Дон-Жуан, Байрон Джордж Гордон, Год: 1823 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 208 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ДОНЪ-ЖУАНЪ.
РОМАНЪ ВЪ СТИХАХЪ.
БАЙРОНА.

Difficile est proprie communia dicere.
Horatius.
‘Dost thou think, because thou art virtuos, thou etc.’

ПСНЯ ПЕРВАЯ

Герой мн нуженъ. Странно, можетъ быть,

Его искать, когда на бломъ свт

Мы постоянно можемъ находить

Героя дня, восптаго въ газет,

Который ныньче — лаврами покрыть,

А завтра человчествомъ, забытъ,

Въ герои брать такихъ людей не стану,

А прямо перейду я къ Донъ-Жуану.

II.

Вольфъ и Вернонъ и Кэмберлэндъ-мясникъ,

Принцъ Фердинандъ, Гренбей… въ иные годы

Любой изъ нихъ былъ временно великъ,

Хоть ихъ потомъ не помнили народы.

Они съ внкомъ лавровымъ на чел,

Какъ Банко тнь, скользнули по земл..

Былъ Бонапартъ и Дюмурье у галловъ:

О нихъ трубило множество журналовъ.

III.

Клотцъ, Кондорсе, Марат, Дантонъ, Бриссо —

Рядъ ихъ именъ былъ памяти достоинъ,.

За тмъ Гошъ, Ландъ, Жубрръ или Марсо,

И не одинъ еще извстный воинъ

Въ иныя времена былъ знаменитъ

И, наконецъ, Французами забытъ,

Но не займусь героями я тми:

Они совсмъ нейдутъ къ моей поэм.

IV.

Для Англіи Нельсонъ былъ богъ войны.

Но время шло, повсюду козни строя,

И позабыть мы были вс должны

И Трафальгаръ, и павшаго героя.

Мы арміей теперь лишь велики.

Чего особенно боятся моряки.

Къ тому же принцъ на суш войскомъ занятъ:

Нельсона лавръ, того гляди, увянетъ.

Герои войнъ бывали въ старину

И до временъ… ну, хоть, Агамемнона,

Но мы, пвцы, не славили войну,

Какъ и теперь, такъ и во время оно,

А потому забылъ героевъ свтъ.

Ихъ не виня, я думаю, что нтъ

Приличнаго героя для романа.

Итакъ, романъ начну я съ Донъ-Жуана.

VI.

И всхъ пвцовъ съ эпическимъ перомъ,

Замтилъ я капризъ такого рода:

Герой ихъ какъ говорятъ потомъ,

Что было прежде — въ вид эпизода —

Съ подругой сила гд нибудь тайкомъ

Въ уединеніи, спокойно, вечеркомъ,

Въ дворц, въ саду, въ пещер отдаленной,

Гд былъ пріютъ для ихъ четы влюбленной.

VII.

Метода эта, можетъ быть, легка,

Но я разсказъ люблю начать съ качала,

Чтобъ избжать огромнаго грха —

Всхъ вводныхъ сценъ, въ которыхъ пользы мало,

И съ первыхъ строкъ начну теперь для васъ,

(Хотя бы ихъ обдумывалъ я часъ)

Разсказывать, кто былъ отецъ герою,

И даже мать… я ничего не скрою.

VIII.

Вотъ мы въ Севиль. Городъ тотъ плнялъ.

Онъ фруктами и двами прекрасенъ.

‘Тотъ жалокъ, кто въ Севиль не бывалъ’ —

Есть поговорка: съ нею я согласенъ.

Въ Испаніи нтъ лучше уголка.

Кадиксъ… но, нтъ, о немъ молчу пока…

Вотъ здсь-то, посреди такого міра,

Росъ Донъ-Жуанъ вблизи Гвадалквивира.

IX.

Его отецъ — Донъ-Жозе, велъ свой родъ

Отъ отрасли фамиліи дворянской,

И въ немъ никто ни капли не найдетъ

Еврейской крови или мавританской?

Готическій испанскій дворянинъ,

Онъ на кон сидлъ, какъ властелинъ.

Вотъ онъ-то въ свтъ и произвелъ Жуана,

А Донъ-Жуанъ… объ этомъ, впрочемъ, рано.

Жуана мать была посвящена

Во вс, тогда извстныя, науки,

Строга къ себ, солидна и умна.

Отъ зависти ломали жоны руки,

Когда она ихъ стала затмвать

И превосходствомъ явнымъ поражать.

Вс женщины съ отчаяньемъ шептали,

Что отъ нея во всемъ они отстали.

XI.

А памятью такой кто могъ дивить?

Вслухъ наизусть читая Кальдерона,

Она могла суфлера замнить,

Артиста избавляя отъ урона.

Предъ ней Фейнэгль (*) ученый спасовалъ,

Онъ памяти такой не создавалъ,

Которой такъ ршительно и смло

Мать Донъ-Жуана нашего владла.

*) Баденскій профессоръ, читавшій въ 1812 году лекціи Мнемотехники (искусство развивать память).

XII.

Любила математику она,

Была религіознй богомолки,

И рчь ея — возвышенно-темна,

И остроты аттическія — колки.

И такъ, она во всемъ дивила насъ.

Поутру облекалась въ канифасъ,

А къ ночи въ шолкъ, въ мцслиновыя платья:

Весь гардеробъ не стану исчислять я.

XIII.

По гречески читая… по складамъ,

Латинскія молитвы понимала,

И, по примру многихъ знатныхъ дамъ,

Французскіе романы пробгала.

Языкъ родной ей, кажется, постылъ

И смыслъ рчей довольно тёменъ былъ.

Ея слова всегда темнй загадки:

Таинственность и мракъ ей были сладки.

XIV.

Она любила англійскій языкъ

И въ немъ съ еврейскимъ сходство находила,

Ссылаясь на мста священныхъ книгъ.

Хоть сходство то мн непонятно было,

Но мн, твердя про связь двухъ языковъ,

Она,— ссылаюсь я на знатоковъ,—

Открыла слово: имъ (какъ не дивиться!)

Клянется — жидъ, британецъ же — бранится (*).

*) Здсь непереводимая игра словъ. Еврейское слово noun иместъ совершенно другое значеніе на англійскомъ.

XV.

Языкъ для женщинъ — средство къ болтовн,

Она же, имъ владя очень строго,

Профессоромъ прослыть могла вполн,

Какъ Ромильи, прославившійся много

Законникъ и ученый человкъ.

Самоубійствомъ онъ окончилъ вкъ,

Въ гробу успокоеніе доведши,

И судъ ршилъ, что былъ онъ сумашедшій.

XVI.

Ну, словомъ, начиная разговоръ,

Она казалась книгой иль. доводкой

Миссъ Эджвортъ или повстью миссъ Моръ (*),

И удивить съумла бы міръ цлый

Своею добродтелью она.

Въ ней зависть не могла найти пятна,

Хоть къ слабостямъ нердко склонны дамы —

Но въ ней — ихъ нтъ: — пугались тмъ всегда мы.

*) Миссъ Ганна Моръ — авторъ педантически-нравственнаго романа ‘Жена Целебса’.

XVII.

Въ толп святошъ умвшая блистать,

Она стояла выше всхъ сравненій,

И ангелъ могъ ее не охранять:

Она чужда бсовскихъ искушеній…

Такъ правильны ея движенья, тонъ,

Какъ ходъ часовъ твоихъ, о, Гаррисонъ!.

А нравственность Инесы… здсь, казалось,

Лишь масло Макассара съ ней равнялось.

XVIII.

Но совершенство скучно, говорятъ.

Съ тхъ воръ вс люди стали развращаться,

Когда Адамъ, покинувъ райскій садъ,

Постигнулъ тайну съ Евой цаловаться —

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вотъ почему супругъ, какъ вс повсы,

Шалилъ, порой, безъ вдома Инесы.

XIX.

Онъ былъ безпеченъ, чтенья не любилъ,

Наукой не смущалъ свои: досуги

И беззаботно время проводилъ,

Не думая о мнніи супруги.

Свтъ, злобно наблюдающій всегда,

Какъ гибнутъ царства, семьи, города,

Ршилъ, что Жозе двухъ любовницъ мало,—

Но и одной довольно для скандала.

XX.

Умя высоко себя цнить,

Обиды ни предъ кмъ не обнаружа,

Жена могла съ терпніемъ сносить

Пренебреженье втреннаго мужа,

Но въ ней характеръ очень былъ хитеръ,

Она, ведя ученый длинный споръ,

Спускалась иногда къ житейской проз,

Заставъ врасплохъ безпечнаго Донъ-Жозе.

XXI.

Ей не большого стоило труда

Его ловить: неправъ, неостороженъ,

Онъ ею уличаемъ былъ всегда.

Для самыхъ скрытныхъ часъ такой возможенъ,

Когда убьешь ихъ веромъ жены,

А женщины бываютъ и сильны,

И веръ ихъ — опасне кинжала.

Какъ, почему?— о томъ я знаю мало.,

ХХІІ.

Всегда мн жаль ученыхъ нашихъ женъ,

Съ невждами вступившихъ въ бракъ законный:

Иной изъ нихъ хоть знатенъ и уменъ.

Но устаетъ въ бесд ихъ мудреной.

Я вовсе разсуждать о томъ не радъ,

За тмъ, что санъ, по счастью, не женатъ,

Но вы, мужья, признайтесь: ваши жены

Не носятъ ли мужскія панталоны?

XXIII.

Донъ-Жозе часто ссорился съ женой,

Причину ссоръ толпа понять хотла

И узнавать старалась стороной,

Но мн и вамъ до нихъ нтъ вовсе дла.

Такое любопытство — есть порокъ,

Но я владть однимъ искусствомъ могъ:

Такъ какъ семьи своей я не имю,

То примирять друзей своихъ умю.

XXIV.

И въ ихъ дла вмшаться я хотлъ,

Попался въ вихрь семейнаго содома,

Но ими бсъ какой-то овладлъ:

Я съ этихъ поръ не могъ застать ихъ дома

Хотя швейцаръ признался мн потомъ…

Молчу пока,— но дло было въ томъ,

Что Донъ-Жуанъ, какъ школьникъ безобразный

Въ меня пустилъ ведро съ водою грязной.

XXV.

То былъ курчавый, маленькій буянъ,

Живой и дерзкій, точно обезьяна,

Отца и мать не слушалъ грубіянъ:

Они избаловали мальчугана,

Чмъ ссориться такъ часто межъ собой —

Они бы занялись его судьбой,

Для обузданья въ школу помстили,

Иль дома, наконецъ, хоть проучили.

XXVI.

Но Жозе и жена его въ т дни

Несчастія большія испытали,

Не о развод думали они —

Другъ другу смерти искренно желали,

Но ихъ вражды никто не замчалъ,

Никто въ разладъ семейный не вникалъ,

Пока огонь не вырвался наружу

И повредилъ равно жен и мужу.

XXVII.

Инеса вдругъ, собравши докторовъ,

Имъ о безумств мужа объявила,

Но такъ какъ онъ въ то время былъ здоровъ,

Она его лишь въ злости обвинила,

Когда жь формальный сдланъ былъ запросъ,

То у жены отвта не нашлось,

Она себя оправдывать старалась,—

Все это страннымъ показалось.

XXVIII.

Внося ошибки мужа въ свой дневникъ,

Инеса письма гд-то отысклаа

И нсколько для дла нужныхъ книгъ.

При томъ вся знать Инесу поддержала

И бабушка, семидесяти лтъ.

Свидтели сбирались на совть,

Какъ адвокаты, судьи и юристы,

Не столько строги, сколько голосисты.

XXIX.

Такъ нжная жена со всхъ сторонъ

Чрезъ мужа непріятности встрчала,

Съ терпніемъ спартанскихъ славныхъ жонъ:

Когда спартанка мужа вдругъ теряла —

Несла зарокъ всегда о немъ молчать,

Инеса сплетни разныя встрчахъ

И слушать ихъ привыкла равнодушно.

И свтъ кричалъ: какъ ты великодушна!..

XXX,

Терпніе есть мудрость для людей,

Которыхъ свтъ за что-то осуждаетъ.

Пріятно знать и похвалу судей.

Когда нашъ планъ до цли достигаетъ,

Хоть ‘mains animas’, юристы говорятъ,—

Здсь выраженье это не подъ ладъ:

Вс добрымъ дломъ мщенья не считаютъ,

Но мой ли стыдъ, когда васъ обижаютъ?

XXXI.

Пусть ссоры поднимаютъ прошлый грхъ,

Приправленный новйшей клеветою,

Кто жъ виноватъ? Не обвинять же всхъ.

Все сдлалось легендою простою,

А при сравненіи — прошедшее вреда

Не сдлаетъ всмъ людямъ никогда…

Злословіе наук помогаетъ.

Она изъ сплетенъ пользу извлекаетъ.

XXXII.

Сперва друзья сошлись ихъ помирить,

Потомъ родня, но дло вышло хуже.

(Друзья въ родными рдко могутъ быть

Полезными и при жен и муж),

Юристы толковали про разводъ.

Но посл всхъ издержекъ и хлопотъ,

Скандалъ особымъ случаемъ прервался:

Денъ-Жозе неожиданно скончался,

ХXXIII.

Къ несчастію, онъ умеръ невпопадъ.

Юристы тонко очень замчали,

(Хоть ихъ языкъ ужасно темноватъ)

Что если бъ смертью имъ не помшали,

То кончились съ успхомъ ихъ дла…

Большой потерей смерть его была

Для публики чувствительной и нжной.

На всхъ поминкахъ пышныхъ неизбжной.

XXXIV.

Онъ умеръ и въ могил съ нимъ лежитъ

Обманутыхъ юристовъ гонорарій.

Любовницу одну къ себ взялъ жидъ,

Другую же, есть слухи, взялъ викарій.

Домъ предали и отпустила слугъ.

Мн докторъ объяснилъ его недугъ:

Отъ лихорадки умеръ онъ такъ скоро,

Простясь съ женой до окончанья спора.

XXXV.

Но Жозе былъ почтенный господинъ,

Хоть онъ имлъ большіе недостатки —

Бранить его не нахожу причинъ.

Допустимъ, что страстей его припадки

Въ немъ подавляли самый умъ не разъ,

Что жизнь не могъ вести онъ безъ проказъ.

Кто жъ виноватъ и,— чмъ же насъ дивитъ онъ?..

Донъ-Жозе просто дурно былъ воспитанъ.

XXXVI.

Но былъ ли онъ виновенъ или нтъ —

Бднякъ страдалъ при этомъ очень много.

Вдь тяжело (я думаю, весь свтъ

Теперь его судить не будетъ строго)

Ему бывало въ собственномъ дому

И день и ночь терзаться одному.

Для гордости два выхода открылись:

Гробъ и процессъ — и смерть къ нему явилась.

XXXVII.

Онъ умеръ безъ духовной и Жуанъ

Единственнымъ наслдникомъ остался

Большихъ имній. Мать имла планъ,

Чтобъ съ нихъ доходъ для сына сберегался.

Такъ опекуншей сдлалась она

И долгу новому во всемъ была врна.

Почти всегда,— мн думать есть причина,

Мать — лучшая наставница для сына.

XXXVIII.

Умнйшая изъ женщинъ и изъ вдовъ

Ршилась такъ воспитывать Жуана,

Что каждый былъ принять его готовъ

За совершенство… поздно или рано.

Хотлось ей въ немъ рыцаря создать,

Чтобъ мечь войны онъ съ честью могъ держать.

Онъ фехтовалъ, наздничалъ немножко

И къ женщин съумлъ бы влезть въ окошко.

XXXIX.

Но боле всего желала мать,

Въ чемъ ей и помогали педагоги,

Такъ нравственно Жуана воспитать

Чтобъ зла онъ я не видлъ по дорог.

За всмъ слдилъ ея прилежный взоръ,

Науки и искусства подъ надзоръ

Она брала и — сына такъ хранила: —

Естественнымъ наукамъ не учила.

XL.

Онъ посвященъ былъ въ тайны языковъ

И только въ т абстрактныя науки,

Которыя живутъ средь облаковъ.

Искусство тоже допускалось въ руки

Во всей его безгршной частот,

Но книги вс и вс страницы т,

Гд сладострастье видимо для глаза,

Скрывались отъ ребенка, какъ зараза.

XLI.

А классиковъ какъ могъ онъ научать?

Съ богами тамъ безчинствуютъ богини.

Безъ панталонъ ихъ любятъ рисовать,

А юбокъ и корсетовъ нтъ въ помин.

Терплъ не разъ домашній педагогъ

За чтенье Одиссеи и не могъ

Безъ пропусковъ прочесть всю Иліаду:

Вдова тхъ книгъ боялась пуще яду.

XLII.

Овидій былъ распутнымъ по стихамъ,

Безнравственна мораль Анакреона,

Катуллъ научитъ только лишь грхамъ,

И образцомъ порядочнаго тона:

Я оды Сафо, право, не сочту,

Хоть въ ней находятъ даже красоту.

Одинъ Вергилій чистъ, но — будемъ строги —

Нельзя читать одной его эклоги (*)

(*) Байронъ упоминаетъ о той пьес Виргилія, которая начинается словами: ‘Formosum Pastor Corydon’.

XLIII.

Лукрецій же наврно бъ запугалъ

Умъ мальчика, что было бы печально,

А, наконецъ, неправъ и Ювеналъ,—

Хоть цль его, быть можетъ, и похвальна,—

И искренность прямыхъ его сатиръ,

Граничитъ съ грубостью. За тмъ весь міръ,

Народъ благовоспитанной хоть мало,

Прочтетъ ли эпиграммы Марціала?

XLIV.

Въ иномъ изданіи читалъ ихъ Донъ-Жуанъ.

Учителя, врны своей программ,

Все вредное — простительный обманъ —

Выбрасывать умю въ эпиграмм,

Но чтобъ поэта меньше искажать,

Вс пропуски ршились помщать

Въ особомъ приложеніи тетрадки

И подобрали изъ въ такомъ порядк:

XLV.

Вслдъ за строкой является строка

Изъ разныхъ мстъ надернутая тонко:

Ихъ рядъ идетъ, какъ стройныя войска

Предъ взорами невиннаго ребенка.

Другой издатель меньше будетъ строгъ,

Введетъ на ихъ мста рядъ этихъ строкъ,

Чтобы они другъ другу не мигали.

Какъ статуи въ саду на пьедестал.

XLVI.

Фамильнаго служебника листы

Въ себ рисунки разные хранили,

Они по темамъ не были чисты

И, признаюсь, ханжи меня дивили:

Скоромный видъ рисунковъ, я слыхалъ,

Ихъ благочестья вовсе не смущалъ.

Но отъ Жуана книжку эту скрыли

И книжкою другою замнили.

XLVII.

‘Словъ и рчей’ прочелъ онъ цлый томъ,

Зналъ жизнь людей, спасавшихся въ пустын

И изнурявшихъ плоть свою постомъ…

Ахъ, чтобъ вполн постигнуть вру нын

И чтобъ ее до смерти не терять,

Должны мы Августина прочитать:

Когда его ‘Признанія’ читаю

Завидовать ему я начинаю.

XLVIII.

Ученику была запрещена

И эта книга. Мать за всмъ слдила.

Я долженъ согласиться, что она

Отличную методу проводила.

Она въ свой домъ служанку ту брала,

Которая уродлива была,

И избавляя сына отъ приманокъ,

Гнала всегда хорошенькихъ служанокъ.

XLIX.

Жуанъ въ шесть лтъ собою всхъ плнялъ,

Росъ граціозный, чистый, какъ вс дти,

Въ одиннадцать красавцемъ юнымъ сталъ,

Какихъ немного встртишь въ этомъ свт.

Жуанъ къ ученьи длалъ чудеса

И, кажется, шелъ прямо въ небеса:

Не выходилъ изъ церкви до обда,

А вечеркомъ — съ духовникомъ бесда.

Итакъ, въ шесть лтъ онъ былъ хорошъ и милъ,

Въ двнадцать сталъ онъ мальчикомъ красивымъ,

И если въ дтств много онъ шалилъ,

То справились съ характеромъ строптивымъ.

Въ немъ прежняго Жуана не узнать,

И только любовалась втайн мать,—

И взглядъ ея вдругъ становился нженъ,—

Что Донъ-Жуанъ уменъ такъ и прилеженъ.

LI.

Я сомнваюсь въ этомъ, можетъ быть, —

Что жъ, публик до этого нтъ дла:

Отца его усплъ я изучить,

Но по отцу судить бы слишкомъ смло

О свойствахъ сына. Мать съ его отцомъ

Напрасно становилась подъ внцомъ,

Но, нтъ… мн отвратительно злословье:

И въ шутку не люблю подобныхъ словъ я.

LII.

Поэтому молчать я буду, но

Одно скажу,— когда бъ имлъ я сына —

(По счастію, мн сына не дано)

Чтобъ воспитать его, какъ гражданина,—

Его ума и свжихъ, дтскихъ силъ

Инес бы никакъ не поручилъ.

Нтъ, нтъ, ужь лучше бъ въ школ помстился,

Гд нкогда и самъ я обучился.

LIII.

Не изъ тщеславья учимся мы тамъ,

Я пріобрлъ… но обойду молчаньемъ,

Что я лнтяемъ былъ не по лтамъ

И могъ пренебрегать языкознаньемъ.

Я говорю, что тамъ,— но ‘Verbum sat’

Я почерпнулъ тамъ знаній цлый рядъ,

Какихъ? другой вопросъ. Прибавлю безъ обмана —

Я противъ воспитанья Донъ-Жуана.

LIV.

Въ шестнадцать лтъ Жуанъ ужъ былъ высокъ,

Сложенъ прекрасно, строенъ, онъ казался

Вполн мужчиной, — съ головы до ногъ

Онъ взрослымъ человкомъ представлялся.

Такое мннье злило очень мать

И губы приводилось ей кусать,

Когда она подчасъ его слыша:

Вдову развитье раннее пугало’

LV.

Была одна въ числ ея друзей,—

То — Юлія. Красавицы названье

Къ ней мало шло въ толп другихъ людей.

Прелестное и дивное созданье!

Жить не могла она безъ красоты,

Какъ не живутъ безъ запаха цвты,

Какъ купидонъ безъ лука не гуляетъ…

(Послднее сравненіе хромаетъ).

LVI.

Огонь и блескъ ея восточныхъ глазъ

О мавританской крови говорили,

(А эту кровь, скажу на этотъ разъ,

Въ Испаніи грховной находили):

Когда Гренаду бросилъ Боабдилъ,

Рядъ предковъ доньи Юліи спшилъ

Плыть въ Африку. Въ Испаніи осталась

Прабабка Юліи, гд скоро обвнчалась —

LVII.

Съ однимъ гидальго. Онъ-то завщалъ

Потомству кровь не съ прежней чистотою,

И если бъ только гордый предокъ зналъ,—

Проклятіе послалъ вслдъ за четою:

Тогда къ помх не было причинъ

Брать въ жены тетокъ или же кузинъ,

Что признается вреднымъ для народа,

Котораго теряется порода.

LVIII.

Но раса вновь была подновлена,

При порч крови, тло улучшилось,

Изъ корня безобразнаго, сильна,

Втвь молодая снова распустилась,

Красивй, выше дти стали, но…

Молва о томъ ходила ужъ давно,

Что отъ прабабушки остались дти

Все больше… незаконныя на свт.

LIX.

Но все-таки порода шла впередъ

И постепенно лучше становилась

До той поры, какъ доведенъ былъ родъ

До сына, отъ него-то дочь явилась:

Въ ней Юлію должны вы угадать.

(О ней хочу я много толковать, — )

Она была изъ избраннаго круга,

Прекрасная и врная супруга.

LX.

Ея глаза (я безъ ума отъ нихъ)

Въ себ таили море знойной страсти.

Заговоритъ — въ ея гладамъ живыхъ —

Не то любовь, не то величье власти,

Какое-то желаніе любви,

Которое молчитъ еще въ крови,

Но каждую бъ минуту запылало,

Когда бъ душа его не подавляла.

LXI.

Вился кудри вкругъ ея чела,

Гд умъ и мысль высокая смеркали,

Дугою бровь надъ чернымъ глазомъ шла

И щеки блескомъ юности пылали —

И вспыхивалъ на нихъ огонь не разъ,

Какъ будто бъ кровь на мигъ одинъ зажглась.

Высокая, держалась стройно, просто…

(Бгу я женщинъ маленькаго роста).

LXII.

Мужъ Юліи — пятидесяти лтъ.

Такихъ мужей встрчается не мало…

Зачмъ жен не разршаетъ свтъ,

Чтобъ одною такого промняла

На двухъ мужей лтъ двадцати пяти?..

На юг къ этому легко придти.

О, женщины! скрываться для чего же,

Милй вамъ мужъ, который помоложе!

LXIII.

Я не молчу объ этомъ: вся вина

Здсь въ неприличьи солнечнаго свта.

Вдь наша плоть слаба и не сильна,

Его лучами яркими согрта,

И духъ и плоть отъ бездны не спасутъ

Ни строгіе посты, ни тяжкій трудъ.

Вотъ почему на юг мы не строги

Къ людскимъ грхамъ, къ которымъ склонны боги.

LXIX.

Ты нравственнй, нашъ сверный народъ!

Тамъ добродтель зимы охраняютъ,

Тамъ страсти остужаетъ зимній ледъ

И вс грхи подъ снгомъ замерзаютъ.

Тамъ судъ присяжныхъ женщинъ оцнилъ,

На страсть мужчинъ онъ пеню наложилъ

И женщинамъ тамъ отдается плата

По правиламъ торговаго разврата.

LXV.

Мужъ Юліи — Альфонсъ, для старика

Былъ не дуренъ,— жена его терпла

И мирно жизнь текла у нихъ пока,

Такъ что молва злословить не посмла.

Они умли долгъ свой выполнять

И слабости другъ другу извинять.

Мужъ былъ ревнивъ, хоть и скрывалъ онъ это:

Вдь ревность никогда не любитъ свта.

LXVI.

Его жена — я этому дивлюсь —

Была подругой лучшею Инесы,

Хотя ни въ чемъ ихъ не сходился вкусъ

И Юлія чуждалась дла прессы.

Былъ слухъ одинъ (ахъ, злые языки

На выдумки бываютъ такъ ловки!),

Что Донъ Альфонсъ’ — До брака, безъ сомннья,—

Инесу ввелъ когда-то въ прегршенье,

LXVII.

Что эта связь теперь у нихъ скромна

И дружба страстность прежнюю вмнила,

Что, наконецъ, впослдствіи она

Жену Альфонса очень полюбила.

Жена гордилась дружбой той, къ тому жь

Пріязнью ихъ доволенъ былъ самъ мужъ.

Инеса этимъ сплетни подавляла

Иль мене причинъ для нихъ давала.

LXVIII.

Но Юлія про связь ихъ, можетъ быть,

Понятья никакого не имла,

А если и случилось ей открыть,

То это въ тайн скрыть она умла

Иль не хотла просто замчать…

Я не могу двухъ словъ о томъ сказать.

Лишь потому, что разсужденья эти

Держала донья-Юлія въ секрет.

LXІХ.

Вниманіе и ласку и привтъ

Она Жуану юному дарила:

Тогда ей было только двадцать лтъ,

Ему жь тринадцать только наступило.

Но вотъ ему,— насталъ, тотъ періодъ,—

Шестнадцатый, ей — двадцать третій годъ.

Въ такіе годы трудно быть спокойнымъ,

Особенно подъ солнцемъ очень знойнымъ.

LXX

Она и онъ — перемнились вдругъ,

Дичились и другъ друга избгали,

Въ глазахъ у нихъ при встрч былъ испугъ,

Неловкость ихъ поклоны выражали.

Жена Альфонса опытна была

И перемну эту поняла,

Но смутны были мысли Донъ-Жуан,

Какъ думы степняка объ океан.

LXXI.

Но Юлія еще была нжна,

Ея рука такъ нжно отнималась

Изъ рукъ его, что, кажется, она

Едва-едва къ Жуану прикасалась.

Съ пожатіемъ ласкающимъ рука

Казалось, какъ сомнніе, легка,

Но въ Донъ-Жуан то прикосновенье

Будило и восторгъ и наслажденье.

LXXII.

Улыбки нтъ въ чертахъ ея лица.

Но у нея печали нжны тоже,

Въ ней тайнымъ мыслямъ нтъ теперь конца,

Ей тайны думъ всего теперь дороже,

Чмъ глубже ихъ въ себ она хранитъ,

Отъ хитрости невинность не бжитъ

И людямъ думъ своихъ не повряетъ.

Любовь насъ къ лицемрью пріучаетъ.

LXXIII.

Но страсть всегда предастъ себя сама,

Таинственность ей часто измняетъ,—

Такъ часто неба сумрачнаго тьма

Ужаснйшую бурю предвщаетъ.

Страсть — хоть скрывай — не спрячется она

(Страсть лицемрью тоже предана),

Гнвъ, холодность вс масками считаютъ,

Но эти маски рдко насъ спасаютъ.

LXIV.

Межъ ними вздохи чаще начались,

Нжнй бросались взгляды ихъ украдкой,

Они краснли чаще и тряслись

Какой-то непонятной лихорадкой.

Ну, словомъ, та прелюдія любви.

Будившая желанія въ крови,

Шла, какъ всегда, съ такими новичками,

Стыдливыми и робкими шагами.

LXV.

Но Юлія волнуясь поняла.

Что сердце ей измнитъ очень скоро,

И строгое ршенье приняла

Спасти себя и мужа отъ позора.

И та ршимость въ ней была сильна:

Смутила бы Тарквинія она.

Красавица въ часъ полночи безсонной

Съ молитвою склонялась предъ Мадонной.

LXXVI.

Бжать Жуана давъ себ обтъ,

Она къ Инес утромъ же порхнула

И все ждала: придетъ онъ или нтъ?

Но въ ожиданьи утро промелькнуло

И Юлія съ досадой стала ждать.

Открылась дверь… Ужель не онъ опять?

О, Юлія! Мн думать приходилось:

Едва-ль въ ту ночь Мадонн ты молилась.

LXXVII.

Красавица ршила, что должна

Лицомъ къ лицу стоять предъ искушеньемъ,

Что бгство безполезно и она,

Испугана случайнымъ увлеченьемъ

И, что хотя ей нравится Жуань…

Какъ многія другіе, но обманъ

Теперь не страшенъ больше, какъ когда-то,

Она Жуана любитъ, такъ какъ… брата.

LXXVIII.

Но если бъ даже, наконецъ,— какъ знать!—

Бсъ такъ хитеръ,— она и сознавала,

Что ей опасность можетъ угрожалъ,

То ужъ наврно во время сдержала

И прогнала непрошенную страсть —

(На то у строгой женщины есть власть)

Отказомъ хладнокровнымъ и упрямымъ:

Я предлагаю способъ тотъ всмъ дамамъ.

LXXIX.

При томъ же разв нтъ любви святой,

Невинной, голубиной, безъупречной,

Передъ которой никнетъ съ чистотой

И даже ангелъ самый безпорочный,

Любви иной, ‘такой же, какъ моя’,—

Такъ Юлія ршила не тая,

И я бы ей поврилъ, можетъ статься,

Когда бы мной пришлось ей увлекаться.

LXXX.

Любовь такая вовсе не гршна.

Цалують руку женщины сначала,

Потомъ… къ губамъ манить любовь должна,

Но, впрочемъ, я объ этомъ знаю мало,

Хоть слышалъ я, среди различныхъ длъ,

Что и въ любви есть тоже свой предлъ,

Переступить который — преступленье,

Пусть это служитъ многимъ въ поученье,

LXXXI.

И такъ, любовь въ предлахъ чистоты

Питать къ Жуану Юлія ршилась.

Есть польза отъ любви и красоты,

Для Донъ-Жуана тоже бы явилась

Она полезною,— и я теперь должна,—

Такъ Юлія мечтаньямъ предана —

Его учить… Чему же? но на это

Намъ не дала бы Юлія отвта.

LXXXII.

Повривъ въ свой вполн прекрасный планъ.

Защищена душевной чистотою,

Не опасаясь вновь попасть въ обманъ,

Она съ похвальной очень прямотою

Отбросила ненужный ей контроль

И въ новую тотчасъ вступила роль.

Какъ къ подвигу была она способна —

Впослдствіи узнаемъ мы подробно.

LXXXIII.

Планъ Юліи невиненъ былъ и смлъ.

Для толковъ свта не было предлога,

Но еслибъ и злословить онъ хотлъ,

То Юлія, себя поставивъ строго,

Своею добродтелью горда,

Покойной оставалась бы всегда.

Такъ жгли себя когда-то христіане,

Повривъ въ подвигъ собственный заран.

LXXXIV.

И еслибъ умеръ мужъ (пусть ей во сн

Того не снится: женщины вс слабы.

Тутъ Юлія вздохнула въ тишин),

Она его едва ль пережила бы.

Но еслибъ умереть ему пришлось,—

Я говорю — быть можетъ — inter nos…

(Entre nous сказать я долженъ былъ, къ стыду же,

То было бы для рифмы вдвое хуже.)

LXXXV.

Я говорю, положимъ, онъ умретъ.

Тогда Жуанъ, знакомый съ высшимъ кругомъ,

Лтъ черезъ семъ съ вдовою въ храмъ войдетъ

И станетъ настоящимъ ей супругомъ,

А живъ Альфонсъ — бда не велика —

Съуметъ онъ и потерпть пока

И правиламъ любовнымъ обучаться,

Чтобы потомъ полне наслаждаться.

LXXXVI.

Но перейдемъ къ Жуану мы опять.

О, бдный! Онъ, блдня и худя.

Самъ чувствъ своихъ не могъ еще понять

И, пламенный и пылкій. Какъ Медея,

Надъ новымъ чувствомъ голову ломалъ.

И — милый мальчикъ!— онъ не понималъ.

Что ощущенье это не опасно

И можетъ быть со временемъ прекрасно.

LXXXVII.

Мечтательный, задумчивый, любилъ

Онъ въ темный лсъ изъ дому удаляться,

Свою тоску съ собою уносилъ

И съ ней хотлъ всегда уединяться.

Я самъ имю склонность къ тишин.

Но, тишина всегда являлась мн

Подъ формами султанскаго чертога,

Гаремомъ, гд прекрасныхъ женщинъ много.

LXXXVIII.

‘Любовь, любовь! лишь только въ тишин

‘Восторгъ и безопасность мы мы цнили,

‘Блаженства тронъ тамъ открывался мн

‘И тамъ въ теб мы бога находили’ (*)

Поэтъ сказалъ четыре т стиха

Вторая стройна, кажется, плоха,

‘Восторгъ и безопасность!’ Ихъ сближенье

Лишь только затемняетъ впечатлнье.

(*) Кембель, Gertrude of Wyoming. Псня 2-я.

LXXXIX.

Я думаю, сослался здсь поэтъ

На здравый смыслъ: вдь поздно или рано

Онъ людямъ предлагаете свой совтъ…

Не любимъ мы, когда хоть для обмана

Мшаютъ намъ обдать и… любить.

Я о любви не стану говорить.

Не заикнусь и о ‘восторгахъ’ тоже,

Но ‘безопасность’ попрошу быть строже.

XC.

Жуанъ бродилъ по склону ручейковъ

Неясныхъ чувствъ своихъ не сознавая,

И въ зелени укромныхъ уголковъ

Подъ деревомъ ложился размышляя…

Поэты здсь стихи своя поютъ,

Читаемъ мы римованный ихъ трудъ,

Когда стихи поэта даровиты.

(Пвецъ Вордсвортъ! стиховъ намъ не пиши ты!…)

XCI.

Такъ жизнь героя нашего текла

Въ борьб и безполезной и безплодной,

И наконецъ, для пораженья зла

Вооружился умъ его свободный

Онъ сдлалъ то, что только сдлать могъ,

Но не понявъ еще своихъ тревогъ,

Онъ новымъ Колериджемъ появился

И въ метафизика преобразился.

XCII.

Онъ размышлялъ о мір, о судьб

Людей, о томъ, что звзды блещутъ гд-то,

И задавалъ вопросы онъ себ!

Откуда-жь въ міръ явилося все это?

Уже-ль мы жить не можемъ безъ войны?

И сколько миль въ окружности луны?

Съ луны опятъ на землю онъ спускался

И съ Юліей въ и мечтахъ не разставался.

XCIII.

Въ мечтахъ Жуана можемъ мы найти

Высокія порывы и стремленья

Ихъ люди постигаютъ на пути,

Чтобъ мучиться потомъ отъ размышленья,

Такія думы въ юнош новы.

Философомъ его сочтете вы.

Почти такимъ онъ былъ, ему не мало

Въ томъ раннее развитье помогало.

XCIV.

Онъ думалъ о природ, о цвтахъ,

О нимфахъ, что въ лсахъ бродить любили,

О гротахъ и таинственныхъ мстахъ’

Куда богини съ облака сходили.

И онъ съ тропинки въ чащу попадалъ,

Когда жъ часы случайно раскрывалъ,

Былъ удивленъ’ что такъ часы мелькали:

Его давно къ обду ожидали.

XCV.

Но иногда и въ книгу онъ глядлъ,

Въ творенья Гарсилассо и Боскана (*),

Ихъ мистицизмъ вполн сродство имлъ

Съ мистической душою Донъ-Жуана,

Его душа, казалося, была

Обвороженнымъ духомъ и плыла

По воздуху, незримая въ эир,

Какъ говорятъ старухи въ нашемъ мір.

(*) Испанскіе поэты.

XCVI.

Такъ одиноко дни за днями шли,

Жуанъ скучалъ, въ немъ сильно сердце билось,

Но ни мечты, ни псни не могли

Ему дать то, къ чему душа стремилась:

Грудь нжную, къ которой могъ бы вдругъ

Склонить лицо и слышать сердца стукъ

И посл этого… что дале бываетъ —

Мн разсказать неопытность мшаетъ.

XCVII.

Какъ Донъ-Жуанъ томился и скучалъ,

Отъ Юліи внимательной не скрылось’,

Но взоръ вдовы еще не замчалъ,

Что Донъ-Жуана жизнь перемнилась.

Въ ея глазахъ по прежнему жилъ сынъ

И для распросовъ не были причинъ.

Вотъ вамъ примръ,— я въ этомъ самъ порука,—

Что иногда и хитрость близорука.

XCVIII.

Вотъ хоть мужья. У нихъ не мало женъ,

Которыя нердко нарушали

Ту заповдь… растерянъ и смущенъ,

Ее припомнить я могу едва ли.

(Я цифру позабылъ, а на угадъ

Ее при дамахъ рдко говорятъ.)

Ревнивый мужъ всегда готовъ на промахъ

И насмшитъ жену и всхъ знакомыхъ.

XCIX.

Ревнивый мужъ подозрваетъ тамъ,

Гд подозрнье вовсе невозможно,

Илъ, какъ на зло, коварнйшимъ друзьямъ

Жену онъ поручалъ неосторожно

И подъ носомъ не видлъ ихъ проказъ.

Послдній случай чаще между насъ:

Мужья потомъ ихъ громко порицаютъ,

Но глупости своей не замчаютъ.

С.

Съ такой же слпотой отецъ и мать.

Отъ нихъ скрываютъ шалости вс дти,

Хотя о томъ вслухъ начали кричать

И ихъ интриги всмъ извстны въ свт,

И только бгство сына подъ внецъ

Всю истину раскроетъ наконецъ:

Рыдаетъ мать, родитель проклинаетъ,

Что, впрочемъ, мало длу помогаетъ.

CI.

Жуана мать заботлива была

И — думаю — за сыномъ наблюдала,

Ему свободу полную дала

И съ цлью въ искушенья оставляла.

Какая жь цль? я не могу сказать.

Быть можетъ, чтобъ его образовать,

Иль чтобъ Альфонсъ раскрылъ глаза скоре

И началъ за женой слдить хитре.

CII.

Однажды, въ лтній день… Ужь издавна

Извстно, что опасно очень лто

И мсяцъ май и теплая весна:

Винимъ мы солнце жгучее за это.

Дйствительно, есть мсяцы, когда

Природа словно станетъ молодо.

За зайцами мы въ март всюду рыщемъ,

А въ майскій день любви желанной ищемъ.

CIII.

Итакъ, въ іюн… помню и число,.

Шестое. Я люблю быть въ числахъ точенъ,

Когда до чиселъ дло ужь дошло,

Я ихъ порядкомъ очень озабоченъ.

Они подобны — станціямъ судьбы

Коней на нихъ мняютъ для гоньбы,

Мняютъ тонъ, и мчатся также строги

Чрезъ царства и столтья по дорог.

CIV.

Итакъ, въ іюн, съ кмъ-то, не одна

Въ бесдк дивной Юлія сидла

Увуъ гурія,— описана она

Анакреономъ-Муромъ очень смло.

Ему судьба не даромъ принесла

Съ небесъ внокъ лавровый для чела —

И сладко пть заставила на лир,

Пустъ лавры т онъ долго носитъ въ мир!…

CV.

Въ бесдк были двое. Я не зналъ,

Какъ въ этотъ садъ они вдвоемъ попали,—

Я многимъ бы въ тхъ случаяхъ желалъ,

Чтобъ свой языкъ на привязи держали.

Они сошлись, а какъ?— намъ дла нтъ —

И засдали рядомъ tte—tte.

Ахъ, близость ихъ была неосторожна,

Но глазъ закрыть имъ было невозможно.

CVI.

Какъ хороша была она тогда!…

Она грха еще не испытала…

О, ты, любовь! Какъ власть твоя горда,

Какъ часто слабосильныхъ ты спасала,

Какъ т минуты въ жизни хороши,

Когда ты и намъ спускаешься въ тиши!…

Хотя надъ бездной Юлія стояла,

Но врила въ себя и не дрожала —

CVII.

И думала, что строгъ ужасно свтъ.

Что добродтель въ ней непобдима,

Что… мужу пятьдесятъ (о, ужасъ!) лтъ…

Ахъ, лучше бы скорй промчалась мимо

Такая мысль: подобные года

Для женщины не милы никогда,

Во всхъ странахъ печальны числа эти

И только хорошо звучатъ въ монет.

CVIII.

Когда въ глаза насъ упрекнуть хотятъ:

‘Разъ пятьдесятъ твержу вамъ’, повторяютъ,

— ‘Я написалъ куплетовъ пятьдесятъ’,

Сказалъ поэтъ и — чтеньемъ утомляетъ.

Ограбятъ насъ воровъ десятковъ пять,

Лтъ въ пятьдесятъ любви намъ не знавать,

Но пятьдесятъ червонцевъ насъ спасаютъ,

И ими ласкъ не мало покупаютъ.

CIX.

Жена Альфонса смло поклялась,

Безъ всякаго сомннья и испуга,

Беречь всегда, во всякій день и часъ

Свою любовь и врность для супруга,

Ршилась мысли гршныя прогнать

И…— за собою трудно наблюдать —

Нечаянно, безъ всякаго обмана,

Вложила ручку въ руку Донъ-Жуана.

CX.

Склонивъ лицо къ другой его рук,

Которая ласкала локонъ милый,

Она глядитъ въ разсянной тоск,

Въ небрежной поз, нжной и унылой…

Ну, можно ли вдвоемъ ихъ оставлять

И за четой такой не наблюдать?

Какъ встрчи ихъ Инеса допускала?

Нтъ, мать моя за мной бы наблюдала.

CXI.

Его рука въ рук ея дрожитъ.

Пожатье было часто такъ а нжно…

Сомннья нтъ: такъ страсть не говорятъ,—

Въ ея любви, какъ въ сердц, безмятежно.

Нтъ, Юлія бжала бы, когда

Хоть нсколько грозила бъ ей бда,

Когда бъ одна несдержанная страстность

Ей предсказала въ будущемъ опасность.

CXII.

Что думалъ Донъ-Жуанъ, нельзя узнать,

Но длалъ то, что сдлали, бъ мы сами:

Спшилъ уста къ рук ея прижатъ

И отскочилъ съ пылавшими щеками,

Какъ будто дерзость очень велика:

Любовь сперва бываетъ такъ робка…

Но Юлія безъ гнва покраснла,

Хотла говорить и… не умла.

CXIII.

День угасалъ — и вотъ взошла луна.

Луну мы цломудренной считали,

А между тмъ, такая ли она?

Вс дни въ году наврно не видали

Тхъ нечестивыхъ длъ и разныхъ бдъ,

Съ которыми знакомъ былъ лунный свтъ,

Въ иную ночь луна ихъ видитъ много,

Хоть смотритъ цломудренно и строго.

CXIV.

Въ часъ ночи въ міръ слетаетъ тишина,

Когда дура спокойствіе находитъ,

Прекрасными надеждами полна,

А лунный свтъ волнами съ неба сходитъ

И освщаетъ листья и траву.

Сны чудные проходятъ на яву

И грудь полна любовною истомой.

Таинственной, давно душ знакомой.

CXV.

Рукой Жуана нжно обвита,

Она сидятъ, къ груди его склоняясь,

Но и теперь въ ней мысль еще чиста,

Иначе бы, объятіемъ стсняясь,

Она могла немного дальше ссть,

Но, господа, въ той поз прелесть есть!…

Потомъ они… но перо перо кладу я,

Вдругъ покраснвъ и сильно негодуя.

CXVI.

Платонъ, Платонъ! Ты проложилъ тропу

Своею философіей проклятой

И ей смутилъ наивную толпу

И, дерзостью безумною объятый,

Губилъ народъ до самаго конца

Врне романиста и пвца.

Ты, шарлатанъ, міръ понимавшій плохо,

При жизни былъ ты гаеръ и пройдоха.

CXVII.

Лишь только вздохи Юліи неслись,

Ужъ было поздно длать отступленье.

Изъ глазъ прекрасныхъ слезы полилась…

Ужь таково людскихъ страстей движенье:

Кто могъ любить и тутъ же разсуждать?

Она себя старалась защищать,

Хоть слабо, искушенье прогоняла

Шептала ‘нтъ’, но все жъ не устояла.

СXVIIІ.

Ксерксъ, говорятъ, награду общалъ,

Чтобъ новое открыли наслажденье.

Я думаю, онъ многаго желалъ

И дорогого очень, безъ сомннья.

Я, какъ поэтъ, имю скромный вкусъ:

Дай мн любовь — я тотчасъ развлекусь.

Мн наслажденья новаго не надо —

И старымъ наслажденьямъ сердце радо.

CXIX.

О, наслажденье! свято ты для насъ,

Хотъ моралистъ за то насъ проклинаетъ,

Я не гршить сбираюсь каждый разъ,

Лишь только годъ обычный срокъ кончаетъ,

Но мой обтъ еще не соблюденъ.

Когда нибудь исполнится же онъ,

Пора, пора совсмъ остепениться

Я къ той зим хочу перемниться.

CXX.

Здсь муза вольность сдлаетъ. Увы!

Читатель мой, не нужно вамъ пугаться.

На вольность поэтическую вы

Ей дайте разршенье. Можетъ статься,

Я растяну немного свой разсказъ,—

Аристотель проститъ на этотъ разъ

И у него прошу я извиненья,

Что длаю такое отступленье.

CXXI.

Вотъ я о чемъ читателя прошу:

Пустъ,— продолжая чтеніе романа,

Въ которомъ я для публики пишу

О разныхъ похожденьяхъ Донъ-Жуана,—

Пусть думаетъ, что съ роковаго дня

(Іюнь, число шестое, у меня)

Прошло не мало мсяцевъ… положимъ,

Мы съ ноября начать романъ нашъ можемъ.

СХХII.

Но рано говорить объ этомъ намъ…

Пріятно въ ночь подъ яркимъ луннымъ блескомъ

Слдить за гондольеромъ по волнамъ:

Его напвъ сливается съ ихъ плескомъ.

За свтомъ звздъ пріятно намъ слдить

И втерокъ ласкающій ловить,

За радугой слдить на неб юга,

Глазамъ открытой въ вид полукруга.

СХХІІІ.

Пріятенъ лай недремлющаго пса,

Который насъ близь дома поджидаетъ,

Пріятно знать, что есть одни глаза

И въ тхъ глазахъ любовь для насъ сверкаетъ,

Пріятенъ птицъ веселый, звонкій хоръ

И пнье двъ, и моря разговоръ

И водопада бшенаго ропотъ,

И милаго ребенка первый шопотъ.

СІXIV.

Пріятно намъ смотрть ни виноградъ,

Когда виситъ онъ сплый и румяный,

Пріятно намъ покинуть пыльный градъ

И прогуляться сельскою поляной.

Видъ золота пріятенъ для скупца,

Крикъ перваго младенца — для отца,

Для жонъ пріятны мщенье и Капризы,

Ворамъ — грабежъ, а морякамъ — ихъ призы.

CXXV.

Пріятно ждать наслдства иногда

И смерти дяди стараго иль тетки,

Изъ-за которой многіе года

Мы съ стариками очень были кротки,

Но въ тайн размышляли лишь о томъ —

Скорй войти хозяиномъ въ ихъ домъ.

Кругомъ жиды ихъ смерти ожидаютъ

И векселемъ наслдниковъ пугаютъ.

CXXVI.

Пріятно лавры въ мір заслужить,

Пріятно посл ссоры помириться,

А иногда пріятно разсердить

Своихъ друзей и съ ними побраниться.

Вино въ бутылкахъ мило, въ бочкахъ — эль,

Спасать пріятно слабыхъ и ужель

Мы школьную скамейку позабыли.

Гд мудростямъ различнымъ насъ учили?

CXXVII.

Прекрасно все, но первый страсти пылъ,

Всего прекраснй въ мір, безъ сомннья.

Припоминать, я думаю, любилъ

И самъ Адамъ свое грхопаденье.

Когда вкусили мы запретный плодъ,

Насъ тайна жизни больше не влечетъ:

Нашъ первый грхъ — есть Прометей чудесный.

Похитившій давно огонь небесный.

CXXVIII.

Да, странное созданье — человкъ.

Способности свои пуская въ дло,

Готовъ изобртать онъ цлый вкъ.

И съ выдумкой являться къ мір смло.

Переживая многіе года,

Охотниковъ отыщемъ мы всегда,

Чтобъ т открытья наши оцняли

И дорогой цной ихъ покупали.

CXXIX.

Открытьями наполнены всы.

Они везд, куда я взор ни кину:

Одинъ съ искусствомъ дваетъ носы,

Другой придумалъ міру гильотину.

Мы слышимъ взрыв конгревовыхъ ракетъ,

И оспу прививаетъ намъ ланцетъ:

Врачи, чтобъ люди сдлались здоровы.

Болзнь къ нимъ прививаютъ отъ коровы.

СХХХ.

Отличный хлбъ явился у людей,

Отъ гальванизма трупы трепетали.

А филантропы родины моей?

Они голодныхъ фразами спасали.

На фабрикахъ есть машины, свой потъ

Не проливаетъ боле народъ —

И, если оспы нтъ у насъ на кож,

То отъ чумы избавимся мы тоже.

CXXXI.

Она къ намъ изъ Америки пришла

И, слуха есть туда возвратится,

Въ томъ нтъ еще большаго очень зла:

Народъ замтно началъ тамъ плодиться,

Что, наконецъ, пора остановить

Войной, чумой,— тогда-то, можетъ быть,

Развитье тамъ нейдетъ не столько туго,

А мы лишимся страшнаго недуга.

CXXXII.

Нашъ мудрый вкъ — открытьями богатъ

Для блага душъ и… умерщвленья плоти.

Есть лампа сэра Дэви, говорятъ,

Удобная хоть при какой работ,

Къ экватору, до полюсовъ могли

Достигнуть мы во вс концы земли.

Хоть много жертвъ принесено при этомъ.

За то мы овладли цлымъ свтомъ.

CXXXIII.

Такъ, человкъ есть диво всей земли

И съ нимъ ничто не выдержитъ сравненья:

Но для чего внушить ему могли,

Что страсть гршна, что грхъ — есть наслажденье?

Безъ цли мы всегда, идемъ впередъ.

Когда жъ любовь иль слава насъ зоветъ —

Къ нимъ труденъ путь. До цли мы доходимъ

И умираемъ. Чтожъ потомъ находимъ?

CXXXIV.

И вы и я — не знаю. Потому —

Покойной ночи! Мн же не пора ли

Вернуться къ Донъ-Жуану моему.

Стоялъ ноябрь, когда тмней дни стали,

Когда верхи высокихъ, дальнихъ горъ

Надли снжный, зимній свой уборъ,

Когда волна бушуетъ на простор,

А солнце въ пятъ часовъ садится въ море.

СХXXV.

Ночь темная, безъ звздъ и безъ луны,

Играетъ втеръ, словно въ утомленьи.

У очаговъ пылающихъ видны

Людскія тни. Это освщенье

Люблю всегда у яркихъ очаговъ,

Какъ небеса весны безъ, облаковъ,

Люблю огонь, шампанское, омары

И ласки женъ, которыя не стары.

СХXXVI.

Глухая полночь. Юлія лежитъ

И — врно, спитъ. Вдругъ слышитъ шумъ у двери.

Подобный шумъ въ гробу разшевелитъ

И мертвецовъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дверь заперта, но голосъ слышенъ былъ

И кто-то въ дверь рукой стучалъ тревожно:

‘Сеньора,— шумъ, скорй, скорй, какъ можно!…

СХXXVII.

‘Близка бда… Сюда вашъ мужъ идетъ,

А съ нимъ — толпа… Была не далеко я

И сторожила зорко, только вотъ…

Ахъ, Господи, несчастіе какое?

Запритесь крпче… Богъ васъ сохрани!…

Чу! ужь идутъ по лстниц они…

И въ окна теперь прыгнуть бы могъ онъ,

Вдь близко до земли изъ вашихъ оконъ’…

CXXXVIII.

Но вотъ и Донъ-Альфонсъ. За нимъ спшатъ

Его друзья, огонь — въ рукахъ прислуги…

Въ толп гостей былъ каждый ужь женатъ,

А потому покой чужой супруги

(Хоть рогъ на лбу не страшная бда),

Они прервать готовы безъ стыда

И думаютъ: ‘одну мы не накажемъ,

То руки имъ, пожалуй, всмъ развяжемъ’.

CXXXIX.

Ршительно не въ силахъ я понять,

Какъ могъ Альфонсъ дойти до подозрнья

И, наконецъ, приличья нарушать:

Безъ всякаго съ женою объясненья,

Въ глухую ночь поднять и шумъ и стукъ,

Врываться къ ней съ толпой гостей и слугъ,

Чтобъ насладиться собственнымъ позоромъ,

Дать пищу сплетнямъ, толкамъ, разговорамъ!…

CXL.

А Юлія? Вскочивши, какъ отъ сна

(О сн ея я не сказалъ ни слова),—

Звнула и — заплакала она.

Ея служанка,— было ей не ново

Такое дло,— опытной рукой

Дала тотчасъ постели видъ такой,

Какъ будто бы он вдвоемъ лежали

И об на постели этой спали.

CXLI.

Ну, словомъ, показалась бы он

Невинными бдняжками, которымъ

Являлись привиднія во сн,

Которымъ тнь — ночнымъ казалась воромъ,

А потому, чтобъ страхъ свой превозмочь,

Он вдвоемъ лежали въ эту ночь

И ждали, чтобъ очнуться отъ испуга,

Прихода запоздавшаго супруга.

CXLII.

Вотъ, наконецъ, жена въ себя пришла:

‘Альфонсъ! во имя неба, что вамъ надо?

О, извергъ — вы! Я лучше бъ умерла,

Чмъ стыдъ такой… Откуда вы? изъ ада?

Съ насиліемъ зачмъ сюда пошли?

Иль пьяны вы, иль вы съ ума сошли?

Какъ ваше подозрніе презрнно!…

Ищите же кругомъ!…’ — О, непремнно!—

CXLIII.

И поиски ихъ были велики.

Осмотрны вс шкапы, окна, щели,

Гребенки, щетки, туфли и чулки,

Блье и кружева,— все осмотрли,

Все, чмъ богатъ изящный туалетъ

У женщины еще не старыхъ лтъ.

Концомъ мечей рвались обои, сторы

И по стнамъ висвшіе уборы.

CXLIV.

Искали подъ кроватью,— тамъ нашли —

Нашли не то, чего они искали.

Раскрыли окна самыя, въ пыли

За слдомъ ногъ коварно наблюдали

И — были вс поставлены въ тупикъ,

Межъ тмъ,— того никакъ я не постигъ —

Искали подъ кроватью, въ самомъ дл,

А на кровать совсмъ не поглядли!..

CXLV.

А Юлія все время не молчитъ,

‘Ищите же, ищите, оскорбляйте

И новыя обиды, новый стыдъ

Къ стыду, къ обидамъ прежнимъ прибавляйте!..

Вотъ для чего терпла столько я!

Вотъ до чего дошла судьба моя!..

Пусть онъ беретъ теперь другую въ жены:

Въ Испаніи найдутся же законы!..

CXLVI.

‘Да, Донъ-Альфонсъ, я вамъ ужь не жена,

Вы — мн не мужъ: нейдетъ къ вамъ имя это.

Вамъ столько лтъ, у васъ есть сдина…

Разумно ли, скажите, въ ваши лта

Честь женщины невинной оскорблять

И такъ безумно, дерзко обвинять?..

Преступникъ, варваръ, мужъ неблагодарный!..

Я не прощу поступокъ вашъ коварный!..

CXVII.

‘И мой супругъ жен такой не радъ!..

Духовника вс ищутъ молодаго:

Мой исповдникъ старъ и глуховатъ,

Но я себ не выбрала другаго.

Невинностью моею пораженъ,

Мн долго не хотлъ поврить онъ,

Что я — замужняя. Мои страданья.

Въ немъ вызоветъ теперь негодованье.

CXLVIII.

‘За тмъ ли я всегда была горда

И съ молодежью дня не раздлила,

И изъ дому лишь только иногда

На бой быковъ иль въ церковь выходила?

Поклонниковъ не я ли прогнала

И съ ними холодна всегда была?

Не говорилъ ли графъ О’Релли постоянно,

Что съ нимъ я обращаюсь очень странно?..

CXLIX.

‘А не напрасно ль нылъ передо мой

Маэстро изъ Италіи — Кооцани?

Не звалъ ли добродтельно женой

Меня предъ цлымъ свтомъ Корніани?

А сколько русскихъ, англійскихъ вельможъ.

Сводила я съ ума?А отчего жь

Ирландскій перъ къ вину прибгнулъ въ гор

И умеръ отъ горячки блой вскор?

CL.

‘А герцогъ Эйкеръ, Донъ-Фернандъ Нунесъ,

Вы помните, у ногъ моихъ лежали?

И вы теперь, сюда, какъ громъ небесъ,

Для оскорбленья женщины упали!..

Ну, чтожь,— пора: жену начните бить!

Зачмъ же вамъ не кстати скромнымъ быть?

О, храбрый рыцарь съ шпагой обнажонной,

Какъ грозны вы предъ женщиной смущенной!

CLI.

‘Внезапный вашъ отъздъ а поняла!

Вдь съ вами вмст стряпчій отправлялся,

Который здсь, изъ темнаго угла,

Досадуетъ, что въ дуракахъ остался.

Его я презираю, какъ и васъ,

Но гаже, онъ еще на этотъ разъ:

Въ немъ нтъ любви, тутъ цль совсмъ другая —

Ему нужна лишь плата дорогая.

CII.

‘Не хочетъ ли онъ акта составлять!

Пожалуйста, готова ждать теперь я…

Вы въ комнат успли все собрать —

Готовы здсь чернила вамъ и перья.

Точне все пишите, такъ и быть,

Чтобъ хоть не даромъ плату получить,

Но, видите, раздты мы, безъ платья —

Шпіоновъ всхъ пока прошу прогнать я.

CLIII.

‘Ищите же, поставивъ все вверхъ дномъ:

Вотъ туалетъ, софа, — не пропустите!

Вольтеровскаго кресла: даже въ немъ,

Любовника получше поищите!

Но такъ какъ я хочу ужасно спать —

Прошу мн суматохой не мешать,

Ищите же и — мн не откажите —

Находку вашу посл покажите…

CLIV.

‘Но, Донъ-Альфонс, ршившись оскорблять

Свою жену нелпымъ подозрньемъ,

Прошу васъ быть любезнымъ и сказать:

Кого искать пришли вы съ озлобленьемъ?

Кто онъ такой? Красивъ, высокъ, уменъ?

Высокаго происхожденье онъ?

О, помните, что отплачу я скоро

За честь свою, за часъ одинъ позора…

CLV.

‘Иль онъ старй пятидесяти лтъ?

О, если такъ, его не убивайте:

Вдь ревность не для вашихъ раннихъ лтъ…

(Антонія! стаканъ воды подайте…)

Мн стыдно слезы эти проливать…

Ты, мать моя!.. Ахъ, еслибъ знала мать,

Что я жена чудовища, злодя!..

Мужей такихъ не видла нигд я…

CLVI.

‘Ревнуйте же къ Антоніи меня:

Извстно вамъ — мы съ всю вмст спали,

Когда вы съ шайкой, шпагами звеня,

Сюда, какъ сумасшедшій прибжали!

Надюсь я, въ другой разъ, какъ теперь,

Не станете ломиться въ эту дверь

И мн дадите время нарядиться,

Чтобъ предъ почетнымъ, обществомъ явиться?

CLVII.

‘Теперь, сеньоръ, должна я замолчать.

Не слышать вамъ упрековъ и роптанья.

Съумю я безъ ропота страдать

И никому не высказать страданья…

Поймете посл вы — какой виной

Себя вы запятнали предъ женой…

Нтъ, лучше вы минуты той не знайте…

(Мой носовой платокъ скорй подайте!)’.

CLVIII.

И тугъ въ подушки кинулась она,

Въ глазахъ сквозь слезы молніи сверкали

И локономъ щека оттнена,

По блой груди косы упадали,

Но сквозь кудрей сверкала нагота…

Полураскрыты нжныя уста.

Въ чертахъ лица испугъ и утомленье

И слышно сердца каждое біенье.

CLIX.

Альфонсъ стоятъ и самъ себ не радъ.

Антонія по комнат шагала

И, вздернувъ къ верху носикъ, грозный взглядъ

На господина съ свитою бросала.

Неловко всмъ,— лишь стряпчій не роблъ,

Предвидть пользу въ ссорахъ онъ умлъ

И, относясь бездушно къ прочимъ фактамъ,

Пристрастенъ былъ къ однимъ судебнымъ актамъ.

CLX.

Раздувши ноздри, зорко онъ слдилъ,

Какъ передъ нимъ ходила камеристка,

Онъ репутацій женскихъ не цнилъ

И всхъ ихъ ставилъ очень, очень низко.

Онъ о процессахъ только хлопоталъ

И женской красоты не понималъ,

Онъ отрицанью женскому не врилъ

И истину судейскимъ глазомъ мрилъ.

CLXI.

Альфонса видъ по правд былъ смшонъ.

Съ женою поступивши такъ обидно

И спальню осмотрвъ со всхъ сторонъ,

Что онъ узналъ? Альфонсу стало стыдно,

Онъ мрачно слушалъ жалобы жены.

Он, какъ дождь, спадавшій съ вышины,

На голову виновную летли

И только зло къ немъ возбуждать умли.

CLXII.

Онъ извиняться было начиналъ —

Ему рыданьемъ долгимъ,отвчали,

Истерикой… Когда-то, я слыхалъ’

Въ истерику вс женщины впадали,

Но разница въ болзни этой въ томъ,

У каждой дамы — собственный симптомъ.

Альфонсъ постигъ свой промахъ, растерялся

И запастись терпніемъ старался.

CLXIII.

Онъ начиналъ ужь что-то бормотать,

Но камеристка разомъ перервала:

‘Теперь, сеньоръ, прошу васъ замолчать.

Ступайте вонъ: сеньор дурно стало,

Она умретъ, пожалуй’, и супругъ

Проклятьемъ разражается и вдругъ,

Безъ всякаго съ женою разговора,

Послушался и вышелъ очень скоро.

CLXIV.

И вся толпа за нимъ же вслдъ ушла.

Лишь только стряпчій вышелъ вонъ послдній,

Пока служанка дверь не заперла:

И онъ дивился, думая въ передней,

Что Донъ-Альфонсъ двухъ фактовъ не имлъ —

Чтобъ приступить къ разбору этихъ длъ,

Вся сцена глупо кончилась и вздорно,—

Но дверь была захлопнута проворно.

CLXV.

Дверь заперта.— О, ужасъ, грхъ и срамъ!

Какъ можете вы длать вещи эти

И сохранять солидность строгихъ дамъ?

Иль слпы вс теперь на бломъ свт?

Иль ваша честь не дорога для васъ?…

И такъ скажу, чтобъ продолжать разсказъ,

Вдругъ Донъ-Жуанъ (здсь ужасъ мой такъ кстати)

Приподнялся съ одышкой на кровати.

CXVI.

Онъ спрятанъ былъ,— не зная, какъ и гд,— .

Мы въ юности умемъ извиваться,

Чтобъ уголокъ найти себ везд

И въ маленькомъ мстечк помщаться

Когда бъ онъ задохнулся — не бда!

Такая смерть пріятне всегда,

Чмъ смерть Кларанса: разъ, чудакъ, напился

И въ винной бочк мигомъ утопился.

CLXVII.

Онъ страшнаго грха не совершилъ,

Дли юноши то было бъ слишкомъ рано,

И запрещенный грхъ не соблазнилъ

Прекраснаго и юнаго Жуана,

Нтъ, въ юности насъ совсть не грызетъ,

Когда же старость дряхлая придетъ,

Тогда грхи мы старые считаемъ

И искушенья бса постигаемъ:

CLXVIII.

Еврейское преданье говоритъ:

Врачи царя столтняго лечили,

Въ которомъ кровь едва-едва бжитъ,

И какъ лекарство старцу предложили —

Красавицу: то средство помогло.

Не знаю, какъ у нихъ леченье шло:

Еврейскій царь остался жить для царства,

Жуанъ же чуть не умеръ отъ лекарства.

CLXIX.

Что длать имъ? Альфонсъ опять придетъ,

Когда домой гостей своихъ проводитъ.

Антонію, какъ въ пытк, что-то жжетъ,

А въ голову все средство не приходитъ:

Какъ съ новой бдою быть опять?!..

Межь тмъ, ужъ скоро станетъ разсвтать…

Что жь длать имъ? Но Юлія молчала

И къ сердцу Донъ-Жуана прижимала.

CLXX.

Слились ихъ губы. Юноши рука

Разбросанныя кудри собирала…

Да, ихъ любовь была такъ велика,

Что про опасность даже забывала.

