Дон-Жуан на острове пирата, Байрон Джордж Гордон, Год: 1823 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 68 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОЧИНЕНІЯ
ЛОРДА БАЙРОНА
ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПОЭТОВЪ

ТОМЪ ВТОРОЙ
ИЗДАНІЕ ТРЕТЬЕ
О. ГЕРБЕЛЬ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1883

http://az.lib.ru

ДОНЪ-ЖУАНЪ НА ОСТРОВ ПИРАТА

ИЗЪ ПОЭМЫ ЛОРДА БАЙРОНА ‘ДОНЪ-ЖУАНЪ’

ПЕРЕВЕЛЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО РАЗМРОМЪ ПОДЛИННИКА ДМИТРІЙ МИНЪ

*) Этотъ эпизодъ изъ поэмы лорда Байрона ‘Донъ Жуанъ’ занимаетъ въ подлинник всю II и III псни поэмы и 73 строфы IV псни.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

О, педагоги молодыхъ людей,

Испанцы, Нмцы, Галлы, Англичане!

Пожалуста, ските ихъ больнй

И нравственность исправьте въ нихъ заран.

Вдь лучшая изъ нашихъ матерей

Была не въ силахъ сохранить въ Жуан

Его природной скромности души,

Утраченной такъ странно имъ въ тиши.

II.

А будь онъ отданъ въ школу въ обученье,

Хотя бы въ третій иль четвёртый классъ —

Остыло бъ въ нёмъ какъ разъ воображенье,

Особенно на свер у насъ.

Испанія быть-можетъ исключенье

Изъ общихъ правилъ, но такихъ проказъ

И въ ней немного, чтобъ отъ сумасброда

Въ шестнадцать лтъ возникъ процессъ развода.

III.

Что до меня, я, право, не пойму,

Чему дивиться тутъ, гд всё такъ ясно.

Во-первыхъ, мать — философъ по уму,

Затмъ наставникъ олухъ первоклассный,

А главное, красавица (кому

Съ красавицей знакомство не опасно?)

Да мужъ старикъ въ вражд съ своей женой:

Вотъ поводы въ исторіи такой.

IV.

Какъ быть! Міръ долженъ на оси вращаться,

А съ нимъ и мы, въ подобье колеса.

Намъ надо жить, платить долги, влюбляться,

Мнять при каждомъ втр паруса,

Внимать попамъ, властямъ повиноваться,

Лчиться вплоть до смертнаго часа.

Вино, война, громъ славы, мысль о неб,

И смерть затмъ: таковъ нашъ общій жребій.

Сказалъ я: въ Кадиксъ посланъ былъ Жуанъ.

Красивый городъ! Онъ въ минувши годы

Былъ рынкомъ всхъ колоніальныхъ странъ,

Покуда Перу не добылъ свободы.

А сколько тамъ красавицъ! Стройный станъ,

Походка ихъ, одни ужъ стоятъ оды.

Но описать не можетъ ихъ поэтъ.

Съ чмъ ихъ сравнить? для нихъ сравненья нтъ.

VI.

Арабскій конь, олень, красавецъ стада,

Газель пустынь, лсовъ дремучихъ лань —

Нтъ, всё не то! А прелесть ихъ наряда:

Вуаль, мантилья…. Чтобъ воздать имъ дань,

Всю эту пснь наполнить было бъ надо.

А ножки ихъ? Нтъ, Муза, перестань!

_ насъ теперь метафоръ нтъ въ запас,

Сиди же чинно на своёмъ Парнас!

VII.

Будь двственна, пристойна! А чуть-чуть

Отброшенное ручкой покрывало?

А блескъ, очей пронзающихъ вамъ грудь,

Чтобъ посл сердце день и ночь страдало?

Забуду ли тебя когда-нибудь,

О, край любви! Какой вуаль такъ мало

Способенъ скрыть (конечно, кром васъ

Fazzioli Марка) ¹) стрлы жгучихъ глазъ?

¹) Венеціанки въ своихъ прогулкахъ, особенно очень кокетливо покрываются. небольшими вуалями, называемыми fazzioli (собствевно платки) на piazza S. Marco,

VIII.

Но къ повсти. Инеса отправляла

Жуана въ Кадиксъ, но лишь съ тмъ, чтобъ тамъ

Не медлилъ онъ, свъ на корабль, ни мало,

А почему? поймёшь читатель самъ.

Постранствовать онъ долженъ былъ сначала,

Какъ-будто бы скитаясь по волнамъ,

Какъ въ ноевомъ ковчег, въ наши лта

Спастись возможно отъ соблазновъ свта.

IX.

Велвъ слуг сбираться въ путь чуть свтъ

И выслушавъ напутствіе уныло,

Жуанъ взялъ денегъ: бдный, на пять лтъ

Онъ отъзжалъ. И мать, хотя грустила

(Слезливыхъ сценъ въ какой разлук нтъ?),

Однако врила, что нашъ кутила

Исправится, и наконецъ, снабдивъ

Инструкціей, вручила кредитивъ.

А между-тмъ, отъ скуки, въ страхъ повсамъ,

Сама въ Севиль школу завела,

Воскресную, гд одержимыхъ бсомъ

Всхъ шалостей мальчишекъ набрала,

Учила ихъ съ сердечнымъ интересомъ,

Лнивыхъ скла, за уши драла:

Такъ хорошо развивъ сынка ученьемъ,

Какъ не заняться новымъ поколньемъ!

XI.

Свъ на корабль, Жуанъ покинулъ портъ.

Дулъ тихій втеръ, но кипли волны:

Заливъ близь Кадикса бурливъ, какъ чёртъ,

Я самъ видалъ, какъ онъ ломаетъ чёлны

И брызгами на палубу чрезъ бортъ

Въ лицо вамъ хлещетъ. Грустный и безмолвный

Стоялъ Жуанъ и, не спуская глазъ

Съ Испаніи, прощался съ ней сто разъ.

XII.

Да, тяжело смотрть, какъ въ посинломъ

Простор водъ уходитъ край родной.

О, что тогда на сердц охладломъ,

Особенно въ дни жизни молодой!

Британскій берегъ мн казался блымъ

(Всхъ прочихъ странъ цвтъ съ моря голубой),

Когда, прощаясь съ нимъ сквозь даль сдую,

Я въ первый разъ пускался въ жизнь морскую.

XIII.

Такъ онъ стоялъ въ отчаяньи нмомъ.

Трескъ корабля, свистъ втра, мачтъ скрипнье,

Матросовъ брань — всё грусть рождало въ нёмъ.

Ужь Кадиксъ былъ чуть виденъ въ отдаленьи.

Противъ морской болзни я въ одномъ

Бифстекс сочномъ находилъ спасенье:

Читатель, самъ испробуй надъ собой,

Потомъ суди и смйся надо мной,

XIV.

И онъ глядлъ, отчаяньемъ крушимый,

Какъ берега тонули въ лон водъ.

Не весело покинуть край родимый

И воину, идущему въ походъ.

Съ невольною тоской невыразимой

Бросаетъ онъ и сельскій свой приходъ,

И бдный домъ, и синій лсъ окольный,

И тонкій шпицъ приходской колокольни.

XV.

А Донъ-Жуанъ покинулъ всё, и мать,

И милую (хоть не жену) на горе.

Итакъ, имлъ онъ больше правъ страдать,

Чмъ кто иной, пускающійся въ море.

И если жаль бываетъ покидать

Намъ даже тхъ, съ кмъ жили мы въ раздор,

То какъ не плакать о друзьяхъ, пока

Слёзъ не осушитъ новая тоска?

XVI.

И плакалъ онъ, какъ плакалъ объ отчизн

Еврей въ плну у Вавилонскихъ ркъ.

Я самъ, будь Муза у меня капризнй,

Съ нимъ плакалъ бы, хотя бъ не цлый вкъ.

Всмъ юношамъ хоть разъ да надо-жь въ жизни

Постранствовать, и пусть ихъ человкъ,

Который ссть въ коляску имъ поможетъ,

Къ нимъ въ чемоданъ и эту пснь положитъ.

XVII.

Да, плавалъ онъ, весь погрузись въ мечты,

Соль слёзъ своихъ мшая съ солью моря —

‘Цвты къ цвтамъ!’ Читатель, врно, ты

Простишь мн стихъ изъ сцены полной горя,

Гд королева Даніи цвты

Кладётъ на гробъ Офеліи… И, споря

Съ самимъ собой, въ мечтахъ о томъ, о сёмъ,

Ршился онъ исправиться во всёмъ.

XVIII.

‘Прости на вкъ, Испанія родная!

Разлуки мн съ тобою не снести!

Умру одинъ, въ чужбин изнывая.

Лишенъ надеждъ отчизну обрсти.

Прощай и ты, краса роднаго края,

Гвадалквивиръ! Прости, о мать! прости,

Безцнный другъ!’ И бтъ слова до слова

Отъ Юліи письмо прочёлъ онъ снова.

XIX.

‘Клянусь, о другъ! Когда забуду я,—

О, Боже мой! могу ль я такъ забыться?

Скорй зальютъ весь шаръ земной моря,

Скорй въ пары всё море превратится,

Чмъ образъ твой, о милая моя,

Въ груди моей измной истребится.

Нтъ, скорбь души неизлчима!…’ Здсь

Отъ сильной качки поблднлъ онъ весь.

XX.

‘О, Юлія’! (ему тутъ стало хуже)

‘Съ чьей горестью печаль твоя сходна?

Найдёшь ли ты пощаду въ старомъ муж?

(Баттисто, Педро, поскорй вина!)

О, Юлія! (разбойникъ Педро, ну же!)

О, другъ души! (проклятая волна!)

О, милая! внимай мн: гд ты? что ты?’

Тутъ рчь его вдругъ прервалась отъ рвоты.

XXI.

Онъ чувствовалъ у сердца иль, врнй,

Подъ ложечкой ту тягость ощущенья,

Что въ насъ родятъ, вн помощи врачей,

Въ любви обманъ, въ друзьяхъ разувренье,

Иль смерть того, съ кмъ мы надежды всей

Лишаемся въ сей жизни. Безъ сомннья,

Ещё бъ трагичнй говорилъ Жуанъ,

Но для него сталъ рвотнымъ океанъ.

XXII.

Любовь полна капризовъ разнородныхъ:

Ей нипочёмъ горячки страстной жаръ,

А между-тмъ недуги зимъ холодныхъ,

Простуда, кашель, сущій ей ударъ.

Бодра во всхъ болзняхъ благородныхъ,

Не можетъ снесть она простой катарръ,

Ей смерть — прервать чиханьемъ вздохъ горячій,

Иль простудить въ ненастье глазъ незрячій. ¹)

¹) Любовь слпа.

XXIII.

Всего жь вреднй ей рвота и тоска

Подъ ложечкой. Любовь отважно рубитъ

Себя мечёмъ, а между тмъ слегка

Нагртая припарка страсть въ ней губитъ.

Ревень для ней опаснй мышьяка,

Ей рвота — смерть! Но, видно, очень любитъ

Нашъ Донъ-Жуанъ, ужь если устоялъ

Противъ морской болзни въ сильный шквалъ.

XXIV.

Корабль Жуана, Santa Trinidada

По имени, въ Ливорно отходилъ.

Тамъ поселился съ давнихъ поръ Монкада,

Испанскій домъ, съ которымъ связанъ былъ

Отецъ Жуановъ дружбою измлада.

Къ кому-то нашъ скиталецъ получилъ

Отъ близкихъ письма, предъ своимъ отплытьемъ,

Съ рекомендаціей и челобитьемъ.

XXV.

Съ нимъ отправлялось трое земляковъ

Служителей, да гувернёръ Педрильо.

Учёный мужъ знатокъ былъ языковъ,

Но тутъ лежалъ безъ языка въ безсиль.

Измученный болзнью моряковъ,

Онъ, лёжа въ койк, охалъ по Севиль,

Къ тому жь вода, сочась въ каюту въ щель,

Его пугала, всю смочивъ постель.

XXVI.

И то сказать: корабль шелъ быстрымъ ходомъ,

А къ ночи втеръ взвылъ какъ ураганъ.

Всё это вздоръ, конечно, мореходамъ,

Но сухопутнымъ мрачный океанъ

Казался грозенъ. Съ солнечнымъ заходомъ

Часть парусовъ пришлось убрать. Туманъ

Вставалъ надъ моремъ и, чело нахмуря,

Давало небо знать, что будетъ буря.

XXVII.

Въ часъ пополуночи внезапный шквалъ

Корабль ихъ бросилъ на бокъ межъ волнами,

Въ подзоръ ударилъ налетвшій валъ,

Разбилъ старнъ-постъ, потрясъ корму съ снастями,

И прежде, чмъ мигъ страшный миновалъ,

Ужь отъ кормы былъ сорванъ руль валами.

‘За помпы!’ крикъ раздался въ часъ бды: —

‘Четыре фута въ трюм ужь воды!’

XXVIII.

На этотъ крикъ не медля часть народу,

Спустившись въ трюмъ, за помпы принялась,

Другая грузъ за бортъ бросала въ воду

И наконецъ до щели добралась.

Но эта щель была такого роду,

Что, мнилось, имъ насталъ послдній часъ:

Вода ркой лилась изъ всхъ отверстій!

Напрасно куртки, койки, тюки шерсти

XXIX.

Бросали въ щель: отчаянной бды,

Конечно бы, ничмъ не отвратили,

Вс были бъ тщетны жертвы и труды,

Когда бы помпы имъ не пособили,

Тоннъ пятьдесятъ бросая въ часъ воды.

Замтимъ, вс, кому он служили,

Согласны въ томъ, что лучшихъ имъ въ замнъ

Нельзя желать: ихъ длалъ мистеръ Менъ.

XXX.

Съ восходомъ солнца море присмирло,

Казалось, течь успли превозмочь.

Корабль ихъ плылъ, хоть въ трюм то и дло

Работали при помпахъ день и ночь.

Но втеръ вновь крпчалъ, когда жъ стемнло,

Вдругъ страшный шквалъ, собравъ всей бури мочь,

Ударилъ въ бортъ и, сбросивъ пушки съ шканцевъ,

На бимсы повалилъ корабль Испанцевъ.

XXXI.

Тогда изъ трюма хлынула вода

На палубу. Нельзя такой картины

Забыть во вкъ! Забудешь ли когда

Пожары, битвы, гибель средь пучины —

Всё то, что намъ ломаетъ навсегда

Здоровье, счастье, сонъ, сердца и спины?.

Такъ водолазъ, такъ плаватель, кому

Тонуть случалось, помнитъ моря тьму.

XXXII.

Вмигъ принялись за рубку мачтъ: свалили

Сперва бизань, гротъ-мачту вслдъ за ней,

Но, какъ колоду, всё еще катили

Корабль валы по прихоти своей.

Фокъ-мачту и бушпритъ затмъ срубили,

И наконецъ — ещё надежды всей

Отрадный лучъ для нихъ не затерялся —

Съ ужасной силою корабль поднялся.

XXXIII.

Легко себ представить, что пока

Происходилъ ужасный пиръ природы,

Для многихъ мысль казалась не легка

Пойти ко дну иль въ мор несть невзгоды.

Въ подобный мигъ, когда ужь смерть близка,

Морякъ, видавшій даже непогоды,

Бунтуетъ, проситъ грогу, и тайкомъ,

Припавши къ бочк, тянетъ чистый ромъ.

XXXIV.

Душ отъ бдъ нтъ лучшей обороны,

Какъ ромъ и вра. Такъ и въ этотъ часъ

Кто грабилъ, кто пилъ ромъ, кто плъ каноны.

Тянули съ визгомъ втры трель, какъ басъ

Имъ вторили валовъ охриплыхъ стоны.

Ревъ ярыхъ волнъ, зловщій бури гласъ,

Проклятья, вопли, жаркія молитвы

Сливались въ хоръ въ часы стихійной битвы.

XXXV.

И врно бъ вспыхнулъ бунтъ въ точеньи дня,

Когда бъ Жуанъ, отважный но по лтамъ,

Но сталъ предъ трюмомъ, двери заслоня,

И, устрашая буйныхъ пистолетомъ —

Какъ-будто смерть страшне отъ огня,

Чмъ отъ воды — наперекоръ совтамъ,

Мольбамъ, проклятьямъ, не унялъ вполн

Желавшихъ лучше утонуть въ вин.

XXXVI.

‘Давай намъ грогу! будетъ всё напрасно

Черезъ минуту!’ — Но Жуанъ имъ: ‘Нтъ!

Конечно, въ мор погибать ужасно,

Но пусть какъ люди мы покинемъ свтъ!

Не какъ скоты!’ Такъ смло постъ опасный

Онъ защищалъ во избжанье бдъ,

Хоть самъ Педрильо, пстунъ и учитель,

Вина и рома жаркій былъ проситель.

XXVII.

Учёный мужъ былъ вн себя. Въ слезахъ,

Съ лицомъ прежалостнымъ, онъ вслухъ молился,

И каялся но всхъ своихъ грхахъ,

И наконецъ исправиться ршился:

Покончить вкъ въ классическихъ стнахъ

Учёной Саламанки, гд родился,

И не блуждать, какъ Санчо Панса, вслдъ

За Донъ-Жуаномъ, изучая свтъ.

XXXVIII.

Надежда вновь блеснула имъ. Свтало

И втеръ стихъ. Безъ мачтъ и парусовъ

Корабль ихъ плылъ. Вкругъ море бушевало

По отмелямъ, не видно береговъ.

Сіянье дня замтно оживляло

Безплодныя усилья моряковъ:

Кто посильнй — спускался въ нижній ярусъ

Стоять у помпъ, кто послабй — шилъ парусъ.

XXXIX.

Подъ самый киль протянутъ парусъ былъ,

И съ пользою, какъ будто бы, для судна.

Хоть, правда, ждать спасенья безъ втрилъ,

Безъ мантъ и съ течью было безразсудно —

Веб жь лучше биться до послднихъ силъ,

А утонуть когда бываетъ трудно?

Къ тому жь хоть разъ намъ въ жизни умирать,

Зачмъ же близь Ліона утопать?

XL.

Дйствительно, въ заливъ Ліонскій гнали

Валы корабль ихъ противъ воли ихъ:

Ужъ кораблёмъ они не управляли.

Всегда въ трудахъ, и денныхъ, и ночныхъ,

Несчастные ещё не приступали

Въ почвик мачтъ. Никто не зналъ изъ нихъ,

Продержится ль корабль ещё хоть сутки:

Онъ плылъ-то плылъ, но плылъ не такъ, какъ утки.

XLI.

Быть-можетъ, втеръ сталъ и легче, но

Такъ бдственно ихъ судно пострадало,

Что дальше плыть ужь не могло оно.

Въ тому жь и зло другое угрожало:

Въ вод они нуждались ужь давно,

А море даль туманомъ застилало:

Ни берега, ни лодки не видать,

Брутомъ лишь море, вотъ и ночь опять.

XLII.

И снова буря. Волны вновь вздымались,

Ужь въ оба трюма прибыла вода.

Но моряки и тутъ ещё казались

Спокойными и даже иногда

Отважными, покуда не порвались

Вс цпи въ помпахъ. Сталъ корабль тогда

Во власти волнъ, а власть стихіи злобной,

Какъ власть людей въ войн междуусобной.

XLIII.

Тутъ плотникъ наконецъ пришелъ въ слезахъ

И объявилъ угрюмо капитану:

‘Погибло всё’. Морякъ ужь былъ въ лтахъ

И много странствовалъ по океану.

И если плакалъ онъ теперь, не страхъ

Разжалобилъ такъ сердце ветерану:

Бднякъ! жену имлъ онъ и дтей —

Вещь страшная для гибнущихъ людей.

XLIV.

Корабль тонулъ, замтно погружаясь

Въ пучину носомъ. Тутъ, забывъ чины,

Одни святымъ взмолились, общаясь

Зажечь имъ свчи дорогой цны,

Другіе же, на счастье полагаясь,

Спускали ботъ, а кто-то изъ толпы

Педрильо сталъ молить объ отпущеньи:

‘Поди ты къ чёрту!’ тотъ сказалъ въ смущеньи.

XLV.

Кто лёжа въ койк бичевался въ кровь,

Кто въ лучшее спшилъ одться платье,

Кто съ воплями, со скрежетомъ зубовъ

Рвалъ волосы и морю слалъ проклятье.

Но многіе, какъ я сказалъ, съ бортовъ

Спускали ботъ, составивъ то понятье,

Что прочный ботъ, не то что утлый чёлнъ,

Бороться долго можетъ съ силой волнъ.

XLVI.

Всего жъ ужаснй было то, признаться,

Что посреди столь сильнаго труда,

Никто изъ нихъ не вспомнилъ въ трюмъ пробраться

Къ състнымъ припасамъ, люди и тогда,

Какъ умираютъ, голода боятся!

Весь ихъ припасъ испортила вода.

Бочёнокъ масла, сухарей съ полпуда,—

Вотъ всё, что въ катеръ сбросили оттуда.

XLVII.

Въ баркасъ однакожъ удалось имъ снесть

Двнадцать фунтовъ хлба (онъ волною

Подмоченъ былъ), вина бутылокъ шесть,

Да семь галлоновъ съ свжею водою.

Ещё успли мяса пріобрсть,

И порцію свинины взять съ собою,

Да рому въ фляжкахъ меньше полведра:

Всего едва ль хватило бъ до утра.

XLVIII.

Другія шлюпки, ялъ и пинку, бурной

Снесло волной, лишь дунулъ первый шквалъ.

Былъ оснащёнъ баркасъ ихъ очень дурно:

Сшитъ парусъ былъ на нёмъ изъ одялъ,

Мачтъ не было, но юнга, ихъ дежурный,

Весло, но счастью, съ корабля досталъ.

Итакъ, въ баркасъ и катеръ часть народу

Ршилась ссть, спасаясь въ непогоду.

XLIX.

Смеркалось. День ненастный гасъ въ волнахъ,

Туманъ надъ моремъ стлалъ свой покровы.

Казалось, въ нихъ таился лютый врагъ,

Нанесть ударъ теперь пловцамъ* готовый.

Такъ ночь, ложась на волны въ ихъ глазахъ,

Мрачила страшно океанъ суровый

И лица имъ. Страхъ мучилъ десять дней

Толпу пловцевъ, теперь и смерть предъ ней.

Пытались было строить плотъ — напрасный,

Въ такую бурю, трудъ такой, чему

Смяться бъ можно. Но тотъ мигъ опасный

Казаться могъ забавнымъ одному

Лишь пьяному, что въ радости ужасной

Хохочетъ, самъ не зная почему,

Полу-безумно, полу-истерично,

Какъ хохотать лишь демону прилично.

LI.

Часу въ восьмомъ спустили всякій хламъ:

Бочёнки, доски, курьи клтки въ воду,

Въ надежд той, что можетъ-быть пловцамъ

Спастись на нихъ удастся въ непогоду.

