Да, виновен..., Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1895 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

Да, виновенъ…
Эскизъ.

…Тетя Женя длила людей, т.-е. мужчинъ, на дв категоріи. Въ первой помщались прекрасные люди во всхъ отношеніяхъ, а во второй самые отчаянные негодяи… Средины не существовало. Въ затруднительныхъ случаяхъ тетя Женя поступала такъ: негодяя переводила въ разрядъ праведниковъ чистйшей воды, или наоборотъ, причемъ немалую роль игралъ спеціальный женскій произволъ. Какъ вс пристрастные, увлекающіеся люди, тетя Женя врила въ свою непогршимость, а въ сдланныхъ ошибкахъ обвиняла кого-нибудь другого. Скажите, пожалуйста, разв она виновата, что прекрасный человкъ такъ искусно притворяется отъявленнымъ негодяемъ, и наоборотъ? Послднее, къ несчастію, случалось гораздо чаще… Эта строгая сортировка добра и зла производилась, конечно, надъ знакомыми, и въ конц концовъ зло настолько перевысило добро, что тетя Женя почти отказалась отъ знакомствъ и вела жизнь отшельницы. Это былъ естественный результатъ собственной непогршимости.

Но было одно исключеніе, съ которымъ тетя Женя никакъ не могла сладить… Это исключеніе воплощалось въ родномъ брат, Данил Евгеньевич, который никакъ не укладывался ни въ одну изъ вышеупомянутыхъ категорій, потому что являлся пестрой смсью всяческаго добра и зла. Сколько десятковъ разъ тетя Женя переводила этого брата изъ одного разряда въ другой, и изъ этой трогательной операціи не получалось ршительно ничего. Вдумываясь въ истинныя причины этой роковой ошибки, тетя Женя приходила къ немного странному заключенію,— именно, что виной всего является богатырскій ростъ Данилы Евгеньевича. Другихъ причинъ не было… Никто не сказалъ бы, что Данила Евгеньевичъ — родной братъ тети Жени. Она такая маленькая, худенькая, сохранившая какую-то двичью стройность и гибкость въ свои пятьдесятъ лтъ, а онъ… Впрочемъ, онъ сейчасъ стоитъ передъ сестрой въ полномъ своемъ великолпіи.

— Ты посмотри на себя въ зеркало, какое у тебя лицо…— говорила тетя Женя, сдерживая накипвшее негодованіе.— Лицо опухло, глаза красные…

— Это отъ желзной дороги,— кротко объяснялъ Данила Евгеньевичъ, угнетенно вздыхая, послднее было его привычкой.— Попробовала бы ты провести дв ночи въ вагон. я думалъ, что сойду съ ума…

— А буфеты на станціяхъ?

— Я ничего не пью…

— Оно и замтно…

Худенькія плечи тети Жени сдлали брезгливое движеніе, точно она наступила на что-то ползущее. Тетя Женя, по прямот своей натуры, не выносила ничего ползущаго, и такими именно ползущими ей представлялись вс негодяи.

Да, онъ стоялъ передъ ней, и тетя Женя чувствовала, какъ ее начинаетъ все сильне и сильне охватывать безпричинный страхъ, точно въ ея маленькую гостиную самымъ безсовстнымъ образомъ вторглось, безсовстно-громадное, какое-то стихійное зло. Данила Евгеньевичъ не видался съ сестрой цлыхъ три года и сильно постарлъ за это время. Спина сгорбилась, въ волосахъ уже свтилась преждевременная сдина, въ костюм была замтна та мертвая небрежность, которая въ глазахъ тети Жени являлась непростительной, какъ самая яркая характеристика погибающаго человка. И это въ сорокъ лтъ… Боже мой, какъ пороки быстро старятъ людей! Въ этомъ есть извстная справедливость самой природы, которая мститъ человку за нарушеніе ея святыхъ законовъ. Данила Евгеньевичъ давно не былъ въ Петербург, и его неожиданое появленіе взволновало тетю Женю. О, этотъ ужасный человкъ пріхалъ не даромъ… Вдь онъ каждый разъ являлся съ какой-нибудь новой исторіей. Одни вздохи чего стоили.

А онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, оглядывалъ маленькую гостиную и, кажется, удивлялся, что здсь все попрежнему, какъ было десять и двадцать лтъ тому назадъ. Т же драпировки, т же ковры, мебель, бронза, картины, цвты и цлый рядъ фамильныхъ реликвій и сувенировъ, размшенныхъ съ величайшей аккуратностью. Тетя Женя пришла бы въ ужасъ, если бы могла понять тайную мысль опаснаго гостя — онъ смотрлъ на всю эту обстановку и впередъ жаллъ строгую сестру, потому что, все равно, вся эта обстановка въ свое время пойдетъ куда-нибудь въ лавку подержаной мебели, а реликвіи и сувениры очутятся въ грязныхъ рукахъ рыночныхъ маклаковъ. Данила Евгеньевичъ по натур не былъ злымъ человкомъ и впередъ жаллъ сестру. Онъ еще разъ вздохнулъ и проговорилъ знакомымъ тет Жен убитымъ тономъ:

— Вотъ я и пріхалъ… да.

— Я удивляюсь одному, что вс другіе прізжаютъ днемъ, а ты непремнно прідешь ночью… Скоро одиннадцать часовъ.

— Ахъ, Боже мой… Ты меня готова обвинять даже въ расписаніи желзнодорожныхъ поздовъ. Да… Можетъ-быть, я же виноватъ, что на улиц идетъ дождь со снгомъ и на улицахъ грязь?

— Отчасти да… Ты всегда прізжаешь именно въ такую погоду.

Онъ вдругъ засмялся. Она всегда не любила, какъ онъ смется — въ этомъ смх было что-то такое фальшивое и дланое. Потомъ онъ смялся всегда именно въ т минуты, когда былъ особенно виноватъ. Тетя Женя строго сжала губы, оправила свое темное монашеское платье, а потомъ спросила, стараясь придать голосу равнодушный тонъ:

— И надолго ты осчастливилъ своимъ посщеніемъ?

Этотъ вопросъ неожиданно смутилъ Данилу Евгеньевича. Онъ сдлалъ нсколько крупныхъ шаговъ по комнат, уронилъ какой-то фамильный столикъ, наступилъ на лапу любимому мопсу Бобику и, поправляя рдвшіе на макушк волосы, отвтилъ:

— Это будетъ зависть, сестрица… да… зависть… отъ присяжныхъ.

— Что-о?

Тетя Женя даже привскочила на своемъ кресл и съ ужасомъ несмотрла на ужаснаго братца, точно онъ внесъ сюда какую-то смертельную заразу.

— Да, отъ господъ присяжныхъ…— твердымъ голосомъ повторилъ онъ, длая ршительный жестъ.

— Боже мой, этого только недоставало!— стонала тетя Женя, въ ужас закрывая глаза.— Ты… ты подъ судомъ?

— Дда.. т.-е. видишь ли… Превратность судьбы, однимъ словомъ…

Данила Евгеньичъ подошелъ, слъ рядомъ и заговорилъ:

— Мн нужно съ тобой серьезно поговорить, сестра… да.

— Не хочу я ничего знать… Ты убилъ кого-нибудь?

— Вотъ ужъ и убилъ сейчасъ,— обидлся братъ.— Ты посмотри на меня хорошенько, разв я способенъ на убійство?.. Нтъ, поговоримъ серьезно…

Онъ придвинулъ стулъ еще ближе. Это начало не предвщало ничего добраго, но тетю Женю охватила страстная жажда знать все. Да, все, все…

— Видишь ли, сестрица, никто не желаетъ попадать на скамью подсудимыхъ… да. Каждый старается устроиться непремнно лучше, а иногда выходитъ наоборотъ… Иногда на скамью подсудимыхъ попадаютъ совершенно невинные… да, невинные. Могутъ быть такъ называемыя судебныя ошибки, т.-е. когда осуждаютъ именно такого невиннаго человка.

— Да не тяни же изъ меня жилы, несчастный человкъ!..

