Духовное господство (Рим в XIX веке), Гарибальди Джузеппе, Год: 1870

Историческая проза
Время на прочтение: 165 минут(ы)
Скачать в PDF

ДУХОВНОЕ ГОСПОДСТВО.
РИМЪ ВЪ XIX ВК.
РОМАНЪ
Гарибальди.

(Переводъ съ итальянской рукописи *).

* Итальянскій текстъ этого романа, озаглавленнаго въ подлинник: ‘Clelia, ovvero il Governo del Monaco (Roma nel secolo XIX)’, еще не появлялся въ печати въ Италіи. Издатели его — братья Рикьедеи — общали его появленіе въ свтъ не ране 19-го февраля нашего стиля. Поэтому, желая сохранить вполн для нашихъ читателей, по отношенію къ этому роману, интересъ новости, мы черезъ посредство одного лица, временно проживающаго въ Италіи, вошли въ соглашеніе съ его миланскими издателями, и пріобрли право его перевода съ рукописи. Такимъ образомъ, начиная помщеніе романа, на предварительное прочтеніе котораго мы не имли возможности, такъ-сказать, на вру, мы руководствовались тмъ соображеніемъ, что еслибы это произведеніе знаменитаго нашего современника и не представляло красотъ въ художественномъ отношеніи, то, во всякомъ случа, выражая взгляды на живую дйствительность Италіи, такого историческаго дятеля, какъ Гарибальди, должно составлять въ литератур явленіе, не совсмъ обыденное. Литературный талантъ Гарибальди, хотя ‘Клелія’ еще первый его романъ, впрочемъ, уже извстенъ читающему міру, по появившейся года три назадъ книжк его лирическихъ стихотвореній. Итальянскія газеты наперерывъ предсказываютъ новому роману громадный успхъ, и это въ значительной степени не лишено вроятія, такъ-какъ среди голосовъ газетныхъ репортеровъ, недавно раздался объ этомъ голосъ и такого тонкаго цнителя литературныхъ произведеній, какъ знаменитый Манцони, патріархъ романа въ Италіи, извстный и у насъ по переводу его классическихъ ‘Обрученныхъ’ (I promessi sposi). Романъ Гарибальди уже переводится на вс европейскіе языки. Луи Ульбахъ общаетъ его помщеніе въ своемъ ‘Колокол’, а англійскій издатель Чемберсъ, кажется, усплъ уже его выпустить въ свтъ въ Лондон. Примчаніе редакціи.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.
КЛЕЛІЯ.

Она была прелестна, жемчужина Транстеверіи! косы смоляныя, тяжелыя — и что за очи! Ихъ блескъ палилъ, какъ жгучая молнія… На шестнадцатомъ году, ея станъ развился роскошне стана античныхъ матронъ. О, Рафаэль въ Клеліи нашелъ бы всю прелесть двственнаго идеала, вмст съ отважною душой той другой Клеліи {Римская Клелія временъ Порценны.}, ея тёзки, что утопилась въ Тибр, спасаясь отъ воиновъ Порценни.
‘О, да! она была дйствительно прекрасна, Клелія… И кто могъ глядть на нее, не согрвъ душу теплотой свтлаго пламени, горвшаго въ ея глазахъ?
Но разв римскія эминенціи, эти безконтрольные хозяева ‘святаго города’, эти изнженные угодники чрева, эти изможденные сластолюбцы похотей не знали, что такое сокровище хоронится въ стнахъ Рима? Нтъ, он знали, и одна изъ нихъ уже давно зарилась на лакомый кусочекъ, происходящій отъ древнихъ Квиритовъ’ {Транстеверяне почитаютъ себя происходящими отъ кровной расы древнихъ римлянъ. Прим. авт.}.
— Ступай, Джіани, молвилъ однажды кардиналъ Прокопіо, фактотумъ и фаворитъ его святйшества: — сходи и добудь мн во что бы ни стало эту двочку… Я умираю по Клеліи… Она одна способна разсять мой сплинъ и наполнить пустоту существованія, которое волочу я за хвостомъ этого стараго грховодника… И Джіани, припадая чуть не до полу волчьей своей мордочкой, и съ лаконическимъ: ‘слушаю-съ, эччеленца’, пустился безъ дальнихъ околичностей справлять гнусное порученіе.
Но надъ Клеліей не дремалъ Аттиліо, Аттиліо, спутникъ ея дтства, двадцатилтній Аттиліо, здоровенный художникъ, смльчакъ, коноводъ римской молодежи, не оженоподобленной, проматывающейся и низкопоклонствующей молодежи, а той, въ сред которой забился первый нервъ того легіона, что затмилъ македонскія фаланги.
Аттиліо, прозванный товарищами студіи ‘Римскимъ Антиноемъ’, любилъ Клелію, любилъ той любовью, для которой рискъ жизнью — игра, опасность смерти — счастіе.
Въ улиц, ведущей вверхъ отъ Лунгары къ Яникульской Площади, неподалеку отъ фонтана Монторіо, находилось жилище Клеліи. Ея семейные были ваятелями мрамора,— ремесло, допускающее въ Рим относительную независимость жизни, если, впрочемъ, независимость можетъ водиться тамъ, гд хозяйничаютъ патеры…
Отецъ Клеліи, уже близкій къ пятому десятку, былъ мужчина отъ природы крпкаго закала, который еще боле окрпъ вслдствіе трудовой и умренной жизни, мать была тоже здоровой конструкціи, но деликатной. Она имла ангельское сердце и на нее радовались не только въ семейств, но и во всемъ сосдств.
Говорили, что Клелія совмщала ангельскія качества матери съ развитой и сильной натурой отца, знали еще, что въ этомъ честномъ семейств вс другъ друга искренно любили…
И вотъ вокругъ этого-то довольства, вечеромъ, 8-го февраля 1866 г., увивался низкій фактотумъ высокаго прелата.
Джіани уже разъ являлся-было къ порогу честнаго питомца Фидія, но видъ загорлыхъ и мускулистыхъ рукъ художника, засученныхъ до локтей, такъ напугалъ его, что онъ счелъ за лучшее вернуться вспять.
Однакожь, когда художникъ обернулся и явилъ на мужественномъ лиц своемъ выраженіе нкотораго добродушія, то негодяй пріосанился и вступилъ въ студію.
— Buona sera, signor Manlio! залепеталъ недобропожаловавшій посланецъ фальцетомъ.
— Buona sera, отозвался художникъ, и, не отрывая глазъ отъ рзца, обратилъ мало вниманія на личность, принадлежащую, какъ онъ догадывался, къ той многочисленной орд подкупныхъ холоповъ, которою патеры замнили въ Рим благородную расу Квиритовъ.
— Buona sera, повторилъ Джіани нершительно-умиленно, и завидя, что ваятель поднялъ, наконецъ, на него глаза, продолжалъ: — ихъ эминенція кардиналъ Прокопіо прислалъ меня сказать вашей синьйоріи, что имъ хотлось бы имть дв статуэтки святителей, для наддвернаго украшенія ихъ молельни…
— А какой величины желаетъ онъ статуэтки? спросилъ Манліо.
— Я полагаю, залепеталъ снова тотъ: — вашей синьйоріи лучше бы самимъ пожаловать въ палаццо, чтобъ уговориться съ ихъ эминенціей…
Складка губъ честнаго артиста служила яснымъ указаніемъ, что предложеніе это было ему не по сердцу, но можно ли жить въ Рим вн зависимости отъ патеровъ? Между іезуитскими ухищреніями тонзурованной братіи, обртается и притворное покровительство искусству, и этимъ притворствомъ она добилась того, что лучшіе мастера Италіи принуждены выбирать сюжетомъ для своихъ твореній разныя басни, развращая ими чувства массъ.
Складка губъ не значитъ еще отрицаніе, а въ дйствительности, надлежало жить и содержать два созданія — жену и дочь, за которыхъ Манліо отдалъ бы стократно жизнь.
— Приду, отозвался онъ сухо и пораздумавъ съ минуту, и Джіани, съ низкимъ поклономъ, отретировался.
‘Первый шагъ сдланъ’, шепнулъ про себя кардинальскій сводчикъ: ‘теперь надо найдти наблюдательный и укрывательный пунктъ для Ченчіо…’ А Коій Ченчіо — надобно, чтобы читателю то было извстно,— состоялъ въ подчиненіи у Джіани и обработывалъ, въ подобныхъ предпріятіяхъ, ‘вторую часть’ кардинальскихъ порученій.
Джіани высматривалъ для своего помощника какую нибудь меблированную коморку, непремнно въ виду студіи Манліо, что было не весьма затруднительно. Въ этомъ углу столицы католичества, наплывъ люда никогда не бываетъ значителенъ, потому что патеры, заботящіеся для себя о матеріальныхъ благахъ, другимъ предоставляютъ заботу лишь о благ духовномъ… Нашъ вкъ — нсколько положителенъ: онъ разсчитываетъ чаще на проценты, нежели на радости рая — и оттого Римъ, за недостатокомъ средствъ производства, средствъ сбыта, остается опустлымъ и тоще-населеннымъ {Въ Рим значилось нкогда два мильйона народонаселенія, а теперь не осталось и 210 тысячъ. Прим. авт.}.
Джіани нашелъ чего искалъ безъ затрудненія, и найдя — побрёлъ во свояси, весело посвистывая и съ совстью нетолько не отягченною, но успокоенною надеждой на ‘отпущеніе’, въ которомъ патеры никогда не отказываютъ за продлки, творимыя въ ихъ честь.

II.
Аттиліо.

Напротивъ студіи Манліо находилась другая: та, гд работалъ Аттиліо. Изъ своего окна онъ могъ видть Клелію,— и должно быть не мудрено, что воспламенился горячею любовью къ ней.
Клелія была краше самыхъ красивыхъ двушекъ Рима, но не надменна и не требовательна на ‘ухаживанья’, но когда глазъ женщины останавливался хотя мелькомъ на нашемъ Аттиліо и замчалъ его наружность, то будь у нея за тройной кирасой спрятано сердце, оно начинало биться невольнымъ увлеченіемъ.
Одного обмненнаго между ними взгляда было достаточно, чтобъ на вкъ ршить судьбу обоихъ.
Съ тхъ поръ Аттиліо, имя свою святыню передъ студіей, гд просиживалъ почти цлые дни, частенько поглядывалъ на окно перваго этажа, у котораго, рядомъ съ матерью, работала Клелія, и откуда электрическій блескъ ея глазъ встрчался, словно по уговору, съ огненными взглядами ея избранника.
Аттиліо, въ тотъ же вечеръ, подмтилъ подходцы негодяя, отгадалъ въ немъ ‘ходока’ по темнымъ дламъ, и почуялъ ‘недоброе’ для красавицы-ребенка, почуялъ оттого, что римскому народу давно извстно, чего слдуетъ ожидать отъ ‘семидесяти-двухъ’ {72 кардинала — такъ зовутся римскимъ народомъ. Прим. авт.}, испорченныхъ и отупвшихъ, богатыхъ, вліятельныхъ, зарящихся на красоту и невинность для того лишь, чтобъ осквернить ихъ.
Не усплъ Джіани пройдти и ста шаговъ по направленію къ Лунгар, какъ нашъ дружище шагалъ уже по его слду, съ видомъ полнаго равнодушія, какъ бы ‘отъ нечего длать’ останавливаясь разсматривать диковины на эталажахъ магазиновъ и архитектурныя достопримчательности зданій и монументовъ, которыми, на каждомъ шагу, украшена дивная метрополія міра.
И слдилъ Аттиліо — съ тайнымъ предчувствіемъ, что слдитъ за мерзавцемъ, за орудіемъ мерзостныхъ прихотей, промышляющимъ, можетъ статься, на пагубу его милой, слдилъ за нимъ Аттиліо, ощупывая рукоятку ножа, спрятаннаго за пазухой.
Такова сила предчувствія! одинъ видъ неизвстнаго человка, котораго онъ встртилъ въ первый разъ и на одну минуту — человка обыкновеннаго, какъ вс, пробудилъ въ этой огненной душ неутомимую жажду крови, въ которой окунулся бы онъ съ наслажденіемъ канибала…
И снова пощупалъ онъ свой ножъ — оружіе запрещенное и порицаемое иностранцами, какъ-будто штыкъ или сабля, обагренные ими столько разъ невинною кровью, благородне ножа, погруженнаго въ грудь убійцы, направленнаго въ сердце предателя.
Аттиліо видлъ, какъ Джіани входилъ въ домъ, гд нанялъ комнату для Ченчіо, видлъ, какъ онъ оттуда вышелъ и вошелъ во дворъ величественнаго палаццо Корсики, въ которомъ обиталъ его патронъ.
‘Значитъ’ — молвилъ про себя нашъ герой — ‘донъ-Прокопіо тутъ причина…’ Донъ-Прокопіо, фаворитъ и главной дебоширъ изъ всей клики римскихъ князей церкви. И Аттиліо отошелъ погруженный въ невеселое раздумье.

III.
Заговоръ.

Привиллегія раба — заговоры, и немного такихъ итальянцевъ, которые во времена порабощенія своей страны, ни разу не участвовали бы въ заговор. Деспотизмъ церковниковъ самый невыносимый, возмутительный и гнусный, поэтому, понятно, что возмущенія римлянъ всегда бывали вынуждены владычествомъ этихъ пройдохъ.
Ночь на 8-е февраля была въ Рим кануномъ возстанія, задуманнаго въ Колизе: поэтому Аттиліо, прослдивъ Джіани, направился не домой, а въ Campo Vaccino.
Была темная ночь и черныя-черныя тучи, нагоняемыя порывистымъ втромъ, смыкались надъ святымъ городомъ, римскій христарадникъ ёжился подъ дырявымъ пальтишкомъ, прижавшись подъ порталемъ аристократическаго палаццо либо подъ навсомъ церкви, зато патеръ, воспользовавшись услугами неразлучной ‘Перепетуйя’ {Perpetua — названіе, заимствованное изъ романа Манцони ‘Premessi Sposi’, подъ которымъ итальянцы разумютъ прислужницъ tout faire, нанимаемыхъ патерами-холостаками. Прим. перев.}, и отяжелвъ отъ желудочнаго переполненія, готовился отойдти къ усладительному отдохновенію…
Тамъ, въ глубин античнаго форума, воздымается гигантская руина, мрачная, строгая, гласящая поколнію рабовъ о сотняхъ сгинувшихъ поколній, напоминающая римлянамъ, что ихъ Римъ, растлнный временемъ, разрушается…— То Колизей.
Иностранцы обыкновенно посщаютъ Колизей при лунномъ свт — но надо посмотрть на него въ темную ненастную ночь, когда его освщаетъ молнія, когда его потрясаютъ раскаты грома, и онъ стоитъ полный глухихъ, неуловимыхъ отголосковъ!
Такова была та ночь, когда заговорщики, одинъ по одному и разными улицами, пробирались къ амфитеатру гладіаторскихъ игръ завернутые широкими плащами, которые издали, при внезапныхъ заревахъ грозы, казались тогами.
При тускломъ мерцаніи потайнаго фонаря, припасеннаго заговорщиками, видно было, какъ эти отважные защитники римской свободы карабкались по различнымъ подъёмамъ къ ‘раю’ — такъ величали они мсто своихъ сборищъ — и такъ скучивались въ толпу, безъ инаго привтствія, кром молчаливаго пожатія руки, ибо вс они между собой были друзьями и пріятелями.
Какъ только вс размстились, зычный голосъ раздался по галлере: ‘Караульщики на мстахъ ли?’, и другой голосъ, съ другаго конца, отвтилъ: ‘на мстахъ…’ Тогда, въ сторон перваго голоса, вдругъ запылалъ факелъ, освтившій сотню молодыхъ и симпатичныхъ лицъ отъ восемнадцати до тридцати лтняго возраста и за нимъ, тамъ-сямъ, начали засвчаться другіе факелы, разомъ озарившіе ночную тьму.
Римскіе патеры не ощущаютъ недостатка въ шпіонахъ — лучшіе шпіоны суть сами же патеры, оттого нкоторымъ можетъ показаться странно, что сотенная толпа заговорщиковъ могла безнаказанно собраться въ стнахъ этого города. Но не должно забывать, что Римъ вообще пустыня, а на Campo-Vacciпо, самомъ глухомъ пункт этого пустыря, имется много развалинъ, нежилыхъ домовъ и заросшихъ площадокъ. Сверхъ того, Римъ — городъ мерсенеровъ, наемщиковъ, холящихъ прежде всего свою собственную кожу, отправляющихъ службу больше для вида, чмъ для дла и неохотно рискующихъ жизнію на обшариваніе отдаленныхъ трущобъ, несравненно боле опасныхъ, нежели центральныя улицы Рима, а даже и въ этихъ послднихъ честный людъ былъ не слишкомъ-то спокоенъ.
Въ город столь суеврномъ, какъ метрополія католицизма, не ощущается также недостатка и въ легендахъ о привидніяхъ, бродящихъ по ночамъ между развалинами, нтъ недостатка и въ людяхъ имъ врующихъ. Такъ, напримръ, разсказывали, что въ одну ненастную, какъ эта, ночь, два сбира, изъ боле отважныхъ, подойдя во время обхода къ Колизею, и запримтивъ какой-то необычный свтъ, хотя и бросились для развдокъ, но приблизившись увидли, что-то такое страшное, что, объятые ужасомъ, побросали, одинъ шляпу, другой саблю и пустились бжать.
Это ‘что-то’ было не что иное, какъ наши молодцы, увдомленные своими караульщиками и подобравшіе потомъ шляпу и саблю бглецовъ — неожиданные трофеи, вызвавшіе между ними взрывъ хохота.

IV.
390.

Первый голосъ, раздавшійся съ галлереи, былъ голосъ одного изъ нашихъ знакомцевъ — голосъ Аттиліо. Двадцатилтній Аттиліо, за смлость, и отвагу, былъ избранъ товарищами единогласно въ капитаны: таково обаяніе мужества и добродтели — и скажемъ еще — красоты и крпости тла! И Аттиліо заслуживалъ довріе товарищей: тлесная красота его соединялась съ подобіемъ и сердцемъ льва.
Оглянувъ все собраніе и уврившись, что вс имли чорныя ленты на лвой рук (знакъ борьбы противъ угнетенія, знакъ не снимающійся до окончательнаго избавленія Рима,— отличительный знакъ ‘трехсотъ’), Аттиліо заговорилъ такъ:
‘Братья! Уже минулъ срокъ, къ которому пришлая солдатчина, послдняя поддержка папства, должна была, въ силу конвенціи, очистить нашу землю. Давно прошелъ срокъ этотъ… Теперь очередь за нами. Восемьнадцать лтъ мы терпли двойное иго, равно ненавистное, иго чужеземцовъ и патеровъ, и въ эти послдніе годы, готовые поднять знамя возстанія, мы были постоянно удерживаемы тою сектой гермафродитовъ, которая зовется умренными, и умренность которой не что иное, какъ противодйствіе длу, длу добра. Это секта алчная и прожорливая — прожорливая, какъ патеры — готовая вчно пресмыкаться передъ иностранцемъ, торгашествовать національною честью, обогащаться на счетъ государственной казны и влечь насъ къ неминуемой гибели… Извн друзья наши готовы: они упрекаютъ насъ за бездйствіе, войско за насъ, оружіе, для раздачи народу, уже подвезено и припрятано въ надежномъ мст, припасовъ у насъ больше, чмъ нужно… Для чего же откладывать еще? какого еще новаго случая ждать? Да будетъ же нашимъ крикомъ: all’armi!
‘All’armi! all’armi!’ было откликомъ трехсотъ голосовъ.
Жилище безмолвія, гд, можетъ статься, бродитъ еще по ночамъ духъ исчезнувшихъ героевъ, раздумывая о рабств націй, огласилось крикомъ, и эхо подхватило и разнесло его между вковыми стнами необъятной развалины.
Ихъ было 300! Триста, какъ товарищей Леонида, какъ спутниковъ древнихъ Фабіевъ, и были они молоды, и не уступили бы своего назначенія — назначенія освободителей, назначенія мучениковъ — за всю вселенную.
‘Да благословитъ насъ Богъ, началъ снова Аттиліо: — да благословитъ насъ на святое дло. Счастливы мы, которыхъ судьба связана съ возрожденіемъ античной столицы міра, посл столькихъ вковъ рабства и поповскихъ злодйствъ… Борьба, которую мы начинаемъ,— святая борьба, и не одна Италія, но цлый міръ будетъ признателенъ намъ за избавленіе отъ владычества этой ползающей расы гадинъ — пны ада — проповдующей смиреніе, самоуничиженіе и лицемріе. Знайте, что братство только тамъ возможно, гд не владычествуетъ патеръ…’
Такъ текла пламенная рчь Аттиліо, когда неожиданный свтъ, словно бы тысячью волшебныхъ огней озарилъ внезапно огромный остовъ Колизея,— и за мгновеннымъ свтомъ опять нахлынула темнота черне прежней, и ужасный ударъ потрясъ до основанія всю руину.
Не поблднли передъ нимъ заговорщики, готовые встртить смерть, гд бы она ни случилась, замолкъ ударъ — и каждый протянулъ руку, чтобъ ощупать лезвіе за пазухой: почти вслдъ за нимъ, послышался внизу отчаянный крикъ — и черезъ минуту растерзанная женщина, вн себя, вбжала въ кружокъ заговорщиковъ.
Сильвіо первой узналъ ее.
— Бдная Камилла! воскликнулъ молодой сигнальщикъ:— бдная душа! До какого положенія довели ее эти изверги, для которыхъ адъ одинъ долженъ бы служить пристанищемъ.
Вслдъ за молодой женщиной, подошли къ кружку и нкоторые изъ караульщиковъ, стоявшихъ-снаружи, и разсказали, какъ эта женщина, благодаря блеску молніи, ихъ замтила, какъ бросилась къ галлере, и не было никакой возможности ее удержать.
‘При вид женщины — доложили караульщики — мы полагали поступить согласно вашему желанію, не употребляя противъ нея оружія, иначе-же, не было силы не допустить ее’.
Камилла между тмъ, успокоенная Сильвіемъ, подняла машинально на него глаза, но, оглянувъ его, издала крикъ ужаса, упала ничкомъ на-земь и такъ скорбно зарыдала, что растрогались бы камни.

V.
Дтоубійство.

Въ статистикахъ значится, что Римъ есть городъ, гд наибольше рождается незаконныхъ дтей. А явствуетъ ли изъ статистикъ этихъ, сколько убивается тамъ незаконнорожденныхъ?…
Въ 1849 г., въ дни правительства людей {Governodegli nomini — собственное выраженіе автора.}, я присутствовалъ при осмотрахъ отдаленныхъ угловъ тхъ ямъ, которыя зовутся монастырями, и въ каждомъ монастыр находилъ неизмнно орудія пытки и костохранилище {Ossario — имющее назначеніе для храненія мощей. Прим. перев.} младенцевъ. Чмъ было это скрытое кладбище едва рожденныхъ или нерожденныхъ еще существъ? Чувство отвращенія возмущаетъ душу, если она не душа прелата, передъ подобнымъ фактомъ.
Патеръ, въ образ лжеца, взросшаго въ сред обмановъ и лицемрія, глумящагося надъ доврчивостью невждъ, естественно склоненъ въ пресыщенію какъ чрева, такъ и плоти, а могъ ли бы онъ ублажать свой ненасытный аппетитъ, еслибъ не умлъ уничтожать слды своихъ растлній и насилій? Итакъ-то, рожденное, вытравленное, либо придушенное и схороненное существо, не повдаетъ о разврат тхъ, кто посвятилъ себя на вчную безпорочность… Земля, рки, море — наврное скрываютъ мильйоны жертвъ этихъ обмановъ и притворствъ…
Бдная Камилла! и твоего зачатія плодъ не избгнулъ умерщвленія, и онъ испустилъ вздохъ, свой первый и послдній вздохъ, подъ пальцами ‘исполнителей’ того же самаго Донъ-Прокопіо, того же Джіани, которому въ настоящее время поручено сманить и погубить жемчужину Транстеверіи, прелестную Клелію!
Рожденная крестьянкой, несчастная Камилла имла, какъ Италія, пагубный даръ красоты. Сильвіо, часто охотясь въ Понтійскихъ болотахъ, имлъ привычку, по пути, заходить въ домъ стараго Марчелло, отца Камиллы, расположенный невдалек отъ Рима, и тамъ влюбился въ двушку. Любимый взаимно Камиллой, онъ просилъ согласія отца, получилъ его — и ихъ помолвили. Это была славная парочка: красивый и здоровенный охотникъ съ миловидною и хорошенькою крестьянкой, и оба заране предвкушали душой счастіе будущаго соединенія.
Но слишкомъ хороша была собой Камилла и слишкомъ невинна для этого испорченнаго города… Облавщики эминенціи пронюхали голубку, а выслженная и загнанная въ островъ — она не могла не пасть.
Однажды, на охот, бднаго Сильвіо настигла лихорадка, столь обычная въ этихъ болотахъ, и болзнь была причиною, что свадьбу отложили, а налёты ястребовъ на миловидную добычу участились.
Рдко, но случалось Камилл носить фрукты на пьяццу Навона, и тамъ нкая торговка, подкупленная Джіани, разставила такія льстивыя сти, что неосторожная поселянка попалась-такя въ западню.
Паденіе недолго оставалось тайной, беременность вскор грозила открыть грхъ, а боязнь угрозъ отца и жениха заставила Камиллу сдаться на убжденіе занять комнатку въ палаццо Корсини, гд кардиналъ въ полномъ спокойствіи могъ продолжать свою связь съ бдняжкой.
Родился мальчуганъ, и этотъ мальчуганъ былъ предназначенъ, подобно многимъ другимъ, къ умерщвленію. Камилла сошла съума, и по милости великодушнаго человколюбія пурпрованнаго, который замышлялъ уже новую интрижку, была заключена въ дом умалишонныхъ.
Какъ-то ночью, однако, не то насиліемъ, не то обманувъ бдительность стражъ, дурочк удалось выбраться на свжій воздухъ. Она ушла, и шла долго подъ ненастною ночью, шла на-обумъ, пока, случайно подойдя къ Колизею, не увидала свта. Она подошла ближе, и въ этотъ моментъ отблескъ молніи освтилъ всю окружность, а съ тмъ вмст и караульщиковъ, наблюдающихъ у входа въ амфитеатръ.
Инстинктъ, какое-то предчувствіе влекли ее къ этимъ людямъ, которые, по крайней мр, не походили на патеровъ. Они хотли-было остановить ее, но Камилла нашла въ эту ночь силы сверхчеловческія: вырвалась, вбжала, и добравшись до галлереи, упала изнеможенная между кружкомъ трехсотъ.
Бдная Камилла! И Сильвіо, узнавшій ее, разсказалъ исторію несчастной. ‘Пора, подхватилъ Аттиліо, пора очистить нашъ городъ отъ этой непотребной грязи’… и лучъ сомннія за Клелію, можетъ уже близкую къ когтямъ ненасытнаго сластолюбца, сверкнулъ передъ нимъ вмст съ стальнымъ лезвіемъ ножа, выхваченнаго подъ первымъ впечатлніемъ.
‘Проклятіе тому римлянину, который не чувствуетъ униженія, который не хочетъ обагрить своего ножа кровью угнетателей, сдлавшихъ изъ Рима гнусную клоаку!’
— Проклятіе! проклятіе! гремло нсколько минутъ подъ сводами развалинъ, и звуки скрещеннаго желза вторили звукамъ голосовъ. То былъ роковой концертъ, дававшійся въ честь непрошенныхъ хозяевъ Рима.
— Сильвіо, продолжалъ Аттиліо: — этой двушк, больше несчастной, чмъ виновной, нужно покровительствовать, и ты ей въ томъ не откажешь. Ступай и проводи ее покуда, а въ день боя, мы уврены, ты будешь на своемъ мст…
Сильвіо былъ добръ сердцемъ, и любилъ еще свою злосчастную Камиллу, а она, при вид любимаго лица, успокоилась, словно расцвла, и улыбнулась. Сильвіо закуталъ ее своимъ плащемъ, и тихо взявъ за руку, увелъ изъ Колизея…
— На пятнадцатое, въ термахъ Каракаллы, и да будетъ, что будетъ!…
— Готовы! готовы! вскрикнули вс триста, и черезъ нсколько минутъ пустынная развалина снова погрузилась въ свое безмолвное уединеніе.

VI.
Арестъ.

Ченчіо, какъ то случается только между римской молодёжью, опустился, больше по вин своихъ родителей, чмъ по собственной, до пошлаго положенія, въ которомъ мы его застали.
Отецъ его, бдный ремесленникъ, былъ женатъ на одной изъ тхъ двушекъ, которыхъ въ Рим такъ много, и которыя являются на свт плодомъ сожительства высшаго католическаго духовенства съ римскими простолюдинками {Какъ можетъ быть иначе, когда духовенство богато, а народонаселеніе бдно. Прим. авт.}. Женщин этой была извстна тайна ея происхожденія и въ своемъ тщеславіи она только о томъ и думала, какъ бы вытащить свое дтище изъ ничтожнаго положенія отца.
Она весьма уповала на покровительство знатнаго родителя {По подлиннику: eminente genitore — каламбуръ, непереводимый по-русски. Прим. перев.}, и ей казалось, что онъ обязанъ озабочиваться участью ея ребенка… Въ простот души своей она и не догадывалась, что свтскія наслажденія поглощаютъ всецло помыслы смиренныхъ проповдниковъ жизни вчной — и что разъ пресытившись ими, они покидаютъ или уничтожаютъ затмъ вс слды…
И Ченчіо, назначаемый ослпленной матерью на ‘великія дла’, не позаботился научиться отцовскому ремеслу — шатался, шатался и кончилъ — залзая выше своей среды — тмъ, что предался главному поставщику удовольствій для нкой эминенціи.
Изъ горницы, гд помстилъ его Джіани, онъ наблюдалъ за Манліо, и разъ, вечеромъ, когда художникъ заканчивалъ работу,— нагрянулъ въ его студію и жалкимъ голосомъ сталъ вопить:
— Per Tamore di Dio, синьйоръ, спрячьте меня — за мной слдитъ полиція… хотятъ засадить въ тюрьму. Увряю васъ (продолжалъ обманщикъ), что нтъ инаго за мной проступка, кром того, что я — либералъ… Увлекшись въ спор, я сказалъ откровенно, что паденіе республики было предательствомъ. За это меня хотятъ засадить…
На этихъ словахъ Ченчіо, для большей правдоподобности, притворился, что высматриваетъ за мраморами, которыми была заставлена студія, лазейку, гд бы спрятаться такъ, чтобы съ улицы нельзя было его видть.
‘Времена нынче трудныя’, думалъ про себя Манліо: ‘не слдуетъ довряться и ближнему… но какъ выгнать изъ своего дома политическаго скомпрометированнаго? какъ ршиться выдать его для увеличенія числа несчастныхъ, изнывающихъ въ папскихъ тюрьмахъ?’ ‘Потомъ (раздумывалъ Манліо, разглядывая пришедшаго), этотъ молодецъ — вида приличнаго: пусть дождется ночи, тогда отбоярится’.
И честный малый самъ отвелъ Ченчіо въ потайной уголъ своей студіи, не подозрвая, что пріютилъ у себя предателя.
Не прошло и часа, какъ горсть сбировъ, растянувшаяся по всей улиц, остановилась передъ студіей — и вошла, показавъ хозяину дозволеніе произвесть домовый обыскъ, по приказанію высшаго начальства.
Не трудно найдти убжище того, кто хочетъ быть найденнымъ — къ тому же начальникъ сбировъ, заране условившійся съ Ченчіо, издали видлъ, какъ тотъ вошолъ, и зналъ наврное, что ему не придется напрасно обыскивать.
Бдный Манліо! доврчивый — какъ вообще доврчивъ честный людъ, онъ пытался уврить пройдоху, что ничего и никого нтъ въ его студіи такого, что могло бы показаться подозрительнымъ полиціи, пытался потомъ направить поиски въ сторону противоположную той, гд спрятался Ченчіо. Но воръ, для сокращенія наскучившей ему комедіи, дернулъ главнаго съищика за-полу, когда тотъ шествовалъ мимо,— и сей, съ побдоноснымъ видомъ, схватилъ своего же соучастника за-воротъ:
— Гм! гм!… Вы отдадите отчотъ правительству его святйшества въ укрывательств враговъ государства… сказалъ, нахохлившись, сбиръ и прибавилъ: — послдуйте немедленно въ тюрьму за преступникомъ, котораго хотли скрыть.
Манліо, мало привычный въ соприкосновенію съ дятелями этого закона, стоялъ какъ пораженный громомъ — но при угрозахъ проныры, въ немъ заговорила кровь и взглядъ бгло пробжалъ по предметамъ, наполнявшимъ студію. То были рзцы, долота, глыбы — и онъ готовъ уже былъ схватить массивную ногу какого-то геркулеса и разбить ею черепъ съищика, когда появилась — сходя съ лстницы вмст съ матерью — Клелія.
При вид обихъ любимыхъ созданій, гнвъ художника спалъ разомъ. Об он, замтивъ съ балкона приближеніе необычныхъ гостей, заслышавъ повелительные голоса сбира, испуганныя и любопытныя сошли въ студію.
Пали уже вечерніе сумерки — и такъ-какъ въ общемъ план ареста Манліо значилось, не отводить его въ тюрьму днемъ, во избжаніе столкновенія съ трастеверянами, любившими и уважавшими нашего пріятеля,— а по разсчету сбира, не требовалось уже запаздывать дольше, то онъ, съ ужимкой хитрой лисы, скомандовалъ:
— Идите за мной! и, какъ бы изъ состраданія, присовокупилъ: — успокойте вашихъ дамъ, дло кончится ничмъ, вамъ придется отвтить только на нкоторые пункты, и сегодня же вечеромъ, я надюсь, будете отпущены домой…
Напрасны были вс мольбы женщинъ, и Манліо тотчасъ же былъ уведенъ незванными своими гостями.

VII.
Завщаніе.

Феноменальная алчность клерикальнаго стремленія къ исключительному обладанію всми матеріальными благами — дло настолько же извстное, какъ и безкорыстное, ихъ готовность уступить остальному человчеству — всему, что не-паписты — даровое пользованіе духовными благами будущей жизни, со всми радостями рая, colla gloria del paradiso, включительно.
Остальнымъ — невжество и нищета, ради maggior gloria di Dio, папистамъ — наслажденія и богатство, опять-таки ради maggior gloria того же Dio?!…
Теперь не то — но бывало, патеры, обманами и запугиваньями, накопляли себ несмтныя богатства, примромъ тому Сицилія, гд половина острова принадлежала нкогда патерамъ и фратамъ всякихъ сортовъ.
И было два главныхъ источника ихъ богатствъ: первый составлялся изъ приношеній знати, полагавшей, уступкою части накраденнаго имущества церкв, узаконить за собой право обладанія остальною и большею, не накликая за то на себя гнва божьяго, второй составляли ихъ продлки у изголовья умирающихъ, напутствуемыхъ въ жизнь вчную и запугиваемыхъ страхами ада и пекла, вымогательства, подлоги, подмны ‘духовныхъ’ въ ущербъ законнымъ наслдникамъ, безъ сожалнія обираемыхъ per maggior gloria di Dio…
Шелъ декабрь 1849. Римская республика — провозглашенная единогласнымъ вотомъ законныхъ представителей народа — была уже погребена иностранными штыками. Патеры, захватившіе снова прежнее могущество, увидали себя въ необходимости снова пополнить ‘запасцы’, пощипанные нсколько еретиками-республиканцами, пополнить ради комфорта духовнаго и спасенія душъ.
Было за-девять — и непроглядная ночь царила уже надъ почти безлюдною площадью Ротонды… Знаете ли вы, что такое Ротонда, эта маленькая церковь, куда каждое утро нсколько бабёнокъ сходятся подивиться на патерчёнка {Frt — патеръ, pretuneolo — маленькій патеръ.}, упражняющагося per maggior gloria di Dio? Ротонда — это Пантеонъ древняго Рима!— постройка, насчитывающая уже дв и больше тысячи лтъ, а съ виду какъ будто только вчера воздвигнутая, такъ хорошо она сохранилась, такъ величественна ея архитектура! Но патеры сдлали изъ Ротонды то же, что изъ римскаго Форума древнихъ владыкъ міра — Campo Vaccino {‘Коровье поле’. Такъ иногда римляне называютъ заглохшій и заросшій травою форумъ. Прим. первод.}…
И такъ, было за-девять темной декабрьской ночи, когда черезъ площадь Ротонды прокралось что-то черное-черное, встрча чего заставила бы вздрогнуть хоть кого, изъ храбрецовъ Калатафими.
Отвращеніе или страхъ, что именно возбуждалось появленіемъ этой тни?— не умю сказать, но полагаю, и то и другое. Оба эти чувства, въ этомъ случа, были вполн извинительны, такъ-какъ подъ черной сутаной, кравшейся въ темнот, билось сатанинское сердце, взволнованное преступнымъ замысломъ такого пошиба, который въ состояніи зародиться и воплотиться только въ клерикальной душ.
Приблизясь къ воротамъ дома Помпео, расположеннаго въ глубин піаццы, незнакомецъ, осторожно приподнявъ защелку, тихонько опустилъ ее и вперилъ пытливые глазки въ густую темноту улицы, опасаясь, вроятно, чтобъ не помшали ему совершить то подлое дло, которымъ готовился пополнить онъ рядъ мрачныхъ драмъ своего гнуснаго житія.
Но кому было мшать совершителю преступленій тамъ, гд хозяйничаютъ наемщикъ и папистъ? гд, изъ многочисленнаго населенія, все, что еще представлялось порядочнымъ, было заключено, сослано или доведено до нищеты?
Ворота аристократическаго дома отворились, привратникъ, узнавшій ‘почтеннйшаго’ отца Игнаціо, поклонился ему земнымъ поклономъ, чмокнулъ его въ руку и посвтилъ, провожая до первыхъ ступеней лстницы больше для парада, чмъ для нужды, ибо лстница одного изъ богатйшихъ домовъ Рима была ярко освщена большою люстрой.
— Гд Флавія? освдомился пришедшій у перваго слуги, вышедшаго ему на встрчу, и Сиччіо, какъ звали этого слугу, чистокровный римлянинъ, не особенно долюбливавшій отца Игнація, сухо проговорилъ: ‘подл умирающей’, и тотчасъ же повернулся къ нему спиной.
Игнаціо, наизусть знакомый съ расположеніемъ комнатъ, торопливыми шажками направился прямо въ спальной, завершавшей амфиладу пріемныхъ покоевъ и роскошныхъ залъ, и, дойдя до нея, издалъ, предъ затворенною дверью, какой-то почтительный, но неопредленный звукъ, въ отвтъ на который въ ту же минуту выглянуло изъ-за двери сморщенное лицо сестры милосердія, и обладательница его тотчасъ же подобострастно посторонилась и впустила патера, обмнявшись съ нимъ однимъ изъ тхъ взглядовъ, что онъ могъ бы оледенить самое солнце.
— Сдлано?… лукаво и торопливо спросилъ патеръ.
— Сдлано, мигнула сестра, и они вмст подошли въ постели умирающей.
Донъ-Игнаціо вытащилъ изъ-подъ полы какую-то склянку, налилъ изъ нея чего-то въ стаканъ и, пособляемый сестрою, приподнялъ голову страдалицы, которая машинально раскрыла ротъ и выпила, доврчиво или уже безсознательно, весь пріемъ.
Усмшка адскаго торжества освтила лица обоихъ негодяевъ, которые, отбросивъ на подушки голову бездыханной старухи, услись рядкомъ и повели спокойную бесду. Флавія передала патеру тотчасъ же какой-то листъ, Игнаціо торопливо взглянулъ на подпись, поднесъ ее пристально къ глазамъ и очевидно довольный результатомъ своего осмотра, спряталъ поспшно бумагу въ карманъ нсколько дрожавшею рукою. При этомъ онъ какъ-то неясно промычалъ: ‘хорошо! Вы будете вознаграждены… Sta bene!’
Этотъ листъ былъ духовнымъ завщаніемъ синьоры Виргиніи, матери Эмиліо Помпео, убитаго на стнахъ Рима свинцомъ наполеоновскимъ. Жена Эмиліо, сломленная горемъ, сгинула вслдъ за нимъ, оставивъ двухлтняго сына на попеченіи бабки. Виргинія любила своего Муціо, послдняго отростка дома Помпео, любила страстно, и, конечно, не лишила бы его огромнаго родоваго наслдія. Но, что длать? какъ многія женщины, она ‘почитала’ патеровъ, и какъ многія женщины, не врила, что черная сутана прикрываетъ зачастую демонскіе инстинкты.
Донъ-Игнаціо, тми хитростями и пронырствомъ, кои отличаютъ его касту, черезъ всевозможные ходы и подходы, добился-таки, чтобы въ духовной старухи было вписано завщаніе въ пользу ‘душъ, томящихся въ пекл’.
Но если подобная запись и могла удовлетворить души пекла, то она далеко не удовлетворяла ихъ ходатая, который зарился на все цльное достояніе дома Помпео.
Когда занемогла старая донна Виргинія, донъ-Игнаціо отрекомендовалъ ей въ сидлку Флавію и самъ наблюдалъ за старухой, не допуская къ ней никого изъ постороннихъ, а когда тло и память больной достаточно, по мннію его, ослабли — не встртилъ затрудненія подмнить старую духовную новой, которою наслдіе Помпео всецло отказывалось братству Санъ-Франческо ди-Паоло, и гд вмст съ тмъ душеприкащикомъ и исполнителемъ послдней воли умирающей назначался самъ же онъ, донъ-Игнаціо.
Не встртилось ему недостатка и въ благородныхъ свидтеляхъ и старая ханжа подписала полуживою рукой нищету и рабство злополучному младенцу, для обогащенія ненасытныхъ святошъ… А между тмъ обворованный Муціо тихо почивалъ въ своей комнатк, еще разубранной материнскою рукой, въ позолоченной своей колыбельк. Сирота-ребенокъ не зналъ, что на завтра ему придется проснуться нищимъ.

VIII.
Нищій.

Восемнадцать лтъ минуло съ того роковаго вечера, когда черный-черный, какъ оборотень, патеръ крался черезъ піаццу Ротонды, для совершенія безбожнаго дла, и мы возвращаемся снова на ту же площадь, гд, прислоненный къ одной изъ колоннъ Пантеона, стоялъ, завернутый въ свой дырявый, плащъ, нкій нищій…
Не была на этотъ разъ темная декабрская ночь, были ненастные февральскіе сумерки.
Нижняя часть лица нищаго была спрятана подъ закинутую на плечо полой плаща, но и того, что видлось, было достаточно, чтобъ угадать одну изъ тхъ физіономій, которыя, виднныя разъ, остаются въ памяти за всю жизнь: римскій носъ раздлялъ два голубые глаза, способные удивить льва, а плечи, хотя и покрытыя лохмотьями, доказывали, что человка, имющаго ихъ, не легко было бы оскорбить безнаказанно, и не одинъ скульпторъ не отказался бы заставить его позировать для торса. {Ремесло натурщика весьма почтенно въ Рим, классической земл искусствъ.}
Легкій ударъ по плечу пробудилъ нищаго отъ созерцательной неподвижности. Онъ обернулся, и съ ласковымъ видомъ молвилъ пришедшему:
— Вы здсь, братъ.
И точно, по сходству, казался братомъ Муціо тотъ, кого онъ назвалъ этимъ именемъ. То былъ Аттиліо, нашъ пріятель, который къ словамъ перваго прибавилъ:
— Вооруженъ ты?
— Вооруженъ?!… какъ-то презрительно переспросилъ нищій: — а зачмъ? Я вооруженъ гнвомъ и местью за мое отнятое достояніе, за похищенное мое наслдство… Ты думаешь, я это позабылъ? Нтъ, я также все это помню, какъ ты не забудешь свою Клелію, какъ не забыть мн моей… Эхъ! да и зачмъ любовь нищему, отверженцу общества?… Кто повритъ, что въ груди, покрытой тряпками, можетъ такъ биться сердце, способное чувствовать?
— А однакожъ, вставилъ Аттиліо:— та прелестная форестьерка, я знаю наврное, что тебя любитъ, на сколько можетъ любить женщина…
Муціо смолкнулъ и поникъ головою, и Аттиліо, отгадывая поднявшуюся бурю въ душ своего друга, дотронулся легонько до его руки и шепнулъ:
— Vieni!
И Муціо послдовалъ за нимъ, не вымолвивъ ни слова.
А между тмъ уже спала ночь, накрывшая своимъ темнымъ покровомъ вчный городъ, на смолкнувшихъ улицахъ, прохожіе пордли, тни дворцовъ и монументовъ смшались съ тьмой, и только мрные и тяжелые шаги иностранныхъ патрулей раздавались еще въ тишин наступившей ночи.
Патеровъ въ эти часы встрчается немного, они спокойствіе предпочитаютъ риску: тепленькая спаленка для нихъ предпочтительне темной улицы: въ ночное время римскія улицы не безопасны, а патеры, какъ извстно, въ отношеніи самихъ себя, особенно животолюбивы.
— Покончимъ ли мы когда съ этими птицами? спросилъ развеселившійся Муціо.
— О, да! воскликнулъ Аттиліо: — покончимъ и скоро!
Разговаривая такимъ образомъ, друзья незамтно дошли до одного мрачнаго зданія, очевидно тюрьмы. Они остановились у боковой двери, недалеко отъ главнаго входа. Вошли, миновали узкій корридоръ, поднялись по лсенк и очутились въ комнат, предоставленной начальнику караула, все убранство ея состояло изъ скамьи и нсколькихъ стульевъ, на скамь нсколько бутылокъ, нсколько стакановъ и мерцавшая лучерна. Тамъ, усадивъ гостей, сержантъ началъ первый:
— Выпьемъ по стаканчику орвіето {Вино, выдлывающееся въ окрестностіхъ Орвіето.}, товарищи, что въ холодную ночь пользительне благословеній самого папы… И онъ подвинулъ пузатую флягу, оплетенную тростникомъ.
— Такъ, значитъ, сюда свели они Манліо? освдомился Аттиліо, едва пропустивъ первый глотокъ.
— Сюда, какъ я теб и далъ тотчасъ же знать, отвтилъ Дентато, драгунскій сержантъ:— а было то прошлою ночью, эдакъ близъ одиннадцати, и засадили его въ секретную, точно важнаго преступника… Слышно, что его хотятъ поскоре спихнуть въ цитадель св. Духа, такъ-какъ эта тюрьма только переходная.
— И извстно, по чьему приказанію былъ онъ арестованъ? спросилъ снова Аттиліо.
— Еще бы! по приказанію фаворита и кардинала-министра. Такъ говорятъ, и еще прибавляютъ, вставилъ сержантъ:— что его эминенція простираетъ могущественную руку свою не столько за отцомъ, сколько за дочкой — жемчужиной Трастеверіи…
Приливомъ бшенства задохнулся Аттиліо при этихъ словахъ:
— А какъ мы теперь его высвободимъ? съ замтнымъ нетерпніемъ спросилъ онъ.
— Высвободить!? но насъ слишкомъ мало, чтобъ попытка удалась, отвтилъ Дентато.
— Черезъ часъ подойдетъ Сильвіо съ десяткомъ нашихъ, вмст мы осилимъ, надюсь, всю здшнюю стаю сбировъ, добавилъ Аттиліо, съ интонаціей убжденнаго человка.
По прошествіи нсколькихъ минутъ молчанія, Дентато заговорилъ снова:
— Такъ-какъ ты ршился попытать счастія сегодня же ночью, то необходимо обождать по крайней мр до полночи: тогда смотрители и тюремщики, нагрузившись возліяніями, отойдутъ ко сну. Мой лейтенантъ отпросился поблизости къ какой-то своей Лукреціи и до разсвта, конечно, тоже не вернется…
Рчь сержанта была прервана приходомъ драгуна, стерегшаго у входа и доложившаго о прибытіи Сильвіо со своими.

