Сергей Николаевич Шубинский
Сергей Николаевич Шубинский
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/ecatherine-2-1.jpg)
Императрица Екатерина II
——————————————————
Домашний быт Екатерины II, Шубинский Сергей Николаевич, Год: 1869
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Императрица Екатерина II в своей домашней жизни отличалась крайней простотой, доступностью и снисходительностью. Родившись в скромной обстановке небогатого княжеского двора в Штеттине, где отец ее был губернатором, она с детства не была приучена к роскоши. Мать воспитывала Екатерину очень просто: никто не называл ее принцессой, она играла с детьми горожан и на гуляньях в городском саду терялась в толпе сверстниц, а дома подчинялась таким строгим правилам, что должна была, по приказанию матери, целовать платья у знатных дам, посещавших ее родителей.
Привыкнув с детских лет к простоте и невзыскательности, Екатерина сохранила их, сделавшись русской императрицей. Обстановка внутренних покоев ее в Зимнем дворце была гораздо скромнее обстановки покоев многих вельмож того времени. Она просыпалась обыкновенно в семь часов утра и, никого не тревожа, сама обувалась, одевалась и растапливала камин, в который с вечера клали дрова. Умывшись в маленькой уборной и надев вместо легкого шлафрока белый гродетуровый капот, а на голову белый флеровый чепец, императрица направлялась в кабинет, где ей тотчас же подавали чашку самого крепкого левантского кофе и тарелочку с гренками. Медленно прихлебывая кофе, Екатерина разбирала бумаги, писала письма и в минуты отдыха кормила гренками своих любимых собачек. В девять часов она переходила в спальню, которая к этому времени спешно приводилась в порядок. Здесь стояли два соединенных между собою фигурных столика с выгибами посередине, у каждого выгиба находился стул, обитый белым штофом. Императрица садилась на один из них, у стены, близ двери в парадную уборную, звонила в колокольчик и, когда входил дежурный камердинер, безотлучно стоявший у входа в спальню, приветливо здоровалась с ним и приказывала звать докладчиков.
К этому часу ежедневно собирались в парадную уборную обер-полицеймейстер и статс-секретари. Другим высшим чинам назначены были для доклада в течение недели особые дни: вице-канцлеру, губернатору и петербургскому губернскому прокурору — суббота, генерал-прокурору — понедельник и четверг, синодальному обер-прокурору и генерал-рекетмейстеру — среда, петербургскому главнокомандующему — четверг. Но все эти лица в случае важных и не терпящих отлагательства дел имели разрешение приезжать с докладами и в другие дни.
Первым являлся к императрице обер-полицеймейстер со словесным донесением о благосостоянии столицы, о ценах на съестные припасы, о разных происшествиях и с запиской о приехавших и выехавших чиновных особах. После обер-полицеймейстера призывались по очереди статс-секретари. При их приеме соблюдался следующий порядок: входивший делал государыне низкий поклон, она отвечала наклонением головы и с улыбкой подавала руку, которую тот целовал, потом она говорила: ‘Садитесь!’ Сев на поставленный против нее стул, докладчик клал на выгибной столик принесенные бумаги и начинал читать. Екатерина в неясных для нее местах прерывала докладчика, требуя разъяснений, давала полную свободу возражать и спорить и, если не убеждалась доводами, оставляла спорные бумаги у себя для более внимательного обсуждения на досуге. Под старость зрение ее так ослабло, что она должна была читать в очках, резолюции она писала четким почерком, но с орфографическими ошибками. По этому поводу в записках одного из ее статс-секретарей, А.М. Грибовского, находятся два следующих рассказа.
Когда Грибовский явился к императрице в первый раз с докладом, то изумился, увидя ее в очках. Она заметила это и, улыбаясь, спросила:
— Верно, вам еще не нужен этот снаряд. Сколько вам лет?
— Двадцать шесть, — отвечал Грибовский.
— А мы, — сказала императрица, — в долговременной службе государству притупили зрение и теперь принуждены очки употреблять!
