Державинъ въ Петрозаводск 1)
Державинъ въ Петрозаводск 1)
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
Лонскій.
‘Русская Мысль’, No 10—11, 1883
Державин в Петрозаводске, Приклонский Сергей Алексеевич, Год: 1883
Время на прочтение: 70 минут(ы)
1) Не напечатанные документы, на которые сдланы ссылки въ настоящее стать, заимствованы изъ архивныхъ длъ олонецкаго намстническаго правленія.
Если и теперь считается продолжительнымъ и скучнымъ двухсуточный перездъ на пароход отъ Петербурга до Петрозаводска, то за сто лтъ назадъ тотъ же водяной путь былъ еще медленне и утомительне. Старинные путешественники не имли понятія объ удобствахъ теперешняго пароходнаго сообщенія и здили на парусныхъ судахъ, приспособленныхъ для перевозки грузовъ. Когда не было попутнаго втра или приходилось подниматься ркою чрезъ быстрые пороги противъ теченія, то рабочіе медленно тянули суда бичевою. Берега Невы совсмъ не были приспособлены для тяги судовъ, и отъ оттого то и дло случались остановки въ пути. Теперь пароходъ идетъ Невою не боле 6-ти часовъ, а за сто лтъ назадъ путешественники прізжали въ Шлиссельбургъ только на третій день по вызд изъ Петербурга.
За Шлиссельбургомъ суда выходили изъ Невы въ громадное и бурливое Ладожское озеро, на которомъ не было ни маяковъ, ни вшекъ. Оно, по разсказу одного стариннаго путешественника, ‘весьма часто отъ втровъ въ ужасное приходитъ волненіе, которое превосходитъ, кажется, колебаніе большаго моря. Прсная, легкая и прозрачная вода онаго дйствіемъ втровъ вздымается отъ самаго дна и производитъ валы, страшнымъ горамъ подобные, такъ что судно боле по озеру взметается, нежели плаваетъ. Самые даже водяные жители, какъ-то: осетры, лососи, сиги и другія рыбы, въ глубин озера не только покоя, но и безопасности себ не находитъ, ибо нердко волнами изъ своей стихіи извержены бываютъ на сушу и достаются въ сндь человку, зврю и птицамъ. Въ такое время быть въ судн на озер и не имть въ спасенію своему надежнаго пристанища — есть крайность, въ совершенное отчаяніе приводящая. Тогда на для кого не важно лишиться грузу, лишиться всего имнія, лишь бы спасти свою жизнь’ {Путешествіе академика Озерецковскаго по озерамъ Ладожскому, Онежскому и вокругъ Ильменя, 2 изд. С.-Пб., 1812 г.}.
Пройдя Ладожское озеро, суда входили въ рку Свирь. Многочисленные и весьма быстрые пороги на Свири теперь уже расчищены, но, несмотря на это, продолжаютъ представлять серьезное препятствіе и даже опасность для судоходства. Еще опасне они были сто лтъ тому назадъ, когда рка не была искусственно урегулирована и вода въ порогахъ, по выраженію очевидца, ‘падала какъ бы изъ ямъ въ ямы’. Въ 1785 году, академикъ Озерецковскій цлые девять дней поднимался Свирью въ небольшомъ судн. Большія суда обыкновенно шли Свирью противъ теченія боле мсяца, если, къ несчастію путешественниковъ, не было попутнаго втра. Очень трудно, а иной разъ невозможно было достать рабочихъ дли тяги судна, потому что прибрежные крестьяне лтомъ были заняты земледльческими работами. Къ тому же, не было и бичевника для судовой тяги. Оба берега рки были покрыты такимъ частымъ лсомъ, что во многихъ мстахъ чрезъ него нельзя было пробраться человку, тмъ боле невозможно тянуть суда бичевою.
При исток рки Свири изъ Онежскаго озера, гд теперь стоитъ богатое торговое село Вознесенская Пристань, сто лтъ тому назадъ было разбросано нсколько рыбачьихъ избушекъ. Въ нихъ, весною и осенью, становали рыбаки, а въ остальное время избушки стояли пустыя. 9то мсто называлось ‘Свирскимъ устьемъ’. За нимъ начинается Онежское озеро, на западномъ берегу котораго находится городъ Петрозаводскъ.
Въ октябр 1784 года, описаннымъ выше водянымъ путемъ халъ изъ Петербурга извстный всей грамотной Россіи подъ именемъ ‘пвца Фелицы’ — Гавріилъ Романовичъ Державинъ. Онъ халъ въ Петрозаводскъ на губернаторство, бывшее предметомъ его давнишнихъ желаній и стоившее ему многихъ хлопотъ и заискиваній у разныхъ ‘милостивцевъ’ и ‘благодтелей’. Теперь онъ достигъ своей цли и, казалось бы, долженъ быть доволенъ. Между тмъ, было много обстоятельствъ, которыя мшали Державину радоваться назначенію на высокій постъ губернатора или, по тогдашнему названію, правителя Олонецкаго намстничества. Позади, въ Петербург, еще раздавался насмшливо-желчный отзывъ бывшаго начальника его, генералъ-прокурора князя А. А. Вяземскаго: ‘пусть по моему носу ползутъ черви, если онъ долго просидитъ губернаторомъ’ {Соч. Державина, изд. Грота, т. VI, стр. 539. книга х. 12}. А впереди, въ Петрозаводск, лежало темное будущее, сквозь густой мракъ котораго не видно было ни одной свтлой точки.
Новый губернаторъ былъ не въ дух. Онъ былъ недоволенъ доставшеюся ему далекою и неустроенною Олонецкою губерніею. Здсь вновь вводилось самостоятельное областное управленіе посл длиннаго ряда административныхъ опытовъ, причемъ Олонецкій край то получалъ самостоятельное управленіе, то перечислялся отъ одной провинціи въ другой. Во время новгородскаго владычества, территорія, занимаемая Олонецкою губерніею, входила въ составъ Обонежской пятины, которая, посл покоренія Новгорода Москвою, была причислена къ Новгородскому узду и управлялась намстникомъ, жившимъ въ Новгород. Въ половин XVII ст. былъ учрежденъ городъ Олонецъ съ воеводскимъ управленіемъ, которому была подчинена почти вся теперешняя Олонецкая губернія, за исключеніемъ Каргопольскаго узда, имвшаго отдльное воеводское управленіе. Въ 1702—1703 годахъ, города Олонецъ и Каргополь были приписаны къ Ингерманландской губерніи, переименованной въ 1710 году въ С.-Петербургскую. Затмъ, въ 1727 году, они были отчислены отъ Петербургской и приписаны во вновь учрежденной Новгородской губерніи, причемъ Олонецъ вошелъ въ составъ Новгородской, а Каргополь — Блозерской провинцій. Въ 1773 году, Олонецъ былъ отдленъ отъ Новгородской провинціи и сдланъ административнымъ центромъ особой Олонецкой провинціи. Черезъ три года Олонецкая область была вновь приписана къ Новгородскому намстничеству. Затмъ, въ 1781 году, произошло новое измненіе въ судьб Олонецкой области. Она была отчислена отъ Новгородскаго къ Петербургскому намстничству, причемъ областныя присутственныя мста, въ 1782 году, были переведены изъ Олонца въ Петрозаводскъ. Наконецъ, 22 мая 1784 года, послдовалъ указъ объ учрежденіи особой Олонецкой губерніи, или намстничества, которое, вмст съ Архангельскою губерніею, было подчинено главному управленію особаго генералъ-губернатора. Губернскимъ городомъ Олонецкаго намстничества былъ назначенъ Петрозаводскъ. Губернаторомъ или правителемъ вновь учрежденнаго Олонецкаго намстничества опредленъ дйствительный статскій совтникъ Гавріилъ Романовичъ Державинъ, а генералъ-губернаторомъ Олонецкаго и Архангельскаго намстничествъ — генералъ-поручикъ Тимоей Ивановичъ Тутолминъ {А. Ивановъ. Очеркъ Олонецкой губерніи въ историческомъ, топографическомъ и промышленномъ отношеніяхъ. Памятная книжка Олонецкой губерніи на 1867 годъ. Петрозаводскъ, 1867 г.}.
Петрозаводскъ принадлежитъ къ числу молодыхъ городовъ, основанныхъ въ силу императорскаго указа при пассивномъ участіи народа. Отъ этого вся исторія Петрозаводска носитъ на себ казенный отпечатокъ, иметъ видъ канцелярской ‘справки’, изготовленной для ‘пріобщенія къ длу’. Самыя древнйшія извстія о мстности, занятой Петрозаводскомъ, говорятъ о преслдованіи правительствомъ народнаго стремленія къ колонизаціи пустыннаго Олонецкаго края. Сюда бжали отъ государственной тяготы недовольные люди — раскольники, крпостные, рекруты. Здсь они расчищали дикій лсъ и ставили починки въ глухихъ, лсистыхъ мстахъ. Правительство посылало воинскія команды отыскивать и забирать бглыхъ. Одна изъ такихъ командъ, въ послдніе годы XVII столтія, случайно забрела на устье рчки Неглинки, впадающей въ губу Онежскаго озера. Здсь стояла убогая мельница да нсколько рыболовныхъ избушекъ, въ которыхъ останавливались назжавшіе по временамъ для промысла рыболовы. Начальникъ воинской команды,— по преданію, ‘капитанъ гвардіи’,— разговорившись съ рыболовами, узналъ, что невдалек находятся рудныя залежи и что крестьяне пользуются ими для приготовленія на кузницахъ уклада и желза. Онъ ‘рапортовалъ’ по начальству объ открытіи желзной руды {А. Ивановъ. Импер. Петръ В. и дятельность его на Олонц. Петроз. 1873 г.}. Начальство послало въ Олонецкій край иностранца Блюэра, который, на мст ныншняго Петрозаводска, построилъ въ 1703 году Петровскій пушечный заводъ. Около завода образовалась слобода, гд жили мастеровые. Окрестные жители прозвали новое поселеніе Петровскою слободою. Императоръ Петръ придавалъ большое значеніе Петровскому заводу, нсколько разъ прізжалъ туда и построилъ въ слобод деревянную церковь во имя Петра и Павла. По смерти Императора Петра заводъ находился въ сильномъ упадк, такъ что въ 1734 году работы на немъ были остановлены. Посл ряда разныхъ перемнъ на завод, казенныя заводскія работы возобновились только въ 1774 году, когда былъ построенъ новый, обширный, пушечный заводъ {Холостовъ. Краткій историческій очеркъ горнозаводскаго дла въ Олонецкой губерніи., олон. Губ. Вд. 1874 г., No 50.}. Съ устройствомъ этого завода, Петровская слобода пріобрла въ глазахъ правительства столь важное значеніе, что въ 1777 году переименована городомъ Петрозаводскомъ, который, чрезъ семь лтъ, былъ сдланъ губернскимъ городомъ Олонецкаго намстничества {А. Ивановъ. Статистическій очеркъ городовъ Олонец. губерніи. Памятная, книжка Олон. губ. за 1868—69 г. Петроз., 1869 г.}.
Петрозаводскъ, раскинутый по склонамъ возвышеннаго берега при залив Онежскаго озера, въ настоящее время иметъ очень красивый видъ, когда подъзжаешь къ нему съ озера. Церкви съ золотыми крестами и блые, каменные дома, расположенные на возвышенныхъ пригоркахъ, красиво перемшаны съ утопающею въ низинахъ и оврагахъ срою массою деревянныхъ построекъ, которыя бросаются въ глаза одною пестротою крышъ, кое-гд выкрашенныхъ то яркокрасною, то зеленою красками. Декораціею для этой картины служитъ лсъ, окружающій городъ. Прямо за городомъ начинается мелкій кустарникъ. Здсь преобладаетъ мягкая и свтлая зелень березы, кое-гд прерываемая темнозелеными полосами сосняка и ельника. Но, по мр удаленія отъ города въ вершинамъ виднющихся вдалек горъ, лсъ становится крупне, и въ немъ начинаетъ преобладать темная зелень хвойной растительности, которая заканчивается на горизонт почти черною полосою сосноваго бора, сохранившагося на далекихъ возвышенностяхъ. Въ этомъ мор лсной зелени, кое-гд, островками, выступаютъ клочки пашенъ, покрытыхъ блднозелеными хлбными посвами, принимающими желтый оттнокъ по мр созрванія хлба. Вся эта картина производитъ очень пріятное общее впечатлніе, которое уничтожается только посл ближайшаго знакомства съ городомъ, неправильно и неудобно застроеннымъ.
Таковъ общій видъ Петрозаводска въ настоящее время. Но сто лтъ тому назадъ, когда подъзжалъ къ нему Державинъ, городъ едва ли могъ произвести пріятное впечатлніе на поэта, сдлавшагося олонецкимъ губернаторомъ. Мрачный сосновый боръ не только окружалъ городъ, но остатки стариннаго лса сохранялись даже среди городскихъ построекъ, загораживая ихъ своею темною зеленью. Главная достопримчательность города — казенный пушечный заводъ — скрывался въ лощин, по которой круто падала внизъ порожистая и бурливая горная рчка Лососинка. Надъ лощиною, между заводомъ и берегомъ Онежскаго озера, стояли рядомъ дв, единственныя въ город, деревянныя церкви. Къ нимъ примыкала березовая роща, разведенная при Император Петр возл дворца, отъ котораго въ 1785 году оставалось одно основаніе, придававшее городу своими развалинами еще боле грустный видъ. Около церкви и рощи стоялъ домъ генералъ-губернатора — ветхое деревянное зданіе. Отсюда городъ спускался внизъ къ берегу Онежскаго озера и тянулся по береговой линіи, занимая общее пространство около двухъ верстъ. Несмотря на такую раскинутость, въ немъ было только 375 де-‘ ревянныхъ обывательскихъ домовъ, большею частію построенныхъ по-крестьянски, жителей обоего пола считалось 2,851 человкъ. Выше церкви, на лвомъ берегу Лососинки, надъ лощиною, были разбросаны кое-гд 18 домовъ на каменныхъ фундаментахъ, построенные на счетъ казны для помщенія губернскихъ чиновниковъ. Вплоть до присутственныхъ мстъ эти дома стояли по прямой линіи и выходили окнами на правильную улицу, проложенную по окраин лощины. Видъ изъ оконъ открывался прямо на пушечный заводъ, расположенный среди низменнаго пустыря на противоположномъ берегу Лососинки. Самый крайній на этой улиц, ближайшій къ присутственнымъ мстамъ, одноэтажный домъ былъ назначенъ для помщенія губернатора. Дальше стояли особою группою шесть каменныхъ двухъэтажныхъ домовъ, расположенныхъ другъ противъ друга по круговой линіи, здсь помщались присутственныя мста {Путешествіе Озерецковскаго, стр. 182—181.}. Мстность, окруженная присутственными мстами, называлась ‘циркульною площадью’ и, по разсказамъ старожиловъ, долгое время была покрыта остатками стариннаго сосноваго бора. Въ лтнее время, по вечерамъ, сюда приходили гулять чиновники и, по простот старинныхъ нравовъ, даже лица, занимавшія крупныя должности, забавлялись здсь игрою въ ‘рюхи’ {Мстное названіе игры въ городка.}. Присутственными мстами оканчивался городъ и дале тянулся сосновый боръ, гд на свобод разгуливали медвди. Въ лсу было такъ иного медвдей, что петрозаводскіе жители для забавы воспитывали медвжатъ, которые двались ручными и свободно ходили по городскимъ улицамъ.
Сто лтъ тому назадъ, жизнь въ Петрозаводск представляла очень мало удобствъ, особенно для прізжихъ чиновниковъ. Часто приходилось терпть нужду въ самыхъ необходимыхъ вещахъ, даже въ провизіи. Не говоря о мяс, иной разъ нельзя было достать и рыбы, несмотря на то, что городъ стоялъ при озер, богатомъ рыбою. Торговля състными припасами и преимущественно рыбою производилась на пристани, куда жители окрестныхъ селеній привозили въ лодкахъ деревенскіе продукты. Хорошо, если рыбаки привезутъ въ городъ ряпушку да вонючую, соленую пилью,— значитъ, городскіе жители будутъ имть къ обду и уху, и любимый олончанами ‘рыбникъ’. Но бурная погода на озер могла задержать рыболововъ, и тогда городъ оставался безъ провизіи. Притомъ же на пристани можно было закупить провизію только раннимъ утромъ. Чуть кто долго проспалъ, тому приходилось оставаться безъ рыбы въ обду. Въ лавкахъ у мстныхъ купцовъ можно было достать кое-какіе суровскіе товары, сахаръ и състные припасы, привозимые на судахъ изъ Петербурга, Новой Ладоги, Тихвина и Весьегонска, а также хлбъ, доставляемый въ Петрозаводскъ, лтомъ — на судахъ изъ низовыхъ городовъ чрезъ Вытегру, а зимою — гужемъ изъ Вологды и Каргополя. Нкоторыхъ необходимыхъ предметовъ совсмъ нельзя было достать въ лавкахъ. Напримръ, чиновники и мастеровые терпли большую нужду въ табак, котораго купцы совсмъ не держали въ лавкахъ, считая за грхъ торговать имъ {Путешествіе Озерецковскаго, стр. 186—189.}.
Тихо и мирно шла жизнь купцовъ-старовровъ, считавшихъ за грхъ держать табакъ въ своихъ лавкахъ. Однообразно и скучно проводили время небогатые мщане и заводскіе мастеровые, цлый день занятые подневольною работою. И вдругъ вся жизнь маленькаго городка перевернулась вверхъ дномъ, когда нахлынула сюда толпа прізжихъ чиновниковъ. Среди деревянныхъ домишекъ, построенныхъ по-крестьянски, появилась невиданная роскошь. Глухія, заросшія травою, улицы огласились шумомъ городскихъ экипажей. Подл городской рощи, въ ветхомъ деревянномъ домик, поселился генералъ-губернаторъ Тутолминъ, одинъ изъ самыхъ великолпныхъ вельможъ временъ Очакова и покоренья Крыма. Съ пріздомъ его, въ ветхомъ домик началась блестящая, роскошная жизнь, которая заманивала сюда прізжій приказный людъ и увлекала его къ подражанію той же роскоши и въ домашнемъ быту.
Тутолминъ былъ самый блестящій представитель высшаго общества конца XVIII вка. Онъ отличался остротою ума, любезностію и даромъ слова, коимъ одушевлялъ бесды, имлъ чрезвычайную предусмотрительность, предвидлъ неудачи и бралъ надлежащія мры въ устраненію оныхъ, любилъ прекрасный полъ и былъ любимъ онымъ, одаренный пріятною наружностію’. При небольшомъ состояніи онъ любилъ жить съ царскою роскошью, и богатыми, дорогими пирами приводилъ въ изумленіе даже привыкшаго въ безумной расточительности Потемкина. На одномъ изъ такихъ пировъ высокомрный князь Таврическій замтилъ Тутолмину: ‘Ты такъ славно угощаешь, какъ бы въ самомъ дворц, а состояніе у тебя небольшое,— возьми мои столовыя деньги’. Вельможа, оскорбленный предложеніемъ подачки {Бантышъ-Каменскій. Словарь достопамятныхъ людей. М. 1836 г., ч. V, стр. 171-174.}, отвчалъ: ‘Отъ руки монаршей все приму, отъ другихъ ничего’.
Будучи назначенъ изъ гусарскихъ полковниковъ вице-губернаторомъ и вскор затмъ губернаторомъ въ Тверь, Тутолминъ обнаружилъ рдкія административныя способности, но, въ то же время, роскошною жизнью сильно разстроилъ состояніе и запутался въ долгахъ. Въ Твери онъ сдлался общимъ любимцемъ, будучи ‘отъ всхъ за справедливаго, за умнаго и за дльнаго почитаемъ’ {Соч. Держ., т. V, стр. 845.}. Начальникъ Тутолмина, генералъ-губернаторъ Сиверсъ, не могъ нахвалиться имъ. Знаменитый государственный дятель екатерининской эпохи рекомендовалъ его Императриц, какъ человка, способнаго въ скоромъ времени занять еще боле важное мсто. Въ то же время, Сиверсъ не скрылъ и слабой стороны своего любимца, онъ просилъ Императрицу, въ виду разстроеннаго состоянія Тутолмина и многихъ долговъ, пожаловать ему въ награду 500 душъ крестьянъ {Д. Иловайскій. Графъ Яковъ Сиверсъ. Рус. Вст. 1864 г., т. LVI, стр. 205}. Но тяжелые уроки жизни не могли исправить привыкшаго къ роскоши вельможу. Никакія пожалованія не могли быть достаточно щедры, чтобы удовлетворить вс барскія прихоти и зати Тутолмина. Онъ вчно нуждался въ деньгахъ, и чтобы поддержать пышность и блескъ своей обстановки, былъ принужденъ марать въ грязи вельможныя руки, принимая взятки. Вигель, вспоминая о жизни Тутолмина во время намстничества его въ четырехъ, присоединенныхъ отъ Польши, западныхъ губерніяхъ, даетъ слдующій характерный отзывъ: ‘онъ любилъ жить по-царски, и самыя щедроты Императрицы были недостаточны для поддержанія его пышности, а поляки на колняхъ подносили ему золото’ {Воспоминанія Вигеля. Рус. Вст. 1864, No 5, стр. 184.}. Впрочемъ, любя хорошо пожить, Тутолминъ, въ то же время, умлъ и работать. Будучи переведенъ изъ Твери губернаторомъ въ Екатеринославль, онъ такъ много сдлалъ для устройства Новороссійскаго края, что самъ ‘великолпный князь Тавриды’, Потемкинъ, позавидовалъ его слав. Незадолго до поздки Императрицы въ Крымъ, Потемкинъ, ‘для присвоенія себ всей славы водвореннаго Тутолминымъ порядка и благоустройства’, постарался удалить его изъ Екатеринославля и, въ этихъ видахъ, выхлопоталъ ему высокій постъ архангельскаго и олонецкаго генералъ-губернатора {Бантышъ-Каменскій. Словарь достопам. людей, ч. V, стр. 172.}.
