Цыган, Джеймс Джордж-Пэн-Райнсфорд, Год: 1837 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 409 минут(ы)

Цыганъ.

РОМАНЪ Д. П. Р. ДЖЕМСА.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.

Въ эпоху всемірной исторіи, когда часы, съеживаясь мало-по-малу изъ почтеннаго объема рпы въ тщедушную пластинку полкроны, достигли переходной формы сливы,— когда четвероногія предпочитались пару и паруса были необходимы для судовъ,— когда Чатамъ и Блакстонъ выступали въ сенат и суд, а Гольдсмитъ, Джонсонъ, Бурке, Куперъ, Реймольдсъ, Робертсонъ, Юмъ и Смоллетъ только-что начали пролагать широкую дорогу наукъ и искусствъ,— въ этотъ темный періодъ времени случились въ графств, котораго мы не назовемъ, событія, составляющія предметъ нашего разсказа.

Читатель ожидаетъ можетъ быть точнйшаго опредленія мста и времени, чтобы узнать, о комъ идетъ рчь. Но подобная откровенность тутъ не у мста, во-первыхъ потому, что это исторія чисто семейная, мало зависящая отъ мстности, а во-вторыхъ потому, что когда тождество дйствующихъ въ разсказ лицъ съ дйствительно жившими сомнительно, авторъ можетъ обращаться съ ними вольне, нежели когда оно ясно и опредлено. Пословица говоритъ конечно: ‘бросьте въ толпу колпаки, всякій признаетъ своимъ тотъ, который придется ему по голов’, однако же никому не хочется видть свое имя написаннымъ на дурацкомъ колпак и перейти съ этимъ аттрибутомъ въ исторію, для назиданія потомковъ.

Итакъ, однажды вечеромъ, ранней осенью, въ описанную нами эпоху, два всадника хали по дорог, окруженной ландшафтомъ, отъ котораго не хочется глазъ отвести, т. е. ландшафтомъ чисто англійскимъ. Характеръ англійской мстности, несмотря на тысячи своихъ видоизмненій, отличенъ отъ всхъ прочихъ. Виды на всемъ протяженіи Англіи разнообразне и живописне, нежели гд бы то ни было на земномъ шар, но вс отмчены чмъ-то особеннымъ, англійскимъ. Это не повтореніе, не однообразіе, но общая гармонія, горы и долины, поля и лса, группы хижинъ на берегу чистаго ручья, и города, оживляющіе вокругъ себя цлую область,— все покрыто какимъ-то свжимъ англиканизмомъ, это тоже самое, что особенный характеръ въ великомъ композитор, отражающійся во всхъ его твореніяхъ, отъ реквіема до легкой аріи, этотъ англиканизмъ придаетъ всмъ предметамъ какое-то единство, и каждой мстности индивидуальный смыслъ.

Всадники хали по обширному лсу, и можно бы подумать, что лсъ, по самой натур своей, ничмъ не можетъ отличаться отъ лсовъ другихъ странъ, но стоило только взглянуть вокругъ, чтобы въ ту же минуту узнать, въ какой части свта растутъ эти деревья. Песчаная, ровная, чистая и прямая дорога сбгала по отлогому скату холма, на цлую милю разстилаясь передъ глазами. Почва, покрытая лсомъ, слегка возвышалась по об стороны, но возвышеніе это начиналось не ближе, какъ шаговъ за сто отъ дороги, такъ-что среди лса пролегала широкая открытая полоса, подернутая мелкою травою, и только кое-гд прерываемая то ямою, то старымъ дубомъ, выступившимъ впередъ и раздвинувшимъ надъ ней свои втви. Вправ журчала рченка, прорывшая себ глубокое русло въ трав и пробиравшаяся къ большой рк въ долин мили 38 дв оттуда, влво взоръ могъ свободно блуждать среди высокихъ, отдльныхъ стволовъ и слдить то за неподвижнымъ оленемъ, то за ланью, легко и граціозно, какъ дама на паркет, несущеюся по росистой зелени, пока не терялась наконецъ въ зеленой чащ дикопереплетенныхъ втвей и листьевъ.

Подъ рдкими дубами, за опушк лса, вдоль закраинъ песчаныхъ ямъ, виднлось съ поддюжины грязныхъ срыхъ кусковъ полотна величиною не больше салфетки, натянутыхъ на палкахъ и подставкахъ разнаго рода: они служили жилищами для пяти или шести семействъ дикаго, смуглаго племени, существованіе и исторія котораго принадлежатъ къ числу самыхъ странныхъ явленій, окружающихъ насъ во вседневной жизни и при всемъ томъ мало побуждающихъ насъ къ изслдованію. У входа въ два или три изъ этихъ шалашей сидло нсколько цыганокъ въ соломенныхъ шляпахъ, красныхъ плащахъ и шолковыхъ платкахъ, на сухихъ морщинистыхъ лицахъ вдьмоподобныхъ старухъ виднлись ясные слды многолтнихъ странствованій и жизни, полной приключеній, зато на другихъ горлъ жаркій румянецъ здоровья и молодости, и черные глаза ихъ, не омраченные ни горемъ, ни недугомъ, сверкали какъ самоцвтные камни: то были представительницы красивой націи, давно утратившей свое могущество,— націи, отъ которой остались только обломки, какъ отъ корабля, разбитаго бурею временъ.

Въ одномъ мст, среди блющей золы и перьевъ, незаконно ощипанныхъ съ птуховъ и каплуновъ, киплъ на огн котелъ. Вокругъ старухи, предсдательствовавшей за котломъ, лежало въ спокойныхъ позахъ нсколько цыганъ, закутанныхъ большею частью въ такіе широкіе кафтаны, что нельзя было не предположить одного изъ двухъ: или что они сшиты для другихъ, или что настоящіе владльцы ихъ съежились. Вокругъ этой группы рзвились и играли полунагія дти — подростающее поколніе будущихъ бродягъ и негодяевъ.

Все это: лсъ, дорога, ручей и цыганскій таборъ, было облито пурпурными лучами заходящаго солнца. Длинныя тни разстилались по земл до самой подошвы холма. Тамъ, гд мстность, слегка возвышаясь на половин ската, давала больше простора свту, хали, какъ уже сказано, два всадника, появленіе которыхъ тотчасъ обратило на себя вниманіе цыганъ. Въ послднее время, и въ особенности въ этой стран, начали строже присматривать за бродягами, и естественнымъ слдствіемъ этого было то, что цыгане и нищіе видли почти въ каждому человк своего врага {Во всхъ странахъ издаваемы были въ разныя времена строгіе законы противъ цыганъ. Въ Англіи опредлена была даже нкогда смертная казнь за цыганское происхожденіе или сообщество съ этимъ племенемъ. Впрочемъ большая часть этихъ законовъ была отмнена еще до эпохи нашего разсказа и цыгане были подвержены только общимъ распоряженіямъ о бродягахъ и мошенникахъ. Но духъ стариннаго свода уголовныхъ законовъ не былъ еще забыть, и цыганъ все еще жестоко преслдовали, когда самые законы противъ нихъ были уже отмнены. Достойно замчанія, что въ Шотландіи съ ними обращались кротче и законъ признавалъ ихъ предводителей за независимыхъ властелиновъ, верховныхъ судей въ ихъ таборахъ.}.

Зоркіе цыгане мигомъ смекнули, что имъ нечего бояться прозжихъ, въ которыхъ не было ничего похожаго на бальи или констебля. Одинъ изъ нихъ, былъ юноша лтъ двадцати шести, красивый лицомъ, стройный, смуглый и блдный. Замчательно хороши была глаза его, губы и подбородокъ очерчены изящно, онъ правилъ лошадью ловко и искусно, и во всей наружности его выражалось какое-то достоинство. Товарищъ его былъ старше, выше ростомъ и крпче сложеніемъ. Ему было года тридцать два или три, росту онъ былъ шести футовъ, и рдко можно было встртить наружность, въ которой бы такъ ясно выражалась сила и не было ничего грубаго. Онъ халъ на темногндомъ кон и сидлъ въ сдл, какъ-будто провелъ на немъ полжизни. Глядя издали, съ какимъ спокойствіемъ и ловкостью — признаками силы и навыка, съзжалъ онъ съ пригорка, можно было подумать, что и лицо у него рдкой красоты. Но ожиданіе это исчезало при его приближеніи, и статный молодецъ являлся обладателемъ одного изъ самыхъ безобразныхъ лицъ.

Благодаря Дженнеру и прививанью коровьей оспы, мы, англичане, отличаемся теперь красотою не хуже другихъ жителей Европы, но въ эпоху нашего разсказа оспопрививанье было еще неизвстно, и каковъ бы ни былъ собою нашъ всадникъ въ молодости, оспа разрушила на лиц его вс слды красоты, исключая глазъ, пощаженныхъ болзнью какъ-будто только затмъ, чтобы онъ не сдлался вполн ужаснымъ. Сверкающій взглядъ его былъ истинно прекрасенъ, но походилъ на красоту Пальмиры, окруженную дикою степью. Лицо его выражало, впрочемъ, доброту, и это искупало многое, съ перваго взгляда вы невольно чувствовали, что передъ вами человкъ прямой и честный, но при всемъ томъ, пораженные его безобразіемъ, вы невольно думали: ‘какъ жаль!’

Оба всадника были въ плать военнаго покроя. Въ то время не считалось неприличнымъ являться въ мундир своего полка, но, несмотря на то, всадники, сколько можно было разсмотрть, были одты просто въ синіе сюртуки, опоясанные алыми шарфами, и обуты въ ботфорты. При нихъ пистолеты въ мховыхъ кубурахъ и шпаги, такъ здили въ то время самые мирные путешественники, и, несмотря на то, что всадники ваши хали безъ прислуги и очевидно принадлежали къ классу людей, всегда служившему цлью для нападеній либераловъ, въ наружности ихъ было что-то опасное, и едва ли кто ршился бы напасть на нихъ безъ крайней нужды.

Цыгане, не трогаясь съ мста, слдили за прозжими изъ подлобья, притворяясь, что почти ихъ не замчаютъ, а ребятишки пустились бжать рядомъ съ лошадьми, кувыркаясь какъ обезьяны и прося подаянія, наконецъ двушка лтъ пятнадцати или шестнадцати, не слушаясь строгихъ словъ старухи, предсдательствовавшей за котломъ, выбжала на дорогу и предложила путникамъ погадать.

Къ хиромантіи всадники остались равнодушны, но дали ей по блестящей серебряной монет, бывшей во время оно сикспенсомъ, потомъ похали дальше и заговорили о цыганахъ, о странной исторіи и жалкой участи ихъ, сожаля, что ни одно правительство не позаботилось дать имъ постоянныя жилища и значеніе среди сыновъ честной промышленности.

— Попытка была бы, вроятно, безуспшна, отвчалъ младшій изъ путешественниковъ:— и, кром того, это лишило бы искусство мелкаго мошенничества его адептовъ, когда даже въ высшемъ обществ у васъ есть столько дилетантовъ по этой части.

— Нтъ, отвчалъ другой:— общество не такъ дурно. Между моими знакомыми, слава-Богу, мало воровъ и обманщиковъ.

— Въ-самомъ-дл? возразилъ его спутникъ.— А подумайте, любезный полковникъ, сколько изъ вашихъ друзей готовы, изъ-за самой пустяшной награды, отнять у васъ то, что для васъ всего дороже? Многіе ли не захотятъ отнять при случа врность вашей жены или любовницы? многіе ли посовстятся приписать себ чужія заслуги? многіе ли не ршатся, побуждаемы духомъ партіи и политическихъ мнній, лишить васъ заслуженной славы и честнаго имени? Боже мой! Эти цыгане рыцари честности въ сравненіи съ большою частью вашихъ почтенныхъ друзой и сослуживцевъ.

Спутникъ его промолчалъ съ минуту, только горько-веселая улыбка была отвтомъ на эту выходку. Потомъ онъ сказалъ:

— Я думалъ, де Во, что, возвратясь въ Англію, вы забудете свою мизантропію.

— О, разумется, отвчалъ Эдвардъ весело: — это только такъ, минутная вспышка. Вы сами вроятно замтили, какъ радуется мое сердце при вид родины и при близкомъ свиданіи съ людьми мн милыми, хотя Богъ знаетъ,— прибавилъ онъ грустно,— отвтятъ ли на любовь мою такою же горячею любовью. Воображеніе замняетъ мн, впрочемъ, зрительную трубу принца Али: отсюда вижу, какъ сидятъ он за обычною работой и весело улыбаются въ ожиданіи моего появленія.

Товарищъ его вздохнулъ, но такъ-какъ онъ не изъяснилъ своего вздоха, то мы приглашаемъ читателя войти съ нами въ святилище его сердца, тамъ увидимъ мы, какое божество произвело загадочный звукъ, и жрецъ будетъ въ состояніи изъяснить его истинное значеніе. Оставляя неудачную метафору, скажемъ просто, что картина домашняго крова, любви и веселой встрчи друзей пробудила въ груди полковника Маннерса что-то въ род зависти. Впрочемъ, то не была собственно зависть, потому-что сонмъ добрыхъ духовъ ежедневно очищалъ вс уголки въ сердц полковника Маннерса отъ малйшихъ зародышей зависти, ненависти или злобы, то было собственно сожалніе о томъ, что несмотря на множество такъ называемыхъ друзей, несмотря на цлый млечный путь знакомыхъ, онъ, пользуясь всеобщимъ уваженіемъ, и сознавая, что пользуется имъ по праву, не зналъ на цлой земл ни одного уголка, гд встртили бы его посл битвы, труда и опасностей любящее сердце, открытыя объятія, веселыя привтствія и сверкающіе радостью глаза. Онъ чувствовалъ, что ему всюду чего-то недостаетъ, что въ магической цпи его жизненныхъ отношеній нтъ одного звна, и вздохнулъ, не изъ зависти, но съ горя. Отчасти это зависло отъ обстоятельствъ, бывшихъ вн его власти. Оставшись сиротою въ самой ранней молодости, онъ не зналъ ни отцовскаго крова, ни груди матери, ни братья, ни сестры не сопутствовали ему на пути жизни, у него были только дальніе родственники, о немъ заботились во время его дтства и юношества, какъ о послдней отрасли стариннаго рода, онъ не зналъ тсныхъ связей родства, оплетающихъ и согрвающихъ насъ въ ндрахъ многочисленнаго семейства.

Въ этомъ отношеніи одиночество его было невольное, но что онъ не обзавелся своимъ домомъ и не вступилъ въ союзъ столько же тсный, какъ и тотъ, въ которомъ отказала ему судьба, это зависло отъ его воли, или, лучше сказать, прихоти, причуды, проистекавшей прямо изъ его натуры, хотя и не ладившей, по-видимому, съ другими его свойствами.

Эта причуда (ее нельзя назвать капризомъ) тсно связана съ исторіею его жизни, она была плодомъ прошедшихъ событій, которыя мы здсь изложимъ. Къ сожалнію, я долженъ разрушить вс предположенія, возникшія, можетъ статься, въ воображеніи читателя при слов ‘прошедшая исторія жизни полковника Маннерса’. Онъ не испыталъ несчастія въ любви, не потерялъ предмета своей страсти во время пожара или переправы черезъ рку, или инымъ изъ несчастныхъ случаевъ, употребляемыхъ обыкновенно съ подобною цлью. Нтъ, онъ не имлъ причины оплакивать жестокость или потерю любимой женщины, потому-что до самой минуты знакомства съ читателемъ никогда не былъ влюбленъ.

Дло въ томъ, что съ-молоду полковникъ Маннерсъ былъ удивительно хорошъ собой, и прозорливые друзья увряли его, что этотъ даръ есть его лучшее достояніе въ настоящемъ и блистательнйшая надежда въ будущемъ. Маннерсъ былъ отъ природы вовсе не тщеславенъ, но, видя, что большая часть окружающихъ его людей удивлялись красот его лица гораздо больше, нежели красот души, и любили его за гармонію вншнихъ формъ больше, нежели за хорошія качества сердца, онъ убдился, что какого уваженія ни заслуживали бы умственныя способности, любовь пробуждается только красотою, и это убжденіе сдлалось существенною частью сти идей, которая, по мннію многихъ, составляетъ самую душу, а по-моему только внутреннее украшеніе души. Двадцати лтъ отъ роду Маннерсъ заболлъ вдругъ оспою. Нсколько времени ему не позволяли смотрться въ зеркало, и врачи увряли его, что на лиц его не останется разительныхъ слдовъ болзни, но когда наконецъ онъ взглянулъ въ зеркало, то увидлъ передъ собою лицо совершенно ему незнакомое. Родные между тмъ, заботясь о собственной безопасности, не посщали его, и когда онъ, выдержавши долгій карантинъ въ деревн, явился съ визитомъ къ одной кузин, блиставшей нкогда за карточными столами при Георг I, старуха поклонилась ему какъ чужому, а потомъ, узнавши, что это Маннерсъ, воскликнула: ‘Боже мой, Чарльзъ, какъ ты страшенъ!’

Маннерсъ и самъ дошелъ до этого убжденія, природная скромность и разочарованіе пробудили въ немъ увренность, что онъ никогда, ни при какихъ обстоятельствахъ, не можетъ быть любимъ женщиной. Онъ покорился судьб и ршился не думать и не искать того, чмъ не суждено было ему наслаждаться. Сначала, по естественному въ человческой натур стремленію, онъ бросился въ крайность, оставя женскую любовь совершенно въ сторон, онъ подумалъ, что и дружба мужчинъ будетъ охлаждена его измнившеюся наружностью, и что онъ всегда будетъ предметомъ сожалнія, граничащаго съ презрніемъ. Жизнь доказала ему впослдствіи времени ложность этой мысли, но она все-таки оказала значительное вліяніе на его поведеніе. Сознавая въ себ великую силу ума и высокія качества сердца, онъ положилъ развить ихъ до возможно высокой степени и пріобрсти глубокое уваженіе въ замнъ недоступной любви. Служа въ арміи, онъ, съ досады на свое безобразіе, лишавшее его счастья, требуемаго его натурой, безъ разбора вдавался, незнакомый со страхомъ, въ личныя опасности и заслужилъ въ первые годы службы прозваніе безстрашнаго. Скоро однако же замтили, что всякой разъ, когда какое-нибудь предпріятіе бывало поручаемо ему, успхъ внчалъ дло, и что неустрашимость его шла объ руку съ искусствомъ.

Мало-по-малу онъ увидлъ, что красота не составляетъ необходимаго условія для дружбы съ мужчинами и въ особенности съ солдатами. Горячее сердце и благородныя чувства, руководимыя благоразуміемъ и скромностью, скоро заслужили ему любовь и уваженіе въ различныхъ корпусахъ арміи, гд онъ служилъ, и онъ сблизился съ однимъ или двумя изъ своихъ сослуживцевъ. Но что касается до любви женщинъ, то онъ не имлъ, къ сожалнію, повода измнить свой образъ мыслей. Да онъ и не старался измнить его, потому-что любовь женщины, какъ мы уже сказали, необходимо требовала, по его мннію, красоты, и это убжденіе было тсно сплетено съ кругомъ его остальныхъ идей. Онъ пересталъ объ этомъ и думать, посвятилъ себя совершенно своему званію, пріобрлъ славу, любовь и уваженіе сослуживцевъ, всъ въ обществ, и былъ доволенъ, или если и не былъ вполн доволенъ, то по-крайней-мр тижелое чувство, тоска по боле тсномъ союз, основанномъ на гармоніи сердецъ, а не головъ, высказывалась въ немъ только изрдка невольнымъ вздохомъ, подобно тому, какъ это случилось и теперь.

Спутникъ его замтилъ этотъ вздохъ, но не сдлалъ на него никакого замчанія. Несмотря на тсную дружбу съ Маннерсомъ, возникшую изъ взаимныхъ услугъ, о которыхъ мы разскажемъ потомъ подробне, онъ чувствовалъ, что старое знакомство не даетъ ему права заглядывать въ глубочайшія ндра чужой души, изъ которыхъ вылетаютъ подобные вздохи. Онъ только замтилъ, что легкая тнь, омрачившая лицо его друга, пала на него отъ словъ, изображавшихъ счастье, неладившее съ мизантропіей Маннерса. Онъ пришпорилъ лошадь и перемнилъ разговоръ.

Это было, какъ уже сказано, подъ-вечеръ, когда всадники прозжали мимо цыганскаго табора, потокъ пурпурныхъ лучей пролился на дорогу съ неба, общавшаго цлый рядъ ясныхъ дней, потомъ, когда они съхали на ровную плоскость и обогнули лсъ по дорог вокругъ холмовъ, небо начало срть, и по чащ засверкали золотыя точки, возвстившія о быстромъ приближеніи темноты. Полмили дальше засвтлла серебряная, широкая полоса рки, и черезъ четверть часа путники дохали до мста, гд эта рка круто поворачивала вокругъ выступивщаго изъ горной цпи мыса, и гд едва оставалось мстечко для прозда между берегомъ и лсомъ. По ту сторону рки тянулся узкій зеленый лугъ, окаймленный соснами, и отъ изгиба берега шла вправо глубокая и темная лощина. Тнь деревъ надъ водою, тмнющее небо и пустынный характеръ этого мста длали мрачное впечатлніе, воронъ тяжело поднялся съ берега и каркая опустился на какую-то падаль въ тростник.

— Вотъ мстечко! какъ нарочно устроено для разбоя, сказалъ полковникъ Маннерсъ, слегка обращаясь къ де Во, нсколько минутъ хранившему молчаніе.

— Да, отвчалъ де Во: — двадцать лтъ тому назадъ на этомъ самомъ мст былъ убитъ мой дядя.

— Въ-самомъ-дл? спросилъ Маннерсъ, и потомъ прибавилъ: — да, помнятся, я что-то объ этомъ слышалъ, еще ребенкомъ, но подробности забылъ.

Онъ произнесъ эти слова, какъ-будто давая знать, что желалъ бы снова выслушать исторію, но де Во промолчалъ. Черезъ минуту вниманіе путниковъ было привлечено топотомъ лошади, бжавшей крупною рысью. Секундъ черезъ двадцать мимо нихъ быстро прохалъ всадникъ, закутанный въ широкій плащь, онъ не заговорилъ и даже не раскланялся съ ними, но появленія его было достаточно, чтобы прервать начатый разговоръ. Когда незнакомецъ исчезъ, Маннерсъ почувствовалъ, что ему неловко повторить сказанное, если де Во самъ не станетъ продолжать разговора. Но де Во молчалъ, онъ не принадлежалъ къ числу людей, любящихъ распространяться о несчастіяхъ друзей и родныхъ, и завелъ другой разговоръ, обративши вниманіе своего спутника на горы и межи, отдлявшія землю его отца отъ земель тетки, и съ увлеченіемъ заговоривши о весело проведенномъ здсь дтств и новыхъ надеждахъ, пробужденныхъ въ груди его видомъ родныхъ полей. Слова его отзывались впрочемъ какимъ-то недовольствомъ, странно противоречившимъ теплот его чувствъ и выраженій. Онъ какъ-будто сомнвался въ любви, о которой говорилъ такъ краснорчиво, не врилъ, казалось, въ радость, которую чувствовалъ такъ живо, и даже смялся до нкоторой степени надъ самимъ собою, что говоритъ о вещахъ, въ которыхъ такъ страстно желаетъ увриться.

Но такова была школа, въ которой воспитался де Во. Онъ жилъ постоянно на верху счастья и не зналъ ни въ чемъ препятствій, а это, по моему мннію, врнйшій путь къ мизантропіи. Нельзя предположить, чтобы человкъ сдлался мизантропомъ вслдствіе великихъ несчастій. Нтъ! имъ длается тотъ, кто былъ счастливъ ter et amplius. Только избалованныя дти слпой богини бьются на ея колес, а испытавшіе одн неудачи впиваются въ ободъ, надясь на лучшій оборотъ его, пока онъ не сбросятъ ихъ въ безграничное будущее.

Эдвардъ де Во былъ въ апоге своего счастья. Онъ не зналъ, что такое серьзная неудача или великое несчастіе, но именно поэтому-то и скоплялъ онъ въ памяти вс испытанныя имъ легкія непріятности и готовъ былъ заколоться булавками. Впрочемъ, можетъ статься, что это расположеніе духа было у него наслдствевное: въ отц его оно высказывалось еще рзче, проявляясь въ раздражительной нетерпливости и оскорбительномъ презрніи къ тмъ, кто ему не нравился, въ сын оно мшалось съ боле человческимъ чувствомъ и, очищенное въ сред нжнаго сердца, высказывалось только улыбкою надъ чмъ-нибудь ложнымъ, притворнымъ или безсмысленнымъ, въ дкомъ сарказм надъ низостью или злобой, или въ горячемъ негодованіи на малодушіе.

Теперь, когда онъ халъ на свиданье съ друзьями, которыхъ не видалъ года три, въ сопровожденіи друга, не видавшаго ихъ никогда, маленькій міръ его сердца пришелъ въ странное движеніе. Радость, какую только можетъ чувствовать теплое сердце, возставала противъ холода свтскихъ приличій, но при всемъ томъ онъ мучилъ себя тысячью воображаемыхъ неловкостей. То казалось ему, что явный восторгъ его недостоинъ порядочнаго человка и роняетъ его въ глазахъ товарища, то начиналъ онъ сомнваться, довольно ли горячо встртятъ его родные и друзья и оправдаютъ ли они его неумренную радость, а самъ онъ между тмъ, боясь показаться смшнымъ, скрывалъ своя чувства, чтобы не подать даже искреннему другу своему повода хоть къ малйшей насмшк.

— Напрасно я не оставилъ Маннерса въ Лондон, думалъ онъ,— лучше, если бы вс дурачества перваго свиданія прошли безъ него. Впрочемъ, такъ угодно было тетушк, и теперь этого уже не измнишь.

Заря угасла наконецъ совершенно, и сумерки облегли деревья, рку и горы. Звзда за звздою засверкали на неб, и свтъ ихъ становился все ярче и ярче, по мр того, какъ плавающій въ непостижимой бездн шаръ нашъ обращался одной гемисферой своей прочь отъ солнца. Наконецъ совершенно стемнло.

Черезъ десять минутъ, дорога, пролегавшая между горами и ркою и часто сворачивавшая съ настоящаго своего направленія, привела ихъ къ крутизн надъ обширною долиной, въ которой полковникъ Маннерсъ скоре отгадалъ, нежели разглядлъ разбросанную большую деревню. По скату горы были разсыпаны сотки блестящихъ точекъ: то огни сверкали въ окнахъ хвалить, какъ свтящіеся черви среди темной зелени огорода, иногда, при вход или выход кого-нибудь изъ обитателей деревни, сквозь разстворенную дверь разливалась и въ ту же минуту угасала яркая полоса пламени. Чуткая собака услышала топотъ лошадей, тявкнула раза два или три и залилась потомъ нескончаемымъ лаемъ. Скоро завторили ей другія и, подобно людямъ, всегда готовымъ поднятъ шумъ, затянули хоромъ, не разбирая, слышали ли он топотъ, возбудившій негодованіе запвалы, или нтъ.

Это привтствіе обрадовало де Во: оно напомнило ему, что онъ дома, или по-крайней-мр близко жилища, которое ему дороже всхъ прочихъ. Онъ указалъ на гребень горы за деревней: тамъ, на серебристомъ западномъ неб, рисовался рзкій черный силуэтъ большого дома со множествомъ трубъ, архитектуры не легкой и не игривой, но приличной стран мира и комфорта.

— Вотъ домъ моей тетки, сказалъ онъ. По дорог, отъ того мста, гд встртили мы прозжаго, до него около трехъ миль, а по тропинк черезъ горы не будетъ и одной. но по тропинк прохать верхомъ невозможно, иначе я непремнно рискнулъ бы вашей шеей, Маннерсъ, а ужъ не похалъ бы въ объздъ.

И — странно!— объздъ этотъ показался де Во гораздо длине и скучне именно въ ту минуту, когда онъ увидлъ уже передъ собою домъ, окончательную цль путешествія. Не вдаваясь въ изслдованіе предмета, до котораго вамъ нтъ дла, мы можемъ предположить, что въ груди де Во проснулось смутное, безотчетное чувство сомннія и страха, знакомое почти каждому, кто посл долгаго отсутствія подъзжалъ къ своему дому,— чувство, которое по справедливости можно назвать порожденіемъ нашихъ надеждъ,— робость, которую зарождаетъ въ насъ сознаніе шаткости людской судьбы, и которая проходитъ только тогда, когда мы удостоврились, что все благополучно. Кто, возвращаясь домой издалека, не задавалъ себ вопроса при вид родимой кровли: ‘все ли тамъ по прежнему? не коснулось ли несчастіе этого порога? не постили ли этого жилища болзнь или горе? миновала ли его смерть?’

Какія чувства ни шевелились бы въ груди де Во, онъ, несмотря на долгій объздъ и свое нетерпніе, укоротилъ поводья и убавилъ шагу, указывая спутнику своему на темный профиль дома. Въ эту минуту свтъ блеснулъ въ одномъ изъ оконъ, перешелъ въ другое и потомъ вдругъ освтилъ три окна рядомъ. Это походило на привтствіе, на маякъ, извщавшій, что все благополучно, и хотя теперь никто и въ грошъ не ставитъ вещи, которыя нкогда, будучи ловко прилагаемы къ длу, выигрывали сраженія, т. е. предзнаменованія, однако же у всякаго есть своя невысказанная и непризнанная авгурская системка. Эдвардъ и его товарищъ, увидвши благопріятный знакъ, пришпорили лошадей и весело двинулись впередъ.

ГЛАВА II.

Читатель, любящій разнообразіе, вроятно будетъ радъ, если мы, оставивши нашихъ всадниковъ, обратимся теперь къ другому, не мене важному въ нашемъ разсказ лицу.

Въ этомъ же самомъ лсу, который, какъ уже сказано, покрывалъ холмы и облегалъ съ обихъ сторонъ дорогу, только съ другой, отдаленнйшей части его, куда не проникалъ еще взоръ читателя, шелъ въ это время скорымъ, но спокойнымъ шагомъ человкъ, онъ пробирался по тропинк до-того закрытой втвями мелкаго кустарника, что по ней могъ слдовать только хорошо знакомый со всми уголками лса.

Человкъ этотъ былъ съ виду худощавъ и казался высокъ, хотя въ сравненіи съ другими и нельзя было причислить его къ высокорослымъ. Длинныя жилистыя руки, маленькія ступни, тонкія голени говорили о большой дятельности, хотя онъ вступалъ уже въ тотъ возрастъ, когда гибкость и ловкость молодости обыкновенно исчезаютъ. На немъ былъ старый длинный бурый кафтанъ, неизмримаго объема въ сравненіи съ его худощавой особой, пробираясь какъ змй сквозь чашу, путникъ походилъ на угря въ плащ, если воображеніе читателя довольно живо для такого сравненія. Шляпа, видвшая много прошедшихъ дней, была надвинута на его глаза, и подъ ней красовалось лицо, искупавшее невзрачность всей остальной фигуры. Цвтъ этого лица говорилъ о происхожденіи путника: оно было блдно-зеленовато, безъ всякаго слда румянца,— лицо чисто Цыганское. Небольшой, слегка орлиный носъ особенной формы, представлялъ отъ корня до конца своего гогартовскую линію красоты. Брови были тонки и ровны какъ у черкешенки, глаза, оттненные длинными, густыми, черными рсницами, свтились дикимъ, мрачнымъ, меланхолическимъ огнемъ. Лобъ былъ широкъ и высокъ, длинные, лоснящіеся, черные волосы непринужденно падали густыми волнами вокругъ лица и не носили на себ слда убляющей руки времени, хотя путнику не могло быть меньше пятидесяти пяти или шести лтъ, а было можетъ быть и больше. Зубы его были такъ крпки и блы, какъ-будто бетель въ-самомъ-дл иметъ чудесныя свойства, приписываемыя ему его продавцами.

Таковъ былъ человкъ, кравшійся сквозь кустарникъ такъ незамтно, что не спугнулъ бы, казалось, и чуткаго оленя. Онъ пробирался къ табору, отстоявшему отъ него еще довольно далеко, и хотя очевидно былъ хорошо знакомъ съ мстностью, но все-таки долженъ былъ выглядывать разныя примты, чтобы не сбиться съ пути. Встрчая какой-нибудь пригорокъ, возвышавшійся надъ остальною мстностью, онъ всходилъ на него и нсколько минутъ вглядывался въ окрестный лсъ, озаренный багровыми лучами вечерняго солнца.

Всякой разъ при подобномъ обзор могъ онъ замтить на разстояніи одной мили голубоватый дымъ, ровно подымавшійся въ тихомъ воздух на нсколько сотъ футовъ вверхъ и потомъ разстилавшійся по лсу легкими клубами. Туда направлялъ онъ постоянно свой путь, и всякой, кто замтилъ страсть цыганъ разводить огонь у даже когда по-видимому въ немъ нтъ никакой надобности, едва ли усомнится, что онъ служитъ имъ во многихъ случаяхъ путеводнымъ сигналомъ.

Сквозь чащу скоро итти нельзя, настали почти совершенные сумерки, прежде нежели цыганъ достигъ табора своихъ земляковъ. Слухъ людей, безопасность которыхъ часто зависитъ отъ остроты его, обыкновенно изощренъ привычкою, и тихіе шаги путника не ускользнули отъ вниманія сидвшихъ вокругъ огня. Они мало обратили вниманія на всадниковъ, прохавшихъ мимо нихъ четверть часа тому назадъ, но звукъ спокойной поступи со стороны лса, шумъ разбиваемыхъ втвей и легкое хрустніе осеннихъ листьевъ сдлали на нихъ впечатлніе гораздо сильне. Двое или трое статныхъ молодцовъ вскочили и стали прислушиваться, откуда идутъ шаги, какъ-будто желая угадать, какого рода поститель сокрытъ деревьями. Черезъ минуту путникъ вышелъ въ пролсокъ, и товарищи его увидли, что имъ нечего опасаться. Вставшіе обратились къ прочимъ и сказали: ‘Это Фарольдъ’. Въ голос ихъ выразилось мало удовольствія, но не было и безпокойства.

Нсколько молодыхъ цыганъ, одтые, подобно богин радуги, въ пестрыя лохмотья, бросились на-встрчу пришедшему, а старшіе члены почтеннаго собранія, засдавшаго подъ дубами, встртили его спокойно оставшись на своихъ мстахъ, съ лицами, выражавшими уваженіе съ примсью какого-то неудовольствія.

— Прозжалъ или проходилъ кто-нибудь безъ меня, Вилльямъ? спросилъ пришедшій у молодого цыгана, ближе прочихъ лежавшаго къ дорог и вооруженнаго огромнымъ кистенемъ.

— Прошла женщина съ яйцами съ рынка, три крестьянина съ поля, егерь-сторожъ, пославшій всхъ насъ къ чорту, и сказавшій, что будь только его воля, такъ онъ скоро выжилъ бы насъ отсюда, да еще прохали два джентльмена верхомъ, давшіе Леен шиллингъ.— Таковъ былъ обстоятельный отвтъ молодого цыгана, очень неласково нахмурившаго брови, когда онъ передавалъ брань и угрозы егеря.

Другой, котораго звали Фарольдомъ, обратилъ вниманіе только на извстіе о прозд джентльменовъ и сдлалъ нсколько вопросовъ на ихъ счетъ, молоды ли они или стары, какъ одты, какого росту, какого, по-видимому, званія?

На все это онъ получилъ такіе точные и подробные отвты, что равнодушіе, съ которымъ цыгане смотрли на прозжавшихъ всадниковъ, оказалось только притворнымъ: вс мелочи одежды, все, что только можно было разглядть глазами, было тщательно замчено и твердо удержано въ памяти.

Языкъ, на которомъ говорили между собою цыгане, былъ смсь какого-то чужеземнаго нарчія, происхожденіе и строй котораго, вроятно, на-всегда останутся недоступны изслдованію, и англійскаго, съ примсью многихъ рзкихъ фразъ изъ воровского жаргона. Но такъ-какъ это цыганское нарчіе, вроятно, не очень интересно для читателя, то мы и будемъ оередавать разговоръ ихъ на язык боле понятномъ.