В другой раз, отдавая ему собственноручную записку о сочинявшемся ею уставе для Сената, она прибавила:
— Ты не смейся над моей русской орфографией. Я тебе скажу, почему я не успела ее хорошенько узнать. По приезде моем в Россию я с большим прилежанием начала учиться русскому языку. Тетка Елизавета Петровна, узнав об этом, сказала моей гофмейстерине: ‘Полно ее учить, она и без того умна’. Таким образом, могла я учиться русскому языку только из книг, без учителя, и это самое причиною, что я плохо знаю правописание.
Но говорила Екатерина по-русски довольно правильно и любила употреблять простые, коренные русские слова, которых знала много.
Из всех статс-секретарей особенно досаждал императрице Г.Р. Державин своею горячностью и страстью спорить. Раз, докладывая ей какое-то важное дело, он забылся даже до такой степени, что в пылу спора схватился за конец накинутой на государыне сверх капота мантильи. Екатерина тотчас замолчала и позвонила.
— Кто там еще есть? — хладнокровно спросила она вошедшего камердинера.
— Статс-секретарь Попов, — отвечал камердинер.
— Позови его сюда.
Попов вошел.
— Побудь здесь, Василий Степанович, — сказала ему с улыбкой государыня, — а то вот этот господин дает много воли своим рукам и, пожалуй, еще прибьет меня.
Державин бросился перед императрицей на колени.
— Ничего, — промолвила она, — продолжай: я слушаю.
Штат личной прислуги Екатерины состоял из одной камер-фрау, четырех камер-медхен и пяти камердинеров, из которых двое находились при ее особе, а двое при Эрмитаже. Обязанности каждого были точно определены, так, например, один камердинер заведовал гардеробом и получал от императрицы приказание, что именно и в какой день следует приготовить для нее, другой надзирал за внутренними комнатами, третий, любимец Екатерины старик Попов, заведовал ее кабинетом и ‘кладовою’, где хранились драгоценные вещи, парчи, бархаты, материя, полотна и т.п. На его обязанности лежало каждую субботу подавать ей ведомость о выдачах, произведенных из кладовой в течение недели, не исключая даже мелочей, вроде ленточек и тесемок, и государыня сама отмечала на ведомости: ‘Записать в расход’.
Екатерина привязывалась к служившим ей людям, извиняла их слабости и недостатки, добродушно переносила их нередко грубые выходки, входила во все подробности их семейного положения и пользовалась всяким случаем сделать им приятное и показать, что ценит их верную службу и преданность. По этому поводу в записках современников можно найти множество рассказов, прекрасно характеризующих императрицу.
Однажды она приказала Попову принести для подарка кому-то часы, назначив им цену. Попов отвечал, что у него нет таких. Она сказала, что ему нельзя упомнить все часы, хранящиеся в ‘кладовой’. Попов продолжал стоять на своем.
— Принеси же ко мне все ящики, — сказала императрица, — я сама осмотрю, если ты упрямишься.
— Зачем же понапрасну их таскать, когда я в том уверен, — упорствовал Попов.
Случившийся при этом граф Г.Г. Орлов упрекнул его в дерзости.
— Еще правда не запрещена, она сама ее любит, — огрызнулся Попов.
Екатерина настояла, чтобы ящики принесли, но, сколько ни искала требуемых часов, не нашла их.
Тогда Попов спросил ее с неудовольствием:
— Кто же теперь прав?
И императрица перед ним извинилась.
В другой раз, не находя на своем бюро какой-то бумаги, она позвала Попова и велела искать. Он долго перебирал все кипы, а Екатерина в досаде и нетерпении ходила по кабинету. Попов начал хладнокровно доказывать, что она сама куда-нибудь задевала бумагу, что никто из ее кабинета не крадет и т.д. Неудача и упреки его взорвали Екатерину, и она с гневом выслала Попова вон. Оставшись одна, государыня снова и тщательно принялась пересматривать каждый лист и нашла то, что искала. Тогда она послала за Поповым, но он отказался идти, говоря:
— Зачем я к ней пойду, когда она меня от себя выгнала.
Последовало второе посольство за ним, но он продолжал упорствовать.
— Досада моя прошла, я более не сердита, уговорите его прийти! — приказывала Екатерина.
