Эдуард фон-Гартманн, Лапшин Иван Иванович, Год: 1908

Другие сочинения
Время на прочтение: 49 минут(ы)
Скачать в PDF

Смерть, похитившая около двухъ лтъ тому назадъ одного изъ наиболе выдающихся нмецкихъ философовъ послдней трети минувшаго вка, побуждаетъ насъ напомнить русской публик о личности и творчеств этого замчательнаго человка. Какъ бы мы ни относились къ метафизик Гартманна и къ его этическимъ идеаламъ, мы во всякомъ случа должны признать за нимъ довольно значительную, хотя и не первостепенную роль въ новйшей исторіи философіи. Даже у насъ въ Россіи вліяніе Гартманна отразилось на творчеств Вл. Соловьева и А. А. Козлова. Послднему принадлежитъ и сокращенный переводъ главнаго труда Гартманна — ‘философія Безсознательнаго’. Въ чемъ же кроется причина огромнаго успха философіи Гартманна и ея вліянія на послдующую мысль? Чтобы уяснить себ этотъ вопросъ, обратимся къ личности и произведеніямъ покойнаго философа. Напомнивъ вкратц читателю біографію Гартманна, я постараюсь въ общихъ чертахъ уяснить генезисъ его системы и важнйшіе пункты его метафизики, теоріи познанія и психологіи.

I.

Гартманнъ родился 23 февраля 1842 года въ Берлин. Отецъ его, генералъ отъ артиллеріи, былъ чрезвычайно умнымъ и разносторонне образованнымъ человкомъ. Въ то же время это былъ ‘eine echt preussische Soldatennatur’, по выраженію біографа Гартманна. Съ ранняго дтства маленькій Эдуардъ началъ испытывать на себ интеллектуальное и моральное вліяніе отца. Ему обязанъ онъ тою умственною гибкостью и тою ‘полиматіей’, которая такъ характеристична для интеллигентнаго берлинца {Біографическія свднія о Гартманн почерпнуты мною изъ книги Артура Древса, представляющей, хотя и восторженно-апологетическое, но весьма обстоятельное изложеніе системы Гартманна: Eduard von Hartmann’s philosophisches System im Grundriss von Dr. Arthur Drews d. o. Professor der Philosophie an der technischen Hochschule in Karlsruhe, 2—te durch einen Nachtrag vermehrte Ausgabe, Heidelberg, 1906, Въ дальнйшихъ ссылкахъ я буду сокращенно обозначать эту книгу: Drews.}. Подъ его же воздйствіемъ у сына сложился консервативный взглядъ на политическую жизнь, которому Гартманнъ оставался вренъ всю свою жизнь. Быть можетъ, органическому отвращенію Гартманна къ демократизму и соціализму содйствовали отчасти и т дтскія впечатлнія, которыя ему пришлось пережить на седьмомъ году тотчасъ посл поступленія въ королевскую семинарію — сцены изъ революціи 48 года. Въ школ Гартманнъ обнаружилъ изумительно раннее развитіе умственныхъ способностей — учился онъ блестяще. Крайне любопытно то обстоятельство, что онъ уже на 10-мъ году утратилъ наивную религіозную вру, и это религіозное свободомысліе и, въ частности, антипатія къ христіанству у него постоянно усиливались. Еще ране 10 лтъ онъ смущалъ преподавателей различными казуистическими вопросами (почему не крестятъ мертворожденныхъ дтей? Почему животнымъ отказано въ безсмертіи души? и т. п.). Такой образъ мыслей создалъ для него довольно изолированное положеніе въ школ: на него вс косо смотрли, но отдавали должное его исключительнымъ способностямъ. Уже въ послднихъ классахъ гимназіи мальчикъ обнаружилъ способности къ музык и къ рисованію. Гартманнъ не только успшно учился музык и пнію, но пробовалъ силы и въ композиціи, сочинивъ трехактную оперу: ‘Звзда Севильи’. Либретто (по Лопе де Вега) было составлено имъ же.
Въ то же время онъ читалъ беллетристику и научныя сочиненія прямо ‘запоемъ’. Въ 1858 году по окончаніи курса Гартманнъ поступилъ, по примру отца, въ гвардейскій полкъ берлинской артиллеріи, предварительно проведя нсколько мсяцевъ для военной подготовки въ Шпандау. Товарищи по полку неодобрительно относились къ молодому человку за его ‘филистерство’, т.-е. за наличность въ немъ духовныхъ интересовъ, недоступныхъ ихъ пониманію. Гартманнъ продолжалъ посвящать свой досугъ наук, философіи и искусству, отдавая въ то же время дань и чувственнымъ наслажденіямъ. Но вскор его военной каррьер суждено было прерваться и прерваться навсегда. Причиною была тяжелая болзнь — нервное страданіе въ колнномъ сустав. Окончательно отказавшись отъ первоначальнаго призванія въ 1865 г., нкоторое время онъ думаетъ отдаться артистической дятельности — стать живописцемъ, но вскор и отъ этой попытки онъ отказывается и находитъ свое истинное призваніе въ философіи. Уже съ 1858 г. Гартманнъ начинаетъ писать небольшіе философскіе этюды. Къ началу 60-хъ годовъ относится его сближеніе съ однимъ хорошо философски образованнымъ учителемъ — Лудвигомъ Гофманомъ, который познакомилъ его съ философскими воззрніями Гегеля, Шеллинга и Шопенгауэра. Изъ этихъ трехъ философовъ особенно сильное впечатлніе на Гартманна оказалъ Шопенгауэръ, который былъ для него, какъ и для Р. Вагнера, настоящимъ ‘Himmelsgeschenk’. Тмъ временемъ на-ряду съ занятіями философіей Гартманнъ пробуетъ силы и на литературномъ поприщ,— пишетъ 2 драмы, появившіяся въ свтъ подъ псевдонимомъ поздне (въ 1871 г.). Въ этотъ же періодъ окончательно складывается его философское міросозерцаніе — въ 1867 г. онъ заканчиваетъ свой первый крупный трудъ — ‘философію Безсознательнаго’ (1867 г.), которая и появилась въ свтъ въ ноябр 1868 г. Успхъ книги превзошелъ самыя смлыя ожиданія. О ней очень сочувственно отозвался рядъ извстныхъ литературныхъ критиковъ (Морицъ Каррьеръ, Гіеронимъ ‘Нормъ и др.), ее стала нарасхватъ раскупать публика. ‘Безсознательное’ сдлалось предметомъ модныхъ салонныхъ разговоровъ, какъ ученіе объ автоматизм животныхъ дебатировалось въ XVII в. въ парижскихъ салонахъ. Въ то же время книга сдлалась предметомъ восторженныхъ похвалъ и ожесточенныхъ нападокъ со стороны философовъ и натуралистовъ. Представители критицизма и позитивизма, которые въ это время начинали отвоевывать себ господствующее положеніе, увидли въ Гартманн врага научной философіи. Натуралисты, стоящіе на матеріалистической и механической точк зрнія, также вооружились противъ системы мистическаго и телеологическаго характера, богословы обрушились на Гартманна за его атеизмъ и пессимизмъ. Литературная сенсація, вызванная произведеніемъ 23-лтняго юноши, побудила впослдствіи неоднократно бросать ему упрекъ въ погон за рекламой (‘Der Reclamephilosoph’, какъ выражался Дюрингъ), въ дилетантизм и т. д. Особенное ожесточеніе проявлялось натуралистами, которыхъ возмущалъ девизъ новаго сочиненія — ‘Спекулятивные результаты, достигаемые индуктивнымъ естественно-историческимъ методомъ’. Большинство изъ нападавшихъ на Гартманна естественниковъ съ Геккелемъ во глав были люди философски мало подготовленные, и это обстоятельство дало возможность Гартманну сыграть надъ ними злую шутку. Въ 1872 г. противъ Гартманна выступилъ анонимно сильный противникъ въ книг: ‘Безсознательное съ точки зрнія физіологіи и теоріи развитія’. Книга эта вызвала единодушное сочувствіе среди біологовъ, хотя авторъ былъ неизвстенъ. Высказали было подозрніе, что подъ анонимомъ скрывается Геккель, но Геккель опровергъ печатно это заявленіе въ предисловіи къ 4-му изданію ‘Естественной исторіи творенія’. ‘Этотъ превосходный трудъ,— говоритъ онъ,— въ существ дла выражаетъ все, что я могъ бы сказать читателямъ моей книги, и я ограничиваюсь простымъ указаніемъ на это сочиненіе тмъ, кто интересуется даннымъ вопросомъ’. Бдный Геккель! Черезъ пять лтъ вышло второе изданіе книги, на этотъ разъ съ именемъ автора — Эдуарда фонъ-Гартманна! Сти, раскинутыя лукавымъ философомъ, оставались незалченными все это время, и Гартманнъ въ 260 примчаніяхъ опровергаетъ здсь шагъ за шагомъ т возраженія, которыя ране онъ самъ себ сдлалъ. Въ 1871 г. Гартманнъ женился на Агнес Таубертъ, которая принимала живйшее активное участіе въ литературной борьб мужа съ философами, естественниками и духовенствомъ. Послднее особенно ополчилось противъ Гартманна въ 1874 г., когда появилось его сочиненіе: ‘Саморазложеніе христіанства и религія будущаго’, задвшее съ одинаковой силой и католиковъ, и протестантовъ. Потерявъ въ 1876 г. Жену, Гартманнъ снова женился въ 1878 г. Приблизительно съ этого времени его литературная дятельность утрачиваетъ тотъ рзко полемическій характеръ, какой она имла до этого времени, и пріобртаетъ оттнокъ спокойной апологіи ‘философіи Безсознательнаго’ и приложенія ея началъ къ самымъ разнообразнымъ областямъ. Творчество его или, лучше сказать, литературно-философская работа не прекращается почти до самой смерти. Сочиненія его представляютъ какъ рядъ строго методическихъ изслдованій (по логик, теоріи познанія, психологіи, натурфилософіи, этик, эстетик, соціологіи исторіи философіи и философіи религіи), такъ и безчисленное множество статей, замтокъ, памфлетовъ по поводу той или другой злобы дня. Около четверти вка проводитъ онъ въ непрерывной умственной работ въ кругу своей семьи въ комфортабельной обстановк, въ нсколькихъ минутахъ зды отъ Берлина, но все же въ сторон отъ шума и сутолоки столичной жизни.

II.

При уясненіи происхожденія какой-нибудь философской системы приходится считаться съ индивидуальностью ея творца, съ вліяніями на него предшествующихъ философскихъ ученій и, наконецъ, съ особенностями соціальной среды, къ которой принадлежалъ данный мыслитель. Что касается перваго пункта, т.-е. индивидуальныхъ особенностей философа, то нужно замтить, что нердко въ указаніи такихъ особенностей видятъ объясненіе происхожденія даннаго философскаго ученія, между тмъ какъ само по себ подобное указаніе ровно ничего не объясняетъ. Смшно читать заявленія нкоторыхъ психіатровъ о томъ, что причиною пессимизма Шопенгауэра было наслдственное предрасположеніе къ меланхоліи, потому что это обстоятельство на самомъ дл могло быть лишь поводомъ къ тому, чтобы въ голов Шопенгауэра могла при извстныхъ условіяхъ общаго сверхъиндивидуальнаго характера сложиться пессимистическая точка зрнія на міръ. Когда появилась ‘философія Безсознательнаго’ Гартманна, то нкоторые критики глубокомысленно ставили въ связь новое пессимистическое ученіе съ поврежденіемъ колнной чашки у Гартманна, повлекшимъ за собою неудачу въ военной карьер. На самомъ дл въ личности Гартманна слдуетъ искать другихъ, боле глубокихъ поводовъ къ возникновенію его философскаго міровоззрнія. Въ приведенной біографіи Гартманна прежде всего бросается въ глаза необыкновенное раннее умственное развитіе, подобно Лейбницу, Шеллингу, Вл. Соловьеву, Гартманнъ былъ ‘Ingenium praecox’. По раннее развитіе Гартманна иметъ при этомъ ту особенность, что интересы интеллектуальные и эстетическіе у него везд заслоняютъ этическую основу жизни. Вн сферы узкаго круга семейныхъ интересовъ жизнь Гартманна не даетъ ни малйшихъ указаній на способность Гартманна къ моральному энтузіазму. 23-лтній авторъ ‘философіи Безсознательнаго’ смотритъ уже на жизнь человческую, на героическія усилія великихъ благодтелей человчества, религіозныхъ реформаторовъ и политическихъ героевъ, какъ изврившійся въ жизнь, пресыщенный жизнію старикъ.
Богаты мы, едва отъ колыбели,
Ошибками отцовъ и позднимъ ихъ умомъ,
И жизнь ужъ насъ томитъ, какъ праздный путь безъ цли.
Какъ пиръ на праздник чужомъ.
Было бы однако величайшимъ заблужденіемъ представлять себ Гартманна какимъ-то физическимъ декадентомъ, Гартманнъ не ‘тощій плодъ, до времени дозрлый’, но крпкій, физически здоровый человкъ. Достаточно взглянуть на его портретъ, чтобы убдиться въ этомъ: мужественное лицо съ необыкновенно умными выразительными глазами и большой окладистой бородой напоминаетъ обличье сказочныхъ нмецкихъ королей. Но и въ здоровомъ тл можетъ быть душа съ одностороннимъ складомъ: аморализмъ лежитъ въ натур Гартманна. Правда, Гартманнъ создаетъ и впослдствіи цлую систему морали и хочетъ реформировать религію, но то, что составляетъ ядро этой новой морали и новой религіи — полное невріе въ окончательное торжество добра — какъ разъ и обнаруживаетъ природный недостатокъ въ духовной структур Гартманна. Система Гартманна — характернйшій продуктъ столичной жизни, гд рано развивается скептицизмъ по отношенію къ людямъ, и гд, съ другой стороны, преждевременно вырабатывается то taedium vitae, за которымъ скрывается невріе въ смыслъ жизни. Но Гартманнъ вовсе не аффективная натура. Его пессимизмъ не негодующій пессимизмъ Байрона (Entriistungspessimismus), не патетическая повсть о страданіяхъ человчества, какую намъ разсказалъ въ своей систем Шопенгауэръ, и не громкій крикъ отчаянія передъ ужасами бытія, какъ у Банзена. Для Гартманна пессимизмъ — эффектная и въ то же время отвчающая его внутреннему настроенію литературная тема.
Въ Гартманн съ юности была сильна публицистическая жилка: онъ обладалъ необыкновенной чуткостью ко всему современному, и эта черта проходитъ черезъ все его творчество. Успхи естествознанія, новокантіанства, отношеніе Бисмарка къ католической церкви, ростъ соціалъ-демократіи, увлеченіе спиритизмомъ, союзъ Германіи съ Австріей противъ Россіи, школьныя реформы — всевозможныя злобы дня находятъ себ отголосокъ въ трудахъ Гартманна, и всегда онъ уметъ возбудить интересъ, споръ, заставить о себ говорить. Пессимизмъ Гартманна затронулъ самыя живыя струны въ душ многихъ его современниковъ, ибо философія безсознательнаго есть безсознательная философія усталой души современнаго интеллигента, въ которомъ угасла живая вра въ моральный смыслъ бытія. Въ своемъ пессимизм Гартманнъ искрененъ, такъ же какъ онъ искрененъ и въ томъ увлеченіи интеллектуальнымъ спортомъ, какимъ является для него метафизическое творчество. Какъ уже было замчено, у Гартманна отъ природы были налицо артистическія наклонности, тмъ не мене онъ никогда не былъ истиннымъ поэтомъ, какъ Ницше или Вл. Соловьевъ. Этому мшалъ аналитическій складъ его ума: въ результат онъ былъ слишкомъ большимъ фантастомъ въ своемъ творчеств для чисто-научной разработки философскихъ проблемъ и слишкомъ большимъ педантомъ, чтобы создавать философскія поэмы. Невольно вспоминаются по этому поводу стихи Грилльпарцера, ‘Genealogisch’:
Der Pedantismus und die Phantasie
Vergingen sich, ich weiss nicht, wie
Und zeugten Mischlingskinder, die
Als Pflanzer sie nach Deutschland sandten,
Die sonst im Weltall unbekannten
Phantastischen Pedanten.
Въ творчеств Гартманна, строго говоря, нтъ эпохъ, стадій развитія: онъ не проходилъ нсколько ступеней въ творчеств, какъ Кантъ, Фихте или Шеллингъ. Какъ взлетвшая мгновенно вверхъ ракета, онъ при первомъ же дебют поднялся на высшую точку своего развитія. Вс послдующія сочиненія Гартманна представляютъ или апологію ‘философіи Безсознательнаго’, или историко-критическія изслдованія съ точки зрнія этого труда.
Изъ вліяній предшествующихъ системъ на Гартманна нужно прежде всего поставить вліяніе Шопенгауэра и Шеллинга, затмъ вліяніе Гегеля. Первому Гартманнъ обязанъ чрезвычайно многимъ. Безсознательное, міровая Воля, ступени ея индивидуаціи, ученіе объ инстинктахъ, о половомъ влеченіи, объ интуитивномъ мышленіи, о мистическомъ чувств сліянія съ абсолютнымъ, обоснованіе пессимизма (отрицательный характеръ блага, даруемаго молодостью, здоровьемъ и свободой), увлеченіе буддизмомъ, политическій консерватизмъ, вытекающій изъ пессимистическихъ основаній — все это близко напоминаетъ Шопенгауэра. Но въ другихъ пунктахъ Гартманнъ расходится съ Шопенгауэромъ. По Шопенгауэру, міровою сущностью является безсознательная Воля — но не представленіе,— безсознательному представленію Шопенгауэръ, отводитъ второстепенное мсто въ своей систем. По Гартманну міровою сущностью является Все-единое Безсознательное, которое сочетаетъ въ себ безсознательную Волю Шопенгауэра и Безсознательную Идею Гегеля. Шопенгауэръ нарушаетъ свой онтологическій монизмъ введеніемъ въ міровую Волю множественности ‘умопостигаемыхъ характеровъ’, Безсознательное Гартманна совершенно исключаетъ какой бы то ни было оттнокъ плюрализма. Шопенгауэръ трансцендентальный идеалистъ, Гартманнъ — трансцендентальный реалистъ. Въ этомъ послднемъ обстоятельств, какъ и въ стремленіи обосновывать спекулятивные результаты на данныхъ индуктивнаго естественно-историческаго изслдованія, нужно видть дань увлеченію естествознаніемъ въ 60-хъ годахъ. Шопенгауэръ — проповдникъ этики состраданія, Гартманнъ — отвергаетъ ее и проповдуетъ строго ригористическую мораль. Шопенгауэръ антиисториченъ, Гартманнъ, по примру Гегеля, придаетъ большое значеніе историческому процессу. Шопенгауэръ — пессимистъ, Гартманнъ тоже пессимистъ, но онъ пытается сочетать этотъ пессимизмъ, основанный на эвдемонологическомъ подсчет наслажденій и страданій, съ телеолого-эволюціоннымъ оптимизмомъ, согласно которому этотъ міръ, несмотря на полную невозможность прогресса, все же идетъ наикратчайшимъ и разумнйшимъ путемъ къ самоуничтоженію. У Шеллинга Гартманнъ заимствовалъ мысль о синтез въ Безсознательномъ Воли и Идеи.
Что касается вопроса о вліяніи соціальныхъ условій на возникновеніе системы Гартманна, то этого вопроса я не буду здсь разбирать. Дло въ томъ, что соціальныя условія возникновенія каждой философской системы настолько сложны, что ‘множественность причинъ’ и необходимость прибгать къ предположеніямъ для выдленія истинной причины, а также близость къ намъ этой эпохи требуютъ особенной осторожности въ выводахъ. По этому поводу есть весьма интересное мсто въ одномъ письм Шопенгауэра къ Фрауэнштедту (15 іюля 1855 г. {Julius Frauenstdt. Neue Briefe ueber die ScJiopenhauersche Philosophie, 1876, S. 272.}). Шопенгауэръ замчаетъ здсь, что Куно Фишеръ въ том своей исторіи философіи, посвященномъ Лейбницу, противопоставляетъ франкфуртскаго отшельника автору’Теодицеи’: ‘Лейбницъ жилъ въ эпоху, полную надеждъ, а я — въ безнадежное, несчастное время! Ergo, если бы я жилъ въ 1700 году, то я былъ бы прилизаннымъ оптимистомъ Лейбницемъ! Такъ извращаетъ гегелевщина! А вдь мой пессимизмъ сложился какъ разъ въ 1814—1818 годахъ (тогда уже онъ полностью завершился) — въ богатйшую надеждами эпоху освободительнаго движенія въ Германіи!’ {‘Въ Neue Zeit, говоритъ Масарикъ (‘Die philosophischen und psychologischen Grundlagen des Marxismus’, 1899, S. 141—147), я нашелъ экономическое объясненіе гартманновской ‘философіи Безсознательнаго’: эта философія служитъ выраженіемъ того факта, ‘dass die deutsche Bourgeoisie schon gnzlich ihr Classenbewusstsein aufgebe’.}. Лучшимъ образчикомъ нелпостей, до которыхъ можно договориться при попыткахъ ‘соціальнаго’ объясненія происхожденія пессимизма, можетъ служить замчаніе Каро по поводу Гартманновскаго пессимизма, что это ‘la philosophie la plus naturelle des peuples qui ne boivent que de la bi&egrave,re’.

