‘ДИМИTPIЙ’.
‘ДИМИTPIЙ’.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
Дмитрий Самозванец, Шиллер Фридрих, Год: 1805
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Собраніе сочиненій Шиллера въ перевод русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ III. С.-Пб., 1901
Предисловіе къ ‘Димитрію Самозванцу’. Проф. Е. Ф. Шмурло
Димитрій Самозванецъ. Переводъ Л. Мея
Кто изъ постителей Вчнаго города не восхищался знаменитымъ торсомъ Геркулеса (Torso del Belvedere), однимъ изъ рдкихъ сокровищъ Ватиканскаго музея? Съ обломанными ногами, безъ рукъ и головы, фигура Амфитріонова сына даже и въ такомъ жалкомъ состояніи поражаетъ зрителя глубиною замысла и силою экспрессіи, отъ нея такъ и ветъ благородствомъ мысли, энергіей жизни. Великое произведеніе остается великимъ даже въ искаженномъ, изувченномъ вид.
Въ ряду драматическихъ произведеній Шиллера есть одна трагедія, за которою въ нмецкой литератур прочно установилось названіе @литературнаго торса’ — его @Димитрій’, хотя въ данномъ случа мы имемъ дло не столько съ работой, обезображенной временемъ или рукою варвара, сколько съ произведеніемъ, оставшимся неоконченнымъ за преждевременною смертью автора. Поэтъ усплъ написать всего лишь два акта, да и то не отдлавъ ихъ, какъ слдуетъ, остальные три не боле, какъ простые наброски, предварительная разработка литературнаго матеріала, черновые эскизы, гд поэтъ только еще расправляетъ свои крылья въ соотвтствіи съ поэтическимъ полетомъ творческой фантазіи. И тмъ не мене какое крупное произведеніе, какая печать зрлаго генія лежитъ на всемъ!.. По своему драматизму, ‘Димитрій’, говоритъ Гетнеръ, есть одно изъ величайшихъ произведеній всхъ временъ и народовъ. Характеры, положенія дйствующихъ лицъ, развитіе и судьба главнаго героя роднятъ эту трагедію съ ‘Фіеско’ и съ ‘Валленштейномъ’, а мастерство въ обработк разнообразнаго и сложнаго матеріала и искусство, проявленное въ сплетеніи, ход и развитіи дйствія — во многомъ напоминаютъ ‘Орлеанскую дву’.
Поэзія очень не многихъ писателей носитъ такой космополитическій, такой отршенный отъ національности характеръ, какъ у Шиллера. Его генію доступно было пониманіе духовной жизни чуть ли не всхъ народностей земного шара, и въ трагедіяхъ великаго нмецкаго поэта лучшее свидтельство того, какъ умлъ онъ силою своего творчества вскрыть эту жизнь. Его ‘Мессинская невста’ вводитъ насъ въ античное міросозерцаніе, исторіи Италіи и Испаніи воспроизведены въ ‘Дои-Карлос’ и ‘Фіеско’, Франціи и Англіи — въ ‘Орлеанской Дв’, ‘Варбек’ и ‘Маріи Стюартъ’: Швейцаріи — въ ‘Вильгельм Телл’. Но міръ античный и міръ германо-романскій были все еще слишкомъ тсны для поэтическаго размахай полета фантазіи Шиллера: на преждевременномъ закат своихъ дней веймарскій поэтъ задумалъ завершить циклъ своей славной дятельности новымъ произ веденіемъ, на этотъ разъ на тему изъ жизни славянскихъ народностей, русской и польской.
Тема ‘Димитрія’ навяна чтеніемъ книги Левека ‘Histoire de Russie’ во второмъ ея изданіи (1800), быть можетъ, не безъ связи съ приготовленіями, длавшимися въ ту пору въ Веймар къ предстоящей свадьб наслднаго принца Карла Фридриха съ великой княжною Маріей Павловной. Свадьба эта, весьма естественно, вызвала въ мстномъ обществ нкоторый интересъ къ Россіи, благодаря чему, вроятно, и книга французскаго писателя не прошла для Шиллера незамченною. Впрочемъ, не разгаданная и трагическая личность несчастнаго Самозванца сама по себ уже могла глубоко залечь въ чуткой душ поэта. Шиллеру вообще были по душ сюжеты съ заговорами, государственными переворотами и разными трагическими конфликтами подобнаго рода. Въ этомъ, можетъ быть, сказывался до извстной степени также и духъ времени, то стремительное движеніе, что охватило европейское общество XVIII стол. на почв борьбы историческаго права съ правомъ естественнымъ, стараго порядка съ новыми идеями и вооруженнаго возстанія противъ наслдственной власти во имя свободы и права на личную жизнь. Въ ‘Димитріи’ ставится вопросъ о законныхъ правахъ претендента на престолъ, противополагается право избирательное праву наслдственному, патріархально-деспотическій образъ правленія республик — все такія темы, которыя отнюдь нельзя назвать новыми или необычными въ прежнихъ произведеніяхъ Шиллера. Не забудемъ, что въ послдніе годы жизни, т. е. почти одновременно съ ‘Димитріемъ’, Шиллеръ обработывалъ совершенно аналогичную тему — ‘Варбекъ’, гд главнымъ дйствующимъ лицомъ является тоже самозванецъ.