Наконец Попов явился с угрюмым видом и, когда она промолвила: ‘Прости меня, Алексей Семенович, я виновата’, наставительно отвечал ей: ‘Вы часто от торопливости без причины нападаете на других, Бог вас простит, я на вас не сердит’.
После обеда Екатерина по обыкновению занималась в кабинете, и ей захотелось пить. Отворив дверь и увидев, что дежурный камердинер заснул, она осторожно вернулась на свое место. Прождав полчаса, она позвонила. Камердинер проснулся и принес ей стакан воды с морсом.
— Отдохнул ли ты? — спросила императрица и прибавила: — Я дольше не могла терпеть жажды и потревожила тебя.
Как-то в Царском Селе, проснувшись ранее обыкновенного, императрица вышла на дворцовую галерею подышать свежим воздухом и заметила, что несколько придворных служителей у подъезда поспешно нагружают телегу казенными съестными припасами. Она долго смотрела на эту работу, не замечаемая служителями, наконец крикнула, чтобы кто-нибудь из них подошел к ней. Воры оторопели и не знали, что делать. Императрица повторила зов, и тогда один из служителей подошел к ней.
— Что вы делаете? — спросила Екатерина. — Вы, кажется, нагружаете вашу телегу казенными припасами?
— Виноваты, ваше величество, — отвечал служитель, падая ей в ноги.
— Чтобы это было в последний раз, — сказала императрица, — а теперь уезжайте скорее, иначе вас увидит обер-гофмаршал, и вам не миновать беды.
Заметив во время прогулки в саду, что лакеи несут из дворца на фарфоровых блюдах ананасы, персики и виноград, императрица, чтобы не встретиться с ними, свернула в сторону, сказав спутникам:
— Хоть бы блюда-то мне оставили!
Одна из камер-юнгфер была очень забывчива. Раз она не только забыла приготовить императрице воду для умывания, но и сама ушла куда-то. Екатерина долго ее дожидалась, и когда наконец та явилась, то императрица, вместо ожидаемого взыскания, обратилась к ней со следующими словами:
— Скажи, пожалуйста, не думаешь ли ты остаться навсегда у меня во дворце? Вспомни, что тебе надо выходить замуж, а ты не хочешь исправиться от своей беспечности. Ведь муж не я, он будет строже меня взыскивать с тебя. Право, подумай о будущем и привыкай заранее.
Статс-секретарь Козицкий, докладывая раз императрице бумаги, был прерван шумом в соседней комнате, где собравшиеся придворные своим криком и смехом заглушали слова докладчика.
— Не прикажете ли прекратить шум? — спросил Козицкий государыню.
— Нет, — отвечала она, — мы судим здесь о делах, а там забавляются, зачем нарушать их удовольствие. Читайте только громче, я буду слышать.
По окончании доклада статс-секретарей приглашались по назначению остальные лица, которым был назначен прием. В двенадцать часов прием прекращался, и к императрице входил ее старший парикмахер Козлов, чтобы причесать ей волосы по старинной моде, с небольшими буклями позади ушей. Затем Екатерина направлялась в парадную уборную, где все, докладывавшие в этот день, дожидались ее. Кроме них, сюда собирались великие княжны и некоторые приближенные для утреннего приветствия. Здесь же находились четыре камер-юнгферы, прислуживавшие государыне при туалете. Одна из них, Алексеева, подавала кусочек льду, которым императрица терла лицо, может быть, в доказательство, что она не употребляет никаких притираний, другая, Палакучи, накладывала ей на голову флеровую наколку, а две сестры Зверевы подавали булавки. Туалет этот продолжался около четверти часа, и в течение этого времени государыня разговаривала с присутствовавшими, потом, раскланявшись, она шла в сопровождении камер-юнгфер в спальню, где при помощи их и своей любимицы камер-фрау М.С. Перекусихиной одевалась в шелковое платье, большею частью сшитое фасоном, называвшимся молдаванским: верхнее было лиловое или дикое, а под ним белое, без всяких орденов, в праздники же надевалось затканное парчовое платье с тремя звездами: андреевскою, владимирскою и георгиевскою.
