Д. Н. Маминъ-Сибирякъ
Д. Н. Маминъ-Сибирякъ
Дверь добра и дверь зла.
Разсказъ.
Дверь добра и дверь зла.
Разсказъ.
I.
II.
III.
IV.
——
Дверь добра и дверь зла, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1899
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Тетя Марина вчно находилась въ какомъ-то осадномъ положеніи. Это была очень милая и добрая старушка, кутавшаяся въ шаль и носившая на вискахъ букольки изъ сдыхъ волосъ. Сморщенное старое лицо тети Марины сохраняло тревожное выраженіе, рдко смнявшееся удивительно доброй улыбкой. Она ходила въ темныхъ платьяхъ изъ какихъ-то удивительно старомодныхъ матерій и вчно лчилась отъ какихъ-то таинственныхъ старческихъ недуговъ, при чемъ довряла только одному старичку-доктору изъ остзейскихъ нмцевъ, который прожилъ всю жизнь въ Россіи и говорилъ очень скверно по-русски. Самымъ замчательнымъ у тети Марины были темныя очки, которыя являлись чмъ-то въ род термометра, показывавшаго температуру ея душевнаго настроенія. Если очки были на лбу — настроеніе было ясное, если они спускались къ носу — собиралась туча, а если очки прикрывали глаза — начиналась буря. Вс эти перемны душевной температуры особенно хорошо были извстны прислуг, пользовавшейся ею въ своихъ личныхъ интересахъ.
Жила тетя Марина въ Царскомъ Сел, занимала второй этажъ деревяннаго домика, такого же старенькаго и добродушнаго, какъ сама тетя Марина, и такъ же глядвшаго на улицу своими небольшими оконцами съ какой-то затаенной тревогой. Въ ненастье и въ холодные зимніе дни эти окна застилались слезой, точно не желая смотрть на то, что длалось за предлами старыхъ стнъ стараго домика. Въ свтлые, хорошіе дни въ этихъ окнахъ среди цвтовъ появлялось такое свженькое, молодое двичье личико, какъ-будто хотвшее сказать, что старый домикъ хочетъ жить. Это была таинственная племянница тети Марины, которую она называла Нитой. Русоволосая двушка, съ ясными карими глазами и не по лтамъ серьезнымъ, скоре грустнымъ лицомъ, являлась чмъ-то въ род продолженія самой тети Марины, напоминая ея портретъ въ молодости, висвшій въ гостиной. Около дома былъ маленькій садикъ, гд Нита проводила лучшіе весенніе и лтніе дни. Она сажала цвты, ухаживала за ними съ самой трогательной заботливостью и не смла подходить къ садовой ршетк, за которой начинался міръ злобы, лжи, коварства и всякихъ пороковъ. Садикомъ для Ниты заканчивался вншній міръ.
Самымъ замчательнымъ въ домик, гд проживала тетя Марина, были, конечно, дв двери — одна, которая вела на парадное крыльцо, и другая, которая служила входомъ въ кухню. Послдняя дверь для тети Марины являлась постояннымъ источникомъ тревогъ и неугасавшаго страха, потому что, несмотря на вс предосторожности доброй старушки, вншнее зло постоянно вторгалось именно этимъ путемъ. Тетя Марина цлые дни прислушивалась къ скрипу этой двери (смазывать шарниры было строго воспрещено, это составляло маленькую военную хитрость старушки) и вскакивала даже ночью, когда ей казалось, что кухонная дверь скрипитъ. Причиной этихъ старческихъ страховъ было то, что въ Царскомъ Сел сосредоточивалось до десяти тысячъ отборнаго войска — кирасиры, гусары, лейбъ-казаки, уланы, конвой, и тетя Марина находилась на военномъ положеніи, какъ крпость, осажденная десятитысячнымъ непріятелемъ. Дло въ томъ, что тетя Марина держала дв женскія прислуги — кухарку и горничную. Она очень тщательно выбирала ихъ, неустанно слдила за ихъ нравственностью, читала постоянно нотаціи, уговаривала, стараясь привить твердыя основы нравственности и вндрить въ души простыхъ и неопытныхъ двушекъ страхъ передъ порокомъ, который могъ проникнуть черезъ дверь зла каждую минуту, и вс эти трогательныя усилія оказывались тщетными. Десятитысячный врагъ, въ свою очередь, не дремалъ и наносилъ тет Марин постоянныя пораженія.