Уже въ 1802 г. трагическій эпизодъ русской исторіи рисовался воображенію поэта въ форм ‘Кровавой свадьбы въ Москв’ (‘Die Bluthochzeit zu Moskau’), но только два года спустя, по окончаніи ‘Вильгельма Телля’ (февраль 1804), складывается у него вполн серьезное ршеніе. Подъ 10 марта 1804 г. Шиллеръ занесъ въ свой дневникъ: ‘я окончательно остановился на Димитріи’ (Mich zum Demetrius entchlossen). Къ сожалнію, у поэта впереди оставался съ небольшимъ всего одинъ годъ жизни, да и тутъ значительную часть времени пришлось удлить на другія литературныя работы и, въ особенности, на борьбу съ физическими недугами. Болзнь, иногда на цлые мсяцы и недли вырывавшая перо изъ рукъ Шиллера, не помшала однако ему проявить кипучую дятельность въ предварительной обработк намченной темы: онъ изучаетъ историческій матеріалъ, бытовую обстановку, въ какой должно было развиваться драматическое событіе, собираетъ данныя о зданіяхъ, костюмахъ, монетахъ, составляетъ генеалогическія таблицы, записываетъ русскія пословицы и поговорки, отмчаетъ, какъ выглядятъ казаки и каковы особенности ихъ общественной жизни, старается выяснить себ представленія, сложившіяся у русскаго народа о цар и о царской власти, знакомится съ политическимъ устройствомъ Польши, длаетъ выписки самаго разнообразнаго характера, относящіяся до исторіи, культуры, географіи и топографіи, даетъ характеристики, намчаетъ вопросы, требующіе разъясненія, высказываетъ соображенія относительно декорацій, театральныхъ эффектовъ той или иной сцены и т. д., и т. д. Вообще Шиллеръ работалъ надъ своей трагедіей, не покладая рукъ, но неумолимая смерть уже сторожила его: онъ умеръ въ самомъ разгар работы, далеко не доведя ее до желаннаго конца. Однако и въ предсмертной агоніи Шиллеръ продолжалъ бредить своимъ ‘Димитріемъ’, скандировалъ изъ него отдльныя строфы, какъ бы желая и на краю могилы удержать т образы, какими жилъ за послдніе мсяцы. Монологъ царицы Мары во 2-мъ акт былъ послднею грезой о томъ надзвздномъ мір поэзіи и прекраснаго, въ которомъ всегда витала возвышенная душа Шиллера: въ день смерти, 9 мая 1805 г., монологъ этотъ былъ найденъ на письменномъ стол великаго поэта.
Шиллеръ далеко не первый обработывалъ тему о Димитріи. Еще въ самомъ начал XVII стол. знаменитый испанскій драматургъ Лопе де Вега написалъ El gran duque de Moscovia y emperador persequido’. Драма напечатана въ 1617 г., событія доведены въ ней только до смерти Бориса и остается не совсмъ яснымъ, почему авторъ какъ бы сознательно отказался отъ такихъ благодарныхъ въ сценическомъ отношеніи моментовъ, какъ коронованіе Димитрія, бракосочетаніе съ Мариной, заговоръ и кровавое утро 15 мая. Штейнъ длаетъ предположеніе, не написалъ ли Лопе де Вега своей драмы еще при жизни Самозванца, а только напечаталъ ее позже, но трудно допустить, чтобы уже въ 1605 г. до Испаніи успли дойти подробности о борьб, которая въ ту пору разыгрывалась въ отдаленной Москв. Въ 1689 г. на парижской сцен давался ‘Dmtrius’ Ж. Б. Обри дэ Каррьера (Jean Baptiste Aubry des Carriè,res), а въ начал XVIII в. вышло новое произведеніе, уже итальянскаго автора Боккабадати. Тема на этотъ разъ обработана въ мене серьезномъ стил, ея передлка, представленная въ 1717 г. на театр въ Париж, носитъ уже прямо названіе ‘Arlequin Dmtrius, canevas italien en cinq actes, tir d’une comdie du docteur Boccabadati’. Димитрій изображенъ въ ней истиннымъ царевичемъ и сыномъ Ивана Грознаго, быть можетъ, не безъ вліянія незадолго передъ тмъ появившейся книги Де ла Рошеля (см. ниже), совершенно фантастически и съ романическими прикрасами изобразившей судьбу царевича, который, по этой версіи, счастливо избгнулъ убійцъ Годунова и позже отомстилъ ему, занявъ его мсто на царскомъ трон. Насколько свободно обращался французскій компиляторъ, воспользовавшійся трудомъ Боккабадати, съ исторіей, можно судить-по тому, что подл одного настоящаго Димитрія фигурируютъ два другихъ самозванныхъ,— одинъ изъ нихъ, въ интересахъ истиннаго, убиваетъ Бориса, въ то время какъ другой, ‘арлекинъ’, оспариваетъ у законнаго наслдника царскій престолъ. Дйствіе заканчивается коронованіемъ Димитрія.
