Докторша, Зотов Владимир Рафаилович, Год: 1855 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 111 минут(ы)

ДОКТОРША.

ПОВСТЬ.

I.

Царское Село, до проведенія въ него желзной дороги, было едва-ли не самымъ тихимъ и уединеннымъ мстомъ въ окрестностяхъ Петербурга. Жителей въ немъ было не мало, но это были жители большею частью невыбиравшіе своимъ пребываніемъ этотъ чистый и красивый городокъ, а обязанные жить въ немъ по служебнымъ отношеніямъ. Въ город помщалась часть дворцоваго управленія, стоялъ гусарскій полкъ и находился Царскосельскій Лицей, но многочисленныя лица, принадлежащія къ этимъ учрежденіямъ, или имвшія съ ними необходимыя сношенія, не придавали большаго оживленія городу, дятельность этихъ лицъ обнаруживалась только въ тсномъ кругу ихъ занятій, а кругъ ихъ знакомства былъ еще тсне. Зимою въ город не было ни баловъ, ни собраній, на улицахъ, въ иной день не удавалось встртить ни одного человка, большое освщеніе въ окнахъ скромныхъ домиковъ было чрезвычайною рдкостью, о которой, впрочемъ, мало толковали, потому-что мало кому удавалось ее замтить. Лтомъ городъ оживлялся немного, боле отъ переселенія дачниковъ, привлекаемыхъ сюда великолпнымъ садомъ или желаніемъ чаще видться съ своими дтьми или родственниками, воспитывавшимися въ Лице и увольняемыми въ Петербургъ только четыре раза въ годъ. Вообще на Царскомъ Сел лежалъ отпечатокъ особенной, своеобычной жизни. Это была далеко-нестоличная жизнь, но ничто не напоминало въ немъ также жизни уздныхъ городовъ, отъ которыхъ Царское Село отличалось рзко даже наружнымъ видомъ своихъ правильныхъ, удивительно-чистыхъ улицъ, обставленныхъ красивыми домиками.

Въ одномъ изъ такихъ домиковъ, на самомъ конц улицы, выходившей прямо къ саду, жилъ уже лтъ десять докторъ Гроховичъ. Многіе жители помнили, когда онъ поселился въ Царскомъ Сел, и не понимали, зачмъ пріхалъ онъ туда изъ Петербурга. Въ город было немного врачей, но больныхъ еще меньше. Вс казенныя учрежденія имли, конечно, своихъ докторовъ, издавнапользовавшихъ и частныхъ жителей въ рдкія минуты ихъ болзней. По новости и, можетъ-быть, изъ желанія испытать знаніе Гроховича, нкоторые изъ царскосельцевъ обратились къ нему, въ первые мсяцы его прізда, за совтами и пособіями въ легкихъ случаяхъ нездоровья, и нельзя сказать, чтобъ онъ лечилъ неудачно, но общее мнніе осталось недовольно новоприбывшимъ докторомъ. Находили вообще, что онъ мало внимателенъ къ больнымъ, нелюбезенъ, непредупредителенъ, и что даже самая наружность его не внушаетъ доврія.

Докторъ былъ дйствительно некрасивъ собою: маленькаго роста, сутуловатый, почти безъ шеи, съ весьма-короткими ногами, поддерживавшими довольно-полное туловище, съ лицомъ широкимъ, непріятнаго желтаго цвта, маленькими глазами, глубоко-ввалившимися въ глазныя впадины, толстымъ приплюснутымъ носомъ, широкимъ ртомъ и подбородкомъ. Въ обыкновенномъ положеніи физіономія и вся фигура доктора была даже непріятна, а онъ къ тому же очень-рдко выходилъ изъ этого спокойнаго положенія, немногимъ удавалось видть его въ минуты одушевленія, когда глаза его блистали огнемъ, полнымъ ума и чувства, подъ густыми бровями, краска выступала на щекахъ, обыкновенно-глухой голосъ длался звучнымъ и почтигармоническимъ, станъ выпрямлялся, голова гордо откидывалась назадъ и на своихъ широкихъ плечахъ докторъ, какъ новый Атласъ, готовъ былъ поднять цлый міръ науки…

Казалось только одни научные вопросы и могли вывести Гроховича изъ его привычнаго спокойствія. Совершенно-равнодушный ко всему, что его окружало, онъ не показывалъ даже вида, что принимаетъ въ комъ-нибудь участіе и, вроятно поэтому, немногочисленные его паціенты вскор обратились къ другимъ врачамъ, отдавая, однакожь, справедливость познаніямъ Гроховича. Больные по-большой-части любятъ, чтобъ докторъ охалъ вмст съ ними при исчисленіи симптомовъ ихъ болзни, находилъ чрезвычайно-важнымъ каждый прыщикъ, неожиданно-вскочившій на носу, и съ особенною глубомысленностью отвчалъ на вопросы въ род слдующихъ: какою вткою лучше отгонять мухъ — березовою или рябиновою? или: полезне ли посыпать сначала сахаромъ ягоды и потомъ налить на нихъ сливокъ, или сначала налить сливокъ и потомъ посыпать сахаромъ?

Къ подобнымъ больнымъ Гроховичъ былъ безжалостенъ. Онъ отвчалъ имъ рзко, насмшливо, даже грубо, говорилъ въ глаза самыя неопровержимыя истины, что оскорбляетъ людей гораздоболе, чмъ самая несбыточная ложь. Поэтому немудрено, что практика его, весьма-ограниченная и въ начал его поприща, съ теченіемъ времени сдлалась совершенно-ничтожною. Его призывали къ себ только т больные, которыхъ онъ однажды спасъ отъ опасности. Человкъ скоре помнитъ когда его избавятъ отъ незначительнаго зла, нежели когда ему сдлаютъ большое добро. Избавленіе отъ матеріальныхъ страданій цнится гораздо-больше, нежели уничтоженіе страданій моральныхъ. Докторъ пріобрлъ также извстность прекраснаго акушера, но и въ этомъ случа помощь его требовалась еще рже. Въ Царскомъ Сел вовсе не было великосвтскихъ дамъ, измученныхъ балами, широкою жизнью и узкими корсетами.

Знакомыхъ у доктора было еще меньше, чмъ паціентовъ. Онъ ршительно чуждался всякаго общества и говорилъ прямо, что не видитъ ни необходимости, ни удовольствія терять время въ пустыхъ визитахъ и разговорахъ. Когда же ему замчала жена, что, сидя постоянно дома, можно соскучиться и что необходимо иногда искать развлеченія въ обществ, онъ отвчалъ, что развлеченіе ему доставляютъ больные и что съ книгами онъ никогда не соскучится, а если которая ему очень надостъ, то онъ можетъ бросить ее подъ столъ, чего нельзя сдлать съ человкомъ.

На докторшу, конечно, боле чмъ на доктора обратили вниманіе по прізд ихъ въ Царское Село, но и о ней, какъ о муж, общественное мнніе отзывалось несовсмъ-благосклонно. Мужчины находили, что она нехороша собой, неловка, дика, не уметъ ни сказать двухъ словъ, ни держать себя въ порядочномъ обществ. Женщины говорили, что она дурно одвается, считаетъ себя чрезвычайно-умною, потому-что жена доктора, не кокетничаетъ, понимая, что никому не можетъ понравиться, но что, впрочемъ, она хорошая хозяйка и добрая женщина. Съ своей стороны, докторша не оскорблялась даже послднимъ эпитетомъ и была повидимому еще равнодушне мужа ко всмъ городскимъ толкамъ и новостямъ.

Ей было, впрочемъ, и некогда заниматься тмъ, что, по словамъ злоязычныхъ людей для женщины необходиме воздуха. На ней лежало все хозяйство, докторъ ршительно ни во что не вмшивался, а прислуга ихъ вся состояла изъ толстой чухонки-кухарки, жившей у нихъ со времени ихъ прізда и исполнявшей вс должности по дому.

Дтей у доктора не было, но въ дом его жилъ еще болзненный малорослый мальчикъ, которому съ виду можно было дать лтъ тринадцать и котораго докторъ называлъ своимъ пріемышемъ. Страшно-худой и блдный, съ неподвижной физіономіей, совершенно-желтыми волосами и кривыми ногами, мальчикъ этотъ отличался также порядочной величины зобомъ, закрывавшимъ почти всю шею. Отъ него, многіе, знавшіе Гроховича десять лтъ, не слыхали и десяти словъ, хотя онъ исполнялъ въ город вс порученія доктора и его жены. Онъ былъ боле нихъ причиной, что нкоторые остряки называли всхъ жильцовъ скромнаго домика семействомъ, убжавшимъ изъ кунсткамеры.

Домикъ, гд жилъ докторъ, былъ дйствительно очень-скроменъ: четыре комнаты внизу и дв наверху, въ мезонин, составляли вс его владнія. Подъздомъ, выходившимъ на дворъ, входили въ переднюю, направо помщалась кухня, налво четыре комнаты анфиладой, сзади нихъ шелъ корридоръ, въ который былъ выходъ изо всхъ четырехъ комнатъ, въ послдней угловой, выходившей двумя окнами на улицу и тремя противъ сада, былъ кабинетъ доктора, заставленный шкапами, заваленный книгами. За передней шли дв чистыя комнаты. Наверху гостиная и спальня докторши.

Домъ этотъ очень-старый, архитектуры самой фантастической, принадлежалъ отставному придворному служителю, старику лтъ семидесяти, жившему тутъ же, на двор, въ маленькомъ флигел, выходившемъ окнами въ небольшой садъ, также принадлежавшій къ дому и почти весь насаженный самимъ хозяиномъ. Больше не было жильцовъ въ этомъ дом, отдленномъ отъ всхъ сосднихъ зданій высокимъ заборомъ. Ворота, выходившія на улицу, были постоянно заперты, и въ домикъ входили узкою калиткою, на ночь крпко запиравшеюся, хотя послдняя предосторожность была совершенно-излишнею даже и потому, что по двору день и ночь гуляла огромная собака, изъ породы пастушьихъ, чрезвычайно-неуклюжая и толстая, но невольно-внушавшая къ себ нкотораго рода уваженіе, она рдко лаяла на постителей, но показывала имъ два ряда такихъ блыхъ и длинныхъ зубовъ, съ которыми не было никакой охоты познакомиться.

Хозяинъ дома былъ едва-ли не единственное существо, съ которымъ докторъ иногда разговаривалъ даже о пустякахъ. Часто, посл обда, выйдя въ садъ старика, докторъ толковалъ съ нимъ о городскихъ слухахъ, еще чаще о временахъ давно-минувшихъ. Старикъ помнилъ Великую Екатерину и не разъ видлъ, вкъ она гуляла въ Царскосельскомъ Саду, гд онъ былъ приставленъ смотрть за однимъ памятникомъ, воздвигнутымъ императрицею недалеко отъ Камероновой Галереи, противъ оконъ дворца. Много разсказовъ изъ этого блистательнаго вка сохранилось въ памяти старика, еще довольно-бодраго, хотя начинавшаго уже по временамъ мшаться въ своихъ разсказахъ. Онъ бралъ съ доктора весьма-небольшую плату за квартиру, да тотъ и не могъ бы платить много, потому-что дла его были не въ цвтущемъ состояніи. Объ этомъ ясно говорилъ даже первый взглядъ на мебель, которая содержалась въ совершенной чистот, но давно уже требовала значительныхъ исправленій.

Въ первыхъ числахъ апрля 18** года, докторъ вышелъ, озабоченный, изъ дома часу въ десятомъ утра, но вернулся черезъ полчаса съ тмъ же задумчивымъ видомъ. Еще издали онъ увидлъ, что на его крыльц сидитъ старикъ Васютинъ въ своемъ непзносимомъ военномъ сюртук, застегнутомъ на вс пуговицы, съ погонами и шевронами, съ цлымъ рядомъ медалей на широкой груди. Солнце било прямо на непокрытую, совершенно-лысую голову старика, сгорбившагося въ раздумьи, у ногъ его лежала черная собака, ласково-завилявшая кургузымъ хвостомъ при вид доктора, но неподнявшая головы, протянутой между передними лапами.

— Здравствуй, Артамонъ Сергичъ, сказалъ докторъ, подходя къ крыльцу.

— Здравствуйте, батюшка, отвчалъ старикъ, повертывая къ нему морщинистое лицо.— Раненько вернулись. А я безъ васъ въ ваши володнья забрелъ.

— Ты, врно, меня поджидалъ, прервалъ Гроховичъ, садясь противъ гостя, на другой выступъ крыльца. Въ голос его было замтно смущенье, въ глазахъ печаль, во всхъ движеніяхъ досада и нетерпніе.

— Нтъ, не поджидалъ, отвчалъ простодушно Васютинъ.— Думалъ, вы по больнымъ пошли.

— Какіе тутъ больные! Ходилъ въ почтовую контору. Вчера страховую повстку получилъ… Только это не о деньгахъ… Прійдется теб еще немножко потерпть, Артамонъ Сергичъ. Вотъ соберусь узжать изъ Царскаго, такъ продамъ мбель и книги разныя… сполна разсчитаюсь. Можешь быть увренъ, что еслибъ я получилъ деньги, то самъ бы къ теб первому принесъ, и дожидаться теб было бы меня незачмъ.

Въ послднихъ словахъ доктора была не только досада, но даже желчь. Старикъ посмотрлъ на него съ удивленіемъ и неудовольствіемъ и сказалъ сердитымъ тономъ:

— Вовсе и не думалъ я вашихъ денегъ дожидаться. У меня въ саду тнь, такъ я прибрелъ на ваше крылечко просто только старыя кости на солнц погрть, а вы ужь сейчасъ и вообразили, будто я васъ ловлю. Нехорошо старика обижать, Семенъ Игнатьичъ! Вы у меня одиннадцатый годъ живете, стало-быть, знаете меня хорошо. Напоминалъ ли я хоть разъ вамъ о деньгахъ въ это время? Мн хорошій жилецъ дорогъ, а не деньги — провалъ бы ихъ взялъ! мутятъ они только честныхъ людей. Вотъ и вы въ послднее время на себя непохожи стали, все надувшись ходите, даже и со мной напослдяхъ ссориться вздумали.

Эти простыя слова сильно подйствовали на доктора. Онъ покраснлъ и вскричалъ голосомъ, дрожащимъ отъ волненія:

— Прости меня, Артамонъ Сергичъ! У меня въ-самомъ-дл было столько заботы въ это время, что я легко могъ оскорбить другихъ, хоть и безъ всякаго намренія. Дай руку, добрый старикъ, и не сердись на меня.

— Вотъ такъ-то лучше! отвчалъ Васютинъ, сжимая въ своей сухой и желтой рук красную, здоровую руку доктора: — и хоть сердиться мн на васъ не приходится…

— Постой, Артамонъ Сергичъ, прервалъ Гроховичъ:— самымъ лучшимъ доказательствомъ, что ты все забылъ и не сердишься, будетъ, когда ты мн станешь говорить ты. Я тебя ужь сколько разъ просилъ объ этомъ, ты не разъ и начиналъ, да посл все какъ-то опять на вы сводилъ.

— И самъ не знаю, какъ это длалось. Говорить ты мн не трудно, да у тебя иной разъ, вотъ какъ сегодня, лицо такое важное, что подумаешь: начальство передъ тобой стоитъ, такъ языкъ самъ на вы и поворачиваетъ.

— Неужто я и теперь похожъ на начальство? спросилъ докторъ, смясь добродушно.

— Ну, теперь нтъ, оттого я и спрошу тебя: что съ тобой приключилось и отчего ты вс эти дни ходишь повся голову?

— Оттого, что нтъ денегъ, отвчалъ угрюмо Гроховичъ.

— Вотъ и опять нахмурился! Нтъ денегъ — большая бда? Нтъ у тебя, такъ у добрыхъ людей найдутся. Отчего у меня не спросилъ?

— Я и такъ теб за полгода долженъ за квартиру.

— И не за полгода, а всего за какіе-нибудь пять мсяцевъ. Стоитъ и говорить объ этомъ! Тысячъ я, конечно, не могу теб дать, а десятокъ другой краснушекъ найдется помочь хорошему знакомому.

— Но если я не знаю, какъ и когда могу отдать долгъ? вскричалъ докторъ, сжимая руку старика вмсто всякой благодарности.

— И это не бда! Не все ли равно, у меня, или у тебя лежатъ деньги? Я ихъ въ проценты не отдаю, пусть же лучше теб на пользу пойдутъ, чмъ такъ въ комод валяться будутъ. А вернутся завтра, или черезъ годъ — не одно ли и то же, коли мн они ненужны? Съ тебя получать — деньги врныя.

— Врныя! повторилъ съ горькимъ выраженіемъ Гроховичъ.— А что на свт врнаго? Кажется, чего врне были т тысяча рублей, которыя купецъ Непейнивинъ сулилъ мн, если вылечу его сына!… Какъ было не разсчитывать на нихъ? Я даже кое-что впередъ взялъ, въ надежд на эту сумму, и что же?… Ты помнишь, какая сильная горячка сдлалась съ этимъ купеческимъ сынкомъ посл трехдневной попойки, помнишь, какъ сюда прізжалъ отецъ, въ ноги кланялся, говорилъ, что головы своей не пожалетъ, если спасу его единоутробное дтище? Я дв ночи провелъ безъ сна у постели безпутнаго. Стало ему полегче, отецъ началъ поговаривать, что и тысячи рублей не пожалетъ, лишь бы сынокъ поднялся на ноги. Я подумалъ, что съ меня довольно будетъ и тысячи. Выздоровлъ сынокъ совсмъ — о благодарности нтъ и помину. Недль шесть ждалъ я и ршился наконецъ написать записку, въ которой напоминалъ ему, что я дв недли сряду по три раза въ день прізжалъ къ больному, проводилъ подл него цлыя ночи… Ты думаешь, легко мн было написать это письмо? Еслибъ не крайность, ршился ли бы на это?

— Конечно, нтъ. Да вдь онъ прислалъ теб отвтъ?

— На словахъ, съ прикащикомъ. Веллъ сказать, что сынъ его вовсе не такъ опасно былъ боленъ, и въ запечатанномъ конверт прислалъ мн пятьдесятъ рублей.

— Экой алтынникъ, прости Господи! сказалъ старикъ, качая головою.

— И насъ упрекаютъ въ жадности, продолжалъ съ жаромъ Гроховичъ: — тогда-какъ каждый больной только о томъ и думаетъ, какъ бы обмануть, если не смерть, такъ доктора.

— Ну ужь и каждый! сказалъ съ неудовольствіемъ Васютинъ.— Нашелъ одного урода, такъ еще не значитъ, чтобъ вся семья была такая же. Тяжелая пора бываетъ съ каждымъ. Въ иное время пожмешься, въ другое будешь жить пошире.

— Нтъ я ужь жмусь который годъ, а жить широко мн и вовсе никогда не приходилось. Прихотничать я себ никогда не позволялъ, да и не изъ чего было. Ты знаешь, что я въ годъ и двухъ тысячъ не проживаю. Сначала получалъ я и больше: было кое-что и въ запас, теперь не осталось почти ровно ни. чего. Изъ Петербурга перехалъ я сюда, потому-что жизнь здсь скромне, дешевле и уединенне. Приходится теперь узжать и отсюда. Получилъ сейчасъ письмо отъ одного стараго товарища, изъ Екатеринбурга: предлагаютъ мсто при одномъ завод, жалованья восемьсотъ рублей, по-крайней-мр не умремъ съ женою съ голоду. Я ужь почти ршился. Только вотъ не знаю, гд денегъ взять на дорогу.

— Я ужь говорилъ, что деньги найдутся, только, правду сказать, не на такое, употребленіе хотлось бы отдавать ихъ. Десять лтъ прожили мы мирно, врядъ ли мн найдти опять такого хорошаго жильца.

Докторъ невольно улыбнулся при этомъ немножко-эгоистическомъ сожалніи старика и отвчалъ:

— Что жь длать, Артамонъ Сергичъ! Человкъ ищетъ гд лучше. Легко можетъ быть, что я и ошибусь: я уже пробовалъ въ старые годы служить, да несовсмъ-удачно. А ухать все-таки надо будетъ непремнно, и твое предложеніе — ссудить меня нсколькими сотнями, выводитъ меня изъ затруднительнаго положенія. Продажа моей мебели и книгъ выручитъ хоть часть этихъ денегъ, а остальныя…

— Нечего тутъ о продаж толковать, прервалъ Васютинъ съ сердцемъ:— за всю-то мебель твою — не прогнвайся — дадутъ алтынъ безъ гривны, а безъ книгъ ты и дня не проживешь — это я знаю, он теб нужне хлба. Богъ тебя вдаетъ, чего ты въ нихъ доискиваешься, роясь съ утра до ночи — это твое дло, но я былъ бы дурной человкъ, еслибъ вздумалъ лишить тебя одной книжицы, хоть по мн вс он гроша не стоютъ. Для меня гораздо-пріятне было бы, еслибъ ты у меня со всми твоими книгами остался.

— Радъ бы и самъ, да нельзя, старинушка. Самъ видишь, каково мое житье: бьюсь, какъ рыба объ ледъ! отвчалъ со вздохомъ Гроховичъ.

— Все еще можетъ обдлаться. Пошлетъ теб судьба невидимо какого-нибудь хорошаго больнаго — и все поправится.

Докторъ не могъ опять удержать улыбки и сказалъ:

— Пошлетъ либо нтъ, а до-тхъ-поръ самъ захвораешь съ сухояденья. Будь я одинъ — перенесъ бы и не то еще, а жену заставлять голодать не приходится… Ну, да что толковать о томъ, что ужь почти ршено. И въ Екатеринбург люди живутъ, можетъ-быть, я тамъ и поправлюсь, а ты найдешь жильца и лучше меня. Я вотъ всего десять лтъ у тебя жилъ, а ты говорилъ, что первый твой жилецъ жилъ двадцать-три года.

— Это былъ не первый, отвчалъ старикъ, одушевляясь, что случалось съ нимъ всегда, когда заговаривали о старин. Прежде всего въ моемъ домик жила вдова нашего мундшенка, хорошая женщина, только по два кофейника въ день кофію выпивала, а въ кофейник чашекъ десять будетъ. Лтъ шесть она у меня жила, тутъ и Богу душу отдала. Доктора говорили, что отъ кофею же у нея какая-то тамъ жила лопнула. Это ужь посл нея отставной секунд-майоръ Чухачевъ цлые двадцать-три года у меня выжилъ. Золотой человкъ былъ, только тоже трубку такъ курилъ, что отъ его табачища чуть не всякій годъ стны блить приходилось. На взглядъ изъ себя куда молодецъ былъ, съ косую сажень, гаркнетъ, бывало, такъ, что руки у тебя сами по швамъ вытягиваются, усища — взглянуть страшно, а вдь поди жь, и храбрый человкъ былъ, и подъ турку ходилъ, и Очаковъ бралъ, а, бывало, противъ Мары Терентьевны (это его ключница была, всмъ хозяйствомъ правила) хоть бы словечко! изъ ея воли ни на шагъ… Только, кажется, я ужь обо всемъ этомъ разсказывалъ, прибавилъ старикъ, видя, что докторъ задумался, слушая его болтовню.

Но докторъ былъ радъ отвлечь мысли отъ своего собственнаго, неутшительнаго положенія и отвчалъ поспшно:

— Я слышалъ объ этомъ прежде не такъ подробно. Сдлай одолженіе, разсказывай.

— Ну, такъ вотъ я про Чухачева говорилъ, сколько лтъ онъ у меня жилъ. Прожилъ бы онъ, я думаю, и вдвое больше, никакая болзнь, кажется, не одолла бы такого здоровяка, отродясь ничмъ не лечился. Только Мара Терентьевна вздумай простудиться, что-ли, да и умерла ни съ того, ни съ сего, нежданно-негаданно, а онъ-то, сердечный, съ горя, что-ли, почитай-что съ самыхъ ея похоронъ началъ кутить, что называется, и въ хвостъ и въ голову. Хотлъ ли онъ потерянное время наверстать, или просто на него такой стихъ нашелъ, только не прошло и году, какъ онъ загулялся до того, что отправился вслдъ за Марой Терентьевной.

— Стало-быть, я у тебя третій жилецъ? сказалъ докторъ, видя, что старикъ задумался, вроятно, надъ бренностью всего мірскаго и надъ участью храбраго майора, боявшагося только Мары Терентьевны.

— Третій, коли не считать одного шаромыжника, который, посл майора, у меня съ полгода прожилъ, въ квартир только напачкалъ, а заплатилъ всего пять рублей задатку. Насилу я его выжилъ. Посл него квартира стояла почти годъ пустая. Охотниковъ на нее и много было, да я все поршить боялся: люди несовсмъ-надежные были. Ну, а какъ ты пришелъ нанимать, я тотчасъ увидлъ, что тутъ мн бояться нечего, и хоть я не изъ такого званія, чтобъ хворать приходилось, все же, думаю, доктора въ дом держать не мшаетъ: не ровенъ случай, вонъ мой сосдъ и никогда боленъ не былъ, а угораздило его съ крыльца упасть да расшибиться, покуда за докторомъ бгали, да кровь пустить сбирались — тогда еще у меня майоръ жилъ — сосдъ-то пометался, пометался, да и Богу душу отдалъ.

— Я, однакожь, теб ровно ни въ чемъ не былъ полезенъ, хоть и одиннадцатый годъ живу.

— Ну, не мн, такъ все-равно моему Калибану пособилъ. Помнишь, какъ его цлая стая собакъ чуть до смерти не загрызла? Ты самъ ему примочки, да перевязки длалъ.

И старикъ ласково погладилъ свою собаку, которая, полнившись поднять голову, выказала хвостомъ удовольствіе при ласкахъ хозяина.

— А что, я забылъ: который это у тебя Калибанъ? спросилъ, смясь, докторъ.— Вдь у тебя ихъ, кажется, было столько же, какъ и жильцовъ.

— Ну нтъ! собаки не такъ живущи, какъ люди, отвчалъ съ важнымъ видомъ Васютинъ.— Домикъ-то я отстроилъ въ самый годъ смерти блаженной памяти матушки императрицы, и три жильца легко могли прожить лтъ сорокъ съ небольшимъ, а собака эта у меня уже седьмая.

— И все Калибаны?

— Все Калибаны. Съ-тхъ-поръ, какъ матушка Катерина Алексвна, прогуливаясь по саду, изволила увидть мою Жучку и сказала ‘экой Калибанъ!’, я всхъ моихъ собакъ зову этимъ же именемъ. Да и само-по-себ имя это хорошее, англійское. Мн говорилъ секунд-майоръ, что тамъ у нихъ этакъ одного важнаго генерала звали.

Докторъ засмялся и хотлъ ужь разочаровать старика на счетъ важности имени его собаки, какъ вдругъ англійскій генералъ вскочилъ на ноги, навострилъ уши и, глядя на калитку, заворчалъ самымъ негостепріимнымъ басомъ.

Въ то же время брякнула защелка, и въ калитк показался молодой человкъ, въ камлотовой шинели. Слегка приподнявъ шляпу, онъ спросилъ пріятнымъ, мягкимъ голосомъ:

— Здсь живетъ докторъ Гроховичъ?

— Здсь, батюшка! закричалъ старикъ, приподнимаясь съ крыльца.

И, прикрикнувъ на Калибана, чтобъ прекратить все еще продолжавшееся ворчанье, Васютинъ сказалъ тихо доктору, въ то время, какъ молодой человкъ подходилъ къ крыльцу:

— Вотъ ты на судьбу жаловался, а она теб, можетъ, благодтеля посылаетъ. Это, врно, хорошій больной.

— Могла бы судьба выбрать благодтеля и попрезентабельне, проворчалъ Гроховичъ, тоже спускаясь съ подъзда навстрчу постителю въ то время, какъ старикъ, не желая мшать объясняться прибывшему гостю, тихими шагами отправился къ своему флигелю въ сопровожденіи Калибана, часто останавливавшагося на дорог и очень-недружелюбно поглядывавшаго на молодаго человка.

II.

Надо было имть слишкомъ-много недоврчивости и мизантропіи, чтобъ остаться недовольнымъ, какъ докторъ, первымъ впечатлніемъ, которое произвелъ поститель. Это былъ стройный мужчина, средняго роста, лтъ двадцати-трехъ, сильный блондинъ съ прекраснымъ цвтомъ лица, маленькимъ ртомъ, прямымъ носомъ. Его можно было бы назвать красавцемъ, еслибъ пріятное выраженіе лица его не портили слишкомъ-маленькіе глаза и брови такія блыя и такія рдкія, что ихъ было почти вовсе-незамтно. Недостатокъ этотъ выкупался чрезвычайно-изящными манерами и тономъ совершенной порядочности, господствовавшей въ каждомъ движеніи молодаго человка.

— Я имю удовольствіе говорить съ докторомъ Гроховичемъ? сказалъ онъ, останавливаясь передъ нимъ съ легкимъ поклономъ.

— Къ вашимъ услугамъ. Что прикажете? спросилъ тотъ несовсмъ ласковымъ тономъ.

— Я пріхалъ къ вамъ за консультаціей, и просилъ бы васъ подарить мн съ четверть часа времени, если паціенты ваши не требуютъ въ настоящую минуту вашихъ попеченій.

— Я совершенно-свободенъ и готовъ васъ слушать. Не угодно ли пройдти въ мой кабинетъ?

И докторъ провелъ постителя въ угловую комнату. Молодой человкъ окинулъ быстрымъ, но внимательнымъ взглядомъ нероскошное убранство комнатъ, черезъ которыя онъ проходилъ, и той, въ которой остановился.

— Садитесь, пожалуйста, сказалъ хозяинъ, показывая гостю на простое кожаное кресло и усаживаясь въ вольтеровское, сильно-потертое и обветшалое.

Гость слъ совершенно-свободно и началъ чрезвычайно-пріятнымъ голосомъ, въ которомъ было что-то мелодическое:

— Предметъ, о которомъ я буду говорить, весьма-важенъ, но я, конечно, не имю надобности просить васъ, чтобъ нашъ разговоръ не переходилъ за стны этой комнаты, въ случа отказа вашего въ помощи, совт и содйствіи.

Молодой человкъ остановился, ожидая услышать въ отвтъ, одну изъ обыкновенныхъ фразъ учтивости: но докторъ пристально смотрлъ на него и не говорилъ ни слова. Гость продолжалъ:

— Впрочемъ, не имя чести знать васъ лично, я столько слышалъ о вашей готовности помогать во всхъ несчастныхъ случаяхъ, не говоря ужь о вашемъ знаніи, что прибгнулъ къ вамъ безъ малйшаго опасенія быть отвергнутымъ вами.

Докторъ съ минуту помолчалъ и посл такой фразы. Это немного удивило постителя, хотя онъ не показалъ виду, что молчаніе Гроховича было даже неучтивостью. Оно было прервано наконецъ слдующими словами доктора:

— Чмъ больше я смотрю на васъ, тмъ меньше понимаю, какого рода болзнь могла бы быть у васъ, и еще такая, которую должно хранить въ-тайн.

Гость улыбнулся въ отвтъ на несjвсмъ-деликатное замчаніе хозяина и сказалъ:

— Вы, врно, физіономистъ?

— Большой.

— И вы не отъискали въ чертахъ моего лица признака ни одной болзни?

— Ни одной, разв…

— Я прошу васъ досказать вашу мысль, говорилъ гость самымъ спокойнымъ тономъ, видя, что докторъ остановился.

— Разв физіономія ваша принадлежитъ къ исключеніямъ. Вы знаете, что и великій Лафатеръ принялъ портретъ Гердера за извстнаго мошенника.

— Обратная ошибка была бы непріятне для основателя физіономики, сказалъ еще спокойне молодой человкъ, разглаживая^: свои желтыя перчатки.— Впрочемъ, въ настоящемъ случа показанія вашей науки не обманули васъ. Я совершенно-здоровъ и пришелъ просить вашей помощи не для себя, а для моего брата.

— Я васъ слушаю, проговорилъ докторъ весьма-сухо, чувствуя какое-то предубжденіе противъ постителя, впрочемъ, ровно ничмъ-неоправдываемое.

— Прежде всего позвольте назвать себя: я губернскій секретарь Корсалинскій, состою по особымъ порученіямъ при департамент…

— Если дло идетъ не о васъ, то мн кажутся излишними вс эти подробности, прервалъ докторъ, не скрывая своего нетерпнія и раздражаясь тмъ боле, чмъ гость становился учтиве.

Нисколько не смутившись, Корсалинскій продолжалъ говорить тмъ же ровнымъ, мелодическимъ голосомъ:

— Вы сказали мн, что въ настоящую минуту ни одинъ изъ вашихъ паціентовъ не требуетъ вашей помощи, а потому я ршился распространиться нсколько о себ и о нашемъ семейств. Думаю даже, что вамъ будетъ необходимо знать многое, чтобъ оцнить вполн наше положеніе и важность болзни бднаго брата. Если геній дйствительно терпніе, то докторй лучше всего доказываютъ эту мысль.

Гроховичъ почувствовалъ при этомъ тонкомъ упрек, что было бы несправедливо и странно, увлекаясь безотчетнымъ нерасположеніемъ къ человку, отнимать у самого себя возможность помочь другому, и потому сказалъ, смягчая, сколько могъ, свой рзкій голосъ:

— Прошу васъ разсказать мн во всей подробности все, что относится до вашего брата и его болзни, и не обращать вниманія, если въ моихъ словахъ что-нибудь покажется вамъ рзкимъ. Я человкъ не свтскій и выражаюсь иногда немножко-жестко, но готовъ помогать каждому всмъ, чмъ могу.

