Драматический эффект
Драматический эффект
‘Effets tragiques’ par Richard O’Monroy.
(Перевод Евг. Маурина)
———————————————————————
Драматический эффект, О-Монро Ришар, Год: 1907
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В ‘Comé,die-Gauloise’ репетировали ‘Диоклетиана’, большую пятиактную пьесу в стихах нашего знаменитого поэта — Паламида Разора. Действие пьесы происходило в 303 г. после P. X. и, следуя царящей моде, вся пьеса была в высшей степени стилизована. Кроме нескольких десятков хороших стихов в пьесе можно было найти и Нумидийских львов и слонов, христиан, замучиваемых на сцене, массы рабов, легионеров, вольноотпущенников, причем костюмы делались по специальным рисункам Бурдини. А главное — главное, роль Валерии, гетеры, внявшей свету христианства, которой бесчеловечный император приказал выколоть глаза, была поручена великой артистке—Лионе… [Под видом Лионы автор изображает здесь Сару Бернар, которой народная молва приписывает случай с попугаем].
Суфлер сидел в своей будке. В небольшом углублении, обращенном к сцене, сидели автор — Паламид и директор — Бреван в то время, как в дрожащем свете двух спускавшихся с потолка электрических ламп Лиона, одетая в ротонду и гинсборо с черными перьями волновалась у ног мужчины в сером вестоне, изображавшего самого Диоклетиана. И сильно жестикулируя Лиона рычала:
— ‘На твоем челе, которое никогда не знало радости, дрожит неутолимая жажда крови…’
Вдруг Бреван вскочил с кресла, подбежал к артистам и закричал с явным раздражением, махая рукописью:
— Дети мои, вы… гениально проводите эту сцену, но… это совсем не то!..
— Это совсем не то, — подтвердил с места и Паламид Разор.
— Разве мы взяли неверный тон? — спросил Барбон.
— А что у нас собственно хромает? — спросила Лиона, небрежным движением оправляя шляпу.
— Прежде всего, совсем не слышно хрустения костей мучеников из за кулис… Это касается уж Меризье… А ты со своей стороны совершенно не передаешь крика женщины, которой выкалывают глаза…
— Как, я недостаточно кричу?..
— Кричишь то ты достаточно, да не в том тоне, который нужен. Мы должны дать впечатление настоящей пытки, а у тебя такой вид, как будто бы ты просто обожглась за завтраком шоколадом… А вы, Меризье, если не найдете лучшей имитации хрустения костей к завтрашней репетиции, можете искать себе другое место… Господа, репетиция окончена. Завтра в час с четвертью.
Артисты, целых четыре часа заключенные в эти холодные и сырые стены, радостно бросились к выходу, чтобы поскорее подышать свежим и чистым запахом бульваров. Меризье ушел в глубокой задумчивости, хватаясь за голову руками, а Лиона вскочила в экипаж и рысью покатила в свой отель на ‘Avenue du Bois-de-Boulogne’.
— Бреван воображает, что это так уж легко, — думала она дорогой. — Откуда мне знать — что чувствуют при выкалывании глаз… А главное — у меня во всей роли только и есть, что этот крик… Ну-ка посмотрим, что я говорю перед тем…
Чтобы несколько ориентироваться, Лиона открыла тетрадку с ролью, переписанной великолепным ‘рондо’ и продекламировала, смотрясь в зеркало:
— Берегись! Придет день, когда из моей раны хлынет на тебя кровавый поток. О, тиран, берегись, слава обманчива…
— Нет, — сказала она упавшим голосом, — все это не дает мне никаких указаний…
Она приехала в свой отель и позвонила горничной — раздеваться. Под ничтожным предлогом, она наградила ее пощечиной, но горничная только слабо вскрикнула, что совсем не было искомым стоном…
Все более и более раздражаясь, Лиона пошла в оранжерею, где разлеглась на софе, вся окруженная подушками, закутанная в шелка и кружева. Она велела позвать своего грума и, придравшись к тому, что он пришел недостаточно скоро, выдрала его за уши.