Когда къ тет Марин прізжалъ худенькій старенькій генералъ Мочкинъ, бывшій артиллеристъ (у тети Марины вс знакомые были старенькіе, болзненные и совсмъ ветхіе), старушка жаловалась ему въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ:
— Я не понимаю, генералъ, чего смотритъ правительство?
Старичокъ-генералъ впередъ зналъ, о чемъ будетъ рчь, и только жевалъ губами.
— Да, правительство…— повторялъ онъ, какъ эхо.
— Не понимаю!— начинала волноваться тетя Марина.— Разв нельзя издать такой спеціальный приказъ по войскамъ… о нравственности?
— Да, о нравственности…
— Войдите въ мое положеніе, генералъ: ихъ десятитысячный корпусъ, а я совершенно одна и притомъ двушка. Конечно, теоретически я понимаю всякую гадость, а практически лишена возможности даже назвать нкоторыя вещи ихъ собственными именами. Правительство должно войти въ мое положеніе…
— Да, дйствительно, положеніе…
— И я должна все терпть отъ этихъ противныхъ солдатъ… Третьяго дня захожу въ кухню, а изъ людской выставляется солдатскій сапожище… Я, конечно, сдлала видъ, что ничего не замчаю, но мн сдлалось дурно отъ одного воздуха, который онъ принесъ въ мою квартиру. Вдь у меня не казармы, не правда ли? Правительство должно особенно войти въ мое положеніе, какъ двушки, которая можетъ понимать только теоретически.
— Да, теоретически…
Тетя Марина вчно что-то вязала, и при разговорахъ о правительств въ ея сухихъ рукахъ деревянныя спицы начинали длать какія-то судорожныя движенія, точно он таицовали danse macabre.
— Помните Наташу?— заканчивала тетя Марина свои жалобы.
— Да… Рыженькая такая?— старался догадаться старичокъ-генералъ, хотя слышалъ эту исторію сто разъ,
— Вотъ и нтъ, совсмъ не рыженькая,— сердилась тетя Марина, при чемъ очки у нея сползали на носъ.— Рыженькая была Даша… кухарка Даша. Ну, та была замужемъ, и меня ея поведеніе не касалось, А Наташа… Я ее взяла двчонкой-подросткомъ, воспитала, научила всему… Выросла такая хорошенькая двушка…
— Да, помню, дйствительно, хорошенькая… Блокурые волосы, вздернутый носикъ…
— Опять не то!.. Совершенная шатенка…
— Именно я хотлъ сказать: шатенка.
— Я ее очень любила, т.-е. привыкла… Я не понимаю, что этимъ женщинамъ нужно? Одты, сыты, къ праздникамъ получаютъ подарки, часто даютъ на-чай… Кажется, что еще можетъ пожелать простая двушка? Да, совсмъ, совсмъ простая…
— Да, совсмъ простая…
У тети Марины вся родня была титулованная и вс знакомые съ заслугами передъ отечествомъ, и она любила употреблять слово: правительство, потому что правительство должно было защищать двушекъ, которыя если и понимали все, то только теоретически. По присущему двушкамъ, даже не понимавшимъ ничего теоретически, такту, Нита всегда исчезала комнаты, когда очки тети Марины принимали угрожающее положеніе. Молоденькая двушка совершенно не интересовалась тмъ, что волновало тетю Марину, а ея ветхими генералами меньше всего.
Когда Нита уходила, тетя Марина говорила съ тяжелымъ вздохомъ:
— Можетъ-быть, это очень нехорошо, но я начинаю приходить къ убжденію, что люди длятся на дв породы: высшую и низшую. Наши понятія, правила и убжденія для низшей породы совершенно не существуютъ, потому что ея жизнь регулируется низшими животными инстинктами. Конечно, и мы длаемъ свои ошибки, часто заблуждаемся, но это совсмъ, совсмъ не то. У нашей кухни своя собственная психологія, логика и этика. Меня это крайне огорчаетъ, какъ убжденную христіанку, и мн иногда начинаетъ казаться, что древніе философы были правы, когда считали рабовъ особаго рода существами. Знаю, что это даже гршно именно съ христіанской точки зрнія, но если правительство совершенно не желаетъ войти въ мое положеніе, что же мн длать?
