Удары гонга, сосредоточенно и медленно движутся ученики Гадамба, за ними попарно, съ опущенными головами слдуютъ безумцы въ блыхъ одеждахъ съ изображеніями мертвой головы на груди. На мгновенье толпа стихаетъ. Длинное шествіе змею извивается среди разступившихся цвтныхъ одеждъ. Голова его уже во вратахъ Пекинскаго храма, а хвостъ огибаетъ вычурные уступы Пай санъ (тріумфальной арки), воздвигнутой Императоромъ по случаю пріема депутаціи Далай ламы, прибывшей съ обильными дарами.
Спокойно шествуютъ ламы, на ногахъ сандаліи, вокругъ сухихъ кистей рукъ четки, на головахъ желтыя, горящія подъ полуденными лучами солнца, шапки. Мрно стучатъ жезлы, устремленные въ пространство глаза не видятъ ни озабоченныхъ мандариновъ съ разноцвтными шариками головныхъ уборовъ, ни расшитыхъ одеждъ цзинь-лю (солдатъ заповднаго отряда). Весь Пекинъ здсь. Сюшай (студенты) цзи-ши тзю-джеи (ученые магистры), забывая кастовые предразсудки, толкаютъ мандариновъ и чиновниковъ, преступленіе, которое въ обычное время имъ грозитъ по меньшей мр кангой (ношеніе колодки). Но сегодня день великой жертвы, день, въ которомъ участвуютъ даже женщины. Точно бабочки, колышутся на изуродованныхъ ножкахъ китаянки, каждый шагъ ихъ пытка, несмотря на поддержку почти несущихъ ихъ кули. Но паланкины не могутъ проникнуть въ массивныя двери, охраняемыя вытесанными въ мраморныхъ глыбахъ собаками, надо пройти пятьдесятъ вратъ, ведущихъ во Святилище. Туда стремятся и манчжурки съ красными маками въ тщательно зачесанныхъ волосахъ и татарки, молодыя и старыя, и у всхъ одно и то же желаніе дотронуться, только-бы дотронуться. Ложа Божественнаго начинаетъ наполняться. Первыя ступени заняты Цзинь-ши, краснопоясыми (дальними родственниками Императорскаго Дома), за ними желтопоясые (близкіе родственники), направо жены и наложницы Императора, налво изящные Сіанъ-Конъ.
Мсто, Канъ-си-Шенъ-дзу-жень хуанъ-ди (святой предокъ, человколюбивый Императоръ), украшенное шелковыми тканями и охраняемое пятикрылымъ дракономъ, пусто. Но боле, чмъ на мсто Императора, глаза всхъ устремлены на простертаго въ глубокомъ созерцаніи живымъ Буддою, сегодняшнею жертвой. Онъ высокъ и строенъ, костюмъ ламы свободными складками окутываетъ станъ. Черты лица тонки и одухотворенны. Воспитанный въ уединеніи и чистот, сегодня, впервые видитъ обожествляющій его народъ, за который умретъ божественной жертвой. А пока, преклоняясь передъ деревяннымъ колоссомъ,— созерцаетъ.
— Куда ты, двченка — отталкиваетъ вельможная хо-ли пробирающуюся манчжурку — трогать можно лишь, когда онъ пойдетъ.— Двнадцать Будухтъ не сводятъ глазъ съ проявленнаго. Какъ изваянія ждутъ они исчезновенія его за дверьми, чтобы встртить его тамъ, куда не можетъ проникнуть ни одинъ непосвященный. Тонкія лица ведутъ счетъ долгихъ лунъ.
Оглушительный гулъ трубъ издали возвщаетъ прибытіе Императора. Въ толп движеніе, лишь проявленный созерцаетъ, да Будухты не отрываютъ пристальныхъ, не мигающихъ взоровъ, отъ обреченнаго.
Вотъ онъ поднялся съ колнъ, и вс поняли, что здсь одинъ, одинъ только царь, онъ, принесшій свою кровь любимому народу. Понялъ это и Хуанъ-ди, Августйшій и женоподобная рука его нетерпливо соскользнула съ ручки кресла. Желая отвести вниманіе Императора, старшій евнухъ, обнажая рядъ испорченныхъ зубовъ, съ гнусной улыбкой указалъ Единственному на двочку манчжурку съ взволнованнымъ лицомъ и тяжело дышавшей грудью, протиснувшуюся въ упоръ къ проявленному, нетерпливо ждавшую его движенія, чтобы коснуться священныхъ одеждъ. Одухотворенная, какъ онъ, она казалась олицетвореніемъ его мечты. Ставшимъ внезапно серьезнымъ и острымъ взоромъ Императоръ скользнулъ по загорвшей ше, по тонкому очертанію плечъ двочки, когда при шаг проявленнаго, коснувшись его первою въ порыв, экстаза закрыла она черные, ослпленные глаза, и въ отвтъ на вопросительный взглядъ евнуха, кивнувъ головой, прошепталъ съ лнивой усмшкой: ‘коснулась’!
А обожествляемый шелъ съ высоко поднятой головой, не слыша завыванія толпы, выкриковъ бонзъ, гула гонговъ. Женщины, прикосновеніе къ которымъ ни разу не осквернило его душу, вились на пути, прижимались къ одежд, цловали слды. Мужчины въ изступленіи ловили прозрачныя руки, потрясали оружіемъ, выкрикивали несвязныя просьбы. Онъ шелъ спокойный, медленно продвигаясь въ святая святыхъ, долженствующее поглотить его навсегда. Остановился передъ ними, Будухты по сторонамъ неумолимые, точно каменные львы — собаки. Обвелъ всхъ медленнымъ, человческимъ, прощающимся взоромъ, понялъ, судорога скользнула по лицу. Послдній шагъ,— бонза ударяетъ въ серебряный гонгъ, двери закрылись, и съ воемъ вылетвшіе триста безумцевъ въ вихр экстаза замелькали въ конвульсивномъ, традиціонномъ танц. Когда онъ окончится, жертва будетъ свершена.
ГЛАВА 2-ая.
— Если у князя родятся сыновья,— читаетъ Чунъ,— они будутъ одваться въ одежды и будутъ играть скипетрами крикъ ихъ будетъ раздаваться громко и они сдлаются князьями страны. Можетъ случиться, что у него (князя) родятся дочери, ихъ положатъ спать на землю, он будутъ одваться въ лохмотья и играть деревяшками, он не будутъ творить ни добра, ни зла, а будутъ лишь заботиться о томъ, чтобы не огорчить родителей’,— такъ говоритъ великій поэтъ. Но ты не слушаешь, Гій, опять думаешь о вчерашнемъ.
— Оставь меня въ поко, Чунъ, ты уже слишкомъ великъ, чтобы торчать въ женской половин фанзы.
— Въ женской половин, насмшливо протянулъ Чунъ, осматривая углы бдной фанзы,— это ты называешь женской половиной, но здсь не только мой уголъ, но и нашего поросенка,— нтъ, вотъ когда я женюсь, то устрою настоящій домъ, и жена съ поклономъ будетъ приносить мн столько варенья, сколько я захочу.
— Если оно у тебя будетъ.
— Я женюсь на богатой.
— Пойдетъ-ли она?
— Жаль, нельзя братьямъ жениться на сестрахъ, я женился-бы на теб Гій, съ тобой весело.
— Еще-бы, кто другой сталъ бы играть съ тобой въ сверчки или гранджо.
— Ты иная, Гій, нежели вс эти плаксы, даже грамот знаешь, молчу, молчу — успокоилъ онъ ее, когда кивкомъ она указала на открытую дверь.— Если узнаютъ, что я научилъ тебя, не миновать колодки. Ну, хочешь почитаемъ еще?
Двушка безразлично пожала плечами. Она была одта просто, какъ одваются бдныя манчжурки. Шаровары, схваченные у щиколокъ, падали вдоль бедеръ изгибными складками. Темно-синяя курма съ просторными, разрзными рукавами была вышита только у ворота, на не искалченныхъ ножкахъ ловко сидли туфли съ ватными подошвами. Лишь прическа, сооруженная для вчерашняго праздника, являла сложное соединеніе серебряныхъ, эмальированныхъ, черепаховыхъ и деревянныхъ пластинокъ съ искусственными и живыми цвтами.
— Думаешь ты, что онъ вправду умеръ?— спросила она брата вмсто отвта.
— Ну, конечно,— кивнулъ головою Чунъ,— они не будутъ шутить, а ты молодчага, что коснулась первой.
— Это принесетъ счастье.
— Какое счастье можетъ быть у женщины, разв попадется не очень злая свекровь.
— А быть первой женой, а-имть много мальчиковъ!
— Нтъ, сестренка, быть первой женой не разсчитывай, я слышалъ, какъ полковникъ Ляй просилъ у отца тебя въ маленькія жены (наложницы), отецъ заупрямился, но, конечно, уступитъ. Мн онъ не нравится, Гій, хотя и геройДеньги составляютъ храбрость человка, платье — важность, безъ храбрости и важности человкъ превращается въ кучу сора,— отвтила Гій старинной пословицей.
— Я разсказалъ о томъ, что слышалъ разговоръ отца, Маю и онъ.меня поколотилъ.
— Дуракъ — вспыхнула двушка, отворачиваясь.