Отчетъ, данный молодымъ цыганомъ, показался Фарольду удовлетворительнымъ, онъ два раза спросилъ: ‘все ли?’ и сдлалъ еще нсколько вопросовъ о егер, выразившемъ такія непріязненныя чувства къ ихъ обществу.

— Держите ухо востро, ребята, сказалъ онъ, выслушавши вс отвты: — тутъ не все ладно, придется, я думаю, сняться и убраться съ этого хорошаго мстечка.

— И чмъ скоре — тмъ лучше,— сказала старуха, сидвшая у котла: что намъ тутъ длать? за четыре мили отъ фермы, за пять отъ села,— какъ тутъ кормиться?

— Мало разв въ лсу зайцевъ и кроликовъ? отвчалъ Фарольдъ: — мн по-крайнй-мр сотня перебжала дорогу.

— Да не вчно же сть черное мясо, возразила старуха: — вотъ Тини принужденъ былъ прогуляться пять миль за этимъ каплуномъ, да еще въ-добавокъ едва не попался.

— Хорошо, дай черное мясо мн, отвчалъ Фарольдъ: — я отказываюсь отъ ихъ откормленныхъ каплуновъ, за которыми они ухаживаютъ день и ночь какъ за больными дтьми. Дай мн вольной дичи, принадлежащей по естественному закону тому, кто ее застрлятъ.

— Нтъ, Фарольдъ, ты долженъ получить свою долю каплуна, сказала старуха.

Какъ ни покажется это странно, а у воровъ есть своего рода честь, и у цыганъ своего рода великодушіе. Старуха, засдавшая у котла, могла бы, судя по величин ея рта, сама състь всего каплуна, но цыганское великодушіе побудило ее гостепріимно пригласить Фарольда раздлить трапезу и назвать его ‘молодцомъ, хоть и упрямцемъ’.

Цыгане расположились вокругъ огня, поставили со всхъ сторонъ табора сторожевыхъ, и сняли котелъ съ поддерживавшихъ его палокъ, достали ножи и ножички, и на зеленой одежд зелени, вмсто скатерти, явились разнообразныя кушанья на ужинъ вчнымъ странникамъ. Пиръ былъ веселый, и фигуры ихъ, всегда живописныя, приняли какіе-то легкіе контуры и строгую античную грацію, когда они прилегли на траву въ свободныхъ, непринужденныхъ позахъ, свойственныхъ только сынамъ дикой свободы, и костеръ и заря озаряли ихъ двойнымъ причудливымъ свтомъ. Вс женщины вышли изъ шалашей, и въ томъ числ дв или три красавицы, какихъ не найти можетъ быть ни между еврейками, ни между гречанками. Въ табор было, по-видимому, больше женщинъ, нежели мужчинъ, а дтей больше, нежели тхъ и другихъ, порядокъ и субординація ее были впрочемъ нарушаемы, дтей усадили позади старшихъ, и достаточно снабжаемые пищею, они не порывались за указанную имъ границу.

Едва только успли цыгане състь по куску и выпить по чарк, какъ отдаленнйшій часовой, мальчикъ лтъ двнадцати, прибжалъ съ своего поста и прошепталъ таинственныя слова: ‘лошадиный топотъ!’

— Одна или нсколько? спросилъ его Фарольдъ, между тмъ какъ прочіе поспшили убрать лучшія яства и оставили на виду только самую простую пишу.

— Одна! отвчалъ мальчикъ, убгая обратно къ своему посту.

Черезъ минуту въ табор получено было извстіе, что по дорог скачетъ во весь опоръ какой-то всадникъ, и описаны примты его, сколько ихъ можно было разсмотрть въ темнот. Все это, замтьте, было исполнено быстро и спокойно, часовые двигались не слышно, какъ кошки по мокрой трав, и говорили шопотомъ: но движенія ихъ были поспшны и рчи немногословны.

Всадникъ не медлилъ, не успли цыгане перекинуться нсколькими словами, какъ онъ уже показался на дорог прямо противъ ихъ огня. Тутъ онъ вдругъ укоротилъ поводья, соскочилъ съ коня, громко кликнулъ мальчика, стоявшаго на-страж и приказалъ ему подержать лошадь.

— Это онъ, сказалъ Фарольдъ: — это онъ!— и, вскочивши съ травы, онъ пошелъ навстрчу пріхавшему, который шелъ право къ огню и протянулъ руку цыгану. Фарольдъ крпко пожалъ ее и устремилъ глаза свои на лицо незнакомца, озаренное мерцающимъ свтомъ дровъ, прізжій съ такимъ же вниманіемъ разсматривалъ мрачныя черты цыгана. Они высматривали, казалось, обоюдно на своихъ лицахъ слды разрушающаго времени.

Кажется, эти дйствительно было такъ, первыя слова цыгана были:

— Мы оба очень измнились.

— Да, Фарольдъ, измнились, отвчалъ незнакомецъ. Столько лтъ не проходятъ безъ слда. Получали вы мое послднее письмо?

— Получилъ, отвчалъ Фарольдъ,— и исполнилъ все въ точности.

— Что же, вы его видли? спросилъ прізжій поспшно.

— Видлъ, отвчалъ Фарольдъ: — въ парк, когда онъ гулялъ одинъ, я перепрыгнулъ черезъ стну, и….

До сихъ поръ пылкія чувства, волнующія человка при встрч посл долгой разлуки съ близкимъ ему человкомъ, не давали цыгану и его собесднику подумать о томъ, что они разговариваютъ при многихъ свидтеляхъ. Но среди послдней фразы, глаза Фарольда обратились на группу, окружавшую огонь, и онъ остановился. Незнакомецъ въ ту же минуту понялъ это молчаніе и подхватилъ:

— Да, да, отойдемъ: мн надо все услышать.

— Разумется, отвчалъ Фарольдъ: — хотя вамъ и придется, можетъ быть, услышать многое, чего бы вы не хотли. Пойдемте на дорогу: тамъ мы отъ людскихъ ушей дальше, нежели гд-нибудь.

Они пошли молча, глубокое чувство нмо, а собесдники наши были по нкоторымъ причинамъ, которыя будутъ изъяснены посл, растроганы встрчей своей въ этомъ мст сильне, нежели иной человкъ, но слабе характеромъ, при значительнйшемъ, по-видимому, повод.

Прошедши въ совершенномъ молчаніи шаговъ двсти или триста, цыганъ вдругъ началъ опять разговоръ.

— Да, сказалъ онъ: — съ-молоду мы думаемъ о будущемъ, подъ старость о прошедшемъ, а право не стоитъ думать ни о томъ, ни о другомъ. Мы не властны измнить того, что будетъ, или исправить то, что было. Я его видлъ: я узналъ, что онъ каждый день гуляетъ въ парк одинъ, и подстерегъ его за стною, онъ шелъ по длинной алле, ведущей къ западнымъ воротамъ…. помните?

— Помню, что же онъ, Фарольдъ?

— Былъ мраченъ и угрюмъ, отвчалъ цыганъ.— Руки заложены за спину, шляпа надвинута на глаза, взоръ опущенъ въ землю, блые зубы его,— у него все еще такіе же прекрасные зубы,— кусали нижнюю губу. Право, еслибы мои одинокія прогулки были также мрачны, я не тронулся бы съ мста, легъ бы у дороги и умеръ. Идя по алле, онъ вонзалъ глаза въ одинъ какой-нибудь камешекъ на дорог, какъ-будто они прикованы къ нему волшебною силой, а потомъ вдругъ озирался назадъ, не наблюдаетъ ли кто за его прогулкой, или свисувъ, какъ-будто зовя своихъ собакъ, хотя при немъ не было ихъ ни одной.

Прізжій глубоко вздохнулъ и спросилъ:

— Во какъ его здоровье? каковъ онъ на-видъ? много измнился? Когда-то онъ былъ очень крпокъ, а теперь?

— Теперь вы не узнали бы его, отвчалъ цыганъ и хотлъ продолжать, когда тотъ прервалъ его поспшно.

— Не узналъ бы? О, нтъ! если бы лта ублили его волосы и погасили взоръ, если бы страданія изсушили его тло и пригнули станъ, если бы даже смерть и разрушеніе уже начали превращать его въ прахъ, я узналъ бы его, пока этотъ прахъ еще не разсыпался въ безобразную груду! Не узнать его, Фарольдъ! мн не узнать его?

— Я хотлъ только сказать, что онъ измнился гораздо больше васъ. Когда мы видлись съ вами въ послдній разъ, вы были въ полномъ цвт молодости, а теперь вы старикъ, и только. Но онъ, онъ не постарлъ, а уничтожился. Это не то, что цвтокъ, который увялъ и отцвлъ въ свое время, червь источилъ его преждевременно, и онъ засохъ, скорчился и осыпался. Онъ желте меня, получившаго цвтъ свой въ наслдство отъ предковъ, сотни лтъ прожившихъ въ знойной стран, онъ пожелтлъ мене чмъ въ двадцать лтъ, отъ огня, палящаго его сердце. Онъ сгорбился, и лицо его вытянулось какъ орлиный клювъ.

— Грустно, грустно, сказалъ незнакомецъ: — но могло ли это быть иначе? Что дале? Что было при вашемъ свиданіи? узналъ онъ васъ?

— Въ ту же минуту, отвчалъ цыганъ.— Я зналъ одного изъ нашихъ, который умлъ выжигать раскаленнымъ желзомъ на дубовыхъ доскахъ лица, которыхъ не смывала вода, и никому не извстно лучше васъ, что черты моего лица вожглись въ его сердце такъ глубоко, что ихъ не смоетъ цлая рка слезъ. Вотъ что было ври нашей встрч: когда онъ подошелъ довольно близко, я спрыгнулъ со стны и очутился прямо передъ нимъ. Онъ отскочилъ прочь, какъ-будто отъ зми, но въ ту же минуту опомнился, и я видлъ, какъ онъ колебался: признать ли меня, или притвориться, что не узнаетъ. Онъ ршился на первое. Спросилъ меня довольно ласково, зачмъ я здсь. ‘Я думалъ, что васъ нтъ въ королевств — сказалъ онъ: — вы общали сэру Вильяму Рейдеру не возвращаться.’ Я отвчалъ ему что онъ не ошибается, и что я возвратился по требованію самого Рейдера.

— Что же онъ на это сказалъ? опросилъ тотъ поспшно.

— Онъ изумился и проворчалъ что-то въ род ‘негодяя и обманщика,’ но черезъ минуту, какъ вамъ и самимъ случалось это видть въ старые годы, онъ опомнился, и гордо и мрачно, какъ-будто властенъ надъ жизнью всего человчества, спросилъ, что побудило къ этому сэра Вильяма Рейдера? ‘Какая-нибудь да была же причина — сказалъ онъ, глядя на меня язвительно.— Намренъ онъ разъиграть негодяя или дурака, или и то и другое? Ворочемъ, какое бы ни надлалъ онъ дурачество, онъ самъ отъ него пострадаетъ, мн теперь ужь поздно вредить.’ И, говоря это, онъ значительно покачалъ головою, какъ-будто хотлъ сказать: вы знаете, что это такъ.

Губы незнакомца покривились при этомъ разсказ, по-видимому сильно его интересовавшемъ, но такъ-какъ мы не знаемъ, что происходило у него въ душ, то и не беремся изъяснить эту нсколько горькую улыбку.

— Я сказалъ ему, продолжалъ цыганъ: — какъ вы мн поручили, что пріятель его иметъ нужду въ пяти тысячахъ фунтовъ и, въ надежд на его великодушіе, приказалъ мн возвратиться Въ Англію и попросить у него эту сумму. При этихъ словахъ лицо его совершенно омрачилось, и, подумавши съ минуту, онъ взглянулъ на дв аллеи — мы стояли на перекрестк — не увидитъ ли гд садоваго сторожа, чтобы велть схватить меня. И знаю, что это была его мысль. Но никого не было вблизи, и онъ отвчалъ, глядя на меня такими глазами, какъ будто хочетъ обратить меня въ-прахъ: ‘скажите сэру Вильяму Рейдеру, гд бы онъ ни былъ, что онъ не вынудитъ у меня ни гроша больше. Я акуратно отсылалъ ему его тысячу фунтовъ въ годъ, и если какой-нибудь изъ пакетовъ затерялся, онъ долженъ былъ извстить меня объ этомъ. Я не согласенъ играть роль губки, которую можно выжимать по произволу, и не боюсь ложныхъ обвиненій. Я готовъ дать отвтъ на всякое обвиненіе и оправдаться передъ цлымъ свтомъ, если кто-нибудь осмлятся обвинить меня’! Онъ говорилъ очень твердо, прибавилъ цыганъ, и я все это время смотрлъ въ землю, хотя и чувствовалъ, что онъ смотритъ мн въ лицо, но когда онъ кончилъ, я взглянулъ ему прямо въ лицо, губы его задрожали, и онъ опустилъ глаза.

— И онъ остался при своемъ отказ? спросилъ незнакомецъ, на лиц котораго смнялись, сообразно разсказу Фарольда, различныя ощущенія.— Онъ остался при своемъ отказ?

— Ршительно! отвчалъ Фарольдъ:— только измнилъ тонъ свой со мною: сказалъ, что сердитъ на сэра Рейдера, а не на меня, и спросилъ, гд провелъ я столько лтъ. На отвтъ мой: ‘въ Ирландіи’ — онъ замтилъ: — ‘бдная страна, тамъ вы не могли скопить денегъ.’ Потомъ заговорилъ о прошедшемъ: какъ старый лордъ взялъ меня къ себ въ замокъ за то, что я былъ хорошенькій мальчикъ, какъ я провелъ у него два года слишкомъ, и какъ онъ хотлъ дать мн воспитаніе, сказалъ, что напрасно я убжалъ опять въ цыганскій таборъ, вынулъ кошелекъ и отдалъ мн все, что въ немъ было, жаля, что нтъ съ нимъ больше, но общалъ прислать мн въ знакъ старой памяти еще, если я скажу ему, гд насъ найти. Въ продолженіи всего этого разговора онъ безпрестанно поглядывалъ на аллеи, не идетъ ли кто-нибудь изъ сторожей, чтобы приказать схватить меня и обвинить въ грабеж или чемъ-нибудь подобномъ. Это видно было по его глазамъ. Я сказалъ, что мы стоимъ таборомъ за пять миль на востокъ, простился съ нимъ мирно и ушелъ, смясь, что онъ могъ себ вообразить, будто между мною и имъ могутъ быть какія-нибудь отношенія, кром смертельной ненависти.

Незнакомецъ задумался и молчалъ нсколько минутъ, потомъ, какъ человкъ, который желаетъ дать полученной новости время созрть въ ум, онъ оставилъ въ сторон опасенія цыгана и сообщенныя имъ извстія и заговорилъ о вещахъ, которыя, казалось, должны были интересовать его меньше прочихъ, именно объ исторіи самого Фарольда. Онъ сдлалъ это съ намреніемъ отклонить на-время бесду о важнйшей части разсказа, но при всемъ томъ голосъ его не отзывался апатіей общихъ мстъ, свидтельствующихъ объ отсутствіи выражаемымъ человкомъ чувствъ, напротивъ того, онъ говорилъ съ жаромъ, съ любовью, съ увлеченіемъ, изъявляя сожалніе, что цыганъ отказался въ молодости отъ выгодъ, рдко достающихся на-долю его соплеменникамъ.

— Вы сожалете объ этомъ? возразилъ цыганъ: — отчего?

— Вы сами сдлали бы на моемъ мст тоже. Изнженную, лнивую жизнь промнялъ я на вольную и дятельную. Я простился съ ложными формами, неестественнымъ принужденіемъ, разслабляющими привычками и болзнями, и обратился къ обычаямъ моихъ предковъ, къ естественному образу жизни среди прекрасной природы и къ неизмнному здоровью. Мы знаемъ только одну болзнь, послднюю, которая сводитъ въ могилу, обмороки и разстройство нервовъ намъ неизвстны. Спросите у вашихъ докторовъ — порожденія вашего образа жизни — не завидна ли доля цыгана, не знающаго недуговъ, казнящихъ человка за его изнженныя привычки.

— Это правда, Фарольдъ, но недолгое время, проведенное вами въ другой сред, должно было развить въ васъ вкусъ къ удовольствіямъ, которыхъ вы теперь лишены. Вы не могли не увидть преимуществъ закона и порядка, вы не могли не плниться умственными удовольствіями и не можете не желать сношеній съ людьми, равными вамъ по уму и познаніямъ.

— Чтожь, разв я не имю ихъ? возразилъ цыганъ, горячо защищая свое племя.— Напрасно вы думаете, что между нами нтъ такихъ же ученыхъ и мыслителей, какъ и у васъ: они у насъ есть, только на свой ладъ. Вы не можете насъ понять. Вы думаете, что мы разнимся отъ васъ только образомъ жизни, но вспомните, что, говоря съ настоящимъ цыганомъ, идущимъ по слдамъ своихъ предковъ, вы говорите съ человкомъ другого племени, другой вры, другого склада ума, другихъ чувствъ, другихъ законовъ и философіи. Вы считаете всхъ насъ невждами, чернорабочими или ворами, не постигающими блага законовъ. Но позвольте вамъ замтить, что между нами есть много людей, глубоко посвященныхъ въ науки вамъ, неизвстныя, прекрасно говорящихъ на язык, надъ сотнею словъ котораго ваши академіи напрасно, ломали голову по цлымъ десяткамъ лтъ. И разв у насъ нтъ своихъ законовъ, соблюдаемыхъ лучше вашихъ пресловутыхъ кодексовъ? Вы сомнваетесь въ ихъ существованіи, потому-что мы исключаемъ васъ изъ нашего кодекса, какъ вы насъ изъ вашего. Но бываете ли вы когда-нибудь справедливы къ цыгану? нтъ, и вотъ почему мы считаемъ себя въ-прав васъ грабить. Вы говорите объ умственныхъ удовольствіяхъ. Неужели вы думаете, что умъ мой не находитъ пищи въ окружіюшіи меня сценахъ? Я иду по міру рука объ руку съ временами года. Зима, врагъ вашъ, мн другъ и товарящъ. Весело встрчаю я ее, идущую въ блой мантіи сквозь обнаженный лсъ и по голымъ горамъ. Я любуюсь цвтомъ весны, ея легкимъ воздухомъ и измняющемся небомъ, какъ любуюсь игрою любимаго ребенка. Я привтствую величественное лто, какъ-будто божество моей родины восходитъ надъ нашимъ племенемъ и здсь, на чужбин, а въ жолтой осени, съ ея плодами и поблекшими листьями, вижу я товарища, полнаго спокойныхъ думъ. Утро, полдень и закатъ солнца,— все для меня краснорчиво. Буря, рка, облака и втеръ одарены для меня словомъ. Я бесдую съ блестящими на неб звздами и внимаю солнцу и лун въ ихъ одинокомъ пути. Разв этого мало? Чего мн еще, кром природы?

Незнакомецъ, одаренный прозорливымъ умомъ, замтилъ можетъ быть въ этои картин наслажденій и въ тон, которымъ все это было сказано, слды лучшаго образованія, и подумалъ, что доконченное воспитаніе удвоило бы для него вс эти удовольствія. Но это мелькнуло въ немъ скоре какъ чувство, нежели какъ мысль, и читатель согласится, что между тмъ и другимъ огромная разница. Дло въ томъ, что съ той минуты, какъ разговоръ зашелъ о самомъ цыган, собесдникъ его (что случается чаще, нежели думаютъ) говорилъ не думая и слушалъ не слушая. Мысли его были заняты другимъ, и если въ рчахъ его замтны были жаръ и чувство, такъ это потому, что онъ бесдовалъ на-память. Уже нсколько лтъ тому назадъ, онъ дошелъ до этихъ умозаключеній относительно цыгана, теперь, сильно занятый сообщенными Фарольдомъ извстіями, онъ предался собственнымъ мыслямъ и, разговаривая въ тоже время о цыганской жизни, положился на свою память, въ надежд, что она безсознательно будетъ снабжать языкъ его должными отвтами и возраженіями. Этотъ методъ разговора, искусно приложенный къ длу, представляетъ ту побочную, а часто искусственную выгоду, что если память не споткнется вовремя бесды, то разговаривающій съ вами не замтитъ, что вы о чемъ-нибудь думаете. Такимъ образомъ незнакомецъ слушалъ, по-видимому, и принималъ участіе въ разговор цыгана о самомъ себ, между тмъ какъ умъ его былъ занятъ полученными имъ извстіями. Покамстъ тотъ вычислялъ удовольствія кочевой жизни, незнакомецъ обдумалъ свой предметъ и вдругъ спросилъ его: — Когда вы его видали, Фарольдъ?

Онъ не называлъ никого по имени, и цыганъ, вдругъ оставивши вдохновенный тонъ рчи, отвчалъ, какъ на самый обыкновенный вопросъ:

— Сегодня, часа четыре тому назадъ. Иначе вы не нашли бы меня здсь.

— Почему? Куда вы хотли итти?

— Далеко, далеко. Мн не нравится его сосдство, оно не безопасно для меня и моихъ. Онъ замышляетъ противъ насъ недоброе и не замедлитъ привести свою мысль въ исполненіе.

— Онъ ничего не можетъ вамъ сдлать, сказалъ незнакомецъ:— онъ иметъ больше причинъ бояться васъ, нежели вы его.

— Это такъ, продолжалъ цыганъ: — но сосдство его все-таки мн не нравится. Однажды, въ молодости, когда страсть и мстительность были сильны, а благоразуміе и осторожность слабы, я погорячился, и…. мн не хотлось бы, чтобы теперь снова взялись за эту исторію. Я не боюсь за самого себя: мрачная яма, въ которую вс мы должны сойти, меня не пугаетъ, но мн страшна скорбь тхъ, которые будутъ меня оплакивать, и страшно несправедливое преслдованіе невиннаго наравн виновнымъ, чего не миновать.

Собесдникъ его задумался на минуту и потомъ, взявши цыгана за руку, отвчалъ тономъ авторитета и дружескаго расположенія:

— Выслушайте меня, Фарольдъ! Вы знаете, что я не посовтую вамъ худого и не оставлю васъ въ минуту опасности, такой поступокъ былъ бы съ моей стороны низостью, посл всего, что вы для меня сдлали. Но я еще не совсмъ ршился, я долженъ узнать боле и вникнуть въ дло глубже, прежде нежели приступлю къ исполненію моего полузадуманнаго плана. Вы не имете еще причины опасаться, обратитесь ко мн, если я вамъ понадоблюсь, между тмъ вы можете, если угодно, перенести вашъ таборъ на другое мсто, только не такъ далеко, чтобы я не могъ отыскать васъ. Вы должны помочь мн въ этомъ дл до конца.

— Мы перейдемъ на поле, что за лсами мистрисъ Фальклендъ, сказалъ цыганъ.— Тамъ врядъ ли станутъ насъ искать.

— Да, это недурно, отвчалъ незнакомецъ.— Вотъ, на всякій случай, мой адресъ, по которому вы всегда можете найти меня въ сосдств. Не забудьте вашихъ общаній.

— Общаній! возразилъ Фарольдъ.— Когда же не сдерживалъ я моего слова? Что это вы даете мн съ бумажкою? Мн не нужно золота,— и еще отъ васъ, Вильямъ!

— Оно пригодится можетъ быть вашимъ, возьмите его, Фарольдъ, для людей, ведущихъ такую жизнь, какъ вы, оно никогда не лишнее.

— Я возьму его, отвчалъ цыганъ, — потому-что оно дастъ мн больше власти надъ моими соплеменниками. Между ними есть люди, о какихъ вамъ и не снилось, но эти, которые здсь со мною, не изъ лучшихъ. Они не злы, но дики, вспыльчивы и упрямы, какъ самъ я былъ въ молодости.

Они шли уже назадъ и приближались къ огню, вокругъ котораго сидли цыгане. Разговоръ былъ интересенъ для обоихъ, и каждому было о чемъ подумать, мысли же располагаютъ человка къ молчанію, и они возвратились къ лошади прізжаго молча. То былъ прекрасный конь кровной породы, онъ стоялъ смирно какъ овца, стрегомый маленькимъ мальчикомъ и красивая двушка, которая подходила къ прохавшимъ передъ тмъ всадникамъ, трепала его по ше и разсматривала сбрую съ такимъ вниманіемъ, что иному оно могло бы показаться подозрительнымъ. Увидвши Фарольда и его спутника, она скользнула назадъ къ своему табору какъ лунный лучъ во вод.

— Какъ она хороша! сказалъ незнакомецъ, смотрвшій на нее нсколько минутъ.— Кто это, Фарольдъ?

— Жена моя, отвчалъ цыганъ отрывисто.

Незнакомецъ вздохнулъ, покачалъ головою, вскочилъ на лошадь и ухалъ.

ГЛАВА III.

Между тмъ какъ это происходило въ лсу, путники, о которыхъ мы говорили въ первой глав, продолжали хать дале. Да позволено намъ будетъ не сопутствовать имъ до конца, тмъ-боле, что имъ оставалось прохать только полмили, встртивъ ихъ у воротъ дома, свтъ и тни котораго замтили они съ горы за деревней.

Въ это время совершенно стемнло, съ горизонта исчезъ и послдній край золотой мантіи солнца, луна еще не всходила, и на неб виднлась только звзды, но блескъ ихъ, не ослабвшій за тысячи лтъ съ тхъ поръ, какъ он впервые пролили лучи свои въ неизмримое пространство, слабо освщалъ путникамъ дорогу.

Эдвардъ де Во вздумалъ прохать къ заднему крыльцу дома. Онъ вообразилъ себ, что для него приготовили, чего-добраго, какую-нибудь встрчу, и воображенію его представлялись различныя смшныя сцены, онъ боялся ихъ, хотя очень хорошо зналъ, что разумный товарищъ его не найдетъ смшнымъ ничего, что длается отъ души, а т, къ которымъ онъ халъ, неспособны, по натур и воспитанію своему, сдлать что-нибудь не кстати. Воображеніе его было въ этомъ случа неукротимо, и самовольно создавало сотни смшныхъ сценъ. Желая, чтобы встрча прошла тише и скоре, онъ прохалъ къ заднимъ воротамъ, отыскалъ ощупью колокольчикъ и позвонилъ.

Кучеръ, въ напудренномъ парик съ тремя ярусами буклей за ушами и съ фонаремъ въ рук, отворилъ ворота и спросилъ, чего имъ надобно. Но де Во, не отвчая ни слова, въхалъ съ своимъ спутникомъ во дворъ, соскочилъ съ лошади и сталъ въ свт фонаря, озадаченный Джозефъ, кучеръ съ незапамятныхъ временъ, громко кликнулъ грума и конюшенныхъ мальчиковъ.

Заскрипла дубовая дверь, и явились не только призванныя старымъ распудреннымъ возницею, но выглянулъ и лакей изъ людской и еще дв, три, свжія какъ наливное яблоко, горничныя.

Такимъ образомъ старанія де Во избжать шума и тревоги произвели, какъ водится, совершенно противное дйствіе. Ни это еще не все, сцена подйствовала и на товарища его не такъ, какъ онъ того желалъ. Такой пріемъ въ такомъ дом показался сначала полковнику Маннерсу довольно страннымъ, а когда онъ разсмотрлъ, что они въхали на задній дворъ, то нашелъ страннымъ поведеніе своего спутника. Впрочемъ Маннерсъ зналъ его слишкомъ давно и понималъ слабыя стороны его характера, нсколько словъ, сказанныхъ Эдвардомъ дорогою, не ускользнули отъ его дружескаго вниманія и догадливости, и дали ему ключъ къ чувствамъ, волновавшимъ его друга при возвращеніи домой,— ключъ, которымъ онъ не преминулъ воспользоваться въ настоящую минуту. Слдствіемъ этого было то, что онъ понялъ главную мысль Эдварда, хотя и не могъ изъяснить себ всхъ его движеній, потому-что они зависли отъ плана и архитектуры дома: большая лстница вела прямо въ маленькую комнату передъ гостиной, такъ-что шаги и голосъ идущихъ по ней могли быть тотчасъ же узнаны.

Маннерсъ улыбнулся, догадавшись о происходившемъ въ ум Эдварда, но онъ ни за что въ мір не желалъ бы, чтобы эта улыбка была замчена, разв только съ условіемъ, что она вылечить его друга отъ этой глупости. Но онъ звалъ, что де Во не отучить отъ нея насмшками, которыя были для него страшны только до тхъ поръ, пока оставались въ ум наблюдателя. Съ той минуты, когда он высказывались, самолюбіе его вооружалось на защиту своей позиціи, а самолюбіе, какъ извстно, скоре взорветъ себя на воздухъ, нежели сдастся.

Полковникъ Маннерсъ желалъ, конечно, чтобы другъ его научился презирать тайную насмшку также смло, какъ и явную, зная, что люди смются мысленно надъ добрымъ и благороднымъ также часто, какъ надъ глупымъ и нелпымъ, но онъ зналъ, что въ этомъ случа ему можно длать наставленія только голосомъ дружбы, безъ малйшей примси сарказма.

— Жаль, очень жаль, думалъ онъ: — что де Во, который притворяется, что презираетъ, а можетъ быть и въ-самомъ-дл презираетъ мнніе толпы, добровольно раболпствуетъ передъ насмшками собственнаго воображенія. Надюсь, что прекрасная невста его будетъ имть на него довольно вліянія и отучить его отъ этой слабости.

Лошади между тмъ были отведены, и лакей, такой же старый, какъ кучеръ, велъ прізжихъ по лстниц къ пріемной зал.

Де Во тревожили и черная лстница, и видъ кухни, и близость людской, но Маннерсъ, видя все это, притворялся, что не замчаетъ ничего, онъ чистилъ хлыстикомъ сапоги и говорилъ о сверной Америк съ жаромъ Могавка. Это успокоило нсколько его товарища. По слдамъ толстыхъ ногъ служителя, обутыхъ въ блые чулки, они взошли на узкую лстницу и скоро очутились въ небольшой комнатк передъ гостиной. Комната эта была устлана мягкими турецкими коврами, по сторонамъ стояли старинные столики, выложенные черепахою и бронзою, въ амбразурахъ оконъ возвышались огромныя, изящныя старинныя вазы, гордость и нашихъ прабабушекъ. Вазы были наполнены благоухающими травами, собранными въ саду прошедшимъ лтомъ, съ примсью orris rout и другихъ пахучихъ спецій, и разливали въ воздух роскошный запахъ осьмнадцатаго столтія.

Но въ воздух этой комнаты плавали не только ароматы, но и музыкальные звуки нжнаго, тихаго женскаго голоса, словъ говорившей нельзя было разобрать, а слышалась только одна мелодія, вызвавшая румянецъ на лицо де Во, забилось ли сердце его при этомъ сильне, или нтъ, представляемъ ршить другимъ. Дверь отворилась, и прізжіе тихо вошли въ слдующую комнату.

То была большая красивая комната, ни въ чемъ не сходная съ теперешними салонами. Въ ней не было ничего моднаго, но все было устроено для комфорта и свидтельствовало о вкус и достатк жильцовъ. На стнахъ висло нсколько картинъ, на первый взглядъ темныхъ и грязныхъ, но при дальнйшемъ разсматриваніи являвшихся изящными произведеніями искусства, на богатой массивной мраморной досн камина стояли пагоды, веры изъ перьевъ, экраны и множество мелкихъ вещицъ изъ разныхъ частей свта,— браслеты, обнимавшіе, можетъ быть, руку Клеопатры, и идолы, знакомые, можетъ статься капитану Куку. Какъ во всякой порядочной комнат, тутъ было много столовъ разной величины и сорта, и за двумя столами сидли занятыя суетливымъ бездльемъ, величаемымъ дамами работою, дв дамы, которымъ вмст было лтъ шестдесятъ, только раздленныхъ не по-ровну: одна изъ нихъ, сидвшая ближе къ дверямъ, завладла по-крайней-мр сорока шестью и оставила другой, дочери своей, немного больше двадцати трехъ. Об он были однако же очень хороши собою, бремя лтъ покоилось на матери легко, а лицо дочери припадлежало къ категоріи лицъ, обозначаемой словомъ ‘милый’. Въ ней была еще одна отличительная черта, за которую мы должны обратить вниманіе, потому-что она была тсно связана съ ея характеромъ: она не любила хмуриться и улыбалась, когда другіе морщатся. Устремивши глаза на досадный узелъ, нечаянно затянувшійся въ работ и уже въ продолженіи десяти минутъ истощившій ея терпніе, она улыбалась упрямству непокорнаго шелка.

Въ комнат была еще третья женщина, моложе двухъ первыхъ и очень отъ нихъ отличная. Она лежали на соф въ другой сторон комнаты и читала книгу, отъ свта отъ лампы падалъ на блое чело ея и освщалъ прекрасныя брови, черныя длинныя рсницы, и правильно изваянныя, блыя какъ мраморъ носъ и уста, ей казалось не больше осьмнадцати лтъ, но въ-самомъ-дл (мы обязаны этимъ отчетомъ читателю) было двадцать лтъ, одинадцать мсяцевъ и нсколько дней, точное число которыхъ забыто. Фигура ея была стройна и прекрасна, зависть могла утверждать, что она не сравнится съ Венерой медицейской, но все-таки должно было признаться, что она превосходитъ красотою не одну богиню, и представляетъ одинъ изъ лучшихъ образцовъ внца созданія, какія только видли глаза смертныхъ.

Волосы ея были блестящаго золотистаго цвта, столь прекраснаго и рдкаго. Такъ какъ въ этотъ вечеръ дамы не ожидали уже гостей, то она откинула назадъ свои блестящіе локоны, падавшіе ей на глаза и мшавшіе читать, ниспадая по об стороны головы волнистыми линіями, они обнажали ея красивое чело, и богатыя кольца ихъ, вьющіеся за ушами, не могъ бы воспроизвести рзецъ самого Чантри.

Дверь, въ которую вошелъ де Во съ своимъ товарищемъ, шла на черную лстницу, и дамы естественно подумали, что вошелъ кто-нибудь изъ домашнихъ. Никто не обратилъ вниманія на вошедшихъ, никто не оглянулся, и чтица продолжала длать свои замчанія на книгу, не подозрвая, что ее слушаетъ кто-нибудь изъ постороннихъ.

Прізжіе имли время сдлать свои замчанія. Веселая и ясная улыбка озарила суровыя черты полковника Маннерса, когда онъ безъ помощи Асмодея увидлъ себя вдругъ въ домашнемъ кругу англичанъ, которымъ былъ совершенно чужой. Эта сцена была для него чрезвычайно любопытна и пріятна, ему рдко случалось видть подобную въ Англіи, а на чужбин никогда, но эту сцену часто, представляло ему воображеніе во время его одинокаго странствованія, эта сцена рисовалась передъ его взорами, среди тишины ночей, подъ палатками въ открытомъ пол, была сновидніемъ, которому фантазія его могла предаваться, не опасаясь разочарованія, онъ зналъ, что онъ можетъ быть въ ней зрителемъ, но не дйствующимъ лицомъ.

Что касается до Эдварда де Во, то онъ не думалъ наблюдать, когда онъ очутился въ домашнемъ кружк, щепетильность его исчезла, сердце его согрлось теплымъ чувствомъ, и вс холодныя расчеты честерфильдизма были заглушены. Опередивши стараго служителя, который самъ остановился позабавиться недогадливостью хозяевъ, де Во пошелъ прямо къ двушк, лежавшей на соф. Но походка его не походила ни на чью изъ домашнихъ, и не усплъ онъ дойти до половины комнаты, какъ глаза двушки обратились отъ книги къ нему. Они сверкнули какъ солнце посл бури, горячій, краснорчивый румянецъ вспыхнулъ на ея щекахъ, и радостнымъ голосомъ вскрикнула оца:

— Эдвардъ! Тетушка, Эдвардъ пріхалъ!