Поселившись въ Петрозаводск, новый генералъ-губернаторъ удивилъ здшнихъ жителей невиданною ими роскошью. По свидтельству современника, служившаго въ Петрозаводск, ‘Тутолминъ былъ самый пышный генералъ-губернаторъ. Когда вызжалъ, то его всегда конвоировала большая свита штабъ и оберъ-офицеровъ и вновь сформированные драгуны. Въ табельные дни обдалъ онъ у подножія трона, а вс прочіе за большими столами, вечеромъ давался балъ съ церемоніею придворною. На балы приглашались вс жители, и служащіе, и дворяне, и купцы. Балы были веселые и оканчивались въ 3 часа’ {Записки Брокера. Рус. Арх. 1868 г., стр. 1419.}. Домъ генералъ-губернатора въ Петрозаводск назывался ‘дворцомъ’. Для житья въ лтнее время, Тутолминъ выстроилъ загородную дачу на Древлянк, въ мстности гористой и покрытой сосновымъ боромъ, откуда открывался величественный видъ во вс стороны на многіе десятки верстъ. Роскошная дача занимала вершину холма, на склон котораго былъ раскинутъ городъ. Вс городскія постройки, перемшанныя въ живописномъ безпорядк, виднлись изъ оконъ дома. Дальше, за городомъ, открывался видъ на обширный заливъ Онежскаго озера, окаймленный на противоположномъ берегу террасами гранитныхъ скалъ, вершины которыхъ покрыты сосновымъ лсомъ. Влво за заливомъ, будто огромное зеркало, блестли на солнц спокойныя воды озера Логмозера, весело выглядывавшаго изъ мрачной, болотистой и лсистой низины. Еще дале влво, чуть замтною свтлою змйкою извивалась рка Шуя, съ частыми деревнями по берегамъ, и скрывалась въ туманныхъ очертаніяхъ далекаго лса, застилавшаго горизонтъ. Вправо отъ залива красиво расположена группа Иванскихъ острововъ, а за ними разстилался необъятный просторъ Онежскаго озера. Возвышенность, на которой Тутолминъ выстроилъ дачу, по направленію къ городу имла отлогій склонъ, а вправо круто падала внизъ. Здсь, въ лощин, съ шумомъ бжала по камнямъ рчка Лососинва. За нею на далекое пространство виднлись лса, которые то поднимались на высокія горы, то сползали въ глубокія низины. Лучшаго, боле живописнаго мста Тутолминъ не могъ бы отыскать для постройки великолпнаго загороднаго дома, слды котораго, занимающіе обширное пространство, виднются еще теперь. Старожилы разсказываютъ, что передъ домомъ стояли пушки, которыя ежедневно залпомъ возвщали городу полдень.
Любя пышность, Тутолминъ требовалъ себ отъ подчиненныхъ чисто царскихъ почестей. Особенно великолпны были поздки его по намстничеству. Впереди его двигался обозъ подъ присмотромъ одного изъ крупныхъ губернскихъ чиновниковъ, напр., когда, въ апрл 1785 года, Тутолминъ отправился въ отпускъ въ Петербургъ, то съ обозомъ его халъ совтникъ казенной палаты {Соч. Держ., т. V, стр. 414.}. Въ городахъ генералъ-губернатору длались пышныя встрчи, необыкновенныя для нашего времени. Въ одномъ частномъ письм 1786 года сохранилось весьма любопытное описаніе встрчи его въ Петрозаводск, по возвращеніи изъ непродолжительной поздки въ Архангельскъ. ‘Сего апрля 9 числа,— говорится въ этомъ письм,— Тимоей Ивановичъ къ намъ пріхалъ и былъ встрченъ со всею имъ желаемою почестію, т.-е. за 500 верстъ, въ Каргополь, на встртеніе его высланъ былъ совтникъ, потомъ за 25 верстъ на первую станцію высланъ былъ другой совтникъ, и къ нему-жъ въ сотоварищество выпросился самъ волонтеромъ Ставинскій (тоже совтникъ), чтобы тмъ боле умножить его ассистенсію. При възд въ городъ, на городской границ, встрченъ былъ комендантомъ съ конвоемъ и купечествомъ и, въ препровожденіи всей свиты, когда показался онъ въ виду города, то началась пушечная канонада и продолжалась во все шествіе его до самаго дворца, гд, при выход изъ кареты, онъ и съ супругою принятъ былъ предъ крыльцомъ губернаторомъ и первостепенными чиновниками’ {Соч. Держ., т. V, стр. 466.}.
Тутолминъ чрезвычайно радушно принялъ Державина цо прізд его въ Петрозаводскъ. Молодой губернаторъ не могъ нахвалиться ‘вниманіемъ, уваженіемъ и ласкою’ со стороны генералъ-губернатора {Соч. Держ., т. VII, стр. 686.}. Повидимому, оба они очень подружились между собою и каждый день посщали другъ друга’, особенно Державинъ часто бывалъ у Тутолмина {Соч. Держ., т. VI, стр. 662.}.
Въ декабр 1784 года, генералъ-губернаторъ открылъ Олонецкое намстничество ‘съ довольнымъ по здшнему мсту празднествомъ и великолпіемъ, но какъ сіе великолпіе,— писалъ Державинъ въ частномъ письм,— гораздо обыкновенне простаго, какого ни-есть столичнаго града церемоніала, то и думаю, что не заслуживаетъ подробнаго описанія’ {Соч. Держ., т. VII, стр. 686.}.
Державинъ, несмотря на свое высокое служебное положеніе и умственное развитіе, мало выдлялся въ нравственномъ отношеніи изъ той приказной среды, въ которую попалъ въ Петрозаводск. Онъ сразу вошелъ въ обычный обиходъ приказной жизни, втянулся во вс канцелярскія мелочи и дрязги, и сдлался истымъ провинціальнымъ чиновникомъ. Приказная жизнь поглотила въ себя всего Державина, такъ что для него перестали существовать вс другіе интересы, помимо интересовъ обыденной приказной жизни. Во все время службы правителемъ Олонецкаго намстничества, онъ не написалъ ни одной рифмованной строчки, исключая плохаго переложенія одного псалма Давида. По за то онъ оставилъ посл себя въ казенныхъ архивахъ цлую массу оффиціальныхъ кляузныхъ бумагъ, въ которыхъ яркими чертами выступаютъ картины тогдашней приказной жизни. Его высокое служебное положеніе и умственная даровитость поставили его въ центр, вокругъ котораго, въ теченіе цлаго года, вращались вс интересы приказной жизни. Но, при этомъ, самъ онъ отнюдь не былъ нравственно выше приказной среды, и если личность еГо въ боле рзкихъ очертаніяхъ выступаетъ изъ толпы приказнаго люда, то не иначе, какъ въ качеств наиболе типичнаго представителя своей среды.
По прибытіи въ Петрозаводскъ, Державинъ не нашелъ здсь мстнаго приказнаго общества, бытъ котораго вылился бы въ опредленную форму, гд господствовали бы извстныя традиціи, сила которыхъ подавляетъ и подводитъ подъ одну мрку всякую личность, вновь вступающую въ это общество. Онъ халъ изъ Петербурга во вновь учрежденную губернію, гд еще не было мстнаго чиновничества, или было слишкомъ мало. Одновременно съ нимъ хали сюда искать счастія чиновники изъ разныхъ мстъ Россіи. Всякаго, кто бы ни попросился на службу въ Олонецкую губернію, принимали съ большою радостью, не справляясь, что за человкъ онъ и каково его прошлое. Но и за всмъ тмъ чиновниковъ было недостаточно. Чтобы наполнить присутственныя мста чиновниками, награждали чинами желающихъ перейти на службу изъ другихъ губерній. Получивъ высшіе чины, прізжіе чиновники могли въ Олонецкой губерніи занимать и должности съ высшими денежными окладами, чмъ на родин. Что же касается писцовъ, то они набирались очень оригинальнымъ способомъ изъ духовныхъ школъ. Сосдніе архіереи высылали къ генералъ-губернатору сразу цлыя артели, человкъ въ 10—20, не окончившихъ курса учениковъ духовныхъ училищъ. Между ними были и взрослые молодые люди 20—25-ти лтъ, и мальчики 13—14-ти лтъ. Генералъ-губернаторъ обыкновенно длалъ распоряженіе — ‘помстить ихъ на лучшія копеистскія ваканціи для поощренія другихъ къ вступленію въ статскую службу и для скорйшаго укомплектованія праздно-остающихся приказно-служительскихъ мстъ’ {Предложеніе Тутолмина намстн. правленію 17 января 1785 г., No 32.}. При недостатк приказныхъ служителей, между ними попадались и убогіе старики, врод бывшаго въ Повнецкомъ нижнемъ земскомъ суд подканцеляриста Дьяконова, котораго т. п. Тутолминъ, во время ревизіи, нашелъ, ‘не токмо способностей, но чувствъ и памяти неимющимъ’, почему и отослалъ его въ петрозаводскій приказъ общественнаго призрнія, предписавъ ‘о принятіи его и о доставленіи ему покрова и пропитанія въ богадльн’ {Предложеніе Тутолмина намстн. правленію 6 февраля 1785 года, No 190.}. Случаи, подобные этому, были нердки. Такъ, въ январ 1786 года, вытегорскій городничій доносилъ Тутолмину, что при городническихъ длахъ ‘остается одинъ копеистъ Романовъ, который, по старости лтъ, за худымъ зрніемъ и слабостью здоровья, а боле по неспособности и незнанію въ длахъ, исправлять текущія по городническому правленію дла не въ состояніи’ {Предложеніе Тутолмина намстн. правленію 6 февраля 1876 г. No 72.}. Да и вообще въ оффиціальныхъ бумагахъ того времени постоянно слышатся жалобы на ‘весьма великій недостатокъ приказныхъ служителей’ {Соч. Держ., т. V, стр. 412, также указъ сената 24 декабря 1786 года, No 7,133.}.
Для характеристики нравовъ служилыхъ людей конца XVIII столтія слдуетъ отмтить одну весьма замчательную черту,— это любовь къ литератур, весьма сильно распространенная въ кругу гражданскихъ и военныхъ чиновниковъ. Въ то время чиновничество, несмотря на вс свои недостатки, составляло самый интеллигентный классъ русскаго общества. Образованное и даровитое юношество стремилось исключительно на государственную службу. Его заманивало сюда желаніе захватить въ руки власть и пріобрсти политическое значеніе, такъ какъ служилое сословіе было политическою силою, заправлявшею судьбами русскаго государства.
Въ силу того, что образованіе и политическое значеніе были преимущественнымъ достояніемъ служилаго сословія, и литературная жизнь ограничивалась почти исключительно этимъ сословіемъ. Тогдашніе литераторы непремнно были чиновниками, а простые чиновники старались сдлаться литераторами. Литература была для чиновниковъ выставкою ихъ умственныхъ талантовъ. Всякій, мало-мальски образованный и выдающійся талантами, чиновникъ старался напечатать собственное сочиненіе, или переводъ съ посвященіемъ какому-нибудь ‘милостивцу’, или ‘благодтелю’,— своему начальнику, или иному крупному чиновнику. Это длалось въ тхъ видахъ, чтобы начальство обратило вниманіе на литератора-чиновника и оказало ему поощреніе по служб.
Стихотворство было особенно въ большомъ ходу между чиновниками. Оно было модною болзнью, которою заразилось все тогдашнее интеллигентное общество. Чиновники, никогда не писавшіе ничего, кром отношеній и доношеній, усердно принялись подбирать рифмы. Старики-генералы ломали сдыя головы надъ стихотворною галйматьею. Государственные люди писали въ стихахъ резолюціи на оффиціальныхъ бумагахъ. И что за курьезныя вещи выходили изъ-подъ пера этихъ импровизованныхъ стихотворцевъ!… Напримръ, помощникъ экзекутора въ сенат, Ахвердовъ, сообщая петербургскія новости въ письм къ Державину,’въ бытность его тамбовскимъ губернатором, вдругъ, ни съ того, ни съ сего, обращается къ нему въ стихахъ:
Пасись, овечка дорогая,
На жесткихъ правоты лугахъ
И, сердца пламень утоляя
Невинной честности въ струяхъ,
Ищи ты счастія въ себ,
Посй, примромъ научая,
Зврей тамбовскихъ ты въ душахъ,
Желанье слдовать теб.
‘Этого, конечно, вы отъ меня не ожидали,— продолжаетъ прозою помощникъ экзекутора,— да какъ утерпть, чтобъ-таки во весь вкъ свой не намарать стиховъ? Въ сію заразительную болзнь едва ли кто не впалъ, кто только грамот знаетъ’ {Соч., Держ. т. V, стр. 544.}.
Да и зачмъ нужна была грамота тогдашнимъ стихотворцамъ?— писали стихи даже люди незнакомые съ грамотою, врод престарлаго, увчнаго и хвораго генерала Ртищева. Въ отвтъ на стихотвореніе Державина, онъ писалъ къ нему въ проз — рукою писаря, а въ стихахъ — собственноручно: ‘Похвала, коею угодно было вашему высокопревосходительству почтить меня въ стихахъ, излившихся изъ вашего творческаго пера, произвела во мн столь пріятное расположеніе, что отъ единаго движенія чувствъ, безъ способностей къ стихотворству, мгновенно ршился доказать благодарность мою покорнйшею просьбою:
Въ отвт, четырехъ стихахъ, на ваши строчки
Поставте сами вы въ моихъ, гд надо, точки:
Воспть хвалу и Богу и Фелиц Державинъ
Речетъ свтъ у всхъ народовъ славянъ
Любить Отечество достоинство Его
И Росскій воинъ чтитъ за друга своего’ *).
*) Соч. Держ., т. VI, стр. 285.
Даже самъ генералиссимусъ А. В. Суворовъ не избжалъ модной болзни,— и онъ написалъ стихи въ письм къ Державину {Соч. Держ., т. VI, стр. 22.}. А бывшій секретарь генералиссимуса, Фуксъ, разсуждая съ Державинымъ о войн 1812 года, писалъ: ‘Позвольте мн, никогда стиховъ не писавшему, отважиться въ первый разъ поднесть съ должнымъ къ вамъ высокопочитаніемъ слдующіе два стиха:
Чрезъ годъ отъ Фабія погибнулъ Аннибалъ,
А здсь въ два мсяца колоссъ Европы палъ.
Такъ точно война ныншняя есть чудо’! *)
*) Соч. Держ., т. VI, стр. 252.
При Державин въ Петрозаводск было нсколько чиновниковъ, имвшихъ большее или меньшее отношеніе къ тогдашней литератур. Поэтъ-губернаторъ привезъ съ собою изъ Петербурга и опредлилъ въ петрозаводскій приказъ общественнаго призрнія А. М. Грибовскаго, извстнаго въ литератур переводами. Сатирикъ Н. О. Эминъ служилъ экзекуторомъ въ Олонецкомъ намстническомъ правленіи. При намстник состоялъ на служб О. Т. Поспловъ, извстный переводами изъ Тацита. Самъ намстникъ Тутолминъ, бывши екатеринославскимъ губернаторомъ, писалъ стихи въ похвалу Потемкину {Соч. Держ., т. V, 409.}. Такимъ образомъ, въ маленькомъ провинціальномъ городк собралось, повидимому, замчательное богатство литературныхъ силъ. Можно было бы ожидать, что изъ нихъ составится литературный кружокъ, который будетъ имть благотворное вліяніе на мстное общество. Но на самомъ дл ничего этого не вышло. Литература не связала чиновниковъ-литераторовъ въ одинъ сильный кружокъ. Дло въ томъ, что они были не настоящіе литераторы, а диллетанты въ литератур. Ихъ профессіею была служба, наиболе живой интересъ для нихъ представляли служебныя отношенія и жизнь приказнаго общества, въ которомъ они вращались. Оттого они, живя въ Петрозаводск, не занимались литературою, но всецло погрузились въ службу и дланіе карьеры,— писали отношенія и исполняли предписанія, кляузничали и сплетничали, дрались и мирились.
Пріхавшіе въ Олонецкую губернію одновременно съ Державинымъ, крупные и мелкіе чиновники явились сюда совершенно новыми людьми, неимвшими корня въ населеніи. Жизнь мстнаго населенія — купечества, мщанства и крестьянства — была чужда и незнакома имъ. Не было даже мстнаго дворянскаго элемента, около котораго могли бы сомкнуться прізжіе чиновники. къ тому же, нахлынувшіе сюда изъ разныхъ мстъ Россіи чиновники не имли никакой общей связи другъ съ другомъ. Между ними не было не только могучаго въ приказномъ быту родства, но даже просто стариннаго знакомства. Весь этотъ сбродъ представлялъ изъ себя какую-то безформенную массу, сырой матеріалъ, изъ котораго только со временемъ могло сформироваться мстное приказное общество. Но, въ то же время, каждый изъ пріхавшихъ въ Олонецкую губернію чиновниковъ, по своей нравственной физіономіи, мало чмъ отличался отъ другаго такого же чиновника. Вс они были представителями одного и того же, общаго для всей Россіи, вками выработаннаго, приказнаго типа. Они съ молокомъ матери всосали въ себя приказныя традиціи и съ малолтства усвоили вс пороки и недостатки приказнаго сословія,— кляузничество, произволъ, хищничество, раболпство и т. д.
Вс недостатки тогдашняго приказнаго люда неминуемо должны были съ особенною рельефностью выступить въ первое время по открытіи Олонецкой губерніи. Приказнымъ было скучно въ новомъ, незнакомомъ мст, да, къ тому же, и длать имъ было нечего. Во вновь открытыхъ присутственныхъ мстахъ долгое время не было никакихъ занятій. Такъ, приверженецъ Державина, совтникъ намстническаго правленія, Свистуновъ, въ конц 1785 года, въ своемъ объясненіи сенату по поводу командированія въ Каргополь на слдствіе стряпчаго верхняго земскаго суда, Салвова, писалъ: ‘Въ верхнемъ земскомъ суд, въ коемъ онъ (Салковъ) при должности находится, онъ тогда ничмъ не былъ занятъ, ибо въ ономъ, съ самаго открытія губерніи по 28 число іюля, совсмъ никакихъ длъ не было, а и въ томъ мсяц вступило въ 1-й департаментъ на ревизію только два дла да третіе 18 августа, а во 2-й департаментъ и понын ни откуда ни одного дла не вступало. Чему доказательствомъ служитъ самое предложеніе правящаго должность генералъ-губернатора, посланное правленію отъ 28 августа, въ коемъ, между прочимъ, изъяснилъ, что верхняго земскаго суда оба предсдатели — Тутолминъ и Зыковъ — и засдатели онаго уволены были въ деревни свои, по несостоянію тогда длъ въ верхнемъ земскомъ суд, которые въ тхъ отпускахъ и пробыли — предсдатель Тутолминъ по 10 іюня, засдатель Пыжовъ по 18 августа, Саванчеевъ по 28 сентября, изъ коихъ предсдатель Зыковъ и того суда прокуроръ Грязновъ и понын къ должностямъ своимъ не явились’ {Указъ сената 24 декабря 1785 г., No 7,133.}.
Что же оставалось длать этому праздному и скучающему люду, чтобы какъ-нибудь убить время? Искали развлеченія въ вин, мелочныхъ дрязгахъ, кляузахъ, разныхъ приказныхъ шуткахъ. Эти шутки иногда заходили такъ далеко, что изъ нихъ выростали цлыя уголовныя дла. Такъ, въ 1785 году, Тутолминъ писалъ намстническому правленію, что ‘опредленный въ вытегорскій нижній земскій судъ, дворянскій засдатель Лихачевъ, ходя по городу съ крпостными людьми, чинитъ на многихъ нападенія и производитъ драки’ {Предложеніе Тутолмина намстн. правленію 3 февраля 1785 г., No 82.}. Въ томъ же году, въ г. Каргопол, былъ такой случай. На торговой площади собралась толпа народа поглазть на публичное наказаніе преступника. Когда преступникъ былъ приведенъ на мсто казни, то полицейская власть замтила, что некому держать его во время наказанія чрезъ палача. Не долго думая, Городничій Дерновъ пріостановилъ наказаніе и, взявъ съ собою команду солдатъ, въ сопровожденіи толпы народа, отправился къ дому купца Просвирвина. Этотъ купецъ и его сынъ были когда-то публично наказаны, и на этомъ основаніи Дерновъ потребовалъ, чтобы они отправлялись на мсто казни держать преступника. Посланные Дерновымъ въ домъ солдаты нашли тамъ изъ мужчинъ одного старика Просвирнина, который, оказавъ сопротивленіе, усплъ скрыться. Тогда солдаты схватили жену и двухъ невстокъ хозяина, не давши имъ даже прилично одться. Дерновъ повелъ этихъ трехъ женщинъ, подъ карауломъ и въ сопровожденіи толпы народа, на мсто казни. Здсь, несмотря на протестъ со стороны народа, палачъ приказалъ имъ держать преступника во все время наказанія {Протоколъ намстн. правленія 7 мая 1785 г.}.
Самою лучшею характеристикою приказныхъ нравовъ того времени можетъ служить происшествіе, случившееся въ г. Лодейномъ Пол, въ март 1786 года. Находившійся при Олонецкой верфи въ г. Лодейномъ Пол, флота капитанъ-лейтенантъ Лялинъ доносилъ государственной адмиралтейской коллегіи, что въ темную, глухую полночь, изъ примыкающаго къ верфи селенія вышла толпа вооруженныхъ, дубинами людей съ ‘шумствомъ’ и ‘безобразствомъ’. Въ этой толп, состоящей изъ городскихъ обывателей, находились, между прочимъ, городничій Думашевъ и нижняго земскаго суда секретарь Краевскій съ своими дворовыми людьми, столоначальникъ городническаго правленія Шушковъ, подканцеляристъ нижняго земскаго суда Петровскій и много другихъ, которыхъ, за темнотою ночи, нельзя было узнать. Когда толпа поровнялась съ казенною кладовою, то часовой окликнулъ: ‘кто идетъ?’ Изъ толпы кто-то отвчалъ: ‘солдатъ!’ — и вслдъ затмъ выдвинулись городничій Думашевъ съ секретаремъ Краевскимъ и начали бранить часоваго ругательными словами. На убжденіе часоваго удалиться, толпа только боле наступала на него, а Думашевъ съ Краевскимъ продолжали свою ругань. Тогда часовой ударилъ тревогу и толпа поворотила назадъ, въ селеніе. Но вскор Думашевъ и Краевскій явились съ еще большею вооруженною толпою и начали осаждать домъ Лялина, находившійся невдалек отъ казенной кладовой. На крикъ Лялина часовой вторично забилъ тревогу. Самъ Лялинъ бросился изъ дома, чтобы соединиться съ своею командою. Но на крыльц его встртили, находившіеся впереди вооруженной кольями толпы, Думашевъ и Краевскій, ‘ругая его, Лялина, всякими скверными словами и неоднократно нападая со своею партіею, чтобы его, Лялина, схватить’. Въ это время команда Лялина пробилась сквозь толпу и, схвативъ Краевскаго, повела его подъ караулъ. Думашевъ былъ вынужденъ оставить Лялина и бросился догонять солдатъ, чтобы отбить у нихъ Краевскаго. На этотъ разъ побда осталась на сторон Думашева. Но Лялинъ уже усплъ послать солдата въ стряпчему Протопопову съ требованіемъ помощи. Это обстоятельство напугало Думашева такъ, что онъ, собравъ свою толпу, отступилъ въ селеніе, откуда пришелъ. А, между тмъ, и самъ стряпчій находился ‘въ великомъ страх’. Придя къ Лялину, онъ разсказалъ, ‘что онъ точно городничаго Думашева и секретаря Краевскаго, съ толпою народа идущаго изъ верфи, видлъ съ великимъ кривомъ и пснями, что онъ, стряпчій, въ разсужденіи ночи и великой тревоги, притаился за уголъ, пока та толпа мимо его пройдетъ, и въ то время слышалъ разговоръ во оной толп, что весьма жалютъ, что не было у нихъ ножа,— еслибъ былъ, то изрзали-бъ въ куски, но кто сіе говорилъ и про кого именно — узнать не могъ въ разсужденіи происходящаго шуму и псенъ, а притомъ тотъ стряпчій находился въ великомъ страх’ {Предложеніе Тутолмина намстн. правленію 25 апрля 1786 года, No 194.}.
