Джалаледдин, Раффи, Год: 1878 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 40 минут(ы)

ДЖАЛАЛЕДДИНЪ.

Pаффи *).

*) Акопъ Меликъ Акопянъ (Раффи) родился въ Персидской Арменіи въ 1837 г. Первоначальное образованіе онъ получилъ въ Тифлис, въ одной частной школъ, откуда былъ переведенъ въ классическую гимназію, но семейныя обстолтельства не позволили ему окончить курсъ: по требованію отца, онъ оставилъ гимназію и вернулся на родину. Чтобы пополнить недостатокъ правильнаго образованія, Раффи всю свою жизнь много читалъ и изучалъ какъ русскихъ, такъ и иностранныхъ писателей. Писать началъ Раффи въ 1859 году и съ перваго же раза обратилъ на себя вниманіе, но популярнымъ сталъ онъ съ семидесятыхъ годовъ, благодаря своимъ статьямъ, повстямъ и романамъ, которые помщались въ газет Мшакъ. Вс произведенія Раффи проникнуты свтлыми общественными идеями и разумно-патріотическою тенденціей, благодаря чему онъ пріобрлъ небывалую у армянъ популярность во всхъ слояхъ народа. Умеръ Раффи въ Тифлис 24 апрля 1888 года. Торжественность похоронъ и т слезы, которыми провожалъ его народъ, служатъ явнымъ доказательствомъ искренней любви націи къ своему писателю, работавшему всю жизнь для ея блага.

I.

Май 1877 года приближался къ концу. На одномъ изъ полей Ліана, въ провинціи Агбакъ {Провинція въ Турецкой Арменіи, граничащая съ Персіею.}, можно было разглядть въ утреннемъ туман нсколько черныхъ палатокъ, разставленныхъ въ кругъ такъ, что посреди ихъ оставалась свободная площадка.

Съ перваго взгляда ихъ можно было принять за шалаши пастуховъ, искавшихъ въ этой зеленой долин пастбищъ для своихъ стадъ. Но солнце всходило выше, разссвало густой туманъ, окутывающій горы, и тогда уже не оставалось никакого сомннія, что это, ничто иное, какъ стоянка военнаго лагеря.

Передъ палатками были воткнуты въ землю деревянныя копья,украшенныя на концахъ черными перьями, а на площадк тснились вооруженные люди, на лицахъ которыхъ ясно, сказывалось сильное нетерпніе.

Нсколько поодаль отъ лагеря, на зеленомъ лугу, паслись осдланные кони съ путами на ногахъ.

Передъ одною изъ палатокъ, отличавшеюся отъ остальныхъ величиною и роскошью, разввалось красное знамя, на четырехъ углахъ котораго были вышиты на арабскомъ язык имена четырехъ калифовъ: Али, Османъ, Омаръ, Абубекръ, а посредин этихъ четырехъ почитаемыхъ и славныхъ именъ красовалась блая рука, какъ символъ той невидимой десницы, подъ зашитой которой вооруженная толпа шла на битву.

Вокругъ этой палатки тснились кучки людей,— одни только-что побывали тамъ, другіе ждали своей очереди.

Внутри палатки на грубомъ ковр сидлъ человкъ средняго роста, съ огненнымъ взоромъ и сдою бородой. Онъ одтъ былъ въ блую одежду, которую на Восток носятъ, какъ символъ савана. покойника, благочестивые, отрекшіеся отъ всхъ земныхъ благъ люди.

На широкомъ пояс старика, съ правой стороны, висли ‘тазбекъ’ или четки, состоящія изъ мелкихъ бусъ въ перемежку съ боле крупными, въ соотвтствіи съ числомъ и порядкомъ обязательныхъ молитвъ. Съ лвой стороны пояса были укрплены кинжалъ и пара пистолетовъ, стволы которыхъ скрывались подъ алеппскимъ плащомъ, спускавшимся съ плечъ. Голова старика была покрыта блымъ тюрбаномъ съ вышитыми шелкомъ арабскими надписями. Онъ сидлъ, нсколько склонясь впередъ и скрестивъ подъ себя ноги, у ногъ его лежала кривая дамасская сабля.

Наружность этого почтеннаго старца выражала и набожность духовнаго сановника, и отвагу храбраго воина. По своему положенію шейха и военноначальника племени онъ занималъ въ палатк главное мсто, тогда какъ по об его стороны и нсколько ниже сидли ‘ага’ въ старинномъ вооруженіи.

Уже одно то, что эти ‘ага’ сидли, указывало, что это были не простые люди, а начальники собравшагося тутъ народа.

Они сидли молча и отвчали тогда только, когда шейхъ обращался къ нимъ съ вопросомъ. Около шейха находился ‘кашкюлъ’ {Сосудъ, приготовленный изъ скорлупы кокосоваго орха и употребляемый дервишами.}, въ которомъ лежали свернутыя треугольникомъ записочки. Он походили на талисманы, которыми колдуны снабжаютъ людей для разныхъ таинственныхъ цлей, на самомъ же дл он не содержали въ себ ничего таинственнаго: на нихъ было написано по одному изъ тхъ изреченій Корана, которыя, по мннію магометанъ, охраняютъ людей отъ всякой напасти и искушенія.

Входъ въ палатку былъ открытъ и воины входили въ нее одинъ за другимъ.

Взойдя на порогъ, каждый склонялъ голову, на колняхъ подползалъ къ шейху, клалъ у ногъ его саблю и цловалъ его руку, посл этого старецъ вручалъ каждому одну изъ лежавшихъ въ кашкюл записочекъ и получившій ее на колняхъ же ползъ къ выходу. Это совершали вс по очереди. Каждый изъ храбрецовъ клалъ саблю къ ногамъ шейха и получалъ отъ него таинственную записочку, которая должна была сдлать его неуязвимымъ отъ вражескихъ пуль и кинжаловъ, и спшилъ по выход изъ палатки зашить ее въ свой правый рукавъ.

Когда была окончена раздача записокъ, послышался барабанный бой, и вооруженная толпа начала тсниться передъ палаткой шейха. Когда собрались вс, вышелъ и шейхъ. При вид его каждый изъ присутствовавшихъ провелъ себ правою рукой по лицу и произнесъ тихо ‘садавать’ или благословеніе, что у магометанъ иметъ такое же значеніе, какъ крестное знаменіе у христіанъ.

Передъ палаткой было сложено возвышеніе изъ нсколькихъ десятковъ сделъ. Шейхъ взошелъ на него.

На этотъ разъ, вмсто обычнаго при проповдяхъ посоха, онъ держалъ въ рук красное знамя.

Въ этой поз онъ напоминалъ пророка Аравіи, когда тотъ, въ пустын, въ первый разъ поднялся на возвышеніе, сложенное изъ верблюжьихъ сделъ, и произнесъ свою воодушевляющую проповдь.

Шейхъ началъ воззваніемъ и восхваленіемъ Аллаха, его пророка и четырехъ первыхъ калифовъ и потомъ заговорилъ:

‘О, вы, сыны ислама! Великій пророкъ, — слава его могуществу,— призываетъ васъ на святое дло, на борьбу съ врагами его вры, начавшими проливать кровь врныхъ служителей Божіихъ. Да будутъ прокляты неврные!

‘Малодушіе, трусость и нершимость пусть будутъ далеки отъ вашего сердца, потому что страхъ не къ лицу воинамъ Божіимъ.

‘Самъ Богъ дастъ силу рукамъ вашимъ и головы враговъ будутъ падать отъ ударовъ мечей вашихъ, какъ падаютъ колосья подъ серпомъ жнеца. Руками вашими вы будете ловить ихъ пули и бросать ихъ обратно. Тла ваши будутъ защищены невидимыми желзными стнами.

‘Союзниками вашими будутъ толпы незримыхъ смертоносныхъ ангеловъ, которыхъ пошлетъ вамъ на помощь пророкъ.

‘Великъ Богъ ислама и нтъ другаго, кром него.

‘Вс гяуры ненавистны Богу. Ихъ имущество, ихъ жизнь, семью

и все принадлежащее имъ Богъ отдастъ въ ваши руки. Отнимайте у нихъ все, грабьте, ржьте, жгите, пока сердце ваше насытится. Добыча и кровь враговъ вры не пятнаютъ бойцовъ Божіихъ,— он покрываютъ ихъ славой.

‘Только тотъ изъ васъ падетъ, въ чье сердце вселится сатана, въ чьей душ изсякнетъ ненависть въ врагу.

‘Богъ презираетъ трусовъ и еще боле тхъ, которые бгутъ съ поля битвы. Врагъ не долженъ видть вашихъ спинъ! Тотъ, кто сражается за Бога, долженъ умереть съ мечомъ въ рукахъ. Жен бжавшаго съ поля битвы Богъ внушитъ гнвъ и она у входа въ палатку скажетъ ему: ‘Удались, уйди прочь, ты не мужъ мн! Отчего я не вижу на теб ранъ? Отчего ты возвращаешься одинъ? Гд твои товарищи? Поди прочь! Тотъ, кто обезчестилъ свое оружіе, тотъ не мужъ мн’. Нтъ ничего обидне, какъ упреки женщины, но гнвъ Бога гораздо страшне. Богу пріятно пролитіе крови враговъ святой вры.

‘Дымъ, подымающійся отъ горящихъ развалинъ ихъ жилищъ, пріятенъ Богу, какъ дымъ отъ жертвенника, подымающійся къ подножію престола его. Ржьте, пока руки ваши будутъ въ силахъ, жгите, сколько можете, и за каждую каплю крови убитаго вами вы получите въ раю по гурія. Великъ Богъ правоврныхъ и нтъ Бога, кром него.

‘Если между плнными женщинами и двушками вы найдете себ по вкусу и захотите взять ихъ въ наложницы, или между гяурами людей, которыхъ вы захотите взять въ услуженіе, то Богъ не воспрещаетъ вамъ этого, если они согласятся принять исламъ.

‘Но если они будутъ упорно отказываться, то вамъ разршается убить ихъ. Богъ воспрещаетъ союзъ правоврнаго съ неврною. Старики и старухи не должны имть пощады отъ васъ,— невріе въ нихъ такъ же крпко, какъ крпки ихъ высохшія кости.

‘Будьте справедливы при раздл добычи и не отнимайте одинъ у другаго принадлежащаго ему. Не забудьте также принести жертву Богу изъ вашей добычи, такъ какъ его ангелы будутъ помогать вамъ сражаться.

‘Позаботьтесь о всхъ заболвшихъ и раненыхъ, потому что подъ этимъ священнымъ знаменемъ вс вы братья, вс вы равны!’

Еще долго говорилъ шейхъ съ своего возвышенія. Голосъ его былъ могучъ и звученъ, рчь его дышала воодушевленіемъ.

Поборникъ Корана, въ которомъ такъ поэтически воспваетсясвященная война — ‘джагатъ’, только онъ одинъ могъ воодушевить такъ сильно дикую толпу, идущую рзать людей.

Въ конц онъ обратился еще разъ къ собравшимся: ‘Богъ требуетъ дла отъ васъ, пусть каждый принесетъ клятву’.

Въ отвтъ на это приглашеніе каждый изъ стоявшихъ поднялъ камень и бросилъ его въ средину площади, такъ что тутъ мгновенно образовалось возвышеніе изъ камней, какъ памятникъ ужаснаго обта.

Послышались крики: ‘Пусть нашъ ‘talach’ {‘Talach’ — брачный союзъ. Если курдъ нарушитъ клятву, произнесенную во имя брака, то его брачный союзъ считается расторгнутымъ. ‘Пусть расторгается мой бракъ, если я не сдержу моего слова’,— говоритъ курдъ при произнесеніи клятвы.} падетъ, подобно этимъ камнямъ, если мы измнимъ святому длу!’

Посл совершенія этихъ обрядностей шейхъ, благословивъ своихъ воиновъ, сошелъ съ возвышенія и ушелъ въ палатку.

Опять ударили въ барабанъ и воины поспшили къ лошадямъ.

Палатки были сняты, а черезъ два часа вся толпа была готова къ выступленію въ походъ.

