Духовная жизнь Америки, Гамсун Кнут, Год: 1889

Книга очерков
Время на прочтение: 139 минут(ы)
Скачать в PDF

КНУТЪ ГАМСУНЪ.
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ.
ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ.
ИЗДАНІЕ В. М. САБЛИНА.
КНУТЪ ГАМСУНЪ.
Третье изданіе.
МОСКВА.— 1910.
http://az.lib.ru

ДУХОВНАЯ ЖИЗНЬ СОВРЕМЕННОЙ АМЕРИКИ.

Пер. Маріи Коваленской.

СОДЕРЖАНІЕ.

I. Патріотизмъ
II. Ненависть къ иностранцамъ
III. Литература
IV. Поэзія и писатели
V. Живопись и скульптура
VI. Драматическія представленія и актеры
VII. Понятіе о свобод
VIII. Право и преступленіе
IX. Школы
X. Церковь и нравственность
XI. Общественныя приличія и обычаи
Заключеніе
Правдивость не можетъ быть ни двойственна, ни объективна. Правдивость — это безкорыстная субъективность. Предлагаемая книга представляетъ собою расширенное изложеніе нсколькихъ лекцій, прочитанныхъ мною прошлой зимой въ Копенгаген студенческому кружку.

Кнутъ Гамсунъ.

Копенгагенъ. Апрля 1889 года.

1. Патріотизмъ.

Едва успетъ измученный путешественникъ прибыть въ Америку, какъ онъ чувствуетъ себя оглушеннымъ страшнымъ шумомъ и неугомонной суетой, его поражаетъ быстро несущаяся уличная жизнь, вчная безпокойная торопливость охватываетъ его со всхъ сторонъ. Еслиже онъ лтомъ поститъ Нью-Іоркъ, то онъ будетъ не мало удивленъ, когда увидитъ мужчинъ безъ верхней одежды, безъ сюртука и жилета, преспокойно разгуливающихъ подъ руку съ дамами, элегантно одтыми въ шелковыя платья.
Это сразу производитъ впечатлніе чего-то чуждаго и свободнаго.
Повсюду неумолчный шумъ, вчное движеніе, удары паровыхъ молотовъ, торжество дла, эта страна представляетъ собою какъ бы только созидающуюся общину, въ которой жители только начинаютъ жить, каждый день прибываютъ все новые и новые поселенцы, внося съ собой лихорадочную торопливость. Каждый ищетъ для себя и для своихъ осдлаго мста, спшитъ, мечется, вс торопятся, снуютъ, что, естественно, придаетъ жизни этотъ вчный шумъ и суетливость.
Но здшнія газетныя статьи, ораторы и поэты приписываютъ эти характерныя черты американской жизни результату свободныхъ учрежденій страны. Сами американцы убждены, что эта неутомимая энергія является національною чертою американскаго характера, появившейся вслдствіе свободы, господствующей въ стран. Не суйся туда — тамъ воспитательная власть свободы!
Въ продолженіе какихъ-нибудь двухъ столтій Америка пересоздала самыхъ жалкихъ выродковъ Европы, она превратила ни къ чему неспособныхъ бродягъ въ дльныхъ работниковъ. Намъ приходилось слышать удивительные разсказы о томъ, какъ, исключительно благодаря свободнымъ учрежденіямъ, изъ людей, неповоротливо ходившихъ въ деревянныхъ башмакахъ, вдругъ вырабатывались ловкіе и быстрые дльцы. Не ходи туда — тамъ воспитательная власть свободы!
Но если глубже вникнуть въ причину такой метаморфозы поселенцевъ, то увидишь, что она зависитъ далеко не отъ такихъ идеальныхъ причинъ, она кроется въ финансовомъ положеніи страны. То же самое семейство, которое здсь ежедневно проживало дв кроны, должно тамъ располагать полуторами долларами, что и заставляетъ его неутомимо работать цлый день.
Сколько времени ни живи въ этой стран, все же чувствуешь себя тамъ чужимъ.
Весь строй жизни до такой степени не похожъ на т условія, къ которымъ эмигрантъ привыкъ у себя на родин, что онъ никакъ не можетъ слиться съ американской жизнью. Но она развинчиваетъ его нервную систему, и онъ тоже начинаетъ безумно спшить и метаться. Онъ чувствуетъ себя подъ какимъ-то вчнымъ страхомъ, его давятъ непривычныя условія, его поражаетъ новизна, его смущаетъ все непривычное, чуждое. Онъ начинаетъ волноваться, если приходится купить пару сапогъ, и онъ жалетъ, что слишкомъ дурно говоритъ по-англійски, чтобы торговаться. Онъ волнуется, когда ему приходится получитъ чекъ отъ городского кассира, и онъ бжитъ, запыхавшись, чтобы уплатить налогъ.
Переселенцы утратили свой покой, но стали очень дятельны и необыкновенно подвижны. Пребываніе въ Америк дйствуетъ какъ стимулирующее средство. Силы и мыслительныя способности стремятся къ развитію, эмигранты пріобртаютъ это стремленіе непосредственно съ того момента, какъ высадились на материкъ и начали зарабатывать деньги для перваго же обда, слдовательно много раньше того, чмъ на нихъ можетъ имть вліяніе свободная политика республики.
Когда путешественникъ нсколько осмотрится въ стран и получитъ возможность различать отдльныя частности въ этой неугомонно-шумливой жизни, его прежде всего поражаетъ необычайно сильно развитый патріотизмъ американцевъ.
Иностранецъ часто встрчаетъ процессію ветерановъ, выступающихъ по улицамъ. Это странно наряженная толпа, разукрашенная кусочками лентъ и маленькими флагами на шляпахъ, съ мдными медалями на груди. Вс ветераны дружно выступаютъ въ тактъ подъ звуки оловянныхъ трубъ, въ которыя они сами трубятъ.
И эта процессія иметъ только одну цль — пройтись по улиц и обратить всеобщее вниманіе на этотъ маршъ подъ звуки сотни трубъ. Никакого другого значенія. Эта часто повторяющаяся процессія является символическимъ изображеніемъ горячей привязанности американцевъ къ родин. Когда процессія проходитъ по улиц, прекращается всякое движеніе, останавливаются омнибусы, обитатели домовъ выбгаютъ, чтобы посмотрть на это еженедльное зрлище. И для нихъ является просто-напросто гражданской обязанностью смотрть на этихъ трубачей серьезно, безъ улыбки, потому что эти трубачи — патріоты. Подобно этимъ солдатамъ, наказавшимъ въ послднюю войну аристократовъ южныхъ штатовъ за то, что они не хотли повиноваться имъ, американцы хотятъ всегда быть готовыми къ войн на случай, если кто-нибудь воспротивится ихъ желаніямъ. Убжденіе американцевъ въ томъ, что они способны усмирить всякаго врага, доходитъ до невроятной наивности. Ихъ патріотизмъ не знаетъ границъ. Его громкія проявленія соотвтствуютъ его сил.
Американская пресса долгое время печатала рчь, произнесенную однимъ американцемъ въ Англіи относительно рыболовнаго трактата, а частнымъ образомъ я слышалъ, какъ американцы просили Англію подойти — только подойти!
Когда членъ германскаго рейхстага, предводитель націоналъ-либераловъ Ласкеръ, умеръ въ Нью-Іорк, то американскій конгрессъ послалъ Бисмарку сочувственную ноту. Но Бисмаркъ совсмъ не былъ расположенъ оплакивать смерть своего злйшаго врага и, не будучи въ состояніи понять чувствъ американцевъ, положилъ бумагу въ конвертъ и отослалъ ее обратно. Но тутъ заговорилъ американскій патріотизмъ. Какъ смлъ Бисмаркъ поступить съ ихъ высочайшей нотой, какъ съ обыкновенной бумагой. Пусть только Германія сунется къ нимъ! Съ того времени американская пресса стала относиться къ Бисмарку съ величайшимъ озлобленіемъ. Мн много приходилось здить по континенту, и всюду, куда бы я ни прізжалъ, я встрчалъ въ народ озлобленіе противъ Бисмарка, доходившее до скрежета зубовнаго. Нкоторыя восточныя газеты, наконецъ, признали, что, можетъ-быть, конгрессъ сдлалъ оплошность, пославъ германскому государству офиціальную сочувственную ноту, но на слдующій же день эти газеты поддерживали діаметрально-противоположное мнніе. Оказалось, что въ одинъ день газеты потеряли всхъ своихъ абонентовъ. Американскій патріотизмъ возвышаетъ свой голосъ, не считаясь ни съ какими обстоятельствами и но опасаясь никакихъ послдствій. Онъ до такой степени примитивенъ, что у людей мало интеллигентныхъ онъ превращается въ глупую спесь. На свт существуетъ только одна страна — Америка, а ‘что сверхъ того, то отъ лукаваго’. Нигд кром Америки нтъ такой свободы, нтъ такого развитія, нтъ такого прогресса, нтъ такой интеллигенціи. Это самомнніе часто можетъ оскорбить иностранца. Ежедневно онъ попадаетъ въ такія условія, при которыхъ ему невольно приходится страдать отъ американскаго самомннія, его унижаютъ, надъ нимъ смются, его жалютъ, длаютъ изъ него дурака. Отъ этого ежедневнаго униженія онъ въ конц-концовъ чувствуетъ, что самъ начинаетъ стремиться сдлаться американцемъ, — американизироваться, получить одобреніе для выборовъ. Онъ быстро выучивается формальному американизму, выучивается говорить по-англійски, носить шапку набекрень, давать дамамъ мсто на внутренней сторон тротуара, — словомъ, онъ пріобртаетъ тотъ особенный, вншній лоскъ, который характеризуетъ янки. Національная гордость торжествуетъ — въ Америк стало еще однимъ американцемъ больше! Но часто эта національная гордость принимаетъ боле наивныя формы. На ней основаны полное невжество и грубая необразованность, которая во многихъ отношеніяхъ поражаетъ иностранца. Онъ удивляется, какъ этотъ народъ, влюбленный въ себя, такъ поразительно мало знаетъ о другихъ. Часто американцы гордятся какимъ-нибудь очень рдкимъ предметомъ, недавно только открытымъ въ Америк, тогда какъ въ Европ онъ уже даннымъ-давно вошелъ въ употребленіе, о чемъ они, конечно, не имютъ ни малйшаго понятія. Мн нердко приходилось слышать, что американцы считаютъ своимъ изобртеніемъ норвежскія брошки и нмецкія кисточки. У меня былъ финскій ножъ въ ножнахъ. На одной ферм въ Дакот онъ удостоился гораздо большаго вниманія, чмъ я самъ. ‘Да, чего только не выдумаютъ янки!’ — И я долженъ былъ цлую недлю доказывать, что этотъ ножъ — шведское изобртеніе. И это невжество отнюдь не составляетъ особенности простого народа, оно присуще всмъ классамъ и всмъ возрастамъ. Полное игнорированіе заслугъ другого народа является однимъ изъ національныхъ недостатковъ американцевъ. Въ низшихъ школахъ (common schools) имъ не даютъ универсальныхъ познаній. Въ курсъ обязательнаго обученія входятъ, напримръ, по географіи — только географія Америки, по исторіи — только исторія Америки, и только на нсколькихъ дополнительныхъ страничкахъ говорится о другихъ странахъ. Американцы усердно превозносятъ свои первоначальныя школы и считаютъ ихъ образцовыми. Ораторы, восхваляющіе Америку, и газеты подхватывающія ихъ хвалебные гимны, находятъ, что ничего не можетъ бытъ лучше этихъ школъ. Однимъ изъ ихъ преимуществъ они считаютъ отсутствіе преподаванія Закона Божьяго. Но, во-первыхъ, это вовсе не ихъ исключительная особенность, хотя они и утверждаютъ это, а во-вторыхъ, этотъ предметъ не уничтоженъ у нихъ’. Это неправда. Это только такъ говорится. У нихъ дйствительно не преподается Законъ Божій, какъ отдльный предметъ, но онъ преподается попутно, догматъ за догматомъ, въ продолженіе всего учебнаго курса. Когда во время урока ариметики одного изъ учениковъ уличили въ томъ, что онъ бросилъ бумажный шарикъ, онъ долженъ былъ тотчасъ же просить у Бога прощенія за свой проступокъ. Каждое утро передъ началомъ занятій въ американской первоначальной школ введено чтеніе молитвъ, пніе псалмовъ и объясненіе какого-нибудь библейскаго текста. Поэтому имъ лучше бы не распространяться о томъ, что у нихъ не учатъ Закона Божьяго. Но самымъ большимъ недостаткомъ этихъ школъ является то, что у нихъ совершенно не знакомятъ дтей съ заграничною жизнью. Они вырастаютъ, не имя понятія ни о чемъ, кром Америки, вслдствіе чего взрослый человкъ и приходитъ въ глубочайшее изумленіе, когда ему говорятъ, что шведъ, а не американецъ изобрлъ финскій ножъ! По той же причин американскій патріотизмъ отличается такой нетерпимостью и высокомріемъ. И такое грубое невжество господствуетъ не въ одномъ только простомъ народ, но и въ высшемъ сословіи. Я встрчалъ его даже и среди самихъ учителей. Въ высшемъ учебномъ заведеніи въ Ельро преподавалъ въ 1883 году одинъ професеоръ, который очень удивился, узнавъ, что у насъ въ Норвегіи существуютъ телеграфы — и это въ 1883 году! Онъ съ глубокимъ изумленіемъ разсматривалъ почтовыя марки на моихъ письмахъ, полученныхъ съ родины, казалось, онъ не врилъ своимъ глазамъ. Наконецъ, онъ воскликнулъ: ‘Какъ, у васъ есть почтовое вдомство?’ — Вдь теперь 1883 годъ, — отвчалъ я ему. У этого учителя, какъ у его учениковъ, были одни и т же позанія, почерпнутыя изъ учебниковъ. А въ этомъ учебник на четырехъ страницахъ разсказано о путешертвіи въ Норвегію въ 50-хъ годахъ, американскаго президента Тайлора который изучилъ страну, прокатившись по ней въ одноколк.
Американцы до такой степени невжественны въ своихъ познаніяхъ о чужихъ странахъ и народахъ, ихъ населяющихъ, что они, напримръ, всхъ скандинавовъ безъ разбору называютъ шведами.
Проживъ нкоторое время среди американцевъ, замчаешь, что шведъ въ ихъ устахъ означаетъ нчто унизительное и что ты чуть ли не долженъ проситъ прощенія, потому что ты шведъ. Если же ты стараешься убдить ихъ, что ты не шведъ, а датчанинъ или норвежецъ — это большею частью напрасный трудъ. Разъ ты изъ Скандинавіи — стало быть ты шведъ, — коротко и ясно. Американцы съ какимъ-то жалостнымъ снисхожденіемъ называютъ человка изъ Скандинавіи — шведомъ, къ ‘французу’ же они относятся съ полнымъ пренебреженіемъ. Янки считаетъ слово ‘французъ’ браннымъ словомъ, которое соотвтствуетъ приблизительно нашему ‘турокъ’, и по ихъ мннію невинный человкъ не позволитъ возвести на себя подобнаго обвиненія — быть французомъ! Американцы поступаютъ въ этомъ отношенія совершенно, какъ наши портовые рабочіе въ Христіаніи, которые бранятъ другъ друга ‘членами стортинга’ и ‘геніями’. На ихъ глупость надо смотрть сверху внизъ и смяться надъ ней. Но отцу семейства далеко не до смха, его постоянно унижаютъ, и онъ не иметъ возможности найти достаточнаго заработка, по той только причин, что онъ шведъ или ирландецъ. Въ этомъ есть очень серьезная сторона. Я на самомъ себ испыталъ это отношеніе. Я житель свера — значитъ я шведъ, а разъ я шведъ — то меня унижаютъ, жалютъ меня, насмхаются надо мной. Вслдствіе подобнаго отношенія, весьма естественно, что иностранецъ очень скоро американизируется, это очень существенно въ его борьб за кусокъ хлба. Онъ такъ часто слышитъ о превосходств американцевъ, что, въ конц-концовъ, прилагаетъ всю свою энергію къ тому, чтобы походить на нихъ. Уже своимъ вншнимъ видомъ онъ показываетъ, что отказался отъ своего стараго я, онъ говоритъ по-англійски, даже дома, даже со своими родителями, которые не понимаютъ его, и всми силами старается уничтожить вс слды своего иностраннаго происхожденія. Когда эмигрантъ возвращается на родину, гд онъ когда-то неповоротливо шлепалъ въ деревянныхъ башмакахъ, онъ возвращается переродившимся, его не узнаешь, онъ ловокъ, быстръ. Но не климатъ подйствовалъ на него такимъ образомъ и не свободная республика. Нтъ, тупой патріотизмъ американцевъ произвелъ въ немъ эту метаморфрзу, чисто экономическія причины заставили его сдлаться расторопнымъ. Дебаты въ конгресс относительно вопроса объ эмигрантахъ еще больше свидтельствуетъ о безмрномъ патріотизм этого народа. Начали серьезно разсуждать о томъ, чтобы запретить эмиграцію, и не черезъ нсколько сотъ лтъ, когда это станетъ дйствительною необходимостью, а сейчасъ же, и исключительно благодаря патріотическому капризу. Въ основ этого запрещенія лежитъ тоже самомнніе, американцы полагаютъ, что шведы, французы и вообще иностранцы не должны конкурировать съ ними ни въ какой области. Они не хотятъ допустить ничего иностраннаго, потому что все, что не принадлежитъ Америк, — то ‘отъ лукаваго’. Они доказывали, что страна уже достаточно заселена, но это только предлогъ, уловка! Въ дйствительности американцы хотятъ воспретить въздъ иностранцамъ исключительно подъ вліяніемъ своего патріотизма, а между тмъ безъ иностранцевъ они не будутъ въ состояніи выполнить необходимую работу, потому что сами американцы не работаютъ. Говорятъ только, что они работаютъ, но это неправда, это миъ. Статистика показываетъ, что только 1/50 частъ американцевъ занимается физическомъ трудомъ. Землю обрабатываютъ иностранцы, и имъ-то и хотятъ воспретить въздъ въ страну, ‘потому что она достаточно населена’. На 2970000 кв. миль (кром Аляски) приходится 60 милліоновъ жителей. 1 1/2 милліона кв. миль годны для обработки. Изъ нихъ 1 1/2 милліоновъ кн. миль обработано до сихъ поръ только 1/9 часть и, несмотря на такое незначительное количество обрабатываемой земли, Америка могла, въ послднемъ отчетномъ году, вывезти 283 милліона бушелей зерна (Bushel — четверикъ). При этомъ надо замтить, что кром этихъ 283 милліоновъ четвериковъ Америка прокормила 50-милліонное населеніе. Къ тому же американцы потребляютъ очень большое количество пищи. Янки употребляетъ почти въ 2—3 раза больше, чмъ европеецъ, и въ 3—4 раза больше, чмъ скандинавецъ. Въ Сканднавскихъ государствахъ на каждаго жителя приходится 12 бушелей хлба и 51 фунтъ мяса, тогда какъ на каждаго американца 40 бушелей хлба и 120 фунтовъ мяса1.
1) Mulhal: Сравнительная таблица всхъ странъ свта за 1870—1880 года. Страница 39.
Франція — 24, 02 бушелей зерна и 81,88 фунт. мяса
Германія — 23,71 ‘ ‘ 84,51 ‘ ‘
Бельгія — 22,84 ‘ ‘ 57,10 ‘ ‘
Великобританія — 20,02 ‘ ‘ 119,10 ‘ ‘
Россія — 17,97 ‘ ‘ 54,05 ‘ ‘
Испанія — 17,68 ‘ ‘ 25,04 ‘ ‘
Австрія — 13,57 ‘ ‘ 56,03 ‘ ‘
Скандинавія — 12,05 ‘ ‘ 51,10 ‘ ‘
Италія — 9,62 ‘ ‘ 20,80 ‘ ‘
Европа — 17,66 ‘ ‘ 57,50 ‘ ‘
Соед. штаты — 40,66 ‘ ,120,00 ‘ ‘
Судя по отчету 1879 года, который былъ среднимъ годомъ въ Америк, она могла бы прокормить населеніе въ 600 милліоновъ, если бы вся земля, годная для обработки, была воздлана. Эдуардъ Аткинсонъ, извстный знатокъ земледлія Соединенныхъ Штатомъ, говоритъ въ своемъ новомъ сочиненіи, что на американской ферм, гд теперь содержится 10 человкъ, легко можно было бы содержать 20, если бы упорядочить земледліе. Американское солнце такъ горячо, что плоды поспваютъ въ нсколько дней, а земля такъ тучна, что ноги уходятъ въ нее, какъ въ зеленое мыло. При надлежащей обработк она можетъ дать колоссальный урожай, но американскіе фермеры не умютъ достигать этого. Они не удобряютъ землю въ продолженіе 20—30 лтъ и постоянно употребляютъ смена собственнаго урожая. 10—20 лтъ безъ перерыва они засваютъ пшеницей одно и то же поле, не даютъ ему отдохнуть и никогда не засваютъ кормовыми травами. Эдуардъ Аткинсонъ вычислилъ, что при улучшеніи земледлія Америка могла бы прокормить населеніе въ 1.200.000.000 человкъ, что равняется приблизительно населенію всего земного шара. Очевидно, Америка еще далеко не достаточно населена {Мы не считаемъ фабрикъ и рудниковъ. Америка почти одна удовлетворяетъ половин спроса на золото и серебро. Желзныя руды найдены въ 23 штатахъ, въ Америк богатые источники нефти и залежи каменнаго угля. Добываніе угля на большей глубин сопряжено съ значительными затратами, такъ что въ Англіи за десять лтъ забросили 564 угольныхъ копи, между тмъ въ американскихъ копяхъ уголь лежитъ въ верхнихъ слояхъ, и его хватитъ всему человчеству на сотни лтъ. Сюда относятся также ручьи и озера, отъ Атлантическаго до Великаго океановъ, изобилующіе рыбой. Въ каждомъ ручь водятся лососи и другія цнныя рыбы.}. Земля далеко не заселена, она только считается заселенною. Нкоторыя компаніи на акціяхъ, напримръ, располагаютъ десятками тысячъ акровъ земли, которыхъ они не обрабатываютъ, а которыми только владютъ въ ожиданіи весьма возможнаго повышенія цнъ на землю. Есть компанія, владющая 75.000 акрами, другая 120.000 акрами и т. п., такъ что фактически страна не заселена, она является только частною собственностью, но не воздлывается. Несмотря на все это, по послднему отчету оказалось, что еще въ 19 штатахъ 561.623.981 акръ свободной земли, годной для обработки, Аткинсонъ вычислилъ, что это колоссальное пространство можетъ прокормить 100 милліоновъ жителей, при чемъ надо помнить, что каждый американецъ потребляетъ пищи въ 3—4 раза больше скандинавца. Слдовательно, земля незаселена. Вопросъ о запрещеніи възда эмигрантовъ построенъ на шаткой почв. Это зеленые плоды американскаго патріотизма. Американцы хотятъ этимъ устранить всякую постороннюю помощь, всякое постороннее вмшательство. Американцы никогда не поймутъ той пользы, которую приносятъ эмигранты своею работоспособностью, не поймутъ вслдствіе сильно развитой, чисто китайской вры въ самихъ себя. Вотъ до чего доходитъ американскій патріотизмъ, до какой степени американцы патріотичны. Конгрессъ, комитетъ котораго снизошелъ до того, что вступилъ въ разнообразныя разсужденія объ ограниченіи эмиграціи, отправилъ запросъ къ своимъ посланникамъ во вс страны о томъ, не считаютъ ли они ихъ правомъ и обязанностью теперь же воспретитъ въздъ иностранцамъ въ Америку, не имютъ ли они въ виду великаго патріотическаго предпріятія? И вс посланники всхъ странъ клялись именемъ Вашингтона и отвчали: ‘Ты сказалъ, ты правъ, это такъ!’ Очень наивны слова американскаго посла въ Венеціи. Описавъ итальянскихъ переселенцевъ, ихъ бдность и ихъ лохмотья онъ говоритъ: ‘Они (итальянцы) не лучше исполняютъ свои гражданскія обязанности, чмъ рабы, только что выпущенные на свободу. Они вовсе не имютъ въ виду сдлаться американскими гражданами. Они просто хотятъ получатъ большую плату за возможно меньшій трудъ’.
Какіе ужасные итальянцы! Для разоблаченія цлей итальянскихъ эмигрантовъ редакція газеты ‘America’ прибавляетъ еще отъ себя нсколько сильныхъ и краткихъ замчаній:
‘Слова этого посланника должны запечатлться въ ум каждаго истиннаго американскаго патріота и должны напоминать величайшую правду о величайшемъ зл нашего времени’ {‘America’, декабрь 1886 г.}.
Сила американскаго патріотизма абсолютно непонятна для того, кто не испыталъ ея гнета въ ежедневной жизни. Патріотизмъ янки доходитъ до такой крайноcти, что иностранцы отрекаются отъ своей національности и выдаютъ себя за американцевъ, гд только возможно. Рабочіе часто получаютъ работу только потому, что онъ урожденный янки, это открываетъ ему дорогу въ банки, конторы и въ желзнодорожное вдомство. Со времени борьбы за независимость американцы не чувствуютъ ненависти только къ однимъ англичанамъ, къ которымъ они относятся съ почтеніемъ. Англія служитъ для Америки примромъ, и обрывки старой англійской цивилизаціи признаются современной Америкой самыми новйшими вяніями. Для американскаго щеголя не можетъ быть лучшаго комплимента, какъ принять его за англичанина. Онъ шепелявитъ, какъ свтлйшій лордъ, а когда онъ детъ въ омнибус, то старается дать кондуктору размнятъ золотую монету или крупную кредитную бумажку.

II.
Ненависть къ иностранцамъ.

Какова можетъ быть цивилизація народа, который знаетъ только самого себя? Какова можетъ быть духовная жизнь страны, населенной такими патріотическими гражданами? Если бы еще Америка была старой общиной съ историческимъ прошлымъ, которое придало бы народу индивидуальныя характерныя черты и обусловливало оригинальную жизнь, то Америка, можетъ-быть, могла бы удовлетвориться сама собой, не входя въ общеніе съ другими странами.
Аналогичный примръ мы видимъ въ современной китайщин парижской литературы. Но Америка — новая страна, это только что создавшееея общество, въ немъ все порывисто, все негармонично, въ немъ нтъ никакой собственной культуры, никакихъ своеобразныхъ духовныхъ чертъ народа. Въ такой стран желаніе довольствоваться только собой служитъ значительнымъ препятствіемъ къ дальнйшему развитію, на него, такимъ образомъ, налагается veto, которому никто не долженъ противиться. Злостные патріоты стараются задавить всякое духовное проявленіе заграничной жизни. Такъ, напримръ, они усмотрли въ сочиненіи Вольта Уитмана (Walt Whitman ‘Leaves of grass’) какую-то дерзость и въ 1868 году отказали ему отъ службы въ департамент въ Вашингтон, между тмъ мы не задумываясь пишемъ подобныя вещи въ рождественскихъ разсказахъ. Впослдствіи съ него была снята опала, и онъ снова поступилъ на службу въ другой департаментъ, но отнюдь не благодаря его литературнымъ заслугамъ, которыхъ такъ-таки и не признавали, а благодаря тому, что во время освободительной войны онъ ходилъ за больными и ранеными, — слдовательно выказалъ себя патріотомъ.
Только это, а не что другое, и послужило причиной его помилованія. Въ дйствительности же американскіе литературные судьи относятся къ нему съ прежнимъ пренебреженіемъ, его бойко тируютъ, его книгъ не раскупаютъ, и семидесятилтній старикъ живетъ на добровольное вспомоществованіе, посылаемое ему Англіей. Молодой американецъ Іэльсъ (Welles) выпустилъ въ 1878 году сборникъ стиховъ, подъ заглавіемъ ‘Bohme’, молодой человкъ былъ очень тонкимъ, талантливымъ лирикомъ съ большимъ будущимъ, но его тотчасъ же заставили умолкнуть. Американцы замтили, что этотъ молодой поэтъ находился подъ вліяніемъ европейской литературы, его лирика отличалась иностраннымъ характеромъ и являлась поэтическимъ вызовомъ безсодержательной американской поэзіи. Большіе журналы принудили его замолчать. Онъ читалъ Шелли, котораго не долженъ былъ читать. Онъ поступилъ еще хуже, — онъ даже познакомился съ произведеніями Альфеда де Мюссе. Американцы совершенно не понимаютъ—, какъ издавать произведенія поэта, находящагося подъ такимъ сильнымъ иностраннымъ вліяніемъ {См. январскій номеръ International Rewiew 1879 г.}. Его просто-напросто вытолкнули изъ американской литературы. Этого поэта звали Чарльзъ Стюартъ Іэльсъ.
Почти невозможно поврить, до чего американцы стремятся создать въ мір свой собственный міръ. Они полагаютъ, что въ ихъ стран достаточно жителей, а, слдовательно, и достаточно духовной дятельности, они убждены въ своей правот, и поэтому всевозможными способами стараются удержать всякій плодотворный приливъ заграничной духовной жизни, они ни въ чемъ не хотятъ допускать современныхъ вяній, явившихся къ нимъ извн.
Конечно, мы не замтимъ этого при путешествіи по Америк. Для того, чтобы понять всю глубину ненависти къ иностранцамъ, надо находиться въ ежедневномъ общеніи съ американцами, надо посщать ихъ судебныя засданія, ихъ богослуженія, познакомиться съ ихъ театрами и литературой, изъздить Америку вдоль и поперекъ, проникнуть въ ихъ общественную, школьную и семейную жизнь, надо читать ихъ газеты, прислушиваться къ ихъ разговорамъ на улицахъ, плавать съ ними по ркамъ, работать въ преріяхъ, — только тогда можно получить боле полное понятіе объ ихъ необъятномъ китайскомъ самодовольств. Для того, чтобы избжать вліянія иностранной цивилизаціи, американцы должны систематически преслдовать свою цль, такъ какъ ни одна страна не является такимъ космополитическимъ центромъ, какъ Америка.
Въ Америк до сихъ поръ господствуетъ все та же старая англійская цивилизація, которую принесли туда еще первые колонисты, она уже состарилась, ее износили, использовали другіе народы, она отжила свой вкъ въ Европ и теперь умираетъ въ Америк.
Одинъ изъ немногочисленныхъ американскихъ писателей, отрицательно относящихся къ американской жизни, говоритъ: ‘Большинство изъ насъ выросло въ старыхъ англійскихъ понятіяхъ, и поэтому мы совершенно не приспособлены къ требованіямъ современной жизни. Наши философы ни единымъ словомъ не обмолвились о томъ, что въ настоящее время должно составлять для насъ самое цнное, наши поеты не воспваютъ того, что въ современной жизни самое прекрасное.
‘Поэтому мы до сихъ поръ поклоняемся старомодной англійской мудрости, прислушиваемся къ старымъ мотивамъ и перебираемъ старыя струны’ {Encyclopaedia Britannica. Vol, I, 720.}.
Даже если американецъ и видитъ преимущество заграничной цивилизаціи, онъ не поддается ея вліянію. Его честь запрещаетъ ему это. Въ высокой пошлин, наложенной Соединенными Штатами на предметы искусствъ и литературы, ввозимые въ страну, выражается тотъ же принципъ, какъ и въ вопрос объ эмиграціи.
Въ прошломъ году Европа уплатила 625 тысячъ долларовъ, т.-е. 2 1/4 милліона кронъ за право ввоза въ Америку предметовъ современнаго искусства. Такъ встрчаютъ за моремъ наше искусство, не говоря уже о совершенно безпощадной пошлин на книги. Американская казна до такой степени переполнена деньгами, что даже трудно найти имъ какое-нибудь примненіе, а между тмъ ввозъ предметовъ современнаго искусства обложенъ пошлиною въ 35%. И все это въ такое время, когда состарившаяся американская цивилизація медленными, но врными шагами приближается къ своей смерти.
Какъ можно было оставить на свобод Вольта Уитмана, когда онъ сказалъ человческое слово о человческомъ поступк? Какъ можно было допустить, чтобы Іельсъ писалъ стихи, когда онъ находился подъ вліяніемъ европейской культуры. Въ закон о пошлинахъ для ввоза предметовъ искусства существуютъ два исключенія. Оба исключенія очень любопытны. Первое отличается патріотическимъ характеромъ: живущимъ за границей американцамъ разршенъ безпошлинный ввозъ своихъ произведеній. Если же картина въ рам, то за раму взимается извстная пошлина, потому что рама можетъ быть заграничнаго производства. Другое исключеніе не мене знаменательно, оно касается предметовъ древности. Въ 1887 году министръ финансовъ (!) составилъ проектъ, по которому вс произведенія живописи до 1700 года должны быть разсматриваемы какъ произведенія древности и имютъ безпошлинный ввозъ въ страну. Этотъ характерный фактъ свидтельствуетъ о томъ, до какой степени американцы стремятся къ развитію! Америка раскрыла свои двери только той цивилизаціи, которая уже считается древней, цивилизаціи до 1700 года {Отчего американцы не опасаются дурного вліянія и этого искусства?}.
Когда въ нашихъ газетахъ попадаются статьи, озаглавленныя ‘изъ Америки’, мы уже привыкли находить въ нихъ разсказы одинъ невроятне другого объ американскихъ изобртеніяхъ и т. п. Мы привыкли приписывать геніальность, о которой они повствуютъ, естественнымъ результатамъ ихъ высокой духовной дятельности и интеллектуальноcти.
Между тмъ оказывается что большинство извстій, озаглавленныхъ ‘изъ Америки’, созданы въ Европ и перепечатаны въ Америк изъ европейскихъ газетъ. Когда-то въ нью-іоркской газет былъ сообщенъ слдующій курьезъ: ‘Богатыя нью-іоркскія дамы вставляютъ въ зубы мелкіе брилліанты, чтобы сдлать свою улыбку боле ослпительной’. Это извстіе было перепечатано изъ бельгійской статьи, озаглавленной ‘изъ Америки’. Я убжденъ, что многіе изъ нашихъ европейскихъ фельетонистовъ когда-нибудь во времена своей молодости печатали удивительнйшіе американскіе курьезы. Такъ легко сочинить басни объ этой далекой стран, объ этомъ невдомомъ мір. Надо замтить, что сами американцы отнюдь не выражаютъ претензій на подобныя небылицы, они смотрятъ на нихъ, какъ на даровое сообщеніе, и очень цнятъ, что могутъ печатать ихъ безплатно. Американцы очень любятъ объявленія, рекламы. Самый шумъ и бшеная торопливость въ ихъ работ есть не что иное, какъ реклама въ широкомъ смысл этого слова. Эта шумливость — продуктъ американскаго характера, — это вяніе крыльевъ духа рекламы.
Народъ, мене любящій рекламу, можетъ бытъ, произведетъ ту же работу, но съ меньшей шумливостью и суетливостью.
Было бы ошибочно считать вс разсказы объ американской дятельности за результатъ высокаго развитія народа. По своему духовному развитію Америка очень несовременная страна. Въ ней, правда, много энергичныхъ предпринимателей, остроумныхъ изобртеній, безумно смлыхъ спекуляторовъ, но въ ней мало духовнаго развитія, мало интеллектуальности.
Для того, чтобы владть огромнйшими стадами скота въ Техас, совсмъ не требуется докторскаго диплома, можно прекрасно оперировать на бирж съ пшеницей, не зная азбуки, самый неинтеллигентный человкъ можетъ выслушать докладъ агента.
Вся ихъ кипучая дятельность направлена на погоню за наживой и на изобртеніе выгодныхъ предпріятій, это не есть какое-нибудь современное стремленіе, но это старо, какъ міръ. Американцы въ глубин души очень консервативны. Во многихъ отношеніяхъ они до сихъ поръ придерживаются тхъ понятій, отъ которыхъ давно отказалось такое сравнительно маленькое и осторожное государство, какъ Норвегія.
Все вышесказанное касается не только литературы и искусства, но и другихъ областей духовной жизни. Они слишкомъ самостоятельны и самонадянны, чтобы послдоватт чьему-нибудь примру, и слишкомъ большіе патріоты, чтобы признатъ свою родину отстающей въ какомъ-нибудь отношеніи.
Американецъ Робертъ Букенанъ (Robert Bchanan) три года тому назадъ написалъ статью въ ‘North American Review’, въ которой критически относится къ своимъ соотечественникамъ. За эту статью на него въ продолженіе цлаго года сыпалась брань, объ ней и теперь еще не забыли. Это всего лишь нсколько вскихъ строкъ. Его мнніе иметъ тмъ большее значеніе, что онъ уже человкъ пожилой, глубоко ортодоксальный и одинъ изъ поклонниковъ Лонгфелло. Онъ ставилъ на карту свое доброе имя и извстность, заговоривъ о прискорбномъ состояніи современной американской цивилизаціи. ‘Въ американской націи, говорить онъ, умеръ всякій художественный вкусъ, у нея въ сущноcти нтъ никакой литературы, она индиферентна ко всякой религіи, она извращена, начиная съ самыхъ высшихъ слоевъ общества до самыхъ низшихъ слоевъ народа, она не выноситъ никакой критики, а сама жадно критикуетъ. Она преклоняется передъ властью доллара и матеріальнымъ могуществомъ во всхъ его проявленіяхъ. Будучи рабомъ самыхъ ничтожныхъ условностей, она презираетъ общепринятыя формы. Она слишкомъ торопится, чтобы остановиться на развитіи собственныхъ мыслительныхъ способностей и поэтому хватаетъ только верхи европейской философіи {North American Review 1875, I.}.
Я не скажу, чтобы въ этихъ словахъ было какое-нибудь преувеличеніе, я, наоборотъ, думаю, что они приблизительно врны.
Американская жизнь питается исключительно матеріальной пищей, она зиждется на матеріальномъ благосостояніи. Американцы направляютъ вс свои способности къ борьб за выгоду, на ней сосредоточиваются вс интересы. Они привыкли постоянно имть дло съ цнностями и вычисленіями, и финансовыя операціи составляютъ любимый предметъ ихъ размышленій. Ариметика — единственный предметъ, которому ежедневно обучаются въ первоначальныхъ школахъ. Цифры и статистика — ядро всхъ ихъ дйствій и побужденій. Даже пасторскія проповди не обходятся безъ цифръ и статистики. Пасторъ математически вычисляетъ, сколько ему стоило спасти заблудшую христіанскую душу, живущую въ дом подъ No такимъ-то, и предлагаетъ общин покрыть эти расходы.
Онъ доказываетъ математическими выкладками, какъ велика вроятность того, что Роберть Ингерсолль будетъ осужденъ судомъ вчнымъ: стоитъ только счесть число его прегршеній и сопоставить ихъ съ прегршеніями Томаса Пэна, о которомъ уже всякій знаетъ, что онъ не попадетъ въ царствіе Божіе.
Ихъ любовь къ цифрамъ выказывается во всхъ ихъ длахъ и помышленіяхъ. Когда они что-нибудь дарятъ другъ другу, то всегда спрашиваютъ о стоимости подарка. Даже женихъ, даря что-нибудь своей невст, съ гордостью говоритъ о цн подношенія, при чемъ удовольствіе, доставленное имъ, пропорціонально цн подарка. Въ первое мое пребываніе въ Америк я былъ совершенно незнакомъ съ этимъ обычаемъ.
Однажды совершенно неожиданно и незаслуженно мн поднесли золотое перо, при чемъ пришли къ убжденію, что я нисколько не оцнилъ подарка, такъ какъ я не спросилъ о его стоимости. Нельзя себ представить, чего только американцы не цнятъ на деньги {Съ другой стороны, то, чего нельзя оцнить на деньги, не иметъ для нихъ почти никакого значенія.}.
У нихъ нтъ никакихъ новыхъ духовныхъ начинаній, начинанія только денежныя. И какъ можетъ изъ янки образоваться современно-цивилизованная нація, если они не хотятъ слдовать примру другого народа даже въ томъ случа, когда ясно сознаютъ его преимущество. Любовь къ родин запрещаетъ имъ это. Съ самаго дтства они проникаются патріотизмомъ оловянныхъ трубъ. Вполн законное и естественное національное чувство они превращаютъ въ незаконную національную спесь, которую ничто въ мір не можетъ сбить.
Коротко говоря, результатъ всей національной американской цивилизаціи выражается исключительно въ матеріальномъ благоденствіи.
Не только ихъ искусство, литература, правосудіе, наука и политика, но даже и религія не достигли того уровня, чтобы можно было оправдать ихъ пренебреженіе иностранной культурой.
У республики своя аристократія — аристократія денежная, точне — аристократія состоянія и неприкосновеннаго капитала, которая гораздо сильне родовой. Янки, владющій хотя бы самымъ ничтожнымъ неприкосновеннымъ капиталомъ, считается такимъ же аристократомъ, какъ наши благороднйшіе родовитые бароны. И къ этой американской аристократіи народъ относится чуть ли не съ религіознымъ поклоненіемъ. Не отличаясь ни малйшимъ благородствомъ, она пользуется ‘настоящимъ могуществомъ’ средневковой аристократіи. Она груба и невжественна.
Европеецъ, знающій цну деньгамъ на своей родин, не можетъ себ составить даже приблизительнаго понятія о ихъ неслыханномъ могуществ въ Америк. Синдикаты на ледъ и уголья, скупка земель и желзнодорожныя монополіи — все это уже само по себ говорить объ ихъ торжествующемъ величіи, ихъ исключительной мощи. Это ураганы, сметающіе цлую мстность, но по слдамъ которыхъ снова вырастаетъ трава.
Въ разговорахъ американцевъ, въ направленіи ихъ газетъ, въ стро ихъ домашней жизни, во всхъ ихъ помыслахъ чувствуется все шире неудержимое стремленіе къ капиталу, къ ‘суммамъ на дн сундука’, къ экономической аристократіи.
Это — предприниматели, въ ихъ рукахъ все превращается въ предпріятія, но ихъ духовная жизнь почти совсмъ не развита.
Пустъ они являются первыми изобртателями машинъ — изобртеніе машинъ въ сущности тоже сводится къ экономическому вопросу и обусловливается склонностью американцевъ къ разнымъ опытамъ, пустъ остается при нихъ ихъ индустрія, ихъ торговля, ихъ сильно развитое банковое дло, ихъ коммунизація, достойная удивленія. Пустъ даже цирку ‘P. G. Barnum’ нтъ равнаго въ мір, пусть, наконецъ, ихъ свиной рынокъ въ Чикаго, самый величайшій свиной рынокъ въ свт — все это отнюдь не является неоспоримымъ доказательствомъ высокаго развитія страны. Именно вслдствіе того, что въ американцахъ нтъ и слда духовныхъ интересовъ, они такъ и отдаются коммерческой жизни, которая здсь достигаетъ грандіозныхъ размровъ.
60 милліоновъ соединенныхъ человческихъ силъ пущены въ матеріальный оборотъ, что же удивительнаго, если Америк воскуряется иміамъ во всемъ мір?
Но можно возразить, что трудно было бы ожидать большихъ результатовъ съ такимъ составомъ работниковъ, какъ въ Америк. Она воспитала и облагородила худшіе элементы всхъ странъ и создала изъ нихъ настоящихъ дятелей, она превратила бродягъ и бездльниковъ въ людей — разв это не важнйшая заслуга цивилизаціи?
Да, да. Несомннно. Но я хочу обратить вниманіе на то, что Америка превратила бездльниковъ въ американцевъ, присоединила ихъ къ государству и образовала изъ нихъ гражданъ, но не людей: людьми же они сдлаются только тогда, когда къ этому представится случай и время. Но попробуйте побесдовать съ американцемъ на эту тему, онъ вамъ отвтитъ! Скажите ему, что отъ американской цивилизаціи нечего ожидать движенія впередъ, и вы никогда не забудете его отвта. Онъ скажетъ вамъ:— Подойди, подойди только!
Я лично убдился въ этомъ, сказавъ однажды, что глубоко признаю облагораживающее дйствіе Америки, но я кончилъ тмъ, что замолчалъ, и долженъ былъ замолчать, такъ какъ я прибавилъ, что нельзя ожидать, чтобы американская цивилизація стояла на современной высот, я разжегъ патріотизмъ до такой степени, что мн пришлось замолчать, чтобы остаться цлымъ. Я могъ бы указать въ преріяхъ Дакоты время и мсто, гд бы меня стали скальпировать за то, что я раскритиковалъ духовные устои Америки. Для янки Америка заключаетъ въ себ всю вселенную, онъ не признаетъ превосходства другихъ. Если хвалишь Америку за то, что она не достигла боле высокой ступени цивилизаціи, то онъ понимаетъ это довольно своеобразно.
Какая же другая нація можетъ сравниться съ ней? Слдовательно ее хвалятъ за то, что она выше другихъ?
Лтомъ 1887 года я работалъ въ одномъ изъ западныхъ мстечекъ, насъ было приблизительно около 50 человкъ, по воскресеньямъ я писалъ по просьб рабочихъ письма, они находили, что я длаю это очень хорошо и часто обращались ко мн.
А знаю ли я стенографію? Неужели нтъ? Ну, а они сами видли въ Америк людей, которые писали почти такъ же быстро, какъ говорили. Такимъ образомъ, я потерплъ полное фіаско по части писанія!
Я уже упоминалъ выше, что незнаніе заграничной жизни и ея замчательныхъ явленій — стенографіи — встрчается не только у дикихъ обитателей прерій, но во всхъ сословіяхъ Америки съ ея образцовыми школами включительно.
Совершенно безполезно оправдывать ихъ духовную неразвитость, ссылаясь при этомъ на тотъ неудобный матеріалъ, изъ котораго американцы должны были черпать свое развитіе. Они требуютъ полнаго признанія своего превосходства во всхъ отрасляхъ, они считаютъ себя самой цивилизованной націей міра, они не только думаютъ это, но хотятъ дать понять, что они не нуждаются въ духовномъ вліяніи другихъ народовъ, что оно для нихъ излишне, и стараются подвергнутъ его сильнйшему гнету. Они обложили произведенія иностранной цивилизаціи пошлиной въ размр 35%!

