ДОМАШНЙ АДЪ.
ПОВСТЬ.
ДОМАШНЙ АДЪ.
ПОВСТЬ.
Домашний ад, Панаева Авдотья Яковлевна, Год: 1857
Время на прочтение: 85 минут(ы)
Въ душный лтній вечеръ, къ перевозу Оки, Л. узда К. губерніи, подъхала тяжелая и большая коляска съ поднятымъ верхомъ. Были сумерки, а сизая туча, быстро растущая, еще боле усиливала темноту, такъ что едва можно было разглядть телгу, ожидавшую, вроятно, тоже перевоза, въ ней лежалъ сдокъ, а ямщикъ сидлъ на облучк.
— Андрей, проворне! сказалъ мужской, сонный голосъ изъ коляски.
— Дощаникъ на той сторон! замтилъ ямщикъ.
— Ахъ они черти! соскочивъ съ козелъ, воскликнулъ кучеръ и отвчалъ потомъ барину:— вдь они, Дмитрій Алексичъ, все поближе къ кабаку сидятъ, окаянные, разбойники!
— Не ночевать же мн здсь! кричи ихъ! раздражительно перебилъ баринъ своего кучера.
— Мы уже позвали, дощаникъ будетъ, замтилъ сдокъ изъ телги.
— Подъ самымъ носомъ ушелъ, прибавилъ ямщикъ: — какъ бы знать, такъ не надо было такъ скакать.
Баринъ, сидвшій въ коляск, успокоился, но его кучеръ продолжалъ бранить перевозчиковъ и безъ всякой причины пырялъ ногами лошадей, потомъ отправился на плотъ утолять жажду, за нимъ послдовалъ ямщикъ въ надежд поболтать и поразузнать: кто такіе и зачмъ дутъ, но кучеръ такъ былъ грубъ, что вмсто пріязненной бесды чуть не завелъ брань. Кучеръ, на вопросъ ямщика, куда и откуда дутъ? отвчалъ коротко: — въ вотчину, изъ своей вотчины, а оскорбленный ямщикъ на его вопросъ: кого везешь и куда? отвчалъ въ томъ же род: — сдока, къ перевозу взялся доставить.
И они разошлись. Кругомъ царствовала тишина, въ природ казалось все замерло, рка словно пріостановила свое теченіе и лоснилась въ темнот, походя на гигантскаго змя, осторожно ползущаго по песку. Вся даль погружена была въ непроницаемый мракъ, было душно, гроза ощутительно близилась.
Вдругъ торопливо блеснула молнія и освтила темно-сизое небо, низко пронесся втерокъ въ зловщей, удушающей тишин, гд-то далеко, далеко послышались раскаты грома, но вскор эти раскаты стали явственне и превратились въ сильные удары, за ними послдовалъ порывъ втра, песокъ закрутился, вода заплескалась о берега и зашумлъ лсъ съ противоположнаго берега. Сдлалось такъ темно, что телга, коляска, лошади и люди совершенно потонули во мрак, только повременамъ молнія ярко освщала ихъ, разская чорныя тучи бловатымъ пламенемъ, золотыя стрлы, скользя быстро по небу, какъ ступени исполинской лстницы, падали за лсомъ другаго берега. Раскатистое и рычащее грохотаніе сопровождалось отрывистыми, короткими ударами необыкновенной силы. Втеръ рыскалъ по пустому пространству низменнаго берега, о которой суетливо плескалась вода. Буря поднялась не шутя. Рзкія, тяжелыя дождевыя капли, подобно свинцу, застучали въ кузовъ коляски.
Кучеръ, кутаясь въ кожанный чехолъ отъ козелъ, снова сталъ проклинать перевозчиковъ.
— На, мокни, изъ-за пьяницъ! ахъ лапотники проклятые, жди ихъ!
— Да, если подъемъ размоетъ, наплачешься съ коляской! замтилъ ямщикъ.
— Небось твоихъ пузатыхъ крысъ взять въ подмогу? съ презрніемъ спросилъ кучеръ и хотлъ продолжать свои насмшки, но вдругъ сосвистомъ и шумомъ полилъ дождь, падавшій не каплями, а сплошными нитями, которыя при блеск молніи походили на стальную ршетку, вонзавшуюся въ землю. Посл получаса страшной бури, дождь еще щедро лилъ на истощенную засухой землю, но удары грома стали смягчаться, молнія игриве и быстре перебгала по небу, по которому мчались разорванныя грозныя тучи.
Прибытіе дощаника замедлилось отъ грозы, измокшій кучеръ встртилъ перевозчиковъ бранью, которая неумолкала пока уставляли коляску на дощаникъ, стучавшій о плотъ, какъ нетерпливый конь въ ожиданіи всадника.
Промокшій господинъ вышелъ изъ телги, помстился на носу огромной лодки и замтно нетерпливо ожидалъ отплытія дощаника, онъ даже прикрикнулъ на перевозчиковъ и тмъ прекратилъ перебранку ихъ съ кучеромъ, который успокоился не скоро и въ пылу гнва чего-чего не желалъ дощанику: чтобъ онъ сгинулъ, чтобъ его къ чертямъ занесло: какъ будто онъ самъ не находился на немъ.
Но всему есть конецъ и кучеръ стихъ, вроятно, убаюканный мрнымъ колыханіемъ дощаника. Молнія перешла въ зарницу, грому не было слышно, втеръ былъ полонъ дождевой влаги, грбцы лниво стучали веслами, рулевой еще лниве поскрипывалъ огромнымъ весломъ, вс какъ бы дремали, даже звонкое стучаніе копытъ о доски не нарушало тихаго плаванія. Одинъ только господинъ, сидвшій на носу, разсматривалъ небо, походившее на мраморное отъ разноцвтныхъ и разнообразныхъ формъ облаковъ, торопливо несшихся словно въ перегонку другъ за другомъ, заигрывавшихъ съ луной и заслонявшихъ ей просторъ на неб, мшая таинственнымъ своимъ блескомъ освщать медленно движущіеся берега, и отражаться трепетно въ едва замтныхъ изгибахъ волны. Отъ неба господинъ этотъ переходилъ къ вод: склонивъ голову, онъ всматривался, какъ вода, прорзанная ходомъ лодки, спшила уничтожить ея слдъ, сливаясь быстро въ минутное углубленіе на ровной ея поверхности…
Дощаникъ причалилъ, но размытый дождемъ подъемъ былъ такъ крутъ, что лошади, измученныя дневнымъ жаромъ и безтолковымъ битьемъ и дерганьемъ кучера, не могли ввезти тяжелую коляску въ гору. Спавшій все время баринъ проснулся, бранилъ кучера, но и это не помогало, тогда онъ выйдя изъ терпнія выскочилъ изъ коляски въ грязь и пошелъ въ гору, по примру господина, сидвшаго на носу лодки. Они взбирались медленно по крутой и скользкой гор въ небольшомъ разстояніи одинъ отъ другаго. Луна выглянула изъ-за тучъ и освтила верхушку горы, а на ней небольшую избу, казалось, висвшую на воздух: каждую весну глыбы земли, размываемыя дождемъ, отваливались вокругъ и близка была уже очередь избушки рухнуться въ рку. То былъ кабакъ, дверь его была растворена настежь. Проснувшійся цаловальникъ, освтивъ огаркомъ грязную избу съ спиртнымъ запахомъ и попорченными закусками, тупо глядлъ на высокихъ постителей и наконецъ радостно произнесъ: — Ахъ, Петръ Григоричъ! И онъ низко поклонился измокшему господину, который отвчалъ ласково на его поклонъ.
— Здравствуй, Харитонъ! живе чаю, я измокъ.
— Сейчасъ, сейчасъ, батюшка, засуетясь сказалъ цаловальникъ.
— Что хозяйка?
— Ахъ, больно плоха, отвчалъ цаловальникъ, убгая въ сни.
Но пора мн познакомить читателя моего хотя съ наружностью путешественниковъ, которые въ это время осторожно разглядывали другъ друга. Начнемъ съ Петра Григорьича, какъ назвалъ цаловальникъ одного изъ нихъ. Петръ Григорьичъ былъ молодой человкъ лтъ двадцати семи, сложенія прочнаго и небольшаго роста, такъ что ширина его плечъ была даже несоразмрна. Лицо его было очень обыкновенно съ добродушнымъ и полнымъ жизни выраженіемъ, блокурые волосы, алыя губы и блые зубы придавали ему что-то юношеское и наивное. Дождь вымочилъ до нитки его скромный туалетъ.
Спутникъ же его, хотя не имлъ римскаго носа, орлинаго взгляда и роскошныхъ кудрей, но все таки былъ не дуренъ: онъ былъ — высокаго роста, строенъ, имлъ черные волосы, въ которыхъ проглядывала сдина, густую черную бороду, выразительные и проницательные каріе глаза. Манеры его, несмотря на развязность, имли мягкость, туалетъ на немъ былъ скромный, но модный.
Немного нужно было имть опытности, чтобъ разгадать положеніе ихъ въ обществ. Петръ Григорьичъ не ошибся въ своихъ предположеніяхъ на счетъ Дмитрія Алексича, что онъ долженъ быть достаточный помщикъ и житель столицы, Дмитрій Алексичъ также въ свою очередь не ошибся, причисливъ Петра Григорьича къ числу новичковъ въ деревенской жизни.
