АМЕРИКАНСКІЕ РАЗСКАЗЫ
СОБРАННЫЕ
МАРКОМЪ ТВЭНОМЪ
ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. С. СУВОРИНА
Рипъ Ванъ-Винкль.
Рипъ Ванъ-Винкль.
Вашингтона Ирвинга.
Рип Ван-Винкль, Ирвинг Вашингтон, Год: 1819
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Всякій, кому случалось постить рку Гудсонъ, наврное помнитъ Катскильскія горы. Этотъ отрогъ большой Апалахской цпи къ западу отъ рки достигаетъ благородной высоты и величаво господствуетъ надъ окрестной мстностью. Каждое время года, перемна погоды, утро и вечеръ производятъ какое нибудь измненіе въ волшебныхъ краскахъ и очертаніяхъ этихъ горъ, для опытныхъ хозяекъ он служатъ настоящимъ барометромъ. Когда стоитъ ясная, хорошая погода, горы одты пурпуромъ и лазурью, контуры ихъ отчетливо вырзаются на чистомъ неб, но иногда, даже при безоблачномъ неб, на вершинахъ горъ собираются срые пары, которые, при послднихъ лучахъ заходящаго солнца, горятъ и свтятся, словно сіяніе.
У подошвы этихъ волшебныхъ горъ путешественникъ, вроятно, замтилъ легкій дымокъ деревушки, аспидныя крыши которой блестятъ между деревьевъ, тамъ, гд лазоревые тоны горъ сливаются съ свжей, яркой зеленью передняго плана. Это маленькое селеніе очень древнее, основанное голландскими выходцами, при добромъ Питер Стювезант (міръ праху его!). Нкоторые домики сохранились еще съ того времени, они построены изъ желтаго кирпича, привезеннаго изъ Голландіи, имютъ окна съ мелкимъ свинцовымъ переплетомъ и остроконечныя крыши, увнчанныя флюгерами.
Въ этомъ-то селеніи, съ одномъ изъ домиковъ, по правд сказать, очень неказистомъ и обветшаломъ, жилъ когда-то простой, добродушный поселянинъ, по имени Рипъ Ванъ-Винкль. Онъ былъ потомокъ Ванъ-Винклей, отличавшихся въ рыцарскія времена Питера Стювезанта и сопровождавшихъ его при осад форта Христины. Однако, онъ не унаслдовалъ воинственнаго характера своихъ предковъ. Я уже замтилъ, что онъ былъ простодушный добрякъ, а кром того, хорошій сосдъ и послушный мужъ, состоящій подъ башмакомъ у жены. Этому послднему обстоятельству можно приписать ту мягкость души, которая доставила ему широкую популярность: извстно, что никто такъ не склоненъ къ кротости и мягкости вн дома, какъ люди, которыхъ жены держатъ въ ежовыхъ рукавицахъ. Изъ этого слдуетъ, что сварливая жена, въ извстныхъ отношеніяхъ, можетъ считаться сущей благодатью, а если такъ, то Рипъ Ванъ-Винкль былъ въ избытк надленъ ею.
Онъ былъ любимцемъ всхъ добрыхъ хозяекъ въ сел, какъ водится, бабы всегда принимали его сторону въ домашнихъ дрязгахъ и постоянно сваливали вину на госпожу Ванъ-Винкль. Вс ребятишки въ сел привтствовали Рипа радостными криками. Онъ устраивалъ имъ забавы, мастерилъ игрушки, училъ длать бумажные зми и разсказывалъ длинныя исторіи про духовъ, домовыхъ и индйцевъ. Когда бы онъ ни показался на деревенской улиц, его всегда окружала толпа ребятъ, которые дергали его за полы, лзли ему на спину и разыгрывали съ нимъ разныя штуки совершенно безнаказанно. Даже деревенскія собаки — и т никогда не лаяли на Рипа.
Величайшимъ недостаткомъ Рипа было непреодолимое отвращеніе ко всякаго рода полезной работ. Это не могло происходить отъ недостатка усидчивости и терпнія, потому что онъ зачастую просиживалъ цлые часы на мокрой скал, вооруженный длинной и тяжелой, какъ татарская пика, удочкой, и ловилъ рыбу безропотно, хотя бы ничего не поймалъ за весь день, кром жалкаго пискаря. Онъ таскалъ на плеч винтовку цлыми часами, бродилъ по лсамъ и болотамъ, получая за это въ награду какую нибудь блку или дикаго голубя. Онъ никогда не отказывался помочь сосду даже въ тяжкой работ. Вс женщины села посылали его исполнять разныя порученія, которыхъ ни за что не взяли бы на себя ихъ мене услужливые мужья. Словомъ, Рипъ всегда готовъ былъ заниматься всякимъ дломъ, кром своего собственнаго, что же касается того, чтобы исполнять свои домашнія обязанности или держать свою мызу въ порядк — то онъ считалъ это просто невозможнымъ.