III.
Литература.

Могутъ ли въ Америк существовать искусство и литература, если она до такой степени давитъ заграничное искусство и литературу? Можетъ ли Америка избжать вліянія иностраннаго искусства безъ вреда для себя!
Если бы Америка была давно создавшимся государствомъ съ историческимъ прошлымъ, съ предками, то она могла бы, по крайней мр, если не оправдать, то хотя бы обосновать свое поведеніе. Но надо помнить, что Америка, напротивъ, только что создающееся государство, не имющее своей собственной школы ни въ одной отрасли искусства.
Американцы — люди предпріятій, а не искусства, не говоря, конечно, объ исключеніяхъ.
Американцы ждутъ платы за искусство, они не понимаютъ его, они вполн индиферентны къ нему. Почти то же самое можно сказать и о литератур.
Какъ въ живописи они просто видятъ смшеніе красокъ, точно въ какой-нибудь смси маселъ, такъ и въ литератур ихъ совсмъ не занимаютъ вопросы истиннаго искусства, а лишь разсказы о любви и револьверныхъ выстрлахъ.
Литература не иметъ въ Америк никакого вліянія для воспитательнаго значенія, на нее смотрятъ какъ на развлеченіе. Американцы не думаютъ о развитіи при чтеніи, они читаютъ для того, чтобы позабавиться уличнымъ жаргономъ, содрогнуться при описаніи кровавыхъ сценъ въ криминальныхъ романахъ, растрогаться до слезъ любовными исторіями въ романахъ Шарлотты Брэме, подремать вечерами надъ великимъ и снотворнымъ Лонгфелло. Они читаютъ газеты, чтобы быть въ курс городскихъ происшествій и чтобы слдить за результатомъ послднихъ скачекъ въ Нью-Іорк, для для того, чтобы узнатъ о новомъ желзнодорождомъ крах Jay Goulds. Они читаютъ не для того, чтобы быть въ курс литературы искусства или науки, подобныя темы не затрогиваются въ газетахъ. Большею частью въ нихъ говорится о предпріятіяхъ и преступленіяхъ.
Американскій городской газетчикъ является, мриломъ американской культуры.
Если иностранецъ будетъ внимательно слдитъ за его выкрикиваніями въ продолженіе цлой недли, то онъ получитъ ясное представленіе о городской жизни. Его профессія заключается въ пониманіи настроенія жителей, онъ барометръ, показывающій погоду, онъ своими выкрикиваніями указываетъ на то, что интересуетъ народъ. Онъ не упоминаетъ о книгахъ, картинахъ, представленіяхъ, такъ какъ онъ знаетъ, что жители исключительно интересуются несчастными случаями на желзныхъ дорогахъ и трехъ-этажными убійствами. Американскія газеты являются коммерческимъ предпріятіемъ, поэтому въ нихъ и говорятся больше о трехъ-этажныхъ убійствахъ, чмъ о предметахъ, могущихъ способствовать духовному развитію страны.
Если газетчикъ выкрикиваетъ о пожар на Вашингтонскомъ бульвар или объ убійств на улиц No 17, о снжной бур въ Монтан или объ изнасилованіи въ Массачузетс — то онъ уже передалъ главное содержаніе газеты. Такимъ образомъ мелкіе газетчики, понятія которыхъ сложились подъ вліяніемъ господствующихъ интересовъ публики, являются главными законодателями американской публицистики.
Это шумливая, скандальная публицистика, отъ которой идеть дымъ револьверныхъ выстрловъ и съ которой чувствуются сжатые кулаки. Въ ней подкупленныя передовыя статьи, желзнодорожныя рекламы, поэзія объявленій, городскія сплетни. Это удивительная публицистика, переполненная скандалами судебныхъ засданій, воплями желзнодорожныхъ крушеній, громкими криками патріотическихъ банкетовъ, ударами паровыхъ молотовъ большихъ фабрикъ, словами Божьими, — при каждомъ издающемся листк всегда бываетъ свой пасторъ, — дамской поэзіей ‘луннаго свта’ на озер Тенесси, любовью въ Бостон, двумя столбцами объявленій о разводахъ, тремя столбцами — о банковыхъ кражахъ, четырьмя столбцами о патентованныхъ медицинскихъ средствахъ — удивительнйшая публицистика — это крикъ цлой банды пиратовъ, создавшей ее.
Извстный во всей Америк Буклинскій расторъ de Witt Talmage недавно высказалъ свое мнніе объ американской пресе вообще въ своей стать о воскресныхъ листкахъ: ‘Пресса установилась. Реформаторы какъ въ самой публицистик, такъ и вн ея, — должны вдвойн стремиться къ тому, чтобы въ ней поднялся нравственный уровень и чтобы она сдлалась орудіемъ добра. Наши газеты на цлый шагъ опередили міръ. Если мы сравнимъ теперешнія газеты съ газетами, выходившими 35 лтъ тому назадъ, то мы изумимся ихъ успхамъ въ литературномъ отношеніи.
‘Люди, служащіе теперешней преес, много лучше тхъ, которые были 35 лтъ назадъ. Ихъ произведенія здорове, даже въ свтскихъ газетахъ замчается все усиливающееся религіозное и нравственное направленіе. Газетная мораль можетъ помряться съ моралью проповдей. Да, пресса установилась’.
Такъ какъ въ отзыв пастора не чувствовалось шутки и въ немъ не было ироніи, то янки показалось, что онъ говоритъ о вещахъ, о которыхъ не иметъ понятія, и нкоторые публицисты стали защищать своихъ предшественниковъ. Редакторъ ‘America’ въ своей маленькой замтк возмущается словами пастора и отнюдь не раздляетъ его мннія. Редакторъ говоритъ:
‘Если мы сравнимъ наши воскресные листки съ ежедневными газетами, выходившими 35 лтъ тому назадъ, то мы найдемъ, что содержаніе послднихъ носило очень нравственный и патріотическій характеръ, тогда какъ теперь мы видимъ смсь пошлостей, сенсаціонныхъ извстій и скандаловъ, написанныхъ лишь съ серьезнымъ оттнкомъ. Нравственность воскресныхъ листковъ, можетъ бытъ, находится на одномъ уровн съ пасторскими проповдями, но это очень прискорбное признаніе въ устахъ пастора’.
Американскую публицистику можно только сравнивать съ мелкими копенгагенскими листками: она не терпитъ въ большомъ количеств лучшей литературы. Это бульварный товаръ, содержаніе котораго всецло создалось подъ вліяніемъ американскаго матеріализма.
Америка никогда не интересуется тми событіями, которыя уже отошли въ область прошедшаго. Такъ, если, напримръ, газеты упоминаютъ о томъ, что Модьевска выступала въ городскомъ театр ‘Grand’ или что Ментеръ игралъ въ опер, или что Линде читалъ лекцію — это уже не интересуетъ публику, и газеты говорятъ объ этомъ лишь съ цлью описать наряды и прическу артистки, перечислятъ количество колецъ на ея рукахъ, сказать о томъ, сколько разъ ее вызывали, оцнитъ ея украшенія, вы напрасно будете искать въ газетахъ посл спектакля оцнки таланта, критики отвлеченныхъ разсужденій — вы не найдете ничего подобнаго. Кто будетъ писать эту критику и для кого?
Публицистика воспитывается газетчиками, газетчики — толпой, покупающей газету, индиферентной къ искусству, она состоитъ изъ предпринимателей, коммерсантовъ, пробгающихъ по утрамъ газеты, когда дутъ въ омнибусахъ на занятія, или изъ ихъ женъ и дочерей, которыя сами присутствовали на спектакляхъ и видли собственными глазами прическу актрисы.
Кровавое изуродованное тло, найденное въ подворотн, отчаянная биржевая игра, крупныя стачки, скандальная семейная драма — вотъ какія извстія принимаются съ интересомъ, это какъ разъ соотвтствуетъ развитію читателей и производитъ впечатлніе на ихъ одеревенлые нервы. Среди всего этого хаоса предпріятій, преступленій и несчастій въ каждой американской газет помщается одинъ или два столбца съ новостями изъ частной жизни, интимныя сообщенія редактора, полученныя имъ изъ третьихъ рукъ, описаніе того, что по утрамъ читаютъ дамы, и т. д., — всо это называется ‘Locals’.
Въ этихъ столбцахъ мы узнаемъ о бракахъ, рожденіяхъ и смерти. Подобно тому, какъ въ европейскихъ газетахъ помщаются извстія о дипломатическихъ посщеніяхъ высокопоставленныхъ особъ, такъ въ ‘Locals’ говорится, что такой-то достойный гражданинъ сосдняго города постилъ такое-то всми почитаемое семейство. Это, можетъ быть, жена какого-нибудь моряка съ внутреннихъ озеръ, пріхавшая навстить своего сына, каретникъ, или пастухъ съ прерій, пришедшій къ своимъ родителямъ — вс одинаково удостоиваются этой чести. Противъ этого нечего возражать, таковъ порядокъ и обычай страны, и 10 тысячъ абонентовъ ничего не имютъ противъ того, чтобы жена моряка служила предметомъ вниманія прессы. ‘Locals’ самая приличная часть американской газеты, въ нее, по мр возможности, не допускается криминальныхъ исторій и патентованныхъ медицинскихъ средствъ: ‘Locals’ самое любимое чтеніе дамъ изъ общества.
Но иногда и въ этотъ отдлъ проникаютъ объявленія, рекламы объ особенномъ сорт головной помады или о корсетахъ, стихи на тему о дамскомъ туалет или о новомъ подвоз мяса на рынокъ. Непосредственно посл разсказа о блистательной свадьб или о счастливыхъ родахъ слдуетъ извстіе, озаглавленное ‘Смерть’, при чемъ читатели чувствуютъ внезапное волненіе — опять одинъ изъ нашихъ дорогихъ соотечественниковъ покинулъ насъ! Можетъ быть это каменщикъ Фулеръ или племянница часовщика Броуна, который живетъ на улиц Adams въ дом No 16, или, можетъ быть, No 17. Кого только можетъ похитить у насъ смерть!
Потомъ читатель успокаивается и продолжаетъ свое чтеніе, онъ облегченно вздыхаетъ по мр того, какъ выясняется дло.
Слава Богу, это не каменщикъ, а если посмотримъ повнимательне, то, можетъ быть, это и не племянница. Если это только агентъ швейныхъ машинъ съ Приморскаго бульвара или кузенъ мистрисъ Кингслей, мужу которой 40 лтъ, — то и горевать нечего. Читаешь дальше, доходишь до половины, наконецъ, вчитавшись, начинаешь интересоваться и думать, что это, можетъ быть, какой-нибудь Конвей, живущій въ улиц Линкольна, а можетъ быть и въ другомъ мст.
Читаешь съ удовольствіемъ и оживленіемъ, становится дйствительно интересно, въ данную минуту готовъ поклясться, что будешь читать только о смертныхъ случаяхъ. Дале оказывается, что дло идетъ лишь о какомъ-то столяр, который называется Гримшау или Смитомъ. Можетъ быть, и умеръ-то онъ отъ удара, что вполн соотвтствовало бы той жизни, которую онъ, можетъ-быть, велъ. И читатель все дальше и дальше съ большимъ вниманіемъ, не пропуская ни одного слова, читаетъ со страстью и, въ конц-концовъ, съ бшенымъ остервенніемъ. Столяръ живъ. Остается всего четыре строчки и ни одного слова объ удар! Не можетъ же этого бытъ мистеръ Доунингъ, Джемсъ Вилліамъ Доунингъ, который, можетъ быть, иметъ парикмахерскую поблизости отъ церкви баптистовъ? Стараешься крпиться, сгоряча ршаешь, что это наврное парикмахеръ, вдь это долженъ же бытъ кто-нибудь, это такъ же легко можетъ бытъ парикмахеръ, какъ и дама съ Франклинскаго бульвара, содержательница ресторана, въ которомъ подаются устрицы! Разв существуютъ какія-либо особыя причины, по которымъ парикмахеръ былъ бы избавленъ отъ подобной участи? Наконецъ, выпуча глаза, сдерживая дыханіе и вибрируя каждымъ нервомъ, читаешь слдующее.
‘Чтобы избжать смерти, нужно отправиться въ единственное мсто въ город, гд можно купить извстныя перчатки Балля, которыя вполн гарантируютъ васъ отъ простуды, — а именно къ Дональдсону’.
О, Боже мой! Бдный читатель прочитываетъ диверитесментъ въ полстолбца. Любопытные читатели наврное прочтутъ ихъ въ ‘Locals’, поэтому, мсто въ этой части газеты цнится очень дорого, слово петита стоитъ долларъ, а во время какихъ-нибудь особенныхъ происшествій или праздниковъ плата за одно слово петита иногда доходитъ до пяти долларовъ. Редакторъ можетъ, напримръ, написать въ ‘Locals’ слдующее: ‘Сегодня ночью наша супруга разршилась отъ бремени сыномъ’. Прекрасно! Очень интересно, замчательно, поразительно! Но затмъ ниже онъ благодаритъ фермера за то, что онъ, находясь въ город, преподнесъ ему столько-то картофеля. Все этой не что иное, какъ предпріятіе, реклама. Редакторъ хочетъ выразитъ фермеру публичную благодарность, помститъ маленькую замтку и напечатать ее именно въ ‘Locals’, гд ее непремнно прочтутъ. Картофель оказался превосходнымъ, я онъ увренъ, что только благодаря этому картофелю роды его жены разршились столь благополучно. Онъ очень склоненъ думать, что если бы жена не съла накадун дв картофелины, ребенокъ не оказался бы мальчикомъ.
Цлъ достигнута цною опубликованія и оскверненія интимныхъ событій семейной жизни. Редакторъ безплатно получаетъ картофель въ продолженіе извстнаго срока, а товаръ фермера рекламированъ такъ, что этого никогда не забудешь.
Фермеръ думаетъ, что если у какой-нибудь незамужней хозяйки не хватитъ картофеля, она потреплетъ своего друга по щек и скажетъ: ‘Я бы хотла купить картофеля извстнаго сорта. Ну, ты знаешь, отъ котораго родятся мальчики!’ Если это будетъ даже шутка, продолжаетъ разсуждать фермеръ, то все же это покажетъ, что его драгоцнное объявленіе въ ‘Locals’ не пропало даромъ.
Хотя американская публицистика въ высшей степени не интеллигентна, груба и деревянна — все же она самый врный выразитель общественной жизни, народныхъ интересовъ и представленій, и съ ней не можетъ конкурировать въ этомъ отношеніи остальная — изящная литература. Публицисты отражаютъ реальную жизнь, высказываютъ мысли и чувства янки, представляютъ безъ прикрасъ господствующій матеріализмъ, даютъ ежедневный матеріалъ для исторіи отечественной культуры, тогда какъ американскіе поэты, напротивъ, постоянно погружаются въ духовную жизнь и жизнь чувствъ прошедшихъ столтій, изображаютъ величайшую любовь, которая отзывается англійскими прародителями, создаютъ героевъ изъ каждаго патріотическаго янки, который обладаетъ только долларомъ на дн сундука и лсопилкой на Миссисипи.
Въ американскихъ газетахъ не помщается совсмъ политической полемики, которою полна наша европейская пресса. Только каждые четыре года, въ продолженіе двухъ-трехъ недль, американцы препираются изъ-за свободы торговли и биллей о пошлинахъ, они ожесточаются до крови, они побждаютъ, проигрываютъ, выбираютъ президента — и затмъ все успокаивается до слдующихъ выборовъ.
Они не разсуждаютъ о ‘политик’ въ теченіе цлыхъ четырехъ лтъ. Американскій публицистъ не обязанъ, будучи взрослымъ человкомъ, сидть и съ полнымъ воодушевленіемъ бить тревогу до поводу параграфовъ старыхъ законовъ и запятыхъ въ новыхъ, не обязанъ составлять ‘передовыя статьи’ о невоспитанномъ поведеніи молодого Бисмарка въ Ватикан и сочинятъ ученые комментаріи къ троннымъ рчамъ и всевозможнымъ политическимъ глупостямъ.
Онъ знакомъ съ политикой только по имени, онъ не знаетъ, что такое правые и лвые, передъ самыми выборами онъ не знаетъ, что такое оппозиція. Его газета представляетъ собою безцвтное сообщеніе о событіяхъ восточной и западной Америки, нсколько словъ обо всемъ понемножку, продуктъ даннаго момента. Возьмемъ для примра послдній номеръ. Онъ содержитъ слдующее: Бглецъ арестованъ — Пожаръ вчера вечеромъ — Судъ Линча — Послдствія эмиграціи — Вопросъ о рыболовств въ Канад — Большая рзня — Состояніе казны — Биржа — Мнніе сверо-запада — Мнніе юга — Послдняя новость — Посщеніе воровъ — Высшій судъ — Убитъ до смерти — Единственное радикальное средство — Похищеніе оловянныхъ трубъ — Ограбленіе на тысячу долларовъ — Кулачный боецъ Килленъ и мр-ссъ Каффрей въ ‘Komique’ — Невольничество блыхъ въ Техас — Состояніе погоды.— Спортъ — Былъ ли это ударъ ножа?— Миннезота — Дакота — Мичиганъ — Изъ другихъ мстъ — Внезапная смерть — Гражданская служба — Странствующій народъ — Похороны въ Винон — Состояніе желзныхъ дорогъ — Положеніе желзнодорожныхъ служащихъ — Низшій судъ — Ограбленіе на восемь тысячъ.— G. А. R. (Великая республиканская армія) — Судебная жалоба сенатора Кеня — Торговля женщинами въ центральной Африк — Цны на пшеницу понижаются — Темное дло соперника — Рынокъ Нью-Іорка:— Рынокъ Чикаго — Негръ, ушедшій въ вчность — Почему она была героиней — Исчезновеніе банковаго служащаго — Согласіе пастора — Крушеніе позда — Открыто растеніе (патентованное медицинское средство) — Мнніе шерифа Эгля — Мнніе шерифа Кобденса — ‘Locals’: — Покинула своего мужа — Убито два кочегара — Индйцы въ Перу — Легислатура — Жена застала на мст преступленія — Генералъ Грантъ, какъ охотникъ — Состояніе омнибусовъ — Снжныя мятели — 63-лтній отецъ развратилъ свою семилтнюю дочь — Женскія ассоціаціи — Смотрите на птицъ небесныхъ (объявленіе) — Банкротъ — Телеграммы — какъ элегантно одваться — Убійство премьера — Проповдь пастора Фитцгеральда — Арестованные поляки — Какъ освободить страну отъ китайцевъ — Стачки — Гладстонъ объ американскихъ изобртеніяхъ — Освщеніе новой церкви — Выломанная оконная рама — Лошади понесли — Трое полицейскихъ на-сторож — 11 столбцовъ объявленій {Globe, 9 января 1889 г.}.
Ни единаго слова о политик! Но всякая газета, какъ бы неинтересна и неинтеллигентна она ни была — ясно показываетъ то, что занимаетъ умъ янки, то, о чемъ онъ говоритъ, что читаетъ. Американская газета вполн отвчаетъ духовнымъ запросамъ публики, содержаніе ея далеко не такое скромное и идилличное, какъ въ беллетристик, но въ немъ въ тысячу разъ больше реальности и правды.
Въ газетахъ чувствуется безпокойная шумливость, столь характерная для американской жизни, он грубы и врны дйствительности.
Въ одномъ отношеніи американская пресса даже опередила прессу всхъ остальныхъ странъ: она поразительно быстро узнаетъ вс новинки и мгновенно опубликовываетъ ихъ.
Для того, чтобы получать сообщенія отовсюду, она тратитъ громадныя суммы, она получаетъ извстія по телеграфу о самыхъ малйшихъ и незначительныхъ событіяхъ и тотчасъ печатаетъ ихъ въ экстренныхъ листкахъ. Нью-Іоркъ-Геральдъ (New-Iork-Herald) неподражаемъ въ этомъ отношеніи. За исключеніемъ корреспондентовъ всхъ странъ, исключая наборщиковъ, рабочихъ при машинахъ, корректоровъ и т. п., въ редакціи еще 65 служащихъ. Изъ нихъ 17 редакторовъ или шефовъ, которые завдуютъ каждый своимъ спеціальнымъ отдломъ, остальные же — репортеры, разъзжающіе по нью-іоркскимъ улицамъ и переулкамъ въ погон за новостями.
Какъ только такой газетный репортеръ узнаетъ что-нибудь, онъ летитъ со всхъ ногъ къ ближайшему телефону, кричитъ ‘Herald’ и репортируетъ. Кром этихъ репортеровъ у газеты есть свой собственный катеръ, который крейсируетъ около Нью-Іорка и занимается ловлей всхъ новинокъ, припывающихъ къ городу-великану по водному пути.
Когда принцъ Уэлльскій путешествовалъ по Америк и намревался поститъ водопады, корреспондентъ ‘Геральда’ отправился на Ніагару и завладлъ телеграфной линіей. Но принцъ не пріхалъ въ назначенное время, и тогда корреспондентъ для поддержанія своего положенія отдалъ приказаніе протелеграфировать первую книгу Моисея. Когда она была кончена, а принцъ все-таки еще не пріхалъ, принялись за вторую книгу Моисея. Но принцъ, наконецъ, прибылъ, и корреспондентъ первый сообщилъ міру эту новость. Это стоило лишь нсколько тысячъ долларовъ.
Во время войны съ Абиссиніей, ‘Нью-Іоркъ-Геральдъ’ умлъ всегда опередитъ вс другія газеты, такъ что англійскому ‘Times’ нсколько разъ приходилось получать военныя свднія, касающіяся чисто-англійскихъ событій, отъ своего американскаго коллеги. И не одна только эта газета до такой степени стремится поразить своихъ читателей, большая часть американской прессы находится въ боле или мене оживленныхъ сношеніяхъ какъ съ американскими городами, такъ и съ заграничными.
Замчательно, что американскія газеты изъ года въ годъ пытаются ознакомить янки съ жизнью міра, лежащаго вн Америки и о которомъ американскія школы не даютъ ни малйшаго понятія. Конечно, это лишь телеграфныя сообщенія, но все же они приносятъ всти съ другого полушарія, коротенькія, сжатыя всти, но если соединить ихъ въ нчто цлое, то все же за годъ получится гораздо боле полная исторія міра, чмъ та, которая преподается въ американскихъ школахъ. Но даже въ подбор телеграммъ выражается духъ янки, такъ какъ газеты должны приспособляться къ интересамъ и вкусамъ публики. Въ нихъ ничего не говорится о новостяхъ литературы и искусства, но не пропускается ни малйшей финансовой подробности.
Любимыми темами для телеграммъ служатъ извстія о придворныхъ балахъ, тронныхъ рчахъ, путешествіяхъ коронованныхъ особъ, открытіяхъ желзныхъ дорогъ, состязаніяхъ въ Англіи, дуэляхъ во Франціи, покушеніяхъ въ Россіи. Но появленіе какой-нибудь знаменитой драмы или восходящей звзды искусства обходится полнымъ молчаніемъ, между тмъ какъ немедленно сообщается о самомъ незначительномъ происшествіи заграничной жизни, если оно сколько-нибудь касается торговли и оборота — о томъ, что путешественникъ потерялъ свою карманную книжку въ нмецкомъ отел или что какой-нибудь коммерсантъ спекулируетъ съ литромъ масла на бирж въ Сарепт.
Несмотря на крупные недостатки, американская публицистика все же служитъ очень врнымъ показателемъ духовнаго развитія американцевъ.