И не въ однихъ глухихъ уздныхъ городишкахъ приказные забавлялись подобными дикими шутками. Въ самомъ Петрозаводск, въ резиденціи намстника, тузы губернскаго общества дрались и ругались между собою не лучше послдняго копіиста, или подканцеляриста. А высшее губернское начальство благодушно разбирало ссоры и драки своихъ подчиненныхъ, мирило поссорившихся, или длало отеческіе выговоры обидчикамъ, а потомъ, какъ ни въ чемъ не бывало, водило хлбъ-соль и дружескую компанію съ тми же самыми буянами. Такъ, въ ма или іюн 1785 года, совтникъ казенной палаты, любимецъ намстника, Шишковъ, придя въ домъ предсдателя расправы, Давыдова, ‘разбранилъ его буянскими словами’, то же самое онъ продлалъ съ совтникомъ намстническаго правленія, Ставинскимъ. Сплетня разнесла это происшествіе по всему городу. Въ обществ начались оживленные толки. Вс осуждали Шишкова и говорили губернатору Державину, что нужно унять буяна. Въ роли начальника, Державинъ сдлалъ Шишкову публичный выговоръ {Соч. Державина, т. VII, стр. 119.}. Этимъ губернское общество совершенно успокоилось: попрежнему, Шишкова везд принимали, и онъ вполн сохранилъ свое почетное положеніе въ обществ, какъ будто ничего не случилось съ нимъ.
Не только въ домахъ, но даже на улицахъ, высшіе губернскіе чиновники не стыдились заводить ссоры и длать скандалы. Напримръ, директоръ экономіи Ушаковъ, при всякой встрч съ секретаремъ приказа Грибовскимъ, требовалъ, чтобы тотъ снималъ шапку передъ нимъ. Грибовскій отказывался и изъ-за этого ссора между ними дошла до того, что разъ, на общественномъ гулянь, Ушаковъ публично разругалъ Грибовскаго и грозилъ, что велитъ слуг палкою сбить шапку съ него. Грибовскій отвчалъ на это грубостями, но, все-таки, пошелъ къ намстнику жаловаться на Ушакова. Тутолминъ самъ разбиралъ дло между ними и, найдя Ушакова виноватымъ, приказалъ губернатору сдлать ему выговоръ {Соч. Державива, т. V, стр. 487.}.
Жены чиновниковъ, матери подростающаго приказнаго поколнія не уступали мужьямъ въ грубости и дикихъ выходкахъ. Он ссорились между собою и невольно втягивали мужей въ свои дрязги. Такъ, на Святой Недл въ 1786 году, весь Петрозаводскъ толковалъ о недавнемъ столкновеніи между женами директора экономіи Ушакова и штабъ-лкаря Ратча, или, какъ выражалось провинціальное общество, между ‘директоршей’ и ‘штабъ-лкаршей’. Разсказывали, что въ первый день Пасхи, во время заутрени въ каедральномъ собор, посл торжественныхъ пушечныхъ выстрловъ, директорша прибила куличемъ и жгла свчею штабъ-лкаршу, а по выход изъ церкви, ругала ее ‘подлымъ образомъ’ и продолжала эти ругательства, ‘во всю мочь’, по дорог изъ церкви до своего дома. Гнвъ воинственной директорши былъ вызванъ тмъ, что хворая штабъ-лкарша стояла въ церкви нсколько впереди ея. Такъ какъ штабъ-лкарша не по чину стояла впереди директорши, то мстное общество, вроятно, осудило бы штабъ-лкаршу, если бы директорша не позволила себ черезъ-чуръ грубой выходки. Но приказный мірокъ принялъ сторону штабъ-лкарши изъ жалости въ ней, а еще боле къ ея бдному мужу, который считалъ себя до такой степени оскорбленнымъ, что хотлъ выходить въ отставку. Замчательно, что негодованіе приказнаго общества по поводу описаннаго происшествія выразилось въ очень оригинальной, чисто приказной форм. Негодовали не столько на грубый поступокъ директорши, сколько жаловались на силу и авторитетъ въ глазахъ начальства директора экономіи Ушакова, который считался фаворитомъ намстника Тутолмина. ‘Вс закричали,— разсказываетъ жена совтника Свистунова,— что дурно давать фаворитамъ столько силы, чтобы длать мятежи въ церкви’ {Соч. Державина, т. V, стр. 487.}. Очевидно, тогдашнее провинціальное общество не имло ни твердыхъ нравственныхъ принциповъ, ни даже установившихся общественныхъ приличій. Воля начальства, грубая сила были единственнымъ закономъ, управлявшимъ всею жизнью общества. Начальство было центромъ, вокругъ котораго вращались вс интересы общества, къ которому были обращены взоры всхъ и каждаго, которое одно давало то или другое направленіе общественной жизни. Прихоть начальства была источникомъ общественной жизни приказнаго кружка, такъ что, казалось, люди даже родились и умирали по прихоти начальства, и волосъ съ головы ихъ не могъ упасть безъ воли начальства.
Произволъ и насиліе до такой степени вошли въ приказные оравы того времени, что самъ правитель Олонецкаго намстничества, Державинъ, публично обвинялся въ кулачной расправ.
Въ начал іюля 1785 года, по Петрозаводску разнеслась молва, что Державинъ ‘билъ и толкалъ совтника намстническаго правленія Соколова до того, что онъ иметъ у себя, на спин и да плечахъ, синія пятна’. Этотъ слухъ распространялся, не встрчая себ опроверженія, ни даже сомннія. Очевидно, кулачная расправа начальника съ подчиненнымъ была слишкомъ обыкновеннымъ явленіемъ въ приказномъ быту, да и самая нравственная личность Державина мало выдлялась изъ толпы приказнаго люда, если цлый городъ поврилъ слуху о драк губернатора съ совтникомъ правленія. Этотъ слухъ, переходя изъ устъ въ уста, по обыкновенію, дополнялся новыми варіантами, и, наконецъ, дло дошло до того, что совтникъ казенной палаты Шишковъ ‘публично, при собраніи цлаго почти города, объявилъ, что онъ слышалъ означенную жалобу отъ него, Соколова, въ квартир его самолично’.
Чтобы потушить этотъ громкій скандалъ, Державинъ обратился къ весьма оригинальному и характеристичному для своего времени способу. Онъ ршился самъ произвести слдствіе о клевет на себя и самъ же разсудить себя съ клеветниками. Онъ далъ намстническому правленію письменное предложеніе, въ которомъ говорить, что ‘Соколовъ, какъ изъ рапорта капитана Михайлова видно (а нужно замтить, что этотъ рапортъ написанъ по требованію самого же Державина), въ томъ заперся, что онъ, Соколовъ, Шишкова не видалъ и съ нимъ о реченномъ моемъ поступк не говаривалъ’. Затмъ Державинъ указываетъ то обстоятельство, что штабъ-лкарь Ратчъ, свидтельствовавшій Соколова въ болзни по случаю продолжительной неявки его къ должности, ни слова не упоминаетъ о побояхъ. Этимъ и кончилось все слдствіе о клевет, и Державинъ, признавъ фактъ клеветы доказаннымъ, великодушно объявляетъ помилованіе клеветникамъ, хотя о такомъ помилованіи никто не просилъ его. ‘Хотя клонится сумнніе,— говоритъ онъ,— на сторону г. Шишкова въ разсяніи несправедливаго на меня злорчія, но я, къ прекращенію каковыхъ-либо въ семъ случа слдствій, яко въ собственной мн причиненной обид, виноватаго того или другаго, кто взнесъ на меня клевету, прощаю, ибо на хочу никого изъ нихъ за личное мн огорченіе подвергнуть суду и сдлать несчастливымъ’. Но такое великодушное помилованіе было только на бумаг, а на самомъ дл Державинъ поступилъ въ отношеніи Шишкова, слдуя правилу: око за око, зубъ за зубъ. Шишковъ публично, ‘при собраніи цлаго почти города’, обвинилъ Державина въ кулачной расправ съ Соколовымъ, а Державинъ, съ еще большею публичностью, обвинилъ Шишкова въ клевет и при этомъ воспользовался случаемъ, по выраженію поэта, ‘верстъ за тысячу въ окружности повстить свой добрый нравъ’. Правитель предложилъ намстническому правленію сдланное самимъ Державинымъ разъясненіе столкновенія его съ Соколовымъ и Шишковымъ изложить въ указ на имя петрозаводскаго коменданта Михайлова, съ тмъ, чтобы ‘сей указъ объявилъ бы онъ не токмо г. Соколову, но и всмъ чинамъ и обывателямъ, жительствующимъ въ здшнемъ город, что ежели въ самомъ дл учинилъ я, не токмо съ таковымъ чиновнымъ человкомъ, каковъ г. Соколовъ, но съ послднимъ гражданиномъ или поселяниномъ, каковой неприличный моему характеру и ввренной мн власти поступокъ, какъ-то: побои, брань, или какого бы ни было роду незаконное притсненіе, домогательство, укоризну и насмшку, то, не взирая на то, что ежели бы прошли, установленные по законамъ на подачу жалобъ, сроки, взносили бы на меня свои письменныя прошенія съ ясными доказательствами, куда слдуетъ по законамъ’ {Соч. Державина, т. VII, стр. 51 и 52.}.
Такъ, высшая въ губерніи власть пригласила всхъ жителей губернскаго города полюбоваться на приказныя дрязги, и громкое дло о драк губернаторамъ совтникомъ правленія, несмотря на необыкновенную оффиціальную гласность, покончилось мирно, какъ будто весь скандалъ произошелъ въ родной семь, не распространяясь за порогъ дома.
Если подобныя отношенія могли существовать между губернаторомъ и такими чиновными людьми, какъ совтники палатъ, то въ отношеніяхъ между начальниками и мелкими приказными служителями произволъ и насиліе не только были признаны и освящены всесильнымъ обычаемъ, но даже отчасти находили себ оправданіе и поддержку въ закон. Насиліе и произволъ были какъ бы основнымъ принципомъ, на которомъ покоился весь приказный быть того времени. Всякій приказный самодурствовалъ и насильничалъ надъ слабымъ,— будь то товарищъ, подчиненный ли его, или простой обыватель. Но эти, повидимому, дикія, не знающія себ удержу, натуры раболпно склонялись предъ самодурствомъ другаго, если этотъ другой имлъ силу и власть. Мелкій приказный служитель никогда не протестовалъ противъ произвола и насилія надъ нимъ со стороны начальства, онъ молчалъ, принимая, какъ должное, палочные удары и заключеніе подъ арестъ на хлбъ и на воду. Если и раздавались протесты, то не иначе, какъ со стороны другихъ начальствующихъ лицъ, которыя, сами самодурствуя и насильничая не хуже другаго, протестовали въ вид приказныхъ, кляузныхъ доносовъ на своихъ непріятелей. Державинъ, въ объясненіи сенату, по поводу наказанія двухъ чиновниковъ, приводитъ нсколько примровъ произвольной расправы начальниковъ съ подчиненными. О генералъ-губернатор Тутолмин онъ разсказываетъ: ‘Генералъпоручикъ самъ, въ бытность свою въ Петрозаводск, безъ всякого опредленія, приказывалъ водить и сажать на гауптвахту секретаря своего… А равномрно не могло быть неизвстно ему, генералу-поручику, ежели не отъ него, правителя, то отъ губернскаго прокурора, что и въ прочихъ нижнимъ присутственныхъ мстахъ, при самоличной бытности его въ губернскомъ город, а именно въ верхней расправ, по опредленію ея, безъ суда, марта 3 дня, наказанъ былъ подканцеляристъ Василій Яковлевъ нещадно тростьми и отъ должности отршенъ. Да и онъ, генералъ-поручикъ, не одинъ разъ ему, правителю, изволилъ длать наставленія, что оцъ весьма тихо обходится съ подчиненными’. Посл такихъ примровъ Державинъ, оправдывая свой произволъ и насиліе относительно подчиненныхъ лицъ, съ удивленіемъ опрашиваетъ: ‘Почему же нын онъ (Тутолминъ) я губернскій прокуроръ усматриваютъ въ немъ поступки, несоотвтственные милосерднымъ Ея Императорскаго Величества узаконеніямъ, какъ то генералъ-поручикъ и кавалеръ въ рапорт своемъ сенату донесъ? Онъ, правитель, иной причины показать не можетъ, какъ то, что генералъ поручикъ его и намстническое правленіе по необходимости своей притснять изволитъ’ {Указъ сената 24 декабря 1785 г., No 7,133.}. Самъ Державинъ былъ весьма типичнымъ образцомъ начальника-самодура. Онъ обращался съ подчиненными точь въ точь, какъ помщики съ крпостными людьми. У него, какъ и у помщиковъ, былъ самый патріархальный взглядъ на власть. При чтеніи оффиціальныхъ бумагъ Державина о наказаніи подчиненныхъ, везд такъ и Цроекальзываетъ изъ-подъ архивной плесени и порыжвшихъ отъ времени чериня живая мысль: мы ваши отцы, а вы наши дти, я васъ накажу, я же васъ и помилую. Иной разъ удивляешься, почему Державинъ жестоко наказываетъ однихъ за самые ничтожные проступки, а къ другимъ относите’ очень снисходительно, тогда какъ они виноваты въ боле серьезныхъ проступкахъ? Но это недоумніе легко разршается, когда присмотришься къ обстоятельствамъ, при которыхъ онъ производилъ свои раcправы съ подчиненными. Дло въ томъ, что если Державинъ былъ раздосадованъ боле сильнымъ лицомъ, то онъ, по обычаю всхъ самодуровъ, набрасывался на перваго попавшагося подъ руку маленькаго человка и на немъ срывалъ свою* досаду. Проходила досада — и онъ тотчасъ миловалъ и награждалъ наказаннаго чиновника. Если же Державинъ былъ доволенъ и веселй тогда и дйствительно виноватый чиновникъ могъ разсчитывать на снисходительность начальства, особенно, если онъ никогда не сходился съ его недругами.
Эта несимпатичная черта характера Державина съ особенною рельефностью обнаружилась въ бур, которую онъ поднялъ въ намстническомъ правленіи, вскор по прізд въ Петрозаводскъ, изъ-за ‘канцелярскаго обряда’. Дло въ томъ, что Тутолминъ, 17 декабря 1784 года. Въ день открытія въ Петрозаводск присутственныхъ мстъ, прислалъ въ намстническое правленіе, для разсылки во вс подвдомственныя ему: мста, ‘канцелярскій обрядъ’, т.-е. подробную инструкцію о порядк производства дл въ канцеляріяхъ, въ этомъ обряд не было ничего ни вреднаго, ни противозаконнаго. Напротивъ, онъ былъ очень полезенъ и даже необходимъ въ видахъ установленія въ длопроизводств однообразнаго порядка, который былъ плохи извстенъ вновь набраннымъ чиновникамъ. Самъ Державинъ сознавался, что, даже мсяцъ спустя посл открытія намстническаго правленія, чиновники еще не знали канцелярскаго порядка. Въ предложеніи намстническому правленію 28 января 1785 года, онъ, ‘но необращенію нкоторыхъ изъ канцелярскихъ служителей при письменныхъ длахъ и по новому сего правленія устроенію, относилъ ихъ въ длахъ неисправность и медленіе ихъ ненавычк и невднію канцелярскаго порядка’ {Протоколъ нам. правленія 23 января 1785 г.}. Этимъ самымъ онъ признавалъ необходимость точно установить и разъяснить чиновникамъ порядокъ веденія длъ въ канцеляріяхъ. Тмъ не мене, по полученіи канцелярскаго обряда, онъ придрался къ замченнымъ въ немъ разнымъ пустякамъ, неимющимъ никакого серьезнаго значенія {Наприм., въ протокол намстническаго правленія 20 іюня 1785 г. Державинъ длаетъ слдующія мелочныя замчанія по поводу обряда: ‘Въ конфирмованныхъ статахъ намстничества экзекутора не положено, а находится онъ въ правленіи всходствіе обряда его в-пр-ва, жалованье получаетъ изъ суммъ канцелярскихъ служителей. По практическому соображенію канцелярскаго порядка, генеральнымъ регламентомъ и прочими узаконеніями утвержденнаго, обрядъ его в-пр-ства и потому уже затруднительне, что по первому входящая бумага иметъ въ производств девять оборотовъ, по второму — двнадцать’.}. Онъ указывалъ, что нкоторыя статьи въ обряд не основаны на существующихъ законахъ, и оттого, по его мннію, они являются новымъ закономъ, а такъ какъ генералъ-губернаторамъ воспрещено издавать какія-либо новыя постановленія,— слдовательно, изданіе канцелярскаго обряда есть личный произволъ, превышеніе власти со стороны Тутолмина. Все это онъ ршился высказать самому Тутолмину при личномъ свиданіи:
Чтобы позолотить пилюлю, приготовленную для Тутолмина, Державинъ разсыпался передъ нимъ въ ‘наиласкательнйшихъ похвалахъ’ ‘Нтъ су мннія,— говорилъ онъ,— чтобъ, по упражненію вашему въ губернаторской должности довольнаго времени и знанію въ длахъ, обрядъ вашъ не былъ хорошъ. Онъ можетъ послужить надежнйшимъ способомъ къ соблюденію впредь благоустройства. И удивительно, въ какое короткое время вы его сдлали!… Но при всемъ томъ безъ конфирмаціи онъ исполненъ быть не можетъ’ {Соч. Державина, т. VII, стр. 110.}.
Посл такого приступа Державинъ прочиталъ указъ сената 26 сентября 1780 года., которымъ, между прочимъ, предписывалось, чтобы ‘никто изъ генералъ: губернаторовъ не длалъ отъ себя собственно никакихъ установленій’. Генералъ-губернаторъ, оскорбленный безтактностью поступка Державина, затрясся и поблднлъ, но тотчасъ сдержалъ порывъ гнва и съ уступчивостью, отвчалъ Державину: ‘Я пошлю къ генералъ-прокурору курьера, и что онъ мн отвтитъ, такъ и сдлаемъ’ {Соч. Державина, т. VI, стр. 562.}.
Немедленно былъ отправленъ курьеръ къ генералъ-прокурору князю Вяземскому съ письмомъ, въ которомъ Тутолминъ просилъ разъясненія, можетъ ли быть введенъ въ дйствіе обрядъ безъ конфирмаціи Императрицы, а, между тмъ, до полученія отвта исполненіе обряда было пріостановлено. Однако, Державинъ остался недоволенъ этимъ, ему хотлось поставить на своемъ, добиться отмны обряда и этимъ унизить Тутолмина въ глазахъ приказнаго общества. Онъ открыто, на глазахъ у Тутолмина повелъ интригу противъ него, вручивъ его же курьеру письмо для передачи генералъ-прокурору и своимъ благопріятелямъ Безбородк и Воронцову. Было слишкомъ ясно, что Державинъ желаетъ не разъясненія своихъ недоразумній, но именно добивается отмны обряда и притомъ дйствуетъ окольными путями чрезъ благопріятелей. Посл этого Тутолминъ ршился дать боле сильный отпоръ противъ интриги, Державина.
Въ отвтъ на обвиненіе въ личномъ произвол, генералъ-губернаторъ передалъ свой обрядъ на разсмотрніе высшихъ начальствующихъ въ губерніи лицъ, которыя вполн одобрили его. Одинъ Державинъ сдлалъ нкоторыя замчанія на обрядъ, почему Тутолминъ согласился исключить изъ него кое-что, касающееся намстническаго правленія. къ тому же, и въ Петербург, какъ слдовало ожидать, ршились поддержать авторитетъ генералъ-губернатора въ только-что учрежденной губерніи. Князь Вяземскій написалъ Тутолмину, что не находитъ препятствій ко введенію въ дйствіе обряда {Соч. Державина, т. VII, стр. 112.}. Все это должно было жестоко уязвить самолюбіе Державина. Но Тутолминъ, не довольствуясь своею побдою, хотлъ еще разъ побсить самолюбиваго поэта. 20 января 1785 года, онъ торжественно прибылъ въ засданіе намстническаго правленія гд обыкновенно не присутствовалъ, ему хотлось самому видть, какъ Державинъ, въ его присутствіи, будетъ подписывать протоколъ о приведеніи въ исполненіе канцелярскаго обряда {Протоколъ нам. правленія 20 января 1785 года.}.
Генералъ-губернаторъ торжествовалъ, губернаторъ былъ униженъ, а бднымъ чиновникамъ намстническаго правленія пришлось расплачиваться своими боками, и за торжество генералъ-губернатора, и за униженіе губернатора. Никто, какъ самъ же Державинъ, задержалъ на цлый мсяцъ приведеніе въ исполненіе канцелярскаго обряда. Но могъ ли сознаться въ этомъ самолюбивый Державинъ? Могъ ли онъ потерпть, чтобы онъ одинъ перенесъ тяжкую обиду отъ Тутолмина, а другіе, какіе-нибудь приказные служители, оставались, какъ ни въ чемъ не бывало? Нтъ, и они виноваты вмст съ нимъ, можетъ-быть, даже боле его. Пусть же и они будутъ оскорблены, унижены, наказаны… И черезъ день посл засданія 20 января, разразилась буря въ намстническомъ правленіи.