— Я вполн убжденъ въ этомъ, отвчалъ Корсалинскій съ легкимъ наклоненіемъ головы. Чтожь касается до свтскости обращенія, то давно извстно, что она только вншній лоскъ, прикрывающій очень-часто внутреннюю пустоту, тогда-какъ наука и истина выражаются прямо и безъ фразерства.

Оба опять замолчали, одинъ — сбираясъ разсказывать, другой — приготовляясь слушать. Гость прервалъ молчаніе вопросомъ:

— Не лучше ли будетъ намъ говорить попольски?

— Зачмъ это? Вы такъ хорошо говорите порусски, несмотря на то, что носите польскую фамилію, а я вовсе не такъ хорошо знаю польскій языкъ, какъ русскій.

— Разв вы не полякъ? спросилъ гость тономъ нсколько-выше прежняго.

— Я чехъ, родился въ Праг, но привезенъ въ Россію ребенкомъ, здсь учился я, воспитывался и сдлался вполн-русскимъ, кром одной религіи.

— Такъ вы католикъ?

— Нтъ, лютеранинъ.

Что-то похожее на неудовольствіе мелькнуло въ чертахъ постителя, но чувство это было такъ мимолтно, что его не подмтилъ бы самъ Лафатеръ. Черезъ нсколько секундъ гость говорилъ ужь съ величайшимъ спокойствіемъ.

— По вашей фамиліи я заключалъ, что мы земляки. Впрочемъ, это совершенно-постороннее обстоятельство, и вы позволите мн обратиться къ главному предмету моего посщенія.

Докторъ слегка наклонилъ голову. Поститель продолжалъ:

— Мой братъ воспитывался въ одномъ учебномъ заведеніи и вышелъ, шесть лтъ назадъ, однимъ изъ первыхъ учениковъ. Обладая независимымъ состояніемъ, принадлежа къ лучшимъ нашимъ фамиліямъ, умный, добрый, образованный, онъ могъ разсчитывать на самую блестящую будущность. Судьб угодно было опрокинуть вс наши надежды, отравить всю жизнь бдной матери, любившей сына больше жизни.

— Чмъ же онъ захворалъ? спросилъ докторъ.

— Болзнь его была сначала моральная. Еще въ училищ онъ нсколько безпокоилъ родителей чрезвычайною экзальтаціею своего характера, доходившею до высшей степени раздражительности, если желанія его встрчали неожиданное сопротивленіе. Энтузіастъ и сангвиникъ, онъ увлекался часто первымъ впечатлніемъ, готовъ былъ жертвовать всмъ тому, что не заслуживало даже вниманія. Первое время, по выпуск изъ училища, увлеченіе заставляло его длать проступки, заслуживающіе порицанія, но не компрометирующіе его званія и положенія въ свт. Я не сказалъ вамъ еще, что братъ мой носитъ фамилію и титулъ графа Перскаго. Графиня ужь по смерти своего мужа вышла за моего отца. Мы сводные братья съ графомъ.

Докторъ молча нагнулъ голову. Поститель продолжалъ.

— Вскор же по выход изъ заведенія, братъ мой имлъ несчастіе сблизиться съ одною особою, вдовою какого-то разночинца. Матушка не обратила сначала никакого вниманія на это знакомство, какъ на простую прихоть молодыхъ лтъ, которая, по всей вроятности, не могла быть продолжительна. Вышло напротивъ: съ каждымъ годомъ пылкій и настойчивый молодой человкъ привязывался все боле-и-боле къ этой женщин, которая, не говоря ужь о ея низкомъ званіи и образованіи, была чуть-ли не десятью годами старше графа. Сверхъ-того, онъ имлъ неосторожность не скрывать своихъ отношеній къ ней и держалъ себя такъ, что матушка вынуждена была замтить ему все неприличіе его поведенія и просила принять мры къ прекращенію дурныхъ слуховъ, ходившихъ о немъ въ высшемъ кругу. Знаете ли, что отвчалъ на это молодой человкъ? Что онъ не хочетъ обращать никакого вниманія на свтскіе пересуды и не видитъ ничего предосудительнаго въ своихъ отношеніяхъ къ той, которая будетъ его женою.

Корсалинскій остановился, вроятно, желая видть, какое впечатлніе произведутъ на доктора слова эти, но тотъ сидлъ очень-спокойно и только кивнулъ головою, какъ-будто приглашая продолжать разсказъ.

— Можете представить себ, что почувствовала бдная мать при этихъ словахъ. Ни упреки, ни просьбы, ни слезы, ни самыя ясныя убжденія въ нелпости подобнаго поступка — ничто не дйствовало. Докторъ долженъ все знать, и потому я не скрываю отъ васъ, что графъ сдлалъ матушк очень-непріятную сцену по этому случаю, былъ даже непочтителенъ къ ней… Потомъ ужь мы узнали, что онъ не владлъ собою въ эту минуту, потому-что мыслящія способности его были въ нкоторомъ разстройств. Этому же несчастному состоянію можно приписать странную привязанность его и упорство въ своемъ намреніи жениться чуть не на мщанк. Съ этой минуты молодой человкъ сталъ непохожъ на себя. Онъ пренебрегъ всми связями родства и знакомства и проводилъ цлые дни въ обществ этой женщины, опутавшей его такъ хитро и ловко, что онъ погибалъ совершенно. Онъ говорилъ даже, что давно бы женился на ней, но что она сама просила его подождать и убдиться, дйствительно ли страсть его такъ сильна, какъ ему кажется. Видя, что на ослпленнаго молодаго человка ничто не дйствовало, родные графа обратились къ этой авантюристк, предлагали ей самыя выгодныя условія, чтобъ она отказалась отъ графа, и эта женщина, очень-хорошо понимавшая свою власть надъ нимъ, вздумала въ нашихъ глазахъ разъигрывать роль деликатной дамы хорошаго круга съ возвышенными чувствами. Она ухала изъ Петербурга.

— И графъ не похалъ за нею! сказалъ докторъ боле восклицательнымъ, нежели вопросительнымъ тономъ.

— Она запретила ему слдовать за собою, онъ не смлъ ослушаться, но съ-тхъ-поръ началъ такъ грустить и чахнуть, что вскор захворалъ, впрочемъ, неопасно. Мы были вполн убждены, что непонятная страсть пройдетъ вмст съ болзнью. Временное несчастіе и страданіе можно всегда предпочесть поступку, который кладетъ пятно на цлое семейство.

— Какой болнью захворалъ графъ? спросилъ докторъ въ отвтъ на этотъ глубокомысленный афоризмъ.

— Весьма-обыкновенною. Нашъ домашній докторъ называлъ ее простымъ упадкомъ силъ, ослабленіемъ организма, атоніею, реакціею жизненнаго начала противъ чрезмрнаго напряженія нервъ чувствованія и воображенія.

— И вы хотите, чтобъ я вылечилъ графа отъ этой болзни?

— О нтъ! Мы бы не стали безпокоить васъ въ такомъ обыкновенномъ случа. Нашъ докторъ ручался за выздоровленіе больнаго, къ-несчастію, предметъ его страсти вернулся въ то самое время, когда больной былъ доведенъ кровочистительными лекарствами до той спасительной слабости, посл которой долженъ былъ наступить переворотъ и состояніе больнаго улучшиться. Авантюристка стала уврять, что вернулась для того только, чтобъ спасти графа, что онъ умеръ бы, еслибъ она промедлила еще нсколько дней. Доказательствомъ, какъ было мало опасно его положеніе, служитъ то, что графъ выздоровлъ черезъ нсколько недль. Очевидно, что съ ея стороны это была тонкоразсчитанная комедія, цлью которой было привязать къ себ графа еще боле, выставивъ себя его спасительницей. Цль была вполн достигнута. Выздороввъ тломъ, братъ еще боле захворалъ духомъ. Онъ началъ настаивать на скорйшемъ брак, говоря, что не она ему, а онъ ей будетъ обязанъ въ этомъ случа… Графъ Перскій будетъ обязанъ госпож Лепехиной, женившись на ней!

Поститель вышелъ при этихъ словахъ изъ роли хладнокровнаго разскащика, щеки его горли огнемъ благороднаго негодованія, голосъ звучалъ тономъ оскорбленнаго достоинства. Докторъ началъ принимать участіе въ этой исторіи.

— Мы не знали, на что ршиться при такомъ упрямств и ослпленіи и съ-тхъ-поръ начали подозрвать графа въ разстройств умственныхъ способностей. Подозрнія наши оказались вскор же основательными…

— Графъ Перскій женился на госпож Лепехиной? спросилъ докторъ съ оттнкомъ ироніи.

— Онъ не усплъ этого сдлать, отвчалъ глухо Корсалинскій. Авантюристка, по-счастію, умерла скоропостижно отъ апоплексическаго удара, но смерть ея обнаружила то, чего мы давно опасались: графъ оказался страждущимъ помшательствомъ ума.

— Онъ помшался! вскричалъ докторъ въ волненіи.

— Не совсмъ. Графъ не похожъ на обыкновеннаго сумасшедшаго. Онъ не выходитъ изъ себя и говоритъ обо всемъ очень-логично, кром, разумется, своей покойницы, выше которой онъ не признаетъ ничего на свт, и противорчіе въ этомъ случа раздражаетъ его до послдней степени, но его вообще очень-трудно заставить говорить о чемъ бы то ни было, и мы, бывало, по цлымъ недлямъ не могли добиться отъ него ни слова. Очень-тихій и покорный, онъ исполняетъ все, что ему скажутъ, но самъ не попроситъ даже куска хлба, хотя бы не лъ двои сутки — докторъ нашъ пробовалъ это. Онъ вообще называетъ это легкимъ разстройствомъ умственныхъ способностей, происходящимъ отъ глубокой меланхоліи, временной атрофіей мозговой системы, вслдствіе пораженія разсудочныхъ нервовъ.

— И вашъ докторъ врно не усплъ вылечить атрофіи, какъ не вылечилъ атоніи? спросилъ Гроховичъ.

— Не только онъ, но и вс лучшіе доктора, испытывавшіе впослдствіи надъ больнымъ извстные способы леченія, не могли привести его въ прежнее состояніе, и въ-особенности побдить его упорное молчаніе. Ни ласками, ни угрозами нельзя было добиться отъ него ничего, кром односложныхъ, отрывистыхъ отвтовъ. Поэтому вс ршили ждать отъ времени улучшенія его состоянія и предписали только одно: совершенное, по возможности, спокойствіе духа и отстраненіе всего, что можетъ раздражить больнаго.

— Эта система кажется мн самою лучшею въ подобныхъ болзняхъ. Но, искренно сожаля о молодомъ человк, я все-таки не вижу, чмъ могу быть полезенъ вамъ въ этомъ случа. Вроятно, вы не потребуете, чтобъ я взялся лечить его посл того, какъ отъ него отказались лучшіе врачи, да я и не возьмусь за это, потому-что не занимался спеціально изученіемъ болзней ума.

— Я пріхалъ просить васъ отъ имени всего глубоко-пораженнаго семейства, если не лечить больнаго, то слдить за нимъ, окруживъ его всми попеченіями вашего бдительнаго и просвщеннаго надзора. Вы понимаете, что въ Петербург, въ нашемъ дом, по необходимости открытомъ для всхъ родственныхъ и общественныхъ связей, больной не могъ бы пользоваться тмъ спокойствіемъ, которое такъ необходимо для него, о помщеніи же его въ заведеніе, гд получаютъ пособіе науки подобные ему страдальцы, не могло быть и рчи. Путешествіе съ нимъ было бы и затруднительно, да и неодобрено врачами, нашедшими, что зда въ экипажахъ можетъ скоре повредить, нежели принести пользу. Поэтому мы ршились помстить его здсь, въ Царскомъ Сел, близкомъ къ городу, изъ котораго его родные могутъ слдить за перемнами его состоянія, и въ то же время отдаленномъ отъ столичнаго шума. Вашъ домъ, по нашему мннію, соединяетъ вс удобства такого рода жизни, который можетъ значительно улучшить положеніе бднаго больнаго, и я увренъ, что вы изъ человколюбія не откажете убитой горестью матери надзирать за ея сыномъ и облегчать, чмъ можно, его тяжелую болзнь.

Гроховичъ, неожидавшій подобнаго предложенія, сильно непонравившагося ему, хотлъ отвчать отказомъ, но Корсалинскій прервалъ его словами:

— Я прошу васъ не ршаться вдругъ, не отнимать однимъ словомъ единственной надежды у огорченнаго семейства, но обдумать мое предложеніе, ни въ какомъ случа неналагающее на васъ отвтственности. Мы готовы ко всему худшему и даже, въ случа потери страдальца, будемъ отъ всей души благодарны вамъ за то, что вы, конечно, до послдней минуты будете облегчать его страданія. Если же положеніе его улучшится, вы одни будете виновникомъ радости всхъ родныхъ, вамъ однимъ будетъ обязано все семейство. Вамъ дается полное право поступать съ больнымъ по вашему усмотрнію, надзоръ за нимъ не долженъ нисколько стснять вашей вседневной практики: больной такъ тихъ, что вы можете смло оставлять его на цлые дни безъ присмотра, онъ не встанетъ съ своего мста цлый день, если ему не напомнить объ этомъ. Въ этихъ бумагахъ вы найдете свидтельство докторовъ о помшательств графа, разршеніе вамъ принять его къ себ въ домъ для пользованія и предложенія касательно условій этого пользованія, которыя вы можете измнить вполн по вашему усмотрнію.

Корсалинскій очень-ловко положилъ на столъ доктора нсколько бумагъ и поклонился ему съ совершеннымъ почтеніемъ, прибавивъ:

— Завтра, въ эти же часы, я буду имть честь явиться за отвтомъ, а до-тхъ-поръ позвольте мн уврить васъ въ искреннемъ моемъ уваженіи къ вашимъ познаніямъ, и столько же, какъ на нихъ, надяться на ваше доброе сердце.

Потомъ, поклонившись еще разъ хозяину, гость не далъ ему сказать ни слова и исчезъ чрезвычайно-быстро. По уход его, докторъ погрузился въ раздумье, потомъ перебралъ бумаги, оставленныя постителемъ: все было въ порядк, предложенія самыя щедрыя: триста рублей въ мсяцъ, не считая въ этой сумм того, что потребовалось бы на леченіе, содержаніе и даже развлеченія больнаго, въ случа же его выздоровленія та же сумма должна была обратиться въ пожизненный пансіонъ. На случай принятія докторомъ этихъ условій, триста рублей за апрль были приложены къ бумагамъ въ вид документовъ. Докторъ задумался еще сильне.

Передъ нимъ открывалась перспектива жизни въ довольств, безъ заботъ и лишеній, жизни, вполн обезпеченной и спокойной. Онъ не издерживалъ въ годъ и двухъ тысячъ, слдовательно, могъ легко даже откладывать больше тысячи на черный день. Слдить за страннымъ больнымъ, можетъ-быть даже облегчить его участь и во всякомъ случа оставить наук нсколько добросовстныхъ данныхъ — было также чрезвычайно-пріятно и лестно. И что мшало ему согласиться на это? Предубжденіе противъ своднаго братца, ничмъ, впрочемъ, неподтвержденное и неоправданное, кром нкоторыхъ физіономическихъ признаковъ и двухъ-трехъ неловкихъ фразъ, вырвавшихся у него въ жару разговора. Но фразы легко могли быть сказаны, вовсе не съ тмъ намреніемъ, какое придавалъ имъ докторъ, а въ физіономик, какъ извстно, больше исключеній, чмъ правилъ.

Поэтому, немудрено, что, взвсивъ вс pro и contra, Гроховичъ ршился принять предложеніе Корсалинскаго и посвятить себя, если не исключительно, то преимущественно наблюденію за его помшаннымъ братомъ. Что касается до леченія, докторъ понималъ необходимость въ этомъ случа предварительнаго и близкаго ознакомленія съ родомъ болзни, характеромъ и всею предъидущею жизнью паціента. Разсказъ брата о причинахъ этой болзни, хотя, повидимому весьма-подробный и откровенный, казался доктору темнымъ и неправдоподобнымъ во многихъ обстоятельствахъ.

Обдумавъ планъ дйствія въ-отношеніи къ больному, докторъ отправился наверхъ разсказать жен обо всемъ случившемся.

Дв комнатки мезонина, занимаемыя докторшею, были убраны еще опрятне тхъ, въ которыхъ жилъ докторъ, въ первой было нсколько плетеныхъ стульевъ, диванъ, обитый самою простою шерстяною матеріею темнаго цвта, сильно-полинявшею, и небольшой буфетъ съ посудой, сервизомъ, бльемъ и другими хозяйственными вещами. Въ другой маленькой узкой комнат стояли два шкапа: одинъ съ книгами, другой съ платьемъ, простой комодъ и столъ съ письменнымъ приборомъ, въ углу желзная кровать, съ кожаными подушками и матрацомъ, накрытая байковымъ одяломъ, у окна дамскій рабочій столикъ и старое вольтеровское кресло. Въ комнат было замтно отсутствіе всякаго рода туалетныхъ бездлокъ и дамскихъ работъ: не было ни пялецъ, ни вязаній, ни бумажекъ съ разными вышиваньями, надъ чмъ наши дамы такъ добродушно тратятъ время и такъ добросовстно портятъ глаза.

Докторша сидла подъ окномъ въ креслахъ, за очень-прозаической работой: она зашивала перчатки мужа, передъ нею лежало ихъ нсколько паръ поношенныхъ, но крпко зашитыхъ. Она была въ черномъ плать съ высокимъ гладкимъ лифомъ, довольно-короткою юбкою, безъ всякихъ волановъ, изъ-подъ которой видны были чрезвычайно-маленькія ноги, обутыя въ простыя кожаныя башмаки. Простой, отогнутый каленкоровый воротничокъ, безъ всякаго шитья, обнажалъ загорлую шею, на плать не было ни бантиковъ, ни пуговокъ, ни ленточекъ, ни уборокъ, ничего лишняго, одинъ толстый снурокъ съ маленькими кистями стягивалъ чрезвычайно-тонкую талію докторши, несмотря на то, что она была безъ корсета. Вообще докторша была довольно-худа, грудь у нея была совершенно-плоская, лицо блдное, мало оживленное, но очень-выразительное, глаза большіе голубоватые, смотрвшіе на все спокойно, даже немножко-гордо, носъ правильный, ротъ маленькій, только губы тонкія, сухія. Волосы, почти совершенно-свтлые, спереди постоянно причесывались гладко и, раздляемые прямымъ проборомъ посередин, закрывали съ обихъ сторонъ верхнюю часть лба и ушей, сзади, заплетенные въ одну косу, они приподнимались кверху и затыкались на затылк простымъ гребнемъ. Докторша не носила серегъ, и только одно обручальное кольцо свтилось на пальц правой руки. Вообще нельзя было сказать, что она хороша собою, но во всхъ чертахъ лица ея, въ жестахъ, въ движеніяхъ, было что-то чрезвычайно-граціозное, непоражающее съ перваго взгляда, но тмъ не мене привлекательное, въ особенности, совершенною безъискусственностью. Отъ нея вяло тихимъ, чистымъ спокойствіемъ, дйствовавшимъ на душу какъ-то отрадно и примирительно.

Докторъ поздоровался съ женою и поцаловалъ ее въ лобъ, отведя немного въ сторону ея волосы. Она взяла его руку и крпко поцаловала ее. Онъ сталъ противъ нея къ окну и разсказалъ всю исторію помшаннаго. Докторша слушала сначала спокойно, но потомъ судьба больнаго заинтересовала ее.

— Такъ ты ршился взять его къ себ и лечить? спросила она, по окончаніи разсказа.

— Да, и ты должна помочь мн въ этомъ, отвчалъ онъ.

— Ты думаешь, что я могу принести какую-нибудь пользу больному?

— Я убжденъ въ этомъ. Больные такого рода доврчиве къ женщинамъ. Теченіе въ этомъ случа должно быть моральное, а не физическое. Женщина можетъ имть больше вліянія, она способне ходитъ за больнымъ, возбудить въ немъ участіе, расположеніе къ откровенности. Во время моихъ отлучекъ ты должна даже будешь совершенно замнять меня. Я надюсь, что мы общими силами облегчимъ болзнь паціента, тмъ больше, что, сколько я могъ замтить изъ разсказа, помшательство его вовсе не такъ сильно, чтобъ быть безнадежнымъ.

— Я употреблю, конечно, вс усилія, чтобъ помочь ему, буду ходить за нимъ, какъ за своимъ сыномъ, сказала докторша, и послднія слова ея зазвучали какъ-то особенно-грустно.

Докторъ также опустилъ голову и продолжалъ посл минутнаго молчанія:

— Ты будешь сообщать мн свои замчанія о положеніи больнаго и предположенія о томъ, какъ лечить его. Если ты не можешь быть матерью живаго существа, то можешь спасти жизнь бдному больному, а посл удовольствія дать жизнь, пріятне всего сохранить жизнь хотя бы и чужому намъ человку.

— Ты придаешь слишкомъ-много важности моимъ познаніямъ въ медицин, отвчала докторша съ печальной улыбкой.— Если, благодаря теб, я имю кое-какія свднія, то они слишкомничтожны по части леченія умственныхъ болзней. Я могу только врно наблюдать за болзнью и внимательно ходить за больнымъ.

— Даже и въ этомъ случа помощь твоя будетъ незамнима. Я увренъ, что больному у меня будетъ гораздо-лучше, чмъ подъ родительскимъ кровомъ, гд ему все и вс каждую минуту напоминали о его несчастіи.

— Гд же ты думаешь помстить его?

— Подл своего кабинета, въ двухъ комнатахъ: одна будетъ у него спальнею, другая гостиной. Іоиль будетъ также ходить за нимъ, а спать въ передней… Что я, кстати, не вижу его сегодня?

— Я послала его съ декоктомъ къ этой бдной солдатк, которая захворала третьягодня.

— Мн надобно кое-куда сходить. Скажи ему, когда онъ вернется, что у насъ будетъ новый жилецъ, съ которымъ онъ долженъ обходиться какъ можно ласкове.

— Я попросила бы тебя самого объявить объ этомъ Іоилю. Каждое твое слово онъ считаетъ закономъ, а ко мн, ты знаешь, онъ не очень расположенъ.

— Нерасположеніе это не длалось ни больше, ни меньше въ послднее время? спросилъ докторъ.

— Кажется, нтъ, отвчала равнодушно докторша.

— И ты не замчала въ немъ никакой перемны? ни къ худшему, ни къ лучшему?

— Никакой.

Докторъ задумался, молча простился съ женою, сошелъ внизъ и, захвативъ съ собою только-что полученныя деньги, вышелъ изъ дому.

Прежде всего онъ зашелъ къ своему хозяину. Старикъ копалъ гряды въ садик, непокрытая лысина его лоснилась на солнц. Какъ-то неохотно принялъ онъ отъ жильц долгъ за квартиру.

— Ты бы лучше, батюшка, заплатилъ лавочнику или тамъ кому понужне деньги, сказалъ старикъ.— Я могу и подождать.

— Знаю, но я только началъ съ тебя перваго и заплачу вс мелкіе долги, на всхъ достанетъ! отвчалъ жилецъ съ довольной улыбкой.

— Ну, какъ хочешь. А все-таки, значитъ, я былъ правъ, когда говорилъ, что судьба посылаетъ теб помощь въ этомъ гост. Вышло по-моему. Онъ мн съ перваго взгляда такимъ хорошимъ человкомъ показался. Давича, какъ онъ отъ тебя уходилъ, такъ повстрчавши меня на двор, поклонился и сказалъ такъ ласково: вы съ вашего жильца все, что слдуетъ получите, мы съ нимъ уговорились по одному очень-выгодному для него длу. Видно онъ тебя годовымъ лекаремъ нанялъ, а лечить такого здоровяка труда большаго, кажись, не будетъ.

Докторъ не отвчалъ ни слова, но ушелъ, озабоченный мыслью: ‘отчего поститель зналъ, что онъ долженъ за-квартиру, и отчего былъ заране увренъ, что онъ согласится лечить помшаннаго?’

III.

На другой день, раннимъ утромъ, у воротъ дома, занимаемаго докторомъ, остановился щегольской дормзъ. Изъ него ловко выскочилъ Корсалинскій и отправился прямо въ кабинетъ Гроховича, въ-сопровожденіи рослаго господина съ огромными бакенбардами, въ черномъ фрак съ свтлыми пуговицами, въ бломъ галстух, съ маленькими глазками, лоснящеюся физіономіею, подобострастными манерами.

Завидвъ доктора еще издали, поститель быстро подошелъ къ нему съ самою радушною улыбкою и сказалъ самымъ дружескимъ, ласковымъ тономъ:

— Добрый докторъ, конечно, не обманулъ надеждъ всего нашего семейства и согласился быть спасителемъ моего бднаго брата?

— Я не отказываюсь испытать вс зависящія отъ меня средства для облегченія его участи, отвчалъ докторъ съ нкоторымъ замшательствомъ: — но съ условіемъ: передать леченіе боле-искуснйшему врачу, если, по прошествіи извстнаго времени, не найду въ больномъ перемны къ лучшему.

— Какъ благодарить васъ! вскричалъ со слезами въ голос Корсалинскій.— Вс слова будутъ слабы для выраженія нашихъ чувствъ. Мы были такъ убждены въ вашей доброт и готовности служить несчастнымъ, что привезли съ собой больнаго, чтобъ, не теряя драгоцннаго времени, вврить страждущаго вашимъ просвщеннымъ и человколюбивымъ попеченіямъ.

— Вы ужь и привезли его! сказалъ удивленный и недовольный Гроховичъ:— гд жь онъ?

— Въ дормез. Дорогою онъ впалъ въ забытье, и можетъ остаться въ этомъ положеніи хоть цлый день.

— Я не думаю, чтобъ было полезно оставлять его въ такомъ положеніи, и потому вы мн позволите тотчасъ же попросить его сюда, хотя здсь еще не приготовлено ничего къ принятію его. Я не ждалъ видть его сегодня же.

И докторъ сдлалъ нсколько шаговъ, чтобъ выйдти изъ комнаты.

— Зачмъ же вамъ безпокоиться самимъ? сказалъ Корсалинскій, учтиво останавливая его.— Вотъ панъ Жончекъ сейчасъ приведетъ брата,

При этихъ словахъ гость указалъ на господина, вмст съ нимъ вошедшаго въ кабинетъ доктора и стоявшаго у дверей въ скромной поз, нелишенной, однакожь, нкотораго достоинства. Низко поклонившись, панъ Жончекъ, тотчасъ же, вслдъ за поклономъ, быстро скрылся изъ комнаты.

— Рекомендую вамъ, продолжалъ Корсалинскій, по его уход:— прекраснйшій человкъ, дотого привязанный къ нашему семейству, что скоре можно назвать его другомъ, нежели служителемъ, одинъ изъ тхъ рдкихъ типовъ Калебовъ, которые исчезаютъ съ каждымъ днемъ и остаются въ однихъ романахъ, какъ образецъ неизмнной преданности своимъ господамъ. Панъ Жончекъ не былъ рожденъ, впрочемъ, къ тому званію, которое теперь занимаетъ, онъ природный шляхтичъ, и только крайняя бдность, обрушившаяся на него вслдствіе обстоятельствъ, вовсе отъ него независвшихъ, заставила его предложить свои услуги нашему дому и остаться при немъ въ званіи, которое онъ облагороживаетъ своимъ образомъ мыслей и поведеніемъ. Бывъ въ послднее время камердинеромъ и конфидентомъ моего брата, чрезвычайно его любившаго, онъ не хотлъ оставить своего господина въ жестокой болзни и, съ перваго дня ея, ухаживаетъ за нимъ съ безпримрнымъ самоотверженіемъ. Больной такъ привыкъ видть его подл себя, несмотря на наружное нерасположеніе, появляющееся повременамъ и оказываемое имъ, впрочемъ, ршительно всмъ, что я буду просить васъ позволить пану остаться при граф. Я убжденъ, что благородный и добродушный камердинеръ будетъ полезенъ даже вамъ, потому-что знаетъ хорошо вс привычки и наклонности больнаго и избавитъ васъ отъ необходимости приставить собственнаго вашего служителя для того, чтобъ ходить за больнымъ. Само-собою разумется, что содержаніе камердинера не только вамъ не будетъ ничего стоить, но и вс расходы касательно матеріальныхъ удобствъ больнаго — его стола, одежды, меблировки, развлеченій, выздовъ для прогулки — вы позволите намъ принять на себя, и если, по вашему мннію, вы найдете что-нибудь необходимымъ для больнаго, прикажите только — и панъ Жончекъ въ-точности исполнитъ ваше требованіе. Для этой цли ему ассигнована довольно-значительная сумма, которая будетъ находиться, какъ и самъ панъ, въ полномъ вашемъ распоряженіи.

Сначала этотъ длинный панегирикъ ‘рдкому служителю’, а потомъ и послднее распоряженіе Корсалинскаго сильно не понравились доктору. Онъ не доврялъ черезчуръ-восторженнымъ похваламъ этому пану и видлъ въ немъ домашняго шпіона, котораго приставляли не столько къ больному, сколько къ врачу, чтобъ отдавать отчетъ въ его дйствіяхъ. Раздумавъ объ этомъ, онъ нашелъ, впрочемъ, что родные графа правы, невполн довряя человку, еще мало имъ знакомому, и были даже обязаны принять свои мры къ возможному обезпеченію участи больнаго. Докторъ общалъ только себ быть какъ-можно осторожне въ сношеніяхъ своихъ съ этимъ паномъ и сколько можно мене прибгать къ его посредничеству касательно суммы, находящейся въ его распоряженіи.

Не усплъ онъ сказать, что согласенъ и на эти условія, какъ въ дверяхъ показался больной, опираясь на руку камердинера.

Это былъ молодой человкъ, лтъ двадцати-шести, высокаго роста, но чрезвычайно-худой и блдный. Черты лица его были правильны, хотя кожа, натянувшаяся на лбу и на щекахъ, отъ болзненной худобы, придавала этимъ чертамъ рзкость и угловатость, длинный носъ и тонкія губы сообщали всей физіономіи странное выраженіе, еще боле увеличивавшееся отъ неподвижнаго блеска большихъ глазъ на-выкат. Волосы больнаго были обстрижены подъ гребенку, подъ подбородкомъ шла ожерельемъ небольшая и рдкая борода. Одтъ онъ былъ въ черный бархатный сюртукъ, отложной воротникъ рубашки, подъ которымъ былъ небрежно повязанъ черный шелковый платокъ, обнажалъ рдкой близны шею, руки были блы, тонки и аристократически-малы, широкіе шаровары падали складками на лакированныя ботинки, крошечному объему которыхъ могла бы позавидовать любая женщина.

Больной шелъ медленно. Во всхъ движеніяхъ его замтна была вялость, даже слабость, въ чертахъ выражалось нетерпніе, глаза смотрли впередъ тмъ пристальнымъ, безжизненнымъ взглядомъ, который такъ ясно доказываетъ разстройство мыслящей способности. Корсалинскій пошелъ на встрчу къ больному, съ участіемъ взялъ его за руку и сказалъ:

— Какъ ты чувствуешь себя, любезный Алексй? Дорога не показалась теб тяжелою, не разстроила тебя?

— Нтъ! отвчалъ графъ глухимъ, непріятнымъ голосомъ, почти выдергивая свою руку отъ пожатій брата.

— Рекомендую теб Семена Игнатьича Гроховича, продолжалъ Корсалинскій тмъ же ласковымъ, спокойнымъ тономъ:— хозяина дачи, на которой ты будешь жить здсь въ совершенномъ уединеніи, какъ самъ желалъ этого. Семенъ Игнатьичъ былъ такъ добръ, что согласился принять тебя на это лто нахлбникомъ и помстить тебя въ своемъ семейств. Онъ кстати же и докторъ и можетъ оказать теб пособіе, если съ тобой случатся припадки меланхоліи, отъ заваловъ въ печени, которыми ты страдаешь.

Что-то похожее на улыбку мелькнуло на губахъ больнаго, поклонившагося учтиво доктору при первыхъ словахъ Корсалинскаго.

— Я не стсню васъ? сказалъ онъ глухо, обращаясь къ Гроховичу, но смотря въ сторону своимъ неподвижнымъ взглядомъ.

— Нисколько! отвчалъ тотъ, осматривая больнаго съ участіемъ: — вы не будете только имть у меня, на дач, тхъ удобствъ, которыми пользовались въ город. Квартира моя очень-невелика, но свжій и здоровый воздухъ Царскаго Села замнитъ съ избыткомъ недостатки нашей бивачной жизни, и я надюсь, что здсь вы получите облегченіе въ вашей болзни, конечно, не важной, но которую все-таки ненадабно запускать.

— Мн везд хорошо, продолжалъ больной:— а здсь будетъ, конечно, лучше, чмъ въ Петербург. Что же касается до моей болзни, вы можете лечить ее чмъ вамъ угодно: я не имю права мшать вамъ, хотя бы и сознавалъ въ душ всю безполезность вашихъ усилій.