IV.
Поэзія и писатели.

Американская литература безнадежно бдна талантами и не рисуетъ реальной жизни. Въ ней описывается любовь и раздаются револьверные выстрлы, но въ ней нтъ полнаго, реальнаго изображенія жизни, въ ней нтъ чувствъ.
Само собой разумется, что я исключаю нкоторыхъ писателей, которыхъ современникъ въ состояніи читать, я исключаю Марка Твэна, этого блднаго пессимиста съ его истиннымъ остроуміемъ и юморомъ. У него нтъ ни предшественниковъ, ни послдователей, я исключаю кое-что изъ Поэ, Готторна и Гарта. Но въ общемъ американскую литературу нельзя считать, какъ публицистику, выразительницей американской жизни. Она оставляетъ слишкомъ мало впечатлнія, она слишкомъ далека отъ земли, она о многомъ говоритъ, но мало чувствуетъ, въ ней слишкомъ много сочиненнаго и слишкомъ мало жизненнаго.
Она не изображаетъ, а поетъ, проповдуетъ, устремивъ глаза къ небу, говоритъ о добродтеляхъ и бостонской нравственности, проповдуетъ, увщеваетъ, налагаетъ мароккскія повязки на ненарушимую честность и на чету индйскихъ героевъ. Это творчество беззвучно пролетло надо мной, не задвъ ни одной струны въ моей душ, не заронивъ желанія прислушаться. Когда держишь въ рукахъ американскую книгу, то всегда думаешь, что всемогущій ураганъ современности, можетъ-быть, оживилъ бы эту плачевную картину поэтическаго творчества, но на ураганъ наложена пошлина, а національныя оловянныя трубы не играютъ роли урагановъ.
Американская литература создалась безъ иностраннаго вліянія и сама не иметъ никакого вліянія, она отстала отъ Европы на цлыхъ три фазиса развитія. Нкогда Диккенсъ и Скоттъ опредлили форму романа, Мильтонъ и Лонгфелло — форму стиховъ, на этомъ Америка и остановилась. Въ американской литератур ршительно незамтно никакихъ слдовъ нашей современной литературы, поэты не чувствуютъ никакого стремленія къ прогрессу, они разъ навсегда заучили правила и знаютъ ихъ. Что имъ за дла до того, что въ великихъ цивилизованныхъ странахъ пишутъ о жизни, изображая нжныя, какъ мимоза, душевныя переживанія? Это ихъ не касается, они — американцы, патріоты, пвцы, мечтатели, въ Америк считается чуть ли не постыднымъ знать иностранные языки. Если въ присутствіи янки два эмигранта объясняются на своемъ родномъ язык, то ихъ, наврное, осмютъ, если американецъ захочетъ выучить какой-нибудь. языкъ, то онъ почти наврное выберетъ мертвый языкъ. Такимъ образомъ американцы вполн застрахованы отъ возможности читать иностранныя книги въ оригиналахъ, но они не хотятъ знакомиться съ ними и въ переводахъ. Если ради спекуляціи они переведутъ романъ Золя, то подвергнутъ его грубому изуродованію, они ‘просиваютъ’ его, какъ говорится въ предисловіяхъ. Книга становится совершенно неузнаваемой, они измнятъ даже собственныя имена. Въ ‘La terre’ (земля) Іисусъ Христосъ названъ въ американскомъ перевод Магометомъ, четыре убійства переводчикъ выкинулъ, чтобы не было сходства съ револьверными выстрлами его отечественной литературы. Все, что касается клятвъ, незаконныхъ дтей, соблазновъ — выпущено совсмъ. Но въ книжныхъ магазинахъ не найдешь книгъ Золя даже въ ‘просянномъ’ вид, он продаются въ табачныхъ магазинахъ, какъ принадлежность мужчинъ. Американскіе книжные магазины ведутъ торговлю приличнымъ товаромъ, не пытайтесь спрашивать книгъ изъ современной жизни, не требуйте даже очень умренныхъ и скучныхъ сочиненій Уитмана — вамъ шепнутъ (если въ магазин есть дама), что они надются, что въ город не найдется сочиненій Уитмана. Чмъ же торгуютъ книжные магазины?
Возьмите городъ величиною съ Копенгагенъ — Миннеаполисъ — центръ западной торговли, въ которомъ свои театры, школы, художественныя галлереи, университеты, интернаціональная выставка и пять музыкальныхъ академій, — въ немъ есть одинъ единственный книжный магазинъ {Скандинавскихъ два, они торгуютъ писчей бумагой и проповдями.}. О чемъ публикуетъ подобная книжная торговля? Какія книги. выставлены на окнахъ и на полкахъ? Декоративныя поздравительныя карточки, собранія стиховъ съ золотымъ обрзомъ, уголовные романы, нсколько нотъ изъ Jankee doodle и Home, sweet home, блаженный Лонгфелло и всевозможныя модныя чернильницы. Цлый потокъ американской ‘беллетристики’, которую можетъ имть большой народъ, съ любящими марать бумагу женщинами! Книжный магазинъ отличается также патріотическимъ характеромъ, онъ торгуетъ военной исторіей Соединенныхъ Штатовъ, литографіями Вашингтона, Хижиной дяди Тома, Мемуарами генерала Гранта. Въ этомъ и заключается весь запасъ американской литературы. Но я все-таки предпочту читать сборникъ проповдей, чмъ ‘Мемуары Гранта’, который не умлъ даже писать безъ ошибокъ на своемъ родномъ язык. Многія письма Гранта хранятся какъ стилистическіе курьезы. Я лучше прочту ‘Адресъ-Календарь’ съ начала до конца, чмъ криминальные американскіе романы.
Они хуже ‘Видній’, хуже ‘Небесныхъ писемъ’, хуже всего на свт, что когда-либо появлялось въ печати. Не видавъ, невозможно себ представить, что представляетъ собою подобный криминальный разсказъ. При этомъ надо замтить, что эти разсказы отличаются такимъ же глубокимъ патріотизмомъ, какъ любой патріотическій гимнъ. Большею частью дло заключается въ томъ, что какой-нибудь 16—17-лтній янки изъ нью-іоркской сыскной полиціи открываетъ шайку заграничныхъ жидовъ-контрабандистовъ и всхъ ихъ перестрливаетъ. Но американскіе журналы отличаются необыкновенно хорошими иллюстраціями. Для любителей картинъ цлое наслажденіе перелистывать американскій журналъ.
Вншняя форма журналовъ и тонко исполненныя иллюстраціи составляютъ большую заслугу, но содержаніе значительно ниже, оно въ большинств случаевъ можетъ заинтересовать лишь американца, — истаго янки,
Пробгая содержаніе журнала, непремнно наткнешься на письмо Гранта, автобіографію Линкольна, отрывокъ изъ жизни Вашингтона, чрезвычайно важное сужденіе генерала Логана, о которомъ намъ извстно только то, что онъ умеръ, стихотвореніе о лун, разсказъ о любви. Надо стоять на совершенно такой же ступени развитія, какъ американцы — т.-е. стать въ той же мр духовно неразвитыми людьми, чтобы быть въ состояніи читать автобіографію Линкольна, напечатанную уже сто разъ, или перечитывать мудрый отвтъ Франклина англійскому лорду, который мы читали еще дтьми въ нашей норвежской хрестоматіи Іенсена, или письмо Гарфильда къ племянниц фермера въ Иллинойс…
Въ Миннеаполис, город, равномъ по величин Копенгагену, есть Атенеумъ съ библіотекой, заключающей въ себ 15 тысячъ томовъ и стоящей 26 тысячъ долларовъ. Въ немъ мы находимъ ту же самую литературу, что и въ книжныхъ магазинахъ, т же военные разсказы, т же журналы, того же Гранта, т же стихотворенія. Единственная литература, которая есть въ магазинахъ и нтъ въ Атенеум — это чернильницы, во всемъ остальномъ они сходны. Въ Атенеум сидятъ цлыми днями и читаютъ стихи.
Нтъ, иностранецъ положительно не въ состояніи понять, какое удовольствіе сидть въ Атенеум и читать стихи!
Американцы занимаются этимъ, вроятно, благодаря любви къ лирик вообще, а не къ хорошимъ стихамъ въ частности. Американцы очень любятъ стихи. Не говоря уже о дамахъ, которыя правильно снабжаютъ газеты своими, часто очень замчательными, поэтическими произведеніями, стихотворное бшенство часто охватываетъ и разсудительныхъ аптекарей такъ, что они цитируютъ стихи въ спорахъ о медицинскомъ жир, въ чемъ я имлъ случай убдиться лично. Даже Генри Джорджъ начинаетъ свое большое сочиненіе по политической экономіи стихами, дальше уже итти некуда! Стиховъ въ Атенеум Миннеаполиса хватитъ на вчныя времена, но, несмотря на это, запасъ постоянно возобновляется.
Что же покупаютъ еще? Что найдется тамъ изъ современной литературы? Вс книги, сочиненныя американцами и американками, вс романы Диккенса и Вальтеръ Скотта, Дюма-отца, Эжена Ею, Жюля Верна, Марріэта, Сильвіо Пеллико. Но ни одной книги Золя, Бурже, Гонкура, ни одного русскаго или скандинавскаго писателя {За исключеніемъ нсколькихъ разсказовъ Андерсена и двухъ первыхъ книгъ Ли.}. Однимъ словомъ, ни одного сочиненія современной литературы. Въ Атенеум 100 увсистыхъ томовъ старыхъ Дебатовъ конгресса, 83 тома альманаховъ за старые года, 670 томовъ сообщеній о патентахъ, которые составляютъ книги вдвое толще библіи въ перевод Лютера. Если вы придете въ Атенуемъ Миннеаполиса и спросите книгу о патентахъ вы получите ее, но если спросите Гартмана, Канта, Шопенгауэра, то библіотекарь отвтитъ вамъ, что изъ философовъ у нихъ имется только Эмерсонъ.
Сколько бы мы ни находили причинъ осуждать американскую публицистику, — все же это поэзія сравнительно съ беллетристикой. Публицистика — это рупоръ, разносящій американскій шумъ, онъ трубить о жизни народа, который работаетъ и страдаетъ, падаетъ и умираетъ, публицистика выражаетъ господствующій духъ этой части свта. Но у поэтовъ не ищите жизни, они воспваютъ лунный свтъ и убиваютъ жидовъ-контрабандистовъ. Больше половины произведеній американскаго творчества имютъ стихотворную форму.
Почему и нтъ? Надо принимать всякій продуктъ духовной дятельноcти въ какой бы форм онъ ни былъ, если только въ немъ есть талантъ. Но въ стихахъ лишь кое-гд промелькнетъ содержательность или талантливость. Изъ ста стихотвореній, въ одномъ почувствуется дуновеніе жизни. Въ Америк не играютъ на лир — можетъ-быть это и случалось когда-нибудь — тамъ брянчатъ, а т немногіе, которые играютъ, играютъ плохо, и у нихъ плохія лиры. Но вдь у насъ есть переводы хорошихъ американскихъ вещей, хорошихъ стиховъ, хорошая индйская поэзія? Мн пришлось-два раза и подолгу жить среди индйцевъ въ ихъ вигвамахъ, и могу сказать, что я нашелъ тамъ столько героическихъ чертъ среди мужчинъ и красоты среди женщинъ, что описанія ихъ едва ли хватило бы на одинъ листъ маленькой статейки. Говорить о великой индйской поэзіи будетъ слишкомъ наивной ложью, пустой болтовней, выдумкой. Что же касается до переводовъ, то мы часто больше переводимъ страну, чмъ литературу, т.-е. я подразумваю подъ этимъ, что поэтъ большой страны скоре будетъ переведенъ, чмъ, можетъ-бытъ, даже лучшій поэтъ маленькой страны. Во всхъ литературахъ есть переводы произведеній подобныхъ представителей странъ, такъ, мы переводимъ Б. Пересъ Гальдосъ (В. Peres Galdos), потому что онъ испанецъ, Гоа Тзіенъ Ки (Goa Tsien Ki), потому что онъ китаецъ {Мы переводимъ также Тшенгъ Ки Тонга (Tcheng Ri Tongs) по той причин, что онъ въ своихъ сочиненіяхъ описываетъ культуру, а не является поэтомъ, въ отличіе отъ Гоа Тзіенъ ки.}, но часто случается, что мы не переводимъ Золя, хотя онъ французъ. Го, скажете вы, въ Америк есть такой романъ, какъ ‘Хижина дяди Тома’! Совершенно врно, и эта книга много послужила на своемъ вку. Какъ романъ, какъ литературное произведеніе, она едва ли достойна тхъ дорогихъ переплетовъ, въ которые ее переплетаютъ американцы, но какъ обличительное разсужденіе, какъ проповдь, какъ изобразительница тогдашняго движенія, она оцнивается по достоинству, и, несмотря на отсутствіе литературныхъ достоинствъ, это сочиненіе все-таки носитъ на себ жизненный отпечатокъ. Эта книга должна была бы быть предостереженіемъ американскимъ поэтамъ противъ ихъ лунной поэзіи и безжизненныхъ описаній событій и людей. Но она не имла этого дйствія. Напротивъ, американцы очень близки къ тому, чтобы и ‘Хижину дяди Тома’ причислить къ ‘лунной поэзіи’.
Госпожа Бичеръ Стоу объявила нсколько лтъ тому назадъ — значитъ еще до того, какъ она заболла, — что честь сочиненія ‘Хижины дяди Тома’ не принадлежитъ ей, что книгу сочинилъ ангелъ, очень освдомленный въ негритянскихъ длахъ, а она только записывала. Хорошо, если ангелъ тоже не отречется отъ авторства! Честь и хвала ‘Хижин дядя Тома’! Но у меня болятъ уши, когда я слышу о высокой бостонской морали и миссурійской безчеловчноcти. И если нація укажетъ на эту книгу, какъ на типичный плодъ своего творчества, то мн кажется, что въ этой націи не особенно много духовныхъ запросовъ.
Само собой разумется, что американская литература отличается глубокой нравственностью. У ней такой же высокій воротникъ, какъ у норвежской Маріи {Намекъ на глубоко-корректные романы норвежской писательницы Маріи. Примч. перев.}.
Бостонъ даетъ тонъ американской нравственности и литературному направленію. Даже у самыхъ великихъ Американскихъ писателей, безъ исключенія, не найдется ни одной честной клятвы. Книга, содержащая клятвы, сейчасъ же поступитъ въ табачный магазинъ. Въ каждомъ американскомъ роман непремнно фигурируетъ черный, какъ чернила, злодй, но если этотъ злодй начинаетъ произносить проклятіе, то слово helvede (адъ) пишется: h и тире, а слово damned (проклятый) — d и тире. Я вовсе не утверждаю, что проклятія — необходимая принадлежность хорошаго романа, но мн кажется нсколько неестественнымъ для закоренлаго злодя произносить слова, пропуская буквы и прибгая къ тире.
Американская литература также не знаетъ пола. Она, больше знаетъ о судномъ дн или спектральномъ анализ, чмъ о пол. Если случается, что древній Адамъ проявится въ геро романа, то его взглядъ, его поцлуй выражаютъ милую сладостную чувственность, въ немъ вы никогда не найдете порывовъ молодой страсти. Бостонскіе тиски не позволяютъ ему этого. Хотя американскія газеты ежедневно изобилуютъ криминальными разсказами и сценами изнасилованія, въ беллетристик почти запрещено говоритъ о голыхъ ножкахъ стула.
Само собой разумется, что среди безталанныхъ американскихъ писателей встрчаются боле или мене талантливыя исключенія. Я уже говорилъ, что къ таковымъ принадлежитъ Маркъ Твэнъ, и повторяю это еще разъ. Въ немъ нтъ и слда поэзіи, но онъ острякъ, заставляющій читателей смяться, когда онъ самъ плачетъ. Онъ пессимистъ, юмористъ и сатирикъ. Нужно хорошо знать американскую жизнь, чтобы понятъ вс его безчисленныя остроты. Я не ршусь причислить въ исключеніямъ другихъ писателей цликомъ, а лишь нкоторыя главы одного, нкоторыя стихотворенія другого. Скажу мимоходомъ нсколько словъ о тхъ американскихъ писателяхъ, которые пріобрли у насъ нкоторую извстность.
Въ 1885 году въ Бостон вышла книга, которая вызвала письмо Эмерсона, другое изданіе въ Лондон и разсужденіе Рудольфа Шмидта. Книга носила заглавіе ‘Побги травы’ (Leaves of grass), фамилія поэта была Вольтъ Уитманъ (Wolt Whitman), которому было въ это время только 38 лтъ. Самъ писатель называетъ это произведеніе ‘Пснями’, такъ же какъ и Рудольфъ Шмидтъ. Эмерсонъ же, отличающійся очень слабой систематикой, не пріискалъ ему никакого особаго названія, на самомъ же дл произведенія Уитмана столько же походятъ на псню, сколько на таблицу умноженія. Они написаны прозой, безъ малйшаго размра и безъ римъ. Они напоминаютъ стихи единственно потому, что на одной строчк одно-два-три слова, на слдующей — восемь или десять, пять или тринадцать, и такъ до сорока трехъ словъ.
Писатели называетъ самого себя ‘міровымъ явленіемъ’. Рудольфъ Шмидтъ называетъ его также ‘міровымъ явленіемъ’. Я же съ трудомъ могу соединить какое-либо понятіе съ такимъ необыкновенно обширнымъ представленіемъ, какъ ‘міровое явленіе’ которое поэтому могло бы сдлаться космосомъ, пространствомъ или всмъ — поэтому я просто скромно назову его дикаремъ, онъ голосъ природы въ необработанной первобытной стран. Въ его язык и чувствахъ проглядываетъ нчто индйское, онъ воспваетъ преимущественно природу, море, воздухъ, землю, деревья, травы, горы и рки. Свою родину: Long Island онъ всегда называетъ индйскимъ именемъ Поуманокъ, маисъ онъ называетъ первоначальнымъ именемъ маизе, вмсто англійскаго сочи, американскія мстности, цлые штаты онъ окрещиваетъ индйскими именами, въ его стихахъ цлыя строчки американскихъ первобытныхъ названій, его до такой степени увлекаетъ примитивная музыка этихъ словъ, что онъ заполняетъ ими цлыя строчки, даже если текстъ не иметъ съ ними ни малйшей связи. Иногда онъ перечисляетъ цлый рядъ штатовъ и ничего не говоритъ о самыхъ штатахъ. Это торжественная игра дикими словами. Привожу одно изъ его стихотвореній:
‘Я ушелъ изъ Поуманока и полетлъ, какъ птица,
Полетлъ все дальше и дальше, чтобы воспть значеніе всего,
Полетлъ къ сверу, гд я сталъ пть сверныя псни,
Въ Канаду, гд я восплъ Канаду, потомъ къ Мичигану,
Въ Висконсинъ, Іову, Миннезоту, чтобы пть ихъ псни,
Потомъ въ Огіо и Индіану, чтобы пть ихъ псни,
Въ Миссури и въ Канзасъ и Арканзасъ, чтобы пть ихъ псни
Въ Тенэсси и Кэнтукки, въ Каролину и Джорджіа, чтобы пть ихъ псни.
Въ Техасъ и дальше въ Калифорнію, по всмъ мстамъ,
Чтобы, во-первыхъ, воспть значеніе всхъ климатовъ нераздльный хладный міръ,
А потомъ, чтобы воспть отдльныхъ членовъ этихъ штатовъ’.
Первобытное, примитивное понятіе дикаго индйца о сродств существа съ элементами, его окружающими, всюду высказывается въ его книг и часто вспыхиваетъ яркимъ пламенемъ. Во всхъ втрахъ или крикахъ животныхъ онъ слышитъ индйскія имена: ‘Звуки дождя и втра, — говоритъ онъ, — птичій свистъ и звриный ревъ въ лсахъ звучатъ намъ точно названія — Оканее, Куза, Оттава, Моногагела, Саукъ, Натчезъ, Шатшахдтши, Какета, Оронако, Вабатъ, Міями, Сагиновъ, Шиппева, Ошкошъ, Валла-Валла… дающіе названія водамъ и странамъ’.
Чтобы прочесть эти стихи, требуется по меньшей мр вдвое больше вдохновенія, чмъ для того, чтобы написать ихъ.
Его стиль нельзя назвать англійскимъ, онъ вообще не принадлежитъ ни къ какому стилю цивилизованнаго міра. Это тяжеловсный индйскій образный стиль безъ образовъ, на которомъ отразилось тяжеловсное вліяніе библіи и который превышаетъ всякое пониманіе.
Его языкъ тяжелъ и неясенъ, Уитманъ выстраиваетъ цлыя колонны, цлыя полчища словъ, и каждое слово только еще больше затемняетъ смыслъ. У него есть стихотворенія, которыя достигли настоящаго величія по своей неудобочитаемости. Въ одномъ изъ нихъ, въ необычайно глубокомысленной поэм въ три строчки, при чемъ около половины заключено въ скобки, онъ ‘поетъ’ слдующимъ образомъ:
‘Still though the one lsnig
(One, yet of contradictions made), Idedicate to Nationality,
I leave in him revolte. (O latent right of in surrectur.
O quenchless indispensable fire!)’.
Это можетъ также хорошо сойти за поздравленіе ко дню рожденія, какъ и за пасхальный гимнъ. Это столько же можетъ быть стихотвореніемъ, какъ и тройнымъ правиломъ, но всего трудне представить, что поэтъ этой рунической поэзіи хотлъ ‘пть’, быть патріотомъ и въ то же время мятежникомъ. О’Конноръ говоритъ, что для того, чтобы понять произведшія Уитмана, нужно видть самого автора. Бюккэ Конвей и Рюисъ говорятъ-тоже самое. Но мн кажется, что впечатлніе мечтательной дикости, которое получается при чтеніи ‘Побговъ травы’, наоборотъ, еще усилится при взгляд на поэта. Но все же онъ послдній одаренный экземпляръ современнаго человка, рожденнаго дикаремъ.
Тридцать-сорокъ лтъ тому назадъ на улицахъ Нью-Іорка, Бостона, Новаго Орлеана, потомъ Вашингтона встрчался человкъ необыкновенной крпкаго тлосложенія, крупный, съ нсколько грубоватыми членами, всегда очень небрежно одтый и напоминающій собой механика, моряка или вообще какого-нибудь рабочаго. Онъ ходилъ почти всегда безъ сюртука, часто безъ шляпы: въ жаркую погоду онъ шелъ всегда по солнечной сторон улицы, подставляя горячимъ лучамъ свою большую голову. Черты его лица были тяжелы, но красивы, его лицо имло гордое и въ то же время симпатичное выраженіе, у него были кроткіе голубые глаза. Онъ часто обращался къ прохожимъ, не взирая на то, знакомъ ли онъ съ ними или нтъ. Случалось, что онъ хлопалъ по плечу совершенно постороннихъ ему людей. Онъ никогда не смялся. Большею частью онъ былъ въ срой, всегда неизмнно чистой одежд, но на ней иногда не хватало пуговицъ. На немъ была цвтная рубашка и блый бумажный воротничокъ. Такова была нкогда наружность Вольта Уитмана. Теперь онъ больной семидесятилтній старикъ. Я видлъ его фотографію, снятую недавно. На немъ, какъ обыкновенно, одна рубашка, но на этотъ разъ онъ весьма некстати въ шляп. Его лицо крупно, но прекрасно, онъ никогда не стрижетъ своихъ волосъ и бороды, и они волнами спускаются на плечи и грудь. На указательномъ пальц его вытянутой руки онъ держитъ изящно сдланную бабочку съ распростертыми крыльями, онъ сидитъ и разсматриваетъ ее. Но эти портреты Вольта Уитмана не длаютъ его сочиненій боле литературными и они въ этомъ отношеніи, являются поэтической дисгармоніей. Вольта Уитмана хотли сдлать первостепеннымъ американскимъ народнымъ поэтомъ, но это можно только принять за насмшку. У него совершенно нтъ простоты народнаго писателя, народъ примитивне его.
Въ его язык нтъ затаенной народной крпости, но есть шумливая сила, то тутъ, то тамъ прорывается, словно громъ оркестра, радостный крикъ побдителей, который напоминаетъ утомленному, читателю индйскія военныя пляски. Вообще, при ближайшемъ разсмотрніи всюду встрчаешь этотъ дикій танецъ словъ. Поэтъ длаетъ большія усилія, чтобы что-то показать своими стихами, но онъ не можетъ достичь этого безсвязными словами. У него есть стихотворенія, которыя состоятъ только изъ однихъ названій, такъ что каждую отдльную строчку можно было бы принятъ за оглавленіе:
‘Американцы! Завоеватели!
Для васъ программа псни:
Псни прерій,
Псни Миссисипи, далеко текущей, къ самому Мексиканскому заливу.
Псни Огіо, Индіаны, Иллинойса, Іовы, Висконсина и Миннезоты,
Псни, он несутся дальше, отъ центра Канзаса и оттуда на такое же разстояніе
Несутся дальше, какъ неизмнное біеніе огненнаго пульса,
Чтобы оживить всхъ’.
Конецъ! Въ слдующемъ стихотвореніи онъ говоритъ уже совершенно о другомъ. Онъ разсказываетъ намъ, какъ онъ ‘во время оно поучался, сидя у ногъ сгараго учителя’, но теперь старый учитель ‘будетъ поучаться, сидя у его ногъ’.
Само собою разумется, если цивилизованный читатель приметъ во вниманіе, что къ своимъ старымъ учителямъ Уитманъ причисляетъ Христа, Сократа и Платона, то ему покажется, что онъ нсколько свихнулся. Эмерсона и англичанъ, очевидно, воодушевляли его безконечные ряды именъ, эти каталогообразныя колонны, это, несомнйно, самое необыкновенное и оригинальное свойство его стиховъ. Это литературные феномены, которымъ нтъ подобныхъ. Вся его книга переполнена этими списками. Въ его псн Of the droad-ахе, состоящей изъ 12 отдловъ, едва ли найдется одно стихотвореніе безъ этихъ реестровъ. Рриводимъ одинъ изъ этихъ отдловъ:
‘Привтъ вамъ всмъ странамъ земли, каждой въ своемъ род,
Привтъ каждой стран осинъ и дуба,
Привтъ каждой стран лимоновъ и фигъ,
Привтъ каждой стран золота,
Привтъ каждой стран пшеницы и маиса,
Привтъ странамъ винограда,
Привтъ каждой стран сахара и риса,
Привтъ странамъ хлопчатой бумаги, благо картофеля и сладкаго картофеля,
Привтъ горамъ, ркамъ, песку, лсамъ, преріямъ,
Привтъ богатымъ заливнымъ лугамъ, плоскимъ странамъ, котловинамъ,
Привтъ непроходимымъ травянистымъ тропамъ,
Привтъ плодоносной почв, на которой произрастаютъ плодовые сады, ленъ, медъ, конопля,
Такой же горячій привтъ вамъ, другимъ странамъ съ боле твердой земной корой,
Странамъ, такимъ же богатымъ, какъ страна золота, пшеницы или плодовъ,
Странамъ рудъ, мужественныхъ (!) и необдланныхъ металловъ,
Странамъ угля, мди, олова, жести, цинка,
Странамъ желза, странамъ, въ которыхъ длаютъ топоры’.
Девятый отдлъ этихъ каталогообразныхъ стиховъ поэтъ начинаетъ своими обычными и непонятными скобками:
(Америка! Я не хвалюсь своей любовью къ теб,
Я имю то, что имю.)
Топоръ рубитъ!
Густой лсъ звенитъ отъ текущихъ рчей,
Избы, палатки, доски, по которымъ переходятъ, сажень,
Он колышатся, встаютъ и принимаютъ форму.
Цпы, плуги, ваятельный молотокъ, половина, дверной косякъ, балка, планка, панель, фронтонъ,
Цитадель, крыша, салонъ, академія, органъ, зданіе для выставокъ, библіотека.
Карнизъ, ршетка, пиластръ, балконъ, окно, башня, галлерея,
Кирка, грабли, вилы, карандашъ, телга, посохъ, крыша,
Рубанокъ, деревянный молотокъ, клинъ, рукоятка,
Стулъ, чанъ, ушатъ, столъ, калитка, флигель, клтчатая постройка, полъ,
Ящикъ для инструментовъ, ящикъ, струнный инструментъ, лодка, рамы — чего еще нтъ?
Городскіе капитоліи, національные капитоліи,
Длинные стройные ряды уличныхъ аллей, госпитали для дтей или для бдныхъ, или для больныхъ,
Манагатскіе пароходы и клипперы, мряющіе вс моря!
Можетъ быть, это будетъ съ моей стороны ересью, богохульствомъ, но я признаюсь, что когда темными ночами на меня нападало тяжелое поэтическое вдохновеніе и я не могъ спать, я долженъ былъ стиснуть зубы, чтобы не воскликнутъ: такъ-то я бы тоже могъ написать стихи!
Чего хочетъ Вольтъ Уитманъ? Хочетъ ли онъ уничтожить торговлю невольниками въ Африк или воспретить употребленіе тросточекъ во время гулянья? Хочетъ ли онъ выстроить новую школу въ Іонинг или ввести охотничьи шерстяныя куртки? Никому неизвстно. Я въ жизни своей не видалъ человка, который могъ бы сказать такъ много, положительно ничего не сказавъ. Въ этомъ искусств ему не найдется равнаго. Его слова горячи, они пылаютъ, въ его стихахъ сила, страсть, вдохновеніе. Слушая музыку, полную отчаянья, мы чувствуемъ, какъ волнуется его грудь. Но мы не можемъ понятъ, чмъ онъ такъ вдохновляется? Громъ грохочетъ во всей его книг, но молніи, искры не видно никогда. Читаешь страницу за страницей и не находишь никакого смысла. Но эти воодушевленныя колонны словъ не смущаютъ и не затуманиваютъ читателя, а просто подавляютъ его, пригибаютъ къ земл въ тупой безнадежности. Ихъ нескончаемая монотонность, въ конц-концовъ, дйствуетъ на разсудокъ читателя. Дойдя до послдняго стихотворенія, онъ уже теряетъ способность счесть до четырехъ. Этотъ поэтъ совершенно уничтожаетъ мыслительныя способности обыкновенныхъ людей.
Только идя по дорог (Song on the open road), онъ приходитъ въ такое восхищеніе отъ этой самой дороги, что она становится ‘для него дороже стихотворенія’. Слдуя по этой уже много разъ упомянутой дорог, онъ находитъ хорошо скрытые божественные предметы одинъ за другимъ. Онъ точно житель пустыни, который въ одно прекрасное утро просыпается въ оазис и приходитъ въ изумленіе при вид травы.
‘Я клянусь вамъ, — восклицаетъ онъ, опять возвращаясь къ той же прохожей дорог, — тамъ такіе божественные предметы, которыхъ нельзя описать словами!’ И онъ не описываетъ ихъ словами, а читатель не становится умне. Если бы у насъ передъ глазами былъ портретъ автора, то книга ‘Leaves of grass’ осталась бы также ‘невыразимо’ непонятной для бднаго читателя, какъ и безъ портрета. Также весьма сомнительно, что мы лучше поняли бы стихотвореніе, если бы знали поэта вдоль и поперекъ. Это могло бы помочь только въ томъ случа, если бы онъ лично взялся объяснить, какой смыслъ кроется въ его разнообразныхъ таблицахъ, но вдь отъ этого таблицы не измнились бы, он все такъ же остались бы въ этомъ поэтическомъ произведеніи, которое, какъ говорятъ, должно заключать въ себ псни. Судя по собственному заявленію Уитмана и по отзыву егю біографа, поэтъ долженъ являться ‘пвцомъ демократіи’. Рюисъ же говоритъ, что онъ ‘универсальный пвецъ’. Принявъ во вниманіе эти оба отзыва, нужно сознаться, что Уитманъ необыкновенно разносторонній человкъ, не нужно также забывать, что у него въ свое время были очень трудныя таблицеобразныя задачи.
Какъ же онъ ‘воспваетъ демократію’?
Въ стихотвореніи ‘Я слышу, — Америка поетъ’, которое походитъ на какую-то программу, его демократизмъ выражается слдующимъ образомъ:
‘Я слышу, какъ Америка поетъ, я слышу разные радостные гимны,
Я слышу пніе механиковъ, каждый поетъ свое пвуче и сильно.
Столяръ поетъ свое, измняя свои балки или доски,
Каменщикъ поетъ свое, приготовляясь къ работ или кончая,
Перевозчикъ поетъ свое въ лодк,
Юнга поетъ на палуб парохода,
Башмачникъ поетъ, сидя на своей скамь,
Шапочникъ поетъ, стоя,
Дровоскъ поетъ, хлбопашецъ поетъ на своей дорог по утрамъ, или въ полдень, или при солнечномъ закат.
Прекрасно пніе матери или молодой
Жены за работой, или двушки, которая шьетъ или стираетъ.
Каждый поетъ о томъ, что принадлежитъ ему или ей и никому другому,
Про день то, что принадлежитъ дню, про ночь толпы молодыхъ, парней стройныхъ и ласковыхъ,
Поютъ свои сильныя мелодичныя псни съ открытымъ ртомъ’.
Въ своей поэзіи, размръ которой переноситъ и терпитъ ршительно все и стихъ которой не знаетъ границъ, Уитманъ забываетъ упомянуть о пніи сдльниковъ, кондукторовъ омнибуса и генералъ-суперъ-интендантовъ.
Если бы у насъ такой пвецъ сочинилъ подобную поэму о ‘башмачник, который поетъ, сидя на своей скамейк’, или о ‘шапочник, который поетъ, стоя’, и если бы онъ принесъ подобную поэму въ датское издательство, то мн кажется, что у ‘пвца’, во-первыхъ, пощупали бы пульсъ, а во-вторыхъ, предложили бы ему стаканъ воды. Но если бы онъ отрицалъ свое нездоровье, то во всякомъ случа всмъ бы показалось, что этотъ человкъ способенъ на очень грубую шутку.
Вольтъ Уитманъ — лирически настроенный американецъ и, какъ таковой, онъ представляетъ собой рдкое явленіе.
Онъ очень мало, или почти ничего не читалъ и очень мало или совсмъ ничего не переживалъ.
Его жизнь была необычайно проста. Въ 1819 году онъ родился, когда ему было 20 лтъ, ему измнила невста, во время освободительной войны онъ ухаживалъ за больными и ранеными, въ 1868 г. его лишили мста въ Департаменте, но впослдствіи снова приняли на службу.
Въ 1873 году умерла его матъ, съ ея смертью въ немъ самомъ, какъ онъ говоритъ, что-то умерло. Такова его біографія въ общихъ чертахъ.
Кром ‘Leaves of grass’ онъ издалъ еще нсколько сочиненій, между прочимъ Specimen days and collect и Democratie vistas, которыя отнюдь не способствовали укрпленію его литературнаго положенія.
Когда говорятъ объ Уитман, то большею частью имютъ въ виду его ‘Побги травы’. Другихъ съ essays — опытовъ, не читаютъ, да они, кстати, и неудобочитаемы. Если бы онъ родился въ цивилизованной стран и получилъ бы настоящее образованіе, можетъ бытъ, изъ него вышелъ бы маленькій Вагнеръ, у него чувствительные нервы и музыкальная душа, но онъ родился въ Америк, въ этой обособленной стран, гд все реветъ ура и гд жители отличаются только однимъ всми признаннымъ талантомъ — коммерческой оборотливостью, въ этой стран онъ могъ быть лишь переходнымъ звеномъ между первобытнымъ существомъ и современнымъ человкомъ.
Въ нашей стран, — говоритъ американскій писатель Натаніель Готторнъ, — въ нашей стран нтъ пнія, нтъ покоя, нтъ мистерій, нтъ идеализма, нтъ старанья, а поэзія и плющъ, ползучія растенія и вьющіяся розы ищутъ развалинъ, по которымъ они могли бы виться’.
Вслдствіе прирожденной первобытности своей натуры Уитманъ любитъ книги боле или мене примитивнаго содержанія, поэтому чтеніе библіи доставляетъ ему высочайшее поэтическое наслажденіе. Это чтеніе скоре способствовало развитію, чмъ уничтоженію его дикихъ стилистическихъ замашекъ. Въ его стихи безпрестанно вкрадываются библейскія выраженія и библейскій ходъ мыслей. Нкоторыя мста въ его сочиненіяхъ такъ похожи на библейскій текстъ, что приходится удивляться, до какой степени онъ освоился съ этой отдаленной поэтической формой. Приведемъ для примра стихотвореніе Song of the answerer (псня отвтчика):
‘Юноша приходитъ и приноситъ мн всть отъ своего брата,
Какъ можетъ онъ знать своего брата?
Скажи ему, чтобы онъ далъ мн знакъ.
И я стою предъ юношей лицомъ къ лицу
и беру его правую руку въ свою лвую руку
и его лвую руку въ свою правую руку.
И я отвчаю отъ имени его брата и человчества
и я отвчаю отъ имени того, который отвчаетъ за всхъ,
и я посылаю эти знаки…’
Разв это не похоже на произведеніе какого-нибудь ветхозавтнаго писателя?
Ежедневное занятіе библейской поэзіей по всей вроятности придало смлости его литературнымъ произведеніямъ, и онъ, не стсняясь, говоритъ объ очень рискованныхъ вещахъ.
Онъ грубо описываетъ пылкую чувственность и мысли неразвитаго ума, — въ этомъ выражается его современность. Но этотъ реализмъ не есть слдствіе сознательной художественной смлости, а происходитъ отъ наивности первобытнаго сына природы. Эротическій отдлъ въ его ‘Побгахъ травы’, за который онъ былъ лишенъ службы и по поводу котораго ультра-нравственные бостонцы возносили свои вопли къ небесамъ, на самомъ дл заключаетъ въ себ только то, что безнаказанно можно писать во всхъ странахъ, но, правда, что его смлыя мысли выражены грубо и невоспитанно, можно было бы сказать вдвое больше, но иначе, съ меньшей наивностью, съ меньшимъ библейскимъ оттнкомъ, пиши онъ нсколько боле отдланнымъ языкомъ, перемсти онъ одно слово туда, другое сюда, вычеркни пошлости и замни чмъ-нибудь другимъ, — и его сочиненія имли бы гораздо большую цну въ литератур. Языкъ Уитмана далеко не самый смлый и горячій сравнительно со всми другими произведеніями, но онъ самый безвкусный и наивный изъ многихъ.
Наивность Вольта Уитмана такъ неизмримо велика, что она иногда даже заражаетъ читателя. Эта изумительная наивность доставила ему нсколькихъ сторонниковъ среди men of letters (литераторовъ).
Его таблицеобразныя стихотворенія, его невозможныя перечисленія людей, штатовъ, домашнихъ принадлежностей, инструментовъ, частей одежды представляютъ собою самое наивное творчество, которое все-таки обогащаеть литературу. Но если бы въ Уитман не было такой поразительной и совершенно искренней наивности, то его бы не читали совсмъ, потому что въ иемъ нтъ и признака поэтическаго таланта.
Когда Уитманъ хочетъ что-нибудь воспть, то онъ называетъ этотъ предметъ на первой же строчк, на второй строчк — второй предметъ, на третьей — третій и т. д. Онъ только тмъ и воспваетъ, что перечисляетъ предметы, о нихъ же самихъ онъ не знаетъ ничего, кром названій, а названій онъ знаетъ безчисленное множество, плодомъ чего и являются его вдохновенные списки названій.
У него слишкомъ безпокойный умъ и неразвитая мысль, чтобы остановиться на какомъ-нибудь отдльномъ предмет и воспть его. Онъ изображаетъ жизнь въ общемъ, не отличая тонкихъ особенностей отдльныхъ предметовъ. Онъ поражается только ихъ шумнымъ количествомъ, онъ всегда видитъ массы.
На какомъ мст ни открой его книгу, сколько ни перечитывай каждую страницу, — повсюду находишь, что онъ хочетъ воспть то или другое и въ конц-концовъ остается при своемъ намреніи и называетъ предметы только до имени. И только!
Интересно въ этомъ отношеніи его маленькое стихотвореніе въ три строчки озаглавленное ‘Картинка фермы’ (Farm picture). Въ силу темы онъ принужденъ описывать и онъ длаетъ это слдующимъ образомъ:
‘Черезъ большую дверь мирнаго деревенскаго сарая
Видно поле, освщенное солнцемъ, со скотомъ и лошадьми,
туманъ и ландшафтъ, и далекій, ускользающій горизонтъ’,
Конецъ! Вотъ картина фермы. Сарай, деревья, лугъ, скотъ, лошади, туманъ, видъ, горизонтъ.
Широкая дверь и необыкновенно мирный сарай, мстность, освщенная яркими лучами солнца въ то же время окутанная туманомъ, вмст съ этимъ видъ вдаль, наконецъ, далекій горизонтъ, ускользающій къ чорту на кулички! Это такое описаніе, которое нескоро изгладится изъ памяти читателя.
Непостижимая наивность Уитмана доходитъ до того, что онъ печатаетъ подобныя произведенія и даже вритъ, что это новый и очень необходимый видъ поэтическаго произведенія. Онъ высказываетъ эту мысль во многихъ своихъ стихотвореніяхъ.
‘Гордая библіотека, не запирай передо мной своихъ дверей, — говоритъ онъ.— Я приношу теб то, въ чемъ ты нуждаешься и чего все же не хватаетъ на твоихъ хорошо заставленныхъ полкахъ’.
Онъ не сомнвается въ томъ, что онъ — особый миссіонеръ среди писателей.
Наивность этого человка до такой степени первобытна и примитивна, свжа и мила, что она никогда не производить впечатлнія выдуманной. Даже въ тхъ мстахъ, гд она наиболе сильно выражена и наимене мотивирована, положительно не чувствуешь въ немъ тщеславія.
Уитманъ очень хорошій человкъ, когда онъ воздвигаетъ свои столбцы съ названіями домашнихъ предметовъ, кажется, будто онъ обнимаетъ тебя.
Въ стихотвореніи By blae Ontario shore онъ намревается ‘спть псню изъ сердца Америки’, которая одновременно будетъ и радостнымъ гимномъ побдителей и ‘муками родовъ демократіи’. Написавъ 14 тяжеловсныхъ стиховъ объ этой нсколько сложной задач, упомянувъ въ девяносто девятый разъ ‘Миссури, Небраска и Канзасъ’ и потомъ ‘Чикаго, Канада и Арканзасъ’, онъ неожиданно останавливается… Но затмъ онъ приходитъ къ заключенію, онъ обмакиваетъ перо и пишетъ:
Клянусь, что я начинаю понимать смыслъ этихъ вещей
велика не земля, не Америка,
Это я такъ великъ, или буду великъ’…
Затмъ онъ уже прямо говоритъ, что Америка — все равно, что онъ самъ:
‘Америка — изолированная и все-таки всхъ охватывающая,
Что ты такое, въ конц концовъ, какъ не я самъ?’
‘Эти штаты — разв это что-нибудь иное, чмъ я самъ?’ Даже въ этихъ строчкахъ онъ не производитъ впечатлнія самонадяннаго человка.
Это только наивность, глубочайшая наивность дикаря.
Самыя лучшія стихотворенія Уитмана помщаются въ отдл, озаглавленномъ Calamus, — въ нихъ онъ говоритъ о любви къ человчеству, въ нихъ звучатъ и находятъ себ откликъ сердечныя струны его доброй души. Онъ хочетъ обновить въ ‘дружеской любви’ извращенную американскую демократію, онъ ‘хочетъ сдлать континентъ нераздльнымъ’, ‘выстроить города, руки которыхъ будутъ обнимать другъ друга’, ‘создать лучшую человческую расу, на которую когда-либо свтило солнце’, создать ‘такое тсное братство, какъ тсно растутъ деревья у береговъ всхъ ркъ’, ‘образовать почти божественныя страны, притягивающія другъ друга’.
Въ этихъ стихахъ встрчаются значительныя мысли, почему они и являются рдкими исключеніями въ его произведеніяхъ. Его примитивная несдержанная жизнь чувствъ выражена въ этихъ стихахъ боле или мене культурнымъ англійскимъ языкомъ, благодаря чему они боле или мене доступны пониманію его соотечественниковъ.
Въ одномъ стихотвореніи, озаглавленномъ ‘Sometimes with one I love’, онъ выражается такъ необыкновенно ясно, что приходишь въ полное изумленіе и начинаешь подозрвать, что эти дв-три строчки написаны его матерью или какимъ-либо другимъ разумнымъ человкомъ.
Иногда я чувствую злобное возбужденіе къ тому, кого я люблю,
Изъ боязни, что моя любовь останется безъ отвта.
Но теперь я думаю, что не бываетъ безотвтной любви, —
Награда во всякомъ случа будетъ въ томъ или въ другомъ вид,
(Я горячо люблю, и моя любовь не была взаимна.
Но результатомъ ея явились эти псни’.)
Это стихотвореніе написано удобопонимаемымъ языкомъ и выражаетъ понятную мысль, хотя, конечно, этотъ языкъ въ лирическомъ отношеніи иметъ нсколько юридическій характеръ. Но онъ не можетъ долго писать въ такомъ дух, нсколько дальше мы уже снова видимъ прежняго непонятнаго дикаря.
Въ одномъ стихотвореніи онъ вполн серьезно утверждаетъ, что лично присутствуетъ, когда читаютъ его книги. ‘Но будь увренъ, что я не нахожусь теперь съ тобой’, говоритъ онъ. Въ слдующемъ стихотвореніи онъ впадаетъ въ большое сомнніе относительно своей тни.
Моя тнь…
Какъ часто я стою и наблюдаю, какъ она убгаетъ,
Какъ часто я спрашиваю и сомнваюсь въ томъ, что это дйствительно я самъ…’
Мн кажется, что эти сомннія не совсмъ лишены основанія, если мы одарены такой тнью, которая убгаетъ, когда мы сами стоимъ на мст и наблюдаемъ ее.
Уитманъ отъ природы — одаренная личность, въ немъ много настроенія, но онъ родился слишкомъ поздно. Въ ‘псняхъ у большой дороги’ онъ можетъ-быть ясне всего показываетъ свое сердечное, доброе отношеніе, связанное съ наивными представленіями. Если бы его произведенія были написаны боле приличнымъ языкомъ, многія изъ нихъ явились бы дйствительно поэтическими произведеніями, но теперь они оставляютъ совсмъ иное впечатлніе. Невроятно тяжеловсный языкъ уничтожаетъ всякую возможность понимать ихъ. Уитманъ ничего не можетъ опредлить просто и ясно. Онъ пятъ разъ сряду назоветъ предметъ какимъ-нибудь величественнымъ именемъ и ничего не выразитъ этимъ. Не онъ господствуетъ надъ своимъ матеріаломъ, а матеріалъ господствуетъ надъ нимъ и представляется ему въ колоссальныхъ размрахъ, матеріалъ накопляется и порабощаетъ его. Во всхъ этихъ ‘псняхъ у большой дороги’ сердце Уитмана настолько же горячо, насколько холоденъ его умъ, онъ не въ состояніи описывать или воспвать, онъ можетъ только ликовать,— ликовать въ дикомъ восторг обо всемъ и ни о чемъ. Мы чувствуемъ, какъ сильно бьется его сердце, но мы напрасно ищемъ достаточной причины для такого сильнаго внутренняго волненія.
Мы никакъ не можемъ допуститъ, чтобы можно было притти въ такое волненіе, только благодаря ‘прозжей дорог’. Но Уитмана она опьяняетъ, его душа разрывается отъ восторга, когда онъ говоритъ: ‘Я могъ бы, стоя здсь на мст, творить чудеса’. Куда только не заводитъ Уитмана его доброе, радостное сердце!
— Я люблю все, что встрчается мн по пути’, — поетъ онъ. И всякій, кто только взглянетъ на меня, полюбить меня, я врю, что, увидавъ меня, всякій будетъ счастливъ. Онъ продолжаетъ дальше своимъ удивительнымъ, неправильнымъ языкомъ: ‘Тотъ, кто отречется отъ меня, тотъ не проклянетъ меня. Но если кто приметъ меня, онъ или она, будетъ благословенъ и благословитъ меня’. Онъ поразительно добръ. Иногда его наивная душа даже сама изумляется своей великой доброт, и онъ поетъ:
— Я больше и лучше того, чмъ самъ я о себ думалъ, я не зналъ, что во мн столько доброты.
Уитманъ больше человкъ, чмъ талантливый поэтъ. Вольтъ Уитманъ не можетъ писать, но можетъ чувствовать. Онъ живетъ жизнью чувствъ. Если бы Эмерсонъ не написалъ ему своего письма, книга Уитмана прошла бы незамченной, что и было бы совершенно справедливо.
Ральфъ Вальдъ Эмерсонъ наиболе замчательный американскій мыслитель, тонкій эстетъ и своеобразный мыслитель, но я новое не подразумваю подъ этимъ, что онъ наиболе замчательный европейскій мыслитель, тонкій европейскій эстетъ и своеобразный европейскій писатель.
Въ продолженіе долгихъ лтъ, чуть не половину своей жизни, онъ былъ лучшимъ литературнымъ критикомъ въ своей стран, Онъ очень образованъ, много читалъ, путешествовалъ и видлъ не одну только Америку. Его нельзя назвать универсальнымъ геніемъ, но онъ очень талантливъ, и въ немъ сильно и глубоко развито интеллигентное пониманіе. Своимъ прекраснымъ языкомъ и почти всегда очень симпатичной разработкой темы, которую онъ выбираетъ, руководствуясь своей личной симпатіей, онъ очаровываетъ читателя, чего онъ не можетъ достичь ни своей оригинальностью, ни своими разсужденіями. Если что-нибудь поражаетъ его, то поражаетъ такъ сильно, что онъ отлично можетъ описать это. Вс темы, которыя онъ обрабатывалъ, именно могутъ произнести впечатлніе на такую натуру, какъ у Эмерсона. Въ немъ отразились духовныя направленія трехъ частей свта — мистическое, эстетическое и практическое. Его религіозность пришла изъ Азіи, Европа надлила интеллигентностью, любовью къ искусству и прекрасному, отъ родины онъ унаслдовалъ демократическую ограниченность и практическій умъ янки. Это соединеніе восточной и западной культуры воспитало его и дало направленіе его жизни. По рожденію онъ пуританинъ, изъ рода англійскихъ пасторовъ. Онъ получилъ корректное нравственное воспитаніе и самъ сдлался пасторомъ. Находясь подъ слишкомъ сильнымъ вліяніемъ современнаго мышленія и въ то же время живя въ стран исключительно коммерческой, Эмерсонъ не могъ всецло воспріять религіозный мистицизмъ Азіи, не отказавшись отъ своего современнаго направленія. Поэтому онъ принялъ его постольку, поскольку позволилъ ему его практическій умъ и насколько имъ удовлетворялись его религіозные вопросы. Онъ стремился къ Богу и принялъ Бога, у него не было спеціальнаго стремленія къ вчному аду, и онъ принялъ понятіе о временномъ ад — однимъ словомъ, въ немъ произошло это непонятное соединеніе сильной вры и полурадикализма, называемое унитаризмомъ.
Его рожденіе, воспитаніе, природа и ученіе сдлали Эмерсона ‘либеральнымь’ пасторомъ и нравственнымъ человкомъ. Христіанскій Богъ сталъ его Богомъ, гётевскій мефистфель — его діаволомъ и сильно платоническій Платонъ — его философомъ. Онъ сдлался человкомъ прошлаго и настоящаго. Неравная температура трехъ разныхъ странъ дйствовала на его душу, и, такъ какъ солнце тропиковъ горяче, то и направленіе Азіи доминируетъ въ его душ. Онъ религіозный человкъ, рдко свтскій, еще рже въ немъ отражается свобода, а радикализмъ — никогда. Его произведенія имютъ религіозный отпечатокъ или, по крайней мр, нравственный. Этотъ талантливый американецъ является пасторомъ христіанской церкви, а въ свободное время онъ пишетъ философскіе трактаты. Эмерсонъ находится подъ сильнымъ вліяніемъ, во-первыхъ, Платона, а затмъ Сведенборга, библіи, Шеллинга и Фихте, и подъ этимъ вліяніемъ въ немъ развилось неизвстное до сихъ поръ въ Америк философское направленіе. Онъ самый разносторонній американскій писатель. Съ 1882 года его могила считается историческою достопримчательностью.
‘Representative men’ (представительные люди) — его главное сочиненіе, его ‘лучшая книга’ и наиболе извстная. Это маленькая книжка, красивая и изящная по языку, состоящая изъ маленькихъ вещей, расположенныхъ безъ системы, исполненная противорчій, то глубокая, то поверхностная, но неизмнно интересная. Кром того Эмерсонъ написалъ множество трактатовъ, помщенныхъ въ газетахъ и журналахъ, и во всхъ онъ остается вренъ самому себ: неизмнно интеллигентенъ и постоянно занимается вопросами нравственности и критики. Во всхъ этихъ сочиненіяхъ онъ не стоить выше, чмъ въ Representative men, даже и въ послднихъ проповдяхъ онъ стоитъ почти на томъ же уровн.
Остальныя его произведенія и опыты (essays) носятъ слдующія заглавія: Infinite God.— Cure of astma by а stroke of ligntning.— Nature.— Poemes.— On Dioihing Rod, with reference to the use made o it in ils exporing for Springs water.— The power above.— Lectures on New England reformers.— English traits.— Tobaco, а remedy for arsenic.— On Eestern literature of old. — Bo всхъ этихъ сочиненіяхъ мы видимъ сліяніе восточнаго мистицизма съ западнымъ реализмомъ, онъ везд является религіозно-нравственнымъ унитаріемъ и интереснымъ писателемь.
Главныя достоинства Эмерсона, какъ критика, заключаются въ его тонкомъ пониманіи. Этотъ развитой и одаренный человкъ врно воспринимаетъ и оцниваетъ книгу, событія и время, онъ даже методиченъ, но не въ собственномъ значеніи этого слова. Онъ читаетъ произведеніе какого-нибудь писателя, восхищается прекраснымъ, морщитъ лобъ, встрчая дурное, подчеркиваетъ нужныя цитаты и откладываетъ книгу. Затмъ онъ читаетъ біографію автора, замчаетъ важнйшія даты, съ радостью набрасывается на нужные и ненужные года и разсматриваетъ вс подробности его частной жизни. На основаніи всхъ этихъ данныхъ онъ пишетъ опытъ (essay) и пишетъ хорошо. Онъ неизмнно говоритъ о прекрасныхъ вещахъ, онъ очень интересенъ, иногда глубокомысленъ, разъ въ годъ даже остроуменъ. Но его критику нельзя считать научной и современной. Онъ осуждаетъ и одобряетъ, ставитъ правила, сравниваетъ одного писателя съ другимъ, не взирая на внутреннее различіе ихъ талантовъ, и доказываетъ на основаніи своего заране предначертаннаго синайскаго законодательства то, что данное сочиненіе ошибочно или неудачно на страницахъ 113 и 209. Особенно это относится къ его литературнымъ статьямъ.
Онъ послдній эстетикъ, служащій тираніи правилъ. Выше всхъ драматурговъ Эмерсонъ ставитъ Шекспира, выше всхъ философовъ — Платона, вн ихъ онъ видитъ одну пустыню.
Эмерсонъ не останавливается и не раздумываетъ, явилось ли произведеніе продуктомъ обдуманноcти или же это капризъ случайности, безъ предыдущаго и безъ корня. Онъ не оцниваетъ вещи и самого писателя на основаніи самой вещи и самого писателя. Эмерсонъ просматриваетъ вс свои правила, сравниваетъ и судитъ по нимъ. Его критерій основанъ на наглядности. Эмерсонъ самъ говоритъ, чмъ, въ конц-концовъ, должна руководиться критика. Насколько онъ признаетъ это ученіе и поклоняется ему, мы можемъ судить по слдующему краткому и точному изреченію о Платон.
‘Мы можемъ основательно изучать Платона, сравнивая его не съ природой, а съ людьми’,
Эта замтка и много другихъ, подобныхъ ей, даютъ намъ понятіе о характер его критики.
Эмерсонъ человкъ со вкусомъ. Никто не могъ такъ заинтересовать дамскую аудиторію, какъ онъ. Не задвая никого, онъ заинтересовывалъ всхъ. У него была изящная вншность, благородная осанка, симпатичный голосъ, нсколько скромные и одухотворенные жесты опытнаго оратора, а главное, въ высшей степени изысканный языкъ. Какъ критикъ, онъ не поражаетъ глубиною или обширными литературными познаніями. Почти все, что онъ говорилъ, могъ бы сказать и всякій другой образованный человкъ, хотя, впрочемъ, не могъ бы сравниться съ нимъ въ умнь владть языкомъ. Главное достоинство Эмерсона заключается въ его счастливой способности умть говорить и писать о разныхъ предметахъ, интересныхъ, прекрасныхъ, красивыхъ предметахъ. Между журналистами и эссеистами бываютъ писатели — возьмемъ, напримръ, Рошефора — которые отличаются замчательнымъ умньемъ прекрасно и талантливо писать на извстную тему, длать глубокомысленныя замчанія, которыя не всегда соотвтствуютъ разбираемой тем, но которыя въ то же время не являются абстрактными, потому что вытекаютъ изъ текста, вытекаютъ изъ фразъ и оживляютъ статью. Подобныя статьи всегда читаются охотно, потому что он интересны сами по себ, хотя и не даютъ отвтовъ на вопросы, не поясняютъ и не вполн соотвтствуютъ заглавію. По справедливости слдуетъ сказать, что дарованіе Эмерсона нсколько напоминаетъ именно подобнаго рода дарованія.