Наступило молчаніе. Чунъ скучающе разсматривалъ давно знакомые углы фанзы, разноцвтныя стекла дверецъ, фонарь съ витіеватымъ рисункомъ, боговъ Хау и Пухау (добра и зла) на входной стн. Канъ, покрытый рванымъ войлокомъ, и на немъ въ углу шкафъ, въ которомъ спятъ отецъ и мать. Въ раскрытую дверь видйы наклеенныя по стнамъ его грубыя изображенія Будды верхомъ на кон, прижимающаго къ себ нсколько женщинъ, и другое боле откровенное, въ которомъ фигурируютъ: женщина, Будда и поросенокъ, аллегорическія картины, указывающія на то, что назначеніе женщины служить удовольствіямъ мужчины и быть его вчной рабой. Все это знаетъ Чунъ, недаромъ же ему четырнадцать лтъ и онъ не женатъ лишь потому, что бденъ. Да и чорта ли въ женщинахъ! вотъ Гій, вмсто того, чтобы весело провести время до возвращенія матери, задумалась, какъ накурившаяся кальяна.
— Того-же и теб — отвтила двушка,— матери нтъ дома.
Май, сдлавъ видъ, что не слышитъ, продолжалъ:— Изъ всхъ существъ, ведущихъ начало отъ неба и земли, человкъ самое благородное, а изъ всхъ обязанностей нтъ больше сыновняго послушанія, въ этой же обязанности нтъ ничего важне послушанія отцу, и вотъ я, Май-тзы-ли, выполняя приказаніе моего отца, пришелъ у тебя Чунъ просить прощенія за мой поступокъ,— и, внезапно оставивъ офиціально-холодный тонъ, протянулъ Чуну шею — ударь.
— Ну тебя — смялся Чунъ,— что это ты вздумалъ путать въ наши дла отца?
— Это не я, а случайно проходившій линъ-ху, думавшій заработать чоховъ. Миримся что-ли?
— Ну, конечно, я только что разсказывалъ сестр, за что ты меня побилъ.
Май вспыхнулъ, видно было, что онъ съ удовольствіемъ смазалъ бы еще разъ болтуна, но нтъ ничего важне послушанія отцу, да и красивая двушка, которую онъ мечтаетъ отвести въ фанзу, гд грызутся подъ присмотромъ матери дв жены, слушаетъ улыбаясь. И рука его, нервно свертывая веръ, вторично касается пола.
— Твоя мать играла въ куклы съ моею, и тебя я зналъ ребенкомъ — обращается Май къ Гій и странно звучатъ слова, обращаемыя двадцатидвухлтнимъ юношей къ тринадцатилтней двочк,— скажи, правда, ты коснулась Бога первою?
— Да,— промолвила Гій,— и знаешь, мн почуялось, что изъ него изошла сила, давшая мн спокойствіе, ты знаешь мою жизнь, но я ничего не боюсь боле, я въ рукахъ божіихъ.
— Сила женщин — неодобрительно протянулъ Чунъ. Но Май покачалъ головой, — большое, большое это, Богъ не замедлитъ проявить себя, счастливъ, кто назоветъ тебя своею, море лазури.
— Я и то говорю,— попробовалъ возразить Чунъ, но Гій перебила, обращаясь къ Маю:
— Ты, который много учился и все знаешь, разскажи, откуда онъ?
Май покраснвъ началъ:
— Видишь, съ тхъ поръ какъ Пекинскій дворъ опредляетъ перерожденіе Чжибзунъ-Дамбы-хутухты въ Тибет, избраніе новаго хубилтана производится такъ: лишь въ Тибет станетъ извстно о смерти хутухты, какъ Баньчень-Богдо-Далай-лама и два цайчжина назначаютъ имена двнадцати мальчиковъ, рожденныхъ въ одно время и приказываютъ доставить ихъ въ Будалинскій монастырь. Здсь ученые ламы изслдуютъ ихъ, отстраняя постепенно обладающихъ меньшими признаками тлеснаго существа Будды, пока останутся трое, которые признаются хубилганами. Онъ одинъ изъ нихъ и святой, не побоялся смерти.
— Онъ особенный,— горячо вырвалось у Гій,— я это знаю.
— Говорятъ, — понизилъ голосъ Май,— что душа хутухты немедленно посл его смерти переселяется въ младенца, родившагося въ тотъ самый моментъ, когда хутухта испускаетъ духъ, а дло ламъ его найти.
— А говорятъ, что его не убиваютъ — и Чунъ остановился, увидя встревоженныя лица сестры и друга.
— Замолчи, — просила Гій, — такія слова принесутъ несчастье, вдь драконъ слышитъ.
— Драконъ?
— Точно дитя, — заговорилъ Май, — нашъ міръ населенъ ими, есть драконы, возбуждающіе облака и производящіе дождь, драконы, направляющіе теченіе ркъ, драконы скрытыхъ сокровищъ, драконы хранители небесныхъ жилищъ!..
— И у каждаго свое лицо — восторженно продолжала Гій, — Хе-лунъ черный (символъ дождя), Цинъ-лунъ зеленый (символъ востока), Бо-лунъ блый (символъ ркъ), а вотъ Имъ-лунъ, драконъ съ огромными крыльями, могущій подниматься на небо, изъ его пасти пышетъ настоящее пламя, глаза страшные.
— Бумъ, бу-у-у-у-мъ!— застоналъ гонгъ, молодые люди вздрогнули и со страхомъ взглянули на зашевелившуюся дверь. Кисея отдернута, на порог неподвижнымъ изваяніемъ, окруженный шестью солдатами заповдной стражи, стоить посолъ Императора.
Выждавъ установленное этикетомъ время, провозглашаетъ:
— Вниманіе, Единственному угодно удостоить двицу Ги-хень-чунъ счастья быть его, князя драконовъ, наложницею, благоговйте!
ГЛАВА 3-ья.
Царствующій богдыханъ Кіанъ-си, былъ племянникъ Тунджи, сына Сянь-фыня. Тунджи вступилъ на престолъ шести лтъ, когда умеръ Сянь-фынь и для веденія царства учредили регентство изъ восьми князей съ вліятельнымъ Гуномъ во глав. Послдній, войдя въ соглашеніе съ первой наложницей богдыхана, матерью болзненнаго Тунджи, манчжуркой Дзеу-хи, по смерти Императора, умершаго молодымъ, наполнивъ дворъ войскомъ, пригласилъ регентовъ и прочелъ имъ указъ, якобы подписанный умершимъ, которымъ существовавшее регентство распускалось, управленіе же государствомъ переходило къ Императриц Цзи-ань, не интересующейся длами и къ наложниц Дзеу-хи.
Такое положеніе длъ должно было продолжаться до разршенія отъ бремени вдовы умершаго богдыхана Алуты, оставшейся беременной.
Но лишь Дзеу-хи достигла власти, какъ Алута была заключена въ монастырь, гд и скончалась до разршенія отъ бремени. Ближайшимъ кандидатомъ на престолъ считался сынъ князя Гуна.
Понимая, что при выбор сына, Гунъ явится естественнымъ регентомъ, умная манчжурка подговорила придворную партію, сановниковъ, найге (секретаріатъ) и членовъ Императорскаго дома, выбрать малолтняго племянника Тунджи, Кіанъ-си. Семилтній принцъ былъ провозглашена’ богдыханомъ, власть-же оставалась въ рукахъ Дзеу-хи.
Властная Императрица употребила вс усилія, чтобы воспитать въ Кіанъ-си Императора безвольнаго и слабаго. Здоровый, отъ рожденія умный и богато одаренный, онъ былъ окруженъ людьми исключительно преданными Императриц регентш, ставящими ее въ извстность о каждомъ шаг его. Воспитатели, книги, предметы — тщательно проврялись. Когда ему минуло тринадцать лтъ, выборъ женъ и наложницъ былъ произведенъ лично Императрицей. Съ объявленіемъ совершеннолтія положеніе не измнилось и Императоръ, Божественный, Ху-ан-ди, Князь Драконовъ былъ только плнникъ, именемъ котораго свершалось все въ Небесной Имперіи. Воспитанный евнухами, рано позналъ утонченность разврата и красный городъ хранилъ не мало его тайнъ гинекея. Но стоило Императриц замтить исключительную привязанность Хуанъ-ди къ Несравненной, Лучу солнца или къ Жемчужин Востока, какъ любимыя наложницы и жены исчезали безслдно, а обладатель многомиліоннаго народа не зналъ, лишь предполагалъ куда.
Да, она знала, что длала, могущественная Дзеу-хи, когда возмущенный и возставшій, онъ отказался подписать декретъ смерти батальону, не уничтожившему иностранный поселокъ. Въ одну ночь исчезли дв наложницы и Сіанконъ. Несравненный и самъ не зналъ, кого ему было боле жаль… но черезъ три дня герольды Пекина возвщали:— ‘По повелнію Императора Священной Имперіи, Божественнаго, Единственнаго, Хуанъ-ди, Князя Драконовъ, батальонъ Пекинской пхоты предается смерти, благоговйте!’
Какимъ оскорбленіемъ каждое утро звучатъ для него слова: — Господа министры ждутъ!
