Джакомо Мейербер. Его жизнь и музыкальная деятельность, Давыдова Мария Августовна, Год: 1892 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Мария Августовна Давыдова

Джакомо Мейербер.

Его жизнь и музыкальная деятельность

Биографический очерк М. А. Давыдовой

С портретом Мейербера

0x01 graphic

Глава I. Детство и воспитание

Семья. — Мать, отец, братья. — Первые проблески музыкальности. — Воспитание. — Первые учителя. — Первый концерт. — Неудачная фуга. — Школа аббата Фоглера.

Немногим выдающимся людям выпадает на долю счастливая судьба родиться и развиваться при таких благоприятных условиях, какими была обставлена жизнь Мейербера. В то время как многие гении в поте лица добывали свой хлеб, Мейербер, так же, как Мендельсон, жил в роскоши и холе, на его воспитание тратились целые капиталы, и он мог свободно предаваться влечению своего творчества, не зная забот о насущном хлебе, забот, под гнетом которых заглохло не одно дарование. С другой стороны, и богатство не раз являлось раззолоченным тормозом развития таланта, но Мейербер был во всех отношениях поставлен в условия, лучше которых нельзя было и желать. Семья его обладала громадными средствами и принадлежала к числу лучших и богатейших домов Берлина.

Родители его отличались высоким разносторонним образованием, просвещенными, гуманными взглядами и необыкновенной любовью к искусствам. Отец Мейербера был страстный любитель музыки, постоянный посетитель концертов, и в его гостеприимном доме собирался цвет берлинского общества в лице лучших представителей наук и искусств.

Мать Мейербера была замечательной женщиной. Ее нравственный облик напоминает нам величавые образы классических женщин. Она представляет собой один из редких и драгоценных типов — матери великого человека, какою была Корнелия, мать Гракхов, мать Гете и многие другие. Все эти женщины имели громадное влияние на развитие своих гениальных сыновей, которые платили им чувством безграничного доверия и обожания. Мейербер никогда ничего не предпринимал, не посоветовавшись с матерью, не имея ее согласия, ни расстояние, ни время, ни возраст не могли изменить в нем этой привычки, которую он сохранил до тех пор, пока сама смерть не отняла у него этого лучшего друга. Во время первого представления ‘Роберта-Дьявола’ Мейербер получил записку от матери с надписью: ‘Прочесть после представления’. Придя домой, он тотчас же открыл конверт, заключающий дорогое для него письмо, и прочел: ‘Спаси и благослови тебя Бог!.. Да сияет лик Его над тобой!.. Да хранит Он тебя и да дарует тебе мир!..’ Внизу подпись матери.

С этим письмом Мейербер никогда не расставался, но, как драгоценный талисман, носил его всегда с собой. Отличаясь красивой внешностью, блестящим, глубоким умом, мать Мейербера обладала еще многими драгоценными качествами души и, по отзыву знавших ее лично, была добрым гением дома. Ее доброта и щедрость были всем известны, и многие знакомые направляли к ней бедняков, которые никогда не уходили от нее с пустыми руками. Вот что пишет о ней Гейне: ‘Не проходит дня без того, чтобы она не помогла какому-нибудь бедному, да, кажется, как будто она не может спокойно лечь спать, не сотворив предварительно какого-либо доброго деяния. Притом она расточает свои дары всем без различия вероисповедания — евреям, христианам, туркам и даже неверующим самого подлого вида. Она неутомима в добрых делах и, по-видимому, рассматривает их как высшее назначение своей жизни’.