IX.
Освобожденіе.

Одну странную вещь замтилъ я въ Рим — устойчивость и храбрость римскаго солдата — не наемнаго мерсенера, а тхъ, которые зовутся і soldati di papa. Я видлъ ихъ при защит Рима, и я имъ удивлялся и жаллъ, что служатъ они такому пошлому длу…
Патеры знаютъ римскаго солдата, и знаютъ, что отвага не легко повинуется пошлости, что въ день возстанія римскій солдатъ будетъ вмст съ народомъ, а отсюда необходимость наемщиковъ, отсюда выпрашиваніе иностранныхъ вторженій всякій разъ, едва лишь народъ начинаетъ терять терпніе.
— Наши готовы, сказалъ, входя, Сильвіо:— я спряталъ ихъ покуда между ногъ гранитныхъ коней, по первому зову, они сбгутся сюда.
— Хорошо, молвилъ Аттиліо, и, нетерпливый, обратился къ Дептато: — мой планъ таковъ: мы съ Муціо пойдемъ за ключами къ тюремщику, а ты помоги Сильвіо и нашимъ захватить сбировъ, караулящихъ тюремные входы.
— Дло! отозвался сержантъ: — Чиніо (драгунъ, приведшій Сильвіо), ты проводишь ихъ къ тюремщику, но помни, что будешь имть дло съ самимъ чортомъ! Этотъ каналья Панкальдо не затруднится заковать въ кандалы самаго небеснаго Отца и не выпустить его изъ-подъ замка даже per la gloria del paradiso… Берегись за себя!
— Не безпокойся, замтилъ Аттиліо, направляясь съ Муціо вслдъ за Чиніо.
Предпріятіе подобнаго рода не представляло въ Рим тхъ затрудненій, которыя встртились бы въ иномъ государств, гд правительство пользуется большимъ уваженіемъ, и чиновники его заражены меньшею подкупностью, но тамъ, гд солдатъ не одушевленъ любовью въ отчизн, національною славой, честью своего знамени, и знаетъ, что служитъ правительству, порицаемому и проклинаемому всми,— тамъ, говорю, все возможно, и день, когда чужестранецъ уберется изъ Рима взаправду, будетъ днемъ исчезновенія правительства скуфеекъ передъ общимъ презрніемъ — римскихъ солдатъ и римскаго народа.
Деотато подвелъ бригаду Сильвіо къ караульному пикету сбировъ, охраняющихъ входъ въ тюрьмы — и это было не трудно ему, сержанту драгунскаго поста, наблюдающаго за всмъ дворцомъ.
Сильвіо, вглядясь въ однообразное хожденіе взадъ и впередъ наружнаго часоваго, выждалъ моментъ его поворота спиной, и — съ ловкостью и прытью дикой кошки — выхватилъ у него ружье, своимъ ударомъ колна на мостовую и зажалъ ротъ. Подоспвшіе товарищи — прежде, чмъ звукъ паденія тла могъ долетть до пикета, связали его — съ любезностью, но безъ церемоній, и пока недоумвавшіе сбиры протирали глаза, перевязали и остальныхъ.
Едва овладли пикетомъ, Аттиліо и Муціо привели тюремнаго ключаря, который по невол долженъ былъ имъ повиноваться.
Двери тюрьмы растворились, и они вошли, наблюдая за тюремщикомъ въ оба и готовые дать почувствовать ему свое присутствіе, въ случа, еслибы онъ вознамрился крикнуть или бжать.
Вошли на дворикъ, на зовъ ключаря явился внутренній сторожъ, который помщался въ единственной незанятой темниц — вс другія были приперты засовами и замками.
Аттиліо крикнулъ:
— Арестантъ Манліо, гд онъ?
Тюремщикъ почувствовалъ на своемъ плеч тяжесть лвой руки нашего Антиноя, и угадалъ конвульсивное движеніе правой, схватившейся за что-то. Намъ приходится сказать, что Аттиліо, въ эту минуту, инстинктивно думалъ объ убійств…
Но кровь не была пролита. Панкальдо, обыкновенно столь злобный и мстительный съ бдными заключенными, оказался въ эту ночь сговорчивости примрной. При скудномъ мерцаніи стнной лампады, онъ бросалъ испуганные взгляды то на нищаго, то на Аттиліо, и если первый казался ему страшнымъ, то другой наводилъ чуть не ужасъ. Онъ корчилъ гримасы, желая изобразить на своемъ лиц улыбку, чмъ отвчалъ на приказанія юноши, и повиновался, не заставляя повторять ихъ себ дважды.
— Манліо здсь, проговорилъ, наконецъ, тюремщикъ, и принялся искать ключъ отъ коморки скульптора.
— Отворяй же! закричалъ на его Аттиліо, и этимъ вмсто того, чтобъ ускорить отысканіе ключа, аргуса охватилъ трепетъ, и дрожавшія его руки не попадали на связку. Наконецъ, одинъ изъ ключей пришелся къ замку, и глухо повернулся, дверь темницы подалась…
Предоставляю судить радость бднаго Манліо, почувствовавшаго себя неожиданно въ объятіяхъ молодаго своего друга, когда онъ узналъ отъ него, какъ произошло освобожденіе! Но Аттиліо сталъ торопить.
— Мы, Муціо, понесемъ ключаря съ собою,— по крайней-мр, до извстнаго разстоянія, а этого внутренняго стража запремъ на мсто Манліо.
Такъ и было сдлано. Потомъ, сойдя съ квиринала, шествіе раздлилось: одна партія заставляла понудительно фланировать Панкальдо, отпущеннаго на свободу по истеченіи часа, когда уже было поздно сзывать полицію, другая, сокращенная до трехъ: Манліо, Аттиліо и Сильвіо, проведенная симъ послднимъ черезъ porta Salara, бросилась въ римскую Кампанію.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *).

* Въ итальянскомъ текст, вышедшемъ посл напечатанія начала нашего перевода, находится слдующее предисловіе Гарибальди:
‘Вопервыхъ: напомнить Италіи обо всхъ тхъ храбрыхъ, которые на пол битвы пожертвовали за нее жизнью, такъ-какъ если многіе и, быть можетъ, славнйшіе изъ нихъ и извстны, то еще большее число ихъ осталось въ совершенной неизвстности. Это вмнилъ я себ въ священную обязанность.
Вовторыхъ: побесдовать съ итальянскимъ юношествомъ о совершенныхъ нами длахъ и о священной обязанности довершить остальное. Для этого я хотлъ бы, чтобы они увидали въ свт истины, вс низости и измны католическаго духовенства.
Втретьихъ, наконецъ: чтобы добыть себ этимъ трудомъ кое-какія средства къ жизни.
Вотъ побудительныя причины, заставившія меня сдлаться литераторомъ, въ то время досуга, которое предоставили мн обстоятельства, и впродолженіе котораго я предпочелъ лучше временно отстраниться отъ дятельности, чмъ мшать длу — неумстною горячностью.
Я буду говорить въ моемъ сочиненіи почти исключительно объ умершихъ, о живыхъ же, возможно меньше, придерживаясь пословицы, что: судить о людяхъ вполн, можно только посл ихъ смерти.
Утомленный дйствительностью жизни, я призналъ за лучшее избрать форму историческаго романа. Я полагаю, что буду врнымъ истолкователемъ всего относящагося до исторіи, по крайней-мр на сколько это окажется возможнымъ, извстно, какъ трудно передавать съ точностію особенно описанія военныхъ событій.
Что же касается до романической стороны моего сочиненія, то, еслибы она не была въ связи съ исторіей, въ которой считаю я себя за опытнаго судью, а равно, еслибы я не считалъ заслугою разоблаченіе пороковъ и низостей патеровъ, то не ршился бы утомлять публику моимъ романомъ въ тотъ вкъ, въ которомъ пишутъ романы Манцони, Гверацци и Викторъ.

Джузеппе Гарибальди.

X.
Сирота.

Когда Сильвіо, со слезами въ душ, велъ бдную Камиллу изъ Колизея въ домъ Марчелло, онъ во всю дорогу не могъ проговорить ни одного слова.
Сильвіо имлъ добрйшее сердце, онъ зналъ, что общество, снисходительное ко всмъ родамъ разврата, подъ однимъ лишь условіемъ соблюденія наружныхъ приличій, неумолимо въ паденію двушки, хотя бы пала она жертвой западни, либо насилія. Онъ зналъ, что, благодаря этому предразсудку, порочность разгуливаетъ съ поднятою головой, а неопытность, предательски обманутая, презирается,— и въ глубин сердца порицалъ эту вопіющую несправедливость.
Онъ, такъ много любившій свою Камиллу, онъ, нашедшій ее такою несчастливою — могъ ли онъ не сжалиться надъ ея судьбою?
Онъ велъ ее подъ руку, и она едва осмливалась время отъ времени поднимать застнчиво-покорные взоры на своего провожатаго. Такимъ образомъ шли они къ отцовскому дому, въ которомъ Сильвіо не бывалъ со времени исчезновенія Камиллы,— шли молчаливые.
Какое-то мучительное предчувствіе наполняло душу обоихъ, но ночная темнота скрывала на ихъ лицахъ выраженіе тоски, отчаянія, печали, которыя чередовались у насъ въ мысли.
Къ дому Марчелло вела тропинка, уходившая шаговъ на пятьсотъ въ сторону отъ большой дороги. Едва свернули они на нее, лай собаки вдругъ пробудилъ Камиллу отъ летаргіи, и словно снова обратилъ ее къ жизни.
— Это Фидо! Фидо! воскликнула-было она съ веселостію, которой не знала уже столько мсяцевъ, но въ тотъ же мигъ, какъ лучъ памяти озарилъ ея разсудокъ, ей вспомнилось и ея униженіе: она оторвалась отъ руки Сильвіо, вперилась въ него глазами, и замерла, удивленная и неподвижная, словно статуя.
Сильвіо, понявшій все,— какъ будто онъ читалъ въ ея душ, и опасавшійся усиленія помшательства, заботливо приблизился къ ней.
— Пойдемъ, Камилла, сказалъ онъ: — это вашъ Фидо тебя заслышалъ, и, вроятно, узналъ…
Онъ не окончилъ еще послднихъ словъ, какъ показался косматый песъ, двигавшійся сначала нершительно, но потомъ со всхъ ногъ кинувшійся къ своей хозяйк. Онъ сталъ прыгать, визжать и лаять и вообще выказывать такіе знаки привязанности къ своей госпож, что могъ бы хоть кого тронуть.
Камилла автоматически наклонилась погладить животное, и вдругъ залилась обильными слезами. Усталость и страданія сломили это нжное и несчастливое созданіе. Опустясь на земь, она, казалось, была не въ состояніи подняться, Сильвіо прикрылъ ее своимъ плащомъ отъ предутренняго холода, а самъ, между тмъ, пошелъ на развдку.
Лай Фидо долженъ былъ разбудить всхъ въ дом, и точно, едва подошелъ къ нему Сильвіо, на порог появился мальчикъ, лтъ около 12-ти. Сильвіо его окликнулъ.
— Марчеллино!
Мальчикъ сначала подозрительно взглянулъ на такого ранняго постителя, но тотчасъ же узнавъ знакомый голосъ, выбжалъ на встрчу Сильвіо, и прыгнулъ ему на шею.
— Гд твой отецъ? спросилъ охотникъ, ласково поздоровавшись съ мальчикомъ.
Тотъ молчалъ.
— Гд Марчелло? повторилъ онъ.
Ребенокъ горько заплакалъ и прошепталъ:
— Умеръ!
Сильвіо прислъ на ступеньку порога, онъ не проговорилъ ни слова, но чувствовалъ, что и его, какъ Камиллу, задушатъ слезы…
‘Боже праведный’, подумалъ онъ: ‘и ты допускаешь, чтобы, для удовлетворенія причудамъ сластолюбца, столько честныхъ людей гибло и умирало!’…
Онъ провелъ рукой по лицу.
‘…Еслибы часъ мщенія не былъ близокъ, еслибы я не надялся скоро увидть свой ножъ купающимся въ крови чудовищъ,— кажется, сейчасъ же всадилъ бы его себ въ грудь, чтобъ не видать больше ни одного дня униженія и бдствій бднаго моего отечества!’…
Между тмъ, Камилла, подъ освжающимъ вяніемъ молодаго утра, изнеможенная напряженіемъ ума и тла, отъ изумленія и безчувственности, перешла къ сну, успокоительному и подкрпляющему. Когда Сильвіо и Марчеллино, подойдя, увидли, что она спала, первый прошепталъ:
— Не станемъ ее будить на новое горе! Будетъ ей еще довольно времени вдоволь наплакаться и настрадаться.

XI.
Убжище.

Аттиліо, Сильвіо и Манліо, тотчасъ же по освобожденіи послдняго, бросилась въ Кампанью, направляясь прямо кх жилищу стараго Марчелло, занятому теперь Камиллой съ молодымъ Марчеллино. Они шли молчаливо, каждый подъ тяжестью своего раздумья. Манліо радовался свобод — свобод какъ бы то ни было, ибо самая смерть предпочтительне мучительнаго заключенія въ папскихъ тюрьмахъ, по подозрнію въ политическомъ проступк, и летлъ мыслью къ своей Сильвіи и къ своей Клеліи, составлявшимъ весь смыслъ его существованія.
Сильвіо, предложившій скрыть бглеца покуда въ дом Марчелло, подумывалъ о необходимости пріискать для Манліо пріютъ боле надежный и боле скрытый, хотя бы въ понтійскихъ топяхъ, въ это время не опасныхъ.
Аттиліо припоминалъ самъ съ собою вс обстоятельства, связанныя съ арестомъ Манліо, посщеніе Джіани его студіи, сцену въ палаццо донъ-Прокопіо, слова Дентато о предлог къ аресту Манліо, придумапномъ прелатомъ и, сближая факты и взвшивая обстоятельства, пришелъ невольно въ заключенію, что Клеліи неизбжно должны угрожать какія-то козни.
Посл долгихъ колебаній, Аттиліо ршился открыть свои опасенія Манліо, и разсказалъ ему все подробно. Манліо, при первыхъ же намёкахъ, вскричалъ:
— Ma, per Dio! не хочу я отдаляться отъ моего семейства… Куда мы идемъ? Ну, что если ихъ тамъ, однхъ, обидитъ эта сволочь!?…
Аттиліо его успокоивалъ.
— Какъ только доберемся до мста, я самъ навдаюсь къ вашимъ и разскажу имъ все, какъ думаю… Смю васъ уврить, что прежде, чмъ кто нибудь осмлится ихъ обидть, я подниму на нихъ весь Римъ.
Аттиліо, несмотря на свою молодость, пользовался сочувствіемъ и уваженіемъ всхъ, даже пожилые люди всегда согласовались съ его совтами: оттого-то Манліо, любившій его, какъ сына, сдался безъ оговорокъ на его мнніе.
Заря начинала уже разсвчать небо, когда дошли до тропинки, ведшей къ дому Марчелло. Фидо попробовалъ было сердито залаять, но, увидя Сильвіо, угомонился, на лай его выбжалъ Марчеллино.
— Гд Камилла? обратился къ нему Сильвіо.
— Пойдемте за мной и я укажу ее вамъ, отвчалъ мальчикъ.
И онъ направился къ пригорку, куда послдовали за нимъ и вс другіе. Марчеллино указалъ оттуда на неотдаленную часовенку, прислоненную въ оград кладбища, и проговорилъ:
— Тамъ, на зар и при закат, вы всегда найдете Камиллу, она и теперь тамъ…
Сильвіо, не сказавъ ни слова своимъ спутникамъ, направился въ указанному мсту, гд Камилла, одтая въ траурное платье, стояла колнопреклоненная передъ скромною насыпью свжей могилы, и была такъ погружена въ свою молитву, что не разслышала приближенія постороннихъ.
Сильвіо смотрлъ на нее благоговйно, и не посмлъ мшать ей, пока она не кончила своей молитвы, и не проговорила: ‘Прости, прости, отецъ, если я, я одна, причиной твоей смерти!’ И она поднялась, оглянулась, и, замтивъ Сильвіо и его спутниковъ, не выказала ни смущенія, ни досады, но улыбнулась кроткою улыбкой, и направилась къ дому.
Помшательство Камиллы было тихое. Съ того дня, какъ Сильвіо отвелъ ее подъ отцовскій кровъ, оно перешло въ тихую меланхолію, такъ что она повидимому казалась совершенно здоровою, но измнилась только форма недуга, разсудокъ не возвращался.
‘— Если тебя станутъ спрашивать, кто этотъ синьоръ, что поселился съ вами?— говори всмъ, что это антикварій, изучающій руины римской Кампаньи’.
Таково было истолкованіе, которое Сильвіо счелъ за нужное дать Марчеллино, на случай, еслибъ Манліо пришлось остаться у нихъ на нсколько дней.
Аттиліо, посл краткаго совщанія съ Манліо и Сильвіо, касательно плана дальнйшаго ихъ бгства, отправился въ Рамъ, куда влекли его сердце и общаніе, данное имъ Манліо.

XII.
Прошеніе.

Два дня прошло со времени ареста Манліо, и о немъ еще не было извстій. Об женщины были въ отчаяніи.
— И что сдлалось съ твоимъ бднымъ отцомъ? всхлипывала Сильвія:— никогда онъ не мшался въ политическія дла,— что онъ всегда былъ либералъ, это правда, что онъ всегда и по заслугамъ ненавидлъ патеровъ, это тоже правда, но вдь онъ никогда и не передъ кмъ, кром своихъ, не высказывалъ объ этомъ своихъ мнній. Какъ же могла это пронюхать полиція?
Клелія не плакала — и ея печаль по отц, боле сосредоточенная, была, впрочемъ, отъ этого не легче. Однако, она находила въ себ еще силу утшать мать.
— Не плачьте, мамма, ласкалась она:— слезы ничему не помогутъ. Надо узнать, куда они свели отца — и, какъ совтуетъ монна {Сокращенное — mia donna (madame).} Аврелія, попробовать похлопотать у кого слдуетъ. Потомъ и Аттиліо его разыскиваетъ, и, конечно, не отстанетъ, пока не развдаетъ всего, что съ нимъ случилось.
Об женщины въ сотый разъ говорили объ этомъ между собой, когда молотокъ у двери возвстилъ о приход постителей. Клелія пошла отворить, и впустила монну Аврелію, добрую сосдку и старую знакомку семейства.
— День добрый, монна Сильвія.
— И вамъ того же, отвтила опечаленная женщина, утирая глаза платочкомъ.
— Вотъ это, заговорила Аврелія:— нашъ другъ Кассіо, которому я говорила о дл, написалъ для васъ просьбу на гербовой бумаг {Carta bullata, bollo — штемпель, марка.}, чтобы вручить кардиналу-министру объ освобожденіи Манліо… Онъ говоритъ, что нужно, чтобы вы ее подписали — и для пущаго спокойствія, снесли бы сами къ эминенціи.
Сильвіи, прикосновенной впервые въ подобнымъ дламъ, не было по душ идти припадать въ стопамъ одного изъ этихъ свтилъ, ненавидть которыхъ ее научили съ дтства, но что длать? дло шло тутъ объ обожаемомъ муж — заключонномъ и можетъ быть уже подвергнутомъ пытк — и эта мысль пробирала дрожью бдную женщину. Потомъ Аврелія совтовала идти обимъ и вызвалась сама проводить ихъ въ палаццо Корсини.
— Идемъ же! ршилась, наконецъ, Сильвія, и черезъ полчаса об он были готовы и шли къ жилищу кардинала.
Было девять часовъ утра, когда его эминенція, кардиналъ донъ-Прокопіо, государственный министръ, былъ увдомленъ квесторомъ квиринала о побг Манліо и о род насилія, которымъ его выкрали. Гнвъ прелата былъ неописанный. Тотчасъ же вышелъ приказъ арестовать всхъ лицъ, приставленныхъ въ наблюденію за квириналомъ и его тюрьмами — и надзиратели, ключари, командиры карауловъ, драгуны и сбиры, были засажены подъ арестъ по приказанію не на шутку разсердившагося министра. Потомъ, тотчасъ же вслдъ за этими распоряженіями, онъ приказалъ позвать въ себ Джіани.
— E come diavolo, крикнулъ на него грозный начальникъ:— не засадили вы этого проклятаго скульптора въ замокъ св. Ангела, гд онъ былъ бы въ цлости? Зачмъ отвели его въ квириналъ, откуда эта караульная сволочь его прозвала — отвчай?
— Эчеленца! залепеталъ Джіани:— когда дло такой важности, то для чего же эминенція ваша не изволила поручить его мн, а доврилась этой падали — сбирамъ? что они такое? и чего они стоютъ эти негодяи? поршилъ Джіани въ благородномъ намреніи возвысить себя самаго въ ущербъ другимъ:— вдь это людишки, дозволяющіе себя застращивать и задаривать…
— Что ты мн надодаешь сегодня твоими проповдями, скоморохъ! заревла эминенція:— словно я нуждаюсь въ совтахъ твоихъ! Твоя обязанность — служить мн безотвтно. Ищи теперь въ твоей морковьей голов, какимъ способомъ добыть двушку… Не то, per Dio, подземелье палаццо огласится гнуснымъ твоимъ фальцетомъ подъ петлею веревки или прихватами щипцовъ…
Джіани хорошо понималъ, что это были не напрасныя угрозы — и хотя свтъ думаетъ, что время пытокъ въ наши дни миновало, то онъ заблуждается. Въ подземеліи святаго града пытки еще процвтаютъ во всей своей первобытной полнот.
И зналъ еще Джіани, что подземелья церквей, монастырей, дворцовъ и катакомбы скрываютъ столько ужасовъ, что могутъ заставить вздрогнуть самыхъ безстрашныхъ людей.
Съ опущенною головой, презрнный скопецъ — ибо таковымъ онъ былъ — такъ-какъ, подобно туркамъ, римскіе патера поручаютъ охрану своихъ женъ кастратамъ, изуродованнымъ еще въ дтств, подъ предлогомъ сохраненія чистоты ихъ голоса, съ опущенной головой и не дыша ждалъ своего приговора.
— Подними свои плутовскіе глаза, закричалъ на него кардиналъ: — и гляди на меня прямо!
Джіани, трепеща, устремилъ свои глаза на лицо патрона.
— Неужели же ты все еще не можешь, грабитель, и посл того, какъ повытаскалъ отъ меня, то подъ тмъ, то подъ другимъ предлогомъ столько денегъ, доставить мн Клелію?
— Si Signore, отвтилъ Джіани на удалую, такъ-какъ ему хотлось только какъ-нибудь поскоре ускользнуть съ глазъ кардинала, а тамъ будь, что будетъ.
Въ эту минуту, къ великому удовольствію Джіани, звонокъ возвстилъ постителей, и лакей въ богатой ливре доложилъ:
— Эминенца! три женщины, съ прошеніемъ, просятъ позволенія представиться эминенціи вашей!
— Пусть войдутъ, отвтилъ донъ-Прокопіо, но Джіани не сказалъ ни слова.

XIII.
Прекрасная чужестранка.

Извстно, что Римъ — классическая страна искусствъ. Тамъ, какъ бы естественная выставка древнихъ руинъ — храмовъ, колоннъ, мавзолеевъ, статуй, остатковъ греческаго и римскаго творчества великихъ произведеній Праксителей, Фидіевъ, Рафаэлей и Микель-Анджело, тамъ на каждомъ шагу возстаютъ, порываясь въ небо, остовы исчезнувшаго величія, запыленные двадцатью протекшими надъ ними вками, испещренные побдными надписями народа-гиганта, которымъ до сихъ поръ дивятся путешественники, изучаютъ, списываютъ и везутъ къ себ, въ свои страны, блдныя копіи этого минувшаго величія.
Патеры посягали-было испортить эти двадцати-вковыя свидтельства величія древности, внося въ стны храмовъ современныя украшенія дурнаго вкуса, но, прекрасное, великое, чудесное появляется еще чудесне отъ близости такого сосдства.
Джулія, прекрасная дочь гордой Англіи, жила въ Рим уже нсколько лтъ. Дитя свободнаго народа, она презирала все, что принадлежало къ пород папистовъ. Но Римъ! Римъ геніевъ и легендъ, отечество Фабіевъ и Цинциннатовъ, ярмарка очарованій,— этотъ Римъ былъ для Джуліи волшебствомъ. Она видла все, что было замчательнаго въ Рим, она посвящала, вс дни, вс часы свои на изученіе этихъ чудесъ. Она умла цнить творенія искусствъ, и ежедневное ея занятіе состояло въ копированіи ихъ.
Между великими мастерами она выбрала себ предметомъ изученія Буонаротти и всю его школу, представляющую столько разнообразія и пищи для воображенія.
Передъ дивной колоссальной фигурой Моисея {‘Моисей’ Микель-Анджело Буонаротти, въ церкви св. Петра — in Vincoli. Прим. авт.} она проводила цлые часы въ созерцаніи: отпечатокъ величія на этомъ чел и величественность позы казались ей неподражаемыми, не имющими себ ничего подобнаго въ искусств.
Она жила въ Рим потому, что въ Рим нашла пищу своей художественной натур, своей сндающей любви въ прекрасному, и въ Рим она ршилась жить и умереть потому, что не въ состояніи была оторваться даже на одинъ день отъ восторженнаго созерцанія предметовъ своего поклоненія.
Молодая, богатая, рожденная и воспитанная въ дальной и строгой Англіи, какъ могла Джулія разстаться навсегда и навсегда покинуть подругъ и родныхъ, которая ее любили? Какъ?! она нашла свой міръ между остовами развалинъ, и подъ изношеннымъ плащомъ нашего нищаго экзальтированное воображеніе ея отгадало типъ благородной расы древнихъ квиритовъ.
Въ студіи Манліо, куда она заходила нердко, она встртила Муціо, который исполнялъ иногда у художника обязанности натурщика.
Что было за дло Джуліи до его низкаго положенія? Разв не было на этомъ чел того же отпечатка и въ этой поступи того же величія, что поражали ее въ мраморныхъ статуяхъ?
Несмотря на нищету Муціо, Джулія влюбилась въ него съ перваго раза, какъ его увидала. Бдность въ ея глазахъ нисколько ему не вредила, нисколько не унижала его. Бдность портитъ только людей слабыхъ, а Муціо таковымъ не былъ. Да и что въ богатств? Разв оно увеличиваетъ достоинства человка?
А Муціо, любилъ ли Джулію? Да, онъ отдалъ бы за нее вселенную, хотя и не ршился бы никогда открыть ей любовь свою…
Разъ, вечеромъ, на Лунгар, два пьяные солдата пристали-было къ нашей героин, когда она одна, безъ провожатаго, возвращалась изъ студіи Манліо, и силой хотли повести съ собой. То было лучшимъ моментомъ въ жизни Муціо, слдившимъ за нею издали: онъ ранилъ и повалилъ одного (другой пустился въ бгство), и съ этого вечера никто уже не смлъ оскорблять Джуліи на улиц.
Въ тотъ самый день, когда женщины Манліо положили отправиться въ палаццо Корсини, Джулія всходила на Яникульскій холмъ, чтобъ постить по обычаю его студію. Отъ молодаго ученика узнала она печальную исторію съ художникомъ, узнала о попытк женщинъ, но не могла узнать, какая именно причина была всему этому. Пока стояла она встревоженная и задумчивая, пришелъ Аттиліо, и отъ него-то услышала она подробности всего дла.
— Надобно же, наконецъ, узнать, что все это значитъ, сказала молодая иностранка: — должно думать, что женщины пошли хлопотать о помилованіи, но и намъ не слдуетъ терять ни минуты, я имю доступъ въ палаццо Корсини, вроятно, мн скоре, чмъ кому-либо другому удастся все разузнать и я надюсь еще до вечера увдомить васъ обо всемъ…
При этихъ словахъ, не объясняя ничего боле, она удалилась.
Аттиліо, усталый отъ ночной тревоги и ходьбы, опечаленный отсутствіемъ Клеліи, остался въ студіи, чтобъ еще разъ поразспросить молодаго Спартако о вещахъ, такъ его интересовавшихъ.

XIV.
Сиккіо.

Возвратимся снова въ 1849 г. и той роковой сцен, когда двухлтній Муціо былъ обворованъ въ пользу братства ‘Сан-Винченцы и Паоло’. Вспомнимъ, что одинъ изъ служителей дома — Сиккіо — встртилъ этого пройдоху донъ-Игнаціо такимъ пріемомъ, что мы тогда же сочли нужнымъ о томъ упомянуть.
Сиккіо былъ давнишній слуга дома Помпео, въ немъ онъ родился, въ немъ былъ обласканъ, въ немъ и привязался въ сиротк Муціо, съ отеческою нжностью.
Добрый человкъ, но не слишкомъ сметливый, онъ разгадалъ, однако, пронырства ‘паолотта’ и его сообщницы, но, кто бы осмлился въ Рим изобличить исцлителя душъ, духовнаго пастыря и исповдника знатной барыни?
Для патеровъ исповдь — дло слишкомъ выгодное, чтобы они не позаботились обставить ее подобающею таинственностью.
Исповдь,— это могущественное орудіе католицизма — это главный элементъ его соблазновъ, ключъ къ сокровеннйшимъ помысламъ, къ шпіонству, къ богатству, къ вліянію на слабый умъ, къ разврату!
Старый Сиккіо, за преданность свою ребенку и дому, былъ прогнанъ первымъ, когда агентъ паолоттовъ налетлъ на свою добычу.
— А младенецъ? спросила-было Флавія донъ-Игнація.
— Младенецъ! воскликнулъ тотъ:— у насъ для него не сиротскій домъ! Его можно отправить туда, пусть онъ тамъ подростаетъ, охраняемый отъ заблужденій развращеннаго вка и вліяній еретическихъ доктринъ, преобладающихъ въ обществ… Тамъ онъ будетъ всегда подъ нашимъ наблюденіемъ.
И они вторично обмнялись такимъ взглядомъ, что обдало бы холодомъ самую смерть.
Къ счастію еще для Муціо, богатство добычи ослпило пройдохъ на столько, что посл разговора патера со старухою, о немъ совсмъ позабыли и, покинутый всми, онъ хныкалъ въ колыбели.
Сиккіо, одинъ честный Сиккіо, не забылъ его: воспользовавшись смятеніемъ грабителей, растаскивавшихъ имущество, подъ предлогомъ забранія своего скарба, онъ пробрался въ домъ, унесъ съ собою Муціо и поселился съ нимъ въ отдаленномъ уголн Рима.
Нужно сказать, что отецъ Муціо былъ страстнымъ археологомъ, и во время своихъ изысканій надъ монументами и руинами, имлъ привычку брать съ собой Сиккіо. Въ этихъ-то странствованіяхъ но Риму, онъ напрактиковался, слдовательно, достаточно, чтобъ избрать ремесло чичероне {Чичероне называются въ Рим проводники, показывающіе достопримчательности, и объясняющіе ихъ иностранцамъ боле или мене толково. Прим. авт.} для пропитанія, ибо, съ обузою ребёнка на рукахъ, ему трудно уже было достать себ лакейское мсто.
Чичеронизмъ въ Рим не даетъ большихъ выгодъ, но даетъ относительную независимость жизни, и Сиккіо воспользовался кое-какимъ своимъ знаніемъ для прокормленія себя и своего питомца, къ которому привязывался день-это-дня горяче. Ребенокъ же росъ и длался красивымъ отрокомъ, ловкимъ и сильнымъ. Никогда не возвращался домой Сиккіо съ пустыми руками, не принося своему любимчику чего-нибудь на забаву и, пожалуй, скоре отказалъ бы себ въ необходимомъ, чмъ лишилъ бы своего юнаго друга какой-нибудь дорогой игрушки или любимаго лакомства.
Такъ длилось впродолженіе многихъ лтъ, но Сиккіо старлъ, старческая хворость стала мшать ему слишкомъ усердно заниматься обычнымъ ремесломъ, а отъ чичеронства до нищенства — одинъ только шагъ.
Христарадничать было не по душ честному Сиккіо, но надо было кормиться и содержать еще ребенка… Достигнувъ пятнадцатилтняго возраста, Муціо сложился въ совершенств и римскіе художники, прельщавшіеся его торсомъ, стали зазывать его въ студіи.
Это нсколько облегчало ихъ, но Муціо, знавшій, по разсказамъ Сиккіо, свое происхожденіе, раздумывавшій постоянно о плутовской продлк, повергнувшей его въ нищету, мучился мыслью, что онъ вынужденъ позировать моделью передъ людьми, часто ему незнакомыми, и избгалъ этого дла. Притомъ сопровождая иногда Сиквіо въ чичеронскихъ его экскурсіяхъ, онъ перенялъ отъ него умнье склонить иностранца на осмотръ Campo Vaccino или храма св. Петра и предпочиталъ эту профессію. Не гнушался онъ также и ручными трудами и часто нанимался въ скульпторамъ передвигать глыбы мрамора. Самыя тяжелыя глыбы, сдвигать которыя бывало едва подъ силу тремъ, по крайней мр, человкамъ — Муціо, 18-ти лтъ, ворочалъ почти шутя.
При всемъ томъ никто и никогда еще не видалъ его протягивающимъ руку — почему другіе нищіе и величали его саркастически ‘Signor mendico’.
Однажды, закрытая вуалью женщина вошла въ каморку Сиккіо и положила на столъ кошелекъ, полный золотомъ, сказавъ старику повелительнымъ голосомъ:
— Эти деньги помогутъ вамъ обоимъ облегчить свое положеніе. Вы меня не знаете, но еслибъ вамъ и удалось узнать, кто я, не говорите Муціо, отъ кого явилась эта помощь…
И не дожидаясь отвта, скрылась.

XV.
Палаццо Корсини.

‘Рыбка сама наклевывается’, подумалъ развращенный прелатъ, потирая руки при вид трехъ вошедшихъ къ нему женщинъ. ‘Провидніе (вотъ какой смыслъ придаютъ подобные люди идее провиднія) на этотъ разъ’, продолжалъ онъ разсуждать самъ съ собою: ‘служитъ мн лучше всхъ негодныхъ моихъ наемщиковъ’.
Думая такъ, онъ бросалъ время отъ времени плотоядные взгляды на прекрасную двушку, погубить которую составляло его страстное желаніе.
— Гд ваша просьба? спросилъ онъ сухо просительницъ, съ такимъ видомъ, какъ будто ему только изъ этой просьбы придется узнать, съ кмъ онъ иметъ дло и по какому поводу, хотя онъ узналъ своихъ постительницъ при самомъ ихъ вход.
— Что же, подадите ли вы мн наконецъ вашу просьбу? повторилъ онъ снова, замтивъ что посл его перваго вопроса женщины молчали, какъ убитыя. Тогда Аврелія выдвинулась впередъ и подала ему бумагу.
Кардиналъ со всми вншними признаками озабоченности, углубился въ чтеніе просьбы, потомъ, оставивъ ее, обратился къ Авреліи. ‘Это вы сами и есть?’ сказалъ онъ, показывая видъ, что другихъ женщинъ онъ даже не замчаетъ. ‘Вы жена этого смльчака Манліо, который позволяетъ себ скрывать въ своемъ дом государственныхъ преступниковъ и враговъ его святйшества?’ Слова эти произнесъ онъ тмъ строгимъ и торжественнымъ тономъ, какимъ обыкновенно говорятся увщанія неисправимымъ преступникамъ.
— Жена Манліо, не эта синьора, поспшила сказать Сильвія: — а я, особа эта пришла со мною только для того, чтобы засвидтельствовать передъ вашею эминенціею, что она съ дтства знаетъ всю нашу семью и можетъ подтвердить клятвою, что никто изъ насъ никогда не вмшивался въ политическія дла. Донна Аврелія подтвердитъ вамъ, продолжала горячо Сильвія:— что Манліо — человкъ безукоризненно-честный.
— Безукоризненно-честный, подхватилъ кардиналъ, притворяясь раздраженнымъ.— Но если онъ такъ безукоризненно честенъ, то что заставило его прятать у себя еретика и государственнаго преступника? И какъ же это вашъ безукоризненно-честный мужъ ршился на бгство изъ тюрьмы, воспользовавшись для этого конечно средствами преступными, а не безукоризненными?’ За этими словами послдовало непродолжительное молчаніе, во время котораго въ голов Клеліи, сохранившей наибольшее хладнокровіе и присутствіе духа, быстро пробгала мысль: ‘Бгство! значитъ, онъ уже не у нихъ въ когтяхъ боле?’ Мысль эта такъ ее обрадовала, что все лицо ея озарилось мгновенно радостью и она инстинктивно прошептала вслухъ: бгство!
— Да, онъ бжалъ, проговорилъ съ разстановкою прелатъ, отгадывая чувства, родившіяся въ душ Клеліи:— но радоваться вамъ тутъ еще нечему. Далеко онъ не убжитъ. Избжать законной кары — не такъ-то легко удается. Манліо — безумецъ. Вмсто того, чтобы отвчать только за пристанодержательство, онъ окончательно погибнетъ отъ совокупности преступленій за свою дерзкую попытку насильственно вырваться изъ государственной тюрьмы.
Эти рзкія и страшныя слова подйствовали на бдную Сильвію, какъ ударъ грома. Услыхавъ ихъ, она смертельно поблднла, зашаталась и, протянувъ руки къ своей ненаглядной Клеліи, упала безъ чувствъ въ ея объятія.
Эта неожиданная сцена нисколько не встревожила Прокопіо, мало того, онъ ршилъ мысленно извлечь изъ нея себ пользу. Для этого онъ позвонилъ, и когда на зовъ его пришли люди, приказалъ имъ отвести женщинъ въ другую комнату, и стараться всми мрами привести скоре въ чувство женщину, находившуюся въ обморок.
‘Ви не выйдете изъ моего дворца, не заплативъ мн за мое безпокойство тмъ, чего я такъ долго добиваюсь’, подумалъ онъ, оставшись одинъ и, потирая отъ удовольствія руки, потребовалъ къ себ немедленно Джіани. Джіани тотчасъ же явился, такъ-какъ онъ находился въ одной изъ комнатъ палаццо, зная, что его услуги могутъ во всякое время понадобиться кардиналу.
— Подходите-ка поближе, сеньоръ, весело сказалъ Прокопіо, и Джіани уже по этому приступу (сеньоромъ кардиналъ называлъ его только въ исключительныхъ случаяхъ), догадался, что ему предстоитъ интимное порученіе.
— Провидніе намъ услужило сегодня лучше, чмъ это съумли бы сдлать вы, со всею вашею опытностью и расторопностью… продолжалъ съ улыбкою кардиналъ.
— Кто же сметъ сомнваться, что ваша эминенція рождена подъ счастливой звздой и должна во всемъ имть успхъ, замолвилъ Джіани, кланяясь и сгибаясь, какъ угорь.
— Н-да! Теперь, слдовательно, когда провидніе (слово провидніе не сходило съ нечистыхъ устъ прелата) устроило главную часть дла,— на твоей обязанности выполнить другую. Прежде всего распорядись, чтобы съ женщинами обращались какъ можно лучше. Потомъ — ихъ надо отвести въ заднія комнаты, знаешь? Оттуда, подъ предлогомъ вызова ихъ къ объясненію съ монсиньоромъ Игнаціо (читатель знаетъ уже эту почтенную личность), ихъ надо развести по разнымъ комнатамъ. Когда же он успокоятся отъ всякихъ подозрній, мн нужно будетъ видться наедин съ Клеліею… Понялъ ли?..
— Все будетъ исполнено, какъ желаетъ ваша эминенція, поклонился Джіани.
Кардиналъ, зажмурясь, провелъ рукою по своему подбородку, и далъ знакъ Джіани, чтобы онъ оставилъ его одного. Джіани безмолвно и съ почтительнымъ поклономъ ретировался. Развратный кардиналъ проводилъ его полустрогой, полуснисходительной улыбкой, но едва онъ остался одинъ, какъ вошедшій человкъ доложилъ ему, что его желаетъ видть какая-то синьора англичанка.
— Проси же, проси ее, быстро проговорилъ Прокопіо: — просто манна сегодня падаетъ на меня съ неба, подумалъ онъ, и снова провелъ себ сладострастно рукою по подбородку. Лицо его, покрытое темными пятнами — слдами разврата, между которыми проглядывала желто-зеленая кожа, какъ у хамелеона — приняло самодовольное выраженіе.
— Добро пожаловать! радушно воскликнулъ онъ, когда на порог двери показалась высокая и красивая женщина-артистка. Онъ сдлалъ нсколько шаговъ, впередъ, и предложивъ ей руку, подвелъ ее въ кресламъ.
— Чему я обязанъ счастіемъ, забормоталъ онъ: — видть подъ своею кровлею снова васъ, въ той самой комнат, которую вы нкогда уже удостоивали своимъ посщеніемъ? Ахъ! съ тхъ поръ, какъ вы уже ее боле не украшали собой, я на нее сталъ смотрть, какъ на печальную пустыню…
‘Какъ извивается эта змя’, думала про себя Джулія (это была она), пока прелатъ витійствовалъ и свъ въ кресла, сказала: — ваша эминенція попрежнему любезны, за что я вамъ немало благодарна. Я бывала тогда часто, какъ вы знаете, потому, что снимала копіи съ вашихъ превосходныхъ картинъ. Посл же того, какъ вс копіи были сняты, я не видла основаній снова сюда являться.
— Основаній! основаній! Какъ холодно вы выражаетесь, заставляя меня скорбть отъ такой холодности.— Право, синьора Джулія, я бы имлъ право обидться тмъ, что вы находите, что нтъ никакого основанія посщать людей, искренно намъ преданныхъ. Вы, съ вашей красотой, кром того, имете полнйшее основаніе появляться всюду. Васъ везд ожидаетъ почетъ и поклоненіе.
Произнося эти и подобныя медовыя фразы, донъ-Прокопіо въ то же время, какъ бы нечаянно, подвигалъ свои кресла къ кресламъ гостьи, чтобы въ ней какъ можно приблизиться. Маневръ его, впрочемъ, не удавался, такъ-какъ при каждомъ движеніи его кресла, гостья отодвигала свое на такое же разстояніе, такъ что два эти кресла напоминали собою дв волны, постоянно стремящіяся въ одну сторону и никогда несливающіяся.
Наскучивъ неудачнымъ двиганьемъ стульевъ, прелатъ очевидно что-то придумалъ новое и съ ршительнымъ видомъ всталъ и подошелъ къ Джуліи.
— Да сидите же, бога ради, спокойно, строго перебила она его:— или я сейчасъ же уйду. И она тоже поднялась, поставивъ между собою и прелатомъ, въ вид защиты, кресло…
Кардиналу эта поза очевидно не особенно понравилась, онъ съ досадою опустился снова въ кресла, Джулія тоже сла и сухо сказала:
— Я постила васъ по важному длу, знайте это, такъ-какъ я уже сообщила вамъ, что не считаю для себя удобнымъ какія бы то ни было посщенія вашего палаццо безъ особенно важныхъ основаній для этого. Я пришла къ вамъ, получить отъ васъ свднія объ одномъ семейств, которое меня интересуетъ, о семейств скульптора Манліо, которое проходило къ вамъ.
— Приходило-то оно, точно приходило, проговорилъ неохотно Прокопіо: — но теперь оно уже ушло.
— И давно уже ушло оно? спросила Джулія голосомъ, въ которомъ сквозило недовріе.
— Нтъ, нтъ, недавно… только что… минутъ пять…
— Значитъ, теперь он уже не въ палаццо? переспросила гостья.
— Конечно, уже не въ палаццо, твердо солгалъ прелатъ.
Джулія недоврчиво покачала головою, медленно поднялась съ мста и, едва удостоивъ поклономъ негодяя-кардинала, удалилась изъ залы.

——

Британская раса, подобно всякой другой, иметъ свои недостатки. Совершеннаго народа на земл, какъ извстно, нтъ, но я очень высоко цню англичанъ. По моему мннію, въ наше время только между англичанами можно встртить такихъ личностей, которыхъ можно смло сравнить по доблестямъ съ типами нашихъ предковъ, отцовъ первобытнаго Рима.
Какъ нація — Англія эгоистична и властолюбива, исторія ея представляетъ не мало преступленій, задуманныхъ и приведенныхъ въ исполненіе во имя этихъ пороковъ — въ сред своего народа и среди народовъ чуждыхъ.
Для того, чтобъ удовлетворить своей ненасытной жажд золота и владычества, Англія загубила и замучила въ своихъ желзныхъ тискахъ не мало чуждыхъ національностей, но едвали кто нибудь ршится отрицать, чтобы въ общемъ ход человческаго прогресса — значеніе ея не было громадно. Англія посяла смена того сознанія личнаго человческаго достоинства, во имя котораго каждый уважающій себя человкъ является сильнымъ, гордымъ и непреклоннымъ, лицомъ къ лицу съ самыми прихотливыми требованіями тхъ, кто, по собственному признанію, сотворенъ для опеки надъ міромъ себ подобныхъ… Благодаря своему постоянству и отваг, англичане съумли соединить у себя правительственный порядокъ съ полною свободою личности и самоуправленіемъ. Островъ ихъ сдлался святилищемъ и неприкосновеннымъ пріютомъ для всякаго еесчастія. Деспотъ на немъ, рядомъ съ послднимъ изъ своихъ подданныхъ, политическимъ изгнанникомъ, въ равной мр пользуется гостепріимствомъ, ради одного того, что они оба — люди.
Въ Англіи вперине раздалось слово — объ освобожденіи черныхъ, которое посл гигантской борьбы восторжествовало недавно и по ту сторону океана — между соплеменниками англичанъ, на новомъ материк. Даже начавшееся возрожденіе Италіи могло удасться отчасти только благодаря Англіи, такъ-какъ въ 1860 году, въ мессинскомъ пролив — Англія первая произнесла мужественное слово невмшательства.
Но Италія, такъ же какъ и Англіи, много обязана и Франціи. Человчество всегда будетъ помнить, что во Франціи, прежде чмъ везд, распространилось господство философскихъ принциповъ. Міръ никогда не забудетъ также перваго торжественнаго провозглашенія правъ человка. Уничтоженіемъ варварскаго рабства на Средиземномъ мор, мы тоже обязаны Франціи. Страна эта долгое время умла стоять во глав европейской цивилизаціи,— но теперь, увы! она это свое величіе утратила! Нын, ползая передъ истуканомъ призрачнаго величія, она разрушаетъ то самое великое дло, созидать которое — было важнйшею задачею ея прошлаго.
Нкогда Франція гордо провозглашала и стремилась водворить повсюду свободу міра, теперь она же сама стремится ее повсюду истреблять и уничтожать.
Она отрицается и отчуровывается нын отъ Разума,— олицетвореннаго ею нкогда въ образ божества. Теперь она — не признаніе разума, и ея солдаты, дти ея земли, становятся добровольно жандармами главнаго жреца мрака и невжества.
Будемъ же хоть надяться, что настоящее Франціи — измнятся. Будемъ утшаться тмъ, что мы снова увидимъ Францію въ прежнемъ блеск, когда дв великія націи — встанутъ дружно и вмст во глав и на сторож міроваго прогресса.

XVI.
Совтъ.

Въ тотъ же самый вечеръ, въ маленькой комнатк Сиккіо находились три лица, которыя своею красотою могли бы привести въ восторгъ и удивленіе любого изъ великихъ художниковъ, даже изъ тхъ, которые умли своими произведеніями ‘сводить на землю Олимпъ’.
Что такое красота? Отъ чего зависитъ ея чарующее вліяніе за всхъ и каждаго? Отчего отличенные ею пользуются особеннымъ почитаніемъ отъ окружающихъ? Разв вншняя красота всегда служитъ ручательствомъ внутреннихъ достоинствъ? Разв встрчается мало людей, которые при некрасивой вншности обладаютъ золотымъ сердцемъ? Отчего же это предпочтеніе красот? Что длать! Человкъ какъ бы инстинктивно привлекается и подкупается красотой, и женщины въ этомъ отношеніи еще чувствительне мужчинъ.
Красивая вншность невольно возбуждаетъ довріе къ человку. Пріятно, когда старикъ отецъ красивъ, когда красивы мать и дти, пріятно и для самого себя обладать чертами лица, которыя представляютъ большее сходство съ Ахиломъ, нежели съ ерситомъ.
Красивый военачальникъ легче другого возбуждаетъ энтузіазмъ въ своихъ подчиненныхъ, страхъ во врагахъ своихъ. Однимъ словомъ, родиться красивымъ — великое благо, хотя и въ этомъ случа, какъ и во множеств другихъ, наблюдателя поражаетъ неравномрное распредленіе этого дара между людьми. Трудно понять, почему всемогущая природа и вслдствіе какого своего закона или пожалуй каприза — однихъ надляетъ и въ этомъ смысл черезчуръ щедро, другихъ же совершенно обдляетъ.
Сколько ненужныхъ страданій выноситъ обыкновенно человкъ, если онъ безобразенъ. Сколько невольныхъ оскорбленій, сколько тяжелыхъ обидъ — инстинктивно наносятъ ему ближніе. Уродъ не можетъ разсчитывать на любовь женщины. Онъ возбуждаетъ въ ней состраданіе, а не восторгъ. Если она хороша, онъ никогда не возбудитъ къ себ даже и такого чувства. Если женщина дурна, она также не будетъ любить его, такъ-какъ безобразныя женщины или бываютъ совершенно лишены инстинкта состраданія, или своимъ сочувствіемъ къ уроду побоятся выказать какъ бы признаніе своего собственнаго уродства, побоятся быть заподозрнными въ томъ, что своимъ участіемъ он вымаливаютъ подобное же чувство въ себ. Встрчая къ себ сочувствіе, уродъ всегда долженъ опасаться, не притворное ли оно? не скрывается ли подъ нимъ только стремленіе какъ можно скоре — такимъ подаяніемъ отъ него отдлаться, или, что еще хуже, не прикрываетъ ли подобное сочувствіе, какъ маска, только обидной для него насмшки, только желанія надъ нимъ посмяться.
Извстно, что одно лишь золото въ состояніи нсколько скрасить безобразіе тла.
Между тмъ красота позволяетъ человку, даже безъ всякой съ его сторона личной заслуги, чваниться и властвовать надъ толпою.
Что это? разсчетъ ли природа или капризъ? Случайность — или необходимость?
Когда Джулія вошла, Аттиліо и Муціо закидали ее вопросами о семейств Манліо.
— Да, отвтила она:— я уврена, что он въ палаццо Корсини, хотя безчестный Прокопіо и отпирается. Вы понимаете, что ему отпираться не трудно, онъ можетъ купить все за свое золото, что ни задумай онъ сдлать. Его порочные клевреты помогутъ ему при всякомъ преступленіи спрятать концы въ воду.
Аттиліо при этихъ словахъ судорожно поднялся, какъ ба собираясь уходить. Онъ приложилъ руку ко лбу, какъ ба что-то обдумывая, потомъ, устыдясь, вроятно, своей мысли, въ изнеможеніи снова опустился на стулъ.
Джулія, отгадавшая по его движенію, какой вулканъ нылъ въ его груди, обратилась къ нему.
— Аттиліо! вамъ больше всякаго другаго слдуетъ сдерживаться и быть хладнокровнымъ, если за хотите дйствительно высвободить свою невсту изъ недостойныхъ стей, теперь еще рано — и длать нечего, надо ждать. Раньше десяти часовъ вамъ нельзя и начинать вашей попытки, если вы только хотите успха.
— Безъ сомннія! подтвердилъ Муціо:— да и мн надобно еще прежде сходить, предупредить Сильвіо, чтобы онъ со своими товарищами явился въ сосдство палаццо. Пожалуйста, другъ, ужъ не трогайся съ мста до моего возвращенія.
Мы знаемъ, какъ сильно любилъ Муціо — Джулію. Къ чести его надобно сказать, что оставляя ее съ глазу на глазъ съ Аттиліо, красивйшимъ римскимъ юношей, онъ не чувствовалъ никакой ревности. Онъ зналъ, что любовь къ нему Джуліи бала любовь сильная, не измняющая, не умирающая, не проходящая съ годами или съ перемной судьбы. Онъ зналъ, что его несчастія длаютъ его еще дороже для его возлюбленной.