Съ болью въ сердц, смотря на каждаго, приближающагося съ готовымъ, просмотрннымъ Дзеу-хи декретомъ, какъ на врага, неувренно, не читая, приложитъ онъ требуемую подпись и исполнивъ церемоніалъ поклоненія душамъ предковъ, скроется въ дверь или будетъ писать стихи подъ душистымъ банго, стихи, которые и разорветъ тотчасъ же, чтобы не провдала Императрица. При пріем знатныхъ монголъ или татаръ Императоръ знаетъ впередъ каждое требуемое отъ него слово. Знаетъ, что за желтою завсой съ холодной непріязнью смотрятъ на него глаза Императрицы, караулящей каждое движеніе. Это сознаніе длаетъ его неловкимъ и замкнутымъ. Даже у себя онъ подъ надзоромъ старшаго евнуха и горе той, которая прогнвитъ владыку гарема, Кіанъ-си не суметъ защитить возлюбленной отъ оскорбленія, да и что оскорбленіе для женщины!
ГЛАВА 4-ая.
Императрица регентша, не могла сдержать улыбки, когда на пріем, старшій евнухъ Халикокъ, низко кланяясь, сообщилъ о повелніи богдыхана взять наложницей дочь покойнаго Гень-Чунъ изъ Пекина и замеръ, не спуская юркихъ глазъ съ повелительницы.
Императрица молчала, черные волосы падали на лобъ, прическа съ приподнятыми на вискахъ прядями молодила тщательно выписанное лицо. Глаза, устремленные на изображеніе дракона, отсутствовали и, боясь нарушить тишину царственной мысли, склонясь, безмолвствовалъ преданный слуга.
Попугай возился въ золотой клтк, скользнули тни извн и беззвучнымъ голосомъ Дзеу-хи произнесла:— пускай.
— Повелваешь?
— Пусть тшится, намъ теперь такъ некогда!
Для небесной Имперіи наступало тяжелое время Тайгингъ. Тянь-де поднялъ знамя мятежа противъ Манчжурской династіи и знамя провозвстниковъ мира разввалось во многихъ китайскихъ городахъ. Они стремились къ реформамъ и преобразованію Китая и, несмотря на пытки и наказанія, на которыя не скупилась Императрица — регентша, ряды освободителей, какъ ихъ называли тайкомъ, росли и множились. Поговаривали, что самъ богдыханъ интересуется движеніемъ.
— Хороша она, Халикокъ?
— Все гаснетъ передъ твоимъ яснымъ лицомъ, о единственная, — простерся евнухъ.
— Но все-таки?
— Чистенькая двочка и шустрая, она протолкалась къ самому хубилгану, чтобы коснуться первою.
— И?
— Это ей удалось, Императоръ замтилъ птичью мордочку.
— Пусть принесутъ ее ко мн, какъ полагается по ритуалу, да потомъ смотри за ней въ оба, если шустрая.
Евнухъ удалился пятясь и кланяясь.
Начинался рабочій день Императрицы. Она принимала съ четырехъ часовъ утра, входя въ каждое дло, все помня, ничего не упуская. Пріемныя залы, затянутыя штофомъ и іероглифическими картинами, переполнены. Нсколько залъ съ затянутыми кисеей дверьми, въ каждой служащіе по рангамъ: гражданскіе чиновники съ рубиновыми шариками на шапк, съ пряжками изъ яшмы и рубиновъ и изображеніями журавля на курм парада, военные, у которыхъ одежда та же, что у гражданскихъ, но вмсто журавля вышитъ единорогъ. На курмахъ воиновъ левъ, у гражданскихъ чиновниковъ второго класса коралловый шарикъ на головномъ убор, а на груди вышитый фазанъ, у чиновника классомъ выше сапфировый шарикъ, одноглазое павлинье перо и поясъ, застегнутый золотой пряжкой. Выше идутъ мандарины съ шариками хрустальными, блыми, серебряными и золочеными. Гамма различій съ каждымъ въ поклон, манер, разговор, но Дзеу-хи не ошибется, она знаетъ каждаго и каждому даетъ опредленное время для дла. Императрица Дзеу-хи уметъ работать.
Сурмленыя брови сдвигаются, когда съ льстивыми поклонами, касается желтой туфли, старый плутъ Ли-бу (завдующій отдломъ церемоній). Подъ видомъ изданія книгъ обрядовъ и устройства національной консерваторіи, онъ растратилъ, по мннію найгэ (секретаріатъ), много народныхъ денегъ и прямо съ пріема отправится въ застнокъ. Напрасно оправдывается онъ тмъ, что музыка еще со временъ Конфуція отнесена къ элементамъ хорошаго управленія и входитъ въ программу высшаго китайскаго образованія. Императрица неумолима, кром того у Ли-бу богатства, которыя полезно конфисковать, да и мсто уже общано.
Ху-бу, правитель финансовъ долго задерживаетъ вниманіе Императрицы, пытаясь отклонить ее отъ несвоевременнаго увеличенія податей. Но дольше всхъ говоритъ она съ Бинъбу (правитель военнаго дла), причемъ высказываетъ такое знаніе положенія, что старый генералъ отъ изумленія путаетъ докладъ объ одержанныхъ якобы побдахъ надъ тайпингами. За военнымъ министромъ идетъ Синъ-бу (правитель уголовныхъ длъ), завдующій общественными работами Гунъ-бу. Министръ иностранныхъ длъ принимается послднимъ. Императрица въ чуждыхъ націяхъ видитъ вассаловъ еще не покоренныхъ небесной Имперіей и не даетъ имъ много времени.
Посл правительственныхъ представителей принимаются просители и доносчики. Въ девять часовъ серебристый гонгъ возвщаетъ конецъ пріема. Императрица идетъ обдать.
Большая часть Императорскаго города занята садомъ съ огромнымъ озеромъ. Все, что можетъ радовать глазъ и сдлать мене чувствительнымъ вчное заточеніе въ красномъ город, собрано на этомъ клочк земли. Если вблизи дворца онъ иметъ видъ великолпнаго парка съ изящными пагодами, вычурными арками и улетающими въ высь бесдками, то дальше въ немъ имются вс переходы отъ рощъ къ искусственному двственному лсу, въ которомъ, казалось, никогда не ступала нога человка.
Красныя птицы стаями носятся по верхушкамъ банго, красивыя, въ форм бокаловъ гнзда ихъ, выстроенныя изъ мха и разноцвтныхъ корешковъ, убранныя лишаями и паутиной, встрчаются на каждомъ шагу, а яйца, разрисованныя желто-бурымъ и пурпурово-краснымъ цвтомъ, радуютъ глазъ причудливостью рисунка.
Тамъ китайская цисса съ фазаньимъ хвостомъ преслдуетъ рыжихъ лисицъ. Щурки, удоды, кукушки, перепела, гагары, чайки и альбатросы населяютъ частью прибрежныя, озерныя скалы, частью лсъ, который весь живетъ, говоритъ) поетъ и трудно допустить, что эта непроходимая чаща дло рукъ человческихъ и что каждый шагъ земли обдуманъ и обработанъ для услады того, у котораго все подъ ногами.
Вотъ рчной олень чешетъ спину о гигантскую мраморную фигуру лежачаго слона, кажущуюся живою среди голубыхъ гигантскихъ цвтковъ огуречнаго дерева и вмст съ нимъ слушаетъ псню кедровки.
Дальше въ невидимыхъ, но колоссальныхъ и крпкихъ клткахъ бродятъ хмурые яки, изгибаются гигантскія кошки, леопарды, тигръ, хищно жмурясь на пущенную со скалы антилопу, бьетъ хвостомъ по бедрамъ и въ одинъ прыжокъ-полетъ настигаетъ животное, перекусывая хребетъ у основанія черепа. Рыканье львовъ — не привыкающихъ къ невол узниковъ — по зорямъ будитъ тысячи колибри и другихъ мелкихъ пташекъ. Долго вьются он, пока не размстятся вновь на втвяхъ пьянящихъ магнолій.
Все есть въ этомъ саду, въ немъ водятся даже саланги (ласточки) и сборъ съдобныхъ гнздъ представляетъ одно изъ развлеченій Императорскаго дома. А кром того, тамъ ростетъ корень жень-шень, который поливаютъ сами члены династіи.
Императрица регентша, въ часы послобденнаго отдыха любитъ бродить одна по глухимъ дорожкамъ Императорскаго парка. Вспоминаетъ-ли она прошлое, когда бдной манчжуркой вступила въ гинекей грознаго Сянь-фыня. Какъ боялась тогда. Какъ возмущалась душа противъ притсненія и издвокъ старшаго евнуха. Онъ былъ удушенъ, лишь она получила власть.
А самъ Хуанъ-ди? Ей не приходило въ мысль пожаловаться ему. Не такъ ли жили вс вокругъ, да и что ему жалоба, и можетъ ли жаловаться женщина, принявшая ласку сына неба. Она была умне другихъ женъ, и онъ умеръ, зная лишь ея смхъ, и любилъ всю жизнь.
Съ нею онъ не только короталъ ночь, но проводилъ и свободное время дня, выучилъ ее читать, и вмст они прошли Дао-де-динъ (основы буддизма) да-сы, чжунъ-юнъ, Линь-ю и Медзы (книгу четверокнижія).