— Сейчасъ, сейчасъ…

Понизивъ голосъ, онъ прибавилъ:

— Видишь ли, если кто можетъ сейчасъ спасти меня, это… это ты.

— Я?!..

— Да, ты… Я буду кратокъ: необходимо внести извстную сумму, чтобы погасить одинъ проклятый вексель…

— Мн странно слышать это именно отъ тебя: ты знаешь, какими ‘суммами’ я располагаю. Другими словами, ты не постыдился заговорить о дтскихъ деньгахъ, потому что вс мои суммы принадлежатъ дтямъ. Это чудовищно, что у тебя могла явиться такая мысль…

— Гм… да… Ты, конечно, по-своему права, сестра. Вдь ты святая… Но, съ другой стороны, разв дтямъ пріятно будетъ носить опозоренное имя? У меня есть нкоторыя возможности, чтобы со временемъ вернуть теб позаимствованную сумму. Я возьму деньги только на время и даже могу выдать теб вексель… Ты знаешь мой характеръ: я иногда ошибаюсь, по своему слову не измню..

— Не врю, ничему не врю!.. Боже мой, до чего я дожила… Несчастныя дти, у которыхъ такой отецъ!..

— Еще одно слово: теб самой будетъ неудобно, когда я буду фигурировать на скамь подсудимыхъ. Да… Къ твоему несчастію, мы носимъ одну фамилію. И я въ твоихъ же интересахъ…

Это уже было слишкомъ. Тетя Женя вскочила, зажала уши руками и крикнула:

— Ничего не хочу знать!.. Не хочу, не хочу… Ты не носишь фамилію Ракитиныхъ, а тащишь ее по грязи. Самая древняя фамилія — бояре Ракитины состояли окольничими еще при Иван III… Да!.. И вдругъ Данилу Ракитина будутъ судить… Я теб все прощала до сихъ поръ, но это было ошибкой. Я отказываюсь отъ тебя… У меня нтъ больше брата. Да…

Онъ поднялся, сдлалъ грустно-покорное лицо, досталъ изъ кармана смятый номеръ газеты, положилъ его на столъ и, молча поклонившись, вышелъ.

II.

Тетя Женя провела скверную ночь.

Когда ужасный братецъ вышелъ изъ комнаты, она оставалась нсколько времени въ ошеломленномъ состояніи. Потомъ ея вниманіе обратила на себя оставленная имъ газета. Она осторожно взяла ее со стола, развернула и сразу нашла то, что было нужно. Въ отдл ‘провинціальныхъ извстій’ была отмчена краснымъ карандашомъ цлая статья о шайк провинціальныхъ дльцовъ. Корреспондентъ горячо описывалъ подвиги этой шайки, называя главныхъ дйствующихъ лицъ иниціалами, въ числ которыхъ былъ и Д. Р—инъ. Это былъ онъ, Данила Ракитинъ… Чего-чего только ни надлали эти господа: тутъ было и поддланное духовное завщаніе какой-то старушки, и подложные векселя, и обираніе залоговъ у какихъ-то артельщиковъ, и даже продажа чужого парохода. Корреспонденція была проникнута чувствомъ самаго благороднаго негодованія и заканчивалась словами: ‘Впрочемъ, столица скоро будетъ имть счастіе познакомиться со всми этими господами, когда они будутъ фигурировать на скамь подсудимыхъ въ Петербург’. Перечитавъ еще разъ эту корреспонденцію, тетя Женя обратила особенное вниманіе на то, что въ число обвиняемыхъ попали самыя разнообразныя лица — какой-то статскій совтникъ, два еврея, остзейскій баронъ, нотаріусъ, мщанская двица, вдова полковника, крестьянинъ. Тетя Женя швырнула газету и заплакала… Господи, для чего существуютъ эти гадкія газеты?.. Сегодня он печатаютъ иниціалы, а завтра напечатаютъ полныя имена, и ихъ прочитаетъ цлая Россія. Цлая Россія будетъ знать, что Данила Ракитинъ судился вмст со всми этими господами…

— О, Боже мой, Боже мой!— шептала тетя Женя, ломая руки.