22 января, разгнванный Державинъ явился въ правленіе и спросилъ: разосланъ ли во вс мста канцелярскій обрядъ? Оказалось, что протоколистъ Тюренинъ, которому было поручено распоряжаться отправкою обряда, ‘не токмо не исполнилъ ему повелннаго и не уважилъ особливо даннаго ему начальническаго препорученія, но и не пришелъ даже въ назначенное ему время въ правленіе и отлучился отъ своей квартиры, такъ что его нигд отыскать не могли’. Державинъ сталъ смотрть приготовленныя бумаги, при которыхъ разсылался обрядъ, и нашелъ, что ‘не токмо чисто и исправно переписаны, но пропущены и цлыя противъ опредленія мста въ тхъ указахъ и сообщеніяхъ, при которыхъ то распоряженіе препровождаться должно, что Тюренинъ не только не наблюлъ, но и не заглянулъ въ оные указы и распоряженія, которые ему отправить препоручено было’. Въ минуту гнва Державину подвернулся подъ руку регистраторъ Брантъ. Онъ также оказался виноватымъ, потому что, ‘хотя и справилъ указы, но совсмъ не прочтя, такъ что оказались въ нкоторыхъ цлые фразисы пропущенными’. На этихъ двухъ преступниковъ обрушилась первая вспышка начальничьяго гнва. Державинъ распорядился ‘Тюренина и Бранта задержать въ правленіи до того времени, доколь отпущенный въ отпускъ секретарь Сафоновъ не возвратится, чтобъ они до его прибытія длъ не запустили’.
Гнвъ все еще не унимался и шла дальнйшая переборка виноватыхъ: ‘Столоначальникъ Дикушинъ, не скрпя на его часть доставшагося къ списыванію означеннаго распоряженія, сказался больнымъ. Столоначальничьи помощники Разумовъ и Махначевъ, по позыву чрезъ привратника, вслдствіе особаго повелнія его, правителя, чтобъ были при своихъ мстахъ для вышеизйсненнаго отправленія, за лностію не пришли Къ правленіе, да и прежде сего всегда въ праздности и нерадніи примчены’. Эти преступники оказались счастливе своихъ товарищей. Относительно ихъ послдовалъ боле мягкій приговоръ:
‘Столоначальника Дикушина задержать, ежели онъ, по свидтельству лкаря, окажется въ самомъ дл не боленъ, въ правленіи на недлю, а помощниковъ Разумова и Махначева, чтобъ были прилежне къ ихъ должности, заставить не въ очередь дежуритъ дв недли’. За то жестоко поплатился столоначальникъ Харлицкій. У него не было найдено никакихъ неисправностей въ длопроизводств, но расходившійся Державинъ поставилъ Харлицкому въ вину, что, ‘несмотря на многіе сдланные ему выговора, непрестанно упражняется въ пьянств’. За это, ему объявленъ слдующій приговоръ: ‘Столоначальника Харлицкаго, къ удобнйшему воздержанію отъ пьянства, никогда, безъ особаго повелнія, доколь не исправится, не выпускать, буде же случится какая необходимая нужда, какъ-то: перемнить блье и проч., то, съ доклада его превосходительства, отпускать на нсколько часовъ, и то за присмотромъ караульнаго’ {Протоколъ нам. правленія 26-го’ января 1785 года.}.
Русскій самодуръ, хвастается тмъ, что онъ ‘строгъ, но милостивъ.’ И вся меньшая братія, вс подвластныя существа, которыя терпятъ гнетъ самодурства, до того свыкаются съ своимъ приниженнымъ положеніемъ, что сами же готовы оправдывать самодура тмъ, что ‘сердитъ, да отходчивъ.’ Между тмъ, эта ‘отходчивость’, слдующая за дикими вспышками гнва, эти ‘милости’ къ тмъ самымъ лицамъ, который за минуту назадъ испытали, ‘строгость’ самодура, есть ничто иное, какъ безхарактерность. Самодуръ, самъ по себ,— ничтожное, безхарактерное существо. У него правая рука вчно разрушаетъ то, что сдлано лвою рукою, а голова остается непричастною всей этой работ. А безумная непослдовательность, это нравственное ничтожество въ русскомъ быту, сплошь и рядомъ возводится чуть не на степень добродтели. Приниженная и угнетенная масса часто прославляетъ самодура, какъ благодтеля, когда, въ слдъ за безумною вспышкою гнва, онъ броситъ обиженному милостивое слово, какъ оглоданную кость голодной собак.
Державинъ, какъ вс русскіе самодуры, былъ ‘строгъ’, но ‘милостивъ’. Гнвъ его на чиновниковъ намстническаго правленія скоро прошелъ безслдно. Наказанные были милостиво прощены, мало того, Державинъ щедро наградилъ ихъ. Черезъ пять дней посл грозы, разразившейся въ намстническомъ правленіи, чиновники, наказанные за неисправности по служб, и даже ‘непрестанно упражняющійся къ пьянств’ Харлицкій, получили денежныя награды за усердіе въ служб.
Приказная жизнь опять вошла въ обычную колею, въ Канцеляріяхъ водворился миръ. Державинъ и Тутолминъ забыли взаимныя неудовольствія, и между ними на время возобновились добрыя отношенія. Каждый день они бывали другъ у друга на вечеринкахъ вмст съ женами и обращались между собою по пріятельски {Соч. Держ., т. VI, стр. 564, т. VII, стр. 114.}. Успокоенный въ этомъ отношеніи, Тутолминъ, въ начал февраля 1785 года, ухалъ изъ Петрозаводска осматривать губернію. Въ отсутствіе его Державинъ старался показать всевозможное вниманіе и привязанность къ семейству своего начальника, оставшемуся въ Петрозаводск. Каждое утро онъ здилъ въ домъ генералъ-губернатора и спрашивалъ домашнихъ, не имютъ ли, надобности въ какихъ-нибудь услугахъ. Въ это время умеръ сынъ Тутолмина,— и Державинъ съ женою принимали дружеское, почти родственное участіе въ семейномъ гор генералъ-губернатора {Соч. Держ., т. VII, стр. 114.}.
Съ отъздомъ Тутолмина, Державинъ остался первымъ лицомъ въ город. Теперь онъ почувствовалъ свои руки развязанными и спшилъ воспользоваться властью безъ помхи со стороны генералъ-губернатора, какъ шаловливый школьникъ спшитъ надурачиться вволю, пока не видитъ его надзиратель. И точно — Державинъ былъ еще чистый школьникъ въ дл гражданскаго управленія. Предоставленная ему громадная власть радовала его, какъ блестящая игрушка тшитъ ребенка. Но пользоваться этою властью онъ не умлъ. Оттого благія начинанія его ни къ чему не вели, а грозныя распоряженія, въ конц-концовъ, оказывались шутовскимъ фарсомъ.
Въ отсутствіе Тутолмина изъ Петрозаводска, случилось происшествіе, которое должно было съ невыгодной строгій рекомендовать Державина въ глазахъ генералъ-губернатора. Къ правителю намстничества явился мщанинъ Мартьяновъ, ‘съ огорченнымъ видомъ и слезами’. Онъ жаловался, что петрозаводскій городовой Магистратъ не выдаетъ ему паспорта на отлучку въ Петербургъ для заработка. Державинъ вошелъ въ положеніе просителя и послалъ секретаря въ магистратъ съ приказаніемъ, чтобы немедленно былъ выдавъ паспортъ Мартьянову. Магистратъ не согласился исполнить приказанія правителя. Бургомистръ магистрата Коротяевъ лично явился къ Державину и сказалъ, что нельзя выдать паспортъ Мартьянову, потому что, по просьб купцовъ и мщанъ, въ магистрат состоялось опредленіе не выдавать видовъ на отлучки сыновьямъ безъ письменнаго согласія родителей.
‘Странны,— замчаетъ Державинъ по поводу объясненія Коротяева,— показались мн таковыя узы для обращающихся въ коммерціи’. Но эта живая мысль безслдно прошла въ голов Державина. Онъ не потрудился разсмотрть, дйствительно ли состоялось указанное бургомистромъ опредленіе, и если состоялось, то законно ли оно. Равнымъ образомъ, принявъ участіе въ положеніи Мартьянова, онъ не позаботился найти какой-нибудь иной способъ къ выдач ему паспорта. Напротивъ, онъ отнесся къ этому длу какъ самый заматорлый въ канцелярской рутин, чиновникъ. Несмотря на увренія Мартьянова, что въ магистрат никогда не было опредленія о невыдач паспортовъ безъ согласія родителей, Державинъ, не входя въ дальніе разговоры, наотрзъ отказалъ ему въ просьб, приказавъ представить въ магистратъ письменное согласіе отца на отлучку въ Петербургъ.
Чрезъ нсколько дней, Державинъ отъ кого-то услыхалъ, что въ магистрат не было сдлано опредленія о невыдач паспортовъ сыновьямъ безъ согласія родителей. Тогда онъ опять призвалъ къ себ бургомистра и приказалъ принести указанное имъ магистратское опредленіе. Въ магистрат, дйствительно, не оказалось этого опредленія. Раздосадованный Державинъ ршился примрно наказать бургомистра за ложь. Но какъ наказать его, когда и самъ правитель сдлалъ большую ошибку, положившись на слова бургомистра и не провривъ заявленія Мартьянова, что въ магистрат нтъ опредленія, на которое ссылается бургомистръ?… И вотъ, изъ-подъ пера Державина выходитъ предложеніе намстническому правленію, въ которомъ онъ оправдываетъ свою оплошность тмъ, что, ‘сохраняя во всей сил важность судейскаго голоса, онъ охотно поврилъ донесеніямъ бургомистра, не подозрвая въ лиц его пристрастія, или тмъ мене какого-либо обмана’. Мало того, онъ постарался какъ бы узаконить свою ошибку, предписавъ чрезъ намстническое правленіе всмъ присутственнымъ мстамъ въ губерніи, ‘дабы вс чины вдали, что донесенія ихъ, относящіяся къ высочайшей служб, въ партикулярныхъ письмахъ или словесно дошедшія, удобны иногда приниматься за формальныя, ибо хотя словесное донесеніе, по существу своему, въ случа какихъ-либо дальнйшихъ изслдованій, и не можетъ служить яснымъ доказательствомъ, но избранные въ чины люди и честію судить другихъ удостоенные предполагаютъ уже довренностью, имъ законами сдланною, словамъ своимъ такую вроятность, на которой иногда основываясь, начальство обязано принимать т или другія мры, почему при рапортахъ своихъ вс чиновники наипаче помнить должны свою присягу и ничего никогда не доносить несправедливаго’. Въ заключеніе Державинъ смиренно просилъ всхъ безбоязненно указывать его ошибки. ‘А дабы и мн, яко управляющему, губерніею, заслужить отъ всхъ чиновъ твердое надяніе, что донесенія ихъ, хотя бы они прямо приказаніямъ моимъ противорчащія и изобличающія противъ высочайшихъ законовъ и истины мои какіе-либо поступки, то могутъ не токмо прокуроры и стряпчіе по ихъ обязанностямъ, но и всякій Проситель придти ко мн во всякое время и сказать безстрашно мои ошибки, что ежели справедливо, то не токмо съ снисхожденіемъ и благодарностію принято будетъ, но, елико можно, исправлено, а чего уже исправить нельзя, то съ уничижительнымъ благоговніемъ не устыжуся принести извиненіе поставленной надо мною вышней власти и впредь исправлюсь’ {Соч. Держ., т. VII, стр. 46—50.}.
Что сказать объ этомъ наивномъ приказаніи чиновникамъ говорить начальству одну правду, даже въ тхъ случаяхъ, когда они являются виноватыми, какъ было съ бургомистромъ Коротяевымъ?… Такое едва ли исполнимое распоряженіе и вмст съ нимъ предупрежденіе, что всякое слово чиновника будетъ принимаемо начальствомъ за несомннную истину, не иначе могли быть приняты въ приказномъ мір, какъ съ громкимъ смхомъ надъ простотою правителя. А всенародное приглашеніе приходить во всякое время къ правителю и обличать ошибки его должно было казаться лишь лицемрнымъ пустословіемъ. Но боле всего должно было поразить приказный міръ придуманное Державинымъ наказаніе бургомистра Коротяева. Губернаторъ предложилъ намстническому правленію: ‘на бургомистра Коротяева за его дерзостную поступку и ложное начальству донесеніе наложить по законамъ пеню, и приказать магистратскому стряпчему шесть Мсяцевъ, въ’ каждый субботній день, читать ему высочайшія узаконенія и толковать оныя’ Не бывало примровъ, чтобы когда нибудь на чиновниковъ налагалась въ наказаніе подобная шестимсячная эпитимія. Оригинальная мысль сдлать палача изъ магистратскаго стряпчаго, а изъ законовъ — орудіе казни — была неприличнымъ, шутовскимъ, фарсомъ. Да и вообще придуманный Державинымъ способъ наказанія обличалъ одно самодурство и не, умнье пользоваться предоставленною закономъ обширною властью.
Подобныя распоряженія Державина не могли остаться неизвстными генералъ-губернатору. Въ то-же время, они говорили далеко не въ пользу Державина. Невнимательность его къ дламъ, самоуправство въ отношеніи подчиненныхъ, вообще неспособность къ самостоятельному управленію областью обнаруживались довольно ясно. Державинъ, какъ шаловливый ребенокъ, требовалъ бдительнаго надзора за собою, иначе широкая власть губернатора могла сдлаться въ рукахъ это опасною игрушкою. Поэтому Тутолминъ, возвратясь въ Петрозаводскъ посл объзда губерній, увидлъ необходимость пріучать Державина къ дламъ подъ личнымъ своимъ наблюденіемъ {Соч. Держ., т. VII, стр. 114.}. Онъ видлъ недостатки молодого губернатора и полагалъ, что вся бда заключается въ чрезмрномъ его самолюбіи. Онъ замтилъ, что Державинъ, какъ вс самолюбивые люди, думая быть самостоятельнымъ, длался игрушкою въ рукахъ ловкихъ льстецовъ. Въ особенности Тутолминъ предостерегалъ Державина отъ сближенія съ старшимъ совтникомъ намстническаго правленія Свистуновымъ. По словамъ Тутолмина, этотъ чиновникъ былъ причиною всхъ несогласій между имъ и Державинымъ. Узнавъ самолюбіе губернатора, Свистуновъ, будто бы, напалъ на него съ этой слабой стороны и, употребя въ дло лесть, вкрался въ довренность къ Державину и управлялъ имъ, какъ хотлъ {Соч. Держ., т. V, стр. 481—2.}. Поэтому генерал-губернаторъ нсколько разъ говорилъ Державину, что нужно Свистунова ‘отбоярить’, т.-е. такъ или иначе удалить изъ намстническаго правленія. Но Державинъ иными глазами смотрлъ на Свистунова, приписывая ему ‘справедливость, непреклонный характеръ и твердость’. Онъ видлъ въ немъ человка вполн и беззавтно преданнаго себ. Предостереженіе генералъ-губернатора казалось ему хитростью, вызванною желаніемъ ‘посадить въ правленіе свою креатуру, чрезъ кого бы онъ, какъ и въ прочихъ мстахъ, могъ своими прихотьми дйствовать’ {Соч. Держ., т. V, стр. 846, 437.}.
Съ цлью постепенно пріучать Державина къ дламъ подъ своимъ личнымъ наблюденіемъ, Тутолминъ сталъ строже наблюдать за намстническимъ правленіемъ. Онъ не позволялъ Державину безъ своего, вдома ршать ни одного боле важнаго Дла и присвоилъ себ исключительное право перемщать и представлять къ наградамъ чиновниковъ. Еще передъ Отъздомъ изъ Петрозаводска, 30 января, Тутолминъ предложилъ намстническому правленію: ‘Какъ всякія по намстничеству постановленія и благоучрежденія длаемы быть долженствуютъ со свднія его, то по всмъ таковымъ дламъ безъ изъятія, а равномрно: о заслуживающихъ награжденія чиномъ, о наполненіи ваканцій, разными случаями открывшихся, о перемщеній служащихъ въ намстничеств съ одного мста на другое, по усмотрнію надобности и пользы, о подверженіи кого-либо за вины суду, о просящихся въ отпускъ боле дозволеннаго генеральнымъ регламентомъ времени,— и по другимъ подобнымъ сему дламъ, требующимъ уваженія, намстническое правленіе, во время пребыванія его въ губерніяхъ, ввренныхъ его управленію, благоволитъ разсужденія свои препровождать къ нему и ожидать его согласія’ {Протоколъ нам. правленія 20 іюня 1785 года.}. Вслдствіе такого распоряженія, авторитетъ Державина въ глазахъ приказнаго люда сильно поколебался.Пинокниви перестали бояться его, зная, что участь ихъ зависитъ отъ одного генералъ-губернатора, который съ недовріемъ относился къ правителю намстничества. Державинъ не могъ не замтить охлажденіяхъ себ чиновниковъ, и тогда ему стало мерещиться обидное ‘неуваженіе отъ всхъ’ {Соч. Держ., т. V, стр. 414.}. Ему казалось, что Тутолминъ нарочно привлекалъ къ себ подчиненныхъ и отвращалъ отъ губернатора {Соч. Держ., т. VII, стр. 115.}. Самолюбіе Державина было жестоко уязвлено, и онъ въ раздраженномъ состояніи сталъ враждебно относиться къ генералъ-губернатору, обвиняя его въ самоуправств и незаконномъ захват власти. Не можетъ быть, чтобы Державинъ, съ его бшенымъ характеромъ, воздержался высказывать въ обществ неудовольствіе на Тутолмина. А, между тмъ, мы знаемъ, что въ тогдашнемъ, приказномъ обществ въ Петрозаводск было сильна развито сплетничество, Естественно, что изъ числа приказныхъ могли найтись встовщики, которые, подъ видомъ преданности и доброжелательства, переносили сплетни отъ Державина къ Тутолмину и отъ него обратно, превращая бывшія между ними непріятности въ открытую вражду. Вотъ гд, вроятно, кроется причина, откуда вскор сыръ-боръ загорлся.
Въ март 1785 года, отношенія между Тутолминымъ и Державинымъ, хотя не отличались искренностью, но были настолько удовлетворительны, что никакъ нельзя было ожидать скораго разрыва между ними. Искра раздора тихо тллась подъ толстымъ слоемъ пепла, такъ что невозможно было замтить ее. Самъ Державинъ, въ конц марта, писалъ въ-Петербургъ въ пріятелю Львову о Тутолмин: ‘Тимоей Ивановичъ собирается къ вамъ (т.-е. въ Петербургъ). Я, кажется, съ нимъ теперь въ ладахъ, ибо еще все не доходитъ до мннія моего о его обряд, думаю какъ-нибудь легче поступить’ {Соч. Держ., т. V, стр. 841.}. По черезъ нсколько дней посл этого, въ первыхъ числахъ апрля, неожиданно произошелъ открытый разрывъ между генералъ-губернаторомъ и правителемъ намстничества. Тутолминъ собрался хать въ Петербургъ и предъ отъздомъ захотлъ обревизовать длопроизводство присутственныхъ мстъ, подвдомственныхъ намстническому правленію. Ревизія началась съ самаго намстническаго правленія, гд Державинъ заране ожидалъ прізда генералъ-губернатора. Тутолминъ замтилъ въ правленіи несоблюденіе изданнаго имъ обряда канцелярскаго длопроизводства. Это замчаніе не могло понравиться Державину посл бывшихъ ране пререканій съ генералъ-губернаторомъ изъ-за того же обряда. Изъ намстническаго правленія Державинъ проводилъ Тутолмина въ совстный судъ. Здсь генералъ-губернаторъ нашелъ неисправности и сдлалъ рзкія замчанія судьямъ. Державинъ, почему-то, принялъ эти замчанія на свой счетъ и оскорбился ими. Затмъ Тутолмицъ, выйдя изъ суда въ сни, надлъ шапку, потомъ слъ въ карету и похалъ дальше осматривать присутственныя мста. Державинъ и въ этомъ увидлъ личное оскорбленіе. Ему показалось, что Тутолминъ надлъ на себя шапку ‘съ неучтивостью и раздраженіемъ’, притомъ же, онъ обидлся, что не былъ приглашенъ ссть въ карету. Раздосадованный, онъ возвратился въ намстническое правленіе, ‘за непристойное почти бгать пшкомъ’ по присутственнымъ мстамъ вслдъ за Тутолминымъ. ‘А, между тмъ, и генералъ-губернаторъ обидлся, что Державинъ не сопровождалъ его при обзор присутственныхъ мстъ, подвдомственнымъ намстническому правленію {Соч. Держ., т. V, Стр. 843—4.}.
Въ тотъ же день, вечеромъ, Державинъ съ женою отправился къ Тутолмину. Здсь онъ нашелъ много гостей, которые собрались по случаю назначеннаго на другой день отъзда Тутолмина въ Петербургъ. Въ зал, при многолюдномъ собраніи, генералъ-губернаторъ сдлалъ Державину замчаніе, что, при ревизіи присутственныхъ мстъ, онъ нашелъ неисправности. Державинъ возразилъ на это, что въ длахъ нтъ остановки.
— Что, сударь, мн въ вашихъ тысячныхъ длахъ!— горячо и вмст насмшливо воскликнулъ Тутолминъ.— Надобно, чтобъ мои предписанія были выполнены.
— Вы изволите знать,— перебилъ Державинъ,— великій недостатокъ въ приказныхъ служителяхъ, и что ежели обрядъ вашъ не везд выполненъ, то вы прежде о томъ уже сами знали, а для сего, кажется, и не настояло большой нужды свидтельствовать нын присутственныя мста.
— Какъ же мн, сударь, это сдлать?— возразилъ Тутолминъ. Я ду въ Государын, то и долженъ донести ей, въ какомъ порядк оставилъ мои благоучрежденія {Соч. Держ., т. VII, стр. 117.}.
