В. Г. Короленко
‘Драка въ дом’.
(Очерки изъ заграничной поздки).
І.
ІІ.
III.
IV.
V.
VІ.
VІІ.
‘Драка в доме’, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1894
Время на прочтение: 31 минут(ы)
Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко.
Томъ четвертый
Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербург. 1914
…Я проснулся оттого, что глухіе удары машины, слышные всю ночь, вмст съ продолжительнымъ и глухимъ плескомъ волнъ, внезапно стихли. Коротко прогремла якорная цпь. Нароходъ остановился.
Я быстро одлся и вышелъ на палубу.
Палуба, снасти, стулья, сваленные въ кучи и обвязанные веревками,— все было мокро. Густая мгла лежала кругомъ, туманъ носился клочками подъ навсомъ и льнулъ къ стнкамъ парохода. Подъ нимъ скоре угадывалось, чмъ виднлось колыхавшееся море…
Потомъ густой мелкій дождь сталъ поливать туманъ, море и нашу ‘Уранію’.
Мы стояли въ бухт, похожей на озеро, потому что со всхъ сторонъ ее обступили туманныя очертанія берега. Порой, въ какой-нибудь просвтъ ползучей мглы виднлись зданія города, въ другой стороны рисовалась крпостца, съ циклопически-простыми, грузными очертаніями: каменная стна по склону горы и надъ нею короткая, широкая башня.
Я понялъ, что ночью мы перескли Ирландское море и теперь стоимъ у береговъ Ирландіи, въ виду Кингстона.
Кингстонъ — небольшой городокъ на восточномъ берегу острова, верстахъ въ десяти отъ Дублина. Такимъ образомъ эти укрпленія назначены, очевидно, для защиты ирландской столицы съ моря.
Въ туман нарисовалосъ грязноватое пятно. Оно исчезло, вынырнуло опять, опять потонуло въ молочной мгл, и потомъ уже близко, на верхушк блдной волны закачалось что-то въ род огромнаго фантастическаго наскомаго, брошеннаго въ море втромъ и подымающаго изъ воды длинныя, прямыя крылья. Это была лодка. Волна подвинула ее кверху такъ сильно, что, казалось, вотъ-вотъ она вскочитъ на нижнюю палубу ‘Ураніи’, если бы пароходъ въ свою очередь не уклонился, и затмъ она опустилась внизъ до самаго киля. Тогда съ ‘Ураніи’ ей кинули канатъ.
Въ лодк сидли двое мужчинъ въ клеенчатыхъ одеждахъ и дв женщины, промокшія до послдней нитки. Это оказались ирландцы, пріхавшіе поторговать на проходящемъ пароход яблоками, рыбой и мелкимъ краснымъ товаромъ.
Когда я спустился на нижнюю палубу, тамъ происходила оживленная жанровая сцена. Переселенцы, матросы съ ‘Ураніи’, повара въ блыхъ колпакахъ, кухонные молодцы въ клеенчатыхъ передникахъ и деревянныхъ башмакахъ, окружили ирландцевъ, изощряя надъ ними свое остроуміе. Насколько я могъ понять содержаніе этой словесной перестрлки, это было нчто въ род того острословія, которымъ у насъ встрчаютъ вятича или пошехонца. Ирландцы были въ меньшинств и потому скоро перестали отстрливаться. Какой-то американецъ, съ типичнымъ угловатымъ лицомъ и бородкой, напоминающей лопатку, разъяснялъ смыслъ остротъ старому негру, черному, какъ хорошо вычищенный сапогъ. Тотъ откидывался назадъ, билъ себя въ грудь и заливался хохотомъ, который невольно передавался зрителямъ…
Странная мысль зародилась вдругъ въ моей голов, когда я наблюдалъ эту мирную картину. А вдь, въ сущности, думалось мн, эти ирландцы и эти англичане — представители двухъ враждующихъ націй, притснители и притсненные, завоеватели и мятежники. Этотъ островъ, на которомъ стоитъ каменная башня, добивается широкой автономіи, отдльнаго правительства для ршенія своихъ внутреннихъ вопросовъ, а въ числ этихъ вопросовъ есть также вопросъ о возвращеніи фермеру ирландской земли, захваченной по праву завоеванія англичаниномъ-землевладльцемъ… Это ли не мятежныя стремленія, это ли не открытое возмущеніе по нашимъ континентальнымъ понятіямъ!..
Но наша ‘Уранія’ безпечно стоитъ въ виду этой башни, надъ которой мирно болтается промокшій флагъ, и никто не ждетъ, что оттуда сверкнетъ огонь и грянетъ выстрлъ. Обмнъ англійскихъ и ирландскихъ остротъ остается единственнымъ проявленіемъ борьбы двухъ націй на борту судна, только что явившагося изъ Англіи… А въ Англіи кипитъ борьба за самоуправленіе этого острова
Куда же схлынули страсти этой борьбы, наполняющей весь міръ своими отголосками?.. Этотъ волросъ, возникшій невольно въ ирландской бухт, въ виду туманнаго ирландскаго берега, навелъ меня на размышленія, сущность которыхъ я и попытаюсь изложить въ слдующей глав…
Вернеися за нсколько дней назадъ.
Передо мной теперь не бухта и не укрпленія Кингстона, а крыши, трубы и улицы Лондона. Я стою у открытаго окна, очень высоко въ верхнемъ этаж отеля. Снизу доносится уличный шумъ. Вверху — туманное небо, съ задумчиво ползущими по немъ облачками, клубящимися, подобно огромной пелен дыма. Впрочемъ, тутъ и дйствительно не мало дыма, въ этихъ парахъ, переполняющихъ лондонское небо. Порой пытается пробиться лучъ солнца, тогда облака принимаютъ видъ мутно-опаловыхъ стеколъ, и опаловые оттнки играютъ на сплошной масс крышъ, перерзанныхъ въ разныхъ направленіяхъ прямыми линіями avenue и street’овъ. Вотъ лучъ коснулся небольшой готической колоколенки… Она засвтилась, точно рука утопающаго, въ послдній разъ поднявшаяся къ небу надъ поверхностью застывшаго каменнаго моря.
Таковъ былъ видъ, которымъ я любовался изъ окна отеля на Трафальгарскомъ сквер, въ первый день по прізд въ Лондонъ.
— Сэръ! Мы видимъ иногда солнце въ Лондон,— сказалъ когда-то Диккенсъ обывателю американскаго Питсбурга, который полагалъ, что Питсбургъ долженъ ему напомнить родной Лондонъ.
Мн казалось, однако, что и житель Лондона видитъ солнце не особенно часто. Я пробылъ въ Лондон 9 дней. Никто изъ мстныхъ жителей не жаловался на особенное ненастье,— и, однако, во все это время только два раза надъ столицей ‘веселой Англіи’ игралъ не то, чтобы солнечный свтъ, а какіе-то проблески, точно солнце смотрло на Лондонъ сквозь дымчатыя стекла. И эти проблески такъ странно измняли физіономію англійской столицы. Лондонъ начиналъ хмуро улыбаться, по улицамъ пробгали опаловые просвты, игравшіе то въ окн омнибуса, то на лаковой шляп кэбмэна, то на крыш фургона, смоченнаго еще недавнимъ дождемъ,— а ряды оконъ вдоль улицъ вспыхивали тусклыми отблесками. Въ эти минуты замчаешь невольно, какъ оживаетъ необыкновенная красота этихъ угрюмыхъ зданій, обыкновенно задернутыхъ пеленой тумана и дыма. Вотъ срая Трафальгарская колонна съ гигантскими львами, широко, спокойно и чутко лежащими у подножія, будто на страж англійской славы. Вотъ граціозная колоннада Св. Мартина, церкви, около которой такъ часто бродила фантазія великаго англійскаго романиста. Вся она какого-то неопредленно муругаго цвта, подернута сроватыми осадками — и сизый туманъ залегаетъ подъ ея портиками, льнетъ къ стнамъ. Но въ минуты этихъ рдкихъ просвтовъ она просвтляется, что-то новое мелькаетъ въ ней передъ заинтересованнымъ взглядомъ. Присмотритесь: вдь это все блый мраморъ, покрытый затвердвшимт осадками дыма. Если бы въ одинъ прекрасный день кто-нибудь обмылъ весь Лондонъ мокрыми тряпками и хоть на недлю остановилъ заводскія трубы,— мы увидли бы тогда одинъ изъ прекраснйшихъ городовъ въ мір. Но теперь эта красота хмурится, страдая отъ вчнаго сплина за полузакрытыми ставнями своего неба…
Окно, изъ котораго я производилъ эти наблюденія, обладало особенными свойствами. По какой-то акустической случайности вс звуки Трафальгарскаго сквера и Чарингъ-Кросса, этихъ узловъ огромной лондонской жизни, подхваченные воздушнымъ теченіемъ между сомкнутыхъ стнъ,— бились и звенли за стеклами. Когда я приподнялъ раму, мн показалось, что цлое наводненіе звуковъ, пестрыхъ и смшанныхъ точно въ звуковомъ калейдоскоп, кинулось сразу мимо моихъ ушей.
