Василий Авсеенко
Василий Авсеенко
Деньги
Деньги
I
I
II
II
III
III
IV
IV
V
V
Деньги, Авсеенко Василий Григорьевич, Год: 1909
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Старый, доброкачественного вида слуга вошел в кабинет и осторожно притворил за собою дверь.
В большом, старательно убранном кабинете сидел за письменным столом плотный господин лет пятидесяти, в военной тужурке поверх отлично вымытого и накрахмаленного белого жилета. Коротко остриженная круглая голова с легкой проседью, густые брови, выхоленные усы, смуглый румянец на полных щеках, отпечаток внимательного ухода, запах очень хороших духов, — все в наружности этого господина отзывало самоуверенностью, сознанием привилегированности, моложавостью и щеголеватостью.
Был утренний час, когда князь Иван Михайлович Култуков принимал деловых посетителей.
— Господин Братницкий опять приехал, — негромко доложил слуга и вопросительно посмотрел на князя.
Иван Михайлович поднял голову и пошевелил бровями. На гладком лбу его прорезалась чуть приметная морщинка.
— Ну? — протянул он.
— Я сказал, что вы сейчас уезжаете, — пояснил слуга.
Князь грузно повернулся в кресле, выдвинул ящик стола, достал оттуда записную книжку, быстро перебросил в ней несколько страниц и швырнул ее обратно в ящик.
— Проси, — приказал он.
Братницкий, такой же плотный, как и князь, только лет на пять постарше, с седыми усами и бородкой, вошел широкими шагами, вихляя на ходу и вдавливая каблуками в ковер. Култуков как бы радостно поднялся ему навстречу.
— Вас ли вижу, дорогой Семен Андреевич? — приветствовал он гостя. — Пропали ведь вы совсем. Даже в клубе сколько времени уж не показываетесь. Вот сюда, на диванчик, прошу вас.
Братницкий крепко жал руку князю и улыбался.
— Да, меня не было в Петербурге. Я, видите ли, приторговал именьице, так ездил смотреть, — объяснил он.
— А, вот что! И хорошее именьице? В каких местах? — полюбопытствовал князь.
— В Мышкинском уезде. Ничего, кусок кругленький. Лес есть, винокуренный завод.
Иван Михайлович подвинул ящик с сигарами и уселся.
— Ух, охота вам, — произнес он неодобрительно. — Я вот рад был бы развязаться со своими именьями. Возня!
И он даже зевнул, как будто ему сейчас же стало скучно от этой возни.
— Нет, не скажите, если вести дело с расчетом… У вас, впрочем, где земли? — осведомился Братницкий.
Князь махнул рукою.
— Да в разных, в разных губерниях. В Орловской, в Саратовской, на Кавказе тоже… — ответил он, почему-то глядя в потолок.
В лице Братницкого выразилась озадаченность. Он никогда не слыхал, чтоб у князя было столько поместий.
— Скажите пожалуйста! Скажите пожалуйста! — повторил он неуверенным тоном. — А я к вам, князь, собственно по делу…
— Уж не по поводу ли векселька? — догадался Култуков и с небрежным видом смахнул ногтем пепел с сигары.
— Вот именно, — подтвердил Братницкий. — Я бы вас не беспокоил, но так как я опять уезжаю в Ярославль, а послезавтра срок…
Култуков покачал неодобрительно головой и, взмахнув рукою, ударил себя по выпуклому бедру.
— Вот люблю я этот легкий взгляд на деньги! — произнес он саркастически. — Помнит человек, что ему срок получить по векселю, и уверен, что где-то там уже приготовлены деньги. Семен Андреевич, да ведь у вас умная голова. В наше-то время, разве вы не знаете, что значит иметь наготове двенадцать тысяч?
Братницкий тревожно насторожился.
— Да ведь срок, князь, — сказал он.
— Позвольте, что значит срок? Мы с вами ростовщики, что ли? — возразил князь. — Вы только рассудите хорошенько. Когда я у вас взял деньги? Два года назад. И что ж я мог тогда знать, что вот именно через два года, двадцатого ноября, в пятницу, у меня будут в столе лежать готовые двенадцать тысяч? Пфу-фу-фу!