Межъ тучъ сверкали звзды тамъ и сямъ,

Какъ отвалили полныя народу

Ладьи. Корабль, накренясь, вдругъ нырнулъ,

Всплылъ разъ ещё и мигомъ затонулъ.

LVII.

Тутъ дикій крикъ возсталъ до звздъ изъ моря,

Тутъ вскрикнулъ трусъ, отважный смолкъ пловецъ.

Иной тутъ въ волны прыгалъ съ воплемъ горя,

Предупредить желая свой конецъ.

И море пасть раскрыло, съ жертвой споря,

И валомъ валъ сжимало, какъ боецъ,

Который, прежде чмъ врага оставитъ,

Бездушный трупъ ещё въ объятьяхъ давитъ.

LVIII.

Сперва одинъ раздался общій крикъ

Протяжно-дикій, сходный съ грохотаньемъ

Громовъ въ горахъ, потомъ всё смолкло вмигъ,

Лишь втра визгъ сливался съ завываньенъ

Свирпыхъ волнъ, лишь раздавался кликъ,

Соединённый съ бшенымъ плесканьемъ —

Далёкій кликъ могучаго пловца,

Который споритъ съ смертью до конца.

LIV.

Межь-тмъ дв шлюпки съ жалкою толпою

Пустились въ море счастія искать.

Влеклись он надеждою пустою:

Такъ сильно втеръ началъ дуть опять,

Что имъ земли не встртить предъ собою.

А всхъ въ баркасъ ихъ сло тридцать пять,

Да девять въ катеръ, люди все больные,

Продрогшіе подъ бурей, остальные

LV.

Погибли вс: душъ около двухъ сотъ.

Но смерть — пустякъ, а вотъ что очень худо:

Когда погибъ католикъ въ лон водъ,

Онъ жарится въ чистилищ, покуда

Подъ нимъ углей обдня не зальётъ,

Пока жь о нёмъ нтъ слуховъ ни откуда,

По нёмъ не служатъ панихидъ сперва,

А панихида стоитъ франка два.

LVI.

Жуанъ въ баркасъ всхъ прежде перебрался

И ссть въ него учителю помогъ.

Казалось, съ нимъ онъ ролью помнялся:

Такъ видъ его былъ важенъ, смлъ и строгъ.

Онъ какъ магистръ съ Педрильо обращался,

А тотъ всё вылъ да клялъ жестокій рокъ.

Баттистъ (его короче звали Титой),

Напившись пьянъ, погибъ въ волн сердитой.

LVII.

Былъ камердинеръ, Педро, также пьянъ

И также дурно кончилъ вкъ унылый:

Попавъ не въ катеръ, прямо въ океанъ,

Былъ взятъ онъ винно-водяной могилой,

А какъ въ то время палъ густой туманъ

Ц море волновалось съ страшной силой,

То взять на катеръ не могли его,

Въ баркас жь было тсно безъ того.

LVIII.

При нихъ была на корабл болонка.

Жуанъ любилъ собачку, какъ отцу

Служившую. Въ тревог собачёнка

У борта выла, будто къ мертвецу:

Знать чуяла,— чутьё собачье тонко!—

Что ихъ корабль ужь близится къ концу.

Поймавъ, Жуанъ швырнулъ её съ размаха,

Потомъ и самъ прыгнулъ въ баркасъ безъ страха.

LIX.

Онъ также деньгами набилъ карманъ,

Веллъ и дядьк ими запастися.

Тотъ длалъ всё, чего желалъ Жуанъ,

И, отъ себя ужь больше не завися,

Безсмысленно смотрлъ на океанъ.

Но нашъ герой надялся спастися,

Онъ зналъ, что рокъ не вчно жъ губитъ насъ,

И пса и дядьку смло взялъ въ баркасъ.

LX.

Настала ночь, и втеръ дулъ такъ рзко,

Что моряковъ заставилъ парусъ снять:

Въ ихъ положеньи было бъ очень дерзко

Подъ парусомъ по гребнямъ волнъ бжать.

Волна объ носъ дробилась съ сильнымъ плескомъ,

Грозя баркасъ мгновенно заплескать,

И мореходцевъ до костей мочила,

А бдный катеръ скоро затопила.

LXI.

Съ нимъ девять душъ погибло. Но баркасъ

Держался. Мачтой въ нёмъ весло служило,

Два одяла, кое-какъ лпясь

На томъ весл, шли плохо за втрило.

Хоть бурный валъ грозилъ имъ каждый часъ

И положенье ихъ ужасно было,

Всё жь въ катер имъ стало жаль людей

И масла ихъ, а пуще — сухарей.

LXII.

Предвстьемъ бурь и долгой непогоды

Вставало солнце огненнымъ ядромъ.

Плыть по втру и лучшей ждать погоды —

Вотъ всё, что имъ осталось въ гор томъ.

Мсжь-тмъ слабть ужь стали мореходы,

Тогда но ложк роздали имъ ромъ,

И хлбъ попорченный отъ горькой влаги:

Вс были въ рубищахъ, чуть-чуть не наги.

LXIII.

Они столпились въ тснот такой,

Что не могли свободно двинуть члены.

Чтобъ облегчить тяжелый жребій свой,

Одни изъ нихъ въ баркас, полномъ пны,

Ложились спать, другіе той порой

Сидли рядомъ, дожидаясь смны.

Какъ въ лихорадк, холодъ ихъ знобилъ,

Одинъ сводъ неба имъ покрышкой былъ.

LXIV.

Желанье жить есть лучшій врачъ недуга.

Извстно, что больные, если ихъ

Не мучатъ другъ, родные, иль супруга,

Способны жить въ условьяхъ предурныхъ.

Надежда — вотъ врнйшая подруга!

Не видимъ съ ней мы Парки ножницъ злыхъ,

А безнадежность губитъ долговчность

И придаётъ болзнямъ скоротечность.

LXV.

Кто доле живётъ ростовщиковъ?

А для чего, про то Господь лишь знаетъ!

Ужь не на то-ль, чтобъ мучить должниковъ?

Изъ нихъ иной почти не умираетъ.

Изъ кредиторовъ хуже нтъ Жидовъ,

И долгъ Жидамъ ужасно досаждаетъ.

Жиду, бывало, уплатить всегда

Мн стоило не малаго труда.

LXVI.

Вотъ такъ и съ этимъ горестнымъ народомъ:

Онъ жилъ любовью къ жизни, бодро нёсъ

Вс бдствія и, вврясь непогодамъ,

Стоялъ, какъ въ бурю между волнъ утёсъ.

Бды въ удлъ достались мореходамъ

Съ тхъ поръ, какъ Ной впервые силу грозъ

Съ курьёзнымъ грузомъ испыталъ въ ковчег

И Арго началъ въ первый разъ набги.

LXVII.

Но человка слдуетъ отнесть

Въ классъ плотоядныхъ. У него обычай

Хоть разъ одинъ въ теченьи сутокъ сть,

Какъ тигръ, акула, онъ живётъ добычей.

Его желудокъ, правда, можетъ снесть

Вс кушанья, при нужд, безъ различій,

Но мясо, мясо выше всякихъ блюдъ

Всегда поставитъ нашъ рабочій людъ.

LXVIII.

Такъ и случилось съ жалкою ватагой:

На третій день внезапный штиль насталъ.

Всхъ ожививъ надеждой и отвагой,

Онъ въ первую минуту призывалъ

Пловцевъ ко сну, какъ черепахъ подъ влагой

Лазурныхъ волнъ, когда же сонъ пропалъ,

Всякъ кинулся къ припасамъ жаднымъ волкомъ,

Забывъ о томъ, что надо брать ихъ съ толкомъ.

LXIX.

Послдствія не трудно отгадать:

Всё съвъ и выпивъ разомъ, что имли,

Они разсудку не хотли внять

И о грядущемъ думать не хотли.

Надялись, конечно, что опять

Подуетъ втеръ и примчитъ ихъ къ дли….

Глупцы! въ баркас, да съ гнилымъ весломъ,

Имъ было бъ лучше поберечь свой ромъ.

LXX.

Четвёртый день, но воздухъ не струится

И, какъ дитя, заснула бездна водъ.

Вотъ пятый день, а ботъ не шевелится,

Спокойно море, ясенъ неба сводъ.

Да и на что съ однимъ весломъ ршиться?

А голодъ въ нихъ всё крпнетъ и ростёгь.

Тогда болонку, вырвавъ противъ воли

У Донъ-Жуана, розняли на доли.

LXXI.

Собачьей шкурой цлый день шестой

Питались вс. И хоть поступокъ зврскій

Привёлъ сперва Жуана въ гнвъ большой,

Но наконецъ и онъ, какъ коршунъ дерзкій,

Схватилъ одну изъ лапъ собачки той,

И подлилъ съ Педрильо завтракъ мерзкій.

Тотъ принялся за дло горячо

И, съвъ всё разомъ, сталъ просить ещё.

LXXII.

Седьмой ужь день — нтъ втра! Солнце юга

Палитъ и жжётъ, какъ пламя. И безъ сна

Лежатъ они, какъ трупы. Другъ на друга

Вперяютъ дикій взоръ. Ужъ ни одна

Не блещетъ имъ надежда, бдъ подруга:

Нтъ ни воды, ни пищи, ни вина.

И вотъ сосдъ сталъ озирать сосда

Глазами волка, съ думой людода.

LXXIII.

Тогда одинъ товарищу шепнулъ,

Тотъ передалъ сосду — и въ мгновенье

Узнали вс, поднялся хриплый гулъ,

Зловщій гулъ, жестокое смятенье.

И всякъ, кто въ душу брата заглянулъ,

Въ ней съ ужасомъ прочёлъ своё же мннье —

Избрать по жребью одного, кому

Быть пищею собрату своему.

LXXIV.

Но прежде, чмъ созрлъ въ нихъ замыслъ новый,

Съдаютъ всё: перчатки, башмаки.

Потомъ вокругъ обводятъ взоръ суровый,

И вотъ ршились, вотъ ужъ ярлыки

Ужасные у всхъ пловцовъ готовы,

Но, не найдя бумаги, моряки

У Донъ-Жуана вырываютъ силой —

О ужасъ, Музы!— письма сердцу милой.

LXXV.

Сложивъ, смшавъ, разносятъ ихъ подъ-рядъ.

Тутъ смолки вс, отъ ужаса нмя,

Казалось, смолкъ и голода въ нихъ адъ,

Просившій жертвъ, какъ коршунъ Прометея.

Кто жь именно былъ въ этомъ виноватъ?

Кто, какъ не голодъ! Спорить съ нимъ не смя,

Свой жребій молча каждый вынималъ,

На бднаго Педрильо жребій палъ. —

LXXVI.

‘Умру’, сказалъ мудрецъ, ‘кровопусканьемъ’.

Хирургъ, здсь бывшій, отыскалъ ланцетъ

И кровь пустилъ. Съ слабющимъ дыханьемъ

Угасъ Педрильо, какъ въ лампад свтъ.

Какъ истинный католикъ съ покаяньемъ

Скончался онъ, религіей согртъ:

Прижавъ распятье и призвавъ Марію,

Онъ протянулъ хирургу кисть и выю.

LXXVII.

Хирургу право за труды дано

Быть первому въ раздл по условью,

А какъ онъ жаждой мучился давно,

То предпочёлъ напиться жаркой кровью.

Разскли трупъ, швырнули мозгъ на дно,

Считая пищей гибельной здоровью,

Въ добычу двумъ акуламъ, плывшимъ вслдъ,

Всё прочее пошло имъ на обдъ.

LXXVI1I.

И пиръ пошелъ. Вс жрутъ, за исключеньемъ

Двухъ-трёхъ пловцовъ. Въ числ послднихъ былъ

Нашъ Донъ-Жуанъ, который съ отвращеньемъ

И мясо пса предъ этимъ проглотилъ.

Вооружась всей волей и терпньемъ,

На этотъ разъ онъ голодъ побдилъ:

Какія бъ муки ни пришлось извдать,

Онъ не ршался дядькой пообдать.

LXXIX.

И хорошо, что онъ не лъ: конецъ

Ужасенъ былъ! Кто нищей пресыщался,

Вдругъ приходилъ въ неистовство… Творецъ!

Какъ богохульствовалъ, какъ онъ катался

И съ пной я рта, страшный какъ мертвецъ,

Солёною водою опивался,

Ревлъ, ругался, мучился, стоналъ

И съ хохотомъ гіены умиралъ.

LXXX.

Тогда сидть имъ въ шлюпк стало шире,

Но отъ того не легче было имъ.

Одни изъ нихъ, всё позабывши въ мір,

Не понимали бдъ своихъ, другимъ

На умъ являлась мысль о новомъ пир,

Какъ-будто бы примромъ роковымъ

Не научила ихъ судьба умершихъ,

Такъ далеко свой аппетитъ простершихъ.

LXXXI.

На шкипера палъ выборъ моряковъ,

Какъ на жирнйшаго. Но, къ той судьбин

Не будучи самъ по себ готовъ,

Онъ былъ спасёнъ и но другой причин:

Во-первыхъ, былъ онъ не совсмъ здоровъ,

А главное, носилъ подарокъ нын,

Чмъ награждёнъ, какъ сознавался самъ,

Онъ въ Кадикс подпиской общей дамъ.

LXXXII.

Ещё не весь былъ съденъ трупъ несчастный:

Одни страшились грознаго конца,

Другіе, съ голодомъ въ борьб напрасной,

Лишь подъ вечеръ касались мертвеца.

Одинъ Жуанъ, къ нимъ вовсе непричастный,

Жевалъ бамбукъ, или кусокъ свинца,

Пока пловцы двухъ чаекъ не поймали,

Тогда питаться трупомъ перестали.

LXXXIII.

Вамъ рокъ Педрильо кажется суровъ,

Но вспомните, какъ Уголинъ безбожно

Принялся грызть врага средь адскихъ льдовъ,

Лишь быль свою пересказалъ неложно.

Когда въ аду дятъ своихъ враговъ,

То на мор състь друга очень можно,

Особенно, какъ выйдетъ провіантъ:

Страшнй ли то, что повствуетъ Данть?

LXXXIV.

Въ ночь полилъ дождь, и, ротъ подставивъ, каждый

Ловилъ его, какъ въ лтній зной гряда

Сухой земли. Не испытавши жажды,

Не знаемъ мы, что за питьё вода.

Но въ Турціи кто побывалъ однажды,

Кто странствовалъ въ пустыняхъ иногда,

Иль безъ воды нёсъ участь мореходца,

Тотъ влзъ бы съ истиной на дно колодца.

LXXXV.

Дождь ливмя лилъ, но въ пользу не былъ имъ,

Пока куска холстины не сыскали.

Смочивши холстъ потокомъ дождевымъ,

Они его какъ губку выжимали

И упивались даромъ неземнымъ.

И хоть подёнщикъ предпочтётъ едва ли

Питьё такое портеру — пловцамъ

Былъ дождь отрадне, чмъ нектаръ самъ.

LXXXVI.

И звы ихъ горячіе, какъ горны,

Глотали дождь. Изъ трещинъ кровь соча,

Ихъ языки распухли, были чёрны,

Какъ у того скупого богача,

На чьи мольбы бднякъ, къ слезамъ упорный,

Не пролилъ въ адъ ни капли изъ ключа

Небесныхъ водъ. Увы, какъ мало вра

Даётъ надеждъ душ милліонера!

LXXXVII.

Въ толп страдальцевъ были два пловца

И съ ними два ихъ сына. Тотъ, который

Постарше былъ, казался свжъ съ лица,

Однако умеръ первымъ. И какъ скоро

Сосдъ увдомилъ о томъ отца,

Едва взглянувъ, онъ молвилъ безъ укора

На жребій: ‘Воля Божья!’ и безъ слёзъ

Смотрлъ, какъ валъ трупъ мальчика унёсъ.

LXXXVIII.

Другой ребёнокъ слабъ и хворъ казался:

Такъ былъ на видъ онъ нженъ и незрлъ,

Но дольше жилъ онъ, бодро покорялся

Всмъ бдствіямъ, имъ посланнымъ въ удлъ.

Онъ всё молчалъ, порой лишь улыбался,

Какъ-будто тмъ онъ облегчить хотлъ

Въ груди отца гнздившіяся муки,

Всё росшія при мысли о разлук.

LXXXIX.

И, наклонясь надъ нимъ, отецъ съ тоской

Глазъ не сводилъ съ его лица, стирая

Морскую пну съ блдныхъ губъ рукой,

Когда жь пришла погода дождевая

И взоръ малютки мутною слезой

Сверкнулъ, безжизненно вокругъ блуждая,

Онъ влилъ ему въ уста воды, еще

Надясь жизнь продлить въ нёмъ, но вотще!

ХС.

Онъ умеръ! Долго, долго, охладли’,

Бездушный трупъ держалъ въ рукахъ отецъ,

Когда жь прошли надежды вс и тло

Ему сдавило сердце какъ свинецъ —

Онъ, уступивъ его пучин блой,

Глядлъ съ тоской, какъ уплывалъ мертвецъ,

Потомъ и самъ свалился съ содроганьемъ,

Являя жизнь лишь членовъ трепетаньемъ.

ХСІ.

Тутъ радуга, блеснувъ межъ облаковъ

Разорванныхъ, простёрлась лентой яркой

Надъ зыбью волнъ предъ взоромъ моряковъ.

И просвтлла твердь подъ дивной аркой,

И цвтъ ея, сліянье всхъ цвтовъ,

Волнуясь, росъ, какъ знамя въ битв жаркой,

Потомъ какъ лукъ согнулся, а потомъ

Отъ глазъ страдальцевъ скрылся быстрымъ сномъ.

XCII.

Такъ онъ исчезъ, хамелеонъ эфира,

Питомецъ солнца и паровъ дождя.

Рождённый въ злат, въ люльк изъ сапфира,

Онъ облекался въ пурпуръ и, блестя,

Какъ серпъ луны надъ ставкою эмира,

Мнялъ свой цвтъ — воздушное дитя!

Такъ подъ глазомъ синякъ мняетъ краски

(Мы иногда боксируемъ безъ маски).

ХСІІІ.

Онъ предрекалъ страдальцамъ близкій брегъ.

О, мы охотно вримъ въ предреченья!

Въ нихъ вровать я Римлянинъ, и Грекъ,

И врить въ нихъ полезно безъ сомннья,

Когда слабетъ духомъ человкъ

И требуетъ надежды подкрпленья.

Такъ радуга, калейдоскопъ небесъ,

Живила духъ, и снова онъ воскресъ.

XCIV.

За этимъ вскор блыя дв птицы,

Величиной не больше голубка

(Отбившись, видно, отъ своей станицы),

Кружились долго возл челнока

И, въ сумеркахъ мелькая, какъ зарницы,

Пытались ссть на мачту къ нимъ, пока

Настала ночь и всё покрыла мракомъ:

Пловцамъ ещё то лучшимъ было знакомъ.

XCV.

И хорошо, замчу кстати я,

Случилось такъ, что эти гостьи съ брега

Не сли къ нимъ: ихъ утлая ладья

Была бъ не то, что церковь для ночлега.

Такъ голодомъ томилась ихъ семья,

Что если бъ даже съ Ноева ковчега,

Сверша полётъ, къ нимъ съ вткой голубь слъ,

Нашъ экипажъ его бъ и съ вткой сълъ.

XCVI.

Уже смеркалось. Втеръ вновь поднялся,

Но, къ счастью, слабый. Звздъ зажглись огни.

Баркасъ ихъ плылъ, но умъ ихъ такъ мшался,

Что ужь никто не вдалъ, гд они?

Кто говорилъ: ‘земля!’ кто сомнвался,

Считая всё за отмели одни,

Кто слышалъ залпы пушекъ, шумъ прибоя,

И ждали вс желаннаго покоя.

XCVII.

Къ разсвту стихнулъ втерка порывъ.

Вдругъ на часахъ стоявшій сталъ божиться,

Что если то не берегъ, или рифъ,

То пусть земля ему ужь больше не приснится.

И, протеревъ глаза, глядятъ: заливъ

Предъ ними, къ берегу баркасъ ихъ мчится.

То берегъ былъ дйствительно, и росъ

Всё явственнй, всё выше, какъ утёсъ.

ХСVIII.

И тутъ одни заплакали, другіе,

Глядя безумнымъ взоромъ, не могли

Ужь ничего понять и, какъ слпые,

Не услаждались близостью земли.

Кой-кто молился (можетъ-быть впервые

Въ теченье жизни), трое спать легли:

Ихъ въ голову, въ бока они толкали,

Чтобъ разбудить: но т сномъ вчнымъ спали.

XCIX.

Предъ этимъ за день, къ счастью, на волнахъ

Имъ удалось поймать, сверхъ ожиданья,

Въ лнивомъ сн одну изъ черепахъ,

Чмъ на день жизнь продлили для страданья —

Тмъ боле, что въ смутныхъ ихъ умахъ

Опять возникла бодрость упованья:

Вс врили, что былъ ниспосланъ имъ

Въ несчасть даръ не случаемъ однимъ.

С.

Т берега гористыми казались

И выше, выше всё росли, пока

Къ нимъ плылъ баркасъ. Въ догадкахъ вс терялись,

Но ни одинъ изъ нихъ изъ далека

Не узнавалъ, куда они примчались

Измнчивымъ порывомъ втерка:

Кто думалъ къ Кипру, къ Кандіи, къ Родосу,

Кто къ Этн, кто къ безвстному утёсу.

CI.

Тмъ временемъ баркасъ ихъ безъ втрилъ

Несло туда, гд скалъ виднлась группа.

Какъ чёлнъ Хароновъ съ грузомъ изъ могилъ,

Бжалъ баркасъ, неся въ себ три трупа,

Да четырёхъ живыхъ, которымъ силъ

Не доставало сбросить мёртвыхъ съ шлюпа.

А между-тмъ акулы, волнъ гроза,

Плескали зыбью, брызжа имъ въ глаза.

СІІ.

Труды и голодъ, жажда, жаръ и горе

Ихъ доведи въ то время до того,

Что даже мать въ толп скелетовъ вскор

Не угадала бъ сына своего.

Палимы днёмъ, знобимы ночью въ мор,

Вс другъ за другомъ гибли, но всего

Сильнй губили экипажъ баркаса

Вода морская и Педрильо мясо.

CIII.

По мр приближенья къ берегамъ,

Являвшимъ тамъ и здсь свои стремнины.

Повяли прохладой морякамъ

Густыхъ лсовъ зелёныя вершины.

Лса служили ширмами пловцамъ

Отъ зноя солнца, блещущей пучины:

Всё льстило имъ, чтё удаляло чёлнъ

Отъ безпредльныхъ, страшныхъ, вчныхъ волнъ.

CIV.

