ДЯДЯ ВАСИЛЙ И ЯМЩИКЪ СТЕПАНЪ.
ДОРОЖНЫЯ ЗАМТКИ.
ДЯДЯ ВАСИЛЙ И ЯМЩИКЪ СТЕПАНЪ.
ДОРОЖНЫЯ ЗАМТКИ.
Ахъ ты степь моя кавказская….
ИВ. БЛОВЪ.
‘Современникъ’, No 6, 1854
Дядя Василий и ямщик Степан, Белов Иван Дмитриевич, Год: 1851
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Лтомъ 1850 года я долженъ былъ отправиться къ Москву. Сборы мои, какъ человка, привыкшаго къ путешествіямъ, были недолга: чемоданъ, мшокъ, сумка для денегъ, и чрезъ полчаса въ Ямской слобод, чрезъ часъ за Московской заставой. Вижу по глазамъ вашимъ, любезные читатели, что вы боитесь у слышать описаніе природы, путевыя впечатлнія, испытанныя мною отъ Петербурга до Москвы, но, къ счастію вашему, мстность четыремъ губерній до самой блокаменной такъ однообразна, такъ извстна, что надобно быть или человкомъ безъ вкуса, или отчаяннымъ романтикомъ-нмцемъ, чтобы ршиться восхищаться этими мстами: воля и болота, болота и пола — вотъ все, что встрчается на пути, если исключить Валдайскія горы, памятныя мн потому, что на всемъ пространств изъ, вслдствіе тягой зды, я скучалъ какъ нельзя боле, и вполн созналъ тоску одинокаго путешествія. Кони еле передвигаютъ ноги, колокольчикъ, вопреки слав Валдая, бренчитъ медленно, ямщикъ, для облегченія своимъ животовъ, идетъ оно до тарантаса, время отъ времени награждая разными эпитетами и чубарого, и засдателя, а солнце палитъ и жаритъ нестерпимо. Про города я также не скажу ни слова: про нихъ писано и переписано двадцать разъ, и лучше и дльне меня. Новгородъ съ развалившеюся Вчевой башней, Софійскимъ соборомъ, Торжокъ съ котлетами Пожарскаго, Валдай съ колокольчиками и баранками — все это извстно каждому изъ васъ. Замчу одно: такъ какъ дло идетъ! о мстахъ историческихъ, въ которыхъ заключена вся слава Россіи, то вы можете подумать, что котлеты Пожарскаго въ Торжк имютъ какое нибудь отношеніе къ спасителю отечества, князю Пожарскому. Ничуть не бывало: производствомъ этихъ котлетъ занимается торжковскій мщанинъ, случайно носящій фамилію великаго человка.
Не думайте, однакожь, чтобы дорога не представляла мн ршительно никакого разнообразія: нтъ, станціонные смотрители были постояннымъ предметомъ моихъ наблюденій. Я до такой степени познакомился съ общимъ ихъ характеромъ, что составилъ отличительные признаки, по которымъ, даже при вход въ комнату, могъ узнавать, къ какому классу людей принадлежитъ мой новый знакомецъ, какъ по своей натур, такъ и по вншнимъ обстоятельствамъ. Каждый классъ общества у насъ на Руси заключаетъ въ себ множество отдловъ и подраздленій, изъ которыхъ въ каждомъ свой языкъ, нравы и обычаи. Въ каждомъ сло общества есть аристократы и плебея, есть образованные, есть невжды въ полномъ смысл слова, все рзко, все выдается углами. Тоже самое можно сказать и о станціонныхъ смотрителяхъ. Во время частыхъ своихъ путешествій, я встрчалъ смотрителей ученыхъ, которые кончили курсъ даже въ гимназія, слдовательно знаютъ, что была Китайская имперія, что математика самая высшая и самая трудная наука, какъ выразился одинъ изъ нихъ, и наконецъ, что съ обрадованнымъ человкомъ очень пріятно поговорить, встрчалъ смотрителей консерваторовъ и прогрессистовъ, относя эти слова къ тому міру, въ которомъ они вращаются. Такъ, напримръ, одинъ изъ консерваторовъ съ необыкновеннымъ ожесточеніемъ говорилъ мн противъ всхъ нововведеній, объясняя, что отъ этого