И это замчаніе Державинъ принялъ за обиду, почувствовавъ во всей сил стыдъ и униженіе своего состоянія {Соч. Держ., т. V, стр. 414.}. На другой день, за полчаса передъ отъздомъ въ Петербургъ, Тутолминъ сдлалъ визитъ ему, такую любезность Державинъ счелъ за хитрость {Соч. Держ., т. VII, стр. 115.}. Наконецъ, когда высшіе чиновники собрались къ Тутолмину проститься съ нимъ предъ отъздомъ изъ Петрозаводска, Державинъ разобидлся тмъ, что въ его присутствіи генерал-губернаторъ отдавалъ другимъ чиновникамъ приказанія, относящіяся до губерніи, а съ нимъ не сказалъ ни слова {Соч. Держ., т. V, стр. 843—4.}. Видя неудовольствіе генералъ-губернатора, Державинъ предположилъ, что тотъ будетъ жаловаться на него въ Петербург {Соч. Держ., т. VII, стр. 117.}. Разобиженный и напуганный, онъ ршился прибгнуть въ приказному мщенію противъ своего врага. Прощаясь съ Тутолминымъ, онъ обдумывалъ доносъ на него, съ злобнымъ намреніемъ ‘ему за самолюбіе расквасить носъ’ {Соч. Держ., т. V, стр. 844, т. VII, стр. 116.}.
Утромъ 8 апрля, Тутолминъ выхалъ изъ Петрозаводска. Проводивъ генералъ-губернатора, Державинъ отправился въ намстническое правленіе и приказалъ составить протоколъ объ отъзд Тутолмина. На основаніи этого протокола, правленіе должно было подробно сообщить всмъ губернскимъ присутственнымъ мстамъ о власти правителя намстничества во время отсутствія генералъ-губернатора. При этомъ Державинъ напомнилъ палатамъ о своемъ прав произвести въ нихъ ревизію длопроизводства. ‘За должность свою почитаетъ правитель извстить палатамъ,— сказано въ протокол,— что он, хотя есть департаменты коллегіи, и правитель губерніи, яко не есть во оныхъ присутствующій и не судія, не иметъ законовъ, слдовательно, и власти входить во внутреннее оныхъ сужденіе и ршеніе длъ, но надзирать о порядк и успх производства ддъ должностію своею почитаетъ, для чего и иметъ иногда посщать оныя, дабы, что-либо примтя въ нихъ несоотвтственное законамъ, могъ о исправленіи онаго доносить правительствующему сенату. Ибо какимъ другимъ образомъ недремлющимъ окомъ въ губерніи надзирать ему правосудіе и исполненіе должностей всхъ чиновъ, когда онъ не будетъ посщать тхъ самыхъ мстъ, отъ которыхъ примръ порядка на среднія и нижнія мста, слдовательно, и удовлетвореніе имющихся въ нихъ длъ истекать должно? Хотя же, по сил узаконеній, и обязаны смотрть за оными губернскій прокуроръ и стряпчіе, но какъ и въ ихъ должностяхъ повелно доносить имъ губернскому правленію и генералъ-губернатору, въ отсутствіе котораго губернаторъ, по даннымъ ему наказамъ, губерніею управляетъ,— слдовательно, обязанъ онъ и самыя донесенія ихъ поврять собственнымъ своимъ рачительнымъ присмотромъ, дабы злоупотребленія исправлены были’ {Протоколъ нак. правленія 8 апрля 1785 г.}. Это напоминаніе о прав правителя намстничества ревизовать высшія губернскія учрежденія имло большое значеніе въ томъ отношеніи, что эти учрежденія, считавшіяся въ исключительномъ вдніи генералъ-губернатора, недавно были обревизованы Тутолминымъ. Состояніе длопроизводства въ нихъ было найдено вполн удовлетворительнымъ, тогда какъ въ низшихъ присутственныхъ мстахъ, подвдомственныхъ намстническому правленію, Тутолминъ нашелъ иного неисправностей. Теперь, при новой ревизіи, на которую намекалъ Державинъ, могли оказаться неисправности и въ высшихъ учрежденіяхъ, подчиненныхъ Тутолмину. Кром того, въ протокол намстническаго правленія былъ и другой ясный намекъ на намреніе Державина обревизовать высшія губернскія учрежденія. Правленіе требовало, чтобы они, ‘отнюдь не отлагая дале трехъ дней’, доставили такія свднія о чиновникахъ и движеніи длопроизводства, которыя обыкновенно представляются каждому ревизору.
Не успли пройти три дня, назначенные Державинымъ на доставленіе свдній о чиновникахъ и длопроизводств, какъ онъ приступилъ въ ревизіи высшихъ губернскихъ учрежденій. Ревизія продолжалась четверо сутокъ. Державинъ усердно работалъ, побуждаемый могучею страстью — враждою. Вся ревизія его клонилась къ одной цли — къ обвиненію Тутолмина. Генералъ-губернаторъ нашелъ въ низшихъ присутственныхъ мстахъ неисправности, въ отмщеніе за это Державинъ находилъ въ высшихъ учрежденіяхъ ‘великое неустройство’. Тутолминъ утверждалъ, что безпорядокъ въ низшихъ мстахъ заключается въ неисполненіи изданнаго имъ ‘обряда’ канцелярскаго длопроизводства, наоборотъ, Державинъ силился доказать, что ‘великое неустройство’ въ высшихъ учрежденіяхъ происходитъ вслдствіе исполненія обряда. Такимъ образомъ, вся ревизія сводилась на одни личныя пререканія. Поэтому неудивительно, что нкоторые изъ начальствующихъ лицъ не захотли участвовать въ канцелярскихъ дрязгахъ, затянныхъ Державинымъ, и не явились, по вызову его, присутствовать при ревизіи подвдомственныхъ имъ учрежденій.
Ревизія была окончена 15 апрля, и въ тотъ же день Державинъ послалъ Императриц доносъ на Тутолмина. Онъ обвинялъ своего врага въ превышеніи власти. О своихъ личныхъ отношеніяхъ къ Тутолмину онъ выразился въ донос такимъ образомъ: ‘Людямъ, неимщинъ ни опыта въ длахъ, ни твердости души, происходящей отъ знанія оныхъ, и живущимъ единымъ жалованьемъ, можно ли было кому ни быть устрашену отъ великаго человка, который носитъ высочайшую довренность, прославляется своими дарованіями и беретъ, можетъ быть, у многихъ преимущество своимъ долговременнымъ упражненіемъ и трудолюбіемъ въ длахъ? Но я повергаюсь предъ священнымъ Вашего Императорскаго Величества престоломъ и признаюсь, что съ тхъ поръ, какъ я прочелъ ему Вашего Императорскаго Величества узаконенія, воспрещающія притязать законодательную власть, а онъ ихъ не уважилъ, то я все потеряла къ нему внутреннее почтеніе и, сохраняя наружность, соблюлъ ее до сихъ поръ. Теперь прибгаю подъ Высочайшую Вашего Императорскаго Величества десницу и испрашиваю защиты себ, защиты императорскимъ законамъ и преимуществамъ, или благоволите съ меня снять бремя служенія подъ его начальствомъ, меня отягощающее’ {Соч. Держ., т. V, стр. 412—417,}.
Понятно, что такое обвиненіе Тутолмина въ узурпаціи прерогативъ императорской власти было слишкомъ нелпо для того, чтобы Императрица могла поврить ему. Съ другой стороны, весь доносъ Державина былъ насквозь пропитанъ такою непримиримою враждою въ Тутолмину, что посл того они уже никакъ не могли ужиться другъ съ другомъ. Тутолмину ничего боле не оставалось длать, какъ только мстить Державину. А месть была для него дломъ легкимъ. По его выраженію, Державинъ былъ ‘изрядный стихотворецъ, а плохой губернаторъ’ {Соч. Держ., т. V, стр. 409.}. Другой современникъ Державина, человкъ боле молодого поколнія, А. П. Ермоловъ постоянно повторялъ о поэт, ‘что онъ былъ фантазеръ и неспособенъ къ дламъ’ {Погодинъ: А. И. Ермоловъ. Русск. Вст. 1804 года, No 5, стр. 209, 239.}. Державинъ на каждомъ шагу длалъ такіе неприличные поступки и такъ запутывался въ длахъ отъ недостатка служебной опытности и такта, что, въ конц-концовъ, долженъ былъ отъ стыда самъ бжать изъ Петрозаводска. Генералъ-губернаторъ въ своемъ мщеніи ограничился тмъ, что ни разу не протянулъ Державину руку для помощи и въ протестахъ сенату противъ опредленій намстническаго правленія освтилъ для потомства не мало темныхъ сторонъ изъ жизни самолюбиваго ‘пвца Фелицы’.
Посл доноса, Державинъ опустился на самое дно приказной жизни. Теперь мы встрчаемъ его среди людей, составляющихъ подонки приказнаго общества. Онъ принимаетъ участіе въ грубыхъ приказныхъ шуткахъ, вмшивается въ мелочныя дрязги приказныхъ, разбираетъ ихъ доносы, выслушиваетъ доклады вахмистра изъ намстническаго правленія о томъ, какъ ведутъ себя приказные, подвергаетъ ихъ жестокимъ наказаніямъ и дико самодурствуетъ. Тутолминъ издали наблюдаетъ за нимъ, не допуская близко къ себ. Генералъ-губернаторъ, вмст съ губернскимъ прокуроромъ, то и дло доносятъ сенату о неправильныхъ дйствіяхъ и неприличныхъ поступкахъ Державина. А въ сенат генералъ-прокуроръ, показывая эти донесенія, говоритъ сенаторамъ: ‘Вотъ, милостивцы, смотрите: нашъ умница-стихотворецъ длаетъ медвдей предсдателями’ {Соч. Держ., т. VI, стр. 670.}.
Вскор посл отъзда генералъ-губернатора въ Петербургъ, ухалъ въ отпускъ двоюродный братъ его Николай Ивановичъ Тутолминъ, служившій въ Петрозаводск предсдателемъ верхняго земскаго суда. Понятно, что, по родству съ генералъ-губернаторомъ, Державинъ считалъ и его въ числ своихъ враговъ. Поэтому онъ дурно отзывался о Тутолмин, говоря, что тотъ ‘худо грамати знаетъ’. Для Тутолмина было самое удобное время ухать въ отпускъ, потому что, съ открытія губерніи по 28 іюля, не поступало еще ни одного дла въ верхній земскій судъ, гд онъ служилъ. Чиновники не имли занятій и, собираясь въ судъ, скучали отъ бездлья. И вотъ, въ отсутствіе Тутолмина, 10 мая, одному изъ засдателей суда, Молчину, благопріятелю Державина, отъ бездлья и скуки пришла въ голову дикая мысль затащить въ судъ медвдя.
Молчинъ, идя въ судъ мимо губернаторскаго дома, встртилъ на улиц ручнаго медвдя, принадлежавшаго одному чиновнику, который жилъ у губернатора. Онъ приманилъ къ себ медвдя, затащилъ -его въ прихожую суда и, оставивъ тамъ, самъ пошелъ въ судейскую комнату. Въ то время въ суд были засдатели Горловъ и Скорняковъ. Обратясь къ Скорнякову, Молчинъ сказалъ: ‘Встрчай новаго члена Михайла Ивановича Медвдева!’ Съ этими словами онъ отворилъ дверь въ прихожую и впустилъ медвдя въ судейскую комнату. Скорняковъ и Горловъ убждали Молчина превратить неприличную шутку. Но Молчинъ, не слушая ихъ, сталъ кормить медвдя хлбомъ. Тогда Горловъ приказалъ сторожу выгнать медвдя изъ суда. Медвдь не хотлъ выдти, въ суд поднялась возня сторожа съ медвдемъ, сторожъ билъ медвдя палкою, а Молчинъ кричалъ на сторожа: ‘Медвдь — губернаторскій, не смй бить его!’ {Протоколъ нам. правленія 21 іюня 1785 г.}. Однако, медвдь былъ выгнанъ изъ суда, а вслдъ за нимъ и Молчинъ прямо отправился къ Державину похвастаться своею шуткою. Исторія о медвд была разсказана за обдомъ и не мало насмшила правителя намстничества, который въ то время питалъ неудовольствіе въ приверженцамъ Тутолмина и самъ дозволялъ себ въ насмшку говорить, что съ отъздомъ генералъ-губернатора они осиротли {Соч. Держ., т. VI, стр. 568, т. VII, стр. 119.}.
Между тмъ, городская сплетня разукрасила эту исторію такъ, что она приняла видъ оскорбленія, нанесеннаго предсдателю верхняго земскаго суда Тутолмину. Разсказывали, будто въ суд медвдь былъ посаженъ на предсдательское кресло, что секретарь подавалъ ему для подписи листъ блой бумаги, что намазали чернилами лапу медвдя и прикладывали ее въ бумаг. Объ этой сплетн узнали и генералъ-губернаторъ, и двоюродный братъ его, когда они находились въ Петербург. Понятно, что, въ виду пущенной сплетни, они не могли не обидться неприличною приказною шуткою Молчина и легкомысленнымъ отношеніемъ къ ней Державина. Чрезъ нихъ исторія о медвд разнеслась по Петербургу и вызвала невыгодные для Державина толки {Соч. Держ., т. VI, стр. 569.}.
Въ іюн, предсдатель верхняго земскаго суда Тутолминъ возвратился въ Петрозаводскъ и тотчасъ поспшилъ донести намстническому правленію ‘о учиненномъ засдателемъ Молчинымъ непорядк введеніемъ въ судебную комнату медвдя и о несоблюденіи должнаго о благоустройств, къ мсту присутственному уваженія’ {Протоколъ нам. правленія 21 іюня 1785 г.}. Державинъ, вмсто того, чтобы подвергнуть Молчина взысканію за неприличное поведеніе въ суд, горячо принялъ его сторону. Онъ видлъ въ Молчин своего благопріятеля, а на предсдателя Тутолмина сердился за то, что тотъ не сдлалъ ему визита по возвращеніи въ Петрозаводскъ. Поэтому онъ послалъ къ Тутолмину приглашеніе явиться къ нему для объясненія по длу Молчина, надясь склонить къ прекращенію бумажнаго производства по этому длу. Тутолминъ отказался отъ личныхъ объясненій и не явился по приглашенію правителя. Тогда Державинъ, чрезъ другихъ лицъ, старался склонить Тутолмина къ прекращенію дла,— по его выраженію,— ‘боле смха, нежели уваженія достойнаго’, но и это не помогло.
Между тмъ, губернскій прокуроръ, вроятно, по жалоб Тутолмина, протестовалъ противъ медленности, допущенной намстническимъ правленіемъ въ производств дла о медвд {Соч. Держ., т. VI, стр. 569—570.}. Державинъ еще боле разгнвался на Тутолмина и, посредствомъ кляузныхъ изворотовъ, поставилъ дло такъ, что во всемъ оказались виноватыми самъ Тутолминъ и т засдатели, которые убждали Молчина прекратить шутку съ медвдемъ. Для этого правитель намстничества, какъ истинный приказный своего времени, даже воспользовался законами, сдлавъ произвольные выводы изъ нихъ. ‘Поелику,— сказано въ постановленіи намстническаго правленія,— въ генеральномъ регламент, глав 21, между прочимъ, изображено, что не позволено въ коллегіи о другихъ длахъ разговоры имть, токмо о тхъ, которые къ Императорскаго Величества служб касаются, наименьше же непотребныя слова и смхъ имть, въ указ 1765 года, декабря 31 дня, напечатано: архивы наполнять документами прямыхъ длъ, а не пустыми бумагами’… Слдовало бы ожидать, что, на основаніи этихъ законовъ, намстническое правленіе подвергнетъ Молчина взысканію за неприличную шутку въ суд. Но, къ изумленію, правленіе сдлало совершенно обратное примненіе законовъ. ‘На основаніи сихъ узаконеній,— продолжаетъ оно,— чтобы не уподобиться верхнему земскому суду по сему боле странности и смха, нежели прямаго уваженія достойному длу, а паче не употребить священное и высочайшее Императорскаго Величества имя всуе,— не посылать въ оный судъ указа, а, призвавъ, чрезъ кого надлежитъ, предсдателя Тутолмина, изъяснить ему: не можетъ онъ, предсдатель, самъ не чувствовать, что скотъ и всякое другое безумное животное не въ состояніи само по себ, ежелибъ оно и очутилось какимъ бы то случаемъ ни было въ присутственномъ мст, сдлать оному неуваженія или принебреженія, а потому, что впущенъ или введенъ былъ въ присутственную камеру медвженокъ, казалось бы, не весьма пристойно было длать о томъ предложенія, протокола, посылать письменнаго рапорта и извщать правящаго генералъ-губернаторскую должность, яко бы о какомъ по высочайшей служб интересномъ дл, тмъ паче, какъ сіе происшествіе случилось за мсяцъ до прибытія изъ отлучки его, предсдателя, то отвтствовать за него, какъ и за всякій безпорядокъ, въ небытность его случившійся, онъ обязаннымъ не былъ’ {Протоколъ нам. правленія 1 іюля 1785 г.}.
Итакъ, Державинъ призналъ, что введеніемъ медвдя въ судъ не было оказано неуваженія въ присутственному мсту и что неприлично вести письменное производство объ этомъ дл. Но, вслдъ затмъ, онъ впадаетъ въ явное противорчіе съ самимъ собою, длая строгій выговоръ засдателямъ и стряпчему верхняго земскаго суда за то, что они не донесли своевременно о поступк Молчина, а самому Молчину за ‘поступокъ весьма не похвальный… ежели правда на него рапортованное’. Оговорка, сдланная относительно Молчина,— ‘ежели правда на него рапортованное’,— показываетъ, какъ будто Державинъ не вполн убжденъ въ справедливости донесенія о шутк Молчина съ медвдемъ. Между тмъ, онъ наказываетъ за этотъ недоказанный проступокъ какъ самого Молчина, такъ, въ одинаковой мр, и засдателей, которые не донесли о случа, дйствительная бытность котораго признается имъ сомнительною, это и непослдовательно, и несправедливо. Очевидно, наказаніе засдателей, стряпчаго и Молчина понадобилось ему лишь затмъ, чтобы сильне дать почувствовать свою власть непріятному для него Тутолмину. Ему именно Державинъ поручаетъ объявить засдателямъ строгіе выговоры, съ тмъ разсчетомъ, что этимъ путемъ Тутолминъ глубже прочувствуетъ оскорбленіе, нанесенное ему вызовомъ въ правленіе.
Но Державину не удалось насладиться торжествомъ надъ непріятнымъ ему Тутолминымъ. Видя очевидную несостоятельность написаннаго Державинымъ опредленія по длу Молчина, Тутолминъ не явился по вызову намстническаго правленія и не исполнилъ требованія его относительно выговора засдателямъ и стряпчему. Тогда Державинъ, въ своемъ гнв на Тутолмина, окончательно вышелъ изъ всякихъ границъ: онъ предалъ Тутолмина суду за неисполненіе требованія намстническаго правленія. Но преданіе суду явно невиннаго человка не могло пройдти даромъ и самому Державину. Генералъ-губернаторъ вступился за Тутолмина, онъ остановилъ постановленіе намстническаго правленія, а о неправильныхъ дйствіяхъ Державина донесъ сенату.
Пока дло о медвд было предметомъ городской молвы и еще не начиналось бумажное производство о немъ, въ самомъ намстническомъ правленіи Державинъ дозволилъ себ палочную расправу съ подчиненнымъ ему чиновникомъ. Это новое дло настолько важно для характеристики приказныхъ нравовъ того времени и личности Державина, что заслуживаетъ нсколько подробне остановиться на немъ. Въ объясненіи, представленномъ сенату по этому длу, Державинъ говоритъ: ‘Въ приказныхъ служителяхъ, въ тамошней губерніи, крайній недостатокъ и многіе изъ нихъ невоздержнаго состоянія. Въ намстническомъ правленіи неоднократно учиненными журналами къ исправленію ихъ лности, неприлежанія и прочихъ непорядковъ, съ наложеніемъ на нихъ арестовъ, они отвращаемы и унимаемы были. Но боле всхъ столоначальникъ Псковитиновъ даже личнымъ его, правителя, увщаніемъ не исправился…’ И вотъ, для исправленія Псковитинова Державинъ принимаетъ мру, которая и прежде, въ минуты гнва, практиковалась имъ относительно своихъ чиновниковъ. 6 іюня, онъ, вдвоемъ съ преданнымъ ему совтникомъ Свистуновымъ, составили постановленіе, въ силу котораго, ‘за лность и нерадніе велно посадить Псковитинова на хлбъ и воду на два мсяца, котораго и содержать на гауптвахт съ тмъ, чтобы онъ днемъ отправлялъ свою должность, а ночью былъ въ караульн’.
Едва прошло нсколько дней посл заарестованія Псковитинова, какъ онъ вновь попался Державину подъ сердитую руку. Понадобились дла о заштатной губернской рот, ихъ не могли скоро собрать, и Державинъ разсердился на Псковитивова. Въ другой разъ Псковитиновъ засунулъ куда-то нужную бумагу и забылъ помстить ее въ справк. Державинъ опять-разсердился и самъ принялся розыскивать бумагу и дополнять справку. Сверхъ того, Псковитиновъ не вынесъ двухмсячнаго безотлучнаго ареста на хлб и вод, съ ночлегами въ сторожк, и разъ ночью ушелъ изъ-подъ ареста къ себ на квартиру. Между тмъ, Державинъ, какъ оказывается изъ объясненія его сенату, имлъ слабость иногда бесдовать съ солдатами и сторожами о своихъ чиновникахъ. Караульный унтеръ-офицеръ Аанасьевъ и вахмистръ Юлинъ доложили ему, что Псковитиновъ самовольно отлучился на квартиру. Державинъ вывелъ отсюда заключеніе, что Псковитиновъ ‘возложенный на него штрафъ своимъ безстрашіемъ обращалъ въ ничто’. Раздосадованный Правитель, опять вмст съ совтникомъ Свистуновымъ, составилъ постановленіе: ‘Псковитинова, при собраніи прочихъ его собратій, предъ фрунтомъ, наказать палками и удержать жалованье, для награжденія прилежнйшихъ, 10 рублей въ три трети, прочимъ же столоначальникамъ подтвердить, что, ежели у нихъ правитель найдетъ дла не въ порядк, или подобныя сему справки выносимы будутъ, то т, которые офицерскихъ чиновъ не имютъ, равными съ нимъ, Псковитиновымъ, штрафами наказаны будутъ, а т, которые офицеры, отосланы быть имютъ къ суду, для поступленія по законамъ’.