Шейхъ съ краснымъ знаменемъ въ рук халъ впереди всхъ. Его голова была покрыта блымъ покрываломъ, чтобы никто изъ неврующихъ не могъ увидть его лица.

Боле 10,000 курдовъ шли за грознымъ старикомъ, шествіе замыкали верблюды, нагруженные небольшими пушками.

Такъ началось нападеніе шейха Джалаледдина на Турецкую Арменію.

II.

Прошла цлая недля. По дорог изъ Вана въ Агбакъ шелъ путникъ. Онъ вышелъ изъ Хошаби и приближался уже къ горному проходу Чуха-Гадынъ. Шелъ онъ быстро и, видимо, спшилъ.

Это былъ молодой человкъ лтъ тридцати, съ темно-желтымъ, худымъ лицомъ, съ выдающимися скулами, изъ-за тонкихъ губъ его виднлся рядъ блоснжныхъ зубовъ, черные курчавые волосы падали на загорвшую шею. На лбу путника виднлся глубокій шрамъ, который придавалъ его лицу дикое выраженіе, но, несмотря на это, нельзя было отказать этому мужественному лицу въ нкоторой своеобразной дикой красот: такъ оно дышало удальствомъ и отвагою.

Онъ былъ высокаго роста, сухопарый, но широкоплечій и съ развитыми мускулами.

На немъ былъ костюмъ курда въ полномъ вооруженіи: азіатское ружье, кривая сабля, пара пистолетовъ, большой желзный щитъ, перекинутый черезъ плечо, и длинная пика.

Путникъ часто останавливался и оглядывался въ раздумьи. Не чудные горные виды привлекали его вниманіе,— нтъ, онъ не умлъ наслаждаться красотами природы, его поражало совсмъ другое: это угрюмое одиночество знакомыхъ горъ. Не боле десяти дней назадъ проходилъ онъ черезъ эти горы и тогда он смотрли совсмъ иначе: на зеленыхъ склонахъ горъ паслись многочисленныя стада, въ ущельяхъ были разбиты палатки, на вершинахъ раздавались звуки свирлей пастуховъ-армянъ, сливаясь съ утренними пснями птицъ, изъ долинъ доносились псни пахарей, идущихъ за плугами,— словомъ, все тогда было полно жизни. А теперь?

Теперь все замерло, ни одной живой души… и даже дорога, по которой шелъ нашъ путникъ, всегда прежде кишвшая караванами, была пустынна.

Точно какая-то всеразрушающая сила прошла здсь и оставила посл себя развалины и пустыню…

Путникъ вздрогнулъ, его загорлое лицо поблднло и стало еще мрачне. Не страхъ заставилъ его содрогнуться,— это чувство было чуждо его закаленному сердцу,— онъ задрожалъ отъ злобы, овладвшей имъ.

Дорога, извиваясь, шла по склону горы. Вонъ вдали подъ солнечными лучами блеснули наконечники пикъ, то, извиваясь змей, опускается съ горъ отрядъ всадниковъ.

Они, повидимому, замтили одинокаго путника, остановились, какъ бы поджидая его, но между ними еще оставалось значительное разстояніе. Всадники, въ которыхъ нашъ путникъ узналъ курдовъ, пли и ликовали, какъ бы возвращаясь съ побды. Но его вниманіе было особенно привлечено оригинальными украшеніями, разввающимися на ихъ пикахъ. Человкъ неопытный, можетъ быть, даже не обратилъ бы на это вниманія, но онъ слишкомъ хорошо зналъ этотъ разбойничій народъ и имлъ основаніе интересоваться ихъ украшеніями.

Кровь бросилась ему въ голову, когда онъ въ этихъ украшеніяхъ узналъ, наконецъ, женскія платья, выставленныя этими негодяями какъ трофеи побды надъ беззащитными, поруганными женщинами и двушками.

Путникъ подавилъ свое волненіе, приблизился къ всадникамъ и крикнулъ на курдскомъ язык:

— Счастливый путь!

— И теб тоже! Откуда идешь?

— Изъ Вана.

— А куда и зачмъ?

— Я иду въ Башкалу {Крпость въ Абгак.} съ письмомъ отъ паши къ мудиру.

Курды обмнялись многозначительными взглядами.

— А куда направляетесь вы?— въ свою очередь спросилъ путникъ.

— На гяуровъ, — отвтилъ одинъ изъ курдовъ, — демъ на призывъ шейха бить гяуровъ.

— Какъ вижу, вы уже испробовали вашу храбрость надъ этими жалкими тряпками,— сказалъ путникъ съ презрительною улыбкой.

— Это намъ на пути попалась мелкая дичь. Наши братья выжгли одну армянскую деревню и женщины изъ нея бжали въ ближайшія горы…

— Изъ огня да въ полымя,— перебилъ курда путникъ.

— Откуда ты?— спросилъ подозрительно одинъ изъ курдовъ.

— Я изъ Сипанскихъ горъ и принадлежу къ племени гейдаранли,— возразилъ путникъ на нарчіи названнаго имъ племени.

— Разв гейдаранли не выступаютъ въ походъ?

— Они выступятъ подъ предводительствомъ своего шейха, гейдаранли не желаютъ смшиваться съ шикаками, равандами и билбастами {Самыя дикія племена курдовъ, населяющія пограничныя съ Персіей горы.}, которыми будетъ предводительствовать шейхъ Джалаледдинъ.

Хотя слова высокомрнаго гейдаранли были оскорбительны для его собесдниковъ — равандовъ, но, смотря на него, какъ на оффиціальное лицо, которому поручено было доставить письмо отъпаши къ мудиру Башкалы, они ничего не возразили.

Путникъ перемнилъ разговоръ и какъ бы про себя проговорилъ:

— И что это за чертовская страна! Я впервые здсь. Неужели въ этихъ горохъ нтъ ни деревень, ни пастуховъ? Здсь можно умереть съ голоду.

— Въ этой стран жили ‘фла’ (армяне), но третьяго дня здсь прошли гаркійцы {Дикое племя курдовъ, населяющее верховье Тигра до Мусули.} и ничего не оставили посл себя.

Мрачное выраженіе лица путника стало еще мрачне, но онъ постарался казаться равнодушнымъ и спросилъ ихъ:

— Они и вамъ ничего не оставили?

— Богъ милостивъ, — воскликнули курды, — до Баязета мы найдемъ еще достаточно добычи.

— Помоги вамъ Богъ, — сказалъ путникъ и хотлъ идти дальше.

Одинъ изъ курдовъ вытащилъ изъ своей переметной сумки кусокъ хлба и сыра и подалъ ему:

— Пошь, ты сказалъ, что голоденъ, а до Башкалы еще далеко.

Разбойничья шайка удалилась. Теперь путникъ понялъ, кто опустошилъ этотъ край, теперь онъ зналъ, что здсь произошло.

Пищу, полученную имъ отъ курда, онъ швырнулъ на дорогу и пошелъ дальше. Онъ былъ голодtнъ, цлыя сутки ничего не лъ, но не чувствовалъ голода.

Бываютъ минуты въ жизни человка, когда онъ сытъ собственною злобой, нашъ путникъ находился теперь въ такомъ состояніи.

III.

Солнце близилось къ закату, когда путникъ пришелъ къ перекрестку: направо дорога вела въ Башкалу, налво — къ монастырю св. Вароломея, путникъ выбралъ послднюю.

Вечеръ стоялъ чудный, но путникъ не замчалъ красоты окружающей его природы, сердце его было полно другимъ, и, какъ бы гонимый невидимою силой, онъ, не останавливаясь, шагалъ впередъ.

Вечерній мракъ сгущался, звзды одна за другой зажглись на неб, втерокъ улегся. Въ прежнее время въ эти часы обыкновенно раздавалось здсь блеяніе возвращающихся домой овецъ.

Можно было подумать, что находишься далеко отъ человческаго жилья, еслибъ не огни, загоравшіеся то тамъ, то здсь.

Огни эти то увеличивались, ярко вспыхивая, то уменьшались и погасали, по временамъ, какъ чудовища, подымались огненные столбы и, слившись вмст, разливались, какъ волны, во вс стороны.

Путникъ остановился и нсколько минутъ смотрлъ неподвижно на страшное зрлище. ‘Что случилось? Неужели горятъ стоги сна?’ — подумалъ онъ, но ему такъ знакома была окрестность, что онъ сомнвался, чтобы сно было такъ рано скошено въ этихъ мстахъ, притомъ, онъ зналъ, что внизу въ этой долин, гд виднлся пожаръ, расположено было нсколько деревень, населенныхъ исключительно армянами.

Путникъ не пошелъ туда, онъ находился въ какомъ-то оцпенніи, возбужденное воображеніе его было занято картинами смерти и опустошенія, но сознаніе какъ будто спало.

Онъ сошелъ съ большой дороги и взобрался на небольшой холмъ, поросшій мелкимъ кустарникомъ. Первымъ долгомъ онъ посмотрлъ на усыпанное звздами небо. ‘Крестъ Тиридага’ {Народное названіе одного изъ созвздій.} былъ въ зенит, приближалась полночь. Отъ голода и усталости путникъ совсмъ выбился изъ силъ, онъ прислъ, чтобы отдохнуть. Съ вершины холма огни были видны ясне. Онъ продолжалъ смотрть на нихъ съ какимъ-то тупымъ равнодушіемъ.

Вдругъ снизу послышались голоса, говорили по-армянски:

— Боже мой… Куда намъ идти?…

— Пойдемъ… авось, дойдемъ до какой-нибудь деревни…

— Ноги подкашиваются… малютка еле дышетъ…

— Дай мн его.

— Дочка, чего ты отстала?

— Мама, я расцарапала ноги о камни.

— Все еще горитъ… ахъ, какъ страшно горитъ!…

— Ты, милая, лучше позаботься о дтяхъ, спасибо и за то, что мы спаслись.

— Что это такое?… Опять кровь течетъ изъ твоей раны на голов… ты какъ будто шатаешься?…

— Ничего!… Повязка ослабла.

— Подожди, я завяжу ее теб покрпче.

— Нтъ… Время ли теперь? Надо спшить… бжать…

Голоса смолкли.

Зарево вспыхнуло еще сильне и озарило подошву холма.

Глазамъ путника представилась раздирающая душу картина: разговаривающіе были крестьянинъ съ женой. Онъ несъ на рукахъ ребенка, на головку котораго капала съ его лба кровь, рядомъ съ нимъ шла жена и вела за руку двочку, вс они еле волочили отъ усталости ноги.

Снова мракъ объялъ всю окрестность. Опять послышались голоса:

— Ахъ, какъ они безбожно рзали…

— Ничего не пощадили.

— Боже мой, Боже мой!…

— Куда-жь намъ теперь идти?

— Мама, дай хлба…

— Не плачь, двочка, теперь…

— Мама!…

Все затихло.

Часто случается, что несчастіе возбуждаетъ въ насъ не участіе къ пострадавшему, а злобу противъ него. Подобное же чувство пробудило въ нашемъ путник зрлище, свидтелемъ котораго онъ только что былъ. Вдали онъ видлъ пожаръ, который пожиралъ хижины мирныхъ крестьянъ, изъ которыхъ многіе тутъ же подъ горящими развалинами находили себ могилу, спасающагося же отъ огня поражалъ мечъ варвара.

Вблизи онъ слышалъ печальный разговоръ истекающаго кровью отца, еле живой отъ усталости матери, рыданія и стоны малютки, видлъ отчаянное бгство обездоленной семьи. Видлъ все это онъ, и смотрлъ на все это съ какимъ-то нечеловческимъ хладнокровіемъ. Его лицо какъ будто говорило: ‘Подломъ вамъ… вы сами этого хотите… не тотъ виновенъ, кто убиваетъ и истребляетъ’…

Да, онъ былъ раздраженъ противъ своихъ братьевъ, въ эту минуту онъ ненавидлъ ихъ. Но въ основ этой злобы лежала любовь: ему было больно, что его братья дошли до такой степени обезличенія, что безъ сопротивленія подставляютъ шеи подъ удары курдовъ.