Что она могла подлать, она, такая хрупкая и безсильная, когда зло было такъ велико и всесильно? Оно вотъ было сейчасъ здсь, въ этихъ стнахъ, говорило, улыбалось и затвало новое зло.

Кстати, заблудшій братъ пощадилъ ее: онъ ничего не спросилъ о дтяхъ и не пожелалъ даже взглянуть на нихъ, сонныхъ. Тетя Женя поняла, что онъ это сдлалъ изъ деликатности, чтобы окончательно не убивать ея. Бдныя дти…

Тетя Женя изъ гостиной прошла въ дтскую, гд такъ мирно спали въ своихъ кроваткахъ мальчикъ лтъ восьми и двочка лтъ пяти. Въ углу предъ образомъ теплилась лампадка, на этажерк были разложены дтскія книжки, на полу валялись забытыя игрушки — вообще, дтская напоминала уютное гнздышко, и тетя Женя каждый разъ входила въ нее съ сознаніемъ какой-то громадной отвтственности. Да, она здсь нужна. Ея любовь святымъ крыломъ оснитъ эти дтскія головки, ея любовь отгонитъ отъ нихъ все нечистое и злое. И сейчасъ тетя Женя почувствовала все это съ особенной яркостью и поняла, что не можетъ отдать дтскія деньги брату.

— Нтъ, нтъ, нтъ…— повторяла тетя Женя про себя.— Этого не будетъ, милыя крошки! А каждый получитъ то, что заслужилъ… Вы не должны ничего знать.

Перекрестивъ спавшихъ дтей, тетя Женя прошла въ свою спальню, которая была всегда открыта, и тетя Женя могла слышать каждое движеніе. Вдь она жила этой дтской, въ ней помщалось все, безъ нея для тети Жени жизнь не имла бы смысла…

Тетя Женя лежала на своей кровати съ открытыми глазами и съ невольной завистью думала о тхъ женщинахъ, у которыхъ хорошіе братья. Вдь есть же такія счастливыя женщины… Да. Эти хорошіе братья продолжаютъ семью, заводятъ свои гнзда, и жизнь течетъ такъ хорошо, спокойно и просто. Господи, зачмъ же у нея такой братъ?.. Бываютъ тяжелыя, неизлчимыя болзни, и Данила Евгеньевичъ являлся для нея именно такимъ божескимъ наказаніемъ. И раньше она все терпла, все переносила и даже находила извиненія, какъ большой ростъ… А теперь… Тетя Женя въ ужас закрывала глаза и чувствовала, какъ ее начинаетъ бить лихорадка.

Въ эту роковую ночь она пережила всю свою жизнь.

Вотъ старое дворянское гнздо. Маленькая Женя помнила, какъ родился маленькій братишка Данила. Она носила его на рукахъ еще грудного и всхъ забавляла своимъ напряженно-серьезнымъ видомъ. Кто бы могъ тогда подумать, что эта хорошенькая, граціозная двочка няньчила горе и несчастіе всей своей жизни. А это было такъ… Посл эмансипаціи все какъ-то пошло подъ гору, и отъ привольной помщичьей жизни осталось одно воспоминаніе. Имнье было заложено, потомъ умерла мать, и Ракитины очутились въ Петербург, гд собралось столько голодныхъ и жаждущихъ изъ разоренныхъ помщичьихъ гнздъ. Жен было тогда уже двадцать лтъ, и на ней лежали вс хлопоты и заботы по дому, а между прочимъ и воспитаніе маленькаго брата Данилы. Это былъ способный и ласковый мальчикъ. подававшій блестящія надежды. Когда теперь тетя Женя вспомнила маленькаго Данилу, ей казалось, что онъ умеръ, а настоящій большой Данила совсмъ другой человкъ, не имющій ничего общаго съ тмъ маленькимъ чуднымъ мальчикомъ, котораго тетя Женя такъ горячо любила. Большой Данила никогда не узнаетъ, что тетя Женя изъ-за него осталась старой двушкой. Онъ не достоинъ это знать… А вдь тетя Женя тоже была молода, и ея сердце билось молодымъ чувствомъ. Больше — у тети Жени разыгрался цлый романъ. Это случилось вскор посл перезда въ Петербургъ. Тег Жен было всего двадцать лтъ. Она была красивая, бойкая, умная двушка. За ней ухаживали. Ей правился одинъ молодой человкъ. Разъ, когда онъ ее провожалъ изъ гостей домой, случилось нчто ужасное: онъ ее поцловалъ. И она не испытала ни отвращенія ни негодованія, а только виновато опустила глаза. Вернувшись домой, тетя Женя опомнилась. Она не должна была этого позволять. На ея отвтственности была вся семья. Она тогда, какъ сегодня, прошла въ дтскую и надъ кроватью спавшаго десятилтняго Данилы дала себ клятву, что этого не повторится. Тетя Женя плакала и тогда, какъ плакала сегодня. Что было бы съ мальчикомъ, если бы она бросила семью для собственнаго счастья? Вдь она замняла мать.