ямщики только балуются, и для прозжихъ нтъ никакой пользы, прогрессистъ, напротивъ, признавалъ даже пользу желзной дороги, но преимуществу для ямщиковъ, которые до сихъ поръ живмя жили въ харчевняхъ. Есть смотрители аристократы — это коллежскіе регистраторы и даже губернскіе секретари, прослужившіе полжизни въ разныхъ губернскихъ присутственныхъ мстахъ и наконецъ, вслдствіе различныхъ причинъ, переведенные въ станціонными смотрители. Жизнь аристократовъ-смотрителей рзво отличается отъ жизни меньшихъ ихъ собратій: но первыхъ, у аристократа-смотрителя есть писецъ-помощникъ, большею частію изъ отставныхъ солдат, который занимается пропискою подорожныхъ, вслдствіе чего самъ смотритель является персонально только тогда, когда прозжій важная личность. Разумется, случаете’, что самолюбію такихъ смотрителей наносится иногда сильное оскорбленіе: подвернись горяченькій прозжій, какъ выражаются сами господа станціонные смотрители, тогда какъ разъ явится въ жалобной книг слдующее: ‘На такой-то станціи, такого-то числа, для прописки подорожной по мн явился не г. смотритель, а какой-то человкъ въ негодномъ тулуп и нетрезвомъ вид, и на мой вопросъ: отчего нтъ смотрителя? отвчалъ, что онъ ушелъ къ дьякону на именины. Считаю обязаннымъ поставить это на видъ почтоваго начальства,’ и прочее, что пишется по форм. У смотрителя этого разряда всегда есть въ дом кухарка, которой вы но найдете у плебеевъ, у этихъ посл нихъ дражайшая половина несетъ на себ всевозможныя обязанности, и даже при случа прописываетъ подорожныя и бранитъ ямщиковъ. Вслдствіе-то всей этой обстановки ямщики зовутъ смотрителя бариномъ, а смотрительшу барыней. Если вы остановитесь пить чай у смотрителя-аристократа, то вс переговоры о цн и о прочемъ ведете съ кухаркой, какъ съ домоправительницей, которая объявляетъ вамъ prie-fixe, баринъ и барыня, въ то время, какъ вы пьете чей, въ другой комнат зашиваются тмъ же самымъ, потому что у такого смотрителя два самовара и два чайника. Напротивъ того, плебей смотритель даже самъ прислуживаетъ вамъ и при случа, съ удовольствіемъ сбгаетъ за сливочками, расчитывая получить при расчет лишній гривенникъ. Есть смотрители романтики, есть люди положительные. Это не трудно отгадать при самомъ вход въ комнату. У романтика, крем обычныхъ распоряженій Почтоваго департамента, вы найдете въ комнат картины въ дух нмецко-романтической шкалы, какъ-то: сцена изъ ‘Чорной шали’ Пушкина: представленъ отчаянный господинъ въ какомъ-то непостижимомъ костюм, съ огромной чалмой на голов, съ мечомъ боле себя, этотъ господинъ поражаетъ въ грудь распростертую предъ нимъ красавицу, каждая нога которой не мене добраго бревна, при этомъ случа приличные стихи, вполн объясняющіе намъ сюжетъ картины, или разсказъ о томъ, какъ одинъ юноша перенесъ черезъ рчку свою красавицу, и картина представляетъ направо избушку съ двумя елками, налво другую, между ними вьется ручеекъ, истокъ и устье котораго сокрыты, въ буквальномъ смысл слова, въ неизвстности — не ищите ихъ! Дло только въ томъ, что ручеекъ есть и чрезъ него шагаетъ господинъ въ казацкомъ полукафтань, держа на рукахъ красавицу въ сарафан и кокошник, съ ноги которой упалъ въ ручей башмакъ. Внизу написаны слдующіе стихи:
‘Я свою любезную черезъ рчку перенесъ, перенесъ,
Ничего не замочилъ, ничего не замочилъ,
Только башмачокъ съ ножки соскочилъ.’
