ДОКТОР БЕДЕКЕР, ПРОТОТИП КИЗЕВЕТЕРА и АНГЛИЧАНИНА В ‘ВОСКРЕСЕНИИ‘ ТОЛСТОГО.
ДОКТОР БЕДЕКЕР, ПРОТОТИП КИЗЕВЕТЕРА и АНГЛИЧАНИНА В ‘ВОСКРЕСЕНИИ‘ ТОЛСТОГО.
О. Срезневская.
Доктор Бедекер, прототип Кизеветера и англичанина в ‘Воскресении’ Толстого, Срезневская Ольга Измаиловна, Год: 1923
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Толстой. Памятники творчества и жизни. 3
Редакция В. И. Срезневского
Кооперативное т-во изучения и распространения творений Л. Н. Толстого.
Москва—1923.
В конце прошлого столетия Россию посетили два известные английские проповедника — лорд Редсток и доктор Бедекер, уже прежде несколько лет проповедывавшие в других странах Европы. Они ставили себе задачей распространять и об’яснять евангелие. Основа их учения состояла в том, что человек может спасти свою душу только верою в искупление, верою в пролитую за людей кровь Христа. Они проповедывали повсюду, во всех слоях населения, преимущественно же среди тех, кто меньше был знаком с евангелием и больше нуждался в его живительной силе — среди большого света и среди преступников, в великосветских гостиных и в тюрьмах. Себя они называли евангелистами, как и многие другие им подобные проповедники.
Лорд Редсток посетил Россию в первый раз в 1873 г. Д-р Бедекер, немец по происхождению, переселившийся в Англию в 1859 г., был последователем Редстока и стал евангелистом под влиянием его проповеди. В Петербург он был приглашен дамами, ознакомившимися с его деятельностью за границей, Редсток, бывший в Петербурге в то же время, ввел его во многие дома. Впечатление, произведенное ими в Петербурге, особенно Редстоком, было необыкновенно сильно. Их осаждали приглашения для собеседований и молитвы. Проповеди Редстока устраивались в английской церкви и в американской капелле, куда стекалось множество народа.
Евангелистская проповедь имела во многих отношениях благотворное влияние, возбуждая в слушателях религиозное чувство, возвышая нравственные требования и очищая жизнь.
Самою большой победой Редстока было привлечение в число евангелистов известного богача и члена высшего общества В. А. Пашкова. Сделавшись его горячим последователем и продолжателем его дела в России, Пашков стал устраивать религиозные беседы, об’яснения евангелия и молитвенные собрания в своем богатом доме в Петербурге и в своих имениях в разных местностях России, привлекая многочисленных слушателей и широко распространяя учение евангелистов. Эта энергичная проповедь и увлечение ею во всех слоях общества, вызвали со стороны приверженцев православия, главным образом со стороны официальных его представителей, сильное волнение: они боялись, что слушатели Пашкова отпадут от православной церкви и образуют новую секту. В царствование Александра III-го Пашков подвергся гонению: ему были запрещены религиозные собеседования, а впоследствии он был и выслан из Петербурга.
Деятельность Редстока и Бедекера и успех их евангелистской проповеди среди большого света многим в обществе предоставлялись только одним из модных увлечений и вызывали нередко ироническое отношение. Такой взгляд нашел отражение, и в литературе: в 1870-х годах кн. Мещерский вывел Редстока в своем романе ‘Лорд апостол’, позднее Лесков подробно описал его деятельность в книге своей ‘Великосветский раскол’, в ‘Воскресении’ Л. Н. Толстого, вышедшем в 1899 г., представлен Бедекер.
Изследованию вопроса об изображении, Бедекера в ‘Воскресении’ отведена отдельная глава, в книге R. S. Latimer’a, посвященной деятельности Бедекера в России ‘D-r Baedeker and his apostolic work in Russia’ {Лондон 1907 г. Эта книга переведена на русский язык г-жей В. А. Рундальцевой под заглавием ‘Жизнь и труды Д-ра Ф. В. Бедекера’ (Гальбштадт Таврич. губ., Товарищество ‘Радуга’, 1918 г.). К сожалению, в переводе есть пропуски и неточности. Даже самая глава ‘Д-р Бедекер и граф Толстой’, переведена не вполне верно.}. Автор доказывает, что именно Бедекер был прототипом английских проповедников, выведенных в этом романе и приводит несколько отрывков, несколько ярких картин, (извлеченных из ‘Воскресения’.