Въ ожиданіи чая путешественники разговорились и оказалось, что Петръ Григорьичъ докторъ помщицы, живущей въ семи верстахъ, а Дмитрій Алексичъ помщикъ, дущій постить вновь доставшееся ему по наслдству небольшое имніе въ тридцати верстахъ. Помщикъ съ отвращеніемъ глядлъ вокругъ себя и уврялъ доктора, что онъ задыхается въ этой вони и грязи.
— Вотъ придетъ хозяинъ, я знаю его хорошо и попрошу, чтобъ онъ насъ пустилъ къ себ на половину, сказалъ докторъ.
Въ эту минуту въ избу вошелъ высокаго росту мужикь, съ широкими плечами, на которыя какъ тыква была положена огромная голова съ курчавыми, рыжими волосами, расплывшееся красное лицо окаймляла огненная борода, едва прорзанные блестящіе глазки имли недоброе и свирпое выраженіе. Полинялая красная рубашка, перетянутая узенькимъ поясомъ, такія же полинялыя синія панталоны и башмаки на босую ногу, составляли его нарядъ.
На почтительные его поклоны, докторъ отвчалъ такъ:
— Здравствуй, Прокопъ! что хозяйка?
— Да что, батюшка Петръ Григорьичъ, ваше снадобье ей не помогло.
— Смотри, Прокопъ, ты опять не вздумалъ ли ее проучивать? вдь ты шутя хватишь такъ, что духъ вонъ. Эдакъ ни какія лекарства ей не помогутъ, съ горячностью сказалъ докторъ, котораго Прокопъ угрюмо выслушалъ, поглядывая внизъ, и проворчалъ какъ бы про себя:
— Разв я неволенъ баб взыскъ сдлать?
— Ну хорошо! посл объ этомъ, замтилъ спокойне докторъ. Ты вотъ дай намъ чаю и пусти къ себ, здсь грязно.
— Милости просимъ, вдь, Петръ Григорьичъ, не про господъ евто мсто, а для таковскихъ, презрительно отвчалъ Прокопъ и, шаркая своими башмаками, повелъ гостей черезъ сни на другую половину избы, которая казалась поразительно-опрятна посл кабака. Меблировка была мщанская: кровать огромная съ ситцевымъ пологомъ, съ большими кованными желзомъ сундуками, съ шкапомъ со стеклами, за которыми на полкахъ стояли чашки и чайники, самовары, вычищенные, стояли въ углу, заваленномъ головами сахара и кулечками. Большая кивота съ дорогими ризами на образахъ и дв теплящіяся лампады передъ ними. На сундук у громадной печки лежала женщина, прикрытая плисовымъ истертымъ тулупомъ, и возл ней дтская головка, которая быстро спряталась.
Хозяинъ усадилъ своихъ гостей къ столу у кивоты, крикнулъ въ сни, подавать живе самоваръ, и сталъ собирать чашки къ чаю.
— Ну, что твой парнишка? спросилъ докторъ хозяина, который отвчалъ сердито:
— Что ему длается!
— Прошла шишка-то на голов?
— Прошла!
— Что ты его не везешь въ школу, меньше было бъ у васъ ссоръ.
— Да на что?
— Какъ на что, пусть учится.
— Я его обучу самъ! сказалъ онъ, грозно посматривая на сундукъ, гд лежала женщина.
— Выучился бы грамот, все бы лучше было, продолжалъ докторъ.
— Нтъ, Петръ Григорьичъ, печально перебилъ Прокопъ, подходя съ сахарницей къ столу: — нтъ! онъ никуда негодный будетъ, бабы все дло испортятъ! Ужь отъ дуры проку мало.
— Твоя жена, братъ, дла хочетъ, чтобъ онъ зналъ грамоту.
Прокопъ замтно разгорячился и смотря на сундукъ сказалъ:
— Дла хочеть! нтъ, она только его портитъ, а ея ехидная старуха везд жалится, что я сына хочу и жену извести, вотъ он какія!
— Ну полно! какая теб прибыль въ этомъ, вдь у тебя третья жена и дтей всего только двое отъ трехъ женъ, замтилъ докторъ, какъ бы желая успокоить хозяина, лицо котораго было очень мрачно.
— Да вотъ вы, Петръ Григорьичъ, такъ разумете, а мало ли злодевъ есть, какъ разъ заварятъ кашу. Вдь сами знаете, хочу добра сыну, ну чему онъ около бабъ научится? У Семена парнишка и моложе моего, а посмотрли бы, какой онъ проворный. Залучить ли обозчиковъ, такъ лучше не надо, какъ шмель повиснетъ на поводу лошади и ну причитывать, что авесъ-то шастаной у его отца и чай-то китайской, а харчи такіе, что языкъ проглотишь. Ну, зачмъ бы я билъ такого?
И Прокопъ вышелъ въ сни.
Неуспли путешественники перекинуться нсколькими словами на счетъ хозяина, какъ въ избу втащилась сгорбленная старуха въ синемъ, короткомъ, истасканномъ сарафан, въ грязной, изодранной душегрйк, съ платокомъ на голов, изъ-подъ котораго выглядывало желтое, худое, сморщенное лицо, глаза у нее глубоко впали, а вки такъ стянулись, что едва виднлись глаза. Старуха съ усиліемъ бухнулась въ ноги доктору и жалобно завопила:
— Помоги, кормилецъ, спаси, отецъ родной!
И она усердно стукалась лбомъ объ полъ.
Докторъ насилу уговорилъ старуху встать. Она, охая, медленно разгибала спину, говоря жалобно:
— Батюшка…. кормилецъ — золото мое, помоги вдь я чего — чего не испила, чего — чего не длала, и на богомолье-то ходила, и у божьяго человчка кстати была. Нтъ, говоритъ, не слажу, вс двнадцать въ теб баушка сидятъ. Вотъ какъ извели, злодйки!
И старуха захныкала.
Путешественники не вдругъ поняли старуху, потому что они вообразили, что мать пришла просить о дочери. Докторъ сказалъ:
— Что ты городишь, лучше бы присматривала за дочерью.
— Что ее за болсть, родной, извстно отъ руки, полежитъ да и встанетъ, а вотъ меня-то излечи, вдь загубили злодйки.
— Полно старуха, у меня отъ глазу нтъ лекарствъ, сказалъ докторъ.
Старуха встрепенулась и озираясь кругомъ тихо и выразительно отвчала:
— Въ куск хлба, родной! въ куск хлба! И все за то, что я ихъ шашни разводила. Вдь жену хочетъ онъ извести, чтобъ полюбовницу взять въ домъ, она его приворожила, къ храмовому празднику сарафанъ и серги подарилъ. И срамота-то какая у ней въ кельи: солянки варятъ, скрипотмя! доченька-то Прокопа бгаетъ къ ней, да вмст и бражничаютъ…
— Что, баушка, опять снадобья просишь у господъ? втаскивая огромный самоваръ въ избу и страшно топая босыми ногами, сказала толстая высокая баба По сходству лица можно было легко догадаться, что это дочь Прокопа.
Поставивъ самоваръ на столъ, она поклонилась гостямъ и заваривая чай сказала старух язвительно:
— Ужь полно приставать къ господамъ, пора на покой, чужой вкъ заживаешь.
И она вышла, а старуха вслдъ ей сказала:
— Солянница, трещотка! и обратясь къ гостямъ продолжала хныкая:— сними ты съ меня порчу, родимой, вдь я совсмъ высохла, щепка стала.
И старуха въ доказательство своихъ словъ выставила свою ногу въ шерстяномъ спущенномъ чулк, и поднявъ сарафанъ, потирала колно и жалобно бормотала:
— Косточки, одн косточки, вотъ какъ извли!
Дмитрій Алексичъ съ отвращеніемъ отвернулся отъ старухи, докторъ не замтилъ этого и, попивая чай, сказалъ шутливо:
— Ну-ка, разскажи намъ, какъ это тебя въ куск хлба испортили.
Торопливо и радостно начала старуха свою исторію:
— Вотъ какъ, мой красавецъ, я вдь прежде всмъ хозяйствомъ правила, это ненравилось злодйк-то, таскать полюбовникамъ-то нечего, теперь раздолье. Къ храмовому празднику, я брагу варила и больно умаялась, и сла за вороты, любо что втеркомъ овваетъ, а эта душегубка и идетъ домой и краюха въ рук: На, говоритъ, попробуй какіе хлбы печетъ Марья-то, а у тебя, то перешли, до недошли. Я и съла, да еще пошла да студенымъ кваскомъ запила. А въ ночь меня и схватило, то въ бокъ, то въ поясницу, такъ и колетъ, ни вздохнуть, ни шевельнуться… Три недли какъ пластъ лежала на печи, вотъ съ тхъ поръ спины не разогну, и все подъ сердце подкатывается, словно младенецъ, спаси Господи!
И старуха перекрестилась пугливо.
— Ты ошибаешься, порчи въ теб нтъ, простудилась да и старость, прервалъ ее докторъ, но обиженная старуха вскрикнула:
— И, и, и, ни, ни, кормилецъ! что мои за года,— всего шестой десятокъ въ Николу
— Врешь, баушка, на седьмой перевалило, неожиданно перебилъ ее Прокопъ, появясь въ дверяхъ.