Семейство Мейерберов принадлежало к иудейскому вероисповеданию, фамилия их, собственно, была просто Бер, но впоследствии они прибавили к ней фамилию Мейера, своего родственника, который только с этим условием завещал им свое большое состояние. Отец Мейербера, Якоб Герц Бер, был банкиром и владельцем большого сахарного завода. Его жена, Амалия, была дочерью берлинского Креза — Липмана Мейера Вульфа, и таким образом в их дом стеклись состояния трех семейств. Старший сын их, Якоб, переделал свое имя в итальянское Джакомо и как Джакомо Мейербер приобрел себе всемирную известность. Следующий сын, Генрих, был единственным в семье, не чувствовавшим призвания ни к наукам, ни к искусствам, тогда как третий сын, Вильгельм, являлся в свое время выдающимся астрономом, построил в своем доме, в Тиргартене, частную обсерваторию, в которой производил постоянные наблюдения вместе со своим другом Медлером, и напечатал много прекрасных трудов по своей специальности. Последний брат Мейербера, Михаил, обладал крупным поэтическим дарованием, которое привело бы его к славе, если бы нервная горячка преждевременно не свела его в могилу. Это был молодой человек с симпатичным нравом, с умом, жаждавшим познаний, с душой, открытой для всего прекрасного. Он написал две прекрасные поэмы, ‘Парий’ и ‘Струэнзе’, на последнюю Джакомо Мейербер впоследствии сочинил музыку.

Старший сын, Джакомо Мейербер, родился в 1791 году и с самого раннего возраста стал обнаруживать задатки своей необыкновенной музыкальности. К своим детским играм он любил примешивать музыку, если же где-нибудь раздавались звуки шарманки, то он весь обращался в слух и потом подбирал весь мотив на фортепиано, сопровождая его сочиненным им совершенно верным аккомпанементом, полным прелести и грации. Четырех лет от роду он устроил из своих товарищей нечто вроде оркестра, которым сам управлял и для которого писал какие-то сочинения. Такие несомненные проявления музыкального таланта не могли не обратить на себя внимания родителей Мейербера, они решили посвятить сына музыке и, когда ему минуло пять лет, пригласили к нему известного, очень любимого в свое время учителя и исполнителя Франца Лауска. Под руководством этого опытного преподавателя он делал такие громадные успехи, что возбуждал удивление всех, кому приходилось его слышать. Через два года, то есть когда ему минуло всего семь лет, он был уже законченным виртуозом и, как в свое время Моцарт, сделался чудо-ребенком. Девяти лет (14 октября 1800 года) он первый раз выступил публично, исполнив один из концертов (d-moll) Моцарта и вариации своего учителя, Лауска, с блестящим успехом. За первым выступлением в скором времени последовали другие, возбудившие восторг не только публики, но и печати, которая сразу отвела маленькому пианисту место в рядах лучших артистов его времени. После Лауска учителем Мейербера сделался знаменитый в свое время Муций Клементи. Аббат Фоглер, органист и теоретик, славившийся своею превосходной музыкальной школой в Дармштадте, по приезде своем в Берлин слышал маленького Мейербера и, подвергнув его предварительно самому строгому музыкальному испытанию, предсказал ему блестящую будущность. ‘Если вы не перестанете работать, — сказал он мальчику, — то со временем вы будете одним из самых знаменитых людей Европы’. Между прочим он посоветовал взять ему в учителя теории Ансельма Вебера, бывшего ученика его школы, так как прежний его учитель, Карл Фридрих Цельтер, друг Гете, несмотря на обширные знания по специальности, своим сухим преподаванием отнимал у мальчика охоту заниматься. К сожалению, выбор второго учителя не был особенно удачным: хотя преподавание его оказалось не настолько сухим, но познания были довольно ограниченны, и под его руководством Мейербер не мог научиться многому.

Творчество Мейербера стало проявляться с самого раннего возраста: десяти лет, еще не будучи знаком с правилами композиции, он написал кантату ко дню рождения своего отца, а к двенадцати годам у него накопилось порядочное количество всевозможных сочинений. Родители Мейербера, заботясь о его музыкальном развитии, прилагали не менее стараний к равномерному развитию других его способностей и дали ему самое тщательное, основательное образование. Под руководством лучших учителей Берлина Мейербер проходил самый разнообразный систематический курс общеобразовательных наук и, обладая любознательным, пытливым умом, посредством чтения классических и других серьезных авторов расширял постоянно свой умственный кругозор. Он знал греческий, латинский, еврейский языки, в совершенстве владел французским и итальянским, что дало ему возможность изучать всех авторов на их родном языке, он неутомимо читал, изучал историю и литературу всех народов и поражал знавших его своими обширными, разносторонними познаниями.