‘Если овца вынуждена жить съ водками,— думалъ онъ про себя,— то она должна отточить себ волчьи зубы, чтобы не стать добычей хищника’.

Судьба поставила его въ такія условія, что онъ самъ сдлался волкомъ, несмотря на то, что питалъ отвращеніе во всему волчьему.

Въ дтств его преслдовали родные: его изгнали изъ отцовскаго дома, какъ заблудшаго сына. Не лучше отнеслось къ нему и общество: оно отказало ему въ пріют и вс избгали его, какъ зачумленнаго. Общество отвергло его, и онъ сдлался сначала бродягой, искателемъ приключеній, а потомъ и разбойникомъ, который мститъ людямъ за то, что они заставили его выстрадать. Но, сдлавшись разбойникомъ, онъ сохранилъ до конца извстное благородство души, благородство льва, щадящаго слабаго и оставляющаго большую часть своей добычи боле мелкимъ хищникамъ.

Услышавъ о грозящей его родин опасности, онъ вернулся туда посл десятилтняго отсутствія. Но онъ шелъ не для того, чтобы спасать свою родину, онъ зналъ хорошо, что не только ему одному, но и многимъ такимъ храбрецамъ не спасти ее, если она сама не ищетъ спасенія. Онъ шелъ сюда спасти ту, которую онъ любилъ и которая одна любила его, гонимаго, отверженнаго всми. Она была его единственнымъ утшеніемъ, хотя онъ не видлъ ее уже десять лтъ. У несчастнаго, не находящаго нигд на свт покоя, не имющаго своего крова, чтобы склонить голову, былъ уголокъ, гд онъ жилъ, дышалъ свободно и забывалъ вс горести жизни,— нжное, любвеобильное двичье сердце.

Вотъ почему онъ относился ко всему совершающемуся вокругъ него хладнокровно и шелъ впередъ безъ отдыха, точно гонимый злымъ демономъ. Онъ не спалъ нсколько ночей, и теперь, когда прислъ здсь на холм, чтобы немного отдохнуть, голова его склонилась на грудь, глаза закрылись и онъ опустился на траву. Онъ не спалъ: это было какое-то безчувственное состояніе, которое овладваетъ человкомъ, когда онъ сильно утомленъ и нравственно, и физически.

IV.

Утренняя звзда сіяла надъ горизонтомъ и занималась уже заря, когда нашъ путникъ проснулся. Дрожь пробжала по всему его тлу, когда онъ замтилъ, что проспалъ большую часть ночи. Надо было наверстать потерянное время и онъ, быстро схвативъ ружье и копье, пустился опять въ путь. Проходя по Агбакскому плоскогорью, онъ съ удивленіемъ всматривался въ густой дымъ, чернющій въ утреннемъ туман тамъ и сямъ надъ армянскими деревнями. Это не былъ обыкновенный дымъ, подымающійся рано по утрамъ изъ хижинъ мирныхъ крестьянъ,— нтъ, это былъ зловщій дымъ пожара. Путникъ приблизился къ одной изъ деревень, откуда показывался дымъ, и увидлъ совершенно обгорвшія хижины, передъ которыми валялись окровавленные, обезображенные трупы крестьянъ.

Представившаяся его глазамъ картина, способная поразить всякаго человка, не вызвала, однако, въ немъ ужаса, онъ предвидлъ возможность подобнаго разгрома. Сердце его было закалено, плакать же онъ пересталъ давно, посмотрвъ равнодушно на кучи пепла и кругомъ лежащіе трупы мужчинъ, женщинъ и дтей, онъ пошелъ дальше.

Весь востокъ горлъ уже блескомъ утра, яркіе лучи солнца заливали снжныя вершины горъ пурпуромъ и золотомъ, но въ долинахъ лежали еще тни. Нашъ путникъ шелъ теперь по узкой тропинк, извивающейся надъ глубокою пропастью, дорога эта была такъ страшна своими подъемами и спусками, что доступна была разв только для горныхъ возъ. Дорога вела къ деревн Іересань. Здсь тоже все было выжжено и вс жители вырзаны. Путникъ долго ходилъ между трупами, какъ бы разыскивая что-то, и, наконецъ, остановился передъ одною обгорвшею и еще дымящеюся хижиной. Въ этой хижин провелъ онъ свое дтство, вмст съ родителями и сестрами, которыхъ онъ теперь не нашелъ здсь. Ужасъ охватилъ путника и выдавилъ изъ его глазъ нсколько капель слезъ, медленно скатившихся по его блднымъ щекамъ.

Въ куч передъ хижиной онъ замтилъ нкоторые хорошо ему знакомые предметы. Тутъ лежалъ ихъ коверъ, на которомъ такъ часто сиживалъ его отецъ, рядомъ его одяло, дальше стояло корыто, въ которомъ мать его мсила тсто,— каждый предметъ будилъ въ немъ дтскія воспоминанія. Внезапно началъ онъ бросать эти предметы въ огонь, точно желая усилить пламя. Въ эту минуту подъхали къ нему два вооруженныхъ курда, ведя за собой нсколько лошадей.

— Зачмъ сожигаешь ты эти вещи?— спросилъ одинъ изъ нихъ.— Мы пріхали, чтобъ забрать ихъ съ собой.

— Довольно здсь и другихъ вещей,— сказалъ путникъ равнодушно.— Сойдите съ лошадей!

Курды слзли и хотли было навьючивать на лошадей вещи.

— Не трогайте ихъ, я долженъ сжечь ихъ!— закричалъ путникъ.

— Зачмъ хочешь ты сжечь ихъ?

— Я и васъ сожгу, если вы помшаете мн это сдлать.

— Ты?

— Да, я.

И съ этими словами онъ ударомъ сабли разскъ черепъ одному курду и, положивъ на мст другого выстрломъ изъ пистолета, стащилъ оба трупа въ огонь. Затмъ онъ вскочилъ на лучшаго коня и похалъ дальше, но вскор, увидя невозможность подыматься верхомъ по узкой и крутой тропинк, слзъ съ коня и отправился пшкомъ.

Уйдя довольно далеко отъ родной деревни и поднявшись на возвышенность, онъ замтилъ вдали что-то черное, постепенно выроставшее по мр его приближенія и колебавшееся въ воздух. Вскор онъ замтилъ еще нсколько такихъ предметовъ и принялъ ихъ за птичьи пугала.

Однако, этихъ пугалъ не боялись ни птицы, ни зври. Видно было, какъ вороны, орлы и даже сороки весело спускались и подымались на эти чернющіе предметы. Слышенъ былъ радостный вой шакаловъ и уіенъ. Очевидно, они совершали свою трапезу.

Подойдя ближе, путникъ разглядлъ трупы трехъ посаженныхъ на колъ людей — двухъ священниковъ и одного монаха.

Это — страшнйшая изъ казней, созданныхъ жестокимъ геніемъ варвара-магометанина.

Вокругъ валялись еще другіе трупы, обезображенные хищными зврями. Видъ ихъ наполнилъ ужасомъ душу путника.

Вдругъ до слуха его донесся стонъ, похожій на стонъ уыирающаго, онъ поспшилъ къ тому мсту, откуда послышался стонъ. Едва сдлалъ онъ десять шаговъ, какъ колни его подкосились и онъ опустился на землю, простирая руки къ лежавшему тутъ старцу. Нсколько минуть оба молчали.

Но умирающій пришелъ въ чувство раньше живаго и слабымъ, дрожащимъ голосомъ произнесъ:

— Теперь, Боже, прійми душу мою, потому что я умираю на рукахъ моего сына.

Молодой человкъ все еще лежалъ безъ движенія, и старецъ прибавилъ:

— Саратъ, дорогой Саратъ, прими мое благословеніе и тогда я умру спокойно. Боже, прости моему сыну!— простоналъ старикъ и испустилъ духъ.

— Отецъ!— воскликнулъ Саратъ, обнимая трупъ старца,— ты много терплъ, и потому только, что я не согласился терпть вмст съ тобою, ты оттолкнулъ меня. Ты ссылался всегда на Бога и утверждалъ, что армяне должны склонить голову и терпливо все сносить, но я не могъ смотрть равнодушно на угнетеніе нашихъ, поэтому ты разгнвался на меня и прогналъ, меня гнали изъ деревни въ деревню и я вынужденъ былъ сдлаться разбойникомъ.

Слезы капали изъ его глазъ на окровавленную голову умершаго.

Наконецъ, Саратъ всталъ, вырылъ кинжаломъ яму, опустилъ въ нее тло отца, потомъ принесъ съ сосдней горы нсколько камней и сложилъ ихъ надъ свжею могилой.

V.

Предавъ тло своего отца земл, Саратъ продолжалъ путь. Онъ былъ очень взволнованъ, тяжелыя мысли одолвали его: лишившись отца, матери и сестеръ, онъ опасался не найти и той, которую любилъ. Поэтому онъ спшилъ, такъ какъ до деревни, гд она жила, было еще далеко. Онъ шелъ почти непроходимыми тропинками, черезъ густой кустарникъ, но вдругъ остановился: кто-то окликнулъ его по имени. Кто бы это могъ быть? Кто здсь могъ его звать? Положимъ, онъ вышелъ въ путь съ нсколькими товарищами, во т дорогою поотстали, какъ бы то ни было, Саратъ приложилъ пальцы къ губамъ и издалъ таинственный свистъ. Ему отвтили вблизи, но голосъ показался ему незнакомымъ.

‘Это не можетъ быть ни одинъ изъ нихъ’,— подумалъ онъ и, приподнявъ ружье, оглянулся вокругъ себя.

Въ ту же минуту онъ услыхалъ опять свое имя, къ нему подошелъ человкъ и бросился ему на шею.

— Неужели мой господинъ не узнаетъ меня?— сказалъ покурдски подошедшій.

— Да, да, я узнаю тебя, Мето,— отвчалъ Саратъ, обрадовавшись и цлуя его.

Мето былъ курдъ и принадлежалъ къ сект іезидовъ.

Много лтъ онъ былъ пастухомъ и товарищемъ дтскихъ игръ Сарата. Уходя изъ дома, Саратъ оставилъ его краснощекимъ юношей, теперь же передъ нимъ стоялъ возмужалый парень, при немъ были ружье, пара пистолетовъ и сабля.

Саратъ очень обрадовался ему, въ надежд получить отъ него свднія о судьб своихъ близкихъ.

— Ахъ, какъ я глупъ,— заговорилъ Мето и захохоталъ,— я было не узналъ тебя! Увидлъ я тебя, выползъ изъ кустарника и началъ цлиться, но въ эту минуту разглядлъ шрамъ на твоемъ лбу,— это и заставило меня опустить дуло. Какъ ты измнился! Никто бы тебя не узналъ.

— Такъ ты хотлъ застрлить меня?— спросилъ Саратъ.

— Да, я хотлъ взять твое копье, мое сломалось, а курду, ты знаешь, невозможно выйти безъ копья.

— Когда же ты сломалъ свое?

— Я дрался съ курдами, когда они угоняли нашихъ овецъ… ни одной не оставили. И твою лошадь тоже угнали, помнишь, бурую? Я такъ за нею ходилъ, думалъ, вотъ вернешься ты, будешь на ней здить. И все угнали эти разбойники.

— И нашихъ овецъ также?

— Ну, да, вашихъ, а то чьихъ? Не моихъ же… И пуль послали они мн въ догонку достаточно, но и я ихъ попугалъ.

— Куда ‘же ты идешь съ раненою ногой?

— Я долженъ идти туда, затмъ, чтобы…

— Зачмъ же?

— Ахъ, я не въ силахъ сказать теб все. Эти проклятые курды…

Мето не могъ кончить: его глаза наполнились слезами и онъ заплакалъ, какъ дитя.

— Да, я знаю, они ихъ убили,— сказалъ Саратъ,— но куда же ты хочешь идти?

— Пойти похоронить его, не могу же я оставить его такъ валяться. Мой господинъ былъ такой добрый человкъ.

— Я уже похоронилъ его,— сказалъ Саратъ печально.— Скажи, Мето, что сталось съ моею матерью и съ сестрами?