Это постановленіе состоялось 13 іюня, а черезъ четыре дня въ намстническомъ правленіи произошла позорная сцена наказанія палками. Въ сняхъ, предъ фрунтомъ солдатъ, были собраны вс чиновники правленія. Предъ ними на средину былъ выведенъ преступникъ Псковитиновъ, и здсь торжественно секретарь Сафоновъ далъ ему тридцать ударовъ палкою по спин.
На другой день посл наказанія, Псковитиновъ заболлъ, у него, открылся жаръ въ голов. Родственники пришли къ Державину съ просьбою освободить больнаго изъ-подъ ареста. Они говорили, что Псковитиновъ нездоровъ, просили позволенія Псковитинову, хотя бы на время болзни, отлучиться домой съ тмъ, что, во выздоровленіи, онъ отсидитъ подъ арестомъ назначенный ему двухмсячный срокъ, ручались, что, на будущее время, отъ исправится. Но Державинъ не хотлъ оказать никакого снисхожденія Псковитинову, пока тотъ, чрезъ десять дней посл наказанія, не былъ освидтельствованъ штабъ-лекаремъ Ратчемъ. Впослдствіи Ратчъ далъ показаніе, что, ‘при освидтельствованіи того Псковитинова, никакихъ боевыхъ знаковъ тогда на немъ не было и что онъ болнъ былъ имющимся у него въ голов жаромъ, приключившимся ему, какъ думаетъ онъ, отъ одного страха’. Освидтельствовавъ Псковитинова, Ратчъ просилъ намстническое правленіе, чтобы ‘упоминаемаго Псковитинова, лежащаго въ правленіи въ болзни, до излченія изъ онаго правленія отпустить’. Посл этого только Державинъ согласился сдлать распоряженіе: ‘по болзни Псковитинова до излченія отпустить и наложенный на него штрафъ выполнить по выздоровленіи его’ {Указъ сената 24 декабря 1785 г., также протоколы намстн. правленія 30 сентября и 4 октября.}.
Псковитиновъ былъ самое заурядное существо изъ темной приказной среды, случайно выплывшее на поверхность, освщенную яркою фигурою Державина. Вся жизнь этой низменной среды была подчинена одному закону: кто палку взялъ, тотъ и капралъ. Здсь, съ измалтства, человкъ видлъ одно самодурство сильнаго и слпую, безотвтную покорность слабаго. Подъ давленіемъ грубой силы нравственная личность стиралась, доходила до скотскаго безличія. Весь приказный міровъ представлялъ изъ себя безличную массу, нчто похожее на табунъ лошадей или стадо барановъ. Человкъ изъ этой массы не сознавалъ за собою никакихъ личныхъ правъ. Онъ зналъ одно лишь стихійное право силы. Предъ силою онъ покорно склонялъ свою изуродованную вковымъ насиліемъ голову. Какъ бы ни оскорблялъ его, ни ругался надъ нимъ сильный, какія бы физическія страданія ни наносилъ ему захватившій въ руки власть,— онъ или молчалъ, или раболпно просилъ пощады. Мысль о протест противъ насилія не приходила въ голову съ измалтства забитому и нравственно искалченному приказному, врод столоначальника Псковитинова. Что можетъ быть позорне для человка того наказанія, которому Державинъ подвергнулъ Псковитинова, и, однако, тотъ покорно подставилъ спину подо палочные удары. Больной, весь въ жару, онъ лежитъ въ намстническомъ правленіи и не осмливается, безъ позволенія начальника, уйдти домой изъ-подъ ареста. Противозаконно избитый Державинымъ, онъ не жалуется высшей власти. Наконецъ, когда, безъ его вдома, другіе привлекли Державина къ отвтственности за насиліе и самоуправство, Псковитиновъ даетъ отъ себя отзывъ, что онъ, ‘по мр учиненнаго имъ тогда преступленія, признавая себя заслуживающимъ наказанія, о томъ отнюдь никогда и никого не просилъ и обиженнымъ себя чрезъ то не читаетъ’.
Державинъ приказалъ, при торжественной обстановк, въ стнахъ высшаго въ губерніи присуственнаго мста, избить палками подчиненнаго ему чиновника,— и это дикое насиліе прошло незамченнымъ, никто не возмутился самодурствомъ правителя. Общество, воспитанное въ насиліи, равнодушно выслушало новость о палочной расправ въ намстническомъ правленіи и спокойно продолжало заниматься своими длами. Мстныя власти, обязанныя закономъ охранять неприкосновенность человческой личности,— генералъ-губернаторъ и губернскій прокуроръ,— видли въ поступк Державина самое обыкновенное, общепринятое въ то время примненіе власти начальника надъ подчиненнымъ. Они долго молчали объ этомъ дл, пока оно не понадобилось имъ для сведенія личныхъ счетовъ съ Державинымъ. Когда потомъ они возбудили противъ него преслдованіе за наказаніе Псковитинова, то Державинъ былъ удивленъ такою необычайною для своего времени придирчивостью къ пустякамъ. ‘Генералъ-поручикъ,— писалъ Державинъ о Тутолмин въ объясненіи, представленномъ сенату по длу Псковитинова,— не одинъ разъ ему, правителю, изволилъ длать наставленія, что онъ весьма тихо обходится съ подчиненными. То почему же нын онъ и губернскій прокуроръ усматриваютъ въ немъ поступки, несоотвтственные милосерднымъ Ея Императорскаго Величества узаконеніямъ, какъ то генералъ-поручикъ и кавалеръ въ репорт своемъ сенату донесъ? Онъ, правитель, иной причины показать не можетъ, какъ то, что генералъ-поручикъ его и намстническое правленіе притснять изволитъ’. Даже сенатъ, разсмотрвъ дло Псковитинова, постановилъ ршеніе: ‘да, столоначальникъ Псковитиновъ двоекратное потерплъ наказаніе въ противность узаконеніямъ, по коимъ каждый въ вин своей безъ отвта осужденъ быть не можетъ’. Но дале этого сенатъ не пошелъ. Державинъ не былъ признанъ виновнымъ и не былъ приговоренъ къ наказанію…
Дло о наказаніи Псковитинова выплыло наружу посл того, когда Державинъ затялъ бумажную распрю съ предсдателемъ верхняго земскаго суда Тутолминымъ изъ-за приказной шутки засдателя Молчина. 1 іюля Державинъ составилъ опредленіе намстническаго правленія о вызов Тутолмина, для внушенія ему о неприличіи начинать дло о медвд. Тогда Державинъ былъ сердитъ на весь земскій судъ, такъ что, нанеся оскорбленіе предсдателю, въ то же время, сдлалъ строгіе выговоры и всмъ засдателямъ и стряпчему суда. Одинъ секретарь суда оставался безъ наказанія. Какъ разъ въ это время нашелся случай наказать и секретаря. Къ Державину явился засдатель верхняго земскаго суда Ивановъ съ жалобой на секретаря Вельяминова. Иванову, по словамъ его, было поручено разобрать дла, присланныя въ судъ изъ намстническаго правленія, а секретарь Вельяминовъ, по распоряженію предсдателя Тутолмина, долженъ былъ помогать въ разбор длъ. Но Вельяминовъ,— какъ жаловался на него Ивановъ,— не исполняетъ этого приказанія и ‘чинитъ въ томъ ослушаніе и упрямство.’ Державинъ, на основаніи одной жалобы Иванова, не удостовряясь въ справедливости ея, предложилъ намстническому правленію, ‘чтобы оное благоволило Вельяминова, за ослушаніе и неисполненіе приказаніевъ его начальниковъ, держать мсяцъ въ томъ суд на хлб и вод, съ тмъ, чтобы днемъ исполнялъ т дла, ему порученныя, по даннымъ ему отъ засдателя Иванова приказамъ, и по должности его, что слдуетъ по первому департаменту, а въ ночи приказать его, Вельяминова, исправляющему въ правленіи экзекуторскую должность брать и содержать на гауптвахт’. Узнавъ о такомъ опредленіи, Вельяминовъ въ тотъ же день пришелъ къ Державину на домъ и ‘приносилъ извиненіе, прося прощенія и свободы отъ налагаемаго на него штрафа’. Державинъ отвчалъ, ‘что когда начальникъ на него жалуется въ непослушаніи и упорств, то онъ, правитель, его извинять, тмъ мене прощать, не можетъ, а если онъ подастъ письменное прошеніе и можетъ исходатайствовать отъ него, Иванова, или отъ другихъ своихъ присутствующихъ, какое вроятное себ извиненіе, тогда и будетъ о томъ сдлано надлежащее разсмотрніе’.
Вельяминовъ былъ арестованъ и содержался по ночамъ на гауптвахт, находившейся въ помщеніи намстническаго правленія. Но чрезъ четыре дня верхній земскій судъ донесъ намстническому правленію, что считаетъ неосновательною жалобу Иванова на секретаря Вельяминова, потому что ‘отъ предсдателя секретарю было приказано длать вспоможеніе Иванову въ свободное время, когда не будетъ обязанъ длами, по департаменту ему ввренными, въ коихъ онъ, секретарь, еще упражняется’. По этому донесенію въ намстническомъ правленіи состоялось, опредленіе: ‘хотя и приказано было отъ предсдателя секретарю въ разбор ввренныхъ засдателю Иванову ддъ чинить вспоможеніе, но только въ свободное время…. а не ршительно онъ, Вельяминовъ, къ тому опредленъ былъ, то ближе оное къ его недосугамъ, нежели неповиновенію и ослушанію засдатель Ивановъ причесть долженъ былъ, а не приносить неосновательныхъ жалобъ, а для того отъ положеннаго секретаря содержанія на хлб и вод освободить…. а засдателю Иванову сдлать, яко за неточное донесеніе, выговоръ’.
Это опредленіе состоялось 7 іюля, чрезъ трй дня посл преданія суду предсдателя верхняго земскаго суда Тутолмина, за неявку по требованію намстническаго правленія. Неизвстно, былъ ли въ то время Державинъ удовлетворенъ преданіемъ суду Тутолмина, или испугался послдствій этого рискованнаго дла, но только онъ, произвольно распорядившись съ Вельяминовымъ, скоро одумался и отмнилъ назначенное ему наказаніе. Отъ этого наказаніе Вельяминова не такъ глубоко возмущаетъ нравственное чувство, какъ наказаніе Псковитинова, который, и посл освобожденія Вельяминова, долженъ былъ еще сидть подъ арестомъ, всми зарытый. Между тмъ, высшая власть придала длу Вельямцнова гораздо большее значеніе, чмъ наказанію Псковитинова. Дло въ томъ, что когда Державинъ предалъ суду Тутолмина, то губернскій прокуроръ и генералъ-губернаторъ стали придираться ко всякому удобному случаю, чтобы обвинить Державина въ незаконныхъ поступкахъ. Произвольный арестъ Вельяминова, какъ нельзя боле, былъ пригоденъ для этой цли. Поднимая дло о Вельминов, они вспомнили, что въ намстническомъ правленіи на гауптвахт еще не отсидлъ назначенный срокъ и другой чиновникъ, произвольно наказанный Державинымъ, столоначальникъ Псковитиновъ. Губернскій прокуроръ Грейцъ, 21 іюля, донесъ генералъ-губернатору о неправильномъ арест Вельяминова и при этомъ упомянулъ также о наказаніи Псковитинова. Генералъ-губернаторъ предложилъ намстническому правленію ‘не длать Псковитинову, по выздоровленіи его, присужденнаго наказанія, а секретарю Вельяминову, въ причиненномъ ему безвинномъ наказаніи, предоставить просить, гд слдуетъ, по законамъ’. Въ то же время, Тутолминъ донесъ сенату о произвольномъ наказаніи Вельяминова и Псковитинова {Указъ сената 24 декабря 1785 г., No 7133, также протоколъ намстническаго правленія 2 іюля 1785 г.}.
Понятно, какое впечатлніе на мстное приказное общество должны были произвести описанные поступки Державина, цлымъ непрерывнымъ рядомъ слдовавшіе одинъ за другимъ. Перессорившись со всми властями, онъ пріобрлъ репутацію неуживчиваго человка. Доносъ, поданный имъ на генералъ-губернатора, былъ поступкомъ, выходящимъ изъ предловъ приличія и порядочности. Преданіе суду Тутолмина рекомендовало Державина, какъ приказнаго кляузника, которому ни по чемъ сдлать явную неправду, лишь бы повредить непріятному человку. Отношенія его къ подчиненнымъ чиновникамъ отличались грубымъ самоуправствомъ и, иной разъ, жестокостью. Подъ вліяніемъ, вроятно, разсказовъ о самоуправств его съ чиновниками, въ іюл, сложилась сплетня о драк съ совтникомъ Соколовымъ, если только слухъ объ этомъ происшествіи не имлъ подъ собою никакой фактической подкладки. Приверженцы генералъ-губернатора, врод совтника казенной палаты Шишкова, разносили по городу неблагопріятные для Державина слухи и возбуждали противъ него общественное мнніе. Нелестная слава о немъ разнеслась далеко за предлы Олонецкой губерніи, такъ что даже изъ Казани Державину приходилось получать такого рода письма отъ пріятелей: ‘Скажи, пожалуйста, хотя коротенько, что такое у тебя сдлалось съ Тутолминымъ? Татищевъ (казанскій губернаторъ) всякія небылицы несетъ на тебя, будто ты какого-то чину человка поколотилъ палкою въ правленіи…’ {Соч. Державина, т. V, стр. 848.} Словомъ, общество видло, сколь много зла сдлалъ Державинъ людямъ, и отвернулось отъ него, какъ отъ дурнаго человка.
Й самъ Державинъ ясно видлъ, какъ враждебно настроено противъ него все петрозаводское общество, и, въ то же время, сознавалъ свое безсиліе. На глазахъ его генералъ — губернаторъ торжествовалъ полную побду надъ нимъ. Все общество, весь петрозаводскій чиновный міръ, словомъ, вс были на сторон побдителя, толпились въ пріемной его, заискивали милостей у него. Одинъ Державинъ оставался въ сторон отъ общества, одинокій, всми покинутый. Его душила безсильная злоба и горькое сознаніе, что псня его въ Петрозаводск спта, что онъ подвергся нравственному остракизму со стороны общества. Ему хотлось, отъ стыда, скрыться изъ Петрозаводска, бжать куда бы то ни было, лишь бы дальше отъ опостылвшаго мста. Еще 8 іюля онъ писалъ своему ‘благодтелю и покровителю’ графу Безбородк: ‘Отъ всякихъ нелпыхъ привязокъ у меня голова вскружилась. Тимоей Ивановичъ (Тутолминъ) дневными своими предложеніями въ намстническое правленіе произвелъ не токмо ко мн отъ всхъ отвращеніе, но, можно сказать, благопристойный бунтъ… Только и знаю, что длаю отраженія, не выходя изъ пристойности. Но сколько-нибудь въ отдохновеніе ду на будущей недл осматривать губернію и елико можно дале, въ лопскіе погосты. Изведите изъ темницы душу мою!’ {Соч. Державина, т. V, стр. 847.}. Но черезъ недлю Державину не удалось выхать изъ Петрозаводска, его задержали здсь хлопоты по поводу ходившей по городу сплетни о драк его съ совтникомъ Соколовымъ. 14 іюля состоялось въ намстническомъ правленіи опредленіе объ объявленіи по городу, что слухъ о драк есть клевета. Этимъ Державинъ еще боле повредилъ себ, придавъ сплетн необыкновенную оффиціальную гласность. Въ конецъ измученный толками, сплетнями и всевозможными непріятностями, онъ выхалъ изъ Петрозаводска 19 іюля, чтобы осмотрть губернію.
Путь лежалъ на сверъ чрезъ Повнецъ и Пудожъ до далекой Бе мы и Соловецкаго монастыря, а оттуда назадъ на Онегу, Каргополь и Вытегру. Путешествіе продолжалось два мсяца и было сопряжено съ большими трудностями, потому что путешественникамъ приходилось пробираться безъ дорогъ въ дикомъ, пустынномъ кра и на утлыхъ поморскихъ ладьяхъ плыть по бурливому Блому морю. За то какія величественныя картины природы смнялись одна другою предъ глазами поэта во время дальняго пути! Живописные берега Онежскаго озера, окаймленные дикими, гранитными скалами съ необозримымъ лснымъ раздольемъ въ далекой перспектив, смнялись альпійскими видами дивной красоты на Масельгскомъ перевал. За пустынною, болотистою тундрою раздавался грозный ревъ лнящихся валовъ на взволнованномъ Бломъ мор. Поразительное впечатлніе, оставленное видомъ сверныхъ водопадовъ — Кивача и Воячскаго падуна, сглаживалось прелестною картиною спокойныхъ водъ Выгозера, усяннаго безчисленнымъ множествомъ зеленыхъ островковъ самыхъ причудливыхъ формъ.
Но вс эти дивныя картины природы мало занимали Державина. Мысль его не могла оторваться отъ Петрозаводска, отъ тамошнихъ дрязгъ и сплетенъ. Со страстнымъ любопытствомъ онъ слдилъ за всмъ, что длалось въ Петрозаводск, въ намстническомъ правленіи, у генералъ-губернатора и въ мстномъ обществ. Желаніе отмстить Тутолмину, надлать непріятностей, если не лично ему, то близкимъ къ нему людямъ, преслдовало Державина во всю дорогу и побудило измыслить ‘родъ крестьянскаго возмущенія’, которое, будто бы, произошло, вслдствіе распоряженія о передл земель между крестьянами.
Державинъ имлъ много основаній быть недовольнымъ казенною палатою и считать членовъ ея своими врагами. Они явно стояли на сторон генералъ-губернатора и пользовались его расположеніемъ. Уже этого одного было достаточно, чтобы вызвать неудовольствіе на нихъ со стороны Державина, когда тотъ со страстью, доходящею до самозабвенія, втянулся въ мелочную борьбу съ Тутолминымъ. Еще при отъзд Тутолмина въ Петербургъ, Державинъ замтилъ, что генералъ-губернаторъ оказываетъ особенное вниманіе и расположеніе къ предсдателю казенной палаты, вице-губернатору Зиновьеву, какъ будто нарочно для того, чтобы этимъ рзче оттнить въ глазахъ приказнаго общества нерасположеніе къ губернатору. До ссоры съ Державинымъ Тутолминъ былъ такъ недоволенъ Зиновьевымъ, что хотлъ удалить его отъ должности. Но посл ревизіи присутственныхъ мстъ, предъ поздкою въ Петербургъ, генералъ-губернаторъ сталъ расхваливать его и ставить въ примръ губернатору {Соч. Держ., т. VII, стр. 115, 116.}. Вслдъ за отъздомъ Тутолмина, когда Державинъ началъ свою ревизію присутственныхъ мстъ, Зиновьевъ, подъ предлогомъ болзни, не явился, по приглашенію губернатора, присутствовать при ревизіи длъ казенной палаты {Соч. Держ., т. V, стр. 414, 415.}. Это обстоятельство также не могло остаться безъ вліянія на личныя отношенія между губернаторомъ и вице-губернаторомъ. Изъ подчиненныхъ Зиновьеву членовъ казенной палаты совтникъ Шишковъ, по отзыву Державина, былъ ‘любимцемъ’ Тутолмина, и онъ именно разнесъ по городу слухъ о драк губернатора съ совтникомъ Соколовымъ. Какъ на грхъ, этотъ слухъ, надлавшій Державину такъ много хлопотъ и непріятностей, разнесся предъ самымъ отъздомъ его изъ Петрозаводска, такъ что въ дорогу онъ отправился подъ тяжелымъ впечатлніемъ скандальной исторіи, возбужденной однимъ изъ членовъ казенной палаты. Такимъ образомъ, Державинъ былъ недоволенъ казенною палатою и съ радостью ухватился за первый, попавшійся ему на дорог, случай отмстить ненавистной палат, надлать непріятностей ей и вмст Тутолмину, открыто показывавшему особенное расположеніе къ членамъ палаты. На этотъ разъ вся тяжесть мщенія, направленнаго Державинымъ по адресу Тутолмина и казенной палаты, обрушилась на подвдомственнаго палат директора экспедиціи экономіи или домоводства Ушакова и, что всего хуже, на неповинныхъ крестьянъ. Положимъ, Ушаковъ, завдывавшій казенными крестьянами, не могъ пользоваться расположеніемъ Державина, такъ какъ считался ‘фаворитомъ’ Тутолмина. Положимъ, что этотъ герой разсказанной выше площадной ссоры съ секретаремъ Грибовевинъ, этотъ мужъ воинственной директорши, отколотившей въ церкви штабъ-лкарія, какъ нравственная личность, не возбуждаетъ въ насъ и не возбуждалъ въ Державин никакой симпатіи къ себ. Но за что же должны были страдать ни въ чемъ неповинные крестьяне? Между тмъ, на нихъ всего тяжеле отразились приказныя дрязги и оправдалась пословица, что паны дерутся, а у хлопцевъ чубы трещатъ.
