Русские избранники, Гельбиг Георг, Год: 1809 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Георг фон Гельбиг.
Русские избранники

0x01 graphic

От издателя

‘Скоро исполнится сто лет ‘Русским избранникам’ Гельбига и, тем не менее, труд этот до настоящего времени не переведен, еще на русский язык.

Пятнадцать лет назад, в 1886 г., в историческом журнале, издающемся в Петербурге и называющемся ‘Русская Старина’, был помещен перевод, но с большими пропусками, потребованными русскою цензурою. Переводчик, проф. В. Бильбассов, автор ‘Истории Екатерины Второй’, любезно предложил мне воспользоваться его переводом, причем сообщил и вычеркнутые цензурою места.

Таким образом, я имею возможность издать первый полным перевод столь важного для русской истории сочинения Гельбига.

При всех 110-ти биографиях ‘Русских избранников’ переводчиком были указаны все источники и пособия, которые подтверждают дополняют или опровергают показания и взгляды Гельбига. Я не считал необходимым перепечатывать эти указания, которые желающие могут найти в соответствующих выписках ‘Русской Старины’. В настоящем издании примечания автора отмечены цифрами, переводчика — значками.

Берлин 1899.

Унтер ден Линден, No 17.

Фридрих Готтгейнер‘.

От переводчика

В начале 1809 года в Тюбингене появилась небольшая книжка на немецком языке, посвященная различным личностям, игравшим более или менее видную роль в русской жизни XVIII века. Несмотря на заманчивое заглавие — Русские избранники (Russische Gnstlinge), — способное, казалось, привлечь внимание публики, книжка не имела успеха. В тот год внимание Европы было поглощено военным шумом первого французского императора, России тоже было не до книжек: турецкая и шведская войны были в полном разгаре — Торнео был уже взят графом Шуваловым, при Журжеве турки были уже разбиты, но еще далеко было до мира, как к этим двум театрам войны присоединился третий — была объявлена война Австрии и князь Сергей Голицын вступил в Галицию. К этим общим причинам присоединились, быть может, и частные: книжка вышла без имени автора и не могла, следовательно, внушать к себе особое доверие, из 110 биографий, заключающихся в книжке, только меньшая часть посвящена русским людям, большая же касается иностранцев, искавших счастья при русском дворе, наконец, иностранные книги подвергаются в России особой цензуре, интересуют очень немногих и читаются мало — велик ли же спрос на них был в начале XIX столетия? Как бы ни было, но книжка не имела успеха: она не была переведена ни на один чужестранный язык, кроме шведского, и ни автор, ни издатель не дожили до второго ее издания, которое появилось лишь 75 лет спустя, в 1883 году.

В 1853 году профессор Иенского университета Эрнст Герман в своей ‘Истории государства Российского’ впервые обратил внимание на тюбингенскую книжку. ‘Эта книжка, — говорит он, — очень полезна для русской истории XVIII века. На экземпляре, хранящемся в королевской библиотеке в Дрездене, на корешке переплета, вытиснено имя ее автора — фон Гельбиг’.