По его мннію, не стоило даже хозяйничать на его мыз, потому что это будто бы самое отвратительное мстечко во всемъ краю. Что ни длай, оно все будетъ не въ порядк. Его заборы постоянно разваливались, его корова всегда пропадала или заходила въ огородъ, въ его поляхъ сорная трава росла гораздо успшне, чмъ что другое, дождикъ всегда, какъ нарочно, начиналъ лить какъ изъ ведра, когда Рипу предстояла работа подъ открытымъ небомъ. Постепенно весь его наслдственный участокъ ускользалъ у него изъ рукъ по клочкамъ, и скоро осталось у него только крохотное поле кукурузы и картофелю, да и то находилось въ гораздо худшемъ состояніи, нежели остальныя поля по сосдству.
Дти Рипа ходили оборваные и безъ призора, какъ какіе нибудь бездомные сироты. Сынишка его Рипъ, мальчикъ какъ дв капли воды похожій на отца, общалъ унаслдовать вс отцовскія привычки. Съ утра до вечера онъ билъ баклуши и бгалъ по селу, наряженный въ старыя отцовскія брюки, которыя онъ придерживалъ одной рукой, какъ франтиха придерживаетъ свой шлейфъ въ грязную погоду.
Тмъ не мене Рипъ Ванъ-Винкль принадлежалъ къ числу тхъ счастливыхъ смертныхъ, которые на вс невзгоды смотрятъ легко, дятъ блый хлбъ или черный, смотря по тому, который дается съ меньшимъ трудомъ, и скоре готовы умереть съ голоду, нежели работать. Еслибъ предоставить его самому себ, то онъ проводилъ бы свою жизнь безпечально, не ударивъ палецъ о палецъ. Но жена то и дло напвала ему въ уши, что онъ лнтяй, безпечный человкъ, что онъ раззоряетъ семью. Языкъ ея работалъ безъ устали съ утра до вечера, что бы ни сказалъ Рипъ, что бы онъ ни сдлалъ, жена постоянно точила его. У Рипа былъ одинъ только способъ отвчать на ея брань и наставленія: онъ пожималъ плечами, качалъ головой, потуплялъ глаза и молчалъ. Но это вызывало новый потокъ укоровъ. Тогда ему ничего не оставалось длать, какъ уходить изъ дому.
Единственнымъ домашнимъ другомъ Рипа была его собака Волчокъ, которая находилась въ такомъ же забитомъ состояніи, какъ и ея хозяинъ, потому что госпожа Ванъ-Винкль смотрла на нее, какъ на сообщницу и товарища мужа въ праздности и ничего-недланіи. По правд сказать, Волчокъ былъ во всхъ отношеніяхъ храбрый песъ, когда онъ рыскалъ съ хозяиномъ по лсу, но какая храбрость устоитъ противъ постояннаго, ежечаснаго, ужасъ наводящаго пиленья женскимъ языкомъ? Какъ только Волчокъ входилъ въ домъ, онъ поджималъ хвостъ, опускалъ голову и изъподтишка поглядывалъ на госпожу Ванъ-Винкль, а при малйшемъ стук метлы или ухвата, со всхъ ногъ удиралъ со двора.
Чмъ дальше, тмъ хуже жилось Рипу. Сварливый нравъ никогда не смягчается съ годами, а острый языкъ — единственное орудіе, которое не притупляется отъ постояннаго употребленія. Долгое время онъ старался утшаться, посщая родъ постояннаго клуба мудрецовъ, философовъ и другихъ лнтяевъ селенія, клуба, засдающаго обыкновенно на скамь передъ небольшимъ трактиромъ, съ вывской, украшенной румянымъ портретомъ его величества Георга III. Здсь завсегдатаи просиживали въ тни цлые дни лтомъ, вяло пережевывая деревенскія сплетни или разсказывая безконечныя исторіи о пустякахъ. Но иногда, право, стоило бы послушать ихъ разсужденія, когда имъ попадалась въ руки старая газета, занесенная какимъ нибудь путешественникомъ. Какъ торжественно они слушали чтеніе этой газеты Дерикомъ Ванъ-Буммелемъ, школьнымъ учителемъ, вертлявымъ, ученымъ человчкомъ, котораго не страшило никакое, даже самое замысловатое слово въ лексикон, какъ мудро они судили-рядили о событіяхъ, давно прошедшихъ!