Занятия музыкой шли своим чередом под руководством Ансельма Вебера, который был в восторге от успехов своего гениального ученика. К сожалению, сам учитель, как уже было сказано выше, не обладал достаточными знаниями в области теории и не мог ознакомить своего ученика со всеми трудными правилами контрапункта и фуги. Конечно, Вебер не сознавал своей несостоятельности в этом отношении, но следующий случай, который нам передает Фетис, открыл ему истину и вместе с тем решил судьбу Мейербера. Однажды Джакомо принес своему учителю фугу, от которой Вебер пришел в необычайный восторг: она казалась ему своего рода совершенством, желая блеснуть ею как результатом своего преподавания, он поспешил отправить ее аббату Фоглеру. Ожидая ответа, Вебер предвкушал всю сладость своего торжества, но ответ не приходил.

‘Фоглер не отвечает из зависти, — говорил с ликованием Вебер. — Ни один из его учеников не напишет такой фуги, его гордость страдает, он сердит на нас’.

Бедный Вебер напрасно заранее радовался. Месяца через два из Дармштадта пришел целый большой пакет, но каково было разочарование Вебера, когда он нашел в нем не восторженное письмо, которого ожидал, а объемистую рукопись, рукопись самого Фоглера — целое сочинение о том, как должно писать фуги. Это сочинение состояло из трех частей: первая заключала в себе все главные правила фуги, во второй разбиралась фуга Мейербера и приводились неопровержимые доказательства ее негодности, третья часть состояла из фуги Фоглера, написанной на тему Мейербера. В этой фуге каждая нота была основана на логической последовательности и объяснена теоретическими правилами.

Бедный Вебер впал в немалое уныние. Мейербер же, напротив, еще с большим рвением принялся за изучение теории: завладев драгоценной рукописью, проливавшей новый свет на его познания, он стал тщательно, нота за нотой, изучать ее и изучал до тех пор, пока не был в состоянии написать фугу по всем правилам, изложенным аббатом Фоглером, которому послал опять свое новое произведение.

На этот раз ответ не замедлил прийти. ‘Приезжайте ко мне, — писал ему Фоглер, — я приму вас, как сына, и помогу вам почерпнуть познания из самых источников науки’. Это было истинным торжеством для Мейербера, и он всей душой устремился в Дармштадт.

Родители его были настолько лишены религиозных и других предрассудков, что не остановились перед мыслью послать своего сына в католическую школу и поручить его дальнейшее воспитание католическому патеру. Видя страстное желание сына, они согласились на его неотступные просьбы. Молодого человека снарядили в дорогу, следуя моде того времени, он приобрел себе изящный альбом, в который его учителя, друзья и многие из выдающихся людей, его знакомых, вписали напутствия и пожелания самого трогательного содержания. В 1810 году Мейербер очутился в Дармштадте. Школа аббата Фоглера пользовалась в то время громкой известностью, в нее со всех концов Германии стекались многочисленные ученики. Мейербер действительно был принят, как сын, и благодаря своему состоянию имел возможность поселиться у самого аббата. В одно время с Мейербером в школе находились Карл Мария Вебер, будущий бессмертный творец ‘Фрейшютца’, и Генсбакер (позднее капельмейстер церкви св. Стефана в Вене), между талантливыми юношами завязалась вскоре самая тесная дружба, которая продолжалась неизменно всю жизнь. Вебер, кроме музыкального таланта, обладал еще крупным поэтическим дарованием, и, не будь он музыкантом, он был бы, наверное, выдающимся поэтом. Он сочинил слова ко дню рождения Фоглера, на которые все три друга сообща написали музыку. Изящный, благовоспитанный Мейербер не сразу привык к шумной, необузданной толпе своих товарищей, среди которых находились юноши всех сословий, религий и состояний, но мало-помалу он втянулся в эту пеструю, беспокойную жизнь, сблизился с товарищами, которых охотно угощал вкусными лакомствами, присылаемыми ему родителями, и снабжал книгами из своей богатой библиотеки.