Георг Адольф Вильгельм фон Гельбиг прибыл в Россию в 1787 году, провел восемь лет, преимущественно в Петербурге, имел обширный круг знакомых и лично был известен императрице Екатерине II как секретарь саксонского посольства. Были изданы депеши Гельбига из Петербурга к саксонскому министру графу Лоссу в Дрезден, из которых легко усмотреть, что Гельбиг исполнял возлагавшиеся на него обязанности весьма добросовестно и саксонское правительство было им вполне довольно. Он первый известил о мире, заключенном непосредственно между Россией и Швецией, между тем как в Европе все были убеждены, что ‘мир не иначе может быть свершен, как при посредничестве трех союзных дворов’ [Архив князя Воронцова, XXVI. С. 423. (Все сноски даются по берлинскому изданию 1900 года.)]. В Дрездене придавали большую цену сообщениям Гельбига, чему, вероятно, способствовало отчасти и неудовольствие русской императрицы на секретаря саксонского посольства. Екатерина II вообще не любила секретарей посольств. ‘Между нами будь сказано, — писала она по поводу секретаря французского посольства Рюльера, — я каждый день вижу, как секретари посольства готовы скорее лгать, чем сознаться в своем неведении’. Но после Рюльера Екатерина более всего не любила Гельбига. ‘Вы восторгаетесь моим 33-летним царствованием, — писала она Гримму, — между тем как ничтожный секретарь саксонского двора, давно уже находящийся в Петербурге, по фамилии Гельбиг, говорит и пишет о моем царствовании все дурное, что только можно себе представить, он даже останавливает на улице прохожих и говорит им в этом духе. Это истый враг русского имени и меня лично. Раз двадцать я уже извещала саксонский двор, чтобы его убрали отсюда, но саксонский двор находит, по-видимому, его сообщения прелестными, так как не отзывает его, ну, если и после последней попытки, сделанной мною по этому поводу, его не уберут отсюда, я прикажу посадить его в кибитку и вывезти за границу, потому что этот негодяй слишком дерзок. Если можете, помогите мне отделаться от этой особы, столь ненавидящей меня’. Восемь месяцев спустя, в мае 1796 года, Екатерина пишет тому же лицу: ‘Большое вам спасибо за ваше письмо графу Лоссу — оно имело полный успех, так как негодяй Гельбиг был немедленно отозван’ [Сборник Русского исторического общества (далее — РИО), XXIII. С. 651, 674].

Такой отзыв Екатерины II придает особенное значение сообщениям и взглядам Гельбига, тем более что до настоящего времени известен только один, крайне ничтожный, факт, вызвавший неудовольствие Екатерины. Факт этот записан в ‘Дневнике’ Храповицкого под 7 октября 1789 года: ‘В перлюстрации саксонского посланника: секретарь Гельбиг 5(16) октября к Стутергейму в Дрезден сообщает, будто ее величество сказала о Сакене: que c’tait un excellent minister, un homme sage et repli de probit. Неправда, я никогда не говорила. Он мой подданный, служил иностранному двору’ [Изд. Барсукова. Спб., 1874. С. 312].

Саксонское правительство действительно находило сообщения ‘негодяя’ Гельбига ‘прелестными’, только уступая неоднократным требованиям русской императрицы, оно отозвало наконец Гельбига из Петербурга, но лишь затем, чтобы назначить его секретарем посольства при прусском короле. Сообщения Гельбига и из Берлина были, очевидно, не менее ‘прелестны’, так как он вскоре был сделан советником посольства и умер 14 ноября 1813 года саксонским резидентом в вольном городе Данциге.

Дипломатические сообщения Гельбига не были обнародованы при жизни Екатерины, они были известны ей только из перлюстрации — источника крайне ненадежного, даже опасного. Сама же Екатерина составляла бумаги в известном смысле и отправляла их ‘почтой через Берлин’, когда желала ввести прусского короля в заблуждение. Из сочинений же Гельбига ни одно не могло быть известно Екатерине, так как все они изданы после ее смерти. Между тем из журнальной статьи о Потемкине [Potemkin der Taurier, ‘Menerva‘, 1798, I. 8. 17] императрица могла бы убедиться, что Гельбиг вовсе не был ‘врагом русского имени’, а из биографии императора Петра III, что относительно ее лично он был скорее другом, чем врагом. Самым важным и единственным, впрочем, обвинением против Гельбига сама же Екатерина выставляет то обстоятельств, что он был любимцем прусского посланника графа Герца — обвинение, служащее лучшим оправданием для секретаря саксонского посольства.

Относительно добросовестности Гельбига как саксонского чиновника свидетельство графа Лосса, его начальника, является вполне достаточным. Сама Екатерина говорит, что она раз двадцать требовала удаления Гельбига, и граф Лосе имел же основание двадцать раз удерживать Гельбига на его посту. Предлагаемый читателям труд служит лучшим доказательством добросовестности Гельбига как писателя.