Горячий почитатель д-ра Бедекера, г. Латимер преклоняется перед его деятельностью и поэтому изображение английских проповедников у Толстого вызывает с его стороны отрицательное отношение и, может быть, неправильную оценку. Тем не менее некоторые страницы этой главы представляют не малый интерес для русского читателя. Это дает нам повод привести их здесь в русском пересказе:
‘Глубокий интерес, возбужденный в России миссией д-ра Бедекера, отразился в современной русской литературе. Для примера укажем на один из романов гр. Льва Толстого ‘Воскресение’… Кизеветер и ‘англичанин’, два различные типа в этом романе, очевидно представляют одно и то же лицо — д-ра Бедекера {Выписывая из русского подлинника ‘Воскресения’ отрывки, приводимые г. Латимером в английском переводе, мы пользуемся изданием Т-ва И. Д. Сытина 1913 г. (Полное собрание сочинений Л. Н. Толстого под редакцией и с примечаниями П. И. Бирюкова, т. XVII). Примечание переводчика.}, Кизеветер — иностранный проповедник, около восьми лет {Стр. 245. При передаче речи Кизеветера на собрании у гр. Екатерины Ивановны, указано, что проповеди его продолжаются уже восемь лет. (‘Уже лет восемь, всякий раз без ошибки, как только он доходил до этого места своей очень нравившейся ему речи…’). Примечание переводчика.} беседующий об искуплении в пышных залах и гостиных петербургской знати. Толстой изображает его ‘немцем’, говорящим по-английски — одна из отличительных черт д-ра Бедекера. Другое лицо, ‘англичанин’ — путешественник, который раздает книжки Нового Завета и об’ясняет евангелие в грязных камерах сибирских тюрем. Толстой с неприязненным отношением обрисовывает оба характера — трудно догадаться, на каком основании.
‘В это время лакей в чулках принес на серебряном подносе письмо.
‘Как раз от Aline. Вот ты и Кизеветера услышишь.
‘Кто это — Кизеветер?
‘Кизеветер? Вот приходи нынче, ты и узнаешь, кто он такой. Он так говорит, что самые закоренелые преступники бросаются на колени и плачут и раскаиваются {Стр. 233.}’.
‘Из этого отрывка видно, кого именно хочет изобразить Толстой. Это проповедник, привыкший говорить с аристократами и с закоренелыми преступниками. Я с уверенностью могу сказать, что д-р Бедекер был единственный немец, говорящий по-английски, соединяющий в себе эти два различные служения, об’яснявший евангелие в русских дворцах и тюрьмах. Можно было бы надеяться, что писатель отнесется к такому проповеднику с сочувствием, а не с насмешкой, но этого не видно нигде во всем романе.
‘У Aline удивительный приют Магдалин. Я была раз. Они препротивные: я потом все мылась. Но Aline corps et ame занята этим {Стр. 232—233.}… Вот бы твоя Магдалина послушала его {Кизеветера. Стр. 234.}, она бы обратилась. А ты непременно будь дома вечером. Ты услышишь его. Это удивительный человек {Здесь в английском переводе прибавлена фраза: We shall have some prayers afterwads, т.-е. ‘потом мы помолимся’, фраза, которой нет в подлиннике. Примечание переводчика.}.
‘Мне это не интересно, ma tante’.
‘Молодой человек, князь Нехлюдов, изображен в романе, как стремящийся к социальным реформам, и несмотря на то его не интересует божественное слово, которое заставляет падать на колени закоренелых преступников, покоряет и обращает Магдалин и побуждает знатных дам бросить роскошную и себялюбивую жизнь и отдаться ‘душой и телом’ христианскому призванию спасения своих ‘препротивных’ падших сестер!
‘Интересно у Толстого изображение одного из аристократических евангельских собраний, на которые он смотрит как на модное увлечение. Собрание происходило вечером после обеда в доме графини в большом бальном зале.
‘В большой зале, где особенно, как для лекции, поставили рядами стулья с высокими резными спинками, а перед столом кресло и столик с графином воды для проповедника, стали собираться на собрание, на котором должен был проповедывать приезжий Кизеветер.