Дальнйшія обработки историческаго сюжета о Самозванц появились, во 2-й половин XVIII стоя., уже въ Россіи: это были ‘Димитрій Самозванецъ’ Сумарокова, на русскомъ язык, и ‘Demetrii Jwanowitsch, Zar von Mosksau, ein russisches Original-Trauerspiel in fnf Akten, von einem Liebhaber des Theaters’ Коцебу, въ ту пору еще только начинавшаго свою литературную карьеру. Трагедія его, написанная въ 1782 г., по цензурнымъ условіямъ въ печати не появлялась.
О томъ, знакомъ ли былъ Шиллеръ со всми этими попытками въ драматической форм обрисовать личность Самозванца, нельзя сказать ничего положительнаго, скоре приходится дать отвтъ отрицательный, если принять во вниманіе, что въ подготовительныхъ этюдахъ и черновыхъ бумагахъ поэта, гд съ такою тщательностью занесены всякаго рода замтки, ссылки и справки, никакихъ указаній на этотъ счетъ не сохранилось. Къ тому же основу своей трагедіи Шиллеръ нашелъ въ историческихъ сочиненіяхъ и еще боле въ собственномъ творчеств.
Сто лтъ назадъ, въ эпоху Шиллера, вопросъ о личности, завладвшей по смерти царя Бориса Годуно варусскимъ престоломъ, былъ уже поставленъ въ литератур, и, какъ и въ наше время, для однихъ это былъ сознательный самозванецъ, для другихъ — претендентъ, самъ обманутый другими, а для кого и истинный сынъ Ивана Грознаго. Первое {Въ данномъ случа я имю въ виду лишь тхъ писателей, сочиненія которыхъ успли быть опубликованы къ тому времени, когда Шиллеръ писалъ свою трагедію.} мнніе высказалъ еще Петрей де Ерлезунда, книга котораго появилась первоначально въ 1615 г. на шведскомъ язык {Regni Muschowilici sciographia, thet r: Een wiss och egentelich Besskriffning om Rydzland… Tryckt i Stockholm 1615.} и пять лтъ спустя въ боле доступномъ для публики нмецкомъ перевод {Historien und Bericht von dem Grossfrstenthum Muschow. Lipsiae Anno MDCXX.}. Мнніе это тогда же нашло своихъ сторонниковъ, между прочимъ, въ лиц извстнаго путешественника Олеарія {Offt begehrte Beschreibung der neuen orientalischen Reise. Schlesswig. 1647.}, а во второй половин XVIII в. получило и научное обоснованіе въ трудахъ петербургскаго академика Г. Ф. Миллера {Versuch einer neueren Geschichte von Russland. Sammlung russischer Geschichte. Bnd. V. Stplg. 1760.}.