XVII.
Правосудіе.

Правосудіе — великое слово, но какъ оно поругано, какъ осмяно на земл сильными міра! Христосъ былъ распятъ на крест во имя человческаго правосудія. Галилея въ видахъ правосудія подвергали пытк. А т порядки и законы, которыми управляются еще столько странъ! — современнаго Вавилона — цивилизованной Европы, разв они не составляютъ олицетворенія правосудія?
Европа! Страна, гд работающій голоденъ и рискуетъ погибнуть голодной смертью, гд тунеядцы благоденствуютъ, утопая въ порокахъ и роскоши, гд только немногія семьи участвуютъ въ управленіи націями, гд поддерживаются постоянныя войны и раздоры подъ прикрытіемъ безпрестанно произносимыхъ громкихъ словъ: патріотизмъ, законность, честь знамени, военная слава, гд половина населенія составляетъ рабовъ, а другая половина исправляетъ правосудіе, наказывая и истязая рабовъ, если они осмливаются заявлять свое недовольство жалобами!..
Однообразный ходъ законнаго правосудія нарушаетъ только изрдка какой-нибудь частный случай, когда кинжалъ или карабинъ самовольно берутъ на себя роль капризныхъ исполнителей правосудія. И тогда повсюду поднимается шумъ и гвалтъ, какому-нибудь Орсини тотчасъ же отрубаютъ голову, а Наполеонъ III, за то, конечно, что онъ во всю свою жизнь не пролилъ ни капли человческой крови (ни въ Париж, ни въ Рим, ни въ Мексик!), повсюду превозносится и прославляется за свое великодушіе.
Но… пробьетъ и для Франціи часъ настоящаго правосудія. Тогда встрепенутся вс т шакалы, которые живутъ достояніемъ бдняковъ, и т, которые способствуютъ развращенію націи изъ двадцати-пяти милліоновъ людей.
Прокопіо и Игнаціо, преступныя дйствія которыхъ намъ уже извстны, также были близки отъ исполненія надъ ними правосудія. Въ то время, когда они приготовлялись къ новому преступленію, въ палаццо Корсини, подл этого дворца уже имлись наготов Аттиліо, Муціо, Сильвіо и человкъ двадцать ихъ товарищей изъ трехсотъ, чтобы сдлаться исполнителями правосудія, хотя и разбойническимъ способомъ.
Это гордые сыны Рима понимали и чувствовали, что для раба не существуетъ нигд опасности, что всякое предпріятіе для него удобоисполнимо, такъ-какъ все, что онъ можетъ при этомъ потерять — только жизнь, на жизнь же смотритъ онъ, какъ на предметъ, не имющій никакой цны. Такою сдлали ему жизнь тираны!
Поэтому три наши героя совершенно спокойны, какъ бы въ ожиданіи праздника. Дыханіе ихъ ровно, если сердце ихъ и бьется ускоренно, то только отъ надежды, что скоро должна наступить минута отмщенья. Въ ожиданіи, когда пробьетъ десять часовъ, они прохаживаются по Лонгар, но прохаживаются не вмст, а въ разбродъ, такъ-какъ папскимъ правительствомъ строго запрещены на улицахъ всякія сборища.
За то они соединятся… за дломъ.
Въ палаццо все устроилось по мысли Прокопіо. Подъ предлогомъ допроса — три женщины разлучены. Клелія — одна. Клелія безпокойна… она предчувствуетъ что-то недоброе… и вотъ она выйимаетъ изъ своей косы небольшой кинжалъ, какой обыкновенно носятъ при себ римлянки, осматриваетъ его, пробуетъ его остріе и какъ врнаго друга прячетъ къ себ на грудь подъ складки своего платья.
Посл девяти часовъ, прелатъ надваетъ свои лучшія, и, по его мннію, наиболе украшающія его одежды и собирается на ‘осаду крпости’, какъ онъ обыкновенно называетъ свои нечистыя и насильственныя интриги. Онъ тихо открываетъ дверь комнаты, гд находится Клелія, и мягкимъ, сладенькимъ голосомъ говоритъ ей: ‘добрый вечеръ’.
Клелія чуть не съ презрніемъ отдаетъ ему такое же привтствіе.
— Вы меня извините, обращается онъ въ ней съ ласковымъ полушопотомъ: — что васъ такъ долго продержали въ этой комнат, но это произошло оттого, продолжаетъ онъ уже совсмъ медовымъ голосомъ:— что я самъ хотлъ видть васъ передъ вашимъ уходомъ и сообщить вамъ, что я нашелъ возможнымъ закрыть глаза на преступное бгство отца вашего и оставить его безъ преслдованія. Кром того я хотлъ бы, продолжаетъ волкъ: — чтобы вы узнали, что я вижу васъ уже не въ первый разъ, и что съ тхъ поръ, какъ я васъ увидлъ, я сгараю къ вамъ самою чистою, пламенною любовью…
Говоря это, лукавый прелатъ, производя легкій шумъ своею шелковою сутаной, шагъ за шагомъ приближается въ Клеліи, но въ двушк уже промелькнула мысль о необходимости своей защиты, и вотъ она ловкимъ прыжкомъ становится за большой столъ, загораживается имъ отъ прелата и длается для него совершенно недоступною, даже еслибы онъ могъ быть на столько же легокъ и ловокъ, какъ она.
Тогда прелатъ обращается къ мольбамъ и лести, на какую онъ только способенъ, онъ проситъ и умоляетъ двушку не препятствовать его страсти и раздлить съ нимъ его чувство. Но двушка съ каждымъ его словомъ отвчаетъ ему все съ большею и большею гордостью. Тогда онъ начинаетъ сердиться, и выходитъ изъ себя отъ мысли, что ему приходится терять столько времени понапрасну. Гнвъ его все растетъ, и вотъ онъ, послушный уже одному голосу страсти, длаетъ условный знакъ, и на помогу къ нему являются донъ-Игнаціо и Джіани.
Испуганная необходимостью борьбы противъ трехъ, Клелія съ ршительностью вынимаетъ кинжалъ: ‘Подступитесь только’, говорить она съ твердостью, ‘и я вонжу кинжалъ этотъ въ свое сердце!’ Но, двушк врядъ ли удастся исполнить эту свою угрозу. Старикъ, ограбившій Муціо въ младенчеств, уже усплъ подкрасться въ ней и схватить своею костлявой рукой ее за правую руку, сжавъ ее какъ бы желзными клещами. Джіани точно также подступился съ лвой стороны. Имъ нужно укротить двушку, обезоруживъ ее.
Но это дло нелегкое. Клелія отбивается съ такою силою гнва, что оба злодя изнемогаютъ. Руки ихъ переранены и изъ нихъ льется кровь. Тогда массивный Прокопіо видитъ, что безъ его личнаго вмшательства они ни до чего не достигнутъ. Онъ приближается, и они втроемъ успваютъ побдить свою жертву. Обезсиленная борьбой, съ разметавшимися волосами, она почти безъ чувствъ. Трое достойныхъ бойцовъ берутъ ее на руки и относятъ въ альковъ, примыкающій въ комнат. Альковъ этотъ — заповдная арена великихъ подвиговъ прелата.
Читавшіе исторію папъ, конечно, не станутъ удивляться только-что описанной мною сцен. Чего нельзя ожидать отъ патеровъ посл классической продлки одного изъ Фарнезе — сына папы, съ епископомъ финскимъ? Почему подчиненные донъ-Прокопіо отказались бы ему помогать въ истязаніяхъ несчастной двушки, если это могло доставить ему удовольствіе? Ихъ повиновеніе не останавливается ни передъ какими щекотливыми соображеніями.
Въ эту самую минуту, однакожь, когда двушку несли, извн послышался необычайный шумъ. Дверь въ сосднюю комнату отворилась съ громовымъ звукомъ и посреди комнаты внезапно появились два человка, отчаянный видъ которыхъ могъ бы привесть въ содроганіе самаго сатану. Это были наши друзья — Аттиліо и Муціо. Но какъ они измнились отъ негодованія! Черты лица ихъ были искажены, и подъ вліяніемъ энтузіазма, создающаго героевъ, который одушевлялъ ихъ, они казались даже выше своего роста.
Аттиліо прежде всего и вн себя, отъ избытка чувствъ, бросился въ своей возлюбленной двушк. Злоди могли воспользоваться этой минутой, чтобы бжать, такъ-какъ ихъ сдерживалъ всхъ троихъ своимъ холоднымъ и торжественнымъ взоромъ одинъ только Муціо, еслибы Сильвіо не усплъ тотчасъ же явиться къ нему на выручку. При вход его Муціо указалъ ему на дверь съ грозными словами: ‘Присмотри, чтобы никто отсюда не вышелъ’.
Тогда Муціо, вынувъ изъ кармана пистолетъ, приказалъ, подъ опасеніемъ смерти, всмъ троимъ соумышленникамъ не двигаться и перевязалъ ихъ съ руками назадъ, поочередно, крпкою веревкою. Честь быть связаннымъ посл всхъ выпала на долю монсиньора, и связанъ онъ былъ такъ крпко, что кости его захрустли. При этомъ звук злая улыбка оснила красивое лицо нищаго.
Донъ-Игнаціо охалъ и ахалъ, пока его связывали. ‘Что же ты не охалъ’, насмшливо спрашивалъ его Муціо, ‘въ ту ночь, когда грабилъ сироту-ребенка? Почему не охалъ, сводничая молодыхъ двушекъ своему развратному кардиналу?’
Не желая возбуждать въ читателяхъ чувства омерзенія, я опускаю вс мольбы, и просьбы и клятвы трехъ несчастныхъ о сохраненіи имъ жизни. Вс эти мольбы были, конечно, тщетны. Обиды, нанесенныя ими нашимъ героямъ, были слишкомъ кровными обидами, Клелія, Камилла, Манліо — три ихъ жертвы требовали за себя отмщенія. Казнить ихъ было необходимо во имя будущей свободы Рима.
И вотъ они вс трое — съ связанными руками, были повшены одинъ вслдъ за другимъ за окномъ, на высот третьяго этажа.
Съ наступленіемъ утра — на такое зрлище собралась громадная толпа.
‘Такъ имъ и надобно’, слышалось тамъ и сямъ. ‘Эти висльники изъ той породы, которая вотъ уже пятнадцать столтій сряду, помощью лжи, развращенія, обмана, плутовства, превратила Римъ, нкогда великую метрополію міра — въ грязную и вонючую клоаку всяческихъ преступленій и нечистотъ’.

XVIII.
Изгнаніе.

Было утро пятнадцатаго февраля, и римскую Кампанью освщали первые лучи восходящаго солнца.
Эта торжественная пустыня, гд нкогда процвтало столько населенныхъ городовъ, нын вся покрыта лсами и топями и представляетъ собой удивленному путешественнику картину запустенія и отчаянія. Жалкіе обитатели ея, время отъ времени попадающіеся вамъ на встрчу, отражаютъ на своихъ жолтыхъ и исхудалыхъ лицахъ страданія и зараженіе маларіей. Безконечныя равнины, гд нкогда тснилось многочисленное населеніе, сдлались мстомъ пребыванія дикихъ буйволовъ и кабановъ. Сады, виллы, виноградники, снабжавшіе нкогда своими плодами двухмилліонное населеніе метрополіи, заглохли, исчезли и на ихъ мстахъ видны одн только, распространяющія міазмы, болота.
Тамъ и сямъ разбросанные кресты служатъ путешественникамъ указаніемъ, что убійства здсь совершаются нердко, такъ-какъ невжество и грубость правящаго духовенства съумли обратить потомковъ великаго народа въ безпутныя шайки фанатиковъ и разбойниковъ.
Слды знаменитыхъ консульскихъ дорогъ, напоминающихъ о проход по нимъ безсмертныхъ легіоновъ, и нкогда пересекавшихъ эти долины во всевозможныхъ направленіяхъ, едва замтны между рвами и развалинами, скрывающими ихъ. Кажется, что духъ владльцевъ этихъ земель, патеровъ {Bся римская Кампанья принадлежитъ въ настоящее время нсколькимъ монсиньорамъ и прелатамъ, которые оставляютъ свои земли для разврата въ столиц. Прим. авт.}, безраздльно царитъ надъ ними, обезлюдивъ и обезплодивъ ихъ, изсушивъ и истощивъ самую почву.
Въ утро, о которомъ я говорю, у дома Марчелино остановилась дорожная карета, и изъ нея вышли четыре знакомыхъ намъ женщины. Какъ радо было встрч съ Манліо все семейство художника, сколько тутъ было искреннихъ поцалуевъ — мн говорить, разумется, нечего. Встрчи, посл столькихъ бдъ, всегда бываютъ радостными. Джулія и Аврелія съ глазами, полными слезъ, молча любовались на эти простыя выраженія чувствъ и проклинали въ душ своей тхъ, кто этимъ честнымъ людямъ нанесъ столько горя.
Камилла съ испугомъ смотрла на новое для нея зрлище и не могла произнести ни слова. Еслибы она была въ состояніи понять, что ея обольстителя уже не существовало, можетъ быть, она бы могла, кто знаетъ, придти въ себя… но сознаніе ея къ ней — еще не возвращалось.
Марчеллино, налюбовавшись прекрасными лицами Джуліи и Клеліи, разсудилъ, что такихъ гостей ему, въ качеств маленькаго хозяина, не грхъ поподчивать свженькимъ молокомъ, и потому побжалъ подпрыгивая въ конюшню, доить корову.
— И такъ, сказалъ Манліо Джуліи, посл безчисленныхъ разспросовъ и толковъ:— остается только одно — изгнаніе. Конечно, настоящій проклятый порядокъ вещей долго не продержится, но все-таки, посл всего, что произошло, надо остерегаться, чтобы не подпасть подъ руку патерамъ, при послднихъ пароксизмахъ ихъ неистовства. Теперь месть и месть — любимое всюду слово!
— Я думаю то же самое, отвчала Джулія: — надобно, не теряя времени, укрыться отъ преслдованія этихъ людей, остальное все само собою устроится, и вроятно, всмъ вамъ весьма скоро можно будетъ вернуться назадъ въ Римъ, который обновится и станетъ свободнымъ.
Способъ къ отъзду отыскался легко.
— У меня въ порт д’Анцо своя яхта, сказала англичанка. Слово ‘яхта’, безъ сомннія, будетъ непонятно для итальянскихъ читателей и особливо читательницъ. Что это за талисманъ такой, подумаютъ они, при помощи котораго иностранка тотчасъ же нашла средства къ отъзду цлаго семейства.
Яхта вовсе не талисманъ, а морское судно, на какихъ смлые и богатые англичане любятъ переплывать океанъ и навщать вс страны міра, какъ бы не выходя изъ своей комнаты.
Ни у французовъ, ни у испанцевъ, ни у итальянцевъ яхтъ не существуетъ, хотя они и причисляютъ себя къ морскимъ націямъ. Обычай владть яхтой, слишкомъ наперекоръ ихъ изнженному воспитанію. Богатые люди этихъ странъ обыкновенно предаются всмъ наслажденіямъ роскошной жизни въ столицахъ, и изъ нихъ врядъ-ли кому придетъ на мысль рисковать своею драгоцнною жизнью для морскихъ путешествій, при которыхъ они могутъ подвергаться всмъ случайностямъ бурной стихіи.
Поэтому-то ни у итальянцевъ, ни у испанцевъ, ни у французовъ, нтъ въ сред народа своихъ Раднеевъ, Жервисовъ, и Нельсоновъ.
Англичанинъ — на оборотъ. Будь онъ богатъ, какъ набобъ — онъ отъ всей души ненавидитъ праздность и ничегонедланіе… Если ему уже ровно нечего длать, онъ заводитъ себ яхту и отправляется на ней въ океанъ — искать сильныхъ ощущеній, бурь и урагановъ. Онъ одинаково не опасается, какъ тропическихъ жаровъ, такъ и полярнаго холода. Онъ появляется везд и всюду, ко всему присматривается, прислушивается, всему учится и длается здоровымъ и крпкимъ — духомъ и тломъ. Благодаря такому складу своихъ дтей, Альбіонъ цлые вка безраздльно господствуетъ надъ моремъ. Со своими деревянными кораблями, пловучею защитою своей страны, Англія умла отстоять независимость своей гостепріимной для изгнанниковъ страны. Теперь, когда вмсто деревянныхъ построекъ, у ней появились металлическія, броненосныя суда — она, конечно, уже обезпечена навсегда отъ всякихъ вншнихъ непріятельскихъ нападеній.
— И такъ, сказала Джулія:— у меня своя яхта въ порт д’Анцо, и я надюсь, что мн удастся посадить васъ на нее незамченными, посл чего мы отлично поплывемъ съ попутнымъ втромъ.

XIX.
Термы Каракаллы.

Я предоставляю читателю судить самому, какой шумъ долженъ былъ произойти въ Рим пятваддатаго февраля, которое наступило вслдъ за трагической ночью въ палаццо Корсини. Шумъ, толкотня, давка, движеніе — передъ палаццо. ‘Что случилось?’ ‘Что произошло?’ слышалось повсюду. ‘Не сигналъ ли это къ возстанію?’ ‘не пора ли покончить съ свтской, а кстати уже и съ духовной властью блюстителя душъ нашихъ?’
Между тмъ трупы повшенныхъ висли, да висли себ на окнахъ, и такъ-какъ въ Рим чуть не каждый житель опасается всхъ другихъ, то никто не осмливался приблизиться къ роковому мсту и войти въ самое палаццо, изъ опасенія, чтобы не навлечь на себя этимъ подозрніе. Трусливое начальство тоже на это не отваживалось, вроятно опасаясь западни, и наконецъ, ршило призвать къ себ на помощь роту иностраннаго легіона, и подъ ея прикрытіемъ вошло въ палаццо. Солдаты съ глубочайшимъ цинизмомъ глумились надъ повшенными патерами.
— Экіе три окорока, говорили одни.
— Это еще что, вторили имъ другіе:— если такіе вывшены у нихъ на виду, то какія же свиныя туши должны сохраняться въ кладовыхъ!
Солдаты приступили къ снятію труповъ, толпа голосила и смялась.
— Что ты такъ больно нжно его снимаешь, небось не ушибется, слышалось въ одной кучк.
— Ишь хватается за рыбу, которую не самъ вдвалъ на крючокъ, отзывались въ другой сторон. Между тмъ солдаты, снимая трупъ дона-Прокопіо, упустили нечаянно веревку. Массивный трупъ съ шумомъ упалъ на мостовую улицы.
Толпа и на это цинически разсмялась.
Нищій сказалъ тогда Сильвіо:
— Эта толпа негодяевъ производитъ во мн отвращеніе. Она безъ пощады и разбора готова смяться надо всмъ. Отъ стараго Рима остался одинъ Паскино {Столбъ, на который наклеивали пасквили. Прим. перев.}. Я бы хотлъ, наконецъ, хотя бы когда-нибудь увидть въ этомъ народ ту важность, то сознаніе своего достоинства, которыя проявляли наши отцы — на форум, когда они за дорогую цну продавали и покупали земли, занятыя войсками побдоноснаго Аннибала, или когда избирали диктатора, чтобы спасти республику отъ погибели — и никогда не ошибались въ своемъ выбор. Но сколько времени должно еще пройти, чтобы народъ снова могъ подняться до такого величія, посл такой коренной своей испорченности отъ господства духовныхъ. Изо всхъ золъ, принесенныхъ этими невждами нашей стран,— наибольшее — то развращеніе массъ, при помощи котораго они сумли совершенно исказить ихъ нравственный характеръ.
— Что же станешь тутъ длать? отвчалъ Сильвіо.— Рабство длаетъ изъ человка — звря. Наше рабство — самое печальное и позорное. Наши развратители тщеславятся своимъ рабствомъ, и хотли бы, чтобы и мы также обожали нашихъ тирановъ.
Разговаривая такимъ образомъ, они дошли машинально до студіи Аттиліо. Они застали его за скромной трапезой, и оба съ удовольствіемъ приняли въ ней участіе. Потолковавъ еще между собою о событіяхъ дня, они вс трое легли отдыхать, въ чемъ посл бурно проведенной ночи они вс одинаково нуждались.
Около десяти часовъ вечера они вс вмст отправились въ термы Каракаллы, гд въ этотъ день назначена была, какъ мы уже знаемъ, сходка трехсотъ.

XX.
Въ термахъ.

Когда римляне получили господство надъ міромъ, когда они не знали что длать съ сокровищами, награбленными отовсюду, они, какъ извстно, предались лни, нги, роскоши и всякаго рода излишествамъ.
Земляныя работы и всякія упражненіе, нкогда поддерживавшія ихъ силы и бодрость, стали для нихъ непривлекательны, трудны и даже невыносимы. При ихъ изнженности древнее оружіе показалось имъ тяжело, не подъ силу, и они стали между иноплеменными рабами отыскивать людей боле крпкихъ, чтобы изъ нихъ образовать свое войско. Эти иноплеменники, сильные, хорошо вооруженные и хорошо обученные, вскор начали смотрть съ презрніемъ на своихъ изнженныхъ и оженоподобившихся начальниковъ. Отъ презрнія они скоро перешли къ убійствамъ и отнятію у римлянъ ихъ женъ и сокровищъ.
Такова исторія паденія громадной имперіи, которая кончила тмъ, чмъ должны кончить вс государства, основанныя на несправедливости и насиліи.
Въ числ зданій, украшавшихъ Римъ, жители особенно заботились о роскошныхъ постройкахъ термъ или общественныхъ бань. На украшеніе ихъ, приданіе имъ всевозможнаго блеска и удобства, тратились баснословныя суммы.
Не вс термы были общественными, нкоторыя изъ нихъ принадлежали частнымъ лицамъ, и такъ-какъ во времена императоровъ, каждый могущественный человкъ непремнно хотлъ чмъ нибудь отличиться, то Каракалла, одинъ изъ презрннйшихъ личностей этой серіи деспотовъ, веллъ построить себ великолпныя термы, развалины которыхъ до сихъ поръ носятъ его имя. Эти развалины или лучше сказать цлая пустыня руинъ, напоминаютъ одновременно, какъ величіе, такъ и упадокъ Рима.
Почти вс главнйшія постройки древняго Рима снабжались подземными галлереями и ходами. Могущественные люди оставляли себ въ этихъ ходахъ лазейку для спасенія — на случай непредвиднной бды.
Подземелья термъ Каракаллы избрали себ наши триста для своей сходки на 15-е февраля, и едва ночь стала темнть надъ Римомъ, ихъ часовые были уже вс собраны по близости термъ и по дорогамъ, которыя къ нимъ вели.

XXI.
Предатель.

Освобожденіе Манліо и набгъ на палаццо Корсини не на шутку испугали папское правительство. Кардиналу Прокопіо и товарищамъ его судьбы приготовлялись великолпныя похороны. Вс войска, какія только нашлись въ Рим, мстныя и иноземныя, были приведены на военное положеніе. Полиція и ея ищейки совсмъ потеряли голову. Жителей арестовали безъ числа, по малйшему подозрнію, не разбирая, къ какому бы классу они ни принадлежали. Тюрьмы буквально ломились отъ массы арестантовъ.
Патеры съумли найти себ переметчика даже въ самой сред трехсотъ. Съ счастію, этотъ предатель не былъ въ числ ни тхъ десяти, которые освободили Манліо, ни въ числ тхъ двадцати, которые участвовали въ дл палаццо Корсини. Онъ зналъ однакоже о сходк, назначенной на 15-е февраля въ термахъ, и поспшилъ предувдомить о ней полицію.
Итальянцы, какъ люди привычные къ заговорамъ, знаютъ, что такое значитъ контръ-полиція. Для незнающихъ я объясню. Это собственно полиція самихъ заговорщиковъ, обязанность которой слдить за общей полиціей и знать все, что она предпринимаетъ.
Предводителемъ контръ-полиціи былъ избранъ Муціо. Ремесло нищаго доставляло ему значительныя удобства для этого рода дятельности. Между просящими милостыню въ Рим весьма не мало доносчиковъ, подкупленныхъ духовными. Муціо имлъ также своихъ эмисаровъ, и обладая здравымъ умомъ, онъ могъ весьма удобно черезъ этихъ эмисаровъ вызнавать отъ нищихъ-шпіоновъ своевременно многое изъ того, что ему было нужно.
Когда послдніе изъ заговорщиковъ, подобно тнямъ, исчезли во вход подземелья, Аттиліо сдлалъ окликъ и опросъ часовымъ. Когда вс они оказались на своихъ мстахъ, стали добывать огонь, но едва пламя успло озарить строгія лица юношей-заговорщиковъ, какъ по подземелью раздался сильный свистъ, подобный зминому, отдавшійся раскатомъ подъ древними сводами подземелья.
Этотъ свистъ былъ именно — знакомъ объ опасности, который подавалъ нищій.
Онъ самъ показался на порог пещеры, и произнесъ впопыхахъ:
— Спасайтесь, не теряя времени! Мы окружены полиціей и войскомъ, и не только со стороны этого входа, но и у свернаго выхода изъ подземелья!
Неизбжная опасность, вмсто того, чтобы испугать заговорщиковъ, доставила имъ, напротивъ, какъ бы нежданную радость. Эта радость озарила мужественныя лица. Такова обыкновенно бываетъ истинная храбрость, особливо если дло идетъ о свобод и отечеств. Аттиліо довольнымъ взглядомъ оглядлъ товарищей, и приказалъ Сильвіо съ двумя другими лицами отправиться къ сверному выходу и дать знать, что тамъ происходитъ.
Отъ входа подошелъ часовой, и подтвердилъ все сказанное Муціо, но отъ свернаго входа часовые не подходили, что заставляло подозрвать, что они сняты и арестованы.
Едва Сильвіо сталъ подходить къ сверной оконечности подземелья, какъ нсколько выстрловъ, послышавшихся извн, показали ему, что войско близко. Въ это время и четверо часовыхъ, длавшіе рекогносцировку, вошли и объявили, что приближаются значительныя войска… Сильвіо возвратился и тотчасъ же сообщилъ обо всемъ этомъ Аттиліо.
Тогда Аттиліо сдлалъ слдующія распоряженія. Муціо съ его сотней онъ веллъ находиться въ авангард, самъ съ другою сотнею расположился посередин, а Сильвіо съ остальными приказалъ составлять авангардъ.
— Братья!— сказалъ онъ — люди, подобные вамъ, не нуждаются въ поддержк и одобреніи. Скажу только одно: какъ бы не велика была масса войска, идущаго на насъ, мы должны черезъ нее пробиться при помощи нашихъ кинжаловъ. Пусть передніе двадцать человкъ твоей сотни, Муціо, идутъ тихо и въ разсыпную, до тхъ поръ, пока не встртятъ врага. Встртивъ же, пусть съ крикомъ прямо бросаются на него и очистятъ себ путь къ проходу. Я со своими тотчасъ же явлюсь за тобой.
Муціо тотчасъ же расположилъ свою сотню, отдлилъ двадцать человкъ, взялъ въ правую руку кинжалъ, и со словами: ‘слдуйте за мной’ отправился въ выходу подземелья.
Мрачно глядлъ выходъ изъ пещеры. Въ темнот, молчаніи и ощупью шли потомки Фабія, готовые къ нападенію на сателитовъ деспотизма.
Первые встрчные солдаты едва успли ухватиться за ружья, какъ въ одно мгновеніе они были сбиты сотнями храбрецовъ и обращены въ бгство. Страшный крикъ: ‘впередъ!’, вылетвшій разомъ изъ груди трехсотъ сильныхъ людей, могъ бы нагнать смертельную боязнь и не на такихъ солдатъ, какъ римское разношерстное войско.
Во время кратчайшее, чмъ это необходимо для словесной передачи, Кампо Вакчино и римскія дороги превратились какъ бы въ движущіяся рки бглецовъ. Каски, сабли, ружья, валялись на дорог, и большинство раненыхъ, были ранены именно этимъ падавшимъ оружіемъ, а не отъ рукъ сотенъ. Многіе, споткнувшись, падали, и, въ свою очередь, служили причиною паденія другихъ, такъ что въ разныхъ мстахъ образовывались цлыя груды упавшихъ. Одни роптали, другіе кричали отъ страха: ‘не убивайте меня Бога-ради, господа либералы, я помимо воли попалъ въ этотъ просакъ!’
Во время этой суматохи храбрые триста, заставивъ бжать папскихъ наемщиковъ, спокойно раздлились на небольшія группы, и пошли по своимъ домамъ.
Что можетъ сдлать одинъ, дйствительно храбрый человкъ — этому трудно даже и поврить. Одинъ человкъ можетъ обратить въ бгство цлое войско — и это нисколько не преувеличеніе. Я видлъ цлые полки, обращавшіеся въ бгство въ паническомъ страх не только отъ одного человка, но даже когда никого не было — отъ призрака, отъ воображаемой опасности. Простаго крика: ‘спасайся кто можетъ!’, ‘кавалерія!’, ‘непріятель!’ въ ночное время, а иногда даже и дымъ при нсколькихъ выстрлахъ, или даже и безъ нихъ бываетъ достаточно, чтобы обратить въ бгство цлый корпусъ такого войска, которое въ другое время будетъ сражаться, или уже сражалось нсколько разъ съ величайшею храбростью. Недаромъ панику называютъ постыдной, разсуждая о ней спокойно, видишь, что въ ней есть что-то унизительное. Я бы дорого далъ, чтобы никогда не видть итальянцевъ, подъ вліяніемъ паническаго страха. Между тмъ, кажется, что народи южные и самые развитые, какъ французы, итальянцы и испанцы гораздо боле подвержены паник, чмъ спокойные и положительные народы свера.
Между храбрыми тремя стами на этотъ разъ почти не было раненыхъ, какъ это почти всегда бываетъ при отваг, между продажными же папскими войсками не только многіе съумли, по большей части, сами себя изранить, но между ними оказались даже и убитые!
На утро между трупами, лежавшими вблизи термъ, найденъ былъ трупъ юноши, почти мальчика, съ едва выступившимъ пухомъ на бород. Онъ лежалъ на спин, а на груди его крупными буквами была сдлана надпись: предатель.
Паоло, такъ звали этого несчастнаго, имлъ несчастіе полюбить дочь одного патера. Новая Далила, по наущенію отца, съумла отъ него вывдать, что онъ принадлежалъ къ заговорщикамъ. За первой ошибкой Паоло надлалъ много другихъ, и кончилъ тмъ, что вполн отдался презрнному ремеслу доносчика.
Въ эту ночь онъ получилъ достойное возмездіе.

XXII.
Пытка.

Такъ-какъ грозный часъ торжественной мести и правосудія для патеровъ въ это время еще не пробивалъ, то они сами себ создавали въ ожиданіи его всякіе страхи и ужасы. Такъ и въ описанную мною ночь они опасались, что для нихъ все уже кончено, что мечъ Божьяго гнва, висящій надъ ихъ головами, на нихъ неизбжно обрушится и истребитъ ихъ: но казнь ихъ была еще отсрочена! Отсрочена она, конечно, не потому, чтобы чаша ихъ преступленій не была переполнена, а потому, что люди, вроятно, за свои заблужденія осуждены еще на нкоторое время терпть ихъ владычество.
Знаете ли вы, что такое пытка?
Итальянцы! знаете ли вы, что великій Галилей, величайшій изъ всхъ итальянцевъ, былъ подвергнутъ патерами пытк? Пытка тоже — ихъ изобртеніе! Зврь, придумавшій казнить графа Уголино голодною смертью съ четырьмя его сыновыми, назывался архіепископомъ.
Привыкнувъ держать все человчество въ невжеств и мрак, патеры, когда явился человкъ высокаго развитія, понимавшій всю ихъ ложь и могшій обличить ихъ въ этой лжи,— не придумали ничего лучше, какъ подвергнуть этого человка пытк и пытать его до тхъ поръ, пока онъ не перестанетъ отличать свта отъ мрака, истины отъ лжи и не станетъ соглашаться съ ними въ томъ, на что имъ было нужно его согласіе!
Чмъ боле патеровъ въ какой-либо стран, тхъ чаще въ ней казни, тмъ безпощадне наказанія!
Въ нкоторыхъ странахъ, тамъ, гд прогрессъ не пустое слово, какъ въ Америк, Англіи, Швейцаріи, уничтожены, по крайней мр, хоть пытки.
Въ Рим тоже о пыткахъ молчатъ, но это еще ничего не значитъ. Это ршится проникнуть въ т потаенные ходы, которые идутъ подъ церквами, семинаріями, монастырями? Кто можетъ войти въ т клтки безчисленныхъ тюремъ, гд томятся осужденные на вчное одиночное заключеніе? Кто знаетъ тайны тхъ братствъ, гд всякое лицо, мужчина или женщина, принадлежащія къ нему, даютъ страшныя клятвы — позабыть все остальное человчество и служить тломъ и духомъ интересахъ одного братства! Кто знаетъ, что длается въ этихъ тайныхъ конгрегаціяхъ, гд деспотизмъ абсолютенъ, безотвтственъ, всемогущъ!
Да! въ Рим, гд находится престолъ намстника Бога мира и искупителя, до сихъ поръ существуютъ пытки, какъ во время святаго Доменика и Торквемады. Въ Рим, въ его мрачныхъ подземельяхъ, до сихъ поръ работаютъ неустанно щипцы и веревки при каждомъ самомалйшемъ политическомъ волненіи, при каждомъ пароксизм страха патеровъ.
Бдный Дентато! Этотъ драгунскій сержантъ, помогшій бгству Манліо, подвергался пытк по два раза въ день, утромъ и вечеромъ,— такъ жадно хотли отъ него добиться именъ его сообщниковъ.
Я избавлю читателей отъ страшной картины мученій, какимъ подвергали этого честнаго римлянина, какъ его перетягивали веревками, жгли щипцами, и какъ обративъ еще при жизни въ безформенную массу, бросили его въ уголъ его потайной кельи — при послднемъ издыханіи — ожидать прихода смерти, какъ благодянія. Но я не могу умолчать о томъ, что наши инквизиторы-палачи не довольствуются обыкновенно одними тяжелыми страданіями несчастныхъ, попадающихъ къ нимъ въ руки. Терзая тло, они стараются въ то же время унизить душу своей жертвы. Для этого, въ то время, когда страдалецъ потеряетъ отъ мукъ всякія силы и произноситъ безсвязныя слова, они обыкновенно прислушиваются къ нимъ, ловятъ каждый неясный звукъ, для того, чтобы потомъ, придавъ имъ то значеніе, которое имъ нужно, по ихъ соображеніямъ, покрыть стыдомъ и позоромъ добрую память замученнаго. Такимъ образомъ бдный Дентато адскими муками искупилъ свою любовь къ Риму и Италіи въ когтяхъ безчеловчныхъ инквизиторовъ. И не одинъ онъ. Въ эти дни бшенства и страха аресты были безчисленны. Изъ числа арестованныхъ нкоторыхъ также пытали. Даже когда патеры очнулись отъ своего страха, то они и тогда еще продолжали свои жестокости. Трусы всегда въ то же время и жестоки. Самые грозные тираны, самые кровожадные палачи во вс вка были въ то же время и самыми позорными трусами.
Бдный Дентато! Его палачи наклеветали на него, распустивъ слухъ, что онъ назвалъ въ раскаяніи нсколько именъ. Во имя этого слуха были произведены еще новые аресты, новыя жестокости, новыя пытки.
Вотъ подъ какими условіями существуетъ Италія. И образованный міръ видитъ это и выноситъ. Мало того, онъ поддерживаетъ нашихъ гонителей, покровительствуетъ имъ, длаетъ ихъ владычество для Италіи обязательнымъ.
Не знаешь просто, на чью долю выпадаетъ боле позорная роль, на долю ли нашихъ патеровъ, ихъ покровителей, или того тупаго, несчастнаго народа, который, страдая безъ конца, переноситъ съ непостижимымъ терпніемъ свое рабство, бдствія и униженія!

XXIII.
Разбойники.

Оставимъ на время вс, только что описанныя нами сцспы ужаса и отчаянія, отдохнемъ отъ чумной и зараженной атмосферы, тяготющей надъ жителями Рима, и послднемъ на дорогу къ Порту д’Анцо за нашими дорогими путешественницами, хали он грустно, такъ-какъ въ Рим оставили свое сердце, вмст съ дорогими имъ людьми. Но свжій воздухъ, который такъ ясенъ и чистъ у насъ въ феврал, все-таки сдлалъ свое, и он, чмъ дале отъзжали, тмъ свободне дышали.
Римская Кампанья, нкогда столь плодородная и населенная, въ наши дни, какъ я уже говорилъ, жалкая пустыня, покрытая лсомъ, топями и болотами. Любитель дикой природы, однакоже, найдетъ въ этой стран не малую пищу для своего пылкаго воображенія, и, можетъ быть, въ цломъ мір трудно встртить другой такой клочокъ земли, который представлялъ бы мысли наблюдателя столько различныхъ поводовъ задуматься о прошедшемъ, о его слав, величіи и несчастіяхъ.
Охотникъ найдетъ здсь множество дичи и зврья, отъ перепеловъ до дикаго кабана, и кто ршается тутъ поселиться, предпочитая тишину пустыни, шуму и зараз городской жизни, найдетъ себ и спокойствіе и достаточную пищу.
Собственниковъ земли, какъ я уже говорилъ, въ римской Кампаньи, немного. Вся она принадлежитъ нсколькимъ патерамъ, которые, погруженные въ омутъ столичной жизни, никогда даже и не заглядываютъ въ свои владнія и содержатъ тутъ разв только стада буйволовъ и рогатаго скота.
Но Кампанья замчательна еще кое-чмъ другимъ.
Въ ней процвтаетъ разбойничество. Сосдство папскаго правительства, трусливаго и неспособнаго, пользующагося услугами невжественныхъ и незнакомыхъ съ военнымъ дломъ наемщиковъ, какъ нельзя боле способствовало здсь возникновенію и распространенію этого печальнаго промысла. Всякій преступникъ и убійца бжитъ сюда изъ Рима, находя весьма удобнымъ для себя, въ двухъ шагахъ отъ столицы, находить убжище и возможность существованія. Нкоторые остаются здсь на всю жизнь. Для гонимыхъ по политическимъ причинамъ Кампанья представляетъ такой же безопасный пріютъ.
Статистики утверждаютъ, что нигд не совершается такого количества убійствъ, какъ въ Рим. Въ этомъ нтъ ничего удивительнаго, если принять во вниманіе развращающее вліяніе на населеніе духовнаго господства и ту степень раззоренія, въ какое приведена Папская Область, со времени этого господства. Нельзя слдовательно удивляться и тому, что, вся Кампанья заселена бглецами изъ Рима, между которыми встртится столько же ни въ чемъ неповинныхъ, сколько и закоренлыхъ преступниковъ. Всхъ этихъ поселенцовъ обыкновенно называютъ безъ различія разбойниками.
Къ этому немалому числу разбойниковъ, по необходимости, слдуетъ прибавить вс т многочисленныя и страшныя шайки, которыя навербовываются самими патерами для противодйствія новому итальянскому правительству. Шайки эти пользуются всесвтною извстностью — и кто не слыхалъ за послдніе годы о всхъ ужасахъ и опустошеніяхъ, которые он производятъ!
Скажу откровенно, я симпатизирую кампанскимъ разбойникамъ.
Разумется, что мое сочувствіе не простирается на тхъ кровожадныхъ злодевъ, которые изъ видовъ корысти или для удовлетворенія грубымъ инстинктамъ своей животной натуры, ршаются съ изумительнымъ хладнокровіемъ на всевозможныя злодянія, которые мучаютъ и уродуютъ несчастныхъ, попадающихся въ ихъ руки, жгутъ и истребляютъ все, что ни придется, изъ одного ненасытнаго стремленія къ истребленію и разрушенію. Эти злоди — ничего, кром ужаса и отвращенія во мн не возбуждаютъ.
Мои симпатіи лежатъ къ другому роду такъ называемыхъ разбойниковъ, къ тмъ изъ нихъ, которые длаются ими изъ необходимости, вынужденные бжать отъ деспотизма и тираніи властителей, къ которымъ они питаютъ непримиримую ненависть. Они длаются бглецами потому, что не умютъ выносить ежедневныхъ оскорбленій и униженій, какимъ подвергаются въ городахъ на каждомъ шагу. Не смшиваясь съ ворами и убійцами, они ведутъ бродячую жизнь въ кампанскихъ лсахъ, предпочитая ее спокойной осдлости, покупаемой дорогою цною потери своего человческаго достоинства.
Имъ-то я и сочувствую.
Нкоторые изъ нихъ могутъ возбуждать къ себ, кром сочувствія, даже уваженіе и удивленіе, если при своемъ завидномъ чувств гордой независимости, они въ то же время проявляютъ въ борьб со всякимъ, кто покушается оскорбить ихъ, ловкую неустрашимость и отвагу, храбрость, доходящую до геройства. Въ наши дни, когда наша военная слава пала весьма низко, я, признаюсь, нердко съ невольной гордостью слжу за кучками храбрецовъ (къ сожалнію, направляющихъ свою дятельность на ложную дорогу), которымъ ни почемъ безпрестанныя стычки съ полицейскою стражей, карабинерами, національной гвардіей, регулярными войсками — чуть не цлымъ міромъ враговъ — и побдить которыхъ до сихъ поръ еще никому не удавалось.
Всмъ и каждому извстно, что за исключеніемъ тхъ зврствъ, которыя позволяли себ шайки, состоящія на жалованьи духовенства, наши такъ-называемне разбойники выказывали за послднее время немало храбрости, отваги и предпріимчивости, достойной лучшаго дла. Я вывожу изъ этого заключеніе, что эти же самые люди, способные проявлять чудеса храбрости, при другихъ обстоятельствахъ и при умньи направить ихъ на хорошую дорогу, могли бы приносить огромную пользу Италіи, составляя какъ бы непобдимый ея оплотъ противъ нашествія чужеземцевъ.
Большая часть изъ этихъ людей — бывшіе земледльцы, находившіеся подъ постояннымъ вліяніемъ патеровъ. Понятно, почему они вооружаются противъ единства Италіи.
И сколько времени пройдетъ еще до тхъ поръ, пока изъ этой вредной силы не преобразуется сила, полезная для Италіи.
Что между этими разбойниками не все убійцы, довольно указать хотя на Ораціо, этого доблестнаго римлянина, котораго вся Трастеверія, а особенно женщины, склонныя увлекаться храбростію, считали чуть не потомкомъ того знаменитаго Ораціо, который нкогда одинъ могъ защитить мостъ отъ цлаго войска Порсены. Сходство его съ древнимъ героемъ подкрплялось еще однимъ случайнымъ обстоятельствомъ: онъ былъ кривъ. Онъ потерялъ лвый глазъ еще въ дтств во время схватки съ своимъ однолткомъ. Побжденный имъ мальчикъ, изъ мести и досады на свое пораженіе, выкололъ ему этотъ глазъ.
Ораціо съ честью послужилъ римской республик. Будучи еще безбородымъ юношей, онъ въ знаменитый день 30-го апрля, былъ одинъ изъ первыхъ, напавшихъ на чужеземцевъ и прогнавшихъ ихъ. При Палестрин онъ былъ раненъ пулею въ лобъ, при Велетри онъ напалъ на неаполитанскаго кавалериста, обезоружилъ его и принесъ какъ трофей въ Римъ.
Нашимъ путешественникамъ пришлось тоже познакомиться съ разбойниками. Къ несчастію ихъ — они встртили не Ораціо и не людей этого типа, а разбойниковъ, принадлежавшихъ къ одной изъ самыхъ зврскихъ шаекъ. Он уже приближались къ морскому прибрежью, какъ вдругъ изъ сосдняго перелска послышались выстрлы, кучеръ ихъ упалъ съ козелъ и имъ не представлялось уже никакой возможности не убдиться въ дйствительности постигшаго имъ несчастія.
Манліо, замтивъ, что кучеръ убитъ, съ быстротою и легкостью, какой отъ него въ его возраст нельзя было даже и ожидать, вскочилъ на козлы и схвативъ возжи ударилъ по лошадямъ, чтобы пустить ихъ въ галопъ, но безполезно. Четыре злодя, вооруженные съ головы до ногъ, выросли какъ изъ подъ-земли и остановили лошадей подъ уздцы.
‘Не трогайтесь съ мста, или вс вы погибли!’ закричалъ повелительнымъ тономъ одинъ изъ разбойниковъ, повидимому атаманъ ихъ — и путники при одномъ взгляд на него и его товарищей очень хорошо поняли, что дйствительно всякое сопротивленіе съ ихъ стороны будетъ безполезно.
Манліо вынужденъ былъ безъ движенія оставаться на козлахъ. Женщинамъ разбойники приказали, довольно не любезно, тотчасъ же выдти изъ экипажа, но красота Клеліи и Джуліи повидимому произвела и на нихъ сильное впечатлніе, такъ-какъ при выход ихъ изъ кареты, они нсколько минутъ, молча и даже какъ бы съ почтительнымъ удивленіемъ, смотрли на нихъ.
Но это чувство въ нихъ продолжалось недолго и атаманъ первый прервалъ молчаніе:
— Сеньоры, сказалъ онъ, обращаясь къ женщинамъ:— если вы безъ сопротивленія и тотчасъ послдуете за нами, то я отвчаю за безопасность каждаго волоса съ головы вашей. Въ случа же вашего непослушанія — вы поплатитесь жизнью, и, для большей убдительности, я тотчасъ же застрлю на глазахъ вашихъ этого человка — закончилъ онъ, указывая на Манліо.
Предлагаю самимъ читателямъ судить объ ужас, какой произвели эти слова на бдныхъ женщинъ.
Сильвія зарыдала, также какъ и Аврелія. Клелію бросило въ жаръ и холодъ — при угроз убить ея отца. Она смертельно поблднла. Только одна Джулія съ безстрашною холодностью, составляющею отличительную черту націи, въ которой она принадлежала, оставалась повидимому мужественною и спокойною. Казалось, ея прежняя жизнь, исполненная всякихъ случайностей, пріучила ее не терять присутствія духа ни при какихъ обстоятельствахъ.
— Не найдете ли вы возможнымъ, сказала Джулія, подходя къ атаману:— взять все наше имущество (при этомъ она вынула и отдала ему свой набитый золотомъ кошелекъ), но только отпустите насъ самихъ, какъ не могущихъ сдлать вамъ никакого зла?
Но золото произвело на атамана далеко не примиряющее впечатлніе. Видъ его пробудилъ въ немъ только зврскіе инстинкты сладострастія, и на рчь соблазнительной иностранки онъ отвчалъ съ пошлою усмшкою:
— Ахъ, сеньора! сеньора! Разв на нашу долю, на долю преслдуемыхъ и гонимыхъ бдняковъ, каждый день выпадаетъ счастіе и удача подобной встрчи?… Кому улыбнется фортуна, тотъ долженъ съумть цпко схватиться за представляющуюся ему добычу… иначе все потеряешь. Наслаждаться-же красотою, намъ тоже не особенно часто приходится…
И говоря это, онъ перебгалъ блуждающимъ взглядомъ отъ Джуліи въ Клеліи.
Джулія не упала духомъ передъ ужасомъ грозившей ей опасности, и въ то время, когда она снаружи казалась холодной и безстрастной, въ голов ея бгало тысяча мыслей и составлялись самые невроятные планы для освобожденія. Не то было съ Клеліей. Отъ ужаса — при мысли объ убійств отца, она перешла къ отчаянію и страху передъ опасностью, предстоявшею ея чести, а въ настоящемъ смысл словъ разбойника сомнваться было невозможно. Съ быстротою южнаго воображенія, она въ одно мгновеніе поняла всю безвыходность своего положенія, и давъ волю своему негодованію, схватилась за свой кинжалъ, стиснула рукою крпко на-крпко его рукоятку, и съ быстротою грозы кинулась на злодя. Джулія, неуступавшая въ храбрости Клеліи, замтивъ геройскую ршимость своей подруги, послдовала ея примру, и атаману пришлось бы несдобровать, еслибы онъ былъ одинъ. Но три товарища его не дремали, и одинъ изъ нихъ схватилъ Джулію за талію своими желзными руками, такъ что Клеліи пришлось вести одной неравную борьбу съ разбойникомъ-силачемъ. Она хотя и успла нанести ему нсколько царапинъ, но он, казалось, были ему ршительно нипочемъ.
Джулію схватившій ея разбойникъ влекъ уже къ лсу, товарищъ его велъ туда же обихъ пожилыхъ женщинъ, приставивъ къ ихъ головамъ, чуть не въ упоръ, двуствольный карабинъ, третій разбойникъ, стащивши съ козелъ Манліо, велъ и его тмъ же порядкомъ. Наконецъ, атаманъ, наскучивъ сопротивленіемъ Клеліи, тоже потащилъ ее за собою, направляясь къ тому же лсу.
Клелія мшала ему быстро идти и онъ отсталъ отъ своихъ товарищей.
Вдругъ, надъ головою атамана, разразился чей-то ударъ толстою палкою, ошеломившій и повалившій его. Клелія, даже не сознавая еще хорошо, что такое произошло, воспользовалась минутой и высвободилась изъ рукъ злодя, грохнувшагося всею своею тяжестью на дорогу.

ХXIV.
Освободитель.