Въ этомъ вкус вс остальныя картины: Петрарка на гроб своей возлюбленной, казакъ,— отправляющійся за Дунай, гусаръ, опирающійся на саблю. Если случится кому нибудь вс васъ, любезные читатели, быть въ дорог, то поврьте мои слова, и вы увидите, что личность каждаго станціоннаго смотрители много выражается въ этой вншней обстановк. Но совершенно другое явленіе представляютъ смотрители положительные, которые большею частію спекулаторы. Въ комнатахъ у нихъ вы не найдете подобныхъ картинъ, этой пищи романтическихъ душъ, кром почтовыхъ объявленій, по стнамъ здсь ршительно нтъ ничего, но зато не безъ цли разставлены по угламъ и разложены по столамъ ружья, пистолеты, разныя принадлежности дороги и замчательныя мстныя произведенія, такъ, напримръ, если станція въ Валдайскомъ узд, то непремнно вы увидите колокольчики всхъ сортовъ. Даже гд нибудь на заднемъ двор сыщется мирный тарантасикь, купленный смотрителемъ, дешевле пареной рпы, у холостяка прозжаго, который долженъ былъ бросать свой экипажъ по той простой причин, что его застала зима тамъ, гд онъ думалъ найдти осень. Спекуляторъ-смотритель, изъ-подъ руки, разскажетъ вамъ про достоинства ружья, изъ котораго онъ сдлалъ тогда-то столько-то счастливыхъ выстрловъ, и даже, если угодно вонъ выслушать, и цлую исторію о томъ, какъ и какимъ образомъ она досталось ему въ руки. Эти же господа ростятъ и откармливаютъ щенковъ разныхъ породъ, расчитывая на врный сбытъ, и, дйствительно, не ошибаются. Спекуляторъ-смотритель, какъ человкъ положительный, не прежде приступитъ къ намъ съ предложеніями, какъ узнавъ обстоятельно вашъ чинъ, средства, онъ даже осмотритъ тарантасъ и спроситъ у ямщика: много ли баранъ далъ на водку? У него всегда найдутся хорошія щи, каша и, даже, при случа, бутылка рому, не спрашивайте какого, довольно того, что на бутылк вы увидите ярлыкъ, съ надписью: Rum лучшій. Наконецъ, послдній родъ смотрителей, это мрачные смотрители, которые на прозжаго смотрятъ какъ на злйшаго своего врага, которые на говорятъ вамъ не очень любезныхъ вещей только для того, чтобы отвести свою душу. У ямщиковъ для подобныхъ господъ одинъ эпитетъ: собака. Безъ сомннія, жалобныя книги испещрены вдоль и поперегъ. Но должна же быть какая нибудь психологическая причина, заставляющая ихъ дйствовать вопреки логик, во вредъ себ? Причина есть. Сколько мн случалось замчать, подобная ожесточенность характера происходитъ отъ невыгоднаго положенія почтовой станціи, на которой огромный проздъ. Для спекулятивныхъ предпріятій средствъ нтъ никакихъ, а семья большая, а непріятности каждый день и каждый часъ. Много также значитъ характеръ жителей деревни, въ которой находится почтовая станція. Посмотрите, что выйдетъ изъ человка, даже довольно порядочнаго, если судьба броситъ его къ чувашамъ или мордв, среди которыхъ придется ему прожить пять или шесть лтъ. Поневол одичаемъ. Мн самому случилось, на вопросъ о лошадяхъ, слышать слдующій отвтъ: ‘Некуда торопиться, еще успете’. Разумется, все это смотритель произносилъ въ полголоса, но надобно было слышать, сколько мрачности заключалось въ топ его голоса. Благодарю судьбу, что въ настоящемъ моемъ путешествіи, но одному несчастному случаю, о которомъ сейчасъ разскажу, она кинула мама ее къ мрачному смотрителю, а къ спекулятору, слдовательно, человку, который старается жить въ ладу со всми, его окружавшими. На одной изъ станцій Новгородской губерніи, ямщики третью лошадь заложили, какъ они выражались, теленка. По вроятности, основываясь на подобномъ названіи, надобно было предполагать въ этомъ кон самыя мирныя качества, но вышло напротивъ: теленокъ имлъ милую привычку кусать коренную лошадь и, по временамъ, кидаться направо и налво, смотра по тому, какъ ему вздумается. На вс мои замчанія ямщику быть къ своему длу внимательне, получалъ одинъ отвтъ:
— Да вишь ты всякаго куста боится, теленокъ и есть.