Олонецкая губернія была населена, преимущественно, государственными крестьянами, состоявшими въ вдніи экспедиціи директора экономіи. Земля, на которой они жили, считалась государственною собственностью, но состояла во владніи крестьянскихъ волостей. Боле или мене обширныя группы селеній составляли волости,— сельскія общины, которыя издавна владли окрестными казенными землями, хозяйничая на нихъ безъ всякой посторонней помхи, оттого и самыя земли назывались волостными землями. Каждый членъ общины, волостной крестьянинъ, имлъ право захватить подъ пашни и снокосы столько свободной, никмъ незанятой волостной земли, сколько былъ въ силахъ разработать. Какъ скоро крестьянинъ обращалъ свободную волостную землю въ постоянныя пашни и снокосы, то они переходили въ его личное владніе, какъ бы на прав собственности, онъ передавалъ ихъ наслдникамъ, завщалъ, отдавалъ въ приданое, дарилъ, закладывалъ, продавалъ и вообще имлъ право отчуждать, какъ и кому вздумается, даже лицамъ постороннимъ волости, напр., монастырямъ, попамъ, купцамъ и посадскимъ людямъ. Такъ явилось неограниченное, имющее видъ собственности, личное владніе на волостныхъ земляхъ. Съ теченіемъ времени, неограниченная свобода отчужденія деревенскихъ участковъ привела къ тому, что культурныя земли сосредоточились въ рукахъ немногихъ владльцевъ, а масса крестьянъ или осталась совсмъ безъ земли, или же владла ничтожными клочками, отъ которыхъ не могла прокормиться. Правда, въ волостномъ владніи еще оставались громадныя пространства свободныхъ лсныхъ земель, но бдняки, обнищавшіе подъ экономическимъ гнетомъ захватившихъ культурныя земли богачей, уже не въ силахъ были начинать дорого стоющую разработку пустопорожнихъ земель. Между тмъ, потерявшіе землю и обнищавшіе, бдняки хорошо знали, что во владніи богачей находятся волостныя земли, что богачи, посредствомъ гражданскихъ сдлокъ, пріобрли одинъ трудъ, вложенный въ землю при разработк ея, но не самую землю, которая, попрежнему, принадлежитъ всей волости. Притомъ же, издержки, употребленныя богачами на пріобртеніе труда, вложеннаго въ разработанную землю, давно вознаграждены чрезъ продолжительное пользованіе землею. Поэтому присутственныя мста были завалены просьбами обднвшихъ крестьянъ ‘о претерпніи ими въ земляхъ нужды’. Бдняки жаловались, что ‘иной въ маломъ количеств, другіе и во все, по двумъ ревизіямъ платя подати, земли не имютъ по причин присвоенія прочихъ крестьянъ, которые по купчимъ, закладнымъ, завщаніямъ, приданствомъ и наслдствомъ завладвъ, во многихъ селеніяхъ пользовались землями, не допуская ихъ къ разрабатыванію удобныхъ мстъ, относя оное въ собственности’ {См. очеркъ исторіи сельской общины въ ‘Письмахъ объ Олонецкой губерніи’ (IV, V, VI) Лонскаго. Рус. Вд. 1860 г., NoNo 23, 30 и 46.}.
Недостатокъ земли у казенныхъ крестьянъ былъ явленіемъ общимъ и повсемстнымъ въ Россіи. Поэтому правительство предположило, въ вид общей мры, надлить малоземельныхъ крестьянъ землею въ размр не мене 15 десятинъ на душу. Одинаковый размръ проектированнаго правительствомъ надла, убжденіе, что вс крестьянскія земли составляютъ государственную собственность, и, наконецъ, жалобы крестьянъ на неуровнительное распредленіе между ними земель,— все это привело къ мысли о необходимости передлить вс культурныя земли между крестьянами поровну {Къ сожалнію, исторія перваго передла у насъ пало извстна. Братнія неполныя и отрывочныя извстія о передл въ Олонецкой губерніи помщены въ упомянутой выше стать Русскихъ Вдомостей. О передл въ Архангельской губерніи разсказано въ стать г. Ефименко ‘Крестьянское землевладніе на крайнемъ свер’ (Русская Мысль за ныншній годъ). Вроятно, и въ другихъ губерніяхъ первый общій передлъ былъ сдланъ во второй половин XVIII ст. Напр., въ Костромской губерніи живое народное преданіе. указываетъ на такое же волостное владніе. и на такой же захватъ волостной земли въ личное владніе, какъ и въ Олонецкой губернія. Приводимъ выписку изъ статьи ‘Живыя преданія крестьянъ’ (село Палома и окрестности по р. Унж), помщенной въ Народной Газет 1861 г.: ‘Въ старину, при малочисленности населенія, въ вашемъ кра границъ и межъ не знали, земли и лсъ считались свободными, какъ бы никому не принадлежащими, кто гд вырубилъ, выжегъ, вычистилъ лсъ, тотъ тому и былъ хозяинъ. Разсказываютъ, что противъ самаго села прізжали Макарьевскіе жители рубить лсъ и угоняли къ себ водою, никого не спрашиваясь, и никому до того не было дла, потому что крестьяне, здсь жившіе, или не имли понятія, или боялись гонять лсъ водою и продавать его, а для домашняго обихода они рубили лсъ тутъ же, гд рубили и пришлые, а пришлые не мшали крестьянамъ въ лсахъ водить новины и длать расчистки подъ снокосъ и пашни. Духовенство тоже не имло особой земли, а, какъ и крестьяне, владлъ каждый причетникъ тамъ, гд зачистилъ лсъ ихъ ддъ (службы церковныя переходили отъ отца къ сыну или ближайшему родственнику). Крестьяне, будто бы, отдавали зачисти и луга въ приданое за дочерьми, или вдовы посл мужей съ дтьми, выходившія за другаго мужа, уносили съ собою въ новую семью право на владніе извстнымъ мстомъ покоса, бывшимъ какъ бы собственностью умершаго перваго мужа, такъ, будто бы, съ одною вдовою деревни Высоково близъ села отошелъ во владніе крестьянъ дер. Яковлева (деревня отъ села въ 9 верстахъ) лугъ Никулинъ — десятинъ въ 20, лежащій за Унжею, немного пониже села. Когда, говорятъ, было генеральное межеваніе, то крестьяне не хотли брать себ много лсныхъ земель, боясь платы съ десятины: такъ, будто бы, образовалась, теперь существующая надъ деревнею Еоролевымъ, цлая казенная роща’. Какимъ же образомъ и когда измнились эти первобытные порядки? Если не прянаго отвта, то ближайшихъ указаній для разршенія вопроса слдуетъ искать въ длахъ о первомъ передл, которыя, вроятно, хранятся въ архивахъ казенныхъ палатъ. Было бы весьма желательно, чтобы мстные изслдователи розыскали дла о передл и познакомили съ ними читающее, общество.}. Первое, дошедшее до насъ, извстіе о передл относится въ 1784 году, когда Олонецкій край входилъ въ составъ Петербургской губерніи. Въ этомъ году, по приказу директора петербургской экспедиціи экономіи, въ Пудожскомъ погост была ‘уравнена’ между крестьянами вся пашенная земля и снокосы.
Передлъ земли въ Пудожскомъ погост, повидимому, былъ частнымъ, единичнымъ случаемъ, а не общею мрою, принятою относительно всхъ крестьянъ Олонецкаго края. Только въ слдующемъ, 1785 г., когда Олонецкій край получилъ самостоятельное губернское управленіе, наконецъ, было сдлано общее распоряженіе о передл всхъ крестьянскихъ земель. Это распоряженіе едва ли опиралось на какихъ-нибудь законодательныхъ актахъ, по крайней мр, мы не знаемъ прямыхъ законныхъ основаній для него. Изъ документовъ, которыми мы пользуемся, видно, что, 3 мая 1783 года, послдовалъ именной указъ Императрицы въ генералъ-губернаторамъ, ‘дабы оные, чрезъ директоровъ экономіи получа врныя свднія о селеніяхъ казеннаго вдомства, землями скудныхъ, и о нужномъ количеств земли по числу крестьянъ къ пополненію сего недостатка, прибавя къ тому: имются ли для сего въ той губерніи удобныя, казенныя, порозжія земли, гд именно и сколько?— предложили казеннымъ палатамъ на разсмотрніе и, какъ тхъ палатъ, такъ и ихъ собственное мнніе, не умедлили представить сенату съ показаніемъ: сколько за удовольствіемъ помянутыхъ селеній и гд именно останется еще порозжихъ земель?’ Въ этомъ указ ни слова не говорится о передл земель, а только требуется доставить свднія о числ земель и соображенія о надл малоземельныхъ крестьянъ. Такъ какъ указъ долгое время оставался безъ исполненія, то въ 1785 году генералъ-губернаторъ Тутолминъ получилъ изъ сената новый указъ буквально слдующаго содержанія: ‘Хотя, посланными, отъ 3 мая 1783 г., ко всмъ генералъ-губернаторамъ именными указами Высочайше повелно о всхъ казенныхъ землями скудныхъ селеніяхъ въ разсужденіи ихъ удовольствія сдлать общее положеніе и представить сенату на разсмотрніе, но, поелику со времени сего Высочайшаго повелнія прошло боле 2 лтъ, а отъ нкоторыхъ генералъ-губернаторовъ понын объ ономъ еще не представлено, то всмъ имъ о исполненіи вышепомянутаго Высочайшаго повелнія напомнить отъ сената указами’. Тутолминъ поспшилъ буквально передать этотъ указъ для исполненія казенной палат, предложивъ ей, 25 іюня 1785 года, ‘по экспедиціи директора домоводства приказать немедленно сдлать исполненіе по именному указу, состоявшемуся въ 3 день мая 1783 г., и о всхъ казенныхъ селеніяхъ, землями скудныхъ, сдлавъ въ разсужденіи ихъ удовольствія общее положеніе, доставить къ генералъ-губернатору для представленія въ сенатъ’ {Протоколъ олонец. намст. правл. 19 сентября 1785 г.}. Экспедиція экономіи поняла это въ томъ смысл, что ей поручено ‘сдлать общее положеніе въ разсужденіи удовольствія казенныхъ, землями скудныхъ, селеній’, т.-е. принять общія мры въ устраненію малоземелья. А такъ какъ изъ крестьянскихъ жалобъ экспедиція уже знала, что малоземелье происходитъ отъ захвата культурныхъ земель немногими богачами, поэтому она и распорядилась передлить между крестьянами вс пашни и снокосы поровну. Въ такомъ именно смысл былъ разосланъ 30 іюня приказъ волостнымъ старостамъ. Этотъ, досел нигд не напечатанный, приказъ иметъ большую важность для культурной исторіи народа, а потому мы приведемъ его цликомъ..
‘Къ прекращенію нужду терпящихъ крестьянъ поднесь въ худомъ и пристрастномъ раздленіи старостами земель, экспедиція долгомъ своимъ поставляетъ, для общей пользы и врнаго для нея свднія: въ которомъ селеніи ежегодно какое количество всякаго хлба высяно и по урожа въ умолот быть можетъ?— единажды навсегда приказать раздлить оныя, хотябъ и слдовало, въ соотвтствіе межевой инструкціи, по 15 десятинъ, считая десятину 80 саженъ длины и 30 ширины, на каждую ревизскую душу, полагая здсь строеніе хоромное, огородъ и снокосъ, но какъ здсь поднесь еще не вс селенія обмежеваны, то и врнаго количества пахотной земли узнать нельзя, для чего разровнять токмо поровну, держась десятинной же мры. А какъ есть селенія, кои имютъ малое число душъ, а большое количество земли, а другія — большое количество душъ, но малое земли, то, не отдляя деревню отъ деревни, полагать въ общій раздлъ не токмо подъ однимъ староствомъ находящіяся, но стараться между собою и съ прикосновенными селеніями держаться сего уравненія. А гд положеніе мстъ каменисто, такъ что особенныхъ полей сдлать нельзя, и крестьянская пашня состоитъ въ разныхъ мстахъ, то и тамъ стараться разровнять поровну, дабы всякій, имя безобидный по семейству своему участокъ земли, могъ быть доволенъ. Но для избжанія могущаго при раздленіи произойти негодованія, стараться какъ можно боле держаться показанной мры и сіе уравненіе земли начать съ полей, пріуготовленныхъ къ посву озимаго хлба, дабы не потерять времени посва, а по снятіи хлба, оставшія оба поля и снокосы разровнять также, чтобы каждый уже на будущій годъ надежне-бъ могъ прилагать трудъ въ удобреніи, будучи уврены, что оная земля отнын навсегда останется въ пользу его потомства, наблюдая притомъ и то, буде у кого есть земли, обработанныя за полянами изъ лсовъ и болотъ, чтобъ оставались за ними, ибо на сіе употребленъ ихъ собственный трудъ, но въ поляхъ уже участіе ихъ должно быть только въ случа недостатка по душамъ, состоящимъ въ, ихъ семейств, буде-жь захотятъ и оныя въ общій раздлъ пустить, то оставить на ихъ волю. Да и всхъ при раздл стараться не удалять отъ прежнихъ полосъ, ими владемыхъ, а разв въ случа излишества, то отрзывать. Чтожь касается до земель пашенныхъ и снокосовъ, проданныхъ и заложенныхъ крестьянами другъ другу, то оные отобрать въ волостныя земли, запретя навсегда длать такое злоупотребленіе изъ государственной земли, данной на единое хлбопашество. А дабы не быть вовсе обиженному тмъ, кои платили и ссужали деньгами, сказать, чтобъ они расположили на разныя времена возвращеніе денегъ своихъ, представя притомъ, чтобъ всякой уменьшилъ платежъ, потому что нсколько лтъ владлъ землей, пользовался ея произрастеніемъ, получившіе же т деньги должны на міру дать обязательство, съ заплатою оныхъ расчисля такъ, чтобы не разстроивалось состояніе каждаго и не остановило-бъ казенныхъ податей. Если-жь живущіе въ селеніяхъ купцы и мщане заложенныя и проданныя имъ крестьянами земли похотятъ на таковомъ же основаніи возвратить, то сіе не возбранять, а паче способствовать въ обращенію паки земли въ казенное вдомство. А потому все сіе и предоставляется безпристрастному мірскому суду, и чмъ поспшне и согласне въ раздленіи земли и всего постановленія поступятъ, тмъ боле выполнятъ сколь полезное, столь и похвальное для себя дло. По раздленіи-жь земли пашенной и снокоса, всхъ безъ изъятія крестьянъ принудить землю, данную имъ для пашни, обсять, и чтобъ впуст ничего не лежало. И сколько на каждаго земли и снокоса достанется и озимаго хлба къ будущему году посяно будетъ,— въ экспедицію прислать немедленно при рапортахъ вдомости, пріобща притомъ мірской приговоръ, съ засвидтельствованіемъ священника, что все общество раздломъ довольно. А при самоличномъ, обозрніи, директоръ экономіи не оставитъ изслдовать, всель сіе въ точности исполнено, и ослушники, будутъ отосланы для наказанія къ суду’ {Протоколъ олон. нам. правл. 19 сентября 1785 г.}.
Вся бднота, вс малоземельные крестьяне съ радостью приняли приказъ директора Ушакова и накали длежъ земли. Усердіе крестьянъ въ мірскомъ передл было такъ велико, кто имъ захотлось отобрать у владльцевъ и пустить въ общій раздлъ даже т волостныя земли, которыя перешли во владніе купцовъ и мщанъ. Крестьяне припомнили, кто волостныя земли уступлены во владніе купцовъ и мщанъ съ обязательствомъ участвовать въ платеж податей наравн съ крестьянами, но теперь купцы и мщане уплачивали подати отдльно отъ крестьянъ, такъ кто, пользуясь крестьянскими землями, всю податную тяжесть сваливали на однихъ крестьянъ. Поэтому крестьяне Шуйскаго погоста просили у директора експедиціи экономіи разршенія отобрать у купцовъ и мщанъ вс, состоящія у нихъ во владніи, писцовыя крестьянскія земли и пустить ихъ въ общій передлъ между крестьянами. Экспедиція экономіи отказалась отъ разбирательства этой жалобы по неподсудности себ купцовъ и мщанъ, сославшись, между прочимъ, на указъ Императрицы генералъ-губернатору Тутолмину 30-го мая 1785 г., гд было сказано: ‘какъ многіе изъ мщанъ и купцовъ имютъ земли, долгое время за ними во владніи бывшія, трудами ихъ обработанныя и чрезъ то уже, такъ сказать, собственностію ихъ учинившіяся, то по сему уваженію всемилостивйше позволяемъ въ двухгодичный срокъ имющимъ т земли продать оныя но ихъ доброй вол или дворянству, или же поселянамъ вдомства директора домоводства’. О всемъ этомъ экспедиція извстила казенную палату, которая, въ свою очередь, просила намстническое правленіе разобрать права купцовъ и мщанъ на крестьянскія земли и указать, какія именно земли должны быть отобраны у нихъ въ казну, ‘дабы экспедиція директора экономіи, по поводу сего разршенія, зная одинъ разъ навсегда, что принадлежитъ по прову крестьянину и что купцу и мщанину, могла удобне число земли раздлить по крестьянамъ, а за удовольствіемъ оныхъ и въ пользу казенную обратить’ {Тоже.}.
Это сообщеніе было послано изъ казенной палаты 17 іюля, а на другой день, наканун отъзда изъ Петрозаводска, Державинъ призывалъ въ себ директора Ушакова и имлъ какое-то личное объясненіе съ нимъ по длу о крестьянскихъ земляхъ. По словамъ Державина, онъ, будто бы, говорилъ Ушакову, что къ общему передлу земель слдуетъ приступить ‘сколь можно съ наилучшимъ предопасеніемъ, дабы не послдовало иногда отъ того какихъ-либо непріятныхъ случаевъ’, что поэтому намстническое правленіе не согласится на передлъ до тхъ поръ, пока окончательно не выяснится сколько всхъ земель числится въ писцовыхъ дачахъ при селеніяхъ, много ли изъ того числа перешло во владніе купцовъ, отдльно по документамъ и отдльно по самовольному захвату {Соч. Держ., т. VII, стр. 62.}. Но Ушаковъ отрицаетъ, чтобы Державинъ что-нибудь говорилъ о передл между крестьянами земель, разговоръ, будто бы, шелъ только о правахъ купцовъ на писцовыя крестьянскія земли {Протоколъ Олон. нам. прав. 19 сентября 1785 г.}. Впрочемъ, какъ бы то ни было, очевидно одно, что разговоръ между ними не привелъ къ доброму согласію, и Державинъ ухалъ изъ Петрозаводска очень недовольный Ушаковымъ.
Дорогою Державинъ, по словамъ его, замтилъ сильное волненіе между крестьянами, обнаружившееся вслдствіе приказовъ о передл земли. ‘Во всякомъ почти жительств,— разсказываетъ онъ,— гд токмо быть мн случалось, приступали ко мн крестьяне толпами и требовали моего разсмотрнія. Трудившіеся съ проліяніемъ своего пота и обрабатывавшіе своимъ иждивеніемъ и трудами землю, хлбопашцы жаловались, что у нихъ отняли или отнимаютъ не токмо полевыя, но даже и запольныя ихъ распашки, никогда не прилежавшіе къ трудамъ тунеядцы или т, которые, обращаясь въ другихъ промыслахъ, никогда не радли удобрять своихъ земель, и велятъ, вмсто обработанныхъ ими загоновъ, распахивать заросшія или совсмъ новыя нивы, единственно возжелая, по поводу приказовъ экспедиціи экономіи директора, непринадлежащимъ имъ добромъ воспользоваться. Другіе, напротивъ того, приносили просьбы, что яко бы большесемейные и зажиточные крестьяне взяли въ свое владніе вс земли и ничего имъ на пропитаніе и на платежъ государственныхъ податей не оставили’ {Соч. Держ., т. VII, стр. 60.}.
Этотъ интересный разсказъ, безъ сомннія, справедливъ въ общихъ чертахъ, но не совсмъ вренъ въ подробностяхъ. Державинъ былъ до такой степени вооруженъ противъ передла, что ршился отступить отъ. истины, чтобы только выставить распоряженіе о передл въ вид. возмутительной несправедливости, жертвами которой сдлались трудолюбивые земледльцы. Приказы экспедиціи отнюдь не требовали обмна принадлежащихъ богачамъ культурныхъ земель, на новыя или заросшія нивы, какъ утверждаетъ Державинъ. Притомъ же многоземельные богачи были не ‘трудящіеся съ проліяніемъ своего пота хлбопашцы’, но, какъ видно изъ другихъ разсказовъ того же Державина, кулаки, закабалившіе долгами бдныхъ крестьянъ и ихъ руками обрабатывавшіе землю. Точно такъ же несправедливо было бы выводить изъ разсказа Державина заключеніе, будто крестьянская масса была недовольна распоряженіемъ о передл, что въ масс слышался ропотъ на раздлъ земли и будто бы ‘лишившіеся удобренной пахоты произведи не токмо всеобщій ропотъ, но и самое другъ на друга возстаніе’ {Соч. Держ., т. VI, 577.}, какъ утверждаетъ Державинъ въ ‘запискахъ’. Единственный случай безпорядковъ, прекращеніе которыхъ онъ ставитъ себ въ заслугу, доказываетъ совершенно противное, масса стояла за передлъ, а безпорядки произошли вслдствіе незаконнаго вмшательства земской полиціи не въ свое дло.
Случай безпорядковъ или, по выраженію Державина, ‘родъ крестьянскаго возмущенія, происшедшаго по поводу приказовъ экономіи директора Ушакова’, состоялъ въ слдующемъ. Въ Пудожскомъ погост былъ произведенъ передлъ земли въ 1784 г., до открытія Олонецкой губерніи, слдовательно, безъ всякаго участія Ушакова. Земля передлена крестьянами согласно приказу петербургской казенной палаты,— значитъ, не самовольно, но на законномъ основаніи. Въ 1785 г. крестьяне засяли хлбомъ доставшіеся имъ по раздлу участки. Между тмъ’ крестьянинъ Костинъ, у котораго при передл отошло изъ владнія ‘великое множество’ лишней земли, подалъ въ земскій судъ кляузное заявленіе, будто крестьяне насильно завладли принадлежащими ему пашенными и снокосными участками. Хотя, по закону, полиція не имла нрава входить во внутренніе распорядки у крестьянъ казенныхъ селеній, однако земскій судъ постановилъ, по просьб Костина, ршеніе: ‘отнятую крестьянами насильно какъ землю, равно и полосы возвратить Костину попрежнему съ посяннымъ хлбомъ’. На такое ршеніе все сельское общество, съ мірскимъ старостою во глав, принесло жалобу Ушакову, который далъ старост приказъ въ томъ смысл, что крестьяне должны владть землею на основаніи мірскаго раздла, ‘несмотря ни на какое усиліе’ {Протоколъ олонец. намстн. правл. 19 сентября 1785 г.}.