Его произведенія испещрены этими короткими, красивыми фразами, не всегда соотвтствующими содержанію, но он сами по себ заключаютъ нчто принадлежащее его произведеніямъ, въ нихъ есть что-то особенное, прекрасно выполненное, въ нихъ встрчаются сопоставленія, намеки, полетъ, выстрлъ, дуновеніе, — словомъ, нчто такое, чего не въ состояніи сказать каждый, но что каждый суметъ оцнить, если это сказано.
Разобравъ же сущность дла, мы спросимъ: что же однако объяснилъ намъ авторъ? Что доказалъ и опредлилъ всми своими прекрасными фразами, которыми мы теперь восхищаемся? Мы увидимъ, что въ сущности онъ мало разобралъ самую тему за то боле или мене продолжительное время, когда мы внимательно слушали его. Возьмемъ, напримръ, сочиненіе Representative men, которое начинается съ главы о ‘Польз и значеніи великихъ людей’. Она изобилуетъ прекрасными, интересными мыслями, написанными съ большимъ вкусомъ, — но каково же ея содержаніе? Она говоритъ о томъ, что мы можемъ чему-нибудь научиться у великихъ людей. Какая поразительная истина! Но я зналъ ее еще за десять лтъ до моей первой конфирмаціи. Высидтъ цлый часъ, чтобы узнать, что великіе люди могутъ научитъ насъ чему-нибудь! И тмъ не мене слушатели отнюдь не скучали, точно такъ же какъ и мы не скучаемъ, читая его лекціи. Говоря все это, онъ былъ неизмнно интересенъ. Онъ развиваетъ вышеупомянутую истину дальше и кончаетъ тмъ, что ‘человкъ развиваетъ людей’. Но на страниц 122 той же книги, въ отдл о Шекспир, онъ самъ отрицаетъ эту мысль. Но когда онъ говоритъ, мы слушаемъ его съ полнымъ вниманіемъ и относимся съ большимъ интересомъ къ его аргументамъ. Человкъ развиваетъ людей. ‘Всякое судно, плывущее въ Америку, слдуетъ карт Колумба, всякое поэтическое произведеніе въ долгу у Гомера’. ‘Платонъ — это философія, и философія — это Платонъ. Платонъ породилъ вс т мысли, о которыхъ теперь пишутъ и разсуждаютъ. Св. Августинъ, Коперникъ, Ньютонъ, Беменъ, Сведенбэргъ, Гёте, — вс обязаны Платону и повторяютъ его слова’. Вс эти имена вносятъ жизнь въ скучные моменты, за подобной лекціей не будешь звать, мы ничему не научаемся, ни въ чемъ не убждаемся, но мы слушаемъ. Можно было бы возразить ему, процитировавъ самого Платона: ‘Философскій геній рдко всесторонне проявляется въ ум одного человка, но отдльныя его черты встрчаются въ различныхъ лицахъ’. (Республика.) Можно бы было доказать, что Платонъ имлъ своихъ предшественниковъ, которые имли на него вліяніе: Солонъ, Софронъ, Сократъ, но мы не произносимъ ни одного звука и съ удовольствіемъ слушаемъ интересныя несообразности его философскаго трактата.
Эта способность Эмерсона говорить прекрасныя вещи не повышаетъ его критическаго таланта. Его критика такъ неоригинальна и неглубока, что она едва держится, только благодаря своей блестящей форм. Эмерсонъ не можетъ представитъ намъ вещь такъ, какъ она есть, потому что онъ не можетъ вникнутъ въ сущность критикуемаго имъ предмета, онъ лишь ходитъ вокругъ да около. Мы читаемъ вс его замчательныя изреченія и ждемъ результата, ждемъ заключительнаго слова, которое обрисуетъ намъ весь образъ, отольетъ всю фигуру статуи, но наши ожиданія остаются тщетными. Эмерсонъ откланивается и уходитъ, оставляя читателя съ головой, переполненной прекрасными словами, но вс они не сложились въ стройную картину, а остались въ вид блестящей, перепутанной смси мелкой красивой мозаики.
Если бы мн пришлось перечислитъ главные недостатки Эмерсона, какъ критика, я, во-первыхъ, упомянулъ бы о его крайне неразвитомъ, психологическомъ пониманіи и слишкомъ развитомъ нравственномъ взгляд. У него слишкомъ схематическія представленія о книгахъ и людяхъ. Онъ совсмъ не чувствуетъ тонкихъ душевныхъ движеній, тонкихъ выраженій воли и инстинктовъ, онъ не понимаетъ сокровенной жизни съ ея безымянными переливами. Онъ врно пойметъ совершившійся фактъ, но онъ не пойметъ совершающагося факта. Онъ ходитъ вокругъ книги и выдергиваетъ изъ нея нити, не замчая, что она представляетъ собою ткань. (См., между прочимъ, его замтку о Вильгельм Мейстер.) Точно такъ же поступаетъ онъ и съ писателемъ, онъ беретъ отрывки, отдльные моменты, набрасывается на какой-нибудь фактъ, привязывается къ какому-нибудь году и совершенно оставляетъ его въ поко до и посл того. Благодаря отсутствію психологической чуткоcти, въ критик Эмерсона никогда нтъ того слова, того мазка, который создаетъ живой образъ. Онъ самъ не входитъ въ сущность предмета и потому не передаетъ его и другимъ. Всего глубже онъ вникъ въ психологію Платона, но его статья объ этомъ философ все же очень поверхностна. Ее можно назвать хвалебнымъ гимномъ, панегирикомъ, но не характеристикой. Онъ не объясняетъ намъ Платона своими прекрасными фразами, имющими лишь связь съ именемъ философа, онъ представляетъ намъ тонкую, перепутанную мозаику, а не человка. Насколько въ Эмерсоновской критик чувствуется недостатокъ психологическаго анализа, настолько она изобилуетъ моралью. Онъ пуританинъ, онъ азіатъ, онъ фетишистъ. Отъ поклоненія ортодоксальнымъ фетишамъ онъ перешелъ къ поклоненію современнымъ. Но онъ остался до послднихъ своихъ дней похожимъ на мусульманина, который всегда обращаетъ свой взоръ на востокъ и иногда становится на колни. Мораль была и осталась его основнымъ инстинктомъ, въ немъ мораль прирожденная, создавшаяся цлымъ рядомъ поколній и вошедшая въ плоть и кровь. Его предки были пасторами въ теченіе 8 поколній. Онъ самъ говоритъ съ чувствомъ собственнаго достоинства, къ которому мы относимся съ состраданіемъ, что онъ ‘пропитанъ землей’. И дйствительно, стоитъ только начать читать его книгу, чтобы почувствовать ‘запахъ земли’.
Большая нація могла бы имть въ немъ значительнаго литературнаго критика и законодателя въ продолженіе сорока лтъ, но онъ выступаетъ въ критик только какъ служитель Божій, возвышающій свой голосъ отъ имени Господа, онъ нанизываетъ на свое копье людскія прегршенія и показываетъ ихъ людямъ для страха и предостереженія, точно маленькій Самсонъ, вооруженный библейской ослиной челюстью, которою онъ сражается. Никакого прегршенія, никакого порока, никакой вины, никакого человческаго заблужденія — пока я — Ральфъ Вальде Эмерсонъ — здсь. Мораль затуманила его прекрасную голову и повредила его критическимъ способностямъ. Онъ сожалетъ о Вольтер за то, что тотъ сказалъ о ‘добромъ Іисус’: ‘Никогда не заставляйте меня больше слышать имя этого человка’. Онъ цитируетъ Веды, Багаватъ, Гета, Аклаки-Іалоли, Вишну, Пурана, Кришну, Іоганидру, коранъ и библію, подтверждая свои свои эстетическія и философскія опредленія. Съ чисто пасторской скромностью онъ осуждаетъ легкомысленную жизнь Шекспира, что длаетъ честь его прямолинейному мышленію.
Эмерсонъ, осуждающій все дурное и легкомысленное и воодушевляющійся только добрымъ и прекраснымъ, занимался литературой въ Америк — стран глубоко безнравственной, гд везд, кром Бостона, готовы выбросить за окно всякую библейскую добродтель. Эмерсонъ въ нравственномъ отношеніи сильно напоминаетъ англичанина Джона Рёскина, хотя въ эстетическомъ отношеніи послдній стоитъ гораздо выше его. Подобно Рёскину Эмерсонъ строитъ критику на нравственномъ основаніи, онъ разсуждаетъ съ точки зрнія общепринятой морали, онъ доказываетъ съ Платономъ въ рукахъ и осуждаетъ съ библіей въ сердц. Его журнальныя статьи являются честнйшей и чистйшей защитой божественной эстетики. Онъ критикъ и пасторъ, и пасторъ въ критик. Онъ не ршается сказать, что Гете… Но я лучше приведу выдержку изъ его сочиненія, такъ какъ для критика очень характерно то, чего не ршается сказать Эмерсонъ о Гёт: ‘Я не ршусь сказать, что Гёте достигъ той высшей ступени, съ которой говоритъ намъ геній. Онъ не поклоняется высшему единству, онъ, какъ крпость, недоступенъ для морали. Въ поэзіи бываютъ боле благородные мотивы, чмъ т, которые онъ воспваетъ. Есть писатели съ меньшимъ талантомъ, но ихъ мотивы чище, и они больше захватываютъ душу. Гёте никогда не будетъ дорогъ людямъ. Онъ не признаетъ чистой истины ради истины, онъ признаетъ ее только ради культурности и образованія, къ которымъ она ведетъ. Его цль заключается ни больше ни меньше какъ въ завоеваніи всей универсальной природы, универсальной истины (On Goethe, а lecture, стр. 19).
Какая безнравственностъ! Какое преступленіе! И Эмерсонъ говоритъ это отнюдь не въ шутку. Полное отсутствіе насмшки въ душ этого человка является самой ‘чистой истиной’, которая только мн извстна.
Если кто-нибудь поинтересуется познакомиться съ его критикой Шекспира, то пусть прочтетъ Represantative men отъ стр. 115.
Онъ начинаетъ съ того, что Шекспиръ ‘величайшій драматургъ въ свт’, ‘Духъ Шекспира — это горизонтъ, за которымъ мы ничего не видимъ’, ‘его творенія снизошли къ нему съ небесъ’, ‘онъ писалъ аріи ко всякой современной музык’, ‘употребляемыя имъ средства такъ же изумительны какъ преслдуемыя имъ цли’, ‘ему нтъ равнаго по продуктивной сил и творческимъ способностямъ’. Наша литература, философія, мышленіе ‘шекспиризируются’. Панегирикъ Тэна о Шекепир — не боле какъ критика въ сравнніи съ отзывомъ Эмерсона! Затмъ Эмерсонъ доказываетъ, основываясь на словахъ одного англійскаго писателя {Малонъ. Прим. перев.}, что у Шекепира удивительная способность заимствовать какъ содержаніе. такъ и текстъ своихъ драмъ. Онъ длаетъ нсколько рискованное замчаніе, что ‘вроятно, ни одна изъ шекспировскихъ драмъ не является продуктомъ его личнаго творчества’. Онъ говоритъ, что изъ 6,043 строчекъ въ Генрих VI — 1,771 строчка написана не Шекспиромъ, 2,373 строчки также написаны не имъ, а только передланы, и только 1,899 строчекъ принадлежатъ исключительно Шекспиру. Какъ согласить этотъ взглядъ Эмерсона съ его предъидущими словами, ‘что Шекспиру нть равнаго по сил творчества’, ‘его достойныя изумленія средства, и т. п. и, наконецъ, что его произведенія ‘снизошли къ нему съ небесъ’?
‘Да’, говоритъ Эмерсонъ, ‘оригинальность вообще относительна, каждый мыслитель оглядывается назадъ. Нетрудно замтить’, говоритъ онъ дальше, ‘что вс лучшія произведенія, написанныя или созданныя геніями, явились плодомъ трудовъ не одного человка, но тысячи людей. Куда же двается его ученіе о Платон? Человкъ образовываетъ людей?
Эмерсонъ задумывается на нсколько минуть надъ этой ‘относительной оригинальностью’ и продолжаетъ: ‘Ученый членъ законодательнаго собранія въ Вестминстерскомъ дворц или въ Вашингтон говоритъ и подаетъ свой голосъ отъ имени тысячъ’. Какой разительный примръ того, что всякая оригинальность относительна и что каждый мыслитель оглядывается назадъ!
Но онъ не останавливается на этомъ, у него есть еще и другія доказательства, въ немъ теперь пробуждается азіатъ, передъ его духовнымъ взоромъ встаетъ фетишистъ, критикъ исчезаетъ, пасторъ стушевывается. На той же самой страниц, гд онъ въ своей литературной стать только что уличалъ писателя въ воровств, онъ даетъ намъ слдующую характеристику Библіи: ‘Наша англійская Библія представляетъ собою удивительный образецъ музыкальности англійскаго языка, но она не была написана однимъ человкомъ и въ одно время, она создавалась и достигла своего совершенства въ продолженіе столтій и трудами многихъ церквей. Не было такого времени, въ которомъ не переводили бы той или другой части Библіи. Наша литургія, поражающая красотою и паосомъ, является антологіей религіознаго чувства временъ и націй, переводомъ молитвъ и формулъ католической церкви, которыя, въ свою очередь, составились въ теченіе долгихъ періодовъ изъ молитвъ и религіозныхъ размышленій святыхъ и набожныхъ писателей всего міра’. Тугъ же Эмерсонъ помщаетъ замчаніе Гроціуса о молитв Господней. Онъ говоритъ, что она частями давно была извстна раввинамъ и что Христосъ только ‘соединилъ’ ее.
Зачмъ даетъ Эмерсонъ вс эти объясненія? Для того, чтобы показать намъ мыслителей, оглядывающихся назадъ, полную относительность оригинальности и, наконецъ, одновременно доказать полную невинность Шекспира, укравшаго содержаніе и текстъ. Разъ такъ поступили съ Библіей, значитъ это вполн возможно. Эмерсонъ ршительно ничего не иметъ противъ такого поступка. Но, между тмъ, нашъ современный законъ сильно покаралъ бы писателя, который, подобно Шекспиру, былъ бы уличенъ въ такомъ грубомъ литературномъ обман и доставилъ бы большія непріятности редактору Молитвы Господней.
Гётевская истина ради культуры, къ которой она ведетъ, много культурне Эмерсонской ‘чистой’ истины. Всмъ писателямъ было бы несравненно легче писать по-шекспировски, чмъ стараться творитъ самостоятельно. Если бы мы въ наши дни могли, не стсняясь, брать то, что уже написано и передумано другими, напримръ, Гёте, и послдовать примру Шекспира, то тогда даже Уитмановскій ‘Шапошникъ’ могъ бы ежегодно сочинять по пар Фаустовъ, — но это нисколько не доказывало бы, что подобный поэтъ могъ бы дорасти хотя бы до колнъ Шекспира. Но моральный Эмерсонъ ни однимъ словомъ не критикуетъ нсколько устарлаго обращенія Шекспира съ чужой литературной собственностью, наоборотъ, онъ философски замчаетъ, что вся оригинальность относительна, что доказывается самой Библіей.
Но зато Эмерсонъ находитъ нужнымъ разсуждать о неотносящейся къ литератур уличной жизни автора, о Шекспир, какъ о человк. Это также свидтельствуетъ о характер критическихъ способностей Эмерсона, объ его недостатк психологической чуткости. Какое дло критику до того, какъ писатель проводитъ свои дни и свои ночи, онъ можетъ интересоваться этимъ лишь постольку, поскольку это отразилось на это творчеств.
Вопросъ заключается въ слдующемъ: повредилъ ли творчеству Шекспира его легкомысленный образъ жизни? Испортилъ ли онъ его произведенія? Ослабилъ ли его чувства и творческую силу? Вопросы эти боле чмъ излишни. Именно благодаря той жизни, которую не допускаютъ Эмерсонъ и бостонскіе эстетики, Шекспиръ пріобрлъ т большія познанія и ту глубокую правдивость, передъ которыми мы ежедневно изумляемся и за которыя считаемъ Шекспира великимъ аналитикомъ чувствъ, понимающимъ всякую страсть, всякій грхъ, всякое наслажденіе.
Шекспиръ пріобрлъ это интимное познаніе всхъ человческихъ пороковъ и заблужденій, безъ котораго его сочиненія не имли бы той цны, а его искусство было бы гораздо ниже, — именно, благодаря той жизни, которую велъ бросаясь во вс случайности ея и изучая на опыт вс ступени не только съ чувствомъ, но и со страстью и бшенствомъ. Но Эмерсонъ совершенно отказывается понять это. Онъ ни единымъ словомъ не обмолвился о необходимости, или хотя бы о польз его личныхъ жизненныхъ переживаній. Его психологическій взглядъ не идетъ дальше наимене человческаго въ человк, т.-е. морали. Для чего существуетъ только добродтель.
На этомъ основаніи онъ осуждаетъ Шекспира за его грховную жизнь. Shakespeare Society (Шекспировское Общество) выяснило’, говоритъ онъ, ‘что Шекспиръ принималъ участіе и устраивалъ увеселенія. Этотъ фактъ унижаетъ его. Я не могу этому радоваться. Другіе замчательные люди вели такую жизнь, которая такъ или иначе гармонировала съ ихъ образомъ мыслей, но въ немь мы видимъ полную противоположность. Если бы онъ не былъ такъ великъ, если бы его можно было бы мрить мркою обыкновенныхъ великихъ писателей, напримръ, Бэкона, Мильтона, Тассо, Сервантеса, то мы оставили бы этотъ фактъ въ туман человческой судьбы. Но вдь Шекспиръ человкъ изъ человковъ. Онъ далъ великія и новыя, никогда до него не существовавшія основанія человческому духу. Онъ дальше водрузилъ знамя человчества среди хаоса. И такой человкъ не оказался мудрымъ относительно самого себя. Міровая исторія будетъ говорить о томъ, что величайшій писатель велъ низкую и суетную жизнь и употреблялъ свой геній на забаву толпы’ (Representative men, стр. 135). На эти слова слдуетъ обратить вниманіе, они ярко характеризуютъ разсужденія Эмерсона и его манеру писать. У него встрчается безчисленное количество аналогичныхъ мстъ. На каждой страниц попадаются подобныя поразительныя и интересныя безсмыслицы. Во-первыхъ, онъ не можетъ восхищаться тмъ, что Шекспиръ ‘веселъ’. Эмерсонъ никакимъ образомъ не можетъ радоваться этому, это для него ‘прискорбный фактъ’. И въ той же самой книг, въ которой онъ разбираетъ Наполеона и Гёте, онъ произноситъ замчательное изреченіе, — что другіе великіе люди старались согласовать свой образъ жизни съ ‘своей мыслью’, но, къ сожалнію, Шекспиръ поступалъ иначе.
Если бы вмсто слова ‘мысль’ онъ написалъ ‘ученіе’, то фраза была бы по крайней мр поэтична, тогда какъ теперь она совершенно безсмысленна. Можетъ быть, при всемъ своемъ легкомысліи Шекспиръ все-таки не былъ совершенно лишенъ мыслей. Его сонеты, между прочимъ, свидтельствуютъ, насколько онъ задумывался надъ своими распутствами. Разв можно вообще прожить всю жизнь, отдаваясь одному легкомыслію, не имя ни одной мысли и не жаля этого легкомыслія?
Если же дло идетъ о томъ, чтобы жить согласно своему ученію, то въ этомъ судьба Шекспира похожа на судьбу гораздо большаго числа замчательныхъ людей, чмъ предполагаетъ Эмерсонъ. Очень трудно слдовать своему ученію! Это было трудно даже для Эмерсоновскаго ‘добраго Іисуса’, который, проповдуя любовь и терпимость, въ то же время хулилъ и давалъ грубыя прозвища интеллигентнымъ людямъ, которые обладали большимъ числомъ научныхъ знаній и свдній, чмъ то число, которое онъ сумлъ бы вычислить при помощи своихъ математическихъ познаній.
Что же осуждаетъ Эмерсонъ въ жизни Шекспира? Онъ не осуждаетъ его за присвоеніе чужой собственности, нтъ! Но онъ осуждаетъ его за его ‘веселый нравъ’. На страниц 126-ой той же статьи онъ соглашается съ тмъ ‘фактомъ’, что ‘Шекспиръ былъ во всхъ отношеніяхъ прекраснымъ супругомъ’. Какъ же выражался его ‘веселый нравъ’? Наконецъ, обстоятельно доказавъ воровскія привычки Шекспира, Эмерсонъ все-таки называетъ его ‘величайшимъ поэтомъ’. Ему онъ этого не ставитъ въ вину, а продолжаетъ хвалить его.
Эмерсонъ очень несдержанъ какъ въ своей похвал, такъ и въ хул. Онъ увлекается и переходитъ границы. Онъ показывается Шекспиру, онъ поетъ ему хвалебные гимны, онъ считаетъ его ‘человкомъ изъ человковъ’, но одновременно съ этимъ онъ осуждаетъ его ‘низкую суетную жизнь’. Къ этому слдуетъ прибавить, что, по мннію Эмерсона, ‘Шекспировскій геній служилъ ему для увеселенія публики’, въ дурномъ значеніи этого слова, о чемъ онъ говоритъ непосредственно посл восхищенія Шекспиромъ, какъ ‘тонкимъ писателемъ’, ‘творенія котораго снизошли къ нему съ небесъ’. Во всемъ этомъ выражается та неустойчивость, съ какой Эмерсонъ судитъ о вещахъ. Мн кажется, что его критика далеко не удовлетворительна и стоитъ не дорогого. Она исключительно является продуктомъ образованія, а не природныхъ дарованій. Его сила заключается въ пониманіи, исходящемъ изъ морали, онъ ораторъ въ критик, поэтому его талантъ боле литературный, чмъ критическій. Онъ можетъ написать статью да любую тему, будь то ‘безконечность божества’, или нсколько непохожая на эту тему ‘табакъ — лкарство противъ мышьяка’. Онъ пускаетъ въ ходъ свои значительныя литературныя способности и пишетъ одинаково интересно какъ о мистицизм, такъ и о реализм.
Эмерсонъ прекрасно знаетъ свою способность писать подъ какимъ угодно заглавіемъ, онъ сознаетъ это во многихъ своихъ статьяхъ и признаетъ это за важнйшее достоинство писателя. Онъ говорить о Шекспир слдующее: ‘Говоря о главныхъ достоинствахъ Шекспира, достаточно сказать, что онъ лучше всхъ владлъ англійскимъ языкомъ и могъ говорить о чемъ хотлъ’. Объ Эмерсон можно тоже сказать: ‘онъ владлъ англійскимъ языкомъ и могъ говоритъ о чемъ хотлъ, при чемъ онъ могъ говорить о предметахъ, совершенно не касающихся темы, и въ силу своего литературнаго дарованія умлъ сдлать ихъ относящимися къ длу. Такъ, въ лекціи о философіи Платона онъ въ продолженіе пяти минутъ занимаетъ насъ литературными разговорами о Сократ, при чемъ его разсказъ очень хорошъ, интересенъ, живъ, и мы слдимъ за нимъ съ величайшимъ интересомъ.
‘Сократъ, человкъ низкаго происхожденія, но довольно почтенный, исторія его жизни весьма обыкновенна, его вншность была до такой степени некрасива, что сдлала его мишенью для насмшекъ… Актеры копировали его на сцен, горшечники выскали его безобразную голову на своихъ каменныхъ кружкахъ. Онъ былъ хладнокровный малый и соединялъ юморъ съ полнйшимъ самообладаніемъ, отсюда происходитъ его пониманіе всякаго человка, съ которымъ ему приходилось сталкиваться и котораго онъ всегда поражалъ въ спорахъ, доставляющихъ ему безмрное наслажденіе’…
‘Молодежь необыкновенно любитъ его и приглашаетъ его на свои пиршества, куда онъ идетъ ради бесдъ. Онъ можетъ также пить. У него самая крпкая голова въ Аинахъ, и онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, уходитъ съ пиршества, когда вся пьяная компанія лежитъ подъ столомъ, уходитъ для того, чтобы завязать новый діалогъ съ тмъ, кто еще трезвъ. Однимъ словомъ, онъ такой человкъ, которому нашъ деревенскій людъ далъ бы прозвище ‘стараго воробья’. Сократъ необыкновенно любилъ Аины, онъ ненавидлъ деревню, никогда добровольно не покидалъ городскихъ стнъ, зналъ старыя письма, умлъ цнить народъ и философовъ и находилъ, что въ Аинахъ ршительно все лучше, чмъ гд бы то ни было. Въ манерахъ и въ разговор онъ походилъ на квакера. Бесдуя особенно съ утонченными людьми, онъ любилъ брать обороты и образы для своей рчи изъ самыхъ низкихъ сферъ, начиная съ судовыхъ котелковъ и кончая самыми неудобо-называемыми предметами хозяйства. Его мудрость напоминаетъ мудрость Франклина. Такъ, онъ однажды доказалъ человку, который не ршался итти пшкомъ въ Олимпію, потому что этотъ путь казался ему слишкомъ длиненъ, что онъ пройдетъ совершенно столько же у себя дома.
‘Добродушный старый дядюшка со своими большими ушами, и неутомимый говорунъ…
‘Онъ очень бденъ, но закаленъ, какъ солдатъ. Онъ въ состояніи питаться ничтожнымъ количествомъ маслинъ, обыкновенную его пищу составляютъ хлбъ и вода, въ исключительныхъ случаяхъ пиршества у друзей.
‘Его необходимые расходы безмрно малы, и никто не былъ въ состояніи жить такъ, какъ онъ жилъ. Онъ не носилъ нижняго платья, верхняя же одежда у него была одна и та же и лтомъ и зимой. Онъ всегда ходилъ босой. Говорятъ, что для того, чтобы доставить себ удовольствіе, онъ по цлымъ днямъ бесдовалъ съ образованной молодежью. Онъ иногда уходилъ къ себ въ мастерскую и выскалъ хорошія или дурныя статуи на продажу. Какъ бы то ни было, но бесда доставляла ему самое большое удовольствіе, прикидываясь ничего не знающимъ, онъ опровергалъ всхъ лучшихъ ораторовъ, всхъ тончайшихъ аинскихъ мыслителей. Никто не могъ удержаться, чтобы не поговорить съ нимъ, онъ былъ чрезвычайно честенъ и любознателенъ, онъ охотно позволялъ опровергать себя, когда говорилъ неврно, и также охотно опровергалъ фальшивыя разсужденія собесдниковъ и былъ одинаково доволенъ, когда его опровергали, или когда онъ самъ опровергалъ.
‘Неутомимый спорщикъ, будто бы ничего не знающій, но отличающійся недоступной никому силой пониманія и сужденія, онъ обладалъ невозмутимымъ душевнымъ спокойствіемъ и убійственной, игривой, вчно бодрствующей логикой: онъ обезоруживалъ самыхъ осторожныхъ своей безпечностью и мнимымъ невжествомъ и самымъ любезнымъ образомъ втягивалъ ихъ въ лабиринтъ ужасныхъ сомнній и смущеній. Самъ онъ прекрасно зналъ, какъ изъ него выпутаться, зналъ, но не обнаруживалъ этого. Его противникамъ были отрзаны вс пути къ отступленію! Онъ принуждалъ длать выборъ среди страшныхъ альтернативъ, швыряя Гиппіасами и Горгіасами, какъ мальчикъ, играющій въ мячъ. Какой тираническій реалистъ! Менонъ, какъ ему казалось, тысячу разъ прекрасно разсуждалъ о добродтели, но въ данную минуту онъ не могъ ничего сказать, такъ чародй-Сократъ околдовалъ его’ (Representative men, стр. 45). Все это прекрасно сказано, интересно, литературно, но безъ всякаго анализа и глубины. Настоящая характеристика Сократа не будетъ походить на Эмерсоновскую, въ ней должна быть душа. По словамъ Эмерсона, онъ хочетъ говорить о Сократ съ цлью сравнить его съ его ученикомъ Платономъ, передъ которымъ писатель преклоняется и, слдовательно, не можетъ быть вполн безпристрастнымъ. Эмерсонъ не слдуетъ своему плану, онъ ни единымъ словомъ не обмолвился объ ученіи Сократа, о его позитивной философіи и объ его основномъ этическомъ характер, онъ изображаетъ его какъ ‘невжественнаго интеллигента’, уличнаго оратора, говоруна и тунеядца. Но за 400 лтъ до Рождества Христова по улицамъ Аинъ шаталось множество ‘невжественныхъ интеллигентовъ’. Почему же ихъ имена тоже не сохранились въ продолженіе двухъ тысячъ лтъ? Почему Сократъ удостоился этой чести? Дло въ томъ, что Эмерсонъ совершенно не касается самой сути разбираемой имъ темы. Въ немъ нтъ психологической чуткоcти, глубокаго взгляда и нервно пульсирующей, все понимающей симпатіи. Въ критикуемомъ имъ предмет онъ всегда беретъ одинъ моментъ и находитъ то, что найдетъ всякій тонко-развитой человкъ, но не боле. Чисто литературный характеръ его дарованій придаетъ Эмерсону особый оттнокъ. Онъ представляетъ Наполеона, какъ ‘человка житейскихъ успховъ’, ‘котораго нельзя назвать героемъ въ высокомъ смысл этого слова’. ‘Человкъ улицы найдетъ въ немъ вс качества и силы другихъ людей улицы’. ‘Общество, хорошія книги, возможность быстро путешествовать, наряды, званые обды, безчисленные слуги, личное значеніе, осуществленіе своихъ замысловъ, роль благодтеля относительно окружающихъ, утонченное наслажденіе искусствомъ, картинами, музыкой, статуями, дворцами, условный почетъ, — у этого великаго человка было все, чего только могъ пожелать человкъ XIX столтія’. ‘Наполеонъ былъ кумиромъ обыкновенныхъ людей, потому что онъ въ наивысшей степени обладалъ качествами и силой обыкновенныхъ людей’. ‘Въ немъ нтъ никакихъ чудесъ, ничего сверхъестеетвеннаго, онъ работникъ во всхъ областяхъ, онъ работаетъ надъ чугуномъ, деревомъ, желзомъ, на земл и подъ землею, онъ архитекторъ, монетчикъ, военачальникъ, онъ во всемъ неизмнно послдователенъ и разуменъ’). ‘Онъ смлъ, твердъ, способенъ на самоотреченіе, способенъ стать на задній планъ, всмъ пожертвовать ради своей цли, деньгами, войскомъ, генералами, онъ никогда не обманывается, какъ обыкновенный авантюристъ, вншнимъ блескомъ своихъ великихъ дяній’. Нсколькими страницами ниже Эмерсонъ набрасываетъ боле цльную характеристику, которая отчасти не похожа на вышеприведенную, отчасти противорчитъ ей.
‘Въ Бонапарт необыкновенно мало благородныхъ чувствъ. Несмотря на свое исключительно высокое положеніе среди человчества въ наиболе цивилизованный вкъ и среди наиболе развитой націи въ свт, онъ не обладаетъ даже обычной честностью и правдивостью. Онъ эгоистиченъ и несправедливъ къ своимъ генераламъ, стремится господствовать надъ всмъ и приписываетъ себ чужія заслуги, начиная съ Келлермана и Бернадотта’…
‘Онъ ужасный лгунъ. Его офиціальный органъ ‘Moniteur’ и вс его бюллетени наполнены свдніями, и онъ желалъ, чтобы общественное мнніе имъ врило. Хуже того. Въ своей преждевременной старости онъ, на пустынномъ остров, хладнокровно составлялъ подложные мемуары, выдумывалъ даты и числа. У него не было никакой совсти. Онъ могъ красть, клеветать, убивать, топить, отравлять, словомъ, поступать такъ, какъ того требовали его интересы. Въ немъ не было благородства, — одна лишь пошлая ненависть. Онъ былъ необыкновенно самолюбивъ, вроломенъ, обманывалъ въ картахъ, онъ былъ удивительный болтунъ, онъ вскрывалъ чужія письма и потиралъ отъ удовольствія руки, когда ему удавалось узнать какую-нибудь интимную тайну изъ жизни окружающихъ его мужчинъ и женщинъ. Онъ любилъ хвастаться тмъ, что ‘ему все извстно’. Онъ совался ршительно во всякія дла, изобрталъ новые фасоны дамскихъ платьевъ, подслушивалъ тайно на улицахъ крики ‘ура’ и восхищенные отзывы толпы, у него были грубыя манеры. Онъ держалъ себя съ женщинами съ низкой фамильярностью. У него была привычка, когда онъ находился въ хорошемъ расположеніи духа, щипать ихъ за щеки и дергать ихъ за уши, мужчинъ же онъ теребилъ за бороды и за уши’… ‘Неизвстно, подслушивалъ ли онъ у замочныхъ скважинъ, во всякомъ случа, онъ никогда не былъ въ этомъ уличенъ. Однимъ словомъ, когда вы сорвете съ него ореолъ блеска и могущества, то вы увидите, что имете дло даже не съ джентльменомъ’.
Но ‘не вина Бонапарта, что люди оставили его, онъ длалъ все, что могъ, и гршилъ только тмъ, что не слдовалъ принципамъ морали’.
Вотъ оно, наконецъ!
Разсматривая Эмерсона, какъ философа, не надо забывать, что онъ унитарій. Въ основаніи всхъ его мыслей лежатъ слдующіе христіанскіе принципы: человкъ, грхъ, наказаніе, Богъ. Въ критик онъ моралистъ, въ философіи — унитарій. Унитарная религія даетъ больше простору для спекулятивной философіи, чмъ выноситъ ‘либерально’ настроенный служитель Божій, съ другой стороны, она является обороной противъ безумнаго метафизическаго радикализма. Унитарная философія вращается между знаніемъ и врой, она мудра, какъ змй, кротка, какъ голубица, то она срываетъ яблоко познанія въ земномъ Эдем, то пристально всматривается въ великаго фетиша и слдитъ за тмъ, какъ онъ отрицательно качаетъ головой.
Чего унитарная философія не можетъ основательно выяснитъ спекулятивнымъ путемъ, тому она заставляетъ врить на слово, и къ тому пункту, къ которому не могли притти всемірные позитивисты въ продолженіе тысячелтій, къ этому пункту унитарная философія вры приходить въ боле короткое мгновеніе, чмъ то, въ которое можетъ появиться мысль: къ связи и результату.
Пріятная и относительно легко достижимая философія, гавань жизни и смерти, утшеніе, покой и наслажденіе усталому человческому сердцу, спекуляція, которая сильна именно въ своей слабости, т.-е. въ возможно меньшемъ размышленіи.
Эмерсонъ унитарій. Его философія состоитъ наполовину изъ мышленія, наполовину изъ вры, — въ ней нтъ ни малйшихъ сомнній или исканій, но отъ самаго начала готовое философское ршеніе. Для него не имютъ никакого интереса наблюденія, сравненія, опытъ, гипотеза и вс индуктивные способы спекуляціи. ‘Философія — это Платонъ’ (Собр. Fortnightly Review IX, 1883).
И этотъ человкъ, не имвшій никакой школы, никакой системы, не создавшій ни одной новой мысли, даже не принявшій ни одной новой мысли, не оставившій ни одного оригинальнаго произведенія — этотъ человкъ считается единственнымъ американскимъ философомъ! Въ энциклопедическихъ словаряхъ о немъ говорится слдующее: ‘Эмерсонъ, Р. В., сверо-американскій поэтъ и философъ. Произведенія Representative men’.
Почему же имя Эмерсона вообще связано съ понятіемъ о мышленіи?
Во-первыхъ, потому, что онъ единственный представитель философіи въ обширной Американской стран, во-вторыхъ, потому, что онъ дйствительно обладаетъ способностями заинтересовывать публику: онъ пишетъ въ высшей степени литературно. У него счастливая способность эссеиста, и онъ съ тактомъ примняетъ ее. Онъ можетъ писать прекрасные парадоксы красивымъ и подходящимъ къ тем философскимъ языкомъ, онъ мастеръ составлять отполированныя сентенціи, заниматься мозаичной работой. Въ скучные моменты онъ вдругъ поражаетъ насъ фразой, которая разввается какъ шелковое знамя по втру, онъ заставляетъ насъ внимательно слдить за его изящными противорчіями и удивляться его смлымъ предположеніямъ, онъ не смигнувъ, заводитъ въ лабиринтъ наше логическое мышленіе.
Но онъ не мыслитель. Въ немъ слишкомъ много легкомыслія и женственности. Въ одной стать Эмерсонъ самъ признается въ этомъ, говоря: ‘мн доставляетъ удовольствіе говорить то, что я думаю. Но если меня кто-нибудь спроситъ, почему я ршаюсь такъ говорить, или почему я вообще такъ говорю, то я почувствую себя самымъ безпомощнымъ смертнымъ’.
Для философіи, относительную оригинальность которой Эмерсонъ такъ сильно оттняетъ, тамъ слишкомъ мало доказательствъ и основаній.
Что же представляетъ собою Эмерсоновская философія?
‘Философія — это отчетъ, который человческій разумъ отдаетъ себ объ устройств міра. Въ ея основаніи могутъ лежать два главныхъ факта: во-первыхъ, единство или тожество, во-вторыхъ многообразіе или различность’ (Representative men, стр. 27).
Прекрасно! Философія представляетъ собой съ одной стороны одно, а съ другой стороны нчто совершенно противоположное.
Почему бы и нтъ? Мы привыкли ко всякимъ заявленіямъ со стороны философовъ.
‘Мы приводимъ вс всегда къ единому и улавливаемъ такимъ образомъ проникающій ихъ законъ, мы замчаемъ ихъ наружное различіе и внутреннюю тожественность’, продолжаетъ онъ нсколько научно-туманнымъ тономъ. ‘Но всякій умственный актъ, воспріятіе тожества или единства, — познаетъ также различіе вещей. Невозможно говорить или мыслить, не охватывая этихъ двухъ понятій. Человческая мысль хочетъ найти одну причину для многихъ дйствій… фундаментальное единство’.
Неожиданно Эмерсонъ цитируетъ изъ Ведъ.
‘Внутри солнца — свтъ, внутри свта — истина, внутри истины — вчное бытіе’.
Для мыслителя унитарія нтъ ничего боле ненавистнаго, какъ притти къ результату, не найдя связи. Онъ исписываетъ полстраницы in octavo, чтобы изложить тайну вчнаго бытія.
Онъ исходитъ точно изъ данной точки, говоря, что онъ вполн увренъ въ существованіи Бога. Интересно было бы спроситъ, есть ли у него письменное доказательство?
Затмъ, на 3 1/2 строчкахъ, онъ развиваетъ мысль, до какой степени противорчивы въ философіи два преобладающихъ начала — позитивный и субъективный или, по его боле близкому опредленію: актъ, міръ, причина и Богъ. ‘Тенденція перваго кардинальнаго понятія есть уклоненіе отъ организаціи (!), это чистое знаніе, цль же другого заключается въ высшей инструментальности или умніи пользоваться средствами’.
Посл этого опредленія, которое кажется мн нсколько слишкомъ разсудочнымъ, Эмерсонъ вдругъ бросаетъ одну изъ своихъ ясныхъ и краткихъ фразъ, которая сразу открываетъ въ немъ унитарія и показываетъ намъ, какое положеніе онъ занимаетъ между мышленіемъ и врой.
‘Всякій мыслитель темпераментомъ или привычкой примыкаетъ къ тмъ или другимъ богамъ нашихъ чувствъ. Его религія влечетъ его къ единству, его разумъ или его чувства — къ многообразію. Слишкомъ быстрый переходъ къ единству и слишкомъ сильное служеніе многообразію являются двойною опасностью спекуляціи’. Человкъ паритъ между небомъ и землей и такъ хорошо себя чувствуетъ, что восклицаетъ, — нтъ никакой опасности парить между небомъ и землей! Пойдите сами и попробуйте!
Что же, однако, представляетъ собою философія Эмероона? Эмерсоновская философія это Платонъ. Платонъ для него — наивысшій историческій мыслитель.
‘Платонъ — это философія, философія — это Платонъ! ‘Будь не самимъ собой, а будь платонистомть’. ‘Слава Платона зиждется не на силлогизм или мастерскихъ образахъ сократовскихъ разсужденій и не на какомъ-нибудь тезис, напримръ, на безсмертіи души. Онъ боле чмъ ученый, геометръ или пророкъ съ особой миссіей, онъ представляетъ собой привилегію интеллекта, или, иначе говоря, способность возводитъ каждый фактъ въ послдовательномъ порядк отъ одной ступени къ другой и такимъ образомъ раскрывать въ каждомъ факт зародышъ распространенія и послдовательнаго роста. Платонъ неизмнно идетъ по своему пути, не имющему конца, но бгущему безпрерывно вокругъ всей вселенной’.
Между ‘фактами’, которые Платонъ возвелъ въ послдовательныя ступени, Эмерсонъ указываетъ на его ученіе о безсмертіи души и прибавляетъ: ‘То, что исходитъ отъ Бога къ намъ, снова возвращается къ Богу’. Онъ любитъ Платона за то, что тотъ постоянно думаетъ о Бог. ‘Человческая душа, это отдлившійся отъ бога божественный элементъ, тло не можетъ учить мудрости, это можетъ длать одинъ только Богъ’.
Онъ восхваляетъ Платона за то, что онъ уже въ древнія времена нашелъ, что поэзія, пророчества и глубокое проникновеніе мыслью въ глубь вещей исходятъ изъ мудрости, стоящей вн человческой власти’.
Наконецъ, онъ преклоняется передъ Платономъ за то, что самъ больше всего любитъ и цнитъ, что онъ величайшій служитель Бога. ‘Платонъ находится между истиной и мышленіемъ каждаго человка. Онъ проникъ въ т міры, въ которые не можетъ проникнуть человкъ во плоти, онъ видлъ муки душъ, слышалъ приговоръ Судьи’…..
‘Я поразился необычайной современностью его духа и формы. Здсь виденъ зародышъ той Европы, которую мы хорошо знаемъ, вся длинная исторія ея искусствъ и войнъ, вс характерныя черты ея уже выражены въ мысляхъ Платона, до него никто ихъ не выражалъ. Съ тхъ поръ Европа распалась на сотни историческихъ областей, но это не прибавило ни одного новаго элемента къ исторіи Европы, созданной Платономъ’.
Платонъ представляетъ собою Европу, философію, почти литературу’…
‘Мы находимъ въ Платон доказательство всхъ противоположныхъ воззрній по всякому великому вопросу’.
Вышеупомянутыя цитаты ярко характеризуютъ удивительную способность Эмерсона говорить о вещахъ, вслдствіе чего на нихъ слдуетъ обратить особенное вниманіе, за исключеніемъ, впрочемъ, цитаты. ‘Платонъ представляетъ собой Европу, философію и литературу’, которая не представляетъ собою никакой важности, она, въ сущности, не боле какъ американское преувеличеніе и есть только доказательство хорошаго американскаго стиля. Но логическое содержаніе другихъ цитатъ заслуживаетъ подробнаго разсмотрнія.
Эмерсонъ приходитъ въ восхищеніе отъ Платона, какъ отъ безошибочнаго мыслителя. Онъ сумлъ оцнить всю Европу, которая не пріобрла ли одного новаго элемента, не предвидннаго философомъ. Такъ какъ Платонъ находится ‘между истиной и мышленіемъ каждаго человка’, то всякій долженъ пройти мимо или черезъ самого Платона для достиженія истины. ‘Мы находимъ въ немъ доказательства всхъ противоположныхъ воззрній по всякому великому вопросу’ — доказательства за и противъ!
Несмотря на то, что Платонъ обладалъ такимъ даромъ разсужденія, это все же не сократовскіе мастерскіе образцы. ‘Но все-таки Платонъ гораздо выше Сократа и всемірныхъ ‘геометровъ’, онъ представитель привилегіи интеллекта!
Дале въ своемъ трактат о Шекспир онъ совершенно правильно замчаетъ, что всякая оригинальность относительна ‘и что каждый мыслитель оглядывается назадъ’. Онъ говоритъ, что ‘великіе люди лучше узнаются по своему всеобъемлющему духу, чмъ до оригинальности’. ‘Нетрудно замтить, что все лучшее, написанное или созданное геніемъ, явилось плодомъ трудовъ не одного человка, а тысячи людей’, и въ подтвержденіе своей мысли онъ приводитъ Библію. Въ своей же глав о Платон, которая составляетъ одну изъ семи главъ его главнаго философскаго сочиненія, Эмерсонъ говоритъ діаметрально противоположное. ‘Платонъ это философія, и философія — это Платонъ’. ‘Онъ проникъ въ міры, въ которые не можетъ проникнуть человкъ во плоти’. Въ своихъ твореніяхъ ‘Платонъ показываетъ зародышъ той Европы, которую мы такъ хорошо знаемъ. Ея длинная исторія искусствъ и войнъ, вс ея характерныя черты уже выражены Платономъ, — до него никто не выражалъ ихъ’.
Между всми названными изреченіями нтъ никакихъ промежутковъ въ годахъ или перемнъ въ философскихъ воззрніяхъ автора. Они вс написаны въ продолженіе трехъ недль и на 95 страницахъ in octavo.
Показавъ самымъ яснымъ образомъ оригинальность Платона, который ‘проникъ въ невдомые міры и предрекъ судьбу цлой части свта’, Эмерсонъ снова выходитъ изъ границъ и подвергаетъ бднаго читателя новому испытанію. Дло въ томъ, что онъ, въ конц-концовъ, все-таки не вполн уяснилъ себ, въ чемъ, собственно, заключалась оригинальность Платона. По его мннію произведенія Платона могли также быть произведеніями другихъ писателей, конечно, не могло быть ему подобныхъ, но все же могъ быть кто нибудь другой! Онъ совершенно ясно говорить: ‘Когда мы восхваляемъ Платона, то, можетъ-быть, въ немъ мы восхваляемъ цитаты Солона, Софрона и Филолая’.
Но Эмерсонъ прибавляетъ: ‘Пусть такъ. Каждая книга — это цитата или заимствованіе, каждая постройка — это цитата изъ всхъ лсовъ, рудниковъ и каменоломенъ, каждый человкъ представляетъ собою цитату своихъ прародителей’.
Результатъ, къ которому онъ такимъ образомъ приходитъ, можно формулировать приблизительно такъ: цитируемый Платонъ сидлъ въ цитированномъ дом и цитировалъ цитаты изъ цитатъ Солона, Софрона и Филолая, для того, чтобы создать цитату, которой до него не было. Припомнимъ слова Эмерсона, что ‘нетрудно замтить’, что вс лучшія произведенія созданы трудомъ ‘тысячи людей’. Но вдь вс сочиненія Платона принадлежатъ писателю, который проникалъ въ другіе міры, ‘которыхъ не могъ достичь человкъ во плоти’. Если же не самъ Платонъ писалъ свои сочиненія, то сколько людей во плоти могли бы счастливо остаться на земл, когда тысячи сотрудниковъ Платона должны были проникать въ другіе міры? Такъ что въ Греціи во времена Платона люди во плоти были вроятно большой рдкостью. Только одинъ бдный Сократъ, ‘невжественный уличный спорщикъ’, былъ человкомъ во плоти..
Эмерсонъ прочелъ сочиненія Платона не безъ пользы для себя. Онъ усвоилъ себ его ‘дв стороны’ и сталъ говорить такія ‘двойственныя’ вещи, какихъ не говорилъ ни одинъ мыслитель. Въ одной стать онъ восторженно говоритъ объ этой двойственности Платона, а въ другой съ равнымъ же восторгомъ восклицаетъ: ‘Я люблю факты. Фактическое существованіе мухи представляетъ собой больше цнности, чмъ возможное существованіе ангела’. И Эмерсонъ высказалъ въ томъ и другомъ случа равно замчательныя мысли.
Что же, въ конц-концовъ, представляетъ собою философія Эмерсона? —
Она именно то, за что ее въ настояще время принято считать, — не боле того. Эта философія помщается на полуторастахъ страницахъ и продается въ Англіи за одинъ шиллингъ въ переплет. Это философія ‘Представителей человчества’. Шекспиръ — поэтъ, Монтэнь — скептикъ, Наполеонъ — человкъ житейскихъ успховъ, Гёте — писатель, Сведенборгъ — мистикъ, Платонъ — философъ. Вс они были великими людьми, у которыхъ намъ есть чему поучиться. Изученіе Платона привело Эмерсона, несмотря на вс его противорчія, къ одному твердому пункту — ‘къ фундаментальному единству: къ Богу и безсмертной душ’.
Такъ какъ, по мннію Эмерсона, Платонъ принялъ то и другое, то Платонъ есть философія. Эмерсонъ хочетъ имть Бога. Для него это самое значительное слово, и если бы онъ былъ скандинавомъ, то писалъ бы слово Богъ съ удвоенной гласной. Богъ и душа — это сумма его философіи. Существованіе міра обусловливается существованіемъ Бога. Это чистая истина, заключающаяся во всхъ его трактатахъ, является результатомъ его философскихъ изысканій.
Въ своихъ стремленіяхъ доказать непосредственную связь души съ Богомъ, Эмерсонъ еще разъ разбиваетъ свое ученіе объ относительной оригинальности. Всякій разъ, когда онъ углубляется въ мысли о Божеств, его пересиливаютъ его азіатскія сумасбродства, заставляя отвертываться отъ ране созданныхъ имъ теорій.
‘Чистая (inviolate) душа находится въ непрестанной телеграфной связи съ задачею вещей’, говоритъ онъ. Онъ дальше такъ поясняетъ свою мысль:
‘Центральный фактъ заключается въ томъ, что сверхмыслительный интеллектъ истекаетъ на насъ изъ неизвстнаго источника для того, чтобы быть воспринимаемымъ имъ съ религіознымъ чувcтвомъ и ограждаемымъ отъ сліянія съ нашей собственной волей’.
Какую же пользу въ такомъ случа приносятъ вс ‘тысячи сотрудниковъ’? Если чистая душа находится въ смущеніи передъ какимъ-нибудь понятіемъ, или не можетъ найти отвта на вопросъ, то ей не зачмъ раскрывать сочиненія Платона. Отвтъ ‘фактически’ получится нами изъ первыхъ рукъ, говоритъ Эмерсонъ, непосредственно изъ невдомаго, источника, какъ телеграмма.
Мы уже чувствуемъ, что обливаемся потомъ, читая объ этомъ первоисточник, который нахлынетъ на насъ. Эмерсонъ будто и самъ боится, что телеграмма не дойдетъ, и поэтому находящійся въ немъ унитарій прибавляетъ: ‘Поистин, у насъ нтъ такого вопроса, который остался бы безъ отвта’. Поистин, это нсколько странное заявленіе въ устахъ мыслителя! Онъ стоитъ передъ самыми глубокими загадками, ничего не доискивается, чувствуетъ полный покой и поетъ съ псалмопвцами. Безсмертіе души Эмерсонъ доказываетъ слдующей фразой: ‘Если мой корабль тонетъ, то онъ тонетъ лишь въ другое море’. Затмъ онъ цитируетъ нсколько строчекъ изъ ‘взглядовъ Фокса на вчность’. ‘И былъ океанъ мрака и смерти, но безконечный океанъ свта и любви затопилъ океанъ мрака и смерти’, потому что душа безсмертна. Благодаря такой нравственно-философской работ, Эмерсонъ сталъ мыслителемъ. Его ученіе заключается въ слдующемъ: душа въ тл и Богъ на горизонт. У философовъ онъ ищетъ мудрости, которую поясняетъ ‘уменіемъ морали’. Платоновская мудрость ‘безгранична’, мудрость Бэмена ‘здрава и прекрасна’, мудрость Сведенборга ‘пріятна’, мудрость Монтэня — безнравственна. Мудрость Шекспира ‘невроятна’, онъ придаетъ значеніе свойству мудрости. Точно научная философія обусловливается опредленной моралью! Можно встртить людей, которые такъ же легко могутъ представить себ философію порока, какъ и философію добродтели. Эмерсоновская моральная философія совершенно подобна той, которую мы находимъ во всхъ домашнихъ сборникахъ проповдей унитаріевъ (Сборники Parkers, Chaunings и т. д.). Его философія почти та же, что у всхъ порядочныхъ людей, начиная съ добродушныхъ посыльныхъ и кончая добродтельными китоловами. Моральная философія не пріобрла въ Эмерсон мыслителя, но пріобрла проповдника. Его духовныя дарованія имли преимущественно литературный характеръ. Во всемъ, что онъ говорилъ и писалъ, онъ выказывалъ свой талантъ. Его соотечественники берутъ изъ его твореній эпиграфъ къ своимъ доброкачественнымъ и невиннйшимъ произведеніямъ. Онъ сдлался Эзопомъ американской нравственной толпы. Но иногда его талантъ заводилъ его на ложный путъ, именно въ тхъ случаяхъ, когда онъ считалъ нужнымъ быть глубокомысленнымъ. Теперь мы, конечно, привыкли къ часто непонятнымъ положеніямъ въ философскихъ сочиненіяхъ, но очень интересно прослдить, какъ ученый янки справляется съ своей ученостью. Посмотрите нкоторыя изъ его оракулообразныхъ изреченій, въ которыхъ находятъ большое глубокомысліе такого рода: ‘Знаніе — это познаніе, котораго мы не разумемъ’. Врно, врно! Я не понимаю въ этомъ ни единаго слова, но Эмерсонъ всегда правъ. Онъ былъ бы не правъ, если бы сказалъ, что Разумніе — это познаніе, котораго мы не знаемъ. Вотъ какъ много значитъ, если скажешь фразу шиворотъ на выворотъ.
Его другое изреченіе еще боле замчательно, если это только возможно. ‘Детали — это меланхолія’. Ну, конечно, детали — меланхолія. Это знаетъ всякая лошадь омнибуса со среднимъ образованіемъ. Разв кто-нибудь когда-нибудь слышалъ, чтобы детали были цпью горъ или спускающейся шторой? Да, я хотлъ бы взглянуть на того, кто бы сказалъ, что детали меньше доходятъ на меланхолію, чмъ на любой шелковый зонтикъ въ мір. Слдовательно, детали — меланхолія…
Ральфъ Вальдъ Эмерсонъ, умеръ въ 1882 году. Само собой разумется, что у американцевъ есть другіе писатели, которые могутъ быть включены въ исторію литературы, но я въ данной работ не имю возможности длать боле подробной выборки. Я только боле подробно разобралъ тихъ американскихъ писателей, которые наиболе извстны у насъ, для того, чтобы показать, какъ сильно можно ошибиться, если переводить только представителей страны, а не литературу. Моя задача состоитъ въ томъ, чтобы доказать, какъ литература, подобно американской, можетъ повліять на духовную жизнь народа, какія она сетъ смена и какую жатву пожинаетъ!
Уитманъ и Эмерсонъ считаются представителями національной литературы, что далеко не служить къ чести страны. Уитманъ былъ безсвязнымъ поэтомъ, а Эмерсонъ — литературнымъ сочинителемъ проповдей. Я нисколько не сомнваюсь, что американская литература нуждается въ вліяніи боле развитой иностранной литературы, на которую конгрессъ наложилъ патріотическую пошлину. Для того, чтобы американская литература служила средствомъ для развитія, она должна перемнить форму и содержаніе. Но, во первыхъ, въ этой большой стран должны появиться люди, мужчины и женщины, которые сомнвались бы въ томъ, что Америка — самая культурная страна въ мір. Національное самодовольство должно нсколько смолкнутъ, патріотизмъ долженъ поколебаться. До ныншняго дня имя президента было самымъ священнымъ именемъ во всей стран, и, если мы будемъ имть нкоторое понятіе о тхъ геніяхъ, которые обитали въ Бломъ Дом въ продолженіе многихъ поколній, то это дастъ представленіе о націи, которая ихъ канонизировала. Если Америка, именно въ тхъ областяхъ, въ которыхъ она наиболе отстала отъ другихъ странъ, требуетъ платы за руководство, то этимъ ясно выражается полное отсутствіе современныхъ духовныхъ интересовъ въ стран.