До обеда, который назначался в два часа, императрица снова занималась. К обеду в будние дни приглашались только самые близкие лица, он продолжался не более часа. Императрица отличалась воздержанностью в пище и питье: никогда не завтракала и не ужинала, а за обедом брала себе небольшие порции от трех или четырех блюд, из вина пила рюмку рейнвейна или венгерского. К кушаниям Екатерина была невзыскательна. В числе придворных поваров находился один, служивший долгое время, но готовивший довольно плохо. Несмотря на неоднократные представления гофмаршала, императрица не соглашалась уволить этого повара и, когда наступала его очередная неделя, она, смеясь, говорила приглашаемым на обед:
— Мы теперь на диете, надобно запастись терпением — зато после хорошо поедим.
После обеда все немедленно разъезжались, а государыня удалялась в спальню, где кто-нибудь из приближенных читал ей иностранную почту или книги, а она в это время делала слепки с камей, которые очень любила и собирала, или вязала из шерсти на длинных спицах одеяла и фуфайки для своих внуков. Когда чтения не было, она писала сочинения, письма и деловые бумаги.
В шесть часов вечера в Эрмитаже или на половине императрицы происходили собрания, делившиеся на большие, средние и малые.
К большим приглашались все именитые особы обоего пола и члены иностранных посольств. На театре давались спектакли, преимущественно опера, хотя Екатерина была равнодушна к пению и музыке вследствие какой-то ненормальности в развитии слуха, что она, впрочем, тщательно скрывала, всегда поручая при пении и игре музыкантов кому-нибудь из знатоков подавать ей знак, когда нужно аплодировать. После спектакля начинались танцы, кончавшиеся ужином. Во время танцев императрица садилась играть в карты, в вист, рокамболь или бостон. Обычными ее партнерами были графы: Разумовский, Чернышев, Орлов и Строганов и австрийский посланник Кобенцель. Играли по полуимпериалу за фишку.
Строганов был страстный игрок и необычайно волновался, когда проигрывал. Однажды он разгорячился до того, что бросил карты, вскочил со стула и начал быстро ходить по комнате, почти крича императрице:
— С вами играть нельзя, вам легко проигрывать, а мне каково…
Присутствовавший при этом московский губернатор Н.П. Архаров испугался и всплеснул руками.
— Не путайтесь, Николай Петрович, — хладнокровно сказала ему Екатерина, — тридцать лет все та же история!
Походив немного и успокоившись, Строганов опять сел, и игра продолжалась, как будто ничего не произошло.
Средние эрмитажные собрания отличались от больших меньшим числом гостей. На эти собрания приглашались только лица, пользовавшиеся особенным благоволением Екатерины.
Малые собрания составлялись из самых близких и коротко известных императрице людей и походили скорее на дружеские вечеринки.
В них изгонялся всякий этикет, всякое различие состояний и чинов, и соблюдалось полное равенство. Здесь велись литературные споры, сообщались новости в мире науки и искусств, сыпались остроты, экспромты, каламбуры. Когда общество несколько утомлялось разговорами, начинались разные игры: в билетцы, отгадки, фанты, лото, даже в жмурки и в веревочку, во время святок гадали кольцами, на воске, на олове и т.п. Екатерина руководила всеми этими забавами, одушевляя общество своим умом и веселостью. К числу любимых развлечений ее принадлежала так называемая ‘литературная игра’, состоявшая в том, что кто-нибудь из присутствовавших, взяв лист бумаги, писал на нем какую-нибудь фразу или вопрос, а остальные собеседники, один за другим, не приготовляясь и не задумываясь, должны были продолжать или опровергать написанное. В бумагах постоянного и остроумнейшего посетителя малых эрмитажных собраний обер-шталмейстера Л.А. Нарышкина сохранилось несколько листков этой игры, они напечатаны в журнале ‘Сын Отечества’ 1836 года, на выдержку, три из них, отмечая кавычками то, что написано рукой императрицы.
1) Мои воздушные замки:
‘Они не в Испании, и каждый день я к ним пристраиваю что-нибудь’.
Клочок земли на берегу Волги, близ Казани, или, если можно, еще в лучшем климате России.
Иметь всегда перед глазами хорошие примеры.