Наступала весна, холодная, сырая и непріятная. Снгъ таялъ медленно, точно по заказу. Талая вода застывала по ночамъ. Иногда ни съ того, ни съ сего начиналъ итти снжокъ, точно пудрившій весеннюю грязь на улицахъ, чахлые садики при домахъ и крыши. Нит было уже восемнадцать лтъ, и весной она начинала переживать какую-то неясную для самой себя тревогу. Ее куда-то тянуло, хотлось что-то такое длать, просто — посмотрть, какъ живутъ на свт другіе люди. Тетя Марина, конечно, была прекрасный человкъ и очень любила Ниту, но хорошая и добрая старушка никакъ не желала понимать, что восемнадцатилтней двушк скучно въ обществ стариковъ и старухъ. А другихъ знакомыхъ не было. Нита терпть не могла, когда тетя Марина тащила ее за собой въ Петербургъ, гд у ней сохранялись чопорныя знакомства съ такими же ветхими старушками, какъ и она сама. И говорили непремнно все о чемъ-то старомъ, о людяхъ, которыхъ давно и на свт не было, вспоминали разные интересные случаи въ своей жизни, которымъ было лтъ пятьдесятъ давности. Старушки даже оживлялись отъ этихъ воспоминаній и въ присутствіи Нити боялись сказать что-нибудь лишнее. Нита выносила эту пытку и часто думала, что вс эти старушонки только притворяются, что были когда-нибудь молодыми. Ей казалось, что она всегда-всегда останется такой же молоденькой и свжей и что жизнь безконечно длинна и что она непремнно умретъ, когда на ея лиц появится первая морщина.
Тетя Марина, въ свою очередь, тоже переживала весеннюю тревогу, и Нита чувствовала, какъ старушка долго-долго смотритъ на нее такими грустными глазами и подавленно вздыхаетъ.
— Тетичка, ты нездорова?
— Ахъ, нтъ, моя дорогая…
— Ты чмъ-то недовольна?
Очки тети Марины начали перезжать на носъ, и Нита прекращала свой допросъ. Двушка боялась больше всего на свт чмъ-нибудь огорчить милую, дорогую тетю и успокаивалась, что ни въ чемъ не виновата.
Царскосельская весна, наконецъ, вступала въ свои права, какъ выражались стилисты добраго стараго времени. Развернулись почки, высыпала на проталинкахъ и солнечныхъ угрвахъ первая зелень, въ садахъ запестрли блдные анемоны, эти цвты-рахитики, едва державшіеся на своихъ зеленыхъ прозрачныхъ ножкахъ. Дворникъ, исполнявшій и должность садовника, приводилъ въ порядокъ садовыя куртины, приготовлялъ грядки, посыпалъ дорожки свжимъ пескомъ. Каждый новый солнечный день производилъ новое чудо, особенно въ небольшомъ парничк, который Нита любила какъ что-то живое, гд почти на глазахъ творилась неразршимая тайна — изъ казавшагося мертвымъ зернышка точно просыпалась жизнь, радостная, бодрая, цвтущая, благоухающая. Ахъ, какъ хороши эти первые весенніе цвты, походившіе на прелестныхъ дтей!.. Если бы они могли говорить…
Во второй половин мая нкоторые цвты были высажены на клумбы, и Нита съ особеннымъ усердіемъ ухаживала за ними, какъ ухаживаютъ за дорогими гостями. Но это невинное удовольствіе имло и свои темныя стороны. Вмст съ холеными и изнженными цвтами выбивалась изъ земли буйная сорная трава, которую приходилось вырывать безъ всякаго сожалнія, а между тмъ Нит было какъ-то совстно лишать жизни какую-нибудь безыменную травку, которая, какъ казалось ей, съ какой-то дтской доврчивостью смотрла на нее. Вырванная съ корнемъ травка такъ быстро умирала, превращаясь въ никуда негодный садовый соръ. У Ниты даже являлось сомнніе въ томъ, что дйствительно ли настолько красивы вс эти садовые цвты, чтобы для ихъ благополучія губить такую милую, такую простенькую зеленую травку. Вдь, если взять молоденькую крапивку, одуванчики — какіе они милые, не правда ли? И такъ скромненько, какъ бдные родственники, жмутся гд-нибудь около забора. Другое огорченіе представляли акаціи и кратегусы, которые торчали какой-то стриженой щеткой. Наврно имъ, бднымъ, было очень больно, когда осенью дворникъ подстригалъ ихъ. Да, это было тяжело и обидно, тмъ боле что они не могли разсказать о своихъ страданіяхъ. Когда Нита обращалась за разъясненіями къ тет Марин, старушка объясняла какъ-то неопредленно, почему все это нужно.