Слова эти отзывались ироніей. Докторъ обратилъ все свое вниманіе на страннаго больнаго, въ которомъ не замчалъ ни одного признака умственнаго разстройства.

Корсалинскій заботливо усадилъ графа въ кресло и завелъ разговоръ о превосходств царскосельскаго климата передъ петербургскимъ, объ удовольствіяхъ прожить пять-шесть мсяцевъ въ такомъ здоровомъ мст. Докторъ обращался съ вопросами къ графу, но тотъ отвчалъ неохотно, отрывисто, и вскор совершенно замолчалъ. Тогда Корсалинскій замтилъ, что брату его необходимо отдохнуть отъ дороги, простился съ нимъ и вышелъ съ докторомъ въ третью комнату, поручивъ камердинеру приготовить все во второй комнат для больнаго. Изъ дормеза вынесли нсколько чемодановъ и начали разбирать ихъ.

— Мы можемъ теперь оставить его одного, сказалъ Корсалинскій. Онъ не замтитъ нашего отсутствія. Минутное раздраженіе мыслящей силы, произведенное, вроятно, дорогою, было причиною, что онъ вышелъ изъ своего обыкновеннаго, апатическаго состоянія и началъ разговоръ весьма-логично. Но вы видите сами, какъ непродолжительны у него проблески благоразумія, по нимъ нельзя судить о его здоровья, потому-что подобныя минуты — исключеніе, и весьма-рдкое. Я даже не прошу васъ сказать своего сужденія о его положеніи. Ближайшее знакомство съ больнымъ покажетъ вамъ, что было бы ошибочно полагаться на здравомысліе нкоторыхъ поступковъ и фразъ его. Разстройство ума его не бросается въ глаза, но мн кажется, что чмъ болзнь по наружности ближе къ здоровью, тмъ трудне излечить ее.

Докторъ не отвчалъ на это, но сдлалъ нсколько вопросовъ насчетъ привычекъ больнаго. Корсалинскій уврилъ, что графъ длаетъ все, что ему скажутъ, и вообще послушенъ, какъ ребенокъ, потомъ просилъ позволенія доставить въ его комнату мбель нсколько-удобне, и ухалъ, сказавъ, что будетъ навщать его раза два-три въ недлю.

Проводивъ Корсалинскаго, Гроховичъ вернулся въ кабинетъ. Больной сидлъ, какъ прежде, въ большихъ креслахъ, безъ всякаго движенія, смотря безсознательно передъ собою и, повидимому, не замтилъ появленія доктора, долго-стоявшаго передъ нимъ и смотрвшаго на него со вниманіемъ. Гроховичъ взялъ его за руку, на лиц больнаго выразилось на-минуту нетерпніе, потомъ оно приняло свое обычное, апатическое выраженіе.

— Не хотите ли отдохнуть съ дороги? спросилъ докторъ.

Больной не отвчалъ ни однимъ движеніемъ даже и тогда, когда ему во второй разъ сдлали тотъ же вопросъ. Гроховичъ ршился вывести его изъ этого каталептическаго состоянія и крпко сжалъ ему руку, брови больнаго сдвинулись, но самъ онъ остался неподвиженъ. Докторъ ршился повторить опытъ въ боле-сильной степени, но въ эту минуту за нимъ раздался тонкій, гнусливый голосъ, говорившій съ замтнымъ польскимъ акцентомъ.

— Это вы не извольте безпокоиться. Панъ грабе теперь въ своемъ припадк и ничего не услышатъ, что имъ ни говорятъ. Они будутъ нсколько часовъ сидть молча и не шевелясь и сами очнутся, когда прійдетъ ихъ часъ.

Гроховичъ разсянно слушалъ слова эти, недовольный тмъ, что Жончекъ незамтно вошелъ въ кабинетъ, и въ то же время не сводилъ глазъ съ графа. Ему показалось, что въ глазахъ больнаго мелькнуло что-то похожее на ненависть, а губы сжались иронически. Тогда Гроховичъ, быстро повернувшись къ камердинеру и осмотрвъ его съ ногъ до головы, причемъ тотъ не замедлилъ поклониться, сказалъ ему твердо и почти-рзко:

— Прошу васъ оставить меня теперь съ больнымъ. Мн необходимо сдлать надъ нимъ кое-какія наблюденія. Я позову васъ, когда вы будете нужны.

Панъ Жончекъ остановился въ недоумніи, вовсе не ожидая этихъ словъ, и отвчалъ самымъ-нжнымъ голосомъ:

— Панъ грабе такъ расположенъ ко мн!.. Я знаю вс его привычки… Онъ будетъ дичиться чужаго человка… Онъ такъ привыкъ видть меня всякую минуту…

— Онъ можетъ и отвыкнуть отъ этого, сказалъ сухо Грохбвичъ.— Моя система леченія будетъ состоять въ томъ, чтобъ заставить его позабыть все прошедшее и испытать надъ нимъ силу новыхъ впечатлній.

— Но пане Корсалинскій строго приказали мн не оставлять ни на минуту больнаго, настаивалъ Жончекъ.

— А я еще строже приказываю вамъ выйдти сію же минуту и вообще слушаться меня во всемъ безъ возраженій. Здсь распоряжается не панъ Корсалинскій, и я взялся лечить больнаго только подъ условіемъ совершенной свободы въ моихъ поступкахъ. Вы понимаете это?

Жончекъ съжился самымъ подобострастнымъ образомъ и отвчалъ чуть не плача:

— Шдамъ до-ногъ, пане докторе! Смю ли я ослушаться вашихъ приказаній? Я только осмлился замтить изъ усердія… Но моя преданность, моя готовность служить вамъ…

— Излишнее усердіе можетъ длать большой вредъ, сказалъ докторъ, наблюдая незамтно за больнымъ.— Я буду просить васъ исполнять только то, что вамъ скажутъ, и лучше не слишкомъ, чмъ черезчуръ-усердно.

Положивъ молча руку на сердце, Жончекъ согнулся, на сколько позволялъ это длинный ростъ, и выскользнулъ за дверь безъ малйшаго шума. Гроховичъ не сводилъ глазъ съ Перскаго и думалъ:

‘Я теперь убжденъ, что онъ не въ каталепсіи. Онъ чувствовалъ боль при пожатіи руки, слдилъ за разговоромъ моимъ съ камердинеромъ, остался, повидимому, доволенъ его уходомъ, почти улыбался, когда я нарочно заговорилъ о систем моего леченія. Если онъ не отвчалъ на мои вопросы, не участвовалъ въ разговор между мною и его братомъ, это изъ одного упрямства.

И ршившись, во что бы ни стало, узнать истину, докторъ придвинулъ кресло, слъ прямо противъ больнаго и сказалъ спокойно:

— Послушайте, графъ: намъ прійдется, можетъ-быть, провести нсколько мсяцевъ вмст, подъ одною кровлею, видясь почти каждый часъ, стало-быть намъ необходимо, чтобъ отношенія наши были какъ-можно-проще и непринужденне, иначе мы будемъ только стснять другъ друга. Скажу вамъ откровенно: вы будете находиться здсь подъ моимъ надзоромъ. Я не только хозяинъ вашъ, но и докторъ. Правы или нтъ ваши родные — это покажетъ время, но они думаютъ, что припадки глубокой меланхоліи — болзнь, которой вы подвержены — могутъ имть дурныя послдствія, и ршились вврить мн ваше леченіе. Предупреждаю васъ, что я упрямъ въ высшей степени и не откажусь отъ принятой мною обязанности прежде, нежели испытаю вс средства, какія только внушитъ мн наука и чувство долга. Но, съ другой стороны, я не стану ни мучить васъ лекарствами, ни стснять вашей свободы. Узнавъ меня короче, вы увритесь, что я самый снисходительный изъ врачей. Но я убжденъ, что никакое леченье не принесетъ существенной пользы, если больной самъ не хочетъ выздоровть и не будетъ помогать врачу. Поэтому я попрошу васъ быть со мною откровеннымъ и сказать мн, вопервыхъ, какой образъ жизни хотите вы вести у меня и, вовторыхъ, что вы сами думаете о вашей болзни? Ваше упорное молчаніе могло ввести въ заблужденіе вашихъ родныхъ, вы, можетъ-быть, даже имли свои причины не отвчать на разспросы, которые могутъ иногда длаться невыносимыми, несмотря на то, что происходятъ отъ участія. Но мн, какъ врачу, вы обязаны отвчать логически и категорически, и я увренъ, что вы можете сдлать это. Ваше молчаніе меня не обмануло, я, конечно, имлъ бы возможность вывести васъ изъ него физическими средствами, но предпочитаю моральныя, и прошу васъ еще разъ отвчать на мои вопросы.

Графъ слушалъ доктора со вниманіемъ, неподвижно, устремивъ на него глаза, блествшіе выраженіемъ неопредленнымъ, но нелишеннымъ разумности. Подумавъ съ минуту, онъ отвчалъ тихимъ, ровнымъ голосомъ:

— Ваши слова удивили меня! Признаюсь, я не ждалъ ничего подобнаго. Много докторовъ обращалось ко мн съ разспросами о моей болзни, ни одинъ не говорилъ такъ просто, съ такимъ вниманіемъ и снисходительностью. Вы угадали, что молчаніе мое происходитъ не отъ болзни, угадали также причину его. Если даже истинное участіе можетъ надость, понятно, что человкъ, котораго всякій часъ мучатъ разспросами и допросами, прибгаетъ къ молчанію, какъ къ единственному средству избавиться отъ невыносимой докучливости. Но на вашу откровенность я буду также отвчать откровенностью же, хотя съ вашей стороны она неполна. Вы спрашивали меня, что я думаю самъ о моей болзни, названной вами глубокою меланхоліею. Прежде всего я долженъ назвать эту болзнь ея настоящимъ именемъ, котораго вы не произносили по очень-понятному, вполн-человческому чувству: это вовсе не меланхолія, а помшательство.

Больной такъ спокойно произнесъ это страшное слово, что докторъ посмотрлъ на него въ совершенномъ изумленіи. Грустная улыбка мелькнула на блдныхъ губахъ графа. Онъ продолжалъ:

— Вы, въ свою очередь, удивлены моими словами. Если мн не случалось встрчать доктора, похожаго на васъ, то и вамъ, можетъ-быть, не попадались такіе больные, какъ я. Вамъ странно слышать, что человкъ, несовсмъ еще лишенный сознанія человческаго достоинства, говоритъ такъ спокойно о болзни, возбуждающей въ другихъ чувство состраданія или ужаса, сознается, что онъ подверженъ этой болзни. Поэтому вы можете судить, что я долженъ былъ перенести, чтобъ сродниться съ мыслью, что не принадлежу уже къ числу разумныхъ существъ, что отвергнутъ, если не презрнъ моими братьями по человчеству, что я сумасшедшій!

Въ словахъ больнаго было столько горькаго отчаянія, что докторъ, тронутый и взволнованный, вскричалъ съ жаромъ:

— Вы сами преувеличиваете свою болзнь. Можетъ ли не имть здраваго разсудка тотъ, кто такъ здраво разсуждаетъ о своемъ положеніи?

— Онъ разсуждаетъ здраво потому, что приноровливается въ этомъ случа къ общепринятымъ понятіямъ, но это не мшаетъ ему знать, что на него находятъ минуты, когда люди считаютъ его помшаннымъ, а самъ онъ не видитъ ничего нелогичнаго въ своихъ чувствахъ и поступкахъ, и потому ему тяжело понимать несправедливость людей, больно видть ихъ заблужденіе. Въ эти минуты онъ былъ бы готовъ считать ихъ всхъ самихъ помшанными, еслибъ они не составляли большинства, а онъ исключенія, хоть и не всегда случалось, что большинство было право въ своихъ сужденіяхъ. Вдь и геніальные люди составляютъ исключеніе…

Больной задумался, и докторъ, боясь, чтобъ мысли его, судя по послднимъ словамъ, не приняли эксцентрическаго направленія, прервалъ его вопросомъ:

— Вы еще не сказали мн, такъ бы вы желали, чтобъ я поступалъ съ вами?

— Вы хотите, чтобъ я говорилъ откровенно? спросилъ графъ.

— Это первое условіе прочности нашихъ отношеній.

— Въ таком случа скажу вамъ все, что думаю, хоть это, можетъ-быть, оскорбитъ васъ. Вы высказали давича самую справедливую мысль, что больнаго нельзя лечить, если онъ этого не хочетъ. Моя болзнь неизлечима, потому-что я и не сознаю ея, и не хочу отъ нея вылечиться, стало-быть, вс ваши труды будутъ напрасны, тмъ боле, что я не врю въ медицину.

— Можно не врить въ медиковъ, но не въ медицину, отвчалъ, улыбаясь, Гроховичъ.— Наука не виновата въ промахахъ и незнаніи отдльныхъ лицъ.

— Но это самая неточная и сбивчивая наука, правила ея не установлены положительно. Одно и то же предписаніе ея производитъ часто совершенно-противоположныя дйствія въ двухъ разныхъ лицахъ. Въ составъ лекарства входитъ иногда столько разнородныхъ веществъ, что химическое дйствіе одного вещества на другое можетъ совершенно измнить общее дйствіе, котораго докторъ ждалъ отъ этого лекарства. Не отвергаю старанія докторовъ принести больному облегченіе, но если въ наше время было бы странно обвинять ихъ вмст съ Мольеромъ въ томъ, что они больше уморили, чмъ вылечили больныхъ, или говорить съ Бомарше, что добрая земля скрываетъ вс ихъ ошибки, во всякомъ случа вы встртите сколько докторовъ, столько и системъ леченія, не говоря уже о томъ, что на консультаціяхъ всегда найдутся по-крайней-мр два совершенно-противоположныя мннія. Галіенъ слдовалъ систем потогонныхъ, рвотныхъ, очистительныхъ средствъ. По Броуну, болзнь происходитъ отъ излишней силы или отъ излишней слабости, въ первомъ случа употреблялись вещества ослабляющія, во второмъ — тоническія. Бруссе ввелъ систему ирритаціи и кровопусканій, послднія употреблялъ, впрочемъ, еще прежде знаменитый докторъ Санградо. Теперь кровопусканіе не въ мод, его замняютъ реактивы. Но къ-чему говорить о системахъ! вы сами знаете, сколько namili господствуетъ въ настоящее время. Мы возобновили почти вс способы, которыми въ-теченіе слишкомъ семи тысячъ лтъ лечилось. человчество, обратились къ Иппократу и Парацельсу, къ оракуламъ, пиіямъ и сивилламъ древнихъ, дйствовавшимъ на воображеніе прорицаніями и таинственностью, какъ наши магнитизры и сонамбулки, возвратились даже къ салернской школ, лечившей водою, діэтою и движеніемъ. Что жь все это доказываетъ? Двухъ истинъ не можетъ быть на свт, также, какъ и двухъ медицинъ. Если одна истинна — вс остальныя должны быть ложны. А какъ убдиться, которая изъ этихъ безчисленныхъ системъ истинная?

Графъ говорилъ съ такимъ жаромъ, увлекся до-того, что на щекахъ его показался легкій румянецъ, голосъ сталъ прерываться отъ усталости. Докторъ слушалъ съ удивленіемъ и съ удовольствіемъ этого страннаго больнаго. Его ясныя, хотя отчасти парадоксальныя сужденія, доказывали совершенную логичность мыслящей способности, и докторъ убдился, что эта способность, взятая отдльно, безъ всякаго вліянія на нее чувства, находится въ здравомъ положеніи. Оставалось узнать только, въ какой мр чувства производили разстройство въ разсудк, но Гроховичъ отложилъ это испытаніе до другаго раза, и сказалъ, вставъ съ креселъ:

— Все, что вы сказали противъ медицины, справедливо только съ одной точки. Для того, чтобъ оспоривать васъ и доказывать важность этой науки и пользу ея, нужно было бы много времени, а у меня есть теперь занятія, да и вамъ необходимо немного отдохнуть съ дороги. Мы еще возобновимъ этотъ разговоръ, теперь скажу только одно: различныя системы нисколько не вредятъ единству науки, я допускаю даже, что одинъ и тотъ же способъ леченія можетъ прилагаться къ разнымъ болзнямъ, смотря только по организму больнаго, и поэтому докторъ ближе всего долженъ ознакомиться не съ болзнью, а съ образомъ жизни, характеромъ, наклонностями больнаго. Собственно говоря, для кажаго человка должна быть особая система леченія, и только совершенно-схожіе организмы надобно лечить одинаковымъ образомъ. Одно предписаніе можетъ, конечно, произвести въ двухъ лицахъ два противоположныя дйствія, но за-то оно же можетъ принести пользу въ двухъ различныхъ болзняхъ. И тотъ и другой случаи ничего не доказываютъ противъ медицины. Истина, конечно, одна, но можетъ проявляться въ самыхъ разнообразныхъ формахъ. Впрочемъ, что бы я ни говорилъ, вы можете отвчать мн словами того же Мольера, который, если и не любилъ докторовъ, то покрайней-мр не умолялъ ихъ спасти его, когда длался боленъ, что случается зачастую со всми слабыми смертными въ минуты опасности.

— Вы, какъ докторъ, защищающій свое искусство, хотите, конечно, напомнить слова Журдана въ Мщанин-Дворянин? сказалъ графъ, улыбаясь, и приподнимаясь съ креселъ.

— Vous tes orf&egrave,vre, monsieur Josse! вскричалъ Гроховичъ, весело подавая руку больному и провожая его во вторую комнату, гд ужь было все готово и убрано для его помщенія.

IV.

Черезъ недлю посл прибытія больнаго, въ квартир доктора все приняло новый, комфортэбльный видъ: въ комнатахъ явились бархатные диваны, мягкіе ковры, вычурные пате и козезы. Цлый шкапъ съ книгами въ богатыхъ переплетахъ былъ поставленъ въ комнат графа. Привезли даже рояль, на которомъ больной игралъ повременамъ симфоніи Бетховена и оперы Моцарта. Гроховичъ не запрещалъ этого, видя, что музыка не оказываетъ вреднаго вліянія на Перскаго. Жончекъ предупредилъ только, что больной не можетъ слышать нкоторыхъ русскихъ псенъ, а нмецкую и даже итальянскую музыку слушаетъ съ удовольствіемъ.

Докторъ имлъ въ это время мало случаевъ наблюдать за своимъ больнымъ, и посл перваго разговора съ нимъ, не возобновлялъ продолжительныхъ бесдъ, желая дать ему успокоиться, осмотрться, привыкнуть къ новому роду жизни. Онъ не хотлъ еще начинать изслдованіе болзни Перскаго и занимался въ это время приведеніемъ въ порядокъ своихъ собственныхъ длъ, завелъ кое-какія улучшенія въ хозяйств, написалъ въ Екатеринбургъ, что не можетъ принять предлагаемаго ему мста. Къ-тому же съ прибытіемъ Перскаго, сдлавшимся извстнымъ всему городу, у Гроховичъ начали чаще являться паціенты, и онъ долженъ былъ вдругъ подавать помощь въ пяти, шести домахъ, что заставляло его довольно-часто отлучаться. Во время этихъ отлучекъ съ больнымъ иногда разговаривала докторша. Больной обходился съ нею чрезвычайно-вжливо, отвчалъ на вс ея вопросы, но самъ не предлагалъ никакихъ и видимо тяготился ея присутствіемъ.

Было еще въ дом доктора лицо, которому сильно не понравился больной, хотя нерасположеніе это выказывалось въ однихъ взглядахъ и упорномъ молчаніи, когда графу случалось о чемъ-нибудь спросить. Іоиль и безъ того былъ неразговорчивъ, но въ присутствіи графа длался еще больше дикъ и нелюдимъ, хотя безъ возраженій исполнялъ все, что докторъ или жена его приказывали длать для больнаго. Домохозяинъ, напротивъ, чрезвычайно интересовался судьбою молодаго паціента и при всякомъ удобномъ случа изъявлялъ ему всевозможное участіе.

Гроховичъ убдился только въ одномъ что присутствіе и услуги пана Жончка производили самое непріятное вліяніе, а между-тмъ Жончекъ былъ неутомимъ въ изъявленіи преданности и заботливости обо всемъ, что касалось до графа. Онъ окружилъ его всми матеріальными удобствами, старался предупреждать его малйшія желанія, передавалъ доктору самыя незначительныя подробности касательно привычекъ и наклонностей больнаго. Не меньше старался онъ услужить и Гроховичу: заставилъ его по-невол измнить свой столъ и взялъ кухню въ полное свое распоряженіе, подъ тмъ предлогомъ, что, зная хорошо больнаго, будетъ приказывать готовить кушанье по его вкусу. Докторъ согласился на это отчасти и потому, что это избавляло жену его отъ всякихъ хлопотъ по хозяйству и давало ей возможность отдохнуть отъ своихъ прежнихъ многочисленныхъ трудовъ по этой части и посвятить боле времени наблюденію за больнымъ. Жончекъ настоялъ даже на томъ, чтобъ докторъ длалъ визиты въ карет, присланной изъ Петербурга въ распоряженіе и для прогулокъ больнаго, камердинеръ говорилъ, что это даже необходимо, потому-что графу не позволяетъ часто вызжать его здоровье, а лошади застаиваются и портятся, если на нихъ рдко здятъ. Усердный камердинеръ втръ даже въ кабинетъ Грохбвича нсколько мягкихъ креселъ и большой пушистый коверъ, говоря, что графу, приходящему часто въ кабинетъ хозяина, удобне сидть въ покойныхъ креслахъ и ходить по мягкому ковру. Онъ замнилъ понемногу докторскій сервизъ, столовое блье, серебро, даже кухонную посуду цнными вещами съ графскими гербами — все подъ разными благовидными предлогами. Въ передней безотлучно находились два рослые лакея, готовые исполнять малйшее желаніе доктора или жены его. Неутомимый, услужливый, предупредительный, въ своемъ черномъ фрак съ свтлыми пуговицами и безукоризненно-бломъ галстух, онъ скользилъ цлый день по комнатамъ неслышными шагами, выросталъ точно изъ земли каждую минуту, когда надо было что-нибудь приказать, говорилъ шопотомъ, кланялся подобострастно даже Іоилю, услуживалъ даже чухонк кухарк Гроховича, приходившей въ восторгъ отъ его любезности и отъ того, что ей почти ничего не оставалось длать въ дом. Жончекъ усплъ пріобрсти расположеніе Васютина, несмотря на то, что принудилъ его обратить въ конюшню одинъ сарай, заваленный старымъ хламомъ, за что, впрочемъ, домохозяину было заплачено особенно. Даже докторша не разъ благодарила камердинера за оказанныя ей услуги, и Іоиль, встрчаясь съ нимъ, ворчалъ очень-благосклонно.

Только одинъ Гроховичъ раздлялъ вмст съ графомъ антипатію къ этому пану, и Жончекъ, понявъ, что никакія услуги не помогутъ ему пріобрсти расположеніе больнаго и довренность доктора, сталъ какъ-можно-рже показываться на глаза къ первому, а второму сказалъ однажды прямо, что графъ, вроятно, по причин болзни, почувствовалъ нерасположеніе къ своему врному слуг, и потому онъ, чтобъ не производить въ больномъ хотя бы и незначительной раздражительности, принялъ намреніе являться къ графу только въ самыхъ необходимыхъ случаяхъ, не переставая въ то же время наблюдать неусыпно за доставленіемъ ему всевозможныхъ удобствъ и удовольствій, съ разршенія доктора. Гроховичъ одобрилъ это, внутренно сожаля, что уклончивый полякъ не даетъ ему средства вовсе выслать его изъ дома — такъ не любилъ его докторъ, несмотря на то, что сознавалъ всю важность услугъ его и стараній облегчить сколько можно положеніе больнаго.

Корсалинскій прізжалъ въ эту недлю всего одинъ разъ, и то на короткое время. Онъ говорилъ, что хочетъ дать время осмотрться и паціенту и доктору, и пріучить перваго къ разлук съ родными, а второму дать боле случаевъ для наблюденій. Сводный братецъ уврялъ, впрочемъ, что даже въ такое короткое время въ больномъ замтна видимая перемна, и что онъ у Гроховича гораздо-спокойне и разсудительне.

Въ начал слдующей недли случилось, однакожь, обстоятельство, представившее больнаго съ совершенно-другой стороны и заставившее доктора сильно задуматься.

Это было въ свтлый и теплый апрльскій вечеръ. Окна въ квартир доктора были уже выставлены. Онъ сидлъ въ креслахъ у окна и пилъ чай. Графъ за роялемъ игралъ анданте изъ пасторальной симфоніи. Послдніе звуки замерли подъ его рукою. Онъ задумался надъ клавишами. Гроховичъ, нелюбившій, чтобъ больной задумывался, началъ разговоръ о музык, очень-наивно признавался въ своемъ невжеств по части гармоніи, но утверждалъ, что люди восхищаются разными Моцартами и Бетховенами ршительно изъ одного упрямства, что пріятно слушать музыкальную мысль, мотивъ, мелодію, а не разработку по правиламъ контрапункта какихъ-нибудь учено-скучныхъ фугъ. Докторъ соглашался съ тмъ писателемъ, который называлъ гармонію искусствомъ убивать мелодію, и почти склонялся на сторону юмориста, называвшаго вообще музыку самымъ шумнымъ изъ всхъ предразсудковъ.

Перскій слушалъ его разсянно, не улыбаясь, облокотившись на пюпитръ правою рукою, поддерживавшею голову его, лвою перебирая по временамъ бглые минорные аккорды. Въ эту минуту подъ окномъ шарманка заиграла ‘Аврора-вальсъ’ Лабицкаго.

Довольно-трудно было узнать эту блестящую мелодію, разъигрываемую на жалкомъ инструмент. Несмотря на то, и докторъ и больной долго прислушивались къ дребезжащимъ звукамъ самаго танцовальнаго изъ вальсовъ, бывшаго въ то время въ большой мод.

— Вотъ это по-крайней-мр музыка, сказалъ Гроховичъ, качая головою въ тактъ вальса: — понимаешь, по-крайней-мр, въ чемъ дло. Эти звуки прямо приглашаютъ васъ обхватить талію какой-нибудь хорошенькой мечтательницы и унестись съ нею, въ головокружительномъ вальс, въ золотое царство воображенія и туманныхъ сновъ, одуряющихъ голову и сердце. Мелодія страшно изуродована въ этой расколотой шарманк, многихъ нотъ вы вовсе не слышите, другія стучатъ, звенятъ, визжатъ, даже хрипятъ, но все-таки это не мшаетъ вамъ слышать въ звукахъ мысль, понимать ее, восхищаться ею. Музыка эта производитъ на меня впечатлніе, пріятное или грустное — это зависитъ отъ моего организма, и въ-сущности все-равно. Но въ такомъ впечатлніи должна заключаться вся цль музыки, судить ее должно одно сердце, голов тутъ длать ровно нечего, и тамъ, гд я долженъ раздумывать, что высказываетъ исполняемая передо мною пьеса и въ какой степени врна она законамъ контрапункта, тамъ я уже не могу восхищаться, и размышленіе только убьетъ чувство. Такая пьеса будетъ уже не музыка, а математическая теорема, положенная на ноты.

— Вы несовсмъ-логичны въ своихъ выводахъ, любезный докторъ, отвчалъ тихо Перскій. Если вы допускаете, что цль музыки состоитъ только въ томъ, чтобъ произвести на васъ впечатлніе, то должны согласиться и съ тмъ, что боле или мене сильное впечатлніе будетъ зависть отъ большей или меньшей воспріимчивости, впечатлительности субъекта, стало-быть, необходимо допустить и тотъ случай, что пьеса, непроизводящая на васъ никакого дйствія, на меня, напротивъ, можетъ подйствовать очень-сильно, смотря по особому устройству моего организма, большей раздражительности нервовъ, наконецъ даже вслдствіе какихъ-нибудь особыхъ обстоятельствъ моей жизни, о которыхъ мн напоминаетъ ровно ничего неговорящая вамъ мелодія.

Гроховичъ приготовился опровергать графа, подождавъ нсколько времени продолженія его тирады. Видя, что тотъ замолчалъ, докторъ уже сбирался сказать какой-то блистательный парадоксъ, какъ вдругъ, взглянувъ на Перскаго, остановился въ недоумніи. На лиц больнаго изображалось сильное волненіе, глаза его горли огнемъ, губы дрожали, легкій лихорадочный румянецъ выступилъ на щекахъ. Онъ повернулся лицомъ къ окну и, казалось, слушалъ что-то съ напряженнымъ вниманіемъ, докторъ тоже прислушался. Изъ шарманки неслись заунывные звуки ‘Лучины лучинушки’, онъ тотчасъ же вспомнилъ слова Жончка, предупреждавшаго, что русскія псни производятъ на графа вредное вліяніе, и бросился къ окну, чтобъ заставить замолчать шарманку, но звуки уже замолкли, и онъ увидлъ только въ окно, такъ Жончекъ отгонялъ бднаго шарманщика.

— Слушайте, слушайте! говорилъ хриплымъ голосомъ больной, протягивая къ окну руки:— вамъ ничего не говоритъ эта мелодія, а для меня это цлая страница изъ моего прошедшаго, тяжелая и, вмст съ тмъ, дорогая страница. Вы заставили замолчать эту псню, но я все еще слышу ее, еще громче, еще явственне… Звуки раздаются у меня въ голов и въ то же время отъ нихъ становится больно сердцу… Объясните мн: отчего происходитъ эта боль?.. Вдь ваша наука, если не все понимаетъ, то берется все растолковать. Вотъ и теперь, продолжалъ больной, вскочивъ съ своего мста и устремивъ глаза въ уголъ комнаты, гд начиналъ уже сгущаться вечерній мракъ: — скажите мн, отчего только я одинъ вижу ее, мою бдную Катю, съ той самой улыбкой, съ какой она пвала мн ‘Лучину’ и другія наши псни, полныя тоски и чувства? Вотъ теперь улыбка ея длается грустною… Она смотритъ на меня съ тихой печалью, съ чистой любовью… Вы не врите тому, что она стоитъ передо мною, не понимаете этого, а объяснить это вамъ необходимо, и потому вы называете людей, подобныхъ мн, сумасшедшими. Сказавъ это страшное слово, вы успокоиваетесь, какъ-будто сдлали дло. Вы остаетесь довольны собою и жалете о бдномъ сумасшедшемъ, потому-что вамъ больше нечего длать, какъ жалть о немъ. О, еслибъ вы могли догадываться, какъ сами вы жалки въ эту минуту для сумасшедшаго со всмъ вашимъ здравымъ умомъ!

— Алексй Васильичъ, полноте, успокойтесь! говорилъ встрвоженный Гроховичъ, взявъ за руку больнаго и усаживая его на диван.

Перскій повиновался машинально, но продолжалъ говорить глухо, сжимая голову руками и вздрагивая повременамъ всмъ тломъ.

— Успокойтесь! вотъ также одно изъ вашихъ любимыхъ словъ. Какъ-будто отъ меня зависитъ успокоиться, какъ-будто я самъ захочу вашего мертвящаго покоя, еслибъ и могъ его себ доставить. Разв счастье въ этомъ сн головы и сердца, который вы называете покоемъ? Разв необходимо убить въ себ вс воспоминанія, вс чувства длятого, чтобъ быть счастливымъ? А кто сказалъ вамъ, что я не вдвое счастливе васъ въ моемъ помшательств, что я не предпочитаю его вашему разумному состоянію? И вы хотите заставить меня отказаться отъ моихъ сновъ и грзъ, отъ моихъ убжденій во имя какого-то логическаго смысла, здравомыслія, необходимости слдовать общепринятымъ правиламъ поступковъ и сужденій, когда я вовсе не признаю ни этихъ правилъ, ни необходимости слдовать за большинствомъ, подобно барану! Вы смшны мн съ этими требованіями! И если я покоряюсь имъ, то потому только, что сила на вашей сторон, что я не хочу стать на степень животнаго, которое можетъ быть только оттого и отупло, что на него дйствуютъ принужденіемъ. Но, повинуясь вамъ наружно, я буду все-таки внутренно смяться надъ вашими усиліями убить во мн память прошедшаго, буду самъ нарочно и чаще вызывать т образы, которые, по вашему мннію, разстроиваютъ мои умственныя способности. Врьте, что вамъ никогда не удастся вылечить меня, потому-что я самъ не хочу этого, потому-что я считаю не себя, а всхъ васъ сумасшедшими.

Экзальтація больнаго дошла до такой степени, что онъ едва говорилъ отъ волненія и усталости. Гроховичъ не останавливалъ его, пристально наблюдая за его словами и движеніями, не замчая, казалось, знаковъ Жончка, давно уже стоявшаго за графомъ и длавшаго доктору самые отчаянные жесты. Видя, что докторъ не намренъ, повидимому, прекратить восторженное состояніе Перскаго, и не смя сказать ни слова, чтобъ не возбудить гнва того или другаго, Жончекъ прибгнулъ къ другому средству и, исчезнувъ на минуту изъ комнаты, явился въ ней съ двумя канделабрами, вдругъ освтившими комнату, уже совсмъ-потемнвшую.

