Единство Германіи, это собственно возвышеніе Пруссіи.
Единство Германіи, это собственно возвышеніе Пруссіи.
‘День’, 4-го ноября 1865 г.
Единство Германии, это собственно возвышение Пруссии, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1865
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Руси’ и другихъ изданій, и нкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Самый крупный фактъ вншней политической исторіи послднихъ двухъ лтъ — это усиленіе Пруссіи, упроченіе ея господства на Балтійскомъ мор и вообще ршительная перемна въ характер ея политики. Первенствующая роль въ политическомъ мір принадлежитъ тому, кто усвоитъ себ дерзость иниціативы, или зачина, говоря по русски,— и такимъ характеромъ заклеймена теперь политика графа Бисмарка. Впрочемъ, подобная дерзость иниціативы ость явленіе почти исключительно личное, носитъ на себ мощную печать индивидуальнаго духа, воплощается въ исторіи въ живомъ единичномъ лиц. Такая дерзость, таковое право личной иниціативы составляетъ традиціонную отличительную черту политики Наполеонидовъ: право ими самими, собственною властью себ присвоенное и какъ бы безмолвно за ними признанное другими. Такую же позицію ‘зачинщика’ занялъ теперь и графъ Бисмаркъ не по какому-либо другому праву, какъ по тому, которое дается внутреннею личною силою духа, талантомъ комбинацій, твердостью и смлостью воли. Само собой разумется, что для успха подобной предпріимчивости въ политик нужны благопріятныя обстоятельства, но въ томъ-то и состоитъ талантъ правителя, чтобъ умть пользоваться обстоятельствами. Сначала Наполеонъ почти одинъ находился въ привилегированномъ положеніи иниціатора,— теперь ему пришлось подлиться своей привилегіей съ Прусскимъ министромъ и комбинировать взаимно свою иниціативу. Наполеонъ — такъ и быть… на то онъ и Наполеонъ — un parvenu въ семь государей!— безъ этихъ пріемовъ онъ и удержаться на престол не можетъ. Но Пруссія!.. Солидная, почтенная, durchaus монархическая Пруссія — въ вид лихача, съ шапкой на бекрень! И косясь, смотрятъ на нее почтенные сосди, и ворча — раздумываютъ: сердиться ли или не сердиться? Но пока они раздумываютъ, г. Бисмаркъ не останавливается и времени не теряетъ. Такая дерзость иниціативы тмъ выгодна, что она приневоливаетъ сосдей, неимющихъ особенныхъ замысловъ, постоянно опасаться этихъ замысловъ со стороны другого, пребывать въ неловкомъ недоумніи, держаться на сторож, ставить свою политику, если не въ зависимость отъ своенравныхъ затй такого зачинщика, то въ какое-то непріятное пассивное положеніе.
Невольно напрашивается подъ перо слдующее замчаніе. Казалось бы, что въ нашъ XIX вкъ, предъявляющій такія притязанія на уравнительную власть цивилизаціи, наложившій, повидимому, на всю Европу однообразіе формъ жизни, сгладившій, повидимому, все живое и оригинальное, всякое уклоненіе личности и общества отъ общепринятаго типа, замнившій личный произволъ механическими снарядами конституціи и вообще придумавшій столько гарантій противъ преобладанія лица надъ массами,— казалось бы, что въ нашъ вкъ не можетъ быть простора для значенія и власти отдльныхъ человческихъ личностей. Но именно нашъ же вкъ и свидтельствуетъ о противномъ,— о томъ, что нтъ силы сильне силы личнаго духа, что просторъ для дйствія человческой личности всегда найдется и зависитъ отъ степени ея собственнаго напряженія, таланта и внутренней искренности убжденій, какое бы ни было ихъ нравственное достоинство. Наполеонъ, Кавуръ, Бисмаркъ служатъ тому доказательствомъ. Никакія конституціонныя плотины не удержали Прусское правительство въ уровень съ конституціонными берегами, и даже въ самой конституціонной Англіи мы видли недавно — что значила для политики личность Пальмерстона. Мы указываемъ на эти факты не потому, чтобъ находили ихъ достойными подражанія, намъ хотлось только напомнить, что рядомъ съ злою силою есть мсто и личной сил добра въ человк, что если просторно личностямъ наглымъ, властолюбивымъ, неразборчивымъ на средства, — то не мене простора можетъ себ добыть и всякая высоконравственная личность, горячо возлюбившая служеніе чистому идеалу. Но только всецлая преданность убжденію, только такая горячая любовь и можетъ явиться въ исторіи народовъ и въ жизни людей — какъ сила, какъ ‘власть имущая’. Впрочемъ мы увлеклись въ сторону — воротимся къ тому, что съ предъявленнымъ нами нравственнымъ запросомъ не иметъ ничего общаго,— къ политик Пруссіи.