Дальше ужъ какъ-то некогда было думать о себ. Отецъ былъ боленъ лтъ пять, и тетя Женя провела эти годы у его постели, какъ сидлка. Затмъ, братъ Данила росъ, а съ нимъ росли и новыя заботы. Его выгоняли изъ гимназій, съ нимъ вчно случались какія-нибудь исторіи, требовавшія самаго дятельнаго вмшательства тети Жени. Она здила объясняться съ учителями, выслушивала попреки и замчанія, унижалась и все-таки довела брата до университета. Здсь ея активная роль кончилась. Со второго курса Данила былъ уволенъ за нехожденіе на лекціи и ухалъ въ родную усадьбу хозяйничать. Этотъ ударъ для тети Жени являлся только началомъ другихъ ударовъ. Слдующимъ была женитьба Данилы на богатой двушк, сосдк по имнію. Бракъ былъ неудаченъ, и тетя Женя должна была здить въ имніе для примиренія враждовавшихъ сторонъ.

Когда умеръ старикъ-отецъ, тетя Женя очутилась въ полномъ одиночеств и ршительно не знала, куда ей дваться. Жить для себя было уже поздно… Ахъ, какое это ужасное чувство, чувство убыли жизни, того вынужденнаго отдыха, которому не предшествовалъ изнуряющій трудъ. Тет Жен стало казаться, что она сдлала какую-то громадную и непоправимую ошибку, что она передъ чмъ-то виновата. А тутъ еще живыя иллюстраціи знакомыхъ двушекъ, во-время, сумвшихъ выйти замужъ: у нихъ были свои гнзда, дти, счастливыя заботы, цль жизни. Былъ моментъ, когда тетя Женя стояла на краю мизантропіи и человконенавистничества, но ее спасъ неисправимый братецъ, который время отъ времени являлся изъ провинціи съ какой-нибудь новой бдой. Послдней ступенькой въ этой лстниц братниныхъ злоключеній было то, что у Данилы Евгеньевича умерла жена, оставивъ ему двухъ сиротъ. Для тети Жени это было спасеньемъ… Она прибрала сиротъ подъ свое крыло и почувствовала, что живетъ больше другихъ. Дти принесли съ собой такой глубокій душевный миръ, наполняли все.

Данила Евгеньичъ очень любилъ дтей и уврялъ тетю Женю, что будетъ жить только для нихъ. Сначала онъ писалъ каждый день самыя горячія письма, потомъ эти письма стали получаться черезъ два дня, черезъ три, черезъ недлю, черезъ мсяцъ, и къ концу года совсмъ прекратились. Тетя Женя отлично понимала, что это значитъ — Данила Евгеньевичъ нашелъ новое помщеніе для своего нжнаго сердца и былъ переведенъ въ разрядъ легкомысленныхъ негодяевъ, гд и оставался около года, пока не явился въ Петербургъ съ повинной.

— Я тебя презираю,— откровенно заявила тетя Женя.— И могу только удивляться твоей смлости показываться на глаза собственнымъ дтямъ.

