Дешевая юмористическая библиотека ‘Сатирикона’
Выпуск 39
(1912)
ЗАМЕТКИ ПРОВИНЦИАЛА
I
II
III
IV
V
VII
В СВЯТУЮ НОЧЬ
I
II
III
——
РАССКАЗ О БИЛЛИАРДНОЙ ИГРЕ, О БИЛЛИАРДНЫХ ИГРОКАХ, О БИЛЛИАРДНЫХ НЕУДАЧНИКАХ И О ПРОЧЕМ
ИНТЕРВЬЮЕРЫ
I
Дешевая юмористическая библиотека ‘Сатирикона’. Выпуск 39, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1912
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т.
Т. 3. Круги по воде
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2012
Заметки провинциала
В святую ночь
Рассказ о биллиардной игре, о биллиардных игроках, о биллиардных неудачниках и о прочем
Интервьюеры
Пасхальная метель
Чудак
Страшная секта
Когда я приехал в Петербург — у меня на очереди были следующие дела, аккуратно отмеченные в запиской книжке:
Полечиться массажем. Отыскать хорошую массажистку.
Найти экономку для ведения хозяйства у меня в Крыжополе.
Подыскать подходящую натурщицу для позирования в моей картине: ‘Диана встречает Эндимиона’.
Пригласить солидную лектрису для чтения мне по вечерам, по случаю слабости глаз.
Я взял газету и быстро отыскал в отделе публикаций все нужные мне профессии:
‘Молодая, опытная массажистка. Массирует у себя на дому от 3 до 7 ч. веч.’.
‘Предлагает заведовать у одинокого экономка. Согласна в отъезд’.
‘Молодая, хорошего сложения натурщица позирует художникам. От 1 ч. до 9 час’.
‘Солидная, пожилая дама предлагает быть лектрисой у инт. м. ч.’.
— Это вы экономка?
Спросил я встретившую меня даму.
— Да. Я, — приветливо улыбнулась она.
— Вы согласны в отъезд?
— О, куда угодно.
— Ваши условия?
— Жалованье в месяц 500 рублей. Ну, конечно, еще пара платьев в месяц и две-три безделушки.
Я помолчал.
— Вы, действительно, экономка?
— Конечно. Ведь вы читали публикацию.
— Знаете что? — сказал я серьезно. — Брать для соблюдения экономии в хозяйстве экономку, стоимостью в тысячу рублей — напоминает мне поступок некоего человека, имевшего состояние в тысячу рублей и купившего на эту тысячу рублей кассу для хранения этой тысячи рублей. Вы понимаете, что он остался при кассе, идеальной хранившей деньги, но без денег, которые бы можно хранить в этой кассе. Прощайте.
Публиковавшаяся ‘солидная пожилая лектриса’, действительно, оказалась солидной пожилой дамой, одетой немного безвкусно, но богато.
— А, это вы! — сказала она, рассматривая меня в лорнет. — Так, так… Вы мне нравитесь.
— Спасибо, — скромно улыбнулся я. — Вы мне тоже нравитесь. Ваши условия?
— Сто рублей в месяц и сотня сигар. Я люблю запах хороших сигар.
— Неужели вы курите сигары?!
— Нет это вы будете курить.
— Да вам-то что до этого — буду я курить или нет?
— А как же! Раз я вам их даю — вы должны курить.
— Признаться… я не понимаю… Почему вы даете? И потом — сто рублей в месяц — это цена неподходящая.
— Как хотите. Больше я не могу платить.
— То есть получать?!
— Платить!!!
— По-лу-чать?!!
— Пла-тить!!!!
— Вы? Мне?
— Я. Вам.
— Вы же будете у меня лектрисой и вы же будете мне платить деньги?
— Ах, ты мой котенок, — сказала она, обнимая дряхлой рукой мою шею. — Ты маленький дурачок… Куда же ты? Ну, ладно — сто двадцать! Убежал… Боже, как нынче дорожают молодые люди!.. Прямо-таки приступу нет!
— Очень рад познакомиться, — поклонился я высокой, хорошо сложенной натурщице, в розовом пеньюаре. — Поработаем во славу искусства! Вы мне подойдете…
— Еще бы, — засмеялась она. — Ну, раздевайтесь.
— Я? Раздеваться? Зачем?
У меня было такое изумленное лицо, что она участливо спросила:
— Может, вы не туда попали? Может, вы ошиблись адресом?