‘У под’езда стояли дорогие экипажи. В зале с дорогим убранством сидели дамы в шелку, бархате, кружевах, с накладными волосами и перетянутыми накладными талиями. Между дамами сидели мужчины, военные и статские, и человек пять простолюдинов: двое дворников, лавочник, лакей и кучер. ‘Кизеветер, крепкий, седеющий человек, говорил по-английски, а молодая, худая девушка в pence-nez, хорошо и быстро переводила {Стр. 245. Здесь автор книги, к сожалению, выпустил несколько строк, в которых Толстой передает самую речь Кизеветера, а эти строки именно указали бы ярче на отношение писателя к характеру изображаемого лица. Примечание переводчика.}…
‘В комнате слышались рыдания. Графиня Екатерина Ивановна сидела у мозаикового столика, облокотив го лову на обе руки, и толстые плечи ее вздрагивали… Дочь Вольфа, похожая на него, в модном платье, стояла на коленках, закрыв лицо руками’ {Стр. 245.}.
‘Очень жаль, что писатель нашел нужным придать этой сцене оттенок смешного. Ведь сказано: кто направит другого на истинный путь, будет вечно сиять звездой.
‘Обратим теперь внимание на другое лицо, на ‘англичанина’, который появляется в конце романа. Он путешествует по Сибири для удовольствия, посещая тюрьмы, проповедуя каторжникам И раздавая им книжки священного писания.
‘В то время, когда писалось ‘Воскресение’ Бедекер только что закончил свое второе посещение тюрем Восточной Сибири и возвратился в Европу через Сингапур и Суэц {На это путешествие англичанина указывают следующие страницы ‘Воскресения’: стр. 391: ‘Сюда, видите ли, приехал англичанин, путешественник. Он изучает ссылку и тюрьмы в Сибири… стр. 395: Англичанин здоровый, румяный человек, очень дурно говоривший по-французски, но замечательно хорошо и ораторски внушительно по-английски, многое видел, и был интересен своими рассказами об Америке, Индии, Японии и Сибири’… Стр. 402: ‘Оказалось, что англичанин, кроме одной цели своего путешествия — описания ссылки и мест заключения в Сибири, имел еще другую цель — проповедывания спасения верою и искуплением’. Примечание переводчика.}. Он был единственный англичанин, имевший неограниченное разрешение для посещения русских тюрем в Европе и Сибири, и кажется, едва ли какому другому иностранцу удастся когда-нибудь получить такое же преимущество. Из переписки его мы узнаем, что его поездки по Сибири были предприняты по совету и предложению начальника главного тюремного управления в Петербурге…
‘В ‘англичанине’ соединяются два различные типа: проповедник, стремящийся к распространению и укреплению нравственных начал, и газетный корреспондент, ищущий интересных тем. Он постоянно делает заметки в своей записной книжке, очевидно, с целью воспользоваться ими при составлении статей {См. ‘Воскресение’ стр. 396, 401. Прим. переводчика.}. ‘А, он хочет видеть (тюрьму) во всей прелести? Пускай видит. Я писал — меня не слушают. Так пускай узнают из иностранной печати, сказал генерал’ (стр. 396). Он осматривает все достопримечательности: собор в Сибирском губернском городе, завод, тюрьмы. Ему, повидимому, доставляет удовольствие обед в доме генерала, местного губернатора, ‘вся изящно-роскошная обстановка жизни, также как и вкусная пища {Мр. Латимир приписывает удовольствие, возбужденное обстановкою жизни у губернатора, ‘англичанину’, у Толстого это удовольствие испытывает князь Нехлюдов. См. стр. 395. Прим. переводчика.}. Жена губернатора, которая ‘держалась чрезвычайно прямо и, делая движения руками, не отделяла локтей от талии’, была приятной собеседницей {У Толстого это также относится к впечатлениям Нехлюдова. См. стр. 395. Прим, переводчика.}. Он очень много разсказывает об Индии. После обеда он просит хозяйку угостить общество музыкой и она ‘вместе с бывшим директором департамента, сели за фортепиано и заиграли хорошо разученную ими 5-ю симфонию Бетховена’.
‘Все это прекрасно! Только не похоже на д-ра Бедекера. Он совершенно иначе относился к тому, что ему приходилось видеть. Из Константинополя он пишет домой: ‘Вчера я был в большой мечети св. Софии. Но вы знаете, что я не увлекаюсь обозреванием. Оно утомляет меня гораздо больше, чем целый день проповеди. Конечно, это здание величественное, единственное в своем роде. Огромный купол, мозаика и резьба удивительны и великолепны. Сегодня там должен быть султан, но я не чувствую желания, чтобы меня видели там, где нет места моему господу’.