Но Данила Евгеньевичъ такъ искренно раскаивался, такъ плакалъ и такъ смшно разсказывалъ о своихъ глупостяхъ. Эта дтская откровенность который разъ обезоруживала тетю Женю, и она начинала врить въ возможность исправленія. Вдь для нея этотъ большой мужчина продолжалъ оставаться десятилтнимъ ребенкомъ. Онъ же съ своей стороны относился къ сестр, какъ къ матери, и своей откровенностью убивалъ ее.

— Я ничего слышать не хочу!— протестовала тетя Женя.— Ты такія гадости разсказываешь… Это чудовищно!..

Съ другой стороны, Данила Евгеньевичъ сразу завоевывалъ дтей — именно завоевывалъ. Онъ не длалъ ничего особеннаго, но дти льнули къ нему, какъ заколдованныя. Тетя Женя чувствовала только одно, что достаточно этому ужасному человку сказать одно слово, и дти промняютъ ее. Это было какое-то стихійное тяготніе къ мужской сил.

Кончилось тмъ, что Данила Евгеньевичъ получилъ отпущеніе своихъ прегршеній и, въ качеств раскаявшагося, былъ переведенъ въ разрядъ хорошихъ людей. Вдь все-таки онъ былъ такой добрый и доврчивый, чмъ пользовались другіе злые люди.

III.

Тетя Женя забылась только къ утру. Ее разбудилъ какой-то необычный шумъ въ дтской. Голосъ старой няни безсильно пропадалъ въ общемъ гвалт. Когда тетя Женя показалась на порог, представилась такая картина: посреди комнаты происходило настоящее ратоборство между братомъ и сестрой, а старая няня никакъ не могла разнять враждующія стороны.

— Дти, что такое случилось? Господи, что это такое…

— Мн, мн папа привезъ…— жалобно отозвалась двочка.

— Нтъ, мн!— съ бшенствомъ заявлялъ мальчикъ.— Мой папа…

— Нтъ, мой, мой, мой…

Вся сцена разршилась слезами Кати. Мальчикъ что-то спряталъ за спиной, отодвинулся въ уголъ и принялъ позу человка, приготовившагося дорого продать свою жизнь. У него было такое злое лицо. Перепуганная няня кое-какъ объяснила, въ чемъ дло. Они, т.-е. баринъ Данила Евгеньевичъ, вызвали ее вчера въ переднюю, когда изволили уходить, и подали какой-то свертокъ, чтобы утромъ передать дтямъ. Только и всего. Володя проснулся раньше и завладлъ сверткомъ, въ которомъ оказался самый страшный подарокъ: тюрьма, сдланная изъ картона. Да, настоящая тюрьма, съ желзными ршетками и часовымъ у воротъ. Володя былъ въ восторг и разбудилъ Катю. А тутъ и пошла исторія.

— Зачмъ же вы не показали сначала мн, няня?— строго спросила тетя Женя.

— Да вдь они просили прямо дтямъ…

— Хорошо. Я съ вами потомъ поговорю. Володя, дай сюда это глупую игрушку…

Тет Жен пришлось употребить насиліе, чтобы вырвать у Володи игрушку. Мальчикъ былъ не по лтамъ силенъ и оказалъ явное сопротивленіе.

— Это мн папа привезъ…— повторялъ онъ, длая злое лицо.— Да, папа…

— Хорошо, хорошо… Я съ тобой потомъ поговорю, дрянной мальчишка.

Дти еще никогда не видали тетю Женю въ такомъ гнв. Она схватила несчастную игрушку, бросила на полъ и принялась топтать ногами. Лицо тети Жени покрылось красными пятнами, такъ что дти испугались.

— Въ печь!.. Въ печь!— кричала тетя Женя, когда тюрьма представляла уже собой сплющенную безформенную массу.— Господи, до чего я дожила… Володя, посмотри на себя въ зеркало. На кого ты похожъ…

— Онъ походитъ на папу,— отвтила плаксиво Катя.