Это былъ своеобразный голосъ лондонской улицы. Деревянная мостовая и тяжелый общественный экипажъ даютъ ей основную ноту,— глубокую, глухую, слегка хриплую. Тутъ нтъ ничего похожаго на стрекотаніе нашей мостовой подъ колесами безчисленныхъ ванекъ. Извозчикъ — это душа нашего уличнаго движенія. Четыре колеса, человкъ и лошадь — для одного сдока. Это уже начинаютъ считатъ излишествомъ въ западныхъ столицахъ… Въ то время, какъ наша улица дребезжитъ стукомъ извозчичьяго экипажа,— по улиц Лондона съ глухимъ рокотомъ катятся огромные ковчеги, запряженные огромными буцефалами, снятыми точно въ увеличенномъ вид съ классическихъ скульптурныхъ группъ… Еще Диккенсъ, въ лондонскихъ очеркахъ, отмчалъ исчезновеніе наемныхъ каретъ и начинавшееся господство кэба. Теперь уже и поджарый кэбъ, съ узкими боками, высокимъ сидньемъ кучера и одной лошадь. — становится роскошью, и кэбмэны имютъ здсь много досуга для чтенія своихъ газетъ. Для этого, сказать кстати, самое устройство кэба, съ сидніемъ назади,— приспособлено какъ нельзя лучше: газета разстилается прямо на кожаной крышк. Неподвижныя вереницы извозчиковъ, погруженныхъ въ чтеніе, составляютъ, пожалуй, одну изъ особенностей лондонскихъ улицъ. Уличное движеніе замтно демократизируется: членъ парламента детъ въ омнибус рядомъ съ рабочимъ, и нарядная дама поднимается на имперіалъ по узкой лсенк неудобнаго ‘бэса’, какъ его ласкательно именуеть лондонскій жаргонъ… Омнибусы, фургоны, вагоны конножелзныхъ и электрическихъ дорогъ — солидно катятся вдоль улицъ, и кэбъ лишь изрдка мелькаетъ между этими громадами, точно лодочка между барками въ узкомъ канал…
Я прислушивался… На общемъ фон нетрудно было различить сотни индивидуальныхъ звуковъ: и колокольчикъ конножелзнаго вагона, направляющагося изъ Пиккадилли, и шарканіе пшеходовъ по асфальту, и крикъ разносчика, и даже тихій голосокъ двочки, уличной продавщицы цвтовъ.
Я хотлъ уже закрыть окно, какъ вдругъ… Послышались странные крики, сначала въ отдаленіи, потомъ ближе. Черезъ минуту что-то сдлалосъ съ уличнымъ шумомъ, какъ будто онъ сразу сошелъ съ ума… Точно рка, ровно и солидно текущая въ шлюзахъ, вдругъ прорвала плотину… Изъ боковыхъ улицъ, звуки вливалисъ къ Трафальгару и Чарингъ-Кроссу, и вскор внизу все кипло рзкими криками, хлеставшими воздухъ. Движеніе на троттуарахъ дрогнуло, смшалось, какъ въ растревоженномъ муравейник. Я высунулся изъ окна, стараясь опредлить причину необычайнаго явленія… Бунтъ?.. Пожаръ?.. Наводненіе или землетрясеніе?..
Ничего этого не было… Только въ движеніи толпы происходило необычайное замшательство… Пшеходы собирались кучками и мн было видно сверху, что среди нихъ мелькаютъ блые листы… Много блыхъ листовъ… Люди выхватывали ихъ изъ какой-то свалки и уходили, торопливо читая на ходу… И въ то же время я различилъ надъ шумомъ улицы изступленные пронзительные крики, повторявшіе одну фразу:
— Фри файтъ, фри файтъ, фри файтъ энъ де гэусъ… Free fіght,— въ перевод это означаетъ драку. Но при томъ драку не простую, а ‘свободную’, такую, какая можетъ происходить на площади, на улиц, въ кабак, вообще драку предосудительную и разнузданную… Но house — значитъ домъ… Изъ этого слдовало, что драка, о которой такъ крикливо заявлялъ въ этотъ день голосъ солидной лондонской улицы, происходила въ какомъ-то дом…
А домомъ англичане называютъ также и парламентъ.
Я одлся и вышелъ изъ номера… ‘Free fіght іn the house’ — съ улицы проникло уже въ нашъ фешенебелыній отель. Молодой человкъ, на обязанности котораго лежало управленіе нашимъ лифтомъ, едва усплъ повернуть рычагъ и, пока мы тихо катилисъ внизъ,— жадно прильнулъ къ газет. ‘Free fіght’ стояло жирнымъ шрифтомъ въ разныхъ мстахъ газетной страницы… ‘Драка въ Дом’ занимала швейцаровъ и офиціантовъ, объ ней говорили джентльмэны во фракахъ и декольтированныя лэди, спускавшіяся къ табльдоту,— а улица вся кипла рзкими, звонкими, прямо неистовыми криками… Первый же, встрченный мною газетчикъ, парень лтъ 17, съ выпученными глазами и горломъ точно у птуха, собирающагося крикнуть,— едва позволилъ себя остановить на бгу, сунулъ мн огромный листъ, взялъ, не глядя, монету,— и тотчасъ же, закинувъ голову на бокъ и необычайнымъ образомъ раздувши горло, огласилъ воздухъ отчаяннымъ крикомъ:
— Фри файтъ, фри файтъ!.. Фри файтъ энъ де-гэусъ…
И стремглавъ побжалъ дале…
Публика жадно кидалась на газетчиковъ, рвала листы изъ рукъ, дловые джентльмэны читали о драк на ходу, на троттуарахъ, на имперіалахъ бэсовъ, въ вагонахъ трамваевъ. извозчики безъ сдоковъ гонялись за разносчиками, подъзжая къ троттуарамъ и протятивая руки съ высокихъ козелъ… И даже корректныя лэди читали листы на ходу, рискуя столкнуться съ встрчными…
Черезъ нкоторое время хлынула новая волна разносчиковъ. Нсколько запоздавшая газета несла публик новыя подробности…
— Фри файтъ! Фри файтъ… У полковника Цаундерсона большая шишка на лбу…
Когда, захвативъ на свою долю дв газеты, я направился къ своему отелю,— у его подъзда остановилась небольшая изящная каретка. Въ ней сидлъ очень старый худощавый джентльмэнъ, безъ шляпы. Другой — высокій молодой человкъ, торопливо вышелъ изъ каретки первымъ и почтительно помогъ старому джентльмэну подняться по лстниц подъзда…
— Это мистеръ Гладстонъ,— вдругъ пронеслось въ публик…
Дйствительно, это былъ ‘великій старецъ’, прізжающій сюда изъ парламента въ обденное время и для роздыха. Онъ былъ серьезенъ и торопливо прошелъ въ дверь отеля, избгая очевидно попытокъ интервьюэровъ, которымъ, конечно, было бы любопытно узнать:
— Что думаетъ мистеръ Гладстонъ о свободной драк?
Впрочемъ улица уже отвчала на этотъ вопросъ пронзительными криками:
— Фри файтъ!.. Мнніе мистера Гладстона о свободной драк… Мистеръ Гладстонъ горько сожалетъ о свободной драк… Драка-драка, джентльмэны, свободная драка въ Дом!..
Полковникъ Саундерсонъ показываетъ репортеру свою шишку на лбу…
Мн удалось побывать въ ‘Дом’ нсколько дней спустя.
Зданіе парламента стоитъ на берегу Темзы, у Лондонскаго моста, прямо противъ знаменитаго Вестминстерскаго аббатства. Оно очень внушительно, солидно, выдержано въ тончайшемъ готическомъ стил, покрыто кружевомъ стрльчатыхъ орнаментовъ, которые не лишаютъ его нкоторой архаической суровости. …
Рядомъ, подъ снью ‘новаго парламента’, у его входа, вы видите какъ бы его прототипъ. Это старый парламентъ, который по сравненію съ своимъ молодымъ сосдомъ представляется чмъ-то въ род готическаго сарая. Здсь кипла когда-то вковая борьба коммонеровъ съ короной. Сюда безпечный и несчастный Карлъ Стюартъ, вскор посл ремонстраціи, которую онъ высокомрно нарушилъ, пришелъ въ ботфортахъ со шпорами и съ хлыстомъ въ рук, чтобы арестовать Пима, Гемпдена и Гольденниса… И здсь поднялась еще первая грозная народная буря. Черезъ нсколько дней старое зданіе, окруженное цлымъ лсомъ алебардъ и пикъ лондонской милиціи, вновь увидло въ своихъ стнахъ опальныхъ депутатовъ, а черезъ нсколько лтъ — оно слышало смертный приговоръ, о которомъ наши предки говорили съ такой наивною силой негодованія: ‘аглицкіе люди поступили не гораздо: короля своего Карлуса убили до смерти’… Я плохо знаю исторію парламентскихъ зданій и не могу поэтому сказать точно,— дйствительно ли этотъ сарай представлялъ все старое зданіе, или это только часть его. Во всякомъ случа, его присутствіе здсь,— повидимому, безцльное,— очень характерно. Весь составленный изъ традицій — парламентъ бережно сохранилъ и эту свою каменную традицію. Новое зданіе, огромное и роскошное, все, до послдней мелочи, выдержано въ той же форм, въ томъ же цвт и стил… Та же готика, та же красивая суровость…
И та же старая символика во внутреннихъ распорядкахъ. Палата называется ‘нижнею’, и настоящіе законодатели страны въ торжественныхъ случаяхъ отправляются въ помщеніе благородныхъ лордовъ, гд, скромно стся за ршеткой, смиренно выслушиваютъ то, что имъ вщаютъ король и лорды… И даже надъ часовой башенкой до сихъ поръ находится карцеръ, готовый принять любого изъ законодателей, какъ провинившагося школьника. Однако, весь этотъ ритуалъ представляетъ такую же почтенную, пустую форму, какъ описанное выше старое зданіе, по которому въ тотъ день, когда я его видлъ,— бродилъ одинъ лишь скучающій полисмэнъ въ своей суконной каск. И никто въ цивилизованномъ мір не будетъ особенно удивленъ, когда, вернувшись изъ-за ршетки высшей палаты, скромные коммонеры вотируютъ въ своей ‘нижней комнат’, чтобы изъ верхней убрали за ненадобностью почтенную историческую меблировку…
За первой же дверью на насъ пахнуло той чуткой тишиной, въ которой воображенію невольно чудятся отголоски какихъ-то важныхъ и торжественныхъ совщаній, гд-то за стной. И опять ‘традиціи’ обступаютъ васъ со всхъ сторонъ въ этой тишин.