III.

Въ шестидесятыхъ годахъ минувшаго столтія возникъ, какъ извстно, тотъ поворотъ мысли отъ метафизики въ сторону критической философіи, который связанъ въ исторіи новйшей философіи съ именами Либманна и Ланге, поздне Когена, Риля и другихъ. Особенно видную историческую роль въ этомъ движеніи сыгралъ авторъ ‘Исторіи матеріализма’, положившій начало до сихъ поръ продолжающемуся общенію философовъ и патуралистовъ на почв теоріи познанія (Гельмгольцъ, Цоллнеръ, поздне Махъ, Оствальдъ),— Фр. Альб. Ланге. Ланге былъ наиболе яркимъ выразителемъ антиметафизическаго направленія въ философіи. Онъ относился съ интересомъ и вниманіемъ къ метафизическому творчеству, но видлъ въ немъ лишь поэтическую иллюзію, ‘насъ возвышающій обманъ’, Begriffsdichtung. Гартманнъ съ первыхъ же шаговъ своей философской дятельности выступилъ горячимъ защитникомъ метафизики, какъ строго доказательной науки, правда, не въ смысл установки ряда апріорныхъ абсолютно достоврныхъ истинъ, но въ смысл построенія индуктивнымъ путемъ боле или мене вроятнаго представленія объ абсолютной сущности и цли бытія. Безъ метафизическаго познанія не можетъ быть вообще никакого познанія. ‘Erhenntnissfheorie’, которая отвергаетъ возможность всякой научной метафизики, есть въ сущности ‘Ignoranztheorie’, да притомъ еще половинчатая, вчно колеблющаяся между абсолютнымъ нигилизмомъ и ‘подспудной’ метафизикой, допускаемой втихомолку. Трактовать же метафизику какъ ‘поэзію понятій’ — прямо смшно. ‘Познакомившись впервые съ этой теоріей въ томъ вид, какъ она развита въ ‘Исторіи матеріализма’ Ланге, я разразился невольно самымъ чистосердечнымъ веселымъ смхомъ при мысли о томъ явномъ комизм, который заключается въ нагроможденныхъ здсь нелпостяхъ. Невинность этого смха нисколько не была омрачена мыслью о томъ, что такая безсмыслица можетъ найти себ почитателей, даже послдователей и защитниковъ. Этотъ достойный сумасшедшаго дома вывертъ изъ затруднительнаго положенія, использованный почтеннымъ человкомъ, который вздумалъ усомниться въ возможности философіи, какъ науки, я счелъ за курьезный unicum, который, какъ таковой, является совершенно безвреднымъ. Однако я недостаточно оцнилъ заразительность безумія, которое при благопріятныхъ обстоятельствахъ легко можетъ принять эпидемическій характеръ. А между тмъ эти благопріятныя обстоятельства какъ разъ оказались налицо, въ вид распространенія новокантіанства, съ одной стороны, и преобладанія блазированнаго скептическаго настроенія въ нашей учащейся молодежи — съ другой’. На самомъ дл метафизическая потребность, въ самомъ серьезномъ смысл этого слова, неискоренима въ человчеств. На это имются дв причины. Во-первыхъ, человчество всегда будетъ искать отвта на вопросъ, что такое сущность міра, каковы основные элементы бытія — ‘die letzten Dinge’. Во-вторыхъ, человчество всегда будетъ обсуждать вопросъ о смысл, о цли бытія. На эти вопросы и даетъ отвты научная метафизика. Часто говорятъ, что Кантъ ниспровергъ метафизику, показалъ полную невозможность для метафизики претендовать названіе науки. Это — совершенно врная мысль, но только надо помнить, что здсь рчь идетъ о догматической метафизик, конструирующей апріорнымъ путемъ ученіе о бытіи. Такая умозрительная метафизика, претендующая на абсолютную аподиктическую достоврность, дйствительно, посл Канта сдлалась совершенно невозможной, и въ этомъ великая историческая заслуга Канта. Но Кантъ своей критикою познавательной дятельности человка отнюдь не упразднилъ возможности индуктивной метафизики, въ которой мы, путемъ изученія данныхъ опыта, постепенно восходимъ къ тмъ реальностямъ, которыя составляютъ трансцендентную основу опыта. Изъ послдняго мы можемъ почерпнуть указанія на то, какъ мы должны мыслить объ этой основ всхъ данныхъ опыта, наши выводы, такимъ образомъ, будутъ спекулятивными результатами длиннаго ряда индуктивныхъ изслдованій и, какъ таковые, конечно, могутъ претендовать, какъ и всякое эмпирическое обобщеніе, лишь на большую или меньшую (хотя бы и очень высокую) вроятность.— Исходя изъ такихъ общихъ соображеній, Гартманнъ приступаетъ къ своей задач, отправляясь отъ опредленныхъ, вполн конкретныхъ данныхъ опыта, и весь первый томъ его ‘философіи Безсознательнаго’ есть непрерывный , восхожденіе отъ разрозненныхъ фактовъ къ установк основного метафизическаго начала. Вторая часть представляетъ обратный ходъ мыслей, — мы имемъ здсь дло съ логической экспликаціей отъ вка заложенныхъ въ міровомъ начал потенцій, съ депотенцированіемъ мірового начала въ многообразную систему индивидуальностей, образующихъ мертвую и живую природу.
Въ шестидесятыхъ годахъ всеобщее вниманіе натуралистовъ было привлечено теоріей развитія. ‘Происхожденіе видовъ’ появилось въ 1859 году, нсколько ране идея эволюціи была уже развита Спенсеромъ, и весь научный міръ живо обсуждалъ значеніе этой теоріи. Сторонники механическаго истолкованія явленій жизни, антителеологи, особенно горячо ухватились за ученіе Дарвина, открывъ въ немъ заманчивыя перспективы для объясненія цлесообразныхъ явленій природы изъ слпой, случайной игры механическихъ силъ. Противники этого взгляда, креаціонисты, настаивали на необходимости при объясненіи цлесообразныхъ явленій допускать на-ряду съ механическими силами участіе въ міровомъ процесс сознательнаго разумнаго начала, провиднія, личнаго Бога, который невидимо руководитъ ходомъ мірового процесса и мудро направляетъ эволюцію живого міра въ сторону наибольшаго совершенствованія. Гартманнъ принялъ за отправной пунктъ своей метафизики именно фактъ изумительной цлесообразности, и морфологической, и функціональной, живыхъ организмовъ.
Первое, на чемъ онъ останавливаетъ вниманіе своихъ читателей, это — существованіе у животныхъ и человка поразительныхъ инстинктовъ. Инстинктъ есть цлесообразное дйствіе, выполняемое безъ сознанія той цли, къ которой оно ведетъ. Такія дйствія совершенно необъяснимы, какъ результатъ механической дятельности организма. При одинаковости тлесной организаціи у животныхъ наблюдается различіе въ проявленіяхъ инстинктивной дятельности: у пауковъ при одинаковой организаціи ткацкаго аппарата наблюдаются различныя формы паутины. Съ другой стороны, у животныхъ, различно организованныхъ, наблюдаются одинаковыя инстинктивныя проявленія,— напримръ, на деревьяхъ живутъ птицы съ лапками, приспособленными для лазанія и съ неприспособленными, обезьяны съ цпкими хвостами и обезьяны другой породы. Если бы инстинкты были результатомъ простой тлесной организаціи, то ихъ дятельность была бы слпой и неизмнной, но они нуждаются въ опредленныхъ мотивахъ для своего проявленія и измняются въ зависимости отъ обстоятельствъ. Еще мене можно предположить, что цлесообразность инстинктовъ зависитъ отъ сознательной дятельности животнаго. Личинка жука-рогача образуетъ для себя помщеніе вдвое длинне собственнаго тла, когда формируется самецъ, у котораго будутъ рога, и ея помщеніе не превышаетъ длины тла при образованіи безрогой самки. Едва ли кому-нибудь придетъ въ голову видть здсь сознательное предвидніе самого животнаго. Столь же невроятнымъ было бы предположеніе участія въ этихъ изумительныхъ явленіяхъ личнаго сознательнаго начала — провиднія. Единственно, что здсь приходится допустить, это — проявленіе Безсознательнаго Разума и Безсознательной Воли.
То же изумительное ясновидніе Безсознательнаго проявляется и въ цлебной сил природы — vis medicatrix naturae. Со временъ Парацельса медицина уже хорошо знаетъ, что ея роль сводится лишь къ направленію и регулированію этого инстинкта. Болзнь есть органическая анархія, которая устраняется Безсознательнымъ, вносящимъ порядокъ въ разстроенное тло. Если отрзать отъ червя головной конецъ, то онъ будетъ возстановленъ Безсознательнымъ, и наблюдается такое же возстановленіе отрзаннаго хвоста.
Не мене поразительны проявленія Безсознательнаго въ психической области. Половое влеченіе, представляющее въ своей стихійности столько загадочнаго, ‘мистическаго’, есть тоже, какъ уже указывалъ Шопенгауэръ, проявленіе Безсознательнаго. Ни обаяніемъ красоты, ни притягательностью чувственности еще нельзя объяснить природы любви: конечно, ‘мнимая любовь безъ чувственности есть лишь безплотный и безкровный призракъ искомой души, но, съ другой стороны, голая чувственность есть лишь трупъ рожденной изъ пны богини’. Моральныя качества людей играютъ въ половой любви лишь совершенно побочную роль — это нчто иное, нежели любовь, хотя и находящееся рядомъ съ нею. Любовь, по Гартманну, какъ и по Шопенгауэру, есть иллюзія, ‘военная хитрость’, къ которой прибгаетъ Безсознательное для продолженія родовой жизни. Эстетическое творчество предполагаетъ постоянное закулисное участіе Безсознательнаго. Правда, разсудочный элементъ участвуетъ въ творчеств, но лишь косвеннымъ образомъ: 1) въ развитіи и упражненіи артистическихъ способностей, въ технической выучк и подготовк, 2) въ разработк частныхъ концепцій, входящихъ въ общій сложный художественный планъ, 3) во вліяніи усилій воли, сопровождающихъ отдльные эпизоды творчества. Но по существу своему творчество безсознательно. Вс художники отмчали независимость отъ ихъ воли и сознанія продуктовъ ихъ творчества. Эти продукты какъ бы ‘сваливаются съ неба’. Въ древности поэты приписывали ихъ муз, Божеству. Поэтъ лишь зарегистровываетъ, закрпляетъ post factum въ художественныхъ формахъ то, что внезапно всплыло въ готовомъ вид изъ глубинъ Безсознательнаго. ‘.Самъ не знаю, что буду пть, но только псня зретъ!’ Вотъ почему разсудочность можетъ наносить ущербъ творчеству или быть показателемъ недостаточной силы послдняго. Такой недостатокъ Гартманнъ усматриваетъ у Р. Вагнера именно въ его методическомъ пользованіи лейтмотивами.
Въ области мышленіямъ Безсознательнаго не мене значительна. Мышленіе наше не совершается непрерывно сознательнымъ дискурсивнымъ путемъ — въ немъ часто участвуетъ мгновенное интуитивное схватываніе конечнаго вывода помимо всхъ промежуточныхъ звеньевъ. Это часто наблюдается въ математическомъ познаніи: даровитые математики нердко сразу постигаютъ истину извстнаго положенія, минуя длинную цпь посредствующихъ доказательствъ: ‘У математиковъ встрчается способность длать интуитивные прыжки въ стройной цпи умозаключеній и выпускать нкоторое количество ея членовъ, такъ что изъ посылокъ перваго умозаключенія тотчасъ въ сознаніе вскакиваетъ умозаключеніе, которое должно бы слдовать третьимъ или пятымъ’. Изъ этого Гартманнъ выводитъ, что ‘въ дедуктивномъ метод сознательная логика, какъ бы хромая, ковыляетъ на деревяшк, тогда какъ логическая интуиція летаетъ на начал Безсознательнаго, которое въ одно мгновеніе скачетъ отъ земли до неба’. Гартманнъ одобряетъ ту высокую оцнку интуитивнаго мышленія въ геометріи, какую даетъ Шопенгауэръ. Наличность активности Безсознательнаго въ мышленіи обнаруживается и въ развитіи языковъ, которые возникаютъ не изъ преднамреннаго договора между людьми, но путемъ безсознательнаго, сверхличнаго и, однако, въ высокой степени закономрнаго процесса. Ниже мы увидимъ, что вс основные процессы познанія тснйшимъ образомъ сплетены со сверхличными, безсознательными функціями.
Мистика, играющая такую выдающуюся роль въ жизни человчества, можетъ служить послднимъ примромъ активности въ насъ Безсознательнаго. То, что мистики всхъ временъ и народовъ называли ‘единеніемъ съ Богомъ’, ‘сліяніемъ съ Богомъ’, это чувство непосредственнаго единства съ внвременнымъ и внпространственнымъ Абсолютомъ и есть непосредственное постиженіе единой міровой сущности — Безсознательнаго. Телепатическія явленія — воздйствіе одного сознанія на другое на разстояніи, а также пророческое вщее предвосхищеніе будущихъ событій также есть проявленіе Безсознательнаго разума. Эти послдніе факты, реальности которыхъ Гартманнъ не оспариваетъ, служатъ лишнимъ доказательствомъ тому, что Безсознательный разумъ есть единая сверхнременная и сверхиространственная міровая сущность. ‘Въ абсолютномъ всевдніи абсолютнаго Духа нити всхъ причинныхъ рядовъ идеально сливаются въ одную общую интуицію — вотъ почему для него мнимо случайное въ будущихъ событіяхъ заране предопредлено.
Всевдніе Абсолютнаго Духа въ настоящемъ состояніи міра implicite охватываетъ и все прошлое, и все будущее, поэтому индивидуумъ при интенсивномъ волевомъ интерес можетъ безсознательно извлечь изъ безсознательнаго знанія Абсолютнаго Духа подробности будущихъ событій и подробности событій, протекающихъ въ настоящемъ, но на далекомъ отъ него разстояніи.