Проверяя сообщения Гельбига по тем источникам, которыми он пользовался, легко убедиться в точности и даже осторожности, с которыми он собирал свои сведения. Так, он почти дословно заимствует из ‘Записок’ Манштейна и верно передает его рассказ не только тогда, когда называет его, как, например, в жизнеописании Бирона, но и когда умалчивает об источнике, как, например, в биографиях Шубина, Грюнштейна, Лестока и др. Он пользовался официальными донесениями саксонского посланника Пецольда, как, например, при описании казни Остермана, в рассказе же о доносе Бергера на Лопухину с точностью выписывает целые фразы из донесения. Так, сообщая речь Лопухиной как главный пункт, послуживший к ее обвинению, он осторожно перефразирует официальное донесение, не позволяя себе ни малейшего изменения… [Сборник РИО, VI. С. 404]

Самый же важный, наиболее драгоценный, источник Гельбига заключается в устных рассказах современников. Он застал еще в живых, познакомился и часто расспрашивал лиц, живших и действовавших при императрице Анне, даже при Екатерине I и Петре I. Без труда Гельбига эти драгоценные сведения современников, эти живые устные сообщения совершенно пропали бы для нас. Он относился к ним, впрочем, критически и весьма добросовестно проверял и очищал. Так, например, в жизнеописании Шкурина, изданном в 1809 году, не помещены уже слова императора, отправлявшегося на знаменитый пожар, приведенные в ‘Биографии Петра Третьего’, изданной годом раньше. В тех же случаях, когда не было возможности проверить противоречия устных сообщений, Гельбиг добросовестно приводит оба противоречивых отзыва. В сообщениях этого рода Гельбиг блистательно выдержал довольно требовательное испытание: указы Петра III, впервые напечатанные в 1877 году в ‘Русской старине’, вполне подтвердили сообщения Гельбига [Русская старина. XX. С. 176].

Само собой, однако, разумеется, что, записывая устные сказания современников, Гельбиг должен был приводить иногда и неверные сведения: он записывал верно, но ему сообщали неверно — одним просто изменяла память, другие окрашивали рассказ личными впечатлениями, третьи, быть может, умышленно извращали факты по честолюбивым или иным видам.

Имеют ли, однако, для нас какое-либо значение ‘биографии’ Гельбига, составленные почти сто лет назад? Именно для нас, когда издается такая масса драгоценного исторического материала — официальных бумаг, писем тех лиц, биографии которых писал Гельбиг, и записок современных им деятелей?

Об этом не может быть двух мнений. Мы действительно много издаем, но, к сожалению, все еще очень мало знаем.

У всех свежо еще в памяти ученое единоборство из-за голландского рисунка, на котором изображен не то Петр Великий, не то посольский карла [Стасов. Портрет Петра В. в Голландии (Древняя и Новая Россия. 1876, III. С. 177). Васильчиков. Заметка о новом портрете Петра В. (1й., 1877. I. С. 325). Стасов. Ответ г. Васильчикову (1Й..326). Васильчиков. Псевдопортрет Петра В. (Русский архив. 1877, II. С. 95)]. Два таких бесспорно компетентных судьи в данном случае, как г. Стасов и г. Васильчиков, так и не решили горячего спора — им не удалось отличить величественного Петра от потешного карлы. Значительно успешнее окончилась назидательная беседа Лонгинова с кн. Оболенским о роде Чернышевых [Письма Екатерины II. С примеч. Лонгинова (Русский архив. 1863. С. 405). Исторические замечания кн. Оболенского (Ы., 1865. С. 989). Заметка о Чернышевых Лонгинова (Ы., 1004] — она окончилась признанием Лонгинова, что он ‘неоднократно недоумевал, а Бантыш-Каменский и кн. Долгоруков делали ошибочные показания о Чернышевых’.

Нам ли, не умеющим отличить карла от Петра и путающим Чернышевых, пренебрегать указаниями Гельбига? Однако мы пренебрегали.

В России книжка Гельбига долгое время была совершенно неизвестна. Еще в 1863 году г. Бартенев, составляя ‘Каталог книг, собранных А.Д. Чертковым’, сообщал вкратце содержание этой редкой книги [См.: Сборник РИО, XXIII. С. 651, примеч.]. Вскоре в наших исторических журналах, преимущественно же в ‘Русском архиве’ и в ‘Русской старине’, стали появляться переводы целых биографий и выдержек из них. Наконец, благодаря второму изданию книги Гельбига, сделавшему ее более или менее общедоступной, сведениями секретаря саксонского посольства при дворе Екатерины II пользуются все, занимающиеся русской историей XVIII века.