Корридоръ, уставленный блыми, какъ привиднія, мраморными статуями великихъ государственныхъ дятелей Англіи… Рядъ Питтовъ и Борковъ завершается мефистофелевской, во весь ростъ, фигурой Дизраэли. Я невольно подумалъ о томъ особенномъ ощущеніи, которое долженъ испытывать Гладстонъ, такъ много лтъ видвшій эту фигуру, съ той же кривой улыбкой, въ той же поз, въ качеств своего противника на противуположной скамь палаты. Когда Гладстонъ былъ у власти,— Диззи нападалъ на него со скамей ‘врноподданной оппозиціи’. Когда шансы политической игры измнялись,— Гладстонъ переходилъ налво, и Диззи такъ же иронически отражалъ его нападенія съ министерской скамьи. И вотъ теперь язвительный Диззи на пьедестал ждетъ того дня, когда его противникъ станетъ у противоположной стны, такой же блый, такой же недвижимый и холодный… Есть что-то, пронизывающее холодомъ, хотя и исполненнымъ высокаго ‘респекта’, въ этомъ мраморномъ безсмертіи, которое глядитъ на живого еще человка уже такъ близко.
Входная дверь тихо открылась и такъ же тихо захлопнулась за нами. И тотчасъ же къ намъ подошелъ дежурный полисмэнъ, тихо ступая на мягкихъ подошвахъ. Онъ спросилъ почти шопотомъ, что намъ угодно въ ‘Дом’?
Нашъ провожатый назвалъ фамиліи двухъ ирландскихъ депутатовъ.
— Мистеръ N. находится здсь,— сказалъ полисмэнъ вжливо и отошелъ съ поклономъ на свое мсто.
Законодатели въ парламент у себя ‘дома’, и ‘улица’ не иметъ сюда доступа по закону. Это старая привилегія, и она ‘числится’ за англійскимъ парламентомъ до сихъ поръ. Извстна эта черта англійскаго законодательства,— что его законы рдко умираютъ насильственною смертью. Трудно поврить, напримръ, что въ свободной Англіи до сихъ не отмнено никакимъ формальнымъ актомъ крпостное состояніе. А между тмъ это такъ. Англія не знаетъ также законовъ о такъ называемой ‘свобод печати’, въ континентальномъ значеніи этого слова. До сихъ поръ, въ той груд парламентскихъ актовъ, которую представляетъ англійскій кодексъ, нетрудно отыскать и старую парламентскую привилегію о томъ, что засданія палаты не гласны и не публичны. Акты остаются во всей своей буквальной неприкосновенности, ихъ нетрудно разыскать въ подлинникахъ, но они уже умерли. И если бы кто-нибудь изъ ныншнихъ членовъ парламента предложилъ удалить стенографовъ съ ихъ галлереи,— то это произвело бы такое же впечатлніе, какъ если бы мраморный Биконсфильдъ вошелъ въ залъ, занялъ мсто на скамь врноподданной оппозиціи ея величеству, рядомъ съ мистеромъ Чемберленомъ, и попросилъ бы слова по ирландскому биллю.
Не могу сказать наврное, какое именно наказаніе грозитъ по этимъ окаменвшимъ законамъ любому журналисту, ежедневно нарушающему ‘тайну парламентскихъ засданій’. Въ Англіи нтъ спеціальныхъ ‘литературныхъ’ преступленій и наказаній. Человкъ, напечатавшій клеветническую брошюру, или ее прочитавшій другому, или пославшій ее по почт, подлежитъ наказанію наравн съ тмъ, кто написалъ обидное слово пальцемъ на чьихъ-нибудь воротахъ. Онъ судится, какъ клеветникъ, диффаматоръ и оскорбитель, все равно на словахъ или въ печати. Въ старину ложный доносчикъ Титъ-Отсъ былъ привязанъ къ телжк, съ обнаженной спиной, и его усердно бичевали, возя по городу, тому же наказанію подвергались дерзкіе памфлетисты: ихъ возили ‘отъ Ольдъ-гета до Нью-гета и отъ Нью-гета до Тиборна’, и каждый желающій могъ бить ихъ по обнаженной спин. Даніэль Дефо, знаменитый авторъ всемірно извстнаго Робинзона, за политическіе памфлеты три раза выставлялся у позорнаго столба, съ головой и руками, ущемленными въ отверстія широкой доски… То же въ свое время грозило каждому, кто бы осмлился нарушить тайну парламентскихъ засданій… ‘Домъ’ пользовался нелрикосновенностью, какъ частная квартира законодателей. И даже больше.
Старая парламентская привилегія рычала на журналистовъ, какъ адскій церберъ. Въ царствованіе Георга ІІІ нкто Уильксъ занялся разсмотрніемъ въ печати того, что происходило въ ‘Дом’. Въ цломъ ряд памфлетовъ, а также въ своей газет ‘North Britan’. Онъ первый сталъ публиковать отчеты о парламентскихъ засданіяхъ, солровождая ихъ ядовитыми критическими замчаніями. Законъ парламентской неприкосновенности вступилъ въ борьбу на жизнь и на смерть съ дерзкимъ журналистомъ. Вначал, казалось, борьба была на сторон стараго закона. Юное дтище политической прессы закрылось на 45 номер, и редакторъ вынужденъ былъ бжать во Францію. Но общество было на сторон журналиста: въ день отъзда Уилькса на окнахъ Лондона виднлась всюду цифра 45, и народъ не позволилъ сжигать газету, кидая вмсто нея въ огонь ботфорты, символически представлявшіе фигуру министра Бьюта. Потомъ журналиста выбрали въ парламентъ, и противъ парламентской привилегіи всталъ законъ о неприкосновенности депутата. Уильксъ вернулся, чтобы засдать въ той же палат. Потомъ его избрали альдермэномъ Сити. Газеты къ этому времены стали печатать отчеты десятками, и старому закону пришлось сразу гоняться за цлой стаей его нарушителей.
Однажды, онъ пожелалъ отправить въ тюрьму нсколько десятковъ журналистовъ. Но тутъ онъ наткнулся на неожиданное и тоже законное препятствіе, другой законъ требовалъ для заключенія подписи альдермэна на приказ объ арест. Иначе тюремщикъ не въ прав былъ принять новыхъ жильцовъ. Уильксъ отказалъ въ подписи. Парламентъ арестовалъ нсколько типографищковъ, лордъ-мэръ (городской голова) освободилъ ихъ изъ заключенія. Попробовали посадить самого лорда-мэра, но его освободилъ судъ общихъ тяжебъ. Общество длало заключеннымъ оваціи, а отчеты продолжали являться, какъ ни въ чемъ не бывало. Вроятно, были у стараго закона еще какіе-нибудь способы. Но онъ впалъ уже въ предсмертную тоску. Осаждаемый на всякомъ шагу тучей мелкихъ законовъ, которые были живе и подвижне его и которые кусали его со всхъ сторонъ, какъ стая собакъ, вцпившаяся въ краснаго звря,— парламентскій законъ понялъ, что онъ въ сущности уже умеръ… Противъ него были уже прецеденты… Онъ изнемогъ, и ему осталось только смиренно стать на полку въ парламентскомъ архив… Никто даже не позаботился написать ему свидтельство о смерти. Съ этихъ поръ джентльмэны прессы засдаютъ въ качеств четвертаго сословія,— впрочемъ все таки за спиной у спикера, который, такимъ образомъ, какъ бы не замчаетъ этого правонарушенія. Противозаконно проникая въ ‘Домъ’, въ качеств постороннихъ, мы наврное тоже нарушали какои-нибудь неотмненный старинный актъ… Впрочемъ, называя фамилію достопочтеннаго ирландскаго депутата, котораго я, напримръ, до того времени не видлъ въ глаза, мы приносили жертву ‘традиціи’ — домашнему пенату парламента, и становились до извстной степени уже не посторонними. Въ слдующемъ за корридоромъ кругломъ зал, съ высокимъ, куполообразнымъ потолкомъ, намъ пришлось еще разъ повторить эту фамилію и затмъ ожидать, въ числ другихъ ‘постороннихъ’, пока парламентскіе служителя сообщатъ достопочтеннымъ депутатамъ, что ‘знакомые’ желаютъ ихъ видть.
Въ кругломъ зал было немало постителей. Приходили и уходили служащіе, пристава, депутаты, журналисты, парламентскіе чиновники. Одинъ разъ появился мистеръ Молоръ, предсдатель парламентской комиссіи. Онъ вышелъ тихой походкой изъ парламентской залы, повидимому, ради какой-нибудь своей личной надобности… Намъ, русскимъ, казалось нсколько страннымъ то обстоятельство, что мистеръ Мелоръ сохраняетъ вполн серьезный видъ въ длинной архаической мантіи, изрядно потертой, въ черныхъ шелковыхъ чулкахъ, плотно облегающихъ короткія ноги, въ башмакахъ съ пряжками и въ бломъ парик со смшною косицей. Изъ-подъ косицы и парика безцеремонно выглядывали собственные волосы достопочтеннаго джентльмена, обстриженные и гораздо боле темнаго цвта. Небольшой ростъ, походка съ развальцемъ, совершенно партикулярный видъ человка, идущаго въ столь величественномъ костюм по своем личному длу,— придавали нчто своеобразное всей этой фигур…
Мн показалось, что я узнаю мистера Мелора. Повидимому именно ему выпало на долю предсдательствовать въ день ‘свободной драки’. Юмористическіе листки отлично съумли воспользоваться аттрибутами его званія. Изъ парика они сдлали чепчикъ, мантію задрапировали шалью. Изъ фигуры почтеннаго джентльмэна вышла такрімъ образомъ сонливая старая лэди, дремлющая въ кресл, между тмъ, какъ порученные ея надзору внучата расшибаютъ другъ другу лбы и носы.
Наконецъ, дверь зала открылась. Мелькнула внутренность святилища, и по корридору къ намъ вышелъ ирландскій депутатъ, котораго мы ждали. Это былъ очень привтливый господинъ, пріятный на видъ и любезный. Мы были ему представлены, обмнялись наскоро рукопожатіями, и посл этого одинъ изъ парламентскихъ служителей провелъ насъ за ршетку. Крутыя и узкія лстницы, узкіе корридоры и довольно запутанные переходы. Наверху — конторка, у конторки — толстая книга, у книги — господинъ, весь въ черномъ, безмолвный, какъ статуя. Не проронивъ ни одного слова, онъ внесъ наши имена и имя нашего знакомаго депутата. За этимъ еще одинъ корридоръ со стеклянною стной, въ которую черезъ головы публики виднлись уже внизу головы депутатовъ,— и мы вступаемъ въ залъ засданій.
