Дольфъ Гейлигеръ.
Дольфъ Гейлигеръ.
Легенда Вашингтона Ирвинга.
(Переводъ съ англійскаго.)
Корабль-призракъ.
‘Отечественныя Записки’, No 9, 1849
Дольф Гейлигер, Ирвинг Вашингтон, Год: 1822
Время на прочтение: 62 минут(ы)
Въ первые дни существованія Нью-Йоркской провинціи, то-есть, когда она еще находилась подъ управленіемъ англійскаго губернатора, лорда Корнбюри — когда ни одинъ домини, или школьный учитель, не могъ отправлять своихъ занятій на родномъ язык, не получивъ особеннаго на то позволенія — около этого времени въ старомъ, по веселомъ городк Мангаттос жила добрая женщина, по имени фрау Гейлигеръ. Мужъ ея, родомъ Голландецъ, былъ капитаномъ корабля и умеръ отъ горячки, которою заболлъ въ-слдствіе излишнихъ трудовъ и излишней пищи, въ то самое время, какъ вс жители, пораженные паническимъ страхомъ, бросились укрплять городъ противъ нападенія, которымъ ему угрожалъ небольшой французскій приватиръ {Корсарское судно.}. Онъ оставилъ ей младенца-сына, пережившаго прочихъ его дтей, и весьма-немного денегъ. Многихъ трудовъ стоило бдной вдов сводить концы и, въ то же время, содержать себя прилично. Такъ-какъ мужъ ея палъ жертвою своей ревности за безопасность общественную, то вс жители города единодушно ршили, что ‘для вдовы нужно будетъ что-нибудь сдлать’. Въ надежд на это, ‘что-нибудь’, она провела довольно-сносно нсколько лтъ, между-тмъ вс продолжали жалть ее, и всегда отзывались о ней съ хорошей стороны.
Она жила въ маленькомъ домик, въ маленькой улиц, которая называлась ‘Садовою’, вроятно отъ имени какого-нибудь сада, процвтавшаго въ ней во-время-оно. Такъ-какъ потребности ея съ каждымъ годомъ боле-и-боле увеличивались, а намреніе добрыхъ людей сдлать для нея ‘что-нибудь’ въ той же мр ослабвало, то она принуждена была съискать занятіе, которымъ могла бы увеличить свои маленькія средства, сохранивъ въ то же время всю независимость, которою она, можетъ-быть, даже слишкомъ дорожила.
Живя въ торговомъ город, она нсколько заразилась общимъ духомъ, и потому ршилась попробовать счастья въ торговл — этой общей лотере. Внезапно, къ большому удивленію всей улицы, на окн ея появился длинный рядъ пряничныхъ рыцарей, которые стояли, гордо подбоченясь. Тамъ же, было разставлено нсколько битыхъ стакановъ: въ однихъ былъ черносливъ, въ другихъ — бабки, кром-того — пирожное разныхъ родовъ, ячменный сахаръ, голландскія куклы и деревянныя лошадки. Мстами были развшаны книжки съ картинками, въ раззолоченныхъ переплетахъ, и клубки нитокъ, а тамъ-и-сямъ болтались связки свчъ. На порог у входа сидла кошка доброй старушки: то съ важнымъ, и угрюмымъ видомъ осматривая прохожихъ, она, казалось, критиковала ихъ наряды, то вытянувъ шею, смотрла съ любопытствомъ вдаль, какъ-бы желая увидть, что происходило на другомъ конц улицы, если же случалось, что къ ней подбгала какая-нибудь бродяга-собака, и была недовольно съ нею учтива, у! какъ она тогда щетинилась, ворчала, фыркала, нетерпливо выбрасывая лапками! Старая и безобразная двица не разсердилась бы такъ, какъ она, при приближеніи нескромнаго повсы.
Но, несмотря на то, что эта добрая женщина, для снисканія себ пропитанія должна была прибгнуть къ столь-низкимъ средствамъ, она успла сохранить чувство нкоторой фамильной гордости, происходя отъ ван-дер-Спигелей, выхавшихъ изъ Амстердама. Фамильный гербъ, раскрашенный и обдланный въ рамку, вислъ надъ ея каминомъ. Она была въ большомъ уваженіи у всхъ небогатыхъ людей въ город, домъ ея былъ любимымъ мстомъ сборища для всхъ старыхъ сосдокъ, и часто заходили он къ ней въ зимніе сумерки. Въ это время вдова обыкновенно сидла съ чулкомъ въ рукахъ у камелька, напротивъ ея сидла кошка, а въ середин между-ними, распвалъ самоваръ, и старухи болтали съ нею до поздняго вечера. У ней всегда было готово кресло для Петера де-Грудта, иначе называемаго Петеромъ-Длиннымъ, а также Петеромъ-Длинноногимъ. Онъ носилъ званіе дьячка и могильщика въ маленькой лютеранской церкви, и былъ стариннымъ пріятелемъ вдовы и ея домашнимъ оракуломъ. Самъ домини иногда заходилъ къ ней побесдовать и выпить стаканчикъ вкусной вишнёвки. Онъ никогда не забывалъ, въ первый день новаго года, сдлать ей визитъ и пожелать счастья, и добрая женщина, не чуждая честолюбія, всегда гордилась тмъ, что подносила ему пирогъ, который не уступалъ по величин любому пирогу въ город.
Я говорилъ уже, что у вдовы былъ сынъ. Онъ былъ дтищемъ, но едва-ли утшеніемъ, ея старости, потому-что изъ всхъ негодныхъ ребятишекъ, Дольфъ Гейлигеръ былъ самымъ негоднымъ. Онъ безпрестанію былъ въ бд. Мать его не имла покоя отъ жалобъ на его проказы, ей не переставали присылать счетовъ за разбитыя имъ въ окнахъ стекла, однимъ-словомъ, прежде чмъ онъ достигъ четырнадцати лтъ, вс сосди называли его ‘дряннымъ, самымъ дряннымъ мальчишкой во всей улиц!’ Мало того, какой-то джентльменъ въ вишневомъ фрак, съ краснымъ худощавымъ лицомъ и съ маленькими глазками, уврялъ вдову, что рано или поздно сынъ ея дойдетъ до вислицы!
Но, несмотря на все это, бдная старушка любила своего сына. Казалось даже, что она тмъ боле его любила, чмъ хуже онъ себя велъ, и что, по мр того, какъ онъ терялъ расположеніе къ себ другихъ, онъ боле пріобрталъ его у матери. Вс матери — слпыя, добросердечныя существа, ихъ трудно заставить перестать баловать дтей, притомъ же этотъ мальчикъ былъ для бдной вдовы всмъ, что ей оставалось любить на этомъ свт, а потому ей нельзя ставить въ вяну, если она была глуха ко всмъ рчамъ добрыхъ друзей, старавшихся уврить ее, что Дольфъ не избгнетъ петли.
Надо, однако, отдать справедливость шалуну: онъ былъ сильно привязанъ къ своей родительниц. Ни за что въ свт не огорчилъ бы онъ ее по доброй вол, и когда ему случалось поступать худо, довольно было для него увидть печальный взоръ матери, и сердце его наполнялось скорбью и раскаяніемъ. Но втреный повса никогда не могъ противостоять искушенію новыхъ шалостей. Хотя онъ легко всему учился, когда можно было его къ тому принудить, однако, охотно позволялъ своимъ празднымъ товарищамъ уводить себя изъ дома, и вмст съ ними разорялъ птичьи гнзда, грабилъ огороды, или плавалъ въ волнахъ Гудсона.
Такимъ-образомъ онъ достигъ совершеннаго возраста, и былъ высокій, неуклюжій дтина. Мать не знала что длать съ нищъ, какъ найдти ему. средства содержать себя: онъ пріобрлъ такую несчастную репутацію, что никто не захотлъ бы дать ему мста.
Часто совтовалась она съ дьячкомъ Петеромъ де-Грудтомъ, который всегда былъ ея первымъ совтникомъ. Петеръ приходилъ при этомъ въ неменьшее, чмъ и она, замшательство, потому-что и онъ былъ невыгоднаго мннія о мальчик, и сомнвался, чтобъ изъ него былъ какой-нибудь прокъ. Онъ совтовалъ ей когда-то послать его въ море — совтъ, даваемый только въ крайнихъ случаяхъ, но фрау Генлигеръ не хотла и слышать объ этомъ: она не смла подумать выпустить Дольфа изъ вида. Въ одинъ день, когда вдова, по обыкновенію, сидла у камелька и вязала чулокъ съ озабоченнымъ видомъ, въ комнату вошелъ дьячокъ, съ несвойственными ему живостью и быстротою. Онъ только-что возвратился съ похоронъ. Въ этотъ день хоронили мальчика, однихъ лтъ съ Дольфомъ, который находился въ ученьи у одного извстнаго доктора Нмца, и умеръ отъ чахотки. По тихоньку говорили, будто-бы причиною его смерти былъ самъ врачъ, производившій надъ нимъ разные опыты, для узнанія дйствія какой-нибудь новой микстуры, или успокоительнаго питья. Но, по-видимому это были одна пустые слухи, какъ бы то ни было, Петеръ де-Грудтъ не счелъ нужнымъ упомянуть объ этомъ. Замчу, мимоходомъ, что изъисканіе причинъ, отчего въ семействахъ докторовъ бываетъ обыкновенно много блдныхъ и худощавыхъ, а въ семейств мясниковъ румяныхъ и здоровыхъ, было бы любопытнымъ предметомъ для изслдователя.
Петеръ де-Грудтъ, какъ я уже прежде замтилъ, вошелъ къ Фрау Генлигеръ съ необыкновенною поспшностью. Онъ былъ полонъ той счастливой идеи, которая сверкнула въ голов его во время погребенія, заставивъ его даже разсмяться отъ удовольствія, въ то самое время, какъ онъ бросалъ лопатою землю въ могилу докторова ученика. Ему пришло на мысль, что, такъ-какъ мсто покойника сдлалось вакантнымъ, то Дольфъ могъ бы занять его. Мальчикъ былъ не безъ способностей, и могъ бы толочь пестомъ въ ступк и бгать за посылками ни чмъ не хуже другихъ, чего же боле требовать отъ ученика? Эта мысль Петера де-Грудта была великою находкою для матери Дольфа. Мысленно она уже представляла себ его съ большою тростью у носа, съ колокольчикомъ у дверей дома, и съ буквами Д. М. при конц фамиліи, короче — однимъ изъ важнйшихъ сановниковъ въ город.
То, что было задумано, вскор было приведено въ исполненіе, дьячокъ имлъ нкоторое вліяніе на доктора: въ ихъ различныхъ занятіяхъ, имъ нердко случалось встрчаться другъ съ другомъ. На другое же утро онъ зашелъ за мальчикомъ, и одвъ его въ праздничное платье, повелъ на испытаніе къ доктору Карлу-Лудовику Книппергаузену.
Когда они вошли, докторъ сидлъ въ креслахъ въ углу своего кабинета или лабораторіи, передъ нимъ лежала большая книга нмецкой печати. Это былъ человкъ маленькаго роста, толстый, съ широкимъ смуглымъ лицомъ, которое казалось еще боле смуглымъ, отъ черной бархатной шапочки, покрывавшей его голову. На маленькомъ горбатомъ носу, очень-похожемъ на пиковый тузъ, торчали, какъ два слуховыя окна, большіе очки.
Дольфъ дрожалъ отъ страха, стоя передъ ученымъ мужемъ, и съ дтскимъ изумленіемъ осматривалъ вс принадлежности его комнаты, которая показалась ему скоре пещерой какого-нибудь волшебника, чмъ комнатой. Посреди стоялъ столъ на львиныхъ ножкахъ, а на стол ступка съ пестомъ, стклянки, фаянсовые горшки и всы съ закопченными чашками. Въ сторон стоялъ тяжелый салфеточный прессъ, обращенный въ хранилище разныхъ снадобій и составовъ, на немъ же были повшены шляпа, плащь и трость доктора, а наверху, оскаливъ зубы, торчала мертвая голова. На камин были разставлены стеклянные сосуды съ спиртомъ, въ которыхъ сохранялись зми, ящерицы и человческій зародышъ. Въ чулан, дверцы котораго были сняты съ петель, висли три полки книгъ, между которыми было нсколько огромныхъ фоліантовъ. Дольфъ, первый разъ въ жизни, видлъ подобную коллекцію книгъ. Такъ-какъ, однако, библіотека не занимала всего чулана, то бережливая управительница доктора уставила все остальное пространство банками съ пикулями и вареньемъ, кром-того, по всей комнат, между страшныхъ орудій врачебнаго искусства, были развшаны вязанки краснаго перца и пузатыхъ огурчиковъ, сберегаемыхъ для смянъ.
Докторъ принялъ Петера де-Грудта и его protg съ важнымъ видомъ: обладая обширнымъ умомъ и ученостью и желая сохранить свое досториство, онъ никогда не улыбался. Надвъ очки, врачъ осмотрлъ Дольфа съ ногъ до головы, и сердце бднаго юноши сжалось въ груди, когда тотъ уставилъ на него свои очки, съ большими, круглыми какъ два мсяца, стеклами. Докторъ выслушалъ все, что Петеръ де-Грудтъ имлъ сказать въ пользу молодаго кандидата, потомъ, омочивъ большой палецъ о конецъ языка, сталъ медленно переворачивать страницы большой книги въ черномъ переплет, которая лежала передъ нимъ на стол. Наконецъ, посл нсколькихъ гмъ, кхмъ, частыхъ поглаживаній подбородка, и всей той медленности, съ какою ученый мужъ обыкновенно ршается на то, на что уже давно про-себя ршился, докторъ согласился взять мальчика къ себ въ ученики, общая кормить и одвать его, и обучать врачебному искусству: взамнъ того, ученикъ обязывался служить ему до двадцати-одного года.
И вотъ нашъ герой совершенно преобразованъ! Изъ негоднаго уличнаго мальчишки онъ вдругъ сдлался студентомъ и прилежно принялся за аптекарскую ступку, подъ присмотромъ ученаго доктора Карла-Лудовика Книппергаузена. Этотъ счастливый переходъ сильно радовалъ добрую старушку, мать его. Она приходила въ восторгъ при мысли, что ея сынъ получитъ воспитаніе, достойное своихъ предковъ, и съ нетерпніемъ ожидала того дня, когда онъ, по званію своему, будетъ равенъ адвокату, который жилъ въ большомъ дом противъ нея, а, можетъ-быть, не уступитъ и самому домини.
Докторъ Книппергаузенъ родился въ Палатинат, въ Германіи, и долженъ былъ бжать оттуда вмст со многими соотечественниками, по причин религіозныхъ гоненій, и искать убжища въ Англіи. Опъ же былъ въ числ трехъ тысячъ Палатинцевъ, отправившихся изъ Англіи въ 1710 году подъ покровительство губернатора Гейтера. Гд докторъ учился, какимъ-образомъ пріобрлъ свднія въ медицин, и гд получилъ свой дипломъ, трудно ршить теперь, когда это никому не было извстно въ то время, достоврно извстно только то, что его искусство и глубокая ученость были предметомъ разговора и удивленія всхъ простыхъ людей въ околотк.
Его метода леченія совершенно отличалась отъ методъ всхъ прочихъ врачей и заключалась въ секретныхъ лекарствахъ, только ему одному извстныхъ, время же для приготовленія ихъ онъ узнавалъ по звздамъ. Искусство его было въ такомъ уваженіи у всхъ жителей, особенно у Нмцевъ и Голландцевъ, что, во всхъ отчаянныхъ случаяхъ, они всегда обращались къ нему. Онъ былъ однимъ изъ тхъ удивительныхъ врачей, которые внезапно, и какъ-бы чудомъ, производятъ исцленіе въ то время, какъ вс регулярные врачи отказываются отъ больнаго. Библіотека доктора была предметомъ разговоровъ и удивленія всхъ его сосдей и даже цлаго дистрикта. Необразованные люди смотрли съ почтеніемъ на человка, который прочелъ цлыхъ три полки книгъ, изъ которыхъ нкоторыя были величиною съ настольную Библію. Много было споровъ между прихожанами небольшой лютеранской церкви касательно того, кто былъ боле ученъ, докторъ или домини. Нкоторые изъ приверженцевъ доктора говорили даже, что онъ зналъ боле, чмъ самъ губернаторъ, словомъ, учености его не было предловъ!
Посл того, какъ Дольфъ былъ принятъ въ члены семейства доктора, его ввели во владніе квартирою, которую занималъ его предшественникъ. Она заключалась въ одной только свтёлк, устроенной въ высокой и отлогой крыш стараго дома, голландской архитектуры, дождевая погода лилась въ нее ручьями, во время бури въ ней сверкала молнія, втеръ дулъ отвсюду, а цлые полки голодныхъ крысъ, скакали по всмъ направленіямъ, несмотря ни на мышьякъ, ни на мышеловки.
Онъ вскор по-горло былъ заваленъ медициною, былъ занятъ утромъ, въ полдень, ночью, скатывалъ пилюли, процживалъ тинктуры или толокъ въ ступк, стоя въ одномъ углу лабораторіи, между-тмъ-какъ докторъ сидлъ въ другомъ и ждалъ постителей, перебирая страницы какого-нибудь фоліанта. Иногда случалось, что старичокъ засыпалъ подъ однообразный стукъ дольфова песта или жужжанье лтнихъ мухъ, по зато очки не покидали книги.
Кром доктора, въ дом было еще другое лицо, которому Дольфъ обязанъ былъ оказывать совершенную покорность. Докторъ никогда не былъ женатъ, но, тмъ не мене, подобно многимъ другимъ ученымъ людямъ, былъ подчиненъ женскому управленію. Онъ находился подъ неограниченною властью своей управительницы — хлопотливой и безпокойной женщины, въ кругломъ стеганомъ чепц, съ огромною связкою ключей за поясомъ чрезвычайно-длиннаго лифв. Фрау Изе или фрау Ильзи, какъ обыкновенно произносили ея имя, сопутствовала ему во всхъ его перездахъ изъ Германіи въ Англію, и изъ Англіи въ провинцію, управляла его домомъ и имъ-самимъ, впрочемъ, обращалась съ нимъ всегда снисходительно, хотя повелвала всми въ дом. Какимъ-образомъ достигла она такого полновластія, я не умю сказать. Говорили, будто бы… но не видали, съ-тхъ-поръ, какъ существуетъ свтъ, люди любили говорить. Какъ объяснить это, что женщины почти всегда имютъ перевсъ надъ мужчинами? Случается иногда, что мужъ бываетъ полнымъ господиномъ въ дом, по зналъ ли кто холостяка, который бы не находился подъ властью своей экономки?
Властолюбіе фрау Ильзи не ограничивалось однимъ только домомъ доктора: она принадлежала къ числу тхъ любопытныхъ женщинъ, которымъ вс дла гораздо-лучше извстны, чмъ лицамъ, до которыхъ они касаются — чьи глаза и языки наводятъ страхъ на всхъ сосдей.
Малйшій скандалёзный случай въ город тотчасъ же длался извстнымъ фрау Ильзи. У ней былъ особый кругъ пріятельницъ, которыя постоянно стремились въ ея маленькую гостиную съ какою-нибудь драгоцнною новостью, и можно было бы составить цлый томъ секретной исторій изъ того, что она успвала переговорить съ этими пріятельницами сквозь полуотворенную дверь, стоя подъ рзкимъ холодомъ декабрскаго мороза.