Но въ ту же минуту взор ея угасъ, кровь отхлынула отъ ланитъ, и съ этой минуты едва можно было замтить, что Эдвардъ для нея больше, чмъ другъ. Все это совершилось мгновенно, и полковникъ Маннерсъ едва усплъ подумать: ‘странно’, какъ другія дв дамы уже встали встртить его и его товарища, а объявившая о ихъ прізд граціозно спустила маленькую ножку на полъ и подошла къ Эдварду.

Тетка выразила радость свою о прізд племянника въ словахъ, доказывавшихъ, что истинная грація и достоинство легко сливаются съ теплымъ чувствомъ привязанности.

— А это конечно полковникъ Маннерсъ, продолжала она.— Вы не представили мн его, Эдвардъ, но онъ не нуждается въ этой церемоніи. Если бы вы и не были спасителемъ моего племянника, сэръ, я всегда была бы рада принять у себя сына моей старой пріятельницы.

Полковникъ Маннерсъ поклонился и отвчалъ:

— Я былъ столько счастливъ, что нашелъ въ бумагахъ матушки письма мисстрисъ Фальклендъ, и знаю, что ваша дружба была ея лучшимъ утшеніемъ въ продолженіи недолгой жизни. Я буду гордиться, если и на долю сына ея достанется частица того же вниманія и расположенія.

— Будьте въ нихъ уврены, полковникъ Маннерсъ, отвчала она. Изидора, Маріанна! полковникъ Маннерсъ. Дочь моя,— моя племянница, миссъ де Во.

Это представленіе озадачило нсколько полковника Маннерса, и мы должны изъяснить, почему. Онъ уже давно слышалъ, что другъ его, единственный сынъ лорда Дьюри, помолвленъ на своей кузин, и что сватьба будетъ сыграна тотчасъ по возвращеніи молодого наслдника баронства на родину, разумется если невста достигнетъ къ тому времени совершеннолтія. Де Bо нердко говорилъ за-границей Маннерсуо своей прекрасной кузин Маріанн и, возвращаясь въ Англію, просилъ его сопутствовать ему въ домъ тетки и бытьего шаферомъ на сватьб, которая немедленно воспослдуетъ. Полковникъ, какъ намъ уже извстно, согласился, но онъ вообразилъ себ, что Эдвардъ женится на дочери мисстрисъ Фальклендъ, и удивился, увидвши миссъ де Во, съ которой другъ его обращался не какъ братъ съ сестрой, и которую звали Маріанной. Озадаченный этимъ открытіемъ въ первую минуту, онъ скоро разршилъ загадку, предположивши (что и дйствительно было такъ), что прекрасная невста дочь брата лорда Дьюри.

Разршая мысленно эту задачу, полковникъ не забывалъ говорить любезности и оказалъ де Во услугу, вступивши въ разговоръ съ мисстрисъ Фальклендъ и ея дочерью, и доставивши ему случай побесдовать съ невстой особо, вполголоса.

Впрочемъ бесда съ Эдвардомъ не сдлала, казалось, на нея особеннаго впечатлнія. Она улыбалась и отвчала ему, повидимому, ласково и привтливо, но въ ней не было замтно волненія, столь естественнаго въ невст при вид жениха, возвратившагося изъ долгаго и опаснаго путешествія. Однажды только она положила руку на сосдній столъ, и Маннерсъ замтилъ, что несмотря на все ея кажущееся равнодушіе, рука у нея сильно дрожала, и что она тотчасъ же ее опускала, какъ-будто изъ опасенія, чтобы дрожь эта не была замчена.

Маннерсъ не просмотрлъ ни одной изъ этихъ мелочей. Съ самого начала знакомства своего съ Эдвардомъ, онъ былъ сильно заинтересованъ противорчіями въ его характер,— слабостями рядомъ съ великими качествами души, и другими обстоятельствами. Мало-по-малу въ сердц его зародилось глубокое уваженіе къ Эдварду. Воображеніе его привыкло рисовать яркія картины домашняго счастья друга, онъ принималъ живое участіе во всемъ, что до этого касалось, и старался высмотрть признаки того, что ему хотлось видть ни самомъ дл.

Простоявши посреди комнаты въ сапогахъ со шпорами около десяти минутъ и узнавши, что слуги ихъ съ багажемъ прибили сюда еще по-утру, прізжіе удалились переодться. Полковникъ Маннерсъ принялся за это дло систематически: онъ зналъ конечно, что ничто въ мір не можетъ придать ему красоты, но все-таки занялся туалетомъ очень тщательно, и скоро готовъ былъ снова явиться въ гостиную, одтый съ изящною простотою воина. Де Во распорядился иначе: онъ отдалъ слуг ключи отъ ящика съ платьемъ, бросился въ кресло, положилъ руки на уборный столикъ и цлыхъ десять минутъ оставался погруженнымъ въ грустное раздумье, между тмъ какъ слуга ежеминутно приставалъ къ нему съ вопросами: не прикажете ли то, не угодно ли другое?

Въ мысли его теперь мы мшаться не станемъ, хотя и не отказываемся отъ этого права, когда этого потребуетъ разсказъ, скажемъ только, что раздумье его кончилось слдующею мыслью, которая можетъ служить ключомъ къ остальному: ‘какъ холоденъ долженъ былъ показаться пріемъ ея Маннерсу! А между тмъ она, всегда говорившая правду, увряла меня въ своей любви. Чтожь, натуры человка не перемнишь. А ребенкомъ она была не такова!’

Онъ вскочилъ и поспшно началъ одваться, обращаясь къ слуг съ такимъ нетерпніемъ, какъ-будто раздумье нашло на слугу, а не на него.

— Подай кафтанъ! говорилъ онъ.— Шкатулку поставь сюда, башмаки на ту сторону, чулки перекинь черезъ спинку креселъ. Какъ ты мшкаешь, Вильямъ! Сними сапоги да сбгай на конюшню, чтобы старый Джозфъ не вздумалъ отравить лошадей какимъ-нибудь секретнымъ снадобьемъ.

Слуга исполнялъ вс эти приказанія съ возможною поспшностью, и когда онъ вышелъ, де Во началъ одваться такъ проворно, какъ-будто спасался, что его станутъ упрекать въ напрасной трат времени. Онъ былъ уже въ-половину одтъ и расчесывалъ волосы, когда вошелъ къ нему Маннерсъ, комната котораго находилась въ противоположномъ конц коридора. Они сошли вмст, ни слова не говоря о предмет, столь близкомъ сердцу де Во. Эдвардъ чувствовалъ, что ему заговорить объ этомъ неловко, и въ тоже время отдалъ бы полміра, чтобы узнать какимъ-нибудь тайнымъ способомъ, какое впечатлніе сдлала на Маннерса его невста. Маннерсъ, съ своей стороны, ршился высмотрть побольше, прежде нежели скажетъ хоть нсколько пустыхъ привтствій, обыкновенныхъ въ подобномъ случа.

Дамы въ гостиной разговаривали между тмъ о пріхавшихъ. Главнымъ предметомъ ихъ привязанности былъ де Во, и ихъ, естественно, заявмали больше всего его здоровье и видъ.

— Онъ, кажется, очень поздоровлъ, сказала мисстрисъ Фальклендъ.

— Я никогда не видала его въ такомъ цвтущемъ состояніи, замтила Изидора: — хотя онъ явилея въ этомъ ужасномъ плащ.

Маріанна де Во не сказала ничего, но поблагодарила кузину свтлою улыбкой, разршившейся яркимъ румянцемъ, едва не загашеннымъ нсколькими перлами, выступившими у нея на глазахъ. Она отвернулась и начала играть какими-то вещицами на стол.

— Я очень рада, что Эдвардъ уговорилъ полковника Маннерса пріхать съ нимъ, сказала мисстрисъ Фальклендъ: — мндавно хотлось увидть сына моей пріятельницы.

— А мн спасителя жизни Эдварда, сказала Маріанна.

— Я тоже очень этому рада, прибавила Изидора: — потому-что онъ, кажется, очень пріятный человкъ, несмотря на свое рдкое безобразіе.

— Да, конечно, его нельзя назвать красавцемъ, сказала мисстрисъ Фальклендъ: но онъ очень строенъ. Мать его была, чрезвычайно хороша собою, и онъ, какъ я слышала, тоже былъ недуренъ до двадцати лтъ.

— Бдняжка! сказала Изидора: — стало быть онъ очень несчастливъ, легче родиться безобразнымъ, нежели сдлаться имъ потомъ случайно.

— Я не нахожу его безобразнымъ, возразила Маріанна.

— Это потому, что ты видишь въ немъ только спасителя Эдварда, отвчала Изидора.— Ужь поврь мн, что онъ некрасивъ.

— Счастливы т, милая Изидора, сказала мать: — которые могутъ ‘видть лицо Отелло въ его душ’, и я не думаю, чтобы ты цнила людей по наружности.

— Нтъ, конечно нтъ, отвчала миссъ Фальклендъ: — но одинъ умный старикъ сказалъ, что пріятная наружность есть лучшее рекомендательное письмо, и если бы вы не знали матери полковника Маннерса, или если бы онъ не былъ спасителемъ жизни Эдварда… впрочемъ, прибавила она, не докончивши мысли: — у него именно такое лицо, что отъ него можно ожидать спасенія чужой жизни или другого благороднаго подвига въ этомъ род.

— Мн самой такъ кажется, сказала мисстрисъ Фальклендъ.

— Какъ онъ ни дуренъ собою, а мн рдко случалось видть лицо, въ которомъ выражалось бы столько благородства.

Вотъ о чемъ шелъ разговоръ въ гостиной до возвращенія друзей, прекратившихъ его своимъ приходомъ. Заговорили о другихъ предметахъ, и бесда продлилась до ужина. Эдвардъ де Во, разумется, занялъ мстечко по сердцу, то, о чемъ разговаривалъ онъ съ своею прекрасною кузиной, было говорено въ полголоса и не очень интересно для читателя. Маннерсъ, не хуже кого другого умвшій сдлать диверсію въ пользу друга, слъ возл другихъ двухъ дамъ и занялъ ихъ разсказами, въ которыхъ выказалъ бездну разнообразныхъ познаній. Познанія эти были, правда, нахватаны имъ на-лету, но изъ тысячи источниковъ. Тонкія и забавныя черты человческой натуры, красоты и ужасы разныхъ странъ, исторія прошедшихъ вковъ и событія настоящаго времени, наука и искусство, остроты игриваго воображенія и рдкія свденія, плоды обширной начитанности,— все это вмщалось въ его памяти и все было оживлено и украшено самостоятельнымъ мышленіемъ и возвышенностью чувствъ, такъ-что бесда его имла рдкое достоинство казаться не столь глубокою, какъ была въ-самомъ-дл. Все выходило у него весело, легко, забавно, но посл разговора каждый чувствовалъ, что онъ многому научился, самъ не зная какъ. Прекрасная память позволяла ему украшать бесду множествомъ анекдотовъ и поэтическихъ тирадъ. Онъ не навязывалъ ихъ насильно, но умлъ ловко и кстати вплетать въ каждый разговоръ, почти съ такимъ же искусствомъ, какъ величайшій писатель и пріятнйшій собесдникъ новйшаго времени, сэръ Вальтеръ Скоттъ.

Начитанность Маннерса была, казалось, такъ велика, что мисстрисъ Фальклендъ дивилась ей въ молчаніи, а Изидора, зная, что молодой и прекрасной двушк позволяется длать почти всякаго рода вопросы мужчин лтъ подъ сорокъ, взглянула на него съ улыбкой и спросила:

— Скажите пожалуйста, полковникъ, когда находили вы время, сражаясь день и ночь съ непріятелемъ, читать все, что только достойно чтенія?

— О, отвчалъ Маннерсъ: — я читалъ очень мало въ сравненіи съ тмъ, что могъ бы прочесть. Солдату легко читать много, только безъ разбора, зато некогда предаться изученію исключительно одного предмета. Нсколько дней онъ занятъ такъ, что не иметъ свободной минуты, а потомъваотаютъ дни, когда ему ршительно нечего длать, если онъ половину этого свободнаго времени посвятитъ чтенію, то прочтетъ больше иного философа. Одно дурно, что трудно доставать книги, которыя стоили бы чтенія.

Въ такихъ разговорахъ прошелъ ужинъ. Въ то время еще ужинали, т. е. не отказывались отъ пріятнйшаго средства получать ночью кошемаръ. Когда доложили, что кушанье подано, вс встали съ своихъ мстъ, и Эдвардъ де Во, отвлеченный на минуту отъ кузины, очутился возл своей тетки. Они воспользовалась этимъ случаемъ и сказала ему:

— Отецъ вашъ, я думаю, не обидится, что вы захали прежде сюда. Иногда онъ бываетъ, какъ вамъ извстно, немножко ombrageux, и я совтовала бы вамъ похать къ нему завтра какъ можно раньше.

— О, объ этомъ не безпокойтесь, отвчалъ де Во.— Во-первыхъ, онъ самъ писалъ мн объ этомъ, во-вторыхъ, такъ-какъ мы ршились лучше сами хать на нашихъ лошадяхъ, нежели поручить ихъ сорванцамъ грумамъ, то не могли прохать сегодня еще семнадцать миль, и наконецъ, прибавилъ онъ тише: — вы знаете, что онъ не любитъ нежданыхъ гостей, Маннерса пригласили вы, а не онъ, и я не могъ привезть его къ нему не предувдомивши, а писать ему еще не усплъ. Онъ терпть не можетъ, когда его застаютъ въ-расплохъ.

И почти въ ту же минуту старый слуга Петръ, докладывавшій объ ужин, вторично распахнулъ настежь двери и громко произнесъ: ‘лордъ Дьюри!’

Что-то въ род улыбки мелькнуло на устахъ мисстрисъ Фальклендъ, потому-что неожиданный пріздъ ея брата странно противорчилъ только-что сказанному ея племянникомъ. Она остановилась, и черезъ минуту вошелъ лордъ Дьюри, тихой и медленной, но не слабой, поступью.

Воспользуемся этой минутой и опишемъ его читателю, по-крайней-мр относительно наружности. О внутреннихъ качествахъ его поговоримъ посл. Онъ былъ высокаго росту, футовъ шести или около того,— строенъ, но очень худъ, сложенія крпкаго: широкоплечій и широкогрудый, съ замчательно стройною тальею. По лицу видно было, что когда-то онъ былъ очень хорошъ собою, теперь оно вытянулось, какъ-то завострилось и сильно пожелтло. Глаза однако же сохранили свою красоту, и зубы были ослпительно блы. Ему было лтъ шестдесятъ, но онъ казался старше, хотя очень заботился о туалет. Первое впечатлніе, которое производила его фигура, было сильно, но непріятно, и, къ несчастію, это непріятное чувство не изглаживалось и впослдствіи. Онъ смотрлъ пэромъ и вельможею. Лицо его было подернуто облакомъ, но безъ оттнка грусти, на губахъ замтно движеніе, которое нельзя было назвать улыбкой, и все это говорило не въ его пользу. Вообще отъ него вяло холодомъ. Взглядъ его походилъ на восточный втеръ, холодный и пронзительный. Встарину, говорятъ, онъ былъ обворожителенъ и даже употреблялъ во-зло даръ нравиться, но теперь, казалось, не находилъ никакой надобности заботиться о привлекательности больше, нежели сколько того требовало приличіе.

— Очень рада, сказала ему мисстрисъ Фальклендъ: — видть васъ пріхавшимъ на-встрчу нашему страннику.

Эдвардъ подошелъ къ отцу. Старый баронъ торопливо схватилъ его за руку, и улыбка непритворной радости оживила на мгновеніе отжившее лицо его.

— Здравствуй, Эдвардъ! сказалъ онъ: поздравляю съ пріздомъ.— Ты смотришь молодцомъ. Извините, Марія, продолжалъ онъ, обратившись снова къ сестр: — что я пріхалъ не предувдомивши васъ, встртились дла, о которыхъ я не зналъ еще сегодня утромъ, и мн надо въ паркъ. Хотлось также увидть Эдварда, а ему, я знаю,— онъ обратился къ Маріанн,— слдовало явиться прежде сюда. Каково поживаете, милая племянница? Вы что-то блдны. Вы какъ, Изидора?

И пэръ, не дождавшись отвта, опустилъ глаза въ землю и устремилъ ихъ на одну точку ковра, какъ-будто погруженный въ геометрическое измреніе его причудливыхъ узоровъ.

— Мы только-что собрались ужинать, сказала мисстрисъ Фальклендъ: — хотите съ нами? Позвольте вамъ представить полковника Маннерса.

Лордъ Дьюри отвтилъ на обыкновенное привтствіе Маинерса холоднымъ поклономъ, и потомъ, произнесши строгій приговоръ привычк ужинать, согласился ссть за столъ съ прочими.

— Однако же, замтилъ Маннерсъ: — ужинъ самая веселая трапеза, заботы и труды миновались, и не помню кто-то очень справедливо замтилъ, что остается только повеселиться и отдохнуть.

— То есть насться и заснуть, проворчалъ лордъ Дьюри: — наслажденія свиньи и сурка.

Онъ сказалъ это, казалось, не затмъ, чтобы его услышали, и полковникъ Маннерсъ промолчалъ, хотя и слышалъ. Они услась за столъ. На нсколько минутъ присутствіе пэра, казалось, разстроило общество, въ которомъ онъ появился такъ неожиданно. Онъ оставался холоденъ и пасмуренъ даже здсь, среди близкихъ родныхъ, возл сына, только-что возвратившагося изъ путешествія, и оживлялся только изрдка, въ циническихъ выходкахъ противъ людскихъ слабостей и предметовъ, всми уважаемыхъ.

Съ Маріанной де Во онъ обращался однако же совершенно иначе. Онъ слъ возл нея, видимо старался ей понравиться и, говоря съ нею, усиливалея, смягчать свой голосъ и улыбаться. Такъ велъ онъ себя въ этотъ вечеръ, но мы должны бросить взглядъ и на прошедшее, потому-что обращеніе его съ племянницею всегда странно отличалось отъ обращенія его съ прочими. Всякой разъ, когда онъ встрчалъ ее посл разлуки, на него находила глубокая грусть, и наблюдавшіе его вблизи замтили, что губы его начинали двигаться, какъ-будто онъ что-то говорятъ съ самимъ собою, хотя и не издавали никакого звука. Вскор потомъ онъ приходилъ обыкновенно въ себя, хотя это очевидно стоило ему большого усилія, и начиналъ говорить съ племянницей очень ласково, почти боязливо, доказывать ей вниманіе не хуже влюбленнаго. Всякой, кто видлъ его разговаривающимъ съ Маріанной, легко могъ поврить, что молва о его старинной любезности не выдумка, многіе, видя его полное нжнаго чувства съ нею обращеніе, и зная, что ее зовутъ де Во, принимали ее за его дочь. А между тмъ, въ то время, когда онъ старался ей угождать, на него вдругъ находили иногда припадки грусти, вызванные словами, по-видимому вовсе неспособными навести на человка мрачное расположеніе духа. Припадки эти бывали, впрочемъ, мимолетны, и перваго усилія подавить въ себ при вид племянницы вс тяжелыя ощущенія было, повидимому, достаточно, чтобы не дать имъ разъиграться и посл.

Впрочемъ, онъ былъ такъ привтливъ только съ нею. Ея присутствіе не имло вліянія и обхожденіе его съ другими, обращаясь, среди разговора съ племянницей, къ другимъ, онъ мгновенно превращался въ иное существо: длался мраченъ, суровъ и надмменъ.

Такой человкъ не былъ способенъ одушевить бесду, и мрачность его заразила бы все общество и изгнала бы всякое веселье, если бы не было здсь полковника Маннерса. Маннерсъ не былъ ни навязчивъ, ни самонадянъ, но зналъ цну себ и другимъ и никогда не поддавался чужому вліянію. Никто — за исключеніемъ лицъ, къ которымъ онъ питалъ любовь и глубокое уваженіе — никто не могъ заставить его своимъ присутствіемъ говорить въ извстномъ тон, умолчать о чемъ-нибудь или не сдлать того, что онъ былъ намренъ сдлать.

Тонъ его рчей всегда произтекалъ изъ его собственнаго сердца и чувствъ, оживлявшимъ его въ минуту разговора, руководимый тонкимъ вкусомъ, знаніемъ свта и хорошимъ воспитаніемъ, онъ никогда не пробуждалъ своей бесдой ни малйшаго непріятнаго чувства въ томъ, чьимъ расположеніемъ дорожилъ. Онъ сознавалъ въ себ эти качества очень ясно и, подивившись съ минуту обращенію лорда Дьюри, началъ бесдовать, какъ-будто его вовсе не было на свт.

Изидора, нашедши въ полковник сильнаго помощника, тоже начала противодйствовать вліянію дяди. Мистриссъ Фальклендъ, женщина характера самостоятельнаго, тоже не измнила своему всегдашнему, спокойному тону, къ нимъ присталъ Эдвардъ де Во, и разговоръ снова сдлался общимъ и одушевленнымъ. Предметомъ его были похожденія полковника Маннерса и Эдварда де Во на войн между Франціей и Англіей въ сверной Америк. Имъ было что поразсказать объ отважныхъ экспедиціяхъ, о странныхъ случайностяхъ войны, гд они были на-волосъ отъ смерти, о сценахъ и лицахъ, новыхъ и интересныхъ для европейца, о мір, въ которомъ все было странно, потому-что къ нему не приглядлись, объ образ войны, совершенно отличномъ отъ походовъ на старомъ материк. Въ то время ни варварская политика, ни преступная безпечность не породили еще слдствій, быстро истребляющихъ теперь племена индйцевъ, тогда эта варварская политика, вмсто того, чтобы позаботиться объ образованіи смуглыхъ обитателей лсовъ, истинныхъ владльцевъ Америки, вплутала ихъ, съ ихъ жестокимъ и ужаснымъ образомъ вести войну, въ распрю двухъ великихъ европейскихъ хищниковъ, заспорившихъ о земл, принадлежащей собственно дикимъ. Маннерсъ и де Во много разсказывали объ этихъ индйскихъ племенахъ и ихъ дикой жизни, о сценахъ, которыхъ имъ случилось быть свидтелями среди двственныхъ лсовъ и неукрощенныхъ жителей за-атлантическаго міра.

Не разъ Маннерсъ разсказывалъ, побуждаемый чувствомъ дружбы, подвиги, героемъ которыхъ былъ де Во, и посматривалъ мелькомъ, говоря объ этихъ подвигахъ, какъ о самыхъ обыкновенныхъ длахъ, на Маріанну. Лицо ея оставалось прекрасно, но спокойно, иногда только, когда разсказъ доходилъ до минуты критической опасности, и Эдвардъ ловко выпутывался изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, глаза ея сверкали живымъ огнемъ, и глубокій вздохъ съ мгновеннымъ румянцемъ упокоивали полковника на-счетъ ея чувствъ.

Маннерсъ не могъ впрочемъ, изъ деликатности, говорить о приключеніяхъ своего друга прямо и старался придавать своимъ разсказамъ характеръ боле общій, нежели личный. Онъ не могъ также говорить объ этомъ безпрестанно и часто сводилъ рчь на индйцевъ и положеніе Америки, тмъ боле, что мистрисъ Фальклендъ и ея дочь подавали ему поводъ къ отступленію любопытными разспросами. Между прочимъ он пожелали узнать, какого рода союзъ между индйцами и европейцами могъ бы заинтересовать дикія племена въ пользу одного изъ государствъ, спорящихъ теперь только за средства ограбить и уничтожить ихъ!

— Не думайте, отвчалъ Маннерсъ:— чтобы вс посщающіе Америку были руководимы въ своихъ поступкахъ только эгоизмомъ, и придерживалась, относительно индйцевъ, системы обмана и притсненія. Многіе отправляются туда съ человколюбивою цлью образовать дикія племена, и смлость, неутомимость, умъ, который они при этомъ выковываютъ, истинно достойны удивленія. Эти качества длаютъ страшное впечатлніе на дикихъ уроженцевъ Америки, и они смотрятъ на подобныхъ людей почти какъ на боговъ. Де Во и я, мы знаемъ одного изъ этихъ героевъ, человка, замчательнаго по своему уму и благородству, человка, которому мы съ нимъ обязаны многимъ. Онъ ухаживалъ за мною, когда я лежалъ почти безъ чувствъ въ злой лихорадк, а потомъ вліяніемъ своимъ на индйцевъ далъ мн возможность оказать вашему племяннику небольшую услугу, которою, впрочемъ, онъ обязанъ исключительно ему.

— Нтъ, нтъ, Маннерсъ, сказалъ де Во: — вамъ также, какъ и ему, я даже еще больше. Если бы вы не отважились углубиться, предводительствуя партіею индйцевъ, на двсти миль въ страну, гд не было ни вершка вамъ знакомаго….

— Однако же онъ пошелъ со мною, прервалъ его Маннерсъ:— онъ васъ не зналъ, а я зналъ. Вы не должны уменьшать заслуги моего героя въ глазахъ моихъ слушательницъ. Не знаю, понравится ли вамъ, миссъ Фальклендъ, герой шестидесяти лтъ, но во всякомъ случа я долженъ признаться, что онъ не моложе. Онъ уже много лтъ живетъ на границ цивилизаціи, или, точне, за границей, потому-что жилище его окружено лсами и индйскими вигвамами. Онъ никогда не принималъ никакого участія въ спорахъ ихъ племенъ, равно длаетъ добро всмъ, и равно уважаемъ всми. Онъ превосходно изучилъ законы и нравы дикарей и, будучи глубокимъ ученымъ и истиннымъ джентльменомъ, сообразуется, въ случа надобности, съ ихъ обычаями такъ, что на него забавно смотрть. Къ тому же онъ такой искусный и неутомимый охотникъ, какого можетъ быть не бывало отъ сотворенія міра, это, длаетъ его еще боле достойнымъ уваженія въ глазахъ индйцевъ, которые прозвали его ‘блымъ отцомъ’ {Не для чего почти говорить, что, несмотря на подставное имя, портретъ извстнаго лица не преувеличенъ.}.

— Прекрасный человкъ! сказала миссъ Фальклендъ, съ сверкающими какъ алмазы глазами: — скажите, полковникъ Маннерсъ, каковъ онъ собою! если вы не противъ, маминька, я выйду за него за-мужъ.

— По мн, пожалуй, отвчала мистриссъ Фальклендъ: — только не лучше ли послать прежде справиться, захочетъ ли онъ на теб жениться.

— Разумется, захочетъ, продолжала Изидора: — скажите же, Маннерсъ, каковъ онъ собою?

— Свжъ и здоровъ, какъ только можетъ быть человкъ съ спокойнымъ сердцемъ, ведущій дятельную жизнь, отвчалъ Маннерсъ: — я рдко встрчалъ такого красиваго мужчину.

— И прекрасно! воскликнула, смясь, миссъ Фальклендъ.

Полковникъ Маннерсъ тоже улыбнулся, но улыбка его отозвалась горечью. Какъ ни примирился онъ съ мыслью, что красота необходима для внушенія женщин любви, а всякое словечко, подтверждавшее это мнніе, затрогивало въ груди его больную струну, которой въ ладъ начинали вторить другія,— и въ сердц его раздавался печальный аккордъ.

— А позвольте спросить, сказалъ лордъ Дьюри холоднымъ, почти надменнымъ голосомъ: — какъ зовутъ чудеснаго человка, творящаго вс эти чудеса?

— Человка, спокойно отвчалъ полковникъ Маннерсъ: — который извстенъ во всей Америк, и который прошелъ двсти миль во внутрь индйскихъ владній для спасенія вашего сына, неизвстнаго для него капитана де Во,— зовутъ сэръ Вильямъ Рейдеръ.

Лордъ Дьюри поблднлъ и потомъ вдругъ вспыхнулъ. Пробудило ли это имя въ груди его чувство, котораго онъ не хотлъ доврить языку, или измнилось лицо его отъ минутнаго недуга, неизвстно, но онъ не отвчалъ ни слова, и Маннерсъ, замтившій волненіе пэра, продолжалъ:

— Если я не ошибаюсь, сэръ Вильямъ Рейдеръ спрашивалъ Эдварда о вашемъ здоровь и говорилъ, что зналъ васъ когда-то въ Англіи.

— Да, отвчалъ лордъ Дьюри, выпрямляясь на своемъ мст: — когда-то я зналъ одного презрннаго негодяя Рейдера, который теперь, кажется, въ Америк, но онъ не иметъ права называть меня своимъ знакомымъ.

Де Во взглянулъ на отца съ удивленіемъ и обратилъ глаза свои на Маннерса, какъ-будто съ просьбою о терпніи. Маннерсъ остался совершенно спокоенъ и отвчалъ:

— Вы, вроятно, говорите совершенно о другомъ человк, потому-что отзывы наши вовсе несходны.

— Нтъ, сэръ, возразилъ баронъ, красня: — я говорю о томъ же человк, въ этомъ не можетъ быть сомннія, это нищій и бродяга!

— Если вы говорите о томъ же человк, лордъ Дьюри, равнодушно замтилъ Маннерсъ: — то я прошу васъ помнить, что вы говорите о немъ другу, который не любитъ, чтобы при немъ чернили его друзей.

— Въ-самомъ-дл? отвчалъ лордъ Дьюри. вставая съ мста: — вы намрены учить меня въ дом моей сестры, какъ отзываться о человк, къ несчастью, сблизившемся съ моимъ сыномъ? повторяю вамъ, онъ нищій и бродяга.

Маинерсъ промолчалъ съ минуту.

Онъ и де Во были много обязаны человку, о которомъ говорилъ лордъ Дьюри, Маннерсъ чувствовалъ, что слова лорда были обидны для нихъ обоихъ, и въ особенности для него, который познакомилъ Рейдера съ Эдвардомъ и расхвалилъ его до такой степени. Онъ не забылъ однако же ни лтъ лорда, ни своего особеннаго положенія въ дом его сестры, и старался по возможности смягчить свой отвтъ. Промолчать вовсе и оставить обвиненія пэра безъ возраженія онъ не могъ, какъ офицеръ, благородный человкъ и другъ сэра Вильяма Рейдера.

— Вы, безспорно, можете высказывать ваше личное мнніе, сказалъ онъ лорду: — сыну или родственникамъ, если только оно не оскорбительно для кого-нибудь изъ моихъ друзей, но я вторично прошу васъ умрять выраженія, потому-что не могу смолчать на подобную клевету.

— Клевету? воскликнулъ лордъ Дьюри.

— Да, я сказалъ: клевету, отвчалъ полковникъ Маннерсъ:— употребленныя вами выраженія клевета, если относятся къ моему другу, котораго жизнь, полная благородныхъ подвиговъ, ставитъ его выше всякаго подозрнія. Но я все еще думаю, что мы говоримъ о различныхъ лицахъ.

— Хорошо, сэръ, хорошо, хорошо, сказалъ лордъ Дьюри нсколько холодне:— вроятно, это такъ. Дайте мн стаканъ содовой воды. Я пойду отдохнуть, сестра, я немного усталъ, мои комнаты, кажется, противъ гостиной. Спокойной ночи!— спокойной ночи, полковникъ Маннерсъ!

Онъ поклонился съ иронически холодною учтивостью и вышелъ.

Что бы ни чувствовалъ полковникъ Маннерсъ, и каковы бы ни были его намренія, онъ велъ себя посл ухода лорда какъ-будто ничего не случилось. Но мистрисъ Фальклендъ и де Во заговорили о случившемся. Она старалась извинить этотъ случай въ глазахъ своего гостя и увряла, что братъ, вроятно, пріхалъ раздраженный чмъ-нибудь особеннымъ,— иначе не забылся бы до такой степени, а Эдвардъ просилъ своего друга забыть этотъ споръ и остаться въ дом его тетки по-прежнему.

Маннерсъ улыбнулся и согласился.

— Вы знаете, де Во, сказалъ онъ: — что я не отступаю при первомъ залп, и такъ-какъ впредь мы вроятно будемъ сталкиваться съ лордомъ Дьюри не очень часто, то любезности подобнаго рода будутъ между нами, надюсь, рдки.

Вскор потомъ вс разошлись, сожаля о неожиданно нарушенномъ весельи вечера.

ГЛАВА IV.

Странная вещь душа человка, во многихъ случаяхъ она похожа на старинный готическій замокъ, съ безконечными ходами и переходами, темными коридорами, витыми лстницами и потайными дверьми. Среди этого лабиринта бродятъ, большею частью на-удачу, мысли, часто зайдетъ какая-нибудь изъ нихъ совсмъ не въ ту комнату и воображаетъ, что зашла въ свою, или идетъ себ преспокойно, думая, что все благополучно, какъ вдругъ отворяется настежь дверь, и на встрчу ей выходитъ другая, заставляетъ ее вернуться назадъ, иногда погасивши свчку и оставивши ее въ-потьмахъ, иногда деликатно взявши ее за кончики пальцевъ и провожая до того мста, откуда она вышла.

Полковникъ Маннерсъ почти никогда не предавался мечтамъ о счастьи для него недоступномъ, но, пришедши къ себ въ спальню, онъ невольно призадумался о происшествіяхъ этого вечера и кружк своихъ новыхъ знакомыхъ. Прежде всего онъ позаботился, какъ любитель пріятнаго, удалить изъ замка мысль о лорд Дьюри и его грубостяхъ, потомъ, съ легкимъ вздохомъ, какой вырывается изъ груди человка, когда онъ сравниваетъ что-нибудь неисправимое въ своей судьб съ лучшею участью другихъ, онъ подумалъ: ‘Де Во счастливецъ! Она прекрасна, и подъ холодною наружностью ея скрывается глубокое чувство, но при всемъ томъ, если бы мн пришлось выбирать между ними, я отдалъ бы преимущество другой.’ Тутъ онъ замтилъ, что мысли его коснулись опаснаго предмета, онъ опасался, какъ бы ему не попасть въ засаду и не сдлаться жертвою желаній, повидимому навсегда изгнанныхъ имъ изъ сердца, онъ поспшно ударилъ ретираду и примкнулъ съ отрядомъ думъ къ своему главному корпусу, т. е. началъ думать о военныхъ длахъ и старался забыть о семейномъ кружк мисстрисъ Фальклендъ и будущемъ счастіи Эдварда, или по-крайней-мр заставить себя, думая объ этихъ вещахъ, не принимать въ нихъ сердечнаго участія и смотрть на нихъ какъ на менуэтъ, забываемый вмст съ звуками музыки. Но, несмотря на то, во время его думы не разъ отворялась сосдняя дверь, и къ нему выходила на-встрчу свжая мысль о счастьи друга и сладости семейной жизни, въ ндрахъ которой можно найти отрадный отдыхъ посл трудовъ и опасностей.

Сонъ есть надежная крпость противъ напора опасныхъ мыслей, и въ нее ршился онъ спастись отъ слишкомъ сильнаго непріятеля, онъ легъ и скоро вступилъ въ ворота дремоты, но внутри крпости нашелся измнникъ — воображеніе, войско сновидній не замедлило вторгнуться, и сердце его пало предъ образами, отъ которыхъ онъ отбивался съ стойкостью ветерана въ продолженіи четырнадцати лтъ. Сопротивленіе было невозможно, гарнизонъ положилъ оружіе, и ему всю ночь снилось о любви и домашнемъ счастьи. Впрочемъ сонъ былъ добрый, одно изъ замчательнйшихъ явленій, сопровождающихъ сны, случилось и теперь съ Маннерсомъ: виднія его были ясны какъ дйствительность, онъ перечувствовалъ многое такъ живо, какъ никогда не чувствовалъ можетъ быть на яву, онъ испыталъ и горе и радость,— событія, которыя, случись они въ-самомъ-дл, остались бы у него въ памяти до самой смерти, но когда онъ проснулся, все было забыто, точно какъ-будто вторичный сонъ провелъ по скрижалямъ памяти губкою, омоченною въ волнахъ Леты, осталось нсколько неясныхъ чертъ, доказывавшихъ только, что тутъ было что-то написано.