Антоніи наскучило ихъ ждать…

‘Идемте же! дурачиться опять

Не время вамъ… нтъ, я безъ разговора

Запру въ чуланчикъ этого сеньора.

CLXXI.

‘Ахъ, переставьте глупости твердятъ!…

Ктобъ угадалъ, что грхъ такой случится!…

Что будетъ съ нами? Какъ теперь мн быть?…

Самъ чортъ въ мальчишк этотъ поселился…

До шутокъ ли теперь? Какой тутъ смхъ?

Вдь можетъ кровью кончиться вашъ грхъ.

Васъ — умертвятъ, а мн откажутъ въ мст,

Сеньора же… не сдобровать всмъ вмст.

CLXXII.

‘И хоть бы былъ мужчина зрлыхъ лтъ

(Идите же скорй!), это — упора!

Дитя смазливое, двчонка!… Нтъ,

Дивлюсь я вкусу вашему, сеньора.

(Входите же, вдь Донъ-Альфонсъ сейчасъ

Придетъ назадъ)… Вотъ такъ, сюда… за васъ

Я не боюсь… до утра потерпите,

Но, Донъ-Жуанъ, смотрите не заспите!’.

CLXXIII.

Пришелъ Альфонсъ и стихла болтовни.

Антонія все въ спальн оставалась,

Но по приказу, голову склоня,

Уйти не торопливо собиралась.

Что жъ длать ей? Въ ту бдственную ночь

Ей Юліи ни чмъ нельзя помочь,—

Антонія немного покосилась,

Сняла нагаръ съ свчей и удалилась.

CLXXIV.

Альфонсъ молчалъ, потомъ заговорилъ,

Нелпо начиная оправданья,

Что онъ ужасно глупо поступилъ.

И что ему и это нтъ названья,

Что, наконецъ, причины были, но…

Онъ тутъ заговорилъ весьма темно,

Давая тмъ образчикъ превосходной

Реторики надутой и негодной.

CLXXV.

Жена молчитъ, хоть былъ готовъ отвтъ,

Который осадилъ бы мужа съ разу.

Вдь женщина — хоть въ слов правды нтъ —

Уметъ кстати бросать мужу фразу,

Чтобъ тотъ умолкъ иль хоть понизилъ тонъ,

И если упрекахъ ршится онъ —

Въ одной интриг,— не мигнувши глазомъ —

Стыдить его за три интриги разомъ.

CLXXVI.

И Юлія, дйствительно, могла

Ему отвтить фразой хладнокровной,

Съ Инесой связь извстно ей была,

Но, иль себя почувствовавъ виновной,—

Хотя на свт рдкая жена

Сознается, что есть за ней вина,—

Иль просто Донъ-Жуана пожалла,

Она заговорить не захотла.

CLXXVII.

Была еще причина ей молчать,

Альфонсъ не ревновалъ къ ней Донъ-Жуана,

Хотя привыкъ ко многимъ ревновать.

И былъ бы радъ, хоть поздно или рано,

Узнать того, кмъ занята жена,

А потому — подумала она —

Что, вроятно, посл разговора

О матери — дойдешь до сына скоро.

CLXXVIII.

Молчатъ — порой предписываетъ тактъ.

(Какая пошлость въ этомъ модномъ слов!)

Намекъ одинъ — и уяснятся фактъ.

Молчаніе насъ держитъ на готов

И женщина должна умть молчать

И главнаго вопроса избгать.

Прелестныя созданья лгутъ такъ мило,—

Ложь красот ихъ, право, не вредила.

CLXXIX.

Начнутъ краснть — мы вримъ краск ихъ,—

Я самъ такъ поступалъ иногда любезно,—

Но возражать потокамъ словъ живыхъ.

По моему, ужь вовсе безполезно.

Ихъ краснорчье вздохи прекратитъ,

Потомъ слезой сверкнетъ ихъ томный взглядъ.

Потомъ — нашъ здравый смыслъ совсмъ не нуженъ —

И мы садимся весело за ужинъ!

CLXXX.

Мужъ извиненьемъ фразу заключилъ.

Тутъ Юлія условья предложила,

Но уговоръ жестокъ для мужа былъ.

Хоть въ пустякахъ она не уступила.

Онъ, какъ Адамъ, предъ входомъ въ рай стоялъ

И уступитъ супругу умолялъ,

Какъ вдругъ,— онъ удивился чрезвычайно,—

О башмаки споткнулся онъ случайно,

CLXXXI.

Что жь, башмаки,— бда не велика,

Когда они съ прелестной ножки дамы,

Но, къ ужасу, мужскихъ два башмака

Схватилъ Альфонсъ. О, Господи! когда мы

Могли такого горя ожидать!..

Кровь начинаетъ въ жилахъ застывать…

Альфонсъ покроемъ изъ полюбовался

И, наконецъ, въ немъ сильный гнвъ прорвался.

CLXXXII.

Онъ за мечомъ изъ спальни убжалъ

И Юлія воскликнула съ тревогой:

‘Бги, Жуанъ,— онъ все теперъ узналъ…

Дверь отперта, знакомою дорогой

Иди,— вотъ ключъ отъ сада,— о, бги!..

Я слышу торопливые шаги…

Скорй, Жуанъ, ночь темная ненастна.

И убжать ты можешь безопасно.

CLXXXIII

Совтъ хорошъ, но поздно данъ совтъ

И опытъ въ этомъ случа не веселъ.

Кто пожилъ и узналъ немножко свтъ,

Тотъ опытность такую врно взвсилъ.

Жуанъ не медлилъ, тотчасъ, побжалъ,

Но предъ собой Альфонса увидалъ.

Онъ заревлъ, Жуаномъ сбитый на полъ,

И встать спша, ногтями полъ царапалъ.

CLXXXIV.

Свча погасла. Свалка началась.

Антонія и Юлія кричали,

Но слуги не пришли на этотъ разъ,

Альфонсу силы часто измняли:

Ушибленный, прибитый больно, онъ

Грозилъ, что будетъ тутъ же отомщенъ.

Жуанъ былъ юнъ, но въ звря превратился

И жертвой быть едвали бъ согласился.

CLXXXV.

Альфонса мечъ упалъ не обнажонъ

И бой открылся, битвой рукопашной.

Жуанъ неукротимъ былъ, раздраженъ…

Когда бъ Альфонса юноша безстрашный

Ногъ въ темнот рукою охватить,

Тогда бъ ему пришлось не долго жить.

О, женщины! за жизнь мужей молитесь

И вдовами остаться берегитесь!..

CLXXXVI.

Альфонсъ Жуана думалъ удержать,

А Донъ-Жуанъ душилъ его такъ сильно

(Желая поскоре убжать),

Что кровь изъ носу хлынула -обильно.

Въ его рукахъ оставивъ платья клокъ,

Жуанъ, однимъ ударомъ сильнымъ могъ

Ошеломить врага и, платье бросивъ,

Бжалъ къ калитк сада, какъ Іосифъ.

CLXXXVII.

Вотъ факелы и свчи принесли.

Глядятъ кругомъ: какіе безпорядки!

Альфонса полумертваго нашли,

Везъ чувствъ — служанка, Юлія въ припадк…

Клочки одеждъ лежали тамъ и сямъ

И капли крови видны по плитамъ…

Жуанъ — въ саду, калитку отпираетъ,

Вновь заперъ входъ и быстро убгаетъ.

CLXXXVIII.

Пснь кончена. Къ чему писать о томъ,

Какъ ночью Донъ-Жуанъ переодтый,

Украдкою къ себ вернулся въ домъ,

И какъ, потомъ, о ночи странной этой

Весь городъ дв недли толковалъ,:

Какъ занялъ всхъ великій тотъ скандалъ,

Какъ о развод долго клеветали,—

Но это все въ газетахъ описали.

CLXXXIX.

И кто врнй желалъ бы дло знать,

Допросы, обвиненья, показанья,

И рчи адвокатовъ прочитать —

Ссылаюсь я на многія изданья.

Хоть иногда статья иная лжетъ,

За то въ нихъ много смху и остротъ.

Статью Гёрни для опыта прочтите:

Онъ даже жилъ поэтому въ Мадрит.

CXC.

А что жь Инеса? Чтобъ скорй замять

Одинъ изъ тхъ классическихъ скандаловъ,

Которыхъ можно мало насчитать

Съ эпохи отступленія Вандаловъ,—

Она молилась нсколько ночей,

Передъ Мадонной много жгла свчей,

Потомъ старухъ къ совту собирала

И Донъ-Жуана въ Кадмксъ отослала,

CXCI.

Чтобъ странствуя по всй Европ, онъ

Испорченную нравственность поправилъ

И набрался въ пути со всхъ сторонъ —

Въ Париж или Рим — новыхъ правилъ.

А Юлія въ монастыр жила,—

Страдала, но ея тоска была

(Чувствъ Юліи высказывать не стану)

Передана въ письм ея къ Жуану:

CXCII.

‘Вы дете. Теперь все ршено…

Пусть будетъ такъ, хотя бы я страдала:

Мн правъ надъ сердцемъ вашимъ не дано.

Меня въ грядущемъ счастіе не ждало.

Любить, любить! вотъ все, что я могла,

Вотъ все, что я отъ жизни сберегла!…

Вы ждете слезъ въ письм моемъ, не такъ-ли?

Не ждите ихъ — они давно изсякли.

CXCIII.

‘Я васъ люблю, люблю до этихъ поръ,

Снося гоненье свта и презрнье,

Но не тяжелъ вн собственный позоръ

И прошлому я шлю благословенье.

Безъ похвальбы я сознаюсь въ вин,

Моя вина давно извстна

И я пишу невольно эти строки:

Не нужны мн ни ласки, ни упреки.

CXCIV.

‘Любовь мужчины — краткій эпизодъ,

А женщина — вся отдается страсти.

Вамъ лавры вьютъ, васъ слава въ мір ждетъ,

Трудъ, почести иль упоенье власти.

Вы, честолюбцы, боретесь съ судьбой,

Мечъ воина уноситъ васъ на бой.

Повсюду жизнь васъ къ длу призываетъ,—

А женщина лишь любитъ и страдаетъ.

СХСV.

‘Да, ваша жизнь въ весельи побжитъ,

Любя другихъ, вы будете любимы,

А я?— всему конецъ, печаль моя и стыдъ

На дн души останутся хранимы:

Ихъ я снесу, но власть мн не дана

Забыта любовь, которая сильна…

Прощайте же! Любви сносить не смю,

Но умолчать о ней не въ силахъ, не умю…

CXCVI.

‘Въ разбитомъ сердц силы больше нтъ,

Но все жь могу очнуться я отъ горя.

Играетъ кровь игрой минувшихъ лтъ,

Какъ будто посл бури воины моря.

Я — женщина. Забвенье насъ бжитъ,

Насъ милый образъ всюду сторожитъ,

Любовь живетъ, хотя глубоко скрыта:

Такъ къ полюсу бжитъ стрла магнита.

СXCVII.

‘Я кончила, но все не тороплюсь

Сложить письма. Но что-жь меня тревожитъ?

Нтъ, смлости своей не устрашусь,

Еще сильнй несчастья быть не можетъ.

Я-бъ отъ страданья врно умерла.

Но только смерть на зовъ ко мн не шла.

И мн осталось съ жизнью помириться,

Чтобъ васъ любить и чтобъ за васъ молиться’.

CXCVIII.

На томъ письм обрезъ былъ золотой.

Блистали строчки, словно за атлас…

Ея рука дрожала надъ свчей,

Такъ какъ стрла магнитная въ компас.

Вотъ и печать приложена къ листу —

На ней девизъ: Elle vous suit partout.

Рзцомъ довольно опытнымъ и смлымъ

Онъ вырзанъ на сердолик бломъ.

СХСІХ.

Такъ шли Жуана первые года.

О немъ писать ли дале? На это

Мн публика отвтитъ и тогда

Соображать я буду изъ отвта.

Ея вниманье — лавры для чела,

Капризъ ея — не длать много зла,

Когда жь она сочувствье мн предложатъ,

Я продолжать романъ начну, быть можетъ.

CC.

Эпическимъ романъ я назову.

Въ немъ будутъ любопытныя сказанья

Любви и войнъ, войдетъ въ одну главу

Картина ада,— будетъ описанье

Морскихъ крушеній, гибель кораблей,

Характеры различныхъ королей,—

Приближусь я по стилю и размру

Къ Виргилію иль къ самому Гомеру.

CCI.

Чтобъ шелъ мой трудъ успшно до конца —

Аристотеля правила помогутъ.

Они равно поэта и глупца

Производить на этомъ свт могугъ,

Мн — милы римы, многимъ блый стихъ…

Скажу еще, кто для стиховъ такихъ

Фантазія дарила мн картины,

А миы — превосходныя машины.

CCII.

При томъ же, какъ эпическій пвецъ,

Не сходенъ я съ поэтами другими

(Не потому, кто заслужилъ внецъ)

Одно несходство есть межъ мной и ими:

Сюжеты ихъ украшены всегда,

Такъ что понять нельзя ихъ безъ труда,

А у меня — ужь въ этомъ я увренъ —

Разсказъ везд бываетъ достовренъ.

CCIII.

Для точности могу я указать

На лтопись, народныя преданья,

На оперы, на драмы актомъ въ пятъ

И, наконецъ, на разныя изданья,

Вс подтвердятъ правдивый мой разсказъ.

Еще скажу, чтобы уврятъ васъ,

Въ Севиль при другихъ и предо мною

Герой мой былъ похищенъ сатаною.

CCIV.

Когда нибудь я къ проз снизойду

И вамъ тогда, по плану Алкорана,

Рядъ изреченій мудрыхъ приведу,

Всхъ избавляя въ жизни отъ обмана.

Я въ изреченьяхъ очень былъ бы строгъ

И озаглавить книгу эту могъ:

‘Аристотель живетъ въ любомъ поэт’

И… есть еще названье на примт.

CCV.

Мильтона. Попа мы тогда поймемъ,

И Саути, Кольриджа не осудимъ,

(Послдній пилъ, но умолчимъ о томъ)

Затмъ всегда цнить достойно будемъ

Все, что писалъ нашъ даровитый Краббъ,

Поймемъ, что Кэмбель — очень вялъ и слабъ,

Не украдемъ у Роджерса… хоть малость,

И не затемъ съ музой Мура шалость.

CCVI.

Отъ музы Сотебэя далеки,

Не овладемъ ей неосторожно

И, наконецъ, какъ ‘синіе чулки’,

Не станемъ мы свидтельствовать ложно.

Ну, словомъ, вс должны лишь то писать,

На что могу и позволенье дать —

И всмъ, которые нарушатъ послушанье,

Жестокое готовлю наказанье.

CCVII.

Когда ршится кто нибудь сказать,

Что мой разсказъ безнравственъ, безъ морали,

Прошу того не тотчасъ обвинить.

Пусть вновь онъ перечтетъ его (едва ли!)

И дастъ тогда ршительный отвтъ —

Безнравственъ ли разсказъ мой, или нтъ?

Впослдствіи я въ этомъ оправдаюсь

И зло людей разславить постараюсь.

CCVIII.

Но если и теперь начнетъ толпа,

Не выслушавъ такого объясненья.

Негодовать, безумна и слпа,

И приходить въ тупое раздраженье

И назоветъ безнравственнымъ мой трудъ,

Отвчу я, что эти люди лгутъ,

А критикамъ, приставленнымъ къ роману,

И отвчать-то даже я не стану.

ССІХ.

Пусть публика мн броситъ добрый взглядъ.

Я не рожденъ писателемъ развратнымъ

И — клятву дамъ, пожалуй — только радъ

Соединять полезное съ пріятнымъ.

Притомъ же — здсь замчу для конца —

Гоняюсь я за славою пвца.

О, публика! не измняй же мн ты:

Я подкупилъ издателя газеты.

ССХ.

Да, я послалъ письмо мое къ нему,

Какъ слдуетъ, съ приличнымъ приложеньемъ,

Онъ отвчалъ и, видно по письму,

Что не замедлитъ даннымъ порученьемъ.

Но если онъ солжетъ на этотъ разъ

И съ желчью разругаетъ мой разсказъ,

Тогда… о, что тогда скажу въ начали?

Я деньги далъ и вс они пропали.

ССХІ.

Но я надюсь очень на журналъ:

Онъ публику любить меня заставитъ,

Другіе пусть ругаютъ на повалъ —

Меня газетный говоръ позабавитъ,

Я не писалъ статей своихъ для нихъ,

А вс изданья авторовъ чужихъ

Не признаютъ, бездарный и считаютъ

И бранью очень крупною встрчаютъ.

ССХІІ.

‘Того бъ не снесъ я въ для цвтущихъ лтъ’ (*),

Мн въ умъ пришла Горація цитата!

Лтъ шесть назадъ я былъ иной поэтъ,

Еще влюбленный въ музу — и тогда-то

Журнальный крикъ меня бы раздражалъ,

Я на ударъ журнальный отвчалъ,

Охваченный досадой, какъ пожаромъ,

Стремительнымъ, убійственнымъ ударомъ.

(*) Горацій говоритъ: Non ego hoc ferrent calida jurenta Consule Planco, я не перенесъ бы этого во цвт моей юности во время консульства Планка (Od. lib. III. 14).

ССХІІІ.

Но въ тридцать лтъ я ужь почти старикъ,

Почти сдой (что будетъ — посл, въ сорокъ?

Я завести подумывалъ парикъ),

Теперь одинъ покой мн только дорогъ.

Увяло лто жизни для меня,

Для боя нтъ въ груди моей огня,

Какъ капиталъ, растраченный, промчалась

Былая жизнь и сила растерялась.

CCXIV.

О, никогда ne спустится ко т

Росой небесъ сердечная прохлада

И не слетятъ виднья въ тишин,

Что вновь воскресла юности отрада!

Мн впечатлній прежнихъ не знавать:

Ихъ нтъ въ душ ta намъ не отыскать

Нигд того, что жило въ насъ,— и нын

Тамъ силы спятъ, тамъ мрачно, какъ въ пустын.

CCXV.

О, никогда я въ сердц не найду,

Какъ прежде, міра цлаго, вселенной,

Его ношу безъ пользы и иду

Безъ радости, безъ скорби неизмнной.

Меня давно оставили мечты,

А въ сердц ледъ и нтъ въ немъ теплоты,

Но вмсто сердца умъ во мн явился

И въ череп зачмъ-то поселился.

ССXVI.

Любовь прошла. Меня не увлекутъ

Красавицы — ни жены и ни вдовы

И красотой съ ума ужь не сведутъ.

Пути иные въ жизни мн готовы.

Въ привязанность не врю я давно,

Мн докторомъ вино запрещено…

Чтобъ въ жизнь явиться съ новою отвагой,

Мн остается, кажется, быть скрягой.

ССXVII.

А честолюбье? Идолъ тотъ разбитъ

Предъ алтаремъ Блаженства и Страданья

И ихъ печать теперь на мн лежитъ.

Какъ Бэкона-монаха изваянье,

Изъ бронзы отлитая голова,

Я повторяю мудрыя слова,

Что ‘время есть, и было и пропало’…

Отъ псенъ и любви душа устала.

CCXVIII.

Чмъ можно славу въ мір заслужить

Тетрадями исписанной бумаги?

Придумала съ холмомъ ее сравнить,

Куда мы лземъ голодны и наги.

И люди пишутъ, бьются, говорятъ

И барды сладкогласные творятъ

Затмъ, чтобы остаться въ этомъ свт

На книжной полк иль въ плохомъ портрет.

ССХІХ.

Египта царь — Хеопсъ соорудилъ

Для дива всхъ столтій пирамиду

И мумію свою въ ней схоронилъ.

И что-жь,— какую вынесъ онъ обиду!

Пришлецъ его гробницу увидалъ

И дерзкою рукою изломалъ…

Хеопса прахъ развянный жаля.

Не будемъ ждать напрасно мавзолея.

ССХХ.

Я, какъ мудрецъ, произношу слова:

‘Все что родится — посл умираетъ

И тло наше гибнетъ, какъ трава’…

Ты прожилъ жизнь, но если бы — кто знаетъ?—

Опять ты могъ назадъ ее вернуть —

Она свершила бъ тотъ же самый путь,

А потому за жизнь молись заран,

Да сберегай свой кошелекъ въ карман.

ССХХІ.

Теперь же, господа, пора кончать

И, избгая фразъ и пустословья,

Въ послдній разъ позвольте руку сжать

И пожелать вамъ добраго здоровья.

Когда одинъ другаго мы поймемъ,

То встртимся когда нибудь потомъ,

А нтъ — тогда, чтобъ не дразнятъ терпнья,

Тмъ и закончу длинное творенье.

ССХХІІ.

‘Иди, мой трудъ, и въ міръ земныхъ тревогъ

‘Пусть волны унесутъ страницы эти…

‘Когда тобой я вдохновляться могъ,

‘То много лтъ ты будешь жить на свт’.

Стихъ Саути вс могутъ же читать,

Могу и я о слав помечтать…

Четыре жь первыхъ строчки… Строчки эти

У Саути я взялъ въ одномъ куплет.

ПСНЯ ВТОРАЯ.

Наставники намъ всмъ извстныхъ странъ!

Чтобъ нравственность исправить молодежи,

Искореняйте розгами обманъ.

Счь нужно, счь… Что значить боль для кожи?

Мы для примра можемъ указать

На нашего героя: много мать

О воспитаньи сына хлопотала,

И — позднее раскаянье узнала.

II.

Но если бъ былъ онъ въ школу помщенъ

Въ четвертый или третій классъ, тогда бы

Свои мечты въ трудахъ покинулъ онъ

(На свер ея порывы слабы).

Но подъ испанскимъ солнцемъ, можетъ бытъ,

Не такъ легко за юностью слдить,

И Донъ-Жуанъ, съ женой поссоривъ мужа,

Учителей сбилъ съ толку. Почему же?

III.

Лишь я одинъ дивиться тутъ не могъ,

Когда узналъ подробно это дло:

Была съ нимъ мать-философъ, педагогъ —

Его осломъ назвать мы можемъ смло,

Хорошенькая женщина (она,

Понятно, и была во всемъ гршна),

Мужъ старый, на жену смотрвшій тучей,

И, наконецъ, помогъ счастливый случай.

IV.

Вертись же міръ вкругъ оси и съ тобой

Мы вс должны вертться, словно тни,

Жить и любить и умирать гурьбой

И… подати выплачивать и пени.

Хранитъ насъ власть, терзаютъ доктора.

Такъ жизнь пройдетъ и въ землю лечь пора.

Такъ жизнь пройдетъ: вино, любовь, забавы

И, можетъ быть, по смерти лавры славы.

Жуанъ былъ посланъ въ Кадиксъ, я сказалъ.

О Кадикс люблю воспоминанье.

Онъ ярмаркой своею щеголялъ,

Покамстъ въ Перу не было возстанья.

А сколько чудныхъ двочекъ есть тамъ? —

Хотлъ сказать я: сколько чудныхъ дамъ?

Походка ихъ — съ ума сведетъ въ мгновенье.

Съ чмъ ихъ сравню? И гд найду сравненье?

VI.

Сравнить ли ихъ съ арабскимъ скакуномъ?

Съ оленемъ стройнымъ? съ легкою газелью?

Нтъ, вс сравненья слабы… А потомъ —

Вуаль ихъ и баскина! Съ этой цлью

Я написалъ бы много, много строфъ.

А ножки ихъ? Я радъ, что не готовъ

Придумать имъ метафоры цвтистой…

(О, Муза! будь стыдливою и чистой.

VII.

Согласна? Да? и такъ, впередъ). Вуаль

Назадъ отброшенъ ручною прелестной,

А жгучій взглядъ пронзаетъ грудь, какъ сталь,

И будитъ въ сердц трепетъ… Край чудесный!

Когда тебя ршусь я позабыть,

Пусть не могу… молитвы сотворить.

Костюмъ испанскій!— полонъ ты приманки,

Какъ и вуаль иной венеціанки (*).

(*) Bassieli, небольшая вуаль, употребляемая въ Венеціи.

VIII.

Инесой въ Кадйксъ посланъ былъ Жуанъ

Лишь съ цлью путешествія морскаго.

Инесою задуманъ этотъ планъ,—

Понятенъ смыслъ ршенія такого:

Корабль для сына долженъ былъ играть

Роль Ноева ковчега и спасать

Его отъ всякаго соблазна и разврата

И чистоту беречь въ немъ до возврата.

IX.

Жуанъ слуг веллъ собраться въ путь,

Ваялъ кошелекъ и слушалъ наставленья:

Онъ на четыре года халъ. Грудь

Инесы разрывалась, безъ сомннья.

(Вдь всякая разлука тяжела).

Въ спасенье сына вря, мать дала

Ему рядъ мудрыхъ, письменныхъ совтовъ

И… не забыла банковыхъ билетовъ.

Межъ тмъ, чтобъ время кое-какъ убитъ,

Вдова въ воскресной школ занималась

И начала мальчишекъ въ ней учить,.

И рзвость ихъ смирять, порой, старалась.

Въ тотъ день читать учились шалуны

И розги получали за вины.

Успхъ въ развитьи Донъ-Жуана много

Помогъ развить до ней смлость педагога.

XI.

И вотъ Жуанъ на корабл летятъ.

Попутный втръ и ропотъ непогоды…

Заливъ Кадикскій дьявольски бурлитъ —

Я съ нимъ знакомъ еще въ иные годы.

Стоишь — внизу за валомъ валъ бжитъ

И брызгами лицо вдругъ окропитъ.

Такъ съ палубы Жуанъ въ тотъ день ненастный

Шепталъ ‘прости!’ — стран своей прекрасной.

XII.

Да, тяжело смотрть, какъ край родной —

Въ туманномъ горизонт изчезаетъ.

А насъ пугаетъ море глубиной…

Кто юнъ еще — тутъ голову теряетъ.

Я помню: покидалъ я Альбіонъ

Лишь въ первыя разъ,— въ дали казался онъ

Мн блой лептой въ водяной пустын,—

Вс берега другіе были — сини.

XIII.

Жуанъ въ тоск на палуб стоялъ,

Корабль трещалъ, вылъ втеръ разъяренный,

И городъ наконецъ изъ глазъ пропалъ

И ужъ казался точкой отдаленной…

Ахъ, отъ морской болзни, господа,

Бифштексъ — одно спасенье!.. Никогда

Но смйтесь въ мор надъ коимъ совтомъ:

На опыт я убдился въ этомъ.

XIV.

На берега смотрлъ Хуанъ съ кормы —

Они въ дали неясной изчезали.

Не справимся съ разлукой первой мы,

Какъ воины, которые попали

Въ край, имъ чужой… Необъяснимый трехъ

Лежитъ на сердц, горе насъ сосетъ,

И даже т, кого мы не любили,

При разставаньи дороги намъ были.

XV.

А Донъ-Жуанъ о многихъ могъ страдать:

Онъ кинулъ мать, любовницу,— къ тому же

Онъ отъ жены не думалъ убгать,

И потому разлука вдвое хуже

Ему казалась. Если мы безъ слезъ

Не бросимъ тхъ, съ кмъ въ ссор жить пришлось,

То милымъ сердцу шлемъ своя рыданья

И помнимъ ихъ до новаго страданья,

XVI.

Жуанъ рыдалъ, какъ плнный Іудей,

Припомнившій Сіонскій берегъ живо.

Я бъ самъ заплакалъ съ музою моей,

Но эта муза къ счастью не плаксива…

Нтъ, не убьетъ подобная печаль.

Пусть молодежи отъ скуки здитъ въ даль,

И эта псня — думаю варан —

Найдется, можетъ быть, въ ихъ чемодан.

XVII.

Жуанъ рыдалъ, ручьи соленыхъ словъ

Въ соленомъ мор тихо изчевали,—

‘Прекрасное къ прекрасному’ (я взросъ —

Любя цитаты, эту вы слыхали

Отъ Датскорй королевы, свой внокъ,

Сложившей надъ могилою у ногъ

Офеліи), онъ въ думу погрузился

И навсегда исправиться ршился.

XVIII.

‘Прости, мой край!’ воскликнулъ Донъ-Жуакъ.:

‘Въ толп другихъ изгнанниковъ несчастныхъ,

Быть можетъ, я умру средь чуждыхъ странъ

Съ одной мечтой о берегахъ прекрасныхъ.

Гвадалквивиръ, мать милая! Прости,—:

О, Юлія)… Одинъ я на пути’…

(Ея письмо онъ вынимаетъ снова

И перечелъ отъ слова и до слова).

XIX.

‘Забыть тебя? Нтъ, прочь бги, обманъ!…

Забвенье не поможетъ никогда намъ…

Скорй затопитъ землю океанъ,

Сольется воздухъ самый съ океаномъ,

Чмъ образъ твой разстанется со мной…

Лекарства нтъ душ моей больной’…

(Но тутъ корабль ужасно сталъ качаться

И Донъ-Жуанъ въ болзни могъ признаться).

XX.

‘Скорй весь міръ!’… (Онъ очень болнъ сталъ)

‘О, Юлія! тебя ни на минуту’..

(Ликеру мн, пока я не упалъ,—

Мой Педро, помоги сойдти въ каюту.)

О, Юлія!… (Скоре, Педро-плугъ!…)

О, Юлія! (Ахъ, что за качка тутъ!)

Пусть голосъ мой для милой будетъ сладокъ’…

(Но тутъ случился съ нимъ морской припадокъ.)

XXI.

То былъ недугъ, котораго, увы!

Не истребитъ лекарствами аптека,

Когда любовь бжитъ изъ головы

И пропадаютъ страсти человка,

Когда мы цнимъ только лишь себя.

Не вря, не надясь, не любя…

Жуана рчь была хоть патетична,

Но качкою смирился онъ отлично…

XXII.

Любовь — капризна. Часто ей смшна

Горячка страсти, полная причуды,

Порою же теряется она

Отъ насморка и горловой простуды.

Подобный незначительный недугъ

Въ ней порождалъ и слабость, и испугъ:

Не глупо ли, скажете, въ часъ свиданія

Вздохъ перервать для пошлаго чиханья?

XXIII.

Но рвоты богъ любви не выносилъ

Въ тотъ часъ, когда въ желудк боль начнется.

Любовь пойдетъ смотрть на вскрытье жилъ,

А отъ припарки теплой отвернется.

Болзнь морская — гибель для любви,

И хоть Жуанъ огонь имлъ въ крови,

Но страсть слаба предъ силою желудка,

И на мор волненіе — не шутка.

XXIV.

Въ Ливорнскій портъ корабль съ Жуаномъ плылъ

(Корабль носилъ названье ‘Trinidada’),

За тмъ, что тамъ съ временъ давнишнихъ жилъ

Жуана старый родственникъ Монкада.

Къ нему-то онъ въ знакъ родственныхъ связей

Въ Испаніи взялъ письма отъ друзей,

Которые въ Италію писали,

Въ тотъ день, когда Жуана провожали.

XXV.

Жуана кром слугъ сопровождалъ

Педрильо, гувернеръ и мужъ ученый,

Хоть много языковъ онъ понималъ,

Теперь безъ языка былъ и смущенный

На койк опрокинувшись лежалъ,

Кляня со стономъ каждый новый валъ.

Къ тому жъ волна сквозь палубу влетала,

И пною Педрильо обдавала.

XXVI.

А втеръ крпъ и къ ими дулъ сильне,

И новичкамъ казалось страшно море.

Одинъ морякъ привыкъ дышать вольней.

Во время бурь, игравшихъ на простор.

Мрачне становились небеса

И моряки снимали паруса,

Чтобъ бура разомъ мачты не сломала

И по кускамъ ихъ въ мор разбросала,

XXVII.

Въ часъ втеръ быстро измнился. Валъ

Корабль встряхнулъ ударомъ страшнымъ сзади,

Потрясъ корму, стернъ-постъ на ней сорвалъ:

Открылась брешь въ пловучей той громад.

И прежде чмъ пловцы взялись за умъ —

Руль сорванъ былъ и наполнялся трюмъ

Водою на четыре ровно фута,

Скоре къ помпамъ! страшная минута!..

ХXVIII.

Частъ экипажа къ помпамъ налегла,

Другіе грузъ выбрасывали въ воду

Но брешь еще невидима была.

Когда жь ее открыли, то народу

Казалось, гибель только суждена:

Врывалась въ брешь свирпая волна.

Хотя туда товаровъ складъ бросали,

Но массы волнъ ничмъ не удержали.

XXIX.

Вс хлопоты бед не помогли

И пассажирамъ гибель угрожала,

Но помпы ихъ на этотъ разъ спасли.

Всмъ морякамъ безъ нихъ бы плохо стало:

Посредствомъ ихъ выкачивали въ часъ

Воды ужасно много, и для насъ

Должно быть славно имя сэра Мэнна:

Изобртенье помпъ — вестма почтенно.

XXX.

День наступилъ и втеръ сталъ стихалъ,

Явилася надежда на спасенье:

Хотя вода не стала убывать

И помпы не оставили движенья.

Но къ вечеру шквалъ новый начался,

Канатъ, на пушкахъ съ громомъ порвался,

Громадный валъ на палубу низринутъ —

Корабль былъ разомъ на бокъ опрокинутъ.

XXXI.

И такъ лежалъ. Вода изъ трюма въ декъ

Вдругъ перешла и тамъ открылись сцены.

Которыхъ не забудетъ человкъ,

Какъ дни войны, пожаровъ и измны,

Какъ все, что будитъ жалость до конца:

Разбитыя надежды и сердца.

Намъ рисовали часто сцены эти

Скитальцы, долго жившіе на свт

XXXII.

Дв мачты были срублены тотчасъ,

Но на боку лежалъ корабль разбитый,

Какъ истуканъ. Надежды лучъ угасъ…

Еще одинъ остался путь открытый:

Вотъ срублены фокъ-мачта и бугшпритъ,

(Хотя ими экипажъ весь дорожитъ —

И рубитъ ихъ лишь въ крайности несчастной)

Корабль поднялся съ силою ужасной.

XXXIII.

А между тмъ весь корабельный міръ

Не могъ спокойно бурей любоваться,

Не могъ желать печальный пассажиръ

Съ привычками и съ жизнію разстаться.

И даже самый опытный морякъ.

Предвидя смерть, сталъ дисциплины — врагъ.

Вс моряки въ чаду такой тревоги

Лишь думаютъ о ром или грог.

XXXIV.

Порой, въ вин забвенья ищемъ мы.

Вино теперь спасеніемъ явилась

Для моряковъ… Среди полночной тьмы —

Въ визгливыхъ нотахъ буря дико злилась,

Ревло море грозное вокругъ,

Страхъ подавилъ во всхъ морской недугъ,

Молитвы и проклятья раздавались

И съ хоромъ волнъ клокочущихъ сливались.

XXXV.

Чтобъ экипажъ отъ пьянства удержать,

Одинъ Жуанъ нашелся въ ту минуту

И съ пистолетами въ рукахъ ршился стать

У входа въ злополучную каюту:

Толпа стоитъ, препятствіе кляня

Какъ будто смерть страшне отъ огня,

Чмъ отъ воды. Безумцы оробли

И умереть нетрезвыми хотли.

XXXVI.

‘Дай грогу намъ!’ они ему кричатъ,

‘Мы черезъ часъ вс будемъ мертвецами’.

Но имъ грозя Жуанъ сказалъ: — ‘Назадъ!

Пусть мы умремъ, но не умремъ — скотами!’

Онъ постъ опасный смло сохранялъ,

Но выстрлъ пистолета всхъ пугалъ

И самому Педрильо — педагогу

Не дозволяль имъ выпить каплю грогу.

XXXVII.

Старикъ, вполн испытывая страхъ.

Слалъ скорбныя стенанія къ отчизн.

Онъ каялся во всхъ своихъ грхахъ

И далъ обтъ объ измненьи жизни,

Клялся — что онъ забудетъ цлый свтъ,

Запрется въ свой ученый кабинетъ,

Что странствовать провала въ немъ охота —

Подобно Санчо-Панс Донъ-Кихота.

ХХXVIIІ.

Надеждою живутъ еще сердца.

Днемъ втеръ стихъ, но течь не уменьшалась.

Вкругъ — отмели и море безъ конца.

Но судно на вод еще держалось,

Хоть безполезно дйствовалъ насосъ,

Когда же солнце въ неб поднялось,

Кто былъ сильнй — работать къ помпамъ стали,

Кто послабй, т паруса сбирали.

XXXIX.

И вотъ подъ киль убрали паруса —

Но смерть для всхъ являлась неизбжной,

Корабль разбить, темнютъ небеса.

Да океанъ волнуется безбрежный.

Но все-таки еще возможенъ путь,—

Вдь никогда не поздно утонуть,—

Хоть, впрочемъ, каждый смерти ожидаетъ,

А потопленья вовсе не желаетъ.

XL.

И носятся пловцы впередъ и взадъ

Въ волненіи Ліонскаго залива,

И кораблемъ подъ громовой раскатъ

Лишь только втры правятъ прихотливо.

Никто не зналъ, что будетъ черезъ часъ —

Смерть, или жизнь? но все жъ судьба пеклась

О корабл: держался онъ ужь сутки

И плылъ немногимъ только хуже… утки.

XLI.

Хоть втеръ стихъ, но кто же врить могъ

Въ спасеніе?— вкругъ волны разбгались…

Была еще причина для тревогъ:

Вс безъ воды остаться опасались,

И стали роду меньше истреблять…

Напрасно даль старались озирать —

Ни точки нтъ въ безбрежномъ океан,

Лишь ночь плыветъ, да волны бьютъ въ туман.

XLII.

Вдругъ непогода снова началась,

Весь трюмъ кругомъ ужь залить былъ водою,

Но экипажъ былъ бодръ на этотъ разъ,

Какъ будто онъ сжился съ сеоей бдою.

Когда жь вс цпи лопнули — вода

Со всхъ сторонъ нахлынула, тогда

Корабль сталъ гибнуть… Волны также злобны,

Какъ люди въ дни рзни междоусобной.

XLIII.

Съ слезами плотникъ старый объявилъ.

Что ужь теперь онъ не поможетъ горю,

Онъ много испыталъ и много жилъ

И съ раннихъ, дтскихъ лтъ привыкъ онъ къ морю.

И если онъ заплакалъ въ этотъ васъ,

То не отъ страха слезы шли изъ глазъ,

Но были у него жена и дти,—

Ихъ тяжело намъ покидать на свт.

XLIV.

Часть корабля ужь начала тонуть.

Все вкругъ смшалось… Слышались моленья,

Обты (ахъ! едва ли кто нибудь

Со временемъ привелъ ихъ въ исполненье…)

Иные къ лодкамъ бросились. Одинъ

Передъ Педрильо сталъ, какъ гршный сынъ,

Вслухъ каяться, казнясь за грхъ прошедшій,

Но гналъ его старикъ, какъ сумасшедшій.

XLV.

Т — надвали лучшій свой нарядъ,

Другіе къ койкамъ тло подвязали,

Иные, призывая смерть и адъ,

Неистово зубами скрежетали,

Иные суетились и, челнокъ

Спуская въ море, думали, что могъ

Онъ выдержатъ и бурю и волненье,

Что къ берегу примчитъ его теченье.

XLVI.

Но у пловцовъ была еще бда!

И съ ней сильнй казалось наказанье:

Нужна была имъ пища и вода,

Чтобъ облегчить хоть нсколько страданье,

Ихъ и предъ смертью холодъ устрашалъ…

Весь экипажъ лишь только сохранялъ.

Для катера — надежда ихъ не гасла —

Дв бочки сударей и кадку масла.

XLVII.

Взялись за шлюбку, также и туда

Положенъ хлбъ, попорченный въ дорог,

Вино въ шести бутылкахъ и вода

Въ одномъ боченк. Удалось въ тревог

Изъ трюма взять часть мяса и притомъ

Часть поросенка схвачена съ трудомъ

(Хоть прибыли не много въ поросенк),

И, наконецъ, былъ ромъ у нихъ въ боченк.

XLVIII.

Дв остальныя лодки межь зыбей

Разбиты были… волны ихъ умчали.

И въ самой шлюбк толку мало: въ ней

Два одяла парусъ замняли,

А вмсто мачтъ нашлось весло одно…

Толпа стремилась въ катеръ, въ шлюбку, но

Они держать въ себ не въ силахъ даже,

Къ несчастью, половины экипажа.

XLIX.

Сгущалась тьма надъ бездной водяной.

Угрюмый день вислъ надъ ней покровомъ

Подъ нимъ скрывался образъ роковой.

Готовый мстить въ величіи суровомъ,

Бросала ночь свой тусклый, мрачный взоръ

На смерть пловцовъ и на морской просторъ.

Двнадцать дней душа людей томилась,

Но вотъ и смерть безстрастная явилась.

Въ отчаяньи хотли сдлать плотъ,

Какъ будто могъ онъ на вод держаться,

Могъ возбудить бы смхъ поступокъ тотъ.

Когда бъ теперь ршился кто смяться…

Нтъ, только тмъ картина та смшна,

Кто хохоту предался отъ вина,

Кто одержимъ болзнію падучей:

Могли спасти ихъ — чудо или случай.

LI.

Чтобъ доле держаться на вод,

Бросали въ волны брусья, клтки, бревна…

Хотя спасенья не было нигд,

Но смерть никто не встртитъ хладнокровно.

На неб тьма и мракъ лежитъ густой.

Два бота въ путь отправилась съ толпой.

Корабль нырнулъ, усплъ ещё подняться

И… началъ тихо въ море погружаться.

LII.

И вырвался ужасный, дикій крикъ,—

Кричали трусы, храбрые молчали,—

Иные въ волны бросились въ тотъ мигъ,

Какъ будто смерть предупредить желали —

И море пасть раскрыло, словно адъ…

Приливу волнъ корабль былъ точно радъ:

Такъ человкъ въ борьб изнемогаетъ,

Но задушить врага еще желаетъ.

LIII.

Послдній крикъ отчаянія былъ

Сильнй, чмъ громъ, чмъ ропотъ океана

И вновь все стихло… Втеръ только вылъ,

Да волны голосили. Изъ тумана

Порою доносился смертный стонъ

Пловца, когда въ борьб напрасной онъ

Послднимъ крикомъ съ жизнію прощался

И власти волнъ холодныхъ отдавался.

LIV.

Частъ экипажа въ боты перешла,

Но впереди надежды было мало:

Какъ прежде, въ мор буря ихъ ждала,

Какъ прежде, непогода бушевала,

И береговъ нигд не встртитъ взглядъ,

А въ лодкахъ помстились густо въ рядъ

До сорока несчастныхъ, что, не мало

Опасный путъ на мор затрудняло.

LV.

Вс остальные канули на дно

И двсти душъ нашли могилу въ мор…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

LVI.

Жуанъ быть въ шлюбк. Рядокъ съ нимъ сидлъ

Старикъ Педрильо и дрожалъ всмъ тломъ.

Ихъ роли измнились вдругъ. Глядть

Жуанъ отважно, съ видомъ очень смлымъ,

Но смлостью похвастаться не могъ

Испуганный, трусливый педагогъ,

А Тита вовсе не было на лодк:

Онъ утонулъ, напившись- слишкомъ водки.

LVII.

И съ Педро тамъ бда случилась. Онъ,

Предавшись пьянству очень безразсудно,

Былъ въ ту минуту въ море унесенъ,

Когда хотлъ вступить ногою въ судно.

И такъ, нашелъ онъ смерть… въ вод съ виномъ.

Спасти его хотли, но кругомъ

Волна все выше, выше поднималась,

А въ шлюбк мста больше не осталось.

LVIII.

На палуб въ то время стала выть

Испанская собачка Донъ-Жуана

(Отецъ его привыкъ ее любить).

Она погибель чувствовала рано

И выла такъ (у псовъ вдь чуткій носъ),

Но былъ спасенъ Жуаномъ врный песъ:

Швырнулъ его онъ въ шлюбку торопливо

И посл самъ въ ней помстился живо.

LIX.

Онъ деньгами усплъ набить карманъ,

Въ карманъ Педрильо сунулъ деньги тоже:

Тотъ длалъ все, что пожелалъ Жуанъ,

И въ страх повторилъ: спаси насъ, Боже!..

При брызг волнъ не могъ онъ не трястись.

Но Донъ-Жуанъ еще мечталъ спастись

И охранялъ на судн томъ убогомъ

Испанскую собачку съ педагогомъ.

LX.

Въ ночь втеръ дулъ такъ сильно, что межь волнъ

Громадныхъ даже парусъ опускался

И корабельный катеръ словно челнъ

Нырялъ въ волнахъ и пной обливался.

За валомъ валъ крутился за кормой…

Спасенья нтъ, путь скрытъ зловщей тьмой…

Надежды, какъ и тло, леденли

И гибнетъ катеръ,— волны налетли…

LXI.

Девяти душъ еще лишился свтъ.

Но шлюбка на вод еще держалась…

Изъ одяла парусъ,— мачты нтъ:

Она весломъ разбитымъ замнялась.

Грозила смертью каждая волна.

Опасность для пловцовъ была сильна.

Они простились съ мертвыми друзьями

И… бочкою погибшей съ сухарями.

LXII.

Кровавымъ встало солнце — врный знакъ,

Что непогода будетъ продолжаться.

Капризу волнъ,— постигъ любой морякъ,—

Имъ оставалось только добраться.

Для подкрпленья силъ была дана

Всмъ порція — одинъ глотокъ вина,

Подмокшимъ хлбомъ странники питались…

Одни клочки отъ платья ихъ остались.

LXIII.

Ихъ было тридцать, въ страшной тснот,

Они толпилось въ лодк и дрожали.

Одни въ ней помщались стоя,— т

Вс синіе отъ холода лежали.

Но не затмъ, чтобъ отдыхъ находить…

Такъ привелось имъ въ бот этомъ плыть

Подъ ревъ грозы. Крутился валъ за валомъ…

Лишь сводъ небесъ служилъ имъ покрываломъ.

LXIV.

Желанье жить — жсизнь можетъ сохранять.

Ту истину врачи давно признали:

Тотъ страшный могъ недугъ переживать,

Кого любовь и дружба не терзали,

Кто испытаній тяжкихъ не знавалъ

И въ жизнь свою надежды не терялъ.

Отчаянье есть врагъ выздоровленья

И сокращаетъ жизнь и наслажденья.

LXV.

Имющій пожизненный доходъ

Живетъ, я слышалъ, дольше, чмъ другіе,

Иной безсмертенъ словно и живетъ,

Не зная гроба,— право, есть такіе!—

И все ростутъ итоги ихъ долговъ…

Невольно вспоминаю здсь жидовъ.

Я имъ должалъ когда-то безразсудно —

Платить потомъ мн было очень трудно.

LXVI.

И плывшимъ въ бот жизнь была мила.

Чтобъ жизнь сберечь, они переносили

Вс бдствія, упорны, какъ скала,

Съ которой волны съ яростью скользили.

Морякъ живетъ въ опасностяхъ свой вкъ,

Съ тхъ поръ, какъ Ной, построивъ свой ковчегъ,

Въ немъ по волнамъ бунтующимъ слонялся…

(Престранный экипажъ тамъ помщался)…

LXVII.

Вс люди плотоядны и хотятъ

Имть обдъ — разъ въ день, по крайней мр,

И человкъ всегда добыч радъ,

Какъ дикій тигръ, акула, какъ вс зври.

Растительную пищу иногда,

Хоть мы жуемъ, но человкъ труда,

Работ долгой преданная масса,

Предпочитаетъ этимъ блюдамъ — мясо.

LXVIII.

Такъ думали и наши моряки.

На третьи сутки волны присмирли,

Вс ожили, воскресли отъ тоски,

Пріятный трепетъ разлился въ ихъ тл.

Укачены струями тихихъ водъ

Какъ черепахи спятъ они, но вотъ

Проснулись вс, то голоду пробудилъ ихъ —

Сдержать ихъ жадность было ужь не въ силахъ…

LXIX.

Послдствія понять не мудрено:

Они съ ожесточеньемъ истребляли

Весь свой запасъ — и пищу и вино —

О будущемъ они не разсуждали.

Надежда ихъ была еще сильна,

Что принесетъ ихъ въ берегу волна,

Но объ одномъ весл они забыли…

Надежды ихъ несбыточными были.

LXX.

Четвертый день — а въ мор таже гладь,

Спитъ океанъ ребенкомъ безмятежнымъ,

Не хочетъ втеръ рзвый заиграть,—

И небеса сверкаютъ блескомъ нжнымъ.

Съ однимъ весломъ что длать? вотъ вопросъ,

А между тмъ ихъ голодъ росъ и росъ

И наконецъ Жуана песъ несчастный

Явился жертвой жадности ужасной.

LXXI.

Собачкою питалися два дня,

Хотя Жуанъ не лъ ее сначала,

Привязанность родителя цня,

Но одержимый голодомъ шакала,

Отъ трапезы теперь не уходилъ

И лапку пса съ Педрильо раздлилъ,

Тотъ, проглотивъ ее неосторожно,

Просилъ еще прибавки, если можно.

LXXII.

Прошло семь дней, а втра нтъ, какъ нтъ.

Подъ жгучимъ солнцемъ, трупами сидли

Пловцы,— отъ пищи ихъ и самый слдъ

Давно исчезъ. Глаза огнемъ горли,

Ихъ видъ зловщей дикостью пугалъ

И, хоть никто ни слова не сказалъ,

Но страстью канибальскою сверкали

Ихъ волчьи взгляды… люди страшны стали.

LXXIII.

Одинъ шепнулъ другому что-то,— тотъ

Съ товарищемъ тихонько пошептался.

Межъ ними ропотъ сдержанный ростетъ

И наконецъ зловщій звукъ раздался,

Вс поняли, что мысль теперь одна

Смутила ихъ, что эта мысль сильна,

И поршили жребій кинуть смло

И принести на жертву кровь и тло.

LXXIV.

Но передъ тмъ они между собой

Обрывки кожи, обуви раздлили

И, наконецъ, измучены борьбой,

Ужасный договоръ твой заключили.

Для жребія билеты найдены,—

О, Муза! здсь заплакать мы должны!—

Для тхъ билетовъ,— вотъ такъ злодянье!—

Жуанъ лишенъ былъ Юліи посланья.

LXXV.

Билеты взяты,— страшный мигъ насталъ.

Вс въ молчаливомъ ужас стояли:

Въ нихъ даже голодъ дикій замолчалъ,

Которымъ вс они сейчасъ страдали.

Какъ Прометея коршунъ, онъ просилъ

Кровавой жертвы этой… Избранъ былъ

По жребію для злобы ненасытной

Наставникъ Донъ-Жуана беззащитный.

LXXVI.

Педрильо объ одномъ лишь умолялъ,

Чтобъ могъ онъ умереть кровопусканьемъ.

Исполнилъ медикъ все, что онъ желалъ:

Педрильо умеръ тихо съ упованьемъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Подставилъ шею, молча поднялъ руки

И умеръ безъ страданія и муки.

LXXVII.

Хирургъ за трудъ свой могъ быть награжденъ

Любымъ кускомъ отъ тла педагога,

Но былъ сильне жаждой мучимъ онъ

И напился изъ вены крови много.

Педрильо былъ раздленъ по кускамъ,

Остатки въ море бросили и тамъ

Голодныя акулы ихъ ловили…

Пловцы свой голодъ тломъ утолили.

LXXVIII.

Учитель съденъ былъ. Два-три пловца,

Изъ всей толпы питаться имъ не стали.

И Донъ-Жуанъ до мяса мудреца

Не прикоснулся даже. Онъ едва ли

Ршился бъ утолить свой аппетитъ

Наставникомъ и другомъ (что за опытъ!)

Хотя бъ и смерть голодная грозила:

Жуана пища та не соблазнила.

LXXIX.

Онъ счастливъ быть, что трупъ тотъ не глодалъ,

Послдствіи ужасныя открылись:—

Кружокъ пловцовъ вдругъ сумасшедшимъ сталъ,

Проклятія ихъ въ воздух носились.

Во всемъ цинизм встала нагота —

Они крутились съ пною у рта,

Металися, зубами скрежетали

И съ воплями гіены умирали.

LXXX.

Смерть сократила путниковъ число,

Живущіе вкругъ памяти лишались,

Что, можетъ быть, на время ихъ спасло,

Иные же несчастные сбирались

Еще другую жертву выбрать вновь

И пожирать собрата плоть и кровь —

И жадности послдствіе ни мало

Безумцевъ одичавшихъ не пугало.

LХХХІ.

Подшкиперъ жирный прежде всхъ привлекъ

Ихъ жадный взоръ, но озираясь смло.

Онъ по одной причин храбро могъ

Отъ челюстей сберечь свой жиръ и тло.

Причина та: съ испанскихъ береговъ

Ухалъ онъ и былъ не такъ… здоровъ.

Одна испанка… не скажу, что было…

Но моряка отъ смерти сохранила.

LXXXII.

Остатки отъ Педрильо берегли.

Одни до нихъ дотронуться не смли,

Иные же себя сдержать могли

И понемногу мясо это ли.

Одинъ Жуанъ межъ ними устояхъ:

Жевалъ камышъ или свинецъ сосалъ.

Когда жь трехъ птицъ морскихъ они поймали,

То трупъ кровавый больше не терзали.

LXXXIII.

Кого Педрило участь поразитъ,

Тотъ Угодино здсь припомнить можетъ.

Какъ онъ надъ черепомъ врага сидитъ

И этотъ черепъ съ жадностію гложетъ (*).

Когда въ аду врага мы можемъ състь,

То на мор еще возможность есть

Позавтракать товарищемъ дорожнымъ:

Голодному все кажемся возможнымъ.

(*) Данте въ своемъ ‘Inferno’ (canto XXX, v. 60) заставляетъ Уголино разсказывать исторію своего голода, по окончаніи которой онъ принимается съ ожесточеніемъ глодать голову своего врага.

LXXXIV.

Въ ту ночь съ небесъ обильный дождь упалъ

И съ жадностью пловцы его глотали.

Лишь тотъ вод хорошей цну зналъ,

Кто плавалъ въ мор. Если вы бывали

Среди пустынь безбрежныхъ, гд вода

Нужна, какъ жизнь, какъ воздухъ,— лишь тогда

Живительный напитокъ вы цнили

И за него судьбу благодарили.

LXXXV.

Отрадный дождь лился, какъ изъ ведра,

Но жажду имъ они не утоляли

Кусокъ холста помогъ имъ, и тогда

Они его какъ губку напитали

И выжимали посл этотъ сокъ.

Хотя послдній каменьщикъ не могъ

Доволенъ бытъ питьемъ такимъ съ избыткомъ,

Пловцы же наслаждались тмъ напиткомъ.

LXXXVI.

Полопались сухія губы ихъ

И нектаромъ вода имъ представлялась,

И языки распухшіе у нихъ

Вс были очень черны: такъ писалось

О богач, который въ адъ попалъ

И нищаго съ слезами умолялъ,

Чтобы языкъ запекшійся и черный

Онъ освжилъ водою благотворной.

LXXXVII.

Въ той групп находились два отца

И съ каждымъ — сынъ. Въ одномъ кипла сила?

Но дождался онъ смертнаго конца

И умеръ вдругъ. Отецъ взглянулъ уныло

И прошепталъ надъ сыномъ дорогимъ:

‘Да будетъ воля Божія надъ нимъ!’

Потомъ смотрлъ, слезой не выдавъ горя,

Какъ сына трупъ исчезъ въ глубокомъ мор.

LXXXVIII.

Другой же мальчикъ былъ и слабъ и худъ,

Съ прекрасными и нжными щеками,

Несчастіе тяжелое и трудъ

Длилъ онъ терпливо съ моряками.

Улыбкою печальною лица

Желалъ, порой, утшить онъ отца,

Въ которомъ замчалъ весь ужавъ муки

Съ предчувствіемъ грозящей имъ разлуки.

LXXXIX.

Надъ мальчикомъ стоялъ его отецъ,

Съ его лица не отводилъ онъ взгляда,

Стирая пну съ губъ. Вотъ, наконецъ.

Желанный дождь явился, какъ отрада,

И мальчика стеклянный взоръ опять

Сталъ оживляться больше и блистать.

Но дождевыя капли упадали

Не во время и силъ не возвращали.

XC.

Онъ умеръ тоже. Долго милый трупъ

Держалъ отецъ и все смотрлъ на сына,

Когда же по изгибу мертвыхъ губъ

Онъ понялъ все, то тяжкая кручина

Тогда легла на сердце старика.

Онъ все глядлъ на мертваго, пока

Тотъ не изчезъ въ волнахъ, и рухнулъ разомъ,

Какъ будто съ нимъ терялъ онъ жизнь и разумъ.

XCI.

Но вотъ на неб радуга взошла,

Раскинувшись надъ синими волнами,

И яркимъ свтомъ воздухъ залила…

Въ той золотой и полукруглой рам

Все было тамъ и ясно и тепло,

И очертанье радуги тепко

По небесамъ… дуга перерывалась

И, наконецъ, совсмъ изъ глазъ трялась.

XCII.

Мнялась ты, небесъ Хамелеонъ!

Воздушное дитя паровъ и свта,

Ты, пурпуромъ обвитое съ пеленъ

И въ золот рожденное въ часъ лта,

Блестящее, какъ солнечный разсвтъ,

Ты вс цвта въ одинъ сливаешь цвтъ,

Какъ глазъ подбитый въ очень жаркомъ спор

(Вдь маска на всегда есть на боксер)

XCIII.

Хорошимъ знакомъ радуга была

И моряки надялись заран.

Намъ древность тотъ обычай сберегла:

Такъ думали и греки и римляне.

Надежда возбуждаетъ бодрость въ насъ,

Пловцы же въ ней нуждались въ этотъ часъ

И радуга — калейдоскопъ небесный —

Явилась къ нимъ надеждою чудесной.

XCIV.

Замтили они, что въ тотъ же часъ

Надъ ними птица блая летала,

Похожая на голубя: не разъ

Ссть прямо въ лодку къ нимъ она желала,

Хоть видла, что тамъ сидитъ народъ,—

Она — то взадъ носилась, то впередъ

До самой ночи поздней: птицу эту

Вс приняли за добрую примту.

XCV.

Но все же птица сдлала умно,

Что въ лодку къ нимъ спуститься не ршилась:

Та лодка — не церковное окно,

Гд прежде, можетъ быть, она гнздилась…

Нтъ, еслибъ даже птица та была —

Хоть голубь изъ ковчега,— то бъ жила

Она не долго: голубь съ вткой мира

Тотчасъ бы сталъ обдомъ пассажира.

XCVI.

Подъ вечеръ сталъ сильне втеръ дуть,

На неб темномъ звзды заблистали

И лодка продолжала снова путь.

Но вс пловцы теперь такъ слабы стали,

Что ничего понять ужъ не могли.

То чудились имъ берега земли,

То выстрлы изъ пушекъ раздавались,—

То будто волны въ скалы ударялись.

XCVII.

Настало утро, втеръ стихъ опять.

Вкругъ закричалъ одинъ изъ нихъ и клялся,

Что видитъ землю, можетъ различать,

Какъ дальній берегъ солнцамъ освщался.

Они глядятъ, разкрывъ глаза, впередъ,

Ужель опять обманъ? Но ближе — вотъ

Предъ ними точно берегъ открывался,

И все яснй, ясне рисовался.

XCVIII.

У многихъ видны слезы на глазахъ,

Иные съ помшательствомъ смотрли,

Надежду въ нихъ смнялъ невольный страхъ:

Они какъ будто разомъ отупли.

Иные же молились. Трехъ нашли

Уснувшими, но только не могли

Ихъ разбудить… Напрасно! Межъ пловцами

Она давно ужъ стали мертвецами.

XCIX.

Предъ этимъ за день странники въ вод

Большую черепаху вдругъ поймали

И ею сутки цлые въ нужд

Невыносимый голодъ утоляли.

Та пища ихъ отъ гибели спасла

И новыя надежды принесла.

Вс думали, оправившись отъ страха,

Что послана судьбой та черепаха.

Они неслись къ скалистымъ берегамъ,

Все выше, выше скалы вырастали,

Чмъ ближе приближались къ нимъ, но тамъ

Край незнакомый люди увидали.

Никто изъ нихъ тогда не понималъ,

Куда принесъ ихъ прихотливый валъ:

То думали, что Этну увидали,

То Кипръ, Родосъ, но правды не узнали.

CI.

Межь тмъ къ земл теченье ихъ несло:

Харонъ съ тнями въ лодк плылъ, казалось.

Надъ ними смерти вяло крыло —

Ужь въ лодк только четверо осталось

И трое мертвыхъ, бросить ихъ въ потокъ

По слабости никто теперь не могъ,

Хоть дв акулы сзади ихъ играли

И пною ихъ лица орошали.

CII.

Отчаяніе, холодъ, жажда, зной

Такъ изсушили ихъ и истерзали,

Что даже очи матери родной

Между пловцамъ сына не узнали.

Сгарая днемъ и замерзая въ ночь,

Не вс могли мракъ смерти превозмочь,

Водой морской себя они поили,

И муки ихъ еще страшне были.

CIII.

И вотъ — земля!… Былъ восхищенъ ихъ взглядъ

Роскошнымъ лсомъ, сочными втвями,

Съ которыхъ словно вялъ ароматъ…

Имъ, видвшимъ такъ долго предъ глазами

Лишь только знойный, жгучій неба сводъ

И яркій блескъ необозримыхъ водъ

Соленой, грозной, мертвенной пучины.

Прекрасными казалась т картины…

CIV.

Былъ берегъ дикъ. О скалы бьется валъ,

Но въ радости, пловцы какъ помшались,

Ихъ не страшилъ видъ грозныхъ этихъ скалъ:

Они на встрчу къ нимъ теперь помчались.

Хоть виднъ рифъ среди кипящихъ водъ,

Но на него летитъ несчастный ботъ

И — въ дребезги разбился онъ у цли:

Отъ лодки только щепки полетли.

CV.

Но Донъ-Жуанъ отличнымъ былъ пловцомъ,

Какихъ едва ли много въ этомъ мір,

И жъ плаваньи служить могъ образцомъ,

Наученный тому жъ Гвадалквивир,

Онъ плавалъ хорошо и, можетъ быта,

Могъ Геллеспонтъ широкій переплыть,

Какъ нкогда (тутъ скромность для чего же?)

Чрезъ Геллеспонтъ переплывалъ я тоже…

CVI.

И такъ, онъ плылъ измученный, больной.

Съ послдними усильями собрался,

До крутизны высокой и прямой

Онъ до ночи доплыть еще старался.

Была еще опасность — отъ акулъ:

Одинъ пловецъ отъ нихъ ужь утонулъ,

Другіе плавать вовсе не умли,—

И лишь Жуанъ достигъ желанной цли.

CVII.

Но все-таки онъ былъ весломъ спасенъ,

Которое до берега домчалось

Въ тотъ самый мигъ, когда, слабя, онъ

Терялъ сознанье. Къ счастію, попалось

Тогда весло,— рукой въ него вцпясь,

Онъ вновь доплылъ средь бурныхъ волнъ крутясь,

И наконецъ измученнымъ, усталымъ,

На берега былъ выброшенъ онъ валомъ.

CVIII.

Едва дыша, ногтями рукъ своихъ

Впился онъ въ въ землю, полный опасенья,

Чтобъ вновь напоръ свирпыхъ волнъ морскихъ

Не утащилъ его въ свое теченье.

Такъ безъ движенья долго онъ лежалъ

Передъ пещерою и ощущалъ

На столько жизнь, чтобъ чувствовать страданья

И впереди не видть упованья.

CIX.

Съ усиліемъ болзненнымъ онъ всталъ,

Но рухнулъ вновь: безсильны были ноги,

Онъ спутниковъ искать глазами сталъ,

Съ которыми длилъ свои тревоги:

Одинъ изъ нихъ былъ брошенъ на уступъ,

Но не живой: то былъ холодный трупъ,

Два дня назадъ прошло, какъ онъ скончался,

И вотъ теперь до берега домчался.

CX.

Жуанъ смотрлъ. Кружилась голова,

Онъ вновь упалъ, въ глазахъ все помутилось,

Его дыханье слышалось едва

И вкругъ весла рука его обвилась.

Какъ лилія поблекшая межъ скалъ,

Болзненно-прекрасный онъ лежалъ…

Какъ хороши и стройны формы эти!…

Не много есть подобныхъ имъ на свт…

CXI.

Жуанъ не зналъ, какъ долго длился сонъ,

Сознаніе и память въ немъ дремали.

Не сознавалъ все это время онъ,

Какъ дни и ночи мимо пролетали.

Но обморокъ глубокій миновалъ,

И Донъ-Жуанъ лишь смутно понималъ,

Что въ немъ воскресли жизненные силы,

Что устоялъ онъ у дверей могилы.

CXII.

Онъ открывалъ глаза и закрывалъ:

Еще сомннье сильно говорило,

Ему казалось — въ лодк онъ лежалъ

И вновь тоска тогда его давила,

И звалъ онъ смерть на помощь, но потомъ

Сталъ озираться медленно кругомъ —

Глядитъ и видитъ, словно очарованъ,

Прекрасной, юной двушки лицо онъ.

CXIII.

Она надъ нимъ склонялася слегка

И словно въ жизнь вернуться умоляла,

Его ласкала нжная рука

И отъ зловщей смерти отвлекала.

Она его старалась разбудить

И ласками вновь къ жизни возвратить,

Его виски водой она мочила

И — слабый вздохъ Жуана уловила,

CXIV.

Потомъ къ губамъ лекарство поднесла

И тло обнаженное прикрыла

И голову его приподняла:

Ея щека подушкой послужила.

Тихонько выжавъ воду изъ волосъ,

Съ волненіемъ и взоромъ, полнымъ слезъ,

Слдила за движеньями больного

И вздохами красавца молодого.

CXV.

Съ прислужницей, которая была

И старшихъ лтъ и мене красива,

Она въ пещеру тихо отнесла

Жуана соннаго,— въ пещер живо

Спшили развести огонь они.

Когда въ пещер вспыхнули огни,

Та двушка явилась въ тьм глубокой

Красавицей прекрасной и высокой.

CXVI.

На лбу ея повшенъ рядъ монетъ,

Среди волосъ ихъ золото сверкало.

Т кудри сзади падали (ихъ цвтъ —

Каштановымъ казался), доставала

Ея коса почти до самыхъ пятъ…

Глаза такъ повелительно глядятъ.

Своей осанкой гордой и пріятной

Она вполн являлась дамой знатной.

CXVII.

Ея глаза, какъ смерть сама черны,

И длинныя рсницы черны были,

Рсницы т казались такъ длинны,

Что бахрамой для чудныхъ глазъ служили,

И изъ подъ нихъ она глазами жгла,

Которые сверкали, какъ стрла

Иль какъ змя, которая проснулась

И, показавши жало, развернулась.