Новое лицо, появившееся такъ кстати, чтобы помшать грубому насилію, былъ человкъ мало чмъ выше обыкновеннаго роста, но даже бглый взглядъ на него внушалъ невольное уваженіе въ его спокойной сил. Сложенный красиво и пропорціонально, онъ отличался крпкими, чуть не квадратными, плечами, и каждое его движеніе, по своей ловкости, наводило на мысль, что такой человкъ, въ случа защиты, можетъ стоить десятка другихъ.
Курчавые и черные, какъ смоль, волосы, красиво падали на его плеча. Черные и блестящіе его глаза производили впечатлніе яркаго солнца, неожиданно появляющагося на неб изъ-подъ скрывавшихъ его тучъ.
Защита нуждавшихся въ его помощи придавала ему въ эту минуту, сверхъ того, еще особенное обаяніе.
Сваливъ атамана ловкимъ ударомъ на землю, неизвстный тотчасъ же поторопился взять его карабинъ и разрядилъ его выстрломъ въ разбойника, ухватившаго Манліо, котораго и свалилъ тотчасъ же на мст. Другимъ выстрломъ онъ также ловко убилъ того изъ злодевъ, который велъ пожилыхъ женщинъ. Привыкшій попадать въ глазъ кабану на разстояніи двухсотъ шаговъ, онъ посл обоихъ этихъ выстрловъ не удостоилъ даже взглянуть, упали ли лица, служившія ему цлію, а вмсто того устремилъ свой взоръ на Клелію. Но Клелія, вмсто сочувственнаго отвта на этотъ взглядъ, закричала ему: ‘не теряйте времени, одну изъ нашихъ разбойники еще тащутъ въ лсъ’, и она указала ему рукою путь, по которому влекли Джулію.
Незнакомецъ, не теряя ни минуты, съ легкостью серны, пустился по указанному направленію, и черезъ нсколько минутъ вернулся назадъ съ Джуліей. Разбойникъ, тащившій ее, замтивъ за собою погоню, тотчасъ же разсудилъ за благо бросить ее и прибгнуть къ спасительному бгству.
Разрядивъ взятый у разбойника карабинъ, незнакомецъ передалъ его Манліо, валявшееся по дорог оружіе они подобрали вмст и положили въ карету, и привели въ порядокъ лошадей.
Все общество разсыпалось въ благодарности своему неожиданному избавителю, но виновникъ общаго благополучія принималъ эту благодарность съ необыкновенною разсянностью. Его мысль, казалось, была занята чмъ-то другимъ и бродила далеко отъ недавней кровавой сцены.
Одно изъ драгоцннйшихъ качествъ женщины, какъ это извстно, составляетъ ея тонкое чутье въ оцнк всего дйствительно-прекраснаго и героическаго. Будьте только отважны, великодушны, цломудренны, презирайте смерть, и вы смло можете быть уврены, что заслужите не только одобреніе женщины, но даже и ея привязанность. Я нисколько не сомнваюсь въ томъ, что это тонкое чувство женщинъ служитъ главнйшимъ двигателемъ и рычагомъ всего развитія человчества.
Мужчина, для того, чтобы понравиться женщин, старается быть, такъ сказать, чище, лучше, изящне и любезне самого себя. Ему хочется выказать, во что бы то ни стало, что и онъ способенъ на высокія мысли и дла. Такимъ образомъ въ отношеніи великодушія, героизма, храбрости, на женщину слдуетъ смотрть, какъ на естественную воспитательницу мужчины, и женщина же составляетъ слдовательно главное орудіе въ рукахъ Творца — для совершенствованія грубой и крпкоголовой породы людей.
Наши женщины не могли оторвать своихъ взглядовъ отъ своего освободителя. Он съ любопытствомъ оглядывали незнакомца. Ихъ поразила его необычайная стройность, он съ удовольствіемъ смотрли на его чудесные волосы, на благородный лобъ, украшенный… круглымъ рубцемъ отъ непріятельской пули. Казалось, он не могли побдить въ себ того очарованія, которое производила на нихъ вся его изящная вншность — какое-то олицетвореніе спокойной силы и храбрости. А между тмъ — онъ былъ кривъ на одинъ глазъ, хотя этого недостатка почти нельзя было замтить.
Мало того — это былъ разбойникъ!
Да, разбойникъ, или такъ его, по крайней мр, называли патеры.
Для нихъ, впрочемъ, онъ и дйствительно былъ настоящимъ разбойниковъ.
Но онъ не казался разбойникомъ ни Клеліи, ни Джуліи… Глядя на него, об он — увы! забыли даже на время Аттиліо и Муціо, которые были не мене его красивы, но… такова слабость человческой природы, пересиливающая въ насъ порою самые дорогіе намъ и святые наши взгляды.
Путешественникамъ нашимъ пришлось, однакожь, еще боле изумиться, когда незнакомецъ, выйдя изъ своей задумчивости, вдругъ быстро подошелъ къ Сильвіи, взялъ ее за руку, поцаловалъ ее со слезами и растроганнымъ голосомъ произнесъ:
— Какая встрча! Вы не узнаете меня, дорогая? Взгляните на мой лвый глазъ. Потеря его, припомните, не стоила мн жизни только единственно благодаря вашей истинно материнской и нжной заботливости.
— Ораціо! Ораціо! сынъ мой! ты ли это! произнесла рыдая Сильвія, раскрывая незнакомцу свои объятія.
— Да я, Ораціо! тотъ самый Ораціо, котораго вы пріютили умирающимъ, сиротою, которому вы дали кусокъ хлба тогда, когда его у него не было… Однако, сказалъ онъ черезъ нсколько минутъ, все еще рыдавшей Сильвіи: — вы выбрали очень дурное мсто для выраженія нашихъ чувствъ. Здсь очень небезопасно. Если вамъ удалось отдлаться отъ однихъ негодяевъ, то это еще не значитъ, что вы не встртитесь съ другими… Я, напримръ, знаю наврно, что въ этой рощ скрывается цлая шайка…
Говоря это, Ораціо снова осмотрлъ лошадей, пригласилъ общество ссть въ карету и, вскочивъ на козлы, весело помчалъ карету къ морю.
Когда карета достигла прибрежья, бальзамическій морской воздухъ благотворно подйствовалъ на все общество, утомленное столькими неожиданностями. Особенно сильно видъ моря подйствовалъ на Джулію — дочь страны, справедливо прозванной ‘царицею морей’. Она, какъ и вс, выросшіе на морскомъ берегу, была его восторженной поклонницей. Если человкъ растетъ на берегу моря, онъ въ него влюбляется. Теряя море, онъ не уметъ ничмъ утшиться, возвращаясь къ нему, онъ встрчаетъ его, какъ любимаго человка…
Понятенъ, поэтому, тотъ восторгъ, который ощутили десять тысячъ грековъ Ксенофонта, посл своихъ утомительныхъ и печальныхъ десятилтнихъ странствованій въ Персіи. Единодушный крикъ ихъ, при вид моря, и единодушная мысль встртить ‘Амфитриту-освободительницу’ — понятно, не нуждается ни въ какихъ объясненіяхъ.

XXV.
Яхта.

‘Здравствуй, красивая Наяда, любующаяся своимъ отраженіемъ въ струяхъ Средиземнаго моря! Возвращаюсь къ теб растроганною и исполненною въ теб любовью.
‘И какъ мн не любить тебя, какъ подругу? Не обязана ли я теб столькими наслажденіями, множествомъ необыденныхъ ощущеній?
‘Да, я люблю тебя. Когда океанъ становится гладкимъ, какъ зеркало, отражая съ волшебною ясностью всякій предметъ, находящійся на его поверхности, какъ хорошо смотрть на него въ твоей палубы.
‘Какъ я люблю находиться на теб, когда водное лоно покроется легкой зыбью и рябью, и какъ медленно расправляешь свои блыя крылья-паруса и дешь, накрнясь нсколько въ одну сторону, какъ бы играя съ волнами и прислушиваясь къ той псни, которую шепчетъ теб, какъ бы ласкаясь, легкій вечерній втеръ.
‘Но я влюбляюсь въ тебя до безумія, когда, подобно дикому степному скакуну, взметавъ блую пну, мчишься ты въ догонку за разгулявшимися волнами, догоняя ихъ, разская, раздавливая, разгорячаясь и становясь только дятельне отъ тхъ различныхъ препятствій, какія своенравная буря противопоставляетъ твоему побдному бгу.
‘Я люблю тебя, прекрасная Наяда, но стану любить еще больше, такъ-какъ я ршила называть тебя впередъ Клеліей — въ честь моей дорогой и милой подруги, въ честь безстрашнаго ребенка, который не задумался, при неизбжной почтя опасности, разстаться съ жизнью, наброситься на сильнаго врага для того, чтобы избгнуть посрамленія’…
Такъ привтствовала мысленно свою яхту Джулія, собираясь ее увидть. Она ршила называть ее уже не Наядою, а Клеліею, потому что съ той минуты, когда она увидала энергическое нападеніе двушки на атамана, она всецло подчинилась ея вліянію. Привязанность ея съ этой минуты получила необычайную прочность, такъ-какъ удовлетворяла инстинктивному влеченію Джуліи ко всему прекрасному и возвышенному. Привязанностямъ этого рода обыкновенно не могутъ мшать ни мелкіе разсчеты, ни жалкая ревность,— он заключаются на всю жизнь. Связью ихъ служитъ взаимное удивленіе и уваженіе.
Джулія нашла, что идти всмъ обществомъ въ Портъ д’Анцо было бы неблагоразумно, такъ-какъ этимъ можно было возбудить подозрніе въ папской полиціи, сторожившей портъ. Поэтому она предложила идти съ собою только Манліо, въ вид кучера, и Авреліи, въ вид служанки. Съ Сильвіей и Клеліей она разсталась на нкоторомъ разстояніи, вблизи рощи, прилегавшей къ морскому прибрежью, поручивъ ихъ охрану Ораціо.
Трудно было и найти лучшаго для нихъ охранителя. Римлянинъ Ораціо съумлъ бы защитить ихъ отъ цлаго войска, и съ готовностью позволилъ бы, ради ихъ, разрзать себя на куски.
Мысъ д’Анцо къ югу и Чивитта-Веккія на сверъ составляютъ границы того негостепріимнаго и опаснаго прибрежья, которое носитъ названіе ‘римскаго’. Мореплаватели зимою держатся обыкновенно въ открытомъ мор какъ можно дальше отъ этого прибрежья, для того, чтобы избгнуть втровъ Либеціи, дующихъ съ необычайною силою, и способствующихъ нердко гибели и крушенію судовъ.
Устья Тибра, находящіяся почти въ самомъ центр прибрежья, судоходны только въ той своей части, которая носитъ названіе фіуминченской косы, для судовъ, сидящихъ въ вод не глубже четырехъ или пяти футовъ, да и то только въ весеннюю пору, такъ-какъ лтомъ вся эта мстность подвержена злокачественнйшимъ лихорадкамъ, а зимою морскіе втры грозятъ здсь постоянною опасностью.
На лвомъ берегу Тибра, къ мысу д’Анцо и гор Цирцелло — обитали нкогда въ древности воинственные вольски, покорить которыхъ римлянамъ стоило не мало труда. Отъ знаменитой ихъ столицы, Ардеи, до сихъ поръ сохраняются развалины, свидтельствующія о благоденствіи этого древняго народа. Папское управленіе обратило и эту мстность въ пустыню.
Такимъ образомъ мысъ д’Анцо съ его возвышенностію образуетъ портъ, носящій это же имя. Портъ этотъ годенъ только для самыхъ мелкихъ судовъ, и въ немъ-то красовалась, ожидая посщенія свой повелительницы, красивая яхта Джуліи.
Прибытіе Джуліи въ портъ, хотя не составило праздника папскимъ властямъ, искренно ненавидящимъ англичанъ, какъ еретиковъ и либераловъ, за то было привтствовано, какъ праздникъ на самой яхт, съ служащими которой Джулія умла всегда сохранять дружбу, за что они ее чуть не боготворили.
Морякъ, человкъ подвергающійся цлую свою жизнь постояннымъ опасностямъ, иметъ множество правъ на симпатію женщины, склонной, какъ я уже говорилъ, всегда тонко цнить отвагу и храбрость. Съ своей стороны грубые, но честные и великодушные моряки — всегда умютъ цнить женщину. Мудрено ли же, что при своихъ достоинствахъ Джулія была идоломъ всего экипажа.
Осмотрвъ палубу и отвтивъ дружески на искреннія привтствія своихъ земляковъ, Джулія взошла въ каюту и позвала туда капитана Томсона, чтобы сговориться, какъ взять остальныхъ пассажировъ съ мста, гд они оставались, чтобы идти потомъ въ какую нибудь безопасную страну.
— Все устроимъ какъ нельзя лучше! отвчалъ смлый морякъ, котораго уже начинала томить скука бездйствія, и который былъ очень радъ сослужить любую службу изящной владтельниц яхты, хотя бы даже съ опасностью собственной жизни.
Мене, чмъ черезъ часъ посл того, какъ на Клелію пришли пассажиры, яхта снялась съ якоря и съ разввавшямися парусами, при легкомъ попутномъ втр, вышла изъ порта въ море.

ХXVI.
Буря.

Напомнимъ читателямъ, что дйствіе нашего разсказа происходитъ во второй половин февраля, а этотъ мсяцъ,— худшій изъ всхъ для находящихся въ мор, особенно въ Средиземномъ. ‘Февраль коротокъ, да хуже турка’, говорятъ здсь наивно моряки.
Капитанъ Томсонъ, торопясь скоре исполнить приказаніе Джуліи, не обратилъ особеннаго вниманія на барометръ, а барометръ падалъ страшно. Въ этихъ же мстахъ усиленное паденіе барометра — врный признакъ наступленія крпкихъ втровъ Либеціи.
‘Клелія’, какъ мы уже сказали, вышла на всхъ парусахъ, и шла бойко, приведенная по втру. Встрчная старая зыбь встртила ее легкой, убаюкивающей качкой, ‘легкой и убаюкивающей’, впрочемъ, только для капитана Томсона или для наблюдателей съ прибрежья. Ни Манліо, ни Аврелія не находили ее такой, и брошенные игрою судьбы, противъ желанія, въ первый разъ на произволъ капризной стихіи, они не находили въ вачк особеннаго наслажденія и уже испытывали вс непріятные симптомы морской болзни.
Пристать къ мсту, гд оставались Ораціо и дв женщины, должно было ночью, такъ-какъ мсто это находилось мили за три на сверъ отъ мыса Анцо. Джулія просила капитана непремнно быть тамъ около полуночи, и съ Ораціемъ было условлено, что онъ при приближеніи яхты разведетъ востеръ, для опредленія мста своего нахожденія. Казалось, все было обдумано отлично и неуспха трудно было ожидать, такъ-какъ и Томсонъ и Ораціо не принадлежали къ людямъ, останавливающимся передъ исполненіемъ, взятаго ими на себя, долга. Но… буря ршила иначе.
Легкій восточный втеръ, называемый мстными жителями ‘грекомъ’, провожавшій ‘Клелію’ за дв мили отъ порта, вдругъ совершенно стихъ. На неб со стороны Либеціи показались черныя тучи, и, что всего было хуже, по этому направленію шло сильнйшее волненіе. Наши путники стали желать втра, котораго сначала боялись, такъ-какъ при безвтріи и при невозможности наставлять паруса, ихъ тянуло волненіемъ прямо на скалистые берега, гд ихъ ожидало неизбжное крушеніе.
Наступила ночь, опасный берегъ былъ совсмъ близко и Томсону, къ его неудовольствію, пришлось объявить Джуліи, что единственнымъ средствомъ къ спасенію было — встать на мертвый якорь.
Джулія, безстрашная на мор, какъ и на земл, стояла на палуб, закутавшись въ большой платокъ. Она слдила за всмъ: и за ходомъ облаковъ, и за направленіемъ зыби, и за каждымъ движеніемъ своей бдной яхты, которая, подобно страдающему и утомленному человку, заявляла особымъ скрипомъ свои усилія противостоять бшеному напору волнъ, толкавшихъ ее на опасныя береговыя скалы.
Замчаніе капитана о необходимости встать на мертвый якорь было конечно справедливо, но едва-ли какое либо судно въ этой мстности могло бы удержаться на якор при крпкомъ втр, дувшемъ прямо на берегъ. Длать было однако нечего — другихъ средствъ спасенія не оставалось, и Джулія должна была согласиться. Матросы уже стали тянуть якорную цпь, какъ вдругъ Джулія громкимъ крикомъ остановила начатую работу.
Дло въ томъ, что первымъ, легкимъ порывомъ втра отъ Либеціи у ней унесло перчатку. Этого было достаточно, чтобы она увидла, что якорная стоянка будетъ невозможною. И въ самомъ дл, паруса Клеліи начали вздуваться, судно сдлалось устойчиве, стало слушаться руля и нсколько накренилось влво. Яхта, носъ которой тянуло къ сверу, вставъ противъ зыби, принимала направленіе къ югу — и во время! Судно дрейфовало къ прибрежному мелководію и во время поворота набжавшею волною его едва не захлестнуло. Гибель — у римскаго прибрежья не заставляетъ себя долго ожидать!
Ураганъ быстро приближался. Мачты, паруса, снасти, цпи, все трещало, все грозило гибелью. Правый бокъ Клеліи залило на нсколько мгновеній водой, но благодаря своимъ хорошимъ морскимъ качествамъ, легкое судно, съ быстротою дельфина, вынырнуло на поверхность пнившихся волнъ. Смлый Томсонъ энергически отдавалъ приказанія и сильная, отрывистая рчь его команды разносилась по палуб. Онъ приказалъ матросамъ находиться на готов у снастей, но безъ надобности не стягивать парусовъ.
Сдлавъ оборотъ назадъ съ тою отчетливостью, какою обыкновенно отличаются суда этого рода, яхта стала подъ втеръ, качка стала тотчасъ же меньше, и такъ-какъ втеръ крпчалъ, то Томсонъ приказалъ уменьшить паруса. Почти черезъ полчаса вс лишніе паруса были убраны и все закрплено и приготовлено для борьбы съ насиліемъ моря.
Клелія пошла съ лвымъ втромъ, а черезъ часъ она уже штормовала съ вполн развившимся ураганомъ.
— Что за ужасный порывъ втра, сказалъ Томсонъ Джуліи, не хотвшей еще оставить палубу.— Юнгу Джона унесло въ море!
— Бдный юноша! вздохнула Джулія.
— Однако, вамъ необходимо уйти въ каюту, сказалъ капитанъ: — иначе я ни за что не отвчаю! вы видите, что мы сами приняли вс предосторожности, чтобы насъ не снесло въ море…
Въ самомъ дл, готовилось какъ бы нчто страшное: вс люки были забиты, люди находились у вантъ, и оба рулевыхъ были привязаны веревкою въ судну.
Джулія вынуждена была согласиться на просьбу Томсона, хотя она и не страшилась погибели, согласилась она только для того, чтобы успокоить своихъ друзей.
При вход въ каюту она увидала сцену, при вид которой не могла не разсмяться. Вроятно, тмъ же ударомъ волни, которымъ снесло въ море Джона — Аврелію и Манліо сбросило съ коекъ на полъ, какъ разъ на одно и то же мсто. Бдная женщина, первый разъ въ жизни испытывавшая бурю, потеряла всякое соображеніе, думала, что насталъ конецъ міра, и видя подл себя живое существо, какъ бы желая убдиться, что это дйствительно человкъ, схватилась за Манліо съ тою силою, какую даетъ отчаяніе. Напрасно Манліо кричалъ ей, что она его задушитъ,— она услыхала дружескій голосъ, но въ прилив симпатіи еще сильне сжала своого невольнаго сосда. Бдный Манліо не зналъ, что длать, ему было трудно дышать, и хотя, привыкнувъ таскать цлыя глыбы мрамора, онъ могъ бы при нкоторомъ усиліи высвободиться отъ объятій своей сосдки, но отчасти по добродушію, отчасти отъ истощенія вслдствіе морской болзни — онъ ничего не предпринималъ для своего освобожденія.
Въ этомъ траги-комическомъ положеніи застала своихъ друзей Джулія… Это произвело въ ней неудержимый взрывъ смха и веселости. Съ помощію прислуги она тотчасъ же кое-какъ высвободила Манліо, и старалась ободрить какъ его, такъ и Аврелію.
Клелія всю ночь боролась съ бурею, и если она не погибла, то благодаря только своимъ отличнымъ морскимъ качествамъ, такъ же, какъ энергіи Томсона и всего экипажа.
На зар буря стала какъ бы нсколько стихать, и направленіе втра позволило судну направиться для стоянки въ портъ Ферайо или Лонгоне, чтобы оправиться тамъ отъ вынесенныхъ имъ аварій, которыя были весьма значительны. Шлюпки, привязанныя къ бокамъ судна, были разбиты въ щепы, борты поломаны, и об рубки снесены въ море, отъ кормы до носа была одна гладкая поверхность.
При самомъ наступленіи дня громадная волна, вкатившаяся на палубу, свалила фокъ-мачту, и такимъ образомъ доставила бур возможность довершать свободно свое дло разрушенія.
Такимъ образомъ Томсонъ, ршившись искать порта, былъ вынужденъ къ этому крайнею необходимостью. Такъ же, какъ и большая часть его земляковъ, онъ на подобную мру ршался не охотно, если оставалась еще хотя малйшая возможность держаться. Потакать безумнымъ прихотямъ моря было не въ его дух…

XXVII.
Пустыня.

Пора, однакоже, намъ вернуться отъ Клеліи-Яхты къ Клеліи настоящей. Ораціо, какъ это было условлено, ровно въ полночь, зажегъ костеръ, и довольно долго съ безпокойствомъ всматривался въ мракъ моря, прислушиваясь, не приближается ли шлюпка, долженствовавшая принять нашихъ путницъ для доставленія ихъ на яхту. Но поднимавшійся ураганъ и сильное волненіе моря убдили его очень скоро, что въ такую ночь ожидать возможности попасть на яхту — было бы однимъ безуміемъ.
Кром того, не будучи морякомъ, Ораціо еще до наступленія теплоты видлъ по эволюціямъ яхты, съ которой онъ не спускалъ, пока было можно, глазъ, что она, повидимому, вовсе не разсчитывала идти въ прибрежью, и съ усиленіемъ урагана онъ сталъ внутренно опасаться, чтобы судно не погибло.
Поэтому онъ ршился прежде всего сыскать какой-нибудь пріютъ на ночь для порученныхъ его охран женщинъ, что скоро и отыскалъ въ развалинахъ старой башни {Почти по всмъ берегахъ Средиземнаго моря находятся развалины сторожевыхъ башенъ, служившихъ во времена морскихъ разбоевъ для наблюденія за появленіемъ пиратовъ. Прим. авт.}. Потомъ онъ сталъ ходить вдоль прибрежья, съ цлью подать помощь, если это понадобится, кому либо изъ подвергнувшихся крушенію. Съ трудомъ протирая глаза, которые залпляли ему брызги съ моря и крупныя капли дождя, мочившаго его безъ милосердія, онъ замтилъ, что какъ будто на бломъ гребн одной изъ поднявшихся волнъ лежало что-то черное. Это заставило Ораціо подойти поближе къ морю, и вскор онъ разглядлъ почти у берега человка, лежавшаго почти безъ движенія.
Это былъ бдный Джонъ, который боролся со смертью посл продолжительной и тяжкой борьбы съ волнами. Ораціо приблизился къ нему, насколько могъ, и вынесъ его на себ на берегъ, а потомъ отнесъ и въ башню, гд Клелія и Сильвія хлопотали о поддержк огня, который въ подобную ночь бываетъ обыкновенно такъ дорогъ людямъ.
Джону было не боле одиннадцати или двнадцати лтъ, но онъ былъ хорошо сложенъ и силенъ, какъ большая часть англійскихъ дтей-моряковъ. Наши женщины приняли его съ распростертыми объятіями, и ему тотчасъ же подали всевозможную помощь: раздли, высушили, одли въ сухое платье. Не доставало только грогу, но и этой бд помогъ Ораціо: при немъ оказалась фляга орвіетскаго вина, купленнаго имъ на дорогу дамамъ. Джонъ выпилъ вина, и часа черезъ два, въ сухомъ плать, передъ огнемъ и въ такомъ пріятномъ обществ, совершенно забылъ и яхту, и бурю, и цлый свтъ, и, опершись головой о скалу, захраплъ такъ, какъ будто покоился гд-нибудь у себя дома, на мягкомъ пуховик.
Ораціо, нсколько передохнувъ, снова отправился на поиски на прибрежье, со страхомъ и надеждою встртить какого-нибудь несчастнаго и еще кому-нибудь принести помощь. Но такъ-какъ посл продолжительныхъ поисковъ онъ ничего не нашелъ, то вернулся, почувствовавъ также необходимость обсушиться у огня.
Клелія, утомленная происшествіями дня, спала глубокимъ сномъ, положивъ голову свою на колна матери. Молодость и утомленіе убаюкали ее сразу.
Но Сильвія не спала, а только дремала. Множество впечатлній, испытанныхъ ею за эти дни, произвели у ней безсонницу. Кром того, она опасалась заснуть, и даже почти боялась пошевельнуться, чтобы не разбудить своей дорогой Клеліи. Вмст съ тмъ, безпокойство о судьб Манліо въ такую непогоду не оставляло ее. ‘Что-то съ нимъ, бднымъ, теперь длается?’ думала она, и для очищенія совсти прибавляла: ‘а также и съ Авреліей?’…
Ораціо и не думалъ даже о сн, онъ зналъ, что папская стража порта д’Анцо слишкомъ близка, чтобы можно было думать объ отдых. Онъ сидлъ на камн передъ огнемъ, и время отъ времени подкидывалъ въ пламя сухіе сучья.
Онъ былъ безъ плаща, такъ-какъ отдалъ его женщинамъ вмсто покрывала. За поясомъ его висли патронташъ, два револьвера и кинжалъ съ широкимъ лезвіемъ, могшій служить въ то же время охотничьимъ ножомъ.
Садясь къ огню, чтобы обсушить свое промокшее платье, онъ положилъ осторожно возл себя свой карабинъ, предварительно тщательно его осмотрвъ.
Одтъ онъ былъ въ черное бархатное платье, съ серебряными пуговицами, на ногахъ его были кожанные штиблеты, застегивавшіяся до колнъ. На ше его былъ широко повязанъ красный, шелковый платокъ, съ большимъ узломъ на груди. Черная шляпа, почти калабрійской формы, надвинутая нсколько на правую сторону, покрывала его голову, напоминавшую Марса.
Когда время отъ времени разгоравшееся пламя освщало его мужественное лицо, любой художникъ могъ бы залюбоваться выраженіемъ этого лица, на которомъ можно было прочесть спокойное сознаніе силы и храбрость, доходящую до героизма.
Сама Сильвія не разъ во время своей дремоты невольно любовалась его фигурой, и въ эти минуты едва-ли не забывала даже о Манліо.
Пусть современные гермафродиты, преклоняющіеся передъ идоломъ папской власти, или умиляющіеся передъ чужеземцемъ-узурпаторомъ, удивляются, что я съ такою любовью останавливаюсь на описаніи разбойника, голова котораго оцнена папской полиціей. Мн до нихъ нтъ никакого дла. Если желать искренно единства Италіи, быть всегда наготов на борьбу съ неправдой и съ чужеземцами, значитъ, быть разбойникомъ, то мн все равно, я и въ разбойник признаю героя и такого человка, какого ищу. Вотъ итальянецъ, скажу я:— какимъ онъ долженъ быть, какимъ представляется мн въ мечтахъ моихъ, и какимъ наврно будетъ, когда Италіи удастся вырваться изъ когтей и вліянія послдователей Лойоллы!
— Сеньора! сказалъ Ораціо, обращаясь къ Сильвіи, такимъ сладкимъ и почтительнымъ голосомъ, что заставилъ ее вздрогнуть: — утро не должно насъ застать здсь, такъ-какъ мы здсь не вн опасности. Едва разсвтетъ и въ лсу можно будетъ распознавать тропинки, мы должны отсюда удалиться, чтобы не попасть въ руки нашихъ враговъ.
— Но, вдь такимъ образомъ мы разойдемся еще боле съ Манліо, Авреліей и Джуліей, отвтила она грустно.
— Что же длать? отвчалъ Ораціо: — объ нихъ намъ, по крайней мр, нтъ основаній опасаться, они очевидно въ открытомъ мор, и будемъ надяться, не пострадали отъ бури. Во всякомъ случа, прежде чмъ удалиться въ лсъ, мы осмотримъ на всякій случай все прибрежье, хотя, конечно, дай Богъ, чтобы мы тамъ съ ними не встртились.
— Боже мой! неужели же ихъ выкинуло на берегъ ураганомъ! вскричала Сильвія, обращая умоляющій взоръ къ небу.
Ораціо ничего не отвчалъ, онъ зналъ, что въ такую страшную бурю все могло случиться. При первомъ блеск разсвта, когда онъ нашелъ, что было уже настолько свтло, что женщины будутъ въ состояніи отличать дорогу, онъ поднялся, взялъ карабинъ и сказалъ Сильвіи: ‘теперь пора!’
Сильвія разбудила осторожно Клелію, Ораціо разбудилъ Джона, и черезъ нсколько минутъ вс они съ Ораціо впереди вышли изъ пещеры и направились къ сверу по краю болота, параллельно съ берегомъ.
Буря значительно стихла, но не настолько, чтобы не затруднять пути нашимъ друзьямъ. Дождь почти пересталъ, но брызги отъ разбивавшихся волнъ летли имъ прямо въ лицо, что причиняло имъ не мало безпокойства. Прежде поворота въ лсъ надобно было осмотрть прибрежье, и вотъ Ораціо, взявшись собою Джона, вскарабкался на довольно высокій песчаный холмъ и вперился своимъ быстрымъ взоромъ въ даль, достаточно уже освщенную восходившимъ солнцемъ. Къ счастію, нигд по всему пустынному и печальному берегу, кром пнившихся валовъ, не было замтно никакихъ слдовъ крушенія. Тогда Ораціо вернулся къ ожидавшимъ его за холмомъ женщинамъ и сказалъ: ‘Наши друзья вн опасности, теперь и намъ слдуетъ озаботиться о своемъ спасеніи’, и съ этими словами повернулъ направо, по хорошо знакомой ему тропинк, ведшей въ лсную чащу, куда все общество и послдовало за нимъ.

XXVIII.
Отступленіе.

Посл всего происшедшаго въ термахъ Каракаллы, положеніе Аттиліо и его друзей стало крайне опаснымъ. Предатель заплатилъ жизнью за свою вину, тоже послдовало и съ нкоторыми ищейками полиціи, но дло въ томъ, что полиція все-таки напала на слдъ заговора, и конечно, знала или догадывалась объ именахъ главныхъ его руководителей. Еслибы заговорщики другихъ частей Италіи были наготов, какъ римляне, то въ эту самую ночь, 15 февраля, все дло могло быть окончено, какъ могло бы окончиться и въ каждый послдующій день. Но большинство этихъ заговорщиковъ принадлежало къ умреннымъ, умренные же, какъ всегда своею нершительностью и колебаніями — и тутъ только мшали длу, сами не отваживаясь ни на что опредленное и ожидая, что освобожденіе родины упадетъ къ нимъ съ неба — подобно манн, или будетъ любезно предложено имъ иноземцами. Что имъ было за дло до національнаго достоинства? до того, что Италія подавала поводъ въ насмшкамъ надъ нею всмъ остальнымъ народамъ Европы. Что ея провинціи за деньги покупались и продавались? Большинство итальянцевъ не были даже способны поступиться для общаго блага и своего національнаго единства тми жалкими выгодами, которыя доставляла имъ служба и карьера. Они цпко держались за ту подачку, какой имъ удалось добиться — посл революціи. И такимъ образомъ Италія, въ теченіе столькихъ вковъ раздленная, поруганная, проданная, опозоренная, униженная, развращенная своими патерами, даже и посл своего начавшагося возрожденія снова принесена была въ жертву — сатанинскому честолюбію своего верховнаго жреца и ей не оставалось ничего боле, какъ со смиреніемъ снова приступить къ принятію древняго обычая — церемоніальнаго цалованія туфли.
Такія условія представлялъ Римъ въ первые мсяцы 1867 года, когда чуждые и наши наемщики упрочились въ вчномъ город, и Италія, въ угоду ханжившему хищнику, должна была торжественно отречься отъ обладанія Римомъ и отказаться отъ всякой славы въ будущемъ. Вмсто того, чтобы имть возможность возродиться и быть славною и счастливою, украситься ореоломъ свободы и независимости, для которыхъ ея врные сыны принесли уже столько жертвъ, ей пришлось безстыдно опуститься снова въ грязь и подчиниться, Богъ знаетъ на сколько еще времени, съ смиреніемъ развратителямъ народа и гонителямъ и ненавистникамъ всего человчества!
Но вернемся къ нашему разсказу.
Въ одинъ изъ вечеровъ первыхъ чиселъ марта, въ небольшой комнат дома Манліо, выходившей на дворъ, собрались Аттиліо, Муціо и Сильвіо, для совщанія о дальнйшемъ направленіи своей дятельности. Они посл 15-го февраля оставались въ Рим въ надежд, не улыбнется ли судьба ихъ длу… Но дло Италіи было такъ дурно, что, несмотря на весь великодушный героизмъ нашихъ молодыхъ людей и всю отвагу трехсотъ ихъ товарищей, изъ лабиринта обстоятельствъ, для блага Рима, было невозможно найти никакого выхода.
— Въ наши дни, произнесъ Аттиліо: — жертвовать жизнью за отечество не считается уже боле заслугой. Въ ходу другіе взгляды, и итальянцы прославляютъ бездйствіе, лишь бы не помшать черепашьему ходу машины порядка, пришедшагося такъ по душ людямъ мелкой посредственности, хвалящихся своею умренностью. Наши друзья изъ другихъ провинцій, кажется, окончательно побратались съ врагами и грабителями Италіи… Но мы!… что остается намъ длать?… Можемъ ли мы войти въ сдлки и сношенія съ негодяями, готовыми сто разъ продать наше отечество чужеземцамъ?… Можемъ ли мы жить спокойно рядомъ съ этими развратителями народа, ругающимися надъ нашими отцами, длающими нашихъ сестеръ жертвами своего сластолюбія, обратившими весь Римъ въ зловонную помойную яму, въ клоаку своихъ преступленій?
Аттиліо, разгорячаясь, все боле и боле возвышалъ голосъ, что заставило Сильвіо, боле его осторожнаго, остановить его.
— Говори тише, благородный братъ, ты никакъ не хочешь понять, до какой степени насъ преслдуютъ. Неужели ты думаешь, что даже теперь не подслушиваетъ насъ какой-нибудь негодяй, притаившись гд-нибудь около дома? Намъ говорятъ не о чемъ. Вс мы — все это хорошо знаемъ, и дло совсмъ не въ томъ. Дло въ томъ только, что въ Рим намъ дольше оставаться нельзя, да и незачмъ. Оставимъ здсь Реголо, которому поручимъ наши дла, а сами удемъ на время въ Кампанью. Тамъ мы тоже найдемъ друзей, хорошіе люди водятся негд. Будемъ ждать, пока Италія не отрезвится, не устанетъ услаждать своихъ взоровъ либеральной арлекинадой, которою ей отводятъ глаза, не убдится, что ее продаютъ на каждомъ шагу, и что она доврчиво отдалась сама въ руки деспотизма и предательства!
— Удемте, братья! произнесъ снова Сильвіо, посл минутнаго молчанія, впродолженіе котораго, казалось, ршеніе его пріобрло еще большую опредленность: — удемте! Пусть враги наши назовутъ насъ разбойниками, авантюристами, какъ они уже называли насъ во время славной марсальской экспедиціи. Что намъ до того за дло! Какъ и тогда, мы будемъ охранять свободу своего отечества, и когда пробьетъ часъ, въ который Италія захочетъ дйствительно освободиться отъ тираніи, мы явимся снова и во всеоружіи къ ней на выручку!

XXIX.
Лсъ.

Общество, оставленное нами, шло около двухъ часовъ сряду по лсу, пробираясь по чуть замтнымъ тропинкамъ. Кое-гд не встрчалось даже слдовъ человческихъ или ихъ, по крайней мр, можно было принять скоре за разрывы земли, произведенные буйволовыми рогами. Орадіо шелъ впереди всхъ и расчищалъ путь отъ валявшихся деревьевъ и сучьевъ, лзшихъ въ глаза, Джонъ ему въ этомъ усердно помогалъ. Наконецъ, дойдя до одного мста, гд лсъ разступался, выходя на небольшой закрытый лужокъ, Ораціо остановился.
Погода разгулялась. Изрдка только порывы втра, остатки стихнувшей бури, качали вершинами вковыхъ деревьевъ, но на лугу, гд общество наше остановилось, не было замтно даже малйшаго втерка.
— Сеньора Сильвіо, сказалъ Ораціо:— оставайтесь съ Клеліей здсь и отдохните, вамъ отдыхъ такъ нуженъ, я же съ Джономъ пойду не на долго поискать пищи.
Говоря это, онъ разостлалъ свой плащъ и пригласилъ женщинъ на него ссть, самъ же сдлалъ Джону знакъ головою и пошелъ съ нимъ по другому направленію лса.
Сильвія дйствительно не чувствовала подъ собою ногъ отъ устали, и потому тотчасъ же заснула. Клелія, благодаря своей молодости и сильному сложенію, меньше страдала отъ усталости, но и она была не прочь нсколько отдохнуть, особливо въ такой очаровательной мстности, гд притомъ не было даже и слдовъ человческихъ, исключая тхъ свжихъ слдовъ, которые проложили сами наши путники.
Заснуть она, однакоже, не могла, и отдохнувъ только нсколько минутъ, побуждаемая живостью своей натуры, снова поднялась. Ее соблазнило множество разнообразныхъ полевыхъ цвтовъ, украшавшихъ собою лужайку. Она тотчасъ же стала ихъ рвать, соединяя въ роскошный букетъ, который она задумала поднести матери при ея пробужденіи. Едва она его собрала и сла подл заснувшей Сильвіи, какъ невдалек раздался ружейный выстрлъ, перекаты котораго чуткое эхо разнесло по всему лсу.
Сильвія пробудилась отъ этого звука, и испуганная, долго не могла придти въ себя, не понимая, откуда произошло это нарушеніе молчанія, но она тотчасъ опомнилась, когда Кіелія, разсмявшись, сказала ей:
— Чего ты такъ испугалась, мама! вдь это наши друзья охотятся для нашего обда, и, конечно, скоро явятся сюда и сами.
Въ отвтъ на это Сильвія нжно поцаловала Клелію, и между ними завязался тихій разговоръ о дорогихъ людяхъ, съ которыми он недавно такъ странно разлучились, и надежда скораго новаго свиданія съ которыми живило ихъ безпокойное сердце.
Вскор появился и Ораціо съ Джономъ, таща за собою молодаго кабана, убитаго первымъ.
— Клелія, сказалъ Ораціо: — не можете ли вы объяснить Джону, чтобы онъ набралъ сухихъ втвей для костра.
Клелія нсколько знала по-англійски, и обратясь въ Джону, объяснила ему, въ чемъ дло. Джонъ тотчасъ же сталъ ломать сучья, складывать ихъ въ ворохъ, и черезъ нсколько минутъ большой костеръ весело запылалъ передъ нашими путниками.
На ремесло мясника обыкновенно глядятъ съ нкоторымъ презрніемъ, и я нахожу это совершенно справедливымъ. Вчно обращаться въ крови, убивать, рубить и рзать мясо — въ этомъ занятіи заключается нчто возмутительное и отталкивающее, что-то напоминающее дикарей. Какъ бы ни были чувства человка огрублыми, къ такому длу онъ не можетъ относиться безъ нкотораго отвращенія. Я лично, напримръ, гораздо скоре ршился бы на всю жизнь сдлаться послдователемъ пиагорейцевъ, не употреблявшихъ животной пищи, чмъ взяться за подобное дло. Я долженъ признаться, что во мн съ лтами постоянно растетъ отвращеніе отъ всякихъ убійствъ и пролитія крови. Нкогда, напримръ, я былъ страстнымъ охотникомъ, теперь же, каюсь, даже видъ раненой птички заставляетъ меня глубоко страдать.
Не знаю, испытывалъ ли нчто подобное Ораціо, отважное дитя лса, но такъ или иначе, какъ могъ бы онъ просуществовать не будучи охотникомъ, осужденный постоянно скрываться и избгать близости человческихъ жилищъ?
На этотъ разъ, однакоже, онъ съ необыкновенною граціею принялся за дло, разложилъ убитое животное на траву, и вынувъ свой ножъ-кинжалъ, раздлилъ его на куски, сдлалъ изъ крпкаго сучка нчто въ род вертела, продлъ на него мясо, и черезъ нсколько минутъ подалъ своимъ товарищамъ такое жаркое, отъ котораго, пожалуй, потекли бы слюнки у любого изъ завзятейшихъ представителей нашихъ умренныхъ партій.
Приправой къ жаркому послужилъ обществу голодъ, и когда первое чувство его было удовлетворено — общество развеселилось. Начался общій разговоръ и смхъ. Джонъ сдлался героемъ праздника. Клелія начала его учить говорить по-итальянски, и первыя попытки мальчика въ этомъ трудномъ для него дл были до того смшны и подавали поводъ къ такимъ сближеніямъ, что все общество хохотало отъ чистаго сердца.
Впрочемъ, и самъ Джонъ, какъ морякъ, былъ мальчикъ веселаго нрава. Моряки обыкновенно бываютъ необычайно веселы, когда вступаютъ на землю, если они передъ тмъ долго на ней не были. Конечно, это не относится къ Джону, который нсколько дней находился на стоянк въ порт д’Анцо, а передъ тмъ незадолго перебывалъ почти во всхъ итальянскихъ портахъ, но ему, только что избгнувшему смерти, такъ нравилась новость его положенія въ обществ незнакомыхъ людей, и притомъ въ лсу, гд ему не случалось еще бывать — что онъ себя чувствовалъ превосходно и вроятно нисколько не завидовалъ участи своихъ товарищей, плывшихъ въ это время на яхт. Красота и доброта Клеліи произвели на него сильное впечатлніе, такъ же какъ и личность Ораціо — одна изъ тхъ типическихъ личностей, которыя производятъ чрезвычайное обаяніе на дтей, да сверхъ того онъ еще видлъ въ немъ своего спасителя.
Окончивъ свой походный обдъ, общество снова пустилось въ путь, придерживаясь почти того же направленія, какому слдовало и до своей остановки, и посл продолжительной ходьбы дошло подъ вечеръ до мста, откуда передъ ними открылась одно изъ тхъ древнихъ построекъ, которыя, подобно Пантеону, повидимому пощадило самое время. Я лично никогда не могу подумать о подобныхъ постройкахъ, безъ того чтобы съ благоговйнымъ удивленіемъ не преклониться предъ ними въ своей мысли.
Путники наши остановились у опушки лса, откуда начиналась широкая, почти круглая поляна. Столтніе дубы возвышались какъ бы съ нкоторою правильностью на всей поверхности круга. И нсколько упавшихъ дубовъ, можетъ быть, за цлые вка назадъ сраженные ураганомъ, составляли какъ бы естественныя скамьи, на одну изъ которыхъ и сли наши путники.
— Отдохните здсь нсколько, сказалъ Ораціо женщинамъ, прикладывая къ губамъ небольшой рогъ, висвшій у него за поясомъ, изъ котораго раздались звуки на столько сильные, что этого нельзя было даже и ожидать отъ такого небольшаго рожка. Точно такой же звукъ послышался въ отвтъ на его сигналъ. Выходилъ онъ, какъ казалось, изъ сторожки, стоявшей недалеко на возвышеніи и которой наши путники сначала даже не замтили.
Спустя нсколько минутъ, какой-то человкъ, одтый подобно Ораціо, вышелъ изъ сторожки и подошелъ къ нему съ почтительнымъ видомъ. Дружеское пожатіе руки, которымъ они обмнялись, показывало, что они были между собою знакомы. Посл недолгихъ разговоровъ часовой (неизвстный оказался часовымъ) вернулся въ сторожку, и Ораціо, попросивъ знакомъ женщинъ подняться, пошелъ вмст съ ними, нсколько впереди ихъ, прямо въ возвышавшемуся передъ ними древнему зданію.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ И ПОСЛДНЯЯ *).

* Приступивъ къ переводу настоящаго романа, мы объяснили публик, при какихъ условіяхъ мы начали это дло. Желая представить читателямъ нашихъ произведеніе Гарибальди, пока оно не потеряло еще интереса новости, мы поспшили переводомъ еще до выхода его въ свтъ въ полномъ объем. Нын оказывается, что художественная сторона романа капрерскаго отшельника не отличается особенными достоинствами. Несмотря на это, мы перевели первую часть романа цликомъ. Вторую же и третью, мы ршились соединить вмст и представить публик только въ извлеченіи, полагая, что анекдотическая сторона разсказа — для нашихъ читателей представить особеннаго интереса не можетъ. Сокращеніемъ анекдотической части романа, впрочемъ, мы только и ограничились, оставляя нетронутыми вс т его мста, гд авторомъ приводятся историческіе факты и событія, и не позволяя себ измнять ни одного изъ отступленій и разсужденій автора, гд это только было возможно при условіяхъ нашей печати, такъ-какъ его взгляды представляютъ неоспоримый интересъ, какъ достояніе исторіи. Прим. редакціи.