Онъ проснулся на зар. Маннерсъ всегда вставалъ рано,— привычка, проистекающая изъ двухъ причинъ: хорошаго здоровья и спокойнаго сердца. Помолившись Богу (благородныя души всегда молятся) Маннерсъ одлся довольно медленно, поглядывая въ окно на богатый ландшафтъ, сверкавшій росою, и вышелъ подышать чистымъ утреннимъ воздухомъ. Окна по об стороны коридора были еще заперты, но свтъ съ лстницы достаточно освщалъ ему путь. При выход Маннерсъ встртилъ служанку съ неподдльнымъ румянцемъ на щекахъ и синими руками, мывшую мраморный полъ и ступени, ведущія въ садъ, который простирался къ юго-западу и отдлялся отъ парка легкимъ плетнемъ.

Прекрасенъ въ часъ утра садъ съ усыпанными пескомъ дорожками, облитыми лучами солнца, съ тысячью цвтовъ, созданныхъ благостью Бога и трудомъ человка для украшенія нашихъ жилищъ, и раскрывающихъ свои чашечки передъ юнымъ восходящимъ свтиломъ! Садъ, въ который вступилъ Маннерсъ, былъ устроенъ по старинному, съ множествомъ грядъ, расположенныхъ математическими фигурами. Каждая гряда, окаймленная коротко подстриженною зеленью, пестрла такимъ количествомъ цвтовъ, какое только могло на ней помститься и цвсти въ это время года. Съ тхъ поръ много заморскихъ растеній пересажено въ нашу почву, но и тогда этотъ садъ красовался богатымъ выборомъ цвтовъ, частью еще цвтущихъ, частью уже отцвтшихъ. Садъ былъ великъ и гряды не тснились одна къ другой, между, ними были площадки зеленаго дерну, и по нимъ прыгали сотни дроздовъ, тонкія ножки которыхъ скрывались въ трав. Кое-гд были бесдки изъ вьющихся растеній, парники и теплицы выглядывали изъ кустовъ, на солнечной сторон сада.

Полковникъ Маннерсъ пошелъ по алле вдоль восточной ограды, возвышавшейся надъ паркомъ и окрестностью, оттуда къ одну сторону открывался роскошный веселый видъ поля съ пасущимися вдали стадами, въ другую — садъ, чопорно-правильный, но чистый, прекрасный и свтлый. Маннерсъ былъ солдатъ и свтскій человкъ, онъ любилъ книги и общество, но можетъ быть никто больше его не умлъ наслаждаться одинокою утреннею прогулкою среди цвтовъ и красивой мстности, гд глаза могутъ насытиться прекрасными видами, а мысля, возбуждаемыя каждымъ отдльнымъ цвткомъ или общностью всего ландшафта, могутъ носиться по цлому міру наслажденій, такъ-что человкъ не можетъ собственно сказать: ‘я мыслю’, а врне: ‘я живу среди упоенія, близкаго къ блаженству.’

Хотя, какъ сказано, человкъ въ такомъ положеніи собственно не мыслитъ, но именно въ эти-то минуты ему всего непріятне, если кто-нибудь прерываетъ теченіе его думъ. Поэтому полковнику Маннерсу не очень пріятенъ показался звукъ чьихъ-то шагогь, раздавшихся за кустами, когда онъ дошелъ до конца аллеи.

Если бы эти шаги издавали легкій, свойственный маленькой ножк звукъ, Маннерсъ, никогда не отказывавшійся отъ случая полюбоваться прекраснымъ созданіемъ природы, не пожаллъ бы можетъ быть о томъ, что неожиданная встрча прервала его думу. Но наги эти были тверды и тяжелы,— шаги ногъ, крпко ступавшихъ на землю. Онъ не удивился, встртивши на поворот аллеи лорда Дъюри.

Маннерсъ не забылъ вчерашней ссоры, но думалъ о ней какъ можно меньше, онъ принадлежалъ къ числу счастливцевъ, которые не принимаютъ къ сердцу подобныхъ непріятностей и подумалъ, что у старика, вроятно, болли вчера зубы, или что его вообще мучила какая-нибудь физическая боль, отъ которой человкъ приходитъ въ дурное расположеніе и даже длается иногда грубъ, вещь извинительная въ т лта, когда переходъ отъ бодрости и здоровья къ недугамъ уже самъ по себ раздражаетъ человка. Но такъ-какъ онъ не любилъ подвергать себя необходимости удерживаться, то ршился пожелать пэру добраго утра и пройти дальше.

Ему не удалось исполнить этого намренія. Встртивши Маннерса, лордъ Дьюри вдругъ остановился, отвтилъ на его привтствіе холоднымъ и гордымъ поклономъ и сказалъ:

— Я видлъ изъ моихъ оконъ, что вы вышли въ садъ и пришелъ къ вамъ.

Пэръ сказалъ это тихо и спокойно. Маннерсъ не сомнвался, что онъ намренъ извиниться, и былъ нсколько удивленъ, что такой гордый человкъ на это ршается, кром того, дрожаніе ноздрей и вкъ лорда плохо ладило съ спокойнымъ тономъ его голоса.

— Чмъ могу вамъ служить? спросилъ его Маннерсъ.

— Вотъ чмъ, отвчалъ лордъ Дьюри.— Вчерашній день вы назвали слова мои клеветою, я не привыкъ оставлять такія оскорбленія безъ послдствій и пришелъ требовать отъ васъ удовлетворенія.

Маннерсъ хотлъ улыбнуться, но удержался и отвчалъ серьзно:

— Я желалъ бы отъ всего сердца, чтобы вы забыли это дло. Вамъ заблагоразсудилось отозваться очень оскорбительно о человк, о которомъ я говорилъ какъ о моемъ друг. Я назвалъ слова ваши клеветою, если они относятся къ моему другу, но въ тоже время замтилъ, что мы говоримъ, вроятно, о двухъ различныхъ лицахъ. Ради Бога, оставьте это дло такъ, какъ оно есть. Я вовсе не хотлъ оскорбить васъ, вы тоже, я думаю не хотли оскорбить меня. Я пріхалъ сюда какъ другъ вашего сына, по радостному случаю, и мн было бы очень жаль ухать отсюда врагомъ его отца.

— Полковникъ Маннерсъ, сказалъ лордъ съ дкою усмшкой: — я думалъ, что вы носите шпагу.

— Ношу, отвчалъ Маннерсъ, красня, — но я счелъ бы себя недостойнымъ носить ее, если бы обнажилъ ее противъ человка, который годится мн въ отцы.

Лордъ Дьюри вспыхнулъ въ свою очередь.

— Если вы думаете оградиться моими лтами, сказалъ онъ: — то, вроятно, обдумали, сколько потерпитъ отъ этого ваша честь, и въ какомъ свт явится она мн. Если я не принимаю въ расчетъ моихъ лтъ, то не понимаю, почему вы должны обращать на нихъ вниманіе.

— Этого требуютъ отъ меня совсть и честь, отвчалъ Маннерсъ.

— Офицеръ, который отказывается отъ поединка, не иметъ права говорить о чести, возразилъ лордъ Дьюри.

— Напрасно вы стараетесь заставить меня забыться, сказалъ Маннерсъ.— Я вообще ненавижу дуэли и вовсе не считаю ихъ доказательствомъ храбрости, поединокъ же между молодымъ человкомъ и такимъ старикомъ, какъ вы, въ моихъ глазахъ, просто, убійство. Вы меня извините, но мн все это дло кажется немножко смшно и я прошу васъ его оставить.

— Я по-невол долженъ оставить стараніе заставить сражаться человка, который этого не хочетъ, отвчалъ лордъ Дьюри больше съ злобною, нежели презрительною улыбкой: — только я принужденъ буду разсказать всмъ и каждому, что полковникъ Маннерсъ отказался отъ вызова.

Маннерсъ засмялся.

— Я былъ въ одинадцати сраженіяхъ, сказалъ онъ: — и раненъ девять разъ, я доволенъ небольшою репутаціею, заслуженною въ этихъ длахъ, и не желаю увеличить ее поединкомъ вами.

Минуты дв лордъ Дьюри смотрлъ на него съ выраженіемъ мрачной досады, какъ-будто обдумывая, какимъ бы средствомъ заставить его согласиться. Но спокойное мужество и ршимость Маннерса смутили его, и онъ только воскликнулъ: ‘вы раскаетесь въ этомъ!’

— Едва ли, отвчалъ Маннерсъ. Желаю вамъ добраго утра!

Онъ спокойно оборотился и пошелъ тихимъ шагомъ назадъ по алле.

Лордъ Дьюри пошелъ между тмъ гораздо скоре. Воспользуемся этимъ случаемъ, чтобы заглянуть въ его душу и изслдовать нкоторыя изъ причинъ, подобно циклопамъ въ пещер Вулкана выковавшихъ громовыя стрлы его выходокъ, мы говоримъ: нкоторыя, потому-что разбирать вс ихъ было бы здсь слишкомъ долго. Лордъ Дьюри былъ на-канун сильно разсерженъ очень непріятнымъ разговоромъ о томъ самомъ Вильям Рейдер, похвалы которому ему суждено было услышать немедленно по прізд въ домъ сестры. Лордъ имлъ причины смертельно ненавидть этого Райера и охотно далъ бы тысячу фунтовъ тому, кто принесъ бы ему врное извстіе, что Рейдеръ умеръ и отнесенъ въ тотъ архивъ земной канцеляріи, въ которомъ хранятся тысячи драгоцнныхъ тайнъ, не доступныхъ любопытнымъ глазамъ смертнаго. Можно себ вообразить, что почувствовалъ онъ, услышавши отъ Маннерса, что человкъ, ненависть къ которому только-что пробудилась въ немъ съ новою силою на-канун, и къ которому онъ въ продолженіи многихъ лтъ питалъ сильную вражду,— что этотъ человкъ сдлался пріятелемъ его сына.

Вотъ въ чемъ состояла вина Маннерса, если бы этимъ дло и ограничилось, лордъ Дыори можетъ быть и смолчалъ бы на его слова, но онъ имлъ причины опасаться, что предметъ его ненависти поститъ Англію, и воображенію его представились Маннерсъ, Рейдеръ и Эдвардъ, толкующіе о вещахъ, которымъ лучше бы оставаться въ неизвстности. Что касается до недавной связи сына съ стариннымъ врагомъ своимъ, онъ надялся разорвать ее, но расчелъ, что для этого должно раздружить его и съ Маннерсомъ, чтобы между нимъ и Рейдеромъ не было никакого посредника. Вотъ почему ршился онъ поссориться съ полковникомъ и, благодаря своей раздражительности, могъ исполнить это намреніе безъ особенныхъ усилій. Онъ заспорилъ за ужиномъ умышленно, не знакомый съ трусостью и встарину хорошо умвшій владть шпагою, онъ обрадовался, когда Маннерсъ употребилъ выраженіе, дававшее ему поводъ привести споръ къ такой развязк, которая на-всегда положитъ конецъ дружб его сына съ полковникомъ. ‘Если я буду раненъ,— думалъ онъ — тмъ лучше’,— странное дло!— если бы онъ считалъ возможнымъ потерять въ этомъ дл самую жизнь, то и о ней пожаллъ бы немного, зная, что это положитъ вчную преграду сближенію Эдварда съ Маннерсомъ и Рейдеромъ. Такъ непослдовательна натура человка: ему часто страшне выдержать разспросы людей, нежели предстать на судъ Божій.

Хладнокровіе и твердость полковника уничтожили намреніе, съ которымъ лордъ вышелъ въ садъ, и онъ пошелъ домой съ сильнымъ желаніемъ достигнуть своей цли другими средствами. Видя, что Маннерсъ не хочетъ быть зачинщикомъ, онъ ршился уговоритъ своихъ родственниковъ, чтобы они сами разошлись съ предметомъ его нелюбви или страха. Намреніе его было тмъ непоколебиме, что онъ рдко испытывалъ противорчіе. Онъ пошелъ въ комнату сына.

Эдвардъ де Во только-что проснулся и приступилъ къ туалету: занятіе это, сколько ни доставляетъ оно инымъ удовольствія, все-таки само по себ безпокойно,— и де Во исполнялъ его съ помощью слуги. Приходъ лорда Дьюри и данный имъ знакъ удалили слугу изъ комнаты. Лордъ слъ въ кресла, и сынъ его, видя немалую грозу на чел отца, слъ полуодтый, ожидая, что будетъ дальше.

— Эдвардъ, сказалъ отецъ его голосомъ, въ которомъ желалъ выразить отцовскую любовь, нсколько душевной скорбя и твердое упованіе на благородныя чувства сына, но въ которомъ выразилось только сильное раздраженіе: — Эдвардъ, я пришелъ поговорить съ тобою о несчастномъ случа вчерашняго вечера и сообщить теб въ немногихъ словахъ мое объ этомъ мнніе, дабы ты зналъ, какъ себя вести.

Эдвардъ, хорошо знавшій отца — хотя и не зналъ всхъ причинъ его поведенія — приготовился къ сопротивленію. По началу разговора онъ догадался, къ чему идетъ рчь, онъ очень хорошо зналъ — хотя и не говорилъ этого ясно и опредленно самому себ — что отецъ его тщеславенъ и самолюбивъ, гордъ, и онъ готовъ мстить за малйшее оскорбленіе и вчно ненавидть за одно необдуманное слово. Но Эдвардъ помнилъ и то, что отношенія его къ лорду совсмъ не т, что къ другимъ: кровное родство, привычка и безукоризненное поведеніе длали его единственнымъ предметомъ привязанности лорда, единственнымъ человкомъ, имвшимъ нкоторое вліяніе на того, который никогда, во всю свою жизнь, не внималъ ничьимъ доводамъ и не терплъ ничьего противорчія. Опытъ научилъ его, что онъ могъ противиться отцу съ успхомъ, если только имлъ на это причины, согласныя съ собственными чувствами и онъ приготовился теперь поспорить за предметъ боле важный, помня, что ему не разъ удавалось отстаивать пустяки. Военная жизнь открыла ему тайну, что иногда выгодно дйствовать наступательно. Отецъ его взбжалъ по лстниц слишкомъ быстро и заговорилъ слишкомъ горячо, когда онъ остановился, чтобы перевести духъ, Эдвардъ сказалъ:

— Если вы говорите о дл съ Маннерсомъ, то пожалуста забудьте его, Маннерсъ очень добръ и, безъ сомннія, готовъ простить вамъ. Дальнйшихъ извиненій не нужно.

— Извиненій? воскликнулъ лордъ Дьюри.— Что ты хочешь этимъ сказать? мн не въ чемъ извиняться.

— Да, отвчалъ Эдвардъ: — но принимая во вниманіе, что Маннерсъ мн другъ, что онъ спасъ мн жизнь, рискуя своею собственной, что онъ пріхалъ сюда по моему приглашенію, что онъ гость въ дом моей тетки, я счелъ необходимымъ извинить въ его глазахъ ваше съ нимъ обращеніе и сказалъ, что вы, вроятно, были раздражены чмъ-нибудь другимъ. Я прибавилъ — потому-что я въ этомъ увренъ — что вы сами, обсудивши дло, пожалете о своихъ словахъ.

— Ты сказалъ это? Въ такомъ случа мн остается только замтить, что ты ошибся….

Де Во покраснлъ.

— Что ты самовольно позволилъ себ говорить отъ моего имени, продолжалъ лордъ Дьюри, гнвъ котораго вышелъ изъ всякихъ границъ: — и что если бы ты думалъ объ отц столько же, сколько объ этомъ недавнемъ пріятел, то увидлъ бы, что обиженъ я, что я имю право требовать извиненія, и ты прекратилъ бы всякія сношенія съ человкомъ, оказавшимъ такъ мало уваженія къ твоему отцу. Я теб приказываю это, или прошу не раскаиваться въ послдствіяхъ.

— Мы смотримъ, кажется, на это дло съ различныхъ точекъ зрнія, сказалъ Эдвардъ, сохраняя, по мр возможности, свое хладнокровіе.— Мн очень жаль, что въ самый день моего прізда между вами возникло такое недоразумніе, но если вы хотите, чтобы я прекратилъ знакомство съ Маннерсомъ потому, что вы обошлись съ нимъ нсколько грубо, то я долженъ скамть вамъ, что этому не бывать. Что касается до послдствій, то я не понимаю, что вы подъ ними разумете. Ссора съ вами….

— Послдствія, капитанъ де Во, прервалъ его отецъ, и на впалыхъ щекахъ его заиграли два красныхъ пятна: — послдствія могутъ выйти хуже, нежели вы ожидаете. Вы думаете, что помстья мои достанутся непремнно вамъ, но знайте, молодой человкъ…. знайте, повторилъ онъ, подходя къ сыну и понижая голосъ: — знайте, что одно слово можетъ лишить васъ наслдства. Впрочемъ, объ этомъ довольно, прибавилъ онъ, подымая голову и принимая гордый видъ: — послдствія, на которыя я намекнулъ,— неудовольствіе отца, знающаго, что вы остались пріятелемъ оскорбившаго его человка.

— Если бы я видлъ, что Маннерсъ васъ обидлъ, сказалъ Эдвардъ….

— Довольно того, что я это вижу, поспшно прервалъ его отецъ.— Жалю, что сынъ мой смотритъ на это иначе. Впрочемъ, поступайте какъ вамъ угодно, Эдвардъ де Во. Если вы утратили чувство сыновняго долга и отказываете мн въ повиновеніи, оставайтесь его пріятелемъ.

— Я и во сн не вздумаю съ нимъ раздружиться, отвчалъ де Во.— Это значило бы сдлаться соучастникомъ вопіющей несправедливости.

— Вотъ почтеніе, вотъ уваженіе! проговорилъ лордъ Дьюри, стисвувъ зубы.— Длайте, какъ вамъ угодно, длайте, какъ вамъ угодно, прощайте, желаю вамъ добраго утра.

И онъ вышелъ вонъ.

— Это ужасно непріятно, подумалъ де Во, взявшись за колокольчикъ, чтобы позвать слугу, — а еще хуже будетъ встрча и завтракомъ. Впрочемъ, чтожь длать? что будетъ, то будетъ.

И онъ снова принялся за туалетъ.

Благородный лордъ пришелъ между тмъ къ себ въ комнату и схватился за звонокъ, и позвонилъ такъ сильно, что не только его слуга, но и вс въ дом могли догадаться, что онъ разгнванъ. Слуга его, тощій, мрачный человкъ съ кислою физіономіею, какъ-будто нарочно созданный хладнокровнымъ для служенія вспыльчивому господину, нисколько не тревожился гнвомъ лорда и постоянно противопоставлялъ ему тупое безмолвіе, противъ котораго по-невол приходилось вооружаться терпніемъ. Онъ пошелъ на зовъ лорда очень медленно, выслушалъ за это выговоръ съ глубокимъ молчаніемъ и, получивши приказаніе собрать вещи и велть немедленно запрягать лошадей, отправился завтракать, потому-что не раздлялъ желанія лорда выхать съ тощимъ желудкомъ. Лордъ Дьюри, воображая, что слуга пошелъ исполнить его приказанія, прождалъ минутъ пять довольно терпливо, потомъ началъ тревожиться и наконецъ трезвонить. Звонъ продолжался нсколько минутъ, наконецъ слуга явился и съ самымъ безстрастнымъ лицомъ спросилъ:

— Кажется, изволите звонить?

Лордъ Дьюри взбсился, но видя, что это не помогаетъ, оставилъ слугу укладывать вещи, а самъ ушелъ въ ожиданіи экипажа въ библіотеку, самую уединенную комнату въ дом. Онъ расчитывалъ найти ее пустою, но ошибся: мистриссъ Фальклендъ сидла за столомъ и что-то писала. Лордъ Дьюри ни къ кому не чувствовалъ такого почтенія, какъ къ ней, чувство это даже граничило со страхомъ, на сколько страхъ былъ доступенъ душ его, и потому всхъ меньше желалъ бы онъ встртить въ эту минуту ее. Онъ хотлъ уйти назадъ, но мистрисъ Фальклендъ его увидла, и онъ подошелъ къ ней съ вопросомъ: не помшалъ ли я вамъ?

— Нисколько, нисколько, отвчала она: — вы, я вижу, собрались въ дорогу, неужели вы хотите ухать безъ завтрака?

— Непремнно, сказалъ лордъ: — я не, желаю еще разъ встртиться у васъ въ дом съ этимъ полковникомъ Маннерсомъ, который меня такъ обидлъ.

— Вы, вроятно, хотите сказать, котораго вы такъ обидли, возразила мистриссъ Фальклендъ. Я вамъ сестра, слдовательно сужу скоре въ вашу пользу, но говорю вамъ откровенно, что вы виноваты передо мною и полковникомъ Маннерсомъ. Я не требую отъ васъ извиненія, но если вы хотите поступить но справедливости, то пойдите къ Маннерсу и скажите ему, что вы были чмъ-нибудь раздражены и сожалете, что гнвъ вашъ излился на него.

Мистриссъ Фальклендъ сказала это очень спокойно и снова привалясь писать. Лордъ обдумалъ, что передъ нимъ женщина и сестра, гнвъ его выразился дкою улыбкою. И только глаза его, устремленные на сестру, сверкали гнвомъ, какъ уединенный постъ, оставленный за удалившеюся арміею.

— Знаете ли вы, мистриссъ Фальклендъ, сказалъ онъ: — что намъ, мужчинамъ, не выгодно говорить о такихъ щекотливыхъ предметахъ съ женщинами, васъ защищаетъ вашъ полъ, и вы говорите намъ иногда вещи, на которыя невжливо была бы отвчать тмъ же, а переносить ихъ молча трудно.

— Правда часто бываетъ непріятна, отвчала мистриссъ Фальклендъ: — и въ такомъ случа женщина высказываетъ ее вамъ пряме, нежели мужчина.

— Такъ-какъ мы несогласны въ нашихъ взглядахъ, возразилъ лордъ Дьюри: — то слдовало бы сперва ршить, дйствительно ли правда меня оскорбляетъ. А вы принимаете это за ршенное, это нелогично.

— Я нисколько не думаю убждать васъ логикой, только мн кажется, что вы изъ уваженія къ самому себ должны бы извиняться передъ Маннерсомъ. Оставайтесь, если хотите, и безъ этого.

— Я васъ понимаю! сказалъ лордъ Дьюри: — лошади мои сейчасъ будутъ готовы, и вы избавитесь отъ моего присутстія. А между тмъ я не хочу мшать вашимъ занятіямъ. Прощайте, мистриссъ Фальклендъ!

— Прощайте!

Онъ пошелъ къ дверямъ, но, взявшись за ручку, оглянулся на сестру. Мистриссъ Фальклендъ продолжала писать, перо ея двигалось быстро и плавно,— разговоръ съ братомъ, очевидно, не оказалъ не малйшаго вліянія на ея занятіе. Злобу, гнвъ, ненависть, можно снести или отразить, но совершенное равнодушіе ранитъ глубже. Это почувствовалъ лордъ Дьюри, онъ, распахнулъ двери съ такою силою, что дрогнула легкая мебель, и поспшилъ къ своему экипажу съ чувствомъ собственнаго униженія.

Въ это самое время Маріанна де Во шла по коридору въ столовую, прекрасное лицо ея и спокойныя, плавныя движенія длали успокоивающее впечатлніе. Только лорда Дьюри нелегко было успокоить. Докторъ Джонсонъ любилъ, говорятъ, людей, умющихъ ненавидть, и если бы любовь эта простиралась, нсколько доле, то лордъ былъ бы достойнымъ ея предметомъ. Онъ умлъ питать въ себ гнвъ и ненависть такою пищею, что они никогда не утрачивали своей силы. Наканун вечеромъ, прежде нежели лордъ нашелъ пріятный поводъ поссориться съ Маннерсомъ, онъ ухаживалъ, по обыкновенію, за Маріанной. Онъ слъ возл нея, говорилъ съ нею и старался быть ей пріятнымъ, когда очевидно не былъ расположенъ любезничать съ другими. Но теперь, когда Маріанна, подошедши, подала ему руку и пожелала добраго утра, онъ тотчасъ же опустилъ ее руку и отвтилъ отрывисто, что спшитъ.

Нсколько удивленная пасмурнымъ лицомъ дяди, его сверкающими глазами и непривтливостью, Маріанна посторонилась, чтобы дать ему пройти.Лордъ Дьюри сдлалъ два шага дальше, но вдругъ остановился. Онъ вспомнилъ, что поведеніе его должно показаться страннымъ, онъ вернулся, и это вышло еще странне, какъ всегда случается, если человкъ боится или стыдится выказать во всей ихъ нагот обуревающія его чувства и старается изъяснить странные поступки, къ которымъ они его увлекаютъ.

— Я долженъ отсюда ухать, Маріанна, сказалъ онъ поспшно и съ волненіемъ: — непріятный случай заставляетъ меня удалиться. Мы увидимся, вроятно, нескоро, но я буду писать и изъясню вамъ все. Прощайте! я слышу, экипажъ поданъ.

Онъ вышелъ очень поспшно, оставивши Маріанну въ сильномъ недоумніи на-счетъ случившагося. Она слышала, какъ сошелъ онъ съ лстницы и отдалъ какія-то приказанія слуг, какъ захлопнулись дверцы экипажа и колеса покатились по песку. ‘Это странно и непріятно’, подумала Маріанна и вошли въ столовую, куда слуга только-что внесъ чашу, не затворивши за собою дверей. Тамъ слышался голосъ Изидоры, весело разговаривавшей съ Маннерсомъ и Маріанна была встревожена и, чувствуя, что должна обдумать слова дяди и нсколько успокоиться, прежде нежели явится въ обществ, пошла въ комнату, гд стоялъ рояль, и вошла въ нее не замтивши, есть ли тамъ кто — нибудь, или нтъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА V.

Грхи, совершенные человкомъ при жизни, живутъ посл его смерти, длаясь орудіями его наказанія,— червемъ неумирающимъ и огнемъ неугасимымъ. Но если бы заглянуть въ душу лорда Дьюри, то можно было бы удостовриться, что грхи и страсти не дожидаются смерти человка, но начинаютъ казнить его уже здсь, не только своими послдствіями, но и самымъ бытіемъ. Приложивши всевозможныя старанія досадить всмъ и каждому изъ живущихъ въ дом сестры, лордъ упалъ въ изнеможеніи въ коляску, сердце у него кипло гнвомъ при воспоминаніи обо всемъ случившемся. Къ несчастію, на земл ужь такъ устроено, что наши дурныя качества терзаютъ здсь не тольконасъ, но и другихъ, и лордъ могъ утшиться, по-крайней-мр, тмъ, что хотя на время разстроилъ миръ и веселіе другихъ.

Маріанна де Во страдала отъ этого, можетъ быть боле всхъ. Мистриссъ Фальклендъ была очень оскорблена, но уважала своего брата такъ мало, что грубость его стороны не могла сдлать на нее продолжительнаго впечатлнія. Эдвардъ де Во думалъ, что гнвъ отца скоро остынетъ, и что онъ смирится передъ обстоятельствами, а Маннерсъ, сначала весьма разстроенный своею ссорою съ лордомъ Дьюри, ничего не зналъ объ утреннемъ свиданіи лорда съ сестрою и сыномъ. Маріанна тоже не знала ничего о случившемся по-утру, видла, какъ дядя ея вышелъ вчера изъ-за стола, прекративши споръ съ Маннерсомъ, и не подозрвала, чтобы странное поведеніе его состояло въ связи съ непріятностью прошедшаго вечера.

Волнуемый неизвстностью или страхомъ, человкъ невольно связываетъ случай настоящей минуты съ главнымъ предметомъ своихъ желаній или чувствъ. Нужды нтъ, если одно отъ другого далеко какъ солнце отъ луны: сцпленіе мыслей въ одну минуту соединяетъ ихъ тысячью тонкихъ какъ паутина нитей, и фантазія легко и смло перебгаетъ по мосту, едва замтному для постороннихъ глазъ.

Такъ было и съ Маріанной де Во. Въ семейств ршили, что сватьба ея будетъ въ день ея совершеннолтія, т. е. недли черезъ три. Была ли она довольна этимъ распоряженіемъ, или нтъ, не наше дло, но она привыкла къ этой мысли, и первое, что вспало ей на умъ при отрывистыхъ фразахъ, было: не встртилось ли какого затрудненія касательно брака ея съ де Во? не взялъ ли отецъ назадъ своего согласія?

Разставшись съ лордомъ, она поблднла какъ смерть, и хотя румянецъ снова заигралъ на щекахъ ея, когда она подошла къ столовой, но голова была въ такомъ безпорядк, что она почувствовала ршительную необходимость собраться съ мыслями прежде нежели явиться въ общество, и въ особенности къ Эдварду, съ которымъ поведеніе ея, естественно, должно было быть очень обдуманно. Итакъ, она пошла, какъ мы уже сказали, въ концертный залъ и очутилась тамъ лицомъ къ лицу съ Эдвардомъ.

Пришелъ ли онъ сюда случайно, или.съ намреніемъ,— по привычк ли иныхъ людей возвращаться къ мстамъ, гд провели они счастливую минуту,— или, предчувствуя, что встртитъ, тутъ Маріанну, неизвстно, но она никакъ не ожидала этой встрчи.

Опомнившись, она тотчасъ же заговорила о занимавшемъ ее предмет:

— Это ужасно непріятно, Эдвардъ, сказала она: — я говорю о случа съ вашимъ отцомъ.

— Да, очень непріятно, отвчалъ Эдвардъ.

— Разскажите мн, что все это значитъ, продолжала она.— Я не понимаю поведенія вашего отца. Объясните мн эту загадку.

— Я самъ его не понимаю, отвчалъ де Во: — поведеніе его неизъяснимо.

Слезы едва не полились изъ глазъ Маріанны, но она поспшила закрыть врата, и только одна росинка, ускользнувши изъ чертога очей, остановилась на его порог. Эдвардъ не замтилъ и половины того, что происходило въ ея душ, но видлъ, что она сильно огорчена, и попытался утшить ее тмъ же, чмъ успокоилъ и себя относительно поведенія отца.

— Не безпокойтесь объ этомъ, Маріанна, сказалъ онъ: — горячность отца моего пройдетъ. Это была минутная вспышка. Нерасположеніе его не исчезнетъ: вы знаете, что онъ въ этомъ случа неизмнчивъ, но угрозы его кончатся ничмъ.

Маріанна, успокоившаяся между тмъ отъ перваго волненія, молчала, задумчиво опустивши глаза въ землю. Но въ спокойной какъ мраморъ груди ея происходила тяжкая борьба.

— Эдвардъ! сказала она наконецъ: — никто не можетъ сказать наврно, чмъ это кончится, но покамстъ отецъ вашъ еще сердится, намъ слдовало бы, кажется, отложить нашу сватьбу,

— Маріанна! воскликнулъ Эдвардъ въ крайнемъ изумленіи: — скажите, ради Бога, какая связь между, гнвомъ отца моего на Маннерса и нашей сватьбой?

— На Маннерса? срросила Маріанна — и покраснла, замтивши свою ошибку: она въ ту же минуту поняла, что объясненіе всего этого дла потребуетъ отъ нея исповди ея мыслей, которой она желала избгнуть.

— На Маннерса? продолжала она: — только-то? А я изъ разговора его со мною заключила, что онъ сердитъ на меня и хочетъ отложить нашу сватьбу.

— И это огорчило васъ такъ сильно? спросилъ де Во со страхомъ.

Но Маріанна успла усмирить свое волненіе и отвчала своимъ обыкновеннымъ спокойнымъ тономъ:

— Конечно мн было больно думать, что я потеряла любовь дяди, и что послдствія будутъ непріятны для васъ. Скажите мн однако же, дйствительно ли причиною его страннаго поведенія ссора съ Маннерсомъ и только?

— Только, увряю васъ, отвчалъ де Во: — вы знаете, что отецъ мой, если разгорячится, то не щадитъ ни праваго, ни виноватаго.

— Полноте, Эдвардъ, сказала она, — не забывайте, что онъ вамъ отецъ.

Де Во слегка покраснлъ, не договоривши своей мысли, онъ уже почувствовалъ, что лучше бы было не высказывать ея. Несмотря на свою наклонность къ сарказму, онъ не любилъ указывать на недостатки и смшныя стороны близкихъ родственниковъ. Онъ чувствовалъ ихъ, можетъ статься, тмъ сильне, но рдко длалъ ихъ предметомъ своего разговора и и досадовалъ, что вздумалъ теперь высказать подобную мысль Маріанн. Недовольный собой, Эдвардъ скоро нашелъ поводъ быть недовольну другими. Человку нтъ ничего тяжеле упрековъ, которые онъ принужденъ длать самому себ, и онъ всегда радъ случаю свалитъ часть ихъ на другого. Онъ продолжалъ въ памяти разговоръ свой съ Маріанной, и первое, что показалось ему нехорошо, были слова ея на-счетъ отсрочки сватьбы. Спугнувши эту мысль, онъ погнался за нею по всмъ угламъ и закоулкамъ свей души, какъ мальчикъ за мышью.

‘Она равнодушна къ нашей сватьб, подумалъ онъ, и началъ уврять себя, что любовь Маріанны къ нему очень холодна въ сравненіи съ его любовью. Ея любовь похожа за любовь сестры, сказалъ онъ мысленно, и душа его прянула при этой мысли, какъ-будто онъ наступилъ на змю, хотя наружно остался совершенно спокоенъ и перебиралъ пальцами по струнамъ арфы. Струна лопнувшая съ шумомъ, заставила его очнуться и онъ замтилъ, что стоитъ въ раздумьи передъ Маріанной, улыбка которой, казалось, говорила: — Я могла бы торжествовать, если бы хотла, но это не въ моей натур.

Эдвардъ прочелъ эту улыбку врно (что не всегда случается при чтеніи подобнаго рода гіероглифовъ) и смшался еще больше. Въ длахъ любви у женщинъ не глаза, а микроскопы, Маріанна прослдила вс движенія мысли и чувствъ, какъ-будто онъ разсказалъ ея о нихъ самъ, и результатомъ ея наблюденій была вышесказанная улыбка. Но что касается до тріумфа, она можетъ быть не отказалась отъ него, только приберегла его на другой разъ.

Время, употребляемое на чтеніе улыбки, красота самой улыбки и губъ, на которыхъ она играла, усмирили демона въ сердц де Во, и онъ почувствовалъ, что, любя ее выше всего въ мір, онъ долженъ согласиться для полученія ея руки на вс ея условія. Дошедши до этого заключенія, онъ, естественно желалъ продлить свой tte—tte съ Маріанной, но она почувствовала, что если останется съ нимъ еще одну минуту, то принуждена будетъ торжествовать не такъ, какъ бы ей хотлось, или даже изъяснить свою улыбку, вовсе отказавшись отъ торжествъ,— что было бы еще непріятне. Поэтому она ршилась итти въ столовую, гд наврно найдетъ союзниковъ, встрчи съ которыми теперь не боялась, потому-что опасенія ея на счетъ мыслей лорда Дьюри разсялись и спокойствіе въ душ ея возстановилось.

Де Во старался удержать ее, говоря, что не имлъ еще случая говорить съ ней наедин, и представляя множество мелкихъ доводовъ, но Маріанна не соглашалась, и онъ долженъ былъ удовольствоваться общаніемъ пойти съ нимъ гулять посл завтрака, какъ хаживали они въ дтств. Онъ провелъ ее въ столовую, гд они застали остальныхъ за такимъ живымъ и веселымъ разговоромъ, какъ-будто въ это утро не случилось ничего непріятнаго.

— Отецъ вашъ не хотлъ остаться, Эдвардъ, сказала мистриссъ Фальклендъ.— Я его не удерживала, прибавила она съ простительнымъ лицемріемъ: — у него такъ много длъ, и притомъ если онъ разъ на что ршился, такъ его не отговоришь.

Говоря это, она взглянула мелькомъ на Маннерса, давая этимъ знать племяннику, что слова ея значительне, нежели кажутся.