— Разскажу теб все сначала. Мето все знаетъ, не глупъ же онъ. Два дня тому назадъ, ночью, когда вс спали, на нашу деревню напали курды, ихъ было не боле сотни, такъ какъ остальные отправились въ другія мста, но и десятка достаточно, чтобъ ограбить армянскую деревню. Армяне не больно-то храбры, и это очень дурно. Поднялся страшный кривъ, когда курды начали ломиться въ хижины. Напрасно я кричалъ своимъ, что они не бабы, а мужчины, что если у нихъ нтъ оружія, то всегда найдутся подъ руками камни, топоры и другое, чмъ можно прогнать собакъ,— меня никто не слушалъ. Курды выволокли женщинъ и двушекъ, отобрали вс цнныя вещи, а стариковъ и дтей оставили въ хижин, заколотили двери и сожгли ихъ вмст съ оставшимся негоднымъ имуществомъ. Мужчинъ всхъ побили.

— И никто не спасся отъ ихъ рукъ?

— Только т, которые раньше бжали въ горы. Большинство не поврило, что курды будутъ такъ свирпствовать, потому что каймакамъ {Областной начальникъ.} уговаривалъ народъ успокоиться и оставаться въ деревняхъ. Понятно, собака надулъ ихъ.

— А что случилось съ нашимъ домомъ?

— Твоего отца дома не было, онъ ухалъ въ Башкалу. ‘Мето,— сказалъ онъ мн, когда узжалъ,— охраняй мой домъ до моего возвращенія’. Я не спалъ, когда ворвались курды, и съ ружьемъ стоялъ на крыш. Но что я могъ сдлать одинъ противъ этихъ зврей? Будь насъ съ десятокъ, я не пустилъ бы этихъ псовъ въ деревню, но я былъ одинъ. Я даже не шевельнулъ рукой, потому что тронь я хоть одного курда, они не оставили бы въ живыхъ ни одного изъ насъ, я же хотлъ спасти вашу семью, имущество я ршилъ предоставить имъ. Не теряя времени, я вытащилъ изъ хижины твою мать и сестру, но совсмъ позабылъ о ребенк въ колыбели, ‘дитя, дитя!’ — закричала твоя мать и бросилась обратно въ хижину. Оставь я твоихъ сестеръ однхъ, курды увели бы ихъ, поэтому я сперва скрылъ ихъ отъ глазъ курдовъ, а затмъ уже побжалъ за твоею матерью, но было поздно: хижина была уже объята пламенемъ, когда она бросилась туда, крыша обрушилась и похоронила подъ собою твою мать.

Саратъ слушалъ все это, стоя неподвижно, съ поблвшимъ, какъ мраморъ, лицомъ и дрожащими губами, но безъ слезъ.

— А зачмъ здилъ отецъ въ Башкалу?— спросилъ онъ тихимъ голосомъ.

— Когда армяне услыхали о поход шейха противъ гяуровъ, то такъ испугались, что не знали, что имъ длать, къ кому обратиться. Тогда твой отецъ со старйшинами, съ двумя священниками и однимъ монахомъ отправился въ Башкалу къ окружному начальнику просить у него солдатъ для обороны. Тотъ общалъ, но оттягивалъ изо дня въ день, пока, наконецъ, курды не начали рзню, тогда твой отецъ съ другими увидлъ, что каймакамъ обманулъ ихъ, и вернулся домой съ отчаяніемъ въ душ. Курды нагнали ихъ на дорог, а что они сдлали съ нимъ, ты самъ видлъ…

— А гд же теперь мои сестры?— спросилъ робко Саратъ.— Можетъ быть, и ихъ постигло несчастье?

— Нтъ, он въ безопасномъ мст, он въ моей палатк съ моею женой. Ты еще не знаешь, Саратъ, что я женатъ и что у меня есть ребенокъ. Твой отецъ, вчная память ему, выбралъ мн хорошенькую двушку и подарилъ мн сотню овецъ. ‘Мето,— сказалъ онъ,— ты довольно послужилъ мн, иди, живи себ отдльно, будь самъ себ господиномъ’. Но я выросъ у васъ, такъ долго лъ вашъ хлбъ-соль, что не въ силахъ былъ разстаться съ вашимъ домомъ, и я отвтилъ ему: ‘Господинъ мой, я останусь у тебя до моей смерти и, пока вернется Саратъ, смотри на меня, какъ на своего сына’.

Сарата тронули слова курда, онъ обнялъ Мето, поцловалъ его въ лобъ и сказалъ ему:

— Ты будешь мн братомъ и мы не разстанемся больше. Но скажи мн, дйствительно ли мои сестры вн опасности?

— Ты хорошо знаешь обычай іезидовъ. Шейхъ Джалаледдинъ не осмлится вступить въ мою палатку,— сказалъ съ нкоторою гордостью молодой курдъ.— Человкъ, кто бы онъ ни былъ, разъ вступившій въ палатку іезида, считается его дорогимъ гостемъ и все племя защититъ его отъ врага.

Онъ внезапно остановился и началъ внимательно прислушиваться.

— Слышишь ты эти голоса?

— Какіе голоса?— спросилъ Саратъ, ничего не слыхавшій: до того онъ былъ погруженъ въ свои тяжелыя думы.

— Да, они поютъ… такъ поютъ курды, возвращаясь съ плнными и добычей.

— Въ такомъ случа, идемъ… Да, идемъ!

Они оба отправились по тому направленію, откуда доносились голоса.

VI.

Черезъ полчаса они были на вершин хребта, откуда могли разглядть шедшій въ долин караванъ.

— Если мы пойдемъ по этой дорог, то мы не попадемъ ему на встрчу,— сказалъ Мето.

— Я не хотлъ бы быть замченнымъ ими, — сказалъ Саратъ.

— Они насъ не увидятъ, даже если бы у нихъ была тысяча глазъ: я знаю эти горы, какъ свои пять пальцевъ. Пойдемъ же!

Дорога, выбранная Мето, была очень трудна, но, идя по ней, можно было скрываться за кустами и слдить за караваномъ. Саратъ вскор замтилъ, что курды гнали впереди себя многочисленную толпу плнныхъ.

— Не можешь ли ты подойти къ каравану, — обратился онъ къ Мето, — поразвдать, откуда ведутъ они плнныхъ? куда направляются? гд располагаютъ сегодня ночевать? къ какому племени принадлежатъ они?

— Конечно, могу.

— Какъ же ты это сдлаешь?

— Да не съдятъ же они меня. Я поклонюсь имъ, спрошу объ ихъ здоровь, а тамъ уже остальное я знаю.

— Ну, хорошо, иди, только не оставайся долго.

Мето исчезъ мгновенно, а Саратъ началъ еще внимательне наблюдать за караваномъ. Что онъ увидлъ? Толпа курдовъ гнала впереди себя женщинъ и двушекъ, за ними слдовали нагруженныя телги и навьюченные ослы. На вьюкахъ были привязаны по одной или по дв женщины. Чтобы придать еще боле угрожающій видъ своему шествію, курды несли насаженныя на копья окровавленныя человческія головы.

Саратъ въ ужас отвернулся отъ этого зрлища.

Между тмъ, караванъ прошелъ дальше.

Сарату казалось, что антихристъ пришелъ на землю, что человкъ превратился въ свирпаго, кровожаднаго хищника, алчущаго крови своихъ же собратьевъ. Онъ самъ въ эту минуту готовъ былъ ринуться, какъ бшенный зврь, на эту дикую толпу, онъ чувствовалъ въ себ для этого достаточно ярости, но онъ былъ одинъ, безъ’ товарищей.

Мето вернулся.

— Ну, я все узналъ,— сказалъ онъ.

— Разскажи въ точности все. Сколько тамъ всадниковъ?

— Не боле пятидесяти.

— Какого они племени?

— Это полудикіе хартоши.

— Изъ какихъ мстностей плнные?

— Изъ мстности Шатахъ.

— А куда направляются?

— Въ Сомай, провинцію Персіи.

— Гд они предполагаютъ ночевать?

— Въ долин Хастистанъ, недалеко отъ Хана-Сори.

Саратъ прервалъ свои разспросы и началъ что-то соображать, черезъ минуту онъ опять обратился къ Мето.

— Какъ думаешь ты,— спросилъ онъ,— скоро ли они будутъ въ ущельи Сакалъ-Тутанъ? {Сакалъ-Тутанъ значить по-турецки хватающій за бороду. Такъ называютъ т узкіе, трудные горные прохода, гд разбойники легко ловятъ путешественниковъ.}

— Къ закату солнца,— отвтилъ, немного подумавъ, Мето.

— И я такъ думаю,— замтилъ Саратъ.— А когда можешь ты дойти до деревни Бижинкертъ? Ты, вдь, знаешь эту деревню?

Мето посмотрлъ на солнце и отвтилъ:

— Ровно въ полдень.

— Хорошо,— продолжалъ Саратъ.— Знаешь ли ты въ долин близь Бижинкерта маленькую часовню?

— Конечно. Тамъ даже дв часовни: одна въ развалинахъ, ты о ней спрашиваешь?

— Именно о ней.

— Какъ же не знать ея? Я тамъ скрывался однажды цлую ночь съ украденною лошадью. Мсто очень удобное для укрывательства.

— Голосу какихъ животныхъ умешь ты подражать?— продолжалъ спрашивать Саратъ.

— Я могу лаять, пть птухомъ, ревть осломъ, кричать, какъ сова…

— Послдняго достаточно. Ну, слушай же. Ты пойдешь прямо къ развалинамъ часовни и пройдешь на сосдній холмикъ.

— Это тотъ, на верху котораго лежитъ пробитый камень?— перебилъ его Мето.

— Да. У этого камня ты остановись, прокричи три раза какъ скворецъ и теб отвтятъ тмъ же, тогда ты закричи совой, посл этого къ теб подойдетъ человкъ и ты скажи ему, что къ заходу солнца они должны быть у ущелья Сакалъ-Тутанъ.

— А если онъ меня спроситъ, кто послалъ меня?

— Назови мое имя.

— А если мн не поврятъ?

— Покажи имъ это кольцо.

Саратъ снялъ съ пальца кольцо и отдалъ его Мето.

— А если они захотятъ знать больше?

— Разскажи имъ о виднномъ тобою караван и прибавь, что какъ только караванъ этотъ вступитъ въ ущелье, мы нападемъ на него и отберемъ у него плнныхъ и добычу.

— Понимаю, сколько тамъ твоихъ?

— Двнадцать человкъ.

— А кто они такіе?

— Мои товарищи.

— Двнадцати человкъ совершенно достаточно, чтобы въ ущельи Сакалъ-Тутанъ справиться съ пятидесятью,— замтилъ Мето.— Я примкну къ нимъ, и тогда насъ будетъ тринадцать, только это число несчастное.

— Но если и меня прибавишь, то насъ будетъ четырнадцать, а это число, кажется, не несчастное.

— И четырехъ вполн достаточно для того, чтобы запереть караванъ въ ущельи,— никто оттуда не выскочить. Ловко, однако, ты выбралъ мсто! Гд же ты будешь?

— Я незамтно для нихъ буду слдить за караваномъ до ущелья. Но только какъ пойдешь ты съ своею раненою ногой? До Бижинкерта далеко.

— Это ничего. Проклятая пуля прошла черезъ мясо, но кости не коснулась, я положилъ пластырь и туго перевязалъ рану.

— Давно ли ты раненъ?

— Три дня тому назадъ, это уже не новость для меня.

— Ну, иди.

Саратъ и Мето разстались: одинъ пошелъ къ развалинамъ часовни, другой послдовалъ за караваномъ.

VII.

Читатель уже достаточно знакомъ съ Саратомъ, теперь я хочу познакомить его съ товарищами нашего героя.