Мальчикъ озлобленно молчалъ. Онъ, дйствительно, поразительно походилъ на отца, что тетя Женя замтила только сейчасъ. И у того въ дтств бывали такія же вспышки бшенства. Господи, неужели и этотъ будетъ повтореніемъ своего несчастнаго отца? Тет Жен сдлалось такъ страшно, что она выбжала изъ дтской. Зло было уже въ дом, вотъ здсь… Оно проникало сквозь стны. Тетя Женя чувствовала себя безсильной, и у нея опускались руки. А до чего дошелъ тотъ — онъ не пощадилъ дтей, чтобы устроить ей демонстрацію. За что же!.. До какого нравственнаго паденія дошелъ человкъ, ршившійся на такую выходку… О, это ужасно, чудовищно — этому нтъ имени. Тетя Женя заперлась въ своей спальн, чтобы дти не видли ея слезъ.

Для тети Жени наступили тяжелые дни. Она походила теперь на магнитную стрлку, къ которой поднесли кусокъ желза. Впрочемъ, о самой себ она не думала, какъ всегда, но зато ршилась защищать дтей до послдней капли крови. О, она ихъ не дастъ никому на свт…

Тетя Женя устроила изъ своей квартиры настоящую крпость, осажденную непріятелемъ. Прислуг былъ отданъ строжайшій приказъ не впускать Данилу Евгеньевича ни подъ какимъ видомъ. Старая няня заняла сторожевой постъ. Дти больше не выходили гулять, какъ и сама тетя Женя. Необходимо было выиграть время, пока этотъ ужасный человкъ будетъ осужденъ самимъ закономъ. Тетя Женя каждое утро теперь получала цлый ворохъ газетъ, изъ которыхъ узнавала вс подробности готовившагося скандальнаго процесса. Героевъ его газеты уже называли полными именами.

А онъ, этотъ ужасный человкъ, видимо не оставлялъ мысли о дтяхъ. Бгавшая въ мелочную лавочку горничная видла, какъ онъ стоялъ вечеромъ на тротуар и заглядывалъ въ освщенныя окна. Ужасне всего было то, что дти чувствовали его присутствіе. Тетя Женя знала это по безпокойству, которое охватывало ихъ. Особенно волновался Володя, хотя и старался скрыть свое настроеніе. Мальчикъ затаилъ уже сознательно мысль объ отц и сталъ относиться къ воспитательниц съ недовріемъ. Двочка была откровенне и только смотрла на тетю Женю испуганными глазами, въ которыхъ стояла мысль — вдь онъ, папа, здсь? Вдь папа придетъ? Боже мой, какъ мы мало знаемъ человческую природу, и сколько въ ней невдомыхъ тайнъ…

Нервы тети Жени достигли послдней степени напряженія. По ночамъ на нее нападалъ безпричинный страхъ, и она звала старую няню, чтобы та посидла у ея кровати.

— Няня, говори что-нибудь… Что хочешь, только говори.

Затмъ, проклятое дло шайки провинціальныхъ дльцовъ неудержимо тянуло къ себ тетю Женю, что начинало ее серьезно пугать. Утромъ она едва могла дождаться газетъ и, какъ сыщикъ, разыскивала по всмъ столбцамъ новыя подробности. Дло все разрасталось, какъ катившійся съ горы комъ снга. Тетя Женя успла освоиться съ юридической терминологіей и могла понимать даже то, чего не договаривали газеты. О, этотъ чуждый для нея міръ развертывался теперь предъ ея глазами во всей своей непривлекательной нагот. Она начинала понимать ту другую, настоящую жизнь, которая мутной волной катилась гд-то совсмъ близко, рядомъ, унося съ собой людей, какъ мусоръ. Ея категоріи добра и зла подвергались большому искушенію… Оказывалось, что между добромъ и зломъ нтъ никакихъ предохранительныхъ перегородокъ. Наконецъ тетя Женя, подавленная нараставшей горой зла, начала думать, что, можетъ-быть, и она сама была бы не лучше другихъ, если бы ея жизнь сложилась нсколько иначе. Что, напримръ, думаетъ сейчасъ братецъ Данила? О, онъ убжденъ въ свой правот, какъ и вс другіе… Виноваты обстоятельства, которыя сложились немного не такъ, какъ имъ слдовало сложиться. И братецъ Данила даже былъ правъ съ своей точки зрнія, потому что въ его лиц. тянули на скамью подсудимыхъ только ничтожную пылинку царящаго зла.