Мннія клуба подчинялись безусловному вліянію Николаса Веддера, сельскаго патріарха и хозяина трактира, онъ съ утра до вечера сидлъ у дверей, передвигаясь по мр того, какъ перемщалась тнь, такъ что сосди по его движеніямъ узнавали который часъ съ такой же точностью, какъ по солнечнымъ часамъ. Правда, онъ рдко говорилъ, зато курилъ трубку безостановочно. Его почитатели, однако (у каждаго великаго человка есть свои почитатели), прекрасно понимали его и безъ словъ. Когда что нибудь изъ сказаннаго, или прочитаннаго не нравилось Веддеру, онъ курилъ раздражительно, посылая отрывистые, сердитые клубы дыму, когда же ему что нибудь приходилось по вкусу — онъ покуривалъ тихо и спокойно, и по временамъ, вынимая трубку изо рта, выпускалъ изъ ноздрей легкія струйки и важно покачивалъ головой въ знакъ полнаго удовольствія.
Даже изъ этого убжища несчастный Рипъ былъ вытсненъ своей неугомонной супругой, которая врывалась въ мирныя бесды мудрецовъ и осыпала бранью всхъ членовъ клуба. Даже такое почтенное лицо, какъ Николасъ Веддеръ, попадалось на языкъ бдовой бабы, которая обвиняла его, что онъ потакаетъ лности ея мужа.
Злополучный Рипъ былъ, наконецъ, доведенъ до полнаго отчаянія, единственнымъ средствомъ избавиться отъ работы на мыз и отъ брани жены было взять ружье и уйти въ лсъ. Тамъ онъ садился подъ деревомъ и длилъ свою скудную пищу съ Волчкомъ, которому онъ сочувствовалъ всей душой, какъ товарищу по гоненіямъ.
— Бдный Волчокъ, говорилъ онъ,— по милости хозяйки, ты ведешь собачью жизнь, да не тужи — я останусь теб врнымъ другомъ!
Волчокъ вилялъ хвостомъ, пытливо заглядывалъ въ глаза своему господину, и если собаки въ состояніи чувствовать жалость, то, я полагаю, онъ отъ всего сердца жаллъ Рипа.
Однажды, во время такой экскурсіи, въ ясный осенній день, Рипъ незамтно взобрался на одну изъ высочайшихъ вершинъ Катскильскихъ горъ. Измученный охотой на блокъ, онъ бросился на зеленую мураву у самаго края пропасти. Сквозь деревья онъ могъ видть разстилающіяся передъ нимъ равнины и лса. Вдали виднлся царственный Гудсонъ, катящій свои тихія, величавыя воды, въ которыхъ отражались пурпуровыя облака, а еще дале голубые холмы, сливающіеся съ горизонтомъ.
Оглянувшись въ другую сторону, онъ увидалъ глубокую горную пропасть, дикую, пустынную, съ обломками скалъ на дн, куда слабо проникали послдніе лучи заходящаго солнца. Довольно долго Рипъ отдыхалъ, любуясь ландшафтомъ, приближался вечеръ, горы бросали длинныя голубыя тни на долину. Вдругъ Рипъ вспомнилъ, что не успетъ до сумерекъ вернуться домой, и глубоко вздохнулъ, подумавъ о предстоящей встрч съ грозной супругой.
Онъ уже хотлъ спускаться внизъ, какъ вдругъ услышалъ голосъ, зовущій издалека: ‘Рипъ Ванъ-Винкль! Рипъ Ванъ-Винкль!’ Онъ оглянулся — никого не видно, только воронъ одиноко несется надъ горной вершиной. Рипъ подумалъ, что, вроятно, ему почудилось и продолжалъ спускаться, вдругъ тотъ же самый крикъ звонко и отчетливо пронесся въ вечернемъ воздух: ‘Рипъ Ванъ-Винкль! Рипъ Ванъ-Винкль!’ Въ эту минуту у Волчка взъерошилась шерсть на спин, онъ глухо зарычалъ, прижался къ своему хозяину и пугливо оглянулся на пропасть. Рипъ почувствовалъ смутный страхъ, озираясь по тому же направленію, онъ увидалъ какую-то странную фигуру, тихо пробиравшуюся между скалъ, сгибаясь подъ тяжестью ноши на спин. Рипъ изумился, встртивъ человческое существо въ такомъ безлюдномъ, пустынномъ захолусть, но предположивъ, что это какой нибудь сосдъ, нуждающійся въ помощи, сталъ спускаться къ нему навстрчу.