IV.

Установивъ ‘индуктивнымъ’ путемъ реальность единаго, внвременнаго и внпространственнаго, неутомимаго и всевдущаго Безсознательнаго, Гартманнъ во второй части своего труда переходитъ къ метафизическому анализу этого понятія и къ разъясненію взаимоотношеній между сущностью міра и ея проявленіемъ во множественности индивидуумовъ, образующихъ пространственно-временный міръ — природу. Сущность міра, т.-е. Безсознательное — едино, но, такъ сказать, двусторонне — оно есть Безсознательная воля, съ одной стороны, и безсознательное Представленіе — съ другой. Слдовательно, метафизика Гартманна одновременно Панлогизмъ, и Пантелизмъ.
Das Etwas ist — это зависитъ отъ Представленія, da Etwas ist — это зависитъ отъ воли. Какъ возникъ міръ? почему Безсознательное конкретизировалось въ пространственно-временной множественности? откуда взялось сознаніе?— вотъ вопросы, отвтъ на которые Гартманпъ даетъ въ описаніи ‘экспликаціи отъ вка заложенныхъ въ міровомъ начал возможностей’. Эту экспликацію надо понимать не какъ реальный, протекающій во времени процессъ, а какъ ‘главные моменты эвентуальнаго логическаго развитія’. При этомъ и подобное объясненіе иметъ скоре фигуральный, чмъ буквальный смыслъ, подобно тому какъ твореніе міра и Времени Деміургомъ въ Платоновскомъ Тиме или возникновеніе движенія изъ неподвижнаго бытія у Дюринга. Удивляться этому нечего — вдь Безсознательное и Сверхсознательное лежитъ выше противоположности субъекта и объекта, духа и матеріи, оно, слдовательно, не можетъ быть постигнуто нами вполн — мы никогда не уразумемъ, какъ произошло распаденіе на субъектъ и объектъ и какъ возникла природа и сознаніе. Фигурально же происхожденіе міра есть эмансипація представленія отъ коснаго оцпеннія Воли: представленіе оторвалось, отпало отъ Воли — какъ лучъ, пропущенный сквозь призму. Всеединое распалось на пространственно-временное множество индивидуумовъ.
Что же такое, съ этой точки зрнія, Время, пространство, матерія и сознаніе? Само Безсознательное внвременно, но міръ съ множественностью индивидуумовъ, съ бываніемъ, короче — міровой процессъ имлъ начало во времени и будетъ имть конецъ. Отпаденіе Представленія отъ Воли есть космическій Грхъ — грхопаденіе, и развившееся сознаніе, высшая форма индивидуаціи — человчество мало-по-малу придетъ къ отреченію отъ бытія и возвратится добровольно въ Единое лоно Безсознательнаго, тогда время окончится — ‘времени больше не будетъ’. Что жизнь будетъ имть конецъ — это подтверждается и данными точныхъ наукъ, въ частности вторымъ принципомъ термодинамики — принципомъ деградаціи энергіи, согласно которому вс формы энергіи мало-по-малу перейдутъ въ теплоту, что исключаетъ возможность жизни.
По этому поводу могутъ возникнуть два вопроса: 1) Чмъ можемъ мы поручиться, что отпаденіе Представленія отъ Воли не повторится снова, и тогда самоуничтоженіе человчества и за нимъ и остальной природы было бы безцльнымъ, ибо никакого Искупленія — возвращенія Представленія въ лоно Воли не воспослдуетъ? На это Гартманнъ отвчаетъ слдующее. Вроятность, что міровой процессъ не повторится, вообще говоря, = 1/2, но если онъ уже повторялся, скажемъ, и разъ, то вроятность, что онъ не повторится = 1/2 п. 2) На вопросъ, какимъ образомъ добровольное самоуничтоженіе человчества повлечетъ за собою уничтоженіе остальныхъ индивидуумовъ природы — животныхъ, растеній и атомовъ,— Гартманнъ отвчаетъ: проявленіе воли къ уничтоженію въ 2 милліонахъ человческихъ головъ превышаетъ сумму воленій всхъ остальныхъ существъ этой планетной системы и другихъ. Какъ только исчезнутъ индивидуумы, такъ тотчасъ же прекратится и время, являющееся простымъ medium individuationis.
Такое же medium individuationis и пространство. Пространство не есть абсолютная реальность — vacuum древнихъ атомистовъ есть простая фикція. Пространство есть сфера проявленія активности индивидуумовъ — арена дйствія силъ. Поэтому пространство допустимо, лишь какъ сфера, заполненная дятельностью силы — активность индивидуумовъ (атомовъ, какъ мы сейчасъ увидимъ) творитъ пространство. Вн реальнаго бытія нтъ и пространства, а такъ какъ реальное бытіе индивидуумовъ ограничено, то и реальное пространство ограничено. Пространство кажется безграничнымъ для нашего сознанія, ибо для мысли всегда остается возможность дальнйшаго прогресса отъ послдней полагаемой границы дале in indefinitum, но фактически, какой смыслъ можетъ имть vacuum exlramundatum, окружающее міръ? Это простая иллюзія воображенія! Не слдуетъ смшивать потенціальную безконечность времени и пространства, какъ простой продуктъ абстракціи, съ реальной безконечностью: послднее есть безсмыслица: въ реальномъ не можетъ быть законченной безконечности, и потому пространство, время я энергія — конечны. Съ этой точки зрнія космологическія антиноміи Канта утрачиваютъ всякій смыслъ.
Какъ уже сказано, число индивидуумовъ, образующихъ міръ, конечно, ограничено. Но что такое индивидуумъ? Индивидуумъ есть единство пространственное и временное, единство внутренней причины, цли я взаимодйствія частей. Есть въ природ нсколько ступеней индивидуаціи — а именно атомы всомые и эирные, затмъ растенія, животныя и въ томъ числ люди. Химическіе элементы современной химіи еще не суть атомы, въ строгомъ смысл этого слова — они разнятся по своему атомному всу и, вроятно, состоятъ изъ первоэлементовъ (Uratome) одинаковаго вса, но въ разномъ количеств и въ разной группировк. Такимъ образомъ Гартманнъ склоняется къ предположенію Проута о существованіи протила ( ) въ противоположность Дюрингу, который, по слдамъ Менделева, считаетъ элементы современной химіи первичными индивидуумами въ природ. На-ряду съ тлесными атомами Гартманнъ предполагаетъ существованіе эирныхъ атомовъ. Тлесные атомы тяготютъ другъ къ другу обратно пропорціонально квадрату разстояній. Эирные атомы отталкиваются другъ отъ друга и притомъ обратно пропорціонально какой-нибудь высшей степени (по крайней мр кубу) разстоянія. Тлесный и эирный атомы на молекулярномъ разстояніи, вроятно, отталкиваются, на боле значительномъ разстояніи, вроятно, притягиваются. Матерія, если подъ нею разумть нчто иное, нежели проявленіе силы, есть пустой звукъ. Она въ сущности есть система атомныхъ силъ. Изъ дятельности атомныхъ силъ возникаютъ вс физическія явленія: тяготніе, упругость, кристаллизація, теплота, свтъ, электричество. Число атомовъ (центровъ силъ) конечно, причемъ число тлесныхъ атомовъ по предположенію Гартманна — числу эирныхъ. Въ понятіи силы мы видимъ элементарное проявленіе Безсознательнаго — actus punis стремленія, результатомъ его является пространство и время. Атомы обладаютъ сознаніемъ, но въ самой зачаточной форм. Спиноза гд-то замтилъ, что если бы камень обладалъ сознаніемъ, то при свободномъ паденіи онъ ощущалъ бы свою волю свободной. Гартманнъ замчаетъ, что мы должны предполагать чувство непріятнаго въ атомномъ сознаніи при всякомъ вншнемъ ограниченіи въ проявленіи присущихъ ему силъ и, наоборотъ, чувство удовольствія при свободномъ проявленіи присущихъ ему силъ.
Возникновеніе сознанія обусловлено чувствомъ сопротивленія, упора противодйствія. Въ сознаніи этого упора, стоянія передъ волей и проявляется напряженное изумленіе Воли передъ представленіемъ. Физическая сила и психическое усиліе суть какъ бы дв стороны, выпуклое и вогнутое одного и того же Безсознательнаго начала въ его индивидуализированномъ проявленіи — мысль, напоминающая Спенсера. У атомовъ нтъ никакихъ качествъ ощущеній, но только пріятный и непріятный чувственный токъ въ самой смутной зачаточной форм. Кром атомовъ, въ неорганизованномъ мір нтъ индивидуумовъ: химическіе агрегаты въ неорганизованной матеріи не суть индивидуумы, но колоніи индивидуумовъ. Индивидуумъ высшаго порядка есть простйшій организмъ. Гартманнъ допускаетъ происхожденіе при извстныхъ благопріятныхъ условіяхъ организованнаго изъ неорганизованнаго, но не путемъ химическаго осложненія въ комбинаціи атомовъ, а при участіи идеальнаго начала безсознательной организующей силы, отъ которой зависитъ сохраненіе формы организма при постоянной смтъ вещества и ея развитіе. Живая монада и самое сложное органическое соединеніе — toto geilere различны. Generatio aequivoca на чисто-механическихъ началахъ безъ вмшательства Безсознательнаго совершенно немыслимая вещь. Понятіе нематеріальнаго организующаго матерію начала издавна существуетъ въ философіи: Энтелехія Аристотеля, Архонъ, Архей, Гегемониконъ Парацельса и Ванъ Гельминта, Центральная Монада Лейбница, ide directrice Клода Бернара и т. д. Противъ введенія такого принципа въ біологію говоритъ, повидимому, то, что допущеніе нематеріальной творческой силы приводитъ къ неизбжному противорчію съ закономъ сохраненія энергіи. Но въ томъ-то и дло, что организующее дйствіе безсознательнаго не производитъ новыхъ силъ, оно выражается лишь въ упорядочиваніи и направленіи уже имющейся налицо энергіи безъ ея траты или творенія изъ ничего. Поэтому организующее вліяніе Безсознательнаго чисто-идеально: оно не производитъ механической работы и не иметъ механическаго эквивалента. Такимъ образомъ, Гартманнъ примыкаетъ къ виталистическому направленію въ современной біологіи, выразителями котораго являются Бунге и Рейнке. Расщепленіе организованнаго міра на растительный и животный Гартманнъ объясняетъ тмъ телеологическимъ соображеніемъ, что растительное царство есть концентрація легко усвояемаго пищевого матеріала для животнаго царства (producierende Pflanzenreich und konsummirende Thierreich), дающая возможность послднему направить т силы на развитіе сознанія, которыя затрачивались бы на ассимиляцію трудно усвояемаго пищевого матеріала. Происхожденіе видовъ не можетъ быть объяснено изъ чисто-механическихъ началъ. Въ ихъ образованіи участвуютъ три фактора: борьба за существованіе, спонтанная измнчивость и наслдственность. Борьба за существованіе безспорно иметъ большое значеніе въ развитіи живого міра, но одною борьбою за существованіе никакъ нельзя объяснить его развитіе. На самомъ дл она играетъ роль побочнаго фактора, которымъ Безсознательное пользуется ради экономіи своихъ силъ (lex parecimoniae), но центръ тяжести лежитъ въ двухъ другихъ факторахъ. Спонтанная измнчивость (accidental variation) должна быть отнесена за счетъ организующей дятельности Безсознательнаго, преобразующаго одинъ видъ въ другой. Равнымъ образомъ и въ наслдственности ршающую роль играютъ внутреннія предрасположенія, которыми опредляются морфологическія особенности животнаго. Измненія этихъ особенностей подъ вліяніемъ упражненія или неупражненія животнымъ его органовъ (ламарковскій принципъ) ограничены извстными предлами, поэтому упражненіе органовъ иметъ лишь значеніе побочнаго, но не коренного принципа развитія. Механическая и телеологическая стороны эволюціи представляютъ дв точки зрнія на единый процессъ — каждая изъ нихъ не исключаетъ, но, наоборотъ, предполагаетъ другую.

V.