Култуков надул щеки и рассмеялся, выражая тем, насколько такое предположение представлялось ему забавным.
— Но ведь если озаботиться заранее… — проговорил с неприятным напряжением Братницкий.
— Эх, заранее… да вы вспомните, какие были эти два года, — перебил его князь. — Ведь кризис разыгрался, крушение. Ведь у меня три усадьбы сожгли, конский завод… Тысячным лошадям глаза повыкалывали, на Кавказе стада баранов перерезали. А вы говорите — заранее!
Братницкий с озабоченным видом постукал пальцами по столу.
— Деньги-то уж очень нужны, князь. Вот еду на днях уплатить полтораста тысяч за именье, — сказал он.
— Охота же вам! — буркнул князь. — Нет, дорогой Семен Андреевич, надо нам как-нибудь это устроить. Откровенно вам скажу, сижу я в тисках. Впереди всякие получения, а сейчас Ю sec. Векселек-то придется переписать.
— А как же я-то извернусь? Мне как раз двенадцати тысяч недохватывает, — протестовал Братницкий. — Уж вы, князь, как-нибудь достаньте.
Иван Михайлович нахмурился, но сейчас же лицо его весело озарилось.
— Что ж, и достану, — объявил он. — Вернее сказать, вместе мы достанем. Мы вот что сделаем, Семен Андреевич: векселек свой я перепишу на полгода, да сейчас же и учтем его в банке. Я там похлопочу, и нам все сделают.
— Сделают ли, князь? — с сомнением переспросил Братницкий.
— Для меня сделают, — уверенно подтвердил Култуков. — И знаете, этим вы завяжете кредитные отношения в банке. В другой раз вам опять дадут. А заводя новое хозяйство, никак без кредита не обойдетесь.
Братницкий в затруднении пожевал губами.
— Опасно как-то, князь, — проговорил он.
— Опасно? Нет, дорогой Семен Андреевич, без кредита опаснее, — возразил Култуков. — После сами оцените мою услугу. Кстати, ведь я вам не совсем бескорыстно ее оказываю. Векселек-то мы, для округления, напишем на пятнадцать тысяч: двенадцать сами получите, а три мне отдадите. За вычетом процентов, конечно.
— А как не учтут, князь?
— Да уж будьте спокойны. Если я возьмусь, так сделаю.
— И через полгода у вас деньги будут готовы?
— Да что я сегодня на свет родился, что ли? Или вы думаете, у меня только с вами счеты? Да у меня в год сотни тысяч из рук в руки переходят, и, как видите, кредит мой не падает.
И князь обвел свой богатый кабинет самоуверенным взглядом.
Самоуверенность князя Култукова имела основание.
В самом деле, он был по уши в долгах, и кредит его не был поколеблен.
Долги составляли как бы часть его существования. Они привязались к нему еще на кадетской скамье, сопровождали его служебную карьеру, разделяли его успехи в петербургском свете.
Сколько их было? Он никогда не знал этого в точности.
Да они и не стояли на одной цифре. Они росли с неудержимой быстротой, вздымались наподобие девятого вала, грозя потопить его, — но вдруг волна падала, происходили стремительные расплаты, и затем сейчас же начиналось новое наращение пассива.
Силами, разгонявшими шквал, являлись различные обстоятельства случайного и не случайного свойства: наследства, грандиозные спекуляции, продажа имения в казну, открытие нефтяной скважины, и многое другое.
Князь Култуков всегда был в ожидании одной из таких благоприятных случайностей или неслучайностей, и когда вожделенный миг наставал, сейчас же производил крупные погашения. Это поддерживало доверие, приучало к терпению и закрепляло хорошие отношения.
Мало-помалу привыкли к тому, что он всегда ищет денег, всегда их находит и при случае охотно платит.
Сам князь Култуков совершенно сжился с таким положением своих дел. Не то, чтобы оно вполне ему нравилось, но он сознавал, что не может из него выскочить. Принимая это во внимание, он находил, что уменье изворачиваться скрашивает жизнь.
‘Главное — то, что деньги всегда находятся. Только, черт их знает, почему всегда их меньше, чем мне нужно’, — рассуждал и роптал он.