Приближаясь къ незнакомцу, онъ еще больше изумился странностью его наружности и наряда. Это былъ приземистый, коренастый человчекъ, съ густыми, косматыми волосами и сдой бородой. Одежда его была стариннаго голландскаго покроя: суконный камзолъ, плотно обхватывающій станъ, и широкія панталоны до колнъ, украшенныя нсколькими рядами пуговицъ. Онъ несъ на плеч боченокъ, очевидно, полный жидкости, и знаками приглашалъ Рипа подойти помочь ему. Хотя Рипъ смутился и подозрительно относился къ незнакомцу, однако подскочилъ къ нему со своей обычной услужливостью, и вотъ, помогая другъ другу, они взобрались вверхъ по узкой ложбин, очевидно прежде служившей русломъ горнаго потока. По мр того, какъ они подымались, Рипъ отъ времени до времени слышалъ продолжительные раскаты какъ бы отдаленнаго грома, они неслись изъ глубокаго оврага между скалъ, къ которымъ вела ложбина. Онъ останавливался перевести духъ, прислушиваясь къ далекой гроз, и опять шелъ дальше. Наконецъ пришли они къ площадк, въ вид небольшого амфитеатра, окруженнаго отвсными скалами, съ которыхъ свшивались густыя втви деревьевъ, такъ что сквозь зелень можно было видть лишь клочки голубого неба и вечернія облака. Все время Рипъ и его спутникъ шли молча, Рипъ не могъ понять, для чего тащить боченокъ съ виномъ на дикую вершину горы, но въ этомъ незнакомц было что-то такое сверхъестественное, непостижимое, внушающее ужасъ и недопускающее фамильярности.
Когда они достигли пещеры, неожиданное зрлище поразило Рипа. На площадк, посредин, собралась цлая компанія странныхъ личностей, игравшихъ въ кегли. Они были одты по какой-то необыкновенной, заморской мод, на нкоторыхъ были короткіе камзолы, на другихъ куртки съ длинными ножами за поясомъ, у большинства были широчайшіе панталоны, такіе же, какъ и у спутника Рипа. Лица ихъ тоже были необыкновенны: у одного огромная борода, широкое лицо и маленькіе, свиные глазки, у другого почти все лицо состояло изъ одного носа, а на голов красовалась блая шапка въ вид сахарной головы, украшенная краснымъ птушинымъ перомъ. Одинъ изъ незнакомцевъ казался начальникомъ. Это былъ плотный господинъ, съ смуглымъ, загорлымъ лицомъ, на немъ былъ надтъ камзолъ съ кружевомъ, широкій поясъ, высокая шляпа съ перьями и башмаки на высокихъ каблукахъ. Вс эти фигуры напомнили Рипу картину старой Фламандской живописи, которую онъ видлъ въ гостиной у сельскаго священника, домине Ванъ-Шайка. Картина эта была вывезена изъ Голландіи во времена основанія колоніи.
Но всего диковинне показалось Рипу то, что хотя незнакомцы, повидимому, забавлялись, однако лица ихъ оставались совершенно неподвижными, они даже не обмнивались ни единымъ словомъ,— такой мрачной игры онъ еще никогда не видывалъ во всю свою жизнь. Ничто не нарушало тишины, кром стука кегельныхъ шаровъ, раздававшагося эхомъ въ горахъ, точно раскаты грома.
Когда приблизились Рипъ съ его спутникомъ, незнакомцы тотчасъ же прекратили игру и уставились на Рипа такимъ неподвижнымъ, оловяннымъ взоромъ на окаменлыхъ лицахъ, что у него упало сердце и задрожали колнки. Провожатый Рипа вылилъ содержимое изъ боченка въ большія фляги и знаками приказалъ Рипу прислуживать честной компаніи. Рипъ повиновался, дрожа отъ страха. Вс потягивали напитокъ въ глубокомъ молчаніи, потомъ снова принялись за игру.
Мало-по-малу страхъ Рипа исчезъ. Улучивъ минуту, когда никто не смотрлъ на него, онъ даже отважился попробовать напитокъ, оказавшійся превосходной старой голландской водкой. Рипъ любилъ выпить, вскор онъ повторилъ угощеніе, глотокъ за глоткомъ — и онъ такъ наугощался, что потерялъ сознаніе, глаза его сомкнулись, голова опустилась на грудь, онъ погрузился въ глубокій сонъ…
Проснувшись, онъ очутился на той самой зеленой полянк, гд впервые увидалъ страннаго незнакомца. Рипъ протеръ глаза — было ясное, лтнее утро. Птицы весело щебетали, порхая по вткамъ, надъ вершиной парилъ орелъ въ ясной лазури.
— Неужто я проспалъ здсь всю ночь? подумалъ Рипъ.
Онъ припомнилъ все, что произошло съ нимъ передъ тмъ, какъ онъ уснулъ. Странный незнакомецъ съ боченкомъ, горный оврагъ, дикое убжище между скалъ, мрачная игра въ кегли, фляга…
— Ахъ, эта фляга! Эта проклятая фляга! сокрушался Рипъ,— что-то я скажу жен въ свое оправданіе?