Кое-какъ дотащился я до станціи и съ радостью выглянулъ изъ тарантаса, когда услыхалъ восклицаніе ямщика:
— А вотъ и остатняя верста.
По извстнымъ уже вамъ признакамъ, при вход въ комнату станціоннаго смотрителя, я сразу догадался, что попалъ къ спекулятору.
— Прикажете чаю? былъ первый вопросъ положительнаго человка, посл того, какъ онъ уже усплъ заглянуть въ подорожную.— А угодно, такъ есть и ромокъ, изъ города получаю.
Я благодарилъ за ромъ и просилъ подать чай. Только что я усплъ ссть за столъ, какъ въ комнату, явился одинъ изъ ямщиковъ.
— Что теб надобно? былъ вопросъ мой.
— Дло-то неладно, ваше благородіе.
— Какъ такъ?
— Да у тарантаса-то сердечникъ сильно погнуло, подушку почитай на двое раскололо.
— Какъ же, братъ? это надо исправить’
— А вотъ пойдемъ, баринъ, взглянемъ.
Я отправился на улицу.
При нашемъ выход изъ комнаты, ямщикъ былъ остановленъ слдующимъ вопросомъ смотрители:
— А что, Михей привезъ?
— Михей. Въ пристяжк-то врно теленокъ.
— Теленокъ, отвчалъ ямщикъ.
‘Ну — подумалъ я, сходя съ лстницы — врно, со мной не съ первымъ, да и не съ послднимъ, этотъ милый теленокъ играетъ подобныя штуки. Дло-то должно быть обыкновенное.’
Кругомъ моего тарантаса стояли ямщики, я прислушался къ разговорамъ. Такъ и есть: дло шло о теленк, сколько могъ понять, тема, о которой разсуждали православные, была слдующая: что вотъ, достать, не въ первый разъ теленокъ бжитъ такъ, что расколетъ подушку и своротитъ сердечникъ.
— Вотъ и намеднясь прозжалъ чиновникъ, да побилъ Михейку за теленка.
Оглядываюсь направо, возл меня стоитъ мой старый ямщикъ, также въ числ совтниковъ.
— Все это по твоей милости, сказалъ я, обращаясь къ нему.— На кой чортъ запрягаешь своего теленка?
— Да вишь ты, баринъ, лошадь-то молодая…. вотъ лто побгаетъ, такъ пообыкнетъ.
Напрасно было уврять моего ямщика что пока- конь его будетъ привыкать къ хорошему бгу, до тхъ поръ онъ сломаетъ десятокъ тарантасовъ, а хозяинъ его, безъ сомннія, получитъ десятокъ подзатыльниковъ. Зная натуру русскаго человка, его необыкновенную смтку и снаровку, я былъ убжденъ, что такъ ли, иначе ли, но тарантасъ будетъ починенъ, и я, вроятно, проду полдороги безъ особенныхъ приключеній. Въ это время меня занимала другая сцена: ямщики посл моего общанія получить на водку принялись за дло, но что они длали и какъ длали, этого невозможно передать. Казалось, что они и сами не понимаютъ другъ друга: одинъ тянетъ веревку направо, другой налво, третій колотитъ во что-то, шумъ, крикъ, по временамъ раздаются фразы, не удобныя къ повторенію, по видимому во всемъ такая разладица, что, какъ говорится, святыхъ вонъ унеси. Но будьте спокойны, положитесь на русскаго человка, конецъ будетъ благополучный. Вдругъ сзади меня раздался голосъ:
— Эй, вы, гущеды, долбежники! что копаетесь? а то вдь любимицей!