Казался берегъ дикимъ и безлюднымъ,

Обвитый шумной, грозною волной,

Но, обезумвъ, бгомъ безразсуднымъ

Они пустились прямо на прибой

И очутились передъ рифомъ труднымъ,

Гд брызгами дробился валъ сдой.

Тутъ грянулся въ утёсъ ихъ ботъ некрпкій

И, опрокинутъ, разлетлся въ щепки.

CV.

Въ Гвадалквивир съ отроческихъ дней

Жуанъ привыкъ купать младое тло.

Его искусство въ плаваньи по всей

Испаніи о нёмъ молвой гремло.

Едва ль кто лучше плавалъ изъ людей,

Чрезъ Геллеспонтъ онъ переплылъ бы смло,

Какъ нкогда, tф знаетъ цлый свтъ,

Леандръ, да я, да мистеръ Женгедъ.

CVI.

Такъ и теперь, разслабленный, усталый,

Онъ вплавь пустился. Быстро понесла

Его волна, и засвтло удалый

Пловецъ достигъ, гд высилась скала.

Акула здсь вселяла страхъ не малый

И за ногу сосда увлекла,

Другіе жь двое плавать не умли,

Итакъ лишь онъ достигъ прибрежной мели.

CVII.

Но и его ничто бы не спасло,

Когда бъ въ тотъ мигъ, какъ въ бездн онъ кипучей

Изнемогалъ, къ нему не принесло,

По счастію, весла волной могучей,

Почти безъ силъ, схватившись за весло,

Онъ избжалъ отъ смерти неминучей.

Такъ наконецъ кой-какъ, то вплавь, то въ бродъ,

Полу-живой онъ выбрался изъ водъ.

CVIII.

И онъ вцпился, чуть дыша, безъ силы,

Въ песокъ ногтями, чтобъ попятный валъ

Не утащилъ его на дно могилы,

Которой онъ лишь только миновалъ.

Такъ подъ скалой, измученный и хилый,

Предъ входомъ въ гротъ недвижимъ онъ лежалъ,

Настолько живъ, чтобъ сознавать неясно,

Что можетъ-быть онъ и спасёнъ напрасно.

CIX.

Съ усиліемъ привсталъ онъ, по потомъ

Упалъ опять на шаткія колни

И на руки. Онъ взоръ обвёлъ кругомъ,

Но гд жь страдальцы страшныхъ приключеній?

Весь берегъ пустъ, лежалъ лишь трупъ на нёмъ,

Одинъ изъ трехъ погибшихъ отъ мученій

Голодной смерти: здсь, въ стран чужой,

Нашелъ себ могилу трупъ нагой.

CX.

При вид томъ, въ нёмъ мысли взволновались,

И въ обморокъ упалъ Жуанъ. Песокъ

Подъ нимъ кружился, чувства миновались,

И до того страдалецъ изнемогъ,

Что за весло ужъ руки не держались,

И, какъ поблёкшій лиліи цвтокъ,

Лежалъ онъ, блдный съ холода и страха,

Краса всего, что создано изъ праха.

СХІ.

Какъ долго чувствъ угасшихъ длилась мгла —

Не вдалъ онъ. Земля отъ взоровъ скрылась

И день исчезъ, но tф не ночь была —

Казалось, смерть уже надъ нимъ носилась.

И онъ не зналъ, какъ слабость та пришла,

Пока въ нёмъ сердце съ болью не забилось,

Затмъ что смерть отъ жертвы отнятой

Всегда отходитъ съ мукой и борьбой.

СХІІ.

То открывалъ, то закрывалъ онъ мутный,

Потухшій взоръ. Онъ думалъ, что опять

Забылся онъ въ ладь дремотой смутной,

Что снова онъ проснётся, чтобъ страдать,

Что смерть идётъ покончить сонъ минутный.

Когда жь въ нёмъ чувства стали оживать —

Въ его глазахъ, блуждавшихъ въ мгл глубокой,

Носился образъ двы черноокой.

СХІІІ.

Она, надъ нимъ склоняясь головой,

Звала его, казалось, изъ могилы,

И тёплою двической рукой

Живила въ нёмъ угасшей жизни силы,

И, прыская виски ему водой,

Ждала, что вновь взыграютъ кровью жилы,

И наконецъ — её услышалъ Богъ —

Стараньямъ нжнымъ былъ отвтомъ вздохъ.

CXIV.

Прикрывъ плащёмъ полунагое тло

И подкрпивъ живительнымъ виномъ,

Приподняла она рукою блой

Обмершаго, приникшаго челомъ

Къ ея щек пылавшей, и несмло

Изъ кудрей воду выжала ручьёмъ,

И, вслушиваясь въ стонъ его и лепетъ,

При каждомъ вздох приходила въ трепетъ.

CXV.

Внеся потомъ Жуана въ тёмный гротъ,

Она съ своой подругой молодою,

Но старшихъ лтъ, привыкшей для работъ

Простой слуги, спшила подъ скалою

Развесть огонь. Когда жъ въ пещер сводъ

Весь освтился блескомъ какъ зарёю —

Красавица, кто бъ ни была она,

Предстала вдругъ, прекрасна и стройна.

СXVI.

На лбу у ней монеты золотыя

Сверкали въ мгл каштановыхъ.кудрей,

Сбгавшихъ съ плечъ, какъ волны шелковыя.

Для женщины былъ ростъ высокъ у ней,

Но если бъ косы распустить густыя,

Он бъ до пятъ достигли. Блескъ очей,

Надменный взоръ — осанка, всё, плняя,

Являло въ ней властительницу края.

СXVII.

Былъ цвтъ волосъ каштановый, глаза

Черны, какъ ночь, ещё чернй рсницы.

Подъ толкомъ ихъ таилася слеза,

Слеза любви, когда жь изъ мглы зницы

Вдругъ вылеталъ взоръ полный, какъ гроза,

Въ ней вспыхивалъ, казалось, блескъ зарницы.

Такъ клубъ зми, проснувшейся въ лсу,

Намъ кажетъ вдругъ всю силу и красу.

СXVIIІ.

Чело, какъ снгъ, ланитъ румянецъ знойный,

Какъ розовый вечерній блескъ лучей,

А сладость устъ… О, кто бы могъ спокойно

Взглянуть на нихъ и не вздохнуть о

Ваятелямъ моделью быть достойной!

Ваятели… но это родъ вралей!

Я женщинъ зналъ, въ чьихъ лицахъ красота мн

Милй въ сто разъ, чмъ въ ихъ бездушномъ камн.

CXIX.

Сказать ли вамъ, зачмъ я къ нимъ такъ строгъ?

Я зналъ одну Ирландку, образъ чудный,

Чей бюстъ никто возпроизвесть не могъ,

Хоть онъ не разъ бывалъ моделью трудной.

И если время, всё губящій богъ,

Приложитъ къ ней законъ неправосудный,

То міръ лишится прелести лица,

Недосягаемой для смертнаго рзца.

CXX.

Таковъ былъ видъ моей островитянки.

Ея костюмъ съ испанскимъ былъ несхожъ,

Простй на видъ, за то пестрй. Испанки,

Вы знаете, въ одежд гонятъ сплошь

Всё яркое. За то, при ихъ осанк,

Какъ ихъ нарядъ таинственно-пригожъ,

Когда шумятъ, волнуясь словно крылья,

Вкругъ стана ихъ басквина и мантилья!

СХХІ.

Но два скалъ была не такова:

Пестрлъ шитьёмъ нарядъ на мой надтый.

Между кудрей, какъ я сказалъ сперва,

Вкругъ искрились брильянты и монеты,

Тончайшія въ вуал кружева,

Весь въ блёсткахъ поясъ, чудные браслеты

Вкругъ нжныхъ рукъ, но, кто бъ подумать могъ?—

На блыхъ ножкахъ туфли безъ чулокъ.

СХХІІ.

Нарядъ подруги отличался мало,

Хоть роскошью такою не блестлъ.

Не золото ей кудри украшало,

Лишь серебро досталось ей въ удлъ.

На голов грубе покрывало,

Взоръ хоть и гордъ, за то не столько смлъ,

И косы гуще, но за то короче,

И чёрныя живй, хоть меньше, очи.

СХХІІІ.

Вотъ имъ-то двумъ герой нашъ одолженъ

Спасеньемъ жизни, нищей, кровомъ, тми

Заботами, какими разумъ женъ

Не даромъ же такъ славится иродъ всми.

Съ ихъ помощью бульонъ ему сварёнъ,

И хоть никто не плъ бульонъ въ поэм,

Но лучше ль то, что воспвалъ Омиръ,

Когда Ахиллъ гостямъ готовилъ пиръ?

CXXIV.

Пора сказать, кто были т двицы,

Не то сочтутъ ихъ за царицъ иль фей.

Противны мн, признаться, небылицы,

Что любятъ такъ поэты нашихъ дней.

То не были не феи, ни царицы,

Но просто вамъ скажу я безъ затй:

То госпожа была съ своей служанкой,

Дочь моряка съ надменною осанкой.

CXXV.

Отецъ ея былъ смолоду рыбакъ,

Да и теперь стей онъ не оставилъ,

По къ честному занятью, какъ морякъ,

Не слишкомъ честное теперь прибавилъ.

Онъ былъ пиратъ, пиратство же никакъ

Нельзя назвать занятьемъ честныхъ правилъ:

За то разбоемъ, контрабандой, онъ

Съумлъ нажить піастровъ милліонъ.

СХXVI.

Онъ былъ рыбакъ, но былъ рыбакъ не просто:

Какъ Петръ Апостолъ онъ ловилъ людей.

Наврное захватывалъ онъ до-ста

И больше въ годъ турецкихъ кораблей.

Онъ грузъ конфисковалъ и, чтобъ безъ роста

Не пропадалъ доходъ его съ морей,

Невольницами съ Портой вёлъ торговлю,

Гд съ барышомъ всегда сбыть можно ловлю.

СХXVII.

Природный Грекъ, на островк своёмъ

(Цикладской группы) онъ себ построилъ

Разбоемъ нажитый богатый домъ,

Гд мирно жилъ и всю семью покоилъ.

Одно лишь небо вдаетъ о томъ,

Какъ много крови домъ пирату стоилъ,

Я знаю только, что былъ домъ большой,

Съ восточной позолотой и рзьбой.

СХXVIIІ.

Одна лишь дочь въ дому его сіяла,

Безцнный перлъ восточныхъ острововъ.

Ганди своей улыбкой помрачала

Блескъ золота, алмазовъ, жемчуговъ.

Въ семнадцать лтъ, какъ пальма, разцвтала

Красавица, и многихъ жениховъ

Уже отвергла гордая невста,

Учась другими замщать ихъ мсто.

CXXIX.

Гуляя ныньче подъ скалой, въ часы,

Когда садилось солнце, у прибоя

Нашла она на отмели босы

Полуживаго нашего героя.

Сначала видъ его нагой красы

Смутилъ её, но, духъ свой успокоя

И разсмотрвъ, какъ онъ пригожъ, помочь

Ршилась бдному пирата дочь.

CXXX.

Но взять его въ себ подъ кровъ отцовскій

Вдь было бъ то хе, еслибъ къ кошк злой

Впустили мышь, иль съ злобою бсовской

Засыпали обмершаго землей.

Характеръ былъ у старика чертовскій:

Угрюмыхъ , исполненный, крутой,

Онъ страннику, конечно бъ, помощь подалъ,

Но, вылечивъ, затмъ въ неволю бъ продалъ.

СХХХІ.

Итакъ Гайди за лучшее сочла,

Рша съ служанкой общимъ совщаньемъ,

Скрыть гостя въ гротъ во избжанье зла.

Когда жъ глаза открылъ онъ ихъ стараньемъ,

Къ нему въ нихъ жалость пуще возросла,

Такъ умиливъ сердца ихъ состраданьемъ

Что дверь почти имъ отворила въ рай —

Вдь милосердье вводитъ въ райскій край.

СХХХІІ.

Потомъ въ костёръ набрали торопливо

Обломковъ мачтъ и вёселъ, тамъ и сямъ

Разбросанныхъ вокругъ того залива.

Такъ много лтъ они ужъ гнили тамъ,

Что дубъ, какъ трутъ подъ силою огнива,

На мелкіе куски ломался самъ,

Суда жь тамъ гибли, слава Богу, часто

И дровъ отъ нихъ хватило бъ тонокъ на сто.

СХХХІІІ.

Гайди, съ себя снявъ мхъ соболій свой,

Устроила постель для Донъ-Жуана.

И об двушки, чтобъ въ часъ ночной

Онъ не страдалъ отъ влажпаго тумана,

Оставили по юпк, межь собой

Условившись явиться утромъ рано,

И къ завтраку, какъ встанетъ онъ отъ сна,

Принесть яицъ, и кофе, и вина.

CXXXIV.

Итакъ одинъ остался онъ и вскор

Заснулъ, какъ кротъ, какъ мёртвый, ибо онъ

Богъ всть какъ долго сна не вдалъ въ мор

И чуть ли здсь вкушалъ не первый сонъ.

И сонъ его мечтой о прошломъ гор

Ни на минуту не былъ возмущёнъ,

О гор жь прошломъ такъ ужасны грёзы,

Что мы, проснувшись, льёмъ нердко слёзы.

CXXXV.

Онъ спалъ. Тогда, укрывъ его плащёмъ,

Гаqди съ оглядкой вышла осторожно,

Но тотчасъ же вернулась въ гротъ потомъ:

Ей въ мысль пришло, что стонетъ онъ тревожно,

И вслухъ подумала (какъ языкомъ,

Обмолвиться подъ-часъ и сердцемъ можно):

‘Онъ звалъ меня! по имени назвалъ!’

Забывъ, что онъ, какъ звать её, не зналъ.

СХХXVI.

И вся въ мечтахъ пошла домой, давъ Зо

Приказъ молчать. Но Зоюшка была

Двумя годами опытнй и вдвое

Скорй Гаидй въ чёмъ дло поняла.

Вдь годъ, иль два, извстно что такое

Для двушки, а Зоя провела

Не даромъ ихъ, учась всему на вол

У матери-природы въ древней школ.

СХХXVII.

Ужь разсвло, а гость ихъ не вставалъ

И сонъ его ничмъ не нарушался:

Ни шумъ ручьевъ, бгущихъ съ ближнихъ скалъ,

Ни юный день, который пробуждался,

Не проникали въ гротъ, гость крпко спалъ,

А въ отдых, конечно, онъ нуждался,

Извдавъ столько горя, сколько бдъ

Въ своёмъ ‘Разсказ’ описалъ мой ддъ ¹).

¹) Намёкъ на путешествіе вокругъ свта Джона Байрона въ 1740 г., изданное въ Лондонъ въ 1768 г.

СХХXVIIІ.

Не то съ Гайди. Ей не далъ сонъ покою:

Всё мертвецы-красавцы снились ей,

Всё спотыкалася она ногою

О ветхіе обломки кораблей.

Чуть свтъ она ужь разбудила Зою,

И старыхъ слугъ, ворчавшихъ вслдъ за ней

По-гречески, турецки, по-армянски,

Не зная, какъ понять капризъ тиранскій.

CXXXIX.

Межь-тмъ она ужь встала, объявивъ,

Что хочетъ видть солнца восхожденье

И на неб златой зари разливъ.

Дйствительно, видъ чудный въ то мгновенье,

Когда разсвтъ, всё небо озаривъ,

Въ дубравахъ будитъ каждой птички пнье

И гонитъ ночь въ нагорной вышин,

Какъ трауръ мы скидаемъ по жен.

CXL.

Что хороша заря, о томъ нтъ рчи.

Не разъ всю ночь я не смывалъ очей

Съ намреньемъ дождаться съ нею встрчи,

Во вредъ здоровью, но словамъ врачей.

Кто бережётъ здоровье или свчи,

Тотъ день считай съ Аврориныхъ лучей

И, подъ сто лтъ разставшись съ жизнью въ мир,

Надъ гробомъ выржь: я вставалъ въ четыре ¹).

¹) Намёкъ на разсужденіе Франклина о выгодахъ ранняго вставанія въ экономическомъ отношеніи.

CXLI.

Гайди, сойдясь съ зарёй лицо съ лицомъ,

Была свжй зари. Но трепетъ, скрытый

Въ груди ея, сндаемой огнёмъ,

Стремилъ изъ сердца кровь въ ея ланиты.

Такъ горный токъ, не одолвъ въ своёмъ

Паденіи могучіе граниты,

Несётся въ озеро и въ нёмъ валы

Стремитъ кругами у подошвъ скалы.

CXLII.

И, со скалы сбжавъ тропою зыбкой,

Направила она къ пещер путь.

Взирало солнце на неё съ улыбкой,

Лобзала ей росой Аврора грудь,

За юную сестру принявъ ошибкой.

Читатели, такъ ошибясь, прильнуть

Къ устамъ живой и невоздушной двы,

Я въ томъ увренъ, пожелали бъ вс вы.

CXLIII.

Вся въ трепет, проникнувъ въ гротъ, она

Увидла, что спитъ онъ безмятежно,

Какъ дти спятъ, и, страху предана,

(Видъ спящихъ страшенъ!) подошла и нжно

Его укрыла шубой, чтобы сна

Не нарушалъ холодный втръ прибрежный,

Потомъ надъ нимъ, тиха какъ смерть, челомъ

Склонилася въ молчаньи гробовомъ.

CXLIV.

Итакъ она, какъ ангелъ въ часъ кончины

Надъ праведнымъ, склонялася надъ нимъ.

Спокойно спалъ возставшій изъ пучины,

И вкругъ него былъ воздухъ недвижимъ.

Въ то время Зоя, вынувъ изъ корзины

Състной припасъ, яицъ сварила имъ

Для завтрака, сообразивъ, конечно,

Что безъ ды имъ не сидть же вчно.

CXLV.

Вдь пылъ страстей безъ пищи стынетъ въ насъ,

А Донъ-Жуанъ, чай, голоденъ и сонный,

Къ тому жь, туманъ, съ сосднихъ волнъ клубясь,

Былъ ей но въ мочь, какъ мене влюблённой.

Съ сой мыслью Зоя стряпать принялась,

Хлбъ, яйца, мёдъ и кофе благовонный

Съ виномъ хіосскимъ захвативъ съ собой,

И всё безъ платы — изъ любви одной.

CXLVI.

Дымится кофе, яйца ужъ готовы,

И Зоя хочетъ сонъ пловца прорвать,

Но, перстъ прижавъ къ губамъ и видъ суровый

Принявъ, ГайдГі даётъ ей знакъ молчать.

И, повинуясь, Зоя завтракъ новый,

Испортивъ первый, стряпаетъ опять,

А всё затмъ, что Гайди запретила

Тревожить сонъ того, кто спитъ такъ мило.

CXLVII.

Онъ спитъ. Въ щекахъ увядшей красоты

Ещё горитъ румянецъ лихорадки,

Какъ гаснетъ день на льдинахъ горъ, слды

Страданія на лбу сложили складки,

Гд синихъ жилокъ тянутся черты,

И смоль кудрей, повисшихъ въ безпорядк,

Ещё влажна отъ пны волнъ морскихъ,

Отъ испареній въ грот стнъ сырыхъ.

CXLVIII.

Онъ сладко спитъ въ мерцаньи полу-свта,

Тихъ, какъ младенецъ на груди родной,

Склонёнъ, какъ ива въ зной палящій лта,

Невозмутимъ, какъ море предъ грозой,

Красивъ, какъ роза пышнаго букета,

И нжно юнъ, какъ лебедь молодой.

Ну, словомъ, былъ онъ мальчикъ хоть куда бы,

Да жаль, что съ горя сталъ такой ужъ слабый.

CXLIX.

Онъ взоръ открылъ, взглянулъ, заснуть хотлъ,

Но образъ двы, что очамъ явился,

Сомкнуться имъ вторично не веллъ,

Хоть сладкій сонъ ещё надъ нимъ носился.

Предъ красотой всегда благоговлъ

Жуанъ, и даже въ часъ, когда молился,

Отъ страшныхъ ликовъ мучениковъ онъ

Всегда стремился къ прелестямъ мадоннъ.

CL.

Опершись на локоть, остолбенлый,

Глядитъ на дву, въ чьёмъ лиц младомъ

Пунцовая сливалась роза съ блой.

Но та, сверкнувъ въ него очей огнёмъ,

Вдругъ повела съ нимъ разговоръ несмлый,

Сказавъ ему на язык родномъ,

Но съ звучнымъ іоническимъ акцентомъ,

Что надо молча кушать паціентамъ.

CLI.

Жуанъ не зналъ по-гречески, и словъ

Не могъ понять. Но слухъ имлъ онъ тонкій,

А голосъ былъ у ней, какъ средь лсовъ

Трель ранней птички, чистый, нжный, звонкій,

Столь сладостный, что плакать былъ готовъ

Жуанъ, какъ-будто слышалъ сквозь просонки

Аккорды струнъ, какъ-будто звуки лиръ

Съ мелодіей, какъ съ трона, лились въ міръ.

CLIII.

Такъ, пробудясь подъ дальній громъ органа,

Мы думаемъ: уже ли мы во сн?

Покуда чаръ волшебнаго обмана

Видъ сторожа намъ не прервётъ вполн.

Такъ ранній стукъ въ дверяхъ слуги-тирана

Невыносимъ, по крайней мр мн,

Привыкшему спать утромъ… Въ мрак ночи

Свтлй горятъ и звздъ, и женщинъ очи.

CLIV.

Но сонъ его, иль обаянье чаръ,

Иль, коль угодно, сладкое мечтанье

Нарушилъ голодъ. Вкусной пищи паръ,

Конечно, дйствовалъ на обонянье

Героя моего, а лёгкій жаръ

Огня, на коемъ въ близкомъ разстоянь

Варила Зоя, сонъ совсмъ убилъ:

Онъ сть хотлъ, бифстекса онъ просилъ.

CLIV.

Циклады — группа скалъ пустыхъ и голыхъ.

Такъ нтъ быковъ, но мясо дикихъ козъ

Съ бараниной у жителей веселыхъ

По праздникамъ, какъ изстари велось,

Порой является на грубый столъ ихъ.

Часть острововъ безлюдны, какъ утёсъ,

Другіе же, напротивъ, къ жизни годны:

Въ числ ихъ нашъ былъ самый плодородный.

CLV.

Тамъ нтъ быковъ. И если разсудить,

То древній миъ о Минотавр — сказку,

Въ которой мы такъ въ прав осудить

На царской дочери коровью маску —

Миъ этотъ можно просто объяснить

(Коль снять съ него всю вншнюю повязку),

Какъ символъ скотоводства въ той стран,

Такъ пристрастившаго Критянъ къ войн.

CLVI.