Легко себ представить, что живя съ докторомъ и его домоправительницею, Дольфу не мало было дла. Такъ-какъ фрау Ильзи держала вс ключи и все въ дом въ своихъ рукахъ, то опасно было бы разбудить ея неудовольствіе, а изучить ея характеръ онъ нашелъ не мене труднымъ дломъ, какъ и изучить медицину. Если онъ не былъ занятъ въ лабораторіи, она безпрестанно посылала его то туда, то сюда, для исполненія своихъ порученій, по воскресеньямъ онъ былъ обязанъ сопровождать ее въ церковь и обратно, неся ея Библію. Сколько разъ бдняга принужденъ былъ дожидаться ее на кладбищ, дрожа отъ холода, дуя въ пальцы или держась за отмороженный носъ, въ то время, какъ Ильзи и ея пріятельницы, собравшись въ кучку и покачивая головами, раздирали на части чью-нибудь несчастную репутацію.
Несмотря на вс свои способности, Дольфъ, однако, мало имлъ успха въ своихъ занятіяхъ. Конечно, докторъ въ этомъ былъ не виноватъ: онъ неутомимо наблюдалъ за нимъ, то заставлялъ его что-нибудь толочь, то посылалъ разносить по городу стклянки съ лекарствами и коробочки съ пилюлями, и если случалось ему лниться, къ чему онъ была, очень-склоненъ, то докторъ гнвался и спрашивалъ его: ‘не-уже-ли онъ думаетъ научиться чему-нибудь, совсмъ не занимаясь’. Дло въ томъ, что онъ не потерялъ еще охоты къ тмъ шалостямъ и проказамъ, которыми отличался въ дтств, привычки его съ лтами укоренилась и пріобрли большую силу отъ препятствій и принужденій. Съ каждымъ днемъ онъ становился необузданне и терялъ, все боле-и-боле, въ глазахъ доктора и его управительницы.
Между-тмъ докторъ продолжалъ пріобртать богатство и извстность. Онъ особенно прославился своимъ искусствомъ лечить болзни, необезпеченныя въ медицинскихъ книгахъ. Такъ онъ вылечилъ многихъ женщинъ и двицъ отъ сглаза, ужаснаго недуга, свирпствовавшая то въ то время въ провинціи почти съ такою же силою, какъ нын hydrophobia (водобоязнь). Онъ также совершенно возстановилъ здоровье одной хорошенькой крестьянки, которая страдала рвотою и извергала согнутыя иголки и булавки, что почитается послднимъ градусомъ болзни. Говорили также, потихоньку, что онъ умлъ приготовлять любовные порошки, въ-слдствіе чего, къ нему обратилось съ просьбою множество страдальцевъ отъ любви, обоего пола, впрочемъ, вс недуги такого рода составляли секретную часть его занятій. Хотя во время такихъ консультацій Дольфъ былъ обязанъ удаляться изъ кабинета доктора, однакожь, онъ усплъ познакомиться съ тайнами науки гораздо-короче сквозь замочную скважину, чмъ черезъ свои занятія.
По мр того, какъ богатство доктора увеличивалось, онъ началъ распространять свои владнія и подумывать о томъ времени, когда ему прійдется удалиться въ деревню. Съ этимъ намреніемъ, онъ купилъ себ въ нсколькихъ миляхъ отъ города, ферму, или, какъ ее называли голландскіе поселенцы, bauerie. Въ прежнее время она принадлежала богатому семейству, которое возвратилось въ Голландію нсколько лтъ тому назадъ. Посреди фермы стоялъ большой полуразвалившійся домъ, который, вслдствіе разныхъ слуховъ, получилъ названіе Заколдованнаго-Дома. По причин ли этихъ слуховъ, или запустнія самаго зданія, докторъ никакъ не могъ найдти для него жильцовъ. Опасаясь, однако, чтобъ домъ не пришелъ въ совершенный упадокъ до того времени, когда самъ передетъ въ него на житье, онъ помстилъ въ одномъ изъ его флигелей, какого-то крестьянина съ семействомъ, и предоставилъ ему право обработывать землю фермы съ условіемъ — длить доходъ по-поламъ.
Принявъ титулъ помщика, докторъ вполн сознавалъ все свое достоинство. Онъ получилъ въ наслдство нсколько гордости нмецкихъ поземельныхъ владльцовъ и смотрлъ на себя какъ на владтельнаго князя. Онъ скоро началъ жаловаться на усталость отъ трудовъ и часто узжалъ ‘осматривать имніе’. Эти поздки въ имніе всегда сопровождались такимъ шумомъ и блескомъ, что производили волненіе во всемъ сосдств. Его кривоглазая лошадь стояла передъ домомъ цлый часъ, нетерпливо ударяя копытами и отряхиваясь отъ мухъ. Потомъ выносились и укладывались его дорожные мшки, немного спустя, привязывался къ сдлу свернутый дорожный плащъ, а къ плащу зонтикъ, между-тмъ толпа оборванныхъ мальчишекъ, всегдашнихъ наблюдателей при подобныхъ случаяхъ, стояла у дверей. Наконецъ выходилъ докторъ въ дорожныхъ сапогахъ выше колна, надвинувъ на лобъ, трехугольную шляпу. Такъ-какъ онъ былъ небольшаго роста и очень-толстъ, то долго не могъ влзть на лошадь, когда же былъ въ сдл, то еще нсколько времени усаживался, поправлялъ сдло и стремена, забавляясь между-тмъ любопытствомъ и удивленіемъ окружавшихъ его мальчишекъ. Нердко отъхавъ нсколько шаговъ, онъ вдругъ останавливался посреди улицы, или возвращался маленькою рысцою назадъ, чтобъ отдать какое-нибудь забытое приказаніе, для принятія котораго выбгала на крыльцо управительница, а изъ оконъ кабинета., погреба и чердака высовывались лица Дольфа, грязной кухарки и служанки доктора.
Такая пышность при отъзд обращала на себя вниманіе всхъ сосдей. Сапожникъ оставлялъ свою колодку, раззавитая голова цирюльника, съ гребенкою за ухомъ, торчала изъ окна, у дверей мелочной лавки собиралась кучка любопытныхъ, и по всей улиц слышалось: ‘докторъ детъ въ имніе!’
Это было золотымъ временемъ для Дольфа. Только-что докторъ скрывался изъ вида, онъ бросалъ пестъ и ступку, оставлялъ лабораторію и отправлялся на какое-нибудь отчаянное предпріятіе.
Такимъ-образомъ, приходя въ возрастъ, юноша дйствительно показывалъ большое желаніе исполнить предсказаніе джентльмена въ вишневомъ фрак. Онъ былъ распорядителемъ всхъ праздничныхъ забавъ, присутствовалъ при всхъ полуночныхъ пирушкахъ и былъ готовъ принять участіе во всевозможныхъ шалостяхъ и безразсудныхъ выходкахъ.
Нтъ ничего безпокойне, какъ маленькій герой, или, лучше сказать, герой въ маленькомъ город. Дольфъ снискалъ ненависть всхъ старыхъ гражданъ, которые не терпли шума и не любили проказъ. Матери семействъ смотрли на него, какъ на негодяя, прятали подъ крылышко своихъ дочерей, когда онъ приближался, и указывали на него съ бранью, какъ на дурной примръ сыновей. Никто не уважалъ его, кром молодыхъ повсъ, которые любили его за открытый, смлый характеръ, и — негровъ, которые видятъ джентльмена во всякомъ праздномъ повс. Даже Петеръ де-Грудтъ, выдававшій себя за его покровителя, началъ терять всякую надежду, и покачивалъ сомнительно головою, прихлебывая изъ стакана малиновую наливку и выслушивая отъ управительницы жалобы на его проказы.
Но ничто не могло заставить мать разлюбить сына, ни его упрямство, ни разсказы о его дурныхъ поступкахъ, которыми угощали се пріятельницы, не могли привести се въ отчаяніе. Она не имла того удовольствія, которымъ пользуются богатые люди, слыша похвалу своимъ дтямъ, но за-то она видла въ гоненіи на сына одно лишь несправедливое недоброжелательство, и оттого любила его еще боле. Онъ былъ высокъ ростомъ, красивъ собою, и она смотрла на него съ тайною радостью материнскаго сердца. Ей очень-хотлось, чтобъ Дольфъ былъ джентльменомъ, и потому все, что могла скопить денегъ, она отдавала ему на наряды и забавы. Сердце ея билось отъ радости, когда она смотрла, какъ онъ, надвъ лучшее платье, выходилъ со двора. Случилось однажды, что Петеръ де-Грудтъ, прельстясь наружностью молодаго человка, замтилъ ей:— ‘Какъ бы то ни было, а Дольфъ красивый парень!’ Тогда на глазахъ матери блеснула слеза радости.— ‘Ахъ, сосдушка, сосдушка!’ говорила она, ‘пусть говорятъ, что хотятъ, мой Дольфъ не уступитъ никому!’
Дольфъ Гейлигеръ, между-тмъ, достигъ двадцать-перваго года, срокъ ученья его подходилъ къ концу, но надо было сознаться, что познанія его были не боле тхъ, съ какими онъ поступилъ къ доктору. Нельзя сказать, чтобъ это происходило отъ недостатка способностей, потому-что онъ пріобрталъ познанія по другимъ отраслямъ знаній съ удивительною быстротою, несмотря пато, что могъ заниматься ими только въ часы досуга. Такъ, напримръ, онъ былъ искуснымъ стрлкомъ въ цль, и о Рождеств, во время игръ, выигрывалъ всхъ гусей и индекъ. Онъ смло здилъ верхомъ, славился ловкостью въ прыганьи и борьб, порядочно игралъ на скрыпк, плавалъ какъ рыба, и лучше всхъ игралъ въ кегли.
Но ни одно изъ этихъ достоинствъ не могло доставить ему расположенія доктора, обращеніе котораго длалось тмъ грубе и несносне, чмъ боле срокъ ученья приближался къ концу. Фрау Ильзи всегда находила причину вовлечь его въ непріятности и рдко проходила мимо, не осыпавъ его бранью, такъ-что шумъ ея ключей давалъ ему знать о ея приближеніи, подобно тому, какъ колокольчикъ суфлёра даетъ знать о приближеніи театральной грозы. Только чрезвычайно-добрый нравъ беззаботнаго юноши давалъ ему возможность переносить эту домашнюю тираннію, безъ открытаго возстанія. Очевидно, докторъ и его управительница намревались выжить его съ мста, какъ только кончится срокъ ученья: способъ, къ которому докторъ всегда прибгалъ, когда хотлъ избавиться отъ безполезнаго ученика.
Впрочемъ, надо замтить, что въ послднее время доктора сдлался чрезвычайно-раздражителенъ, въ-слдствіе разныхъ заботъ и неудовольствій по имнію. Ему безпрестанно надодали разсказами и слухами о его старомъ дом, такъ-что, наконецъ, ему невозможно было уговорить крестьянина и его семейство остаться жить въ немъ, даже безъ платы условнаго оброка. Всякій разъ, какъ онъ здилъ на мызу, его мучили новыми жалобами то на странный шумъ, то на страшныя виднія, отъ которыхъ жильцы не имли ночью покоя, докторъ возвращался домой въ сильномъ гнв и вымещалъ свою досаду на всхъ домашнихъ. Дйствительно, эти слухи были немалымъ зломъ, какъ для его самолюбія, такъ и для его кармана. Во-первыхъ, ему угрожала потеря всхъ выгодъ отъ собственности, а потомъ, какой ударъ для его достоинства — быть владльцемъ Заколдованнаго-Дома!
Замчали, однако, что, при всей досад на другихъ, докторъ никогда не хотлъ переночевать въ дом самъ, мало этого, его никакъ нельзя было принудить остаться въ имніи по захожденіи солнца, онъ торопился въ городъ, только-лишь начинали показываться летучія мыши. Дло въ томъ, что докторъ, проведя первые дни своей жизни въ стран, гд домовые водились въ изобиліи, былъ твердо увренъ въ ихъ существованіи, разсказывали даже, что будучи еще мальчикомъ, онъ видлъ однажды лшаго на Гарцскихъ-Горахъ, въ Германіи.
Наконецъ, въ постоянномъ гнв доктора совершился кризисъ. Въ одно утро, сидя у себя въ комнат, докторъ задремалъ надъ развернутою передъ нимъ книгою, какъ-вдругъ-былъ пробужденъ внезапнымъ приходомъ управительницы.
— ‘Вотъ новости!’ кричала она, входя въ комнату. ‘Клаусъ Гопперъ пріхалъ съ мызы со всмъ добромъ, и клянется и божится, что не хочетъ боле тамъ оставаться. Вся семья его чуть не сошла съ ума отъ страха: такой шумъ и возня во всемъ дом, что они не имютъ почью покоя!
— ‘Donner und Blitzen!’ нетерпливо закричалъ докторъ, ‘прекратятся ли, наконецъ, сказки о моемъ дом? Что за глупый народъ! Нсколько крысъ и мышей въ-состояніи заставить ихъ бжать со страха изъ дому!’
— ‘Ахъ, нтъ’, говорила управительница, значительно качая головою и досадуя на то, что докторъ сомнвался въ правдоподобія ея разсказа, ‘нтъ, тутъ не одн крысы, да мыши. Вс сосди говорятъ объ этомъ дом, многіе изъ нихъ видли въ немъ страшныя явленія. Петеръ де-Грудтъ разсказывалъ мн, что семейство, которое продало намъ этотъ домъ и ухало въ Голландію, длало много странныхъ намековъ, желая ‘счастливо владть покупкою, кому она достанется’, и вы сами знаете! что невозможно найдти человка, который согласился бы жить въ немъ.’
— ‘Петеръ Грудтъ дуракъ, старая баба’, угрюмо отвчалъ докторъ, ‘я увренъ, что это его дло набивать головы всхъ вздорами. Это такъ же нелпо, какъ его разсказъ о привидніи, которое являлось на церковной колокольн, разсказъ, который онъ выдумалъ, чтобы избавиться отъ обязанности звонить въ колоколъ на холод, въ ту ночь, когда сдлался пожаръ въ дом Гармануса Бринкергофера. Пошли ко мн Клауса.’
Вошелъ Клаусъ Гопперъ, простой крестьянинъ. Онъ трясся отъ страха, видя себя въ комнат доктора Кинппергаузена, и мялся въ показаніи подробностей того, что было причиною его испуга, вертлъ въ рукахъ шляпу, переступалъ съ ноги на ногу, то посматривая на доктора, то бросая робкіе взгляды на мертвую голову, которая смотрла на него, выпучивъ глаза, съ вершины салфеточнаго пресса.
Докторъ употребилъ вс средства, чтобы убдить его воротиться на мызу, но напрасно: онъ твердо стоялъ въ своемъ намреніи, и на вс доводы и просьбы давалъ одинъ и тотъ же краткій, ршительный отвтъ: ‘Ich kan niht, mynheer’. Докторъ былъ очень-горячь, а безпрестанныя хлопоты по имнію истощили его терпніе въ-конецъ. Упрямый отказъ Клауса Гоппера казался ему страшною обидою, кровь его вмигъ вскипла, и счастье Клауса, что онъ усплъ уйдти прежде, чмъ разразилась гроза.
Когда мызникъ вошелъ въ комнату управительницы, то нашелъ тамъ Петера де-Грудта и многихъ другихъ, съ нетерпніемъ ожидавшихъ его прихода. Здсь онъ вознаградилъ себя за то молчаніе, которое долженъ былъ сохранять въ кабинет доктора — открылъ цлый мшокъ разсказовъ о Заколдованномъ-Дом, на удивленіе всхъ слушателей. Управительница врила всему, что онъ разсказывалъ, можетъ-быть только для-того, чтобъ сдлать что-нибудь наперекоръ доктору! который такъ неучтиво принялъ собранныя ею всти. Петеръ де-Грудтъ прибавилъ отъ себя нсколько легендъ о Чортовыхъ-Ступеняхъ, о пират, повшенномъ на Остров-Вислицъ, гд онъ продолжалъ качаться по ночамъ, долго спустя посл-того какъ вислица была разломана, потомъ онъ разсказывалъ о тни несчастнаго губернатора Лейслера, повшеннаго за измну — тни, которая расхаживала по старой крпости и въ дом губернатора. Наконецъ собраніе разошлось, и каждый отправился домой съ большимъ запасомъ страшныхъ новостей. Дьячокъ облегчилъ себя отъ бремени этого запаса въ тотъ же самый вечеръ на приходскомъ собраніи, а грязная кухарка, оставивъ кухню, пробыла цлый день у городскаго колодца (любимаго сходбища всхъ слугъ), длясь своими новостями со всми, кто только приходилъ туда за водою. Въ короткое время разсказы о Заколдованномъ-Дом разошлись по всему городу. Одни говорили, что Клаусъ Гопперъ видлъ чорта, другіе — что въ старомъ дом расхаживали тни тхъ больныхъ, которыхъ докторъ отправилъ на тотъ свтъ, и что по этой самой причин онъ никогда не хотлъ самъ жить въ этомъ дом.
Все это привело доктора въ страшный гнвъ. Онъ грозилъ всмъ, кто только причинитъ малйшій ущербъ его имнію, возбуждая народные предразсудки. Хотя вслухъ онъ жаловался, что эти разсказы о домовыхъ лишали его, нкоторымъ образомъ, его поземельной собственности, но въ то же время онъ ршился очистить домъ отъ злыхъ духовъ, при помощи домини. Какова же была его радость, когда среди его замшательства, Дольфъ вызвался быть сторожемъ въ Заколдованномъ-Дом. Молодой человкъ слышалъ все, что разсказывали Клаусъ Гопнеръ и Петеръ де-Грудтъ, онъ любилъ приключенія, любилъ все чудесное, и разсказы о сверхъестественныхъ случаяхъ разгорячили еще боле его воображеніе. Кром-того, онъ велъ весьма-безпокойную жизнь въ дом доктора, бывъ обязанъ вставать очень-рано: такъ-что мысль жить въ особомъ дом, хотя бы даже заколдованномъ, восхищала его. Предложеніе его было принято съ восторгомъ и было положено ему отправиться на стражу въ слдующую же ночь. Единственнымъ условіемъ съ его стороны было то, чтобъ это предпріятіе осталось тайною для его матери: онъ зналъ, что бдная женщина не въ-состояніи будетъ сомкнуть глазъ во всю ночь, если узнаетъ, что сынъ ея воюетъ въ это время съ домовыми.
Съ наступленіемъ ночи, онъ отправился на свое опасное, предпріятіе. Старая кухарка снабдила его ужиномъ и ночникомъ, а на шею ему повсила амулетъ (подарокъ какого-то африканскаго заклинателя), какъ врное средство противъ злыхъ духовъ. Дольфъ пустился въ путь въ сопровожденіи доктора и Петера де-Грудта, которые хотли проводить его и посмотрть, какъ онъ помстится въ старомъ дом. Ночь была темная, и когда они были уже на земл, окружавшей зданіе, ихъ объялъ совершенный мракъ. Дьячокъ шелъ впереди, неся въ рукахъ фонарь. Когда они шли по алле, обсаженной акаціями, слабый свтъ фонаря, падая съ куста на кустъ и съ дерева на дерево, не разъ пугалъ храбраго Петера и заставлялъ его отскакивать назадъ, докторъ же крпко держался за руку Дольфз, вроятно боясь поскользнуться и упасть на неровной тропинк. Разъ, они чуть не обратились въ бгство, нечаянно замтивъ летучую мышь, которая, кружась, пролетла около ихъ фонаря. Жужжанье наскомыхъ на деревьяхъ и кваканье лягушекъ въ сосднемъ болот составляли усыпительно-плачевный концертъ.