Старуха какъ обожглась, проворно отскочила отъ стола и юркнула къ печи.
Докторъ, желая вроятно отвлечь Прокопа отъ старухи, подошелъ къ больной его жен и сталъ ее разсматривать, но больная ничего не говорила, только указывала на грудь. Прокопъ внимательно слдилъ за женой и грубо крикнулъ на нее.
— Что перстомъ-то тычешь, скажи толкомъ. Ишь, будто голосу нтъ!
Больная вдругъ приподнялась быстро и прошептала:
— Скажу, все скажу, злодй! но силы ее оставили и она со стономъ упала на подушку, мальчикъ, скрывавшійся подъ тулупомъ, вскрикнулъ, и бросился къ матери.
Нсколько секундъ продолжалась тишина. Дмитрій Алексичъ смотрлъ на Прокопа, блднаго и дико уставившаго свои калмыцкіе глаза на жену и сына, а докторъ стоялъ въ какой-то нершительности.
— Тарантасъ пріхалъ! вбжавъ въ избу въ попыхахъ, произнесла дочь Прокопа.
Вс встрепенулись.
— А моя коляска? спросилъ Дмитрій Алексичъ.
— Кучеръ здсь, а коляски нтъ отвчала баба.
Позвали кучера, уже нсколько обогрвшагося въ кабак, онъ покойно объявилъ своему барину, что продолжать путешествіе невозможно, потому что оказалось множество препятствій.
Баринъ былъ въ отчаяніи, бранилъ кучера и обращаясь къ доктору говорилъ:
— Ночевать! да гд? тутъ трагедія, тамъ грязь и духота.
— Подемте ко мн, кучеръ прідетъ тихонько въ деревню и тамъ все исправятъ къ тому времени, какъ вы встанете.
Это приглашеніе было сдлано докторомъ такъ добродушно, что помщикъ поблагодарилъ и охотно принялъ его.
Въ дорог знакомство заводится просто. Усвшись въ тарантасъ, путешественники очень скоро узнали все нужное другъ о друг для перваго знакомства. Докторъ жилъ у вдовы Денисовой, богатой и образованной женщины, только что вернувшейся къ себ въ деревню изъ-за границы, гд она прожила нсколько лтъ. Фамилія его была — Шабазинъ. Фамилія помщика была Бгичевъ, онъ халъ по сосдству отъ имнія Денисовой въ свое имніе и располагалъ тамъ провести все лто. Дв или три фразы, сказанныя Бгичевымъ о крестьянахъ, расположили доктора къ гостю. Докторъ очень обрадовался встрч съ человкомъ, который согласовался съ его понятіями объ этомъ важномъ предмет. Помщикъ съ своей стороны тоже былъ доволенъ этимъ случайнымъ знакомствомъ въ глуши съ молодымъ человкомъ, развитымъ и полнымъ жажды знанія и жизни. Можно, значитъ, будетъ хоть иногда отвести душу въ бесд съ нимъ, думалъ Бгичевъ, пробуя со всхъ сторонъ молодаго человка. Но Бгичеву еще пріятне было узнать, что г-жа Денисова, будущая его сосдка, живетъ съ европейскимъ комфортомъ, а не такъ, какъ русская барыня помщица. Едва они свернули въ лсъ дорога сдлалась отличная и докторъ пояснилъ, что этотъ лсъ, превращенъ въ паркъ. По мр приближенія къ усадьб, въ темнот засвтились фонари, горвшіе у възда на дворъ, окруженный желзной ршоткой. Деревянный домъ былъ небольшой, но красивой архитектуры, съ флигелями, а подъздъ обтянутъ нарусиной. Два лакея выскочили принять доктора и его гостя, пройдя черезъ переднюю съ дубовой мебелью, каминомъ и съ карсельской лампой, они вошли въ корридоръ и поднялись по деревянной лстниц во второй этажъ. Всюду была чисто, удобно и свтло. Докторъ помщался въ двухъ комнатахъ, меблированныхъ просто, но съ большимъ удобствомъ. Проворная прислуга привела быстро въ порядокъ туалетъ прізжихъ. Докторъ былъ позванъ внизъ къ хозяйк, а гость остался одинъ на верху и внимательно разглядлъ даже вс мелочи въ комнатахъ. Первая комната имла назначеніе кабинета: тутъ былъ письменный столъ, шкапъ съ книгами, мягкіе диваны. Мебель была обита зеленымъ сафьяномъ, занавсы мериносовыя. Спальная была вся ситцовая, съ кроватью на французской манеръ, съ занавсками и вальками, туалетный столикъ и прочее. Гостю показалось, что онъ въ французскомъ зажиточномъ замк, а ужь никакъ не въ глуши русской деревни.
Докторъ вернулся къ своему гостю и объявилъ ему, что хозяйка дома очень желаетъ познакомиться съ своимъ будущимъ сосдомъ и приглашаетъ его кушать чай внизъ. Бгичевъ охотно согласился представиться такой рдкой помщиц. Проходя переднюю, Бгичевъ пристальне осмотрлъ ее и обратилъ особенное вниманіе на парадную лстницу, ведущую во второй этажъ, убранную цвтами и устланную англійскимъ отличнымъ ковромъ. Высокій лакей въ гороховыхъ штиблетахъ и въ красномъ жилет эффектно раскрылъ дверь въ залъ.
Эта комната была большая, блыя съ голубыми занавски, мебель сренькаго дерева, простенькая, но удивительно легко сдланная, на большомъ, кругломъ стол посредин лежали иностранные журналы и газеты, лампа съ зеленымъ зонтикомъ висла надъ столомъ. Лакей, идущій впереди гостя, раздвинулъ осторожно пунцовыя тяжелыя портьеры и переступивъ порогъ, произнесъ: г. Бгичевъ!
Гость вошелъ въ большую малиновую комнату съ лпнымъ карнизомъ и потолкомъ. Стны ея были увшаны картинами, преимущественно пейзажами, въ богатыхъ рзныхъ рамахъ. Зелень, мраморныя бюсты, рояль, множество изящной мебели, все было расположено эффектно и вмст съ тмъ каждый уголокъ былъ уютенъ. Матовый свтъ огромной лампы, висвшей посреди потолка, бросалъ на все таинственную тнь, а горящій каминъ и опущенныя бархатныя, малиновыя занавски у оконъ заставляли забывать о лтнемъ времени года.
Въ одномъ изъ угловъ этой роскошной комнаты сидла блокурая женщина, невысокая и худенькая, вся въ бломъ, съ кружевнымъ вуалемъ на голов, ея маленькое личико было отнено взбитыми и прозрачными буклями, которыя скоре походили на дымъ, чмъ на волосы. При появленіи гостя, она привстала немного съ своего кресла и сказала по французски привтствіе, прося гостя ссть, потомъ, обратясь къ господину, лежавшему на кушетк, возл которой она сидла, сказала:
— Мсь Поль!
Лежащій приподнялся, открылъ глаза, какъ бы пробужденный отъ дремоты.
— Мсь Бгичевъ! прибавила хозяйка.— Мсь Дроздовъ.
Мсь Дроздовъ слегка поклонился гостю, Бгичевъ молча ему отвтилъ тмъ же. Отрекомендованный снова принялъ прежнюю позу. По его блдному, худому лицу, впалымъ глазамъ, можно было догадаться, что это больной. Онъ былъ въ домашнемъ туалет: его черной бархатный пальто-сакъ, галстукъ, башмаки, все носило печать изнженности и щегольства.
Хозяйка дома тотчасъ завела разговоръ съ гостемъ объ Италіи, она говорила обо всемъ съ какой-то изысканной восторженностью, хотя ея худенькая и блдно-желтая фигура оставалась постоянно неподвижна, впалые глаза едва глядли, а голосъ былъ тихъ. Больной за то представлялъ совершенную противоположность: его болзненное лицо, не лишенное красоты и отненное блокурыми волосами, дышало какой-то странной энергіей, но что то было непріятное и высокомрное въ выраженіи его срыхъ и блестящихъ глазъ. Развязность, переходящая въ рзкость, проявлялась въ каждомъ его движеніи, онъ метался по кушетк, а не мнялъ положенія, оправлялъ то свой туалетъ, то волосы, часто кашлялъ,— при чемъ хозяйка дома каждый разъ пріостанавливала свою и безъ того медленную рчь и тревожно смотрла на кашляющаго. Между разговоромъ, какъ бы волшебствомъ, былъ изготовленъ столь къ чаю, посреди комнаты. Бгичевъ только тогда замтилъ это, какъ повернулъ голову при появленіи яркаго освщенія: лакей внесъ канделябру и поставилъ ее на чайный столъ, у котораго очутилась молодая, высокая двушка. Матово благо цвта продолговатое лицо ея, съ правильными чертами, полно было гордаго выраженія, въ сжатыхъ губахъ, очень красивой формы, было что-то презрительное, черные, блестящіе глаза, видимо способны были отчетливо передавать малйшее впечатлніе, тонкія брови, почти соединенныя вмст, какъ-то лежали волнисто. Туалетъ ея былъ весь блый, широкіе рукава, обшитые кружевами, выказывали руки, отличавшіяся какъ формой, такъ и близной. Черные блестящіе волосы причесаны были необыкновенно тщательно, но въ тоже время и красиво. При блеск серебра и свчей, на пунцовомъ фон стнъ, фигура двушки была такъ эффектна, что Бгичевъ невольно заглядлся. Хозяйка дома представила гостя двушк, назвавъ ея Катишь, и прибавила къ этому, что это ея пріемная дочь.