Слова эти произнесъ небольшой, приземистый мужикъ, въ рукахъ его была палка, быстрые и маленькіе глаза ясно говорили о хитрости. Видно было, что онъ, какъ говорится, былъ на весел.
— Ваше благородіе! произнесъ мой новый знакомецъ, обращаясь ко мн: — безъ меня-то дло идетъ плохо. Вотъ я покажу ребятамъ-то, какъ обращаться съ господскимъ экипажемъ.
— Да ты кузнецъ, что ли?
— Что намъ купецъ! безъ него дло сладимъ, я староста, ваше благородіе, надъ робятами-то начальникъ, а вотъ это, отвчалъ онъ, показывая на палку: — моя любимица. Эй вы, чего орете-то безъ толку, закричалъ онъ, обращаясь къ ямщикамъ: — теб говорятъ, Мишка, согни сердешникъ-то направо.
— Погнуть-то погнемъ и безъ тебя, дядя Василій, отвчалъ Мишка:— да статься не выдержитъ.
— Не выдержитъ? эхъ ты, лапотникъ! давай сюда топорище, глядитко, какъ не выдержатъ!
И съ этимъ словомъ дядя Василій принялся колотить по сердешнику съ такою силою, что я расчитывалъ наврно, по его милости, остаться въ сел на ночь, даже и боле.
— Стой, дядя Василій, стой! кричали ему ямщики.
— Чего стоять, отвчалъ онъ: сила вышла!
И онъ продолжалъ попрежнему выпрямлять сердешникъ на правую сторону.
— Староста! сказалъ я: — теб говорятъ, оставь, слушайся артеля.
— Да ребята-то дла не разумютъ, ваше благородіе! Глядятко, сердешникъ-то почитай вровень съ дырой, нутка, ребята, двинемъ артелью, статься подушка-то сядетъ на мсто. Мишка, положи-ка любимицу въ сторонку, да не замай ее!
— Чего надрываешься, дядя Василій? сказалъ одинъ изъ ямщиковъ: — сзади-то надо жердью подпереть, а безъ веревокъ жерди-то не приладишь, а веревки-то пойдетъ, почитай, аршина съ три.
— Встимо, встимо, возразили другіе ямщики:— безъ веревки-то дло дрянь, а на увязку-то пойдетъ, почитай, и пять аршинъ.
Я прекрасно понялъ, куда мтили мои молодцы, дескать мотай за усъ, баринъ: на водку-то далъ, то за работу, а веревка-то стоятъ денегъ.
— Что же, ребята, тащите веревокъ, плачу за все, что потратите, а водка водкой, сказалъ я имъ.
— Эхъ, ты, Софронъ! возразилъ дядя Василій, обратившись къ ямщику, наговорившему о веревкахъ: — у меня любимица разумне тебя скажетъ, торговаться, что ли, вздумалъ съ бариномъ, вдь не купецъ детъ, чего глаза-то выпучилъ? тащи веревку, вишь изъ нея дло стоитъ.
Наконецъ, посл многихъ хлопотъ, завязываній и увязываній веревки, сердешникъ былъ поставленъ на свое мсто.
— Ну, баринъ, сказалъ дядя Василій, обращаясь ко мн: — катай теперь хоть до Москвы, сердешникъ не погнется, на славу приладилъ. Прикажешь, ваше благородіе, лошадей закладывать.
— Да, закладывай, только пожалуйста не теленка.
— Такихъ заложимъ, ваше благородіе, что до Москвы вспоминать станешь дядю Василья. Эй, чья очередь? живо закладывать, да у меня, смотрите, безъ жеребьевъ, барину-то ждать некогда! А ты чего запрягаешь теленка-то? связалъ мой дядя Василій, обращаясь къ старому ямщику.— Аль не слыхалъ, что начальство приказывало? видно тебя мало въ щеки-то колотили, кланяйся барину въ ноги, иной бы те зубы-то почистилъ.