Он считал себя деловым человеком и решительно не замечал своего легкомыслия.
‘Ведь вот, — думал он, — толкусь я, положим, где-нибудь на рауте. Что такое раут? Вздор, праздное развлечение. А я на этом рауте дела делаю. Одному словечко закинешь, от другого что-нибудь узнаешь, с третьим познакомишься, — а там, смотришь, в нужную минуту все это и пригодилось’.
И ему припоминались разнообразные случаи, когда ‘все это’ пригодилось.
Проводив Братницкого, князь с довольным видом пробежался по кабинету коротенькими шажками. Полные щеки его приятно отдувались и подрагивали.
‘Ну что ж, много труда мне стоило сбыть платеж? Поговорил — и дело сделал. Да еще три тысячи зацепил…’ — мысленно одобрил он сам себя.
К нему стукнули в маленькую боковую дверь. Из-за драпировки выглянула молоденькая головка.
— Можно к тебе, папочка? — спросил тоненький голосок.
— А, Тамарочка! — весело откликнулся князь.
В кабинет вбежала двадцатилетняя девушка, брюнетка, с стройной и кокетливой фигурой, умными черными глазами и несколько болезненным видом худощавого лица.
Она быстро, на ходу, поцеловалась с отцом и бросилась в кресло, заложив руки под голову и протянув ноги в голубых чулках и туфельках бронзовой кожи.
— Ты вчера без нас уехал от Лущиных. Мы потом опять танцевали, — сказала она.
— Мне спать хотелось, — сознался князь.
— Котильон танцевали, — продолжала Тамара. — Я с Вершиловым.
— Кажется, это в порядке вещей, — произнес князь и весело подмигнул одним глазом.
Тамара поболтала носками.
— А я пришла к противоположному заключению, — заявила она, и лицо ее сразу сделалось серьезным. — Я вот об этом и хотела поговорить с тобою. Мне кажется, Вершилов брыкается.
— Как?
— Ну да, ты не любишь моих выражений. Но ведь я с чужими так не говорю. Это для домашнего употребления.
— В чем дело?
— Да никакого дела еще нет. Но не люблю дипломатов. Когда мужчина начинает разводить со мною дипломатию, мне хочется… вот так.
И Тамара сделала чуть приметное, но выразительное движение коленкой.
— Объяснись по-человечески, — предложил с некоторым нетерпением князь. — В чем заключалась дипломатия Вершилова?
— Ну, это трудно восстановить в точности, — ответила девушка. — Главное, чувствовалось в тоне. Ведь бывает, что по тону сразу что-то угадываешь! Я и угадала. Его беспокоит вопрос — сколько за мною дадут?
Князь надул и опустил щеки.
— Дурак! — произнес он. — Однако из чего ты вывела такое заключение?
— Понятно, он начал издалека. Вроде того, что если барышню приучают к роскоши, то надо предохранить ее потом от разочарований… что жизнь приятна, когда ее удобства возрастают, а не убывают… и так далее. И говоря это, он все поглядывал на меня, точно спрашивал, понимаю ли я его? Но не так же я глупа, чтоб не понять.
— Гм… — неопределенно протянул князь.
— Он, очевидно, ждал, что я скажу: ‘Да, вы правы, и я очень счастлива, что за мною есть состояние, которое предохранит меня от разочарований…’ Он и глазами, и всем своим видом точно понукал меня сказать это. А может быть, я глупо сделала, что не сказала именно так? И одну минуту мне хотелось брякнуть: ‘За мной дают полмиллиона или несколько больше’ — а потом вот так…
И Тамара повторила, но уже развязнее, движение коленкой.
Князь прошелся перед нею взад и вперед.
— Однако чем же кончился ваш разговор? — спросил он.
— Я думаю — тем, что мы поняли друг друга, — ответила, оттягивая уголки рта, Тамара.
— Дурак! — еще раз произнес князь. — Я считал его умнее. Как же он не сообразил, что я не могу допустить, чтобы моя дочь нуждалась? Капиталов у меня нет, но ведь видит же он, как я живу. А мои связи, мои отношения он ни во что не ставит? Дурак! Полмиллиона я ему не могу дать, но ведь я сделал бы его секретарем посольства…
— Он намекал на это. Но уверяет, что жалованье секретарю не больше шести тысяч, — припомнила Тамара.