— Иначе нельзя, Нита, а то сорная трава заглушитъ вс наши цвты, а неподстриженные кусты будутъ расти, какъ непричесанные волосы.
Потомъ какъ-то само-собой получалось нравоученіе въ томъ смысл, что стрижка деревьевъ и кустовъ — это то же самое, что воспитаніе, а удаленіе сорной травы — это только желаніе благородныхъ растеній остаться въ своемъ обществ.
— Для сорной травы достаточно мста въ поляхъ и въ лсу,— поучительно объясняла тетя Марина.— Зачмъ она лзетъ туда, куда ее не приглашали?
— По-твоему, тетя, сорная трава — это наши горничныя, кухарки, дворники, извозчики, вообще мужичье?
— Ахъ, какъ ты глупа, Нита! Совсмъ, совсмъ ребенокъ!
Наивность молоденькой двушки приводила старушку въ восторгъ, какъ залогъ полной нетронутости.
Дворникъ повторялъ то же, что и тетя Марина, хотя выражался грубе. Нита иногда съ нимъ спорила. Разъ, когда они копались въ садик и, по обыкновенію, спорили, Нита услышала за своей спиной чей-то непріятный женскій голосъ.
— Тетя Марина дома?— спрашивала средняго роста дама среднихъ лтъ.
— Да, дома…— какъ-то по-дтски отвтила Нита и недружелюбно посмотрла на гостью.
Дама и одта была какъ-то не по лтамъ, и лицо у ней было подкрашено, и голосъ непріятный, а больше всего Нит не поправилось то, что она называетъ тетю Марину просто тетей Мариной, какъ называли ее только самые близкіе люди, а не Мариной Ильиничной. У садовой калитки стоялъ извозчикъ, нагруженный дорожными вещами — чемоданчиками, саквояжами, свертками въ ремняхъ, картонками. Въ одной рук у незнакомки болтался дорожный кожаный мшокъ, а въ другой она держала завернутую въ пледъ крошечную собачку.
Нита побжала впередъ, чтобы предупредить тетю Марину, но гостья, не дожидаясь приглашенія, вошла въ гостиную вслдъ за ней. Старушка подняла глаза на нее, хотла подняться въ кресл и поблднла, какъ полотно. Она едва имла силы, чтобы дать Нит условный знакъ о выход.
— Ты… ты… ты жива?— шептала тетя Марипа въ ужас, при чемъ очки у нея свалились на полъ.
— Тетя Марина…
Гостья сдлала нсколько быстрыхъ шаговъ впередъ, чтобы обнять старушку, но та поднялась и съ необычайной для ея лтъ быстротой спряталась за высокую спинку своего старомоднаго кресла.
— Я удивляюсь… удивляюсь, что ты ршилась… да, ршилась переступить порогъ моего дома,— шептала она, чувствуя, какъ вся комната начинаетъ кружиться у нея передъ глазами.
Вмсто отвта, гостья опустилась на ближайшій стулъ, закрыла лицо руками, и въ комнат послышались сдержанныя рыданія. Тетя Марина не выносила женскихъ слезъ, на ея лиц выступили красныя пятна.
— Для чего еще эта комедія?— заговорила она уже по-французски, оглядываясь на дверь, въ которую вышла Нита.— Кажется, уже достаточно было всякихъ комедій…
Наступила тяжелая и мучительная пауза. Тетя Марина тяжело дышала и все поправляла несуществовавшіе больше на носу очки.
— Мн некуда итти,— трагическимъ шопотомъ проговорила, наконецъ, гостья.— Я знаю, что я гадкая… вся гадкая… да… Но, вдь, и собаку жалютъ… Мн некуда итти, тетя Марина…
— Я это давно знаю,— строго и сухо отвтила старушка, собираясь съ силами — Но я и не говорю о теб… Дло идетъ о третьемъ лиц, которое меньше всего виновато и которое можетъ пострадать больше всхъ.
— Ахъ, Боже мой, Боже мой!— застонала гостья.— Разв я врагъ собственному ребенку?
