ДЕЛЬВИГ
ДЕЛЬВИГ
*
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Дельвиг, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1934
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925—1934 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
Полные собрания стихотворений Дельвига, изданные до войны, то есть издание Смирдина, затем — ‘Дешевой библиотеки’ Суворина и, наконец, приложение к журналу Север, выпущенное под редакцией Валериана Майкова, давно уже устарели. Даже лучшее из них, майковское, имело явные недостатки в смысле состава, текста, хронологии. В 1922 г. М.Л.Гофман выпустил томик неизданных стихов Дельвига, обнаруженных в архиве Гаевского, присоединив к ним несколько пьес, ранее напечатанных, но не входивших в собрания стихотворений. Это, разумеется, был большой вклад, но необходимость издать всего Дельвига в одной книге после этого только возросла. Такое собрание ныне и выпущено в петербургской серии ‘Библиотека поэта’ — под редакцией Б.Томашевского. Включая отрывки и необработанные планы, в нем имеется 21 пьеса, до сих пор вовсе не напечатанная, и 5 пьес, ранее не входивших в собрания стихотворений Дельвига. Таким образом, в смысле полноты нынешнее издание может считаться исчерпывающим. Нужно думать, что и в будущем оно не сможет быть значительно пополнено: литературное наследие Дельвига не велико, рукописи его стихов редки и сконцентрированы в архивах, ныне уже обследованных.
Основным образом издание Б.Томашевского состоит из двух частей: первая полностью и без всяких изменений повторяет сборник, изданный самим Дельвигом в 1829 г., вторую составляет то, что не вошло в издание 1829 г. Однако в издании 1829 года стихи были расположены по отделам, отнюдь не в хронологическом порядке и без обозначения дат. Во второй части Б.Томашевский располагает пьесы в некоторой хронологической последовательности, начиная с произведений лицейской поры. От точной датировки, некогда предложенной Гаевским и страдающей несомненными дефектами, нынешний редактор отказался, своей же не предложил: стихи не датированы ни в тексте, ни в примечаниях, где указаны лишь года первого появления в печати.
Таким образом, хронология Дельвиговых стихов, и без того неясная, нынешнему читателю становится совершенно темна: чтобы в ней сколько-нибудь разобраться, придется ему всякий раз обращаться к прежним изданиям. Это — бесспорный дефект, о котором приходится пожалеть, в особенности потому, что следующего издания Дельвиг вряд ли скоро дождется. По той же причине досадно, что издатели ограничились собранием стихов Дельвига, не включив в книгу его статьи и письма. В майковском издании и то, и другое существовало, хотя и в крайне несовершенном виде. Между тем для истории литературы как раз все это не менее важно и нужно, чем стихи Дельвига: достаточно вспомнить то место, которое Дельвиг занимал в жизни ему современной словесности вообще и в жизни Пушкина особливо. Конечно, можно мне возразить, что издание рассчитано на широкую публику, а не на историков литературы. Но — разве и рядового читателя не лучше знакомить со стихами давно умершего автора в хронологическом порядке, чем как попало? И разве для рядового читателя не представляют интереса и важности те историко-литературные, личные, бытовые частности, которые содержатся в статьях и в переписке читаемого автора? И разве это не в особенности так, когда дело идет о Дельвиге, все поэтическое творчество которого имеет уже интерес преимущественно исторический? Наконец,— если издание рассчитано на читателя, для которого несущественны ни датировка стихов Дельвига, ни его статьи, ни письма, то неужели такому читателю нужны систематически приводимые Томашевским в примечаниях сведения о том, в каком году и где было впервые напечатано каждое данное стихотворение и в какой именно из рукописных тетрадей находится его автограф? Вот и приходится сказать, что для серьезного читателя издание ‘Библиотеки поэта’ недостаточно серьезно, а для несерьезного оно перегружено лишними сведениями, то есть без достаточной истинной научности, поверхностно следует трафарету научных изданий. Иными словами, оно наукообразно. Наукообразие же есть великое зло, подделка под науку, карикатура науки.