Онъ собралъ ихъ вокругъ себя въ различное время и въ различныхъ мстахъ. Тутъ были сасунцы, зейтунцы, шатахцы, діарбекирцы, одинъ священникъ изъ Харберта и одинъ учитель. Послдній — членъ одного благотворительнаго учрежденія въ Константинопол — былъ присланъ въ окрестности Вапа въ Арменіи для распространенія просвщенія въ народ, но во время броженія, при послдней русско-турецкой войн, примкнулъ къ шайк Сарата, посл того какъ курды избили его на глазахъ его учениковъ. Шайка Сарата была организована на подобіе курдскихъ и ея сочлены скрывали свою армянскую національность, это было необходимо для того, чтобы курды и другіе магометане, съ которыми Сарату приходилось постоянно бороться, не вздумали бы вымещать на армянахъ, ихъ соотечественникахъ, свою злобу.

Саратъ находился недалеко отъ Діарбекира, когда услыхалъ о выступленіи курдовъ противъ армянъ подъ предводительствомъ Джаладеддина и объ адскомъ замысл шейха Ибадуллы. Онъ немедленно двинулся со своими товарищами къ Агбаку съ цлью помочь своимъ землякамъ и спасти ту, которая была ему дороже всего.

Не доходя до Агбака, онъ отдалъ своимъ спутникамъ приказаніе идти на помощь тамошнимъ армянамъ, а самъ отправился въ Ванъ увдомить пашу о грозящей армянамъ опасности и просить его о помощи въ дл организаціи волонтеровъ для защиты мстныхъ жителей.

Его просьба не была уважена и ему отвтили, что правительство само позаботится о сохраненіи спокойствія. Онъ понялъ значеніе этихъ словъ и ушелъ изъ Вана, тутъ-то мы его и встртили, когда онъ, огорченный неуспхомъ своего предпріятія, пустился дальше. Но онъ не упалъ духомъ. Придя въ Агбакъ, онъ сдлалъ еще одну попытку для достиженія своей цли: онъ обратился къ священникамъ, монахамъ и старйшинамъ и старался убдить ихъ въ необходимости вооружить народъ для самозащиты: Чтобы убдить ихъ, онъ напомнилъ имъ объ айсорахъ изъ Джугамерика, которые всегда носили при себ оружіе и къ которымъ не осмливался вторгнуться ни одинъ курдъ, и даже само правительство не могло обезоружить ихъ, такъ какъ они отвчали: ‘Если правительство неспособно охранять насъ, то мы будемъ сами себя защищать’. Убдительныя рчи Сарата не имли, однако, никакого успха и его сочли за чудака. Эти неудачи укрпили его въ убжденіи, что его соотечественники своимъ рабскимъ поведеніемъ сами приготовили себ печальную участь.

Съ того дня, какъ онъ разстался съ своими товарищами, онъ не имлъ о нихъ никакого извстія и не зналъ, что они сдлали и гд они теперь. Но въ этотъ именно день они по уговору должны были встртиться у разрушенной часовни. Неожиданная встрча съ караваномъ побудила его послать врнаго ему Мето за ними для того, чтобы въ ущельи Сакалъ-Тутанъ освободить несчастныхъ плнныхъ.

Въ назначенный часъ онъ встртилъ всхъ своихъ сподвижниковъ близъ названнаго ущелья. Поздоровавшись и поцловавшись съ каждымъ изъ нихъ, онъ сказалъ:

— Я радъ видть васъ всхъ вмст и въ добромъ здоровьи. Вы, вроятно, не мало опечалены тою безконечною рзней, совершаемою варварами, свидтелями которой вамъ пришлось быть, но теперь вамъ предстоитъ хорошій случай показать вашу храбрость и для того я позвалъ васъ сюда. Насъ четырнадцать и намъ предстоитъ борьба съ пятидесятью дивими курдами изъ племени хартошей.

— Мето намъ все разсказалъ, — отвчалъ священникъ, получившій прозвище ‘Дали-баба’ (полоумный отецъ).— Этимъ крестомъ,— онъ указалъ на свою саблю,— я всхъ благословлю.

— Случай дйствительно хорошъ. Въ этомъ ущельи мы вправду можемъ отлично справиться съ хартошами!— воскликнулъ съ воодушевленіемъ учитель.

— Въ этой пустой болтовн мы только теряемъ время. Хартоши совсмъ не представляютъ изъ себя такой легкой добычи,— замтилъ Нессо изъ Зейтуна, названный ‘Зейтунскою скалой’.

— Да, время намъ дорого,— воскликнулъ Саратъ,— обдумаемъ получше наше дло, такъ какъ хартоши храбры и опасно начинать съ ними игру. Намъ благопріятствуетъ только мстность, и потому-то я избралъ ущелье, вс вы должны скрыться за скалами и дать всему каравану время вступить въ ущелье, тогда часть васъ запретъ выходъ, а другая входъ въ него. Я дамъ сигналъ — закричу три раза ястребомъ, помните только одно: проливать какъ можно меньше крови, говорить на нарчіи равандовъ, ихъ смертельныхъ враговъ, не допустить никого къ бгству, потому что никто не долженъ знать о нашемъ нападеніи, мняйте часто мсто нападенія, чтобы отвести имъ глаза и этимъ показать, что насъ много.

Сакалъ-Тутанъ одно изъ тхъ страшныхъ ущелій, которыя часто встрчаются въ Арменіи. Съ двухъ его сторонъ подымались, какъ башни, скалы, оставляя посредин узкій проходъ, по которому мулы идутъ не иначе, какъ одинъ за другимъ.

Караванъ медленно тянулся по проходу. Была ночная пора, мсяцъ свтилъ ясно. Саратъ вмст съ семью другими заперъ выходъ, остальные съ Дали-бабой направились къ входу, посл того какъ весь караванъ вступилъ въ ущелье. Вдругъ послышался ястребиный крикъ и вслдъ за нимъ со всхъ сторонъ раздались ружейные выстрлы. Въ ущельи наступило невообразимое смятеніе, хартоши бросались въ ярости во вс стороны, но всюду ихъ встрчали ружейные выстрлы, и они походили на львовъ, запертыхъ въ желзной клтк.

Въ минуты опасности курдъ приходить въ бшенство и готовъ сдвинуть съ мста горы и скалы.

Разсвирпвшіе хартоши карабкались, какъ тигры, на скалы, но, безсильные бороться съ природой, падали съ ревомъ внизъ. Бшеный ревъ курдовъ, плачъ плнныхъ и трескъ выстрловъ сливались въ адскій шумъ. Съ обихъ сторонъ борьба была самая ожесточенная, такъ какъ курды всегда готовы сопротивляться до послдняго издыханія.

Тогда раздался вторично ястребиный крикъ — сигналъ, что никому не должно быть пощады.

Свтлая ночь благопріятствовала Сарату и наши молодцы укладывали одного курда за другимъ, удачно минуя плнныхъ. Наконецъ, посл жестокаго часоваго боя курды закричали:

— Мы сдаемся!

Тогда Саратъ взошелъ на выдающуюся скалу и обратился къ нимъ съ слдующими словами:

— Для васъ было бы лучше, если бы вы сдались раньше, тогда большая часть павшихъ осталась бы въ живыхъ, но все же ваша храбрость достойна похвалы. Слушайте же мои условія: вы вс останетесь пока въ ущельи,— выйдутъ отсюда только плнные съ ихъ добромъ, мы вамъ оставимъ и вашихъ коней, и ваше оружіе,— это все вамъ необходимо имть, съ восходомъ солнца мы васъ вы пустимъ отсюда на вс четыре стороны, но до тхъ же поръ вы наши плнные. Согласны ли вы на эти условія?

— Да,— послышался отвтъ.

— Отпустите, въ такомъ случа, плнныхъ и отдайте имъ ихъ имущество.

Вскор посл этого ущелье опустло, въ немъ осталось не боле двадцати хартошей.

— Дали-баба,— приказалъ Саратъ,— возьми съ собой четырехъ человкъ и отведи плнныхъ къ Салмасту. До восхода солнца вы будете у персидской границы и тамъ можете снабдить несчастныхъ състными припасами, такъ какъ туда бжали вс армяне изъ Агбака, успвшіе укрыться отъ курдовъ. Салмастъ — персидская провинція, куда курды не отваживаются врываться. Ты, однако, не показывай вида, что ты армянинъ, даже плнные не должны знать, кто ихъ освободилъ. Съ персидской границы возвращайся къ намъ, ты найдешь насъ въ ущельи Ирцицора. Я же продержу этихъ’ негодяевъ здсь, пока вы не отойдете довольно далеко.

Дали-баба, потерявъ терпніе, воскликнулъ:

— Будь я проклятъ, если когда-нибудь я сказалъ хоть одну такую длинную проповдь! Чудакъ, чего долго болтать? Вдь, не впервые мн приходится бывать въ такихъ длахъ.

— Выслушай совтъ другого и пуступай какъ самъ знаешь лучше,— сказалъ, смясь, Саратъ.— И такъ, впередъ, съ Богомъ!

Караванъ двинулся бодро къ Салмасту и освобожденные осыпали своихъ спасителей благословеніями и плакали слезами радости.

Вскор всмъ стало извстно, что на хартошей при ихъ возвращеніи напали раванды, о томъ, что это были армяне, подъ начальствомъ Сарата, такъ никто и не узналъ.

VIII.

Во всемъ округ Агбака не осталось почти ни одного армянина, вс двадцать четыре деревни были опустошены и превращены въ груды развалинъ. Одни изъ жителей были убиты курдами, другіе уведены въ плнъ, а остальные бжали въ персидскія провинціи Салмастъ и Сомъ, гд нашли пріютъ у мстныхъ армянъ. Нападеніе курдовъ совершилось такъ неожиданно, что бжавшіе только и успли спасти свою жизнь, все же свое имущество были вынуждены оставить врагу. Вначал Джалаледдинъ выступилъ только съ пятью тысячами воиновъ, съ которыми и прошелъ изъ Агбака до Баязета, оставляя всюду за собой опустошеніе и развалины. Узнавъ о его поход, новыя шайки курдовъ примыкали къ нему со всхъ сторонъ, разграбляя по дорог то, что уцлло посл него. Такимъ образомъ, многія мстности были разграблены по нсколько разъ.

Кром Джалаледдина, предводителя, который велъ курдовъ на врага, у нихъ былъ еще другой шейхъ, дломъ котораго было побуждать къ возстанію. Онъ былъ главнымъ духовнымъ лицомъ всего Курдистана и пользовался большимъ вліяніемъ среда курдскаго духовенства. Звали его шейхъ Ибадуллахъ. Этотъ заклятый врагъ христіанъ убждалъ своихъ единоврцевъ не щадить никого и вскор съумлъ возбудить ихъ фанатизмъ и жажду къ грабежу до высшей степени.

Нельзя отрицать того, что и между курдами встрчаются благородныя натуры, проникнутыя гуманными чувствами и готовыя на хорошія дла. Мы можемъ назвать, напримръ, Омаръ-агу, обладателя многочисленныхъ стадъ и предводителя одного небольшаго курдскаго племени. Когда до него дошелъ слухъ о грабительскомъ поход Джалаледдина, онъ немедленно отправился въ сосдній монастырь св. Варфоломея, сообщилъ объ этомъ настоятелю Егіазару и посовтовалъ ему свезти имущество всхъ сосднихъ жителей въ монастырскій дворъ и отсюда дать отпоръ непріятелю, причемъ общалъ свою помощь.

А такъ какъ онъ опасался гнва Джалаледдина за свой отказъ участвовать въ его поход, то и свое имущество свезъ въ монастырь и былъ готовъ защищать этотъ послдній вмст съ армянами противъ курдовъ. Настоятель принялъ охотно предложеніе своего стараго пріятеля Омаръ-аги, такъ какъ зналъ его врность и преданность.

Монастырь св. Варфоломея построенъ еще во времена Григорія Просвтителя. Въ теченіе многихъ вковъ онъ успшно сопротивлялся разрушительному дйствію непогоды и хищническимъ набгамъ дикихъ ордъ и оставался величественнымъ памятникомъ древне-армянскаго искусства. За время своего существованія онъ былъ свидтелемъ ужасныхъ событій, видлъ и персовъ, и огнепоклонниковъ, и арабовъ, и монголовъ, и хотя не одинъ разъ подвергался разрушенію, но, благодаря религіозному рвенію армянъ, возставалъ изъ развалинъ въ прежней крас.