Школьный день начинался постоянно обедней, которую служил сам аббат при содействии Вебера. После этого он раздавал своим ученикам задачи, состоявшие обыкновенно из церковных тем на Kyrie eleison [‘Господи, помилуй’ (лат.)], Sanctus [‘Свят‘ (лат.)] и так далее, эти задачи должны были быть исполнены в течение дня. Часы отдыха посвящались дружеским беседам или веселым прогулкам по окрестностям Дармштадта. В воскресенье и в праздники после обедни вся компания направлялась в собор, где два органа предоставлялись в их полное распоряжение. За один из них садился Фоглер и предлагал мотивы, которые ученики его по очереди развивали за другим органом, тут они могли давать полную волю своей фантазии, своему молодому вдохновению, и между ними происходили настоящие музыкальные состязания. Из-под пальцев гениальных учеников лились такие богатства, что, по выражению Крейцера, глаза слепило от чрезмерного блеска. ‘Когда эти блестящие импровизаторы, — говорит он дальше, — без правил, предаваясь лишь пылу своего вдохновения, гнались за неизвестным, скрещивая ритмы, планы, модуляции по своему произволу, то добрый учитель останавливался пораженный: он не узнавал более своих послушных учеников, он не сердился, но становился грустным. Быть может, гордость его страдала. Эта смелость открывала ему источники вдохновения, из которых ему не дано было черпать. Он сознавал, что прошел лишь половину дороги и что должен остановиться на той ступени, с которой для его даровитых учеников открывался блестящий и цветущий путь’.

Через два года Мейербер знал не хуже самого учителя все правила контрапункта и фуги. В это же время Фоглер, закрыв свою школу, предпринял со своими учениками путешествие по главным городам Германии. Этим завершается школьное образование Мейербера. Со школьной скамьи он переносит свое творчество на эстраду, критика учителя сменяется критикой публики, он вступает на путь, усыпанный лаврами, среди которых скрыто немало колючих терний.

Глава II. Юношеские произведения

Юношеские произведения. — Кантата ‘Бог и природа’. — ‘Клятва Иевфая’. — ‘Алимелек’. — Концерты Мейербера. — Встреча с Бетховеном. — Причина неуспеха его первых опер. — Совет Сальери. — Первое посещение Парижа.

Преодолев все трудности контрапункта и фуги, посвященный во все таинства искусства композиции, молодой Мейербер не замедлил применить к делу свои блестящие познания. Уже с первых шагов он обнаружил серьезное направление своего творчества, свою любовь к звуковым массам, к сюжетам, исполненным драматизма. Оперы были любимым родом его творчества, и хотя характеру последнего суждено было в будущем не только измениться, но совершенно переродиться, тем не менее опера осталась той сферой, в которой гений Мейербера проявлялся с наибольшей силой и яркостью. Первой попыткой его на этом поприще была опера ‘Процесс’, написанная еще в школе совместно с другими учениками Фоглера. Первенцем молодой музы Мейербера стала кантата ‘Бог и природа’, написанная в 1811 году в короткий срок, с 15 марта по 22 апреля. Содержание ее состоит в восхвалении Бога и выражении Ему благодарности за создание вселенной. Эта кантата, выдержанная в самом строгом стиле, демонстрирующая необыкновенное, мастерское владение формой и разнородными приемами письма, могла бы служить ярким опровержением мнения тех противников Мейербера, которые отрицали серьезное направление его творчества и приписывали ему лишь одну погоню за внешними эффектами. К сожалению, это произведение не известно публике, оно не напечатано, и единственный экземпляр его Мейербер тщательно прятал от посторонних глаз, показывая его только ближайшим друзьям, в преданности которых он был уверен. Узкие рамки строжайшей формы, в которые Мейербер заключил свой молодой гений в этой кантате, стеснили свободу его творчества, поэтому мелодии ее сухи, неоригинальны и бледны, в них не видно тех смелых штрихов, тех ярких красок, которыми блещут последующие произведения этого великого художника. Но уже и здесь обнаруживается его необыкновенная способность к драматической характеристике, к музыкальной иллюстрации драматических положений. ‘Появление света, постепенное зарождение жизни в природе, нежную гармонию цветов, вообще всю поэзию природы он передал особенно удачно. Величаво-торжественно бушуют могучие волны моря и раздаются грозные удары грома в его музыке. Очень ярко также передана сцена воскресения мертвых’.

