Пасека, Панаева Авдотья Яковлевна, Год: 1849

Повесть
Время на прочтение: 86 минут(ы)
Скачать в PDF

ПАСКА.
ПОВСТЬ.

(М—лу Н—чу Л—ву.)

ГЛАВА I.

Въ одинъ изъ томительныхъ жаркихъ лтнихъ дней, въ чащ огромнаго лса южной губерніи, на свже сломанномъ бурею дерев, отдыхали два охотника, у ногъ ихъ лежала красивая лягавая собака, она тяжело дышала, высунувъ свой красный, сухой языкъ. Несмотря на то, что время клонилось къ вечеру, жаръ не спадалъ. Такъ было тихо кругомъ ихъ, какъ-будто все замерло въ лсу. Ни травка, ни одинъ листикъ не шелохнулись. Лсъ такъ былъ густъ, что охотниковъ окружала со всхъ сторонъ плотная, высокая стна зелени, отнимавшая всякую возможность прохлады.
Одинъ изъ охотниковъ, щеголевато одтый, покрой платья котораго скоре былъ красивъ, чмъ удобенъ, снялъ бархатную небольшую фуражку и, тряхнувъ своими длинными, взмокшими волосами, съ сердцемъ сказалъ:
— А все по твоей милости, я умираю отъ жажды и задыхаюсь отъ усталости. Я говорилъ, взять провожатаго! Нтъ, не согласился! Вотъ теперь и блуждай по лсу.
И, взглянувъ на часы, онъ еще раздражительне продолжалъ:
— Скоро солнце сядетъ, а ужь ночью трудно по этому глухому лсу пробираться, я и такъ себ ноги вс разбилъ и все лицо перецарапалъ.
— Останемся ночевать, равнодушно замтилъ его товарищъ въ картуз съ козырькомъ, походившимъ на бекасиный носъ.
— Ночевать! что ты, съ ума сошелъ! Не ты ли мн разсказывалъ, что здсь бездна медвдей и волковъ? въ негодованіи воскликнулъ охотникъ въ бархатной фуражк.
— Экой трусъ! насмшливо замтилъ его товарищъ.— Сейчасъ видно, что недавно изъ столицы. Деревенскому жителю тутъ только и раздолье, какъ дло дойдетъ до звря.
— Ну, заплъ свою старую псню. Но я сегодня не намренъ спорить съ тобой о преимуществахъ столичной жизни. Да и чмъ тугъ хвалиться, что ты не боишься дурацкой смерти отъ звря?
— Ну, а чмъ же умне смерть:— застрлиться, напримръ, отъ любви, какъ ты хотлъ-было годъ тому назадъ? а?
И охотникъ въ картуз съ бекасинымъ носомъ тихо засмялся.
Веселость его еще больше раздражила охотника въ бархатной фуражк, и онъ спросилъ грубо:
— Ну, чему тутъ смяться?
— Да какже не смяться: у васъ тамъ влюбятся, и если женщина разлюбила или не полюбила — бацъ! и ноги протянулъ… ха, ха, ха…. А знаешь, все это отчего происходитъ?
— Ну-ка, скажи? съ презрніемъ возразилъ охотникъ въ бархатной Фуражк.
— Отъ душнаго воздуха и сидячей жизни мозгъ приходитъ въ болзненное состояніе, вслдствіе чего вы готовы изъ всякой глупости лишить себя жизни. Живи въ деревн, ты бы въ два дни выздоровлъ отъ всякой такого рода болзни.
— Да ты былъ ли боленъ отъ любви, что такъ смло ручаешься за цлебность вашего деревенскаго воздуха? перебилъ его охотникъ въ бархатной фуражк.
Товарищъ его призадумался на минуту и потомъ отвчалъ:
— Все равно, хоть и не былъ влюбленъ до такой глупой степени, а наврное знаю, что и не влюблюсь. Ну, а еслибъ такое дурачество и нашло на меня, то ручаюсь теб, что молодцомъ показалъ бы себя.
— Не горячись, мн одна старуха говаривала, что есть добрые и недобрые часы: въ послдніе очень опасно за что-нибудь ручаться, ужь ддушка непремнно подшутитъ, смясь сказалъ охотникъ въ бархатной фуражк.
Но вдругъ смхъ его замеръ, и онъ, вздрогнувъ, сталъ прислушиваться.
— Что съ тобой, Камышовъ? быстро спросилъ его товарищъ и тоже сталъ прислушиваться.
— Мн.. послы….шалось, протяжно началъ охотникъ, но вдругъ смолкнулъ и указалъ на собаку, которая насторожила уши и тихо завизжала.
— Шершъ! крикнулъ охотникъ въ картуз.
Собака съ лаемъ кинулась между деревьями, охотникъ въ картуз за ней, а въ бархатной фуражк тревожно закричалъ вслдъ:
— Ну, куда кинулся: можетъ быть, медвдь близко!
Взведя курки, охотники осторожно стали раздвигать втви деревъ и красться. Лай собаки пронесся по лсу и нарушилъ его величественную тишину. Около огромнаго дуба была небольшая площадка. Собака, закинувъ голову на дерево, заливалась лаемъ. На верхушк дуба слышенъ былъ шелестъ, и она слегка покачивалась.
При вид вооруженныхъ охотниковъ, собака какъ бы одушевилась, она царапалась на дерево, но лапы ея скользили, и она дико продолжала лаять.
— Что это за неслыханный зврь, что по деревьямъ лазитъ? съ удивленіемъ замтилъ охотникъ въ картуз.
И, привставъ на цыпочки, онъ старался разсмотрть, что производило шелестъ въ листахъ.
— Смотри! крикнулъ весело охотникъ въ бархатной фуражк и указалъ туда, гд мелькнуло что-то блое.
— Подстрлить, а? что ли? Ну, что это можетъ быть? Гусь или лебедь, впрочемъ тутъ воды верстъ на двадцать нтъ.
— Что за странная птица! замтилъ охотникъ въ картуз и сталъ обходить около дуба въ сопровожденіи своей собаки, которая, уставъ лаять, выла на дерево.
Вдругъ., на страшной высот, широкіе листья дуба раздвинулись — выставилось дтское личико и съ любопытствомъ смотрло на охотника въ бархатной фуражк.
— Сюда! сюда! радостно закричалъ онъ.
Товарищъ его кинулся къ нему съ поднятымъ ружьемъ и, готовый выстрлить, спросилъ:
— А что, птица?
— Да, птица! смясь отвчалъ Камышовъ и отвелъ его ружье. Указавъ на-верхъ, онъ прибавилъ: исчезла!
— Что? поспшно спросилъ его товарищъ.
— Какой-то ребенокъ. Я видлъ одно лицо.
— Ну, что ты городишь! съ сердцемъ перебилъ его товарищъ.— И какому ребенку взлзть на такое толстое дерево и такъ высоко!
И онъ сталъ пробовать обнять дубъ.
— Божусь, я видлъ! горячась сказалъ Камышовъ.
— Полно, теб показалось, замтилъ его товарищъ.
— Позовемъ его.
Охотникъ въ картуз, закинувъ голову, закричалъ:
— Эй! кто тамъ? слзь!
Охотники съ напряженнымъ вниманіемъ смотрли на дубъ, листья котораго зашумли: кто-то ползъ все выше и выше.
— А что? самодовольно замтилъ Камышовъ.
Товарищъ его грозно крикнулъ:
— Эй, кто тамъ? слзай, не то убью!
Ни одинъ листокъ не шелохнулся.
Это разсердило охотника въ картуз, онъ началъ кричать и грозить.
— Это скучно, оставь его, замтилъ Камышовъ.
— Да помилуй, что за дуракъ, сидитъ какъ зврь и не откликается! Къ тому же я наврно знаю, что на нсколько верстъ здсь и жилья нтъ. Если это точно ребенокъ, его надо спасти: скоро ночь, онъ заблудится, да еще на нору медвдя набредетъ.
— Спрячемся! можетъ, онъ отъ испугу не откликается, сказалъ Камышовъ.
Они отошли въ сторону за деревья и легли на траву, придерживая собаку, которая все еще рвалась къ дубу.
Долго они лежали, не сводя глазъ съ дерева, вдругъ листья зашумли, и на большомъ сучк, отдлившемся немного отъ другихъ, показалась двочка и, покачиваясь на немъ, стала робко озираться во вс стороны. Черезъ минуту она начала спускаться, ловко цпляясь за сучки. Члены ея невроятно выгибались, дикое дитя природы не уступало въ гибкости зврю. Голова ея была иногда внизу, а ногами она держалась вверху за сучокъ и раскачиваясь ловила другой сучокъ, поймавъ его, она вдругъ быстро спускалась внизъ.
Въ первую минуту охотники не могли опредлить, точно ли это человкъ, или какой-нибудь невиданный зврь. Двочка поминутно скрывалась вся въ зелени, а если и показывалась, то такъ изогнувшись, что охотники совершенно терялись.
Не переводя духу, слдили они за движеніями страннаго ребенка. Наконецъ Камышовъ спросилъ:
— Что это за зври у васъ?
Но онъ не получилъ отвта отъ своего товарища, который продолжалъ съ изумленіемъ глядть на дерево, при каждомъ опасномъ скачк двочки, черты его изображали ужасъ.
Въ зубахъ у двочки появилась плетеная изъ прутьевъ корзинка съ грибами, что придавало странный видъ ея маленькому лицу. Она уже опустилась на послдній сучокъ и, измряя вышину, хотла спрыгнуть на землю, какъ вдругъ охотникъ въ картуз вскочилъ и, кинувшись къ дубу, съ испугомъ сказалъ:
— Упадетъ, надо ее снять!
Завидвъ охотниковъ, двочка съ крикомъ кинулась снова цпляться за сучки и въ одну секунду исчезла въ густот листьевъ.
Охотники въ недоумніи переглянулись.
— Слзь, пожалуйста слзь, мы теб ничего не сдлаемъ, крикнулъ охотникъ въ картуз.
Въ эту самую минуту другой охотникъ вскрикнулъ и схватилъ себя за носъ, затмъ онъ поднялъ грибъ, упавшій у его ногъ, и, показавъ его своему товарищу, сказалъ:
— Да она славное оружіе изобрла!
Товарищъ же его, весь въ поту, силился взлзть на дубъ, руки и ноги его скользили, и онъ только царапалъ себ ихъ, не достигая цли.
— Ну, какъ не стыдно теб… и стоитъ ли она, чтобъ ты себ вс руки перецарапалъ… смотри, вс въ крови, оставь ее, видишь, что она изъ смлыхъ, замтилъ Камышевъ, чистя свою бархатную фуражку.
— Тьфу пропасть! Ужь не русалка ли это? воскликнулъ измученный охотникъ, въ картуз съ бекасинымъ носомъ.
— Да, это чистая блка, въ вид двочки, замтилъ его товарищъ.
При этомъ слов, листья раздвинулись, и двочка, вы ставивъ свое личико, вопросительно смотрла на охотниковъ, которые, обрадовавшись, спросили въ одинъ голосъ:
— А какъ выбраться изъ лсу?
— Изъ лсу? насмшливо, звонкимъ голосомъ повторила двочка.
— Да, мы охотники! отвчали ей.
— Охотники…. а какіе?
И двочка, спрыгнувъ на нижній сучокъ, устремила на охотниковъ свои большіе и совершенно темно-зеленые глаза, выраженіе которыхъ не согласовалось съ ея миньятюрнымъ и дтскимъ личикомъ.
Камышовъ попятился назадъ, а его товарищъ покойно отвчалъ, глядя пристально на двочку:
— Мы кутуловскіе!
— А, а, а! весело воскликнула двочка: — идите все прямо, все прямо.
И двочка протянула свою руку, необыкновенной близны, съ маленькой кистью, и указала влво.
— Проводи насъ, сказалъ охотникъ въ картуз, стараясь унять кровь, которая текла изъ его руки.
Двочка сдлала большіе глаза и съ испугомъ спрашивала у другого охотника, указывая на раненую руку его товарища:
— Руку убилъ?
И, цпляясь съ сучка на сучокъ, она вдругъ спрыгнула съ страшной высоты на землю и какъ вкопаная стала противъ охотника въ картуз, который отъ такого неожиданнаго и смлаго скачка отступилъ на нсколько шаговъ.
Двочка ростомъ была довольно велика для ея миньятюрнаго личика. Станъ ея былъ пропорціонально тонокъ, но худобы въ ней не было видно, потому-что открытыя руки и плечи были круглы, особенно поражала ихъ близна. Нарядъ ея былъ несложенъ: довольно толстая рубашка съ открытымъ воротомъ и широкими коротенькими рукавами, коротенькая затрапезная полинялая юбочка. Длинныя, совершенно золотистыя косы ложились на ея грудь и, обхватывая талію, завязаны были назади какой-то травой. Вообще, эта близна, эта стройность стана и эти глаза, то свтло-зеленые, то темные, мнявшіеся поминутно отъ густыхъ темныхъ рсницъ, до такой степени поразили охотниковъ, что они молча глядли на двочку.
— Чья ты? откуда? быстро спросилъ ее охотникъ въ картуз.
Двочка, поглядывая робко на собаку, отвчала:
— Я…. здшняя, изъ паски.
— Не бойся ея! замтилъ охотникъ въ картуз, взявъ собаку за ошейникъ.
Двочка улыбнулась, выказала рядъ маленькихъ, но необыкновенно блыхъ и граціозныхъ зубовъ и, вытащивъ изъ-за пазухи корку хлба, смло протянула руку проголодавшейся собак, которая радостно кинулась къ ней. Охотники думали, что двочка испугается, но она, преспокойно давъ собак кусокъ хлба, стала ее гладить по голов и заглядывать ей въ глаза.
— Ты знаешь дорогу домой?… къ себ?… спросилъ охотникъ въ картуз.
— Знаю.
— Ну такъ провели и насъ.
— Мы устали, подхватилъ другой.
— Къ ддушк? спросила двочка.
— Къ какому ддушк? спросили охотники.
Двочка съ удивленіемъ посмотрла на нихъ и опять повторила:
— Къ ддушк?
— Къ кому хочешь, сказалъ охотникъ въ картуз.
Двочка молча пошла впередъ, собака побжала за ней: врно, думала еще получить что-нибудь. Охотники тоже послдовали за ними. Но, пройдя нсколько шаговъ, охотникъ въ картуз спросилъ двочку:
— А какъ тебя зовутъ?
— Блка! не поворачиваясь отвчала двочка, занятая подразниваыіемъ собаки: собака припрыгивала, стараясь достать корзинку съ грибами, которую двочка держала высоко.
— Какъ? спросили охотники.
— Бл-ка! протяжно выговорила двочка.
Охотники вопросительно переглянулись между собою, замтивъ это, двочка повторила: Блка, Блка!
— Ну, Блка, а далеко ли твой ддушка? спросилъ охотникъ въ картуз.
— Недалече: только пройдемъ дубы, будутъ липы,— вотъ и ддушка.
— А есть ли здсь вода? я пить хочу.
— Вода? воскликнула двочка.
Она остановилась будто что-то припоминая и вдругъ, быстро повернувшись назадъ, повелительно сказала охотникамъ:
— Пойдемъ сюда.
— Вдь ужь близко, подожди, замтилъ Камышовъ.
— Воображаешь! у лсныхъ жителей все близко, если они въ своемъ лсу, а мн пить страшно хочется, отвчалъ охотникъ въ картуз.
Охотники послдовали за двочкой. Лсъ былъ густъ, но пни и сухіе сучья ни на минуту не пріостановили двочку, она шла какъ-будто по гладкому полу.
— Какъ это она себ ногъ не переломаетъ! замтилъ Камышовъ, споткнувшись объ пень и съ гримасами потирая ногу.
Блка точно летла, а не шла, ея зоркіе зеленые глаза быстро бгали по сторонамъ, она успвала собирать грибы въ корзинку, а въ ротъ ягоды, и между тмъ усталые охотники не могли за ней поспвать. Она скрылась у нихъ изъ виду съ собакой, которая, забывъ своихъ хозяевъ, бжала возл нея.
— Ну, она, кажется, пропала? замтилъ охотникъ въ картуз.
Но звонкое а-ууу! раздалось въ лсу, и онъ улыбнулся. Его товарищъ сказалъ,
— Знаешь, что? ужь не сыграли бы съ нами шутки эти зеленые глаза: они что-то странны, да и голосъ-то у неі? не дтскій…. слышишь!
Двочка продолжала кричать: ау, ау!
— Полно, куда нашимъ дуракамъ хитрить, она вдь не въ столиц воспитывалась, а въ лсу, отвчалъ охотникъ въ картуз.
И они пошли на голосъ двочки. Большія кочки — признакъ болотистой почвы, замедляли путь, и охотникъ въ бархатной фуражк замтилъ:
— Смотри, скоро болото, чтобъ она не утопила насъ.
— Утопить, не утопитъ, а защекочетъ, смясь отвчалъ его товарищъ и прибавилъ шагу.
Охотники завидли двочку, манившую ихъ къ себ. Подойдя къ ней, они были поражены хитростью обитательницы лсовъ. Двочка стояла плотно обими своими блыми маленькими ножками въ тонкой изумрудной зелени, по которой тихо струилась узенькой, едва замтной полоской чистая вода: отъ давленія ея ногъ въ нсколькихъ мстахъ сдлались углубленія, и въ нихъ набгала чистая вода.
Приподнявъ юбочку, съ раскраснвшимися слегка щеками, двочка своими зелеными глазами лукаво глядла на собаку, которая съ жадностью хлбала воду у ея ногъ.
— Пей скоре, а то убжитъ, сказала двочка, и присвъ начала черпать горстью воду и пить ее.
Охотники послдовали ея примру и, утоливъ жажду, поблагодарили ее. Двочка самодовольно улыбнулась и гордо приняла благодарность. Она повелительно указала охотникамъ итти назадъ, а сама осталась на томъ же мст. Утоливъ жажду, охотники пошли бодре. Двочка между тмъ вымыла себ лицо и руки, и принялась вытирать своею юбочкой.
Камышовъ оглянулся и сказалъ своему товарищу, указывая на двочку:
— Смотри-ка, чего добраго, она собирается кокетничать передъ нами.
Въ эту минуту двочка, какъ нарочно, развязавъ свои косы у пояса, откинула ихъ назадъ и стала мочить ихъ водой и гладить.
— Какія длинныя косы! воскликнулъ съ изумленіемъ охотникъ въ картуз: — я думаю, ее всю можно запутать въ нихъ!
Двочка, занятая своимъ туалетомъ, и не замтила, что охотники смотрятъ на нее. Смочивъ волосы водой, она снова обвила ими свою талію и завязала ихъ назади, потомъ взяла корзину съ грибами и, припрыгивая, побжала къ охотникамъ.
— Сколько теб лтъ? такимъ вопросомъ встртилъ ее Камышовъ.
Двочка странно посмотрла на него.
— Ты большая! за-мужъ хочешь? перебилъ его товарищъ.
— За-мужъ! радостно воскликнула двочка, и прибавила: — хочу, хочу.
— А женихъ есть?
— Женихъ?… нтъ, у меня нтъ еще жениха! съ тяжелымъ вздохомъ отвчала двочка.
— Почему?
— Ддушка сказалъ, что мн нужно такой, такой вырости.
И двочка вытянула руку кверху и привстала на цыпочки.
Охотники улыбнулись, и одинъ изъ нихъ замтилъ:
— Долго же ей ждать жениха.
Двочка продолжала:
— Мн ддушка пообщалъ подарить три улья: они ужь мои будутъ.
— Ага! однако, твоя дикарка понимаетъ наслажденіе правъ собственности, замтилъ насмшливо Камышовъ.
Продолжая дорогу, они болтали съ двочкой, которая разсказывала имъ про своего ддушку и про пчелъ.
Лсъ начиналъ рдть и солнце садилось. Огненный свтъ мелькалъ между деревьями, зелень которыхъ такъ была ярка, что длалось больно глазамъ.
По мр того, какъ охотники подвигались впередъ, становилось душне, воздухъ пропитанъ былъ ароматомъ. Двочка припрыгивая повторяла весело:
— Ддушка, ддушка!
— Разв близко? спросили ее.
— А вонъ, вонъ летитъ пчелка! закричала двочка, звонко засмявшись, и стала махать, чтобъ загнать пчелу назадъ.
Охотники пришли въ небольшую липовую рощу.
— Сюда, сюда! привтливо маня ихъ рукою, сказала двочка, и вдругъ скрылась.
Черезъ минуту между двумя липами растворилась плетеная небольшая калитка, двочка, впустивъ охотниковъ, проворно захлопнула ее, звонко засмялась и пустилась бжать впередъ.
— Чему она такъ смется? вздрогнувъ спросилъ Камышовъ.
— Отъ радости, что дома, отвчалъ покойно его товарищъ, осматриваясь кругомъ.
Довольно большое пространство, окруженное плетнемъ, по которому росли кругомъ липы, по плетню внутри вился душистый горохъ, клеверъ покрывалъ всю траву. Уродливые ульи были разбросаны между огромными липами. Двочка мелькала между ними, дико крича:
— Ддушка! ддушка!
— Здсь, здсь! послышался невдалек отъ охотниковъ дрожащій голосъ.
Охотники увидли двочку, тащившую за руку какую-то уродливую старческую фигуру. Овчинный тулупъ былъ надтъ на старик шерстью вверхъ. Вроятно, отъ сильнаго жара, лицо покрыто было сткой, изъ-подъ которой виднлась желтовато-сдая длинная борода. На рукахъ были рукавицы. Въ этомъ-то наряд притащила его двочка къ охотникамъ, при вид которыхъ старикъ снялъ рукавицы и стку, открылъ лысую голову съ небольшимъ ободочкомъ сдыхъ волосъ и, низко кланяясь, спросилъ: ‘чего ихъ милости угодно?’ Охотники отвчали, что они сбились съ дороги и, встртивъ двочку, просили ее провести ихъ къ нему отдохнуть.
— Милости просимъ, милости просимъ, радушно сказалъ старикъ и въ тоже время бросилъ грозный взглядъ на двушку, которая, прислонясь небрежно къ лип, насмшливо поглядывала на него.
— Это твоя внучка, ддушка? спросилъ охотникъ въ картуз, указывая на двочку, которая, срывая листы, громко щелкала.
— Моя, батюшка, моя сродная, кланяясь отвчалъ старикъ.
— А сколько ей лтъ? перебилъ его щеголеватый охотникъ.
Старикъ тревожно поглядлъ на внучку, потомъ на охотниковъ и, принявъ глупое выраженіе, съ поклономъ отвчалъ:
— А Господь знаетъ, кажись, не то 10, не то 12…. память плоха, все забывать сталъ.
— Мать и отецъ живы у ней? спросили старика, который пугливо отвчалъ:
— Нту, батюшка, нтъ,— сиротка круглая,— и быстро прибавилъ: — а чай отдохнуть желательно вашей милости?
Двочка ни минуты не стояла: она вертлась, выгибалась, будто нарочно стараясь изумить охотниковъ своей гибкостью и ловкостью.
Охотники отвчали, что давно того желаютъ. Тогда старикъ повелъ ихъ въ шалашъ, сдланный изъ свжихъ дубовыхъ сучьевъ. Откинувъ рогожу, охотники вошли въ тнистый и прохладный шалашъ, полъ котораго былъ устланъ дубовыми листьями. Тнь и мягкость шалаша плнили охотниковъ, но голодъ не далъ имъ долго наслаждаться отдыхомъ, и они попросили у старика чего-нибудь пость.
— Блушка! а Блушка! крикнулъ старикъ:— сбгай-ка къ тетк Настась да спроси молока.
И., обратясь къ нимъ, прибавилъ:
— Извините, чмъ богатъ!
— Какъ зовутъ твою внучку? спросилъ охотникъ въ картуз.
— Блушка-съ!
— Что это за имя?
— Да такъ… знать ее… она, видите, съизмала больно прыткая была: ее вотъ и зовутъ Блкой, да и съ лица бла, такъ оно….
— Ну, хорошо, а настоящее ей имя-то какое?
Старикъ, не отвчая на этотъ вопросъ, сердито крикнулъ на Блку:
— Ну, что же, иди, коль говорятъ, господа кушать хотятъ.
Надъ головами охотниковъ послышались шаги и мурлыканье нжнаго голоса.
— Экъ, куда забралась! замтилъ щеголеватый охотникъ, высунувъ голову изъ шалаша и заглядывая на крышу.
— Рзвушка! еще молода! Эй, Блка! я те говорю, иди на гору за молокомъ!
— Сейчасъ! капризнымъ голосомъ отвчала Блка и вдругъ спрыгнула на землю. На голов ея красовался внокъ, сдланный изъ дубовыхъ листьевъ, перемшанныхъ съ душистымъ горошкомъ.
— Одинъ или два горшка, ддушка? лукаво улыбаясь, спросила Блка, и, замтивъ, что охотники глядли на нее, она покраснла и быстро сорвала съ головы внокъ.
— Иди, ужь тетка знаетъ.
Блка пустилась бжать, замелькала между ульями и липами и скрылась.
Охотники, снявъ съ себя вс принадлежности охоты, сли у входа шалаша. Старикъ, оставивъ охотниковъ на нсколько времени, вернулся вскор, неся на широкомъ лист папоротника кусокъ меду.
— Прошу на здоровье! сказалъ онъ кланяясь.
— Спасибо, старинушка, спасибо! отвчалъ охотникъ въ картуз: — а сколько у тебя ульевъ?
— Да что, батюшка, весной пять пропало, да вотъ, если Богъ дастъ теплыхъ деньковъ, какъ сегодня, то можетъ статься и поверстается изъянъ-то.
— Давно ты въ паск живешь?
Старикъ призадумался.и медленно отвчалъ:
