В.В. Розанов
В.В. Розанов
Двухсотая годовщина Полтавского боя
Двухсотая годовщина Полтавского боя
Двухсотая годовщина Полтавского боя, Розанов Василий Васильевич, Год: 1909
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Без великих годовщин и свежей, вечной памяти их, — народ не мог бы существовать, или это существование было бы очень трудно: жизнь его, то подымаясь, то опадая, не может не заключать в себе иногда и местами полос неуспеха, вялости, временного ослабления сил и наступающей энергии. Их знал даже могучий, железный Рим, и такие полосы не только неизбежны, но они и не унизительны для народа, если не затягиваются очень надолго и не повторяются слишком часто. Празднуемая сегодня двухсотлетняя годовщина Полтавского боя принадлежит к числу таких поднимающих юбилеев. ‘Полтавский бой’: чье сердце русское не забьется горячо в груди при одном этом слове? Какой русский не передвинет при этом слове плечами так, как если бы на нем не лежало ни лет, ни болезни? Это — молодость. Полтавская битва молодит нас, потому что с нею связывается представление о самом гигантском молодом событии новой русской истории, которой вот уже пошел третий век. Молодое воспоминание. И мы молодеем с ним.
Следует признать особенно благотворным, что таким кульминационным пунктом молодой новой истории сделалась именно битва, а не что-либо другое, напр. не какой-нибудь гражданский или собственно реформационный акт. Битва — это физическое напряжение, народно-физическое. А как бы там ни было, физический рост стоит во главе всякого другого, физическую силу мы особенно любим в себе, как залог здоровья и долгой будущей жизни, как такой запас природного богатства, из которого вырастают и нравственные плоды, и гражданское преуспеяние. Никогда законодательный акт не мог бы сделаться так элементарно-популярным и понятно-популярным, как военный бой, всегда бы тут примешалась та сложность и теоретичность, которая не может же быть сразу схвачена стомиллионным народом.
Тогда наш народ не был еще таким: он был народцем что-то около пятнадцати миллионов, редко-редко населявшим неизмеримую равнину. Он почти не превосходил совокупность теперешних старообрядцев и сектантов, с небольшой прибавкой. Оглядываясь только на эту сторону дела, мы не можем не сознать, с какого маленького мы начали и во что громадное превратились: и в одном этом зрелище двухвекового, лишь с малыми перерывами, успеха и успеха, движения и движения вперед, все широчайшего и широчайшего охвата и материальных и духовных возможностей мы почерпаем тот восторг, который заставляет нас уверенно положить руку на эфес меча и уверенно раскрыть книгу, или взяться за книгу. От ‘Арифметики’ Магницкого до ‘Периодического закона’ Менделеева, от виршей Симеона Полоцкого и Феофана Прокоповича до воздушной поэзии Пушкина и всеобъемлемости Толстого, мы, конечно, прошли поистине неизмеримый путь, путь труда, успеха и таланта. Мы склонны всегда уменьшать свое значение, склонны к этой психологической мизерности, умалению себя и своего, но указанные грани до того осязательны и очевидны, что нужно захотеть быть глупым или слепым, чтобы не ощутить себя великим. Каждый из нас может быть мал или незначителен, и, может быть, есть добродетель уменьшать личное значение, но, говоря о России, мы говорим не о личностях своих, а о чем-то объективном и коллективном, Россия есть великая страна, великая не на минуту, не в эффекте, а в двухвековом итоге, и в этом итоге сплелись физика и дух, рост и успех, бранная слава и успехи гражданственности. Вспомним освобождение крестьян и весь сверкающий каскад преобразований шестидесятых годов, и, наконец, мирное и великодушное преобразование нынешним Государем самых способов выработки законов, вспомним наш молодой парламент. Всегда и все мы, сколько ни делились на партии, всегда решительно и все спешили вперед, обличали себя, каялись, грустили, плакали: и никогда Россия, ни в один момент, не была самодовольной тупицею, усевшеюся на месте с отрицанием необходимости движения дальше. Пошлого квиетизма, пошлого самодовольства, — этого никогда в России не было как всеобщего, как народного состояния. Червь сомнения и горечи всегда точил нас: сознаем это в настоящую светлую годовщину, но на этот день пусть этот мучительный червяк отпадет от нашей души. Пусть назавтра он опять проснется, но сегодня в кубок радости воспоминания о Полтавском бое пусть не капнет ни одна черная капля.
Сегодня мы будем радоваться и только радоваться. Сегодня мы будем гордиться и только гордиться.
Около имени великого Петра, основоположника всего в России, не забудем вспомнить в этот день лучшего певца Петра и именно Полтавского боя — нашего Пушкина. Как Петр всему положил начало, так в духовной области Пушкин, как ангел, держит венок над ним и над всеми нами, поверх всех нас, и высоты этого венка никто не превзошел. Пушкин есть высшее явление нашей новой истории, самое светлое и прелестное. В этот день своими чудными стихами о Полтаве он держит камертон над Русскою землею: и никто не вправе выйти из-под власти этого регента. Ибо эта власть есть власть истины и правды.
Воины русские, естественно, стоят впереди этого народного хора и как славящие, и как прославляемые. От Полтавы до наших дней они принесли неизмеримый, невероятный труд. Они были под Пекином, были под Парижем, казаки открывали Камчатку, и сейчас они работают, оберегают жизнь в знойной Персии. Русский солдат есть явление всемирное: и потому, что без малого весь мир видел русского солдата, и потому, что терпением, выносливостью, верою, добротою русский солдат есть святое явление не одного только русского, но и всеобщечеловеческого духа. Зоркий глаз Толстого именно в солдате увидел, назвал и обрисовал идеального русского человека, самое нравственное проявление русских способностей. Это — его Платон Каратаев и скромные фигуры севастопольских рассказов. Это нужно и своевременно отметить именно в нынешний день. Русский солдат никогда не был только физическою силою, хотя, естественно, он есть, и он хочет быть прежде всего физически сильным. Он силен — и в этом его доблесть. Что он силен — это знают все народы. Но великая черта, уравнивающая его с римским солдатом, а в одном отношении и ставящая его выше даже римлян, это то, что солдат, по глубокой преданности законам и заветам своей истории, есть первый русский гражданин, и в то же время он есть глубокий и смиренный христианин, тихо и безвестно умирающий, благословляя родную землю, которой до издыхания служил. Только тот, кто, как солдат, служил России, может и любить ее, как солдат. Солдат есть первый русский человек. Оглянемся на этот серенький и незаметный факт сегодня, оглянемся и граждане, и люди теоретических профессий.
Поднимем же всею Русью чарку зеленавина за русского петровского солдата — во-первых, и за солдата до сего дня — во-вторых. Сделаем это так непосредственно и весело, как поступил Петр, когда, неожиданно получив проездом по улице весть о заключении Ништадтского мира, он перекрестился, потребовал себе ковш вина и тут же выпил за здоровье русского народа.
Солдат — выразитель и представитель народа. И Полтавский бой — народный, русский бой. И мы празднуем этот день народа.
Впервые опубликовано: Новое время. 1909. 27 июня. No 11957.