CXVIII.

Чело ея сіяло близной,

Румянцемъ щеки нжныя играли.

А губка верхняя? О ней

Такъ долго бы вс юноши мечтали!…

Предъ женщиной подобной, наконецъ,

Скульпторъ схватиться долженъ за рзецъ,

Но я въ скульпторовъ врю очень мало

И въ прелесть ихъ земнаго идеала.

СХІХ.

Я говорю по опыту: я зналъ

Ирландскую красавицу когда-то.

Хотя рзецъ ее изображалъ,

Но все, что въ красот той было свято,

То мраморъ передать собой не могъ…

И такъ, пройдетъ годовъ условный срокъ,

Появятся морщины на лиц томъ

И красота забудется всмъ свтомъ.

СХХ.

Въ той незнакомк таже красота.

Нтъ строгости испанской въ плать дамы:

Во всемъ наряд яркіе цвта.

Испанки же въ обыча упрямы —

Костюмъ ихъ простъ, въ немъ нтъ живыхъ цвтовъ,

Но видя ихъ въ мантиль, я готовъ

Сказать одно, что вс он колдуньи

И въ то же время рзвыя шалуньи.

СХХІ,

На незнакомк пышный былъ нарядъ,

Вкругъ ткани разноцвтныя спадали,

И въ локонахъ, отброшенныхъ назадъ,

Каменья драгоцнные сверкали,

Весь въ золот кушакъ ея блисталъ,

И кружевной вуаль съ нея спадалъ.

Но главное, что неприлично было:

Она въ туфляхъ босыя ножки скрыла.

CXXII.

Нарядъ другой былъ больше простъ. Она

Блестящихъ украшеній не имла.

Одежда этой женщины скромна:

Лишь серебро въ кудряхъ ея блло.

Вуаль ея грубе,— самый видъ

Свободою величья не дивитъ.

Не такъ длинна коса ея густая,

Ея осанка боле простая.

СХХІІІ.

Т женщины Жуану принесли

Одежду и питье и окружили

Заботами… Ахъ, женщины земли

Въ заботахъ тхъ всегда прекрасны были!…

Он сварили страннику бульонъ.

Хотя изъ псенъ всюду изгнанъ онъ,

Но со временъ Гомера это блюдо

Для всхъ людей едва-ль казалось худо.

СХXIV.

Кто эти дамы? Тотчасъ объясню,

Чтобъ за принцессъ вы ихъ не принимали,

Какъ вс поэты, ставить западню

Я не люблю: вс тайны скучны стали.

И такъ скажу я, правдой дорожа,

Т незнакомки были: госпожа

Съ своей служанкой. Можетъ быть, и странно,

Ея отецъ жилъ въ мор постоянно.

CXXV.

Онъ рыбакомъ когда-то прежде былъ,

Да и теперь отчасти имъ остался,

По промысломъ инымъ при этомъ жилъ.

Хотя скрывать отъ всхъ его старался,

Контрабандистъ и нсколько пиратъ.

Сталъ наконецъ довольно онъ богатъ,

Имлъ піастровъ груды. Деньги эти

Пріобрталъ не чисто онъ на свт.

СХXVI.

Онъ былъ рыбакъ, ловящій… корабли.

За ними онъ на ловлю отправлялся

Ему сопротивляться не могли:

Онъ для купцовъ везд грозой являлся.

Богатый грузъ пиратъ конфисковалъ,

Невольниковъ на рынк продавалъ

И, кончивши съ успхомъ въ мор ловлю,

Велъ въ Турціи богатую торговлю.

СХXVII.

Онъ грекомъ былъ. На остров своемъ

(На остров все дикостью пугало)

Построилъ онъ себ прекрасный домъ,

Гд старика удобство окружало.

Онъ кровь людей не разъ, бытъ можетъ, лилъ,

Могу сказать — старикъ ужасный былъ,

Но въ домик ужаснаго пирата

Все было и роскошно, и богато,

CXXVIII.

Имлъ онъ дочь, дочь эта — Гайде. Ей

Соперницъ по богатству было мало,

Но красотой плнительной своей

Скоре всхъ богатствъ она плняла.

Какъ южное растеніе, она

Росла, заботъ и горя лишена.

Хоть женихи руки ея искали,

Но чувства Гаіде все еще дремали.

СХХІХ.

Такъ вечеромъ, на берегу у скалъ,

Она нашла Жуана,— безъ движенья,

Безжизненный онъ на земл лежалъ.

Онъ былъ почти что нагъ и, безъ сомннья,

Обидться она была не прочь,

Но вдь нельзя жъ больному не помочь?

Притомъ же Гайде быстро разглядла

И кожи близну, и нжность тла.

СХХХ.

Но въ домъ она Жуана не несетъ.

Тамъ для него такое же спасенье,

Какъ для мышей, которыхъ видитъ котъ.

Ея отецъ не знаетъ снисхожденья.

Онъ, какъ арабъ, чтить гостя не готовъ,

И если пуститъ странника подъ кровъ,

То, излечивъ недуги осторожно,

Продастъ его въ неволю, если можно.

CXXXI.

И такъ, она за лучшее сочла

(Такой совтъ служанка предложила),

Чтобъ избжать несчастія и зла,

Стеречь въ пещер гостя. Полно было

Ихъ сожалніе, когда раскрылъ

Жуанъ глаза… Одинъ мудрецъ ршилъ,

Что сожалнье, нжная забота

Намъ часто отворяютъ въ рай ворота.

CXXXII.

Он огонь тотчасъ же развели,

Дв-три доски разбитыхъ отыскались

И на костеръ разложенный пошли.

Отъ ветхости т доски разсыпались

И мачты, догнивавшіе въ пыли,

Похожи стали тамъ на костыли.

Но къ счастію, обломковъ много было

И для костра съ избыткомъ ихъ хватило.

CXXXIII.

Жуанъ уснулъ на дорогихъ мхахъ,

Красавица сняла соболью шубку

И, чтобъ теплй уснулъ онъ, въ торопяхъ

Свернула въ одяло даже юбку.

И вотъ он сбираться стали въ путь,

Чтобъ утромъ вновь въ пещеру заглянуть,

Чтобъ принести въ случайное жилище

Для завтрака Жуана разной пищи.

CXXXIV.

И такъ, его оставили он.

Въ мертвецкій сонъ онъ тотчасъ погрузился,

Но передъ нимъ въ его покойномъ сн

Несчастій прежнихъ образъ не явился,

Хоть иногда несчастья прежнихъ дней

Проходятъ въ снахъ, какъ мрачный рядъ тней:

Мы въ страх просыпаемся отъ грезы

И по щекамъ бгутъ ручьями слезы.

CXXXV.

Жуанъ безъ сновидній крпко спалъ,

Но Гайде обернулась на мгновенье:

Казалось ей, что онъ ее позвалъ

И сдлалъ вдругъ какое-то движенье.

Казалось ей (вдь сердце часто лжетъ,

Какъ и языкъ), что онъ, раскрывъ свой ротъ,

Въ просонкахъ имя Гайде повторяетъ,

Хоть имя это вовсе онъ не знаетъ.

СХХXVI.

Задумавшись, пошла она въ свой домъ

И обо всемъ молчать просила Зою.

Но нужно ль ей напоминать о томъ?

Она была постарше, а, порою,

Два года въ жизни женщины иной

Есть — цлый вкъ. Для Зои молодой

Не даромъ пробжали эти годы

Въ великой школ матери природы.

СХХXVII.

День разсвталъ, но все еще не могъ

Жуанъ проснуться. Грезамъ не мшаетъ

Вблизи его журчащій ручеекъ,

Его покой лучъ солнца не смущаетъ,

И могъ онъ спать въ беззвучной тишин…

Дйствительно, нуждался онъ во сн:

По книг дда (*) долго помнить стану

Страданія, извстныя Жуану.

(*) Отчетъ объ экспедиціи вокругъ свта, предпринятой почтеннымъ Джономъ Байрономъ, командоромъ въ 1740 году. Изданъ въ Лондон въ 1768 году.

СХХXVIIІ.

Но Гайде спитъ тревожно. Иногда

Она металась въ снахъ своихъ ужасныхъ.

Ей грезились разбитыя суда

И трупы многихъ юношей прекрасныхъ.

Она отъ сна служанку подняла,

Невольниковъ въ покой свой созвала

И вс они никакъ не понимали,

Что женскіе капризы выражали.

СХХХІХ.

Чтобъ встать отъ сна у Гайде былъ предлогъ:

Она восходы солнца полюбила.

И точно, всхъ плнилъ бы насъ востокъ,

Когда восходитъ яркое свтило,

Когда туманъ скользитъ едва-едва

И небеса снимаютъ, какъ вдова,

Ночной свой трауръ и въ лучахъ денницы

Щебечутъ и поютъ повсюду птицы.

CXL.

Я самъ люблю такъ солнечный восходъ

И, хоть врачи всегда за то бранятся,

Недавно ночь не спалъ я на пролетъ,

Чтобъ солнечнымъ восходомъ любоваться.

И такъ, спшу теперь предостеречь:

Кто хочетъ жизнь и кошелекъ сберечь

И страстію глубокой насладиться,

Пусть вмст съ птухами спать ложится.

CXLI.

И Гайде рано день свой начала.

Ея лицо прекрасное пылало.

Кровь къ голов мгновенно прилила

И на щекахъ румянцемъ заиграла.

Такъ иногда стремительный потокъ

Скалу пробить теченіемъ не могъ,

Преградою гранитною смирялся

И озеромъ широкимъ разливался.

CXLII.

Внизъ со скалы красавица идетъ,

Ея нога скользитъ по камнямъ скоро,

Привтъ любви ей солнце съ неба шлетъ

И съ ней въ уста цалуется Аврора.

Ошибку эту можемъ мы понять:

Какъ двухъ сестеръ, ихъ можно обожать,

А два горъ вдвойн еще прелестна:

Богиня хороша, но… безтлесна…

CXLIII.

Въ пещеру Гайде входитъ. Тихо спитъ

Прекрасный гость. Она къ нему подкралась

И съ трепетомъ за сномъ его слдитъ.

(Сонъ всякій страшенъ). Гайде постаралась

Еще тепле странника прикрыть

И отъ дыханья втра охранить.

Потомъ она, безмолвна какъ могила,

Надъ нимъ склонясь, дыханье затаила.

CXLIV.

Какъ херувимъ, стоитъ надъ нимъ она

И охраняетъ ложе чужеземца.

И спитъ Жуанъ, и чисты грезы сна,

Какъ грезы задремавшаго младенца,

Межъ тмъ и завтракъ Зоя принесла

(Та парочка нуждаться въ немъ могла),

И берегла она по той причин

Запасную провизію въ корзин.

CXLV.

Безъ пищи жить никто еще не могъ,—

Благоразумно Зоя разсуждала

И, чуждая любовныхъ всхъ тревогъ,

Отъ утренняго холода дрожала,

Потомъ готовить завтракъ начала:

Она съ собой въ пещеру принесла

Хлбъ, кофе, фрукты, рыбу, медъ, все это

Являлось выраженіемъ привта.

CXLVI.

Готово все и Зоя въ этотъ часъ

Уже будить Жуана подходила,

Но Гайде взглядъ ей выразилъ отказъ,

И два пальчикъ къ губкамъ приложила.

Когда же завтракъ сдланный простылъ,

То приготовленъ новый завтракъ былъ.

А сонъ Жуана все не прерывался

И вчностью обимъ имъ казался.

CXLVII.

Онъ все еще на мягкомъ лож спалъ,

Его лицо румянецъ озаряетъ.

Такъ иногда вершинамъ дальнихъ скалъ

Послдній свтъ денница посылаетъ.

Страданіемъ черты его полны,

Въ его кудряхъ — слды морской волны,

Морскою пной спереди и сзади

Еще сверкали шелковыя пряди.

CXLVIII.

Она надъ нимъ склонилась. Онъ лежитъ,

Какъ втеркомъ нетронутая ива,

Какъ океанъ, когда гроза молчитъ

И онъ струится тихо и лниво.

Онъ былъ хорошъ, какъ роза межь цвтовъ,

Какъ юный лебедь,— словомъ, я готовъ

Назвать его вполн красивымъ малымъ,

Хоть былъ теперь онъ желтымъ и усталымъ.

CXLIX.

Проснулся онъ и вновь бы могъ заснуть,

По дивное лицо предъ нимъ мелькнуло,

И вновь ему хотлося взглянуть:

Ужель его лишь грёза обманула?..

Прекрасныхъ лицъ Жуанъ не забывалъ,

И даже если въ храм онъ стоялъ,

То оставлялъ другія вс иконы

Для образа божественной Мадонны.

CL.

Онъ на локтяхъ тогда приподнялся,

Смотря на дву. Гайде растерялась,

Въ ея лиц румянецъ разлился

И съ нимъ заговорить она старалась,

И прошептала страннику въ тотъ мигъ

(То былъ новйшій греческій языкъ),

Что говорить не долженъ онъ ни слова,

И предложила пищу для больнаго.

CLI.

По гречески Жуанъ не понималъ,

Но эта рчь такъ нжно прозвучала’

Какъ щебетанье птички. Онъ внималъ

Той музык, которая ласкала

И нжила и кротко такъ лилась.

Такіе звуки слезы будятъ въ насъ,

И плачемъ мы, причины слезъ не зная,

Т звуки только сердцемъ понимая.

CLII.

Онъ вкругъ глядлъ, какъ будто пробужденъ

Былъ звуками незримаго органа.

Такъ иногда обманываетъ сонъ,

Пока насъ не разбудитъ отъ обмана

Слуга, стучащій въ дверь… Ахъ, этотъ звукъ

Мн былъ невыносиме всхъ мукъ.

Сонъ утренній люблю я… Въ ночи наши

И женщины, и звзды вдвое краше.

CLIII.

Жуанъ очнулся. Сильный аппетитъ

Героя скоро вызвалъ изъ забвенья,

Притомъ же яствъ готовыхъ милый видъ

Раздразнивалъ въ немъ голодъ, безъ сомннья,

А также свтъ отъ яркаго костра

Пріятно грлъ его… Пришла пора —

Жуанъ о пищ думать начинаетъ:

Особенно бифстексъ его плняетъ.

CLIV.

Но мясо очень рдко было тамъ,

Хоть козы въ тхъ мстахъ и попадались,

Но въ праздники одни по островамъ

Тмъ рдкимъ мясомъ жители питались…

На островахъ пустынно какъ въ глуши,

Лишь кое-гд мелькаютъ шалаши —

Но островъ тотъ, гд Донъ-Жуанъ нашъ спрятанъ —

Былъ не таковъ: обиленъ и богатъ онъ.

CLV.

Я говорилъ о мяс, мн межь тмъ

О Минотавр басня представлялась

(Которая гнвитъ иныхъ: зачмъ

Въ ней дама вдругъ въ корову обращалась?)

И въ этой басн смыслъ глубокій былъ:

Тебя я, Пазифая, полюбилъ —

Ученика скотовъ ты поощряла,

И этимъ въ людяхъ храбрость возбуждала.

CLVI.

А англичане? Мясо — пища ихъ,—

(О пив говорить я здсь не стану,

И росказни о жидкостяхъ другихъ,

Пожалуй, и нейдутъ совсмъ къ роману).

Притомъ, война — британцу дорога.

Итакъ, по смыслу басня та строга.

По милости ея, равно достойны

Вниманія, какъ мясо, такъ и войны.

CLVII.

Воротимся къ Жуану. Донъ-Жуанъ

При вид пищи сочной наслаждался

И отъ восторга сдлался вдругъ пьянъ:

Такъ долго онъ сырьемъ однимъ питался.

Дремавшій голодъ въ немъ заговорилъ,

Онъ мысленно судьбу благодарилъ

И начали работать быстро скулы,

Какъ у кита иль у морской акулы.

CLVIII.

Онъ лъ ужасно. Гайде, словно мать,

Ему въ занятьи этомъ не мшала,

Но Зоя начала припоминать

(Она вдь книжекъ разныхъ не читала!),

Что сть голоднымъ много не даютъ

И что они отъ пищи лишней мрутъ,

Что нужно ихъ кормить какъ только можно

Умренно и очень осторожно.

CLIX.

И тутъ она ршилась заявить,

Не столько словомъ, сколько дломъ самымъ,

Что онъ свой завтракъ долженъ прекратить

И съ аппетитомъ справиться упрямымъ.

И чтобы смерть къ Жуану не пришла,

Она сама тарелку отняла.

‘Онъ столько сълъ — она сказать хотла —

Что лошадь оттого бы заболла’.

CLX.

Потомъ,— онъ былъ еще до этихъ поръ

Почти что нагъ,— лохмотья вс сложили

И бросили ихъ въ пламя на костеръ,

А Донъ-Жуана туркомъ нарядили.

За турка бы его признали мы:

Лишь не былона голов чалмы.

Ему надть шальвары предлагали

И въ новую рубашку одвали.

CLXI.

И Гайде говорить съ нимъ начала.

Хотя Жуанъ не понималъ ни слова,

Но юная гречанка не могла

Рчь перервать,— она была готова

Предъ нимъ до безконечности болтать:

Жуанъ ее не думалъ прерывать…

Ужь очень поздно Гайде догадалась,

Что болтовня ея не понималась.

CLXII.

И тутъ она, чтобъ замнить языкъ,

Къ улыбк, къ разнымъ жестамъ прибгала:

Въ его лиц восторженномъ въ тотъ мигъ

Отвтъ краснорчивый прочитала.

Черты лица Жуана — говорятъ

И много думъ высказываетъ взглядъ.

Жуана взоры ярко такъ блистали,

Что звуки словъ вполн ей замняли.

CLXIII.

Посредствомъ пантомимъ они могли

Между собой затять разговоры,

Но боле всего тутъ помогли

Обоимъ имъ ихъ собственные взоры:

Какъ астрономъ читалъ небесъ языкъ

Лишь по звздамъ, а не изъ скучныхъ книгъ

Такъ глазки Гайде азбукой служили

И поняты Жуаномъ скоро были.

CLXIV.

Пріятно иностраннымъ языкамъ

По взглядамъ милыхъ женщинъ обучаться,-

Я говорю про молодыхъ лишь дамъ,—

По опыту могу я въ томъ ручаться.

Он смются, видя неуспхъ,

И при успхахъ тотъ же слышенъ смхъ,

А дале и поцалуй родится…

По тмъ урокамъ могъ я научиться…

CLXV.

Пять словъ испанскихъ, греческихъ понять.

По итальянски вовсе я не знаю,

По англійски могу съ трудомъ болтать:

Я тотъ языкъ по Блеру изучаю,

По Тиллотсону также, ихъ языкъ

Есть образецъ религіозныхъ книгъ.

Поэтовъ же я просто ненавижу

И пользы въ чтеньи ихъ совсмъ не вижу.

CLXVI.

О дамахъ же молчу совсмъ. Я самъ

Рожденъ, какъ говорится, въ ‘высшемъ свт’,

Гд я любилъ когда-то многихъ дамъ

И испыталъ страстишекъ разныхъ сти,

Но я забылъ и ихъ, и модныхъ львовъ,

И въ память ихъ сберегъ лишь пару словъ:

Враги, друзья и женщины! Межь нами

Все кончено: вы стали только снами…

CLXVII.

Межь тмъ Жуанъ заучивалъ слова,

Ихъ повторять ему теперь пріятно…

Исторія любви намъ не нова,

Для всхъ сердецъ она равно понятна.

Всемірна, какъ блескъ солнца въ неб… Онъ,

Какъ многіе-бъ изъ насъ, ужь былъ влюбленъ,

Она сама въ долгу не оставалась —

Что сплошь да рядомъ по свту случалось.

CLXVIII.

Съ разсвтомъ дня (Жуанъ любилъ поспать,

А Гайде поднималась очень рано)

Она въ пещеру стала прибгать

И, наклонившись къ ложу Донъ-Жуана,

Ласкала локонъ спящаго рукой,

Не прерывая сна его покой,

Едва дыша надъ милыми устами:

Такъ дышетъ южный втеръ надъ цвтами.

CLXIX.

И съ каждымъ днемъ Жуанъ бодрй смотрлъ

Его здоровье быстро поправлялось.

Замчу здсь: для всхъ любовныхъ длъ

Здоровье сильной помощью являлось.

Здоровье и бездлье — для страстей

Есть масло или порохъ межь людей,

И безъ уроковъ Бахуса, Цереры

Не такъ сильна была бы власть Венеры.

CLXX.

Пока Венера сердце шевелитъ

(Любовь безъ сердца дйствуетъ несмло),

Церера возбуждаетъ аппетитъ,—

Любовь должна питаться, какъ и тло,—

А Бахусъ наливаетъ намъ вина,

Зоветъ на пиръ, гд сть любовь должна…

Кто яства сверху людямъ посылаетъ —

Нептунъ иль Панъ — еще никто не знаетъ.

CLXXI.

Жуанъ, проснувшись, завтракъ находилъ

И — дивные глаза островитянки,

Которыхъ блескъ насъ сжегъ бы и смутилъ.

Притомъ еще глаза ея служанки…

Но я писалъ объ этомъ, и опять,

Пожалуй, скучно будетъ повторять…

Итакъ, Жуанъ въ морскихъ волнахъ купался

И къ завтраку и къ Гайде возвращался.

LCXXII.

Невинность ихъ такъ велика была,

Что ихъ купанье вовсе не смущало.

Казалось ей: она давно ждала

Его къ себ, не разъ во сн видала.

Хотлось ей теперь его любить

И счастье дать, и счастье получить…

Такъ близнецомъ на свтъ родится счастье

И жить не можетъ въ мір безъ участья.

CLXXIII.

Пріятно ей съ нимъ вмст быть, дрожать

Отъ легкаго его прикосновенья,

И сонъ его поутру охранять

И дожидаться тихо пробужденья.

Жить вчно съ нимъ — мечтать она могла,

Разлука ей была бы тяжела.

Жуанъ ей былъ усладою въ часъ горя,

Сокровищемъ, подаркомъ бурь и моря.

CLXXIV.

Промчался мсяцъ. Въ милый уголокъ

Никто нежданнымъ гостемъ не явился,

Никто еще въ т дни узнать не могъ,

Что Донъ-Жуанъ въ пещер поселился.

Вотъ наконецъ пирата корабли

Въ открытый океанъ опять ушли

И тамъ суда съ купеческимъ товаромъ

Преслдовать они пустились съ жаромъ.

CLXXV.

Пирата дочь свободы дождалась.

Отецъ ушелъ, она была свободна,

Какъ женщина замужняя въ тотъ разъ,

Могла ходить везд, гд ей угодно.

Никто ея свободы не стснялъ,

Никто за ней теперь не наблюдалъ…

Завидовать должны ей наши дамы,

Хоть ихъ стснять не любимъ никогда мы.

CLXXVI.

Они встрчались чаще. Понималъ

Онъ много словъ, нердко съ ней гуляя,

Межь тмъ давно ль онъ на песк лежалъ,

Какъ сорванная роза, увядая,

На берегу морскомъ, близь дикихъ скалъ?..

Такъ, кончивъ завтракъ, съ нею онъ гулялъ

Они природой вмст наслаждались

И заходящимъ солнцемъ любовались…

CLXXVII.

Т берега имли дикій видъ,

Кругомъ пески иль скалы поднимались.

У береговъ капризный валъ бурлитъ,

Мстами бухты съ моря выдавались…

Тамъ не смолкалъ волны зловщій ревъ

И лишь въ затишь лтнихъ вечеровъ

Поверхность моря озеромъ сіяла

И тишину волненье не смущало.

CLXXVIII.

На берегу среди прибрежныхъ скалъ

Морская пна землю покрываетъ:

Такъ до краевъ наполненный стаканъ

Шипучей влагой весело играетъ…

Пусть мудрецы болтаютъ, что хотятъ:

И пть вино, и пить вино я радъ…

Сегодня пиръ съ подругой молодою,

А завтра мудрость съ содовой водою.

CLХХІХ.

Пускай вино волнуетъ нашу кровь,

Одинъ восторгъ есть въ жизни — опьяненье.

Вино и слава, деньги и любовь —

Вотъ все, въ чемъ міръ вкушаетъ наслажденье.

Нтъ, безъ тебя, богами данный сокъ,

Безцвтенъ былъ бы жизни краткій срокъ.

Такъ пейте же, и если пробудитесь

Съ ломотою — вы такъ распорядитесь:

CLХХХ.

Слуг тотчасъ велите вы подать

Гохгеймера и соды, и тогда вы

Все наслажденье можете понять…

Нтъ, ни шербетъ, пріятный въ часъ забавы,

Ни водяная капля средь степей,

Бургонское съ прозрачностью своей —

Все это не замнитъ намъ собою

Тебя, Гохгеймеръ, съ содовой водою.

CLXXXI.

И такъ, въ тотъ часъ весь берегъ точно спалъ

И словно небо самое дремало.

Песокъ недвижной массою лежалъ

И синяя волна не бушевала.

Лишь крикомъ птицъ смущалась тишина,

Да иногда безсонная волна

О грудь скалы прибрежной разбивалась

И брызгами по камнямъ разсыпалась.

CLXXXII.

Жуанъ и Гайде, я ужь говорилъ,

Въ отсутствіи отца вдвоемъ гуляли.

За Гайде братъ дозоромъ не ходилъ

И къ ней опекуна не приставляли.

Лишь только Зоя съ нею всюду шла,

Ноу нея обязанность была —

Услуживать, чесать и для награды

Выпрашивать потертые наряды.

CLXXXIII.

Насталъ тотъ часъ, когда съ вершины скалъ

Повяла вечерняя прохлада

И изъ-за горъ лучь солнечный сверкалъ…

Въ эир тишь и нга, и отрада.

Вс берега озарены тепло

И море тихо, ясно, какъ стекло,

И блещетъ небо розовою краской,

А въ немъ горитъ звзда съ любовной лаской.

CLXXXIV.

Рука съ рукой гуляетъ ихъ чета.

По ровному песку они блуждали

И забирались въ дикія мста,

Глубокія пещеры посщали.

Предъ ними открывался мрачный залъ,

Гд темный сводъ кристаллами сверкалъ,

И тамъ они обнявшись отдыхали

И солнце предъ закатомъ провожали.

CLХXXV.

Они глядли въ небо:— ясный сводъ

Пылалъ кругомъ, какъ розовое море,

И дискъ луны всплывалъ изъ синихъ водъ

И отражался въ синемъ ихъ простор.

Ласкалъ ихъ втерокъ своей игрой,

Когда жь встрчались взоры ихъ, порой,

Тогда они въ забвеніи склонялись

И въ поцалуй восторженный сливались,

CLXXXVI.

Въ тотъ долгій поцалуй любви,

Въ которомъ отражается все счастье,

Когда огонь горитъ у насъ въ крови

И насъ охватитъ страсти самовластье,

Когда нашъ пульсъ клокочетъ, какъ волканъ

И поцалуй есть тотъ же ураганъ.

Я силу поцалуя понимаю,

И долготой его я измряю.

CLXXXVII.

Ихъ поцалуй былъ дологъ, безъ конца,

Они его едвали измряли…

Однимъ біеньемъ бились ихъ сердца,

Они безъ словъ другъ друга понимали.

Нечаянно сливались ихъ уста,

Какъ пчелы у цвточнаго куста,

И ихъ сердца — для нихъ цвтами были,

Гд оба медъ сладчайшій находили.

CLXXXVIII.

Они одни,— не въ комнат пустой.

Гд прячемся мы часто для свиданья,—

Предъ ними — море, мсяцъ золотой,

Пески, пещеры, звздъ ночныхъ сіянье.

Все это окружало ихъ въ тотъ часъ…

Они сидятъ другъ къ другу наклонясь,

Какъ будто въ мір нтъ другихъ созданій

Имъ дла нтъ до будущихъ страданій.

CLXXXIX.

Никто не могъ ихъ ночью испугать,

Они вдвоемъ въ ту ночь не трепетали…

Не много словъ пришлось имъ повторять,

Но ими все счастливцы выражали.

Все то, что могъ бы выразить языкъ,

Имъ тихій вздохъ передавать привыкъ…

Вздохъ, этотъ лучшій способъ выраженья,

Намъ Ева завщала по паденьи…

СХС.

Клятвъ и обтовъ Гайде не ждала,

Она о нихъ едва ли и слыхала,

Какъ и о томъ, что двушка могла

Опасности найти въ любви не мало.

Невденье — одинъ ея оплотъ,

И къ юнош любовь ее влечетъ.

Неврности она не понимаетъ,

А потому о ней не поминаетъ,

CXCI.

Она любила сильно и была

Любима тоже и, хотя казалось,

Любовь могла сердца ихъ сжечь до тла,

Но въ сердц много жизни оставалось.

Ихъ чувства замирали, чтобъ опять

Для новаго блаженства воскресать…

Все больше, больше Гайде убждалась,

Что для него на свтъ она рождалась.

СХСІІ.

Увы! они такъ юны, хороши,

Такъ любящи, такъ слабы, одиноки,—

Притомъ въ такой плнительной тиши

Благоразумья всякаго далеки,

Что ихъ ждала ужасная бда,

Которая на многіе года

Намъ адскимъ пыломъ сердце разжигаетъ

И вчными страданьями терзаетъ,

СХСІІІ.

О, бдные Жуанъ и Гайде!.. Нтъ

Четы прекраснй въ мір безъ сомннья…

Ужель имъ жизнь готовитъ не привтъ,

Но страшные часы грхопаденья?..

Объ ад Гайде слышала не разъ,

Она страшилась дьявольскихъ проказъ,

Но, такова любви могучей сила,

Теперь-то вотъ о всемъ и позабыла.

СXCIV.

При лунномъ свт блещутъ взоры ихъ,

Ея рука -на ше Донь-Жуана,

Онъ обвился кистями рукъ своихъ

Вкругъ стройнаго и двственнаго стана.

Прижавъ къ себ, онъ Гайде обнималъ,

Въ себя онъ каждый вздохъ ея впивалъ…

Они сидли, словно изваянье,

Достойное рзца и обожанья.

CXCV.

Мигъ упоенья быстро промелькнулъ

И — (Гайде сна спокойнаго не знала)

Жуанъ въ ея объятіяхъ уснулъ:

Она его къ груди своей прижала…

Порой, она смотрла въ небеса,

Иль опускала ясные глаза

На юношу, котораго любила,

И всю себя на жертву приносила…

CXCVI.

Съ восторгомъ въ пламя смотрится дитя

И у груди родимой засыпаетъ,

Арабъ, гостепріимствомъ не шутя,

Съ привтомъ чужестранца принимаетъ,

Морякъ за призомъ гонится, скупой

Привыкъ дрожать надъ грудой золотой,

Но лучшаго не знаю я желанья:

Стеречь покой любимаго созданья.

СXCVIІ.

Пусть спитъ оно. Съ нимъ наша жизнь слилась.

Пусть спитъ оно, во сн не сознавая

О счастіи, имъ отданномъ для насъ,

И мысли сокровенныя скрывая.

Что думало, чмъ мучилось оно —

Въ далекой глубин погребено…

Пускай же спитъ другъ милый и любимый,

Любовью и участіемъ хранимый!..

СХСVIII.

Такъ Гайде стерегла Жуана сонъ.

Въ ней впечатлнья новыя рождали

И океанъ, и ночь, и небосклонъ,

Которые кругомъ ея сіяли…

Среди песковъ и этихъ дикихъ скалъ

Никто любви блаженной не мшалъ

И только звзды въ неб понимали,

Что ихъ счастливй въ мір не видали.

СХСІХ.

Увы! любовь для женщины страшна,

Какъ періодъ прелестный и ужасный —

Азартная игра для нихъ она:

Когда случится проигрышъ несчастный —

Миръ ихъ души уже на вкъ разбитъ.

Вотъ почему ихъ мщенье такъ страшитъ:

Он какъ тигръ на жертву нападаютъ,

Но мстя другимъ, еще сильнй страдаютъ.

СС.

Несправедливы къ женщинамъ всегда

Мы вс, мы вс: измна ждетъ ихъ вчно.

Он умютъ многіе года

Любить, скрывая это, безконечно,

Пока не поведутъ ихъ подъ внецъ.

Что жь остается всмъ имъ подъ конецъ?

Неврный другъ, лнивый мужъ на свт,

Наряды, сплетни, ханжество и дти!..

CCI.

Одн берутъ любовниковъ, инымъ

Хозяйство счастье скоро замняетъ.

Т отъ мужей уходятъ, только имъ

За это свтъ презрніе бросаетъ

И рдко жизнь пригретъ ихъ опять:

Имъ счастья обновленнаго не знать.

Иныя же, когда съ пути собьются,

Писаньемъ повстей тотчасъ займутся.

ССІІ.

Но, Гайде — ты была невстой горъ,

Рожденная подъ солнцемъ слишкомъ жгучимъ,

Гд южной страстью пышетъ женскій взоръ:

Смотрть покойно ихъ мы не научимъ.

И Гайде для любви сотворена,

Она ничмъ не будетъ смущена,

Когда избранникъ милый ей найдется:

Въ ея груди не даромъ сердце бьется.

CCIII.

О ты, біенье сердца!… Сколько разъ

Намъ за тебя случалось поплатиться,

Хоть радость ты и возбуждало въ насъ…

Не рдко мудрость старая стремится

Т радости для насъ разоблачать

И много истинъ славныхъ насказать…

Т истины такъ мудры, что покуда

Ихъ обложить бы пошлиной не худо.

CCIV.

Итакъ свершилось,— вмсто брачныхъ свчь

Любовь ихъ звзды ночи озарили,

Имъ волны шлютъ таинственную рчь

И небеса имъ храмомъ послужили,

Духъ тишины ихъ бракъ благословилъ.

Такъ совершенъ союзъ счастливый былъ.

Блаженство имъ повсюду улыбалось

И та пустыня раемъ показалась.

CCV.

Любовь! предъ нею Цезарь трепеталъ,

Предъ ней рабомъ Антоній преклонялся,

И голосъ Сафо нжностью дрожалъ

(Любви, которой міръ весь удивлялся),—

Любовь! Кто ты? зачмъ ты въ міръ пришла?

Стоишь ты надъ людьми, какъ геній зла:

Хотя меня терзала ты, волнуя,

Но дьяволомъ тебя не назову я.

СCVI.

Ты нарушала браки столько лтъ,

Ты лбы мужей великихъ оскорбляла:

Вотъ Цезарь, Велизарій, Магометъ.

Ихъ имена исторія вписала,

Весь міръ узналъ теперь про ихъ дла,

А между тмъ ихъ участь очень зла:

Они всегда героями являлись,

Но три ихъ лба рогами украшались.

СCVIІ.

Любовь своихъ философовъ нашла

И Аристиппъ и Эпикуръ старались

Втянуть насъ въ грхъ, наука ихъ была

Доступной всмъ. Къ чему жь не догадались

Они отъ бса насъ освободить?

Тогда бы ихъ могли мы оцнить…

‘Люби и пей’ — рчь эта прозвучала

Изъ царственнаго рта Сарданапала…

CCVIII.

Но Юлію ужель Жуанъ забылъ?

И скоро такъ ужель забыть возможно?

Вопросъ такой меня теперь смутилъ:

Ршать такой вопросъ неосторожно.

Я думаю однако, что луна

Виновна въ томъ, всему виной — она.

Иначе почему же, — мы не знаемъ, —

Для новыхъ лицъ мы прежнимъ измняемъ?…

ССІХ.

Непостоянство, просто, смертный грхъ.

Я началъ презирать и сталъ гнушаться

Непостоянства этого во всхъ.

А между тмъ, я долженъ здсь признаться,

Что въ маскарад мн, не такъ давно,

Прелестное попалось домино.

Въ той маск врно демонская сила:

Она меня до ужаса плнила.

ССХ.

Но мудрость мн при этомъ помогла

И о ‘священныхъ узахъ’ намекнула.

Я думать сталъ, но маска подошла:

‘Ахъ, что за зубы, Боже! Какъ взглянула!

‘Замужняя иль нтъ — пойду узнать,

‘Она должна объ этомъ мн сказать!’

Но мудрость здсь опять въ права вступила

И предо мною ‘стой!’ проговорила.

ССХI.

Вернусь къ непостоянству. Чувствомъ тмъ

Мы только дань восторга выражаемъ

Къ прекрасному въ природ и ко всмъ

Красавицамъ, которыхъ мы встрчаемъ.

Мы красоту и въ стату почтимъ,

И если жизнь съ созданьемъ молодымъ

Намъ встрчу хоть случайную послала,

Мы въ женщин чтимъ святость идеала.

ССХІІ.

Непостоянство — дань для красоты.

Оно насъ развиваетъ въ этомъ мір,

Оно сошло съ надзвздной высоты

И зародилось нкогда въ эир.

Жизнь безъ него казалась бы пошла…

Хотя оно доводитъ насъ до зла,

Но потому, должны мы въ томъ признаться,

Что наша кровь способна воспаляться.

CCXIII.

Но все-таки то чувство тяжело.

Когда бъ одну мы женщину любили

И отъ нея ничто насъ не влекло,

Мы бъ отъ страданья сердце отучили,

(За тмъ, что научаемся страдать,

Когда другой не можемъ обладать)

Когда бъ одна насъ женщина плняла,

То это бъ сердце съ печенью спасало.

ССXIV.

Сердца людей — подобны небесамъ.

Они, какъ небо, могутъ измняться,

Проносятся нердко бури тамъ

И часто громы могутъ раздаваться.

Когда гроза спалитъ все сердце въ насъ,

То дождевыми каплями изъ глазъ

Польются слезы горькія потокомъ:

Бываетъ такъ на свер далекомъ.

CCXV.

Для нашей желчи печень — лазаретъ,

Но отъ недуговъ рдко онъ спасаетъ:

Страсть первая живетъ въ немъ много лтъ

И отъ страстей другихъ не умолкаетъ.

Въ немъ злоба, страхъ и ненависть кипятъ,

И рвутся вверхъ, вкругъ разливая ядъ:

Такъ въ кратер подземнаго волкана

Всегда зіяетъ огненная рана.

ССXVI.

Но я пока остановлю разсказъ.

Какъ въ первой псн этого романа,

Здсь двсти слишкомъ стансовъ, каждый разъ

Я этой цифры въ псняхъ Донъ-Жуана

Держаться буду точно и всегда.

Кладу перо. Прощайте, господа.

Теперь Жуанъ и Гайде могутъ сами

Здсь отвчать за повсть передъ вами,

ПСНЯ ТРЕТЬЯ.

О, Муза! и такъ дале… Лежалъ

Жуанъ, склонясь на грудь подруги нжной,

Взоръ Гайде сонъ Жуана охранялъ…

Она полна любовью безмятежной,

Ей незнакомъ сомннья тайный ядъ,

Ее мечты такія не страшатъ,

Что отъ любви въ ней сердце разобьется

И много горькихъ слезъ потомъ прольется.

II.

Любовь! зачмъ такъ вредоносна ты?

Скажи, зачмъ ты кипарисъ вплетаешь

Всегда въ свои душистые цвты

И муки сердца вздохомъ выражаешь?

Какъ увядаетъ сорванный букетъ,

Положенный случайно за корсетъ,

Такъ погибаютъ многія созданья,

Въ объятіяхъ любви найдя страданье.

III.

Для женщины любовникъ первый милъ,

Потомъ сама любовь ее плняетъ.

Привычка въ ней смняетъ прежній пылъ

И безконечно ей надодаетъ.

Попробуйте вы женщину узнать:

Сперва одинъ начнетъ ее плнять,

Потомъ нужны ей многіе мужчины,

И врной быть нтъ женщин причины.

IV.

Не знаю я, кто въ этомъ виноватъ,

Но женщины, когда имъ измняютъ,

(Одн ханжи не входятъ въ тотъ разрядъ),

Интриги новой скоро пожелаютъ.

Но первая любовь у нихъ сильна —

Ей женщина всмъ сердцемъ предана,

А если разъ она ее узнала,

То не однажды посл измняла.

Да, ужь таковъ печальный, горькій плодъ

Безумія людскаго и разврата:

Любовь съ замужствомъ въ дружб не живетъ,

Хоть вмст родились они когда-то.

Какъ уксусъ изъ вина творится, тамъ

И отъ любви родился самый бракъ —

Напитокъ очень кислый, непріятный

И потерявшій запахъ ароматный.

VI.

Въ любви для многихъ, многихъ женщинъ есть

Не мало горькихъ, грустныхъ сожалній:

Сначала ихъ обманываетъ лесть,

А въ будущемъ готовитъ рядъ мученій.

Что жь остается? плакать и страдать…

Любовь себ привыкла измнять:

Прекрасной страсть въ любовник являлась,

А въ муж — только слабостью казалась.

VII.

Мужья стыдятся нжность показать,

Иные скоро могутъ пресыщаться,

(Что, впрочемъ, рдко) станутъ тосковать:

Нельзя жь всегда женою восхищаться!…

А между тмъ имъ бракъ постановилъ,

Чтобъ тотъ союзъ др смерти крпокъ былъ…

Ахъ! грустно потерять для насъ супругу

И въ трауръ нарядить свою прислугу!…

VIII.

Любовь въ домашней жизни, какъ обманъ,

Свое значенье первое теряетъ.

Намъ о любви твердитъ любой романъ,

Но романистовъ бракъ не занимаетъ.

Поставимъ ли супругу мы въ вяну,

Когда надуетъ онъ свою жену?

Лаура не была женой Петрарки,

Вотъ почему его сонеты жарки.

IX.

Героевъ смерть — трагедій всхъ конецъ,

Счастливый бракъ — комедій окончанье.

Исторія двухъ любящихъ сердецъ

Не вызываетъ дальше описанья,

Чтобы о нихъ неправды не сказать…

Къ чему ихъ въ путь дальнйшій провожать?

Нтъ, отдохнемъ на пятомъ акт въ драм,

Забывши и ‘о Смерти и о Дам’ (*).

(*) Намекъ за шекспировскую балладу ‘Death and the Lady’ (Смерть и Дама).

Лишь два пвца воспли рай и адъ

(Иль иначе — замужство). Это были

Мильтонъ и Дангъ, и оба, говорятъ,

Въ супружеств своемъ несчастно жили,

Но знаемъ мы, что Дантъ, какъ и Мильтонъ,

Намъ рисовали копіи не съ женъ

Въ чертахъ какъ Беатриче, такъ и Евы,

И съ этимъ согласитесь, врно, вс вы…

XI.

Толкуютъ, будто Дангъ изобразилъ

Подъ видомъ Беатриче — богословье,

Но комментаторъ сильно погршилъ

И доказалъ — не скрою — пустословье.

Чмъ это мннье могъ онъ подтвердить

И мысли Данта міру пояснить?

Нтъ, я признать скоре бы ршился,

Что въ псняхъ математикъ въ немъ явился.

XII.

Женой Жуана Гайде не была,

Но въ томъ они одни дашь виноваты:

Пусть обойдетъ читателя хула,

Что у пеня герои не женаты,

А чтобъ въ соблазнъ иныхъ не приводить,

Я предлагаю книгу здсь закрыть:

Пусть не дочтетъ читатель церемонный

Исторію любви ихъ беззаконной.

XIII.

Но все-таки ихъ жизнь была ясна,

Для Гайде дни въ блаженств пролетали,

И въ упоеніи не думала она.

Что т мста отцу принадлежали.

Отъ наслажденья мы не убжимъ,

Пока себя мы имъ не утомимъ…

Такъ чаще ихъ устраивались встрчи,

Пока пиратъ крейсировалъ далече…

XIV.

Онъ промысломъ своимъ не удивлялъ,

Хоть очень многихъ грабилъ по дорог,

Вдь если бъ былъ онъ первый адмиралъ,

Изъ грабежа онъ сдлалъ бы — налоги.

Но жизнь его умренньй была

Среди заботъ морскаго ремесла,

И скромный путникъ воднаго простора

Себ взялъ роль… морскаго прокурора.

XV.

Онъ, бурями задержанъ въ мор, ждалъ

Себ добычи важной и богатой.

Одну добычу онъ ужь потерялъ

Въ морскихъ волнахъ, судовъ своихъ вожатай,

Онъ плнниковъ на части раздлилъ.

Какъ будто главы въ книг, и спшилъ

Ихъ заковать: товаръ тотъ очень пнный’ —

Былъ годенъ для продажи каждый плнный.

XVI.

Изъ плнниковъ онъ многихъ съ рукъ ужь сбылъ,

Иныхъ въ Тунис продалъ безъ печали.

Одинъ старикъ лишь въ море сброшенъ былъ:

За дряхлость лтъ его забраковали.

Богатыхъ онъ для выкупа берегъ

И посадилъ ихъ въ трюм подъ замокъ.

Всхъ остальныхъ сковалъ онъ безъ разбора:

Знакомый бей купить ихъ долженъ скоро.

XVII.

Онъ точно такъ товары продавалъ,—

Ихъ покупать на рынкахъ были рады,—

И только никому не уступалъ

Онъ женскіе различные наряды,

Ткань, кружева, съ гитарами браслетъ

И нсколько прекрасныхъ кастаньетъ.

Окончивъ въ мор подвигъ свой опасный,

Онъ везъ подарки дочери прекрасной.

XVIII.

Съ собою его животныхъ разныхъ везъ.

Была съ нимъ обезьяна очень злая,

Одна мартышка, меделянскій песъ,

И даже были съ нимъ два попугая,

И, наконецъ, персидскій важный котъ.

Чтобъ въ мор не нажить отъ нихъ хлопотъ,

Гд были бури сильныя не рдки,

Зврей его посадилъ въ особой клтк.

XIX.

И такъ, окончивъ долгій свой походъ,

Чтобъ починить свое большое судно,

Морякъ обратно къ острову плыветъ,

Гд дочь его въ то время безразсудно

Гостепріимно гостя приняла…

Часть берега съ той стороны была

Совсмъ низка, вкругъ рифы выплывали,—

И пристань въ лучшемъ мст выбирали.

XX.

И къ берегу присталъ тотчасъ пиратъ.

Онъ не боялся встртить каравтина,

Не ожидалъ таможенныхъ солдатъ,

Которыхъ вамъ бояться есть причина.

Онъ приказалъ корабль свой накренить (*)

И въ поврежденномъ мст починить.

И сотни слугъ по слову стали съ жаромъ

Носить тюки съ богатымъ ихъ товаромъ.

(*) Морской терминъ: положитъ корабль на бокъ.

XI.

И вотъ на холмъ спшитъ взойти старикъ,

Откуда могъ увидть стны дома…

Намъ чувство старика въ подобный мигъ

Должно быть всмъ хоть нсколько знакомо.

Въ груди у насъ сомннія встаютъ:

Здоровы ль вс, которые насъ ждутъ?

Въ насъ оживаютъ вс воспоминанья…

И ощущеньямъ новымъ нтъ названья.

XXII.

Понятно, что и мужа и отца,

Когда домой пришлось имъ возвращаться.

Сомннія тревожатъ безъ конца:

За женщинъ вчно нужно опасаться.

(Одинъ лишь я имъ врю, господа,

Хотя не льстилъ, ей-богу, никогда!)

Жена хитрить безъ мужа начинаетъ,

А дочь, порой, съ лакеемъ убгаетъ.

XXIII.

Такъ, возвратясь домой, иной супругъ

Въ немъ счастія Улисса не находитъ.

Жена его забыть успла вдругъ

И новаго поклонника заводитъ.

Мужъ, возвратясь къ жен своей назадъ,

Находитъ часто новыхъ двухъ ребятъ

И даже Аргусъ (*) лаской не встрчаетъ,

Но сзади панталоны обрываетъ.

(*) Аргусъ, собака Улисса, вздыхаетъ, узнавъ своего господина. (Одиссея, XVII).

XXIV.

А холостякъ вернется — то найдетъ,

Что вышла за мужъ милая невста…

Но, иногда, супруговъ ссора ждетъ

И волокитство будетъ тутъ у мста.

Онъ можетъ вновь ухаживать опять,

Иль полное презрнье показать,

Которое, чтобъ скорби дать свободу,

Онъ можетъ перелить въ большую оду.

XXV.

Да, господа, совтую я вамъ —

Ужъ если вы знакомы близко стали

Съ одною изъ замужнихъ милыхъ дамъ

(Прочне связи сыщемъ мы едвали),

То путешествій бойтесь, какъ огня.

По опыту я знаю: васъ виня,

Т дамы по четыре раза въ сутки

За вами вслдъ пошлютъ презлыя шутки.

XXVI.

Старикъ Ламбро лишь съ моремъ былъ знакомъ.

Но мудростью на суш не гордился,

А потому, увидвши свой домъ,

Восторгомъ непонятнымъ оживился,

А такъ какъ метафизики не зналъ,

То радости своей не разбиралъ.

Любилъ онъ дочь и смерть ея наврно

Пирата огорчила бы безмрно.

XXVII.

Онъ стны дома ясно видть могъ,

Зеленый сад онъ видлъ въ полу-мрак,

Вдали блеститъ знакомый ручеекъ

И слышенъ громкій лай его собаки.

Оружіе сверкнуло вдалек

(Тамъ ходятъ вс съ оружіемъ въ рук),

И яркіе, какъ бабочка, наряды

Ужь отличать могли свободно взгляды’

XXVIII.

Такимъ гуляньемъ страннымъ удивленъ,

Отецъ все больше къ дому приближался

И ясно наконецъ услышалъ онъ:

Звукъ нечестивой скрипки раздавался.

Своимъ ушамъ не могъ онъ доврять

И музыки такой не могъ помять.

Вотъ барабанъ, вотъ флейта раздается

И звонкій смхъ но воздуху несется.

XXIX.

Онъ разодвинулъ втви и глядитъ,

Стараясь подходить какъ можно тише:

Толпа его прислужниковъ шумитъ.

Они кружились быстро, какъ дервиши,

И искренно веселью предались,

И въ танц разбгались и неслись.

Зналъ хорошо старикъ нашъ удивленный:

То былъ пиррійскій танецъ оживленный.

XXX.

А дале гречанки въ кругъ сошлись,—

Одна изъ нихъ платкомъ своимъ махала,—

Какъ въ ожерелье, женщины сплелись

И музыка ихъ танецъ оживляла.

По ше ихъ спадалъ кудрей каскадъ.

Одна изъ нихъ родъ танецъ пла въ ладъ,

Красавицы ей хоромъ отвчала

И съ живостью восточною плясали.

XXXI.

Сложивши на крестъ ноги важно тутъ,

Обдать собиралися другіе.

Предъ ними много было разныхъ блюдъ,

Сверкали въ флягахъ вина дорогія.

Готовъ шербетъ прохладный,— манитъ взглядъ

Кистями крупный, сплый виноградъ,

И апельсинъ и сочная граната

Вкругъ проливали соки аромата.

XXXII.

Толпа дтей вкругъ благо козла

Его рога цвтами обвиваетъ,

А онъ стоитъ, не длая имъ зла,

И голову торжественно склоняетъ.

Онъ пищу принималъ изъ дтскихъ рукъ,

Иль наклонялъ рога, какъ будто вдругъ

Испытывалъ онъ мужество въ ребенк,

И покорялся вновь его рученк.

XXXIII.

Ихъ строгій профиль, пышный ихъ нарядъ,

Ихъ личики, какъ сплыя гранаты,

Ихъ локоны и оживленный взглядъ,

И блескъ очей, сверкавшихъ какъ агаты,

Невинность ихъ, которая дивитъ,

Все это представляло чудный видъ,

И, право, жаль, что скоро эти дти,

Какъ вс другіе, выростутъ на свт.

ХХXIV.

Вотъ карликъ-шутъ сидящимъ старикамъ

Волшебныя легенды вспоминаетъ

О многихъ кладахъ, скрытыхъ по горамъ,

Арабскія остроты повторяетъ.

Онъ учитъ ихъ недуги исцлять,

Онъ о колдуньяхъ началъ толковать,

Какъ т мужей въ животныхъ превращали

(Но сказку ту и въ жизни мы встрчали).

XXXV.

Вс искренно забавамъ отдались.

Вкругъ раздаются музыка и сказки,

И вина благовонныя лились

И женщины кружились въ страстной пляск.

Но съ злобою глядлъ на все старикъ,

Онъ къ мотовству, къ расходамъ не привыкъ,

Считая худшимъ зломъ людской породы

Вс лишнія затраты и расходы.

XXXVI.

Какъ жалокъ въ наслажденьяхъ человкъ!

Бда его повсюду ожидаетъ

И, можетъ быть, на весь печальный вкъ

Ему день счастья только выпадаетъ.

Насъ радость дразнитъ лишь издалека

И, какъ сирена, губитъ новичка.

Пиратъ на пиръ упалъ вдругъ для скандала,

Какъ на огонь сырое одяло.

XXXVII.

Пиратъ привыкъ не много говорить,

Чтобъ дочери доставить удивленье

(Мужчинъ-же онъ привыкъ мечемъ дивить),

Отъ всхъ скрывалъ на островъ возвращенье

Что онъ былъ тутъ, еще никто не зналъ,

И долго онъ невидимый стоялъ,

Взволнованный и очень недовольный,

Увидя праздникъ этотъ оживленный.

XXXVIII.

Не вдалъ онъ (какъ люди могутъ лгать!),

Что здсь его погибшимъ вс считали

(Такой народъ: не можетъ умирать)

И трауромъ печальнымъ поминали,

Теперь же трауръ кончили они

И началися праздники въ т дни.

На щечкахъ Гайде слезы осушила

И въ управленье островомъ вступила.

XXXIX.

Вотъ почему былъ слышенъ всюду звукъ

Веселыхъ псенъ, музыки игривой

И безъ заботъ толпа лнивыхъ слугъ

Здсь предавалась праздности счастливой.

Хотя старикъ гостепріименъ былъ,

Но пиръ такой пирата возмутилъ…

И какъ всмъ ловко Гайде управляла

Хоть… часа у любви не отнимала!..

XL.

Здсь, можетъ быть, подумаете вы,

Что впалъ старикъ тотчасъ въ ожесточенье,

Что не сносить прислуг головы,

И ждетъ ихъ казнь за это преступленье,—

Что онъ рабовъ ршился проучить

И отъ пировъ подобнымъ отъучить —

Что, наконецъ, при зрлищ разврата

Проснутся страсти дикія пирата.

XLI.

Вы ошибетесь. Сдержанъ былъ старикъ,

Хоть преданъ былъ убійствамъ и разбою,

Какъ царедворецъ, къ лести онъ привыкъ

И мастерски умлъ владть собою,

Что думалъ онъ — никто не могъ узнать,

Онъ женщинъ власть не думалъ признавать…

То былъ джентльменъ отличнаго закала

И общество въ немъ много потеряло.

XLII.

Къ одной изъ группъ онъ тихо подошелъ,

Рукой небрежно къ гостю прикоснулся,

Котораго по близости нашелъ,

И страшною улыбкой улыбнулся.

Потомъ спросилъ: зачмъ здсь пиръ у васъ?

Но пьяный грекъ, не поднимая глазъ,

Не узнавая вовсе господина,

Сталъ лить вино изъ полнаго кувшина.

XLIIL

И не глядя,— онъ былъ ужь очень пьянъ,

Черезъ плечо напитокъ предлагая,

Сказалъ онъ, поднимая свой стаканъ:

‘Хочу я пить! вотъ влага дорогая!…’

— ‘Старикъ нашъ умеръ, ты ему скажи’,

Кричитъ другой: ‘мы слуги — госпожи’,

— ‘Какъ госпожи? вотъ это очень ново!

Мы знаемъ господина молодого…’

XLIV.

То были пришлецы, а потому

И не узнали грознаго пирата.

Негодованье трудно скрытъ ему

И злобою душа его объята.

Но онъ движенье внутреннее скрылъ

И разсказать съ улыбкою просилъ

Объ имени ихъ новаго владыки,

Котораго щедроты такъ велики.

XLV.

— ‘Кто онъ, откуда — я не разберу’,

Сказалъ одинъ: ‘мн, впрочемъ, нтъ и дла,

Здсь есть каплунъ, зажаренный въ жиру,

И есть вино: здсь пью и мъ я смло.

Когда теб не нравится отвтъ,

То обратись къ сосду — мой сосдъ

На вс вопросы тотчасъ отвчаетъ

И день и ночь безъ умолку болтаетъ’.

XLVI.

Я ужь сказалъ, что сдержанъ былъ пиратъ,

Онъ показалъ такое воспитанье,

Что и французамъ даже былъ бы радъ

Его въ примръ поставить, въ назиданье,

Онъ перенесъ фамиліарность слугъ,

Не выразилъ ни бшенства, ни мукъ

И вытерплъ, какъ наглыя обжоры

Цинически вели съ нимъ разговоры.

XLVII.

Въ томъ, кто привыкъ всегда повелвать

И прихоти свершать въ одно мгновенье,

Кто могъ казнить иль въ цпи заковать,

Подобныя манеры и терпнье

Бываетъ странно видть намъ всегда,

Но въ мір есть такіе господа.

Кто обладать собою такъ уметъ’

Тотъ, какъ и Гвельфы, властвовать посметъ.

XLVIII.

Онъ иногда не сдерживалъ свой гнвъ,

Но въ важномъ дл онъ не торопился,

Какъ гордый и всегда спокойный левъ,

Иль какъ удавъ, когда онъ притаился.

Онъ усмирять умлъ свой первый пылъ,

Утихнетъ гнвъ — онъ жертвы не казнилъ,

Но страшно было грозное молчанье,

Неумолимо было наказанье.

XLIX.

Распрашивать онъ больше не желалъ

И къ дому шелъ тропинкой потаенной.

Никто его пока не замчалъ:

Для всхъ онъ былъ — скиталецъ погребенный.

Ршился ли онъ Гайде обвинять —

Объ этомъ не могу я вамъ сказать,

Но этотъ трауръ съ праздникомъ нежданнымъ

Ему тогда казался очень страннымъ.

Когда бъ стряхнувъ съ себя оковы сна

(Не дай лишь Богъ!), вс мертвецы возстали,

Положимъ, хотъ супругъ или жена,

Они бы много горя испытали

И вновь ршились лучше умереть,

Чмъ новыя страданія терпть.

Вс жены вновь заплакали бы, если бъ

Забытые супруги ихъ воскресли.

LI.

Онъ въ домъ вошелъ, уже какъ въ чуждый домъ:

Для человка нтъ сильнй мученья.

Когда онъ убдиться долженъ въ томъ,

Что межъ своихъ онъ встртитъ отверженье,

Что прежній кровъ ему гробницей сталъ,

Что онъ съ прошедшимъ связи разорвалъ…

Той скорби безконечной и глубокой

Понять не можетъ путникъ одинокой.

LII.

Онъ въ домъ вошелъ, уже какъ въ чуждый домъ,

И въ первый разъ узналъ онъ гнетъ печали,

Съ тоскою оглянулся онъ кругомъ:

Его привтомъ ласки не встрчали.

Здсь безъ заботъ жилъ долго такъ старикъ

И сердце истощенное привыкъ

Здсь умилять, смотря на дочь порою,

Гд онъ слдилъ за дтскою игрою.

LIII.

Характеромъ онъ страннымъ обладалъ.

Пріятный въ обращеньи, съ дикимъ нравомъ,

Собою онъ искусно управлялъ,

Не отдавалъ всего себя забавамъ

И, можетъ быть, на этомъ свт онъ

Для лучшаго удла былъ рожденъ

Но сынъ страны свободной лишь когда-то

Онъ цпь раба смнилъ на мечъ пирата.

LIV.

Страсть властвовать, забывъ про цлый свтъ,

Испорченность, корыстолюбья виды,

Опасности отъ самыхъ раннихъ лтъ

И мщеніе за прошлыя обиды,

Рядъ страшныхъ сценъ, гд кровь людей тепла —

Умли въ немъ раздутъ вс искры зла,:

Онъ безпощаденъ сталъ въ кровавой сч

И съ нимъ враги везд бжали встрчи.

LV.

Но предковъ духъ порой въ немъ говорилъ,—

Тотъ героизмъ, забытый въ нашемъ вк,

Когда рвались въ избытк мощныхъ силъ

За золотымъ руномъ въ Колхиду греки.

Дйствительно, имъ миръ былъ позабытъ.

Въ родномъ краю для славы путь закрытъ,

И проклиная свтъ и униженье,

Онъ началъ жить для злобы и для мщенья.

LVI.

А между тмъ, онъ грекъ изящный былъ,—

То климата чудеснаго вліянье,—

Невольно, можетъ бытъ, но онъ любилъ

И чувствовалъ въ прекрасномъ обаяніе.

Онъ наслаждаться музыкою могъ,

Его манилъ журчащій ручеекъ,

Манилъ къ себ цвтокъ благоуханный,

И грусть тогда смнялъ покой желанный.

LVII.

Но вся любовь пират перешла

На дочь его,— то милое созданье

Въ немъ нжность возбуждать еще могла

Среди убійствъ и криковъ злодянья.

Одну ее онъ могъ еще любить,

Но еслибъ дочь вдругъ перестала жить,

Онъ нжности на вки бы лишился

И навсегда въ Циклопа обратился.

LVIII.

Злость тигрицы неистово-сильна,

Когда ее дтеныша лишаютъ,

Ужасна разъяренная волна,

Межь скалъ подводныхъ судна погибаютъ.

Подобный гнвъ, хотя и силенъ онъ,

Минуетъ скоро, битвой утомленъ,

Но гнвъ людей, невдавшихъ боязни,

Но гнвъ отца — ужаснй всякой казни.

LIX.

Смотрть невыносимо иногда,

Какъ дти нашу власть съ себя свергали,

Мы ихъ хранили многіе года,

Намъ прошлое они напоминали,

И вдругъ на склон позднихъ нашихъ лтъ,

Когда уже въ насъ силы прежней нтъ,—

Они бгутъ, какъ будто бы въ испуг,

А намъ остались… старости недуги.

LX.

А между тмъ, въ семь прекрасно жить

(Лишь только бъ дти спать намъ не мшали),

Гд мать дтей могла сама вскормить

(Хоть многія изъ дамъ за то страдали)…

Вотъ вся семья сошлись у очага

(Для каждаго та сцена дорога)…

Сіяетъ намъ въ семь прекрасной этой,

Какъ гинея межь мелкою монетой.

LXI.

Старикъ Ламбро вошелъ тихонько въ домъ.

День потухалъ и небо потемнло.

Межь тмъ съ Жуаномъ Гайде за столомъ,

Прекрасная и гордая, сидла.

Роскошный столъ весь яствами покрытъ,—

Толпа рабынь вокругъ его стоитъ.

Повсюду золотыя украшенья,

Кораллъ и драгоцнныя каменья.

LXII.

Является обдъ изъ сотни блюдъ.

Тамъ поданъ былъ ягненокъ, супъ шафранный,

Имъ рыбу съ сладкимъ мясомъ подаютъ,

И наконецъ шербетъ благоуханный

Изъ сока винограда и гранатъ,

Гд черезъ корку выжатъ ароматъ,

И тотъ напитокъ жажду утоляетъ

И въ знойный день невольно освжаетъ.

LXIII.

Напитокъ тотъ играетъ въ хрустал,

Межь фруктами восточными сверкая,

И кофе самый лучшій на земл

Былъ подаваемъ въ чашкахъ изъ Китая.

Чтобъ рукъ себ никто обжечь не могъ —

На блюдцахъ былъ широкій ободокъ.

Съ корицей кофе смшанъ былъ искусно,

Что, впрочемъ, не совсмъ бываетъ вкусно.

LXIV.

Изъ бархата обои на стнахъ

Съ квадратами тоновъ разнообразныхъ,

Съ букетами и въ полковыхъ цвтахъ,

И на коврахъ фигуры литеръ разныхъ,

Персидскими словами испещренъ

Ихъ голубей и нжно-тканый фонъ.

Начертаны на немъ для поученья

Восточныхъ моралистовъ изреченья.

LXV.

Т надписи писались по стнамъ

Всмъ въ род увщанья иль совта,

О сует напоминая намъ,

Какъ черепа Мемфисскаго банкета.

Такъ Валтасаръ прочолъ радъ на стн

Ужасный приговоръ своей стран.

Но пусть мудрецъ моралью насъ пугаетъ,

А наслажденье міръ весь увлекаетъ.

LXVI.

Красавица увялая отъ лтъ,

Исчезнувшій еще при жизни геній,

Упорный методистъ или аскетъ,

Уставшій отъ прошедшихъ наслажденій —

Намъ могутъ всмъ примромъ послужить

И многихъ въ этой жизни убдить,

Что вина и любовь насъ разрушаютъ,

Какъ пышный столъ, гд яства насъ плняютъ.

LXVII.

Атласный и пурпуровый коверъ

Былъ подъ ногами Гайде и Жуана

И въ комнат во весь ея просторъ

Стояли три роскошные дивана,

Подушки алый бархатъ покрывалъ,

На нихъ искусно вышитый блисталъ

Дискъ солнца золотистый и румяный,

По бархату въ лучахъ сверкавшихъ тканый.

LXVIII.

Везд хрусталь и мраморъ и фарфоръ,

Вкругъ вазы драгоцнныя блестли,

Пестрлъ ковровъ затйливый узоръ —

На нихъ лежали кошки и газели.

За ними — негры, карлики, — весь сбродъ’

Который униженіемъ живетъ, —

Какъ на базар, въ комнат толпился

И съ раболпьемъ всюду суетился.

LXIX.

Повсюду поднимались зеркала,

Въ изящныхъ украшеньяхъ, съ позолотой,

Вилась рзьба вкругъ каждаго стола,

Въ нихъ врзаны съ искусною работой

И перламутръ, и черепахи кость.

А на столахъ нашелъ бы каждый гость,

Куда бы ни взглянулъ, въ большомъ избытк

И кушанья, и разные напитки.

LXX.

Костюмъ на Гайде пышенъ и богатъ.

Она въ наряд палеваго цвта,

На грудь ея, гд былъ жемчужинъ рядъ.

Сорочка ярко-пестрая надта,

Прозрачный газъ, какъ облачный туманъ.

Обхватывалъ ея прекрасный станъ,

И грудь ея подъ тонкой пеленою

Могла сравниться съ двойственной волною.

LXXI.

Широкіе браслеты безъ замка

Изъ золота ей руки обвивали,

Но въ нихъ свободно двигалась рука:

Ей мягкіе браслеты не мшали.

По вол ихъ могла она сжимать

Иль золото растягивать опять…

Подъ украшеньемъ чистаго металла

Едва ли тло лучшее блистало…

LXXII.

И обвивался обручь золотой

Вкругъ ногъ ея, какъ власти выраженье,

И въ волосахъ, спадающихъ волной.