Свтъ подйствовалъ раздражительно на больнаго. Онъ обернулся къ Жончку, и узнавъ его, поблднлъ еще боле, отвернулся и сказалъ Гроховичу глухимъ, прерывистымъ голосомъ:

— Вотъ вы кого взяли себ въ помощники, чтобъ мучить меня! Выборъ хорошъ, это человкъ надежный. Дйствуя заодно съ нимъ, вы легко можете довести меня до бшенства. Еще легче будетъ вамъ просто поручить ему убить меня, какъ онъ убилъ мою Катю!

Гроховичъ быстро подошелъ къ Перскому и взялъ его за руку, бросивъ мимоходомъ бглый взглядъ на камердинера. Лицо Жончка выражало только глубокую грусть, глаза его были устремлены на графа съ заботливымъ вниманіемъ, съ глубокимъ участіемъ.

— Вамъ надо отдохнуть, графъ, сказалъ докторъ твердымъ и яснымъ голосомъ.— Вы такъ взволнованы, что не можете понимать нелогичность вашихъ словъ, которыя, сверхъ-того, оскорбительны. Когда пройдетъ ваше раздражительное состояніе, вы будете сожалть о томъ, что сказали теперь. Лягте и постарайтесь уснуть, я пришлю вамъ успокоительнаго питья. Жончекъ проводитъ васъ въ вашу комнату.

Больной молча поднялся съ креселъ, но на лиц его выражалось, такое отвращеніе, даже ненависть, что докторъ отстранилъ рукою уже подходившаго Жончка и сказалъ:

— Если вамъ непріятно видть этого человка, если онъ напоминаетъ вамъ какія-нибудь тяжелыя минуты вашего прошедшаго, я запрещу ему показываться вамъ на глаза.

Лицо больнаго покрылось легкой краской. Онъ схватилъ за руку доктора и сказалъ въ волненіи:

— Вы сдлаете это, докторъ?

— Я сдлаю все, что можетъ доставить вамъ удовольствіе и что я найду полезнымъ для васъ.

— Въ такомъ случа… видители: перезжая къ вамъ, я далъ себ слово ни о чемъ не проситъ васъ, но если вы такъ добры, что хотите поступать со мною по-человчески, я прошу васъ исполнить то, что вы сейчасъ сказали. За это я общаю вамъ слушаться васъ во всемъ, всегда и безъ возраженій.

Въ чертахъ больнаго выражалось столько надежды, радости, опасенія, что Гроховичъ молча пожалъ ему руку и сказалъ, обратившись къ совершенно-оторопвшему Жончку:

— Вы слышали? Присутствіе ваше не только безполезно, но и вредно для больнаго. Уважая вашу заботливость о немъ и сожаля о его очевидно-болзненномъ нерасположеніи къ вамъ, я въ то же время, по обязанности врача, не могу позволить вамъ доле прислуживать графу. Потрудитесь увдомить господина Корсалинскаго, если онъ еще нескоро будетъ сюда…

— Но… я не знаю, говорилъ поблднвшій камердинеръ: — это какъ будетъ угодно пану Корсалинскому. Онъ приставилъ меня къ пану грабе, и безъ его воли…

— А я говорю вамъ, прервалъ съ гнвомъ Гроховичъ:— что если вы осмлитесь еще показаться графу, я прикажу васъ выпроводить изъ этого дома до объясненія съ вашимъ паномъ Корсалинскимъ.

Жончекъ согнулся какъ-то комически, хотя въ глазахъ его блеснула злоба, и не смя противорчить доктору, выскользнулъ изъ комнаты, бормоча:

— Какъ угодно… но мое усердіе… я не ожидалъ этого за мои старанія…

Когда камердинеръ исчезъ за дверью, на лиц Перскаго выразилось такое удовольствіе, онъ такъ крпко пожалъ руку Гроховича, что тотъ окончательно убдился въ вредномъ вліяніи камердинера на больнаго. Раздражительность его улеглась совершенно, и онъ пошелъ къ себ въ комнату, очень-логично говоря съ докторомъ о томъ, какъ можно безъ Жончка распорядиться всмъ хозяйствомъ, и прося, чтобъ за туалетомъ его наблюдалъ одинъ изъ лакеевъ, Станиславъ, очень-усердный и расторопный, по мннію больнаго.

Вернувшись къ себ въ кабинетъ, Гроховичъ сильно задумался. Въ такомъ положеніи нашла его жена, пришедшая съ нимъ прощаться.

— Больному твоему кажется хуже, сказала она, поговоривъ сначала о разныхъ хозяйственныхъ распоряженіяхъ.— Іоиль слышалъ изъ передней, какъ ты прогналъ этого камердинера за то, что онъ чмъ-то раздражилъ графа.

— Да, сегодня я убдился окончательно въ помшательств Перскаго, глухо отвчалъ докторъ.

— Бдный молодой человкъ! Но ты надешься вылечить его? спросила грустно докторша.

— Врачъ не долженъ терять надежды до послдней минуты. Гд безсильны человческія старанія, тамъ природа и случай длаютъ часто многое. Положеніе Перскаго можетъ улучшиться еще и потому, что минуты помшательства на него находятъ нечасто, но въ эти минуты симптомы его болзни очень-опасны и т же самые, какъ у сумасшедшихъ, съ рдкими свтлыми минутами. Вся разница между настоящими помшанными и Перскимъ состоитъ въ томъ, что у нихъ свтлыя минуты, lucida intervalla, составляютъ исключеніе, а у него исключеніе минуты помшательства, хотя симптомы его рдкихъ припадковъ т же самые: галлюцинаціи, упорство въ нихъ, непониманіе своего положенія, особеннаго рода лукавство въ сношеніяхъ съ лицами, отъ которыхъ зависитъ помшанный. Вс эти признаки развиты въ немъ въ сильной степени, и леченіе будетъ тмъ трудне, чмъ правильне станетъ разсуждать онъ въ свтлыя минуты.

— Но мн кажется, что тогда онъ ясне пойметъ свое положеніе, возразила докторша.

— Да, но за-то найдетъ и больше средствъ къ оправданію своихъ мыслей и поступковъ. Виднія припишетъ онъ сил воображенія, легкое бшенство — раздражительности характера. Для успшнаго леченія необходимо дйствовать на главную причину его болзни — любовь къ той женщин, о которой я подробно передалъ теб разсказъ Корсалинскаго. Теперь еще боле, чмъ когда-нибудь я сомнваюсь въ справедливости этого разсказа, а мн непремнно надо узнать вс его подробности. Со мною больной не будетъ откровененъ, да я и не съумю разспросить его такъ тонко, чтобъ не расшевелить въ немъ слишкомъ-тяжелыхъ воспоминаній. На это способна только женщина. Постарайся, пожалуйста, сблизиться съ нимъ и разузнать всю эту исторію. Вообще мн было бы гораздо пріятне, еслибъ ты чаще видлась и говорила съ нимъ, оказывала ему больше участія. Я увренъ, что еслибъ ты пила сегодня вмст съ нимъ чай въ гостиной, съ нимъ бы не случилось такого сильнаго пароксизма. Въ подобныхъ случаяхъ вліяніе женщины успокоительно, оно можетъ имть огромные и благодтельные результаты.

— Мн казалось какъ-то неловко оказывать ему большое вниманіе, отвчала докторша:— но если ты хочешь этого…

— Я просилъ ужь тебя объ этомъ и прошу еще разъ самымъ убдительнымъ образомъ, сказалъ докторъ съ легкимъ оттнкомъ неудовольствія.

— Я сдлаю все, что теб угодно, хоть ты знаешь, какъ трудно будетъ мн измнить своимъ привычкамъ и характеру. Стараться возбудить доврчивость въ молодомъ человк…

— Но вдь онъ сумасшедшій! прервалъ съ нетерпніемъ докторъ.

— Сумасшедшій! повторила съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ докторша.— Конечно, самое положеніе возбуждаетъ невольное участіе къ нему…

— И прекрасно! прервалъ опять докторъ: — если только онъ увидитъ съ твоей стороны искреннее участіе, то будетъ совершенно откровененъ съ тобою. Это бываетъ и не съ помшанными. Подумай только, что этимъ ты можешь облегчить его тяжелую участь, можетъ-быть, спасти его, возвратить людямъ и обществу.

— Я сдлаю для этого все, что могу, спокойно отвчала докторша, подставляя лобъ свой поцалую мужа.

V.

На другой день къ Гроховичу явился Корсалинскій, обо всемъ уже предупрежденный. Какъ онъ могъ такъ скоро все узнать — докторъ не могъ понять этого, но больше всего его удивляло то, что Корсалинскій ни слова не возражалъ на требованіе удалить Жончка, напротивъ, говорилъ, что очень-хорошо понимаетъ необходимость не раздражать больнаго, и жаллъ только о его непонятномъ ослпленіи, заставлявшемъ такъ жестоко оскорблять человка, преданнаго ему всею душою. Онъ просилъ, однакожь, чтобъ Жончекъ попрежнему считался въ услуженіи у больнаго и даже находился въ распоряженіи доктора, исполняя все, что будетъ нужно для графа, и наблюдая вообще за его потребностями. Съ этою цлью Жончекъ, по словамъ Корсалинскаго, уже пріискалъ себ особый уголокъ въ сосднемъ дом, чтобъ все-таки быть какъ-можно-ближе къ любимому имъ господину, особенно на случай, если болзнь приметъ дурной оборотъ. При этомъ камердинеръ давалъ всевозможныя общанія и ручательства, что больной никогда его не увидитъ и что Жончекъ будетъ узнавать о его положеніи только черезъ прислуживающихъ ему лакеевъ. Гроховичъ очень-хорошо понималъ, что надзоръ Жончка необходимъ для Корсалинскаго, хотя и стснителенъ для него самого, но не могъ не согласиться на просьбу о камердинер, весьма-скромную и основательную. Докторъ подтвердилъ только непремнное условіе: не показываться на глаза больному, и сказалъ, что, при малйшемъ нарушеніи этого условія, будетъ требовать совершеннаго удаленія камердинера изъ Царскаго Села. Корсалинскій ручался за исполненіе всего, что потребуетъ докторъ.

Посл удаленія Жончка, больной сдлался видимо-спокойне, обращался съ докторомъ непринужденне, доврчиве. Докторши онъ повидимому избгалъ, въ ея присутствіи былъ неразговорчивъ, на ея вопросы отвчалъ отрывисто, неохотно, благодаря сухо за все вниманіе къ нему и мелкія услуги, которыя она ему оказывала. Докторъ былъ недоволенъ этимъ, недоволенъ даже своею женою и говорилъ, что она все-таки холодна и неласкова съ больнымъ. Докторша отвчала, что насильно нельзя ни въ комъ возбудить участія, и что она невиновата, если больной не чувствуетъ къ ней ни малйшаго расположенія.

Въ конц слдующей недли одно незначительное обстоятельство сблизило ихъ довольно-быстро. Въ ясный вечеръ послднихъ чиселъ апрля докторъ похалъ кататься съ больнымъ, докторша осталась одна дома. Длать ей было нечего. Дятельность Жончка избавила ее почти отъ всхъ заботъ по хозяйству. Имя несравненно-боле свободнаго времени, чмъ прежде, она вздумала припомнить себ одну изъ любимыхъ ею мелодій: ‘послднюю мысль Вебера’, отъискала въ комод старенькія ноты и принялась разъигрывать ихъ въ гостиной, на богатомъ роял графа.

Въ жару игры, занятая прилежнымъ дешифрированіемъ, отъ котораго почти отвыкла, она не слыхала, какъ къ крыльцу подъхала карета, и возвратились мужъ ея и графъ. Послдній услыхалъ еще изъ передней меланхолическіе звуки веберовой мелодіи и спросилъ съ удивленьемъ Грохбвича:

— Кто это играетъ?

— Врно, жена бренчитъ какую-то дребедень, отвчалъ спокойно докторъ.— Въ старые годы она тоже была охотница барабанить на этихъ цимбалахъ, которые Богъ-знаетъ почему сдлались моднымъ инструментомъ. То ли дло было, когда наши бабушки играли на гитар!

Но Перскій не слыхалъ уже давно словъ доктора. Онъ быстро вбжалъ въ гостиную и сталъ за стуломъ докторши. Увидвъ его, она немного смутилась и взяла неврный аккордъ… Пальцы ея остановились на умолкнувшихъ клавишахъ.

— Не такъ! сказалъ съ досадою Перскій и, держась лвою рукою за спинку стула, протянулъ правую черезъ плечо докторши, отвелъ въ сторону ея руку и взялъ нсколько звучныхъ аккордовъ, окончившихъ пьесу.

Докторша вздрогнула невольно, когда ея руки коснулась блая, холодная рука больнаго, когда за ея плечомъ послышалось его неровное дыханіе и волосы его слегка задли ея шею. Смущенная, она хотла встать со стула, но Перскій дотронулся до ея руки ниже локтя и сказалъ отрывисто и глухо:

— Продолжайте, прошу васъ!

— Но… я уже кончила, отвчала она едва-слышно.

— Начните сначала. Эта мелодія напоминаетъ мн многое, я очень любилъ ее.

Стараясь побдить невольное волненіе, докторша собрала вс силы и стала играть снова. Перскій недолго стоялъ за нею, онъ взялъ стулъ, слъ съ правой стороны рояля, лицомъ къ докторш, оперся рукою на рояль, положилъ на нее голову и сталъ смотрть прямо въ лицо играющей большими черными глазами. Она чувствовала, что глаза эти устремлены на нее, она не различала уже нотъ передъ собою, и пальцы, не повинуясь ей, готовы уже были замереть на клавишахъ, когда онъ протянулъ къ ней руку и, положивъ ее на ея трепещущія руки, сказалъ тихо и грустно:

— Перестаньте, вы дурно играете. Мн тяжело слушать васъ.

— Я играю невыносимо, отвчала она дрожащимъ голосомъ, не имя духа освободить свои руки отъ холоднаго пожатія больнаго. Только не желая отказать вамъ, я ршилась играть передъ вами пьесу, которую разбираю всего второй разъ посл десятилтняго антракта. Видите ли, такъ у меня мало самолюбія!

— У васъ мало искусства, продолжалъ тмъ же холоднымъ тономъ Перскій.— Въ вашей игр есть чувство и мягкость, но вы играете неровно, не слышите своихъ ошибокъ и не соблюдаете такта, не говоря ужь о томъ, что дурно держите пальцы. Вы много учились музык?

— Серьзно, года два.

— И любите ее?

— Очень.

— Зачмъ же бросили играть?

— Я не имла возможности учиться для себя: въ дом, гд я жила, не любили музыки.

— Скажи ясне: у тебя не было времени заниматься музыкой, замтилъ докторъ, усвшись въ углу на диван.

— Отчего же вы не продолжали играть, выйдя замужъ? спросилъ Перскій: — вашъ мужъ врно позволилъ бы вамъ это, хоть ровно ничего не понимаетъ въ музык.

— У насъ не было средствъ пріобрсти фортепьяно, отвчала печально докторша, въ то время, какъ мужъ ея проворчалъ что-то въ род благодарности Перскому за такое лестное мнніе объ немъ.

— Не-уже-ли въ десять лтъ, продолжалъ Перскій, не обращая никакого вниманія на доктора:— вы не могли отказать себ въ чемъ-нибудь, чтобъ доставить себ удовольствіе заниматься музыкой?

— У насъ никогда не было лишнихъ доходовъ, сказала съ грустной улыбкой докторша.— Потомъ, въ теченіе нкотораго времени мы могли, конечно, скопить сумму на покупку недорогаго инструмента, но, не играя уже лтъ шесть и имя, сверхъ-того, много дла по хозяйству, я перестала думать о музык и врядъ ли бы вспомнила о ней, еслибъ меня не соблазнилъ вашъ удивительный рояль, на которомъ какъ-то, во время вашего отсутствія, я попробовала взять нсколько аккордовъ. Почти ежедневныя прогулки ваши дали мн мысль заняться опять музыкой и, если можно, припомнить кое-что изъ старыхъ нотъ, случайно-оставшихся у меня, какъ память прошедшаго. Вы бы и не знали о моихъ музыкальныхъ попыткахъ, еслибъ не моя непростительная сегодняшняя оплошность, которая, конечно, не повторится, потому-что при васъ я впередъ не ршусь подойти къ роялю.

— Напротивъ, я хочу, чтобъ вы и при мн занимались музыкой, сказалъ съ живостью Перскій.— Какъ ни плохо играете вы, но ваша неискусная игра все же пріятне для меня, чмъ глубокомысленныя разсужденія доктора о музык.

На это также несовсмъ-любезное замчаніе докторъ не отозвался ни однимъ звукомъ и сидлъ совершенно-неподвижно въ своемъ углу, такъ-что можно было подумать, что онъ спитъ.

— Но я могу надость вамъ, сказала докторша.

— Я скажу вамъ, если вы мн надодите, отвчалъ спокойно Перскій.— Гаммы вы, конечно, можете выдлывать во время моихъ прогулокъ, а при мн разъигрывать что-нибудь хорошее. Я выберу вамъ нетрудныя пьесы, буду самъ учить васъ.

— Очень-благодарна вамъ, но это займетъ слишкомъ-много времени… Я довольно безтолковая ученица… У меня есть занятія…

— Никакихъ занятій у тебя нтъ, раздался рзкій голосъ изъ угла комнаты.— Графъ заботится о томъ, чтобъ доставить теб удовольствіе и пользу, и было бы смшно не соглашаться на это.

Докторша опустила голову, въ комнат съ минуту царствовало молчаніе.

— Я не буду обременять васъ трудными пьесами, началъ опять также спокойно больной.— Вы разучите также нсколько пьесъ въ четыре руки. Я такъ давно не игралъ ни съ кмъ моихъ любимыхъ сонатъ… Вдь вамъ не трудно будетъ играть секунду?

— Въ секунд всего трудне счетъ, но, подъ вашимъ руководствомъ, я уврена, что не буду сбиваться.

— Стало-быть, это дло ршеное, и теперь не вы меня, а я васъ долженъ благодарить за ваше снисхожденіе къ прихотямъ больнаго. Скажите: очень вамъ скучно смотрть на него?

Докторша взглянула на него съ удивленіемъ.

— Отчего вамъ вздумалось сдлать мн такой вопросъ? спросила она посл минутнаго молчанія.

— По очень-простой причин: мн надоли вс люди, стало-быть, и я въ свою очередь долженъ надодать вамъ.

— И то и другое кажется вамъ оттого только, что вы больны.

— Вы думаете, что моя нелюбовь къ людямъ происходитъ отъ болзни? Мн кажется напротивъ, что моя болзнь происходитъ оттого, что я не могу любить людей, сказалъ Перскій съ грустнымъ выраженіемъ.

— Если вы и дйствительно не любите ихъ, изъ этого еще не слдуетъ, чтобъ они обязаны были платить вамъ тмъ же.

— Такъ вы думаете, что можно любить человка, который насъ ненавидитъ? спросилъ съ ироніею Перскій.

— Конечно, отвчала спокойно докторша.— Въ чемъ же и состояла бы заслуга истинной любви, полной самоотверженія и преданности, еслибъ мы любили только за то, что насъ любятъ?

— Ваша теорія очень-великодушна, только изъ нея можно извлечь слишкомъ-обширные результаты. Если мы можемъ любить тхъ, кто насъ не побитъ, то обязаны также любить за то только, что насъ любятъ.

— Я думаю, что это даже неизбжно. Истинное чувство непремнно вызываетъ сочувствіе.

— Но вы оправдываете этою теоріею всякую непозволительную страсть.

— Страсть бываетъ непозволительною, когда она высказывается въ словахъ и поступкахъ, заключенная въ сердц — она только несчастна.

За этими словами слдовало опять минутное молчаніе. Его прервалъ Перскій.

— Вы, однакожъ, странная женщина… Вильгельмина Карловна, кажется? спросилъ онъ.

— Меня зовутъ не Вильгельминой, отвчала докторша.

— Я слышалъ, какъ мужъ звалъ васъ Миной.

— Это правда, но имя это сокращено изъ Эрминіи.

— Это очень-хорошее имя, и его вовсе не слдовало сокращать, особенно такъ неправильно.

— Жена моя не любитъ своего имени, раздался опять изъ угла голосъ доктора, о которомъ позабыли разговаривающіе.— Она считаетъ его слишкомъ романическимъ, поэтому я зову ее всегда Миною. Впрочемъ, у нея не одно это имя. Ее зовутъ: Эрминія-Катерина-Марія-Констанція.

Перскій вздрогнулъ при второмъ имени докторши и повторилъ, опустивъ голову:

— Катерина!… Да, она напоминаетъ ее многимъ: мыслями, даже лицомъ, только не голосомъ… О! никто изъ живыхъ не говорилъ никогда такимъ голосомъ… Только я одинъ слышу его по ночамъ, когда онъ давно уже замолкъ для всхъ на свт.

Онъ совершенно опустилъ голову на грудь въ глубокой задумчивости. Давъ пройдти нсколькимъ минутамъ, докторша сказала, обращаясь къ нему:

— Не хотите ли вы отдохнуть, графъ?

Больной не отвчалъ ни слова. Докторша встала съ своего мста и подошла къ мужу, сказавъ ему тихо:

— Мн кажется, ты дурно сдлалъ, напомнивъ ему имя этой женщины.

— Напротивъ, очень-хорошо, отвчалъ докторъ, выходя съ нею въ переднюю.— Надо его чаще наводить на этотъ разговоръ, заставить его высказаться и поврить другимъ вс свои мечты и виднія, вывести образъ этой женщины изъ таинственнаго почитанія, которымъ онъ ее окружаетъ, сдлать ее предметомъ вседневныхъ толковъ, свести опять въ тотъ прозаическій міръ, изъ котораго онъ исторгнулъ ее, опоэтизировавъ своею страстью, лишить ее всей идеальной обстановки, которою онъ окружилъ ее въ своемъ поклоненіи ей. Если нельзя, чтобъ онъ забылъ о ней, пусть говоритъ столько, чтобъ это утомило его. Надо только во всемъ соглашаться съ нимъ, находить ее чудомъ совершенства, если можно, восхищаться ею больше, чмъ онъ самъ.

— Женщина, внушившая такую страсть, не могла быть обыкновенной женщиной… сказала задумчиво докторша.

— Тмъ лучше, если ты точно убждена въ этомъ, продолжалъ Гроховичъ.— Въ теб есть частичка сантиментальности и романичности, и я, признаюсь, разсчитывалъ на нее, потому-что это будетъ весьма-полезно для твоихъ сношеній съ больнымъ. Говори ему какъ-можно-чаще и какъ-можно-восторженне о его покойномъ идеал. Пользуйся всякимъ случаемъ, не бойся растравить его воспоминанія: это принесетъ большую пользу. Пусть онъ задумывается, терзается, приходитъ въ отчаяніе: это очень-хорошо. Всего-лучше, еслибъ его можно было заставить плакать. До-сихъ-поръ съ нимъ употребляли совершенно-противоположную систему: она не принесла никакой пользы. Чмъ больше удаляли отъ него всякое напоминаніе о покойниц, тмъ упорне онъ возвращался къ нему. Мн почему-то кажется, что, наводя его ежеминутно на мысль о ней, мы его заставимъ наконецъ отвернуться отъ этого воспоминанія. Физіологія представляетъ подобные факты. Поэтому я прошу тебя обращаться какъ-можно-безжалостне съ его драгоцннымъ воспоминаніемъ. Помни, что, причиняя временную боль человку, ты спасаешь его этой деривативной системой. Помни, что теб онъ можетъ быть обязанъ больше чмъ жизнью — способностью оцнить эту жизнь и пользоваться всми дарами, которые даются въ ней человку здравопонимающему законы и требованія этой жизни.

— Цль наша, конечно, высока и благородна, но дорога къ ней тяжела, и сердце не разъ обольется кровью на этомъ трудномъ пути…

— Тмъ боле велика заслуга достигнуть этой цли, отвчалъ Гроховичъ.— Теперь ужь поздно, и, ослабляя силы его воображенія, мы не должны въ то же время утомлять его физическихъ силъ, иначе мы вылечимъ духъ, а погубимъ тло, и цль наша все-таки не будетъ достигнута. Ступай къ себ, но съ завтрашняго же дня толкуй ему, если можно, всякую минуту о его Катеньк, стараясь разговаривать съ нимъ только по утрамъ. Теперь онъ, кажется, сошелся съ тобою и ты ему очень понравилась.

Докторша слегка покраснла и, молча простившись съ мужемъ, ушла наверхъ.

Гроховичъ, вернувшись въ гостиную, долго смотрлъ на Перскаго, неподнимавшаго головы, потомъ положилъ къ нему на плечо руку и сказалъ:

— Пора вамъ спать, Алексй Васильичъ. Не забудьте, что мы завтра въ шесть часовъ утра демъ въ Графскую Славянку.

Перскій посмотрлъ вокругъ себя, какъ человкъ, пробужденный внезапно отъ крпкаго сна.

— А, это вы! сказалъ онъ съ разстановкой, собирая разсянныя мысли.— Гд же ваша жена?

— Ушла къ себ наверхъ. Вамъ не наскучило разговаривать съ нею?

— Нисколько. Я, признаюсь вамъ, никакъ не ожидалъ, чтобъ я… чтобъ она…

Перскій остановился, не пріискавъ фразы, которая объяснила бы его мысль. Докторъ помогъ ему.

— Вы не ждали, что она несовсмъ-глупа — не такъ ли? Въ этомъ случа вы такъ же легко, какъ и всякій, могли въ ней ошибиться. Въ ней дйствительно много прекрасныхъ чувствъ и здравыхъ мыслей, но она большая нелюдимка, и ее очень-трудно заставить разговориться. Удивляюсь, какъ вы успли въ этомъ. Это значитъ, что она принимаетъ въ васъ искреннее участіе.

— Но я ничмъ не заслужилъ его, сказалъ съ жаромъ Перскій:— я не обращалъ на нее никакого вниманія, даже несовсмъ-учтиво обходился съ нею… Сегодня, напримръ, показывая ей такъ надо играть, я выразился, помнится, довольно-грубо, отведя ея руку отъ клавишей, и замтилъ, что это произвело на нее непріятное впечатлніе. По праву больнаго, я позволялъ себ не церемониться съ окружающими меня лицами и долженъ извиниться въ этомъ.

Перскій поднялся съ своего мста съ замтнымъ одушевленіемъ. Гроховичъ, улыбаясь, взялъ его за руку и сказалъ:

— Вы успете завтра передать ей вс ваши объясненія и извиненія, а сегодня вамъ ршительно пора спать. Мы много ходили по саду и вамъ нуженъ покой. Не хотите ли принять на ночь лавровишневыхъ капель?

— Разскажите мн исторію вашей жены, докторъ, отвчалъ больной.

— Хоть два раза, только завтра. Пойдемте, я провожу васъ.

— А не подетъ ли она завтра съ нами въ Славянку? Отчего она такъ мало гуляетъ? Это нездорово.

— Я приглашу ее хать съ нами, если вы этого хотите.

— Прошу васъ. И вы думаете, что она согласится?

— Разумется.

— Не забудьте же сдлать это.

— Не забуду, сказалъ докторъ, смясь и почти насильно вталкивая больнаго въ спальню.

Потомъ, возвращаясь отъ жены въ свой кабинетъ, онъ съ удовольствіемъ потеръ руки и сказалъ: — Кажется, дло идетъ на ладъ.

VI.

Докторъ, однако, радовался напрасно. Вставъ на другой день, по своему обыкновенію, въ пять часовъ, онъ съ неудовольствіемъ увидлъ, что все небо обложилось тучами и шелъ мелкій дождь, общавшій, по всмъ примтамъ, не переставать цлый день. Входя въ шесть часовъ къ Перскому, онъ даже обдумывалъ фразы утшенія и сожалнія, но, къ удивленію его, он оказались совершенно-ненужными. Съ первыхъ словъ больной остановилъ его и сказалъ, что даже радъ дождю, потому-что и безъ того чувствовалъ нерасположеніе къ прогулк. Гроховичъ спросилъ, не было ли съ нимъ какого-нибудь особеннаго болзненнаго припадка. Перскій отвчалъ, что, напротивъ, чувствуетъ себя гораздо-лучше и разсудительне, чмъ вчера. Какъ ни старался докторъ вывдать причину такой внезапной перемны въ мысляхъ и намреніяхъ, больной молчалъ упорно, можно было только замтить, что онъ былъ немного-грустне обыкновеннаго. О докторш не было и помину въ ихъ разговор. Перскій не справлялся даже о ея здоровь.

Докторъ оставилъ его въ поко, желая посмотрть, не измнится ли это расположеніе въ-теченіе дня. Перемны, однакожь, не было. Цлый день Перскій былъ грустенъ и задумчивъ, не выходилъ изъ своей комнаты и, встртясь съ Миной Карловной за обдомъ, едва сказалъ ей нсколько словъ, сухихъ и отрывистыхъ. Она сама была удивлена этимъ, но не хотла насильно вызывать его на бесду.

‘Съ нимъ что-нибудь случилось, или онъ просто не въ дух’, думалъ докторъ. ‘Подождемъ до завтра’.

Но завтра и послзавтра было то же самое. Больной видимо избгалъ докторши и казался неловкимъ и смущеннымъ въ ея присутствіи. Съ каждымъ днемъ онъ становился также грустне обыкновеннаго. О прогулк и объ урокахъ музыки не было и помину. Докторъ былъ очень-недоволенъ этимъ и началъ придумывать, какой бы толчокъ дать организму больнаго, чтобъ расшевелить его. Апатическое состояніе казалось ему опасне ирритаціоннаго.

Толчокъ этотъ дали обстоятельства, и онъ былъ даже сильне, чмъ нужно. Въ конц этой недли пріхала навстить больнаго мать его. Это была женщина лтъ пятидесяти-трехъ, высокая, худощавая, потерявшая еще не вс остатки прежней красоты, со впалыми, но еще выразительными глазами, гордой походкой, пріемами большаго свта. Съ нею пріхали младшій сынъ ея и компаньйонка, вертлявая полька съ сдыми локонами и открытой шеей.

Госпожа Корсалинская съ необыкновеннымъ участіемъ встртила сына, освдомилась о его положеніи, разспрашивала, всмъ ли онъ доволенъ, нтъ ли у него какой-нибудь прихоти, которую она почла бы за счастіе исполнить. Перскій отвчалъ отрывисто, что здсь ему очень-хорошо и онъ ничего не желаетъ, ни въ чемъ не нуждается. Корсалинская обратилась потомъ къ доктору, благодарила его въ самыхъ изъисканныхъ выраженіяхъ за его попеченіе о больномъ, сказала нсколько преувеличенныхъ комплиментовъ о знаніи доктора и, прощаясь, изъявила надежду видть сына своего въ скоромъ времени совершенно-здоровымъ при такой блистательной систем леченія. Доктору сильно не понравилась эта женщина, въ ней была смсь гордыхъ манеръ съ выраженіями, неупотребляемыми въ высшемъ кругу, любезности съ афектаціею, предупредительности съ пренебреженіемъ. Самая нжность къ сыну была въ ней какъ-то натянута, несмотря на вс громкія фразы и кажущуюся заботливость. Корсалинскій обходился съ нею очень почтительно, компаньйонка смотрла на нее съ подобострастіемъ, отвчала чуть не съ благоговніемъ. Отъ этого почтительное, но холодное обращеніе съ нею больнаго, отвчавшаго довольно сухо на вс ея ласки, выказывалось еще рзче, и Корсалинская сочла долгомъ замтить доктору, что болзнь произвела большую перемну въ ея сын, принудивъ его отвчать на вс ея заботы и попеченія не съ прежнею живйшею благодарностью и самою восторженною любовью къ матери. Гроховичъ не отвчалъ ничего на это физіолоческое замчаніе.

Больной былъ очень-взволнованъ этимъ посщеніемъ и долго не могъ успокоиться посл отъзда матери. Докторъ нашелъ даже, что въ немъ развилась раздражительность и задумался еще сильне надъ своимъ паціентомъ, не дйствуя, однакожь, ничмъ противъ этой раздражительности.

На другой день, посл прізда матери, положеніе больнаго было также неудовлетворительно, а докторша, противъ своего обыкновенія, была очень-разсянна, что удивило Гроховича, но еще боле удивился онъ, увидя опять передъ собою Корсалинскаго. Правда, наканун онъ не усплъ сказать съ нимъ почти ни слова, но и говорить имъ было не о чемъ, стало-быть, во второй разъ онъ долженъ былъ пріхать за дломъ.

Дло было, впрочемъ, неважное, хотя немножко щекотливое. При всей находчивости Корсалинскаго, при умньи его выпутываться изъ самыхъ затруднительныхъ обстоятельствъ, онъ видимо затруднялся исполнить порученіе, возложенное на него матерью. Оно состояло въ томъ, что Корсалинская, въ ознаменоваіе своего благоволенія къ доктору, просила его позволить увеличить его гонорарій. Гроховичъ поблагодарилъ за предложенніе, но ршительно отказался отъ него, увряя, что онъ и такъ получаетъ довольно. Корсалинскій не настаивалъ, но намекнулъ, что, въ случа исцленія, докторъ не можетъ отказаться отъ благодарности матери, въ какомъ бы вид ни выказалась эта благодарность. Гроховичъ отвчалъ, что объ этомъ будетъ время говорить тогда, когда послдуетъ исцленіе.

— Стало-быть, вы надетесь, что бдный братъ мой можетъ совершенно излечиться отъ этой ужасной болзни? спросилъ Корсалинскій, съ особеннымъ участіемъ смотря на доктора.