Лакей подавалъ чай всмъ, исключая больнаго, ему сама Катишь поднесла чашку. Странно было видть двушку эту съ величавыми манерами, исполняющую роль прислуги, потому что больной капризничалъ, какъ избалованный ребенокъ: онъ заставлялъ ее разъ пять разбавлять и прибавлять чаю и все это рзкимъ, повелительнымъ тономъ.
Какъ ни былъ занятъ Бгичевъ любезностью хозяйки дома, однако онъ усплъ подмтить, что наружно-величавое спокойствіе двушки не боле какъ маска. Окончивъ разливать чай, она сла на диванъ, окруженный зеленью, которая какимъ-то трепетнымъ узоромъ перебгала по ея блой одежд, матовое, правильной формы лицо, съ черными волосами, рельефно обрисовалось на спинк дивана, обитаго пунцовымъ бархатомъ.
Докторъ, все время сидвшій въ отдаленіи отъ всхъ съ газетой, всталъ и подошелъ къ чайному столу, взялъ сухарь, положилъ его назадъ и потомъ подошелъ къ двушк, но не усплъ онъ ссть возл нея, какъ больной подозвалъ его къ себ и попросилъ его пощупать ему пульсъ. Протянувъ руку доктору, онъ громко сказалъ:
— M-lle Катишь, съиграйте что нибудь.
Двушка недвигалась съ мста, какъ будто не слышала голоса больнаго.
— Катишь, мой другъ, мсь Поль васъ проситъ съиграть что нибудь, нжно, но въ тоже время повелительно произнесла хозяйка дома, между разговоромъ съ гостемъ. Двушка встала и, какъ показалось Бгичеву, немного поблднла, садясь за рояль
M-me Денисова насмшливо замтила гостю, что ея Катишь музыкантша и брала уроки въ Италіи у знаменитыхъ европейскихъ маэстро. Но по игр двушки нельзя однако было этого замтить, она играла одну изъ мазурокъ Шопена, удовлетворительно по механизму, но безъ всякаго пониманія автора. Больной метался на кушетк, а когда Бгичевъ произнесъ какой-то комплиментъ по окончаніи игры, то онъ насильственно засмялся и потомъ закашлялся. Тусклые глазки m-me Денисовой блеснули, когда ея пріемная дочь величаво удалилась на прежнее мсто. Отъ Бгичева ничто не укрылось, даже судорожное волненіе, съ какимъ докторъ переворачивалъ листы газеты, которою закрывалъ свое лицо отъ всхъ.
Свтское воспитаніе много иметъ преимуществъ передъ простымъ образованіемъ: свтскій гость можетъ машинально говорить всякій вздоръ, слушать пустую болтовню на видъ очень внимательно, и въ тоже время длать свои наблюденія надъ окружающими. Скрывать свои впечатлнія, не обнаруживать ни удивленія, ни неудовольствія, вотъ въ чемъ заключается хорошій тонъ. Докторъ же въ этомъ случа выказывалъ себя человкомъ самого дурнаго тона: на его лиц и во всей его фигур, какъ въ зеркал, отражались вс его внутреннія ощущенія. Къ счастію, никто изъ присутствующихъ не обращалъ на него вниманія: онъ могъ хмуриться, краснть и задыхаться, сколько ему было угодно. Когда я вижу хорошаго тона господина въ обществ съ наивнымъ, простымъ собесдникомъ, которому нужно оберегать тайну своего сердца, то господинъ хорошаго тона мн кажется искуснымъ и ловкимъ столичнымъ воромъ, разговаривающимъ съ простодушнымъ провинціаломъ на улиц шумной столицы и въ минуту разговора незамтно обкрадывающимъ его, а простодушный провинціалъ еще искренно благодаритъ вора за его любезность….
Бгичевъ очень заинтересовался своими новыми знакомыми: m-me Денисовой, простодушнымъ докторомъ, а особенно больнымъ, который велъ себя такъ странно, что казалось даже гигантъ лакей возмущался имъ. Мсь Дроздовъ грубо отдавалъ приказанія лакею и ничмъ не быль доволенъ: то уносили канделябру, то вносили ее въ комнату, курили какими-то ароматными травами, подавали ему двадцать сортовъ варенья и пять графиновъ воды разной температуры. Словомъ, это былъ господинъ невыносимый. Зато m-me Денисова была неистощимо любезна, она недавала прерываться разговору, было видно, что лучшая часть ея жизни посвящена была изученію искусства быть любезной въ гостиной. Зашелъ разговоръ о картинахъ, которыя украшали комнату. Бгичевъ разглядывалъ ихъ съ удовольствіемъ, картины были лучшихъ новйшихъ художниковъ. Больной разсказывалъ исторію каждой картины, какъ и гд онъ покупалъ, какъ онъ перебивалъ ихъ у богатйшихъ людей и принцовъ.
— Вотъ эта картина мн досталась даромъ, говорилъ Дроздовъ, указывая на небольшую картину Де-Лароша:— ее торговалъ какой-то лордъ и скупился, я внесъ деньги, когда онъ вышелъ изъ мастерской въ нершительности, черезъ часъ онъ вернулся въ полной увренности, что картина его, и когда узналъ, что я купилъ, взбсился страшно. Я считаю, что я пріобрлъ даромъ эту картину, потому что я бы далъ охотно четыре тысячи франковъ, за то только, чтобъ видть, какъ лордъ горячится. Это презабавно!
И разсказчикъ засмялся и важно прибавилъ:
— Да я никакой и ни въ чемъ не выношу посредственности!
— Очень понятно: художническія натуры требовательне, чмъ обыкновенные. Он дышатъ однимъ изящнымъ и вс ихъ интересы въ жизни въ предлахъ изящнаго, замтила хозяйка дома.
‘Этотъ господинъ, долженъ быть — подумалъ Дроздовъ — Меценатъ, любитель и покровитель искусствъ.’
Посл ужина, который былъ изъисканъ и великолпно сервированъ, съ метръ-дотелемъ, въ черномъ фрак и бломъ галстук, вс вернулись въ пунцовую комнату, въ которой раскрыли дверь на террасу, по требованію больнаго.
M-lle Катишь первая вышла подышать свжимъ воздухомъ. Терраса была довольно большая, съ колоннами, увитыми густо плющомъ, съ парусинными занавсками, разшитыми зелеными узорами. Цвты и мебель превращали ее въ очень красивую гостинную. Садъ былъ раскинутъ на большое пространство, большая и тнистая аллея, съ блыми бюстами, загадочно виднлась противъ террасы: кругомъ было тихо, темно. Двушка, прислонясь къ одной изъ колоннъ, смотрла на мсяцъ, едва-едва выглядывавшій изъ темной небольшой тучи. Мало по малу, мсяцъ выплывъ на чистое небо, облилъ своимъ таинственнымъ свтомъ густую аллею и верхушки высокихъ деревъ, ясно обрисовалъ мраморные бюсты и клумбы цвтовъ, которые разливали ароматъ въ влажномъ ночномъ воздух. Двушка была ярко освщена. Напротивъ нея находился докторъ — молча, но пристально устремившій глаза на одну точку, а эта точка была красивое лицо двушки, освщенное мсяцемъ.
Бгичевъ явился на террасу, увренный, что онъ terzo incomodo, какъ говорятъ итальянцы.
— Кажется, у васъ прекрасный садъ? сказалъ Бгичевъ, ставь между двушкой и докторомъ.
— Да! еслибъ онъ не имлъ претензіи походить на версальскій, насмшливо отвчала двушка, довольно рзкимъ тономъ, такъ по крайней мр показалось Бгичеву. Голосъ у двушки былъ довольно силенъ.
— А вы любите сельскую природу: поля, лса?
— Только не русскую.
— Значитъ, вы скучаете въ деревн?
— Странный вопросъ, скучаю ли я…. Да разв можно жить въ этой дикой глуши, смотрть на срое небо и на тощія березы, которыя блымъ цвтомъ своимъ и лтомъ напоминаютъ снгъ — ужасъ зимы?
Бгичевъ замтилъ, что у нея отличные зубы и нкоторая кокетливость въ глазахъ.
— А знаете ли, что, еслибъ я васъ встртилъ въ Италіи, я бы васъ принялъ за римлянку, даже у васъ въ голос есть что-то такое, что напоминаетъ Италію.
— Не мудрено, Катерина Петровна пять лтъ прожила въ Италіи и тамъ почти выросла, замтилъ докторъ.
— Вы врно поете, и у васъ контральтъ, можетъ быть? спросилъ Бгичевъ Катерину Петровну.
— Да, я пою немного, отвчала двушка.
— Не правда, Катерина Петровна поетъ прекрасно и голосъ у ней сильный, подхватилъ докторъ.