Сверкали драгоцнные каменья.

Ея вуаль прозрачная, какъ,мгла,

Жемчужной ниткой связана была,

Вкругъ яркія шальвары ниспадали

И формы благородныя скрывали.

LXXIII.

А кудри, какъ альпійскій водопадъ,

Окрашенный поутру яркимъ свтомъ,

Широкой прядью падали до пятъ.

Она бъ могла въ каскад пышномъ этомъ

Вся спрятаться, но стка волосамъ

Разсыпаться мшала по плечамъ,

Хотя они на волю порывались,

Лишь втра поцалуи ихъ касались.

LXXIV.

Вкругъ Гайде воздухъ былъ совсмъ иной,

Когда она кругомъ бросала взгляды.

Они сверкали южною весной,

Исполнены и нги, и отрады.

Она Психеей чистою была

И помыслы грховные гнала,

И каждый могъ, въ красавицу влюбленный,

Упасть предъ ней колнопреклоненный.

LXXV.

Ея рсницы, темныя, какъ ночь,

Окрашены (таковъ обычай края),

Но краска не могла ихъ превозмочь,—

И изъ-подъ нихъ глаза глядятъ сверкая.

Покрыты краской ногти на рукахъ

(То модой завщалось въ тхъ мстахъ),

Но и безъ краски ногти эти были

И розовы, и нжностью дивили.

LXXVI.

Чтобъ выступала ярче близна,

Она въ румяной краск не нуждалась,

Какъ день, едва проснувшійся отъ сна,

Когда варя на неб загоралась.

Видніемъ она явилась въ міръ…

Ссылаюсь на слова твои, Шекспиръ:

‘Лилею красить есть ли намъ охота?

Для золота нужна ли позолота?’

LXXVIL

Былъ въ черной шали съ золотомъ Жуанъ

И въ блой ткани, легкой и прекрасной,

Изъ-подъ нея, какъ звзды сквозь туманъ,

Сверкали драгоцнности. Атласный

Тюрбанъ на голов его лежитъ,

1 въ немъ султанъ качался дрожитъ,

И рогъ луны подъ нимъ едва мерцаетъ

И кроткое сіянье проливаетъ.

LХXVIII.

Ихъ забавляли карлики въ тотъ часъ,

Невольницъ пляска, евнухи… При этомъ

Одинъ поэтъ, прославленный не разъ,

Ихъ развлекалъ. Стихами и сюжетомъ

Съ успхомъ онъ владть не рдко могъ

И не однажды пользу ужь извлекъ,

По милости своей пвучей лиры,

Изъ лести очень тонкой и сатиры.

LXXIX.

На прошлое онъ въ псняхъ клеветалъ,

Онъ старину бранилъ безъ снисхожденья,

И… анти-якобинцемъ новымъ сталъ,

Желая за стихи вознагражденья.

Онъ въ псняхъ независимъ прежде былъ,

Но прежнимъ убжденьямъ измнилъ

И, выгоднымъ считая слово лести,

Сталъ воспвать пашу съ султаномъ вмст.

LXXX.

Превратности судьбы онъ испыталъ

И, привыкая всюду увиваться,

Смотря по обстоятельствамъ, считалъ

Онъ долгомъ непремннымъ измняться.

Отъ мщенія его спасала лесть,

Умлъ онъ нагло лгать… Надежда есть,

Что онъ получитъ нкогда отъ свта

Вс почести внчаннаго поэта.

LXXXI.

Но у него талантъ былъ, онъ любилъ

Затрогивать всеобщее вниманье

И въ этомъ наслажденье находилъ…

Кто не желалъ изъ насъ рукоплесканья?..

Но продолжать я долженъ свой разсказъ.

Остановился я на этотъ разъ

На пиршеств островитянъ влюбленныхъ

Средь дикихъ мстъ, отвсюду отдаленныхъ.

LXXXII.

Поэтъ ихъ былъ хотя и временщикъ,

Но въ обществ его бы оцнили.

Онъ къ похваламъ въ компаніи привыкъ.

И хоть не всмъ вполн понятны были

Его слова и спичи, но толпа

Въ вражд и въ восхищеніи слпа.

Она ему почтительно внимала

И одобренье плескомъ выражала.

LXXXIII.

Теперь попавъ въ иной хорошій кругъ

И вспоминая прожитые годы,

Среди друзей поэтъ ршился вдругъ

Своимъ рчамъ дать боле свободы.

Себя ему хотлось, можетъ быть,

За долгое лганье вознаградить.

Онъ зналъ, что пть здсь можно что угодно

Безъ опасенья всякаго, свободно.

LXXXIV.

Онъ видлъ много націй и людей

Различныхъ состояній, убжденья,

Различныхъ кастъ, сословій и идей,

И каждаго умлъ изъ угожденья

Приличнымъ словомъ встртить иногда.

Девизъ его — на многіе года,

Везд имъ соблюдаемый и всю,

‘Съ римляниномъ по римски жить я буду’.

LXXXV.

И потому-то въ обществ умлъ

Выдерживать отлично тактъ похвальный:

Гд можно было,— ‘a ira’ (*) онъ плъ,

А гд нельзя — тамъ гимнъ національный.

Чтобъ избжать гоненья и бды,

Онъ съ Музой плъ на разные лады.

Вдь были жь скачки Пиндаромъ воспты!..

И онъ могъ пть, какъ многіе поэты…

(*) Извстная французская псня.

LXXXVI.

Во Франціи — онъ псню бы сказалъ,

Межь англичанъ — старинное преданье,

Въ Испаніи — балладу написалъ,

Въ Германіи онъ, Гёте въ подражаніе,

Пегаса бъ непремнно осдлалъ,

Въ Италіи — чтобъ возбудить вниманье,—

Онъ тречентистамъ (*) въ псняхъ подражалъ,

А въ Греціи проплъ бы пснь свобод,

И псня та была въ такомъ бы род:

(*) Такъ называлась поэты одной старой итальянской школы.

Берега Эллады встали!

Голосъ Сафо тамъ звучалъ,

Тамъ искусства процвтали,

Златокудрый Фебъ блисталъ,

А теперь лишь солнце лта

Льетъ на васъ потоки свта.

На другомъ конц земли

И подъ чуждымъ небосклономъ

Вашъ Гомеръ съ Анакреономъ

Славу вчную нашли.

Вся земля ихъ славить рада,

Но молчитъ одна Эллада…

Мараонъ стоитъ межь скалъ,

Какъ маякъ нашъ путеводный.

Такъ о Греціи свободной

Не однажды я мечталъ.

Межъ персидскими гробами

Вчно ль быть всмъ намъ рабами?

Царь одинъ смотрлъ съ скалы:

Корабли кругомъ мелькали,

Легіоны выступали,

Словно грозные орлы,

Но день ясный ночь смнила —

Гд жь могучей рати сила?

Гд пришлось имъ всмъ уснутъ?

Гимнъ героевъ не несется,

Съ прежней силою не бьется

Героическая грудь.

Такъ могу ли въ этомъ мір

Я коснуться къ чудной лир?

Но забуду ли когда,

Что весь край въ цпяхъ страдаетъ?

Все лицо мое пылаетъ

Краской общаго стыда…

Намъ остались въ наказанье

Стыдъ за грековъ и рыданья.

Льемъ не кровь мы — капли слезъ.

Что намъ слезы, стыдъ румянца?

Хоть бы три, хоть три спартанца

Между греками нашлось…

Только встаньте изъ могилы —

Воскресимъ мы ермопилы.

Жду отвта мертвецовъ.

Чу! отвтъ ихъ раздается:

‘Пусть хоть грекъ одинъ проснется —

Мы придемъ со всхъ концовъ’

Мы придемъ, чтобъ биться снова!’

Но живые — ни полслова.

Такъ, постыла вамъ война —

Мечъ врагамъ предоставляйте

И полне наливайте

Въ кубки краснаго вина…

Что жь? откликнулись вс живо

Звукамъ гнуснаго призыва.

10.

Вамъ остался только пиръ,

Вы пиррійской пляск рады,

Но скажи, народъ Эллады,

Гд съ своей фалангой Пирръ?

Въ рабств нтъ для васъ печалей,

Жизнь темна безъ вакханалій.

11.

Пейте жь вина. Воля — сонъ,

Нтъ къ прошедшему возврата!…

Плъ вино Анакреонъ,

Онъ былъ рабъ — но Поликрата.

Поликратъ нашъ былъ таранъ,

Но тиранъ не съ чуждыхъ странъ.

12.

Деспотъ нашъ — былъ другъ свободы,

Этотъ деспотъ — Мильтіадъ.

Міръ такимъ тиранамъ радъ

Въ старину и въ наши годы.

Пусть съ цпями къ намъ придетъ

Хоть еще такой деспотъ!…

13.

Пейте жь сладкое вино!

Можетъ быть, найдутся люди

И не умерло въ ихъ груди

Мщенье, спавшее давно.

Гераклидовъ кровь и нын

Можетъ вспыхнуть въ гражданин.

14.

Ждете вы — васъ галлъ снасетъ?

Нтъ, его не поджидайте.

Вс надежды возлагайте

Вы на собственный народъ,

Но турецкой власти сила

Грозный щитъ вашъ надломила.

15.

Пейте сладкое вино!

Подъ веселые напвы

Пляшутъ греческія двы,

Но въ глазахъ отъ слезъ темно:

Вскормятъ груди двъ прекрасныхъ

Лишь однихъ рабовъ несчастныхъ!…

16.

Нтъ, одинъ къ морскимъ волнамъ

Я пойду съ своей кручиной,

Кончу псней лебединой

И умру, какъ лебедь, тамъ…

Рабскій край я презираю,

На полъ кубокъ свой бросаю.

LXXXVII.

Такъ плъ иль сталъ бы пть нашъ ново-грекъ,

Хотя не могъ съ Орфеемъ онъ равняться

Въ своихъ стихахъ, но въ нашъ холодный вкъ

И хуже псни могутъ раздаваться.

Но въ псн той есть чувства легкій слдъ,

А чувствами и дйствуетъ поэтъ

На цлый міръ… Лжецы — поэты эти:

Знакомы вс цвта для нихъ на свт.

LXXXVIII.

Но слово — это двигатель земли.

Напишется одно лишь только слово

И — тысячи людей его прочли

И въ мір все твердить его готово…

Да, нсколько рядовъ ничтожныхъ строкъ

На свт существуютъ долгій срокъ:

Одинъ клочекъ какой нибудь страницы

Переживетъ людей и ихъ гробницы. —

LXXXIX.

А кто писалъ т строки — стерся въ прахъ,

Какъ цлый край, гд прежде онъ родился…

Когда жь случайно встртимъ на поляхъ

Пергамена, который сохранялся —

Мы имя то, иль на плит найдемъ

Одно воспоминаніе о немъ —

То это имя станетъ непремнно

Грядущему потомству драгоцнно.

ХС.

Для многихъ слава только лишь смшна,

Какъ звукъ пустой, иллюзіи движенье,

Отъ случая родится въ міръ она.

Гомеру Троя столько жъ, безъ сомннья,

Обязана, на сколько Гойлю — вистъ.

А Марльборо? Міръ сердцемъ былъ бы чистъ,

Его забывъ, когда его дянья

Не изложилъ бы Коксъ въ своемъ сказань.

ХСІ.

Поэзіи король для насъ Мильтонъ.

Поэтъ немного скучный, но прекрасный,

Умреннымъ во всемъ являлся онъ,

Когда жь Джонсонъ взялся за трудъ опасный —

Составить біографію о немъ,

То о Мильтон вдругъ мы узнаемъ,

Что отъ него жена его страдала

И, наконецъ, изъ дома убжала.

ХСІІ.

Конечно,всмъ намъ любопытно знать,

Что былъ Шекспиръ когда-то браконьеромъ,

Что Баконъ взятки могъ отлично брать,—

Но что жь поймемъ мы по такимъ примрамъ?

Хоть истина историку нужна,

Но въ случаяхъ такихъ едваль она

Исторію геровеъ освщаетъ

И что нибудь къ ихъ слав прибавляетъ.

ХСІІІ.

Но вдь такихъ, какъ Саути иль ты,

Вордсвортъ,— ужь нтъ теперь… Вордсвортъ когда-то,

Тая въ себ чиновныя мечты,

Писалъ поэмы слогомъ демократа.

А тотъ, Кольриджъ, еще до тхъ временъ,

Когда аристократомъ не былъ онъ

И не мечталъ въ журнал о подписк.

Украдкою женился на модистк)…

XCIV.

Теперь позорны эти имена,

Какъ образцы измны и обмана,

И презираетъ цлая страна

Исторію льстеца и шарлатана.

Вордсворта видлъ я послдній томъ

Ужасной толщины, и каюсь въ томъ:

Скучнй поэмы въ мір я не видлъ

И отъ души ее возненавидлъ.

XCV.

Вордсвортъ и Анна Сауткотъ (*)

Твореньями ужасными своими

Не поражаютъ боле народъ,

И только услаждаться можетъ ими

Лишь избранныхъ поклонниковъ кружокъ.

Вс думали — отъ нихъ родится богъ,

А тутъ бда была совсмъ иная,

Двухъ старыхъ двъ раздула водяная.

(*) Женщина-фанатикъ и интриганка, выдававшая себя за мать Мессіи: она имла около двухъ сотъ послдователей и находила людей, которыхъ дурачила до самой своей смерти — въ 1814 году.

XCVI.

Но… здсь я откровенно сознаюсь,

Что я разсказъ нердко прерываю,

Съ читателемъ надолго разстаюсь

И самъ съ собой невольно разсуждаю.

Изъ всхъ своихъ пороковъ самъ я могъ

Въ себ признать такой большой порокъ.

Я сознаюсь, что эти отступленья

По истин — большое преступленье.

XCVII.

‘Longueurs’, какъ у французовъ говорятъ,

(У васъ, положимъ нтъ такого слова,

За то у насъ поэмъ есть цлый рядъ,

Гд слову объясненіе готово)

Читателю наскучатъ наконецъ,

Но и другой эпическій пвецъ

Приливомъ и отливомъ страшной скуки

Заставитъ опустить невольно руки.

ХСVIII.

Мы знаемъ, что ‘Гомеръ, порою, спалъ’ (*),

Вордсвортъ же сонъ не рдко забываетъ

(Онъ насъ всегда любезностью смущалъ)

И вкругъ озеръ съ ‘Извощикомъ’ (**) блуждаетъ,

Вотъ въ ‘лодку’ онъ садится, чтобы плыть…

По воздуху… Потомъ спшитъ спросить

Себ ‘челнокъ’, и плаваетъ въ простор

Своей слюны, вдругъ обращенной въ море.

(*) Сны Горація.

(**) Вордсвортъ издалъ въ 1819 г., поэму подъ названіемъ ‘Benjamin Waggoner’, Веньяминъ-извощикъ. Что касается до лодки и челнока, то это намеки на одно мсто изъ другой его поэмы ‘Peler Bell’.

XCIX.

Но если такъ желаетъ онъ парить

И для себя Пегаса на поймаетъ,—

Его спасетъ ‘Извощикъ’, можетъ быть,

Иль пусть дракона въ путь онъ осдлаетъ.

Но такъ какъ шею можетъ онъ сломать,

А на луну желанье есть слетать,

То отчего не сядетъ въ шаръ воздушный,

Желанію нелпому послушный?

О, Попе тнь! О, Драйденъ!… Въ наши дни

Являются подобныя творенья,

И носятся надъ бездною они

И ускользаютъ всюду отъ презрнья!

Ихъ авторы васъ смютъ оскорблять,

И надъ могилой вашею свистать,

Лишь завистью безчестною объяты,

Ршаются лжецы и ренегаты!…

CI.

И такъ — впередъ. Пиръ кончился. Ушли

Рабы и карлы, танцы прекратились,

Затихли псни звонкія вдали

И музыканты тихо удалились,

Любовники одни теперь сидятъ,

Любуяся на розовый закатъ…

Ave Maria! всюду во вселенной

Тебя достоинъ этотъ часъ священный.

CII.

Ave Maria! Чтимъ мы этотъ часъ!

Благословенъ тотъ климатъ, гд когда-то

Приходъ его я чувствовалъ не разъ

Въ прелестный мигъ вечерняго заката.

Вдали на башн колоколъ звучалъ

И гулъ его на небо улеталъ,

Тумана волны въ воздух стояли

И только листья тихо трепетали.

CIII.

Ave Maria! это часъ любви!..

Ave Maria! это часъ моленья!

Ave Maria! насъ благослови:

Мы просимъ твоего благословленья.

Ave Maria! Дивныя черты!

Они полны нездшней красоты!..

О, въ той святой, божественной картин

Мы видимъ отраженіе святыни.

CIV.

Въ памфлетахъ безъименныхъ стороной

Корятъ меня въ безбожьи казуисты,

Но пусть они помолятся со мной:

Посмотримъ, чьи молитвы будутъ чисты…

Алтарь мой — небо, солнце, лоно водъ,

Земля, эиръ и все, что создалъ Тотъ,

Кто далъ ма на земл существованье,

Мысль и любовь и самое страданье.

CV.

Вечерняго заката дивный часъ!

На берегу, въ густыхъ лсахъ Равенны

Встрчалъ его съ восторгомъ я не разъ…

Таинственны, темны, уединенны

Т милые, зеленые лса:

Боккаччіо восплъ ихъ чудеса…

Я въ сумерки любилъ въ нихъ углубляться

И тишиной вечерней наслаждаться…

CVI.

Въ лсу кругомъ молчаніе царитъ,

Лишь пніе кузнечиковъ несется,

Мой конь въ трав подковами звучитъ,

Да благовстъ сквозь втви раздается…

Вотъ съ адской сворой мчится предо мной

‘Охотникъ-привиднье’… стороной

Красавицы мелькаютъ… (*) тни эти

Какъ будто проносились въ полу-свт.

(*) Намеки одинъ эпизодъ изъ поэмы Драйдема: ‘Theodor and Honoria’.

CVIІ.

О, Гесперъ! ты покой приносишь намъ,

Усталому ты теплый кровъ находишь

И пищу всмъ голоднымъ бднякамъ

И къ юной птичк мать ея приводишь.

Ты намъ даешь и миръ и тишину

И мы склоняемъ голову ко сну…

Успокоеніе подъ кровлю посылаешь

И къ матери ребенка возвращаешь.

CVIII.

Блаженный часъ!.. Въ иныхъ онъ грусть будилъ,

Когда они въ чужомъ краю скитались,

Иной его привтствовать любилъ,

Лишь звуки съ колокольни раздавались,

И словно плакать тихо начиналъ,

Что ясный день на неб умиралъ…

Увы! все то, что въ мір умираетъ,

Хоть въ комъ нибудь да слезы вызываетъ.

СІХ.

Когда казненъ судьбою былъ Неронъ,

Какъ жертва справедливаго отмщенья,

И Римъ рукоплескалъ со всхъ, сторонъ,

Привтствуя свое освобожденье —

То неизвстный другъ принесъ цвты,

Чтобъ увнчать могильныя плиты:

То, можетъ быть, несчастныхъ приношенье

Тирану за минуту снисхожденья.

СХ.

Но я опять разсказъ свой позабылъ —

И мн не кстати вдругъ пришла охота

(Читателей я этимъ удивилъ)

Припоминать Нерона для чего-то.

Мн измнило творчество — и я —

(Сказали бы кэмбриджскіе друзья) (*)

Сталъ ‘ложкой деревянной’: то названье

Лнивымъ всмъ давалось въ посмянье.

(*) Т. е. студенты кэмбриджскаго университета.

CXI.

Я сознаюсь: нтъ толку въ болтовн,—

Чтобъ набжать теперь такой напасти,

Фантазія явилася во мн —

Разрзать эту псню на дв части.

Вдь въ томъ меня никто не уличитъ,

А уличать,— какой же въ этомъ стыдъ?

Самъ Аристотель былъ того же мннья

И вс ему поврятъ, безъ сомннья.

ПСНЯ ЧЕТВЕРТАЯ.

Чмъ завершать, иль чмъ начать разсказъ —

Нердко затруднялась вс поэты,

Когда крыло свихнетъ себ Пегасъ,

Мы кубаремъ несемся въ волны Леты,

Какъ Люциферъ, за грхъ слетвшій въ адъ…

Въ насъ тотъ же грхъ: бросая гордый взглядъ,

Мы вс умомъ высоко залетаемъ,

Потомъ, увы — безславно внизъ спадаемъ.

II.

Но опытомъ наученные, мы

Лишь посл сознаемъ свое безсилье

(Какъ самый бсъ среди кромшной тьмы)

И опускаемъ робко наши крылья.

Въ дни юности, когда въ насъ кровь кипятъ.

Такая мысль нашъ умъ не шевелятъ

И мы полны и горды до могилы

Той дтской врой въ собственныя силы.

III.

Я мальчикомъ въ себ увренъ былъ

И ждалъ похвалъ общественнаго мннья,

Въ дни зрлости я точно заслужилъ

И похвалы, и общее почтенье.

А что жь теперь? Фантазіи мечты

Опали, какъ осенніе листы,

И все, что прежде умъ мой поражало —

Младенчески-забавнымъ ныньче стало.

IV.

И если я надъ смертью хохочу,

То для того, чтобъ скрыть свои рыданья,

И если плакать часто я хочу,

То для того, чтобъ облегчить страданье.

Насъ въ Лет ждетъ забвенья вчный сонъ.

етиды сынъ былъ въ Стикс окрещенъ.

Мать смертная могла бъ крестины эти

Приличне устроить въ самой Лет.

Меня враги повсюду въ томъ винятъ,

Что нравственность я часто оскорбляю

И смло проповдую развратъ…

Своихъ достоинствъ я не защищаю,

Но мн не снился даже этотъ планъ,

Когда я принимался за романъ,

То въ немъ имлъ единственную цль я —

Избгнуть скуки съ помощью веселья,—

VI.

Хоть, можетъ быть, читатель удивленъ

Моей манерой, нсколько свободной…

Писалъ такъ Пульчи нкогда,-но онъ

Инаго вка былъ пвецъ народный,

И воспвалъ въ своихъ поэмахъ намъ

Міръ рыцарей, волшебниковъ и дамъ.

Теперь на нихъ прошла на свт мода

И я пишу разсказъ другаго рода.

VII.

Мн удился разсказъ мой. яда нтъ —

Не знаю я,— кто хочетъ, такъ и судитъ.

Пусть новаго творенія сюжетъ

Безнравственнымъ казаться многимъ будетъ:

Въ нашъ молодой и либеральный вкъ

Свободно мыслитъ каждый человкъ…

Но Аполлонъ зоветъ меня къ роману

И продолжать исторію я отаву.

VIII.

Бгутъ уединенія часы

Для Гайде и Жуана. Въ наказанье

Сатурнъ не смлъ поднять своей косы,

Чтобъ оскорбить два нжныя созданья,

Хоть, врагъ любви, онъ все-таки скорблъ,

Что часъ за часомъ быстро такъ летлъ:

Для нихъ, казалось, старость не настанетъ,

Отъ времени ихъ счастье не увянетъ.

IX.

Не созданы ихъ лица для морщинъ,

Ихъ кровь безсмертной юностью согрта,

Ихъ волосы знать не должны сдинъ

И жизнь для нихъ, какъ въ неб южномъ лто,

Должна безъ увяданья проходить.

Ихъ можетъ громъ въ мгновеніе убитъ,

Но разрушенье старости едва ля

Готовило имъ въ будущемъ печали.

Вдвоемъ теперь опять они сидятъ,—

Разлуки часъ они не выносили:

Плотиною закрытый водопадъ,

Стволъ дерева, которое срубили,

Ребенокъ, потерявшій рано мать,

Едва начавшій грудь ея сосать,

Не скоро такъ угаснутъ въ страшной мук,

Какъ Донъ-Жуанъ и Гайде отъ разлуки.

XI.

Какъ счастливъ тотъ, чье сердце, какъ фарфоръ,

На части разобьется отъ паденья:

Его минуетъ старости позоръ

И не коснутся годы разрушенья.

Онъ не пойметъ страданій долгихъ лтъ:

Они въ душ оставятъ страшный слдъ

И тотъ, кто умереть скорй желаетъ —

Живетъ на зло нердко и страдаетъ.

XII.

‘Кто милъ богамъ,— мужъ въ древности сказалъ —

Тотъ въ этомъ мір скоро умираетъ’.

Отъ многихъ золъ, которыхъ онъ не зналъ,

Его могила скоро избавляетъ.

Потеря дружбы, счастія конецъ

Не возмутятъ покой такихъ сердецъ,

И если гробъ всхъ смертныхъ ожидаетъ,

То счастливъ тотъ, кто рано умираетъ.

XIII.

Жуана съ Гайде гробъ не устрашалъ,

Они за то лишь время обвиняли,

Что часъ за часомъ быстро пролеталъ…

Какъ зеркало, ихъ души отражали

Взаимное блаженство,— каждый разъ

Ихъ яркій взоръ, блиставшій какъ алмазъ,

Былъ радости и счастьи выраженьемъ,

Не затемненный горемъ и сомнньемъ.

XIV.

Пожатіе чуть слышное двухъ рукъ

И нжный трепетъ ихъ прикосновенья

И поцалуя двственнаго звукъ

Имъ замняли рчи выраженья.

Обоимъ имъ понятенъ тотъ явить,

Котораго никто бы не постигъ:

Они одни т рчи понимали

И ими голосъ сердца выражали.

XV.

Они дтьми явились въ этотъ свтъ

И кончить жизнь свою должны, какъ дти,

Имъ строгой роли въ мір этомъ нтъ,—

Какъ призраки они явились въ свт,

Рожденные въ источник одномъ,

Имъ чуждо все, чмъ жизнь кипитъ кругомъ,

Ихъ міръ — цвты и лоно водъ зеркальныхъ,

Ихъ жизнь — любовь вдали заботъ начальныхъ.

XVI.

Не разъ луна свершила-свой обходъ,

Но въ нихъ не охладло упоенье:

Такая страсть въ сердцахъ не устаетъ,

Имъ непонятно было пресыщенье,

Не чувственность связала крпко ихъ,

И все, что такъ опасно для другихъ —

Въ восторгахъ обладанья, имъ давало

Иную жизнь и чувствъ не притупляло.

XVII.

Такой любви намъ въ мір не найти:

Для нихъ любовь чужда земныхъ волненій,

Страстишекъ мелкихъ, жалкаго пути

Семейныхъ дрязгъ и сценъ и приключеній,

Гд Гименея факелъ освщалъ

Нердко соблазнительный скандалъ

И жизнь блудницъ, которыя упали,

Чего мужья одни не понимали.

XVIII.

Но отчего жь счастливая чета

Опасности подобной избжала?

Врожденная невинность, чистота

Ихъ двственное чувство охранила.

Такія чувства міръ не признаетъ

И романтизмомъ ныньче ихъ зоветъ,

А романтизмъ теперь не уважаютъ

И почему-то глупостью считаютъ.

XIX.

Въ иныхъ любовь искусственно живетъ

Отъ чтенья книгъ, отъ жажды наслажденья,

Но имъ судьба въ любви дала оплотъ,

Имъ чуждо всхъ романомъ возбужденье —

Для Гайде незнакомъ былъ ихъ обманъ

И въ строгости воспитанъ былъ Жуанъ:

У нихъ любовь есть тоже — вдохновенье,

Какъ соловья плнительное пнье.

XX.

Они глядятъ на солнечный закатъ.

Его мгновенья имъ напоминали,

Что въ тотъ же часъ немного дней назадъ

Другъ друга въ первый разъ они узнали,

И сумерки, спускаясь до земли,

Имъ новое блаженство принесли.

И все кругомъ теперь ихъ восхищало,

Все о прошедшемъ имъ напоминало.

XXI.

Но въ этотъ часъ ихъ тайный страхъ смутилъ,

И горизонтъ ихъ счастья омрачился:

Такъ струны арфы втеръ шевелилъ

Иль надъ огнемъ мгновенно проносился.

Предчувствіе Жуану давить грудь,

И онъ не могъ глубоко не вздохнуть,

А глазки Гайде, полные печали,

Слезами набжавшими сверкали.

XXII.

Т черные, прекрасные глаза

За солнцемъ съ тай дымъ трепетомъ слдили,

Какъ будто ждетъ обоихъ ихъ Гроза,

Какъ будто дни ихъ счастья уходили.

Жуанъ слдилъ за Гайде и страдалъ

Тоской,— ея онъ самъ не понималъ,—

И за минуту тайнаго смущенья

Онъ взглядами просилъ ея прощенія.

XXIII.

Тутъ улыбнулась Гайде, и тоска

Въ ея улыбк милой отражалась.

Но если скорбь была въ ней велика,

Она въ себ убить ее старалась,

Когда жъ Жуанъ — для шутки, можетъ быть —

Объ ихъ испуг началъ говорить,

Она его сомннья разгоняла,

Хоть и ее предчувствіе пугало.

XXIV.

А чтобъ Жуанъ скоре замолчалъ —

Къ его лицу лицо она склонила

И поцалуй печаль его прогналъ…

Да, поцалуй — магическая сила.

Предпочитаютъ многіе вино,—

Пренебрегать и этимъ не должно.

Два эти средства часто помогаютъ,

Хотя отъ нихъ нердко и страдаютъ.

XXV.

Мы можемъ выбрать — женщинъ и вино,

Они блаженства нашего налоги.

Что лучше выбрать? Мной не ршено…

Ужъ если длать выборъ на дорог,

То оба эти средства для себя

Набралъ бы я, равно ихъ полюбя…

Въ любви вино забыть я не желаю,

А при вин любовь не забываю.

XXVI.

Жуанъ и Гайде съ нжностью глядятъ

И въ нихъ такое чувство отражалось,

Какъ будто смотритъ другъ, любовникъ, братъ,—

Все это въ ихъ любви соединялось.

Они другъ въ друг счастіе нашли

И боле любитъ ужъ не могли.

И набавляло то отъ пресыщенья

Чрезмрное желанье наслажденья.

XXVII.

О, лучше, если бъ умерли они

Въ объятіяхъ другъ друга въ это время,

Когда ихъ ждутъ печали новой дни

И въ будущемъ грозитъ печали бремя.

Весь лживый свтъ былъ созданъ не для нихъ,

Какъ псня Сафо, страстныхъ и живыхъ.

Любовь и жизнь для нихъ соединялись

И души ихъ съ любовью той сливались.

XXVIII.

Въ глуши лсовъ они должны бы жить,

Какъ соловьи, среди уединенья,

И тамъ весь свтъ порочный позабыть —

Его развратъ и гнвъ и заблужденья.

Такъ парами вс птички гнзда вьютъ

И лишь орлы одни всегда

А вороны вс стаями летаютъ

И съ жадностью на трупы нападаютъ.

XXIX.

Щекой къ щек склоняясь жъ сладкомъ сн,

Жуанъ и Гайде вмст задремали,

Но ихъ дремоту въ этой тишин,

Какія-то виднія смущали,

Шептала Гайде звуки смутныхъ словъ,

Какъ яркій ключъ межъ тихихъ береговъ,

Надъ ней неслись невдомыя грезы,

Какъ втерокъ, качавшій стебель розы,

XXX.

Иль какъ ручей, когда играетъ онъ

Среди долинъ, взволнованный зефиромъ,

Таковъ былъ сонъ у Гайде… этотъ сонъ

Всегда бывалъ для насъ особымъ міромъ,

Онъ насъ своимъ законамъ подчинялъ

И въ сновидньяхъ мыслить заставлялъ,—

И въ этомъ сн, хоть глазъ не раскрывали,

Мы чувствовать и видть начинали.

XXXI.

Ей снилось, что прикована къ скал,

Она стоить, и волны вкругъ играютъ

Валы ревутъ и прядаютъ во мгл

И гибелью ей страшной угрожаютъ:

Они лицо ужъ стали заливать…

Она не можетъ боле дышать…

Надъ годовою волны заревли,

Какъ будто задавить ее хотли.

XXXII.

Но вотъ она свободна и бжитъ

По острымъ камнямъ… кровь изъ ногъ сочилась…

А впереди,— и Гайде вся дрожитъ,—

Какъ будто что-то блое катилось.

Хоть съ ужасомъ, бжать за нимъ она

И разглядть, схватить его должна,

Но всякій разъ, какъ руку поднимаетъ —

Неясный призракъ быстро ускользаетъ.

XXXIII.

Сонъ измнился вдругъ. Она идетъ

Пещерою… встаютъ рядами залы

И стны ихъ, ихъ полутемный сводъ

Украсили роскошные кораллы.

На Гайде влажны были волоса

И слезъ полны пылавшіе глаза.

Когда жъ съ щеки слеза ея спадала,

То становилась блесткою кристалла.

XXXIV.

А передъ ней недвижный, будто трупъ,

Какъ пна моря блдный и холодный,

Лежалъ Жуанъ, не раскрытая губъ…

Не бьется сердце жизнію свободной…

Вкругъ пли волны псню похоронъ,—

И этотъ сонъ, ужасный, краткій сонъ,

Ей безконечнымъ вкомъ показался,

Ее пугалъ и все не прекращался.

XXXV

Но вотъ она въ чертахъ его лица

Черты другія смутно узнавала…

Она глядитъ и видитъ въ немъ отца…

И вотъ еще ясне сходство стало:

Вотъ профиль тотъ, отцовскій взглядъ… Она

Въ минуту ту очнулась вдругъ отъ сна.

И на нее — какъ страшно пробужденье!—

Смотрлъ отецъ въ то самое мгновенье.

XXXVI.

Она вскочила съ крикомъ и опять

Назадъ упала: счастіе и горе

Могли ее въ то время взволновать:

Отецъ былъ живъ и не погибъ онъ въ мор,

Она отца должна всегда любить,

Но онъ Жуана можетъ погубить!..

Я Гайде въ ту минуту понимаю:

Страданье то по опыту я знаю.

XXXVII.

Жуанъ вскочилъ, чтобъ Гайде охранить,

И поспшилъ въ минуту пробужденья

Передъ пришельцемъ саблю обнажить,

И въ гнв былъ готовъ онъ на отмщенье.

Тогда Ламбро съ презрніемъ сказалъ:

‘Сто палашей, когдабъ я пожелалъ,

Здсь явятся по одному лишь звуку.’.

Такъ опусти съ безсильной саблей руку’.

XXVIII.

Предъ намъ склоняясь, Гайде говоритъ:

‘То мой отецъ, Жуанъ, передъ тобою!…

Я чувствую, онъ насъ съ тобой простоты.

Склонимся передъ нимъ теперь съ мольбою’

О, мой отецъ! Прости меня, прости,

И радости свиданья не смути.

Казни меня, казни безъ сожалнья,

Но за него прошу я снисхожденья’.

XXXIX.

Старикъ на дочь взглянулъ и промолчалъ,

Спокойствіе свтилось въ строгомъ взор,

Хотя подъ нимъ онъ гнвъ порой скрывалъ

И ближнему готовилъ смерть и горе.

Тутъ къ юнош онъ обратился вновь,

А между тмъ въ Жуан пышетъ кровь,

Въ его лиц румянецъ появился:

Онъ умереть съ оружіемъ ршился.

XL.

‘Твой мечъ отдай!’ сказалъ ему старикъ.

— ‘Нтъ, никогда!’ Ламбро, услыша это,

Вдругъ поблднлъ и въ тотъ же самый мигъ

Въ рук сверкнуло дуло пистолета,

‘Такъ пусть же кровь прольется въ этотъ день!’

Сказалъ старикъ и осмотрлъ кремень.

И, наконецъ, исполнивъ дло это,

Онъ поднялъ къ верху дуло пистолета.

XLI.

Для слуха звукъ взведеннаго курка

Особое иметъ выраженье,

Когда подчасъ противника рука

Намъ цлитъ въ лобъ, не зная сожалнья.

Но привыкаютъ люди ко всему,

Кто выдержалъ три выстрла, тому

Случается съ улыбкой незамтной

Выслушивать и выстрлъ пистолетный.

XLII.

И вотъ Ламбро навелъ свой пистолетъ.

Еще бы мигъ и — здсь конецъ романа

И нашего героя въ мір нтъ.

Но Гайде заслонила вдругъ Жуана.

Отчаянно воскликнула она,

‘Пусть я умру! виновна я одна!

Отецъ! ты твердъ, ты врагъ для всхъ опасный:

Узнай же твердость дочери несчастной’.

XLIII.

Еще сейчасъ была она въ слезахъ

И, слабая и нжная, рыдала,

Теперь же, презирая всякій страхъ,

Она удара гордо ожидала,

И словно выше стала въ этотъ часъ,

Она съ отца не отводила глазъ,

Но двушки ршительные взгляды

Не ждали ни прощенья, ни пощады.

XLIV.

Она глядитъ упорно на отца.

О, какъ они похожи другъ на друга!

У нихъ почти одни черты лица

И тотъ же взоръ, сверкавшій жаромъ юга.

Она, какъ онъ, жестоко мстить могла

И львицей настоящею была.

Въ ней кровь отца не даромъ клокотала,

Она, какъ онъ, предъ смертью не дрожала.

XLV.

Лицомъ своимъ, осанкою она

Дйствительно на Ламбро походила,

И нжность рукъ и кожи близна

То сходство въ нихъ обоихъ довершила…

Такъ, вмсто слезъ свиданья въ этотъ мигъ,

Предъ любящею дочерью старикъ

Стоялъ надменный съ грозной силой власти…

Вотъ каковы въ натурахъ сильныхъ страсти!..

XLVI.

Отецъ подумалъ нсколько,— потомъ

Оружье опустилъ, но оставался

Недвиженъ онъ съ нахмуреннымъ челомъ,

Затмъ сказалъ ей: ‘Я не добивался

Погибели пришельца, не желалъ,

Чтобъ предо мной онъ кровью истекалъ,

Ему обиду даже я прощаю,

Но долгъ теперь исполнить и желаю.

XLVII.

‘Чтобъ бросилъ онъ ненужный свой клинокъ

Иль съ жизнію сейчасъ же разставался….’

Тогда онъ громко свиснулъ въ свой свистокъ

И на призывъ другой свистокъ раздался.

Въ оружіи отъ головы до ногъ

Тутъ шайка ворвалась черезъ порогъ.

И онъ веллъ: ‘Сейчасъ его схватите

Иль жизни непокорнаго лишите’.

XLVIII.

Потомъ къ себ привлекъ онъ быстро дочь,

И хоть она со стономъ вырывалось,

Но ей ли силу было превозмочь?

Змей рука вкругъ Гайде обвивалась.

Межъ тмъ Жуанъ толпой былъ окруженъ:

Ужь одного мечомъ ударилъ онъ,

Такъ что плечо пирата заалло.

Онъ щеку разрубилъ другому смло.

XL1X.

Но третій былъ старйшій изъ рубакъ.

Онъ выдержалъ Жуана нападенье,

Подставивъ подъ удары свой тесакъ,

И вдругъ повергъ его въ одно мгновенье.

Покрылся кровью павшій Донъ-Жуанъ:

Она лилась изъ двухъ глубокихъ ранъ.

Перенося ужаснйшую муку,

Онъ раненъ былъ и въ голову, и въ руку.

Онъ, связанный, приподнятъ былъ съ земли,

Пирата знаки быстро исполнялись,

И къ берегу Жуана понесли,

Гд ихъ суда къ отплытію сбирались,

И тамъ онъ въ лодк былъ перевезенъ

Къ большому галіоту, скоро онъ

Былъ въ темный люкъ опущенъ осторожно:

Жуану бгство стало невозможно.

LI.

Случайностями полонъ этотъ свтъ.

Кто могъ предвидть случай тотъ несчастный,

Что нашъ герой во цвт юныхъ лтъ,

Красивый, гордый счастьемъ и прекрасный,

Превратность жизни долженъ испытать

И раненный и связанный лежать!..

А вся бда лишь потому случилась,

Что въ Донъ-Жуана двушка влюбилась!..

LII.

Но замолчу. Себя я взволновалъ

Китайской нимфой слезъ — зеленымъ чаемъ,

Когда его я много выпивалъ —

То былъ сантиментальностью смущаемъ

И начиналъ богеа (*) черный пить…

Жаль, что вино намъ можетъ повредить:

Въ себ веселья я не замчаю,

Когда напьюся кофе или чаю —

(*) Богеа — черный чай.

LIII.

Безъ помощи твоей, родной коньякъ!..

Прелестная наяда Флегетона!

Зачмъ на печень дйствуешь ты такъ

И насъ кладешь въ постель? Во время оно

Аракомъ я стаканъ свой наполнялъ,

Но онъ меня не рдко заставлялъ

Съ ужасной болью ночью просыпаться —

И отъ него я долженъ отказаться.

L1V.

Мы отъ Жуана къ Гайде перейдемъ.

Жуанъ былъ живъ, хоть раненъ, но едва ли

Страдалъ онъ больше Гайде о быломъ.

Для Гайде нтъ конца ея печали.

Въ любви, какъ и въ страданіи, она

Была неутомима и сильна,

Чтобъ броситься на новыя приманки:

Она вдь родилась отъ мавританки.

LV.

Дочь Африки она была,— страны,

Гд разцвтаютъ пышныя оливы,

Гд фрукты ароматны и пышны

И гд въ цвтахъ благоухаютъ нивы,

Гд полночью львы грозные ревутъ,

Въ пустын пробирается верблюдъ,

И караваны гибнутъ въ общей груд…

Природа тамъ иная, какъ и люди.

LVI.

Тотъ край подъ солнцемъ жгучимъ раскаленъ.

Тамъ и земля, и кровь людей пылаетъ

На зло и на добро, со всхъ сторонъ

Тамъ человкъ блескъ солнца отражаетъ.

Красавицей родилась Гайде мать,

Ея глаза привыкли отражать

Порывы страсти дикой, но прекрасной,

Дремавшей въ ней сномъ льва у рчки ясной.

LVII.

Была нжне Гайде создана,

Какъ облака, которыя въ лазури

Бгутъ,— и имъ знакома тишина,

Покамстъ въ нихъ не зародились бури,

И громъ молчалъ… миръ Гайде былъ разбитъ

И вотъ огонь въ крови ея горитъ.

Онъ, какъ самумъ, летающій въ пустын,

Пылаетъ въ ней и жжетъ ей сердце нын.

LVIII.

Въ ея глазахъ былъ сверженъ Донъ-Жуанъ,

Безчувственный, израненный и плнный,

Въ ея глазахъ погибнуть могъ отъ ранъ

Ея любовникъ, другъ ея безцнный:

Все это Гайде видла въ тотъ часъ…

Потоки слезъ вдругъ хлынули изъ глазъ,

Не вырываясь, Гайде зарыдала

И на руки къ отцу она упала.

LIX.

Одна изъ венъ въ ней лопнула. Бжитъ

Кровь черная изъ устъ ея волною…

Какъ лилія блдна, она лежитъ —

Положена въ постель и надъ больною

Печальныя прислужницы стоятъ…

Напрасно пробудить ее хотятъ

Лекарствами: какъ будто отлетла,

А смерть еще коснуться къ ней не смла.

LX.

Ужь много дней, холодная, какъ трупъ,

Она лежитъ и пульсъ ея ре бьется,

Но краска не сошла съ открытыхъ губъ:

Казалось, что сейчасъ она проснется.

Еще лица прекрасныя черты

Не потеряли прежней красоты,

И даже и подъ гнетомъ усыпленья —

Въ нихъ сохранилось жизни вдохновенье.

LXI.

Въ ней страсть еще таилась и жила

Какъ въ мраморномъ, холодномъ изваянь.

Но неподвижность та же въ ней была,

Какъ въ стату Венеры, какъ въ страдань,

Въ которомъ изнывалъ Лаокоонъ…

Т статуи живутъ для всхъ временъ

Какъ безконечной жизни выраженье,

Хоть въ статуяхъ не водимъ мы движенья.

LXII.

Вотъ Гайде пробудилась наконецъ

И жизнь ей чмъ-то новымъ показалась:

Такъ просыпаться можетъ лишь мертвецъ.

Хоть память къ ней почти не возвращалась,

Но безъ сознанья яснаго она

Страданіемъ была поражена.

Прошедшее предъ ней не возставало

И памяти разбитой не пугало.

LXIII.

Она кругомъ бросала мутный взглядъ,

Но будто вс ей незнакомы были,

Не слушала она, что говорятъ,

Не видла, какъ вкругъ нея ходили,

Какъ будто мысль чужда ей съ давнихъ поръ,

Съ ней заводить старались разговоръ,

Но не могли прервать ея молчанья,

Лишь слышно было тихое дыханье.

LXIV.

Услугъ рабынь и нжности отца

Она совсмъ тогда не замчала —

И нтъ игры въ чертахъ ея лица…

Ничто теперь ее не занимало.

Напрасно ей старались угодить,

Но память не могли ей возвратить.

И лишь однажды взоръ ея прекрасный

Сверкнулъ огнемъ: то былъ огонь ужасный.

LXV.

Тогда арфистъ былъ призванъ къ ней и сталъ

Настраивать свой инструментъ уныло,

Когда же онъ на арф заигралъ,

Она свой взоръ на немъ остановила,

Потомъ вдругъ обернулася къ стн…

Арфистъ заплъ ей пснь о старин,

О дняхъ, когда тираны не являлись,

Когда рабы въ цпяхъ не пресмыкались.

LXVI.

И пальцами худыми начала

Она бить тактъ той псни заунывной.

Но на любовь вдругъ псня перешла

И память въ ней воскресла съ силой дивной,

Прошедшее вновь ожило опять

И Гайде начала тогда рыдать.

Такъ иногда туманы накоплялись,

И вдругъ дождемъ цлебнымъ разражались.

LXVII.

Увы! въ ней мозгъ былъ сильно потрясенъ.

Въ безуміи она съ постели встала,

И каждаго, кто былъ къ ней приближенъ,

Она съ испугомъ, молча избгала.

Въ молчаніи проводитъ день она,

Какъ будто словъ и рчи лишена,

Какъ будто рчь давно ей неизвстна:

Безумье Гайде было безсловесно…

LXVIII.

Но отблескъ смысла виднъ въ Гайде былъ,

Съ отцомъ она встрчаться не любила,

Какъ будто онъ теперь ее страшилъ.

Все остальное Гайде выносила.

Отъ пищи и отъ платья каждый разъ

Отказывалась рзко: черныхъ глазъ

Сонъ не смыкалъ ни на одно мгновенье:

Къ ней не слетало больше сновиднье.,

LXIX.

Двнадцать дней и столько же ночей

Безуміе душой ея владло,

Но наконецъ потухъ огонь очей:

Жизнь безъ мученій въ вчность отлетла.

Какъ смерть пришла — никто не уловилъ,

И блескъ лица прекраснаго покрылъ

Мракъ смертнаго холоднаго тумана…

Такъ молода и умерла такъ рано!..

LXX.

Да, Гайде умерла, но не одна:

Скончалось съ ней начало жизни новой

И плодъ любви, который, какъ она,

Закроется могилою суровой.

Однимъ ударомъ вмст сражены,

Они въ земл лежать теперь должны,

Роса небесъ напрасно къ нимъ спадаетъ,

Напрасно къ жизни снова призываетъ…

LXXI.

Пирата дочь была не создана

Для долгаго, упорнаго страданья,

До старости не дожила бъ она.

Вся жизнь ея полна очарованья,

Но коротка… Не долги счастья дни,

За то прекрасны были такъ они!…

На берегу морскомъ она почила,—

На берегу, который такъ любила.

LXXII.

Теперь тотъ островъ пустъ и дикъ кругомъ,

Вс берега печальны и унылы,

Остались тамъ на берегу морскомъ

Ламбро и милой Гайде дв могилы.

Но той могилы намъ не отыскать,

Тамъ камня нтъ, чтобъ могъ онъ разсказать

Исторію ея любви и горя…

Кругомъ шумятъ лишь только волны моря.

LXXIII.

Но имя Гайде въ псняхъ не умретъ,

Ея любовь гречанкамъ всмъ извстна,

Не разъ рыбакъ разсказъ о ней начнетъ,

Отецъ былъ храбръ, а дочь была прелестна.

Для Гайде страсть безгршной не была,

Она за грхъ свой рано умерла…

Любовь намъ всмъ, даритъ свои улыбки,

Чтобы потомъ карать за вс ошибки.

LXXIV.

Но я на этомъ здсь остановлюсь’..

Къ чему печали будемъ предаваться?…

Безумье я описывать боюсь,

Чтобъ самому безумнымъ не казаться.

Къ тому же я окончилъ свой разсказъ…

А между тмъ Жуанъ ждетъ въ мор насъ,

Гд мы его оставили въ оковахъ

Въ толп людей и грубыхъ, и суровыхъ.

LXXV.

Онъ скованъ былъ и брошенъ въ темный трюмъ.

Когда Жуанъ сталъ приходить въ сознанье,

То понялъ онъ, услыша моря шумъ,

Что въ корабл везутъ его въ изгнанье.

Ужь за кормой остался Иліонъ…

Въ иные дни ему бы радъ былъ онъ,

Теперь же, поднимаясь изъ тумана,

Сигейскій мысъ не радуетъ Жуана.

LXXVI.

Тамъ на холм, подъ кровомъ тхъ небесъ,

Гд въ зелени избушекъ рядъ мелькаетъ,

Покоится въ могил Ахиллесъ

(Бріантъ однако это отрицаетъ),

А дале еще курганъ стоитъ.

Не знаемъ мы, кто въ немъ давно зарытъ.

Патроклъ? Аяксъ?… Когда бъ т люди жили,

Насъ и теперь давить они бъ любили.

LXXVII.

Кругомъ холмы, гд нтъ могильныхъ плитъ,

Пустыня между скалъ, вершина Иды…

Все здсь о слав людямъ говоритъ,

Величія полны въ краю томъ виды.

Большимъ войскамъ вступить здсь можно въ бой.

Но тамъ, гд я искалъ передъ собой

Стнъ Иліона — стадо видно тамъ мн,

Да черепаха ползаетъ на камн.

LXXVIII.

Въ иныхъ мстахъ лачужки развелись,

По вол бродятъ кони поселенца,

Порой пастухъ (не сходенъ съ нимъ Парисъ)

Бжитъ взглянуть на гостя-чужеземца,

Порою турокъ съ четками въ рукахъ

Передъ тобой склоняется, Аллахъ!

То Фригія была, но въ ней — я удивлялся —

Мн ни одинъ Фригіецъ не попался.

LXXIX.

Здсь Донъ-Жуанъ изъ трюма вышелъ вонъ

И понялъ, что въ плну онъ находился.

Безсмысленно глядлъ на- волны онъ,

Гд ликъ героевъ мертвыхъ отразился.

Безсильный отъ потери крови, сталъ

Онъ предлагать вопросы, но узналъ

Отъ спутниковъ, съ нимъ хавшихъ, не много.

Имъ овладла новая тревога.

LXXX.

Межъ плнными онъ скоро увидалъ

Артистовъ итальянскихъ: это были

Пвцы. Судьбу пвцовъ Жуанъ узналъ.

Въ Сицилію они всей труппой плыли,

Но близь Ливорно встртилъ ихъ пиратъ

И всхъ взялъ въ плнъ. Антрепренеръ (*) былъ радъ

Продать пвцовъ, совсмъ забывъ про сцену,

За самую умренную цну!

(*) Собственно ‘Impresario’ т. е. тотъ, который набираетъ труппу.

LXXXI.

Одинъ пвецъ немножко былъ буффонъ,

И хоть его ждалъ рынокъ мусульманскій,

Но весело разсказывать сталъ онъ

О приключеньяхъ труппы итальянской.

Онъ и въ плну свой юморъ сохранялъ

И бодрости въ несчастья не терялъ,

Надъ примадонной часто онъ смялся

И теноромъ, который растерялся…

LХХХІІ.

Онъ такъ свою исторью разсказалъ:

‘Близь берега хозяинъ нашъ проклятый

Вдругъ подалъ неожиданный сигналъ

И тотчасъ въ судн подплыли пираты…

Не заплатилъ имъ денегъ этотъ чортъ,

Всхъ насъ связавши, бросили на борта.

Но впрочемъ если вкусъ есть у султана.

Мы кое-что добудемъ для кармана.

LXXXIII.

‘Хоть примадонна наша и стара

И — нечего таить — поистаскились,

Но у нея,— бываетъ та пора —

Иная нота очень удавалась…

Потомъ есть въ трупп тенора жена,

Безъ голоса, но очень не дурна:

Она въ Болонь шумъ производила

И у старухи графа тамъ отбила.

LXXXIV.

‘Но есть, притомъ, танцовщицы у насъ.

Вотъ, напримръ, мотовка эта Нини,

Охотница до денегъ и проказъ,—

Вотъ хохотунья наша Пелегрини.

Пять сотъ цехиновъ далъ ей карнавалъ

И былъ истраченъ мигомъ капиталъ…

А на Гротеску каждый заглядится

И можетъ безъ ума въ нее влюбиться.

LXXXV.

‘Есть фигурантки также. Среди ихъ

Дв три, положимъ, милы, какъ картинки,

За то другія вс… всхъ остальныхъ

Продать не жалко даже и на рынк…

Тутъ есть одна, какъ пика высока,

Могла бъ карьеру сдлать, но дика,

А потому танцуетъ очень вяло

И быстроты въ ея движеньяхъ мало.

LXXXVI.

‘А о мужчинахъ нечего сказать.

Ну вотъ хоть тотъ: въ любомъ теперь серал

Онъ евнуха достоинъ замнять:

Въ немъ качества такія мы узнали,

Но какъ къ пвц, въ немъ проку вовсе нтъ

Весь третій полъ, хоть исходи весь свтъ,—

И трехъ пвцовъ хорошихъ не иметъ

И голосомъ свободно не владетъ.

LXXXVII.

‘Нашъ теноръ потерялъ свой голосъ, басъ

Ну, онъ лишь только ревъ пускать уметъ,

Поетъ не въ тонъ, безъ такта каждый разъ

И въ музык понятья не иметъ,

Но примадонн нашей онъ родня:

Ея рекомендацію цня,

Ту бестію изъ труппы не прогнали,

Хотя давно осломъ его считали.

LXXXVIII.

‘Сэръ, о себ я долженъ умолчать.

Вы молоды, я вижу, но едва ли

Въ незнаньи васъ могу подозрвать:

Объ операхъ наврно вы слыхали.

Раукоканти — такъ меня зовутъ.

Вы черезъ годъ себ составьте трудъ —

Отправьтесь въ Луго: тамъ для развлеченья

Послушайте Раукеканти пнье.

LXXXIX.

‘Ба! я забылъ совсмъ про баритонъ.

Онъ малый черезчуръ самолюбивый, ~

Притомъ необразованъ очень онъ,

И хоть поетъ почти всегда фальшиво

И годенъ лишь для пнія балладъ

На улицахъ, но постоянно радъ

Высказывать къ судьб своей презрнье:

Онъ о себ отличнйшаго мннья’…

XC.

Здсь прерванъ былъ оратора разсказъ.

Всхъ плнниковъ пираты пригласили,

Чтобы они,— насталъ условный, часъ,—

Свои каюты снова постили,—

И вс они, бросая грустный взоръ

На небеса и на морской просторъ,

Гд волны темно-синія катились,

Въ свои каюты мрачныя спустились.

ХСІ.

На утро вс узнали жребій свой.

Султанъ веллъ, чтобъ плнниковъ сковали

Для врности попарно межъ собой’

Мужчинъ и женщинъ вмст, и держали

Всхъ въ заперти, пока ихъ изъ хаютъ

На рынокъ межь рабами не сведутъ.

Везли ихъ всхъ на судн’, какъ поклажу,

Въ Константинополь прямо на продажу.

XCII.

Мужчинъ и женъ нечетное число

Замтили при первомъ же осмотр,

И всхъ тогда въ смущенье привело:

Какъ заковать ихъ по два, а не по три?

Тутъ къ женщинамъ сопрано, какъ шпіонъ,

Отъ общества мужчинъ былъ отршенъ,

А нашъ Жуанъ (не избжалъ оковъ онъ)

Съ румяною вакханкой былъ закованъ’

XCIII.

Съ Раукоканти теноръ скованъ былъ.

Они давно другъ друга не терпли.

Теперь не столько плнъ ихъ возмутилъ,

Какъ то, что ихъ связать такъ близко смли.

Не заняты печальною судьбой,

Они браниться стали межь собой

И пробудилась старая въ нихъ злоба…

Arcades ambo, то есть — плуты оба.

XСIV.

А Донъ-Жуана спутница была

Римлянка молодая изъ Анконы.

Она глазами пламенными жгла,

(Къ ней очень шло названье ‘bella donna’).

Прекрасная и гордая, она

Желаніемъ однимъ оживлена,

Всхъ приводить въ восторгъ и въ изумленье

И возбуждать невольное смущенье.

XCV.

Но красоту римлянки въ этотъ разъ

Не замчалъ Жуанъ въ своей печали,

Не жегъ его огонь прекрасныхъ глазъ

И хоть оковы очень ихъ сближали,

И хоть, порой, горячая рука

Его руки касалася слегка.

Но пульсъ его все также ровно бился:

Жуанъ ни на минуту не забылся.

XCVI.

Не знаю я, какъ могъ онъ устоять,

Но этотъ фактъ пусть фактомъ остается

И я его не стану объяснять.

Хотя не разъ намъ слышать приведется:

‘Тотъ, кто огонь въ рук своей держалъ —

О льдахъ Кавказа врно не мечталъ’.

Такая роль для многихъ наказанье,

Но Донъ-Жуанъ нашъ вынесъ испытаніе.

XCVIІ.

Я много испытаній пережилъ

И здсь бы въ описанье ихъ пустился.

Но я и такъ упреки заслужилъ,

Что въ повсти своей заговорился.

Такъ пусть герой мой къ берегу спшить,

Иначе,— мой издатель говоритъ:

Скорй верблюдъ пролзетъ сквозь иголку,

Чмъ мой романъ въ семейный домъ на полку.

XCV1ІІ.

Ну, что жь? я, какъ уступчивый Поэтъ,

Другихъ пвцовъ читать всмъ предлагаю:

Вотъ Аріосто, Фильдингъ и Смоллетъ,

Хоть скромности и въ нихъ не замчаю…

Владлъ смлй перомъ я въ стариеу

И затвать любилъ, порой, войну.

Поэзія такая всхъ смущала.

А ныньче насъ она тревожитъ мало.

ХСІХ.

Въ дни юности всегда я шумъ любилъ,

Теперь — покой всему предпочитаю.

Пускай шумитъ за насъ одинъ зоилъ…

При жизни ли я славу потеряю

И высохнетъ мгновенно лавръ внка,

Иль перейду я долго жить въ вка,

Мн все равно — травой моя могила

Вкругъ заростетъ печально и уныло.

С.

Столтья пережившіе пвцы!

Скажите: что для васъ земная слава

И почести и гордые внцы?

На вашу урну смотрятъ величаво

Ряды вковъ… Такъ снжный глыбы комъ

Летитъ и разширяется кругомъ.

Горою онъ становится съ разбгомъ,

Но все жь онъ снгъ и будетъ только снгомъ.

СІ.

Да, слава — звукъ, одинъ ничтожный звукъ,

Минутная забава, наслажденье.

Она, порой,— источникъ многихъ мукъ

Для тхъ, кто убгаетъ отъ забвенья…

Я видлъ холмъ, гд Ахиллесъ лежалъ,

И споры оживленные слыхалъ

О томъ, была ли Троя. Можетъ статься,.

И въ жизни Рима будутъ сомнваться…

CII.

За человкомъ гибнетъ человкъ.

Жизнь давитъ смерть объятіемъ суровымъ,

И все, что завщалъ намъ прошлый вкъ,

Хоронится въ.могилу вкомъ новымъ.

На все кладетъ печать могильный сонъ:

За исключеньемъ нсколькихъ именъ

Кругомъ насъ — безъименныя гробницы,

Съ словами непонятными страницы,

CIII.

То мсто посщаю я, гд палъ

Ты, Де-Фуа (*)!… Была смертельна рана…

Ты долго для людей существовалъ,

Но для тщеславья умеръ слишкомъ рано!…

Вотъ памятникъ: за нимъ надзора нтъ,

Повсюду разрушенья виднъ слдъ…

Поставленный въ честь битвы подъ Равенной,

Заросъ травой тотъ памятникъ священный.

(*) Гастонъ Де-Фуа. герцогъ Немурскій, сынъ Людовика XII, палъ въ битв подъ Равенной въ 1312 г., выигравъ ее на 24 году своей жизни.

CIV.

Къ могил Данта часто я хожу.

Красивый куполъ прахъ его скрываетъ,

Не рдко здсь людей я нахожу:

Толпа поэта больше почитаетъ.

Чмъ воина, но славы кратокъ слдъ —

Забудется и воинъ, и поэтъ,

Какъ та для насъ невдомая эра —

До появленья славнаго Гомера.

CV.

Тотъ памятникъ запятнанъ кровью былъ,

На немъ лежитъ людское оскверненье.

Его затмъ крестьянинъ осквернилъ,

Чтобъ показать глубокое презрнье.

И вотъ судьба трофеевъ всей земли!

Вотъ варвары: они будить могли

Въ сердцахъ такія лютыя страданья,

Которымъ нтъ достойнаго названья,

CVI.

Но все же въ міръ еще пвцы придутъ.

Пусть слава — дымъ, но этомъ дымъ насъ манитъ.

Мы съ жадностію бреемся и трудъ,

Пока насъ опытъ горькій не обманетъ,

Поэзіи всегда могуча власть,

Поэзія есть тоже, что и страсть,

Въ ней говоритъ страстей языкъ свободный,

Пока она не сдлалася модной.

CVIІ.

Такъ какъ въ иныхъ способность развилась,

Запоминая много приключеній,

Ихъ выводить потомъ вс на показъ

Съ замтками различныхъ наблюденій

И все, что приходилось имъ встрчать —

Какъ въ зеркал, печатно выставлять,

То противъ нихъ возстать должны бы вс мы,

Но есть за то и чудныя поэмы!..

CVIII.

Я обращаюсь къ вамъ теперь, да, къ вамъ,

Премудрыя, лазурныя созданья!

Вашъ нжный взоръ былъ приговоромъ намъ:

Дадите ль ‘imprimatur’ (*) для изданья?

Ужель мой трудъ къ пирожникамъ пойдетъ

И, неизвстный міру, пропадетъ?

Скажите мн: Кастальскимъ вашимъ чаемъ

Ужели я не буду угощаемъ?…

(*) ‘Imprimatur’, надпись на послдней корректур: ‘печатать’.

СІХ.

Иль я уже перестаю бытъ ‘львомъ’,

Пвцомъ баловъ, буфономъ всхъ салоновъ?

Или похвалъ не слышу я кругомъ

Средь шарканья, улыбокъ и поклоновъ?

О, если такъ, я какъ Вордсвортъ скажу,

Что въ слав лоттерею нахожу,

Что дамы въ синихъ юбкахъ для забавы

Намъ раздаютъ звки мишурной славы.

CX.

О, ‘голубой, густой, прекрасный цвтъ’!

О небесахъ одинъ поетъ такъ пишетъ,—

Я жь славлю васъ, о, лэди!… Много лтъ

Слыхалъ ужь я: чулокъ вашъ синій вышитъ

(Цвтъ синій на чулкахъ я не встрчалъ

А потому его не постигалъ)

И также синь, какъ ордена подвязки…

Но, можетъ быть, нее это только сказки…

СХІ.

Хотя межъ васъ не мало милыхъ дамъ,

Но годы т исчезли невозвратно,

Когда въ стихахъ въ любви я клялся вамъ…

А впрочемъ, мн всегда встрчать пріятно

Дамъ развитыхъ, одну изъ нихъ давно

Встрчать мн часто въ свт суждено:

Она — чиста, прекрасна, благородна,

Но, къ сожалнью,— очень сумасбродна.

CXII.

Я знаю, Гумбольдтъ вздумалъ изобрсть

Воздушный инструментъ. Ему названье

Особое, какъ помнится мн, есть (*).

Онъ имъ хотлъ проврять состоянье

Атмосферы и синевы небесъ,

О, лэди Дафна! вмсто тхъ чудесъ,

Чтобы я вамъ скоре началъ врить.

Позвольте васъ на этотъ разъ измрить!…

(*) Кіанометръ.

CXIII.

Но возвратимся къ плннымъ. Судно ихъ

У стнъ сераля вдругъ остановилось

И съ корабля толпа людей живыхъ

Въ Стамбул на продажу отводилась.

Они не пострадали отъ чумы

И между нихъ,— увидли бы мы,—

Черкешенки, славянки и грузинки

Ждутъ щедрыхъ покупателей на рынк,

CXIV.

Вотъ чудная черкешенка. Она,

Съ ручательствомъ въ невинности, за цну

Высокую была тамъ продана,

Другихъ красавицъ требуя на смну,

И полные завистливой тоски.

Спшили отойти покупщики,

Черкешенка имъ въ руки не попалась,

Она въ гаремъ султана назначалась.

CXV.

За цну очень крупную нашли

Двнадцать негритянокъ. Въ это время

Такъ въ Индіи продать ихъ не могли,

Хоть Вильберфорсъ все черное ихъ племя

Двойной цной на рынкахъ обложилъ,

Но этотъ фактъ насъ вовсе не дивилъ:

Порокъ законовъ вовсе не боится,

И въ прихотяхъ своихъ не поскупится.

CXVI.

А гд же итальянскіе пвцы?

Иныхъ — паши, иныхъ жиды купили,

Т разбрелись въ цпяхъ во вс концы,

Т ренегатствомъ плнъ свой сократили,

А группа женщинъ съ страхомъ тайнымъ ждетъ,

Кого изъ нихъ старикъ къ себ возьметъ

Любовницей, женой или рабою…

Он дрожатъ предъ будущей судьбою.

СXVII.

Но эта псня кончена. Разсказъ

Изъ скромности я здсь перерываю

(И безъ того я долго мучилъ васъ).

Объ участи героя общаю

Подробно въ пятой псн разсказать.

Желанью Музы долженъ я внимать

И въ пятой псн этого романа

Я вновь начну исторію Жуана.

ПСНЯ ПЯТАЯ.

Когда пвецъ для прелести стиховъ

Любви блаженство нжно воспваетъ

И римы, какъ Венера голубковъ,

Попарно ставитъ въ псню,— онъ не знаетъ,

Какое зло онъ можетъ причинить:

Овидій въ томъ примромъ могъ служить,

Петрарка самъ, когда мы взглянемъ строго,

Насъ обольщая въ псняхъ, гршенъ много.

II.