Едва ли однако не распространенне былъ другой взглядъ, по которому царь Димитрій былъ законнымъ преемникомъ Ивана IV. Еще извстный французскій историкъ Де-Ту (ум. 1617 г.) въ ‘Исторіи своего времени’ {Jakob August, Thuani historiarum sui temporis libri CXXXVIII. Parisiis 1604—1619.}, говоря о противоположныхъ толкахъ, порожденныхъ загадочною личностью, осторожно замчаетъ: ‘Досел не ршено, былъ ли онъ Димитрій или обманщикъ’. Гораздо ршительне въ пользу Димитрія высказывается Маржеретъ {Estt de l’empire de Russie et grand duch de Moscovie. Paris 1607.}. Вотъ его главныя положенія:
Опасность, грозившая малолтнему Димитрію отъ Годунова, заставила мать царевича и приверженныхъ къ ней бояръ подмнить ребенка, воспитывая въ тайн отъ постороннихъ глазъ, такъ что въ Углич убитъ былъ не онъ, а другой мальчикъ. Димитрій не Гришка Отрепьевъ, тотъ и другой два разныхъ лица, совмстно бжавшихъ въ Польшу отъ преслдованій Бориса. Иноземцемъ Димитрій быть не могъ: по-русски выражался онъ совершенно правильно, какъ нельзя лучше, насмшки же надъ нравами и обычаями русскихъ не представляютъ ничего удивительнаго въ человк, который видлъ ‘большой свтъ’ и, живя въ Польш, могъ ознакомиться съ лучшими сторонами просвщенія и образованности. Будь онъ самозванецъ, король польскій едва ли бы ршился содйствовать ему, а безъ согласія короля не могли бы помогать ему и поляки. Только увренностью въ царскомъ своемъ происхожденіи можно объяснить то ‘пренебреженіе, съ какимъ Димитрій игнорировалъ представлявшіеся ему случаи привлечь къ себ сердца новыхъ подданныхъ, то неизъяснимое величіе’, какое виднлось въ его взор, та ршимость съ ничтожными средствами бороться съ государемъ, располагавшимъ такою грозною силою, какая находилась въ распоряженіи Бориса. Димитрій не побоялся ни полчищъ Годунова, ни того, что вдова Ивана Грознаго можетъ отвергнуть его, какъ сына, и тмъ разбить весь его замыселъ. Если бы это было не такъ, замчаетъ Маржеретъ, то отчего же Борисъ, называя Димитрія обманщикомъ, не допросилъ всенародно инокиню Мару, чтобы дать возможность всмъ убдиться въ истинномъ происхожденіи своего врага? Отчего, когда Димитрія низвергли, его поторопились убить, а не уличили передъ народомъ во лжи, не заставили объясниться? Отчего Василій Шуйскій выдумывалъ на него разнаго рода клеветы, врод намренія предать Россію полякамъ и пр.? Все это, взятое вмст, по мннію Маржерета, говоритъ въ пользу Димитрія и потому заставляетъ автора категорически высказаться за его подлинность.
Годъ спустя посл Маржерета нкій Гревенбрухъ также взялся защищать мысль объ истинномъ происхожденіи Димитрія {Tragoedia Mrscovitica, sive de vita et morte Demetrii, qui nuper apud Rutlienos imperium tenuit, narratio, ex fide dignis scriptis et litteris excerpta. Coloniae Agrippinae apud Gerardum Grevenbruch. Два изданія 1608 и 1609 г. г. Остается неизвстнымъ, былъ ли этотъ Гревенбрухъ авторомъ или только издателемъ книги, или же, наконецъ, хозяиномъ той типографіи, гд она печаталась.}, отстаиваютъ ее и анонимный авторъ, писавшій еще при жизни Димитрія {Reliquiae Msctorum. Tom. VI. Сравн. Миллеръ стр. 184.}, вышеупомянутый французъ Де ла Рошель, въ роман, спеціально посвященномъ личности Самозванца {Le Zar Dmtrius. Histoire Moscovite. Paris 1714.}, нмецкій профессоръ Трейеръ въ исторіи Московскаго княжества {Einleitung zur Moscovitischen Historie. Helmstadt 1720.}, труд компилятивномъ, опиравшемся, въ опредленіи личности Димитрія, по собственному заявленію автора, главнымъ образомъ на показанія Маржерета и Гревенбруха, и, наконецъ, Левекъ {Historie de Russie. Tome troisiè,me. Paris MDCCLXXXII.}.
Послдній трактуетъ свой предметъ съ живостью и убжденіемъ истиннаго француза. Подобно Маржерету, онъ не только утвердительно высказывается въ пользу Димитрія, но и приводитъ цлый рядъ соображеній въ доказательство своей мысли. Эта защита ведется въ дух Маржерета, въ данномъ вопрос, несомннно, оказавшаго извстное вліяніе на точку зрнія автора. Левекъ однако не ограничивается однимъ подражаніемъ, но, идя въ намченномъ направленіи, вноситъ (къ слову сказать, не безъ успха) и самостоятельную разработку въ этотъ вопросъ. Къ тому же Левекъ писалъ въ ту пору, когда противоположный взглядъ на Димитрія былъ уже до извстной степени обоснованъ въ вышеназванномъ труд Миллера, что въ свою очередь отразилось и на содержаніи, и на полемической форм нкоторыхъ страницъ книги французскаго писателя.
Миллеръ утверждалъ, въ противность другимъ заявленіямъ, что убійство никоимъ образомъ не могло произойти ночью, и что на этомъ нельзя строить подмны одного ребенка другимъ: неужели, говоритъ онъ, Битяговскій, мамка и ея сынъ, такъ хорошо знавшіе царевича въ лицо, могли бы ошибиться и не знали, кого убивали? Точно также безпочвенно утвержденіе, будто бы у Димитрія-царя и у Димитрія-царевича, у обоихъ, имлись на щек бородавки и одна рука была длинне другой. Признаніе Самозванца царицею Марою нисколько еще не говоритъ въ пользу претендента: царицу могли понудить къ тому разныя побужденія, а послдующій отказъ Мары отъ Димитрія совершенно аннулируетъ ея первое заявленіе. Точно также оспариваетъ Миллеръ и свидтельство Маржерета о Григоріи Отрепьев и Димитріи, какъ о двухъ разныхъ лицахъ, по его мннію, это одно и то же лицо, доказательства чему петербургскій академикъ находитъ въ источникахъ русскаго происхожденія.