V.
Живопись и скульптура

Если мы перейдемъ къ искусству, то мы придемъ къ заключенію, что и оно нуждается въ иностранномъ вліяніи. Американское искусство — это плодъ, выросшій на почв торговой страны, обвянный клерикальнымъ духомъ, рожденный безмрнымъ патріотизмомъ.
Американцы — народъ не художественный, они не любятъ искусства, это преимущественно народъ коммерческій, занятый куплей и продажей. Всякія коммерческія и торговыя операціи занимаютъ ихъ, но художественные интересы не входятъ въ кругъ ихъ мыслей.
Въ ихъ суетливой жизни никогда не наступаетъ затишья, когда они могли бы прислушаться къ окружающему. Настоящій янки, съ чисто національнымъ вкусомъ, предпочтетъ прочесть въ Атенеум объявленія о патентахъ, чмъ постить оперу и послушать Вагнера, и если посщеніе оперы не служило бы признакомъ хорошаго тона, то, быть-можетъ, дамы и двицы тоже не посщали бы ее.
Я не требую отъ американцевъ, чтобы они развивали искусство, они могли бы хоть принимать его, когда оно предлагается имъ, и примнять его согласно своимъ національнымъ вкусамъ.
Хотя янки — юный народъ, но онъ достигъ того возраста, когда могъ бы понимать искусство, подпасть подъ его вліяніе или, по крайней мр, быть въ состояніи говоритъ о немъ. Даже сама природа должна была бы развитъ въ нихъ чувство прекраснаго: они видятъ солнце и море, прекрасне ихъ солнца не найдешь ни въ какомъ другомъ климатическомъ пояс, зимой имъ свтятъ блыя звзды и алыя тучи урагановъ, въ жаркія лтнія ночи американскіе лса полны жизни, слышится пніе птицъ, крики животныхъ и ихъ осторожные крадущіеся шаги, американцевъ окружаетъ дивный ароматъ, яркія краски и звуки прерій, но они не замчаютъ окружающаго.
Ничто въ мір не можетъ отвлечь ихъ отъ финансовыхъ операцій, никакая красота ни на минуту не заставитъ ихъ забыть экспорта или рыночныхъ цнъ. Конечно, среди жителей всхъ Соединенныхъ Штатовъ найдутся исключенія, но ихъ ничтожное число! Совершенно естественно, что американское искусство не можетъ стоить выше того, чмъ оно стоитъ. Мстное искусство приходитъ къ людямъ занятымъ исключительно матеріальными вопросами, и стучится къ нимъ въ дверь. Оно, конечно, не можетъ претендовать на то, чтобы его понимали, если бы даже было что понимать, и естественно встрчаетъ наивнйшую оцнку и глупйшую критику. Суду подобныхъ людей подвергается искусство на выставкахъ. Въ Америк много джентльменовъ, которые не только не могутъ отличить одну школу отъ другой, но даже пастель отъ акварели. Если американецъ уметъ до порядку перечислитъ президентовъ, знаетъ дату знаменитой битвы при Атлант, вритъ бъ Бога и обладаетъ милліономъ, то онъ можетъ сдлаться членомъ художественнаго жюри.
Въ Америк 83 академіи художествъ и 190 профессоровъ, обучающихъ 3000 учениковъ. Эта страна, столь юная въ искусств и обладающая огромнымъ богатствомъ, могла бы пригласить, въ преподаватели въ своихъ академіяхъ настоящихъ художниковъ и сдлать выборъ изъ своихъ 3000 учениковъ. Но она не длаетъ ни того ни другого.
Изъ американскихъ художниковъ, насколько мн извстно, трое получили медали въ Европ, и, можетъ-бытъ, шестеро дйствительно заслуживаютъ извстности. Всего можно было бы набрать съ десятокъ мстныхъ талантовъ, а остальныхъ профессоровъ пригласить изъ другихъ странъ. Но объ этомъ нечего и думать, — преподаватели должны быть національные. Очень характерно то обстоятельство, что какъ только въ Америк появится какой-нибудь дйствительно талантливый художникъ, онъ при первой возможности покидаетъ свою родину и отправляется въ Европу. Америка должна была бы обратить на это вниманіе и воспретить это, но она предоставляетъ своимъ талантамъ узжать во-свояси. Результатомъ этого является слдующее, въ академіи остаются старики, которые слишкомъ стары, чтобы узжать, и юные, подающіе надежды диллетанты, которые и обучаютъ въ свою очередь юныхъ и подающихъ надежды диллетантовъ.
Американская выставка представляетъ собой весьма странное, смшанное жилище. Для пріема картинъ не существуетъ никакой цензуры, поэтому рядомъ съ талантливымъ произведеніемъ геніальнаго мастера мы видимъ пошлйшую картину какого-нибудь безталаннаго обитателя прерій Дакоты. Но кто же будетъ цензоромъ? Жюри большею частью состоитъ изъ бургомистровъ, финансистовъ, вообще изъ людей, имющихъ извстное соціальное положеніе, потому что они богаты и врятъ въ Бога, но не имющихъ никакого художественнаго образованія. Можетъ-быть, эти люди, утромъ, прежде чмъ занятъ свое мсто въ жюри, получаютъ какія-нибудь эстетическія указанія отъ своихъ женъ и дочерей, которыя сами занимаются живописью.
Американцы большею частью изображаютъ на своихъ картинахъ съдобные предметы, изображаютъ яблоки, виноградъ, груши, рыбу, всевозможныя ягоды, ощипанные птухи, сырые окорока. Часто эти картины очень значительныхъ размровъ, въ дорогихъ рамахъ, иногда даже украшенныхъ золотой филигранной работой. Подобныя картины не поступаютъ въ художественныя галлереи и другія художественныя учрежденія, он раскупаются богачами для украшенія столовыхъ. Такъ какъ эти картины находятъ хорошій сбытъ, то открылось цлое фабричное производство птуховъ и окороковъ. Картины пишутся съ опредленной цлью служитъ украшеніемъ столовой, поэтому ихъ пишутъ особеннымъ образомъ, яркими красками и съ рзкими контурами, чтобы он декоративне выступали на стнахъ. Даже окорока служатъ украшеніемъ, и на нихъ часто сажаютъ розетки или бантики. Убитая птица декоративно распластываетъ на блюд свои крылья, при чемъ каждое перышко окрашено въ самые удивительные цвта. Эти мертвыя крылья летятъ надъ блюдомъ такъ красиво, что пріятно смотрть. Если подобная картина написана мало-мальски порядочно, если на ней стоитъ боле или мене извстное американское имя, если она въ рам, на которой нтъ ни пятенъ, ни царапинъ, то она весьма скоро находитъ покупателя, — богачъ декорируетъ ею свою столовую. У американскаго жюри такъ мало художественнаго чувства, что оно безъ зазрнія совсти принимаетъ даже дтскія картины и помщаетъ ихъ на видномъ мст, именно потому, что это дтскія картины. Къ нимъ прилплены записки, гласящія, напримръ, что художнику двнадцать лтъ и что онъ круглый сирота. Къ картин, нарисованной карандашомъ и изображающей двухъ цыплятъ, прившена записка, въ которой говорится, что художнику пятнадцать лтъ и что онъ глухонмой и хромой. Какое дло эстетик до милосердія? Какъ художникъ, я не задумался бы сбросить со стны произведеніе калки.
Эта картина ставитъ зрителей въ глупйшее положеніе и вредитъ сосднимъ картинамъ. Стоитъ разъ взглянуть на эту ужаснйшую картину, чтобы постоянно имть ее передъ глазами. Она производить впечатлніе своей отчаянной мазней, она приводитъ зрителя въ полное негодованіе, поражаетъ его воображеніе, и онъ не въ состояніи отдлаться отъ нея.
Если вы хоть разъ въ жизни увидите пару такихъ цыплятъ, то они уже всегда будутъ передъ вашими глазами. Они встаютъ передъ вами, когда вы всего меньше этого ожидаете, они заполняютъ собой бумагу, на которой вы собираетесь писать, они сидятъ на абажур вашей лампы, прилпляются къ листкамъ вашего стнного календаря.
У нихъ такія тонкія лапы и они такъ плачевно смотрятъ на васъ, что сердце ваше разрывается.
Конечно, на выставкахъ встрчаются и хорошія картины, особенно если выставка обнимаетъ весь союзъ. Пейзажисты достигли въ Америк наибольшаго совершенства, среди нихъ есть крупныя извстныя имена, они доcтигли особенной виртуозности въ изображеніи красивыхъ дубовъ. Настоящій американскій пейзажъ представляетъ обыкновенно слдующее: двушка доитъ корову среди зеленаго луга, за которымъ разстилается большой лсъ и виднются голубыя горы на фон яснаго неба. Это то же, что ‘лунный свтъ’ въ литератур, только иначе выраженный. Американскіе художники воспроизводятъ подобные ландшафты по памяти, при чемъ работа идетъ гладко, безъ сучка и задоринки. Корова окрашена въ цвта колибри, лсъ состоитъ изъ удивительно аккуратныхъ деревьевъ, а горы изображены такъ, что он должны или продавить земной шаръ или проткнуть небосклонъ своими вершинами.. Такъ хочется схватить эти горныя вершины и заставить ихъ боле рзко выдляться на небосклон, а на небо пустить хотъ небольшое облачко! Американское искусство мило, красиво, не смло, оно возноситъ въ голубое пространство, не касаясь міра и того, что въ немъ происходить. По своему духу и содержанію оно совершенно сходно съ американской литературой. Въ пастушеской сцен изображенныя лица одты прекрасно. Фарренгейтъ можетъ показывать до 100® жары, и трава можетъ высохнутъ отъ зноя, а пастухъ или пастушка не разстегнутъ ни одной пуговицы. Если картина представляетъ внутренность комнаты, то на стн непремнно висятъ ‘Кроткій Утшитель’ и Георгъ Вашингтонъ.
На піанино лежитъ раскрытый Saukey, а календарь подъ зеркаломъ показываетъ воскресенье, 23 августа. Въ комнат сидятъ двое влюбленныхъ. Разстегните пуговицу, поставьте календарь на понедльникъ, на свободный понедльникъ, на голубой понедльникъ {Понедльникъ, въ который не работаютъ. Прим. перев.}, покажите счастье и борьбу жизни! Я не требую безумствъ, тяжелаго грха, — это дло морали, — но я хочу жизни, хочу, чтобы подъ одеждой скрывалось живое человческое тло, — это дло искусства. Пусть изображенная на картин любящая чета покажетъ намъ, что въ ея крови бьется пульсъ, что грудь дышитъ, что въ ней бушуетъ жизнь, что ихъ тла — тла живыхъ людей. Но нтъ, везд только ‘лунный свтъ’
Въ тхъ мстахъ, гд въ американской литератур тире, въ живописи — одежда. Живопись не пошла и не пойдетъ дальше, пока не будетъ брать примра съ другихъ странъ.
Что касается скульптуры, то американцы достигли наибольшаго совершенства въ изображеніи животныхъ. Изображеніе кошки и собаки — ихъ первая и послдняя задача, если же искусство разовьется, то, вроятно, они дойдутъ и до изображенія негровъ. Представляя типы современной жизни, американцы вчно вертятся на однхъ и тхъ же темахъ. Они отливаютъ бюсты Вашингтона, распятаго Христа и индйца въ военной одежд.
Иногда намъ попадается гипсовая фигура, которая поражаетъ насъ тмъ, что на пьедестал выгравированъ какой-то стихъ, фигура представляетъ собой женщину невыразимой красоты, американскую Венеру съ таліей не толще дтской шеи, а надпись говоритъ, что такой красоты можетъ достичь всякая женщина, которая купитъ и выпьетъ столько-то бутылокъ ‘Sarsaparilla Ayer’а’. Гипсовая фигура рекламируетъ патентованное медицинское средство. Затмъ мы видимъ группу: женщина умываетъ довольно большого мальчика, надпись гласитъ, что всякій можетъ сдлаться такимъ блымъ, какъ этотъ мальчикъ, если будетъ употреблять такое-то мыло. Художественное произведеніе рекламируетъ мыльный заводъ Пэра въ Бруклин. Мы осуждаемъ эту профанацію искусства, можетъ-бытъ сожалемъ, что онъ такъ открыто служитъ рекламой, но затмъ вспоминаемъ, въ какой стран мы находимся, и одобрительно киваемъ головой этимъ гипсовымъ рекламамъ. Почему бы и нтъ? Он не безъ юмора, и часто остроумны. Само собой разумется, что он не имютъ художественной цны, что это только объявленіе, вывски предпринимателей. Но въ нихъ нтъ ‘лунной лирики’, он вполн реальны, показываютъ человческое состояніе или дйствіе. А къ чему мн индецъ въ повседневной жизни? Индецъ даже не знаетъ, что существуетъ такой феноменъ, какъ мыло. Эти произведенія ради рекламы — первые опыты національнаго американскаго искусства, они соотвтствуютъ публицистик и, какъ таковые, составляютъ самое лучшее и оригинальное. Самая смлая задача художника заключается въ томъ, чтобы изобразить какого-нибудь доброкачественнаго покойнаго президента изъ тхъ временъ, когда носили короткія панталоны, или сдлать приблизительную копію Венеры Милосской. При этомъ о президент художникъ знаетъ только то, что единственнымъ его талантомъ была честность, а о Венер, что передъ ней преклоняется весь міръ, — она стоитъ на каждомъ окн, на каждой полк, въ дом всякаго обанкротившагося, возвышается надъ каждымъ піанино, каждый поэтъ воспваетъ ее. Венера — это самое высшее, что американская скульптура пытается воспроизвести, въ Париж она составляетъ почти весь Лувръ. Я не говорю о ея длинной ше, которая могла бы быть короче, не говорю о драпировкахъ, которыя составляютъ декорацію и которыя вмсто того, чтобы покрывать ея формы, скрываютъ ихъ. Я принимаю ее такъ, какъ она есть, какъ откровеніе. Я чувствую эстетическое наслажденіе, смотря на ея правильную почти безупречную красоту, но она ничего не говоритъ моей душ. Ею можно пользоваться, какъ закладкой для книги. Кажется, ни на одномъ рыбномъ базар не встртишь женщины, на лиц которой было бы меньше выраженія, чмъ у Венеры. Обыкновенно, когда человкъ стоитъ гд-нибудь, то онъ стоитъ для чего-нибудь, а не такъ зря, между тмъ Венера стоитъ на своемъ пьедестал безъ всякой видимой необходимости, она просто стоитъ на мст и только красива. Она недоступная, строгая чистота, если я дотронусь до нея, то я запятнаю ее. Я не люблю этой дамы, она лишаетъ меня иллюзіи и стремленія и даетъ мн лишь пустое эстетическое наслажденіе, которое не обогащаетъ меня. Одна или дв руки придали бы только цльность ея тлу, которое такъ мало выражаетъ. Съ нкоторымъ воображаемымъ ‘художественнымъ пониманіемъ’ и аффектаціей можно, пожалуй, представить себ ея тло одушевленнымъ, а въ слдующій вкъ, когда люди будутъ еще боле впечатлительными, они, бытъ-можетъ, найдутъ пульсъ въ ея драпировкахъ.
Нсколько лтъ тому назадъ одному американскому скульптору вздумалось услужить отечеству. По своей природ онъ былъ патріотомъ, по своимъ политическимъ воззрніямъ — республиканцемъ, и многіе думали, что онъ несравненный художникъ. Онъ выскъ пьедесталъ, стоящаго во весь ростъ человка и колнопреклоненнаго негра и соединилъ все это желзнымъ стержнемъ въ одну группу. Стоящій во весь ростъ человкъ — рабовладлецъ, онъ держитъ въ рукахъ плеть, а если человкъ держитъ въ рукахъ плеть — онъ несомннный рабовладлецъ. Негръ конечно рабъ. Онъ стоитъ на колняхъ и молитъ, а если молитъ, то это весьма удивительно. И вся Америка нашла, что это удивительная группа. Надо замтить, что художникъ обладалъ необыкновенной изобртательностью янки, онъ выскъ чернаго негра изъ благо мрамора, а благо рабовладльца изъ чернаго. Опять Хижина дяди Тома! Эта каменная группа выразила ясне, чмъ романъ г-жи Бичеръ-Стоу, какіе черные варвары населяютъ южные штаты и какъ они заставляютъ блыхъ людей работать на хлопчато-бумажныхъ плантаціяхъ ради пищи, одежды и вознагражденія. И эта группа указываетъ на мужество и человколюбіе Соединенныхъ Штатовъ, освободившихъ негровъ. Художникъ былъ патріотомъ, создавъ эту группу, онъ сдлался очень значительнымъ человкомъ, пріобрлъ имя, уваженіе, богатство и положеніе въ свт. Но группа не говоритъ о томъ, что та самая страна, которая освободила однажды нсколько тысячъ негровъ, превратила своихъ собственныхъ дтей въ рабовъ, милліонъ 119 тысячъ дтей работаютъ въ ихъ шахтахъ, — объ этомъ группа не говоритъ ничего {Въ это число входятъ также совсмъ маленькія дти, работающія на металлургическихъ заводахъ. Эта работа еще тяжеле, чмъ въ шахтахъ. Это дти отъ 6 до 15 лтъ. Въ угольныхъ копяхъ работаютъ три тысячи дтей, при чемъ законъ точно опредляетъ, сколько времени они могутъ пробыть въ копяхъ безъ перерыва. Они почти ничему не учатся, а вознагражденіе, даже относительно, не равняется тому, что платили южные штаты своимъ неграмъ. (См. статистику Сверно-Американскаго обозрнія за 1884 годъ). Въ той стран, гд такъ необыкновенно процвтаетъ дтское рабство, эмиграціонный комитетъ долженъ ограждать отъ безработицы своихъ работниковъ.
Что если бы дтей освободили такъ же, какъ и негровъ? Тогда отъ 1 до 800 тысячъ взрослыхъ получили бы работу.}. Скульпторъ отнюдь не намревался быть проповдникомъ противъ невольничества вообще, это не входило въ его планы. Онъ хотлъ лишь создать политическую рекламу той республиканской партіи, къ которой принадлежалъ {Другая демократическая партія противилась, какъ извстно, Освободительной воин.}.
Съ другой стороны, группа должна была быть патріотическимъ предметомъ почитанія всего отечества, чего она и достигла. Она произвела сенсацію, сдлалась главнымъ произведеніемъ американской скульптуры.
Само собой разумется, что американская скульптура отличается большой стыдливостью. Не ищите статуй безъ фиговаго листка! Даже голенькій ребенокъ, играющій своимъ башмачкомъ, не можетъ играть со своимъ башмачкомъ безъ фиговаго листа.
Если бы Ева Дюбуа (Eve nouveaulle) стояла въ Америк, то она недолго простояла бы тамъ безъ набрюшника! Какъ въ американской литератур, такъ и въ скульптур господствуетъ страшнйшая щепетильность во всемъ, что касается обнаженнаго человка. Художники говорили мн, что они никогда не пишутъ съ натуры и даже не могутъ найти лицъ, желающихъ позировать, потому что бостонская нравственность воспрещаетъ позировать безъ одежды, художники даже не получили бы разршенія писать съ натуры, если бы и нашли натурщиковъ. Понятно, какъ трудно угадывать не только поры, оттнки кожи, но даже мускулы и цлые члены. Поэтому совершенно понятно, почему изображеніе Венеры Милосской кажется имъ верхомъ смлости. Возьмемъ Эрштедскій паркъ въ Копенгаген. Въ немъ стоятъ статуи безъ всякихъ фиговыхъ листьевъ, — этого не потерпли бы въ Америк, даже если бы паркъ дважды подарили городу. Бостонъ кричитъ о морали и заражаетъ всю Америку своимъ щепетильнымъ тономъ, который портитъ художниковъ и публику. Американцы стыдливо скрываютъ руки безъ рукавовъ и ноги безъ чулокъ, и, между тмъ, отличаются полнымъ отсутствіемъ духовнаго художественнаго стыда. Я имю въ виду ихъ криминальные разсказы, ихъ живопись для столовыхъ и отчасти патріотическую скульптуру. Они ничуть не задумываются предлагать постителямъ на выставкахъ своихъ невозможныхъ цыплятъ только потому, что это произведеніе калки, это считается въ порядк вещей, и зрители собираются вокругъ этой картины. Въ магазинахъ, гд продаются художественныя произведенія, часто выставляются на продажу уморительнйшія картины, какъ, напримръ, дикіе лоси съ шелковой ленточкой на рогахъ, пасущіеся на вершинахъ горъ, или блестящая звзда, виднющаяся изъ окна комнаты, освщенной полуденнымъ свтомъ.
Въ С.-Луи, главномъ город штата Миссури, въ одномъ изъ главныхъ торговыхъ центровъ, три года тому назадъ выставили партію картинъ, въ которыхъ вода часто была вызолочена, овцы — небесно-голубого цвта, а люди были изображены съ розовыми глазами.
Когда искусство доходитъ до такой оригинальности, то пораженному зрителю остается только молчать. Онъ не можетъ даже улыбнуться, — это не шутка. Онъ находится на американской почв и созерцаетъ произведеніе американскаго искусства. Онъ долженъ наслаждаться искусствомъ, какъ бы оно ни выражалось, онъ долженъ проникаться такимъ же благоговйнымъ трепетомъ, какъ при звукахъ патріотическихъ оловянныхъ трубъ шествующей по улицамъ процессіи.
Щепетильность американскаго искусства до извстной степени объясняется тмъ, что искусствомъ занимаются преимущественно женщины. Это обстоятельство иметъ большое значеніе, оно показываетъ всеобщій взглядъ на искусство. Американскія женщины руководятъ искусствомъ своей страны, подобно тому какъ нмецкія женщины — литературой, уничтожая ее своей писательской плодовитостью.
Это или дочери богачей, которыя обучались искусству въ одной изъ 88 академій, или замужнія женщины, которыя по собственному побужденію, отъ скуки или ради хорошаго тона, занимаются у себя дома искусствомъ. Живопись превратилась въ Америк просто-напросто въ своего рода женское рукодліе. Для того, чтобы убдиться въ этомъ, достаточно поститъ нсколько семействъ. Кажется даже, будто американскія женщины считаютъ себя обязанными произнести на свтъ пару цыплятъ. Вліяніе женщинъ, воспитанное Бостономъ, отразилось на искусств всей страны.
Съ нимъ считаются не только художники, но поэты и актеры. Въ Америк женщина указываетъ всмъ, гд долженъ стоять шкапъ {Норвежская пословица. Прим. пер.}. Я снова обращаю вниманіе на то, что если вы вздумаете нсколько оправдать низкій уровень американскаго искусства и скажете, что нечего и ожидать, чтобъ оно могло стать выше, чмъ въ настоящее время, то ваши слова сочтутъ за оскорбленіе и вамъ скажутъ — подойди, подойди только! Американцы ни въ чемъ не сомнваются. На американскомъ небосклон нтъ облаковъ!
Никто не помышляетъ о томъ, чтобы американское искусство нуждалось въ какомъ-либо примр или импульс извн. Они требуютъ для этого ежегодно 3 1/2 милліона. Мн замчали, что въ Европ тоже существуетъ пошлина на искусство, и это было сказано совершенно чистосердечно, безъ малйшей ироніи. Иначе янки не въ состояніи думать. Нтъ ни одной страны въ Европ, которая имла бы больше возможности избжать вліянія иностраннаго искусства, тмъ боле нтъ ни одной страны въ Европ, которая обладала бы лучшими матеріальными средствами, чтобы избжать пошлины.
Въ государственной касс лежитъ въ бездйствіи такой громадный капиталъ, что онъ перевернулъ бы вверхъ дномъ всю финансовую жизнь страны, если бы его пустили въ оборотъ. Онъ до такой степени великъ, что сами американцы изумляются и не знаютъ, какъ примнить его. Какъ извстно, этотъ капиталъ былъ предметомъ раздора во внутренней политик страны.
Слдуетъ замтить, что за послдне время въ Америк замчается склонность къ значительному пониженію пошлины на предметы искусства. Весьма интересно прослдить, насколько глубоко это стремленіе. Въ дйствительности оно не глубже, чмъ было въ 1846 году. Послдній тарифный билль производитъ на меня совершенно такое же впечатлніе, какъ и вс предыдущіе, потому что въ Америк подобные билли появлялись уже не въ первый разъ. Одна сессія конгресса принимаетъ его, другая частью или даже всецло отвергаетъ въ зависимоcти отъ президента или политической окраски сената.
Въ 1842 году пошлина на ввозъ предметовъ искусства въ Америку была 30%, въ 1846 году она понизилась до 20%, а въ 1857 г. была вовсе уничтожена, и такъ продолжалось въ теченіе 4-хъ лтъ. Въ 1861 году снова была введена пошлина въ размр 10%. Но въ 1883 г. конгрессъ сдлалъ гигантскій патріотическій шагъ. Желая ‘оградить’ собственное искусство и показать міру свою независимость, онъ возвысилъ пошлину до 35%. Такой громадной пошлины еще не бывало никогда, въ настоящее время она не измнилась. Тарифные билли въ Америк измняются почти при каждомъ новомъ выбор президента. Ихъ отнюдь нельзя считать за радостный признакъ прогресса, это перелетныя птицы, продукты отдльныхъ ситуацій. Послдній билль объ уменьшеніи пошлины на искусство не показываетъ пробудившагося въ американцахъ стремленія къ вліянію извн, это лишь необходимое слдствіе общаго пониженія пошлинъ.
Требовалось однимъ ударомъ уменьшить колоссальный денежный запасъ въ государственной касс, и на искусство упало нсколько капель, а на французское вино и китайскій фарфоръ полился дождь. Подобные билли появляются въ республикахъ. Это, такъ-сказать, выборные маневры той или другой политической партіи, и они имютъ въ основаніи не искусство, а французское вино и китайскій фарфоръ.
Дло въ томъ, что въ Америк отсутствуютъ художественные интересы, въ этой стран искусство служитъ для украшенія столовыхъ. Если мы вспомнимъ, что въ Америк все же продаются произведенія европейскаго искусства, то это объясняется такъ же, какъ слабость американцевъ къ европейскимъ орденамъ и титуламъ, къ которымъ неравнодушенъ этотъ демократическій народъ. Въ Вашингтон, въ Бостон или Нью-Йорк это такая же распространенная болзнь, какъ зубная боль и нервы. Взгляните въ альбомъ современной американской леди и вы увидите, сколько титулованныхъ особъ она насчитываетъ въ числ своихъ знакомыхъ, это все такія фамиліи, которымъ предшествуютъ необыкновеннйшіе титулы. Когда я въ послдній разъ узжалъ изъ Америки, то мн пришлось хать съ дамой, которая отправлялась въ Европу съ единственною цлью откопать какой-нибудь титулъ своимъ прародителямъ и такимъ образомъ получить доступъ въ аристократическіе круги американскаго общества. Безъ новой визитной карточки ей безполезно пытаться попасть туда, такъ какъ она недостаточно богата. То же самое представляетъ собою Америка, какъ рынокъ европейскаго искусства. Американецъ считается только тогда богатымъ, когда въ его салон виситъ картина, изображающая швейцарскія горы или итальянскаго пастуха, это придаетъ дому положеніе, какъ титулъ. Но этотъ титулъ не облагораживаетъ его.
Американцы, покупающіе предметы искусства, достаточно богаты, чтобы прокатиться съ семействомъ по Европ, пожить въ парижскихъ отеляхъ, прохать по Рейну, якобы для окончанія образованія, которое, на самомъ дл, и не начиналось.
Они привозятъ изъ своихъ путешествій, какъ сувениръ, столько картинъ, сколько того требуетъ мода. На слдующій годъ это семейство предпринимаетъ турнэ уже внутрь страны и привозитъ изъ Калифорніи кусокъ руды или индйскую трубку изъ Уоминга — сувениры, которыхъ также требуетъ мода, одно стоитъ другого. У американцевъ есть деньги, которыя они могутъ тратить на искусство, и они покупаютъ предметы искусства, но у нихъ нтъ художественнаго образованія и художественныхъ стремленій. Они печатно разсуждаютъ о томъ, какъ оградитъ американскую жизнь отъ европейскаго искусства {Укажу только на одинъ примръ и приведу Интернаціональное Обозрніе на 1879 г.}. Разъ подобныя вещи возможны въ такой стран, гд искусство стоитъ такъ низко, то это показываетъ, что духовное развитіе стоитъ въ ней такъ низко, что даже самъ народъ не иметъ объ этомъ понятія.