Князь круто повернулся на каблуках.
— Осел! Чинушка, который и останется чинушкой. Знает он, что я вот теперь, на тридцатом году службы, получаю всего восемь тысяч? И что этого хватает только на квартиру и освещение? — пробурчал он. — Как будто порядочные люди живут казенным жалованьем…
— Но в этом случае он прав, — возразила Тамара. — Он потому и находит, что надо иметь свое состояние.
— Ну, так и искал бы невесты на Калашниковской бирже. Чинушка, и больше ничего. Вот как те, которые перехватывают до двадцатого числа.
Тамара выпрямилась на кресле, вспомнив что-то очень важное.
— Кстати, папочка, сегодня как раз двадцатое число. Ты побываешь у казначея? — спросила она.
— Должно быть, вы с мамашей уже распределили мое жалованье? — отозвался князь.
— Нет, видишь ли, в чем дело: нам придется кое-что заказывать у m-me Сюзет, а у нее еще прошлогодний счет не погашен, — объяснила Тамара. — Что-нибудь надо ей заплатить. Не все, а так рублей пятьсот или даже четыреста.
Князь кисло улыбнулся.
— Если б я наши расходы покрывал из жалованья, то вашей Сюзет не пришлось бы и пятидесяти рублей, — сказал он. — Но найдется что-нибудь и без казначея. Жалованье! Семьсот рублей! Смешно! Смех и горе!
И князь отфыркнулся с вернувшейся на его лицо веселостью.
Выехав из дому, князь Култуков завернул прежде всего в канцелярию, в которой числился на службе, и получил свое месячное содержание. Укладывая в громадный бумажник сторублевые бумажки, он еще раз фыркнул и мысленно повторил:
‘Семьсот рублей. Смешно! Смех и горе! — И добавил, словно забавляясь сопоставлением: — Кучер по утру счета приносил: из лабаза на полтораста рублей, от шорника на двести пятьдесят, от каретника на триста. Как раз семьсот. Смех и горе!’
Из канцелярии князь проехал в ‘Русско-Азиатский банк’, где надо было устроить дело с векселем Братницкому. С этим банком у Култукова были давние хорошие отношения, сделавшиеся особенно близкими с тех пор, как во главе учреждения стал его приятель Макавеев. Этот Макавеев принадлежал к тому типу деловых людей, которые в основу всех успехов ставят связи с влиятельными лицами. На этой почве Култуков оказал ему множество услуг и через одного важного бюрократа даже содействовал избранию его председателем совета.
Дело с векселем уладилось в несколько минут. Князь раскурил между тем сигару и хотел поделиться с Макавеевым очень важным слухом из бюрократических сфер, как вбежавший в кабинет мальчик доложил о господине Тер-Балаеве.
Имя это было знакомо князю. Лет десять назад на участке этого Тер-Балаева забил нефтяной фонтан необычайной силы, и владелец в короткое время сделался архимиллионером.
— Но ведь Тер-Балаев, сколько помнится, в прошлом году умер? — спросил он председателя.
— Это его сын, — объяснил тот.
В комнату вошел молодой человек, довольно красивой наружности кавказского типа. Стройный, с большими черными глазами и нежно-смуглой кожей лица, он производил приятное впечатление, несмотря на тяжеловатую походку и неумелую щеголеватость костюма.
Макавеев представил его князю.
— Я не помешаю вашей беседе? — спросил Култуков.
— Нет, я зашел только справиться, рассматривалось ли дело о выпуске наших акций, — объяснил молодой человек с скромностью, не отвечавшей его миллионам.
Макавеев ответил, что вечером правление нарочно соберется по этому делу, и что он уверен в благоприятном исходе.
— А мы с вами соседи по участкам, — обратился к нему князь. — Как же, как же, у меня там тоже работают… Но далеко не с той выгодой, как у вас.
Тер-Балаев посмотрел на него, что-то припоминая.
— Вы, кажется, продали свой участок? — вспомнил он.