I.
Замокъ и его обитатели.

Періодъ славы и величія, впродолженіе котораго Римъ былъ дйствительною ‘столицею міра’, заканчивается съ паденіемъ республики, но республика теряетъ свое могущество и обаяніе уже съ Сципіонами. Посл сраженія при Зам, гд Аннибалъ былъ разбитъ Сципіономъ, и когда Римъ не имлъ уже сколько-нибудь могущественныхъ враговъ — мелкія побды надъ безсильными народами уже не представляли римлянамъ особенной трудности. Такимъ образомъ, продолжая свои завоеванія и богатя отъ сокровищъ легко побждаемыхъ народовъ, римляне перенесли свою дятельность на внутреннее соперничество, раздоры и несогласія, предавшись въ то же время самой утонченной и неумренной роскоши. Роскошь эта привела ихъ, какъ извстно, къ послдней степени паденія, когда они сдлались, такъ сказать, рабами своихъ рабовъ. Этимъ путемъ исполнилось надъ Римомъ правосудіе. Судьба заплатила имъ тою же монетою, какою они дйствовали противъ другихъ народовъ.
Но послднее время республики носитъ въ себ нчто величественное. Прежде своей погибели республиканскій Римъ выставляетъ на арену исторіи цлый рядъ исполиновъ, достойныхъ удивленія міра. Лукуллъ, Сарторій, Марій, Силла, Помпей, Цезарь — все это имена такихъ полководцевъ, каждый изъ которыхъ могъ бы одинъ доставить нескончаемую славу любому изъ могущественныхъ народовъ.
Еслибы людямъ на земл было доступно совершенство, то типомъ такого совершенства могъ бы служить Цезарь, еслибы въ числ его качествъ находилась безкорыстная самоотверженность Силлы. Еслибы Цезарь обладалъ подобнымъ свойствомъ, то и я, вслдъ за историкомъ величія и паденія Римской имперіи, повторилъ бы, счто Цезарь былъ величайшимъ изъ всхъ великихъ людей, какіе когда либо существовали на свт’.
Такъ, помимо подвиговъ храбрости Силлы, исторія передаетъ о немъ слдующее:
Посл всхъ грозныхъ мръ, которыя были предприняты имъ для исправленія Рима, посл того, какъ онъ не остановился даже передъ приказаніемъ истребить заразъ восемь тысячъ гражданъ — однажды онъ веллъ собраться народу на форумъ, и сидя на мст диктатора, еще разъ бросилъ ему въ глазя обвиненіе -въ его неисправимой испорченности. Въ заключеніе своей рчи, онъ сказалъ: ‘Я принялъ диктатуру, съ полной надеждой на ваше исправленіе. Вижу однако, что кі этого не достигнуть. Поэтому я ршился сложить съ себя власть и сдлаться простымъ гражданиномъ. Отчетъ во всхъ своихъ дйствіяхъ я готовъ дать каждому, кто станетъ его отъ меня требовать’. При этихъ словахъ онъ гордо сошелъ съ трибуны, и молча смшался съ народомъ.
Несмотря на множество находившихся тутъ римлянъ, никто не произнесъ противъ него ни одного обвиненія, за все время его управленія.
А между тмъ онъ казнилъ друзей, братьевъ, близкихъ,— многихъ изъ тхъ гражданъ, которые тутъ же находились!!
Цезарь не былъ на столько жестовъ, какъ Силла, и притомъ онъ значительно превосходилъ его обширностью своего ума, но при всемъ томъ не съумлъ послдовать его благому примру. Мало того, онъ не съумлъ нисколько обуздать своего честолюбія, и замыслилъ закрпить за собою власть внцомъ монарха. Въ возмездіе за это онъ палъ отъ кинжаловъ ‘послднихъ’ римлянъ-республиканцевъ.
На развалинахъ республики возникла имперія.
Хотя въ ряду императоровъ и попадались личности въ род Траяна, Тита и Марка Аврелія, но большая часть изъ нихъ была настоящими чудовищами. Жадность и сребролюбіе изъ превосходили всякое вроятіе. Вс безчисленныя сокровища, которыми они обладали по праву своего сана, не могли ихъ насытить, мысль о пріобртеніи чужихъ богатствъ ихъ не оставляла, и горе было тмъ гражданамъ, о сокровищахъ которыхъ имъ длалось извстнымъ! Подъ тмъ или другимъ предлогомъ, дло всегда кончалось тмъ, что богатыхъ людей грабили и отбирали ихъ золото въ императорскую казну.
Богатые люди старались удаляться изъ Рима: одни спасались бгствомъ въ чужія страны, другіе старались селиться въ такихъ уединенныхъ мстахъ, гд не могло бы ихъ преслдовать императорское корыстолюбіе. Въ числ послднихъ, во время властвованія Нерона, одинъ изъ потомковъ Лукулла — убжалъ на жительство въ той опушк лса, гд наши путники увидли старое зданіе. Зданіе это и было имъ воздвигнуто,— онъ поселился въ немъ, охраняя этимъ свою безопасность отъ покушенія на его богатства — того внчаннаго хищника, который, ради одного своего удовольствія, не остановился даже передъ поджогомъ Рима.
Вроятно, многіе дубы, окружавшіе зданіе, помнили еще этого Марка Лукулла, сына знаменитаго полководца, наполнявшаго славою своихъ побдъ въ Азіи современный ему міръ.
Архитектура замка была величественная и замокъ отлично сохранился. Наружныя стны зданія, правда, были покрыты кое-гд мохомъ и вковымъ плющемъ, но жилье внутри было отдлано заново его настоящими обитателями, и если не заключало въ себ всхъ удобствъ, какими отличаются новыя зданія, за то представляло цлый рядъ обширныхъ залъ и другихъ комнатъ, весьма чистыхъ и свтлыхъ.
Весьма долго замокъ былъ безъ жильцовъ. За это-то время онъ и обросъ высокимъ плющемъ, и вковыя деревья, окружавшія его, такъ разрослись, что чуть не совершенно закрывали его со всхъ сторонъ. Это-то обстоятельство к послужило поводомъ къ тому, что Ораціо и его товарищи сочли его удобнымъ для своего водворенія. Кром того, подъ замкомъ находилось подземелье, могшее нетолько служить мстомъ для безопаснаго укрывательства, въ случа нужды, но соединявшееся съ подземными ходами, шедшими на далекое пространство, и представлявшими значительное удобство на случай бгства.
У окрестныхъ жителей вся мстность около замка считалась заколдованной.
Существованіе замка подозрвали, но его никто не видалъ, не осмливаясь къ нему приблизиться, такъ-какъ народная молва считала его населеннымъ духами.
Между прочимъ, въ числ разсказовъ о замк, многіе жители передавали за врное, что однажды, нсколько лтъ тому назадъ, дочь богатаго князя К…. бывшаго на водахъ порта д’Анцо, приблизившись неосторожно къ опушк лса съ двумя изъ своихъ прислужницъ, на глазахъ ихъ была унесена куда-то духами, и вс поиски за ней, предпринятыя ея отцомъ, по всмъ направленіямъ лса, остались тщетными.
Едва вошли наши путники въ самый замокъ, какъ на встрчу имъ вышла молодая и красивая женщина, черноволосая и черноглазая, очевидно римлянка. Несмотря на присутствіе постороннихъ, она дружески поцаловалась съ Ораціо, и только посл этого Ораціо познакомилъ ее, какъ свою жену, съ Клеліей, Джуліей и Сильвіей.
Красота Ирены (такъ звали эту женщину) произвела на всхъ благопріятное впечатлніе, Джона же просто повергла въ восторгъ, который въ немъ усилился еще боле, когда глазамъ общества, приглашеннаго Иреной во внутреннія комнаты, открылся въ одной изъ комнатъ накрытый столъ, уставленный въ изобиліи разными блюдами.
— Ты, значитъ, ждала меня сегодня? любовно обратился Ораціо къ Ирен.
— Еще бы! Сердце мн говорило, что ты, наконецъ, вернешься, отвчала она.
Было уже поздно. Въ зал зажгли огни, и Ораціо, приложивъ къ губамъ своимъ рогъ, подалъ такой же сигналъ, какимъ онъ позвалъ къ себ въ лсу сторожа. Въ отвтъ на этотъ звукъ въ комнату появилось пятнадцать человкъ, одтыхъ точно также, какъ Ораціо, молодыхъ и красивыхъ.
— Это мои друзья и товарищи, сказалъ Ораціо, обращаю къ дамамъ:— а теперь пора и за обдъ, или, врне, за ужинъ.
Вс услись по мстамъ. Ораціо прежде всего приказалъ прислуг разлить гостямъ вермутъ и провозгласилъ тостъ за свободу Италіи. Начатый такимъ образомъ обдъ прошелъ незамтно и весело, все общество скоро перезнакомилось между собою, и Джонъ съ удивленіемъ обратилъ свое вниманіе на то, съ какимъ уваженіемъ и довріемъ люди, которыхъ Ораціо назвалъ своими товарищами, относились къ нему всякій разъ, когда онъ къ нимъ обращался.
Посл обда Ирена пригласила дамъ на свою половину, и пока служанка приготовляла для нихъ постели въ отведенныхъ для нихъ комнатахъ, успла имъ разсказать всю свою біографію.
Вотъ вкратц ея исторія.
Дочь одного изъ богатйшихъ римлянъ, князя К., не щадившаго никакихъ средствъ на ея образованіе, она съ малолтства особенно полюбила серьёзныя занятія, и сдлавшись взрослою двушкою, до того пристрастилась къ изученію римской исторіи и подвиговъ ея героевъ, что это сдлалось ея главнйшимъ жизненнымъ интересомъ. Сравнивая славное прошедшее Рима съ его безславнымъ настоящимъ, она отъ души возненавидла чужеземцевъ и патеровъ, все то, что обусловливало рабство ея роднаго народа.
Всякимъ развлеченіямъ и удовольствіямъ жизни въ столиц она предпочитала прогулки къ развалинамъ, которыхъ въ Рим такое обиліе. При этихъ прогулкахъ единственнымъ ей провожатымь былъ старый слуга — защитникъ весьма плохой. За это ей дважды случилось весьма дорого поплатиться. Однажды ее оскорбили пьяные французскіе солдаты, въ другой разъ, когда она ночью любовалась Колизеемъ при лунномъ сіяніи, на нее напали воры, и ударомъ по голов свалили ея провожатаго. Въ оба раза ее спасалъ неизвстный человкъ, появлявшійся, какъ нарочно, подл нея въ минуту опасности и исчезавшій прежде, чмъ она, придя въ себя, могла его отблагодарить. Привлекательный образъ этого незнакомца сильно подйствовалъ на ея воображеніе и запечатллся въ ея сердц. Однако, прошло весьма много времени прежде, чмъ ей удалось его встртить. Встрча эта произошла случайно, и двушка, несмотря на то, что происходила изъ самой развращенной аристократіи и принадлежала по рожденію къ самому развратному изъ дворовъ, чуждая всякой мысли объ опасностяхъ любви, и обрадованная встрчей, сама подошла къ незнакомцу. Это былъ, какъ читатели догадываются, Ораціо. Она высказала ему прямо, что его полюбила, но въ отвтъ Ораціо объяснилъ ей, что это чувство ей слдуетъ забыть, такъ-какъ ихъ общественное положеніе слишкомъ различно. ‘Знайте’, сказалъ онъ, ‘что я сирота и плебей, мало того, я изгнанникъ и приговоренъ въ смерти. Я осужденъ вести бродячую жизнь въ лсахъ и сбирры за мною охотятся, какъ за звремъ. Конечно, я считаю себя счастливымъ, что могъ хотя однажды говорить съ вами и слышать отъ васъ слова, сдлавшія меня счастливйшимъ человкомъ въ мір. Но намъ остается только одно… разстаться! Прощайте же, и прощайте навсегда! Addio!…’ Слова этого прощанія разбудили всю энергію въ двушк. ‘Знайте же’, сказала она, ‘что я не могу разстаться съ вами… я найду въ себ довольно силы, чтобы въ своей привязанности не посмотрть ни на кого и ни на что. Я ваша, и ваша навсегда!’ Посл этого, несмотря на то, что Орадіо ее всячески отговаривалъ, между ними было ршено, что онъ черезъ нсколько дней придетъ за ней и возьметъ ее съ собою въ свое жилище. ‘Съ тхъ поръ вотъ уже нсколько лтъ’, окончила разскащица, ‘я могла бы считать себя счастливйшею женщиною въ мір, еслибы не одно горькое воспоминаніе, отравляющее мою жизнь. Отецъ мой не перенесъ моего бгства и вскор умеръ съ горя и… одинокій!’.
Джулія и Клелія, по окончаніи разсказа, всячески старались утшить Ирену, и было уже далеко за полночь, когда ея новыя знакомки ушли въ свои комнаты, отведенныя имъ въ замк для ночлега.

II.
Гаспаро.

Исторія папства тсно связана съ исторіею разбоевъ въ Италіи.
Такъ, въ средніе вка папы нанимали кондотьеровъ для того, чтобы властвовать, поддерживая въ Италіи междоусобія и безпорядки. Такъ, въ наши дни они нанимаютъ шайки разбойниковъ, чтобы противодйствовать возможности возрожденья Италіи.
Всякій, кому случалось быть въ Чивитта-Веккіи въ 1849 г., конечно, слышалъ о Гаспаро, знаменитйшемъ атаман разбойнической шайки и родственник кардинала А…. Многіе нарочно прізжали издалека, чтобы взглянуть на него.
Гаспаро не принадлежалъ къ наемнымъ разбойникамъ и напротивъ внушалъ неимоврный страхъ папскому правительству своими постоянными побдами надъ жандармами и даке надъ войсками.
Побдить его силою правительство не могло, оно прибгло къ хитрости.
Оно вступило съ нимъ въ переговоры при посредств общихъ родственниковъ его и кардинала. На самыя блестящія общанія оно, конечно, при этомъ не скупилось.
Гаспаро понадялся на общанія, и попался въ ловушку. Онъ былъ арестованъ, скованъ и посаженъ въ тюрьму въ Чивитта-Веккіи, гд во время республики 1849 года вс мы его видли.
У Ирены былъ двоюродный братъ, князь Т… До него дошли слухи о прекрасной обитательниц замка, и онъ догадался, что это должна была быть Ирена.
Съ согласія кардинала А…. онъ ршился во что бы то ни стало избавить свою родственницу отъ плна, такъ-какъ онъ былъ увренъ, что она попала въ замокъ противъ воли.
Правительство позволило ему употребить для поисковъ цлый полкъ, находившійся подъ его начальствомъ, но трудность отыскать фантастическій замокъ среди непроходимыхъ лсовъ заставила его обратиться къ кардиналу съ просьбою назначить ему въ проводники общаго ихъ родственника Гаспаро, содержавшагося въ тюрьм. Кардиналъ согласился на это. Гаспаро, узнавши о своемъ назначеніи, былъ радъ, подъ какимъ бы то ни было предлогомъ освободиться изъ тюрьмы, и съ радостью согласился на роль проводника. Подъ прикрытіемъ конныхъ и пшихъ жандармовъ онъ былъ приведенъ въ Римъ днемъ, такъ-какъ ночью вести его опасались, зная, что многія лица изъ его шайки были еще живы и могли способствовать его побгу. Толпа народа, собравшаяся на улиц въ то время, когда его вели, была такъ велика, какъ рдко бываетъ даже при торжественныхъ шествіяхъ папы.
Когда его привели къ кардиналу А… и князю Т…. то ему были общаны золотыя горы, если онъ только пособитъ спасти Ирену и поможетъ имъ въ предположенномъ ими окончательномъ истребленіи шайки разбойниковъ-либераловъ.
Слушая эти общанія, Гаспаро думалъ:
‘Ладно! благо я буду свободенъ, а тамъ уже мое дло… что мн длать и какъ мн длать’.
Черезъ нсколько дней по водвореніи нашихъ героинь въ замк, Ораціо пришлось встртиться съ этимъ Гаспаро лицомъ къ лицу, въ лсу, прилегавшемъ въ замку.
Хотя въ числ товарищей Ораціо было много молодыхъ людей изъ богатйшихъ римскихъ фамилій, благодаря чему жители замка не нуждались ни въ чемъ, и провизіи у нихъ всегда было въ изобиліи, но за дичью и зврями приходилось имъ всмъ поочередно охотиться. Въ одну изъ такихъ охотъ Ораціо, едва только успвшій разрядить свою двустволку по кабану, услыхалъ въ двухъ шагахъ отъ себя шумъ. Это не могъ быть Джонъ, такъ-какъ Джонъ только что побжалъ къ убитому кабану, и Ораціо, опасаясь нападенія врасплохъ, сталъ наскоро снова заряжать карабинъ. Едва усплъ онъ это сдлать, какъ изъ-за деревьевъ показался старикъ, весь сдой, густо обросшій бородою, коренастый и сильно сложенный. Онъ былъ въ калабрійской шапк, въ одежд изъ чернаго бархата, и вооруженъ буквально съ головы до ногъ. Ораціо при вид его инстинктивно ухватился за кинжалъ, но незнакомецъ остановилъ его смлымъ взоромъ и твердымъ голосомъ:
— Остановись, Ораціо, теб приходится имть дло не съ врагомъ, а съ другомъ. Я пришелъ сюда нарочно предупредить тебя объ опасности, угрожающей теб и твоимъ, произнесъ Гаспаро.
— Что ты не врагъ мн, я это вижу, такъ-какъ ты, еслибы въ этомъ состояла твоя цль, могъ бы уже убить меня, пока я тебя еще не замчалъ, вижу, что дло, слдовательно, не въ этомъ, тмъ боле, что я узнаю въ теб того Гаспаро, о которомъ столько уже слышалъ, и о которомъ говорятъ, что его карабинъ не знаетъ промаха. Но что же ты хочешь мн сообщить?
— Сейчасъ все узнаешь, но прежде сядемъ гд-нибудь.
Они услись на пн дуба, сваленнаго бурей, и Гаспаро разсказалъ все, какъ о предпріятіи кардинала и князя Т., такъ и о той роли, которую онъ самъ долженъ былъ играть въ этомъ дл.
— Вмсто такого позорнаго дла, закончилъ онъ:— я предлагаю теб свои услуги. Жажда мести къ патерамъ меня душитъ. Одно условіе, чтобы ты меня принялъ въ свое общество.
Ораціо задумался.
— Но вдь за тобою, Гаспаро, если врить молв, не одно убійство… Мы же имемъ совершенно другія цли, и до поры до времени еще не обагряли своихъ рукъ въ человческой крови.
Гаспаро сталъ горячо опровергать сомннія Ораціо.
— Неужели и вы считаете меня, сказалъ онъ, между прочимъ: — за простаго разбойника? Но вдь тогда правительство не стало бы преслдовать меня съ такимъ ожесточеніемъ, какъ это было до сихъ поръ. Дло въ томъ, что я точно кой-кого спровадилъ на тотъ свтъ, но все это были лица, вполн заслужившія свою участь. Не станете же вы обвинять меня въ убійств, напримръ, нсколькихъ полицейскихъ ищеекъ? Вс же другія мои преступленія состоятъ разв только въ томъ, что мн не однажды случалось защищать сильнаго противъ слабаго. Могутъ ли хотя что-нибудь подобное сказать о себ патеры?
Слова Гаспаро были произнесены съ такого горячностію, въ звук его голоса звучала такая искренность, что для сомнній не было мста, и Ораціо въ отвтъ крпко сжалъ его руку. Въ это время показался Джонъ, и они вс трое, захвативъ по дорог убитаго кабана, отправились въ замокъ разсказать о происшедшемъ.
Между тмъ, другіе шпіоны князя, боле Гаспаро ему врные, уже успли пронюхать и сообщить князю, что Ораціо и его друзья находились въ замк. Князь, получивъ нкоторое понятіе о мстонахожденіи замка, ршился вести противъ него правильную аттаку или лучше сказать, облаву, такъ-какъ при многочисленности своей команды онъ могъ окружить вс выходы дорогъ, шедшихъ отъ замка.
Но и съ нимъ произошло то же, что бываетъ съ полководцами, которые отъ избытка предосторожности, распредляя своихъ людей на слишкомъ значительное пространство, и озабочиваясь, чтобы повсюду было достаточно часовыхъ, пикетовъ, отрядовъ, дозорныхъ и т. д., сами себя ослабляютъ, оставаясь съ незначительною горстью людей для непосредственнаго дйствія. Подобные тактики главнйше заботятся не о томъ, чтобы побдить, а о томъ, чтобы обезпечить за собою побду, которая вслдствіе этого весьма часто и не удается.
Хотя мстоположеніе замка и было приблизительно извстно князю, но неточно. Гаспаро же, отправленный имъ именно для точнаго опредленія его, какъ мы знаемъ, не возвращался, и вотъ князь, сгорая желаніемъ какъ можно скоре кончить начатое дло, разослалъ тысячу человкъ своихъ людей по различнымъ направленіямъ такимъ образомъ, что изо всхъ отрядовъ, только одинъ тотъ, которымъ онъ лично предводительствовалъ и который направился прямо на сверъ отъ Рима, былъ на настоящей дорог къ замку. Изъ другихъ отрядовъ, одни шли неохотно и даже не старались достигнуть цли, опасаясь стычекъ съ опаснымъ врагомъ, что случается нердко съ папскими солдатами, другіе, незнакомые съ расположеніемъ лса, блуждали по неаъ безъ толку и часто возвращались на то самое мсто, откуда трогались.
Князь съ отрядомъ изъ двухсотъ человкъ, правда, самыхъ смлыхъ и преданныхъ ему, около четырехъ часовъ пополудни находился уже въ виду замка. Приближаясь къ нему, онъ замтилъ, что и въ замк были предприняты мры для защиты и отраженія, но разсчитывая на храбрость своихъ приближенныхъ и на помощь, которую ему подадутъ другіе отряды, онъ, какъ человкъ дйствительно храбрый, ршился дйствовать наступательно. Для этого онъ раздлилъ состоявшій при немъ отрядъ на дв половины, изъ одной онъ образовалъ застрльщиковъ, другую расположилъ колонной, и обнаживъ саблю, скомандовалъ атаку.
Ораціо, еслибы только хотлъ, могъ бы избгнуть всякой встрчи съ войсками. Мы знаемъ, что подъ замкомъ было подземелье, которымъ все общество могло уйти до появленія отряда князя. Но ретироваться раньше, чмъ испробовать свои силы въ дл съ папскимъ войскомъ, казалось Ораціо дломъ позорнымъ. Поэтому въ замк были наскоро возведены баррикады, во всхъ входахъ устроены бойницы, и вообще все было приведено въ порядокъ для упорной защиты.
Ораціо отдалъ своимъ товарищамъ приказаніе не стрлять, пока войско не приблизится на разстояніе ружейнаго выстрла, и потомъ уже цлиться въ кого-либо опредленно. Это было очень удачное распоряженіе. Осаждающіе быстро направлялись на замокъ, и уже цпь застрльщиковъ едва не достигла перестала замка, когда дружный залпъ изъ замка свалилъ на землю именно столько людей, сколько было выстрловъ. Эта неожиданность на столько смутила осаждающихъ, что первой мыслью ихъ было обратиться въ бгство, но князь, во глав своей колонны, тотчасъ же появился за ними вслдъ и приблизился немедленно къ самому замку.
Ораціо, какъ предусмотрительный начальникъ, распорядился заране, чтобы все оружіе, находившееся въ замк, было заряжено, кром того, по мр того, какъ слдовали выстрлы, новымъ заряженіемъ ихъ были заняты вс женщины и прислуга замка. Джону, которому тоже было поручено это дло, показалось постыднымъ оставаться съ женщинами, и, зарядивъ свой карабинъ, онъ всталъ подл Ораціо, и слдилъ за нимъ во все время дла, какъ его тнь.
Когда князь поравнялся съ баррикадою передней галлереи, и увидлъ происшедшую потерю въ людяхъ, то понялъ, съ какимъ противникомъ пришлось ему имть дло. Страхъ, написанный на лицахъ осаждавшихъ, казалось, могъ его навести на мысль о немедленномъ отступленіи, но, съ одной стороны, онъ понялъ, что отступленіе подъ огнемъ такого непріятеля, какъ защитники замка, сулило только одну безполезную смерть, съ другой стороны, онъ стыдился такого отступленія, которое могло бы быть принято за бгство, и ршилъ попробовать взятіе баррикады.
Поэтому, приказавъ подать сигналъ къ штурму, онъ первый бросился на баррикаду, первый на нее вскочилъ, и, очутившись одинъ посреди ея защитниковъ, все еще махалъ съ отчаянною храбростію своею саблею.
Увидавъ его, Ораціо сдлался безмолвнымъ отъ изумленія. Черты мужественнаго лица князя походили, какъ дв капли воды, на черты лица дорогой ему Ирены.
Карабинъ Ораціо былъ заряженъ, и убить врага ему ничего не стоило, но на это онъ не ршился. Мало того, онъ отвелъ отъ груди его карабинъ, приставленный къ ней безцеремонно Джономъ. Выстрлъ послдовалъ, но попалъ въ одного изъ осаждающихъ, только что вскочившаго на баррикаду.
Немногіе солдаты, послдовавшіе за княземъ, были вс перебиты или на баррикад, или уже при вход въ замокъ.
Наконецъ, неожиданное обстоятельство положило совершенно конецъ осад, и разсяло осаждающихъ, начинавшихъ сбгаться къ замку отовсюду, подобно падающему снгу.
Изъ восточной части лса, въ то время, когда большая часть осаждающихъ была уже возл баррикады, и офицеры возбуждали солдатъ послдовать примру князя, раздался грозный крикъ десяти вооруженныхъ людей (а можетъ быть, ихъ тамъ и цлая сотня, подумали солдаты), и эти храбрые десять человкъ съ быстротою молніи набросились на правый флангъ осаждающихъ, и разсяли ихъ, какъ стадо овецъ.
Войско, устрашенное числомъ своихъ убитыхъ и этимъ неожиданнымъ натискомъ, обратилось въ спасительное бгство.
Князь остался одинъ, онъ видлъ, какъ его солдаты бжали, и оцнилъ великодушіе поступка Ораціо. Понимая, что продолжать борьбу безполезно, онъ отдалъ самъ свою саблю Ораціо. Ораціо ее принялъ, и видя, что враговъ боле не существовало, повелъ своего плнника къ Ирен.

III.
Новыя союзники — и новыя бды.

За девятнадцатымъ вкомъ нельзя не признать значительныхъ заслугъ въ сфер прогресса. Я уже не говорю о громадности этого прогресса въ области точныхъ и естественныхъ наукъ, но обращаю вниманіе читателя только на нравственные успхи человчества.
Освобожденіе Италіи отъ духовнаго господства — одинъ изъ такихъ успховъ. Хотя дло это еще не вполн осуществилось, но оно быстрыми шагами приближается къ своему концу.
И сами патеры больше всего содйствуютъ скорому приближенію этого конца.
Кто можетъ вычислить, на сколько могло бы усилиться папство, еслибы Пій IX продолжалъ начатое имъ нкогда дло реформы? Но Провидніе для блага Италіи ослпило честолюбиваго старика — и онъ очутился на пути своихъ предшественниковъ. Онъ сошелся съ чужеземцами и продаетъ имъ кровь своихъ единоплеменниковъ!
Итальянскій народъ, при солнечномъ свт увидалъ, валъ папскіе слуги, съ распятіемъ въ рукахъ, появляются во глав чужеземныхъ войскъ {Я самъ видлъ монаховъ впереди австрійскихъ войскъ, шедшихъ противъ насъ. Прим. Гарибальди.}, какъ они повсюду поддерживаютъ раздоры и возбуждаютъ разбойничество, отъ котораго уже столько пострадали наши южныя провинціи, какъ они не останавливаются ни передъ какимъ преступленіемъ, ради безповоротнаго противодйствія единству Италіи, начало котораго такъ счастливо достигнуто нами.
Сближеніе аристократіи съ народомъ — тоже великое знаменіе прогресса нашего времени.
Хотя между высокорожденными и попадаются еще и въ наши дни люди злые и сильные, подъ масть средневковымъ баронамъ, готовые давить народъ безъ пощады и вздыхающіе объ утерянномъ ‘прав первой ночи’, но ихъ едва-ли осталось еще много и большая часть такъ-называемыхъ благородныхъ — дйствительно благородны по своему образу мыслей и дйствій. Они съ нами, они за народъ и часто наши стремленія т же, что и ихъ стремленія.
Къ числу послднихъ принадлежалъ и князь Т. Если онъ и предпринялъ осаду замка, то, какъ мы уже говорили, на основаніи ложнаго предположенія, что Ирена попала въ руки убійцъ. Когда же онъ узналъ, что люди, противъ которыхъ онъ шелъ, были людьми совершенно инаго рода, и вдобавокъ римляне, то онъ почувствовалъ гордость, что его земляки такъ смлы и храбры. Обязанный, сверхъ того, жизнью великодушію Ораціо, онъ сразу призналъ въ немъ достойнаго мужа своей любимой сестры. Ирена, увидя своего двоюроднаго брата, напомнившаго ей отца, много плакала и просила у него прощенія, князь нжно обнялъ сестру и просилъ не вспоминать прошлаго, поздравляя ее съ удачнымъ выборомъ мужа.
Ораціо, находившійся при этой сцен, возвратилъ князю шпагу, со словами: ‘Люди храбрые и подобные вамъ, не должны быть лишаемы оружія’. Князь съ благодарностью пожалъ жесткую руку гордаго сына лсовъ.
Во время этой сцены появились въ замк Аттиліо, Муціо и Сильвіо съ семью своими товарищами. Десять храбрецовъ, появившихся такъ кстати и неожиданно въ лсу — были именно они. Сильвіо зналъ отлично замокъ Лукулла, и прежде часто бывалъ гостемъ Ораціо, такъ-какъ онъ былъ посредникомъ между городскими и сельскими друзьями свободы. Поэтому онъ сталъ проводникомъ небольшаго числа римскихъ гражданъ, узнавшихъ о бд, грозившей замку и Ораціо, и съ ними вмст явился въ лсу во время осады, какъ мы видли — съ огромной удачей.
Нужно ли разсказывать, какую радость въ замк произвело появленіе нашихъ друзей. И Джулія и Клелія — были на седьмомъ неб отъ восторга.
Радовался и Ораціо встрч съ ними, радовался онъ также и сближенію съ княземъ, который въ новомъ для него обществ совершенно переродился. Великодушный и честный по своей натур, князь въ душ давно уже страдалъ отъ униженія своего отечества и искренно желалъ увидть его свободнымъ отъ духовнаго и чужеземнаго господства, но воспитанный вдали отъ Рима, и при иныхъ условіяхъ, нежели либеральная римская молодежь, посвятившая себя длу освобожденія, онъ силою обстоятельствъ оставался до этихъ поръ чуждымъ длу національнаго движенія. Мало того, въ угоду отцу, онъ вступилъ въ папское войско, и этимъ загородилъ себ повидимому всякое сближеніе съ либеральными дятелями.
Но за то теперь, повязка спала съ его глазъ. Онъ понялъ, до какого героизма можетъ доводить страстное желаніе освобожденія своего отечества, сразу оцнилъ добрыя качества своихъ новыхъ друзей, увлекся ими и ршилъ самъ съ собою вознаградить потерянное время, и съ этихъ поръ вполн посвятить себя святому длу Италіи.
Богатый и сильный, онъ могъ быть весьма полезенъ новымъ своимъ друзьямъ, а они съ своей стороны гордились тмъ довріемъ, которое съумли вселить къ себ въ его сердц.
Несмотря на успшное окончаніе дла, Ораціо однакоже не дремалъ. Онъ понялъ, что для правительства было важно открытіе существованія замка и что оно, конечно, узнавъ уже разъ его мстонахожденіе, не успокоится до тхъ поръ, пока не раззоритъ окончательно враждебнаго для него гнзда, хотя бы для этого пришлось высылать противъ замка значительное войско и даже артиллерію. Поэтому на домашнемъ совт между Ораціо, княземъ и Аттиліо было ршено, что замокъ необходимо на время оставить, если и не тотчасъ, такъ-какъ на военныя приготовленія правительству необходимо было все-таки употребить нкоторое время, то все-таки по возможности въ скоромъ времени. Въ отношеніи князя было ршено, что онъ отправится въ Римъ обратно, гд его присутствіе можетъ быть полезно для друзей во многихъ отношеніяхъ. Ршено было, что онъ подастъ въ отставку, заявивъ кардиналу, что онъ выпущенъ изъ плна на единственномъ условіи, скрпленномъ его честнымъ словомъ, что онъ не станетъ дйствовать противъ Ораціо. На просьбу князя — признать его союзникомъ, Аттиліо отвтилъ небольшою записочкою (которую, въ случа надобности, весьма удобно было проглотить) къ Регуло, гд рекомендовалъ князя, какъ единомышленника. На обязанность князя возложили сообщеніе всхъ свдній, какія ему по его положенію удастся вызнавать, прежде другихъ — Регуло.
Въ первый же день посл осады были погребены вс умершіе, а раненымъ оказана необходимая помощь. Замчательно, что вс убитые и тяжело раненые были изъ папскаго войска. Изъ защитниковъ замка только трое получили незначительные раны. Впрочемъ, кто знакомъ съ военною статистикою, тотъ не станетъ этому удивляться, такъ-какъ во всхъ сраженіяхъ количество раненыхъ и убитыхъ соотвтственно степени храбрости сражающихся, побдители обыкновенно теряютъ несравненно меньше людей, чмъ побжденные, а особенно вынужденные обратиться въ бгство.
Въ первую же ночь князь ухалъ въ Римъ и проводникомъ ему былъ… Гаспаро. Превращеніе стараго бандита въ искренняго либерала (и это Гаспаро доказалъ своими дйствіями во время осады) можетъ показаться для читателя страннымъ, но подобныя превращенія совершенно въ порядк вещей. Я всего мене пессимистъ и глубоко врую въ возможность исправленія самаго закоренлаго преступника. Я твердо врю въ добрую природу человка, и если люди не улучшаются замтно съ ходомъ прогресса — то вся вина въ этомъ падаетъ на неумнье правительствъ. Кроткія мры и снисходительность — одн способны направить даже самаго злаго человка на хорошій путь, точно такъ же какъ ласкою можно укрощать даже дикихъ зврей.
Итальянскій народъ испорченъ, но чего же и ждать отъ народа, повергнутаго въ нищету чрезмрными податями, налогами и акцизами, когда онъ при этомъ хорошо знаетъ, что вс эти поборы идутъ вовсе не на защиту государства, въ видахъ поддержанія національной чести, какъ это ему говорятъ, а на утучненіе цлой массы паразитовъ всякаго рода, всякихъ наименованій, паразитовъ, играющихъ по отношенію къ народу роль — наскомыхъ на растеніи, червей на труп.
Кто станетъ отрицать, что населеніе южныхъ итальянскихъ провинцій было нравственне въ 1860 году, при порядочномъ управленіи, нежели какимъ оно представляется теперь?
Тогда разбойничество почти не существовало, и во всей полицейской организаціи, какую мы теперь видимъ, тамъ не было даже и надобности. Теперь, при громадномъ количеств расходовъ, поглощаемыхъ содержаніемъ этой организаціи, тамъ и анархія, и нищета, и разбои. Такъ разсялись мечты населенія этихъ провинцій, которое, посл столькихъ вковъ тиранніи, посл блистательной революціи 1860 года, надялось имть наконецъ правительство, способное залечить ихъ вковыя раны, ждало отдохновенія, благосостоянія и прогресса!
Мудрено ли, что на прошлое Гаспаро, общество Ораціо взглянуло снисходительно и поручило ему сопровождать князя.
Опасенія Ораціо — сбылись. Папское правительство ршило немедленно напасть на замокъ не только при помощи всего своего войска и артиллеріи, но и при содйствіи иностраннаго войска. Для командованія экспедиціей былъ приглашенъ французскій генералъ съ извстнымъ именемъ, и предпріятіемъ торопились, чтобы успть произвести осаду въ первому дню пасхи. Вс приготовленія велись конечно въ тайн, но Вегуло и князь съумли все разузнать и своевременно предупредили Ораціо.
Ораціо воспользовался полученными свдніями, былъ наготов встртить всякую случайность, и имъ тщательно и прежде всего были осмотрны подземелья замка, хорошо зналъ которыя особенно Гаспаро, уже воротившійся изъ Рима.
Римскія подземелья и катакомбы вообще заслуживаютъ особеннаго вниманія.
Первые христіане, гонимые римскими инператорами-язычниками, весьма часто спасались въ катакомбахъ отъ ужаса преслдованія ихъ. Эти же мста служили имъ сборными пунктами для совщаній и совершенія обрядовъ ихъ новой религіи.
Подземелья давали также пріютъ всмъ гонимымъ и преимущественно рабамъ, съ жизнью и смертью которыхъ не церемонились чудовища въ род Нерона, Каракаллы, Геліогобала и т. д.
Подземелья устроивались съ различными цлями: одни служили для храненія труповъ, другія прорывались для проложенія водопроводныхъ трубъ, несшихъ цлые потоки прсной воды въ метрополію, когда число ея жителей превышало двухмилліонную цифру. Въ послднемъ смысл особенно замчательно подземелье, называемое Cloaca Maxima, идущее отъ Рима къ морю. Кром того много частныхъ богатыхъ людей не жалли громадныхъ затратъ на прорытіе подземелій, чтобы спасаться въ нихъ отъ грабительства императоровъ. Въ боле близкое намъ время подобныя подземелья служили убжищемъ отъ набговъ и рзни варваровъ. Почва Рима и его окрестностей, состоящая изъ вулканическаго туфа, представляетъ соединеніе всхъ благопріятныхъ условій для прорытія подземелій. Она уступчива для раскопокъ и въ то же время достаточно тверда для того, чтобы возводимые изъ нея стны и своды представляли собою достаточную прочность. Мн не разъ случалось видть, что подземелья служили убжищемъ для цлыхъ стадъ и жилищемъ для пастуховъ.
Ораціо хотлъ воспользоваться подземельемъ главнйше для того, чтобы этимъ путемъ препроводить незамтно въ Римъ тяжело-раненыхъ, которыхъ сопровождали раненые легко, также какъ и сосдніе пастухи.
Я уже сказалъ, что наиболе тяжело-раненыхъ было изъ числа папскихъ солдатъ, но вс они перешли на сторону Ораціо, такъ-какъ во всей Италіи едва-ли найдется сколько нибудь честный солдатъ, который охотно служилъ бы пап. Когда пробьетъ для Рима часъ освобожденія отъ духовнаго господства — можно сказать наврно, что ни одинъ солдатъ не станетъ служить длу папы. Защищать его останутся только чужеземцы-наемщики.
Удаливъ раненыхъ, помстивъ въ подземелье все, что только было боле цннаго и необходимаго въ замк, запасшись провизіей на продолжительное время, разставивъ повсюду, гд это было необходимо, часовыхъ и лазутчиковъ, Ораціо спокойно ожидалъ нападенія. Общество его значительно увеличилось съ приходомъ Аттиліо и его товарищей, съ присоединеніемъ къ банд нкоторыхъ изъ папскихъ солдатъ и съ прибытіемъ изъ Рима нсколькихъ молодыхъ людей, которыхъ побудилъ къ этому слухъ о недавней побд Ораціо. Всего въ банд насчитывалось около 60 человкъ, разумется, не считая женщинъ.
Главное начальство надъ бандой принадлежало, по общему согласію, Ораціо, несмотря на то, что Аттиліо нкогда былъ во глав трехсотъ и считался главою римскаго движенія. Ораціо раздлилъ банду на четыре отряда, командованіе которыми было имъ поручено Аттиліо, Муціо, Сильвіо и Эмиліо, прозванному Антикваріемъ, который до прибытіи Аттиліо былъ первымъ лицомъ въ банд посл Ораціо. Съ прибытіемъ Аттиліо, Эмиліо передалъ ему свою власть, хотя тотъ отъ нея и отказывался, и ршился наконецъ ее принять только по усиленнымъ настояніемъ Ораціо, который говорилъ, что въ случа его отказа и онъ сложитъ съ себя главное начальствованіе.
Такимъ самоотреченіемъ отличались наши защитники свободы. Освободить отечество или умереть! было ихъ девизомъ, и они не обращали никакого вниманія на мелкія отличія, которыми обыкновенно деспотизмъ портитъ одну половину націи, къ крайнему ущербу и усиленному гнету другой.

IV.
Римское войско.

‘Теперь мн приходится говорить о прекрасной стран, гд человкъ является боле сильнымъ и могущественнымъ, нежели гд бы то ни было, гд чудеса энергіи и развитаго чувства не составляютъ рдкости. Земля, о которой я буду говорить, священна для человчества, такъ-какъ изъ нея вышелъ тотъ свтъ, который заблисталъ на весь міръ.
‘И въ этой стран, вслдъ за эпохою могущественныхъ проявленій жизни, наступилъ сумракъ смерти. И въ этой стран во многихъ мстахъ встрчаются только пустыни, покрытыя лсами и топями, гд безотрадное молчаніе смнило тревожные и радостные звуки кипвшей нкогда жизни.
‘Города покорителей міра исчезли, но множество развалинъ и памятниковъ древности еще громко напоминаютъ о минувшемъ величіи исчезнувшихъ поколній. Голосъ этотъ прорывается сквозь безмолвіе цлыхъ столтій, и латинскія мстности, несмотря на все свое раззоренное состояніе, представляются все-таки величественными.
‘Суровая природа пустыни придаетъ особенную торжественность развалинамъ городовъ, гробницамъ и всмъ памятникамъ славнаго прошлаго. Посреди пустыни, на каждомъ шагу, путнику попадаются слды такого могущества, которое устрашаетъ его мысль. Часто въ одномъ и томъ же мст, на одномъ и томъ же обломк камня, онъ прочтетъ исторію временъ самыхъ отдаленныхъ между собою. Передъ нимъ встанутъ какъ живые и страданія, и радости отжившихъ поколній. Вотъ колонны языческаго храма, въ которомъ древніе жрецы заставляли своихъ оракуловъ длать прорицанія, помогавшія имъ держать массы народа въ невжеств и незнаніи, а вотъ колонны другого храма, жрецы котораго, боле близкіе къ намъ по времени, тоже съумли изъ религіи сдлать орудіе самаго тяжкаго деспотизма. Тутъ цлая исторія скорби народа, старой забытой и новой, забвеніе которой еще далеко не наступило.
‘Если путника можетъ повергнуть въ скорбь откликъ страданія несчастныхъ, которыхъ нкогда гордые патриціи оставляли погибать въ рвахъ и пещерахъ, то еще большую скорбь должны въ немъ вызвать отзывы живаго крика страдальцевъ, томящихся донын въ папскихъ темницахъ. Если въ ндрахъ земли покоится не мало праха древнихъ народныхъ защитниковъ, то хранитъ эта же земля не меньше останковъ мучениковъ, павшихъ еще недавно и погибающихъ и платящихъ своею кровью еще въ наши дни, за великое дло освобожденія родины отъ господства духовнаго.
‘Но, задумываясь надъ бдствіями давно минувшаго и настоящаго, путникъ, несмотря на всю свою скорбь, ощущаетъ въ мысли своей нкоторую бодрость, видя, что его современники, несмотря на то, что цлыя столтія отдляютъ ихъ отъ славныхъ ‘отцовъ’, съумли сохранить въ себ ихъ энергію для борьбы съ тираніею и замчая въ исторіи судебъ нашего несчастнаго отечества, что бдствія его никогда не продолжались особенно долго’ {‘Лаціумъ, его обитатели и города. Преданія о первыхъ вкахъ Рима, его императорахъ, революціяхъ и борьб съ тираніей’ (Атто Ванучи. Гл. 1)}.
Этимъ поэтическимъ отрывкомъ изъ сочиненія нашего славнаго автора исторіи древней Италіи, я счелъ удобнымъ замнить непосильное для меня сравненіе нашего настоящаго съ доблестями древняго Рима героическаго времени, такъ-какъ мн приходится сказать свое слово о томъ сборищ итальянцевъ и чужеземцевъ, которое носитъ въ наши дни громкое названіе римскаго войска. Мн кажется, что посл словъ Ванучи — легко понять, что за люди могутъ составлять толпу, главное назначеніе которой защита папы, безсильнаго внушить къ себ въ римлянахъ всякое иное чувство, кром презрнія.
Да, много усилій нужно было употребить патерамъ, чтобы въ стран, гд ‘человкъ проявляется боле сильнымъ и могущественнымъ, нежели гд бы то ни было’, организовать себ войско изъ отчаянной сволочи!
Войско это составлено изъ римлянъ, надъ которыми надзираютъ чужеземцы, и изъ чужеземцевъ, находящихся подъ надзоромъ жандармовъ. И т и другіе одинаково продажны, и т и другіе — одного поля ягода.
Званіе папскаго солдата пользуется всеобщимъ презрніемъ, чужеземцы вступаютъ въ ряды ихъ подъ предлогомъ ихъ облагороженія. Между тми и другими постоянный раздоръ, хотя преимущество все-таки остается на сторон римлянъ, не умющихъ сгубить въ себ окончательно всякій слдъ прежней доблести.
Таково современное римское войско, и вотъ отчего наши изгнанники, зная о всхъ планахъ правительства, могли спокойно ожидать. нападенія. Нападеніе это со дня на день все откладывалось, такъ-какъ въ папской пародіи на войско постоянно возникали новые раздоры и несогласія.
Чужеземцы хотли при аттак составлять правый флангъ, римляне, считая себя по справедливости храбре иноземцевъ, не хотли имъ уступать этой чести. Духовенство, неумвшее возстановить порядка, то выходило изъ себя отъ бшенства, то предавалось унынію и боязни.
Такимъ образомъ, первый день Пасхи, предназначенный для истребленія разбойниковъ, едва не сдлался днемъ гибели папскихъ наемщиковъ, и сдлался бы имъ непремнно, еслибы умренныя партіи итальянцевъ не сдерживали нетерпливыхъ римлянъ своими призывами къ ‘умренности и порядку’.
Однако, Регуло и съ нимъ большая часть трехсотъ, несмотря на призывы умренныхъ, не хотли остаться въ полномъ бездйствіи и, чтобы хотя нсколько повредить своему исконному врагу, приняли такой планъ: они возмутили римскую часть войска, которая, подъ предлогомъ того, что она должна составлять правый флангъ, отказалась идти въ походъ. Офицеровъ, думавшихъ принудить солдатъ къ исполненію своихъ приказаній — не слушались, а когда они для усмиренія возстанія призвали противъ своихъ — чужеземцевъ, то началась такая схватка, которая сдлалась жесточе всякаго сраженія… и чужеземцы со стыдомъ должны были ретироваться въ свои казармы.
Однимъ изъ самыхъ энергическихъ возмутителей войска былъ вашъ знакомецъ Дентато, которому какимъ-то чудомъ удалось выбраться живымъ изъ тюрьмы. Поклявшись въ непримиримой вражд къ своимъ гонителямъ, онъ ожидалъ только благопріятнаго случая имъ отомстить, и когда схватка окончилась, зная, что ему и его драгунамъ не предвидлось ничего хорошаго, еслибы они оставались въ Рим, онъ ускакалъ съ ними въ банду Ораціо, гд разсказъ его обо всемъ случившимся — былъ выслушанъ, конечно, съ особеннымъ удовольствіемъ и послужилъ въ общему веселью.

V.
Бракъ.

Изъ всхъ соглашеній, въ которыя люди входятъ добровольно, бракъ представляетъ наиболе почтенное и святое. Два лица вступаютъ въ связь на всю жизнь для обоюднаго счастія и становятся дйствительно счастливыми, если только достойны этого.
Достойны же они этого только тогда, когда, заключая бракъ, каждый думаетъ о счастіи другаго, когда основою брака — любовь чистая, которую еще древніе отличали отъ любви физической.
Всякій разсчетъ, всякія меркантильныя соображенія пятнаютъ подобное соглашеніе, обращая его въ грубую сдлку.
Люди уже улучшаются, едва они только думаютъ вступить въ бракъ. Они желаютъ обоюдно нравиться — почему и стараются быть лучше, чмъ были до тхъ поръ.
Сознаніе счастія въ брак точно также способствуетъ нравственному совершенствованію супруговъ. Дти — улучшаютъ ихъ еще боле, длая ихъ боле гуманными по отношенію къ другимъ людямъ, можетъ быть изъ простого разсчета, чтобы и другіе были гуманны и по отношенію къ ихъ дтямъ.
Къ несчастію неврность, почти постоянный спутникъ большинства современныхъ браковъ, но при этомъ съ чьей бы стороны ни происходила измна, измняющій, если только онъ не зачерствлъ въ порокахъ, всегда страдаетъ отъ упрековъ совсти, и весьма многіе супруги отдали бы многое, чтобы вернуться къ прежней своей чистот, и еслибы это было возможно, вернувъ ее, съумли бы съ большею твердостью противустать искушеніямъ.
Если эти строки попадутся на глаза людямъ молодымъ и еще чистымъ, то я хотлъ бы, чтобы они запомнили мой совтъ о сохраненіи супружеской врности. Этимъ они предохранили бы себя отъ множества безполезныхъ страданій и даже при самой скромной обстановк жизни, могли бы испытать возможное на земл счастіе. При добромъ согласіи мужа и жены, даже всякія бдствія переносятся супругами легче, чмъ людьми одинокими, и объ нихъ иногда даже сохраняется вовсе не тяжелое воспоминаніе, такъ-какъ самое бдствіе было смягчено ласками дорогаго существа.
Католическіе патеры и изъ брака, какъ и изъ крещенія, какъ и изъ воспитанія дтей, съумли сдлать себ монополію.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Римъ — городъ, въ которомъ статистики насчитываютъ наибольшее число незаконныхъ рожденій. Проституція вн брака въ этомъ город громадна. Но проституція въ брак едва-ли еще не сильне…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сильвія видла необходимость соединенія Аттиліо и Клеліи. Манліо, къ совту котораго она могла бы въ этомъ случа обратиться, былъ далеко. Ораціо былъ единственнымъ представителемъ гражданской власти, и она простымъ чувствомъ отгадала, что его свидтельства было достаточно для прочности гражданскаго брака.
Бракъ Аттиліо и Клеліи былъ настоящимъ праздникомъ для всхъ обитателей замка. Особенно радовалась ему Ирена, нсколько лтъ назадъ сама справлявшая свою, подобную же ‘лсную свадьбу’.
Обрученные поклялись другъ другу въ врности у подножія величественнаго дуба. Джонъ украсилъ цвтами и свжими втвями все пространство вокругъ этого дуба, и яркое солнце озарило счастливыя лица новобрачныхъ.
Вся патріархальная церемонія лснаго брака продолжалась всего нсколько минутъ, но все общество присутствовало при ней съ глубочайшимъ благоговніемъ.
Ирена привтствовала молодыхъ слдующими словами:
‘Вы совершили, дорогіе — великое дло. Отнын вы навсегда принадлежите другъ другу. Отнын и достояніе ваше, и горе, и радости — все общее. Въ своей обоюдной любви и уваженіи вы найдете прочное и положительное благо. Взаимное сочувствіе облегчитъ для васъ даже самыя бдствія, если они вамъ предстоятъ. Вы мужъ и жена передъ Богомъ и людьми и Богъ благословляетъ вашъ союзъ’.
Брачный контрактъ, подписанный обоими супругами, былъ скрпленъ подписью Ораціо.
По окончаніи церемоніи молодые сли за праздничный обдъ, сопровождавшійся необычайнымъ одушевленіемъ всего общества. За обдомъ было провозглашено нсколько тостовъ, пли хоромъ патріотическія псни, а маленькій Джонъ, тоже не желая отставать отъ другихъ, звучнымъ альтомъ проплъ ‘God save the Queen’ и ‘Rule Britannia’.

——

Въ то время, когда обитатели замка, не опасаясь медленныхъ сборовъ къ ихъ преслдованію, затянному папскимъ правительствомъ, мирно проводили свое время, другіе наши друзья не забывали объ нихъ.
Посл бури, едва не потопившей ‘Клелію’, яхта благополучно вошла въ портъ Лонгоне. Гостепріимные жители окрестныхъ деревень съумли заставить Джулію, Манліо и Аврелію забыть скуку бездйствія, во все время, которое требовалось для приведенія яхты въ надлежащій видъ. Джулія была очень довольна знакомствомъ съ простотою нравовъ и патріархальностью быта сельскихъ жителей Италіи. Едва яхта стала на якорь, какъ обитатели небольшой деревни мыса Либери пристали къ яхт на двухъ шлюпкахъ и объявили, что у нихъ большая просьба къ капитану судна. Просьба состояла въ томъ, что они просили капитана быть крестнымъ отцомъ новорожденнаго, такъ-какъ, по обычаю ихъ мстности, хозяева судовъ обыкновенно крестятъ всхъ, родящихся въ ихъ деревн. Томсонъ, конечно, согласился. Джулія была крестной матерью. Такимъ образомъ, породнившись съ мстными жителями съ перваго шага на твердую землю, наши друзья проводили все время стоянки пріятно и незамтно. Когда они сходились вс вмст, то не уставали говорить и вспоминать о Клеліи, Сильвіи, Аттиліо и Муціо, когда расходились, каждый отдавался своему длу. Манліо обдумывалъ мраморную группу, главнымъ лицомъ которой должна была быть Джулія. Группу эту онъ разсчитывалъ высчь изъ мрамора немедленно по возвращеніи въ Римъ. Томсонъ педантически наблюдалъ за починкою яхты и почувствовалъ въ то же время нкоторую простительную слабость къ Авреліи, отчасти увлеченный ея добродушіемъ, отчасти соображаясь съ испанской пословицей, что ‘Tiempro d’hambro no hai panduro’ (при голод нтъ хлба, который казался бы черствъ). Аврелія, какъ женщина свободная, не видла причинъ отказывать въ своемъ вниманіи ‘морскому волку’, въ которомъ, однако, не было ничего страшнаго, и они къ обоюдному удовольствію сблизились весьма интимно. Джулія наблюдала мстные нравы, наслаждалась природой, много гуляла и ршила окончательно приготовить прочное убжище для всхъ нашихъ друзей. Что она для нихъ придумала — мы сейчасъ увидимъ.