— Годовъ чай съ двадцать будетъ.
— А теб-то самому сколько?
— Да Богъ знаетъ: кажись, за девятый десятокъ перевалило.
— Зимой гд живешь?
— На гор, батюшка.
— Съ внучкой?
— А какже! съ ней.
— Отъ дочери, что ли, она?
— Да, отъ дочери, батюшка!— Да не хотите ли испить чего? спросилъ старикъ и пошелъ отъ охотниковъ.
— Нтъ, спасибо.
— Сейчасъ, сейчасъ! пробормоталъ старикъ и поплелся дале, какъ-будто не разслышавъ охотниковъ.
Блка показалась между ульями, неся бережно горшокъ молока, прикрытый деревяннымъ кружкомъ, на которомъ лежали два толстыхъ ломтя хлба. Поставивъ кринку передъ охотниками, она вынула изъ-за пояса воткнутыя дв деревянныя ложки, тщательно вытерла ихъ своей юбкой и, давъ каждому охотнику въ руку по ложк и по ломтю хлба, сняла деревянный кружокъ и пригласила охотниковъ сть, а сама отошла и, ставъ поодаль, обмахивала внкомъ своимъ мухъ отъ меду. Проголодавшіеся охотники съ большимъ апетитомъ принялись сть.
Утоливъ голодъ, они вспомнили о своей собак, которая пристально смотрла имъ въ глаза, облизываясь за каждымъ ихъ глоткомъ, и обратились къ Блк съ вопросомъ, какъ бы накормить ее. Блка кивнула головой, въ одну минуту вырыла яму поодаль шалаша, обложила ее листьями, покрошила туда хлба, налила молока и пригласила сть собаку, которая не заставила долго себя просить.
— Ай да умница! воскликнулъ охотникъ въ картуз и, съ гордостію обращаясь къ своему товарищу, прибавилъ: — что, каковы наши дикарки?
Пришелъ старикъ и, поворчавъ на внучку, сталъ поодаль отъ шалаша и принялся додать молоко, оставшееся посл охотничковъ.
Солнце сло, охотники легли спать. Стемнло вдругъ. Воздухъ, пропитанный запахомъ душистаго гороху и липъ, былъ густъ и ароматенъ.
Охотники начинали уже дремать, какъ вдругъ услышали легкіе шаги надъ головой. Охотникъ въ картуз быстро вскочилъ и проговорилъ:
— Это она, бсенокъ, ходитъ по крыш.
— Да, чего добраго, еще провалится намъ на голову! недовольнымъ голосомъ замтилъ Камышовъ.
— Тс! произнесъ охотникъ въ картуз и сильно сжалъ руку своему товарищу.
— Слзь добромъ, эй, слзь! послышался шопотъ старика у шалаша.
— Не хочу! ршительно отвчала Блка.
— Дура! слзь и иди спать на гору!
— Не хочу, не пойду! настойчиво и довольно громко сказала внучка.
— Ну, погоди, ужь я тебя отучу бгать по лсамъ да заводить чужихъ въ паску! не знаешь, что ли, дороги въ избу?
— Я ихъ не заводила, я собирала грибы, заслышала шорохъ, испугалась, думала, что волкъ аль медвдь и взлзла на дерево да вонъ они убить меня хотли.
— Ну, смотри, ужь я тебя! такая стала озорница, что удержу нтъ!
Сказавъ это, старикъ отошелъ, а ему вслдъ раздался тихій смхъ.
— Кажется, ддъ-то начинаетъ побаиваться за свою внучку, замтилъ Камышовъ.
— Немудрено, онъ, кажется, поубавилъ ей года, ворочаясь съ боку на бокъ, отвчалъ его товарищъ.
Какъ они ни устали, но все-таки не могли заснуть. Густой и влажно-ароматическій воздухъ волновалъ ихъ кровь.
— Уфъ, какъ жарко и душно здсь! надо улечься подальше отъ цвтовъ, наконецъ сказалъ охотникъ въ картуз.
— Да куда итти! вишь, какъ темно! возразилъ другой охотникъ, отдергивая рогожу и всматриваясь въ черную даль.
— А Блка? ее разбудить можно! радостно сказалъ охотникъ въ картуз.
И, выгнувшись изъ шалаша, онъ крикнулъ:
— Блка, а Блка!
— А? раздался нжный голосокъ сверху.
— Здсь душно, нельзя ли положить насъ въ другое мсто?
— На гору? хочешь?
И Блка спрыгнула на землю и, наказавъ охотникамъ итти осторожне, чтобъ не разбудить ддушку, повела ихъ. Охотники ощупью побрели за ней. Ночь была мрачная: охотники поминутно спотыкались на деревья и стукались лбами. Наконецъ они уперлись въ крутую гору, на которую Блка приказала имъ лзть, помогая то одному, то другому карабкаться. Охотники долго бились, наконецъ взлзли на какую-то площадку, гд свжій воздухъ пахнулъ имъ въ лицо. Блка сказала:
— Здсь можно спать. Только не вертись, а то упадешь.
И она хотла итти, но охотникъ въ картуз удержалъ ее за руку, сказавъ:
— Останься съ нами, я боюсь.
Блка засмялась и спросила:
— А чего ты боишься?
— Ддушки.
— Онъ здсь тебя не найдетъ, я только одна знаю это мсто.
— Кажется, гора высока?
— Нтъ.
Камышовъ почувствовалъ непреодолимое желаніе спать и задремалъ подъ говоръ своего товарища съ Блкой. Въ ночномъ воздух голосъ Блки какъ-то особенно былъ звученъ, и она долго болтала….
Ночь стала рдть, воздухъ все боле и боле длался прохладнымъ. Втерокъ слегка перебиралъ листьями, производя какіе-то убаюкивающіе звуки.
Камышовъ пугливо проснулся и, привставъ на своемъ мст, съ удивленіемъ сталъ озираться кругомъ.
Первые дневные лучи, проникнувшіе сквозь густые листья зелени, представили ему слдующую картину:
Необыкновенно высокая и крутая гора, покрытая мелкимъ кустарникомъ и огромными деревьями, нкоторыя изъ нихъ, прихотливо изгибаясь, падали совершенно внизъ или торчали паралельно къ земл. На двухъ изъ такихъ корней лежало нсколько досокъ, покрытыхъ рогожей и устланныхъ травой и листьями. То была постель охотниковъ. Камышовъ засталъ своего товарища бодрствующимъ, и, по его блдному лицу и усталымъ глазамъ, можно было догадаться, что онъ не спалъ во всю ночь. Онъ пристально смотрлъ на Блку, спавшую на сучьяхъ того же дерева, свернувшись какъ червякъ на листк. Зелень придавала ея миленькому личику какую-то мертвенность. Ея золотистыя длинныя косы слегка колыхались внизу, упавъ между сучьями. Камышовъ долго смотрлъ на Блку и, обратясь къ своему товарищу, спросилъ:
— Что ты не спишь?
Охотникъ въ картуз вздрогнулъ и недовольнымъ голосомъ отвчалъ:
— Я ужь выспался.
Блка въ это время что-то пробормотала сквозь сонъ, вытянулась, закинула руки на голову, ея лицо и вообще вся фигура приняла такое плнительное выраженіе, что охотники замолкли и глядли на нее съ удивленіемъ.
— Я готовъ голову прозакладовать, что старикъ скрылъ много ей лтъ! шопотомъ замтилъ Камышовъ.
— Не думаю: она еще совершенное дитя. Вчера, какъ ты спалъ, я долго съ ней говорилъ, и убдился, что она замчательный ребенокъ. Но я боюсь за нее: она погибнетъ здсь, съ ея дтскою доврчивостію, одна, безъ всякой защиты противъ грубаго и холоднаго разврата, какой она каждую минуту можетъ встртить!
Въ голос его было столько состраданія и участія къ беззаботно-спящей двочк, что Камышовъ пристально посмотрлъ на него и сказалъ:
— Ну вотъ прекрасный случай разсять деревенскую скуку.
— Вырвать ее изъ этой жизни! быстро перебилъ его охотникъ въ картуз.
— Воспитай ее, сдлай изъ нея женщину хорошую…. къ томужь ты такъ недоволенъ воспитаніемъ нашихъ женщинъ.
— А потомъ? язвительно спросилъ охотникъ въ картуз.
— Ну, потомъ женись, спокойно отвчалъ Камышовъ.
Его товарищъ принужденно засмялся и сказалъ:
— Чтобъ осуществить глупаго доктора Бартоло.
Блка пугливо вскочила и слабо вскрикнула, одна ея коса зацпилась за сучокъ. Охотники кинулись-было помогать ей, но Блка, раздвинувъ сучья, скользнула внизъ и исчезла.
Охотники переглянулись, и Камышовъ замтилъ:
— Ей скучна будетъ наша жизнь.
— Я спать хочу, отрывисто отвтилъ ему охотникъ въ картуз и какъ бы въ изнеможеніи легъ на доски.
Камышовъ послдовалъ его примру, и оба они погрузились въ сонъ.
Солнце, проникая сквозь зелень, жгучими своими лучами пробудило Камышова, который не нашелъ уже возл себя своего товарища. Спускаясь по крутой гор, онъ дивился, какъ это они, взбираясь сюда ночью, не сломили себ шеи.
Было уже около десяти часовъ. Старикъ сидлъ у шалаша, грясь на солнышк и задумчиво пощипывая свою сдую бороду. При вид охотника, старикъ всталъ и низкимъ поклономъ встртилъ его. Охотникъ подслъ къ старику и сталъ разспрашивать его о жить и объ ульяхъ. Разсказывая о пчелахъ, старикъ одушевился и съ любовью передавалъ біографію каждаго улья.
Блка наверху, напвая на какомъ-то странномъ язык, какъ въ люльк, покачивалась на рогож, привязанной къ двумъ липамъ, росшимъ у шалаша, позади околицы. Вдругъ она замолкла и, всматриваясь въ-даль, дико закричала:
— Рой, рой!
Старикъ закопошился. Блка съ ршетомъ въ рукахъ спрыгнула на землю, бросила въ лицо старику рукавицы и маску и пустилась бжать. Камышовъ пошелъ за старикомъ, который чуть не бжалъ, творя молитву. Блка уже была на лип, съ полнымъ ртомъ воды, и стерегла минуту спрыснуть и накрыть ршетомъ рой пчелъ, летавшихъ около липы. Въ ея поз было столько лукавства, что страшно стало щеголеватому охотнику, была ли то любовь къ пчеламъ, или одна выгода, трудно было опредлить. Старикъ одушевился, онъ дрожалъ всмъ тломъ. Посадивъ пчелъ въ порожній улей, Блка радостно потирала руками, дико смялась, била въ ладоши. Ея зеленые глаза полны были дикаго лукавства, блдныя щеки раскраснлись и ея высокая, но еще не сформировавшаяся грудь высоко подымалась. Въ эту минуту въ ней выказывалась какая-то гордость. Старикъ прижался около новаго улья, заботливо затыкая травой малйшее отверстіе въ немъ, крестился и что-то бормоталъ про себя.
Сдлавъ все, что требовалъ ддушка, Блка опять взлзла на шалашъ и помстилась на висячей койк.
Камышовъ украдкой долго смотрлъ на дикарку и наконецъ спросилъ:
— Ну, чего бы ты больше всего хотла теперь?
— Чтобъ у насъ всякій день много роевъ вылетало.
— Нтъ, а изъ платья?
— Бусъ на шею! быстро отвчала она.
— А еще чего?
— Вырости вотъ какъ.
И Блка, поднявъ руку, привстала на цыпочки и указала на замтку на дерев.
— Зачмъ?
— А мн ддушка сказалъ, что онъ меня тогда отдастъ замужъ.
Камышовъ улыбнулся хитрости старика и спросилъ внучку:
— А что, тебя не бьютъ? любить тебя ддушка?
— Теперь не достанетъ: я сейчасъ на дерево, прежде такъ привязывали меня, ну да я всякую веревку перегрызу, съ увренностью сказала Блка.
— Зимой гд вы живете?
— На гор: тамъ у насъ тетка Настасья есть — такая злая и хромая: она было побжала за мной съ горы, чтобъ высчь меня, да упала и ногу сломила, теперь вотъ какъ ходитъ.
И Блка стала передразнивать хромую тетку и такъ искусно сморщила свое лицо и вытянула подбородокъ, что Камышовъ невольно засмялся. Блка покраснла и сдлала серьзный видъ.
— Ну, а злая тетка тебя не бьетъ?
— Она?…
И Блка призадумалась и, сдлавъ грозное лицо, продолжала:
— Она разъ меня привязала моими косами къ скамь: на, говоритъ, перегрызи.
— Что же, ты перегрызла? съ любопытствомъ перебилъ ее Камышовъ.
— Нтъ.
— Почему?
— Да… такъ… въ недоумніи отвчала Блка и потомъ съ гордостью прибавила: — зато какъ меня отвязали, я убжала въ лсъ и три дня не шла домой.
Бесда ихъ была прервана приходомъ охотника въ картуз, который былъ очень мраченъ и на вопросъ, куда онъ ходилъ, отрывисто отвчалъ, что охотился, но его ружье даже не было заряжено, а забытая пороховница валялась въ шалаш.
Камышовъ началъ собираться домой, но его товарищъ упрашивалъ подождать вечера, потому-что очень жарко будетъ въ дорог. Они легли въ шалаш, и охотникъ въ картуз началъ мечтать объ идеальной паск, какую онъ намренъ былъ устроить на будущій годъ для себя. Блка набрала къ обду грибовъ и ягодъ. Когда жаръ спалъ, охотники простились со старикомъ и дали ему денегъ, которыя произвели въ немъ страшную перемну. Старикъ униженно кланялся, усмхался, звалъ ихъ почаще посщать его паску и крикнулъ нжно:
— Блушка! а Блушка! проводи-ка гостей.
Блка предупредила старика: она уже ожидала охотниковъ за калиткой.
Старикъ долго еще стоялъ у калитки, заслонивъ рукою глаза отъ заходящаго солнца, и безпрерывно низко кланялся спин удалявшихся охотниковъ.
Отойдя отъ паски, Камышовъ далъ Блк нсколько мелкихъ серебряныхъ денегъ, сказавъ, чтобъ она купила себ бусы.
Она вся вспыхнула и задыхающимся робкимъ голосомъ спросила:
— Все мн? ддушк не отдавать?
Охотникъ отвчалъ, что ей одной.
Блка запрыгала, завертлась и, махнувъ охотникамъ рукой, чтобъ они продолжали путь, кинулась бжать въ сторону, остановясь у одной липы, прихотливо выгнувшейся, она стала отъ нея отсчитывать деревья и у пятаго принялась рыть яму.
— Что она хочетъ длать? спросилъ Камышовъ, слдя за Блкой.
— Деньги хочетъ спрятать, недовольнымъ тономъ отвчалъ его товарищъ: — зачмъ ей давать деньги? Это ее испортитъ, прибавилъ онъ.
Блка, выкопавъ яму и завернувъ въ листъ деньги, положила ихъ въ нее и, засыпавъ землею, долго утаптывала ее своими ножками, наконецъ, накидавъ на яму сухихъ лисгьевъ и сучьевъ, она побжала къ охотникамъ.
— Зачмъ ты спрятала деньги? строго спросилъ охотникъ въ картуз.
— А тетка Настасья отниметъ, отвчала Блка.
— Бдное дитя! съ участіемъ произнесъ охотникъ въ картуз.
Охотники лниво пошли дальше. Блка съ увлеченіемъ разсказывала имъ про свое житье-бытье у ддушки, и, по словамъ ея, видно было, что у старика и Блки были какія-то сношенія съ жидами, которые останавливаются у нихъ. Блка пла жидовскія псни и даже танцовала.
— Однако, скоро стемнетъ, а мы ее заведемъ далеко: она можетъ тоже заблудиться, какъ мы вчера! пугливо поглядывая на небо, сказалъ охотникъ въ картуз.
— Ну зачмъ же дло стало, отпустимъ ее домой. Мы, кажется, теперь не собьемся съ дороги, отвчалъ Камышовъ.
— Одну? да она не успетъ пройти полдороги, какъ смеркнется, съ жаромъ перебилъ его товарищъ.
— Такъ иди ее провожать, а я пойду домой, насмшливо возразилъ Камышовъ.
— Блка, иди скоре домой, сказалъ охотникъ въ картуз, обращаясь къ Блк, которая, присвъ на землю, рылась въ трав.
— Я гулять еще хочу, отвчала она.
— Смеркнется скоро, заблудишься, сказалъ онъ.
— Нтъ, я вижу хорошо.
— Пожалуйста, иди домой, чуть не умоляющимъ голосомъ повторилъ онъ.
— Не хочу! настойчиво сказала Блка и отскочила далеко отъ охотника.
— Я куплю теб бусы, только иди домой! съ жаромъ продолжалъ охотникъ.
Блка выпрямилась и недоврчиво поглядла на него.
— Вотъ охота возиться! ну, пусть ее гуляетъ, равнодушно замтилъ Камышовъ.
— Какъ можно! она глупа, можетъ встртить и звря и Богъ знаетъ кого.
Блка засмялась и сказала:
— И, я ничего не боюсь, меня ддушка училъ сейчасъ на дерево, чуть завижу медвдя или барина.
— Твой ддушка уменъ! смясь сказалъ Камышовъ и прибавилъ:— прощай, иди съ Богомъ.
Блка заболтала очень скоро, какъ имъ выбраться изъ лсу, кивнула головой и пустилась бжать, испустивъ пронзительный крикъ въ подражаніе какой-то птиц. Потомъ она звучно стала окликать охотниковъ, которые еще не успли опомниться отъ перваго ея крика. Наконецъ голосъ Блки смолкъ, но охотникъ въ картуз долго еще стоялъ на одномъ мст, напрягая свой слухъ и время отъ времени окликая Блку. Неполучивъ отвта, онъ пошелъ за своимъ товарищемъ, храня глубокое молчаніе во всю дорогу.
Съ этого дня, подъ предлогомъ охоты, онъ не жилъ дома. Часто его можно было встртить гуляющаго въ лсу съ Блкой, или въ паск. Камышовъ, подозрвая, гд его товарищъ проводитъ время, удивлялся и смялся надъ нимъ. Однако онъ не ршался нарушить тайну товарища, пока непредвиденный случай не заставилъ его хать въ паску, въ которой онъ небылъ съ того дня, какъ заблудился въ лсу. Пріхавъ съ нагорной стороны, по большой дорог, онъ увидлъ одинокую избу, изъ которой выглядывала безобразная старуха. Въ ней щеголеватый охотникъ тотчасъ узналъ злую тетку Настасью. Давъ ей денегъ, чтобъ она присмотрла за лошадью, и разспросивъ о своемъ товарищ, онъ сталъ спускаться съ крутой горы, по пробитой тропинк, между мелкимъ кустарникомъ. Сердце замерло у него, когда онъ взглянулъ внизъ: такъ гора была крута и высока. Онъ невольно вспомнилъ о Блк, какъ она скоро сбгала за молокомъ. Онъ скатился, а не сошелъ съ горы. Подходя къ шалашу, онъ увидлъ слдующую картину. Товарищъ его, похудвшій и блдный, сидлъ на шалаш съ книгою въ рукахъ, а Блка, качаясь на веревкахъ, говорила на распвъ:
— Б-а — ба!
— Ну, а в-а, какъ будетъ? спросилъ охотникъ въ картуз.
Блка задумалась.
— Ва! засмясь сказалъ Камышовъ и подошелъ къ шалашу.
Его товарищъ вздрогнулъ, нахмурилъ брови и поспшно спряталъ книгу въ карманъ. Онъ холодно встртилъ своего пріятеля, но, узнавъ причину его посщенія, тотъ-же часъ измнилъ свое обращеніе и сталъ съ участіемъ его разспрашивать.
Блка была ужасно рада щеголеватому охотнику, она принесла ему меду, угощала его, разспрашивала, почему его такъ долго не было видно. Костюмъ ея совершенно измнился. На ея блой ше красовалось нсколько рядовъ бусъ. Ножки ея обуты были въ красивыя полуботинки, юбка была ситцевая, и въ ея золотистыхъ косахъ раздвались голубыя ленты. Она принесла Камышову небольшой ящикъ, и съ гордостью высыпавъ оттуда разные бусы и кольца, показала ихъ ему.
По тревожному и взволнованному лицу охотника въ картуз, можно было догадаться, что все это онъ ей подарилъ. Онъ завелъ посторонній разговоръ, чтобы отвлечь вниманіе своего товарища отъ Блки, которая спрятала свои вещи, услась подъ липу съ азбукой въ рукахъ и важно складывала вслухъ. Камышевъ разсмялся ея серьзному виду.
— Ну, чему ты смешься, съ сердцемъ спросилъ его товарищъ.— Да у этой двочки необыкновенныя способности! съ жаромъ прибавилъ онъ.
— Очень можетъ быть, но она удивительно хороша съ книгой. Посмотри, какъ граціозно она наклонила свою головку! отвчалъ Камышовъ.— Блка, поди-ка ко мн, почитай-ка,— прибавилъ онъ громко.
Блка радостно кинулась къ нему: видно было, что она горла давно желаніемъ похвастать своими познаніями. Она сла возл него, положила ему на колни азбуку и, прислонясь къ его плечу, начала читать. Чмъ трудне было для нея сложить буквы, тмъ ближе жалась она къ Камышову, который самъ не замчаетъ, какъ обхватилъ рукою ея гибкую талію и жалъ къ себ. Блка время отъ времени вопросительно смотрла своими зелеными глазами на него, если сама не могла найтись, какъ сложить буквы. Камышовъ такъ былъ погруженъ въ это занятіе, что не замчалъ волненія своего товарища, который ходилъ скорыми шагами мимо ихъ и наконецъ сердитымъ голосомъ крикнулъ:
— Довольно!
Блка скользнула изъ рукъ щеголеватаго охотника. Только тутъ онъ замтилъ блдность и волненіе своего товарища. Досада вспыхнула въ немъ, и онъ нарочно сталъ играть съ Блкой, которая, ничего не подозрвая, какъ дитя посл ученья, бгала, прыгала и вертлась. Когда Камышовъ усталъ и услся, Блка тихонько подкралась къ нему сзади и, схвативъ его руками за глаза, прижала крпко къ себ. Камышовъ сталъ ловить ее, но проворная Блка пряталась за ульи и липы. Наконецъ она была поймана, и Камышовъ поцаловалъ ее съ большимъ жаромъ.
Охотникъ въ картуз пасмурно глядлъ на ребяческія ихъ игры. Наконецъ подъ какимъ-то предлогомъ, онъ удалилъ Блку и сдлалъ страшную сцену своему пріятелю….
Камышовъ сначала-было тоже разгорячился, но, увидя, что товарищъ его не въ своемъ ум, почувствовалъ къ нему жалость и сталъ его успокоивать, что онъ вовсе не имлъ дурного намренія, играя съ Блкой. Они пошли домой, и дорогой охотникъ въ картуз разсказалъ исторію Блки, выпытанную имъ у какого-то жида за нсколько золотыхъ.
Нсколько лтъ тому назадъ, въ одинъ зимній вечеръ, жидъ везъ въ своей кибитк иностранцевъ, мужчину, женщину и съ ними грудного ребенка. Поднялась жестокая мятель, съ сильнымъ втромъ и морозомъ. Тощая лошадь стала, не будучи въ силахъ вытащить кибитку изъ сугроба, долго жидъ и мужчина возились съ кибиткой, которую начинало заносить снгомъ. Другъ друга они не понимали, наконецъ жидъ, какъ умлъ, разумется боле жестами, далъ знать иностранцу, что онъ отпряжетъ лошадь и поскачетъ за помощью. Былъ ли тутъ разсчетъ жида, чтобъ самому не погибнуть, неизвстно, но только онъ возвратился нескоро, кибитка едва была видна въ снгу, въ ней нашли только женщину полузамерзшую, съ ребенкомъ на груди, закутаннымъ во все теплое, что было на матери, а отца нашли замерзшаго уже на другое утро съ версту отъ кибитки: врно, несчастный погибъ, отыскивая помощи. Женщину съ младенцемъ привезли въ избу, что на гор. Женщина скоро умерла. Самъ жидъ признался, что было жаль несчастной. Умирая, она жалостно молила о чемъ-то на непонятномъ для окружающихъ язык: вроятно, просила состраданія къ несчастной двочк, которая оставалась на произволъ судьбы. Какъ только двочка подросла, старикъ взялъ ее къ себ въ паску, въ помощницы. По близн, онъ назвалъ ее Блушкой, а потомъ, по проворству, Блкой. До сихъ поръ она не подозрваетъ печальной исторіи своего отца и матери. А старикъ боится обнаружить тайну и тмъ лишить себя подъ старость искуснаго помощника.
По разсчету жида, ей есть ужь 16 лтъ.
Выслушавъ разсказъ, Камышовъ почувствовалъ сильное участіе къ сирот и съ чувствомъ пожалъ руку своему взволнованному товарищу, который замтилъ:
— Она дитя не по годамъ, теперь-то самое страшное время для нея: она можетъ погибнуть отъ всякаго бродяги. Я даже боюсь ея мнимаго дда и тетки, которые за деньги стали слпы и глухи ко мн. Нтъ, она погибнетъ, погибнетъ, несчастная! съ ужасомъ повторялъ охотникъ въ картуз.
До самого дома они все разсуждали объ участи Блки. На другой день Камышовъ ухалъ въ Петербургъ, по важнымъ дламъ, дружески простившись съ своимъ пріятелемъ и товарищемъ по охот.