Онъ оглянулся, ища ружье, но вмсто блестящаго, хорошо вычищеннаго оружія, онъ увидалъ какое-то старое, съ ржавымъ стволомъ и источеннымъ червями деревомъ. У него мелькнуло подозрніе, что шутники съиграли съ нимъ штуку — подпоили виномъ и подмнили ружье. Волчокъ тоже куда-то исчезъ, но можетъ быть, онъ погнался за куропаткой или за блкой. Рипъ свистнулъ собаку, сталъ звать ее по имени, все напрасно — только эхо вторило его крикамъ, собака не показывалась.
Рипъ ршилъ вернуться на то мсто, гд происходилъ вчерашній кутежъ, и спросить, что сталось съ его ружьемъ и собакой. Подымаясь на ноги, онъ замтилъ, что у него плохо сгибаются колнки, да и во всемъ тл чувствуется непривычная истома.
— Видно, не совсмъ здорово спать въ горахъ, пробормоталъ онъ,— если, чего добраго, я схватилъ ревматизмъ, то-то будетъ мн гонка отъ жены!
Съ трудомъ спустился онъ пониже и отыскалъ тотъ оврагъ, по которому они пробирались вчера вечеромъ, но къ его изумленію — горный потокъ, пнясь, несся по этой самой ложбин, наполняя окрестности веселымъ журчаньемъ. Рипъ однако попытался вскарабкаться на края оврага, съ трудомъ прокладывая себ путь между зарослями оршника, ноги его безпрестанно путались въ дикомъ виноград, который стью обвивался вокругъ деревьевъ.
Наконецъ онъ достигъ того мста, гд оврагъ расширялся и образовалъ родъ амфитеатра между скалъ, но теперь не замчалось ни малйшихъ слдовъ такой площадки. Скалы представляли высокую, непроницаемую стну, черезъ которую потокъ свергался внизъ пнистымъ водопадомъ и выливался въ широкій, глубокій бассейнъ, осненный густымъ лсомъ. Здсь бдный Ринъ остановился въ недоумніи. Онъ опять попробовалъ звать своего врнаго пса, но ему отвчало только карканье стаи вороновъ, кружившихся надъ сухимъ деревомъ на краю пропасти и какъ будто насмхавшихся надъ смущеніемъ растеряннаго Рипа. Что тутъ длать? Часы летли, а Рипъ страшно проголодался, такъ какъ не завтракалъ въ этотъ день. Его очень опечалила утрата собаки и ружья, онъ страшился встрчи съ женой, но нельзя же было умирать съ голоду въ горахъ. Онъ покачалъ головой, взвалилъ на плечо старое ржавое ружье и съ тоской на сердц отправился домой.
Приближаясь къ своей деревн, онъ встрчалъ нсколькихъ людей, но вс они были ему незнакомы, это нсколько удивило его, онъ до сихъ поръ думалъ, что знаетъ на перечетъ всхъ окрестныхъ жителей. Вдобавокъ, одежда ихъ была совсмъ другого покроя,— такого онъ еще не видывалъ. Вс прохожіе съ изумленіемъ останавливались и глазли на него, поглаживая подбородки. Безпрестанное повтореніе этого жеста заставило Рипа невольно послдовать ихъ примру, и что же? онъ замтилъ, что борода его отросла на цлый футъ длиною.
Вошелъ Ринъ въ деревню. Толпа какихъ-то чужихъ ребятишекъ со смхомъ и визгомъ побжала за нимъ слдомъ, показывая пальцами на его сдую бороду. Стаи неизвстныхъ собакъ лаяли на него, когда онъ проходилъ мимо. Самая деревня значительно измнилась — стала больше и многолюдне. Появились ряды домовъ, которыхъ онъ прежде не видывалъ, зато другіе, знакомые ему, совсмъ исчезли. Странныя имена на воротахъ, странныя лица въ окнахъ — все было ему чуждо! Рипъ сталъ сомнваться — въ здравомъ ли онъ ум, и не заколдованъ ли окружающій міръ. Но вдь нтъ сомннія, что это его родная деревня, которую онъ вчера только покинулъ! Вонъ Катскильскія горы, вонъ вдалек серебристый Гудсонъ, вонъ холмы и долы на прежнемъ мст. Рипъ смутился и встревожился не на шутку.
— Ахъ, эта проклятая фляга! Ужъ не она ли помутила мой разсудокъ.
Не безъ труда отыскалъ онъ дорогу къ своему собственному домишк и, признаться, подходилъ къ нему съ трепетомъ, ежеминутно ожидая услыхать визгливый голосъ госпожи Ванъ-Винкль. Домъ свой онъ засталъ въ полномъ разрушеніи: крыша ввалилась, окна зіяли безъ стеколъ, двери висли на петляхъ. Отощалая, старая собака, похожая на Волчка, встртила его глухимъ ворчаньемъ. Рипъ кликнулъ ее, но она оскалила зубы, зарычала и отошла прочь.
— Даже врный мой песъ, и тотъ позабылъ меня, вздохнулъ бдный Рипъ.