— Я самъ съ нимъ видлся, отвчалъ Эдвардъ: — онъ зашелъ ко мн на полчаса и объяснилъ, почему долженъ хать.

Полковникъ Маннерсъ могъ бы улыбнуться, но счелъ за лучшее притвориться, согласно желанію другихъ, что ничего не догадывается о происшествіяхъ этого утра, внутренно онъ былъ убжденъ, что причиною внезапнаго отъзда лорда была ихъ несчастная ссора.

— Лордъ Дьюри говорилъ, кажется, вчера за ужиномъ, сказалъ онъ: — что детъ въ Димденъ. Это ваше помстье, де Во?

— Съ давнихъ лтъ, отвчалъ де Во: — недалеко отсюда: нсколько миль. Теперь оно запущено. Отецъ мой живетъ постоянно въ другомъ дом, онъ чувствуетъ къ Димдену, кажется, какое-то отвращеніе, — вовсе о немъ не заботится.

— Сводите меня когда-нибудь туда, сказалъ Маннерсъ.— Я слышалъ, тамъ превосходная картинная галлерея.

— Хороша, но невелика, отвчалъ де Во, обрадованный мыслью, что Маннерсъ забылъ, по-видимому, вчерашнюю ссору. Впрочемъ, я не знатокъ въ живописи.

— Нтъ, не говорите этого, Эдвардъ, возразила миссъ Фальклендъ.— Вы любите все прекрасное въ природ, вы не просмотрите ни одной замчательной линіи или тни въ ландшафт. Разв это значитъ ничего не смыслить въ картинахъ? Сколько разъ вы съ Маріанной открывали тысячи красивыхъ красокъ и переливовъ свта и тни тамъ, гд мой глазъ видлъ самую простую мстность.

Маннерсъ и мистриссъ Фальклендъ улыбнулись. Если бы они захотли выразить свою мысль словами, оба сказали бы Изидор: ‘это потому, что они были влюблены, а вы нтъ’. Но они оставили это безъ объясненія, и удовольствовались мыслью, что и Изидора научится когда-нибудь открывать новыя красаты въ видахъ.

— А я все-таки, поврьте мн, ничего не смыслю въ картинахъ, продолжалъ де Во.— Я не умю говорить ни о тон, ни о кисти, ни о chiar’ oscuro, ни о перспектив.

— Если я не ошибаюсь, сказалъ Маннерсъ: — такъ вы видите и чувствуете красоты картинъ не хуже всякаго другаго, хоть и не можете распространяться объ этомъ въ техническихъ возраженіяхъ.

— Можетъ быть я и хотть сказать это самое, отвчалъ Эдвардъ.— Дло въ томъ, Маннерсъ, что мы съ вами далеко отстали въ изящномъ шарлатанств диллетантизма. Мн случилось видть человка, который цлый часъ разглагольствовалъ съ цицероновскимъ краснорчіемъ о картин — и понималъ красоты ея не больше той рамы, въ которую она была вставлена. Критическій умъ такихъ людей похожъ на аршинъ, исписанный цыфрами, но совершенно безполезный, покамстъ его не примнитъ къ длу кто-нибудь другой, знающій. Избави меня Богъ, чтобы при вид чего-нибудь изящнаго я имлъ способность превращаться въ живой словарь техническихъ терминовъ.

— А они преполезная вещь, замтила Изидора: — если, не чувствуя ничего, человкъ можетъ говорить при ихъ помощи съ цицероновскимъ краснорчіемъ, то какъ заговорили бы вы, который чувствуете вс красоты, если бы были знакомы съ языкомъ искусства.

Она сказала это шутя. Но сплинъ де Во уже начиналъ разъигрываться, и онъ отвчалъ:

— Не знаю, Изидора, не знаю. Мн часто приходитъ на мысль, что близкое знакомство съ этимъ языкомъ заглушаетъ чувство. Одинъ великій критикъ сказалъ, говорятъ, увидвши Аполлона Бельведерскаго, ‘будь губа на волосъ длинне, и Аполлонъ исчезъ бы.’ Слова нтъ, замчаніе было очень справедливо и тонко, но согласитесь, что тотъ чувствовалъ красоты безсмертной статуи въ тысячу разъ глубже, кто при вид ея воскликнулъ только: ‘великій Аполлонъ!’ Свжее чувство совершеннаго невжды я предпочитаю механическому вкусу человка, мряющаго длину костей Венеры, разлагающаго краски Клода Лоррена, или ощупывающаго обрзъ книги, вмсто того, чтобы заглянуть въ ея содержаніе.

— Однако же, сказала Маріанна, сидвшая до сихъ поръ молча: — мн кажется, что если человкъ хорошо писалъ и изучилъ вещь, такъ изъ этого вовсе не слдуетъ, чтобы онъ утратилъ свжесть врожденнаго вкуса. Умй я писать какъ Клодъ Лорренъ или Пуссень, я вроятно не меньше теперешняго наслаждалась бы хорошимъ видомъ.

— Конечно такъ, сказала миссъ Фоллклендъ: — но согласись, что тотъ, кто пишетъ какъ Клодъ Лорренъ или Пуссенъ, не станетъ разглагольствовать, какъ знатокъ.

— Знаніе, сказалъ Маннерсъ похоже, я думаю, на баснословный напитокъ, вліяніе котораго зависло отъ личности пьющаго: одни пили изъ него смерть, другіе безсмертіе, одни мудрость, другіе безуміе. Короткое знакомство съ искусствомъ, при тонкомъ вкус и здоровомъ, крпкомъ ум, длаетъ вкусъ еще тоньше и научаетъ умъ скромности, открывая въ каждомъ знаніи неизмримую перспективу познаваемаго, а если вкуса нтъ и умъ хромаетъ, результатомъ знанія будетъ тщеславіе непереваренныхъ знаній и звонъ пустыхъ, ничего незначащихъ терминовъ.

— А что случается чаще? отвчай мн Маннерсъ, сказалъ де Во.

— Девять сотъ девяносто девять разъ изъ тысячи случается второе, сказалъ Маннерсъ: — и, что еще хуже, число готовыхъ кланяться тщеславію непереваренныхъ знаній и врить звону пустыхъ терминовъ и того больше. Истинный же вкусъ и геній принуждены довольствоваться остальной тысячной частью.

— Отчего же говорятъ, спросила Маріанна: — что истина всегда наконецъ торжествуетъ, несмотря на противоборство ужасной массы заблужденій?

— Потому-что истина, отвчалъ Маннерсъ: — по самой сущности своей есть нчто постоянное, вчное, а ложь, какого бы рода она ни была, нчто преходящее. Вотъ, мн кажется, главная причина, при ближайшемъ разсматриваніи, является много занимательнаго и въ самомъ процесс торжества истины, потому-что ему содйствуетъ сама ложь. Передъ вами прекрасная статуя или прекрасная картина, въ строгомъ, но не рзкомъ стил, возбуждающая удивленіе знатока и не обращающая на себя вниманія толпы. Человкъ безъ вкуса видитъ, что другой, со вкусомъ, любуется ею и выхваляетъ красоты ея, и такъ-какъ нтъ на свт ничего раболпне глупости, то онъ спшитъ притвориться, что тоже видитъ эти красоты, и начинаетъ трубить о нихъ всмъ и каждому, какъ о собственномъ своемъ открытіи. Приходятъ другіе взглянуть на статую, и такъ-какъ дуракъ никогда не даетъ перекричать себя дураку то вс хоромъ поютъ ей хвалебный гимнъ, и слава ея установлена.

— Если не вмшается кто-нибудь изъ ученыхъ дураковъ, сказалъ де Во.— Тщеславіе задорно: ему всегда хочется командовать, а не повиноваться: и вотъ приходитъ знатокъ: онъ осуждаетъ наповалъ все, что другіе похвалили, онъ объявляетъ, что въ стату нтъ рисунка, что въ картин нтъ жизни. Другіе кричатъ разумется: ‘это очевидно!’, удивляются, какъ могли они дивиться подобной вещи, и слава ея меркнетъ.

— Но тотъ же процессъ повторяется снова, возразилъ Маннерсъ.— Ученый дуракъ и его поколніе умираютъ, но достоинство вещи остается, кто-нибудь снова обращаетъ на нее вниманіе людей, и слава ея устанавливается окончательно.

— Право, полковникъ, сказала мистриссъ Фальклендъ:— мн кажется, вы допускаете мысль Маріанны слишкомъ безусловно. Что истинно хорошее всегда внчается подъ конецъ успхомъ, безспорно, справедливо въ отношеніи къ чрезвычайному, но чрезвычайныя достоинства являются можетъ быть разъ во сто лтъ, и жизнь научаетъ насъ, что ежедневныя добродтели, будничные подвиги и достоинства не всегда внчаются успхомъ. Шарлатанство часто одерживаетъ надъ ними верхъ, а человкъ истинно даровитый и доблестный проживаетъ вкъ свой скромно, никмъ не замченный, и скоро забытъ посл смерти. Это до такой степени справедливо, что даже человкъ съ истиннымъ талантомъ чувствуетъ необходимость прибгать для успха къ легкому шарлатанству. Если бы Маріанна сказала, что все по существу своему безсмертное, само по себ непреходящее, должно окончательно пріобрсти успхъ, если оно хорошо, или рушиться, если оно дурно, я согласилась бы съ нею безусловно, но что касается до вещей мене прочныхъ,— а изъ нихъ-то и состоитъ свтъ,— я убждена, что успхъ ихъ зависитъ отъ случая.

Маннерсъ улыбнулся и отрекся отъ своей теоріи, или по-крайней-мр допустилъ въ ней измненіе, согласившись съ замчаніемъ мистриссъ Фальклендъ, онъ принадлежалъ къ числу тхъ людей, которые, будучи вообще правы, не боятся быть добросовстными въ спор. Но его правдивость была глубже: она проистекала прямо изъ души его, была чертою его характера, пусть покажется это многимъ неестественно, а онъ такъ любилъ истину, что никогда не продолжалъ спора противъ своего убжденія, когда кто-нибудь опровергъ его мнніе. Онъ согласился съ мыслью мистрисъ Фальклендъ.

Изидора прибавила, что и она того же мннія, и что не желала бы убдиться въ противномъ, потому-что разъединеніе доблести съ успхомъ есть въ ея глазахъ врнйшее ручательство за будущую жизнь. Де Во засмялся, назвалъ ее философкою, и разговоръ перешелъ къ другимъ предметамъ.

Съ завтракомъ разстаешься неохотно. Съ мыслью о дн всегда боле или мене неразлучна мысль о труд, и, какъ бы легокъ ни былъ этотъ трудъ, человку всегда чувствуется, что посл завтрака онъ принужденъ испытать на себ слдствія осужденія, изрченнаго надъ людскимъ родомъ, это чувство заставляетъ его медлить за чаемъ и кофе, поглядывать въ окно или въ каминъ или играть ножемъ и вилкою дольше нежели слдуетъ. Общество умло провести пріятный часикъ за завтракомъ, доставивши разнообразныя занятія устамъ. Когда вс встали, Изидора съ матерью и де Во съ Маріанной начали совтоваться, какъ провести день, а Маннерсъ, простоявши нсколько минутъ у окна, ушелъ къ себ въ комнату написать нужное письмо въ Лондонъ.

Вскор посл того, толстый и почтенный служитель извстный уже вамъ подъ именемъ Петра, вошелъ въ столовую и съ церемоніяльною почтительностью вручилъ Маріанн письмо. Маріанна слегка покраснла и поблднла, въ ревнивомъ муж смущеніе ея могло бы пробудить подозрніе, но все это произошло оттого, что она съ перваго взгляда узнала руку своего дяди и, помня непріятное впечатлніе послдней съ нимъ встрчи, боялась, что содержаніе письма будетъ непріятно. Нe останавливаясь на чтеніи адреса, она распечатала письмо. Сначала милая улыбка озарила лицо ея, но потомъ оно приняло серьзное, озабоченное выраженіе, и Маріанна подала письмо мистриссъ Фальклендъ съ словами:

— Прочтите, дядюшка очень любезенъ и вмст съ тмъ очень нелюбезенъ. Впрочемъ, это касается васъ и Эдварда больше, нежели меня.

Мистриссъ Фальклендъ взяла и прочла письмо. Оно было слдующаго содержанія:

Во-первыхъ, благородный лордъ изъявлялъ столько любви къ Маріанн де Во, сколько отъ роду не выражалъ никому изъ смертныхъ. Потомъ онъ говорилъ, что ничто въ мір не доставляло ему столько отрады, какъ мысль о союз сына его съ нею, что это его единственное утшеніе на старости лтъ и вознагражденіе за много испытаннаго горя. Потомъ, что онъ надялся провести нсколько дней съ Эдвардомъ и Маріанной, въ ожиданіи предстоящей сватьбы, и присутствовать при церемоніи. И наконецъ приступалъ къ главному предмету своего посланія: онъ изъявлялъ горькое сожалніе о томъ, что все это не можетъ исполниться по случаю пребываніи въ дом сестры его полковника Маннерса, такъ глубоко его оскорбившаго. Маріанна, писалъ онъ, пойметъ, что ему нельзя явиться въ Морлей-Гоузъ, пока Маннерсъ тамъ въ качеств гостя его сестры и друга его сына, но онъ проситъ ее не останавливать сватьбы по причин его отсутствія, и желаетъ увидться съ нею какъ можно скоре посл бракосочетанія.

Покамстъ мистриссъ Фальклендъ и посл нея де Во читали письмо, Маріанна стояла потупивши глаза. Многое въ этомъ письм ее радовало и многое огорчало, но она охотно пожертвовала бы первымъ, чтобы уничтожить второе. Ей было очень непріятно, что отъ нея требуютъ несправедливости и какъ-будто надются склонить ее къ этому увреніями въ преданности и любви, равно непріятна была и мысль, что лордъ Дьюри не будетъ присутствовать на сватьб своего сына. Умная, одаренная тактомъ женщина всегда спрашиваетъ себя: что этомъ скажутъ? и не дай Богъ, чтобы она забыла этотъ вопросъ. Такъ подумала и Маріанна: что-то скажутъ объ отсутствіи лорда Дьюри на ея сватьб? Она почувствовала, что комментаріи добрыхъ знакомыхъ будутъ нелестны для ея самолюбія. Эти мысли шевелились въ ум ея, покамстъ глаза разсматривали фантастическій цвтокъ на дамасской салфетк, но должно сказать, что она не пожелала удаленія Маннерса ради своего успокоенія. Она желала конечно найти въ дяд боле справедливости и великодушія, но ясно понимала, кто тутъ виноватъ.

Мистриссъ Фальклендъ почти всегда врно угадывала чувства Маріанны, теперь она поняла, какъ непріятенъ долженъ быть для ея племянницы поступокъ лорда, и, впечатлніе его показалось ей сильне, нежели было въ самомъ дл.

— Все это очень для насъ непріятно, сказала она: — и особенно для васъ, милая Маріанна. Однако же мы должны быть справедливы къ самимъ себ. Если бы мы должны были пожертвовать просто какимъ-нибудь удовольствіемъ, мы охотно сдлали бы угодное вашему дядюшк, но тутъ дло идетъ о томъ, кто правъ и кто виноватъ, онъ явно виноватъ, и честь не позволяетъ намъ исполнить его требованіе. Обхожденіе полковника Маннерса со мною и моими родными очень прилично, чего и слдовало ожидать отъ славнаго воина и джентльмена, никто, даже изъ ближайшихъ родственниковъ, не заставитъ меня своими капризами измнить обращеніе мое съ Маннерсомъ. Что вы на это скажете, Эдвардъ?

— Я совершенно съ вами согласенъ, отвчалъ онъ:— и самъ говорилъ это батюшк сегодня по-утру. Маннерсъ въ моихъ глазахъ совершенно правъ, и отношеній моихъ къ нему не измнитъ даже внезапное неудовольствіе отца.

— Это неудовольстіе капризъ,— позвольте это сказать, Эдвардъ,— хотя рчь идетъ о вашемъ отц, замтила миссъ Фальклендъ.— Что можетъ ему не нравиться въ Маннерс? Маннерсъ не красавецъ, это такъ, но онъ спасъ вашу жизнь, рискуя своего собственной, онъ ухаживалъ за вами во время болзни, онъ былъ вашимъ товарищемъ въ опасностяхъ и другомъ во всякое время. Если кому любить его, такъ ужь конечно вашему отцу. И можно ли быть любезне полковника? Подъ какимъ предлогомъ укажетъ ему матушка двери, пригласивши его къ себ въ домъ сама?

— Объ этомъ и говорить нечего, сказала мистриссъ Фальклендъ, улыбаясь горячности дочери: — хотя отецъ вашъ, Эдвардъ, и желаетъ этого очень сильно, если ршается сдлать намъ въ противномъ случа такую непріятность….

— Онъ перемнитъ свои мысли, отвчалъ де Во,— когда увидитъ, что мы не обращаемъ на это вниманія, вы, конечно со мною согласны, что намъ не слдуетъ останавливается его отсутствіемъ?

— Разумется, отвчала мистриссъ Фальклендъ.— А вы какъ думаете, Маріанна?

— Маріанна согласна, нечего и спрашивать, подхватила Изадора.

— Да, отвчала Маріанна съ грустною улыбкой:— кажется, надо будетъ поступать такъ, но на всякій случай я напишу къ дядюшк и постараюсь отклонить его отъ своего намренія.

— Напишите, сказала мистриссъ Фальклендъ: — только я думаю, что это не будетъ имть успха.

Маріанна сла и написала письмо, которое смягчило бы всякаго другого. Она ни слова не упомянула о Маннерс и о ссор его съ лордомъ, но благодарила дядю за его любовь и расположеніе и изъявляла пламенное желаніе сохранить ихъ, когда будетъ женою его сына. Въ словахъ, вырвавшихся прямо изъ сердца, сказала она, какъ больно будетъ ей не видть его на всей сватьб, и просила его, съ краснорчіемъ женщины, отмнить это намреніе. Въ письм ея, простомъ и безыскуственномъ, не было ни полуслова, которое могло бы оскорбить его гордость или тщеславіе. Будь это письмо плодомъ глубокаго и опытнаго знанія человческаго сердца, оно не могло выйти лучше, а оно было, какъ уже сказано, самое простое маранье. Секретъ въ томъ, что оно вытекло изъ нжнаго, благороднаго чувствительнаго сердца.

Покамстъ Маріанна складываетъ, запечатываетъ, надписываетъ письмо и отдаетъ его слуг для немедленной отсылки, мы обратимся къ другой части нашего разсказа,— къ человку, присутствіе котораго надлало всю тревогу.

ГЛАВА VI.

Разставшись съ лордомъ Дьюри въ конц сада, Маннерсъ пошелъ обратно домой, только нсколько медленне пэра, потому-что его не волновала ни какая страсть. И точно, какъ подумаешь, человкъ, несмотря на вс его притязанія, на умствованія о своемъ бытіи и чванств пестрою покрышкой, очень похожъ на дтскую куклу, у которой руки, ноги и даже голова повинуются ниткамъ, страсти дергаютъ его и заставляютъ дйствовать не только безъ, но даже противъ его воли. Дернетъ гнвъ — онъ топаетъ ногой, дернетъ мщеніе — онъ бьетъ, дернетъ ревность — онъ дрожитъ, дернетъ страхъ — онъ бжитъ, дернетъ любовь — онъ танцуетъ. Но такъ-какъ ни одна изъ этихъ страстей не стояла позади Маннерса, то онъ шелъ очень спокойно, то разсматривая окрестность, то играя цвткомъ, хотя уже и не такъ часто, какъ нсколько времени тому назадъ, когда только-что вошелъ въ садъ.

Нельзя впрочемъ предполагать, чтобы онъ остался совершенно равнодушенъ ко всему случившемуся, напротивъ того, оно навело на него легкое раздумье, и онъ принялъ ршеніе, какого можно было ожидать отъ полковника Маннерса. Надъ гнвомъ и угрозами лорда онъ смялся, полный сознанія своего мужества, не знакомаго со крахомъ, и слдовательно не мечтающаго о томъ, чтобы его подозрвали въ этомъ отношенія другіе. Но онъ не смялся надъ непріятнымъ впечатлніемъ, которое произведетъ ссора его съ отцомъ де Во на семейство, въ которомъ онъ находился въ качеств гостя. Наканун вечеромъ онъ согласился забыть грубость барона и не узжать по этому случаю, согласіе это было дано въ такихъ выраженіяхъ, что онъ считалъ его за общаніе, но теперь онъ былъ оскорбленъ вторично и имлъ вс причины думать, что не можетъ оставаться здсь дольше, не нарушая мира и тишины въ Морлей-Гауз, какъ бы убдительно ни просили его остаться.

‘Безъ сомннія’ — подумалъ Маннерсъ (мы должны изложить его мысли въ форм монолога) — безъ сомннія, почтенный лордъ не пойдетъ самъ разсказывать своимъ роднымъ о нашей встрч, зато конечно постарается обращеніемъ своимъ со мною сдлать пребываніе въ этомъ дом непріятнымъ не только для меня, но и для всхъ другихъ. На этомъ пол нельзя стяжать славы, и потому слдуетъ ретироваться. Однако же де Во огорчится, если узнаетъ, что причиною моего отъзда его отецъ. Лучше всего, я думаю, прожить здсь еще день или два, а потомъ, при первомъ письм,— а я скоро долженъ получить его,— сказать, что встртились важныя дла, и ухать. Сутокъ двое придется еще потерпть выходки капризнаго старика, хотя я и чувствую, что трудно будетъ не отвчать ему тмъ же’.

Вотъ что думалъ объ этомъ Маннерсъ, возвращаясь домой, и результатъ размышленія вырвалъ изъ груди его нчто похожее на вздохъ. Мистриссъ Фальклендъ и все ея семейство приняли его такъ ласково и радушно, что съ разу привязали его къ себ, а онъ уже приготовился провести три счастливых недли въ ихъ пріятномъ обществ. Онъ и чувствовалъ, правда, что это немного опасно, потому-что тмъ живе дастъ ему почувствовать недоступность для него семейнаго счастья, но ужъ привязался къ мысли, что проведетъ нсколько времени въ ндрахъ настоящей англійской фамиліи, и не могъ не пожалть о необходимости разстаться съ этою мечтою. Точно какъ-будто голосъ судьбы запрещалъ ему быть свидтелемъ радостей, которыхъ не суждено ему испытывать самому, и приказывалъ ему возвратиться къ одинокой жизни. Маннерсъ привыкъ уже къ подобнымъ созерцаніямъ и къ борьб съ мыслями, которыя могли бы пробудить въ немъ сожалніе о своей участи, но все-таки встрчались минуты, когда онъ чувствовалъ, какъ дуетъ ему въ лицо изъ мрачной перспективы будущаго холодный втеръ одиночества и не даетъ ему наслаждаться настоящимъ. Можно бы написать диссертацію о физической и нравственной природ человка и доказать въ ней, что узы семейной жизни необходимы для его существованія. Взгляните въ будущность и представьте себ, что холодная, неприступная преграда отдляетъ васъ отъ семейныхъ узъ, что васъ не будетъ озарять ничье любящее око, что ничья улыбка не будетъ привтствовать вашего счастья, ничья слеза не смоетъ половины вашего горя, ничей голосъ не постарается разогнать вашихъ заботъ, ничья дружеская рука не поправитъ подушки подъ вашей больной головой и не закроетъ вашихъ глазъ въ минуту кончины,— вообразите, что вся ваша жизнь пройдетъ въ одиночеств, радость и горе ни съ кмъ не будутъ раздлены, что въ годину несчастья вы будете предметомъ только общаго состраданія, что лнивая рука наемщика будетъ помогать вамъ въ болзни и равнодушно закроетъ ваши глаза, едва только исчезнетъ для нихъ свтъ,— вообразите себ все это, и вы почувствуете, что семейныя узы необходимы для существованія человка, если онъ только не пьянъ отъ необузданныхъ страстей или не превратился въ счетную машину.

Я не говорю, чтобы вс эти мысли, или даже нкоторыя изъ нихъ, представились уму полковника Маннерса. Онъ не былъ столько глупъ, чтобы облекать въ живые образы и разсматривать въ подробности непріятную участь, которая, по его мннію, была для него неизбжна. Напротивъ того, онъ боролся даже съ общемъ впечатлніемъ, но, какъ мы уже сказали, въ жизни его встрчались минуты, когда онъ, несмотря на вс доводы разсудка, сознавалъ всю горечь одинокой жизни и никмъ не оплаканной кончины. Въ настоящую минуту, эта картина раскинулась передъ нимъ въ такихъ яркихъ краскахъ и такъ упорно приковала къ себ его созерцаніе, что онъ воротился и прошелъ шаговъ сто назадъ, чтобы дать время пройти горькой дум. Наконецъ, опомнившись, онъ невольно произнесъ: а какая глупость!’ и пошелъ опять къ дому.

Въ столовой онъ засталъ одну миссъ Фальклендъ и былъ этому отчасти радъ. Бесда ея отличалась беззаботнымъ, веселымъ юморомъ и откровенною живостію, которые забавляли я занимали его. Кром того, Полковникъ Маннерсъ былъ вовсе непрочь провести время съ прекрасною двушкой, въ этомъ отношеніи онъ не опасался ничего: онъ укрпилъ свое сердце парапетомъ, бастіонами, рвами и палисадами такъ крпко, что не боялся ни штурма, ни осады. Онъ боялся только зрлища жизни, которой завидовалъ, но которая была для него недоступна,

Поэтому онъ свободно могъ наслаждаться бесдою и присутствіемъ миссъ Фальклендъ, хотя и чувствовалъ, что слишкомъ долгое пребываніе въ тепломъ семейномъ кругу можетъ не въ мру усилить въ немъ сожалніе о своемъ одиночеств.

Домъ мистриссъ Фальклендъ, какъ многіе другіе дома того времени, былъ выстроенъ въ широкихъ размрахъ, въ стил, среднемъ между готическою архитектурою вка Генриха VII и безхарактерной физіономіей зданій XIX столтія. Комнаты были однако же довольно близко одна отъ другой, и повременамъ, когда слуга отворялъ и запиралъ двери столовой, до Маннерса долетали звуки голоса лорда Дьюри, говорившаго что-то очень громко. Онъ тотчасъ догадался, чему должно приписать это напряженіе легкихъ, и когда мистриссъ Фальклендъ и Эдвардъ заговорили какъ уже намъ извстно, объ отъзд лорда, какъ о самомъ обыкновенномъ обстоятельств, онъ едва не улыбнулся.

Такъ-какъ онъ уже ршился ухать, то и промолчалъ, зная, что истинно деликатный человкъ всегда старается избгать шума. И, сказать правду, онъ былъ даже доволенъ отъздомъ лорда Дьюри, потому-что желалъ провести время въ дом мисстрисъ Фальклендъ какъ можно пріятне, а этого трудно достигнуть въ присутствіи человка, который хочетъ съ вами драться. Маннерсъ, какъ хорошій генералъ, ничего не предоставлялъ на волю случая, и удалился посл завтрака къ себ въ комнату написать въ Лондонъ письма, на которыя могъ ожидать немедленнаго отвта, такимъ образомъ онъ могъ ухать, не нарушая общанія, даннаго Эдварду, и не огорчая его изъясненіемъ истинной причины отъзда — ссоры съ его отцомъ. Окончивши свое занятіе, онъ воротился въ столовую, въ то самое время, когда человкъ выходилъ оттуда съ письмомъ Маріанны къ дяд.

— Мы собираемся итти гулять, сказалъ ему де Во. Я долженъ показать вамъ красоты здшней мстности. Я думаю пойти по дорог черезъ гору, мы выйдемъ къ тому мсту въ лсу, гд видли цыганъ. Эта тропинка прозвана дорожкой Маріанны, когда мы были еще дтьми, она всегда тутъ бгала.

— Въ такомъ случа ее точно также можно было назвать дорожкой Эдварда, весело замтила Изидора. Я думаю, Изидора никогда не бгала тутъ безъ васъ, Эдвардъ. Если вы уходили не вмст, такъ врно вслдъ за нею.

— И вы ршаетесь, миссъ де Во, пройти такъ далеко? спросилъ Маннерсъ: — далекая прогулка нынче, говорятъ, два конца по комнат и одинъ конецъ по саду, башмачники смотрятъ на васъ съ недоумніемъ, когда вы имъ заказываете ботинки для гулянья, и признаются, что отъ роду не слыхивали о такой вещи.

Маріанна улыбнулась.

— Вы строги, полковникъ, сказала она.— Впрочемъ эта дорога не такъ длинна, только что крута.

— Мн показалось миль шесть, отвчалъ Маннерсъ: — покрайней мр отъ того мста, о которомъ говоритъ де Во.

— О, это потому, что вы хали по дорог, возразила Изидора.— Вамъ было взять горой: оно въ-половину ближе… Нтъ впрочемъ, я забыла: вы хали ночью и верхомъ,— тутъ недолго до бды. Дорожка, по которой мы пойдемъ, примыкаетъ къ большой дорог, мили за дв съ небольшимъ отсюда, за Морлейскимъ лсомъ.

— Если это такъ близко, такъ вы врно идете съ вами, сказалъ Маннерсъ.

— Разумется, отвчала Изидора.— Эдвардъ и Маріанна могли бгать по лсу одни, когда были дтьми, а теперь, вы знаете, приличіе требуетъ, чтобы при немъ была степенная, пожилая дуэнья. Кром того, я ни за что не отпустила бы васъ втроемъ: это несчастное число, и съ вами можетъ что-нибудь случаться.

— Напротивъ, три счастливое число, возразилъ улыбаясь де Во: — самое счастливое.

— Только не въ любви, отвчала со смхомъ Изидора.— Я не разъ читала это на вашемъ лиц, когда имла несчастье быть третьей….

— Полно, Изидора! прервала ее Маріанна.— Пойдемъ одться.

Она подхватила кузину подъ руку и убжала съ него изъ комнаты. Маріанна хорошо знала свою кузину и была уврена, что она не скажетъ ни слова лишняго, но все-таки поспшила прекратить ея шутки: о любви можно говорить очень много, когда ея не чувствуешь, но кто испыталъ ее, тотъ скрываетъ ее въ глубочайшихъ ндрахъ своего сердца и, какъ скряга за свое сокровище, дрожитъ, когда о ней говорятъ другіе.

Скоро вс были готовы, въ-разбродъ прошли они черезъ садъ, къ калитк, выходившей на дорогу. Я говорю: въ-разбродъ, потому что никто изъ кавалеровъ не предложилъ руки дам, покамстъ они шли по усыпаннымъ пескомъ дорожкахъ, между грядъ, обсаженныхъ буковыми деревьями. Это могло бы показаться смшно, хотя способность ходить подъ руку можно считать такимъ же отличительнымъ признакомъ человка отъ животнаго, какъ и вс прочіе. Человка старались опредлить на разныя манеры, его, называли ‘разщепленной, причудливо вырзанной, рдькой’, ‘живородящимъ двуногимъ безъ перьевъ’, ‘стряпающимъ животнымъ’ и т. п. Назвавши его ‘животнымъ, ходящимъ подъ руку’, философы опредлили бы его точне: этого не длаютъ прочія животныя, и способность ходить подъ руку намекаетъ на другія, высшія качества души, и есть символъ любви и сочувствія, союза и взаимной помощи.

Полковникъ Маннерсъ и Эдвардъ де Во смотрли на привилегію ходить подъ руку съ настоящей точки зрнія и изъ уваженія къ ней не хотли воспользоваться ею до тхъ поръ, пока крутизна дороги и открытое поле не сдлали помощи ихъ приличною и даже необходимою для спутницъ. Можетъ статься, однако же, тутъ была и другая причина: при выход изъ дома естественный порядокъ вещей былъ нечаянно нарушенъ: — кто-то забылъ перчатку, или палку, или что-то въ этомъ род,— долженъ былъ воротиться, и полковникъ Маннерсъ очутился возл Маріанны, а де Во возл Изидоры. Согласившись итти гулять, Маннерсъ очень хорошо понялъ, какую роль долженъ онъ играть на прогулк, а де Во преспокойно положился на тактъ и догадливость своего друга. Не говоря ни слова, они условились, что Эдвардъ и Маріанна насладятся такой уединенной прогулкой, какъ-будто въ цломъ свт у нихъ нтъ ни души знакомой. Итакъ, разстройство естественнаго порядка при выход изъ дому требовало новаго маневра, и такъ-какъ по дорожк въ саду могли итти только двое рядомъ, то по-невол должно было выждать какого-нибудь случая, который позволилъ бы незамтно обмняться мстами. Полковникъ ходилъ уже здсь по-утру, и высмотрлъ мстность, понявши свое и друга своего затруднительное положеніе, онъ тотчасъ же составилъ въ ум своемъ планъ эволюціи и продолжалъ, идя рядомъ съ Маріанной, разговаривать съ ней о какихъ-то пустякахъ.

Онъ и Маріанна подошли къ калитк первые и отперли ее. Маннерсъ остановился и пропустилъ впередъ ее и миссъ Фальклендъ. Он тотчасъ же стали возл дороги у калитки, Маріанна по правую руку, а Изидора по лвую. Маннерсъ предоставилъ замкнуть калитку Эдварду, вышелъ и сталъ съ лваго крыла. Де Во подошелъ справа и подалъ руку Маріанн, Маннерсъ предложилъ свою Изидор и пошелъ съ нею впередъ. Подробности эти сообщены читателю съ цлью дать ему понятіе о военныхъ способностяхъ Маннерса, другого случая, къ сожалнію, въ нашемъ разсказ не представится. Изидора тоже оказалась не безъ стратегическихъ дарованій: ставши слва, она избрала такую позицію, что ей пришлось итти съ Маннерсомъ впередъ, и такъ-какъ влюбленные ходятъ обыкновенно тише невлюбленныхъ, то Эдвардъ и Маріанна, пользуясь протекціей своихъ спутниковъ, пользовались въ тоже время и ихъ отсутствіемъ.

Маннерсъ и Изидора, оба разговорчивые, не теряли времени въ молчаніи. Они говорили о многомъ, Изидора, ознакомившись побольше съ Маннерсомъ и открывши въ душ его цлый кладъ чувства и доброты, которыя ручались, что онъ не станетъ смяться надъ ея мечтами, позволила ему заглянуть поглубже въ ея характеръ, но не забыла прикрывать глубину своихъ изліяній блестками веселыхъ шутокъ. Она была счастлива и молода, а какая же рка, какъ ни была бы она глубока, не сверкаетъ на солнц?

Прежде всего заговорила она о Маріанн и де Во. Предметъ этотъ, при извстныхъ обстоятельствахъ, могъ бы сдлаться опаснымъ, если бы разговаривающіе не чувствовали себя вн всякой опасности. Впрочемъ онъ былъ все-таки очень щекотливъ: какъ бы искренна и глубока ни была дружба Маннерса и де Во, и какъ бы горяча ни была любовь Изидоры къ Маріанн тутъ встрчались тысячу мелкихъ обстоятельствъ, о которыхъ ни онъ, ни она не могли говорить, вменно изъ уваженія къ этой дружб и любви.

Впрочемъ самое это обстоятельство, невольныя недомолвки и полувнятные намеки на будущее счастье ихх друзей имла свою прелесть. Полковникъ Маннерсъ догадывался, что подъ спокойною наружностью Маріанны кроются глубокія и сильныя чувства, но въ тоже время старался вывдать какъ можно деликатне отъ миссъ Фальклендъ, не ошибается ли онъ. А Изидора, страстно желая убдить свое женское сердпе въ существованіи истинной, постоянной, чистой любви, старалась разузнать, не остыла ли въ разлук привязанность Эдварда къ ея кузин. Она не желала узнать, ухаживалъ ли онъ за кмъ-нибудь, волочился ли, говорилъ ли сладкіе пустяки другимъ, нтъ, не поймите ее, превратно, этихъ вещей она и не подозрвала, она и не поврила бы, еслибы ей разсказали что-нибудь въ этомъ род, но она дорого дала бы, чтобы узнать, всегда ли въ груди ея кузена любовь занимала первое мсто, и не изгнали ли свтъ, честолюбіе, разлука и опасности образъ Маріанны изъ его сердца, словомъ, ей очень хотлось убдиться, что любовь можетъ прожить въ груди мужчины даже при долгой разлук и при разнообразныхъ обстоятельствахъ жизни. Прекрасный полъ въ этомъ отношеніи совершенно торговая компанія, капиталъ которой составляетъ любовь, вс этимъ капиталомъ интересуются, и вс получаютъ изъ него свою долю.