VI.
Драматическое искусство и актеры.

Изъ всхъ искусствъ въ Америк наибольшаго развитія достигло драматическое искусство. Въ Америк встрчаются очень талантливые актеры даже въ фарсахъ и въ грубыхъ безцвтныхъ комедіяхъ. Въ американскомъ искусств, кром литературы и нкоторыхъ изящныхъ искусствъ, очень развитъ реализмъ. На сцен видишь реальную жизнь. дутъ локомотивы, плывутъ пароходы, скачутъ бшеныя лошади, стрляютъ изъ пушекъ, стрляютъ изъ револьверовъ, стрляютъ безъ конца, бдные зрители чуть не задыхаются отъ порохового дыма. Вся шумливая жизнь, о которой повствуютъ газеты, отражается на сцен. Но въ этой шумливости мало искусства, эффекты достигаются грубой силой. Впечатлніе уносится катящимся локомотивомъ, его уничтожаетъ пушечный выстрлъ. Въ Америк только два или три театра съ постоянными труппами. Обыкновенно театры отдаются внаемъ какой-нибудь странствующей трупп на нсколько вечеровъ, большею частью на недлю. Эти труппы странствуютъ круглый годъ, ставя все одн и т же пьесы. Когда он въ теченіе года перебываютъ на всхъ американскихъ сценахъ отъ Атлантическаго до Тихаго океана, то на слдующій годъ снова начинаютъ свое турнэ.
Этимъ странствующимъ актерамъ не приходится развивать своего таланта, они, какъ и поэты, разъ навсегда выучиваютъ свою роль и уже знаютъ ее. Тмъ боле удивительно, что, несмотря на такія неблагопріятныя условія, въ Америк есть дйствительно выдающіеся драматическіе таланты. Кром нсколькихъ оперныхъ пвицъ, получившихъ свое музыкальное образованіе въ Европ и оставшихся подъ ея вліяніемъ, назову трехъ первоклассныхъ трагиковъ: Кинъ, Бусъ и Мюрфи (Kean, Booth, Murphey). Они обязаны своимъ образованіемъ почти исключительно родин, а двое послднихъ сильно напоминаютъ европейскихъ исполнителей шекспировскихъ ролей. Это тмъ боле цнно, что, какъ извстно, Америка всегда старается не поддаваться вліянію иностраннаго искусства. Бусу пришлось еще бороться съ враждебнымъ отношеніемъ толпы, такъ какъ его братъ убилъ Авраама Линкольна. Это обстоятельство сильно тормозило его сценическую карьеру. Публика не хотла признавать его таланта. Теперь Эдвинъ Бусъ выступаетъ гораздо рже, онъ уже составилъ себ значительное состояніе и состарился. Кром того, онъ ведетъ крайне безпорядочный образъ жизни, такъ что становится все боле и боле невозможнымъ. У него очень сильная натура, и въ его игр часто сквозитъ мясникъ, онъ любитъ грубыя наслажденія, онъ пьяница. Но даже пьяный онъ можетъ великолпно играть, пока не становится слишкомъ небрежнымъ.
Скажемъ нсколько словъ объ особенностяхъ Мюрфи, какъ художника, несмотря на то, что онъ съ большимъ пониманіемъ прекрасно представляетъ многіе шекспировскіе образы, онъ слишкомъ энергично дйствуетъ на сцен, слишкомъ суетится, употребляетъ слишкомъ много физической силы, — все это у него врожденныя особенности, такъ какъ онъ американскій ирландецъ. Мюрфи играетъ слишкомъ энергично, изображая Ричарда III, онъ трудится въ пот лица, въ роли Генриха IV онъ хватаетъ черезъ край. Но, можетъ-быть, благодаря этому, публика такъ и цнитъ его. Его искусство чисто американское, но онъ вдь и играетъ для американцевъ. Кинъ представляетъ собой совершенно другой типъ, этотъ деликатный, симпатичный художникъ съ длинными волосами создалъ новый, совершенно своеобразный типъ Гамлета. Кинъ — вполн самостоятельный артистъ, въ его Гамлет нтъ ни одной заимствованной черты, поэтому видть его въ этой роли — истинное наслажденіе. Мы смотримъ пораженные и не узнаемъ стараго знакомаго, его мистическое искусство приводитъ насъ въ радостный ужасъ въ тхъ сценахъ, гд разумъ Гамлета туманится. Кинъ, исполняя эту роль, нсколько разъ сряду сходилъ съ ума. Онъ три или четыре раза былъ въ сумасшедшемъ дом. Поправившись, онъ снова выступалъ въ роли Гамлета, пока не впадалъ опять въ безуміе. У него была ide fixe, что онъ — полное ничтожество — нуль. Подобная ide fixe не особенно часто встрчается у американцевъ. Въ игр Кина чувствуется ужасная дйствительность, въ его горящихъ глазахъ ясно видно подступающее безуміе. Онъ игралъ въ Англіи, но тамъ его не понимали, потому что въ его искусств не было ростбифа. Среди соотечественниковъ его понимали только лучшіе люди. Во всей Америк я не встрчалъ другого подобнаго художника.
Трагична не только исполняемая трагедія, изображенные въ ней герои и ихъ жизнь, — нтъ, но трагична игра сама по себ, въ ней слышится подкрадывающееся безуміе. Смотря на Гамлета, ясно чувствуешь дв трагедіи — трагедію Гамлета и трагедію Кина, при чемъ трагедія актера не мене захватывающа, чмъ все же нсколько шумливый и иногда тяжеловсный трагизмъ шекспировской пьесы. Искусство Кина родилось вмст съ нимъ, оно же и сведетъ его въ могилу. Къ сожалнію, въ Америк мало такихъ художниковъ, какъ Кинъ, но въ ней много актеровъ. Лучшими изъ нихъ являются странствующіе ирландцы. Эти даровитые, быстрые, способные къ обученію, вороватые ирландцы сдлались лучшими актерами страны. Въ каждомъ фарс ирландецъ совершенно неизбженъ, создался даже особый типъ ролей, такъ-называемый ‘ирландскій’. Въ драмахъ, передланныхъ изъ криминальныхъ романовъ, ирландцы всегда берутъ роли ловкихъ слугъ, изобртающихъ всевозможныя выдумки и умющихъ распутать самую сложную интригу. Въ военныхъ патріотическихъ пьесахъ они играютъ роли шпіоновъ, проникаютъ въ тайны южныхъ штатовъ. Въ самый критическій моментъ драмы ирландецъ является ангеломъ-хранителемъ. Въ пьесахъ романическаго содержанія онъ всегда богатъ и служитъ провидніемъ для двухъ любящихъ сердецъ. Успхъ пьесы зависитъ отъ хорошаго ирландца. Ирландецъ говоритъ на полу-англійскомъ, полу-ирландскомъ язык, часто совершенно непонятномъ для зрителей. Ирландецъ долженъ быть гладко выбритъ, съ рыжими волосами и долженъ умть танцовать гигъ. Въ американской пьес ирландецъ вноситъ комическій элементъ, перебиваетъ вялое и безконечное любовное объясненіе, тянущееся уже боле пятнадцати минутъ. Его роль въ высшей степени благородная, и его появленіе всегда привтствуютъ шумными аплодисментами. За очень немногими исключеніями въ американскихъ театрахъ удивительно примитивные пріемы искусства, въ нихъ очень много балаганщины. Во всей стран ставятся приблизительно одн и т же пьесы. Я видлъ въ Ньй-Йоркскомъ театр пьесы, исполнявшіяся потомъ на сцен второстепеннаго театра въ Чикаго, и наоборотъ, Бостонскій театръ (Grand) ставилъ пьесы, шедшія во второстепенныхъ театрахъ Чикаго. Въ одномъ изъ лучшихъ театровъ Чикаго идутъ те же представленія, которыхъ нельзя было бы предложить въ нашихъ самыхъ захолустныхъ провинціальныхъ городкахъ. Но это не вина актеровъ, а самой пьесы, среди актеровъ часто встрчаются недюжинные таланты, но они не имютъ случая проявить себя. Они часто въ продолженіе всей своей артистической карьеры исполняютъ одну и ту же роль — какого-нибудь ирландца или негра.
Настоящая американская пьеса не представляетъ собой цльной вещи, она вся состоитъ изъ отдльныхъ сценъ, какъ бы маленькихъ пьесъ, не имющихъ никакой связи между собой и никакого отношенія ни къ предыдущему ни къ послдующему.
Они не заботятся о цльности впечатлній, это могло бы быть, если бы локомотивъ проносился по сцен посл послдней реплики. Они хотятъ, чтобы зритель приходилъ въ восторгъ, плакалъ или смялся при каждой ситуаціи. Ирландецъ долженъ выказать себя не во всей пьесы, а въ отдльныхъ счастливо сложившихся обстоятельствахъ и въ забавныхъ діалогахъ. На американской сцен почти никогда не увидишь какого-нибудь драматическаго произведенія съ началомъ и концомъ, поэтому они и берутъ самыя невроятныя темы для своихъ пьесъ. Не говоря уже о ‘Хижин дяди Тома’, ‘Оливер Твист’, ‘Битв при Атлант’, которые служатъ темами для ихъ пьесъ, они заимствуютъ ихъ даже изъ жизни чикагскихъ анархистовъ.
Положительно нельзя себ представить, откуда только американцы не берутъ темъ для своихъ пьесъ. Я думаю, они способны взять ихъ изъ Адресъ-Календаря, передлать въ драму таблицу умноженія, двухъ цыплятъ, Суэцкій каналъ и т. п.
Обстановочный фарсъ является типичнымъ американскимъ произведеніемъ. Посл хорошаго ирландца главное вниманіе обращается на вншніе эффекты, обусловливаемые сумасшедшей пушечной стрльбой и рзней, а затмъ на обстановку. Объ обстановк обыкновенно печатаютъ въ театральныхъ афишахъ самымъ жирнымъ шрифтомъ. ‘Реальная постановка’ — читаемъ мы. Американцы стараются особенно подчеркнуть и обратить вниманіе публики на новые костюмы актеровъ и на громадную цнность украшеній примадонны. Они объявляютъ, что пьеса еще никогда не шла въ этомъ город съ такой хорошей обстановкой, и приглашаютъ публику посмотрть на этотъ chef d’oeuvre.
Такъ какъ въ Америк всего больше была развита техника, то слдовало бы ожидать, что декоративныя подробности, которымъ они придаютъ такое большое значеніе, выполнены съ изумительнымъ искусствомъ. Между тмъ это далеко не такъ. У американцевъ не хватаетъ художественнаго вкуса для того, чтобы гармонично слить вншніе эффекты съ содержаніемъ пьесы, не хватаетъ художественнаго чутья, чтобы соединитъ отдльныя декоративныя части въ гармоническое цлое. Я видлъ на самой лучшей сцен Нью-Йорка одну обстановочную пьесу, которая считалась торжествомъ декоративнаго искусства. На сцен были представлены горы, хуже которыхъ я не видалъ въ Норвегіи, вся обстановка была сдлана изъ грубаго картона. Лсъ, птицы, животныя, даже слонъ, всившій не боле часового ключа, — все было картонное. И надъ этимъ картоннымъ ландшафтомъ свтило вечернее солнце, настоящее чудо американской техники. Оно производило впечатлніе настоящаго американскаго солнца, такъ что зритель забывалъ, гд онъ находится. Оно съ поразительной врностью передавало вс различные переливы заходящаго солнца. Сначала яркій свтъ разливался во вс стороны и освщалъ окрестности, постепенно онъ начиналъ ускользать, ослпительный блескъ замнялся блднымъ золотомъ, солнце скользило все дальше и дальше, лучи становились холодными, кроваво-красными и, наконецъ, потухали за горными вершинами, небо заволакивалось зеленоватой дымкой. Солнце опускалось все ниже и ниже къ горизонту… И это дивное солнце освщало картонный ландшафтъ съ картонными горами и рками, дрожавшими и трепетавшими отъ малйшаго дуновенія. Это было не художественное сочетаніе.
Среди этого жизненнаго ландшафта единственнымъ живымъ существомъ (кром солнца) былъ человкъ, который долженъ былъ пробраться къ своей возлюбленной, живущей за горами, расположенными на заднемъ план сцены. Человкъ этотъ отправился въ путь. Обыкновенно, если человкъ владетъ своими пятью чувствами и хочетъ пройти за горы къ опредленному мсту, то онъ старается по мр возможности итти по одному направленію. Но упомянутый актеръ поступалъ совершенно иначе. Онъ метался по лсу, для того, чтобы убдить публику, что онъ дйствительно шелъ, проходилъ мимо картонныхъ птицъ, которыя не двигались съ мста при его приближеніи, мимо скалы, дрожавшей до основанія отъ его шаговъ, переправлялся черезъ ручей, мимо ключа, не замочивъ ногъ, возвращался назадъ, носился, какъ бшеный, туда и сюда и, наконецъ, исчезъ за одной изъ кулисъ. Солнце закатилось подъ звуки затихающей музыки, и наступила ночь. Прошло восемь минутъ. Въ слдующемъ явленіи онъ снова появляется и въ монолог длиною въ полмили повствуетъ себ и публик о длинномъ только-что пройденномъ имъ пути за горы, хотя каждый изъ публики готовъ поклясться, что онъ не достигъ горъ, несмотря на свое длинное путешествіе.
Американцы совершенно незнакомы съ устройствомъ подвижныхъ кулисъ, которыя позволяютъ актеру, желающему пройти ‘за горы’, итти по одному направленію, хотя бы цлыхъ тридцать минутъ, не бросаясь на задній планъ и не забгая за кулисы.
Въ американскихъ театрахъ часто даются такъ-называемыя ‘французскія пьесы’, хотя само собою разумется, что эти пьесы никогда не шли во Франціи. Америка почерпнула изъ газетныхъ извстій, что французское драматическое искусство только немногимъ ниже искусства Дакоты, вслдствіе чего они и начали ставитъ французскія пьесы.
Вс эти пьесы отличаются обстановочнымъ скоморошествомъ. Одна и та же декорація по мр надобности изображаетъ и колоніи тулонскихъ каторжниковъ и квартиру марсельскаго гражданина.
И въ этихъ боле американскихъ чмъ французскихъ пьесахъ задняя декорація одна и та же, какъ для турецкаго гарема, такъ и для американской харчевни.
Американцы не считаютъ абсолютной необходимостью, чтобы декорація непремнно соотвтствовала пьес. Если въ распоряженіи труппы есть какіе-нибудь красивые обстановочные предметы, то они выставляютъ ихъ на сцену, не справляясь съ тмъ, представляетъ ли пьеса какое-нибудь приключеніе въ преріяхъ или городскую драму. Когда поближе познакомишься съ американскимъ драматическимъ искусствомъ, то не чувствуешь къ нему большого уваженія. Въ немъ совсмъ нтъ обработки, нтъ школы. Если бы американцы познакомились съ искусствомъ, созданнымъ Людовикомъ Баварскимъ, если бы они имли хотя бы легкое понятіе о волшебной красот движущихся декорацій, они, можетъ-быть, стали бы печатать боле мелкимъ шрифтомъ объявленія о своемъ необыкновенно роскошнымъ картонномъ лс… Но они не знаютъ этого и не хотятъ знать. Ихъ самодовольство до крайности послдовательно.
Въ нашихъ газетахъ иногда попадаются извстія, что такого-то числа въ нью-іоркскомъ театр шли ‘Призраки’ Ибсена, или что такого-то числа на одной изъ сценъ западныхъ городовъ играли Сарду. Но это не совсмъ врно, въ чемъ мн пришлось убдиться частью лично, частью изъ другихъ источниковъ. ‘Призраки’ въ Нью-Йорк никогда не шли, и Сарду ни въ одномъ американскомъ город не играли {Кром тхъ пьесъ, которыя ставила Сара Бернаръ во время своего турнэ.}. Изъ ‘Призраковъ’ американцы выбрали только самыя приличныя, незначительныя сцены, просявъ самую сущность, и представили драму въ совершенно неузнаваемомъ вид. Поэтому сообщеніе о томъ, что ‘Призраки’ Ибсена ставились на американской сцен, не вполн справедливо.
Доказательствомъ того, до какого грубаго непониманія искусства они дошли въ передлк этой пьесы, служитъ, напримръ, то, что въ изуродованной заключительной сцен они передъ опусканіемъ занавса заставляютъ г-жу Альвингъ продекламировать нсколько стиховъ ‘для увеселнія публики’.
Что касается Сарду, то мн пришлось нсколько разъ читать его имя на афишахъ, но мы очень ошибемся, если повримъ, что дйствительно играли Сарду. Его постигла та же участь, что и Ибсена. Его драмы ‘просяли’, раздробили на безчисленныя отдльныя сценки, ввели въ нихъ роль ирландца со стишками и танцами. Ни въ одномъ американскомъ театр не представляли Сарду на англійскомъ язык съ американскими актерами, предварительно не исковеркавъ его. Если бы исторія могла доказать, что на американскихъ сценахъ играютъ даже Ибсена, даже Сарду и Дюма, это сразу доказало бы, что американскіе театры работаютъ въ дух современности. Пошлина на иностранныя драматическія произведенія являлась бы въ такомъ случа только экономическимъ вопросомъ. Но въ этой пошлин главнымъ образомъ играетъ роль не экономическая сторона дла, а все та же американская самоувренность. Въ дйствительности они крайне враждебно относятся къ современному драматическому искусству. Что, напримръ, они говорятъ, когда прізжаетъ Сара Бернаръ? Они всюду кричатъ о невроятно высокой цн билетовъ, возмущаются незнаніемъ Сары Бернаръ англійскаго языка, наконецъ, называютъ ее полупомшанной женщиной и находятъ, что порядочнымъ людямъ нечему у нея учиться. Они идутъ еще дальше.
Пресса предостерегаетъ матерей отъ этой ‘сумасшедшей’, которая по ночамъ спитъ со змей на груди, никогда не разстается съ ней и ежеминутно можетъ выпустить ее.
Пресса идетъ еще дальше. Изъ чувства патріотизма она не совтуетъ бросать такихъ сумасшедшихъ денегъ, чтобы посмотрть какую-то иностранку, а лучше приберечь ихъ и посмотрть пьесу съ настоящимъ національнымъ картоннымъ лсомъ.
Но это еще далеко не все. Пресса увщеваетъ всхъ порядочныхъ людей остерегаться этой женщины, у которой есть незаконный ребенокъ, и не принимать ее въ домъ, какъ публичную женщину. Желающіе проврить мои слова могутъ обратиться въ Миннеаполисъ, городъ величиной съ Копенгагенъ, гд въ самыхъ распространенныхъ городскихъ газетахъ въ іюн 1886 г. было помщено это предостереженіе о Сар Берваръ.
Изъ всего вышесказаннаго видно, что и сценическое искусство, какъ и всякое другое, не пользуется особенно любезнымъ пріемомъ въ Америк. Если произведенія искусства не подходятъ подъ рубрику бостонской морали, то они ‘просиваются’, искажаются, — однимъ словомъ американизируются. За послднее время въ Америк замчается сильное стремленіе помшать заграничнымъ актерамъ посщать эту страну, для чего вводится колоссальная пошлина.
Въ декабр мсяц въ переселенческій комитетъ Вашингтона прибыла депутація отъ американскихъ артистовъ съ просьбою, чтобы государство оградило отечество отъ вторженія иностраннаго драматическаго искусства. Но сомнительно, что это движеніе отразилось на новомъ закон о пошлинахъ. Нкоторыя крупныя восточныя газеты New-Iork-Herald и Evening Post высказались противъ проявленія патріотической эстетики, но они имли въ виду только политику, а не искусство. Об названныя газеты — сторонники свободной торговли и хотятъ уничтожитъ всякую охранительную пошлину, чего бы она ни касалась. Тмъ не мене New-Iork-Herald пишетъ: ‘Этотъ законъ для насъ очень непріятенъ, но разъ онъ будетъ введенъ, мы охотно признаемъ его’. Вожаками этого движенія, имвшаго свои послдствія, явились наиболе извстные американскіе артисты: Бусъ, Джефферсонъ, Баррей и Букиколь, артистъ средней руки. Я напрасно искалъ Кина въ списк этихъ патріотическихъ артистовъ, я не нашелъ его имени, что еще разъ свидтельствуетъ о его тонкой артистической натур. Букиколь же такой артистъ, что всякая значительная сцена въ пьес сильно бы выиграла, если бы онъ не принималъ въ ней участія, и именно такой артистъ говоритъ съ апломбомъ: ‘Я вижу, что наступаетъ время, когда въ Лондон организуются труппы для того, чтобы давать представленія въ Соединенныхъ Штатахъ. А такъ какъ наши любезные соотечественники всегда предпочитаютъ иностранцевъ (!), то намъ больше ничего не остается длать, какъ удалиться въ преріи и стараться какимъ-нибудь способомъ заработать кусокъ хлба’. Букиколь изъ Нью-Йорка продолжаетъ дальше: ‘Торговлю и промышленность оградили отъ иностранцевъ, не понимаю, почему длаютъ исключеніе для нашей профессіи? Я очень высоко ставлю наше новое движеніе я надюсь, что оно приведетъ къ желанному результату. Мы просто-напросто даемъ пощечину американской публик, предлагая ей англійскихъ и другихъ европейскихъ художниковъ. Вс американскіе артисты и артистки, безъ исключенія, превосходятъ всхъ артистовъ міра, но уже сотни изъ нихъ не имютъ возможности зарабатывать свой хлбъ, благодаря иностранцамъ.
‘Если бы мн предстояло набирать труппу, чего я очень бы желалъ, я выбралъ бы для всхъ ролей однихъ американцевъ’.
Газета ‘Америка’ прибавляетъ къ этой мудрой рчи нсколько словъ отъ себя. ‘Наши артисты вполн правы въ своемъ стремленія. Джонъ Букиколь высказалъ настоящія чувства и мысли американцевъ, этотъ человкъ самъ актеръ и знаетъ о чемъ говоритъ, поэтому его мнніе иметъ большой всъ’.
Такимъ образомъ Америка старается уничтожить т мелкіе зародыши драматическаго искусства, которые Европа занесла въ эту страну, и американскіе артисты быстро катятся назадъ, радостно восклицая: ура! Отсталъ только одинъ — лучшій изъ всхъ — истинный художникъ Кинъ.
Только одного Шекспира американцы не урзываютъ и не уродуютъ, какъ Ибсена и Сарду. Почему же янки длаютъ такое исключеніе для Шекспира? Нсколько словъ объяснятъ вамъ, что Шекспиръ считается старымъ, великимъ, универсальнымъ геніемъ, онъ рисуетъ человческія страсти гораздо проще и опредленне, чмъ современники. Въ его изображеніи любви, гнва, отчаянія, веселья чувствуется сила. Вс эти яркія чувства безъ тонкихъ оттнковъ и переливовъ характеризуютъ людей прежняго времени, такъ что Шекспира никакъ нельзя назвать современнымъ психологомъ. Я отнюдь не хочу этимъ сказать, что Шекспиръ устарлъ, я только говорю, что онъ старъ. Въ его чувствахъ очень мало осложненій, они прямо ведутъ къ цли, не поддаваясь случайностямъ, не теряясь въ противорчивыхъ мотивахъ. Психологія Гамлета — оазисъ, но и въ ней есть маленькія пустыни. Построеніе шекспировской драмы такъ же просто и несложно, какъ и изображенная въ ней жизнь чувствъ, по сравненію съ современной драмой она отличается даже необыкновенной наивностью.
Такъ, напримръ, въ ‘Отелло’ происходятъ самыя изумительныя вещи только благодаря тому, что носовой платокъ упалъ на полъ.
Шекспиръ — драматургъ не современный, но вчный. Американцы признаютъ Шекспира по тремъ причинамъ. Во-первыхъ, онъ старый, великій геній, котораго играютъ на всхъ сценахъ міра, вовторыхъ, онъ относится къ древнему періоду, т.-е. къ періоду до 1700 года, и въ-третьихъ, американцы считаютъ его полуамериканцемъ и, слдовательно, причисляютъ его къ своей націи. Такъ какъ мы знаемъ, что янки пытались даже Наполеона III сдлать американцемъ, то насъ не особенно удивитъ, что и Шекспира постигла та же участь. Они находятъ, что онъ вполн заслуживаетъ этого, и вшаютъ его портретъ надъ сценой. Почему бы имъ и не вшать его? Шекспира не постыдится ни одна нація. Впрочемъ, американцы поступаютъ при этомъ очень осмотрительно, если они украшаютъ свой театръ портретомъ человка, въ американскомъ происхожденіи котораго все-таки можно сомнваться, то они помщаютъ рядомъ портреты несомннныхъ, истыхъ американцевъ. Но у американцевъ нтъ великихъ драматурговъ, и поэтому было бы всего естественнй помститъ рядомъ съ Шекспиромъ великихъ американскихъ артистовъ Кина, Буса или Марію Андерсенъ, но Шекспиръ попадаетъ въ общество Георга Вашингтона и Авраама Линкольна, при вид этого мы чувствуемъ, что Шекспиръ попалъ въ весьма художественный кружокъ!
Въ этомъ тоже выражается патріотизмъ американцевъ. ‘Американская сцена должна изображать американскую жизнь, а не то, что волнуетъ остальной міръ, она должна быть не только патріотической, но и республиканской, демократической.
Во время представленія 4-го іюля часто приходилось убждаться, чутъ ли не съ опасностью жизни, до чего патріотичны американскія представленія.
Въ американскомъ театр часто случались со мной слдующія инциденты.
Иногда во время представленія отъ скуки начнешь просматривать афиши. Вдругъ меня выводитъ изъ апатіи бшеный взрывъ восторга, публика аплодируетъ, кричитъ браво, весь театръ дрожитъ отъ восторженныхъ криковъ.
Смотрю на сцену. Что тамъ происходитъ?
Тамъ не замтно ничего особеннаго. Какой-то человкъ стоитъ посреди сцепы и произноситъ свой монологъ, длиною въ 1/2 мили. Крайне удивленный, я спрашиваю своего сосда о причин такого необузданнаго восторга. ‘Да, да’… мой сосдъ аплодируетъ съ такимъ неистовствомъ, что почти не въ состояніи отвчать. ‘Да, да… Георгъ Вашингтонъ’, — съ трудомъ, наконецъ, выговариваетъ онъ. Оказывается, что актеръ среди монолога упомянулъ имя Георга Вашингтона.
И только. Этого боле, чмъ достаточно.
Услыхавъ имя Георга Вашингтона, вся публика мгновенно наэлектризовывается, поднимается шумъ какъ на котельной фабрик, кричатъ, вопятъ, стучатъ по полу зонтиками и палками, бросаютъ бумажные шарики въ тхъ, кто не присоединяется къ общему бснованію, бросаютъ носовые платки и свистятъ, и все это только потому, что въ монолог актеръ упомянулъ имя Георга Вашинггона. Казалось, можно было бы слышать имя Георга Вашингтона и не терять при этомъ разсудка, но это можетъ казаться только до тхъ поръ, пока не узнаешь всей силы американскаго патріотизма. Даже искусство не можетъ отдлаться отъ его вліянія, и искусство заключается въ томъ, чтобы вплести имя Георга Вашингтона въ монологъ! И американцы исполняютъ свой человческій и гражданскій долгъ, аплодируя, услыхавъ его имя.
Въ американскомъ театр нтъ художественности. Встрчаются недюжинные таланты, играютъ шекспировскія драмы — но искусства нтъ. Стоитъ только взойти въ американскій театръ, и сейчасъ же почувствуешь полное отсутствіе художественности.
Театръ не похожъ на храмъ искусства, на воспитательное учрежденіе, это просто ловко разукрашенный балаганчикъ, гд мы видимъ обстановочное скоморошество и слышимъ ирландскія остроты. Каждое мгновеніе теб мшаютъ. Сверху на голову зрителя сыплются папиросные окурки и орховая скорлупа, служители суетятся и кричатъ, предлагая питье и угощеніе, идетъ продажа и покупка, звенятъ деньгами, перешептываются и говорятъ во весь голосъ, сообщаютъ другъ другу о рыночныхъ цнахъ и объ урожа пшеницы. Затмъ появляется человкъ, который раздаетъ репертуаръ на будущую недлю. Этотъ репертуаръ напечатанъ въ дух всего остального, въ немъ отражается предпринимательскій духъ, скоморошество, онъ необыкновенно похожъ на американскія банковыя свидтельства, въ немъ нтъ ничего художественнаго.

Grand opera.
Недля съ 28-го февраля. Новая великолпная комедія:
‘НАШЪ СВАДЕБНЫЙ ДЕНЬ’,
посвященная высокому ученію о томъ, что люди созданы для того, чтобы вступать въ бракъ и бытъ счастливыми.

No 27, 153. по отношенію къ копіи 1887.
БАНКЪ ВЕСЕЛАГО СМХА
уплачиваетъ обладателю сего смхомъ за каждую минуту, составляющую для любого стоимость въ сто долларовъ 100/00, за присутствіе на моихъ представленіяхъ.

Маргарита Фишъ,
комическая актриса.

S 100,00
Такъ какъ сама публика не интересуется искусствомъ, то она и не предъявляетъ никакихъ требованій къ тому, что происходитъ на сцен, но обращаетъ вниманія на неудачи и часто очень грубыя ошибки. Она хочетъ забавляться и упиваться патріотизмомъ.
Все это не можетъ поощрять исполнителей и заставлять ихъ стремиться къ самосовершенствованію. Имъ нечего ожидать пониманія, а тмъ боле разумной критики, и это отражается на представленіяхъ. Актеры говорятъ другъ другу колкости къ большому удовольствію публики. Теодора умерла и лежитъ на смертномъ одр. Вдругъ она открываетъ глаза и снова закрываетъ ихъ. Публика смется. Если артистъ разбиваетъ иллюзію, созданную съ такимъ трудомъ, публика отнюдь не бываетъ за это въ претензіи и никогда не освищетъ его. Напротивъ. Ни одинъ американскій актеръ не боится лишить своихъ зрителей иллюзіи. Такъ, въ ‘Оливер Твист’ я видлъ джентльмена, идущаго по улиц безъ шляпы.
Этотъ джентльменъ былъ благодтелемъ Оливера. Игравшій его актеръ, очевидно, хотлъ придать ему простонародный характеръ, поэтому упомянутый благодтель, выйдя на Лондонскую улицу, снова вернулся домой, чтобы оставить тамъ свою шляпу.
Въ одной пьес національнаго характера сцена представляла военный лагерь. Молодой воинъ непремнно хочетъ послать депешу къ своимъ друзьямъ въ непріятельскій лагерь. Онъ шпіонъ, и эту роль играетъ ирландецъ. Между тмъ онъ никакъ не можетъ найти случая переслать депешу, тогда онъ поднимаетъ съ пола лукъ — совершенно неизвстно, почему на полу оказывается лукъ, потому что это современная война, а не какое-нибудь индйское побоище съ луками и стрлами, тмъ не мене лукъ лежитъ на полу, воинъ беретъ депешу, насаживаетъ на стрлу и… стрляетъ! Стрла взлетаетъ и падаетъ.
Мы, зрители, видимъ, какъ она падаетъ недалеко отъ стрлявшаго. Вы, можетъ-быть, думаете, что это помшало ей попасть въ непріятельскій лагерь? Ничуть!
Для этого существуетъ товарищъ ирландца, который подробнйшимъ образомъ разсказываетъ, какъ стрла пронизывала воздухъ, сверкала и летла все дальше и дальше и какъ, наконецъ, она долетла до другого лагеря и упала прямо къ ногамъ союзниковъ.
Янки шумно аплодируютъ — Сверные Штаты спасены! А стрла попрежнему лежитъ на полу. И это отнюдь не случайность.
Я убдился въ этомъ, такъ какъ это представленіе давалось каждый вечеръ, и дло со стрлой обстояло все такъ же плачевно: какъ только воинъ выстрлитъ изъ лука, стрла падаетъ тутъ же на полъ. Но о чемъ же безпокоиться и поднимать шумъ, если она все-таки пролетаетъ 5 1/2 англійскихъ милъ.
И никто не безпокоился и не поднималъ шума.
Перемна обстановки происходитъ на глазахъ зрителей, при яркомъ свт, что тоже уничтожаетъ иллюзію. При чемъ надо замтитъ, что подобныя перемны часто происходятъ тогда, когда въ этомъ нтъ ни малйшей надобности. Припомнимъ, что американскія пьесы всегда состоятъ изъ безчисленныхъ отдльныхъ сценокъ, не имющихъ между собой никакой связи. Поэтому можно себ представить, какъ часто происходятъ перемны декораціи. Иллюзія безпрестанно уничтожается. Такъ, напримръ, видишь передъ собою улицу С.-Франциско. Вдругъ являются два человка, каждый хватаетъ до половин улицы и при яркомъ свт, на глазахъ всей публики, уходятъ, таща каждый свою половину. Если на сцен была рка, а для слдующаго явленія ея не нужно, приходятъ два служителя и берутъ каждый по половинк Миссиссипи, ‘и вода стала стнами по обимъ сторонамъ’ — читаемъ мы въ писаніи. Ни одна лампа не потушена, и электричество своимъ яркимъ бшенымъ свтомъ освщаетъ эту картину разрушенія.
Итакъ, американское драматическое искусство тоже нуждается въ художественноcти, въ пониманіи и въ вяніи чистаго искусства.

VII.
Понятіе о свобод.

Наша публицистика долгое время воспвала американскую свободу и принимала ее за образецъ. Но господа публицисты такъ мало понимаютъ то, что длаютъ! Лвые хвастаются до принципу, правые протестуютъ по привычк, и почти вс не имютъ никакого личнаго мннія, все заимствовано, они говорятъ со словъ другихъ, только въ самыхъ рдкихъ исключеніяхъ основываясь на собственныхъ наблюденіяхъ. Даже т незначительныя выше приведенныя сообщенія достаточно характеризуютъ намъ американскую свободу. Американцы преслдуютъ газету за то, что она признала глупость, совершенную въ парламент, они заставляютъ ученика просить прощенія у Іисуса Христа за то, что онъ во время урока ариметики бросилъ бумажный шарикъ, они бойкотируютъ писателя за то, что онъ сказалъ нсколько словъ о шарлатанств американской добродтели, заставляютъ молчать другого за то, что въ его сочиненіяхъ замтно вліяніе Европы. Предметы современнаго искусства они обкладываютъ пошлиной въ 35%, сочиненія Зола уродуютъ и не терпятъ ихъ въ книжныхъ магазинахъ {Только въ октябр появилась въ Америк ‘La terre’, хотя эта книга запрещена.}. Они запрещаютъ художникамъ изображать пастуховъ съ разстегнутой пуговицей, они оскорбляютъ Сару Бернаръ за то, что она по-человчески разстегнула одну пуговицу.
Вс эти примры указываютъ намъ, какого рода свобода процвтаетъ въ Америк.
Нкоторыя тоже вышеприведенныя сообщенія освщаютъ намъ ихъ понятія о соціальной свобод. Американцы полагаютъ, что исполняютъ свой гражданскій долгъ, аплодируя при имени Георга Вашингтона, они безнаказанно бросаютъ въ публичныхъ мстахъ орховую скорлупу и папиросные окурки въ головы тхъ, которые не теряютъ разсудка при его имени, эмигранты, чтобы быть принятыми на службу къ американцу, часто принуждены отрекаться отъ своей національности. Одновременно съ освобожденіемъ нсколькихъ тысячъ африканскихъ полуобезьянъ, они подвергли законному рабству милліоны маленькихъ дтей. По ихъ понятіямъ, женщина, не имющая средствъ или дворянства, не можетъ имть доступа въ нкоторыя американскія семейства. Мн кажется, было бы большою наивностью считать эту свободу за образецъ свободы вообще, американская свобода чрезвычайно условна. Свобода, какъ и все въ этой стран, очень несоразмрна и негармонична. Мы сразу видимъ, что она является продуктомъ мгновеннаго ршенія какого-нибудь конгресса, а не плодомъ продолжительной эволюціи. Она безформенна, въ ней нтъ равновсія, нтъ связи. Въ Америк свободно можно на улиц застрлитъ человка за то, что онъ въ лавк бранится въ присутствіи женщины, но нельзя гд угодно плевать на полъ и бросать непотухшія сигары.
Американская свобода до смшного узка и требовательна въ мелочахъ и, благодаря конституціи, очень широка и либеральна въ крупномъ. Такъ, напримръ, только что эмигрантъ успетъ высадиться на берегъ въ Нью-Йорк, какъ у него отбираютъ финскій ножъ, который онъ носитъ въ ножнахъ и употребляетъ для рзанія табаку для своей трубки, и вмст съ тмъ разршаютъ носить револьверы, хотя бы по одному въ каждомъ карман. Разршаютъ потому, что револьверъ національное оружіе.
Американская свобода далеко не всегда добровольная, но часто принудительная, на законномъ основаніи. Конгрессъ издаетъ законы, опредляющіе, до какой степени мы обязаны быть свободными, вмсто того, чтобы указать границу, дале которой мы не должны заходить въ своей свобод. Мы встрчаемъ цлый рядъ примровъ этой законопринудительной свободы. Такъ, ‘День Вашингтона’ — одинъ изъ такихъ принудительныхъ свободныхъ дней, который ежегодно мшаетъ учебному плану гораздо больше всякаго другого праздника. Но въ этотъ день вс обязаны быть свободными. Въ 1868 году писатель Фредъ Никольсъ въ своей книг Thughts высказываетъ свою вру въ монархическій строй. Этому писателю пришлось плохо за то, что онъ не чувствовалъ себя обязаннымъ быть свободнымъ. Газеты и народные митинги такъ относились къ нему, что онъ для защиты своей совсти долженъ былъ прокатиться въ Мексику, откуда и не возвращался. Американцы требуютъ, чтобы въ человческихъ мысляхъ была извстная доля свободы, въ противномъ случа приходится прокатиться въ Мексику. Народный патріотизмъ самъ наложилъ на себя такую обязательную свободу.
Купецъ, непримръ, платится, если не запретъ лавку 4-го іюля, театральный зритель платится за свое равнодушіе, если при имени Георга Вашингтона не теряетъ разсудка.
Иностранецъ не чувствуетъ себя свободнымъ въ Америк, ему диктуютъ его симпатіи и взгляды, и онъ долженъ слдовать имъ или ожидать непріятныхъ послдствій. Онъ долженъ подчиняться грубому деспотизму свободы, который еще деспотичне оттого, что исходитъ отъ людей самодовольныхъ и неинтеллигентныхъ. Въ Америк не длаютъ различія между свободой и демократіей. Для поддержанія демократіи они жертвуютъ свободой. Они всевозможными способами оскорбляютъ индивидуальное горячее стремленіе къ свобод.
Для полнйшаго уничтоженія этого чувства Америка создала цлое стадо фанатическихъ автоматовъ свободы, которое и составляетъ американскую демократію. Словомъ, американская свобода — свобода съ большими открытыми прорхами. Во многихъ отношеніяхъ она даже очень отстала отъ свободы другихъ странъ.
Это особенно касается тхъ областей, на которыхъ отразились религіозная тупость и національный фанатизмъ. Я докажу очень характерную черту духовной и соціальной свободы, которая въ то же самое время послужитъ наглядной иллюстраціей и отчасти объяснитъ намъ духъ американскаго правосудія, о которомъ будетъ сказано ниже.
Въ предложеніи объ ограниченіи эмиграціи имется слдующій параграфъ: ‘Строго воспрещается въздъ въ страну соціалистамъ, анархистамъ и нигилистамъ, потому что поименованныя личности возмущаютъ рабочія массы и заставляютъ ихъ не довольствоваться получаемой ими заработной платой. Америка — не мсто для соціалистической пропаганды’. Но дло въ томъ, что Америка не мсто и для духовнаго и соціальнаго развитія, вообще она ни на шагъ не подвинулась въ этомъ отношеніи съ самаго блаженнаго дня провозглашенія ея независимости.
Упомяните слово анархизмъ даже при сравнительно образованномъ, по-американски, янки, и онъ тотчасъ перекрестится, подъ словомъ анархизмъ онъ подразумваетъ ни боле ни мене, какъ динамитъ. Анархистъ и динамитъ для него одно и то же. Онъ не понимаетъ, что анархизмъ — цлая научная теорія, къ которой иногда примыкаютъ великіе умы. Онъ даже и не хочетъ разбираться въ этомъ. Анархизмъ связанъ неразрывно съ динамитомъ, — анархистовъ надо вшать! Въ этомъ пункт американской свободы зіяющая трещина, которая поддерживается демократіей, абсолютно господствующей надъ американской свободой. Эта трещина превратилась въ цлую пропасть во время анархическаго процесса 1886 года. Тогда люди всхъ классовъ осудили этихъ семерыхъ анархистовъ и приговорили ихъ къ смертной казни, — люди всхъ классовъ, начиная съ людей, сдлавшихся милліонерами, благодаря какой-нибудь счастливой случайности или ловкой операціи съ пшеницей, и кончая тми, которые не умли подписать своего имени. Прочли ли они хотъ одну строчку объ анархизм? Конечно нтъ. Ни одинъ изъ сотни, ни одинъ изъ тысячи! Они только слышали, что ихъ обвиняли въ томъ, что они бросали бомбы, и этого довольно! Вотъ какова американская свобода.
Она требуетъ извстной дозы свободомыслія, ни боле ни мене. Она нетерпима, какъ средневковой деспотъ, ко всякому измненію этой нормы въ ту или другую сторону. Она слишкомъ консервативна, чтобы сдвинуться съ мста, и поэтому остается все въ томъ же состояніи, какъ было 200 лтъ тому назадъ. Время нисколько не измнило ея формъ. Демократія иметъ свои твердые законы. Если появляется писатель, который вритъ въ монархическій строй, его изгоняютъ, — онъ недостаточно свободолюбивъ, если среди этой демократической черни появляется человкъ, который вритъ, что анархизмъ создастъ въ будущемъ идеальную общину, его вшаютъ, — онъ слишкомъ свободолюбивъ. Они изгоняютъ, или лишаютъ жизни всякаго, кто стоитъ ниже или выше уровня воззрній Георга Вашингтона.
Такова американская свобода, это не свобода отдльныхъ личностей, это свобода en masse. Въ ‘America’ была недавно помщена слдующая замтка. ‘Теперь мы уже можемъ надяться, что герои Снного рынка будутъ увковчены за свой смлый поступокъ въ майскую ночь, столь богатую событіями. Художникъ уже кончилъ модель этого монумента, и ее скоро пошлютъ въ Нью-Йоркъ для отлитія изъ бронзы. Эта статуя изображаетъ полицейскаго служащаго, стоящаго на страж закона. Статуя 8 футовъ высоты. Говорятъ, что это замчательное произведеніе искусства.
‘Давно уже пора принести въ исполненіе намреніе воздвигнуть этотъ памятникъ. Положимъ, никакой памятникъ не можетъ выразить той признательности, которую чувствуютъ жители Чикаго къ своимъ защитникамъ, не пожалвшимъ своей жизни для защиты закона, но все же этотъ памятникъ будетъ служить вчнымъ воспоминаніемъ объ этомъ событіи’. Все это, во-первыхъ, ясно указываетъ на характерныя черты американской свободы, а во-вторыхъ, является самымъ блестящимъ примромъ настоящей американской справедливости.
4-го мая 1886 года на одномъ многочисленномъ митинг на Снной площади кто-то бросилъ бомбу. Пять полицейскихъ было убито, двое ранено {На остальныхъ пострадавшихъ власти не сочли нужнымъ обратить вниманіе.}. Никто не зналъ, кто бросилъ бомбу, это могъ быть кучеръ, пасторъ, членъ конгресса или анархистъ. Во время процесса выяснилось, что бросившіе бомбу собирались для совщанія у одного изъ полицейскихъ служителей. Одновременно съ этимъ процессомъ въ чемъ-то обвинили вожаковъ-анархистовъ. Тогда безъ всякаго разбора забрали 7 изъ нихъ за 7 пострадавшихъ отъ бомбы, пятерыхъ приговорили къ смерти за пятъ полицейскихъ, убитыхъ бомбою, а двухъ приговорили къ вчному заключенію за тхъ двухъ, которые были только ранены. Око за око, зубъ за зубъ. Очень практичное, чисто американское правосудіе. Одинъ изъ повшенныхъ анархистовъ, Парсонъ, даже не былъ на Снной площади, когда была брошена бомба. ‘Хорошо’, сказали ему. ‘Но вдь ты же анархистъ?’ ‘Да’, отвчалъ Парсонъ.
Если свободные американцы замчаютъ въ комъ-нибудь какія-нибудь идеи, они тотчасъ же вшаютъ такихъ людей. Какъ только редакторъ Шписъ выпустилъ въ свтъ свои потрясающія описанія каменноугольныхъ копій въ Огіо, его стали считать опаснымъ человкомъ, котораго слдуетъ остерегаться, на котораго надо обратить вниманіе и приговорить къ смерти.
И не успли еще семь повшенныхъ идеалистовъ остыть на вислиц, какъ свободная демократическая чернь воздвигаетъ памятникъ, который долженъ увковчитъ великій патріотическій поступокъ, заключающійся въ повшеніи людей за идеи. А газета находитъ, что уже давно пора приступить къ этому длу.