ГЛАВА II.

Возвратясь въ Петербургъ, Камышовъ скоро забылъ не только дикарку, но даже и своего товарища, съ которымъ вмст росъ и воспитывался.
Дружба ихъ, какъ многихъ другихъ, была основана больше на привычк. Съ дтства они почти жили вмст, потому-что ихъ отцы были сосди по имнію и страстные охотники. Старикъ Камышовъ былъ вдовецъ и часто по цлымъ мсяцамъ гостилъ съ сыномъ у своего сосда Зеновскаго.
Учились они вмст, а по семнадцатому году ихъ отвезли въ университетъ.
Когда стали опредляться ихъ характеры, то частыя несогласія во мнніяхъ и вкусахъ порождали между ними ссоры, которыя, однако, всегда оканчивались скорымъ примиреніемъ, кончивъ курсъ въ университет, они продолжали жить вмст, хотя образъ ихъ жизни совершенно былъ розенъ. Камышова бсилъ холодный и даже апатичный характеръ его товарища, котораго, въ свою очередь, иногда выводили изъ терпнія его болтливость, безпечность и втренность. Камышовъ былъ недуренъ собою, но имлъ слабость думать, что онъ боле чмъ красивъ, вслдствіе чего въ немъ развилась претензія на любовь женщинъ.
Петербургская жизнь молодыхъ людей, имющихъ состояніе, очень однообразна. Театры, прогулки, карты, скучные визиты и шумные ужины до разсвта скоро надоли Зеновскому, онъ сталъ скучать, извдавъ взаимную любовь, разочарованіе и опять любовь и обманъ. Около того времени пришло извстіе, что отецъ его боленъ: онъ поскакалъ въ деревню и — схоронилъ старика, а вскор и свою мать. Имніе досталось ему въ долгахъ, онъ сталъ его устроивать, любя страстно природу, онъ развлекалъ однообразную деревенскую жизнь прогулками и охотой, и черезъ нсколько лтъ такъ привыкъ къ деревн, что не чувствовалъ никакой охоты возвратиться къ столичной жизни. Камышовъ же продолжалъ жить въ Петербург, ничего не длая, и скучалъ. Столичная жизнь тмъ хороша, что тамъ праздность принимаетъ какой-то особенный колоритъ, который лнтяи считаютъ за что-то дльное и успокоиваются, воображая, что они тоже исполняютъ назначеніе человка въ обществ.
Побывавъ у своего пріятеля въ деревн, Камышовъ, по возвращеніи въ Петербургъ, принялся за прежній образъ жизни. Такъ прошло нсколько лтъ. Камышовъ былъ уже нсколько разъ влюбленъ и обманутъ, и начиналъ немного скучать, убдясь, что его красивая наружность ничто передъ деньгами. Его жизнь вообще, какъ множества другихъ, текла ровно, безъ сильныхъ ощущеній, деньги же избавляли его отъ всякаго рода непріятностей.
Въ одинъ вечеръ, возвратясь домой ране обыкновеннаго, онъ нашелъ письмо отъ своего товарища, давно забытаго имъ. Оно было слдующаго содержанія:
‘Если ты еще не забылъ нашей старой дружбы, то позволь мн обратиться къ теб съ просьбой. Найми мн квартиру какъ можно уединенне. Я женатъ, и жена моя теб нсколько знакома. Мы ждемъ съ женой съ нетерпніемъ твоего отвта, чтобъ въ тотъ же день выхать изъ Москвы’ и проч.
Камышовъ много разъ перечитывалъ письмо пріятеля и не врилъ глазамъ своимъ. Онъ зналъ его недоврчивый характеръ, невыгодное мнніе о женщинахъ вообще и отвращеніе къ семейной жизни,— и ломалъ голову: на комъ бы онъ могъ жениться? и кто та, которая ему знакома въ тхъ краяхъ? Забывъ свою лнь и привычку поздно вставать, съ 9 часовъ утра онъ уже здилъ по петербургскимъ улицамъ, отъискивая квартиру. А черезъ дв недли ровно по полученіи письма отъ товарища, Камышовъ въ волненіи выглядывалъ изъ оконъ сренькаго, чистенькаго домика въ отдаленной части города, и при стук дорожнаго экипажа, загрохотавшаго въ тихой улиц, какъ безумный выскочилъ на крыльцо и, раскрывъ дверцы кареты, принялъ въ объятія своего товарища, котораго онъ едва узналъ: такъ постарлъ и похудлъ Зеновскій. Зато, несмотря на щеголеватый нарядъ, Камышовъ тотчасъ узналъ дикарку съ зелеными глазами, которую всего два раза видлъ въ паск. Пока ошеломленный Камышовъ обнимался съ своимъ товарищемъ, Блка дружески улыбалась ему, но когда мужъ подвелъ его къ дверцамъ кареты и сказалъ:
— Вотъ рекомендую теб мою жену,— тогда она гордо и холодно едва наклонила голову.
Камышовъ не много сконфузился отъ такого привтствія и прогянулъ руку, чтобъ высадить ее изъ кареты. Блка, бросивъ взглядъ на мужа, толковавшаго съ ямщикамъ и лакеемъ, сняла перчатку и положила въ его руку свою бленькую ручку, а потомъ, смясь, сама поднесла ее къ губамъ его. Когда растерявшійся Камышовъ поцаловалъ руку Блки, она быстро выдернула ее и, кинувшись въ уголъ кареты, стала какъ-будто чего-то искать.
Камышовъ былъ пораженъ хлопотливостью своего товарища, который вносилъ съ горничной узлы, несесеръ, подушки, въ то время, какъ его жена бгала по комнатамъ, осматривая квартиру.
— Саша, не устала ли ты? лягъ отдохнуть! спросилъ ее мужъ, заботливо укладывая подушки на кушетку.
Блка, поправляясь у зеркала, капризнымъ голосомъ отвчала:
— Я вовсе отдыхать не хочу.
Этотъ голосъ живо напомнилъ Камышову ароматную ночь паски и дикую двочку. Вообще фигура ея мало измнилась, хотя она значительно выросла, но станъ ея также былъ строенъ и гибокъ, а миніатюрное личико все также было блдно и нжно, только въ ея зеленыхъ глазахъ прибавилось огня и лукавства. Пока былъ въ комнат мужъ, она обнаруживала тысячу капризовъ и желаній и съ Камышовымъ была очень холодна, но лишь только мужъ ушелъ, она бросилась на кушетку, приняла небрежную позу и, указывая Камышову на креслы, стоявшія возл кушетки, нжнымъ голосомъ спросила:
— Скажите, пожалуйста, вы тотчасъ меня узнали? и не дождавшись отвта, продолжала: — вамъ странно? неправда ли, я очень измнилась? О! да зато сколько они меня мучили!!
И Блка грозно указала головой на дверь, куда вышелъ ея мужъ.
Каждое ея движеніе, каждое ея слово поражали Камышова, онъ отвчалъ, что въ ту же минуту ее узналъ.
— Значитъ я мало измнилась? быстро и какъ бы съ испугомъ перебила его Блка.
— Нисколько….
И Камышовъ замялся: онъ замтилъ неудовольствіе на ея лиц и не зналъ, что ей сказать.
— Къ лучшему ли это? мн одно нужно знать, повелительно спросила Блка, дерзко глядя ему прямо въ глаза.
Камышовъ улыбнулся и отвчалъ, что онъ еще ничего не можетъ сказать.
— Почему? нетерпливо спросила Блка.
— Потому-что, вы,— извините меня, если я васъ назову прежнимъ именемъ,— были слишкомъ хороши и Блкой.
Она звонко засмялась, но вдругъ смхъ ея замер, и она приняла серьзный видъ. Въ комнату вошелъ ея мужъ съ чашкою въ рукахъ и, подавая ее жен, сказалъ:
— Вотъ и чай… ты такъ торопила хать, чтобъ поскорй напиться чаю.
— Я желала тогда, а теперь не имю никакого расположенія его пить, сказала насмшливо Блка, но вдругъ лицо ея измнилось, она схватила изъ рукъ мужа чашку и дружески кивнула ему головой. Попробовавъ чай, она сдлала гримасу и жалобно замтила:
— Мало сахару, и мн хочется варенья.
Мужъ побжалъ исполнить желаніе своей супруги, которая, проводивъ его глазами, небрежно поставила чашку на столъ и, обратясь къ Камышову, быстро сказала:
— Я хочу, я буду стараться, чтобъ быть прежней Блкой для васъ.
Камышовъ какъ ни былъ самолюбивъ, однако слегка вспыхнулъ и молча поклонился Блк. Она лукаво смотрла на него, будто чего-то ожидая, и наконецъ съ упрекомъ сказала:
— А, а, а, значитъ вы совершенно забыли прежнюю Блку.
— Какъ забылъ! пугливо воскликнулъ Камышовъ.
— Да, забыли! съ грустью подхватила Блка и, подставивъ ему свой лобъ, прибавила съ наивностью: — вы цаловали прежнюю Блку!
Камышовъ радостно кинулся, чтобъ поцаловатъ ее и едва прикоснулся губами, какъ она быстро упала въ подушки и закрыла лицо. Въ это время вошелъ ея мужъ съ вареньемъ, извиняясь, что онъ долго ходилъ. Онъ подслъ къ кушетк, и завязался общій разговоръ.
Камышовъ былъ какъ въ чаду отъ Блки, онъ не врилъ своимъ ушамъ, слушая ее, и глазамъ — глядя на нее. Ему живо приходило на-память, какъ она сидла на дерев, какъ она спрыскивала пчелъ, чтобъ смочить ихъ крылья и помшать ихъ полету. Онъ замтилъ, что его товарищъ не спускалъ глазъ съ своей жены какъ страстно-влюбленный, да и она невольно заставляла глядть на себя. Въ одну минуту она принимала тысячу разныхъ позъ, одна другой граціозне, глаза ея то выражали лукавство, то наивность, или вдругъ вспыхивали огнемъ. Она болтала безъ-умолку и разговоръ ея былъ полонъ остроумія и разнообразія. Вдругъ она смолкла и закрыла глаза. Мужъ остановился на половин начатой фразы и поманивъ за собой Камышова, на цыпочкахъ вышелъ изъ комнаты. Осторожно запирая дверь, онъ сказалъ Камышову:
— Одна осталась въ ней изъ прежнихъ привычекъ: это способность засыпать мгновенно.
И онъ повелъ его къ себ въ кабинетъ.
Когда они услись и закурили сигары, мужъ Блки спросилъ Камышова:
— Теб, я думаю, странно видть меня женатымъ, а тмъ боле на ней?
Камышевъ горлъ нетерпніемъ узнать исторію женитьбы своего пріятеля, и вотъ что Зеновскій разсказалъ ему:
‘Когда ты ухалъ въ Петербургъ, посщенія мои въ паску сдлались для меня необходимостью. Живое и умное дитя (я иначе не смотрлъ тогда на нее) съ каждымъ днемъ все боле и боле привязывало меня къ себ. Я болталъ съ ней по цлымъ днямъ, и меня удивлялъ ея здравый взглядъ на вещи, которыя не должны бы, кажется, быть доступны ребенку, воспитанному въ дикомъ лсу. Часто она задавала мн такіе вопросы, требуя на нихъ яснаго отвта, что я терялся въ изложеніи. Память у ней изумительная, особенно на стихи: она ихъ скоро запоминала и читала такъ выразительно, какъ-будто ей были доступны чувства и мысли, выраженныя въ стихахъ. Отъ басенъ Крылова она была въ восторг, особенно ей нравилась басня: Ворона и Лисица, которую она читала съ неподражаемымъ лукавствомъ, совершенно осуществляя лисицу. Блка примняла эту басню къ себ и своей хромой тетк, которую старалась при случа также обмануть лестью.
‘Время для меня шло быстро. Если была хорошая погода, рано утромъ я халъ въ лсъ съ ружьемъ. Блка встрчала меня тамъ и мы съ нею проводили цлый день въ лсу, готовили сами себ обдъ изъ дичи, убитой мною, ягодъ и грибовъ, собранныхъ Блкой. Ея находчивость поражала меня, только дитя, выросшее въ лсу, могло такъ приспособить все къ своему удобству. У насъ былъ и ледникъ для провизіи и кладовая для посуды. Въ паску я избгалъ часто здить, потому-что на меня непріятно дйствовали жалобы и ворчанье старика на Блку, зачмъ она мало работаетъ, тогда-какъ я далъ ему денегъ, чтобъ онъ нанялъ себ помощника и не стснялъ своей внучки.
‘Настала осень, къ тому же дождливая, и мы должны были прекратить, наши прогулки но лсу, да и сама паска съ каждымъ днемъ оказывалась мене надежной защитницей отъ дождя и втру. Въ избу, наполненную грязными жидами, я не могъ безъ отвращенія входить, но привязанность моя къ несчастному ребенку такъ была сильна, что я иногда по два часа просиживалъ въ ней. Наконецъ жадность старика и гнусные виды тетки Настасьи на внучку и мой карманъ такъ однажды возмутили меня, что я далъ себ слово прекратить свои посщенія. Три дня я не видалъ Блки, но на четвертый поскакалъ къ ней, несмотря на грязь и дождь.
‘Подъзжая къ паск, которой я уже не видалъ давно, потому-что здилъ въ избу съ большой дороги, я былъ пораженъ печальнымъ зрлищемъ. Изъ зеленющаго и ароматнаго садика она превратилась во что-то грязное. Деревья печально торчали голыя или съ жолтыми листьями. Неуклюжіе ульи, закутанные въ рогожи и солому, какъ безобразныя чудовища, были разбросаны по всей паск, гора съ своими прихотливовыгнутыми деревьями вся обнажилась, и неуклюжіе корни деревъ торчали, готовые рухнуться внизъ. Шалашъ, это тнистое убжище, гд я такъ часто наслаждался полнымъ и тихимъ счастьемъ, весь обнажился, и одни только прутья торчали.
‘Я свистнулъ,— то былъ нашъ условный знакъ,— и въ нетерпніи глядлъ на гору. Вдругъ я замтилъ будто мелькнуло что-то между ульями, соскочилъ съ лошади и кинулся къ тому мсту. Я на-силу нашелъ ее, мою рзвую Блку: такъ она искусно спряталась за рогожу улья. Глаза ея были красны отъ слезъ и она закрывала лицо руками. Я сталъ ее разспрашивать, о чемъ она плачетъ. Блка долго мн ничего не говорила, наконецъ, указавъ на деревья и ульи, спросила:
— А разв теб не хочется плакать?
‘Я не понялъ ея вопроса, и отвчалъ: нтъ.
— Ну, а я такъ всегда плачу, когда листья падаютъ съ деревъ, ульи ддушка закроетъ, и я должна итти жить на гору, къ злой тетк, которая все бранится.
‘Рыданіемъ заключила Блка послднія свои слова.
‘Я былъ тронутъ до глубины души слезами дикой двочки, плачущей о поблекшей природ. Я сталъ ее утшать, но Блка еще больше расплакалась. Стало смеркаться, дождь полилъ, но я не ршался итти въ избу, а разстаться съ Блкой мн тоже не хотлось. Вдругъ въ голов моей блеснула странная мысль увезти Блку къ себ. Я спросилъ ее, хочетъ ли она, и тотчасъ получилъ согласіе. Въ одну минуту я уже сидлъ на лошади, Блка возл меня. Я похалъ рысью, покачнувшись, Блка ухватилась одной рукой за гриву лошади, а другой обхватила мою шею и крпко жалась ко мн. Не знаю, что со мною сдлалось, сердце у меня сильно застучало, я далъ шпоры лошади и помчался по частому лсу, словно какой-нибудь похититель, укрывающійся отъ погони. Несмотря на совершенную мглу въ лсу, лошадь скакала не останавливаясь, изучивъ хорошо эту дорогу.
‘Инстинктивный ли страхъ женщины, или дтскій испугъ отъ скорой зды,— только Блка неожиданно скользнула изъ моихъ рукъ и кинулась на-земь на всемъ скаку лошади, которую я съ дикимъ крикомъ едва могъ остановить.
‘Темнота мшала мн видть что-нибудь. Соскочивъ съ лошади, ощупью сталъ я искать на земл Блку, и напуганное воображеніе рисовало уже мн окровавленный ея трупъ. Мной овладлъ такой страхъ, что я метался какъ помшанный изъ стороны въ сторону, дико крича о помощи и поминутно произноси ея имя. Блки не было! Вдругъ мн послышался топотъ моей лошади, вертящейся на одномъ мст. Я вздрогнулъ и кинулся къ ней,— схватилъ ее подъ уздцы. Крикъ Блки раздался, и, желая спрыгнуть съ лошади, на которую она опять вскочила, пока я искалъ ее на земл,— она въ темнот упала прямо мн на руки. Долго она не соглашалась хать ко мн. Я умолялъ ее, общая ей разныхъ игрушекъ. Соблазненное дитя сло опять на лошадь. Только теперь Блка уже обими руками держалась за гриву и при всякомъ толчк припадала къ ше лошади. Но дтская рзвость скоро побдила женскую осторожность. Блка взяла поводъ, желая сама управлять лошадью, и стала дергать ее и понукать. Почуявъ слабую руку сдока, лошадь помчалась, испуганная Блка бросила поводья, крпко обхватила мою шею и, спрятавъ голову на моей груди, молила меня остановить лошадь….
‘Несмотря на дождь, втеръ и темноту, дорога мн показалась такъ коротка, что я чуть не вскрикнулъ отъ удивленія, завидвъ огни своей деревни. Подъзжая къ дому, я какъ бы очнулся: мн сдлалось страшно и стыдно. Я спрашивалъ самого себя, зачмъ я привезъ ее къ себ ночью? Совсть заговорила, что мой поступокъ хоть и не умышленный, все-таки низокъ, что я погублю бдную двочку на-вкъ, что я отниму у ней честное имя, единственное ея достояніе. Но длать было нечего. Лошадь моя измучилась дальней дорогой. А пустить ее одну я не ршился, къ тому же въ изб врно вс уже улеглись, не сомнваясь, что Блка дома и спитъ, забившись гд-нибудь, приходомъ своимъ она только перебудитъ всхъ, потому-что ворота заперты. А возвратясь рано утромъ, она еще можетъ скрыть, что она была у меня. Сообразивъ вс эти обстоятельства, я спряталъ ее въ кустахъ сада у самыхъ оконъ своего кабинета и вошелъ въ домъ. Наскоро переодвшись, я веллъ развести огонь и подать чаю. Пока все это длалось, я выходилъ изъ себя и приводилъ въ недоумніе лакея, привыкшаго видть меня вчно спокойнымъ. Наконецъ я почти выгналъ его изъ комнаты, и заперъ ее на ключъ, приказавъ не безпокоить меня ничмъ больше.
‘Черезъ окно я впустилъ Блку въ комнату.
‘Ничего не видя прежде, кром своей избы, и очутясь теперь въ первый разъ въ убранной комнат, она долго стояла на одномъ мст, робко озираясь кругомъ. Когда же увидала въ трюмо себя и меня, лицо ея выразило испугъ: она кинулась ко мн и, схвативъ меня за руку, умоляющимъ голосомъ сказала:
— Пусти меня къ ддушк!
‘Я сталъ ее спрашивать, чего она испугалась. Она отвчала, что не знаетъ, но ей страшно въ комнат: такъ много всего, а особенно большое зеркало. Я успокоилъ ее и подвелъ къ трюмо. Она была поражена дотронувшись до стекла: дикое дитя природы, она воображала, что только вода можетъ ясно отражать лицо и вообще вс предметы. Трюмо ее прельстило: она не могла оторваться отъ него, длала передъ нимъ разныя гримасы и весело смялась, что оно все передавало. Черезъ полчаса Блка у меня въ комнат была какъ у себя въ паск. Я вспомнилъ, что она оставалась въ измокшемъ плать, но сухою платья не было и я ее усадилъ въ креслы у камина, чтобъ она пообсушилась.
Она стала жаловаться на холодъ въ ногахъ, я снялъ съ нихъ измокшіе башмаки, взялъ рому и сталъ ей тереть ноги. Долго она шалила, выдергивая ихъ, но вдругъ задумалась, устремивъ глаза на огонь и оставивъ свои ножки въ моихъ рукахъ. Я взглянулъ на нее, и кровь бросилась мн въ голову. Красноватое отраженіе огня на ея нжномъ лиц придало ея чертамъ что-то страстное, вся ея фигура какбы возмужала, и въ одну секунду изъ ребенка она превратилась для меня въ женщину. Я не могъ оторвать своихъ глазъ отъ ея маленькихъ ножекъ и невольно наклонился, чтобъ поцаловать ихъ. Она быстро выдернула ихъ и, поджавъ подъ себя, какъ-то пугливо смотрла мн прямо въ глаза. Въ голов у меня все закружилось, въ вискахъ застучало, и я едва всталъ съ колнъ. Мной овладлъ страхъ, я какъ сумасшедшій выскочилъ изъ окна въ садъ.
‘Долго ли я пробылъ тамъ, не знаю, но когда, поуспокоившись, возвратился въ комнату, я нашелъ ее крпко спящею на моей постели. Въ маленькихъ ея ручкахъ было сжато по нсколько кусковъ сахару, которые она, врно, взяла полакомиться передъ сномъ.
‘Ночь я провелъ на колняхъ возл нея. И мн кажется, что я состарлся десятью годами отъ борьбы, какая происходила во мн. Долгъ чести взялъ верхъ надъ чувствомъ, которое до той минуты было для меня непонятнымъ. Глядя на дтскій и тихій ея сонъ, я далъ себ слово боле ея не видать, въ изнеможеніи кинулся на кушетку и заснулъ.
‘Подъ утро я проснулся отъ холоднаго втра, пахнувшаго мн въ лицо. Окно было открыто, я кинулся къ постели: она была пуста! Первое мое движеніе было бжать за нею, но вдругъ я вспомнилъ страшную ночь, которую провелъ, и свое слово.
‘Затворивъ окно, я въ какомъ-то отчаяніи упалъ на постель, гд еще былъ слдъ Блки, и, уткнувъ въ подушки голову, скрежеталъ зубами отъ тоски, которая душила меня. Я пролежалъ въ такомъ положеніи до самого вечера, наконецъ вскочилъ какъ сумасшедшій и поскакалъ въ паску, успокоивая себя предлогомъ, что ду только затмъ, чтобъ узнать, возвратилась ли она домой и не случилось ли чего съ ней на дорог.
‘Долго я свисталъ, но за втромъ она, врно, меня не слыхала и я похалъ къ изб.
‘Я не вошелъ въ нее. Мн было совстно взглянуть на старика и старуху, хотя я былъ убжденъ, что деньги сдлали бы ихъ нмыми. Подкравшись къ освщеннымъ окнамъ избы, я увидлъ Блку подающею ужинъ жидамъ. Долго я стоялъ у окна и смотрлъ на нее. Мн опять она казалась ребенкомъ, и я краснлъ, припоминая прошедшую ночь. Я убдился, что то была только минутная вспышка. И какія отношенія могли быть между мною и дикимъ ребенкомъ, для котораго недоступна не только любовь, но даже привязанность? Я припоминалъ все мое знакомство съ нею и не нашелъ въ ея поведеніи ни одного признака малйшаго ко мн участія. Вс эти размышленія поуспокоили меня, и я похалъ домой съ твердымъ намреніемъ уже никогда не видать Блки. Дома я слъ читать, но невольно все думалъ о своемъ ршеніи и пріучалъ себя къ мысли, что уже не увижу ея боле, я даже ршился хать въ Петербургъ, при всемъ моемъ отвращеніи къ столичной жизни.
‘Наконецъ я задремалъ, шорохъ у окна пробудилъ меня, не безъ удивленія услышалъ я нетерпливый стукъ въ стекло, подошелъ къ окну, открылъ его — и отскочилъ. Блка спрыгнула ко мн въ комнату и встревоженнымъ голосомъ прошептала:
‘— Спрячь, спрячь меня!
‘Я поспшно заперъ окно и былъ пораженъ блдностью и жалкимъ видомъ несчастной двочки. Зубы ея стучали отъ холоду, она вся превратилась въ слухъ, а глаза ея были дико устремлены на окна.