Творенія подобныя вредны,

Когда они насъ только увлекали…

Нтъ, въ гладкихъ, скромныхъ псняхъ мы должны

Все подводить подъ правила морали —

И ужь никакъ людей не развлекать,

Но страсти всевозможныя карать…

И если мой Пегасъ подкованъ прочно —

Поэма эта будетъ безпорочна.

III.

На рядъ дворцовъ привыкло мы смотрть.

Плывя чрезъ Геллеспонтъ иль по Босфору:

Вся въ золот Софійская мечеть,

Летитъ корабль по водному простору,

Олимпъ увнчанъ массой облаковъ

И манятъ взоръ двнадцать острововъ,—

Картина та здсь каждаго плняла

И Мери Монтегю очаровала.

IV.

Я имя ‘Мери’ больше всхъ люблю,

Оно меня тревожило когда-то,

Я въ звук томъ прошедшее ловлю,

Чему, какъ царству сновъ, ужь нтъ возврата.

Я измнился, буду скоро старъ,

Но мн не сбросить власти дивныхъ чаръ…

Однако я разсказъ свой забываю

И въ патетичный тонъ теперь впадаю.

Эвксина волны, прядая, шумятъ…

Везд картина чудная для взора!…

Когда съ ‘холма гиганта’ (*) бросишь взглядъ

На бурное волненіе Босфора,

То чувствуешь при ропот волны

Присутствіе душевной тишины,

Хотя пловцамъ, спшившимъ въ путь собраться,

Въ Эвксин нужно рвоты опасаться.

(*) ‘Холмъ гиганта’ или ‘могила великана’. Такъ называется пригорокъ на Азіатской сторон Турціи.

VI.

Стоялъ одинъ изъ тхъ осеннихъ дней,

Когда морскія бури завываютъ

И непогода осени сильнй,

И моряки въ крушеньи погибаютъ,

Когда пловцы, скользя среди валовъ.

Въ испуг не жалютъ клятвъ и словъ

Раскаянья, что очень безразсудно:

Обты выполнять рамъ очень трудно,

VII.

Толпа рабовъ всхъ половъ, странъ и лтъ

На рынк, въ рядъ поставлена, дрожала.

Торговецъ былъ у каждой группы… Нтъ

Веселыхъ лицъ, печаль на всхъ лежала…

Вс, кром негровъ, были смущены

Вдали друзей родной своей страны,

Но каждый негръ философомъ казался!

Какъ угрь, съ сдираньемъ кожи онъ сживался.

VIII.

А Донъ-Жуанъ? Онъ молодъ былъ тогда,

Въ его груди надеждой сердце билось.

Но не смотря на юные года,

Слеза, порой изъ глазъ его катилась.

Онъ, можетъ быть, отъ ранъ еще страдалъ

Иль отъ того, что разомъ потерялъ

Любовницу, имущество, свободу

И отданъ въ руки дикому народу.

IX.

Самъ стоикъ пріунылъ бы съ этихъ бдъ,

Но Донъ-Жуанъ глядлъ кругомъ спокойно,

Его фигура, пышный туалетъ,

Въ которомъ онъ держалъ себя достойно,—

Всмъ этимъ былъ въ толп замтенъ онъ

И отъ рабовъ несчастныхъ отличенъ.

Вс думали: красивъ, одтъ онъ знатно

Богатый выкупъ будетъ, вроятно!..

Вся площадь, какъ тавлейная доска,

Отъ блыхъ группъ и черныхъ группъ пестрла:

Тамъ черный негръ плнялъ покупщика,

Здсь блый рабъ былъ покупаемъ смло.

Въ числ другихъ на рынокъ приведенъ

Какой-то незнакомецъ, онъ сложенъ

Былъ хорошо. Ставъ съ Донъ-Жуаномъ рядомъ,

Онъ ждалъ своей продажи съ твердымъ взглядомъ.

XI.

Румянъ и блъ, въ плечахъ своихъ широкъ,

Онъ съ виду англичаниномъ казался.

Отъ долгихъ думъ, занятій иль тревогъ

Открытый лобъ высоко поднимался,

Кровавою подвязкою слегка

Поддержана была его рука,

Лишь любопытству праздному послушный,

Онъ вкругъ смотрлъ, какъ зритель равнодушный.

XII.

Но увидавъ Жуана предъ собой,

Безстрашнаго, но полнаго смущенья

Предъ новою гнетущею судьбой,

Почувствовалъ къ нему онъ сожалнье.

Товарищъ по несчастью возбудилъ

Въ немъ чувство то, хоть самъ онъ находилъ,

Что ежедневно встртишь на дорог

Подобныя несчастья и тревоги.

XIII.

— ‘Любезнйшій!’ сказалъ онъ, ‘кром насъ,

Толпу рабовъ лишь по окраск кожи

Мы различимъ, межъ нихъ, на этотъ разъ

Мы, только мы здсь на людей похожи,

Порядочные люди — вы да я:

Мы по невол быть должны друзья,

Обоимъ намъ сойтись теперь не худо.

Я стану развлекать васъ. Вы откуда?’.

XIV.

— ‘Испанецъ — я’.— ‘Я самъ предполагалъ,

Что вы не грекъ: какъ псы, они вс льстивы

И гордостью взглядъ грека не блисталъ.

И такъ, мой другъ, судьбой вы несчастливы,

Она всхъ насъ привыкла не щадить,

Но счастье къ вамъ вернется, можетъ быть.

Судьба со мной сыграла ту же штуку,

Но я давно постигъ ея науку’.

XV.

— ‘Что къ привлекло васъ въ это мсто,— сэръ?’

— ‘Что привлекло?— Татары и… оковы’.

— ‘Но я угнать желалъ бы, напримръ,

За что они къ вамъ были такъ суровы?

Вотъ я о чемъ ршаюсь васъ спросить’.

— ‘Я началъ въ русской арміи служить

И, находясь при взятіи Виддина,

Я самъ былъ взятъ. Вотъ бдъ моихъ причина!’

XVI.

— ‘Но есть друзья у васъ?’ — ‘Они давно

Меня, по счастью, больше не тревожатъ,

Я все сказалъ вамъ. Мн не мудрено

Ждать и отъ васъ признанія. Быть можетъ…’

— ‘Ахъ, дологъ и печаленъ мой разсказъ’.

— ‘О’ если такъ, не требую отъ васъ

Подобной откровенности. Страданье

Боится откровеннаго признанья.

XVII.

‘Не унывайте только: къ вамъ должна

Фортуна возвратиться скоро снова

(Фортуна, слава Богу, не жена)

И больше къ вамъ не будетъ такъ сурова.

Борьба съ судьбой, поврьте мн, глупа:

Снопу не устоять противъ серпа.

Мы вс игрушки случая, хоть въ этомъ

И совстно признаться намъ предъ свтомъ’.

XVIII.

— ‘Страдаю я’, сказалъ тутъ Донъ-Жуанъ,

‘За прошлое: прекрасное созданье

Я полюбилъ…’ и словно какъ туманъ

Затмилъ его глаза и стонъ рыданья

Готовъ былъ вырваться изъ груди. Онъ сказалъ:

‘Меня не этотъ рынокъ испугалъ.

Я въ жизни бдъ испытывалъ не мало.

Средь бурь морскихъ душа моя не знала,

XIX.

‘Что значитъ страхъ, но тотъ ударъ!…’ и онъ

Вновь замолчалъ и быстро отвернулся.

— ‘Ну такъ и есть, вопросъ мной былъ ршенъ:

Тутъ богъ любви не кстати подвернулся, —

Когда любовь является, тогда

Мн скорбь понятна. Въ прежніе года

Я самъ рыдалъ, когда,— то верхъ скандала!—

Моя жена вторая убжала.

XX.

‘Моя супруга третья…’ — ‘Какъ? у васъ

Есть три жены?…’ Жуанъ воскликнулъ съ жаромъ.

— ‘Лишь дв теперь осталось. Что жь, не разъ

Внчались люди трижды. Этимъ даромъ…’

— ‘Ну, гд жь теперь послдняя жена?

Отъ васъ не убжала ли она?’

—‘О, нтъ!’ — ‘Такъ что жь?’ спросилъ Жуанъ въ испуг.

—‘Я самъ бжалъ отъ третьей той супруги.’

XXI.

—‘Я хладнокровьемъ вашимъ пораженъ.’

—‘Увы, мой другъ, такъ все идетъ на свт.

Васъ — впереди ждетъ ясный небосклонъ,

Меня ждетъ — тьма. Вс люди на р аз цвт

Встрчаютъ жизнь съ надеждами любви,

Потомъ остынетъ первый жаръ въ крови

И время вс мечты въ насъ убиваетъ:

Такъ съ змй ихъ кожа яркая спадаетъ.

XXII.

‘Хоть иногда становится нарядъ

Опять блестящъ, но не пройдетъ и года,

Онъ вновь спадетъ и не вернуть назадъ

Прошедшаго. Любовь скоре яда

Насъ отравитъ, а поздніе года

Намъ портятъ слава, скупость и вражда,

И только остается въ насъ охота

Жить для наградъ, для денегъ и почета.’

XXIII.

—‘Все это такъ’, сказалъ Жуанъ,— ‘но мы

Вдь этимъ участь нашу не измнимъ

И не откроемъ выхода изъ тьмы…’

—‘За то, мой другъ, отлично мы оцнимъ,

Когда себ усвоимъ этотъ взглядъ,

Что рабство есть и гнусность, и развратъ,

И мы поймемъ несчастіе народа,

Когда опять вернется къ намъ свобода.’

XXIV.

—‘Когда бъ теперь свободны были мы’,

Сказалъ Жуанъ, скрывая вздохъ печали,

‘Язычники бъ, надвшіе чалмы,

Отъ насъ урокъ отличный испытали…

Несчастнымъ всмъ пусть да поможетъ Богъ!…’

—‘Все перемнится, быть можетъ, въ краткій срокъ,

А между тмъ, съ насъ евнухъ глазъ не сводитъ

И выгодной покупкой насъ находитъ.

XXV.

‘Я, впрочемъ, не корю своей судьбы:

Мы вс рабы безъ всякихъ исключеній.

Владыки міра тоже вдь рабы

Своихъ страстей, капризовъ и волненій.

Все общество, признавъ въ любви — законъ,

Живетъ въ борьб, въ вражд со всхъ сторонъ.

Смотрть на всхъ съ улыбкой равнодушной

Привыкъ лишь стоикъ черствый и бездушный.’

XXVI.

Но въ этотъ мигъ къ нимъ подошелъ евнухъ

И тотчасъ сталъ осматривать подробно

Наружность и фигуру плнныхъ двухъ,

Чтобъ убдиться, было ли удобно

Ихъ какъ зврей по клткамъ разсадить…

Такъ за женою мужъ привыкъ слдить,

Портной за платьемъ, дама — за влюбленнымъ

И сторожъ за несчастнымъ заключеннымъ.

XXVII.

Еще прилежнй смотрятъ за рабомъ,

Вдь равнаго себ купить такъ лестно!…

Продажны вс — сознаться надо въ томъ:

Продажны страсти наши повсемстно.

Насъ подкупаетъ власть и красота,

Корысти жаръ и видныя мста,

По цнамъ насъ лишь только отличаютъ:

Тхъ славою, тхъ плюхой подкупаютъ.

XXVIII.

И вотъ евнухъ ихъ зорко осмотрлъ,

Вотъ началъ торговать: почемъ за пару?

И жаркій споръ торговли закиплъ

И раздался по цлому базару,

Какъ будто торговались у купца

Оселъ иль быкъ, козленокъ иль овца…

Никто продаж той не удивлялся:

Двуногій скотъ на рынк продавался.

XXIX.

Но спорный пунктъ ршенъ былъ наконецъ

И кошелекъ съ ворчаньемъ развязался,

Считалъ монеты жадный продавецъ,

Ихъ на рук подбрасывалъ, старался

Ихъ качество по звуку угадать,

И получивъ всю сумму, сталъ писать,

Что получилъ вс деньги аккуратно,

И размышлялъ о завтрак пріятно.

XXX.

Имлъ ли онъ въ то время аппетитъ?

Какое у него пищеваренье?

Уже ль ды его не отравитъ

О прав беззаконномъ размышленье:

Что онъ людьми, какъ стадомъ, торговалъ?…

Когда обдъ намъ сладокъ не бывалъ,

Тотъ самый часъ (я мыслей тхъ держался)

Въ теченье дня намъ хуже всхъ казался.

XXXI.

Вольтеръ — инаго мннья. Пишетъ онъ:

Кандиду жизнь тогда сноснй казалась,

Когда дой онъ былъ ужь пресыщенъ!

Но онъ не правъ. Намъ въ сытости являлось

Еще страданье новое всегда,

Когда мы только трезвы были… Да,

Въ вопрос пищи я держусь принципа,

Которому былъ вренъ сынъ Филиппа.

XXXII.

Какъ Александръ, я думалъ, что да,

Намъ постоянно всмъ напоминаетъ

Про нашу смерть и многіе года

О бренности подумать заставляетъ.

И намъ ли всмъ подумайте о томъ —

Талантами гордиться и умомъ,

Когда нашъ умъ зависитъ… отъ чего же?

Отъ пищи и желудка, правый Боже!…

XXXIII.

Разъ вечеромъ (шесть дней тому назадъ),—

Я вспомнилъ про недавнее событье:

Едва надвъ обычный свой нарядъ

И шляпу взявъ, ужь думалъ уходить я,

Какъ вдругъ услышалъ выстрлъ. Въ тотъ же мигъ

Я выскочилъ на улицу на крикъ,

Гд распростертъ, недвиженъ и покоенъ,

На мостовой лежалъ убитый воинъ.

XXXIV.

Бднякъ! Пять пуль пришлось ему принять,

И умирать такъ одиноко въ мір!…

Его веллъ тотчасъ же я поднять

И въ комнату внести въ моей квартир.

Его мы осмотрли. Но зачмъ

Подробности? онъ былъ и мертвъ, и нмъ.

Онъ жертвой палъ, быть можетъ, жертвой мщенья:

Пять пуль въ него впилось въ одно мгновенье (*).

(*) Байронъ описываетъ здсь истинное происшествіе, котораго онъ былъ свидтелемъ 8 декабря 1820 г. въ Равенн.

XXXV.

Я глазъ не отводилъ отъ мертвеца.

Мн удавалось труповъ видть много,

Но не встрчалъ такого я лица:

Оно спокойно было такъ и строго.

Хоть онъ въ животъ и въ сердце былъ пронзенъ,

Казалось мн, что впалъ онъ въ тихій сонъ!…

Мертвецъ снаружи не былъ облитъ кровью

И думалъ я, склонившись къ изголовью:

XXXVI.

‘Что значитъ смерть? Ты долженъ мн сказать…’

Отвта нтъ. ‘Проснись! Онъ не проснулся.

Вчера еще онъ сильно могъ дышать.

Рядъ воиновъ предъ грозной волей гнулся:

‘Приди!’ онъ говорилъ, и шелъ народъ,

‘Впередъ!’ кричалъ — вс шли за нимъ впередъ,

Раскрылъ уста — молчатъ рожки и трубы,

Теперь же неподвижны эти губы.

XXXVII.

Передъ постелью воина стоятъ

Его друзья-соратники въ печали,

Въ послдній разъ на хладный трупъ глядятъ…

Такъ онъ погибъ! Его не разъ видали

Средь жаркихъ битвъ, гд врагъ предъ нимъ дрожалъ

И, пораженный, съ боя убгалъ…

Онъ, приступомъ когда-то бравшій стны,

Погибъ безславной смертью отъ измны!

ХХXVIII.

Межъ свжихъ ранъ еще замтенъ слдъ

Старинныхъ шрамовъ ранъ его военныхъ.

Какой контрастъ!.. Но память прошлыхъ лтъ

Не потревожу, подвиговъ почтенныхъ

Не стану мимоходомъ вспоминать…

Но, какъ всегда, хотлъ бы я узнать.

Смотря на трупъ, загадку смерти вчной,

Всегда нмой, холодной, безконечной.

XXXIX.

Но все осталось тайной. Ныньче мы

Еще живемъ, а завтра дв, три пули

Уносятъ насъ въ иное царство тьмы…

Къ чему жь мы этой жизнію дохнули?

Зачмъ нашъ арахъ стихіи разнесутъ?

Эиръ, вода, земля, огонь — живутъ,

А мы — внцы созданья — умираемъ!..

Довольно! Мы разсказъ свой забываемъ.

XL.

Двухъ плнниковъ угрюмый покупщикъ

Повелъ ихъ тотчасъ къ лодк золоченой,

Вдругъ весла поднялись и въ тотъ же мигъ

Они помчались къ цли отдаленной.

Куда? зачмъ? ужели смерть ихъ ждетъ?

Но вотъ каикъ у бухты пристаетъ,

Гд стны надъ водою поднимались

И кипарисы стройные качались…

XLI.

Ихъ проводникъ въ окошко постучалъ,

Раскрылась дверь желзная, шли слдомъ

Они за нимъ въ аллею, гд лежалъ

Глубокій мракъ… Тотъ путь имъ былъ невдомъ.

Ужь ночь давно спустилася съ небесъ,

Кругомъ деревья темны, словно лсъ…

Гребцамъ евнухъ махнулъ рукой сурово

И т ушли, не говоря ни слова.

XLII.

Извилистой тропой они идутъ

Среди цвтовъ и зелени восточной,

(Когда бъ была охота, могъ бы тутъ

Я сдлать всмъ имъ списокъ очень точный:

Вдь на восточныя растенья я цвты

Нашъ сверъ скупъ. Но нтъ, читатель, ты

Встрчалъ наврно въ многихъ сочиненьяхъ

Трактаты о цвтахъ и о растеньяхъ).

XLIII.

Въ Жуан мысль случайно родилась,

Когда они тропинкой проходили.

Онъ передалъ товарищу.— ‘Сейчасъ

Во мн самомъ т мысли забродили.

Мн кажется,— сковалъ онъ,— попытать

Намъ не мшаетъ евнуха примять.

По голов его ударимъ вмст разомъ,

Чтобъ не усплъ моргнуть онъ даже глазомъ’.

XLIV.

— ‘Отлично! такъ! что жъ сдлаемъ потомъ?

Гд мы теперь,— понятья не имя,

Живые мы отсюда не уйдемъ

И испытаемъ смерть Вароломея,

Попавъ въ другой какой нибудь вертепъ…

Подобный рискъ былъ очень бы нелпъ…

Притомъ я голодъ чувствую ужасный

И мн бифштексъ мерещится прекрасный.

XLV.

‘Вблизи жилья должны теперь мы быть,

Не даромъ этотъ негръ идетъ такъ смло:

Онъ не ршился бъ плнныхъ двухъ водить

Такой дорогой: видано ли дло!

Онъ знаетъ, что друзья его не спятъ,

И только крикнетъ — разомъ набжать.

Но, посмотрите, гд мы? что за диво!

Въ огняхъ дворецъ!.. Какъ зданіе красиво!..’

XLVI.

И точно былъ предъ ними пышный домъ,

Передній фасъ котораго, казалось,

Весь золотомъ украшенъ былъ кругомъ

И, по турецкому капризу, украшалось

Все зданіе въ различные цвта,

Хоть отъ того теряла красота.

Вс виллы по Босфору — какъ экраны

Раскрашены, пестры, какъ балаганы.

XLVII.

На встрчу имъ несется запахъ блюдъ,

Пилавовъ и жаркихъ благоуханье,

Все голодъ раздражало въ нихъ и тутъ

Жуанъ смирилъ свирпыя желанья

И негру жить покамстъ дозволялъ,

Къ тому жь его пріятель уврялъ,

‘Поврьте мн, теперь не шумъ намъ нуженъ,

А только сытный и спокойный ужинъ’.

XLVIII.

Мы прибгаемъ къ помощи страстей,

Къ услугамъ чувствъ и, наконецъ, къ разсудку,

Хоть онъ не въ мод ныньче у людей.

Ораторы употребляютъ шутку,

Чтобъ общее вниманье возбуждать

Иль начинаютъ слезы проливать,

Насъ каждый убдить везд хлопочетъ,

Но краткимъ быть никто изъ васъ не хочетъ.

XLIX.

Есть много средствъ на свт убждать

Посредствомъ краснорчья, денегъ, лести,

Насъ красота уметъ увлекать,

Но средства эти, взятыя вс вмст,

Не могутъ такъ охватывать сердца

И радостью живить черты лица,

Какъ трель звонка, когда онъ заиграетъ

И звономъ на обдъ насъ призываетъ.

Но въ Турціи къ обду не звонятъ

И плнники звонка не услыхали,

Не виднъ имъ прислуги цлый рядъ,

Лишь ароматъ отъ блюдъ они глотали,

Да повара мелькали вкругъ огня,

Сверкающей посудою звеня…

Двухъ плнниковъ дразнили эти сборы

И аппетитъ ихъ выражали взоры.

LI.

Забывъ свой планъ, впередъ они идутъ

И ихъ ведетъ путеводитель черный:

Онъ и не зналъ за нсколько минутъ,

Что смерть близка… Рукою негръ проворный

Имъ сдлалъ знакъ немного подождать,

Потомъ калитку началъ стирать

И путникамъ открылся валъ парадный’

Обставленный роскошно и громадный.

LII.

Не стану я описывать тотъ валъ.

Вдь въ наши дни любой пвецъ пространный

Любилъ изображать, какъ посщалъ

Онъ пышный дворъ державы иностранной,

Хоть публика за то его кляла…

Уже давно природа отдала

Себя на жертву гидовъ разныхъ націй,

‘Записокъ’, римъ и разныхъ иллюстрацій.

LIII.

Съ ногами на крестъ вдоль и поперегъ

По зал турки къ шахматамъ склонялись.

Тхъ разговоръ коротокъ былъ и строгъ,

Т собственнымъ нарядомъ любовались…

Сбгаетъ дымъ съ янтарныхъ мундштуковъ

Волнами ароматныхъ облаковъ…

Тамъ группы то ходили, то лежали,

То молча ромъ предъ ужиномъ глотали.

LIV.

Когда же негръ ввелъ плнныхъ въ свтлый залъ,

Никто на нихъ не обратилъ вниманья,

Тотъ, кто ходилъ,— шаговъ не умрялъ

И лицъ не измнилось очертанье.

Иной же тамъ взглянулъ на тхъ людей,

Какъ смотрятъ при оцнк лошадей,

Иные негру съ мста поклонились,

Но губы ихъ въ тотъ мага не шевелились.

LV.

А негръ все дальше плнниковъ ведетъ,

Вкругъ ихъ покои пышны, молчаливы…

Въ одномъ изъ нихъ блестящій водометъ

Журчалъ во тьм и билъ полулниво.

Да иногда, какъ будто имъ дивясь,

Въ дверяхъ мелькала пара женскихъ глазъ,

Тяжелая портьера поднималась

И черная головка появлялась.

LVI.

Когда въ лсу, на берегу рки,

Въ степи, мы остаемся одиноки,

То не страдаемъ тамъ мы отъ тоски,

Тамъ наши мысли ясны и глубоки,

Но изъ громадныхъ темныхъ галлерей

Намъ хочется бжать скорй, скорй…

Какъ гробъ, насъ давитъ тамъ уединенье

И образъ смерти гонитъ размышленье.

LVII.

Каминъ съ огнемъ, гостиной свтлый видъ,

Дв книги, милый другъ, стаканъ кларета,

Хорошій ужинъ, добрый аппетитъ —

Вотъ гд укрыться любимъ мы отъ свта.

Конечно, здсь того эффекта нтъ,

Когда изъ ложи смотримъ мы балетъ…

Но я — я съ темной залой не разлученъ,

А потому бываю часто скученъ.

LVIII.

Увы! къ чему возводятъ на земл

Огромныя постройки? Только храмы

Должны тревожить думы на чел,

Лишь въ храмахъ забывать должны всегда мы

О всемъ земномъ… Съ тхъ поръ, какъ палъ Адамъ,

Жилищъ большихъ не нужно вовсе намъ,

И башни вавилонской созиданье —

Есть лучшій имъ урокъ и наказанье.

LIX.

Былъ прежде неизвстенъ Вавилонъ,

Но знаменитымъ сдлался онъ скоро,

Роскошными садами окруженъ.

Стоялъ тамъ тронъ Навуходонасера,

Гд онъ потомъ, какъ зврь лсной бродилъ,

Тамъ львовъ смирялъ въ берлогахъ Даніилъ,

И тамъ жила сама Семирамида:

Тяжка ей нанесенная обида!…

LX.

Ее историкъ нашъ оклеветалъ

(Историкъ все толкуетъ очень ложно),

Что будто конь царицу ту плнялъ,

(Любовь — капризъ,— ей въ мір все возможно)

Ошибка здсь ршительно ясна:

‘Царица’ обожали ‘скакуна’

Что жь изъ того? держусь такой я вры,

Что ‘скакунами‘ звались тамъ ‘курьеры’ (*).

(*) Каламбуры иностранныхъ языковъ рдко возможны для передачи. Байронъ говоритъ въ этомъ мст шутя, что слово скакунъ (coursier) поставлено вмсто слова курьеръ (courrier). Я не ршился замнять его русскимъ каламбуромъ, чтобъ не затемнить смысла. Замчу при этомъ, что въ слов курьеръ Байронъ длаетъ намекъ на королеву Каролицу, обвиненную между прочимъ въ любовной связи съ курьеромъ Бергами. Примч. переводчика.

LXI.

Но если бъ было такъ (а въ нащи дни,

Все можетъ быть, что эти мусульмане

Не врятъ въ вавилонскій столбъ (они

Могли бы книгу Рича взять заран:

Онъ самъ купилъ,— разсказано такъ въ ней,—

Отъ этой башни нсколько камней),

Не врятъ и евреямъ въ указанъ

На это очень мудрое преданье,

LXII.

То пусть они узнаютъ наконецъ,

Что о постройк дерзкой Вавилона

Сказалъ Горацій, чудный нашъ пвецъ:

Горацій говорилъ во время оно,

Что тамъ народъ, ‘забывъ про тьму могилъ,

Вблизи гробовъ постройки возводилъ…’ (*)

Печально очень это изреченье,

Но можетъ всмъ служить намъ въ поученье…

(*) ‘Et sepulchri immemor struis domos’,— забывая могилу, ты строишь себ зданія. Горацій.

LXIII.

Межъ тмъ они вошли въ ту часть дворца,

Гд словно эхо разомъ пробудилось…

Повсюду роскошь, прихоть безъ конца

Передъ глазами путниковъ явилась…

Довольство поражало ихъ кругомъ…

Вошла сама природа въ этотъ домъ,

На все съ благоговніемъ смотрла,

Но чмъ помочь искусству — не умла…

LXIV.

И, видимо, та комната была

Лишь только входомъ въ комнаты другія,

Но въ ней везд сверкали зеркала

И шли вкругъ стнъ диваны дорогіе:

На нихъ и ссть, казалось бы, гршно…

Узоръ ковровъ такъ вытканъ мудрено,

Что мы, ступивъ на нихъ хоть по ошибк,

Могли скользить, какъ золотыя рыбки.

LXV.

Одинъ евнухъ съ презрніемъ взиралъ

На все своимъ суровымъ, мрачнымъ взоромъ,

И съ наглостью цвты ковровъ топталъ,

Не увлекаясь дивнымъ ихъ узоромъ.

Потомъ раскрылъ онъ шкапъ съ ключомъ въ рук,—

Вы видите — стоитъ онъ въ уголк,—

Но если вы немножко слповаты,

То въ этомъ, право, сами виноваты.

LXVI.

И такъ, раскрылъ онъ шкапъ своей рукой.

Въ шкапу костюмы разные висли,

Тамъ пышныхъ платьевъ выборъ былъ такой,

Что пренебречь едва ли бъ имъ посмли

И мусульмане знатные, но онъ

Для плнниковъ собралъ со всхъ сторонъ

Костюмъ отъ прочихъ платьевъ всхъ отличный,

И для гяуровъ купленныхъ приличный.

LXVII.

Онъ старшаго изъ нихъ тотчасъ облекъ

Во первыхъ въ плащъ, потомъ далъ шаровары —

Широкія: шовъ лопнуть въ нихъ не могъ,—

Такъ одваться любятъ вс татары.

Шаль Кашемира плннику онъ далъ,

Цвтныя туфли, въ золот кинжалъ

Съ оправой и съ булатомъ безпорочнымъ…

Одлся онъ въ минуту львомъ восточнымъ.

LXVIII.

Пока они мняли свой нарядъ,

Ихъ спутникъ Баба длалъ наставленья,

Что если христіане захотятъ,

Имъ улыбнется счастье, безъ сомннья,

И онъ спшитъ ихъ въ томъ предостеречь.

За тмъ онъ такъ окончилъ эту рчь:

‘Свершите только дло обрзанья,

И вамъ легко покажется изгнанье…

LXIX.

‘Я былъ бы очень радъ, прибавилъ онъ,

Въ васъ встртить правоврныхъ, но насильно

Изъ васъ никто не будетъ принужденъ

Свершать обрядъ’. На то ему умильно

Съ поклономъ старшій плнный отвчалъ:

— ‘Давно я ваше мннье раздлялъ

И самъ люблю — хоть я теперь и плнный —

Обычаи той націи почтенной.

LXX.

‘Что жь до меня касается — свершить

Обычай тотъ не прочь я… Вроятно,

Когда мн здсь предложатъ закусить,—

Что дли паи весьма теперь пріятно,—

То я, подумавъ, даже буду радъ

Исполнить правоврныхъ всхъ обрядъ’…

— ‘Какъ!’ крикнулъ Донъ-Жуанъ, весь холодя,

‘Пусть голову отрубятъ мн — нигд я —

LXXI.

‘Не соглашусь на это…’ — ‘Милый другъ,

Я васъ прошу — меня не прерывайте:

Вы видите, я съ рчи сбился вдругъ…

И такъ — я продолжаю, сэръ, узнайте:

Когда я здсь немного закушу —

Вопросъ тотъ Непремнно разршу,

Но думаю, — хоть васъ мы мало знаемъ,—

Что въ выбор не буду я стсняемъ’.

LXXII.

Тутъ негръ къ Жуану обратился: ‘Васъ

Одться я прошу’. Онъ подалъ платье:

Въ него бы съ восхищеньемъ облеклась

Красавица, но затаивъ проклятье,

Жуанъ его ногой отбросилъ прочь…

‘Скоре одвайтесь!..’ Превозмочь

Жуанъ не въ силахъ гнва и поднялся:

— ‘Я женщиной еще не одвался!..’

LXXIII.

— ‘До этого мн вовсе дла нтъ,

Я словъ терять напрасно не желаю,

Одньтесь поскоре — мой совтъ…’

— ‘Но я одинъ вопросъ вамъ предлагаю:

Къ чему носить мн женщины нарядъ?’

— ‘Въ послдствіи вамъ это объяснятъ,

Теперь же я имю наставленье

Вамъ не давать ни слова объясненья’.

LXXIV.

— ‘О, если такъ!’ Жуанъ воскликнулъ, ‘мн…’

— ‘Не гнвайтесь! Угрозы васъ погубятъ:

Прекрасна храбрость только на войн,

Я здсь,— поврьте мн,— шутить не любятъ….’

— ‘Но какъ же я могу свой полъ забыть’…

— ‘Когда меня хотите вы сердятъ,

То я сзову людей и — вотъ вамъ слово —

Вамъ не оставятъ пола никакого.

LXXV.

‘Я предлагаю чудный вамъ костюмъ,

Хоть женскій онъ, но, врно, такъ ужъ надо,

И нтъ причинъ вамъ длать въ дом шумъ…

Но Донъ-Жуанъ такого маскарада

Не могъ понять: ‘ну, вотъ проклятый газъ!

Что буду длать съ нимъ на этотъ разъ?

Такъ онъ шепталъ надъ кружевомъ прозрачнымъ:

Его носить бы только новобрачнымъ’.

LXXVI.

Вздыхалъ, бранился долго Донъ-Жуанъ,

Потомъ надлъ шальвары съ оторочкой

Стянулъ двичьимъ поясомъ свой станъ,

Прикрытый блой, легкою сорочкой,

Когда же юбку сталъ онъ надвать

Съ неловкостью (что можемъ мы понять),

То, въ складкахъ утопая, оглянулся

И, вовсе неожиданно, споткнулся.

LXXVII.

Въ томъ дива никакого, право, нтъ,

Онъ этимъ никогда не занимался,

Но вотъ совсмъ оконченъ туалетъ,

Жуанъ довольно долго одвался.

Когда жь порой костюмъ его смущалъ,

Ему въ одежд Каба помогалъ:

Не безъ труда и на тая проклятія

Онъ, наконецъ, просунулъ рука въ платье.

LXXVIII.

Осталось затрудненіе одно:

Носилъ онъ волосы не длинные, но это

Ихъ спутникомъ тотчасъ устранено,

Фальшивую косу досталъ онъ гд-то

И въ мигъ была прилажена она,

Разнесена, кругомъ умащена…

По плечамъ кудри змями спадали

И въ нихъ каменья разные сверкали.

LXXIX.

Посредствомъ ножницъ, щипчиковъ, румянъ

Въ красавицу преобразился разомъ

Въ наряд женскомъ юный Донъ-Жуанъ.

— ‘Смотрите! крикнулъ Баба имъ съ экстазомъ,

Клянусь, онъ сталъ прекрасною женой!

Теперь прошу васъ слдовать за мной’

Вы, господинъ, хотлъ сказать я — дама.

За мною вслдъ теперь идите прямо’.

LXXX.

Онъ сдлалъ знакъ — вошли рабы тотчасъ.

‘Вотъ съ ними вы отправитесь на ужинъ’.

Сказалъ онъ одному,— а вотъ для васъ,

Сударыня, въ проводники я нуженъ.

Упрямство васъ къ добру не приведетъ,

При томъ же здсь совсмъ не злой народъ,

Какъ львы въ пещер, люди здсь не дики:

Попали вы теперь въ дворецъ владыки…

LXXXI.

‘Никто въ дворц не сдлаетъ намъ зла’.

— ‘Тмъ лучше всмъ! Жуанъ тутъ замчаетъ:

‘Моя рука довольно тяжела

И дерзкаго на мст поражаетъ.

Ступайте же! за вами я иду,

Но если въ западню я попаду,

Наряженный зачмъ-то въ это платье,—

То за обман съумю наказать я’.

LXXXII.

— ‘Не бойтесь же, идите’!- Между тнь.

Жуанъ съ своимъ товарищемъ правдива,

И онъ хотя былъ веселъ.не совсмъ,

Но, глядя на Жуана, улыбался.

— ‘Здсь чудный край!’ Жуану онъ оказалъ:

‘Одинъ изъ насъ — чуть-чуть не туркомъ сталъ,

И въ женщину другой преобразился,

Надъ чмъ волшебникъ черный потрудился’.

LXXXIII.

— ‘Прощайте!’ закричалъ Жуанъ. ‘Какъ знать —

Дождемся ль встрчи новой? До свиданья!’

— ‘Но если мы увидимся опять,

То каждый передастъ свое сказанье…

Мы поплывемъ, куда судьба несетъ,

Но помните: невинность — вашъ оплотъ,

Не будьте Евой’, крикнулъ онъ Жуану,

— ‘О нтъ! Я не отдамся и султану’…

LXXXIV.

Друзья разстались. Съ Бабою Жуанъ

Идетъ по галлереямъ комнатъ темныхъ,

Гд въ темнот журчалъ, порой, фонтанъ,—

И вотъ предъ ними входъ воротъ огромныхъ,

Стоитъ, какъ очарованный, колоссъ…

Вокругъ благоуханіе лилось

И тишина ничмъ не прерывалась…

Святилищемъ то мсто представлялось.

LXXXV.

Изваяна вся дверь со всхъ сторонъ

Отчетливо изъ бронзы золоченой,

На ней упорный бой изображенъ:

Здсь виднъ побдитель изступленный,

Убитый врагъ лежитъ недвижно тутъ,

За колесницей плнники идутъ,

Бгутъ полки… оружія сверканье…

Казалось древнимъ очень изваянье.

LХХXVI.

Тмъ входомъ замыкался длинный залъ,

По сторонахъ два карлика стояли,

И каждый карликъ былъ такъ страшно малъ,

Что ихъ едва у двери замчали.

Они, какъ двое гадкихъ чертенятъ,

Еще спшнй среди такихъ громадъ,

И въ той большой, великолпной зал

Они, казалось, оба изчезали.

LXXXVII.

Но подойдя къ нимъ близко, мы могли

Тамъ въ ужас невольномъ отвернутая

Отъ этихъ карловъ, видныхъ чуть съ земли,

Ихъ безобразью можно ужаснуться.

Ихъ цвтъ являлся смсью всхъ цвтовъ,—

Притомъ, языкъ былъ нмъ у тхъ шутовъ

И оба карла — глухи. Т уроды

Стояли тамъ, какъ прихоть пышной моды.

LXXXVIII.

Обязанность ихъ состояла въ томъ,—

Т крошки были сильны,— чтобъ ворота

Всмъ отворять, хоть не большимъ трудомъ

Для карликовъ казалась та робота,

Въ движеньи двери были такъ легки,

Какъ, напримръ… хоть Роджерса стихи.

Притомъ, къ пашамъ ихъ съ петлей посылали,

Когда паши, порою, бунтовали.

LXXXIX.

Языкъ совсмъ не двигался у нихъ.

Глаза ихъ страшнымъ блескомъ вдругъ сверкнули,

Лишь Баба попросилъ тхъ домовыхъ,

Чтобы они имъ двери распахнули.

Зеленыхъ ихъ зрачковъ Жуанъ не могъ

Перенести: казалось въ краткій срокъ

Зминые глаза ихъ отравляли

И чародйной силою пугали.

XC.

У входа Баба спутнику твердилъ:

— ‘Походка ваша слишкомъ ужъ мужская

И если можно — я бы васъ просилъ

Ступать помягче: ваша роль такая.’.

При этомъ не качайтесь на ходу

И наконецъ, когда я васъ введу

Съ собой сію минуту въ валъ огромный,

Старайтесь видъ принять двицы скромный.

XCI.

‘Къ томужь у этихъ карловъ зорокъ взоръ,

И если полъ вашъ дьяволы узнаютъ,—

Вы знаете, что близко здсь Босфоръ

Въ него у насъ измнниковъ бросаютъ

И намъ обоимъ утромъ, можетъ быть,

Въ мшкахъ зашитыхъ нужно будетъ плыть:

Здсь принято давно ужь средство это…

Такъ слушайтесь вы добраго совта’.

XCII.

И тутъ они вошли въ другой покой,

Онъ былъ великолпне, пышне…

Повсюду виднъ царственный покой,

Гд блескомъ ослплялся взоръ, тускня,

Гд чистый, благороднйшій металлъ

Передъ глазами каждаго сіялъ

И камни драгоцнные пестрли,

Мшались межъ собою и горли…

ХСІІІ.

Богатства много, вкуса — вовсе нтъ,

Такъ водится всегда въ дворцахъ восточныхъ:

Вкругъ пестрота и яркихъ красокъ цвтъ…

(Я пять иль шесть дворцовъ такихъ же точно

Въ Европ видлъ), всюду встртишь тамъ

Среди богатствъ ненужный вовсе хламъ…

Но статуи, диваны и картины

Описывать теперь мн нтъ причины.

XCV.

Въ той комнат, склонившись на диван,

Въ величьи царскомъ дама возлежала.

Предъ ней склонился Баба, и Жуанъ,

Хоть кланяться привыкъ онъ очень мало,

Сталъ на колно, негру покорясь,

Той странной сцен мысленно дивясь,

И думалъ такъ: ‘кто быть она могла бы?…’

Межъ тмъ не измнялись позы Бабы.

XCVI.

Вотъ дама на диван поднялась:

Венера вышла такъ изъ океана,—

И съ быстротой газели пару глазъ

Вдругъ устремила прямо въ Донъ-Жуана,

Потомъ рукой знакъ Боб подала,—

Какъ лучъ луны рука была бла,—

Едва до платья смя ей касаться,

Съ той незнакомкой Баба сталъ шептаться.

XCVII.

Той женщины прелестной красота

Была неотразима и надменна,

Неуловима, словно какъ мечтай.

Ее вамъ нужно видть непремнно,

Чтобъ оцнить. Когда бъ посредствомъ фразъ

Я описалъ ту красоту для васъ,

Тогда бы вс могли лишиться зрнья…

Нметъ мой языкъ для выраженья.

XCVIII.

Хоть было ей тогда лтъ двадцать шесть,

Но на земл такія есть созданья,

Красавицы такія въ мір есть,

Которыя не знаютъ увяданья:

Шотландская Марія такова.

Хоть отъ несчастій никнетъ голова,

Но не для всхъ несчастье опасно:

Нинонъ Ланкло всегда была прекрасна.

XCIX.

Своей царицы слушая приказъ,

Прислужницы вокругъ ея стояли.

Он одты были въ этотъ часъ.

Какъ и Жуанъ. Смотря на нихъ, едва ли

Отъ нимфъ ихъ можно было отличитъ

И съ сестрами Діаны не сравнять…

Я говорю о вншней красот ихъ,

Не вдая объ остальныхъ затяхъ.

Съ поклономъ удаляются он.

Жуанъ смотрлъ на все и удивлялся,

Оставленный отъ прочихъ въ сторон:

Зачмъ онъ здсь?… и съ кмъ? куда копался?

Онъ на яву теперь, иль видитъ сякъ?

Жуанъ былъ удивленъ и восхищенъ…

Т чувства къ намъ всегда приходятъ въ пар…

Тотъ жалокъ, чей девизъ — ‘nil admirari’ (*).

(*) Т. е. ‘ничему не удивляться’.

СІ.

‘Кто счастіе земли умлъ постичь,

Тотъ ничему нигд не удивлялся’.

Такъ разсуждалъ Мюррей и думалъ Кричъ (*),

Такъ самъ пвецъ Горацій выражался,

То изреченье, Попе повторялъ,

Но еслибъ былъ таковъ ихъ идеалъ,

То Попе съ псней въ міръ бы не явился

И лирою Горацій не плнился.

(*) Creech, переводчикъ Горація.

CII.

Когда ушли прислужницы, евнухъ

Къ Жуану съ приказаньемъ обратился

И повторилъ потомъ, едва не вслухъ,

Чтобъ къ ножк дамы плнникъ приложился

И вновь предъ ней колна преклонилъ,

Но тутъ Жуанъ весь вспыхнулъ и вскочилъ:

‘Я не привыкъ до нын униажаться,

Я передъ папой могъ лишь преклоняться’…

CIII.

Той гордостью былъ Баба возмущенъ

И петлей угрожалъ ему за это,

Но Донъ-Жуанъ не палъ бы, умиленъ,

Передъ самой невстой Магомета…

Всесиленъ въ мір грозный этикетъ,

И бредитъ имъ повсюду цлый свтъ

Въ палатахъ царскихъ, въ залахъ театральныхъ,

На скачкахъ, на балахъ провинціальныхъ…

CIV.

Жуанъ былъ непреклоненъ (Баба вновь

Напрасно убдить его старался):

Кипла въ немъ кастильскихъ предковъ кровь

И умереть скоре онъ ршался,

Чмъ древній родъ свой рабствомъ оскорбить.

Тутъ Баба сталъ иначе говорить

И ужь не ножку ей — (боясь проклятій)

Просилъ хоть руку лишь поцаловать ей.

CV.

Такая сдлка выгодна была.

И пусть они какъ дипломаты строги’

Но тутъ любая сторона могла

Сойтись между собой на полъ-дорог,

Не могъ не согласиться Донъ-Жуанъ,

Сказавъ: ‘Таковъ обычай нашихъ странъ.—

На юг непремнно и всегда мы

Привыкли прикасаться къ ручк дамы’.

CVI.

Онъ подошелъ. Прекрасная рука

Для поцалуя всякаго манила,—

Когда уста коснутся къ ней слегка,

То въ голову желанье приходило

Склониться къ ней второй и третій разъ…

Желанье то смущало, врно, васъ,

Когда съ созданьемъ милымъ вы встрчались

И до руки губами прикасались.

CVII.

Красавица взглянула и въ тотъ мигъ

Велла гордо Баб удалиться.

Намёки вс лукавый негръ постигъ

И, поспшивъ ей низко поклониться,

Шепнулъ Жуану: ‘Бросьте всякій страхъ!’

И съ свтлою улыбкой на губахъ,

Какъ будто сдлалъ доброе онъ дло,

Скользнулъ въ дверяхъ, взглянувъ довольно смло.

CVII.

Едва сокрылся Баба, какъ въ чертахъ

Прекрасной дамы сдлалось волненье,

Румянецъ загорлая на щекахъ:

Такъ рдютъ облака въ одно мгновенье.

Когда проглянетъ солнце изъ-за горъ,

И выражалъ ея блестящій взоръ

Въ одно и то же время — гордость, счастье

И, наконецъ, томленье сладострастья.

СІХ.

Въ ней грація природная видна,

Въ ея чертахъ есть нжность, но иная —

Той нжностью владлъ лишь сатана,

Невинную дикарку соблазняя,

Какъ солнце лучезарное, чиста

Во всей ей разлитая красота:

Та красота скорй повелвала,

Но никому сама не уступала.

СХ.

На всхъ кругомъ,— таковъ въ ней царскій видъ,—

Она какъ будто цпи налагаетъ,

Но насъ блаженство самое страшитъ,

Когда въ немъ деспотизмъ преобладаетъ.

Нашъ духъ одну свободу признаетъ

И, если тло часто терпитъ гнетъ,

То цпи допускаемъ лишь на время:

Духъ, наконецъ, осилитъ это бремя.

CXI.

Высокомренъ былъ ея привтъ,

Она высокомрно улыбались,

Какъ будто награждали цлый свтъ,

И даже въ ножкахъ воля отражалась.

За поясомъ ея блисталъ кинжалъ,

И этотъ знакъ — санъ дамы означалъ:

Она — жена султана. (Богу слава,

Что не моя она супруга, право!).

CXII.

‘Мн повинуйся!’ вотъ ея законъ.

Вс прихоти царицы исполнялись

Толпой ея рабовъ со всхъ сторонъ.

Она — изъ рода знатнаго, склонялись

Вс передъ блескомъ чудныхъ этихъ главъ.

Когда бъ она въ Европ родилась

То, думаю, ‘perpetuum mobile’

У насъ теперь давнымъ-давно бъ открыли.

CXIII.

Ей доставлялось все, чего бъ она

По прихоти своей ни пожелала,

И дорогая самая цна

Ей въ достиженьи цли не мшала.

Ея капризамъ не было конца,

Но за улыбку чуднаго лица

И самый деспотамъ ей взвивали,

Лишь жоны красоты ей не прощали.

СXIV.

Жуанъ ея вниманіе привлекъ,

Когда она по рынку прозжала.

‘Купить его!’ Тутъ Баба ей помогъ:

Она его услуги испытала.

Для длъ такихъ негръ словно былъ рожденъ,

Къ тому жъ имлъ благоразумье онъ,

Вотъ почему,— прошу теперь понять я,—

Къ ней праведенъ Жуанъ былъ въ дтскомъ плать.

CXV.

Жуанъ былъ молодъ — хитрость удалясь,

Вы спросите: какъ мысль такого плана

Явилась ей? О томъ прошу я васъ,

Спросить изъ любопытства жонъ султана…

Владыки — лишь мужья въ глазахъ ихъ жонъ,

А жоны съ незапамяныхъ временъ,

Своихъ мужей обманывать любили,

Хоть ихъ мужья и королями были.

CXVI.

Купивъ себ Жуана безъ хлопотъ?

Султанша почему-то разсуждала,

Что Донъ-Жуанъ за счастіе, почтетъ

Ея привтъ, въ глазахъ ея пылала

Власть и любовь. Чтобъ гостя оживить:

‘Ты, чужестранецъ, можешь ли ладить?’

Она спросила, тутъ же ожидая,

Что заиграетъ кровь въ немъ молодая.

CXVII.

Такъ быть могло, конечно, но Жуанъ

О Гайде не забылъ еще, носилась

Она предъ нимъ, какъ призракъ, какъ туманъ,

И постепенно кровь въ немъ охладилась

И къ сердцу вдругъ отхлынула съ лица:

Онъ сдлался блдне мертвеца.

Какъ будто копья въ грудь его вонзили

И — разомъ слезы щеки оросили.

CXVIII.

Она смутилась этимъ. Зарыдать

Способны жоны вовсе безъ причины,

Но тяжело и больно намъ встрчать

Зловщую слезу въ глазахъ мужчины.

Отъ женскихъ слезъ тоска къ нимъ не придетъ,

Но какъ огонь слеза мужчины жжетъ:

Для женщины ихъ слезы — облегченье,

А для мужчины — жгучее мученье…

CXIX.

Хотлось ей немного облегчить

Жуана скорбь, но чмъ?— она не знала.

Ей къ мір было одного любятъ.

Страданія она не испытала,

Лишь огорченья мелкія одни

Случалось ей знавать въ иные дни,

А потому, не склонная къ страданью,

Она дивилась этому рыданью.

CXX.

Но власть природы въ женщин сильна,

Природы въ ней не заглушитъ искусства

И сердцемъ впечатлительнымъ, она

Оцнитъ незнакомое ей чувство.

Во всхъ несчастьяхъ женщина могла

Смягчать для насъ всю массу бдъ и зла,

Такъ и теперь Гюльбея зарыдала,

Хотя причины слезъ не понимала.

CXXI.

Но слезы прекратились, и Жуанъ,

Недавно огорченный тономъ важнымъ,

Вновь горделиво выпрямилъ свой станъ,

Своимъ глазамъ, лишь за минуту влажнымъ,

Онъ придалъ твердость прежнюю опять:

Онъ красоты не могъ не понимать,

Но сознавалъ, что прежнія печали

Ему любить опять не позволяли.

CXXII.

Лишь въ первый разъ Гюльбея смущена,

Она — благоговнье только знала,

Привыкла къ похваламъ однимъ, она

Сейчасъ своею, жизнью рисковала,

Чтобъ встртиться съ Жуаномъ tte—tte,

И вдругъ — такая встрча!… хуже нтъ —

Въ подобный часъ — минуты колебанья:

Для женщины ужаснй нтъ страданья

СХХІІІ.

Предупреждаю юношей тхъ странъ,

Гд южныя натуры ждать-не любятъ

(Не говорю про хладныхъ англичанъ).

Что медленность въ любви не рдко губитъ,

На свер — дается долгій срокъ,

На юг замедленіе ~~ порокъ:

Дается дв минуты на признанье,

А посл — пропадетъ очарованье.

СХXIV.

Но Гайде Донъ-Жуанъ не могъ забыть,

Онъ съ образомъ ея не разставался,

А потому султанш, можетъ быть,

Любовникомъ неловкимъ показался…

Она его спасла, ввела въ дворецъ,

Онъ передъ ней… и что же наконецъ?

Султанша вся зардлась, поблднла,

Какъ полотно, и снова заалла.

CXXV.

Но вотъ она въ него вперяла взглядъ,

Съ большимъ упрекомъ за руку схватила.

Онъ все стоитъ… глаза ея горятъ…

Но въ плнник любви не находила

Красавица… Сгарая отъ стыда,

Она привстала съ мста, и тогда,

Уставъ въ борьб, султанша молодая

На грудь Жуана бросилась, рыдая.

СХXVI.

Игра была опасна, но Жуанъ

Былъ защищенъ своей печалью раньше,

Ее склонивъ тихонько на диванъ,

Онъ избжалъ объятія султанши.

Почти безъ чувствъ лежитъ предъ нимъ она,

И онъ сказалъ: ‘прекрасная жена!

Подруги нтъ орлу въ его невод:

Не буду я игрушкой женской воли!

CXXVII.

‘Спросила ты — могу ли я любитъ!

Суди сама, какъ полюбитъ могу я,

Когда тебя ршаюсь позабытъ!…

Любовь — дана свободнымъ. Ей торгуя,

Любить не въ состояньи жалкій рабъ…

Предъ властью часто разумъ самый слабъ,

Колни, спины гнутся всенародно,

Но сердце остается въ насъ свободно’.

CXXVIII.

Та истина знакома всмъ,.но ей

Она была до нын неизвстно

Гюльбея лесть слыхала съ раннихъ дней

Да слушала восторги повсемстно.

И вся земля — такъ думала она —

Лишь для однихъ султановъ создана,

Не вдать ей дано рожденьемъ право,

Что сердце бьется слва, а не справа!

CXXIX.

Притомъ, такъ хороша она была,

Что еслибъ родилась въ семь плебея,

То царство бъ для себя создать могла…

И сознавала власть свою Гюльбея,

Уврена, что каждый смертный могъ

Лобзать слды ея прекрасныхъ ногъ,—

Что каждый передъ ней дрожалъ отъ страсти,

Я съ этимъ соглашаюсь лишь отчасти.

CXXX.

Припомните т юные года,

Когда вы цломудріе хранили

B какъ вдову скучавшую тогда

Своимъ отказомъ дтскимъ оскорбили,

Иль вспомните, о чемъ уже давно

Въ романахъ старыхъ намъ говорено:

То самое несчастье испытала

Красавица, какихъ на свт мало.

CXXXI.

Иль вспомнить, наконецъ, прошу я васъ

Пентефрія жену, иль личность Федры (*)

Иль лэди Буби (**): въ юности не разъ

Исторію читали намъ съ каедры…

О, юноши! примровъ тхъ урокъ

Не забывать должны вы долгій срокъ!

Когда о нихъ вы вспоминать начнете,

То бшенство Гюльбеи вы поймете.

(*) Приключенія Ипполита, сына Тезея, и Беллерофона, которые, изъ чувства долга отклонили отъ себя сладострастныя притязанія Федры, конечно, извстны большинству нашихъ читателей.

(**) Личность, выставленная Фильдингомъ въ одной одной изъ его повстей.

CXXXII.

Какъ тигрица неистово глядитъ,

Когда ее дтеныша лишаютъ,

Такъ дамы принимаютъ грозный видъ

Въ тотъ часъ, когда ихъ чувствъ не раздляютъ.

Но тигрица не такъ оскорблена:

Дтей своихъ лишается она,—

А женщина вдвойн скорбитъ о дтяхъ,,

Когда совсмъ лишится правъ имть ихъ.

CXXXIII.

Любить дтей — естественный законъ:

Какъ львица, такъ и утка защищаетъ

Своихъ дтей и стережетъ ихъ сонъ,

За нихъ безъ сожалнья умираетъ.

У колыбели дтской любитъ мать

Слезамъ и смху дтскому внимать…

Для матери любовь — святое дло

И той любви нтъ мры, нтъ предла.

CXXXIV.

Гюльбеи гнвъ едва ли передамъ.

И что скажу? Что искры разсыпались

Изъ черныхъ глазъ? Но постоянно тамъ

Не потухая искры разгарались.

Негодованьемъ царственнымъ полна,

Стояла передъ плнникомъ она…

Мы вс почти гнвъ женщинъ испытали,

Когда желаній ихъ не исполняли.

CXXXV.

Гнвъ въ ней утихъ въ минуту, но была,

Какъ самый адъ, минута та ужасна:

Въ ней столько было ненависти, зла,

Хоть женскій гнвъ описывать прекрасно,

Какъ океанъ, шумящій между скалъ,

И еслибъ кто Гюльбею увидалъ

Разгнванной, глубоко оскорбленной,

Ее сравнилъ бы съ бурей оживленной.

СХXXVI.

Какъ ураганъ былъ этотъ гнвъ силенъ,

И не казался вспышкою мгновенной,

Хотя изчезъ въ одно мгновенье онъ.

Какъ въ ‘Лир’, этой женщин надменной

Хотлось лишь ‘убить, убить, убить’.

Но жажда мщенья, жажда кровь пролить

Отчаяньемъ глубокимъ въ ней смнилась

И женщина слезами разразилась.

CXXXVII.

Она зажглась грозой, и какъ гроза

Утихла, говорить не въ состояньи…

Слезами затуманились глаза

И въ этотъ часъ явилась въ ней сознанье

Тяжелаго, ужаснаго стыда:

Къ ней въ первый разъ явился стыдъ, тогда,

Что женщинамъ въ подобномъ положеньи

Испытывать полезно… Безъ сомннья,

СХXXVIIІ.

Ей стыдъ подобный врно дастъ понять.

Что въ мір вс мы созданы изъ праха,

Что вазы также можно разбивать,

Какъ и горшки, ударивъ ихъ съ размаха,

Что и султана гордая жена

Изъ той же плоти, крови создана…

На сколько стыдъ добру ее научитъ,

Не знаю я,— но онъ ее измучить!..

CXXXIX.

Жуана казнь была ей ршена,

Потомъ она желала съ нимъ разстаться,

Потомъ сообразила, что должна

Надъ воспитаньемъ гостя посмяться,

Потомъ его раскаянія ждать,

Потомъ она подумала — лечь спать,

Кнутами высчь Бабу захотла,

Потомъ она заплакала и сла.

CXL.

Пронзить себя кинжаломъ?— но кинжалъ

Былъ слишкомъ близко, тутъ же подъ рукою,

И этотъ фактъ, понятно, помшалъ.

Тотъ планъ смнился думою такою:

Убитъ Жуана тотчасъ, но бднякъ

Хоть точно стоилъ смерти,— это такъ,—

Но этимъ цль не достигалась:

Съ нимъ вмст и надежда убивалась.

CXLI.

Жуанъ былъ тронутъ. Онъ воображалъ,

Что ждутъ его ужасныя мученья,

Онъ каждую минуту ожидалъ,

Что будетъ брошенъ львамъ онъ на съденье,

И, какъ герой, сбирался умереть,

И вдругъ — на слезы долженъ онъ смотрть.

Въ немъ подавило смерти ожиданье

Прекрасной этой женщины рыданье.

CXLII.

И въ немъ изчезла храбрость,— отступать

Теперь онъ не ршался также смло.

Дивился онъ, какъ могъ eй отказать,

И думалъ, какъ поправить это дло.

Жуанъ себя за дикость упрекалъ,

Понявъ, что онъ обта не давалъ,

И никому имъ клятвы не давались,—

Къ тому же клятвы всюду нарушались.

CXLIII.

Онъ началъ извиняться, но слова

Безсильны тутъ, хотя бъ вы прибгали

Ко всмъ уловкамъ опытнаго льва

И псни музъ различныхъ повторяли.

Но въ немъ надежда скоро ожила:

Султанша улыбаться начала.

И дальше бы пошелъ онъ, безъ сомннья,

Но Баба прекратилъ ихъ объясненье.

CXLIV.

— ‘Невста солнца, мсяца сестра!

(Такъ началъ онъ) Твой взглядъ міры смущаетъ,

Твоей улыбки розовой игра

Планеты въ неб счастьемъ оживляетъ!

Я, рабъ твой, всть сладчайшую принесъ.

Торжественнымъ посломъ мн быть пришлось,

Чтобъ заявить предъ царственной женою:

Само свтило шествуетъ за мною’.

CXLV.

— ‘Какъ!’ вскрикнула она, боясь дохнуть…

‘О, для чего не завтра будетъ это!..

Но пусть моихъ прислужницъ — млечный путь

Идетъ предъ нимъ. Ты, старая комета,

Всмъ звздамъ дай сейчасъ объ этомъ знать…

Ты, христіанинъ, можешь здсь стоять

Межъ звздъ моихъ, и если не велики…’

Но тутъ: ‘Султанъ идетъ!’ раздались крики.

CXLVI.

Сперва явился женщинъ длинный рядъ,

Потомъ тянулись евнухи султана.

Идя къ жен, султанъ хранилъ обрядъ —

Предупреждать о томъ супругу рано.

Былъ съ нею постоянно вжливъ онъ,

Изъ четырехъ его прекрасныхъ женъ

Гюльбея фавориткою считалась

И женамъ остальнымъ предпочиталась.

CXLVII.

Султанъ серьезнымъ видомъ обладалъ,

Обросъ до самыхъ глазъ онъ бородою,

Онъ изъ тюрьмы на братнинъ тронъ попалъ,

Смнивъ его обычной чередою —

И не дивилъ ничмъ турецкій міръ…

Въ исторіи ни Нольсъ, ни Кантемиръ

Ни одного не славили султана,—

За исключеньемъ, впрочемъ, Солимана.

CXLVIII.

Являлся аккуратно онъ въ мечеть,

Всегда держался самыхъ строгихъ правилъ,.

Но за страной ршился не смотрть:

Длами государства визирь правилъ.

Въ семь,— какъ намъ извстно съ давнихъ поръ,—

Съ супругами не заводилъ онъ ссоръ

И въ запертомъ, таинственномъ гарем

Съ наложницами ладилъ онъ со всми.

CXLIX.

Хотя измны были иногда,

Но рдко расходились по народу,

Измнники смирялись безъ труда —

На голову мшокъ и — прямо въ воду:

Такъ подъ водой и умиралъ секретъ,

Не ставши достояніемъ газетъ,

Газеты, впрочемъ, пикнуть не могли бы…

Довольны оставались только рыбы.

CL.

Что мсяцъ круглъ — онъ убдился въ томъ,

Но что земля кругла,— тому не врилъ:

Та истина отвергнута была,

Затмъ, что шаръ земной онъ не намрилъ

И круглоты земли не замчалъ:

Онъ и границъ страны своей не зналъ:

Хоть у границъ гяуры съ нимъ сражалась,

Но только къ ‘Семи башнямъ’ не являлись —

CLI.

За исключеніемъ посланниковъ: они,

Когда войны движенья начинались.

По праву очень мудрому, въ т дни

Туда на испытаніе, сажались, —

Чтобъ не могли распространить мятежъ

Посредствомъ писемъ лживыхъ и депешъ…

Нельзя, чтобъ дипломаты, въ самомъ дл.

Съ интригами во все мшаться смли!..

CLII.

Сто человкъ дтей имлъ султанъ.

Всхъ дочерей держалъ онъ очень строго,

Какъ въ парник цвты полдневныхъ странъ,

Когда же подросли он немного,

Онъ за пашей ихъ замужъ выдавалъ,

За что паша подарки присылалъ,

А потому-то дочери султана

Вс отдавались въ жены очень рано.

CLIII.

А сыновья,— имъ было два пути

(И выпадалъ не часто жребій лестный):

Иль на престолъ отцовъ своихъ взойти,

Иль умереть отъ петли, очень тсной.

Старались ихъ отлично воспитать,

Что многіе умли доказать,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

CLIV.

Свою жену привтствовалъ султанъ,

При этомъ вс приличья соблюдая,

Вполн цня ея высокій санъ…

Была нжна султанша молодая,

Какъ женщина, которая за часъ

Грхомъ запретнымъ жадно упилась…

Вс женщины, когда намъ измняютъ,

Насъ чрезвычайной ласкою встрчаютъ.

CLV.

Вотъ бросилъ взоръ вокругъ себя султанъ

И взглядъ его въ толп остановился

На мст томъ, гд сталъ нашъ Дозъ-Жуанъ.

Супругъ къ жен спокойно обратился:

(Гюльбея вздохъ хотла подавить)

— ‘Вы вздумали ту двушку купить…

Теперь одно осознанье мн обидно:

Гяура дочь быть можетъ миловидная.

CLVI.

Тотъ комплиментъ заставилъ задрожатъ

И покраснть гяура дочь. Подруги,

Не смя недовольство показать,

Потупили глаза свои въ испуг…

О, Магометъ! Какъ могъ теперь султанъ

Забыть красавицъ гордыхъ мусульманъ,

Простою христіанкой любоваться…

Вс начали съ волненіемъ шептаться.

CLVII.

Отчасти турки правы, если жонъ

Безъ всякихъ церемоній запираютъ:

Горячъ и зноенъ южный небосклонъ —

Тамъ страсти слишкомъ скоро увлекаютъ,

(На свер самъ климатъ насъ хранитъ

И страстные порывы холодитъ).

Отъ солнца ледъ полярный только таетъ,

Но кровь людскую солнце распаляетъ.

CLVIII.

Вотъ почему такъ къ женамъ строгъ востокъ,

И къ женщинамъ мужья неумолимы,

Вотъ почему женитьба и замокъ

Для мусульманъ — суть только синонимы.

Но многоженство — вотъ причина зла.

Вся Турція удобнымъ не нашла

Супруга награждать одной женою…

Обычай тотъ и сталъ всему виною.

CLIX.

Довольно. Пятой псни здсь конецъ.

На полъ-дорог якорь свой бросая,

Какъ сдержанный эпическій, пвецъ,

На время опускаю паруса я.

Пусть эту псню публика прочтетъ,

Шестая же до паоса дойдетъ…

Гомеръ вдь спалъ порою, и на ложе

Позволено и мн склониться тоже.

ПСНЯ ШЕСТАЯ.

‘Въ людскихъ длахъ бываетъ иногда

Прилива часъ’… вс помнитъ окончанье (*).

Мы-это знали многія года,

Хоть рдко, несмотря на все старанье,

Улавливать могли тотъ самый часъ.

Но все на свт къ лучшему для насъ:

Начало длъ всегда бываетъ скучно,

Потомъ кончаемъ ихъ благополучно.

(*) Шекспиръ въ Юліи Цезар (актъ IV, сцена )

II.

И въ жизни женщинъ тоже есть приливъ,

Въ него попавъ, зайдемъ Богъ всть куда мы.

Гд тотъ морякъ, который уловивъ

Теченіе капризной мысли дамы,

Могъ указать намъ безопасный путь?

Мы не привыкли думать какъ нибудь,

Въ насъ страсть передъ разсудкомъ нашимъ гнется,

А женщина вся сердцу отдается…

III.

А между тмъ капризная жена,

Прекрасная и съ волей неизмнной,

Готовая — боится ль жертвъ она?—

Пожертвовать и трономъ и вселенной,

Готовая луну съ небесъ сорвать,

Чтобъ только страсть могли съ ней раздлять,—

Опасна всмъ, какъ порожденье ада,

Но ей душа всегда отдаться рада.

IV.

Отъ честолюбцевъ міръ дрожалъ кругомъ

И троны потрясенные дрожали,

Но если страсть свершала тотъ погромъ,

Мы ей скорй за это извиняли.

Антоній намъ съ хорошей стороны

Извстенъ сталъ не какъ герой войны,

И Акціумъ, потерянный для ложа

Царицы Клеопатры, намъ дороже.

Жаль, что тогда ихъ юность отцвла:

Вдь молодость на траты не скупится —

Богатства, царства — все бы отдала…

Когда мн въ первый разъ пришлось влюбиться,

Я отдалъ все, что только могъ отдать,

Я отдалъ сердце: царствомъ могъ назвать

Я чувства первыя,— вс царства въ свт

Не возвратятъ теперь мн чувства эти.