Питаются Британцы, какъ извстно,

Говядиной и пивомъ (но о нёмъ,

Какъ о напитк, было бъ неумстно

Здсь говорить), и знаемъ мы притомъ,

Что страсть къ войн сроднилась съ ними тсно,

Хоть дорого приходится потомъ

Платить за страсть. Такъ точно и Критяне,

Любя говядину, любили брани.

CLVII.

Но дале. Собравъ остатокъ силъ,

Жуанъ привсталъ и взоръ къ състнымъ припасамъ

Какъ хищный коршунъ жадно устремилъ.

Носясь средь волнъ такъ много дней съ баркасомъ,

Онъ и за то судьбу благодарилъ,

Что могъ порой сырымъ питаться мясомъ.

Итакъ на завтракъ кинулся Жуанъ

Какъ волкъ, какъ тигръ, какъ жадный альдерманъ.

CLVIII.

Онъ жадно лъ, а госпожа пещеры,

Глазъ не сводя съ Жуана ни на мигъ,

Была готова накормить безъ мры

Того, кто, мнилось, изъ гробовъ возникъ.

Но Зоя, бывъ поопытнй, примры

Слыхала (но преданью, не изъ книгъ),

Что надобно голоднымъ людямъ блюдо

Давать но вдругъ, не то имъ будетъ худо.

CLIX.

И потому осмлилась донесть

(Какъ вагонъ случай былъ, вы сани взвсью!),

Что господинъ, съ которымъ здсь провоетъ

Часъ утренній Гайди ршилась вмст

У волнъ морскихъ — но долженъ больше сть,

Коль умереть не хочетъ онъ на мст.

И, блюдо взявъ, сказала, что онъ слабъ,

Что столько състь и лошадь не могла бъ.

CLX.

Но тутъ ещё ихъ заняла забота.

Лохмотья брюкъ, негодныхъ ни къ чему

По ветхости, он сожгли у грота,

Въ замнъ ихъ давъ герою моему

Костюмъ привольный Турка, иль Майнота —

Не ятаганъ, не туфли, не чалму,

Но легкіе широкіе шальвары

И чистую рубаху вмсто старой.

CLXI.

Затмъ Гайди, заговорила съ нимъ,

А Донъ-Жуанъ, хотя не могъ ни слова

Понять, внималъ съ участіемъ такимъ,

Что цлый день болтать была бъ готова

Моя Гречанка съ protg своимъ,

Когда бы, вдругъ остановись, чтобъ снова

Духъ перевесть, не догадалась вмигъ,

Что для него ромайскій чуждъ языкъ.

CLXII.

Тогда при помощи перстовъ безгласныхъ,

При помощи улыбокъ и очей,

Она прочла въ чертахъ его прекрасныхъ

(Лишь этой книги смыслъ былъ ясенъ ей)

Отвтъ краснорчивый взоровъ ясныхъ,

Пылавшихъ бурнымъ пламенемъ страстей.

Такъ выражалъ ей каждый взглядъ Жуана

И думъ, и чувствъ, міръ цлый безъ обмана.

CLXIII.

Твердя слова за нею, съ каждымъ днёмъ

Онъ съ языкомъ знакомился короче,

Всё съ помощью перстовъ и глазъ, причемъ

Вникалъ онъ мене въ слова, чмъ въ очи.

Какъ любящій науку астрономъ

Возводитъ взоръ отъ книгъ къ свтиламъ ночи,

Такъ азбуку Жуанъ скорй постигъ

Изъ глазъ Гайди, чмъ изъ печатныхъ книгъ.

CLXIV.

Да, весело брать въ языкахъ урока

Изъ женскихъ устъ и взоровъ, если намъ

Въ наставницы данъ ангелъ свтлоокій,

Какъ въ томъ не разъ я убждался самъ.

Ошибся ль ты, прочтёшь ли врно строки,

За всё ты ждёшь улыбку устъ, а тамъ

Пожатье рукъ и сладкія лобзанья…

Такъ въ языкахъ я пріобрлъ познанья,

CLXV.

Въ испанскомъ, греческомъ, турецкомъ,— фразъ

Пять, шесть, не больше. Чуждъ языкъ мн Данта,

А не силёнъ и въ англійскомъ, учась

У проповдниковъ, людей таланта:

У Барро, Тиллотсона (столько разъ

Мной читанныхъ) и Блера, у гиганта

Изящной прозы. Длинныхъ же поэмъ

Поэтовъ нашихъ не читалъ совсмъ.

CLXVI.

Писательницъ читалъ я тоже мало,

Давно покинувъ скучный, модный свтъ,

Гд я подобно прочимъ ‘львамъ’, бывало,

Блисталъ, потомъ извдалъ кучу бдъ.

Но горе дней прошедшихъ миновало,

Теперь во мн вражды съ врагами нтъ.

Враги, друзья и женщины — всё это

Мн кажется видніемъ поэта.

CLXVII.

Но перейдёмъ къ разсказу. Нашъ герой

Прилежно продолжалъ у ней учиться,

Но чувство общее, какъ свтъ дневной,

Въ нёмъ боле ужь не могло таиться,

Какъ и въ груди монахини святой.

Онъ былъ влюблёнъ — да какъ и не влюбиться

Въ спасительницу жизни! Влюблена

Была въ него не меньше и она.

CLXVIII.

И каждый день съ разсвтомъ, слишкомъ рано

Для тхъ кто любитъ утромъ подремать —

Она являлась въ гротъ на Донъ-Жуана

Взглянуть съ любовью, какъ на сына мать,

Укрыть его отъ вреднаго тумана,

Ему тихонько кудри разчесать

И нжно подышать надъ грудью друга,

Какъ купу розъ зефиръ ласкаетъ съ юга.

CLXIX.

Онъ съ каждымъ утромъ былъ свжй зари,

Онъ съ каждымъ днёмъ казался ей моложо.

Безъ свжести къ чему любовь въ крови?

Здоровье въ жизни намъ всего дороже.

Здоровье, лнь — всё то же для любви,

Что масло для огня. Полезны тоже

И твой, о Вакхъ, и твой, Церера, даръ!

Безъ ихъ даровъ къ чему Кипридинъ жаръ?

CLXX.

Пока царитъ Киприда въ сердц (худо,

Въ комъ сердца нтъ: онъ любитъ такъ и сякъ),

Намъ съ вермишелью шлётъ Церера блюдо:

Вдь и любви, какъ тлу, голодъ — врагъ,

Вино цдитъ намъ Вакхъ на дно сосуда,

Иль устрицъ намъ подноситъ на тощакъ.

Но кто всмъ этимъ заправляетъ съ неба?

Быть-можетъ Панъ, Нептунъ иль сила Феба.

CLXXI.

Жуанъ имлъ, проснувшись, въ тотъ же часъ

Вс радости: купанье, завтракъ, ласки

И дивный блескъ Гайди прекрасныхъ глазъ,

А также Зои миленькіе глазки.

Но говорилъ объ этомъ я не разъ,

А повторенье скучно даже въ сказк.

Короче, другъ нашъ изъ волны морской

Всегда являлся къ дв молодой.

CLXXII.

И ей, невинной, не казалось страннымъ,

Что онъ нагой купался передъ ней.

Онъ для нея былъ чмъ-то свыше даннымъ,

Мечтой, смущавшей сонъ ея ночей,

Тмъ существомъ, тмъ ангеломъ желаннымъ,

Кто въ этотъ міръ приноситъ счастье ей,

Кто приметъ въ радостяхъ ея участье:

Вдь двойнями на свтъ родилось счастье!

CLXXIII.

Какой восторгъ на друга ей взирать!

Какъ радостно, какъ сладко съ нимъ сливаться

Всмъ существомъ и, мля, трепетать,

Когда онъ спитъ, иль станетъ просыпаться!

Съ нимъ вчно жить, возможно ли желать?

Но какъ же съ нимъ когда-нибудь разстаться,

Съ изверженнымъ ей перломъ съ дна морей,

Съ любовью первой до послднихъ дней!

CLXXIV.

Такъ цлый мсяцъ жилъ онъ въ сладкой нг,

Видаясь съ двой каждый день вдали

Отъ всхъ, въ скалахъ, гд о его ночлег

Никто но зналъ изъ жителей земли.

Можь-тмъ опять отецъ Ганди въ набги

Летучіе направилъ корабли,

Не Іо — нтъ, отбить ршившись грузы

Трехъ бриговъ, шедшихъ въ Хіосъ изъ Рагузы.

CLXXV.

И вотъ Гайди на вол. Нтъ у ней

Ни матери, ни брата. Ставъ свободной,

Она, въ отсутствіи отца, вольнй

Могла теперь являться всенародно,

Не хуже нашихъ женъ и дочерей

На запад, гд дамамъ какъ угодно

Дозволено открыто жизнь вести:

Мы женъ своихъ не держимъ взаперти.

CLXXVI.

Свиданье ихъ теперь ужь длилось дол,

И Донъ-Жуанъ настолько зналъ языкъ,

Что предложить ей могъ пройтись на вол,

Отъ воли жь онъ почти совсмъ отвыкъ

Съ тхъ поръ, какъ здсь, цвтокъ измятый въ пол

Порывомъ бурь, онъ къ берегу приникъ.

И вотъ они идутъ взглянуть на зорю:

Луна взошла, а солнце сходитъ къ морю.

CLXXVII.

Подмытый моремъ, дикій и пустой,

Весь берегъ тотъ съ нависшими скалами

Былъ ограждёнъ, какъ арміей, грядой

Подводныхъ скалъ, иззубренный мстами

Заливами (пріютъ отъ бури злой),

Гд говоръ волнъ, катящихся рядами,

Смолкалъ лишь въ долгій лтній день, когда,

Какъ въ озер, спятъ въ мор волнъ стада.

CLXXVIII.

Тамъ, пнясь, валъ плескалъ на брегъ безмолвный,

Какъ лпится шампанское въ тиши,

Когда кипитъ бокалъ до края полный —

Отрада сердца, вешній дождь души.

Люблю вина живительныя волны,

И противъ нихъ что хочешь мн пиши,

Я стану пть: вина и двъ веселья,

И содовой воды потомъ съ похмлья!

CLXXIX.

Намъ, существамъ разумнымъ, нуженъ хмль,

Всё въ жизни лучшее — одно похмлье.

Богатство, честь, вино, любовь — вотъ цль

И нашихъ длъ, и нашего бездлья.

То жизни сокъ, и безъ него ужель

Цвло бы древо жизни и веселья?

Напейся жъ пьянъ, читатель дорогой,

И завтра, вставъ съ больною годовой,

CLXXX.

Зови слугу, вели принесть рейнвейна

И содовой воды. Ужь много лтъ

Напитокъ тотъ я пью благоговйно.

Ничто на свт, ни льдяной шербетъ,

Ни первый плескъ пустыннаго бассейна,

Ни самъ маконъ, багровый какъ разсвтъ,

Такъ посл странствій, битвъ, любви и скуки

Не утолятъ, какъ онъ, душевной муки.

CLXXXI.

Вершины скалъ… Я, кажется, о нихъ

Вёлъ выше рчь?… Такъ точно. Скалъ вершины,

Какъ небеса безмолвны, втеръ стихъ,

Пески не зыблются, молчатъ пучины.

Всё спитъ кругомъ. Порой лишь птицъ морскихъ

Раздастся крикъ, да всплещутся дельфины,

Да зашумитъ, ударившись о рифъ,

Немолчныхъ струй чуть видимый приливъ.

CLXXXII.

Они гуляютъ. Дома нтъ пирата:

Онъ въ крейсерство отправился на югъ,

А у Ганди ни матери, ни брата,

Одна лишь Зоя съ ней длитъ досугъ.

Но, долгъ служанки исполняя свято,

Она при ней лишь только для услугъ:

Плетётъ ей косы, всти ей приноситъ,

Да за труды себ обносковъ проситъ.

CLXXXIII.

Былъ часъ, когда садится за холмомъ

Лазоревымъ дискъ солнца раскалённый,

Когда горитъ въ пожар огневомъ

Весь міръ земной, затихшій, усыплённый —

Съ одной руки, обвитъ полу-внцомъ

Далёкихъ горъ, съ другой — глубокой, сонной

Пучиной водъ и розовой зарёй

Съ сверкающей вечернею звздой.

CLXXXIV.

По камешкамъ, по раковинамъ, ярко

Сверкающимъ вдоль усыплённыхъ водъ,

Они идутъ рука съ рукою жаркой,

И между скалъ примтя тёмный гротъ,

Въ мракъ гулкихъ залъ съ гранитной дивной аркой,

Воздвигнутой причудой непогодъ,

Они вошли и тамъ, обнявшись нжно,

Любуются зарёю безмятежно.

CLXXXV.

Глядятъ на небо: тамъ простёртъ шатёръ

Святыхъ небесъ, какъ океанъ пурпурный,

Глядятъ на волнъ сверкающихъ просторъ:

Тамъ всходитъ мсяцъ изъ волны лазурной:

Они другъ въ друга устремляютъ взоръ:

Взоръ ихъ очей пылаетъ страстью бурной.

И въ трепет, при звонкомъ плеск струй,

Они уста сомкнули въ поцлуй —

CLXXXVI.

Въ горячій долгій поцлуй, гд младость

И пылъ любви, какъ въ фокус одномъ

Лучи небесъ, въ одну слилися радость —

Въ тотъ поцлуй, съ чьимъ пламенемъ знакомъ

Лишь только тотъ, кто вдалъ жизни сладость,

Когда въ насъ кровь клокочетъ кипяткомъ

И каждый пульсъ какъ молнія трепещетъ,

И каждый взоръ огнёмъ восторга блещетъ.

CLXXXVII.

Забывъ весь міръ въ порывахъ огневыхъ,

Они минутъ блаженства не считали,

Но если бъ даже и считали ихъ,

Всю сумму чувствъ они сочли бъ едва ли

За мигъ одинъ. И въ этотъ сладкій мигъ,

Когда рчей они не обртали,

Какой-то демонъ влёкъ уста къ устамъ,

Какъ мёдъ душистый пчёлъ влечётъ къ цвтамъ.

CLXXXVIII.

Оли одни, не какъ т нелюдимы,

Что заперлись въ дому наедин.

Молчанье волнъ, заливъ, луной сребримы и,

И блескъ зари, разлитой въ вышин,

И сонъ бреговъ, ничмъ невозмутимый —

Всё ихъ влекло другъ къ другу въ тишин,

Какъ-будто бы подъ небомъ безпредльнымъ

Лишь имъ дано жить чувствомъ нераздльнымъ.

CLXXXIX.

Они одни. Не страшенъ имъ няней

Ни взоръ, ни слухъ. Надъ моремъ необъятнымъ

Они слились другъ съ другомъ. Звукъ рчей

Отрывочныхъ былъ языкомъ имъ внятнымъ,

И каждый вздохъ въ пылу живыхъ страстей

Служилъ для нихъ оракуломъ понятнымъ

Младой любви, того блаженства, чмъ

Намъ замнёнъ утраченный эдемъ.

CXC.

Чиста душой, сомнньямъ непричастна,

Не изрекая клятвъ и клятвъ въ обмнъ

Не требуя, не зная, какъ опасно

Для двушки любви отдаться въ плнъ,

Гайди любила пламенно и страстно,

Безъ опасенья гибельныхъ измнъ,

Безъ трепета предъ важностью поступка,

Какъ къ голубку безпечно льнётъ голубка.

СХСІ.

Любя другъ друга съ пламенемъ такимъ

И такъ сроднившись души ихъ безъ власти

Надъ волей — если бъ можно было имъ

Сгорть — сгорли бъ въ нг сладострастій.

И если воля возвращалась къ нимъ,

То лишь затмъ, чтобъ вновь отдаться страсти,

Чтобъ вновь сердца, стуча другъ другу въ грудь,

Могли въ волнахъ блаженства утонуть.

СХСІІ.

Увы! Ихъ юность, нжность чувствъ, безпечность,

Невинность ихъ и самый часъ ночной,

Въ который мы такъ рвёмся въ безконечность —

Всё ихъ влекло къ минут роковой,

Когда дла, которыхъ даже вчность

Не истребитъ, свершаются порой,

Хотя за мигъ блаженства намъ награда

Пылъ огненный и вс мученья ада.

СXCIII.

Ахъ, никогда, съ паденья первыхъ двухъ

Дтей земли, чет столь юной, нжной,

Не угрожалъ могучій страсти духъ

Опасностью погибнуть безнадежно!

Вдь для тебя не чуждъ былъ древній слухъ

Объ адской мгл, о мук неизбжной,

Зачмъ же здсь, о два, въ страшный мигъ

Забыла ты сказанья древнихъ книгъ?

CXCIV.

Луна горитъ, въ очахъ ихъ отражаясь.

Рукой лилейной Ганди обвила

Ему чело, его жь рука, теряясь ‘

Въ ея кудряхъ, вкругъ двы замерла.

Взаимно пьютъ лобзанья, задыхаясь,

И вмст ихъ мгновенно страсть слила,

Подобно групп греческой, античной,

Полунагой, высоко поэтичной.

CXCV.

Когда какъ мигъ блаженство то прошло,

Жуанъ заснулъ въ ея объятьяхъ нжныхъ,

Она жь, безъ сна, покоила чело

Уснувшаго у персей блоснжныхъ.

Въ ной счастіе то къ небу взоръ влекло,

То къ милому, что въ нгахъ безмятежныхъ

Заснулъ, главу къ ней на сердце склоня,

Кипвшее отъ бурнаго огня.

СXCVI.

Ребенокъ съ радостью глядитъ на пламя,

Грудной младенецъ спитъ блаженнымъ сномъ,

Аскетъ въ экстазъ приходитъ въ древнемъ храм,

Арабъ гостей встрчаетъ съ торжествомъ,

Счастливъ солдатъ, отбившій въ битв знамя,

Счастливъ скупой надъ полнымъ сундукомъ,

Но всхъ счастливй юная подруга,

Когда глядитъ на сонъ младаго друга.

СXCVIІ.

Ея кумиръ, онъ такъ спокойно снятъ!

Она слилась съ нимъ жизнью совокупной.

Недвижимъ, тихъ, невозмутимъ на видъ,

Тая въ себ, какъ въ бездн недоступной,

Вс радости, которыми даритъ,

Вс прелести любви своей преступной —

Онъ сладко спитъ въ изнеможеньи силъ,

Какъ смерть, но лишь безъ ужасовъ могилъ.

СХСVIII.

Онъ спитъ, хранимъ Гайди въ стран безлюдной.

Любовь, и ночь, и моря синій валъ

Исполнили ой душу силы чудной.

Въ нмой степи, между громадныхъ скалъ

Имъ данъ пріютъ въ любви ихъ безразсудной,

Гд счастья ихъ никто не возмущалъ.

И хоръ свтилъ, столпившихся въ эир,

Счастливй ихъ не видлъ въ цломъ мір.

CXCIX.

Любовь! любовь! скажи ты мн: зачмъ

Для женщинъ ты и радость и мученье?

Он теб рискуютъ въ жизни всмъ,

Обманешь ты, и вся имъ жизнь — томленье,

Утраченный минувшихъ благъ эдемъ.

И мстятъ он, и гибельно ихъ мщенье,

Какъ месть тигрицъ въ ихъ бшеномъ бгу:

Что чувствуютъ, тмъ мстятъ он врагу.

CC.

И какъ не мстить? Мужчина и ко брату

Порой не нравъ, а къ женщин всегда.

Однхъ измнъ жди женщина въ уплату

Себ за все, и, мучась безъ суда,

Молчи и плачь, или, поддавшись злату,

Иди съ немилымъ въ бракъ — и что тогда?

Тогда терпи отъ мужа своеволье,

Корми ребятъ, иль вдайся въ богомолье.

CCI.

Пируй съ любовникомъ, пустись въ развратъ,

Займись хозяйствомъ, кинься въ развлеченье,

Или бги куда глаза глядятъ,

И о себ пусти дурное мннье.

Отъ грязныхъ избъ до золотыхъ палатъ

Повсюду ты въ фальшивомъ положень.

Изъ васъ иная, посл столькихъ ранъ,

Ставъ сущимъ чёртомъ, пишетъ намъ романъ ¹).

¹) Здсь намекаетъ Байронъ на Каролину Лэмбъ, изобразившую его въ своёмъ роман: Гленарвонъ (1816 г.).

ССІІ.

До этихъ мукъ не знала ты, конечно!

Дитя страстей, Гайди, ты рождена

Въ стран, гд свтъ тройной сіяетъ вчно,

Гд южныхъ двъ душа раскалена.

Родясь любить, ты отдалась безпечно

Тому, съ кмъ ты навкъ обручена.

Къ чему жь робть? Пускай всё будетъ гласно,

Лишь для него въ ней сердце бьётся страстно.

CCIII.

Но, ахъ! для васъ ужь слишкомъ дороги

Волненья сердца. Вс его удары

Такъ сладостны, что даже и враги

Веселья: совсть и разсудокъ старый,

Готовые насъ голосомъ брюзги

Всегда журить — и т простятъ намъ чары,

Столь цнныя, что я дивлюся, какъ

Съ нихъ Кастлери не взялъ еще ясакъ.

CCIV.

Итакъ, свершилось. Дикій край безлюдный

Ихъ обвнчалъ. Имъ звздный хороводъ

Лилъ, вмсто свчъ внчальныхъ, блескъ свой чудный,

Былъ океанъ свидтелемъ, былъ гротъ

Ихъ брачнымъ ложемъ, сонъ же непробудный

Пустыни той — жрецомъ любви. И вотъ,

Они другъ другу ангелами стали

И на земл волшебный рай узнали.

CCV.

Любовь, любовь! Былъ Цезарь твой кліентъ,

Титъ — твой вожакъ, Овидій — твой учитель,

Помпей — твой рабъ, Горацій — твой студентъ,

А Сапфо — синій твой чулокъ. (Хотите ль

За ней въ волну, любви индиферентъ?

Васъ ждётъ досель Левкадскій волнъ смиритель!)

Любовь! хотя всему ты злому мать,

Всё жь дьяволомъ тебя нельзя назвать.

СCVI.

Теб покорны вс въ природ твари,

Ты бичъ людей, потрясшихъ цлый свтъ.

Антоній, Цезарь, славный Велисарій —

Вотъ воины, какимъ подобныхъ нтъ.

О жизни ихъ подробный комментаріи

Составленъ музой громкихъ ихъ побдъ.

Вс трое въ томъ сходны они, что были

Вожди, герои, и вс три любили.

СCVIІ.

Ты создаёшь философовъ, тобой

Былъ Эпикуръ воспиталъ съ Аристииномъ.

Они съ своей теоріей (простой

На практик) разгула служатъ типомъ.

Но не грози намъ дьяволъ въ жизни той,

Кто бъ ни увлёкся древнимъ тмъ принципомъ:

‘Брось всё, люби, пей, шь!’ какъ ты сказалъ,

О, царственный мудрецъ, Сардананалъ!

ССVIII.