— Болзнь его вовсе не такъ ужасна, отвчалъ спокойно Гроховичъ.

— Но, однакожь, вдь это настоящее сумасшествіе? говорилъ тотъ съ какимъ-то безпокойствомъ.

— Да, если мы пріймемъ эту болзнь въ томъ смысл, въ какомъ ее понимаетъ большинство.

— Стало-быть, вы думаете, что не вс назовутъ ее сумасшествіемъ?

— Иначе назвать ее нельзя, потому-что въ наук нтъ терминовъ для опредленія различныхъ степеней умственнаго разстройства, но, произнося одно и то же слово, мы оба будемъ съ вами понимать его, можетъ-быть, совершенно-различно. Я увренъ даже, что еслибъ вамъ самимъ надобно было подробно описать помшательство ума, вы были бы не въ-состояніи сдлать этого по самой простой причин: для оцнки степени сумасшествія необходимо сдлать прежде точное опредленіе ума. А можете ли вы положить ему строгія границы?

— Мн кажется, однакожь, что помшаннаго легко отличить отъ человка въ здоровомъ ум, сказалъ съ легкой ироніей Корсалинскій.

— Вы легко отличите представителей крайностей того и другаго состоянія — не боле. А разв не случалось вамъ въ жизни встрчаться съ людьми, вся жизнь которыхъ проходитъ на границ между умомъ и безуміемъ, которымъ не достаетъ только случая помшаться окончательно? То, что для однихъ безуміе для другихъ только невжество. Разсудительность одного вка кажется безуміемъ другому. Даже въ одномъ и томъ же человк разв не мняются иногда съ лтами его сужденія, взгляды, понятія? разв онъ не считаетъ часто въ зрломъ возраст безуміемъ того, что думалъ въ молодости? Въ самомъ помшательств логика не теряетъ своихъ правъ, и заблужденіе ума бываетъ совершенно-отлично отъ заблужденія чувствъ. Наука называетъ галлюцинаціями созданіе образовъ, безъ всякаго участія чувствъ въ этомъ созданіи. Это, очевидно, состояніе болзненное, ненормальное, а между-тмъ сколько людей, которыхъ мы называемъ великими мыслителями, были подвержены галлюцинаціямъ! Вспомните самые рзкіе примры: Сократа, Паскаля, и другихъ. А разв не бываетъ безумія неизбжнаго, наслдственнаго, эпидемическаго? Какъ объясните вы безуміе частное, относящееся только къ одному какому-нибудь предмету, idee fixe, или безуміе періодическое, возвращающееся черезъ нсколько лтъ въ извстные числа и мсяцы? Мы еще такъ мало знаемъ умственныя болзни, что произносить о нихъ ршительный приговоръ было бы то же своего рода безуміемъ.

— Если мы не знаемъ причины этого рода болзней, то намъ извстны ихъ свойства и способы леченія. Если мы не имемъ права сказать, кто можетъ сойдти съ ума, то нашли два возраста, въ которые съ ума не сходятъ — дтство и старость. У дтей можетъ быть только временной бредъ, у стариковъ — постепенное ослабленіе всхъ умственныхъ способностей вообще, такъ-называемое старческое слабоуміе. Потомъ вы раздлили помшательство на манію и мономанію, то-есть на общее и частное, или однопредметное.

— Если вы заговорите о дленіяхъ и системахъ, то въ этомъ еще меньше добьетесь толку, прервалъ Гроховичъ.— Классическое дленіе не признается теперь многими врачами, опровергающими возможность существованія мономаніи и проповдующими, что человкъ не можетъ быть помшанъ на одномъ предмет, и въ то же время разсуждать о другихъ здраво. Они утверждаютъ, что умственное разстройство должно распространяться на всю мыслящую силу. Кондильякъ и Ларомигьеръ говорили, что помшательство происходитъ отъ поврежденія способности вниманія. Гейнротъ различаетъ поврежденія ума, чувствъ и воли. Одни не признаютъ меланхоліи видомъ помшательства, другіе даютъ ей главную роль во всхъ видахъ безумія, третьи, какъ Гюисленъ, отличаютъ въ меланхоліи особый видъ френопатіи. Есть, наконецъ, врачи, причисляющіе къ помшательству вс симпатіи и антипатіи. Эскироль даже сильное влеченіе къ какому-нибудь поступку, выходящему изъ правилъ и привычекъ нашей вседневной жизни, называетъ инстинктивной мономаніей и причисляетъ къ разряду маніи безъ бреда, по его мннію, меланхолики только чувствуютъ, а не размышляютъ. Онъ же первый началъ различать галлюцинаціи отъ иллюзій, находя въ первыхъ слдствіе поврежденія мозга, а во вторыхъ, поврежденіе органовъ чувствъ и нервовъ. Конечно, взглядъ его на галлюцинаціи совершенно-вренъ, потому-что до него Линней называлъ ихъ болзнью воображенія, Соважъ — заблужденіемъ мыслящей силы, Сагаръ — ложными концепціями, а Колленъ, Дарвинъ и почти вс англійскіе врачи — просто бредомъ. Но, при всемъ моемъ уваженіи къ Эскиролю, я раздляю мнніе тхъ немногихъ лицъ, которыя считаютъ излишнимъ это дленіе на галлюцинаціи и иллюзіи и не допускаютъ поврежденія чувствъ безъ поврежденій ума. Для того, чтобъ обманъ чувствъ былъ причисленъ къ помшательству, необходимо, чтобъ разстроенная мыслящая сила признала дйствительное существованіе этого обмана, и въ такомъ случа подтвержденіе иллюзіи зависитъ отъ разстройства ума.

— Вс эти теоріи сумасшествія весьма-любопытны, но вы не высказываете о немъ собственнаго вашего мннія, а мн очень бы хотлось знать, такъ думаете вы объ этомъ предмет?

— По-моему, сумасшествіе — сонъ на яву, отвчалъ спокойно Гроховичъ.

— Сонъ на яву! повторилъ Корсалинскій нсколько-удивленнымъ тономъ.

— Мнніе мое можетъ вамъ показаться стланнымъ, но его ужь высказывали въ форм вопроса и сомннія два три врача, правда, непользовавшіеся большою извстностью. Я окончательно убдился въ этомъ посл нсколькихъ наблюденій и изученій.

— Мн любопытно было бы узнать, на чемъ основывается ваше мнніе.

— Я объясню вамъ его въ короткихъ словахъ. Чтобъ понять его вполн, надобно прежде всего согласиться въ томъ, что мы называемъ сномъ. Физіологи и врачи понимаютъ различно это состояніе. Бурдахъ и Брандисъ называютъ его возвращеніемъ къ состоянію зародышной жизни, Кабанисъ видитъ въ немъ не пассивное состояніе, а особое отправленіе мозговой системы, другіе видятъ въ немъ даже типъ элементарнаго состоянія организма, какъ Бюффонъ, принимающій сонъ за такой же видъ существованія, какъ и бдніе. Въ наше время смшно думать съ Бруссе, что сонъ обнаруживается прекращеніемъ отправленія чувствъ и мускуловъ, управляемыхъ волею и уничтоженіемъ мыслящихъ способностей. Такой сонъ не существуетъ и невозможенъ, потому-что онъ не могъ бы прекратиться. Пробужденіе невозможно тамъ, гд есть прекращеніе какихъ-нибудь способностей. Что замчаемъ мы въ начал помшательства?— т же самые признаки, какъ и при начал сна: образы, ощущенія, идеи неправильныя, смшанныя, потомъ постоянныя и преобладающія представляются намъ, не имя никакого основанія въ дйствительности. Образы эти, отпечатлваясь въ мозгу, дйствуютъ во сн сильне на органы, потому-что вліяніе ихъ не удерживается, не исправляется дйствительнымъ существованіемъ предметовъ, какъ въ состояніи бднія. Такимъ-образомъ во сн мы стремимся совершить предпріятія, за которыя не взялись бы на-яву, потому-что препятствія къ достиженію ихъ непреодолимы. Въ помшательств, несознающемъ прямо логическаго отношенія между предметами и впечатлніями, ими производимыми, т же симптомы, какъ и въ сновидніи, тоже разногласіе между ощущеніями и причинами, произведшими ихъ, ослабленіе сужденія отъ недостатка размышленія, быстрота умозаключеній, происходящая отъ чрезмрной дятельности мозга, неуправляемаго разсудкомъ сочетаніе разнородныхъ идей и происходящія отъ этого ложныя сужденія, остановка отправленій одного или нсколькихъ чувствъ, дйствующихъ только по воспоминанію, отсутствіе возможности Поврять впечатлнія, стремленіе нервной дятельности къ ея центру. Вс эти точки соприкосновенія между сномъ и сумасшествіемъ такъ многочисленны, что не могутъ быть случайными. Бурдахъ говоритъ, что душа во сн въ одно и то же время бываетъ зрительницей и дйствующимъ лицомъ въ представленіи, разъигрываемомъ ею самою и передъ нею. Она примчаетъ свои собственныя дйствія, какъ-будто-бы они происходили вн ея, потому-что во сн нтъ противорчія дйствительности, присутствія ума, вниманія, но, съ другой стороны, органы чувствъ развиваютъ во сн свою собственную дятельность, ничмъ неудерживаемую и непоправляемую. Не то же ли происходитъ и въ помшательств? Разв сновиднія не т же галлюцинаціи? Еслибъ мы знали условія, при которыхъ наши органы и тлесныя отправленія теряютъ постепенно свою дятельность, достигая до глубокаго сна, еслибъ мы знали различныя условія сна простаго и полнаго сновидніями, мы знали бы причины галлюцинацій. Но въ настоящемъ положеніи науки мы можемъ догадываться только, что у нихъ одинъ источникъ. Сумасшествіе такой же сонъ на-яву, какъ сонамбулизмъ — сумасшествіе во сн.

Докторъ излагалъ свою теорію спокойно и съ убжденіемъ. Корсалинскій слушалъ, повидимому, внимательно, но воспользовался первою минутою, чтобъ сказать Гроховичу.

— Не могу спорить съ вами о степени вроятности вашей системы, потому-что не занимался спеціально медициною, а согласіе съ вами профана, конечно, не можетъ имть для васъ цны. Во всемъ этомъ, какъ вы легко можете понять, мн интересно боле всего то, что относится къ моему брату. Теперь вы ужь имли время изучить болзнь его, и я попросилъ бы васъ сказать мн ваше искреннее мнніе: надетесь ли вы возвратить ему разсудокъ?

Докторъ исподлобья взглянулъ на Корсалинскаго, въ лиц котораго дышало такое искреннее участіе, въ голос было такое неподдльное волненіе, что было бы очень-пріятно успокоить нжнаго брата. Несмотря на это, Гроховичъ по какому-то безотчетному чувству не хотлъ дать утвердительнаго отвта и возразилъ холодно:

— Я не могу сказать вамъ ничего не только ршительнаго, но даже проблематическаго: все будетъ зависть отъ обстоятельствъ. Ваша матушка нашла, что состояніе больнаго замтно улучшилось даже въ такое короткое время, я самъ не ожидалъ этого и нисколько не участвовалъ въ этомъ. Все сдлала перемна мста и, можетъ-быть, образа жизни, стало-быть, въ будущемъ можно ожидать улучшеній. Собственно леченія я еще не предпринималъ, а только изучалъ больнаго. Думаю, впрочемъ, въ самомъ скоромъ времени попытаться произвести на него нравственное потрясеніе, которое, какъ мн кажется, должно имть благодтельныя послдствія.

Корсалинскій не допытывался о томъ, какія средства намренъ употребить докторъ, и простился съ нимъ весьма-озабоченный, сказавъ, что долженъ будетъ отлучиться на нсколько недль изъ Петербурга по семейнымъ дламъ, и прося Гроховича, въ случа нужды, отдавать попрежнему вс приказанія Жончку, остающемуся въ полномъ распоряженіи доктора.

Вечеръ этого дня былъ тепелъ и ясенъ. Гроховичъ почти насильно увезъ графа кататься, отъ чего тотъ долго отговаривался. По отъзд ихъ, Мина Карловна сошла внизъ и сла за рояль, къ которому не подходила со дня перваго сближенія съ Перскимъ. Она была задумчиве и играла разсянне обыкновеннаго, часто останавливаясь и къ чему-то прислушиваясь. Нсколько разъ и съ особеннымъ стараніемъ играла она одинъ пассажъ изъ увертюры ‘Фрейшица’, повторяющійся потомъ въ аріи Агаты. Это не помшало ей, однакожь, разслышать, какъ къ подъзду ихъ дома подъхала карета и въ передней послышались шаги графа и доктора. Несмотря на это, она продолжала играть очень-старательно, не поднимая головы, хотя чувствовала небольшое дрожаніе въ пальцахъ и легкую краску въ лиц.

Перскій нахмурилъ брови, войдя въ гостиную, быстро прошелъ ее и остановился у двери въ свою комнату, потомъ, простоявъ нсколько минутъ въ раздумьи и держась за ручку двери, вернулся неровными шагами, какъ-будто невольно, на средину комнаты и, не глядя на докторшу, слъ въ маленькую causeuse, въ форм буквы S, стоявшую тутъ же.

Мина Карловна употребляла вс усилія, чтобъ играть ровно, но, чувствуя, что не въ-состояніи хорошо исполнить труднаго финала увертюры, вдругъ остановилась, и посл нсколькихъ аккордовъ, стала играть какой-то легонькій вальсъ.

— Полноте! такъ вамъ не стыдно! закричалъ Перскій съ своего мста. Бросьте этотъ вздоръ, кончайте ‘Фрейшица’.

— Не могу, отвчала тихо докторша.— Я только-что начала разучивать увертюру и безъ васъ дошла до пассажа изъ аріи Агаты…

— Когда она на балкон ждетъ Макса, сказалъ съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ Перскій.

Докторша невольно покраснла. Ей показалось, что въ словахъ его была иронія. Она встала изъ-за рояля и сказала, идя къ двери:

— Не хотите ли продолжать сами увертюру? Агата дождалась ужь своего Макса и идетъ къ нему.

— Куда жь вы? спросилъ съ удивленіемъ Перскій.

— Я ужь сказала вамъ, что къ своему мужу. Разв онъ не вернулся съ вами?

— Онъ вошелъ вмст со мною въ гостиную и я не замтилъ, куда онъ пропалъ. Врно, пошелъ писать какіе-нибудь нужные рецепты. Разв вамъ такъ необходимо его видть?

— Особенной необходимости нтъ, точно также, какъ нтъ необходимости и оставаться здсь, отвчала Мина Карловна съ живостью, удивившею ее само.

— Вы сегодня что-то слишкомъ-развязны, это не идетъ къ вамъ, замтилъ спокойно Перскій.

— Не думаете ли вы, что я умю только молчать? спросила она, немножко-разсерженная его тономъ и словами.

— Умть молчать во-время гораздо-трудне, чмъ говорить не въ-попадъ…

— Или говорить колкости. Въ подобномъ случа молчаніе было бы даже учтивостью.

— Что съ вами? Вы сегодня такъ раздражительны? прервалъ Перскій съ участіемъ.— Разв слова мои оскорбили васъ? Чмъ же я могъ васъ разсердить? Мое обращеніе съ вами было, конечно, неровно: сначала я не обращалъ на васъ никакого вниманія, потомъ въ одинъ вечеръ сблизился съ вами, а на другое утро сталъ попрежнему избгать васъ. Но, не зная васъ, я не ршался прежде сближаться съ вами, изъ недоврчивости къ самому себ, изъ боязни не найдти въ васъ никакого расположенія къ бдному больному, а потомъ, еслибъ вы знали, какія причины заставили меня вторично убгать васъ посл того ужь, какъ вы оказали мн столько участія!… Прошу васъ, не считайте сумасбродными моихъ поступковъ и не сердитесь на меня!

— На васъ нельзя сердиться, вы въ такомъ положеніи! сказала быстро докторша съ насмшливою улыбкой, которая, впрочемъ, тотчасъ же исчезла съ лица ея при вид блдности, покрывшей лицо больнаго.

— О, да! сказалъ онъ глухимъ голосомъ.— Вы правы: на мои слова нельзя обращать вниманія. Можно ли отвчать на нихъ чмъ-нибудь другимъ, кром пренебреженія? Если меня слушаютъ, то только изъ одного состраданія. Кого можетъ знать, кому принесетъ удовольствіе лепетъ безсмысленнаго ребенка? Впрочемъ, всякій ребенокъ можетъ больше меня возбудить участія: въ его словахъ можетъ еще быть зародышъ какой-нибудь мысли, признакъ чувства, въ моихъ нтъ ничего, кром нелпаго бреда разстроеннаго воображенія. Что путнаго скажетъ сумасшедшій?…

Послднія слова больнаго были полны такой горечи, такого глубокаго, затаеннаго отчаянія, что Мина Карловна бросилась къ нему, сла напротивъ его, взяла за руку и сказала:

— Полноте, графъ! какъ вамъ не стыдно! Зачмъ такъ перетолковывать слова мои? говорила она голосомъ полнымъ слезъ.— Вдь вы знаете, что я не хотла, не могла оскорбить васъ… Вы правы: я сегодня въ раздражительномъ состояніи и, можетъ-быть, сказала какую-нибудь необдуманную фразу, за которую прошу у васъ прощенія… Слышите ли вы меня, графъ?… Простите меня!

И она крпко сжимала ему руки и, перегнувшись на ручку креселъ, смотрла со страхомъ и волненіемъ прямо въ его мутные глаза, устремленные неподвижно въ уголъ комнаты.

— А! это ты, Катя! говорилъ онъ, дрожа всмъ тломъ и отстраняя рукою докторшу.— Ты опять печально смотришь на меня, съ упреками качаешь головою, какъ въ ту ночь, когда, посл перваго разговора съ этой женщиной, ты пришла сказать мн, чтобъ я боялся ея, избгалъ встрчъ съ нею, иначе она погубитъ меня!… Твоя правда, Катя!… Я чувствую, что слова ея ударили меня въ голову, точно молотомъ… Мозгъ мой раскалился и жжетъ изнутри черепъ… О! какая невыносимая боль!… Катя! Катя! спаси меня!

Больной судорожно сжалъ голову руками, опрокинулся навзничь въ кресла и глухой стонъ его слился съ громкимъ воплемъ докторши, бросившейся почти въ безпамятств на грудь Перскаго…

VII.

Дв недли больной былъ въ весьма-опасномъ положеніи. Къ совершенному упадку силъ присоединилось чрезвычайное раздраженіе мозговой системы. Онъ бредилъ сильно и постоянно, галлюцинаціи не оставляли его почти ни на минуту. Состояніе горячечнаго бреда замнялось по-временамъ глубокой меланхоліей, и тогда больной проводилъ цлые дни неподвижно, сидя въ огромномъ кресл, не говоря ни съ кмъ ни слова, повидимому никого не замчая. Рдкія фразы его, обращенныя къ окружающимъ, были большею-частью очень-странны и обнаруживали явное помшательство. Докторъ сомнительно покачивалъ головою. Только докторша не теряла надежды и ходила за больнымъ со вниманіемъ матери, съ самоотверженіемъ жены, съ преданностью сестры.

Больной, казалось, понималъ и цнилъ ея заботливость. Съ нею говорилъ онъ логичне, чмъ съ другими, исполнялъ безпрекословно вс ея приказанія, при ней обуздывалъ, сколько могъ, порывы своего разстроеннаго воображенія. Ей удавалось даже иногда разсвать припадки его меланхоліи. Самая физическая боль, казалось, уменьшалась въ немъ, когда она проводила холодной рукою по его пылающему лбу, отводя въ сторону густые волосы, или прикладывала ее къ сильно-бьющемуся сердцу больнаго. Она провела почти безотлучно у его постели и креселъ вс эти дв недли, и за-то надо было видть, съ какимъ чувствомъ устремлялись на нее большіе, неподвижные глаза Перскаго! Эти упорные, долгіе взгляды приводили ее порою въ невольное смущеніе, въ которомъ она не могла и не хотла дать себ отчета.

Во второй половин мая больной замтно началъ поправляться. Гроховичъ былъ въ восторг и называлъ жену свою истинной и единственной спасительницей графа, что повторилъ и самъ Перскій. Мина Карловна краснла и говорила, что не сдлала ничего особеннаго, что долгъ всякаго помогать, чмъ можно, своему ближнему, и что, наконецъ, она не могла бы сдлать ничего безъ лекарствъ мужа. Гроховичъ отвчалъ, въ свою очередь, что больному нужно леченіе душевное и что лекарствъ онъ не давалъ ему никакихъ, кром успокоительныхъ микстуръ и нсколькихъ капель морфина, чтобъ подйствовать на нервы и побдить упорную безсонницу Перскаго, неспавшаго часто нсколько ночей сряду, что было особенно-опасно, по причин утомленія силъ и раздраженія воображенія.

Май въ этомъ году былъ теплый и ясный. Вечера были удивительны, но прозрачныя, свтлыя ночи дйствовали болзненно на Перскаго. Онъ не любилъ этихъ чудныхъ ночей, называлъ ихъ неестественными, больными, лихорадочными, даже мертвыми. Поэтому, часу въ десятомъ, вс ставни его комнаты запирались наглухо и отпирались только, когда онъ просыпался. Нердко въ потемнвшую комнату его приносились свчи, и докторша долго еще сидла у больнаго за шитьемъ, разговаривая съ нимъ, или читая ему что-нибудь. Докторъ по вечерамъ обыкновенно работалъ въ своемъ кабинет и только изрдка являлся къ больному навдоваться о его положеніи.

Въ то время, какъ состояніе графа было сомнительно, Жончекъ чуть не всякую минуту забгалъ справляться о его здоровья и нсколько разъ приставалъ къ доктору съ просьбою, чтобъ тотъ позволилъ ему написать къ пану Корсалинскому и вытребовать его къ больному брату. Гроховичъ отвчалъ просто и лаконически:

— Присутствіе Корсалинскаго тутъ вовсе ненужно, и скоре можетъ принести вредъ, чмъ пользу.

Почтенный камердинеръ при такомъ отвт обыкновенно потуплялъ голову съ покорнымъ и печальнымъ видомъ и отправлялся поврять свои опасенія и сожалнія Артамону Сергевичу Васютину, съ которымъ очень подружился. Добрый домохозяинъ передавалъ Жончку вс новости, если камердинеру случалось узжать въ Петербургъ, къ матери Перскаго, или отлучаться по своимъ дламъ. Васютинъ, въ свою очередь, узнавалъ все, что длается у доктора черезъ Іоиля, также очень-подружившагося съ Жончкомъ и часто приходившаго слушать ихъ толки и разсказы Самъ Іоиль говорилъ очень-мало и съ большимъ трудомъ.

Этотъ Іоиль былъ очень-странное созданіе. Онъ исполнялъ съ точностью вс порученія доктора, но никогда не вызывался самъ оказать кому бы то ни было ни малйшей услуги. Онъ длалъ все, что ему прикажутъ, но длалъ ровно сколько было приказано, не предупреждая ни чьей просьбы, какъ бы она ни была ясна. Происходило ли это отъ тупости, отъ лни, или отъ нерасположенія ко всмъ вообще людямъ — докторъ не могъ объяснить себ этого. Исторія его, разсказанная докторомъ Перскому, была несовсмъ-утшительна. Еще въ то время, какъ докторъ находился въ казенной служб, былъ онъ откомандированъ въ Блоруссію, по одному судебно-медицинскому длу. Гроховичу пришлось провести дня два въ бдной деревушк, гд у одного крестьянина нашелъ онъ Іоиля, сироту, загнаннаго деревенскими ребятишками, которымъ онъ служилъ забавою и предметомъ насмшекъ. У бдняка не было никого родныхъ, отецъ и мать его умерли въ чахотк, и крестьянинъ, взявшій его изъ милости, самъ тяготился мальчикомъ тупоумнымъ и, въ добавокъ, еще болзненнымъ: у Іоиля росъ на ше замтный зобъ. Этотъ признакъ кретинизма, рдкаго въ Россіи, занялъ доктора, и, не имя времени изслдовать на мст положеніе мальчика, онъ ршился взять его съ собою въ Петербургъ, желая, сверхъ-того, избавить бдняка отъ вовсе-незавидной участи, предстоявшей ему въ будущемъ. Съ-тхъ-поръ Іоиль постоянно былъ при Грохович, служа ему довольно-усердно. Докторъ лечилъ его постоянно и усплъ остановить дальнйшее развитіе зоба разными іодистыми составами, зобъ, правда, не уменьшался въ объем, но по-крайней-мр и не увеличивался. За-то и умственное развитіе мальчика, казалось, также остановилось на одной точк. Онъ и въ семнадцать лтъ былъ такъ же простъ и тупоуменъ, какъ въ десять, а физически развитъ такъ мало, что казался въ эти годы тринадцатилтнимъ ребенкомъ. Только къ доктору чувствовалъ онъ что-то похожее на привязанность, но докторшу, видимо, не любилъ, и перенесъ это расположеніе и на Перскаго, хотя послдній, конечно, не могъ сдлать ему ничего непріятнаго, а первая была такъ добра, что выучила его читать порусски съ большимъ трудомъ, посл нсколькихъ лтъ занятій едва достигнувъ того, что онъ могъ разбирать грамоту, составлять правильныя фразы и чертить на бумаг подобія русскихъ буквъ.

Въ одинъ солнечный майскій день, въ посл-обденное время, въ комнатк Васютина хозяинъ угощалъ чаемъ своего гостя, пана Жончка. Пилъ чай собственно одинъ гость, прихлебывая повременамъ изъ стакана и держа въ рук засаленный листъ бумаги. Старикъ сидлъ насупротивъ гостя, потупившись въ землю, и слушалъ его съ чрезвычайнымъ волненіемъ, забывъ даже на окн свой стаканъ, съ котораго поднимался легкій паръ, едвазамтной струйкою улетавшій въ растворенное окно.

— Вотъ видишь ли, Артмонъ Сергичъ, говорилъ съ важностью Жончекъ: — что бы тамъ въ книгахъ ни печатали, а доктора все-таки не знаютъ многаго. Вотъ и панъ Гроховичъ, человкъ очень-умный, а не посовтовалъ теб пить эликсира долгой жизни. Объ этомъ, видишь ты, въ книгахъ у нихъ ничего не написано, такъ они этому и не врятъ, а извстно, какой же дуракъ захочетъ про свое секретное лекарство въ книгахъ напечатать, чтобъ о немъ вс знали? Какая ему отъ этого прибыль? Вотъ и эликсиръ тоже поэтому только и передавался друзьямъ, да знакомымъ изобртателя. Я его тоже подъ большимъ секретомъ досталъ отъ одного важнаго пана. Ты вотъ жалуешься теперь, что поясница часто ноетъ, да и ноги слабы становятся. Что жь теб прописалъ панъ Гроховичъ?— мазь какую-то. А дло тутъ не въ мази. На болзнь надо нутренно дйствовать. Вотъ тутъ мой эликсиръ всю боль разомъ какъ рукой сниметъ.

— Семенъ Игнатьичъ говоритъ, что вся боль моя отъ старости, и помочь этому трудно, отвчалъ Васютинъ, покачивая головою.

— Что за старость! возразилъ съ жаромъ Жончекъ: — какихъ-нибудь лтъ восемьдесятъ, да еще, поди, и того нтъ.

— Нтъ еще!

— Ну, вотъ видишь ли, а шведскій докторъ Гернертъ, у котораго нашли въ бумагахъ рецептъ эликсира долгой жизни, умеръ ста-четырехъ лтъ, да и то оттого, что упалъ съ лошади. А ддъ его жилъ сто-тридцать, отецъ сто-двадцать, мать сто-семнадцать, и все оттого, что пили этотъ эликсиръ по восьми капель всякое утро и вечеръ въ ча, или бульйон, или красномъ вин.

— Вотъ что! Такъ изъ чего же онъ сдланъ, этотъ эликсиръ-то?

— А вотъ я теб прочту рецептъ и описаніе, такъ его употреблять, отвчалъ Жончекъ и съ важностью началъ читать бумагу.

— Постой-ка панъ, прервалъ Васютинъ: — тутъ, написаны все такія снадобья, про которыя я никогда и не слыхивалъ.

— Объ этомъ ты не безпокойся: все это ты достанешь. Слушай лучше, какъ со всми этими снадобьями нужно поступать.

И онъ продолжалъ чтеніе рецепта:

‘Вс сіи спеціи истолки въ порошокъ и пропусти сквозь частое сито. Всыпь потомъ все оное въ штофъ или бутыль толстаго стекла. Налей въ бутыль полкварты хорошей французской водки, закупорь все сіе пузыремъ, а когда оный высохнетъ, то во многихъ мстахъ проколи булавкой, дабы штофъ не лопнулъ отъ броженія эликсира. Поставь его на десять дней въ комнату въ тни и каждый день хорошенько взбалтывай утромъ и вечеромъ, причемъ пузырь закрывай рукой, дабы эссенція не пролилась. Черезъ десять дней слей ее потихоньку, не взбалтывая, въ другую бутыль, пока жидкость будетъ течь немутная, и перелитое закупорь крпче. Потомъ на т же спеціи налей опять столько же свжей водки и поступай по вышесказанному, и черезъ десять дней слей въ особую склянку, если жидкость пойдетъ опять мутная, то положи въ воронку хлопчатой бумаги и цди сквозь нея эссенцію, пока не сдлается чистою, закрывая при переливаніи воронку полотномъ, сложеннымъ вчетверо, чтобъ настой не выдыхался. Потомъ слитое въ первый и во второй разъ слей вмст и употребляй.

— Все это очень-хитро и запомнить трудно, сказалъ старикъ, качая головою.

— Нисколько не трудно. Я оставлю теб этотъ рецептъ, а коли ты что позабудешь, или не разберешь написаннаго, теб прочтетъ Іоиль. За-то, посмотри, отъ какихъ болзней вылечиваетъ этотъ эликсиръ.

И, принявъ еще боле торжественный тонъ, Жончекъ сталъ читать на-распвъ:

‘Эссенція сія оживляетъ жизненный духъ, изощряетъ чувства, отъемлетъ дрожаніе жилъ, утушаетъ удары падучей болзни, избавляетъ нужды кровопусканія и употребленія другихъ лекарствъ, останавливаетъ біеніе нервовъ, въ одинъ часъ прогоняетъ тошноту, очищаетъ и укрпляетъ желудокъ, длаетъ веселымъ, мягчитъ барабанъ въ ушахъ, усмиряетъ зубную боль, истребляетъ глистовъ, длаетъ прекраснымъ цвтъ лица, спасаетъ отъ оспы и заразительныхъ болзней, можно назвать оный возстановителемъ человчества, и всего удивительне, что можно принять его больше, нежели должно, и безъ вреда.’

— Экое, поди ты, снадобье! пробормоталъ Васютинъ.— Все, что ли?

— Да, почти. Тутъ еще написано по скольку принимать его въ какихъ болзняхъ, продолжалъ Жончекъ, пробгая глазами бумагу: — ‘Еще сказать можно, что люди, желчью болящіе, принимаютъ по полуложк сверхъ вседневнаго употребленія. Для истребленія тхъ матерій, отъ которыхъ происходятъ вс наши болзни, столовую ложку, въ осп, девять дней принимать по чайной ложк въ трехъ ложкахъ бараньяго супа, отъ подагры три ложки…’ Ну, это все до тебя не относится.

— А отъ боли-то въ поясниц сколько ложекъ и въ какомъ суп? спросилъ старикъ.

— Тутъ этого прямо не сказано. Самъ увидишь, сколько тамъ по болзни потребуется, отвчалъ Жончекъ, складывая бумагу и передавая Васютину.— Іоиль прочтетъ теб посл вс подробности, а мн пора и въ Петербургъ.

Въ это время въ комнату вошелъ Іоиль, и Жончекъ подошелъ къ нему.

— Ну что? спросилъ онъ: — говорилъ пану Гроховичу, что я дня на три въ городъ узжаю?

— Говорилъ, отвчалъ тотъ рзкимъ, непріятнымъ голосомъ.

— Спросилъ, не будетъ ли мн какихъ порученій?

— Никакихъ.

— И ничего не сказалъ панъ еще?

— Сказалъ, что хоть ты, вмсто трехъ, тридцать дней въ Петербург оставайся, еще лучше будетъ.

Жончекъ засмялся принужденно и сказалъ:

— Такой шутникъ панъ докторъ! А что, пану грабе лучше?

— Лучше.

— Ну, дай Богъ, только я неочень надюсь на это лучше. Были они ужь не разъ! Сегодня лучше, а завтра, глядишь, опять хуже. Вотъ кабы ему эликсира долгой жизни, наврное бы помогло — такъ ли, панъ Васютинъ?

Старикъ покачалъ разсянно головою, но не отвчалъ. Жончекъ простился съ нимъ и, уходя, пробормоталъ, обращаясь неизвстно къ кому:

— Покрпче бы пріемы, такъ сняло бы какъ рукою.

Іоиль кивнулъ головою въ отвтъ на эти слова…

——

Въ это же самое время Гроховичъ, весело потирая руки, входилъ въ комнату больнаго, сидвшаго у окна въ большихъ креслахъ и пристально смотрвшаго на Мину Карловну, которая читала вслухъ газету.