VI.
Уединенный островъ.

Въ Итальянскомъ архипелаг, начинающемся на югъ отъ Сициліи и оканчивающемся къ сверу Корсикой, находится небольшой островъ, почти пустынный. Почва его состоитъ изъ одного гранита, но на немъ нсколько источниковъ прсной воды, хотя лтомъ они отчасти засыхаютъ. Островъ покрытъ роскошною растительностью, хотя растенія большею частью невысоки и принадлежатъ къ кустарниковымъ. Бури вырываютъ ихъ изъ земли безъ всякой жалости. Воздухъ, вслдствіе постоянныхъ морскихъ втровъ, необычайно здоровый. Растенія по большей части ароматическія, и когда путнику, занесенному случаемъ на островъ, приходится разводить костеръ, то горящія втви распространяютъ вокругъ бальзамическій запахъ.
Немногочисленный скотъ, бродящій по горнымъ уступамъ, отличается своею крпостью, хотя вообще малорослъ. Небольшое число обитателей острова живутъ безъ роскоши, но съ изобиліемъ, охота, рыбная ловля, а отчасти и земледліе — вознаграждаютъ съ избыткомъ ихъ трудъ. Все же остальное, необходимое для жизни, доставляется имъ друзьями съ материка.
Жителей такъ мало, что на остров нтъ ни властей, ни полиціи, ни патеровъ. Богу молятся тамъ въ обширномъ храм природы, куполомъ котораго небо, а паникадилами — солнце, луна и звзды.
Глава небольшой семьи жителей, пользующійся какъ бы первенствомъ на остров,— человкъ простой и обыкновенный, испытавшій на своемъ вку довольно и горя и радостей. Онъ имлъ счастіе оказать кое-какія услуги своему отечеству и угнетеннымъ землякамъ, но, какъ всякій человкъ, не свободенъ отъ различныхъ слабостей и недостатковъ. Будучи въ сущности космополитомъ, онъ, однако, безпредльно любитъ свое отечество — Италію, а Римомъ просто околдованъ. Онъ не любитъ патеровъ, какъ распространителей мрака и нищеты своего отечества, но лично каждому патеру онъ готовъ все простить, еслибы кто изъ нихъ выказался просто человкомъ. Несмотря, однако, на свою крайнюю терпимость и снисходительность, онъ безпощадный врагъ тхъ патеровъ, которые губятъ все чистое и возвышенное въ сред своей паствы.
Всю жизнь свою прожилъ онъ съ надеждою когда-нибудь увидть плебея нравственно-воскресшимъ, везд и всюду онъ стоялъ за его права — и постоянно. Но, къ крайнему своему прискорбію, онъ долженъ сознаться, что онъ обманывался, такъ-какъ ему не однажды случалось видть, какъ плебеи, взысканные счастіемъ и поднявшись въ своемъ общественномъ положеніи, вступали въ стачки съ деспотизмомъ и становились чуть ли не хуже любаго патриція.
Это, однакожь, не разуврило его въ возможности совершенствованія человчества, а заставило только сокрушаться о томъ, что прогрессъ вообще двигается такъ медленно.
Главнйшими врагами свободы народовъ онъ считаетъ демократическихъ или республиканскихъ доктринеровъ, которые сяли или сятъ революціи, ради самой революціи или въ видахъ личнаго возвышенія. Онъ увренъ, что подобные люди погубили вс возникавшія республики и, мало того, опозорили самое имя и значеніе республики. Для доказательства достаточно вспомнить, что даже великая французская революція 1789 года служитъ до сихъ поръ, благодаря имъ, какимъ-то пугаломъ и страшилищемъ, противъ тхъ, кто оказывается приверженцемъ этого образа правленія.
По его мннію, лучшее правительство — правительство честныхъ людей. Въ подкрпленіе этой мысли онъ можетъ привести въ примръ паденіе всхъ республикъ, едва граждане, управлявшіе ими, переставали быть добродтельными и предавались порокамъ.
По его мннію, свобода Италіи осуществилась бы тогда, когда народъ получилъ бы право имть выборное правительство, ему соотвтствующее. По его мннію, такое правительство должно быть диктаторіальное, т.-е. единовластное. Такой форм правленія обязаны своею славою наиболе великіе народы земли.
Разумется, горе тмъ, кто вмсто Цинцината не съуметъ избрать никого, кром Цезаря.
Диктатура въ Италіи должна быть ограниченною опредленнымъ срокомъ, и только въ исключительныхъ случаяхъ, подобныхъ, напримръ, состоянію Соединенныхъ Штатовъ при Линкольн, во время послдней войны, она можетъ быть продолжена. Наслдственность власти для Италіи несоотвтственна.
Впрочемъ, онъ чуждъ исключительности и полагаетъ, что хорошъ всякій такой образъ правленія, который желателенъ дйствительно для большинства націи, каковъ бы онъ ни быть, такъ-какъ тогда онъ стоитъ республики. Для уясненія своей мысли онъ укажетъ хотя на Англію.
Къ современнымъ правительствамъ Европы онъ привыкъ относиться критически.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Постоянныя арміи, и массы чиновниковъ, по его мннію — зло. Испорченность народа поддерживается еще тмъ, что непроизводительные классы недовольствуются, для удовлетворенія своей страсти въ роскоши, пороковъ и прихотей, умреннымъ употребленіемъ богатствъ, но каждый хочетъ уничтожать несянное, по крайней мр, за пятьдесятъ человкъ.
Такимъ образомъ, трудящаяся часть народа обременена повсюду непосильными налогами, а лучшій цвтъ ея молодежи насильственно отрывается отъ земледлія или полезныхъ ремеслъ и промысловъ. Предлогомъ для этого служитъ ‘защита отечества’, но часто этимъ громкимъ словомъ прикрывается поддержаніе правительственнаго порядка, невыносимаго для народа. Опустніе и безплодіе полей, нищета и ропотъ народа — вотъ весьма нердкій результатъ подобной системы.
Такимъ образомъ, въ большей части европейскихъ государствъ, войско непроизводительно поглощаетъ цвтъ населенія и требуетъ для своего содержанія громадныхъ издержекъ. За то и войны не заставляютъ себя долго ждать. Иногда довольно малйшаго предлога, чтобы началось страшное кровопролитіе, какъ будто народы могутъ разршать свои недоразумнія при помощи одной крови.
Отшельникъ думаетъ, что еслибы европейскія государства составили между собой международный союзъ, въ основаніе котораго легло бы отрицаніе войны и разршеніе международныхъ недоразумній конгрессами, то война, этотъ бичь людей и стыдъ нашего времени, исчезла бы безслдно. Тогда и въ постоянныхъ арміяхъ не было бы никакой надобности, и лучшія силы народа, вмсто того, чтобы посвящать свою дятельность безсмысленной рзн, были бы обращены къ земледлію, промышленности и т. д., что, конечно, значительно способствовало бы усиленію благоденствія во всхъ націяхъ.
Таковы основныя убжденія отшельника и, каюсь, также и мои.
Этотъ-то островъ, гд находился отшельникъ, вспомнила Джулія, обдумывая, гд бы наши друзья могли найти себ врное убжище. Манліо вполн одобрилъ ея мысль и они ршили предварительно постить островъ, откуда яхта могла бы снова уплыть къ континенту, для отысканія лицъ, остававшихся еще въ Италіи.

VI.
Отшельникъ.

Было одно изъ тхъ утръ, въ которыя человкъ невольно забываетъ вс скорби и бдствія жизни для того, чтобы всецло предаваться восхищенію красотами природы.
Веселая, ранняя заря расцвтила все небо свтлыми красками. Звзды, незадолго до того мелькавшія въ вышин, блднли таяли въ лучахъ яркаго сіянія восходившаго свтила, благодтельствующаго всему существующему. Легкій втерокъ едва рябилъ поверхность Средиземнаго моря. Было свтло и радостно, дышалось необыкновенно легко.
‘Клелія’, подгоняемая незначительнымъ втромъ съ востока, шла, граціозно покачиваясь, къ островку и съ палубы ея уже было видно, какъ этотъ островокъ массой пепельнаго цвта подымался изъ морской синевы.
Переходъ ‘Клеліи’, вышедшей наканун изъ порта Лонгоне, былъ спокойный и счастливый, чему, конечно, особенно радовались его римскіе пассажиры, невошедшіе еще особенно во вкусъ морскихъ удовольствій. Скоро яхта была замчена жителями острова, съ сверной его части.
Джулія уже не впервые посщала уединенный островъ, и каждый разъ прибытіе ея яхты было настоящимъ праздникомъ для его обитателей. Новость о приближеніи яхты быстро разнеслась по всему острову, и чуть не вс жители, дти, женщины и старики высыпали на прибрежье къ гавани, чтобы встртить гостей. Отшельникъ тоже послдовалъ за другими, хотя ему, въ его годы и при его немощахъ, было и нелегко угоняться за молодежью.
Путниковъ встртили съ громкимъ привтомъ. Джулія рекомендовала отшельнику своихъ римскихъ друзей, и онъ пригласилъ все общество въ свое жилище.
Едва гости успли нсколько оглядться, отшельникъ обратился къ Джуліи съ вопросомъ:
— Ну, какія новости привезли вы къ намъ изъ Рима? Освободился ли онъ отъ чужеземныхъ войскъ? Уменьшилось ли хотя сколько-нибудь угнетеніе народа патерами?
— Увы! вздохнула Джулія: — бдствія народа еще не кончились, и Богъ знаетъ, когда еще суждено имъ окончиться, иноземныя войска, правда, отозваны, но замнены тотчасъ же другими, и правительство вашей родины продолжаетъ подчинять римскихъ солдатъ иноземнымъ, для того, чтобы гнетъ папскаго господства неослабно поддерживался.
Потомъ, остановившись на нсколько мгновеній и какъ бы собираясь сказать нчто очень горькое, Джулія продолжала:
— Хотя я и англичанка по происхожденію, но сердце мое принадлежитъ Италіи. Поэтому, вы поймете хорошо, какъ тяжело и стыдно мн высказать вамъ послднюю новость: Римъ никогда не будетъ столицей Италіи! Правительство отрекается отъ мысли его пріобртенія, и это позорное ршеніе, прихоть Наполеона — освящено парламентомъ!
Отшельникъ съ тяжелымъ недоумніемъ взглянулъ на Джулію.
— Какъ! вскричалъ онъ посл недолгаго раздумья: — неужели же это правда? О, позоръ всему нашему времени! О, страшное и невроятное безстыдство! И такъ, Италія, нкогда столь славная и великая, навсегда опозорена! Страна, считавшаяся нкогда садомъ, обратилась въ помойную яму!… Вы легко поймете, Джулія, что народъ обезсиленный, становится уже народомъ мертвымъ… Я вижу, что ничего, кром отчаянія въ будущности такого народа, не остается.
И старикъ, вынесшій столько походовъ и войнъ, ради народнаго дла, вытеръ слезу, невольно катившуюся изъ глазъ на его морщинистое лицо.

VII.
Годовщина 30-го апрля.

Раннимъ утромъ 30-го апрля 1849 года, къ коменданту Джіаниколо привезенъ былъ французскій сержантъ, какъ плнникъ, попавшій въ засаду волонтеровъ въ минувшую ночь.
Едва онъ приведенъ былъ къ коменданту, какъ напуганный разсказами римскихъ патеровъ о томъ, что вс защитника Рима не что иное, какъ убійцы и разбойники, палъ передъ нимъ на колни и именемъ божіимъ сталъ заклинать, чтобы его не убивали {Это фактъ историческій. Прим. Гарибальди.}.
Комендантъ усмхнулся, поднялъ его съ колнъ, успокоилъ и, обращаясь къ окружавшимъ его лицамъ, произнесъ:
— Однако это хорошій знакъ! Мы вроятно побдимъ, тщеславные наши гости едва только пожаловали, и одинъ уже усплъ довольно оригинально заявить римскимъ защитникамъ свою храбрость!
Предсказаніе это, какъ извстно, оправдалось въ тотъ же самый день. Французы, высадившіеся въ Чивитта-Веккіи, и подъ ложнымъ именемъ нашихъ друзей прокравшіеся до Рима, смясь надъ добродушіемъ и храбростію римлянъ, должны были быть наказаны и были прогнаны со стыдомъ на свои суда, гражданами Рима.
Римляне помнятъ это славное число 30-го апрля, но праздновать его годовщину имъ, понятно, не позволяетъ правительство. Однако мысль о томъ, чтобы торжествовать память этого дня, живетъ не въ одномъ Рим, а во всхъ городахъ, еще подвластныхъ пап. Въ Витербо, гд, во время нашего разсказа, не было еще ни своего, ни чужаго войска, населеніе согласилось отпраздновать эту годовщину, для чего и были сдланы вс нужныя приготовленія. Но если въ Витербо не было войска, то городъ этотъ не имлъ недостатка въ шпіонахъ — и римское правительство этими современниками рыцарями было обо всемъ заране предувдомлено.
Праздничный комитетъ постановилъ, чтобы въ этотъ день посл полудня вс работы въ город были прекращены. Вся молодежь въ праздничныхъ одеждахъ съ трехцвтными перевязями на правой рук должна была собраться къ этому времени на соборной площади, и оттуда церемоніальнымъ шествіемъ направиться въ римскимъ воротамъ города, чтобы этимъ какъ заявить свой привтъ древнему городу, нкогда владычествовавшему надъ міромъ, такъ и выразить свое уваженіе къ доблести тхъ его гражданъ, участіе которыхъ сдлало этотъ день незабвеннымъ для Италіи.
Папское правительство струсило не на шутку и, чтобы помшать во что бы то ни стало осуществленію этой демонстраціи, приказало новымъ иноземными войскамъ, только еще нанятымъ, ускореннымъ маршемъ идти въ Витербо.
Такимъ образомъ, въ то время, когда населеніе, какъ бы забывая о своемъ долгомъ рабств, предавалось оживленію праздника, и молодежь, вернувшаяся съ шествія къ римскимъ воротамъ, разгуливала по площади, предшествуемая музыкантами, громившими патріотическіе гимны, когда женщины, обыкновенно боле мужчинъ склонныя къ сочувствію ко всему честному и славному, наполняли балконы и привтно махали проходящимъ трехцвтными знаменами,— изъ тхъ самыхъ воротъ, откуда только что возвратилась процессія, показалась колонна иноземнаго войска. Съ заряженными ружьями, ускореннымъ шагомъ, войско это вошло на главную улицу Витербо, гд еще гуляли жятели.
Впереди войска шелъ полицейскій агентъ съ нсколькими помощниками и торжественнымъ тономъ потребовалъ отъ публика, чтобы она разошлась.
Громкій и дружный свистъ былъ отвтомъ на его рчь. Нсколько камней, ловко брошенныхъ, задли агента и его товарищей. Испуганный представитель власти спрятался за солдатъ и умоляющимъ голосомъ обратился къ ихъ начальнику.
— Ржьте, бейте ихъ — бога ради. Стрляйте и пожалуйста не щадите этихъ каналій!
Просьба эта была совершенно излишнею. Въ воображеніи начальника уже возникла мысль и наград и отличіи, зная при томъ, что возбужденіе ненависти народа къ пришлому войску, вообще операція небезвыгодная, немедленно скомандовалъ: на штыки!
Жители Витербо не были нисколько приготовлены къ схватк, при томъ и имъ, какъ и жителямъ другихъ итальянскихъ городовъ, революціонные комитеты запрещали въ то время всякое дйствіе, и потому они тотчасъ же разсялись по разнымъ улицамъ, чему значительно помогли наступавшія сумерки и то, что во всемъ город женщины, въ одно мгновеніе ока, и повсюду загасили огни.
Наемщикамъ пришлось нападать только на однхъ собакъ, да на ословъ, которые возвращались изъ деревень, нагруженные провизіею. Собаки подняли страшный лай, ослы завыли.
Блистательное дло, слдовательно, должно было само собою окончиться. Было около 10 часовъ вечера и по всему городу царила торжественная тишина. Войско разбило на площади бивуаки и храбрые воины, увнчанные лаврами славнаго дня, предались отдохновенію… Прохожихъ на улиц почти не было, и среди царившей повсюду тишины было слышно, какъ въ ‘Гостиниц Луны’ большой колоколъ звонилъ къ табльдоту. Въ этой лучшей гостиниц города было накрыто пятьдесятъ кувертовъ, и все сіяло тою роскошью, которая въ наши дни уже никого не удивляетъ, ибо встрчается повсюду.
Одновременно съ звукомъ раздавшагося колокола, у подъзда гостиницы остановилась карета, изъ которой вышла дама въ дорожномъ плать. Хозяинъ гостиницы проводилъ свою гостью въ лучшій изъ нумеровъ, и спросилъ ее, не желаетъ ли она ужинать у себя въ комнат, но она заявила желаніе явиться за табльдотомъ.
Зала, когда въ нее вошла новопрізжая, была уже полна. Ее наполняли, впрочемъ, большею частью офицеры иноземнаго войска, но было и нсколько прізжихъ итальянцевъ, также какъ и коренныхъ жителей Витербо. При вход Джуліи (это была она), взоры всхъ присутствовавшихъ обратились на нее,— такъ поразительно хороша она была въ этотъ вечеръ.
Хозяинъ, уже сидвшій въ парадной одежд на конц стола, поднялся при ея вход и любезно предложилъ ей занять первое мсто, по правую сторону отъ себя. Офицеры, видя это, тотчасъ же заняли мста, находившіяся по близости.
Джулія, замтя, что около нея толпились наемщики, уже раскаивалась, что она такъ скоро согласилась на предложеніе хозяина, но поправить ея ошибку — было уже невозможно.
Въ досад она обвела глазами все общество и вдругъ увидала два глаза, устремленные прямо на нее. Глаза эти принадлежали Муціо, который сидлъ на другомъ конц стола, рядомъ съ Аттиліо и Ораціо.
Сначала Джулія подумала, что это не Муціо, и она обманывается. Она никогда не видала его такъ хорошо одтымъ, а Аттиліо и Ораціо она прежде встрчала только мелькомъ. Но сомнваться было трудно… это точно были они. Когда она въ этомъ убдилась, ей еще боле стало невыносимо ея сосдство, вызвавшее на ея щеки краски стыда… Между тмъ ни подойти къ Муціо, ни поклониться ему, въ то время, когда ей нужно было передать ему такъ много и такъ о многомъ разспросить его, не было ршительно никакой возможности, не возбуждая подозрній и не компрометируя его, въ то время, когда на нея смотрло пятьдесятъ человкъ.
Что происходило въ это время въ душ Муціо — трудно и передать. Посл продолжительной разлуки съ Джуліей, онъ, наконецъ, увидлъ ее, но въ какомъ обществ! рядомъ съ чужеземцами, пришедшими проливать итальянскую кровь! Это непріязненное сосдство онъ считалъ оскорбленіемъ для Джуліи, и готовый, подобно своему тёзк, Муцію Сцевол, на всякую для нея жертву, чувствовалъ въ себ львиную силу и страшное негодованіе противъ враговъ Италіи.
Женщины обыкновенно отгадываютъ подобное душевное настроеніе, и мало того, уважаютъ только тхъ, кто способенъ его испытывать. Видя, какая буря кипитъ въ Муціо, она взглянула на него такимъ благодарнымъ взглядомъ, что чувство его тотчасъ же нсколько успокоилось.
Между тмъ офицеры завели между собою разговоръ о римскихъ длахъ и утреннихъ происшествіяхъ и въ словахъ своихъ мало стснялись, разсуждая объ итальянцахъ съ своимъ обычнымъ къ нимъ презрніемъ.
Джулія не выдержала этого разговора и съ гордымъ видомъ поднялась съ своего мста, чтобы уйти изъ залы. Друзья наши увидли это и тоже стали уже подниматься со стульевъ, чтобы подойти къ ней, какъ вдругъ раздавшійся дружный взрывъ смха, снова какъ бы приковалъ ихъ къ своимъ мстамъ.
Смхъ былъ вызванъ грубою шуткою одного изъ офицеровъ, который разсказывалъ, что при одномъ ихъ появленіи, витербцы разбжались отъ, нихъ какъ зайцы. ‘Хороши же — прибавилъ онъ — эти храбрые либералы, о которыхъ такъ много говорятъ!’
Друзья наши вышли изъ себя отъ негодованія и три перчатки разомъ полетли прямо въ лицо обидчику.
— А! милости просимъ, милости просимъ! продолжалъ острякъ, медленно повертывая и разсматривая перчатки.— Ихъ три — это очень пріятно! Вотъ, господа, новое доказательство храбрости итальянцевъ. Трое одновременно вызываютъ одного!… Трое противъ одного! Это порыцарски, нечего сказать…
И онъ залился насильственнымъ смхомъ, поддержаннымъ всми офицерами.
Давъ время стихнуть смху, Муціо всталъ со стула и громовымъ голосомъ произнесъ:
— Вы нсколько ошиблись въ своемъ счет. Вызываютъ дйствительно трое, но только вызываютъ не одного, а всхъ васъ!…
При этихъ словахъ Ораціо и Аттиліо тоже поднялись съ своихъ мстъ и грозно взглянули на офицеровъ.
Слова Муціо произвели значительный эффектъ, различно отразившійся на обихъ партіяхъ, сидвшихъ за однимъ столомъ. Итальянцы съ благодарностью и уваженіемъ взглянули на своихъ соотечественниковъ, иноземцы же на мгновеніе просто онмли отъ изумленія. Но скоро находчивость одного изъ нихъ привела ихъ въ себя.
— Господа! поднялся онъ съ бокаломъ въ рук: — я предлагаю общій тостъ за то пріятное обстоятельство, что мы нашли, наконецъ, между итальянцами достойныхъ себ противниковъ.
— А я, съ своей стороны, предлагаю другой, отвтилъ Ораціо: — а именно, за свободу Рима и скорйшее его очищеніе отъ всякой иноземной нечести!
Слова эти носили на себ такой оскорбительный характеръ и произнесены были съ такимъ выраженіемъ презрнія, что офицеры какъ бы инстинктивно схватились за ефесы своихъ шпагъ и, вроятно, тотчасъ же произошла бы общая схватка, еслибы одинъ изъ офицеровъ, человкъ пожилой и хладнокровный, не остановилъ ихъ слдующими словами:
— Господа! удержитесь на время. Не забудьте, что мы прешли сюда водворять порядокъ, а не производить скаядал. Завтра рано утромъ трое изъ насъ, встртясь съ нашими обидчиками, съумютъ поддержать нашу честь. Теперь намъ нужно только одно: увренность, что эти господа не исчезнуть во время ночи и не лишатъ себя чести встртиться завтра съ нами.
— Оставляя въ сторон весь оскорбительный смыслъ этихъ словъ, отвтилъ Аттиліо: — мы можемъ только сказать одно. Мы готовы имть неудовольствіе провести всю эту ночь вмст съ вами, и вмст же идти на мсто дуэли, чтобы только не потерять счастливаго случая достойно отблагодарить враговъ нашей родины.
Офицеры стали бросать жребій, при помощи бумажекъ съ написанными на нихъ именами, жребій палъ на одного француза-легитимиста, на австрійца и на карлиста-испанца.
Трое другихъ офицеровъ были избраны въ секунданты. Трое изъ сидвшихъ итальянцевъ предложили въ свою очередь свои услуги своимъ землякамъ, а такъ-какъ оскорбленія были съ обихъ сторонъ, то было ршено, что дуэль будетъ на смерть, а враги одновременно сойдутся съ разстоянія въ пятнадцать шаговъ, вооруженные револьверами, саблями и кинжалами. Секунданты провели весь остатокъ ночи въ приготовленіи оружія, чтобы шансы обихъ сторонъ были уравнены.
Мсто дуэли было назначено въ Циминскомъ лсу.
Съ ранней зарей противники и ихъ секунданты пришли вмст на назначенное мсто.
Дуэль, однако, не состоялась, такъ-какъ едва только были отмрены пятнадцать шаговъ и противники стали становиться у барьера, какъ вдругъ на той же дорог, которою они пришли, показался иноземный отрядъ, съ знакомымъ уже намъ полицейскимъ агентомъ и нсколькими его помощниками.
Наступило общее недоумніе, во время котораго команда двинулась въ штыки на итальянцевъ.
Вс другіе, кому пришлось бы находиться на мст нашихъ друзей, конечно, пустились бы въ бгство при такой неожиданной аттак, но они, какъ мы знали, не были изъ числа людей, теряющихся отъ неожиданности или количествениго превосходства непріятелей. Прежде всего они бросили испытующій взглядъ на своихъ противниковъ, чтобы убдиться, не было ли появленіе войска ихъ продлкой. Оказалось, однаю, что вс шестеро чужеземцевъ были не мало удивлены этому появленію, такъ что готовы были даже броситься на защиту своихъ противниковъ. Тогда друзья наши, обратясь лицомъ въ лицу къ войску, съ взведенными револьверами въ рукахъ, стали медленно и въ порядк отступать къ чащ лса.
Не мало помогло имъ при этомъ то обстоятельство, что солдаты, увидя вмст съ римлянами, противъ которыхъ они шли, своихъ офицеровъ, нсколько растерялись. Полицейскій агентъ, однакожъ, спрятавшійся для безопасности за солдатъ, замтивъ это недоумніе, разгорячился и кричалъ войску: ‘да стрляйте же, стрляйте же бога ради! вотъ сюда, въ эту сторону, вотъ туда, куда они удаляются!’ Въ то же время онъ приказалъ стрлять и своимъ агентамъ и дв пули одновременно задли двоихъ изъ отступавшихъ секундантовъ.
Аттиліо въ отвтъ на этотъ залпъ въ свою очередь выстрлилъ, и такъ удачно, что пуля срзала при своемъ полет кончикъ носа агента, и онъ съ криками и воплями пустился бжать со всхъ ногъ назадъ въ Витербо.
Такъ-какъ все это появленіе войска — было дломъ полиціи, которая черезъ своихъ агентовъ узнала о прибытіи въ Витербо трехъ изгнанниковъ и хотла ихъ заарестовать, то съ бгствомъ раненаго агента, войско могло вернуться обратно, но командовалъ имъ нкто — капитанъ Тортиліа, закоренлый карлистъ, и ему показалось такимъ славнымъ и легкимъ дломъ изловить шесть итальянцевъ, что онъ снова скомандовалъ своимъ подчиненнымъ аттаку, и произнося безпрестанно испанскія ругательства ‘Voto а Dios’ и ‘Coramba’, самъ впереди войска погнался за ними.
Раненые секунданты — подъ прикрытіемъ нашихъ друзей — уже успли добраться до лса. Ораціо, Муціо и Аттиліо выдерживали пока было возможно нападеніе, но когда вс заряды ихъ револьверовъ были истощены, то положеніе ихъ, въ виду все ближе и ближе подходившаго непріятеля, становилось критическимъ. Ораціо вынужденъ былъ необходимостью прибгнуть къ своему рожку. Въ отвтъ на его сигналъ, изъ лсу, съ разныхъ сторонъ послышался страшный гулъ, и изъ чащи стали показываться люди. Это были товарищи Ораціо, нкоторые изъ трехсотъ — находившіеся въ Циминскомъ лсу и только что прибывшіе изъ замка, на который ождалось новое нападеніе.
Вмст съ ними появились Клелія, Ирена и Джонъ — вооруженныя и готовыя въ битву. Дрен и Клеліи принадлежало повидимому начальство командой.
Новоприбывшіе не стали стрлять, но съ крикомъ Viva l’Italia, пошли въ штыки на озадаченное неожиданностью войско: на солдатъ напалъ страхъ и офицеры ни командою, ни сабельными ударами не могли ихъ остановить отъ бгства. Тортиліа, какъ человкъ храбрый, бывшій сначала впереди солдатъ, теперь оставался послдній, ему казалось стыдно бжать. Аттиліо захватилъ его въ плнъ, несмотря на все его геройское сопротивленіе. Пустивъ въ догонку войска нсколько выстрловъ, чтобы отнять отъ него охоту возвращаться, итальянцы озаботились осмотромъ раненыхъ, которые были съ обихъ сторонъ. Раненыхъ папистовъ они отправили въ Витербо подъ прикрытіемъ отдавшихся въ плнъ, а съ своими и Тортиліа — котораго они оставили аманатомъ — удалились въ лсъ.
Клелію и Ирену со всхъ сторонъ осыпали поздравленіями. Муціо привтствовалъ въ лиц ихъ тхъ женщинъ, которыя должны явиться освободительницами Рима,— если несостоятельность мужчинъ для такого подвига станетъ еще продолжаться.
Не усплъ еще онъ окончить своей рчи, какъ вдругъ передъ изумленными взорами всхъ дйствующихъ лицъ этой сцены предстала Джулія.
Она спшила на мсто дуэли, о которой только что узнала. Джонъ увидлъ ее еще издалека, и бросился къ ней на встрчу. Для бднаго мальчика она была всмъ: отечествомъ и семействомъ.
Она немедленно обмнялась со всми привтами, и тотчасъ же познакомилась съ Иреною, романическую исторію которой, по наслышк, она уже знала.

VIII.
Въ лсу посл побды. Отступленіе.

Разсказавъ вкратц Атилліо и Ораціо все происшедшее съ нею со времени отплытія яхты, и узнавъ отъ нихъ о происходившемъ въ замк, Джулія подошла къ дорогому своему Муціо. Она замтила перемну въ его вншности, и еще въ гостиниц Луны нетерпливо хотла его поздравить съ перемною его обстоятельствъ, но, какъ мы видли, этого тамъ ей не удаюсь.
Муціо, умвшій носить съ достоинствомъ самое рубище, при измнившихся обстоятельствахъ, разумется, сдлался еще изящне.
А ему за это время, что называется, повезло. Сиккіо, незадолго до того умершій, усплъ передъ смертью своей розискать кардинала Ф.,— дядю по матери послдняго отпрыска семьи Помпео, разсказалъ ему всю исторію Муціо и передалъ ему вс акты о его рожденіи и правахъ, которыя ему удалось достать. Прелатъ тотчасъ же отдалъ приказаніе одному изъ своихъ подчиненныхъ немедленно войти въ сношенія съ Муціо, доставить ему все необходимое и передать ему, что кардиналъ длаетъ его наслдникомъ всхъ своихъ богатствъ посл смерти, а при жизни постарается, затявъ процессъ съ паолотами, возвратить назадъ все у него похищенное.
Такая любезность кардинала зависла отъ того, что въ конц 1866 года подулъ надъ Италіей, какъ извстно, либеральный втеръ, и кардиналъ считалъ нелишнимъ имть близкаго родственника въ сред героической молодежи. Мало того, онъ сталъ усиленно хлопотать о полученіи амнистіи для Муціо.
Хотя Джулія и не придавала особеннаго значенія перемн обстоятельствъ Муціо, но встрча ихъ была весела и радостна.
Впрочемъ, въ этотъ день все общество было особенно весело настроено, отчасти отъ радости свиданія, отчасти, какъ это всегда бываетъ, вслдствіе только что одержанной побды.
Ненавидя всякое пролитіе человческой крови, я лично, признаюсь, всегда особенно хорошо настроенъ въ дни побды и испытываю въ такіе дни надъ собою живительное вліяніе какой-то, отчасти дикой радости. Несмотря на то, что мстность обыкновенно покрыта еще неубранными трупами, что время отъ времени доносятся до слуха стоны раненыхъ и умирающихъ, несмотря на все чувство усталости — каждый въ такіе дни веселъ и радостенъ, друзья крпче жмутъ другъ другу руку при встрч, все носитъ какой-то праздничный видъ и вс исполнены одною только мыслью: ‘мы побдили! мы прогнали непріятеля!’
Пусть Манцони и въ подобныя минуты не забываетъ напоминать побдителямъ: ‘чему вы радуетесь, братья, убившіе своихъ братьевъ?’
Скоро ли еще наступитъ то время, когда народы дйствительно станутъ братьями?
Вс друзья наши весело расположились группами на яркой зелени лснаго ковра.
Сильвія, конечно, тотчасъ же стала разспрашивать Джулію о Манліо, и та, къ ея удовольствію, разсказала, что онъ живъ и здоровъ и гоститъ у отшельника.
Имя отшельника возбудило общее вниманіе.
— Ну, что? Какъ думаетъ онъ о римскихъ длахъ? разомъ спросили ее нсколько голосовъ.
— Онъ вполн съ вами своею мыслью, отвчала Джулія.— Его утшаетъ то геройское упорство, съ какимъ вы преслдуете святую цль освобожденія Рима и вмст съ тмъ вполн одобряетъ въ васъ ту сдержанность, изъ за-которой вы скоре соглашаетесь страдать и томиться въ изгнаніи, чмъ ршиться ране срока на что-нибудь окончательное, что въ случа неудачи только помшало бы начинающемуся объединенію Италіи, и подало бы поводъ чужеземцамъ къ новымъ вмшательствамъ. Въ случа же, если итальянское правительство будетъ продолжать свое позорное поклоненіе Франціи, разумется на вашей обязанности будетъ лежать — кончить все это дло самимъ. Онъ надется, что тогда ваши дйствія встртятъ сочувственный откликъ во всякомъ честномъ итальянскомъ сердц.
— Дожидаться-то только не легко, замтилъ въ отвтъ Муціо.— Мы выказали уже достаточно терпнія — этой добродтели ословъ… пора бы уже выказать намъ, что у насъ найдутся и кое-какія другія, боле человческія доблести.
— А далеко ли островокъ отшельника и подемъ ли мы туда? спросила Сильвія, которую не оставляла мысль о Манліо.
— Еще бы, отвчала Джулія: — я вдь за этимъ сюда и пріхала. Намъ надобно только добраться до Ливорно, а тамъ стоитъ моя ‘Клелія’. Кстати, Сильвія, я должна вамъ сказать новость: Аврелія вышла замужъ за капитана моей яхты. Благословлялъ ихъ самъ отшельникъ.
Новость эта всми была встрчена съ удовольствіемъ. Не успло общество объ ней еще достаточно наговориться, какъ замтило, что въ лсу приближается Сильвіо вмст съ Камиллой.
Разсудокъ бдной двушки возвратился отъ сильнаго чувства, которое пробудило въ ней прощаніе съ милымъ, когда онъ ршилъ навсегда оставить Римъ. Врачи знаютъ, что подобные случаи бываютъ.
Теперь Сильвіо только что узналъ объ утреннихъ проіешествіяхъ, и торопился доставить друзьямъ извстія изъ города.
Когда друзья обмнялись привтствіями и Кахилла ознакомилась съ обществомъ, Сильвіо слъ рядомъ съ Ораціо и сказалъ:
— Я проходилъ сейчасъ черезъ Витербо, и что тамъ длается, просто трудно передать. Горожане почти не показвваются на улицахъ, и кто иметъ какое-нибудь дло, старается какъ можно скоре пробжать по нимъ, чтобы не попадаться на глаза войску. Войско просто неистовствуетъ. Къ нему изъ Рима пришло значительное подкрпленіе, и солдаты, потерпвшіе неудачу у этого лса, стараются вымстить свою досаду на мирныхъ жителяхъ. Они стрляютъ на воздухъ, для приданія себ значенія. Разграбили нсколько лавокъ, винный погребъ и большинство ихъ мертвецки перепилось. Новый отрядъ, только что пришедшій, кричитъ, что поругана честь знамени, и что поруганіе это необходимо обмыть въ итальянской крови. Только свистъ, шумъ и сумятица, позволили мн проскользнуть незамченнымъ, чтобы передать вамъ все, что я видлъ. Но я все-таки не избгнулъ непріятностей. Когда я проходилъ мимо гостиницы Луны, изъ кареты, стоявшей у ея входа, выходили нсколько офицеровъ, только что пріхавшихъ изъ Рима. Вс люди гостиницы были заняты перетаскиваніемъ ихъ багажа, и одинъ изъ нихъ, багажа котораго никто не бралъ, выходилъ изъ себя отъ нетерпнія. Принявъ меня вроятно за носильщика, онъ потребовалъ отъ меня, чтобы я тотчасъ же взялъ его чемоданъ, и схватилъ меня за грудь, произнеся вское ругательство. Къ счастію, я усплъ дать знакъ Камилл, чтобы она шла впередъ. Не теряя времени, я лвой рукой отцпилъ его руки, а правой, со всего размаху, ударилъ его по лицу. Онъ совершенно растерялся… а я, конечно, не теряя времени, бросился вонъ изъ города. По моимъ соображеніямъ, намъ здсь оставаться долго нельзя… Завтра утромъ, самое позднее, все войско наврное двинется на насъ.
— Въ этомъ лсу, усмхнулся въ отвтъ Ораціо: — мы въ состояніи выдержать битву съ цлымъ войскомъ папы. Насъ здсь, слава богу, достаточно, а женщины…
— Съумютъ сами защитить себя, сказали разомъ Джулія, Клелія и Ирена.
Наступали сумерки, и пора было подумать о подкрпленіи пищею. Къ счастію, Клелія всмъ уже распорядилась и у опушки стояли два мула, которые были нагружены провизіей. Она только мигнула Джону, и мальчикъ не заставилъ себя дожидаться. На свжемъ дерн появилась тотчасъ и скатерть и посуда.
Кто изъ людей не цнитъ современныхъ завоеваній культуры и цивилизаціи? Кто не предпочтетъ прочнаго и хорошаго дома, прохладнаго лтомъ, хорошо нагрвающагося зимой, нкотораго избытка и удобствъ во всемъ необходимомъ для людей, климатическимъ неудобствамъ пустынь, недостаткамъ и лишеніямъ бродячей жизни?
Къ несчастію, всмъ этимъ еще не вс люди пользуются. Лучше сказать, блага цивилизаціи достаются въ удлъ еще весьма немногимъ, составляя до сихъ поръ какъ бы монополію избранныхъ. Большинство совершенно отстранено отъ пользованія этими благами, такъ что вопросъ: принесла ли хоть что-нибудь цивилизація бднымъ классамъ, самъ собою представляется каждому мыслящему человку. Можно ли при этомъ удивляться, что множество людей мечтаютъ съ завистью о первобытной простот первоначальныхъ обитателей земли? Правда, тогда не существовало еще ни великолпныхъ дворцовъ, ни роскошной одежды, ни взысканнаго стола, но за то не было и неумолимыхъ сборщиковъ податей, ни массы препятствій ли свободной жизни, у отцовъ не отнимали дочерей, для удовлетворенія похотямъ сильныхъ міра, не брали сыновей для того, чтобы обращать ихъ въ невольное и безсознательное пушечное мясо.
Впрочемъ, сельскій обдъ, въ род того, какой предстоялъ нашимъ героямъ, въ обществ такихъ женщинъ, какъ Ирена, Джулія, Клелія — нельзя было бы промнять на самыя роскошныя пиршества.
Я вообще люблю эти бивуачные обды въ лсахъ, если даже они состоятъ изъ однихъ продуктовъ охоты и плодовъ, но для приготовлявшагося обда было запасено вдоволь всякой провизіи и значительное число фіаскъ {Фіаско — особеннаго рода стеклянная посуда, съ узкими горлышками, въ которой въ Италіи сохраняютъ вино, заливая сверху оливковымъ масломъ. Прим. переводчика.} съ орвіетскимъ и монтепульчинскимъ виномъ. Прибавьте къ этому аппетитъ, какимъ должны были обладать наши друзья посл дня, проведеннаго такъ дятельно.
Когда все было приготовлено, общество услось за обдъ. Все было весело и оживленно. Джулія, которой еще впервые приходилось присутствовать на подобномъ обд, была въ полномъ восхищеніи. Джонъ, который съ пяти лтъ сталъ совершать морскія плаванія, разсказывалъ ей свои воспоминанія о Кита, гд его особенно поразило, что мужчины исполнятъ женское хозяйство, а женщины управляютъ джонками, нося на плечахъ своихъ дтей въ особенныхъ мшкахъ. Гаспаро разсказалъ обществу романическую исторію своей жизни. Онъ сдлался убійцею — изъ любви, спасая незнакомую двушку отъ изнасилованія ея братомъ — патеромъ. Онъ влюбился въ нее, но такъ-какъ совершилъ убійство, хотя и въ видахъ защиты, долженъ былъ бжать въ лса отъ преслдованія закона. Его Алаба за нимъ послдовала.
— Убійство патера и еще другой случай, гд мн пришлось, защищая свою жизнь, положить на мст напавшаго на меня негодяя, опредлили мою участь. Я попалъ въ такъ-называемые разбойники, встртилъ въ лсу нсколько бглецовъ, такъ же несчастныхъ, какъ и я. Я организовалъ шайку для борьбы съ патерами, убійцъ и воровъ я въ нее не принималъ, и мн удалось нагнать такой страхъ на папское правительство, что эти господа, ршаясь на какое-нибудь злодяніе, всегда думали: ну, а что, какъ Гаспаро насъ за это накажетъ? Нсколько лтъ сряду я просто царствовалъ въ лсахъ Кампаньи, и еслибы не поддался льстивымъ рчамъ моего родственника, кардинала А…. то поймать меня едва-ли удалось бы кому-нибудь. Но я доврился кардиналу, и за то отсидлъ четырнадцать лтъ въ тюрьм, закованный въ кандалы. Въ тюрьм я впервые услыхалъ о вашихъ подвигахъ, Ораціо, и, признаюсь, только и молилъ Бога о томъ, чтобы мн удалось когда-нибудь послужить вамъ. Желаніе мое сбылось, и я охотно посвящаю весь остатокъ дней моихъ великому длу освобожденія Рима.
Въ подобныхъ разсказахъ время прошло незамтно и скоро наступила ночь. Утомленное общество заснуло подъ открытымъ небомъ. Для дамъ были устроены постели изъ плащей подъ навсомъ столтняго дуба. Ораціо разставилъ повсюду часовыхъ и назначилъ общее пробужденіе, едва настанетъ утренняя заря.

——

Иноземное войско, носящее, какъ бы вслдствіе исторической ироніи, нкогда великое имя войска римскаго, тоже не теряло времени. Еще въ тотъ же вечеръ все начальство созвано было главнокомандующимъ въ военный совтъ для разршенія вопроса, когда начать преслдованіе банды. Нкоторые изъ офицеровъ, и въ томъ числ маіоръ, получившій пощечину отъ Сильвіо, и все время запивавшій свой позоръ виномъ, были того мннія, чтобы тотчасъ же идти на разбойниковъ, но главнокомандующій, человкъ хладнокровный, разсудилъ, что удобне открыть дйствія съ зарею, такъ-какъ вечеромъ было почти невозможно собрать пьяныхъ солдатъ. Это мнніе восторжествовало.
На зар стали бить сборъ, но собрать солдатъ, изъ которыхъ одни не успли еще отдохнуть посл прихода ускореннымъ маршемъ изъ Рима, а другіе еще не оправились отъ пораженія въ циминскомъ лсу, было не такъ-то легко и потребовало много времени. Такимъ образомъ, солнце уже заливало своими лучами Аппенины, когда войско приблизилось къ лсу, для вступленія въ который понадобились проводники изъ мстныхъ жителей, взявшіеся за такое дло, разумется, не охотно, а по принужденію.
Между тмъ изгнанники, знавшіе вс тропинки лса, какъ свои пять пальцевъ, и поднявшіеся съ зарею, въ это время успли уже занять выгоднйшую позицію на вершин горы, откуда они могли наблюдать со всхъ сторонъ за движеніями приближавшагося непріятеля.
Ораціо раздлилъ всю банду на дв части. Сто человкъ, подъ командою Муціо, были расположены имъ застрльщиками между скалами и рощей вершины горы, со стороны приближавшагося войска. Остальные двсти человкъ были построены въ колонну и находились за вершиной горы въ готовности къ немедленному нападенію.
Окончивъ боевой распорядокъ, Ораціо позвалъ въ себ капитана Тортиліа, сталъ разспрашивать его объ именахъ офицеровъ, лица которыхъ можно было уже весьма удобно разсмотрть въ зрительную трубу. Оказалось, что войско велъ самъ главнокомандующій папскими войсками, французскій генералъ Рошъ-д’Аррико.
Войско съ каждой минутой приближалось, и хотя Ораціо и не опасался предстоявшаго дла, но не могъ избавиться отъ того безпокойства, которое неизбжно долженъ испытывать военачальникъ, на рукахъ котораго лежитъ важная отвтственность за участь подчиненныхъ ему людей, передъ началомъ неминуемой схватки.
Одно изъ величайшихъ неудобствъ для бандъ на войн составляетъ необходимость весьма часто оставлять на произволъ судьбы своихъ раненыхъ, или поручать ихъ заботамъ мстныхъ жителей, обыкновенно старающихся этого избгнуть, изъ опасенія скомпрометироваться.
Это соображеніе, также какъ и неравенство силъ, заставили Ораціо ршиться на отступленіе, съ тмъ, однакоже, чтобы въ то же время показать чужеземному войску, что его не боятся свободныя итальянскія войска, даже при самыхъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ.
Для этого онъ приказалъ Сильвіо, начальствовавшему аріергардомъ, построиться для защиты отступленія, а самъ, какъ искусный охотникъ, такъ расположилъ около себя своихъ стрлковъ, какъ будто предназначалъ ихъ для преслдованія кабана или оленя.
Сообщивъ свой планъ Аттиліо и сказавъ ему, чтобы онъ безъ торопливости совершалъ правильное и постепенное отступленіе, самъ онъ направился къ Муціо, стрлки котораго уже были совершенно готовы къ встрч непріятеля, быстро приближавшагося. Обмнявшись съ Муціо двумя-тремя словами, онъ съ двумя только товарищами занялъ самую высшую точку позиціи, откуда могъ все хорошо видть и наблюдать.
Генералъ Аррико, человкъ достаточно храбрый, направился прямо на позиціи, занятыя либералами. Авангардъ его былъ расположенъ цпью, а самъ онъ съ небольшими колоннами составлялъ его подкрпленіе.
При всякомъ сраженіи, для главнаго начальника чрезвычайно важно умть выбрать для себя такое мсто, откуда можно было бы видть поле сраженія на возможно большее пространство. Это для него всегда бываетъ легче, если онъ держится на ряду съ первыми шеренгами своего войска.
Начальствующій необходимо долженъ знать обо всемъ, что длается во время сраженія, если онъ далеко отъ поля дйствія, то, кром потери времени и той неврности, которая можетъ вкрасться въ извстія, сообщаемыя ему, онъ, что всего важне, не можетъ своевременно усиливать т части своего войска, которыя преимущественно нуждаются въ подкрпленіи, и даже тогда, когда побда видимо клонится на его сторону, достаточно скоро отрядить на непріятеля легкіе отряды кавалеріи и пхоты, которые оканчиваютъ побду.
Но, какъ мы видли, въ этомъ смысл ни съ одной стороны не было сдлано ошибки. Аррико, справедливо разсчитывая на превосходство своихъ силъ, прямо повелъ ихъ въ атаку, а Ораціо, разсчитывавшій на отступленіе изъ-за незначительной численности своихъ товарищей, располагалъ дать непріятелю чувствительный урокъ, чтобы охладить этимъ нсколько пылъ его натиска.
Неровность почвы и густота деревьевъ позволили Муціо расположить своихъ застрльщиковъ въ удобной и прикрытой позиціи. Онъ приказалъ сдлать залпъ только тогда, когда непріятель подойдетъ на разстояніе ружейнаго выстрла, и вслдъ затмъ тотчасъ же уходить за задніе эшелоны.
Такъ ими и было сдлано, и съ этимъ первымъ залпомъ у непріятеля оказалось множество убитыхъ и раненыхъ. Авангардъ чужеземцевъ былъ разстроенъ, а колонны, шедшія съ храбрымъ Аррико во глав, нсколько смутились и уменьшили свой шагъ, что дало итальянцамъ время отступить въ полномъ порядк.

——

Когда Кортезъ, высадившись въ Мексик, сжегъ свои корабли, когда извстная тысяча, покрывшая себя славою въ Марсал, выйдя на берегъ Сициліи, оставила свои суда непріятелю, то успхъ обоихъ этихъ предпріятій обусловливался именно тмъ, что сражавшіеся сами отрзали себ всякій путь къ отступленію. Но итальянскимъ войскамъ весьма часто вредитъ близость границъ дружественныхъ державъ. Я самъ былъ очевидцемъ подобнаго скандала въ Ломбардіи въ 1848 году отъ близости границъ Швейцаріи и, къ несчастію, то же повторилось однажды на римскихъ поляхъ.
Въ настоящемъ, только что описанномъ мною случа съ тремя стами, близость границъ итальянскихъ земель, не находящихся подъ господствомъ папы, тоже оказалась вредной для дла. Едва банда ее достигла, какъ, несмотря на то, что она состояла изъ людей, исполненныхъ храбрости, она стала разсеваться. Начальникамъ банды пришлось напомнить молодежи, что дло ихъ еще далеко не кончено, что родина ихъ еще томится въ рабств, что на обязанности всхъ и каждаго лежало приготовляться въ новымъ дламъ, и несмотря на это, имъ пришлось на время проститься. Ораціо, Муціо, Аттиліо. Сильвіо, Гаспаро и Джонъ съ грустью направились по тосканской дорог, чтобы достигнуть Ливорно и стоявшей въ его порт яхты, куда заблаговременно были ими отправлены женщины.