VIII.
Правосудіе и преступленіе.

Этотъ процессъ анархистовъ является самой наглядной иллюстраціей американскаго правосудія и соціальной свободы. Всей своей возмутительной грубостью онъ необыкновенно точно характеризуетъ американское общество отъ самыхъ верхнихъ до самыхъ низшихъ слоевъ его. Онъ показываетъ, что народъ большею частью состоитъ изъ самыхъ низкихъ подонковъ Европы, что вся масса кричитъ о томъ, о чемъ не иметъ ни малйшаго понятія, и присуждаетъ къ смерти лучшихъ носителей идеи страны. Онъ показываетъ, какъ американцы приговариваютъ къ смерти кузнеца вмсто булочника, благодаря открытымъ подкупамъ и требованію невжественной толпы. Наконецъ, онъ показываетъ, какого рода преступленій американцы боятся больше всего. Они боятся выдающихся преступленій, которыя не встрчаются ежедневно и которыхъ не въ состояніи понять толпа, Америка боится идейныхъ преступленій. Малйшаго обвиненія въ политическомъ преступленіи было достаточно, чтобы погубить семь человкъ, между тмъ, преступленія простого и грубаго характера, какъ легче понимаемыя, не производятъ никакой сенсаціи. Убійство съ цлью грабежа въ подворотн, открытыя ежегодныя расхищенія казенныхъ лсовъ членами конгресса, неслыханный крахъ банка, ловкій обманъ желзнодорожнаго предпринимателя, устроенный президентомъ Грантомъ и его зятемъ въ Нью-Йорк, — за подобныя преступленія можно откупиться съ помощью авторитетныхъ связей, откупиться по извстной такс или экономическимъ путемъ. Но за убжденія, идущія въ разрзъ съ свободнымъ деспотизмомъ демократіи, американцы лишаютъ жизни. Американское правосудіе замчательно тмъ, что оно совершенно безсильно противъ крупныхъ обмановъ. Это происходитъ не по недостатку законовъ, карающихъ обманы, не отъ неумнія открыть преступниковъ, а отъ невроятной подкупности блюстителей закона. Очень замчательной чертой, характеризующей духовную жизнь американцевъ, ихъ интересы и взгляды, является ихъ глубокое пристрастіе, чуть ли не симпатія къ крупнымъ преступленіямъ. Какой-нибудь очень ловкій обманъ янки считаютъ геніальной изворотливостью, и газеты похваливаютъ это славное дльце. Законы, карающіе эти преступленія, тоже не строги, они составлены ‘въ дух соглашенія’. Я приведу вамъ нсколько примровъ изъ послднихъ событій въ Америк, взятыхъ наудачу, которые пояснятъ вамъ мою мысль. За шесть дней до моего послдняго отъзда изъ Америки одинъ кассиръ нью-йоркскаго банка укралъ изъ банковой кассы 200,000 долларовъ. Былъ ли онъ пойманъ? Нтъ. Куда же онъ исчезъ? Онъ ухалъ въ Канаду. Тамъ ли онъ въ настоящее время? Да, онъ тамъ и въ настоящее время.
14-го ноября исчезъ банкиръ Сковилль, кассиръ Вальпарейскаго банка въ Омах. Онъ присвоилъ себ 300,000 долларовъ. Произвелъ онъ эту операцію слдующимъ образомъ. Съ цнными бумагами, которые подлежали уплат въ его банк, Сковилль произвелъ такъ-называемое ‘addition’, пріемъ, который встрчается, конечно, только въ мстной американской финансовой наук, такъ что бумаги поднялись вдвое противъ ихъ первоначальной стоимости. Затмъ онъ вложилъ ихъ въ другіе боле крупные банки, въ которые имлъ обыкновеніе длать вклады, получилъ деньги и исчезъ. Куда онъ двался? Онъ ухалъ въ Канаду. Гд же онъ теперь? Все тамъ же, въ Канад. Канада — самое надежное и покойное мстечко для всякаго плута. Между Соединенными Штатами и Канадой нтъ договора о выдач преступниковъ. Сковилль находится въ полнйшей безопасности. Прохавъ сутки по желзной дорог, онъ прибылъ въ страну, гд его не достигнетъ ни одинъ американскій уголовный законъ. Что же длаютъ Соединенные Штаты? Они, какъ и всегда въ подобныхъ случаяхъ, начинаютъ дйствовать въ ‘дух соглашенія’. Они отправляютъ въ Канаду уполномоченнаго, который и вступаетъ въ переговоры съ банкиромъ! Ему предлагаютъ вернутъ 2/3 похищеннаго, а одну третъ оставить себ. ‘И быть свободнымъ?’ спрашиваетъ Сковилль. ‘Вернуться на родину и былъ свободнымъ’, отвчаетъ Америка своему возлюбленному сыну. Сковилль совсмъ было согласился, но вдругъ раздумалъ: ‘Мн надо посовтоваться съ женой’, сказалъ онъ. Уполномоченный, у котораго вроятно тоже была жена, отлично понималъ, что когда дло идетъ о 300,000 долларахъ, весьма естественно посовтоваться съ женой. И Сковилль посовтовался съ женой. ‘Нтъ’, отвчала она, и это ‘нтъ’ было въ высшей степени ясно и опредленно, подъ нимъ нельзя было подразумвать ничего другого. Уполномоченный вернулся назадъ. Мистриссъ Сковилль, или все равно мистеръ Сковилль соизволили отвтить Америк ‘нтъ’. Какъ же дальше поступаютъ Соединенные Штаты съ этимъ дломъ? Они вычеркиваютъ его и забываютъ о немъ до новыхъ аналогичныхъ обмановъ, которые также будутъ улаживать ‘въ дух соглашенія’. А пресса въ передовыхъ статьяхъ будетъ восхвалять геніальную ловкость янки и не разъ упомянетъ о томъ, какъ это дльце хорошо обдлано. А со временемъ все окончательно забудется.
Насколько американскіе законы неумолимы относительно политическихъ преступленій, настолько же они мягки и снисходительны къ примитивнымъ, грубымъ преступленіямъ, къ преступленіямъ простого народа, которыя можетъ совершитъ всякій фермеръ въ преріяхъ. Одинъ мой знакомый издаетъ анархическую газету, почтовое вдомство отказывается имть съ ней какое-либо дло, чтобы не замараться. Между тмъ это самое почтовое вдомство пересылаетъ полицейскую газету (Police Gazette), — самую грязную газету въ мір. Въ ней помщаются исключительно извстія о преступныхъ безстыдствахъ, убійств разврат, изнасилованіи, кровосмшеніи, побоищахъ, грабежахъ и обманахъ, — все это напечатано на красивой бумаг и нердко иллюстрировано картинами самаго невозможнаго содержанія. ‘Полицейская Газета’ иметъ 60 тысячъ подписчиковъ, ее находишь везд, въ отеляхъ, въ парикмахерскихъ, въ клубахъ, она пользуется исключительнымъ вниманіемъ публики. Въ ней говорится о преступленіяхъ, понятныхъ всмъ и каждому, которыя можетъ совершить каждый фермеръ въ преріи съ помощью простого кирпича. Если иностранецъ хорошенько разберетъ статистику американскихъ преступленій и пересмотритъ судебные процессы, то онъ поразится, какой рдкой грубостью и безыдейностью отличаются американскія преступленія. Даже по одному свойству преступленій онъ убдится, въ какой некультурной стран онъ находится.
Въ цлой тысяч преступленій онъ не найдетъ, если можно такъ выразиться, ни одного интеллигентнаго момента. Въ американскихъ преступленіяхъ найдешь меньше современности, чмъ даже въ разсказахъ о злодяніяхъ давно прошедшихъ временъ. Фактическое исполненіе, преступныхъ замысловъ отличается большою ловкостью, но самый мотивъ, самое побужденіе, цль преступленія большею частью указываютъ на крайнюю неразвитость народа, которой несовершенная и однобокая свобода не въ состояніи измнить. Возьмемъ, напримръ, обманъ, который одинаково процвтаетъ во всхъ государствахъ, т.-е. подъ обманомъ я въ данномъ случа подразумваю плутовство, высшее воровство. Обманъ въ Америк иметъ совсмъ другой характеръ, чмъ въ другихъ странахъ, я не говорю, конечно, объ исключеніяхъ. Такъ, у насъ обманъ обусловливается большею частью плохимъ матеріальнымъ положеніемъ, въ американскихъ же обманахъ рдко встрчаешь примры такого рода.
Нтъ, корень обмана въ Америк лежитъ въ безумномъ стремленіи къ откладываній суммъ ‘на дно сундука’, хотя бы самыхъ незначительныхъ, въ стремленіи къ экономической самостоятельности.
Банкиръ похищаетъ кассу и скрывается въ Канаду, не потому, что у него плохое матеріальное положеніе, — онъ получаетъ отъ 12 до 25 тысячъ кронъ годового оклада, — онъ похищаетъ кассу, потому что не можетъ видть такого количества чужихъ денегъ, проходящихъ черезъ его руки, и не обладать ими. Его американская натура заставляетъ его украсть эти деньги, такъ какъ безъ нихъ — онъ только банкиръ, а съ ними — онъ денежный аристократъ. Онъ можетъ сорить деньгами, элегантно одваться, щеголять кольцами и золотыми украшеніями, пользоваться особеннымъ уваженіемъ въ какомъ-нибудь город въ преріяхъ. Въ этомъ заключается все его честолюбіе, и для удовлетворенія его американецъ не отступитъ ни передъ какими средствами, даже передъ обманомъ. Въ его преступленіи нтъ интеллигентныхъ мотивовъ, онъ обкрадываетъ кассу, мчится въ продолженіе сутокъ въ курьерскомъ позд по Эрійской желзной дорог и высаживается въ Канад уже американскимъ аристократомъ. Такая несложность характеризуетъ вс американскія преступленія. Иностранцу было бы интересно послушать американскіе судебные процессы, о которыхъ извщаютъ голубые полицейскіе листочки. Онъ напрасно искалъ бы въ нихъ тонкихъ психологическихъ чертъ, онъ не нашелъ бы ихъ. Разсматривая національныя преступленія, какъ и другія жизненныя явленія, мы замчаетъ, что и въ нихъ Америка является отсталой страной. Она несовременна даже въ своихъ преступленіяхъ, которыя напоминаютъ намъ преступленія индйцевъ и первыхъ голландскихъ піонеровъ. Они скальпируютъ перваго встрчнаго на большой дорог, они расхищаютъ банкъ, чтобы имть карманныя деньги на покупку сластей, они распарываютъ животъ пятилтнимъ дтямъ и насилуютъ ихъ, они грабятъ бдняка-поденщика, чтобы завладть его грошами. Вс американскія газеты переполнены подобными объявленіями. Въ американскихъ преступленіяхъ нтъ ничего красиваго, они вс носятъ характеръ какого-то грубаго безстыдства и могли совершаться лишь въ давно прошедшія времена, въ нихъ нтъ идейности, благородства.
Какую же сенсацію въ подобной стран должно было произнести преступленіе анархистовъ! Такъ дйствительно и случилось. Каждый благомыслящій азбучный герой восклицалъ: Распять! распятъ! Демократы обоего пола раскупали портреты анархистовъ и ‘вшали’ ихъ на своихъ окнахъ. Торговцы выпускали слдующія объявленія: ‘Такъ какъ мы стоимъ за то, что анархистовъ слдуетъ повсить. то у насъ такой большой спросъ на товаръ, что мы можемъ продавать самый лучшій сортъ риса по девяти центовъ за фунтъ’. И ни одинъ изъ сотни этихъ людей, ни одинъ изъ тысячи не знаетъ даже, что такое анархизмъ. Мы не должны безусловно врить тому, что американцы — очень образованная нація, какъ мы привыкли думать въ Европ.

IX.
Школы.

Мн кажется, что если бы американцы были образованной націей, я счелъ бы это за чудо. Надо принять во вниманіе, что американскій народъ образовался изъ самыхъ разнообразныхъ и большею частью невжественныхъ людей, людей съ самыми разными понятіями и взглядами, изъ самыхъ разнообразныхъ странъ свта. Мн кажется, что американцы, какъ нація, лишь искусственный продуктъ, лишь экспериментъ, а не результатъ. Праотецъ самаго чистокровнаго янки все же былъ европейскимъ эмигрантомъ. 75% теперешняго населенія Америки происходитъ отъ родителей, которые лтъ 50 тому назадъ потеряли свою осдлость въ старомъ свт, дти ихъ еще не успли прижиться въ новомъ, а одно путешествіе черезъ океанъ не длаетъ человка образованнымъ, хотя въ этомъ и стараются насъ убдитъ. Такъ, напримръ, у насъ, въ Норвегіи, считается, что если норвежецъ побывалъ въ Америк, то онъ знаетъ больше, чмъ ‘Отче нашъ’. Хорошо, если онъ не забылъ и ‘Отче нашъ’! Даже въ самомъ истомъ янки сказываются наслдственныя черты его прародителей-эмигрантовъ. Онъ исключительно стремится къ достиженію матеріальнаго благосостоянія, это вошло въ его плоть и кровь, такъ какъ это стремленіе и было побудительной причиной къ переселенію его прародителей. Образованіе, положительныя знанія, науки, все остается въ сторон, вс силы направлены на достиженіе благосостоянія, а когда благосостояніе достигнуто, время ученія уже давно прошло. Такъ что, если бы американцы были образованной націей, это противорчило бы всмъ законамъ природы.
Придаютъ огромное значеніе ‘свободнымъ школамъ’ Америки. Но я глубоко убжденъ, что т огромныя суммы, которыя он поглощаютъ, далеко не соотвтствуютъ результату. Даже въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ ни ученикъ, ни учитель не знаютъ, что въ Норвегіи въ 1883 г. былъ телеграфъ, а въ среднихъ учебныхъ заведеніяхъ едва ли знаютъ вообще о существованіи Норвегіи. Они только слышали, что есть Скандинавія, она же и Швеція. Если мы хорошенько присмотримся къ преподаванію въ этихъ школахъ, то придемъ къ весьма прискорбному убжденно относительно ихъ пользы. Мы съ большими надеждами, со страхомъ и трепетомъ подходимъ къ этимъ школамъ. Это не школы, а какіе-то дворцы. Залы такъ высоки и велики, что намъ чуть из приходится обращаться къ своимъ географическимъ познаніямъ, чтобы быть въ состояніи выбраться изъ нихъ. Мы стучимъ и входимъ. Весь классъ поднимается. Это очень подозрительно и производитъ впечатлніе, что ученики давно привыкли къ подобнымъ посщеніямъ. И это впечатлніе не покидаетъ васъ въ продолженіе всего урока. Учитель тоже обращаетъ вниманіе на постителя, встрчаетъ меня съ улыбкой, подаетъ руку, привтствуетъ меня и, желая оказать мн вниманіе, во время урока англійскаго языка даетъ боле или мене длинное описаніе ‘славныхъ скандинавовъ’, говоритъ объ открытіи ими Америки, объ ихъ работоспособности, объ ихъ стремленіи перенять американскую культуру, объ ихъ участіи въ освободительной войн. Мн приходилось выслушивать разсказы объ удивительнйшихъ короляхъ, которые будто бы были у насъ, о замчательнйшихъ спортсменахъ и епископахъ, именъ которыхъ я раньше никогда не слыхалъ, о город Шпицберген, гд люди одваются въ шкуры тюленей и гд такое невроятное количество рыбы, что надо чуть ли не молитъ Бога, чтобы онъ избавилъ отъ такой напасти. А горы достигаютъ такой высоты, что даже у человка съ голымъ черепомъ волосы могутъ подняться дыбомъ отъ страха. Мн пришлось также услышать о конькобжц Аксел Паульсен. Онъ, въ сущности, самый популярный сверянинъ во всей Америк. Его ноги доставили ему громкую извстность, его портретъ былъ помщенъ въ ‘Police Gazette’. Если хочешь съ честью поддержать свою національность, то говори, что ты соотечественникъ Акселя Паульсена. А если теб удастся выдать себя за его кузена, то весьма вроятно, что въ честь тебя американцы устроятъ празднество.
Присутствіе на американскихъ урокахъ доставляетъ большое удовольствіе. Это не есть методическое преподаваніе извстнаго предмета, а главнымъ образомъ занимательная бесда, въ которой иногда излагаются строго научныя истины.
Несомннно, этотъ методъ обученія очень хорошъ, онъ заинтересовываетъ учащихся, длаетъ школу заманчивой, — но есть и дурная сторона, учителя часто отвлекаются и занимаются вопросами, не относящимися къ предмету, урокъ превращается въ забаву и наполняется шутками и анекдотами, среди которыхъ иногда мелькаютъ научныя свднія.
Надо помнить, что преподаетъ американецъ — прирожденный ораторъ, онъ произноситъ цлую рчь, бросаетъ обрывки знаній, при чемъ постоянно спрашиваетъ, поняли ли его, и проситъ не забывать того, что онъ говорилъ.
Такъ часъ, назначенный по расписанію для преподаванія одного предмета, можетъ легко превратиться въ преподаваніе какого угодно другого предмета. Я, напримръ, намреваюсь постить школу въ субботу и выбираю часъ, посвященный риторик. Я хочу послушать американскую риторику. Наученный горькимъ опытомъ, на вопросъ преподавателя, кто я и откуда, — я отвчаю, не сморгнувъ, что я нмецъ. Но я, увы, поступилъ необдуманно! На преподавателя нападаетъ вдохновеніе, онъ риторически настроенъ, онъ читаетъ цлую лекцію о Германіи на всевозможныя темы. Въ каждое положеніе онъ вноситъ боле или мене научное объясненіе, и все это представляетъ интересный ералашъ изъ научныхъ свдній, почерпнутыхъ изъ хрестоматій, газетъ лексиконовъ и школьныхъ воскресныхъ листковъ. Лекторъ придерживается въ своей рчи самой строгой морали, чтобы не сказать религіозноcти. Въ этихъ свободныхъ отъ религіознаго обученія школахъ процвтаетъ тотъ же ортодоксальный религіозный духъ, что и въ нашихъ народныхъ школахъ {Въ своей книг объ американскихъ школахъ профессоръ Rodsing говорилъ: ‘Въ нихъ господствуютъ патріотизмъ и религіозность’ (стр. 10).}.
Даже если преподаватель во время урока касается Европы, затрогиваетъ соціальныя темы, свободомысліе, анархизмъ и т. п., онъ всегда извлекаетъ изъ этого поучительную мораль. Вдь стоитъ приложить немного старанія, и Бисмаркъ станетъ республиканцемъ, а Вольтеръ — архіепископомъ Будапешта. Мораль торжествуетъ надъ фактами. Прежде чмъ я ушелъ съ этого урока риторики, мн пришлось узнать, что первые стнные часы были изобртены въ Германіи, что, кажется, дйствительно врно, и что Фердинандъ Лассаль умеръ въ 1864 году, вернувшись къ Богу, что, мн думается, ложь. Безъ сомннія преподаваніе начальныхъ предметовъ поставлено въ американскихъ школахъ гораздо лучше, чмъ въ нашихъ народныхъ училищахъ, напримръ, ариметика, картографія, каллиграфія, исторія, географія Америки и декламація.
Я долженъ также сознаться, что мои свднія объ американскомъ преподаваніи въ общемъ очень не полны. Само собой разумется, что я не перебывалъ во всхъ американскихъ школахъ и, можетъ-быть, даже ни разу не прослушалъ нкоторыхъ предметовъ. Я интересовался только этимъ вопросомъ настолько, насколько школьное обученіе Америки, какъ и всхъ другихъ странъ, является однимъ изъ первыхъ проявленій духовной жизни государства. Я бесдовалъ съ учениками, съ учителями и учительницами, я видлъ главный школьный матеріалъ и пришелъ къ искреннему убжденію, что американскія свободныя школы берутъ значительно больше, чмъ даютъ. Въ нихъ преподается безбожное количество предметовъ. Въ расписаніи значатся декламація, риторика и даже философія. Но я былъ пораженъ тмъ, что вс эти предметы только растягивались въ длину, если можно такъ выразиться, а не проникали вглубь. Я имлъ личное сношеніе съ американцами, жилъ среди нихъ годами, имлъ дло съ людьми разныхъ слоевъ общества и разныхъ спеціальностей, и мн никогда не приходилось замчать, чтобы полученныя ими въ школахъ свдніи по философіи глубоко проникали въ ихъ мозгъ. Если сравнить американцевъ-дтей и взрослыхъ съ жителями другихъ странъ, хотя бы съ ирландцами, чтобы не говорить о Норвегіи, то я положительно нахожу, что ирландцы, и дти и взрослые, нисколько не мене образованы, чмъ американцы, даже если взять самую глубь страны. Я нахожу, что самый большой недостатокъ американскихъ школъ состоитъ въ томъ, что он не даютъ дтямъ ршительно никакихъ свдній о жизни и нравахъ другихъ народовъ, о цивилизаціи Европы и Азіи и о всемъ мір. Американскія школы слишкомъ патріотичны, чтобы преподавать всемірную исторію. Учитель даетъ объ этомъ только отрывочныя понятія, и то благодаря какой-нибудь случайности, при посщеніи школы иностранцами и т. п. Тогда онъ прочитываетъ лекцію о міровыхъ событіяхъ, перебираетъ вс культурныя эпохи, упоминаетъ Моисея, Наполеона и Акселя Паульсена.
Какое отношеніе между денежными затратами и образованіемъ, получаемымъ въ школахъ? Во что обходятся свободныя американскія школы? Я обращаю вниманіе на то, что эпитетъ ‘свободныя’ означаетъ свободныя отъ платы. Эти свободныя школы оказываются самыми дорогими въ мір. Но о нихъ говорятъ такъ много прекраснаго и восхваляютъ ихъ именно за то, что он ‘безплатныя’.
Когда американецъ хочетъ поразилъ иностранца великолпіемъ своей страны, то онъ, во-первыхъ, говоритъ о ея политической свобод, а во-вторыхъ, о свободныхъ, т.-е. безплатныхъ школахъ. Купитъ ли себ иностранецъ путеводитель, онъ непремнно среди достопримчательностей города найдетъ свободную, т.-е. безплатную школу. Но на эти безплатныя школы Америка тратитъ ежегодно 200 милліоновъ долларовъ. Это одинъ изъ самыхъ колоссальныхъ расходовъ. Сюда не входитъ содержаніе воскресныхъ школъ, число которыхъ съ каждымъ годомъ все возрастаетъ, по мр того, какъ страна становится все боле католической. Очень трудно назвать эти школы безплатными. Он отнюдь не боле даровыя, чмъ школы другихъ странъ. Когда наши газеты и янки въ Америк стараются доказать, что это дйствительно даровыя школы, то они указываютъ на то, что за ученіе платятъ наиболе состоятельные люди, а бдняки обучаютъ своихъ дтей безплатно. Но это разсужденіе очень поверхностно. Какъ-будто самый голодающій бднякъ не вноситъ своей доли въ школу! Онъ платитъ за школу, когда покупаетъ фунтъ говядины, когда зажигаетъ свой газъ по вечерамъ, когда выпиваетъ стаканъ воды, когда, наконецъ, онъ идетъ по улиц при свт электрическихъ фонарей. Но наши газеты въ Европ и янки въ Америк скажутъ, что налогъ на воду и прочее составляетъ совершенно другой бюджэтъ. Конечно, это можно сказать, но этого нельзя доказать. Каждый американскій городъ, какъ и вообще каждый городской округъ, иметъ свою собственную кассу. Суммы образуются изъ налоговъ, уплачиваемыхъ жителями за роскошь, которой они пользуются въ город, и расходуются администраціей на благо или на зло. Городъ — это цлый штатъ въ миніатюр, а штатъ — это цлый организмъ. Благодаря тому, что школьный налогъ платятъ боле состоятельные, бдняки должны платитъ другіе налоги, которые могли бы быть выплачиваемы боле состоятельными, не будь школьнаго налога. Налоги распредляются по состоянію. Каждый состоятельный гражданинъ платитъ столько-то, потому что онъ богатъ, но бднякъ платитъ то же, несмотря на то, что онъ бденъ. Слдовательно, онъ тоже платить школьный налогъ. Для того, чтобы получить объ этомъ ясное представленіе, надо сравнить нашъ школьный бюджетъ съ американскимъ. Въ Копенгаген на школы израсходовано 1 милліонъ 300 тысячъ кронъ, а въ Миннеаполис, город приблизительно такой же величины, 3 милліона 300 тысячъ кронъ, т.-е. ровно на 2 милліона больше, при чемъ сюда не входятъ духовныя школы. Надо сказать, что результаты далеко не соотвтствуютъ затраченнымъ суммамъ. Вс ученики этихъ школъ, будучи взрослыми, сидятъ въ Атенеум и увеселяютъ свою душу сообщеніями о патентахъ и криминальными исторіями, и несмотря на ‘философію’, которой они обучались еще на школьной скамь, отошлютъ тебя къ американскому пастору Эмерсону, если ты спросишь у нихъ о Гартман. Я повторяю, что эти необычайно дорогія школы вовсе не даютъ какихъ-нибудь особенно блистательныхъ результатовъ и не способствуютъ высокому духовному развитію. Американцы большею частью находятся на очень низкой ступени развитія, которая во многихъ случаяхъ часто граничитъ съ полнымъ невжествомъ. Впрочемъ, по нкоторымъ предметамъ они опередили насъ, напримръ, въ математик и отечественной исторіи. Но это не способствовало ихъ общему развитію. Изученіе мельчайшихъ подробностей отечественной исторіи и вчные разсказы о знаменитыхъ военныхъ подвигахъ длаютъ ихъ, можетъ быть, еще боле самонадянными и патріотичными. Что же касается до математики, то она отнюдь не уменьшаетъ, а напротивъ усиливаетъ ихъ грубую жадность и прирожденное стремленіе къ деньгамъ и цнностямъ. Ни одинъ мальчикъ янки ни вырастетъ, не постаравшись обманутъ кондуктора омнибуса, а когда онъ, будучи взрослымъ, участвуетъ въ выборахъ, то открыто продаетъ право голоса за столько-то и столько-то долларовъ и центовъ.

X.
Церковь и мораль.

Курсъ теологіи читается въ американскихъ университетахъ три года, между тмъ какъ медицина — одинъ годъ, а во многихъ университетахъ только четыре мсяца.
Несомннно, что въ Америк есть студенты, основательно изучившіе науку, мы знаемъ американскихъ знаменитыхъ медиковъ (Томасъ, Адамсъ и др.). Но на ряду съ этими глубоко знающими людьми невжественные студенты. обучавшіеся четыре мсяца, не задумываются примнять на практик свое невжество. Секретарь комиссіи Раухъ всячески старался искоренить это научное надувательство. Онъ не могъ уничтожитъ безчисленнаго количества медицинскихъ коллегъ, тснящихся около ‘людей медицины’, онъ не былъ въ состояніи разсять эту ‘стаю профессоровъ’, толпящуюся вокругъ истинныхъ жрецовъ науки. Шарлатанство пустило въ Америк слишкомъ прочные корни.
‘Конечно, въ Америк встрчаются въ вид исключенія достойные учителя и образованные врачи. Но общій уровень медицинскаго образованія постыдно низокъ’. Европейскія учрежденія по той же отрасли стоятъ несравненно выше нашихъ, потому что они гораздо старше, и хотя можно многое сказать противъ монархіи (!), но она поощряетъ медицинскія знанія.
‘Профессорство является тамъ наградой за заслуги, оно достигается только способными учеными, тогда какъ наши медицинскія каедры заполняются толпой пресмыкающихся политикановъ и посредственностей, а подчасъ полными невждами, ихъ лекціи по медицин состоятъ изъ хвастовства, догадокъ, религіозныхъ пошлостей и медицинскаго жаргона’ (America). Одинъ годъ относится къ тремъ годамъ, какъ время къ вчности.
Въ продолженіе одного года молодые люди изучаютъ средства спасти человка отъ временной смерти и три года употребляютъ на подготовленіе къ вчной жизни. Или, врне: одинъ годъ они учатся спасать людей для временной жизни и три года — предостерегать ихъ о вчной смерти.
Вроятно, никто не предполагаетъ, какъ сильно развита церковная жизнь въ Америк. На ряду съ господствующимъ въ стран матеріализмомъ, или какъ бы въ противовсъ ему, развилась сильнйшая религіозная пропаганда, которую можно сравнить только съ культомъ чая у англичанъ.
Америка — богатая страна, у нея достанетъ средствъ на всякія предпріятія. Если американскій капиталистъ воспламенился прозелитствомъ, то для него не будетъ слишкомъ дорогъ ни самый чернйшій негръ, ни зулусскій кафръ. Америка — богатйшая страна! Въ Америк есть пасторы, есть церкви, ревнители нравственности, лютеранскія учрежденія, ‘Блый Крестъ’, кружки молодежи, всевозможныя нравственныя учрежденія… Все это развито въ такомъ необычайномъ количеств, что боле бдный народъ могъ бы представить себ нчто подобное лишь въ одномъ воображеніи. И тмъ не мене — свобода тамъ въ высшей степени неблагородна, правосудіе извращено, преступленія отличаются чисто варварскимъ характеромъ.
Тмъ не мене для точности и ясности проведемъ параллель. Въ Копенгаген 29 церквей, считая вс молельни, часовни и даже ‘Вилеемскій Корабль’ {Названіе молельни въ Копенгаген.}, между тмъ, какъ въ Миннеаполис, — город, равномъ Копенгагену, насчитывается 140 большихъ и маленькихъ церквей.
Въ Америк Богъ встрчается на каждомъ шагу. Церкви обставлены съ большой роскошью. Такъ, одинъ богачъ пожертвовалъ въ церковь Миннеаполиса оконную раму, стоющую 500 долларовъ.
Въ церквахъ пріятный полусвтъ, проникающій черезъ разноцвтныя стекла, мягкія, глубокія сиднья, громадные органы, полы устланы коврами, полированныя двери, полированные люди, полированныя божественныя слова. Очень пріятно присутствовать въ американскихъ церквахъ при богослуженіи въ дождливую погоду.
Проповдь не похожа на норвежскую, шведскую или датскую, это проповдь американская, въ ней нтъ теологіи, въ ней — мораль, бостонская мораль, приспособленная для разряженныхъ въ шелкъ слушателей. Проповдь представляетъ собою интересное сообщеніе, пересыпанное остротами, на которыя паства отвчаетъ громкимъ, но вполн приличнымъ смхомъ. Эти проповди ничего не даютъ въ научномъ отношеніи, чмъ напоминаютъ наши проповди, но въ нихъ есть логика, пояснительные примры, человческій языкъ, — это не всегда встрчается у насъ. Он не поучаютъ, он занимаютъ, и въ этомъ ихъ большая заслуга. Я лично, имя даровые театральные билеты въ карман, всегда предпочиталъ пронести вечеръ въ церкви. Въ театр господствуетъ почти полное отсутствіе искусства, тогда какъ въ церкви часто приходилось слышать красивыя рчи. Кром того, въ церкви не рискуешь задохнуться отъ порохового дыма или чувствовать на своей голов брошенные сверху окурки. Вс церковные постители степенные и благообразные граждане, на которыхъ пріятно посмотрть. Мимоходомъ замчу, что американцы необыкновенно красивый народъ. Я думаю, ни въ какой другий стран не встртишь такихъ красивыхъ лицъ.
Не повліяла ли на вншность народа вчная возня американцевъ съ денежными операціями, спекуляціями и т. д.?— спроситъ иной разъ нашъ разборчивый лейтенантъ.
Можетъ-бытъ. Но мы почти не имемъ понятія о первоначальномъ народномъ тип, и у насъ нтъ почти никакой возможности сравнить его съ послдующимъ типомъ. Въ настоящее время американцы очень красивы, у нихъ прекрасныя формы и свжія энергичныя лица. У нихъ необыкновенно здоровые глаза, у насъ въ Европ очки или пенснэ являются чуть не принадлежностью туалета, тогда какъ въ Америк величайшая рдкость увидать человка въ очкахъ. Если же иногда на восток встртишь людей въ очкахъ — то это большею частью негры. Эти негры, вроятно, очень мало утруждали въ школахъ свое зрніе, но все же очевидно длали больше, чмъ могли вынести.
Американцы очень усердно посщаютъ церковь, особенно женщины. Впрочемъ, и мужчины достаточно политичны, чтобы не пренебрегать богослуженіемъ. Для янки посщеніе церкви совершенно необходимо, если онъ хочетъ подвинуться впередъ. Его индиферентность къ высшей и низшей церковной жизни, т.-е., къ небеснымъ и земнымъ дламъ ея, непремнно бываетъ наказана. Если фабрикантъ велитъ на свой счетъ поправить кирпичъ въ развалившейся стн церкви, то въ слдующее же воскресенье его имя будетъ во всеуслышанье упомянуто, и онъ тотчасъ же получитъ вознагражденіе за этотъ кирпичъ, какъ бы прямо отъ Бога. Если же другой фабрикантъ не пошлетъ своихъ рабочихъ починить церковную стну, его имя не будетъ торжественно упомянуто въ церкви. Большая частъ американцевъ прекрасно постигли всю силу этой церковной рекламы и пользуются ей. Янки никогда не откажетъ пастору, ему выгодне помочь ему.
Торговцы уступаютъ ему 10% съ товаровъ, потому что онъ пасторъ, желзнодорожная компанія беретъ за проздъ по желзнымъ дорогамъ лишь полцны, потому что онъ пасторъ.
Если пасторъ обращается къ работодателю и просить для кого-нибудь работы, то хозяинъ настолько уменъ, что никогда не откажетъ ему, если иметъ хотъ малйшую возможность удовлетворить его просьбу, онъ постарается не отказать даже въ томъ случа, если рабочій штатъ его полонъ. Эта взаимная помощь, это соотношеніе между кирпичомъ и словомъ Божьимъ длаетъ церковь боле земной, что какъ нельзя боле соотвтствуетъ складу ума американцевъ. То, что она даетъ, почти равно тому, что она сама получаетъ. Въ церкви придается большое значеніе красивой обстановк, если кто-нибудь пожертвуетъ въ церковь паникадило или кошелекъ для сбора милостыни, вышитый золотомъ по зеленому шелку и съ большимъ брилліантомъ, — то это не останется безъ вознагражденія. Если какой-нибудь лсопромышленникъ обращаетъ вниманіе на низшую жизнь церкви, если можно такъ выразиться, т.-е. на ея земныя потребности и нужды — то этотъ лсопромышленникъ непремнно сдлается большимъ коммерсантомъ.
Съ каждымъ годомъ пасторы пріобртаютъ все большую и большую власть, особенно вслдствіе того, что католицизмъ все сильне распространяется въ стран, и черезъ нкоторое время, можетъ-быть, тамъ не останется камня на камн. Такъ Миннеаполисъ, который является нсколько скандинавскимъ городомъ, иметъ 21 крупное католическое учрежденіе, тогда какъ остальныя церковныя общины насчитываютъ ихъ только два. Когда прозжаешь по восточной желзной дорог, то на пути встрчаются многіе города вполн католическіе, т.-е. весь городъ находится во власти католицизма — церкви, школы, университеты, дтскіе пріюты, громаднйшіе монастыри…
Американскія католическія церкви не имютъ недостатка въ средствахъ, он преимущественно доставляются ирландцами, самой значительной партіей страны, а ирландцы прекрасно умютъ справляться, они обладаютъ необыкновенной эластичностью и отлично примняются ко всмъ жизненнымъ условіямъ.
Передъ выборами пасторы, обыкновенно, разъзжаютъ по стран и агитируютъ въ пользу того или другого кандидата. Такимъ образомъ они являются политическими дятелями. Это также указываетъ на ихъ необыкновенную власть, превышающую даже власть тхъ людей, которые гораздо лучше освдомлены въ политическихъ длахъ. Въ этомъ видна также наслдственность отъ праотцевъ-переселенцевъ. ‘Твой Богъ да будетъ моимъ Богомъ, только смерть разлучитъ насъ’.
Народныя массы идутъ за своимъ пасторомъ не подъ вліяніемъ абсолютной вры: ихъ побуждаетъ къ этому какъ матеріальная выгода, съ этимъ связанная, такъ и врожденная религіозность и обычаи страны. Религіозное чувство получаетъ у нихъ своеобразную окраску. Наши теологи назвали бы ихъ вру легко понимаемымъ словомъ — врой привычки или, можетъ-быть, къ этому понятію ближе подошло бы слово труизмъ, наслдственная вра.
Они врятъ, потому что прежде врили, потому что вра вошла въ плотъ и кровь многихъ поколній. Эта вра — не абсолютная, а фактическая. Американскія церкви производятъ впечатлніе того же труизма. Человку, не принадлежащему къ американской церкви, покажется очень занимательнымъ ихъ способъ служенія Богу. Американцы идутъ въ церковь какъ на какую-нибудь публичную лекцію, отыскиваютъ себ мсто, усаживаются въ глубокія мягкія кресла, облокачиваются и слушаютъ въ продолженіе цлаго часа, какъ пасторъ хлопочетъ о спасеніи ихъ душъ. Не замтно ни слезъ, ни волненій, которыя вызываются истинной врой, но съ другой стороны не видно и равнодушія, все, повидимому, принимается серьезно, тутъ нчто среднее между раскаяніемъ и радостнымъ гимномъ, между кирпичомъ и словомъ Божьимъ, однимъ словомъ, — тутъ чувствуется труизмъ.
И этотъ труизмъ можетъ бытъ на видъ до такой степени живымъ, что иностранцу не придетъ въ голову, что онъ мертвъ. Но это, такъ-сказать, единственный видъ истиннаго труизма, янки, онъ неподдленъ, неподдленъ и живъ. Онъ проявляется не жеманствомъ и кривляніемъ, но спокойной разсчетливой радостью. Если проживешь нкоторое время въ Америк, то увидишь, что янки любятъ Господа Бога приблизительно столько же, сколько Вашингтона. Этимъ Господь Богъ долженъ быть очень доволенъ.
Но частое посщеніе церкви отнюдь не слдуетъ считать за указаніе высокой нравственности, нердко американецъ занимается въ субботу самыми преступными длами, а на другой день отправляется въ церковь. Но янки вдь человкъ, — а люди везд одинаковы.
Могущество американскихъ пасторовъ, повидимому, не сумло развить особенно высокой нравственности въ членахъ общины.
Если мы хотимъ опредлить, какъ высока американская нравственность, то это ясне видно по тому вліянію, какое она имла на свободу, на правосудіе и на преступленія. И надо сказать, что плоды, которые она принесла на этой почв, не достойны восхваленія. Деньги, — вотъ въ чемъ состоитъ американская нравственность.
У насъ принято говорить много красивыхъ словъ о свобод вроисповданій въ Америк. Но на самомъ дл эта свобода не такъ велика, какъ мы привыкли думать. Въ этомъ, какъ и во всхъ другихъ отношеніяхъ, все сводится къ деньгамъ. Если человкъ богатъ, то онъ можетъ тратить свои деньги на лошадей и экипажи и не заботиться о пастор, и никто не осудитъ его за это.
Бднякъ же не въ прав заботиться о насущномъ хлб боле, чмъ о пастор, и къ нему относятся очень недоброжелательно, если онъ обходится безъ пастора. Деньги, — вотъ въ чемъ заключается американская нравственность.
Въ Америк есть нкій человкъ по имени Ингерсолль. Онъ свободно разъзжаетъ по американскимъ городамъ и читаетъ такъ-называемыя ‘свободомыслящія’ лекціи. Я не назову ихъ ‘свободными отъ мыслей’, но все же я скажу, что въ нихъ весьма мало содержанія. Ингерсолль здитъ по стран и за билетъ стоимостью въ одинъ долларъ онъ проповдуетъ безбожіе.
Никто не задерживаетъ его. Напротивъ. Кондукторъ того позда, въ которомъ онъ детъ, полагаетъ, что онъ везетъ великаго человка. Лишь только Ингерсолль выйдетъ изъ вагона, онъ тотчасъ увидитъ экстренныя газетныя прибавленія, извщающія о его прибытіи.
Иргерсолль — полковникъ, значитъ патріотъ, адвокатъ — слдовательно ораторъ и богатый человкъ, т. — е. все, что требуется.
Онъ обладаетъ значительными помстьями.
Есть въ Америк другой человкъ по имени Беннетъ, онъ гораздо интеллигентне Ингерсолля, это редакторъ ‘The Truth Seeker’ (Искатель правды), авторъ двухъ значительныхъ сочиненій о сравнительномъ изученіи вроисповданій и многихъ другихъ мелкихъ и крупныхъ брошюрокъ. Этотъ человкъ былъ заключенъ въ тюрьму за свободомысліе, Почему онъ подвёргся тюремному заключенію за свободомысліе?
Потому что онъ былъ не полковникомъ-патріотомъ, не былъ адвокатомъ-ораторомъ, потому что онъ былъ человкомъ безъ средствъ. Въ памфлет онъ сказалъ вское словцо о религіозномъ шарлатанств американцевъ. Это было слишкомъ. Ингерсолль никогда не поступалъ такимъ образомъ. Если Ингерсолль говорилъ вское словцо про американцевъ, то онъ говорилъ его, касаясь ветхаго завта, а своихъ соотечественниковъ онъ никогда не задвалъ, онъ никогда не находилъ ни одного опаснаго облачка на американскомъ небосклон.
Онъ ярый патріотъ. А Беннета бросили въ тюрьму, онъ былъ слишкомъ бденъ, чтобы избжать этого.
Есть въ Америк третій человкъ, Бертъ Джонсонъ. Имъ овладла безумная мысль, что есть люди съ полигамическими наклонностями, онъ написалъ книгу, въ которой защищалъ свободную любовь, — въ тюрьму его!
Онъ былъ исключительно теоретикомъ, онъ жилъ въ Нью-Йорк и не зналъ даже по имени ни одной другой женщины, кром своей матери. Но все равно — въ тюрьму его! Онъ былъ слишкомъ бденъ, чтобы вести слдствіе.
Деньги — вотъ американская нравственность.
Интересно показать, какъ та же мораль распространяется на женщинъ въ той же стран.
Женщина въ Америк пользуется большою властью, лучше сказать — полнымъ могуществомъ. Если она идетъ по улиц, то ей всецло принадлежитъ право итти по внутренней сторон тротуара, если въ лифт 12 мужчинъ и одна женщина — то вс 12 мужчинъ должны стоять съ непокрытой головой во время поднятія или спуска. Если въ омнибус 50 мужчинъ и входитъ одна женщина, то одинъ изъ пассажировъ поднимается, уступая ей мсто, если женщина является свидтельницей въ процесс, — то ея показанія равняются показаніямъ двухъ мужчинъ. Если мужчина произноситъ бранныя слова, не замтивъ женщины, онъ тотчасъ же долженъ извиниться передъ ней. На американскихъ фермахъ по утрамъ первымъ встаетъ мужчина, онъ будитъ женщину только тогда, когда разведетъ огонь, поставитъ кипятить воду, подоитъ коровъ… Если у мужчины есть жена, то онъ можетъ привлечь къ судебной отвтственности прачечника-китайца, если тотъ развситъ для просушки подштанники на такомъ мст, гд ихъ можетъ увидать его жена.
Женщина, которая живетъ на средства мужчинъ, можетъ приказать конфисковать въ спальн самого хозяина маленькую картинку Корреджіо, представляющую нагого пастуха, о чемъ свидтельствуетъ появившееся два года тому назадъ сообщеніе изъ Чикаго. Словомъ, если бы на улиц Карла Іоганна стояла лошадь, которая подмигнула бы кассирш книжнаго магазина, то кассирша, если бы она была американкой, кивнула бы полицейскому, и, если бы тотъ былъ тоже американцемъ, онъ тотчасъ арестовалъ бы эту лошадь.
Въ Америк женщина можетъ безнаказанно длать недозволенныя вещи. Бэръ Джонсонъ только говорилъ о свободной любви и былъ наказанъ, а женщины проводятъ ее въ жизнь и остаются свободными.
Мужъ предпринимаетъ какое-нибудь путешествіе по желзной дорог, онъ ухалъ, про него нтъ ни слуху ни духу. Черезъ три, четыре мсяца потрясенная вдова приходитъ къ судь и говоритъ: ‘Я хочу проситъ развода, мой мужъ ухалъ и ни разу не показывался домой’. Блдный отъ сочувствія, судья отвчаетъ: ‘Боже, какой мужъ! Онъ такъ долго не прізжаетъ домой!’ Затмъ онъ только ради формальности спрашиваетъ: ‘А съ какихъ поръ онъ не прізжалъ?’ ‘Три мсяца’, лепечетъ вдова, призывая на помощь свои послднія силы.
‘Granted divorce!’ (Разводъ разршенъ), восклицаетъ судья, и ‘вдова’ получаетъ разводъ. Стоитъ только нкоторое время слдить за американскими газетами, чтобы убдиться, насколько легче женщин получитъ разводъ, чмъ мужчин.
Въ большихъ городахъ въ субботнихъ номерахъ газетъ цлыя страницы исключительно помщаютъ извстія о развод. Они всегда печатаются въ форм рефератовъ изъ залы засданій суда и оканчиваются неизмннымъ ‘Granted divorce!’ при чемъ большинство разводовъ происходитъ по желанію женщинъ. Уже одного обстоятельства, что мужъ три-четыре мсяца не посылалъ семь денегъ, достаточно, чтобы лишить его супруги. Вообще надо замтятъ, что разводъ исключительно зависитъ отъ того, какъ посмотритъ на дло судья.
Въ церкви встрчаемъ избранныхъ американокъ, которыя рже другихъ бываютъ разведены, это самыя прелестныя женщины города. Цлое эстетическое наслажденіе смотрть на этихъ приличныхъ и прекрасныхъ людей. Но для чего он собрались въ церкви? Едва ли для того, чтобы поддерживать и охранять наивысшую нравственность. Американки вдь люди, — ‘вс люди похожи другъ на друга’. Он присутствуютъ на богослуженіяхъ въ силу своего труизма. Ихъ интересуетъ узнать, какъ относится Богъ къ послднему происшествію въ преріяхъ или въ город, что скажетъ имъ объ этомъ пасторъ въ своей рчи. Онъ разскажетъ все съ начала до конца, подтвердитъ сказанное вырзками изъ газетъ или извстіями, которыя онъ получилъ отъ редактора ‘Locals’, или отъ частныхъ лицъ, прекрасно освдомленныхъ на этотъ счетъ.
‘Мой другъ разсказывалъ мн на-дняхъ’, — говоритъ пасторъ, и начинается повствованіе о томъ, что разсказывалъ ему на-дняхъ его другъ. Постительницы настораживаютъ ушки, и затмъ слдуетъ разсказъ о какой-нибудь новости или остроумная шутка, то и другое стоитъ того, чтобы постительницы настораживали ушки, сохраняя при этомъ самый корректный видъ.
Что же еще заставляетъ американокъ такъ часто посщать церковь? Не считая труизма, он такъ часто ходятъ въ церковь, потому что совершенно свободны, у нихъ много времени для этого религіознаго развлеченія, имъ нечего длать. Истыя американки не занимаются домомъ, он не помогаютъ мужу, не воспитываютъ дтей. Въ первые два года ихъ замужества у нихъ иногда по нечаянности родятся двое дтей, но больше ужъ никогда. Лтъ въ тридцать — тридцать пять он преспокойно сидятъ въ церквахъ, не заботясь о дтяхъ. Имъ положительно не о чемъ думать, на нихъ не лежитъ никакой обязанности. Ихъ занятія заключаются въ слдующемъ: передъ обдомъ он лчатъ свои нервы, потомъ до двухъ часовъ занимаются живописью, до шести читаютъ ‘Хижину дяди Тома’, до восьми часовъ гуляютъ. Но это расписаніе ихъ ежедневныхъ занятій иногда измняется. Три или четыре раза въ недлю, несмотря на обременяющее ихъ искусство, он принуждены отъ 8 до 11 часовъ участвовать въ женскихъ конгрессахъ. Этого тоже нельзя упускать! Богъ знаетъ, до какой степени это необходимо! Такимъ образомъ американки находятъ, что ихъ жизненная задача заключается въ слдующемъ: он должны имть нервы, заниматься живописью, негритянской поэзіей, гулять и участвовать въ конгрессахъ. Имъ совершенно некогда производить на свтъ дтей.
Произведя на свтъ двухъ бумажныхъ цыплятъ, он думаютъ, что исполнили долгъ материнства. Он во что бы то ни стало хотятъ избжать дтей, он не хотятъ даже сами кормитъ ихъ, вслдствіе чего янки призываютъ на помощь вс свои способности, чтобы изобртать предохранительныя средства, и американская женщина знаетъ ихъ наизусть такъ же хорошо, какъ наша женщина — лютеранскій катехизисъ. Если, несмотря на вс принятыя мры, все-таки какъ-нибудь по нечаянности дло не обойдется безъ послдствій, то существуетъ еще средство — выкидышъ. И въ той самой стран, въ которой во имя нравственности мужчину бросили въ тюрьму за его статью о свободной любви, — доктора открыто публикуютъ о своей странной спеціальности. И никто не преслдуетъ ихъ. Напротивъ! У нихъ огромная практика. Но иногда уже нельзя избжать насчастія. Если американка опоздаетъ къ доктору на какіе-нибудь 4—5 мсяцевъ, на свтъ появляется самый настоящій ребенокъ. И это большое несчастіе. Съ ребенкомъ уже нельзя предсдательствовать на конгресс, и мать терзается этимъ. Но по крайней мр она сама не кормитъ его, а посылаетъ мужа въ стойло подоить для него молока.
50% общей смертности въ Америк ложится на дтей до пятилтняго возраста. Докторъ Вольфъ, главный докторъ въ одномъ изъ главныхъ госпиталей въ Чикаго, объявилъ вмст со своими коллегами, что главной причиной этой неслыханной дтской смертности являются матери, нежелающія сами кормить своихъ дтей. Изъ ста рожденныхъ дтей умираетъ сорокъ, не доживъ до одного года (въ Норвегіи, помнится, десять). Стеклянныя фабрики Соединенныхъ Штатовъ производятъ ежегодно боле десяти тысячъ рожковъ.
Когда американцы воспретятъ эмиграцію, у нихъ останутся только одн индіанки для поддержанія народонаселенія.
Прекрасныя юныя американки въ возраст 30—35 лтъ, взглянуть на которыхъ доставляетъ эстетическое удовольствіе, бытъ-можетъ, каются въ чемъ-нибудь передъ своимъ небеснымъ Вашингтономъ, присутствуя на богослуженіяхъ. Но он производятъ это съ полнымъ самообладаніемъ, он не стараются возвыситься надъ общепринятымъ уровнемъ американской морали, но он и не отталкиваютъ ее. Въ этомъ все дло.