Но Донъ-Жуанъ?… Ужель онъ въ сердц лживомъ

Такъ скоро могъ отъ Юліи отстать?

Я не судья въ томъ дл щекотливомъ,

Но, думаю, тутъ надо обвинять

Луну, чей свтъ приливомъ и отливомъ

Завдуетъ. Иначе какъ понять

То дйствіе, какое въ насъ, несчастныхъ

Сынахъ земли, рождаетъ взоръ прекрасныхъ?

CCIX.

Я врагъ непостоянства. Презрнъ будь,

Осмянъ, проклятъ всми тотъ порочный,

Тотъ вчно шаткій, подвижной, какъ ртуть,

Въ комъ заложить нельзя фундаментъ прочный.

Лишь врная любовь мн входитъ въ грудь,

Но въ маскарад какъ-то, въ часъ полночный,

Чуть не свели меня съ ума черты

Прибывшей изъ Милана красота.

CCX.

Но къ счастью тамъ я Мудрость вдругъ встрчаю.

Она мн шепчетъ: ‘Помни долгъ святой’.

— О, какъ же, другъ мой, помню!— отвчаю,

Но эти зубки! этотъ взоръ живой!

Изъ любопытства только лишь узнаю,

Кто эта дама иль двица.— ‘Стой!’

Вскричала Мудрость съ греческой осанкой

(Одтая въ ту ночь Венеціянкой).

ССХІ.

‘Уйди!’ — и я ушелъ. Но дальше. То,

Что мы зовемъ ‘неврностью’, на дл

Есть родъ восторга тамъ, гд разлито

Прекрасное природой въ юномъ тл

(Такъ безъ восторга не глядитъ никто

На чудный мраморъ въ ниш иль капелл).

Родъ обожанья вчныхъ тхъ началъ,

Что въ насъ слились въ понятье ‘идеалъ’,

ССХІІ.

Родъ постиженья красоты небесной.

Развитіе стихіи нашихъ силъ,

Всемірной, платонической, чудесной,

Сквозь фильтръ небесъ истекшей изъ свтилъ —

Стихіи той, безъ коей въ жизни тсной

Bcц было бъ пошло. Словомъ, это пылъ

Души, способность нашихъ глазъ и, право,

Намёкъ на то, что въ насъ клокочетъ лава.

ССХІІІ.

Но это чувство слишкомъ тяжело.

О, еслибъ вчно лишь въ одномъ предмет

Встрчали мы то жь прелестей число,

Какое Богъ далъ Ев въ пышномъ цвт.

То это бъ насъ отъ многихъ тратъ спасло,

Отъ многихъ мукъ сердечныхъ! Еслибъ въ свт

Одно и то жь всегда плняло глазъ,

То сердце, печень не страдали бъ въ насъ.

CCXIV.

Частичка неба, сердце, силой фурій

Мняется въ насъ день и ночь. По нёмъ

Какъ по небу несутся тучи, бури,

Полны громами, мракомъ и огнёмъ.

Но бури сердца, какъ и средь лазури,

Кончаются дождями, только льёмъ

Мы изъ очей кровь сердца, слёзы страсти,

Напоминая климатъ нашъ отчасти.

CCXV.

Въ насъ печень желчный лазаретъ страстей,

Но часто въ ней колеблется правленье.

Чуть страсть одна возникла, ужь за ней,

Глядишь, вползли и прочія въ мгновенье,

Свиваясь въ клубъ, какъ въ тин клубы змй.

Гнвъ, ненависть, страхъ, ревность, злоба, мщенье —

Всё отъ нея исходитъ межь людьми,

Какъ отъ огней ‘центральныхъ’ трусъ земли.

ССXVI.

Но чтобъ въ дальнйшій не входить анализъ,

Я здсь закончу. Слишкомъ сто октавъ

Написаны, какія назначались

Для этой псни. Всхъ же будетъ главъ

Въ поэм двадцать. Перья исписались.

Итакъ поклонъ, читатель, вамъ отдавъ,

Предоставляю Гайди и Жуану

Снискать вниманье ваше ихъ роману.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

О Фебъ! et cetera… Жуанъ остался

Въ блаженномъ сн въ объятіяхъ у той,

Чей взоръ ещё слезой не омрачался,

Чьё сердце, полное любви святой,

Не вдало, что змй къ ней въ душу крался,

Что спящій другъ, убивъ ея покой,

Ужь возмутилъ ея младыя грёзы

И превратилъ кровь сердца въ желчь и слёзы.

II.

Увы, любовь! Какой могучій рокъ

Къ погибели всхъ любящихъ такъ тянетъ?

Зачмъ вплела ты кипарисъ въ внокъ?

Зачмъ печаль твой ясный взоръ туманитъ?

Любя цвты, срываемъ мы цвтокъ,

Чтобъ грудь себ украсить, гд онъ вянетъ:

Такъ существо, съ кмъ мы блаженство пьёмъ,

Къ намъ входитъ въ сердце, чтобъ погибнуть въ нёмъ…

III.

Сперва любовникъ женщину плняетъ,

Потомъ ей нравится сама любовь.

Привыкнувъ къ ней, она мужчинъ мняетъ,

Какъ цвтъ перчатокъ, чтобъ влюбляться вновь.

Нравъ женщины! о, кто жь его не знаетъ?

Сперва одинъ волнуетъ въ ней всю кровь,

Потомъ одинъ смняется на многихъ

Безъ выбора и размышленій строгихъ.

IV.

Чья тутъ вина — не знаю. Но одно

Могу сказать: для женщинъ въ брачномъ иг

(Кром ханжей, которымъ всё равно)

Любовныя всего нужнй интриги.

Пусть сердце въ нихъ вначал предано

Одной любви, но, сбросивъ разъ вериги

Супружнія, он ужъ завсегда

Любить готовы многихъ безъ стыда.

Печальный фактъ! Такъ сердце въ насъ порочно,

Такъ слабъ характеръ женщинъ и мужчинъ,

Что въ случаяхъ лишь рдкихъ связанъ прочно

Съ любовью бракъ, хоть корень имъ одинъ!

Бракъ изъ любви рождается такъ точно,

Какъ острый уксусъ изъ прокислыхъ винъ —

Напитокъ пошлый, приторный и годный

Лишь для одной забавы обиходной.

VI.

Межъ чувствами до брака и потомъ

Какое-то царитъ противорчье.

Вступая въ бракъ, всхъ благъ себ мы ждёмъ,

А намъ грозитъ сердечное увчье,

Обманъ души и всхъ надеждъ разгромъ!

Измнчивость — вотъ свойство человчье:

Такъ, страсть въ влюблённыхъ прелести полна,

Но въ муж вдругъ становится смшна.

VII.

Вкъ нжничать съ женой ужь мужъ стыдится,

А иногда (хоть рдко) брачныхъ узъ

Гнушается и долженъ убдиться,

Что вкъ однимъ плняться — странный вкусъ.

А между-тмъ въ контракт говорится,

Что только смерть расторгнетъ намъ союзъ.

Увы! лишиться дорогой супруги,

Чтобъ въ трауръ облеклися наши слуги!

VIII.

Да! въ истинной любви не т черты,

Что въ суетахъ домашняго порядка.

Романы намъ рисуютъ страсть четы,

Но говорятъ о брак слишкомъ кратко.

Что намъ за дло, какъ воркуешь ты

Съ женой своей, цлуешься съ ней сладко?

Вдь будь Петрарка мужъ Лауринъ, врядъ

Создалъ бы онъ сонетовъ цлый рядъ.

IX.

Героевъ смерть — конецъ трагедій, бракомъ

Кончаются комедіи всегда.

Исходъ тхъ браковъ скрытъ, однакожъ, мракомъ:

Изъ авторовъ никто не бралъ труда

Представить то, что послужило бъ знакомъ

Превратнаго съ ихъ стороны суда.

Итакъ, къ попамъ пославъ счастливцевъ, бол

Они объ ихъ не повствуютъ дол.

На сколько помню, пли рай и адъ

(Иначе — бракъ) лишь два поэта: Данте

И Мильтонъ. Каждый былъ изъ нихъ женатъ,

И радости, при всёмъ своёмъ талант,

Имъ не было въ супругахъ, говорятъ,

(Какъ женитесь, объ ихъ судьб вспомяньте!)

Но женъ своихъ Дантъ съ Мильтономъ не бралъ

Для Беатриче съ Евой въ идеалъ.

XI.

Есть впрочемъ мннье, будто въ Беатриче

Дантъ теологію изобразилъ.

Признаться, я не врю этой дичи!

Тутъ комментаторъ просто исказилъ

Мысль генія, столь полную величій,

Придавъ ей то, что самъ вообразилъ.

Ужь если такъ, то я готовъ скоре

Тутъ видть математику въ иде.

XII.

Жуанъ съ Гайди обвнчанъ не былъ, но

То ихъ вина, а не моя, и очень,

Читатель строгій, было бы гршно

Винить меня, въ чёмъ такъ я непороченъ.

И если такъ любить намъ не должно —

Ты ихъ романъ закрыть уполномоченъ:

Не то смутитъ вс помыслы твои

Разсказъ о беззаконной ихъ любви.

XIII.

Но Донъ-Жуанъ былъ счастливъ съ двой чудной

Запретной страстью молодыхъ сердецъ.

Съ нимъ каждый день видаясь безразсудно,

Гайди забыла, кто у ней отецъ.

Что любимъ мы, съ тмъ разставаться трудно,

Хоть можетъ всё прискучить наконецъ,

Такъ и она къ нему привыкла вскор,

Пока ея папаша грабилъ въ мор.

XIV.

Онъ дань сбиралъ со флаговъ разныхъ странъ,

Но въ томъ его вы не вините строго:

Пусть онъ займётъ министра важный санъ,

И эта дань получитъ смыслъ налога.

Скромне постъ ему былъ въ жизни данъ,

И о себ не думая такъ много,

Онъ бралъ оброкъ съ торговыхъ бриговъ, шкунъ,

И дйствовалъ, какъ моря опекунъ.

XV.

Онъ непогодой былъ задержанъ въ мор,

Гд потерялъ почтенный нашъ старикъ

Богатый призъ и, чтобъ поправить горе,

Былъ долженъ выждать шедшій въ Хіосъ бригъ,

Которымъ онъ и поживился вскор.

Онъ плнныхъ раздлилъ, какъ главы книгъ,

По нумерамъ и, заковавъ имъ члены,

На ихъ ошейникахъ поставилъ цны.

XVI.

Часть узниковъ онъ сбылъ на Матапанъ

Къ Маннотамъ, часть отправилъ съ прочей клажей

Въ Тунисъ къ агентамъ (сбросивъ въ океанъ

Двухъ стариковъ, негодныхъ для продажи),

Иныхъ, имвшихъ познатне санъ,

Способныхъ выкупъ внесть, держалъ подъ стражей,

А прочій людъ, сваливъ на корабли,

Гуртомъ отправилъ къ Дею въ Триполи.

XVII.

Потомъ, для лучшей съ торгашами сдлки,

Онъ раздлилъ товары по сортамъ,

Оставивъ разныя изъ нихъ бездлки,

Но важности классической для дамъ:

Шелкъ, блонды, ленты, щеточки, тарелки,

Гитары, кастаньеты — всякій хламъ,

Пріобртённый съ кораблей и барокъ

Отцомъ добрйшимъ дочери въ подарокъ.

XVIII.

Онъ вёзъ съ собой въ числ другихъ скотовъ

Двухъ попугаевъ съ кошкою ангорской,

Двухъ обезьянъ, дв своры датскихъ псовъ,

Да террьера породы чисто-горской

(Пёсъ на Итак жилъ у рыбаковъ,

Гд умеръ лордъ, хозяинъ пса заморскій).

Чтобъ уберечь отъ страшныхъ непогодъ,

Въ одну онъ клтку заперъ этотъ сбродъ.

XIX.

Распорядясь съ рабами и товаромъ

И крейсеровъ отправивъ кой-куда,

Онъ на своёмъ гальет (очень старомъ,

Нуждавшемся въ починк) шолъ туда,

Гд дочь его съ такимъ любила жаромъ.

А какъ близь грота тянется гряда

Подводныхъ скалъ на мелководномъ грунт,

То портъ его лежалъ не въ этомъ пункт.

XX.

Вступивши въ портъ, онъ на берегъ спшилъ,

Не встрченный таможенной ордою

Съ вопросами: куда? зачмъ ходилъ?

Ни карантинной душною тюрьмою.

Немедленно онъ людямъ подтвердилъ

Начать починку корабля съ зарёю.

И такъ, вс руки выгрузкой добра,

Балласта, пушекъ, занялись съ утра.

XXI.

А самъ на холмъ взошелъ и съ наслажденьемъ,

Вдали завидя блый домъ родной,

Остановился.— Ахъ, какимъ волненьемъ

Кипитъ пришлецъ, вернувшійся домой!

Онъ думаетъ, тревожимъ опасеньемъ,

О тхъ съ любовью, о съ тоской

И ужасомъ, и, мчась мечтой къ былому,

Съ невольнымъ трепетомъ подходитъ къ дому.

XXII.

Возвратъ домой въ супругахъ и отцахъ,

Скитавшихся по морю-океану,

Естественно родитъ невольный страхъ:

Нравъ нашихъ женъ такъ склоненъ вдь къ обману.

(Я уважаю женщинъ, но я врагъ

И льстивыхъ словъ, и такъ я льстить не стану.)

Жена безъ мужа черезчуръ хитра,

А дочери сбгаютъ со двора.

XXIII.

Не всякій мужъ, сверша путь жизни бурный,

Найдетъ въ дому пріёмъ, какъ Одиссей,

Не всякая жена, какъ стражъ дежурный,

Насъ будетъ ждать и отгонять друзей.

Случается, что мужъ, въ чью память урна

Уже стоитъ, найдётъ двухъ-трёхъ дтей,

Женой прижитыхъ съ другомъ въ дни разлуки

И что ему его жъ рвётъ Аргусъ брюки. ¹)

¹) Собака Одиссея, узнавшая его по возвращеніи.

XXIV.

А холостякъ найдётъ, придя домой,

Что въ бракъ вступила ужь его невста

Съ богатымъ скрягой. Но въ бд такой

Онъ можетъ, посл перваго протеста

Его супруги, замнить собой

Какъ cavalier servente мужа мсто,

А если нтъ, то пусть съ презрньемъ онъ

Ей пишетъ оды на коварство женъ.

XXV.

Равно и вы, что съ честностью наружной

Въ liaison вступили съ чьей-нибудь женой,

Иль, лучше, въ дружбу съ женщиной замужней,—

(Союзъ, изъ всхъ врнйшій и простой

Въ сравненьи съ сложной функціей супружней,

Гд служитъ бракъ лишь вывской одной,) —

Не удаляйтесь, господа, на пядень,

Не то и васъ сто разъ обманутъ на день.

XXVI.

Но Ламбро (такъ звался пиратъ морской),

Съ водою боле, чмъ съ сушей, знаясь,

Былъ радъ увидть дымъ трубы родной,

И, въ метафизику не углубляясь,

Не постигалъ, съ чего онъ шелъ домой

Такъ весело, ничмъ не возмущаясь.

Онъ дочь любилъ, а почему — не^— могъ

Сказать такъ точно, какъ и психологъ.

XXVII.

Онъ видлъ домъ свой въ солнечномъ сіянь,

Онъ видлъ зелень пальмъ въ своёмъ саду,

Онъ слышалъ звонкое ручья журчанье,

Лай дальный псовъ. Онъ различалъ между

Деревьями, подъ тнью ихъ, собранье

Гуляющихъ, предъ нимъ ужь былъ въ виду

Оружья блескъ (оружье — жизнь Востока)

И пестрота одеждъ, плнявшихъ око.

XXVIII.

Но, ближе къ дому подойдя, сквозь лсъ.

Смущёнъ картиной праздности нежданной,

Онъ слышитъ, ахъ! не музыку небесъ,

Но скрипки визгъ земной и окаянной.

Подобныхъ въ жизни не встрчавъ чудесъ,

Не могъ понять онъ смысла сцены странной.

Онъ слышитъ тамъ же флейту, бубновъ звонъ

И вовсе не восточный смхъ и стонъ.

XXIX.

Съ покатости холма сбжавъ проворно,

Спшитъ онъ къ мсту пиршества, и вотъ,

Въ тни деревъ, средь луговаго дёрна,

Онъ видитъ съ гнвомъ, что его народъ

Танцуетъ, скачетъ, кружится задорно,

Какъ дервишей безумныхъ хороводъ:

То были Пирра боевые танцы,

Къ которымъ такъ пристрастны вс Ливантцы.

XXX.

Тамъ дале — Гречанокъ цлый строй.

Одна изъ нихъ ширинкой блой машетъ,

А хоръ подругъ, схватись рука съ рукой,

Какъ нить жемчужная, вкругъ старшей пляшетъ.

Шелкъ ихъ кудрей, волнуясь за спиной,

Прохладою имъ въ жарки лица пашетъ.

Одна постъ, и подъ ея напвъ,

Ей вторя хоромъ, скачетъ группа двъ.

XXXI.

Близь нихъ, скрестивши ноги, на простор

Услись гости, чтобъ начать обдъ.

Ихъ ждётъ пилавъ, ждётъ разливанно море

Хіосскихъ винъ и сладостный шербетъ,

Въ лёдъ превращённый въ скважистомъ фарфор.

Гранаты, сливы, яблоки-ранетъ

(Дессертъ природный) изъ зелёной тни

Готовы пасть имъ сами на колни.

XXXII.

Тамъ блому барану рой дтей

Увилъ почтенные рога цвтами.

Какъ агнецъ тихъ, сей патріархъ полей

Склоняетъ къ дтямъ голову съ рогами,

То кормъ берётъ изъ рукъ ихъ, то въ своей

Игривости, какъ-будто предъ врагами,

Бодливый лобъ склоняетъ внизъ, то вдругъ

Уступитъ сил слабыхъ дтскихъ рукъ.

XXXIII.

Классическій ихъ профиль, живость взгляда

Ихъ чёрныхъ глазъ, блестящій ихъ уборъ,

Румянецъ щёкъ какъ рдяность винограда,

Игра движеній, взоровъ разговоръ,

Невинность ихъ, лишь дтскихъ лтъ награда —

Всё въ милыхъ дтяхъ восхищало взоръ.

Глядя на нихъ, вздохнётъ философъ, зная,

Что и на нихъ грозится старость злая.

XXXIV.

Тамъ карликъ-шутъ разсказывалъ кружку

Сидвшихъ важно старыхъ трубокуровъ

О клад, гд-то спрятанномъ въ песку,

Объ остротахъ арабскихъ балагуровъ,

О томъ, какъ лечатъ чарами тоску,

Какъ золото находитъ глазъ гяуровъ,

Какъ жены, съ бсомъ заключа контрактъ,

Мужьямъ даютъ рога (что впрочемъ фактъ).

XXXV.

Тамъ было всё, что можетъ быть усладой

Душ и тлу: псни, вкусный столъ,

Хоръ музыки съ виномъ, съ шехеразадой —

Ну, словомъ, всё, что любитъ нжный полъ.

Одинъ пиратъ смотрлъ на все съ досадой,

Страшась найти вершину нашихъ золъ,

Плодъ щедрости едва ль не безпредльной,

Усиленный расходъ еженедльный.

XXXVI.

Что человкъ? садится ль за обдъ,

А передъ нимъ уже бда готова!

Въ желзный вкъ и горестей, и бдъ,

Чуть дождался денька онъ золотого —

Сирена жизни, радость юныхъ лтъ,

Ужь завлекла, чтобъ състь его живого.

Такъ и теперь весь пиръ смутилъ корсаръ,

Какъ тушатъ мокрымъ войлокомъ пожаръ.

XXXVII.

Не пріучёнъ въ рчахъ къ напраснымъ тратамъ,

Сюрпризъ готовя дочери своей

(Сюрпризы чаще длалъ онъ булатомъ),

Онъ не послалъ гонца съ извстьемъ къ ней

О томъ, что прибылъ онъ къ роднымъ пенатамъ.

И, долго съ пира не сводя очей,

Обдумывалъ и взвшивалъ онъ строго,

Зачмъ гостей понабралось такъ много.

XXXVIII.

Онъ знать не могъ (увы, какъ Греки врутъ!),

Что слухъ разнёсся о его кончин

(Подобные когда же люди мрутъ!)

И домъ его повергъ въ печаль. Но нын

Глаза у всхъ обсохли, слёзъ не льютъ,

И даже дочь, вс истощивъ въ кручин

Запасы слёзъ, какъ роза разцвла

И домъ отца подъ свой присмотръ взяла.

XXXIX.

Такъ вотъ съ чего теперь весь домъ въ волненьи

Пируетъ, пьётъ и пляшетъ! Вотъ съ чего

Его рабы снились и въ упоеньи

Властителя забыли своего!

Хлбъ-соль отца теперь ничто въ сравненьи

Съ гостепріимствомъ дочери его.

Да, островъ сдлалъ страшные успхи

Съ-тхъ-поръ, какъ Ганди любитъ безъ помхи!

XL.

Но думайте, однакожъ, чтобъ пиратъ

Разгнвался, заставъ гостей съ бутылкой

(Конечно, имъ онъ не былъ слишкомъ радъ),

Иль наказалъ съ запальчивостью пылкой

Людей своихъ за пьянство и развратъ

Побоями, бичомъ, тюремной ссылкой,

Иль обнаружилъ въ злой душ своей

Наклонность деспотовъ казнить людей.

XLI.

Ничуть. Изъ всхъ, кто къ горлу ножъ свой ставилъ,

Онъ былъ едва ль не лучшій человкъ.

Какъ джентельменъ, знатокъ всхъ свтскихъ правилъ,

Умлъ скрывать и мысли хитрый Грекъ,

Такъ никогда придворный не лукавилъ,

Такъ не притворны женщины въ нашъ вкъ!

Какъ жаль, что онъ любилъ такъ жизнь пирата:

Для общества то важная утрата.

XLII.

Онъ подошелъ къ сидвшимъ близь него

И одного изъ нихъ, ударивъ въ плечи,

Съ особенной улыбкой, ничего

Не предвщавшей добраго при встрч,

Спросилъ: что значитъ это торжество?

Но хмльный Грекъ, съ кмъ вёлъ онъ эти рчи,

Бывъ слишкомъ пьянъ, чтобъ разсмотрть путёмъ,

Кто спрашивалъ, налилъ стаканъ виномъ.

XLIII.

И передъ нимъ преважно сидя задомъ,

Поднёсъ стаканъ пирату но спша,

Черезъ плечо, сказавъ съ весёлымъ взглядомъ:

‘Въ сухихъ словахъ по много барыша.’

— Старикъ нашъ умеръ, молвилъ пившій рядомъ —

Кто жь правитъ нами, знаетъ госпожа.