Онъ объяснилъ, что вс цифры имютъ кабалистическое значеніе, такъ напримръ, большимъ вліяніемъ пользуется цифра три, потому что существуетъ три основныхъ начала: Императоръ для подданныхъ, отецъ для сына, мужъ для жены. Три драгоцнныя вещи для государства: земля, народъ и общественныя дла. Три великіе мудреца: Яо Шунь и Ю.
Цифра четыре иметъ значеніе потому, что существуетъ четыре чудесныхъ животныхъ: единорогъ, фениксъ, драконъ и черепаха.
Пять является кабаллистическимъ числомъ пяти металловъ, шесть относится къ отрасли китайскихъ знаній и такъ дале.
Всему научилъ онъ ее зная, что она поведетъ слабагоТунджи. И во время краткаго царствованія любимаго сына, когда все было въ ея рукахъ, разв было недовольство? Страна процвтала. Но она не любитъ вспоминать о Тунджи, рядомъ встаетъ лицо жены его, и что нравилось ему въ этой плакс? И хотя Тунджи просилъ мать, умирая, защитить жену, она только исполнила долгъ, заточивъ ее. Она умерла, Богъ лучше знаетъ, что длаетъ, тайпинги назвали Дзеу-хи убійцей, тмъ хуже для нихъ. Пора давно уничтожить эту шайку, если бы не этотъ — и регентша сдлала невольное движеніе по направленію дворца Кіанъ-си и вздрогнула: онъ стоялъ передъ нею улыбающійся и стройный, держа въ рукахъ восковую дощечку, на которой, повидимому, только что писалъ.
— Я сожалю — произнесъ онъ, отвчая поклономъ на традиціонный привтъ Императрицы, — что нарушилъ неожиданнымъ появленіемъ теченіе вашихъ высокихъ мыслей, направленныхъ ко благу подданныхъ, но судьб было угодно направить наши стопы навстрчу другъ другу.
— Я отдыхаю отъ длъ — непріязненно отвчала Императрица, — и съ удовольствіемъ вижу, что Божественный занятъ записываніемъ своихъ мыслей, разршите вашей раб воспользоваться, — протянула она руку къ дощечк. Императоръ мгновеніе колебался, потомъ, словно что-то вспомнивъ, съ улыбкой протянулъ дощечку.
— Счастливъ служить великой Государын.
Императрица внимательно осмотрла размръ восковой дощечки, ея срзанный край и прочла:
‘Руки, какъ блый ростокъ,
‘Кожа застывшій жиръ,
‘Шея какъ у червя
‘И зубы какъ тыквенныя зерна.
‘Голова жука, тло бабочки,
‘Привлекательная улыбка на устахъ,
‘Черные зрачки прекрасныхъ глазъ
‘Рзко выдляются изъ блковъ.
‘Подарила мн айву,
‘Отблагодарилъ яшмою’.
— Стихотвореніе книги Шуцзинъ — разочарованно произнесла императрица,— кому изъ вашихъ прекрасныхъ трехсотъ оно приготовлено?
— Той, которой нтъ — смло отвтилъ Императоръ.
— Поклоненіе Гуй-цинъ (человческихъ духовъ) весьма почтенно, но не идетъ къ лицу князя Драконовъ. Женщина для него мимолетное дуновенье втра, улыбка луны. Надо что-либо оставить простымъ линь-ху.
— Преклоняюсь передъ справедливою мудростью вашего замчанія, но наша встрча произошла въ часы мечтательности…
— Которая, по словамъ Конфуція, то же, что ржавчина, отъ нея надо себя очистить тому, у котораго въ рукахъ Великій культъ поклоненія предковъ и продолженіе династическаго рода. Кстати, страна страдаетъ отъ засухи и ждетъ вашего вмшательства.
— Я готовъ — кратко отвтилъ Императоръ и, помолчавъ, добавилъ:
— Я просилъ бы васъ не медлить съ осмотромъ моей новой наложницы.
— Счастлива идти навстрчу желаніямъ Августйшаго.
Насмшка скользнула въ послднихъ словахъ и посл поклоновъ, когда за поворотомъ скрылась желтая курма, Императоръ-поэтъ долго думалъ о томъ, что еще Императрица ему готовитъ.
ГЛАВА 5-ая.
Дорога къ фулинскимъ могиламъ идетъ среди непрерывныхъ полей гаоляна. Стною стоятъ стройные стебли, шепчутъ незнакомую мелодію, покачивая несозрвшіе гроздья. Вокругъ тихо, но неспокойной тишиной пустыни,— что-то невдомое таится за гаоляновой стной. Замершій въ экстаз жаворонокъ чернымъ комкомъ падаетъ на землю. Прокрадывающаяся за добычей лисица, выйдя на дорогу, прислушивается, и словно что-то обдумавъ, поворачиваетъ, скрываясь въ придорожной трав. Тамъ и сямъ паукообразныя деревья въ непонятномъ призыв тянутъ узловатыя руки. На одномъ изъ нихъ клтка съ тремя головами. Одна съ глазницами, выденными кишащими мухами, съ суховатыми покровами немолодого лица, съ крпко стиснутыми зубами. Другая съ сомкнутыми вками, спокойнымъ выраженіемъ, съ вздернутою верхнею губой, и третья славянскаго типа, совершенно свжая, надъ послдней квадратнымъ манчжурскимъ письмомъ, идущимъ слва направо на полотн написано: фань-гуй (варваръ), Вай-и (заморскій чортъ), лакъ будетъ всмъ предателямъ, во имя Хунъ-сю ціана, небеснаго монарха великаго мира,— благоговйте. Дубъ ревниво бережетъ ввренное сокровище. Мрачные вороны съ крикомъ носятся вокругъ клтокъ, защищаемыхъ желзными прутьями. Спуганные клекотомъ стервятника смотрятъ они, какъ, уцпясь за выступъ, сильными ударами клюва ломаетъ и гнетъ онъ прутья. Но тайпинги не признаютъ тонкой проволоки: кузнецы ихъ куютъ крпкія цпи для живыхъ и прутья для мертвыхъ враговъ. Понявъ это, съ хриплымъ крикомъ описывая усталые круги, поднялся стервятникъ надъ хранителемъ невдомыхъ могилъ.
По набитой дорог отчетливо послышался топотъ копытъ, хало двое, и манчжурскія лошаденки выбивали дробь не кованными копытами. Судя по нарядной сбру и шарику на шляп это былъ не линь-ху или тутчеи, а мандаринъ. Синій халатъ скрывалъ вышитую служебную корму. халъ онъ безъ свиты, со служителемъ, съ которымъ время отъ времени обмнивался дружелюбными словами. Короткое ружье было привязано за сдломъ такъ крпко, что случись нападеніе, онъ не усплъ бы имъ воспользоваться. Несмотря на это мандаринъ халъ спокойно, всматриваясь въ густой гаолянъ, и съ видимымъ удовольствіемъ вдыхалъ теплый, сухой воздухъ.
— Правъ Мэицзы — произнесъ онъ,— любящіе войну заслуживаютъ величайшаго наказанія. Человкъ, утверждающій, что онъ можетъ собрать войско и что онъ искусенъ въ сраженіи — величайшій преступникъ.
— Въ честной войн нтъ ничего плохого, — упрямо отвчалъ спутникъ, коренастый китаецъ, съ традиціонной, выхоленной косой,— а это лучше?— указалъ онъ на клтку съ головами,— и здсь то же, что у насъ въ Кита.
— Это правосудіе — отвтилъ мандаринъ, торопясь прохать мимо.
Если бы одинъ изъ нихъ обернулся, то увидлъ бы, что стна гаоляна раздвинулась, выглянула непокрытая голова съ обрзанною косою и скрылась такъ же быстро, какъ, появилась. За нею другая, третья, по всему пути слдованія, вплоть до кущи гигантскаго оршника, окаймляющаго древнюю могилу съ каменной, грубо высченной черепахой.. Мандаринъ, видимо направляющійся именно къ этому мсту, остановился, осмотрлъ внимательно свже сломанную втку и выждавъ, когда его спутникъ отвернется, сложилъ руки и прокричалъ чеканомъ. Въ отвтъ гд-то совсмъ близко закрякалъ коростель и почти тотчасъ же всадники были окружены неизвстно откуда вынырнувшими безкосыми людьми въ облегающихъ одеждахъ времени Минской династіи, смахивающихъ на европейскіе покрои, съ красными письменами на груди.
Въ мгновенье оба были схвачены и съ повязками на глазахъ прикручены къ сдламъ. Мандаринъ подчинился постигшему несчастью съ восточнымъ спокойствіемъ, прислужникъ же отбивался и теперь между двумя вооруженными причиталъ: ‘проклятая страна, и дернула же нелегкая хать безъ свиты къ этимъ чернокнижникамъ, и косъ-то у нихъ нтъ, какъ у порядочныхъ китайцевъ’. Какъ удивился бы онъ, если бы могъ сдвинуть тугую повязку: мандаринъ, улыбаясь, разговаривалъ съ дущимъ рядомъ предводителемъ шайки. Онъ увидлъ бы такъ же, что они свернули съ дороги и дутъ узкою, разбгающеюся десятками другихъ, тропинкой къ отрогу большого Синъ-анъ-линъ. Цвты всхъ оттнковъ стелятся пестрымъ ковромъ, куда ни кинешь взоръ. Преобладаютъ желтыя лиліи, любимый цвтокъ манджуръ.