Монастырь этотъ расположенъ очень благопріятно для защиты отъ нападеній. Онъ стоитъ ца холм и съ трехъ сторонъ окруженъ глубокими пропастями, въ которыхъ извивается одинъ изъ притоковъ Тигра, а съ четвертой примыкаетъ къ деревн, принадлежащей монастырю и названной поэтому ‘Банки-гюхъ’ {Деревья монастыря.}. За стной, окружавшей монастырь, красовались церковь, башни и другія постройки.

Когда пронесся слухъ о поход Джалаледдина, многіе изъ жителей Агбака бжали сюда и отдавали свои сокровища на храненіе монахамъ въ потайные шкафы церкви, скотъ свой они пригоняли также поближе къ монастырю, долина, по которой протекала рка, представляла изъ себя роскошное пастбище, гд всегда паслись монастырскіе табуны и стада.

Баковъ же былъ ужасъ обитателей монастыря, когда въ одно прекрасное утро они замтили на этой долин палатки курдовъ и узнали въ нихъ тхъ непрошенныхъ гостей, которыхъ они давно уже ожидали. Паническій страхъ овладлъ всми, бгущіе тснились сюда со всхъ сторонъ со своими стадами, но страхъ еще боле усилился, когда пастухи сообщили, что лагерь принадлежалъ самому Джалаледдину.

Настоятель монастыря былъ человкъ храбрый, частыя сношенія его съ курдами сдлали изъ него какъ бы полукурда, а его геройское сердце не знало страха.

Несмотря на приближающуюся опасность, онъ не потерялъ храбрости и вмст съ Омаръ-агой отправился на тотъ пунктъ холма, откуда былъ виднъ весь лагерь шейха. Омаръ долго смотрлъ въ подзорную трубу и, наконецъ, сказалъ взволнованнымъ голосомъ:

— Да, это онъ. Старый разбойникъ собралъ хорошую шайку.

— Что же намъ теперь длать?

— Я не вижу другаго средства,— отвтилъ курдъ хладнокровно,— какъ собрать всхъ, находящихся тутъ, въ монастырскій дворъ, запереть ворота и защищаться въ крпости.

— И я того же мннія,— согласился настоятель.— Ружей и пороха у насъ достаточно и я распредлю ихъ между всми способными къ борьб, а такихъ собралось у насъ не мало.

— И мои люди прибудутъ сюда немедленно, времени терять нельзя.

Настоятель пошелъ сдлать необходимыя распоряженія, а Омаръ остался еще нкоторое время для наблюденія за врагомъ.

Онъ принадлежалъ къ враждебной шейху сект, которыхъ не мало среди курдовъ. Эта религіозная рознь нердко приводить ихъ къ столкновеніямъ и вчная вражда поддерживается съ одинаковымъ ожесточеніемъ обими сторонами. Вотъ причина, почему Омаръ не присоединился къ полчищу Джалаледдина.

Однако, предложеніе настоятеля не было принято ни монахами, ни народомъ. Не нашлось никого, кто бы его поддержалъ.

— Они перержутъ насъ всхъ, если мы осмлимся тронуть ихъ,— возражали дрожавшіе отъ страха люди,— они сожгутъ насъ вмст съ нашими женами и дтьми. Пусть они придутъ, мы не будемъ сопротивляться имъ, пусть они возьмутъ у насъ все, что имъ вздумается, лишь бы оставили намъ нашихъ женъ и дтей.

— Да, они придутъ, ограбятъ все ваше имущество и не пощадятъ ни женъ вашихъ, ни дтей!— воскликнулъ настоятель со слезами на глазахъ.— Выслушайте же меня! Нашъ святой монастырь оградитъ насъ, вся наша надежда на него. Между нами довольно сильныхъ людей и, къ тому же, Омаръ намъ поможетъ.

Но его никто не слушалъ.

— Это невозможно,— кричала толпа.— Если ты хочешь спасти васъ, то возьми священниковъ и старйшинъ, или съ ними къ шейху, поклонись и моли его о пощад. Мы все отдадимъ ему, лишь бы онъ намъ оставилъ жизнь.

Храбрый монахъ еще долго пытался возбудить въ нихъ смлость, но робкая, трусливая толпа не хотла и слышать о сопротивленіи. Тогда настоятель долженъ былъ ршиться идти къ шейху и просить его о пощад.

Когда онъ собирался, Омаръ сказалъ ему:

— Я зналъ, что дло кончится этимъ, но ты напрасно пойдешь къ нимъ: они схватятъ тебя и убьютъ.

— Если даже и такъ, другаго выхода нтъ,— отвтилъ сердито монахъ.— Народъ требуетъ этого отъ меня.

— Въ такомъ случа, и мн нечего длать здсь,— сказалъ благородный курдъ.

— И я не совтую теб оставаться здсь,— отвтилъ настоятель.— Иди, благослови тебя Богъ. Но раньше, чмъ уходить, возьми свои сокровища, спрятанныя въ потайномъ шкаф. Забери съ собою и два сундука съ церковною утварью,— не зачмъ отдавать ихъ въ руки грабителей. Ты всегда длалъ для нашего монастыря больше, чмъ христіане.

— Да, я ихъ увезу съ собой,— отвтилъ курдъ,— но пусть кто-нибудь изъ моихъ людей сопутствуетъ вамъ издали и если увидитъ, что вамъ грозитъ опасность, то пусть дастъ мн объ этомъ знать немедленно.

Настоятель поцловался съ курдомъ на прощанье и отправился въ лагерь шейха. Онъ не надялся вернуться оттуда и прощался съ своимъ другомъ навсегда.

Посл его ухода Омаръ приложился къ алтарю монастырской церкви и выхалъ изъ монастыря, сопровождаемый караваномъ изъ тридцати лошадей, нагруженныхъ своимъ и монастырскимъ имуществомъ.

Вскор настоятель достигъ до лагеря Джелаледдина и оттуда боле не вернулся.

Черезъ нсколько часовъ курды напали на монастырскую деревню, угнали оттуда скотъ и разграбили вс дома, потомъ ворвались въ церковь и вытащили изъ нея все, что было.

Плачь и вопли народа нисколько не останавливали ихъ грабежа. На малйшее сопротивленіе они отвчали выстрлами и ударами сабель.

Случилось, что Саратъ съ своею шайкой, возвращаясь изъ Сакалъ Тутана, проходилъ мимо монастыря св. Варфоломея, какъ разъ посл этого погрома.

IX.

Ночь стояла темная и на неб, покрытомъ тучами, не видно было ни одной звзды. Въ этой непроницаемой тьм небо и земля, казалось, слились воедино.

Кругомъ царила глубокая тишина, нарушаемая только порывами ночнаго холоднаго втра, что предвщало бурю. Молнія по временамъ ярко освщала верхушки отдаленныхъ горъ и раскаты грома отдавались зловщимъ эхомъ въ мрачныхъ долинахъ.

Въ этой ночной тьм, подобно духамъ, бродили вокругъ монастыря темныя тни. Внезапно он собрались въ кучку, точно для совщанія, посл чего опять разсялись и въ одиночку направились къ монастырской деревн. Послдняя была безмолвна и пустынна, какъ кладбище, ничто живое не шевелилось въ ней. Свтъ виднлся только на одномъ мст. Это было величественное зданіе монастыря, стоящаго на возвышенномъ мст, надъ глубокою пропастью, по которой протекала съ шумомъ рка.

Еслибъ кто взошелъ теперь въ церковь, тотъ увидлъ бы ужасающую картину. Вс украшенія были разграблены — не осталось ни евангелія, ни другихъ книгъ, ни креста, ни образа, а алтарь походилъ на окровавленный жертвенникъ, въ одномъ конц церкви стояли лошади, въ другомъ расположились курды, а посредин пылалъ костеръ, сложенной изъ разнообразной церковной утвари, надъ огнемъ костра раскаливались желзные прутики и мдные сосуды, невдалек отъ костра, связанные по рукамъ и ногамъ, лежали несчастныя жертвы, со страхомъ ожидающія ршенія свой участи, лица ихъ выражали ужасъ осужденныхъ на адскія мученья, съ ними рядомъ были свалены въ куч награбленныя вещи.

Одинъ изъ курдовъ всталъ и обратился къ плннымъ съ слдующими словами:

— Неврные, что еще спрятали вы? Скажите правду, ничего не скрывая отъ насъ, если не хотите подохнуть, какъ собаки. Видите вы эти раскаленные прутья? Они приготовлены для васъ.

— Ага {Господинъ.}, мы въ твоихъ рукахъ,— простонали несчастные,— это все, что осталось здсь. Пусть Богъ поразитъ насъ слпотой, пусть души наши пойдутъ въ адъ, если мы что скрыли.

— Лжете вы, проклятые псы!— заревлъ курдъ.— Въ этомъ монастыр были огромныя богатства,— гд они, отвчайте?

— Ага, сжалься надъ нами, не убивай насъ! Накажи насъ Господь, если мы лжемъ. Все унесено отсюда, ничего не осталось. Ты знаешь, что монастырь за послдніе дни былъ ограбленъ нсколько разъ, будь здсь море сокровищъ, и оно высохло бы.

Предводитель курдовъ обратился къ своимъ товарищамъ:

— Пока гяуры не отвдали раскаленныхъ прутьевъ, они не скажутъ правды. Угостите же ихъ!

Нсколько курдовъ подошли къ связаннымъ христіанамъ и раздли ихъ, въ то время какъ другіе вынули изъ огня до красна раскаленные прутья.

— Начинайте!— закричалъ глава.— Выжгите имъ на тл крестъ, не даромъ они провозглашаютъ себя его поклонниками.

Палачи кинулись на несчастныхъ и начали выжигать имъ на тл раскаленными желзами кресты.

Мучительные крики огласили воздухъ и запахъ жженаго мяса наполнилъ всю церковь. ‘Убейте насъ лучше разомъ,— молили несчастные,— убейте насъ скоре!’ Но никто не обращалъ вниманія на ихъ вопли и палачи продолжали свое дло. Наконецъ, мучениковъ нельзя было понять, слышались лишь глухіе стоны.

— Довольно!— заревлъ курдъ и, обратившись къ священнику, котораго палачи до сихъ поръ не касались, сказалъ:— Тебя оставили мы напослдокъ. Видишь ли ты этотъ раскаленный мдный котелъ? Онъ очень похожъ на епископскую шапку и мы его наднемъ теб, вдь, называешь же ты себя попомъ!…

— Нашъ Спаситель былъ увнчанъ терновымъ внцомъ, и Его служитель не откажется надть мдный котелъ. Но, ага, подумай только: тамъ, на неб, есть Богъ, который все видитъ. Онъ нашъ Богъ и Онъ не оставитъ безъ наказанія тхъ, которые проливаютъ невинную кровь. За что ты насъ мучишь? Мои единоврцы сказали теб правду: все давно разграблено, даже гробъ св. апостола, и тотъ не былъ пощаженъ вашими. Джалаледдинъ унесъ все съ собой, а посл него курды возвращались сюда еще разъ десять за добычей.

— Ты лжешь, подлая собака!— заревлъ зврь.— Подайте сюда мдный котелъ!

Одинъ курдъ досталъ изъ огня раскаленный котелъ, обнажилъ сдую голову старца и собирался надть ему его, старикъ лежалъ молча, читая дрожащими губами молитву.

Вдругъ раздался выстрлъ и церковь наполнилась пороховымъ дымомъ. Страхъ овладлъ всми, нсколько курдовъ свалились замертво или тяжело ранеными, другіе были схвачены сильными руками и крпко связаны.

Все это совершилось въ нсколько минутъ и въ полной тишин. Тутъ послышался голосъ связаннаго священника:

— Ради Бога, не убивайте ихъ, не мшайте имъ, пусть длаютъ что хотятъ. Не трогайте ихъ, не то они перержутъ всхъ армянъ…

Несчастный, не зная, кто были его освободители, боялся мести, которую этотъ случай могъ вызвать со стороны курдовъ.