— Я прерву вашу политику самымъ прозаическимъ вопросомъ, сказалъ докторъ, обращаясь къ жен: — готовъ ли сальсапарильный декоктъ? Я пройдусь теперь до Софіи и занесу его къ Быкову.

— Я поставила декоктъ варить на кухн, отвчала докторша: — теперь онъ долженъ быть готовъ. Я солью его и принесу.

— Возвращайтесь скоре! сказалъ Перскій, провожая ее глазами.

Она отвчала улыбкой и скрылась за дверью.

— Зачмъ это вы заставляете вашу жену варить декокты? спросилъ графъ доктора.

— Она сама приготовляетъ ихъ для бдняковъ, отвчалъ Гроховичъ: — гд какому-нибудь Быкову, каменьщику, покупать въ аптекахъ сальсапарильную эссенцію? Ее варитъ у меня жена, и я часто, прописывая лекарство, длаю его у себя дома.

Перскій задумался и сказалъ, посл нсколькихъ минутъ молчанія:

— Помните, докторъ, вы хотли разсказать мн исторію вашей жены.

— Помню, только въ этой исторіи нтъ ничего ни особеннаго, ни романическаго, вся она заключается въ десяти словахъ.

— Все-равно, я васъ слушаю. Я знаю, что вы десять лтъ женаты, но долго ли вы были влюблены?

— Влюбленъ? повторилъ, улыбаясь, докторъ.— Вы думаете, что я когда-нибудь былъ влюбленъ?

— Не-уже-ли нтъ? спросилъ удивленный Перскій.

— Конечно, по моей наружности, вы могли заключить, что у меня нсколько-сангвиническій темпераментъ, но, несмотря на мое полнокровіе и короткую шею, я все-таки флегматикъ.

— Что жь изъ этого слдуетъ? Разв флегматики не влюбляются?

— По-крайней-мр, не должны: это не въ ихъ натур. Да и вообще всякому разсудительному человку слдовало бы въ наше время перестать забавлять себя выдумкой страстной любви.

— Не-уже-ли вы не любили и не любите вашей жены? спросилъ въ волненіи Перскій.

— Надо знать, что вы понимаете подъ словомъ ‘любить’? Я, конечно, люблю ее, но любовью тихою, мирною, чувствомъ отраднымъ, успокоительнымъ, привязанностью, невозмущаемою никакими нелпыми порывами, которыми, по вашему мннію, только и доказывается любовь: ревностью, подозрніями, бшенствомъ, трагическими выходками и романическими претензіями. Такую любовь сочинили ваши писатели, а добродушные люди, и не вря ей, принялись отъискивать ее въ себ или въ другихъ, стали уврять себя, что способны побить страстно, пламенно, неистово и, разумется, подъ-конецъ убдили себя въ возможности такой неестественной привязанности, потому-что человкъ можетъ убдить себя въ чемъ ему угодно, потому-что воображеніе, направленное на одинъ предметъ, доводитъ до мономаніи. Въ наше время идеалъ такой любви кружитъ головы только хлорозистымъ двицамъ, помшаннымъ на романахъ. Мужчины, по-счастью, начинаютъ сознаваться въ томъ, что не чувствуютъ въ себ способности любить такимъ образомъ, и длаются гораздо-хладнокровне, только по наружности играя роль Вертеровъ и Отелло.

— Я не буду спорить съ вами объ этомъ, отвчалъ задумчиво Перскій: — мннія наши о любви слишкомъ-несогласны, и вы никакими доказательствами не убдите меня, чтобъ я ошибался. Но не-уже-ли вы всегда любили разсчитанію и хладнокровію?

— Всегда, кром одного раза, когда, ухаживая за хорошенькой ревельской нмкой, я уврялъ ее въ любви даже за гробомъ. Само-собой разумется, что въ этомъ случа я только притворялся по-необходимости, хотя и совершенно-напрасно, какъ оказалось впослдствіи, потому-что моя нмка вышла сантиментальною только на словахъ, а на дл я поплатился довольно-дорого за мою вру въ идеальничанье.

— И Мина Карловна раздляетъ вашую теорію любви? спросилъ взволнованный Перскій.

— На сколько женщина можетъ раздлять ее. Въ двичеств у нея было много романизма, и только выйдя замужъ, стала она смотрть на вещи настоящими глазами. Прежняя жизнь ея, впрочемъ, значительно расхолодила въ ней наклонность къ идеализаціи, которою страждутъ почти вс молодыя двушки вслдствіе ошибочнаго направленія ихъ воспитанія. Этотъ нравственный недостатокъ встрчается у нихъ точно такъ же часто, какъ и физическое искривленіе позвоночнаго столба и возвышеніе одного плеча или лопатки — болзнь, которую мы называемъ: scoliosis. Въ первое время знакомства съ Миною я, признаюсь, не обращалъ на нее большаго вниманія. Она жила компаньйонкой у одной капризной старухи, ея дальней родственницы. Я лечилъ нсколько времени эту старуху отъ рака въ груди. Мина ходила за ней съ самымъ покорнымъ самоотверженіемъ, и, несмотря на это, старуха обращалась съ нею возмутительно. Бывая у больной иногда по нскольку разъ въ день, я поневол видлъ сцены, заставлявлявшія меня удивляться терпнію и снисходительности бдной двушки. Она была сирота и зависла вполн отъ этой старухи, капризы которой доходили до послдней степени позволительности. При всемъ моемъ хладнокровіи и привычк къ несправедливостямъ всякаго рода, я былъ возмущенъ подобнымъ обхожденіемъ, и однажды, вступившись за двушку, высказалъ нсколько горькихъ истинъ старух. Сцена была великолпная! Старуха чуть не задохлась съ досады и съ непривычки слушать правду, но минутное торжество невинности и справедливости имло самыя печальныя послдствія. На другой же день я получилъ письмо, въ которомъ мн весьма-неучтиво отказывали отъ дома и весьма-недвусмысленно намекали на то, что я, конечно, имлъ право вступаться за женщину, съ которою имлъ самое близкое знакомство, но что, въ свою очередь, добродтельная тетушка имла не только право, но и обязанность не держать у себя боле въ дом особы, за которую такъ жарко вступаются вовсе-посторонніе люди. Вроятно, по этому же случаю старуха не заплатила мн ни копейки за мсяцъ самаго усерднаго леченія, считая меня достаточно-вознагражденнымъ расположеніемъ своей компаньйонки. Ясно было, что я только все испортилъ своимъ неумстнымъ вмшательствомъ и окончательно погубилъ бдную двушку. Мн оставалось, по-возможности, поправить сдланное мною зло. Съ трудомъ отъискалъ я Мину въ одномъ жалкомъ углу, занимавшуюся шитьемъ грубаго холста съ утра до ночи и выработывавшую копеекъ пятнадцать самыми усиленными трудами. Она ушла изъ дома своей благодтельтицы въ одномъ истасканномъ плать, въ ковровомъ платк, съ узломъ, въ которомъ были дв рубашки, пара чулокъ и еще одно старое платье. Больше ничмъ не снабдила ея въ дорогу внимательная тетушка, да Мина и не взяла бы ничего, потому-что ни на что не имла права. Замтьте, что старуха отпустила ее на вс четыре стороны, когда на улиц стояли двадцатиградусные морозы. Я хорошо зналъ здоровье Мины: такой жизни, такой работы она не перенесла бы, искушенія бдности начинали также окружать ее. Отъ меня она не хотла принять ничего, какъ ни объяснялъ я ей, что виновникъ случившагося съ нею несчастія все-таки я одинъ. Что тутъ было длать? Разумется, жениться на ней, что я и сдлалъ, не думая долго, хоть, признаться, женитьба никогда не входила въ мои планы и была совершенно не въ моемъ характер.

— Стало-быть, если васъ заставили жениться обстоятельства, то и Мина Карловна выходила за васъ не по любви?

— Какая тутъ любовь, когда и женившись-то, мы въ первое время должны были думать только о томъ, какъ бы намъ быть сытыми! Въ Петербург мн не везло, да и дорого было жить. Я перехалъ сюда, и вотъ ужь десять лтъ мы живемъ здсь то хорошо, то плохо, но совершенно-мирно и дружно. Все это время дла у насъ обоихъ было столько, что о романической любви не было бы времени и подумать, еслибъ кому-нибудь изъ насъ и пришла въ голову подобная блажь. Я, конечно, очень привязанъ къ Мин, потому-что она добрая и умная женщина, отъискивающая вс средства, такъ бы угодить мн, она точно такъ же расположена ко мн. Я увренъ, что вы немного найдете такихъ спокойныхъ супружествъ, и между-тмъ въ нашемъ дом цлыя десять лтъ никогда не было и помину о пламенной страсти и восторженныхъ чувствахъ.

— Вы можете отвчать только за себя, отвчалъ грустно Перскій.— Сердце женщины часто тайна для того, кто всю жизнь живетъ съ нею. Очень можетъ быть, что она любитъ васъ вовсе не такъ спокойно, какъ вы думаете, хотя и не показываетъ этого.

— Не думаю, сказалъ Гроховичъ, улыбаясь добродушно.— Во всякомъ случа самая страстная привязанность могла бы давно расхолодиться отъ ежеминутнаго соприкосновенія съ моею апатическою натурою.

— Вы клевещете, можетъ-быть, и на себя, настаивалъ Перскій.— Въ теоріи вы составили для себя правила не только для поступковъ и мнній, но и для чувствъ, а случалось ли вамъ примнять ихъ къ практик? Мы не можемъ ручаться за то, какъ поступимъ въ обстоятельств, которое еще не было съ нами. Не думаю, чтобъ вы остались, напримръ, равнодушны, еслибъ Мина Карловна умерла.

— Меня, конечно, сильно поразила бы смерть ея, какъ и вообще потеря всякаго существа, къ которому мы привязаны и привыкли, я, пожалуй, и грустилъ бы, но не всю жизнь, несталъ бы приходить въ отчаяніе, пренебрегать всмъ живымъ для мертваго. Смерть — неизбжный законъ всей природы, вооружаться противъ него, значитъ не видть воли Провиднія во всемъ, что случается на земл, не признавать того, что обусловливаетъ наше земное существованіе.

Гроховичъ говорилъ твердо и важно, слдя внимательно за впечатлніемъ, какое производили слова его на Перскаго. Онъ слушалъ въ волненіи, съ горькой улыбкой. Докторъ ждалъ отъ него возраженій и примненій къ собственной судьб больнаго, но, къ удивленію его, графъ сказалъ почти-спокойно:

— Смерть еще не самое большое зло на земл. Она разрываетъ не вс связи между двумя мірами: здшнимъ и загробнымъ, она не въ конецъ истерзаетъ сердце, отравитъ эту жизнь. Есть большія несчастія на земл. Что бы вы сдлали, еслибъ Мина Карловна обманула васъ?

Докторъ не ожидалъ этого вопроса и отвчалъ несовсмъ-твердо:

— Наврное не знаю, но думаю, что скоре обвинилъ бы другихъ, а не ее въ подобномъ случа.

Перскій въ волненіи сжалъ руку Гроховича и сказалъ:

— Вы рдкій человкъ, докторъ. Обмануть такого человка было бы не только преступленіе, но и низость.

— Э, полноте! Я человкъ, какъ человкъ, и даже порядочный эгоистъ. Въ поступкахъ моихъ нтъ ничего героическаго, а очень-часто, какъ у всякаго смертнаго, несовсмъ-безкорыстный разсчетецъ… Впрочемъ, такъ-какъ разговоръ у насъ зашелъ уже о пламенныхъ чувствахъ и растрепанныхъ страстяхъ, то я хочу сдлать вамъ маленькое признаніе и успокоить васъ даже насчетъ моей жены, въ моихъ анти-романическихъ наклонностяхъ вы, конечно, уврены. Апатическій характеръ свой Мина не сама выработывала: онъ происходитъ отъ ея организма и болзненнаго разстройства, которому она подвержена съ давнихъ поръ, и измнить его она сама не въ силахъ. Хотя ея болзнь не descensus или prolapsus, но особаго рода неправильность позвоночнаго столба, angustitas pelvis, и всякаго рода сильное ощущеніе или потрясеніе можетъ быть для нея смертельно, если не въ самую минуту, то по своимъ послдствіямъ, и она сама очень-хорошо знаетъ это.

Перскій не отвчалъ ни слова, но глубоко задумался.

VIII.

Весь этотъ вечеръ больной былъ встревоженъ и занятъ какою-то мыслью, сильно его озабочивавшею. Онъ отказался даже отъ обыкновенной вечерней бесды съ Миной Карловной, не захотлъ слушать ни ея чтенія, ни игры на фортепьяно, и рано попросилъ оставить его одного. Докторша безпокоилась о его здоровьи, онъ отвчалъ ей голосомъ, полнымъ благодарности и участія, смотря на нее съ такою грустью, съ такимъ чувствомъ, что она невольно смутилась и, простившись съ нимъ, долго не могла заснуть подъ вліяніемъ самыхъ странныхъ ощущеній.

Утро другаго дня было теплое, солнечное. Докторъ часовъ въ семь послалъ Іоиля узнать, всталъ ли графъ, и получилъ отвтъ: ‘давно ужь’! Войдя въ комнату больнаго, онъ нашелъ его у окна въ томъ же положеніи, въ которомъ оставилъ вчера, онъ былъ блдне обыкновеннаго, вки его были красны и замтно распухли.

— Вижу по глазамъ, что вы опять дурно спали ночь, сказалъ Гроховичъ, щупая пульсъ, также оказавшійся лихорадочнымъ.

— Ошибаетесь, отвчалъ больной: — я не спалъ вовсе.

Докторъ нахмурилъ брови и проворчалъ недовольно:

— Опять безсонница и галлюцинаціи!

— Безсонница — да, галлюцинаціи — нтъ. Я думалъ о настоящемъ, а не о прошедшемъ, отвчалъ тихо Перскій.

— Все-таки это нехорошо. Физическое ослабленіе для васъ вредно, потому-что ведетъ за собою и умственное. Сегодня на ночь я вамъ дамъ немного морфина: это успокоитъ также и ваши нервы, которые у васъ сильно разстроены.

— Отчего вы не даете мн никогда вина? Мн кажется, это укрпило бы меня.

— Вино еще боле взволновало бы вашу кровь, къ-тому же оно дйствуетъ и на мозгъ, одуряющее свойство въ немъ сильне крпительнаго. Я и морфинъ-то даю вамъ неохотно и въ крайней необходимости. Нечего длать, если вы не спите по нсколько ночей сряду, и нервы ваши раздражены до послдней крайности!

— Несмотря на безсонную ночь, я чувствую себя все-таки довольно-свжимъ и прошу васъ не откладывать перваго моего вызда и прогулки нашей въ Баболово.

— демъ, пожалуй, если вы желаете этого, хоть я что-то не врю вашей свжести и думаю, что она происходитъ отъ экзальтаціи.

— И… Мина Карловна тоже подетъ съ нами?

— Если хотите.

— Вы скажете ей объ этомъ?

— Сейчасъ иду наверхъ, а вы покамстъ однетесь.

Докторша съ удовольствіемъ согласилась участвовать въ прогулк. Они провели нсколько часовъ въ чудной баболовской рощ. Перскій былъ необыкновенно-веселъ, оживленъ, разговорчивъ. Онъ даже много ходилъ, опираясь то на руку доктора, то на руку Мины Карловны, пока Гроховичъ, незабывавшій никогда положительнаго, устроивалъ на трав маленькій сельскій завтракъ. Раннее утро прошло незамтно, и только полдневный жаръ, утомившій больнаго, принудилъ вернуться въ Царское. Докторъ, правда, уже давно поговаривалъ о возвращеніи, жалуясь, что у него даромъ пропадаетъ время и много необходимыхъ визитовъ, но не настаивалъ, видя, такъ благодтельно дйствуютъ на больнаго воздухъ и прогулка. За-то, вернувшись домой, Гроховичъ объявилъ, что оставляетъ больнаго подъ присмотромъ докторши на цлый день, потому-что ему надо създить въ Павловскъ, гд будетъ обдать и откуда вернется только къ вечеру.

Вставая рано и не завтракая, Перскій обдалъ въ два часа, по примру доктора. Видя, что онъ утомленъ прогулкою, Мина Карловна велла подать обдъ въ его комнату, придвинула маленькій столикъ къ его креслу, сама накрыла на столъ и сла противъ больнаго, угощая его со всею заботливостью хозяйки. Перскій не сводилъ съ нея глазъ, слдилъ за каждымъ ея словомъ, за каждымъ движеніемъ и въ то же время самъ былъ оченьвеселъ и любезенъ. Докторш даже несовсмъ нравилось одушевленіе, съ которымъ онъ говорилъ обо всемъ, и она часто перемняла разговоръ, отъискивая предметы, которые не возбуждали бы его экзальтаціи. Ее удивляло также какое-то особенно-грустное выраженіе въ голос Перскаго, когда разговоръ касался до нея самой. Она ршилась даже прекратить на время бесду, смущавшую ее немного восторженнымъ направленіемъ, и сказала, вставая съ своего мста:

— День еще дологъ, а вы не успли отдохнуть посл прогулки. Разговоръ долженъ тоже утомлять васъ, мужъ говорилъ, что вы, къ-тому жь, дурно спали ночью. Я оставлю васъ отдохнуть часа на два: посл обда это полезно.

— Я надолъ вамъ? спросилъ больной съ такимъ выраженіемъ въ лиц и голос, что докторша остановилась, испуганная и удивленная.

— Что вы! какъ вамъ не стыдно говорить это! сказала она въ волненіи.— Разв мн можетъ быть скучно съ вами? Мн показалось только, что вы утомлены, и я думала, что отдыхъ подкрпитъ васъ.

— Меня подкрпляютъ ваши слова, ваше присутствіе, отвчалъ глухо Перскій.— Безъ васъ мною овладваютъ смутныя грзы, страшныя виднія. Только подл васъ я мыслю здраво, чувства не обманываютъ меня. Когда я одинъ, со мною бываютъ такія минуты, что я не могу связать двухъ мыслей, не могу поручиться за дйствительное существованіе всего, что меня окружаетъ, и въ ужас сознаю, что люди правы, считая меня помшаннымъ.

— Полноте! вы все преувеличиваете, и раздражительное состояніе духа замтно во всхъ вашихъ словахъ. Потому-то я и хотла, чтобъ вы успокоились. Еслижь одиночество такъ пугаетъ васъ, я, пожалуй, не уйду отсюда, но все-таки не позволю много говорить. Вы будете лежать спокойно въ вашемъ кресл и слушать ‘Путешествіе въ Абиссинію’, которое меня очень занимаетъ, вроятно, такъ же, какъ и васъ.

Больной не отвчалъ, но поднялъ на нее взглядъ, полный такой жаркой благодарности, такой радости, что докторша поторопилась уйдти за ‘Путешествіемъ’.

Вернувшись, она нашла Перскаго въ томъ же положеніи, взгляды его были устремлены на дверь, голова лежала на ладони правой руки, опиравшейся на окно. Докторша сла далеко отъ него и начала читать. Голосъ ея не былъ спокоенъ, какъ обыкновенно, при всемъ стараніи быть внимательной, она плохо понимала то, что читала. Ни разу не взглянувъ на больнаго, она чувствовала, что онъ не сводитъ съ нея глазъ — и ей было неловко…

Въ то время, какъ она читала что-то очень-любопытное о коптскомъ богослуженіи и объ управленіи Абуны, ее прервалъ рзкій голосъ Перскаго:

— Бросьте книгу, Мина Карловна! Разв вы не видите, что оба мы не понимаемъ ровно ничего изъ того, что вы читаете?

Она молча опустила книгу на колни, а голову на грудь.

— Чтеніе хорошо, когда людямъ не о чемъ говорить, продолжалъ онъ неровнымъ, прерывистымъ голосомъ, — а мы еще многаго не сказали другъ другу.

Она еще ниже наклонила голову. Онъ говорилъ грустнымъ, но выразительнымъ тономъ:

— До послдняго припадка со мною, я говорилъ съ вами долго всего одинъ разъ, но и этого раза мн было довольно, чтобъ узнать вашу прекрасную душу, потомъ я имлъ случай еще боле изучить васъ въ то время, какъ вы ходили за мною. Наконецъ вчера мужъ вашъ разсказалъ мн всю вашу исторію, не скрывая ничего: ни прежней жизни, ни вашего настоящаго положенія. Могъ ли я, посл этого, не уважать васъ, не удивляться вамъ, не жалть о васъ?

Докторша вспыхнула и совершенно смшалась отъ волненія. Она чувствовала необходимость перемнить разговоръ. Отвчать на послднія слова было невозможно, но первыя подали ей мысль заставить Перскаго говорить о себ, и она отвчала съ жаромъ:

— Вы были правы, сказавъ сейчасъ, что мы еще не все знаемъ другъ о друг. Мою исторію разсказалъ вамъ мужъ, и хотя онъ, вроятно, по доброт своей, украшалъ ее слишкомъ-лестными выводами и заключеніями о моемъ характер, но фактовъ, конечно, не могъ измнить. Слдовательно, вы знаете меня хорошо, какъ и сами говорите, а я вовсе не знаю вашей прежней жизни, и слышала о ней, и то мелькомъ, самые разногласные толки. Такъ если вы не хотите слушать чтенія, то разскажите мн вашу исторію. Мн будетъ очень-пріятно узнать ее.

— Зачмъ вы хотите, чтобъ я самъ вызывалъ тяжелое прошедшее, тревожилъ еще незажившія раны? спросилъ съ упрекомъ Перскій.— Разв вы не знаете, что вся цль леченія, которому меня подвергаютъ, состоитъ въ томъ, чтобъ я забылъ мою прошлую жизнь, что слишкомъ-сильное воспоминаніе производитъ во мн ту болзнь, которая заставляетъ остальныхъ, людей смотрть на меня какъ на восторженнаго мономана?

Послднія слова его звучали горькимъ упрекомъ. Докторша отвчала твердо и спокойно:

— Мн кажется, напротивъ, что если вы сами хорошенько разберете прежнія свои чувства и впечатлнія, это значительно уменьшитъ силу вашего воображенія и воспоминанія. Вы только потому и храните къ этимъ чувствамъ какое-то благоговйное уваженіе, что никогда не передавали ихъ другому, не только не провряли ихъ, но боялись даже сравнивать съ чувствами другихъ лицъ, тогда-какъ эти чувства могли быть ничуть не ниже и не слабе вашихъ, только они были бы не такъ исключительны и не происходили бы отъ чрезмрнаго себялюбія.

— Себялюбія! повторилъ удивленный и взволнованный Перскій.

— Конечно. Чему жь другому приписать ваше упорное стремленіе не признавать законовъ, положенныхъ намъ самою природою, и сохранить то, что навсегда утрачено, чего нельзя воротить? Вы хотли быть исключеніемъ между всми людьми, стать выше ихъ но энергіи и неизмнности вашихъ чувствъ. Разв это не самолюбіе?

— Всякая истинная любовь будетъ посл того самолюбіемъ, потому-что въ ней каждый считаетъ, что любитъ сильне и лучше всхъ людей на свт.

— Это можно говорить и думать въ увлеченіи страсти, но когда проходятъ первые порывы ея, когда, наконецъ, самый предметъ страсти уже не существуетъ, все еще считать ее чмъ-то особымъ, исключительнымъ, значитъ считать всхъ любившихъ и любящихъ людей гораздо-ниже себя. И что же особеннаго сдлала эта женщина, которую вы любили, чтобъ поставить ее внцомъ, идеаломъ всхъ женщинъ?

Слова докторши звучали силою, убжденіемъ и ироніею, больной отвчалъ съ жаромъ и одушевленіемъ:

— Что она сдлала? То, чего не сдлаютъ другія женщины. Я вышелъ изъ училища съ самой горячей головой, съ самыми необузданными наклонностями, которыя могли легко принять дурное направленіе. Сначала я пошелъ даже по веселому пути безпутной жизни и легкихъ удовольствій, за которыя платятъ истомъ годами раскаянія, иногда безплоднаго и поздняго. По счастью, я усплъ остановиться во-время или, врне, меня остановила любовь къ этой женщин, которой я обязанъ всмъ на свт. Я случайно встртился съ нею и обошелся жестоко, неблагородно, оскорбилъ ее самымъ наглымъ образомъ, принявъ ее за одну изъ тхъ женщинъ, нецеремонное обращеніе съ которыми возвышаетъ молодыхъ людей въ глазахъ ихъ товарищей. Я никогда не забуду грустной и кроткой улыбкой, съ которою она встртила мое оскорбленіе, ея слова, дышавшія не гнвомъ, но сожалніемъ обо мн. И потому, когда, узнавъ свою ошибку, я старался познакомиться съ нею, всми средствами заслужить ея прощеніе — съ какимъ добродушіемъ она все позабыла, давала мн совты, какъ вести себя въ обществ, старалась усмирить мои несовсмъ-приличныя выходки и рзкіе порывы чувствъ! Ей обязанъ я тмъ, что избавился отъ дурнаго тона и разгульныхъ замашекъ, составляющихъ какъ-будто необходимую принадлежность молодаго человка, вступающаго въ свтъ со школьной скамьи. Она раскрыла передо мною жизнь въ ея настоящемъ свт, научила уважать общественныя условія въ самыхъ ихъ недостаткахъ, заставила меня продолжать мои занятія, показавъ неполноту кабинетнаго образованія въ-сравненіи съ необходимыми практическими познаніями въ жизни, она развила и укрпила мой характеръ, влила въ душу любовь къ прекрасному и отвращеніе отъ всего низкаго, довершила мое нравственное воспитаніе, создала меня такимъ, каковъ я теперь. Невозможно разсказать всего, что она сдлала для меня. Это была бы цлая исторія перерожденія, цлая поэма пересозданія чувствъ, наклонностей, привычекъ. Могъ ли я не полюбить такой женщины?

— И она длала все это, конечно, изъ любви къ вамъ? спросила задумчиво докторша.

— О нтъ! чувство ея было самое чистое, самое безкорыстное. Это была любовь матери, сестры и друга, сосредоточенныя вмст на одномъ лиц. Но я не могъ довольствоваться такою любовью. Сердце мое переполнялось другимъ, боле-отраднымъ и вмст съ тмъ боле-мятежнымъ чувствомъ. Она испугалась, убдившись, до какой степени была сильна моя страсть къ ней. Чего не длала эта рдкая женщина, чтобъ заставить меня разлюбить ее! какихъ средствъ не употребляла, чтобъ оттолкнуть меня отъ нея! измнила свое обращеніе, свой характеръ, даже свои привычки, старалась показаться въ самомъ невыгодномъ свт, длала все то, что мн не нравилось, убждала меня самыми краснорчивыми доводами въ странности любви человка молодаго, образованнаго, изъ высшаго круга — къ ней, женщин простой, недоучившейся, безъ званія и состоянія, старух — она была шестью годами старше меня. Она поступала со мною жестоко, мучила меня капризами, хотла даже показаться легкомысленной кокеткой, наконецъ познакомила меня съ одной очень-милой двушкой и всми средствами старалась, чтобъ я полюбилъ молодое, невинное созданіе, а не ее, вдову, утратившую въ борьб съ тяжелыми обстоятельствами и искушеніями много душевной теплоты. Все это ни къ чему не послужило: я не хотлъ, не могъ отказаться отъ моей любви, но, видя упорство Кати, захворалъ опасно.

— Знали ли вы въ то время, что и она любила васъ?

— Нтъ, она призналась мн въ этомъ потомъ уже, когда поняла, что не можетъ убить во мн любви, но что скоре эта любовь убьетъ меня… Я и теперь едва могу говорить отъ волненія, вспомнивъ о дняхъ, слдовавшихъ за этимъ признаніемъ. Она такъ свтло любила меня, отдалась этой любви такъ просто и спокойно, продолжая слдить за мною какъ мать и сестра, что я, безъ всякаго сомннія, былъ въ-теченіе нсколькихъ лтъ самый счастливый человкъ въ цломъ мір, потому-что не желалъ ничего больше, кром ея любви, такъ безгранично, такъ безраздльно наполнившей все мое существованіе.

Перскій замолчалъ, блдный отъ волненія, сжимая сердце рукою. Докторша слушала его съ невольнымъ участіемъ, поддаваясь безотчетно обаянію этихъ восторженныхъ словъ, развивавшихъ картину такой рдкой любви.

— Я понимаю, что васъ должна была жестоко потрясти потеря такой женщины, сказала тихо докторша, посл долгаго молчанія.

— Я терялъ ее два раза, отвчалъ глухо Перскій.— Въ первый разъ, уступая просьбамъ моихъ родныхъ, она ухала отъ меня, чтобъ не мшать моей карьер, какъ она говорила. Болзнь моя возобновилась тогда сильне… Съ-тхъ-поръ я сталъ бредить и заговариваться… Были приняты вс мры, чтобъ я не зналъ, куда она ухала, чтобъ не могъ слдовать за нею. Объ этомъ она старалась больше всхъ. Она думала, узжая, что нсколько лтъ полнаго счастья должны были ослабить страсть мою, что я перенесу разлуку съ нею. Она ошиблась: любовь къ такой женщин не могла окончиться пресыщеніемъ. Я умиралъ безъ нея. Одинъ изъ моихъ товарищей, боле другихъ приверженный ко мн, написалъ ей о моемъ положеніи. Она пріхала и спасла меня. Выздороввъ, я ршился положить конецъ всмъ преслдованіямъ и объявилъ роднымъ твердую волю мою жениться на Кат, только-что поправлюсь окончательно. Тутъ мн надо было выдержать столько новыхъ сценъ, просьбъ, упрековъ, совтовъ… Больше всего встртилъ я препятствій со стороны самой Кати, и только одно твердое убжденіе въ томъ, что я не переживу ея отказа, заставило ее согласиться на нашъ бракъ… Остальное вы знаете: она умерла скоропостижно за недлю передъ свадьбой…

Голосъ Перскаго прервался такой глухой нотой, что Мина Карловна съ безпокойствомъ подняла на него глаза, въ которыхъ блестло участіе. Онъ былъ страшно-блденъ. Она взяла его за руку и сказала едва слышно:

— Вы должны были очень страдать, потерявъ ее…

— Нтъ, потому-что я впалъ въ помшательство, какъ они называютъ это состояніе, и видлъ ее передъ собою каждую минуту. Сначала я былъ въ восторг отъ этого. Только она не говорила со мной ни слова, а все глядла на меня грустно и съ любовью. Я просилъ, умолялъ ее сказать хоть одно слово — она молчала. Я понялъ, что она не говоритъ оттого, что меня постоянно окружали люди, ухаживавшіе за мною въ моей болзни, и сталъ отгонять ихъ отъ себя, меня не слушались, я плакалъ, кричалъ, осыпалъ ихъ упреками и угрозами, выходилъ изъ себя отъ досады и безсилія: они заключили, что я сошелъ съ ума, и стали лечить меня еще усердне. Тогда я ршился прекратить свои страданія и, доставъ бритву, вроятно, случайно-оставленную моимъ камердинеромъ Жончкомъ въ моемъ бюро, въ одну темную ночь я ршился на малодушное преступленіе и ощупью раскрывъ бритву, поднесъ ее къ горлу… Въ то же мгновеніе, несмотря на темноту ночи, я увидлъ передъ собою мою Катю. Окруженная слабымъ фосфорическимъ свтомъ, она положила мн на плечо свою руку, а другую подняла вверхъ съ угрожающимъ видомъ. Отъ ея прикосновенія, по тлу моему разлился болзненно-пріятный трепетъ, и среди ночной тишины я разслышалъ явственно слова, произнесенныя ею шопотомъ:

‘Безумный! разв ты хочешь, чтобъ мы никогда больше не видлись?’

Я приподнялся съ постели, чтобъ броситься къ ногамъ ея и расцаловать ихъ. Она остановила меня повелительнымъ жестомъ. Тогда я сказалъ:

— ‘Я хотлъ соединиться съ тобою.

— ‘Смерть твоя не соединила, а разлучила бы насъ, отвчала она:— тогда-какъ теперь, въ этой жизни, я умерла только для другихъ, а для тебя живу попрежнему.

— ‘Но ты не говорила со мною ни слова въ это время.

— ‘Я не могла сдлать этого. Сколько разъ, прежде, говорилъ ты мн, что, въ награду за счастіе, которое я дала теб, ты желалъ бы подвергнуться всмъ несчастіямъ, всмъ испытаніямъ, чтобъ доказать только, какъ сильна твоя любовь! Часъ испытанія наступилъ. Теперь, въ-теченіе долгаго времени, мы будемъ видться рдко, говорить мало. Любовь наша должна очиститься отъ всего земнаго, чтобъ сдлаться вчною, неизмнною. Я буду являться къ теб, когда это будетъ возможно и нужно. Ты можешь спрашивать меня о чемъ хочешь, но если я не буду отвчать на какой-нибудь изъ твоихъ вопросовъ, знай, что отвтъ не въ моей власти, что теб не нужно знать его.

Докторша слушала съ грустнымъ участіемъ слова больнаго, такъ простодушно-пересказывавшаго свой бредъ, созданіе своего разстроеннаго воображенія.

— И вы часто видлись съ нею? спросила она.