И странно видть бережность, съ которой воины варвары стараются, продвигаясь, не мять душистые цвты. По одному этому можно понять, что они въ рукахъ не разбойниковъ-хунхузовъ, а дтей Великаго отца, тайминговъ.
У подножія холма вырисовались очертанія буддійскаго монастыря. Очевидно, это была конечная цль путешествія, потому что предводитель, шепнувъ что-то мандарину Да-шао, надвинулъ повязку ему на глаза и, прикрикнувъ на ерзавшаго китайца, приказалъ смотрть за нимъ въ оба. Приказаніе излишне, такъ какъ мирный Кн-мингъ давно утерялъ способность къ сопротивленію.
Монастырь, расположенный у подножія Синъ-анъ-линъ, весьма древній, ведетъ свое существованіе со временъ государства Бодзи, а это послднее совпадаетъ съ китайскими династіями цзиньской, сунской и танской. Съ первою Бодзи находились въ мирныхъ сношеніяхъ, получали изъ Китая Буддійскія книги. Буддійское духовенство пользовалось большимъ вліяніемъ въ стран Бодзи, но рядомъ уживались и прежнія врованія. Къ этому времени религіознаго броженія относится постройка старйшаго монастыря, пережившаго десятки династій.
Остановившись у высокихъ рзныхъ воротъ, одинъ изъ всадниковъ ударилъ въ поросшее мхомъ било, издавшее стонъ, протяжный и чистый.
Ворота открылись сами и передъ прибывшими выросъ портикъ, вторые, колоссальныхъ размровъ ворота, съ двумя изваяніями львовъ на каменныхъ столбахъ по бокамъ, символизирующихъ Будду. Въ воротахъ встртилъ привратникъ, обмнявшійся съ предводителемъ молчаливыми знаками. Вс остались ждать за воротами, кром предводителя и мандарина, прошедшихъ внутрь монастыря.
Освобожденный отъ повязки, съ любопытствомъ смотрлъ Да-шао на квадратныя постройки, крытыя зеленою и желтою черепицею, на мощеные дворы съ длинными одноэтажными дянями (помщеніями) для монаховъ, гостей и паломниковъ, на поминальные столбы, изображающіе черепаху, несущую на спин мраморную доску,на субурганы проповдниковъ, темнющіе на блыхъ мраморныхъ ступеняхъ. Видно было, что онъ видитъ все впервые, за то спутникъ его шелъ увреннымъ, ровнымъ шагомъ, находя дорогу среди выступовъ стны и развалинъ.
Подойдя къ пагод, многоэтажной башн съ выступами и карнизами, загнутые края которыхъ увшаны колокольчиками и пластинками, издающими при дуновеніи втра гармоничные звуки, напоминающіе о вчной музык міровъ, пни остановились. Пагода свтилась мягкимъ, ровнымъ свтомъ и пніе монаховъ, смшиваясь съ легкимъ гуломъ фарфоровыхъ колокольчиковъ, будило радостное чувства умиленія.
— Ты спокоенъ, братъ?— спросилъ предводитель. Мандаринъ кивнулъ утвердительно головой
— И твердъ?
— Конечно.
— Ты увидишь его самого. Говори не боясь. Помни, онъ понимаетъ все — обманъ безцленъ, да и нельзя лгать, смотря въ его глаза, ты готовъ?
— Совершенно.
Предводитель откашлялся и заплъ:
— Вра есть первое условіе для человка, предающагося молитв.
— Молитва и поклоненіе есть врнйшій путь къ достиженію рая — отвтилъ ему густой басъ.
— Разъ вступивъ туда мы, вчно въ безопасности — плъ тайпингъ.
— Да будетъ такъ,— говоритъ голосъ совсмъ близко и обернувшійся мандаринъ увидлъ съ изумленіемъ рядомъ съ собой послушника, который вжливо произнесъ:— Небесный монархъ великаго мира ждетъ васъ.
Они спустились по ступенямъ, ведущимъ къ пагод. Повязка вновь крпко одта на глаза Да-шао. Онъ чувствовалъ, какъ они круто повернули обратно, начали, то подниматься, то спускаться до тхъ поръ, пока направленіе было совсмъ утеряно. Потомъ остановились, повязка упала, Да-шао стоялъ въ свтлой комнат передъ человкомъ въ темной одежд.
ГЛАВА 6-ая.
Срединное государство — единственное, гд спокойно уживаются три религіи: Конфуціанство, Буддизмъ и Даосизмъ. Это происходитъ оттого, что верховнымъ жрецомъ, первосвященникомъ, вмщающимъ вс религіи, является Императоръ. Если конфуціанство является признанной вками религіей, то не мене признается правительствомъ буддизмъ, принесенный изъ Индіи, во многомъ своеобразно переработанный, наиболе же популярнымъ среди населенія является даосизмъ.
Дао, по толкованію китайскихъ мудрецовъ, означаетъ вчный путь. По немъ шествуютъ вс вещества и предметы. Оно не создано существомъ, потому что само есть существо. Оно все и ничто, причина и слдствіе всего. Все беретъ начало отъ Дао, сообразуется съ Дао и возвращается къ Дао. Имъ пользуются и не могутъ исчерпать. При созданіи міра, Дао дйствовало постепенно. Сначала оно создало одно,— первоначальную великую причину, одно создало два, мужской и женскій начала природы, два создало три, а три создало все существующее, начиная съ неба и земли.
При движеніи тайпинговъ, такъ какъ большинство ихъ принадлежало къ даосистамъ, религія эта стала считаться принадлежащей династіи мира, какъ они себя называли.
Вождь ихъ Хунъ-сю-ци-ань, крестьянинъ небольшой деревни Анъ, изучавшій науки, заболлъ и во время болзни слышалъ голоса, призывающіе его на борьбу съ демонами. Они говорили ему, что для Китая наступила пора обновленія и что онъ долженъ быть этимъ реформаторомъ.
Выздороввъ, Хуанъ цликомъ отдался этой задач и изучилъ вопросъ о троичности. Ознакомленіе съ религіозными истинами было истолковано Хуаномъ, какъ подтвержденіе его небеснаго призванія. Онъ назвалъ себя Тянь де (небесная добродтель) и началъ работать надъ проведеніемъ новыхъ истинъ. Утверждалъ, что іероглифъ ‘Цюань’ означающій всемогущій,— есть не что иное, какъ самъ онъ — Хуанъ, Тянь-го (царство небесное) въ его толкованіи примнялось къ Китаю. А новая вра привилась и послдователи ея росли.
Тайпинги, протестуя противъ существующаго строя, отрзали косы и носили платья временъ Минской Имперіи.
При богдыхан Сянь-фын тайпинги настолько усилились, что большая часть Китая была подъ ихъ владычествомъ, потомъ, со смертью предводителя, много силъ отпало. Правительственныя преслдованія Императрицы Конфуціанки, вмсто того, чтобы подавить возстаніе, сдлали его боле популярнымъ, старики и юноши, утомленные, измученные существующемъ строемъ, искали поддержки у тайпинговъ, которые скрывались въ данное время въ стнахъ буддійскаго монастыря.
Вс эти мысли неслись въ голов мандарина Да-шао, тайнаго даосиста, явившагося съ секретнымъ порученіемъ Императора ознакомиться съ разростающимся ученіемъ. Порученіе было передано сыномъ Лаоши, юнымъ Маемъ, однимъ изъ семи рожденныхъ въ одинъ день съ Августйшимъ и имвшему свободный доступъ къ Князю драконовъ. Отказаться отъ щекотливаго порученія было немыслимо. Пытливые, черные, не монгольскіе глаза смотрли на посла и казалось читали въ душ.
— Я жду сынъ — прервалъ молчаніе мелодичный голосъ, — что хочетъ отъ насъ Князь драконовъ?
— Прочелъ, все прочелъ — замелькало въ голов Да-шао.
— Ты знаешь все, отецъ!— вырвалось у него и, падая передъ Тянь-ваи-де, онъ простерся три раза.
Тянь-де видимо довольный произведеннымъ впечатлніемъ, милостиво простеръ прибывшему руки: встань тайпингъ, ране, чмъ ты открылъ ротъ, я проникъ въ ^тайники души. Времени мало, говори все безъ утайки и забвенія.
Да-шао заговорилъ и самъ удивился, какъ это просто вышло, онъ въ короткихъ словахъ очертилъ фигуру Императора — поэта, безвольнаго, дурно направляемаго, но полнаго свтлыхъ страстей, его зависимость отъ Императрицы, тяжелую жизнь и пробужденный неизвстно кмъ интересъ къ новому ученію.
Небесный монархъ великаго мира слушалъ молча, изрдка вставляя замчанія, изъ которыхъ Да-шао видлъ, какъ онъ хорошо о всемъ освдомленъ.
— А Гій, у Божественнаго уже она?— спросилъ онъ, когда Да-шао кончилъ.
— Какъ отецъ, вы знаете и это?