‘Я окликнулъ ее, тогда она, упавъ ко мн въ ноги, умоляющимъ голосомъ простонала:
‘— Я не хочу быть жидовкой, спрячь меня, меня прод….
‘Обильная слезы и рыданія мшали ей говорить.
‘Никогда еще слезы не производили на меня такого страшнаго впечатлнія, какъ слезы этой двочки. Я весь дрожалъ какъ въ лихорадк и чувствовалъ невыносимую боль въ груди, пока она не перестала рыдать. Собравъ силы, я спросилъ, что съ ней сдлалось. Блка, сидя на полу, въ отчаяніи проговорила:
‘— Жиду, меня жиду продали!
‘И, вскочивъ на ноги, она съ крикомъ спряталась за меня и, дрожащею рукою указывая на окно, шептала:
‘— Вонъ онъ!… онъ меня возьметъ… спрячь, спрячь меня!…
‘ Я такъ самъ былъ настроенъ ея испугомъ, который походилъ на помшательство, что взялъ пистолетъ, открылъ окно и долго смотрлъ на вс стороны. Тьма была страшная, дождь лилъ проливной.
‘Погасивъ свчу, я взялъ испуганнаго и полузамерзшаго ребенка на руки, положилъ на постель, закуталъ въ одяло, а самъ слъ возл нея на постели съ пистолетомъ въ рукахъ, поджидая жида. Блка, спрятавъ голову въ одяло, поминутно пугливо выглядывала, увряя, что она слышитъ топотъ жидовской лошади. Точно, дай собакъ поднялся страшный по деревн, и у моего дома составился цлый концертъ. Я такъ былъ настроенъ, что, клянусь, не задумался бы влпить пулю въ лобъ первому, кого бы я завидлъ у окна.
‘Лишь только начало свтать, мн стало смшно своего страха. Блка тоже успокоилась, она осыпала меня самыми нжными ласками за свое спасеніе и требовала, чтобъ я далъ слово никому не выдавать ея, ни даже ддушк.
‘Потомъ она разсказала мн вс свои похожденія, посл разлуки со мной.
‘Какъ я пришла отъ тебя, у насъ ужь вс встали. Тетка стала браниться, гд я была, я и скажи, что была у тебя. Тогда она сказала ддушк, и они оба начали спрашивать, гд у меня деньги, что ты мн далъ, я сказала, что у меня ихъ нтъ, что ты мн не давалъ. Тетка замахнулась на меня. Я и скажи ей: только ударь, я вотъ скажу, что ты въ земл бутылки и узлы съ жидомъ закапываешь. У, у, у, какъ она затрясется да зашипитъ! Я, говоритъ, убью тебя, только скажи. Я ее и ну поддразнивать: скажу, скажу! Она стала шептаться съ ддушкой, тотъ все моталъ головой и сказалъ:
‘— Она съ-дуру…. не скажетъ!
‘— Да, скажу! подхватила я.
‘Ддушка погрозилъ мн пальцемъ, а тетка крикнула:
‘— Ну, хорошо же, я тебя!
‘Она такая была страшная, что я испугалась ея и убжала къ себ въ чуланъ. Пріхали жиды. Я подала имъ ужинъ. Тетка все съ ними шепчется, и вс глядятъ на меня. Мн стало страшно, я сла къ ддушк, которому за ужиномъ тетка съ жидомъ Исаакомъ все льетъ да льетъ вина. А ддушка такъ его любитъ, что весь дрожитъ, какъ льютъ его. Я знаю, что если онъ много выпьетъ, такъ ничего не слышитъ и не видитъ. Я и ну его просить: ддушка, голубчикъ, не пей, тетка что-то хочетъ длать со мной. А онъ и въ-усъ не дуетъ и такъ напился, что едва на печь взлзъ. Я за нимъ и легла возл него. Вс жиды ухали, остался одинъ Исаакъ — ты его знаешь, такой старый, злой. Они, врно, думали, что я въ чулан, и ну говорить по-жидовски, я немного-то знаю по-ихнему, только никому не говорила. Тетка ему жаловалась на меня и все твердила: ее нужно увезти, увезти. Потомъ жидъ далъ ей денегъ. Я ну толкать ддушку и прошу его: ддушка, встань, меня продаютъ жиду, а онъ бормочетъ, бранитъ меня. Я заплакала: такъ мн стало тоскливо. Тетка, узнавши, что я на печи, велла мн итти въ чуланъ, и меня они стащили отъ ддушки и заперли въ чулан. Ужь я плакала, плакала, такъ-что все заболло у меня. Я думала зарзаться, да не было ножа. Вотъ ужь проплъ нашъ рыжій птухъ, все тихо, никто нейдетъ за мною. Я все не сплю да слушаю. Вдругъ дверь скрипнула, у меня все заныло. Стали телгу запрягать, слышу: она выхала изъ воротъ. Я ну прыгать: знать, меня жиду не дадутъ. Анъ тетка стукъ въ дверь, да точно въ сказк, что ты мн разсказывалъ, какъ волкъ притворился козлихой и стучался къ маленькимъ козленкамъ.
‘— Встань, Блушка, да запри ворота за Исаакомъ.
‘Я съ-дуру и побги: такъ была рада, что телга выхала, что только я выскочила на дворъ, какъ жидъ схватилъ меня на руки, ротъ мн зажалъ и, положивши меня на телгу, похалъ рысью отъ избы. Я стала кричать и рваться изъ телги, увидла какъ кто-то отворилъ окно и думала: ддушка. Но то была тетка, которая кричала по-жидовски: завяжи ей рогъ! Я замолчала, вижу, что нечего длать.Жидъ крпко держитъ меня одной рукой, а другой правитъ. Вдругъ онъ съхалъ съ дороги и похалъ лсомъ: врно, боялся, чтобъ ему кто не встртился. Я такъ обрадовалась, что какъ засмюсь. Жидъ еще крпче ухватилъ меня и спросилъ, чего я смюсь. Я ему и говорю: отъ радости, что злую тетку не буду больше видть. Жидъ и поврилъ, общалъ мн сшить жидовское платье и жениться на мн, если я буду хорошо продавать товаръ господамъ въ город. Я про себя думаю: какъ же? я лучше задавлюсь, чмъ за такого сквернаго жида пойду за-мужь. Онъ много, много меня спрашивалъ о тeб, я ему все говорю и притворилась дурочкой ну пть жидовскія псни, какія знала, жидъ такъ и смется. Вотъ мы въхали въ густое мсто. Я и ну его просить: дай поправить, онъ не давалъ. Я ну его цаловать, какъ мн ни тошно было. Жидъ разсмялся и далъ, а все-таки одной рукой держитъ меня.
‘Вотъ мы демъ, я ему пою, пою, да какъ вдругъ закричу: ай, уронила вожжу! Жидъ и скокъ съ телги. А я какъ ударю по лошади, да сама съ телги скокъ — и тягу въ лсъ. Жидъ бжитъ за лошадью: думаетъ, врно, что я хочу въ телг ухать отъ него, а я давно ужь сижу на дерев… мн и плакать и смяться хочется, а ноги и руки такъ и дрожатъ. Телга на что-то упала, нахала, и жидъ слышу, началъ отпрягать лошадь, а самъ все бранится по-своему. Я себ думаю: куда же мн итти? къ тетк? она меня завтра же опять продастъ… я и вспомнила о теб, тихонько спустилась съ дерева и побжала. Въ лсу темно, темно, я и сбилась съ дороги, зашла въ болото, ноги едва тащу, какъ слышу кто-то скачетъ прямо на меня. Господи! я такъ испугалась, что вскрикнула и пустилась бжать. Жидъ, врно, услышалъ мои крикъ и поскакалъ за мной. Болото становилось все топче, и жидъ съ лошадью вязъ: ужь какъ онъ бранилъ ее!.. я успла выбраться на дорогу и побжала, что было духу. Врно, жидъ долго барахтался въ болот, что только догналъ меня у самого твоего дома. Заслышавъ топотъ его лошади, я бросилась на землю и какъ мертвая лежу. Жидъ скоро проскакалъ мимо меня. Я вскочила да въ садъ, увидла огонь и тебя — вотъ какъ обрадовалась! стучусь, а сзади слышу шорохъ въ кустахъ: врно, жидъ, увидлъ огонь и тоже пошелъ на него’.
‘Разсказъ дикарки произвелъ на меня такое сильное впечатлніе, что я далъ себ слово замнить ей отца и мать, такъ печально погибшихъ въ нашихъ снгахъ. Сдавъ ее своей няньк и приказавъ за ней смотрть какъ за моей дочерью, я былъ покоенъ, потому-что мои приказанія были для нея закономъ.
‘Черезъ нсколько дней, явился ко мн ддушка и, упавъ въ ноги, молилъ меня отдать его внучку. Откинувъ всякія церемоніи съ жаднымъ старикомъ, я веллъ его выгнать, давъ ему знать, что вс ихъ гнусныя продлки мн извстны, и погрозилъ даже жаловаться на него. Старикъ явился на другой день и уже не требовалъ своей мнимой внучки, а молилъ не губить его на старости лтъ. Я далъ ему слово не трогать его, съ тмъ, чтобъ онъ навсегда отказался отъ своей внучки.
‘Когда я почувствовалъ, что честь и судьба бдной сироты на моей отвтственности, страсть моя исчезла, смнившись чувствомъ нжнаго отца или брата. Много мн стоило труда и хлопотъ переломить ея дикія привычки. Единственное орудіе, какое я имлъ противъ ея настойчиваго характера, это лесть ея самолюбію, которое развилось въ ней очень быстро, но проявлялось въ мелочныхъ и дтскихъ капризахъ. Можетъ быть, мое ошибочное воспитаніе было причиною всему, но я часто выходилъ изъ себя отъ ея надмнныхъ выходокъ. Однако, надо сознаться въ томъ, что никто, кажется, не могъ бы съ ней совладать. Изъ смлаго, шаловливаго ребенка она вдругъ превращалась въ взрослую двочку, была застнчива, плакала и обижалась малйшимъ замчаніемъ съ моей стороны. Такъ-что я иногда запирался у себя въ кабинет и доходилъ до отчаянія, придумывая, какъ мн вести себя въ отношеніи къ ней. Наконецъ измучившись съ ней, я повезъ ее въ Одессу, съ твердымъ намреніемъ отдать ее въ пансіонъ. Трудно мн было разстаться съ ней, но я чувствовалъ, что не слажу съ ея характеромъ. Пристроивъ ее, я было хотлъ ухать, но остался еще на недлю, пока она привыкнетъ. Два дня она даже была довольна новымъ образомъ жизни, но потомъ стала плакать, жалуясь, что ей скучно быть куклой, сидть, ходить, когда не хочется, и перессорилась со всми классными дамами. Когда я пріхалъ мирить ихъ, она объявила мн, что лучше бросится изъ окна, чмъ станетъ жить въ пансіон. Такой ршительный характеръ испугалъ содержательницу пансіона, и она сама стала меня упрашивать, чтобъ я взялъ эту проказницу. Итакъ, я взялъ ее назадъ, чему, сознаюсь, былъ радъ въ душ, потому-что скучалъ безъ нея, хоть и скрывалъ это, притворяясь огорченнымъ. Она надавала мн общаній слушаться меня, учиться прилежно, и я возвратился въ деревню, нанявъ для практики въ язык старую француженку, болтливую и пустую, какъ большая часть изъ нихъ.
‘Меня пугали успхи Блки во французскомъ язык, потому-что незнаніе его было ей единственнымъ спасеніемъ отъ наставленій болтливой француженки, какъ держать себя, и проч. А у ней былъ такой характеръ — все новое занимало ее, и она быстръ воспринимала, что ей нравилось. Еще одно меня страшило: старая болтунья вбила себ въ голову, что я воспитываю Блку для того, чтобъ впослдствіи сдлать ее своей женой, тогда-какъ я былъ далекъ отъ этой мысли. Мои опасенія оправдались. Старуха передала Блк свои предположенія… Съ этой поры Блка стала держать себя какъ-то странно со мной, и если иногда увлекалась своею врожденною дтскою рзвостью и веселостью, обнимала меня и цаловала какъ отца, то я замчалъ, что на другой день она краснла въ моемъ присутствіи и не глядла на меня прямо. Я догадался, въ чемъ дло, и ршился объяснить ей, что я столько же думаю жениться на ней, какъ думалъ бы ея отецъ, если бы онъ былъ живъ, къ томужь, (я сказалъ ей) ты такъ еще мало образована, что никто не согласился бы имть тебя своей женой.
‘Когда я говорилъ ей это, меня поразили блдность ея и волненіе, которое она едва могла скрытъ, слезы ручьями потекли по ея щекамъ, и она, рыдая, убжала въ срою комнату.
‘Самолюбіе часто ослпляетъ человка: эту блдность, эти слезы и рыданія я приписалъ оскорбленію чувства, которое она питала ко мн.
‘Перемна обращенія со мной, постоянно задумчивое лицо, усиленное прилежаніе съ каждымъ днемъ укрпляли во мн это предположеніе. Я сталъ замчать за собой и съ ужасомъ увидлъ, что чувства мои къ ней стали принимать совершенно другой характеръ. Но я такъ былъ слабъ, что не сдлалъ никакого усилія, чтобъ удалиться, или подавить ихъ въ начал. Я, напротивъ, цлые дни занимался съ ней, а во время отдыха мы ходили гулять, и она уже не лазила по деревьямъ, не бгала за бабочками, а шла какъ женщина, разговаривая очень серьезно. Я былъ вполн счастливъ, слушая ея здравыя сужденія, не зараженныя никакими предразсудками общества. Одинъ разъ, увлеченные разговоромъ, мы зашли далеко отъ дому, она очень устала, я предложилъ ей руку. Не знаю почему, она съ удивленіемъ посмотрла на меня и не вдругъ ршилась взять ее. Съ нкотораго времени я всегда чувствовалъ легкую дрожь, прикасаясь къ ея рук. Тутъ я совершенно растерялся, разговоръ былъ забытъ, я пробовалъ возобновить его, но онъ не вязался, и наконецъ мы шли молча. Вдругъ она вырвала свою руку и побжала впередъ. Я кинулся за ней и догналъ ее, спрашивая, зачмъ она убжала отъ меня. Вся вспыхнувъ, она закрыла лицо руками и стояла какъ вкопаная. Я тихонько отвелъ ея руки отъ лица и, самъ не знаю какъ, поцаловалъ ее съ большимъ жаромъ, по это не былъ поцалуи братскій….
‘Не давъ мн еще опомниться, она повелительнымъ голосомъ спросила:
‘— Ага! такъ ты женишься на мн? и залилась торжествующимъ смхомъ.
‘Я такъ отороплъ въ первую минуту, что едва устоялъ на ногахъ, но ея смхъ образумилъ меня, и, принявъ строгій видъ, я очень серьзно отвчалъ:
‘— И не думалъ! съ чего ты это взяла?
‘Блка задрожала отъ гнва, губы у ней помертвли, грозно окинувъ меня съ ногъ до головы своими блестящими глазами, она какъ стрла пустилась бжать.
‘Ея взглядъ ошеломилъ меня, я было побжалъ за нею, но силы меня оставили, я упалъ на траву и пролежалъ съ часъ въ какомъ-то отупеніи.
‘Возвратясь домой, я не нашелъ ея. Въ страшной тревог я провелъ нсколько часовъ, ожидая ея возвращенія и желая объясниться съ нею. Появившись наконецъ домой, она заперлась у себя наверху. На другой день, когда она сошла внизъ, я не узналъ ея. Насмшливая и презрительная улыбка не сходила съ ея губъ. Она была какъ-то величава въ каждомъ своемъ движеніи, не отходила отъ старой болтуньи и видимо избгала даже говорить со мной. Я былъ возмущенъ презрительною улыбкою, какой она меня награждала. А черезъ нсколько дней мн донесли, что она длаетъ приготовленія къ побгу. Для меня это былъ такой сильный ударь, что я не зналъ что длать, какъ взяться, чтобъ остановить ея безразсудное намреніе. Но, пораздумавъ, я убдился, что препятствовать ея побгу значитъ заставить ее, сдлать что-нибудь страшное. И зналъ, что денегъ у ней не можетъ быть много, знакомыхъ никого, и она должна скоро почувствовать свое безразсудство. Врно, любовь къ ней мн придала благоразумія, и я подавилъ въ себ весь страхъ. Я тихонько самъ сталъ помогать ея побгу, выбралъ ей надежнаго человка, веллъ взять покойный экипажъ, и ршился ждать, что будетъ. Ни съ чмъ нельзя сравнить торжества ея, когда все было улажено къ побгу. Она приписывала все своей ловкости и, кажется, заране наслаждалась моимъ ужасомъ и отчаяніемъ, когда я узнаю о ея побг.
‘Наканун своего побга, вечеромъ, она измнилась, отбросила несвойственную ей презрительную улыбку. Я почувствовалъ, что и мое благоразуміе меня оставляетъ, я поспшилъ уйти, сказавъ, что мн нужно заняться. Она пришла въ такое волненіе, что не могла скрыть его и, кинувшись мн на шею, крпко поцаловала меня и выбжала изъ комнаты. Утромъ рано комната ея была пуста, и я нашелъ на ея стол письмо ко мн. Вотъ его содержаніе.
‘Благодарю васъ за вс ваши попеченія о моемъ воспитаніи, какая бы ни была его тайная цль. Побгъ мой, я думаю, вамъ понятенъ. Въ мои лта, въ моемъ совершенномъ одиночеств, неблагоразумно было бы оставаться доле въ вашемъ дом, гд единственное положеніе, какое, можетъ быть, вы мн готовили, было слишкомъ для меня унизительно, а другое слишкомъ высоко. Итакъ, я ршилась искать себ мста гувернантки и ду для этого въ Москву. Прощайте, позвольте мн еще разъ отъ полноты души благодарить васъ за все, что вы для меня сдлали. Мы, врно, больше не увидимся’, и проч. и проч.
‘Тутъ только я понялъ весь ея гнвъ на меня. Врно, старая болтунья навела ее на мысль, что я хочу ее держать у себя на правахъ любовницы. Я съ ужасомъ видлъ, что трудно мн будетъ оправдаться передъ ней. Разъ оскорбивъ, хотя неумышленно, такую женщину, нелегко выкупить ея снисхожденіе…. Она солгала, что похала въ Москву, врно, чтобъ я не могъ ее отъискать. У меня было уже готово все къ отъзду, и я похалъ вслдъ за нею. Она остановилась въ Одесс. Я взялъ комнату въ гостинниц, возл нея, перемнивъ свою фамилію.
‘Первые дни своей свободы она была совершенно счастлива. Выходила разъ по пяти изъ дому, а если возвращалась, то пла, прыгала. Я зналъ, что денегъ не на долго хватитъ ей, если она будетъ продолжать брать себ ложи и покупать наряды, какъ она это длала. И точно, черезъ недлю она замолкла, не выходила цлый день, а на другое утро къ ней явился жидъ и я слышалъ звукъ отсчитанныхъ денегъ и видлъ, какъ жидъ, уходя, унесъ узелъ подъ мышкой. Опять пніе и прыганье начались въ ея комнат. Жидъ почти всякій день являлся къ ней, и я часто слышалъ жаркіе разговоры, а потомъ отсчитываніе денегъ.
‘Сидя одинъ по цлымъ днямъ въ комнат и прислушиваясь къ движенію въ ней, я опредлилъ ясно самъ себ чувства, какія я питалъ къ этой странной женщин. Да, я выстрадалъ довольно. Во мн пробудилась ревность. Къ стыду своему, я ревновалъ ее даже къ грязному и жадному жиду, у котораго она занимала деньги. Только ночью я былъ покоенъ, зная, что она дома и одна. Я уже и не думалъ о взаимности: я готовъ былъ занять хоть роль жида, чтобъ утшаться мыслью, что длаю ея жизнь покойною и веселою.
‘Жидъ пересталъ давать ей деньги, обобравъ у нея все блье, платье, вс вещи, такъ-что она почти не могла выйти со двора. Онъ сталъ требовать уплаты, грозилъ тюрьмой и наконецъ сдлалъ ей такое предложеніе, что она рыдала цлую ночь. Слушая ея рыданія, я было хотлъ кинуться къ ней, успокоить ее, что не допущу ее до позора. Но страхъ испортить дло остановилъ меня. Рано утромъ пришелъ жидъ. Я не вытерплъ, кинулся за нимъ къ ней въ комнату, за шиворотъ вытолкнулъ ошеломленнаго мерзавца въ коридоръ и заперъ дверь. Сдлавъ все это необыкновенно быстро, я остановился, не смя поднять на нее глазъ, какъ провинившійся школьникъ. Она молчала, я посмотрлъ на нее и вскрикнулъ. Блая какъ полотно, она едва стояла на ногахъ, держась за столъ, и съ ужасомъ смотрла на меня.
‘Вынувъ деньги и положивъ ихъ передъ ней на столъ, я поклонился и хотлъ итти. Тогда она, какъ бы получивъ вдругъ возможность двигаться, съ крикомъ кинулась ко мн на грудь и горько зарыдала.
‘Долго, долго мы оба плакали. Я все высказалъ, чмъ была переполнена моя душа. Она слушала меня съ большимъ вниманіемъ. Когда я замолчалъ, она твердо, но съ грустью сказала:
‘— Теперь я еще сильне убдилась, что бракъ между нами невозможенъ. Я слишкомъ вамъ обязана, чтобъ обмануть такого благороднаго человка. Я не питаю къ вамъ того чувства, какого вы достойны.
‘Я сталъ просить и молить ее, чтобъ она по прежнему позволила мн заботиться о ея спокойствіи и счастіи.
‘— Мн и такъ тяжело, что я не могу отплатить вамъ за прежніявати благодянія. Я ршилась жить своими трудами, и ничто меня не заставитъ перемнить моего ршенія, отвчала она.
‘Я уже былъ счастливъ тмъ, что она хоть поручила мн искать себ мста и была со мной очень ласкова и внимательна. Сначала я видлъ ее разъ въ день по нскольку минутъ, потомъ все чаще и чаще, мы даже гуляли вмст, здили въ театръ, а потомъ и цлый дни просиживали вдвоемъ.
‘Вс ея расходы оплачивалъ я, но она была уврена, что нисколько не обязана мн. Мягкость и веселость ея характера при довольств снова проявились, и я былъ бы счастливъ, если-бы не подавляемая страсть. Мы прожили такъ съ мсяцъ, и она уже не вспоминала о своемъ намреніи итти на мсто.
‘Въ одинъ день мн было особенно тяжело: мое положеніе казалось мн невыносимымъ, и я близокъ былъ къ самоубійству. Замтивъ мою тоску, она старалась меня развлечь, и попросила, чтобъ я прочелъ ей что-нибудь. Я взялъ первую попавшуюся книгу,— то былъ Пушкинъ,— развернулъ на-удачу и прочелъ эту строфу, такъ сходную съ моимъ положеніемъ:
Когдабъ вы знали, какъ ужасно
Томиться жаждою любви,
Пылать — и разумомъ всечасно
Смирять волненіе въ крови,
Желать обнять у васъ колни
И, зарыдавъ, у вашихъ ногъ
Излить мольбы, признанья, пни
И все, что выразить бы могъ,
А между тмъ притворнымъ хладомъ
Вооруживъ и рчь и взоръ,
Вести спокойный разговоръ,
Глядть на васъ веселымъ взглядомъ!…
‘На послднемъ стих я закрылъ лицо книгой и чуть не зарыдалъ. Она быстро вскочила съ своего мста и въ волненіи стала ходить по комнат. Успокоившись, я снова сталъ читать, но она все продолжала задумчиво ходить. Наконецъ, будто уставъ, она бросилась на свое прежнее мсто, выхватила у меня книгу и кинула ее на полъ. И робко взглянулъ на нее — и встртилъ такой взглядъ, нго кровь хлынула мн въ голову, я весь задрожалъ отъ восторга, упалъ передъ ней на колни и зарыдалъ какъ ребенокъ. Она тихо взяла мою голову въ об руки, подняла и, поцаловавъ меня въ лобъ, сказала:
‘— Когда же наша сватьба?…