‘Заметьте, что это писано не для всех! Толстой же при всем своем гении, не передал этой последней мысли в своих писаниях.
‘На сколько человек построен замок?— опрашивал англичанин. — Сколько заключенных? Сколько мужчин, сколько женщин, детей? Сколько каторжных, ссыльных, добровольно следующих? Сколько больных?
‘Да! Это были постоянные вопросы д-ра Бедекера. Но он задавал их не из простого любопытства и не ‘в виду опубликования’. Ему нужно было знать, сколько экземпляров священного писания следует взять с собою, когда он отправится в тюрьму проповедывать евангелие. Опыт научил его осведомляться об этом заранее, чтобы не брать слишком много тяжелых книг, и чтобы не оказалось их меньше чем нужно. Ведь как это просто и ясно!
‘Особенно неудачно у Толстого изображение евангельской проповеди д-ра Бедекера. Будем думать, что он представил ее неверно, потому что неверно понял. Англичанин обращается к заключенным через посредство переводчика:
‘Скажите им, что Христос жалел их и любил,— сказал он,— и умер за них. Если они будут верить в это, они спасутся. Пока он говорил, все арестанты молча стояли перед нарами, вытянув руки по швам’.
‘Если бы сам наш дорогой проповедник мог просмотреть это описание, мы знаем какую поправку он внес бы в него. У Толстого слова Бедекера — только воспоминание о давнем событии, только холодный символ веры. А в действительности его речь всегда относилась к настоящему времени, была всегда полна жизни, силы, полна любви.
‘Скажите им, что Христос любит и жалеет их и теперь: что он умер за них, но жив и теперь, чтобы подать им помощь и благословение. Если они поверят в это, они не могут не быть спасены. Вера в него обновит их, создаст из них новых людей’.
‘Поправка незначительная, но какая разница в этих словах со словами Толстого!.. Толстой очевидно не мог охватить всей живительной сущности евангельской истины.
‘Раздача книжек Нового Завета в камерах передана в живой и безупречно трогательной картине.
‘Англичанин вынул из ручного мешка несколько переплетенных Новых Заветов и мускулистыя руки с крепкими черными ногтями из-за посконных рукавов потянулись к нему, отталкивая друг друга {Здесь пропуск против подлинника: ‘Он роздал в этой камере два евангелия и пошел в следующую’. См. стр. 402. Прим. переводчика.}.
‘В следующей камере было то же самое. Такая же была духота, вонь, точно так же впереди между окнами, висел образ, а на лево от двери стояла парашка, и так же все тесно лежали бок с боком, и так же все вскочили и вытянулись и точно так же не встало три человека… это были больные.
‘— В этой книге, скажите им — сказал он (англичанин) — все это сказано. Есть умеющие читать? {В подлиннике это слова англичанина заканчивают его обращение к заключенным в первой камере. Примеч. переводчика.}’.
‘Англичанин у Толстого утомился уже, когда ему оставалось посетить еще много камер.
‘Тяжелое зрелище, и главное, удушливый воздух, очевидно, подавили и его энергию {Стр. 403.}’.
‘Опять рассказ Толстого безнадежно отличается от действительности. Но тут мы должны извинить писателя. Он судит согласно способностям обычной человеческой природы. Правда, средний человек потерял бы силы, осмотревши полдюжины таких смрадных ям, его энергия была бы ‘подавлена’.
‘Но что же непрерывно удерживало д-ра Бедекера при его деле больше 15-ти лет? Что заставляло его писать из Тифлиса: ‘Посещать тюрьмы, помогать несчастным, томящимся под страшной властью греха и тьмы — это для меня лучше пищи ангелов’.
‘Или в другом письме:
‘Мой переводчик и товарищ заболел лихорадкой и я пошел один и толкался по тюрьме, переполненной народом, некоторую помощь принес мне один заключенный немец’.
‘Отчего не послужила ему болезнь переводчика поводом к тому, чтобы остаться дома в этот день? Ответ мы найдем у Иер. XX. 9. Если вы читали библию, прочтите этот стих, если же нет, вы никогда не поймете д-ра Бедекера, как не понял его и Толстой.
‘М-р Морган, совершивший поездку вместе с Бедекером по южно-русским тюрьмам в 1901 г. так описывает неутомимое постоянство и горячее увлечение доктора при посещении заключенных:
‘Подумайте’, говорит он, ‘ведь немалый труд ходить по огромному зданию, иногда в очень жаркую погоду, с напряженным вниманием и симпатией беседуя с несчастными об их часто безнадежно разбитой жизни и омраченной душе и привлекая к чтению ев. писания всякаго, кто говорил, что умеет читать. Я нередко терял силы, сопровождая его, но любовь к заключенным, могущество евангельской заповеди, радость о Господе — вот в чем его сила’.
‘Толстой признает, что распространение Нового Завета в тюрьмах приносит большую пользу. Заключение его романа составляют пространные извлечения из евангелия, подаренного англичанином, и глубокие нравственные размышления по этому поводу…
‘Д-р Бедекер часто рассказывая об одной своей беседе с гр. Толстым в Москве, беседе, из которой Толстой мог узнать кое-что об евангельской религии. Писатель, одетый в грубую одежду, принял его в своей скудно обставленной комнате. Они сидели и болтали об Англии и о современных событиях в России.
‘Какая ваша миссия в России?— спросил граф.
‘Проповедывать евангелие Христа в русских тюрьмах’, отвечал он.
‘Совсем не нужно тюрем’!— воскликнул писатель {Ср. Круг чтения 16 янв. Прим. переводчика.}.
‘Пока есть грех на свете, будут и тюрьмы’, было спокойное возражение доктора.
‘Грех не должен существовать на свете’!
‘Что вы хотите сказать’?
‘Что если бы людей наставляли как следует, греха бы не было’, горячо сказал Толстой.
‘В ответ на это д-р Бедекер привел стихи 21-й и 22-й из гл. XI от Луки: ‘Когда сильный с оружием охраняет свой дом, тогда в безопасности его имение. Когда же сильнейший его нападает на него и победит его, тогда возьмет все оружие его, на которое он надеялся, и разделит похищенное у него.— ‘Это притча о человеческой душе и о власти дьявола над нею’, сказал доктор. ‘Это об’ясняет силу греха’.
‘Откуда это’?— спросил граф, сильно заинтересованный.
‘Из священнаго писания’, отвечал он. ‘Есть сильнейший, чем мы — дух зла, против которого наше оружие решимости и нравственных законов бессильно. Мое призвание говорить грешникам в России и везде, что есть некто еще более сильным, который может освободить рабов сатаны и превратить их в чистых и любимых детей вечного бога’.
Этой беседой заканчивается глава книги м-ра Латимера, посвященная отношениям Бедекера к Толстому. Бедекер несколько раз был в России, но не т указаний, по которым можно было бы заключить, случилось ли ему еще раз видеться с Толстым или это их свидание было единственным. В дневнике Л. Н. находим упоминание имени Бедекера и несколько слов об его посещении — повидимому о той же самой их встрече, о которой рассказывает и Бедекер, так как и тот и другой говорят об ней, как о первом их знакомстве. Вот что записано у Толстого в его дневнике под 8-м февраля 1889 г. в бытность его в Москве:
‘После завтрака приехал Бедекер с Щерб(ининым). Проповедник кальвинист пашковский. Он сказал, что следит за мной. Говорил с пафосом и слезами, но холодно и неправдиво. А добрый человек. Его погубило проповедничество. Он прямо сказал, что всякий— миссионер, и настаивал, и приводил тексты в подтверждение того, что надо проповедывать, и что недостаточно ‘светить добрыми делами перед людьми’. Я все время трогался до слез, от чего — не знаю’.
Очень интересно сопоставление этих двух рассказов, дающих столь различное освещение беседы Бедекера с Толстым. Запись Толстого, сделанная им для самого себя, под первым впечатлением встречи, конечно, не может вызывать никаких сомнений. Рассказ же Бедекера, дошедший до нас не прямо от него, а через посредство других лиц, мог и изменить свой первоначальный характер. Во всяком случае, к одной его подробности трудно относиться с полным доверием: зная, как в те годы Толстой внимательно читал и изучал священное писание, мы не можем представить себе, что какое-нибудь место в евангелии было для него так незнакомо, так ново, как это выходит из рассказа Бедекера.