— Не врю, ничему не врю!.. Нит было всего два года, когда я взяла ее, брошенную всми, несчастную, погибавшую… и для нея ты умерла, какъ мать. Такъ и знай…
— Боже мой, Боже мой!.. Вдь я, кажется, ничего, ничего не требую?.. Я такъ устала жить…
Въ маленькомъ деревянномъ домик совершилось что-то необыкновенное и до послдней степени странное, начиная съ того, что странная гостья поселилась у тети Марины, за что Нита возненавидла ее еще больше, потому что видла по очкамъ тети Марины (куплены были новые), какъ старушка волнуется,
— Я всего на нсколько дней,— какъ-то виновато объясняла она, не глядя ни на кого.— А потомъ я опять уду…
Въ отвтъ очки тети Марины съзжали на самый кончикъ носа, и Нита чувствовала, что въ ихъ скромное жилище ворвалась какая-то громадная ложъ. Она знала только, что гостью зовутъ Александрой Васильевной, что она приходится тет Марин какой-то дальней родственницей и что она очень-очень несчастна. Когда Александра Васильевна подавленно вздыхала, опуская глаза, Нита не испытывала ни малйшаго сожалнія. Двушка чувствовала какую-то фальшь даже въ самомъ дыханіи этой таинственной несчастной женщины. Когда появлялись въ дом гости, т.-е. ветхіе генералы и не мене ветхія титулованныя старушки, гостья пряталась въ своей комнат. Между прочимъ, Нит входъ въ эту комнату былъ строго воспрещенъ. Надъ маленькимъ деревяннымъ домикомъ точно повисла какая-то туча. Ниту удивляло больше всего то, что временами Александра Васильевна какъ-то неожиданно хорошла а иногда казалась совершенно старухой.
Положеніе тети Марины въ буквальномъ смысл было отчаянное, такъ что даже генералъ Мочкинъ замтилъ:
— А вы мн не нравитесь, сударыня… У васъ что-то такое въ лиц… да. Нужно пить парное молоко и больше гулять въ парк…
— Ахъ, оставьте меня, ради Бога, генералъ!
— Нужно пользоваться весной…
Старушка сама не знала, что съ ней длается.
Въ первый моментъ она ни что не хотла, чтобы Александра Васильевна хоть на нсколько дней поселилась подъ одной кровлей съ Нитой, но эта несчастная женщина такъ плакала, такъ раскаивалась и давала такія общанія, что не выдержало бы каменное сердце.
— Ахъ, какъ я сама желала бы умереть, тетя Марина,— повторяла она постоянно:— да, совсмъ умереть, чтобы ничего не чувствовать, не знать и не думать и чтобы вс меня забыли. Есть вещи, которыя женщин не прощаются, и я это знаю… Возврата нтъ, остается прозябаніе, приходится скрывать даже самыя естественныя привязанности… Разв я виновата, что меня такъ воспитали, что я никуда-никуда не годна? Я не способна ни къ какому труду — это главное, у меня нтъ никакихъ интересовъ, какими наполняется жизнь, до извстнаго возраста я умла только быть красивой…
Тетя Марина терпливо выслушивала эти покаянныя рчи и въ глубин души не врила ни одному слову. О, сколько разъ она выслушивала ихъ и была обманута. Первый удобный случай — и Александра Васильевна длалась совершенно другимъ человкомъ, у котораго, вмсто раскаянія, появлялся какой-то отчаянный голодъ жизни.
— Что же ты думаешь длать, Alexandrine?— спрашивала старушка по нскольку разъ въ день.— Вдь, надо же какъ-нибудь жить…
— Не знаю, ничего не знаю, кром того, что желаю умереть… И я чувствую, что скоро не буду мшать никому-никому.
Вопросъ такъ и оставался открытымъ, и очки тети Марины больше не поднимались на лобъ. А женщина, мечтавшая о смерти, какъ объ избавленіи, половину дня тратила на ‘приведеніе себя въ порядокъ’, какъ она скромно выражалась, то-есть безъ конца мылась, обтиралась какими-то мудреными спеціями, красилась, прихорашивалась и т. д. Горничная Оля, простоватая двушка, сообщала дворнику Маркеллу удивительныя вещи про гостью, какъ, напримръ, она стоитъ чуть не часъ на одной ног, заставляетъ счь себя по спин какими-то резинками, какъ заставляетъ по цлымъ часамъ растирать кожу на щекахъ, гладить шею и много-много еще чего другого.
— Не иначе дло, что повреждена чмъ-нибудь,— ршалъ Маркеллъ съ свойственнымъ ему глубокомысліемъ.— Съ барынями это случается и даже очень просто. Первое дло, что имъ какъ есть нтъ никакого занятія… Ну, вотъ она и полощется въ вод цлый день, какъ утка.