— ‘Вотъ вздоръ!’ воскликнулъ третій собесдникъ,

— ‘Не госпожа, а стариковъ наслдникъ!’

XLIV.

Гуляки эти, бывши здсь въ гостяхъ,

Не знали, съ кмъ вели они бесду.

Смутился Ламбро, гнвъ сверкнулъ въ глазахъ,

Но одержалъ надъ гнвомъ онъ побду.

И, скрывъ его, съ улыбкой на устахъ

Вновь обратился къ своему сосду,

Прося сказать: кто новый ихъ патронъ,

Что внёсъ Гайди, казалось, въ цехъ матронъ?

XLV.

‘Какое дло мн, кто онъ, откуда?’

Лукавый рабъ сказалъ ему въ отвтъ.

‘Одно я знаю, что каплунъ мой чудо,

Что лучше этихъ винъ на свт нтъ.

А коли я разсказываю худо,

Теб складнй разскажетъ мой сосдъ,

Спроси его: отличный онъ разскащикъ —

За словомъ онъ но лазитъ въ дальный ящикъ.’

XLVI.

Мой Ламбро былъ терпнья образецъ,

Отмнныя имлъ во всёмъ манеры.

Едва ль Парижъ, всхъ городовъ внецъ,

Такихъ людей видалъ когда примры.

Всё вынесъ онъ, какъ истинный мудрецъ,

И скорбь души, и гнвъ, не знавшій мры,

Насмшки вс прожорливыхъ рабовъ,

Повшихъ разомъ всхъ его воловъ.

XLVII.

Кто родился для власти безграничной,

Кто пріученъ приказывать рабамъ

И ждётъ отъ нихъ покорности обычной,

Велитъ ли смерть, иль цпи несть врагамъ,

Тому быть мягкимъ какъ-то неприлично,

Но многое ль въ природ ясно намъ?

Однако жь тотъ, кто властвуетъ собою,

Какъ Гвельфъ, ¹) способенъ управлять страною.

¹) Намёкъ на царствующій въ Англіи домъ, происходящій отъ Вельфа (Гвельфа) Баварскаго.

XLVIII.

Но то чтобъ онъ былъ вовсе безъ страстей,

О, нтъ! но страсть не проявлялъ онъ въ слов:

Угрюмъ, спокоенъ, онъ таился въ ней,

Какъ въ клубъ свернувшійся удавъ въ дубров.

Онъ наносилъ удары безъ рчей,

Сказавъ же слово, онъ не лилъ ужь кровь.

Но чмъ спокойнй, тмъ страшнй корсаръ,

И стоилъ двухъ одинъ его ударъ.

XLIX.

Онъ поспшилъ, безъ дальнихъ ужь разспросовъ,

Путемъ окольнымъ къ дому своему,

Такъ что никто, кром его матросовъ,

Не зналъ, что вновь онъ господинъ въ дому.

Доволенъ ли былъ дочерью философъ,

Могу ль я знать? Но шумный пиръ тому,

Кого сочли погибшимъ въ лон моря,

Конечно, былъ не выраженьемъ горя.

Да, еслибы могли воскреснуть вдругъ

Вс мертвецы (чего избави Боже!),

Хоть, напримръ, супруга иль супругъ

(Всего нагляднй брачное здсь ложе),

То, сколько бъ ни было въ нихъ прежде мукъ,

Он теперь ихъ наказали бъ строже,

И, врно, громче былъ бы плачъ и стопъ

Въ день воскресенья, чмъ въ день похоронъ.

LI.

Онъ входитъ въ домъ путёмъ уединённымъ —

Не въ свой ужь домъ! Ахъ, эту мысль снести

Намъ тяжелй, чмъ на смерть осуждённымъ

Сказать на вкъ друзьямъ своимъ: прости!

Зрть свой очагъ въ гробницу превращённымъ.

И тамъ, гд всё насъ грло, обрсти

Одинъ лишь пепелъ прежнихъ упованій:

Вотъ бдствія, которымъ нтъ названій.

LII.

Онъ входитъ въ домъ, ужь боле не свой,

(Гд нтъ любви, нтъ дома), и созналъ онъ

Всю пустоту, вступивъ одинъ въ покой,

Не встрченный никмъ. Здсь счастье зналъ онъ,

Здсь, посл странствій, онъ вкушалъ покой,

Здсь гордо взоръ и сердце утшалъ онъ,

Глядя на прелесть дочери своей,

Единственной отрады старыхъ дней.

LIII.

Онъ человкъ былъ страннаго устройства:

Свирпъ душой, по кротокъ нравомъ, онъ

Имлъ въ себ натуръ высокихъ свойства,

Умренность была ему законъ.

Въ напастяхъ твёрдъ, отваженъ до геройства,

Онъ къ лучшему чему-то былъ рождёнъ,

Но, видя рабскую отчизны долю,

Невольникъ самъ, сталъ брать другихъ въ неволю.

LIV.

Корыстолюбіе, стремленье къ власти,

Опасности, несмтное число

Перенесённыхъ бдствій и несчастій,

Пощада людямъ, часто имъ же въ зло,

Свирпость волнъ, людей свирпыхъ страсти

И полное сценъ страшныхъ ремесло —

Всё длало его войны питомцемъ,

Хорошимъ другомъ, но дурнымъ знакомцемъ.

LV.

Но и ему не всё же чуждымъ былъ

Духъ героическій святой Эллады,

Тотъ смлый духъ, что праддовъ водилъ

За Золотымъ Руномъ сквозь вс преграды.

Конечно, миръ не слишкомъ онъ любилъ

И, въ родин не находя услады,

Въ отмщеніе за весь ея позоръ,

Свтъ взненавидя, съ нимъ вступилъ въ раздоръ.

LVI.

Въ нёмъ проявлялось въ молодые годы

Изящество Іоніи былой —

Плодъ климата, гд жаждалъ онъ свободы.

Вкусъ въ украшеньяхъ хижины родной,

Страсть къ музык, къ величію природы,

Восторгъ, съ какимъ онъ въ тишин ночной

Внималъ ручью межь травъ душистыхъ юга —

Все духъ смягчало въ нёмъ въ часы досуга.

LVII.

Но онъ хранилъ любовь свою въ тиши

Для дочери. Лишь ей, безцпной Пери,

Межь страшныхъ длъ, свершонныхъ имъ въ глуши,

Не затворялъ въ свое онъ сердце двери —

Лишь ей одной, сокровищу души!

Не доставало этой лишь потери,

Чтобъ нжность чувствъ утратилъ онъ совсмъ

И сталъ свирпъ, какъ дикій Полиемъ.

LVIII.

Средь камышей бездтной львицы жадность

Погибельна для стадъ и пастуховъ,

Погибельна и бурныхъ волнъ громадность

Для кораблей у дикихъ береговъ,

Но ярость волнъ, но львицы безпощадность

Не такъ грозны для смертныхъ и судовъ,

Какъ грозенъ гнвъ, глубокій и безмолвный,

Въ груди отца, негодованья полной.

LIX.

Да, тяжело смотрть, какъ дти вс

Бгутъ отъ насъ, ища себ свободы.

Въ нихъ ждали мы узрть во всей крас

И въ лучшемъ вид наши дтски годы,

И вотъ, какъ старость къ намъ пришла въ гроз

И дней закатъ мрачатъ намъ непогоды —

Они бгутъ, насъ кинувъ на одр

Съ подагрою, иль съ камнемъ въ пузыр.

LX.

А жизнь въ семь, не чудная ль картина

(Лишь не мшай намъ дти утромъ спать),

Гд кормитъ мать сама иль дочь, иль сына

(Когда при томъ не слишкомъ сохнетъ мать),

Гд вечеркомъ сберутся у камина

Вс дтки, внучки (что за благодать!),

И маменька сіяетъ среди дтокъ,

Какъ золотой межъ маленькихъ монетокъ.

LXI.

Никмъ не узнанъ, дверью потайной

Въ часъ сумерокъ онъ входитъ въ домъ старинный.

Во всей крас и слав, той порой,

Съ возлюбленнымъ пируетъ дочь въ гостинной.

Столъ изъ слоновой кости, весь рзной,

Накрытъ. Невольницы имъ служатъ чинно.

Повсюду блещетъ золото, хрусталь,

Фарфоръ, кораллы, перламутръ, эмаль.

LXII.

Сто блюдъ: пилавъ, фисташки, знаменитый

Шафранный сунъ и, кухни лучшій цвтъ,

Вс виды рыбъ, какіе моремъ скрыты,

Вс лакомства входили въ ихъ обдъ,

Какимъ могли бъ гордиться сибариты.

А для питья являлся тамъ шербетъ

Изъ персиковъ, лимоновъ и граната,

Сквозь корку выжатыхъ для аромата.

LXIII.

Всё это разносили вкругъ рабы.

Въ конц жь стола явились фрукты края

И вашъ напитокъ, моккскіе бобы,

Въ красивыхъ чашкахъ дальнаго Китая,

Вс въ сткахъ филограновыхъ, дабы

Держать въ рукахъ, перстовъ не обжигая.

Шафранъ, гвоздика, циннамомъ, мускусъ

Въ составъ входили кофе (странный вкусъ!).

LXIV.

Вс стны вкругъ завшаны коврами

Изъ бархатовъ, украшенныхъ при томъ

Богато шелкомъ шитыми цвтами

И желтыми бордюрами кругомъ.

Бордюръ же верхній, вышитый шелками,

Изображалъ на пол голубомъ

Рядами буквъ оранжеваго цвта

Сентенціи персидскаго поэта.

LXV.

Такія изреченья на стнахъ

(Обычай этихъ странъ) есть какъ бы школа,

Чтобъ, какъ въ Египт черенъ на пирахъ,

Напоминали смыслъ того глагола,

Что вдругъ навёлъ на Валтасара страхъ

Въ ту ночь, когда онъ свергнутъ былъ съ престола.

И точно: что ни говори софистъ,

А шумный пиръ есть лучшій моралистъ.

LXVI.

Талантъ, убившій даръ свой въ ром чистомъ,

Увядшая въ чахотк красота,

Кутила, ставшій строгимъ методистомъ

(Чтобъ вра въ нёмъ была вполн чиста).

Иль альдерманъ, котораго за вистомъ

Хватилъ ударъ,— везд тутъ псня та,

Что ночи съ картами, вино съ любовью

Вредятъ не меньше вкусныхъ блюдъ здоровью.

LXVII.

Разостланъ былъ въ ногахъ младой четы

Малиновый атласъ съ каймой лиловой.

Три части залы были заняты

Софою пышной моды самой новой.

На бархатныхъ подушкахъ (красоты

Невиданной) былъ по земл пунцовой

Шитъ золотомъ дискъ солнца и лучи,

Сверкавшіе, какъ свтлые мечи.

LXVIII.

Везд былъ мраморъ съ хрусталёмъ, фарфоромъ

И золотомъ. Персидскіе ковры,

Циновки Индіи съ цвтнымъ узоромъ

Полъ покрывали Кошки Ангоры,

Газели, карлы, негры съ цлымъ хоромъ

Рабовъ, безъ коихъ барскіе дворы

Не обойдутся, суетились въ зал,

Какъ во дворц, на рынк иль въ вокзал.

LXIX.

Тамъ былъ избытокъ въ пышныхъ зерцалахъ,

Въ столахъ съ отдлкой изъ слоновой кости,

Вс съ инкрустаціей изъ черепахъ,

Изъ перламутра, изъ индійской трости

И серебра. На дивныхъ тхъ столахъ,

Въ какой бы часъ ни приходили гости,

Всегда готовъ къ услугамъ былъ обдъ,

Вино, и сласти, и льдяной шербетъ.

LXX.

Въ два джелика ¹) была Гайди одта.

Одинъ изъ нихъ былъ палевый, другой

Весь золотисто-пурпурнаго цвта

И съ жемчугомъ въ орхъ величиной.

Какъ дв волны, изъ-подъ ея корсета

Вздымалась грудь подъ яркою фатой,

И, какъ луну прозрачный паръ для глаза,

Такъ всю Ганди скрывалъ вуаль изъ газа.

¹) Рядъ расходящихся пенюаровь. Вообще костюмъ на Ганди мавританскій, такъ-какъ матъ ея родомъ изъ Морокко.

LXXI.

Вкругъ каждой кисти змемъ золотымъ

Сіялъ браслетъ столь гибкаго металла,

Что безъ замка, движеньемъ лишь однимъ,

Рука его смыкала, размыкала.

Чаруя взоръ изяществомъ своимъ,

Онъ льнулъ къ рук, какихъ на свт мало,

Какъ-будто бы разстаться не желалъ

Съ блйшей кожей дорогой металлъ.

LXXII.

Вкругъ дивныхъ ногъ два обруча-брасоеты

Являли санъ царицы острововъ.

Въ кудряхъ сверкали камни-самоцвты,

На пальцахъ перстни, головной покровъ

Скрпляли ей подъ персями букеты

Илъ бирюзы, безцнныхъ жемчуговъ,

Вкругъ полныхъ икръ шумли въ безпорядк

Оранжевыхъ шальваръ густыя складки.

LXXIII.

До пятъ спадали волны косъ густыхъ,

Какъ горный ключъ, когда надъ нимъ пылая

Горитъ заря. И еслибъ воли ихъ

Не укрощала стка золотая,

То вся Ганди могла бъ укрыться въ нихъ.

Но и теперь, изъ плна убгая,

Он играли съ каждымъ втеркомъ,

Ей вющимъ невидимо крыломъ.

LXXIV.

Всё было жизнью вкругъ нея согрто,

Отъ глазъ ея сталъ чище свтъ дневной.

Былъ взоръ ея такъ нженъ, полонъ свта,

Такъ озарёнъ небесной красотой,

Такъ чистъ, какъ взоръ Психеи въ дтски лта,

Когда ещё не сдлалась женой —

Такъ чистъ для самыхъ чистыхъ помышленій,

Что кто бъ предъ пей не преклонилъ колни?

LXXV.

Рсницы глазъ у ней насурьмлены

(Таковъ уже обычай азіатскій).

Напрасный трудъ! Какъ ночь он черны,

Для чёрныхъ глазъ служа такой окраской,

Что хитрость здсь всей лишена цны.

Окрашены у ней и ногти краской,

Чтобъ вновь отнять у моды вс права:

Быть розовй нельзя имъ, чмъ сперва.

LXXVI.

Пусть краска цвтъ даётъ лицу нжне,

Но помощи Ганди ли въ ней искать?

На высяхъ горъ не блещетъ день бле,

Когда начнётъ онъ горный снгъ лобзать.

Воздушная, подобно лёгкой фе,

Должна ль она къ искусству прибгать?

‘Кто золотитъ червонцы, розу краситъ,

‘Тотъ,’ по словамъ Шекспира, ‘блескъ ихъ гаситъ’.

LXXVII.

Нарядъ Жуана былъ снговъ блй,

Весь убранный столь тонкой кисеёю

Что брилліанты искрились подъ ней,

Какъ звздочки сквозь млечный путь зимою.

Обвитый прядью изъ ея кудрей,

Какъ полумсяцъ, надъ его чалмою

Изъ черной шали съ золотымъ шитьёмъ,

Лилъ изумрудъ дрожащій блескъ кругомъ.

LXXVIII.

Ихъ тшили теперь шуты, холопы,

Танцовщицы, рой карловъ и поэтъ,

Прославленный во всхъ концахъ Европы,

О чёмъ онъ самъ трубилъ на цлый свтъ.

Въ своихъ стихахъ онъ соблюдалъ вс стопы,

Его предметомъ былъ любой предметъ.

За деньги онъ то лирикъ, то сатирикъ,

Вчера бранилъ, плъ ныньче панегирикъ.

LXXIX.

Хваля вкъ ныншній, онъ порицалъ

Минувшій вкъ, времёнъ прошедшихъ нравы,

Какъ истинный восточный либералъ,

Онъ ставилъ пуддингъ выше всякой славы.

Въ былые дни онъ много пострадалъ

За вольность думъ, за буйныя забавы,

За то теперь султана онъ хвалилъ,

Правдивъ какъ Соути, и какъ Крашо милъ.

LXXX.

Извдавъ въ жизни перемнъ не мало,

Онъ, какъ стрла въ компас, былъ вертлявъ.

Къ числу подвижныхъ звздъ принадлежала

Его звзда и, чтя ея уставъ,

Онъ избжалъ всего, чмъ угрожала

Ему судьба за безпокойный нравъ.

Онъ лгалъ такъ нагло, что, по мннью свта,

Могъ ноетъ занять внчаннаго поэта.

LXXXI.

Онъ геній былъ, хотя и ренегатъ.

Вс ‘Vates irritabiles’ напрасно

Безъ славы жить минуты не хотятъ,

И геніи извстность любятъ страстно….

Но гд же я? дай оглянусь назадъ.

Такъ! въ третьей псн у четы прекрасной,

Описывалъ костюмы, пиръ и домъ,

Любовь и жизнь на остров пустомъ.

LXXXII.

Мой бардъ — теперь, конечно, странникъ скромный,

А всё же гость пріятный на пиру —

Былъ многими любимъ, какъ рабъ наёмный,

Слагавшій псни въ пламенномъ жару.

Значенье ихъ пускай имъ было тёмно,

Но отчего жъ не поддержать игру

Того, кто слылъ за генія въ народ,

Хотя и плъ немножко въ тёмномъ род?

LXXXIII.

Но, въ высшій кругъ проникнувъ, нашъ поэтъ

Теперь, набравшись мыслей либеральныхъ

Во время странствія столь многихъ лтъ,

Надялся, что здсь, въ предлахъ дальнихъ,

На остров, гд и цензуры нтъ,

Онъ смоетъ льстивость словъ своихъ похвальныхъ,

Коль станетъ пть по вдохновенью музъ

И съ правдою войдётъ опять въ союзъ.

LXXXIV.

Онъ странствовалъ межь Турокъ, Персовъ, Франковъ,

Народовъ спсь онъ всю уразумлъ,

И, долго живъ съ людьми почти всхъ ранговъ,

Всегда въ готов что-нибудь имлъ,

Чмъ могъ снискать спасибо, кучу франковъ.

Варьировать онъ ловко лесть умлъ,

Онъ ‘въ Рим жилъ по-римски’, этихъ правилъ

И въ Греціи теперь онъ не оставилъ.

LXXXV.

Гд бъ онъ ни плъ, онъ завсегда щадилъ

Національный вкусъ въ любомъ народ.

‘God save the King’ онъ столько же цнилъ,

Какъ ‘a ira’, ¹) лишь только бъ пть по мод.

Его талантъ во всёмъ испытанъ былъ —

Въ высокомъ ли, иль тривіальномъ род.

Вдь плъ же Пиндаръ скачки, отчего жь

Не могъ онъ быть на Пиндара похожъ?

¹) Французская революціонная псня.

LXXXVI.

Для Галловъ онъ имлъ chanson въ запас,

Для Англичанъ поэму псень въ шесть,

Испанцамъ льстилъ въ баллад, иль романс,

Гд отдавалъ войн послдней честь,

Въ Германіи за Гёте на Пегас

Скакалъ (объ нёмъ прошу у Сталь прочесть!),

Въ Италіи бралъ Тречентистовъ методъ, ¹)

А въ Греціи плъ гимны, вотъ какъ этотъ:

¹) Итальянскіе поэты XIV вка — Данте, Петрарка и другіе.

О вы, родные острова,

Гд псни Сапфо раздавались,

Гд милой вольности права

Въ отчизн Феба создавались!

Весны здсь вчной торжество,

Но кром солнца ней мертво.

Героевъ арфа, пснь любви,

Хіосскихъ, Тейсскихъ музъ творенья

Гремятъ во всхъ концахъ земли,

Лишь здсь, на мст ихъ рожденья,

Никто не внемлетъ звукамъ лиръ,

Потрясшихъ громомъ цлый міръ.

Цпь горъ глядитъ на Мараонъ,

А Мараонъ на шумны воды.

И здсь, въ раздумье погруженъ,

Я вспоминалъ о дняхъ свободы:

Гд Персовъ древніе гробы,

Я могъ ли думать, какъ рабы?

Здсь царь сидлъ, и тамъ вдали

За опнённымъ Саламиномъ

Считалъ онъ націи корабля,

Онъ былъ надъ всми властелиномъ.

Онъ утромъ счёлъ ихъ, ночь пришла —

Что стало съ флотомъ безъ числа?

Что стало съ флотомъ? И съ тобой

Что стало, родина? Не бьётся

Геройствомъ грудь въ стран глухой,

Героевъ пснь не раздаётся.

Ужели жь звуки струнъ святыхъ

Не оживутъ въ рукахъ моихъ?

Нтъ, я горжусь и тмъ, что въ вкъ

Позора, горькой укоризны,

Могу ещё, какъ древній Грекъ,

Краснть за срамъ моей отчизны,

Краснть за Грековъ въ тишин

И плакать о родной стран.

Но какъ же плакать и краснть

Въ стран героевъ богоравныхъ?

Земля, отдай намъ только треть,

Одну лишь треть Спартанцевъ славныхъ!

О, пусть возстанутъ изъ могилъ

Для славы новыхъ ермопилъ!

Какъ! ты молчать, весь край заснулъ!

О, нтъ! Чу! голосъ вопіющихъ,

Какъ водопада дальный гулъ,

Гремитъ: ‘О, пусть въ стран живущихъ

Одинъ лишь встанетъ — мы летимъ,

Летимъ!’ Увы, не внемлютъ имъ!

Къ чему жь и псни грустныхъ думъ?

Кипи виномъ самосскимъ, чаша!

Оставимъ Туркамъ битвы шумъ,

Лить гроздій кровь — вотъ радость наша.

Давайте жь пить! Безславный кликъ,

На твой призывъ весь край возникъ!

10.

Чу! пляска Пирра! Гд же духъ,

Гд, Пирръ, твоей фаланги сила?

Зачмъ, о родина, изъ двухъ

Завтовъ лучшій ты забыла?

Хранишь ты Кадма письмена,

Рабамъ ли тайна ихъ дана?

11.

Нальёмъ самосскимъ кубокъ вновь!

Къ чему рчей напрасныхъ трата?

Анакреонъ намъ плъ любовь,

Служа рабомъ у Поликрата,

Тирана Грековъ, но въ тотъ вкъ

Тираномъ Грековъ былъ лишь Грекъ.

12.

Надъ Херсонесомъ автократъ,

Тиранъ, былъ лучшій другъ свободы:

Тиранъ былъ этотъ — Мильтіадъ!

О, еслибъ могъ и въ наши годы

Явиться вновь такой деспотъ,

Онъ слилъ бы насъ въ одинъ народъ!

13.

Нальёмъ самосскимъ кубокъ вновь!

Межь скалъ Сулійскихъ есть останокъ,

Есть въ Парг воины, чья кровь

Напоминаетъ кровь Спартанокъ.