Князь слегка смутился, но тотчас же овладел собою.
— Да, но я сохранил за собою участие в эксплоатации, — ответил он так, как будто ничего достовернее и быть не могло.
— Но вы и не заглядываете туда? — спросил молодой человек.
— Не заглядываю, не заглядываю! — подтвердил с маленьким смехом Култуков. — Что делать — опетербуржился совсем. Столько у меня тут разных важных для меня интересов, что в нашу кавказскую даль и не выберешься никак. А вы сюда по делам? Не надолго?
— Еще не знаю, надолго ли. Вот как они отпустят. — ответил Тер-Балаев и взглянул на председателя.
— Мы-то не задержим, а вот как в министерстве… — сказал Макавеев. — Вы там кого знаете?
Тер-Балаев пожал плечами.
— Да никого. Я ведь только год занимаюсь делами. Отец разделил состояние между мною и матерью, но мать не вмешивается, и приходится самому все делать, — объяснил он.
— Огромное дело, огромное! — сочувственно произнес Култуков. — А между прочим, позвольте мне, как соседу, предложить вам свои услуги. В министерстве у меня недурные связи, и если я закину словечко одному-другому, то не сомневаюсь встретить самое благожелательное отношение. Для кого другого, а для князя Култукова сделают.
— Ах, я был бы чрезвычайно вам признателен, — поспешил поблагодарить Тер-Балаев и протянул князю руку, которую тот крепко пожал. — Ведь мне лишь бы избежать волокиты.
— Да подумайте, никакой волокиты не будет. И говорить об этом не стоит! — воскликнул Култуков. — Хотя, с другой стороны, отчего бы вам и не поразвлечься в Петербурге?
Он уже давно присматривался к рукам Тер-Балаева, желая разглядеть, нет ли на нем обручального кольца.
— Ведь вы вероятно холостой? — спросил он для пущей достоверности.
Молодой человек ответил утвердительно.
— Скоро выбраться мне едва ли удастся, так как я хлопочу тут еще по другому делу, — добавил он. — А в Петербурге у меня почти нет знакомых, и я иногда совсем не знаю, что с собою делать.
— Понимаю, совершенно понимаю ваше положение, — произнес сочувственным тоном Култуков и слегка дотронулся рукой до колена Тер-Балаева. — Но я с удовольствием предоставлю в ваше распоряжение все мои здешние отношения и полагаю, что это значительно подвинет ваши дела. Да вот, чтобы не терять времени, не хотите ли сейчас же поехать ко мне и на свободе обстоятельно потолковать, чем я мог бы услужить вам в министерстве.
Макавеев приятно улыбнулся в сторону клиента.
— Уж если князь примет участие, то можно быть покойным за успех, — сказал он.
Тер-Балаев охотно принял предложение. Его удивляла некоторая навязчивость князя, но он объяснял ее тем, что князь считает его своим соседом по нефтяному участку. ‘А в конце концов ведь я могу заплатить ему за услужливость’, — подумал он.
Дорогой князь полюбопытствовал спросить, какого рода другое дело задерживает Тер-Балаева в Петербурге.
Вопрос этот привел молодого человека в видимое замешательство.
— Дело поручено мне матерью, — ответил он, слегка вспыхивая. — Сам я не очень этим заинтересован, но женщины тщеславнее нас. Видите ли, мать моя рожденная княжна Урханова, и теперь она единственная представительница рода. Никого из мужчин Урхановых нет в живых, а имя это было очень громкое в наших местах. И вот, из этих соображений у нее явилась мысль хлопотать, чтобы за нами признана была двойная фамилия: Урхановы-Тер-Балаевы.
— И с княжеским титулом, конечно? — спросил Култуков.
— Да, Урхановы все были князья, — ответил молодой человек, снова краснея.
Култуков весело подмигнул ему.
— Князь Урханов-Тер-Балаев — но это очень звучно, черт возьми! Чрезвычайно звучно! — воскликнул он, сочно отчеканивая будущее прозвище своего нового знакомца. — И вы думаете, мы не устроим этого дела? Да я вас с такими лицами сведу, от которых это вполне будет зависеть.