Мои воздушные замки слишком различны, чтобы приступить к исчислению их.
Я никогда не созидаю воздушных замков, ибо доволен своим участком.
Я желал бы иметь такую зрительную трубку, чтобы за 800 и 900 миль глядеть на академические собрания Эрмитажа.
‘Они точно сделаются воздушными замками для отсутствующих’.
2) Народные пословицы:
Кого тянут за уши, того не должно тянуть за ноги.
‘Понедельник не вторник’.
Кто идет задом, тот не подвигается вперед.
Клобук не превращает в монаха.
Лошадь короля не тайный советник.
‘Исключая необыкновенных случаев’.
Всякая кошка родится с хвостом и ушами.
Что не истина, то ложь.
3) Дорога, которою думаю достичь бессмертия:
Много есть дорог, которыми его достигают, но лишь случай указывает, которую избрать.
Я стану за санями ее величества.
‘Берегитесь: дорога, по которой сани ее величества ездят, сказывала мне моя кормилица, еще ухабистее дороги на острове, где мы сегодня обедали’.
Добрый отдых после доброго обеда.
Я сделаюсь бессмертным мучеником за терпение мое со скучными людьми.
Я поеду в свите господина Томаса.
‘Веселая компания, но вряд ли дорога к бессмертию’.
В десять часов вечера эрмитажные собрания закрывались, и императрица, простясь с гостями, удалялась в спальню, где, помолившись и выпив стакан отварной воды, ложилась в постель.
На масленице или в хорошую погоду зимой совершались иногда оригинальные катания на санях. За заставой приготовляли трое саней, запряженных десятью или двенадцатью лошадьми, к каждым из саней прицепляли по двенадцати салазок. Екатерина садилась одна в передние сани, дамы и мужчины помещались также поодиночке в салазках. Странный поезд несся с шумом и гамом, салазки беспрестанно опрокидывались, сидевшие в них катились в снег, раздавались крики, смех, шутки. Таким образом приезжали в Чесменский дворец. Пообедав здесь, пускались проселочного дорогою за Неву, в казенную Горбылевскую дачу, где катались с ледяных гор, пили чай и к вечеру возвращались в город.
Раза два в год Екатерина в сопровождении нескольких придворных дам посещала публичные маскарады. Чтобы лучше сохранить тайну, нанимались извозчичьи кареты. Государыня, меняя голос, интриговала намеченных ею лиц и нередко бывала жертвою разных дурачеств, на которые, впрочем, никогда не сердилась. Однажды заинтригованная ею дама дерзко сорвала с нее маску. Екатерина пришла в страшное негодование, но ограничилась только следующим выговором:
— Вы нарушили сохраняемый всеми порядок, должно уважать всякую маску, вы не ожидали увидеть меня под оною, и вот явное доказательство вашей неосторожности.
Императрица не любила показываться на улицах и вообще выезжала очень редко. В один день, почувствовав сильную головную боль, она проехалась в открытых санях и получила облегчение. На другое утро боль возобновилась, и ей посоветовали испытать снова то же лекарство, но она не согласилась, сказав:
— Что подумает обо мне народ, когда увидит меня два дня сряду на улице.
В мае месяце Екатерина переезжала в Царское Село, где оставалась до глубокой осени. Здесь отменялись всякие придворные церемонии и приемы, сокращались доклады и приглашения. Государыня отдыхала, на свободе предавалась литературным занятиям, вела жизнь зажиточной помещицы. Рано утром, в простом платье и шляпке, с тросточкою в руке, в сопровождении только М.С. Перекусихиной, она обходила царскосельские сады и фермы, распоряжалась посадкой деревьев, расчисткой дорожек, устройством цветников, разведением огородных овощей, наблюдала за порядком и чистотой на скотных дворах и в многочисленных курятниках, в которых держались самые разнообразные породы птиц. По вечерам на большом лугу перед дворцом собирались ее внуки и приближенные, играли в горелки, в бар, бегали, перебрасывались скошенною травой, катались на лодках, стреляли в цель и т.п., а в дождливую погоду общество скрывалось в знаменитую ‘колоннаду’, где играл духовой или роговой оркестр музыки.