— Вероятно, — облегченно вздохнул я. — А, понимаю. Вы массажистка! А я думал, что натурщица. Чуть не попросил вас раздеться.
— Да я и есть натурщица.
— Как?! И вы, натурщица, предлагаете художнику раздеваться?!
— Да, неужели, вы художник?
Она хлопнула себя по бокам, присела на пол и залилась хохотом.
VI
Я сделался осторожным.
— Это вы и есть массажистка?
— Я, я.
— Настоящая массажистка? которая массирует? Не натурщица?
— Конечно, не натурщица. Я массажистка.
Я бешено взревел:
— Вы массажистка? Так зачем же вы раздеваетесь, когда мне нужно раздеваться, мне, нуждающемуся в массаже, а не вам?!
На глазах ее показались слезы.
— Вижу, — печально сказала она. — Понимаю… Просто я вам не нравлюсь.
Я вышел от нее, выбросив свою записную книжку, изорвал газету с публикациями и, купив билет, уехал в Крыжополь.
Уехал… Уехал совсем из этого ‘города шиворот-навыворот’, где экономки разоряют, лектрисы платят слушателям за свое чтение, натурщицы раздевают художников, а массажистки сами раздеваются перед больными.
Маленький, сухощавый старик сидел в убогой комнате на ветхом стуле, опустив голову, сложив руки ладонь-к-ладони — и терпеливо слушал…
Жена — угрюмая старуха со злым лицом, говорила, размахивая руками:
— Тоже! Миллионер нашелся… яйца красить! Хороши будут и белые. Ротшильд ты что ли, прости Господи? Одной краски на гривенник извел. На улице валяются гривенники, что ли?
— Милая! — сказал старик. — Ведь я тебе уже говорил, что я гривенник этот нашел на улице. Иду — смотрю — лежит беленький. А, думаю, — плутишка! Возьму я тебя, да куплю на тебя красочки для яичек.
— А хоть бы и на улице нашел. Это фабрикант какой-нибудь может на прихоти гривенниками бросаться, а нам, миленький, это не пристало!
— А зато я апельсинных корок для водки даром достал!
— Еще бы ты апельсинные корки стал покупать! Пока еще, милый мой, банкирской конторы не имеешь! А кто заплатил за среднюю курицу семь гривен? Я заплатила за среднюю курицу семь гривен? Нет, ты! Пусть другие прожигают жизнь, как хотят, но тебе-то, старому, уже пора остепениться!..
В передней раздался звонок. Старуха побежала к дверям и через минуту впустила высокого молодого человека, одетого в порыжевшее летнее пальто и старые лаковые ботинки. В руках пришелец мял черную широкополую шляпу. Держался он, впрочем, очень независимо.
— Что нужно вам, государь мой? — подозрительно спросил старик.
— Если вы меня пригласите сесть, я вам все, как есть выложу. Все, можно сказать, до крупиночки из этого мешка вытряхну.
Он похлопал себя по голове.
— Ну, садитесь. С праздником вас.
— Вас также, дедушка. Это ваша супруга? Здравствуйте, мамаша. Ах, если бы вы знали, зачем я к вам пришел! Вы бы мне в ножки поклонились! Эх, знаю, что подлость делаю, разбалтывая об этом, да уж такова моя натура… Мамаша! Что вы так на меня смотрите? Я только спрошу вас: хотите получить ни за что ни про что целую кучу денег?
— Не желаете ли стаканчик вина выпить? — предложил старик, вставая со стула к которому он до этого был точно пришит.
— После, старина, после. Вот что: если бы я сообщил вам, что там, на улице, за вашей дверью лежит куча золота — дали бы вы мне за эти сведения половину?
— На улице?! — спросила старуха, делая порывистое дивжение к дверям.
Незнакомец усмехнулся.
— Не сейчас, мамаша, не сейчас! Сейчас еще не лежит.
— И четверти довольно будет, — сказал хладнокровно старик, пожевывая губами.
— Четверти мне мало.
Маленький старик вспомнил слова своей энергичной жены и сказал:
— Довольно будет, довольно. Я не какой-нибудь Ротшильд, чтобы половинами разбрасываться.
— Экой ты, дедушка, жилистый… Ну, ладно. Дело, видишь ли, вот в чем: читали ли вы, господа, рассказы о людях, которые в пасхальную ночь творили какое-нибудь доброе дело, отдавали какому-нибудь голодному горемыке последние крохи, а потом Господь посылал им за это радость и богатство?