Наружная дверь дома отворилась передъ ними со скрипомъ, и докторъ поблднлъ отъ страха. Они вошли въ довольно-пространныя сни, какія обыкновенно встрчаются въ американскихъ загородныхъ домахъ, и въ жаркое время служатъ для хозяевъ залою. Изъ сней они стали подниматься по широкой лстниц, которая скрыпла и трещала подъ ихъ ногами, такъ-что каждая ступень, подобно клавишамъ фортепьяно, издавала свой особенный звукъ. Лстница привела ихъ въ другія сни во-второмъ этаж, откуда они вошли въ большую комнату, которая должна была служить для Дольфа спальною. Ставни въ окнахъ были закрыты, но такъ-какъ он были очень-ветхи, то въ циркуляціи воздуха не было недостатка. По-видимому эта комната была тмъ святилищемъ, которое извстно у голландскихъ домоправительницъ подъ названіемъ ‘лучшей спальной’, т.-е. комнаты, прекрасно меблированной, но въ которой рдко кому позволялось ночевать. Но отъ великолпія ея не оставалось и слдовъ. Нсколько разломанной мебели было разбросано мстами, а въ середин стоялъ столъ словаго дерева и большія кресла, вс эти вещи были, по-видимому, ровесники старому дому. Широкій каминъ былъ выложенъ голландскими изразцами, нкоторые изъ нихъ выпали изъ своихъ мстъ и лежали на полу около камина. Дьячокъ сталъ засвчать ночникъ, а докторъ, боязливо осматривая комнату, увщевалъ Дольфа быть веселымъ и не терять присутствія духа, какъ-вдругъ шумъ, послышавшійся въ труб, поразилъ дьячка внезапнымъ страхомъ. Схвативъ фонарь, онъ пустился бжать, по пятамъ за нимъ слдовалъ докторъ, скрипъ лстницы, по которой они спшили внизъ, увеличивалъ ихъ безпокойство и заставлялъ ускорять шаги. Наружная дверь съ шумомъ захлопнулась за ними, Дольфъ слышалъ нсколько времени шарканье ихъ ногъ по песку, наконецъ звукъ ихъ шаговъ исчезъ въ отдаленіи. Онъ не принялъ участія въ поспшной ретирад своихъ спутниковъ, потому-что былъ смле ихъ, а можетъ-быть и потому, что узналъ причину ихъ испуга, а именно: гнздо ласточекъ свалившееся изъ трубы въ каминъ.
Оставшись одинъ, онъ замкнулъ наружную дверь и заложилъ ее крпкимъ желзнымъ болтомъ, осмотрвъ потомъ замки всхъ прочихъ дверей, онъ воротился въ свою пустую спальную. Вынувъ изъ корзинки ужинъ, приготовленный доброю кухаркою, и замкнувъ дверь, онъ растянулся на тюфяк, положенномъ въ углу комнаты. Ночь была тиха и спокойна, ничто не прерывало ея глубокаго молчанія, одинъ только кузнечикъ печально стрекоталъ въ камин отдаленной комнаты. Ночникъ, поставленный посреди еловаго стола, издавая блдноватый свтъ, слабо освщалъ комнату, на стнахъ которой рисовались странныя тни и фигуры, отъ платья Дольфа, брошеннаго на стул.
Несмотря на всю смлость Дольфа, эта пустота и мрачность производили на него непріятное впечатлніе, и присутствіе духа мало-помалу начинало его оставлять, когда онъ, лежа на жесткомъ тюфяк, сталъ осматривать комнату, въ которой находился. Онъ размышлялъ о своей праздной жизни и о сомнительной будущности, по-временамъ, изъ груди его вырывался тяжкій вздохъ, когда онъ думалъ о своей престарлой матери, потому-что ничто такъ легко не порождаетъ мрачныхъ мыслей, даже въ самомъ веселомъ человк, какъ тишина и уединеніе. Вдругъ ему послышались чьи-то шаги водъ лстницею. Онъ сталъ прислушиваться и ясно различилъ ихъ, когда они были на большой лстниц. Тихо и смирно приближались они — трамъ, трамъ, трамъ! Ясно, что приближающійся человкъ не былъ воръ, потому-что поступь была слишкомъ-мрна и тяжела: воръ шелъ бы крадясь, или ускоренными шагами. Наконецъ шаги поднялись на лстницу, и медленно подвигались по корридору, шумъ ихъ раздавался по пустымъ комнатамъ, ничто не прерывало ихъ страшной звучности, даже сверчокъ притихъ въ своей печурк. Дверь, замкнутая изнутри, тихо отворилась, какъ-бы движимая собственною силою. Шаги вошли въ комнату, но никого не было видно. Медленно проходили они по ней — трамъ, трамъ, трамъ! Но кто производилъ этотъ шумъ, нельзя было видть. Дольфъ протеръ глаза, и сталъ глядть вокругъ себя, каждый уголъ въ слабо-освщенной комнат былъ отъ него виднъ, но нигд ничего не было, а таинственные шаги продолжали между-тмъ расхаживать по комнат. Наконецъ они умолкли, и все пришло въ мертвое молчаніе. Ничто еще не поражало его такимъ страхомъ, какъ это невидимое посщеніе. Сердце сильно билось въ его груди, холодный потъ выступалъ на лбу, нсколько минутъ лежалъ онъ въ страшномъ волненіи, однако ничего боле не случилось такого, что могло бы увеличить его испугъ. Ночникъ догорлъ до конца, и Дольфъ заснулъ. Давно уже было утро, когда онъ проснулся. Солнце просвчивало сквозь щели ставней, и птички весело распвали около дома. Ясный, веселый день скоро прогналъ вс ужасы ночи. Дольфъ смялся, или, лучше сказать, пробовалъ смяться надъ всмъ, что случилось, и старался уврить себя, что все было пустою игрою воображенія, настроеннаго разными разсказами, которые онъ слышалъ въ послднее время, но онъ немного смутился, найдя дверь комнаты плотно запертою, тогда-какъ онъ очень-хорошо видлъ ее отворенною, въ то время, какъ шаги вошли въ комнату. Онъ возвратился въ городъ въ большомъ недоумніи, но ршился ничего не говорить о случившемся, прежде-чмъ не разсетъ или не пояснитъ своихъ сомнній въ слдующую ночь. Его молчаніе разочаровало самымъ непріятнымъ образомъ большую толпу любопытныхъ, собравшихся въ дом доктора. Они приготовились-было услышать странные разсказы, каково же было ихъ неудовольствіе, когда онъ сталъ ихъ уврять, что не видалъ ничего такого, что бы стоило пересказать имъ.
На слдующую ночь Дольфъ повторилъ свой караулъ. Въ этотъ разъ онъ вошелъ въ домъ уже съ нкоторою робостью, и съ особеннымъ вниманіемъ осмотрлъ и заперъ вс двери. Дверь своей комнаты заперъ на замокъ и приставилъ къ ней стулъ, потомъ, поужинавъ, легъ на тюфякъ и старался заснуть. Но напрасно: тысячи странныхъ мыслей толпились въ его голов и мшали ему заснуть. Время шло медленно, минуты тянулись какъ часы. По-мр-того, какъ приближалась ночь, безпокойство его возрастало, когда же на лстниц послышались таинственные шаги, онъ почти безъ памяти вскочилъ съ постели. Какъ и прежде, мрно и тихо поднимались они по лстниц — трамъ, трамъ, трамъ! и, наконецъ, послышались въ корридор. Дверь опять тихо отворилась, какъ-будто была безъ замка, и въ комнату опять вошла странная фигура. Это былъ пожилой человкъ, плотный и сильный, въ старинномъ фламандскомъ костюм. На плечахъ его былъ накинутъ родъ короткаго плаща, а подъ плащомъ надтъ камзолъ, опоясанный ремнемъ, и короткіе, широкіе исподни, украшенные на колнахъ бантами изъ длинныхъ петель, на ногахъ были большіе рыжіе сапоги съ раздутыми голенищами. Голову его покрывала шляпа съ широкими полями, надтая немного на-бекрень, и украшенная съ одной стороны перомъ. Сдые волосы висли густыми прядями по его ше, сдоватая бородка закрывала подбородокъ. Онъ медленно обошелъ всю комнату, какъ-бы желая узнать все-ли было въ ней цло. Потомъ, повсивъ шляпу на деревянный гвоздь, вбитый недалеко отъ дверей въ стну, опустился въ кресла, и облокотясь на столъ, пристально и неподвижно сталъ глядть на Дольфа.
Дольфъ не былъ отъ природы трусомъ, не былъ воспитанъ въ слпой вр въ домовыхъ. Тысячи исторій, которыя онъ слышалъ о Заколдованномъ-Дом, толпились теперь въ его голов, зубы стучали о зубы, волосы подымались дыбомъ, и холодный потъ выступилъ на всемъ тл — когда онъ смотрлъ на эту странную фигуру, въ странной одежд, съ блднымъ лицомъ, сдою бородою и безсмысленными, неподвижно-уставленными глазами. Долго ли онъ оставался въ этомъ положеніи, по могъ бы онъ сказать, потому-что находился подъ какимъ-то очарованіемъ. Онъ не могъ свести глазъ съ призрака, но продолжалъ смотрть на него, погрузясь весь въ это созерцаніе. Старикъ продолжалъ сидть у стола, не шевелясь, по поворачивая головы и уставя на Дольфа свой безжизненный взглядъ. Наконецъ птухъ на сосдней мыз, захлопавъ крыльями, громко прокричалъ свое кукареку, раздавшееся по полямъ. При этомъ крик, старикъ медленно поднялся со стула, и снялъ съ гвоздя шляпу, дверь отворилась и потомъ заперлась за нимъ, слышно было какъ онъ спускался съ лстницы, слышно было — трамъ, трамъ, трамъ! Когда же онъ сошелъ внизъ, все опять затихло. Дольфъ лежалъ на постели и внимательно слушалъ, считая каждый шагъ. Ждалъ, ждалъ не воротятся ли они опять, и, наконецъ, измучась отъ тревоги и усталости, погрузился въ безпокойный сонъ.
Съ дневнымъ свтомъ къ нему возвратились опять твердость и увренность. Ему очень хотлось уврить себя, что все случившееся было пустымъ сномъ, но, вотъ стулъ, на которомъ сидлъ незнакомецъ, столъ, на который онъ облокачивался, гвоздь, на которомъ висла его шляпа, дверь, которую онъ самъ заперъ на ключъ, приставивъ къ ней стулъ. Поспшно сбжавъ съ лстницы, онъ осмотрлъ вс окна и двери, вс они находились въ томъ же самомъ положеніи, въ какомъ онъ ихъ оставилъ наканун, а кром ихъ не было никакого отверзтія, сквозь которое можно было бы войти въ домъ, или выйдти изъ него, не оставивъ никакихъ слдовъ. ‘Тьфу, все это было сонъ’! говорилъ Дольфъ самъ съ собою, но этого было недостаточно, какъ ни старался онъ выгнать это видніе изъ головы, оно не покидало его.
Хотя онъ продолжалъ сохранять упорное молчаніе о всемъ, что видлъ и слышалъ, однако глаза его ясно показывали, что онъ провелъ безсонную ночь. Очевидно было, что подъ этимъ таинственнымъ молчаніемъ скрывалось что-то необыкновенное. Докторъ позвалъ его къ себ въ кабинетъ, заперъ дверь, и старался получить отъ него полный и откровенный разсказъ, но ничего не могъ отъ него выпытать. Фрау Ильзи, встртясь съ нимъ въ кладовой, отвела его въ-сторону, но имла столь же мало успха, а Петеръ де-Грудтъ держалъ его цлый часъ за пуговицу, стоя на кладбищ (прекрасное мсто для разсказовъ о домовыхъ), но и онъ долженъ былъ уйдти ни съ чмъ. Всегда, однако, такъ случается, что одна скрытая истина порождаетъ на свое мсто двнадцать вымысловъ, подобно тому, какъ одна гинея, положенная въ банкъ, замняется въ обращеніи двнадцатью банковыми билетами. Прежде чмъ прошелъ день, весь городъ былъ наполненъ новыми слухами. Одни говорили, что Дольфъ стерегъ Заколдованоый-Домъ, вооружись пистолетами, заряженными серебряными пулями, другіе — что онъ имлъ продолжительный разговоръ съ какимъ-то призракомъ безъ головы, третьи, наконецъ, что докторъ Книппергаузенъ и дьячокъ, спша домой по проселочной дорог, были преслдуемы цлымъ милліономъ духовъ, до самаго города. Кто качалъ головою, удивляясь, какъ не стыдно было доктору оставлять Дольфа одного на ночь въ томъ страшномъ дом, гд онъ могъ быть похищенъ, Богъ-знаетъ кмъ, кто замчалъ, пожимая плечами, что если чортъ и унесъ бы его, то туда ему и дорога.
Слухи эти дошли, наконецъ, до ушей доброй Фрау Гейлигеръ, и, легко себ вообразить, какъ повергли они ее въ ужасный страхъ. Не столь ужасно было бы для нея невидть сына въ борьб съ живыми врагами, какъ одного, среди ужасовъ Заколдованнаго-Дома. Поспшно отправилась она въ домъ доктора и провела тамъ почти цлый день, уговаривая Дольфа оставить опасное предпріятіе, и разсказала ему въ подтвержденіе своихъ словъ кучу сказокъ о людяхъ, которые были похищены нечистою силою, оставаясь на одну ночь въ пустыхъ, разрушенныхъ домахъ. Но все было тщетно — гордость и любопытство Дольфя были затронуты. Онъ всячески старался успокоить мать, и уврить ее въ нелпости всхъ подобныхъ слуховъ. Съ недоврчивостью смотрла она на него, покачивая головою, но видя невозможность поколебать его намреніе, наконецъ, согласилась отпустить его.
На слдующую ночь Дольфъ въ третій разъ отправился на стражу въ старый домъ. Во сн ли, или на-яву, опять все повторилось. Около полуночи, когда все было тихо, прежнее — трамъ, трамъ, трамъ!— раздалось по пустымъ заламъ. Опять заскрипла лстница, дверь опять тихо отворилась: вошелъ старикъ, обошелъ всю комнату, повсилъ шляпу, и слъ къ столу. Страхъ и трепетъ овладли Дольфомъ, хотя уже не съ такою силою, какъ въ первый разъ. Какъ и прежде, онъ лежалъ неподвижно, не спуская глазъ съ фигуры, устремившей на него холодный, безжизненный взглядъ. Долго оставались они въ такомъ положеніи, наконецъ смлость Дольфа начала мало-по-малу возвращаться къ нему. Былъ ли то живой человкъ или мертвецъ, посщеніе его должно-было имть какую-нибудь цль: слышавъ нсколько разъ, что тни но могутъ говорить, прежде чмъ съ ними не заговорятъ, Дольфъ, призвавъ на помощь всю свою ршимость, и сдлавъ нсколько усилій, чтобъ привести свой пересохшій языкъ въ движеніе, наконецъ обратился къ незнакомцу съ словами заклинанія, самыми торжественными, какія только могъ припомнить, и пожелалъ узнать отъ него, что было причиною его посщенія.
Когда онъ кончилъ говоритъ, старикъ всталъ съ мста, снялъ шляпу, дверь опять отворилась, и онъ вышелъ. Переходя черезъ порогъ, онъ обернулся и посмотрлъ на Дольфя, какъ-бы приказывая ему слдовать за собою. Молодой человкъ не колебался нисколько. Взявъ свчу въ руки, онъ повиновался молчаливому приглашенію. Свча хотя и проливала слабый и тусклый свтъ, однако онъ съ трудомъ могъ различать передъ собой фигуру незнакомца, медленно спускавшагося по лстниц. Онъ слдовалъ за нимъ, дрожа отъ страха. Сойдя съ лстницы, фигура направила свои шаги черезъ сни къ заднимъ дверямъ дома. Дольфъ держалъ свчу почти надъ головою, желая ближе разсмотрть незнакомца, но, въ своемъ стремленіи, онъ такъ неосторожно дунулъ на свчу, что она погасла. Слабый свтъ блдныхъ лучей луны, проникавшихъ сквозь узкое окно, позволялъ ему, хотя не ясно, видть передъ собою фигуру старика. Он сошелъ съ лстницы вслдъ за нимъ, и повернулъ къ дверямъ, но когда пришелъ туда, незнакомецъ уже исчезъ. Дверь была плотно заперта, другаго выхода въ дом не было, а существо живое или мертвое, скрылось. Онъ отперъ дверь и посмотрлъ въ поле. Ночь была лунная, такъ-что онъ могъ различать предметы на довольно-большомъ разстояніи. Ему показалось, что незнакомецъ шелъ по дорожк, которая вела отъ дверей дома. Онъ не ошибся, однако, какимъ способомъ могъ онъ выйдти изъ дому? Но онъ не сталъ думать, а продолжалъ идти. Старикъ шелъ смлыми шагами, не глядя по сторонамъ, и шаги его раздавались по твердой земл. Онъ прошелъ черезъ яблонный садъ который былъ разведенъ около дома, и продолжалъ держаться той же дорожки. Эта дорожка вела къ колодцу, вырытому въ небольшой пещер, и который снабжалъ водою всю мызу. У самаго колодца Дольфъ вдругъ потерялъ его изъ вида. Онъ протеръ глаза, и посмотрлъ опять, по незнакомца не было. Онъ подошелъ ближе къ колодцу, но и тамъ не нашелъ его. Мсто, гд онъ находился, было открытое, нигд ни кусточка, подъ которымъ можно было-бы спрятаться. Онъ посмотрлъ въ самый колодецъ, но въ немъ ничего не было видно — одно только небо отражалось на спокойной поверхности воды. Проведя нсколько времени въ напрасныхъ поискахъ таинственнаго вожатаго, Дольфъ воротился домой, полонъ страха и удивленія. Замкнувъ дверь и заложивъ ее желзнымъ болтомъ, онъ ощупью добрался до кровати, и долго не могъ заснуть.
Всю ночь ему снились страшные и безпокойные сны. Ему казалось, что онъ шелъ за старикомъ по берегу большой рки, что они пришли къ кораблю, который собирался въ путь, что проводникъ свелъ его на палубу, и оставивъ его тамъ, исчезъ. Онъ очень-хорошо припоминалъ себ фигуру капитана корабля, который былъ малаго роста, смуглъ, съ черными курчавыми волосами, кривъ на одинъ глазъ и хромъ на одну ногу, все же прочее въ его сн было чрезвычайно-запутанно. То онъ плылъ по морю, то стоялъ на берегу, то находился среди бурь и втровъ, то спокойно расхаживалъ по неизвстнымъ улицамъ. Фигура старика страннымъ образомъ примшивалась ко всмъ другимъ спамъ. Наконецъ онъ видлъ себя на возвратномъ пути домой, и съ огромнымъ мшкомъ денегъ.