Легко догадаться, что при этихъ обстоятельствахъ разговоръ миссъ Фальклендъ и полковника Маннерса былъ очень щекотливъ, и надо было много ума и ловкости, чтобы поддержать его приличнымъ образомъ. Полковникъ Маннерсъ скоро достигъ своей цли: Изидора, въ отвтъ на какой-то комплиментъ о спокойствіи Маріанны, сказала откровенно и съ улыбкой:

— О, Маріанна бываетъ commoto dentro чаще, нежели вы думаете.

Любопытство Изидоры было удовлетворено меньше. Разъ она выразила свою мысль въ обшей форм: сказала, что желаетъ знать, есть ли примры, чтобы любовь сохранилась въ груди мужчины такъ, какъ она того желаетъ относительно Эдварда, потомъ она облекла свою мысль въ боле частный образъ и сказала, что, по ея мннію, такая любовь должна была составлять для него великое утшеніе, сдлаться неисчерпаемою сокровищницею надеждъ среди трудовъ и лишеній. Но Маннерсъ, очень хорошо понимавшій, чего ей хочется, не высказывалъ своихъ мыслей. Онъ находилъ удовольствіе наблюдать волновавшее ее чувство и любовался отраженіемъ его въ чертахъ ея лица и жестахъ, свтлою улыбкой, сверкающими глазами, внезапными недомолвками, мимолетнымъ румянцемъ.

Разсудивши однако же, что Изидора можетъ истолковать его молчаніе въ невыгодную для Эдварда сторону, онъ поспшилъ воспользоваться первымъ случаемъ и сказалъ:

— Въ моихъ глазахъ любовь де Во и помолвка его на вашей кузин передъ отъздомъ въ Америку для него величайшее счастье. Съ его сердцемъ онъ найдетъ въ этомъ союз невозмутимое, прочное счастье. Миссъ де Во всегда была и будетъ его путеводною звздою.

Изидора покраснла отъ внутренняго волненія. Полковникъ Маннерсъ оправдалъ ея ожиданія и надежды, и слова его были такимъ обстоятельнымъ отвтомъ на ея невысказанные вопросы, что ей невольно пришло въ голову, не удалось ли ему проникнуть въ ея сокровенныя мысли. Легкая улыбка, которою онъ завершилъ свои слова, показалась ей чрезвычайно лукавою. Но Изидора не привыкла питать въ себ досады и всегда старалась отплачивать тутъ же, немедленно.

— Вы говорите съ такимъ чувствомъ, сказала она, сверкнувши черными глазами: — что я не сомнваюсь, что и у васъ была своя путеводная звзда.

Не должно забывать, что Изидора Фальклендъ была знакома съ Маннерсомъ всего только четырнадцать часовъ, иначе она не сказала бы этого ни за что на свт. Можно бы подумать, что, напротивъ того, съ боле знакомымъ человкомъ она позволила бы себ больше. Но это значитъ смотрть на дло съ ложной точки зрнія. Изидора знала, что посл четырнадцати часовъ знакомства никакой умный человкъ не влюбится и не притворится влюбленнымъ даже въ самое очаровательное существо, слдовательно, она могла сказать шутку на-счетъ сердца Маннерса, не опасаясь непріятнаго отвта, которымъ могъ одолжить ее только дуракъ. Будь она съ нимъ знакома недли дв, онъ могъ бы сдлать ей непріятный отвтъ въ вид шутки, въ вид комплимента, или наконецъ и серьзно, что было бы еще непріятне. При такихъ обстоятельствахъ, она ни за что не ршилась бы говорить о сердечныхъ чувствахъ человка, находясь съ нимъ съ глазу на глазъ. Если бы она знала, какъ непріятенъ этотъ предметъ для Маннерса, она не коснулась бы его и теперь. Впрочемъ она сейчасъ же вспомнила, что Маннерсъ дуренъ собою, и что это обстоятельство, вроятно, было причиною его безбрачной жизни. Ей стало досадно за свои слова.

— Нтъ, отвчалъ Маннерсъ, съ легкою грустью: — нтъ, я не испыталъ этого счастья: у меня не было путеводной звзды.

Онъ улыбнулся избитой метафор, но улыбка эта не уничтожила грустнаго тона его голоса. Изидора готова была отдать все на свт, лишь бы разсять пробужденное ею тяжелое чувство. Она обладала искусствомъ выпутывать другихъ изъ затруднительнаго положенія, но сама себ помочь не умла.

Замтилъ ли все это Маннерсъ, или самъ пожелалъ прекратить объ этомъ разговоръ,— все равно, только онъ повернулъ разговоръ довольно круто. Окинувши взоромъ окружавшій ихъ лсъ, онъ сказалъ:

— Удивляюсь, какъ вы, дамы, не боитесь ходить къ эту трущобу одн.

— Бояться нечего, отвчала Изадора: — здшніе жителя все народъ смирный, порядочный. Намъ, прибавила она посл минутнаго размышленія: — намъ конечно меньше всего можно бы было говорить о безопасности, но со времени убійства моего дяди,— а это было очень давно,— ничего особеннаго не случилось.

— Я что-то объ этомъ слышалъ, только не помню подробно, сказалъ Маннерсъ: — его убили разбойники?

— Кажется, отвчала Изидора: — не могу вамъ сказать наврное. Сама не знаю. Нтъ однако же….постойте…. да, дйствительно, его ограбили. Съ нимъ было, когда онъ выхалъ изъ дому, нсколько тысячъ фунтовъ, и полагаемъ, что кто-нибудь знавшій объ этомъ или подстерегъ его самъ, или далъ знать убійцамъ.

— Онъ приходился вамъ дядею, кажется, по мистриссъ Фальклендъ? сказалъ Маннерсъ, любопытство котораго естественно разгоралось по мр трудности узнать эту исторію.

— Да, онъ былъ ей братъ, а Маріанн — отецъ. Разумется, это несчастіе удвоило нашу къ ней любовь, даже дядюшка, который не любитъ обдумывать, свои выраженія, когда говоритъ съ другими, очень къ ней внимателенъ. Это ужасное преступленіе, т. е. убійство, какъ-будто изгнало изъ нашихъ окрестностей вс прочія, случается, правда, иногда воровство, но вообще здшніе жители очень смирны и честны.

— Можете вы сказать это и о цыганахъ, къ табору которыхъ мы теперь идемъ, если я хорошо понялъ Эдварда? спросилъ Маннерсъ. Они вообще не очень спокойные сосди.

— Я даже и не знала, что тутъ есть цыганы, отвчала миссъ Фальклендъ: — они оказываютъ намъ эту честь очень рдко. Я видла ихъ здсь только разъ, и то не въ лсу, а въ пол, вонъ за той горой, что позади дома. Странный это народъ!

— Да, это правда, отвчалъ Маннерсъ: — прозжая вчера мимо ихъ табора, мы невольно подумали съ де Во: отчего ни одно правительство не обратило на нихъ до сихъ поръ должнаго вниманія? Если, положимъ, къ нимъ невозможно привить цивилизацію, то по-крайней-мр слдовало бы воспользоваться остатками знаній, которыя исчезаютъ между ними съ каждымъ днемъ, во все еще сохранились у нкоторыхъ членовъ ихъ общины.

— Вы говорите объ астрологическихъ знаніяхъ? спросила миссъ Фальклендъ, бросивши на Маннерса любопытный взглядъ.

— О, нтъ, отвчалъ Маннерсъ, улыбаясь: — я говорю объ ихъ настоящей исторіи, о ихъ первобытной родин, старинныхъ законахъ, язык, о множеств любопытныхъ фактовъ, которые сохранились между ними въ вид преданій, но могутъ еще быть поврены другими фактами.

— Да, странный народъ! сказала миссъ Фальклендъ.— Знаете ли, Маннерсъ, цыганы и евреи протекаютъ какъ-будто отдльныя рки среди океана народовъ,— они сохранили свою физіономію среди войнъ, битвъ и всеобщаго смшенія, они не измнили своимъ обычаямъ и идеямъ, несмотря на вс внезапные перевороты въ обществ, несмотря на медленный ходъ цивилизаціи,— и знаете ли, что все это пробуждаетъ во мн какое-то странное, таинственное чувство. Я какъ-будто вижу въ этомъ ясне, нежели въ обыкновенномъ теченіи событіе, особенную волю Творца, по-крайней-мр я не вижу возможности изъяснить это явленіе изъ обыкновенныхъ причинъ. Эгоизмъ, честолюбіе, политика и все прочее имли бы совершенно противоположные результаты.

— Не стану съ вами спорить, отвчалъ Маннерсъ:— потому-что раздляю вашъ взглядъ, не раздляя впрочемъ вашего удивленія. Я врю въ провидніе и вижу въ этомъ явленіи туже десницу, которая видима во всемъ мірозданіи.

— А скажите, врите вы въ гаданіе цыганъ?

— Нисколько, отвчалъ Маннерсъ.

— Я можетъ быть тоже не врю, сказала миссъ Фальклендъ: — но странно, что цыганы, сколько мн извстно, всегда и везд имли притязаніе на это искусство, а прочіе всегда и везд имъ врили. Это доказываетъ дйствительность преданія, что предки ихъ обладали въ незапамятныя времена такимъ знаніемъ. А въ такомъ случа, почему не могло оно перейти по наслдству и къ нимъ?

— Мы не имемъ никакихъ причинъ предполагать, чтобы это искусство было извстно ихъ предкамъ, возразилъ Маяперсъ: — въ этомъ свидтельствуетъ только ихъ собственное преданіе, а оно, по вашимъ же словамъ, очень старо.

— Есть, кажется, другія доказательства, и притомъ очень сильныя, отвчала Изидора: — изъ исторіи видно, что древніе египтяне знали средства угадывать будущее и даже располагали магическими силами, объ этомъ говорится очень ясно. Если сличить эти факты съ преданіями, сохранившимися у потомковъ той же націи, то нельзя не думать, что наука эта пережила эпоху, къ которой относятся эти историческія свидтельства.

— Дйствительно, отвчалъ Маннерсъ: — я готовъ считать цыганъ потомками какого-нибудь племени египтянъ, хотя многіе это сильно оспариваютъ, а французы называютъ ихъ, конечно безъ всякаго основанія, богемцами. Что касается до искусства древнихъ египтянъ отгадывать будущее, то я ему врю. Вспомните однако, что этотъ даръ, какъ даръ прорицанія, былъ тогда допущенъ, по неизвстнымъ вамъ причинамъ, но посл того прекратился. Если бы цыгане дйствительно обладали и теперь еще даромъ прорицанія, то, поврьте мн, они ходили бы въ золот и жили въ царскихъ палатахъ, а не бродили бы по голымъ степямъ, поддерживая свое существованіе воровствомъ.

— Вы правы, возразила миссъ Фальклендъ, улыбаясь остатку вры, никакъ нехотвшему вылетть изъ ея души:— я сама себя убдила, и другіе меня убдили, что все это сущій вздоръ, а все-таки….

Она остановилась, и Маннерсъ отвчалъ:

— Одинъ изъ нашихъ юмористическихъ поэтовъ сказалъ: ‘убжденный противъ воли думаетъ все-таки по-прежнему’.

— И можетъ быть, по-вашему, стихи эти приходятся еще лучше къ женщин, сказала миссъ Фальклендъ. Въ настоящемъ случа это не совсмъ такъ. Слабость моя заключается только вотъ въ чемъ: если бы цыганка посулила мн въ будущемъ великое несчастіе, это тревожило бы меня, несмотря на вс доводы разсудка, и поэтому я ни за что на свт не хочу, чтобы мн гадали. А вы какъ?

— Я очень согласенъ, отвчалъ смясь Маннерсъ: — пусть себ упражняются на моей рук въ хиромантіи и сулятъ мн какія угодно несчастья за полкроны…. Кажется, это установленная цна?

— Это оттого, что вы мужчина и герой! отвчала Изидора тмъ же веселымъ тономъ: — честь и долгъ повелваютъ вамъ не бояться ничего. Только смотрите, я принимаю ваши слова за обязательство, и вы сегодня же должны выслушать вашу будущую участь. Относительно себя, я на это несогласна, и Маріанны не допущу, если можно….

— Извольте, я за всхъ, сказалъ Маннерсъ:— по вашему расчету, мы должны быть уже недалеко отъ табора.

— Мы сейчасъ выйдемъ на дорогу, отвчала Изидора: — а далеко ли таборъ ихъ на гор, это вамъ извстно лучше. Подождите, однако же, Эдуарда и Маріанну, они, врно, далеко отстали. Я думаю, живя въ Америк съ Эдвардомъ, вы вдоволь наслушались о Маріанн: неправда ли?

— Очень ошибаетесь, увряю васъ, отвчалъ Маннерсъ съ улыбкой: — по разнымъ врнымъ примтамъ, я скоро догадался, что де Во влюбленъ, но покамстъ насъ не сблизили обстоятельства и пріязнь наша не превратилась въ дружбу, онъ вы слова не говорилъ ни о любви своей, ни о помолвк.

— А потомъ, конечно, описалъ вамъ Маріанну въ самыхъ яркихъ краскахъ? продолжала Изидора, стараясь разговоромъ сократить время до прихода Эдуарда и кузины, отставшихъ дальше, нежели она предполагала.

— О, влюбленные вс похожи на живописца Ареммія и пишутъ своихъ возлюбленныхъ богинями, отвчалъ Маннерсъ: — но на-счетъ Эдуарда я не могу васъ этимъ порадовать: онъ очень хорошо чувствуетъ смшныя стороны предметовъ.

— Да, это его главный недостатокъ, замтила Изидора: — и я боюсь, что когда-нибудь онъ, какъ вс недостатки, обратится ему во-вредъ. Вотъ они: готовьтесь, Маннерсъ, узнать вашу участь. Эдуардъ! вашъ другъ хочетъ итти къ цыганамъ, чтобъ ему погадали.

— Вы хотите сказать: хочетъ бросить имъ полкроны, отвчалъ де Во: — но если вы не шутя хотите заставить ихъ погадать, Маннерсъ, такъ я отъ васъ не отстану, все равно, какъ если бы вы шли на дуэль или на какое-нибудь другое дурачество. Поворотите на-лво — и таборъ передъ вами.

Де Во обманулся: таборъ, со всми его принадлежностями — цыганами, цыганками, цыганенками, горшками, котлами и палатками, исчезъ. Отъ него остались однакоже слды: съ полдюжины черныхъ выжженныхъ мстъ на трав и нсколько кучъ блой древесной золы свидтельствовали объ обширности лагеря. Впрочемъ, ничего не было видно въ лсу, кром старыхъ дубовъ, облитыхъ жолтыми лучами солнца, блки, качавшейся по втвямъ, да пары сорокъ, съ крикомъ перелетавшихъ съ дерева на дерево.

— Настоящая робинъ-гудовская сцена, сказалъ Маннерсъ, оглядываясь вокругъ: — однако, цыганъ нтъ, миссъ Фальклендъ, и вамъ придется подождать, пока вы узнаете участь Чарльза Маннерса.

— Очень жаль, отвчала Изидора: — я вижу, вы надо мной сметесь и не жалете неудовлетвореннаго любопытства, а для женщины, вы знаете, это великое несчастіе. Однако же это не освобождаетъ васъ отъ даннаго общанія, и, какъ честный человкъ, вы обязаны при первой встрч съ цыганами заставить ихъ погадать, и даже сообщить мн результатъ.

Она сказала это съ шуточною важностью, и полковникъ отвчалъ:

— Отъ всего сердца, миссъ Фальклендъ. Чтобы доказать вамъ, какъ пріятно для меня исполнять ваши приказанія, я даже нарочно пойду отъискать вашихъ любимцевъ, цыганъ. Они никогда не переселяются далеко, если въ окрестностяхъ есть еще куры.

— У насъ вс птичьи дворы на фермахъ еще полны, и вы врно найдете таборъ въ пол, сказала Изидора.

— Пойду завтра же по-утру, отвчалъ Маннерсъ: — потому что…

И онъ чуть-чуть не проговорился, что намренъ сдлать. Онъ далъ фраз другое окончаніе, и вс пошли обратно домой, очень довольные прогулкой.

Ничто не нарушило общаго спокойствія и во весь остальной день. Вечеръ прошелъ въ легкомъ разговор. Иногда онъ касался глубокихъ чувствъ и ученыхъ предметовъ, но безъ тревоги и педантизма. Непріятныя выходки лорда Дьюри примиряли-было Маннерса, съ мыслью, что онъ долженъ оставить пріятное общество, но теперь, когда это обстоятельство было устранено, онъ сожаллъ о предстоящей разлук больше, нежели хотлъ признаться самому себ. Онъ чувствовалъ, однако же, что можетъ опять встртиться съ лордомъ Дьюри, и не иметъ права удалять его своимъ присутствіемъ изъ дома сестры. Онъ снова ршился ухать посл завтра.

ГЛАВА VII.

Обыкновенно жалуются на непостоянство людскихъ предположеній. Вообще это очень справедливо, но что касается до полковника Маннерса, то онъ, въ мелочахъ и въ важныхъ длахъ, исполнялъ однажды принятое ршеніе съ величайшею точностью. Не думайте, однакоже, чтобы это проистекало у него изъ упрямства. Упрямствомъ можно назвать то, когда человкъ упорствуетъ, видя, что ошибся: Маннерса же предохранялъ отъ ошибокъ врный и проницательный умъ, такъ-что онъ рдко имлъ причины отказаться отъ принятаго ршенія. Въ немъ не было этой, такъ сказать, тягучести, которая противится всякому убжденію и, подобно цементу древнихъ римлянъ, только крпнетъ и каменетъ отъ вншняго вліянія. Нтъ, онъ всегда былъ готовъ отказаться отъ своего намренія ради любимыхъ имъ людей, хотя бы это было съ его стороны нравственною жертвой. Можно, конечно, спросить: отчего же измнялъ онъ свои намренія рже другихъ? Но противорчія тутъ нтъ никакого, тайна (она стоитъ того, чтобы вы обратили на нее вниманіе) заключалась вотъ въ чемъ, онъ ршался на что-нибудь, не иначе, какъ посл зрлаго размышленія, которое ограждало отъ перемны по-крайней-мр треть его ршеній, онъ измнялъ ихъ иногда по совту или просьб другихъ, но никогда по собственному капризу,— и это спасало остальныя дв трети. Можно наврное сказать, что ршенія, отъ которыхъ мы отказываемся вслдствіе перемны обстоятельствъ или убжденія друзей, составляютъ весьма незначительную часть въ сравненіи съ тми, которымъ мы измняемъ вслдствіе оказавшагося ошибочнымъ взгляда или, просто, по капризу.

Мы сочли необходимымъ сообщить этотъ анализъ читателю, потому-что Маннерсъ скоро нашелъ причины отмнить ршеніе, принятое имъ вчерашній день такъ твердо, и мы не желаемъ, чтобы-его можно было упрекнуть въ непостоянств, необходимо было, слдовательно, распространяться насчетъ всхъ этихъ понятій и опредленій, которыя оставляютъ обыкновенно человку столько же лазекъ для бгства, какъ любой мирный трактатъ.

Одно намреніе, однако же, Маннерсъ ршился исполнить при первой возможности, именно: узнать, тутъ ли еще цыгане и заставить ихъ погадать. Можно подумать, что тутъ не обошлось безъ маленькой слабости, т. е., что Маннерсъ врилъ отчасти въ хиромантію, можно даже пойти дальше и вообразить себ, что онъ мечталъ о прекрасныхъ глазкахъ миссъ Фальклендъ, измнявшихъ свое выраженіе отъ кроткаго взгляда до яркаго сверканія въ минуту веселости. Не фактъ состоялъ въ томъ, что онъ общалъ сходить къ цыганамъ, и пошелъ. Положимъ, что онъ точно находилъ Изидору удивительно привлекательною,— съ этимъ не могъ не согласиться всякій, кто провелъ съ нею хоть дв минуты,— но онъ и не мечталъ о возможности союза между такой очаровательной двушкой, какъ она и такимъ безобразнымъ человкомъ, какъ онъ,— точно также какъ Наполеонъ на верху своего величія, озаренный славою побдъ, не мечталъ о ничтожной могил на скал Атлантическаго океана.

Что касается до врованія въ даръ прорицанія цыганъ, то намъ немного принесло бы пользы развдать, осталась ли въ душ Маннерса хоть тоненькая жилка отъ корня суеврія. Если отъ него М остался какой-нибудь атомъ, такъ онъ пробуждалъ въ немъ только легкое любопытство послушать, что ему предскажутъ, и то больше потому, что онъ ожидалъ услышать забавный вздоръ, нежели, чтобы предполагалъ, что предсказаніе дйствительно можетъ исполниться. Врно то, что въ чемъ бы вы состояло это предсказаніе, Маннерсъ черезъ минуту забылъ бы о немъ и думать или вспомнилъ бы какъ о шутк.

На слдующее утро посл прогулки въ Морнейскомъ лсу, ровно въ четверть шестого, Маннерсъ отдалъ своему слуг кое-какія приказанія на-счетъ лошадей, и вышелъ изъ дому.

Наканун онъ хорошенько замтивъ положеніе горы, гд расположились, какъ предполагала миссъ Фальклендъ, цыгане, и пошелъ паркомъ позади дома. Уврившись напередъ, что этимъ путемъ можно пройти въ поле, онъ скоро очутился за оградой и началъ взбираться по узкой дорог къ вершин горы.

Гора эта имла оригинальную форму, довольно характеристическую для этой страны и потопу мы постараемся дать о ней читателю понятіе. Она составляла часть гористой возвышенности, покрытой превосходнымъ лсомъ, но сама выступала прямоугольникомъ къ рк, оставивши за собою массу лса, покрывавшаго прочія горы. Слды лса виднлись отдльными группами и на ея скатахъ, но вершина была голая и открытая плоскость, изрытая, рвами и ямами, тутъ росли только рдкіе кусты терна и группа буковъ, тснившихся на холм надъ тлами волковъ, въ добычу которымъ достался нкогда нашъ островъ. Всходъ отъ парка къ этой плоскости былъ длиною въ милю съ небольшимъ и состоялъ изъ двухъ отдльныхъ уступовъ, или террасъ: первая была маленькій полуостровъ, тянувшійся отъ угла горы и окруженный водою со всхъ сторонъ, исключая той, которая примыкала къ гор перешейкомъ, шириною футовъ въ триста. Этотъ полуостровъ, также покрытый лсомъ, возвышался саженей на 30 надъ ркою и дорога, проходившая мимо парка, шла черезъ перешеекъ. Ограда парка, отрзывавшая лсистый берегъ отъ морлейской усадьбы, спускалась тутъ внизъ, такъ-что изъ оконъ дома ничто не мшало любоваться живописнымъ мысомъ. Прошу читателя замтить все это, потому-что оно можетъ ему посл понадобиться.

Вправо отъ дороги вела на гору тропинка, по которой пошелъ Маннерсъ, она змилась по скату, отчасти обработанному, отчасти дикому. Всходъ былъ крутъ, но Маннерсъ былъ хорошій ходокъ, зная, что въ Морлейгоуз завтракаютъ въ половин девятаго, онъ не мшкалъ, и скоро достигъ пустынной плоскости на вершин горы. Ночью, пала сильная роса и когда солнце, описавшее небольшую дугу на неб, облило дернъ своими лучами, можно было подумать, что все подернуто морозомъ, если бы кое-гд боле высокая трава не отражала свта ярче и не сверкала алмазами, качаясь отъ дыханія утренняго воздуха. По равнин разбгались во вс стороны сотни тропинокъ, извилистыя линіи ихъ доказывали, что он вытоптаны людьми, свидтельствовали о нашей привычк достигать своей цли на-авось. Плоскость занимала пространство въ нсколько сотъ акровъ и Маннерсъ не зналъ бы, куда ему итти, еслибы не былъ опытнымъ воиномъ: онъ взобрался на обросшій буками могильный холмъ съ цлью сдлать общій обзоръ мстности.

Оттуда онъ окинулъ взоромъ окрестность, но не было видно ни цыганъ, ни палатокъ, и ему пришлось бы воротиться домой недостигнувши своей цли, если бы на достояніи четверти мили онъ не замтилъ за кустами легкаго голубого дыма. Дымъ говорилъ о присутствіи людей и доказывалъ, что кусты, по-видимому не выше шляпы, прикрываютъ углубленіе, въ которомъ разложенъ огонь. Туда отправился Маннерсъ и скоро замтилъ, что т, которыхъ онъ искалъ, скрываются въ ям, обросшей мелкимъ кустарникомъ.

Но въ ту же минуту двоекратный свистъ, далъ ему звать, что и его приходъ замченъ, подходя къ ям, гд нсколько цыганъ прекратили свои разнородныя занятія, чтобы разсмотрть пришедшаго, онъ увидлъ, что изъ шалаша вышелъ цыганъ, торопливо сунулъ что-то за пазуху и пошелъ ему на-встрчу. Подошедши ближе, цыганъ измрилъ его съ ногъ до головы своими ясными черными глазами, въ которыхъ не было замтно ни мрачной дерзости, ни лукавства, часто замчаемыхъ въ мужчинахъ ихъ племени,—плодовъ ихъ пороковъ и людской несправедливости. Въ пріемахъ, и наружности этого человка было что-то такое, почему Маннерсъ, тонкій наблюдатель, тотчасъ увидлъ, что его нельзя смшивать съ остальными цыганами. Во избежаніе повторенія скажемъ, что это былъ тотъ самый, котораго мы уже знаемъ подъ именемъ Фарольда.

— Добраго утра! сказалъ Маннерсъ, когда цыганъ подошелъ къ нему ближе.— Вы славно спрятали ваши палатки.

— Добраго утра, отвчалъ цыганъ и слегка наморщилъ лобъ, замтивши, что Маннерсъ съ любопытствомъ разглядываетъ таборъ.— Вы, кажется, ищете насъ?

— Да, смазалъ Маннерсъ, продолжая разглядывать яму и ея живописныхъ жильцовъ, пылающій огонь и блый дымъ, кружившійся между кустаринкомъ.

— Что вамъ отъ насъ угодно? спросилъ нетерпливо Фарольдъ: — даромъ вы не пришли бы сюда.

— Я желаю, чтобы мн погадали, отвчалъ Маннерсъ улыбаясь.

Цыганъ посмотрлъ на него пристально и покачалъ головой.

— Нтъ, нтъ, сказалъ онъ,— вы не затмъ пришли. Не говорите мн этого! Чтобы вы встали на зар и взобрались на крутую гору изъ желанія заставитъ погадать вамъ,— нтъ не говорите мн этого, полковникъ Маннерсъ.

Маннерсъ изумился, услышавши свое имя отъ цыгана, хотя слишкомъ хорошо зналъ, какія штуки выкидываетъ иногда случай, и не врилъ, чтобы Люциферъ взялъ на себя трудъ сообщить его имя и званіе какому-нибудь цыгану. Неожиданность однако же его поразила, это было очевидно, но цыганъ отъ это то не перемнилъ своего мннія и не подумалъ, чтобы Маннерсъ дйствительно пришелъ гадать.

— Скажите пожалуйста, почему вы знаете мое имя? спросилъ Маннерсъ довольно спокойно.— Кажется, я васъ нигд не видалъ.

— Можетъ быть, отвчалъ цыганъ: — но если вы думаете, что я могу предсказать вамъ будущее, такъ чему же вы удивляетесь, что я знаю, кто вы?

— Я не говорилъ, что врю вашему гаданію, возразилъ Маннерсъ:— вижу только, что вы очень скоро узнали мое имя: я здсь всего только два дня. Впрочемъ, это дло постороннее, Я пришелъ затмъ, чтобы мн погадали. Согласны вы?

— Извольте, отвчалъ Фарольдъ, все еще глядя на него испытующимъ взоромъ.— Извольте, если вы этого точно желаете. Но я васъ знаю, свтскихъ людей, и не врю, чтобы вы пришли только за этимъ. Я подумалъ бы, что васъ прислалъ лордъ Дьюри, если бы не зналъ, что вчера по-утру онъ ухалъ въ Димденъ и до полудня возвратился оттуда домой.

— Странный вы человкъ, сказалъ улыбаясь Маннерсъ: — не только потому, что вы, не хуже любой сплетницы, знаете все, что длается въ околодк, но и потому, что не хотите врить истин, когда вамъ ее говорятъ. Дозвольте уврить васъ еще разъ, что меня никто не присылалъ. Я пришелъ погадать, и только,— и потому, что общалъ это другимъ.

— А! сказалъ цыганъ:— такъ прекрасная леди, съ которой вы гуляли вчера въ Морлейскомъ лсу, умне, или, повидимому легковрне васъ. Не сердитесь. Я погадаю вамъ сію минуту, и скажу вамъ настоящую правду, если вы согласны оказать мн одну услугу — помочь мн исполнить общаніе, данное впрочемъ не черноглазой красавиц. Вы пришли для меня очень кстати.

Маннерсу было и смшно и досадно. Досада однако же одержала бы, вроятно, верхъ, если бы любопытство его не было возбуждено словами, пріемами и требованіемъ цыгана,— явленія для него совершенно новаго. Онъ отвчалъ:

— Я никогда не даю слова, не зная, въ чемъ дло. Скажите, что вамъ нужно, если можно, я, разумется, не откажу.

— Извольте. Просьба моя очень проста, отвчалъ цыганъ.— Я вамъ все скажу, только отойдемте подальше, чтобы никто насъ не слышалъ.

Съ этими словами онъ пошелъ къ холму, съ котораго Маннерсъ обозрвалъ окрестность. Дорогою онъ держалъ правую руку за-пазухой и не говорилъ ни слова. Наконецъ, когда они отошли довольно далеко, Маннерсъ остановился, думая, что уже достаточно сдлалъ въ угоду своему спутнику.

— Тутъ насъ никто не увидитъ и не услышитъ, сказалъ онъ.— Говорите, чего вы отъ меня желаете?

— Вы другъ Эдварду де Во? спросилъ цыганъ быстро, оборачиваясь къ Маннерсу.

— Я уважаю его отъ всей души и всегда готовъ ему служить, отвчалъ Маынерсъ, заинтересованный еще больше.— Если это даетъ мн право назваться его другомъ, такъ я его другъ. Но что же дальше?

— Если вы дйствительно другъ Эдварду де Во, продолжалъ цыганъ: — то не откажетесь передать ему письмо.

— Я не почтальонъ, отвчалъ Маннерсъ, — но все-таки не могу отказаться отъ этого порученія. Оставляю только за собою право сказать ему, отъ кого и при какихъ обстоятельствахъ получилъ я письмо.

— Можете, если вамъ угодно, возразилъ цыганъ.— Но просьба моя не ограничивается этимъ. Есть еще условія касательно самой отдачи письма, и вы должны ихъ исполнить въ точности.

Маннерсъ улыбнулся.

— Все это немного необыкновенно, сказалъ онъ:— вы говорите немного по-диктаторски, и я не могу понять, какія дла могутъ быть у человка вашего племени съ другимъ моимъ де Во.

Не безпокоитесь объ этомъ, отвчалъ цыганъ и, замтивши на лиц Маннерса легкую тнь, прибавилъ: если я васъ оскорбилъ, то мн это очень жаль. Я не хотлъ этого. Я знаю приличія, можетъ-быть, лучше, нежели вы думаете, вы полковникъ королевской арміи, а я простой цыганъ. Но вы явились ко мн съ просьбою, въ этомъ мір все или купля, или кража, и я требую услуги за услугу. Въ этомъ отношеніи мы пользуемся равными правами, также какъ дышемъ однимъ воздухомъ и гремся на одномъ солнц. Выслушайте же терпливо мои условія, а потомъ, извольте, я вамъ погадаю. Врите ли вы моему искусству, или нтъ, это ваше дло, а не мое.

— Вы, я думаю, правы, сказалъ Маннерсъ, начинавшій понимать характеръ своего собесдника.— Продолжайте, скажите мн условія касательно письма, которое, если не ошибаюсь, вы держите за пазухой.

— Да, это не пистолетъ, отвчалъ цыганъ, доставая изъ-за пазухи письмо.

— Я этого и не предполагадъ, возразилъ Маннерсъ.— Во всякомъ случа, я вовсе объ этомъ не забочусь. Въ чемъ же ваши условія?

— Ихъ немного, и они незатруднительны, отвчалъ цыганъ.— Я требую, или прошу васъ отдать это письмо въ собственныя руки де Во, и притомъ не только безъ свидтелей, во и въ такое время, когда ему можно будетъ прочесть его наедин. Ему вы можете разсказать, когда и какъ вы его получили, можете даже прибавить къ этому, какія вамъ угодно замчанія, только не говорите ни слова другимъ.

— Эти условія исполнять нетрудно, отвчалъ Маннерсъ: — я согласенъ. Дайте письмо. Честное слово, прибавилъ онъ, замтивши, что Фарольдъ медлитъ:— честное слово, я исполню все въ точности.

Фарольдъ подалъ ему письмо, довольно чистое и красивое, и, по-крайней-мр что касается до адреса, написанное лучше, нежели можно было ожидать отъ цыганской руки. Вручая письмо Фарольдъ громко свиснулъ, и въ ту же минуту къ нимъ прибжалъ во-вс лопатки мальчишка лтъ десяти.

— Можешь итти, сказавъ ему Фарольдъ.— Проворне!

Мальчишка стрлой полетлъ по дорог къ рк, а цыганъ снова обратился къ Маннерсу.

— Дайте мн вашу руку,— сказалъ онъ.

Маннерсъ исполнилъ его желаніе, невольно улыбнулся своему смшному положенію.

— Что, если бы меня увидлъ здсь кто-нибудь изъ моихъ старыхъ сослуживцевъ? подумалъ онъ: — меня, пришедшаго къ цыгану узнать свою будущую судьбу? Онъ, врно, подумалъ бы, что я съ ума сошелъ.

Цыганъ между тмъ серьзно разсматривалъ его руку и потомъ устремилъ взоръ свой ему въ лицо, но, по выраженію его собственнаго лица, нельзя было подозрвать, что онъ хочетъ воспользоваться легковріемъ.

— Полковникъ Маннерсъ! сказалъ онъ: — прежде, нежели я скажу вамъ, что прочелъ на этой рук, выслушайте меня, большая часть приходящихъ къ намъ гадать улыбаются, подавая свою руку,— одни потому, что врятъ: они хотятъ улыбкою скрыть свою вру, другіе потому, что не вритъ: эти улыбаются, воображая себя выше насъ разумомъ. Но не забудте, что мы сами, цыгане, твердо вримъ въ гаданіе, если только оно совершается какъ должно. Мы никогда не справляемся посл, исполнились ли наши предсказанія, или нтъ: мы убждены, что они должны исполниться. Какъ бы то ни было, только эта увренность должна же на чемъ-нибудь основываться.

Маннерсъ безъ труда нашелъ бы что возражать въ защиту своего мннія, но подумалъ, что не стоитъ вступать въ логическій споръ о хиромантіи съ цыганомъ, хотя бы этотъ цыганъ и былъ выше своихъ соплеменниковъ. Онъ не отвчалъ ничего на доводы Фарольда, и цыганъ снова устремилъ внимательный взоръ на его протянутую руку.

— Полковникъ Маннерсъ! сказалъ наконецъ цыганъ: — если я прочелъ врно, вы были счастливы.

— И въ нкоторомъ отношеніи несчастливъ, прибавилъ Маннерсъ:— хотя, правду сказать, жаловаться мн не на что.