Наконецъ надобно было расплатиться за хлопоты ямщиковъ. Я достаточно вознаградилъ ихъ за трудъ и, разумется, кром того заплатилъ за веревки, получивъ относительно ихъ, со стороны ямщикомъ, замчаніе, что веревки здоровыя, до Москвы не протрутся.
— Что же, ваше благородіе, старост-то за труды что пожалуете?
Я далъ двугривенный.
— Эхъ, баринъ, маловато, вдь дла-то было полны руки.
— Бери, что даютъ, отвчалъ я: — по длу и плата.
— Благодаримъ и на этомъ вашу милость, отвчалъ дядя Василій.
Я отправился къ смотрителю взять подорожную и отдать прогоны.
— Исправили тарантасикъ-то? вопросъ, которымъ онъ встртилъ меня.
— Исправили.
— Не угодно ли вамъ будетъ взять про запасъ ремешковъ? Они такъ у меня для тарантасиковъ и подготовлены, веревки-то скоро протрутся, а ремешки сыромятные, всего четвертачокъ стоятъ. Недли съ три прозжалъ генералъ, такая же оказія, какъ и съ вами случилась, взялъ у меня ремни, а потомъ, какъ ворочался изъ Москвы, то изволилъ сказать: ‘Кажись, братецъ, у тебя я бралъ ремни?’ — ‘У меня, ваше превосходительство.’ — ‘Ну, вотъ спасибо за нихъ, кабы не они, такъ пришлось бы на дорог волкомъ выть.’
Посл этихъ доводовъ я долженъ былъ взять ремешки и заплатить четвертачокъ. Время было отправиться въ дорогу. Я вышелъ на улицу. Староста встртилъ меня съ фонаремъ.
— Вотъ, я посвчу вашей милости, перильца-то шатки, не оступитесь.
Я уже слъ въ тарантасъ, какъ остановленъ былъ вопросомъ стараго ямщика:
— Не будетъ чего, ваша милость, на водку старому ямщику?
— Не за то ли, что сломалъ тарантасъ?
— халъ-то больно хорошо, ваше благородіе, кони вс въ поту, а тарантасикъ-то ладно излаженъ, съ Богомъ додете.
— Да теленокъ-то у тебя, Миши, каждый разъ потетъ, подхватилъ староста: — еще бъ его черти кидали изъ стороны въ сторону.
— Тутъ, братъ, и быкъ вспотетъ, подхватилъ другой.
Общій хохотъ.
Но Мишка сохранилъ ту же серьзность въ лиц и все еще стоялъ съ открытой головой, ожидая получить на водку. Разумется, я исполнилъ его желаніе.
— Вотъ баринъ, такъ баринъ, возразилъ староста, подсаживая меня въ тарантасъ.— Эй! Степка, бги, застегни съ той стороны тарантасъ-то, вишь барина втромъ хватаетъ.
Но какъ дядя Василій ни старался меня укладывать и усаживать, вопреки своихъ ожиданій не получалъ отъ меня ни гроша.
— Ванька! кричали моему ямщику православные, когда уже лошади двинулись мелкою рысью: — Ванька! у правой пристяжной возжи окорачивай, а то сердечникъ-то погнется.
И дйствительно вплоть до Тулы я халъ безъ всякихъ поправокъ, съ тою только разницею отъ прежняго пути, что каждый ямщикъ окорачивалъ возжи у правой пристяжной, въ слдствіе чего она постоянно, вплоть до Тулы, бжала немного наискось, а тарантасъ шелъ бокомъ. На одной изъ станцій, ямщики, собравшись вокругъ тарантаса, замтили, что веревки-то больно протерлись, а если вбить клинъ, то тарантасъ, почитай, добжитъ и до Москвы, однако клина не вбили.