Можно ли однако положительно утверждать, что царевичъ Димитрій былъ, дйствительно, убитъ въ Углич? спрашиваетъ въ свою очередь Левекъ: злодевъ, пролившихъ кровь 15 мая 1591 г., толпа растерзала почти тотчасъ. Говорятъ, церковный пономарь былъ свидтелемъ злодянія, но кто засвидтельствовалъ его показаніе? Да и существовалъ ли вообще этотъ самый свидтель? Борисъ старательно смелъ вс слды и обстановку ужаснаго событія. По словамъ Маржерета, въ Россіи соблюдали о немъ такую тайну, что было крайне затруднительно добиться истины тмъ, кто не видлъ совершившагося собственными глазами. Доврять показаніямъ Шуйскаго и Клекшина, посланныхъ въ Угличъ для разслдованія, нтъ никакихъ основаній, тмъ боле, что тло убитаго, обезображенное ранами, не будучи набальзамировано, должно было ко времени прізда слдователей стать совершенно неузнаваемымъ. Что открыли Шуйскій съ Клекшинымъ, къ какимъ заключеніямъ сами они пришли, остается положительно неизвстнымъ. Если по возвращеніи въ Москву они разглашали басню, заране сговорившись на счетъ ея съ Годуновымъ, то впослдствіи имъ уже нельзя было возстановить истины безъ риска навлечь на себя обвиненіе въ плутн и сознательномъ обман.
Предположимъ, продолжаетъ Левекъ, что, будучи въ Углич, они убдились въ спасеніи царевича — въ интересахъ Бориса было скрывать этотъ фактъ и поддерживать уже успвшій распространиться слухъ о смерти Димитрія, въ ожиданіи той минуты, когда убжище мальчика будетъ открыто и явится возможность нанести второй ударъ, боле врный. Подробности дла, безъ сомннія, ускользнули даже отъ жителей Углича: тмъ не мене они все еще знали боле, чмъ это было желательно, а потому многіе поплатились ссылкой. Во все царствованіе едора, а затмъ Бориса малйшее любопытство касательно судьбы молодого Димитрія было крайне рискованно: слдовало врить тому, что онъ самъ наложилъ на себя руки. Впослдствіи ложный или истинный Димитрій вступилъ на престолъ, изъ свою очередь нельзя было сомнваться, что это царевичъ, сынъ Ивана. Наконецъ, въ царствованіе Василія Шуйскаго значило зарекомендовать себя плохимъ подданнымъ, если не врить, что этотъ самый царевичъ въ дтств былъ убитъ по приказанію Годунова. Такимъ образомъ обиліе субъективныхъ мотивовъ постоянно мшало спокойному раскрытію истины: въ конц концовъ отъ нея осталось такъ мало слдовъ, что о полномъ возстановленіи ея теперь нечего и думать.
Между тмъ допустить избавленіе царевича отъ рукъ Бориса вполн возможно, хотя проникнуть пути, какими онъ спасся, было бы тщетной попыткой. Что удивительнаго въ томъ, что Димитрій скрывался подъ именемъ боярскаго сына и какъ таковой принялъ иноческій обтъ? Выставлять его послушникомъ Чудова монастыря еще не значитъ опровергать царское происхожденіе. Утверждаютъ, будто бы сходство монаха Григорія съ покойнымъ царевичемъ навело перваго на мысль объявить себя сыномъ Ивана Грознаго. Но, замчаетъ по этому поводу Левекъ, я видлъ его портретъ сохраняющимся или, врне говоря, заброшеннымъ въ петербургской Академіи Наукъ — широкій лобъ, короткое лицо, толстыя губы, дв крупныхъ бородавки на правой щек — все это придаетъ физіономіи такой отпечатокъ индивидуальности, что трудно допустить, чтобы природа могла дважды проявить себя съ такою точностью и однообразіемъ.