Эта кантата была исполнена с большим успехом в Дармштадте и доставила своему автору почетное звание придворного композитора этого герцогства.

Следующими его произведениями были многочисленные мелкие вещи, преимущественно религиозного содержания. Также строго выдержанные по форме, они очень похожи по стилю на кантату и носят чисто немецкий характер, которым отмечены все юношеские произведения Мейербера вплоть до поездки его в Италию. Особенно удачными вышли ‘Семь религиозных песен’ на слова Клопштока. Простые, но прочувствованные, ‘проникнутые глубокой религиозной поэзией, эти песни принадлежат к лучшим произведениям этого рода’. В школе аббата Фоглера Мейерберу приходилось упражняться преимущественно на церковной музыке, поэтому весьма естественно, что он достиг наибольшего мастерства в этом роде творчества и что его первые произведения почти исключительно носят религиозный характер. Так, он вскоре написал на библейский сюжет возбудившую необыкновенный восторг товарищей его по школе оперу ‘Клятва Иевфая’. Она была исполнена в Мюнхене, но, против ожидания автора и его друзей, не имела успеха, причина чего кроется не только в бедности мелодий и в сухости форм, но также в неумело составленном либретто. Мейербер сам руководил последними репетициями и управлял оркестром во время представления, роли были поручены лучшим исполнителям, но ничто не спасло этой оперы от ее горькой участи.

Тем не менее, несмотря на холодное отношение к ней публики, многие музыканты отозвались с большой похвалой о ее серьезном направлении, тщательной обработке и тонкой инструментовке. Опера эта больше не повторялась, и в довершение неудачи ее единственная партитура сгорела во время пожара в театре.

Огорченный и озадаченный холодным приемом публики, Мейербер сначала не мог понять настоящей причины его, приписывая вину дурно составленному либретто и неудачному выбору сюжета. Он решил попытать счастья, положив в основу оперы более простое содержание, стал искать хорошего либреттиста и наконец нашел его в лице Вольбрюка, который написал ему текст к комической опере ‘Алимелек, или Два калифа’. Содержанием послужила одна из бесподобных сказок ‘Тысячи и одной ночи’, либретто, составленное умелой, талантливой рукой, изобиловало разнообразием положений, блистало остроумием и представляло самый благодарный материал для композитора. Но Мейербер сделал большую ошибку, взявшись за комическую оперу: его гению, склонному к глубокому психологическому анализу, к потрясающему драматизму, был совершенно чужд комический элемент, поэтому данная опера принадлежит к его наиболее неудачным произведениям.

Благодаря стараниям друга его Вебера эта опера была поставлена в Штутгардте, но прошла без всякого успеха. Тем не менее ее дали еще раз в Вене, где она также не понравилась. Мейербер, присутствовавший на обоих представлениях, был грустным свидетелем фиаско своего детища. В первый день своего приезда в Вену он попал на концерт знаменитого пианиста Гуммеля, который произвел своей замечательной игрой потрясающее впечатление на восприимчивую душу юноши. Мейербер сам выступал не раз в концертах и считался с самого детства одним из лучших пианистов своего времени, но, прослушав Гуммеля, он ощутил все пробелы своей техники, недочеты своего искусства и понял, что не может соперничать с ним. Это задело за живое самолюбивого юношу, он не хотел уступить первенства своему сопернику и решил достигнуть еще большего совершенства. С замечательной выдержкой и упорством, которые были отличительными свойствами его природы, Мейербер засел за фортепиано и только после десятимесячных самых усиленных и добросовестных упражнений решился выступить опять перед публикой. Этот продолжительный искус принес блестящие результаты: Мейербер восторжествовал над соперником. В течение этого времени Мейербер сочинил множество пьес для фортепиано, которые в его художественном исполнении производили неотразимое впечатление и вызывали бурю восторгов у слушателей. К сожалению, Мейербер не хотел их печатать из странной боязни, что другие пианисты воспользуются его новыми музыкальными мыслями. Впоследствии, когда его композиторская деятельность отвлекла его от инструмента, он позабыл эти произведения, которые даже не были им записаны, и таким образом они навеки потеряны для публики.