Лица пришедшихъ были закрыты, одты они были по-курдски, и говорили на этомъ же язык. Хотя число ихъ было не велико, но, благодаря быстрот, съ которой они сдлали свое нападеніе, имъ удалось овладть всми курдами, убить однихъ и связать другихъ. Послднихъ они сейчасъ же увели. Черезъ полчаса двое изъ избавителей вернулись, развязали священника и другихъ плнныхъ и сказали имъ:

— До восхода солнца у васъ достаточно еще времени, чтобы дойти до границы Персіи, тамъ вы будете вн опасности. Лошади готовы, забирайте все съ собой, что еще осталось посл курдовъ, и бгите.

— Мои товарищи еле живы,— заявилъ священникъ.

— Двое изъ насъ будутъ сопровождать васъ, — продолжалъ незнакомецъ.

Священникъ поклонился и хотлъ было обнять его колни.

— Не нужно этого, постарайтесь поскоре убраться отсюда.

— Осмлюсь спросить, кто вы, наши освободители?— спросилъ священникъ.

— До этого теб нтъ никакого дла.

Затмъ они немедленно отвязали лошадей, собрали вещи и, посадивъ раненыхъ на лошадей, тронулись въ путь.

Священникъ, прежде чмъ ссть на лошадь, подошелъ еще разъ къ незнакомцамъ и сказалъ:

— Позвольте мн, по крайней мр, дать вамъ мое благословеніе.

— И это излишне,— сказалъ одинъ изъ нихъ.— Отвть намъ лучше на нсколько вопросовъ.

— Спрашивайте.

— Остался ли кто-нибудь въ монастырской деревн?

— Ни одной живой души.

— Что же съ ними сталось?

— Часть бжала въ Персію, часть избита, а остальные уведены въ плнъ.

— Зналъ ли ты въ этой деревн старосту по имени О?

— Конечно, вдь, я здшній священникъ.

— Не можешь ли ты сказать, что сталось съ его семьей?

— Его самого убили, сыновей въ то время дома не было, а дочь уведена курдами въ плнъ.

Послднія слова какъ громомъ поразили спрашивавшаго, но, оправившись, онъ продолжалъ:

— Не можешь ли ты мн сказать, куда они увели ее или, по крайней мр, къ какому племени принадлежали курды, уведшіе ее? О, какъ бы я былъ благодаренъ теб за эти свднія!

— Куда они ее увели, я не знаю, но знаю, что это были курды племени шишаковъ, приверженцы Чолахъ-Ахмета.

— Довольно, — сказалъ незнакомецъ,— теперь можете уходить.

Священникъ удалился вмст съ своими товарищами и двумя незнакомцами, которые должны были сопровождать ихъ до персидской границы. Въ церкви остались двнадцать остальныхъ и открыли теперь свои лица, чтобы дохнуть свободне. При свт костра можно было узнать мертвенно блдное лицо Сарата. Онъ слъ около огня, чтобы нсколько успокоиться отъ своего волненія, въ то время, какъ его сотоварищи принялись жарить кабана на своихъ желзныхъ копьяхъ. Только Мето не спускалъ глазъ съ своего господина, точно онъ хотлъ прочесть въ его глазахъ горе его сердца.

Несчастный Саратъ лишился своего единственнаго утшенія. Близъ этого монастыря онъ надялся найти существо, которому принадлежало его сердце, но злая судьба отняла его у него.

Онъ неподвижно глядлъ въ мрачные своды стараго монастыря и раны его сердца открылись снова, такъ какъ съ этимъ мстомъ связаны были его лучшія воспоминанія.

Здсь провелъ онъ лучшіе годы своего дтства, здсь получилъ онъ отъ набожныхъ монаховъ первыя наставленія въ религіи и здсь же невдалек чудный ангелъ пробудилъ впервые любовь въ его сердц. И этого ангела не стало теперь.

Пока Саратъ былъ всецло погруженъ въ свои тяжелыя думы, его товарищи заняты были приготовленіемъ роскошнаго пиршества, и вскор сочный шашлыкъ былъ снять съ огня и кружка съ виномъ начала ходить изъ рукъ въ руки.

Никто не хотлъ нарушать грусти Сарата и поэтому не приглашали его къ пиру, однако же, когда Дали-баба, поднявъ кружку съ виномъ и обратясь къ алтарю, началъ свою рчь, то Саратъ очнулся изъ своей задумчивости.

Дали-баба сказалъ слдующее:

— О, отцы наши и предки, кубокъ этотъ я опорожниваю невъ вашу память. Еслибъ, вмсто монастырей, которые вы воздвигали такъ усердно на нашей родин, вы строили крпости и, вмсто церковной утвари, готовили бы оружіе, то наша страна не была бы такъ несчастна. Курды не могли бы опустошить ее, какъ теперь, не рзали бы нашихъ дтей, не уводили бы нашихъ женъ и дочерей. Отъ этихъ монастырей пошла погибель нашей страны, они убили нашу храбрость, чрезъ нихъ мы впали въ рабство, съ того дня, какъ великій Тырдатъ, сложивъ съ себя мечъ и корону, удалился въ пещеру Маніа въ уединеніе. О вы, боги древней Арменіи, о Анагидъ, о Вагатъ и Гайкъ, вашей священной памяти посвящаю я этотъ кубокъ, спасите насъ!…

Въ такихъ-то словахъ облегчилъ свою душу этотъ бывшій священникъ, нын страшный разбойникъ.

Вслдъ за нимъ поднялся другой разбойникъ, прозванный Кидабъ Далисси, что означало ‘переучившійся’, раньше онъ былъ учителемъ и недавно вступилъ въ шайку Сарата.

— Не вамъ, старыя книги и школа,— заговорилъ онъ,— посвящаю я свой кубокъ, не вамъ, не умвшимъ дать намъ ничего для жизни и дйствительности. Вы наполнили наши головы фантастическими мечтаніями, а съ требованіями дйствительной жизни не ознакомили насъ. Вы сдлали изъ насъ существа, въ которыхъ убито всякое живое и возвышенное чувство. Научая насъ терпнію, вы сковали еще крпче наши рабскія цпи. Да будутъ благословенны т писатели, которые вдохнутъ въ насъ новый духъ, которые помогутъ намъ вернуть наши прежнія силы, которые познакомятъ насъ съ требованіями дйствительной жизни!

Такъ говорилъ человкъ, названный ‘переучившимся’, котораго сбили съ толку книги и который теперь вновь пробудился къ настоящей жизни.

Саратъ слушалъ эти рчи и, казалось, он заставили его позабыть на минуту свое личное горе. Онъ думалъ теперь о своемъ несчастномъ народ и поэтому принялъ равнодушно слова Мето,который сказалъ ему:

— Не терзайся, дорогой господинъ мой! Мето иметъ хорошее чутье, и будь ‘она’ спрятана на дн морскомъ, Мето отыщетъ ее и приведетъ къ теб.

Саратъ ничего не отвтилъ ему и даже не замтилъ, что врный слуга его удалился внезапно изъ церкви.

X.

Іюль близился къ концу. Несчастный, разграбленный, разрушенный башибузуками Баязетъ достался, наконецъ, русскимъ. Сулейманъ-паша былъ вытсненъ. Джалаледдинъ распустилъ свою шайку и каждый его воинъ возвращался домой съ богатою добычей. Вся древняя провинція Багреванда и историческій Вагаршакертъ были опустошены и покинуты своими армянскими обитателями. Алашкертскіе переселенцы нищенствовали въ окрестностяхъ Эривани, а ихъ разрушенныя жилища еще дымились отъ недавнихъ пожаровъ.

Была вечерняя пора. Заходящее солнце освщало верхушки горъ.

По горной тропинк шелъ медленно одинокій путникъ, напвай про себя печальную псню. Казалось, что онъ избралъ эту дорогу противъ своей воли или не былъ увренъ, что онъ здсь достигнетъ своей цли.

Вдругъ раздался за нимъ голосъ:

— Кто ты такой? Стой!

Пшеходъ пересталъ пть, снялъ ружье съ плеча, повернулся и, увидя всадника, отвчалъ:

— Прозжай!

Всадникъ, приблизясь, привтствовалъ его:

— Счастливый путь, куда ты идешь?

— Я пастухъ Джафаръ-бека. Наши стада пасутся здсь невдалек, сегодня у насъ ушелъ жеребецъ и я ищу его.

Затмъ въ свою очередь спросилъ и онъ всадника:

— А куда же тебя Богъ несетъ?

— Въ лагерь шейха, я везу ему письмо.

— Отъ кого?

— Отъ Сулеймана-паши. Дла подъ Карсомъ идутъ плохо. Паша веллъ созвать насъ и объявилъ: ‘Кто въ два дня доставитъ это письмо шейху, тотъ получитъ хорошій подарокъ’. Я приблизился къ нему, склонилъ голову и сказалъ: ‘Я готовъ превратиться въ прахъ подъ ногами твоими и доставлю твое письмо, мой арабскій конь летитъ, какъ стрла’. Паша потрепалъ меня по плечу, сказалъ ‘эферимъ’ {Браво, молодецъ.} и вручилъ письмо.

— Гд же теперь шейхъ?

— Мн сказали, что онъ недалеко отъ Каяли-Дара (ущелье крови),— отвтилъ всадникъ.— Какъ же ты этого не знаешь?

— Откуда же знать пастуху эти вещи? Мы видимъ каждый день, какъ они приходятъ и уходятъ, но куда и зачмъ, мы не знаемъ.

— Не можешь ли ты дать мн огня?— спросилъ всадникъ.— Я потерялъ свое огниво и цлый день не курю.

— Изволь,— отвчалъ тотъ, досталъ огниво и выскъ огня.

Всадникъ наклонился и приложилъ тлющій трутъ къ своей трубк, закуривъ, онъ поблагодарилъ и пустился въ путь, но не усплъ онъ отъхать и десяти шаговъ, какъ въ воздух просвистала пуля и свалила несчастнаго съ лошади. Лошадь, испугавшись, бросилась съ дороги въ сторону, волоча съ собой повисшаго ногой въ стремени всадника, она остановилась тогда, когда сдло упало съ нея.

Тогда прибжалъ убійца и, обыскавъ свою жертву, нашелъ при немъ письмо къ шейху. Затмъ онъ оправилъ сдло, сбросилъ искалченный трупъ въ ровъ, бодро вскочилъ на лошадь и похалъ въ Канли-Дара, гд находился лагерь шейха.

Прибылъ онъ туда при наступленіи сумерекъ. Письмо было свернуто въ форм трубочки, какъ это принято длать на Восток. Пастухъ досталъ его изъ кармана и, чтобы видно было, вложилъ его за свой тюрбанъ.

— Кто идетъ?— спросила стража.

— Встникъ,— отвтилъ онъ и помчался къ палатк шейха. Этотъ встникъ былъ никто иной, какъ Мето.

XI.

Саратъ замтилъ отсутствіе Мето только на слдующій день, когда онъ съ товарищами готовился оставить монастырь. Эти послдніе заподозрили Мето въ измн,— онъ былъ такъ хитеръ, такъ смлъ, что отъ него можно было ожидать всего.

— Я не могу сомнваться въ честности Мето, — замтилъ Саратъ.

Однако же, Мето не возвращался и появился только черезъ три дня.

— Я нашелъ ее,— торопливо проговорилъ онъ и бросился на шею Сарата.

— Кого нашелъ ты?— спросилъ печально Саратъ.

— Ассли, ту самую Ассли, которую ты любишь.

Саратъ, услышавъ это, опьянлъ отъ радости.

Мето разсказалъ ему о встрч съ посланцемъ къ паш, о томъ, какъ онъ его убилъ, и о своемъ пребываніи въ лагер шейха, гд онъ между плнными двушками нашелъ и Ассли.

— Знаешь ли ты врно, что она въ лагер шейха?— спросилъ Саратъ дрожащимъ голосомъ.

— Еще бы! Я видлъ ее своими глазами и даже говорилъ съ ней,— возразилъ съ радостью Мето.