Несмотря на то, что мы ежедневно читаемъ газетные отчеты и нердко видимъ иллюстраціи разныхъ парламентскихъ эпизодовъ,— впечатлніе было все-таки совершенно неожиданно. Я ждалъ увидтъ что-то въ род обширнаго форума. Между тмъ первое впечатлніе было впечатлніе тсноты и полумрака. Продолговатый четыреугольникъ… Готическіе орнаменты деревянныхъ стнъ и окна съ цвтными разрисованными стеклами скрадываютъ и безъ того необильное освщеніе. Оно еще уменьшается темными тонами полированнаго дерева и черной кожи, которою обиты скамьи… Повидимому, строитель больше заботился о традиціи, чмъ о томъ, чтобы дать доступъ свту и полноту резонанса.
Публика помщается на антресоляхъ, со скамьями, понижающимися къ концу. По боковымъ стнамъ — хоры, а на противоположной сторон — опять антресоли поменьше для стенографовъ и журналистовъ. За скамьями прессы, за ршеткой мелькаютъ, точно въ туман, фигуры нарядныхъ дамъ, которыя совершенно отдлены, такимъ образомъ, отъ остальной публики. Он здсь напоминаютъ заключенныхъ, тщательно скрывающихъ (кажется, даже за стеклами) свое противузаконное присутствіе.
Зато коммонеры въ шляпахъ имютъ видъ очень непринужденный. Видно, что они дйствительно чувствуютъ себя ‘дома’. Зато публика держится въ необычайномъ респект, точно на торжественной месс. Когда я занялъ свое мсто, указанное мн безмолвнымъ жестомъ распорядителя,— на хорахъ съ лвой стороны поднялся одиноко сидвшій джентльмэнъ, весь въ черномъ. Шелковые чулки и башмаки съ пряжками показывали его оффиціальное званіе. Онъ кинулъ суровый взглядъ въ мою сторону и, подойдя неслышно къ первой скамь, величественно поднялъ кверху указательный палецъ лвой руки, съ видомъ угрозы. Въ публик произошло тихое движеніе, и я подумалъ уже, что это я, бдный чужеземецъ, по невднію усплъ нарушить какую-нибудь изъ парламентскихъ привилегій. Въ моемъ ум быстро и инстинктивно промелькнули вс ‘прецеденты’… Но въ это время мой ближайшій сосдъ толкнулъ локтемъ своего ближайшаго сосда, какъ это сдлалъ бы ученикъ, предостерегающій во время урока неосторожнаго товарища. Оказалось, что одинъ изъ ‘стороннихъ постителей’, находившій, вроятно, недостаточно интересными пренія о 126 стать бюджета,— тихонько читалъ газету, спрятавъ ее за спинкой скамьи. Когда онъ тревожно поднялъ глаза, черный джентльмэнъ поднялъ палецъ еще выше, и его брови сдвинулись еще грозне. Газета, о присутствіи которой строгій блюститель догадался, очевидно, по опущеннымъ взорамъ виновнаго, быстро исчезла… Строгій приставъ опять занялъ свой наблюдательный постъ…
Помщеніе для депутатовъ, внизу, довольно тсно. Правда, на черныхъ скамьяхъ оставалось не мало пустыхъ мстъ, но зато въ дни особенно интересныхъ засданій депутатамъ, говорятъ, приходится брать мста чуть не съ бою. Между скамьями правой и лвой стоитъ длинный столъ, покрытый сукномъ, заваленный фоліантами и бумагами. Переходы между столомъ и скамьями узки. Депутаты говорятъ, поднимаясь на своихъ мстахъ. За столомъ сидитъ вернувшійся въ залъ мистеръ Мелоръ.
Пренія въ этотъ день были дловиты, сухи и скучны. Читался бюджетъ, ‘врноподданная оппозиція’ оспаривала каждую цифру. Вотъ мистеръ Гладстонъ. Одтый въ срое, довольно дряхлый на видъ, но подвижной и дятельный,— онъ то и дло переходитъ съ одного мста на другое и шепчется съ депутатами. Раза два онъ переходилъ на скамьи оппозиціи. Противники почтительно сторонились, давая мсто. Чаще всхъ говорылъ Чемберленъ, ясно, отчетливо, нсколько рзко и съ юмористическими отступленіями. Вождь уніонистовъ, повидимому, составилъ уже себ прочную репутацію юмориста, и публика предрасположена къ смху. Вскор посл того, какъ мы вошли въ залъ, сумерки сгустились, и остатки свта замтно уходили въ цвтныя стекла готическихъ оконъ. Чемберленъ среди дловой рчи, испещренной цифрами и детальными нападками на разсчеты правительства, вдругъ рзко остановился, поднялъ глаза кверху и сказалъ негромкимъ, но рзкимъ и отчетливымъ голосомъ:
— Однако, кажется, за нашу строптивость насъ хотятъ держать въ темнот.
На депутатскихъ скамьяхъ раздался смхъ, который покатился по зал и замеръ на заднихъ скамьяхъ публики. Это намъ, очевидно, дозволялось.— Въ эту минуту съ потолка полился мягкій электрическій свтъ, смягченный матовыми стеклами. Оказалось, что даже строгій черный джентльмэнъ на хорахъ благоволилъ присоединиться къ общей веселости.
Этотъ свтъ придалъ палат боле привлекательный видъ. Однако, все оставалось по прежнему респектабельно, величаво и нсколько сурово. Мистеръ Мелоръ, въ парик и мантіи, важно сидлъ на своемъ мст, какъ олицетворенная традиція… И такъ трудно было представить, что еще нсколько дней назадъ въ этомъ респектабельномъ ‘Дом’, гд все полно такими почтенными традиціями, депутаты дрались ‘свободно’, какъ простые уличные буяны.
Какъ это могло случиться?
Прежде всего,— въ тотъ роковой день, кром депутатовъ и мистера Мелора, кром публики и журналистовъ — въ палат присутствовалъ еще ирландскій вопросъ. А ирландскій вопросъ — это существо безпокойное, раздраженное и раздражающее. Это длинная исторія притсненій и борьбы, сопротивленія и обоюдныхъ жестокостей. Это кровавое пятно на исторіи англійской славы, по признанію лучшихъ изъ англичанъ. Это ‘больное мсто у самаго сердца англійской націи’,— но выраженію Маколея. Это длинная цпь историческихъ несправедливостей и историческихъ неизбжностей, перепутавшихся взаимно въ настоящій гордіевъ узелъ, который не разъ уже пытались разсчь, и каждый разъ при этомъ напрасно лилась кровь, а узелъ запутывался еще больше.
Въ XІІ столтіи при Генрих ІІ кельтская Ирландія завоевана англо-саксами. Въ сверной части острова завоеватели отдлили одинъ округъ ‘палями’, остальное считалось ‘дикой Ирландіей’. Она управлялась полудикими кельтскими вождями, долго боровшимися противъ иноземцевъ. Въ послдній годъ царствованія Елизаветы (1603) Ирландія присоединена къ составу Великобританіи,— и послдніе О’Доннелли и О’Нейлли, защищавшіе еще свою независимость, цловали руки Іакова въ Уайтъ-голл. Но вражда не стихла. Напротивъ, съ тхъ поръ, какъ Англія стала протестантской, а Ирландія осталась католической, къ національному антагонизму кельта и сакса присоединяется ненависть протестанта и паписта. Англичане ввели въ Ирландіи своихъ епископовъ, которые, ничего не длая для народа, пользовались, однако, доходами, отнятыми у ирландской церкви,— и своихъ судей, которые находили, что правосудіе не годится для кельта и кельтъ не годится для правосудія, Понятно, что религіозный энтузіазмъ и энтузіазмъ національный слились нераздльно въ сердцахъ побжденнаго племени. Англичанинъ для ирландца сталъ ненавистнымъ угнетателемъ, ирландецъ — мятежникомъ и измнникомъ для англичанина. ‘Въ продолженіи всего XVІІ вка, говоритъ Маколей, свобода Ирландіи и рабство Англіи значили одно и то же, и обратно. Вс имена, мста, дни, соединенные у англичанъ съ воспоминаніемъ объ освобожденіи, благоденствіи, національномъ достоинств,— были для ирландцевъ соединены съ порабощеніемъ, разореніемъ и униженіемъ’… Въ XVІІ ст. ирландцы два раза поднимались и два раза были жестоко наказаны. Первое возмущеніе было подавлено Кромвелемъ. Его политика, твердая и жестокая,— характеризовалась однимъ словомъ: истребленіе. Съ чувствомъ ветхозавтнаго іудея по отношенію къ язычникамъ,— суровый диктаторъ далъ полную волю изувроки мрачному энтузіазму своихъ солдатъ. Въ нсколько мсяцевъ онъ избилъ десятки тысячъ ирландцевъ, оставилъ города безъ жителей, высылалъ многія тысячи за океанъ, въ Вестъ-Индію.ъ, а земли остаилялъ солдатамъ и переселенцамъ. Рку Шаннонъ онъ сдлалъ для ирландцевъ своего рода Стиксомъ: всякій ирландецъ, переходмвшій съ западнаго берега этой рки на восточный — казнился смертію…
Это было жестоко и мрачно, какъ самъ Кромвель, но послдовательно. Если бы допустить, что въ XVІІ столтіи въ Европ возможно было поголовное истребленіе цлаго народа, которое удавалось за много вковъ до Рождества Христова, въ Азіи, то политика Кромвеля навсегда разршила бы ирландскій вопросъ. Но это оказалось утопіей, и дальнйшая политика Англіи была не столь послдовательна, хотя, быть можетъ, не мене ужасна. Объ истребленіи не было рчи, но ирландцы сведены на степень паріевъ и илотовъ! Въ нсколько пріемовъ, посл Кромвеля, нсколькими парламентскими актами земля отнималась у ирландцевъ и отдавалась англичанамъ. Суды дйствовали въ пользу господствующей расы, и ирландцамъ оставались только нелегальныя средства сопротивленія. Угнетеніе и мятежъ взаимно порождали другъ друга и съ деревенскимъ тираномъ боролся деревенскій бандитъ. Ирландскіе мстители отвчали бшеными жестокостями разбойниковъ на легальныя жестокости англійскаго режима.