— Здсь нтъ мста удивленію, сынъ, многое, въ томъ числ то, что ты здсь, сдлано нашими руками, но сознаюсь, Гіи мы берегли для другого. Но великій Лаодзы знаетъ лучше, что надо, и она орудіе въ его рукахъ.
— Она изъ нашихъ, отецъ?— простите мое любопытство.
— Дерзай сынъ, какъ посланникъ Божественнаго, ты имешь рдкое счастье долгой бесды и довольно испытанъ самъ, чтобы теб довриться, да, она дочь славнаго тайпинга, погибшаго при защит нашихъ святыхъ догматовъ, и мы озаботились, чтобы дти были воспитаны въ вр отца.
— Ее хотлъ взять наложницей генералъ Ляй, но вотчимъ заупрямился, ей же приглянулся Май.
— За него мы ее и прочили и мальчикъ очень огорченъ.
— Какъ, Май, другъ Божественнаго, воспитанникъ Императрицы конфуціанки?
— Не онъ-ли передалъ теб порученіе Божественнаго?
— Точно.
— Ну, такъ слушай и запомни каждое слово, ты передашь Маю нашъ разговоръ, добавивъ, что все будетъ сдлано.
— И только?— спросилъ разочарованный мандаринъ.
— Онъ знаетъ, что сказать Августйшему, ты же хорошо исполнилъ порученіе, скажи ему еще отъ меня, чтобы въ это тяжелое для него время онъ помнилъ изрченіе: ‘мудрецъ заботится о внутреннемъ, а не о вншнемъ’, и радовался-бы вмст съ нами о томъ, что Гій будетъ около Кіаи-си. Для всхъ ты былъ захваченъ шайкой хунхузовъ и ограбленъ, прощай сынъ. Свиданіе кончено.
— Небесный отецъ проситъ васъ провести съ нами вечеръ. Такими словами человкъ, въ которомъ Да-шао узналъ предводителя, захватившей его шайки, разбудилъ спящаго мандарина. Приведя въ порядокъ туалетъ и освдомившись что подлываетъ слуга,котораго поддерживали въ убжденіи, что онъ у разбойниковъ, они вмст вышли изъ дяни для постителей. Густая ночь лежала пеленой. Воздухъ былъ чистъ и прозраченъ, звзды, какъ подвшенныя, горли синеватымъ огнемъ, мелодичная музыка колокольчиковъ пагоды доносилась издали, отрадно лаская слухъ.
Тишина не прерывалась легкими шагами босыхъ монаховъ съ бритыми головами. Пройдя нсколько улицъ и закоулковъ, они остановились у дверей, ведущихъ повидимому въ подвалъ. Предводитель постучалъ три раза, дверь отворилась, и они очутились въ ярко освщенномъ зал съ пылающимъ очагомъ, вокругъ котораго въ непринужденныхъ позахъ сидли китайцы. Передъ каждымъ по примру пекинскихъ кофеенъ стояли столики, и юноши весело разносили традиціонный чай въ голубыхъ чашкахъ, лепестки засахаренныхъ розъ, нугу, миндаль и другія сласти на хрустальныхъ блюдцахъ. Посреди зала музыканты настраивали шелковыя струны цинъ. Вс оживленно разговаривали и посторонились, давая мсто прибывшимъ. Да-шао пытливо всматривался въ лица, надясь еще разъ увидть небеснаго отца, это не укрылось отъ вниманія предводителя.
— Не ищите,— сказалъ онъ мандарину, вы его тутъ не увидите, онъ еще долго будетъ заниматься длами, а остальное время молится. Онъ никогда не отдыхаетъ, да и втл привезли важныя всти, такъ какъ посл вашего ухода, онъ немедленно созвалъ старйшинъ, и они еще у него.
Вниманіе Да-шао привлекла картина на стн въ ростъ, превышающій обычнаго человка. Это былъ Лаодзы, какимъ его изображаютъ китайскіе историки: съ огромной головой, несоразмрно высокимъ лбомъ, большими ушами съ тремя отверстіями, квадратнымъ беззубымъ ртомъ, носомъ съ двойной переносицей и десятью пальцами на каждой ног, держащаго въ рукахъ ничживань (книгу тайныхъ благословеній).
— Этого не увидишь въ Пекин,— указалъ онъ сосду,— разскажите мн про Лаодзы.
— Я васъ представлю ученому гуань-се-шень, онъ сдалъ экзаменъ при Пекинскомъ двор и знаетъ боле, нежели я,.
Они встали и подошли къ почтенному старцу. Положительно это былъ день сюрпризовъ. Да-шао узналъ въ немъ либиджана (губернатора) Гиринской провинціи. Тотъ, очевидно знавшій о его прибытіи, дружески привтствовалъ его, но отклонилъ просьбу сообщить о Лаодзы, предложивъ взамнъ чашку чаю.
— Музыка дастъ вамъ отвтъ на все, — пояснилъ онъ, при первыхъ звукахъ санъ-цинь (трехъ струнъ на скрипк), чжу-ли (кларнета и гонга).
На низкую эстраду вышелъ слпой тайпингъ и началъ долгую пснь о Божественномъ основател религіи. Онъ плъ о необычайномъ рожденіи его. Мать зачала Лаодзы при вид падающей звзды и носила 81 годъ. Поэтому онъ родился старымъ и обладалъ не только даромъ слова, но и мудростью.— Ли мое имя — воскликнулъ онъ и такъ стали звать его люди. Лаодзы означаетъ старый мальчикъ, потому что дтскаго у него остался только ростъ. Дальше шелъ перечень его чудесъ и наконецъ вознесеніе на небо (шанди) въ темномъ облак.
Огонь потрескивалъ въ очаг, предводитель рядомъ вполголоса говорилъ о необходимости борьбы съ курильщиками опіума, о томъ, что Пекинское правительство, поощряя его продажу, развращаетъ народъ, а мандарину легко и вольно дышалось среди людей, связанныхъ нелицемрнымъ чувствомъ любви къ родин, и Пекинскій дворъ съ его интригами и мелочами казался далекимъ.
Часть II.
ГЛАВА 1-ая.
Фонарь льетъ мягкій свтъ въ спальн Одинокаго. Тяжелыя складки шелковыхъ занавсей не даютъ проникнуть внутрь обширной комнаты лучамъ блой луны. Князь драконовъ отдыхаетъ. На постанц его головной уборъ, рядомъ желтая курма съ вышитымъ на груди дракономъ. Два такіе же дракона стерегутъ ложе, покрытое коврами. Изгибаясь кольцами, одинъ, поднявъ голову, прислушивается къ помысламъ неба (шанди), другой приникъ къ земл, каждый вздохъ которой долженъ быть извстенъ сыну неба. Можно спокойно спать между этими стражами.
Бронзовая статуэтка Даосскаго монаха, съ пальцемъ прижатымъ къ устамъ, высматриваетъ изъ ниши. Кіанъ-си знаетъ ее съ дтства. Ребенкомъ боялся протянутой, словно угрожающей руки, пытался не смотрть въ уголъ, и не могъ отвести глазъ, а теперь понимаетъ и подолгу стоитъ созерцая высокую, тонкую фигуру, застывшую въ олицетвореніи символа молчанія. Единственному кажется, что между нимъ и молчаливымъ монахомъ есть связь, сотканная изъ думъ, предшественниковъ. По ритуалу ни одна вещь не должна измниться или смниться въ жилищ Хуанъ-ди. Являясь продолжателемъ династіи, онъ входитъ въ храмъ обвянный ими и какъ онъ сейчасъ впивается въ аскетическое лицо монаха воспаленными отъ безсонницы глазами, такъ нкогда красивый Тунджи, чувствуя вянье крылъ смерти, стоялъ, прося защитить любимую жену отъ занесенной руки матери.
Сонъ не сомкнулъ глазъ Августйшаго, тоскою одиночества полна душа его. Неподвижнымъ изваяніемъ лежитъ на богато убранномъ кан. Одинъ всю ночь. Довольно движенія, чтобы появились безволосыя головы евнуховъ, слова, чтобы молчаливая спальня огласилась лепетомъ женщинъ — цвтовъ, знойныхъ въ ласк и трогательныхъ въ безпомощности, приказаніе — и изящный юноша-сіанъ конъ заглянетъ въ усталые очи Единственнаго, а созданныя для поцлуевъ губы зашепчутъ:— наконецъ-то, какое счастье увидть тонкія черты возлюбленнаго.
Все это знаетъ Кіанъ-си, все подъ рукой у него, но нтъ той, которая въ эти странно молчаливыя ночи склонится надъ изголовьемъ, погладитъ лобъ, не думая о себ прильнетъ, не за ласку, не за то чмъ платятъ дающему, а за одно право быть возл.
Просто пройдетъ мимо черной стражи незваная, безмолвная подойдетъ, приласкаетъ и какъ дымъ растаетъ — исчезнетъ мучительное чувство одиночества. Такъ представлялъ онъ себ мать, о такой грезилъ жен.
Коверъ спадаетъ съ вздрагивающаго плеча, служители безмолвными тнями выростаютъ возл:— Погасите огни, сомкните тяжелыя ткани, захлопните двери! Безпробудная ночь пусть одна видитъ, какъ плачетъ тотъ, у котораго вс подъ ногами.