— Гораздо боле счастливы, нежели несчастливы, продолжалъ Фарольдъ: три раза постигало васъ до сихъ поръ несчастіе: первыя два раза въ дтств, когда вы не могли его чувствовать, а третій разъ — великое несчастіе постигло васъ гораздо позже.

Maннерсъ улыбнулся.

— На-счетъ прошедшаго вы не ошиблись, сказалъ онъ: — но я желаю узнать будущее. Что вы о немъ скажете?

— Вы надо мною сметесь, сказалъ, глядя на него, цыганъ: — но все-таки услышите вашу судьбу, вы будете счастливы и несчастливы.

— Это общая участь, возразилъ Маннерсъ.

— Но ваша участь разнится отъ общей тмъ, продолжалъ цыганъ: — что впредь вы не будете уже счастливы въ томъ, въ чемъ были счастливы до сихъ поръ, вы будете длать то, чего вовсе не намрены были длать, и будете испытывать удачу въ томъ, на что вовсе не надялись и къ чему не стремились.

— Да это, дйствительно, странная участь, сказалъ Маннерсъ: — до сихъ поръ я замчалъ, что удача гордая богиня, отъ которой нескоро и не безъ труда добьешься улыбки.

— Ваша участь странна и вмст съ тмъ не странна, продолжалъ цыганъ.— Ваши живописцы справедливо изображаютъ фортуну женщиной, хотя могли бы и не завязывать ей глазъ. Мы часто видимъ, что женщина бжитъ отъ того, кто ее преслдуетъ, и бросается въ объятія того, кто не обращаетъ никакого вниманія на ея улыбки. И опять, однако же, судьба, которую я читаю по этой рук, очень странна, я вижу въ будущемъ удачи безъ усилій, удачи не хуже тхъ, которыя въ прошедшемъ достигались борьбою и трудами. Странная судьба, но она такова. Не забудьте моихъ словъ, и когда они исполнятся, вспомните обо мн.

— И вы не скажете мн ничего больше? спросилъ Маннерсъ: — мн хотлось бы услышать подробности. Изъ этого общаго очерка немного выжмешь.

— Не выжмешь ничего для смха, возразилъ цыганъ:— и потому я ограничусь общимъ очеркомъ, хотя и могъ бы сказать вамъ больше. Не забудьте сказаннаго, оно скоро оправдается на дл и научитъ васъ не считать за ложь всего того, чего вы не понимаете,— докажетъ вамъ, что есть истины, недоступныя вашему уму, истины, для васъ непостижимыя потому, что вамъ мы не изъясняли, и другія, которыхъ вы не въ состояніи понять, если бы ихъ изъясняли вамъ хоть тысячу разъ.

— Васъ послать бы поспорятъ съ Вольтеромъ, сказалъ Маннерсъ.

— Кто это? спросилъ Фарольдъ: — я его не знаю.

— Врю, возразилъ Маннерсъ: — это славный, остроумный человкъ. Философствующій ощупью и желающій, кажется, убдить людей если не ученіемъ, такъ собственнымъ примромъ, что не должно врить ничему, чего не понимаешь.

— Что же мн съ нимъ длать? сказалъ цыганъ: — вы, кажется, надо мной сметесь: не такъ ли?

— Нтъ, увряю васъ, не смюсь, отвчалъ Маннерсъ: — напротивъ того, я считаю васъ за человка необыкновеннаго, созданнаго для совершенно иной роли на свт. Врите ли вы, или не врите тому, что сами мн предсказали,— все равно, я благодарю васъ за исполненіе моей просьбы. Во всякомъ случа разговоръ этотъ будетъ для меня памятне, нежели я предполагалъ сначала. Не хотите ли принять это?…

Маннерсъ подалъ ему одну изъ золотыхъ монетъ, которыя, кажется, теперь вовсе исчезли, и назывались встерину гинеями. Ни цыганъ ршительно отказался.

— Нтъ, сказалъ онъ: вы согласились исполнить мою просьбу, я — вашу. Мы квиты. Прощайте.

Онъ оборотился и пошелъ съ пригорка. Безкорыстный, вовсе не цыганскій поступокъ придалъ ему въ глазахъ Маннерса еще боле значенія.

Солнце стояло высоко. Дневное свтило двигалось, казалось, по своему обыкновенію, быстре у горизонта, нежели на крутой вышин неба, и путникъ нашъ подумалъ, какъ бы не опоздать ему на завтракъ, гд холодныя яйца и простывшій кофе были справедливымъ наказаніемъ сонныхъ лнивцевъ. Ключъ отъ калитки въ парк былъ не у него, и онъ принужденъ былъ обойти домъ и войти съ другой стороны, это обстоятельство доставило ему случай разъяснить одну тайну, состоявшую въ связи съ его утреннею бесдою. Первое, что попалось ему на глаза въ зал, былъ — цыганенокъ, который прибылъ на холмъ къ Фарольду. Маннерсъ засталъ его за разговоромъ съ мистрисъ Фальклендъ, которая распрашивала его о какой-то больной цыганк. Поодаль стоялъ старый Петръ, лукаво посматривая на мальчика, котораго по справедливости считалъ ученикомъ великой школы обмана, подающимъ блестящія надежды. Въ минуту прихода Маннерса, мистриссъ Фальклендъ кончила разговоръ свой съ мальчикомъ и приказала слуг датъ ему что-то и отпустить его,

— Здравствуйте, Маннерсъ, сказала она, идя съ нимъ въ столовую: — вы застали меня въ странномъ обществ, Вчера, когда вы ходили гулять, недалеко отъ нашего дома упала и ушиблась бдная цыганка. Ее принесли сюда безъ памяти. Аптекаря не было дома, но я сама знаю кой-какія средства и помогла ей, какъ умла. Она скоро пришла въ память. Между тмъ въ передней собралось съ полдюжины цыганъ, и когда они ушли, то, къ великому изумленію дворецкаго и Петра, и къ моему собственному, все оказалось въ цлости. Одинъ изъ нихъ общалъ извстить меня сегодня о больной, и вотъ этотъ мальчикъ приходилъ сказать мн, что она совершенно оправилась. Я предложила-было. прислать ей аптекаря, когда онъ возвратится, но эти цыгане питаютъ, кажется, непреодолимое отвращеніе ко всмъ питомцамъ врачебной науки.

— Вс здоровые люди, замтилъ Маннерсъ:— не любятъ ученыхъ докторовъ: докторъ напоминаетъ намъ о возможности утраты одного изъ драгоцннйшихъ даровъ неба. А знаете ли, встрча моя съ этимъ цыганенкомъ объясняетъ мн одно обстоятельство которое осталось бы для меня непонятнымъ, если бы вы не разсказали мн вчерашняго приключенія. Сегодня утромъ у меня былъ длинный разговоръ съ однимъ цыганомъ, человкомъ чрезвычайно оригинальнымъ, который назвалъ меня прямо по имени и зналъ, по-видимому, что я живу у васъ въ дом.

— Вашъ слуга, сказала мистриссъ Фальклендъ: — помогалъ намъ вчера, какъ, старый, опытный солдатъ, привести въ чувство цыганку. Я замтила, что сами цыгане почти ничего не длали, а только распрашивали слугъ о разныхъ пустякахъ. Въ храм болтовни, т. е. въ лакейской, конечно, не скупилися на отвты, и потому имя ваше могло очень естественнымъ образомъ сдлаться извстнымъ въ табор. Но по какому случаю,— спросила она съ улыбкою: — вступили вы въ серьзный разговоръ съ цыганомъ такъ рано по-утру? Не гадать же къ нимъ вы ходили?

— Винюсь, отвчалъ Маннерсъ.— Впрочемъ, если это вина немаловажная, то виновата въ ней миссъ Фальклендъ. Я ходилъ по ея приказанію,

— Въ-самаомъ-дл? спросила мисстрисъ Фальклендъ.— А съ какою бы это цлью?

— Какую цль имла при этомъ миссъ Фальклендъ, не знаю. Я же имлъ при этимъ цль довольно пустую, но которая заставляетъ иногда длать и большія глупости, я хотлъ доказать, что не боюсь гаданья.

— Чмъ же все это кончилось? спросила мисстрисъ Фальклендъ.

Въ это время они подошли уже къ дверямъ столовой, и Маннерсъ объявилъ, что не сообщитъ, результата никому прежде Изидоры, въ полномъ присутствіи всхъ прочихъ онъ всполвилъ это вскор посл того, и вс весело посмялись его приключенію. Удивительно, какъ слегка смотритъ на нее человкъ въ минуты веселости, тутъ высказываются иногда такія тайны, за которыя отдалъ бы все на свт, если бы ихъ можно было снова заключить въ свою душу. Бойтесь веселости, хитрые дипломаты! легкій смхъ и веселая шутка иногда, кажется, едва въ состоянія перелетть черезъ столъ, а между тмъ уносятъ на своихъ крыльяхъ важныя тайны. Такъ и Маннерсъ, пока былъ одинъ, придавалъ еще кое-какое значеніе письму цыгана, но съ каждой шуткой надъ цыганами и ихъ гаданьемъ важность его уменьшалась въ его глазахъ, и если бы его ни удержали другія причины, онъ отдалъ бы его Эдварду тутъ же за завтракомъ и обратилъ бы все это въ шутку. Мы никогда не выдавали Маннерса за человка совершеннаго. Онъ былъ человкъ умный, но не безъ слабостей. Его удержала не мнимая важность письма, но данное слово. Онъ никогда не нарушалъ своихъ общаній, хотя теперь нескоро нашелъ случай отдать Эдварду письмо безъ свидтелей.

ГЛАВА VIII.

Всякій, кому случалось искать случая поговорить съ кемъ-нибудь минутъ пять наедин, не требуя торжественнаго t&ecirc,te—tte, знаетъ, что случай этотъ достается нелегко, если особа, съ которой онъ желаетъ говорить, ему не жена. Тутъ вчно что-нибудь помшаетъ, особенно если вамъ очень хочется переговорить. Если это какой-нибудь вздоръ, то случай представляется каждую минуту, если же что-нибудь важное, если вы хотите облегчить ваше сердце, объясниться въ любви, сообщить важное извстіе, оправдать себя или другого, не требуя формально особеннаго свиданія, то вамъ придется ждать часы и дни, иногда недли и мсяцы, пока удастся наконецъ поймать эти желанныя пять минутъ.

Тотчасъ посл завтрака Эдвардъ послдовалъ за Маріанной въ концертную залу, потомъ, когда Маріанна ушла, онъ пришелъ сказать Изидор и Маннерсу, что они собираются хать верхомъ. Маннерсъ пошелъ къ себ въ комнату одться. На лстниц онъ очутился вдвоемъ съ Эдвардомъ и уже опустилъ было руку въ карманъ за письмомъ, какъ вдругъ позади ихъ раздались шаги Изидоры, которая пригласила Эдварда пойти взглянуть на подарокъ, приготовленный ею ко дню рожденія Маріанны. Одвшись, Маннерсъ отправился въ комнату де Во, онъ зналъ, что другъ его одвается обыкновенно вдвое дольше его, и надялся застать его еще у себя. Но въ комнат не было никого, кром слуги, сказавшаго, что де Во уже вышелъ. Идя по корридору, онъ увидлъ де Во, идущаго къ конюшн, но, прежде нежели усплъ подойти къ нему, Эдвардъ былъ уже окруженъ конюхами, и слугами и отдавалъ имъ приказанія. Когда же они пошли обратно къ дому, Маріанна и миссъ Фальклендъ стояли уже на крыльц.

— Надо обождать, подумалъ Маннерсъ: — желая исполнитъ свое порученіе во всей точности. Когда мы пойдемъ переодваться къ обду, врно, можно будетъ найти удобную минуту.

Ему не суждено было, однакоже, хранить тайну такъ долго. Они здили недалеко, возвратившись, Маннерсъ и де Во остановились въ зал, а миссъ Фальклендъ и Маріанна пошли переодться,— и случай не былъ упущенъ.

— Теперь мы одни, сказалъ Маннерсъ: — и я долженъ исполнить свое дло. У меня есть къ вамъ порученіе, де Во, которое не давало мн покоя цлое утро.

— Не вызовъ, надюсь? отвчалъ до Во.

— Нтъ, совсмъ не то, продолжалъ Маннерсъ.— Дло вотъ въ чемъ….

— Молодая кобыла повредила себ копыто, сказалъ въ это время, выглянувши въ стеклянную дверь, слуга Маннерса.— Не прикажете ли….

— Хорошо, хорошо, прервалъ его нетерпливо Маннерсъ:— я самъ сейчасъ приду посмотрть. Теперь я занятъ.

Слуга скрылся, и Маннерсъ продолжалъ:

— Дло вотъ въ чемъ: цыганъ, о которомъ я разсказывалъ сегодня по-утру, далъ мн къ вамъ письмо и взялъ съ меня слово, что я вручу вамъ его наедин и въ такое время, когда вамъ можно будетъ прочесть его безъ свидтелей.

— Цыганъ! сказалъ де Во, нахмуривъ брови.— Кругъ моего знакомства оказывается обширне, нежели я думалъ и даже желалъ. Но уврены ли вы, что тутъ нтъ ошибки? Дйствительно ли ко мн это письмо?

— Вотъ оно, отвчалъ Маннерсъ.— Адресъ полный: званіе, nomen и cognomen означены какъ нельзя ясне: его благородію, капитану де Во, et caetera, et caetera, et caetera.

— И почеркъ хорошій и бумага недурна, сказалъ де Во, разсматривая письмо. Это чудо, а не цыганъ, Маннерсъ.

— Дйствительно очень замчательный человкъ, отвчалъ Маннерсъ.— По обращенію и мыслямъ онъ гораздо выше своего класса.

— Нтъ, чудо, просто, чудо! сказалъ смясь де Во: — человкъ, который одной и той же рукой чинитъ котлы и выводитъ такія буквы. Вроятно, это просительное письмо.

— На думаю, возразилъ Маннерсъ.— Я не удивлюсь, если окажется, что онъ знаетъ объ васъ больше, нежели вы думаете. Прочтите, однако же.

Де Во оборотилъ письмо, взглянулъ на печать съ незнакомымъ, но хорошо вырзаннымъ гербомъ, сорвалъ конвертъ и началъ читать. Съ первыхъ словъ глаза его съ живостью побжали по строкамъ, потомъ онъ поблднлъ какъ смерть, волненіе его во время дальнйшаго чтенія не увеличилось, но глаза какъ-будто впились въ буквы. Окончивши, онъ посмотрлъ какъ-то смутно на Маннерса, потомъ отвелъ глаза снова на письмо и прочелъ его еще разъ очень внимательно.

— Кажется, я принесъ вамъ недобрыя всти, де Во, сказалъ Маннерсъ, съ безпокойствомъ слдившій за выраженіемъ лица Эдварда.— Могу ли я чмъ-нибудь служить вамъ? Вы знаете Чарльза Маннерса, мн не для чего говорить, что оказать вамъ услугу для меня удовольствіе.

— Да, да, отвчалъ де Во: — это дурныя всти и высказаны очень смло и круто. Не знаю, однакоже, имю ли я право сообщить ихъ кому-нибудь кром той особы, которой он касаются ближе всхъ посл меня. Надо прежде подумать. Извините меня, что я не посвящаю васъ въ эту тайну. Я ужасно встревоженъ.

— На-счетъ меня не безпокойтесь, де Во, отвчалъ Маннерсъ. Если я могу вамъ чмъ-нибудь служить, скажите. Если могу облегчить ваше горе, раздливши его съ вами, говорите, что васъ огорчаетъ? Но не думайте пожалуйста, чтобы я желалъ узнать тайну, которую вы предпочитаете не открывать. Оставьте меня теперь безъ церемоній, только смотрите, не дйствуйте наобумъ, де Во: я вижу, это дло важное, а вы, какъ я замтилъ, любите иногда погорячиться,— по-крайней-мр въ военномъ дл.

— Я буду также холодно разсудителенъ, какъ и вы, отвчалъ де Во.— Но въ эту минуту я взволнованъ, и мн лучше всего удалиться къ себ въ комнату.

Съ этими словами онъ оставилъ своего друга, немало изумленнаго тмъ, что письмо отъ какого-нибудь цыгана могло до такой степени встревожить такого человка, какъ де Во. Онъ зналъ, что де Во не легковренъ и не поддается впечатлнію первой минуты, въ настоящемъ случа было однако же очевидно, что Эдварда поразили тревожныя, неожиданныя всти, и что они должны быть вроятны, чтобы произвести на него такое впечатлніе. Но что такія важныя новости получены отъ цыгана, отъ человка, не стоящаго по своему званію ни въ какихъ связяхъ съ де Во, это показалось Маннерсу очень странно. Онъ удивлялся этому событію и безпокоился о друг.

Очень непріятно, когда два чувства играютъ нашимъ вниманіемъ какъ мячомъ или упорно оспариваютъ его другъ у друга. Въ такомъ случа лучше всего поступить съ ними какъ поступаютъ съ дтьми, любящими спорить: запереть ихъ вмст и дать имъ волю поршить свой споръ, какъ сами знаютъ. Такъ и ршился Маннерсъ, онъ вышелъ изъ залы и отправился прямо въ библіотеку.

Дальнйшее неважно. Читатель, вроятно, гораздо больше интересуется теперь Эдвардомъ, и потому мы проведемъ его тихонько по лстниц въ его комнату, положимъ руку его на сердце, отдернемъ занавсъ, и покажемъ что тамъ происходитъ. Прежде не мшаетъ, однакоже, заглянуть въ лежащее на стол письмо. Де Во опустилъ голову на лвую руку, а правая прикрываетъ отчасти роковую бумагу. Если намъ удастся выдернуть ее потихоньку изъ подъ его пальцевъ, пока онъ закрылъ глаза и погрузился въ размышленіе, то мы прочтемъ слдующее:

‘Капитану Эдварду де Во’.— Замтьте, что начало письма было отлично отъ адреса, на которомъ стояло: ‘его благородію капитану Де Во’, тогда-какъ самое письмо начиналось просто, слонами: ‘капитану де Во’.

Эта разница можетъ показаться неважною, но въ настоящемъ случа, если взять до вниманіе содержаніе письма, она была многозначительна. Вотъ письмо:

‘Капитану Эдварду де Во.

Сэръ!

‘Я не буду оправдываться въ томъ, что обращаюсь къ вамъ съ этимъ письмомъ: я имю на это право. Вы сами согласитесь съ этимъ, какъ сильно оно васъ ни огорчитъ. Слышно, что вы собираетесь соединить судьбу вашу съ судьбою молодой, богатой и знатной двушки. Весьма возможно, что взаимная любовь содлаетъ этотъ союзъ счастливымъ, но, считая васъ за честнаго человка, я увренъ, что вы не захотите завлечь ее въ этотъ союзъ ожиданіями, которыя не только сомнительны, но тщетны. По этому вы должны узнать, въ какомъ положеніи вы находитесь, и я не колеблюсь сообщить вамъ, что вы не имете никакого основанія расчитывать на титло и имніе вашего отца.

Женившись на миссъ де Во, вы сдлаете ее не боле какъ капитаншей, а все, чего вы ожидаете отъ вашего отца, достанется, по всей вроятности, другому. Вы заключите изъ этого,— въ мір, наполненномъ негодяями, невольно длаешься подозрительнымъ,— вы заключите, говорю я, что письмо это написано кмъ-нибудь имющимъ несправедливыя притязанія на ваше законное наслдство, или какимъ-нибудь отринутымъ искателемъ руки вашей невсты, или наконецъ какимъ-нибудь завистникомъ чужого счастія. Вы ошибаетесь. Пишущій эти строки обязанъ кое-чмъ сдланнымъ для него вашей фамиліей, а еще боле тмъ, что хотлъ для него сдлать вашъ ддъ. Вы, можетъ быть, слыхали эту исторію, и въ такомъ случа тмъ скоре поврите моимъ словамъ, если же не слыхали, то во всякомъ случа можете удостовриться въ ихъ истин: ршитесь распросить объ этомъ отца или, если хотите, выслушайте отъ меня доказательства, которыя не оставятъ въ васъ никакого сомннія, приходите одни въ цыганскій таборъ на Морнейское поле сегодня вечеромъ или по-раньше завтра утромъ и спросите

Фарольда’.

Во всякомъ другомъ случа де Во свернулъ бы эту бумагу въ какую-нибудь причудливую витушку, бросилъ бы ее въ огонь и забылъ бы о ней и думать. Но были обстоятельства, которыя, независимо отъ самого письма, придавали ему важное значеніе. Эдвардъ де Во помнилъ еще довольно смутно о черноглазой, прекрасной женщин, которую звалъ, будучи ребенкомъ, матерью, но съ извстнаго періода его жизни она вдругъ исчезаетъ изъ его воспоминаній, и онъ не слышитъ о ней съ тхъ поръ ни слова. Онъ слылъ, правда, за законнаго сына лорда Дьюри и пользовался его правами въ обществ и своемъ семейств. Но почему же не видлъ онъ портрета своей матери между портретами предковъ и рядомъ съ портретомъ отца, на которомъ онъ изображенъ мужчиною лтъ въ сорокъ пять? отчего то онъ ни разу не слышалъ, чтобы говорили о брильянтахъ его матери, когда такъ часто упоминали о брильянтахъ баронессъ, ея предшественницъ? почему ттка его, мистриссъ Фальклендъ, какъ могъ онъ заключить изъ многихъ обстоятельствъ, никогда не видала его матери? почему отецъ никогда не произносилъ при немъ ея имени? Все это не разъ поражало его своею странностью, и тысяча другихъ, боле мелкихъ обстоятельствъ, которыхъ нельзя здсь перечесть, доказывала ему, что тутъ кроется какая-то семейная тайна. Это часто его безпокоило. Но со времени его возвращенія на родину случилось еще кое-что: въ спор за полковника Маннерса отецъ его проронилъ два-три словечка, пробудившія въ немъ подозрніе, которое онъ удалилъ въ ту же минуту. Теперь оно явилось страшнымъ подтвержденіемъ полученной всти. Лордъ Дьюри сказалъ, что одно слово можетъ лишить его наслдства. Это не потревожило его въ то время, онъ зналъ вспыльчивость отца, зналъ, что сопротивленіе способно вызвать его на самыя, отчаянныя рчи и дла, онъ подумалъ, что это пустая угроза, слдствіе его непокорности и сопротивленія. Теперь эта угроза воскресла во всей своей сил, и Эдвардъ спрашивалъ самого себя, что могли бы значить подобныя слова, если бы онъ былъ законнымъ сыномъ лорда? Имніе лорда должно было, по закону, перейти къ наслднику мужескаго пола, и кром него не было другого наслдника, если онъ законный сынъ лорда Дьюри, то никакая власть въ цломъ мір не могла лишить его земель его предковъ. Отецъ, котораго прочили въ законовды прежде нежели онъ наслдовалъ санъ лорда, сказалъ ему, что одно слово можетъ лишить его всхъ правъ. Неизвстный повторяетъ ему теперь тоже самое, и притомъ гораздо ясне. Вс эти воспоминанія превратили его догадки въ ужасную достоврность.

Эдвардъ склонилъ голову на руки и закрылъ глаза отъ чувства своего униженія. Передъ нимъ разверзся не одинъ источникъ скорби: куда ни обращался онъ мысленно, отовсюду лилась въ его чашу новая отрава. Если онъ гордился чмъ-нибудь въ этомъ мір,— и въ этомъ отношенія гордость его, хотя и обузданная благороднымъ сердцемъ, была велика,— если онъ, говорю я, гордился чмъ-нибудь въ этомъ мір, такъ несомнннымъ происхожденіемъ своимъ отъ тринадцати поколній благородныхъ предковъ. Съ самого дтства находилъ онъ наслажденіе припоминать исторію каждаго изъ нихъ и убждаться въ томъ, что вс они, отъ родоначальника до отца его и оправдали свое положеніе въ свт. Онъ извлекъ изъ своего благороднаго происхожденія нравственное поученіе, которое всегда слдовало бы изъ него извлекать, и положилъ въ свою очередь оправдать свое титло достойными его длами и завщать своимъ дтямъ сокровище доблести, какъ наслдіе, не растраченное подъ его управленіемъ. Онъ зналъ, что, по словамъ великаго Канта, ‘санъ есть штемпель гинеи, а самъ человкъ — ея золото’, и чувствовалъ, что зваться благороднымъ, не будучи благороднымъ въ душ, все равно, что чеканить дорогую монету изъ дурного металла и пускать въ оборотъ фальшивыя деньги.

Теперь все было кончено. Теперь ему не на кого было оглянуться въ прошедшемъ: законъ разскалъ цпь союза между нимъ и его предками. Не было у него больше гордаго имени, которое онъ долженъ поддерживать благородствомъ своихъ поступковъ, онъ незаконный сынъ, присвоившій себ чужое имя и чужой санъ. Его благороднйшія намренія, обширнйшіе планы рушились, и съ ними сокрушилось его сердце.

Но это еще не все: теперь онъ сдлался нищимъ! Помстья отца его переходили къ тому, къ кому перейдетъ, его титло, и хотя отецъ его велъ жизнь уединенную, однако же, де Во зналъ, что великолпіе, какимъ окружалъ онъ свое одиночество, не позволило ему скопить много денегъ. Итакъ, съ этой стороны новая бда. Привыкшій къ довольству, спокойствію и даже избытку, не знавшій заботъ о грязномъ золот, недостатокъ котораго подавилъ не одну благородную душу, обезкрылилъ не одну великую мысль, Эдвардъ жилъ, не испытавши тягчайшаго бремени жизни. Онъ не привыкъ ни мотать, ни бросать деньги на пустяки: это было не въ его натур, но онъ привыкъ великодушно помогать другимъ,— а теперь онъ будетъ принужденъ расчитывать каждую издержку, взвшивать каждую гинею, смотртьна деньги совершенно съ новой точки зрнія, избрать ихъ постояннымъ предметомъ своихъ мыслей. Онъ чувствовалъ, что духъ его, какъ путникъ въ стран лиллипутовъ, принужденъ будетъ ежеминутно падать, опутанный петлями мелкихъ заботъ. Спокойная жизнь кончалась, а съ нею кончалось великодушіе.

Въ горькой чаш были, однако же, капли еще горче этихъ. Душа человка съ невольною любовью льнетъ къ образу матери. Это первая, сладкая, глубокая мысль, которая врзывается въ сердце ребенка, еще мягкое и сильно воспріимчивое, все позднйшія чувства въ сравненіи съ нимъ легки и поверхностны. Не знаю даже, не смотритъ ли человкъ и подъ старость на это чувство, какъ на лучшее, что испыталъ онъ въ своей жизни. Страсти и своенравіе могутъ насъ отвлечь далеко отъ предмета дтской любви,— даже заставляютъ насъ иногда наносить раны сердцу матери, поступать противъ ея желанія, нарушать ея приказы,— пробуждаютъ въ васъ досаду на ея совты или противорчіе, но когда смерть сомкнула ея предостерегающія уста, и въ душ нашей осталось только мирное воспоминаніе о ея добродтеляхъ и благодяніяхъ, тогда любовь, какъ цвтокъ притянутый къ земл налетвшимъ вихремъ, снова возноситъ свою голову и улыбается сквозь слезы. Эти воспоминанія наполняютъ душу теплымъ чувствомъ, и если даже преждевременность утраты заставляетъ молчать нашу намять, то ея мсто занимаетъ воображеніе и обвиваетъ образъ усопшей матери гирляндою красоты и добродтели, бывшихъ, какъ мы въ томъ уврены, ея удломъ. Такъ было и съ де Во: онъ помнилъ еще лицо, казавшееся ему очень красивымъ, и нсколько ласковыхъ словъ, сказанныхъ тою, которую онъ считалъ своею матерью. Но въ вображеніи своемъ онъ сдлалъ ее символомъ доброты, любви и доблести, теперь же онъ принужденъ былъ видть въ ней существо падшее, символъ стыда и униженія. Какое могъ онъ питать къ ней чувство?

Ужасна, ужасна мысль, что свтъ присваиваетъ себ страшное право Всевидящаго и Всемогущаго.— право наказывать дтей за грхи родителей и взваливать на невиннаго боле нежели часть наказанія виновныхъ. Де Во чувствовалъ, однако же, что это такъ, онъ чувствовалъ, что его ожидаютъ не только презрительныя улыбки или еще боле презрительное невниманіе, а, что еще хуже, ядовитое сострадааіе и злобныя сожалнія, вызваныя его паденіемъ, притворныя чувства тхъ, которые сами всегда готовы давить своего ближняго.

Все это было горько, очень горько, но было и еще кое-что горче этого. Де Во былъ, какъ намъ извстно, помолвленъ на прекрасной, благородной двушк, его связывало съ нею не только равенство состояній и званія, но и взаимная привязанность съ дтскихъ лтъ. Они привыкли видть въ перспектив грядущаго бракъ, который обезпечитъ ихъ счастье талисманъ, который удалитъ отъ домашняго крова ихъ все злое и горькое. Де Во питалъ эту надежду еще живе, нежели она. Онъ любитъ Маріанну страстно, глубоко. Въ отношеніи къ ней сердце его было все огонь и энергія, и если онъ и сомнвался иногда, любитъ ли и она его также пламенно, какъ онъ ее, то по крайней-мр былъ увренъ, что она любитъ его сколько способна любить. Жень сватьбы былъ уже назначенъ, подвнечное платье готово, будущая жизнь еще не дальше, какъ въ сегодняшнемъ разговор раскинулась передъ ними такъ ясно, и, сходя съ лошади, Эдвардъ также мало сомнвался въ томъ, что черезъ три недли Маріанна будетъ его женою, какъ въ своемъ существованіи.

Что чувствовалъ онъ теперь,— теперь, когда положеніе его измнилось во всхъ отношеніяхъ, когда онъ лишился званія и богатства, и чувствовалъ, что не иметъ права требовать отъ Маріанны исполненія слова, даннаго при совсмъ другихъ обстоятельствахъ, слова, противъ исполненія котораго повстанутъ вс ея родственники, какъ скоро узнаютъ его положеніе? Онъ чувствовалъ, что не иметъ никакого права на руку Маріанны, воображенію его представилась черная картина безвозвратной утраты любимаго существа. И эта картина являлась ему не смутной, далекой возможностью, но несомннною достоврностью. Ему казалось, что Маріанна для него уже потеряна и счастье его рушилось. Онъ воображалъ себ даже, что къ сожалнію, въ которомъ она не можетъ ему отказать, примшается частица презрнія. Маріанна была такъ чиста! Онъ мучилъ себя мыслію, что отвращеніе, которое пробудитъ въ ней проступокъ его матери, отразится отчасти и на немъ. ‘Она будетъ смотрть на меня, какъ на дитя грха’ — думалъ онъ — ‘она увидитъ во мн плодъ преступленія, и ей нетрудно отъ меня отказаться. Она такъ благоразумна, она всегда готова исполнять свой долгъ, и ей легко будетъ забыть Эдварда де Во. Будь она натура пламенная, способная поставить всю свою будущность за одну карту, я могъ бы еще надяться, что она отъ меня не откажется. Но этого нечего и ожидать. Она послушается голоса обиходнаго благоразумія и откажется отъ союза, противъ котораго заговорятъ вс ея родные’.

‘Бдная Маріанна! женихъ ея умлъ терзать себя даже ея достоинствами! Цлый часъ провелъ онъ въ мрачномъ молчаніи. Потомъ въ душ его блеснула слабая надежда. Онъ подумалъ, что придалъ, можетъ быть, письму слишкомъ много важности. Онъ прочелъ его еще разъ со всмъ вниманіемъ,— и это чтеніе только усилило первое его впечатлніе.

— А все-таки это можетъ быть ложь или заблужденіе, подумалъ онъ,— и въ ту же минуту ему вспали на умъ и слова отца, и все, что казалось ему страннымъ въ судьб матери.— И онъ снова предался отчаянью.

Что теперь длать? сомннія держали его въ нершимости, не пробуждая въ немъ надежды. При другихъ обстоятельствахъ, оно недолго вынесъ бы это положеніе, но отношенія его къ Маріанн требовали разршенія всхъ сомнній. Ужасно было, однако же, собственною рукою сорвать покровъ съ препятствій къ браку, собственною рукою разрушить свое счастье. Ему приходило на мысль предоставить все судьб, не врить письму и жениться на Маріанн, чтобы по-крайней-мр обезпечить себ обладаніе ея рукою, прежде нежели лишится онъ прочаго. Во эта мысль являлась ему только какъ нчто возможное для другихъ, но не для него. Эта мысль не оставила въ немъ по себ и слда. Изслдовать дло, сообщить результатъ кому слдуетъ и потомъ занять то мсто, которое укажетъ ему его положеніе,— вотъ на что онъ ршился. Онъ не забылъ, что въ исторіи, которую онъ собирался развдать, могутъ быть обстоятельства, которыя должно скрыть отъ людей, изъ уваженія къ чувствамъ отца или другихъ лицъ. Но Маріанн надо было сообщить все, ее это касалось слишкомъ близко, и ее нельзя было оставить въ невдніи на счетъ того, отъ чего зависло все ея будущее счастіе. Де Во положилъ разсказать ей все самъ, зная, что нсколько пояснительныхъ словъ или ловкій оборотъ фразы можетъ совершенно исказить настоящій смыслъ исторіи. ‘Не доврю этого никакому другу, думалъ онъ, — и въ чемъ бы ни состояла истина, Маріанна узнаетъ ее отъ меня’.

Теперь слдовало ршить, какъ приступить къ изслдованію. Въ письм было указано два способа, но отъ перваго изъ нихъ, т. е. отъ объясненія по этому предмету съ отцомъ, его неотразимо что-то отталкивало. Де Во, какъ и вс мужчины, былъ одаренъ больше физическимъ, нежели нравственнымъ мужествомъ, онъ страшился раздражительности и гнва отца и не желалъ вступить съ нимъ въ объясненіе, которое могло повести къ сильной вспышк. Кром того онъ боялся и за себя, боялся, что разговоръ съ раздраженнымъ старикомъ заставитъ его забыться и произвести слова, которыхъ не загладитъ никакое раскаяніе. Если же опасенія его окажутся безъ основанія, то отецъ будетъ въ-прав принять все это за личное оскорбленіе. Какъ спросятъ его, не выдалъ ли онъ незаконнаго сына своего за законнаго, и не посваталъ ли его на наслдниц богатаго имнія какъ наслдника значительныхъ земель и сана?

Де Во могъ думать, что все это не вн круга возможнаго, могъ даже предполагать, что въ этомъ случа отца руководила не корысть и не грязные расчеты, которые съ перваго взгляда кажутся единственными побудительными причинами къ такому поступку. Могли встртиться обстоятельства, которыя заставили его выдать сожительство свое съ его матерью за законный бракъ, онъ могъ это сдлать щадя ея чувства, ради своего имени. Эдвардъ де Во зналъ, что если отецъ его сказалъ разъ что-нибудь подобное, выдалъ его за законнаго сына, то гордость заставитъ его молчать до тхъ поръ, пока изслдованіе истины сдлается почти невозможнымъ, и обманъ является въ такомъ случа слдствіемъ не столько обдуманной хитрости, сколько высокомрной скромности.

Де Во чувствовалъ однако же, что прежде нежели прямо выскажетъ свои подозрнія отцу, онъ долженъ получить яснйшія доказательства, которыя оправдали бы его догадки. Собравши же необходимыя свднія, можно будетъ сообщить все это лорду Дьюри письменно, и такимъ образомъ избжать тяжелаго столкновенія, неизбжнаго при изустномъ объясненіи. Если же окажется, что доказательства ничтожны, или что сообщившій ему извстіе человкъ подозрительный, или наконецъ, что все это клевета изъ корыстныхъ видовъ, то онъ можетъ сообщить этотъ случай отцу какъ вещь, которая требуетъ преслдованія и наказанія за распространеніе ложныхъ слуховъ.