Когда онъ проснулся, утренняя заря тянулась сроватою полосою по горизонту, а птухи громко кричали на сосднихъ мызахъ. Онъ всталъ измученный и утомленный боле чмъ когда-нибудь. Все, что онъ видлъ во-сн и на-яву, чрезвычайно смущало его, онъ уже началъ сомнваться въ здравости своего разсудка, и старался узнать, не было ли все случившееся пустымъ бредомъ горячки. Въ такомъ состояніи духа онъ не хотлъ идти въ домъ доктора, опасаясь новыхъ разспросовъ отъ самого-его и домочадцевъ. Позавтракавъ остатками отъ ужина, онъ вышелъ въ поле, чтобъ подумать на свобод о всемъ случившемся. Погрузясь въ мечты, онъ бродилъ по полю и незамтно приблизился къ городу, давно уже было утро, когда онъ былъ выведенъ изъ своей задумчивости сильнымъ шумомъ. Онъ очутился на берегу моря, въ толп народа, стремившагося къ гавани, гд былъ корабль, готовый отправиться въ путь. Побуждаемый напоромъ толпы, онъ незамтно шелъ впередъ, и вскор увидлъ, что судно было шлюпъ, отправлявшійся въ Албанію. Много было прощанья и цалованья, много слезъ протекло у старухъ и дтей, много корзинъ съ хлбомъ, пирогами и провизіею всякаго рода, было поставлено на корабль, не говоря уже о большихъ кускахъ мяса, прившенныхъ на корм: а все это новому, что путешествіе въ Албанію, въ это время, было весьма-важнымъ дломъ. Начальникъ корабля бгалъ туда-и-сюда, раздавая множество приказаній, которыя, впрочемъ, не слишкомъ-точно исполнялись, потому-что вс матросы были заняты, каждый своимъ дломъ, кто закуривалъ трубку, кто натачивалъ ножъ.
Наружность начальника корабля обратила на себя вниманіе Дольфа. Онъ былъ, какъ уже выше сказано, маленькаго роста, очень-смуглъ, съ черными курчавыми волосами, кривъ на одинъ глазъ и хромъ на одну ногу, словомъ: тотъ самый капитанъ корабля, котораго онъ видлъ во сн! Пораженный этимъ сходствомъ, онъ сталъ ближе всматриваться, и еще боле припомнилъ себ свой сонъ. Видъ корабля, рки и, наконецъ, множество другихъ предметовъ, совершенно согласовались съ его сномъ, неясно, впрочемъ, сохранившимся въ его памяти.
Онъ стоялъ погрузясь въ размышленіе о всхъ этихъ обстоятельствахъ, какъ-вдругъ послышался голосъ капитана, который кричалъ ему по-голландски: ‘Переходите скоре на корабль, молодой человкъ, не-то мы васъ оставимъ на берегу!’ Онъ пробудился какъ-бы отъ сна, услышавъ эти слова. Отвязанный корабль выходилъ уже изъ гавани. Повинуясь какой-то непреодолимой сил, Дольфъ прыгнулъ на палубу, и въ слдующую за тмъ минуту шлюпъ удалился отъ берега, гонимый втромъ и теченіемъ. Вс мысли и чувства Дольфа были въ страшномъ безпорядк. Все случившееся съ нимъ производило на него столь-сильное впечатлніе, что онъ былъ почти увренъ, что между настоящимъ его положеніемъ и сномъ была какая-то связь. Ему казалось, что онъ находился подъ вліяніемъ чего-то сверхъ-естественнаго. Онъ старался успокоить себя своимъ старымъ, любимымъ правиломъ: ‘что тмъ или другимъ образомъ, все должно обратиться къ лучшему’. Мысль о гнв доктора, который легко могла возбудить его самовольная отлучка, мелькала по-временамъ въ его голов, но эта мысль мало безпокоила его. Потомъ онъ думалъ о печали, которую его странное отсутствіе причинитъ матери, и эта мысль сокрушала его. Онъ даже хотлъ просить, чтобъ его высадили на берегъ, но при такомъ втр и теченіи, просьба его была бы напрасна. Мало-помалу страсть къ приключеніямъ и къ новизн закипла въ его груди. Брошенный, такъ-сказать, среди незнакомаго ему міра, онъ находился теперь на прямомъ пути къ стран чудесъ, которую омываетъ величественный Гудсонъ, и которая скрывалась отъ него до-сихъ-поръ позади тхъ синеватыхъ горъ, на которыя онъ привыкъ смотрть, какъ на крайній предлъ вселенной. Онъ стоялъ, теряясь въ вихр мечтаній. Паруса между тмъ раздувались подъ втромъ, берега, казалось, бжали, и когда онъ очнулся, шлюпъ уже оставилъ далеко за собою Снейкинг-Девль и Іонкерзъ, а высокія трубы домовъ города Мангаттоса скрылись изъ вида.
Я уже говорилъ, что путешествіе по Гудсону считалось въ это время важнымъ предпріятіемъ, дйствительно, къ нему столько же было приготовленій, какъ нын къ путешествію въ Европу. Корабли обыкновенно находились по нскольку дней въ пути: осторожные мореходы снимали паруса, какъ-скоро начиналъ дуть холодный втеръ, а на ночь непремнно бросали якорь. Они останавливались также и для того, чтобъ послать на берегъ шлюпку за молокомъ къ чаю, безъ котораго почтенные престарлые пассажиры женскаго пола не могли существовать. Дале на пути предстояло еще Таппаанское-Озеро и опасный проздъ между горъ. Короче, всякій благоразумный голландскій бюргеръ говорилъ о такомъ путешествіи за нсколько мсяцевъ, даже за нсколько лтъ впередъ, и прежде-чмъ пускался въ путь, приводилъ вс свои дла въ порядокъ, писалъ духовную и заказывалъ заздравныя молитвы во всхъ голландскихъ киркахъ.
Дольфъ съ удовольствіемъ смотрлъ на продолжительность путешествія, потому-что такимъ образомъ ему представлялась возможность обдумать все, что ему будетъ нужно сдлать по прізд въ Албанію. Правда, что кривоглазый и хромой капитанъ напоминалъ ему по-временамъ о его странномъ сн, и приводилъ его на нсколько минутъ. въ страшное замшательство, но жизнь его представляла, съ нкотораго времени, такое странное сплетеніе дйствительнаго съ идеальнымъ, а дни и ночи такъ перемшались между собою, что онъ уже ничему боле не врилъ, и ршился, наконецъ, наслаждаться своею настоящею жизнью, не думая о будущемъ.
На второй день путешествія, они достигли гористой страны. Наступилъ вечеръ посл знойнаго дня, когда они въхали въ пространство рки, между высокихъ горъ. Все въ природ находилось въ томъ безмятежномъ поко, который составляетъ исключительную принадлежность жаркаго лтняго дня. Стукъ падающей доски, ударъ весла о палубу, все повторялось горнымъ эхомъ и раздавалось по берегу, случалось ли капитану отдать слишкомъ-громко свое приказаніе — тысячи невидимыхъ языковъ повторяли его съ вершин утесовъ.
Дольфъ смотрлъ въ нмомъ восторг на все окружавшее его великолпіе природы. Налво — Дундербергъ {Гора.} воздымалъ свои вершины, пропасти и лса въ безпредльное пространство. Направо — смло выдвигался впередъ Антопіевъ-Носъ, надъ которымъ парилъ одинокій орелъ. Вдали горы смнялись горами и, наконецъ, какъ-бы сплетясь руками, сжимали въ своихъ тсныхъ объятіяхъ могучую рку. Потомъ взоръ отдыхалъ то на просторныхъ зеленыхъ лужайкахъ, тамъ-и-сямъ разбросанныхъ между пропастей, то на вершинахъ высокихъ деревъ, колеблющихся на краю утесовъ и на ихъ листьяхъ, черезъ которые сквозилъ золотой блескъ солнца.
Среди своего восторга, Дольфъ вдругъ замтилъ надъ западными вершинами сплошную массу блестящихъ блоснжныхъ облаковъ. За этою массою слдовала другая, потомъ третья и т. д., толкая одна другую, он неслись по ярко-голубому небу, ослпляя взоръ своею близною, какъ-вдругъ далеко за горами послышались слабые удары грома. Зеркальная поверхность рки, столь недавно еще отражавшая великолпныя картины неба и земли, теперь темнла и рябилась при прикосновеніи къ ней втерка. Морскія птицы кружились и кричали, отъискивая свои гнзда на верхушкахъ сухихъ деревъ, вороны скрывались съ крикомъ въ разслинахъ скалъ, казалось, вся природа ожидала приближенія грозы.
Громадныя тучи катились черезъ горныя вершины, верхніе края ихъ все-еще были блы и блестящи, но нижніе были черны какъ смоль. Дождь падалъ крупными каплями, втеръ становился холодне и подымалъ высокія волны. Наконецъ, горныя вершины, казалось, вдругъ разорвали густую массу тучь, и цлый потокъ дождя съ шумомъ полился на землю. Блестящая молнія то прыгала съ тучи на тучу, то струилась по скаламъ, раскалывая и разрывая стволы крпкихъ деревъ. Громъ разразился съ страшнымъ трескомъ, эхо повторяло удары его на горахъ, а раскаты слышались надъ Дундербергомъ и въ горныхъ проходахъ, каждая возвышенность производила отдльное эхо и, наконецъ, сдой Буль-Гиль отражалъ эхо всей бури.
Туманъ, подвижныя тучи и проливной дождь скрывали отъ глазъ всю природу. Повсюду царствовалъ страшный мракъ, по-временамъ прерываемый струями молніи, отражавшейся въ капляхъ дождя. Никогда еще Дольфъ не видалъ подобной борьбы стихіи, казалось, что буря привела въ дйствіе всю небесную артиллерію, стараясь прорвать себ путь сквозь горныя вершины.
Усиливающійся втеръ пригналъ корабль къ тому мсту, гд рка вдругъ длаетъ поворотъ, единственный на продолженіи всего ея величественнаго теченія. Въ то самое время, когда корабль заворачивалъ, сильный порывъ втра, стремясь по горной ложбин, крутя и ломая встрчныя деревья, вмигъ взволновалъ и вспнилъ рку. Капитанъ, видя опасность, приказалъ опустить паруса. Но, прежде-чмъ приказаніе его было исполнено, втеръ ударилъ въ корабль, и опрокинулъ его на бокъ. Все пришло въ страхъ и смятеніе. Лопанье парусовъ, свистъ и шумъ втра, крикъ капитана и экипажа, вопли пассажировъ — все мшалось съ грохотомъ и трескомъ грома. Посреди всеобщаго шума корабль опять выпрямился, но въ это самое время главный парусъ перевернулся въ противную сторону, мачта упала на палубу, и Дольфъ, безпечно смотрвшій на тучи, въ ту же минуту очутился въ рк.
Въ эту минуту, первый разъ въ жизни, одно изъ его маловажныхъ знаніи принесло ему пользу. Часы досуга, проведенные имъ въ волнахъ Гудсона, сдлали изъ него искуснаго пловца, однако, несмотря на всю его силу и ловкость, онъ съ большимъ трудомъ достигъ берега. Матросы, запятые своею собственною опасностью, не замтили, какъ онъ исчезъ съ палубы. Шлюпъ плылъ съ удивительною быстротою и съ большимъ трудомъ прохалъ мимо долгаго мыса, на западномъ берегу, рки, которая, сдлавъ здсь новый поворотъ, скрыла корабль отъ глазъ Дольфа.
Посл многихъ усилій, наконецъ, онъ вышелъ на западный берегъ рки, вскарабкался на скалы, и отъ изнеможенія упалъ у корня дерева. Гроза мало-по-малу утихала. Тучи собирались на восток, и лежали въ косматыхъ массахъ, позолоченныхъ розоватымъ свтомъ послднихъ лучей солнца. На ихъ черныхъ краяхъ можно было еще замтить сверканье отдаленной молніи, а по-временамъ слышались слабые удары грома. Дольфъ всталъ и началъ искать по берегу какой-нибудь тропинки, но все было дико и пусто. Скалы громоздились на скалы, повсюду были разбросаны расколотые стволы деревъ, сокрушенныхъ временемъ и втромъ. Скалы были опутаны втьвями дикаго винограда и плюща, такъ плотно между-собою переплетенными, что составляли непроходимую преграду на пути. При малйшемъ движеніи, на Дольфя падалъ цлый потокъ воды съ листьевъ деревъ, смоченныхъ дождемъ. Онъ пытался взлзть на одинъ изъ этихъ, почти перпендикулярныхъ утёсовъ, но, несмотря на всю свою силу и ловкость, увидлъ въ этой попытк геркулесовское предпріятіе. Часто поддерживался онъ одними только обломанными кусками скалъ, а но-временамъ, у цлясь за корни и сучья дерева, вислъ почти на воздух. Дикій голубь съ шумомъ разскалъ воздухъ своимъ полётомъ, орелъ пронзительно кричалъ съ вершины нависшаго утеса. Карабкаясь такимъ-образомъ, онъ готовъ былъ уже ухватиться за встрчный кустъ, надясь съ этою помощью скоре влзть поверхъ, какъ-вдругъ увидлъ змю, которая, извиваясь какъ молнія, выползла изъ-подъ самой его руки. Змя тотчасъ же пришла въ оборонительное положеніе: свернулась въ клубокъ, подняла свою сплюснутую голову, раскрыла пасть, быстро поводя тонкимъ жаломъ. Сердце Дольфа сжалось отъ страха, онъ едва не выпустилъ изъ рукъ своей опоры, и не свалился въ пропасть. Но змя оставалась въ оборонительномъ положеніи недолго: она только покорилась инстинктивному побужденію, когда же увидла, что нападенія не было, то уползла назадъ въ свою скалу. Взоръ Дольфа слдовалъ за нею съ безпокойствомъ, и вскор открылъ, что по близости находилось цлое гнздо змй, которыя лежали свернувшись въ клубокъ, ползали и шипли въ одной изъ разслинъ. Онъ поспшно сталъ удаляться, желая избгнуть столь страшнаго сосдства. Воображеніе его наполнилось теперь новымъ ужасомъ: онъ видлъ змю въ каждомъ вьющемся растеніи, и слышалъ шумъ хвоста гремучей зми въ шелест каждаго листа.
Ему удалось, наконецъ, взобраться на вершину утеса, но она вся была покрыта густымъ лсомъ. Выглядывая повременимъ между дерьевъ, онъ видлъ, что весь берегъ состоялъ изъ крутыхъ скалъ, которыя поднимались одн надъ другими, а позади всего высились горы.
Нигд не встрчалось слдовъ земледлія, нигд не вился дымокъ — признакъ жилаго мста. Все было дико и пусто. Стоя на краю утеса, поднимавшагося надъ глубокимъ оврагомъ, опушеннымъ лсомъ, онъ нечаянно отдлилъ ногою большой обломокъ скалы, который, съ шумомъ прорвавшись сквозь вершины деревъ, упалъ на дно оврага. Громкій гулъ, или, лучше сказать, вой послышался изъ глубины. Вслдъ за тмъ раздался выстрлъ изъ ружья. Пуля засвистла надъ его головою, и, пробивая сучья и листья, глубоко засла въ ствол дерева. Дольфъ не сталъ дожидаться повторенія выстрла и поспшно удалился, опасаясь каждую минуту увидть преслдующаго врага. Безпрепятственно достигъ онъ, однако, до берега, и ршился боле не пускаться въ страну, наполненную столь многими опасностями.
Промокнувъ до костей и упавъ духомъ, онъ слъ на мокрый камень. Что было длать? гд найдти убжище? Время сна приближалось, птицы летли въ гнзда, летучія мыши начинали показываться, а ночной соколъ, кружась высоко въ воздух, крикомъ своимъ, казалось, хотлъ вызвать на небо звзды. Ночь постепенно темнла, все покрывая своимъ мракомъ, и хотя еще былъ только конецъ лта, но уже втеръ, пройдя по рк и по лсамъ, смоченнымъ дождемъ, былъ рзко-холоденъ, особенно для человка, почти утопленника.
Между-тмъ-какъ Дольфъ сидлъ въ этомъ несчастномъ положеніи, вдругъ увидлъ онъ огонёкъ, свтившійся между деревьевъ, неподалеку отъ берега, и въ томъ именно мст, гд рка обрисовала глубокую бухту. Это подало ему надежду, что вблизи находится человческое жилище, гд ему можно будетъ утолить голодъ и найдти убжище на ночь, что въ его настоящемъ положеніи было весьма-важно. Съ большимъ трудомъ добрался онъ до того мста, гд былъ виднъ свтъ, нужно было пробираться по узкимъ краямъ скалъ, рискуя на каждомъ шагу споткнуться о стволъ сломаннаго дерева, и упасть въ рку. Наконецъ онъ достигъ вершины скалы, нависшей надъ небольшою долиною, откуда былъ виднъ свтъ. Свтъ этотъ происходилъ отъ огня, разложеннаго при корн большаго дерева, росшаго посреди зеленой лужайки, или, лучше сказать, посреди поросшаго травою куска Земли. Огонь бросалъ красноватый свтъ на срые утесы и на растущія на нихъ деревья, оставляя мстами промежутки тни, которые казались входами во множество пещеръ. Неподалеку журчалъ ручеекъ, отражая въ себ дрожащее пламя. Дв фигуры ходили около огня, а нсколько другихъ сидло, поджавъ ноги, вокругъ него. Такъ-какъ эти фигуры находились между Дольфомъ и свтомъ, то оставались въ совершенномъ мрак. Случилось, однако, такъ, что одни изъ нихъ перешли на противоположную сторону, и Дольфъ, къ крайнему своему изумленію, увидлъ, что это былъ Индіецъ. Яркій свтъ огня падалъ прямо на его расписанное лицо и серебряныя украшенія. Онъ сталъ ближе вглядываться и замтилъ нсколько ружей, прислоненныхъ къ деревьямъ, а на земл — мертвое тло.
Дольфъ думалъ, что положеніе его будетъ теперь хуже прежняго: здсь былъ тотъ врагъ, который выстрлилъ въ него изъ долины. Онъ сталъ-было пытаться уйдти оттуда потихоньку, не желая вврять себя этимъ полу-людямъ, въ столь дикомъ и пустынномъ мст, но было поздно: Индіецъ, съ свойственнымъ его племени орлинымъ взглядомъ, вмигъ замтилъ его на скал между кустовъ, схватилъ одно изъ ружей, еще одна минута — и пуля вылечила бы Дольфа отъ безумной страсти къ приключеніямъ. Громко крикнулъ онъ индійское дружелюбное привтствіе, и все собраніе вскочило на-ноги, на привтствіе послдовалъ отвтъ, а вмст съ нимъ приглашеніе, занять мсто со всми прочими у огня.
Подойдя близко, онъ увидлъ, къ немалому утшенію, что собраніе состояло не изъ однихъ только Индійцевъ, но что въ немъ были и блые. На большомъ пн, передъ огнемъ, сидлъ, по-видимому, глава собранія. То былъ плотный, широкоплечій мужчина, уже пожилыхъ лтъ, но еще здоровый и бодрый. Цвтъ лица его былъ почти какъ у Индійцевъ, черты грубыя, но открытыя, носъ орлиный, а ротъ какъ у большой дворовой собаки. Верхняя часть его лица была закрыта шляпою, украшенною бличьимъ хвостомъ. Голова была покрыта сдыми волосами. На немъ былъ надтъ охотничій кафтанъ, индійскіе штиблеты, и изъ звриной шкуры исподница, а за широкимъ кожанымъ поясомъ былъ заткнутъ томагукъ. Когда Дольфъ ясно разсмотрлъ фигуру и черты лица этого человка, то былъ пораженъ его сходствомъ съ старикомъ, котораго видлъ въ Заколдованномъ-Дом. Но человкъ, который теперь стоялъ передъ нимъ, былъ не тхъ лтъ, и иначе одтъ, также лицо его было не такъ угрюмо, какъ у того, и въ чемъ заключалось ихъ сходство, трудно было бы ршить, но что сходство было, въ этомъ нисколько нельзя было сомнваться. Дольфъ подошелъ къ нему съ нкоторою робостью, по его радушный и открытый пріемъ ободрилъ его. Онъ еще боле успокоился, когда, окинувъ вокругъ себя глазами, увидлъ, что мертвое тло, причинившее ему такой испугъ, было тло убитой лани, наконецъ удовольствію его не было предловъ, когда онъ, почувствовавъ пріятный запахъ, распространявшійся изъ котла, прившеннаго на крючковатой палк надъ огнемъ, смекнулъ, что часть добычи варилась для ужина.