Немецкое заглавие книги — Russische Gnstlinge — передается на русский язык довольно различно: одни переводят его выражением ‘случайные люди’, другие видят в них ‘фаворитов’, некоторые — временщиков. Ни одно из этих наименований не оправдывается, однако, содержанием книги. Такие, например, личности, как генералы Вейде и Михельсон, камергеры Гендриков и Ефимовский, священник Дубянский, армянин Лазарев, писатель Радищев, не были ни случайными людьми, ни фаворитами, ни временщиками, а их значительное большинство в книге Гельбига.

Люди, бывшие ‘в случае’, все наперечет. Нельзя, конечно, сказать, чтобы их было немного в XVIII столетии, но несомненно, что значительное большинство лиц, упоминаемых Гельбигом, не было ‘в случае’. Сверх того, о некоторых личностях, действительно бывших ‘в случае’, Гельбиг вовсе не упоминает.

— Знаете ли вы, что такое фаворит? — спросил Петр Великий одного иностранного посла.

— Человек, — отвечал посол, — пользующийся в полной мере милостью своего государя и, следовательно, вполне счастливый.

— Нет, — сказал Петр, — вы ошибаетесь, мой друг. Фаворит уподобляется рогам быка: они грозны, мощны на вид, но внутри ведь пусты, надуты воздухом…

Такие фавориты тоже встречаются в книге Гельбига, но их очень немного. Ни Шафиров или Олсуфьев, ни Рибас или Аш, ни Сиверс, ни Теплов, ни Марков, ни Безбородко, ни десятки других лиц, описанных Гельбигом, не были фаворитами и головы их не были пусты.

Немного в книге Гельбига и временщиков, меньше даже, чем случайных людей. Меншиков, Остерман, Бирон, Орлов, Потемкин, Зубов — шесть счетом, далеко не одинаковой пробы. Шесть временщиков — слишком много для одного столетия, но они не составляют и 6 процентов общего числа биографий, составленных Гельбигом.

Сообразно содержанию этих 110 биографий немецкое заглавие книги ‘Russische Gnstlinge’ вернее всего передается на русском языке выражением ‘Русские избранники’. Под это наименование подойдут все лица, упоминаемые Гельбигом, не исключая даже отверженного Страхова. Франц Лефорт и Анна Крамер, Бирон и Фик, Разумовский и Возжинский, князь Орлов и барон Фредерике, Рибас, Кутайсов — все они ‘избранники’, по той или другой причине обратившие на себя внимание, а не избранники, конечно, в смысле ‘соли русской земли’, иные же обязаны своим возвы-шением простой случайности, и потому к приведенному нами заглавию возможно присоединить и это слово, но не в смысле, конечно, людей, бывших ‘в случае’. Таким образом труд Гельбига можно назвать: ‘Русские избранники и случайные люди’.

Почему Гельбиг избрал для своего труда именно эти, а не другие лица? Почему в его книге мы не встречаем ни умного иностранца Виниуса и зоркого прибыльщика Курбатова, ни кокуйского патриарха Зотова и ‘кесаря’ Ромодановского, ни барона Корфа, ни Бутурлина, ни Румянцева, никого из Долгоруких, Шереметевых, Паниных, Воронцовых, ни других лиц, оставивших заметный след в нашей истории XVIII века? Об этом автор говорит в своем ‘Предуведомлении’. Нам остается довольствоваться тем, что он нам дал, не требуя от автора более того, что он мог дать.