Итакъ, Пруссія усилилась, стремится утвердить свое исключительное господство въ Германіи, отодвинула значеніе Австріи, какъ нмецкой державы, на второй планъ, и въ союз съ Наполеономъ готова была бы повидимому принести спокойствіе и statu quo Европы въ жертву своему честолюбію. Наивные, недогадливые германскіе патріоты, съ своими Кобургскими и Готскими герцогами, съ своими Turnfest’ами и Nationalverein’ами, такъ уже давно раздражающіе нмецкое національное чувство мечтами объ ‘единой’, могучей Германіи какъ политическаго цлаго,— наивные патріоты пренаивно попались въ ловушку, разставленную имъ политикой Бисмарка, и сконфуженные — недоумваютъ до сихъ поръ: радоваться или не радоваться имъ успхамъ ‘нмецкаго отечественнаго’ оружія въ Шлезвигъ-Голштейн, успхамъ, послужившимъ не столько къ единству Германіи, сколько къ преобладанію Пруссіи. Они еще не догадались, но едвали не начинаютъ уже теперь догадываться, что нтъ ничего противоестественне духу Германіи, какъ политическое единство, и что честолюбивое желаніе стать крупнымъ цльнымъ политическимъ тломъ, могучею политическою державою можетъ осуществиться только въ вид гегемоніи Австріи или Пруссіи. Они должны бы наконецъ уразумть, что соблазнительный призракъ политическаго величія и силы грозитъ имъ утратой внутренней свободы, что Германіи предстоятъ два жребія: или быть, какъ теперь, республикою ума и науки, независимо отъ ея политическаго устройства, быть единою о дух германскомъ, несмотря на политическое раздробленіе, обртать свое единство въ Шиллер, Гете, Кант и тому подобныхъ титанахъ германскаго духа, которымъ отечество вся Германія, о которыхъ никому не приходитъ въ голову справляться, какого нмецкаго государства они были подданные: здсь Германія вполн и именно едина — einig, einig, einig! (ракъ кричатъ въ своей погон за политическимъ единствомъ нмецкіе патріоты), здсь и Пруссакъ и Швабъ являются Германцами, гражданами истиннаго германскаго отечества. Мы полагаемъ, что въ этомъ собственно и заключается великое призваніе Германіи въ исторіи человчества. Или же наконецъ — есть другой жребій: стать великимъ политическимъ тломъ, громаднымъ государствомъ со всми государственными аттрибутами, съ громадною арміею военною и чиновническою, съ строгой централизаціей, съ вншнимъ однообразіемъ, со всми инстинктами, свойственными натур большихъ государствъ. Но очевидно, что форма федераціи, столько разъ уже пробованная въ Германіи, не можетъ доставить ей силы цльнаго политическаго организма. Ни союзъ государствъ, ни союзное государство, ни Staatonbund, ни Bundesstaat, не мыслимы при равномрномъ распредленіи силы въ составныхъ частяхъ, при существованіи въ такомъ тл двухъ цльныхъ, самостоятельныхъ, исторически сложившихся организмовъ, каковы Австрія и Пруссія, которымъ приходилось бы отказаться отъ своей живой исторической индивидуальности, пожертвовать своею личностью и самостоятельностью — въ пользу отвлеченнаго призрака: Германія. Только Нмцу можетъ быть не понятно то, что очевидно для всякаго посторонняго, именно, что вс эти всеобщіе германскіе національные парламенты, вся эта единая политическая Германія — явленіе не только не конкретное, выражаясь ученымъ языкомъ самихъ Нмцевъ, но положительно безжизненное и къ жизни неспособное. Самая постановка вопроса: ‘wo ist des Deutschen Vaterland?’ (гд отечество Нмца? какъ спрашиваетъ одинъ пламенный Нмецкій патріотъ и плохой поэтъ), самые эти поиски за политическимъ отечествомъ показываютъ, что таковаго отечества не имется, а умозрительно, по теоріи, его сочинить невозможно. Такимъ образомъ всякая попытка создать единую сильную политическую Германію — въ окончательномъ своемъ результат клонится къ усиленію частнаго, индивидуальнаго значенія Австріи или Пруссіи. Но Австрія, съ своими разноплеменными ингредіентами, давно уже утратила въ себ внутреннюю цльность германской національности, и несмотря на сочувствіе къ себ южно-германскихъ земель, не можетъ ни держать твердой рукой знамя германскаго единства и во имя этого единства утверждать свое единовластіе, ни даже сохранять за собою то преимущество, которое давало ей, въ глазахъ Германцевъ, обаяніе древнихъ историческихъ преданій. Итакъ, весь патріотическій жаръ нмецкихъ профессоровъ, студентовъ, бюргеровъ и всхъ вообще патріотовъ, воспламенившихся мечтою о своемъ нмецкомъ искомомъ отечеств и съ такимъ усердіемъ, съ такою храбростью начавшихъ душить Датчанъ, сто противъ одного, два года тому назадъ,— быть эксплуатированъ Бисмаркомъ въ свою пользу, т. е. въ пользу Пруссіи. Германскія газеты были, въ начал войны, наполнены разными патріотическими письмами храбрыхъ германскихъ воиновъ-волонтеровъ къ ихъ фатерамъ и муттерамъ — мирнымъ земледльцамъ или торгашамъ, эти волонтеры стеклись изо всхъ 38 германскихъ государствъ на освобожденіе Шлезвига-Голштейна изъ-подъ ‘ужаснаго’ Датскаго ига и описывали въ этихъ письмахъ свои подвиги, свою готовность умереть для пользы общаго фатерланда: мы полагаемъ, что не безъ смущенія вспоминаютъ теперь эти героя о своихъ письмахъ! Вообще жаръ національнаго единства теперь, кажется, значительно остылъ. Мелкія Германскія государства, Саксонія, Виртембергъ, Баварія, сердиты, это правда, но не сильны,— и недавній выговоръ франкфуртскому сенату показалъ имъ, что если Пруссія ихъ презираетъ, то и Австрія не видитъ себ въ нихъ серьезной опоры.
Г. Фонъ-Бисмаркъ билъ мтко въ цль, игралъ наврняка. Противодйствіе палаты не смутило его, и онъ ловко обезсилилъ Прусскихъ либераловъ и патріотовъ — поставивъ ихъ во внутреннее противорчіе съ самими собой и съ чувствами цлой страны. Честолюбивые инстинкты, вожделнія военной славы и политическаго могущества, столь сродные каждому Пруссаку, очутились въ борьб съ принципами конституціонной законности, съ теоріями объ объм правъ верховной власти, о вред большихъ армій и т. д. и т. д. Депутатамъ хотлось въ одно и то же время: и видть Пруссію могущественной, грозной, политической державой, и не уступить королю въ его требованіи создать необходимую для того военную силу. Имъ досталось на долю, въ глазахъ всего народа, съиграть глупую роль людей, протестующихъ противъ всего, что въ высшей степени льстило народному и ихъ собственному Прусскому честолюбію, противъ возрастанія, расширенія, усиленія собственной своей страны, имъ пришлось, послдовательности ради, домогаться съ безполезнымъ упрямствомъ отмны такого военнаго устройства, которое, дерзко введенное Бисмаркомъ, доставило стран военную славу,— къ чему не можетъ быть равнодушенъ ни одинъ Пруссакъ, если у него pocht Прусское сердце. Однимъ словомъ, они не поняли, что попали также въ безвыходную дилемму: или быть могучимъ военнымъ государствомъ, установить въ Германіи Прусскую гегемонію, видть Прусскій флагъ грозно разввающимся на мор и тшиться военною славой,— но въ такомъ случа предоставить уже власти и просторъ для дйствія, не стснять ее въ ея отправленіяхъ и пожертвовать многими политическими правами, или же пользоваться полнотою своихъ политическихъ правъ, — стснять верховную власть въ ея дйствіяхъ, т. е. врне: предоставить ее, вмсто короля, кабинетнымъ ученымъ профессорамъ,— утшаться тмъ, что дла идутъ въ политическомъ отношеніи плохо, но за то по форм, съ педантическимъ соблюденіемъ врности конституціи, но уже и отказаться за то отъ всякихъ притязаній на гегемонію, военную славу, политическое могущество. Выхода изъ этой дилеммы для Пруссіи нтъ, ибо конституціонная Англія, огражденная морями, съ своимъ исключительнымъ положеніемъ и своеобразнымъ органическимъ развитіемъ, не можетъ служить никому образцомъ для подражанія. Прусскіе ораторы окончательно компрометтировались, — и графъ Бисмаркъ держитъ безпрепятственно и самодержавно въ рукахъ своихъ знамя Пруссіи, поставленное имъ такъ высоко.