Метафизика Гартманна опирается на гносеологическое обоснованіе, которое Гартманнъ противопоставляетъ съ большою энергіей столь ненавистной для него ‘Ignoranztheorie’ критицизма. Проблема отношенія міра къ познанію, объекта къ субъекту, находитъ себ три типичныхъ способа ршенія: наивный реализмъ, трансцендентальный идеализмъ и трансцендентальный реализмъ.
Наивный реализмъ можетъ быть формулированъ въ слдующихъ тезисахъ: I) Мы познаемъ самыя вещи въ себ — не ихъ воздйствія на насъ, еще мене того представленія о нихъ. II) то, что познается въ вещахъ, дйствительно въ нихъ есть такимъ, какимъ оно познается нами, чмъ не исключается возможность, что въ нихъ есть много такого, что не познается нами. III) Вещи въ себ воздйствуютъ другъ на друга, и эта причинность въ вещахъ служитъ предметомъ воспріятія. IV) Вещи остаются, когда они не воспринимаются нами такими, какими мы ихъ воспринимали, впрочемъ, извстныя постороннія причины могутъ и измнить ихъ въ моментъ перерыва воспріятія. V) Для всхъ познающихъ одинъ міръ является общимъ объектомъ воспріятія.
Такая точка зрнія въ теоріи познанія въ настоящее время не нуждается въ особенной критик — слишкомъ общеизвстенъ фактъ зависимости свойствъ познаваемаго нами объекта отъ особенностей познающей способности. Тмъ боле вниманія должно быть удлено критик трансцендентальнаго идеализма. Эта точка зрнія провозглашаетъ, что весь матеріалъ нашего познанія всецло субъективенъ, что ‘міръ есть мое представленіе’, а пространство и время, эта пара очковъ, сквозь которыя мы смотримъ на міръ, лишь субъективныя формы созерцанія, въ то же время это воззрніе претендуетъ сохранить за ‘явленіями’ эмпирическую реальность, различая объективную ‘вещность’ и закономрность ‘міра явленій’ отъ игры фантазіи, отъ галлюцинаціи или сновиднія. Такому взгляду могутъ быть противопоставлены многочисленныя и прямо уничтожающія возраженія. Не можетъ быть ни малйшихъ сомнній въ томъ, что міръ не есть только мое представленіе, но что онъ есть лежащая за предлами индивидуальнаго сознанія и воздйствующая на него реальность. Это видно прежде всего изъ той свжести, яркости психическихъ переживаній при воспріятіи, которая отличаетъ послднія отъ сравнительно боле блдныхъ продуктовъ воображенія. Затмъ, всякое ощущеніе нуждается въ извстномъ раздраженіи, которое существуетъ ране ощущенія и обусловливаетъ самую наличность послдняго. Сказать, что само раздраженіе состоитъ изъ комплекса ощущеній, значитъ только уклоняться отъ необходимости признать за трансцендентальными воздйствіями хронологическій пріоритетъ {‘Данность’ объективной дйствительности у Канта, ‘вншній толчокъ’, получаемый нашимъ ‘я’ отъ не-я у Фихте — это способы выраженія, указывающіе на то, что субстанціональность вещей есть нчто транцендентное сознанію, что воздйствуетъ на него. ‘Трансендентальный реализмъ,— говоритъ Гартманнъ,— возстановляетъ (въ трансцендентномъ смысл. И. Л.) категорію субстанціальности. Онъ охотно готовъ уступить позитивистической критик въ томъ, что субстанціальность не можетъ быть воспринята, что она скоре есть нкоторое категоріальное отношеніе, которое при посредств безсознательной интеллектуальной функціи непроизвольно привносится къ содержанію сознанія… Поэтому вещь уже безсознательнымъ образомъ оказывается большимъ, нежели сумма ея качествъ, привходящею является форма вещности (Dingheitsform), которая не можетъ быть разложена на воспринимаемыя свойства. Этотъ плюсъ указываетъ на особое примненіе категоріи субстанціи къ эмпирически даннымъ группамъ, т.-е. на субъективно идеальный придатокъ къ воспринятому, который коренится въ вид безсознательной интеллектуальной функціи, хотя она первоначально и не познается сознаніемъ въ качеств таковой’, (‘Kategorienlehre’, s. 504 и 497. См. Heinrich Gamperz: ‘Die Weltanschauungslehre’ В. I. 1905, s. 113).}. Дале, воспроизведенныя представленія смняютъ другъ друга по внутреннимъ законамъ ассоціацій, воспріятія же вторгаются въ сознаніе внезапно, со стороны — они образуютъ совершенно обособленный отъ внутренняго теченія психической жизни рядъ. Къ этому нужно еще прибавить, что въ реальныхъ воспріятіяхъ отъ даннаго предмета возникаютъ опредленныя ощущенія сразу для нсколькихъ органовъ чувствъ. Дале, порядокъ объективной причинной связи не совпадаетъ въ порядк съ воспринимаемой нами послдовательностью впечатлній. Наконецъ, и это чрезвычайно важно, если допустить, что міръ есть только мое представленіе, то и тла и души другихъ людей я долженъ считать только продуктомъ моего ‘я’, т.-е. я долженъ стать на точку зрнія самаго радикальнаго солипсизма и иллюзіонизма. Полемизируя съ Файингеромъ, Гартманнъ пытается конкретно представить кантіанцу практическія послдствія его точки зрнія: Файингеръ разговариваетъ съ молодой дамой — своей невстой и заявляетъ ей, что она лишь продуктъ его познавательной дятельности, что вскор заставляетъ ее обратиться въ бгство {См. Neocantianismus, Schopenhauerianismus und Hegelianismus, первый отдлъ (1876 г.).}. Съ точки зрнія трансцендентальнаго идеализма совершенно необъяснима эволлюція міра. ‘Въ послдовательномъ идеализм, считающемъ теченіе времени иллюзорнымъ, не можетъ быть вообще никакой рчи о развитіи, предполагающемъ реальность этого теченія. Если здсь о чемъ могъ бы говорить идеалистъ, то самое большее о возбужденіи сна жизни изнутри кнаружи, слдствіемъ чего могло бы быть оживленіе или обогащеніе содержанія сна или иллюзорнаго міра. Съ этой точки зрнія, міръ долженъ непрерывно приспособляться къ познанію, но не наоборотъ’. На самомъ дл мы видимъ какъ разъ обратное: ‘познаніе и со стороны формы, и со стороны содержанія непрестанно приспособляется къ воздйствіямъ на него реальнаго бытія. Результатомъ этого воздйствія является накопленное въ животномъ царств и унаслдованное отъ безчисленныхъ поколній приспособленіе, сопровождаемое непрерывно возрастающей адэкватностью содержаній представляющаго сознанія трансцендентно-реальному міру. Въ особенности должны были развиться этимъ путемъ приспособленія и наслдственности т формы мысли и созерцанія, на которыя, главнымъ образомъ, должна опираться адэкватность психическихъ переживаній (Bewusstseinsrepraesentanten)’. Въ такомъ же безвыходномъ положеніи оказывается идеалистъ, если передъ нимъ ребромъ поставить вопросъ, что длается съ вещами въ моменты перерыва воспріятія, напримръ, съ моимъ книжнымъ шкапомъ, когда я отворачиваюсь отъ него? Они (т.-е. трансцендентальные идеалисты), говоритъ Гартманнъ, видятъ лишь съ одной стороны Харибду абсолютной неустойчивости и продолжающагося уничтоженія и новаго возникновенія объектовъ представленія, что является издвательствомъ надъ человческимъ здравымъ смысломъ и само по себ достаточно, чтобы дискредитировать ихъ ученіе, съ другой же стороны — Сциллу гипостазированія объектовъ воспріятія въ имманентныя вещи въ себ, допущеніе, заключающее въ себ противорчіе, которое выражается въ утвержденіи, будто объекты воспріятія существуютъ и тогда, когда не имется налицо никакого воспріятія’ {Das Grundproblem der Erkenntnisstheorie, s. 56.}. Гартманнъ считаетъ эту альтернативу совершенно безвыходной для критическаго идеалиста. Свое отношеніе къ критическому идеализму и наивному реализму Гартманнъ удачно иллюстрируетъ на слдующемъ примр: три человка сидятъ за столомъ — сколько экземпляровъ стола имется налицо? Для наивнаго реалиста — одинъ столъ, для трансценденталнаго идеалиста — три, для трансцендентальнаго реалиста — четыре: три объекта воспріятія и одна вещь въ себ стола. На вопросъ, сколько экземпляровъ этихъ лицъ имется въ наличности, когда 2 сидятъ въ комнат: наивный реалистъ отвчаетъ — два, трансцендентальный идеалистъ — четыре (именно: у каждаго изъ двухъ лицъ свое ‘я’, да представленіе о второмъ ‘я’), трансцендентальный реалистъ — шесть, именно: дв личности, какъ вещи въ себ, и четыре объекта представленія личности въ двухъ сознаніяхъ {Die letzten Fragen der Erkenntnisstheorie und Metaphysik. ‘Zeitschr. fr Philosophie und philosoph. Kritik’. Bd. 108, 5, 72.}. Критическій идеализмъ, сводящійся къ иллюзіонизму, есть одна изъ безконечности возможностей относительно вещей въ себ, слдовательно, вроятность, что ничего нтъ вн моего представленія = 1/, вроятность же того, что есть нчто независящее отъ моего сознанія = 1 — 1/, т.-е. почти обладаетъ абсолютной достоврностью.
Утвердивъ реальность транссубъективнаго, Гартманнъ обращается къ изслдованію вопроса о механизм познанія, къ ученію о категоріяхъ. Категоріи не суть апріорныя врожденныя идеи, какъ думаетъ Кантъ, он способъ проявленія безличнаго Разума въ индивидумахъ, поэтому по своему происхожденію он сверхъиндивидуальны, хотя въ качеств конкретныхъ функцій и относятся къ данной индивидуализированной групп функцій, врожденною можетъ быть только ‘большая или меньшая воспріимчивость центральныхъ органовъ для усвоенія этихъ формирующихъ ощущенія функцій’ (770). Эти функція дйствуютъ въ насъ безсознательно, мы лишь ‘заднимъ числомъ’ опознаемъ безсознательный категоріальный синтезъ. Поэтому только апостеріорнымъ индуктивнымъ путемъ можно установить извстную систему категорій. Гартманнъ даетъ слдующую таблицу категорій: {См. Kategorienlehre, 1896. Виндельбандъ отзывается объ этомъ сочинскій, какъ о ‘самомъ законченномъ по архитектоник понятій произведеніи, какое только могло появиться за послднія десятилтія въ Германіи’. Если смшивать вншнюю стройность изложенія съ внутренней ‘свободою отъ противорчій’ въ самомъ философскомъ построеніи, то можно, пожалуй, и согласиться съ Виндельбандомъ (см. Виндедьбандъ: ‘Исторія новой философіи’, т. II, стр. 354).}
I) Категоріи чувственности.
А) Категоріи ощущенія:
1) Качество
2) Количество — ) интенсивность. ) время.
B) Категорія созерцанія: Пространственность.
II) Категоріи мышленія.
1) Первокатегорія отношенія.
2) Категоріи рефлектирующей мысли:
) Сравненіе.
) Расчленяющая и связывающая мысль.
) Измряющая мысль.
) Умозаключающая мысль — индукція, дедукція и исключеніе противорчія.
) Категорія модальности.
III) Категоріи умозрительнаго мышленія:
1) Причинность.
2) Финальность.
3) Субстанціальность.
Категоріи эти принадлежатъ не только субъективной сфер сознанія, но при помощи ихъ устанавливаются отношенія и къ объективно-реальной и метафизической сфер. Качество есть par excellence категорія чувственности и именно ощущенія. Въ объективно-реальной сфер, въ матеріальномъ мір качествъ никакихъ нтъ — вдь тамъ все сводится къ опредленнымъ движеніямъ. Когда естествознаніе разложитъ вс физическія явленія на процессы движенія, тогда оно въ прав будетъ сказать, что познало индивидуализированный міръ вещей въ себ. Что же касается Всеединаго Безсознательнаго, то, конечно, категорія качества въ его сфер абсолютно неприложима. Интенсивность ощущенія въ своемъ возрастаніи подчинена извстной зависимости отъ величины раздраженія — законъ Вебера. Сила раздраженія проникаетъ въ сознаніе въ сконцентрированномъ вид (логаримъ раздраженія равенъ ощущенію), эта концентрація есть дло безсознательной категоріальной функціи. Длительность есть другая количественная особенность ощущенія. Непрерывность ощущенія во времени есть чисто субъективная иллюзія, и такая же иллюзія есть направленіе временнаго теченія — отъ прошедшаго къ будущему. Слыша извстную ноту на орган тянущейся непрерывно, мы на самомъ дл при помощи безсознательнаго категоріальнаго синтеза лишь суммируемъ минимальные замтные элементы времени. Есть не только порогъ для минимальныхъ интенсивностей ощущеній, но такой же порогъ и для минимально различимыхъ промежутковъ времени. Съ другой стороны, очевидно, когда мы слышимъ непрерывную смну двухъ тоновъ — F и G, то, въ дйствительности, когда звучитъ G, F уже не существуетъ. Если мы въ нашемъ сознаніи представляемъ раньше и посл, то это уже есть субъективное привнесеніе въ дйствительность, которое обязано своимъ происхожденіемъ той же активности безсознательнаго категоріальнаго синтеза. Объ одновременности же этого никакъ нельзя сказать — существующее уже дано намъ объективно въ извстномъ единств, и категоріальный синтезъ только сводится къ констатированію одновременной данности. Въ матеріальномъ мір нтъ прошедшаго и будущаго, но вчная смна движеній различнаго направленія и скорости въ nunc stans, въ настоящемъ. Характеръ этихъ движеній опредляется внвременными, предвчными актами мысли Всеединаго Безсознательнаго, которое само чуждо не только времени, но измненій въ постоянномъ настоящемъ. Пространство, какъ категорію созерцанія, Гартманнъ считаетъ не столь основной функціей познанія, какъ предшествующія. Первоначально ощущенія являются интенсивными, качественными и длящимися переживаніями. Производность пространственнаго воспріятія въ настоящее время — доказанный фактъ. Упорядочиваніе чувственнаго матеріала въ пространственную рядоположность совершается при помощи безсознательнаго категоріальнаго синтеза, причемъ опредленное размщеніе качествъ совершается при помощи безсознательныхъ ‘мстныхъ знаковъ’ — локализація даннаго ощущенія въ зависимости отъ мста тла, на которое упало раздраженіе въ силу безсознательнаго привкуса, сопровождающаго это ощущеніе, пріурочивается къ такому, а не къ другому мсту въ пространств.
Въ пространственномъ воспріятіи, какъ и во временномъ, мы имемъ мозаику минимальныхъ доступныхъ ощущенію частей, при помощи безсознательной активности мы объединяемъ эту мозаичную картину въ пространственную сплошность. Трехмрность пространственнаго воспріятія вырабатывается нами постепенно. Первоначально у насъ два чувственныхъ пространства — зрительное и осязательное, только путемъ упражненія намъ удается координировать диспаратныя впечатлнія и возвыситься до понятія пространства. Субъективная сфера пространственнаго воспріятія ограничена. Пространство физическое также, какъ мы видли, ограничено, и только протяженность, какъ мысленная возможность, безконечна in indefini tum. Въ объективно-реальной сфер пространство не есть субстанція, но акциденція динамической функціи атомныхъ силъ. ‘Понятіе пустого пространства самопротиворчиво — ‘лишенное содержанія ничто здсь выдается за нчто, за субстанцію’. Среди категорій мышленія въ качеств основной (Urkategorie) Гартманнъ выдвигаетъ категорію отношенія, но на разсмотрніи этой категоріи и другихъ категорій мышленія мы сейчасъ останавливаться не будемъ, такъ какъ, на нашъ взглядъ, эта часть ученія Гартманна ничего существенно новаго, по сравненію съ предшествующимъ, не вноситъ и для общей его философской концепціи иметъ второстепенное значеніе. Что же касается категорій умозрительнаго мышленія, то тутъ особенно важно разсмотрть гартманновское ученіе о причинности. Эта категорія принадлежитъ объективно-реальнымъ отношеніямъ. Кантъ пытался разработать понятіе объ имманентной причинности, которая сводится къ закономрному взаимодйствію чувственныхъ явленій между собою. Такая концепція представляется Гартманну совершенно недопустимой. Всякое причинное отношеніе предполагаетъ непремнный переходъ, transcensus въ мір вещей въ себ, это он на насъ дйствуютъ или даютъ намъ знать о своемъ воздйствіи другъ на друга. Возьмемъ такой примръ: анархистъ подкрадывается къ бомб, чтобы поджечь фитиль ея, за поджогомъ фитиля вскор наступаетъ взрывъ. Итакъ, повидимому, причинная связь наблюдается здсь въ смн двухъ явленій — горнія фитиля а и взрыва бомбы b. Но на самомъ дл не эти два отрывочно воспринимаемыя нами явленія суть причина и дйствіе, а химическія явленія горнія и взрыва — и : a и b не причинное отношеніе , b и — вотъ три дйствительно причинныхъ отношенія. Но химическія явленія не даны въ чувственномъ опыт — они суть трансцендентное восполненіе опыта, транссубъективныя ‘Wahrnehmungsmglichkeiten’. Съ субъективной познавательной стороны законъ причинности есть такая же безсознательная категоріальная функція, какъ и разсмотрнныя выше категоріи. О значеніи закона причинности въ психической области рчь будетъ ниже. Этимъ бглымъ обзоромъ ученія Гартманна о категоріяхъ мы здсь и ограничимся, переходя къ его психологическому ученію, которое особенно подробно развито имъ въ книг: ‘Die moderne Psychologie’.

VI.