В Вене произошла также встреча Мейербера с Бетховеном. При исполнении симфонической картины последнего ‘Победа Веллингтона при Виттории’ Гуммель управлял оркестром, Мошелес бил в литавры, а Мейербер играл на барабане. Бетховен остался им недоволен: от природы застенчивый и робкий, смущенный еще присутствием величайшего из гениев, Мейербер, играя на этом непривычном ему инструменте, никак не мог вступить вовремя, за что получил хорошую головомойку от Бетховена, который так говорил о нем Томашеку: ‘Я остался им совсем недоволен: он всегда запаздывал, так что я должен был хорошенько его выбранить. С ним ничего не поделаешь: ему недостает смелости вступать вовремя’. Мейербер с удовольствием вспоминал этот случай и любил о нем рассказывать.

К этому времени относятся также и многие другие сочинения Мейербера, преимущественно духовного содержания. Он почтил день рождения своей матери кантатой и на патриотическое движение двенадцатого года написал псалом, исполненный в Берлине и вызвавший горячее сочувствие публики. Но этим ограничился весь успех первых сочинений Мейербера: все остальные его вещи встречали неизменное равнодушие публики. Эти неудачи подействовали на юного композитора самым угнетающим образом. Пылкий, честолюбивый, страстно жаждавший славы, Мейербер совершенно пал духом и не верил больше утешениям друзей, которые всячески старались успокоить его, поддержать в нем бодрость и веру в собственные силы. Особенно близко к сердцу принимал эти неудачи К. М. Вебер, угадывавший художественным чутьем своей артистической души в своем бедном товарище будущего великого Мейербера. Он не ограничился словесными утешениями, но неоднократно выступал печатно в защиту молодой музы своего друга. Он говорил о нем как о человеке всестороннего образования, как о первом пианисте своего времени и обрисовывал его композиторский дар следующими словами: ‘Живая, огненная фантазия, благозвучные, почти что слишком роскошные мелодии, верная декламация, музыкальная выдержка характеров, богатство и новизна гармонических приемов, тщательная и иногда поразительная в своих сочетаниях инструментовка характеризуют его вполне’.

Как видно из этого отчета о нем одного из лучших музыкантов, его творчество и в то время уже обладало крупными достоинствами, которые, указывая на несомненный большой талант, должны бы были примирить публику с его слабыми сторонами и послужить гарантией того, что молодое дарование спокойно окрепнет и освободится от своих недостатков. Но холодная публика оставалась глуха, и Мейербер был близок к полному отчаянию, из которого его вывел Сальери, питавший большую симпатию к молодому композитору. Он указал ему, что причина неуспеха его произведений кроется в сухости приемов, в неумении писать для голоса. ‘У вас слишком много целомудрия в творчестве: ваше искусство еще девственно. Вы должны зажечь свою музу поцелуем’.

Сальери посоветовал Мейерберу ехать в Италию, чтобы в этой стране bel canto (прекрасного пения) заимствовать у ее великих мастеров ту грацию, поэтичность и красоту мелодий, которыми они пленяли весь мир и которых недоставало слишком серьезному, несколько сухому в то время творчеству Мейербера, выросшему в строгой дисциплине контрапункта и фуги.

Мейербер, воспрянувши духом, не замедлил последовать доброму совету maestro Сальери. Но по желанию отца он до поездки в Италию посетил Париж, где многочисленные рекомендательные письма открыли ему доступ в лучшие дома. Молодой Мейербер тем не менее не отдался всецело одним развлечениям, но в течение года, проведенного им во Франции, тщательно изучил ее литературу, историю и ознакомился с нравами и бытом народа.