ГЛАВА III.

Тронутый разсказомъ Зеновскаго, Камышовъ вскиплъ благороднымъ негодованіемъ противъ его жены. Онъ готовъ былъ даже мстить ей за своего друга. Вспомнивъ, какъ она съ нимъ кокетничала, онъ далъ себ слово отвчать ей равнодушіемъ, еслибъ даже она полюбила его. Однако, строгій Камышовъ всю ночь только и видлъ, что зеленые глаза жены своего товарища. Онъ былъ пробужденъ запиской, которую она прислала къ нему. Она напоминала ему условіе хать въ магазинъ выбирать шляпу, и подписалась ‘Блка’. Долго Камышовъ любовался красивымъ почеркомъ письма и не безъ волненія похалъ къ своему пріятелю. Блка встртила Камышова необыкновенно привтливо.
— А вашъ мужъ? спросилъ сконфуженный Камышовъ.
— Не знаю, отвчала она.
— Вы ему позволяете такъ рано узжать изъ дому. Здсь не деревня.
— Но вы, кажется, желаете сдлать меня ревнивой деревенской женой. Это невозможно. Я ему дала полную свободу.
— Не совтую: здсь очень много соблазна и столько хорошенькихъ женщинъ, возразилъ Камышовъ, вспомнивъ свое намреніе мстить гордой дикарк.
— Я ничего и никого не боюсь, надменно отвчала она.
— Это длаетъ честь вашему мужу, что онъ усплъ пріобрсть такую слпую довренность къ своей супружеской врности. Но все это хорошо въ деревн.
Блка вдругъ быстро окинула взглядомъ Камышова съ ноги до головы и язвительно улыбнулась, какъ-будто понявъ, въ чемъ дло.
— Извините меня, я оставлю васъ на полчаса, сказала она, кокетливо кланяясь ему: — мн нужно перемнить платье.
Въ ту минуту вбжалъ впопыхахъ Зеновскій, съ картонкою въ рукахъ. Блка невольно вскрикнула:
— Это что значитъ?…
— Я шляпку теб купилъ, отвчалъ мужъ, и, осторожно вынувъ шляпку, поднесъ ее къ жен.
Глаза заблистали у Блки, она на одну минуту вспыхнула и, закусивъ губы, долго осматривала шляпку со всхъ сторонъ. И вдругъ, взявъ ее, она подошла къ Камышову и спросила его:
— Нравится ли вамъ?
— Да, но нужно видть на васъ, отвчалъ онъ.
Блка примряла шляпку, держа за ленты, повернула голову къ Камышову и, смотря ему прямо въ глаза, тихо прошептала:
— Теперь?
Камышовъ улыбнулся и кивнулъ одобрительно головой.
Блка, поблагодаривъ своего мужа за шляпку, требовала, чтобъ Камышовъ велъ ее гулять, и ушла одваться. Черезъ полчаса она вышла уже готовая. Туалетъ ея былъ простъ, но съ большимъ вкусомъ. Мужъ заботливо оглядывалъ свою жену, и она, натягивая перчатки, подошла къ Камышову и сказала вкрадчивымъ голосомъ:
— Поклянитесь мн всмъ, что для васъ дорого — дружбой, любовью о, вы, врно, любите!… такъ клянитесь любовью этой женщины….
— Саша! перебилъ мужъ.
— Pierre, не мшай! строго сказала Блка и обратилась къ Камышову, который отвчалъ:
— Я могу всмъ клясться, только не любовью.
— Почему? быстро спросила Блка.
— Потому, что я никого не люблю.
— Это невозможно.
— Честное слово!
— Ну, хорошо, я врю вамъ и требую, чтобъ вы дали такое же честное слово сказать мн правду о чемъ я васъ спрошу.
— Извольте.
Блка поставила посреди комнаты стулъ и, вскочивъ на него, сказала:
— Хорошо ли я одта? и непохожа ли на провинціялку?
И, не дождавшись отвта, она съ легкостью соскочила со стула и стала смяться.
Они хотли уже итти, какъ Блка нашла, что шляпка у ней спадаетъ съ головы, разсердилась и, распустивъ огромную свою косу, потребовала ножницы.
— Саша! умоляющимъ голосомъ сказалъ мужъ: — ради Бога, не длай глупостей.
Но она слышать не хотла и настаивала, чтобъ обрзать косу. Камышовъ, любуясь распущенной косой, невольно сказалъ:
— Нестыдно ли вамъ портить такіе прекрасные волосы?
— Вамъ жаль ихъ? спросила лукаво Блка.
— Да! отвчалъ Камышовъ.
— Ну, хорошо, я ихъ оставлю,— только для васъ, тихо прибавила она.
Камышовъ покраснлъ, а Блка долго смялась.
Когда они дохали до Невскаго проспекта и вышли изъ коляски, мужъ предложилъ ей руку, но она сказала:
— Нтъ, Pierre, мы съ тобой и такъ много гуляли въ деревн. Вы должны учить меня, какъ жить въ столиц, прибавила она, взявъ подъ руку Камышова: — я буду васъ слушаться.
И она слегка прижалась къ его рук.
— Я строгъ: я не буду васъ баловать, какъ вашъ мужъ, съ легкимъ пожатіемъ руки отвчалъ Камышовъ, забывъ совершенно свой планъ мщенія.
Много вырвалось похвалъ у гуляющихъ дам Камышова, который съ гордостью кланялся своимъ пріятелямъ. Все это не укрылось отъ зоркой Блки, и она спросила Камышова:
— Скажите, пожалуйста, за кого меня принимаютъ вс ваши знакомые?
— За хорошенькую женщину!
Блка засмялась и сказала:
— Вотъ хорошій отвтъ!… Я хотла знать, не принимаютъ ли они меня за вашу жену?
— О, нтъ!!
— Это почему? обидчиво подхватила Блка.
— Потому-что мои пріятели знаютъ, что я не могу жениться на самой первйшей красавиц въ Петербург, отвчалъ Камышовъ.
— А, вы, врно, любите замужнюю женщину! перебила Блка.
— Ошиблись! я потому не могу жениться, что слишкомъ мало довряюсь кокетству женщинъ, я мало уважаю ихъ. Да, мн трудно даже на минуту увлечься. Мн все кажется, что он уже торжествуютъ, что одной жертвой больше. Главное ихъ наслажденіе мучить и уничтожать тхъ, кто ихъ любитъ.
Блка невольно потянула руку и тмъ дала почувствовать Камышову, что она поняла его колкость.
— Такъ вы уврены, что не можете не только любить, но даже влюбиться?
— Да.
— И очень уврены?
— Къ несчастію, слишкомъ.
Камышовъ лгалъ, еще никогда онъ не встрчалъ женщины, которая сдлала бы на него такое впечатлніе.
Блка какъ-будто почувствовала это и съ легкой краской въ лиц, прищуривъ глаза, тихо спросила:
— Въ меня вы могли бы влюбиться?
— Нтъ! пугливо отвчалъ Камышовъ.
— А въ Блку, дикую Блку на берез?
И она приняла страстное выраженіе лица и жалась къ его рук.
Камышовъ задыхался отъ волненія и сердито отвчалъ:
— Нтъ, ни въ кого!
Блка бросила на Камышова злобный и насмшливый взглядъ и съ той минуты о любви не говорила ни слова. Зато Камышовъ былъ предметомъ ея постояннаго и тонкаго кокетства. Она какъ-будто изъ капризу желала его влюбить въ себя. Камышовъ защищался мужественно и упорно, но наконецъ самолюбіе взяло верхъ, и онъ поддался ловкому кокетству. Блка такъ опутала его, что онъ влюбился какъ безумный. По слабости характера, онъ то радовался, то пугался своей любви, которая съ каждымъ днемъ росла и принимала очень серьзный характеръ. Онъ забылъ о своемъ несчастномъ товарищ, даже о себ самомъ (что случилось съ нимъ въ первый разъ жизни), и только жилъ чувствомъ, котораго онъ и не понималъ прежде. Блка же какъ-будто утомилась своимъ кокетствомъ и, казалось, отвчала ему взаимностью. Она иногда даже была грустна. Будущее ли ее пугало? или говорило въ ней состраданіе къ мужу, на котораго она смотрла, какъ на своего наставника или отца? Во всей этой исторіи мужъ Блки велъ себя съ необыкновеннымъ благородствомъ. Замтивъ расположеніе своей жены къ Камышову, онъ не только словомъ, но даже ни однимъ движеніемъ не обнаружилъ страданій, какія испытывалъ при одной мысли, что долженъ будетъ разстаться съ ней. Страсть его не уменьшилась, а напротивъ, темный страхъ потерять Блку разжигалъ ее. Но онъ тщательно скрывалъ свои чувства даже отъ жены, потомучто видлъ невозможность взаимности, и, какъ благоразумный человкъ, былъ готовъ къ страшной катастроф, однако, страсть побдила наконецъ разсудокъ, и онъ отъ душевныхъ тревогъ слегъ въ постель, съ каждымъ днемъ болзнь его усиливалась и вела къ печальному концу. Даже Камышовъ не подозрвалъ причины настоящей болзни своего друга. Послднее время онъ былъ, казалось, даже равнодушенъ къ своей жен, за тайну объявилъ своему другу, что ему очень нравится одна женщина, и подъ этимъ предлогомъ часто не бывалъ дома. Докторъ, лечившій его, былъ очень умный и опытный человкъ. Онъ бывалъ часто у нихъ въ дом и видлъ все, и когда больной становился опасенъ, онъ пріхалъ къ Камышову и объяснилъ ему настоящую причину болзни его товарища. Камышовъ пришелъ въ отчаяніе, онъ не поврилъ доктору и думалъ, что другъ его страдаетъ отъ мысли, что его супружеская честь замарана. Онъ ршился успокоить его, увривъ, что жена его не измнила ему, и объясниться съ нимъ какъ съ братомъ о своей любви.
Больной тоже видимо желалъ говорить съ нимъ и былъ радъ приходу Камышова, не они долго молчали, въ то время, какъ у обоихъ на губахъ дрожали слова признанья. Больной пришелъ въ такое волненіе, что Камышовъ ршился отложить до другого раза свое объясненіе, и всталъ, чтобъ итти.
— Куда? пугливо спросилъ больной.
— Домой, отвчалъ Камышовъ.
— Жену — видлъ? она — она дома? едва внятно пробормоталъ больной.
— Не знаю! отвчалъ Камышовъ, весь покраснвъ.
Онъ лгалъ: передъ своимъ приходомъ къ больному, онъ съ часъ сидлъ у ней въ комнат.
Тягостное молчаніе длилось нсколько минутъ. Больной, съ большимъ усиліемъ, слъ и дрожащимъ голосомъ началъ:
— Послушай…. я давно….
Онъ остановился.
Камышовъ слъ на прежнее мсто и съ участіемъ спросилъ его:
— Ты хочешь что-то мн сказать?
Больной, весь задрожавъ, схватилъ руку Камышова и, припавъ къ ней и обливая ее горькими слезами, задыхаясь, прошепталъ:
— Люби ее, хоть ты сдлай ее счастливой….
Колни у Камышова подогнулись, онъ опустился передъ кроватью своего друга и принялъ его къ себ на грудь. Долго оставались они въ такомъ положеніи.
Больной рыдалъ, надрывая грудь Камышова, который въ отчаяніи сказалъ:
— Все, все, что ты хочешь, я все сдлаю для тебя! я уду отсюда….
Больной съ ужасомъ схватилъ за плечи Камышова и грустнымъ голосомъ сказалъ:
— Сохрани тебя Богъ! я не хочу быть палачомъ. Я женился на ней, когда она никого не знала! нтъ! не узжай! я застрлюсь, живите только счастливо!
И онъ въ изнеможеніи упалъ на подушки.
Что происходило въ душ Камышова, трудно передать, любовь и состраданіе къ умирающему другу боролись въ немъ.
Больной опять началъ:
— Я радъ, я покоенъ, что выборъ ея палъ на тебя: ты благороденъ, ты поймешь, она добра, но…. Боже, я не знаю, что я говорю…. Нтъ, узжай, узжай отсюда! она, можетъ быть, забудетъ тебя!
И онъ застоналъ и сталъ метаться на постели.
— Завтра же меня не будетъ здсь, твердо произнесъ Камышовъ, весь поблднвъ и сжавъ руку своего товарища, на страдальческомъ лиц котораго блеснула радостная улыбка, онъ быстро привсталъ и недоврчиво глядлъ на Камышова.
— Да, я ду завтра же, повторилъ также ршительно Камышовъ.
Слезы ручьями потекли по блднымъ и впалымъ щекамъ больного, онъ хотлъ говорить, но не могъ, и, раскрывъ свои объятія, упалъ почти безъ чувствъ на руки къ Камышову.
Долго они жали въ объятіяхъ другъ друга. Прійдя въ себя, больной вынулъ изъ-подъ подушки бумагу и, подавая ее Камышову, сказалъ:
— Вотъ, сохрани мою духовную, если я умру, замни ей меня.
И, вдругъ, нахмуривъ брови, онъ съ грустью сказалъ:
— Какъ приготовить ее къ твоему отъзду? Ну, если…. она….
И въ его чертахъ изобразился страхъ.
— Успокойся: я все улажу, женщины самолюбивы! подхватилъ Камышовъ.
— Оскорбленіе! грозно сказалъ больной.
— О, нтъ! не бойся, положись на меня: я все устрою.
Камышовъ, говоря это, самъ не зналъ, что онъ длаетъ и что общаетъ, онъ не былъ увренъ самъ, можетъ ли принести такую жертву своему другу.
Камышовъ обдумывалъ всю ночь, какъ объясниться съ Блкой на-счетъ своего отъзда. Когда же на другой день онъ у видлъ ее, то ясно почувствовалъ, что не въ его силахъ исполнить слово, данное ея мужу. Да и она как-то была блдна, брови ея хмурились. Камышовъ былъ такъ потрясенъ, что не замтилъ язвительной улыбки, блеснувшей раза два на ея губахъ, и презрительныхъ взглядовъ, которые она кидала на него. Блка первая начала разговоръ о томъ, что надо положить всему конецъ, что она глубоко уважаетъ мужа и не ршится его обманывать, и требовала, чтобъ Камышовъ халъ съ ней за-границу. Она такъ нжно, въ такихъ радужныхъ краскахъ описала ихъ жизнь за-границей, что Камышовъ скрылъ весь разговоръ свой съ ея мужемъ, и полный восторга и надежды, возвратился домой. Но какъ онъ былъ пораженъ, заставъ у себя на стол письмо отъ нея. Оно было слдующаго содержанія:
‘Очень жаль, что болзнь моего мужа помшала мн продолжать мою шутку. Бдный, разочарованный молодой человкъ! вы неспособны были любить, нужно было польстить вашему самолюбію, уничтожиться передъ вами. Но знаете ли, что неравенство въ любви непрочно? Простите, что ваше самолюбіе уязвлено дикаркой. Въ утшеніе ваше, я сдлаю вамъ маленькую исповдь. Ваше лицо глубоко врзалось въ моей памяти, а частыя воспоминанія моего мужа, о васъ, о вашей съ нимъ дружб поддерживали мое любопытство видть васъ. Это было ребячество, но, едва владя карандашомъ, я нарисовала на-память вашу фигуру въ охотничьемъ плать, и такъ сходно, что мужъ мой узналъ васъ. Вышла я за-мужъ изъ благодарности за вашего друга, любить его какъ мужа не въ моей власти, и онъ самъ это хорошо знаетъ, но пока онъ живъ, я буду ему врна. Прощайте, мы скоро демъ за-границу’….
Это письмо такъ сразило Камышова, что нсколько минутъ онъ близокъ былъ къ помшательству. Отчаяніе его усилилось, когда посл всевозможныхъ попытокъ увидть Блку и поговорить съ ней, онъ не достигъ своей цли.
По выздоровленіи мужа, Блка ухала съ нимъ за-границу, и Зеновскій, для котораго развязка этой исторіи оставалась тайною, черезъ нсколько времени писалъ къ своему другу, что жена его очень худетъ, груститъ и вообще такъ измнилась характеромъ, что узнать ее трудно.
Поступокъ Блки съ Камышовымъ былъ слдствіемъ случайности. Во время жаркаго своего объясненія, Камышовъ и Зеновскій не замтили, какъ вошла въ комнату Блка и прослушала весь ихъ разговоръ. Она была поражена любовью и самоотверженіемъ своего мужа. Любовь же ея къ Камышову, начавшаяся прихотью и вообще желаніемъ, свойственнымъ опредлившимся женщинамъ — узнать силу своей красоты, была возмущена слабостью Камышова: ея самолюбивый и гордый характеръ не могъ простить Камышову, что онъ такъ легко отказался отъ любви къ ней и далъ ея мужу слово оставить ее.
Слдствіемъ этого было письмо, такъ поразившее Камышова. Не будь этого, неизвстно, чмъ бы все это кончилось.

ГЛАВА IV.