Какъ нарочно въ эту минуту мсяцъ вышелъ изъ-за облака, и выразившійся гнвъ на лиц двушки былъ замченъ Бгичевымъ.
— Докторъ, вы знаете, что я терпть не могу аттестатовъ, гордо произнесла Катерина Петровна.
— Разв я сказалъ неправду? печально и робко спросилъ докторъ, потупивъ глаза отъ блеску глазъ двушки, которая отвчала уже гораздо мягче:
— Я вамъ нсколько разъ повторяла, что въ обществ говорить правду не слдуетъ
И она улыбнулась, что вызвало тотчасъ улыбку на печально сконфуженномъ лиц локтора.
— Какое странное понятіе у васъ объ обществ! воскликнулъ Бгичевъ.
— Что же вы находите страннаго? Вы врно тоже согласитесь, что смшне ничего нтъ, какъ видть въ обществ человка, который не уметъ ничего скрыть.
— Самый осторожный человкъ иногда не въ силахъ бываетъ покориться разсчету.
— На минуту! можетъ быть…. нтъ вы вообразите себ человка съ дикимъ….
— Катишь, сыро! явясь въ дверяхъ террасы, произнесла Денисова.
Двушка молча ушла, а на ея мсто стала хозяйка дома. Это сдлалось такъ быстро, точно сценическое превращеніе. Луна попрежнему свтила, и зеленовато-матовый ея блескъ, который такъ былъ красивъ на молодомъ лиц, сдлался непріятнымъ на сморщенномъ желтомъ личик пожилой женщины, съ впалыми глазами, безъ всякаго блеска. Посл звучнаго голоса двушки, въ ночномъ воздух раздался томно-восторженный голосокъ m-me Денисовой, она сказала, смотря на небо:
— Ахъ, какая очаровательная ночь! Сколько поэзіи въ этихъ мрачныхъ облакахъ!
Бгичевъ ловко подладился подъ восторженный тонъ пожилой дамы, и они стали говорить на изящномъ французскомъ язык. Русскій языкъ неудобенъ для свтскихъ фразъ, онъ едва выработался для фразъ нашихъ серьзныхъ либераловъ, съ одной цлью въ жизни — достичь важнаго чина, съ которымъ они безнаказанно могли бы удовлетворять свое политическое тщеславное чувство.
М-me Денисова пришла въ искренній восторгъ отъ гостя, и такъ настоятельно и любезно упрашивала его погостить у ней, что не было средствъ не принять Бгичеву такое лестное вниманіе дамы, впрочемъ, ему самому захотлось покороче познакомиться съ своими будущими сосдями.
Разговоръ ихъ былъ прерванъ тихими аккордами ройяля.
Катишь фантазировала, и какъ бы увлекшись, стала громче и быстре передавать свою музыкальную фантазію. Комната съ террасы представляла живописную картину: красивый станъ двушки, на табурет у рояля, которая была одта вся въ бломъ, возл нея, болзненная фигура больнаго, въ черномъ бархат, въ живописной поз облокотившагося на рояль, роскошная меблировка довершала эффекть этой группы.
Катерина Петровна, вроятно, по просьб своего слушателя, съиграла мазурку Шопена, на этотъ разъ очень хорошо. Бгичевъ зааплодировалъ при окончаніи игры, m-me Денисова тоже привела въ движеніе свои крошечныя ручки и сказала гостю:
— У ней большой талантъ, она музыкантша въ душ и поетъ очень недурно, но застнчива, и только между своими ршается пть.
Одинъ докторъ не принималъ ни въ чемъ участія, его глаза какъ бы впились въ группу въ комнат: Дроздовъ что-то тихо, но съ жаромъ говорилъ двушк, которая небрежно его слушала и воскликнула, смясь, по-итальянски:
— Какая глупость!
Дроздовъ выпрямился и быстро пошелъ отъ рояля, но остановился, закашлявшись. M-me Денисова поспшно вошла въ комнату.
Бгичевъ обратился къ доктору и тихо спросилъ его, указывая на Дроздова:
— Скажите, пожалуйста, онъ родственникъ?
— Нтъ! мрачно отвчалъ докторъ.
— Врно сосдъ по имнію?
— Нтъ.
Бгичевъ длалъ видъ, что не замчаетъ мрачнаго расположенія доктора, и продолжалъ свои разспросы:
— Онъ, должно быть, богатъ?
— Теперь не знаю, но прежде былъ очень бденъ.
— Кто же онъ?
— Живописецъ, не безъ дкости произнесъ докторъ.
Голосъ Бгичева сдлался мягче, какъ обыкновенно бываетъ, когда приступаютъ къ щекотливому вопросу.
— А Катерина Петровна, кто она и давно ли она въ дом?
— Не знаю! рзко отвчалъ докторъ и прибавилъ: — пора и намъ, кажется, ужь прощаются.
И онъ вошелъ въ комнату, а Бгичевъ за нимъ, они застали умилительную сцену: прощанье благодтельницы съ воспитанницей. Денисова нжно поцаловала двушку въ лобъ и ласкала по щек рукой, которую та почтительно поцаловала. Посл этого, двушка холодно и гордо поклонилась Бгичеву, доктору фамильярно, съ одобрительной улыбкой кивнула головой, Дроздову величаво протянула руку и очень быстро отняла при прикосновеніи его руки, потомъ сдлавъ общій реверансъ, какъ бы на сцен, гордо и медленно пошла изъ комнаты, предоставляя любоваться всмъ своей величавой походкой и стройностью стана. Благодтельница проводила глазами свою воспитанницу и самодовольствіе блеснуло на ея сморщенномъ лиц. Она простилась съ Бгичевымъ съ обворожительной улыбкой и назвала его своимъ дорогимъ гостемъ. Дроздовъ пожалъ ему судорожно руку и общалъ на другое утро показать рдкій альбомъ рисунковъ знаменитыхъ художниковъ. Вообще, Бгичевъ замтилъ, что въ манерахъ больнаго было что-то неестественное и черезъчуръ развязное, а въ словахъ и тон голоса проглядывало хвастовство.
Бгичеву было приготовили особое помщеніе, но онъ отказался, желая остаться гостемъ доктора, этимъ Бгичевъ пріобрлъ большое расположеніе молодаго человка, который, придя на верхъ, сдлался, какъ прежде, спокоенъ, развязенъ и разговорчивъ. Онъ удовлетворилъ любопытство своего гостя насчетъ его новыхъ знакомыхъ.
Сначала докторъ разсказалъ біографію хозяйки дома. Вотъ она:
Г-жа Денисова съ самыхъ раннихъ лтъ испытывала мученія отъ своей матери-англичанки, бывшей гувернанткой, и вышедшей замужъ за чиновнаго русскаго старика, который не долго тяготилъ ее и умеръ, оставивъ ей все свое состояніе. Ученье, узкіе корсеты, приличіе — вотъ орудія пытки, которыми тупо напыщенная англичанка мучила свою дочь и лишала сама себя спокойствія, здоровье единственной дочери было страшно болзненно, а мать жаждала утолить свое тщеславіе и сдлать дочь свтской дамой. Въ шестнадцать лтъ Денисова знала четыре языка хорошо, русскій, разумется, очень плохо, да и на что его знать хорошо, когда приходится говорить только съ прислугой, играла на фортепьянахъ или на арф, пла и танцовала разные характерные танцы. Въ гостиной сидла прямо, умла занимать гостей и никогда не показывала виду, что ей скучно или нетерпнія — это была оживленная мумія, а не молодая двушка. Мать долго искала дочери мужа по своему вкусу, и только на тридцатомъ году выдала ее замужъ за старика, съ подагрой, суроваго, ревниваго, но чиновнаго. Посл замужства, въ жизни Денисовой сдлалась одна перемна: кром матери, она стала бояться еще мужа, который никуда не вызжалъ и жену не пускалъ безъ себя. Дома общество состояло изъ старухъ и стариковъ. Мать простирала свою власть до такой степени надъ дочерью, что она, будучи замужемъ и тридцати-пяти лтъ, украдкой читала романы и получала выговоры, если въ назначенный часъ не сидла за роялемъ или за рисованьемъ. Разстройство здоровья у дочери — частыя слезы, безъ всякой причины, какъ полагали мать и мужъ, заставило ихъ развлекать бдную женщину, задыхавшуюся въ чопорной скук Взяли ей воспитанницу, живую и неглупую двочку лтъ двнадцати. Г-жа Денисова точно стала веселе: теперь хоть она слышала, какъ смются, а то ея мужъ и мать изъ приличія разучились смяться. Но не долго воспитанница смялась: старуха требовала отъ живой двочки такого же приличія, какъ нкогда отъ своей болзненной дочери, слезы, наказанія повторялись часто, и въ этихъ сценахъ можно было видть, что не совсмъ заглохли нжныя чувства въ душ Денисовой, она иногда плакала тихонько, исполняя приказаніе матери не ласкать капризную двочку. Разумется, старая англичанка сломила бы живой характеръ двочки: сначала разстроилось бы ея здоровье, а тамъ подйствовала бы и на духъ, совладвъ съ тломъ ребенка, но она внезапно умерла, а вскор скончался и ея зять. На сороковомъ году Денисова осталась очень богатой вдовой и полной распорядительницею своихъ дйствій, запуганная бдная женщина потерялась, она не знала, что ей длать и какъ дйствовать въ жизни. Долго она еще жила подъ тяжелымъ впечатлніемъ страха, но потомъ стала попривыкать, впрочемъ, воспитанница много содйствовала къ оживленію подавленной женщины. Въ четырнадцать лтъ воспитанница была велика, стройна, красива, необыкновенно живаго характера и страшная любительница разсянія, но привычка къ приличію такъ была сильна въ Денисовой, что она часто должна была отказывать своей воспитанниц, которую баловала и называла своей дочерью. По настоянію крестной дочери, Денисова похала въ Италію для своего слабаго здоровья, тамъ они очень романично познакомились съ Дроздовымъ въ какихъ-то термахъ, посреди развалинъ. Посл пяти лтъ г-жа Денисова возвратилась на родину съ больнымъ Дроздовымъ и съ своей уже величавой воспитанницей.