И, можетъ-быть, ужь тамъ созрлъ

Посвъ для славы смлыхъ длъ.

14.

Не врьте Франкамъ: тамъ цари

То продаютъ, то покупаютъ.

Надежды въ васъ, богатыри,

Въ мечахъ лишь вашихъ обитаютъ,

А Франковъ лесть, а Турокъ гнётъ

Нашъ щитъ безсильный разобьётъ.

15.

Нальёмъ самосскимъ кубокъ вновь!

Подъ тнью пальмъ танцуютъ двы,

Сверкаетъ въ ихъ очахъ любовь,

А я, внимая ихъ напвы,

Я плачу, вспомнивъ, что он

Должны вскормить рабовъ стран.

16.

Пойду жь на высь Сунійскихъ горъ,

И тамъ одинъ, съ волнами моря

Сливая вопль свой въ общій хоръ,

Умру, какъ лебедь, съ пснью горя.

Нтъ, не рождёнъ я быть рабомъ!

Такъ въ прахъ же кубокъ — и съ виномъ!

LXXXVII.

Такъ плъ поэтъ. Такъ могъ бы, долженъ нтъ

Новйшій Грекъ — не такъ, конечно, плавно,

Какъ плъ Орфей, но пснь его гремть

Едва ли бы могла въ нашъ вкъ безславный.

Умлъ онъ чувствомъ пснь свою согрть,

Но чувства лгутъ въ поэтахъ такъ исправно,

Что принимать вс могутъ колера,

Ни дать, ни взять какъ руки маляра.

LXXXVIII.

Но въ слов сила! Капельк чернильной

Достаточно на нашу мысль упасть,

Чтобъ въ насъ родить источникъ думъ обильный,

Такъ велика надъ нами буквы власть,

Что вс вка связуетъ цпью сильной.

Весь родъ людской пожрала бъ смерти пасть,

Когда бъ бумага, этотъ клокъ тряпицы,

Не пережилъ людей и ихъ гробницы.

LXXXIX.

Когда жъ разсыплятся ихъ кости въ прахъ,

Когда ихъ родъ, ихъ имя безъ остатка

Исчезнутъ, такъ что лишь въ однихъ столбцахъ

Хронологическихъ замтны кратко,

Тогда пергаментъ, найденный въ шкафахъ,

Иль камень, вырытый передъ закладкой

Какой-нибудь латрины для дворца,

Намъ возвщаютъ имя мертвеца.

XC.

Конечно, слава — вздоръ для моралиста.

Она ничто, вихрь буйный, тщетный кличъ,

Зависящій отъ устъ панегириста,

А не отъ тхъ, кто смогъ до ней достичь.

Гомеръ для Трои то жь, что Гайль для виста,

Вкъ ныншній не могъ вполн постичь

Искусства Мальбро драться въ битвахъ боксомъ,

Пока онъ намъ описанъ не былъ Коксомъ.

ХСІ.

А Мильтонъ нашъ? Не выше ль онъ всего?

Онъ царь поэтовъ, хоть немножко тёменъ,

Онъ радикалъ для вка своего,

Благочестивъ, учёнъ, въ желаньяхъ скроменъ.

Однакожь Джонсонъ, біографъ его,

Намъ говоритъ, что этотъ музъ феноменъ

Былъ въ школ высченъ, къ семь былъ строгъ

И съ первой Mrs Milton жить не могъ.

ХСІІ.

И мало ли, что намъ теперь извстно?

Такъ знаемъ мы, что Бэконъ взятки бралъ,

Шекспиръ кралъ дичь, Титъ юность вёлъ безчестно,

А Бёрнсъ (какъ докторъ Кёрри описалъ)

Кутилъ. Положимъ, что вполн умстно

Въ исторію вносить такой скандалъ,

Но у біографовъ такія главы

Героямъ ихъ едва ль прибавятъ славы.

ХСІІІ.

Не каждый же такъ сердцемъ чистъ и простъ,

Какъ Соути, авторъ Пантисократіи,

Иль Уордсуортъ нашъ, когда онъ скромный постъ

Ещё имлъ, кадя демократіи,

Иль ты, Кольриджъ, покуда въ Morning Post

Аристократамъ въ честь не гнулъ ты выи,

Когда и ты, и Соути, второпяхъ

Женились оба въ Бат на швеяхъ.

XCIV.

Такимъ, какъ эти, нравственнымъ уродамъ,

И нравственный приличенъ Ботни-бей!

Измна ихъ должна служить доходомъ

Біографамъ великихъ сихъ вралей.

Недавно Уордсуортъ, скажемъ мимоходомъ.

Издалъ свою Прогулку ¹). Нтъ пошлй,

Нелпе его поэмы скучной

И толщиною баснословно тучной.

¹) Философская поэма Уордсуорта: The Excursion, издана въ 1811 г.

XCV.

Въ ней строитъ онъ незыблемый оплотъ

Между своимъ и нашимъ разумньемъ.

Но Уордсуортъ, какъ и Анна Соуткотъ ¹),

Съ ихъ сектами, принадлежатъ къ явленьямъ,

Которыхъ чтитъ лишь избранный народъ,

А прочій людъ клеймитъ своимъ презрньемъ,

Какъ старыхъ двъ, раздувшихся горой,

Не божествомъ, а просто — водяной.

¹) Полупомшанная женщина, выдававшая себя за пророчицу и имвшая много послдователей въ Англіи въ начал ныншняго столтія.

XCVI.

Но перейдемъ къ разсказу. Самъ я знаю,

Что если въ чёмъ я гршенъ, такъ въ одномъ —

Въ томъ, что героя часто покидаю

И самъ съ собой бесдую о томъ,

Что въ будущемъ исполнить я желаю.

Какъ въ тронной рчи предъ своимъ дворомъ

Король. По въ этомъ, сознаюсь, я просто

Манер подражаю Аріосто.

XCVII.

Во Франціи словечко есть

У насъ такого слова нтъ, хоть вс мы

Его значенье поняли съ тхъ поръ,

Какъ Саути сталъ писать свои поэмы.

Кому читать охота этотъ вздоръ?

Но кто читалъ, тотъ знаетъ, что хоть темы

Различны въ нихъ, но свойственна имъ всмъ

Одна черта — снотворность тхъ поэмъ.

XCVIII.

‘Гомеръ’, сказалъ Гораціи, ‘дремлетъ часто’,

Уордсуортъ, мы знаемъ, бодрствуетъ подъ-часъ,

Когда ‘Извощикъ’ ¹) этого бомбаста

Вокругъ озёръ поздкой тшитъ насъ!

Сперва онъ проситъ ‘лодки’ для балласта…

Плыть по морю?… нтъ, въ неб! И сейчасъ

Затмъ ужь проситъ ‘челночка’, въ которомъ

И плаваетъ въ слюняхъ со всякимъ вздоромъ.

¹) Другая поэма Уордсуорта: Benjamen the Waggoner. Слова ‘лодка’ и ‘челночекъ’ — намеки на одно мсто въ третьей его поэм Peter Belt.

ХСІХ.

Ужь если вздумалъ въ неб онъ летать —

Пегасъ же страшенъ для такой зати —

Ему бъ за хвостъ Медвдицу поймать,

Иль взять взаймы дракона у Медеи.

А коль того не можетъ онъ понять,

Чтобъ не сломать въ такомъ полёт шеи,

И быть въ лун не охладлъ въ нёмъ жаръ,

То лучше бъ ссть глунцу въ воздушпмй шаръ.

‘Извощики’, ‘Разнощики!’ — О, дды!

О, Попъ! о Драйденъ! Можно ль не стыдясь

Смотрть, какъ въ честь Парнасски міроды

Вошли теперь и лзутъ не страшась

Съ ихъ чепухой! И эти Джэки-Кэды ¹)

Поэзіи топтать насъ смютъ въ грязь,

А маленькій писака ‘Питеръ-Болтъ’

Смлъ освистать творца ‘Ахитофеля’ ²)

¹) Грубый бунтовщикъ, въ род Пугачева, дйствующее лицо во 2-й части Генриха VI Шекспира.

²) Дйствующее лицо въ сатирической поэм Драйдена.

CI.

Но къ повсти. Затихло ликованье,

Ушли рабы, танцовщицъ скрылся рой,

Досказано арабское сказанье,

Ушелъ поэтъ и смолкнулъ шумъ дневной.

Теперь одни, дла очарованье,

Любовники плняются зарёй.

Ave Maria! небеса и волны

Теперь одной къ теб молитвой полны.

CII.

Ave Maria! благодатный часъ,

Тотъ часъ, тотъ край, для сердца вчно милый,

Гд я зарёй плнялся столько разъ,

Когда весь міръ смолкалъ подъ дойной силой,

Пока гудлъ, какъ погребальный гласъ,

Съ далёкой башни колоколъ унылый

И пламенлъ сводъ розовыхъ небесъ

И какъ въ молитв былъ недвижимъ лсъ.

CIII.

Ave Maria! часъ благоговнья!

Ave Maria! сладкій часъ любви!

Ave Maria! укроти волненья

Земныхъ страстей въ бунтующей крови!

Ave Maria! на призывъ моленья

Святой покровъ намъ свыше призови!

Подъ снью крылъ Всесильной Голубицы

Смежи намъ сномъ тревожныя зницы.

CIV.

Меня враги пытались упрекнуть,

Что будто я съ религіей въ раздор.

Но еслибъ могъ я вскрыть предъ вами грудь,

То врно бъ вы ршили въ нашемъ спор,

Кому изъ насъ доступнй въ небо путь.

Мн алтари — вершины горъ и море,

Земля и звзды, вся природа — мать,

Готовая мой духъ въ себя принять.

CV.

О, дивный часъ вечерній! Подъ навсомъ

Тнистыхъ пиннъ, на брег тихихъ водъ,

Обрамленныхъ Равенны древнимъ лсомъ,

Гд цезарей послдній палъ оплотъ,

Гд спорилъ встарь Адрійскій валъ съ утёсомъ —

О, тихій лсъ, куда меня влечётъ

Тнь Драйдена, Боккачіо и Берни,

Какъ я любилъ тебя и часъ вечерній!

CVI.

Одн цикады, жители лсовъ,

Поющія весь вкъ свой, миръ всегдашній

Смущали тамъ, да гулъ моихъ шаговъ,

Да вдалек вечерній звонъ на башн.

Фантомъ ловца со стаей адскихъ псовъ,

Рой призраковъ, духовъ полночныхъ шашни,

Бездушные, тамъ вяли въ глуши

Предъ взорами больной моей души. ¹)

¹) Намёкъ на поэму Драйдена: Theodore and Honoria, основанную на новелл Боккачіо.

CVIII.

О, Геснеръ! ты даруешь всё благое:

Ты путника приводишь на покой,

Ты манишь птицъ къ птенцамъ въ гнздо родное,

Ты отъ ярма воловъ ведёшь домой.

Вс радости, все счастіе земное,

Тмъ нашихъ ларъ такъ милъ очагъ простой,

Ты сводишь въ домъ земного поселенца,

Ты возвращаешь матери младенца.

СVIII.

О, сладкій часъ! Весь сердцемъ умилёнъ,

Теперь груститъ морякъ плывущій въ мор,

Въ тотъ первый день, какъ домъ покинулъ онъ,

Теперь любовь въ пильгрим множитъ горе,

Лишь загудитъ вдали вечерній звонъ,

Какъ бы скорбя, что день умрётъ ужь вскор.¹)

Да, кто бъ ни умеръ, я увренъ въ томъ,—

А слезы льётъ ужь кто-нибудь о нёмъ.

¹) Переводъ знаменитыхъ стиховъ Данте въ начал VIII псни его ‘Чистилища’.

СІХ.

Когда среди ликующаго Рима

Погибъ Неронъ и, всхъ народовъ врагъ,

Низвергнутъ былъ судьбой неумолимой,

Но праведной, безславно въ вчный мракъ —

Какой-то другъ носилъ ему незримо

Цвты на гробъ — признательности знакъ

За нжность чувствъ, мелькнувшую на троп

Средъ упоенья властью — и въ Нерон!

CX.

Но я отвлёкся! Можетъ ли Неронъ,

Иль сходный съ нимъ другой тиранъ внчанный.

Хоть въ чёмъ-нибудь съ Жуаномъ бытъ сравнёнъ,

Какъ съ нашимъ міромъ міръ луны туманной?

Нтъ, видно я совсмъ уже лишенъ

Фантазіи, ставъ ‘ложкой деревянной’

Въ поэзіи (какъ въ Кембридж у насъ

Клеймятъ студентовъ самый слабый классъ)!

СХІ.

Такъ отступать ужь черезчуръ эпично,

Вотъ почему разскъ я пополамъ

(При переписк) эту пснь, въ чёмъ лично

И сознаюсь, по не сознайся самъ,

Замтить то лишь могъ бы глазъ привычный.

Я слдовалъ тутъ лучшимъ образцамъ,

Такъ предлагалъ и Аристотель passim

Въ ». Мы этимъ пснь лишь скрасимъ.

ЧАСТЬ TPЕТЬЯ.

Всего труднй въ поэзіи начало,

Хоть и конецъ не лёгокъ былъ инымъ.

Того гляди, Пегасъ нашъ одичалый

Свихнётъ крыло, и надаемъ мы съ нимъ.

Какъ Люциферъ за грхъ свой палъ сначала,

А грхъ его, какъ нашъ, неисправимъ.

Грхъ этотъ — гордость, онъ даётъ намъ крылья,

Чтобъ, заносясь, мы пали отъ безсилья.

II.

Но время, судъ дающее всему,

И грозный рокъ докажутъ земнороднымъ,—

А можетъ-быть и бсу самому,—

Что разумъ нашъ не созданъ быть свободнымъ.

Покамстъ кровь клокочетъ въ насъ, тому

Не вримъ мы. Когда жъ въ чаду безплодномъ

Умаемся во всхъ своихъ страстяхъ,

Мы съ грустью мыслимъ о прошедшихъ дняхъ.

III.

Бывъ мальчикомъ, я думалъ, что я геній,

И въ томъ хотлъ уврить цлый свтъ,

Но вотъ вхожу я въ періодъ сомнній,

И признанъ я всмъ міромъ, какъ поэтъ.

Но геній мой поблёкъ, какъ листъ осенній,

Въ фантазія ужь прежнихъ крыльевъ нтъ,

И горестной дйствительности сила

Мой романтизмъ въ злой юморъ превратила.

IV.

Теперь надъ всмъ смюсь я оттого,

Что не могу заплакать, если жь плачу,

То лишь затмъ, что сердца своего

Нельзя осилить. Трудную задачу

Ршу не прежде, какъ сойду на дно

Рки забвенья, намять въ ней утрачу.

етидинъ сынъ окунутъ въ Стикс, мать

Земная въ Лет чадъ должна купать.

Меня винятъ (за что — и самъ не знаю).

Что будто я поэмою своей

Въ отечеств чему-то угрожаю.

Но если дло разобрать простй,

То я и самъ вполн не понимаю

Своихъ остротъ: нишу я безъ затй.

Я въ словар для собственной забавы

Ищу римъ новыхъ для моей октавы.

VI.

Подобный родъ писанія стиховъ,

Быть-можетъ, новъ для нашихъ патріотовъ.

Отцомъ такихъ полу-шутливыхъ строфъ

Былъ Пульни, ¹) пвшій, въ вк Донъ-Кихотовъ,

Дамъ, рыцарей, чудовищъ и духовъ,

Гигантовъ грозныхъ и царей-деспотовъ.

Но какъ всё это бредъ для нашихъ дней,

То я и выбралъ тему поновй.

¹) Итальянскій поэтъ, авторъ Morgante Maggiore, первая пснь которой была переведена лордомъ Байрономъ.

VII.

Итакъ, кого жь я могъ стихомъ обидть,

Писавъ безъ плана, просто наобумъ?

Межь тмъ враги хотятъ въ поэм видть,

Чего въ ней нтъ, и подымаютъ шумъ.

Но пусть шумятъ, нельзя жь ихъ ненавидть:

Въ свободный вкъ всего свободнй умъ.

Однако Фебъ мн шепчетъ, словно совсть,

Когда жь начну доканчивать я но всть.

VIII.

Въ восторг чувствъ, въ блаженств сладкихъ нгъ,

Жуанъ дремалъ въ объятьяхъ у подруга.

Я самъ Сатурнъ, часовъ замедливъ бгъ,

Щадилъ косой, казалось, ихъ досуги

И, врагъ любви, берёгъ ихъ краткій вкъ.

Но имъ ли вдать старость и недуги?

О, нтъ, свой вкъ имъ кончить въ цвт лтъ,

Въ весн надеждъ и до начала бдъ!

IX.

Ихъ красота въ морщинахъ не увянетъ,

Въ нихъ пылкости не охладитъ недугъ

И сдина въ кудряхъ ихъ не проглянетъ,

Но какъ въ странахъ, гд нтъ ни зимъ, ни вьюгъ.

Въ нихъ всё весна. Пусть громъ надъ ними грянетъ.

Пусть молнія испепелитъ ихъ вдругъ,

Но долгій вкъ влачить среди томленья

Не ихъ удлъ: въ нихъ слишкомъ мало тлнья.

И вотъ чета ихъ вновь одна. Предъ ней

Вновь цлый міръ сталъ раемъ. Разлучённымъ,

Имъ жизнь не въ жизнь! Деревьямъ, отъ корней

Отрубленнымъ: потокамъ, отдлённымъ

Отъ ихъ ключа, младенцу, отъ грудей

Отнятому врагомъ ожесточённымъ,—

Не столь грозитъ погибель, сколько имъ.

Увы, инстинктъ сердецъ непобдимъ,—

XI.

Сердецъ, способныхъ погибать съ кручины!

О! счастливъ тотъ, въ комъ хрупокъ такъ составъ,

Фарфоръ безцнный нашей смертной глины,

Что рушится съ паденьемъ, не видавъ

Нашествія медлительной кончины

И долгихъ мукъ предъ ней не испытавъ!

Но, ахъ, какъ часто жизненная влага

Живучй въ томъ, кто смерти ждётъ какъ блага!

XII.

‘Боговъ любимцамъ данъ короткій вкъ,’ ¹)

Затмъ чтобъ ихъ не мучила утрата

Всего, чмъ въ жизни счастливъ человкъ,

Всего, что сердцу на земл такъ свято —

Любви и дружбы. Если жь Леты брегъ

Ждётъ каждаго и нтъ съ него возврата,

То ранній гробъ, причина столькихъ слёзъ,

Быть-можетъ, есть убжище отъ грозъ.

¹) Слова Геродота.

XIII.

Но вы о томъ, счастливцы, не мечтали.

Казалось, міръ былъ созданъ лишь для васъ,

Вы жизнь свою ни въ чёмъ не упрекали,

Вамъ страшенъ былъ лишь убгавшій часъ.

Какъ въ зеркал, вы радость лишь читали

Въ очахъ своихъ, сверкавшихъ, какъ алмазъ,

И видли въ ихъ блеск отраженье

Любви своей и страстное томленье.

XIV.

Пожатье, трепетъ вашихъ пылкихъ рукъ,

Понятнй словъ живыхъ очей сверканье,

Исполненное смысла, самый звукъ

Всхъ вашихъ словъ, какъ птички щебетанье,

Звукъ внятный тмъ, кто въ нг страстныхъ мукъ

Святой любви постигъ очарованье,

И сладость фразъ, безсмысленныхъ для тхъ,

Кто не знавалъ ни счастья, ни утхъ,—

XV.

Всё было въ васъ, какъ у дтей Востока,

И вы дтьми останетесь навкъ.

Не суждено вамъ было волей рока

Между людьми влачить печальный вкъ.

Два существа, созданье волнъ потока —

Влюблённый богъ и нимфа быстрыхъ ркъ —

Вы родились, чтобъ жить въ ручьяхъ, въ дубровахъ,

А не дряхлть между людьми въ оковахъ.

XVII.

Луна смнялася луной, но въ васъ

Была свтла, какъ въ т мгновенья, радость,

Когда при лунномъ свт въ первый разъ

Узнали вы любви взаимной сладость.

Надъ чувственностью грубой возносясь,

Вашъ гордый духъ былъ чистъ и бодръ, какъ младость,

И пресыщенье, этотъ врагъ любви,

Не угашалъ вамъ пламени въ крови.

XVII.

Какъ хороши, какъ рдки эти чары!

Какъ имъ охотно отдаёмся мы,

Когда намъ свтъ прискучитъ, пошлый, старый,

И надостъ шумъ свтской кутерьмы,

Страстишки пошлыя, интригъ удары,

Побги съ брачныхъ ложъ, какъ изъ тюрьмы,

Гд брачный факелъ свтитъ сраму ради,

XVIII.

Горьки слова, но горше правда ихъ!

Воздушная чета существъ свободныхъ,

Которымъ часъ казался быстръ, какъ мигъ —

Что ставило ихъ выше земнородныхъ?

Избытокъ тхъ врождённыхъ чувствъ младыхъ.

Которыя погибли въ насъ холодныхъ,

А въ нихъ хранились, то, въ чёмъ видитъ свтъ,

Завистливый, мечтательность и бредъ.

XIX.

Что кажется въ другихъ однимъ подлогомъ,

Безуміемъ, плодомъ прочтённыхъ книгъ,

То было въ нихъ природой, данной Богомъ.

Романовъ ядъ въ сердца имъ не пропивъ,

Воспитанъ былъ Жуанъ въ семейств строгомъ,

А знаній кругъ въ Гайди былъ не великъ,

И страсть зажглась въ нихъ съ той же простотою,

Какъ въ соловьяхъ, иль горлицахъ, весною.

XX.

Они глядятъ, какъ тихо западъ гасъ:

Всмъ сладкій часъ, для нихъ же незажженный.

Съ такихъ небесъ впервые излилась

На нихъ любовь, въ такой же часъ блаженный.

Въ часъ сумерокъ, навки въ нихъ слилась

Душа съ душой въ одинъ союзъ священный.

Вотъ отчего, въ минуту чувствъ святыхъ,

Минувшее такъ дорого для нихъ.

XXI.

Но въ этотъ часъ какой-то трепетъ тайный

Нарушилъ миръ въ безпечныхъ ихъ сердцахъ.

Какъ въ факел, иль арф, втръ случайный,

Промчись, колеблетъ пламя, иль въ струнахъ

Вдругъ будитъ звонъ для всхъ необычайный —

Такъ душу имъ смутилъ зловщій страхъ,

Изъ устъ Жуана вырвавъ вздохъ унылый

И омрачивъ слезами очи милой.

XXII.

Пророчески сіявшій взоръ ея,

Казалось, вслдъ за солнцемъ расширялся,

Какъ-будто день послдній бытія

Съ закатомъ солнца ужъ для нихъ кончался.