По возвращеніи изъ-за-границы, Блка перемнилась. Въ ней уже не было прежней дтской живости и веселости. Напротивъ, что-то грустное и тоскливое постоянно выражалось въ ея лиц, въ ея движеніяхъ. Ее томила тоска — губительная принадлежность всхъ женщинъ средняго круга, сколько-нибудь развитыхъ и опредлившихся. Праздная и безполезная жизнь ужасала ее, тмъ боле, что она привыкла съ дтства къ труду и сознанію о польз, какую она приноситъ другимъ. Наружно она усвоила вс общественныя условія, но въ душ тяготилась ими. Часто, сидя одна, она вспоминала свое житье въ паск, своихъ пчелъ, своего мнимаго сдого ддушку, даже злую тетку, на которую теперь взглянула бы не безъ удовольствія, воображеніе переносило ее въ дикій лсъ съ его огромными, тнистыми деревьями, съ изумрудной травой, съ едва замтными ручьями, съ его роскошными болотами, покрытыми пышными блыми лиліями. Все прошлое казалось ей такъ прекрасно, что она одушевлялась ненавистью къ лишившему ее такой роскошной жизни, въ-замнъ которой онъ далъ ей вчную пустоту и однообразіе. Дятельная ея натура искала пищи въ разнаго рода занятіяхъ, но ихъ безполезность скоро охлаждала ее къ нимъ, и Блка впала еще въ большую тоску.
Посл исторіи съ Камышовымъ, на которую она уже смотрла какъ на что-то ребяческое, Блка считала невозможнымъ полюбить кого-нибудь. Выросшая въ лсу, въ одиночеств, она часто подвергалась опасностямъ, и всегда обязана была спасеніемъ собственному присутствію духа, зная, что нечего ждать чужой помощи, вслдствіе этого въ ней была развита слишкомъ большая самоувренность, она съ презрніемъ и гордостью шла на-встрчу опасностей новой жизни, не понявъ, что въ лсу ей нужна была боле физическая сила, чмъ моральная.
Несмотря на твердое ршеніе принести свои лучшіе годы въ жертву для спокойствія другого, Блка безсознательно развивала въ себ жажду любви своей одинокой жизнью. Чтеніе романовъ разжигало въ ней страсти, которыя были принадлежностью ея впечатлительнаго и живого характера. Тотъ, для кого она всмъ жертвовала, ужаснулся бы такого напряженнаго состоянія, но онъ слишкомъ былъ занятъ тою же цлію. Вс перемны, происшедшія въ ней, онъ приписывалъ неугасшей еще любви къ Камышову, который въ пылу отчаянія ухалъ путешествовать вокругъ свта. Опасаясь докучать своей любовью, Зеновскій предоставилъ жен своей прежнюю свободу, жилъ съ ней какъ братъ съ сестрой. Блка такъ еще была неопытна, что не обращала на это большого вниманія: она думала, что такія вещи длаются легко и мало стоятъ. Итакъ, молодость обоихъ гибла въ невысказанныхъ и безполезныхъ жертвахъ другъ для друга.
Воротившись въ Россію, Блка хотла хать тотчасъ въ деревню: она скучала по своимъ роднымъ лсамъ. Но важныя дла мужа заставили ихъ пожить въ Петербург. Они стояли въ одной гостинниц на главной улиц.
Разъ вечеромъ, зимой, сидя дома, они были встревожены шумомъ, бготней, криками и стукомъ въ коридор. Они съ испугомъ кинулись изъ комнаты, думая, что домъ горитъ, и увидли весьма странную сцену: у сосднихъ дверей, окруженный толпою трактирной прислуги и содержателемъ гостинницы, молодой человкъ небольшого роста, плечистый, съ увлеченіемъ рубилъ плотную дверь, приговаривая: ‘я васъ проучу быть акуратными’. Содержатель гостинницы, на ломаномъ русскомъ язык, молилъ его подождать, авось, сыщутъ ключъ или слсаря. Молодой человкъ былъ глухъ къ его мольбамъ и, продолжалъ рубить дверь.
Когда прошелъ первый испугъ, Блка захохотала, узнавъ въ молодомъ человк своего шумнаго сосда, комната котораго была рядомъ съ ея спальной, и котораго она не разъ видала въ коридор. Его шумныя пляски, псни и школьныя выходки не разъ смшили ее, и она не безъ любопытства разглядывала его лицо.
Зеновскій же былъ взбшенъ такимъ взбалмошнымъ поступкомъ и, растолкавъ толпу, подошелъ къ молодому человку, чтобъ насказать ему грубостей, но вдругъ сердитое выраженіе исчезло съ лица его, и онъ радостно вскрикнулъ:
— Атавинъ! какими судьбами?
Молодой человкъ, къ которому относилось восклицаніе, также не мене радостно воскликнулъ:
— Зеновскій!
И они стали обниматься.
— Давно ты здсь, спросилъ Зеновскій, пожимая ему руку.
— Съ недлю какъ возвратился съ Кавказа, отвчалъ Атавинъ и заботливо прибавилъ: — сейчасъ, дай мн отворить дверь, намъ удобне будетъ говорить въ комнат.
И онъ было хотлъ опять рубить дверь, но Зеновскій удержалъ его, сказавъ:
— Ты, какъ я вижу, все такой же школьникъ, какъ былъ.
— Извини, братъ, дло, видишь, нешуточное, отвчалъ Атавинъ.
— Пожалуйста, уймись, сказалъ Зеновскій ты мою жену испугаешь.
Блка спряталась за дверь.
— А разв ты женатъ? и здсь живешь? съ удивленіемъ спросилъ Атавинъ.
— Мы даже сосди, какъ я вижу, и — вотъ судьба!— жили цлую недлю вмст и не знали.
— Да, очень могло быть, что такъ бы я и ухалъ.
— Куда?
— Да опять на Кавказъ.
— Зачмъ?
— Зачмъ…. да такъ…. впрочемъ, я самъ еще не знаю, что сдлаю.
— Пойдемъ лучше ко мн, да переговоримъ, мы такъ давно не видались, сказалъ Зеновскій, взявъ за руку Атавина.
— Я…, я не могу.
Атавинъ замялся.
— Ну, полно, неужели ты одичалъ на — —? шутливо спросилъ его Зеновскій.
— Нисколько, но, признаюсь, мн совстно твоей жены. Я такія глупости….
— Да, ужь точно правда, она-таки посмивалась надъ тобой, а разъ ты ужь такъ было расходился, что я хотлъ итти унимать тебя, да она удержала.
— Мн совстно, замтилъ Атавинъ.
— Пойдемъ, ну, хоть извинись самъ передъ ней.
И Зеновскій взялъ Атавина подъ руку и повелъ къ двери. Атавинъ пріостановился и, погрозивъ содержателю гостинницы, сказалъ:
— Благодарите, что здсь дама, а то неустоялабъ ваша дверь.
Когда они вошли въ залу, Блка уже сидла на кушетк за книгой, показывая, что не замчаетъ ихъ прихода.
— Саша! окликнулъ ее мужъ.
Она быстро подняла голову, какъ-будто съ испугу, но покраснла отъ своей невинной хитрости.
Мужъ продолжалъ, указывая на Атавина:
— Рекомендую, теб моего хорошаго пріятеля и твоего сос….
Атавинъ не далъ ему досказать и, поклонясь Блк, перебилъ его, сказавъ небрежно:
— Мн, право, совстно, я не хотлъ даже быть вамъ представленнымъ, я такъ виноватъ….
— Въ чемъ вы виноваты? улыбаясь перебила Блка.
— Я думаю, часто васъ безпокоилъ, но я не зналъ, что возл меня дама.
Атавинъ лгалъ: онъ очень часто слышалъ женскій голосъ, но и не думалъ стснять себя.
— Вы напрасно извиняетесь: ваша сосдка, напротивъ, очень была довольна, что у нея такой веселый сосдъ.
И Блка насмшливо указала ему на стулъ.
Атавинъ поклонился слегка и слъ.
Разговоръ на минуту пріостановился. Блка съ любопытствомъ разглядывала своего сосда, къ которому она уже сама, не зная какъ, была расположена, можетъ, по сходству ихъ живыхъ характеровъ. Атавину на-лицо было лтъ 27, росту онъ былъ небольшого, но широкіе его плечи придавали ему что-то мощное. Смугло-блдный цвтъ лица, правильный носъ, тонкія губы, съ которыхъ не сходила насмшливо-небрежная улыбка, черные волосы, высокій соразмрный лобъ произвели довольно пріятное впечатлніе на Блку, которая ненавидла женообразныхъ мужчинъ.
Что было оригинальне всего въ лиц Атавина, это огромные блестящіе глаза, опушенные черными, длинными рсницами. Въ нихъ что-то было жестокое и столько электричества, что когда они упали на Блку, она вздрогнула. Съ ней Атавинъ говорилъ мало, но поминутно бросалъ на нее свои проникающіе на-сквозь взгляды.
Подали чай. Блка не вмшивалась въ ихъ разговоръ, который весь состоялъ изъ воспоминаній о прошедшемъ и частью изъ непонятныхъ ей намековъ.
Разговоръ Атавина былъ остроумно-блестящъ, но когда дло коснулось женщинъ, въ его тон проявилось какое-то презрніе, и онъ жолчно отозвался о нихъ. Блк все это очень не понравилось, а больше всего его довольно дерзкіе взгляды, и, чтобъ избавиться отъ нихъ, она перемнила мсто и сла такъ, что взгляды Атавина не безпокоили ея. Но онъ, казалось, замтилъ это и, не докончивъ начатой фразы, сказалъ, обратившись къ ней:
— Однако, мы, я думаю, утомляемъ васъ нашимъ разговоромъ.
И, не дождавшись ея отвта, продолжалъ начатую фразу.
Все это кололо самолюбіе Блки, и она почувствовала непреодолимое желаніе привлечь къ себ его вниманіе. Она вмшалась въ разговоръ, говорила съ одушевленіемъ и старалась также жолчно и съ презрніемъ отзываться о мужчинахъ. Атавинъ слушалъ довольно одобрительно, и когда Блка уже начинала торжествовать, онъ взглянулъ на часы, скрылъ звоту и сказалъ разсянно:
— Однако, ключа все нтъ.
— Это ужасно! насмшливо замтила Блка и вдругъ радостно воскликнула: — хотите, вы очутитесь безъ вашего ключа въ вашей комнат?
— Это какъ? въ одинъ голосъ спросили ее Атавинъ и Зеновскій.
— Это мой секретъ, не скажу.
— Вы, можетъ быть, заставите меня влзть въ окно, но я отказывался отъ этого даже въ такія минуты, когда былъ увренъ въ значительной наград, сказалъ Атавинъ.
— Нтъ, вамъ это не будетъ стоить ни малйшаго труда.
— Такъ вы велите выломать дверь?
— Я такихъ глупостей не длаю, отвчала Блка и тотчасъ покраснла, потому-что Атавинъ насмшливо ей поклонился. Она стала оправдываться, но мужъ замтилъ ей:
— Напрасно ты оправдываешь его сумасбродную выходку, его надо проучить нехмного.
— Если женщины берутся наказывать, такъ он только балуютъ, а не исправляютъ человка.
— Ну, моя жена не изъ чувствительныхъ и не совтую теб когда-нибудь испытать ея наказан….
Зеновскій замялъ послднія слова, встртивъ тревожно вопросительный взглядъ своей жены.
Проницающіе глаза Атавина быстро перебжали отъ мужа къ жен, и онъ самодовольно улыбнулся. Отъ Блки не укрылась эта улыбка, и она съ принужденной веселостью сказала Атавину:
— Хотите пари, что вы сейчасъ же очутитесь въ своей комнат.
— Пожалуй, какое же пари? какъ бы нехотя отвчалъ Атавинъ.
— Цвты! моя жена страстная до нихъ охотница, замтилъ Зеновскій.
Въ это время вошелъ лакей и объявилъ Атавину, что дверь отворена слсаремъ.
— Чтобъ опять заперъ, повелительно сказалъ Атавинъ, потомъ обратился къ Блк и, смотря прямо ей въ глаза, сказалъ:
— Если я выиграю, чтобы…. поцаловать…. нтъ, лучше прощеніе вашему сосду.
— Извольте, я согласна, отвчала Блка, вспыхнувъ отъ пренебреженія, съ какимъ онъ отозвался о ея поцалу.— За тмъ она сказала что-то на-ухо своему мужу, который засмялся и, покачавъ головой, сказалъ:
— Вотъ выдумщица!
И онъ вышелъ, оставивъ ее одну съ Атавинымъ, который молчалъ и не спускалъ съ нея своихъ пронзающихъ глазъ. Въ нихъ было что-то наглое, отчего Блка совершенно потерялась. Стоя въ небольшомъ разстояніи отъ него, она походила на кролика или голубя, окованнаго электрическимъ взглядомъ огромнаго боа.
— Вы были за-границей? небрежно спросилъ Атавинъ, заслышавъ шаги въ другой комнат.
— Да, отвчала радостно Блка, какъ бы освободясь отъ чего-то тяжелаго.
Шаги замолкли, и Атавинъ по-прежнему сталъ глядть и молчалъ.
— А вы съ Кавказа? и долго тамъ пробыли? говорятъ, тамъ много красавицъ? скороговоркой спросила Блка.
— Два года, какъ бы нехотя отвчалъ Атавинъ, и, замтивъ, что кто-то идетъ къ двери, онъ продолжалъ: — но азіатскія красавицы скоро надодаютъ своей рабской привязанностью и покорностью. Мн все это надоло.
Въ это время вошелъ мужъ и объявилъ жен что все готово. Блка такъ обрадовалась приходу мужа, что чуть не запрыгала. Снявъ небольшой платокъ, которымъ была повязана у ней шея, она свободно подошла къ Атавину и сказала:
— Позвольте мн вамъ завязать глаза.
— Извольте.
И Атавинъ вдругъ упалъ передъ ней на колни.
Блка такъ испугалась, что чуть не вскрикнула и съ трудомъ эавязала кое-какъ ему глаза, потому-что руки и ноги у ней задрожали, когда она прикоснулась къ его голов и почувствовала на своихъ рукахъ его жаркое дыханіе.
— Готово, вы можете встать, сказала Блка, видя, что Атавинъ продолжалъ стоять на колняхъ.
Мужъ смясь приподнялъ его, Атавинъ вытянулъ руки впередъ и шелъ-было къ столу. Блка закричала ему:
— Огонь, огонь!
Завязавъ ему глаза, она какъ бы чувствовала себя свободне,
— Однако, я могу упасть или разбить себ лобъ, замтилъ Атавинъ, приподнимая платокъ.
Блка съ крикомъ кинулась къ нему. Она совсмъ забылась, придерживаясь за его плечо, она поправила ему платокъ, и взявъ его за руки, начала со смхомъ кружить его по комнат, но вдругъ смхъ ея замеръ, и она быстро вырвала свои руки изъ рукъ Атавина. Но онъ схватилъ ихъ опять и, крпко сжавъ, сказалъ:
— Если завязали глаза, то вы должны меня вести.
Блка почти бгомъ кинулась съ Атавинымъ изъ залы и привела его въ свою спальню, въ которой дверь къ Атавину, обыкновенно запертая, была раскрыта. Толкнувъ его туда, она быстро захлопнула дверь, повернула ключъ и, притаивъ дыханіе, приложила ухо къ двери. Очутившись одинъ въ своей комнат, Атавинъ сорвалъ платокъ съ глазъ и по звуку ключа, вынутаго изъ замка, тотчасъ догадался, какимъ образомъ онъ попалъ въ свою комнату. Приложивъ тоже ухо къ двери, онъ услышалъ шорохъ платья и поспшно сказалъ:
— Я проигралъ.
— Надюсь, смясь отвчала Блка.
— Зеновскій! сказалъ Атавинъ.
— Его нтъ здсь, наивно отвчала Блка.!
Атавинъ началъ качать дверь.
— Что вы длаете? съ испугомъ спросила Блка.
— Отворите, отворите! повелительно отвчалъ Атавинъ.
— Зачмъ?
— Чтобъ васъ видть, смясь сказалъ Атавинъ.
Блка тоже принужденно засмялась.
— Чему вы сметесь? вы сами хорошо знаете, если кто васъ увидлъ разъ, то….
— То…. передразнивая его повторила Блка.
— То захочетъ васъ видть каждую минуту, скороговоркой продолжалъ Атавинъ.
— Я въ первый разъ слышу такія пошлости! Прощайте, сердито сказала Блка.
На минуту воцарилась тишина, среди которой ясно слышался шорохъ платья удаляющейся Блки. Атавинъ громко крикнулъ:
— Вы испугались?
— Чего? спросила Блка, забывъ свое намреніе уйти.
— Своего мужа, насмшливо отвчалъ Атавинъ.
— Я его не боюсь, обидчивымъ тономъ отвчала Блка.
— Да, вс женщины такъ храбрятся, когда ихъ мужья за дверью.
— Можетъ, есть такія женщины, но я не боюсь своего мужа: вы можете его спросить.
— Чувство деликатности не позволитъ ему въ этомъ признаться. А если справедливо, что вы его не боитесь, такъ отворите мн дверь…. пожалуй, хоть и сейчасъ.
— О, вы слишкомъ… Блка не могла договорить: гнвъ душилъ ее.
Дверь затрещала и Атавинъ закричалъ:
— Я сломаю дверь, если вы не выслушаете меня.
Блка горячо сказала:
— Что вамъ угодно?
— Я, я, на колняхъ простою всю ночь и своими слезами не дамъ вамъ заснуть… Вы, кажется, разсердились, а?… нжнымъ голосомъ спрашивалъ Атавинъ.
— Съ чего это вы взяли? мн, просто…
— Надоло говорить со мной? подхватилъ Атавинъ,ъ.
— Да! радостно воскликнула Блка и прибавила.— Пpощайте, не забудьте вашего пари.
И она выбжала изъ комнаты. Атавинъ долго еще оставался у двери, прислушиваясь, не тутъ ли она, но Блка уже сидла возл мужа и готовилась слушать разсказъ о разныхъ похожденіяхъ Атавина.
Атавинъ былъ одинъ изъ людей, рзко выдающихся изъ толпы по своему жолчному уму, по взбалмошному и смлому характеру, а особенно по своему таланту, который, несмотря на пустую жизнь Атавина, не заглохъ въ немъ, а постепенно развивался, какъ-будто о немъ заботились, хотя Атавинъ имлъ претензію казаться невждой и стыдился признаваться, что онъ любитъ искусство. Съ дтства еще, въ школ, жолчный его характеръ выказывался въ злыхъ выходкахъ съ товарищами. Казалось, для него были самыми пріятными минутами т, когда онъ могъ оскорбить кого-нибудь или разстроить игру. Зато онъ рдко былъ принятъ въ игры, съ нимъ никто не былъ друженъ, и только съ лтами онъ пріобрлъ себ пріятелей, единственно потому, что самолюбіе его страдало при мысли быть отвергнутымъ товарищами. Поступивъ въ военную службу, онъ велъ жизнь разгульную и праздную, видимо тяготился ею, но не избиралъ другого рода жизни. Принадлежа къ хорошему кругу, онъ смялся надъ нимъ и презиралъ его и въ тоже время гнушался какимъ-либо другимъ кругомъ знакомства. Часто онъ оскорблялъ порядочныхъ людей своими глупыми высокомрными выходками, безъ всякой цли, а такъ, чтобъ сдлать что-нибудь непріятное ближнему. Стихи, которые онъ иногда писалъ, точно замчательныя по мысли и таланту, приняты были съ большимъ восторгомъ, что, казалось, еще больше развило въ немъ злобу и ядовитость противъ людей. Онъ былъ страшно самолюбивъ, и характеръ его вполн высказывался съ женщинами. Онъ не могъ выносить никакого превосходства въ кругу ихъ, и имлъ бы на это полное право, по своему уму и любезности, но часто самолюбіе его было уязвляемо столкновеніемъ съ богачами, которые перебивали у него дорогу, разсыпая золото. Состоянія отъ отца онъ не имлъ никакого. Вс деньги, имъ проживаемыя, давала ему единственная его родственница, богатая старушка, которая въ немъ души не слышала. По втренности характера много приносилъ онъ ей горя. Еще въ училищ, онъ сдлалъ такую шалость, что ему угрожало неизбжное и строгое наказаніе которое могло имть вліяніе на всю его жизнь. Гордая старушка въ первый разъ преклонила свою сдую голову, и на колняхъ вымолила прощеніе внуку, но онъ не замедлилъ скоро выкинуть новый фарсъ, за что былъ наказанъ, если не слишкомъ строго, то опять-таки благодаря престарлой родственниц. Впрочемъ, надо сказать, это, кажется, было единственное существо во всемъ мір, къ которому онъ былъ привязанъ. Изъ всхъ своихъ многочисленныхъ друзей, онъ никого не любилъ и не щадилъ для своего жолчнаго остроумія, не исключая женщинъ, къ которымъ онъ видимо питалъ какую-то злобу. Можетъ быть, случайно оскорбленный одною, онъ мстилъ всмъ. Онъ смялся надъ любовью женщинъ, не щадилъ ихъ репутаціи и не разъ имлъ за это дуэли, что, казалось, составляло его гордость. Онъ влюблялся также скоро, какъ и разлюблялъ, можетъ быть, и были на то причины. Его деспотическій характеръ не встртилъ женщины, которая бы силою своего характера покорила его. Онъ видлъ одно лицемрство, слабость характера, разсчетъ, и подобныя связи такъ развратили его сердце, что онъ стыдился порядочныхъ своихъ чувствъ, если они въ немъ и пробуждались къ какой-нибудь женщин, достойной ихъ, онъ душилъ ихъ при самомъ зародыш и съ торжествомъ смялся надъ страданіями бдной жертвы, которая гибла потомъ въ омут сплетень и семейныхъ упрековъ.
Съ лтами, при другомъ образ жизни, Атавинъ, можетъ быть, измнился бы, но Блка встртилась съ нимъ въ самый страшный періодъ его жизни, когда онъ, усталый, метался тоскливо, тяготясь жизнью, которую готовъ былъ кончить изъ всякихъ пустяковъ. Избрать новый образъ жизни онъ ужасался, потому что былъ уже достаточно развращенъ.
Стихи Атавина, которые Блка читала еще до знакомства съ нимъ, разсказы о немъ Зеновскаго коротко познакомили ее съ Атавинымъ. Онъ нравился ей по живости характера, по таланту, и въ то же время она ненавидла его за его злобу и разныя претензіи, которыя оскорбляли ея женское самолюбіе.
Въ спальн своей она была какъ связанная, ей казалось, что проницающіе глаза Атавина видятъ сквозь двери, къ которымъ опять приставлена была небольшая шифоньерка. Долго Блка не спала, припоминая взгляды, угрозы Атавина, и едва успла задремать, какъ вдругъ пугливо вскочила на своей постели и съ ужасомъ стала прислушиваться. Тихое повертываніе замочной ручки и шорохъ у двери оковали ее ужасомъ, но вскор послышались шаги, которые монотонно раздавались въ-тиши. Блка, мучимая любопытствомъ, осторожно встала съ постели, на цыпочкахъ подкралась къ двери и, скользнувъ между дверью и неплотно приставленной шифоньеркой, приложила глазъ къ замочной скважин.
Комната Атавина ярко была освщена, какъ-будто для бала. Огромный черный медвдь, лежавшій у дивана, можетъ быть, недавній трофей Атавина, поразилъ и напугалъ Блку своими большими стеклянными глазами, на немъ торчало сдло, и подл, на богатомъ персидскомъ ковр, валялись его принадлежности. Ружья, пистолеты, черкесскія шашки, кинжалы висли на стнахъ и были разбросаны по столамъ, вмст съ нсколькими гравюрами. Атавинъ ходилъ взадъ и впередъ по комнат, пристально разсматривая платокъ, который онъ держалъ въ рукахъ. Блка чуть не вскрикнула: она узнала свой платокъ, которымъ вечеромъ завязала ему глаза. Сердце у ней такъ сильно застучало, что ей казалось, онъ можетъ услышать его біеніе. Она бросилась въ постель и завернулась съ головой въ одяло, будто боясь привиднія. Къ утру она заснула крпко и была пробуждена приходомъ горничной, которая подала ей огромный букетъ цвтовъ, присланный Атавинымъ.
Оставшись одна, Блка долго сидла на постели и разсматривала букетъ, ей было такъ весело, что не хотлось вставать, положивъ возл себя букетъ, какъ ребенокъ игрушкой, она любовалась имъ. Мысль, что можетъ притти Атавинъ съ визитомъ, заставила ее оставить постель и одться. Цлый день прошелъ въ ожиданіи, и другой также. На третій она была возмущена его невжествомъ и ршилась не выходить, если онъ вздумаетъ притти.
Зеповскій ухалъ по дламъ. Было часовъ шесть вечера. Блка читала. На стукъ въ двери она отвчала ‘войдите’, думая, что возвратилась горничная, посланная въ магазинъ, и осталась въ томъ же положеніи. Стукъ сабли заставилъ ее вздрогнуть. Она съ ужасомъ вскочила и остолбенла. Атавинъ стоялъ передъ ней.
Разговоръ ихъ както не клеился. Атавинъ какъ бы въ разсянности спросилъ:
— А вашъ мужъ, врно, спитъ? это, кажется, необходимость всхъ женатыхъ.
— Его нтъ дома, меня удивляетъ, какъ вы не встртились, отвчала Блка.
Атавинъ, не слушая ея, оглядывалъ комнату, наконецъ остановилъ на ней проницательные свои глаза и сказалъ:
— А, я думаю, вамъ очень скучно?
— Почему вы такъ думаете? спросила Блка.
— По разнымъ соображеніямъ.
— Вы такъ мало меня знаете, что ваши соображенія не могутъ быть основательны.
— Вашего характера я точно не знаю, хотя мн стоитъ разъ видть женщину, чтобъ разгадать ее, но зато я знаю очень хорошо характеръ вашего мужа.
— Такъ изъ этого вышли и ваши соображенія? нельзя ли ихъ узнать?
— Современемъ, когда мы покороче познакомимся, отвчалъ съ увренностью Атавинъ и, указавъ на букетъ и пытливо глядя на Блку, спросилъ: — вы довольны букетомъ?
— Да.
— Вы, врно, знаете значеніе цвтовъ?
— Ни одного.
— Не можетъ быть! Вс русскіе барышни знаютъ эту науку.
— Везд есть исключенія.
Атавинъ взялъ букетъ и, указывая на розу, сказалъ, глядя прямо на Блку:
— Это значитъ коварство.
— А, а! произнесла Блка.
Атавинъ засмялся и продолжалъ:
— Вамъ, кажется, точно не знакомъ ‘языкъ цвтовъ’?.. странно! Гд вы воспитывались, что не знаете этой науки? А вдь это иногда облегчаетъ разговоръ. Хотите, я вамъ составлю цлыя фразы изъ этого букета?
— Вы меня опять обманете, замтила Блка и, видя, что Атавинъ задумался надъ букетомъ, продолжала: — ну, что же?
— Я боюсь, что вы разсердитесь.
— За что? удивленнымъ голосомъ спросила Блка.
— За то, что скажутъ вамъ цвты.
— За это нельзя сердиться.
— Хорошо, веселымъ голосомъ подхватилъ Атавинъ и, вырывая по цвтку, продолжалъ, нагло глядя на Блку: — это означаетъ пламенную любовь, это мольбы….
Блка вся вспыхнула и, не давъ ему докончить фразы, выхватила изъ его рукъ букетъ и, бросивъ его съ досадою на столъ, сказала строго:
— Это очень пошло! и, какъ бы вспомнивъ о чемъ-то, она продолжала: — да, вчера остался мой платокъ у васъ.
И она устремила на него свои зеленые глаза.
— Какой? съ удивленіемъ спросилъ Атавинъ.
— Какъ какой! которымъ были завязаны ваши глаза!
Атавинъ подумалъ, пожалъ плечами и-отвчалъ:
— Виноватъ, я, право, не знаю: я спрошу у своего человка и пришлю его вамъ.
И поклонясь онъ вышелъ.

ГЛАВА V.