Полгода спустя, я халъ назадъ, то есть возвращался въ Петербургъ. Тарантасъ я продалъ въ Тул, и потому изъ Москвы долженъ былъ отправиться въ почтовомъ брик. Единственное развлеченіе, во время путешествія въ подобномъ экипаж, это — пассажиры. Одинъ изъ нихъ, по преимуществу, занималъ меня: онъ былъ тамбовскій помщикъ, человкъ пожилыхъ лтъ, заложившій въ Москв имніе и отправлявшійся въ Петербургъ пожуировать, какъ онъ выражался. Всегда веселый, онъ составлялъ предметъ всеобщаго вниманія. Лакей его, съ которымъ я перекинулся нсколькими словами, охарактеризовалъ своего барина такъ: ‘какъ ни бьется, а къ вечеру врно напьется.’ Съ нами въ брик хала француженка, содержательница моднаго магазина въ Петербург, на знавшая ни слова по-русски. На половин дороги отъ Москвы, мой помщикъ, войдя въ комнату и успвъ уже выпить дв рюмки водки, безъ всякихъ околичностей обратился ко мн съ вопросомъ:
— А вдь француженка-то хорошенькая?
Я отвчалъ, что дйствительно не дурна.
Посл, когда будемъ садиться, возразилъ помщикъ: — я предложу свои услуги провести ее до экипажа. Какъ вы думаете, не дурно бы воспользоваться?
Въ это время въ комнату вошелъ ямщикъ и обратился ко всмъ присутствующимъ съ просьбою пожаловать ему за водку.
— А ты, братецъ, плохо везъ, сказалъ ему Василій Павловичъ, (такъ звали помщена): — не за что давать теб.
— Эхъ, баринъ! отвчалъ ямщикъ: — по пучинкамъ-то не поскачешь, по этой дорог не одну лошадь заморилъ.
— Вотъ теб двугривенный, сказалъ Василій Павловичъ: — только съ условіемъ, сейчасъ весь пропей здсь.
— Нашему брату, баринъ, сподручне выпить въ кабак, а здсь заведенье для вашей милости.
— Что правда, то правда, ну такъ, человкъ! подай ямщику стаканъ водки! А это что? сказалъ онъ, обращаясь къ другому лакею, который въ это время, на тарелк несъ разрзанную колбасу: — кому это колбаса?
— Барыня спрашивала, отвчалъ лакей, указывая на француженку.
Мой сопутникъ, не говори лишняго слова, вырвалъ изъ рукъ лакея тарелку, и, разшаркавшись, какъ только могъ благоприличне, подошелъ къ француженк, поставилъ предъ ней тарелку и сказалъ:
— Колбаса чудесная! кушайте на здоровье, мадамъ!
А потомъ, потомъ начались фразы такъ далеко не двусмысленныя, что я, красня за бдную женщину, долженъ былъ вытащить Василія Павловича изъ комнаты, объявивъ ему, что въ буфет нашлась померанцевая водка, которую онъ искалъ отъ самой Москвы и на каждой станціи бранилъ трактирщиковъ за то, что они не держатъ водки, къ которой привыкъ человкъ, употребляя ее десять лтъ. Въ такомъ вкус продолжалась дорога вплоть до Петербурга, съ тою только разницею, что, открывъ слды померанцовой, онъ былъ, какъ говорится, безъ просыпу пьянъ! Ямщики выигрывали отъ подобнаго пассажира всего боле: онъ давалъ имъ на водку по полтиннику и по цлковому, въ то же время немилосердно браня за тихую зду. Дальнйшихъ похожденій моего попутчика съ француженкой не объясняю. Каждый день разыгрывалась одна и та же тема. Но къ длу. Чрезъ полсутки зды, я былъ на той же станціи, на которой починивали мой тарантасъ. День былъ праздничный, ямщикъ, запрягавшій новыхъ лошадей, молодой парень, небольшого роста, худой, но мускулистый, былъ сильно навесел: румянецъ игралъ, какъ говорится, во всю щеку. Ямщицкая поярковая шляпа съ павлиньимъ перомъ едва торчала за голов его.
— Эй, Степа! кондукторъ-то веллъ посадилъ старосту — довезти до Краснаго, вишь баитъ, что къ дяд детъ.
