тому назад, а гг. москвичи хотят удивить мир своим ‘новым’ рифмо- и ритмотворчеством именно теперь только.
Но не подобна ли вообще работа в этой области простой фальсификации? Ибо можно выкидывать какие угодно ‘антраша’ с рифмой (Я не имею здесь ввиду ассо- и диссонансы.), но ритм ритмом всегда и останется, в каком порядке и дроблении слова ни пишите. Каждое слово есть само по себе частичная или целая стопа. Например: ‘рука’ — разве это не ямб ( U —), или ‘книга’ — разве это не хорей (— U )?
Как ни разбивайте стихи — ритм в них всегда останется, ибо каждое слово (или сочетание звуков) плоть от плоти и кость от кости ритма…
‘Уничтожив’ ритм, московские кубофутуристы ‘кончают’, столь же храбро, и со словом Красота, т.е. со всем Прекрасным… Но почему-то в их изданиях мы видим:
‘…Если хочешь быть несчастным
Ты смотри во след прекрасным
И фигуры замечай!’
‘…За глаза красотки девы
Жизнью жертвует всяк смело
Как за рай’…
‘…И Ее тогда, несчастный,
Ты не смей уж звать прекрасной
Не терзай!..’
Это из одной лишь брошюры, а если взять все?!.. Творчеству московской братии, с ее громких слов, нужна только Современность. — ‘Пусть Пушкин пел природу, канавки русской деревни 20 годов, — мы живем сегодня и наше творчество должно петь сегодняшний день, его властителя — Город, но не так, как делали это Брюсов или Блок, повторявшие Пушкина, а сквозь призму собственного восприятия’!..
‘Поют:
‘Девий бог.
Дочь кн. Солнце. Мамонько! Уж коровушки ревьмя ревут, водиченьки просят сердечные. Уж ты дозволь мне, родная, уж ты позволь, родимая сбегаю я за водицей к колодцу, напиться им принесу, сердечушкам-голубушкам моим’…
‘Созидание’ ‘нового языка’ — вещь ‘страшная’ лишь на первый взгляд. Говор меняется, с течением времени, пополняясь попутно новыми терминами, — против этого не возразит никто. Не найдутся возражения и против того, что поэты (как и художники слова вообще) неослабеваемо вводят в обиход целые фразы, слова, образы (Грибоедов, Толстой, например). Конечно, каждый также поймет, что Кантемир, восстав из гроба, нашел бы в нашем языке весьма малое сходство с современным ему наречием.
Ударясь в словотворчество, москвичи ударились и в две чрезмерные крайности.
Сейчас они печатают: ‘…Звонная песнь звончатой свирели…
…В мыслеземных воздушных телах сущих возникали каменные взоры и взгляды, а высеченные из некоего изначального мирня мировые тела трубящих мирязей свивались в двувзглядный взор и медленно опускались на дно морское…
А через день, с трибуны нам преподносится:
— Мы боремся с басурманскими языками!
Ведь если некогда делались попытки ‘обрусения’ русского языка, т.е. замена ‘глаз’ — ‘гляделками’, ‘носового платка’ — ‘носоутиралищем’ и пр. и пр., — то разве ‘учимец петроградского всеучьбища’ (вместо ‘студент С.-Петербургского университета’) и пр. не делает московскую ‘фракцию’ Будущего — ‘фракцией’ Давнопрошедшего? И не потому лишь, что ‘дерзанья’ их имеют привкус русского и итальянского патриотизма ретроградна борьба их с ‘басурманом’, нет, — но потому, что часто в русском языке отсутствуют слова, которые в своей единственности могли бы заменить собою целую неуклюжую фразу по-русски, — чего москвичи не желают признать.
Новаторы Москвы ‘ошибаются’ положительно во всем, даже в том, что ‘Лермонтова и Пушкина можно петь под шарманку’, а их, ‘замоскворецких Маринетти’, нельзя.
Правда, поют и о ‘Дарьяле’ и ‘Выхожу один я на дорогу’. Не беда, если народ творит из стихотворения любимого поэта песню (хотя бы и для шарманки). Но вот если поэт из затасканной песни выкраивает футуристские opus’ы — дело неважное.
‘…Ты вся мила, ты мне близка
И вот — дала кольцо’…
Это уж, простите, просто:
— ‘Дарила-говорила:
‘Носи и не теряй’!..’
Пусть москвичи, националя, пересыпают фразы не ‘басурманскими’ словами (‘газ’, ‘букет бульварных проституток’, ‘камин’, ‘пальто’, ‘музыка’, ‘портрет’, ‘генерал’, ‘драма’, ‘поэт’), — пускай заимствуют у ‘стариков’ и эгофутуристов их слова (‘пята’, ‘двувзглядный’ etc.), — лишь бы opus’ы их соответствовали их теориям.
Мало понапачкать литографским способом полдюжины брошюрок, мало сбрасывать с пьедесталов прежних кумиров, — нужно создавать и давать свое, собственное.
Но футуристы Москвы своего не дают, — они выдают за свое — чужое.
А это уж нисколько не ‘веще’.
1913