Глава III. Путешествие в италию

Италия и ее значение. — Россини. — Влияние его музыки на Мейербера. — Перемена направления. — ‘Эмма Ресбургская’ и ‘Крестоносец’. — Образ жизни Мейербера в Италии. — Успех у дам. — Вызов на дуэль. — Месть примадонны. — Возвращение в Германию. — Отношение к нему немецкой критики. — Смерть отца и детей. — Переселение во Францию.

В 1816 году Мейербер посетил Италию, где провел лучшие годы своей юности. Италия долгое время была полновластной музыкальной владычицей Европы: ее музыканты стояли во главе учреждений всех стран, ее мелодии раздавались во всех концертах и театрах, все подчинялось ее законам и ее оценке. В нее стекались музыканты со всех концов Европы для того, чтобы, забыв свою национальность, проникнуться итальянским духом и научиться писать итальянскую музыку.

Сила и значение итальянской музыки состояли в ее мелодичности. Но вскоре, увлеченные своим стремлением к наибольшей благозвучности, желанием дать возможность певцам блеснуть своей техникой и голосом, итальянские маэстро перешли за пределы художественной красоты, что и было главной причиной упадка значения итальянской музыки. Немецкая музыка или, скорее, опера, переняв у итальянской все ее хорошие свойства, стала постепенно освобождаться от ее владычества, от ее недостатков и начала проявлять свою самобытность: усвоив себе мелодичность, немецкая опера стала стремиться к наибольшей выразительности, к драматизму, глубине и художественной правде.

Вскоре ученица переросла свою учительницу и, опираясь на таких колоссов, как Моцарт и Бетховен, могла бы уже тогда занять то первенствующее значение, которое заняла впоследствии, но мода на итальянскую музыку еще не скоро прошла: петь по-немецки долго считалось дилетантизмом, а итальянский язык и мелодии продолжали раздаваться по всей Германии.

В это время в Италии, на темнеющем небе ее славы, взошло новое яркое светило в лице Россини, который вновь поднял упавший авторитет итальянской музыки.

Россини был сыном странствующего музыканта и певицы: его гений, миновав школу, вырос и развился на подмостках, где он выступал с самого раннего возраста в качестве певца. Этот замечательный гений-самородок проявился довольно поздно, в 17 лет, но засверкал такими пленительными, яркими красками, что сразу очаровал сердца своих соплеменников и покорил театры всех стран. В течение 10—12 лет Россини написал более тридцати опер, но затем в его творчестве наступил период затишья, между тридцатью — сорока годами Россини достиг апогея своей славы, и в том возрасте, когда обыкновенно у других дарование только начинает развиваться, он внезапно и навсегда прекратил свою композиторскую деятельность. В его творениях встречается немало погрешностей против правил, но все искупается силой и свежестью его дарования. Он хотел оставаться чем был, и во время своего пребывания в Германии сказал: ‘Немецкие композиторы требуют, чтобы я писал, как Гайдн и Моцарт. Но если бы я приложил все свои старания, то все-таки был бы плохим Гайдном и Моцартом. Так уж я лучше останусь Россини. Чем бы он ни был, он все-таки — нечто, и по крайней мере я — неплохой Россини’.

Свободно развившийся гений Россини представлял собой крайнюю противоположность гению Мейербера, воспитанному в строгой дисциплине аббата Фоглера. Мейербер оказался в Италии в самый разгар славы Россини, только что выступившего со своей первой оперой (‘Танкред’), и тотчас же подпал обаянию его чарующих мелодий. Он предался изучению итальянской музыки со свойственной его натуре страстностью и дошел до того, что знал некоторые партитуры опер Россини наизусть. Роскошная природа юга, благоухающие лавры и миртовые деревья, чарующие мотивы пробудили в душе Мейербера новые чувства, вдохнули в нее поэзию и освободили его гений от тех оков, в которые его заключили строгие правила немецкой школы.