Въ своей психологіи, какъ и въ теоріи познанія, Гартманнъ выступаетъ энергичнымъ противникомъ критицизма. Наше ‘я’ не только не есть субстанція въ смысл спиритуалистической психологіи — оно не есть и субъектъ въ смысл ‘трансцендентальнаго единства’. Эта мысль всего боле выяснится изъ взглядовъ Гартманна на ступени сознанія въ эволюціи. У атомовъ, какъ мы видли, имются налицо лишь чувствованія пріятнаго и непріятнаго. Ощущеній съ опредленными качествами у нихъ нтъ. Живая клтка, гангліозный узелъ, мозгъ представляютъ индивидуумовъ боле сложныхъ: ихъ психическая жизнь образуется изъ сліянія психическихъ состояній мене сложныхъ индивидуумовъ, такой лежащій выше порога синтезъ ощущеній низшей индивидуальности образуетъ новое боле сложное и богатое психическое качество. Чмъ ниже индивидуальность, тмъ ниже ея чувственный порогъ, у атомовъ этотъ порогъ безконечно мало разнится отъ нуля, и потому въ психической жизни атома нтъ мста для синтеза качествъ ощущеній. Психическій міръ образуетъ, такимъ образомъ, пирамиду, основаніемъ которой служитъ безцвтная жизнь смутныхъ чувствованій атомовъ, а вершиною — красочная, качественно пестрая психика человка. Процессъ синтезированія простыхъ психическихъ качествъ въ сложныя совершается при помощи безсознательной повсюдной активности Всеединаго — отъ нея же зависитъ и единство каждаго индивидуальнаго сознанія. Съ біологической точки зрнія такое единство обусловлено единствомъ физическаго строенія, связаннымъ съ проводимостью раздраженіи.
Каждая высшая индивидуальность не включаетъ въ себя психическія качества низшей, но образуетъ новый качественный синтезъ изъ ихъ сліянія. Сознаніе вовсе не предполагаетъ единства — при несовершенной проводимости раздраженій, такъ, напримръ, у растеній, едва ли можетъ быть рчь о единств сознанія. ‘Душа’, которую считали такъ долго недлимою и неуничтожимою, и длима, и уничтожила. Длимость психики можно ‘усмотрть изъ опытовъ разрзанія низшихъ животныхъ, каждая часть которыхъ иметъ цлую индивидуальную душу, изъ опытовъ искусственнаго соединенія соотвтственныхъ частей различныхъ, но однородныхъ индивидовъ, изъ явленій дленія клтки, почкованія, копуляціи зародышевыхъ клтокъ и полового размноженія’. А если душа есть только индивидуализированный пучокъ лучей Всеединаго, функціональная индивидуализація ad hoc, то, очевидно, она разрушается вмст съ тломъ. Понятіе ‘душа’ отнюдь не покрывается понятіемъ ‘сознаніе’. Сознаніе есть только измнчивая поверхность сложной совокупности явленій, сознаніе есть пассивный зритель того, что творится за его плечами Безсознательнымъ. По Гартманну нужно различать три рода безсознательнаго — физіологически безсознательное, относительно безсознательное и абсолютно Безсознательное. Физіологически безсознательны физическіе и химическіе процессы въ организм — какъ уже сказано, въ неорганизованномъ мір только атомы суть психическіе индивидуумы. Относительно безсознательнымъ слдуетъ назвать психическую жизнь низшаго индивидуума (напримръ, клтки по отношенію къ высшему сложному индивидууму, напримръ, человку, въ организмъ котораго входитъ эта клтка). Абсолютно Безсознательное есть то Всеединое, которое своимъ цлесообразнымъ, но нематеріальнымъ участіемъ создаетъ законосообразные синтезы психическихъ качествъ, отливаетъ эта синтезы въ опредленную форму, невидимо соучаствуетъ при сліяніи и распаденіи сознаній. Такъ называемая ‘психологія сознанія’. ‘Bewusstseinspsychologie’, стремящаяся объяснить, по слдамъ Канта, всю душевную жизнь, не прибгая къ понятію безсознательнаго,— оказывается безсильной. Къ допущенію безсознательнаго и въ относительной, и въ абсолютной форм приходится прибгать постоянно, въ противномъ случа психическая жизнь представится совершенно безсвязной. Такъ, напримръ, воля въ психической жизни человка никогда не дана непосредственно — она представляетъ закулисный постоянно дйствующій факторъ {Замтимъ здсь мимоходомъ, что указываемое Гартманномъ обстоятельство, а именно, что воля не дана въ сознаніи, какъ самостоятельный первичный элементъ, побуждаетъ нкоторыхъ психологовъ прямо отвергать волю, какъ третью основную душевную способность, рядомъ съ познаніемъ и чувствомъ. Такую точку зрнія мы находимъ у Эренфельса и Зиммеля. По словамъ перваго: ‘Воленіе’ (желаніе, стремленіе или хотніе) въ качеств особаго психическаго первоэлемента не существуетъ. То, что мы называемъ воленіемъ, есть не что иное, какъ служащее основаніемъ для удовлетворенія извстной потребности къ счастью представленіе о включеніи извстнаго объекта въ качеств причиннаго звена въ сферу непосредственнаго поля сознанія или же исключенія этого объекта изъ данной сферы’ (‘System der Werthteorie’, В. I, S. 248). Зиммель въ стать: ‘Skizze einez Willenstheorie’ замчаетъ, что ‘влеченіе’ кажется причиною поступковъ, между тмъ ‘влеченіе не предшествуетъ дйствію, но есть сознательная сторона или сознательное сопровожденіе уже начинающагося поступка’. ‘Это — простое констатированіе психологически-этическаго факта, что влеченіе, какъ содержаніе сознанія, есть чувственная сторона начинающагося поступка — der Bewusstseinsreflex der schon stattfiadendeu Innervation zu derselben’. Въ этомъ смысл очень мтко замчаніе Іисуса о человк, прелюбодйствующемъ въ мысли. См. ‘Zeitschrift fr Psychologie und Physiologie der Sinnesorgane’. В. IX, S. 1895.}. Только чувствованіе и ощущеніе суть состоянія сознанія, воля кажется таковой только потому, что мы ощущаемъ чувствованія, неизмнно связанныя съ ея проявленіями. Точно такъ же и въ познаніи, какъ мы видли, шагу нельзя ступить безъ предположенія соучастія въ сознательныхъ процессахъ безсознательныхъ интеллектуальныхъ функцій.
Установивъ понятіе души, какъ безсознательнаго функціональнаго (отнюдь не субстанціальнаго) единства, Гартманнъ обращается къ вопросу о взаимодйствіи души и тла. Въ конц 90-хъ годовъ прошлаго столтія — это былъ модный вопросъ, несмотря на свою сдую древность. Особенно сильною въ это время была точка зрнія такъ называемаго психическаго параллелизма, согласно которому тлесныя и душевныя явленія протекаютъ бокъ-о-бокъ въ строго закономрной зависимости, но не вліяя другъ на друга причинно. У однихъ эта точка зрнія сводилась къ субординаціонному параллелизму, когда въ существ дла оба рода разсматривались, какъ дв стороны одной сущности — или духовной, или матеріальной, у другихъ — къ параллелизму координаціонному, сводящемуся къ параллельнымъ измненіямъ въ двухъ субстанціяхъ. Сторонники параллелизма были большею частью детерминистами, противники же, высказывавшіеся за возможность непосредственнаго вліянія духа на тло, допускали спонтанное вторженіе въ процессы матеріальнаго міра духовныхъ вліяній, измняющихъ теченіе этихъ процессовъ, т.е. индетерминистами. Своеобразная роль, которую играетъ у Гартманна понятіе безсознательнаго, его трансцендентальный реализмъ, такъ причудливо вкрапленный въ систему, которая въ сущности есть радикальный идеалистическій монизмъ — все это необходимо приводитъ къ тому, что Гартманнъ занимаетъ въ данномъ вопрос совершенно своеобразную позицію, которая обрисована имъ особенно подробно въ его ‘Современной психологіи’.
По Гартманну могутъ быть два рода причинныхъ отношеній — одинъ онъ называетъ изотропной, другой — аллотропной причинностью. Когда одно матеріальное явленіе дйствуетъ на другое матеріальное (толчокъ, электризація, химическіе процессы), или когда одно психическое явленіе дйствуетъ на другое психическое явленіе (ассоціація представленій), мы имемъ дло съ изотропной причинностью. Когда же матеріальное явленіе дйствуетъ на психическое (раздраженіе — ощущеніе) или психическое на матеріальное (мотивація — поступокъ), то передъ нами аллотропная причинность. Дале, съ другой стороны причинное отношеніе можетъ быть интраиндивидуальнымъ, когда оно принадлежитъ душ или тлу или душ и тлу того же индивидуума, или же интериндивидуальнымъ, когда одинъ индивидуумъ вліяетъ причинно на другой. Самымъ поразительнымъ случаемъ здсь является изотропная интериндивидуальная причинность — воздйствіе одного сознанія на другое. Здсь проявляется непосредственное дй ствіе Абсолюта, его мистическое соприсутствіе во всхъ индивидуумахъ, являющихся лишь его функціями. Въ особенно поразительномъ вид она проявляется въ телепатіи, когда одно сознаніе воздйствуетъ на другое на разстояніи, но оно наблюдается и въ обычномъ взаимодйствіи сознаній и душъ между собою. Въ воздйствіи одного сознанія на другое мы должны видть транзеунтный видъ причинности, ибо оно предполагаетъ соучастіе Единаго Безсознательнаго — это gesta Absoluti per individua. Изъ сказаннаго видно, что взглядъ Гартманна сочетаетъ точку зрнія параллелизма и influxus physicus. Психическія и физическія явленія дйствительно образуютъ два параллельныхъ ряда, но этотъ параллелизмъ ограничивается міромъ простйшихъ индивидуумовъ — атомовъ. Если же принять въ расчетъ психофизическое взаимодйствіе высшихъ индивидуальностей, то тутъ придется признать influxus physicus между высшимъ сознаніемъ и подчиненными ему индивидуальностями. Пластическая, формирующая дятельность Безсознательнаго, какъ выше было замчено, вліяетъ на самое образованіе организма высшей индивидуальности, и въ этомъ смысл параллелизмъ нарушается. Что касается до связи этого обстоятельства съ нарушеніемъ закона сохраненія энергіи, то Гартманнъ по этому поводу замчаетъ слдующее. Сторонники психофизическаго параллелизма всегда напираютъ на то, что допущеніе аллотропной причинности — вліяніе духа на тло — приведетъ къ индетерминизму, къ отрицанію основныхъ законовъ механики. Законъ сохраненія энергіи былъ впервые перенесенъ на живыя существа Фехнеромъ и Альбертомъ Ланге, и вотъ, чтобы сохранить его значеніе въ этой области, противъ influxus physicus высказываются Махъ, Паульсенъ, Геффдингъ, Эббингаусъ, Кёнигъ, Іодль {У англичанъ — Льюисъ, Клиффордъ, Стаутъ и Роменсъ.}. Между тмъ допущеніе аллотропной причинности вовсе не приводитъ насъ въ столкновеніе съ закономъ сохраненія энергіи. Кром механическихъ силъ, въ природ имются и психическія. Послднія въ своемъ взаимодйствіи съ первыми не производятъ механической работы, не имютъ, слдовательно, механическаго эквивалента, какъ это думаютъ монисты съ безсознательнымъ наклономъ къ матеріализму — Вэнъ {Штумпфъ ‘разсматриваетъ психическое, какъ накопленіе энергіи особаго рода, которая должна имть свои точный механическій эквивалентъ’. Льюисъ указываетъ на нелпость этого взгляда: ‘Если бы нервный процессъ производилъ ощущеніе, то нарушатся бы законъ сохраненія энергіи, ибо движеніе переходило бы въ то, что не есть движеніе, ни свойство движенія’.}, Спенсеръ и Штумпфъ.
Дло въ томъ, что психическія силы, не внося въ матеріальную систему новыхъ силъ, могутъ мнять направленіе уже дйствующихъ силъ, такъ какъ ‘законъ сохраненія силы не нарушается, согласно Максвелю, если душа, какъ это принималъ уже Декартъ, измняетъ не скорость, а только направленіе движенія частичекъ тла’ {Гартманнъ здсь, повидимому, намекаетъ на знаменитое разсужденіе Максвеаля о возможности измненіи въ распредленіи энергіи при участіи духа. Вотъ какъ резюмируетъ это разсужденіе біографъ Максвелля Гарнетъ: Два ящика A и B наполнены газомъ одинаковой температуры. Оба ящика сообщаются между собою стнкою со множествомъ отверстій. Дверцы, запирающія эти отверстія, находятся въ распоряженіи ‘демоновъ’, которые обладаютъ всевдніемъ и могутъ отдирать и запирать отверстія но своему усмотрнію. Всякій разъ, когда частица въ ящик А приближается къ двери, ‘демонъ’ отпираетъ дверь и пропускаетъ частицу въ В, если скорость движенія этой частицы не превышаетъ нкотораго V. Въ противномъ случа, то-есть если приближающаяся частица двигается со скоростью < V, демонъ ей проходу изъ А въ В не даетъ. Съ другой стороны, ‘демонъ’ отворяетъ дверь, когда изъ В въ A идетъ частица со скоростью меньшею нкотораго у, которое въ свою очередь не превышаетъ V. При продолженіи этого процесса окажется, что каждая единица массы, входящая въ В изъ А, привнесетъ съ собою больше энергіи, чмъ каждая единица массы, переходящая изъ В въ А, вслдствіе чего температура газа въ В — поднимется, а температура газа въ А — понизится, между тмъ не произойдетъ никакой потери тепла и никакого расхода энергіи, такъ что въ силу одною лишь примненія интеллекта нкоторое количество газа одинаковаго давленія и одинаковой температуры можетъ бытъ раздлено на дв части различнаго давленія и различной температуры.}. Вторженіе психическаго фактора въ механическіе процессы, такимъ образомъ, вовсе не сводится къ нарушенію законосообразности природы, но къ комбинированному взаимодйствію низшей механической и высшей психической закономрности.

VII.