— ‘Ву God!’, — простонал, всхлипывая, грум.
Но и это английское проклятие было не то, что ей нужно…
Что делать? Хотя великая артистка фантастическим жалованьем и покупала у своей прислуги право исполнять все свои капризы, — она все же не могла подвергнуть их настоящей пытке…
Вдруг, в то время, как ее взор блуждал по чаще зеленых деревьев, превративших оранжерею в экзотический сад, Лиона заметила свою обезьяну Нелюско, которая с уморительными гримасами тянулась к какаду, насколько ей только позволяла это цепочка. А этот, нахохлившись, прижался к своей жердочке и смотрел на обезьяну испуганным взглядом своих круглых глаз.
— Постой-ка, постой, — подумала Лиона. Тут можно будет, пожалуй, кое-чем попользоваться…
И затем с жестокой улыбкой — о, эта улыбка, — она спокойно отвязала Нелюско и вернулась на свое место, в ожидании откинувшись на подушки.
Почувствовав себя свободной, обезьяна принялась скакать на месте, потом с бесконечными предосторожностями поползла на четвереньках к какаду. Одним прыжком она вскочила на жердочку и уселась рядом с птицей, какаду, прикованный к месту кольцом, не мог улететь и только все более нахохливался, все испуганнее смотря на обезьяну.
У Нелюско был свой план. Она внимательно поглядела на соседа и, с дьявольской усмешкой обнажив зубы, протянула свои крючковатые пальцы к хохолку птицы, откуда вытащила перо, которое и принялась с наслаждением грызть. Какаду вскрикнул раздирающим голосом, напоминавшим звучный гортанный лай.
— Какая великолепная интонация, — воскликнула артистка… Вот если бы мне удалось ее воспроизвести…
В это время Нелюско продолжала свои безжалостные пытки, вырывая одно перо за другим, совершенно обнажая хохолок, тогда как несчастный какаду отчаянно стонал — столько же от боли, сколько и от страху — испуская жалобные крики, трубными звуками оглашавшие весь дом…
И — внимательно, с широко раскрытыми глазами, — Лиона, склонившись к подушкам, старалась прислушаться к интонациям жалобных криков какаду, подметить их и воспроизвести возможно точнее… В конце концов, ей удалось закричать с такой мукой, с таким ужасом, что артистка, торжествуя, воскликнула:
— Наконец то! Я нашла теперь свой эффект…
Она повторила свой крик три раза прямо в упор ошеломленному Нелюско, который вдруг бросил свою работу и скрылся среди пальм.
А на следующий день, на репетиции, когда дошли до знаменитого места, автор — Паламид Разор — заключил, рыдая, в свои объятия Лиону и сказал ей:
— Это поразительно!.. Это гениально!.. У меня до сих пор мороз по коже пробегает… Вы заставите весь Париж сбежаться на этот крик…
В тот же момент за сценой послышался отчаянный треск.
— Господин Бреван, — скромно сказал Меризье, выходя из-за кулис, — мне кажется, что я нашел… Чтобы воспроизвести хрустение костей мучеников, я раздавливаю сигарные коробки… Что вы скажете?..
— Браво, Меризье, браво! — вскричал директор. — Вы тоже сделали замечательное открытие. Теперь наша сцена мученичества должна произвести громадный эффект… Слушайте-ка, друг мой, я хотел бы сделать что-нибудь для вас… Какую роль вы имеете в ‘Диоклетиане’?..
— Я изображаю нумидийского слона… управляю задними ногами…
— Ну, что же — я могу дать вам повышение…
— О, господин директор, вы мне льстите…
— Да, начиная с завтрашнего дня, вам поручаются передние ноги…
Текст издания: журнал ‘Пробуждение’, 1907, No 2. С. 597—598.