Самое главное и неопровержимое свидтельство въ пользу Димитрія — это его мать, и она высказалась за него открыто, въ присутствіи многочисленнаго собранія народа. Говорятъ, она признала его изъ страха смерти, но возможно ли обвинять въ такой низости ту, кого исторія не вправ упрекнуть ни въ чемъ дурномъ?… Будь Димитрій сознательнымъ обманщикомъ, какъ осмлился бы онъ показаться на глаза цариц, вдов Грознаго, бравировать ея присутствіемъ на виду народа, бояръ?… Надо было быть слишкомъ дерзкимъ или врне безразсуднымъ, чтобы ставить на карту все свое положеніе, опираясь на такой шаткій разсчетъ, какъ страхъ и удрученное состояніе царицы, допускать же, что Димитрій посылалъ къ ней довренныхъ лицъ уговаривать признать его сыномъ, пугая ее разными угрозами и обольщая наградами, влагать въ его уста фразы врод такихъ:, я злодй, обманувшій народъ. Истинный царевичъ въ могил, я же ничтожество, принявшее его имя съ цлью завладть престоломъ. Отыщи его мать, царицу, заставь ее признать меня своимъ сыномъ и употреби вс средства достичь этого — допускать такія рчи возможно лишь въ плохихъ трагедіяхъ, но отнюдь не въ жизни.
Однако царица Мара впослдствіи отрекалась отъ Самозванца? Но такъ ли? Откуда это извстно? Отъ Шуйскаго и его сторонниковъ, въ чьихъ интерасахъ было настаивать именно на такой, а не иной версіи. Отъ Шуйскаго нельзя ожидать правды: онъ достаточно проявилъ свою лживость еще во время слдствія 1591 г. Маржеретъ утверждаетъ, что Отрепьевъ не былъ Димитріемъ, но что первый увелъ второго въ Польшу и вернулся съ нимъ обратно въ Россію. Это былъ пьяница, человкъ наглый, и Димитрій вынужденъ былъ сослать его въ Ярославль. По смерти ли митрія Отрепьевъ продолжалъ утверждать царское происхожденіе его. Привезенный, по приказанію Шуйскаго, въ Москву, онъ съ той поры совершенно исчезаетъ изъ виду.
Но если даже и допустить, что лицо, царствовавшее подъ именемъ Димитрія, родилось не для трона, во всякомъ случа это былъ человкъ, достойный его. Левекъ ссылается на свидтельство Маржерета: Димитрій отличался умомъ, ловкостью, силой, вспыльчивый, онъ умлъ себя сдерживать, милосердіе было отличительной чертой его характера. Благородный, одушевленный мыслью о слав, полный желанія оставить по себ добрую память, Димитрій былъ способенъ на великія дла. Я придаю, говоритъ Левекъ, большое значеніе тмъ соображеніямъ, которыя приведены мною противъ самозванства Отрепьева, однако ршить самый вопросъ не берусь. Чтобъ судить вполн основательно, необходимо имть данныя, а они, вроятно, погибли навсегда. Но по крайней мр несомннно, что не прости этотъ ложный или истинный Димитрій Шуйскаго посл перваго заговора, удайся ему вообще разстроить замыслы своихъ враговъ и царствуй посл него его потомки — никто бы не сомнвался въ законности его власти, и по сей день возносились бы къ небу благодарственныя молитвы за счастливое избавленіе царевича отъ нкогда грозившей ему опасности.
Такова въ общихъ чертахъ была литература о Самозванц въ ту пору, когда Шиллеръ писалъ своего ‘Димитрія’. Изъ всего названнаго поэтъ воспользовался со чиненіями Олеарія, Трейера, Миллера и Левека,— безспорно, лучшимъ и наиболе полнымъ изъ того, что могло подлежать его выбору: остальной матеріалъ, въ основныхъ чертахъ, и безъ того былъ внесенъ въ сочиненія сейчасъ названныхъ писателей. Шиллеръ прибавилъ къ нимъ еще только пятое сочиненіе ‘Описаніе Польши’ англійскаго доктора Коннора {Beschreibung des Knigreichs Polen und rossHertzogthums Litthauen, Durch D. Bernard Connor, medicum in London, vormahls Lcib-Medicum Knigs Johannis III in Polen. Aus dem Englischen bersetzet. Leipzig 1700.}, цнное для него главнымъ образомъ по даннымъ о бытовой и политической жизни польскаго общества.
Такимъ образомъ, создавая своего героя, поэтъ долженъ былъ неизбжно считаться съ двумя противоположными, взаимно исключающими одно другое мнніями, съ двумя непримиримыми крайностями. Въ данномъ случа представляется излишнимъ выяснять, насколько убдительны были эти мннія, для поэта и то, и другое имло значеніе лишь фактическаго матеріала, чутье же художника подсказало наилучшій выходъ, а творческій талантъ въ самыхъ этихъ крайностяхъ открылъ данныя для художественной концепціи и созданія величественнаго, истинно трагическаго образа. Сознательный проходимецъ, основывающій свое счастье на одномъ нагломъ обман и грубо своекорыстныхъ разсчетахъ, конечно никогда не могъ стать героемъ Шиллера, съ другой стороны, даже допуская ‘подложность’ Димитрія, нельзя было закрывать глаза на цлый рядъ фактовъ, въ значительной мр содйствовавшихъ искреннему убжденію въ спасеніи царевича, при чемъ увровать могла не только толпа, но и самъ ‘спасенный’. Обильный матеріалъ въ такомъ именно дух нашелъ Шиллеръ у Левека и мастерски воспользовался имъ для своей трагедіи.