Прошла недля, въ продолженіи которой Блка не видала Атавина. Случайно прочитавъ въ афиш извстіе о маскарад, она вздумала похать интриговать его. Заране, обдумывала она, что будетъ съ нимъ говорить, и вполн была довольна своими колкостями, вопросами и отвтами. Пригласительное письмо быть въ маскарад, безъ подписи было послано къ Атавину по городской почт, и Блка съ трепетомъ ждала маскарада, діужъ зналъ ея намреніе и разсказалъ ей нкоторые секреты Атавина, чтобъ она могла удачне интриговать его.
Когда Блка пріхала, зала Большаго Театра была еще пуста. Вдали, по длиннымъ рядамъ стульевъ, кой-гд разбросаны были небольшія группы мужчинъ съ такими сонными и безсмысленными лицами, что ихъ скоре можно было принять за куколъ. Музыка уныло гудла въ пустой зал, и подъ звуки ея важно расхаживали взадъ и впередъ нсколько особъ, которыхъ неподвижныя лица скоре годились для похоронной процессіи, чмъ для маскарада.
Блка бсилась на себя за свою поспшность и хотла хать домой, но въ коридор попалось ей нсколько масокъ, и она успокоилась. Мало-по-малу коридоры начали наполняться. Лстница, ведущая въ залу, скрипла подъ тяжестью собравшихся на ней масокъ, которыя, однако, нершались сойти внизъ, какъбудто у ногъ ихъ разверзалась пропасть. Наконецъ нашлись смлыя маски, спустились внизъ, и вслдъ за ними все хлынуло въ залу.
Блка, сидя у ложи, на назначенномъ мст, не спускала глазъ съ лстницы, по которой сходила вновь прибывающая публика. Условленный часъ свиданія съ Атавинымъ прошелъ, а его еще не было въ зал. Блка принимала равнодушный видъ, но не на-долго: чуть толпа мшала ей видть лстницу, она привставала на цыпочки и черезъ каждыя пять минутъ глядла на часы. Прошелъ еще томительный часъ. Оскорбленная Блка, полная негодованія, ршилась хать домой. Но, бросивъ разсянный взглядъ на ложи, она увидла въ бель-этаж Атавина, прильнувшаго къ плечу одной маски, которая что-то ему горячо говорила. Въ минуту Блка очутилась у ложи, сама не зная, что длаетъ, но, одумавшись, она опять кинулась въ залу и стала противъ самой ложи, не спуская глазъ съ Атавина. Небрежно взглянувъ на часы, онъ вышелъ изъ ложи и лниво, какъ бы нехотя, сталъ спускаться съ лстницы. Блка дрожала отъ злости и, не вытерпвъ, первая подошла къ нему. Дома она приготовилась чмъ начать разговоръ, но, врно, утомленная ожиданіемъ и досадой, а, можетъ быть, смущенная пронзительнымъ взглядомъ Атавина, ненашлась сказать ничего, кром вопроса:
— Отчего такъ поздно?
— Какъ поздно? лукаво улыбаясь посматривая ее, спросилъ Атавинъ:— я всегда такъ прізжаю въ маскарадъ. А ты, врно, давно здсь?
— Нтъ! я тоже сейчасъ пріхала, спохватясь, отвчала Блка.
— Однако, твой букетъ усплъ завянуть, замтилъ Атавинъ небрежно, вырвавъ изъ него цвтокъ и воткнувъ его въ бутоньерку.
Молчаніе длилось съ минуту. Блка чувствовала всю глупость своего положеніе и ршилась говорить прямо. Она спросила:
— Ты меня узналъ?
— Смшной вопросъ!
— И вы догадались, кто писалъ къ вамъ, спросила Блка, все боле и боле волнуемая пренебреженіемъ Атавина, который, пожавъ ея руку, нжнымъ голосомъ отвчалъ:
— Еще бы!
Гнвъ душилъ Блку, она покраснла отъ стыда, что пер вая подошла къ нему.
Атавинъ, какъ-будто догадываясь, что происходило съ нею, восторженнымъ голосомъ сказалъ:
— Я очень доволенъ!
— Чмъ? сердито спросила Блка.
Атавинъ съ силою сжалъ ея руку, которую Блка выдернула, и грозно сказала,
— Если вы желаете ходить со мною, то прошу васъ не жать мн такъ руки.
— Вы и подъ маской все также строги ко мн! грустно сказалъ Атавинъ, и въ его голос столько было чистосердечія, что Блка доврчиво взяла опять его подъ руку и кокетливо сказала:
— Вы сами виноваты. Впрочемъ, здсь неумстно читать вамъ мораль, давайте болтать, говорите мн пошлыя маскарадныя любезности, я буду терпливо ихъ слушать.
И Блка стала болтать, движенія ея сдлались быстры, она какъ-будто переродилась. Атавинъ, также забывъ свой небрежный тонъ, былъ любезенъ и веселъ. Долго они кружились по зал.
— Я желала бы ссть гд-нибудь, замтила Блка, почувствовавъ усталость.
Но пустого стула не было.
— Пойдемте въ ложу, безпечно сказалъ Атавинъ.
— Разв мы не можемъ въ залахъ отдохнуть?
— Очень!
Блка засмялась и сказала:
— Мн нравится ваше смиреніе сегодня.
— Я такъ радъ, что вы добры ко мн, что боюсь вамъ противоречить.
Когда они вошли въ фойе и нашли пустые стулья, Атавинъ усадилъ Блку, слъ возл нея и, снявъ шляпу, провелъ рукой по лбу и пробормоталъ:
— Вы не сметесь надо мной…. я чувствую, что я страшно глупъ въ эту минуту.
И, взявъ руку Блки, онъ крпко сжалъ ее, устремивъ на нее свои сверкающіе глаза, которые полны были огня. Долго, долго онъ глядлъ на Блку, у которой грудь высоко подымалась, она быстро отвернула голову.
— Замъ ты отворачиваешься? нжно, умоляющимъ голосомъ спросилъ Атавинъ и вдругъ холодно прибавилъ, — я надюсь, что въ маскарад я имю право говорить ты?
— Даже должно, отвчала Блка: — иначе насъ примутъ за супруговъ, которые только тогда не говорятъ ты другъ другу, когда не нарушаютъ приличія.
Блка замолчала, Атавинъ продолжалъ все еще смотрть прямо ей въ глаза.
— Что вы смотрите на меня?
— Вы такъ хороши!
— О, вы правду сказали сейчасъ про себя.
— Какую? что?
— Что?… что вы сегодня —
Блка засмялась и кокетливо продолжала:
— Подъ маской и въ маскарад все можно говорить? не правда ли?
— И выслушивать, подхватилъ Атавинъ.
— Да! сомнительно отвчала Блка и продолжала весело: — однако, мы никакъ не можемъ говорить какъ должно.
— Это отъ тебя зависитъ.
— Почему?
— Ты гакая строгая: не даешь мн слова сказать, не позволяешь даже глядть на себя.
— Въ самомъ дл?… ну, говори, говори, я буду слушать.
— И могу все говорить?
И лицо Атавина все вспыхнуло. Онъ тихо взялъ руку Блки и дрожащимъ голосомъ произнесъ:
— Я….
Сердито онъ оставилъ ея руку, потомъ тотчасъ опять взялъ ее и, наклонясь къ ней, едва слышно сказалъ:
— Ты одна изъ женщинъ….
— О, я знала, что безъ объясненія не обойдется дло, Если же это любезность, то я освобождаю васъ, я ненавижу любезности и смюсь надъ китайскими вжливостями.
Атавинъ гордо взглянулъ на Блку и съ досадою рванулъ свою шляпу.
— Что съ вами? насмшливо спросила Блка.
— Жарко! язвительно отвчалъ Атавинъ, встряхнувъ волосами, и его лицо приняло такое страшное выраженіе, что Блка невольно отодвинула свой стулъ и проговорила:
— Да, а какъ жарко подъ маской!
— Этому можно сейчасъ пособить.
— Какъ?
— Пойти въ ложу.
— Нтъ, я не пойду.
Атавинъ засмялся и язвительно сказалъ:
— Вы, кажется, страшно боитесь ложи, и все потому, что вашъ мужъ, отпуская васъ въ маскарадъ, наговорилъ вамъ ужасовъ.
— Никакихъ не длалъ мн наставленій мой мужъ, съ досадою отвчала Блка.
— Ну, такъ въ вашей жизни былъ какой-нибудь случай, отчего вы такъ боитесь ложи.
— Вотъ видите, какъ вы ошибаетесь. Я въ первый разъ въ моей жизни въ маскарад.
— Неужели? ха, ха! значитъ вы должны итти въ ложу, чтобы имть хоть точное понятіе о маскарад. Вы можете снять маску, отдохнуть, посмотрть на толпу сверху, и мы опять сойдемъ внизъ.
И Атавинъ взялъ подъ руку Блку и почти силою увлекъ ее на лстницу.
Въ четвертомъ ярус оставалась единственная пустая ложа и, когда они вошли въ нее, Блка почувствовала какую-то робость. Оглядывая скудную и довольно истертую мебель, она сказала:
— Какъ здсь нехорошо.
Атавинъ молчалъ, онъ какъ бы въ изнеможеніи бросился на одинъ изъ стульевъ, стоявшихъ у перилъ ложи. Блка сла на другомъ конц, она не могла оторвать своихъ глазъ отъ лица Атавина, которое поминутно то блднло, то вспыхивало. Онъ закинулъ голову и закрылъ глаза.
— Что съ вами? робко спросила Блка.
Атавинъ пугливо посмотрлъ на нее и грустно отвчалъ:
— Не знаю, что со мною длается! посмотрите, какъ у меня сердце бьется!
И Атавинъ почти силою взялъ руку у Блки и приложилъ къ своему сердцу.
У Блки не мене его билось сердце, но, чтобъ скрыть свое смущеніе, она смясь сказала:
— Очень просто: вы — вбжали на лстницу.
И она старалась отнять свою руку, которую Атавинъ жалъ къ сердцу и умоляющимъ голосомъ, закрывая глаза, шепнулъ:
— Оставьте, мн такъ хорошо, ради Бога, оставьте!
Этотъ голосъ такъ обезоружилъ волю Блки, что она оставила свою руку въ-поко, и, стараясь скрыть свое волненіе, она какъ-будто съ любопытствомъ смотрла внизъ. Атавинъ, пользуясь этимъ, прикладывалъ ея руку къ голов, и лишь только было поднесъ къ губамъ, какъ Блка неожиданно вырвала ее, съ досадою сказавъ:
— Это наконецъ скучно!
И она стала ходить по лож. Атавинъ, скрестивъ руки, сидлъ, задумавшись. Уставъ, Блка опять подошла къ периламъ и смотрла внизъ. Яркій свтъ отъ огромныхъ люстръ падалъ на черную массу, толпившуюся подъ ея ногами. Громъ музыки то замиралъ отъ говора толпы, то съ силою потрясалъ своды театра. Все это произвело на Блку странное впечатлніе. Атавинъ между тмъ приблизился къ ней, длалъ замчанія насчетъ масокъ, но голосъ его такъ былъ нженъ и страстенъ, что Блка почувствовала, какъ огонь началъ пробгать по ея тлу, она молчала и безсмысленно глядла внизъ. Ей стало такъ душно, что она едва стояла, вдругъ ей показалось, что перила покачнулись, она пугливо кинулась въ уголъ ложи и, сорвавъ маску, дико глядла на Атавина. Онъ радостно вскрикнулъ, увидвъ Блку безъ маски, но она, однакожь, тотчасъ надла ее.
— Зачмъ? умоляющимъ голосомъ сказалъ Атавинъ: — я васъ умоляю еще секунду побыть безъ маски.
— Для чего? спросила Блка и откинула капишонъ.
Атавинъ вмсто отвта хотлъ снять маску. Блка разсердилась.
— Не сердитесь, смясь сказалъ Атавинъ и взявъ ее за руку, притянулъ къ себ и нжнымъ голосомъ продолжалъ:— зачмъ такъ сердиться на меня? Сядьте возл меня, утшьте меня, я, право, несчастливъ.
Блка сла на диванъ въ другой уголъ. Атавинъ приблизился къ ней и задумчиво говорилъ:
— Послушайте, я не хочу вамъ лгать, что я не любилъ и не былъ любимъ, но одно я знаю, что не былъ счастливь, можетъ быть потому, что я сталкивался съ женщинами слабыми, бездушными, для которыхъ условія свта выше всего. Да вообще женщины не понимаютъ жизни: он какъ автоматы, которыхъ по произволу приводятъ въ движеніе. Он безъ ропота выносятъ униженіе отъ тхъ, кого он не любятъ, если тутъ замшано ихъ самолюбіе,— и неумстно строги за малйшій проступокъ къ тмъ, кто имъ истинно преданъ, пока он еще свжи, ими играютъ вс какъ куклой, а потомъ бросаютъ ихъ какъ испорченную игрушку. Но вы, вы мн кажетесь женщиной съ характеромъ, вы понимаете жизнь, для васъ нтъ препятствій, и изъ одного своего каприза вы можете пожертвовать счастьемъ всей жизни человка. Впрочемъ, вы это хорошо длаете: мы живемъ одинъ разъ….
И Атавинъ обхватилъ талію Блки, которая такъ заслушалась его, что не вдругъ опомнилась. Атавинъ прижалъ ее къ себ.
Блка высвободилась изъ его рукъ и, гордо выпрямясь, сказала:
— Вы слишкомъ дерзки въ вашихъ шуткахъ, и я очень раскаиваюсь, что пошла съ вами въ ложу.
И Блка стала оправлять капишонъ. Атавинъ пожалъ плечами и прежнимъ небрежнымъ тономъ сказалъ:
— Извините меня, если я васъ чмъ-нибудь оскорбилъ…. право, вы такъ строги, я въ жизнь не видалъ такой женщины. А ваши глаза противорчатъ холодной маск, которую вы накидываете на себя. Сядьте… я виноватъ, я ошибся, думая, что говорю съ женщиной, а не съ ребенкомъ.
Блк сдлалось, въ-самомъ-дл, совстно, что она такъ странно все принимала, и, не желая показаться смшной, она сла на прежнее мсто. Атавинъ молчалъ, долго они просидли такъ, наконецъ Атавинъ придвинулся къ ней, онъ ничего не говорилъ, зато глаза его столько выражали, что Блка какъ околдованная глядла на него…. вдругъ она почувствовала прикосновеніе его губъ къ своей раскаленной щек. Въ-мигъ мрачная и душная ложа превратилась для нея въ ароматную ночь ея родины, гремвшая музыка — въ пнье соловья. Въ глазахъ у ней все помутилось, она почувствовала еще другой поцалуй
Блка дико вскрикнула и упавъ на колни передъ нимъ, хмолцла о пощад, какъ слабый ребенокъ. Не изъ такихъ былъ Атавинъ, чтобъ тронуться беззащитностью: онъ преклонялся передъ одной силой.
— Я васъ молю, оставьте меня, оставьте меня! твердила Блка, слабо защищаясь.
Отчаяніе ея наконецъ такъ усилилось, что она вырвалась изъ рукъ Атавина и кинулась къ периламъ ложи.
— Какъ вамъ нестыдно! что вы длаете! весь дрожа, сказалъ Атавинъ, остановивъ ее за руку.
— Ваше желаніе будетъ исполнено! прибавилъ онъ прерывисто дыша, и подалъ ей маску.
Блка, прислонясь къ стн и блдная какъ мраморъ, твердила одно:
— Уйдите отсюда, уйдите!
И она зарыдала.
Атавинъ кусалъ губы, какъ бы все-еще не ршаясь вытти изъ ложи. Блка продолжала рыдать. Атавинъ, бросивъ презрительный взглядъ на нее, подалъ ей руку и вывелъ ее изъ ложи.
Чуть не падая, она сошла съ лстницы. Приведя ее въ залу, Атавинъ молча, насмшливо поклонился ей и пошелъ въ сторону, оставивъ ее одну.
Зала была уже пуста, кое-гд мелькали запоздавшія маски. Блка тотчасъ нашла свою горничную, замаскированную, и поспшно пошла къ выходу. Удаляясь, она не могла не бросить взгляда на Атавина, который очень покойно разговаривалъ съ какимъ-то старикомъ, не обращая на нее ни малйшаго вниманія

ГЛАВА VI.

Нсколько дней посл маскарада Блка находилась въ какомъ-то лихорадочномъ состояніи. Она то горла, то вздрагивала отъ холоду. Сны ея были тревожны и мрачны, ложа и Атавинъ безпрестанно были у ней передъ глазами. При его имени, она вся вспыхивала. Цлые дни сидла она дома, въ волненіи подбгала къ окнамъ, смотрла на улицу, а при малйшемъ стук въ дверь вздрагивала и мнялась въ лиц. По вечерамъ она впадала въ апатію и если брала книгу, то не читала ея, а устремивъ на одну точку глаза, то хмурила брови, то кусала губы. Видно было, что сцена въ лож потрясла ее сильно. Въ первый разъ она видла такого мужчину, его дерзость она ничмъ не могла иначе объяснить, какъ безуміемъ пламенной любви. А его поцалуи бросали ее въ жаръ, и она задыхалась отъ волненія. Она такъ мало видла и знала мужчинъ, и мужъ такъ мало говорилъ ей о нихъ, что она воображала, что вс они больше или меньше благородны какъ ея мужъ. Но каково было ея негодованіе, когда Атавинъ не только не являлся къ нимъ, но, встрчаясь съ ней и ея мужемъ, избгалъ даже кланяться. И такъ-какъ онъ вчно сопровождалъ дамъ, то Блка еще сильне чувствовала оскорбленіе. Ея гордый и самолюбивый характеръ, притомъ избалованный мужемъ, не могъ вынести такого униженія. Она стала страдать отъ зависти къ богатымъ и знатнымъ дамамъ, тратила бездну денегъ на наряды, стала вызжать по театрамъ, по концертамъ, появлялась на всхъ гуляньяхъ, и не хотла слушать благоразумныхъ замчаній мужа, что такая жизнь не по ихъ состоянію. Слезы, колкости и иногда ласки обезоруживали несчастнаго мужа. Раздражительность ея характера смягчилась успхомъ, какой она произвела своимъ появленіемъ въ публик. Ее замтили, вс заговорили о ней. Лорнеты мужчинъ и даже дамъ направлялись на ложу Блки, когда она появлялась. Кокетство въ ней дошло дотого, что ей хотлось нравиться безъ исключенія, старику и молодому, красавцу и уроду. Она уже съ ужасомъ думала о деревенской жизни и требовала отложить поздку еще на нсколько мсяцевъ. Мужъ охотно согласился, потому-что ему льстилъ также успхъ его жены. Казалось, разговоры въ публик о Блк напомнили о ней и Атавину. Онъ сталъ кланяться съ ней, старался попасть ей на глаза и разъ подошелъ къ ней при разъзд въ театр. Въ этотъ вечеръ Блка какъ-то особенно обращала на себя вниманіе, и толпа мужчинъ окружала ее на лстниц, любуясь ею. Зеновскій былъ очень радъ Атавину и сталъ ему выговаривать, зачмъ онъ давно у нихъ не былъ.
— Я былъ очень занятъ, небрежно отвчалъ Атавинъ на дружескіе упреки своего пріятеля, который, мигнувъ жен, сказалъ:
— Да, мы слышали, какъ ты былъ занятъ.
Въ это время много говорили о любви Атавина къ одной княгин, которую онъ всюду сопровождалъ.
Блка покраснла и быстро повернулась въ сторону.
Атавинъ замтилъ это и спросилъ ее:
— Вы не будете ли дома завтра?
— Нтъ! рзко отвчала Блка.
— Какъ! ты…. началъ-было ея мужъ.
Но остановился, замтивъ неудовольствіе на лиц Атавина, который, однако, скоро оправился и навелъ разговоръ на другой предметъ.
Блка торжествовала: похвалы ея красот долетали не только до нея, но даже и Атавинъ могъ слышать ихъ. На вчноблдномъ ея лиц показался легкій румянецъ, глаза горли, и что-то могущественное было въ каждомъ движеніи ея головы. Атавинъ слдилъ за ней. Блка какъ бы чего-то искала въ толп.
— Вы, кажется, кого-то ищете, не могу ли я вамъ помочь? язвительно замтилъ ей Атавинъ,
— Опоздали: я ужь отъискала кого мн нужно, торопливо отвчала Блка и еще пристальне стала глядть въ толпу.
На ея губахъ дрожала ядовитая улыбка, и, когда подали карету, она какъ бы нехотя пошла, поминутно поворачивая голову и забывъ даже отвтить на поклонъ Атавину.
Свъ въ карету, Блка залилась смхомъ.
— Что съ тобой? спросилъ удивленный мужъ.
— Такъ, я вспомнила послдній куплетъ, очень смшонъ.
Помолчавъ немного, Зеновскій сказалъ:
— А знаешь ли, Саша, ты, вроятно, неумышленно, но очень оскорбила Атавина своимъ отказомъ. Вдь ты никуда не хотла хать завтра?
— Неужели ты думаешь, что это его можетъ оскорбить? съ безпокойствомъ спросила Блка.
— Еще бы! при всхъ получить отказъ! къ томужь ты знаешь его самолюбивый характеръ.
— Тмъ лучше: я очень рада! торжественно воскликнула Блка.
— Чему тутъ радоваться? съ удивленіемъ спросилъ мужъ.
— Тому, что наконецъ мн удалось смирить немного его надменность. Я, признаюсь, изъ всхъ твоихъ знакомыхъ ненавижу его одного! съ горячностью отвтила Блка.
— За что? въ недоумніи замтилъ мужъ и прибавилъ:— онъ уменъ, любезенъ.
— Вс достоинства могутъ быть соединены въ немъ, но я ненавижу людей, которые при одномъ взгляд на женщину воображаютъ себ, что она погибла. Потомъ его гордое и небрежное обращеніе, хоть, напримръ, со мной, потому только, что я не изъ высшаго круга.
Блка выходила изъ себя.
— И полно! у него такая манера, замтилъ мужъ.
— О, о! извините! вы бы посмотрли, какъ онъ угодливъ и вжливъ, когда сидитъ въ лож съ дамами другого круга. Я очень хорошо поняла его. Онъ пустой, самолюбивый….. даже дурной человкъ! ршительнымъ голосомъ заключила Блка свой приговоръ Атавину.
— Да, у тебя, просто, вражда противъ него? Между вами что-нибудь случилось? съ безпокойствомъ спросилъ мужъ.
Блка покойно отвчала:
— Онъ мн просто противенъ своими претензіями.
Сказавъ это, Блка перемнила разговоръ.
По возвращеніи домой, сидя за чаемъ, Зеновскій перелистывалъ стихи Атавина и, прочитавъ вслухъ одно стихотвореніе, съ упрекомъ сказалъ жен:
— Сознайся, что ты несправедлива къ нему.
И онъ продолжалъ читать.
Блка слушала его съ большимъ вниманіемъ. Когда же мужъ, окончивъ чтеніе, съ гордостію спросилъ: — что, каково? она ничего не отвчала. Задумчиво глядла она на недопитую свою чашку, и когда они разошлись спать, взяла съ собой стихи Атавина. Поздно ночью все слышался шелестъ листовъ въ ея спальной.
На другое утро, она встала очень поздно. Лицо ея было печально, она сидла задумчиво за туалетомъ, горничная разсчесывала ей волосы, когда доложили, что Атавинъ желаетъ ее видть. Блка вздрогнула и пугливо сказала:
— Скажите, что я не могу его принять.
Но, не давъ дойти человку до двери, она велла сказать, что выдетъ, и потребовала одваться, спшила, сердилась на непроворство своей горничной, сама начала укладывать свою косу. Но вдругъ руки у ней опустились, волосы разсыпались по плечамъ, и Блка, блдная, устремивъ вопросительно глаза въ зеркало, тихо прошептала: ‘неужели?’ Недоврчивая улыбка мелькнула на ея губахъ и она медленно окончила туалетъ. При вход въ залу, увидвъ Атавина, стоявшаго задумчиво у окна, она смшалась и остановилась на порог. Атавинъ быстро повернулся отъ окна и низко поклонился ей. Блка оправилась и съ свободою сказала:
— Извините, что я васъ долго заставила ждать. Мн принесли платья, и я должна была примрять.
И она сла на кушетку и указала Атавину на стулъ. Садясь, онъ сказалъ:
— Я боялся, что вы меня совсмъ не примете.
— Почему? съ притворнымъ удивленіемъ спросила Блка.
— Мн показалось, что вы сердитесь на меня.
— Я? воскликнула Блка и прибавила съ наивностью: — я думала, что вы на меня разсердились.
— За что? спросилъ Атавинъ.
— За то, что я вамъ забыла вчера поклониться, садясь въ карету. Это мой мужъ мн замтилъ и сдлалъ мн выговоръ. Онъ васъ очень любитъ.
— Я очень ему благодаренъ! съ досадою отвчалъ Атавинъ: — я нашелъ въ васъ перемну, продолжалъ онъ, глядя на нее пытливо.
— Какую?
— Наивность, это впрочемъ длаетъ васъ еще оригинальне. Кстати, вы врно ужь знаете, что о васъ везд говорятъ. разспрашиваютъ, кто вы, откуда вы? У васъ ужь явилось множество поклонниковъ.
Атавинъ все это говорилъ, злобно глядя на Блку, которая небрежно слушала его, самодовольно улыбаясь. Атавинъ съ большей жолчью продолжалъ:
— Жаль, что вы не сидите подъ окномъ: мимо васъ прохаживаются ваши жертвы по-нскольку часовъ, несмотря на морозъ.
Блка засмялась: она вспомнила, что сама не разъ видла молодыхъ людей, гуляющихъ взадъ и впередъ мимо ея оконъ.
— Я увренъ, что даже въ эту минуту какой-нибудь юноша дрожитъ отъ холоду у вашихъ оконъ.
— Какіе вы пустяки болтаете! перебила Блка Атавина.— Скажите лучше, какъ вамъ понравился вчерашній спектакль.
— Я его не видалъ! вздыхая отвчалъ Атавинъ.
— Однако, вы были въ театр!
— Дйствительно, я былъ, но все мое вниманіе было занято….
— Чмъ? спросила его Блка.
— Вашей ложей! насмшливо отвчалъ Атавинъ.
— Что такого вы нашли страннаго въ нашей лож? сердито спросила Блка.
— Страннаго ничего, разв только странна была ваша красота!
Блка сдлала нетерпливое движеніе головой. Атавинъ быстро прибавилъ:
— Это вс говорятъ, разумется, я тоже вполн раздляю…
— А, а, а, вы врно изъ числа мерзнущихъ у моихъ оконъ! не совтую, вы замерзнете:
На послднія слова Блка сдлала особенное удареніе.
— Извините меня, я очень лнивъ и притомъ ненавижу холодъ, отвчалъ Атавинъ все тмъ же шутливымъ тономъ.
Съ часъ онъ пробывъ у Блки и уходя, какбы мимоходомъ спросилъ:
— А у васъ ужь есть ложа на сегодняшній спектакль?
— Нтъ еще, а что? спросила Блка.
— Я ду въ кассу за креслами, позвольте мн вамъ взять.
И не дождавшись отвта, онъ поклонился и вышелъ.
Блка, проводивъ его глазами, оставалась нсколько минутъ въ какомъ-то раздумьи, и вдругъ, поднявъгордо голову, она язвительно улыбнулась и бросила злобный взглядъ на дверь, въ которую удалился Атавинъ.
Черезъ нсколько часовъ Блка получила ложу.
Както особенно долго она занималась туалетомъ въ этотъ день и поздно пріхала въ театръ. Атавинъ сидлъ въ креслахъ и ни на минуту не заходилъ въ ложу къ княгин, у которой прежде просиживалъ по цлымъ спектаклямъ. Блка торжествовала… Посл спектакля Атавинъ пилъ у нихъ чай, по приглашенію мужа, былъ простъ, остроуменъ и веселъ:
Когда онъ ушелъ, Зеновскій замтилъ жен.
— Ну, я сегодня слдилъ за Атавинымъ и нашелъ, что ты совершенно несправедлива къ нему.
Насмшливой улыбкой отвчала Блка на замчаніе своего мужа.
Съ этого дня Атавинъ всюду сопровождалъ Блку. Посщенія его сдлались ежедневными. Блка какъ бы стала равнодушне къ удовольствіямъ и просиживала иногда вечера дома, бесдуя съ Атавинымъ, къ выходкамъ котораго она, казалось, привыкла, можетъ быть потому, что въ ней самой стала проявляться какая-то надменность, и она иногда не уступала ему въ ядовитыхъ и злыхъ насмшкахъ надъ всми. Бесды ихъ становились продолжительны, но нисколько не сближали ихъ, а, напротивъ, удаляли. Наперерывъ они старались казаться другъ передъ другомъ какими-то бездушными существами, для которыхъ всякое порядочное чувство было противно и смшно. Малйшая откровенность или увлеченіе какъ съ той, такъ и съ другой стороны были безпощадно казнены насмшками. Они дошли до-того, что оба лгали другъ передъ другомъ безъ всякой цли, очень часто противорчили себ, но не хотли сознаться, что взятая ими роль не нравится имъ. Разсказы Атавина были бы увлекательны, еслибъ онъ не старался выказать себя въ нихъ какимъ-то злодемъ. Въ Блк все еще оставалась злоба противъ Атавина за его пренебреженіе къ ней, и она, какъ могла, мстила ему. Во тоже время, не видавъ одинъ день Атавина, она скучала, и тотъ день ей казался длиннымъ до безконечности. Впрочемъ, по втренности своего характера, Блка сама не понимала ни своей злобы къ Атавину, ни тоски, когда его не видала долго.
Прошло два мсяца, съ тхъ поръ, какъ Атавинъ безвыгодно былъ у Блки. Его товарищи и знакомые поздравляли его съ успхомъ, онъ не разуврялъ ихъ, но даже самъ подавалъ поводъ къ разнымъ предположеніямъ насчетъ близкихъ сношеній его съ Блкой. Повидимому, онъ не любилъ Блки, а волочился за ней просто для того, чтобъ другіе думали, что онъ счастливъ, и завидовали ему. Онъ не щадилъ честь женщины для своего пустого самолюбія. Хотя Блка и поразила его съ перваго раза своей оригинальной красотой, веселостью и живостью характера, смлостью мыслей, но встртивъ другихъ женщинъ въ тоже время, успхъ и волокитство за которыми общали больше шуму, онъ не задумался пренебречь ею, пока наконецъ успхъ Блки не заставилъ его бросить всхъ и обратиться туда, гд самолюбію его было больше пищи. Съ нкотораго времени въ немъ начало даже проявлятся что-то похожее на любовь къ ней.
Разъ Атавинъ явился къ Блк очень встревоженный. Она была одна и съ искреннимъ участіемъ стала его разспрашивать.
— Мн даютъ порученіе, по которому на-дняхъ я долженъ хать на Кавказъ, мрачно отвчалъ Атавинъ.
— И вы дете? пугливо просила Блка.
Атавинъ бросилъ вопросительный взглядъ на Блку: краски, разлившейся по ея лицу, достаточно было для Атавина, и онъ поспшно произнесъ:
— Нтъ, я останусь!
Въ этотъ вечеръ онъ былъ какъ-то особенно грустенъ и нженъ. Ни одного изъ его обычныхъ жосткихъ словъ или взглядовъ не вырвалось у него. Блка, сама не понимая какъ почувствовала какое-то странное участье къ Атавину. Разговоръ ихъ былъ простъ и откровененъ. Они оба какбы переродились: глаза ихъ встрчаясь не выражали ни надменности, ни гордости, а напротивъ, они какъ-то особенно успокоительно смотрли другъ на друга. Кругомъ ихъ тоже все какъ-то было тихо и покойно. Лампа, горвшая на стол, посреди комнаты, подъ матовымъ шаромъ, бросала мягкой свтъ на кушетку, гд сидли они. Разговоръ ихъ становился все тише и тише: они, казалось, боялись своимъ голосомъ нарушить тишину. Наконецъ, они замолчали и какъ-то странно посмотрли другъ на друга. Рука Блки очутилась въ рук Атавина, который медленно опустился на колни и въ какомъ-то восторг глядлъ на Блку. Но она вдругъ вся измнилась: краска исчезла съ ея пылающихъ щекъ, которыя въ-мигъ покрылись блдностью, глаза ея странно заблистали, и на дрожащихъ ея губахъ появилась надменная улыбка, страшно измнившая ея лицо, за минуту кроткое и счастливое.
На лиц Атавина въ первую минуту показался ужасъ, потомъ негодованіе, скоро смнившееся такой же презрительной улыбкой. И они оба, смотря пристально въ глаза другъ другу, медленно и гордо встали. Блка первая сказала язвительно:
— Видите, какіе я сдлала успхи: я больше неплачу, когда мн изъясняются въ любви. И если бы вы не спшили такъ скоро сдлать повтореніе, кажется, довольно искусно заученной вами сцены, то, врно, осталась бы еще довольне.
И Блка, казалось, полна была торжества.
Атавинъ слушалъ ее съ возрастающимъ негодованіемъ, и когда она замолчала, онъ насмшливо поклонился ей и, едва удерживая себя, сказалъ:
— Я и такъ доволенъ: отдаю вамъ полную справедливость, что комедія разъиграна была вами въ совершенств. Вы превзошли мои ожиданія. Только мн очень жаль, что вы избрали меня героемъ вашей комедіи, потому-что я долженъ хать скоро изъ Петербурга. Прощайте, прибавилъ онъ жарко, и вышелъ.
Блка оставалась нсколько минутъ какъ ошеломленная. Наконецъ ужасъ и отчаяніе изобразились на ея блдномъ, лиц, и она въ волненіи забгала по комнат, ломая себ руки. Потомъ она кинулась къ столу, на которомъ лежало все нужное для письма. Много было исписано бумаги то слезы падали на незасохшія чернила, то она длала ошибки. Наконецъ письмо было готово, сложено, и она задумалась надъ нимъ. Радостная улыбка разливалась по ея тревожному лицу, она побжала въ спальню и нершительно остановилась посреди ея. Черезъ минуту она тихо подкралась къ двери за шифоньерку, и поднявъ руку, съ минуту оставалась въ такомъ положеніи, прислушиваясь къ скорымъ шагамъ Атавина, расхаживавшаго по своей комнат. Робкою рукою она стукнула слегка въ дверь. Шаги смолкли. Блка повторила ударъ и дрожащимъ голосомъ сказала:
— Вы здсь?
— Здсь, я одинъ! отворите, молю васъ, отворите! съ жаромъ воскликнулъ Атавинъ, подскочивъ къ двери и рванувъ за ручку.
Блка просунула въ щель свою записку и выбжала изъ спальни, упавъ на кушетку, она закрыла лицо, вспыхнувшее какъ зарево.
Въ записк своей Блка клялась ему, что если оскорбила его, то неумышленно, и что она желаетъ съ нимъ переговорить.
Атавинъ пришелъ, но мужъ возвратился домой и помшалъ ихъ объясненію, которое, однако, можно было прочесть въ глазахъ у Блки: они ясно говорили, что она желала безусловнаго мира и вполн разскаявается. Между разговоромъ мужъ Блки сказалъ:
— А скажи-ка, Атавинъ, правда ли, что ты дешь на дняхъ?
Блка съ ужасомъ ждала отвта, устремивъ умоляющій взглядъ на Атавина. Онъ твердо произнесъ:
— Все вздоръ!
Улыбка озарила лицо Блки, и она свободно вздохнула.
Во весь остальной вечеръ Атавинъ былъ необыкновенно веселъ и такими странными глазами глядлъ на Блку, что она краснла и конфузилась. Уходя, Атавинъ усплъ тихо шепнуть ей:
— Вы все еще желаете говорить со мной!
— Да, непремнно, отвчала Блка.
И они разстались.
Блка находилась въ такомъ положеніи, что не знала сама, что длаетъ, что говоритъ. Страхъ больше не видть Атавина уничтожилъ въ ней злобу противъ него, и она сознавалась, что была несправедлива къ нему, не только его достоинства, но даже недостатки приняли другой колоритъ въ глазахъ ея, и съ этими-то мыслями она заснула, ршась откровенно объясниться съ нимъ.
Спальня Блки была небольшая комнатка о двухъ окнахъ, противъ которыхъ у стны стояла кровать подъ кисейными занавсками. Туалетъ, трюмо, диванъ и нсколько стульевъ дополняли меблировку комнаты. Полъ былъ устланъ мягкимъ ковромъ, а полусвтъ, бросаемый небольшой лампой съ транспараномъ, стоявшей въ углу на этажерк, придавалъ комнат что-то необыкновенное, несмотря на простую уборку. Блка спала покойно, утонувъ въ мягкихъ подушкахъ, какъ вдругъ шорохъ за дверью, гд стояла шифоньерка, нарушилъ тишину. Кто-то тихо вложилъ ключъ, осторожно повернулъ, и дверь скрипнула. Все это длалось съ большими разстановками. Черезъ минуту голова Атавина высунулась изъ-за шифоньерки и: онъ тревожно оглядлъ комнату. Все было покойно кругомъ: тогда Атавинъ осторожно вошелъ въ спальню, внимательно осмотрлъ дверь, ведущую въ залу, заперъ на задвижку, и остановился какъ бы въ нершительности. На его лиц замтно было страшное волненіе, если бы кто его увидлъ въ эту минуту, то счелъ бы его не за влюбленнаго, а за преступника. На цыпочкахъ подкрался онъ къ постели и остановился, печально глядя на Блку, въ которой было что-то дтское, когда она спала. Брови нахмурились у Атавина, но вдругъ самодовольная улыбка озарила его лицо, онъ увидалъ свои стихи, лежавшіе на ночномъ стол. Казалось, это придало ему смлости, онъ нагнулся къ лицу Блки. Блка пугливо раскрыла глаза и слабо вскрикнула.
Атавинъ выпрямился, а Блка свъ на постели, глядла на него, дрожа всмъ тломъ.
— Не бойтесь: меня никто не видалъ, тихо и дрожащимъ голосомъ произнесъ Атавинъ.
Блка, какъ бы уврясь, что это не сонъ, съ ужасомъ закрыла лицо руками и замотала головой.
Атавинъ упалъ на колни и умоляющимъ голосомъ продолжалъ:
— Простите, молю васъ, простите меня, я сознаюсь, что мой поступокъ безумно дерзокъ, но выслушайте меня, поймите мое ужасное положеніе. Не одну ночь я выстоялъ у вашихъ дверей въ страшной борьб, но теперь, когда мы наконецъ объяснились и поняли другъ друга, я ршился да, я знаю, что я виноватъ, я уйду, но скажите мн хоть одно слово, скажите то, что я прочелъ въ вашихъ глазахъ, разставаясь съ вами.
И Атавинъ хотлъ взять руку Блки, которая слушала его, какъ-будто ничего не понимая, но при его прикосновеніи, она кинулась въ уголъ кровати и, дико глядя на него, сказала взволнованнымъ голосомъ:
— Не прикасайтесь ко мн!
Атавинъ всталъ съ колнъ, отошелъ отъ постели и сказалъ:
— Клянусь, я не имлъ никакихъ дурныхъ намреній, любовь моя къ вамъ…
Но, не докончивъ фразы, онъ попятился назадъ, потому-что Блка быстро соскочила съ постели. Ея ночной, блый и длинный костюмъ, распущенные волосы, блдность лица и сверкающіе глаза такъ измнили ее, что Атавинъ испугался.
— Я уйду, поспшно прибавилъ онъ: — но прошу васъ всмъ, что для васъ дорого, простите меня. Любовь моя….
— Замолчите, не смйте благородными чувствами маскировать вашъ грязный, низкій и давно обдуманный поступокъ, грозно и громко сказала Блка.
Атавинъ сдлалъ отчаянный жестъ и указала на дверь, ведущую въ залу.
— А, а, а! вы расчитали на мой страхъ! Вы ошиблись, я презираю все, и вашъ подлый поступокъ не заставитъ меня молчать.
— Клянусь вамъ, что мной руководила сильная, безумная страсть. Я люблю и уважаю васъ. Неужели мой безразсудный поступокъ уничтожитъ все между нами? неужели у васъ не достанетъ столько состраданія
— Къ низостямъ — никогда! ршительнымъ голосомъ перебила его Блка и, указывая на дверь, въ которую онъ вошелъ, повелительно продолжала: — я требую, чтобъ вы удалились, завтра ваша комната должна быть пуста. Я еще надюсь, что у васъ достанетъ столько гордости, чтобъ боле не показываться на глаза женщин, которая, кром глубокаго презрнія, ничего не питаетъ къ вамъ. Идите скоре, или я позвоню!
Съ уничтожающимъ презрніемъ глядла она на Атавина, который слушалъ ее съ ужасомъ.
— Такъ между нами все кончено? спросилъ онъ быстро.
— Что можетъ быть между вами и женщиной, которая считаетъ васъ за….
Атавинъ повелительнымъ жестомъ остановилъ Блку и, весь задрожавъ, сказалъ:
— Мой поступокъ совсмъ не стоитъ такихъ названій, за которыя вы дорого заплатили бы, еслибъ были не женщина. Считайте всмъ, чмъ вамъ угодно меня, я также презираю все. Но знайте, что неблагородно и съ вашей стороны было разыгрывать влюбленную, поощрять мои желанія. Не со всми можно безнаказанно играть. Ключъ отъ двери вы получите завтра и можете показать его вашему мужу: я всегда готовъ удовлетворить его.
И Атавинъ скрылся за шифоньеркой, довольно сильно захлопнувъ дверь и повернувъ ключомъ.
Блка со стономъ упала на постель, заглушая свои рыданія въ подушк. А въ комнат Атавина раздалось насвистываніе веселаго вальса.
Дня черезъ три, поздно вечеромъ, изъ комнаты Атавина долеталъ шумный говоръ пирующихъ гостей, между ними были и женскіе голоса. Гости провожали его на Кавказъ. Говоръ, смхъ и тосты, даже поцалуи долетали до Блки, лежавшей уже въ постели. Голосъ Атавина рзче всхъ раздавался, каждое его слово какъ нарочно явственно слышала Блка. Онъ былъ веселъ, любезничалъ съ дамами и поминутно предлагалъ тосты. Въ комнат настала тишина. Вдругъ Блка услышала рыданія. Она не вытерпла и, кинувшись къ двери, приставила глазъ къ замочной щели. Передъ столомъ, покрытымъ скатертью, уставленнымъ бутылками, тарелками и рюмками и освщеннымъ огромной канделяброй, свчи которой уже догорали, сидлъ Атавинъ, задумчиво опершись головой на руку. Напротивъ него сидла женщина, роскошно одтая и очень красивая, она горько плакала.
— Какъ ты скучна своей чувствительностью! не подымая головы, замтилъ Атавинъ.
— Да, я глупа, вытирая глаза, сказала женщина и сквозь слезы продолжала: — послушай, скажи мн одно слово, и я поду за тобой, я забуду всю твою несправедливость ко мн.
— Вотъ весело: чтобъ и тамъ плакать!
— Я плачу теперь, разставаясь съ тобой.
— А тамъ будешь плакать, что живешь со мной. Да ты знаешь, что я не могу теб дать столько денегъ, какъ твой старикъ.
— Разв я ихъ просила у тебя когда-нибудь? съ упрекомъ спросила женщина.
— Не просила, такъ желала, замтилъ Атавинъ.
— Я ничего не желала, кром твоего хоть маленькаго снисхожденія. Ну, скажи мн теперь, когда мы разстаемся, можетъ быть, навсегда, скажи: за что ты меня оставилъ?
И она глотала слезы, ожидая отвта. Атавинъ поднялъ голову и равнодушно отвчалъ:
— Чтобъ не ты первая меня оставила.
Женщина закрыла лицо руками, потомъ въ негодованіи вскочила.
— Домой? равнодушно спросилъ ее Атавинъ.
— Да! холодно отвчала она и, накинувъ горностаевую мантилью, пошла-было къ двери, но остановилась, глядя на Атавина, который оставался въ прежнемъ положеніи. Она сдлала отчаянный жестъ, подошла къ нему и дрожащимъ голосомъ сказала:
— Прощай!
— А…. прощай, поднявъ голову сказалъ Атавинъ и пожалъ ей руку. Она зарыдала и упала къ нему на грудь. Съ минуту она оставалась такъ, потомъ быстро подняла голову, поцаловала его въ лобъ и выбжала изъ комнаты. Атавинъ поглядлъ ей въ-слдъ, пожалъ плечами и снова слъ и задумался.
Эта сцена такъ потрясла Блку, что она какъ окаменлая оставалась у двери. Долго еще Атавинъ сидлъ, потомъ началъ ходить по комнат, лицо его было мрачно. Лишь только туманный утренній свтъ началъ бороться съ ярко-догаравшими свчами, какъ, посреди глубокой тишины загрохотала телга съ едва-слышнымъ колокольчикомъ и остановилась подъ окнами. Блка вся задрожала, прислушиваясь къзамиранію стука. Явился лакей и доложилъ, что телга пріхала.
— Все ли готово? сердито спросилъ Атавинъ.
— Все-съ.
— Укладывай, произнесъ медленно Атавинъ, а самъ, бросясь на стулъ, закинулъ голову и смотрлъ на потолокъ. Лакей входилъ и выходилъ съ поклажей нсколько разъ и наконецъ, остановись на порог, протяжно сказалъ:
— Готово-съ.
Атавинъ вскочилъ, съ минуту постоялъ, какъ бы что-то думая, потомъ засвисталъ, накинулъ фуражку и напвая вышелъ изъ комнаты.
Блка съ ужасомъ кинулась къ окну, приподняла стору и прильнула къ холодному стеклу. Утро было туманное, рдкій снгъ леталъ въ воздух. Атавинъ проворно слъ въ телгу, плотно закутался въ шинель, и тройка поскакала. Блка вся задрожала и слабо вскрикнула, когда же телга скрылась, она тихо опустилась на колни и, склонивъ блдное лицо на подъоконницу, произнесла отчаяннымъ голосомъ:
— Ухалъ!
Только тогда очнулась Блка и поспшила лечь въ постель, когда все проснулось вокругъ нея.
Черезъ недлю они оставили Петербургъ.