Но прочно ли это возвышеніе Пруссіи, въ какой степени грозитъ оно опасностью сосдямъ, къ какимъ обязываетъ ихъ новымъ политическимъ комбинаціямъ?
Въ настоящемъ возвышеніи Прусскаго могущества надо различать то, что случайно и не иметъ надежнаго основанія, и то, что пойдетъ дйствительно въ прокъ Прусскому государству. Современная политика Пруссіи до такой степени носитъ на себ печать личности г. Бисмарка, его личнаго духа, что едвали можетъ, во всемъ своемъ объем, обратиться въ традиціонную политику Прусскаго кабинета. Съ исчезновеніемъ Бисмарка со сцены пропадетъ, по всей вроятности, и та дерзость иниціативы, которая даетъ теперь Пруссіи такое видное мсто. Точно такъ и современное значеніе Франціи пріурочено не къ Франціи собственно, а къ личности Наполеонидовъ. Можно надяться, что лишенные всякаго политическаго такта, Прусскіе профессора, рано или поздно, при малйшемъ ослабленіи правительственной энергіи, возьмутъ верхъ подъ знаменемъ конституціонной свободы, и замнивъ своею коллективною властію Бисмарково единовластіе, помшаютъ Прусскому могуществу организоваться вбиремя. Если бы Россія имла поводъ бояться Германіи, такъ она всемрно должна была бы побуждать ее стремиться къ мечтательному политическому единству и строгому соблюденію врности конституціямъ: нтъ лучшаго антидота для развитія Германіи, какъ цльнаго грознаго политическаго организма. Никто не внесетъ такой дезорганизаціи въ сферу политическаго управленія Пруссіи, какъ Прусскіе ученые теоретики-патріоты и либералы: съ точки зрнія своихъ выгодъ, Россія могла бы пожелать имъ полнаго успха. И такъ существуютъ не малыя внутреннія затрудненія, которыя могутъ послужить помхою политическому развитію Прусской монархіи, и для преодолнія которыхъ нужна, вопервыхъ, отвага Бисмарка, а вовторыхъ — непремнный успхъ, внчанный славой и матеріальными пріобртеніями. Затмъ прочному утвержденію Прусскаго преобладанія въ Германіи мшаетъ зависть Австріи, съ которой все же пока нельзя не считаться, и ненависть второстепенныхъ Нмецкихъ государствъ, равно какъ и ненависть южной католической Германіи къ сверной. Правда и то, что если Наполеонъ I, враждуя съ Австріей и Пруссіей, умлъ политикой своей привлечь къ себ сочувствіе малыхъ Нмецкихъ государствъ, то теперь эти послднія, благодаря союзу графа Бисмарка съ Франціей, лишены всякой опоры во Французской политик противъ честолюбія Пруссіи. Но за то, съ другой стороны, союзъ Пруссіи съ Наполеономъ можетъ быть купленъ только дорогою цною — округленіемъ Французскихъ границъ или уступкою лваго берега Рейна, на что трудно было бы ршиться даже и Бисмарку, въ виду неминуемаго взрыва негодованія всей Германіи. У Пруссіи же едвали достанетъ столько храбрости духа и логической послдовательности, чтобъ ршиться быть только Пруссіею, измнивъ преданіямъ германской національности,— и потому мы думаемъ, что политика Бисмарка заключается скоре въ томъ, чтобъ парализировать своей дружбой вліяніе Франціи на Германію, нежели въ томъ, чтобы съ помощью Франціи перевернуть карту Европы.
За всмъ тмъ усиленіе Прусскаго могущества несомннно, хотя бы даже и остановилось на той степени, на которой оно уже стало. Посмотримъ теперь на отношенія къ нему Австріи и Россіи.