Онъ теперь ясно видлъ, что находился въ кругу охотниковъ, которые были большею частью изъ поселенцевъ. Охотникъ всегда гостепріименъ, а встрча въ пустын легко длаетъ людей сообщительными и уничтожаетъ всякое съ ихъ стороны принужденіе. Глава собранія налилъ въ стаканъ подкрпляющаго напитка, и подалъ его Дольфу съ веселымъ лицомъ, прося погрться, и, въ то же время, приказалъ одному изъ своихъ слугъ принести для гостя платье изъ лодки, которая была привязана по близости, въ небольшой бухт, а его мокрую одежду веллъ между-тмъ просушить передъ огнемъ. Дольфъ вскор узналъ, что выстрлъ, который чуть не отправилъ его на тотъ свтъ, былъ сдланъ изъ средины собранія. Обломокъ скалы едва не раздавилъ одного изъ присутствовавшихъ, въ-слдствіе чего старикъ-охотникъ, въ широкой шляп съ бличьимъ хвостомъ, выстрлилъ въ то мсто, гд шевелились кусты, полагая, что тамъ былъ какой-нибудь зврь. Онъ хохоталъ отъ души, узнавъ свою ошибку.— ‘Поврь мн, любезный’, говорилъ онъ:— ‘еслибъ я хоть сколько-нибудь могъ тебя видть, ты отправился бы вслдъ за своимъ обломкомъ. Никто не можетъ сказать, чтобъ Антоній ван-дер-Гейденъ когда-нибудь не попалъ въ цль!’ Эти послднія слова послужили Дольфу ключомъ для его любопытства, еще нсколько вопросовъ, и онъ совершенно познакомился съ родомъ жизни и занятій охотника, передъ которымъ онъ стоялъ, и его товарищей, странствовавшихъ съ нимъ по лсамъ. Этотъ предводитель, въ широкой шляп и охотничьемъ наряд, былъ никто другой, какъ Гиръ Антоній ван-дер-Гейденъ, о которомъ Дольфу столько разъ случалось слышать. Дйствительно, онъ былъ героемъ многихъ разсказовъ, его смлый характеръ и странныя привычки возбуждали удивленіе смирныхъ Голландцевъ, его сосдей. Такъ-какъ онъ имлъ хорошее состояніе, получивъ отъ отца въ наслдство большое пространство необработанной земли и цлыя бочки денегъ, то могъ удовлетворять всмъ своимъ прихотямъ безъ всякаго ограниченія. Вмсто-того, чтобы жить покойно дома, сть и пить въ положенное время, курить съ наслажденіемъ трубку на скамь передъ дверьми своего жилища и потомъ ложиться на-ночь въ постель, онъ искалъ удовольствій въ опасныхъ предпріятіяхъ, и былъ совершенно-счастливъ, когда охотился въ пустыняхъ, могъ спать подъ деревомъ или подъ навсомъ изъ древесной коры, или — когда разъзжалъ по озеру, по рк, ловя рыбу, стрляя птицъ, и живя Богъ-знаетъ какъ.
Онъ очень любилъ Индійцевъ и ихъ родъ жизни, въ которомъ находилъ удовольствіе. Когда онъ бывалъ дома, толпы Индійцевъ, его нахлбниковъ, бродили около его дома, спали, какъ собаки, свернувшись на солнц, приготовляли охотничьи и рыболовные снаряды для новыхъ предпріятій, или стрляли въ цль изъ лука.
Надъ этимъ кочевымъ народомъ Гиръ-Антоній имлъ такую же полную власть, какую иметъ охотникъ надъ своими собаками, несмотря на то, что эти люди причиняли много зла осдлымъ жителямъ въ его сосдств. Такъ-какъ онъ былъ богатый человкъ, то никто не смлъ мшать его прихотямъ, а открытый и веселый его характеръ пріобрлъ ему всеобщую популярность. Идя по улиц, онъ всегда напвалъ какую-нибудь голландскую псенку, кланялся каждому за версту, и, входя въ домъ, фамильярно хлопалъ по спин добраго хозяина, жалъ ему руку до слёзъ, цаловалъ его жену и дтей передъ его глазами, короче — въ немъ не было ни гордости, ни злобы.
Кром нахлбниковъ-Индінцевъ, у него было трое или четверо пріятелей между блыми, которые смотрли на него какъ на патрона и пользовались правомъ посщать его кухню, а изрдка — позволеніемъ сопровождать его на охоту. Съ такого-то рода спутниками онъ и теперь крейсировалъ вдоль береговъ Гудсона, въ индійской барк, которую держалъ для своей забавы. Съ нимъ было двое блыхъ, одтыхъ нсколько въ индійскомъ вкус: въ мокассинахъ {Длинная исподница изъ звриной шкуры, которую употребляютъ Индійцы.} и охотничьихъ блузахъ, остальную часть экипажа составляли четыре любимые Индійца. Разъзжая по рк безъ особенной цли, они, наконецъ, въхали въ горы, и здсь провели два или три дня, охотясь за Ланями, которыя еще не совсмъ перевелись въ этихъ мстахъ.
— ‘Счастье твое, молодой человкъ’ говорилъ Антоній ван-дер-Гейденъ, ‘что ты свалился съ корабля сегодня, потому-что завтра рано утромъ мы пустились бы въ обратный путь, и ты напрасно искалъ бы въ этихъ горахъ чего-нибудь покушать. Однако, ребята, поворачивайтесь! Посмотримъ, что вы приготовили къ ужину! Довольно котлу кипть: желудокъ мой требуетъ пищи, и я увренъ, что также и нашъ гость прилежно пріймется работать ножомъ.’
Посл этихъ словъ въ маленькомъ стан произошло движеніе: одинъ снималъ котелъ съ огня и выливалъ часть кушанья въ деревянную чашку, другой устанавливалъ плоскій обломокъ камня вмсто стола, третій тащилъ съ барки всякую посуду. Самъ Гиръ Антоній отправился — вынуть изъ своего особеннаго шкафа бутылку или дв драгоцннаго вина: онъ слишкомъ-хорошо зналъ наклонности своихъ почтенныхъ товарищей, и не отдавалъ ключа на сохраненіе никому изъ нихъ.
Вскор былъ поданъ простой, но сытный ужинъ, онъ состоялъ изъ мяса, только-что вынутаго изъ котла, холоднаго сала, варенаго маиса и домашняго хлба. Никогда еще не случалось Дольфу такъ-хорошо поужинать, какъ въ этотъ разъ, когда же онъ залилъ все двумя или тремя глотками вина изъ бутылки Гира Антонія и сталъ чувствовать, какъ пріятная теплота, разливалась по его жиламъ, согрвая самое сердце, тогда онъ не промнялъ бы своего мста даже на мсто губернатора.
Самъ Гиръ развеселился и сдлался разговорчиве, онъ разсказалъ съ полдюжины длинныхъ исторій, которыя заставили отъ души смяться его блыхъ спутниковъ, тогда-какъ Индійцы сохраняли, по обыкновенію, непоколебимую важность.
— ‘Вотъ твоя настоящая жизнь, мой любезный!’ говорилъ онъ, трепля по плечу Дольфа: ‘мужчина не можетъ еще назваться мужчиною, какъ-скоро онъ не привыкъ переносить втровъ и бурь, бродить по лсамъ и пустынямъ, спать подъ деревомъ и питаться листьями американской липы!’
Потомъ онъ сплъ два-три куплета изъ какой-то голландской застольной псни, помахивая въ это время маленькою, толстенькою бутылочкою, между-тмъ-какъ его мирмидоны вторили ему хоромъ, а эхо повторяло слова его въ лсахъ.
Но, несмотря на всю свою веселость, Гиръ Антоній не терялъ изъ вида осторожности. Хотя онъ смло протягивалъ бутылку Дольфу, однако спутникамъ своимъ всегда старался наливать вино самъ, зная какой это былъ народъ, Индійцамъ же давалъ умренныя порціи. По окончаніи ужина, Индійцы, выпивъ водки и выкуривъ трубки, завернулись въ свои покрывала, растянулись по земл, ногами къ огню и вскор заснули, подобно свор усталыхъ собакъ. Остальные охотники продолжали разговаривать сидя у огня, распространявшаго пріятный свтъ и благотворную теплоту, посреди мрака, покрывавшаго лсъ, и чрезвычайной сырости воздуха. Разговоръ мало-по-малу потерялъ ту веселость, которая оживляла его во время ужина, теперь рчь зашла объ охотничьихъ приключеніяхъ и опасностяхъ пустыни, многое изъ разсказаннаго было такъ странно и неправдоподобно, что я не осмливаюсь повторять всего, изъ опасенія, чтобы кто-нибудь изъ моихъ читателей не обвинилъ Гира Антонія и его товарищей во лжи. Много легендъ было разсказано о рк и о колоніяхъ на ея берегахъ, въ этой отрасли познаній Гиръ Антоній былъ особенно свдущъ. Въ то время, какъ этотъ смлый охотникъ, развалясь на корн дерева какъ въ креслахъ, разсказывалъ свои странныя исторіи, огонь освщалъ повременамъ рзкія черты лица его, и Дольфъ вновь приходилъ въ замшательство, находя въ немъ сходство съ призракомъ Заколдованнаго-Дома — сходство неопредленное, заключавшееся не въ какой-либо отдльной черт, но въ общемъ выраженій лица и въ фигур.
Несчастіе, случившееся въ тотъ день съ Дольфомъ, опять сдлалось предметомъ разговора, и подало поводъ ко многимъ разсказамъ о приключеніяхъ и неудачахъ, случившихся съ разными мореплавателями на этой рк, особенно въ первые періоды колоніальной исторіи, большую часть изъ нихъ Гиръ Антоній приписывалъ сверхъестественнымъ причинамъ. Дольфъ изумился, услышавъ это мнніе, но старый джентльменъ уврилъ его, что всми поселенцами по рк было признано, что эти горы находились подъ вліяніемъ сверхъестественныхъ и злонамренныхъ существъ, которыя за что-то сердились на голландскихъ колонистовъ съ самыхъ первыхъ дней существованія колоніи. Вслдствіе чего, они всегда находили особенное удовольствіе изливать свою злобу на голландскихъ мореплавателяхъ, посылая на нихъ бури, втры, противное теченіе и всякаго рода препятствія, такъ-что всякій начальникъ судна, если онъ былъ Голландецъ, долженъ былъ быть чрезвычайно-остороженъ и благоразуменъ въ своихъ дйствіяхъ, долженъ былъ бросать якорь, какъ-только начинало смеркаться и опускать паруса, какъ-скоро замчалъ надъ вершинами горъ черную тучку, однимъ-словомъ — брать столько предосторожностей, что ему нердко приходилось оставаться въ дорог невроятное время.
Нкоторые утверждали, что эти злонамренныя силы были ничто иное, какъ злые духи, которыхъ индійскіе колдуны заклинали, въ первое время существованія колоніи, отмстить за нихъ пришельцамъ, отнявшимъ у нихъ землю. Ихъ вліянію приписывали даже несчастное приключеніе знаменитаго Гендрика Гудсона, который, когда прозжалъ по этой рк, отъискивая сверо-западнаго пути, былъ выброшенъ съ кораблемъ на берегъ, что было дломъ тхъ же самыхъ колдуновъ, хотвшихъ закрыть ему путь въ Китай съ этой стороны.
Гиръ Антоній замтилъ, однако, что вс эти происшествія на рк и неудачи мореплавателей, большею частью объяснялись старою легендою о корабл-призрак, разъзжавшемъ около Пойнт-по-Пойнта. Замтивъ, что Дольфъ въ первый разъ слышалъ объ этомъ преданіи, Гиръ Антоній посмотрлъ на него съ удивленіемъ, спрашивая, гд онъ жилъ до этого времени, что не знаетъ подробностей столь важнаго случая. Желая какъ-нибудь убить остатокъ вечера, онъ взялся разсказать ему всю исторію и повозможности въ тхъ же словахъ, какъ она была написана мингеромъ Селенномъ, поэтомъ Новыхъ-Нидерландовъ. Помшавъ огонь, изъ котораго, какъ изъ жерла маленькаго волкана, посыпалось множество искръ, онъ покойно услся между корней своего дерева, потомъ закинувъ голову и закрывъ глаза, какъ-бы приводя что-нибудь на память, онъ разсказалъ слдующую легенду.
‘Въ золотой вкъ провинціи Новые-Нидерланды, т.-е. когда она находилась подъ властью Воутера ван-Типллера, по прозванію ‘Недоврчивый’, жители города Мангаттоса были испуганы въ одно жаркое утро (это было во время лтняго солнцестоянія) страшною бурею, сопровождавшеюся громомъ и молніею. Дождь лилъ ручьями на землю, казалось, удары и раскаты грома раздавались надъ крышами домовъ, молнія сверкала надъ церковью Св. Николая и три раза пыталась ударить въ ея флюгеръ, но напрасно. Новая труба на крыш дома Гаррета ван-Горна была расколота сверху до-низу, а Дольфъ Мильдербергеръ упалъ безъ языка съ своей лысой клячи въ то время, какъ уже възжалъ въ городъ. Однимъ-словомъ, это была одна изъ тхъ удивительныхъ бурь, которыя только одинъ разъ случаются на памяти того почтеннаго лица, которое извстно во всякомъ город подъ названіемъ ‘старйшаго обывателя’.
‘Великъ былъ страхъ добрыхъ старушекъ Мангаттоса. Он собирали въ кучу дтей своихъ и искали убжища въ погребахъ, повсивъ предварительно на остріяхъ угловъ своихъ желзныхъ кроватей по башмаку, вмсто громоваго отвода. Наконецъ буря утихла, слышались только слабые удары грома, заходящее солнце, проглянувъ изъ-за тучь, превратило широкую поверхность залива въ золотое море.
‘Въ это время изъ крпости пришла всть, что въ залив появился корабль. Всть эта переходила изъ устъ въ уста, изъ улицы въ улицу, и вскор привела весь городъ въ волненіе. Прибытіе корабля въ портъ было важнымъ событіемъ для жителей въ первые дни существованія колоніи. Съ кораблемъ приходили извстія о Старомъ-Свт, о ихъ родин, отъ которой они совершенно были отдлены, на этомъ же корабл привозились для нихъ предметы роскоши и даже жизненные припасы. У доброй фрау не было ни новаго чепца, ни новаго платья до прихода корабля, ремесленникъ ждалъ съ нимъ своихъ инструментовъ, бургмейстеръ — трубокъ и голландскаго табака, школьникъ — кеглей и волчковъ, а землевладлецъ — кирпичей для постройки новаго дома. Такимъ-образомъ богатый и бдный, большой и малый, вс ждали прибытія корабля. Это великое событіе повторялось въ Новомъ-Амстердам каждый годъ, и съ начала года до конца корабль былъ постояннымъ предметомъ разговора.
‘Когда всть о приход корабля пришла изъ крпости, весь народъ собрался на баттаре и искалъ глазами желаннаго зрлища. Такъ какъ время обыкновеннаго его прихода еще не наступило, то эта новость сдлалась предметомъ многихъ толковъ. Народъ собирался въ кучки на баттаре. То тамъ, то сямъ, появлялся бургмейстсръ, который, принявъ важный видъ, протяжно сообщалъ свое мнніе доврчивой толп старухъ и мальчишекъ. Въ другомъ мст, собравшись въ кружокъ, стояло нсколько дряхлыхъ стариковъ, которые когда-то были моряками и рыболовами, а теперь пользовались большимъ авторитетомъ въ подобныхъ случаяхъ. Мннія ихъ были различны, а потому и были причиною многихъ споровъ, возникавшихъ между ихъ многочисленными приверженцами. Но человкъ, на котораго толпа глядла съ наибольшимъ уваженіемъ, и котораго она слдила и караулила, былъ Гансъ ван-Пельтъ, старый морякъ въ отставк и морской оракулъ города. Осмотрвъ корабль въ старый, покрытый засмоленнымъ холстомъ, телескопъ, онъ заплъ про-себя какую-то голландскую псню и не сказалъ ни слова. Но и одно слово Ганса ван-Пельта всегда имло боле вса у людей, чмъ цлая рчь кого-нибудь другаго.
‘Между-тмъ корабль можно уже было разглядть и простымъ глазомъ, это было круглобокое судно, голландской постройки, съ высокимъ носомъ и такою же кормою и съ голландскимъ флагомъ. Вечернее солнце позлащало его раздувавшіеся паруса. Часовой, возвстившій о его прибытіи, говорилъ, что онъ замтилъ его тогда, когда оно уже было посреди залива, и что оно такъ неожиданно представилось его глазамъ, какъ-бы упавъ изъ разверзшейся громовой тучи. Окружавшіе Ганса ван-Пельта смотрли ему въ глаза, желая узнать, что онъ скажетъ на это донесеніе. Гансъ ван-Пельтъ стиснулъ еще крпче губы, и не отвчалъ ни слова, въ-слдствіе чего одни покачали головами, а другіе пожали плечами.
‘Судно было нсколько разъ окликаемо, но не давало отвта, прошло наконецъ мимо крпости и остановилось посреди Гудсона. Въ крпость притащили пушку, которую самъ Гансъ ван-Пельтъ долженъ былъ зарядить, и потомъ выстрлить, потому-что никто въ гарнизон не имлъ ни малйшаго понятія объ артиллеріи. Ядро пробило насквозь корабль и потомъ покатилось по вод, но на палуб никто не обратилъ на это вниманія! Странне всего было то, что паруса были вс подняты и онъ плылъ прямо противъ втра и теченія, которое въ это время было внизъ рки. Посл этого Гансъ ван-Пельтъ, бывшій также смотрителемъ гавани, приказалъ приготовить свою лодку и отправился по направленію къ кораблю. Онъ плылъ въ-продолженіе двухъ или трехъ часовъ, и возвратился безъ успха. Нсколько разъ подъзжалъ онъ къ нему на разстояніе ста или двухсотъ шаговъ, по корабль исчезалъ въ одно мгновеніе ока, и являлся на разстояніи полумили или мили впереди. Нкоторые увряли, что это происходило оттого, будто гребцы, страдая одышкою, часто останавливались, чтобъ перевести дыханіе или поплевать себ на руки, но это, кажется, была пустая клевета. Однако Гансъ ван-Пельтъ довольно-близко подъзжалъ къ нему, и различилъ его экипажъ: вс матросы были одты по голландской форм, а офицеры въ полукафтаньяхъ и въ высокихъ шляпахъ съ перьями, никто не говорилъ ни слова, вс стояли какъ неподвижныя статуи, и корабль, казалось, былъ пущенъ на произволъ. Онъ быстро стремился внизъ по рк, становился все меньше и меньше и, наконецъ, исчезъ изъ вида, подобно тому, какъ исчезаетъ блое облачко на лтнемъ неб.