— Я не могъ узнать Дроздова посл его возвращенія изъ Италіи, продолжалъ докторъ.— Онъ похалъ обыкновеннымъ человкомъ, это правда, полнымъ надеждъ на свой талантъ.
— Къ чему, къ живописи? спросилъ Бгичевъ.
— Да, онъ большой имлъ талантъ, но болзнь, а главное, праздность, кажется, уничтожили его. Ну, кто повритъ, что мы съ нимъ воспитывались на мдныя деньги? Я давно знаю его тетку и сестру, он живетъ очень бдно.
— Почему же онъ не помогаетъ своимъ роднымъ, имя теперь вс средства?
— А Богъ его знаетъ! мн кажется, онъ до того огрублъ, зачерствлъ въ роскоши, что въ немъ все умерло, кром своего я.
— Болзнь много портитъ человка: онъ раздражителенъ до дерзости.
— Его раздражительность происходитъ еще отъ самолюбія. Похалъ онъ въ Италію, полный самодовольствія, отъ увренности, что онъ геній. Ну, а вдь въ Рим, какъ я слышалъ, на дипломы-то не смотрятъ, тамъ подай картину — нехороша, вотъ теб и дипломъ! Потерпвъ неудачу, онъ, говорятъ, жестоко сдлался боленъ, ну, да и другія причины явились. И теперь онъ печальнымъ образомъ кончаетъ свое эгоистическое существованіе. Поврьте мн, немного счастья можно найти тамъ, гд страхъ играетъ первую роль. Подчинить своему вліянію не трудно женщину, у которой никогда не было самостоятельнаго характера, да еще во вредъ другимъ дйствуя на нее.
Докторъ вдругъ остановился, какъ бы испугавшись своей излишней откровенности, онъ перешелъ къ самому себ, но сказавъ немного: и изъ этихъ немногихъ словъ было видно, что онъ былъ честенъ и бденъ, врилъ еще въ людей и жизнь и сохранилъ весь юношескій пылъ.
Бгичевъ же ничего не сказалъ о себ доктору, но за то я скажу за него. Герой моего разсказа, какъ и вс герои повстей, былъ уменъ, красивъ и довольно богатъ. Если же онъ имлъ кое-какіе недостатки, то такіе, на которые общество смотритъ снисходительно, и даетъ открытый листъ на нихъ, объясняя эти недостатки увлеченіемъ и слабостью характера. Одни жолчные люди, у которыхъ, вроятно, вслдствіе болзни взгляды дикіе и разноголосящіе со всми, они только одни считаютъ важными подобные недостатки. А, кажется, что тутъ преступнаго, если человкъ очень нжныхъ и благородныхъ нравовъ, увлекшись своей страстью, губитъ честь женщины, и, воспользовавшись ея молодостью, бжитъ отъ своей жертвы, предоставляя ее на съденіе злословію и страшному позору. Виноватъ ли онъ, что ему тягостна малйшая обязанность, если она не льститъ его самолюбію? Ихъ также удивляетъ, зачмъ вс безъ исключенія и низкомыслящіе, и благородно думающіе люди съ любезностью жмутъ руку богачу, нажившемуся Богъ знаетъ какими неправдами, зачмъ въ обществ допущены клеветники и гнусное злословіе гордо царствуетъ надъ всмъ, зачмъ гнусные свистуны, обольстители женщинъ, пользуются защитой общества, а ихъ безгласныя жертвы позоромъ и презрніемъ? Эти жолчные люди — престранные люди! Они хотятъ, чтобъ вс жили, какъ голубки, чтобъ друзья не злословили другъ на друга, чтобъ сильный не душилъ слабаго, чтобь порядочные люди, выгоняя слугу изъ дома за украденную серебряную ложку, также бы выгнали вонъ гостя вора. Да не пересчитаешь, чего только они не требуютъ отъ общества, которое не слушаетъ ихъ и смется надъ ними, даже уметъ наказывать по своему. Очень часто подобный жолчный человкъ очутится въ положеніи быка, выведеннаго на арену, одни раздражаютъ его краснымъ флагомъ, другіе наровятъ ранить его въ это время, а зрители радуются, и только тогда оставляютъ несчастнаго, когда онъ израненный падетъ, тогда торжествующая толпа расходится, гордая тмъ, что побдила слабаго глупыми хитростями нсколькихъ заговорщиковъ удальцовъ.
Всмъ этимъ я желалъ сказать, что недостатки Бгичева показались бы важными только жолчнымъ людямъ, а общее мнніе было очень, очень хорошее о немъ.
Но все еще я не сказалъ ничего существеннаго о моемъ геро. Онъ имлъ счастье родиться отъ довольно богатыхъ родителей, старинныхъ дворянъ, потомъ имлъ еще большее счастье быть единственнымъ наслдникомъ, въ ранній возрастъ потерявъ многихъ братьевъ и сестеръ. Бгичевъ провель свое дтство, какъ большая часть дворянъ-наслдниковъ въ Россіи, въ деревн, окруженный раболпной и праздной дворнею, сластолюбивыми уздными жалкими гостями и подъ руководстомъ гувернеровъ разныхъ націй, но съ одинаковымъ презрніемъ къ русскимъ. Разумется, будущій наслдникъ, не смотря на свой природный умъ и довольно хорошое свтское образованіе, походилъ скоре на дрессированную породистую лошадь, чмъ на человка. Благодтельное университетское вліяніе и тутъ оказало огромную пользу: оно преобразило юнаго Бгичева въ человка, а его природныя способности сдлали его недюжиннымъ человкомъ. Но онъ походилъ на капиталиста, который прячетъ свои сокровища, не находя для нихъ обращенія, или на игрока, которому мелкая игра скучна, а большая страшна, и Богъ всть по силамъ ли? Жизнь его проходила праздно — не потому, чтобъ онъ былъ лнивъ, безслдно — не потому, чтобъ онъ лишенъ былъ способностей и охоты приложить ихъ или блеснуть ими…. почему же?… Такихъ людей теперь въ Россіи много, и не даромъ русская повсть, въ извстномъ кругу, не можетъ обойтись безъ нихъ. И долго еще она не будетъ обходиться безъ нихъ, могутъ быть варіаціи, уклоненія, но герой существенно измнится только тогда, когда ко многимъ аренамъ, гд нын опредленно проявляются русскіе характеры, прибавится еще арена для людей новйшаго поколнія, которые — не служатъ, потому что переросли не только взятки, но и служебное честолюбіе, но не доросли до того, чтобъ проходить служебное поприще по терніямъ, оканчивая его ране или поздне, съ единственнымъ титломъ ‘безпокойнаго человка’, — неуправляютъ своими наслдственными помстьями, потому что переросли и тщеславіе барина и жажду къ пріумноженію своихъ доходовъ, но не доросли до высокаго самоотверженія, потребнаго для обратной роли, а въ литераторы нейдутъ, потому что не всмъ же Богъ посылаетъ литературный талантъ, притомъ наше время гораздо боле производитъ людей съ высокими стремленіями, чмъ нужно намъ литераторовъ. Что же длать? Читать, учиться, быть зрителемъ, гнушаясь дятельностью однихъ, не имя силы или отваги, даже просто случая, толчка извн, часто необходимаго даже самымъ сильнымъ натурамъ, чтобъ идти вслдъ за другими немногими. Не веселая роль въ минуту полнаго разгара силъ, но другой нтъ!.. Жалокъ тотъ, кто даже въ первой молодости не чувствовалъ, не сожаллъ, что дня недостаетъ, кто, напротивъ, въ двадцать-пять лтъ думалъ о томъ, какъ и чмъ бы наполнить его, и, ложась въ постель, словно Богъ знаетъ какому счастью радовался, что день прошелъ.— День жизни, день изъ молодости! Радъ не радъ, а возись самъ собою: холить и лелять себя, вчно искать пищи праздному уму, праздной сил, безъ возможности, безъ привычки и, наконецъ, безъ умнья примнять ее,— вотъ въ чемъ проходитъ жизнь такихъ людей. Привычка, наконецъ, беретъ свое. Умъ облнивается, длается тяжелъ, безпрестанно расходуемый по мелочамъ, становится не способенъ къ долгому напряженію, необновляемое сердце сохнетъ, скупетъ, уже и тамъ, гд не нужно сжиматься, гд сокровище его принесло бы благодтельный плодъ, оно не разспускается…. Существуетъ не одна скупость матеріальная, есть еще скупость сердечная, невсегда врожденная человку, но образующаяся вслдствіе своихъ законовъ и условій, какъ скупость Плюшкина. И горе бдной женщин, если судьба столкнетъ ее съ такимъ человкомъ! Надо же куда нибудь двать свою энергію, найти въ чемъ нибудь пищу своему тщеславію:
Юность намъ совтуетъ лукаво….