VI.

Любовью первой юность хороша.

Тотъ, кто любилъ однажды, это знаетъ

И каждый можетъ думать не грша,

Что первыхъ чувствъ намъ жизнь не возвращаетъ.

Богъ есть — любовь, сама любовь есть Богъ,

Иль имъ была, когда еще тревог,

Грховъ и слезъ земля не испытала,

Когда любовь одна въ ней управляла.

VII.

Героя мы оставили давно,

Читатели, въ опасномъ положеньи,

Гд ждать ему, казалось, мудрено

Отъ грознаго Султана снисхожденья.

За грхъ такой простить едва ли онъ,

Какъ мудрый стоикъ, римлянинъ Катонъ,

Который уступилъ свою супругу —

Гортензію, пріятелю и другу.

VIII.

Вина Гюльбея каждому ясна,

Я въ этомъ сознаюсь и сожалю,

И какъ она виновна и гршна,

Скрывать я не хочу я не умю,

Надъ ней ума была безсильна власть,

А страсть сильна, клокочущая страсть…

Притомъ султанъ былъ старъ и дряхлъ, къ тому же

Дв тысячи наложницъ ость у мужа!…

IX.

При строгомъ вычисленіи придемъ,

Поставивъ въ рядъ года ея султана,—

Мы къ выводу совсмъ иному въ томъ:

Бездлье жонъ доводитъ до обмана.

Вдь если мужъ всхъ ихъ равно ласкалъ

И поровну любовью награждалъ,

То, вроятно, позже или раньше —

Не забывалъ супругъ и о султанш.

Извстно намъ, какъ говорятъ молва,

Что женщины стоятъ съ особымъ рвеньемъ

За власть и за законныя права

И дорожать всегда своимъ владньемъ.

Процессы ихъ, преслдовали насъ

Съ трибунъ судовъ уже не первый разъ,

Когда он лишь только замчали,

Что ихъ права другія раздляли,

XI.

Что водится межь женщинъ нашихъ странъ,

То, принимая меньшіе размры,

Бываетъ и у женщинъ мусульманъ,

И можемъ указать мы на примры:

Язычницы умютъ точно, такъ

Отстаивать нарушенный свой бракъ

И ревность жонъ знакома разнымъ странамъ

И туркамъ злымъ, и добрымъ англичанамъ.

XII.

Къ тому жь Гюльбея пылкая была

Четвертою женою у владыки…

Въ полигаміи очень много зла,

Отъ многоженства бдствія велики:

Вдь скромный мужъ доволенъ и одной

Подругою покорной и женой,

И у него, какъ у сыновъ востока,

Супружеское ложе не широко.

XIII.

Султанъ, гроза земли своей, пока

Не сдлался добычею гробницы,

И не попалъ на ужинъ червяка

(Цари земли и гордыя царицы

Той участи не могутъ избжать),

Султанъ въ тотъ часъ былъ вправ ожидать,

Что будетъ встрченъ въ спальн неизбжно

Своей женой и ласково, и нжно.

XIV.

Но ласки женщинъ нужно различать.

Когда он притворны и бездушны,

Тогда мы ихъ умемъ принимать

И къ нжностямъ холоднымъ равнодушны,

Какъ къ женской шляпк, сброшенной съ волосъ,

И намъ цнить ихъ столько же пришлось

Какъ это головное украшенье…

Намъ не такія дороги движенья!..

XV.

Невинный трепетъ, съ красною стада,

Восторга робость, скрытое желанье!..

Вотъ чмъ плняетъ женщина всегда

И поднимаетъ насъ до обожанія,

Вотъ истинный любви ея залогъ

Безъ бшеныхъ порывовъ и тревогъ…

Въ любви не нужно,— думалъ такъ давно я,—

Излишество и холода, и зноя.

XVI.

Чрезмрный жаръ, когда не ложенъ онъ,

Не въ состояньи долго продолжаться,

И даже тотъ, кто молодъ и влюбленъ,

Ему не долженъ очень довряться,

Какъ векселю неврному. Затмъ

Могу сказать холоднымъ дамамъ всмъ.

Что женщина съ холодною натурой

Мн кажется всегда огромной дурой.

XVII.

Мы холода не можемъ имъ простить.

Намъ нравятся ихъ жаркія признанья,

Ихъ страстный шопотъ любимъ мы ловить,

Хотя бы въ нихъ встрчали изваянье

Изъ льдины нашей сверной зимы…

Нтъ, нтъ, въ любви девизомъ взяли мы:

‘Medio tu (Горація слова т)

Tutissimus ibis’. Здсь ‘tu’ не кстати,

XVIII.

Его включилъ я только для стиха,

Цитату выставляя для примра.

При томъ,— винюсь,— послдняя строка

Написана безъ всякаго размра

И хуже строчки сдлать я не могъ,

Но сдлай переводъ двухъ этихъ строкъ,

Читатель мой, и, знаю я, тогда ты

Проникнешься моралью той цитаты.

XIX.

Вошла ли въ роль султанская жена,

И какъ вошла — мн неизвстно это:

Удача всюду женщин нужна —

Въ длахъ любви и въ дл туалета.

Притомъ же вс привыкли въ мір лгать:

Лгутъ женщины, стараясь насъ плнять,

Лжемъ сами мы, но это не тревожитъ

И никогда любви мшать не можетъ:

XX.

Оставимъ спать высокую чету,

Постель не тронъ, пусть спятъ они покойно,

Вкушая въ сновиднь на лету

Все, что названья радости достойно.

Не весело терять намъ милый сонъ,

И человкъ бываетъ утомленъ

Не отъ большихъ волненій и напастей,

Но отъ вседневныхъ, маленькихъ несчастій.

XXI.

Возня съ капризной, нервною женой,

Кредиторы, долговъ большихъ итоги,

Ребенокъ кривоногій, песъ больной,

Любимый конь, себ сломавшій ноги,

Сварливая старуха, ни гроша,

Не давшая предъ смертью ,чуть дыша,—

Все это пустяками мы считали,

Но эти пустяки насъ огорчали.

XXII.

Философъ я. Чортъ всхъ бы ихъ побралъ —

Долги, мужчинъ,— я женщинъ исключаю,—

Такимъ проклятьемъ желчь я усмирялъ,

Я легче съ нимъ несчастіе встрчаю

И мыслямъ всей душою предаюсь,

Но что такое мысль, душа? Боюсь

Въ подобные вопросы углубляться…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXIII.

Проклятіе полезно для меня,

Какъ чтеніе той книги ужь не новой,

Гд, преисполненъ гнвнаго огня,

Ты, Аанасій, мудрый и суровый,

Такъ страшно клялъ упавшаго врага!

Намъ эта книга очень дорога.

Какъ радуги явленье на лазури

Во время лта посл сильной бури.

XXIV.

Супруги спятъ иль спитъ одинъ супругъ…

Какъ тянутся для женъ неврныхъ ночи!

Он не спятъ и мечутся вокругъ,

И утра ждутъ безсонныя ихъ очи,

Однимъ желаньемъ пламеннымъ горя:

Когда на неб явится заря…

Имъ хочется скоре дня дождаться

И мужа разбудить он боятся.,

XXV.

Подобныхъ женъ мужъ видлъ не одинъ.

Встрчаются он и въ бдной хат,

Ихъ прикрывалъ и пышный балдахинъ,

Гд въ простыняхъ рзной своей кровати

Он лежатъ, какъ ‘съ неба павшій снгъ’…

Да, бракъ — игра случайности въ нашъ вкъ.

Жен султана и простолюдина

Равно знакомы горе и кручина.

XXVI.

Въ своемъ наряд женскомъ Донъ-Жуанъ

Стоялъ смшавшись съ двами гарема.

Но вотъ толп рукой махнулъ султанъ,

Она, склонясь почтительно и нмо,

По галлереямъ двинулась въ сераль,

Гд, скрывъ свои желанья и печаль,

Прекрасныя созданія толпились

И въ ихъ груди сердца, какъ птички, бились.

XXVII.

Одинъ тиранъ мечтать о томъ любилъ,

Что если бъ міръ съ одной былъ головою,

Онъ разомъ эту бъ голову срубилъ,

А я — былъ занятъ думою иною.

Она капризна также, но чиста:

Когда бъ одни румяные уста

Вс женщины могли имть, тобъ, мля,

Поцаловалъ ихъ разомъ на земл я.

XXVIII.

Счастливая Бріаре! Если ты,

Имя столько рукъ и ногъ, могла бы

И въ остальномъ для полной красоты

Развиться также!… Впрочемъ, слишкомъ слабы

Мы предъ невстою Титана и притомъ

По Патагоніи скитаться не пойдемъ,

А возвратимся къ нашимъ лиллипутамъ,

Къ роману ихъ и ихъ любовнымъ путамъ!

XXIX.

И вотъ, въ толп прекрасныхъ одалыкъ

По знаку Донъ-Жуанъ сталъ удаляться,

Но такъ какъ онъ стсняться не привыкъ,

То мимоходомъ началъ любоваться

(Онъ въ Англіи за этотъ же скандалъ

На врно бъ строгой такс подлежалъ)

Ихъ тальями, открытыми плечами

И жаркими, блестящими очами.

XXX.

Но все жь онъ роль свою не забывалъ…

Они идутъ скользя по корридорамъ,

Переходя изъ зала въ новый залъ

И евнухи спшатъ вослдъ дозоромъ,

А впереди старуха ихъ ведетъ

Начальницей, исполненной заботъ…

Ея боялись вс и трепетали

И ‘матерью’ вс двы называли.

XXXI.

Могла ль назваться ‘матерью’ она,

Могли ль т двы ‘двами’ назваться —

Не знаю я, исторія должна

За истину подобную ручаться,

Но въ этомъ насъ уврить безъ хлопотъ

Иль Дмитрій Кантемиръ (*), или Де-Тоттъ (**),

Старуха та за двами слдила,

Ихъ нравственность и чистоту хранила.

(*) Дмитрій Кантемиръ, молдавскій князь, котораго сочиненіе ‘Возвеличеніе и паденіе оттоманской имперіи’ было переведено на англійскій языкъ.

(**) De-Tott. Memoire of the state ot the Turkish Empire. 1785.

XXXII.

Хорошая обязанность! Мужчинъ

При должности такой не полагалось,

Ей только помогалъ султанъ одинъ,

Да стны, гд ихъ юность сберегалась.

Посредствомъ стражи, крпости замковъ

Той спертой жизни холодъ былъ таковъ,

Какъ въ кельяхъ бдныхъ узницъ заточенныхъ,

Гд много есть страстей, но затаенныхъ,

XXXIII.

Гд ханжество одинъ для нихъ исходъ…

И такъ, восточныхъ женщинъ вереница

Красивой, стройной поступью идетъ

И каждая прекрасна, какъ царица,

Задумчива и двственна на видъ!..

Такъ иногда по озеру скользитъ

Въ его струяхъ, купаясь и бля,

Душистая и нжная лилея.

XXXIV.

Когда жь он вступили въ свой гаремъ,

То, словно обитатели Бедлама (*),

На волю убжавшіе совсмъ,

Какъ женщины, разбившія упрямо

Свои оковы, начали он

Пть и плясать и прыгать въ тишин,

И каждая веселью отдавалась,

Болтала безъ умолку и смялась.

(*) Домъ умалишенныхъ.

XXXV.

Болталъ о гость новой ихъ кружокъ,

И каждая подругу осмотрла,

Дивясь, что нтъ въ ушахъ серегъ,

Что платье не къ лицу она надла.

Однимъ она казалась молодой,

Другимъ же нтъ,— и ростъ ея мужской

Замтили, хоть многія желали,

Чтобъ въ ней во всемъ мужчину отыскали.

XXXVI.

Но согласились вс въ томъ, что она

Прекрасна и изящна, какъ картинка,

Свжа и превосходно сложена,

Ну словомъ, настоящая грузинка:

‘Такихъ невольницъ’, начали шептать,

‘Опасно для Гюльбеи покупать:

Вдь охладть султанъ къ супруг можетъ

И ей тогда и власть и тронъ, предложить’.

XXXVII.

Но вотъ что можетъ очень удивить:

Когда он подругу осмотрли,

Въ ней прелести успли оцнить,

И зависти нисколько не имли,

А въ случаяхъ такихъ прекрасный полъ

Всегда завистливъ длался и золъ,

И новую красавицу едва ли

Безъ тайной злобы женщины встрчали.

XXXVIII.

Хоть ревность и знакома имъ была,

Какъ вообще всмъ женщинамъ на свт,

Но склонность ихъ особая влекла

Къ подруг незнакомой. Чувства эти

Мы магнетизмомъ можемъ объяснять,

Мы можемъ дьяволизмомъ ихъ назвать:

Иль чмъ нибудь другимъ, какъ вамъ угодно:

Пусть каждый разсуждаетъ здсь свободно.

XXXIX.

И такъ, къ подруг новой той порой

Въ нихъ чувство нжной дружбы пробудилось,

Хотлось имъ считать ее сестрой,

А у иныхъ желаніе явилось,

Чтобъ былъ у нихъ такой же точно братъ,

И на него бъ — побьюсь я объ закладъ

Красавицы гарема безъ печали,

Всхъ падишаховъ въ мір промняли.

XL.

Особенно плнились ею три,

То — Катинька, Дуду и съ ними Лола,

Прекрасныя, какъ алыхъ три зари,

Т женщины, при общемъ сходств пола,

Между собой не сходны были… Нтъ!…

Все разное: сложенье, кожи цвтъ…

Лта и ростъ. Въ одномъ он равнялись,

Что разомъ къ новой гость привязалась….

XLI.

Какъ Индія, горяча и смугла

Красавица, что Лолой называлась,

Грузинка Катя рзвая бла,

Глазами голубыми отличалась

И ножками… подобныхъ не найду,

Но всхъ скорй свела бъ съ ума Дуду,—

Когда она на лож возлежала

И нгою и томностью плняла.

XLII.

Съ Венерой спящей сходство было въ ней,

Но каждый сна бъ, я думаю, лишился

Когда бъ увидлъ жаръ ея очей:

Самъ Фидіасъ предъ ней бы преклонился.

Хотя быть можетъ нсколько полна

Казалась бы художнику она,

Но все-таки она была прекрасна

И осуждать въ ней что нибудь — опасно.

XLIII.

Нтъ живости особенной въ Дуду,

Но вся она казалась утромъ мая

(Иного я сравненья не найду),

И томностью своею привлекая.

Глаза безъ блеска манятъ… Я бъ сказалъ:

Такъ, оставляя хладный пьедесталъ,

Пигмаліона статуя явилась

И въ женщину живую обратилась.

XLIII.

— ‘А какъ,— спросила Лола,— васъ зовутъ?

— ‘Жуанною’.— ‘А изъ какого края?’

— ‘Испанка я’.— ‘Испанцы гд жь живутъ?’

Спросила Катя, Катю поправляя,

Сказала Лола: ‘Какъ теб не грхъ

Не знать о томъ! Вдь это, просто, смхъ!

Испанія — есть островъ. Онъ… примромъ…

Лежитъ между Египтомъ и Танжеромъ’.

XLV.

Дуду, не отвчая, подошла

И свши близь Жуанны, тихо стала

Играть ея кудрями, начала

Перебирать подруги покрывало,

Какъ будто сожаля, что она

Чужой толпой теперь окружена,

Родимыхъ мстъ, друзей своихъ лишилась

И въ незнакомомъ мст очутилась.

XLVI.

Межъ тмъ ‘мать двъ’ красавицъ спать зоветъ:

— ‘Мн кажется, пора вамъ спать ложиться’.

Потомъ пошла къ Жуанн: ‘Вашъ приходъ

Такъ неожиданъ былъ,— распорядиться

Я не могла, постели ни одной

Здсь лишней нтъ,— вы ляжете со мной,

А завтра утромъ будетъ все готово…’

Тутъ Лола поспшила вставить слово:

XLVII.

— ‘Мамаша, нтъ, намъ нужно васъ беречь!

Зачмъ же ей вы будете стсняться?

Вдь и со мной Жуанна можетъ лечь

И намъ удобно вмст помщаться…

Не надо, чтобъ у васъ она спала…’

Но Катя Лолу тутъ же прервала,

Замтивъ ей, что у нея есть тоже

Къ старух состраданіе и ложе.

XLVIII.

— ‘Къ тому жь я спать и не люблю одна!

— ‘А почему?’ ворчитъ старуха Кат.

— ‘Да я большой трусихой рождена:

Все вижу привиднья у кровати,

И по ночамъ являются ко мн

То гяуры, то лшіе во сн’…

— ‘Ну, ваши сны, могу сказать, заран,

‘Пожалуй, не дадутъ уснуть Жуанн.

XLIX.

‘Вы, Лола, спать отправитесь одн,

Вы, Катенька, одн ложитесь тоже

И я хочу,— не возражайте мн —

Жуанну положить къ Дуду на ложе:

Она скромна, не вздумаетъ болтать

И никому не помшаетъ спать…’

Что скажете, дитя мое?’ На это

Дуду (вотъ скромность!) не дала отвта,

Но ‘мать’ поцаловала между глазъ,

Подругъ поцаловала въ об щеки

И, всмъ имъ молчаливо поклонясь

(Не знаютъ реверансовъ на восток),

Она Жуанну за руку беретъ

И указать постель свою ведетъ,

На что подруги съ завистью смотрли,

Но при старух злость сорвать не смли.

LI.

Он идутъ. Вотъ комната (она

Зовется по турецки одой). въ зал,

Гд роскошь очень пышная видна,

Вдоль стнъ кровати женскія стояли.

Тамъ было все, что и спальн быть должно,—

Тамъ не было одной лишь вещи… но

Даже ей подруги обладали,—

Когда бы хорошенько поискали.

LII.

Я ужь сказалъ, Дуду была мила.

Въ ней блеска нтъ, но много обаянья,

И правильность лица ея могла

Смутить: такъ строго было очертанье…

Т мягкія и нжныя черты

Полны неуловимой красоты:

Они порой художника тревожатъ,

Но не всегда ихъ передать онъ можетъ…

LIII.

Была картиной ясною она,

Гд все — покой, любовь, отдохновенье,

Въ ней радость, какъ у многихъ, не шумна,

Ей не понятны страстныя движенья…

Я страстные порывы испыталъ,

Морскія бури, бурныхъ женъ видалъ,

Но моряки не такъ еще несчастны,

Какъ т мужья, которыхъ жены страстны.

LIV.

Знакомы ей лишь свтлыя мечты,

Невинностью она благоухала

И собственной блестящей красоты

Въ семнадцать лтъ еще не сознавала.

Ей все равно: смугла она иль нтъ,

Къ лицу ли ей то платье, этотъ цвтъ,

Блондинкою, брюнеткой ли считалась…

Дуду собой совсмъ не занималась —

LV.

И потому была такъ хороша,

Какъ, напримръ, дни золотого вка,

(Его зовутъ такъ, въ истин грша:

Еще не вдомъ былъ для человка

Такой металлъ въ т древніе года,

Иной металлъ извстенъ былъ тогда,

Хотя никто, не исключая чорта,

Не могъ сказать, какого онъ былъ сорта.

LVI.

Онъ изъ ‘коринской бронзы’ состоялъ,

Гд смсь была металловъ разнородныхъ,

Но это только я предполагалъ).

Отъ отступленій, къ длу не пригодныхъ,

Отдлаться не могъ я никогда.

Мн этотъ грхъ простите, господа!

Простили? Нтъ? Мн все равно. Я буду

Свободно исполнять свою причуду.

LVII.

Но все жь пора приняться за разсказъ.

Дуду съ Жуанной спальню обходила

И объясняла все безъ лишнихъ фразъ,

А впрочемъ, толковала очень мило.

Мн въ голову сравненіе пришло,

Хоть пошлое, но выскажу на зло:

Безмолвіе жены неговорливой

Могу сравнить съ грозою молчаливой.

LVIII.

Съ ней говоря (я выражаюсь съ ней,

Но, какъ Дуду, не нахожусь въ обман),

Спшила объяснить она скорй

Обычаи восточные Жуанн

И строгій цломудренный законъ

Для двственныхъ и сверхкомплектныхъ женъ:

Чмъ боле красавицъ есть въ гарем,

Тмъ строже наблюдается за всми.

LIX.

Рчь поцалуемъ кончила Дуду.

Дуду любила очень цаловаться.

Кто жь поцалуй считаетъ за бду,

Когда онъ чистымъ можетъ называться?

‘Очаровать’ римуется съ ‘лобзать’,

И это въ жизни можемъ мы встрчать.

Дай Богъ, чтобъ только не было печали

И мы дурныхъ послдствій не встрчали.

LX.

Незнанія невиннаго полна,

Тогда Дуду ршилась раздваться,

Что очень скоро сдлала она:

Не нравилось ей много наряжаться.

Хотя Дуду смотрла иногда

И въ зеркало,— во такъ въ струяхъ пруда

Увидвши свое изображенье,

Павлинъ приходитъ часто въ удивленье.

LXI.

Дуду раздлась скоро, но сперва

Жуанн предложила вс услуги,

Жуанна же, красня (какова?),

Не приняла услугъ своей подруги,

Но дорого ей стоилъ тотъ отказъ:

Проклятыми булавками сейчасъ

Жуанна исколола об руки…

Придуманы булавки къ нашей мук!…

LXII.

Он изъ женщинъ длаютъ ежа,

Такъ что до нихъ коснуться невозможно…

О, юноши! руками дорожа,

Себя ведите очень осторожно,

Случайно обратясь, въ служанокъ дамъ

Одну изъ нихъ разъ одвалъ я самъ

И ей воткнулъ, пріобртая навыкъ,—

Въ ея корсажъ,— сотъ нсколько булавокъ.

LXIII.

Но для людей разумныхъ это вздоръ.

Хоть мудрость отъ меня и уклонялась,

Самъ мудрствовать любилъ я съ давнихъ поръ,

И разсуждать любилъ, о чемъ попалось.

‘Наука’ жь убгала отъ меня,

И личное безсиліе кляня,

Я не ршилъ: кто мы? откуда вс мы?

И не нашелъ разгадки той проблемы.

LXIV

Въ гарем ночь. Лишь кое-гд горятъ,

Полночныя лампады тихимъ свтомъ,

Красавицы на мягкихъ ложахъ спятъ.

О, если духи бродятъ въ мір этомъ,

Они должны могилы покидать

И въ одяніяхъ воздушныхъ здсь летать.

Они бы этимъ вкусъ свой доказали,

И отъ развалинъ дикихъ отвыкали.

LXV.

Спятъ женщины, прекрасны, какъ цвты

Различныхъ странъ въ теплиц благовонной,

Гд охраняютъ блескъ ихъ красоты,

Взлелянной заботою безсонной.

Вотъ спитъ съ косой каштановой одна:

Какъ нжный плодъ, головка склонена,

И между устъ румяныхъ обнаруженъ

Рядъ двойственный сверкающихъ жемчужинъ.

LXVI.

Другая спитъ горячимъ, свтлымъ сномъ,

А на щекахъ ея пылаютъ рода,

Спадаютъ кудри черные кругомъ

И губы улыбаются сквозь грезы:

Такъ изъ-за тучъ глядитъ порой луна…

На лож разметалася она

И обнажила полночи ревнивой

Всю прелесть красоты своей стыдливой.

LXVII.

Вотъ третья спитъ, тяжелый видитъ сонъ.

Она лежитъ, какъ статуя страданья,

И снится ей далекій небосклонъ,

Трепещетъ грудь отъ тайнаго желанья,

И край родной встаетъ въ обман грезъ,

А на рсницахъ видны капли слезъ:

Такъ иногда своею каплей чистой

Блеститъ роса на втк кипарисной.

LXVIII.

Четвертая недвижна и блдна

Раскинулась прекраснымъ изваяньемъ…

Она бла, чиста и холодна,

Какъ ручеекъ въ минуту замерзанья,

Какъ снжный столбъ, какъ Лотова жена,

Но боле казалась мн она

Статуею съ лицомъ отроковицы,

Поставленной у мраморной гробницы.

LXIX.

Вотъ пятая. Она — ‘извстныхъ лтъ’,

Иначе — дама въ лтахъ. Я не знаю

Числа ея годовъ (мн дла нтъ,

Я годы только въ юности считаю…),

Но красоты, увы! въ ней не найти.

Она дошла ужь до того пути,

Гд женщины отъ свта убгаютъ

И о грхахъ минувшихъ размышляютъ.

LXX.

Но что Дуду? И какъ она спала?

Какіе сны надъ нею пролетали?

О томъ она сама сказать могла,

Но въ половин ночи, только стали

Ночныя лампы тихо потухать

И начинали призраки порхать.

Какъ будто въ разговоръ вступить хотли,—

Дуду вдругъ закричала на постели.

LXXI.

Вся ода подняляся въ пять минутъ,

Отъ крика вс проснулись очень рано,

Старухи, двы, евнухи бгутъ

Со всхъ сторонъ, какъ волны океана,

Вс въ спальн собрались въ единый мигъ,

Хотятъ узнать, что значитъ этотъ крикъ,

Но я и самъ не въ силахъ догадаться,

Чего Дуду могла такъ испугаться.

LXXII.

Дуду проснулась точно, а вокругъ

Въ одеждахъ снятыхъ, въ страх и тревог

Стоитъ толпа сбжавшихся подругъ…

Обнажены ихъ плечи, грудь и ноги,

Сіяя красотой, он глядятъ

И вс Дуду распрашивать спшатъ!..

Сама Дуду взволнованной смотрла,

И милое лицо ея горло.

LXXIII.

Но — здсь должны мы быть удалены —

Одна Жуанна лишь не пробудилась…

Такъ иногда вблизи своей жены

Храпитъ супругъ, хоть что бы не случилось….

Весь шумъ и гвалтъ не слышала она,

Когда жь Дуду была разбужена —

Она проснулась, вкругъ себя взглянула

И съ робкимъ удивленіемъ звнула.

LXXIV.

Тогда-то начался кругомъ допросъ:

Пустились вс распрашивать подробно

И за вопросомъ слдовалъ вопросъ…

Такъ отвчать ей было неудобно

И не по силамъ всмъ подобный трудъ.

Не будучи ‘ораторомъ, какъ Брутъ’ (*),

Смущенная Дуду залепетала

Но словъ понятныхъ было очень мало.

(*) Выраженіе Антонія въ ‘Юліи Цезар’ Шекспира.

LXXV.

Но наконецъ могла она сказать,

Что ей приснился лсъ ужасно темный,—

(Намъ лсъ подобный Дантъ могъ описать

И постить его въ тотъ возрастъ скромный,

Когда вс люди мягче и умнй,

А женщины солиднй и врнй),

Что въ томъ лсу деревья зеленли

И чудные плоды на нихъ висли,

LXXVI.

А посреди ихъ яблоко росло,—

Огромная и сочная ранета,—

Но высоко висло,— вотъ въ чемъ зло,—

Чтобъ вовсе отстранить несчастье это,

Она его хотла камнемъ сбить,

А плодъ вислъ, желая словно злить,

Какъ будто бы надъ нею издвался,

И въ зелени на втк лишь качался.

LXXVII.

Надежду потеряла ужъ она,—

Вдругъ яблоко къ ногамъ ея спадаетъ,

Она стоитъ предъ нимъ, удивлена,

Потомъ его берегъ и поднимаетъ,

Къ губамъ своимъ подноситъ, но тогда

Пчела вдругъ показалась изъ плода

И прямо въ сердце ей вонзила жало

И — вотъ она, проснувшись, закричала.

LXXVIII.

Дуду стыдливо кончила разсказъ,

Такое замшательство понятно,

Когда никто не убждаетъ насъ,

Что сновиднье то невроятно.

Мн нкогда случалось видть сны

И были сны пророчества полны

Иль, какъ иная книга выражалась,

Въ нихъ ‘совпаденье странное’ являлось.

LXXIX

Вс одалыки начали ворчать,

Напуганы фальшивою тревогой,

Досаду не скрывала даже ‘мать’:

Чтобъ говорить съ двчонкой-недотрогой

О глупомъ сн, теперь была должна

Покинуть ложе теплое она.

Дуду, прослушавъ выговоръ, вздыхала

И стала сожалть, что такъ кричала.

LXXX.

‘За дломъ же насъ вздумала будить

И подняла всю оду до разсвта…

Изволила пчела, вишь, укусить!…

Мудреный сонъ!… одно скажу на это…

Ужъ не больна ли ты, мое дитя?

У доктора спрошу я не шутя

Про этотъ сонъ, лишь только утромъ встанемъ

И на тебя внимательне взглянемъ’.

LXXXI.

‘А какого Жуанн было спать?…

На новосельи крика испугалась!…

Ее я не хотла оставлять:

Дуду всегда смиренницей казалась,—

Пусть, думаю, съ Дуду она-уснетъ…

Теперь для избжанія хлопотъ

(Хотя кровать узка, да до того ли!),

Жуанну спать переведу я къ Лол’.

LXXXII.

У Лолы глазки радостью зажглись,

Но бдная Дуду вдругъ зарыдала,

По блднымъ щечкамъ слезы полились,

Она старуху нжно умоляла

Простить ей эту первую вину

И что она не помшаетъ сну

Прелестной, цломудренной подруги

И никогда не закричитъ въ испуг.

LXXXIII.

Она дала зарокъ покойнй спать,

И даже выражала удивленье,

Какъ это ей случилось закричать:

То было безпокойное виднье,

Достойное насмшки — смхъ и стыдъ,

И тутъ Дуду, принявъ усталый видъ,

Сказала всмъ, что часъ отдохновенья

Прогонитъ въ ней весь ужасъ сновиднья.

LXXXIV.

Жуанна тутъ вступилась за Дуду,

Что ночь спала прекрасно, разсказала,

И какъ подруга вскрикнула въ бреду,

Лишь посл пробужденія узнала,

А потому просила, чтобъ опять

Оставили ее съ подругой спать,

Которую винить нтъ вовсе цли

За то, что сонъ приснился ей въ постели.

LXXXV.

Когда она сказала эту рчь,

Къ ея груди Дуду лицомъ склонилась

И покраснла вся до самыхъ плечъ…

Какъ, почему въ ней краска та явилась

И самый полуночный этотъ крикъ,

Я самъ еще до нын не постигъ.

Скажу одно, чтобъ врить въ то могли вы,—

Въ моемъ роман факты вс правдивы.

LXXXVI.

Здсь пожелаемъ доброй ночи имъ,

Иль пожелаемъ добраго утра имъ,

За тмъ, что въ часъ тотъ солнцемъ золотымъ

Скалистый берегъ былъ ужъ озаренъ,

И на мечети виднъ сквозь туманъ

Рогъ мсяца огромный караванъ

И подъ лучами утренній Авроры

Онъ пробирался медленно чрезъ горы.

LXXVII.

Едва на неб вспыхнула заря,

Гюльбея съ ложа быстро соскочила,

Отъ скрытой тайны мучась и горя,

И станъ вуалью легкою прикрыла…

Есть басня: плъ влюбленный соловей

Намъ о тоск мучительной своей,

Но тотъ еще мучительнй страдаетъ,

Чье сердце страсть сокрытая сжигаетъ.

LXXXVIII.

Смыслъ этой басни каждый объяснитъ,

Когда онъ ей проникнется немного:

Читатель снисходительный молчитъ

И не всегда онъ осуждаетъ строго,

А вс писатели между собой

Вступали часто въ очень жаркій бой,

Вражда межъ ними долго не дремала

Лишь потому, что ихъ число не мало.

LXXXIX.

Гюльбея съ ложа встала. Сибаритъ,

Тотъ, у кого такая нжность кожи,

Что листъ цвтка, коснувшись къ ней, вредитъ.

Еще не могъ лежать на лучшемъ лож.

Она стоитъ прекрасна, но блдна,

Измучена борьбой, утомлена

И даже — такъ въ султанш кровь кипла,—

Она и въ зеркало не посмотрла.

XC.

Почти въ одно съ ней время всталъ супругъ.

Могучій властелинъ большихъ владній,

Высокій мужъ, жен постывшій вдругъ,

Что, впрочемъ, не даетъ большихъ мученій

Мужьямъ, имвшимъ очень много женъ,

И этимъ могъ быть только пораженъ

Несчастный мужъ, которому законы

Кладутъ запретъ брать двухъ красавицъ въ жоны.

XCI.

О чувствахъ жонъ знать на хотлъ султанъ,

Красавицъ онъ вокругъ себя сбираетъ,

И сознавая свой высокій санъ,

Ихъ всхъ минутной прихотью считаетъ,

А потому для отдыха отъ длъ

Онъ множество черкешенокъ имлъ,

Хотя питалъ, какъ говорилъ я раньше

Особенное чувство къ той султанш.

XCII.

Владыка омовенье совершилъ

Молитвы и обычаи востока,

Шесть чашекъ кофе разомъ осушилъ

И вышелъ вонъ, задумавшись глубоко,

Чтобъ о Россіи новости узнать…

Ея побды стали всхъ пугать….

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XCIII.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XCIV.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XCV.

Когда бъ царица Руси и султанъ

Вникали въ интересъ свой безъ раздора

(Что рдко межъ правителями странъ),

То ихъ вражда окончилась бы скоро

И ссора не могла бы ихъ смутить.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XCVI.

Теперь же, озабоченный войной,

Султанъ сзываетъ дворъ на совщаніе:

Какъ бой вести съ воинственной женой,

А между тмъ вкругъ слышалось роптанье

Народныхъ массъ за новую войну:

О ней молва встревожила страну,

Во избжанье новаго налога,

Слухъ о войн вс осуждали строго.

XCVII.

Гюльбея удалилась въ будуаръ,

То былъ пріютъ любви уединенья,

Таинственный пріютъ волшебныхъ чаръ…,,

Вкругъ золото, безцнные каменья

Могъ встртить тамъ смущенный, робкій взоръ,

Сверкаетъ въ яркой зелени фарфоръ

И вазы ароматы разливаютъ,

Гд плнные цвты благоухаютъ.

XCVIII.

И перламутръ, и мраморъ, и порфиръ,

Прекрасное жилище украшали…

Какъ будто восхваляя новый міръ,

У оконъ птички нжно, щебетали,

Цвтныя стекла тамъ мняли свтъ…

Для выраженья словъ приличныхъ нтъ,

Чтобъ описать пріютъ уединенья,

Пускай дополнитъ ихъ воображенье.

XCIX.

Къ себ Гюльбея Бабу призвала,

И приказавъ ввести къ себ Жуана,

Распрашивать въ волненьи начала,

Утаена ли тайна ихъ обмана,

Какъ Донъ-Жуанъ въ гаремъ былъ отведенъ,

Себя умлъ ли выдержать тамъ онъ,

Но, главное, узнать спшила очень,

Какъ, гд и съ кмъ провелъ всю эту ночь онъ.

С.

На вс вопросы Баба отвчалъ

Гюльбе съ замшательствомъ, теряясь,

Что онъ старался… долгъ свой исполнялъ…

Но, видно было часто заикаясь,

Онъ что-то скрыть хотлъ на этотъ разъ,

И прикрываясь путаницей фразъ,

Лишь за ухо хватался онъ, а это

Мы длаемъ, не находя отвта.

CI.

Терпніе Гюльбе не далось,

Хотлось ей, чтобъ длалось все живо:

Не получивъ отвта на вопросъ,

Распрашивала вновь нетерпливо.

Когда онъ онъ говорить толковй сталъ,

Въ ея лиц румянецъ запылалъ,

Глаза, какъ угли, стали загораться,

А вены алой кровью наливаться.

CII.

Негръ, видя искаженіе лица,

Молилъ, чтобъ успокоилась Гюльбея

И выслушать ршилась до конца,

Затмъ повствовалъ онъ ей, робя,

Что Донъ-Жуанъ Дуду былъ порученъ,

Но только виноватъ былъ въ томъ не онъ,

Клялся горбомъ верблюда и кораномъ,

Что тамъ не могъ слдить онъ за Жуаномъ.

CIII.

‘Начальница гарема въ тотъ же часъ,

Когда двицы стала раздваться,

Сама судьбой Жуана занялась,

И я не могъ въ гарем оставаться.

Старуха все устроила одна,

А я — я рабъ: мн смлость не дана

(Къ тому жь могло родиться подозрнье)

Не признавать ея распоряженье.

CIV.

‘Но что Жуанъ умлъ себя держать —

Въ томъ всякое сомннье невозможно,

Онъ понималъ, что можетъ пострадать,

Начавъ вести, себя неосторожно,

За первую оплошность тотчасъ могъ

Попасть безъ церемоніи въ мшокъ’…

Такъ онъ шепталъ, но, съ хитростью араба,

О сн Дуду не заикнулся Баба’

CV.

Онъ умолчать объ этомъ разсудилъ

И вновь опять разсказывать пустился,

Хотя о томъ никто ужь не просилъ.

Гюльбеи умъ какъ будто помутился…

Предъ ней кружилось все со всхъ сторонъ,

Въ глазахъ — туманъ, въ ушахъ — какой-то звонъ

И на лицо прекраснаго созданья

Спустилась тнь безмолвнаго страданья.

CVI.

Казалось, чувствъ она лишится вдругъ,

Но негръ ошибся въ этомъ, съ нею были

Конвульсіи,— среди ужасныхъ мукъ,

Он лицо Гюльбеи исказили.

То омертвнье многіе изъ насъ,

Быть можетъ, уже видли не разъ…

Что въ т часы Гюльбея испытала,

Она сама едва ли сознавала…

CVII.

Какъ на треножник волшебница, она

Мгновеніе въ конвульсіяхъ стояла,

Отчаяньемъ нмымъ вдохновлена,

Ей боль на части сердце разрывала…

Потомъ ей силы стали измнять,

Гюльбея начала ослабвать

И медленно упала на сиднье,

Склонивъ чело безъ всякаго движенья.

CVIII.

Лица ея не видео. Какъ каскадъ

Какъ втви ивы, волосы спадали

Съ дивана невысокаго назадъ

И мраморъ плитъ холодныхъ подметали.

Грудь поднималась, словно какъ волна,

Когда къ подножью скалъ бжитъ она,

И встртивши препятствіе, готова

Нахлынуть на скалистый берегъ снова.

СІХ.

Густая прядь волосъ ея могла

Служить густой вуалью для турчанки,

Одна рука откинута была,

Какъ алебастръ бла, на оттоманк…

Зачмъ я не художникъ, а поэтъ?

Зачмъ слова не краски? Въ слов нтъ

Ихъ силы чудотворной и въ помин:

Словами дашь намекъ лишь о картин.

СХ.

Негръ опытный вполн науку зналъ,—

Когда молчать, когда промолвить слово,

Теперь же предъ Гюльбеей онъ молчалъ

И ждалъ, когда она очнется снова.

Но вотъ она въ молчаніи встаетъ

И медленно по комнат идетъ.

Чело яснй, но очи мрака полны:

Гроза прошла, но не утихли волны.

СХІ.

По комнат султанша начала

Порывисто ходить. Въ томъ нтъ сомннья,

Что та походка признакомъ была

Сильнйшаго душевнаго волненья.

Людей мы по походк узнаемъ,

Саллюстій самъ упоминалъ о томъ

И въ книг разсказалъ не безъ причины

О бшеной походк Катилины.

CXII.

И вотъ она уста раскрыла: ‘Рабъ!

Виновныхъ двухъ введи сейчасъ ко мн ты…’

Хоть у нея былъ голосъ тихъ и слабъ —

Звучали въ немъ зловщія примты.

Негръ даже вздрогнулъ, но не уходилъ,

Съ лукавствомъ онъ ее переспросилъ,

Во избжанье новаго скандала,

Кого она виновными считала?

CXIII.

— ‘Грузинку и…’ прибавила она,—

‘Ея любовника, при томъ же,— кстати —

Чрезъ пять минутъ здсь лодка быть должна…’

Она едва произнесла слова т,

Чему въ душ былъ Баба очень радъ

И умолялъ приказъ тотъ взять назадъ,

Просилъ онъ бородою Магомета

Гюльбею отмнить ршенье это.

CXIV.

— ‘Повиновенье — долгъ мой, ты могла бъ

Какое хочешь дать мн приказанье,

Но выслушай, что скажетъ врный рабъ:

Не торопись исполнить наказанье!

Къ чему поспшность эта? Погоди!..

Она сулитъ дурное впереди….

Не гибелью тебя пугать хочу я,

Но лишь твое раскаяніе чуя,

CXV.

‘Скажу одно: что будешь длать ты,

Хотя бы тайну волны поглотили,

Гд въ пропастяхъ средь вчной темноты

Уже не мало жертвъ мы схоронили?

Ты любишь гостя юнаго,— пусть онъ

Умретъ въ волнахъ, тобой не пощаженъ,

Чего же этимъ можешь ты добиться?

Убить его не значитъ — излечиться.

CXVI.

—‘Какъ смешь говорить ты про любовь!

Вонъ, негодяй? исполни повелнье!…’

Тутъ негръ изчезъ, болтать не смя вновь:

Онъ понималъ, что эти разсужденья

Его, пожалуй, къ петл приведутъ.

И нехотя онъ шелъ на новый трудъ,

Къ двумъ жертвамъ не питая вовсе злобы,

Но… жертвовать собой для нихъ смшно бы!..

CXVII.

И такъ, онъ шелъ чтобъ выполнить приказъ,

Ворча, браня всхъ женщинъ разныхъ званій,

Капризы ихъ, упорство, рядъ проказъ

И баловство причудливыхъ желаній…

Все это слугъ сбивало только съ ногъ.

И Баба, какъ евнухъ, сознаться могъ

Передъ людьми и передъ цлымъ свтомъ,

Что счастливъ онъ своимъ нейтралитетомъ.

CXVIII.

Межь тмъ онъ шлетъ за жертвами въ гаремъ,

Чтобъ парочка одлась, причесалась

Какъ можно аккуратнй, и затмъ

Идти къ султанш съ нимъ приготовлялась:

Любезно пожелала такъ она…

Дуду была той встью смущена,

Изчезла и веселость Донъ-Жуана,

Но все же ихъ ведутъ къ жен Султана.

СХІХ.

Но здсь я ихъ оставлю. Можетъ быть,

Простила ихъ жена султана вскор,

Иль просто ихъ велла утопить,

Какъ водится въ стран той, въ темномъ мор,

Но забгать не стану я впередъ,

Пускай сама исторія течетъ,

Угадывать не приложу старанья

Капризныхъ жонъ и волю и желанья.

СХХ.

И такъ, я ихъ оставлю и вполн

Желаю имъ удачи и спасенья.

Здсь нужно о другихъ подумать мн

И выставить иныя приключенья.

Надюсь, что спасется Донъ-Жуанъ,

Хоть вкругъ него мракъ ночи и туманъ…

Поэты отетупаютъ, не красня —

И рчь начну въ той псн о войн я.

ПСНЯ СЕДЬМАЯ. (*)

(*) Подробности осады Измаила, служащей сюжетомъ VII и VIII псней, взяты изъ французскаго сочиненія, ‘Historie de la Nourelle Russie. Нкоторые изъ случаевъ, приписываемыхъ въ нихъ Жуану, и между прочимъ спасеніе двочки. Дйствительно случились съ покойнымъ Дюкомъ Ришелье, бывшимъ въ то время молодымъ волонтеромъ на русской служб, впослдствіи же основателемъ и благодтелемъ Одессы, гд имя его всегда будетъ вспоминаемо съ уваженіемъ.

Въ этихъ псняхъ будутъ найдены одинъ или два стиха, касающіеся маркиза Лондондери, они были написаны за нсколько времени до его смерти. Еслибъ олигархія этого человка умерла вмст съ нимъ, эти стансы безъ сомннія были бы уничтожены, но такъ какъ она продолжала жить и посл него, то я не вижу ни въ жизни его, ни въ его смерти ничего такого, что бы могло воспрепятствовать свободному выраженію мнній всхъ тхъ, которыхъ во все время его существованія онъ старался подчинить рабству. Былъ ли онъ любезнымъ человкомъ въ частной жизни, или нтъ, объ этомъ мало кто заботится, что же касается до оплакиванія его смерти, то на это еще будетъ довольно времени тогда, когда Ирландія перестанетъ оплакивать день его рожденія. Какъ министръ, это былъ одинъ изъ самыхъ деспотическихъ людей относительно намреній и изъ самыхъ слабыхъ относительно ума, которые когда либо тираннизировали страну. И дйствительно, посл норманновъ въ первый разъ пришлось Англіи быть поругаемою, и кмъ же?— Министромъ, который даже не зналъ англійскаго языка! Въ первый разъ парламентъ позволилъ приписывать себ декретъ на язык мистриссъ Малапропъ (Лицо изъ комедіи Шеридана ‘the Rivals’).

О томъ, какова была его смерть, немного можно сказать, кром разв только того, что еслибъ какой нибудь бдняга-радикалъ перерзалъ себ горло, то онъ былъ бы похороненъ гд нибудь на перекрестк съ обычными принадлежностями: коломъ и веревкой. Но министръ былъ элегантный лунатикъ, сантиментальный самоубійца — онъ только перерзалъ себ шейную артерію’, и вотъ для него пышность и аббатство (онъ похороненъ въ Вестминстерскомъ аббатств), надгробныя слова печали и вой, поднятый газетами, и похвальная рчь коронера надъ трупомъ умершаго, достойнаго Антонія такого достойнаго Кесаря — и противное и гнусное воспваніе разжалованной толпы заговорщиковъ противъ всего, что правдиво и честно. Въ своей смерти, по смыслу закона, онъ былъ или преступникъ или сумасшедшій — и ни въ томъ, ни въ другомъ случа не заслуживалъ панегирика. Въ жизни своей онъ былъ тмъ, чмъ знаетъ его весь свтъ и чмъ половина свта будетъ еще чувствовать годы, несмотря на то, что смерть его должна служить ‘примромъ’ для пережившихъ его Сеяновъ Европы, Хорошо, что хотя нкоторымъ утшеніемъ можетъ служить націямъ то, что ихъ притснители не бываютъ счастливы и иногда такъ же строго судятъ о своихъ собственныхъ поступкахъ, какъ бы для того, чтобъ предупредить приговоръ надъ ними человчества.— Но не будемъ боле говорить объ этомъ человк, и пусть Ирландія перенесетъ прахъ своихъ Граттановъ изъ Вэстминстера. Разв истинные патріоты человчества могутъ лежать вмст съ Вертерами политики!!!

Въ отвть на возраженія, которыя были сдланы съ другаго берега относительно уже напечатанныхъ псней этой поэмы, я удовольствуюсь приведеніемъ двухъ цитатъ изъ Вольтера — ‘La pudeur s’est enfuie des coeurs, et s’est rfugie sur les lvres’… ‘Plus les moeurs sont dpraves, plus les expressions deviennent mesures, on croit regagner en langage ce qu’on а perdu en vertu’.

Это дйствительный фактъ, столько же примнимый къ униженной лицемрной масс, составляющей закваску настоящаго англійскаго поколнія, и не заслуживающей другаго отвта, какъ тотъ, который мною приведенъ выше. Часто и расточительно употребляемый титулъ богохульника, которымъ вмст съ другими измненіями, какъ радикалъ, либералъ, якобинецъ, реформаторъ и т. п. наемники трубятъ въ уши всхъ желающихъ ихъ слушать, долженъ бы хорошо звучать для тхъ, которые вспомнятъ, кому онъ былъ пожалованъ въ начал. Сократъ и Іисусъ Христосъ были обречены на смерть, какъ богохульники, и такой же участи подвергались и будутъ подвергаться многіе, которые дерзаютъ противиться наиболе распространеннымъ злоупотребленіямъ имени Божьяго и человческаго ума. Но преслдованіе не есть опроверженіе и далеко не торжество: ‘несчастный, неврный’, какъ они называютъ многихъ, вроятно гораздо счастливе въ своей темниц, чмъ самый гордый изъ нападающихъ на нихъ. Мн нтъ дла до того, справедливы или нтъ его воззрнія, но онъ пострадалъ за нихъ, а это-то страданіе за убжденіе дастъ боле приверженцевъ деизму, чмъ примры иноврныхъ прелатовъ государству, государственные мужи-самоубійцы — притсненію, или получающіе пенсію человкоубійцы — нечистому союзу, весь міръ’ называющему ‘священнымъ!’ Я не имю намренія топтать ногами мертвыхъ и обезчещенныхъ, но было бы не дурно, если бы приверженцы тхъ классовъ, изъ которыхъ выходятъ такіе люди, нсколько поумрили свои восторженныя похвалы, эти похвалы въ настоящее барышническое и лжерчивое время самолюбивыхъ грабителей — вопіющій грхъ, и…— но пока довольно.

Пиза, іюль, 1832. Б.

Любовь и слава! Съ очень давнихъ поръ

Вы среди насъ являлись, какъ виднье.

Такъ на неб полярномъ метеоръ

Блеснетъ и пропадетъ въ одно мгновенье.

Окоченлые отъ стужи и зимы,

Блескъ тхъ свтилъ ловитъ любили мы:

Они переливаясь изчезали,

И снова мы свой темный путь свершали.

II.

Таковъ на этотъ разъ и мой романъ.

Онъ тянется, капризный и свободный,

Мняясь, какъ аврора хладныхъ странъ

Надъ степью безконечной и холодной…

Скорбя на жизнь, привыкли мы вздыхать,

Но за порокъ нельзя же въ насъ считать

И самый смхъ, когда мы жизнь узнаемъ,

Ее парадной выставкой считаемъ.

III.

Меня вс обвинить хотятъ,

(Въ чемъ? я и самъ пока не понимаю),

Что будто жизнь нисколько не цня,

Я въ жизни все съ презрньемъ отвергаю,

Я не сочту всхъ громкихъ, жесткихъ словъ…

О, Боже мой! Какъ крикъ тотъ безтолковъ!…

Я самъ иду дорогой Соломона,

Сервантеса и Данта и Платона.

IV.

Сфифтъ, Лютеръ, Фенелонъ, Маккіавель

О томъ же говорили вамъ издревле,

И самъ Руссо сказавъ, что жизни цль

Картофельнаго яблока дешевле.

Я въ томъ, какъ и они, не виноватъ,

Не ставилъ я себя съ Катономъ въ рядъ

И даже съ Діогеномъ, а о смерти

И безъ меня извстно всмъ, поврьте.

Сократъ сказалъ о званіи людей:

‘Мы знаемъ то, что ничего не знаемъ’.

Вс мы съ подобной скудностью идей

Съ ослами рядомъ мсто занимаемъ,

И самъ Ньютонъ — прославленный мудрецъ

Среди трудовъ сказалъ намъ подъ конецъ,

Что предъ наукой о этимъ океаномъ —

Себя считалъ онъ только мальчуганомъ,

VI.

‘Все суета!’ — экклезіасты намъ

Давно уже объ этомъ разсказали,

Когда жь вернемся къ нашимъ временамъ,

То вновь придемъ къ подобной же морали.

Тебя позналъ, о суета суетъ!

Мудрецъ и проповдникъ и поэтъ.

Зачмъ же я изъ страха осужденья

Не выскажу такого жь точно мннья?

VII.

Псы или люди! (Знайте: это лесть,

За тмъ что вы презрннй, чмъ собаки)

Быть можетъ, вамъ охоты нтъ прочесть

Моихъ стиховъ,— мн все равно!… Во мрак

Съ уметъ ли полночный вой волковъ

Луну остановить средь облаковъ?

Такъ войте же, полны остервеннья!

Я освщу васъ блескомъ вдохновенья.

VIII.

Любовь и кровожадную войну

Я избралъ для себя двойной задачей,

И пть осаду города начну

И приступъ тотъ отчаянно-горячій

Со всхъ сторонъ подъ блескъ стальныхъ штыковъ

Суворовымъ надвинутыхъ полковъ…

Онъ обращалъ вниманье многихъ взоровъ.

Война и кровь — вотъ чмъ дышалъ Суворовъ.

IX.

Та крпость называлась Измаилъ.

На лвомъ берегу рки Дуная —

Она стоитъ. Восточный вкусъ сложилъ

Т стны неприступныя. Не зная

Осады сокрушительной, они

Стояли безбоязненно въ т дня.

Быть можетъ, ныньче стны эти срыты

И гордость ихъ и слава позабыты.

Близь города, стной окружено,

Среди холма разбросано предмстье.

Какой-то грекъ придумалъ тамъ давно

(Его вторымъ Вобаномъ долженъ счесть я)

Наставить палисадовъ длинный рядъ,

Такъ что они собою, говорятъ,

Стрлять изъ этой крпости мшали

А длавшимъ осаду помогали.

XI.

Вы видите, какъ былъ хитеръ тотъ грекъ.

Но рвы глубоки были, точно море,

А стны высоки и человкъ

Повситься на нихъ не могъ бы съ горя.

Все жь Измаилъ былъ плохо укрпленъ

(Пусть мн простятъ строительный жаргонъ!):

Безъ насыпей и скрытыхъ сообщеній

И для враговъ опасныхъ затрудненій.

XII.

Былъ только грозенъ мрачный бастіонъ.

Какъ черепа иные, крпки стны

И батареи смотрятъ съ двухъ сторонъ:

Изъ амбразуръ угрозой для измны

И на открытомъ мст, чтобъ съ рки

На приступъ не ползли ‘казаки’,

А между тмъ изъ мдныхъ пушекъ справа

Рвалася съ ревомъ огненная лава.

XIII.

Но все жъ съ рки пройти враги могли.

Уврить турковъ было невозможно,

Что подплывутъ къ намъ русскихъ корабли,

Но въ этомъ вс уврились тревожно,

Когда съ Дуная приступъ начался…

Весь городъ опасеньямъ предался,

И турки въ изумленіи стояли…

И лишь ‘Аллахъ! и Бисаллахъ!’ шептали’

XIII.

Уже къ осад русскіе идутъ…

Богини войнъ и славы! Научите,

Чтобъ ихъ именъ не перевралъ я тутъ,

Мн имена казаковъ подскажите!

Ихъ подвиги могли безсмертнья ждать,

Когда бы все могли пересказать

Объ этихъ Ахиллесахъ въ чуждыхъ краяхъ…

Произносить лишь трудно имена изъ’.

XIV.

Все жь назову иныхъ. Тамъ были: Львовъ

Сергй, Мекнопъ (*), Строконовъ и Стронгеновъ,

Тамъ былъ тогда извстный Чичаговъ,

Рогеновъ знаменитый и Шокеновъ —

И многіе другіе. Я бы могъ

Взять изъ газетъ, еще дв пары строкъ

Такихъ именъ, но слава (эта дама,

Въ гармоніи стиховъ всегда упряма) —

(*) Въ перевод я счелъ за лучшее сохранять правописаніе всхъ русскихъ именъ въ томъ же самомъ вид, какъ у Байрона.

XV.

Т имена не можетъ сочетать

Подъ римою, хоть нужно имена т

И память ихъ героевъ уважать,

Героевъ непреклонной этой рати.,

Изъ всхъ намъ незнакомыхъ звучныхъ словъ,

Немыслимыхъ для англійскихъ стиховъ,.

Съ ихъ окончаньемъ: ‘ишкинъ, ‘ускинъ’, ‘овскій’,

Одно лишь имя помню:— Разумовскій.

XVII.

Но были вс воинственны они

И на враговъ геройски наступали,

Самъ Муфти попадись имъ въ эти дни —

Они съ живаго кожу бы содрали,

И къ ужасу несчастныхъ мусульманъ,

Той кожей обтянули барабанъ,

Когда бы подъ рукой матеріала

Для русскихъ барабановъ не достало.

XVIII.

Тамъ были иноземцы разныхъ странъ,

И волонтеры націй всевозможныхъ,

Спшившіе войной забить карманъ

Иль дослужиться почестей вельможныхъ

(Для юношей занятья лучше нтъ).

Тамъ были и британцы равныхъ лтъ:

Нашлось Томсоновъ человкъ шестнадцать

И Смисовъ счетомъ ровно девятнадцать.

XIX.

Тамъ были Джекъ Томсонъ и Билль Томсонъ.

Звались другіе именемъ поэта (*)

(Извстно: назывался Джемсомъ онъ)

Почетне гербовъ всхъ имя это.

Трехъ Смисовъ звали Питерами, былъ

Одинъ изъ нихъ извстенъ (**): онъ ходилъ

Въ походъ на Галифаксъ (***) и былъ достоинъ!

Большихъ похвалъ, какъ превосходный воинъ.

(*) Джемсъ Томсонъ, авторъ поэмы. ‘The Seasons’ (Времена года).

(**) Этотъ Смисъ одно изъ лицъ въ комедіи ‘Love zayohs at Locksmithe’.

(***) Главный городъ Новой Шотландіи.

XX.

Еще скажу: одинъ изъ Джековъ Смисъ,

Родился въ Кумберланд отдаленномъ,

Гд горы замняли рядъ кулисъ.

Потомъ онъ сталъ героемъ пораженнымъ —

Былъ занесенъ въ газетный бюллютень:

Въ сраженіи въ одинъ несчастный день,

Когда и воздухъ кровью былъ пропитанъ.

При взятіи ‘Шмаксмиса’ былъ убитъ онъ.

XXI.

Хочу я знать (хоть Марсъ и дорогъ мн),

Пріятна ль намъ всхъ бюллетеней слава,

Когда насъ сржетъ пуля на войн?

О томъ спросить вдь я имю право?

Мн за Шекспиромъ слдовать пришлось:

И самъ Шекспиръ вложилъ такой вопросъ

Въ одну изъ драмъ, откуда вс остроты,

Порой, крадутъ нахально идіоты.

XXII.

Тамъ были и французы. Ихъ именъ

Произносить однако я не стану,—

Горячимъ патріотомъ я рожденъ

И склоненъ въ этомъ случа къ обману.

Измнникомъ британецъ звать привыкъ

Любаго гражданина, чей языкъ

При имени: французъ — не огрызнется

И какъ Джонъ Буль надъ нимъ не посмется.

XXIII.

Спша дв баттареи укрплять,

Дв цли войско русское имло:

Во первыхъ, Измаилъ бомбардировать

И пушками разрушить зданья смло,

Чтобъ не было пощады никому…

Самъ Измаилъ способствовалъ тому:

Амфитеатромъ зданья въ немъ стояли

И цль для ядеръ русскихъ представляли.

XXIV.

А во вторыхъ, хотлось имъ начать,

Въ минуту суматохи и смятенья,

Турецкій флотъ врасплохъ атаковать,

На якор стоящій безъ движенья —

И устрашивъ враговъ напоромъ садъ,

Заставить турковъ сдать имъ Измаилъ.

Послдній планъ возможенъ безъ сомннья,

Покамстъ нтъ въ войскахъ ожесточенья.

XXV.

Есть гадкая привычка у людей:

Они враговъ презрнными считали,

И жертвою тхъ варварскихъ идей

Тамъ подъ ножемъ Чичацковъ съ Смисомъ пали,

Изъ храбрыхъ нашихъ Смисовъ далъ одинъ…

Съ тмъ именемъ такъ много есть мужчинъ.

Что угадать почти мы можемъ прямо —

То имя перешло къ намъ отъ Адама.

XXVI.

Небрежная постройка баттарей

Побды часъ на время отдалила.

Такъ иногда Лонгменъ иль Джонъ Муррей (*)

Глядятъ на все печально и уныло,

Когда продажа книгъ у нихъ нейдетъ.

И точно также свой блестящій ходъ

На время геній славы замедляетъ

И дло битвы разомъ не ршаетъ.

(*) Лондонскіе издатели.

XXVII.

Кто жь былъ въ дурной постройк виноватъ?

Не знаю я. Быть можетъ, инженеры,

Иль былъ подрядчикъ русскій плутоватъ,

Обманывать стараясь всхъ безъ мры,

Но баттарей, сдланныя тамъ,

Давали много смлости врагамъ,

Съ нихъ промахи по крпости давали

И цль для пуль турецкихъ открывали.

XXVIIІ.

Безъ всякой пользы двигались суда,

Не зная хорошенько разстоянья,

Три брандера лишились навсегда

Безъ пользы своего существованья:

Фитиль неосторожно запылалъ!

И ихъ въ одно мгновеніе подорвалъ,—

И хоть лучи денницы загарались,

Но турки все еще не просыпались.

XXIX.

Былъ наконецъ замченъ русскій флотъ,

Флотилія ужь близко подходила.

И съ ревомъ ядра ринулись впередъ

На грозныя твердыни Измаила.

И съ крпости отпоръ былъ данъ назадъ

Лился потокъ картечи и гранатъ,

Враги мнялись дружно межь собою

Ружейною и пушечной пальбою.

XXX.

Такъ шесть часовъ огонь не умолкалъ,

И русскіе какъ мтко ни стрляли,

Но поняли, что неприступный валъ

Они одной пальбой не разрушали,

Что тмъ путемъ не взять имъ Измаилъ,

И русскій флотъ тотчасъ же отступилъ:

Одинъ фрегатъ случайно подорвали

Другой во время битвы турки взяли.

XXXI.

Но много жертвъ турки, понесли.

Когда жь флотъ русскихъ началъ отступленье,

Спустились лодки съ насыпей земли

И удальцы турецкіе въ мгновенье

За флотомъ понеслися по вод,

Обстрливать стараясь ихъ везд.

Но высадку задумавъ, тотчасъ были

Отброшены: ихъ русскіе разбили.

XXXII.

‘Когда бъ хотлъ я описать погромъ

И натискъ русскихъ войскъ на крпость эту,

То долженъ бы издать за томомъ томъ’.

Такъ возвстилъ тогда историкъ свту.

И кончивши на этомъ, началъ онъ,

Васъ прославлять, Де-Линь и Ланжеронъ!…

Ихъ имена въ исторію попали

И слава занесла ихъ на скрижали.

XXXIII.

А между тмъ кто зналъ т имена?

Для большинства ихъ имя не извстно…

О, слава! Не на долго ты дана!

Ты измняешь людямъ повсемстно,

Капризная изъ всхъ земныхъ богинь!

Лишь только потому, что ‘принцъ Линь’ (*)!

Оставилъ мемуары, безъ сомннья,

Онъ избжалъ, какъ прочіе, забвенья….

(*) Письма и Размышленія австрійскаго фельдмаршала Карла Іосифа, принца де-Линь, изд. Баронессою Сталь-де-Гольштейнъ, 2 т., 1803 г.

XXXIV.

Вотъ т, которые прославились давно

И какъ герои храбрые сражались,

Но помнить ихъ именъ не суждено!

Они, какъ и другіе, забывались

Толпой неблагодарной въ краткій срокъ.

Держу теперь пари — никто не могъ

Изъ всхъ послднихъ войнъ по разнымъ странамъ

Припомнить ихъ героевъ имена намъ.

XXXV.

И такъ, осада та неудалась.

Хотя ршался очень энергично

Извстный по исторіи — Рибасъ.

Начать аттаку сильно вторично…

Но всми былъ отвергнутъ этотъ планъ,

Я снова сталъ растягивать романъ.

Не стану же, чтобъ избжать проклятья,

Рчей героевъ всхъ перечислять я.

XXXVI.

Въ то время жилъ въ Россіи мужъ одинъ,

Красавецъ и съ сложеньемъ Геркулеса,

Богатый, сладострастный славянинъ,

Извстный всмъ вельможа и повса,

Потомъ онъ умеръ, чахлый и безъ силъ

Въ краю, который самъ онъ разорялъ,

Такъ саранча поля опустошаетъ,

А тамъ — на нихъ сама же умираетъ.

XXXVII.

То былъ Потемкинъ, баловень судьбы,

Звзда того промчавшагося вка,

Когда богатству кланялись рабы.

Превозносили знатность человка.

Онъ пышностью своею поражалъ,

И ростъ его высокій возбуждалъ

Передъ глазами сверной столицы

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXXVIII.

И вотъ къ нему Рибасъ курьера шлетъ,

Чтобъ получить отъ князя разршеніе

На новый приступъ двинуть русскій флотъ

И получить согласье на сраженье,

Къ аттак приготовились полки,

И скоро пушки грянули съ рки,

А съ крпости, закутанной въ туман,

Пальбою отвчали мусульмане.

XXXIX.

Въ тотъ самый день, когда осаду снять

Ршились, отступивъ отъ Измаила,

Усплъ курьеръ нарочный прискакать,

И въ войск вновь проснулись жизнь и сила,

Депешу привезенную прочли

И въ ней извстье новое нашли:

Главою войскъ — повсюду крахъ промчался —

Потемкинымъ Суворовъ назначался.

XL.

Къ Рибасу князь письмо свое прислалъ,

Гд очень ясно высказалъ желанье.

Его приказъ историкъ бы назвалъ

Образчикомъ спартанскаго посланья,

Когда бъ его источникъ былъ иной’

Теперь же только краткостью одной

Извстенъ онъ. Депеша возвщала:

‘Взять Измаилъ, во что бы то ни стало’

XLI.

‘Да будетъ свтъ!’ Богъ молвилъ, и былъ свтъ.

‘Да будетъ кровь!’ сказалъ одинъ владыка,

И море крови пролито, и нтъ

Ужасне приказа. Буйно, дико

Въ единый часъ то сокрушитъ война,

Надъ чмъ трудится долго нея страна.

Война идетъ и гд проходитъ мимо’ —

Терзаетъ и разитъ неумолимо.?

XLII.

Станъ турковъ былъ не долго восхищенъ

Уходомъ русскихъ. Врится легко вамъ

Въ бою, что непріятель пораженъ

(Иль пораженъ: грамматики законамъ

Въ пылу я очень часто измнялъ).

Здсь объ ошибк турковъ я сказалъ:

Хотя свиней они и презирали,

Но собственное сало охраняли.

XLIII.

Дйствительно двухъ всадниковъ въ пыли

Увидли изъ лагеря. Сначала

Ихъ за казаковъ примяли вдали’.

За ихъ сдломъ запасовъ очень мало:

Рубашки три — вотъ все богатство ихъ.

Когда жь они на скакунахъ лихихъ

Подъхали, узнали ихъ безъ споровъ:

То былъ съ проводникомъ своимъ Суворовъ.

XLIV.

‘Мы въ радости!’ глупцы порой кричатъ

Въ часъ лондонскихъ большихъ иллюминацій.

Джонъ-Булль имъ постоянно очень радъ:

Они — мечты его галлюцинацій.

Лишь былъ бы городъ ярко освщенъ,

Свой кошелекъ раскроетъ мудрый Джонъ,

Предастся безразсудству онъ въ излишк,

Лишь только бъ волю дать своей страстишк’.

XLV.

Донын онъ глаза свои клянетъ, (*)

Но лишено проклятье то значенья,

И чортъ при этомъ ухомъ ее ведетъ,

Затмъ, что Джонъ совсмъ лишился зрнья.