ГЛАВА 2-ая.
Двнадцать паръ блья цвта шанди (голубого — неба) на постанцахъ, блье изъ сырого шелка въ который не вплетено ни одной нити отъ яйгуйдзы (заморскихъ чертей). Три халата синяго цвта по числу основныхъ основъ исполненія долга, три длинныхъ халата съ затканными полами, оторо ченными по краю блою тафтой, знакомъ траура по династическимъ предкамъ. Пять атласныхъ курмъ, оттнковъ пяти синихъ цвтовъ по кабаллистическому числу церемоній, съ расшитымъ дракономъ. Сочетаніе зеленоватыхъ шелковъ съ блымъ — вырисовываетъ контуры колецъ. Бронзовыя полосы хвоста выдляются на лазури фона. Пятый коготь поднятой лапы затканъ цвта стали шелкомъ,— грозитъ проникнуть въ сердце стоящаго въ дверяхъ богдыхана, а голова всхъ тоновъ золота и блестокъ со вставленными вмсто глазъ гигантскими рубинами смотритъ немигающимъ, пристальнымъ взглядомъ въ лицо сына неба.
Церемонія преджертвеннаго одванія. При первомъ шаг Августйшаго, 28, по числу созвздій, знатнйшихъ сановниковъ падаютъ ницъ и, не поднимая глазъ, присутствуютъ при одваніи Императора.
Муссоны, проносясь надъ Срединной Имперіей, изсушили землю, выжгли поля, выпили ручьи и рки, горячимъ пескомъ засыпали посвы. Голодъ грозитъ стран, если богдыханъ не умилостивитъ Шанди. Онъ отвтственъ за все, почему же онъ не приноситъ установленной жертвы? Почему сынъ неба не идетъ на помощь обезумвшему отъ скорби народу? И полные мрачнымъ предчувствіемъ шайки линь-ху (простолюдиновъ), несмотря нападки полицейскихъ, достигли стнъ запрещеннаго города, требуя, чтобы сынъ вымолилъ у отца дождя для своего народа. Императоръ отвтилъ — я готовъ — и церемонія была назначена.
Семь богато изукрашенныхъ паланкиновъ, окруженныхъ, пестрыми всадниками, съ распущенными голубыми зонтиками по угламъ и рощей зонтовъ позади. Семь паланкиновъ предшествуемыхъ двумя стами тридцатью музыкантами, безмолвно идущихъ въ лазоревыхъ одеждахъ впереди сына неба.
Неизвстно, въ которомъ изъ паланкиновъ покажется лицо Хуанъ-ди, полуприкрытое легкимъ головнымъ уборомъ съ золотымъ шаромъ — символомъ власти, какъ неизвстно на которой изъ приготовленныхъ одеждъ остановится взоръ несравненнаго.
Семь паланкиновъ медленно движутся между рядами Полицейскихъ, къ храму неба. За ними слдуютъ сотни другихъ съ дзунъ-ши (родственниками), съ сановниками и придворными, войска, съ пестрыми значками флаговъ и флажковъ съ аллегорическими животными и птицами, а открывая и заканчивая шествіе — гигантскій драконъ съ широко отверстою пастью.
Процессія, выйдя изъ дворца ровно въ полдень, залитая огненными лучами солнца, шествуетъ къ югу къ храму Шанди. Жертвенникъ въ честь неба Хуанъ-ую, построенный въ 15-мъ вк, расположенъ въ южной части Пекина и окруженъ оградою въ 5 ли. Онъ поднятъ ввысь, рядомъ восходящихъ террасъ съ широкими мраморными ступенями лстницъ и кажется точкой далеко въ неб. У подножія первой терассы кумирня, окруженная пальмовой рощей, покрытая трехъэтажной крышей изъ синей глазированной черепицы и храмъ очищенія, гд Хуанъ-ди долженъ провести ночь передъ жертвой. Конецъ процессіи еще покидаетъ замокъ Божественнаго, а голова вступаетъ въ ворота храма Шанди. Вс паланкины за исключеніемъ семи первыхъ остаются. Семь Императорскихъ вносятся внутрь и Императоръ выходитъ. Старйшій изъ бонзъ, простершись трижды передъ Княземъ драконовъ, предлагаетъ традиціонную чашку чаю. Хуанъ-ди принимаетъ ее безъ торопливости, медленно подноситъ къ губамъ священный напитокъ, каждая капля котораго иметъ свое, скрытое въ тьм временъ значеніе, пьетъ до послдней и оборачивается. Миндалевидные глаза смотрятъ поверхъ повергающейся толпы, на мгновенье останавливаются на бронзовомъ лиц Мая и скользятъ, какъ волна, проносящаяся по океану человческихъ сердецъ.
Кіанъ-си чуетъ вянье крылъ старйшинъ династіи, его станъ выпрямляется, тонко очерченная голова величественно закинута. Сопровождаемый своимъ народомъ идетъ онъ къ джай-чунъ, храму очищенія.
Передъ распахнутыми вратами, въ которые Августйшій войдетъ одинъ — гигантская фигура, похожая на Даосскаго монаха. Одна рука приложена къ устамъ, на другой надпись ‘постись три дня’. Здсь въ созерцаніи, бесдуя съ душами предковъ, Кіанъ-си останется до слдующей ночи. Онъ стоитъ на ступеняхъ. Свтлая одежда вырисовывается на темной бронз статуи. Повернулся къ замершей у подножія толп, и изящнымъ неописуемымъ движеніемъ поднялъ руки вверхъ, отпуская всхъ.
Широко распахнутыя двери съ шумомъ захлопнулись — Императоръ остался одинъ.
Никто не уходитъ, молчаливый народъ созерцаетъ и постится съ Императоромъ. Безъ звука, безъ движенія замерла толпа. Бонзы, молчаливо скользя по мраморнымъ ступенямъ, готовятся къ завтрашнему жертвоприношенію, развшиваютъ роговые фонари, устанавливаютъ курительницы.
Въ сопровожденіи двухъ ламъ верховный бонза приготовляетъ на верхней террас столъ съ таблицами, посвященными Шанди, а по сторонамъ, въ особыхъ павильонахъ синяго цвта,— таблицы Императорскихъ предковъ.
Съ разсвтомъ на алтарь поставятъ чашки състныхъ припасовъ, риса, пшена, кусочки мяса, рыбу, трепанги въ двадцати восьми сосудахъ на каждой террас. Три большихъ чашки съ ханшиномъ (китайской водкой) посредин. У подножія террасы приготовляется топливо для колоссальныхъ костровъ, рабы держатъ зміевъ для пусканья ввысь при появленіи Августйшаго.
Ночь и послдующій день кажутся безконечными. Какая тайна совершается за плотно сомкнутыми дверьми, что говорятъ предки своему сыну. Какой опытъ вынесетъ Кіанъ-си отъ общенія съ ними, это не будетъ узнано никогда, такъ какъ подъ страхомъ смерти Императоръ не долженъ допустить смертныхъ къ познанію Божественныхъ собесдованій. И въ послдующую ночь, когда тьма окутываетъ землю и при свт пылающихъ костровъ, горящихъ жаровень, лопающихся ракетъ, цвтныхъ фонарей. Единственный появляется на ступеняхъ, люди простираются ницъ въ неподдльномъ чувств. Хуанъ-ди блденъ, тни легли подъ глазами, онъ кажется выросшимъ, когда величаво спокойный, поднявшись на первыя ступени террасы, зажигаетъ душистыя свчи. Постоявъ въ задумчивости передъ таблицами Шанди, склоняетъ колно на мраморъ доски. Князья, сановники, народъ — рабски подражаютъ каждому движенію. Замираютъ отъ восторга, когда свтлая фигура ‘того, у кого вс подъ ногами’ поднявъ руки вверхъ, отчетливымъ, достигающимъ отдаленныхъ угловъ голосомъ, читаетъ установленную ритуаломъ тысячелтій молитву предкамъ:
‘Когда я думаю о васъ, мудрые предки, то мысленно возношусь на высокое небо, въ которомъ зрю высокія души, наслаждающіяся непреходящей славой и блаженствомъ. Если я, Богдыханъ, несмотря на свойственныя мн несовершенства, пользуюсь самымъ высокимъ положеніемъ на земл, то лишь потому, что происхожу отъ Васъ. Не имя силъ идти по стопамъ вашимъ, стремлюсь жить безупречно. Обязанный вамъ и своимъ тломъ и оживляющимъ его духомъ, пришелъ я засвидтельствовать вамъ свою признательность и наслаждаюсь высокимъ присутствіемъ васъ, ради меня спустившихся съ высокаго неба. Вы здсь,— ваши тни поражаютъ непривычный умъ мой, голосъ вашъ утомляетъ духъ. Полный благоговнія, приступаю къ жертвоприношенію, моля васъ о посредничеств между мною и небомъ’.