‘Появленіе корабля повергло губернатора въ такое замшательство, какого ему еще никогда не случалось испытать во все время его управленія краемъ. Дорожившіе безопасностью возникающей колоніи считали корабль за непріятельское судно, посланное для завладнія колоніею. Губернаторъ созвалъ совтъ, прося его мннія. Покойно развалясь на приличномъ его званію кресл, онъ курилъ изъ длиннаго жасминнаго чубука, и слушалъ мннія своихъ совтниковъ о предмет, совершенно имъ незнакомомъ. Но несмотря на вс толки и предположенія старйшихъ и умнйшихъ головъ, губернаторъ остался при томъ же недоумніи…
‘Гонцы были разсылаемы по разнымъ направленіямъ къ рк, но возвращались ни съ чмъ: корабль нигд не приставалъ. Дни проходили за днями, недли за недлями, а корабль не возвращался назадъ. Такъ-какъ члены совта губернатора заботились между-тмъ собирать о немъ свднія, то въ нихъ не было недостатка. Капитаны кораблей рдко прізжали безъ какого-нибудь извстія о странномъ корабл, съ которымъ имъ случилось встртиться въ томъ или другомъ мст рки: то близь Паллисадъ, то за Кротонскимъ-Мысомъ, то, наконецъ, при прозд между горъ, но дале этого послдняго предла его никто не видалъ. Экипажи разныхъ судовъ часто не согласовались между-собою въ показаніи времени и мста появленій корабля, но это могло происходить и оттого, что имъ никогда не удавалось ясно разсмотрть его положенія. Имъ случалось видть его и въ бурную, мрачную ночь, при мерцающемъ свт молніи, и на водахъ Таппаанскаго-Озера и на широкой поверхности Гаверстраускаго-Залива. Иногда онъ бывалъ такъ близко отъ нихъ, что они со страхомъ и трепетомъ ожидали его нападенія, но при слдующемъ за тмъ блеск молніи онъ опять находился далеко-далеко отъ нихъ, и опять плылъ противъ втра. Нердко, въ тихую, лунную ночь онъ появлялся подъ высокою стною горъ, весь погрузись во мракъ, кром однихъ топселей, освщаемыхъ лунными лучами, но когда путешественники подъзжали къ этому мсту — никакого корабля не было видно, если же, прохавъ нсколько саженъ, они смотрли назадъ, то онъ опять стоялъ на прежнемъ мст, и опять топсели его бллись при лунномъ свт! Онъ всегда показывался во время бурной погоды, или немного прежде этого времени, или немного спустя такъ-что сдлался извстенъ всмъ мореходамъ, прозжавшимъ по Гудсону, подъ именемъ корабля ‘Бури’.
‘Вс такого рода слухи смущали губернатора и его совтниковъ боле, чмъ кдгда-либо. Для меня было бы безконечнымъ трудомъ повторять вс ихъ догадки и мннія по этому предмету. Нкоторые изъ совтниковъ думали, что это былъ одинъ изъ тхъ кораблей, которые разъзжали около береговъ Новой-Aнгліи съ цлымъ экипажемъ вдьмъ и домовыхъ. Старый Гансъ ван-Пельтъ, сдлавшій нсколько путешествій въ голландскую колонію на Мыс-Доброй-Надежды, утверждалъ, что это было то самое судно, которое нсколько разъ появлялось въ Тэбльскомъ-Залив, всякій разъ старалось пристать къ берегу и не имя въ томъ успха, вроятно, теперь направило свои поиски въ другія гавани. Многіе же думали, что если это дйствительно было сверхъестественное явленіе, то все заставляло думать, что тутъ дйствовалъ никто другой, какъ Гендрикъ Гудсонъ, капитанъ Полмсяца и его экипажъ. Извстно, что отъискивая сверо-западный путь въ Китай, онъ прозжалъ по этой рк, и былъ съ своими спутниками выброшенъ на берегъ. Это послднее мнніе имло мало вса у губернатора, но за-то пріобрло большую извстность вн его дома. Въ-самомъ-дл, слухи, что Гендрикъ Гудсонъ посл смерти своей посщалъ съ своимъ экипажемъ Каатскильскія-Горы, давно ходили между народомъ, отчего бы не предположить, что онъ посщалъ также и рку, на которой разрушилось его предпріятіе. Другія происшествія заняли мысли мудраго Воутера и его совта, и корабль ‘Бури’ пересталъ быть предметомъ ихъ разсужденій. Однако преданіе о немъ удержалось въ народ во все время голландскаго владычества и пріобрло особую силу передъ взятіемъ Новаго-Амстердама, во время завоеванія провинціи Англичанами. Около этого времени корабль ‘Бури’ часто разъзжалъ по Таппаанзе, въ окрестностяхъ Вигаука, и даже неподалеку отъ Гобокена, и появленіе его было принято за предзнаменованіе приближающагося переворота въ публичныхъ длахъ и паденія голландскаго владычества. Съ этого времени о немъ нтъ достоврныхъ свдній, хотя говорятъ, что онъ и понын еще разъзжаетъ въ горахъ и крейсируетъ около Пойнт-по-Пойнта. Живущіе по берегамъ рки увряютъ, что иногда въ лтнее время видятъ его при лунномъ свт, а въ тихую полночь нердко слышатъ завыванье, похожее на крикъ, какимъ матросы обыкновенно сопровождаютъ вытаскиваніе изъ воды лота, но изъ всего, что имъ случалось видть и слышать, многое было такъ неимоврно, что невольно можно было усомниться.
‘Достоврно извстно только то, что въ горахъ во время бури бываютъ странныя явленія, которыя имютъ нкоторую связь съ поврьемъ о корабл-призрак. Много начальниковъ разныхъ судовъ повствуютъ также о какомъ-то бсик, съ луковицеобразнымъ туловищемъ, въ широкихъ шальварахъ, въ шляп, похожей формою на сахарную голову и съ рупоромъ въ рукахъ, который, по ихъ словамъ, разгуливаетъ около Дундерберга {‘Громовая-Гора’, такъ называемая отъ громоваго эха.}. Они увряютъ, что сами слышали, какъ онъ, въ бурную погоду и посреди ощутительнаго шума, отдавалъ свои повелнія, то приказывая втру свистть, то громовой туч — разразиться. Иногда онъ являлся имъ въ кругу цлаго экипажа маленькихъ чертенятъ, также въ широкихъ шальварахъ и короткихъ полукафтаньяхъ, они рзвились и кувыркались въ густомъ туман, или жужжали какъ рой пчелъ, летая вокругъ Антоніева-Носа {Мысъ въ Сверной-Америк.}, и въ это время буря всегда бывала въ полномъ разгар. Случилось однажды, что какой-то шлюпъ, прозжая мимо Дундерберга, былъ застигнутъ сальнымъ втромъ, который, пройдя по горнымъ проходамъ, прямо ударилъ въ него, и хотя оцъ былъ прочно выстроенъ и снабженъ нужнымъ балластомъ, однако не могъ выдержать такого напора, покачнулся на бокъ, и вода потекла въ него черезъ шкафутъ. Каково же было удивленіе матросовъ, когда, посл всего этого, они увидли на вершин большой мачты маленькую блую шляпу, свернутую въ вид сахарной головы, и въ которой нельзя было не узнать шляпы дундербергскаго владыки. Никто, однако, не осмлился влзть на мачту и снять ужасную шляпу. Шлюпъ продолжалъ, между-тмъ, бороться съ волнами, и сильно качалъ мачтою, какъ-бы стараясь ее сбросить. То ему предстояла опасность быть опрокинутымъ, то выкинутымъ на берегъ. Такимъ-образомъ онъ проплылъ до Полопольскаго-Острова, гд, какъ думаютъ, прекращается господство дундербергскаго тирана. Какъ-только перешелъ онъ этотъ предлъ, маленькая шляпа взвилась какъ волчокъ, полетла по воздуху, и приведя вс облака въ быстрое круговое вращеніе, прогнала ихъ на вершины Дундерберга. Шлюпъ, между-тмъ, сталъ опять прямо и продолжалъ уже свой путь такъ спокойно, какъ-бы плылъ по пруду. Спасеніемъ же своимъ отъ совершенной погибели онъ былъ обязанъ, какъ вс въ этомъ соглашались, тому счастливому обстоятельству, что къ мачт его была прибита лошадиная подкова, и эта благоразумная предосторожность въ-послдствіи была усвоена всми капитанами кораблей, которымъ приходилось прозжать по заколдованной рк,
‘Объ этомъже самомъ проказник-бс разсказывалъ другую исторію шкиперъ Даніэль Русльстиккеръ, фишгильскій уроженецъ, который никогда не любилъ лгать. Онъ уврялъ, что разъ, во время сильнаго шквала, онъ самъ видлъ, какъ этотъ бсъ, сидя на бугшприт, старался вытолкнуть корабль на берегъ и прямо на Антоніевъ-Носъ, но пассажиръ ван-Гизонъ, изъ Эзопуса, случившійся на корабл, заклиналъ его, посл чего бсёнокъ взлетлъ, какъ шарикъ, на воздухъ, и исчезъ въ вихр, утащивъ съ собою ночной чепецъ жены почтеннаго пассажира, чепецъ этотъ былъ найденъ въ слдующее воскресенье утромъ на шпил башни, въ город Эзопус, который находится на разстояніи по-крайней-мр сорока миль отъ того мста! Посл многихъ подобныхъ происшествій, въ-продолженіе долгаго времени ни одинъ шкиперъ не осмливался прохать мимо Дундерберга, не спустивъ вымпеловъ, въ знакъ почтенія къ господину тхъ мстъ, и было замчено, что вс т, которые платили ему эту дань, проходили безопасно.’
— ‘Вотъ’ продолжалъ Антоній ван-дер-Гейденъ, ‘нсколько разсказовъ о корабл-призрак, въ тои самой форм, какъ они были написаны поэтомъ Селейномъ, который, между прочимъ, утверждаетъ, что колонія злыхъ духовъ, играющая столь важную роль въ этихъ разсказахъ, переселилась, по всей вроятности, изъ какой-нибудь европейской страны, изобиловавшей злыми духами. Я могъ бы разсказать вамъ еще цлую кучу такихъ исторій, еслибъ это могло къ чему-нибудь послужить, потому-что вс несчастія, которыя такъ часто случаются съ рчными судами въ горномъ пространств, тотчасъ приписываются проказамъ дундсрбергскихъ чертенятъ. Но вы, я вижу, дремлете, такъ пойдемте спать.’
Луна поднимала свои серебряные рожки надъ круглою спиною Буль-Гилля {‘Буль значитъ по-англійски: быкъ. Писатель воспользовался этимъ названіемъ горы и употребилъ прекрасное метафорическое изображеніе, которое, къ-сожалнію, не можетъ быть вполн передано въ перевод. Прим. перев.}, освщая срыя скалы и густые лса, и отражалась въ волнистой поверхности рки, ночная роса покрывала землю, а горы окутались прозрачнымъ сроватымъ покрываломъ. Охотники, помшавъ огонь, бросили въ него еще хвороста, чтобъ умрить сырость ночнаго воздуха, потомъ приготовили для Дольфз, въ небольшомъ углубленіи въ скалахъ, постель изъ сухихъ сучьевъ и листьевъ, между-тмъ Антоній ван-дер-Гейденъ, завернувшись въ широкій плащъ изъ звриной шкуры, растянулся передъ огнемъ. Дольфъ долго не могъ сомкнуть глазъ. Онъ лежалъ погрузясь въ созерцаніе страннаго зрлища. которое открывалось передъ его глазами, взоръ его останавливался поперемнно на дикихъ скалахъ и мрачныхъ лсахъ, его окружавшихъ, на лицахъ спящихъ дикарей, освщаемыхъ слабымъ свтомъ огня, наконецъ, на Гир Антоні, такъ странно и неясно напоминавшемъ о ночномъ постител Заколдованнаго-Дома. До слуха его долетали то крики дикаго звря въ лсу, то вой совы, то плачевные звуки вип-пур-виля {Родъ птицы.}, въ изобиліи встрчающагося въ этихъ пустынныхъ мстахъ, то плесканье осетра, который, выбросившись изъ воды, падалъ опять всею массою на ея спокойную поверхность. Дольфъ сравнивалъ все представлявшееся его взорамъ, съ скромною каморкою, которую занималъ на чердак въ дом доктора, гд единственные звуки которые доходили до него, было — бой церковныхъ часовъ, голосъ соннаго сторожа, лниво кричавшаго, что все въ город было благополучно, громкое сопнье, издаваемое толстымъ носомъ доктора и осторожное щелканье зубовъ крысы-плотницы, прилежно работавшей за панелью. Потомъ мысли его переносились къ его бдной матери, что будетъ думать она о его таинственномъ отсутствіи, какъ будетъ печалиться и безпокоиться? Эта мысль мшала ему вполн насладиться настоящимъ положеніемъ. Чувство скорби овладло его сердцемъ, и онъ заснулъ съ слезами на глазахъ.
Если бы этотъ разсказъ былъ простымъ произведеніемъ воображенія, то здсь представляется прекрасный случай ввести въ него множество разныхъ приключеній въ горахъ я между дикими племенами, и заставить моего героя пройдти сквозь множество опасностей и затрудненій, освободивъ его, наконецъ, отъ всхъ, какимъ-нибудь чудеснымъ способомъ, но такъ-какъ я разсказываю истинное происшествіе, то долженъ ограничиться одними фактами, и держаться въ предлахъ возможнаго.
На слдующій день рано утромъ, посл сытнаго завтрака, лагерь былъ снятъ, и нашъ искатель приключеній отправился въ путь вмст съ Антоніемъ ван-дер-Гейденомъ въ его лодк. Такъ-какъ не было ни малйшаго втра, чтобы поднять паруса, то Индійцы стали потихоньку гресть, ударяя веслами въ тактъ подъ псню, которую напвалъ одинъ изъ блыхъ. День былъ тихій и ясный, на рк не было ни зыбинки, корабли разская зеркальную поверхность воды, оставлялъ за собою волнистый слдъ. Вороны, почуявъ остатки охотничьяго пира, слетались и кружились въ воздух надъ самымъ тмъ мстомъ, гд синеватый дымокъ, подымаясь тоненькимъ столбикомъ между деревьевъ, показывалъ имъ мсто ночной столики. Когда они прозжали у подошвы какой-то горы, Гиръ Антоній указалъ Дольфу прекраснаго орла, который сидлъ на втвяхъ сухаго дерева, выдавшагося надъ ркою, и устремивъ глаза къ небу, казалось, упивался блескомъ утренняго солнца. Пріздъ ихъ прервалъ мечтанія орла, онъ расправилъ сперва одно крыло, потомъ другое, покачался нсколько времени, и съ непоколебимымъ спокойствіемъ оставивъ свое сдалище, медленно пролетлъ надъ ихъ головами. Дольфъ схватилъ ружье и послалъ ему вслдъ пулю, которая выбила нсколько перьевъ изъ его крыла, выстрлъ пробудилъ многократное эхо, по царь воздушныхъ странъ летлъ спокойно впередъ, поднимаясь всё выше-и-выше, описывая смлые круги, постепенно достигая вершины горы, покрытой густымъ лсомъ и, наконецъ, исчезъ за высокими утесомъ. Пораженный гордымъ спокойствіемъ орла, Дольфъ упрекалъ себя за то, что напрасно оскорбилъ его, на что одинъ изъ старыхъ Индійцевъ замтилъ, покачавъ головою, что убить орла считалось худымъ предзнаменованіемъ, и что, напротивъ-того, всякій охотникъ долженъ всегда стараться оставить часть добычи въ его пользу. Съ ними, однако, ничего не случилось на пути. Дикіе, но великолпные виды услаждали ихъ взоры до самаго того мста, гд, подобно пловучей бесдк, лежитъ островъ Полополь — крайній предлъ гористаго пространства. Выйдя на этотъ островокъ, они ршились переждать на немъ дневной жаръ, а вечеромъ, при свжемъ втерк, пуститься въ путь. Одни изъ спутниковъ Дольфа стали приготовлять обдъ, другіе покоились въ роскошной нг подъ тнью деревъ, смотря сопными глазами на красоту окружающей природы По одну сторону тянулись Скалистыя-Горы, которыхъ вершины были увнчаны лсами и бросали длинную тнь по зеркальной поверхности рки, струившейся у ихъ подножія, по другую сторону, рка, широко разливаясь, образовала какъ-бы большое озеро, съ пространными берегами и зеленющими возвышенностями, вдали виднлась извилистая черта Шавунгунскихъ-Горъ, проходившая то по совершенно-чистому горизонту, то по блоснжнымъ облачкамъ.
Но я не стану описывать подробностей ихъ путешествія: эта кочевая жизнь по серебристымъ волнамъ и вдоль дикихъ лсистыхъ береговъ, эти пирушки на зеленыхъ пригоркахъ, съ развсистымъ деревомъ надъ головами и съ волнующеюся ркою у ногъ, отдаленныя горы, скалы, деревья, блоснжныя облака, лазуревое небо… все это прекрасно, и никогда не можетъ надость для глазъ, но покажется скучнымъ на бумаг.
Когда они выходили на берегъ, одни изъ нихъ отправлялись въ лсъ на охоту, другіе — на рыбную ловлю, а иногда и т и другіе Забавлялись стрльбою въ цль, бганьемъ, прыганьемъ и борьбою. Дольфъ пріобрлъ большое значеніе въ глазахъ Антонія ван-дер-Гейдена своимъ искусствомъ и ловкостью во всхъ этихъ упражненіяхъ, на которыя Гиръ Антоній смотрлъ какъ на главныя изъ человческихъ знаній. Такимъ-образомъ они весело подвигались впередъ, выбирая для путешествія только самое пріятное время дня: прохладное утро, сумерки, а иногда и ясную ночь, когда луна усыпала серебряными блестками, небольшія волны, плескавшіяся у краевъ ихъ лодки. Дольфъ былъ совершенно въ своей стихіи, ничто его такъ не прельщало, какъ эта дикая, преисполненная приключеній жизнь. Антоній ван-деръ-Гейденъ нашелъ въ немъ человка, который могъ понимать его прихоти, и потому привязывался къ нему боле-и-боле. Старый охотникъ полюбилъ отъ всего сердца молодаго человка, въ которомъ видлъ какъ-бы свой портретъ, и когда путь ихъ приближался уже къ концу, онъ пожелалъ узнать отъ него исторію его жизни, т.-е., услышать, съ какимъ рвеніемъ онъ занимался медициною, какъ мало имлъ въ томъ успха, и какъ, наконецъ, мало надялся на будущее. Гиръ пришелъ въ сильный гнвъ, узнавъ, что онъ когда-нибудь могъ имть желаніе скрыть и подавить свои удивительныя познанія и способности подъ парикомъ. Надобно замтить, что ван-дер-Гейденъ былъ врагомъ всхъ вообще наукъ (съ-тхъ-поръ, кажется, какъ будучи еще мальчикомъ, онъ былъ высченъ за какую-то непонятную для него книгу), и видть Дольфа, молодаго человка, который, при прочихъ удивительныхъ способностяхъ, умлъ стрлять, ловить рыбу, бгать, прыгать, здить верхомъ и бороться — видть обреченнымъ во всю жизнь катать пилюли и приготовлять микстуры, казалось ему чудовищнымъ! Онъ совтовалъ Дольфу не отчаяваться и бросить медицину къ-чорту, увряя его, что молодой человкъ съ его талантами всегда найдетъ себ дорогу. ‘Такъ-какъ у васъ, кажется, нтъ знакомыхъ ‘въ Албаніи’ говорилъ Гиръ-Антоній, ‘то вы останетесь у меня въ ‘дом, пробудете въ немъ до того времени, пока непристропте себя куда-нибудь, а между-тмъ мы будемъ ходить вмст на охоту, на рыбную ловлю, потому-что жаль оставить такія способности въ бездйствіи.’
