‘Русская Мысль’, кн. IV, 1886
Дополнительная полемика по вопросам варяго-русскому и болгаро-гуннскому. Д. Иловайского. Москва, 1886 г, Иловайский Дмитрий Иванович, Год: 1886
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Дополнительная полемика по вопросамъ варяго-русскому и болгаро-гуннскому. Д. Иловайскаго. Москва, 1886 г. Вновь вышедшая книжка г. Иловайскаго заключаетъ въ себ перепечатку его полемическихъ статей въ защиту его знаменитой теоріи о славянств гунновъ, болгаръ и русн. Г. Иловайскій создаетъ себ въ этой полемик положеніе, не лишенное нкотораго величія. ‘Пока въ начальной русской исторіи господствовалъ норманнизмъ, а въ славянской туранизмъ, об эти исторіи находились въ какомъ-то хаотическомъ состояніи, иначе сказать, он почти не существовали’ (стр. 85). ‘Я, при другихъ начатыхъ работахъ, почти одновременно поднялъ на себя тяжесть такихъ сложныхъ и запутанныхъ вопросовъ, какъ варяго-русскій и гунно-болгарскій. Сосредоточивая свое вниманіе на главныхъ, основныхъ пунктахъ, я предоставилъ времени и другимъ дятелямъ науки разработку и отдлку подробностей’ (стр. 88). Собственныя изслдованія г. Иловайскаго повели къ ршенію массы самыхъ существенныхъ вопросовъ, на которые ‘никогда не отвтитъ норманнизмъ и туранизмъ, отрицая славянство руси, гунновъ и болгаръ, т.-е. боле чмъ половины славянскихъ народовъ’,— именно: откуда взялась въ Европ огромная масса славянъ, особенно восточныхъ? Какъ и когда они заняли свои настоящія земли?’ и т. д. (стр. 97). ‘Секретъ’ удачи г. Иловайскаго заключается въ его методическихъ пріемахъ, нкоторые онъ обязательно сообщаетъ читателямъ. напр., ‘въ своихъ изысканіяхъ я ни шагу не длаю безъ историческихъ аналогій, мн, прежде всего, дайте аналогію: безъ нея нтъ исторической науки’ (стр. 67). И тутъ же на основаніи аналогіи г. Иловайскій заключаетъ, что названіе предводителя всегда связано съ названіемъ племени, ‘такъ что отдлять ихъ нтъ никакой возможности’, а, слдовательно, если предводитель назывался Вндъ, то народъ долженъ быть венды (ib.). Или, напр., другой универсальный ‘законъ осмысленія собственныхъ именъ’: ‘пусть мн докажутъ,— говоритъ г. Иловайскій,— что кмъ-либо было обнаружено ране меня существованіе этого закона и его примненіе къ славянскимъ собственнымъ именамъ’ (стр. 36), хотя, скромно прибавляетъ онъ,— я и не выдавалъ себя за филолога-спеціалиста’. Скромность г. Иловайскаго доказывается и тмъ, что свои изслдованія онъ представилъ на судъ спеціалистовъ: ‘я старался привлечь къ разностороннему, публичному обсужденію (вопроса о гуннахъ) людей науки’ (стр. 1). Люди науки, спеціалисты по лингвистик, антропологіи, византійской и славянской исторіи оказались, однако же, совершенно неспособными оцнить открытія г. Иловайскаго я упорно признавали его ‘диллетантомъ’ во всхъ этихъ наукахъ. Посл этого г. Иловайскій, разумется, имлъ право придти къ тмъ заключеніямъ о людяхъ науки и о самыхъ ихъ наукахъ, къ какимъ пришелъ: ‘я почитаю филологію (читай лингвистику, г. Иловайскій особой науки лингвистики никогда не при, знавалъ) не настолько зрлою, чтобъ она могла давать точныя, несомннно научныя объясненія личныхъ именъ’ (стр. 14). А ‘т историки’, которые противорчатъ г. Иловайскому, отождествляя варяговъ и русь (хотя для г. Иловайскаго ясно, что первые жили въ Скандинавіи, а вторые на Днпр) или вря въ ославянепіе болгаръ (по г. Иловайскому непремнно внезапное),— такіе историки и филологи тмъ доказываютъ, что они имютъ очень смутное понятіе объ основныхъ законахъ, по которымъ организуются государства etc.’ (стр. 87). Остается пожалть, что эти основные законы не приняты г. Иловайскимъ въ его учебникъ, подобно вытекающимъ изъ нихъ теоріямъ, тогда дло ршалось бы просто ссылкой на учебникъ и невжество историковъ было бы для всхъ ясно.