Онъ въ пошлинахъ находитъ счастья цвтъ

И голода, измученный сведетъ,

Считаетъ онъ за бредни и химеры,

И говоритъ, что онъ есть сынъ Цереры….

(*) Любимая поговорка у англичанъ: ‘Damn mine eyes’ (да будутъ прокляты мои глаза), употребляемая въ томъ случа, если онъ хочетъ убдить кого нибудь въ справедливости своихъ словъ.

XLVI.

И такъ впередъ. Весь лагерь ликовалъ:

Французы, англичане и казаки…

Суворовъ всхъ какъ факелъ, освщалъ,

Приготовлялъ къ блистательной аттак.

Какъ огонекъ, блудящій межъ болотъ,

Вслдъ за собою путника ведетъ,.

Такъ и за нимъ, дивясь ему какъ чуду,

Войска и свита слдовали всюду.

XLVII.

По лагерю гудъ радостный идетъ,

Восторженные крики раздаются,

Честь отдаетъ фельдмаршалу весь флотъ…

Войска осады ждутъ и не дождутся.

Вотъ пушка прогремла, рать спшитъ

Работа батарейная кипитъ,

Приготовляютъ новыя фашины

И разныя гуманныя машины…

XLVIII.

Власть сильнаго надъ міромъ велика.

Такъ гонитъ втеръ волны океана,

Такъ часто волю одного быка

Все стадо исполняетъ безъ обмана,

И онъ одинъ ведетъ его съ собой.

Вс смертные, любимые судьбой,

Имя силу, массы увлекаютъ

И подчиняться рабски заставляютъ,

XLIX.

Весь лагерь и войска шумли такъ,

Какъ будто брачный пиръ ихъ ожидаетъ

(Метафора прилична: каждый бракъ,

Какъ и война, безъ ссоры не бываетъ).

И даже дти съ ранняго утра

Въ обоз голосили вслухъ: ура)…

Такъ старичекъ чуть видный и невзрачный,

Явившись, оживилъ весь лагерь мрачный.

‘L.

Да, это такъ. Уже со всхъ второмъ

Стоятъ войска, вс новой битв рады.

Былъ подъ ружьемъ отрядъ изъ тремъ колоннъ

И только ждалъ сигнала для осады.

Другой отрядъ изъ трехъ колоннъ готовъ

Пробить путь къ слав съ помощью штыковъ,

А дв колонны въ третьемъ ихъ отряд

Готовились идти на крпость сзади.

LI.

Рядъ баттарей былъ вновь сооруженъ

Военный судъ былъ собранъ для совта,

Единогласьемъ полнымъ заключенъ

(Въ такихъ длахъ бываетъ рдко это).

Все ршено и на неб тогда

Зардлась славы яркая звзда,

И обучалъ ружьемъ владть Суворовъ

Всхъ рекрутовъ и робкихъ волонтеровъ.

LII.

Не подлежитъ сомннью, что онъ самъ

Могъ исполнять обязанность капрала

И дрессировку длалъ рекрутамъ:

Такъ точно саламандра начинала

Премудрые уроки понимать

И пламя съ нжной граціей глотать.

Онъ ихъ училъ на лстницы взбираться

И чрезъ глубокій ровъ переправляться.

LIII.

Онъ турками фашины наряжалъ,

Въ чалмы, давалъ имъ сабли, ятаганы,

И рекрутовъ на чучелъ заставлялъ

Ходить какъ въ бой и наносить имъ раны.

Хоть та система воинскихъ потхъ

Въ иныхъ и возбуждала громкій смхъ.

Но онъ, не отвчая имъ на это,

Взялъ Измаилъ: вдь лучше нтъ отвта.

LIV.

Въ ночь предъ осадой въ тихій крпкій сонъ

Весь лагерь не на долго погрузился.

Его молчанью, сну со всхъ сторонъ

Изъ насъ конечно, бъ всякій удивился,

Но предъ грозой спокойно спитъ солдатъ.

Все было тихо въ войск. Каждый, радъ

Подумать о прошедшемъ породъ битвой

И къ смерти приготовиться съ молитвой.

LV.

На сторож одинъ Суворовъ былъ,

Давалъ кругомъ совты, приказанья,

Тамъ помогалъ работ, тамъ шутилъ…

Тотъ человкъ достоинъ былъ вниманья:

Герой, буффонъ, фельдмаршалъ и капралъ,

Везд своихъ враговъ онъ разбивалъ…

Сегодня шутъ, а завтра мужъ суровый,

Сегодня Марсъ, а завтра Момусъ новый.

LVI.

Межъ тмъ какъ замчательный герой

Слдилъ за обученьемъ новобранцевъ

Казаки натолкнулись той порой

На кучку неизвстныхъ иностранцевъ,

Одинъ изъ нихъ, хотя съ большимъ трудомъ,

Могъ говорить по русски. Онъ потомъ

Имъ объяснилъ, что самъ во время оно

Считалъ своими русскія знамена.

LVII.

По просьб незнакомца, отвели

Ихъ въ главную квартиру. По наряду

За мусульманъ ихъ приняли вдали,

Но поняли по первому же взгляду.

Что тотъ костюмъ — случайный маскарадъ.

Не въ первый разъ восточныхъ странъ нарядъ

Сыны Европы нашей надвали

И съ толку иногда людей сбивали.

LVIII.

Передъ толпой калмыковъ, въ этотъ часъ

Въ рубашк находился самъ Суворовъ

И убждалъ, какъ нужно всякій разъ

Крошить враговъ безъ дальнихъ разговоровъ.

Онъ человка — глиною считалъ

И правила такія всмъ внушалъ,

Что также хороша смерть отъ булата,

Какъ пенсіонъ въ отставк для солдата.

LIX.

Когда Суворовъ плнныхъ увидалъ,

Изъ подъ бровей глаза его блеснули,

— ‘Откуда вы?’ Спросилъ ихъ генералъ.

— ‘Какъ плнниковъ держали насъ въ Стамбул,

Оттуда мы бжали’,— былъ отвтъ.

— ‘Кто вы?’ — ‘Какъ видите’… (Тогда весь свтъ

Ужь зналъ о томъ, что былъ Суворовъ кратокъ:

На немъ лежалъ особый отпечатокъ).

LX.

— ‘Какъ васъ зовутъ?’ — ‘Меня шутъ Джонсонъ,

Товарищъ мой — Жуанъ, а вотъ дв дамы,

А третій же…. совсмъ быть пола онъ’.

—‘Послднихъ трехъ не приняли бъ сюда мы.

Но такъ и бытъ!… Вашъ другъ мн незнакомъ.

Но вы…. вы съ Николаевскимъ волкомъ

Подъ Виддиномъ ходили на сраженье?’

—‘Да, генералъ, участвовалъ въ тотъ день я’.

LXI.

— ‘Вы, кажется, аттаку тамъ ведя’.

— ‘Я’.— ‘Что жь потомъ?’ — ‘Не помню я, признаться….’

— ‘Вы первый въ этотъ день на брешь вошли?’

— ‘Да, какъ и вс’ спшилъ туда забраться…’

— ‘Ну что жъ за тмъ?’ — ‘Затмъ:былъ раненъ въ бокъ

И кто-то въ плнъ меня увлекъ’.

— ‘Хоть Виддинъ взять гораздо легче было,

Мы отомстимъ за васъ у Измаила.

LXII.

‘Гд вы служить зачнете?’ — ‘Гд-нибудь,

Мн все равно, куда ни помстите’.

— ‘Вы любите всегда опасный путь

И отъ другихъ отстатъ не захотите,

Но вашъ товарищъ молодъ такъ, усталъ…

Что можетъ длать oнъ?’— ‘О, генералъ,

Когда въ войн онъ станетъ увлекаться,

Какъ и въ любви, то будетъ львомъ онъ драться.’

LXIII.

— ‘Посмотримъ, какъ онъ храбръ’. (Здсь Донъ-Жуанъ

Суворову съ почтеньемъ поклонился).

Сегодня въ ночь пойдетъ на мусульманъ

Вашъ старый полкъ, я такъ распорядился.

Я далъ обтъ: продетъ борона,

Тамъ, гд стоитъ турецкая стна.

И плугъ пройдетъ черезъ твердыни эти,

Сметая въ прахъ огромныя мечети.

LXIV.

‘И такъ, впередъ!’ И началъ, онъ опять

Рчами вдохновеннаго рубаки

Въ своихъ солдатахъ храбрость возбуждать.

Какъ проповдникъ, звалъ онъ ихъ къ аттак:

Туда съ собой на неприступный видъ,

Гд Измаилъ недвижимый стоилъ,

Гд гибели назначены заран

За крпостью скрывались мусульмане.

LXV.

Одобренный бесдою, Джонсонъ

Къ Суворову вновь съ просьбой обратился?

Хоть занятый своимъ ученьемъ, онъ

Въ толп солдатъ ходилъ и суетился.

— ‘Мы, генералъ, сочтемъ себ за чсть…

Всхъ впереди на этотъ приступъ лзть,

Но намъ пока еще не указали,—

Куда насъ здсь обоихъ назначали…’

LXVI.

— ‘Ба, я забылъ… Въ одинъ изъ тхъ полковъ

Я васъ пошлю, гд прежде вы служили.

Онъ будетъ завтра въ дл. Эй, Камковъ!

Скажи, чтобъ ихъ сейчасъ же проводили.

Но пусть вашъ другъ останется при мн

А иностранки эти. Пусть он,

Чтобъ имъ межъ насъ напрасно не мшаться,

Въ обоз въ это время помстится.’

LXVII.

Но здсь произошла одна изъ сценъ.

Дв женщины въ испуг задрожали,

Хотя для нихъ не новостью былъ плнъ:

Он его въ гарем испытали.

Какъ курица, разбросивъ два крыла

Пощады или помощи ждала,

Такъ и он рыдая, полны муки

Въ отчаяньи нмомъ простерла руки —

LXVIII.

Къ двумъ храбрецамъ, которыхъ отличалъ

Одинъ изъ полководцевъ знаменитыхъ,

Одинъ изъ тхъ, предъ кмъ весь край дрожалъ,

Кто къ слав шелъ черезъ тла убитыхъ,

О, люди сумасбродные! о, свтъ!

О, лавръ безсмертной славы и побдъ!

Ты моремъ алой крови достаешься

И надъ врагами падшими смешься!..

LXIX.

Не понималъ Суворовъ женскихъ слезъ.

И этихъ женщинъ горькія рыданья

Ему теперь выслушивать пришлось:

Въ немъ будто шевельнулось состраданье.

Хотя война, пролитой крови видъ

Сердца героевъ часто и черствитъ,

Но иногда ихъ трогаютъ печали.

Такимъ же и Суворова считали.

LХХ.

И онъ сказалъ: ‘Отвть, Джонсонъ,— ко мн

На кой же чортъ двухъ женщинъ привели вы?

Пускай въ обозъ отправятся он,

Гд будутъ въ безопасности и живы.

Совсмъ намъ не съ руки такой багажъ.

Я не терплю, когда приходитъ блажь —

Жениться молодымъ моимъ солдатамъ.

Гд тутъ возиться съ ратникомъ женатымъ!’

LXXI.

— ‘Нтъ, генералъ. Двухъ этихъ дамъ сюда

Случайно привели мы. Эти дамы

Въ бракъ съ нами не вступали никогда.

Я службу понимаю и сюда мы,

Имя женъ, едва ль бъ ихъ привели…

Удобне оставить ихъ вдали,

Чтобъ за семью свою не опасаться

И безъ заботъ на приступ сражаться.

LXXII:

Но эти дв турчанки насъ спасли,

Съ прислужникомъ своимъ и съ нами вмст

Чрезъ множество опасностей прошли,

Боясь погони тайной или мести

Такая жизнь не новость для меня,

Но юность ихъ, неопытность цня,

Прошу я васъ, хотя изъ состраданья,

Имъ оказать, какъ женщинамъ, вниманье’.

LХХІІІ.

Турчанки ощущали тайный страх,

На лицахъ ихъ написаны сомннья.

Но и въ тоск, съ слезами на глазахъ,

Скрыть не могли, бдняжки, удивленья

При взгляд на худаго старика,

Стоявшаго при нихъ безъ сюртука,

Въ грязи, въ пыли, въ изорванномъ жилет,

Хотя предъ нимъ дрожало все на свт.

LXXIV.

Дйствительно. Замтили он,

Что вкругъ ему толпа повиновалась,

Хотя у нихъ въ турецкой сторон

Султана власть лишь въ роскоши являлась,

Въ каменьяхъ драгоцнныхъ и въ цвтахъ,

А въ этихъ незнакомыхъ имъ мстахъ

Турчанки не могли не удивляться,

Какъ можетъ власть безъ пышности являться.

LXXV.

Джонсонъ ихъ утшалъ, на сколько могъ,

И вывести стирался изъ сомннья,

А Донъ-Жуанъ клялся, что лишь востокъ

Зарею заалетъ — въ то мгновенье

Онъ гд нибудь ихъ встртитъ, здсь иль тамъ,

Иначе — горе русскимъ всмъ войскамъ.

И — странно! — ихъ лицо свтле стало:

Хвастливость дамамъ нравится не мало.

LXXVI.

Такъ посл поцалуевъ, вздоховъ, слезъ

Ршились наконецъ они разстаться.

Красавицы отправились въ обозъ

Ршенія сраженья дожидаться

(Ты, неизвстность — лучшій даръ боговъ!),

А храбрецы сбирались на враговъ,

Хотя враги имъ зла не доказали,

И къ битв приготавливаться стали.

LXXVII.

Суворовъ же иначе разсуждалъ,

Въ анализъ очень тонкій не пускался,

Значенья жизни вовсе не давалъ

И видомъ труповъ, крови не смущался.

До мелкихъ ранъ герою дла нтъ,

Онъ впереди лишь видитъ рядъ побдъ,

А потому замтилъ онъ едва-ли,

Какъ дв турчанки слезы проливали.

LXXVIII.

А между тмъ ужъ близокъ битвы срокъ.

Сейчасъ земля дрожать начнетъ отъ стона…

Когда бъ Гомеръ о пушкахъ вдать могъ,

Я вспомнилъ бы осаду Иліона,

Какъ сынъ Пріама въ битв былъ убитъ…

Но не таковъ новйшей битвы видъ:

Штыки и ружья, ядра и мортиры —

Слова совсмъ не нжныя для лиры.

LXXIX.

О, ты, Гомеръ! Умлъ плнять ты слухъ,

Умлъ смягчать своимъ напвомъ души,

Могъ шевелить и тхъ, кто даже глухъ

Твой стихъ гремлъ и въ мор и на суш,

Твое оружье — лучше всхъ штыковъ,

Вносившихъ въ міръ слды однихъ оковъ,

И нашихъ дней новйшіе герои

Въ свобод не увидятъ новой Трои.

LXXX.

О, ты, Гомеръ! Я долженъ описать,

Какъ гибли люди въ битв, какъ въ зараз,

Гд больше жертвъ могли бъ мы отыскать,

Чмъ у тебя, въ классическомъ разсказ.

Но мн ли здсь соперничать съ тобой?

Ручей ли съ океаномъ вступитъ въ бой!

Хотя рзней и наше поколенье

Равняется съ древнйшимъ безъ сомннья,

LXXXI.

Рзней не поэтической, живой,—

А жизнь назвать намъ истиной возможно,—

Гд истину свряемъ мы съ молвой,

Чтобъ въ промахъ не попасть неосторожно.

Сейчасъ начнутъ брать крпость Измаилъ…

Гд жь красокъ взять? гд взять къ разсказу силъ?

О, души всхъ героевъ! вашимъ свтомъ

Лучи свои питаетъ солнце лтомъ!…

LXXXII.

О, Бонапартъ! Гд списокъ жертвъ войны?

Гд пышные, большіе бюллетени?

О, Леонидъ, гд Греціи сыны,

Погибшія страдальческія тни?

О, Цезарь! дайте красокъ мн, цвтовъ,

Чтобъ продолжать разсказъ! Я былъ готовъ,

Чтобъ славы умирающей отливы

Въ моихъ стихахъ опять явились живы.

LXXXIII.

Да, слава умираетъ, какъ народъ…

Но снова можетъ въ жизни обновляться

И каждый часъ, и каждый день и годъ

Героямъ суждено опять рождаться,

Когда же мы припомнимъ ихъ дла,

Всю массу добрыхъ подвиговъ и зла,

То явятся они намъ въ нашей сфер

Какъ мясники… въ громаднйшемъ размр.

LXXXIV.

Медали, ленты, кружева, чины —

Вотъ всхъ людей безсмертныхъ украшенья.

Мундиры — лишь дли пальчиковъ дамы,

Какъ дамамъ вера для развлеченья.

Любой солдатъ, надвши свой мундиръ,

Ужъ думаетъ явиться славнымъ въ міръ.

Что жь слава — ты? Спросите поросенка,

Когда онъ въ пол втеръ чуетъ тонко (*).

(*) Фигуральное выраженіе, заимствованное изъ псалмовъ.

LXXXV.

Онъ чувствуетъ его, когда бжитъ,

Какъ настоящій поросенокъ, или…

Какъ ловкій бригъ, за втромъ онъ спшитъ,

Прибавлю я скоре, чтобъ простили

Мн первое сравненье, а затмъ

Здсь кончу псню я и буду нмъ,

За то другая псня, можетъ статься,

Какъ деревенскій колоколъ раздастся.

LXXXVI.

Но, чу! среди полночной тишины

Замтно войска стройное движенье

И крадутся у крпостной стны

Безмолвные отряды, какъ виднья.

А сквозь туманъ льютъ звзды блдный свтъ

И словно шлютъ прощальный свой привтъ,

Но скоро адскій дымъ передъ стною

Закроетъ все зловщей пеленою.

LXXXVII.

Умолкнемъ здсь. То пауза, когда

Отъ жизни къ смерти — шагъ одинъ, мгновенье,

Когда на мигъ смолкаетъ въ насъ вражда

И передъ смертью сходитъ примиренье,

Еще минута — жизнь проснется вновь,

Залпъ, крики: маршъ! круговъ польется кровь…

Ура! Аллахъ! И скоро въ рев битвы

Сольются и проклятья и молитвы.

ПСНЯ ВОСЬМАЯ.

О, кровь и громъ! Ужасныя слова!…

Но вдь они есть поясненье къ слав,

Я ль виноватъ, что слава такова?

А потому я съ музою не вправ

Умаливать объ ужасахъ войны.

Названья ей различныя даны:

Беллона, Марсъ, но все же въ заключенье

Не скроемъ мы ихъ страшнаго значенья.

II.

Готово все — огонь, мечи, народъ,

Чтобъ смерть нести повсюду по дорог,

И на рзню вся армія ползетъ,

Какъ страшный левъ, ползущій изъ берлоги,

Какъ гидра изъ болотистыхъ трясинъ, и,

И этотъ стоголовый исполинъ

Въ борьб кровавой головы теряетъ —

И тотчасъ ихъ другими замняетъ.

III.

Исторія en grand на все глядитъ,

Но еслибъ мы узнали вс детали

То врно бъ ощутили тайный стыдъ

И славу войнъ сомнительной прилили.

Не слишкомъ ли тяжелою цной

Побды покупаются войной?

Не выше ли минута состраданья

Всхъ долгихъ войнъ, убійствъ и истязанья?

IV.

Она самодовольство въ насъ родитъ,

Межь тмъ война съ тріумфами похода,

Со всмъ, что въ ней чаруетъ и дивитъ,

Съ налогами голоднаго народа,

Съ ея войсками, шедшими впередъ —

Однихъ людей бездушныхъ увлечетъ…

Бой, поднятый не за свободу братій,

Есть рядъ убійствъ, достойнйшихъ проклятій.

Нтъ, славу этихъ войнъ мы не сравнимъ

Со славой Леонида, Вашингтона:

Хотлось за свободу драться имъ

Пусть какъ теперь, такъ и по время оно

Побдами дивилъ иной деспотъ,

Но слава двухъ героевъ не умретъ,

Ихъ имена признаютъ вс народы

Святымъ и вчнымъ лозунгомъ свободы.

VI.

Настала ночь и сквозь туманъ ночной

Лишь только пламя пушекъ прорывалось

И лентою кровавою одной

Въ нмыхъ струяхъ Дуная отражалось.

Ревъ баттарей ужасныхъ потрясалъ

Сильнй, чмъ громъ, гремящій между скалъ:

Гроза небесъ насъ рдко убиваетъ,

Но громъ людей неистово терзаетъ.

VII.

Одна колонна двигалась впередъ

И къ приступу готовилась заран,

Близка аттака страшная — и вотъ

Очнулись наконецъ и мусульман

И встртили отпоромъ христіанъ,

Тогда земля и волны и туманъ

Зажглись огнемъ, вся крпость запылала

И словно Этна пламя извергала.

VIII.

Надъ крпостью пронесся крикъ: ‘Аллахъ!’

Зловщій грохотъ битвы покрывая,

И повторился онъ на берегахъ,

Его шептали волны, повторяя…

Онъ былъ и вызывающъ, и могучъ,

И даже наконецъ изъ темныхъ тучъ

Святое имя это раздавалось…

‘Аллахъ! Аллахъ!’ повсюду повторялось.

IX.

Къ осад устремились вс полки.

Одна колонна къ крпости стремилась,

Чтобъ бой начать со стороны рки

Но, словно листья сбитыя, ложилась,

Хотя Арсеньевъ, первый изъ рубакъ,

Чье имя повторялъ со страхомъ врагъ,

Ихъ велъ къ рзн. ‘Рзня есть — дочка Божья’,

Сказалъ Вордсвортъ… не врю въ эту ложь я.

Ужъ принцъ Де-Линь въ колно раненъ былъ,

Графъ Шапо-Бра (*) (Мой Богъ! вотъ голова-то!)

Межъ головой и шляпой получилъ

Ударъ, но крпкій лобъ аристократа

Пробить шальная пуля не могла

И даже шляпу графа сберегла.

Такой примръ едва ли, впрочемъ, новый:

Свинцовыхъ пуль не трусить лобъ свинцовый.

(*) Герцогъ Ришелье.

XI.

А въ это время Марковъ генералъ

Веллъ, чтобъ принцу помощь оказали,

И въ то же время словно не видалъ,

Какъ вкругъ его солдаты умирали,

Безъ помощи, прося глотокъ воды,

Освобождая принца отъ бды,

Онъ въ наказанье самъ въ бду попался:

Разбитъ ядромъ, онъ безъ ноги остался.

XII.

Три сотни пушекъ грозно изрыгать.

Пустились смертоносныя пилюли,

Чтобъ стали люди кровью истекать.

Какъ градъ войны, кругомъ свистали пули…

О, смертный часъ! о, голодъ! о, чума!..

Ужасны вы, ужасна ваша тьма,

Но вамъ едва ли выдержать сравненье,

Съ рзнею изступленнаго сраженія.

XIII.

Куда въ испуг мы не бросимъ взглядъ —

Везд встрчаемъ муки и страданья:

Тамъ съ хриплымъ крикомъ падаетъ солдатъ,

Тамъ корчи по земл и содраганья…

Вотъ вся награда сотнямъ храбрецовъ,

А пощаженныхъ битвою бойцовъ

Ждетъ ленточка въ петлицу, можетъ статься…

Но все же слава,— долженъ я признаться,—

XIV.

Мн дорога. Пріятно вкъ дожить

Подъ старость на казенномъ содержань

И пенсіонъ за службу получить:

Для воина онъ — высшее желанье…

Притомъ герои нужны для пвца?

И такъ, герои бьются до конца

За тмъ чтобъ ихъ прославили съ трезвономъ,

А посл наградили пенсіономъ.

XV.

Передъ рядами грозныхъ баттарей

Высаживались многіе отряды,

Чтобъ приступить къ аттак поскорй,

И лзли гренадеры сквозь преграды!

Такъ весело, какъ рзвое дитя

Ползетъ къ колнамъ матери шутя,

Такъ смло частоколы пролтали,

Какъ будто на парадъ ихъ призывали.

XVI.

То былъ великолпный, чудный видъ!..

Везувій самъ съ такою дикой страстью

Не могъ бросать осколки скалъ и плитъ

Своею раскалившеюся пастью…

Погибла офицеровъ третья часть,

Безъ нихъ войска могли бы духомъ пасть:

Стрлку собаки нужны, но однако —

Охотникъ палъ, и не нужна собака.

XVII.

Но здсь я долженъ повсть продолжать,

Какъ мой герой шелъ по дорог къ слав:

Вдь всхъ героевъ мн не сосчитать,

Хоть и они внокъ лавровый вправ

Потребовать отъ каждаго пвца,

Но списокъ ихъ продлился бъ безъ конца,

И храбрость ихъ внками награждая,

Не кончилъ бы романа никогда я.

XVIII.

И потому твой почтенный трудъ

Вполн предоставляю я газетамъ:

Пускай они убитыхъ перечтутъ,

Помянутъ ихъ съ печалью и привтомъ,

И трижды, трижды будетъ счастливъ тотъ,

Чье имя журналистъ, не перевретъ,

Одинъ примръ я знаю: Гросъ скончался —

И посл смерти Гровъ онъ назывался.

XIX.

Въ разгаръ аттаки брошенъ былъ Жуанъ,

А съ намъ — Джонсонъ, и оба нападали,

Рубя и поражая мусульманъ,

И шли — куда?— они того не знали,

Но шли впередъ, шагали чрезъ тла,—

Тамъ, гд рзня отчаяннй была,—

Друзья разгоряченные являлись

И словно надъ опасностью смялись.

XX.

То подвигались нсколько впередъ

Они среди окровавленныхъ труповъ,

Чтобъ овладть у каменныхъ высотъ

Однимъ изъ выдававшихся уступовъ,

То отступали медленно назадъ,

Когда ихъ осыпалъ чугунный градъ,

По лужамъ крови ноги ихъ скользили

И умиравшихъ воиновъ давили.

XXI.

Въ тотъ день Жуанъ извдалъ въ первый разъ

Военный дымъ. Хотя всю ночь онъ дрался

И стужу испыталъ въ полночный часъ,

Отъ холода, быть можетъ, содрогался

И ждалъ когда изъ массы темныхъ тучъ

Проглянетъ утра радостнаго лучъ,

Но все же Донъ-Жуанъ не растерялся

И бгствомъ отъ осады не спасался.

XXII.

А если бъ и бжалъ — бды въ томъ нтъ.

Такъ многіе герои начинали,

Припомните, какъ Фридрихъ, сынъ побдъ,

При Мольвиц бжалъ… мы вс бывали

Въ подобномъ положеніи,— потомъ,

Переломивъ себя, шли на проломъ

И ради денегъ или убжденій

Какъ дьяволы дрались среди сраженій.

XXIII.

Онъ былъ, какъ Эринъ прежде называлъ

На древнемъ язык ирландскомъ, или

На язык пуническому — (я зналъ,

Что мудрецы иные находили

Сродство между ирландскимъ языкомъ

И рчью Ганнибала. Я знакомъ,

Съ тмъ мнніемъ: оно раціонально

Но только вовсе не надіонально).

XXIV.

Онъ былъ, какъ по ирландски говорятъ,

‘Цвтъ юности’, поэзіи созданье,

То упиваться страстью быть онъ радъ,

Жилъ для любви и пылкаго лобзанья,

То съ радостью бросался въ шумный бой,

Готовый въ битв жертвовать собой,

И отдаваясь новымъ ощущеньямъ,

Считалъ рзню пріятнымъ развлеченьемъ.

XXV.

Въ любви, какъ и въ бою, онъ веселъ былъ,

Вполн могла гордиться молодежь имъ,

Нашъ Донъ-Жуанъ сражался и любилъ,

Какъ говорятъ, съ ‘намреньемъ хорошимъ’,

Такъ дипломатъ, герой, законовдъ:

Готовятъ намъ всегда одинъ отвтъ:

‘Трудились мы во имя доброй цли’.

Жаль, что въ аду устроены панели —

XXVI.

Изъ этихъ ‘добрыхъ цлей’ (*). Если адъ

Такою мостовою обладаетъ,

То думаю,— теперь она наврядъ

Еще цла, затмъ что въ адъ вступаетъ

Безъ всякихъ добрыхъ цлей разный сбродъ,

И путникъ мостовой той не найдетъ

Теперь и аду,— тамъ улицы, наврно,

Какъ въ Лондон Поль-Моль (**), содержатъ скверно.

(*) Намекъ на одну португальскую пословицу, которая говоритъ, ‘адъ вымощенъ добрыми намреніями…’

(**) Улицы въ Лондон.

XXVII.

Капризная случайность много разъ

Жену отъ мужа разомъ отдляла

И онъ совсмъ терялъ ее изъ глазъ.

Такъ и теперь случайность напугала

Героя моего: замтилъ онъ,

Что перестрлкой жаркой увлеченъ,

Вдругъ очутился онъ на новомъ мст,

И нтъ его товарищей съ нимъ вмст.

ХХІІІ.

Тотъ случай пусть другіе объяснятъ.

Товарищи, быть можетъ, смяты были,

А остальные бросились назадъ…

Такъ нкогда и Цезаря смутили

Его войска, и былъ онъ принужденъ

Сбирать за легіономъ легіонъ

И снова призывалъ ихъ для сраженья

И мести за минуту пораженья.

XXIX.

Но Донъ-Жуанъ — не Цезарь былъ, ему

Не предстояло подвига такого,

Хотя и храбръ онъ былъ, а потому

Онъ постоялъ минуты дв и снова

Какъ… какъ оселъ (читатели! Гомеръ, —

Пусть вамъ послужитъ въ прокъ такой примръ,

Къ Аяксу прилагалъ сравненье то же,

Такъ мн его стыдиться для чего же?)

XXX.

И такъ, впередъ пошелъ онъ, какъ оселъ,

И даже не хотлъ и оглянуться.

Но видя, что въ огонь онъ прямо шелъ

Жуанъ назадъ ршился обернуться,

Стараясь отыскать свой полкъ въ дыму,

Что было трудно нсколько ему:

Весь полкъ, въ которомъ онъ недавно бился,

На половину въ трупы обратился.

XXXI.

Не видя ни начальства, ни полка,

Богъ всть куда пропавшихъ (не стараюсь

Тотъ случай объяснить я, но пока

Лишь объ одномъ замтить здсь ршаюсь:

По моему, совсмъ въ томъ дива нтъ,

Что юноша въ горячк юныхъ лтъ,

За славою гоняясь, увлекался

И невзначай съ полкомъ своимъ разстался).

XXXII.

Итакъ, Жуанъ совсмъ сталъ одинокъ

И чувствовалъ полнйшую свободу,

Какъ путникъ на болотный огонекъ,

Стремится ночью въ дождь и непогоду,

Какъ выброшенный на берегъ морякъ

Себ пріюта ищетъ,— точно такъ,

И Донъ-Жуанъ, руководимый славой,

Спшилъ туда, гд жарче бой кровавый.

XXXIII.

Жуанъ не зналъ и не хотлъ онъ знать,

Гд былъ теперь,— вся кровь въ немъ запылала,

И стали взоры молніи метать,

И жажда битвы жгла и опьяняла.

Туда, гд пушекъ слышался раскатъ,

Гд словно разверзался цлый адъ.

Онъ бросился… О, Бэконъ! истребленье

Намъ пронесло твое изобретенье!… (*)

(*) Монаху Бэкону приписываютъ первое изобртеніе пороха.

XXXIV.

Жуанъ бжалъ впередъ, и на бгу

Съ второй колонной Ласи повстрчался.

Въ колонн той, благодаря врагу.

Онъ многихъ храбрецовъ, не досчитался:

На половину силы лишена,

Теперь дралась отчаянно она.

И къ ней Жуанъ примкнулъ, какъ новый воинъ,

И сталъ въ ряды увренно спокоенъ.

XXXV.

Въ ту самую минуту и Джонсонъ

Явился тамъ же, посл отступленья:

Такъ поступаетъ воинъ, если онъ

Спшитъ бжать, бояся пораженья.

Но, кажется, Джонсонъ былъ не таковъ:

Послднимъ битву кинуть онъ готовъ,

Когда же отступалъ, то, безъ сомннья,

Особое имлъ соображенье.

XXXVI.

Замтилъ скоро опытный Джонсонъ,

Какъ вкругъ него солдаты умираютъ,—

Одинъ Жуанъ былъ случаемъ спасенъ,

Вс новички опасности не знаютъ

И жизнію рискуютъ невпопадъ…

Тогда Джонсонъ вдругъ повернулъ назадъ.

Въ минуту эту страшную готовый

Товарищей созвать для битвы новой.

XXXVII.

Въ то время пули сыпались кругомъ,

Съ заваловъ, съ бастіона Измаила,

Изъ оконъ, съ крышъ, какъ черти, въ каждый домъ

Засли мусульмане, — трудно было

Войскамъ ту перестрлку выносить…

Межъ тмъ Джонсонъ, ршившись отступить,

Своихъ стрлковъ увидлъ въ отдаленьи,

Разсянныхъ въ испуг и смятеньи.

XXXVIII.

Онъ позвалъ ихъ — они сошлись на зовъ

Скорй, чмъ духи. Вспомнимъ изреченье,

Что не всегда любезный духъ готовъ

На вызовъ нашъ придти (*). Въ одно мгновенье

Войскамъ ту перестрлку выносить.

Стрлки передъ Джонсономъ собрались…

Съ такимъ инстинктомъ люди родились:

Они везд являются какъ стадо,

Кому нибудь имъ подчиняться надо.

Hotspur. Why to can y, or so caw sny men:

But will they come wehn yon do call foe them?’

(*) Здсь Байронъ намекаетъ на одну сцену изъ ‘Генриха IV’ Шекспира, гд есть такое мсто:

Glendover. ‘I can call spirits from the vasty deep.

(Глундоверъ. ‘Я могу вызывать духовъ изъ глубины пропасти.

Готспоръ. Ну, это могу и я, и всякій это можетъ,

Только придутъ ли они на вашъ зовъ?).

XXXIX.

Юпитеромъ клянусь я, что Джонсонъ,

Былъ славный малый, хоть и назывался

Не столько благозвучно въ мір онъ,

Какъ Ахиллесъ съ Аяксомъ, но сражался

За то неутомимо, точно левъ.

Въ его лиц былъ не замтенъ гнвъ,

Негодованье сильное, волненье

Онъ подвиги свершалъ безъ восхваленья.

XL.

Онъ отступилъ, но это былъ разсчетъ.

Онъ зналъ, предпринимая ретираду.

Что назади товарищей найдетъ

И снова поведетъ ихъ на осаду.

Герои робость чувствуютъ порой,

Но если въ битву ринется герой,

То отступаетъ только на мгновенье,

Чтобъ отдохнуть и — снова въ пылъ сраженья.

XLI.

Джекъ отступилъ, какъ я ужъ говорилъ,

Чтобъ вновь солдатъ вести на мсто это,

Гд страхъ въ безвстный міръ переходилъ,

По выраженью старому Гамлета.

Но этимъ не тревожился Джонсонъ,

Какъ гальванизмомъ былъ онъ оживленъ,

И воиновъ его одушевленье,

Заставило вновь броситься въ сраженье.

XLII.

Но, чортъ возьми! Нашли они опять

То самое, что ихъ еще недавно

Заставило отъ битвы убжать.

О, пусть за службу платятъ имъ исправно,

Пусть о безсмертьи славы говорятъ,—

Они нашли, что снова вкругъ ихъ адъ,

И на себ тотъ часъ же испытали

Т ужасы, которыхъ убжали.

XLIII.

Какъ подъ косой склоняется трава,

Какъ хлбъ подъ градомъ, воины валились.

Та истина давно ужъ не нова,

Что съ жизнью очень хрупкой мы родились.

Стрляли турки мтко очень въ цль

И тотчасъ обратили ихъ въ кисель,

И храбрецы, броcaвшіеся львами,

Съ разбитыми летли головами.

XLIV.

Какъ дьяволы, скрываясь за стной,

Ряды солдатъ сметали мусульмане,

И смерть носилась бурею степной….

А между тмъ, въ томъ огненномъ туман

(Чмъ объяснить людской судьбы законъ?)

Съ толпою храбрецовъ своихъ Джонсонъ,

При свист пуль, въ дыму, впередъ прорвался,

И наконецъ на верхъ стны взобрался.

XLV.

Одинъ, другой и скоро весь кружокъ

Былъ на стн,— но ихъ въ минуты эти

Рискъ всюду ожидалъ, какъ кипятокъ,

Жгли пули тхъ, кто былъ на парапет,

И тхъ, кому пришлось, стоятъ внизу,

А потому чугунную грозу,

И тучи пуль, не пролетавшихъ мимо,

Выдерживать пришлось неумолимо.

XLVI

Но кто достигъ стны, тотъ увидалъ,

Что ихъ спасла ошибка осажденныхъ,

Турецкій инженеръ не понималъ

Въ войн построекъ самыхъ не мудреныхъ:

Онъ въ центр парапета нужнымъ счелъ

Наставить безполезный частоколъ,

И бравшимъ крпость эту не преграды,

А помощь оказали палисады.

XLVII.

За тмъ, что тамъ на каждой сторон

По десяти солдат могло держаться,

Чмъ пользоваться начали вполн

Успвшіе къ площадк той добраться:

Они могли стрлять тамъ, ставши въ рядъ,

И опрокинуть тотчасъ палисадъ…

Не вс изъ нихъ однако уцлли,

И наконецъ пришли къ желанной цли.

XLVIII.

Межь первыми,— о первомъ умолчу,

Я знаю, что такое предпочтенье

(Я поселять раздора не хочу)

Родитъ и межъ друзьями огорченье.

Скажите мн, какой же смлый Бриттъ

Джонъ Булю могъ сказать, что былъ разбитъ

Нашъ Веллингтонъ, хотя такое мненье

Пруссаки повторяютъ безъ сомннья,—

XLIX.

Они еще при этомъ говорятъ,

Что если бъ Блюхеръ, Бюловъ, Гнейзенау

И множество другихъ на ‘овъ!’ и ‘ау’

Не подошли, то Веллингтонъ нарядъ

Сберегъ подъ Ватерлоо честь и славу,

Но отступилъ безъ помощи назадъ,

За что потомъ лишился бъ пенсіона.

Такъ говорятъ они про Веллингтона.

Но пусть хранитъ всхъ сильныхъ мира рокъ!..

Вдь имъ не ждать охраны отъ народа,—

Я словно пнье птички подстерегъ:

Она поетъ, что въ міръ идетъ свобода…

И кляча принимается лягать,

Когда хомутъ начнетъ ей шею жать,

И Іова терпнье, вроятно,

Не долго людямъ будетъ такъ пріятно.

LI.

Толпа ворчитъ сначала, какъ Даавдъ,

Потомъ бросаетъ камни въ великана

И наконецъ съ оружіемъ бжитъ,

Ожившая отъ гнета и обмана.

И тутъ начнется бой, заблещетъ сталь…

При этомъ могъ воскликнуть я: ‘какъ жаль!’

Но убжденъ, что общее движенье

Спасетъ весь шаръ земной отъ оскверненья.

LII.

Но дале.— Не первымъ, я сказалъ,

Но лишь однимъ изъ первыхъ устремился,

Безстрашный Донъ-Жуанъ на грозный валъ:

Онъ словно въ битвахъ выросъ и родился.

Хоть жаркій бой онъ видлъ въ первый разъ.

Отъ жажды славы кровь его зажглась

И — женственный, чувствительный, прекрасный —

Увлекся онъ теперь рзней ужасной.

LIII.

Да, онъ былъ тамъ, на крпостной стн,

Онъ, то дитя, которое люблю!

Склоняться къ женской груди въ тишин…

Жуану знать совсмъ не нужно было

Слова Руссо: ‘красавица! слди

За милымъ ты, когда съ твоей груди

Онъ соскользнетъ’. Жуанъ не покидалъ ихъ

Когда любилъ. Его отъ губокъ алыхъ —

LIV.

Одна судьба могла лишь оторвать,

Иль втры, или волны, иль родные

(Изъ, впрочемъ, невозможно различать).

Теперь же на бойницы крпостныя

Онъ сдлалъ смлый шагъ,— онъ, чья душа,

Была чиста и дтски хороша,

И какъ скакунъ пришпоренный помчался

Туда, гд голосъ смерти раздавался.

LV.

Къ его вискамъ ключомъ бросалась кровь,

Встрчаясь вдругъ съ препятствіемъ нежданнымъ.

(Такъ всадники нердко хмурятъ бровь —

Предъ первымъ же заборомъ деревяннымъ,

И тотъ изъ нихъ, кто больше всхъ тяжелъ,

Рискуетъ испытать не мало золъ…)

Онъ издали могъ Зврству ужасаться,

Пока въ немъ кровь не стала разгораться…

LVI.

Въ глав колонны бывшій генералъ,

Со всхъ сторонъ тснимый и разбитый,

Вдругъ храбрецовъ нежданныхъ увидалъ

И, удивленъ подобною защитой

Благодарить Жуана поспшилъ.

Сказавъ, что сдаться долженъ Измаилъ

Онъ, какъ Пистоль (*), угадывалъ заран,

Что встртилъ, не бездльника въ Жуан.

(*) Личность изъ одной Шекспировской драмы.

LVII

Но Донъ-Жуанъ языкъ нмецкій зналъ

Не боле санскритскаго,— поклономъ

Онъ только генералу отвчалъ,

По лентамъ же его окровавленнымъ,

По тону, по медалямъ и звздамъ,

По важнымъ повелительнымъ рчамъ

Жуанъ въ одну минуту догадался,

Что крупнымъ онъ сановникомъ считался.

LVIII.

Но ихъ бесда длиться не могла,

О ни другъ друга мало понимали…

Когда кругомъ насъ мертвыя тла,

Когда кругъ насъ дрались и умирали,

Когда средь вздоховъ, криковъ, стоновъ, слезъ —

Вступить съ другимъ въ бседу намъ пришлось,

То каждый бы на дл убедился,

Что разговоръ не долго бы продлился.

LIX.

Что здсь въ восьми строкахъ я описалъ,

Въ одну минуту это совершилось.

Но кто минуту испыталъ,

Тмъ никогда она не позабылась,

Въ единый стонъ слился весь Измаилъ

И словно грохотъ пушекъ заглушилъ:

Разслышать можно было птички пнье

Средь ужасовъ предсмертнаго хрипнья.

LX.

Взятъ Измаилъ… ‘Богъ нивы сотворилъ,

А города создать умли люди’.

Слова поэта здсь я повторилъ.

Согласенъ я. Когда распались въ: груд

Римъ, Тиръ и Вавилонъ и Карагенъ,

То у развалинъ этихъ павшихъ стнъ

Подумаешь, что міръ къ тому стремится,

Чтобъ вновь въ лсахъ дремучихъ поселиться.

LXI.

Изъ всхъ людей, всхъ націй и временъ,

(Межъ ними Сулла только исключенье),

Изъ всхъ насъ ослпляющихъ именъ,

Лишь Бунъ одинъ зналъ счастье безъ волненья.

Жилъ, какъ охотникъ, этотъ генералъ,

Однихъ зврей лсныхъ онъ убивалъ

Среди лсовъ страны своей далекой

И честно жилъ до старости глубокой.

LXII.

Онъ преступленій въ жизни не знавалъ —

Они бгутъ всегда уединенья,—

Онъ бодрости и силы не терялъ,

Не слыша стоновъ, воплей и презрнья…

Мы вс не ищемъ счастія въ тиши,

Но въ тайн ненавидимъ отъ души

Жизнь городовъ съ ихъ воздухомъ острожнымъ…

Сто лтъ жилъ Бунъ въ довольств безтревожномъ

LXIII.

И честное намъ имя завщалъ

Съ извстностью почетной и всемірной…

Мечъ воина той славы не давалъ,

Нтъ, какъ припвы псенки трактирной,

О, слава! мимолетна въ мір ты,

Когда въ теб нтъ дтской чистоты.

Отшельникъ Бунъ жилъ, какъ дитя природы,

Ни съ кмъ не раздливъ своей свободы.

LXIV.

Да, онъ бжалъ людей и земляковъ.

Когда они жить рядомъ съ нимъ хотли,

Онъ удалился въ глубь своихъ лсовъ,

Гд люди досаждать ему не смли

(Скучна цивилизація ужъ тмъ.

Что угодить въ ней невозможно всмъ),

Когда жь съ людьми порою онъ встрчался,

То кротостью и лaской отличался.

LXV.

Но одинокимъ не былъ онъ, росли

Съ нимъ дти вчныхъ дебрй и охоты

Средь новой, возродившейся земли,

Не вдая печали и заботы.

Вдали людей, въ виду простыхъ картинъ,

Они не знали горести морщинъ,

Младенчески любили мать-природу…

Свободный лсъ сберегъ имъ ихъ свободу.

LXVI.

Изъ нихъ былъ каждый крпокъ и здоровъ,

Ихъ умъ не волновала алчность съ дтства,

Какъ всхъ дтей изъ шумныхъ городовъ:

Зеленые лса — вотъ ихъ наслдство.

Ихъ не пугала дряхлость горожанъ,

Ихъ мода не рядила въ обезьянъ

Они въ зврей безъ промаховъ стрляли,

Но ссоры межь собою презирали.

LXVII.

Подённый трудъ ихъ силъ не утомлялъ.

Сопровождало всюду ихъ веселье,

Ихъ чистоты развратъ не осквернялъ.

Не увлекало роскоши бездлье

Дтей лсовъ, не вдая заботъ,

Они умли жить за годомъ годъ.

Не зная городскаго поселенья, —

Не тяготило ихъ уединенье.

LXVIII.

Теперь мы для контраста перейдемъ

Къ дламъ цивилизованнаго вка,

Гд есть чума, войны упорной громъ,

Гд жажда власти губитъ человка,

Пойдемъ туда, гд тысячи солдатъ

По прихоти въ кровавый бой спшатъ,

Гд имъ готова врная могила…

Вернемся мы къ осад Измаила.

LXIX.

Взять Измаилъ. Проклятья, стоны, крикъ…

Войска частями въ крпость прорывались.

Съ турецкой саблей скрещивался штыкъ,

Рыданья бдныхъ женщинъ раздавались,

А срый дымъ надъ городомъ стояла

И небо утра ранняго скрывалъ…

Какъ бшеные, турки защищались

И каждый шагъ земли отбить старались,

LXX.

Кутузовъ,— тотъ, что посл далъ отпоръ

Наполеону (съ помощью морозовъ),

Былъ встрченъ мусульманами въ упоръ.

Онъ молодъ былъ тогда и розовъ.

Любилъ острить предъ другомъ и врагомъ,

Хоть пули, ядра сыпались, кругомъ,

Но здсь, съ остаткомъ гренадерской,

Онъ долженъ былъ забыть свои остроты.

LXXI.

Съ толпой солдатъ онъ ровъ перескочилъ,

Гд лужи алой крови, пролилися,

Здсь храбрецы, собравъ остатокъ силъ,—

На верхъ до парапета добралися,

Но ихъ кружокъ съ урономъ былъ отбитъ,

(Межь ними Рибопьеръ тогда убитъ)

И мусульмане въ ровъ окровавленный

Отбросили Кутузова съ колонной.

LXXII.

Ихъ спасъ одинъ блуждающій отрядъ,

Онъ къ берегу былъ принесенъ теченьемъ,

Гд въ мстности, безвстной для солдатъ,

Какъ сонный онъ бродилъ, но съ наступленьемъ

Алющаго утра, онъ попалъ

Туда, гд полкъ Кутузова стоялъ.

Такъ, въ это утро съ солнечнымъ восходомъ,

Кутузовъ былъ спасенъ его приходомъ.

LXXIII.

Его солдаты стали ужъ терять

Послднюю надежду на спасенье

И начали отъ страха трепетать,—

Какъ тотъ отрядъ, минуя укрпленье,

Открылъ имъ входъ въ угрюмый Измаилъ

И духъ героевъ бдныхъ оживилъ,

Продрогнувшихъ отъ втра и отъ стужи

Въ глубокомъ рву среди кровавой лужи.

LXXIV.

Казаки, или лучше — Козаки —

(Не соблюдаю я правописанья,—

Ошибки только въ фактахъ велики,

И дло, право, вовсе не въ названь),

Умвшіе лишь съ гикомъ налетать,

Не мастера осадой крпость брать,

Но ловкостью своей они дивили

И турки всхъ казаковъ изрубили.

LXXV.

Хоть сыпалась кругомъ на них картечь,

Они на валъ взобраться постарались

И думали, что станутъ городъ жечь,

И грабить Измаилъ уже сбирались,

Но то дурной къ несчастью былъ разсчетъ

И турки, заманивши ихъ впередъ,

Разсчитаннымъ, фальшивымъ отступленьемъ,

На нихъ напали вдругъ съ остервененьемъ.

LXXVI.

Едва взглянуло солнце сквозь туманъ —

Казаки, жертвы хитрости военной,

Погибли отъ ударовъ мусульманъ,

И съ храбростью своею неизмнной

Ложились грудой труповъ на пути…

По ихъ тламъ впередъ спшилъ пройти

Есуцкій подполковникъ съ батальономъ

И торопился къ грознымъ бастіонамъ.

LXXVII.

Тотъ храбрый мужъ враговъ повсюду былъ,

Но защищая городъ осажденный,

Герою непріятель отомстилъ,—

И палъ Есуцкій, въ битв пораженный

Но русскіе валы успли взять,

Хоть не могли еще торжествовать:

Ударъ ударомъ страшнымъ отражался,

Безъ крови шагъ земли не уступали.

LXXVIII.

Въ тотъ самый часъ не мало пострадалъ

И смятый строй еще другой колонны…

Историкъ правъ: совты онъ давалъ —

Солдатамъ аттакующимъ патроны

Не щедро при осад раздавать…

Къ чему безъ пользы выстрлы терять,

Когда впередъ идти имъ нужно смло

И съ помощью штыковъ окончитъ дло.

LXXIX.

Колонн же Meмнона (генералъ

До этого убитъ былъ на сражень).

Тутъ удалось взбжать на грозный валъ.

Хоть бились мусульмане въ изступленьи

И рзали враговъ со всхъ сторонъ,

Солдатами бытъ взятъ тотъ бастіонъ,

Гд Сераскиръ упорно защищался

И не смотря на жертвы не сдавался.

LXXX.

Жуанъ и съ волонтерами Джонсонъ,

Просили Сераскира тотчасъ сдаться,

Но этихъ словъ не могъ и слышать онъ,

Татаринъ храбрый снова началъ драться

И былъ убитъ. Съ нимъ англійскій морякъ,

Переговоровъ длинныхъ-строгій врагъ,

Задумавшій взять плннымъ Сераскира,

Какъ Сераскиръ, былъ выключенъ изъ міра.

LXXXI.

Онъ пулею убитъ былъ наповалъ

И тутъ переговоры прекратилась,

Никто пощады боле не зналъ,

Свинцомъ и сталью люди мстить, пустились —

И обратился вдругъ турецкій станъ,

Въ три тысячи убитыхъ мусульманъ,

Палъ Сераскиръ предъ русскими войсками,

Проколотый шестнадцатью штыками.

LXXXII.

Взятъ Измаилъ, но взятъ былъ по частямъ.

Смерть кровью жертвъ несчастныхъ упивалась.

Стенанья раздавались здсь и тамъ…

И въ этотъ часъ самъ богъ войны, казалось,

Блднлъ отъ зврства бшеной рзни

И люди, — полно, люди ли они? —

Чудовищами были въ т мгновенья,

Чудовищами зла и преступленья.

LXXXIII.

Одинъ изь офицеровъ русскихъ вдругъ

Почувствовалъ, межь труповъ пробираясь,

Что былъ зубами схваченъ за каблукъ:

Такъ насъ змя хватаетъ, извиваясь.

Напрасно рвался онъ, ругался и кpичалъ

И какъ голодный волкъ на помощь звалъ,

Но зубы все сильнй въ него впивались

И съ жертвою своей не разставались.

LXXXIV.

Такъ турокъ умиравшій укусилъ

Врага за ногу хищными зубами,

Въ его пяту съ хрипньемъ ихъ вонзилъ…

(О, Ахиллесъ! Ужъ съ давнихъ поръ межъ нами, —

Какой нибудь острякъ виновенъ тутъ, —

Вс именемъ твоимъ ее зовутъ.)

И посл смерти даже, весь израненъ,

На ней повисъ зубами мусульманинъ.’

LXXXV.

Затмъ скажу, что русскій офицеръ

Калкою, хромымъ остался вчно.

Врачъ полковой не могъ придумать мръ,

Чтобъ вылечить его, и врачъ, конечно,

Упрековъ долженъ больше заслужить,

Чмъ павшій турокъ, вздумавшій вонзить

Вс зубы въ непріятельскую ногу…

Нтъ, русскій врачъ виновне, ей-Богу!..

LXXXV.

Но фактъ здсь вренъ. Истинный поэтъ

Неправды взбгать всегда обвзамъ.

Въ поэт томъ искусства вовсе нтъ,

Когда къ однимъ онъ выдумкамъ привязанъ…

Къ фантазіи онъ можетъ прибгать.

Чтобъ стилемъ поэтическимъ плнять

И ложью поэтической стараться

Въ сердца людей доврчивыхъ пробраться.

LXXXVII.

Взять Измаилъ, но не сданъ. Бранный мечъ

Изъ рукъ враговъ лишь смертью вырывали…

Потокомъ кровь не уставала течь

И турки въ битв храбро умирала.

Напрасно раздавался сквозь туманъ

Побды крикъ въ войскахъ московитянъ,

На каждый крикъ героевъ разъяренныхъ

Вкругъ отзывались стоны побжденныхъ.

LXXXVIII.

Разятъ штыки и сабли все разятъ.

Тла людей лежатъ кровавой кучей…

Какъ осень обрываетъ пышный садъ,

Какъ буря наклоняетъ лсъ могучій.

Такъ разрушался гордый Измаилъ,

Но онъ въ своемъ паденьи грозенъ былъ:

Такъ падаетъ во время бури лтней

Грозой разбитый дубъ тысячелтній.

LXXXIX.

Ужасныя картавы!.. Намъ пора

Отъ ужасовъ военныхъ отвернуться…

Такъ жизнь идетъ, смшенье зла, добра…

Тамъ плачутъ люди, здсь — они смются…

На жизнь смотря съ одной лишь стороны.

Касаясь до одной ея струны,

Читателямъ наскучить я рискую.

Я міръ со всхъ сторонъ его рисую.

XC.

Среди рзни, среди ужасныхъ длъ

Одинъ поступокъ добрый ‘освжаетъ’

(Въ нашъ фарисейскій вкъ не- разъ встрчалъ

Я это выраженье). Пусть смягчаетъ

Такой поступокъ жесткость многихъ строфъ

И отъ войны забыться я готовъ,

Хотя въ войн пвцы искали темы

Нердко для эпической поэмы.

ХСІ.

Въ одномъ изъ бастіоновъ, гд въ пыли

Тла убитыхъ женщинъ попадались

(Он и здсь спасенья не нашли),

Повсюду сцены страшныя являлись,

А между тмъ, прелестна, какъ весна,

Тлами мертвецовъ окружена,

Хорошенькая двочка лежала

И трупами укрыть себя желала.

XCII.

За ней гнались два страшныхъ казака,

Оружіемъ надъ двочкой блистая…

Предъ зврствомъ ихъ не кажется дика

Зврей сибирскихъ бшеная стая,

Медвдя, волка можно усмирить…

Кого жь должны мы въ этомъ обвинить?

Натура ли людей въ томъ виновата?

Война толпу доводитъ до разврата.

XCIII.

Надъ двочкой ударъ уже вислъ.

Всмъ тломъ содрогаясь отъ волненья,

Она хотла спрятаться, межъ тлъ,

Но Донъ-Жуанъ явился въ то мгновенье.

Что онъ сказалъ, не повторю я вслухъ,

Чтобъ не смутить людей изящный слухъ,

Но тотчасъ же казаки,испытали

Ударъ его неотразимой стали.

XCIV.

Онъ одному плечо разскъ, — другой

Съ разрубленною ляшкой оказался.

Отъ двочки почти полу-нагой

Онъ ихъ прогналъ. Потомъ Жуанъ старался

Лица окровавленнаго черты

Получше разсмотрть средь темноты.

Надъ трупами недвижными склонился

И на руки малютку взять ршился.

ХС.

Она была, какъ трупы холодна.

Ей участь павшей матери, грозила.

Кровавый шрамъ на лбу своемъ она

Среди рзни ужасной получила.

Но смерть рукой коснуться не могла

Прекраснаго и дтскаго чела.

Боясь бды и новаго обмана,

Она взглянула дико на Жуана.

ХСІ.

Когда ихъ взоры встртились и вдругъ

Они взглянули оба съ удивленьемъ,

Когда въ лиц Жуана былъ испугъ,

Надежда, радость вмст съ сожалньемъ,

А взоръ ея отъ страха засверкалъ

И дтскій дикъ прозрачно блденъ сталъ

(Такъ кажется прозрачною для глаза

На свчк алебастровая ваза).

XCVII.

Предъ ними вдругъ явился Джонъ-Джонсонъ

(Его я ‘ Джекомъ’ здсь не называю

И, празднуя побды общій звонъ,

Вульгарнымъ имя это я считаю).

Онъ восклицалъ: — ‘Жуанъ! впередъ, на бой!..

Готовъ теперь поклясться я Москвой,

Что мы, взобравшись съ вами на траншею,

Возьмемъ въ бою Георгія на шею!

XCVIII.

‘Хоть Сераксиръ съ толпой своей разбитъ,

Но въ бастіон каменномъ скрываясь,

Межъ сотни тлъ паша еще сидитъ,

Куря кальянъ, спокойно наслаждаясь

И нашею и собственной стрльбой.

Вкругъ баттареи падаютъ гурьбой,

Горою труповъ храбрые солдаты,

И все-таки завалы т не взяты.

XCIX.

‘Впередъ за мной!’ — ‘Но посмотрите, Джонъ,

На это беззащитное созданье…

Сейчасъ ребенокъ этотъ мной спасенъ,

Нельзя жь бросать его безъ состраданья.

Гд спрятать мн его?’ Джонъ промолчалъ,

Потомъ свой галстухъ шелковый онъ смялъ

И возразилъ: ‘Бдняжку жаль, вы правы…

Но все жь ребенка спрячете куда вы?’

С.

Жуанъ сказалъ: ‘Чтобъ не было со мной,

Я двочку не брошу безъ призора,

Пусть будетъ меньше жертвою одной’.

— ‘Мы вс погибнуть можемъ очень скоро…’

— ‘Пусть будетъ такъ! Я-все переносу,

Но двочку отъ гибели спасу.

Она осталась въ мір одинока

И бросить такъ несчастную — жестоко’.

CI.

— ‘Послушайте! Ребенокъ очень милъ,

Подобныхъ глазъ не видлъ я на свт,

Но, Донъ-Жуанъ, предъ нами Измаилъ:

Пусть чувствамъ предаются только дти

Поймите: городъ грабятъ въ этотъ часъ

И медленность — постыдный грхъ для насъ.

Впередъ, Жуанъ! Тамъ, гд огонь сверкаетъ

Обоихъ насъ побда ожидаетъ’.

CII.

Жуанъ не откликался, и тогда

Джонсонъ,— его любившій очень много,

Двухъ-трехъ солдатъ избралъ не безъ труда,

Чтобъ поручитъ ребенка имъ, и строго,

Подъ страхомъ смерти имъ повелвалъ,

Чтобы сиротку каждый охранялъ

И за ея покой и сбереженье

Онъ общался дать имъ награжденье.

CIII.

Потомъ добычу павшихъ мусульманъ

Межъ ними раздлить онъ общался…

И бросился тогда въ огонь Жуанъ….

Громъ выстрловъ повсюду раздавался,

Все рже становился ярусъ солдатъ,

Но все впередъ, впередъ они спшатъ…

Герой въ войн добычи жадно проситъ,

Дерется львомъ и раны вкругъ наноситъ.

CIV.

Вотъ каковы герои всхъ побдъ!

Большая часть изъ нихъ — такого рода.

Безъ грабежа имъ славы въ мір нтъ,

Безъ грабежа невдома свобода…

Но — дале… Одинъ татарскій ханъ

(Онъ также называется — ‘султаны’),

Не думая о сдач, защищался

И умереть съ мечомъ въ рукахъ поклялся.

CV.

Онъ былъ пятью сынами окруженъ.

(Такъ многоженство воиновъ рождаетъ

Десятками). Дрожитъ при мысли онъ,

Что Измаилъ разбитый погибаетъ.

И жизнь свою ршился защищать…

Не древняго героя воспвать,

Хочу я здсь, но стараго Султана,

Стоявшаго средь вражескаго стана.

CVI.

Какъ взять его?.. Храбрецъ всегда щадитъ

Враговъ такихъ же храбрыхъ на дорог…

Героевъ войнъ нердко двойственъ видъ:

То — полу-зври или полу-боги,

Они ревутъ, какъ волны на бгу,

То состраданье чувствуютъ къ врагу…

Такъ иногда и въ самыхъ черствыхъ людяхъ

Проснется чувство доброе въ ихъ грудяхъ.

CVII.

Но плна не желалъ узнать Султанъ

И, разжигая злобу въ гренадерахъ,

Рубилъ съ плеча упорныхъ христіанъ,

Какъ шведскій Карлъ когда-то при Бендерахъ.

Не отставали дти отъ отца,

Желая съ нимъ остаться до конца,

И жалость понемногу остывала

Въ сердцахъ солдатъ у крпостнаго вала

CVIII.

Напрасно и Джонсонъ и Донъ-Жуанъ,

Пускали въ ходъ нарчіе Востока.

Прося, чтобъ лучше сдался имъ Султанъ….

Чтобы не быть изрубленнымъ жестоко

Тотъ разсыпалъ удары вмсто словъ.

Такъ съ скептиками докторъ-богословъ,

На диспут бранится безъ пощады,

Такъ дти иногда битъ нянекъ старыхъ рады.

СІХ.

Имъ раненъ былъ Жуанъ и самъ Джонсонъ.

Жуанъ вздыхая, съ крикомъ англичанинъ

Напали на султана съ двухъ сторонъ

(Британецъ былъ взбшенъ за то, что раненъ),

И бросилась тогда со всхъ концовъ

Ватага раздраженныхъ храбрецовъ,

На сыновей и стараго султана,

Какъ частый дождь, летящій изъ тумана,

CX.

И вс они погибли. Сынъ второй,

Насквозь пробитый пулею, палъ мертвый,

Сынъ третій былъ изрубленъ той порой,

Подъ остреёмъ штыка погибъ четвертый,

Сынъ пятый, какъ другіе, умерщвленъ.

Хоть былъ онъ христіанскою рожденъ

И съ нимъ отецъ сурово обходился,

Но за отца онъ умереть ршился.

CXI.

Былъ туркомъ кровожаднымъ — старшій сынъ,

Достойный сынъ ученья Магомета.

Онъ въ смерти видлъ свтлый рядъ картинъ,

Въ ней видлъ гурій будущаго свта,

Прекрасныхъ, черноокихъ, райскихъ женъ.

Тотъ, кто однажды ими быль смущенъ,

Тотъ рвется къ тмъ плнительнымъ созданьямъ

И не считаетъ смерти наказаньемъ.

CXII.

Какъ будетъ ими встрченъ юный ханъ? —

Не знаю я, но нтъ въ одномъ сомннья,

Что гуріи среди далекихъ странъ

Всмъ юношамъ окажутъ предпочтенье

Предъ старостью. Вотъ почему въ войн

Толпами гибнутъ юноши въ огн,

Тлами ихъ покрыта вся поляна,

И смерть щадитъ сдаго ветерана.

CXIII.

Всмъ гуріямъ пріятно овладть

Красивымъ мужемъ въ мсяц медовомъ,

Когда на женъ онъ не привыкъ смотрть

Холоднымъ взоромъ, тусклымъ и суровымъ,

Когда жена ему еще близка

И непріятна роль холостяка.

Всмъ гуріямъ, что очень вроятно,

Поймать въ свой рай мужей такихъ пріятно.

CXIV.

Такъ юный ханъ, забывъ законныхъ женъ,

И предъ глазами видя только гурій,

Рвался впередъ, ихъ видомъ восхищенъ,

Рвался впередъ несокрушимой бурей…

Дерется мусульманинъ словно левъ,

Чтобъ заслужитъ объятья райскихъ двъ.

Они стремятся вс къ небесной сфер,

Хоть всхъ небесъ — шесть, семь, по крайней мр.

CXV.

Видньемъ райскимъ такъ онъ былъ плненъ,

Что падая и кровью обливаясь,

Шепнулъ: ‘Аллахъ!’ — край увидлъ онъ.

Завса рая пала, раскрываясь.

Предъ нимъ сіянье райское встаетъ*

Какъ безконечный солнечный восходъ,.

И въ сладострастномъ, розовомъ сіянь

Явились гуріи. Тогда дыханье —

CXVI.

Онъ испустилъ, съ сіяньемъ на чел…

Тутъ старый ханъ, про гурій не мечтавшій,

Однихъ дтей любившій на земл

И ихъ такъ невозвратно потерявшій,

Замтивъ, какъ упалъ сыновній трупъ,

Какъ топоромъ сраженный съ корня дубъ,

Надъ тломъ сына старшаго склонился

И отражать враговъ не торопился…

CXVII.

Онъ мечъ склонилъ. Тогда его судьбой

Растроганы, солдаты не желали

Вновь продолжать кровопролитный бой

И старика о сдач умоляли.

Онъ ихъ движеній, словъ не понималъ,

Онъ словно сердце разомъ потерялъ

И задрожалъ какъ листъ… Онъ догадался

Что въ этомъ мір одинокъ остался.

CXVIII.

Но онъ очнулся вдругъ. Однимъ прыжкомъ

На рядъ штыковъ онъ грудью налетаетъ.

Такъ мотылекъ, скользя надъ огонькомъ,

Кружится и, спаленный, умираетъ.

Еще сильнй, сильне онъ налегъ

На сталь штыковъ, чтобъ кончать жизни срокъ,

И посылая дтямъ взглядъ прощанья,

Онъ испустилъ послднее дыханье.

СХІХ.

И воины, привыкшіе карать

Всхъ встрчныхъ на пути своемъ кровавомъ,

Смотря, какъ старецъ началъ умирать

Въ спокойствіи и гнв величавомъ,—

Растроганными были въ этотъ часъ.

Хоть слезы не струилися изъ глазъ,

Но къ смерти благородное презрнье

Въ нихъ вызвало къ герою удавленье,

CXX.