— Сначала очень-часто. Мн стоило даже иногда сильно пожелать, чтобъ она явилась передо мною. Но она перестала являться ко мн при людяхъ и, кром особенныхъ случаевъ, приходила обыкновенно ночью. Поэтому, видя, что я днемъ спокоенъ, стали говорить, что я выздоравливаю. Меня стали даже вовсе оставлять безъ надзора, но Корсалинскій вздумалъ наблюдать за мною по ночамъ и, подслушавъ мои разговоры съ Катей, нашелъ, что сумасшествіе находитъ на меня преимущественно по ночамъ и потому меня слдуетъ лечить… И они начали меня лечить такъ неистово, что только утшенія и совты Кати давали мн силу переносить ихъ гоненія и удержали меня отъ покушенія на преступленіе, если не надъ собой, то надъ моими гонителями.

— Когда видли вы ее въ послдній разъ? спросила быстро Мина Карловна, чтобъ разсять черныя мысли больнаго.

— Она не являлась ко мн со времени послдняго припадка, посл котораго вы такъ заботливо ухаживали за мною. Она за что-нибудь сердита на меня. Я спрошу ее объ этомъ… и еще о другомъ, прибавилъ онъ глухо.— Меня тревожитъ ея долгое отсутствіе. Во что бы ни стало, я долженъ видть ее и употреблю для этого вс усилія…

— Но зачмъ же длать это? прервала докторша въ волненіи.— Для чего напрасно разстроивать себя стремленіемъ къ тому, что должно совершиться само-собою, по вол обстоятельствъ? Отчего вамъ, напротивъ, не постараться вовсе не думать объ этомъ, не обратиться къ другимъ мыслямъ, не поискать вокругъ себя развлеченій, другихъ чувствъ, другихъ привязанностей?

— Чувство мое такъ сильно, что не можетъ быть заглушено пустыми забавами. И разв могу я встртить во второй разъ въ жизни такую привязанность, которою любила меня Катя? О! зачмъ она такъ давно забываетъ меня!

— Отчего же вы думаете, что въ жизни нельзя любить больше, нежели любила ваша Катя? спросила твердо докторша, понимая, что въ больномъ надобно во что бы ни стало чмъ-нибудь затмить образъ, которымъ онъ восхищается.

— Любить больше Кати! вскричалъ Перскій.— Вамъ кажется это возможнымъ?

— Я убждена въ этомъ. Ея любовь, конечно, сильна, но она боролась только со свтскими предразсудками, съ неравенствомъ лтъ, званій и состояній, она была свободна, она любила васъ — молодаго человка, умнаго, пылкаго, образованнаго, отвчавшаго ей самою пламенною страстью. Но представьте же, что васъ полюбила бы женщина теперь, васъ — больнаго, съ разстроеннымъ воображеніемъ, съ угасшими силами, почти отвергнутаго обществомъ, неспособнаго не только отвчать любви, но даже подозрвать ее, полюбила бы любовью, которая была бы только безнадежна, потому-что эта женщина, можетъ-быть, несвободна, потому-что и нравственная и органическая невозможность запрещаютъ ей даже думать о любви… Разв такая любовь не сильне?

Въ отвтъ на эти слова докторши, увлеченной желаніемъ заставить больнаго забыть о его Кат, онъ вскричалъ, дрожа всмъ тломъ и закрывая лицо руками:

— О! замолчите! замолчите! Зачмъ разсказали вы такой сладкій, такой мучительный сонъ!

Онъ не замтилъ, что докторша была взволнована едва-ли не больше его.

IX.

Докторъ въ этотъ день вернулся домой очень-поздно, но нашелъ больнаго въ постели неспавшаго, въ лихорадочномъ состояніи. Онъ покачалъ головою и отправился въ кабинетъ приготовить Перскому сонныхъ капель.

У Гроховича въ далекомъ углу шкапа стояла стклянка со слабымъ растворомъ морфина въ лимонной кислот. Онъ отлилъ нсколько капель для Перскаго и сталъ приготовлять другой пріемъ, вдвое-слабйшій, въ которомъ имлъ надобность на слдующій день. Прописавъ его одному бдняку, онъ боялся, что тотъ не съуметъ сдлать раствора и нальетъ капель больше, чмъ слдуетъ, и потому самъ занялся приготовленіемъ жидкости для одного пріема. Разведя ее въ вод, онъ попробовалъ на языкъ крпость раствора и остановился въ изумленіи: въ раствор не было почти никакого слда кислоты. Гроховичъ подлилъ еще жидкости: результатъ оказался тотъ же самый. Онъ подвергнулъ испытанію стклянку съ растворомъ морфина, но ни одинъ реактивъ не показалъ въ ней присутствія морфина, или оказались только самые слабые слды его.

Гроховичъ поблднлъ. Ясно было, что растворъ морфина вылитъ у него изъ стклянки, и для того, чтобъ скрыть это, она дополнена водою.

Докторъ задумался надъ цлью такого похищенія. Пріемъ вдругъ цлой стклянки могъ быть смертеленъ. Кром домашнихъ лицъ, никто не могъ знать о существованіи этой стклянки. Несмотря на позднее время, Гроховичъ пошелъ къ жен. Она также не спала въ своей постели, была блдна и встревожена. Онъ спросилъ ее, не брала ли она у него, или не поручала ли взять кому-нибудь одной стклянки. Докторша отвчала спокойно, что не беретъ ничего безъ его позволенія. Гроховичъ, уходя, спросилъ ее о здоровьи и о томъ, что длалъ безъ него больной. Она отвчала, что совершенно здорова и весь вечеръ читала больному ‘Путешествіе въ Абиссинію’. Онъ вернулся къ себ въ кабинетъ въ сильномъ волненіи.

Прежде всего ему пришелъ на умъ Жончекъ, но онъ былъ уже два дня въ Петербург. Кухарка-чухонка не умла читать и никогда не входила въ кабинетъ. Докторъ позвалъ Іоиля.

Кретинъ вошелъ съ своимъ обыкновеннымъ, безжизненнымъ выраженіемъ въ лиц. Гроховичъ составилъ планъ допроса, зная, что угрозами ничего не возьмешь у упрямаго полуидіота, и сказалъ, пристально наблюдая за каждымъ его движеніемъ:

— Я позвалъ тебя, чтобъ отдать приказаніе съ вечера. Я очень усталъ, и завтра, можетъ-быть, просплю долго, такъ ты, не дожидаясь меня, отнесешь это лекарство въ Комендантскую Улицу, въ домъ, гд живетъ старый плотникъ Щекаевъ — помнишь?

— Помню, отвчалъ лаконически Іоиль.

— Въ этомъ дом ты спросишь больнаго старика Михина и скажешь, что я прислалъ уже совсмъ готовое лекарство, которое онъ долженъ выпить при теб же. Понимаешь?

— Понимаю.

Гроховичъ отдалъ ему растворъ, приготовленный для больнаго и, смотря въ глаза кретину, прибавилъ:

— Будь какъ можно осторожне съ этимъ лекарствомъ: это морфинъ. Ты знаешь его?

— Нтъ.

— Нсколько капель его даютъ совъ, прибавь еще каплю — и человкъ умретъ.

На лиц идіота выразилось только удивленіе. Докторъ продолжалъ:

— Вотъ почему я самъ всегда приготовляю растворъ и пріемы. Нашъ больной тоже принимаетъ морфинъ, и ты понимаешь, что еслибъ я ошибся въ пріем и прибавилъ каплею больше обыкновеннаго — Перскій умеръ бы.

Лицо Іоиля оставалось холодно и неподвижно.

— Я, конечно, самъ не пережилъ бы подобной ошибки и потребовалъ бы заслуженнаго наказанія: Сибири и каторги, или самъ погубилъ бы себя, чтобъ не видть посрамленія моего честнаго имени и смерти жены моей, которая, конечно, не пережила бы меня.

Какое-то странное, конвульсивное движеніе исказило на одно мновеніе черты Іоиля, но онъ не сказалъ ни слова. Докторъ, подождавъ съ минуту, продолжалъ:

— Растворъ, который посылаю Михину, не опасенъ, но я говорилъ теб, чтобъ ты былъ осторожне со стклянкой, потому-что, еслибъ почему-нибудь больной старикъ не принялъ при теб лекарства, или принялъ только половину его, разведя водою, то морфинъ уже не будетъ имть той силы — и старикъ непремнно умретъ отъ слабаго пріема. Его можетъ спасти только именно тотъ пріемъ и той самой крпости, какой я ему посылаю.

Въ глазахъ Іоиля выразился страхъ, но онъ все молчалъ.

— Ты понимаешь, такъ безчеловчно было бы убить слабаго бдняка ошибкою. Я и въ этомъ случа принялъ бы ее, конечно, на себя, хотя отвтственность передъ правительствомъ также, какъ и послдствія были бы т же самыя, какъ и при злонамренномъ отравленіи. Поэтому я и объяснилъ теб всю важность этого лекарства. Если ты разобьешь стклянку, или прольешь нечаянно сколько-нибудь изъ нея дорогой, вернись тотчасъ ко мн и не давай больному слабаго пріема: это будетъ все-равно, что дать ему простой воды и убить, не подавъ помощи.

При этихъ словахъ на лиц Іоиля выразилось такое волненіе, что докторъ взялъ его за руку и спросилъ съ участіемъ:

— Что съ тобой? Ты нездоровъ?

— Нтъ… Я… ничего! отвчалъ идіотъ, дрожа всмъ тломъ.

— Такъ ступай же къ себ, а завтра утромъ, въ шесть часовъ, не будя меня, возьми эту стклянку съ моего стола и отнеси къ Михину.

Іоиль сдлалъ шагъ къ двери, но остановился посреди комнаты, блдный и взволнованный, и сказалъ глухимъ голосомъ, указывая на большую стклянку, изъ которой Гроховичъ отлилъ растворъ:

— Лекарство нехорошее… Сдлай новое… Тутъ одна вода.

Докторъ поблднлъ, въ свою очередь, и спросилъ съ сильнобьющимся сердцемъ:

— Но тутъ былъ морфинъ, кто же взялъ его?

— Я! отвчалъ идіотъ, стуча зубами.

— Но что жь ты сдлалъ съ нимъ? спросилъ Гроховичъ, чувствуя, что колни его дрожатъ, а волосы поднимаются на голов.

— Спряталъ… Вотъ здсь все, сказалъ Іоиль, вынимая изъ-за пазухи маленькую стклянку и протягивая къ доктору.

Тотъ схватилъ стклянку съ радостнымъ движеніемъ, прикладывая другую руку къ вискамъ, на которыхъ забились жилы отъ сильнаго прилива крови, и вскричалъ:

— Зачмъ же ты вылилъ морфинъ?

— Не понялъ… не зналъ! отвчалъ отрывисто кретинъ.— Слышалъ, какъ говорили: докторъ не такъ лечить, слабо лечитъ… Долго лечить выгодно… Все жалованье идетъ… Мало даете лекарства… Налить вдвое — разомъ здоровъ будетъ больной, сейчасъ отъ насъ удетъ… Я хотлъ, чтобъ скоре ухалъ… Я не люблю больнаго… Но убить — никогда… грхъ!

Эта длинная фраза утомила идіота. Дыша тяжело и прерывисто, онъ прислонился къ стн, дрожа, какъ въ лихорадк. Гроховичъ приводилъ въ порядокъ свои разстроенныя мысли, открывая въ словахъ Іоиля слды тайной, хорошо-обдуманной интриги.

— Отъ кого ты слышалъ все это? спросилъ онъ строго и твердо.

Кретинъ оправился при этихъ словахъ и, взглянувъ исподлобья на доктора, отвчалъ глухимъ голосомъ:

— Не знаю… не помню…

— Какъ не помнишь? вскричалъ докторъ въ досад:— можетъ ли это быть? Разв ты не понимаешь, что мн необходимо знать этого человка, который своими коварными совтами хотлъ, воспользовавшись твоей простотой, погубить и меня и Перскаго?

Іоиль поблднлъ, но отвчалъ твердо:

— Онъ также могъ не знать, какъ и я… такой же простой… Ты захочешь наказывать… я не скажу… я общалъ.

Докторъ съ полчаса упрашивалъ, уговаривалъ, объяснялъ, грозилъ — все было напрасно, идіотъ не сознавался. Тогда Гроховичъ перемнилъ съ нимъ тонъ, доказывалъ ласково, какъ вредно слушать постороннихъ лицъ, непонимающихъ медицины, какія страшныя послдствія могли произойдти отъ поступка Іоиля. Идіотъ былъ тронутъ и общалъ не длать ничего, не открывшись прежде доктору, не посовтовавшись съ нимъ.

Этотъ странный, неожиданный случай дотого взволновалъ доктора, что онъ не спалъ почти всю ночь и едва могъ успокоиться на другое утро. За-то его больному было гораздо-лучше, и съ этого дня онъ сталъ замтно поправляться. Силы его укрпились дотого, что онъ всякій день часа по три гулялъ въ Царскосельскомъ Саду, утромъ и вечеромъ, то бродя по тнистымъ аллеямъ, полнымъ воспоминаній славнаго прошедшаго, то отдыхая на скамейкахъ у подножія памятниковъ, или на берегу озера. Въ прогулкахъ сопровождала его обыкновенно докторша: докторъ въ эти часы длалъ свои визиты.

Корсалинскій прізжалъ рдко. Онъ долженъ былъ жить съ своею матерью на Каменномъ Острову и былъ, сверхъ-того, очень занятъ. Онъ былъ видимо пораженъ значительнымъ улучшеніемъ въ положеніи больнаго, и ocыпалъ каждый разъ Гроховича самыми громкими фразами благодарности. Корсалинскій замтилъ, однакожь, что Перскій повременамъ былъ задумчивъ и разсянъ, и уврялъ, что это улучшеніе здоровья ненадежно, и что припадки умопомшательства могутъ возвратиться еще съ большею силою, какъ уже это не разъ и случалось.

Такъ прошелъ іюнь, не произведя никакой явной перемны въ отношеніяхъ всхъ этихъ лицъ. Проведя съ Перскимъ нсколько дней сряду, никто и не догадался бы, что онъ помшанъ. Докторъ самъ началъ убждаться въ совершенномъ его исцленіи и былъ необыкновенно-веселъ и доволенъ. Дла его вообще шли прекрасно. Іоиль старался особеннымъ усердіемъ загладить свой проступокъ, но не могъ побдить своего нерасположенія къ больному и избгалъ случаевъ встрчаться съ нимъ. Жончекъ почти вовсе не показывался никому на глаза и являлся, повременамъ, только у стараго Васютина, пившаго очень-усердно элексиръ долгой жизни, и уврявшаго, что онъ приноситъ ему удивительную пользу.

Замтно перемнилась въ это время только одна докторша. Она стала еще блдне и грустне обыкновеннаго, но часто краснла безъ всякой причины, задумывалась долго и глубоко, и повременамъ глаза ея блистали какимъ-то страннымъ огнемъ. Въ ежедневныхъ, самыхъ интимныхъ сношеніяхъ съ Перскимъ она была неровна: то нжна и внимательна къ нему, то держала себя какъ-то принужденно и неловко, то смялась безо всякаго повода, то была грустна и неразговорчива. Почти т же самые признаки замчались и въ Перскомъ.

Однажды, въ конц іюня, поздно вечеромъ, когда уже все въ дом спало, докторша вошла тихо въ кабинетъ своего мужа и положила къ нему на плечо свою худую, блдную руку. Погруженный въ чтеніе какой-то медицинской книги, онъ замтилъ только въ эту минуту свою жену и сказалъ, потягиваясь и кладя книгу на столъ:

— А! это ты, Мина! Не нужно ли теб чего-нибудь?

И съ особенной любезностью онъ поцаловалъ руку, лежавшую у него на плеч. Докторша вздрогнула и спрятала руку подъ черную мантилью, накинутую на блый, распашной капотъ. Онъ обернулся къ ней и, пристально посмотрвъ ей въ глаза, сказалъ, взявъ ее почти-насильно за руку и притягивая къ себ:

— Знаешь ли что? Въ послднее время ты замтно похорошла, и не будь ты только такъ худа, тебя можно бы назвать красавицей.

Вся кровь бросилась въ лицо докторши. Она выдернула руку у мужа, запахнула мантилью на груди и сказала дрожащимъ голосомъ:

— Я пришла поговорить съ тобой. Есть у тебя время?

— Пожалуй, отвчалъ докторъ, звая и вытягиваясь въ кресл.

— Только для чего жь ты выбрала такую позднюю пору?

— Днемъ намъ почти вовсе не случается быть наедин.

— Въ-самомъ-дл. Время идетъ такъ скоро! Я все съ моими больными, ты съ твоимъ Перскимъ. Ужь не о немъ ли ты хочешь передать мн какое-нибудь медико-психологическое наблюденіе?

— Да, отвчала сухо докторша, обведя вокругъ глазами, ища свободнаго стула и не находя его, потому-что вс они, вслдствіе врожденной антипатіи Гроховича къ порядку, были завалены книгами, платьемъ, бльемъ.

— Теб не на чмъ ссть? сказалъ онъ улыбаясь.— Поди, сядь ко мн на колни.

Докторша опять вздрогнула, но, не отвчая ни слова, отъисала стулъ, на которомъ лежалъ одинъ фоліантъ, сняла его на полъ и принеся стулъ къ столу, сла противъ мужа, опустя глаза.

— Ты нашла, что лучше обезпокоить Галліена, чмъ меня. Или тебя удивило, что я сегодня такъ разнжился? Въ этомъ, впрочемъ, виновата ты сама: зачмъ ты такая хорошенькая!

И онъ съ самой нжной улыбкой дернулъ за ленточку ночнаго чепчика, обрамлявшаго мелкими кружевами ея блдное лицо, которое дышало какою-то тихою, грустною прелестью. Она спокойно завязала опять ленту подъ подбородкомъ и сказала:

— Я пришла просить у тебя совта.

— Ты хотла, кажется, говорить о Перскомъ?

— О немъ… и о себ.

— Что жь хочешь ты сказать о немъ?

— То, что онъ любитъ меня, отвчала докторша, складывая руки на груди.

— Ну, такъ что жь? спросилъ докторъ, съ удивленіемъ глядя на жену.

— Любитъ, то-есть влюбленъ въ меня, повторила она тихо, но твердо.

— И онъ самъ говорилъ теб это?

— Нтъ, но это видно очень-ясно во всхъ его словахъ, во всхъ поступкахъ.

— Стало-быть ты убждена въ томъ?

— Убждена.

— И это совершенно врно? И ты не ошибаешься?

— Не ошибаюсь.

— О, какъ я радъ! вскричалъ докторъ, вскакивая и начиная ходить по комнат въ то время, какъ докторша, въ свою очередь, смотрла на него съ удивленіемъ.

— Теперь нтъ ни малйшаго сомннія въ его выздоровленіи! говорилъ Гроховичъ, останавливаясь передъ женою въ торжественной поз.— И теб онъ будетъ обязанъ своимъ спокойствіемъ, разсудкомъ, возвращеніемъ въ общество, всмъ, чмъ дорого человку его существованіе. Ты умла изгнать изъ его сердца этотъ страшный призракъ, изъ головы эту упорную мысль, отравлявшія жизнь его. Ты побдила соперницу, борьба съ которой была невозможна, потому-что призракъ былъ неуловимъ, невидимъ, потому-что разстроенное воображеніе больнаго окружало ее всми совершенствами души и тла, потому-что онъ отвергалъ даже возможность, чтобъ ему когда-нибудь могла понравиться другая женщина. Признаюсь, темная мысль объ этой возможности мелькнула у меня въ голов въ первую минуту прибытія больнаго, но я отвергнулъ ее, какъ несбыточную, не надясь на ея осуществленіе. Могъ ли я ожидать, чтобъ мене чмъ въ три мсяца мы достигли такихъ важныхъ, такихъ благодтельныхъ результатовъ!

Въ своемъ наивномъ, медицинскомъ восторг, докторъ даже не замчалъ, что онъ говорилъ несовсмъ-учтивыя и приличныя фразы. Докторша выслушала его хладнокровно и отвчала ровнымъ голосомъ, звучавшимъ грустью и чувствомъ:

— Я, конечно, не меньше тебя рада спасенію Перскаго, если точно любовь эта можетъ вылечить его отъ сумасшествія… Мн кажется, однакожь, что новое чувство, ненаходящее себ отвта и полнаго сочувствія, будетъ такъ же опасно, какъ страсть, раздляемая, но прерванная внезапно и насильственно, что новая любовь можетъ принести ему столько же горя и нравственныхъ потрясеній, какъ и старая. Я понимаю, что теб хотлось бы спасти его, и пришла просить у тебя совта, средства спасти его, не губя себя.

— Къ-чему такія громкія фразы? Что за бда, что онъ любитъ тебя? сказалъ съ неудовольствіемъ Гроховичъ.— Любовь эта будетъ только реакціей противъ помшательства. Ее можно будетъ вылечить легко, не доводя до крайней степени пароксизмовъ. Это будетъ нчто въ род искусственной болзни, которую мы производимъ иногда длятого, чтобъ излечить отъ настоящей.

— Твоя теорія, можетъ-быть, очень врна, но я все-таки не вижу изъ нея, такъ мн должно поступать?

— Очень-просто: старайся всми силами изгладить изъ его памяти даже воспоминаніе о покойниц, обходись съ нимъ, какъ съ больнымъ ребенкомъ, угождай его капризамъ, въ-особенности не раздражай его противорчіями, старайся въ то же время не возбуждать въ немъ слишкомъ-рзкихъ порывовъ, заставляй его смотрть на это чувство съ легкой, эпикурейской точки зрнія, обращая въ шутку его восторженныя фразы, однимъ словомъ, тверди ему больше о чистой, возвышенной дружб и обращайся съ нимъ, какъ со старымъ, немножко-романическимъ другомъ, которому позволяется иногда невинная ласка изъ уваженія къ его испытанной преданности и сантиментальному характеру.

— Все это, сознайся, неочень-просто, весьма-нелегко и не очень-благородно. Ты можешь сказать, конечно, что въ этомъ случа цль извиняетъ средства, и я, можетъ-быть, приняла бы на себя эту тяжелую и неблагодарную роль, еслибъ этому не мшало еще одно обстоятельство: я не въ силахъ кокетничать и не умю притворяться.

— Отчего жь?

— Оттого, что я сама люблю Перскаго.

Докторша сказала эти слова такъ просто, такъ спокойно, что Гроховичъ остановился передъ нею, удивленный и смущенный. Онъ долго смотрлъ на нее, но на блдномъ лиц ея не могъ прочитать ничего, кром глубокой грусти и какого-то фаталистическаго спокойствія. На минуту встревоженный, онъ вскор совершенно успокоился, сообразивъ вс обстоятельства, вспомнивъ о характер и правилахъ жены, о ея болзненномъ состояніи, о своей теоріи любви, которую она прежде раздляла вполн. Ему показались даже странными опасенія Мины, и, принявъ самый ласковый тонъ, онъ сказалъ ей, шутя и улыбаясь:

— Кажется, ты начинаешь немножко сантиментальничать и придаешь слишкомъ-много важности весьма-понятному участію къ бдному больному. Не хочешь ли ты, можетъ-быть, возбудить во мн ревность? Предупреждаю тебя, я не венеціанскій мавръ и твердо увренъ въ твоемъ благоразуміи и разсудительности. До сихъ-поръ ты очень-хорошо понимала, такъ смшны и неестественнны вс романическія страсти: не-уже-ли ты думаешь, что я поврю возможности увлечься восторженною привязанностью къ полоумному въ то время, когда ты уже перешла завтныя тридцать лтъ, потому-что, между нами будь сказано, теб ужь пошелъ тридцать-второй? Обманывать себя простительно какой-нибудь семнадцатилтней пансіонерк, незнающей людей и свта, а ты, я увренъ, завтра утромъ станешь сама смяться надъ сегодняшнимъ идилическимъ направленіемъ. Я буду, впрочемъ, великодушенъ и не напомню о немъ. За симъ реторическимъ наставленіемъ мн остается только пожелать вамъ доброй ночи.

И онъ поцаловалъ ее въ лобъ самымъ разсудительнымъ супружескимъ поцалуемъ. Она поднялась блдная, съ сильно-волнующейся грудью, но не выказывая, какъ глубоко оскорбилъ ея шутливый тонъ мужа, спросила тихимъ голосомъ:

— И ты больше ничего не скажешь, не посовтуешь мн?

— Я посовтую только идти спать, потому-что ужь поздно и у меня самого слипаются глаза.

Она молча подошла къ двери, взялась за ручку замка, но тутъ твердость оставила ее, глухія рыданія вырвались изъ груди, и когда встревоженный Гроховичъ подошелъ къ ней, она почти безъ чувствъ упала на грудь его, плача и твердя:

— Спаси меня, научи, что мн длать! Еслибъ ты зналъ, какъ я страдаю, такъ я несчастна!..

— Успокойся, другъ мой, повторялъ Гроховичъ, усаживая ее въ кресло.— Теперь я понимаю твою раздражительность, вижу, что ты больна, что все это истерики, разстройство нервовъ. Теб нужно спокойствіе, aqua laurae cerisi, extractum hyosciami, lactucarium. Я пропишу теб все это.

— Такъ ты ршительно не вришь моимъ словамъ? спросила она глухимъ голосомъ, быстро вставая съ креселъ и опираясь на ручку ихъ.

— Врю всему, только пожалуйста успокойся. Теб вредно волненіе. Ты знаешь, такъ оно дйствуетъ на твои разстроенные органы. Берегись, чтобъ теб не напомнила о себ твоя болзнь, о которой ты забыла въ своихъ романическихъ мечтахъ, и, надясь на которую, я былъ совершенно увренъ въ твоемъ хладнокровіи и разсудительности.

Докторша сдлалась блдне полотна. Въ глазахъ ея блеснула досада и иронія. Она сказала прерывистымъ голосомъ:

— Такъ ты думаешь, что страхъ смерти уничтожитъ мои романическія мечты — какъ ты ихъ называешь?

— Я думаю, что они еще легче уничтожатся отъ нсколькихъ грановъ aconitum и lactucarium.

Докторша прижала платокъ ко рту и твердыми шагами пошла къ дверямъ.

— Кажется, ты не простилась со мною, сказалъ Гроховичъ, не глядя на нее и прибирая что-то на своемъ стол.

— Прощай! сказала она съ отчаяньемъ, скрываясь за дверью.

X.

Докторъ дйствительно принесъ жен на другой день lactucarium и extractum hyosciami. Она приняла ихъ, не говоря ни слова.

Отношенія ихъ нисколько не перемнились и въ послдующія дв недли іюля. Докторша даже перестала задумываться, и въ ея движеніяхъ и словахъ стало гораздо-боле выказываться энергіи и восторженности. О прежней апатіи не было и помину, ея смнили одушевленіе и ршимость. Это придало ей еще больше красоты, такъ-что ее даже не узнавали старые обитатели Царскаго Села. Докторъ вскор забылъ о разговор съ женою и только потиралъ руки отъ удовольствія, видя, какъ замтно поправляется и крпнетъ Перскій.

Графъ, однакожь, въ послднее время сдлался замтно грустне и задумчиве. Видно было, что его безпокоитъ какая-то мысль, тревожное ожиданіе чего-то тягостнаго. Даже среди самаго оживленнаго разговора съ Миной Карловной, онъ вдругъ останавливался и впадалъ въ глубокую меланхолію, изъ которой его нелегко было вывести.

Однажды, во время прогулки у Большаго Каприза, докторша ршилась спросить его о причин задумчивости, напавшей на него вдругъ среди бесды объ эстетическомъ значеніи поддльныхъ развалинъ, которыя они только-что обошли.

— Я давно самъ хотлъ открыть вамъ то, что такъ тревожитъ меня, отвчалъ Перскій: — но меня удерживала боязнь, что вы будете смяться надъ моимъ малодушіемъ.

— Разв я смялась когда-нибудь надъ вашими словами? спросила докторша.

— Нтъ, но настоящее опасеніе мое такъ странно. Я боюсь пятнадцатаго іюля.

— Чего же ожидаете вы отъ этого дня?

— Возобновленія моихъ припадковъ.

— Отчего именно въ это число?

— Оттого, что въ этотъ день умерла она… Катя.

— Вы давно ужь не видали ея? спросила докторша посл нсколькихъ минутъ молчанія.

— Со времени моего послдняго припадка она не являлась ко мн, но какое-то тяжелое предчувствіе говоритъ мн, что пятнадцатаго іюля я увижу ее непремнно… И, признаюсь вамъ, боюсь этого свиданія. Но вы не оставите меня въ этотъ день ни на минуту — не правда ли? вы будете со мною, подл меня. Мн кажется, что ваше присутствіе защититъ меня, спасетъ отъ грозящей мн опасности. Этотъ день долженъ быть кризисомъ въ моей жизни, долженъ ршить: могу ли я надяться на совершенное исцленіе, или судьба опредлила мн пользоваться немногими свтлыми минутами среди тяжкихъ ощущеній и видній, которыя я когда-то самъ вызывалъ, какъ дорогія моему сердцу, но которыя теперь пугаютъ меня, отравляютъ мое настоящее страшными призраками. Не правда ли, вы исполните просьбу человка, который будетъ обязанъ вамъ всмъ: жизнью, здоровьемъ, разсудительностью, спокойствіемъ, счастіемъ?

— Зачмъ и просить объ этомъ? Разв я не должна сдлать все, чтобъ спасти васъ? Я не предлагаю вамъ собрать около васъ въ этотъ день знакомыхъ, которые бы развлекали васъ: присутствіе постороннихъ лицъ можетъ быть гораздо-вредне, особенно, если съ вами случится припадокъ. Другихъ незачмъ длать свидтелями этого, но я буду подл васъ весь этотъ день.

Онъ взялъ ея руку и крпко сжалъ, не говоря ни слова. Она шла молча по дорожк, опустивъ голову. Онъ смотрлъ впередъ съ восторгомъ и доврчивостью. Съ широкихъ клновъ и столтнихъ липъ, окаймлявшихъ аллею, вяло прохладой, каждый листокъ въ вышин, каждая травка подъ ногою, трепетали такою полною жизнью, что въ ихъ движеніи, казалось, отзывалось біеніе пульса цлой природы. Груди было такъ легко и привольно дышать, сердцу такъ весело отвчать призыву природы: сильне чувствовать, жить полне…

И долго еще бродили они въ густой зелени царскосельскихъ садовъ, мняясь отрывистыми фразами, пустыми словами, глубокими по выраженію. Они давно сказали другъ другу все, что можетъ быть сказано между лицами, которыя не могутъ свободно говорить обо всемъ, ихъ занимающемъ, они были давно въ такомъ положеніи, когда слова ровно ничего не прибавляютъ къ мысли, понятой другъ другомъ, и звучатъ рзко и странно въ нашъ вкъ, боящійся больше словъ, нежели длъ. Имъ даже рдко приходилось говорить.

Возвращаясь домой, докторша спросила Перскаго:

— Въ которомъ часу умерла ваша… эта женщина?

— Ночью, въ половин перваго.

— Вы были при этомъ? сказала она черезъ нсколько минутъ.

— Первыя конвульсіи сдлались съ ней на моихъ рукахъ, около полуночи…

Докторша не спрашивала больше ни о чемъ.

Въ этотъ же вечеръ она разсказала мужу объ опасеніяхъ Перскаго по поводу пятнадцатаго іюля, которое должно было наступить черезъ три дня. Докторъ задумался и потомъ сказалъ:

— Надобно непремнно въ этотъ день какъ можно боле развлекать Перскаго, не оставлять его одного, стараться, чтобъ его заняла какая-нибудь другая идея, быть къ нему какъ-можно внимательне, ласкове. Мы постараемся найдти ему какое-нибудь развлеченіе, хоть я и не очень опасаюсь этого дня. Больной теперь въ такомъ удовлетворительномъ положеніи, что прежніе припадки его врядъ ли возвратятся, и онъ, кажется, напрасно воображаетъ, что его ждетъ какая-то опасность.

— Но ты, конечно, будешь въ этотъ день дома? спросила въ волненіи Мина Карловна.

— Вроятно! отвчалъ равнодушно докторъ.

Докторша хотла еще что-что сказать, но Гроховичъ засвисталъ какой-то маршъ и, повернувшись къ ней спиною, началъ рыться въ своихъ книгахъ. Она медленно вышла изъ комнаты.

Докторъ, повидимому, судилъ совершенно-справедливо: три дня прошли безъ всякой перемны для больнаго, и на утро четвертаго онъ проснулся такъ же свжъ и здоровъ, только съ легкимъ оттнкомъ грусти и безпокойства, придававшимъ особое одушевленіе его блдному, выразительному лицу. Утромъ онъ, по обыкновенію, долго гулялъ съ Миной Карловной въ саду.

Когда они вернулись домой, докторъ встртилъ ихъ съ письмомъ въ рукахъ. Письмо было отъ одного стариннаго пріятеля Гроховича, бывшаго въ этотъ день именинникомъ и звавшаго къ себ доктора обдать. Докторша поблднла и стала упрашивать мужа не хать. Онъ отвчалъ, что нельзя отказать такому пріятелю, что нтъ ровно никакой необходимости ему быть дома, что она одна еще лучше займетъ и успокоитъ Перскаго, что, во всякомъ случа, къ одиннадцати часамъ онъ непремнно вернется, и что, наконецъ, за нимъ можно будетъ даже послать всякую минуту, если съ больнымъ сдлается хуже.