Не трудно было уговорить покинутаго на произволъ судьбы Дольфа. Перебирая въ ум своемъ вс обстоятельства, онъ не могъ не представить, что Антоній ван-дер-Гейденъ, ‘тмъ или другимъ образомъ’, былъ въ связи съ происшествіями Заколдованнаго-Дома, что несчастное приключеніе въ горахъ, которому онъ былъ обязанъ своимъ страннымъ знакомствомъ, ‘тмъ или другимъ образомъ’, послужитъ ему въ пользу, короче, нтъ ничего удобне, какъ этотъ способъ примиряться съ своимъ положеніемъ, въ надежд, что все, ‘тмъ или другимъ образомъ’, обратится къ-лучшему. Вотъ главная точка опоры для такихъ беззаботныхъ и непредусмотрительныхъ людей, каковъ былъ Дольфъ Гейлигеръ, и кто уметъ такъ легко и свободно связывать предшествовавшее зло съ настоящимъ добромъ, тотъ обладаетъ секретомъ ‘находить счастье’, что почти такъ же важно, какъ важно и трудно открытіе философскаго камня.
По прізд въ Албанію, гд ни появлялся дольфовъ спутникъ, везд производилъ онъ всеобщее удовольствіе. Множество народа встрчало его съ поклонами на берегу рки и на улицахъ, собаки прыгали передъ нимъ, мальчишки радостно кричали, когда онъ проходилъ мимо, казалось, не было человка, который бы не зналъ Антонія ван-дер-Гейдена. Дольфъ молча слдовалъ за нимъ, удивляясь чистот городка, въ это время Албанія была въ полной своей слав, и обитаема почти исключительно потомками первыхъ голландскихъ поселенцевъ, потому-что не была еще открыта и заселена безпокойными жителями Новой-Ангжи. Все было тихо и въ порядк, вс дла шли скоро, но безъ шума, по немощенымъ улицамъ росла трава и своею свжестью услаждала взоръ. Почти вс дома были оснены высокими сикаморами или висячими ивами, на втвяхъ которыхъ, на длинныхъ нитяхъ, висли куколки шелковичныхъ червей, а вокругъ порхали бабочки, любуясь, подобно щеголямъ, своимъ пестрымъ нарядомъ. Вс дома были старой голландской архитектуры, съ остроугольными фронтонами на улицу. На скамь передъ каждымъ входомъ сидла хозяйка дома, въ тщательно сплоенномъ чепц, въ плать испещренномъ яркими цвтами и въ бломъ передник, въ рукахъ у нея былъ чулокъ. На противоположной скамь сидлъ мужъ и курилъ трубку, между-тмъ-какъ маленькая негритянка, сидя на ступеньк, у ногъ своей хозяйки, проворно шевелила иголкою. Ласточки порхали около кровель, или быстро летали по улицамъ, неся богатую добычу своимъ крикливымъ птенцамъ, миленькій королёкъ {Птица.} поминутно влеталъ и вылеталъ изъ своего лиллипутскаго домика, а домикомъ служила старая шляпа, прибитая гвоздемъ къ стн. Коровы возвращались домой и мычаньемъ давали знать своимъ хозяйкамъ, чтобъ он выходили доить ихъ, если которая изъ нихъ отставала отъ прочихъ, тогда пастухъ-негръ, погонялъ ихъ впередъ, ударяя слегка длинною хворостиной.
Когда спутникъ Дольфа проходилъ по улицамъ, то вс бюргеры почтительно кланялись ему, жены ихъ привтливо разговаривали съ нимъ, и вс называли его просто Антоніемъ, потому-что граждане этого патріархальнаго городка, взросши вс вмст, неиначе называли другъ-друга, какъ по имени, данному при крещеніи. Гиръ, противъ своего обыкновенія, не останавливался разговаривать и шутить съ ними, потому-что съ нетерпніемъ спшилъ домой. Наконецъ они пришли въ его жилище. Это зданіе голландской архитектуры съ величественною наружностью и съ большими желзными фигурами на остроконечныхъ фронтонахъ, по которымъ легко можно было опредлить, къ какому вку принадлежала постройка.
Всть о прізд Гира Антонія предшествовала ему, и вс домашніе съ нетерпніемъ ожидали его появленія. Цлая толпа негровъ, большихъ и малыхъ, вышла встрчать за ворота дома. Старые негры, посдвшіе у него въ услуженіи, отъ радости скалили зубы, длали неловкіе поклоны и страшныя гримасы, маленькіе негрёнки, ростомъ ему по-колна, весело прыгали вокругъ него. Но боле всхъ была счастлива его единственная дочь, маленькая, толстенькая, свженькая двушка, которую онъ любилъ отъ всего сердца. Она вышла къ нему навстрчу, весело припрыгивая, но, увидвъ съ отцомъ незнакомаго молодаго человка, должна была покоряться на нсколько времени вліянію той стыдливости, которая составляетъ принадлежность двицъ, получившихъ домашнее воспитаніе. Дольфъ смотрлъ на нее съ удивленіемъ, съ восторгомъ, ему казалось, что онъ никогда еще не встрчалъ подобной женщины. Она была одта по старой голландской мод: въ плать съ длиннымъ лифомъ и широкими, короткими юбками, которыя такъ хорошо обрисовываютъ и отдляютъ женскія формы. Волосы, зачесанные наверхъ и спрятанные подъ маленькую шапочку, оставляли совершенно-открытымъ ея прекрасный лобъ. У ней были прекрасные голубые глазки, тонкая талія съ легкими выпуклостями, короче, это было маленькое божество, и Дольфъ, который никогда и ничего не длалъ въ-половину, влюбился въ нее по-уши.
Дольфъ былъ введенъ въ домъ и принятъ съ ласковымъ привтомъ. Внутри дома все показывало странную смсь вкусовъ и привычекъ Гира-Антонія и его зажиточныхъ предковъ. Мебель во всхъ комнатахъ, была изъ хорошаго стараго краснаго дерева, въ шкафахъ и на буфетахъ блистала серебряная посуда и расписанный пестрыми цвтами фарфоръ. Въ гостиной, надъ каминомъ, вислъ, по обыкновенію, фамильный гербъ, ярко-раскрашенный и въ красивой рамк, надъ нимъ красовалось длинное охотничье ружье, а по сторонамъ повшены индійскій ягдташъ и порошница. Комната была украшена множествомъ индійскихъ издлій, какъ-то: трубками, которыми Индійцы размниваются въ знакъ мира, томагуками, скальпелями, ягдташами и уборами изъ раковинъ, тамъ были также разныя принадлежности для рыбной ловли, два или три ружья стояли по угламъ комнаты.
Въ нкоторой степени все длалось по вол господина, который, впрочемъ, иногда и самъ подчинялся кроткому управленію своей дочери. Во всемъ была замтна патріархальная простота и добродушная снисходительность. Негры входили нердко, для-того только въ комнату, чтобъ посмотрть на господина и послушать его разсказовъ, и стояли и слушали у дверей, пока онъ не переставалъ говорить, а потомъ уходили, кривляясь отъ удовольствія, и въ кухн повторяли слышанное. Двое маленькихъ негровъ играли на полу съ собаками, раздляя съ ними свою порцію хлба съ масломъ. Вс слуги казались веселы и счастливы, а когда былъ накрытъ столъ для ужина, то разнообразіе и изобиліе вкусныхъ домашнихъ блюдъ свидтельствовали о щедрости и радушіи почтеннаго Гира и о прекрасномъ хозяйств его дочери.
Вечеромъ, въ дом Антонія ван-дер-Гейдена, собрались важнйшія лица города: ван-Рензеллеры, Ганзеверты, Розебумы и другіе короткіе знакомые, горя нетерпніемъ узнать результатъ его путешествія, потому-что онъ былъ вторымъ Синдбадомъ для Албаніи, а его приключенія были любимымъ предметомъ разговора для ея жителей. Между-тмъ-какъ гости, сидя у дверей входа, разсказывали длинныя исторіи, Дольфъ, спокойно расположась на скамь у окна, разговаривалъ съ дочерью хозяина дома. Онъ былъ уже съ нею въ короткихъ отношеніяхъ, потому-что въ т времена еще не знали ложнаго стыда и пустыхъ церемоній, кром-того, ничто такъ не побуждаетъ влюбленнаго объясниться въ любви своей, какъ упоительная темнота долгаго лтняго вечера: она ободряетъ самый робкій языкъ и скрываетъ краску стыдливости. Одн только звздочки блестли на неб, да, повременамъ, свтящійся жучокъ струилъ передъ окномъ мгновенный свтъ свой, или, влетвъ въ окно, сверкалъ на потолк.
Но что нашептывалъ Дольфъ своей красавиц, я, право, не могу сказать: слова его были такъ тихи и невнятны, что ускользнули отъ слуха историка. Вроятно, однако, что они вели его прямо къ цли, потому-что онъ обладалъ искусствомъ нравиться прекрасному полу, и никогда не оставался долго наедин съ двушкою, не сдлавъ ей объясненія въ любви. Между-тмъ, вс постители, одинъ за другимъ, разошлись. Антоній ван-дер-Гейденъ, пересказавъ все что зналъ, дремалъ покойно на стул передъ дверьми… какъ-вдругъ былъ разбуженъ радостнымъ возгласомъ, которымъ Дольфъ Гейлигеръ заключилъ одинъ изъ періодовъ своей рчи, и который, среди совершенной тишины, раздался по комнат, какъ выстрлъ изъ пистолета. Гиръ вскочилъ со стула, протеръ глаза, веллъ подать огня и напомнилъ счастливой чет, что пора ложиться спать. Прощаясь, однако, съ Дольфомъ, онъ дружески пожалъ ему руку, ласково посмотрлъ ему въ лицо и значительно кивнулъ головою. Гиръ очень-хорошо помнилъ, чмъ самъ онъ былъ въ эти годы.
Голова Дольфа была однако слишкомъ занята, и онъ не могъ обратить особенное вниманіе на окружавшіе его предметы, но онъ не могъ не замтить той разницы, которая существовала между этимъ гостепріимнымъ, веселымъ жилищемъ и грязнымъ, скучнымъ домомъ доктора Книппергаузена, гд ему нердко приходилось умирать съ-голода. Но мысль, что онъ долженъ будетъ проститься съ радушнымъ хозяиномъ и хорошенькою хозяйкою, и опять бросить себя на произволъ въ море житейское — мшали ему наслаждаться настоящимъ счастьемъ. Остаться въ этомъ дом было бы глупо: онъ влюбился бы еще больше, а искать, такому маленькому человку какъ онъ, руки дочери такого богача, какъ ван-дер-Гейденъ — было бы дломъ съумасшедшимъ! Самая нжность, которую двушка оказывала ему, заставляла его поспшить своимъ отъздомъ, онъ худо заплатилъ бы хозяину дома за его радушный пріемъ, еслибъ увлекъ сердце его дочери въ безразсудную страсть. Однимъ-словомъ, Дольфъ поступалъ такъ, какъ поступаетъ большая часть молодыхъ людей съ прекраснымъ сердцемъ и втренною головою, которые сперва дйствуютъ, а потомъ думаютъ, и дйствуютъ совершенно-противно тому, какъ думаютъ, которые принимаютъ прекрасныя намренія ночью и совершенно забываютъ о нихъ на слдующее утро.
— Вотъ прекрасная развязка моего путешествія, говорилъ онъ, зарываясь въ роскошную перину и закутываясь въ свжее блое покрывало.— Я отправлялся въ намреніи воротиться домой съ мшкомъ денегъ, вмсто же того брошенъ въ чужое мсто и съ однимъ стиверсомъ въ карман, а что того хуже, влюбленъ по-уши. Какъ бы то ни было, продолжалъ онъ, ворочаясь и потягиваясь въ постел: — я теперь на хорошей квартир, а потому будемъ наслаждаться настоящимъ, не заботясь о будущемъ. Я смло могу сказать, что тмъ или другимъ образомъ, все обратится къ-лучшему.
Съ послдними словами онъ протянулъ руку, чтобъ погасить свчу, какъ-вдругъ чуть не остолбенлъ отъ удивленія и страха: ему показалось, что въ темной части комнаты стоялъ, вперивъ въ него глаза, призракъ Заколдованнаго-Дома. Но онъ вскор успокоился, когда, вглядываясь пристальне, увидлъ, что принялъ за призракъ большой фламандскій портретъ, повшенный въ темномъ углу, позади одного изъ салфеточныхъ прессовъ. Тмъ не мене эта картина была совершеннымъ подобіемъ ночнаго постителя. Тотъ же широкій плащъ и та же куртка съ поясомъ, т же неподвижные глаза и борода съ просдью, и, наконецъ, та же самая шляпа съ большимъ перомъ. Дольфъ припомнилъ себ теперь то сходство, которое онъ такъ часто замчалъ между своимъ хозяиномъ и старикомъ Заколдованнаго-Дома, и вполн уврился, что между ними было нчто общее, и что судьба управляла его путешествіемъ, ведя его къ какой-то особенной, опредленной цли. Онъ продолжалъ смотрть на портретъ почти съ такимъ же ужасомъ, съ какимъ нкогда смотрлъ на его странный оригиналъ, пока, наконецъ, звонкій бой часовъ не напомнилъ ему о времени. Онъ погасилъ свчу, еще подумалъ нсколько времени о: всхъ этихъ странныхъ обстоятельствахъ, и, наконецъ, заснулъ. Во сн повторилось то же самое, что онъ видлъ уже на-яву. Ему казалось, что онъ продолжалъ смотрть на картину, которая, наконецъ, оживилась, что фигура сошла со стны и вышла вонъ изъ комнаты, что онъ послдовалъ за нею и очутился у колодца, на который старикъ указалъ рукою, улыбнулся и исчезъ.
Когда, на слдующее утро, Дольфъ проснулся, хозяинъ дома стоялъ уже у его кровати, и, ласково поздоровавшись съ нимъ, спросилъ у него, каково онъ спалъ. Дольфъ отвчалъ, что онъ провелъ ночь какъ-нельзя-лучше, и воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ поразспросить у него о портрет, который вислъ на стн.— ‘А’, отвчалъ Гиръ Антоній: ‘это портретъ старика Килліани ван-дер-Спигеля, который былъ нкогда бургомистромъ въ Амстердам, но, въ-слдствіе какихъ-то народныхъ смутъ, долженъ былъ оставить Голландію, и переселиться въ провинцію, въ правленіе Петера Стюйвезанта. Онъ мой предокъ со стороны матери, и былъ ужасный скряга, царство ему небесное! Когда Англичане овладли Новымъ-Амстердамомъ въ 1664 году, онъ выхалъ за городъ и тамъ впалъ въ меланхолію, безпрестанно страшась, что отъ него отнимутъ его богатство и доведутъ до нищеты. Все свое имущество онъ обратилъ въ деньги, которыя пряталъ по разнымъ угламъ. Въ-теченіе года или двухъ лтъ, онъ скрывался въ разныхъ мстахъ, воображая, что его ищутъ Англичане, желая лишить его денегъ, наконецъ въ одно утро его нашли мертвымъ въ постели, и никто никогда не могъ узнать, куда онъ спряталъ большую часть своихъ денегъ.’
Когда Гиръ-Антоній вышелъ изъ комнаты, Дольфъ пробылъ еще нсколько времени въ постели, погрузясь въ мечты. Вс его мысли были заняты тмъ, что онъ слышалъ. Мать его также была урожденная ван-дер-Спигель, и онъ припоминалъ теперь, что и она часто ему говорила объ этомъ самомъ Килліан ван-дер-Спигел, какъ о своемъ предк. Отсюда слдовало, что и Дольфъ былъ также потомкомъ, а можетъ-быть и наслдникомъ этого богача-бдняка, и что, такимъ-образомъ, Гейлигеры и ван-дер-Гейдены были между-собою дальними родственниками.— ‘Что если во всемъ этомъ’, думалъ онъ: ‘да заключается истолкованіе моего сна, что если это путешествіе въ Албанію послужитъ средствомъ къ составленію моего счастія, что, наконецъ, если я найду богатство старика на дн колодца? Но, что за странность прибгать къ околичностямъ, когда можно объяснить дло прямо! Почему, чортъ-возьми, старикъ не указалъ мн тотчасъ же на колодецъ, не посылая меня въ Албанію, для-того, чтобъ услышать тамъ исторію, которая заставитъ меня хать опять назадъ?’
Эти мысли наполняли его голову, въ то время, какъ онъ одвался. Онъ сошелъ внизъ въ большомъ замшательств, по прекрасная ван-дер-Гейденъ, встртивъ его съ улыбкою на устахъ, разсяла его мрачныя мысли, и, такъ-сказать, дала ключъ ко всей тайн. ‘Какъ бы то ни было’, думалъ онъ: ‘а старикъ правъ. Если я хочу получить его богатство, то мн должно жениться на его хорошенькой правнучк, такимъ-образомъ об линіи его фамиліи опять соединятся въ одну, и имущество пойдетъ нераздльнымъ путемъ!’
Дольфъ горлъ отъ нетерпнія ухать домой и завладть сокровищемъ, которое, безъ всякаго сомннія, должно находиться на дн колодца, и всякую минуту можетъ быть открыто кмъ-нибудь другимъ.— ‘Кто знаетъ’, думалъ онъ: ‘можетъ-быть этотъ старый любитель ночныхъ прогулокъ иметъ обыкновеніе являться такимъ-образомъ всякому постителю, и, пожалуй, найдетъ человка, боле сметливаго чмъ я, и который не подетъ въ Албанію, а изберетъ боле короткій путь къ колодцу?’ Онъ тысячу разъ желалъ, чтобъ тнь болтливаго старика провалилась въ Черное-Море, вмст съ своимъ ходячимъ портретомъ. Ему очень хотлось ухать: прошло два или три дня, а случая возвратиться домой не представлялось. Это время показалось Дольфу цлымъ вкомъ, несмотря на то, что сердце его пригрвала улыбка пригоженькой Маріи, въ которую онъ съ каждымъ, днемъ боле-и-боле влюблялся.