IX.
Скитанія.

Прошло нсколько времени посл всего нами описаннаго.
Отшельникъ былъ на континент, куда онъ былъ вызванъ своими друзьями. Онъ покинулъ на время свое убжище для исполненія своего долга по отношенію къ Италіи, которой принадлежала вся его жизнь.
Ему предстояло странствованіе по различнымъ частямъ полуострова, начиная съ Венеціи.
Цлью его странствованія было содйствовать разобщенію правильныхъ взглядовъ на предстоявшіе выборы въ сред населеній, и, кром того, способствовать распространенію свободы сознанія въ народ, долженствующей лечь въ основаніе будущаго величія Италіи и послужить великому длу сверженія господства папы и пагубныхъ заблужденій католицизма.
Населеніе повсюду встрчало съ энтузіазмомъ и криками одобренія своего печальника и человка изъ среды народа. Взглядамъ его сочувствовали, словамъ рукоплескали. Напоминаніе его о томъ униженіи, въ какое повергло Италію духовное господство, вызывало стремленіе свергнуть тяготвшее иго, указанія на злоупотребленія патеровъ возбуждали взрывы негодованія…
Онъ говорилъ:
‘Я глубоко врую въ Бога, но ненавижу патеровъ, оскорбляющихъ Его имя.
‘Богъ, отецъ всхъ народовъ, создалъ всхъ людей братьями для общаго счастія. Горе тмъ, кто раздляетъ людей на множество враждебныхъ партій, взаимно другъ друга проклинающихъ.
‘Католицизмъ возбуждаетъ къ ненависти, къ рзн, къ кровопролитіямъ. Католики предаютъ анаем девятьсотъ мильйоновъ людей, виновныхъ только въ томъ, что они не принадлежатъ въ ихъ клик.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Жрецы невжества, преслдователи знанія, почему они не признаютъ участія Бога въ тхъ великихъ открытіяхъ, какія повдали міру Кеплеры, Галилеи, Ньютоны?
‘Неужели мысль этихъ величайшихъ людей не служила выраженіемъ божественной мудрости, когда въ безконечныхъ пространствахъ вселенной они открывали цлые міры, и показали изумленнымъ народамъ, что законы движенія этихъ міровъ подчинены всеобщей гармоніи?
‘За что же Галилея, этого величайшаго изъ величайшихъ людей, предавали пытк? Или сіяніе правды было невыносимо для нихъ, привыкшихъ въ сумраку лжи?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Возможно ли при этомъ братство людей?
‘Католикъ считаетъ не католика осужденнымъ на вчное мученіе. Въ этомъ онъ не далеко ушелъ отъ дервиша, взывающаго въ избіенію камнями неврныхъ, или бонзы, отличающихся такою же религіозною нетерпимостію. Но турки и китайцы, по крайней-мр, послдовательны, и неврные небезопасны даже на самыхъ улицахъ Стамбула и Кантона.
‘Большая часть войнъ, и самыя кровопролитныя были возбуждаемы патерами…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Движеніе въ Ирландіи возбуждено патерами. Боже избави, чтобы что либо подобное возникло въ Соединенныхъ Штатовъ, гд изъ тридцати-трехъ мильйоновъ жителей почти половина католиковъ, и гд, кром того, столько самыхъ разнообразныхъ сектъ, одна другую ненавидящихъ!’
Такъ говорилъ отшельникъ толпамъ окружавшаго его народа. И толпы плакали, обливали слезами плащъ простаго человка, клялись быть съ нимъ и за него, и казались глубоко убжденными.
А на утро большая часть этихъ самыхъ людей толпилась у костеловъ, покупая безсмысленныя индульгенціи!
Таковъ народъ вообще, и таковымъ, вроятно, еще долго останется. Гнвъ его, производящій катаклизмы революціи, такъ же легко и скоро возбуждается, какъ легко и скоро гаснетъ.
Онъ, то готовъ въ одну минуту отдать всю свою кровь, то какъ смирное дитя покоряется каждому наимене достойному, подчиняется робко каждой, самой грубой хитрости, и гонится за малйшими выгодами и наслажденіями, какъ бы желая наскоро вознаградить себя за вс свои жертвы, за всю кровь свою…
Кто бы не всталъ за него, будь это Сократъ или Ріензи, Мазаніелло, Гракхи — онъ готовитъ всмъ одинакую участь. Ото всхъ отопрется онъ, казни всхъ будетъ безстрастнымъ зрителемъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пріемъ отшельника въ Венеціи былъ особенно торжественнымъ. Это и понятно, если вспомнить, что онъ уже до того дважды (въ 1848 и 1849 годахъ) готовъ былъ принять участіе въ бдствіяхъ, опасностяхъ и сраженіяхъ царицы лагунъ.
Но въ первый изъ этихъ разовъ онъ, уже садившійся на корабль, долженствовавшій перевезти его въ Венецію, былъ задержанъ для защиты находившейся въ опасности метрополіи. Тамъ ему пришлось сразиться съ потомками Бренна, и кровью его обагрился гранитъ того самаго моста, гд нкогда Горацій Боклесъ одинъ выдержалъ нападеніе цлаго войска Порсены.
Съ возвышенностей Пренесты и Веллетри ему сверхъ того удалось видть бгство тирана, отца того маленькаго тирана, который долженъ былъ отказаться отъ своей власти, вынужденный на это храбростію тысячи, и такимъ образомъ прекратить то правительство, которое носило названіе отрицанія Бога.
Тогда пришлось ему увидать и другое управленіе, назвать которое можно еще боле наглымъ отрицаніемъ бога, которое еще пагубне для Италіи, составляя чернокнижіе.
Римъ палъ подъ ударами европейскаго деспотизма, боявшагося возрожденія его прежняго вліянія, испуганнаго призракомъ республики, палъ отъ руки Франціи, несущей за это свое наказаніе.
Бонапартъ, врагъ и гонитель всякой свободы, покровитель всякаго гнёта, захотлъ испытать свою силу надъ Римомъ, куда пробрался хитростію, и, совершивъ подвигъ оскорбленія націи, опрокинулся на Парижъ, на улицахъ котораго произвелъ 2-го декабря извстную бойню беззащитныхъ гражданъ, дтей, стариковъ и женщинъ.
Посл защиты Рима, отшельникъ, не теряя еще надежды на улучшеніе судебъ Италіи, вышелъ изъ него съ небольшимъ числомъ своихъ приверженцевъ, готовыхъ на новыя битвы. Но для освобожденія Италіи нужна была не горсть храбрецовъ, которые всегда въ ней найдутся, а войско, которое могло бы выдерживать противодйствія многочисленныхъ непріятелей.
Правда, нын народный духъ въ Италіи поднялся, и горсть храбрецовъ значительно увеличилась, но въ т печальные дни населеніе было запугано и устрашено потерями, понесенными при защит Рима.
Никто не являлся увеличить собою число надявшихся, напротивъ, каждое утро, по валявшемуся на земл оружію, можно было сосчитать, сколько оказалось бглецовъ. Оружіе это собиралось и складывалось на муловъ и телеги, сопровождавшіе колонну, и мало-по-малу количество телегъ и муловъ сдлалось значительне числа воиновъ, и мало-по-малу надежда поднять народъ-рабовъ исчезала въ душ врующихъ.
Въ Санъ-Марино отшельникъ, видя, что для битвы охотниковъ не было, долженъ былъ объявить волонтёрамъ разршеніе возвращаться въ свои дома.
Онъ говорилъ: ‘Возвращайтесь по домамъ своимъ, но помните, что Италія не должна оставаться въ рабств’.
И тогда онъ ршился на отступленіе, но его окружало немало австрійскихъ и папскихъ дезертеровъ, приговоренныхъ къ растрлянію, и они-то хотли сопровождать отшельника въ послдней попытк завладть Венеціей.
Съ тхъ поръ начались еще горчайшія испытанія для отшельника. Анита, неразлучный и врный его другъ, не хотла оставлять его и при этой страшной крайности. Напрасно онъ старался ее убдить, чтобы она оставалась въ Санъ-Марино. Слабая, больная, утомленная женщина-героиня не слушала никакихъ увщаній. ‘Ты врно разлюбилъ меня — умоляла она — что хочешь оставить?’
Окруженный австрійскими войсками, преслдуемый папской полиціей, остатокъ колонны волонтёровъ посл утомительнаго ночнаго перехода вступилъ раннимъ утромъ въ ворота Чезенатико.
— Спшьтесь и обезоружьте ихъ! воскликнулъ отшельникъ небольшому числу лицъ, слдовавшихъ за нимъ верхами, указывая на австрійскую стражу, и растерявшаяся эта стража позволила себя обезоружить {Это фактъ достоврный. Прим. Гарибальди.}. Благодаря этому, волонтёры могло добыть себ нсколько провизіи и родъ барокъ, куда они могли помститься.
Нельзя отрицать, что судьба нердко покровительствовала отшельнику въ различныхъ, весьма трудныхъ предпріятіяхъ, но съ этихъ поръ для него началось тяжелое время трудностей, неудачъ и несчастій. Буря, разразившаяся ночью надъ Адріатическимъ моремъ, обратила узкій портъ Чезенатико въ кипящую пучину, и для того, чтобы выдти изъ порта, тринадцать барокъ, нагруженныхъ людьми, должны были употребить невроятныя усилія. Только въ зар можно было управиться, а на зар же усиленное и многочисленное австрійское войско входило въ ворота Чезенатико.
Подулъ, однако, попутный втеръ, и къ слдующему утру четыре барки на всхъ парусахъ вошли въ устье По. На одной изъ нихъ находились отшельникъ съ Анитою, Чичероваккіо съ сыновьями и Уго Басси. Анита была вынесена на берегъ отшельникомъ при послднемъ издыханіи! Девять остальныхъ барокъ нашли на австрійскую эскадру, которая, увидавъ ихъ при свт полнолунія, открыла противъ нихъ жестокую каннонаду.
Подобно ищейкамъ, преслдующимъ звря, австрійскіе солдаты, отправленные догонять бглецовъ, рыскали по прибрежью. Анита лежала недалеко на пол, засянномъ рожью, и отшельникъ сидлъ подл нея, поддерживая ея голову. Съ нимъ находился только одинъ и послдній товарищъ Леджеро {Майоръ съ острова Маделены, онъ ни на одну минуту не хотлъ оставлять отшельника одного. Онъ его провожалъ въ Америку, и оттуда назадъ въ Италію.}, слдившій изъ-за просвтовъ ржи за движеніями непріятеля. Чичероваккіо, Басси и еще девять человкъ, избравшіе другой путь, чтобы избгнуть австрійцевъ, какъ это было условлено съ отшельникомъ,— вс были захвачены ими, и разстрляны, какъ собаки.
Ихъ было девять! Австрійцы, при помощи побоевъ, заставили девять крестьянъ вырыть въ песк девять ямъ, и одинъ залпъ пикета покончилъ съ несчастными. Младшій сынъ римскаго трибуна (тринадцатилтній!) былъ еще живъ посл залпа, но штыкъ австрійца размозжилъ ему черепъ!
Басси и Пинцаги имли ту же участь въ Болоньи.
Самая чистая итальянская кровь проливалась, и папа пробирался къ своему новому величію по грудамъ труповъ.
Исторія папства — цлый рядъ такихъ событій, и папскую власть думаютъ увковчить въ Италіи!
Пусть на этомъ свжемъ примр итальянцы увидятъ, съ какимъ жестокимъ хладнокровіемъ чужеземцы проливаютъ кровь ихъ согражданъ.
Отшельникъ съ дорогою ношей умиравшей жены своей долго скитался между холмами нижняго По,— скитался до тхъ поръ, пока ему оставалось только закрыть потухшіе глаза Аниты и заплакать слезами отчаянія надъ ея холоднымъ трупомъ. Потомъ онъ ушелъ, пробираясь, какъ тать, по горамъ и лсамъ, всюду преслдуемый австрійскою и папскою полиціями. Но судьба его еще берегла для новыхъ попытокъ и новыхъ опасностей. Угнетатели Италіи снова встртили его на своей дорог, забрызганной кровью и загрязненной преступленіями… и они трусливо бжали отъ него, оставивъ, не окончивъ своихъ пиршествъ… И ковры ихъ роскошныхъ палаццо хранятъ на себ слды его грубой обуви!
И теперь Венеція, въ которую онъ такъ издавна стремился, встрчала его съ торжествомъ. Лагуны были заграждены гондолами, съ которыхъ неслись рукоплесканія человку въ простой красной рубашк, по не запятнавшему себя ни трусостію и ни малйшимъ позоромъ, и олицетворявшему собою національную месть и готовность націи на дло освобожденія.

X.
Римъ въ Венеціи.

Было одиннадцать часовъ вечера, но число гондолъ на канал не уменьшалось. Площадь св. Марка, иллюминованная и вся залитая свтомъ, была биткомъ набита народомъ. Отшельникъ стоялъ на балкон палаццо Чеккини, древняго зданія, находящагося на сверной части площади, и привтствовалъ народъ, въ отвтъ на что слышались съ площади оглушительныя заявленія сочувствія.
Отшельникъ былъ растроганъ, но мысль о томъ, какъ пагубно повліяло рабство и на венеціанцевъ, не оставляла его и въ эту минуту, и онъ страдалъ въ душ за вс бдствія, которыя были ими вынесены.
Настоящее Венеціи тоже не представлялось ему въ особенно радужномъ свт. Хотя дло объединенія Италіи, очевидно, подвигалось впередъ и судьба за послднее время, казалось, ей благопріятствовала, но онъ не могъ отдлаться отъ мысли, сколько еще препятствій предстояло національному длу до его благополучнаго разршенія. Дло это въ его воображеніи весьма часто представлялось колесницей, которую народъ, усталый и замученный, везетъ на своихъ плечахъ, а вс враги его, употребляющіе власть свою только въ пользу своихъ личныхъ эгоистическихъ цлей, въ то же время стараются тянуть, на сколько хватаетъ силы, назадъ, не обращая вниманія на то, что колесница отъ такого противодйствія можетъ изломаться. Новое правительство Венеціи чванится названіемъ вознаградительнаго (il govemo riparatore), но свободно ли оно само на столько, чтобы могло дйствительно вознаградить Венецію за вс ея прежнія страданія и не послужитъ ли освобожденіе этой страны отъ Австріи усиленію и въ ней духовнаго господства, при той масс іезуитовъ и патеровъ, которыхъ безъ счета въ Италіи, и пагубное вліяніе которыхъ сказывается въ Италіи повсюду?
Занятый этими мыслями, отшельникъ испытующимъ взглядомъ смотрлъ на толпу, и шестидесятилтняя опытность помогала ему отличать въ этой, чуть не сплошной масс населенія города, едва освободившагося отъ продолжительнаго чужеземнаго господства, дйствительно добрыхъ гражданъ отъ множества мшавшихся съ нею подозрительныхъ личностей, тоже показывавшихъ видъ, что они сочувствуютъ народной радости.
Голосъ Аттиліо вывелъ его изъ этой созерцательной задумчивости.
— Обратите вниманіе на группу, стоящую въ отдаленіи направо. Видите ли вы эту высокую фигуру въ венеціанскомъ берет? Держу пари, что это нашъ знакомецъ Ченчіо, присланный наблюдать за нами изъ Рима. Я съумю отличить этого тарантула между сотнями тысячъ людей, какъ бы онъ ни переряжался. Догадка моя до того меня интересуетъ, что я даже тотчасъ же пойду на площадь ее проврить.
Ченчіо, если читатели помнятъ, уже появлялся въ нашемъ разсказ. Это былъ тотъ мелкій агентъ Донъ-Прокопіо, которому Джіани поручилъ наблюденіе за студіей Манліо.
За послднее время онъ поднялся въ гору и былъ уже однимъ изъ главнйшихъ ищеекъ самого кардинала А… Зачмъ былъ онъ отправленъ въ Венецію, мы тотчасъ же узнаемъ.
Салонъ палаццо Чеккини былъ наполненъ публикою. Кром множества венеціанцевъ, дамъ и мужчинъ, тутъ же находились и нкоторые изъ нашихъ друзей. Клелія, Ирена и Джулія производили на общество необычайное впечатлніе своею красотою. Вс обратили вниманіе на трехъ красавицъ-римлянокъ (Джулія, сдлавшись женою Муціо, тоже стала считаться римлянкой, да и сама себя стала ею считать). Сильвія тоже была съ ними, не было только Авреліи, которая, изъ любви въ Томсону и не желая съ нимъ разлучаться, совершала вс рейсы на яхт, примирясь даже со всми неудобствами моря.
Манліо, Ораціо и Муціо тоже находились въ салон. Аттиліо, сообщивъ о своей догадк отшельнику, тотчасъ подошелъ къ нимъ, и вмст съ двумя послдними пошелъ на площадь проврять ее.
Пробраться черезъ толпу имъ было нелегко, но они употребили нкоторыя усилія и скоро отыскали переодтаго агента, замченнаго Аттиліо. Это былъ дйствительно онъ, и отшельникъ съ балкона видлъ, какъ наши друзья подошли къ нему, и Ораціо сильною рукою схватилъ его за руки.
— Ступай за нами, Ченчіо, грозно сказалъ ему Муціо: — намъ необходимо побесдовать.
Сыщикъ, узнавъ лицъ, окружившихъ его, задрожалъ всмъ тломъ, но всякое сопротивленіе для него было невозможно, такъ-какъ еслибы начался шумъ, то настоящая роль его была бы открыта и народъ могъ сшутить съ нимъ плохую шутку.
Блдный, какъ смерть, шелъ онъ со своими провожатыми, которые, пробравшись черезъ толпу, вошли въ небольшой переулокъ, ведшій къ Villa degli Schiavoni, и привели его въ небольшую остерію, гд приказали прислужнику отворить имъ одну изъ самыхъ отдаленныхъ и уединенныхъ комнатъ.
Объясненіе для Ченчіо предстояло невеселое. Цль, для которой онъ былъ отправленъ куріею въ Венецію, была темная…
Хотя костры, которые святая инквизиція съ такою любовью зажигала повсюду, уже потухли въ наши дни въ самой Испаніи, но изъ этого еще вовсе не слдуетъ, чтобы достойные наслдники Торквемады совершенно отказались отъ удобства тхъ средствъ, къ которымъ они издавна привыкли для успшнаго осуществленія различныхъ своихъ плановъ. Они и теперь умютъ, когда это имъ нужно, не пренебречь кинжаломъ и ядомъ, и отыскать себ помощниковъ въ убійцахъ и разбойникахъ.
Двоюродный братъ Ирены, князь Т., слишкомъ горячо вошедшій въ свою роль новообращеннаго бойца свободы, по своему общественному положенію и связямъ показался для нихъ опаснымъ, и на совщаніи, происходившемъ въ куріи по этому поводу, былъ негласно приговоренъ къ смерти. Исполненіе этого приговора поручено было Ченчіо, которому въ помощь были назначены восемь удальцовъ, преданныхъ душею и тломъ куріи. Совершить убійство признано было удобнымъ во время суматохи, которую долженствовалъ произвести пріздъ отшельника въ Венецію.
Изъ числа восьми помощниковъ главнаго руководителя игриваго замысла, четверо сторожили вс выходы ‘Гостиницы Викторіи’, гд остановился отшельникъ и куда, по всмъ соображеніямъ, князь Т… долженъ былъ непремнно зайти въ эти дни. Четверо другихъ ждали въ гондол, нанятой на нсколько дней за баснословную цну. Гондольеръ, которому приходилось раздлять съ этими милыми незнакомцами скуку ожиданія чего-то, для него неизвстнаго, переносилъ ее охотно, такъ-какъ воображеніе его было возбуждено веселыми мечтами о той плат, какую ему придется получить по условію отъ своихъ нанимателей. Бдный! онъ, конечно, даже и не подозрвалъ, что въ секретной инструкціи, данной Ченчіо, было предписано, поршивъ съ княземъ Т., покончить и съ гондольеромъ, ‘для избжанія всякой пустой болтовни’! Ченчіо, впрочемъ, не взялъ на себя самый актъ исполненія убійству но его роль состояла въ выслживаніи каждаго шага осужденнаго и въ выбор наиболе удобной минуты для того, чтобы его схватить. Къ его неудовольствію, ему въ этомъ помшали, грубо заставивъ на нкоторое время оставить свой наблюдательный постъ для объясненія съ тремя хорошо извстными ему лицами, вслдъ за которыми въ ту же комнату вошло и еще одно, также знакомое Ченчіо, но не способствовавшее ни мало къ возбужденію въ немъ успокоительныхъ мыслей.
Этимъ четвертымъ лицомъ былъ Гаспаро.
Гаспаро, посл распущенія банды трехсотъ, отправился къ Римъ и поступилъ слугою къ князю Т. Князь его принялъ съ радостью, полюбилъ какъ друга, и почти не разлучался. Съ нимъ же онъ пріхалъ въ Венецію, съ нимъ же отправился и въ этотъ вечеръ навстить отшельника.
Пока князь въ салон палаццо бесдовалъ съ дамами, Гаспаро сидлъ на крыльц гостиницы и слдилъ за толпами веселившагося народа. Поспшный выходъ изъ палаццо трехъ нашихъ друзей заинтересовалъ его, и увидвъ ихъ встрчу съ Ченчіо, онъ, догадываясь въ чемъ дло, пошелъ по ихъ слдамъ, видлъ, когда они вошли въ остерію и вслдъ затмъ и самъ явился туда же.
Друзья наши спросили у прислужника вина, и когда оно было принесено, велли ему удалиться, сказавъ, что позовутъ его, когда фіаски опустютъ. По уход слуги, Ораціо заперъ дверь комнаты извнутри и положилъ ключъ къ себ въ карманъ.
Ченчіо велли ссть, и вс четверо услись около него.
Посл нсколькихъ минутъ тягостнаго молчанія, впродолженіе котораго у Ченчіо не попадалъ зубъ на зубъ, и онъ не могъ выговорить ни одного слова, кром безсвязныхъ звуковъ, несмотря на видимое желаніе его привести что-то въ свое оправданіе, Муціо обратился къ нему съ слдующими словами:
‘Я хочу разсказать теб, Ченчіо, одну исторію, которая, можетъ быть, теб, какъ римлянину, и небезъизвстна. Въ случа же, если она теб будетъ новостью, постарайся внимательно вникнуть въ ея внутренній смыслъ:
‘Однажды наши предки, первые римляне, наскучивъ деспотическими выходками перваго своего царя Рема, позволявшаго себ слишкомъ оригинальныя развлеченія, въ род, напримръ, убійства брата своего Ромула за то, что тотъ перескочилъ черезъ прорытый имъ ровъ, поршили на совщаніи отъ него избавиться. Сказано — сдлано, и нсколько обнаженныхъ кинжаловъ повергли мертвымъ этого сильнаго человка, несмотря на его отчаянное сопротивленіе. Но за это убійство сенаторамъ пришлось бы отвчать народу, еслибы онъ о немъ узналъ, такъ-какъ народъ боготворилъ своего правителя. Что было длать сенату въ этомъ затруднительномъ случа, что сказать народу и какъ скрыть слды убійства?
‘Каждый высказывалъ свое мнніе, но никто не придумалъ ничего такого, чмъ бы можно было пособить горю, пока одинъ старый сенаторъ не высказалъ слдующаго соображенія: ‘Народъ не повритъ ничему, если ему не отвести глазъ басней, которая льстила бы его суеврію. Разскажемте ему, что въ то время, когда покойный находился среди насъ, съ неба сошелъ Марсъ, считающійся его отцомъ, и, высказавъ, что римляне за свои пороки недостойны боле имть своимъ правителемъ сына Бога, взялъ его живаго съ собою на небо’.— Согласны, отвчали сенаторы, но куда же мы днемъ его трупъ?— ‘Это дло совсмъ не трудное’, отвчалъ тотъ же сенаторъ: ‘разржемте трупъ на мелкіе куски, и пусть каждый подъ своею тогою пронесетъ къ Тибру и броситъ въ него кусокъ на пищу морскимъ чудовищамъ’. Совту этому, Ченчіо, послдовали. Теперь мораль: если Рему, основателю Рима и сыну Марса, были устроены подобные похороны, то неужели для тебя, шпіона и доносчика, достаточно всмъ намъ надовшаго, подобный конецъ можетъ быть сколько-нибудь предосудительнымъ’.
И говоря это, Муціо впился въ старика своимъ гнвнымъ, огненнымъ взоромъ.
— Бога ради! ради всего святаго… закричалъ въ ужас Ченчіо, между тмъ, какъ рыданія прерывали его слова:— не предавайте меня такой жестокой смерти… и я скажу вамъ все, все, что вы только хотите.
— А смерть тхъ несчастныхъ, на которыхъ ты доносилъ, теб не казалась жестокой? холодно спросилъ его Муціо — Отчего же за всхъ жертвъ твоего корыстолюбія теб не поплатиться нсколько и самому?
Но Ченчіо было не до логической послдовательности. Онъ рыдалъ и рвалъ на себ волосы, умоляя о пощад своихъ судей и давая торжественное общаніе разсказать вс свои продлки.
— Начинай же съ объясненія цли настоящаго твоего пребыванія въ Венеціи… сказалъ Ораціо.
И всхлипывая, и дрожа, Ченчіо началъ разсказывать о порученіи убить князя Т…
Едва онъ произнесъ имя родственника Ирены, какъ Ораціо вышелъ изъ себя и схватилъ его за горло со словами: злодй и предатель!… но Аттиліо и Муціо остановили его отъ припадка невольнаго бшенства.
Ораціо выпустилъ Ченчіо изъ своихъ рукъ, и этимъ далъ ему возможность окончить признаніе.
— Если вамъ только дорога жизнь князя, закончилъ разсказъ свой Ченчіо:— то вамъ надобно немедленно отклонить и предупредить его о засад восьми эммисаровъ, стерегущихъ его и ищущихъ поршить каждую минуту. Я вамъ укажу всхъ ихъ…
Времени терять было нкогда, и потому вс пять дйствующихъ лицъ этой сцены пошли вмст разыскивать князя.

——

Между тмъ толпа на площади не уменьшалась и нсколько разъ вызывала отшельника на балконъ. При послднемъ его появленіи, вроятно, желая ярче выразить ему сочувствіе, она закричала: смерть патерамъ! Крикъ этотъ былъ не по душ отшельнику, и онъ вынужденъ былъ обратиться къ народу съ слдующими словами: ‘Зачмъ кричите вы: смерть патерамъ? Это крикъ нехорошій. Будемте лучше стараться, чтобы смерть не угрожала никому!’
Когда онъ произносилъ эти слова, сердце его сжималось отъ печальныхъ мыслей. Онъ, ненавидящій отъ всей души пролитіе человческой крови, сознавалъ, что освобожденіе Италіи потребуетъ еще не однажды рзни и истребленія людей!
Слова его не были даже и разслушаны толпою, и народъ, стоявшій далеко отъ палаццо Чеккини, до котораго донеслось только начало его рчи: смерть, полагая, что словами своими отшельникъ призываетъ его къ мести, повторяла тысячью голосовъ этотъ крикъ и набросилась съ ожесточеніемъ на палаццо патріарха, находившійся въ этомъ конц площади св. Марка.
Чуть не въ одну минуту толпа, осадившая это палаццо, ворвалась въ него по главной лстниц, пробилась во вс его комнаты и изо всхъ оконъ полетли статуи, картины, драгоцнная утварь и мебели патріарха… Варварствомъ могло бы показаться многимъ это кощунственное обращеніе съ произведеніями искусства, а въ числ сокровищъ палаццо находились многія геніальныя произведенія Рафаэля и Миккель-Анджело (художниковъ во вс вка покупали для своихъ услугъ великіе міра), но… народный гнвъ не знаетъ пощады… На произведенія искусства въ минуты разраженія этого гнва онъ смотритъ, какъ на эмблемы своего позора и униженія… Ему не до произведеній искусствъ, въ которыхъ онъ тогда не видитъ ничего великаго… Великимъ признается имъ въ такія минуты только достиженіе свободы и національное достоинство.
Къ счастію, патріархъ не сдлался жертвою взрыва народнаго негодованія. При самомъ начал раздавшихся криковъ угрозы, онъ усплъ уйти изъ палаццо черезъ потайную дверь, добраться до своей гондолы и на ней отправиться въ безопасное мсто.
Между тмъ смыслъ словъ отшельника и фраза ‘онъ противъ смерти’ переходила изъ устъ въ уста и дошла до осаждавшихъ палаццо. Эти слова человка, любимаго и уважаемаго массами, подйствовали успокоительнымъ образомъ на ожесточившихся, и повсюду порядокъ въ нсколько минутъ самъ собою возстановился.

XI.
Римъ и Венеція.

Оваціи, какими народъ удостоивалъ отшельника, не могли ни на минуту отвлечь его мысли отъ тяжелаго раздумья о настоящемъ и прошедшемъ Италіи. Исторія судебъ Рима и Венеціи рисовалась въ его воображеніи со всею безпощадною ясностію правды.
Человкъ 2-го декабря, олицетворяющій ложь и неправду, врагъ всякой истины и свободы, игралъ въ освобожденіе древней метрополіи міра, славной страдалицы, изъ побдительницы обратившейся въ плачущую Ніобею, съ тмъ же изумительнымъ лицемріемъ, съ какимъ уметъ ее угнетать.
При этомъ онъ являлся какъ-бы выразителемъ міровой мести.
Тотила, во глав своихъ дикихъ ордъ, побдилъ Римъ, разрушилъ его и истребилъ его населеніе, и это было исполненіемъ божественнаго правосудія. ‘Обнажаяй мечъ отъ меча и погибнетъ!’ Для чего римляне стремились къ завладнію міромъ? Для чего удовольствовались они тми естественными богатствами, которыя представляла имъ ихъ страна, и совершали свои завоевательные набги на самыя отдаленныя части свта? Для чего они губили, раззоряли, уничтожали вс народы, о существованіи которыхъ только знали, и обращали цлыя плодородныя страны въ жалкія и обширныя пустыни?
Въ отмщеніе за это другіе народы повергли ихъ въ рабство, нищету, бдствіе.
Послдователь Аттилы и Тотилы не могъ также не наброситься съ тайною радостію на легкую добычу, и, сжимая ее въ своихъ когтяхъ, онъ испытывалъ величайшее удовольствіе.
Ему побда эта была дорога, такъ-какъ она придавала блескъ началу его господства… Ему хотлось походить на своего дядю. Но, несмотря на то, что эта претензія на сходство съ дядею проглядываетъ въ цломъ ряд его дйствій, за нимъ никто не признаетъ этого сходства. Талантъ, энергія, геній не выпадаютъ на долю каждаго, кто пожелалъ бы ими обладать!
Варвары, овладвъ Римомъ, обратили его въ груды развалинъ. Современный герой лжи и ханжества не раззорялъ и не истреблялъ его, но оставилъ въ вчной и позорной отъ себя зависимости.
Только въ самое недавнее время, онъ, кажется, нсколько измнилъ свои мысли, видя, что власть его сдлалась почти невозможною, посл того, когда этотъ отступникъ революціи, чтобы заставить забыть свое плебейское происхожденіе, позволилъ себ у самыхъ границъ великой американской республики основать австрійское государство!
Истреблять свободу повсюду, гд это только возможно, разрушать ее на всей поверхности міра — таково твое назначеніе въ наши дни, бдная Франція!
И новое итальянское правительство добровольно подчинилось оскорбительному гнёту, согласилось сдлаться въ угоду деспота сторожемъ Ватикана, запретить римлянамъ самую мысль объ освобожденіи, закабалить ихъ духовному господству, и заставить Италію отказаться отъ надежды имть Римъ своею столицею, несмотря на то, что стремленіе къ этому было торжественно провозглашено и освящено парламентомъ того же самаго правительства!
Ни древняя, ни новая исторія не представляютъ ничего, что бы могло равняться въ слабости съ подобнымъ правительствомъ. Или при всякомъ благ, достигаемомъ человчествомъ, должна существовать и темная тнь — униженія, страданія, зло?…
Я упомянулъ слово ‘благо’, и дйствительно, несмотря на все, я считаю объединеніе Италіи великимъ благомъ, даже чудомъ, совершившимся на глазахъ нашихъ, несмотря на вс усилія, которыя употребляли вншніе и внутренніе ея враги для того, чтобы обезсилить, обмануть и разорить эту страдальческую страну.
Тнью этого блага — та систематическая народная порча, которая носитъ названіе управленія.
Порча эта достигла того, что народъ раздлился на дв группы. Одна изъ этихъ группъ закуплена для того, чтобы угнетать другую и держать ее въ вчномъ рабств, страх и нищет!
Привтствую тебя, мощный мексиканскій народъ. Нельзя безъ зависти подумать о твоемъ постоянств и отваг, которыя помогли теб освободить твою прекрасную родину отъ чужеземнаго гнёта!
Примите, храбрые потомки Колумба, отъ вашихъ братьевъ-итальянцевъ привтствіе вашему возрожденію!
Вы были въ одинаковомъ съ нами положеніи, и съумли изъ него выдти. Мы, исполненные тщеславія, толкуемъ безъ конца о слав, свобод, величіи… и, подчиняясь чужеземному вліянію, не умемъ достигнуть своего возрожденія, не смемъ добиться того, чтобы завоевать себ мсто въ сред свободныхъ народовъ!
Мы, у себя дома, не смемъ считать его своимъ, изъ опасенія, что насъ за это накажутъ, мы не смемъ заявить громко другимъ народамъ, что мы можемъ сами управляться въ нашей стран, мы не имемъ смлости отвести отъ груди нашей кинжала, приставленнаго къ ней чужеземцами!
Но, что всего хуже, всего унизительне,— это то, что мы покоряемся приказанію чужеземца, сказавшаго намъ: ‘жалкіе трусы! Я оставляю вамъ вашу родину, такъ-какъ весь міръ укоряетъ меня за то, что я сдлалъ ее своею добычей. Берегите ее, будьте ея палачами вмсто меня, но не смйте до нея дотрогиваться’.
О, Римъ! дорогая мечта моя, городъ славы даже въ настоящую минуту своего униженія. Когда ты освободишься? Или твое возрожденіе должно обрушиться катастрофою на весь существующій міръ!?
А подл — Венеція.
Позорныя пятна рабства и тяжелые рубцы униженія народъ обыкновенно всегда уметъ, въ благопріятную минуту, обмыть и очистить въ своей крови. Классы просвщенные и богатые должны бы были, наконецъ, понимать эту истину и съумть отстранить отъ человчества повтореніе этихъ грубыхъ оргій неистовства и кровопролитія, обращающихъ массы народа въ изступленныхъ варваровъ первобытнаго міра.
Въ прежнія времена Венеція, побуждаемая своею ломбардской сестрой, умла обмывать кровью долгіе годы своего униженія рабства. Теперь не то. Если она и освободилась отъ чужеземной власти, то, благодаря чужой доблести, а не своей собственной.
Освобожденіе ея не дло даже рукъ ея братьевъ-итальянцевъ. Нтъ! Освобожденіе ея брошено ей, какъ милостыня чуждымъ народомъ. Садовая покрыла славою Пруссію, и дала Италіи Венецію. И Италія приняла безъ краски стыда эту подачку, она ее не обидла!…
А между тмъ, и для народовъ, какъ для отдльныхъ людей, необходимо для существованія сознаніе собственнаго достоинства, необходиме даже, чмъ хлбъ для поддержки того животнаго прозябанія, въ какое хотятъ повергнуть Италію.
Нкогда царица Адріатики давала законы сильнымъ завоевателямъ. Рыканіе ея гордаго льва слышалось на дальнемъ Восток. Правители Европы составляли противъ нея союзы, и при помощи завистливыхъ итальянскихъ республикъ покупались на ея лагуны, ею были отражаемы храбрыми сынами республики.
Кто можетъ теперь узнать въ венеціанцахъ — согражданъ Дондоло и Морозини? Имъ нужна была чужая помощь, чтобы освободиться! Освободившись, они попали въ силки, разставленные имъ ‘поскребышами Сеяна’ {Raschiature di Seiano — выраженіе Гверацци. Такъ онъ называетъ умренныхъ.}, для которыхъ ничто не кажется унизительнымъ и позорнымъ!
Какъ долгій гнётъ измняетъ людей! Благородныя личности измняются въ жалкихъ гермафродитовъ! И вы не одни, венеціанцы! Потомки Леонида и Цинцината не уступаютъ вамъ въ своемъ вырожденіи!
Рабство выжигаетъ такое клеймо на чел человка, что онъ становится неузнаваемъ, и мало чмъ отличается отъ дикаго звря.
Но какъ ни низко упалъ итальянскій народъ, разорвать съ своимъ прошедшимъ окончательно онъ не можетъ.
Такъ, между прочимъ, у него осталось стремленіе къ развлеченіямъ и празднествамъ. Крикъ его: ‘хлба и зрлищъ!’ и въ наши дни тотъ же самый, какъ въ давно минувшее время. И духовное господство старается удовлетворить эту его потребность торжественностію и роскошью своихъ процессій и обрядовъ, превосходящихъ своимъ блескомъ и роскошью все, что существовало въ этомъ род въ древности.
Кром этого удовольствія созерцанія величія католическаго ритуала, заботливое правительство предоставляетъ народу всякія другія удовольствія и удобства, подъ однимъ условіемъ, ни на минуту не задумываться надъ судьбами и возрожденіемъ Италіи. Платить и разоряться сколько угодно итальянцы и имютъ полное право. Всякія игры, зрлища, развратъ самый разнообразный, проституція — все это готово къ ихъ услугамъ.
Только церемоніи обрученія дожа съ моремъ давно не видали венеціанцы.
А этотъ праздникъ былъ любимйшимъ для народа, когда народъ этотъ имлъ самоуправленіе, свое правительство, и дожа во глав этого правительства.
Въ день, назначавшійся для празднованія, il Bucintoro — роскошнйшая галера республики, разцвченная знаменами и разукрашенная коврами и позолотою, съ дожемъ, важнйшими членами правительства, иностранными посланниками и цвтомъ венеціанскихъ женщинъ въ праздничныхъ одеждахъ на палуб,— двигалась при гром музыки отъ палаццо св. Марка къ Адріатик.
Кортежъ Буцинторо составляли множество другихъ галеръ и безчисленное число убранныхъ по праздничному гондолъ, на которыхъ находилась большая часть населенія.
И была ты прекрасна въ такіе дни, царица Адріатики, когда твои Дондоло и Морозини бросали въ морскую глубь кольцо, торжественно объявляя море невстой республики, и какъ бы гарантируя этимъ то, что оно будетъ снисходительно къ морякамъ-венеціанцамъ. И была ты сильна тогда, республика, насчитавшая тринадцать вковъ своего существованія, и еслибы вслдъ за пышными своими обрученіями ты умла бы устроивать братскій банкетъ для твоихъ сестеръ, другихъ итальянскихъ республикъ, чужеземецъ, воспользовавшійся вашими раздорами, чтобы погубить васъ, никогда не посягнулъ бы на вашу свободу, никогда не достигъ бы обращенія васъ въ позорное рабство!
Заживите же раны, натертыя на рукахъ вашихъ кандалами, заживите рубцы, которыми покрыто все ваше изможженное тло, и не забывайте уже впредь никогда всхъ униженій вашихъ, и помните, что только соединенныя,— вы будете настолько сильны, что совладаете съ каждымъ чужеземнымъ врагомъ!
Чичероне, показывавшій отшельнику вс рдкости Венеціи, и разсказывавшій ему о томъ, какъ происходила обыкновенно церемонія обрученія дожа съ моремъ, сказалъ ему, улыбаясь: ‘Знаете ли, намъ все кажется, что мы когда-нибудь снова увидимъ подобную церемонію!’

XII.
Похожденія князя Т.

Въ то время, когда убійцы стерегли князя Т., а друзья наши разыскивали его съ Ченчіо, чтобы предупредить объ ожидавшей его опасности, онъ, ничего не предчувствуя, находился далеко отъ площади св. Марка, въ отдаленномъ конц Венеціи.
Князь Т., какъ я уже говорилъ, былъ человкъ не дурной, и способный ко всякому благородному порыву, но выросши среди развращенной аристократіи, онъ также легко подчинился и всякому дурному вліянію, увлекался на каждомъ шагу, былъ легкомысленъ и любилъ сильныя ощущенія.
Былъ онъ также очень влюбчивъ, въ чемъ я, впрочемъ, не вижу почти ничего дурнаго при его молодости, принявъ въ соображеніе, что въ наши дни отъ подобной слабости не свободна даже и большая часть стариковъ, нкоторые изъ которыхъ, несмотря на это, заслуживаютъ всякаго уваженія за свои достоинства.
Въ прежнее время, при существованіи ‘права первой ночи’, для итальянскихъ аристократовъ, удовлетвореніе самыхъ утонченныхъ прихотей сластолюбія было донельзя удобно. Мало того, чуть не каждая плебеенка, удостоенная ихъ вниманіемъ, считала себя осчастливленною, и не была въ состояніи понимать своего позора и униженія.
Въ наши дни дло это нсколько измнилось, и хотя и теперь нердкость встрчать могущественныхъ аристократовъ, для которыхъ все достижимо, такъ-какъ подъ маской либерализма они едва-ли еще не сильне своихъ достойныхъ предшественниковъ, но большая часть изъ нихъ и въ любви, какъ во многомъ другомъ, стараются согласовать нсколько свои дйствія съ требованіями духа времени. Простолюдинки для нихъ тоже представляются женщинами, въ которыхъ можно влюбляться, за которыми можно ухаживать, которымъ можно отвчать чувствомъ на чувство, а не приказывать просто любить себя.
Князь Т. принадлежалъ въ лучшимъ представителямъ аристократической молодежи, а потому и въ своихъ любовныхъ похожденіяхъ отличался нкоторою деликатностью.
Это, однако же, не мшало ему предаваться времяпрепровожденію этого рода съ излишествомъ.
Въ Венеціи онъ былъ въ первый разъ, и исполнивъ то, что считалъ своею обязанностью, явиться къ отшельнику съ привтствіемъ тотчасъ посл его прізда и даже нанять себ помщеніе въ той же гостиниц Викторіи, гд остановился отшельникъ и его друзья, онъ почувствовалъ, что онъ совершенно свободенъ и можетъ даже нсколько пожуировать.
Онъ слышалъ такъ много прежде о красот венеціанокъ, видъ ихъ — женщинъ, приходившихъ къ гостиниц Викторіи изъ любопытства взглянуть на отшельника, толпилось у дверей этой гостиницы не мало — такъ на него сильно подйствовалъ, что онъ ршился посвятить первый же вечеръ своего пребыванія въ Венеціи поискамъ за какою-нибудь счастливою встрчею.
Не имя, впрочемъ, никакого опредленнаго плана на этотъ счетъ, онъ нсколько времени ходилъ между толпами, собравшимися на площади св. Марка. Многія венеціанки нравились ему, но ни одна не заставляла забиться сердце. Вдругъ замтилъ онъ молодую двушку ослпительной красоты, только что отдлившуюся отъ группы, стоявшей подл самой гостиницы. Очевидно, она приходила взглянуть на отшельника и теперь возвращалась домой.
Не думая, не разсуждая ни о чемъ, втреный князь инстинктивно пошелъ, вслдъ за нею. Но двушка шла не оглядываясь и такъ быстро, что за нею трудно было поспвать. Пройдя нсколько улицъ, она остановилась у одного изъ каналовъ, гд ждала ее гондола. Князь со всхъ ногъ бросился къ мсту, гд она останавливалась, но легкая гондола уже мчала ее по каналу.
Подозвать гондольера, нанять другую гондолу и отправиться въ догонку за двушкой, было для князя дломъ одной минуты.
‘Зачмъ я ду и куда я ду?’ мелькнуло въ голов князя: ‘можетъ быть, эта женщина даже и не стоитъ за собою ухаживанія. Но нтъ, это было бы слишкомъ страшно! Двушка эта такъ прекрасна и способна вселить такую глубокую къ себ страсть, что необходимо разузнать прежде всего, кто она, гд она живетъ, а тамъ… будь, что будетъ!’
Гондола двушки остановилась у небогатаго дома, безъ всякихъ украшеній. Двушка взошла на лстницу, и легкая, какъ серна, стала по ней взбираться. У дверей втораго этажа стояла женщина со свчою, очевидно видвшая изъ окна ея прибытіе. Князь безсознательно тоже поднялся на лстницу. Женщина, встртившая двушку, повидимому, мать незнакомки, нжно ее поцаловала, и об он вошли въ комнаты, забывъ, очевидно впопыхахъ, затворить дверь на лстницу, и князь инстинктивно вошелъ вслдъ за ними…
Войдя въ комнату и очутившись съ глазу на глазъ съ двумя женщинами, изъ которыхъ одна видомъ своимъ внушала невольное къ себ уваженіе, а другая при вечернемъ освщенія казалась еще ослпительне по своей красот, князь сразу почувствовалъ всю неловкость своего положенія, и чтобы выйти изъ него по возможности съ меньшими затрудненіями, обдумывалъ уже почтительную фразу для оправданія своего внезапнаго появленія ошибкою въ дом… какъ вдругъ сильная рука юноши, въ гарибальдійской рубашк, схватила его сзади за плечи.
Это былъ женихъ двушки, догонявшій ее въ третьей гондол.
— Вы, кажется, г. волокита, сказалъ юноша: — не туда попали, куда думали. Убирайтесь-ка по добру по здорову на улицу, пока цлы, или я васъ вышвырну на лстницу…
Аристократическая гордость не позволила князю выслушать эту горькую правду безъ возраженій.
— Я никого здсь не думалъ оскорблять, но если вы считаете себя вправ говорить мн дерзости, то я ихъ даромъ вамъ не спущу. Вотъ моя карточка. Я не прочь обмняться съ вами пистолетными выстрлами, и завтра до 12-ти часовъ буду ждать въ гостиниц Викторіи вашихъ посредниковъ.
— Такъ долго я дожидаться ихъ не заставлю, отвчалъ юноша, и заперъ дверь за уходившимъ княземъ.
Не особенно веселымъ посл такой неудачи возвращался князь домой, какъ у самаго входа остановленъ былъ нашими друзьями. Имъ уже удалось удалить убійцъ, такъ-какъ Ченчіо сказалъ имъ, что онъ получилъ изъ Рима отмну приказанія. Они, проискавъ понапрасну всюду князя, ршили, что они все-таки успютъ увидать его, когда онъ будетъ возвращаться домой, чтобы разсказать ему весь замыселъ противъ его жизни.
Князь старался казаться веселымъ въ обществ друзей и не сообщилъ имъ ничего о случившемся. Онъ не хотлъ подвергать ихъ опасности изъ-за своей неосторожности, а они, конечно, еслибы узнали о дуэли, то вс захотли бы быть его секундантами. Исключеніе сдлалъ онъ для одного Аттиліо, которому во время общаго разговора незамтно лепнулъ, чтобы онъ оставался ночевать, такъ-какъ у него до него есть дло. Когда пріятели стали прощаться, то Аттиліо, подъ предлогомъ необходимости сказать князю нсколько словъ по одному частному длу, остался у него въ нумер.
На зар слдующаго утра легкій стукъ въ двери нумера показалъ князю, что наступила минута переговоровъ о дуэли. Когда дверь была полуотперта, въ комнату вошелъ незнакомый ему молодой человкъ и вжливо передалъ ему карточку съ письмомъ Морозини, на которой было написано: ‘Я принимаю вашъ вызовъ и жду васъ близь гостиницы въ гондол. Со мною оружіе для двоихъ, но, пожалуй, захватите съ собою и ваше. Условія дуэли будутъ зависть отъ нашихъ секундантовъ’.
Князь представилъ незнакомца Атилліо, и въ дв минуты все было ршено. Ршили стрляться на пистолетахъ. Сходиться съ двадцати шаговъ разстоянія и стрлять по произволу. Мсто дуэли назначалось за городской стной, и противникъ просилъ только одного, чтобы дуэль не откладывать, а стрляться, если только это князю возможно, тотчасъ же.
Это условіе было весьма раціональнымъ: оно избавляло противниковъ отъ непріятнаго ожиданія. Въ самомъ дл, какъ бы ни былъ ршителенъ и твердъ человкъ, но если ему предстоитъ убить другаго или самому быть убитымъ, мысль о чемъ одинаково тяжела для человка, то самое лучшее — дйствовать уже безъ отлагательства, сокращая время ненужныхъ предварительныхъ страданій.
Я не сторонникъ дуэлей. По моему — неумнье людей ршать дла чести безъ кровопролитія — дло позорное, но какъ итальянецъ, и поэтому рабъ и илотъ,— я полагаю, что не имю даже права проповдывать общій миръ между людьми. Прощеніе обидъ — дло почтенное, но какъ можемъ мы ихъ прощать, когда насъ обижаютъ вс и каждый, на каждомъ шагу, когда мы обидно лишены нашихъ правъ, поруганы въ нашей чести и сознаніи — поддонками нашего же народа? Намъ не до прощенія обидъ, когда мы самое право жизни должны покупать цною униженія. Разумется, Италія отвергнетъ дуэли, когда она составитъ свободный народъ, и мы вступимъ въ прямое пользованіе нашими правами, которыя признаютъ за нами и другія страны, но въ наши дни угнетенія, произвола и привилегій — я стою за дуэли — при ршеніи частныхъ споровъ.
Когда гондолы дошли до условленнаго мста, то противники и ихъ секунданты вышли на песчаное прибрежье. Шаги были отмрены, пистолеты осмотрны секундантами и вручены князю и Морозини. Оставалось только Атилліо подать знакъ троекратнымъ ударомъ въ ладоши, и противники могли сходиться и стрлять.
Уже два раза ударилъ въ ладоши Атилліо, какъ вдругъ съ мста, гд стояли гондолы, послышался крикъ: остановитесь! и вслдъ за нимъ между соперниками появился сдой какъ лунь гондольеръ, и обратился къ нимъ со словами увщанія и скорби, не проливать безъ нужды дорогую итальянскую кровь, которая можетъ еще понадобиться отечеству. Старикъ говорилъ горячо и настойчиво, но слова его оказались безполезны. Его попросили удалиться, и условные сигналы снова были повторены. При третьемъ сигнал послдовали выстрлы: пуля князя задла плечо Морозини съ правой стороны, показалась кровь, но рана была легкая и поверхностная. Противникъ его, очевидно обладавшій большею долею хладнокровія, выстрлилъ посл, на весьма близкомъ разстояніи, и пуля поразила князя въ самое сердце, такъ что онъ тотчасъ же, какъ снопъ, свалился на песокъ.
Когда слухъ о его смерти достигъ до Рима, это конечно доставило немало удовольствія куріи.
Смерть и погребеніе, всегда напоминаютъ извстную поэму нашего великаго Уго Фосколо, представляющую торжественный гимнъ въ честь умершихъ. Прославлять доблести мертвыхъ — дло полезное для возбужденія въ живыхъ желанія имъ подражать. Но я въ то же время врагъ той роскоши и помпы, какими окружаютъ патеры церемоніалъ погребенія людей богатыхъ или могущественныхъ. Эта роскошь похоронъ противна самой идеи смерти — равенства бднаго и богатаго, одинаково обращающихся въ прахъ. Тщеславіе и пышность похоронъ возмутительны и даже смшны (хотя смерть не должна бы была ни въ какомъ случа давать поводъ къ смху), особливо въ тхъ случаяхъ, когда смерть погребаемаго доставляетъ только удовольствіе для жадныхъ наслдниковъ и съ общимъ равнодушіемъ принимается посторонними.
Но верхомъ безобразія — я считаю наемныхъ плакальщицъ, которыхъ я видлъ самъ въ Молдавіи на похоронахъ одного боярина, и которыя вроятно водятся и въ другихъ странахъ. Слезы за деньги — что можетъ быть отвратительне этого, слезы, когда въ душ нтъ никакой скорби, а между тмъ плакальщицы, которыхъ я видлъ, обливались слезами, захлебывались отъ рыданій. Он напоминали мн тхъ парламентскихъ одобрителей, которые за деньги, полученныя ими, считаютъ своимъ долгомъ выражать свой восторгъ и кричать браво, при каждой рчи министровъ или другихъ правительственныхъ ораторовъ, какую бы дребедень ни приводили они въ этихъ рчахъ.
На похоронахъ князя Т. тоже не обошлось безъ большой и равнодушной толпы. Званіе покойнаго послужило, какъ это всегда бываетъ, приманкою для звакъ. Среди равнодушныхъ проводниковъ князя, были дйствительно разстроены только Муціо, Атилліо и Гаспаро (Ораціо и Ирена ничего не знали, друзья съумли скрыть отъ нихъ извстіе о его смерти). Гаспаро просто рыдалъ.
Плакалъ онъ потому, что усплъ въ послднее время привязаться всею душою къ покойному, и цнилъ въ немъ человческое къ себ отношеніе.
Какъ легко аристократіи привязывать къ себ народъ, при малйшемъ ея желаніи этого. Какъ легко богатымъ людямъ, помогая несчастнымъ и обойденнымъ, даже небольшими средствами, пріобртать себ приверженцевъ и друзей. Я часто объ этомъ думаю и удивляюсь, почему есть еще столько знатныхъ и богатыхъ людей, которые просто изъ небрежности не заботятся о народной любви. Я знаю, что между богатыми въ наше время весьма много людей, а особенно женщинъ, отличающихся высокою степенью сострадательности и милосердія, но къ несчастію, число ихъ все-таки ничтожно сравнительно съ количествомъ нуждающихся. А сколько еще между богачами и такихъ, которые не только равнодушны къ страданіямъ бдняковъ, но еще съ какимъ-то злорадствомъ стараются ихъ обижать, угнетать, преслдовать.
Конечно, улучшать положеніе бдныхъ прежде всего дло правительства, но ему, какъ всмъ извстно, не до того…
Богатые классы могли бы пособить этому злу, еслибы жертвовали на это дло хотя какую ни будь часть своихъ излишковъ. И тогда бы не существовало того возмутительнаго контраста, какой на каждомъ шагу представляетъ современное общество, когда рядомъ съ человкомъ, нуждающимся въ самомъ необходимомъ, едва не умирающимъ съ голода, видишь человка, незнающаго что длать съ своими избытками и впадающаго въ хандру отъ пресыщенія.
Погребальный поздъ приблизился къ кладбищу. Гробъ опустили въ могилу и не нашлось ни одного голоса, который сказалъ бы хоть слово въ память покойнаго. Бдный князь, при всемъ своемъ желаніи длать добро, не усплъ еще ничего сдлать, сраженный преждевременной смертью… Что же можно было сказать о его доброт и доблестяхъ, проявить которыя онъ не имлъ даже и времени?
Ирен и Ораціо — о смерти князя объявилъ отшельнввъ, когда Атилліо и Муціо уже вернулись съ похоронъ, объяснивъ имъ, что это было отъ нихъ скрыто для того, чтобы избавить Ирену отъ лишняго страданія. Новость эта поразила Ирену глубокою скорбью. Со смертью брата она длалась наслдницею всхъ его богатствъ, но ни она, ни Ораціо объ этомъ даже и не вспомнили. А между тмъ въ Рим — патеры, увдомленные телеграммою о случившемся, озаботились уже конфискаціею домовъ князя, находившихся на территоріи папской области. Поспшность ихъ, впрочемъ, весьма понятна, если взять въ соображеніе, что люди этого рода обязаны самымъ своимъ званіемъ особенно дорожить тми сокровищами, которыя не міра сего.