Рука окропляетъ животное и, еле сдерживаемый цпями быкъ, окровавленный падаетъ къ ногамъ Хуанъ-ди. Оркестръ двухсотъ тридцати четырехъ начинаетъ кантату. Принявъ изъ рукъ бонзы чашу съ виномъ, Императоръ принимаетъ первую пищу. Снова музыка: двсти тридцать четыре начинаютъ танецъ неба. Облаками плывутъ въ мягкихъ движеніяхъ, тучами сбиваются въ стройныя группы, вихремъ свиваются въ пьянящихъ гирляндахъ, ураганами проносятся и, разсыпаясь дробящимися лучами солнца, замираютъ въ смломъ излом восхода. Музыка замолчала. Важнйшій моментъ. Императоръ идетъ въ высь къ верхнему жертвеннику, чтобы тамъ скрпить союзъ народа съ небомъ. Среди шопота восхищенія поднимается выше, выше, пока курма не сливается съ голубымъ небомъ, идущимъ навстрчу сыну.
Втеръ, пошептавшись съ рзными листьями пальмъ, пронесся надъ террассой и загудлъ надъ пагодой. Застучали капли и тропическій ливень волною понесся по блоснжнымъ ступенямъ.
Шанди вняло молитв своего сына.
ГЛАВА 3-я.
Кіанъ-си не игралъ на цинь, продолжительное время не посщалъ гинекея и Императрица жена, не зная что думать, досадливо кусала шелковый платъ, успокаиваясь куреніемъ опіума, предупредительно доставляемаго Халикокомъ.
Ни одна изъ трехсотъ не узрла лика Князя драконовъ со дня жертвоприношенія и смятеніе царитъ въ хорошенькихъ головкахъ наложницъ.
Императоръ не присутствовалъ въ театр.
Не принялъ любимаго Сіанъ-конъ.
Императоръ боленъ?
Нтъ, онъ здоровъ. Подписи бумагъ, сдланныя твердымъ почеркомъ, на своихъ мстахъ. Культъ предковъ совершается съ прежнею или. даже большею точностью, но Императоръ не тотъ.
Чаще чмъ прежде, читаетъ онъ книгу тайныхъ благословеній и подолгу обдумывая что-то, стоитъ передъ Даосскимъ монахомъ, силясь прочитать неразгаданную тайну въ чертахъ бронзоваго лица.
— Императоръ имлъ откровеніе,— думаетъ Май, похудвшій и осунувшійся вслдствіе своихъ переживаній,— предки сказали что-то своему сыну въ ночь откровеній въхрам Шанди! Императоръ не тотъ! Не смется при. разсказахъ о ссорахъ наложницъ, не радуется появленію на свтъ принцевъ крови.
— Влюбленъ,— думаетъ Императрица регентша, но Халикокъ качаетъ головой. Хуанъ-ди не торопитъ свадьбой, несмотря, посылаетъ избранниц черепаховые гребни, шкатулки съ туалетными приборами, кабшоны и много музыкальныхъ инструментовъ. Не спрашиваетъ, радуется-ли Гіи, получая подарки, нтъ, онъ не влюбленъ! Подолгу говоритъ съ Маемъ, интересуется борьбою общества ненюфаръ, тріадыблой лиліи, теперешнимъ движеніемъ тайпинговъ, нтъ, онъ не влюбленъ, и Халикокъ недовольно качаетъ головой въ отвтъ на презрительный смхъ регентши.
Не надо забывать, что онъ внукъ Гуанъ-сюнь-о.
Май не покидаетъ Божественнаго, врный тлохранители отдалъ бы жизнь, чтобы проникнуть въ тайну Императорскаго сердца, но оно непроницаемо.
И когда, посл долгихъ дней задумчивости, по возвращеніи изъ командировки мандарина Да-шао, лично имъ принятаго, Императоръ подошелъ къ своему музыкальному инструменту съ клавишами изъ 16 кусковъ полированной яшмы и ударивъ молоткомъ, заигралъ любимую, привычную мелодію, то Май, по общанію, сжегъ много душистыхъ свчей передъ Лаодзы и уснулъ безъ страха за Единственнаго. Въ тотъ же вечеръ Императоръ заговорилъ о Гій, высказавъ Маю намреніе поселить наложницу отдльно отъ прочихъ женъ, и въ голос, или это показалось ревнивому тлохранителю, зазвучало что-то граничащее съ уваженіемъ, неслыханное досел.
Май искренно привтствовалъ намреніе Богдыхана, радуясь, что маленькая Гій по возможности будетъ избавлена отъ вздора гинекея, но оставаясь одинъ, билъ себя кулаками въ грудь и яростно скрежеталъ зубами.
Время перезда въ запрещенный городъ приближалось. Вотчимъ Гій устроилъ уже два обда, во время которыхъ, приглашенные разсматривали подарки Богдыхана, завидуя выпавшему на долю семьи счастью.
Чунъ щеголялъ въ затканномъ шелками халат и высматривалъ невстъ. Гости не выходили изъ привтливой фанзы, не показывались въ ней лишь Май и его отецъ, что никого не удивляло, такъ какъ предполагаемое сватовство Мая не составляло тайны.
Гій ждала бронзоваго юношу, который много знаетъ., юношу, хорошо умющаго все объяснить, безъ котораго скучно, но онъ не шелъ. А когда однажды, они встртились на улиц, онъ поклонился такъ почтительно холодно, что трепетавшая ручка Гій замерла, прижавшись къ сердцу.
Время шло. Наступилъ день, когда богато причесанную набленную и насурмленную отнесли ее къ Императриц-регентш. Ране, нежели достигнуть залъ, Гій пришлось пройти черезъ ряды толпившихся придворныхъ, по обычаю не скупившихся на замчанія. Розовые ушки двушки горли, когда она вступила въ желтое зало, гд Императрица, сидя на рзномъ трон подъ открытымъ зонтомъ, забавлялась дракой карликовъ. Гій поверглась ницъ. Ее подняли, заставили ходить, кланяться, поворачиваться.
Вспоминая, вроятно, свое вступленіе въ это же зало, Дзеу-хи приказала Халикоку осмотрть: руки, плечи и грудь манчжурки, забавляясь ея смущеніемъ. Ущипнувъ за смоченную слезами щеку, отпустила, наконецъ, съ пожеланіемъ дать Богдыхану какъ можно больше удовольствій и здоровыхъ сыновей.
Вступленіе Гій въ гинекей Божественнаго было ршено.
ГЛАВА 4-ая.
Хотя теорія китайской музыки знаетъ восьмитонную октаву, но обычно пользуются пятью тонами: mi, la, sol, do и re. Съ каждымъ тономъ связано представленіе съ какимъ-нибудь животнымъ, а одновременно съ предметомъ и отвлеченнымъ понятіемъ. Ударьте по струн mi — слышите звукъ? Въ немъ что-то растительное, символъ ноты — природа, любовь, цвтъ зеленый, звукъ осторожный, подобный шороху фазановъ, порхающихъ съ втки на втку. Теперь возьмите sol, слышите разницу, звукъ тягучій, рзкій, точно визгъ свиньи — это вода, вкусъ горькій, цвтъ красный. La — соленый вкусъ, черный цвтъ, страна — сверъ, звукъ, похожій на ржанье коня въ пустын, но вы меня не слушаете?
Съ этими словами Май обратился къ задумавшейся Гій. Кіанъ-си, обожающій музыку и играющій на большинств инструментовъ, пожелалъ, чтобы новая наложница играла на цинь и ежедневно присылалъ своего тлохранителя пояснять ей тайну музыкальныхъ знаній. Почтительно согнувъ станъ, проклиная неподвижно наблюдающаго евнуха, Май старательно развивалъ передъ Гій теорію октавы, которую она не слушала.
Привыкшей къ свобод манчжурк невыносимыми казались стны гинекея, гд она хотя и занимала согласно по желанію Августйшаго отдльныя комнаты, но какъ и вс въ гарем, находилась въ безконтрольномъ распоряженіи Пмператрицыурегентши. Правила династіи Чжоу предписываютъ Императору для обезпеченія стран потомства, кром жены и трехъ наложницъ перваго разряда, имть десять — второго, двадцать семь — третьяго и не ограниченное, но не меньше восьмидесяти одной наложницы четвертаго класса.
Ежегодно гинекей пополняется дочерьми знатныхъ манчжуръ, единственныхъ, имющихъ туда доступъ и если до 25 лтняго возраста, которая-либо изъ нихъ не подаритъ Императора сыномъ, то по истеченіи этого срока возвращается въ свою семью. Императрица-регентша ежедневно проводитъ нсколько часовъ въ гинеке и результатомъ посщеній всегда — слезы наложницъ, одн запираются въ темныя комнаты, другихъ евнухи скутъ тутъ же бамбуковыми палочками и все сопровождается циничными шутками, отъ которыхъ у Гій застучало сердце и она была точно во сн, когда по приказанію регентши Халикокъ совершилъ надъ ней ритуалъ притираній. Не щадя двушку, обнаживъ тло, евнухъ втеръ въ кожу розовое масло, смочилъ волосы сокомъ цвтущихъ магноліи, подкрасилъ ногти, одлъ на плечи и голени тяжелые золотые браслеты и завернувъ въ пурпурную ткань, приказавъ лежать до появленія носильщиковъ, фамильярно и просто шутилъ съ потягивавшейся Императрицей.
— Ты солгалъ Халикокъ — смялась она, проводя веромъ по его оголенному черепу,— она очень мила, слди неусыпно.— А тотъ отвтилъ:— все гаснетъ передъ свтомъ твоихъ очей, о, единственная.