Въ первую молодую пору жизни ежедневно дятельность такихъ людей посвящается,— какъ бы сказать?— не волокитству — волокитство предполагаетъ опредленную цль,— а покоренію своей вол, своей личности женскихъ сердецъ. Не то, чтобъ они были одарены натурой страстной или ловеласовской, нтъ, часто люди съ самыми ограниченными потребностями сердца берутся у насъ за роль ловеласовъ: весело пробовать свою силу и еще веселе убждаться въ ней. Нельзя сказать, чтобъ ихъ собственное сердце всегда оставалось покойно, но не легко они отдаютъ свою свободу, чаще всего даже вовсе не отдаютъ ее, поддайся такой человкъ увлеченію, сдлай ршительный шагъ,— и что ему останется длать? Инстинктивно или сознательно они это чувствуютъ, и вотъ почему такъ удачно и долго они выдерживаютъ роль ‘губителей сердецъ’, и если свихиваются, то разв подъ старость.
Бгичевъ уже былъ разъ пять влюбленъ, разъ даже сильно, какъ ему казалось, но ничто не могло его склонить къ семейной жизни, и, самъ не замчая какъ, дожилъ онъ до зрлыхъ лтъ, до зрлыхъ чувствъ и наслажденій: — хорошій обдъ, посл него мягкое кресло, общество людей умныхъ, образованныхъ, но не строгихъ и невзыскательныхъ, передъ которыми можно было бы блеснуть своимъ знаніемъ, начитанностью, а тамъ спокойный сонъ, хорошій вкусъ поутру, чтобъ была надежда покушать съ аппетитомъ на приглашенномъ обд,— вотъ потребности, которыя выдвигаются на первый планъ у многихъ очень умныхъ и благородно мыслящихъ людей. Но Бгичевъ пугался самъ подобной жизни и иногда заставлялъ себя казаться инымъ, даже мечтателемъ, и эти желанія приходили ему чаще и чаще…
Посл долгаго разговора съ докторомъ, Бгичевъ улегся въ постель, невольно сравнилъ себя съ нимъ и ужаснулся, какъ онъ состарлся. ‘Ахъ, какъ пріятна эта лихорадочная жизнь молодости? Какъ все живо чувствуешь, какъ полно на душ! Онъ страстно влюбленъ,— это проглядываетъ въ каждомъ его взгляд, слов! Да, она красива, но гд она набралась этой величавости, даже немного странной въ воспитанниц русской барыни? Изъ этой любви можетъ разъиграться трагедія…. и можетъ ли она полюбить человка безъ всякаго лоску?… А что, побсить разв мн больнаго, отомстить за бднаго доктора?… Я буду ширмой для всхъ, и мой влюбленный будетъ имть случай чаще говорить съ своей Лаурой.’
Долго еще на эту тему разсуждалъ самъ съ собой Бгичевъ, и потомъ уже заснулъ. На другое утро онъ проснулся очень поздно, день былъ ясный, теплый, изъ другой комнаты, гд спалъ докторъ, уступившій свою постель гостю, доносился втерокъ и пніе птицъ, тамъ былъ раскрытъ балконъ. Бгичеву давно не было такъ легко и хорошо — просто помолодлъ онъ: ‘нтъ, я хорошо сдлалъ, что пріхалъ въ деревню, здсь человку легче’, вставая съ постели, думалъ онъ, и пошелъ на балконъ полюбоваться природой. Видъ былъ очень обыкновенный, но за то раздолье глазамъ, поля кругомъ, лса, и снова даль безконечная. Небо, къ удивленію, въ это утро было безъ облаковъ и довольно сине, солнце блестло не скупо. Подъ балкономъ раскидывался большой садъ съ огромнымъ прудомъ. Главная аллея, съ бюстами, съ густой стной акацій и съ подстриженными деревьями, кончалась бесдкой на небольшой возвышенности. Дорожки содержались отлично, множество цвтовъ было разбросано около дома. Садъ понравился Бгичеву,— но вотъ и гуляющіе: докторъ и Катерина Петровна. Бгичевъ невольно улыбнулся, широкія плечи доктора ему показались ужасно неуклюжи передъ стройной, красивой и высокой фигурой двушки. Да докторъ и шелъ не въ ногу, съ понуренной головой, казалось, что слова дамы уничтожали его.
Бгичевь быстро сдлалъ свой туалетъ и спустился въ садъ, будто случайно на встрчу гуляющимъ, докторъ радостно пошелъ къ нему, а его дама замтно хотла скрыться, даже пошла назадъ, но перемнила намреніе, остановилась у куста розъ и какъ бы занялась разсматриваніемъ его. Бгичевъ подошелъ къ Катерин Петровн, раскланялся съ ней и нашелъ двушку также красивую днемъ какъ и вечеромъ, а утренній туалетъ безукоризненнымъ,— онъ какъ и наканун былъ весь блый.
Когда они вс трое пошли по алле, Бгичевъ спросилъ двушку:
— Вы любите утреннія прогулки?
— Нтъ! вотъ по милости доктора я это длаю, увряютъ меня, что мн надо лечиться, что я больна. Пить парное молоко и ходить цлый часъ въ этомъ скучномъ саду, отвчала двушка съ какой-то ироніей.
— Это очень полезно, я думаю, для цвта лица, замтилъ Бгичевъ, самъ незная какъ это у него сорвалось съ языка. Двушка засмялась, а докторъ покраснлъ.
Бгичевъ, желая поправить свою неосторожность, торопливо прибавилъ:
— Такъ значитъ вы любите поле, лсъ? Впрочемъ, я забылъ, что русскія дамы очень пугливы, он…
Докторъ не далъ договорить Бгичеву, перебивъ съ ироніею:
— Катерина Петровна никого и ничего не боится.
Катерина Петровна такъ посмотрла на доктора, что онъ, какъ показалось Бгичеву, сдлался ниже ростомъ, но это не заставило ее пощадить его, когда гость, съ насмшливымъ удивленіемъ, воскликнулъ:
— Какъ! вы не боитесь лягушекъ, пауковъ??
Катерина Петровна сдвинула брови и глядя сердито отвчала:
— Никакихъ наскомыхъ! Меня скоре можетъ испугать человкъ, неумющій держать себя прилично въ обществ.
И она посмотрла на доктора очень гнвно.
Бгичевъ отъ души жаллъ несчастнаго доктора, но скоро вниманіе его было привлечено группой, показавшейся въ конц аллеи: Дроздовъ полулежалъ въ зеленыхъ бархатныхъ креслахъ съ колесами, эти кресла катили два гиганта-лакея, въ штиблетахъ и въ красныхъ жилетахъ, одинъ спереди, другой сзади. Г-жа Денисова издали казалась двочкой, вся въ бломъ, въ соломенной круглой шляпк, съ внкомъ изъ полевыхъ цвтовъ, подъ огромными полями ея личико и узенькія плечи совершенно скрывались. Эта процессія двигалась медленно на встрчу гуляющимъ, Бгичевъ подмтилъ на лиц двушки нкоторое волненіе, она повернула голову назадъ и сказала ласково отставшему доктору:
— Вы устали?
Докторъ сдлалъ скачекъ, краска показалась на его лиц и онъ довольно безсмысленно усмхнулся, поровнявшись съ Катериной Петровной. Она сказала:
— Сегодня что-то рано прогулка.
И ускорила шаги, приблизясь къ m-me Денисовой, она поцаловала ея руку, а та нжно ее въ лобъ. Двушка поклонилась больному и получила отъ него сухой и даже сердитый поклонъ, за то онъ дружески протянулъ руку гостю. На поклоны доктора едва кивали головой. Хозяйка дома мило протянула свою крошечную ручку гостю и освдомилась какъ онъ провелъ ночь. То мсто, гд остановились вс, солнце безпощадно пекло и гиганты-лакеи морщились и косились сердито на Дроздова, какъ виновника пытки, которой подвергались ихъ открытыя головы солнцу.
— Катишь, держите зонтикъ ниже, солнце прямо въ лицо мсь Полю! замтила m-me Денисова своей воспитанниц, которая, говорила въ это время съ докторомъ, неслыхавъ вроятно, что ее окликалъ больной.
Катерина Петровна исполнила приказаніе своей благодтельницы, но не охотно, такъ что Дроздовъ грознымъ взглядомъ далъ знакъ лакею везти себя дале отъ двушки, но вс двинулись за креслами, какъ за царственной колесницей. Бгичевъ шелъ съ боку m-me Денисовой, которая, какъ преданная собачка, ни на шагъ не отставала отъ креселъ, докторъ позади своего большаго, но съ такимъ убитымъ, печальнымъ лицомъ, какъ будто за гробомъ Дроздова. Разумется, во всхъ затруднительныхъ случаяхъ, разговоръ начинается съ погоды и хозяйка дома стала разхваливать утро. Бгичевъ отъ погоды перешелъ къ саду, а потомъ перескочилъ къ разсказу какого-то фантастическаго сна, видннаго имъ подъ утро.