И он обвел взглядом всю фигуру Тер-Балаева, словно примеряя к ней будущий титул. Но скверно сшитое пальто провинциала неприятно остановило его внимание.
— А скажите, вы еще не обращались к здешним портным? — задал он неожиданный вопрос. — Каждый город, знаете, имеет свои требования по части мод и вкуса. На вашем месте я этим пустякам уделил бы внимание. Что будете делать! Красный галстук, например, хорош для Тифлиса, а здесь посмотрят на вас и скажут: провинциал!
Тер-Балаев окончательно смутился.
— А вы указали бы мне, где я могу запастись всем, что нужно? — нерешительно спросил он.
Князь в ответ сейчас же назвал целый ряд мастерских и магазинов и пообещал вообще присмотреть за этими пустяками.
Введя Тер-Балаева в свой кабинет, Култуков быстро пробежал в коридор и, встретившись там с дочерью, шепнул ей:
— Через четверть часа загляни ко мне, как будто ты не знала, что я не один.
— А кто у тебя? — спросила Тамара.
— Нефтепромышленник, миллионер, молодой человек, — скороговоркой объяснил князь.
Вернувшись в кабинет, он попросил гостя посвятить его в некоторые подробности дела. При этом, слушая, как бы машинально передвигал стоявшие на столе фотографии и пояснял вскользь:
— Министр. Бывший министр. А это наша финансовая знаменитость. Товарищами были…
Тер-Балаев, увлекшись собственным делом, сыпал цифрами…
Боковая дверь неожиданно распахнулась, и в кабинет вбежала Тамара, но тотчас слабо вскрикнула и остановилась.
— Папочка, я думала, что ты один… — проговорила она извиняющимся тоном. — И я сегодня почти не видела тебя.
— Стрекоза, стрекоза! — благодушно рассмеялся Култуков и представил ей гостя. — Ну, в наказание садись в уголке и слушай, как мы будем пудо-версту вычислять.
— Нет уж извините, этого я вам не позволю, — с очаровательною резвостью заявила Тамара. — Раз что судьба меня сюда послала, вы о своих делах будете толковать в другой раз. Не правда ли?
И она скользнула по глазам гостя веселым, задорным взглядом.
Тер-Балаев, немножко смущаясь, поклонился.
— Вы, вероятно, кавказец? — обратилась к нему Тамара. — Тем лучше: я люблю, когда мне напоминают о Кавказе. Ведь мы с папочкой кавказцы. У меня и имя кавказское, и это лучшее, что у меня есть.
— Какая скромность! — поощрительно усмехнулся князь.
Тамара присела в кресло.
— Нет, папочка, кроме шуток: когда ты свезешь меня на Кавказ? — продолжала она. — Я хочу видеть замок царицы Тамары.
— А я даже не знаю, есть ли такой в действительности, — сознался князь. — Ведь это сказка.
— Но весь Кавказ я представляю себе, как сказку, а между тем он существует. M-r Тер-Балаев, что же вы не поможете нам? Скажите, видели вы замок Тамары?
— Не видал… — ответил, смущаясь, молодой человек. — И тоже не знаю, есть ли такой в действительности.
— Но это ужасно! — воскликнула Тамара. — Все равно, я дала себе слово быть на Кавказе и отыскать эту сказку. У Лермонтова…
Она встретилась с предостерегающим взглядом отца и с забавным видом кашлянула.
— Наш учитель почему-то не хотел прочесть нам балладу Лермонтова, — поправилась она. — Но ведь осталось же что-нибудь на том месте? Когда я там буду, я расспрошу стариков.
Тер-Балаев рассматривал ее осторожным, косым взглядом. Он находил ее очень хорошенькой. Но всего больше удивляло и пленяло его ее искусство вести стремительный разговор. Между кавказскими барышнями он не встречал таких.
— ‘Вот что значит вырасти в Петербурге!’ — думалось ему.