XI.
Общественные приличія и обычаи.

Американскіе обычаи, повидимому, почти т же, что и въ Англіи, особенно въ восточныхъ американскихъ городахъ. Въ Society — обществ — англійскія развлеченія, англійская общительность, англійскій спортъ, скачки, собачьи бои, боксъ, охота, игра въ мячъ и крокетъ — все это самыя модныя развлеченія на воздух. Культъ чая и миссіонерство, ростбифъ, приличія, разсужденія о рудникахъ и желзнодорожныхъ спекуляціяхъ — любимйшія духовныя развлеченія въ салонахъ. Ньюйоркскій щеголь можетъ поспорить съ лондонскимъ дэнди близной своего блья и своимъ весеннимъ желтымъ пальто. Богатыя бостонскія дамы почти съ такимъ же достоинствомъ, какъ любая лэди, выступаютъ въ салонахъ и съ тактомъ ведутъ бесду, пока не запутаются.
Большая часть обитателей западныхъ американскихъ городовъ смются надъ англичанами, надъ ихъ банками, надъ ихъ престарлой королевой и особенно надъ ихъ англійскимъ языкомъ, на самомъ же дл американцы проникнуты необыкновеннымъ почтеніемъ къ Англіи и съ благоговніемъ принимаютъ чисто англійскіе приличія и обычаи, занесенные къ нимъ англійскими эмигрантами. Въ Вашингтон это боле замтно, чмъ въ какомъ-либо другомъ мст. Молодые и старые члены Society проникнуты англійскимъ духомъ. Часто кажется, что дочь жены вашингтонскаго богача пріобрла вс британскія черты секретаря посланника, она достаточно медлительна, изящна въ манерахъ, элегантна, сдержанна въ выраженіяхъ и премило шепелявитъ. Если же случится, что подобная особа попадетъ въ Канаду съ какимъ-нибудь неотразимымъ конюхомъ-негромъ своего отца, то на это слдуетъ смотрть, какъ на атавизмъ, какъ на безсознательный возвратъ къ своему старому я, къ натур янки, которая торжествуетъ надъ воспитаніемъ.
Именно эта природа янки и обусловливаетъ характеръ американскаго обхожденія, отличаетъ его отъ англійскаго и длаетъ его національнымъ, несмотря на свое вншнее сходство съ англійскимъ, оно въ своемъ корн все же американское.
Англичане — аристократы, американцы — демократы, и эти различные основные инстинкты и придаютъ различный характеръ обхожденію. Разница чувствуется даже среди учителей чисто американскихъ штатовъ и англійской Канады.
Если дешь по желзной дорог и остановишься ночевать въ американскомъ отел, а на слдующую ночь въ канадскомъ, то тотчасъ замтишь, что въ Канад поклоны почтительне и отвты разумне, чмъ у янки- Въ самой ничтожной мелочи видна эта разница. Больше искренности въ тон при предложеніи стула, и меньше кровожадности при подаваніи счета. Все это возбуждаетъ симпатію и указываетъ на боле высокое духовное развитіе. Въ американцахъ нтъ благородства, они демократы съ головы до ногъ, вс стоятъ на одномъ чувств, они не привыкли къ благородному обращенію, — словомъ, въ нихъ нтъ духовной пластики. Янки можетъ выучитъ наизусть вс условія хорошаго тона, онъ можетъ знать формы англійскаго обхожденія, какъ свои пять пальцевъ, но тмъ не мене въ глубин своего я онъ останется такимъ же обитателемъ преріи, какъ и прежде. У него никогда не будетъ аристократизма духа. Въ жилахъ англичанина течетъ кровь его предковъ-аристократовъ, а американцы не имютъ традицій, они только народъ ‘съ сегодняшняго дня’. Американскій народъ, — такъ-сказать, выскочка, самъ себя образовавшій и научившійся обхожденію. Онъ напоминаетъ человка съ очень аристократичнымъ именемъ, но съ демократической фамиліей.— Oernstjerne Olsen, (Ершитьерне Ользенъ).— Какъ бы высоко ни подняло его ‘Ершитьерне’ въ глазахъ англійскаго общества, его ‘Ользенъ’ снова тянетъ его назадъ къ его негритянскому происхожденію.
Американцы до такой степени не аристократичны, что ихъ послдняя знаменитая война въ сущности была направлена противъ аристократіи. Цль этой войны заключалась, можетъ-бытъ, больше въ желаніи истребить южныхъ аристократовъ, чмъ въ борьб за нравственность и за освобожденіе негровъ {См. ‘Одноженство и многоженство’ Бьернсона.}. Было бы нсколько наивно предполагать, чтобы цлый народъ, и особенно такой народъ, какъ американцы, вдругъ чуть ли не до бшенства увлекся войной во имя нравственности.
Это отдаетъ Бостономъ и женщинами. Если эта война дйствительно велась во имя нравственности, то зачмъ же цлую четверть столтія американцы терпли открытую, организованную безнравственность, какъ абсолютную общественную форму въ штат Утахъ, въ самомъ сердц Америки? Войн дали наименованіе освободительной. Почему бы и нтъ? Война должна имть то или другое христіанское основаніе, офиціальное имя, почему же и не окрестить ее освободительной? Но поговорите съ солдатами и офицерами, бывшими на войн. Спросите, что заставляло ихъ сражаться, что воспламеняло ихъ, и вы получите совсмъ иной отвтъ, чмъ тотъ, который вы прочтете въ мемуарахъ Гранта и ему подобныхъ. Когда полковникъ янки произноситъ рчь въ такъ-называемый ‘День декораціи’, то вся она, съ начала до конца, заключаетъ похвалу демократическимъ побдителямъ ‘проклятой аристократіи’. Когда умеръ генералъ Логанъ, то американская пресса уговаривала его вдову написать мемуары объ этомъ демократическомъ побдител ‘проклятой южной аристократіи’. Спросите ветерановъ сверо-американскихъ штатовъ, что побудило ихъ убивать женщинъ, жечь плантаціи въ Миссури, душить стариковъ горячей золой, вбивать заржавленные гвозди въ головы свиней, наносить глубокіе порзы въ бока лошадей и коровъ плантаторовъ и вливать въ раны керосинъ. Спросите солдатъ, руководствовались ли они при этомъ чувствомъ нравственноcти или желаніемъ освободить рабовъ?
Это была война демократовъ противъ южныхъ аристократовъ, которыхъ они страстно ненавидли, при чемъ сверные штаты — эти нравственные сверные штаты, которые хотли раздавитъ южную аристократію, спекулировали сами рабами. Бостонскія женщины забыли объ этомъ. Богачи сверныхъ штатовъ имли на юг громадныя владнія. Когда началась война, южные плантаторы должны были сверу громадныя суммы. Богачи восточной Америки, согласно сложившемуся обычаю, давали ссуды южнымъ плантаторамъ въ счетъ будущаго урожая. Эти ссуды давались подъ залогъ самихъ плантацій и негровъ.
Хороша нравственность. Какое сильное стремленіе освободить дядю Тома!
Эта своеобразная американская интеллигентность, въ которой нтъ внутренняго благородства и поэзіи, накладываетъ свой отпечатокъ на обращеніе. Въ немъ нтъ внутренняго содержанія, оно лишено своего символическаго достоинства. Если американцы безусловно предпочитаютъ борьбу двухъ извстныхъ боксеровъ игр Сары Бернаръ въ Рюи-Блазъ, то это, несомннно, доказываетъ ихъ духовную неразвитость. Она выражается также во всемъ обращеніи, въ манер кланяться, въ одежд, въ тон общества и даже въ уличной жизни большихъ городовъ.
Очень интересно выйти вечеромъ на одну изъ самыхъ большихъ городскихъ улицъ, намтить въ толп какую-нибудь парочку и слдить за ней, незамтно прислушиваясь къ разговору, — его содержаніе дастъ ясное представленіе о духовномъ развитіи народа. Если повторятъ эти наблюденія каждый вечеръ въ продолженіе нкотораго времени, слдя каждый вечеръ за новой парочкой, то впечатлніе отъ послдняго разговора будетъ совершенно такое же, какъ отъ перваго, разсуждаютъ о предпріятіяхъ, о борьб, спорт, состояніи погоды, семейныхъ обстоятельствахъ, несчастныхъ случаяхъ на желзныхъ дорогахъ и объ арестахъ, — темы не измняются, даже если это влюбленная парочка.
Мы видимъ даму въ шелку, въ національной одежд, что выражается въ сочетаніи самыхъ отчаянныхъ цвтовъ. На одномъ и томъ же лиф черныя, голубыя, блыя и красныя пуговицы, огненно-золотистый шарфъ на одной сторон, разввающіяся желтыя ленты и банты на самыхъ неподходящихъ мстахъ. Американки одваются съ ослпительнымъ блескомъ — Соломонъ не былъ такъ великолпенъ, какъ он!
Парочка національная. Какъ женщины любятъ кричащіе переходы отъ темнаго къ самому свтлому, что иногда вполн можетъ уничтожить, такъ-сказать, разумный смыслъ одежды, такъ и въ одежд мужчинъ господствуетъ національная дисгармонія, безъ которой его одежда не была бы чисто американской. Янки покупаетъ шляпу въ 10—15 долларовъ и въ то же самое время ходитъ въ панталонахъ, мъ которыхъ не хватаетъ пуговицъ въ тхъ мстахъ, гд панталоны не должны быть безъ пуговицъ. По шляп онъ ‘Ершитьерне’, а по панталонамъ ‘Ользенъ’.
Въ жаркую погоду нечего и думать увидть янки въ сюртук или жилет, онъ преспокойно разгуливаетъ со своей дамой и безъ этихъ принадлежностей туалета. Днемъ на улицахъ американскаго города царитъ лихорадочное оживленіе. Коммерсанты и предприниматели спшатъ въ банкъ и изъ банка, въ торговые дома, конторы, туда и сюда. Хромые мулы тащатъ простые омнибусы, дамы засдаютъ въ ‘конгрессахъ’ и дебатируютъ вопросъ о превращеніи Дакоты изъ территоріи въ штатъ. Подающій надежды наслдникъ семьи отправляется въ Атенеумъ и читаетъ свднія о патентахъ, газетные репортеры стоятъ на перекресткахъ и прислушиваются, не узнаютъ ли чего-нибудь о какомъ-нибудь пожар или о какой-нибудь драм для помщенія этихъ извстій въ утренній номеръ. Но щеголь по ремеслу, со своими высокими воротничками и золоченой тростью, сидитъ въ укромномъ мстечк безъ сюртука и надуваетъ фермера въ азартной игр.
Посл обда видъ улицы измняется. Въ шесть часовъ горожане выходятъ гулять. Каждый выползаетъ изъ своего угла, банки закрываются, Атенеумъ запираетъ свои сокровища до слдующаго дня. Дамы гуляютъ и кокетничаютъ со своими лейтенантами, какъ только можно кокетничать съ лейтенантами. Щеголь по ремеслу тоже сдлалъ свое дльце, онъ отдлалъ глупаго фермера, какъ только можно отдлать глупаго фермера. Хромоногіе мулы тащатъ по улицамъ полные омнибусы, кабачки наполняются жаждущими нмцами всхъ странъ, большія, обитыя желзомъ двери фабрикъ закрываются, закопченные рабочіе со своими оловянными судками скрываются въ переулки, мальчишки-газетчики выкрикиваютъ пронзительными голосами объ интересномъ убійств въ город Канзас. Тогда наступаетъ для щеголя самый интересный моментъ, котораго онъ дожидался цлый день. Первое шелковое платье, показавшееся на Николеттскомъ авеню, особенно настраиваетъ его. Вс его жизненные интересы заключаются въ томъ, чтобы посмотрть новйшій фасонъ сюртука, поболтать о послдней схватк двухъ боксеровъ, расквасившихъ себ при этомъ носы, поостроумничатъ на жаргон и цинически преслдовать бдную гршницу полусвта. Между ними встрчаются очень талантливые люди, остроумные, находчивые янки, американцы ирландской крови, молодые люди, проводящіе свои дни въ ресторанахъ и засыпающіе по ночамъ въ кабачкахъ на стул, погибшіе люди и джентльмены, дамы полусвта мужского пола, которые дожидаются лекомысленныхъ двицъ въ теплые вечера передъ церквами и готовы за два доллара помочь своему ближнему во всякомъ тлесномъ недуг…
Жизнь американской улицы вся пропитана этой духовной неразвитостью, которая точно создана для этихъ щеголей съ голубыми мозгами.
Въ окнахъ магазиновъ совсмъ не видно книгъ или предметовъ искусства, вы принуждены смотрть на вырзанныя индйскія фигуры у продавцовъ папиросъ. Если господинъ или дама идетъ по тротуару и читаетъ газету, то вы можете быть уврены, что читаются извстія о разныхъ убійствахъ или несчастныхъ случаяхъ. Гуляютъ ли влюбленные и говорятъ о своихъ сердечныхъ длахъ, — знайте, что темою ихъ разговора неизбжно бываетъ какое-нибудь предпріятіе или состояніе погоды, при чемъ надо замтить, что вс гуляющіе необыкновенно зорко слдятъ за малйшими отступленіями отъ правилъ уличной жизни, — они сейчасъ же обратятъ вниманіе на пьяную женщину, на переполненный омнибусъ, на человка въ очкахъ.
Однажды на площади передъ банкомъ собралась толпа человкъ въ 400. Зачмъ собрались вс эти люди? Они вс стояли и смотрли на возъ съ камнями, застрявшій на рельсахъ. Вс окна сосднихъ домовъ были усяны лицами любопытныхъ, тутъ были и старики, и молодые, вс съ глубокимъ вниманіемъ разсматривали это необыкновенное чудо. Изъ сосднихъ переулковъ сбгался народъ, даже старухи бросались бгомъ смотрть на такую достопримчательность. Ни въ одной изъ странъ, въ которыхъ мн приходилось бывать, я не видалъ ничего подобнаго. Вся эта , толпа стояла и смотрла на этотъ возъ, точно это было знаменитое историческое зрлище.
Чернь, — скажете вы. Это чернь и молодежь. Не совсмъ такъ. Это — американцы. Нкоторые изъ нихъ даже очень достойные и уважаемые граждане, дамы изъ ‘конгресса’, люди изъ общества. Это чернь въ мхахъ, дамы въ богатыхъ нарядахъ, въ шелку, это — чернь, которая могла бы носить орденъ общества Old Fellow {Въ конц прошлаго столтія въ Англіи образовалось благотворительное общество Old Fellow по образу ордена Вольныхъ Каменщиковъ. Прим. перев.}, у которой на однихъ зубахъ золота на 20 долларовъ. Это — американцы.
Прошлой зимой, когда я былъ въ Америк, у меня были гамаши на 22 пуговицы. Я охотно допускаю, что одна,— дв пуговицы были лишними, но для каждой пуговицы было вдь по одной петл, какъ бываетъ обыкновенно. Но милйшіе граждане не могли не глазть на мои гамаши. Когда я осмлился пойти въ нихъ по одной изъ главныхъ улицъ, рщительно каждый истый янки слдилъ за мной, и мн казалось, что я никогда не видлъ на улицахъ столько народу, какъ въ т дни, когда на мн были эти гамаши.
Я думаю, что если бы я былъ странствующимъ театромъ, то не возбуждалъ бы такого всеобщаго вниманія, и я нсколько опасался ангажемента со стороны антрепренеровъ въ какой-нибудь музей-варьетэ.
Наконецъ, вниманіе, возбуждаемое моей особой, навлекло на себя подозрніе полиціи. Сами полицейскіе стояли и смотрли на мои гамаши, раздумывая, не арестовать ли имъ гамаши. Дло кончилось тмъ, что я отдалъ ихъ моему злйшему врагу, столяру изъ Техаса, съ которымъ я такимъ образомъ примирился.
Подобные пустяки могутъ занимать американцевъ. Какія-нибудь дв лишнихъ пуговицы на гамашахъ, то, что у кого надто на ногахъ — интересуетъ ихъ, между тмъ какъ люди въ другихъ странахъ внимательно прислушиваются ко всякому вопросу и всматриваются въ то, что время посяло на своихъ поляхъ. Не стоитъ труда упоминать о дикой манер глазть на иностранца и о весьма некультурномъ обыча, позволяющемъ самый смлый взглядъ на окрикъ по адресу иностранца. Въ такой свободной стран, какъ Америка, нечего удивляться, если какая-нибудь американка, глядя на тебя, разсмется во все горло и обзоветъ ‘жалкимъ французикомъ’, или если какая-нибудь полуобезьяна продавитъ твою шляпу своей тростью съ золоченой ручкой. Жаловаться на подобные пассажи будетъ разв только самый наивный путешественникъ, только-что ‘прибывшій изъ мене свободной родины’, гд господствуетъ мене идеальное обращеніе.
Уроженецъ Новой Гвинеи очень изумится, если встртившій его на улиц знакомый не сожметъ кулаковъ, увидавъ его, такъ какъ въ Гвине это составляетъ дружеское привтствіе. У нкоторыхъ малайскихъ племенъ существуетъ слдующій обычай: если встртятся два друга посл продолжительной разлуки, то прежде, чмъ сердечно и искренно обняться, они осыпаютъ другъ друга самой грубой отборной бранью. Въ Америк въ вид привтствія вскрикиваютъ громкимъ голосомъ ‘How do you do?’ и прозжаютъ мимо. Прежде чмъ успешь отвтитъ, спрашивающій унесся уже дальше, по крайней мр на десять шаговъ, и отвтъ привтствуетъ вмсто знакомаго уже слдующаго встрчнаго, какого-нибудь продавца банановъ изъ Сициліи или даму въ плать-реформъ.
Эта фраза ‘How do you do’ совершенно такъ же безсмысленна, какъ сжатые кулаки гвинейца или искренняя ругань малайца. Если перенести буквально, это означаетъ: ‘Какъ ваши дла’. Привтствіе это вывезено изъ Англіи, изъ лондонскихъ предмстій. Въ англійской high life мы никогда его не услышимъ на улицахъ. Только въ Америк признакомъ утонченныхъ манеръ считается ошеломлять встрчнаго этимъ громкимъ, почти безсмысленнымъ возгласомъ: ‘Какъ ваши дла?’ Когда американецъ привтствуетъ, то онъ длаетъ это изо всхъ силъ.
Самое привтствіе, можетъ-былъ, является остаткомъ боле несовершенныхъ ступеней человческаго развитія. Весьма возможно!
Безъ сомннія, это остатокъ стадіи развитія — собаки. Очень возможно! До тхъ поръ, пока человкъ не достигъ своей настоящей стадіи, привтствіе всегда имло смыслъ символа почтенія. Оно свидтельствуетъ о степени интеллигентности народа, такъ же какъ оно служитъ показателемъ развитія зврей. Когда рыба сдлалась птицей, у ней стали боле утонченныя манеры. Быкъ привтствуетъ молчаливо и съ достоинствомъ, смотря прямо передъ собой и не произнося слова, а кошки привтствуютъ другъ друга темной ночью такъ, что было бы гораздо лучше, если бы он этого совсмъ не длали, — это привтствіе свидтельствуетъ объ ихъ темперамент и степени развитія. Американцы здороваются на англійскомъ жаргон, ихъ привтствіе боле громко, чмъ осмысленно, это почти безсмысленный возгласъ, брошенный мимоходомъ. Янки ошеломляетъ на улиц безсмысленнымъ вопросомъ, на который физически не успешь отвтитъ, если только не бросишься догонять спрашивающаго. Спрашивать меня во всеуслышаніе ‘какъ мои дла’, когда я ушелъ изъ дома съ твердымъ намреніемъ не вступать въ пререканія, это значитъ нанести мн оскорбленіе именно въ тотъ моментъ, когда я не могу защищаться.
Американское привтствіе до такой степени безсмысленно, что въ Норвегіи за такое привтствіе отвезли бы въ Гаустъ {Мстечко близъ Христіаніи, гд находится домъ сумасшедшихъ. Прим. перев.}.
Въ театр американецъ не снимаетъ шляпы до тхъ поръ, пока не найдетъ своего мста и не сниметъ пальто, которое подложитъ подъ себя. Въ театрахъ варьетэ и въ комической опер онъ совсмъ не снимаетъ шляпы, но снимаетъ сюртукъ, а въ жаркое время — и жилетъ. Когда янки входитъ въ комнату, онъ, нисколько не стсняясь, часто остается въ шляп. Въ этой стран принято, чтобы каждый поступалъ по своему собственному желанію. Приходитъ ли янки къ обду, онъ усаживается за обденный столъ, какъ на какую-нибудь рабочую скамью, не длая ни малйшаго различія между удовольствіемъ и работой, ни мало не чувствуя себя чмъ-нибудь обязаннымъ передъ хозяиномъ или хозяйкой. Только за обдомъ предлагаютъ прохладительное, и поститель можетъ отказываться отъ него такъ же какъ и отъ всякаго кушанья. Онъ обдаетъ, какъ-будто его наняли для этого, онъ поглощаетъ свой ростбифъ съ большою ловкостью, чисто по привычк, онъ при этомъ не чувствуетъ никакого удовольствія, онъ бросается на ростбифъ съ геройскимъ мужествомъ и на лету разрываетъ его. Все должно кончиться во столько-то и столько минутъ, ему некогда тратить времени на изящное обращеніе съ такимъ пустякомъ, какъ ростбифъ.
Когда онъ такимъ образомъ окончитъ свою ду, онъ встаетъ изъ-за стола, не говоря ни слова, не кивнувъ головой, даже если онъ гость.
Его благодарность заключается въ полнйшей неблагодарности. Какъ-то разъ я забылъ объ этомъ обыча и слегка поклонился, смущеніе хозяйки было очень велико, но мое смущеніе было еще больше, когда она отвтила на мой поклонъ слдующими словами: ‘Благодарю васъ, я не танцую’.
‘Ахъ да’, сказалъ я, извиняясь, ‘танцы, кажется, совсмъ не приняты посл ды’, и мы простились.
Духовная неразвитость придаетъ американскимъ обычаямъ отнюдь не идеальный, а національный характеръ.
Новые, съ иголочки, демократы, которые считаютъ свободу произволомъ, а въ піэтизм лишь видятъ безсодержательную форму, эти демократы переняли обычаи пригородовъ старой аристократической страны. Американецъ въ знакъ привтствія испускаетъ крикъ, состоящій изъ безсмысленнаго набора словъ, лишеннаго всякаго духовнаго содержанія и составляющаго лишь восклицаніе.
Если иностранецъ, вставая изъ-за стола, не долженъ поклониться, то это не есть безцеремонность, это не примръ ‘простоты’ и ‘естественности’, за которую везд восхваляютъ американцевъ, наоборотъ, это безсодержательная церемонность.
Церемонность заключается именно въ томъ, чтобы не благодарить. Таковъ обычай. Привтствовать же надо такъ громко, чтобы въ ушахъ дребезжало. Этого тоже требуетъ обычай.
Вообще надо сказать, что американская вжливость одинаково суха и несимпатична, какъ въ уличной, такъ и въ домашней жизни.

Заключеніе.

Черное небо…
Нація съ патріотизмомъ и ненавистью къ иностранцамъ, народъ, не имющій. національной литературы и искусства, полное отсутствіе духовныхъ интересовъ.
Робертъ Букенанъ и Гербертъ Спенсеръ ршились въ самой Америк высказать эти опаеные отзывы объ Америк и ея обитателяхъ.
Наши писатели, изображая какого-нибудь героя, къ которому авторъ благоволитъ, но которому приходится туго на родин, вслдствіе его свободомыслія и лвыхъ убжденій, въ заключительныхъ главахъ романа непремнно отсылаютъ его въ Америку. Тамъ просторъ!
Когда наши свободные публицисты хотятъ объяснить своимъ оппонентамъ, какова должна быть свобода, то они указываютъ на Америку: вотъ, молъ, гд свобода!
Если наши передовыя женщины хотятъ доказать, какъ мало он принимаютъ участія въ политической жизни страны и какъ сильно он отстали въ этомъ отношеніи отъ другихъ государствъ, то он, во-первыхъ указываютъ на Америку, въ которой женщины даже сдлались бюргермейстерами нкоторыхъ прерій. Вотъ, молъ, тамъ женщины!
иміамъ, воскуряемый Америк, весьма быстро заставляетъ насъ убждаться въ американскомъ развитіи. Мы воодушевляемся, когда слышимъ крики на выборахъ, мы дрожимъ отъ оглушительнаго рева, несущагося изъ цирка Barnum, мы восхищаемся, читая сообщенія о чикагскихъ свиныхъ бойняхъ, прочитываемъ и принимаемъ на вру всякую газетную выдумку.
Совершенно оглушенные грохотомъ паровыхъ молотовъ, задыхаясь отъ смрада машинъ, пораженные и подавленные, мы начинаемъ думать: ‘Америка — великая страна’! Насъ убждаютъ въ этомъ огромные размры. Американскій духъ постепенно проникаетъ въ сознаніе каждаго, благодаря письмамъ, газетнымъ статьямъ, странствующимъ ораторамъ. Большіе размры предмета вполн удовлетворяютъ янки, если же предметы не велики, то они должны быть по крайнй мр цнны. Размры и стоимость составляютъ содержаніе вещей,
Красивйшіе дворцы на Мичиганскомъ авеню въ Чикаго не отличаются большимъ стилемъ, чмъ негритянская голова, въ нихъ совсмъ нтъ архитектуры, но они стоятъ милліоны долларовъ, что дйствуетъ на всхъ весьма убдительно. Памятникъ Вашингтону не представляетъ ршительно никакого интереса, кром своей необъятной вышины.
Пьедесталъ поднимается на 555 футовъ, а на вершин, какъ говорятъ, стоитъ Вашингтонъ, весьма вроятно, что онъ и стоитъ тамъ, но нтъ никакой возможности разсмотрть снизу это произведеніе искусства.
Городской паркъ въ Филадельфіи и Верхнее озеро описываются въ американскихъ альманахахъ, какъ два чуда изъ одиннадцати американскихъ чудесъ. Почему? Потому что это озеро самое большое озеро, а этотъ паркъ — самый громадный паркъ въ мір. Въ Севро-Американскихъ Штатахъ преріи занимаютъ громадныя пространства, и, конечно, ничего не стоитъ занять нсколько миль земли, больше или меньше, разъ дло идетъ о томъ, чтобы сдлать паркъ настоящимъ чудомъ.
Metropolitan Opera House въ Нью-Йорк иллюстрируетъ пристрастіе американцевъ ко всему крупному.
Несомннно, это ‘самый большой театръ въ свт’. Архитекторъ его здилъ въ Европу исключительно ради этого театра, онъ провелъ нисколько недль въ Париж, въ Вн и Москв, вернулся назадъ и создалъ это чудовищное по размрамъ зданіе, въ которомъ идутъ такія представленія, хуже которыхъ не найдешь во всемъ мір. Между тмъ, всякій убждается, что это ‘величайшій театръ всего міра’. Иностранецъ посщаетъ его, надясь найти въ немъ настоящее искусство, но онъ терпитъ полное разочарованіе и больше не ходить туда. Онъ отправляется въ Чикаго, гд онъ тотчасъ узнаетъ изъ афишъ, что въ Madison square teater ‘самый драгоцнный занавсъ въ мір’. ‘Нтъ, нтъ, восклицаетъ иностранецъ, отрицательно качая головой, — я хочу видть искусство!’ и онъ твердо намревается не ходитъ въ этотъ театръ. Время проходитъ. Американскій духъ мало-по-малу заражаетъ и его, онъ перечитываетъ афиши, въ его воображеніи начинаетъ рисоваться драгоцнный занавсъ, онъ каждый вечеръ слышитъ бой электрическаго барабана, раздающійся изъ Madison square отъ 6 до 7 вечера, реклама производятъ свое дйствіе. Въ конц-концовъ онъ идетъ въ театръ, чтобы посмотрть занавсъ! Цнность замнила внутреннее содержаніе искусства. Такимъ образомъ, насъ очень легко убдитъ въ величіи Америки. Громкій, изступленный голосъ рекламы достигаетъ до насъ и покоряетъ насъ. Если мы изъ года въ годъ слышимъ о гигантской величин и колоссальныхъ денежныхъ суммахъ страны, то, въ конц-концовъ, мы поражаемся могуществомъ этого народа, не спрашивая о боле мелкомъ, внутреннимъ содержаніи вещей, колоссъ — самая популярная реклама во всемъ мір. Одной басней больше или меньше объ американскомъ колосс — не все ли равно, разъ мы уже достигли того состоянія, когда громадное пространство земли — считаемъ паркомъ, а занавсъ — искусствомъ.
Америка — великая страна!
‘Своей политикой, литературой, цивилизаціей, своимъ искусствомъ, своей природой, своими городами и народомъ Америка разбиваетъ наши иллюзію и очарованіе. Я имю боле или мене полное понятіе о всхъ государствахъ цивилизованнаго міра и не могу себ представить другого мста, за исключеніемъ Россіи, гд бы я до такой степени не желалъ бы жилъ, какъ въ Америк, нигд жизнь не можетъ быть боле жалкой, грязной, непріятной’.
‘Америка является апоозомъ филистерства, смущеніемъ и отчаяніемъ государственныхъ дятелей, это Мекка, въ которую стремится всякій политическій шарлатанъ, гд поклоняются Мамон, какъ единственному Богу. Высшее просвщеніе заключается въ вычисленіи выгодъ. Для обогащенія своихъ поставщиковъ, подрядчиковъ, монополистовъ они освободили рабовъ и сдлали рабами свободныхъ. Это народъ, насыщенный матеріализмомъ.
‘Америка хвастается своей свободой и равенствомъ, не замчая того, что во всемъ мір не найдется другого государства, которое бы такъ постоянно и систематически оскорбляло права личности и интересы общественности’ {Lepel Griffin. 1884. Forthnightly Review, I.}.
Горячія, опасныя слова! Пожалуй Лепель Гриффинъ не подетъ больше въ Америку подъ своимъ именемъ…
Но неужели въ Америк не найдется ни одного избранника? Не найдется кружка людей духа, класса, кружка утонченныхъ личностей, благородныхъ душъ?
Америк двсти лтъ. Въ первомъ столтіи она была совсмъ не обработана, въ слдующемъ столтіи туда начали стекаться европейскіе переселенцы, усердные рабы, мускульныя животныя, которые могли воздлывать землю, но не утруждать себя мыслями
Время шло. Въ Квебекъ все прибывали молодцы на судахъ съ прямыми парусами. Среди нихъ попадались разорившійся содержатель кофейни и набожный пасторъ.
Время шло. Въ Балтимор причаливала шкуна съ 33 рабами, 5 банкротами и однимъ убійцей.
Время шло. Въ Портсмутскую гавань приходила барка съ сотней рабовъ, тысячью фунтовъ пасторовъ, полдюжиной убійцъ, 14 плутами и двадцатью ворами. Наконецъ, тихой темной ночью прибылъ въ Новый Орлеанъ торговый крейсеръ съ товаромъ съ верхняго Нила, нагруженный 70 чернокожими. Ихъ высадили на берегъ, это были негры изъ Ніамъ-Ніама, мускульныя животныя, руки которыхъ никогда не воздлывали землю, а голова которыхъ никогда не думала.
Время шло. Стекалось все больше и больше народу, изобрли паровыя машины, посредствомъ которыхъ перевозили черезъ океанъ. Бостонъ переполнился, наполнялся Нію-Йоркъ. Изо дня въ день текла по преріямъ безчисленная разношерстная масса, люди всхъ національностей и нарчій, банкроты и преступники, авантюристы и безумцы, пасторы и негры, — вс виды великаго рода паріевъ, населяющихъ землю. Ни одного человка мысли! Можетъ ли Америка представить намъ избранника отъ подобныхъ прародителей?..
Стран посчастливилось. Въ Невад и Калифорніи нашли золото, въ Пенсильваніи серебро и масло, въ Мантан желзо, мдь, ртуть и олово, въ Аллеганахъ, Кэнтукки и Виргиніи каменный уголь, стали заниматься земледліемъ и скотоводствомъ, лсопромышленностью, плантаціями, рыбной ловлей и охотой.
Солнце грло сильно, земля была плодородна, самыя маленькія деревья давали плоды, на большихъ дорогахъ вырастала трава.
Сбродъ со всего міра почувствовалъ себя очень хорошо въ этихъ новыхъ условіяхъ, стали плодиться и размножаться, ‘наслаждаться жизнью’, ушли по колна въ пищу, ли въ три-четыре раза больше, чмъ на родин, и рабы стали патріотами.
Этотъ патріотическій сбродъ долженъ произвести избранника. Но какимъ образомъ это можетъ случиться? Въ стран не было духовнаго начала. Переселившійся сбродъ не отличался благородствомъ преобразившись же въ патріотовъ, онъ сталъ въ высшей степени самодовольнымъ.
Самые утонченные американцы, самые выдающіеся люди, которые должны были положить начало духовной жизни страны подъ вліяніемъ своего самодовольства, обложили пошлиной въ 35% произведенія иностранной цивилизаціи, чтобы создать избранника!
Перваго января 1863 года сдлали они негровъ господами надъ южными владльцами, они приняли въ свои семейства мускульныхъ животныхъ изъ Ніама-Ніама, отдали имъ своихъ сыновей и дочерей, чтобы отъ нихъ произошли люди мысли. Нечего ожидать избранника въ Америк, боле чмъ невозможно требовать избранниковъ отъ страны, въ которой народъ состоитъ изъ прирожденныхъ посредственностей и воспитанъ въ патріотической ненависти ко всему національному. Если человкъ не родится съ благородной душой, то онъ можетъ облагородиться лишь подъ вліяніемъ другихъ.
Въ американцахъ нтъ стремленія къ высокому, главная цль ихъ заключается въ томъ, чтобы быть истинными янки, а цль истиннаго янки — политическая демократія. У нихъ нтъ стремленія къ умственному благородству, къ духовному могуществу. У нихъ есть духовные кружки, почему же они молчатъ во всхъ духовныхъ начинаніяхъ? Гд этотъ классъ, это общество, этотъ кружокъ, этотъ салонъ? Но есть же въ Америк люди мысли? Можетъ-быть, я увлекся и забылъ о двадцати одномъ поэт, о которыхъ упоминаетъ энциклопедическій словарь, о семи историкахъ, одиннадцати художникахъ, двухъ историкахъ литературы, двухъ теологахъ, объ одномъ генерал Грант и одномъ Генри Джордж. Я не увлекся и не забылъ ихъ. Я не забылъ ни одного изъ нихъ…
Въ пятидесятыхъ годахъ въ двухъ старйшихъ южныхъ штатахъ, казалось, появились такіе люди, но пронеслась война и стерла то, что еще не успло развиться.
Съ того времени кровь народа демократически смшалась съ негритянской, и интеллектъ сталъ понижаться, а не повышаться. Къ этой совмстной жизни принуждали. Безчеловчность оторвала негровъ отъ родной имъ Африки, а демократія сдлала ихъ цивилизованными гражданами, вопреки всмъ законамъ природы. Они сразу перескочили вс промежуточныя ступени развитія отъ крысоловки до янки.
Они сдлались пасторами, парикмахерами, воспитателями и зятьями. Они пользуются всми привилегіями блыхъ и всми вольностями негровъ. Негръ есть и останется негромъ. За бритьемъ онъ хватаетъ человка за носъ, какъ его блаженной памяти праотецъ хваталъ нильскаго крокодила. Если негръ подаетъ обдъ, то онъ опускаетъ въ супъ чуть не половину своего лоснящагося пальца. Совершенно безполезно упрекать его за негритянскія манеры. ‘Заботьтесь лучше о своихъ собственныхъ длахъ’, — обиженно скажетъ африканскій демократъ, если не отвтитъ еще грубе. И приходится молчать, разговоръ оконченъ. Положительно пропадаетъ всякій аппетитъ, если за столомъ рядомъ съ тобой находится человкъ съ двумя громаднйшими кулаками и полноправіемъ. Если бы мы непремнно требовали супа съ указательнымъ пальцемъ тогда было бы другое дло.
Негръ есть и всегда останется негромъ. Это первобытный человкъ съ тропиковъ, существо съ внутреннностями въ голов, это элементарные органы на бломъ общественномъ тл.
Они положили основаніе мулатской помси.
Лучше искать избранника въ такой стран, гд жизненныя условія боле къ этому приспособлены. Если есть избранники во всхъ странахъ съ историческимъ прошлымъ и богатой современной цивилизаціей, то изъ этого не слдуетъ, чтобы были избранники въ новой стран безъ всякаго историческаго прошлаго и со старой, отжившей цивилизаціей. Трудно требовать боле высокихъ избранниковъ, чмъ т, которыхъ создали пасторы въ продолженіе четырехъ поколній. Бостонъ является ихъ мстопребываніемъ. Они дйствуютъ въ тишин, они не переворачиваютъ міра, они не колеблятъ земли.
Съ одной стороны, отъ американцевъ очень трудно требовать высокаго духовнаго развитія, такъ какъ у нихъ посредственныя натуры, а также и ихъ соціальный строй слишкомъ не благопріятствуетъ этому, что до извстной степени извиняетъ ихъ.
Хотя мы и не рискуемъ своей жизнью и здоровьемъ, говоря объ этомъ потихоньку, но молчатъ все же много безопасне. Если неопытный человкъ заикнется въ присутствіи американца о причинахъ, извиняющихъ ихъ духовную неразвитость, то онъ сейчасъ же услышитъ: подойди, подойди только! Конечно, нельзя совсмъ оправдывать американцевъ, такъ какъ они, благодаря своему необыкновенно чувствительному самомннію, отклоняютъ всякое духовное вліяніе извн. Придется, конечно, долго рыться въ исторіи, чтобы найти другую націю, которая изъ-за ревниваго національнаго тщеславія до такой степени не развила своей духовной жизни.
Врядъ ли можно надяться на постепенный прогрессъ, на ничтожныя улучшенія, на коренныя соціальныя реформы, за которыя борются сегодня, но которыя безслдно сотрутся слдующимъ поколніемъ, остается только надяться на протестъ великихъ цльныхъ умовъ, которые сразу даютъ толчокъ и переносятъ человчество на нсколько поколній впередъ. Но что, если время для исторической революціи не подготовляется, какъ не подготовляется и земля для выдающихся духовныхъ возможностей, если, напротивъ, она продолжаетъ неприкосновенно покоиться, огражденная и покрытая плевелами?
Истинная жизненная задача каждаго американца заключается главнымъ образомъ въ томъ, чтобы быть патріотичнымъ гражданиномъ обширныхъ прерій, а потомъ уже онъ можетъ быть и общечеловчески развитой личностью. Онъ проникается этой мыслью съ самой колыбели, она входитъ во вс его представленія.
Ты дйствительно настоящій человкъ только въ томъ случа, если ты американецъ. Поэтому во всей громадной стран не найдешь ни одного сомнвающагося, ни одного ищущаго свта и возмущеннаго духа, который бы сбился съ такта, внесъ бы сознательную дисгармонію въ плачевную музыку, исполняемую оловянными трубами. Вс живутъ въ согласіи… подъ громкіе крики ура!
Это страна крика, пара и огромныхъ стонущихъ чеканныхъ машинъ, міровое государство, въ которомъ сошлись люди всхъ поясовъ земного шара, начиная съ блыхъ жителей свера до обезьянъ тропиковъ и духовныхъ мулатовъ включительно. Страна съ мягкой плодородной почвой и нетронутыми первобытными лугами……
Страна съ чернымъ небомъ…
Гамсун Кнут
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. В сказочной стране, Гамсун Кнут, Год: 1903
  2. В сказочной стране, Гамсун Кнут, Год: 1903
  3. Литературное движение в Норвегии, Гамсун Кнут, Год: 1893
  4. Духовная жизнь Америки, Гамсун Кнут, Год: 1889
  5. В стране полумесяца, Гамсун Кнут, Год: 1904
  6. В стране полумесяца, Гамсун Кнут, Год: 1904
  7. Русские избранники, Гельбиг Георг, Год: 1809
  8. Настоящие солдаты удачи, Дэвис Ричард Хардинг, Год: 1906
Электронная библиотека