М-me Денисова одна слушала гостя. Дроздовъ тихо говорилъ по-итальянски съ Катериной Петровной:
— Прошу васъ, сложите зонтикъ и не безпокойтесь для меня.
— Мн велно! отвчала двушка.
— Потому-то я васъ и прошу сложить его, я знаю очень хорошо, что вы это длаете не изъ доброй воли. Сложите! не раздражайте меня.
— Напрасно вы раздражаетесь такими вещами, которыя всякой день меня заставляютъ длать.
— Ваше воображеніе создаетъ себ небывалыя несчастья.
— Я не жалуюсь.
— Можно безъ словъ говорить.
— Я не готовилась къ балетному искусству…
— Какъ оригинально, сколько поэзіи въ вашемъ сн, прервала большаго m-me Денисова и, обратясь къ нему, прибавила: — вы слышали, Поль, какой интересный сонъ видлъ мсь Бгичвъ.
— Нтъ! мрачно отвчалъ Дроздовъ: замтно ему было не до сновъ, но m-me Денисова передала вкратц сонъ гостя, сонъ точно былъ оригиналенъ:
Тутъ было все, коль не было обмана —
И черти, и любовь, и страхи, и цвты…
Посл круга по саду, шествіе остановилось у террасы, гд былъ приготовленъ столъ къ чаю. Катерина Петровна, какъ наканун, разливала чай и поила больнаго, который капризничалъ еще боле, чмъ вечеромъ. Двушка не скрывала своихъ непріязненныхъ чувствъ къ больному, они свтились въ ея гордомъ взгляд, она не маскировалась какъ прежде спокойнымъ величіемъ. Чай окончился, но вс оставались на террас, кром Дроздова въ креслахъ внизу, грвшагося на солнц. Подали газеты, и вс занялись чтеніемъ: m-me Денисова пересматривала журналъ объ искусств, Дроздовъ взялъ ‘Dbats’, докторъ ‘Московскія Вдомости’, Катерина Петровна разглядывала иллюстрацію, Бгичевъ просматривалъ ‘Revues’. Казалось, вс заняты чтеніемъ, но въ сущности никто не читалъ внимательно, Бгичевъ украдкой поглядывалъ на граціозную позу двушки, что было ею подмчено, а докторъ такъ залюбовался ножкой Катерины Петровны, что перевернулъ газету вверхъ ногами, не замчая этого.
Дроздовъ, слдившій зорко за двушкой и докторомъ, увидавъ газету вверхъ ногами въ рукахъ влюбленнаго, залился смхомъ и указалъ Бгичеву на разсяннаго чтеца. Докторъ, увидвъ свою разсянность, поблднлъ. Катерина Петровна пылала и бросала на всхъ такіе грозные взгляды, что Бгичевъ прикрылся книгой. Одна хозяйка дома не участвовала въ этой мимической сцен и улыбнулась Дроздову, думая, что ‘Dbats’ его такъ насмшили. Смхъ продолжался, докторъ вскочилъ блдный, бросилъ свирпый взглядъ на больнаго, и такъ бросился съ террасы, что стулъ покатился за нимъ и перепугалъ этимъ m-me Денисову, она только въ эту минуту догадалась, что не ‘Dbats’ были причиной веселости мсь Поля и обратя вопросительный взглядъ къ Катишь, она еще боле перепугалась, такъ что привстала съ своего мста. Катерина Петровна смотрла на больнаго такъ злобно и съ такимъ презрніемъ, что у него дыханіе ускорилось, потъ выступилъ на поблднвшемъ лиц и безъ того болзненномъ, вся его фигура изобразила страданіе, онъ закрылъ глаза и тихо произнесъ: воды! голова его скатилась на спинку креселъ.
На m-me Денисову было жалко смотрть: ея старческое запуганное личико, притертое блилами, страшно подергивалось, движенія были около больнаго тоскливо-суетливы, но вдругъ это безцвтное лицо изобразило гнвъ, когда она встртила улыбающееся и торжествующее лицо Катишь, сидвшей въ спокойной поз. Можно было ожидать взрыва,— но какъ хорошо воспитанная женщина, она подавила порывъ свой и только голосъ ея дрожалъ и былъ грубе обыкновеннаго, когда она обратилась къ воспитанниц и повелительно сказала:
— Приведите сейчасъ же сюда доктора.
Катерина Петровна, смущенная, ушла съ террасы.
Бгичевъ остался съ хозяйкой дома возл больнаго, котораго онъ съ креслами отодвинулъ въ тнь, потомъ онъ бгалъ за водой и спиртомъ въ комнату, теръ больному виски, но ничто не помогало. M-me Денисова потеряла надъ собою власть: какъ обыкновенно женщины въ раздраженіи, говорила много обиднаго насчетъ доктора, заключила, какъ слдуетъ, свои слова слезами и, упавъ въ кресла, закрыла лицо руками.
Бгичевъ былъ въ затруднительномъ положеніи, но по счастью вернулась Катерина Петровна и бросилась къ своей благодтельниц со спиртомъ, но та тихо отстранила ее рукой. Двушка тяжело вздохнула и слегка пожала плечами.
— Гд докторъ? спросила m-me Денисова.
— Ушелъ въ лсъ, сейчасъ будетъ! отвчала двушка, подошла къ больному и стала растирать ему виски спиртомъ. Лишь только ея ручки коснулись его лица, какъ онъ пришелъ въ чувство и, открывъ глаза, вопросительно глядлъ на двушку, которая наклонясь близко къ его лицу, подула ему и посмотрла ласково.
— Merci, еще, произнесъ больной и закрылъ глаза съ пріятнымъ выраженіемъ лица, m-me Денисова радостно встрепенулась, бросилась къ кресламъ и съ нжностью спросила его, не хочетли онъ въ комнату?
Больной нахмурился при звук ея голоса, открылъ глаза и раздражительно сказалъ:
— Вы ни минуты не дадите мн покоя! потомъ мягче продолжалъ: къ чему вы вчно испугаетесь, разв въ первый разъ? Я усталъ, много катался…. Онъ закончилъ свои слова тмъ, что взялъ худенькую руку m-me Денисовой и поднесъ къ своимъ блднымъ губамъ и сказалъ кротко: — Merci, вы врно захлопотались.
Надо было видть счастье, какое озарило тревожное лицо m-me Денисовой, она какъ бы помолодла и восторженно пошла описывать внимательность Бгичева къ ней и Дроздову, который пожалъ его руку и потребовалъ, чтобъ его внесли въ комнату. Явились лакеи съ палками, на которыя подняли кресла съ больнымъ и понесли, Катишь слдовала за нимъ, а m-me Денисова съ любезной и благодарной улыбкой продолжительно пожала руку Бгичеву и смотря въ слдъ кресламъ сказала:
— Вы незнаете, мсь Бгичевъ, что это за замчательный человкъ. Много, очень много искусство теряетъ, что онъ боленъ, онъ удивилъ бы Европу, если бы могъ серьзно заниматься…
Увренность въ геніи Дроздова и благоговніе m-me Денисовой невольно умилили Бгичева и онъ сдлалъ такую физіономію, какъ будто раздляетъ ея высокое мнніе о больномъ.
Черезъ полчаса Дроздовъ совершенно оправился и бесдовалъ о живописи съ Бгичевымъ, больной замтно хотлъ озадачить гостя своими познаніями, гость не отставалъ отъ него и въ этой хвастливой борьб они провели время, поединокъ было еще пріятне, потому что на немъ присутствовали дамы.
Завтракъ былъ въ бесдк, которая походила на восточную комнату: круглая, освщенная съ верху большимъ окномъ, ковры на полу и кругомъ низенькія турецкія диваны,— для жаркихъ дней эта комната была очень пріятна: полу-свтъ, пестрота обоевъ и мягкіе диваны располагали къ нг.
M-me Денисова замтно разсердилась на доктора, что онъ неявился къ завтраку, Катерина Петровна была грустна, что ея лицу гораздо боле шло, чмъ величавое выраженіе. Бгичеву пришла мысль, что она влюблена въ доктора и страдаетъ по немъ. Дроздовъ посл обморока сдлался такъ болтливъ, что даже надолъ Бгичеву своимъ щегольствомъ по части пониманія глубокихъ вопросовъ. Но m-me Денисова благоговйно слушала больнаго и просто влюбилась въ гостя, зато, вроятно, что мсь Поль былъ говорливъ и веселъ. Ничмъ нельзя такъ расположить къ себ женщину, какъ выказать участье и удивленіе къ тому человку, въ которомъ сосредоточена вся ея жизнь. Слушая Дроздова на видъ очень серьзно, Бгичевъ былъ занятъ другимъ: онъ любовался маленькой красивой ножкой Катерины Петровны, обутой въ изящный башмачекъ и тончайшій чулокъ розоваго цвта. Онъ незамтно перевелъ Дроздова изъ ученаго настроенія къ боле легкой тем и они перешли къ ножкамъ женщинъ. Бгичевъ прочиталъ стихи Пушкина:
Какъ я завидовалъ волнамъ,