— Давай дальше! — сказал старик.
— Ну, вот. Вы слышали что-нибудь о богаче Картузине? Об его прошлогодней выходке говорил весь город.
— Нет, не слышали.
— Как же! Это какой-то полупомешанный чудак… Он наряжается в оборванное платье, отправляется к дверям дома каких-нибудь жалких бедняков и, развалившись на земле, начинает громко стонать, как человек, истомленный мучительным голодом и жаждой. От одной, от другой двери его погонят, он идет к третьей и проделывает ту же церемонию. В конце концов, конечно, встречается какой-нибудь сердобольный бедняк, который сжалившись над ним, приглашает к себе в дом, дает ему поесть и снабжает последними грошами на будущее… И что же вы думаете? Через час-два после ухода оборванца приходит к сердобольному человеку артельщик и выкладывает ему пять тысяч чистоганчиком. Недурно, а?!.
— Чего же вы от нас хотите?
— Хочу, — торжественно сказал молодой человек, — чтобы тысченка-другая перепала мне! Я узнал, что Картузин нынче будет лежать у ваших дверей.
— Слышишь, жена? — прищурился маленький старикашка.
— Вам не нужно было бы нас и предупреждать, — сказала старуха. — Мы, все равно, отдали бы и без этого нуждающемуся последнее. Пусть только ляжет под двери.
— Э, тетя! Бросьте штучки, — захохотал незнакомец. — Меня на это не возьмешь… Будем решать начистоту. Хотите пополам — ладно, а нет — стоит мне только шепнуть ему, что вам уже все известно…
— Подавись третьей частью, — предложил старик, потирая ладони одну об другую.
— А тебя, дедушка, от двух третей, не разорвет?
— Не разорвет. Нас ведь, двое со старухой. Так что — нечего там.
— В таком случае, — по рукам!
Так было продано и разделено на части лучшее, что есть, в природе — человеческое милосердие, прекрасный душевный порыв, доброе, чудаковатое сердце оригинала-миллионера.
Спрятавшись за оконной занавеской, старик выглядывал на улицу и нетерпеливо постукивал по стене сухими пальцами.
Наконец, он облегченно вздохнул: из-за угла, направляясь к его дверям, показался какой-то оборванец, он, придерживаясь за стены, тихо брел, еле передвигая слабыми ногами, будто одержимый невыносимыми муками голода и жажды.
— Варвара! — крикнул старик. — Ты подмела сор около подъезда, как я тебе говорил?
— Подмела. Даже песочком посыпала.
— И дура. Вечно пересолит. Ты бы еще ему постель выставила…
Оборванец, между тем, шел, ни на что не обращая внимания, и в лице его, обращенном к равнодушному небу, сквозила голодная тоска.
У дверей дома, где его подстерегали, силы, наконец, оставили несчастного: он зашатался и рухнул наземь с глухим стоном.
— Есть! — сказал старик, потирая ладонь-о-ладонь. — Лег. Выходи, Варвара. Действуй, Варвара!
Варвара неторопливо вышла на крыльцо, вскрикнула от неожиданности, увидав лежащего, и потом участливо наклонилась к нему.
— Бедняга! Эй, молодой человек… Вы что, больны, что ли?
— О, добрая госпожа, — еле ворочая языком, сказал оборванец. — Я уже третий день ничего не ел. Конечно, и вы, вероятно, прогоните меня, как уже гнали от подъездов другие добрые господа.
— Звери! — сказала старуха, утирая кулаком слезы. — Что у них лежит в том месте, где должно быть сердце? Камень, или — еще хуже — слиток золота. Эй, старик! Иди сюда, помоги мне поднять этого беднягу. Мы будем хуже волков, если не дадим ему чего-нибудь поесть и подкрепиться.
— Вы… Вы меня не гоните? — изумленно вскричал лежащий.
— Как видите, — улыбнулась старуха. — У старой Варвары есть еще кое-что в груди, хоть она и бедна, как церковная крыса.
При помощи старика и его жены, оборванец кое-как поднялся и вошел в дом.
Варвара сама сняла с него рваное старое пальто, заботливо повесила его на вешалку в передней и потом весело захлопотала.
— Вот вам! Кушайте на здоровье! Жареная курица, колбасы, яички крашенные — мой старичина сам и красил. Водочка на апельсинных корках. Селедочка малосольная.
Оборванец набросился на все с жадностью изголодавшегося человека, но, утолив первый голод, всплеснул руками и сказал:
— Боже! Я съел почти все, в то время, когда вы приготовили для себя… Простите меня! Я вижу — живете вы небогато и запасов у вас нет… Я себе этого никогда не прощу…
— Не думайте о нас! — сказал старик, кротко улыбаясь, — нам много не надо, да и потом — согласитесь сами — приятнее съесть вместо разносолов, сухую корку хлеба, зная, что ты накормил и избавил от смерти ближнего своего.
— Вы — добрый человек! — растроганно сказал незнакомец, пожимая хозяину руку.
— Если бы у нас было всего вполовину меньше, — сказала Варвара, — и то бы мы вам отдали все. Такое уж у нас правило!
Незнакомец пожал руку и Варваре.
— Вы добрая женщина.
— Кушайте, пожалуйста. Вот кулич!
— Спасибо, — дрожащим голосом сказал незнакомец, утирая непрошенные слезы. — А теперь я пойду. И так я, кажется, злоупотребил вашей добротой.
— Куда же вы теперь пойдете? — сочувственно прищурился старик.
— Куда? Бог его знает куда. У меня нет пристанища. Впрочем, переночую под каким-нибудь кустом…
— А деньги у вас есть?
— Ни копеечки.
— Тогда… — смущенно начал старик, вскочил, выбежал в другую комнату и вернулся сейчас же, держа двумя пальцами золотой. — Тогда… вот… Это все наши скудные сбережения, но мы отдаем вам от чистого сердца. Вам они нужнее!
— Как мне благодарить вас! — со слезами на глазах воскликнул неизвестный.
— Никак, — скромно покачал головой старик. — Благодарность за это — наша чистая совесть и спокойное сердце. Мы теперь не будем терзаться, боясь, что вы нуждаетесь. Авось, Бог пошлет нам!
Осыпая мужа и жену благословениями, незнакомец натянул свое ветхое пальто и вышел.
— Бог пошлет вам! — сказал он на прощание.
— Конечно, — подтвердил старик. — Иначе, — где же тогда справедливость?
Незнакомец вышел и бодро зашагал по улице, делая широкое шаги в такт гудевшему где-то пасхальному колоколу.
Из-за угла выдвинулась сначала широкополая, черная шляпа, потом порыжевшее летнее пальто, а потом показался и весь молодой человек — автор чудовищной комбинации с добряком-миллионером.
Он осторожно огляделся и подошел в оборванцу.
— Ну, что? Небось, хорошая кормежка?
— Чудесная! Наелся свыше головы. Давно так не кормили.
— Вот, видишь! А ты еще хотел продавать свой редкостный револьвер!.. Револьвер, брат, нам еще пригодится на будущее… Ты его побереги. А денег дал?
— Дал и денег. Десять рублей.
— Молодец старина! Ловко я разогрел его. А теперь и стаканчик винца не грешно выпить!..
Маленький старик сидел на ветхом стуле, опустив голову и потирая руки ладонь о ладонь.
— Не идет чего-то артельщик от этого фрукта, — проворчала жена.
— Да, — равнодушно сказал старичок. — Не идет.
— А вдруг и совсем не придет!
— Бывает и так, — согласился старичок.
— Может, он и думать о нас забыл? Может, ему что-нибудь не понравилось?
— Э, миленькая, все может быть. Они народ избалованный.
— Черт с ними, думает. И без моих денег, мол, обойдутся.
— Наверно, сидит и думает: дьявол их забери — этого старика и старуху, — поддержал равнодушным тоном супруг. — Шиш они получат, вместо денег.
— Так что же, значит: наша колбаса, курица, яйца, водка и деньги — пропали даром? — пронзительно закричала жена.
— Не кричи, старуха. Не надо кричать. Господь посылает убогим.
— Дожидайся! А пока что плакала наша курица и десять рублей!
— Чего ж плакали, — кротко сказал старичок, потирая ладони одна о другую. — Им нечего плакать.
— Почему же это так, позвольте вас спросить?
Старичок улыбнулся лучезарной улыбкой и вынул из кармана револьвер.
— Такая вещь стоит больше тридцати рублей. Я у него в пальтишке нашел. Думаю: если он богач — ему этой штуки не жалко, если жулик — все-таки мы двадцать целковых с тобой, душенька, заработали. Зачем же роптать, старушка? Нужно довольствоваться малым.
Вы просите меня сказать, что-либо о биллиардной игре… Почему, именно, меня? Почему о биллиардной игре? Что? Вы меня видели несколько раз за биллиардом? Ну, что ж… Если вы считаете это достаточным основанием — пожалуйста.
Да, я один из самых азартных биллиардных игроков. Несколько лет тому назад в Харькове я проводил у биллиарда дни и ночи и, в конце концов, добился даже некоторой известности: я прославился, как один из самых худших биллиардных игроков.
Я объясняю это своей близорукостью, а, отчасти, артистичностью натуры: не умея еще, как следует, играть, я ‘заказывал’ самые диковинные, почти невозможные, шары.
Например: мне страшно хотелось положить в уголок четырнадцатого… Но путь к нему был прегражден тремя шарами, стоявшими так, что к четырнадцатому можно было пробраться, только перешагнув через них. Я хладнокровно говорил:
— Играю четырнадцатого!
— Ка-ак? Каким образом?
Играю своего от двух бортов по одиннадцатому, а одиннадцатый дуплетом от шара… какой там стоит?.. Ну, это неважно… все равно… а одиннадцатый от шара кладет четырнадцатый.
Все смотрели на меня с удивлением и тайным восторгом.
Я долго целился… Трах! Я не только не попадал в вспомогательного одиннадцатого, но мой собственный шар, не добегая до намеченного борта, прямо и непосредственно сваливался в лузу, за что от меня отсчитывалось, в виде штрафа, пять очков.
Вы спрашиваете меня о происхождении биллиардной игры и об имени ее изобретателя?
Я полагаю, что изобретателя никакого не было, а родоначальником биллиарда следует считать обыкновенный обеденный стол, который постепенно и незаметно совершенствовался.
Сначала играющие или, вернее, обедающие, покончив с супом, принимались за горячий картофель и, ради забавы, перекатывали круглые картофелины друг к другу. Так как картофель был горяч, — игроки ловили его в полы своих камзолов, которые при усовершенствовании и выродились в современные лузы. Картофелина, брошенная неловкой рукой, не попадала в подставленную полу камзола и падала на пол, что лишало игроков возможности употреблять ее в пищу. Отсюда возникли борты, преграждающие возможность шару вылетать за пределы стола. Впрочем, есть такие игроки, шары которых никакой борт не удержит в границах биллиарда. Мне это часто удавалось…
Вот, в общих чертах происхождение биллиарда. Допотопные вилки заменились киями, вместо скатерти употребляют сукно… Что? Вы находить мое объяснение ненаучным? Не знаю… Значит, кто-то из нас больше понимает и разбирается в законах логики и эволюции…
Типы биллиардных игроков?
Их очень много, но главных три: экспансивный игрок, советчик и ‘жук’.
В особенности, врезался мне в память экспансивный игрок… Он весь — один нерв. Когда его противник нацеливается на шар, он танцует около биллиарда, делает обреченному шару какие-то знаки, будто предостерегая от грозящей опасности попасть в лузу, а когда шар уже покатился — он перегибается всем телом на сторону, искренно думая, что центр тяжести перемещается не только в его теле, но и в катящемся шаре. А когда экспансивный игрок сам ‘делает шара’, он, ударив кием, забегает на другую сторону биллиарда, машет рукой тихо катящемуся шару, тычет пальцем в лузу, указывая ему могилу, дует на него, а иногда, схватив лихорадочно мел, чертит на сукне дорогу, ведущую прямехонько в лузу. Но шар — большой толстый философ, которому дороги свои высшие законы. Если его неправильно толкнули — никакая лесть, приказание и зазывание не помогут. Он насмешливо остановится у борта, где и затихнет.
Однажды, зайдя в биллиардную, я в табачном дыму и копоти услыхал странное слово:
— Упань! Упань!
Сначала я думал, что это военный клич индейцев, неведомым образом завоевавших биллиардную. Но потом оказалось, что это — повелительное наклонение от слова ‘упасть’, которое относилось к шару над лузой. Вопил экспансивный маркер, у которого были, очевидно, свои соображения насчет русского языка.
Второй тип — советчик. Он почти никогда не играет, а если играет, то прескверно. Он ‘советует’,
— Зачем вам играть четырнадцатого? Он никак не проходит. Восьмерка ему мажет. Вот вам десятку играть нужно в средину: прямо-прямо попадает в лузу.