В оригинальной, свойственной тому времени форме, с нравоучительными тенденциями и моральными максимами, Гельбиг знакомит нас с пестрым обществом, толпившимся у трона всероссийских государей — от первого русского императора до последней императрицы России. Перед нами нарождаются, живут, действуют и умирают ‘птенцы’ Петра и ‘орлы’ Екатерины рядом с конюхами Анны и певчими Елизаветы до лакея в ливрее, преображенного в графа Кутайсова. Тут и литовские крестьянки, переименованные в графинь Ефимовских или Гендриковых, и курляндские конюхи, ставшие герцогами Биронами, и истопники Тепловы или Шкурины, и кучера Возжинские, тут швейцарец Лефорт и еврей Шафиров, армянин Лазарев и неаполитанец Рибас, француз Лесток, поляк Понятовский и немцы, без конца — Остерманы и Сиверсы, Минихи и Левенвольды, Михельсоны, Аши, Бергеры, и тут же, рядом, рука об руку с ними, Румянцевы-Задунайские и Суворовы-Италийские, Шереметевы и Голицыны, князья Вяземские, Трубецкие и Волконские, графы Бутурлины, Панины, Чернышевы, которых заслоняют Орловы, Потемкины, Зубовы.

Эта пестрая толпа царедворцев проходит перед нами уже не в конюшенных поддевках, не в лакейских ливреях, а в бархатных епанчах и шитых золотом камзолах, с алмазными тресилами и изумрудными аграфами, обвешанная всевозможными звездами от польского Белого Орла до русского Андрея Первозванного, пожалованная разнообразными титулами от немецкого барона до римского князя. Это разношерстное общество 110 фамилий представляло, однако, одну общую всем его представителям черту — оно выросло и воспиталось не по ‘Домострою’, который все старались забыть, а по ‘Юности честному зерцалу’, прилежное изучение которого стало уже необходимостью.

Ближе сживаясь по книге Гельбига с этими деятелями XVIII века, видишь, что в этих головах, придавленных напудренными лариками, зарождались и созревали грандиозные планы, потрясавшие всю Европу, что кружевные камзолы не мешали мозолистым рукам строить города, созидать флоты, двигать промышленность и торговлю. Вспомним, что ими, этими деятелями XVIII века, присоединены к России Остзейский край, Финляндия, Литва и Белоруссия — вся пограничная черта с Западной Европой, куда были устремлены их взгляды и пожелания, где усматривали они тот великий светоч, при помощи которого они совлекали с себя ветхого человека и приобщались к общечеловеческим идеалам. Великие люди творили великие дела и завещали нам шествовать по указанному ими пути, следы которого сохранены, между прочим, и Гельбигом.

В. Бильбасов^[*]

[*] Бильбасов Василий Алексеевич (1837—1904) — профессор, известный историк и публицист. В 1871—1884 гг. редактировал газету ‘Голос’. Автор и переводчик многих фундаментальных исторических трудов. Наиболее известна его ‘История Екатерины II’ в двух томах. Она была переведена на немецкий язык и издана в Берлине в 1891 г. Огромную личную библиотеку Бильбасов завещал Высшей русской школе общественных наук в Париже. (Примеч. ред.).

0x01 graphic

Предуведомление

От автора

Некогда Россия была той страной, в которой наиболее встречалось ‘избранников’. Эта особенность часто представлялась мне, когда я, во время моего многолетнего пребывания в этом государстве, прочитывал новую русскую историю. Я открыл тогда такое множество выскочек, случайных людей, что мне показалось любопытным составить поименный список их. Позже я прибавил к этому списку, из того же побуждения, несколько замечаний об их жизни, и таким образом мало-помалу образовался основной мотив этого сочинения. Потом я воспользовался устными, письменными и печатными известиями, переработал их по своим понятиям и оформил в особую книгу. Предлагая ее читающему миру, я надеюсь заслужить одобрение некоторой его части. Хотя в этой книге нет (и не должно быть) связной истории России, но в период более чем сто лет, именно от начала царствования Петра I до конца царствования Павла I, не встречается, насколько я помню, ни одного замечательного, отмеченного в русских летописях события, о котором не было бы рассказано довольно обстоятельно в этой книге, уже и потому, что в этих событиях всегда принимал, более или менее, участие какой-либо избранник. В книге упомянуты многие великие подвиги, как они того заслуживали, но вместе с тем в ней разоблачены и многие мерзости и жестокости.

