‘Міръ Божій’, No 2, 1895
Детство и юность Н. Н. Ге, Ге Николай Николаевич, Год: 1895
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Дтство и юность Н. Н. Ге. Въ январьскомъ номер ‘Свернаго Встника’ помщена первая статья В. Стасова о недавно умершемъ художник Ге, составленная, главнымъ образомъ, на основаніи автобіографическихъ замтокъ послдняго. Въ ней В. Стасовъ говоритъ о дтств Ге, о его гимназическихъ годахъ и о пребываніи его въ университет.
Предки Ге по отцу были французы. Праддъ его былъ эмигрантъ, пріхавшій въ Россію въ конц прошлаго столтія, во время великой революціи. Сынъ его поступилъ на военную службу, къ кирасирскій полкъ, стоявшій въ Полтавской губ., и женился на дочери одного полтавскаго помщика, Дарь Яковлевн Коростовцевой, на рукахъ которой впослдствіи воспитывался ея внукъ, будущій знаменитый художникъ.
Отецъ Ге тоже нкоторое время служилъ офицеромъ, но затмъ вышелъ въ отставку, поселился въ имніи у матери и занялся сельскимъ хозяйствомъ. У него было трое сыновей, я младшій изъ нихъ, Николай Николаевичъ Ге, и составляетъ предметъ настоящей статьи.
Дтство Ге протекло въ деревн, въ мирной обстановк помщичьей жизни. Мать его умерла отъ холеры черезъ 3 года посл его рожденія, и онъ росъ у бабушки, окруженный почти исключително женщинами. Наибольшее вліяніе на душевный складъ Ге имла его бабушка — добрая, богомольная старушка, и крпостная няня Наташа. Мальчикъ очень любилъ свою няню и, благодаря ей, рано началъ знакомиться съ темными сторонами тогдашняго помщичьяго быта. Отецъ его рдко бывалъ въ деревн, и, вмсто него, длами управлялъ отставной солдатъ Огурцовъ, отличавшійся необыкновенной жестокостью съ крпостными. Передъ нимъ вс трепетали. Особенно ненавидлъ онъ молодую няню, которую очень любили и бабушка, и внуки. Однажды онъ подкараулилъ, какъ ее поцловалъ въ саду молодой учитель (впослдствіи женившійся на ней). ‘Огурцовъ варварски съ ней за это расправился и управы на него не было никакой. Бабушка и внуки могли только плакать — и больше ничего’. Подобные факты глубоко вліяли на впечатлительнаго мальчика. Онъ разсказываетъ, напр., еще слдующее происшествіе: ‘Длинная комната, бревенчатыя стны. Въ углу много образовъ, восковыхъ, недогорвшихъ свчей. На постели сидитъ бабушка въ бархатныхъ сапогахъ и сухою, съ длинными пальцами, рукою гладитъ по голов своего сиротку-внука, меньшого, а потому и любимаго. И внуку, и бабушк хорошо, мирно, тепло… Вдругъ, двери распахнулись, и влетаетъ сверстникъ внука, Платошка, и сквозь слезы быстро не то проситъ, не то ждетъ. Бабушка спокойно указываетъ ему рукою мсто подъ своей постелью и туда Платою ка, съ радостью, смшанною со страхомъ, ныряетъ. Въ дверяхъ вслдъ за Платошкой выростаетъ старикъ съ военной выправкой и спрашиваетъ: ‘не здсь ли Платошка?’,— и бабушка милымъ, кроткимъ малороссійскимъ выговоромъ отвчаетъ ему: ‘онъ уже не будетъ, не будетъ, ступай Огурцовъ’, и Огурцовъ, сраженный этой добротой, уходитъ, а внукъ все видлъ, все понялъ, самъ ни слова, но еще и еще боле любитъ свою бабушку, и явивъ ея образъ въ немъ даже черезъ 50 лтъ’.
О своихъ первыхъ попыткахъ рисованія мальчикъ говоритъ слдующее:
‘Я началъ рисовать, не помню когда. Помню только, что нарисовалъ разъ на полу мломъ лошадей и архимандрита въ мантіи, что мн ужасно нравилось. Бабушка замтила, что лошадей рисовать можно на полу, а архимандрита нельзя, потому что гршно, и стала мн давать листки бумаги, чтобы я священные предметы рисовалъ на бумаг. Это я исполнялъ и всегда отдавалъ бабушк’.