И у него расцветало детское желание сделаться таким же бойким, уверенным и свободным, как она. Но для этого надо войти в петербургский круг, привыкнуть к обществу петербургских женщин…
А Тамара, смотря прямо ему в глаза, предавалась соображениям. К наружности молодого человека она оставалась равнодушною. Ее не увлекала мужская красота этого типа. Она не любила в мужчинах застенчивости. И притом эта визитка с плохо вшитыми рукавами и этот красный галстук могли испортить всякую наружность. Но почему отец велел ей прийти сюда? Имеет какое-нибудь дело с ним и хочет расположить его к себе?
Она взглянула на руки гостя и не нашла на них обручального кольца. Это отчасти примирило ее и с его провинциальною неуверенностью и с красным галстуком.
‘Он холост и миллионер, это оправдывало бы его, если б даже от него пахло керосином. А он душится какими-то скверными духами. Идиотски глупо во всяком случае, когда миллионер не умеет ни одеться ни отделаться от застенчивости. Но папа что-то такое имеет в виду’.
Она взглядывала на отца и, встретившись с его замысловатым взглядом, утверждалась в своей догадке.
Надо было дать новое направление разговору. Тамара оказалась неистощимой. Она болтала об операх и комедиях, какие Тер-Балаеву необходимо было видеть, о любительском спектакле, к которому она готовилась, о предстоящем вечере у графини Гросберг, о себе самой, о своих гувернантках, причем представляла их в лицах и передразнивала, как француженка говорила по-английски, а англичанка — по-французски. Князь поощрительно смеялся, а Тер-Балаев был очень доволен, что мог ограничиваться односложными репликами.
Через час ему показалось, что он провел тут уже целый день, и что пора проститься.
— Когда же мы вернемся к нашему делу? — напомнил князь. — Да вот, самое лучшее: приезжайте завтра обедать, а после обеда и потолкуем. Прошу запросто, по-соседски.
Проводив гостя и вернувшись в кабинет. Култуков сжал обеими руками хорошенькую голову дочери и поцеловал ее в лоб.
— Случай… больше ничего, как случай… но ведь мало ли что начинается случаем… — сказал он, весело подмигивая из-под густых бровей. — Молодой человек, на мой взгляд, очень… интересный…
И он еще раз подмигнул.
— Миллионер? — спросила серьезно Тамара.
— Архи. Такой у него фонтан хлещет, что в сто лет не выкачать. С Ротшильдом контракт.
— А зачем он такие галстуки носит?
Князь рассмеялся.
— Мы его отучим. А что он совсем сырой, так это и лучше.
— У него нет обручального кольца.
— Холостой, я спрашивал. И, между прочим, хлопочет об утверждении за ним княжеского титула по линии матери. Будет называться князь Урханов-Тер-Балаев.
— Татарщина! — с некоторою брезгливостью отозвалась Тамара.
— Татарщина, армянщина, а все-таки звучно, — возразил Иван Михайлович.
— А как его зовут?
— Давид… а по отчеству не вспомню. Вероятно, Лазаревич.
— Давид… это хорошо, — задумчиво произнесла Тамара. — Можно называть Дэви…
Князь опять расхохотался.
— Погоди, ты уж очень скоро, — сказал он. — Но если хочешь знать мое мнение, то я думаю, что… можно!
И он еще раз с особенною выразительностью подмигнул дочери.
Вошедший слуга доложил о господине Струеве. Тамара поспешно, вприпрыжку, выбежала из комнаты.
Струев был адвокат и занимался некоторыми делами Култукова. Последний не особенно любил его посещения, так как дела у него были по большей части неприятные, и адвокат, раздраженный легкомыслием князя, иногда проявлял безжалостную настойчивость.
На этот раз он приехал с сообщением, что закладная на саратовское имение князя находится в руках наследников, живущих в провинции, что они на пересрочку закладной не согласны, и что поэтому придется выплатить им тридцать пять тысяч.
— Да вы с ума сошли! — воскликнул князь. — Откуда я возьму им тридцать пять тысяч? В голенище они у меня лежат, что ли?
Струев пожал плечами.
— Срок очень близок, — напомнил он.
— Но ведь с Поплавцевым у меня был уговор, он обещал возобновить закладную, — возразил князь. — Наследники должны принять это во внимание.
— Для наследников этот уговор необязателен. Мало ли что на словах обещается.
— Ослы! И на какого черта им сейчас понадобились такие деньги! — проворчал князь.