Десятка может попасть или не попасть, но советчику всегда попадает…
Если десятка положена, накидывается партнер игравшего:
— Лезете вы тут со своими советами, черт вас подери… Вот он и положил десятку!
Если десятку не удалось положить, ругает игрок, не попавший десяткой в средину:
— Хотел играть четырнадцатого, так нет — ‘играй десятку!’ Лезет тут со своими советами, чтоб ты пропал!
Советчик смиренно молчит минут пять… Потом — неожиданно загорается:
— Куда, куда вы? Вам нужно семерку в угол играть с оттяжкой под девятку. Трех шаров сделаете. Неужели, вы не видите?
— Хотите я хлопну вас кием по голове? — предлагает один из игроков.
Советчик этого не хочет. Ему хотелось бы только, чтобы пятнадцатого играли в средину.
Были попытки выбрасывать советчика за двери или запихивать под биллиард. Но он заглядывал потом в окно или вылезал из-под биллиарда и коротко говорил:
— Зачем вам дуплет, когда шестерка прямо висит над лузой…
Третий тип — ‘жук’. Так называется профессиональный биллиардный игрок, хладнокровный, искусный, хитрый и продувной.
Он может целый час играть с видом глупого новичка, завлечь вас и постепенно обыграть дотла.
Может часами сидеть около двух игроков и давать самые глупые, нелепые советы — пока терпение у одного из игроков не лопнет и он не скажет досадливо:
— Что вы с глупыми советами лезете… Давайте-ка сыграем лучше… Я вам покажу!
‘Жук’ неумелыми руками берет кий, держа его вверх ногами… Роняет мел.
— Я вам покажу! — торжествет игрок.
Конечно, в конце концов, ‘показывает’ жук…
Я мог бы многое рассказать из того, что мне приходилось наблюдать во время моих прошлых скитаний по биллиардным: о мазчиках, о целых ‘группах’ жуков, о разных играх: ботифон, чухонской, алягер, в пять шаров. Но эти игры не интересны тем, кто их не знает, и еще более не интересны тому, кто их знает…
Мастерские удары? Да, мне приходилось их видеть.
Недавно мне пришлось играть с одним поэтом… Он уверил меня, что прекрасно играет на биллиарде, и я, действительно, видел один его мастерский удар: он долго целился с ‘навеса’ (‘пистолетом’) тяжелым кием, взмахнул им… тонким концом прорвав сукно под шаром (шар не двинулся с места), толстым концом кия ударил какого-то злосчастного ‘советчика’ в глаз, а когда обернулся к пострадавшему, чтобы извиниться — тонким концом кия разбил большую лампу, висевшую над биллиардом. Все это он назвал: ‘комбинированным ударом’.
Я давно играю на биллиарде, но только в тот вечер постиг разницу между простым ударом и ‘комбинированным’… Первый — ничего не стоит перед вторым, а второй — стоил нам около сорока рублей (сукно, лампа и глаз…).
Они ходят ко мне частенько и всегда у них такой вид, будто бы их заставило прийти неотложное дело.
А дела никакого и не было. Просто они приходят, садятся и с любопытством спрашивают:
— Что вы думаете о самоубийствах, участившихся за последнее время?
— Что вы думаете о воздухоплавании?
— О краже бриллиантов из ювелирного магазина?
— О котиковом промысле?
Помню появление первого интервьюера очень меня обрадовало и польстило мне. Я приветствовал его радостным воплем, скомкал в своих объятиях, повалил в мягкое кресло, сунул ему в зубы дорогую сигару, поджег ее, окружил тремя пепельницами и даже хотел завести граммофон, чтобы позабавить его, но он отказался.
Вопрос его был такой:
— Что вы думаете о доках на Черном море?
Призадумавшись, я спросил:
— Почему, именно, на Черном море?
— Потому что редактора и читателей интересует, именно, этот, вопрос.
— Они бывают везде, — осторожно сказал я.
— Везде-то везде, но, главное, нужно бы — на Черном море! А их, как раз, там и нет.
— Неужели такая в них нужда?
— Огромная. Без них у нас на Черном море флот всегда будет в упадке.
— А если… их… разыскать? — предложил я.
Он усмехнулся.
— Как же разыскать, если их нет!!
— Вот потому-то и надо разыскать. Всегда и разыскивают то, чего нет.
— Да, — возразил он, — но это ведь не иголка!
— Конечно, не иголка! Я-то о доках могу судить, как следует. Слава Богу! Подвертывались они мне в моей жизни!