Сжатое изложеніе метафизики, гносеологіи и психологіи Гартманна мн бы хотлось заключить нкоторыми критическими замчаніями. Я совершенно обхожу молчаніемъ критику кантовой философіи Гартманномъ, такъ какъ его апологія метафизическаго реализма разобрана мною въ другомъ мст {См. мою книгу: ‘Законы мышленія и формы познанія’, 1906 г.}. Я считаю характернйшими особенностями всей теоретической философіи Гартманна то, что можно назвать семью смертными грхами въ метафизик Гартманна. Съ таковымъ я отношу, кром догматическаго реализма: 1) Антропопатизмъ и антропоморфизмъ. 2) Введеніе понятія Безсознательнаго. 3) Отрицаніе принципа абсолютной замкнутости сознанія. 4) Допущеніе гипотезы ‘психической химіи’. 5) Допущеніе внпространственныхъ ощущеній. 6) Отрицаніе безусловной закономрности природы.
I. Вся картина происхожденія міра и сознанія изъ Всеединаго у Гартманна носитъ на себ явные слды литературныхъ традицій въ области миологическаго творчества. Эта ‘экспликація отъ вка заложенныхъ въ міровомъ начал возможностей’, это образное, драматическое изложеніе ‘главныхъ моментовъ эвентуальнаго логическаго развитія’ представляетъ на нашъ взглядъ возвращеніе къ антропопатическимъ космогоніямъ Платона, гностиковъ, Якова Бёме, Шеллинга. У Гартманна ‘внвременный процессъ’ при изложеніи развертывается во времени, какъ міровая трагедія, образный способъ изложенія онъ оправдываетъ трудностью и недоступностью для непосредственнаго постиженія проблемы. То же мы видимъ и у Якова Бёме: ‘Umb des Lesers Unverstand willen’, онъ собирается излагать во временной форм, какъ процессъ, то, что внвременно. Гартманнъ на словахъ настойчиво обособляетъ свое Всеединое отъ всякихъ человкоподобныхъ примсей, но фактически передъ нами все время изображаются взаимоотношенія двухъ миологическихъ существъ. ‘Отпаденіе’ Идеи отъ Воли, эмансипація представленія отъ хотнія, рисуется непремнно въ миологической форм {Стремленіе Воли перейти изъ Nichtsein въ Sein Гартманнъ уподобляетъ голоду: ‘Воля безконечно голодна’. Даже это уподобленіе иметъ свою литературную исторію: Nichtsein ist der Durst nach Sein (Будда), ‘in Gttlichem Nichts erwacht der Hunger zum Ichts’ (Яковъ Бёме), Nichts ist der Hunger nach dem Sein. (Шеллин: ‘Введ. въ филос. миологіи’, конецъ 2-й лекціи). См. объ этомъ въ книг Heinrich’а Schoeler’а: ‘Kritik der wissenschaftlichen Erkenntniss’. 1898).}. Вспоминается гностическая фантастика: Всеединое, несказанное, совершенный Зонъ зачинаетъ съ Тишиною мысли, какъ супругою, Духъ (), отпаденіе представленія отъ воли есть грхъ, и весь міровой процессъ сводится къ Искупленію грха, совершеннаго Абсолютомъ, къ состраданію страдающему Всеединому! Здсь опять чувствуется сродство съ легендами и миами о грхопаденіи, причемъ на абсолютно Безсознательное переносится и способность къ страданію! Едва ли можно идти дальше въ области антропопатической фантастики.
Подобно тому, какъ нкоторые современные художники намренно возвращаются къ примитивизму первобытнаго искусства, поддлываясь подъ наивность старинныхъ живописцевъ, намренно нарушая перспективу, внося въ фигуры непропорціональность и угловатость, такъ и Гартманнъ возвращаетъ насъ къ тому роду философскаго творчества, когда понятія еще носили на себ яркій антропоморфическій отпечатокъ. Но то, что было искренно, непосредственно у Платона и Бёме, то является вымученнымъ, неоригинальнымъ, аффектированнымъ у Гартманна. Въ этомъ отношеніи Гартманнъ является прямымъ продолжателемъ Шеллинга послдняго періода (философія откровенія), гд проявляется ‘фантастическій педантизмъ’ въ самой плачевной форм. Если бы Гартманнъ былъ настоящій поэтъ, какъ Шопенгауэръ или Ницше, онъ могъ бы своей миологической космогоніи придать видъ поэмы, но, какъ уже было замчено, поэтическое дарованіе Гартманна было для этого слишкомъ незначительно.
II. ‘Безсознательное’ есть ‘ide pivotale’ системы Гартманна. 1) Оно порождаетъ міръ. 2) Оно порождаетъ сознаніе. 3) Оно порождаетъ множественность индивидуумовъ. 4) Оно образуетъ іерархію индивидуумовъ различныхъ степеней сложности отъ клтки до человка. 5) Оно (внвременное и внпространственное) создаетъ пространство (активностью атомныхъ силъ) и ‘бываніе’. 6) Оно объединяетъ психику человка въ единство. 7) Оно лежитъ въ основ категоріальнаго синтеза и является цементомъ для мозаичныхъ элементовъ сознанія. 8) Оно завдуетъ сліяніемъ и распаденіемъ сознаній. 9) Оно является посредствующимъ началомъ при взаимодйствіи сознаній и т. д., и т. д., и т. д. Какъ метафизическій принципъ, Безсознательное фигурируетъ и у Фихте (активность сверхъиндивидуальнаго ‘я’), и у Шеллинга, и у Гегеля, и у Шопенгауэра, но ни одинъ изъ упомянутыхъ метафизиковъ не даетъ этому понятію такого широкаго примненія. Ссылка на Безсознательное есть testemonium paupertatis философской мысли, ‘Безсознательное’ — ‘слово’, стоящее тамъ, гд, по выраженію Гёте, нехватаетъ понятій. Но если Фихте прибгаетъ къ этому понятію въ своей систем 2 раза (объективація міра и образованіе множественности сознаній), Шопенгауэръ пятъ разъ (образованіе міра, ступеней индивидуаціи, множественности сознаній, процесса воспріятія и происхожденіе мистическихъ явленій ясновиднія), то Гартманнъ не длаетъ въ своей философіи ни одного шага безъ ссылки на Безсознательное. Его метафизика — возведенный въ систему супранатурализмъ. И въ этой черт мышленія — объяснять неизвстное абсолютно непонятнымъ Гартманнъ возвращаетъ философію къ ея первобытной ступени — къ анимизму дикарей. Ланге удачно сравниваетъ ‘Безсознательное’ съ тмъ мистическимъ существомъ, которому австралійскіе дикари приписываютъ все непонятное для нихъ — они называютъ это существо ‘DevilDevil’. Если ‘Безсознательное’, какъ метафизическій принципъ, является ничего не объясняющимъ словомъ, то столь же безплодно его примненіе и въ качеств психологической гипотезы. Это начинаетъ все боле и боле проникать въ сознаніе психологовъ, и изъ современной психологіи понятіе это все боле и боле вытсняется. Подъ безсознательнымъ слдуетъ разумть или физіологическіе процессы, или же протекающіе въ сознаніи процессы, но: а) ‘неопознанные’ въ силу своей слабости, мимолетности и т. п. въ) выполняемые непреднамренно, но переживаемые въ сознаніи. Къ допущенію безсознательныхъ психическихъ состояній не въ указанныхъ значеніяхъ, но въ смысл транссубъективномъ Гартманна побуждаетъ прежде всего существованіе ощущеній и представленій, лежащихъ ниже порога сознанія. Гартманнъ не считаетъ эти представленія и ощущенія абсолютно безсознательными состояніями, но поручаетъ ихъ существованіе другимъ подчиненнымъ сознаніямъ, изъ которыхъ они, достигая порога, переходятъ въ высшее сознаніе (относительно безсознательное). Спрашивается, есть ли какая-нибудь психологическая необходимость предполагать реальность ощущеній и представленій, лежащихъ ниже порога сознанія {Фехнеръ считаетъ такія ощущенія отрицательными, выражая этимъ ихъ отдаленность отъ порога сознанія или степень ихъ безсознательности.}, все равно будемъ ли мы вмст съ Гартманномъ помщать эту реальность въ подчиненномъ сознаніи, или вмст съ Гербартомъ и Гамильтономъ будемъ квалифицировать эту реальность, какъ абсолютно безсознательную психику? Причина того ложнаго умозаключенія, которое приводитъ къ признанію реальности психики, лежащей ниже порога, передъ нами немедленно обнаружится, если мы обратимъ вниманіе на слдующія любопытныя слова В. Гамильтона: ‘Очевидно,— замчаетъ онъ,— что, когда мы раздлили minimum visinle на дв части, ни одна половина не можетъ быть объектомъ зрнія или сознаванія при помощи зрнія. Порознь взятыя, он являются для сознанія нулемъ. Но, очевидно, что каждая половина должна была произвести въ насъ нкоторую модификацію, реальную, хотя и незамтную, ибо, въ виду того, что воспринимаемое цлое есть не что иное, какъ единство незамтныхъ (порознь) половинокъ, перцепція есть лишь сумма двухъ измненій, изъ которыхъ каждое порознь ускользаетъ отъ нашего сознанія’ (‘Lectures on metaphysics’, 1859, v. I, р. 350). Кратко резюмируя это разсужденіе, мы можемъ сказать слдующее: Если не допускать реальности психическихъ состояній, лежащихъ ниже порога (въ какой бы то ни было форм), то придется допустить твореніе изъ ничего, ибо окажется, что 0 + 0 = 1 {Льюисъ, цитирующій приведенныя слова Гамильтона, замчаетъ, что ошибочность допущенія безсознательной психики въ вид ощущеній, лежащихъ ниже порога, была указана еще Аристотелемъ въ слдующемъ удивительномъ разсужденіи: ‘Мы должны различить актуальное и потенціальное, вотъ почему мы не видимъ милліонной части, когда мы видимъ милліонъ, и не слышимъ четверти тона, когда мы слышимъ мелодію — интервалъ недоступенъ для насъ и теряется въ другихъ звукахъ. То же самое съ безконечно малымъ въ другихъ чувствахъ: оно потенціально видимо, но актуально въ изолированномъ вид невидимо. Такъ линія въ 1 футъ заключается въ потенціи въ линіи въ 2 фута, но актуально существуетъ лишь порознь. Безконечно малыя свойства теряются въ окружающихъ тлахъ, какъ капли духовъ, вылитыя въ море. Безконечно малое, выходящее за предлы ощущенія нечувственно ни взятое само по себ, ни въ самомъ себ, ибо оно только потенціально чувственно въ большемъ количеств’. Здсь особенно замчательно, что Аристотель не считаетъ реальными ощущенія, лежащія ниже порога сознанія ни для сознанія ощущающаго, ни для какого-нибудь низшаго сознанія, послднее допущеніе мы видимъ какъ разъ въ относительно безсознательномъ Гартманна.}. Это же соображеніе побуждаетъ и къ допущенію безсознательной психики при объясненіи явленій памяти: должны же гд-нибудь въ душ храниться представленія, которыхъ я въ данный моментъ не сознаю, но могу вызвать въ памяти. Наиболе конкретное уподобленіе этой мысли это — платоновское сравненіе ‘идей’ съ голубями, которые то прилетаютъ въ наше сознаніе, то снова улетаютъ на голубятню. На самомъ дл вс эти разсужденія основаны на неправильномъ пониманіи идеи постоянства. Законъ причинности и субстанціальности гласитъ: ‘Е nihilo nihil fit, in nihilum nil revertitur’. Но этотъ законъ вовсе не утверждаетъ, чтобы вс качества въ быті сохранялись, наоборотъ, онъ есть именно указаніе на то, что при явномъ непрестанно наблюдаемомъ абсолютномъ возникновеніи и уничтоженіи различныхъ качествъ (сгорвшая бумага изъ блой сдлалась черной, я ощущалъ голодъ, утолилъ его, и онъ пересталъ существовать и т. д.) остается нкоторый неизмнный, количественно измримый субстратъ, который уничтоженія не претерпваетъ, но лишь смну. Въ древности былъ философъ, который понялъ законъ причинности, именно какъ законъ абсолютной неуничтожимости не только количественнаго субстрата въ быті, но и всхъ качествъ (цвта, вкусы, запахи). Это былъ Анаксагоръ. Его гомеомеріи произошли въ силу того ложнаго хода мысли, который привелъ къ безсознательнымъ представленіямъ. Для нашей мысли нтъ ни малйшей необходимости, чтобы вс качества въ быті сохранялись, мы можемъ представлять ихъ себ абсолютно уничтожающимися, лишь бы мы предполагали для этого наличность опредленныхъ причинъ. А таковыми и являются въ нашихъ глазахъ физіологическія перемны. Когда мы говоримъ, что хранимъ воспоминанія въ памяти, то это только метафорическій способъ выраженія той мысли, что мы въ извстныхъ предлахъ располагаемъ возможностью возобновлять въ нашемъ мозгу нкоторыя физіологическія предрасположенія, слдствіемъ чего является появленіе заново въ сознаніи извстнаго образа, сопровождаемаго ‘чувствомъ знакомости’ {Гартманнъ, повидимому, совершенно не предусматриваетъ даже возможности такихъ соображеній. См. ‘Соврем. психологія’, 1902 г., стр. 358. Мысли объ исчезновеніи психическихъ качествъ въ удивительно поэтической форм переданы незабвеннымъ Я. П. Полонскимъ:
Такъ, если я спрошу тебя: куда
Ослъ дымокъ соломинки спаленной,
Ты безъ труда мн тотчасъ же отвтишь:
На камни, на траву, на человка,
Но гд разсялось ея сознанье?
Въ какую превратилась пыль печаль?
Или на комъ ея осло чувство —
Любовь ли, ненависть ли — все равно…
Кто скажетъ? Даже ты не скажешь!}.
Сторонники ‘безсознательныхъ представленій’ указываютъ на существованіе безсознательныхъ звеньевъ въ ассоціативныхъ рядахъ представленій, напримръ, при творчеств, но въ данномъ случа ‘неопознанное’ смшивается съ ‘безсознательнымъ’ (см. объ этомъ Philosophische Studien, В. X. отвтъ Вундта на письмо Іерузалема). Наконецъ, Гартманнъ указываетъ на то, что воспріятіе предметовъ въ объективированной, пространственной связной форм предполагаетъ участіе безсознательнаго категоріальнаго синтеза, въ зрніи участвуютъ безсознательныя умозаключенія, при помощи которыхъ мы проектируемъ во вн зрительные образы. Новйшія изслдованія этого вопроса показали на нашъ взглядъ достаточно убдительно, что объективированіе ощущеній не есть безсознательный процессъ, потому что вообще никакого объективированія ощущеній, какъ процесса, не существуетъ. Ощущенія уже даны непосредственно для сознанія въ предметной форм: ихъ локализація есть ихъ первичное свойство, подобно качеству и интенсивности. По примру Шопенгауэра и Беркли, Гартманнъ указываетъ на то, что въ зрніи воспріятіе глубины вырабатывается путемъ опыта при участіи безсознательныхъ умозаключеній. Однако этотъ весьма распространенный до послдняго времени взглядъ долженъ быть признанъ несостоятельнымъ. Предполагать, что первоначальное зрительное поле есть математическая плоскость, которая лишь при упражненіи перерабатывается въ объемъ, невозможно. Упражненіе несомннно играетъ роль въ развитіи точной оцнки разстоянія, но оно одно, хотя бы при участіи ‘безсознательныхъ умозаключеній’, совершенно безсильно превратить воспріятіе плоскости въ воспріятіе глубины. Въ развитіи зрительнаго воспріятія ‘исходный пунктъ, по заключенію Іодля, не есть различно окрашенная плоскость, таковая вообще была бы налицо, будучи нигд и ни для кого’. ‘Если зрительное впечатлніе съ врожденною необходимостью экстерпализируется, то не можетъ быть такого момента, въ который ‘я’ и зрительная плоскость совпадали бы, такъ сказать, лежали бы въ одной вертикальной плоскости’. Не изъ представленія плоскости возникаетъ представленіе объема, но, наоборотъ, изъ представленія объема путемъ абстракціи возникаетъ представленіе плоскости. Эрхардтъ доказываетъ, что ни ролью аккомодаціи и конвергенціи, ни фактомъ стереоскопическаго зрнія, ни движеніемъ видимыхъ предметовъ, ни соучастіемъ въ зрніи осязательныхъ опытовъ нельзя доказать первоначальную плоскостность нашего зрительнаго поля. Ссылка на дтей и оперированныхъ слпорожденныхъ основаны на смшеніи неопредленной и неточной локализаціи въ глубину съ ея полнымъ отсутствіемъ.