Мина Карловна не настаивала.

Волненіе больнаго увеличилось, однакожь, вскор посл отъзда Гроховича на именины. Докторша должна была употребить большія усилія, чтобъ успокоить его. Посл обда они похали кататься въ коляск, но принуждены были вскор вернуться: пошелъ дождь, и небо, обложенное тучами, не сбиралось, повидимому, проясниться до слдующаго утра. Сильный втеръ качалъ деревьями, на горизонт вспыхивала по временамъ далекая зарница. Когда они всходили на крыльцо, торопясь укрыться отъ дождя, падавшаго холодными, большими каплями, втеръ оторвалъ одну ставню, худо-привязанную къ окну, и Калибанъ, гд-то въ углу, на двор, завылъ такъ жалобно, что докторша, въ страх, прижалась къ Перскому, вздрогнувшему въ свою очередь… только не отъ страха.

Она собрала, однакожь, вс свои силы, понимая, что теперь он нужне ей, чмъ когда-нибудь, велла подать свчи въ гостиную затворить ставни и готовить чай. Она шепнула даже лакею, чтобъ, вмсто четырехъ свчей, онъ зажегъ восемь, на всхъ столахъ. Они съиграли сначала въ четыре руки увертюру изъ ‘Оберона’, но музыка шла плохо: Перскій ошибался чаще, нежели Мина Карловна и объявилъ вскор, что не можетъ играть. Она сла одна за клавиши, но безъ него начала играть вдвое-хуже, кътому же и онъ задумывался и не слушалъ вовсе музыки. Чай занялъ съ полчаса времени. Больной началъ сильне задумываться. Докторша съ безпокойствомъ увидла, что на него сильное впечатлніе производитъ бой большихъ бронзовыхъ часовъ, стоявшихъ тутъ же и бившихъ четверти. Стрлка на нихъ перешла ужь за десять. Мина Карловна вздумала-было остановить часы, но для этого надобно было снимать стеклянный колпакъ, тогда она позвала графа на средину комнаты и усадивъ его въ козетку, спиною къ часамъ, чтобъ онъ по-крайней-мр не смотрлъ на нихъ, сама помстилась противъ него и стала разсказывать ему о своей прежней жизни. Это всегда очень интересовало Перскаго, но въ этотъ разъ онъ слушалъ ее довольно-разсянно. Она поняла, что надо заставить его говорить самого, и сказала:

— Разскажите мн вы теперь что-нибудь о вашихъ планахъ въ будущемъ. Что вы будете длать, напримръ, когда совершенно выздоровете?

— Я никогда не выздоровлю, отвчалъ онъ глухо.

— Опять! сказала она съ упрекомъ.— Вы общали мн не вспоминать объ этомъ дн.

— Я и не вспоминаю о немъ, а говорю, что не выздоровлю, потому-что не хочу выздоровть.

— Еще недавно это было, однакожь, самымъ пламеннымъ вашимъ желаніемъ.

— Недавно, я не понималъ самъ чего желаю. Теперь я не хочу, чтобъ меня другіе по-крайней-мр считали здоровымъ. Выздоровть — значитъ вступить въ свтъ, оставить васъ, а я не могу сдлать этого.

— Мы можемъ попрежнему видться… добрыми друзьями, если вы и оставите нашъ домъ.

— А вы хотите, чтобъ я оставилъ его? быстро спросилъ Перскій, не сводя глазъ съ своей собесдницы.

— Вы сами знаете, что это необходимо, отвчала она, не поднимая головы.— Мужу моему нельзя будетъ, да онъ и не захочетъ держать васъ у себя, когда найдетъ, что болзнь ваша прошла совершенно.

— Я спрашиваю: хотите ли вы, чтобъ я оставилъ вашъ домъ?

— Я отвчала уже вамъ, что это необходимо, повторила она едва-слышно.

— Я хочу знать, что вы думаете объ этой необходимости? настаивалъ Перскій.

— Я не вижу средствъ не покориться ей.

— Конечно, въ подобныхъ случаяхъ, фатализмъ самое спокойное врованіе, сказалъ насмшливо графъ.— Отчего не предоставить всего судьб, когда человкъ не хочетъ бороться съ обстоятельствами?

— Но если онъ не можетъ?

— Въ комъ есть истинное и сильное чувство, тотъ можетъ все на свт…

— Но что жь намъ длать?… Скажите сами, что длать? вскричала почти въ отчаяніи докторша.

Въ отвтъ на эти слова Перскій сталъ высказывать такія восторженныя, такія сумасбродныя предположенія, что Мина Карловна совершенно потерялась. Старательно избгая разговора о чувствахъ, весьма-затруднительнаго въ ихъ положеніи, она вдругъ сама подала ему поводъ высказать ясно все, что онъ думалъ и чувствовалъ. Жребій былъ брошенъ. Сказаннаго нельзя было возвратить. Стоило только тронуть эту струну, чтобъ она издала самые богатые, самые разнообразные звуки. Въ бесд жаркой и увлекательной они забыли о времени. Ихъ вывелъ изъ области фантазіи и поэтическихъ мечтаній дребезжащій звукъ часовъ. Пробило одиннадцать. Докторша вздрогнула. Этотъ звукъ напомнилъ ей, что мужъ хотлъ вернуться домой къ одиннадцати часамъ. Несмотря на все увлеченіе, она обрадовалась и стала разсянно слушать и отвчать, посматривая но временамъ на дверь. Перскій продолжалъ изливать всю свою душу въ выраженіяхъ безсвязныхъ, отрывистыхъ. Сильное безпокойство овладло Миной Карловной, и когда скрипнула дверь въ гостиную, она бросилась къ двери съ непритворною радостью, но остановилась въ недоумніи.

На порог стоялъ Іоиль, смотря на нее холоднымъ, подозрительнымъ взглядомъ…

— Докторъ прислалъ сказать, что нескоро будетъ, говорилъ онъ глухимъ голосомъ.— Съ пріятелями остался. Веллъ послать за нимъ, если нужно.

Мина Карловна хотла сказать, чтобъ онъ непремнно вернулся, но въ то же время за нею раздался рзкій голосъ Перскаго — Скажи, что ненужно, что я совершенно-здоровъ.

Докторша обернулась къ нему, но не могла возразить ни слова Іоиль подождалъ съ минуту, потомъ молча исчезъ за дверью.

— Зачмъ докторъ хотлъ, чтобъ за нимъ послали? говорилъ Перскій въ волненіи. Чмъ онъ можетъ помочь мн? Самое присутствіе его напоминало бы мн о моей болзни. Его скептицизмъ, въ-отношеніи къ чувствамъ, волнуетъ меня всегда самымъ непріятнымъ образомъ. Не онъ вылечилъ меня, а вы. Не-уже-ли вы думаете, что при немъ я сталъ бы такъ спокойно ожидать этого страшнаго часа?

И онъ показалъ на стрлку, подвигавшуюся къ четверти двнадцатаго. Несмотря на твердый голосъ, графъ былъ очень-блденъ. Мина Карловна усадила его подл себя на диванъ, начала успокоивать, утшать, говорить о новой жизни, новыхъ чувствахъ, новыхъ впечатлніяхъ. Въ свою очередь, онъ слушалъ разсянно то задумавшись, то съ безпокойствомъ осматривая окружавшіе его предметы, или со страхомъ прислушиваясь къ свисту втра, къ шуму дождя на улиц. Чаще всего глаза его останавливались на часахъ, и вся стратегія докторши, чтобъ заставить его забыть о времени, была напрасна. Когда тотъ же рзкій, металлическій звонъ, пробилъ четверть двнадцатаго, Перскій вскочилъ и вскричалъ, не стараясь даже ни побдить, ни скрыть своего ужаса:

— Нтъ! я не могу выносить этого ожиданія. Я человкъ безъ твердости, безъ характера, я слабый, малодушный ребенокъ, но не могу оставаться въ этой комнат… Ради Бога уйдемте отсюда… Одинъ бой этихъ часовъ сведетъ меня съ ума…

— Но куда жь мы пойдемъ? Въ вашу комнату, въ кабинетъ мужа?..

— Тамъ везд есть часы… Вс эти комнаты наводятъ на меня страхъ своею величиною. Въ нихъ свчи, освщая одинъ уголъ, оставляютъ всегда другой въ темнот. Во всхъ этихъ комнатахъ она являлась мн не разъ. Пойдемте наверхъ, тамъ, въ вашей маленькой комнатк, гд я былъ всего раза три на нсколько минутъ, я буду защищенъ всми предметами, столько лтъ окружавшими вашу тихую, спокойную жизнь… Туда, она, можетъ-быть, не посметъ явиться.

Не говоря ни слова, докторша взяла канделабръ и пошла изъ гостиной, устремивъ на Перскаго взглядъ, выражавшій множество самыхъ разнородныхъ ощущеній, онъ бросился за нею съ чувствомъ ребенка, боящагося на секунду остаться въ темной комнат.

Внизу узкой, крутой лстницы, поднимавшейся изъ коридора въ мезонинъ двадцатью крутыми ступенями, встртили они Іоиля, молча посторонившагося, чтобъ дать имъ дорогу.

— Ты еще не спишь? сказала докторша, для того, чтобъ сказать что-нибудь.

— Буду ждать доктора, отвчалъ онъ, глядя исподлобья на Перскаго.

Поднимаясь на лстницу, графъ принужденъ былъ, отъ волненія, держаться за перилы.

— Вы не находите, что ступени здсь круты и шатки? сказалъ онъ, съ трудомъ переводя дыханіе.

— Не замчала, он трясутся подъ ногами, но я не такъ тяжела, чтобъ он могли подо мною подломиться, отвчала докторша, отворяя дверь въ свою комнату.

Перскій вздохнулъ спокойно и отрадно, усвшись въ простыхъ, кожаныхъ креслахъ докторши, она сла подл него на стул и стала разсказывать, такъ провела десять лтъ въ этой скромной комнатк, безъ радостей въ настоящемъ, безъ пріятныхъ воспоминаній о прошедшемъ, безъ надеждъ на будущее. Она умла привлечь вниманіе графа своимъ безъискуственнымъ разсказомъ, возбудить его участіе описаніемъ ея вседневныхъ прозаическихъ занятій, ребяческихъ думъ и мечтаній. Онъ слушалъ ее, грустный и задумчивый, но, вглядываясь въ черты его, докторша замтила, что онъ блдне обыкновеннаго.

— Полноте, сказала она, взявъ его съ участіемъ за руку.— Что вамъ думать о прошломъ! жизнь еще вся впереди для васъ. Будущее можетъ быть такъ свтло…

— Оно не будетъ никогда лучше настоящаго, отвчалъ онъ съ увлеченіемъ.— Врьте мн, что я живу теперь только имъ…

— Но вы такъ поблднли!

— Это отъ упадка физическихъ силъ. Я очень-слабъ, а мн нужно много крпости, чтобъ пережить полночь. Дайте мн выпить чего-нибудь… нсколько глотковъ вина…

— У меня здсь есть мадера, въ которой я настаиваю, когда нужно, горькія травы. Но не вредно ли вамъ вино?

— Нтъ, дайте. Прошу васъ!

Со времени своей болзни, Перскій въ первый разъ выпилъ рюмку вина: легкій румянецъ выступилъ на щекахъ его, глаза загорлись ярче. Онъ сказалъ, наклонясь къ докторш:

— Говорите мн о васъ, чтобъ я забылъ о времени, обо всемъ на свт.

И, слушаясь его какъ больнаго ребенка, Мина Карловна начала опять поврять ему свои чувства, надежды, ощущенія. Онъ изрдка прерывалъ ее восторженными фразами, которыя она старалась не слушать. Время шло быстро, они не замчали его.

Вдругъ, въ минуту молчанія и сладкой задумчивости докторши, Перскій судорожно сжалъ ея руку и сказалъ ей на-ухо голосомъ полнымъ ужаса:

— Слышите? слышите? лстница тихо скрипнула.

Докторша вздрогнула и стала прислушиваться. Дйствительно, въ тишин ночи, былъ явственно слышенъ легкій трескъ ступенекъ. Она поблднла и пододвинулась къ Перскому, вскричавшему дико въ ту же минуту:

— Вотъ она!… вотъ она!… О, какъ она смотритъ на меня!

И взгляды его, блиставшіе ужасомъ, устремились неподвижно въ уголъ комнаты подл двери, зубы его стучали, все тло дрожало, страхъ исказилъ черты лица.

— Прійдите въ себя, разсмотрите хорошенько! шептала Мина Карловна, чувствуя, что ей должно сохранить всю твердость духа, чтобъ ободрить больнаго.

— О! я очень-ясно вижу ее… Вся фигура ея не такъ ясна и опредленна, нтъ рзкихъ очертаній контура, она вся какъ-будто сквозитъ и волнуется, но лицо ея… я никогда не видалъ такого суроваго взгляда, такой горькой улыбки… Она печально качаетъ головою.

Докторша собрала вс силы, поднялась со стула, твердыми шагами пошла въ тотъ уголъ, куда указывалъ Перскій, и стала на то самое мсто, гд было видніе.

— Гд она теперь? спросила Мина Карловна твердымъ голосомъ.

— Я вижу васъ изъ-за нея, отвчалъ онъ глухо.— Вы об сливаетесь часто въ одинъ и тотъ же образъ… Теперь вы почти такъ же блдны, какъ она.

Докторша чувствовала, что страхъ невольно овладваетъ ею, но ршилась до послдней минуты бороться съ призракомъ… Вдругъ Перскій поднялся съ креселъ, шатаясь, бросился въ противоположный уголъ комнаты и упалъ на колни, головою на постель, хватаясь, за занавски, закрываясь ими и крича:

— Спасите! она идетъ ко мн!

Мина Карловна въ ужас бросилась къ нему, приподняла его, посадила подл себя и сказала, закрывая пылающее лицо его своими холодными руками:

— Не смотрите на нее!… Забудьте о ней!…

— Мн хорошо такъ, шепталъ онъ, вздрагивая.— Я не вижу ее больше. Но я боюсь ея приближенія…

— Подл меня вы можете быть спокойны… говорила она, утшая его.

— Я не вижу, но слышу ее, сказалъ онъ, прижимаясь къ ней въ страх.— Слова ея тихія, но мрныя, явственно раздаются въ ушахъ моихъ.

— Что жь она говоритъ? спросила въ волненіи докторша.

— ‘Ты забылъ меня’, шепталъ Перскій, машинально повторяя слова, слышанныя имъ однимъ.— ‘Ты измнилъ памяти обо мн. Я умерла для тебя и за тебя, а ты боишься даже думать обо мн. Но судьба накажетъ васъ. Ты не узнаешь счастія. Твоя любовь погубитъ и ее, какъ погубила меня.’

И при этитъ словахъ онъ поднялъ голову, окинулъ все вокругъ мутнымъ взглядомъ и оттолкнулъ отъ себя Мину Карловну, говоря прерывисто:

— Оставьте, оставьте меня!… Вы слышали, что говорила она?

— Не думайте обо мн!… шептала докторша.

— Вы прогнали зловщій образъ… Я не вижу и не слышу ея… Послдняя цпь съ прошедшимъ разорвана… Я чувствую, что для меня теперь возможно будущее!…

— А я живу только въ настоящемъ! грустно говорила докторша въ то время, какъ онъ, молча сжималъ ея холодныя руки, несогрвшіяся даже въ эту минуту…

XI.

Поздно ночью Гроховичъ постучался въ комнату докторши. Мина Карловна отперла ему дверь и, показывая на спящаго Перскаго, сказала тихо:

— Не разбуди его, онъ уснулъ такъ сладко. Это сонъ не больнаго, а выздоравливающаго.

— Такъ ты думаешь, что кризисъ кончился благополучно, что припадки боле не возвратятся? спросилъ докторъ.

— Надюсь! отвчала она…

Гроховичъ взглянулъ на нее и, взявъ за руку, вывелъ изъ комнаты, сказавъ:

— Не надобно мшать ему. Пойдемъ ко мн.

Докторша, задумчивая, машинально послдовала за нимъ.

— Стало-быть, я хорошо сдлалъ, что не вернулся домой, часа три назадъ, когда ты посылала за мной Іоиля? сказалъ Гроховичъ, спускаясь съ лстницы.

Мина Карловна взглянула на него съ удивленіемъ, но ничего не отвчала…

На другой день въ дом Гроховича все повидимому пошло постарому. Докторъ былъ, правда, задумчиве обыкновеннаго, жена его грустне, Перскій веселе, Іоиль неразговорчиве, но эта перемна расположенія ни на что не имла никакого вліянія. Попрежнему докторъ занимался своими больными и своими книгами, попрежнему между Перскимъ и докторшей были долгія бесды и долгія прогулки. Корсалинскій пріхалъ вскор посл пятнадцатаго іюля и съ участіемъ разспрашивалъ Гроховича о томъ, что было съ больнымъ въ этотъ день. Докторъ отвчалъ, что припадокъ былъ очень-силенъ и что надо ждать вскор повторенія его, отчего положеніе Перскаго, вроятно, сдлается хуже. Корсалинскій повидимому не совсмъ поврилъ этому и ухалъ, озабоченный какою-то мыслью.

Гроховичъ, съ своей стороны, тоже что-то задумывалъ. Онъ сталъ посщать нкоторыя лица, имвшія значеніе по медицинской части, совтовался съ ними, приглашалъ ихъ къ себ, сильно хлопоталъ о какомъ-то важномъ дл. Перскій поправлялся замтно и быстро. Онъ одинъ изъ всхъ обитателей дома Гроховича, казался счастливымъ и довольнымъ. Даже старикъ Васютинъ сильно похирлъ и постарлъ въ послднее время, хоть очень-усердно пилъ эликсиръ долгой жизни.

Въ конц іюля, въ дом Гроховича случились два обстоятельства, нарушившія немного тишину этого дома. Однажды, во время отсутствія доктора, Перскій, спускаясь вечеромъ внизъ изъ комнаты докторши, гд засидлся нсколько-доле обыкновеннаго, упалъ съ лстницы оттого, что подъ нимъ подломилась одна ступенька. По-счастью паденіе не имло вредныхъ послдствіи, кром незначительнаго ушиба и легкаго вывиха ноги, отъ которыхъ онъ вылечился дней черезъ шесть. Черезъ два дня посл этого страннаго случая, Гроховичъ отослалъ отъ себя Іоиля, отправивъ его къ одному изъ своихъ знакомыхъ въ Петербургъ. Жончекъ почти въ то же время исчезъ изъ Царскаго Села, и докторъ не встрчался съ нимъ ужь нсколько недль.

Въ половин августа къ Гроховичу явился совершенно-неожиданно Корсалинскій и попросилъ позволенія поговорить съ нимъ наедин. Въ отборныхъ и чрезвычайно-учтивыхъ фразахъ онъ началъ благодарить его за вс попеченія о больномъ, сказалъ, что система леченія принесла изумительные плоды и что состояніе больнаго почти совершенно-удовлетворительно. Для окончательнаго выздоровленія, ему недоставало только развлеченій, жизни въ боле обширномъ кругу, который доставилъ бы пищу его дятельности. Съ этою цлью, мать Перскаго, узжая въ этомъ же мсяц за границу, ршилась взять съ собою своего больнаго сына, въ полной надежд, что знакомство съ новыми странами и впечатлніями и совты извстныхъ европейскихъ врачей довершатъ излеченіе, главнымъ виновникомъ котораго благодарная мать будетъ все-таки считать Гроховича. Въ заключеніе Корсалинскій подалъ письмо отъ своей матери и разршеніе, врачей, пользовавшихъ прежде Перскаго, передать этого паціента, страдающаго душевною болзнью, подъ надзоръ Корсалинскаго и одного врача, который долженъ былъ путешествовать вмст сх ними.

Гроховичъ молча выслушалъ Корсалинскаго, молча принялъ вс представленныя ему бумаги и отвчалъ самымъ спокойнымъ голосомъ, отдавая ихъ назадъ:

— Все это очень-хорошо, но нисколько до меня не касается, и я не знаю, зачмъ вамъ угодно было обратиться ко мн съ этимъ предложеніемъ.

— Я долженъ былъ объявить вамъ ршеніе матери больнаго и врачей, отвчалъ Корсалинскій, глядя съ удивленіемъ на доктора.— Вы, вроятно, согласитесь на это.

— Все-таки не вижу, къ чему вамъ нужно мое согласіе. Вы должны спросить объ этомъ у самого графа.

— Вы забываете, почтенный Семенъ Игнатьичъ, что еслибъ онъ и не согласился, то мы, хотя и съ сожалніемъ, должны будемъ исполнить желаніе семейства и медиковъ и увезти его отсюда. Страдающій разстройствомъ ума не можетъ имть своей воли и долженъ повиноваться пользующему его врачу.

— Это совершенно-справедливо, почтенный Ювентинъ Симеонычъ, отвчалъ хладнокровно Гроховичъ: — но вы забываете также, что братецъ вашъ не находится уже въ состояніи помшательства и иметъ полное право поступать по своей вол.

— При всемъ уваженіи къ вашей опытности, вы мн позволите, однакожь, усомниться въ этомъ, сказалъ, улыбаясь, Корсалинскій: — и подвергнуть впослдствіи больнаго испытанію въ присутствіи врачей и правительственныхъ лицъ.

— Я предупредилъ въ этомъ случа весьма-понятныя опасенія такого добраго родственника, и вмсто того, чтобъ сдлать это испытаніе впослдствіи, подвергалъ ему графа не разъ въ присутствіи слдующихъ городскихъ врачей и лицъ, извстныхъ въ этомъ город.

И Гроховичъ твердымъ голосомъ прочелъ имена извстныхъ лицъ и медиковъ, подписанныя подъ бумагами, составленными по всей форм и которыя онъ передалъ Корсалинскому.

Несмотря на все знаніе свта и приличій, Корсалинскій поблднлъ какъ полотно, читая эти бумаги. Гроховичъ слдилъ за каждымъ его движеніемъ и поспшилъ взять ихъ обратно, когда тотъ прочелъ ихъ.

— Вы чмъ-то недовольны, почтенный Ювентинъ Симеонычъ? спросилъ Гроховичъ.— Не замтили ли вы какого-нибудь упущенія въ форм этихъ бумагъ?

— Нтъ, никакого, глухо отвчалъ Корсалинскій.

— Въ такомъ случа вы, конечно, находите, что мои авторитеты, признающіе графа въ полномъ разсудк, немножко значительне вашихъ, предписывающихъ лечить его какъ помшаннаго. Поэтому вы поймете, что согласіе графа хать съ вами за границу будетъ зависть отъ него одного, и я тотчасъ же попрошу его къ намъ, хотя, признаюсь, не ожидаю большаго успха отъ вашего предложенія.

И онъ, позвонивъ, послалъ лакея просить къ нему Перскаго.

— Но не вы ли сами говорили мн, недлю назадъ, что не надетесь на его выздоровленіе? сказалъ рзко Корсалинскій.

— Errare humanum est! старая поговорка, Ювентинъ Симеонычъ, отвчалъ докторъ съ добродушной улыбкой.— Я думаю, и вамъ приходилось не разъ испытать ея справедливость. Мои собратья-медики ршили иначе, и я вполн согласился съ ршеніемъ лицъ, боле меня пользующихся медицинскою извстностью.

Корсалинскій закусилъ губы, но не отвчалъ ни слова. Бесда его съ Перскимъ не продолжалась и пяти минутъ. Тотъ холодно и на-отрзъ отказался хать куда-нибудь изъ Царскаго, и тмъ боле за границу. Сводный братецъ ухалъ, видимо-взволнованный и разстроенный.

Черезъ нсколько дней Перскій получилъ отъ матери письмо, въ которомъ она почти умоляла его сопровождать ее въ путешествіи, приводя тысячи причинъ, почему присутствіе его было необходимо для больной матери. Графъ отвчалъ очень-учтиво, что хотя онъ и совершенно вылечился отъ болзни ума, но разстройство физическихъ силъ не позволяетъ ему оставить Царскаго Села, что же касается до необходимаго присмотра за матерью въ болзни, то священная обязанность эта принадлежитъ, по всмъ правиламъ, Корсалинскому, столько лтъ уже пользующемуся ея расположеніемъ и неоставляющему ее ни на минуту.

Прізжала посл этого и сама Корсалинская, прізжали разные важные родственники, увщаніямъ, просьбамъ не было конца — все напрасно: Перскій оставался твердъ. Стали приходить разныя безъименныя письма, затрогивавшія самыя чувствительныя стороны прошедшаго, напоминавшія о томъ, что въ прежнее время приводило графа въ сильное волненіе: теперь все это онъ встрчалъ хладнокровно. Ему попался даже на глаза Жончекъ, но и того онъ встртилъ съ улыбкою презрнія. Были и нкоторыя мелкія придирки, относившіяся до разныхъ формальностей, но и это ни къ чему не послужило. Корсалинскій долженъ былъ ухать съ матерью одинъ. Перскій попросилъ даже отчетъ въ нкоторыхъ собственно ему принадлежащихъ капиталахъ и имніяхъ. Ему общали устроить все по возвращеніи изъ-за границы.

Графъ прожилъ въ Царскомъ Сел до начала зимы, и только въ конц ноября ухалъ въ Петербургъ, продолжая навщать Гроховича сначала очень-часто, потомъ рже. Въ декабр онъ получилъ извстіе, что мать его умерла въ Палермо. Вскор потомъ вернулся и Корсалинскій. Перскому должна была принадлежать большая часть имнія, оставшагося отъ его покойнаго отца, но сводный братецъ затялъ съ нимъ тяжбу, предъявивъ такое огромное количество заемныхъ писемъ своей покойной матери, что почти все имніе должно было перейдти къ нему. Завязалось дло, которое не могло, впрочемъ, быть сомнительнымъ. Вся вроятность выиграннаго процеса была на сторон своднаго брата.

До ноября Мина Карловна была еще довольно-здорова и покойна. Зимою она стала замтно грустить и чахнуть. Гроховичъ и прежде былъ невеселъ, а тутъ, съ болзнью жены сдлался еще угрюме и неразговорчиве, хотя дла его шли очень-хорошо. Въ начал новаго года на него сильно подйствовала смерть двухъ близкихъ ему лицъ.

Первый умеръ Іоиль. Бдный идіотъ не могъ ужиться тамъ, куда его отправилъ Гроховичъ. Въ сильный морозъ пришелъ онъ пшкомъ изъ Петербурга просить, чтобъ докторъ принялъ его опять къ себ. Гроховичъ отказалъ, говоря, что и такъ былъ слишкомъ-снисходителенъ къ человку, заслуживавшему строгаго наказанія за его послдніе поступки. Іоиль не настаивалъ, но сказалъ, что не можетъ нигд жить, кром доктора. Когда онъ собрался назадъ въ Петербургъ, уже стемнло. Гроховичъ предложилъ ему переночевать, то же самое предлагалъ ему у себя и Васютинъ. Кретинъ отказался и ушелъ. Въ ночь была сильная вьюга, потомъ большой морозъ. Всю ночь Калибанъ вылъ на двор такъ жалобно, что Васютинъ не разъ просыпался, но зная, что на вора добрый песъ залился бы не такимъ лаемъ, не хотлъ оставлять теплой постели. Съ первыми лучами свта, на крыльц Гроховича нашли замерзшаго Іоиля. Калибанъ лежалъ у него на груди и напрасно старался согрть его. Бднякъ, вроятно, вернулся ночью въ домъ, гд провелъ столько лтъ, и не могъ, или не хотлъ постучаться въ комнаты. Гроховичъ считалъ себя виновникомъ его смерти и сдлался еще мрачне, еще нелюдиме.

Вскор за Іоилемъ умеръ и старикъ Васютинъ. Видя, что эликсиръ долгой жизни не приноситъ ему никакой пользы, онъ сталъ допытываться у Жончка, которому все слпо врилъ, продолжая видться съ нимъ почти каждый день, нтъ ли какого-нибудь лекарства подйствительне. Тотъ присовтовалъ ему прибгнуть къ метод доктора Шпира. Она была очень-проста: лучшимъ лекарствомъ по этой метод считался свжій, некомнатный воздухъ, во всякое время, днемъ и ночью, несмотря ни на какую погоду. Только дальнйшія развитія этой методы, сообщенныя Жончкомъ, были немножко-странны: предписывалось спать на двор, если можно, и во всякомъ случа, имть всегда по-крайней-мр окна отворенныя настежь, горячка лечилась однимъ свжимъ воздухомъ, дурное пищевареніе — сномъ на воздух, искусственное нагрваніе комнатъ, соединенное съ воздухомъ, испорченнымъ дыханіемъ и испариною, считалось началомъ всхъ болзней. Надо было жить какъ-можно-выше, потому-что тамъ воздухъ чище, но во время сна и въ спокойномъ состояніи человкъ дышитъ неполными лгкими, и потому сильное движеніе на открытомъ воздух, доводящее до испарины, было всего спасительне, такъ-какъ, при бганіи, воздухъ вбирается до дна лгкихъ и оживляетъ всего человка насквозь, движеніе это, сверхъ-того, надо было длать съ полнымъ желаніемъ достигнуть здоровья, думая о томъ постоянно, а не разсянно и безъ сознанія. Вслдствіе этой системы, убжденный, что каждое вдыханіе комнатнаго воздуха на столько же времени сокращаетъ жизнь, Васютинъ раскрылъ у себя окна и двери при двадцатиградусномъ мороз, и умеръ простудною горячкою.

Гроховичъ и въ этомъ случа упрекалъ себя, что силою не удержалъ старика отъ его страннаго леченья. Докторъ зналъ, что методу эту передалъ Васютину Жончекъ. Нельзя было, конечно, полагать преднамреннаго умысла со стороны бывшаго камердинера Перскаго, тмъ боле, что въ старик онъ лишился единственнаго друга въ цломъ долг Гроховича. Жончекъ умлъ такъ опутать Васютина, что безродный старикъ завщалъ ему, по смерти, свой домикъ. Но судьба не дала, однакожь, ему воспользоваться неправедно-пріобртеннымъ добромъ и страшно наказала его за вс дурные поступки. Въ самый день похоронъ Васютина, Калибанъ, мстя, можетъ-быть, за смерть своего господина, бросился, взбсившись, на Жончка, и покамстъ его успли отогнать и убить, такъ искусалъ камердинера, что того должны были отправить въ больницу.

Вслдствіе этихъ происшествій, новый годъ начался печально для Гроховича. Занятый процесомъ и устройстволіъ своихъ длъ, Перскій сталъ здить рдко въ Царское… Но вскор доктора должно было постигнуть еще большее несчастіе. Въ начал февраля онъ сталъ сильно сомнваться, переживетъ ли его жена этотъ тяжелый годъ.

Она дйствительно не пережила его. Угасая постепенно, она умерла въ первыхъ числахъ апрля, въ самый день прізда Перскаго въ ихъ домъ въ прошломъ году. Докторъ напрасно ждалъ спасительнаго кризиса… Перскій, боле доктора надявшійся на спасеніе больной, былъ поэтому боле его пораженъ ея смертью, Она умерла въ мученіяхъ, но безъ жалобъ, цалуя руки мужа, прося у него прощенья въ томъ, что не могла жить дольше, не могла посвятить ему каждой минуты своей короткой жизни. Гроховичъ рыдалъ, какъ ребенокъ надъ умирающей, отчаяніе Перскаго было такъ сильно, что опасались возвращенія помшательства. Но, видно, несчастія закаляютъ душу человка, и кто вынесъ одно тяжелое горе, тотъ можетъ не страшиться новыхъ ударовъ. Сердце можно поразить до извстной степени — вс послдующія раны только притупляютъ его чувствительность.

Дальнйшая судьба Перскаго не относится къ нашей грустной исторіи. Проигравъ въ начал лта процесъ и лишившись почти всего состоянія, онъ въ август сдлался, совершенно-неожиданно, единственнымъ наслдникомъ всего имнія Перскихъ и Корсалинскихъ. Сводный братецъ его, осуществившій наконецъ вс свои надежды, погибъ при столкновеніи паровозовъ, случившемся въ этомъ мсяц на только-что открывшейся желзной дорог въ Царское Село. Онъ не сдлалъ никакихъ распоряженій, и все его имніе досталось Перскому. Теперь графу лтъ сорокъ-пять, онъ постоянно живетъ въ Петербург, принятъ въ хорошемъ кругу, и многія маменьки еще не теряютъ надежды выдать когда-нибудь своихъ дочекъ за умнаго и свтскаго богача. Онъ, однакожь, не сбирается жениться, хотя вообще очень нравится женщинамъ. Въ-особенности романическія натуры приходятъ въ восторгъ — не говоря уже о другихъ качествахъ — отъ матовой блдности его лица, единственнаго слдствія страшной болзни, которою онъ страдалъ когда-то. Вообще, какъ говорятъ у насъ порусски: его очень-хорошо позируетъ въ свт то, что дв женщины умерли изъ любви къ нему. Впрочемъ, онъ самъ не сознается въ этомъ и съ иронической улыбкой говоритъ, что не вритъ возможности умереть отъ любви въ нашъ образованный вкъ, съ чмъ совершенно соглашаются дамы большаго свта, которыхъ онъ удостаиваетъ своимъ вниманіемъ.

ВЛАДИМІРЪ ЗОТОВЪ.

‘Отечественныя Записки’, No 12, 1855

ДОКТОРША.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

Читайте также: