СОЧИНЕНІЯ КАРАМЗИНА.
ТОМЪ СЕДЬМЫЙ.
МОСКВА.
Въ Типографіи С. Селивановскаго,
1803.
ДЕРЕВНЯ.
ДЕРЕВНЯ.
День мой.
Деревня, Карамзин Николай Михайлович, Год: 1792
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Благословляю васъ, мирныя сельскія тни, густыя, кудрявыя рощи, душистые луга, и поля, златыми класами покрытыя! Благословляю тебя, кроткая рчка, и васъ, журчащіе ручейки, въ нее текущіе! Я пришелъ къ вамъ искать отдохновенія’
Давно уже душа моя не наслаждалась такою тишиною, такимъ совершеннымъ уединеніемъ, такою совершенною свободою’ Я одинъ — одинъ съ своими мыслями — одинъ съ Натурою’
Какъ мила Природа въ деревенской одежд своей! Ахъ! она воспоминаетъ мн лта моего младенчества, — лта, проведенныя мною въ тишин сельской, на краю Европы, среди народовъварварских. Тамъ воспитывался дух мой въ простот естественной, великіе феномены Натуры были первымъ предметомъ его вниманія. Ударъ грома, скатившійся надъ моею головою съ небеснаго свода, сообщилъ мн первое понятіе о величеств Міроправителя, и сей ударъ былъ основаніемъ моей Религіи….
Вижу садъ, алеи, цвтники — иду мимо ихъ — осиновая роща для меня привлекательне. ВЪ деревн всякое искусство противно. Луга, лс, рка, буерак, холм, лучше французскихъ и Англійскихъ садовъ. Вс сіи маленькія дорожки, пескомъ усыпанныя, обсаженныя березками и липками, производятъ во мн какое то противное чувство. Гд видны труд и работа, тамъ нтъ для меня удовольствія. Дерево пересаженное, обрзанное, подобно невольнику съ золотою цпью. Мн кажется, что оно не такъ и зеленетъ, не такъ и шумитъ въ вяніи втра, какъ лсное. Я сравниваю его съ такимъ человкомъ, которой смется безъ радости, плачетъ безъ печали, ласкаетъ безъ любви. Натура лучше нашего знаетъ, гд расти дубу, вязу, лип, человк мудритъ и портитъ.
Нтъ, нтъ! я никогда не буду украшать Природы. Деревня моя должна быть деревнею — пустынею. Дикость для меня-священна, она возвеличиваетъ дух мой. Рощи мои будутъ цлы — пусть заростаютъ он высокою травою! Пастушка пойдетъ искать заблуждщейся овцы своей, и проложитъ мн тропинку. Къ тому же я люблю преодолвать затрудненія — люблю продираться сквозь чащу кустарника и раздлять сростшіяся втьви. Ядовитая змя услышитъ шорох и удалится отъ ноги моей. Листья, къ которымъ дыханіе человческое рдко прикасается, свже и бальзамичне.
Не хочу я имть въ деревн большаго, высокаго дому, всякая огромность противна сельской простот. Домик какъ хижина, низенькой, со всхъ сторон осняемый деревами — жилище прохлады и свжести — вотъ чего желаю! Не будетъ виду изъ оконъ — правда — но его и не надобно. Естьли я, сидя въ своей комнат, вижу прелестные ландшафты, то мн не такъ скоро захочется итти гулять. Нтъ, гораздо лучше смотрть на нихъ съ какого нибудь холма. Да и какъ улыбнутся передо мною долины и пригорки, когда я взгляну на нихъ, вышедши изъ моего сумрачнаго жилища! ВЪ комнат надобно только отдыхать или работать, а наслаждаться въ пол.
И человк просыпаетъ сіи торжественные часы утра, когда блыя облака на позлащенныхъ хребтахъ своихъ выносятъ изъ безднъ океана свтозарнаго жениха Натуры, привтствуемаго громкими хорами живаго творенія!— Молчу, и покланяюсь!— Удивительно ли, что младенцы человчества, чада дикой Природы, простодушные народы древности обожали сіе великолпное свтило, на все жизнь и свт изливающее? Оно есть покров и одежда невидимаго Божества.
Какая свжесть въ воздух! Moря благоуханій волнуются между небомъ и землею, какъ между двумя берегами, раздленными великимъ пространствомъ.
Уже стада разсыпаются вокругъ холмовъ, уже блистаютъ косы на лугахъ зеленыхъ, поющій жаворонокъ вьется надъ трудящимся поселяниномъ — и нжная Лавинія приготовляетъ завтрак своему Палемону.
Гуляю среди полей разноцвтныхъ. Здсь сребрится растніе Азіи, тамъ желтетъ колосистая рожь, тутъ зеленетъ ячмень съ острыми иглами своими. Живописецъ! кисть твоя никогда не изобразитъ всхъ оттнокъ сей прекрасной картины!
Возвращаюсь въ свое тихое жилище. Стаканъ густыхъ, желтыхъ сливокъ ожидаетъ меня: какъ они пріятны посл утренней прогулки!— Теперь перебираю книги свои, нахожу Томсона — иду съ нимъ въ рощу, и читаю — кладу книгу подл малиноваго кусточка, смотрю на высокія дерева, на густую зелень втьвей, которая, при мерцающемъ свт солнца, изъ тни въ тнь переливается, слушаю разногласный шумъ листьевъ, столь отличный отъ городскаго, Парижскаго, Лондонскаго шуму — погружаюсь въ задумчивость, и по томъ снова берусь за книгу.