Вот что он сам пишет об этом времени д-ру Шухту: ‘Вся Италия в то время находилась в каком-то блаженном чаду: казалось, словно вся нация обрела наконец свой давно желанный рай и что для ее счастья не требовалось ничего другого, кроме музыки Россини. Я был невольно опутан этими чудными сетями звуков и попал в заколдованный сад, из которого не мог и не хотел уйти. Все мои чувства и мысли сделались итальянскими. После года, проведенного там, мне казалось, что я природный итальянец. Под влиянием роскошной природы, искусства, веселой и приятной жизни я совершенно акклиматизировался и в силу этого мог чувствовать и думать только как итальянец. Что такое совершенное перерождение моей духовной жизни должно было иметь влияние на мое творчество — понятно само собой. Я не хотел подражать Россини и писать по-итальянски, как это утверждают, но я должен был так писать, как я писал — в силу своего внутреннего влечения. <...> То обстоятельство, что я во второй период своего творчества был более склонен к итальянской мелодичности, станет понятно всем, кто примет во внимание, что я был слишком строго выдержан своими учителями на работах, требующих только рассудка, что живые чувства, подавленные сухими образцами, были пробуждены теплом Италии и пением ее соловьев. Понятно — я впал в крайность, впрочем, вызванную направлением школы и самой жизнью’.

После трехлетнего изучения Италии и ее музыки Мейербер выступил с первым сочинением нового направления. Им стала опера ‘Ромильда и Констанца’. Эта опера дана была в Падуе 19 июня 1818 года и имела порядочный успех. За нею следуют одна за другой оперы: ‘Маргарита Анжуйская’, ‘Альманзор’ и многие другие. Все они мало отличаются одна от другой: преобладание мелодии, лиризм и отсутствие драматизма составляют главную суть их характера. Новый стиль Мейербера выразился ярче всего в ‘Эмме Ресбургской’ и в ‘Крестоносце’. Их автор доказал, что он не только усвоил себе манеру итальянского письма, но вполне переродился сам. Он как будто забыл все премудрости, которыми немецкие учителя его так усердно начиняли, перестав думать о контрапунктах и фугах, молодой композитор все внимание сосредоточил на мелодиях, которые лились теперь прямо из души и не были, как прежде, продуктом сухого разума. Содержание ‘Эммы’ основано на любовной интриге, музыка ее лирического характера — простая и ясная. Отсутствие драматизма обусловливается очень дурно составленным текстом. В ‘Крестоносце’ заметно более серьезное направление, стремление к музыкальной характеристике. Обе оперы были встречены итальянской публикой восторженно и положили начало будущей славе их молодого автора. Они появлялись на всевозможных сценах, а ‘Крестоносец’ даже совершил путешествие через океан и был поставлен в Соединенных Штатах и других государствах Америки. Король Бразилии прислал автору оперы местный орден. Только в Париже ‘Крестоносец’ не имел успеха. Л. Крейцер, рассказывая о его первом представлении, передает следующий анекдот:

‘В восхитительном квартете второго акта участвует ребенок (немая роль), сын Пальмиды, которого она приносит в дар султану в надежде смягчить его сердце. Этот младенец, проклятый Аполлоном, не любил музыки и не интересовался сценой. Было поздно, и он открыл рот, но не с тем, чтобы присоединиться к общему пению, а для того непроизвольного движения, от которого мы не можем удержаться, когда нас одолевает сон. Одним словом — ребенок зевает, и публика улыбается. Пальмида поет: ‘Сдержи свои слезы’ — второй зевок, ‘Небо сумеет тебя утешить’ — третий зевок, за которым следует беспрерывное зевание. Вся публика разражается хохотом. Певице невозможно довести роль до конца. Маленького варвара — невинную причину этого переполоха — спешат удалить’.

Через несколько лет ‘Крестоносец’ снова появился в Париже, где на этот раз он был оценен по достоинству. Гейне пишет о Мейербере по поводу ‘Крестоносца’:

‘Чувственность, шумливая веселость итальянцев не могли долго удовлетворять немецкому характеру. В нем пробуждается тоска по