Такъ проходили вка, и положеніе запутывалось все боле. Земли, первоначально захваченныя завоеваніемъ или конфискаціей, переходили изъ рукъ въ десятыя руки на основаніи покупки и продажи. Бывали періоды, когда реакціонные правители Англіи задабривали ирландцевъ. Тогда ирландцы, въ свою очередь, давали волю чувству мести и пытались въ свою очередь актами и конфискаціями вернуть захваченное. Отъ этого положеніе запутывалось еще сильне, и подтверждалась еще разъ несомннная истина, что національныя страсти — плохое лекарство противъ историческихъ болзней.
XVІІІ столтіе знало опять немало возстаній и ирландское дло имло свои жертвы. Благородный и образованный Фицжеральдъ, опиравшійся на революціонное броженіе въ Европ,— заплатилъ за это своей кровью. Робертъ Эмметъ, чисто идеальная фигура заговорщика-энтузіаста, окруженная, обаяніемъ таланта, молодости, красоты, необыкновеннаго дара владть сердцами,— разсчитывалъ на Наполеона. Изгнанный и заточенный на островъ Св. Елены, Бонапартъ высказывалъ впослдствіи: горькія сожалнія, что онъ въ то время оставилъ Ирландію на произволъ судьбы. Если бы французы высадились на остров Зеленаго Эрина, когда звзда Наполеона была въ полномъ блеск,— кто знаетъ, какова была бы теперь физіономія Европы. Но этого не случилось. Эмметъ въ отчаяніи сдлалъ попытку собственными силами взять дублинскій замокъ, былъ отбитъ, раненъ, взятъ и казненъ. Но его обаятельная фигура,— мятежника въ глазахъ однихъ, національнаго героя для другихъ,— осталась въ памяти народа и въ псняхъ Томаса Мура. По его слдамъ шли новые мятежники на новыя жертвы.
Въ начал нашего столтія уничтоженъ жалкій ирландскій парламентъ. Зато возникла ирландская католическая лига, предвстница будущаго могущества земельной лиги. Въ 1843 году произошло возстаніе О’Коннеля, котораго осудили. Правительство подтасовало судъ присяжныхъ, что вызвало протестъ въ самой Англіи. Нужно замтить, что въ конц прошлаго и начал ныншняго столтія характеръ отношеній англійскаго и ирландскаго народа значительно измняется. Съ одной стороны свобода въ Англіи упрочилась и окрпла. Съ другой — передовые люди ирландскаго движенія опираются уже на свободныя идеи вка. Прежде, не говоря о період завоеванія, Ирландія была всегдашней опорой реакціи и угрозой ‘пріобртеннымъ правамъ’. Не надо забывать, что Іаковы и Марія кровавая всегда призывали къ себ ирландскіе полки, вносившіе ужасъ въ самое сердце Англіи. Исторія сохранила память о знаменитой ‘ирландской ночи’, когда весь Лондонъ былъ освщенъ кострами, мужчины готовились къ защит, а женщины и дти рыдали въ домахъ до зари. Паника была вызвана извстіемъ, будто ирландскіе полки, отпущенные на родину, вермулись съ дороги и идутъ на Лондонъ…
Теперь, съ духомъ новйшаго времени, Ирландія не становится уже поперекъ англійской свободы, и въ лучшихъ умахъ свободной націи, расположенной къ великодушію и терпимости, начинается реакція въ пользу Ирландіи.
Въ 1851 году, Вильямъ Гладстонъ, тогда еще молодой человкъ, тори по формальной принадлежности къ партіи, но уже либералъ по внутреннимъ склонностямъ,— оставшись не у длъ, похалъ для отдохновенія въ Неаполь. Англійскаго консерватора глубоко поразило положеніе вещей въ этой стран жестокаго и тупого произвола. Вмсто отдыха, онъ посвятилъ свои каникулы на посщеніе тюремъ, гд томились ‘политическіе’ заключенные,— на англійскій взглядъ лойальные противники правительства. Англійскаго консерватора глубоко поразило, между прочимъ, то обстоятельство, что изъ 140 депутатовъ, законно явившихся въ Неаполь для участія въ парламентской сессіи,— 76 (т.-е. абсолютное большинство) подверглось либо заточенію, либо изгнанію въ административномъ порядк, безъ всякаго суда. Этимъ простымъ способомъ неаполитанское правительство того времени обезпечивало себ большинство голосовъ!
Въ знаменитыхъ ‘письмахъ къ лорду Эбердину’ Гладстонъ, сдержанно и съ величайшимъ достоинствомъ, выставилъ весь позоръ этого режима. Письма имли огромное вліяніе и нанесли неаполитанскому правительству страшный нравственный ударъ въ глазахъ всего политическаго и цивилизованнаго міра. Но неаполитанская реакціонная пресса, не находившая оправданій по существу, тотчасъ же отвтила:
— Посмотрите лучше на ваши собственныя отношенія къ Ирландіи!
Гладстонъ, по собственному признанію, до того времени мало занимался Ирландіей. Но эти наноминанія, въ снязи съ движеніями О’Коннеля, О’Брайана, Майкеля Дэвитта, а впослдствіи феніевъ и Парнелля — разумется, будили англійскую совсть. ‘Посмотрите на свою Ирландію’… Это говорили не одни неаполитанцы, но и французы, и турки, когда Гладстонъ поднималъ голосъ въ пользу болгаръ, и американцы, демонстративно чествовавшіе Парнелля въ засданіи вашингтонской палаты. О страданіяхъ Ирландіи заговорили даже въ нашихъ земскихъ собраніяхъ. Я помню, какъ въ собраніе одного узднаго земства (кажется, миргородскаго) явился вначал 90-хъ годовъ какой-то старый ирландецъ, давно проживающій въ Россіи и ставшій уже здсь ддомъ многочисленныхъ внуковъ. Со слезами на глазахъ и ‘голосомъ, проникавшимъ прямо въ души уздныхъ гласныхъ’, онъ излагалъ страданія своей родины и просилъ заступничества узднаго собранія. Собраніе, сколько помнится, постановило довести о страданіяхъ Ирландіи подъ англійскимъ владычествомъ до свднія высшаго правительства. Весь эпизодъ былъ очень драматично изложенъ въ нашихъ газетахъ.
Англія мичего не отвтила миргородскому земству, тмъ боле, что вс эти язвительныя рчи она много разъ слышала у себя дома, въ стнахъ собственнаго парламента и при томъ не отъ враговъ, а отъ самыхъ выдающихся англичанъ.
Въ конц XVІІІ вка лордъ Гренвилль, суровый рутинеръ и непреклонный реакціонеръ, называлъ измнниками англичанъ, которые поднимали голоса противъ угнетенія Ирландіи. Но англичане не боялись ‘страшныхъ словъ’, а съ тхъ поръ, какъ за политику Гренвилля Англія заплатила разорительной войной и потерей американскихъ колоній,— страшныя слова имютъ тамъ еще меньшую цну. Языкъ передовыхъ людей становится все боле и боле гуманнымъ и терпимымъ по отношенію къ Ирландіи, даже въ случаяхъ, когда угнетеніе доводило до прямыхъ возстаній. Въ немъ слышатся ноты справедливости и великодушія. Такъ, 23 іюля 1803 года Эмметъ, разсчитывая на высадку французовъ, прибилъ прокламаціи на улицахъ Дублина и кинулся на Дублинскій замокъ. Возстаніе было подавлено. Эмметъ арестованъ. Молодой мятежникъ посл блестящей защитительной рчи, полной одушевленія, которую и теперъ въ Ирландіи знаютъ наизусть, былъ казненъ. Вотъ какъ писалъ корреспондентъ ‘Tіmes’а’, безусловно осуждавшій самую попытку вооруженнаго возстанія, объ этомъ событіи и о поведеніи самого Эммета, его доносчиковъ и судей:
‘Я долженъ признать, что онъ былъ великъ. при всхъ своихъ заблужденіяхъ. Въ день процесса, въ ту минуту, когда разверзалась готовая принять его могила — самыя стны суда потрясались отъ энергіи и блеска его краснорчія. И я видлъ, какъ змя, вскормленная на груди его отца (лордъ Плункетъ) — трепетала подъ его взглядами, а извергъ, который осудилъ его на смерть (лордъ Норбюри, ведшій засданіе пристрастно и грубо) — блднлъ и дрожалъ на своемъ кресл’ {Madden. Unіted Іrіshmen. Цит. изъ Брандеса. Англійская литература XІX столтія.}.
Когда среди націи, которая вками притсняла другую націю, раздаются такіе голоса,— это значитъ, что ея совсть проснулась. И дйствительно, она говоритъ все ясне и громче. Съ тхъ поръ, какъ уничтоженъ ирландскій парламенть, ирландскіе депутаты защищали дло своей родины въ ‘Дом’. Избирательная реформа коснулась также и Ирландіи,— она усилила число и составъ ирландскаго представительства.