Шиллеровскій Димитрій не сынъ Ивана Грознаго, но онъ глубоко вруетъ въ свое царственное происхожденіе и чуждъ малйшаго сомннія на счетъ законности своихъ правъ на русскій престолъ. Все вокругъ него способствуетъ укрпленію этой вры: помощь поляковъ, убжденіе русскихъ. Димитрій вритъ въ себя, и въ него вритъ весь міръ. Къ тому же это личность по истин царственная, въ счастьи, равно и въ несчастьи, полная безстрашія, благородства, самодостоинства. Монастырскія стны давятъ его, цль его жизни — вернуть законное наслдіе, похищенное Борисомъ, и къ этой цли ведетъ его само Небо. Вотъ почему такъ убжденно звучитъ его рчь передъ польскими магнатами и шляхтой, вотъ почему такъ заразительно дйствуютъ его слова и увлекаютъ слушателей.
Дйствіе открывается блестящей картиною краковскаго сейма, Димитрій среди величественныхъ и исполненныхъ собственнаго достоинства польскихъ епископовъ, сенаторовъ и земскихъ пословъ разсказываетъ приключенія своей жизни, увренно восклицая:
Неправда: царь одинъ московскій — я!—
это картина, полная неподдльнаго драматизма, одна изъ самыхъ сильныхъ во всей трагедіи, сразу художественно обрисовывающая положеніе дла. Димитрій проситъ о поддержк, но въ его словахъ слышится голосъ, умющій не только просить. Безусловная вра въ самого себя, въ правоту своего дла идетъ рука объ руку съ политическимъ идеализмомъ, который заставляетъ его произнести такія слова:
А есть ли что правдиве на свт,
Какъ храбрый, независимый народъ?
Верховной властью древле облеченный,
Онъ самъ свои дянья повряетъ,
И преклоняетъ ухо ко всему,
Что человчно.
Такъ говоритъ онъ, мотивируя свою надежду найти справедливость и защиту, и тотъ же Димитрій, чтобъ лучше обезпечить себ эту защиту, не задумывается поддлаться подъ самыя грубыя страсти толпы, потакая ея низменнымъ инстинктамъ, и общаетъ богатую добычу всмъ, кто поможетъ ему овладть Москвою:
Кто въдетъ въ Кремль за мной, такъ — вотъ клянусь —
Тотъ въ бархат, шелку и соболяхъ,
И въ жемчугахъ ходить по буднямъ будетъ,
А серебромъ подкуй коня, кто хочетъ…
Вторая сцена 2-го акта изображаетъ намъ Димитрія готовымъ переступить ‘рубежъ земли московской’. Юноша охваченъ чистою радостью, видя желанныя поля и равнины своей родины, и вмст съ тмъ сердце его щемитъ мысль, что своимъ появленіемъ онъ вноситъ войну со всми ея ужасами и несчастьемъ:
Прости меня, прости, земля родная,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Простите, что съ оружіемъ враждебнымъ
Я въ мирный храмъ насильственно вхожу.
Но онъ долженъ идти: онъ единственный и послдній отпрыскъ династіи, и это налагаетъ на него особенныя обязанности.
Столкновеніе съ войскомъ Бориса, хотя на первый разъ и неудачное, оканчивается для Димитрія успхомъ: полководцы правительственной арміи передаются на его сторону, Димитрій доходитъ до Тулы и, кажется, никогда еще будущее такъ не улыбалось ему, какъ теперь. Небывалое счастье кружитъ ему голову, сердца всхъ людей, полныя надеждъ, склонились на его сторону, для нихъ это свтлое, радостное солнце, вновь озарившее русскую землю, онъ идолъ народный, его одваютъ въ царскую одежду, и съ этой минуты осуществляется мечта его жизни: онъ становится царемъ для своихъ подданныхъ.
Но именно когда Димитрій чувствуетъ себя на вершин счастья, судьба готовитъ ему тяжелый ударъ: убійца истиннаго царевича открываетъ ему всю правду, сообщая, насколько тотъ обманывается, считая себя за дйствительнаго сына Ивана: истинный Димитрій въ могил, его убійца, видя, что вмсто ожидаемой награды царь Борисъ ему же угрожаетъ смертью, пылая мщеніемъ, подыскалъ мальчика, схожаго чертами лица съ покойнымъ царемъ Иваномъ, надлъ на него золотой крестъ, снятый имъ самимъ съ убитаго царевича, и отдалъ ребенка на воспитаніе въ монастырь, посвятивъ игумена въ свою тайну. Такимъ образомъ теперешній Димитрій — подкидышъ, не боле. Извстіе это порождаетъ въ душ Димитрія цлую бурю: ‘Ты, говоритъ онъ, смертельно поразилъ мое сердце, ты отнялъ у меня вру въ самого себя. Прощай, мое мужество, мои надежды! Охваченный ложью, въ разлад съ самимъ собою, теперь я не боле, какъ врагъ людей, и отнын я и правда,— мы разошлись навки’… Душевное равновсіе покидаетъ Димитрія, возмущенный требованіемъ награды, онъ тутъ же убиваетъ встника ужаснаго факта.