Время летитъ, и часы мои показываютъ полдень. Выхожу изъ рощи — солнце льетъ на меня пламя — втерокъ не дышетъ — сребрящіеся листочки осинника не колеблются, легкое перо лежитъ на муравъ неподвижно — василекъ повсилъ свою головку: пестрая Сильфида отдыхаетъ на немъ. Все молчитъ, кром стрекозы, сидящей подъ томною травкою — пчела съ сладкимъ запасомъ своимъ сокрылась въ улей — селянинъ покоится на бальзамической трав, имъ скошенной. Рчка журчитъ и манитъ меня къ берегамъ своимъ — подхожу — ея струи прельщаютъ, влекутъ меня — не могу противиться сему влеченію, и бросаюсь въ текущій кристалл. Дв ивы сплетаютъ надо мною зеленую бесдку — лучь солнечный едва, едва проницаетъ сквозь кровъ ея, и пестрить осненную воду. Прохлада освжаетъ мое сердце’… Ахъ! тотъ не знаетъ одного изъ живйшихъ чувственныхъ удовольствій, кто въ жаркое время никогда въ рк не купался!
Обдъ мой готовъ — два блюда, самыя простыя, составляютъ его.— Сажусь подъ тнію вяза, растущаго противъ самыхъ оконъ моихъ, читаю ла-Фонтена, Грессета — книга изъ рукъ моихъ выпадаетъ, и тонкая дремота на нсколько минут покрываетъ глаза мои флеромъ — зефиръ свваетъ его — пробуждаюсь, и чувствую легкой жар въ моей внутренности — услужливой садовник приноситъ мн корзинку съ благовонною малиною… Какъ пріятны, освжительны сіи сочные плоды щедрой Натуры! Ахъ! можно ли не любить ее за все то, чмъ она тшитъ и нжитъ человка!
Жаръ проходитъ — иду на лугъ ботанизировать, какъ маленькой Коммерсонъ — любуюсь травками и цвточками — разсматриваю ихъ тонкія жилочки, зубчатые краешки, пестренькіе листочки, будто бы изъ тончайшаго шелка сотканные, то гладкіе, то пушистые — удивляюсь разнодушистымъ испареніямъ, разносвойственнымъ сокамъ, варимымъ въ цвточныхъ чашечкахъ искусною Природою — удивляюсь тонкимъ сосудамъ, въ которыхъ сіи питательные, соки обращается, и которые втягиваютъ во внутренность растнія живительный воздухъ. Срываю — и каждую травку, каждый цвточикъ бережно завертываю въ особливую бумажку. Возвратясь въ свою комнату, разбираю, кладу ихъ на солнце, и не будучи многоученымъ Ботанистомъ, на каждое растніе пишу краткія примчанія. Наприм. ‘Сіи блые цвточки съ желтою оттнкою, на гладкомъ, темнозеленомъ, сочномъ стебл, пріятны для глазъ, но еще пріятне для обонянія. Когда сокроется дневное свтило и вечерній мракъ сгустится въ пространств воздуха, поди въ темную рощу: тамъ нервы твои затрепещутъ отъ небеснаго благоуханія, и ты въ сладостномъ упоеніи чувствъ воскликнешь: Ангелъ на крылахъ ночи спустился въ рощу! Нтъ! сіе благоуханіе изливается изъ колокольчиковъ, которые блются въ густой трав, и по справедливости называются красочною ноги.’
Я слышу свирль пастуха — стадо возвращается въ деревню, и каждая овечка находитъ дворъ свой, но селянинъ еще не возвратился съ поля.— Какъ пріятенъ чай на чистомъ воздух! Вечерніе ароматы льются ко мн въ чашку. Но я спшу видть конецъ лучезарнаго дня — спшу на высокой песчаной берег излучистой рчки. Тамъ обширной гладкой луг представляется глазамъ моимъ — и за симъ лугомъ, по свтлому небу, катится вечернее солнце, въ тихомъ велелпіи и въ кроткомъ величеств. уже достигаетъ оно до вратъ запада — мерцаетъ за тонкимъ, златоволнующимся облакомъ растопляетъ его лучами своими — является снова во всей полнот своей бросаетъ на землю блескъ и сіяніе — и скрывается. Вечерняя заря алетъ теперь на запад. Такъ мудрый и добродтельный муж, котораго жизнь была благотворнымъ свтиломъ для нравственныхъ существ, собратій его, тихо и великолпно приближается къ цли своего теченія. Пылкое воображеніе съ лтами прохлаждается, но разумъ не темнетъ и на запад жизни, спокойное величество блистаетъ на чел мудраго и въ самое то время, когда мрачная могила передъ нимъ разверзается, послдній ясный взоръ его есть послднее благодяніе для человчества. Онъ скрывается, но память его сіяетъ въ мір какъ заря вечерняя.— Я преклоняю колна. Всемогущій! сердце мое Теб открыто: исполни его желаніе, достойное человка!
Величественная ночь несется на черныхъ орлахъ своихъ, ея темная мантія разввается по воздуху, и все на земл засыпаетъ.
Я одинъ иду по тихой равнин, въ молчаніи, въ глубокой задумчивости. Но вдругъ душа моя содрогается отъ внезапнаго блеска огненныхъ лучей. Смотрю на восточное небо тамъ въ сизыхъ тучахъ блистаетъ молнія, и освщаетъ передо мною развалины старой церкви и густою травою заростшія могилы. Съ другой стороны восходитъ свтлая луна, небо вокругъ ее чисто.— Такъ мракъ и свтъ, порокъ и добродтель, буря и спокойствіе, скорбь и радость, совокупно владычествуютъ въ нашемъ мір!