И не одинъ разъ депутаты-англичане присоединялись къ протестамъ ирландцевъ. Вотъ что говорилъ въ палат Маколей по поводу суда надъ О’Коннелемъ:
.’Свидтельства и законъ позволяли вамъ разсчитывать на обвиненіе и приговоръ. Вамъ только этого и было нужно. Между тмъ, сэръ, вроятность обвиненія составляетъ только часть того, на что долженъ обратить вниманіе государственный человкъ. Прежде, чмъ привести самаго способнаго, самаго могущественнаго, самаго популярнаго изъ вашихъ противниковъ къ ршетк, какъ преступника, на основаніи того, что онъ противодйствовалъ вамъ, слдовало подумать, будетъ ли голосъ вашего отечества, другихъ странъ и потомства на сторон ршенія, котораго вы добивались отъ трибуналовъ. Не будетъ ли общее мнніе человчества таково, что, хотя и правые по формальному закону,— вы были нравственно не правы. Человкъ, котораго вы пожелали наказать — не обыкновенный человкъ. Правду сказать, я очень затрудняюсь говорить о немъ. Онъ въ такомъ положеніи, которое не позволяетъ благороднымъ врагамъ, не позволило и членамъ палаты,— за однимъ постыднымъ исключеніемъ,— нападать на него съ ожесточеніемъ. Я постараюсь, господа, говоря о немъ, не забывать почтенія, должнаго знаменитости и несчастію. Я убжденъ, что цль его не только вредна, но и недостижима, нкоторыя его средства я никакъ не могу оправдать… Но вы не можете не согласиться, что съ нимъ поступили несправедливо’. Къ этому протесту Маколея въ Нижней палат присоединился лордъ Денгемъ въ Верхней. Приговоръ надъ О’Коннелемъ былъ кассированъ, и ирландскій агитаторъ освобожденъ.
‘Дло вковъ поправлять не легко’. Борьба продолжалась, хотя формы ея мнялись. Посл того, какъ политическая струя ирландскаго движенія слилась съ теченіемъ аграрнымъ, движеніе приняло характеръ настоящаго открытаго возстанія острова противъ метрополіи. Въ конц 70-хъ годовъ старый феній и бывшій каторжникъ Майкель Дэвиттъ подалъ руку Парнеллю и слова послдняго: ‘покажемъ лендъ-лордамъ, что ирландцы не выпустятъ земли изъ своихъ рукъ’ — раздались по всему острову призывомъ къ сопротивленію. Земельная лига пріобрла необыкновснное могущество. Она постановляла бойкотъ, она взимала плату съ арендаторовъ и предписывала условія лордамъ, она распоряжалась сопротивленіемъ при выселеніяхъ, стараясь удержать выселяемыхъ арендаторовъ, защищавшихъ свои жилища противъ ‘законнаго насилія’, въ предлахъ ‘законнаго сопротивленія’. ‘Дти мои,— говорили лигіонеры, стоя около домовъ, осажденныхъ солдатами,— не прибгайте къ ружьямъ, потому что это будетъ открытое возстаніе, и законъ васъ строго накажетъ. Не употребляйте ножей, ни рычаговъ, ни вилъ, потому что и эти орудія воспрещены парламентскими актами. Если уже вы не хотите отдать вашихъ жилищъ безъ всякаго сопротивленія, то парламентскіе акты ничего не говорятъ о кипятк’…
Впрочемъ, гораздо чаще лига сдерживала страсти, вводя борьбу въ условныя формы сопротивленія и не позволяя ей перейти въ острое открытое возстаніе. Она длала его длительнымъ, но мене острымъ.
Этотъ образъ дйствій, разумется, не могъ не раздражать англичанъ, и, когда посл этого ирландскіе депутаты возвращались въ парламентъ, ихъ встрчали здсь бурныя сцены. Однако, и тутъ лучшіе изъ англичанъ понимали, что это та самая тактика, которою и ихъ предки нердко добивались ‘пріобртенныхъ правъ’. Противъ огромной законной несправедливости ирландцы выдвигали противодйствіе своего народа, прикрывая его, гд было можно, броней мелкихъ законовъ. Это называлось парламентской тактикой, ‘планомъ кампаніи’. Обходъ закона въ Англіи всегда былъ могучимъ средствомъ для испытанія его жизненности. Какъ нкогда Уильксъ въ борьб съ отжившей парламентской привилегіей, такъ теперь лига въ борьб съ вковымъ притсненіемъ и его результатами — пробовала затравить и обезсилить своего противника, доказать ему, что онъ уже одряхллъ и умеръ.
И цифры аграрныхъ преступленій ясно показывали, что вліяніе лиги все-таки сдерживало страсти, а не раздувало ихъ въ стихійное пламя. Депутаты ирландскихъ округовъ являлись какъ предводители возставшей страны передъ англійскими законодателями. Но они же, въ глазахъ неумренныхъ и страстныхъ ирландцевъ, казались нердко ненавистными тормозами народной мести. Какъ бы то ни было, движеніе шло въ этомъ направленіи. Жестокость притснителей слабла, сила организованной Ирландіи росла. На помощь ей шла вдобавокъ сила извн. Ирландцы въ Америк пріобрли вліяніе и могущество. Они составили даже грандіозный планъ соединенія Ирландіи съ Америкой. Америка, опираясь на Ирландію, соединенную съ нею узами свободной автономіи,— ступаетъ такимъ образомъ на европейскую почву.
Наконецъ, англійскій либерализмъ ршительно вступилъ въ союзъ съ ирландцами на почв гомруля. Гладстонъ сдлалъ его вопросомъ своей жизни и сталъ проводить его шагъ за шагомъ, осторожно, разсчетливо и неукнонно. Самая характерная черта его политическаго облика состоитъ въ томъ, что, ставя убжденіе впереди, какъ движущее начало,— въ практик онъ тщательно и чрезвычайно умло нащупывалъ почву среди парламентскихъ силъ и ставилъ вопросы въ то время, когда матеріалы для ихъ практическаго разршенія уже накопились. Великій старикъ хочетъ, повидимому, закончить на склон жизни еще одно великое дло ране, чмъ стать въ вид мраморной колонны противъ своего всегдашняго противника Дизраэли…
Уже съ 80-хъ годовъ, когда Гладстонъ былъ у власти, англійское правительство вступило на извстныхъ условіяхъ въ союзъ съ партіей Парнелля. Кевендишъ и Боркъ были посланы въ Ирландію, охваченную пламенемъ взаимной ненависти, съ встью примиренья…
Въ самый день прізда эти встники мира были убиты феніанскими террористами въ дублинскомъ Фениксъ-парк.
Прибавьте къ этому, что въ самой Ирлаидіи Ульстеръ, который въ старину былъ огражденъ ‘палями’, населенъ потомками англичанъ-протестантовъ, что этотъ округъ ршительно противится реформ, и вы поймете,— съ какой исторіей и въ какой волнующей обстановк ирландскій вопросъ вступилъ въ стны ‘Дома’ въ роковой день 14 іюня…
Послднія парламентскія стычки были уже очень горячи и раздражительны. Правительство Гладстона располагало незначительнымъ большинствомъ. Оппозиція, состоявшая изъ тори и либераловъ-уніонистовъ группы Чемберлена, старалась оттянуть еще въ эту сессію ршеніе билля объ ирландской автономіи и можетъ быть вызвать паденіе министерства. Для этого она боролась ‘обструкціей’.
Обструкція — орудіе не новое. Есть старый юмористическій анекдотъ объ одномъ джентльмэн, который, желая во что бы то ни стало затормозить ршеніе по какому-то частному вопросу,— попросилъ слова утромъ, говорилъ весь день и затмъ, къ вечеру, выпилъ стаканъ воды, перевелъ духъ и началъ опять:
— Теперь, джентльмэны, я покончилъ съ вступленіемъ и начинаю разсмотрніе самой сущности вопроса.
Разумется, для этого нужно имть огромное самообладаніе, неисчерпаемый запасъ словъ, необыкновенныя легкія — и еще призвать на помощь значитедьную долю беззастнчивости.
Въ ирландскомъ вопрос, сколько извстно, первый прибгъ къ этому оружію мистеръ Биггаръ,— напоминавшій анекдотическаго оратора и по комплексіи, и по сил органа, и по крпости нервовъ. Это былъ провинціальный джентльмэнъ, пресвитеріанинъ и шотландецъ, примкнувшій, однако, къ крайней ирландской партіи и очень мало заботившійся объ утонченности пріемовъ. Въ первый разъ онъ далъ образецъ своего искусства въ 1874 году, а впослдствіи значительно въ немъ усовершенствовался. Ирландцы не разъ и съ большимъ успхомъ пользовались его талантомъ.
Въ свое время господа, нын составляющіе врноподданную консервативную оппозицію, много кричали противъ безчестности этого пріема, но теперь, когда рчь зашла объ ирландской автономіи и возвращеніи ирландской земли ирландскому фермеру — они сами взялись за это оружіе. Мистеръ Чемберленъ, бывшій либералъ, оказался очень искуснымъ въ обструкціи. Правда, общественное мнніе почти всегда противъ обструкціи. Но оно также и противъ ‘гильотины’.
Гильотиной называется ограниченіе свободы парламентскаго слова извстнымъ срокомъ. Палата, т.-е. большинство, противъ котораго направлена обструкція, назначаетъ для чтенія и обсужденія каждой части законопроекта извстные сроки, и какъ только стрлка часовъ подходитъ къ данному часу,— opaторъ прерывается на половин фразы, и депутаты приходятъ въ lobby для голосованія. Министерскія скамьи и скамьи оппозиціи пустютъ. Правая идетъ въ свой проходъ, гд особый механическій счетчикъ записываетъ каждаго прошедшаго. Лвая длаетъ то же.
Эта гилъотина, даже со всми ограниченіями, какія были приняты для обезпеченія свободной критики билля, является въ глазахъ англичанъ мрой еще мене популярной, чмъ самая обструкція. Теперь гильотиной пользовались либералы, и это давало обильную тему язвительному Чемберлену для самыхъ ядовитыхъ выходокъ…
Англія истинная страна всевозможныхъ контрастовъ. Англичанинъ необыкновенно гордится своими учрежденіями, и ‘Домъ’ — это истинная святыня націи. И, однако, ни одно учрежденіе во всемъ мір не доставляетъ человческому остроумію столько матеріала для сатиры, каррикатуры и насмшки, какъ эта святыня англійскаго народа.