Понятно, что устные и письменные источники, из которых я черпал, не могут быть указаны. Печатные же книги, содействовавшие моему труду, по крайней мере главнейшие, мне хотелось бы переименовать, хотя я и не в состоянии теперь привести точный их заголовок. Приблизительно они следующие: Вебер ‘Преобразованная Россия’, Бюшинг ‘Исторический магазин’, Манштейн ‘Мемуары’, Штелин ‘Анекдоты о Петре Великом’, Рюльер ‘Русская революция 1762 года’, ‘Жизнь Екатерины II’, ‘Жизнь Ор-лова’, ‘Анекдоты о Потемкине’, ‘Секретные записки о России’, Реймерс ‘Петербург в конце первого столетия своего существования’ и различные оригинальные и устарелые биографии и книги, точное заглавие которых я запамятовал.

Мне остается еще сказать кое-что о самом выборе тех избранников и случайных людей, о которых я предлагаю здесь краткие биографические очерки.

Само собой разумеется, что я не мог указать всех временщиков, когда-либо появлявшихся в России. Это повело бы меня слишком далеко, так как число их необыкновенно велико. Я поэтому избрал только тех, которые принимали страдательное или деятельное участие в важнейших событиях, государственных или общественных. Вследствие этого объяснения удивятся, быть может, встретив в книге много лиц, кажущихся на первый взгляд довольно незначительными, но при ближайшем рассмотрении заметят, что какое-либо обстоятельство в их жизни, в их сношениях, в их деяниях хотя не вполне, то по крайней мере отчасти оправдывает мой выбор.

Некоторых баловней счастья я прохожу молчанием. К ним причисляю я имена многих служащих, медиков, ремесленников, солдат и других людей, которые хотя и играли короткое время в своем небольшом круге деятельности некоторую роль, но или возвращались к своему прежнему ничтожеству, не имев никакого влияния в государстве, или же оставались в среднем слое общества.

Между тем в число избранников я включил другой класс людей, которые, несмотря на свое быстрое возвышение, все-таки не принадлежат собственно к избранникам счастья. Я разумею некоторых любимцев императриц Елизаветы и Екатерины II, не достигавших ни чрезмерно высокого ранга, ни особенного влияния на государственные дела и тем не менее бывших, по своему рождению, более близкими к высокому положению, ими занимаемому, чем люди совершенно низкого происхождения, которые по своему прошлому и по своим малым заслугам не могли бы дойти и до половины того пути счастья, который они действительно прошли, если бы им не посодействовали побочные обстоятельства.

Писано в июле. 1808 года.

1. Франц Яков Лефорт

0x01 graphic

Если нация справедливо превозносит блистательные подвиги государя и его благодетельные усилия к просвещению своих подданных, погруженных в тьму невежества, если благодарное потомство выражает этому государю свою признательность, которую он заслужил тем рвением, с которым он постоянно, в продолжение всего своего царствования, трудился над достижением одной цели — исторгнуть нацию из варварства, завещанного ей прошлым, и тем облегчить усовершенствование настоящего — то она также не должна забывать выразить свою признательность памяти человека, который первый возжег светоч просвещения и пробудил в государе, восприимчивом на все великое и полезное, стремление делать людей счастливыми, которое еще бессознательно дремало в его юной душе.