Струев даже не отозвался на такое легкомысленное восклицание.
— А старая графиня Чемодаева хочет предъявить ваш вексель ко взысканию. У меня и поверенный ее был, — сообщил он.
— Когда срок?
— По предъявлению. Как можно выдавать такие векселя, да еще на двадцать тысяч!
Култуков повертелся вокруг своего кресла.
— Старуха с ума спятила, — сказал он, — или же ее племянничек подбивает. Чрезвычайно подозрительный мальчишка. Однако, что же мы будем делать? Денег у меня нет.
— Достать надо, князь.
— Достать! Ну, и достану. Разумеется, достану. Но не сейчас же, черт возьми. Пусть дадут мне время.
Адвокат помолчал. Как юристу, ему и нечего было сказать. Он только напомнил, что если по закладной и представят ко взысканию, то пройдет довольно времени прежде, чем назначат торги.
— А вот по векселю, — добавил он, — сейчас же протестуют.
— А потом опишут?
— Должны описать.
Князь с досадой толкнул ногой кресло.
— Вот еще вздор! Никогда меня не описывали. Всегда или отсрочку делали, или в нужную минуту деньги являлись, — сказал он убежденно. — Вы знаете ли, сколько я в моей жизни долгов уплатил? Да, впрочем, я и сам не знаю. Оттого и денег мне никогда не хватает. Попадет куш в руки, а за него уже кто-нибудь зубами ухватился. И почему-то всегда я получаю денег меньше, чем мне нужно.
Адвокат усмехнулся.
— Очень уж вы беспечно ведете свои дела, князь, — сказал он.
Култуков, стоя пред ним, посмотрел на него насмешливым взглядом.
— Беспечно! — повторил он. — Ну, а тем не менее живу я, кажется, недурно, и никаких катастроф со мною пока не случалось. Все это, голубчик мой, вздор. Захочу я объявить себя несостоятельным российским дворянином, так и в этом почтенном звании сумею жить. Вот только кредиторов жалко.
Поворчав еще немного, Култуков отпустил адвоката с неопределенным обещанием подумать и что-нибудь устроить.
Но придумать он мог пока только одно.
Когда его дела особенно запутывались, и критический момент приближался, он обыкновенно начинал с того, что давал большой вечер. Вспомнив об этом, он поспешно прошел на половину жены.
Княгиня сидела в своем кабинете с пожилой дамой очень скромного вида, которую князь знал в лицо, но не умел бы назвать фамилии. Ему казалось, что такие дамы и не имеют фамилий.
— Когда мы даем наш балик? — спросил он.
Княжна, худощавая, с умным и пронырливым лицом, подняла на него недоумевающий взгляд.
— Когда? Но еще ни у кого не было бала, — сказала она. — Вот только у Пущиных будет вечер, потому что там именинница.
— И прекрасно, и мы вслед за ними. — решил князь. — Ужин на пятьдесят человек. И попараднее. Сколько надо денег?
— Тысячу можешь дать?
— Могу.
— Тогда все очень хорошо будет.
— Пожалуйста. У меня кой-какие виды…
Княгиня насторожилась.
— Для Тамары? — спросила она.
— Завтра у нас обедает некто Тер-Балаев. Миллионер. Никого посторонних. Обед без претензий, но тонкий, — распорядился вместо ответа Култуков.
Он повел взглядом на пожилую даму, как бы объясняя, что в ее присутствии не находит удобным распространяться, и вышел.
Княгиня, впрочем, не нуждалась в лишних пояснениях. Ее опытный взгляд на другой день вполне оценил нового гостя. По непринужденной, слегка вкрадчивой любезности с ним мужа, по кокетливой шаловливости Тамары и по смущенно вспыхивавшим взглядам Тер-Балаева княгиня в совершенстве поняла положение дела. И она взяла тон той свободной, почти родственной простоты, которым сразу должна была сделать гостя близким человеком в доме.
Когда, после делового разговора с князем, Тер-Балаев зашел в гостиную проститься с дамами, он застал там одну Тамару. Наклонившись под абажуром электрической лампы, она старательно наметывала шелками по черному атласу какой-то декадентский рисунок.