Во все время моего пребыванія въ Лондон, ране и посл драки. — юмористическіе листки были полны каррикатурами Гладстона, Чемберлена, Асквита, Вальфура, Секстона и другихъ участниковъ парламентской войны. Одинъ торійскій лястокъ изображалъ перваго министра королевы въ вид уличнаго чистильщика сапогъ. Старый Гладстонъ смиренно вакситъ штиблеты Секстона,— который гордо стоитъ въ ирландской корон и горностаевой мантіи. На другой каррикатур изображена ‘гильотина’ въ лицахъ… Поздъ подземной дороги готовъ отойти отъ станцій. Вагоны полны семейными джентльмэнами и лэди, лица которыхъ напоминаютъ черты депутатовъ оппозиціи. Ихъ приняли на поздъ, но дти, съ надписный на штанишкахъ и курточкахъ: ‘поправки къ ирландскому биллю’, остались на платформ. Мстъ боле нтъ, дти плачутъ, родители протягиваютъ руки въ отчаяніи, но вокзальная стрлка подошла къ назначенному часу… Жестокій кондукторъ съ лицомъ Гладстона даетъ сигналъ къ отъзду…
Въ самой палат атмосфера накалялась, тонъ полемики подымался… Англійское краснорчіе и ораторская манера въ высшей степени просты. Парламентскіе ораторы говорятъ обыкновеннымъ тономъ простыхъ собесдниковъ, безъ искусственныхъ повышеній и пониженій голоса, безъ подчеркиваній и безъ паузъ, разсчитанныхъ на знаки одобренія. Рчь англичанина одушевленна, отчетлива, и когда въ патетическомъ мст его голосъ поднимается и крпнетъ, то вы, сами того не замчая,— уже охвачены тмъ же чувствомъ, которое наростало въ васъ вмст съ внутреннимъ одушевленіемъ оратора.
Иронія — одно изъ орудій, которымъ англо-саксонская раса владетъ въ совершенств. Сарказмъ, тонкій и тмъ боле глубокій, чмъ почтительне наружная форма парламентскихъ выраженій, замняетъ здсь бурный паосъ француза и пламенную страстность ирландца. Гладстонъ не иметъ специфической репутаціи парламентскаго юмориста,— она принадлежитъ по праву его противнику Чемберлену,— но и онъ уметъ порой маносить очень мткіе юмористическіе удары, тмъ боле чувствительные, что они неожиданны и рдки. Газеты вспоминали эпизодъ изъ ораторской карьеры Гладстона. Въ 1867 году Дизраэли, въ то время глава кабинета, явился въ палату прямо съ королевскаго обда. Повидимому, вина ея величества были довольно крпки. Въ петлиц Дизраэли виднлась бутоньерка, руки были заложены за жилетъ, и, когда онъ отвчалъ вождю оппозиціи — рчъ его была боле развязна, чмъ это принято въ Дом. Депутаты удивленно переглядывались, догадываясь, что Диззи выпилъ лишнее. Гладстонъ, серьезный и застегнутый на вс пуговицы, началъ свое возраженіе въ особенно сдержанномъ тон.
— Палата пойметъ,— сказалъ онъ,— что скромная оппозиція не иметъ возможности вдохновляться изъ тхъ же источниковъ, изъ какихъ, повидимому, почерпнулъ свое вдохновеніе глава правительства. Вотъ почему я вижу себя вынужденнымъ обратиться къ сущности его заявленій, не касаясь ихъ совершенно необычной формы.
Диззи потонулъ въ мор неудержимаго хохота палаты, публики и журналистовъ. Теперь вс газеты повторяли послднее словечко Гладстона по адресу Чемберлена.
— Достопочтенный депутатъ,— говорилъ Гладстонъ,— заставляетъ меня вспомнить одинъ обычай римской церкви. Если предстояло канонизировать новаго святого, то папа назначалъ судилище. Кандидатъ въ святые становился подсудимымъ. Ему давался защитникъ-апологетъ, выставлявшій его добродтели. Но и дьяволъ имлъ тоже своего адвоката, его цлью было — выставлять добродтели кандидата въ вид тяжкихъ пороковъ. Мой достопочтенный собратъ исполняетъ теперь эту неблагодарную роль по отношенію къ ирландскому биллю.
Словечко было очень зло,— но парламентски вполн прилично. Газеты тотчасъ же подхватили сравненіе, и въ ресторан Чарингъ-Кросса, гд мы обыкновенно обдали, долгое время не сходилъ со стола листокъ съ изображеніемъ святого судилища. Англійскій билль, въ вид спеленутаго младенца съ сіяніемъ вокругъ головы — поднимаетъ заплаканные глаза къ небу, а дъяволъ, мохнатый и отвратительный, съ хвостомъ и рогами,— шепчетъ на ухо растерянному Чемберлену свои послдніе аргументы.
Да, нужно привыкнуть къ уколамъ сарказма и насмшки, чтобы быть выдающимся государственнымъ человкомъ ‘старой веселой Англіи’, и Чемберленъ повидимому сильно почувствовалъ ударъ. Острота была изъ тхъ, которыя ‘прилипаютъ’. Она удивительно шла къ рзкому, злому тому Чемберлена, ко всей его манер…
Мистеръ Чемберленъ фактическій вождь оппозиціи. Онъ, какъ извстно, либералъ, бывшій союзникъ Гладстона.
Разойдясь съ большинствомъ партіи по ирландскому вопросу, онъ образовалъ фракцію ‘уніонистовъ’, которая, среди относительнаго равновсія партій, пріобрла огромное значеніе. Если бы недавніе либералы теперь присоединились къ Гладстону, ирландскій билль прошелъ бы въ одну недлю. Но Чемберленъ и его группа, наоборотъ, стали центромъ антиирландскаго движенія.
Вотъ почему въ вопрос объ ирландской автономіи имя Чемберлена слышалось также часто, какъ имя Гладстона. Личныя его свойства вполн соотвтствуютъ роли, которую Гладстонъ охарактеризовалъ такъ мтко. Devіl’s advocate — въ высокой степени обладаетъ ораторскимъ талантомъ, онъ остеръ, находчивъ и золъ. У Чемберлена,— говорятъ англичане,— скверный языкъ, и дйствительно это одинъ изъ тхъ языковъ, которыхъ главная способность язвить, раздражать и будить страсти. Въ то время, какъ Гладстонъ говоритъ сдержанно и спокойно, Чемберленъ, еще только поднимаясь съ мста, уже предрасполагаетъ слушателей къ ядовитымъ нападкамъ и остроумнымъ личнымъ уколамъ.
А между тмъ, воздухъ Дома и безъ того былъ пресыщенъ электричествомъ. Тори чувствовали, что, несмотря на обструкцію, билль будетъ принятъ въ комиссіи. Либералы предвидли новое сопротивленіе въ палат пэровъ. Между тмъ страна выражала нетерпніе: ирландскій билль лежалъ бревномъ поперекъ ея дороги. Но особенно драматично было положеніе ирландцевъ: они останавливали страсти своего народа, они смяли движеніе феніевъ, они отклоняли планы своихъ американскихъ соотечественниковъ въ ожиданіи мирнаго парламентскаго ршенія, которое теперь становилосъ неполнымъ и проблематичнымъ.
Пренія становились все страстне. Со скамеи лвой то и дло слышались выходки, въ которыхъ звучала національная ненависть. Кто-то назвалъ ирландцевъ ‘толпой жадныхъ нищихъ’. Молодой Секстонъ крикнулъ со своего мста, что это грубая наглость. Предсдатель, находившій, что огульное обвиненіе терпиме личной выходки, обращенной непосредственно къ депутату — назвалъ Секстона по имени.
‘Назвать по вмени’ депутата — значитъ пригласить его выйдти изъ залы. Ирландцы векочили со своихъ мстъ, и можетъ быть уже въ ту минуту ‘свободная драка’ готова была разразиться въ парламентской зал. Но Гладстонъ попросилъ Секстона исполнить требованіе.
Газеты прибавляютъ, что ‘великій старикъ’ былъ грустенъ. Можетъ быть онъ вспоминалъ въ эту минуту, какъ въ 1881 году его знаменитый и несчастный противникъ, Парнелль, при такихъ же обстоятельствахъ выходилъ изъ этой же залы, по его собственному требованію. Теперь сбывалось предсказаніе мертваго вождя ирландцевъ: Гладстонъ, прежде чмъ послдовать за нимъ, боролся за то же дло и говорилъ въ англійской палат, какъ могъ бы говорить ирландецъ…
День 14 іюля былъ послднимъ днемъ обсужденія билля въ парламентской комиссіи, ршавшимъ его участъ въ нижней палат. Вс еще не поданные голоса были уже на счету, большинство въ пользу билля, хотя и незначительное,— было обезпечено. Правда, это еще не было бы окончательнымъ ршеніемъ вопроса. Оставалась палата пэровъ… Но все-таки палата депутатовъ высказалась бы въ пользу ирландскаго самоуправленія, и уже это было бы огромнымъ прецедентомъ въ исторіи англо-ирландскихъ отношеній.
Стрлка парламентскихъ часовъ тихо подвигалась къ коицу преній. До голосованія оставалось только четверть часа. Въ эту минуту Чемберленъ еще разъ поднялся съ своего мста. Оппозиція его устами собиралась сказать свое ‘послднее слово’. Въ зал водворилась чуткая, напряженная электрическая тишина.
— Еще четверть часа, — сказалъ вождь уніонистовъ,— и ножъ гильотины упадетъ на пренія. Я намренъ воспользоваться остающимся временемъ, чтобъ дать маленькій урокъ моимъ коллегамъ, сидящимъ на противуположной сторон.
И ораторъ далъ полную волю своему ‘скверному языку’. Рчь его была полна яда и желчи… На правахъ бывшаго либерала, Чемберленъ говорилъ о традиціяхъ парламентской свободы и тиранніи виговъ. Онъ упрекалъ ихъ въ измн свобод преній… Постепенно, все повышая эту ноту, онъ позволилъ себ сравнить джентльмэновъ министерской стороны съ стадомъ барановъ… По указк вожаковъ, они видятъ черное блымъ и блое чернымъ…
Это уже переходило за предлы парламентскихъ приличій, но предсдатель не остановилъ его, какъ будто загипнотизированный стремительной силой его ядовитаго краснорчія. И вотъ, среди общаго напряженія Чемберленъ повернулся въ ту сторону, гд сидлъ Гладстонъ. Залъ замеръ, ожидая, что Чемберленъ намренъ сосчитаться съ великимъ противникомъ лицомъ къ лицу.