Тетя Марина не заглядывала въ комнату гостьи ни разу, но та почти силой затащила ее къ себ и показала ей все, что заключалось въ чемоданахъ, саквояжахъ и картонкахъ. Въ большинств все это были никуда ненужныя вещи, говорившія о прежней роскоши и легкомысліи Александры Васильевны, и тетя Марина только удивлялась, для чего она все это ей показываетъ. А между тмъ, основаніе было, и очень серьезное. Александра Васильевна отлично знала, что выживавшая изъ ума старушонка не вритъ ни одному ея слову и что, съ другой стороны, подозрваетъ ее во всевозможныхъ гадостяхъ и, прежде всего и посл всего, въ невидимомъ присутствіи какого-нибудь мужчины. Она даже обнюхивала фотографіи и разныя бездлушки, точно врагъ могъ здсь спрятаться. Александра Васильевна торжествовала: пусть старушонка ищетъ. Но этимъ дло не ограничилось, и она разъ со слезами на глазахъ заявила:
— Милая тетя, вы не обидитесь, если я попрошу васъ получить мою почту и… просматривать ее, какъ это длалось въ золотые дни моей юности.
— Что ты, что ты!..— обидлась старушка.— Ты меня принимаешь, кажется, за сыщика или что-то въ этомъ род… Какое мн дло до того, съ кмъ ты переписываешься.
— Нтъ, нтъ, тетя, я этого требую, если могу чего-нибудь требовать… Я и свои письма буду показывать теб. Тайнъ у меня нтъ…
Странно устроено человческое сердце. То. что въ первый моментъ даже испугало тетю Марину, въ слдующую минуту сильно ее подкупило. Она даже не сообразила, что, принимая на себя контроль корреспонденціи, тмъ самымъ какъ бы санкціонируетъ присутствіе Александры Васильевны въ ея дом. Послдняя мысль пришла къ ней въ голову уже потомъ, и только тогда она поняла, въ какую западню попалась.
Нита стала замчать, какъ Александра Васильевна постепенно точно завоевываетъ тетю Марину. Он вчно о чемъ-то разговаривали, а когда входила Нита, разговоръ сейчасъ же прекращался, и Александра Васильевна уходила въ свою комнату. О чемъ он могли постоянно разговаривать — для Ниты оставалось тайной. Разъ двушку одолло такое любопытство, что она ршилась подслушать. Все это вышло само-собой, безъ всякаго намренія съ ея стороны, но все-таки она могла уйти и не ушла. Дло было въ саду, когда Нита пересаживала левкои. Тетя Марина и Александра Васильевна прошли въ садовую бесдку и не замтили ея.
— По-моему, вс женщины одинаково жалки,— говорила Александра Васильевна.— Это въ ихъ организаціи… А короткая женская жизнь? Да и та вся уходитъ на дтей… А когда женщина, наконецъ, проснется, почувствуетъ себя самой собой и захочетъ дйствительной жизни — ея время уже прошло. Начинается жалкое существованіе, когда женщину уважаютъ, когда считаютъ нужнымъ высказывать ей свое почтеніе, преданность, а въ сущности — все это такая же ложь, какъ надписи на могильныхъ плитахъ.
Тетя Марина ничего не отвчала, и только было слышно, какъ деревянныя спицы въ ея рукахъ выбивали лихорадочную дробь. Нита ничего не поняла изъ этой тирады, кром того, что Александра Васильевна говоритъ какой-то раздражающій тетю вздоръ.
— Вдь, нтъ ничего легче, какъ обвинить кого-нибудь,— продолжала Александра Васильевна:— и нтъ ничего тяжеле, когда женщину обвиняетъ женщина…
Дальше об разговаривавшія женщины плакали, потомъ послышались поцлуи и сдержанный шопотъ. Александра Васильевна что-то разсказывала вполголоса, длая паузы. Закончилась эта бесда уже совершенно неожиданно. Нита услышала, какъ смялась тетя Марина, что съ ней случалось крайне рдко, и смялась она какъ-то особенно смшно, совсмъ по-дтски,— тоненькимъ-тоненькимъ голоскомъ, съ чисто-дтскими всхлипываніями.
— Ахъ, какіе глупые эти мужчины!— повторяла старушка, раскашлявшись отъ смха.— Совсмъ глупые…
— Я разскажу вамъ, тетя, еще одинъ случай…
— Нтъ, довольно, милая. Я, кажется, лтъ двадцать такъ не смялась…
Появленіе въ саду Маркелла прекратило эту сцену, и Александра Васильевна увела тетю Марину подъ-руку въ комнату. Старушка нсколько разъ останавливалась, махала худенькой костлявой ручкой и повторяла:
— Ахъ какіе глупые…
Александра Васильевна шагъ за шагомъ завладла тетей Мариной и длала это въ такой мягкой форм, что старушка не замчала уже собственнаго плна. Эта Alexandrine знала, кажется, ршительно все и умла такъ смшно разсказывать, особенно о негодяяхъ мужчинахъ, которые заставляли ее такъ страдать, пока она ничего-ничего не понимала и всему врила.
— Много ли нужно, чтобы обмануть совершенно неопытную молодую женщину?— повторяла она, подавляя вздохъ.— Я слишкомъ хорошо думала о людяхъ и слишкомъ дорого заплатила за свою глупую доврчивость.
Переходы отъ мрачнаго настроенія, раскаянія и полной отршенности отъ жизни къ самому заразительному веселью у Александры Васильевны происходили какъ-то особенно быстро, что коробило тетю Марину, и ея очки сползали на носъ. Впрочемъ, Александра Васильевна скоро спохватывалась и поправляла ошибку. Въ присутствіи Ниты она вела себя чрезвычайно корректно, врне сказать — длала видъ, что не замчаетъ ея присутствія, какъ не замчаютъ сидящихъ за общимъ столомъ гувернантокъ, бдныхъ дальнихъ родственницъ и подростковъ въ неблагодарномъ переходномъ возраст. Нита платила ей той же монетой, и тетя Марина только удивлялась, откуда берется у двочки столько такта. Мать и дочь держались совершенно чужими, и это выходило даже смшно, хотя тет Марин совсмъ ужъ было не до смха.
Однимъ словомъ, въ маленькомъ домик начиналось что-то новое и таинственное. Тетя Марина переживала смнявшіяся настроенія: то она врила Александр Васильевн, то начинала сомнваться. Иногда на старушку нападалъ совершенно безпричинный страхъ, и она начинала бояться выдуманными страхами. А вдругъ она умретъ? Куда днется тогда Нита? Естественной руководительницей останется Александра Васильевна, а это… Дальше мысль тети Марины отказывалась работать, и старушка въ ужас закрывала глаза.
Горничная Оля, существо обезволенное до послдней степени, и та приняла довольно дятельное участіе въ происходившемъ.
— Вотъ ужо прідетъ генералъ, такъ онъ эту прощалыгу за хвостъ да объ стну,— сообщала она дворнику Маркеллу.— Вишь, какъ разлетлась… Генералъ ей покажетъ.
— Извстно, генералъ,— мрачно соглашался Маркеллъ.
— Наша старая барышня даже совсмъ поддается… А та лопочетъ по-французскому, та лопочетъ — прямо изводитъ.
— Извстно, бабы…
Въ порыв усердія Оля попробовала закинуть словечко молодой барышн, но, къ удивленію, встртила глухой отпоръ.
— Это не ваше дло, Оля.
Раньше молодая барышня такъ не разговаривала, и горничная обиженно замолчала. Одна надежда оставалась на генерала, который все разберетъ. Когда Мочкинъ пріхалъ, Оля чуть не сбила его съ ногъ отъ усердія. Старикъ иногда шутилъ съ ней, трогалъ за пухлый подбородокъ и грозилъ пальцемъ.
Александра Васильевна ни за что не захотла выйти къ гостю и даже попросила подать обдъ къ себ въ комнату.
— Нтъ, это ужъ невозможно,— обидлась тетя Марина и отправилась сама уговаривать упрямую гостью.— Генералъ старый-старый и ничего не помнитъ. Тебя онъ не узнаетъ, однимъ словомъ…
— Да и я его совсмъ не помню, тетя.
— Замухрышка такой и все повторяетъ чужія слова… Вообще, милое, но погибшее созданіе.
Послдняя вульгарная фраза, сорвавшаяся съ языка тети Марины совершенію случайно, привела ее въ ужасъ. Боже, до чего можетъ дойти человкъ… Эта гадкая фраза всегда ее возмущала, а тутъ она сама ее выговорила, да и выговорила какимъ-то пошлымъ тономъ,
— Я уступаю только насилію,— отвтила Александра Васильевна, принимая видъ жертвы, и прибавила:— за послдствія я не отвчаю, тетя…
Старый генералъ посмотрлъ на Александру Васильевну прищуренными глазами и проговорилъ:
— Мн кажется, сударыня, что я васъ гд-то встрчалъ…
— Очень можетъ быть…— сухо отвтила она.— Вроятно, за границей.