XIII.
Прощаніе съ Венеціей.

Посл похоронъ князя Т., отшельникъ недолго пробылъ въ Венеціи.
‘Прощай Венеція’, думалъ онъ, разставаясь съ ней: ‘и твой народъ, подобно другимъ итальянскимъ городамъ, отъ продолжительнаго подчиненія чужеземцамъ, утратилъ тотъ отпечатокъ величія, какимъ онъ отличался при Венье и Дондоло. Современные венеціанцы слабы и духомъ и тломъ и — также какъ и остальные ихъ итальянскіе братья, могутъ только тщеславиться своимъ славнымъ прошедшимъ!’
Нельзя не удивляться, какъ портитъ и вырождаетъ людей продолжительное рабство и господство духовныхъ! Взгляните на гордаго янки, какъ онъ смлъ, бодръ, силенъ и даже красивъ. Для него въ мір нтъ ничего невозможнаго, и при самомъ отчаянномъ риск онъ твердо произноситъ свое непреклонное: впередъ!
Таковъ же и англичанинъ, таковъ же и швейцарецъ.
Сравните съ этими смлыми людьми потомковъ Леонида или Брута, и вы увидите, какъ продолжительное рабство, и вчный страхъ изувчили ихъ, исказили самыя черты ихъ, измнніи осанку и походку. Очевидно, что папа Стамбула и папа Рима стоютъ одинъ другаго.
Отшельнику случалось видть въ Константинопол грековъ, которые были въ наказаніе пригвождены ухомъ въ ихъ лавкамъ. Прохожіе съ презрніемъ смялись надъ ними, отворачивались отъ нихъ и называли ихъ плутами и негодяями, и они были дйствительно плуты и негодяи, такъ-какъ ихъ наказывали за плутни и мошенничества въ торговл.
Римскіе нищіе, толпящіеся у колоннадъ своихъ храмовъ, конечно не возбуждаютъ такого отвращенія, какъ константинопольскіе греки. Они все-таки выше ихъ, хотя также нравственно изуродованы и испорчены до мозга костей.
И Венеція, какъ и другія ея итальянскія сестры, выродилась и развратилась!…
Эти печальныя мысли отшельника подтвердились фактами.
Хотя его появленіе въ Венеціи и страстная проповдь правды и произвела всеобщій энтузіазмъ, хотя, куда бы онъ ни шелъ, его всюду сопровождали толпы народа съ громкими криками, но этимъ все дло и ограничивалось. Ни однимъ совтомъ его не воспользовались.
Въ депутаты были избраны не т лица, на которыхъ онъ указывалъ, патерамъ попрежнему льстили и кланялись…
А между тмъ, путь его былъ рядомъ овацій.
Въ Паду онъ отдохнулъ и помолодлъ душой, встртивъ въ сред студентовъ этого славнаго университета, горячія чувства патріотизма и гуманности.
Въ Виценц, Тревиз, Удин, Беллуно, Фельтре, Конельяно всегда народъ встрчалъ его съ горячими знаками сочувствія, и благодарное воспоминаніе этого никогда не заглохнетъ въ его душ.

XIV.
Кайроли и его семьдесятъ товарищей. Кукки и друзья его.

Народы довольные и хорошо управляемые никогда не возмущаются. Бунты, возмущенія, революціи — послднее прибжище угнетенныхъ и рабовъ. Вызываются они тиранніей.
Бываютъ, конечно, исключенія, когда происхожденіе возмущеній нельзя объяснять прямо тиранніей, но косвеннымъ образомъ причины, вызывающія ихъ, все-таки результатъ нравственной или матеріальной тиранніи.
Въ Швейцаріи, въ Англіи, въ Соединенныхъ Штатахъ случались, и можетъ быть еще будутъ повторяться возмущенія, хотя эти страны и хорошо, относительно, управляются.
Но Зондербундъ въ Швейцаріи, и движеніе феніевъ въ Англіи — результатъ нравственной тиранніи патеровъ на невжественные классы населенія.
Недавняя страшная революція въ. Соединенныхъ Штатахъ была слдствіемъ той матеріальной тиранніи, которою отличались южные плантаторы въ отношеніи къ своимъ чернымъ рабамъ и которою они хотли заразить и другіе штаты Союза.
Такимъ образомъ одна тираннія, такъ или иначе, всегда бываетъ причиною возмущеній.
Что Римъ страдаетъ и отъ нравственной и отъ матеріальной тиранніи — это едва-ли кто станетъ отрицать. Я же полагаю, что тираннія духовнаго господства, готоваго каждую минуту продавать римлянъ чужеземцамъ,— самая тяжелая, позорная, невыносимая тираннія, какая когда-либо существовала.

——

Была бурная, темная, холодная и дождливая октябрская ночь. Волненіе на Тибр было необычайное, пристать въ берегу, покрытому скользкою и вязкою грязью и водяною пною, было почти невозможно. Семьдесятъ человкъ людей, одежда которыхъ не могла предохранить ихъ отъ ночнаго холода, носились по Тибру въ нсколькихъ баркахъ, тщетно отыскивая мсто, гд бы можно было безопасно пристать. Вс они были вооружены револьверами и кинжалами и у нихъ было даже нсколько, хотя и плохихъ, ружей.
Въ эту ночь было назначено возстаніе въ Рим.
Въ городъ успло пробраться множество инсургентовъ изъ всхъ итальянскихъ провинцій. Аттиліо, Муціо, Ораціо и т. д. уже были на своихъ мстахъ и распоряжались приготовленіемъ къ длу своихъ товарищей.
Напрасно папская полиція употребляла всевозможныя мри для открытія заговорщиковъ, и арестовывала направо и налво, безъ счета,— людей, ршившихся пожертвовать своею жизнью, сошлось въ Римъ столько, что со всми ей невозможно было справиться.
Семьдесятъ человкъ, плывшихъ по Тибру, торопились на подмогу своимъ товарищамъ. Баркамъ ихъ удалось, наконецъ, пристать у горы св. Джуліано въ полночь съ 22-го на 23-е октября 1867 года.
— Въ четыре часа вечера мы должны идти на Римъ, сказалъ храбрый Энрико Кайроли, обращаясь къ своимъ друзьямъ.— До тхъ поръ мы можемъ отдохнуть въ этомъ казино, ожидая извстій отъ нашихъ изъ Рима, а въ назначенный часъ — въ походъ.
— Я считаю, однакожъ, долгомъ своимъ предупредить васъ, продолжалъ онъ посл нкотораго молчанія:— что дло, предстоящее намъ, будетъ трудное. Поэтому, если кто-нибудь изъ васъ чувствуетъ себя больнымъ, или усталымъ, то пусть лучше онъ останется. Сердиться на него никто изъ насъ не станетъ и, дружески прощаясь, мы скажемъ ему: до свиданія въ Рим.
— Никто изъ насъ не отстанетъ! Мы вс идемъ, остановить насъ можетъ разв только одна смерть! отвтили въ одинъ голосъ прибывшіе.
— Однако, странно, что я не вижу ни проводника, который по условію долженъ вести насъ къ Риму, ни посланнаго, который долженъ бы былъ принести намъ извстія о ход возстанія въ город, обратился Джіованни Кайроли къ своему брату, возвратясь съ осмотра мстности: — а между тмъ мы просто въ волчьей ям, окружены аванпостами папскихъ войскъ и на насъ могутъ каждую минуту напасть.
— Будемъ ждать, что бы ни случилось, отвчалъ Энрико.— Мы пришли драться, и никакая опасность не должна страшить насъ при исполненіи того, что было условлено.
Въ полдень только явился изъ Рима посланный, котораго ждалъ Кайроли. Онъ объявилъ, что такъ-какъ вечернее движеніе не дало никакихъ опредленныхъ результатовъ, то Кайроли должно будетъ дожидаться новыхъ распоряженій.
Посланный тотчасъ же былъ отправленъ назадъ сказать, что Кайроли съ товарищами готовъ и ждетъ только новыхъ извстій и распоряженій.
Никакихъ новыхъ распоряженій, однако, Кайроли не получалъ до пяти часовъ, а въ это время его присутствіе было замчено двумя папскими полками, и волей-неволей пришлось готовиться въ схватк.
Первымъ подвергся нападенію Джіованни, который съ двадцатью-четырьмя товарищами составлялъ авангардъ, помстившись въ сторожк одной виллы. Онъ, несмотря на многочисленность папскаго войска, смло выдержалъ его натискъ. Опасаясь, однако, дурнаго исхода дла, Энрико еще съ двадцатью-пятью юношами поспшилъ ему въ подкрпленіе. Братьямъ, при соединеніи ихъ, удалось разбить и прогнать войско, обратившееся въ бгство. Но въ это самое время новыя непріятельскія войска явились на помощь бжавшимъ и, занявъ позицію позади высотъ горы св. Джуліано, открыли безпощадный огонь по нашимъ героямъ.
Тогда Кайроли съ своими бросился въ штыки на войско и снова обратилъ въ бгство папистовъ, оставившихъ на пол сраженія множество убитыхъ и раненыхъ. Но и защитники свободы понесли не мало урона. Оба брата Кайроли были убиты… Только наступившая ночь прекратила это геройское дло.
Въ то же самое время, въ стнахъ Рима происходила другая сцена, участниками которой былъ Кукки и множество римскихъ и провинціальныхъ патріотовъ, собравшихся на призывъ освободить Римъ или умереть.
Кукки, уроженецъ Бергама, былъ одною изъ самыхъ симпатичныхъ личностей, какія только выставила послдняя итальянская революція. Молодой, изящный, красивый, богатый, онъ происходилъ отъ одной изъ первыхъ ломбардскихъ фамилій. Онъ съумлъ подобрать себ такихъ товарищей, какъ Гверцони, Босси, Адамоли и множество другихъ смлыхъ людей, которые, пренебрегая ужасами пытки и всякими бдствіями, которыя могли имъ угрожать, подъ его главнымъ начальствомъ, завдывали всмъ дломъ римской инсуррекціи.
Бдный римскій народъ съ радостью подчинялся ихъ распоряженіямъ и просилъ только одного… оружія! Оружія этого посылалось ему заране достаточно, со всхъ сторонъ Италіи, но лицемрное, флорентинское правительство, изворотливое и ловкое, съумло своевременно перехватить большую его часть.
Если читатели вспомнятъ, что это самое правительство, неоднократно прежде того, распускало подъ рукою слухи, что достаточно двухъ или трехъ выстрловъ на воздухъ, чтобы его войска двинулись также на Римъ, то они легко поймутъ, какъ низко были обмануты защитники Рима! Выстрлы были однако сдланы, и бднымъ римлянамъ пришлось почти безоружнымъ бороться на улицахъ съ массами хорошо вооруженнаго войска и со множествомъ монастырской сволочи, имъ удалось-таки подорвать миною казарму зуавовъ и съ одними ножами побивать наемщиковъ, сильно вооруженныхъ.
Въ Трастеверіи находились вс наши старые знакомые: Аттиліо, Муціо, Ораціо, Сильвіо и Гаспаро. Съ ними были и уцлвшіе изъ трехсотъ, успвшихъ избгнуть преслдователей папской полиціи {Всхъ арестованныхъ въ Рим за эти дня насчитываютъ до 10 тысячъ.}.
Народъ отыскалъ людей, способныхъ имъ управлять, и самоотверженно исполнялъ свой долгъ!
Все оружіе изъ замка Ораціо пошло въ ходъ и послужило значительной помогою трастеверинцамъ.
Жандармы, карабинеры, зуавы, драгуны, согнанные въ одну кучу, принуждены были бжать отъ ножей народа и выстрловъ небольшаго числа ружей, по Лонгаро къ мосту Св. Ангела. Народъ гналъ ихъ до самаго моста, но самый мостъ былъ укрпленъ: на немъ стоялъ цлый полкъ зуавовъ и артиллерія! Когда войско нестройною кучей вмст съ гнавшимъ его народомъ взошло на мостъ, то начальникъ зуавовъ, распоряжавшійся защитою моста, не разбирая, что большинство вошедшихъ на него принадлежало въ папалинамъ, приказалъ открыть по нимъ огонь… Что значило исполнителю папскихъ велній истреблять своихъ? Онъ зналъ, что за золото, въ изобиліи притекавшее въ сокровищницу св. Петра, можно немедленно накупить новыхъ негодяевъ въ двойномъ количеств противъ истребленныхъ. Главное дло было — истребить какъ можно боле инсургентовъ. И многіе инсургенты заплатили своею жизнію за попытку взойдти на этотъ пагубный мостъ, тмъ боле, что народъ, одушевленный необычайнымъ энтузіазмомъ, возобновлялъ это три раза съ ряду и каждый разъ ружейные залпы и градъ картечи, заставлялъ его отступать. Во глав народа, стремившагося на мостъ, были наши друзья, когда у нихъ не достало снарядовъ, они разбили свои ружья въ осколки о головы наемщиковъ и, вооружившись снова оружіемъ, валявшимся подл убитыхъ, возбуждали энергію и героизмъ въ народ.
Первымъ изъ нихъ, павшимъ отъ пули, былъ старикъ Гаспаро, онъ палъ, сохраняя тоже хладнокровіе, какимъ отличался во время всей своей жизни. Лицо трупа сохраняло улыбку: казалось, умирая, Гаспаро считалъ себя счастливымъ, что можетъ пожертвовать жизнью для блага человчества. Пуля поразила его въ сердце и смерть произошла мгновенно и безъ страданій.
Сильвіо палъ подл Гаспаро, ядромъ ему перебило оба бедра. Въ то же самое время осколкомъ гранаты у Ораціо оторвало лвое ухо, а другимъ задло правую лопатку.
Муціо пуля попала въ грудь, и конечно убила бы его, еслибы не стукнулась о тяжелый англійскій хронометръ, подаренный ему Джуліей. Часы разбились въ дребезги, но Муціо спасся отъ смерти и отдлался только сильной контузіей.
Аттиліо былъ раненъ въ правую ногу, въ лвую щеку и контуженъ въ голову.
Раненыхъ и убитыхъ съ той и другой стороны было безъ числа, народный гнвъ вышелъ изъ всякихъ границъ, но посл троекратной попытки народъ долженъ былъ уступить превосходству силы наемщиковъ.
Ораціо понесъ на своихъ плечахъ трупъ Сильвіо, въ ближайшій отъ моста домъ, но встртившіеся солдаты успли отнять у него этотъ трупъ и тло героя было разрублено на куски.
Солдаты не щадили ни дтей, ни женщинъ, ни стариковъ, попадавшихся въ ихъ руки, и даже надъ самыми трупами выказывали свое зврство.
На Лунгаро существуетъ зданіе, занятое шерстяною фабрикою, на этой фабрик трудится множество работниковъ. Насколько инстинкты рабочихъ чисты и возвышенны, ясно выказывается при торжественномъ свт революціи. Работникъ обыкновенно является въ это время другомъ всхъ угнетенныхъ, онъ спасаетъ вещи, попадающіяся въ его руки, безъ всякой мысли, что онъ можетъ ими воспользоваться, онъ спасаетъ жизнь ослабвшихъ и угнетенныхъ, онъ призрваетъ раненыхъ, и если ему самому приходится драться, то выступаетъ смло одинъ противъ десяти.
Работники съ фабрики, о которой я говорю, видя перевсъ папскихъ войскъ, давно уже смшались съ сражающимися и многіе изъ нихъ успли уже заплатить жизнію за свою отвагу. На фабрик оставались одни только старики. Когда оставшіеся на фабрик увидали, что инсургентамъ приходится плохо, они незамедлили отворить ворота своего дома, чтобы дать въ немъ пріютъ преслдуемымъ или, по крайней мр, значительной ихъ части. Когда въ ворота вошло достаточное количество спасавшихся, они ихъ снова затворили и отдали вошедшимъ вс топоры, шкворни и всякіе желзные и деревянные инструменты, могшіе служить въ ихъ защит,— и въ то же время изо всхъ оконъ стали кидать въ войско утварью и мебелью. У воротъ фабрики завязалась страшная схватка, въ которой народъ дйствовалъ ножами противъ войска. Видя, что на фабрику укрылось много народу, зуавы повели противъ зданія, въ которомъ она помщалась, правильную осаду, для чего набились въ дома, находившіеся напротивъ и около. Защитники Рима возвели въ воротахъ зданія и въ окрестностяхъ его — баррикады, и благодаря тому, что у нихъ еще оставалось нсколько оружія, могли съ перемннымъ счастіемъ продолжать еще нкоторое время борьбу съ осаждавшими.
Аттиліо, Ораціо и Муціо дрались съ отчаяннымъ мужествомъ, народъ, возбужденный ихъ примромъ, выказывалъ также замчательную энергію — но… у инсургентовъ стало недоставать снарядовъ, а къ осаждавшимъ подошло значительное подкрпленіе изъ свжаго войска.
Наступившія сумерки однакоже какъ бы покровительствовали инсургентамъ, которые, несмотря на то, что число ихъ постоянно уменьшалось, а снаряды все боле и боле истощались — продолжали устойчиво сопротивляться. Было семь часовъ вечера, когда колонна непріятеля, замтивъ, что выстрлы осажденныхъ стали все больше рдть и рдть, предприняла атаку противъ зданія, направясь противъ главныхъ воротъ, въ которыхъ была воздвигнута баррикада, но которыя не были заперты.
Ораціо и Муціо — за этой баррикадой, вооруженные топорами и окруженные справа и слва храбрйшими изъ своихъ товарищей для защиты воротъ, были въ готовности дать отчаянный отпоръ атакующимъ и дорого продать имъ свою жизнь.
Аттиліо въ то же время разставлялъ людей во внутреннихъ входахъ зданія, тоже забарикадированныхъ. У всхъ оконъ втораго этажа было имъ собрано возможно большее число работниковъ, на обязанности которыхъ было бросать въ атакующихъ тяжелые предметы, какіе только попадутся подъ руку. Окончивъ эти приготовленія и вооруженный одною только саблею, отнятою имъ отъ убитаго имъ же жандарма, онъ поспшилъ къ Аттиліо, чтобы находиться съ нимъ рядомъ на самомъ опасному мст.
Внутренность фабрики представляла зрлище неутшительное. Множество труповъ убитыхъ горожанъ были свалены въ кучу — въ отдаленномъ углу двора. Множество раненыхъ лежали тамъ и сямъ по двору и въ комнатахъ нижняго этажа, но они старались не издавать ни малйшаго стона, чтобы не смущать имъ еще дйствовавшихъ своихъ товарищей.
Направо отъ входа, въ большой комнат, стоялъ огромный столъ, освщенный посередин большимъ канделябромъ. Весь столъ былъ заваленъ бинтами, холстомъ, корпіей, тряпками — всмъ, что только можно было достать на фабрик, для перевязки раненыхъ. Бутылки, фляги съ примочками и фляги съ виномъ тоже находились на стол въ изобиліи. Подл стола стоялъ огромный чанъ съ водою — какъ для утоленія жажды раненыхъ, такъ и для обмыванія и перевязыванія ихъ ранъ.
Множество женщинъ, которыя вс дйствовали въ попытк овладть мостомъ, ухаживали за ранеными и услуживали имъ. Клелія, Джулія и Ирена — были между ними. Камилла, отъ горя о смерти Сильвія, снова какъ бы потерявшая разсудокъ, машинально длала то же, что и другія.
— Да, говорилъ Аттиліо Ораціо:— много я видлъ сраженій, но ничего подобнаго сегодняшней свалк не помню. Утшительно только одно, что римляне ведутъ себя достойно своихъ предковъ. Вс спокойны и веселы, какъ будто ничего особеннаго не происходитъ, а между тмъ намъ придется выдержать натискъ такой массы войска, что едва-ли кто изъ насъ уцлетъ…
— Да, но прежде чмъ они ворвутся сюда — многихъ своихъ и они не досчитаются.
Между тмъ, какъ описиваемое мною происходило въ Трастеверіи, отрядъ, предводительствуемый Кувки, Гверцони, Босса, Адамоли, и другими — тоже дйствовалъ съ отчаянною храбростью.
Взрывъ казармы зуавовъ былъ условнымъ сигналомъ открытія дйствій со всхъ сторонъ. Отрядъ этотъ, постоянно увеличивавшійся отъ сбгавшихся отовсюду волонтеровъ, усплъ обезоружить множество солдатъ, испуганныхъ взрывомъ. Тхъ, это сопротивлялся, убивали, поэтому въ оружіи недостатка не было. Взрывъ, впрочемъ, произвелъ много шуму, а причинилъ мало вреда, вроятно, потому, что порохъ былъ отсырвшій или его было недостаточно. По крайней мр клерикальныя и правительственныя газеты на слдующее утро увряли, что на воздухъ взлетли одни музыканты, все итальянцы, иноземцы же вс остались здравы и невредимы. Дло въ томъ, что убитыхъ между зуавами оказалось дйствительно много, а вс уцлвшіе выскочили на улицу, построилась въ боевой порядокъ и открыли жестокій огонь по народу.
Отрядъ Кукки завязалъ съ этимъ войскомъ схватку, схватка была ужасная по сравненію численности отряда Кукки съ массами войска, но защитники Рима — поддерживали ее съ энергіей почти невроятной…
Въ то же время, когда завязалась эта отчаянная схватка у казармъ зуавовъ, Гверцони и Кастеляци, разввая знамя освобожденія, осадили съ нкоторымъ числомъ молодежи ворота св. Павла, такъ-какъ они знали, что за ними находился значительный складъ оружія. Для этого перебивъ всхъ гвардейцевъ, сторожившихъ ворота, они набросились на складъ. Оружія тамъ оказалось дйствительно много, но тамъ же ждала ихъ засада многочисленнаго войска, такъ что и имъ пришлось выдержать жестокую борьбу съ неравными силами и ничего не достигнуть.

XV.
Неудачи.

Вообще римскому народу нелегки были эти дни.
Губила его главнйше — его малочисленность. Дйствительно, не вс обитатели Рима составляютъ римскій народъ, большую часть ихъ врне назвать папскою челядью. Въ самомъ дл, отчислите отъ римскаго населенія папу, кардиналовъ, монсиньоровъ и патеровъ, монашествующую братію, скопляющуюся тамъ чуть не со всего свта, причислите къ этому ихъ родственниковъ и родственницъ, чиновниковъ ихъ канцелярій, ихъ прислугу, кучеровъ, поваровъ и всхъ родственниковъ, мужчинъ и женщинъ, этихъ чиновниковъ и прислуги, прибавьте всю массу промышленниковъ и ремесленниковъ, существующихъ исключительною на нихъ работою,— и вы увидите, что того, что собственно можно назвать народомъ, останется очень немного, нсколько семействъ средняго сословія, да разв еще перевозчики, да нищіе.
Въ римской Кампаньи, гд невжество, насаждаемое патерами, пустило такіе глубокіе корни, сторонниковъ и приверженцевъ патеровъ, и людей, зависщихъ отъ нихъ, тоже не оберешься. Я уже говорилъ, что тамъ почти вс земли принадлежатъ духовенству.
Мудрено ли, что развращеніе народа въ папскихъ владніяхъ эпидемическое.
Но, какъ бы то ни было, нельзя не удивляться, въ какимъ мрамъ позволяетъ себ пробгать правительство въ отношеніи къ этому народу. Каждое письмо, получаемое во владніяхъ папы, непремнно подвергается предварительному разсмотрнію, и если въ немъ заключается хотя самомалйшій и невиннйшій намёкъ на политику, никогда не доходитъ по адресу. Никакая тайна, ни семейная, ни дружеская, не уважается. Число шпіоновъ невроятное!
Можно сказать безъ преувеличенія, что все населеніе раздляется на дв половины, изъ которыхъ одна несетъ на себ невроятную тягу всевозможнаго гнета и нищеты, а другая получаетъ деньги за отягощеніе, преслдованіе и шпіонство надъ первой.
Неужели это правительство таково, что честные люди могутъ имъ удовлетворяться! Я нарочно говорю, ничего не скрывая. Пусть другіе народы разсудятъ хладнокровно, каковы условія жизни въ несчастной, измученной Италіи!

——

Братья Кайроли и ихъ товарищи заплатили своею жизнью за свой патріотизмъ и героическое вмшательство въ дло возстанія Рима. Заря 24-го октября, предвстница новыхъ бдствій, ожидавшихъ Римъ, озарила повсюду трупы, между которыми лежалъ и трупъ честнаго и молодого Энрико Кайроли, этого новаго Леонида. На лиц Энрико видна была улыбка презрнія, Джіованни Кайроли былъ еще живъ, но умиралъ подл трупа брата. Рядомъ съ нимъ лежали убитыми или смертельно ранеными, другіе, имена которыхъ исторія передастъ въ отдаленное потомство. Изъ семидесяти въ живыхъ оставалось очень немного, и вс они присоединились къ братьямъ своимъ, сражавшимся за римскими воротами.
Но и предпріятіе Гвердони, какъ я уже говорилъ, несмотря на всю его храбрость и опытность, пріобртенную въ десяткахъ сраженій, не удалось. Скоро сдлалось очевидныхъ, что съ одними кинжалами и револьверами трудно было что-нибудь сдлать противъ хорошо вооруженнаго непріятеля. Отрядъ долженъ былъ разсяться, спасаясь отъ частыхъ выстрловъ, и Гвердони и Кастеляни были вынуждены, не видя почти никого изъ своихъ подл себя, оставить невозможное дло и ждать другаго случая сразиться.
Кукки, Басси и Адамоли, во глав своего отряда, неустрашимо продолжали схватку, и завладли частью казармы зуавовъ, пуская въ дло даже кулаки и зубы, но и здсь въ конц концовъ пришлось уступить многочисленности непріятеля… и заря 24-го октября озарила и на этомъ мст цлую груду труповъ, едва остывшихъ.
День наступалъ холодный, дождливый и мрачный.

XVI.
Послдняя катастрофа.

— Готовы ли вы, друзья? окликнули почти въ одинъ голосъ Ораціо, Муціо и Аттиліо своихъ товарищей, и едва услышали они въ отвтъ дружное ‘готовы!’, какъ масса папскаго войска, подобно лавин, двинулась на ворота зданія.
Извнутри были загашены вс огни, и нападающимъ, которыхъ хорошо видли осаждаемые, нельзя было разглядть никого изъ осаждаемыхъ, такъ-что первые изъ покусившихся взойти на баррикаду пали съ разбитыми черепами подъ ударами топоровъ Ораціо и Муціо, сабли Аттиліо и другихъ орудій защиты стоявшихъ съ ними товарищей.
Но хотя первый натискъ и неудался атаковавшимъ, жертвою его сдлался Ораціо и пуля изъ револьвера сразила его на повалъ, попавъ прямо въ сердце. Онъ умеръ мгновенно, сжимая въ рук своей топоръ и едва усплъ крикнуть ‘Ирена!’ Голосъ этотъ отдался болью въ сердц Ирены, которая съ другими женщинами, хотя и не принимала прямаго участія въ защит баррикады, но находилась подл воротъ. Услышавъ крикъ дорогаго человка, она, вн себя отъ скорби, не обращая ни малйшаго вниманія на опасность, бросилась на баррикаду, чтобы быть подл Ораціо, но едва она успла взойти на нее, какъ встрчная ружейная пуля, попавшая ей въ лобъ, положила и ее на мст…
Едва Муціо и Ораціо успли внести дорогія тла внутрь зданія и съ отчаяніемъ въ душ возвратиться къ своимъ постамъ, какъ войска возобновили аттаку. Отпоръ они встртили отчаянный, такъ-какъ для осаждаемыхъ наступила такая минута, которыя бываютъ во время сраженій, когда сражающіеся теряютъ всякое опасеніе смерти и перестаютъ обращать вниманіе на вс пули и другіе снаряды, летящіе къ нимъ на встрчу. Такъ и въ нашемъ случа. Осаждаемые оставили всякія предосторожности и даже не замчали, какъ значительная часть ихъ гибла безъ всякой пользы, такъ-что, несмотря на то, что аттака снова была отражена, число защитниковъ баррикады все уменьшалось и уменьшалось…
Въ это время въ сред осажденныхъ, въ самыя страшныя для всхъ находившихся въ зданіи минуты, появился, какъ бы какимъ-то чудомъ, Джонъ. Онъ, какъ блка, вскарабкался по стн зданія и вскочилъ въ него изъ окна.
Джонъ, отпущенный Томсономъ съ яхты изъ Ливорно на нсколько дней въ отпускъ къ своимъ друзьямъ съ начала возстанія, былъ вмст съ героями нашими въ Рим, всходилъ съ народомъ на мостъ и съ нимъ же попалъ на фабрику. Отсюда онъ тотчасъ же, впрочемъ, былъ посланъ Джуліей собрать свднія, какъ идетъ возстаніе, въ различныхъ мстахъ Рима. Теперь онъ возвращался, и, какъ мы уже знаемъ, съ новостями самыми безотрадными. Благодаря своей энергической подвижности и юркости, молодой англичанинъ былъ очевидцемъ всхъ схватокъ.
Аттиліо и Муціо предчувствовали свою участь, такъ-какъ ждали съ минуты на минуту повторенія аттаки, но твердо ршились выдержать свой подвигъ до конца. Только мысль о гибели, предстоящей Клеліи и Джуліи, терзала ихъ сердце…
— Муціо, сказалъ обращаясь къ товарищу Аттиліо: — поди къ нимъ и убди ихъ, пока еще есть время, чтобы он спасались и выходили съ задняго двора… Скажи имъ, что и мы послдуемъ вскор за ними…
Послднюю ложь онъ считалъ необходимою, чтобы женщины послушались Муціо… Онъ вполн понималъ, что минуты его сосчитаны и съ какой-то восторженностью ждалъ мученической смерти.
— Сказать я имъ могу все, что хочешь, грустно отвчалъ Муціо: — но я увренъ, что, вопервыхъ, теперь спастись имъ уже невозможно, а вовторыхъ, что еслибы и было возможно, то на врядъ-ли он согласятся…
Хотя друзья говорили почти шопотомъ, но такъ-какъ къ каждому слову ихъ прислушивались вс окружавшіе ихъ, то и этотъ разговоръ былъ услышанъ рабочими. Одинъ изъ нихъ, сдой какъ лунь, подошелъ къ разговаривавшимъ и сказалъ имъ:
— Спастись еще можно, если вы только захотите, то можете спасти не только вашихъ женщинъ, но и сами уйти невредимыми. Я знаю потайной выходъ, которымъ можно безопасно удалиться.
Лучь надежды спасти дорогихъ своихъ озарилъ друзей, и такъ-какъ времени терять было нкогда, то они и ршились немедленно воспользоваться указаніями старика, посланнаго какъ бы самимъ Провидніемъ.
Муціо приблизился къ Клеліи и Джуліи, стоявшимъ по близости, и сообщилъ имъ о план спасенія, но встртилъ такое сопротивленіе, какого даже не ожидалъ. Он не хотли ничего слушать и желали только погибнуть вмст съ своими возлюбленными. Наконецъ, посл долгихъ убжденій, Муціо удалось уговорить ихъ спасаться, подъ тмъ условіемъ, что и онъ и Аттиліо тоже пойдутъ за всми, но только посл и позади всхъ, какъ, понятно, требовалъ самый ихъ долгъ. Такимъ образомъ, ршено было, что Клелія и Джулія пойдутъ за проводникомъ, подъ охраною Дентато и Джона, остальныя женщины вслдъ за ними, а Аттиліо и Муціо, съ остальными защитниками, посл всхъ.
А раненые? Увы, ихъ приходилось оставить непріятелю! Эта необходимость оставлять своихъ раненыхъ — составляетъ самое печальное, отталкивающее и страшное условіе — тхъ человческихъ боень, которыя носятъ названія сраженій!
Бдные раненые! При этихъ прискорбныхъ случаяхъ вы лишаетесь послдняго утшенія: лица близкія и дорогія вамъ удаляются отъ васъ, вмсто ихъ появляются враги, холодные, безпощадные, порою неотступающіе передъ зврствомъ наслажденія вашими муками, и обагренія своихъ штыковъ въ вашей крови!
Папскія же войска, подкрпленныя двадцатью тысячами французовъ, чувствовали себя сильными, и забыли, какъ часто волонтеры обращали ихъ въ бгство, а не разъ великодушно оставляли имъ самую жизнь {Напримръ, при Монтеротондо, посл того, какъ наемщики, наперекоръ всякому праву войны, убили парламентера маіора Тестори. Прим. Гариб.}.
Когда итальянцы сражались въ Америк, то (при С.-Антоніо) имя множество раненыхъ, они на своихъ плечахъ и на лошадяхъ перенесли ихъ всхъ, чтобъ не оставить ни одного своего раненаго живымъ въ рукахъ жестокихъ каннибаловъ {Ужасно признаваться, но итальянцы вынуждены были собственными руками убить одного смертельно раненаго, чтобы спасти его отъ мученій, какимъ способенъ былъ подвергнуть его непріятель. Прим. Гариб.}.
Папскіе же солдаты не отступаютъ передъ каннибальствомъ.
Такъ посл славнаго дла при Монтеротондо, 25-го октября, волонтеры вынуждены были оставить трехъ раненыхъ. Солдаты, сопровождавшіе ихъ транспортировку въ Терни, изъ зврства на дорог закололи ихъ штыками {Историческій фактъ. Прим. Гариб.}.
О, итальянцы! не оставляйте никогда своихъ раненыхъ на жертву папскимъ войскамъ!
И наши герои, какъ ни были они утомлены и измучены, какъ ни мало было имъ времени, все-таки озаботились тмъ, чтобы и раненые были спасены.
Старикъ-рабочій указалъ дверь въ подземелье, и въ него вошли женщины, раненые, и… весьма вроятно вошли бы и остальные защитники, съ Ораціо и Муціо, такъ-какъ не оставалось никакой надежды не только побдить, но даже продолжать сопротивленіе, еслибы…
Еслибы и тутъ, какъ почти всегда въ Италіи, не нашелся предатель…
Воспользовавшись суматохой, онъ написалъ на бумаг наскоро нсколько словъ, которыми извщалъ враговъ объ отступленіи осажденныхъ, и выбросилъ эту бумажку за окно.
Ее подняли и прочитали, и такъ-какъ защитниковъ дйствительно почти не было на баррикад, то войска немедленно снова бросились въ аттаку, и въ нсколько минутъ уже могли ворваться на фабрику…
Аттиліо и Муціо и тутъ еще могли спастись бгствомъ, но этотъ способъ спасенія они сочли недостойнымъ имени римлянина, и потому, бросившись въ среду непріятеля, нанесли врагамъ нсколько ударовъ, и оба погибли смертію героевъ.
Солдаты, ворвавшіеся на фабрику, тотчасъ же принялись за грабежъ. О потайной двери, захлопнутой снова извнутри Дентато, имъ было и не вдомёкъ. Только утромъ отыскали они эту дверь, и могли догадаться, какимъ путемъ ушли отъ нихъ осажденные… Но было уже поздно, и ушедшіе были уже вн опасности…
Въ первыхъ числахъ ноября 1867 года на Ливорнскую станцію желзной дороги, изъ только что пришедшаго позда, вышли три дамы, старикъ и молодой мальчикъ.
Вс дамы были въ траур. Одна изъ нихъ была, повидимому, иностранка.
Дамы эти были: Клелія, Джулія и Камилла. Сопровождая ихъ старикъ-работникъ, указавшій дверь въ подземелье, и съ которымъ Джулія не хотла боле разставаться, и Джонъ.
Вскор появился и Дентато съ багажемъ путешественницъ.
Въ воксал встртилъ ихъ Томсонъ съ Авреліею.
Женщины поздоровались со слезами и молча, одинъ Джонъ могъ сказать Авреліи:
— Я цаловалъ ихъ обоихъ мертвыми, подразумвая Ораціо и Ирену.
По грубой щек Томсона тоже катилась слеза. Посл нкотораго молчанія, и, давъ дамамъ время выплакаться, онъ подошелъ къ Джуліи.
— Яхта наготов, и я ожидаю вашихъ приказаній, можно выдти въ море, хоть сейчасъ, если это вамъ угодно.
— Да, Томсонъ, да, отвчала Джулія: не будемте терять времени. Мы вс прямо демъ на яхту, и сегодня же въ море… Прочь, скоре прочь изъ Италіи. Въ стран этой, какъ говоритъ Алфьери, человкъ является боле могучимъ, чмъ гд бы то ни было, и доказательствомъ этому можетъ служить самая жестокость преступленій, какія тамъ совершаются…
Черезъ нсколько часовъ посл этой сцены ‘Клелія’ на всхъ парусахъ неслась къ берегамъ merry England, старой, веселой Англіи.

——

Возвратясь въ отечество, Джулія отдалась вполн забот о новой своей семь, которая скоро увеличилась пріздомъ Манліо и Сильвіи, которые до того гостили у отшельника. Она поклялась не быть въ Италіи до тхъ поръ, пока они не сдлается свободной: тогда она думаетъ поставить памятникъ въ честь своего погибшаго друга и его товарищей-героевъ.

XVII.
Нсколько заключительныхъ словъ.

Италію въ наше время справедливо можно назвать пандемоніемъ.
Въ самомъ дл, трудно найти другую страну, которая бяла бы щедре ея надлена природой.
Вчно ясное небо, отличный климатъ, роскошная и разнообразная растительность. Населеніе бодрое и способное, которое ни въ чемъ не уступаетъ другимъ народамъ. При хорошемъ управленіи оно могло бы выставлять и отборное войско, и способныхъ моряковъ.
И вс эти преимущества и дары природы уничтожаются отъ дурнаго управленія и духовнаго господства.
Всюду, гд могли бы быть изобиліе, знаніе, сила, встрчаются нищета, невжество, слабость и унизительное подчиненіе чужеземцамъ.
Правительство, жалкое и непопулярное, вмсто того, чтобы организовать національное войско, которое могло бы стоять на одномъ уровн съ лучшими европейскими войсками, заботится только объ увеличеніи числа карабинеровъ для борьбы съ своими гражданами и для охраненія финансовъ, безполезно и непроизводительно растрачиваемыхъ.
Флотъ, который могъ бы соперничествовать съ флотами другихъ державъ, приведенъ въ самое жалкое состояніе, по недостатку въ немъ честныхъ и способныхъ начальниковъ.
Сами офицеры сознаются, что ни войско, ни флотъ никуда не годятся, и не выдержатъ ни малйшаго столкновенія съ вншними непріятелями. Годны они только для противодйствія тмъ, кого правительство считаетъ своими врагами внутренними…

Конецъ.

ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРИБАВЛЕНІЕ.

I.

Послдніе эпизоды изъ исторіи волонтеровъ. Акваленденте.— Монтелибретти.— Верола.— Монтеротондо.— Ментана.

Я прошу отъ васъ не храбрости, а только постоянства.
G. *

* Слова самаго Гарибальди къ волонтерамъ.

Конецъ 1867 года ознаменовался цлымъ рядомъ кровавыхъ эпизодовъ для волонтёровъ.
Немало подвиговъ храбрости и самоотверженія проявили они, много выказали геройства. Многіе изъ папскихъ наемщиковъ обязаны сохраненіемъ своей жизни ихъ великодушію, несмотря на то, что предварительно запятнали себя жестокостію противъ нихъ, и поступали, какъ вандалы, какими всегда было к навсегда останутся.
Если въ моихъ описаніяхъ мн приходилось писать желчью и чинить перо кинжаломъ, то я имлъ на это выстраданное право.
Кто можетъ оставаться хладнокровнымъ при вид Италіи, этой страны, благословенной самимъ Богомъ, въ томъ жаломъ ея состояніи, въ какое она приведена людьми?
Кто можетъ относиться съ равнодушіемъ къ великодушныхъ к героическимъ попыткамъ борьбы ея сыновъ противъ толпъ предателей, продающихъ изъ-за своихъ личныхъ интересовъ чужеземцамъ страну, гд они родились, и народъ, трудомъ и кровью котораго они существуютъ.
Папство — это разъдающій ракъ Италіи. Къ счастію, вся Италія начинаетъ сознавать, что никакое благоденствіе невозможно въ ‘аду живыхъ’ {Петрарка.}. Со всхъ концовъ полуострова раздаются крики энтузіазма о близкомъ наступленіи паденія папства. Частные люди, управленія городовъ, иностранцы-друзы, способствуютъ всми зависящими отъ нихъ мрами длу освободителей, и должно думать, что Италія скоро должна освободиться отъ духовнаго гнёта.
Отважная молодёжь, желая участвовать въ народной слав, не устаетъ наполнять собою ряды защитниковъ свободы. Аквапенденте, Монтелибретти, Монтеротондо были какъ бы побднымъ гимномъ надъ наемными чужеземцами. Римскія поля были отъ нихъ очищены. Мосты, ведущіе въ вчный городъ, были взорваны на воздухъ, и дрожащіе патеры въ страх ожидали въ Рим конца своего владычества.
Все, казалось, было окончено, и со всхъ сторонъ свта не слись привтствія и поздравленія той молодёжи, которая, повидимому, освободила Италію отъ гнёта, тяготвшаго надъ нею столько столтій. Но…
Не такъ было ршено въ Париж и Флоренціи. Франція прислала флотъ и войско, Флоренція вселила въ народъ страхъ и недовріе и внесла въ среду побдителей порчу и лишенія.
Результатомъ этого совмстнаго дйствія была Ментана.
У волонтёровъ были отняты вс средства подвоза снарядовъ и всего необходимаго. Сношенія ихъ съ сосдними государствами были прерваны. Т отряды, которые можно было обезоружить безъ опасности, были іезуитски обезоружены. Не одна тысяча волонтёровъ была соблазнена къ дезертерству. Наконецъ, занятіемъ нкоторыхъ пунктовъ римской территоріи подъ видомъ противодйствія вступленію на нее французскихъ войскъ, приготовлялось все для Ментаны.
И, несмотря на все это, Ментана могла быть вторымъ 30-мъ апрлемъ {Въ Рим.}. Я видлъ самъ папскія войска бжавшими отъ выстрловъ изъ никуда негодныхъ ружей волонтёровъ. При Ментан была минута, когда волонтёровъ можно было считать выигравшими сраженіе, когда все поле покрыто было непріятельскими трупами…
Но тутъ въ сред наемнаго войска раздался зловщій гулъ: ‘дв тысячи французовъ аттаковали арріергардъ волонтёровъ!’. Гулъ этотъ все усиливался, сталъ раздаваться между волонтерами, и наконецъ, лицо, заслуживающее доврія, сообщило извстіе это и мн, подтвердивъ его словами: ‘я видлъ это самъ’. Для сомннія не оставалось мста!
Проклятіе! Вотъ до какой степени можетъ доходить человческая недобросовстность! какой урокъ для итальянской молодёжи!
Между нашими началось безпорядочное отступленіе. Ни моего голоса, ни голоса моихъ офицеровъ уже не слушали…
Прочитавъ все это, кто же можетъ меня обвинить, что перо мое омочено въ желчь?…

II.
Западня.

Въ короткій періодъ времени, въ октябр и ноябр 1867 года, защитники Рима сдлались дважды жертвою обмана.
Пользуясь моимъ пребываніемъ на Капрер, и не стсняясь ничмъ, флорентинское правительство уврило партію движенія, что достаточно только нсколькихъ выстрловъ, хотя бы на воздухъ, чтобы его войско тотчасъ двинулось на Римъ.
И бдные римляне, повривъ этому общанію, взорвали на воздухъ казарму папскихъ зуавовъ, и почти безоружные дрались на улицахъ Рима, какъ только можетъ драться народъ иря такихъ стсненныхъ обстоятельствахъ.
И ни одинъ солдатъ не былъ двинутъ къ Риму!
Кайроли и его товарищи были при этомъ принесены въ жертву. Множество римскихъ гражданъ пали отъ пуль и штыковъ иноземныхъ наемщиковъ или наполнили собою папскія тюрьмы.
Не лучше было поступлено и съ волонтерами.
Между тмъ, какъ было объявлено, что при высадк хотя бы одного французскаго солдата все войско двинется на Римъ. Правительство дйствительно заняло своими войсками нкоторые пункты римской территоріи и размстило ихъ по границамъ, но для того только, чтобы обезоруживать волонтеровъ, какъ это произошло съ нкоторыми отрядами, и чтобы превратить имъ вс пути для полученіи пособій и изъ вспомогательныхъ комитетовъ и изъ заграницы.
Такимъ образомъ, оставивъ волонтеровъ безъ всякихъ средствъ и необходимыхъ снарядовъ, посявъ въ то же время въ рядахъ ихъ несогласія и раздоры, правительство осуществляло задуманный имъ тайно планъ совершеннаго ихъ истребленія.
Занявъ своими войсками римскую территорію, въ то время когда въ Рим находились значительныя войска французовъ, правительство развязало руки папскимъ войскамъ и дало изъ возможность всею массою дйствовать противъ волонтеровъ.
Несмотря на это, робкія и напуганныя предшествовавшая пораженіями папскія войска — не ршались дйствовать одни и подкрпленію ихъ французскими войсками правительство не воспрепятствовало.
Не видя необходимости прямаго участія своими войсками въ дл при Ментан и считая даже подобное прямое участіе для себя неудобнымъ во многихъ отношеніяхъ, правительства ограничилось тмъ, что хорошо вооруженныя итальянскіе войска — цвтъ населенія — присутствовали холодными зрители истребленія своихъ братьевъ — итальянцевъ!
Папскія войска отъ окончательнаго пораженія спасло только подкрпленіе французовъ. Ментанское дло, начавшееся въ часъ пополудни 3-го ноября — между волонтерами и папскими войсками, черезъ два часа ожесточенной битвы представлялось уже совершенно потеряннымъ для послднихъ. Эти войска почти повсюду сдались и волонтеры обратили ихъ въ бгство. Убитыхъ и раненыхъ у нихъ было множество…
Только новое подкрпленіе французскимъ войскамъ, заставъ врасплохъ волонтеровъ, уже радовавшихся побд, заставило ихъ отступить.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такъ были дважды обмануты защитники Рима. Ничего подобнаго этимъ обманамъ не представляла до нашего время исторія!

‘Отечественныя Записки’, NoNo 2—4, 1870

Гарибальди Джузеппе
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. При дворе Медичи, Берков Карл, Год: 1891
  2. При Вашингтоне, Митчелл Сайлас Уэйр, Год: 1897
  3. Карнавал короля Иеронима, Кёниг Генрих Йозеф, Год: 1855
  4. Паутина жизни, Шумахер Генрих-Фольрат, Год: 1910
  5. Клития, Гаусрат Адольф, Год: 1883
  6. Мануил Комнин, император Византии, Гонсалес Эммануэль, Год: 1879
  7. Садовник маркизы Помпадур, Демольдер Эжен, Год: 1904
  8. Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке,, Костер Шарль Де, Год: 1867
Электронная библиотека