III. Отъ только что разсмотрннаго вопроса о мнимой роли ‘безсознательныхъ умозаключеній’ въ процесс образованія пространственнаго воспріятія естественно обратиться къ ученію о непротяженныхъ ощущеніяхъ. Допущеніе абсолютно непротяженныхъ ощущеній есть глубоко вкоренившійся въ психологіи предразсудокъ, ведущій происхожденіе отъ Лейбнице-Вольфовской монадологіи, съ одной стороны, и отъ ассоціативной психологіи англичанъ — съ другой. По Лейбницу только высшая монада-монадъ обладаетъ абсолютно совершеннымъ знаніемъ,— она обнимаетъ въ одномъ абсолютно-ясномъ отчетливомъ и адэкватномъ акт мысли все,— ея мышленіе внвременно и внпространственно. Конечная же монада мыслитъ въ несовершенной форм, а именно въ пространственно-временныхъ отношеніяхъ. Если бы мышленіе человка можно было чудомъ прояснить до божественнаго, то для него исчезли бы пространство и время. Эмпиристы, наоборотъ, разсматриваютъ внпространственныя ощущенія, какъ тотъ хаотическій матеріалъ низшаго сорта, изъ котораго путемъ опыта и упражненія вырабатывается пространственная устойчивая закономрная картина міра. Лейбниціанская точка зрнія была возобновлена въ XIX вк Гербартомъ, эмпирическая — Бэномъ, и въ этомъ пункт два враждебныхъ другъ другу философскихъ лагеря (подобно клерикаламъ и соціалистамъ въ парламент) надолго вступили ‘въ блокъ’. Лишь за послднія 15 лтъ вра въ существованіе абсолютно-внпространственныхъ ощущеній и представленій упала, и теперь мало-по-малу психологи начинаютъ приходить къ убжденію въ томъ, что вс ощущенія (включая и слуховыя, и органическія, а также и воспроизведенные образы) сознаются въ пространств. Одно изъ остроумныхъ возраженій противъ ‘чисто-временныхъ’, ‘абсолютно-внпространственныхъ’ ощущеній принадлежитъ венгерскому философу Мельхіору Палйгую въ его интересной книг: ‘Логика на распутьи’. Это возраженіе есть логическое reductio ad absurdum гипотезы ‘внпространственнаго ощущенія’. Предположимъ, что таковое существуетъ, назовемъ его А. Тогда г-нъ Р въ Европ, г-нъ Р’ — въ Америк, г-нъ Р’—на лун, г-нъ Р» — на Марс должны стоять къ этому явленію въ одинаковомъ отношеніи. Если, напримръ, данное органическое ощущеніе А испытываетъ въ настоящій моментъ г-нъ Р, то ею должны испытывать и г-нъ Р’, и г-нъ Р’, и г-нъ Р»: для внпространственнаго явленія дана omnipraesentia. Единственный, прибавлю я отъ себя, способъ избгнуть подобнаго вывода,— это предположить, что сознанія господъ P, P’, Р’ и Р» суть внпространственныя монады, занимающія одинъ метафизическій пунктъ, но замкнутыя въ своемъ психическомъ содержаніи одна по отношенію къ другой. Такимъ образомъ, внпространственность ощущеній не есть фактъ опыта, но догматическая предпосылка монадологическои метафизики. И Палагуй, и раньше его Наторпъ совершенно правильно указывали и на то, что предразсудокъ ‘внпространственныхъ ощущеній’ тсно связанъ съ неправильнымъ противопоставленіемъ вншняго и внутренняго чувства, согласно которому между этими ‘чувствами’ есть какое-то реальное раздвоеніе: одни содержанія сознанія пространственны, другія — внпространственны. На самомъ дл вс конкретныя данныя сознанія, весь его чувственный матеріалъ — ощущенія, органическое чувство, входящее въ составъ эмоцій, воспроизведенные образы и символическіе значки, служащіе опорными пунктами и чувственными иллюстраціями для понятій,— все это сознается локализированнымъ. Внпространственно лишь единство сознанія съ его законами и формами мышленія. ‘Психическое явленіе,— говоритъ Наторпъ,— иметъ непосредственно столь же важное отношеніе къ пространству, какъ и ко времени’. Опознаніе чувственнаго матеріала въ сужденіи, наприм., въ оцнк своего душевнаго процесса (‘мн грустно’), разумется есть, какъ и всякое сужденіе, нчто внпространственное, но ощущеніе соотвтствующихъ органическихъ процессовъ непремнно локализируется, хотя бы и боле смутно (in unbestimmterer Art), чмъ, напримръ, зрительное ощущеніе.
Гартманнъ разсматриваетъ единство сознанія, какъ внпространственную безсознательную интеллектуальную функцію и въ этомъ отношеніи склоняется къ монадологической точк зрнія, но у него отсутствуетъ, какъ мы увидимъ ниже, принципъ замкнутости монадъ, поэтому вышеприведенное замчаніе Палагуя уничтожаетъ въ корн логическую возможность внпространственныхъ ощущеній въ его систем, не говоря уже о томъ, какъ онъ расходится въ данномъ случа съ опытомъ.
IV. Мы видли, какъ широко Гартманнъ пользуется понятіемъ психической химіи. Мысль, что качественно сложныя ощущенія суть результатъ интеграціи боле простыхъ, принадлежитъ Миллю и Спенсеру. Милль развиваетъ ее по отношенію къ зрительнымъ ощущеніямъ. Блый цвтъ есть сложный продуктъ сліянія 7 цвтовъ. Здсь иметъ мсто психическій синтезъ. Эта мысль въ настоящее время совершенно опровергнута Джэксомъ. Слдуетъ различать: физическое, химическое и физіологическое смшеніе цвтовъ: комбинированное воздйствіе на глазъ свта, пропущеннаго черезъ два стекла различной окраски,— примръ перваго смшенія, полученіе новой краски изъ смшенія двухъ другихъ — примръ второго. Что же касается физіологическаго смшенія, то оно заключается въ слдующемъ. По теоріи Гельмгольца тремъ простйшимъ физіологическимъ процессамъ соотвтствуютъ появленія въ сознаніи трехъ цвтовъ:
Физ. процессу а — ощущеніе краснаго.
‘ ‘ b — ‘ зеленаго.
‘ ‘ е — ‘ фіолетоваго.
Совокупное дйствіе:
Физ. проц. а + b — даетъ ощущ. Желтаго.
‘ ‘ b + е — ‘‘ синяго.
Ясное дло, что здсь идетъ рчь о большей или меньшей сложности физіологическихъ процессовъ, а не ощущеній. Съ психологической точки зрнія синій цвтъ такой же ‘простой’, какъ и красный или блый, получающійся отъ равномрнаго возбужденія а + b + с. Спенсеръ примнилъ Миллевское разсужденіе къ слуховымъ ощущеніямъ, указывая на опыты Гельмгольца, гд рядъ быстрыхъ прерывныхъ звуковъ при ускореніи ихъ смны суммируется въ новый звукъ съ новымъ тембромъ. Это побуждаетъ его высказать общее предположеніе. ‘Возможно, что вс несходства нашихъ ощущеній происходятъ отъ различныхъ способовъ интеграціи простйшихъ единицъ ощущенія’. Такое первоощущеніе онъ называетъ nervous shock, оно соотвтствуетъ простйшему движенію въ органической клтк — oscillation of а molecule. При предположеніи, что весь пестрый міръ сознанія есть только интеграція безсчисленнаго множества совершенно однообразныхъ нервныхъ толчковъ, ‘сходство нервныхъ центровъ различныхъ ощущеній перестаетъ быть тайной’. Въ новйшее время Тичинеръ пытался примнить тотъ же принципъ ко вкусовымъ ощущеніямъ при помощи слдущаго опыта. Возьмите тонкую кисть, обмокните ее въ какое-нибудь вкусовое вещество и прикоснитесь ею къ языку, но такъ, чтобы дотрогиваться при этомъ лишь до отдльныхъ волоконецъ окончаній вкусового нерва на кончик языка. Для этой цли нужно высунуть языкъ передъ увеличительнымъ зеркаломъ. При прикосновеніи кисти не ко всему кончику языка, но лишь къ отдльнымъ его точкамъ получатся отъ любого вкусоваго вещества только четыре вкусовыхъ ощущенія: кислое, горькое, сладкое и соленое. Это и есть по Тичинеру 4 вкусовыхъ первоощущенія.
Здсь повторяется буквально та же ошибка. Ибо ничто не препятствуетъ намъ предполагать при наличности элементарныхъ раздраженій возникновеніе въ сознаніи только четырехъ вкусовыхъ качествъ, а при количественномъ нарастаніи раздраженій — воздйствіе на пучекъ нервныхъ окончаній, а не на одно окончаніе — предполагать появленіе новыхъ вкусовыхъ качествъ въ сознаніи. Въ этомъ смысл намъ кажется совершенно справедливой мысль Штумпфа, что психическое есть, такъ сказать, прерывная функція физическаго, напримръ, что при постепенной эволюціи высшихъ органовъ чувствъ ‘качественныя и специфическія различія въ содержаніи сознанія были обусловлены количественными и чисто-постепенными различіями физической стороны’. Такое предположеніе, въ высокой степени вроятное, длаетъ совершенно излишней гипотезу ‘психической химіи’, не говоря уже о томъ, что послдняя неизбжно ведетъ или къ допущенію безсознательныхъ представленій, или къ предоставленію ‘элементовъ сознанія’ низшему сознанію, т.-е. къ признанію сообщаемости сознаній. Гартманнъ, какъ мы видли, склоняется къ послдней альтернатив {Съ монадологической точки зрнія, никакое сліяніе и распаденіе сознанія недопустимо, ибо ‘монады не имютъ оконъ’, каждая есть абсолютно замкнутое субстанціальное единство ‘unum per же’, а не ‘aggregatnm per accidens’. По этому поводу есть интересныя мста въ переписк Лейбница съ Арно. Послдній, желая указать на то, что психика животныхъ не есть нчто недлимое, неуничтожимое, субстанціальное, ссылается въ подтвержденіе своей мысли на разрзываніе червей, при которомъ об половинки сохраняютъ способность двигаться попрежнему, на возможность сжечь домъ съ 200,000 шелковичныхъ червей, на гибель множества зародышей и т. д. Лейбницъ отвчаетъ на это, что при разрзаніи червя центральная его монада остается связанной съ одной (головной) половинкой, другая же половинка (хвостовая) двигается автоматически, что при сожженіи животнаго его центральная монада остается связанной съ какою-нибудь частицею тла, ибо природа состоитъ изъ организованныхъ элементовъ (Die philosophischen Schriften von Gottfried Wilhelm Leibnitz, herausgegeben von Gerhardt. В. II, 1879, стр. 87 и 124).}.
V. Разсмотримъ эту послднюю гипотезу особенно подробно, такъ какъ она представляетъ широко распространенное и на нашъ взглядъ чрезвычайно грубое заблужденіе. Согласно гипотез сообщаемости сознаній, сознаніе не есть нкоторое единство, замкнутое въ себ, но лишь комплексъ психическихъ качествъ, которыя могутъ длиться, сливаться, раздвоиться, размножаться, разсиваться и т. д. Воззрніе это, особенно распространенное среди философовъ, склонныхъ къ панисихизму въ вид гилозоизма, т.-е. одухотворенія атомовъ матеріи и эира, слдуетъ разсмотрть съ трехъ точекъ зрнія: біологической, психологической и соціальной. А) Съ біологической точки зрнія эту идею впервые освтилъ Спенсеръ, затмъ Фехнеръ. По Спенсеру эволюція заключается въ непрерывномъ переход матеріи изъ состоянія разсяннаго въ сплоченное, однороднаго — въ разнородное, неопредленнаго — въ опредленное. Эта же формула распространяется и на психическую жизнь — и она на первыхъ стадіяхъ своего развитія находится въ состояніи разсянія. У зоофитовъ мы не наблюдаемъ никакого единства сознанія, но разсянную психическую жизнь (dispersion of psychical life), отдльные чувственные элементы, несвязанные между собою, чуть брежжатъ въ различныхъ частяхъ тла животнаго, лишь по мр интеграціи нервныхъ элементовъ замчается и интеграція психики въ нкоторое малоустойчивое единство. Даже у Radiata еще сообщеніе (communication) между отдльными частями весьма слабо, и психика разсяна. У Articulate ‘разсянность психической жизни вполн установлена экспериментально’. Разрзываніе червей и другихъ животныхъ (Mantis religiosa) показываетъ, что часть животнаго обладаетъ самостоятельной психической индивидуальностью. На послднее наблюденіе (сдланное впервые Бонне) ссылается и Фехнеръ въ ‘Elemente der Psychophysik’ (1860). Вивисекція (опыты Лонже и Вульпіана) показываетъ, что животныя ощущаютъ безъ мозга и мозжечка. Дти, родившіяся безъ мозга и мозжечка, цлые дни живутъ, сосутъ, кричатъ, дышатъ и двигаются, что свидтельствуетъ объ особомъ спинномозговомъ сознаніи. Фуллье прибавляетъ къ этому указаніе на опыты Бера, который прирастилъ искусственно нсколько хвостовъ одной крыс, срастилъ двухъ крысъ. Наконецъ, Махъ ссылается на близнецовъ, которые въ силу общности анатомической структуры имютъ отчасти общую психическую жизнь. ‘Всякое индивидуальное сознаніе — замчаетъ по этому поводу Фуллье — есть въ сущности коллективное сознаніе’ и вспоминаетъ слова Дидро: ‘Если человкъ не разлагается на безчисленное множество людей, то по крайней мр онъ разлагается на безчисленное множество маленькихъ животныхъ, метаморфозу и окончательныя превращенія коихъ трудно предугадать’. Геккель, принимающій одушевленность атомовъ, устанавливаетъ рядъ единицъ, біологическихъ и психическихъ, прогрессирующей сложности и связности: Cytopsyche (клточная душа), Caenopsyche, fystopsyche, Phytopsyche, Neuropsyche. Гартманнъ, какъ мы видли, вполн раздляетъ эти взгляды и обосновываетъ ихъ такими же данными. Ссылаясь на нихъ, онъ считаетъ сообщаемость сознаній фактомъ, непосредственно даннымъ въ опыт. Посмотримъ, такъ ли это. Геффдингъ замчаетъ въ своей психологіи по поводу сліянія двухъ сознаній въ одно, что это — ‘психологическій абсурдъ’ {Въ своей исторіи новой философіи Геффдингъ указываетъ, что гилозоистическая точка зрнія, которой придерживался Дидро, вызывала въ немъ по временамъ сомннія. Дидро первый изъ гилозоистовъ, почувствовавшій всю нелпость допущенія сліянія сознаній. Погодите-ка, философъ,— говоритъ въ одномъ изъ его діалоговъ д’Аламберъ своему собесднику — я отчетливо представляю себ аггрегатъ, ткань изъ маленькихъ чувствующихъ существъ, но, право, я отнюдь не усматриваю при этомъ животнаго, какъ цлое, какъ систему, какъ субъекта (un lui), сознающаго свое единство! (См. Histoire de la philosophie moderne. T. I, p. 502, 1806).}. Для Гартманна же, какъ мы видли, это — фактъ опыта. ‘Психологическій абсурдъ,— говоритъ онъ,— можетъ и долженъ служить къ тому, чтобы отыскать т условія, при которыхъ онъ исчезаетъ, а не для того, чтобы отрицать или насильственно толковать факты’. Этихъ условій, думается намъ, Гартманнъ не нашелъ. Источникомъ роковой ошибки въ его разсужденіяхъ и въ разсужденіяхъ его единомышленниковъ является наивно-реалистическій взглядъ на чужое ‘я’. Воспринимая содержаніе собственнаго ‘я’, какъ совокупность локализированныхъ въ пространств психическихъ состояній, и матеріализуя эти состоянія, мы начинаемъ и чужія психическія состоянія разсматривать, какъ тонкое эирное вещество, разсянное въ пространств. Замчая ‘суженіе’ и ‘расширеніе’ пространственной сферы собственныхъ содержаній сознанія (напримръ, при смотрніи то обоими глазами, то однимъ глазомъ), мы начинаемъ и въ окружающихъ существахъ какъ бы видть непосредственно суженіе или распространеніе пространственной сферы распространенія ‘я’. При этой наивной матеріализаціи содержаній чужого сознанія мы совершенно забываемъ, что 1) чувственная поверхность и воспроизведенные образы другихъ существъ не видимы нами, но примышляются нашимъ же воображеніемъ, 2) что мы вообще никогда не воспринимаемъ чужого сознанія, но производимъ по аналогіи съ нашимъ собственнымъ сознаніемъ мысленную подстановку сознанія въ такіе тлесные индивидуумы, дятельность которыхъ безъ мысленной подстановки была бы необъяснима для насъ, въ силу чего эта мысленная подстановка иметъ для насъ объективно-принудительный характеръ, между тмъ какъ при эстетическомъ одухотвореніи объективно-принудительный характеръ отсутствуетъ. Этотъ фактъ въ настоящее время пользуется въ психологіи почти всеобщимъ признаніемъ, и споры идутъ лишь о гносеологическихъ основаніяхъ объективной принудительности подстановки, 3) наше собственное сознаніе есть формальное единство своихъ содержаній, и послднія мыслимы лишь по отношенію къ этому внпространственному единству. Поэтому мысленная подстановка въ какое-нибудь тло сознанія — значитъ мысленная подстановка психическаго единства. При возникновеніи тлеснаго индивидуума, въ который мы имемъ принудительно объективныя основанія подставить мысленно сознаніе, не сознаніе возникаетъ передъ нами, а поводъ къ его подстановк. При смерти, напримръ, человка, не сознаніе исчезаетъ, а объективно-принудительный поводъ къ его подстановк. Вопросъ о ‘возникновеніи’ или разрушеніи сознанія не иметъ никакого понятнаго смысла. Посл сказаннаго ясно, какую нелпость заключаютъ приведенныя выше разсужденія. Выраженія: ‘разсянное сознаніе’, ‘сліяніе сознаній’ и т. п. ршительно такъ же нелпы, какъ выраженія: безсознательное сознаніе и т. п. Когда сращиваютъ двухъ крысъ, не два сознанія сливаются, но дв нервныхъ системы, причемъ крысы сохраняютъ каждая свое сознаніе. Два близнеца имютъ два сознанія. Чтобы указать на текучесть границъ сознанія у близнецовъ, Махъ указываетъ на то, что знаменитыя венгерки близнецы имютъ нкоторыя общія ощущенія, причемъ ихъ психическій міръ такъ тсно связанъ, что нердко одна договариваетъ мысль другой. Здсь Махъ длаетъ явную логическую ошибку, смшивая сходство психическихъ содержаній въ обоихъ сознаніяхъ т.