Жуанъ смотрлъ, свой ужасъ затая,

На милую: казалось, онъ терзался,

Зачмъ смутилъ онъ счастіе у ней

Неизъяснимой горестью своей.

XXIII.

Съ улыбкою, но горькой, къ скорбямъ чуткой,

Она въ него метнула взоровъ свтъ.

И, отвернувшись, силою разсудка,

Иль гордостью, волненья скрыла слдъ.

Когда жь Жуанъ спросилъ, быть-можетъ съ шуткой,

Объ ихъ судьб грядущей, былъ отвтъ:

‘О! если такъ… Но, нтъ! къ чему вс муки?

Мн перенести нельзя съ тобой разлуки.’

XXIV.

Ещё хотлъ спросить онъ, но теперь,

Всю душу въ нёмъ огнемъ любви чаруя,

Въ груди его тяжелымъ думамъ дверь

Она замкнула жаромъ поцлуя:

Врнйшій способъ отъ тоски, поврь,

Хоть и вино не мене цню я.

Ты спросишь, въ чёмъ тутъ разница? Изволь,

Боль сердца тамъ, здсь головная боль.

XXV.

Что бъ здсь но выбрать, женщину. вино ли,

Всё жь оба средства въ сущности налогъ

На радости безумной нашей воли,

И что тутъ лучше — я бъ ршить не могъ.

Скажу одно, что это ли, иль то ли,

При выбор двухъ средствъ я бъ не былъ строгъ.

Но-моему, одно и то же зло ихъ,

И лучше оба, чмъ но знать обоихъ.

XXVI.

Жуанъ смотрлъ на Ганди безъ рчей.

Съ той нжностью, гд вс слились желанья:

Любовниковъ, и братьевъ, и друзой,—

Всё лучшее, что можетъ въ мигъ сліянья

Двухъ чистыхъ душъ представить блескъ очей.

Когда любовь такъ выше сознаванья,

Что чувствъ избытокъ пламенемъ своимъ

Является намъ чмъ-то неземнымъ.

XXVII.

Ахъ! сердцемъ къ сердцу, сжавъ другъ друга въ руки,

Зачмъ тогда жь не умерли они?

Не жить же имъ такъ долго, чтобъ въ разлук

Когда-нибудь покончить грустно дни!

Имъ, пламеннымъ какъ псней Сапфо звуки.

Нашъ пошлый свтъ ужели жь былъ сродни?

О, нтъ! любовь слилась такъ тсно съ ними.

Что сдлала почти ихъ неземными.

XXVIII.

Въ глуши лсовъ жить было бъ имъ должно.

Гд соловьи ноютъ, отъ всхъ далёко.

А не въ тюрьм, которой придано

Названье ‘общества’, въ гнзд порока.

Свободное живётъ всегда одно:

Пвцы лсовъ вьютъ гнзда одиноко,

Орёлъ паритъ одинъ: воронъ стада

Летятъ на трупъ, какъ люда иногда.

XXIX.

Щека съ щекой, въ бесдк ихъ уютной.

Жуанъ заснулъ съ подругой. Не глубокъ.

Но тягостенъ былъ сонъ ихъ: поминутно

Онъ вздрагивалъ отъ внутреннихъ тревогъ,

Волнуемый своей дремотой смутной:

Ея жь уста роптали, какъ нотокъ,

Какой-то музыкой безъ словъ, и грёзы

Играли въ нихъ, какъ втерокъ вкругъ розы.

XXX.

Иль какъ борей, подулъ съ Альпійскихъ горъ,

Взволнуетъ вдругъ кристаллъ потока ясный,

Такъ сонъ смущалъ ей душу, этотъ воръ

Всхъ нашихъ чувствъ таинственно-опасный,

Дарующій душ такой просторъ,

Что боле надъ ней ужь мы не властны,

Когда безъ чувствъ мы чувствуемъ и зримъ

Съ закрытыми глазами, какъ сквозь дымъ.

XXXII.

И снится ей: у взморья, въ страшномъ гор,

Прикована къ скал она крутой.

Нтъ силъ бжать: а волны, съ втромъ въ спор,

Ревутъ, кипятъ, и съ ревомъ валъ морской

Встаетъ, встаётъ, до устъ восходитъ море,

И душно ей, и вотъ надъ головой

Волна разшиблась съ шумомъ, страшно стонетъ

Подъ ней скала, но нтъ, она не тонетъ.

XXXII.

Вотъ отлегло. Гайди бредётъ одна,

Но острые кремни ей ржутъ ноги

И, спотыкаясь, падаетъ она.

И что-то прокатилось вдоль дороги

Неясное. Ей страшно, но должна

Она поймать предметъ своей тревоги,

Бжитъ за нимъ, хватаетъ, но изъ рукъ

Всё ускользаетъ блый кругъ-не-кругъ.

XXXIII.

И вотъ она въ пещер. Сталактиты

Висятъ со стнъ, работа многихъ грозъ

Видна въ ея чертогахъ, моржъ сердитый

Гнздится въ нихъ и хлещетъ валъ въ утесъ.

По втру вьются локоны развиты,

Изъ чёрныхъ глазъ струятся рки слёзъ,

И острыя глядятъ угрюмо скалы

И превращаютъ капли слёзъ въ кристаллы.

XXXIV.

И холоденъ и влаженъ, не живой,

У ногъ ея, блй прибрежной пны,

Лежитъ Жуанъ. Горячею рукой

Спшитъ она согрть остывши члены

И оживить, какъ прежде, трупъ нмой.

Напрасный трудъ! И, словно пснь сирены,

Гудитъ надъ ней надгробный моря стонъ,

И вчностью ей мнится этотъ сонъ.

XXXV.

Глядитъ, и вотъ черты лица Жуана

Мняются, всё становясь тускнй,

И возстаётъ, какъ изъ среды тумана,

Тикъ грозный Ламбро: тотъ же блескъ очей

И та жь осанка, та же стройность стана.

И въ ужас она проснулась.— Чей,

О, силы неба!— чей такъ взоръ сверкаетъ?

То онъ — то Ламбро на неё взираетъ!

XXXVI.

И съ крикомъ страха, радости, любви,

Вскочивъ, она упала вновь на ложе,

Узнавъ того, кто, не жилецъ земли,

Возсталъ изъ безднъ морскихъ, возсталъ, о Боже!

Затмъ, быть-можетъ, чтобъ предъ ной въ крови

Сразить того, кто жизни ей дороже.

Ужасныя мгновенья! Кто ихъ зналъ,

Тотъ позабыть навки бъ ихъ желалъ.

XXXVII.

Вскочивъ на крикъ Ганди, Жуанъ въ паденьи

Схватилъ её, и, ятаганъ кривой

Сорвавъ съ гвоздя, готовилъ въ изступленьи

Ударъ тому, кто въ нихъ смутилъ покой.

Но старый Грекъ съ усмшкою презрнья

Сказалъ ему: ‘На грозный голосъ мой

Дв тысячи клинковъ блеснуть готовы,

Брось ятаганъ, брось, юноша суровый’.

XXXVIII.

‘— Вотъ мой отецъ! вотъ Ламбро!’ какъ змя,

Обвивъ его, вскричала Гайди: ‘Въ ноги

Падёмъ къ нему! Отецъ проститъ меня,

Да, онъ проститъ!— Отецъ мой, въ часъ тревоги

Душевныхъ мукъ, когда цлую я

Край мантіи твоей, твой голосъ строгій

Ужель смутитъ восторгъ въ моей груди?

Убей меня, но друга пощади!’

XXXIX.

Но, безотвтенъ, грозно-величавый,

Съ невозмутимой ясностью въ очахъ

(О, какъ обманчивъ этотъ миръ лукавый!)

Стоялъ старикъ предъ нею въ двухъ шагахъ.

Межь-тмъ Жуанъ, ршись на бои кровавый.

Отъ злобы блдный, сжалъ булатъ въ рукахъ,

Чтобъ перваго повергнуть супостата,

Кто бъ смлъ явиться на призывъ пирата.

XL.

‘Брось ятаганъ!’ промолвилъ Ламбро вновь.

— ‘Пусть нырнутъ силою въ бою жестокомъ.’

Весь поблднвъ, пиратъ нахмурилъ бровь

И. вынувъ пистолетъ, сказалъ съ упрёкомъ:

‘Такъ хочешь ты, чтобъ проливалась кровь!’

Внимательнымъ тутъ осмотрлъ онъ окомъ

Кремень курка, затравку и замокъ

И вслдъ затмъ взвёлъ медленно курокъ.

XLI.

Престранное рождаетъ ощущенье

Трескучій звукъ курка у васъ въ ушахъ,

Въ тотъ мигъ, когда въ приличномъ отдалень,

Въ какихъ-нибудь двнадцати шагахъ,

Вашъ прежній другъ за злое оскорбленье

Васъ нулей въ лобъ готовъ повергнуть въ прахъ.

Но посл двухъ иль трёхъ подобныхъ шутокъ

Вашъ слухъ становится не такъ ужь чутокъ.

XLII.

Курокъ взведёнъ. Ещё бъ одинъ лишь мигъ —

И Донъ-Жуанъ погибъ бы безъ возврата.

Но тутъ Ганди ихъ разлучила вмигъ,

Вскричавъ: ‘Убей меня! я виновата,

Не онъ, что къ намъ на островъ онъ проникъ.

Я сохраню свои обты свято,

Люблю его, умру съ нимъ! Знаю я,

Какъ твёрдъ твой духъ, узнай и ты меня.’

XLIII.

За мигъ предъ тмъ она была вся слёзы,

Вся нжность, вся любовь. И вотъ блдна,

Какъ мраморъ статуи, презрвъ угрозы,

Стоитъ она, надменна и страшна.

Какъ грозенъ видъ ея отважной позы!

Какъ-будто вдругъ вся выросла она,

Безъ страха грудь подъ выстрлъ подставляя

И гордымъ взоромъ взоръ отца встрчая.

XLIV.

Другъ съ друга глазъ они не сводятъ прочь.

О, какъ сходны свирпыя ихъ лица!

Лишь изъ очей ихъ чёрныхъ, словно ночь,

Не съ равной силой блещетъ глазъ зарница.

Какъ самъ отецъ, способна мстить и дочь:

Такъ въ бшенств ручная мститъ тигрица.

Въ глазахъ отца кипитъ въ ней кровь его —

Знакъ, что они изъ рода одного.

XLV.

Черты ихъ лицъ, ихъ ростъ, всё въ нихъ такъ сходно,

Лишь полъ и возрастъ отличаютъ ихъ.

Какъ врный знакъ ихъ крови благородной,

Одна и та жь и нжность рукъ у нихъ.

И вотъ теперь свирпостью природной

Раздлены, стоятъ они въ тотъ мигъ,

Когда бъ слезами страстнаго рыданья

Украситься былъ долженъ часъ свиданья.

XLVI.

Грекъ, опустивъ въ раздумьи пистолетъ,

Вновь за поясъ заткнулъ его и, взоромъ

Насквозь пронзая дочь свою, въ отвтъ

Сказалъ: ‘Не я смутилъ мой домъ раздоромъ!

Не я виной семейныхъ нашихъ бдъ!

Кто бъ устоялъ передъ такимъ позоромъ?

Твой долгъ исполненъ, такъ позволь и мн

Мой долгъ святой исполнить здсь вполн.

XLVII.

‘Пусть кинетъ мечъ! Не то, клянусь душою,

Какъ мячъ сшибу я голову съ него!’

Тутъ, взявъ свистокъ, онъ свистнулъ. iJa стною

Раздался свистъ въ отвтъ на свистъ его.

И, ринувшись нестройною ордою,

Толпа пиратовъ, вс до одного

Въ оружіи, на зовъ явились вмст.

‘Схватить его иль положить на мст!’

XLVIII.

Воскликнулъ Грекъ, и дочь, въ объятьяхъ сжавъ,

Стремительно увлекъ отъ Донъ-Жуана

Передъ толпой, рванувшейся стремглавъ.

Напрасно рвётся дочь изъ рукъ тирана:

Онъ жмётъ её въ объятьяхъ, какъ удавъ.

И кинулись враги, какъ осы, рьяно

На юношу. Ужь подъ его мечемъ

Передній палъ съ разрубленнымъ плечомъ.

XLIX.

Вотъ и ещё упалъ одинъ. Но старый,

Лихой рубака третій отразилъ

Его ударъ и мтко такъ удары

Направилъ самъ, что тотчасъ положилъ

Жуана на полъ предъ ватагой ярой.

И брызнула фонтаномъ кровь изъ жилъ

На голов и на рук, глубоко

Разсченныхъ ножомъ въ мгновенье ока.

И, оковавъ, пираты понесли

Несчастнаго, по знаку капитана,

Къ той гавани, гд ждали корабли,

Чтобъ паруса поднять на утро рано.

И, положивъ на шлюпку, повезли

Къ своимъ гальотамъ посреди тумана.

Подъ стражей тамъ, на борт одного

Изъ тхъ судовъ, въ трюмъ заперли его.

LI.

Нашъ міръ исполненъ странныхъ приключеній,

И вотъ одно прегрустное изъ нихъ.

Во цвт лтъ, на лон наслажденій,

Красавецъ юный, полный благъ земныхъ,

Въ тотъ самый часъ, какъ не было и тни

Опасности, по вол парокъ злыхъ,

Израненный, въ цпяхъ, отправленъ въ море,

И всё за то, что полюбилъ на горе.

LII.

Довольно! Впалъ я въ паосъ, вдохновясь

Китайской нимфой слёзъ, зелёнымъ чаемъ.

Съ трёхъ чашъ меня приводитъ онъ въ экстазъ,

Какой пылалъ въ Кассандр, какъ мы знаемъ.

За чёрный чай берусь я каждый разъ,

Когда зелёнымъ я сверхъ мръ смущаемъ.

Какъ, право, жаль, что мн вино вредитъ.

Я съ кофе, чаю, становлюсь сердитъ,—

LIII.

Коль не разбавлю ихъ тобой, наяда

Волнъ Флегетонскихъ, милый мой коньякъ!

Зачмъ же ты, какъ и вс нимфы ада,

Въ твоихъ любимцахъ желчь волнуешь такъ?

Вотъ почему мн сущая отрада

Пить лёгкій пуншъ. Но, впрочемъ, и арракъ,

Влитой въ стаканъ мой на ночь изобильно,

Мн ломитъ голову поутру сильно.

LIV.

Оставимъ же Жуана здсь. Опять

Онъ былъ спасёнъ, хоть и страдалъ жестоко.

Но какъ его страданье съ тмъ сравнять,

Что въ грудь Гайди запало такъ глубоко?

Она не та, чтобъ плакать и вздыхать

И вслдъ затмъ смириться: изъ Морокко

Происходила мать у ней, то край,

Гд всё пустыня, иль Господень рай.

LV.

Дождь амбры каплетъ тамъ съ оливъ въ цистерны

Изъ мрамора, тамъ зёрна, цвтъ и плодъ

Такъ вонъ и рвутся съ силой безпримрной,

Но тамъ и ядъ въ растеніяхъ течётъ.

* Рыканью львовъ тамъ внемлютъ въ полночь серны,

Подошвы тамъ песокъ верблюдамъ жжётъ

Среди пустынь, невдомыхъ отъ вка,

И какъ земля тамъ сердце человка.

LVI.

То солнцевъ край! то Африка! Сходна

Тамъ съ почвою душа людей: отъ дтства

Къ добру и злу привыкшая, она

Пріемлетъ жаръ отъ солнца, отъ сосдства

Пустыхъ степей, гд почва сожжена.

Отъ матери доставшись ей въ наслдство,

Любовь въ Гайди дремала въ мгл очей,

Какъ дремлетъ левъ при говор ключей.

LVII.

Какъ лтомъ тучки, втеркомъ несомы,

Блй снговъ возносятся въ эиръ,

Покуда въ нихъ не соберутся громы,

Чтобъ ужасомъ смутить весь Божій міръ,

Такъ вкругъ нея былъ кротокъ міръ знакомый,

Но вотъ Жуанъ смутилъ въ ней этотъ миръ,

И вспыхнулъ пламень крови нумидійской,

Какъ втръ-самумъ въ пустын аравійской.

LVIII.

Въ цпяхъ, Гайди, ты видла его

Въ послдній разъ. Гд такъ ещё недавно

Леляла ты друга своего,

Изрубленный онъ палъ въ крови безславно,

Но что потомъ — не помнишь ничего!

Ты вскрикнула, и конча бой неравный,

На грудь отца упала, словно кедръ,

Отрубленный отъ каменистыхъ ндръ.

LIX.

Разорвалась въ груди у Гайди жила,

Кровь хлынула изъ алыхъ нжныхъ губъ.

Какъ лилія подъ ливнемъ, преклонила

Гайди главу. Бездушную, какъ трупъ,

Её на одръ прислуга положила.

Былъ позванъ врачъ и въ средствахъ былъ не скупъ,

Но тщетно вс усилія искусства

Обмершую привесть старались въ чувства.

LX.

И не было румянца много дней

Въ ея щекахъ, уста лишь были красны,

Не бился пульсъ, хоть жизнь таилась въ ней

И былъ незримъ въ ней смерти слдъ ужасный,

Не видя тлнья, вс въ душ своей,

Глядя съ тоской на ликъ ея прекрасный,

Надялись, что оживётъ опять,

Что душу въ ней не хочетъ смерть отнять.

LXI.

Въ ея лиц былъ страсти слдъ унылый —

Недвижный слдъ, какой вложилъ рзецъ

Ваятеля въ твой мраморъ вчно милый,

О Мать любви! и въ васъ, искусствъ внецъ.

Лаокоонъ съ твоей безсмертной силой,

И вчно умирающій Боецъ!

Влитъ въ ваши формы вчный жизни пламень,

Но вы не жизнь, а неподвижный камень.

LXII.

Она очнулась, но не какъ отъ сна,

А какъ мертвецъ отъ смерти. Чмъ-то страннымъ

Вернулась жизнь, мученьями полна —

Какимъ-то даромъ, ей насильно даннымъ.

Минувшаго не помнила она,

Забилось сердце съ горемъ несказаннымъ,

Но отъ чего, могла ль она постичь?

Опущенъ былъ на время фурій бичъ.

LXIII.

Глядитъ на всхъ, на всё блуждавшимъ взглядомъ,

Не вдая, зачмъ толпою слугъ

Окружена и кто сидитъ съ ней рядомъ.

Хотя бы вздохъ, хотя бы слабый звукъ,

Иль взоръ одинъ, всхъ обдающій хладомъ,

Могъ высказать весь адъ душевныхъ мукъ.

Одно дыханье, взглядъ одинъ унылый

Всмъ говорятъ, что то не гость могилы.

LXIV.

Кто бъ ни служилъ, вс незнакомы ей,

Отецъ всю ночь не спитъ, она не взглянетъ,

Не узнаётъ ни мста, ни вещей,

Къ чему, бывало, такъ въ ней сердце тянетъ.

Гд ни положатъ, тихо, безъ рчей,

Она лежитъ и безъ сознанья вянетъ.

Но вдругъ изъ глазъ, какъ-будто цлый адъ

Проснулся съ ней, сверкнулъ зловщій взглядъ.

LXV.

Тогда позвать ршились къ ней арфиста,

И вотъ едва изъ струнъ онъ вырвалъ звукъ

Пронзительно-нестройный, на артиста

Сверкнувшій взоръ она вперила вдругъ,

Потомъ къ стн вдругъ повернулась быстро,

Желая скрыть борьбу душевныхъ мукъ.

И онъ заплъ тихонько гимнъ народный

О прошлыхъ дняхъ, о Греціи свободной.

LXVI.

Она стучала по стн перстомъ

Въ тактъ древней псни. Онъ заплъ уныло

Пснь о любви. При слов роковомъ

Въ ней мысль сверкнула обо всёмъ, что было

И что теперь, какимъ-то страшнымъ сномъ,

И хлынули изъ глазъ съ ужасной силой

Потоки слёзъ, плоды сердечныхъ ранъ,

Какъ въ дождь сгустившійся въ горахъ туманъ.

LXVII.

Но, ахъ, напрасно! Страшныхъ мыслей вьюга

До бшенства вскружила разумъ въ ней.

Вскочивъ съ одра, какъ-будто отъ недуга

Спасённая, безъ крика, безъ рчей,

Она кидалась на врага и друга.

Вотще старались тяжестью цпей

Надъ изступлённой одержать побду:

Она съ себя срывала ихъ безъ бреду.

LXVIII.

Порой сверкалъ въ чертахъ ея лица

И проблескъ мысли. Долгій взоръ вперяла

Она во всхъ, лишь только на отца

Ни разу глазъ она не обращала,

И не касалась пищи до конца,

И что ни длали, не засыпала

Ни на минуту: память обо сн,

Казалось, въ ней утратилась вполн.

LXIX.

Двнадцать сутокъ такъ она томилась.

Затмъ безъ мукъ, безъ вздоха, въ часъ ночной,

Ея душа отъ тла отршилась.

И бывшіе въ то время у больной

Замтили лишь только, какъ покрылась

Прекрасная въ лиц могильной мглой,

И чёрныя, сверкающія очи

Навкъ угасли въ мрак вчной ночи.

LXX.

Такъ умерла Гайди, но не одна:

Въ ней новая погибла жизнь въ зачатк,

Цвтокъ грха безгршный, безъ слда

Покончившій во мрак вкъ свой краткій.

Онъ, не родясь, сошелъ во гробъ, куда

Грозой со стеблемъ плодъ повергнутъ сладкій.

Роса небесъ напрасно ихъ кропитъ:

Цвтокъ и плодъ она не воскреситъ.

LXXI.

Такъ кончились навкъ ея мученья,

Ея позоръ. Она не родилась

На то, чтобъ жизнь влачить среди томленья,

Чтобъ старость въ ней порвала съ жизнью связь.

Вся жизнь ея быстре сновиднья,

Но радостно, но сладко пронеслась,

И тихимъ сномъ Ганди теперь заснула

У волнъ морскихъ подъ музыку ихъ гула.

LXXII.

Въ развалинахъ на остров пустомъ

Стоитъ теперь пирата домъ забытый.

Въ могил тамъ почіетъ дочь съ отцомъ:

Но гд ихъ кости навсегда зарыты,

Ничей языкъ не скажетъ намъ о томъ:

Ни надписи могильной нтъ, ни плиты

Надъ ихъ холмомъ, лишь въ мор стонетъ валъ

О красот цикладской между скалъ.

LXXIII.

Но не одна Гречанка въ псн страстной

Вздохнётъ о ней, но не одинъ морякъ

Разскажетъ намъ зимой въ ночи ненастной

О томъ, какъ былъ пирата страшенъ флагъ.

Досталась ей любовь цной ужасной —

Удлъ того, кто заблуждался такъ!

Любовь строга, и рано или поздно

За вс грхи сама отмщаетъ грозно.

Д. Минъ.

Читайте также: