Добыча съ берега.
Добыча съ берега.
——
——
Н. Каразинъ.
‘Нива’, No 16, 1876
Добыча с берега, Каразин Николай Николаевич, Год: 1876
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Грустную картину представляютъ восточные берега Каспійскаго моря. Мертво и безлюдно въ этихъ печальныхъ мстахъ, ‘проклятыхъ Аллахомъ’, какъ говорятъ о нихъ даже неприхотливые, неизбалованные природою кочевники.
Голые, сыпучіе пески холмистою равниною спускаются къ морю, чмъ ближе подступаютъ эти пески къ вод, тмъ ниже и ниже, отложе и отложе становятся наносные втромъ курганы (барханы) и наконецъ широкими отмелями соединяются съ водою, отмелями, едва отдляющимися отъ уровня моря.
Бловатая, тонкая полоска пны — рзко рисуется на темнобуромъ фон смоченнаго песка, словно гигантскій щетинистый змй, дрожитъ и сверкаетъ на солнц прибитый волною къ берегу, перегнившій мусоръ и морскіе выкидыши… Тамъ и сямъ на песк блются разбросанные ракушки и рыбьи остовы, а дальше песокъ и песокъ и ничего больше, далеко за видимый горизонтъ, зубчатой, волнистой линіей теряющійся въ знойномъ туман раскаленнаго воздуха.
Мстами черноватый скалистый кряжъ вздымается изъ-подъ слоя песка и гребнемъ подходить къ морю, образуя обрывистые склоны. Мстами чахлый верескъ и колючій терновникъ, Богъ всть чмъ питающій свои корни, пестритъ пустыню… изрдка, и то только раннею весною, зазеленетъ мелкорослый камышъ и, не развившись какъ слдуетъ, чуть не черезъ мсяцъ посл своего зарожденія, превращается въ какую-то буроватую щетину, созженный безпощадными лучами здшняго солнца.
Пахнетъ втромъ съ моря,— поветъ свжестью, станетъ одна за другою нагонять на низменный берегъ длинныя, пологія волны… эти волны принесутъ съ собою новыя выкидки и оставятъ ихъ на песк — догнивать на солнц, заражать и безъ того дышащій болзнями береговой воздухъ.. Перемнится втеръ, подуетъ съ суши,— словно изъ натопленной печи пахнетъ удушливымъ жаромъ, обнажитъ отмели, откроетъ новыя и снова стихнетъ, снова успокоятся мертвыя воды и лягутъ ровнымъ, ярко-зеленымъ зеркаломъ, отражающимъ въ себ легкія облачка, бгущія гд то очень высоко, высоко,— да все выносящихъ морскихъ чаекъ, снующихъ надъ этою водною равниною.
Рдко появится одинокій парусъ на горизонт водъ,— рдко появится всадникъ или верблюдъ на гребняхъ песчаныхъ бархановъ… И тотъ и другой избгаютъ этихъ мстъ, первому нечего здсь длать, а второй боится уходить далеко отъ прсной воды, а воды этой близко къ морю никогда не бываетъ. ‘Иди дальше отъ зеленой воды, если не хочешь погибнуть самъ и погубить свою скотину’ говоритъ туземная поговорка, тутъ зеленою водою называютъ морскую воду, за ея цвтъ, прелестно-изумрудный, блестящій, такъ рзко отличающійся отъ мутно-желтаго, глинистаго цвта прсной воды ‘воды доброй, благословенной Аллахомъ и его пророками’…
А между тмъ и съ моря и съ суши сюда приходитъ человкъ, и иногда въ такое время, когда на горизонт появится блая точка паруса, на песчаныхъ холмахъ зачернютъ крохотныя движущіяся точки, цпочкою связанныя одна за другою… Иногда эти точки смло идутъ къ берегу и тогда вы видите ясно, что это легкій караванъ верблюдовъ, конвоируемый нсколькими вооруженными всадниками, иногда же они не подходятъ къ вод и остаются тамъ за этими барханами, воровски прячясь за ихъ пологими скатами… И то и другое длается сообразно съ цлями самаго прибытія.
Русскіе рыбаки съ низовьевъ Волги, астраханскіе и уральскіе, на своихъ незатйливыхъ парусныхъ шхунахъ, ршаются иногда посщать здшніе берега. Временами года здсь, между прибрежными островами-отмлями находятъ обильный ловъ рыбы и даже бьютъ, рдкаго въ здшнихъ мстахъ, тюленя, часто и другія, мене благонамренныя, мирныя занятія, привлекаютъ сюда предпріимчивыхъ моряковъ, заставляютъ ихъ бросать якорь въ виду этихъ негостепріимныхъ бархановъ.
‘Только недобрые люди посщаютъ недобрыя мста’. Туркменскіе роды и воровскіе семьи киргизовъ Букеевцевъ, живущіе разбоемъ и грабежемъ, высылаютъ сюда небольшіе партіи хищниковъ. Эти партіи формируются обыкновенно такимъ образомъ: выбираютъ съ десятокъ сильныхъ, выносливыхъ верблюдовъ, большею частью одногорбыхъ наровъ, навьючиваютъ ихъ турсуками съ водою, въ такомъ количеств, чтобы ея хватило туда и обратно, на весь безводный переходъ отъ послднихъ колодцевъ къ морю, и съ этимъ караваномъ небольшая партія, человкъ въ двадцать, смло отправляется на недоброе предпріятіе. Цль подобныхъ партій большею частью двойная: или они встртятъ здсь русскихъ, или не встртятъ, если встртятъ и застанутъ ихъ не въ расплодъ, а готовыми къ оборон, то хищники мирно покончутъ дло и извлекутъ все таки выгоду изъ своей поздки, они тогда мняютъ на русскій товаръ свои награбленные товары, большею частью негромоздкіе, но цнные, контрабанда играетъ тутъ конечно роль не маловажную… Русскіе имъ даютъ желзо, свои ситцы, оружіе, рыбу, русское серебро, хивинцы — шелковые ткани, чай, ковры, бараньи смушки и т. д. Поторгуются, переговорятъ то и другое между собою, зорко слдятъ при этомъ за каждымъ движеніемъ своего противника, покончатъ наконецъ свои коммерческія дла и мирно разойдутся, каждый въ свою сторону. Иногда же, когда очень хитро и незамтно подошла съ берегу воровская партія и оплошаютъ зазвавшіеся мореходы,— то дорого эти послдніе поплатятся за свою оплотность и добро ихъ такъ задаромъ перейдетъ въ разбойничьи руки и сами они пойдутъ, можетъ быть даже на всю свою жизнь, въ тяжелое, безисходное рабство.
Вотъ разсказъ одного такого раба, освобожденнаго нами при занятіи Хивы, двадцать семь лтъ проведшаго въ невол. Этотъ разсказъ ярко характеризуетъ эпизоды этого рода и я привожу его здсь, стараясь сколько возможно ближе держаться къ подлиннику.
— ‘Когда это было, чтобы то есть точно сказать, въ какое время, ужь я этого и не помню хорошенько, потому что въ годахъ счетомъ сбился и память у меня всю отшибли побоями, разсказывалъ этотъ страдалецъ.
‘Я былъ мужикъ еще молодой, тридцати не было. Седьмой годъ всего женатъ, а отецъ мой садокъ держалъ рыбный подъ Астраханью, и ловы свои имлъ, купцемъ считался. Люди мы были зажиточные, почти что богатые и рабочую артель держали человкъ сорокъ, а то и побольше.
‘Промышляли мы у своего берега больше, только и сюда, въ эти распроклятыя мста навдывались, по правд сказать не за рыбою. Разовъ пятнадцать мн приходилось сходить, а отецъ мой такъ и счетъ потерялъ, сколько разъ сюда на шхун хаживалъ и все сходило съ рукъ благополучно.
Снарядили мы разъ шхуну, ‘Ходокомъ’ звалась, — нагрузили ее чмъ слдуетъ, вина спустили въ трюмникъ — два боченка, ружей десятка три, тогда еще кремневыя были, — а въ орд почитай никакихъ не водилось и по сорока барановъ намъ за штуку платили, на наши деньги рублей по восьмидесяти… Пороху четыре боченка, свинцу… все для продажи, и серебра пуда два съ половиною… не то чтобы настоящаго цннаго серебра, а эдакъ, что отъ мди ушло недалеко, за которое нашего брата въ хорошія мста сажаютъ… Сти забрали съ собою, всю какъ есть рыболовную спасть для вида больше и, благословись, снялись съ якоря.
Народу на шхун было у насъ немного, всего четырнадцать человкъ: тринадцать русскихъ, да одинъ хивинецъ. Служилъ онъ въ Астрахани и одного купца, обокралъ его что-ли, сказывали, что прирзалъ даже и прямо къ намъ на судно прибжалъ, ночью подъ корму подплылъ. Слезно умолялъ, чтобы взяли, посулилъ сто золотыхъ за перевозъ, половину сейчасъ-же отдалъ… ну какъ ни взять бднаго человка — отецъ говоритъ ему: ползай Ахматка, ложись пока промежъ сухарными тюками. Тронулись…
Говорили тогда, что неловко выхали, тринадцать человкъ, то-есть русскихъ да потомъ поршили, что со мною жена была, идти увязалась,— ну такъ баба нешто человкъ, значитъ ея не въ счетъ… Подняли парусъ… Утро разсвло, солнышко поднялось, ужь нашъ-то берегъ чуть тутъ только надъ водою маячилъ: далеко ушли!
Переходъ нашъ былъ не совсмъ благополучный… Сильно насъ втромъ потрепало, чуть было совсмъ не погибли, однако кое какъ справились: только отнесло насъ къ югу сильно, почти къ персидскому берегу, а тамъ опасно — казенныя суда ходятъ, встртить могутъ, неровно осматривать станутъ, — тогда дло скверное… Втеръ слава Богу, перемнился и все пошло ладно. Семнадцать дней въ мор пробыли, на восемнадцатый, передъ вечеромъ этакъ,— гребень Половань-горы завидли…
Ужь какже мы обрадовались, когда землю почуяли, плясать просто начали на палуб. Солнце только что сло, мы якорь бросили и борказы на воду спустили, однако на берегъ не здили остались вс на ночь на судн… Безъ оглядки нельзя тоже.
На другой день рано, еще чуть свтъ брезжилъ и по вод густой туманъ слался, проснулся я глянулъ на берегъ, ничего не видать, все натянуло туманомъ… Ну, пока что, пока вставалъ народъ, пока потягивался, да баркасъ готовили, солнышко подниматься стало, пригрло воздухъ и разогнало мглу… Видны уже стали и барханы степные и лога между ними синіе такіе… Кажись пусто… ни души невидать, никого нту…
Ужь мы приглядывались, приглядывались, въ трубку глядли, тоже не простыми глазами — ни, то-есть, единаго человка не чернется.
— Диковинное дло, думалъ тогда батька мой, кажись бы должны быть, потому увдомлены, нешто по той причин, что какъ мы столько времени въ мор валандались призапоздали, такъ врно думали — не прідемъ — вотъ и отошли они назадъ къ прснымъ колодцамъ.
Поршили на берегъ хать.
Похалъ допречь всего отецъ самъ, да работниковъ взялъ съ собою человкъ четырехъ, да Ахматка съ ними хивинецъ. Отчалили отъ шхуны,— полегли на весла, а я тмъ временемъ, подъ вторую палубу спустился низы осматривать, чуялось мн ночью впросонкахъ, будто тамъ вода булькала.
Спустился съ фонаремъ, оглядлъ все какъ слдуетъ — и въ правду тчь оказалась, такъ и сочитъ вода межъ досокъ и на дн набралось ея таки порядочно, стояли у насъ тюки на высокомъ накатник, аршинъ съ четвертью безъ малаго, а вода ужь почти къ нимъ самимъ подбирается.
Хотя настоящаго мста, гд то есть порча самая, я не отыскалъ, однако нижу дло дрянь, безъ розыску и починки нельзя и думать обратно въ море соваться.
Къ полудню отецъ съ берега вернулся, говорить: точно никого нтъ на берегу, а были на прошлой недл. Таперича если на той недл ушли, да пойдутъ на колодцы, отдохнутъ, отпоятъ скотину и снова сюда вернутся, раньше какъ черезъ десять дней ждать нельзя, нешто другіе кто подойдутъ.
Доложился я отцу тутъ о бд нашей, насчетъ течи, свелъ самого, показалъ.
— Что жь и ладно, говоритъ, втянемся вонъ въ губу то, на мелкое мсто, на бокъ шхуну завалимъ и починимся — времени слава Богу не мало, да и погода стоитъ тихая.
А отъ насъ съ версту эдакъ побольше славная губенка выходила, съ моря ходъ въ нее отличный и коса песчаная далеко отъ берега отходила, полусерпомъ эту губу охватывала.
Стали мы туда тянуться, якоря свезли на барказ, двухъ дней не работали, стали гд слдуетъ. Сейчасъ грузъ весь на барказы, да на косу свезли, завалили шхуну, отыскали доску волною вышибленную, стали плотничать.
Хивинецъ Ахматка съ нами остался, помогаетъ въ работ не хуже другихъ, даромъ что за пассажира считается.
— Что жь домой не бжишь? спрашиваемъ мы, смемся… пріхали, ну и высаживайся.
— Зачмъ теперь домой теперь нельзя, говоритъ, домой… Одинъ человкъ пропадетъ въ степи, а вотъ прійдутъ люди, ну и я тогда съ ними!
— Ну ладно!
Прожили мы эдакъ дней пять — шесть, скука такая разбирать слала, тоска просто, безлюдье, тишина, мертвечина кругомъ, только и видно, какъ втромъ съ бархана на барханъ песчаные столбы переносить, винтомъ ихъ скручиваетъ.
Отъ жары просто дваться некуда, индо вода согрлась, особенно на мелкомъ мст, гд мы стояли, купанье не въ отраду!.. Истомились просто, ходимъ какъ осоловлые, ждемъ не дождемся — скоро-ли тюркмены — купцы честные, арканники, на промнную торговлю къ намъ по уговору выдутъ.
Вотъ и дождались наконецъ, — глядимъ эдакъ передъ вечеромъ, дутъ шестеро да два верблюда съ ними. Что думаемъ, такъ мало.
Знакомые оказались, прізжіе Мерчекъ, да Мулла Исса съ Талдыка, прежде съ ними дла имли. Выслали имъ карбасикъ. Скотину они на берегу оставили съ двумя человками, а сами къ намъ на шхуну пожаловали.
Поздоровались по обычаю, говорятъ, что они передомъ пришли, а черезъ пять дней и наровокъ прійдетъ ихній. Спросили, что у насъ есть, про свой товаръ ни всть какихъ чудесъ наговорили.
— Ну, думаемъ, черезъ пять дней, такъ черезъ пять, ждали много, подождемъ и еще, уподчивали гостей, на ночь на берегъ доставили, опять отецъ самъ ухалъ кое съ кмъ изъ нашихъ, тамъ и остался ночевать, уже очень его хорошо приняли.
И намъ то хорошо видно, что въ ихъ лагер длается и имъ, что у насъ, потому близко отъ берега мы стояли.
Спалъ я эту ночь на палуб, пологъ раскинулъ и съ женою улегся. Слышу, ночью толкаетъ меня Марья, будитъ, сама изъ подъ полога вылзла и черезъ бортъ на воду глядитъ.
— Что ты? спрашиваю.
— Да вотъ что, Парфенычъ… прислушайся-ко, никакъ конные топотятъ вонъ въ той сторон.
— Какіе конные тамъ, съ моря то… Господь съ тобою! Берегъ-то вдь вонъ гд, вонъ въ какой сторон. Спи лучше блажная! самый что ни на есть лучшій сонъ передъ зарею перебила.
— Слышалось, что топотятъ, Парфенычъ, теперь не слышу, а что съ моря, аль не съ моря это все единственно… вонъ откуда доносило… чуется мн что-то недоброе… спать просто не могу… не взбудить-ли народъ на всякъ случай, да послать корбасъ за батькомъ.
Туманъ густой стоялъ тогда, ничего не видно, за два шага отъ бортовъ шхуны стна стоитъ блая… слушалъ-я, слушалъ, хоть-бы что… выругалъ жену и снова спать завалился.
Вдругъ какъ вскрикнетъ моя Марья не своимъ голосомъ, вскочилъ тутъ и я, даже сердце похолодло все. У самой то-есть шкуны, словно изъ моря выплыла лошадь, заржала, да звонко такъ… труба трубою по вод прокатилось это ржанье.
Только изъ подъ полога вылезли мы оба, гляжу изъ за бортовъ уже торчатъ шапки бараньи, лзутъ на шхуну, руками цпляются.
— Разбой братцы! крикнулъ я во все горло, за первое, что подъ руками нашлось, за багоръ хватился сунулъ имъ одного въ рыло, а тутъ меня и самаго сцапали, какъ ни бился, мигомъ связали и у мачты бросили.
Вижу, наши, одинъ за другимъ снизу лзутъ изъ люка, какъ вылзетъ, тутъ его и хватаютъ. Семенъ работникъ, здоровый такой мужикъ, въ драку ползъ было, да не помогло, только свой животъ за хозяйское добро положилъ, уходили его въ четыре ножа сразу….
Невеселое мы утро тогда встртили. Свезли насъ на берегъ да ужь не на лодкахъ, а лежа, на лошадяхъ вплавь. Тутъ мы и догадалися, какъ это къ намъ разбойники конные на шхуну попали: они отмелью, косою подошли, совсмъ съ другой стороны, а тамъ, что малость до судна оставалось, вплавь подобрались.
На берегу, глядимъ уже большой ихъ лагерь стоить, пять то дней, что Мерчекъ говорилъ, пятью часами оказались, поддалъ проклятый.
Отецъ и работники, что съ нимъ похали на берегъ ночевать, тоже связанные насъ встртили. Отецъ меня за оплошку ругаетъ, я его за то, что не хорошимъ словомъ помянулъ, тотъ было бить хотлъ, ползъ ко мн, да руки больно крпко скручены — не свободно.
Навьючили насъ, какъ, скотину, Марью мою, какъ спала въ одной рубах, такъ и посадилъ Мсрчекъ на сдло, за свою спину, только поясомъ ее прикрутилъ къ себ для прочности. Погнали насъ прочь отъ берега.
Оглянулись мы назадъ на море, какъ отошли немного, черный столбъ дыма надъ водою стоитъ. То они, разбойники, окаянные шхуну нашу запалили, чтобы слдовъ не оставалось, другіе кто, въ случа подъдутъ, не сомнвались-бы.
Ну и приняли же мы дорожной муки, пока насъ черезъ мертвые пески гнали, семеро не стерпли, померли, остальные дошли и здсь насъ по разнымъ рукамъ, на базар чимбайскомъ, разбили.
Съ тхъ поръ я и не видывалъ никого изъ нашихъ. Посл уже узналъ я, что отецъ померъ. Марья моя подъ Хиву къ мулл одному въ жены поступила и уже ребятъ народила черномазыхъ, а я самъ уже и состариться усплъ въ невол, когда вы русскіе подошли и всхъ насъ, такихъ-же горемычныхъ на волю высвободили.
Такими эпизодами не разъ оживлялись пустынныя мста прикаспійскаго прибрежья, и только теперь, когда русскіе войска заняли этотъ край, когда въ Мангишлак и въ Красноводск, построены постоянные укрпленія, оберегающія покой мертваго Усть-юрта, можно надяться, что подобные эпизоды станутъ случаться все рже и рже и можетъ быть и прекратятся совсмъ, и степнымъ втромъ да зеленою морскою волною, засыпетъ и смоетъ послдніе слды кровавыхъ подвиговъ рыцарей пустыни.