-е. ихъ специфическое тожество съ ихъ нумерическимъ тожествомъ. Если оба близнеца заразъ чувствуютъ голодъ, то это два голода, а не одинъ {Точно также, когда извстное представленіе (напримръ, стола) А исчезаетъ изъ сознанія Р, и въ это время очень сходное съ А представленіе А (того же стола) возникаетъ въ сознаніи Р’, то только ради краткости выраженія мы говоримъ, что представленіе стола перешло изъ сознанія Р въ сознаніе Р’. Фактически же перестало вовсе существовать представленіе А въ сознаніи Р, и заново возникло представленіе А’ въ сознаніи Р’. Такое явленіе наблюдается, если два лица поочередно то закрываютъ глаза, то устремляютъ ихъ на извстный предметъ.}. Что касается единомыслія обоихъ существъ, то оно понятно при столь тсной связи въ жизни. Разв не такое же ‘единомысліе’, не такое же договариванье чужихъ мыслей мы наблюдаемъ у омушки и имушки, у Аанасія Ивановича и Пульхеріи Ивановны? При маломъ культурномъ уровн и при жизни ‘душа въ душу’ это — самое обыкновенное явленіе. При разрзываніи червя на части, обнаруживающія проявленія психики (для простоты дла согласимся, что въ половинкахъ разрзаннаго червя проявляется психика), не одно сознаніе распадается на два, но упраздняется поводъ для подстановки сознанія въ цлаго червя, и возникаютъ поводы для мысленной подстановки сознанія въ об разрзанныя половинки. Выраженіе: ‘сліяніе’ и ‘распаденіе’ сознанія суть метафоры для обозначенія увеличенія или уменьшенія числа случаевъ, гд имются объективно-принудительные поводы для подстановки сознанія.
В) Обратимся теперь къ психологическимъ фактамъ, которые якобы свидтельствуютъ о сообщаемости сознаній. Сюда нужно отнести раздвоеніе личности въ послдовательности (перемежающееся) и въ сосуществованіи. Примромъ перваго случая являются біографіи знаменитыхъ Фелиды и Леоніи. При наблюденіи этихъ случаевъ мы вовсе не должны предполагать расщепленіе одного сознанія, ибо сознаніе Фелиды I и II были одинаково едины и недлимы, но передъ нами возникъ поводъ подставлять единство сознанія для отрзковъ ея біографіи А, А’, А’, А»… и другое единство для отрзковъ В, В’, B’, В»… Впрочемъ, мн кажется, еще вопросъ, не имемъ ли мы дло здсь лишь съ глубокими періодическими измненіями одной и той же личности, ибо въ обихъ ‘личностяхъ’ сохраняется и непрерывная общность психическихъ содержаній (ощущенія движенія, ходьба, дыханіе, привычные акты). Примрами второго случая являются опыты Гернея, о которыхъ сообщаетъ Бине. Лицу А, приведенному въ сомнамбулическое состояніе, говорятъ стихи или цифры. По пробужденіи предлагаютъ припомнить, причемъ общаютъ при удачномъ припоминаніи дать золотой. Лицо А абсолютно ничего не можетъ припомнить. Ему вкладываютъ въ руку карандашъ, и рука автоматически пишетъ именно то, что нужно было припомнить. Иногда опытъ осложняютъ, а сомнамбул поручаютъ произвести сложеніе, вычитаніе, спрашиваютъ, сколько словъ въ такой-то фраз, и по пробужденіи рука, ‘сообразивши’ за сомнамбулу, которая въ это время разговариваетъ съ докторомъ, разумно отвчаетъ. Бине заключаетъ отсюда: у даннаго индивидуума раздвоеніе сознанія: въ немъ дв личности: одна — нормальная, разговаривающая съ докторомъ, другая — пишущая, первая не занята тмъ, что длаетъ вторая. Такое сосуществованіе двухъ самостоятельныхъ сознаній въ опытахъ Бине отвергается цлымъ рядомъ психіатровъ — Филиппы Бентивеньи, Ландманнъ. Послдній замчаетъ слдующее: въ томъ же индивидуум можетъ быть множественность сознаній лишь смняющихся, но не одновременная, сосуществованіе двухъ сознаній — иллюзія. На самомъ дл здсь имется или 1) быстрая смна личностей, или 2) неопознанная психическая дятельность, входящая въ составъ того же сознанія. Но если бы мы допустили вмст съ Бине наличность совершенно особой психики въ отвтахъ руки, то и тогда рчь шла бы не о раздвоеніи сознанія, а удвоеніи поводовъ къ подстановк сознанія {Къ сказанному слдуетъ еще добавить, что многогранность эмпирической личности человка иногда побуждаетъ насъ къ такому способу выраженія, какъ будто въ нашей индивидуальности дв души или нсколько душъ: ‘Zwei Seelen, wohnen, ach, in meiner Brust!’ См. также Лермонтовъ: ‘Герой нашего времени’, монологъ Печорина передъ Мери о ‘раздвоеніи’ его души. Не надо забывать, что все это поэтическія метафоры, которыми только характеризуется возможность для цлыхъ группъ противоположныхъ психическихъ качествъ уживаться въ одномъ сознаніи.}.
С) Мысль о томъ, что сознаніе человка есть аггрегатъ, колонія низшихъ сознаній, нашла себ поддержку въ органической теоріи, ведущей свое происхожденіе отъ платоновскаго взгляда на общество, какъ на макронтропосъ. Эспиносъ, по словамъ Фуллье, настойчиво защищаетъ мысль, что у семьи — одно общее сверхъиндивидуальное сознаніе: самецъ и самка — одно сознаніе съ двумя фокусами. Подобнымъ же образомъ Лебонъ склоненъ приписывать сверхъиндивидуальную душу толп, нмецкіе представители Vlkerpsychologie — народу, экономисты — общерабочему — Gesammtarbeiter, и т. п. Фуллье замчаетъ по этому поводу, что здсь метафора принимается за реальность, что не мшаетъ ему предлагать слдующую курьезную классификацію организмовъ: Организмы
I. Съ сознаніемъ одновременно смутнымъ и разсяннымъ — зоофиты.
II. Съ яснымъ и централизованнымъ сознаніемъ — позвоночныя: есть ‘Я’ у организма, нтъ ‘Я’ у отдльныхъ частей.
III. Съ яснымъ и разсяннымъ сознаніемъ — человческія общества: есть ‘Я’ у элементовъ, но у организма нтъ никакого ‘Я’.
Фуллье не замчаетъ того, что въ понятіи ‘разсяннаго’ сознанія частей животнаго организма кроется такая же нелпость, какъ и въ понятіи централизованнаго сознанія общества.
Изъ всего сказаннаго нами по вопросу о сообщаемости сознаній, намъ думается, очевидно, что эта сообщаемость отнюдь не есть фактъ опыта, но явная логическая нелпость, проистекающая изъ совершенно ложнаго толкованія нкоторыхъ біологическихъ, психологическихъ и соціальныхъ явленій. У Гартманна идея сообщаемости сознаній сочетается съ ученіемъ о психической химіи. Мы видли, что у него, какъ у Геккеля, психическіе синтезы душевныхъ состояній клточныхъ душъ порождаютъ качественно новое содержаніе душевной жизни высшаго нервнаго аггрегата вплоть до высшаго сознанія человческаго мозга {Въ остроумномъ поэтическомъ памфлет Якобсена: ‘Lyra Philosophica’, есть слдующее стихотвореніе до адресу Геккеля, приложимое и къ ученію Гартманна о сообщаемости сознанія:
Zellen-seele — Menschenseele
Ein Pfennig sprach einst zu den seinen:
‘Nun sorgt, dass wir noch finden einen,
Denn neunundneunzig sind wir schon,
Dann wird der Adel uns zum Lohn:
Man wird uns ‘Mark von Silber’ taufen.—
Ein Markstck kam daher gelaufen
Und sprach: ‘aus hundert Kupferquark
War nie noch eine Silbermark’ —
Der, den dies angeht, mag dran riehen’.
Da heulten alle Cytopsychen.}.
VI. Намъ остается разсмотрть ученіе Гартманна объ influxus physicus. Вопросъ о взаимодйствіи души и тла былъ моднымъ вопросомъ въ конц прошлаго столтія. Цлый рядъ статей и даже обширныхъ изслдованій былъ посвященъ ему, но нужно сознаться, что на свжаго человка чтеніе всхъ этихъ произведеній Венчера, Буссе, Эргардта, Гейманса и др. производитъ достаточно томительное впечатлніе, и конечные результаты всхъ этихъ дебатовъ оказались совершенно безплодными. Причина этого явленія заключается въ неправильной постановк вопроса почти у всхъ участниковъ полемики, которые пытались ршить его, оставаясь на почв догматической метафизики. Никто изъ нихъ не предпослалъ своей работ серьезнаго критическаго разсмотрнія проблемы чужого т.-е. проблемы множественности сознаній и ихъ взаимныхъ отношеній. Поэтому одни изъ изслдователей вернулись къ спинозизму, другіе — къ лейбниціанской агшопіа praestabilita, третьи — къ influxus physicus. У Гартманна искусственныя предпосылки его метафизики должны были привести къ воззрнію, крайне запутанному и дланному. Правда ‘simplex’ далеко не всегда ‘sigilium verb, но въ данномъ случа пользованіе понятіемъ ‘безсознательнаго въ девятнадцати различныхъ значеніяхъ и примненіе понятія причинности въ шести различныхъ значеніяхъ (причинность трансцендентная, транзеунтная, аллотропная, изотропная, интраиндивидуальная, интер индивидуальная), притомъ не всегда выдержанныхъ авторомъ, напоминаютъ гиппарховскіе эпициклы по своей крайней запутанности. Взаимодйствіе между абсолютно Безсознательнымъ, относительно безсознательнымъ, сознаніемъ и матеріальными процессами Гартманнъ хочетъ представить, какъ сложную, но гармонично дйствующую, строго закономрную систему, но вся эта искусственная постройка не можетъ заслонить того факта, что Гартманнъ допускаетъ супранатурализмъ въ вид influxus physicus. Психическая дятельность въ вид творческой активности Безсознательнаго вторгается въ физическіе процессы и вызываетъ въ послднихъ измненія, не обусловленныя никакими матеріальными причинами. По Гартманну это обстоятельство нисколько не нарушаетъ ни закона причинности, ни закона сохраненія энергіи въ частности, ибо духъ не создаетъ новыхъ физическихъ силъ, не производитъ никакой механической работы, но измняетъ лишь направленіе уже дйствующихъ силъ. А такая перемна направленія не требуетъ для себя никакихъ тлесныхъ, механическихъ причинъ. Эббингаусъ совершенно справедливо возражалъ по этому поводу Гартманну, указывая, что и для измненія направленія движенія потребны механическія причины: ‘Предположеніе, что духовное вмшательство ограничивается однимъ измненіемъ направленія, оставляетъ вышеприведенныя соображенія въ полной сил. Ибо измненіе направленія двигающихся частицъ всегда означаетъ, выражаясь языкомъ механики, введеніе боковой силы (einer Seitenkraft) опредленнаго направленія и опредленной работоспособности (Arbeitwerth)’. Гартманнъ пробуетъ отдлаться отъ этого возраженія ссылкою на незначительность измняющаго направленіе психическаго вліянія, но Эббингаусъ предусматриваетъ и это замчаніе: ‘Ссылка на незначительность подобнаго единичнаго вмшательства сводится къ тому же. При достаточномъ накопленіи подобныхъ повторяющихся въ томъ же смысл вмшательствъ, правда, быть можетъ, въ теченіе цлой длинной жизни придется все же въ конц-концовъ допустить наличность замтнаго результата’. Гартманнъ говоритъ по этому поводу слдующее: ‘Эти приращенія могутъ быть исчезающе малы (или безконечно малы въ боле расплывчатомъ (sic!!) смысл этого слова), возможно, что это — дифференціалы, которые даже при долгомъ накопленіи черезъ безконечное число повтореній не могутъ дать величины значенія равнаго съ величиной конечной’. Этотъ софизмъ, какъ я указывалъ въ моей вышеупомянутой книг, не новость, его высказывалъ С. Венанъ и опровергъ Фонсегривъ: ‘Быстрое треніе снга на Альпахъ кончикомъ вороньяго крыла достаточно, чтобы вызвать обвалъ, и тмъ не мене это треніе необходимо. Безъ сомннія, можно сказать, что эта сила такъ мала по сравненію съ дйствіемъ, производимымъ ею, что можно не принимать ея въ расчетъ при вычисленіяхъ, но изъ того, что вычисленія могутъ быть помимо нея приблизительно врны, еще не слдуетъ, что они безусловно точны.
С. Венанъ, безъ сомннія, допустилъ подобный паралогизмъ, принявъ quantits ngligeables за quantits nulles, перенеся на дйствительность простыя уловки вычисленія’. ‘Вс такія приращенія,— говоритъ дале Гартманнъ,— вовсе не могутъ быть мыслимы направленными въ одну и ту же сторону, и въ среднемъ должны столь же часто дйствовать въ противоположную сторону и, слдовательно, должны уравновшиваться, какъ приращенія положительныя и отрицательныя, вслдствіе этого они должны ускользать отъ воспріятія даже въ томъ случа, когда имютъ конечную, хотя и малую величину’. Однако въ такомъ случа ихъ дйствіе на организмъ всегда было бы равно нулю, между тмъ Безсознательное формируетъ организмъ, управляетъ его функціями, направляетъ ихъ къ извстной цли и т. д. На чашкахъ всовъ уравновшиваютъ другъ друга 10 ф. Прибавимъ и отнимемъ заразъ по одному фунту къ тяжести той и другой чашки: 10 ф. = 10 ф. 10 + 1 — 1 = 10 + 1 — 1/ Спрашивается — что же измнилось? Ровно ничего! Психическія вліянія, математически уравновшивающія другъ друга въ физіологической дятельности организма — это ‘мертвыя души, но совершенно какъ будто живыя’.
На анализ догматическаго реализма Гартманна, какъ уже сказано, мы не будемъ здсь останавливаться, такъ какъ этому вопросу удлено достаточно мста въ нашей упомянутой выше книг. Замтимъ только, что Гартманнъ никогда не переживалъ той глубокой ломки метафизическихъ взглядовъ, какую испытываетъ всякій, пережившій на себ періодъ философскихъ сомнній. Выражаясь словами Гекели, можно сказать, что Гартманна ‘никогда не посщалъ благодтельный геній сомннія’. Поэтому критицизмъ, съ которымъ онъ ближе познакомился лишь посл напечатанія своей капитальной книги — ‘философія Безсознательнаго’, всегда оставался чуждъ его натур. Критическій взглядъ на міръ онъ постоянно смшивалъ съ догматическимъ идеализмомъ, иллюзіонизмомъ и солипсизмомъ. Тонъ увренной въ себ непогршимости неизмнно звучитъ въ сочиненіяхъ Гартманна, направленныхъ противъ критицизма. Гартманна занимаетъ не ‘оправданіе истины’, а ‘оправданіе философіи Безсознательнаго’. Система Гартманна въ цломъ настолько искусственна, что едва ли будетъ имть много послдователей, по крайней мр, теперь, кром Древса, у него нтъ подражателей, но на Гартманна охотно ссылаются вс современные метафизики — каждый находитъ въ этомъ богатомъ содержаніи, сплав, что-нибудь себ по вкусу.

И. Лапшинъ.

‘Русская Мысль’, кн. IV—V, 1908

Лапшин Иван Иванович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. О заносчивости, Алибер Жан-Луи-Марк, Год: 1827
  2. Фолькманн фон Фолькмар, Вильгельм, Лапшин Иван Иванович, Год: 1902
  3. Рихард Вагнер, Нордау Макс, Год: 1892
  4. Мужество необходимо всем, Рише Шарль, Год: 1918
  5. Тезис, Лапшин Иван Иванович, Год: 1901
  6. Художество испуга и мировой его смысл, Розанов Василий Васильевич, Год: 1910
  7. Михаил Гершензон, Флоровский Георгий Васильевич, Год: 1925
  8. Граф Мольтке, Брандес Георг, Год: 1885
Электронная библиотека