Все животные вообще любили Екатерину. Чужие собаки, никогда прежде не видавшие ее, бросались к ней ласкаться, были примеры, что некоторые из них отыскивали в обширном дворце верные ходы и, миновав длинный ряд комнат, являлись улечься у ее ног. Американские вороны, попугаи, параклитки сердились на всех подходящих, но при приближении Екатерины, издали услышав ее голос, распускали крылья и поднимали радостный крик, обезьяны садились ей на плечи, лизали шею и огрызались на приближавшихся, голуби сотнями слетались к ее окнам и терпеливо ждали определенной для них порции пшеницы. Люди, хорошо обращавшиеся с животными, пользовались ее благоволением. Во время одного из съездов ко двору она заметила в окно кучера, который, сойдя с козел, гладил и ласкал своих лошадей.
— Я слышала, — сказала Екатерина стоявшим около нее, — что кучерскими ухватками у нас называются грубые, жестокие поступки, но посмотрите, как этот кучер обращается с животными, он, верно, добрый человек, узнайте, кто его господин.
Ей доложили, что кучер принадлежит сенатору князю Я.П. Шаховскому. Императрица приказала позвать Шаховского и встретила его следующими словами:
— К вашему сиятельству есть челобитчица.
— Кто бы это? — спросил удивленный Шаховской.
— Я, — отвечала Екатерина, — ваш кучер добросовестнее всех других, я не могла довольно налюбоваться на его обращение с лошадьми. Прибавьте, прошу, ему жалование.
— Государыня! Сегодня же исполню ваше желание.
— А чем же вы его наградите? Скажите мне.
— Прибавкою пятидесяти рублей в год.
— Очень довольна и благодарна, — сказала императрица, подавая Шаховскому руку.
Подарки своим служащим Екатерина старалась всегда делать неожиданно и необыкновенным образом: то пошлет дешевую табакерку, наполненную империалами, то горшок простых цветов с надетым на стебель драгоценным камнем и т.п.
Как-то случилось императрице занемочь одновременно с М.С. Перекусихиной, и каждая беспокоилась о другой. Екатерина, при всей слабости, ежедневно навещала свою преданную камер-фрау, но болезнь усилилась, государыня слегла и, чувствуя постоянное ухудшение, стала готовиться к смерти. В эти тяжелые минуты она не забывала о своей любимице, приказала принести 25 000 р., положила их в пакет и, надписав на нем слабою рукой: ‘Марье Саввишне, после моей смерти’, велела положить его в письменный стол. Но опасность прошла, и Екатерина поправилась. При первом же свидании с Перекусихиной она вручила ей пакет со словами:
— Мне было очень тяжко, не думала я опять жить с тобой. Возьми это как залог моей к тебе дружбы, и пользуйся при моей жизни тем, что я приготовила тебе после моей смерти.
Служившие при императрице, в свою очередь, платили ей за добро и ласку безграничною преданностью, старались ловить ее взгляды и предупреждать желания. Они переносили неприятности от других, чтобы только не огорчить и не потревожить ее спокойствия.
Граф Ростопчин, описывая последний день жизни Екатерины, приводит следующую трогательную картину:
‘Спальная комната, где лежало тело императрицы, оглашалась воплями женщин, служивших ей. Сколь почтенна была тут любимица ее, Марья Саввишна Перекусихина! Находясь при ней долгое время безотлучно, будучи достойна уважения всех, пользуясь неограниченною доверенностью Екатерины и не употребляя оной никогда во зло, довольствуясь постоянно двумя, а иногда одною комнатой во дворцах, убегая лести и единственно занятая услугою и особою своей государыни и благодетельницы, она с жизнью ее теряла все, оставаясь в живых только для того, чтобы ее оплакивать. Твердость духа сей почтенной женщины привлекала многократно внимание бывших в спальной комнате. Занятая единственно императрицей, она служила ей точно так, как будто бы ожидала ее пробуждения, сама поминутно приносила платки, коими доктора обтирали текущую изо рта сукровицу, поправляя ей то руки, то голову, то ноги. Несмотря на то, что императрица уже не существовала, она неисходно оставалась у тела усопшей, и дух ее стремился вослед за бессмертною душой Екатерины’.