Онъ вошелъ въ домъ, который прежде его хозяйка — надо отдать ей справедливость — всегда содержала въ большой опрятности. Домъ былъ пустъ, заброшенъ и, очевидно, необитаемъ. Огорченіе прогнало вс страхи Рипа, онъ сталъ звать жену и дтей — голосъ его гулко пронесся по пустымъ комнатамъ и опять все замолкло.
Рипъ пошелъ дальше, онъ спшилъ въ свое старое убжище, деревенскій трактиръ — но его тоже не было и слдовъ. На томъ мст красовалось большое, неуклюжее деревянное зданіе, съ большими окнами, кое-гд лишенными стеколъ и заткнутыми старыми юбками и шляпами, надъ дверями была надпись: ‘Союзный отель Джонатана Дулиттля’. Вмсто большого тнистаго дерева, оснявшаго когда-то скромную голландскую гостинницу, торчалъ длинный голый шестъ, а на верхушк его болталось что-то въ род краснаго ночного колпака, съ котораго разввался флагъ, странно испещренный полосами и звздами — все это показалось Рипу изумительнымъ и непостижимымъ. На вывск, подъ которой онъ, бывало, курилъ трубочку, онъ однако узналъ румяное лицо короля Георга. Но красный камзолъ короля былъ перекрашенъ въ синій, скипетръ въ рук замненъ саблей, а голова украшена треуголкой, внизу же красовалась надпись крупными литерами: ‘Генералъ Вашингтонъ’.
По обыкновенію, у дверей собралась толпа народу, но никого изъ нихъ Рипъ не узналъ въ лицо. Самый характеръ людей какъ будто измнился. Вмсто обычной флегматичности и сонливости замчалось оживленіе, суета, слышались споры. Тщетно искалъ онъ глазами мудраго Николаса Веддера, съ его широкой рожей, двойнымъ подбородкомъ, славной, длинной трубкой, или же Ванъ-Буммеля, школьнаго учителя, перечитывающаго вслухъ старую газету. Вмсто того, какой-то худощавый, желчный парень громогласно тараторилъ о правахъ гражданъ, о выборахъ, о членахъ конгресса, о свобод. Словомъ, вс эти разглагольствованія и споры показались изумленному Ванъ-Винклю настоящимъ вавилонскимъ смшеніемъ языковъ.
Появленіе Рипа съ его длинной сдой бородой, заржавленнымъ ружьемъ, страннымъ костюмомъ и, вдобавокъ, съ цлой ватагой бабъ и ребятишекъ по пятамъ, вскор привлекло вниманіе трактирныхъ политиковъ. Они столпились вокругъ него и осматривали его съ ногъ до головы съ большимъ любопытствомъ. Ораторъ протискался къ нему и, отозвавъ въ сторону, освдомился: ‘за кого онъ подаетъ голосъ?’ Рипъ уставился на него тупымъ взоромъ. Другой какой-то субъектъ, приземистый и суетливый, дернулъ его за рукавъ и, поднявшись на цыпочки, шепнулъ ему на ухо:
— Скажите, вы федералъ или демократъ?
Ридъ точно также не могъ понять смысла этого вопроса. Вдругъ какой-то важный, степенный, пожилой джентльмэнъ въ треугольной шляп смло раздвинулъ локтями толпу и подошелъ къ Ванъ-Винклю, одной рукой онъ подбоченился, а другой сжималъ трость, его пытливые глаза и острый конецъ шляпы какъ бы пронизывали насквозь самую душу Рипа. Суровымъ, строгимъ тономъ онъ спросилъ его: съ какой стати онъ явился на выборы съ ружьемъ, въ сопровожденіи цлой толпы, ужъ не намренъ ли онъ произвести бунтъ въ сел?
— Увы, джентльмэны,— воскликнулъ Рипъ,— я бдный, безобидный человкъ, здшній уроженецъ и врноподданный короля, да хранитъ его Богъ!
Тутъ поднялся цлый содомъ:
— Тори! Тори! шпіонъ! перебжчикъ! долой его!
Съ величайшимъ трудомъ степенному джентльмэну въ треуголк удалось возстановить порядокъ. Удвоивъ суровость, онъ снова спросилъ обвиняемаго, для чего онъ сюда пришелъ и кого ищетъ? Бдняга смиренно уврялъ его, что не замышляетъ ничего дурного, а просто желаетъ повидаться съ нкоторыми сосдями, имющими обыкновеніе сидть въ трактир.
— Кто же они такіе, назови ихъ.
Рипъ подумалъ немного и спросилъ:
— Гд Николасъ Веддеръ?
Наступило гробовое молчаніе, наконецъ какой-то человкъ проговорилъ тоненькимъ, пискливымъ голосомъ:
— Николасъ Веддеръ! да онъ умеръ восемнадцать лтъ тому назадъ! Тамъ на кладбищ былъ деревянный памятникъ, на которомъ написано про него, да памятникъ-то сгнилъ и развалился.