— Со временъ Ирода,— началъ онъ и протянулъ руку по направленію къ Гладстону…
Фраза осталась недоконченной. ‘Злой языкъ Чемберлена’ произвелъ небывалое дйствіе… Пылкіе ирландцы повокакали со своихъ мстъ, съ криками ‘Іуда, Іуда!’ Тори и уніонисты отвчали такими же ‘ изступленными криками. Какой-то депутатъ, стоявшій въ передней торійской скамъ, грозилъ кулаками и ревлъ съ выраженіемъ бшенства.
А въ это время часовая стрлка тихо и неуклонно подвигалась впередъ. ‘Ножъ гильотины упалъ на пренія’ среди волненія и шума. По порядку,— теперь депутатамъ слдовало проходить въ lobby и направляться къ счетнымъ аппаратамъ для голосованія….
Но никакого порядка уже не было въ зал.
Либералы дольше другихъ сохраняли хладнокровіе. Одинъ изъ нихъ, м-ръ Логанъ, подошелъ къ торійскому джентльмэну на передней скамь, со словами увщанія. Оказалось, что онъ стоитъ въ lobby, и ему закричали, что онъ ‘вн порядка’.
‘Хорошо, въ такомъ случа я сяду съ вами, и вы меня выслушаете’,— отвтилъ Логанъ спокойно, и слъ на скамью оппозиціи.
Это длается, но Логанъ не разсчиталъ настроенія. Миротворца схватили сзади за шиворотъ и швырнули обратно въ проходъ……. Это было началомъ свалки. Страстные ирландцы кинулись со своихъ мстъ. Среди скамей происходило движеніе, характеръ котораго разобрать было очень трудно. Одни спшили въ переходы для голосованія, другіе стремились выручать Логана.
Въ эту злополучную минуту, полковникъ Саундерсонъ, одна изъ юмористическихъ фигуръ оппозиціи,— почувствовалъ внезапно, что кто-то сзади нахлобучилъ его шляпу. Полковникъ Саундерсонъ не особенно извстенъ какъ ораторъ. Но, какъ человкъ военный, склонный къ ршительнымъ дйствіямъ, онъ тотчасъ же повернулся назадъ и, ничего не разбирая, встртилъ боксомъ ближайшихъ сосдей, которые оказались ирландцами. Говорятъ, что при этомъ въ ‘Дом’ была пролита кровь, чего не было даже во времена Кромвелля.
Посл этого въ теченіе нсколькихъ минутъ почтенное собраніе представляло безпорядочно двигавшуюся массу черныхъ сюртуковъ, сбитыхъ шляпъ, сжатыхъ кулаковъ и растерянныхъ портфелей. Предсдатель въ парик глядлъ на все это въ безсильномъ отчаяніи и наконецъ предпочелъ удалиться… Журналисты, забывшіе о телжкахъ и Тоуэр, и публика, трепещущая подъ взглядомъ строгаго джентльмэна въ шелковыхъ чулкахъ, тоже повскакали съ мстъ и, наклоняясь черезъ барьеры, громко шикали хозяевамъ ,.Дома’ и кричали: ‘Стыдно! Стыдно!..’
Ничто не ново подъ луною. Почти каждый годъ въ нашей погод совершается что-нибудь, чего ‘не запомнятъ старики’, и это доказываетъ только, что у стариковъ очень короткая память. Бывали бури и въ англійскомъ парламент. Еще въ 1881 году, въ миннетерство. Гладстона, пристава выводили Парнелля и Дилона съ нсколькими десятками ирландскихъ джентльмэновъ, оказывавшихъ сопротивленіе. Правда, сопротивленіе это было большей частью символическое, но не всегда. Однажды парламентъ видлъ при этомъ эффектное единоборство двухъ сдовласыхъ старцевъ: пристава Госсета и ирландскаго націоналиста пастора Нельсона. Если не ошибаюсь, также мистеръ Бредло, не желавшій принимать причягу, прибгалъ однажды къ защит зонтика… Еще раньше одинъ шотландскій джентльмэнъ, авторъ билля о старыхъ корабляхъ, для успха своего дла счелъ нужнымъ назвать негодяями достопочтенныхъ членовъ какъ министерской партіи, такъ и оппозиціи, безъ различія…
Но что уже дйствительно не имло прецедентовъ, это — общая свалка депутатовъ и громкое шиканіе журналистовъ и публики…
Кажется, что это ‘стороннее вмшательство’ первое образумило дравшихся законодателей. Пригласили удалившагося спикера, приступили къ разбору дла и прежде всего — къ установленію фактовъ, которые должны быть занесены въ анналы парламента. Гладстонъ, печально смотрвшій на свалку со своего мста, и другіе почтенные депутаты изъ обихъ партій дали показанія о начал и ход битвы…
Замчательная черта англійскихъ нравовъ: разногласій не было. Среди несмолкшаго еще волненія, тотчасъ посл свалки,— депутаты устанавливали факты вполн добросовстно, безъ искаженія фактической истины. Случай выходилъ изъ узкихъ рамокъ партійной борьбы… И даже полковникъ Саундерсонъ, подавшій сигналъ къ общей свалк и вынесшій изъ нея большую шишку,— вынужденъ былъ признаться, что онъ нсколько поторопился. ‘Боксъ не соотвтствовалъ положенію дла’, такъ какъ ирландскій депутатъ, шедшій сзади, только споткнулся, и вотъ почему шляпа мистера Саундерсона опустилась на его лицо… Между тмъ лицо ирландскаго джентльмэна носило серьезные слды ‘торопливости’ храбраго полковника.
Когда все успокоилось и депутаты заняли мста, Гладстонъ, серьезный, сдой и дряхлый, началъ свою рчь словами:
— Я, конечно, слишкомъ ничтожная величина въ свободной драк…
Это вызвало общій смхъ, прогнавшій послдніе остатки грозы. Это была ршительная побда стараго коммонера: злой языкъ Чемберлена зажегъ дурныя страсти. Слушая его сарказмы, законодатели почувствовали, что у нихъ чешутся руки… Острота Гладстона разршила общее напряженіе…
А на слдующее утро весь Лондонъ, вс avenues и street’и, вс площади и переулки звенли и гудли крикомъ, заглушавшимъ вс другіе звуки огромнаго города:
— Фри файтъ, фри файтъ! Въ Дом произошла свободная драка.
И этотъ крикъ телеграммы разносили милліонными отголосками по всей стран.
Одинъ изъ репортеровъ постилъ между прочимъ и мистера Саундерсона на слдующее утро посл драки. Онъ засталъ его за утреннимъ кофе, въ халат и ночномъ колпак, прикрывавшемъ злополучную шишку. Полковникъ встртилъ довольно развязно скромнаго джентльмзна прессы.
— А, понимаю,— сказалъ онъ.— Вы пришли, чтобы я разсказалъ вамъ о нашей битв подъ Трафальгаромъ?!
Скромный газетчикъ, приготовившій свою записную книжку, забылъ, что онъ явился сюда лишь затмъ, чтобы попросить у полковника матеріалъ для своей сегодняшней статьи. Въ немъ проснулся англичанинъ, который депутатовъ избираетъ для того, чтобы они издавали законы. ‘Домъ’ выстроенъ англійскимъ народомъ не для ‘драки’. Скромный газетный репортеръ сурово выпрямился и холодно отвтилъ полковнику:
— Нтъ, сэръ, къ сожалнію, не подъ Трафальгаромъ… не подъ Трафальгаромъ, сэръ, а въ ‘Дом’.
Газета на слдующій день сообщила читателямъ объ игривомъ вопрос полковника и о реплик своего репортера.
Я не знаю, что отвтилъ полковникъ на строгое замчаніе. Мн казалосъ, однако, что и онъ, и другіе депутаты, нсколько ‘вышедшіе изъ порядка’ при обсужденіи ирландскаго вопроса,— могли бы отвтить и представителю прессы, и представителямъ общества, кричавшимъ сверху: ‘стыдно, стыдно!’
— Вы забываете, господа, что если вы немного подрались въ вашемъ ‘Дом’,— за то вы до сихъ поръ избавлены отъ необходимости драться на берегахъ Ирландіи. Вы утсняли ирландцевъ вками, вы отнимали у нихъ землю, ваши вожди оставляли ихъ города безъ жителей, запрещали ирландцу переправляться на другой берегъ его родной рки… Вы убивали лучшихъ сыновъ Ирландіи, желавшихъ освобожденія родины, какъ мятежниковъ… Теперь вы отдали въ наши руки всю страсть и вс ненависти, вками накоплявшіяся въ этомъ вопрос,— и удивляетесь, что зарядъ, наконецъ, взорвался… Но вы забываете, что если бы мы не взялись расхлебать заваренную вами кашу, которая оказалась слишкомъ горяча, то, быть можетъ, вы или ирландцы имли бы свой Трафальгаръ у Кингстона или у береговъ Америки… Молите Бога, чтобы судьба приняла наши шишки и кровь, пролитую въ ‘Дом’, какъ умилостивительную жертву. Потому что такіе вопросы судьба до сихъ поръ ршала у всхъ народовъ желзомъ и кровью…
По крайней мр такія мысли пришли въ голову намъ, двумъ русскимъ путешественникамъ, на борту ‘Ураніи’, въ дождливое утро, въ виду туманныхъ береговъ Ирландіи и укрпленій Кингстона… У бортовъ корабля качалась ирландская лодка, на нижней палуб происходила война остроумія, а на кингстонской башн втеръ тихо шевелилъ промокшій англійскій флагъ, рядомъ съ которымъ, быть можетъ, автономная Ирландія скоро повситъ свой собственный.
1894 г.