— Старосту! возразилъ мой ямщикъ: — разбойника-то. Скажи, молъ, что для его милости мста не припасли. Много ихъ шляется, міродовъ.
— Да, ты хоша до завтрева толкуй! кондукторъ веллъ, такъ посадишь, отвчалъ другой ямщикъ, затягивая подпругу у пристяжной.— Знаемъ-ста, что ты больно зубастъ.
Въ это время кто-то кинулъ на козлы новый синій армякъ. Оглядываюсь, старый знакомый — дядя Василій. Онъ осмотрлъ меня быстрымъ, проницательнымъ взглядомъ, но призналъ ли онъ меня, или нтъ, я не могъ угадать. Въ ту же минуту онъ слъ на козла и боле за мою сторону не оборачивался. Въ теченіи времени, какъ я съ нимъ не видался, онъ мало перемнился, хотя пополнлъ замтно, въ движеніяхъ выражалась какая-то медленность, какое-то сознаніе своего достоинства.
‘Вотъ — подумалъ я — злой врагъ моего Степки, посмотримъ, за что-то онъ его не любитъ!’
— Міродъ проклятый! сказалъ Степанъ, садясь на козла и забирая возжи: — ишь, бариномъ разслся, душегубъ этакой!
— Эхъ! Степа, отвчалъ дядя Василій: — охочь ты праздновать, ишь напраздновался: возжи-то изъ рукъ ползутъ.
Но раздался звукъ кондукторской трубы. Степа привсталъ, гаркнулъ и отпустилъ каждому изъ своихъ животныхъ по два удара кнутомъ, приговаривая:
— Эхъ вы, соколики, двигайтесь, старосту веземъ, что подомъ міръ стъ! Чего коришь меня, что у праздника былъ? возразилъ Степа, садясь опять на козлы и время отъ времени похлыстывая то ту, то другую лошадь: — аль зло взяло, что на свое добро выпилъ, не пришелъ, дескать, къ старост да въ ноги не поклонился, какъ Мишка кривой, что выклянчивалъ четверикъ овса, нтъ, братъ, не на того нахалъ: у Мишки-то семья, ребятишки малъ мала меньше, а у меня на плечахъ одна голова, хошь и бдна да одна.
— Много васъ на деревн-то, возразилъ дядя Василій: — такъ я и сталъ про всякаго запасать овесъ да сно!
— Глядитко, кто детъ! сказалъ Степа, обращаясь къ дяд Василью.
Я оглянулся по направленію руки Степы и увидлъ прозжающаго мимо насъ, въ хорошей телг, на здоровой и крпкой лошади, мужика, который, поравнявшись съ брикомъ, медленно снялъ шляпу, отвчая на поклонъ дяди Василія.
— Что, раскланялся съ родней-то! возразилъ Степанъ.— Узналъ дядюшку!
— Людей бы ты постыдился, Степка, отвчалъ дядя Василій:
— Ни конному, ни пшему отъ тебя проходу нтъ, всякаго облаешь.
— Честнымъ людямъ везд дорога, нашему брату гуляк никто не помха. Мы никого не замаемъ и насъ не тронь, а о твоемъ-то дядюшк мы не безъизвстны. Эхъ вы, соколики! примолвилъ Степка, награждая кнутомъ лошадей то одну, то другую, и вытягиваясь на козлахъ во весь ростъ: — эхъ вы, соколики, съ горки на горку, какъ бы былъ баринъ, такъ далъ бы на водку!
— Кажись баринъ сидитъ, сказалъ дядя Василій, указывая на меня и толкая Степку.
— Извини, баринъ, сказалъ Степка, обращаясь ко мн: — за глупыя слова мои, сегодня для праздника выпилъ…. Да чего толковать? замтилъ онъ, подымаясь на козлахъ и поводя кнутомъ:
— Спою я, баринъ, твоей милости псенку.
Дядя Василій оборотился ко мн и подмигнулъ, какъ бы желая сказать: — лихой парень этотъ Степка.
Долго, долго посл этого псня Степки раздавалась въ воздух.
Декабрь 1851.