— А гд Бромъ Дётчеръ?
— Ахъ, тотъ ушелъ въ армію въ начал войны, одни говорятъ, что онъ убитъ при осад Стони Пойнта, другіе — что онъ утонулъ при какой-то переправ. Куда онъ двался, наврное не знаемъ.
— Гд же Ванъ-Буммель, школьный учитель?
— Этотъ тоже отправился на войну, служилъ генераломъ въ милиціи, а теперь засдаетъ въ конгресс.
Сердце Рипа болзненно сжималось, пока онъ слушалъ объ этихъ печальныхъ перемнахъ въ кружк его друзей и знакомыхъ. Онъ почувствовалъ себя одинокимъ на свт. У него не хватало мужества разспрашивать о другихъ пріятеляхъ, и онъ воскликнулъ въ отчаяніи:
— Не знаетъ ли кто изъ васъ Рипа Ванъ-Винкля?
— А, Рипъ Ванъ-Винкль! откликнулись двое или трое.— Вонъ онъ Рипъ Ванъ-Винкль стоитъ подъ деревомъ!
Рипъ оглянулся и увидалъ точный портретъ самого себя, въ ту пору, какъ онъ ушелъ въ горы,— по виду такого же точно лнтяя и оборванца. Тутъ ужъ бдный старикъ былъ окончательно сбитъ съ толку. Онъ усумнился въ своей собственной тождественности, не зная, онъ ли это или другой человкъ. Между тмъ, господинъ въ треуголк спросилъ его, кто онъ такой и какъ его зовутъ?
— А Богъ знаетъ! воскликнулъ онъ, теряясь:— я — не я, а кто-то другой, а вонъ тамъ я, или нтъ, это кто-то другой, принявшій мой образъ. Я былъ самимъ собою не дале какъ вчера вечеромъ, но я заснулъ въ горахъ, у меня подмнили ружье, все вокругъ измнилось, я самъ измнился и теперь право не знаю, кто я такой и какъ меня зовутъ!
Присутствовавшіе стали переглядываться. многозначительно перемигиваться, ударяя ладонями по лбу. Между прочимъ, кто-то шепнулъ, что надо отнять у старика ружье, а то долго ли до бды! при одномъ этомъ намек важный господинъ въ треуголк поспшно стушевался. Въ эту критическую минуту какая-то молодая, красивая женщина протискалась сквозь толпу, чтобы взглянуть на старичка. Она держала на рукахъ толстощекаго младенца, который, испугавшись дда, заревлъ во все горло.
— Полно, Рипъ, сказала она,— полно, дурачокъ, старикъ не тронетъ тебя.
Имя ребенка, наружность матери, звукъ ея голоса, все это пробудило рядъ воспоминаній въ голов Рипа.
— Какъ тебя зовутъ, добрая женщина? спросилъ онъ.
— Юдись Гарденіеръ.
— А отца твоего какъ звали?
— Ахъ, бдняга! звали его Рипъ Ванъ-Винкль, двадцать лтъ тому назадъ, онъ ушелъ изъ дому съ ружьемъ и съ той поры о немъ ни слуху, ни духу. Собака его одна вернулась домой. Застрлился ли онъ по нечаянности, либо индйцы увели его въ плнъ — никто не вдаетъ. Я была тогда маленькой двчонкой.
Рипу оставалось задать еще только одинъ вопросъ, и онъ произнесъ его упавшимъ голосомъ:
— А гд твоя мать?
— О, она тоже умерла, но не такъ давно, разсердилась на прохожаго нищаго, у нея и лопнулъ кровеносный сосудъ.
Наконецъ-то капля отрады проникла въ измученную душу Рипа. Бдняга не могъ доле удерживаться. Онъ схватилъ въ объятія свою дочь и внука.
— Я — твой отецъ! вскричалъ онъ,— когда-то молодой Рипъ Вамъ-Винкль, а теперь старикъ Вамъ-Винкль. Неужели никто не узнаётъ бднаго Рипа?
Вс стояли, какъ громомъ пораженные, наконецъ древняя старуха выдлилась изъ толпы, поплелась къ нему, приложила руку къ глазамъ въ вид зонтика и закричала:
— Ну да, конечно, это Рипъ Ванъ-Винкль, онъ самый! Добро пожаловать, старый сосдушка! Гд это ты пропадалъ цлыхъ двадцать лтъ?
Въ короткихъ словахъ Рипъ разсказалъ всю свою исторію, потому что эти двадцать лтъ миновали для него, какъ одна ночь. Сосди ахали, слушая разсказъ, иные недоврчиво переглядывались и щелкали языкомъ. Самодовольный господинъ въ треуголк, поспшившій вернуться назадъ, какъ только миновала тревога, насмшливо поджалъ губы и покачалъ головой, причемъ все собраніе тоже покачало головами.