Черезъ дв недли тетя Женя начала чувствовать, что она сходитъ съ ума по-настоящему. Ей слышались таинственные шаги, чей-то шопотъ, и ей казалось, что она тоже участница шайки. Да, вдь это будутъ судить ее, тетю Женю… Даже старушка-няня, и та начинала смотрть на нее подозрительно. Тетя Женя это чувствовала и мучилась молча, какъ настоящій преступникъ.

‘Ахъ, скоре бы!’ — съ тоской думала она, просыпаясь утромъ.

Наконецъ наступили и роковые дни суда. Сначала тетя Женя не допускала и мысли о томъ, чтобы итти въ судъ, а потомъ ее неудержимо потянуло туда. Ей хотлось видть зло въ лицахъ, со всми подробностями. Она уже не отдляла брата Данилу отъ другихъ, у которыхъ были свои отцы, матери, братья, сестры, знакомые, и эти родственники и близкіе люди мучились такъ же, какъ мучилась она, тетя Женя.

Тетя Женя въ зал суда. Толпа любопытной публики, среди которой такъ нетрудно было узнать тхъ близкихъ людей, которые мучились вмст съ ней. Да, они шли по той же дорог… Вотъ и роковая скамья подсудимыхъ, а на ней цлое гнздо правонарушителей. Тетя Женя едва узнала брата Данилу, который какъ-то затерялся въ этой толп.

Судъ продолжался цлыхъ три дня. Изнемогли судьи, присяжные, адвокаты, подсудимые, публика, и вс жаждали только одного, чтобы вся эта пытка закончилась чмъ-нибудь. Тетя Женя переродилась за эти дни, точно предъ ея глазами развертывалась листъ за листомъ черная книга жизни, которой она совсмъ не знала. Пощады не было, и вещи назывались ихъ настоящими именами. Ясно было одно, что вс подсудимые были одержимы мучительной жаждой жизни и не останавливались для ея утоленія ни предъ чмъ. Въ сущности братъ Данила игралъ въ дл второстепенную и довольно жалкую роль, хотя тетя Женя и вздрагивала каждый разъ, когда называлась фамилія Ракитина. Больше ничего не оставалось…

Подъ конецъ тетя Женя слушала и смотрла на все и на всхъ почти равнодушно. Она была уврена въ обвинительномъ вердикт и только могла удивляться, что все это тянется такъ мучительно-долго.

Наступилъ наконецъ и роковой часъ. Присяжные удалились для совщанія. Тетя Женя смотрла на подсудимыхъ такими глазами, какъ смотрятъ на покойниковъ. Неужели эти люди могли еще надяться на что-нибудь? Наконецъ присяжные вынесли вердиктъ. Публика замерла. Тетя Женя плохо понимала, что читалъ старшина присяжныхъ. Въ публик слышались подавленныя рыданія., Какая-то женщина вскрикнула и упала въ обморокъ. Потомъ предсдатель кому-то сказалъ:

— Господа, мы оправданы…

Со скамьи подсудимыхъ отдлилось нсколько лицъ и шли въ публику. Тетя Женя увидла, что въ числ оправданныхъ шелъ и братъ Данила. Онъ радостно улыбался и шелъ прямо къ ней, протягивая руки. Но она вспомнила дтей, опустила глаза и не подала руки.

— Да, виновенъ…— говорили эти опущенные глаза, твердо сложенныя губы и вся фигура тети Жени.

Данила Евгеньевичъ остановился, посмотрлъ на сестру, понялъ все и вышелъ изъ залы съ опущенной головой. Его осудило самое любящее сердце, и онъ еще никогда не чувствовалъ себя настолько виновнымъ, точно самыя стны кричали: да, виновенъ… виновенъ…

1895.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

Да, виновенъ…Эскизъ.

Читайте также:

Да, виновенъ…
Эскизъ.