Франц Яков Лефорт, родом из Женевы, был послан своим отцом, негоциантом, в Амстердам для изучения там торговли. Склонность молодого человека к солдатчине сделала то, что он, вопреки намерениям отца, поступил в военную службу. Впрочем, он скоро оставил ее и отправился в 1680 году, неизвестно чем побуждаемый, через Архангельск в Москву. В то время там дорожили иностранцами для военной службы, Лефорт поэтому очень скоро определился на службу. Его пребывание в России в первые годы было довольно незавидное. Но, наконец, молодой царь [В то время Петр I не принимал еще титула императора], Петр Алексеевич, увидел его совершенно случайно у одного чужестранного посланника [В России издавна были чужестранные послы. Но вначале они были довольно одиноки и дела их случайны. Это были скорее только поручения по торговым делам, редко имевшим какое-либо отношение к политике. Уже при царе Иване Васильевиче, которого обычно, но, конечно, не вполне справедливо называют Грозным, в России был посол королевы Елизаветы Английской. При последующих правительствах бывали опять послы в Москве, но при Петре I они являлись приблизительно в следующем порядке: из Дании, Голландии, Австрии, Саксонии, Бранденбурга, Швеции и Англии], Лефорт полюбился ему. С этого времени между Петром и Лефортом возникла связь, не прекращавшаяся до самой смерти Лефорта и не нарушавшаяся даже никакой случайностью. Одинаковость характеров, согласие идей и сходство склонностей навсегда связали государя и его любимца. Их связь не была, однако, случайной: в обоих заключались зародыши великих предприятий, и союз этот развивался мало-помалу, по мере того как они ближе узнавали друг друга. Петр сознавал, что ему нужен учитель и помощник, Лефорт чувствовал, что его таланты дают ему право надеяться, что он в состоянии оказать своему государю ожидаемое им от него содействие.

В 1688 году Лефорт представил юному царю первое и существеннейшее доказательство своего служебного усердия. В то время были довольно часты возмущения стрельцов, бывших тогда телохранителями царей и лучшей частью русского войска. Повод к этим возмущениям давала красивая, умная, одаренная высокими государственными талантами, но властолюбивая царевна Софья [Софья была принуждена смотреть на казнь своих приверженцев из комнаты обводной стене Девичьего монастыря и была потом заключена в келью, в которой было только одно окно, заделанное железными прутьями. Она носила в монастыре имя Сусанны и жила еще пятнадцать лет в таком печальном положении. Она умерла и погребена в том же монастыре], сводная сестра Петра. Возмущение 1688 года было особенно жестокое — целью его было умерщвление молодого государя. Лефорт воспрепятствовал совершению этого изменнического плана, последствия которого были бы неисчислимы, судя по известному нам значению царствования Петра I. С довольно сильным отрядом Лефорт поспешил в тот монастырь, в котором Петр был уже заключен, чтобы в нем же быть убитым, Лефорт занял все входы в монастырь, охранял Петра до тех пор, пока не миновала опасность.

Этим великим подвигом пленил он сердце царя, который стал единым повелителем России и вознаградил своего приверженца величайшей благосклонностью и неограниченным доверием. С этих пор становились с каждым днем очевиднее последствия советов, даваемых Лефортом. Он ввел иностранное военное искусство, и хотя он только мимоходом, так сказать, поверхностно изучил в Голландии морское дело, все-таки собственно он был основателем русского флота, который Петр I возвел впоследствии на такую высокую степень совершенства. Лефорт уничтожил многие злоупотребления, устроил много полезных, хороших и мудрых учреждений в государстве, призвал иностранцев в Россию и сопровождал царя в путешествиях по Европе, чтобы убедить его примерами европейской промышленности и благосостояния в необходимости следовать тем порядкам, которые он ему указывал.

Кто не знает истории оригинального путешествия в Лифляндию, Пруссию, Бранденбург, Люнебург, Голландию, Англию, Саксонию, Австрию и Польшу, которое предпринял Лефорт в 1697 году как посол царя, причем его повелитель находился в его же свите, инкогнито, в качестве обер-командора? Это путешествие было чрезвычайно полезно для Петра I и было бы продолжительнее, если бы новое восстание в Москве не потребовало ускоренного возвращения. Летом 1698 года царь явился опять в свою резиденцию и тогда были применены целесообразные и сильные, но, без сомнения, слишком строгие меры к полному подавлению восстания.

Уже с самого начала благоволения царя к Лефорту русские вельможи с завистью смотрели на возрастающее значение чужестранца и довольно громко заявляли свое неудовольствие на вводимые им новшества. Вначале Петр и Лефорт относились равнодушно к этим заявлениям, но, когда порицание этих недовольных и неучей становилось все громче, Лефорт полагал, что пришло время силой заставить их замолчать. По его совету Петр I уже с 1692 года стал притеснять фамилии выдающихся по рождению и чину нарушителей спокойствия и отдавать иностранцам, если они того заслуживали, значительные места в государстве, так что часто русские и иностранцы пользовались одинаковыми преимуществами. Таким образом, равноправные с русскими иностранцы служили Лефорту противовесом русских. Но неудовольствие русских было подавлено лишь на короткое время, но не уничтожено…