Однако ршили сперва спросить совта у старика Питера Вандердонка, который въ это время тихой поступью плелся по дорог. Онъ былъ потомокъ историка того же имени, писавшаго хронику первыхъ временъ существованія провинціи. Питеръ былъ старожиломъ селенія и зналъ какъ свои пять пальцевъ вс диковинныя происшествія и традиціи околотка. Онъ сразу призналъ Рипа и подтвердилъ, что его исторія вовсе не выдумка. Онъ уврилъ честную компанію, что, по преданію, въ Катскильскихъ горахъ всегда водились какія-то странныя существа. По разсказамъ древнихъ стариковъ, великій Гендрикъ Гудсонъ, впервые открывшій рку и окрестный край, является въ горахъ каждыя двадцать лтъ со всмъ экипажемъ своего судна ‘Полумсяцъ’, онъ посщаетъ мста своихъ былыхъ подвиговъ, наблюдаетъ рку и великій городъ, носящій его имя. Отецъ Питера однажды собственными глазами видалъ этихъ выходцевъ съ того свта въ старинныхъ голландскихъ костюмахъ, игравшихъ въ кегли въ одной изъ пещеръ, самъ слышалъ въ одинъ ясный лтній день стукъ шаровъ, подобный раскатамъ отдаленнаго грома.
Выслушавъ эту исторію, толпа разошлась и вернулась къ боле важнымъ интересамъ выборовъ. Дочь Рипа взяла старика къ себ, у нея былъ уютный, опрятный домикъ, гд она жила со своимъ мужемъ, дюжимъ молодцомъ-фермеромъ, въ которомъ Рипъ узналъ одного изъ мальчугановъ, когда-то лазившихъ ему на спину. Что касается старшаго сына и наслдника Рипа, то онъ состоялъ батракомъ на этой же ферм, но обнаруживалъ наслдственную склонность заниматься чмъ угодно, только не своимъ дломъ.
Старикъ Рипъ принялся за свои старыя привычки и прогулки, вскор онъ отыскалъ многихъ изъ прежнихъ пріятелей, но такъ какъ они сильно одряхлли и пострадали отъ безпощаднаго времени, то онъ предпочелъ сойтись съ представителями новаго, молодого поколнія, среди которыхъ пріобрлъ большую популярность.
Такъ какъ дома ему было длать нечего, и онъ уже достигъ того возраста, когда человкъ въ прав быть лнивымъ, то онъ опять по-старому проводилъ цлые дни на лавочк у дверей трактира. Вс почитали его, какъ одного изъ патріарховъ селенія и разсказчика о былыхъ временахъ, ‘до войны’. Довольно долго онъ не могъ войти въ колею и освоиться съ странными событіями, совершившимися во время его сна. Возгорлась революціонная война, страна свергла иго Англіи, и онъ самъ, вмсто того чтобы быть подданнымъ его величества короля Георга III, сдлался свободнымъ гражданиномъ Соединенныхъ Штатовъ. Рипъ въ сущности не былъ политикомъ, перемны въ государственномъ стро мало трогали его, одинъ лишь родъ деспотизма когда-то ложился на него тяжелымъ гнетомъ — домашній деспотизмъ его супруги. Къ счастью, онъ миновалъ, Рипъ освободился отъ тяжелыхъ супружескихъ узъ, теперь онъ могъ ходить куда ему угодно, не опасаясь страшной тираніи госпожи Ванъ-Винкль. Но чуть только упоминалось ея имя, онъ опускалъ голову по старой памяти и потуплялъ глаза — эти жесты можно было принять и за выраженіе смиренной покорности судьб, и за радость избавленія.
Рипъ имлъ привычку разсказывать свою исторію всякому прохожему, появляющемуся въ трактир мистера Дулиттля. Замчалось однако, что онъ всякій разъ что нибудь да переиначитъ или прибавитъ. Вс жители окрестностей — мужчины, женщины и даже ребятишки — знали наизусть эту диковинную исторію. Нкоторые, впрочемъ, сомнвались въ ея правдивости, увряя, что Рипъ выжилъ изъ ума. Но это были очень немногіе, коренные же голландскіе поселенцы почти вс врили приключеніямъ старика. Даже по сіе время, всякій разъ, какъ разразится гроза въ Катскильскихъ горахъ въ теплый лтній день, поселяне говорятъ, что это Гендрикъ Гудсонъ играетъ въ кегли со своими сподвижниками, и почти вс забитые мужья въ околотк, когда ужъ имъ слишкомъ тяжко становится жить на бломъ свт, мечтаютъ выпить волшебнаго напитка изъ фляги Рипа Ванъ-Винкля.