— Представьте себ, не бывалъ-съ за границей… Все собираюсь туда. Говорятъ, даже необходимо тамъ быть, чтобы, такъ сказать, довершить образованіе. Хе-хе… Нтъ, ршительно, я гд-то васъ встрчалъ.
Потомъ тетя Марина сдлалась свидтельницей, какъ старый генералъ развеселился и даже разсказалъ какой-то ветхій анекдотъ изъ своего боевого прошлаго. Александра Васильевна длала видъ, что не обращаетъ на старика вниманія и слушаетъ его старческую болтовню только изъ вжливости, желая угодить тет Марин.
— Нтъ, я васъ встрчалъ,— повторялъ старикъ, напрасно стараясь возстановить далекое прошлое.— Да… гм… Вдь васъ зовутъ Александрой Васильевной?.. Тэ-тэ-тэ…
Очки тети Марины очутились на самомъ кончик носа, и она строго посмотрла на разболтавшагося генерала, указывая глазами на Ниту.
— Вы не могли встрчать Alexandrine,— замтила она.— Она полжизни провела за границей…
Но эта маленькая военная хитрость не спасла старушку. Генералъ Мочкинъ, прищуривъ одинъ глазъ, улыбался, точно ему было двадцать-пять лтъ. Онъ узналъ Александру Васильевну.
‘Боже мой, что я надлала, что надлала’… въ ужас думала тетя Марина. ‘Этотъ выжившій изъ ума старикъ способенъ на все… Онъ ведетъ себя, какъ военный писарекъ’…
Чтобы перемнить тему, старушка заговорила о прислуг, которая испорчена вконецъ, и генералъ Мочкинъ успокоился. Но на прощанье онъ все-таки усплъ шепнуть:
— А Нита ничего не подозрваетъ?
— Ради всего святого, генералъ, молчите…
Чему этотъ ветхій генералъ радовался? И еще улыбается и подмигиваетъ… Фи, какая гадость.
Александра Васильевна приняла обиженный видъ и молчала. Тет Марин сдлалось совстно, что она ‘поставила ее въ такое неловкое положеніе’, и ея очки показывали скверную погоду.
Дальнйшія событія полетли съ быстротой вихря. Генералъ Мочкинъ началъ бывать все чаще и чаще. Александра Васильевна пряталась отъ него, но онъ самымъ безсовстнымъ образомъ высиживалъ цлые часы, пока она не выходила, наконецъ, изъ своей комнаты. Это было верхомъ неприличія, и старикъ точно рехнулся.
— Я его какъ-нибудь прогоню,— ршила тетя Марина.— Приличіе — прежде всего, и мужчин можно простить ршительно все, кром безтактности. И какой примръ для несчастной Ниты…
Закончилась вся эта глупая исторія уже совсмъ неожиданно. Въ одно прекрасное утро Александра Васильевна объявила за утреннимъ кофе, что узжаетъ.
— Куда?— удивилась тетя Марина.
Этотъ естественный вопросъ смутилъ Александру Васильевну, т.-е. она опустила глаза и покраснла.
— Я, тетя Марина… да, я выхожу замужъ…
— Т.-е., какъ замужъ? А твой мужъ?
— О, съ мужемъ у насъ все кончено, т.-е., онъ уступаетъ мн десять тысячъ.
— Ничего не понимаю!..
— Очень просто. Раньте онъ просилъ тридцать тысячъ, а теперь соглашается за двадцать тысячъ.
— Ничего не понимаю.
— Ахъ, тетя Марина… Ну, это такъ нынче принято. Мы разводимся, онъ принимаетъ вину на себя, а вдь даромъ ничего на свт не длается. Вотъ и все…
— Отлично. А откуда ты возьмешь столько денегъ?
— Мн… мн ихъ даетъ генералъ Мочкинъ. Кстати, я выхожу замужъ вдь за него же… А когда онъ умретъ, я буду получать пенсію.
Осенью состоялась свадьба генерала Мочкина, и когда Нита узнала объ этомъ, тетя Марина проговорила:
— Дточка, я больше ничего не понимаю, что длается на свт… Если ужъ генералъ Мочкинъ… однимъ словомъ, не стоитъ говорить. Пора мн умирать…
Нита такъ ничего и не узнала, что новая генеральша Мочкина — ея родная мать, а тетя Марина совершенно не понимала, которая сейчасъ дверь добра и какая — дверь зла…