Остается сказать несколько слов об отношениях Екатерины к ее фаворитам. Все они в течение своего фавора получали в Зимнем дворце помещение, сообщавшееся особой лестницей с внутренними покоями государыни. Однако же никто из них не имел права входить к Екатерине, когда вздумается, для свиданий она всегда назначала сама время, но в свободные минуты иногда переписывалась с ними коротенькими записочками, в которых проявлялась нежная заботливость любящей женщины. Вот для примера несколько записок ее Потемкину:
‘Голубчик мой, я здорова и к обедне пойду, но очень слаба и не знаю, обедню снесу ли я. Сударушка милый, целую тебя мысленно’.
‘Милуша, что ты мне ни слова не скажешь и не пишешь, сейчас слышала я, что не можешь и не выйдешь. Est се que vous etes fache contre moi?[что вы сердитесь на меня? (фр.)]‘
‘Батенька, здравствуй, каков ты? А я здорова и тебя чрезвычайно люблю’.
‘Mon cher ami, j’ai fini mon diner et la porte du petit escalier est ouverte. Si vous voulez me parler, vous pouvez venir [Мой дорогой друг, я закончила свой обед и дверь на лестнице открыта. Если вы хотите поговорить со мной, вы можете прийти (фр.)]‘.
‘Душонок мой, сердечно жалею, что недомогаешь, и прошу об нас не забыть, а мы душою и сердцем навек Гришатке крепки’.
‘Здравствуй, душенька! Я спала до девятого часа и теперь только встала. Каково ты почивал? Пришли сказать нам о сем, буде писать поленишься рано. Люблю тебя, как душу душа, душатка милая’.
‘Гришонок, бесценный, беспримерный и милейший на свете! Я тебя чрезвычайно и без памяти люблю, друг милый, целую и обнимаю’.
‘Милая милюшечка Гришенька, здравствуй! Что Пр. Ал. про меня скажет? Она скажет, что я без ума и без памяти, а про тебя, ну, брат, сам знаешь, что она скажет! Угадывать не буду, не ведаю, не знаю, опасаюсь, трушу. Она скажет — что бишь она скажет? Она скажет: и он ее любит, чего же больше? Полно. Неужели о сих строках разворчишься, погляди хорошенько, разгляди, откуда проистекают? Незачем сердиться только, нет, пора перестать тебе давать уверения, ты должен уже быть пре-препреуверен, что я тебя люблю. Вот и вся сказка тут, а сказки иные не суть сказки, а иные сказки — просто расстроил ты ум мой! Как это дурно быть с умом без ума. Я хочу, чтобы ты меня любил, я хочу казаться тебе любезною, окроме безумства и слабости крайней тебе не кажу. Фуй, как это дурно любить чрезвычайно! Знаешь, это болезнь, я больна, только за аптекарем не пошлю и долгих писем не напишу, хочешь, я сделаю тебе экстракт из сей страницы в двух-трех словах и все прочее вымараю? Вот он: я тебя люблю’.
‘Гришенька, друг мой, когда захочешь, чтобы я пришла, пришли сказать, а между тем я села читать газеты’.
Подобных записок к Потемкину можно было бы привести несколько десятков, так как они были почти ежедневны. Екатерина писала и к другим фаворитам, но не столь нежные и горячие послания, как к ‘Гришеньке’. Приводим три записочки к Корсакову:
‘Нетерпеливость велика видеть лучшее для меня божеское сотворение, по нем грушу более суток уже, навстречу выезжала. Буде скоро не возвратишься, сбегу отсель и понесусь искать по всему городу’.
‘Попу на рясы, попадье на платье дано будет. Испрашиваю себе за то при первом свидании взгляда благоприязненного, теперь же иду молиться о вашем здоровье в антресоль’.
‘Сейчас получила твое письмо из Гатчины. Я здорова к утешению ваших беспокойств и сим пером, водимым моей рукой, сие пишу в свидетельство, что в совершенном уме, памятуя приятные часы, кои проводила с вами. Что ты здоров и весел, не скачешь и не падаешь, тому радуюсь, что же любишь, за то спасибо и равный платеж’.