По наукообразному трафарету составлена и вступительная статья Томашевского — о жизни и творчестве Дельвига. Первая половина статьи посвящена биографии поэта, то есть изложению внешних фактов его жизни. Томашевский знает, что так полагается делать,— и делает. Но замечательно, что, покончив с биографической частью, он уже больше на нее не оглядывается. Тот человек, история которого только что была изложена, для дальнейших рассуждений Томашевского оказывается не нужен. Выступает лишь литератор, то есть некое существо, имеющее литературную историю, протекающую вполне изолированно от истории человека. Если бы Томашевский (и ему подобные историки литературы) хотел быть действительно научными, то, наконец, поставили бы они себе предварительный вопрос об отношении человека и художника, решили бы этот вопрос так или иначе и в соответствии с принятым решением действовали. Если существует прямая, органическая, неразрывная связь между человеком и художником, между историей жизни и историей творчества, то нельзя эти две истории разделять, нельзя их рассказывать иначе, как в такой же неразрывной связи. Если существует эта связь, то ненаучно поступает Томашевский, изолируя жизнь от творчества, личность от литератора. Допустим другое — то самое, что, по-видимому, и представляется истинным Томашевскому: история творчества глубокой, существенной связи с историей жизни не имеет. Но тогда — зачем рассказывать историю жизни? Тогда надо иметь мужество от всякой биографии отказаться. Если поэзия у Дельвига складывалась единственно из таких-то и таких-то литературных влияний и таких-то литературных, лучше сказать — формальных тенденций, опять же возникающих единственно из литературных побуждений,— то зачем нам знать, что Дельвиг был сын московского плац-майора, что он плохо учился в Лицее, что был ленив и сонлив, что был сперва влюблен в Пономареву, а потом женился и был несчастлив в семейной жизни? Судя по тому, как рассказывает Томашевский о творчестве Дельвига, биографическую сторону дела он считает несущественной. Но в таком случае глубоко ненаучно ею заниматься.
Томашевскому кажется, будто он поступает весьма научно, выводя творчество Дельвига из чисто литературных влияний и воздействий и складывая это творчество из стилистических тенденций, подражаний и заимствований, точно из кирпичиков. В действительности это совсем не научно, потому что на самом деле ничего в творчестве Дельвига по-настоящему не объясняет. Идиллия, песни, сонет суть основные жанры Дельвиговой поэзии. Верно. Каждый из этих жанров сложился под такими-то воздействиями и влияниями. В некотором смысле тоже верно. Но почему идиллия, песня и сонет привлекли Дельвига? Почему именно те, а не другие влияния на него сильнее действовали в каждом отдельном жанре и почему составилась самая эта жанровая комбинация? Ни на один из этих вопросов по псевдонаучному методу Томашевского ответить нельзя. Хуже того — эти вопросы для Томашевского даже не возникают, потому что истинный ответ на них лежит не в литературной, а в биографической сфере. Меж тем только ответ на эти вопросы дал бы возможность представить литературный портрет Дельвига. В таком литературном портрете (в портрете каждого поэта) существенны не влияния, а преломления влияний, не заимствования, а выбор заимствований, система личных пристрастий, все то, чем данный поэт отличается от других, подверженных тем же влияниям, живущих в той же литературной обстановке.
Нельзя отрицать, что некоторые черты Дельвиговой поэтической личности намечены и у Томашевского, автора весьма осведомленного и тщательного. Но эти черты разрознены и мертвы. Томашевский точно рисует портрет, стараясь не глядеть на оригинал. А не глядит он на оригинал потому, что его метод, печальное наследие формализма, заставляет не считаться с единственным, с главным, с тем, что, в сущности, только и образует поэта,— с личностью. Дельвиг, как все поэты, писал, чтобы ‘высказать себя’. Томашевский старается рассказать о Дельвиге так, чтобы его ‘я’ было как можно менее заметно. Ныне это считается весьма научным. В действительности это совсем ненаучно, ибо в основе этого лежит глубочайшее непонимание самого изучаемого предмета: поэзии.
Статье Томашевского предшествует статья И. Виноградова, который, как полагается в советском издании, взял на себя задачу рассмотреть творчество Дельвига ‘с учетом общего рисунка классовой борьбы эпохи’. Как ни странно, эта работа, основанная на пресловутом марксистском подходе, научнее и живее статьи Томашевского. Связывая творчество Дельвига с теми идеями, которыми было движимо ‘капитализирующееся дворянство’ в первую четверть 19-го столетия, Виноградов все же, так ли, иначе ли, связывает это творчество с жизнью, а не представляет его в виде какого-то процесса, совершающегося в литературной колбе. Марксистский метод оказывается более жизненным и правдивым, а следственно, и более научным, нежели формальный.
1934
Впервые — Возрождение, 1934/3452 (15 ноября), под рубрикой: Книги и люди. Рец. на: А.А. Дельвиг, Полное собрание стихотворений (Ленинград, 1934), ред. и примеч. Б. Томашевского.
‘В 1922 М.Л. Гофман выпустил томик неизданных стихов Дельвига…’ — см. рец. Ходасевича (1922), а также статью ‘Дельвиг’ (1931) в настоящем издании.