ГЛАВА VII.

Ровно черезъ шесть лтъ посл того, какъ мы въ первый разъ встртились съ Блкой, подъ вечеръ іюльскаго жаркаго дня, въ знакомой уже читателю паск, мало измнившейся, тотъ же старикъ, но боле дряхлый, сидлъ у шалаша и апетитно ужиналъ чернымъ хлбомъ и молокомъ.
Въ паск и кругомъ ея такая была тишина, что еще издали слышалось жужжанье пчелы, спшившей къ своему улью. Старикъ, чавкая хлбъ, грозилъ ложкой вслдъ запоздавшей пчел. Ужинъ его, несмотря на скудность, былъ продолжителенъ, наконецъ старикъ кряхтя всталъ и началъ молиться.
Солнце уже начинало садиться, обливъ огненнымъ свтомъ все небо, и грло прощальными лучами лысую голову старика, припавшаго къ земл.
Рогожа у шалаша тихо поднялась, и женщина, еще молодая, но болзненная и блдная, показалась у входа. Ея блое платье, тоскливое и задумчивое лицо не гармонировали съ дикимъ, но мирнымъ жилищемъ старика. При вид молящагося старика, грустная улыбка мелькнула на, ея блдныхъ губахъ, и она съ тяжелымъ вздохомъ принялась поливать цвты — единственная новость, появившаяся въ паск срытой поры, какъ мы ее оставили.
Выстрлъ, раздавшійся въ лсу, заставилъ ее бросить свою работу.
— Скажи, что я ушла въ лсъ, поспшно сказала она старику и скрылась въ шалашъ.
Старикъ продолжалъ молиться, кивнувъ ей утвердительно головой.
Кончивъ молитву, старикъ остался на томъ же мст и глядлъ сердито на тучу комаровъ, летавшихъ вокругъ него. Приходъ Зеновскаго вывелъ его изъ неподвижности, и старикъ низко поклонился ему.
— Дома? спросивъ Зеновскій, кивнувъ ему головой.
— Сейчасъ въ лсъ ушла, батюшка, отвчалъ раболпно старикъ.
— Какъ въ лсъ? Я только изъ него, сердито замтилъ Зеновскій.
— Почемъ мн знать, недовольнымъ голосомъ отвчалъ старикъ.— Лсъ великъ.
— Не говорила, что скоро вернется? въ недоумніи спросилъ Зеновскій.
— Богъ ее знаетъ, ничего не сказывала.
— Я подожду ее, произнесъ Зеновскій, ставя свое ружье къ дерево.
Старикъ бросилъ тревожный взглядъ на шалашъ, рогожа у котораго быстро откинулась, и блдная женщина, сдлавъ повелительный жестъ старику, чтобъ онъ удалился, остановилась у шалаша. Увидвъ ее, Зеновскій вспыхнулъ и бросилъ гнвный взглядъ въ-слдъ старику, который, ворча что-то подъ носъ себ, махалъ съ неудовольствіемъ рукой.
— Виноватъ: я, кажется, не во время пришелъ, съ дурно скрытою досадою сказалъ Зеновскій и взялся за ружье.
— Вамъ нужно что-нибудь мн сказать? покойно спросила она.
— Ничего особеннаго, отвчалъ Зеновскій, немного смшавшись.
Женщина, прислонясь къ шалашу, задумчиво слдила за старикомъ, мелькавшимъ между ульями.
— Какъ твое здоровье? спросилъ наконецъ Зеновскій.
Не поворачивая головы, она разсянно отвчала:
— Очень хорошо.
Зеновскій горько улыбнулся, посмотрвъ на болзненное выраженіе всей ея фигуры. Она, какъ-будто уставъ, сла у входа шалаша, пригласивъ и его сдлать тоже.
Они оба молчали, разсянно глядя.по сторонамъ. Зеновскіи первый заговорилъ:
— Сегодняшній вечеръ, мн кажется, также, будетъ душенъ, какъ шесть лтъ тому назадъ.
Она тревожно посмотрла на Зеновскаго, подумала и тихо сказала, какъ бы припоминая что-то:
— Да, точно, да, сегодня!
И она грустно улыбнулась и покачала головой.
Слдя за выраженіемъ ея лица, Зеновскій нетвердымъ голосомъ спросилъ:
— Ты, кажется, недовольна, что я теб напомнилъ день, который, можетъ быть, былъ несчастн….
Онъ не договорилъ, потому-что она съ ужасомъ устремила на него свои глаза, лишенные всякаго блеска, и сказала:
— Мн скоре слдуетъ предложить теб такой вопросъ.
Зеновскій хотлъ-было говорить, но она остановила его, прибавивъ:
— Я слишкомъ хорошо чувствую, что не на радость ты меня встртилъ.
— Не говори мн этого…. я былъ счастливъ, совершенно счастливъ, до той минуты…. съ горячностью началъ-было Зеновскій и замолчалъ, потому-что Блка (то была она), съ прежнимъ выраженіемъ веселаго лукавства, положила свою руку ему на губы, сказавъ:
— Я не хочу, чтобъ мы ссорились сегодня.
Зеновскій измнился въ лиц и произнесъ,
— Я, право, счастливъ, я….
— Дай Богъ, дай Богъ! съ странной улыбкой перебила его Блка.
Зеновскій, замтивъ эту улыбку, продолжалъ:
— Если я горячился, приходилъ въ отчаяніе, то единственно оттого, что я страдалъ при мысли, что длаю тебя несчастной. Но теперь, когда наконецъ ты выслушиваешь меня терпливо, скажи, объясни мн мою вину, за что ты оставила мой домъ? Клянусь теб, если я виноватъ, я покорюсь твоей вол: я уду отсюда на-всегда, предоставивъ теб все, что я имю. Я не хочу, чтобъ ты вела прежнюю жизнь, она уже для тебя невозможна. Можетъ быть, между нами произошло какое-нибудь недоразумніе?
Зеновскій чуть не рыдалъ. Блка въ волненіи слушала его и когда онъ замолчалъ, ожидая отвта, она закрыла лицо руками и задыхающимся голосомъ прошептала:
— Въ-самомъ-дл, надо же положить конецъ.
И, отнявъ руки отъ лица, на которомъ слегка выступила краска, она въ ту же минуту еще сильне поблднла.
— Я больна, сказала она едва слышно: — я несчастна, но не ты виноватъ во всемъ этомъ, а мой характеръ. Если я избгала тебя въ послднее время, такъ потому, чта мн тяжело тебя видть….
Зеновскій вздрогнулъ и съ ужасомъ посмотрлъ на Блку, которая, сжавъ свои руки такъ, что они хруснули, и потупивъ глаза, дрожащимъ голосомъ продолжала:
— Можетъ быть, мы прожили бы съ тобою много лтъ и состарлись бы мирно, еслибъ одинъ случай не открылъ мн глаза. Не удивляйся тому, что теб будетъ говорить женщина, столько лтъ любимая тобою и уважаемая. Я скажу теб все, какъ мн ни страшно, но этимъ, можетъ быть, я еще успю исправить твое будущее.
— Говори, скоре, Бога ради! въ отчаяніи воскликнулъ Зеновскій.
Отъздъ Атавина произвелъ сильное впечатлніе на Блку, которая думала, что вс мужчины должны любить ее, какъ любилъ ее мужъ, робко и покорно. Оскорбленная гордость, сожалніе и любовь поперемнно волновали ее. То она думала, что слишкомъ жестоко обошлась съ Атавинымъ, то, вспоминая гордыя и надменныя его выходки, радовалась, что не унизилась передъ нимъ. Но чаще приходили ей на память т его слова, которыя дышали нжностью и любовью, и тогда она глубоко страдала, думая, что оскорбила и оттолкнула человка, который любилъ ее и съ которымъ, можетъ быть, ожидало ее счастье. Позже она поняла, что Агавинъ былъ изъ тхъ людей, которые не могутъ никому, не исключая и самихъ себя, дать счастія, что не любовь влекла его къ ней, а капризъ…. Но долгіе дни и ночи, проведенные ею въ воспоминаніяхъ о немъ, въ тоск и сожалніяхъ, заставили ее невольно обратиться къ самой себ, пробудили въ ней сознаніе. Ея собственная жизнь вдругъ представилась ей во всей страшной нагот истины. Разъ проснувшееся сознаніе не дремало, и Блка каждую минуту открывала новый источникъ мученій въ своемъ прошедшемъ. Припоминая, сколько страданій доставила своему мужу, она содрогалась, и его благородство, его неизмнное великодушіе сдлались неотступнымъ и невыносимымъ упрекомъ ей. Скоро она дошла до-того, что не могла его видть безъ непріятнаго чувства, которое, наконецъ, такъ усилилось, что моглобъ назваться ненавистью, еслибъ она въ тоже время не сознавала вполн благородства своего мужа и всего, чмъ ему обязана. Но она не могла надяться загладить свою вину передъ нимъ любовью, потомучто не любила его, и можетъ быть любила другого, не могла притворяться и обманывать…. и жить съ нимъ была ей невыноносимо и невозможно. Постивъ разъ паску, она пожелала перехать въ нее жить. Ни слезы, ни мольбы мужа не могли перемнить ея ршенія. Онъ заклиналъ ее сказать, почему она оставляетъ его домъ, она отвчала, что ей на нкоторое время нужно совершенное уединеніе и спокойствіе. Ничего боле не говорила она ему въ оправданіе страннаго своего поведенія до той минуты, когда наконецъ ршилась раскрыть ему свою душу.
Зеновскій мрачно слушалъ исповдь своей несчастной Блки, и не разъ его вопли, исторгаемые отчаяніемъ и ужасомъ, прерывали страшный разсказъ, въ которомъ Блка не щадила себя.
— Теперь ты видишь, заключила она: — что я должна оставить тебя…. ты свободенъ ..
— Я теб все, все прощаю! воскликнулъ онъ съ рыданіемъ:— ты еще молода, любовь твоя пройдетъ.
— Любовь… можетъ быть… съ сомнніемъ отвчала Блка:— а стыдъ, угрызеніе совсти?
И, вздрогнувъ, она произнесла ршительнымъ и торжественнымъ голосомъ:
— Нтъ, это невозможно! это выше силъ моихъ жить съ человкомъ, котораго я столько обманывала, и который теперь все знаетъ!
— Такъ мы должны разстаться? съ воплемъ воскликнулъ Зеновскій.
— Да, шопотомъ произнесла Блка.
Настало мертвое молчаніе. Медленно поднимавшійся вечерній паръ съ зелени, согртой жгучимъ солнцемъ, какъ-будто поспшилъ скрыть сидвшихъ у шалаша.
Въ ту ночь въ лсу раздался выстрлъ….

——

Не здсь еще конецъ приключеніямъ Блки. Вторая половина ея жизни составляетъ другую повсть, которую я, можетъ быть, когда-нибудь разскажу.

Н. СТАНИЦКЙ.

‘Современникъ’, No 11, 1849

Панаева Авдотья Яковлевна
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Домашний ад, Панаева Авдотья Яковлевна, Год: 1857
  2. Степная барышня, Панаева Авдотья Яковлевна, Год: 1855
  3. Семейство Тальниковых, Панаева Авдотья Яковлевна, Год: 1848
  4. Прекрасный человек, Панаев Иван Иванович, Год: 1840
  5. Бесталанный, Потехин Николай Антипович, Год: 1859
  6. Как я была маленькой, Желиховская Вера Петровна, Год: 1898
  7. Приключения Пиноккио, Коллоди Карло, Год: 1880
  8. Пристав Дерябин, Сергеев-Ценский Сергей Николаевич, Год: 1910
Электронная библиотека