Наконецъ тотъ же самый шлюпъ, съ котораго онъ упалъ въ воду, сталъ готовиться къ отплытію. Дольфъ объяснилъ гостепріимному хозяину свой внезапный отъздъ какою-то весьма-неуважительною причиною. Антоній ван-дер-Гейденъ былъ жестоко разочарованъ. Онъ строилъ тысячу плановъ для разныхъ прогулокъ по пустын, а Индійцы его длали уже приготовленія къ большой экспедиціи на одно изъ многочисленныхъ озеръ Америки. Отведя Дольфа въ-сторону, онъ употребилъ все свое краснорчіе, чтобы заставить его бросить вс дла и остаться съ нимъ, но напрасно. Наконецъ онъ пересталъ его уговаривать, замтивъ, что ‘жаль видть, какъ такой прекрасный молодой человкъ гибнетъ ни за что’. Гиръ Антоній, однако, дружески пожалъ ему руку при прощань, подарилъ на-память свое любимое ружье и просилъ, когда онъ опять прідутъ въ Албанію, остановиться у него въ дом. Хорошенькая Мари не говорила ни слова, по когда, прощаясь, онъ поцловалъ ее, щечки ея поблднли, а на глазахъ навернулись слезы. Дольфъ съ легкостью прыгнулъ на палубу корабля, на которой собрались уже вс пассажиры. Подняли паруса, втеръ былъ попутный, они пустились въ путь и скоро потеряли изъ вида Албанію и ея зеленющіе холмы и острова, быстро понеслись мимо Кантскильскихъ-Горъ, вершины которыхъ рисовались на чистомъ, безоблачномъ неб, благополучно прохали чрезъ Дундербергскій-Хребетъ, не встртивъ никакого препятствія со стороны дундербергскаго бсика и его товарищей, съ быстротою молніи проплыли Гаверстраускій-Заливъ, мимо Кротонскаго-Мыса и чрезъ Таппаанское-Озеро мимо Палисадъ, и, наконецъ, на третій день около полудня, увидли мысъ Гобокенъ, который какъ туча вислъ на воздух, а, вскор посл — я крыши домовъ Мангаттоса, поднимавшіяся вдали надъ водою.
Первымъ дломъ для Дольфа было отправиться въ домъ матери: мысль о томъ безпокойств, которое должно было ей причинить его отсутствіе, не оставляла его ни на-минуту. Мысли его совершенно спутались, когда дорогою онъ хотлъ придумать какую-нибудь причину въ объясненіе своего продолжительнаго отсутствія, не обнаруживая, впрочемъ, тайнъ Заколдованнаго-Дома. Посреди этихъ размышленій онъ вошелъ въ улицу, гд былъ домъ его матери. Каково же было его удивленіе, когда онъ увидлъ на-мсто его кучу развалинъ. Повидимому въ этой улиц былъ большой пожаръ, который истребилъ много домовъ и, въ томъ числ, скромное жилище бдной фрау Гейлигеръ. Стны, однако, не такъ еще были разрушены, чтобы Дольфъ не могъ найдти никакихъ слдовъ домика, въ которомъ провелъ свое дтство. Еще былъ цлъ каминъ, у котораго онъ такъ часто игралъ, съ удивленіемъ разсматривая голландскіе изразцы съ изображеніемъ происшествій изъ библейской исторіи. Посреди мусора лежали развалины креселъ, съ которыхъ почтенная старушка прочла ему столько назидательныхъ уроковъ, возл креселъ лежала фамильная библія съ бронзовыми застежками, но, увы! лежала во прах.
Дольфъ стоялъ неподвижный, пораженный этимъ ужаснымъ зрлищемъ, онъ боялся услышать, что мать его погибла среди пламени: но, къ-счастію, былъ скоро выведенъ изъ этого безпокойства однимъ изъ сосдей, который, случайно проходя мимо, и, узнавъ его, объявилъ ему, что мать его еще жива.
Добрая женщина потеряла въ слдствіе этого непредвидннаго несчастія все, что имла: простой народъ былъ такъ озабоченъ спасеніемъ прекрасной мебели богатыхъ сосдей, что всё хозяйство и небольшое имущество бдной фрау Гейлигеръ сгорло до-тла безъ малйшаго препятствія, мало этого: если бы не пришелъ на помощь старый ея пріятель Петеръ де-Грудтъ, то почтенная старушка и ея любимая кошка раздлили, бы одну участь съ ихъ жилищемъ.
Пораженная страхомъ и печалью, страдая духомъ и тломъ, бдная съ-разу слегла въ постель. Когда вся прекрасная мебель богатыхъ сосдей была спасена, и они сами приняли вс церемонные визиты и обычную дань сожалній о понесенной потер, о разстройств нервъ и проч., тогда только вспомнили о фрау Гейлигеръ. Опять сдлалась она предметомъ всеобщаго сочувствія, всякій жаллъ о ней боле чмъ когда-либо, и еслибъ можно было обратить эти сожалнія въ деньги — Боже мой, какъ она была бы богата!
Наконецъ ршено было (и въ этотъ разъ уже не по-пустякамъ) помочь ей чмъ-нибудь немедленно. Въ-слдствіе этого, пасторъ города въ воскресенье за обднею прочиталъ за нее особенную молитву, въ которой приняли единодушное участіе вс его прихожане. Даже Кобусь Гросбеекъ, городской глава и мингеръ Милледолларъ, богатый купецъ, встали съ своихъ мстъ и не пожалли голосовъ при этомъ случа. Докторъ Книппергаузенъ также сдлалъ ей визитъ по долгу званія, и снабдилъ ее безденежно множествомъ прекрасныхъ совтовъ, за что пріобрлъ всеобщую похвалу. Что же касается до ея стараго друга Петера де-Грудта, то онъ былъ бдный человкъ, сожалнія же и совты его принесли бы ей мало пользы, и потому онъ далъ ей все, что могъ дать — далъ ей пристанище.
Итакъ Дольфъ направилъ свои шаги къ скромному жилищу Петера де-Грудта. Дорогою онъ приводилъ себ на память всю нжность и доброту своей простосердечной родительницы, ея снисходительность къ его заблужденіямъ и ошибкамъ, а потомъ думалъ о своей праздной жизни.— ‘Я сознаюсь, что велъ себя какъ отъявленный негодяй’ говорилъ Дольфъ, печально качая головою, ‘но, прибавилъ онъ потомъ съ жаромъ, всплеснувъ руками, ‘пусть только она будетъ жива, пусть только будетъ жива — я покажу себя истиннымъ сыномъ’.
Дольфъ подошелъ къ дому въ то самое время, какъ Петеръ де-Грудтъ выходилъ изъ него. При вид его старикъ отскочилъ въ испуг назадъ, сомнваясь — не привидніе ли стояло передъ его глазами, но былъ полдень и Петеръ скоро пришелъ въ себя, вспомнивъ, что никакой духъ не посмлъ бы высунуть носа въ такой ясный день. Дольфъ узналъ отъ почтеннаго друга, что его безсовстное отсутствіе причинило въ свое время много шума и тревоги. Вс были убждены, что онъ былъ похищенъ домовыми, которые, какъ извстно, водились въ Заколдованномъ Дом, а старый Абрагамъ-Данвозеръ, жившій у самаго верстоваго столба, неподалеку отъ платановаго лса, утверждалъ, что возвращаясь въ этотъ день поздно вечеромъ домой, онъ слышалъ въ воздух страшный шумъ, какъ-бы отъ стаи летящихъ гусей. Въ-слдствіе этихъ слуховъ, Заколдованный-Домъ сдлался для всхъ въдесятеро страшне прежняго, ни одинъ человкъ не осмлился бы пройдти мимо его въ ночную пору, самъ докторъ пересталъ посщать его даже и днемъ.
Прежде чмъ возвращеніе Дольфа могло быть объявлено его матери, необходимо было нсколько приготовить ее къ тому, потому-что бдная женщина, не видя надежды на его возвращеніе, оплакала его совсмъ, сострадательныя особы, разсказывая ей въ утшеніе всякій день исторіи о привидніяхъ и людяхъ похищенныхъ домовыми, довели ея до совершеннаго отчаянія. Дольфъ нашелъ ее въ постели, возл нея находился другой членъ семейства Гейлигеровъ, старый котъ доброй фрау, порыжвшій отъ старости и лишившійся лучшаго своего украшенія — усовъ. Бдная женщина бросилась Дольфу на шею.— ‘Дитя мое, сынъ мой! И ты еще живъ’? кричала она въ восторг. Отъ радости она, казалось, забыла о всхъ безпокойствахъ и потеряхъ. Даже смиренный котъ показывалъ несомннные знаки радости при вид молодаго хозяина и можетъ-быть понималъ несчастія этого покинутаго и раззореннаго семейства. Надо сознаться, что вообще на кошекъ часто и несправедливо клевещутъ, а между-тмъ въ нихъ гораздо-боле привязанности къ людямъ, чмъ обыкновенно думаютъ.
Глаза доброй фрау заблистали отъ радости, когда она увидла, что еще одно существо, кром ея, было обрадовано возвращеніемъ сына.— ‘Тибъ узналъ тебя!’ говорила она, гладя своего любимца по пестрой шерстк, потомъ, какъ опомнясь и покачавъ печально головою, она воскликнула:— ‘Ахъ, мой бдный Дольфъ, не требуй себ помощи отъ матери! Она уже не въ-состояніи помогать и себ-самой! Что будетъ съ тобою, бдняжка?’
— ‘Матушка, не говори такъ со мною’, воскликнулъ Дольфъ: ‘я долго былъ теб въ тягость, теперь пришла моя очередь беречь и покоить тебя на старости лтъ. Ну, полно печалиться! Ты, я, и Тибъ доживемъ, Богъ дастъ, до лучшихъ дней. Ты видишь: я молодъ, здоровъ и силенъ, а потому не надо отчаиваться, я увренъ, что тмъ или другимъ образомъ, все послужитъ къ-лучшему’.
Между-тмъ-какъ эта сцена происходила въ семейств Гейлигеровъ, въ домъ доктора Книппергаузена пришла всть о благополучномъ возвращеніи его ученика. Маленькій докторъ не зналъ — радоваться ли ему или печалиться при этомъ извстіи. Онъ не могъ не радоваться, видя въ этомъ событіи лучшее доказательство нелпости слуховъ, распространенныхъ о его загородномъ дом, но мысль, что ученикъ, отъ котораго онъ считалъ себя освобожденнымъ, опять навяжется къ нему на руки, сокрушала его. Въ то время, какъ онъ колебался между этихъ двухъ чувствованій, фрау Ильзи посовтовала ему воспользоваться продолжительнымъ отсутствіемъ юноши и запереть ему навсегда двери.
Сообразно съ этимъ намреніемъ, и все было приготовлено къ пріему гуляки-ученика, въ-случа, еслибъ ему вздумалось прійдти на старую квартиру. Успокоивъ нсколько свою мать, Дольфъ отправился въ домъ своего бывшаго учителя и дрожащею рукою взялся за замокъ. Лишь-только пошевелилъ онъ ручкою, какъ голова доктора въ красномъ колпак высунулась изъ одного окна, а голова управительницы въ бломъ чепц — изъ другаго. Вслдъ за этимъ на него посыпался страшный градъ ругательствъ и грубыхъ прозвищъ съ примсью превосходныхъ совтовъ, въ род тхъ, какіе расточаются другу въ несчастіи или преступнику въ суд. Черезъ нсколько минутъ, не было окошка на улиц, изъ котораго не торчалъ бы колпакъ или чепецъ, прислушиваясь къ пронзительному голосу фрау Ильзи и къ хриплому басу доктора Книппергаузена. Слова:— ‘Никакъ Дольфъ Гейлигеръ вернулся домой?! Опять начнутся старыя проказы!’ перелетали изъ окна въ окно. Убдясь вскор, что отъ доктора ничего нельзя было ожидать, кром добрыхъ совтовъ (которыхъ у него былъ такой большой запасъ, что онъ могъ ихъ кидать изъ окошка), Дольфъ принужденъ былъ ретироваться, и переночевать подъ скромнымъ кровомъ честнаго Петера де-Грудта.
На слдующій день, рано утромъ, Дольфъ пустился въ путь къ Заколдованному-Дому. Въ немъ все было въ томъ же вид, въ какомъ онъ его оставилъ. Поля заросли травою, и, казалось, никто посл него не проходилъ по нимъ. Съ трепещущимъ сердцемъ спшилъ онъ къ колодезю. Посмотрвъ внизъ, онъ увидлъ, что колодецъ былъ довольно-глубокъ, а на дн находилась вода. Онъ запасся удочкою, какія обыкновенно употребляютъ ньюфаундлендскіе рыбаки. На конц ея были прикрплены свинцовая гирька и большой крючокъ. Этимъ инструментомъ онъ сталъ измрять глубину воды, ведя веревочкою во вс стороны. Онъ нашелъ, что колодезь былъ довольно-глубокъ, и кром воды въ немъ было много сора и каменьевъ, упавшихъ сверху. Нсколько разъ крючокъ его зацплялся, и онъ едва не оборвалъ удочки. На крючокъ попадались то лошадиный черепъ, то желзный обручъ, то старое ведро, однимъ-словомъ, всякая дрянь. Въ-продолженіе нсколькихъ часовъ былъ онъ занятъ этою ловлею, и ничто еще не вознаграждало трудовъ его и не поощряло продолжать ихъ. Онъ уже считалъ себя за великаго глупца, за то, что принялъ пустой сонъ за истину, собирался бросить удочку и все прочее въ колодезь и прекратить ловъ.
— ‘Еще разъ закину удочку’ сказалъ онъ, наконецъ: ‘и это будетъ уже послдній!’ Продолжая водить веревочкою по вод, онъ вдругъ почувствовалъ, что гирька провалилась какъ-бы въ какое-нибудь отверстіе, вытаскивая се назадъ, онъ увидлъ, что крючокъ зацпился за что-то тяжелое. Онъ продолжалъ тянуть удочку съ большою осторожностью, боясь каждую минуту, чтобъ она не оборвалась отъ тяжести. Мало-по-малу соръ, покрывавшій находку, свалился прочь, и онъ вытащилъ ее на поверхность воды, каковъ же былъ его восторгъ, когда онъ увидлъ на крючк что-то похожее на серебро! Едва переводя отъ безпокойства дыханіе, онъ тащилъ сокровище къ отверстію колодца, удивлялся его всу, и каждую минуту опасался, чтобъ оно не сорвалось съ крючка я не пошло опять ко дну. Наконецъ онъ благополучно выложилъ его на край колодца. Это была большая миска старинной работы, съ богатою рзьбою и съ гербовыми изображеніями, весьма-похожими на изображенія, которыми былъ украшенъ каминъ его матери. Крышка на миск была прикрплена проволокою. Дольфъ распуталъ проволоку дрожащею рукою, поднялъ крышку, и… о чудо! Сосудъ былъ наполненъ большими золотыми монетами незнакомаго ему чекана! Очевидно, онъ напалъ на то мсто, гд старый Килліанъ внъ-деръ Спигель скрылъ свое сокровище. Боясь, чтобъ его не увидлъ кто-нибудь, онъ осторожно удалился и спряталъ свой горшокъ съ деньгами въ потаенномъ мст. Онъ сталъ распускать страшные слухи о Заколдованномъ-Дом и легко отбилъ у всхъ охоту посмотрть его, между-тмъ самъ часто ходилъ туда въ дурную погоду, когда на сосднихъ поляхъ не было ни души, однако, никогда не пускался въ путь въ ночное время. Первый разъ въ жизни, онъ показалъ себя прилежнымъ и трудолюбивымъ, занимаясь своимъ ремесломъ съ такимъ стараніемъ и успхомъ, что въ короткое время нажилъ столько денегъ, сколько было достаточно, чтобъ прослыть въ т умренныя времена богатымъ человкомъ.
Было бы и скучно и длинно исчислять дальнйшія подробности его исторіи: разсказывать, какъ онъ, мало-по-малу, сталъ пользоваться своею собственностью, не возбудивъ ни удивленія, ни разспросовъ, какъ онъ разсялъ вс сомннія касательно своего права на владніе этою собственностью и, вмст съ тмъ, удовлетворилъ желанію своего сердца, женясь на хорошенькой Маріи ван-дер-Гейденъ, и, наконецъ, какъ онъ и Гиръ Антоній сдлали вмст множество пріятныхъ прогулокъ.
Должно замтить, что Дольфъ взялъ мать свою къ себ въ домъ, и, такимъ-образомъ, успокоилъ ее на старости лтъ. Добрая фрау дождалась, наконецъ, что сынъ ея пересталъ быть предметомъ людскихъ пересудовъ, и, что напротивъ-того, съ каждымъ днемъ возрасталъ въ народномъ мнніи: вс отзывались съ хорошей стороны, какъ объ немъ-самомъ, такъ и объ его винахъ, даже самые важные изъ бургомистровъ никогда не отказывались отъ его обдовъ. Дольфъ часто разсказывалъ у себя за столомъ свои прежнія проказы, длавшія его нкогда ужасомъ всего города, но теперь на нихъ смотрли какъ на превосходныя шутки, и самые серьёзные люди держались за бока слушая ихъ. Но никто не былъ такъ пораженъ возрастающимъ значеніемъ Дольфа, какъ его старый учитель — докторъ, а Дольфъ былъ столь-добръ, что, забывъ прежнее, сдлалъ его своимъ домашнимъ врачомъ, взявъ однако ту предосторожность, чтобъ вс его предписанія выбрасывались изъ окна. Въ маленькой, уютной гостиной его матери, по-прежнему собирались ея старыя пріятельницы, поболтать за чашкою чая, а Петеръ де-Грудтъ, сидя у камина и качая на колнахъ котораго-нибудь изъ ея внучатъ, часто поздравлялъ ее, что сынъ ея сдлался такимъ великимъ человкомъ, на что добрая старушка обыкновенно отвчала, съ самодовольствіемъ потряхивая головою: — ‘Ахъ, сосдушка, сосдушка! Не говорила ли я теб, что, рано-ли, поздноли, придетъ время, что и Дольфъ никому не уступитъ?’
Такимъ-образомъ, Дольфъ Гейлигеръ жилъ благополучно и весело, и тмъ веселе, чмъ становился старше и опытне. Онъ содйствовалъ открытію многихъ полезныхъ учрежденій, какъ на-принръ общества пнія, бифетекс-клуба, и проч., предсдательствовалъ на всхъ публичныхъ обдахъ, и первый заимствовалъ изъ Вест-Индіи употребленіе за столомъ черепахи. Онъ улучшилъ породу скаковыхъ лошадей и боевыхъ птуховъ, и былъ великимъ покровителемъ скромныхъ талантовъ, такъ-что всякій, кто умлъ спть хорошую псню и разсказать хорошую сказку, смло могъ являться къ его столу.
Онъ былъ также членомъ Городской корпорацій и предложилъ нсколько законовъ въ защиту устрицъ и дичи, и въ свомъ духовномъ завщаніи назначилъ обществу серебряную пуншевую чашу, сдланную изъ извстной уже читателямъ миски, которая и по-нын находится во владніи корпораціи.
Наконецъ, онъ умеръ въ цвтущей старости, въ-слдствіе апоплексическаго удара, которымъ былъ пораженъ во время праздника даннаго корпораціею, и погребенъ съ большими почестями на кладбищ голландской церкви, что въ Садовой-Улиц, гд и понын можно еще видть его памятникъ съ скромною эпитафіею на голландскомъ язык, которую сочинилъ пріятель его, мингеръ Юстусъ Бенсонъ, старинный, но превосходный поэтъ Нью-Йоркской-Провинціи.
Предъидущій разсказъ построенъ на боле прочномъ основаніи, чмъ большая часть разсказовъ подобнаго рода, и это потому только, что онъ перешелъ ко мн отъ Дольфа Гейлигера, не боле какъ черезъ вторыя руки. Дольфъ же сообщилъ его только подъ конецъ своей жизни, и то подъ величайшимъ секретомъ, не многимъ избраннымъ пріятелямъ, у себя за столомъ посл лишней чарки пунша, и несмотря на все неправдоподобіе той части разсказа, гд являются на сцену домовые, никто изъ гостей не показалъ знаковъ малйшаго сомннія. Теперь, прежде-чмъ я заключу свой разсказъ, я считаю нелишнимъ замтить, что кром прочихъ его достоинствъ, Дольфъ мастерски умлъ раскланиваться.