Въ такомъ положеніи находилось пудожское дло въ то время, когда Державинъ пріхалъ въ Пудожскій погостъ. Здсь онъ нашелъ членовъ земскаго суда, которые весьма развязно донесли ему, что ‘между крестьянами начались раздоры и драки, близкіе къ смертоубійству и междоусобному возмущенію, причиненные приказами экспедиціи директора экономіи о раздл земель’. Безпорядки, по разсказу самого же Державина, состояли въ ‘неповиновеніи черни установленнымъ надъ ними судамъ’. Именно, за нсколько дней до прізда Державина, когда члены земскаго суда объявили крестьянамъ свое ршеніе по длу о земл, то крестьяне ‘осмлились противъ оныхъ предъявить отъ экспедиціи приказы къ своему оправданію, а экономическій староста Фадеевъ и письменнымъ своимъ рапортомъ, іюля 15 поданнымъ суду, утвердилъ единогласный отзывъ крестьянъ, что они имютъ къ присвоенію себ земель присланные изъ экспедиціи къ старостамъ приказы, и пошли о томъ просить, гд слдуетъ, т.-е., какъ посл открылось, къ экономіи директору, и принесли отъ него помянутый приказъ, и затмъ къ отдач крестьянамъ земли онъ, староста, ихъ и принудить не могъ’ {Соч. Держ., т. VII, стр. 60, 61.}. Въ такомъ сдержанномъ и строго законномъ поведеніи крестьянъ Державинъ нашелъ ‘буйственное непослушаніе’ земскому суду и приказалъ подвергнуть ихъ тлесному наказанію. Гадкое и позорное дло совершилось. Поэтъ равнодушно и самодовольно слышалъ вопли изсченныхъ крестьянъ, не понимая своего позора. Онъ ни мало не поднялся нравственно со времени пугачевщины, когда вшалъ крестьянъ, по выраженію современника, изъ одного ‘поэтическаго любопытства’ {Пушкинъ: ‘Исторія пугачевскаго бунта’.}.
Державинъ не только не понималъ своего позора, но и былъ очень доволенъ собою. Измысливъ никогда небывалое возмущеніе и жестоко наказавъ за это крестьянъ, онъ затмъ свалилъ всю вину на казенную палату и въ особенности на директора Ушакова. По мннію Державина, они были главными виновниками бунта, а самъ онъ, конечно, спасителемъ отечества. Совершенно забывая произвольныя и незаконныя дйствія земскаго суда, онъ потребовалъ отъ Ушакова объясненія, на какомъ основаніи тотъ осмлился предписать пудожскому старост, чтобы крестьяне отобрали земли съ хлбомъ отъ тхъ, ‘кому оныя разбирательствомъ земскаго суда были отданы’? Дале онъ придирался къ Ушакову, зачмъ тотъ сдлалъ распоряженіе о передл земель безъ свднія намстническаго правленія? Отъ казенной палаты расходившійся Державинъ требовалъ ‘наистрожайше воспретить экспедиціи экономіи директора посылать къ старостамъ таковые приказы, которыми почти предписываетъ она упорствовать нижнему земскому суду и не исполнять его приказовъ’. Кром того, онъ приказывалъ экспедиціи отобрать отъ старостъ вс приказы о раздл земель и прекратить это дло {Соч. Держ., т. VII, стр. 60—64.}. Сдлавъ распоряженіе о превращеніи начатаго передла земель, Державинъ опасался, что ни казенная палата, ни директоръ Ушаковъ не послушаютъ его. Эта мысль не давала покоя ему, такъ что чрезъ два дня онъ сдлалъ слдующее распоряженіе на случай, если бы казенная палата не распорядилась отобрать отъ старостъ приказы о раздл земель. Намстническому правленію было предписано, при первомъ извстіи о какомъ добудь ‘неустройств’ въ народ по раздлу земель, чрезъ полицію отобрать у старостъ приказы директора Ушакова {Соч. Держ., т. VII, стр. 56.}.
Казенная палата не исполнила требованія Державина, и тогда, по приказанію его, намстническое правленіе донесло объ этомъ сенату. Такъ возникло въ сенат новое, непріятное для Державина, дло. Скоро изъ обвинителя онъ очутился въ положеніи обвиняемаго и долженъ былъ оправдываться. Теперь сенатъ отъ него самого потребовалъ объясненія, на какомъ основаніи онъ предложеніемъ объ отобраніи приказовъ ‘вошелъ въ дло, до казенной палаты принадлежащее, и тмъ самымъ остановилъ распоряженіе о скорйшемъ выполненіи Высочайшей воли въ разсужденіи уравненія крестьянъ землею’? Кром того, сенатъ писалъ къ Державину, что ‘поступокъ его о наказаніи крестьянъ безъ суда на тл есть въ противность узаконеній,— то какія причины его къ тому побудили?’ {Соч. Держ., т. VII, стр. 90.} Напрасно нашъ поэтъ хвастался своими дяніями предъ давнишнимъ ‘милостивцемъ’ гр. Воронцовымъ, разсказывая ему, что ‘теперь вошло въ сенатъ дло боле уваженія достойное — по раздлу земель, потому что отъ онаго зависитъ спокойствіе цлой губерніи’. Напрасно онъ разсылалъ милостивцамъ записки по этому длу, которыя просилъ ‘удостоить примчанія и, въ случа справедливости, не лишить милостиваго покровительства’ {Соч. Держ., т. VII, стр. 689.}. Дло его было проиграно, псня его въ Петрозаводск окончательно спта. Онъ ясно видлъ это и съ тяжелымъ, грустнымъ чувствомъ возвратился, 13 сентября 1785 г., въ Петрозаводскъ посл двухмсячной поздки по Олонецкой губерніи. Онъ ршилъ, что дале оставаться олонецкимъ губернаторомъ невозможно, нужно искать другое мсто, нужно хать въ Петербургъ, хлопотать, кланяться, оправдываться по множеству частію серьезныхъ, частію кляузныхъ длъ, которыми былъ заваленъ сенатъ. Онъ былъ бы радъ, какъ можно скоре, хоть сейчасъ, покинуть ненавистный Петрозаводскъ. Но, къ несчастію поэта, тамъ водились за нимъ гршки, которые нужно было прикрыть прежде, чмъ выхать въ Петербургъ.
Когда Державинъ получилъ должность олонецкаго губернатора, въ то время денежныя дла его были очень запутаны. Его сильно тяготили долги, для покрытія которыхъ оказались совершенно недостаточными т 2,000 рублей, которые онъ получилъ изъ казны въ пособіе предъ выздомъ изъ Петербурга въ Петрозаводскъ. Чтобы удовлетворить наиболе нетерпливыхъ и докучливыхъ заимодавцевъ, пришлось прибгнуть къ новымъ займамъ. Повидимому, найти денегъ было не легко, Державинъ не пользовался большимъ денежнымъ кредитомъ, такъ что ему пришлось заложить разныя вещи, напримръ, серьги и даже табакерку, пожалованную Императрицею за ‘Фелицу’. Не довольствуясь ссудою подъ закладъ вещей, онъ, гд только было возможно, набралъ денегъ подъ векселя, да, кром того, у него были карточные долги на честное слово {Соч. Держ., т. V, стр. 840—845.}.
Естественно, что казенный денежный сундукъ долженъ былъ представлять большой соблазнъ для такого, запутавшагося въ долгахъ, человка, какимъ былъ Державинъ. А, между тмъ, по должности олонецкаго губернатора, онъ сдлался распорядителемъ такого сундука, который былъ назначенъ, между прочимъ, для раздачи денегъ въ долгъ. Особенной заботливости губернатора былъ порученъ приказъ общественнаго призрнія {Соч. Державина, т. VI, стр. 573 и 574.}, подъ вдніемъ котораго состояли нормальныя школы и больница. Эти заведенія содержались на счетъ особаго капитала, находившагося въ распоряженіи приказа. Въ видахъ увеличенія средствъ приказа, генералъ-губернаторъ сдлалъ распоряженіе, чтобы денежныя суммы приказа были розданы купцамъ, желающимъ длать займы изъ процентовъ {Соч. Державина, т. V, стр. 430—845.}. Понятно, что главный начальникъ приказа, завдывающій денежными операціями его, губернаторъ ни въ какомъ случа не могъ заимообразно пользоваться капиталами приказа лично для себя.
По прибытіи въ Петрозаводскъ, запутавшійся въ долгахъ, Державинъ взялъ въ свои руки веденіе денежныхъ операцій приказа, не допустивъ къ участію въ этомъ дл другихъ членовъ приказа. Изъ записокъ и переписки его можно съ полною вроятностью заключить, что онъ устранилъ всхъ членовъ отъ участія въ денежныхъ операціяхъ, именно съ тою цлью, чтобы, для своихъ надобностей, воспользоваться капиталами приказа. Иначе невозможно объяснить, почему опредленія приказа о выдач купцамъ въ долгъ денегъ были подписаны однимъ Державинымъ безъ совтниковъ и почему въ книгахъ приказа не оказалось росписокъ купцовъ въ полученіи ими денегъ {Соч. Державина, т. VI, стр. 574.}. Объясненіе, которое длаетъ по этому поводу Державинъ, отличается полнйшею невроятностью. Онъ утверждаетъ, будто секретарь приказа, Грибовскій, бралъ взятки съ купцовъ и, по просьб ихъ, выдавалъ деньги безъ росписокъ. Но, если бы, дйствительно, купцы, посредствомъ подкупа, добивались полученія денегъ безъ росписокъ, т.-е. безъ всякихъ слдовъ полученія, то они могли желать этого единственно для того, чтобы не возвращать взятыя деньги,— иной цли не могло быть. Грибовскій, будучи человкомъ, обладавшимъ большимъ практическимъ смысломъ, не могъ не понять этого и, какъ скоро ршился на безчестный поступокъ, то предпочелъ бы воспользоваться деньгами приказа безъ всякаго длежа съ купцами, а никакъ не сталъ бы отдавать имъ безвозвратно казенныя деньги за одну подачку. Притомъ же, по словамъ Державина, купцы, будто бы, склонились на убжденія его и посл росписались въ полученіи денегъ. Поврить этому можетъ только человкъ, совершенно незнающій дйствительной жизни и въ частности русскаго купца. Никогда купецъ не возвратитъ денегъ, пріобртя посредствомъ подкупа полную возможность не платить долга, потому что онъ купилъ эти деньги, затративъ на пріобртеніе ихъ свой капиталъ.
Изъ всхъ невроятныхъ объясненій Державина достоврно только одно, что онъ, по возвращеніи въ Петрозаводскъ изъ поздки по губерніи, добылъ росписки купцовъ въ полученіи ими изъ приказа денегъ. Но это еще не значитъ, что деньги были взяты въ долгъ купцами, росписавшимися въ полученіи ихъ. Купцы были не боле, какъ подставными лицами, а воспользовался казенными деньгами самъ губернаторъ Державинъ. Изъ писемъ его видно, что когда онъ окончательно выхалъ изъ Петрозаводска въ Петербургъ, чтобы хлопотать о перевод въ другую губернію, то остался долженъ по векселю 3,000 руб. петрозаводскимъ купцамъ Михееву и Баканину съ товарищемъ, которые были должны ту же самую сумму приказу общественнаго призрнія. Получивъ должность тамбовскаго губернатора, Державинъ сильно безпокоился объ уплат долга Михееву, но боле всего хлопоталъ объ уплат Михеевымъ долга приказу, такъ что, когда долгъ приказу былъ уплаченъ, тогда и Державинъ пересталъ спшить уплатою долга Михееву. Въ разгаръ наибольшаго безпокойства объ уплат долга, 9 марта 1786 года, онъ писалъ своему преемнику по должности олонецкаго губернатора, Зуеву: ‘Долженъ я петрозаводскому купцу Басилью Михееву по векселю 3,000 руб., коему срокъ въ ныншнемъ мсяц, то покорно прошу приказать призвать его и сказать, что, если не въ исход ныншняго мсяца, то въ апрл, конечно, всю ему занятую сумму перешлю, а, между тмъ, пожаловать приказать не тревожить его съ товарищами его, по которымъ онъ порукою, заплатою такой же суммы въ приказъ общественнаго призрнія’ {Соч. Державина, т. V, стр. 430.}. Чрезъ день посл этого, онъ пишетъ къ совтнику олонецкаго намстническаго правленія, Свистунову, что 2,000 руб. у него приготовлены для уплаты Михееву, а остальную тысячу рублей поджидаетъ дней черезъ десять, ‘получа же, не мшкавъ, отправлю къ вамъ или Зуеву, съ тмъ, чтобы купцамъ велли долгъ ихъ въ приказъ общественнаго призрнія заплатить, а вексель отъ купца Михеева взять себ’ {Соч. Державина, т. V, стр. 439.}. Свистуновъ поспшилъ успокоить Державина насчетъ долга въ приказъ. Онъ писалъ Державину 14 апрля: ‘Баканинъ и Михеевъ съ товарищемъ? до наступленія срока платежа денегъ въ приказъ, приходили ко мн и условились между собою въ срокъ взнести вс деньги въ приказъ и взнесли, а къ вамъ отправятъ нарочнаго корреспондента своего, дабы онъ, получа отъ васъ деньги въ Тамбов, на оныя, при моршанской пристани, закупилъ хлбъ и доставилъ къ нимъ’ {Соч. Державина, т. V, стр. 468.}. Получивъ это извстіе объ уплат Михеевымъ долга въ приказъ, Державинъ пересталъ безпокоиться и спшить уплатою своего долга Михееву, такъ что только 11 мая выслалъ ему т 2,000 рублей, которые, по словамъ его, были приготовлены еще 9 марта, а объ остальныхъ 1,000 рубляхъ писалъ, что вышлетъ ихъ чрезъ мсяцъ {Соч. Державина, т. V, стр. 480—511.}.
Естественно, что секретарь приказа, близкій въ Державину человкъ, Грибовскій, не могъ не знать, какъ начальникъ его Пользуется казенными деньгами. По примру Державина, и Грибовскій запустилъ руку въ денежный сундукъ приказа. Онъ повелъ большую карточную игру съ тузами провинціальнаго чиновнаго общества, съ вице-губернаторомъ, губернскимъ прокуроромъ, предсдателемъ уголовной палаты, и проигралъ имъ 1,000 рублей казенныхъ денегъ.
Когда Державинъ, возвратясь изъ поздки по губерніи, сталъ приводить въ порядокъ денежныя дла приказа, то при этомъ обнаружилась и растрата, сдланная Грибовскимъ. Державину не было никакого разсчета отдавать Грибовскаго подъ судъ за растрату, такъ какъ по этому длу онъ и самъ былъ бы обвиненъ, по меньшей мр, въ слабомъ надзор за подчиненными, послдствіемъ чего была растрата денегъ, а, въ конц-концовъ, въ случа несостоятельности Грибовскаго, ему пришлось бы, по судебному ршенію, уплатить изъ своего кармана растраченную сумму. Поэтому прямой интересъ Державина состоялъ въ томъ, чтобы замять дло о растрат, не доводить его до суда. Но, съ другой стороны, онъ зналъ, что растраченныя деньги проиграны врагамъ,— вице-губернатору, прокурору и предсдателю уголовной палаты, которые, по закону, подлежатъ денежной отвтственности за выигранныя у Грибовскаго казенныя деньги. Державинъ не могъ утерпть, чтобы не воспользоваться этимъ обстоятельствомъ и не надлать непріятностей своимъ непріятелямъ. По приказанію его, Грибовскій написалъ письмо, въ которомъ онъ назвалъ по именамъ всхъ, кому проигралъ растраченныя деньги. Получивъ это письмо, Державинъ, несмотря на позднее вечернее время, послалъ къ вице-губернатору Зиновьеву приглашеніе тотчасъ явиться къ нему. Въ разговор съ Зиновьевымъ онъ разсказалъ, что въ приказ случилось несчастіе — денежная растрата, и лицемрно просилъ совта, какъ поступить въ этомъ дл. Вице-губернаторъ сталъ упрекать Державина въ неосторожности, а относительно Грибовскаго сказалъ, что нужно отдать его, вмст съ соучастниками, подъ судъ. Этого только и нужно было Державину,— онъ тотчасъ показалъ Зиновьеву письмо Грибовскаго. Ничего не подозрвавшій, вице-губернаторъ страшно перетрусилъ, увидавъ свое имя между игроками, которымъ Грибовскій проигралъ растраченныя казенныя деньги. Но это было бы еще сносно, если бы Державинъ ограничился однимъ испугомъ непріятнаго ему человка,— нтъ, онъ воспользовался перепугомъ Зиновьева, чтобы выманить у него въ долгъ подъ вексель 1,000 рублей, которые и внесъ въ приказъ на покрытіе растраты {Соч. Державина, т. V, стр. 561.}.
Ту же самую исторію Державинъ продлалъ съ прокуроромъ и предсдателемъ уголовной палаты, исключая того, что ему не удалось взять у нихъ денегъ въ долгъ. Ихъ не такъ легко было запугать, какъ Зиновьева. Мало того, прокуроръ не только не испугался, но и вступился за вице-губернатора, подавъ оффиціальное заявленіе, что Державинъ ночью требовалъ къ себ Зиновьева и показывалъ ему бумагу, въ которой тотъ умышленно замшанъ въ карточной игр, приведшей Грибовскаго къ растрат казенныхъ денегъ. Теперь и Державинъ понялъ, что продлка его можетъ кончиться худо. Онъ поспшилъ къ прокурору и сказалъ, что въ приказ нтъ никакой растраты и что никакой бумаги объ этомъ онъ никому не показывалъ. Проку: дворъ не поврилъ на слово, а тотчасъ отправился въ приказъ освидтельствовать денежныя суммы и приходо-расходныя книги. Но въ это время растраченныя деньги уже были внесены, постановленія о выдач денегъ подписаны всми членами, а въ книгахъ сдланы росписки купцовъ о полученіи займовъ,— словомъ, все оказалось въ порядк. Прокуроръ изорвалъ свой протестъ, и дло о растрат благополучно окончилось роспитою у Державина бутылкою шампанскаго {Соч. Державина, т. VI, стр. 574, 5 и 6.}.
Между тмъ, положеніе Державина было самое трудное и невыносимое. Мало того, что въ Петрозаводск отъ него отвернулось все чиновное общество, но и въ Петербург высшіе сановники были враждебно настроены противъ него, даже знатные покровители и милостивцы его теперь въ глаза не одобряли поведеніе поэта и отказывались защищать его. Въ письм къ гр. Воронцову, отъ 6 октября, Державинъ съ грустью сознается, что онъ всми оставленъ, что везд видитъ одно неблаговоленіе, месть, недоброхотство, гоненіе, что послдняя надежда осталась у него на покровительство Воронцова, а единственный исходъ изъ печальнаго положенія — переводъ на службу изъ Петрозаводска въ другое мсто. ‘Осмливаюсь я ласкать себя,— пишетъ онъ Воронцову,— что вы въ притсненныхъ моихъ обстоятельствахъ будете мн подпорою и справедливости моей великодушнымъ помощникомъ и защитникомъ. По несправедливымъ и затйнымъ на меня рапортамъ т. п. Тутолмина, изъ единственной мести происходящимъ и одобряемымъ, какъ мн кажется, недоброхотствомъ ко мн и гоненіемъ кн. А. А. Вяземскаго, сенатъ столько оказалъ мн своего неблаговоленія, что я изъяснить не могу… Я прошу ваше сіятельство нануниженнйше, отъ всей души моей — будьте какъ въ сенат хоть вы одинъ моимъ покровителемъ, такъ и при двор, чтобъ извлеченъ я былъ изъ сего кромшнаго ада’ {Соч. Держ., т. VII, стр. 689.}. Но скоро Державину пришлось разочароваться въ послдней надежд на покровительство Воронцова. Въ отвтномъ письм, отъ 10 октября, графъ отказался отъ заступничества въ сенат и въ слдующихъ выраженіяхъ высказалъ Державину свое неодобреніе поведенія его: ‘Что слдуетъ до происходимыхъ между вами и начальникомъ споровъ и несогласій, то, по откровенности скажу вамъ, что не произойдетъ изъ того никакой пользы обоимъ вамъ, а лучше совтовалъ бы я вамъ согласіе и, буде можно, вс сіи неудовольствія взаимно прекратить’ {Соч. Держ., т. VII, стр. 690.}. Иначе думалъ Державинъ. Неудовольствія между нимъ и Тутолминымъ зашли такъ далеко, что не оставалось никакой надежды на возможность примиренія. Съ другой стороны, было ясно, что, несмотря на вс старанія Держазина, Тутолминъ ни въ чемъ не можетъ быть обвиненъ и, слдовательно, неминуемо останется побдителемъ. Теперь Державину нужно было позаботиться, чтобы отклонить отъ себя обвиненія и спасти служебную карьеру, а для этого нужно было спшить въ Петербургъ и тамъ личнымъ ходатайствомъ искать защиты.
Наконецъ, Державинъ выхалъ изъ Петрозаводска, чтобы никогда боле не возвращаться туда. Намреніе хать въ Петербургъ хранилось въ тайн, такъ что отъздъ поэта принялъ видъ позорнаго бгства изъ Петрозаводска. Державинъ выхалъ 23 октября, заявивъ намстническому правленію, что отправляется для ревизіи присутственныхъ мстъ Олонецкаго и Лодейнопольскаго уздовъ {Соч. Держ., т. VII, стр. 83.}. Эти узды были выбраны для ревизіи по той причин, что они лежатъ на пути изъ Петрозаводска въ Петер: бургъ, куда поэтъ отправилъ нарочнаго съ просьбою о разршеніи отпуска. Обревизовавъ присутственныя мста въ городахъ Олонц и Лодейномъ Пол, Державинъ прохалъ дале до Сермаксы,— послдней почтовой станціи на границ Олонецкой и Петербургской губерній. Здсь онъ дождался отпуска и 3 ноября выхалъ въ Петербургъ {Соч. Держ., т. VII, стр. 86.}.
Въ декабр 1785 года, Державинъ былъ переведенъ на должность губернатора въ Тамбовъ и, въ то же время, Императрица назначила ревизію длъ въ Олонецкой губерніи. Въ числ ревизоровъ находился покровитель поэта гр. Воронцовъ, которому Державинъ по этому случаю писалъ, что сколько ни лестно было ему получить другое, выгоднйшее мсто въ Тамбовской губерніи, ‘но несравненно будетъ для меня пріятне, ежели при свидтельств длъ въ Олонецкой губерніи найдете меня не вовсе безъ справедливости. Безъ сомннія, Тимоей Ивановичъ (Тутолминъ) и прочіе будутъ обвинять меня въ угожденіе его’ {Соч. Держ., т. VII, стр. 692—3.}. Сенаторская ревизія окончилась благополучно и для Державина, и для Тутолмина, потому что ревизоры остались очень довольны найденнымъ порядкомъ въ длопроизводств и не нашли никакихъ злоупотребленій. Дла, возбужденныя въ сенат, по обвиненію Державина въ разныхъ неправильныхъ поступкахъ, также не имли никакихъ дурныхъ послдствій для него. Скоро петрозаводскіе чиновники забыли Державина, и только самъ онъ не могъ забыть Петрозаводска, гд онъ провелъ одинъ изъ самыхъ тяжелыхъ годовъ своей жизни.