Путешествие царя и его любимца подало повод к новым беспорядкам, долгое отсутствие царя и Лефорта поощряло эти беспорядки. Стрельцы перешли на сторону недовольных и помогали восстанию. Мы знаем, что при первом известии о возмущении Петр и Лефорт поспешили в 1698 году возвратиться в Москву. Они тотчас же решили казнить восставших стрельцов. В этих видах на Лобном месте, предназначенном для казни, были положены балки, на которые преступники должны были класть свои шеи. Царь, Лефорт и Меншиков, который уже несколько лет пользовался милостью своего го-сударя, взяли каждый по топору. Петр приказал раздать топоры своим министрам и генералам и даже предложил два топора двум иностранным послам, которые находились при его дворе и из которых один был из Голландии, но оба они отклонили от себя эту честь. Когда же все были вооружены, всякий принялся за свою работу и отрубал головы. Меншиков приступил к делу так неловко, что царь надавал ему пощечин и показал ему, как должно отрубать головы. Бытописатель и читатель отворачиваются от подобных ужасающих сцен и не могут быть успокоены мнимым мотивом, будто эти кровавые меры были вызваны необходимостью.

Лефорт оказал бы еще многие важные услуги своему государю в его заботах об улучшении своего народа, если бы смерть не поразила его. Он умер в 1699 году, на 46-м году жизни. Этот замечательный выдающийся человек, которого даже побаивался его же повелитель, был тогда наиболее доверенным статс-министром, первым генералом, первым адмиралом и кавалером ордена Св. Андрея Первозванного [Орден Святого Андрея Первозванного — значительнейший орден в России — был учрежден Петром I в 1689 году. Он носится на голубой ленте].

Бесспорно гениальны дарования этого любимца, его заслуги для России неисчислимо велики. Он обладал обширным и очень образованным умом, проницательностью, присутствием духа, невероятной ловкостью в выборе лиц, ему нужных, и необыкновенным знанием могущества и слабости главнейших частей Российского государства, это знание было ему необходимо при обтесывании этой громадной каменной глыбы. В основе его характера лежали твердость, непоколебимое мужество и честность. По своему же образу жизни он был человек распутный и тем, вероятно, ускорил свою смерть.

Его упрекают, что он склонял царя к большим строгостям, неверности своей супруге и неправильному образу жизни. Нет, однако, недостатка в мотивах, чтоб ослабить или вовсе устранить эти три обвинения. Представьте себе обширнейшее государство на земле, погруженное в моральную тьму всякого рода. Это было болото, в котором только в правление царей Ивана Васильевича и Алексея Михайловича кое-где возникал луч просвещения, но как блуждающий огонек тотчас же угасал за недостатком поддержки. Это-то болото хотели очистить Петр и Лефорт, но при каждом шаге, ими делаемом, они встречали противодействие своим предприятиям в злобе и предрассудках. Только терпеливым мужеством, разумностью и строгостью удалось им преодолеть эти затруднения.

Эти средства, конечно, не выдержали бы оценки строгой морали, но необходимо делать различие между выдающимися качествами повелителя и значительнейших мужей в его совете и на войне, с одной стороны, и гражданскими добродетелями — с другой. Что можно было сделать тогда кротостью и добротой? Не сердце управляет народами, а разум, многие государи, государственные мужи, многие герои не блистали бы, как метеоры, в неизмеримых областях истории, если бы они были справедливы и человечны. Равным образом не Лефорт разрушил согласие в тогдашней семейной жизни царя. Союз Петра с Авдотьей [Есипов. Царица Евдокия Феодоровна (Мартынов. Русские достопримеча-тельности, VI). Даль. Старинная песня (Архив, 1863, 126). Снегирев. Первая супруга Петра I (Архив,

Георг фон Гельбиг. Русские избранники

От издателя

От переводчика

Предуведомление

1. Франц Яков Лефорт

Читайте также:

Георг фон Гельбиг.
Русские избранники