Но главный бастіонъ еще стоялъ,

Гд самъ паша упорно не сдавался

И громомъ пушекъ армію встрчалъ.

По временамъ лишь только онъ справлялся,

Ваять или нтъ врагами Измаилъ,

Когда жь узналъ о гибели всхъ силъ,

Послалъ онъ Бея сдлать соглашенье,

Чтобъ сдачей кончить долгое сраженье.

CXXI.

А самъ, скрестивши ноги, онъ сидлъ

Среди развалинъ, трубкой наслаждаясь…

Спокойнымъ блескомъ взоръ его горлъ,

Паша на все смотрлъ не возмущаясь.

Онъ бороду разглаживалъ рукой

И благовонный дымъ пускалъ, съ такой

Улыбкою спокойной, словно боги

Ему три жизни дали для дороги.

CXXII.

Такъ, городъ взятъ… Врагъ павшій изнемогъ,

Ему я жизнь и храбрость измнила…

Низвергнутъ былъ луны блестящій рогъ…

Не существуетъ больше Измаила

И красный крестъ надъ городомъ блеститъ,

Надъ Измаиломъ варево стоитъ

И какъ въ волнахъ дискъ лунный серебрился,

Такъ въ мор крови городъ отразился.

CXXIII.

Все то, что мысль способно запугать,

Все то, что порождаетъ преступленья,

Все то, что дьяволъ можетъ совершать,

Когда онъ доведенъ до иступленья,

Все то, предъ чмъ потухнуть можетъ взглядъ,

Все то, что наполняетъ смрадный адъ

Толпясь надъ этимъ каменнымъ погостомъ,

Все это съ цпи разомъ сорвалось тамъ.

CXIV.

Немногимъ, можетъ быть, и удалось,

Въ порыв благороднйшаго сердца,

Спасти ребенка, можетъ быть, пришлось

Имъ защитить сдаго иноврца,

Но — это капля въ мор. О, Парижъ?

О, лондонскій звака! Посмотри жь,

Какое благородное занятье

Въ войн нашли твои земные братья!..

СХХ.

Подумайте, какой цною зла

Дается всмъ намъ чтеніе газеты!…

И всхъ васъ смерть застигнуть такъ могла…

О, человкъ! страшись ее везд ты…

Готовясь къ ней, ты подати плати

И вспоминай почаще на пути

Исторію Ирландіи голодной,

Ирландіи несчастной и безплодной.

CXXVI.

О, .поди! Вы голодный этотъ край:

Уэллеслея славой насыщайте.

Пусть безъ цвтовъ для васъ проходитъ май,

Пусть жатвы ваши тоще,— но узнайте,

Что сытымъ голодъ вашъ не дастъ заботъ:

Ирландія вся съ-голоду умретъ,

А онъ, Георгъ великій, беззаботно

Все будетъ жить и кушать очень- плотно.

СХХІІ.

Но эту псню кончить нужно. Палъ

Несчастный городъ. Зарево пожара

Дунай кровавый мрачно отражалъ.

Побды криркъ гремлъ повсюду яро,

Но пушекъ грозный ревъ уже затихъ.

Изъ многихъ тысячъ варваровъ — въ живыхъ

Лишь только сотенъ нсколько дышало,

Все остальное въ битв замолчало.

СХХІІІ.

Но арміи отдать я долженъ честь,

Она одно достоинство имла

Ту добродтель модной можно счесть,

А потому о ней скажу я смло:

Быть можетъ, отъ суровости зимы,

Отъ тощей пищи, холода и тьмы,

Но храбрецы, что очень удивляло,

Турецкихъ дамъ насиловали мало.

CXXIX.

Убійствамъ предаваясь, грабежу,

Они немного этимъ занимались,

И я на нихъ французамъ укажу:

(О ихъ разврат томы исписались).

Пусть этотъ фактъ оцнятъ, какъ хотятъ,

Но дамы крпостныя, говорятъ,

Застигнутыя въ павшемъ Измаил.

Остались вс такими, какъ и были.

CXXX.

Случались и ошибки въ темнот,—

Безъ фонарей вкусъ часто насъ кидаетъ,—

Притомъ, въ войн мечтать о красот

И дымъ и торопливость намъ мшаетъ,

А потому не избжали бдъ

Шесть старыхъ двъ семидесяти лтъ:

Они волненье новое узнали

И гренадеровъ ласки испытали.

СХХХІ.

Но вообще съ достоинствомъ вели

Себя войска, и двы лтъ преклонныхъ

Скрыть недовольства даже не могли,

Что ихъ не взяли въ плнъ, какъ побжденныхъ,

И вотъ он старались отыскать

Своихъ римлянъ, чтобъ съ ними въ брань вступать,

Въ Сабинскій бракъ безъ проволочекъ длинныхъ,

Ненужныхъ тратъ и объясненій чинныхъ.

CXXXII.

Иныя вдовы, лтъ подъ пятьдесятъ,

Истративъ весь запасъ своихъ усилій,

Шептали, вкругъ бросая томный вглядъ:

‘Ну что жь они не длаютъ насилій?’

Но посреди другихъ грховъ тотъ грхъ

Лишь только былъ одною изъ помхъ,

Что съ вдовами случилось — скрыто мракомъ:

Едва ли кто нибудь до нихъ былъ лакомъ.

CXXXIII.

Какъ новый Чингисъ-ханъ иль Тамерланъ,

Суворовъ побдителемъ остался,

Когда горлъ кругомъ разбитый станъ,

И пушекъ ревъ еще не унимался,

Онъ въ Петербургъ депешу написалъ,

Депешу эту я не забывалъ:

‘Помилуй Богъ! Взята враговъ станица,

Взятъ Измаилъ! Да здравствуетъ царица!’

CXXXIV.

Ужасне я словъ не находилъ.

Подобныхъ словъ перо не начертало…

То, что прочелъ великій Даніилъ,

Въ себ такого смысла не вмщало…

Не оскорбилъ всей націи пророкъ,

А этотъ остроумецъ русскій могъ

Писать стихи съ развалинъ бастіона,

Являя міру новаго Hepoна.

CXXXV.

Мелодію свою онъ написалъ

Подъ музыку предсмертныхъ,хриплыхъ стоновъ.

Потомъ ее едва-ль кто повторялъ,

Но имени всхъ деспотовъ, Нероновъ,

Заставлю я и камня повторять!…

Никто пусть не осмлится сказать,

Что мы предъ ними ползали на свт,—

И пусть свободу встртятъ наши дти.

CXXXVI.

О, дти! Пусть для васъ она придетъ!…

Покажется вамъ басней невозможной

Весь мои разсказъ, весь этотъ эпизодъ…

О немъ забудьте въ вкъ вашъ безтревожный

И прокляните вкъ нашъ поскорй,

Сильнй, чмъ первобытныхъ дикарей:

Они себя раскрашивать старались,

Но ихъ узоры кровью не писались.

CXXVII.

Когда жь историкъ въ древность васъ введетъ,

Укажетъ на героевъ,— вы смотрите

На нихъ, какъ мы — на мамонта хребетъ,

И ихъ дла понять не хлопочите.

Такъ смотримъ мы на надпись пирамидъ.

Загадки ихъ никто не разршить.

Никто не разгадаетъ ихъ значенья,

Какъ самой пирамиды назначенья.

CXXVIII.

Читатели! Исполнилъ я вполн,

Что общалъ. И плъ морей волненья,

Плъ о любви, о буряхъ, о войн,

Все сдлалъ такъ, какъ нужно, безъ сомннья,

Эпическую форму сохранялъ

И лживыхъ извращеній избгалъ,

Хоть Аполлонъ внушалъ и мн мотивы,

Которые, то строги, то игривы —

CXXXIX.

Нердко вырывались у меня…

Здсь я прерву героя похожденья,

Таинственность подобную цня,

И отдохну пока отъ утомленья,

На половину кончивъ свой романъ…

Межъ тмъ съ депешей посланъ былъ Жуанъ

Въ столицу, гд давно депеши ждали

И за исходъ осады трепетали.

CXL.

Онъ эту честь за храбрость заслужилъ

И за прекрасный подвигъ состраданья.

Онъ общимъ одобреніемъ встрченъ былъ.

Когда въ рзн невинное созданье —

Отъ зврства изступленнаго онъ спасъ,

Жуань былъ самъ довольнй во сто разъ

Спасеніемъ турчанки той прекрасной,

Чмъ орденомъ почетнымъ съ лентой красной.

CXL.

Отправилась съ нимъ вмст сирота.

Она одна осталась въ цломъ свт,

У ней семья навки отнята,

Сталъ чуждъ ей Измаилъ. На минарет

Къ молитв не зоветъ ужъ муэдзинъ…

Надъ ней рыдалъ теперь Жуанъ одинъ

И далъ обтъ,— онъ вренъ былъ обту —

Лелять и беречь малютку эту.

ПСНЯ ДЕВЯТАЯ.

О, Веллингтонъ! (иль даже ‘Vilainton’, (*)

Два имени носилъ герой нашъ славный

И, Франціей не бывъ униженъ, онъ

Далъ тему ей для остроты забавной,—

Всегда, везд привыкъ смяться Галлъ)

Вы стоите всхъ пенсій и похвалъ!

Когда бъ другой сталъ рядомъ съ вами смло,

То слово ‘нтъ!’ (**) везд бы прогремло.

(*) Какъ его называетъ Беранже:

Faut qu’lord Vilainton ait tout pris,

N’у а plus d’argent dans c’gueux d’Paris etc.

(**) Игра словъ. Въ текст стоитъ слово ‘nay’ (нтъ), въ выноск же Байронъ замчаетъ: ‘Не должно ли читать Ней?’ Это намекъ на убійство маршала Нея по приговору палаты пэровъ, несмотря на то, что капитуляція была подписана Веллингтономъ и Даву.

II.

Но съ Кинердомъ (*) дянья ваши — стыдъ,

За вашъ поступокъ въ дл Маринета

Могилу вашу грязью осквернитъ

Въ Вестминстерскомъ аббатств мннье свта,

Что жь до другихъ разсказовъ — не хочу

Ихъ вспоминать и лучше умолчу,

Но какъ ни стары вы,— того не скроемъ,—

А и донын смотрите героемъ.

(*) Лордъ Кинердъ былъ большимъ поклонникомъ Наполеона и получилъ въ 1816 году приказаніе выхать изъ Франціи. Впослдствіи онъ былъ замшанъ въ заговор на жизнь герцога, вмст съ нкоимъ Маринетомъ, который былъ однако оправданъ судомъ присяжныхъ.

III.

Вся Англія лишь вами спасена,

(За это вамъ она и платитъ много)

Вамъ и Европа всмъ одолжена:

Законность въ ней вы водрузили строго,

Испанія и Франція нашли

Въ васъ сильную опору ихъ земли,

За Ватерло для васъ наградъ всхъ мало…

(Жаль, что пвцы воспли васъ такъ вяло).

IV.

‘Изъ всхъ кровопускателей’ — (Шекспиръ

Придумалъ фразу эту очень кстати)

Вы — лучшій… Что жь, война приходитъ въ міръ,

Чтобъ истреблять голодныхъ, меньшихъ братій —

Безъ мысли и заботы о стран…

Да, очень бы хотлось слышать мн,

Что Ватерло,— лишь кром васъ, понятно,—

Полезно было людямъ и пріятно.

Я здсь не льщу, хотя вамъ лесть мила

И часто доставляла наслажденье.

Тому подъ часъ пріятна похвала,

Кому наскучитъ вчный громъ сраженья.

Героя войнъ не мало тшитъ лесть,

Готовъ принять за должную онъ честь

Названіе ‘спасителя народа’,—

Хотя не спасена его свобода.

VI.

Я все сказалъ, а вамъ пора теперь

Садиться за роскошнйшія блюда.

Изъ этихъ блюдъ кусочка два за дверь

Для вашей стражи выслать бы не худо:

Т бдняки голодные стоятъ,

Да и въ народ голодъ, говорятъ…

За дло вамъ назначена награда,

Но и народъ вдь забывать не надо…

VII.

Роль цензора мн вовсе не съ руки,

Къ тому жь, лордъ герцогъ, нынъче времена-то

Совсмъ не т,— мы очень далеки

Отъ чуждой намъ эпохи Цинцинната.

Вы, какъ Ирландецъ, можете любить

Картофель,— пусть! Но можно ли платить

За вашу форму, если взглянемъ строго,

Полмилліона фунтовъ?— Право, много!..

VIII.

Герои вс чуждалися наградъ:

Эпаминондъ спасъ ивы и скончался,

Джоржъ Вашингтонъ былъ славой лишь богатъ

И родины спасителемъ остался.

Не меньше могъ гордиться старый Питтъ:

Онъ, какъ министръ, съ душой великой Бриттъ,

Въ великое повергнулъ раззоренье

Всю Англію и — стоитъ уваженья.

IX.

А вы — какъ много сдлать вы могли!..

Вы въ состояньи были безъ сомннья

Прогнать Европы деспотовъ съ земли,

Услышавъ націй всхъ благословенья…

А что жь теперь? гд вашей славы блескъ?

Съ войной умолкъ народа крикъ и плескъ!

Теперь стран голодной вы внимайте

И вс свои побды проклинайте!..

Заговоривши въ псняхъ о войн,

Къ вамъ обращаюсь съ музой откровенной..

Съ той истиной, что вамъ и всей стран

Нельзя прочесть въ газет ежедневной:

Свершали вы великія дла,

Но безъ души великой въ мор зла

Вы цли величайшей не свершили:

Въ войн о человчеств забыли.

XI.

Смется смерть. Вотъ онъ, ея скелетъ,

Въ немъ тайна непонятная сокрыта

И къ ней ключа еще донын нтъ…

Смется смерть надъ жизнію открыто…

Смотрите: то чудовище глядитъ

И все живое ужасомъ мертвитъ,

А ротъ его недвижимъ, какъ могила,

И въ немъ улыбка мертвая застыла.

XII.

Замтьте, какъ смется тотъ скелетъ,

Хотя и въ немъ когда-то жизнь играла,

Но слуха у него ужъ больше нтъ —

Чудовище ту силу потеряло,

Но все жь оно смется и не разъ

Своей рукой сдираетъ кожу съ насъ,

И длаютъ, какъ жертвы лютой злости,

Зловщія гримасы наши кости.

XIII.

Да, смерть смется!.. Грустный очень смхъ,

Но отчего жь и жизни не смяться?

И отъ своихъ земныхъ кумировъ всхъ

Зачмъ она не хочетъ оторваться?

Зачмъ, смясь, не топчетъ въ грязь она

Ничтожныя, пустыя имена,

Ничтожныя, какъ капли въ океан,

Забвенью обреченныя заран?

XIV.

‘Быть иль не быть? таковъ вопросъ’. Шекспиръ

Сказалъ о томъ намъ въ драм пятиактной.

Я не герой и, выступая въ міръ,

Я не гонюсь за славою абстрактной,

Я предпочту хорошій аппетитъ

Болзни Бонапарта (*)… Не прельститъ

Меня тріумфъ и пышный лавръ твой, воинъ,

Когда желудокъ мой совсмъ разстроенъ.

(*) Наполеонъ умеръ отъ рака.

XV.

‘О, dura ilia messorum!’ Вы,

Жнецы полей и жители селенья!

Для васъ недуги адскіе новы:

У васъ дурнаго нтъ пищеваренья…

Не даромъ льется онъ, крестьянскій потъ:

Жнецъ трудится, живетъ роскошно мотъ,

Но тотъ изъ нихъ счастливе, кто ночи

Спокойно спитъ, не раскрывая очи.

XVI.

‘Быть иль не быть?’ Ршу я тотъ вопросъ,

Когда я тайну жизни разгадаю,

Хоть много мнній слышать мн пришлось,

Но эти мннья вс я отвергаю.

Для всхъ людей загадкой жизнь дана,

А я привыкъ такъ думать издавна,

Что бытіе людей на смерть похоже,

Что жизнь и смерть — почти одно и тоже.

XVII.

Что жь? ‘Que sais-je?’ девизъ Монтэня былъ.

Во всемъ привыкли люди сомнваться,

До истины ихъ умъ не доходилъ,

Ихъ ‘достоврность’ можетъ измняться.

Такъ мало знанья людямъ всмъ дано,

Такъ въ знаньяхъ тхъ все спутано, темно,

Что даже можно думать въ заключенье:

Сомннье въ насъ не есть процессъ сомннья.

XVIII.

Быть можетъ, какъ Пиронъ, пріятно плыть

Среди догадокъ въ вихр непогоды,

Но втеръ лодку можетъ утопить,—

Вс мудрецы плохіе мореходы.

Надъ бездной мысли — плавать надостъ…

У береговъ поищемъ мелкихъ мстъ,

И тамъ въ тиши, не зная бурь опасныхъ,

Найдемъ мы много раковинъ прекрасныхъ.

XIX.

‘Намъ всмъ на небо нужно’, такъ сказалъ

Намъ Кассіо. Спасать себя должны мы,

Съ тхъ поръ, какъ смерть Адамъ намъ завщалъ.

Но ‘воробьи — и т судьбой хранимы

И не падутъ безъ воли неба’ (*). Я

Не постигалъ пороковъ воробья:

Быть можетъ, онъ сидлъ на втк древа,

Гд отъ плода въ раю погибла Ева.

(*) ‘We defy augury: there is а special

Providence in the fall of а sparrow’ (Hamlet).

(Мы не вримъ предвщаніямъ: даже паденіе воробья есть дло провиднія)

XX.

О, люди? Что такое филантропъ?

Теогонія и космогонія?..

Людьми я обвиненъ какъ мизантропъ,

Чего постичь не могъ и въ наши дни я,

Но мн понятна въ васъ ликантропія (*),

И не понять то слово мн смшно бъ,

Съ тхъ поръ какъ вы при каждой новой ссор

Готовы выть волками на простор.

(*) Извстнаго рода помшательство, превращающее людей въ бшеныхъ животныхъ.

XXI.

Но я всегда былъ скроменъ и смиренъ,

За мною нтъ большаго преступленья,

И хоть, порой, я духомъ былъ смущенъ,

Но посл доходилъ до снисхожденья.

Какой же мизантропъ я? Вдь не я

Людей такъ ненавидлъ, а меня

Они встрчали ненавистью всюду…

Но здсь я продолжать разсказъ свой буду.

XXII.

Впередъ, впередъ, прекрасный мой разсказъ!..

Да, мой разсказъ дйствительно прекрасенъ,

Хоть, можетъ быть, читатели, для васъ

Онъ не совсмъ везд казался ясенъ,

Но твердо я теперь увренъ въ томъ,

Что истина оцнится потомъ,

Что мой романъ найдутъ вполн блестящимъ,

А я пока доволенъ настоящимъ.

XXIII.

Герой нашъ былъ оставленъ на пути

Къ Петрополю, къ тмъ доблестнымъ славянамъ,

Въ которыхъ храбрость можемъ мы найти

Скорй чмъ умъ. Тотъ край съ его туманомъ

Сталъ ныньче общей темой для похвалъ,

И самъ Вольтеръ на этотъ край взиралъ,—

Чего, однако, я не одобряю…

Теперь однимъ желаньемъ я сгараю —

XXIV.

Вести войну, хоть на словахъ пока,

Вой противъ тхъ, кто нашу мысль стсняетъ!

Тираны и льстецы! Моя рука

Мишенью для себя васъ избираетъ.

Кто побдитъ? Не знаю, но всегда,

Не уставая долгіе года,

Я ненавидть буду безконечно,

Всхъ, кто народомъ правитъ безсердечно.

XXV.

Но я не льстить хочу теб, народъ!..

И безъ меня найдутся демагоги

Чтобъ вс кумиры свергнуть съ ихъ высотъ

И новые поставить на дорог.

Не знаю я, чего они хотятъ,

О чемъ хлопочутъ, спорятъ и шумятъ,

Но я хочу, чтобъ дали же народу

Свободу, настоящую свободу…

XXVI.

Врагъ партій всхъ, я заслужить могу

Вражду всхъ партій, гнвъ и озлобленье,

За то я не лукавлю и не лгу.

Тотъ, кто не хочетъ выиграть сраженья,

Не угнетать, не угнетеннымъ быть,

Тотъ можетъ все свободно говорить,—

Пусть выть начнутъ шакалы рабства всюду,

Но съ воемъ ихъ сливаться я не буду.

XXVII.

Названіе шакаловъ къ нимъ идетъ,—

Я слышалъ ихъ въ развалинахъ Эфеса.

Такъ точно воетъ ночи напролетъ

Вся эта сволочь, выродокъ прогресса,

И ловитъ дичь по(прихоти господъ…

Подлй самихъ шакаловъ тотъ народъ,

Букашки т, продажными полками

Водимыя на битву пауками.

XXVIII.

Лишь взмахъ руки — и паутины нтъ.

Вс пауки безъ паутины хилы…

О, націи! услышьте мой совтъ

И ройте паукамъ своимъ могилы.

Ихъ сть теперь густетъ съ каждымъ днемъ,

Тарантулы плетутъ ее кругомъ…

Лишь Аттика съ Испаніей вставала,

Чтобы вонзить въ своихъ тирановъ жало.

XXIX.

И такъ, Жуанъ съ депешею скакалъ,

Гд о пролитой крови говорилось,

Какъ о вод… Громъ битвы замолчалъ

И лишь стна изъ труповъ появилась,

И этотъ бой, гд бились дв страны,

Умолкъ среди зловщей тишины.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXX.

Жуанъ летлъ въ кибитк безъ рессоръ,

Въ проклятой, отвратительной телг,

Дорогою мечталъ про разный вздоръ —

О почестяхъ, о слав, о ночлег,

Жаллъ, что не Пегасъ его несетъ,

И проклиналъ, сложивъ въ гримасу ротъ,

Разбитыя, ужасныя дороги

И безъ рессоръ устроенныя дроги.

XXXI.

При каждомъ неожиданномъ толчк,—

А тхъ толчковъ онъ получалъ не мало,—

Жуанъ смотрлъ на спутницу въ тоск

И сожаллъ, что такъ она страдала

На томъ пути, гд только высшій рокъ

Поставленъ наблюдателемъ дорогъ,

Гд каждый шагъ брать просто нужно съ бою

И молча преклониться предъ судьбою.

XXXII.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXXIII.

Съ ребенка глазъ не сводитъ мой Жуанъ.

Она была — трофей его военный…

О, деспоты кровавые всхъ странъ,

Ты, Надиръ-Шахъ (*), чудовище вселенной,

Въ пустыню обратившій Индустанъ,

Какъ гршникъ ты погибъ отъ тяжкихъ ранъ

Лишь потому, что злой недугъ извдавъ,

Желудокъ твой не принималъ обдовъ (**).

(*) Персидскій царь.

(**) Онъ былъ убитъ заговорщиками за свои деспотическія дйствія, происходившія отъ несваренія желудка, что приводило его въ ярость, близкую къ сумасшествію.

XXXIV.

Поймите вс: спасеніе одной,

Одной лишь жизни юной и прекрасной

Дороже лавровъ, купленныхъ войной,

Облитыхъ кровью націи несчастной…

Пусть вашихъ славныхъ подвиговъ дла

Кругомъ встрчаютъ лесть и похвала,

Но ваша слава… что такое слава?

Минутный шумъ, минутная забава!

XXXV.

Вы, авторы брошюръ блестящихъ, книгъ,

Вы, двадцать милліоновъ публицистовъ,

Которымъ міръ внимать давно привыкъ,—

Наемщики ли вы изъ журналистовъ,

Кричащіе, что весь вашъ край богатъ,

Иль ты, неукротимый демократъ,

Ты, нещадящій бшеныхъ проклятій

За голодъ и позоръ своихъ собратій,—

XXXVI.

Вы, авторы!.. Но, propos de bottes,—

Мысль главную я позабылъ здсь, право

(И мудрецы теряютъ мысли ходъ),

Но убдить хотлъ я очень здраво

И успокоить множество головъ

Отъ разныхъ громкихъ, но невинныхъ словъ,

А такъ какъ мн не вс поврятъ въ этомъ,

То мысль свою я скрою передъ свтомъ.

XXXVII.

Со временемъ отыщется она,

Когда нашъ вкъ ужь явится прошедшимъ,

Открытымъ снова, будто старина,

Въ глубь древности затертымъ и ушедшимъ,

Исторгнутымъ изъ хаоса опять,

Чтобы его страницы прочитать,

Дать волю любопытству, удивленью,

И вновь предать, какъ вс вка, забвенью.

XXXVIII.

Такъ говорилъ Кювье, — и въ міръ тогда

Вновь явятся отъ древности обломки,

Пропавшіе изъ міра безъ слда,

Такъ точно мы, отцовъ своихъ потомки.,

Гигантовъ отрываемъ изъ гробницъ

Почти что въ милю ростомъ, дивныхъ птицъ,

И на показъ выходятъ изъ могилы

Громадные слоны и крокодилы.

XXXIX.

Представьте — вдругъ отроется потомъ

Георгъ Четвертый. Будутъ удивляться —

Чмъ это существо съ громаднымъ ртомъ,

При жизни, на земл могло питаться?..

(Извстно, міръ мельчаетъ съ каждымъ днемъ:

Онъ слишкомъ часто началъ разршаться

Отъ бремени, въ грядущіе вка

Вс люди будутъ съ червяка.).

XL.

Какъ назовутъ насъ въ будущее время,

Когда, быть можетъ, путь земной начнетъ

Опять сначала выросшее племя,

Узнаетъ трудъ, неволю, тяжкій гнетъ,

Пока войны искусство не пойметъ

И не оцнитъ податей народъ,—

Какъ назовутъ тогда насъ люди эти?—

Чудовищами, рдкими на свт.

XLI.

Болтливъ, какъ метафизикъ, я, порой,

Не скрою,— ‘время съ петель соскочило’… (*)

Къ тому жь еще, моей поэмы строй —

Комическій, а я пишу уныло.

По прихоти болтливъ я, скученъ, хмуръ.

И планъ мой поэтиченъ черезчуръ:

Впередъ я за дв строчки не ручаюсь:

Начну одно — и тотчасъ увлекаюсь.

(*) Слова Гамлета.

XLII.

Я странствую, какъ втеръ, безъ заботъ…

Но возвратимся къ нашему роману

И поспшимъ съ Жуаномъ мы впередъ…

Описывать подробно я не стану

Героя путь,— начать я прямо радъ

Съ того, какъ онъ явился въ Петроградъ,

Какъ принесла почтовая телга

Его въ столицу ‘крашенаго снга’.

XLIII.

Представьте, что въ мундир Донъ-Жуанъ

Стоитъ среди придворныхъ въ пышной зал

Надъ шляпою качается султанъ,

Его чулки, какъ первый снгъ, блистали,

Показывая икры стройныхъ ногъ,

Одинъ топазъ шотландскій блескомъ могъ

Съ рейтузами Жуана поравняться…

Имъ всякій могъ тогда залюбоваться:

XLIV.

Со шляпою и шпагой у бедра,

Облагороженъ юностью и славой,

А также и портнымъ (есть мастера

Придать покроемъ образъ величавый

И вдвое увеличить красоту),

Красивый Донъ-Жуанъ въ минуту ту

Могъ смло показаться въ мнньи свта

Амуромъ, переряженнымъ въ корнета.

XLV.

Амуромъ сталъ прекрасный Донъ-Жуанъ:

Вдругъ крылья обратились въ эполеты,

Сталъ шпагою — со стрлами колчанъ,

Лукъ шляпой сталъ… Амура вс примты.,

Когда бъ передъ Психеей онъ предсталъ,

То и она (я женщинъ многихъ зналъ

Въ ошибку впавшихъ,— женщины вдь слабы)

Его за Купидона приняла бы.

XL VI, XLVII, XL’VIII, XLIX, L, LI, LIL

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

LIII.

Жуанъ былъ молодъ, статенъ и плнялъ

Париса красотой,— того героя,

Изъ-за котораго,— что каждый зналъ,—

Разрушена была когда-то Троя

И былъ потомъ устроенъ новый судъ,

Гд для мужей и женъ разводъ даютъ (*).

И Иліонъ,— я въ этомъ убдился —

Тамъ первый за убытки поплатился.

(*) ‘Doctor’s Commons’, консисторіальный судъ, въ которомъ совершаются разводы.

LIV.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

LV.

О, ты ‘источникъ гибельный войны’ (*)!

Я никогда не въ силахъ былъ дознаться,

Зачмъ людскія души вс должны

Въ источникъ этотъ вчный погружаться.

Съ тхъ поръ, какъ сорванъ былъ запретный плодъ,

Палъ человкъ, какъ падаетъ народъ

Съ тхъ поръ, чтобъ подыматься снова,

Одинъ лишь ты отвтить могъ сурово.

(*) ‘Teterrima causa belli’. (Сатиры Горація, книга I, сат. 3).

LVI.

Тебя дурнымъ источникомъ зовутъ,

Но ты врне лучшимъ могъ назваться,

Вс люди изъ тебя, къ теб идутъ,

Передъ тобою въ прахъ міры дробятся,

И вновь опятъ, богатый на дары,

Ты населяешь новые міры…

Жизнь безъ тебя была бъ бездонной чашей,—

Ты океанъ на суш жизни нашей.

LVII.

Когда къ Екатерин подошелъ

Красивый встникъ славы Петрограда,

Суворова торжественный посолъ —

Она его была увидть рада,

Когда же ей депешу онъ вручилъ

И передъ ней колна преклонилъ,

Екатерина вдругъ остановилась

И надломить печать не торопилась.

LVIII.

Но вотъ депеша вскрыта. Цлый дворъ

Слдитъ съ невольнымъ страхомъ за царицей,

И наконецъ Екатерины взоръ

Сверкнулъ для всхъ ласкающей денницей.

Царица улыбнулась… Красоты

Исполнены лица ея черты,

Очерчены уста ея красиво

И ясные глаза смотрли живо.

LIX.

Екатерины радость велика:

Взятъ Измаилъ и тридцать тысячъ пало

Подъ натискомъ могучаго штыка…

Чело царицы славой засіяло,—

Такъ озаряетъ солнечный восходъ

Просторъ морей, пустыню ясныхъ водъ,

Когда все море кажется румяно,

Подъ благодатнымъ небомъ Индустана.

LX.

Къ тому же въ ней улыбку возбудилъ

Докладъ въ стихахъ (стихи-то чудны были),

Гд полководецъ въ римы уложилъ

Реляцію о битв въ Измаил.

Куплетъ о человческой рзн,

Гд много тысячъ пало на войн

Въ защит благородной и безумной,

Сложилъ тогда Суворовъ страннодумный (*).

(*) Извстное донесеніе Суворова

‘Слава Богу, слава вамъ,

Туртукай взятъ и я тамъ’

LXI, LXII, LXIII, LXIV, LXV, LXVI, LXVII, LXVIII, LXIX

LXX, LXXI, LXXII, LXXIII, LXXIV, LXXV, LXXVI,

LXXVII, LXXVIII, LXXIX, LXXX, LXXXI.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

LXXXII.

Аудіенція окончилась. Вся знать,

Посланники различныхъ націй стали

Счастливаго Жуана поздравлять…

Красавицы двора кругомъ мелькали

И до него касались платья дамъ…

О женщины! всегда пріятно вамъ

Смущать людей улыбками, очами,

Намеками и томными рчами!..

LXXXIII.

Жуана дворъ блестящій окружалъ

Какъ человка, выросшаго быстро.

Онъ граціозно голову склонялъ,

Съ свободою давнишняго министра.

Не даромъ былъ ‘джентльменомъ’ онъ рожденъ,

Умлъ хранить покойный, строгій тонъ,

И грацію и тактъ въ его манерахъ

Нашли бы вс и въ самыхъ высшихъ сферахъ

LXXXIV.

Царица поручила, чтобъ весь дворъ

Вниманіе оказывалъ Жуану.

Съ нимъ заводить спшили разговоръ

И вжливы съ нимъ были не по сану.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

LXXXV.

Но здсь остановись пока, Пегасъ!

Мы далеко ужь слишкомъ залетли…

Кружится голова и мимо глазъ,

Какъ крылья мельницъ, мысли запестрли.

И такъ, чтобъ мысли съ нервами сберечь,

Умрю я порывистую рчь…

Спущусь теперь, о, муза дорогая,—

Куда нибудь въ зеленые луга я…

ПСНЯ ДЕСЯТАЯ.

Когда однажды, въ думу погруженъ,

Въ саду увидлъ яблока паденье

Мудрецъ, извстный каждому — Ньютонъ,

То былъ открытъ имъ принципъ — ‘тяготнья’.

Съ тхъ поръ, какъ палъ за первый грхъ Адамъ,

Онъ первый могъ, въ наслдство всмъ вкамъ,

Изъ яблока,— могу ль его не чтить я?—

Намъ подарить полезное открытье.

II.

Чрезъ яблоко палъ человкъ,— затмъ

Чрезъ яблоко возвысился онъ снова

И Исаакъ Ньютонъ, на диво всмъ,

Прочистилъ путь до неба голубаго.

Съ тхъ поръ сталъ міръ открытьями богатъ

И въ немъ съ тхъ поръ механики царятъ,

Могу я предсказать теперь безъ спора —

Паръ доведетъ до мсяца насъ скоро.

III.

Къ чему жь подобный прологъ?— Какъ поэтъ,

Восторженно сижу я за бумагой

И длаетъ душа моя курбетъ

И грудь полна безумною отвагой.

Я ниже тхъ, кто чрезъ стекло и паръ

Подвинули впередъ земной нашъ шаръ,

Шли противъ втра, звзды открывали,

Но, какъ пвцу, они мн равны стали.

IV.

Я тоже противъ втра въ жизни плылъ

И если телескопъ мой плохъ немного,

Я берега и землю разлюбилъ,—

Безбрежный океанъ моя дорога.

По океану вчности ношусь

И рева волнъ и бурь я не боюсь

И, отъ борьбы безстрашной молодя,

Межь дикихъ волнъ лечу въ своей ладь я.

Жуанъ,— къ нему вернемся,— испыталъ

Всю щедрость и вниманіе Фортуны,

Но муза вслдъ за нимъ не броситъ залъ…

(Вдь музы цломудренны и юны).

Скажу одно: онъ молодъ былъ, красивъ,

Силенъ и свжъ, доволенъ и счастливъ,

Безчестія стыдомъ не заразился

И участи мнять не торопился.

VI.

Но птичка только выростетъ — вспорхнетъ.

‘О, если бъ крылья голубя мн дали’,

Сказалъ пророкъ,— ‘я улетлъ бы…’ Вотъ

Мы видимъ старика въ его печали,

Съ разбитымъ сердцемъ, съ думой на чел:

Онъ предпочелъ бы врно на земл

Знать лучше вздохи сына молодаго,

Чмъ хриплый кашель ддушки сдаго.

VII.

Но вздохамъ прекращаться суждено

И слезы высыхаютъ въ мір этомъ:

Такъ ручейкомъ бжитъ рка Арно

И въ жалкій ключъ вдругъ высыхаетъ лтомъ.

Два-три промчится мсяца въ году

И мы забудемъ слезы и бду,

И даже вс рыдающія вдовы

Въ короткій срокъ утшиться готовы.

VIII.

За вздохами приходитъ кашель къ намъ,

Порой они приходятъ вмст къ людямъ,

Хоть рано быть еще намъ старикамъ.

За то когда вс чувствовать мы будемъ,

Что лто жизни нашей отцвло,

А все вокругъ такъ весело, свтло:

Блистаютъ люди, любятъ, умираютъ,—

То въ насъ они досаду возбуждаютъ.

IX.

Но Донъ-Жуану гробъ не угрожалъ.

Онъ вознесенъ и счастливъ былъ безмрно,

И почести повсюду принималъ.

Хоть это счастье, впрочемъ, эфемерно,

Но кто весной за то пренебрежетъ,

Что въ декабр покроетъ землю ледъ?

Нтъ, встртимъ лто нжными словами

И — запасемся на зиму дровами.

Притомъ Жуанъ для женщинъ среднихъ лтъ

Таилъ въ себ достоинствъ очень много,

Но двушки въ нихъ знанья страсти нтъ

Знакома имъ любовная тревога

Лишь по стихамъ да по двичьимъ снамъ…

Мы возрастъ жонъ считаемъ вс по днямъ,

Не лучше ли,— замчу между нами,—

Считать ихъ возрастъ лунными ночами?

XI.

А почему?.. Ахъ, Богъ мой, потому,

Что та луна капризна и невинна,

Иные замчанью моему

Пожалуй смыслъ иной дадутъ безчинно,

А это, какъ самъ Джеффри уврялъ.—

Великій стыдъ… Я взглядъ тотъ раздлялъ,

Всмъ извиняя ложные упреки

И не совсмъ приличные намеки.

XII.

Когда враги друзьями стали вновь,

То и должны друзьями оставаться.

Ихъ ненависть, волнующая кровь,

Ничмъ, ничмъ не можетъ оправдаться.

Ужиться съ ней я никогда не могъ,

Она мн ненавистна, какъ чеснокъ,

Какъ полкъ друзей, знакомыхъ стороною

Съ любовницею нашей отставною.

XIII.

Нтъ хуже дезертирства. Ренегатъ,

Саути, другъ обычаевъ похвальныхъ

Вернется къ реформаторамъ наврядъ,

Забывши циклъ пвцовъ оффиціальныхъ.

Нтъ, честный человкъ не поплыветъ,

Куда подуетъ втеръ, не начнетъ

Преслдовать,— едвалъ есть дло хуже,—

Любовника постылаго иль мужа.

XIV.

Присяжный критикъ и законовдъ

Находятъ въ жизни черныя лишь пятна,

Съ дурныхъ сторонъ разсматривая свтъ,

И все для нихъ на свт непріятно,

А міръ межъ тмъ въ невжеств живетъ,

Родится въ немъ и старетъ народъ.

Законовдъ, какъ и хирургъ, безстрастно

Готовъ поднять свой скальпель ежечасно.

XV.

Законовдъ — моральный трубочистъ.

Вотъ почему бываетъ онъ не чистъ,

На немъ всегда лежитъ слой вчной сажи,

Хотябъ смнялъ костюмъ онъ часто даже.

Онъ сохраняетъ темный колоритъ,

Но вы… для васъ я сдлаю изъятье.

И цезарская мантія сидитъ

На васъ, мой другъ, какъ собственное платье.

XVI.

Вс маленькія ссоры прежнихъ лтъ

Джеффри, мой врагъ опаснйшій когда-то,

Теперь уже окончены и нтъ

Для ссоръ и непріятностей возврата.

‘Auld Lang Syne!’ Пью за старину!

Я, можетъ быть, на васъ и не взгляну,

Но я готовъ признаться всенародно,

Что вы себя держали благородно.

XVII.

‘Auld Lang Syne!’ Жаль, что этихъ словъ

Вамъ не могу сказать я, но охотно

Теперь бы выпить съ вами я готова

И поболтать за чашей беззаботно.

По крови я почти шотландецъ самъ,

По воспитанью также близокъ вамъ

И иногда — вся кровь придетъ въ движенье —

Рисуются въ моемъ воображень —

XVIII.

Шотландскіе холмы и ручейки

И моста Балгунійскаго перилы…

Вновь оживаютъ,^чисты и легки,

Мои мечты и кажутся такъ милы,

И предо мной прошедшее встаетъ

И свтлой вереницею плыветъ,

Минувшее вновь ожило въ картин…

Мн можно ли забыть ‘Auld Lang Syne’,

XIX.

Въ былые дни капризовъ и причудъ,

Я злобно надъ шотландцами смялся

И высказалъ не мало гнва тутъ

И силы показать свои старался.

Но это былъ одинъ безумный пылъ,

Въ себ я кровь шотландца не убилъ

И все люблю, люблю еще донын

Шотландіи и горы и пустыни.

XX.

Жуанъ въ одно и то же время былъ

Идеалистъ и реалистъ, что, право,

Одно и то же, мыслилъ кто и шилъ,

Тотъ различать ихъ не иметъ права…

Не справимся мы съ разумомъ своимъ,

Когда надъ бездной вчности стоимъ

И насъ томитъ, волнуетъ чрезвычайно

Грядущаго невдомая тайна.

XXI.

Жуанъ ужасно скоро обруслъ.

Кругомъ такъ много было искушеній,

Что справиться онъ съ ними не умлъ

И не бжалъ отъ новыхъ приключеній.

Пиры и танцы, женщины, балы,

Блестящій дворъ, побды, похвалы

Жуану быстро голову вскружили

И край снговъ въ рай новый превратили.

XXII.

Вниманіемъ всеобщимъ окруженъ,

Жуанъ жилъ шумно, весело, безпечно…

Та жизнь была свтла, какъ первый сонъ,

Но вдь и сны мняются, конечно.

На лаврахъ спалъ онъ въ чуждой сторон,

Готовый какъ къ любви, такъ и къ войн.

Такъ мы живемъ, пока не встанетъ снова

Тоска и скука времени былаго,

XXIII.

Въ то время,— какъ и нужно ожидать,—

Примрами дурными окруженный,

Жуанъ сталъ время праздно убивать

На пиршествахъ, ихъ шумомъ утомленный.

Для юношей опасенъ путь такой

Съ его эгоистической тоской:

Онъ свжія въ насъ чувства убиваетъ

И сушитъ грудь и сердце очерствляетъ.

XXIV.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXV.

Смерть — царь царей, и въ то же время ты —

Гракхъ человчества. Скажи: не ты ли

Величье силы, славы, красоты

Обречено уравнивать въ могил

Клочкомъ земли, гд мертвые уснутъ?

О, смерть! пусть въ мір этомъ люди чтутъ

Тебя какъ реформатора вселенной

Съ величіемъ и силой неизмнной.

XXVI.

Жуанъ кружился, былъ и здсь и тутъ —

То на балахъ, то на большомъ обд,

Въ томъ климат, гд весело живутъ

Пушистые и черные медвди,

Которые являлися не разъ

Сквозь пурпуръ, шелкъ и бархатъ и атласъ,

И какъ угрюмо-мрачные детали

Блескъ обстановки пышной оскорбляли.

XXVII.

Описывать не стану, какъ педантъ,

Всю двойственность той обстановки странной,

Тотъ ‘темный лсъ’, тобой восптый, Дантъ,

Міръ полудикій, новый и Гуманный,

Въ подробностяхъ не стану отступать.

Хоть могъ ихъ по наслышк описать,

Различные разсказы вспоминая,

Но у меня въ поэм цль иная.

XXVIII.

Хочу я описанья избжать

Не предаваясь разнымъ размышленьямъ,

Хоть не легко въ дорог мысль прогнать:

Она бжитъ за нами привидньемъ.

Такъ травы прилипаютъ къ камнямъ скалъ,

Такъ поцалуй любви… по я сказалъ,

Что отступать не буду я въ поэм,

Затмъ, чтобъ быть прочитанному всми.

XXIX.

Жуанъ не волочился ни за кмъ,

Но вс за нимъ ухаживали всюду.

Онъ юности своей обязанъ тмъ

И красот,— я справедливымъ буду.

Притомъ за храбрость нравиться онъ могъ,

Костюмъ блестящій также тутъ помогъ

Обрисовать всю роскошь формъ и стана

И женственную прелесть Донъ-Жуана.

XXX.

Жуанъ писалъ, въ Испанію. Родня

Немедленно Жуану отвчала

И, родственника счастье оцня,

Протекцій у него теперь искала.

Хотлось эмигрировать инымъ

И поршили вс судомъ своимъ:

Въ Россіи только шубку заведите

И будетъ тамъ тепло, какъ и въ Мадрид.

XXXI.

Жуана мать, замтивъ, что сынокъ

Ея банкира больше не тревожилъ

И не скорблъ за тощій кошелекъ,

Ршила такъ,— что сынъ не даромъ пожилъ,

Жуана начала благодарить,

Что пересталъ онъ деньгами сорить,

Усплъ остепениться очень скоро

И въ матери не вызоветъ укора.

XXXII.

Потомъ она мадонн и Христу

Его здоровье, счастье поручила

И, сберегая сердца чистоту,

Вступать въ другую вру запретила.

Затмъ узналъ Жуанъ — и былъ онъ радъ —

Что у него теперь меньшой есть братъ,

Что вышла замужъ мать его вторично

И что живетъ теперь она отлично.

XXXIII.

Затмъ она писала рядъ похвалъ

И восхваляла сына поведенье

За то, что онъ въ почетъ такой попалъ,

Что мать о немъ отличнйшаго мннья.

Онъ жилъ теперь въ стран морозныхъ вьюгъ,

А сверъ вдь не то, что пылкій югъ,

Тамъ добродтель страсть не сокрушала…

Себя Инеса этимъ утшала.

XXXIV.

О, почему мн силы не дано,

Чтобъ всенародно славить лицемрье,

Чтобъ было мной оно вознесено!…

О, если бъ могъ имть въ рук теперь я

Трубу архангела! Когда бъ я могъ

Взять, тетушка, вашъ слуховой рожокъ,

Почтенная и милая старуха,

Лишенная и зрнія и слуха!

XXXV.

По крайней мр, бдная душа,

Была чужда ты роли лицемрки

И, свойствомъ этимъ въ жизни не грша,

Ты въ рай вошла, чтобъ въ неб ждать поврки

И награжденья страшнаго суда.

Такъ нкогда въ минувшіе года

Ты былъ чужихъ имній раздаватель

Для рыцарей, Вильгельмъ Завоеватель…

XXXVI.

Я жаловаться, впрочемъ, не хочу

За васъ мои, теперь нмые, предки!

Вильгельмомъ были вы — не умолчу —

Награждены какъ должно, на послдки.

Хотя съ людей позорно кожу драть,

Но вы умли грхъ свой искупать

И строили огромнйшіе храмы…

За это цнимъ ваши вс права мы.

XXXVII.

Жуана жизнь, какъ въ ма утро дня,

Выла ясна,— хоть походилъ порою

Онъ на одинъ цвтокъ: ‘Не тронь меня’.

Быть можетъ, вознесенному герою

Наскучилъ сверъ, холодъ и морозъ

И онъ на югъ леталъ на крыльяхъ грёзъ,

Быть можетъ, сердце тайно замирало

Въ запросахъ красоты и идеала.

XXXVIII.

Быть можетъ… но объ этомъ умолчимъ.

Всегда найдутся къ этому причины.

Печали червь приходитъ къ молодымъ

И имъ приноситъ раннія морщины.

Забота насъ, какъ сторожъ, всюду ждетъ

И каждому несетъ свой длинный счетъ,

Насъ всюду фатумъ ждетъ неумолимый,

Кредиторы иль сплинъ неотразимый.

XXXIX.

Не знаю какъ, но очень нездоровъ

Вдругъ сдлался Жуанъ.— Дворъ испугался.

Одинъ изъ знаменитыхъ докторовъ

За жизнь Жуана даже не ручался,

(То медикъ былъ, прославленный молвой)

И слушалъ пульсъ, качая головой…

Вс мры были приняты, чтобъ снова

Заставить жить прекраснаго больного.

XL.

Чмъ болнъ онъ? шептались вс вокругъ

И разные о томъ ходили мннья,

Что будто то весьма простой недугъ,

Послдствіе простаго истощенья,

Иль просто накопленіе мокротъ,

Иль опухоль, шепталъ кругомъ народъ,

Усталость посл долгаго похода…

Вс мннія такого были рода,

XLI.

Прочесть одинъ рецептъ теперь хотимъ:

‘Sodae sulphat. svj. sfs. Mannae optim.

Aq. fervent, f. sifs sij tinct. Sinnae

Haustus’. (Докторъ рядомъ слъ съ больнымъ).

‘R. Pulv. Com. gr. iij Ipecacuanhae’

(Букетъ рецептовъ былъ неисчислимъ).

‘Bolus Potassae Sulphuret. sumendus,

Et haustus ter in die capiendus’.

XLII.

Такъ медики насъ лечатъ и морятъ

Secundum artem: это насъ забавитъ,

Но только насъ недуги постятъ,

То смхъ надъ докторами насъ оставитъ.

Мы не хотимъ такъ скоро умирать

И поспшимъ немедленно позвать,

За тмъ, чтобъ жить подоле на свт,

Васъ, медики Бальи иль Ольбернети. (*)

(*) Фамиліи медиковъ, лечившихъ лорда Байрона,

XLIII.

Жуану смерть грозила, но онъ былъ

Силенъ и молодъ, крпкая натура

Его спасла, врачей онъ отпустилъ,

Была забыта скверная микстура.

Но все жь онъ вдругъ поправиться не могъ,

Совсмъ поблекъ румянецъ прежній щекъ.

Врачи ршили, видя ту истому,

Что нужно путешествовать больному.

XLIV.

По ихъ словамъ, суровость русскихъ зимъ

Была вредна для урожденца юга,

Что рисковалъ здоровьемъ онъ своимъ

И скоро могъ зачахнуть отъ недуга…

Онъ увядалъ подстрленнымъ орломъ,

И вотъ тогда онъ сдланъ былъ посломъ

И съ пышностью, вполн приличной сану,

Пришлось къ британцамъ хать Донъ-Жуану.

XLV.

Въ то время былъ какой-то договоръ,

Какой-то споръ между двухъ кабинетовъ —

Россійскимъ и британскимъ,— тонкій споръ

И рядъ дипломатическихъ отвтовъ

По поводу, какъ понялъ Донъ-Жуанъ,

Какихъ-то правъ морскихъ у англичанъ,

По поводу продажи кожи, соли

И плаванья въ Балтійскомъ мор, что-ли

XLVI.

Къ той миссіи назначенъ былъ Жуанъ.

Великолпьемъ царскимъ окруженный,

Онъ заслужилъ въ награду новый санъ

И въ тотъ же день, колнопреклоненный,

Онъ предъ царицей голову склонилъ,

Инструкціи посольства получилъ,

Отъ почестей различныхъ растерялся

И навсегда съ Невою распрощался.

XLVII. XLVIII.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XLIX.

Мы съ Донъ-Жуаномъ сядемъ въ экипажъ.

Въ коляск превосходной изъ столицы

Отправился герой счастливый нашъ.

Тотъ экипажъ подарокъ былъ царицы:

Въ коляск той въ иныя времена

Сама въ Тавриду здила она,

Теперь же онъ, посолъ и пылкій воинъ,

Сидлъ въ ней веселъ, счастливъ и спокоенъ.

Съ нимъ горностай, снигирь былъ и бульдогъ.

Онъ съ ними никогда не разставался

И здить никуда безъ нихъ не могъ:

Хоть странно очень — къ нимъ онъ привязался.

Такъ часто два лтъ подъ шестьдесятъ

Не можетъ жить безъ птицъ и безъ котятъ,

А онъ — онъ старымъ вовсе не казался

И двою никмъ не назывался.

LI.

Посольства штатъ его сопровождалъ,

Всю пышность соблюдая очень тонко,

А Донъ-Жуанъ къ себ въ коляску взялъ

Лейлу — крошку. Этого ребенка

Онъ спасъ подъ Измаиломъ на войн

Хоть муза измняетъ часто мн,

Но все жь она еще не позабыла

Тебя, моя прекрасная Лейла.

LII.

Она была мила такъ и умна,

А между тмъ смотрли глазки строго,

Серьезною казалася она…

Лейла знала жизнь еще немного,

Неудалось ей испытать борьбы,

Превратности и счастья и судьбы…

Лишь десять лтъ жила она на свт,

А взглядъ ея… нтъ, такъ не смотрятъ дти.

LIII.

Жуанъ любилъ Дейлу и она

Къ Жуану привязалась сильно тоже.

Обоихъ ихъ любовь была сильна —

Но братство ихъ на дружбу не похоже.

Чтобъ быть отцомъ, онъ слишкомъ молодъ былъ,

Чтобъ братомъ быть… о, какъ бы онъ любилъ

Свою сестру!.. И разлучась съ сестрою,

Съ какой тоской рвался бы къ ней порою!

LIV.

Но чувственной любовь та не была.

Порочной мысли въ немъ не появлялось.

Его любовь такъ далеко не шла

И за плодомъ незрлымъ не гонялась.

Но истин, онъ не былъ развращенъ,

Бывалъ онъ платонически влюбленъ,

Хоть иногда,— мн истина дороже,—

Онъ забывалъ о платонизм тоже.

LV.

Сиротку же любилъ Жуанъ не такъ.

Любилъ ее, какъ любятъ патріоты

Свой край родной и свой родимый флагъ.

Притомъ же онъ исполненъ былъ заботы

Передъ своей Леилой дорогой —

Язычницу ввести на путь благой,

Но, впрочемъ, онъ усплъ въ томъ очень мало:

Она быть христіанкой не желала.

LVI.

Ни громъ войны, ни ужасы рзни

Религіи отцовъ въ ней не убили.

Ханжи ее смущали, но они

Лишь отвращенье вызвали въ Леил.

На исповдь турчанка не пошла,

Быть можетъ, потому что не нашла

Въ себ грховъ и врила глубоко,

Что Магометъ былъ съ святостью пророка,

LVII.

Одинъ лишь христіанинъ — Донъ-Жуанъ

Не возбуждалъ въ ней страха и испуга

Въ отчизн ненавистныхъ христіанъ…

Они любили искренно другъ друга.

Имъ не мшала разница ихъ лтъ,

Различье націй, врованій… Нтъ,

Отъ этого любовь ихъ не тускнла

И чувство не смущалось, не слабло.

LVIII.

А между тмъ, Жуанъ летлъ впередъ,

Прохалъ черезъ Польшу и Варшаву,

Курляндію прохалъ, гд деспотъ

Когда-то шелъ, безумно вря въ славу,—

Она ему служила много лтъ,—

Но подъ Москвой лишился всхъ побдъ

И гренадеровъ гвардіи любимой…

Тамъ палъ во прахъ орелъ непобдимый.

LIX.

‘Гд гвардія моя!’ такъ восклицалъ

Тотъ богъ земной, Юпитеръ пораженный…

Увы! никто слда не отыскалъ

Отъ этой славы, снгомъ занесенной…

Но если Польшу будемъ прозжать,

Мы непремнно можемъ услыхать

Везд, повсюду, въ каждой деревушк

Другое имя славное — Косцюшки.

LX.

Жуанъ прохалъ землю пруссаковъ,

Чрезъ Кенигсбергъ, а градъ того названья

Извстенъ, кром разныхъ рудниковъ,

Еще какъ Канта мстопребыванье.

Жуанъ о немъ не слышалъ никогда,

А потому такіе города,

Не зная философскаго ученья,

Онъ прозжалъ безъ должнаго почтенья,

LXI.

Оттуда черезъ Дрезденъ и Берлинъ

Жуанъ пріхалъ къ Рейну. Берегъ милый!

Тамъ старина глядитъ изъ-за руинъ,

Тамъ каждый замокъ сдлался могилой…

И глядя на обломки мшистыхъ плитъ,

Невольно мысль въ прошедшее летитъ

И образы Фантазіи игривой

Предъ нами оживаютъ въ сказк лживой.

LXII.

Но дале… Мелькнулъ Мангеймъ и Боннъ,

Гд Драхенфельсъ, какъ призракъ, поднимался,

Какъ призракъ феодальныхъ тхъ временъ,

Которыхъ вкъ давно уже умчался.

Жуанъ и Кельнъ старинный миновалъ,

Который почему-то.сохранялъ

Давно почившихъ двственницъ скелеты…

Чрезъ нихъ, о Кельнъ, сталъ славенъ на земл ты!..

LXIII.

Вотъ, наконецъ, Голландія видна,

Гельвутелайсъ и славный городъ Гага,

Каналами изрытая страна,

Гд пахнетъ можжевельникомъ та влага,

Что въ утшенье бдности дана.

Хотя она везд осуждена,

Но не могу не высказать упрека —

Отъ бдняковъ отнять ее жестоко.

LXIV.

Здсь на корабль герой нашъ переслъ

И поспшилъ къ островитянамъ-бритамъ.

Надулся парусъ, втеръ загудлъ,

Запли волны на мор сердитомъ.

Всхъ путниковъ терзалъ морской недугъ,

Но съ моремъ Донъ-Жуанъ сжился, какъ другъ,

И ожидалъ за гранью небосклона

Увидть свтлый берегъ Альбіона.

LXV.

Вотъ, наконецъ, какъ блая стна,

Онъ поднялся вдали изъ-за тумана.

Какъ чужестранца, новая страна

Заставила смутиться Донъ-Жуана…

Край торгашей! уже не мало лтъ

Отъ полюса до полюса весь свтъ

Ты освщаешь блескомъ новой славы

И шлешь ему товары и уставы.

LXVI.

Мн нтъ причинъ любитъ тотъ уголокъ,

Который могъ быть націей свободной,

Но все жъ смотрть нельзя мн безъ тревогъ,

Какъ нашей славы геній благородный

Сталъ умирать. Надежды больше нтъ…

Я не бывалъ на родин семь лтъ,

И ненависть, что прежде волновала,

Во мн теперь угасла и пропала.

LXVII.

О, Англія! Когда бъ могла ты знать,

Какое будишь ты негодованье,

Какъ страстно начинаютъ вс желать

Погибели твоей безъ состраданья.

Ты сдлалась врагомъ всеобщимъ вдругъ,

Любимйшій, но вроломный другъ…

Ты націямъ свободу общала

И — только мысль ихъ цпью заковала.

XXVIII.

Ты первая раба между рабовъ.

Вс страны плнъ тяжелый испытали,

А самъ тюремщикъ,— кто же онъ таковъ?—

Его, какъ ихъ, оковами сковали.

То право — подъ замокъ другихъ сажать

Еще нельзя свободою назвать,

Тотъ тоже рабъ, безсильный для дороги,

Кто стережетъ колодниковъ въ острог,

LXIX.

И вотъ Жуанъ увидлъ Альбіонъ,

Вотъ скалы Дувра, гавань съ рестораномъ,

Таможни шумъ, въ трактир гулъ и звонъ.

Кругомъ неслась прислуга предъ Жуаномъ

Онъ видлъ пакетботовъ цлый рядъ,

Но главное — здсь чужестранца взглядъ

Едва ль не выражалъ всегда заботы —

Предлинные, громаднйшіе счеты.

LXX.

Хотя Жуанъ былъ молодъ и богатъ,

И на расходы вовсе не скупился,

Но просмотри длиннйшихъ счетовъ рядъ,

Итогамъ ихъ не мало удивился.

Что жь за бда!… Начните размышлять:

Разршено намъ въ Англіи дышать

Свободнымъ воздухомъ — такъ отчего же

Не заплатить за это подороже.

LXXI.

Эй, лошадей! и въ Кентрбери вези!..

Пусть брыжжетъ грязь и макадамъ страдаетъ

И быстро почта мчится, вся въ грязи…

Германцы такъ не возятъ — чуть шагаетъ

Тамъ пара клячъ и сонный почтальонъ

(Наглецъ! уже отвдалъ ‘шнапса’ онъ)

Не устрашась ни словъ, ни потасовки,

Готовъ повсюду длать остановки.

LXXII.

Ничто не можетъ кровь въ насъ разогрть,—

Такъ только перецъ дйствуетъ въ приправ,

Когда летть, во весь опоръ летть

Мы можемъ въ опньненіи,— хоть въ прав

Не торопиться вовсе кончить путь:

Богъ знаетъ, гд придется отдохнуть.

Вдвойн счастливй путникъ утомленный,

Чмъ дале отъ цли отдаленной.

LXXIII.

Соборъ Кентерберійскій постилъ

Нашъ Донъ-Жуанъ и — какъ ведется это,—

Тамъ каску принца Чернаго открылъ

Съ плитою окровавленной Беккета (*).

Читатели! еще примръ вамъ всмъ:

Отъ славы той остался старый шлемъ,

Да кости полусгнившаго скелета…

Какой урокъ торжественный для свта!

(*) Достопримчательности, показываемыя всмъ путешественникамъ въ Кентерберійскомъ собор.

LXXIV.

Но этотъ шлемъ Жуана, поразилъ,

Съ его стальнымъ, таинственнымъ забраломъ,

Онъ надъ могилой взоры опустилъ,

Гд умеръ тотъ, кто словомъ, точно жаломъ,

Смущалъ покой деспотовъ — королей,

И поплатился жизнію своей…

Съ Жуаномъ въ храмъ явилась и Леила

И — для чего построенъ онъ, спросила.

LXXV.

Затмъ, узнавъ, что это ‘Божій домъ’,

Его богатству, роскоши дивилась.

Ребенка глазки бгали кругомъ

И вдругъ лицо сиротки затемнилось

При мысли той, что Магометъ не могъ

Построить въ честь Аллы такой чертогъ,

И что такія пышныя мечети

Язычникамъ доступны только въ свт.

LXXVI.

Впередъ, впередъ, чрезъ тучныя поля,

Чрезъ этотъ рай, добытый нашимъ потомъ…

Милй пвцу родимая земля,

Чмъ жаркій край… Пусть круглый годъ тепло тамъ,

Цвты нжнй и ярче неба цвтъ,

Но испытавъ изгнанье много лтъ,

На родин забудемъ мы вс страны,

Ихъ рощи, ледники и ихъ вулканы.

LXXVIII.

А если кружки съ пивомъ вспомню… Но

Не нужно умиляться.— Почтальоны,

Гоните поскоре!… Ужь давно,

Благословляя Англіи законы,

Дорогой любовался Донъ-Жуанъ,

Гд множество свободныхъ англичанъ

Взадъ и впередъ неслися и мелькали

И чужестранца гордо озирали.

LXXIX.

Съ баррьерами дорога мн мила.

Она ровна и не страшитъ буграми

И на подобье гордаго орла

Едва земли касается крылами.

Когдабъ ее увидлъ Фаэтонъ,

То былъ бы ей безмолвно восхищенъ

Но ‘Surgit amari aliquid’ (*): вправо —

Стоитъ дорожной пошлины застава.

(*) ‘Является нчто горькое’

LXXIX.

Увы! всегда расплава не легка.

Берите жизнь, крадите женъ у мужа,

Но у людей не троньте кошелька.

Такихъ людей считаютъ вдвое хуже,

Чмъ всхъ убійцъ: такъ дорогъ намъ металлъ

Народъ убійства многія прощалъ

Но не прощалъ и проклиналъ заран,

Всхъ тхъ, кто рыться смлъ въ его карман.

LXXX,

Макіавель такъ думалъ… Донъ-Жуанъ

Стоялъ на возвышеніи: оно-то

И составляетъ гордость англичанъ…

О, бритты! Смйтесь, если есть охота,

Но если въ васъ течетъ британцевъ кровь,

Но если въ васъ есть къ Лондону любовь —

Воскликните отъ радости всмъ хоромъ:

Вотъ Шутерсъ-Гилль открылся нашимъ взорамъ.

LXXXI.

День угасалъ. Везд носился дымъ,

Какъ чадъ изъ потухавшаго волкана.

Хоть Донъ-Жуанъ былъ въ Лондон чужимъ

И Англія не родина Жуана,

Но онъ съ благоговніемъ вступилъ

Въ тотъ новый край, который покорилъ

Почти всю землю съ свера до юга

И доводилъ вс страны до испуга.

LXXXII.

Каменьевъ груда, неба дымный сводъ,

Грязь, копоть, шумъ и вчное движенье.

Порою гд-то парусъ промелькнетъ

И между мачтъ сокроется въ мгновенье.

И здсь и тамъ огромныхъ башенъ рядъ,

Которыя сквозь дымъ едва глядятъ,

Поднявшись надъ угрюмыми стнами:

То — Лондонъ открывается предъ нами.

LXXXIII.

Но Донъ-Жуанъ иначе разсуждалъ.

Ему тотъ дымъ магическимъ казался,

И думалъ онъ: алхимикъ раздувалъ

Тотъ самый дымъ изъ печки — и старался

Своимъ открытьемъ міръ обогатить…

Весь этотъ чадъ не могъ его смутить,—

Онъ находилъ атмосферу прекрасной,

Здоровой и — не очень только ясной.

LXXXIV.

Жуанъ остановился. Здсь и я,

Какъ судно передъ залпомъ, тоже стану…

О, вы, британцы, милые друзья,

Наврно васъ врасплохъ теперь застану

И вникомъ, подобно мистриссъ Фрей (*),

Всю паутину вымету скорй

Изъ всхъ салоновъ вашихъ запыленныхъ,

Огромнымъ слоемъ пыли занесенныхъ.

(*) Квакерша, которая много способствовала къ улучшенію положенія заключенныхъ женщинъ въ Ньюгет.

LXXXV.

О, мистриссъ Фрей! Зачмъ идти въ Ньюгетъ?

Вамъ предложить могу иную честь я:

Чтобы внести добра и славы свтъ,

Ступайте вы въ Карльтонское (*) предмстье,

Вашъ даръ, быть можетъ, тамъ не пропадетъ.

Сперва пересоздайте вы господъ,

А ужъ потомъ спуститесь до народа…

Да, изберите путь такого рода.

(*) Carlton-house — въ то время королевская резиденція.

LXXXVI.

Ступайте ихъ приличію учить,

Уврьте ихъ, что юность не вернется,

Что крикъ льстецовъ пора имъ усмирить,

Что сердце всхъ къ нимъ ненавистью бьется.

Скажите имъ, что сэръ Вильямъ Кертисъ —

Фальстаффъ и шутъ, что съ нимъ давно сжились

Въ сліяніи по истин богатомъ,

Большое тупоуміе съ развратомъ!

LXXXVII.

Скажите имъ, что у дверей могилъ,

Съ разбитымъ сердцемъ, съ тломъ пресыщеннымъ

Величія достигнуть — въ нихъ нтъ силъ,

Скажите этимъ людямъ развращеннымъ…

Но безполезно вамъ давать совтъ,

Я лучше самъ начну будить весь свтъ,

Начну трубить въ трубу Роланда смло

И, мистриссъ Фрей, окончу ваше дло.

ДМИТРІЙ МИНАЕВЪ.

‘Современникъ’, NoNo 1—8, 10, 1865, NoNo 1, 4, 1866

ДОНЪ-ЖУАНЪ.РОМАНЪ ВЪ СТИХАХЪ.БАЙРОНА.

ПСНЯ ПЕРВАЯ

ПСНЯ ВТОРАЯ.

ПСНЯ ТРЕТЬЯ.

ПСНЯ ЧЕТВЕРТАЯ.

ПСНЯ ПЯТАЯ.

ПСНЯ ШЕСТАЯ.

ПСНЯ СЕДЬМАЯ. (*)

ПСНЯ ВОСЬМАЯ.

ПСНЯ ДЕВЯТАЯ.

ПСНЯ ДЕСЯТАЯ.

Читайте также:

ДОНЪ-ЖУАНЪ.
РОМАНЪ ВЪ СТИХАХЪ.
БАЙРОНА.