Но что длать ему самому? Откажется ли онъ отъ своей цли?… О, нтъ, теперь ему уже нельзя отступать назадъ: жизнь его друзей и сподвижниковъ поставлена на карту. Народъ вритъ въ него, и можетъ ли онъ, Димитрій, ввергнуть его въ несомннную пучину бдъ?— а это неизбжно случится, если онъ отступитъ. И почему онъ не можетъ, даже и не будучи истиннымъ царевичемъ, все же оказать благодяніе своей стран? Разв не мечталъ онъ освободить крестьянъ отъ крпостного ига? Подобно Фіеско и Валленштейну, Димитрій достигаетъ власти не изъ низкихъ личныхъ побужденій,— нтъ, имъ двигаетъ сила, составляющая удлъ великихъ, возвышенныхъ натуръ. Какъ Фіеско, который при вид города, облитаго утреннею зарею, сбрасываетъ съ себя нершительность и принимаетъ ршеніе домогаться короны, хотя бы путемъ обмана и лицемрія, какъ Валленштейнъ передъ ршающимъ разговоромъ съ Врангелемъ, обсуждая самъ съ собою безвыходное положеніе, въ какое онъ попалъ, признаетъ, что возврата для него боле уже не существуетъ,— такъ точно и Димитрій въ разгар колебаній приходитъ къ убжденію, что онъ долженъ царствовать. И, подобно Фіеско и Валленштейну, онъ ршается на преступленіе не изъ мелочнаго эгоизма, а изъ благороднаго движенія души, на благо родины и народа.
Однако благородная цль должна осуществляться лишь благородными средствами. Пока Димитрій вритъ въ себя — онъ остается человкомъ, достойнымъ полнаго уваженія и симпатіи, но когда желанная цль достигнута, оказывается, роковая сила овладла героемъ, право превращая въ безправіе. Въ концепціи Шиллера намъ слышатся отдаленные отзвуки античнаго пониманія человческой судьбы. Трагическій фатумъ влечетъ Димитрія отъ счастія къ несчастью, наряду съ самымъ возвышеннымъ въ человк уживается и самое дурное: злыя силы только подавлены, притуплены, но не искоренены, настанетъ благопріятный моментъ, и он проснутся, злорадно поднявъ голову, и, овладвъ человкомъ, неумолимо поведутъ его къ гибели {‘Demetrius wird eine tragische Person, wenn er durch fremde Leidenschaften, wie durch ein Verhngniss, dem Glck und dem Unglck zupeschleudert wird, und bei dieser Gelegenheit die mchtigsten Krfte der Menschheit entwickelt, auch die menschliche Verderbniss zuletzt erleidet’. (Слова Шиллера).}. Стоило Димитрію потерять вру въ свое происхожденіе, и онъ становится тираномъ, простымъ обманщикомъ. Первою его жертвою падаетъ тотъ, кто открылъ ему правду, потомъ Димитрія увлекаютъ страсти другихъ, временами онъ то необдуманно попираетъ завты праотцевъ, то становится причудливымъ деспотомъ.
Но какъ ни глубоко падаетъ Димитрій, онъ все же не потерялъ вполн нашихъ симпатій. Мы не можемъ ему не сочувствовать въ его нжной (въ противоположность исторической дйствительности) страсти къ Ксеніи, дочери царя Бориса, къ которой его влечетъ нравственная сила, проявленная этою свтлою двушкою въ минуты несчастья, не можемъ не сочувствовать ему, видя его любовь отвергнутой, особенно когда сердечная рана еще усилена циничнымъ признаніемъ честолюбивой Марины, заявившей Димитрію, тотчасъ посл внца, что она никогда не считала его истиннымъ царевичемъ, но выходила замужъ по однимъ личнымъ разсчетамъ.
Шиллеру удается до конца сохранить трагическое величіе въ своемъ геро. Послднія минуты Димитрія, опять таки въ противность исторіи, не заключаютъ въ себ ничего для него постыднаго или безславнаго. Уязвленный Мариною, Димитрій находитъ нкоторое утшеніе въ сознаніи, что есть однако сердце, никогда не перестававшее биться за него — это Лодоиска, дочь с