Фавориты тоже относились к ней не как к императрице, а как к любимой женщине, пересыпая свои записки самыми нежными словами. Даже такой ничтожный человек, как Дмитриев-Мамонов, не имевший никакого влияния, писал ей следующие записочки:
‘Всемилостивейшая государыня! Pour changer de ton, je t’aime sans aucune ceremonie bien tendrement, fidelement et sincerement et je suis tout simplement votre ami intime [Чтобы изменить тон, я люблю тебя без церемонии нежно, преданно и искренне, и я просто ваш близкий друг (фр.)]‘.
‘Мне, милашка, самому не верится, что я уже почти здоров и тотчас после обеда буду иметь удовольствие видеть свою милую. В.С. Попов дал комиссию, как я слышу, сделать себе походную аптечку. Сделайте мне милость, прикажите оную собрать у себя, подобную той, которую вы мне пожаловали: в ней такие медикаменты, кои ему впредь полезны быть могут. Je vous embrasse de tout mon coeur [Я обнимаю тебя от всего сердца(фр.)]‘.
‘Как я знаю, моя милая Катиша, что тебе все то приятно, что делает удовольствие мне и моим ближним, то посылаю к вам ответ батюшки на письмо мое, которым уведомил я о том, что пожалован графом. Уведомь, каково почивала. Скажи мне, что меня очень любишь, и верь, что я с моей стороны верно, искренно и нежно тебя люблю’.
Когда писались эти записки, Мамонову было 29 лет, а Екатерине 60, и потому понятно, что он вскоре отплатил своей Катише за ее любовь самой черной неблагодарностью, женившись на княжне Щербатовой.
Особенно сильную привязанность Екатерина питала к Ланскому. Когда он заболел, она не отходила от его постели, сама давала лекарства и ухаживала за ним, как сиделка. Смерть его поразила ее до такой степени, что приближенные императрицы выражали опасение за ее жизнь. Нельзя равнодушно читать письмо ее, в котором она сообщает Гримму о своем горе.
‘Я была счастлива, и мне было весело, и дни мои проходили так быстро, что я не знала, куда они деваются. Теперь не то: я погружена в глубокую скорбь. Моего счастья не стало. Я думала, что не переживу невознаградимой потери моего лучшего друга, постигшей меня неделю тому назад. Я надеялась, что он будет опорой моей старости, он усердно трудился над своим образованием, делал успехи, усваивал себе мои вкусы. Это был юноша, которого я воспитывала, признательный, с мягкой душой, честный, разделявший мои огорчения, когда они случались, и радовавшийся моим радостям. Словом, я имею несчастие писать вам, рыдая. Генерала Ланского нет более на свете. Злокачественная горячка в соединении с жабой свела его в могилу в пять суток, и моя комната, в которой мне прежде было так приятно, превратилась в пустыню. Накануне его смерти я схватила горловую болезнь и жестокую лихорадку, однако со вчерашнего дня я встала с постели, но слаба и до такой степени болезненно расстроена в настоящее время, что не в состоянии видеть человеческого лица без того, чтобы не разрыдаться и не захлебнуться слезами. Не могу ни спать, ни есть, чтение нагоняет на меня тоску, а писать я не в силах. Не знаю, что будет со мной, знаю только, что никогда в жизни я не была так несчастлива, как с тех пор, как мой лучший и дорогой друг покинул меня’.
Родившись иностранкою, Екатерина на русском престоле и в домашнем быту была истинно русской женщиной. Она скоро усвоила себе нравы и обычаи своего нового отечества до такой степени, что даже парилась в русской бане и предпочитала все русское иностранному. Она строго исполняла все обряды религии, постилась и аккуратно ходила на литургии и всенощные. Как правительница, она во всех своих действиях и поступках являла пример неустанного служения долгу и благу России. Как и в каждом человеке, в ней были недостатки и слабости, но они не могут заслонить в глазах потомства ее великих достоинств.
Опубликовано: Шубинский С.Н. Исторические очерки и рассказы. СПб.: Тип. М. Хана, 1869.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/shubinskiy/shubinskiy_domashniy_byt_ekateriny2.html.