Такимъ образомъ, аргументы противниковъ не убдили г. Иловайскаго и онъ, уже увренный въ себ, вновь вызываетъ лингвистовъ доказать ему ‘по всмъ правиламъ филологической науки и искусства’, что, напр., слово Аттила не могло образоваться такъ же, какъ образовались слова верзила, воротила (стр. 14), а историковъ еще увренне убждаетъ заняться дломъ, т.-е. интересующими г. Иловайскаго вопросами, а не ношеніемъ воды въ колодезь. И такъ какъ противники, истощивши негодованіе, начинаютъ уже шутить, то г. Иловайскій заключаетъ: ‘вопросъ о народности гунновъ (и прочіе вопросы) теперь настолько исчерпанъ, что я могу съ спокойною совстью и полнымъ убжденіемъ остаться при своихъ главныхъ выводахъ’ (стр. 138). Съ этими выводами, которыхъ не оцнили современники, г. Иловайскій и обращается къ потомству, заране увренный въ его приговор: ‘рано или поздно научная истина возьметъ верхъ. Послдующее, боле безпристрастное поколніе разработаетъ подробности, причемъ устранитъ возможные въ моихъ изслдованіяхъ недосмотры и промахи второстепеннаго значенія, но главныхъ моихъ основаній и выводовъ не отвергнетъ’ (стр. 30).
Не дло рецензіи разбирать аргументы pro и contra теорій г. Иловайскаго. Но, въ виду пророчества г. Иловайскаго о будущности этихъ теорій, позволимъ себ выставить столь же голословную гипотезу о томъ, какъ отнесется къ нимъ потомство. Оно не повторитъ о нихъ даже извстнаго стереотипнаго отзыва: ‘что врно, то не ново, а что ново, то не врно’, потому что ему придется заключить, что ‘и то, что врно, неново, и то, что не врно, неново’. Что врно, есть у Шафарика, что неврно, есть у Венелина, врно, что славяне не могли появиться внезапно въ VI в. до Р. Х., но не врно, что для пополненія пробла въ первоначальной славянской исторіи необходимо длать славянами болгаръ и гунновъ. Ново и не врно у г. Иловайскаго только славянство руси, но разбираемая книжка не касается этой теоріи, ‘исчерпанной’ еще ране.
Г. Иловайскій нын съ спокойною совстью почилъ на лаврахъ, кто думаетъ, что совсть г. Иловайскаго когда-либо была неспокойна, пусть перечитаетъ его полемику со старикомъ Погодинымъ: вередъ нами тотъ же г. Иловайскій съ его этимологіями врод Gelandri (названіе днпровскаго порога) параллельно слпандря, глухандря, та же развязность пріемовъ, то же самомнніе, т же аляповатыя обвиненія въ непониманіи ‘главныхъ положеній исторической науки’, и надъ всмъ этимъ та же жовіальная, безконечно самодовольная мина великаго иниціатора въ наук. На что упрямъ былъ покойникъ Погодинъ, а и тотъ закончилъ полемику съ г. Иловайскимъ отчаяннымъ возгласомъ: ‘Силъ, терпнья уже не достаетъ больше. Sapienti sat!’