— Узнала ли она тебя?

— Она хотла броситься ко мн, но я сдлалъ ей знакъ, она поняла и остановилась.

— Какъ удалось теб увидть ее?

Мето разсказалъ ему, какъ, передавъ письмо шейху, онъ получилъ отъ него приказаніе подождать отвта до слдующаго дня, такъ какъ ему необходимо было посовтоваться съ предводителями курдовъ. Затмъ ему указали мсто въ лагер и дали пость. Тутъ повстрчалъ онъ одного изъ старыхъ знакомыхъ, тоже іезида, который былъ на служб у шейха въ должности чубукчи {Подаватель трубокъ.}. Онъ принялъ Мето, угощалъ его, какъ своего земляка и единоврца, и, наконецъ, показалъ ему плнныхъ, между которыми Мето нашелъ Ассли. Тогда Мето открылъ ему цль, изъ-за которой онъ пріхалъ въ лагерь шейха, а именно — увезти двушку, которая была возлюбленной его господина. Землякъ общалъ самъ вывести изъ лагеря названную двушку и передать ее кому Мето назначитъ.

Саратъ выслушалъ разсказъ въ глубокомъ волненіи и не смлъ врить своимъ ушамъ.

— Увренъ ли ты въ томъ, что твой землякъ сдержитъ слово?— спросилъ онъ, наконецъ.

— Іезидъ не легко даетъ общаніе, но разъ давши, онъ держитъ его хорошо,— возразилъ Мето не безъ гордости, и затмъ прибавилъ, что ему извстна тайна его земляка и это даетъ ему еще больше основанія врить его общанію.

— Братъ моего земляка,— продолжалъ Мето,— нсколько лтъ тому назадъ былъ убитъ по приказанію шейха, и тотъ хочетъ мстить за смерть брата. Шейхъ не знаетъ, что онъ братъ убитаго и что по вр онъ іезидъ.

— Такому человку можно поврить,— сказалъ успокоенный Саратъ,— но съуметь ли онъ вывести двушку изъ лагеря?

— Ассли однется въ мужское платье и выйдетъ одна. Мето не такъ глупъ, какъ кажется, и все предусмотрлъ. Мы должны сегодня ночью ждать ее въ долин не далеко отъ лагеря, подъ грушевымъ деревомъ. Ассли придетъ туда и застанетъ насъ на мст.

— Какъ велико число всхъ плнныхъ?— спросилъ Сарагь,посл нкотораго раздумья.

— Шейхъ выбралъ для себя сто женщинъ и двушекъ.

— Ау другихъ курдовъ также есть свои плнные?

— Нтъ ни одного, у котораго не было бы по нсколько человкъ. Многихъ покупаютъ евреи изъ Ушина, чтобы перепродать ихъ армянамъ. Цны стоятъ низкія. За серебряный меджидіе {Меджидіе = 1 р. 20 к.} покупаютъ двушку.

Нсколько прояснившееся лицо Сарата опять омрачилось и грустныя мысли опять овладли имъ.

Весь разговоръ съ Мето происходилъ съ глазу на глазъ, такъ какъ они незамтно удалились отъ товарищей, теперь Саратъ догналъ ихъ, сообщилъ имъ все слышанное отъ Мето и объявилъ о своемъ намреніи отправиться къ лагерю Джалаледдина.

— Мы тебя не оставимъ, идемъ съ тобой!— крикнули единодушно друзья Сарата.

XII.

Канлидара (ущелье крови) оправдывала вполн свое названіе: въ этомъ разбойничьемъ притон совершались безчисленныя и ужасныя злодянія. Ни путешественники, ни караваны даже не осмливались вступать въ него, оно служило исключительнымъ убжищемъ разбойникамъ, ихъ засадой для нападеній.

Здсь же вблизи расположился лагеремъ шейхъ посл паденія Баязета. По этой долин протекаетъ одинъ изъ верхнихъ притоковъ Тигра, который окрестные жители называютъ Нгель и который отдляетъ провинцію Агбакъ отъ сосдней съ нимъ Джоламерикъ.

На возвышенномъ берегу рки можно было видть въ эту ночь сотни лагерныхъ огней, вокругъ которыхъ сидли вооруженные курды: одни изъ нихъ болтали, другіе курили, пли, смялись, заглядывали въ котлы, повшенные надъ огнемъ, или поджаривали на копьяхъ шашлыкъ. Всюду царствовало дикое веселье. Палатка шейха была ярко освщена.

Въ значительномъ отдаленіи отъ лагеря, въ одной узкой долю н, которая отдляла лагерь отъ КанлюДара, слышенъ былъ барабанный бой и звуки курдской музыки, наигрывающей мелодію Джанимани.

Въ ту пору не вдалек прозжала толпа всадниковъ.

— Здсь что-то происходитъ,— сказалъ одинъ изъ нихъ чуть слышнымъ голосомъ.

— Я тоже думаю,— замтилъ другой.

— Попробуемъ подъхать.

— И посмотримъ.

Всадники повернули лошадей въ ту сторону, откуда доносилась музыка. Тропинка, по которой они хали, была вся покрыта мелкимъ колючимъ кустарникомъ и была такъ узка, что лошади не могли идти дале. Всадники сошли съ лошадей, одинъ изъ нихъ остался стеречь ихъ, а остальные двинулись пшкомъ впередъ.

Вскор они достигли небольшаго холма, съ вершины котораго ихъ глазамъ открылось странное зрлище.

На одной сторон гремли барабаны и трубы, на другой — плясали обнаженныя женщины танецъ, называемый курдами ‘гуандъ’. Женщинъ было иного и он, взявшись за руки, образовали большой кругъ, въ средин круга, на высокихъ столбахъ, горли тряпки, облитыя нефтью, и свтъ отъ нихъ освщалъ зловщимъ огнемъ блдныя лица женщинъ. Вокругъ этихъ факеловъ сидли мужчины и съ адскою радостью глядли на пляшущихъ.

Не трудно было видть, что несчастныя плясали не по доброй вол. Он почти обезумли отъ стыда и отчаянія, глаза ихъ страшно вращались въ орбитахъ, а лица были искажены судорогами. Многія изъ нихъ отъ стыда и волненія теряли послднія силы и падали замертво на землю. Ихъ муки, способныя вызвать въ каждой человческой душ глубокое состраданіе, только усиливали радость ихъ палачей и возбуждали ихъ дикіе инстинкты.

Адская пляска продолжалась и сидящіе вокругъ мужчины пли и выражали свой восторгъ дикими возгласами, отъ времени до времени кто-нибудь бросалъ свой платокъ понравившейся ему женщин и уводилъ ее немедленно съ собой изъ круга пляшущихъ.

Въ то время, какъ при факельномъ свт совершалась здсь эта адская оргія, на ближайшемъ холм кучка людей смотрла на все происходившее съ отвращеніемъ и негодованіемъ.

— Нападемъ на нихъ,— предложилъ Саратъ.

— Ихъ слишкомъ много, проклятыхъ,— возразилъ Дали-баба.

— Это ничего не значитъ. Если намъ не избжать смерти, то лучшей не найти намъ, какъ здсь,— отвтилъ на это Саратъ.

— Но этимъ путемъ ты потеряешь Ассли, а изъ-за нея ты пришелъ сюда,— сказалъ Дали-баба.

— Каждая изъ этихъ несчастныхъ равно заслуживаетъ нашего сочувствія, какъ и Ассли.

Благородный юноша забылъ совершенно въ эту минуту свою любовь и думалъ только о позор, выпавшемъ на долю всмъ этимъ несчастнымъ.

— Да, нападемъ на нихъ, но опрокинемъ сперва факелы,— воскликнулъ внезапно Дали-баба,— тогда дло пойдетъ лучше.

— Къ счастью нашему, небо заволокло, мсяцъ скрылся въ тучахъ,— прибавилъ Китабъ-Даллиси.

— Нападайте и деритесь саблями,— предупредилъ Саратъ,— ружейные выстрлы встревожатъ весь лагерь, онъ расположенъ не такъ далеко.

Курды были также безъ ружей, при нихъ были только сабли и кинжалы.

Мето стоялъ тугъ же и слушалъ. Положеніе его было ужасно: какъ ему ни хотлось остаться при Сарат въ такую ршительную минуту, однако, вспомнивъ Ассли, онъ ршился спасти ее и съ этою цлью незамтно ускользнулъ въ лагерь шейха.

Не усплъ онъ удалиться, какъ Саратъ съ быстротою молніи бросился вмст съ своими товарищами на курдовъ. Факелы были опрокинуты въ одинъ мигъ и глубокая тьма покрыла всю долину.

Началась отчаянная рзня.

Нтъ ничего ужасне рукопашнаго боя, въ особенности если онъ происходить въ темнот. Въ такой ршительной борьб острое желзо въ рукахъ разсвирпвшаго человка производить страшныя опустошенія.

Бой продолжался долго. Благодаря темнот и общей сумятиц, удары наносились безъ разбора, такъ что товарищъ кололъ товарища. Дикіе, отчаянные криви смшивались съ бряцаніемъ оружія. Убитые и раненые валялись въ теплой крови и подъ ногами борящихся.

Мсяцъ снова показался изъ-за тучъ.

Едва только женщины поняли, что нападеніе сдлано для ихъ освобожденія, какъ съ яростью фурій бросились въ рукопашный бой.

Ужасна женская ярость, если она вызвана чувствомъ мести. Въ такія минуты женщина походитъ на духъ смерти и безпощадно разитъ того, кто оскорбилъ, растопталъ ея честь.

Т самыя женщины, которыя нсколькими часами раньше принуждены были, подъ угрозами варвара, играть позорную роль, теперь, какъ только услышали голоса, возвщающіе свободу, вырвало изъ рукъ павшихъ враговъ оружіе и начали съ остервенніемъ уничтожать своихъ гонителей

XIII.

Мсяцъ опять спрятался за тучами и ужасная картина ‘Кроваваго ущелья’ исчезла въ ночномъ мрак.

На западномъ берегу Ванскаго озера, у подошвы горы Сипанъ, вдоль ручья, на зеленой полян, стояло нсколько пастушьихъ палатокъ. По ихъ убогому виду можно было предполагать, что он принадлежать не какому-нибудь богатому курдскому племени.

Это были палатки іезидовъ, порабощенныхъ не мене армянъ, пастухи эти бжали въ это уединенное мсто отъ опасностей войны для спасенія своей жизни и маленькихъ стадъ.

Прошла недля посл рзни въ ‘Капли-Дара’.

Въ одной изъ палатокъ, на нищенскомъ лож, лежалъ человкъ съ смертельно-блднымъ лицомъ и глубоко впавшими глазами. Онъ дышалъ тяжело и не имлъ силъ повернуться на своемъ лож. Это былъ тяжело раненый Саратъ. У изголовья его сидла молодая двушка съ грустнымъ лицомъ и заплаканными глазами. Въ ней легко было узнать Ассли, которую Мето удалось счастливо увезти изъ лагеря шейха въ ночь страшной рзни.

По об стороны больного, подобно ангеламъ, сидли дв его сестры и тихо плакали. Въ углу палатки, закрывъ руками глаза, рыдалъ маленькій братъ Сарата.

Мето въ палатк не было, онъ сидлъ у порога и оплакивалъ потерю друга, въ то время, какъ молодая, красивая жена его хлопотала внутри палатки.

Раненый лежалъ при послднемъ издыханіи.

Посл рзни въ ‘Канли-Дара’ изъ товарищей Сарата уцлли только трое, да и т были тяжело ранены.

Вс другіе пали. Погибли также въ этой битв многія изъ женщинъ-героинь.

Раненый левъ открылъ въ послдній разъ глаза, взглянулъ на Ассли, на сестеръ своихъ и закрылъ ихъ навсегда.

— Ты умираешь въ моей палатк, храбрецъ, и этимъ налагаешь на меня долгъ мстить за твою смерть. Мето клянется исполнить свой долгъ, — зарычалъ іезидъ и наклонился поцловать умершаго.

‘Русская Мысль’, кн. IX, 1891