Десяти лть Ге поступилъ въ кіевскую гимназію и жилъ тамъ въ пансіон, гд пробылъ до окончанія курса. Онъ съ любовью вспоминаетъ гимназическихъ учителей: большинство изъ нихъ были люди очень просвщенные, любившіе свое дло и относившіеся къ ученикамъ въ высшей степени гуманно. Судя по разсказамъ Ге, многіе изъ этихъ учителей были типичными представителями ‘идеалистовъ 40-хъ годовъ’. Вотъ, наприм., что онъ разсказываетъ про учителя русскаго языка: ‘Арсеньевъ, большой поклонникъ Жуковскаго, былъ чрезвычайно нжный, добрый человкъ. Относился ко всмъ ровно, уважалъ учениковъ занимающихся. Я помню, когда посл исполненныхъ мною декорацій, онъ меня вызвалъ и вдругъ остановилъ. ‘Нтъ’, говоритъ, ‘ты не можешь не знать и не учиться. Ты художникъ, ты понимаешь прекрасное, я видлъ твои работы’. И затмъ никогда меня не опрашивалъ. Директоръ гимназіи по вечерамъ приходилъ въ спальню учениковъ и читалъ лежащимъ въ постеляхъ мальчикамъ Гоголя. Чтеніе и бесда продолжались иногда до полуночи. Другіе учителя тоже были всегда очень ласковы къ дтямъ. Но наибольшею популярностью пользовался учитель исторіи — извстный Костомаровъ. ‘Когда онъ приходилъ въ классъ, все замирало какъ въ церкви’, говоритъ Ге. Костомаровъ никогда никого не спрашивалъ, не ставилъ балловъ. ‘Бывало, онъ кинетъ намъ какую-то бумагу и говоритъ скороговоркой: ‘Вотъ, надо проставить баллы, такъ вы ужъ самы это сдлайте’. И что же — никому не было поставлено боле тройки. Нельзя, совстно, а вдь было тутъ до 60 человкъ’. Уроки его были духовные праздники, которыхъ вс ждали. Когда раздавался звонокъ, то и учителю, и ученикамъ было жалко, что время такъ быстро пролетло.
H. Н. съ особенной любовью вспоминаетъ гимназическаго учителя рисованія. Это былъ скромный, кроткій человкъ, мечтавшій сдлаться художникомъ, но ему не удалась артистическая карьера, и онъ сдлался учителемъ рисованія въ гимназіи. Ге былъ его любимымъ ученикомъ и часто навщалъ его. Вотъ какъ онъ описываетъ домашнюю обстановку своего перваго учителя: ‘Маленькая комната, на полу везд разсыпано смя для голубей, которые тутъ же ходятъ, стоитъ мольбертъ, на немъ неоконченная картина ‘Меркурій усыпляетъ Аргуса’, шкатулка съ красками еще въ пузыряхъ, овальныя палитры. гипсовыя головы, клтки для голубей, этюды, рисунки по стнамъ, запахъ сигары, и милый, кроткій едоръ Алексевичъ сидитъ, въ одномъ жилет, грустный, молчаливый, перебираетъ на гитар грустные мотивы… Каждый годъ къ акту я готовилъ массу рисунковъ всякаго жанра акварелей. Тутъ было все — и головы, и виды. едоръ Алексевичъ все раскладываетъ на стол и любовно меня благодаритъ. Мы съ нимъ представляли дятельность по искусству за всхъ’.
Окончивъ гимназію, Ге поступилъ въ кіевскій университетъ, но пробылъ тамъ всего годъ и затмъ перешелъ въ Петербургъ. Въ Петербург онъ прежде всего бросился въ академію художествъ, смотрть картины Брюлова. ‘Пріхалъ, увидалъ Помлею и не могъ наглядться’, писалъ онъ.
Въ Петербург время его длилось между лекціями и посщеніями академія художествъ. Наконецъ, влеченіе къ искусству пересилило все остальное, онъ ршилъ бросить университетъ и всецло отдаться живописи. Толчкомъ къ этому ршенію была встрча его со старымъ гимназическимъ товарищемъ, П. П. Заблкой, который сообщилъ ему, что занимается въ академіи. Разсказы его о классахъ, о художнической работ такъ воспламенили молодого студента, что онъ въ 1859 г. бросилъ университетъ и поступилъ въ академію. Ему было тогда 19 лтъ. Съ тхъ поръ въ его жизни открывается новая эра.