Онъ ршился отыскать самого цыгана, и ему оставалось только обдумать, итти ли къ нему одному, или пригласятъ съ собой Maннерса. Онъ испугался, однако же, этой мысли, потому, что въ такомъ случа долженъ бы былъ сообщить своему другу вс унизительныя для него догадки и даже открыть чужую тайну, на что онъ не считалъ себя въ-прав. Въ письм приглашала его притти одного, и тонъ письма говорилъ за честность писавшаго и за дйствительность сообщеннаго имъ факта. Эдварду помнилось даже, что онъ слышалъ имя Фарольда отъ своей тетки и оно сплеталось какъ-то съ ихъ фамильною исторіей, обстоятельство, что писавшій самъ предлагалъ ему обратиться къ отцу, доказывало, по-видимому, что онъ во иметъ никакой дурной личной цли, и вдобавокъ де Во былъ человкъ нетрусливаго десятка, и, будучи убжденъ, что Маннерсъ ничего не знаетъ о содержаніи письма, онъ ршился итти одинъ и развдать это дло какъ можно подробне.

Слдующій вопросъ, предложенный имъ своему сердцу, состоялъ вотъ и чемъ: ‘какъ вести мн себя между тмъ съ Маріанной? Черезъ нсколько часовъ отношенія наши можетъ быть измнятся’, и я уже не буду имть права обращаться съ нею какъ женихъ съ невстой. Если я измню мое съ нею обращеніе, она можетъ подумать, что любовь моя охладла. Чтожь! это облегчитъ переходъ, перемна отношеній неизбжна, и легче будетъ дойти до нея постепенно.’

Но въ ту же почти минуту мысли его приняли другой оборотъ, и онъ спросилъ себя, по какому праву заставитъ онъ ея пережить лишнюю горькую минуту. Отвтъ не замедлялъ: ‘нтъ, нтъ! это жестоко, поступи я такимъ образомъ, поведеніе мое станется необъяснено, если все это окажется ложью. И опять, съ другой, стороны, если она узнаетъ впослдствіи времени, что я зналъ мое положеніе, не обвинитъ ли она меня за тяо что я обращался съ нею какъ съ невстой, зная, что не могу быть ея мужемъ?

Что тутъ было длать? Де Во попалъ, по старинному схоластическому выраженію, между рогъ дилеммы, и мы должны на минуту остановиться и разсмотрть до какой степени врно понималъ онъ его дло. Удивительно, истинно удивительно, какъ уметъ человкъ обманывать самого себя! споритъ самъ съ собою о какомъ-нибудь вопрос битый часъ, притворяется, что сталъ втупикъ, спрашиваетъ себя, что ему длать, а между тмъ уже съ самого начала умствованія внутренно ршился, какъ поступить, и прибгаетъ къ логик и анализу единственно съ цлью привести свой разсудокъ, или чувство долга, или совсть, или вообще какое-нибудь олицетворенное свойство души, на которыя парламентъ людскихъ страстей любитъ смотрть какъ на зрителей, на публику.

Въ то мгновеніе, когда въ голов Эдварда шевельнулась мысль сдлать Маннерса повреннымъ своей тайны, онъ ршился внутренно выбрать для этой роля Маріанну. Ея судьба была въ нкоторомъ смысл связана съ его судьбою: въ любви ея не было никакого сомннія, въ искренности ея онъ тоже никогда не сомнвался, слдовательно, ей долженъ онъ былъ доврять больше, нежели кому-нибудь. Но передъ нимъ мелькнула въ то время фраза о безразсудств довренности къ женщин, читанная или слышанная имъ гд-то, и приняла среди тумана его воспоминаній такой чудовищный видъ и размры, что онъ побоялся сознаться въ своемъ намреніи и пошелъ во окольной дорог умствованій, чтобы доказать себ, что ему не остается другого средства, какъ открыть все Маріанн.

Остальное не представило для него уже никакихъ затрудненій, ршивши, какъ себя вести, онъ почувствовалъ, что внушенное любовью было внушаемо и благоразуміемъ. Письмо относилось собственно къ союзу его съ Маріанной, слдовательно, дло касалось ея ближе всхъ, и отъ ея ршенія зависла общая ихъ участь. Де Во не опасался, чтобы потеря имнія могла имть вліяніе на Маріанну, онъ не могъ бы ее полюбить, предполагая это возможнымъ. Но онъ опасался, что пятно, лежащее на его происхожденіи, измнитъ ея чувства, а совты родныхъ отклонятъ ее отъ согласія на бракъ. Между тмъ онъ чувствовалъ, что, высказавши ей все сейчасъ же, онъ будетъ имть хоть какое-нибудь право на продолженіе ея любви и уваженія.

Такимъ образомъ все укрпляло его въ этомъ ршенія. Исполненіе требовало, однако же, осторожности. Надо было постараться не испугать и не огорчитъ ея и вмст съ тмъ, разсказать ей все откровенно и ясно. Надо было убдиться въ неизмнности своей любви и предоставить на ея волю ршеніе своей участи. Онъ положилъ переговорить съ Маріанной сейчасъ же. На это требовалось время, и такъ-какъ было уже поздно, то онъ принужденъ былъ отложить свиданіе съ цыганомъ до слдующаго утра. Ему оставалось только позаботиться о томъ, чтобы притти нсколько въ себя и обдумать, какъ сообщать извстіе Маріанн такимъ образомъ, чтобы огорчить ее какъ можно меньше и вмст съ тмъ, не оставить въ ней сомннія насчетъ его доврія и любви.

Обдумавши все это, онъ всталъ и пошелъ отъискивать Маріанну.

ГЛАВА IX.

Де Во успокоился, сколько могъ. Такъ-какъ онъ не имлъ счастья обладать лицомъ съ общимъ выраженіемъ веселости и счастья, то остатокъ мрачной заботы, отражавшійся еще въ его чертахъ, не обратилъ за себя ничьего особеннаго вниманія. Онъ вышелъ въ гостиную. Тутъ были: мистриссъ Фальклендъ, Изидора и Маннерсъ, и только полковникъ замтилъ, что волненіе отъ письма цыгана прошло въ Эдвард еще не совсмъ.

— Гд Маріанна? спросилъ, вошедши, Эдвардъ, можетъ быть не совсмъ недовольный тмъ, что не засталъ ея вмст съ другими: — а гд Маріанна? не знаете ли вы, Изидора?

— Я оставила ее за рисункомъ въ маленькомъ салон на томъ конц дома, отвчала Изидора: — но съ тхъ поръ прошло уже около часа, Эдвардъ, и если она ждала, что какой-нибудь веселый рыцарь или странствующій трубадуръ придать развеселитъ ее своей gaie science или своимъ bien dire, то, врно, уже потеряла надежду и оставила свое уединеніе.

Де Во горько улыбнулся, вспомнивши, какъ невесело провелъ онъ этотъ часъ. Онъ вышелъ изъ комнаты и отправился по коридорамъ, которые такъ часто пробгалъ въ веселомъ настроеніи духа спша съ какой-нибудь пріятной встью именно къ той, къ которой шелъ теперь съ тяжелымъ, разтерзаннымъ сердцемъ. Маріанна была еще тамъ и, хотя, можетъ быть, и думала, что де Во могъ бы притти къ ней и раньше, однако же приняла его, какъ умная двушка, съ такою привтливою улыбкой, что, казалось, въ душ ея нтъ и тни упрека. И она осталась очень довольна тмъ, что поступила такимъ образомъ: отъ нея не скрылось печальное выраженіе лица Эдварда, и она поняла, что на какое бы занятіе ни промнялъ онъ въ этотъ часъ ея бесду, оно не было для него весело и пріятно.

— Посмотрите на этотъ рисунокъ, Эдвардъ, сказала она, когда онъ вошелъ:— какъ вамъ кажется, грустенъ ли этотъ пустынникъ на гор?

— Меньше, нежели я, душа моя, отвчалъ Эдвардъ, глядя черезъ ея плечо, но не видя ни одной черточки на бумаг.

— Что же такое? отчего вы такъ печальны? спросила она и оглянулась прочесть отвтъ у него на лиц, прежде нежели онъ произнесетъ его устами. Я больше нежели кто-нибудь имю права спрашивать васъ о причин вашей грусти.

— Конечно, Маріанна, конечно, отвчалъ де Во, — я собственно затмъ и пришелъ чтобы подлиться съ вами горемъ, хоть это для меня и тяжело, пойдемте, сядемъ на софу къ окну, я разскажу вамъ все.

Онъ взялъ ее за руку и подвелъ къ окну, выходившему въ паркъ. Какъ ни кажется это странно, а между тмъ дйствительно въ иномъ положеніи легче бываетъ сообщить непріятное извстіе, нежели въ другомъ.

Маріанна испугалась и встревожилась. Но она никогда не выказывала своего волненія, если могла его скрыть, и теперь желала какъ можно скоре узнать, въ чемъ дло.

— Что-нибудь да случилось, и очень недавно, сказала она: потому-что еще по-утру на прогулк вы были очень веселы. Можетъ бытъ какія-нибудь непріятныя всти отъ отца?

— Нтъ, душа моя! отвчалъ онъ:— отъ него ни слова. Но зато отъ другого получены очень непріятныя всти. Впрочемъ, вотъ это письмо объяснитъ вамъ дло лучше всякихъ словъ.

Онъ показалъ ей письмо цыгана. Маріанна взяла его и прочла его. Но такъ-какъ ей не были извстны обстоятельства, подтверждавшія въ глазахъ Эдварда содержаніе этого письма то она и не увидла въ немъ особенной важности. Она возвратила его Эдварду и спросила, улыбаясь:

— И это васъ огорчило? да вдь это, очевидно, все вздоръ. Если бы этотъ дуракъ, который два года тому назадъ такъ мн надодалъ, не былъ теперь далеко отсюда, я подумала бы, что это онъ хочетъ васъ помучить. Поврьте, это чьи-нибудь штуки, чтобы нарушить наше счастье. Какія у насъ отношенія съ цыганами, Эдвардъ? и почему какому-нибудь цыгану знать подробности нашей жизни, если его не научилъ кто-нибудь другой. Если бы эти свднія получилъ человкъ вашего сословія, онъ высказалъ бы ихъ самъ, а не черезъ цыгана.

— Вы умозаключаете хорошо, Маріанна, возразилъ до Ве: — и мн хотлось бы, чтобы это было такъ. Но я долженъ сказать вамъ, что кое-какія обстоятельства подтверждаютъ сказанное въ этомъ письм.

Маріанна слегка поблднла.

— Разскажите, сказала она:— разскажите мн все. Я уврена, что вы ничего отъ меня не скроете.

— Разумется, ничего, отвчалъ онъ:— я затмъ и пришелъ, чтобы подробно сообщить вамъ мои мысли на счетъ этого письма. Любовь и отношенія наши даютъ вамъ полное право на мою откровенность. Знайте же, душа моя, что не дальше какъ вчера по-утру отецъ мой проронилъ нсколько словъ, подтверждающихъ сказанное въ этомъ письм. Раздраженный ссорою съ Маннерсомъ и моимъ взглядомъ на этотъ случай, онъ сказалъ,что одно слово можетъ лишить меня наслдства.

— Въ самомъ дл? сказала Маріанна задумчиво.— Въ-самомъ-дл?

Но въ ту же минуту она прибавила:

— Нтъ, нтъ, Эдвардъ, это было сказано въ минуту гнва, безъ всякаго основанія. Отецъ вашъ, а мой дядя, не называлъ бы васъ, говоря о нашемъ брак, наслдникомъ его сана и имній, если бы это не было такъ.

— А между тмъ это письмо и вчерашнія слова его доказываютъ противное, сказалъ де Во.— Не разъ въ минуту страсти люди высказывали истину, которую скрывали цлые годы, и которую готовы бы воротить цною жизни. Кром того, мн помнится, что я слышалъ уже имя этого Фарольда. Не разсказывала ли вамъ тетушка о цыганскомъ мальчик, котораго хотлъ воспитать ддъ мой?

— Нтъ, нтъ, тетушка этого не говорила, сказала Маріанва.— Она была еще ребенкомъ, когда все это случилось. Объ этомъ цыган разсказывала вамъ, когда мы были еще дтьми, ключница мистриссъ Динкинсонъ. И его, дйствительно, кажется, звали Фарольдомъ. Она описывала его красивымъ, но буйнымъ мальчикомъ,

— Видите, Маріанна, сказалъ де Во съ мрачною улыбкою:— все это ладится одно съ другимъ. Слова отца моего подтверждаютъ сказанное цыганомъ, а то, что мы знаемъ о цыган, доказываетъ, что онъ знаетъ нашу фамильную исторію,

Маріанна задумалась.

— Это странно, сказала она наконецъ.— Я думаю, тутъ есть какое-нибудь основаніе. Только я не понимаю: если помстья вашего отца переходятъ по наслдству за титломъ, то кто же можетъ васъ лишить ихъ? Если титло достается сыну, то оно принадлежитъ вамъ, а если бы оно переходило къ женскому колну, то досталось бы мн, что выходитъ одно и тоже. Если вы, какъ мн кажется, врите этой исторіи, объясните мн это.

Эдвардъ запнулся. Онъ и не думалъ входить въ такой подробный разборъ. Онъ предполагалъ, что когда онъ укажетъ Маріанн на вроятность потери титла и владній Дьюри, она сама выведетъ изъ этого естественное заключеніе. Вопросъ ея его озадачилъ, онъ готовъ былъ запечатать себ ротъ, чтобы не говорить о паденіи матери, и хотя чувствовалъ себя обязаннымъ высказать Маріанн все безъ малйшей утайки, однако же, не ршился сообщить ей горькой догадки, пока она не превратится для него въ достоврность.

Маріанна увидла, что онъ колеблется, и, устремивши на его лицо свои прекрасные глаза, сказала:

— Эдвардъ! Вы общали сказать мн все, вы должны сказать мн не только все, что знаете, но и все, что думаете.

Де Во не могъ противиться.

— Извольте, отвчалъ онъ,— хотя это ужасно, ужасно. Не знаю, право, какъ сказать вамъ. Видли вы когда-нибудь мою мать?

— Нтъ, Эдвардъ. Но къ чему это?

— И не разсказывала вамъ про нее тетушка? продолжалъ де Во, не отвчая на ея вопросъ.

— Позвольте… кажется, разсказывала, сказала Маріанна.— Однако же, нтъ не помню… нтъ, не разсказывала.

— И отецъ мой не разсказывалъ? спросилъ де Во.

— Тоже нтъ, отвчала Маріанна.

— Слдовательно…. сказалъ де Во — и вдругъ остановился, устремивши взоръ на Маріанну.

Яркій румянецъ въ ту же минуту вспыхнулъ на ея лиц и разлился по щекамъ и ше благороднымъ стыдомъ,— румянецъ, который вспыхиваетъ на лиц каждой чистой, невинной женщины, когда при ней говорятъ о паденіи другой.

Де Во поблднлъ, когда замтилъ, что Маріанна поняла его мысль. Стыдливый румянецъ ея опалилъ рану его сердца. Все, что можетъ пробудить въ груди женщины ненависть къ грху и состраданіе къ падшему, близкое къ презрнію,— все это прочелъ — такъ казалось ему — Эдвардъ въ румянц Маріанны.

Собравшись черезъ минуту съ силами, онъ сказалъ, вскакивая съ софы:

— Маріанна! Теперь я высказалъ вамъ все, даже задушевнйшія мои мысли. Мн остается прибавить только одно слово. Три года тому назадъ, вы согласились отдать мн вашу руку, и вс родственники ваши одобрили вашъ будущій союзъ. Но тогда я былъ наслдникомъ одного изъ древнйшихъ баронствъ Англіи, съ двадцатью тысячами фунтовъ годового дохода. Теперь все это измнилось, и если сказанное въ этомъ письм, также какъ и мои собственныя догадки, справедливы, такъ я теперь безвстный, незаконнорожденный нищій, не имющій ни на что въ мір правъ, исключая моей шпаги и чести. При такихъ обстоятельствахъ,— хотя я буду любить васъ до конца жизни и вспоминать о васъ каждую минуту,— я возвращаю вамъ ваше слово и освобождаю васъ отъ обязательства, которое ваши родственники, конечно, пожелаютъ уничтожить.

Онъ говорилъ спокойно, тихо и внятно,, но смертельная блдность доказывала, что онъ тронутъ до глубины души. Маріанна устремила на него изъ-подъ черныхъ длинныхъ рсницъ свои прекрасные глаза, и губы ея дрожали. Когда онъ замолкъ, она встала съ софы и съ жаромъ, вовсе не сроднымъ ея всегдашнему спокойствію, бросилась ему на шею, сжала его въ своихъ объятіяхъ, прильнула устами къ его щек и оросила его слезами.

— Эдвардъ, Эдвардъ! воскликнула она: — я ваша, вся ваша! Могли ли вы быть столько несправедливы къ Маріанн? Вы возвратили мн мое слово, я возвращаю его вамъ обратно. Что бы ни случилось, я и слышать не хочу о разрыв нашего союза. Нтъ, нтъ, дайте мн говорить, я рдко воспламеняюсь,— но теперь я должна говоритъ. Я дала вамъ торжественное слово и считаю его столько же ненарушимымъ, какъ если бы была уже вашею женою. Не только никто другой не будетъ владть моею рукою, но, что бы ни скучилось и кто бы ни вздумалъ этому препятствовать, она будетъ отдана вамъ, когда и гд вы захотите.

Говорить ли, какъ горячо прижалъ онъ ее къ сердцу, какъ пламенно благодарилъ ее! А между тмъ къ душ его было еще сомнніе, вполн ли понимаетъ она свое положеніе, и онъ чувствовалъ, что не можетъ взять съ нея слова, пока она не поняла всего вполн. Онъ попросилъ ее подумать и заклиналъ ее не забывать, что онъ теряетъ не только имя и самъ, но даже средства къ безбдной жизни.

Но долго сдерживаемыя чувства водились изъ сердца Маріанны неудержимымъ потокомъ.

— Нтъ, нтъ, Эдвардъ, сказала она, снова садясь на софу, но не отнимая у него руки своей: — нтъ, нтъ, Эдвардъ! Разв я не довольно богата для двоихъ? разв моего имнія не станетъ не только для нашего довольства, но даже для роскоши? Чего же намъ больше? Разв вы думаете, что карета, шестерня лошадей, кучеръ въ золотыхъ галунахъ и три лакея на запяткахъ играли какую-нибудь роль въ моихъ мечтахъ о счастіи?

— Нтъ, отвчалъ онъ: — но мн больно подумать, что я съ своей стороны не принесу ничего. Вы богаты, и потому тмъ необходиме, чтобы и я былъ богатъ.

— Полно, полно! прервала его Маріанна.

Но онъ продолжалъ:

— Я буду обязанъ вамъ всмъ, Маріанна: любовью, счастьемъ, званіемъ, значеніемъ въ свт и имуществомъ!

— И вы, Эдвардъ, вы говорите такъ гордо съ Маріанной де Во? воскликнула она.— Неужели вы не захотите пользоваться никакими благами единственно потому, что ихъ вамъ даетъ Маріанна? Разв что мое, то не ваше? Разв мы не привыкли къ тому съ самого дтства? Не огорчайте меня этимъ, Эдвардъ. Я по-невол должна буду подумать, что вы меня не любите, что вы отказываетесь отъ предлагаемой вамъ руки….

— О, Маріанна, Маріанна! сказалъ онъ, осыпая ея руку поцалуями:— я не захотлъ бы ея лишиться и за тысячу міровъ! Огорчить васъ?! Мн больно, что я огорчилъ васъ на минуту, не я счелъ своимъ долгомъ сообщить вамъ все.

— О, это вовсе меня мы огорчаетъ, возразила Маріанна:— меня можетъ огорчить только одно: ваша печаль или мысль, что вы хотите отличать мое отъ вашего. Увряю васъ, Эдвардъ, я нигда не чувствовала особеннаго наслажденія бытъ богатой, но теперь я благодарю не только матушку и оставленное мн наслдство, но и двоюроднаго дда за каждый шиллингъ, скопленный его экономіею. Три тысячи годового дохода,— да вдь это царское богатство, Эдвардъ! А не случись денегъ у меня,— чтожь! намъ пришлось бы только обождать нсколько лтъ, пока вы не нажили бы ихъ въ Индіи, потерявши здоровье, котораго не замнитъ ничто на свт.

Маріанна де Во явилась во время этого разговора совершенно иною, нежели привыкъ видть ее Эдвардъ въ послдніе годы. Прекрасные глаза, полные огня и чувства, на устахъ полугрустная и полунжная улыбка, въ голос жизнь и симпатія,— вотъ какою помнилъ онъ ее ребенкомъ, но когда она стала подростать и сдлалась двушкой, чувства, оживлявшія грудь ея такимъ восторженнымъ жаромъ, утихли, или она подавляла ихъ проявленіе. Теперь она опять явилась прежнею Маріанной, и онъ погрузился въ сладкую думу о прошедшемъ. Онъ слъ на софу возл Маріанны, правая рука его держала ея руку, лвою онъ обнялъ ея станъ, глаза его устремились на отдаленную точку пола, онъ молчалъ дв или три минуты. Не будь человкъ холодной, безчувственной машиной въ род часовъ, мы должны бы измрятъ время нашими ощущеніями. Эти дв минуты показались Маріанн столтіемъ.

— Что же, Эдвардъ? сказала она: — вы все еще несчастны?

— Нтъ, душа моя, отвчалъ онъ, обративши на нее взоръ, который подтвердилъ его слова: — нтъ, душа моя, я счастливъ, такъ счастливъ, что готовъ снова испытать непріятность этой всти, чтобы снова испытать радость, которую доставило мн ваше поведеніе.

— Такъ вы въ немъ сомнвалась, Эдвардъ? спросила она почти съ упрекомъ.

Эдвардъ покраснлъ и, замялся бы отвтомъ, потому-что неумолимая совсть, всегда выбирающая врную минуту, чтобы кольнуть насъ почувствительне, строго напомнила ему, что думалъ онъ въ этомъ отношеніи о Маріанн. Но Маріанна избавила его отъ труда отвтить на ея вопросъ и продолжала:

— Все равно, Эдвардъ, теперь вы сомнваться не можете.

— И не усомнюсь во всю мою жизнь, отвчалъ онъ съ жаромъ: — пока, это одно сдлало меня такъ счастливымъ.

— А что же еще? спросила она съ нкоторымъ удивленіемъ. Отъ женскаго глаза Маріанны не ускользнулъ легкій румяненъ, вспыхнувшій на лиц Эдварда, и, зная его лучше, нежели онъ предполагалъ,— можетъ быть, даже-лучше, нежели сама предполагала,— она въ туже минуту поняла причину этой вспышки и подумала: ‘его мучило воображеніе.’ Теперь однако же ее поразили его слова, и тайное сознаніе, что, желая успокоить Эдварда и примирить его съ несчастіемъ, она дала полную свободу чувствамъ, долго сдерживаемымъ въ груди, привело ее въ замшательство. Она сама покраснла, частью отъ любопытства, частью отъ этого сознанія.

Эдвардъ посмотрлъ на нее съ улыбкой, полною глубокой любви, и глаза его сверкнули такимъ блаженствомъ, что она, сама не зная почему, не выдержала его взора и припала къ его груди, какъ было въ первый разъ, когда она призналась ему въ любви.

— Я скажу вамъ, отвчалъ Эдвардъ: — что длаетъ меня счастливымъ до такой степени, что я готовъ отдать за мое счастье все на свт, кром васъ. Постигшее меня несчастье вызвало истинный характеръ Маріанны, и она явилась мн страстною, дивною двушкой, какой я всегда рисовалъ ее въ своемъ воображеніи,— такою, какою общала она быть, еще въ дтств, какою помню я ее ребенкомъ.

Маріанна покраснла и потупила глаза, вки ея подернулись влагой, которая готова была превратиться въ слезы. Но то были бы сладкія слезы. Она почувствовала…

Трудно однако же опредлить, что она почувствовала. Не то, чтобы ее разгадали,— въ этомъ слов есть оттнокъ сознанія вины,— нтъ, она чувствовала, что проговорилась, что покровъ, наброшенный ею по многимъ важнымъ и запутаннымъ причинамъ на свой истинный характеръ, спалъ, и не можетъ быть снова на него накинутъ. Слдствія этого разоблаченія были правда, пріятны, но все-таки сердце ея не могло освободиться отъ волненія, неразлучнаго съ проявленіемъ долго скрываемыхъ чувствъ. Точно какъ-будто она въ первый разъ призналась въ любви. Она чувствовала, что отъ нея могутъ потребовать объясненія причинъ ея поведенія, это было бы нелегко , а она ршилась не отказывать въ этомъ. Все это привело ее въ волненіе. Она покраснла, почти задрожала, и это доказало Эдварду, что скрытность ея была умышленная.

Ему, естественно, захотлось узнать больше, и такъ какъ Маріанна продолжала молчать, то онъ вздумалъ прибгнуть къ краснорчивому убжденію поцалуя. Она посмотрла на него съ задумчивою улыбкою, но все еще молчала,— и онъ спросилъ:

— Маріанна! Вы подарили мн вашу любовь и руку, неужели вы захотите играть съ моимъ сердцемъ въ жмурки и заставить меня иногда сомнваться, владю ли я вашимъ сердцемъ?

— Вы не должны бы въ этомъ сомнваться, Эдвардъ, отвчала она:— но если вы непремнно хотите знать, почему я измнилась наружно въ послдніе годы, почему я скрывала чувства, которыя впрочемъ отъ этого не остыли, то я посвящу васъ въ нкоторыя тайны женскаго сердца. Только дайте мн слово не употреблять во зло моей довренность, прибавила она съ веселою улыбкой: — дайте слово не сердиться зато, что я вамъ скажу.

— Сердиться! сердиться на васъ, Маріанна? возразилъ онъ:— да разв это возможно?

Маріанна опять улыбнулась, потому-что въ груди женщины есть предчувствіе, которое говоритъ ей, что какъ ни владычествуетъ она надъ любовникомъ, а мужъ не позабудетъ своихъ правъ и данной ему власти. Можетъ быть, это-то сознаніе недолго временности своего властвованія и заставляетъ женщинъ употреблять его немножко во зло, пока оно еще не миновалось. Маріанна улыбнулась словамъ де Во и сказала:

— Сдержите ваше слово, и я скажу вамъ все. Вы говорите, что я измнилась съ тхъ поръ, какъ подросла, это естественно: всякая женщина измняется, когда начинаетъ чувствовать и размышлять поглубже. Слова и поступки двочки немного значатъ въ глазахъ окружающихъ, также какъ и въ ея собственныхъ, если она не пріучена къ тщеславію съ колыбели. Въ первыя пятнадцать или шестнадцать лтъ жизни, хотя ее и учатъ вести тебя какъ женщину, она не видитъ такой достаточной причины скрывать своя мысли или чувства, если они только не оскорбительны для другихъ. Но когда она совершеннаго возраста, свтъ начинаетъ обращаться съ нею иначе, и это заставляетъ ее измнить и свое поведеніе. Она пріучается смотрть на вс мелочи въ сношеніяхъ съ людьми, какъ на вещи очень важныя, свтъ и общество получаютъ въ ея глазахъ другое значеніе, она боится, какъ бы не сказать, не сдлать или не подумать чего-нибудь не кстати, и часто высказываетъ слишкомъ мало, изъ опасенія высказать слишкомъ много. Потомъ, продолжала она, и краска снова выступила у нея на лиц: — потомъ, когда пробуждается въ ней любовь, вс эти опасенія становятся во сто разъ сильне. Она пугается собственнаго чувства и считаетъ почти грхомъ удлить любимому человку въ своемъ сердц мсто, которое до сихъ поръ занимало только существо превыше всего земного міра. Потребность любви и взаимности таилась въ ней можетъ быть давно, но въ минуту, когда она это сознаетъ,— особенно если открытіе это длается нечаянно, внезапно,— поврьте мн, она чувствуетъ только страхъ и ужасъ.

Де Во улыбнулся и нжно пожалъ руку Маріанны. Она почувствовала, что это пожатіе выражало благодарность,— почувствовала это такъ ясно, какъ-будто онъ высказалъ его словами. Однако же, она остановилась, потому-что дошла до предмета, который, какъ полагала, не очень понравится Эдварду. Эдвардъ, думая о томъ же, подождалъ нсколько минутъ, ожидая продолженія, и потомъ сказалъ,

— Но вдь это случается съ каждой женщиной, а не со всякой бываетъ такая перемна. Вы Маріанна,— это я увидлъ сегодня ясно,— имли еще другія побужденія. Скажите мн ихъ, и поврьте, что я не употреблю во зло вашего доврія.

— И не разсердитесь? спросила Маріанна, снова улыбнувшись. Не забудьте: это главное условіе. Я продолжаю: когда насъ помолвили, Эдвардъ, главнымъ предметомъ моихъ мыслей стала задача, какъ сдлать мн любимаго человка вполн счастливымъ, по-крайней-мр сколько это отъ меня зависитъ. Я читала тогда одну очень умную книгу, въ которой совтуютъ женщинамъ при вступленіи въ бракъ изучать характеръ мужа не только вообще, но во всхъ частностяхъ, дабы сообразовать съ нимъ посл того свои поступки, авторъ утверждаетъ, что это врнйшее средство упрочить взаимное счастье. Я поврила ему и положила послдовать его совту. Я замчала все, что говорили вы о другихъ женщинахъ, и ршилась усвоить то, что вы хвалили, и избгать того, что вы порицали.

— Но, Боже мой, возразилъ Эдвардъ: — я, врно, не осуждалъ ихъ за то, что он, можетъ быть, выказывали красоту свою характера, и, врно, не хвалилъ за притворную холодность, противорчившую теплот ихъ сердца?

— Не хвалили и не порицали прямо, продолжала Маріанна: — но я скажу вамъ, что вы длали,— оно выходить одно и тоже. Вамъ, казалось, нравилось все, что я ни длаю, но въ тоже время, говоря о знакомыхъ намъ дамахъ, вы такъ строго судили ихъ за то, что въ моихъ глазахъ было совершенно ничтожно, вы высказывали такіе строгіе взгляды на приличіе, вы съ такимъ жаромъ порицали однажды знакомую вамъ даму, за слишкомъ ясные знаки любви къ мужу, что я поняла всю деликатность вашихъ взглядовъ на этотъ предметъ. Кром того, я знала, что вы особенно чувствительны къ смшному, и положила удерживать въ себ вспышки чувствъ, чтобы не огорчить васъ ни словомъ, ни жестомъ, ни взглядомъ.

Маріанна замолчала, и де Во, потупивши глаза въ землю, минуты дв или три хранилъ молчаніе. Наконецъ это ее встревожило.

— Вы общали мн не сердиться, сказала она.

— Не сердиться на васъ, возразилъ Эдвардъ: — но не на себя. А я достоинъ гнва.

— Нтъ, вы и на себя не должны сердить, сказала Маріанна.— Мн всегда кажется, что частица этого гнва отражается и на меня. Если я, стараясь васъ осчастливить, сдлала васъ несчастнымъ, я достойна казни, а не награды.

— Напрасно запираться, сказалъ де Во: — я былъ до сихъ поръ тупъ, и видлъ щепу въ чужихъ глазахъ, не замчая бревна въ своихъ. Впредь я возьму примръ съ васъ, Маріанна, и подавлю въ себ эту чувствительность къ смшному. Я вижу, что это недостатокъ.

Маріанна сомнительно покачала головою, какъ-будто хотла сказать: ‘это въ твоей натур, Эдвардъ’,

— Право, отвыкну, Маріанна, продолжалъ онъ:— и вы увидите, что значитъ твердая ршимость. Но вы должны мн общать за это награду,— отказаться отъ притворной холодности. Чувства моей Маріанны слишкомъ прекрасны, чтобъ ихъ скрывать.

Маріанна опять улыбнулась, но призадумалась, чувствуя, что Эдвардъ задалъ нелегкую задачу.

— Постараюсь, сказала она: — только это не можетъ сддаться вдругъ. Во-первыхъ, вс бъ сочли меня за сумасшедшую, если бы я перешла вдругъ отъ спокойной манеры Маріанны де Во къ живости Изидоры Фальклендъ, а во-вторыхъ, это и невозможно: я такъ привыкла удерживаться, что какое бы чувство ни замышлялось у меня въ груди, первая, безсознательная мысль моя — не высказать этого чувства. Иногда случается, конечно, что, несмотря на вс мои усилія, оно прорывается наружу, какъ напримръ сегодня, но это только при важныхъ обстоятельствахъ. Однакожь я постараясь возвратиться къ прежнему, а вы, Эдвардъ, не обманывайтесь между тмъ на-счетъ моихъ чувствъ. Вы заглянули за завсу и знаете, что за ней кроется.

— Тысячу, тысячу разъ благодарю васъ, отвчалъ онъ: — что вы открыли мн ваше сердце и заставили меня заглянуть въ свое собственное.

— Я тоже должна васъ благодарить за великодушную откровенность, за то, что вы ни минуты не задумались посвятить меня въ ваши мысли, какъ ни было вамъ тяжело ихъ высказать. Прошу васъ, поступайте такъ и впредь. Сообщайте мн вс ваши мысли, пусть узнаю я вс непріятныя и грозныя всти изъ вашихъ устъ, это лишитъ ихъ половины горечи,— а я, если не буду въ состояніи помочь вамъ словомъ и дломъ, то по-крайней-мр общаю не терзать и не тревожить васъ женскимъ страхомъ и слабою нершительностью.

— Хорошо, хорошо! сказалъ де Во.— Я не могу себ вообразить, чтобы мн пришлось сообщить вамъ что-нибудь хоть вполовину такое непріятное, какъ сегодня. Теперь посовтуйте мн, какъ лучше приступить къ изслдованію этого дла.

— А не лучше ли всего вовсе его не изслдовать? спросила Маріанна.— Если бы можно было предполагать, что, оставивши это дло безъ вниманія, вы поступите противъ кого-нибудь несправедливо, я конечно, сказала бы: разузнайте его до послднихъ мелочей. Но сообщившій извстіе, кто бы онъ ни былъ, имлъ, кажется, въ виду только нашъ предстоящій бракъ и выставилъ его какъ побудительную причину своего поступка. Я теперь все знаю, я всмъ довольна,— а потому не вижу надобности безпокоиться объ этомъ больше. Если вы должны утратить титло и имнія отца, то пусть цыгане извщаютъ объ этомъ того, кому это доставитъ пользу. Я на вашемъ мст перестала бы объ этомъ думать.

Де Во покачалъ головою. Живое воображеніе и раздражительность не позволяли ему выносить бремя пытливости.

— Нтъ, нтъ, Маріанна, сказалъ онъ.— Я не вынесу такой неизвстности, она не дастъ мн ни минуты покоя, въ каждомъ письм, въ каждомъ незнакомц буду я ожидать встника несчастія. Я долженъ изслдовать это дло. Если извстіе окажется ложнымъ, спокойствіе мое упрочится, и я не сдлаюсь хуже отъ выдержаннаго испытанія и пріобртенныхъ уроковъ. Если же опасенія мои оправдаются, чтожь, обладая такимъ сердцемъ, какъ ваше, мн нечего жалть о всхъ возможныхъ утратахъ.

Маріанн стало легче на душ. Она не знала, какъ вынесетъ Эднардъ достоврность потери, теперь еще не вполн доказанной. Какъ женщина, она сейчасъ поняла, что увреніе въ ея любви будетъ лучшимъ тому противоядіемъ. Она поступила, правда, въ этомъ случа инстинктивно, но и непосредственныя побужденія натуры основывается всегда на быстромъ умозаключеніи, изъ десяти разъ девять удивительно врномъ и мткомъ. Въ жизни человка нердко встрчаются минуты, когда его хваленый разсудокъ,— особа очень степенная и не торопливая,— не успваетъ длать свое дло,— минуты, въ которыя человкъ погибъ бы безвозвратно, не имй онъ другого средства къ спасенію, кром этого разсудка. Но Богъ, давшій животнымъ врный инстинктъ, не оставляетъ и человка безъ помощи въ т минуты, когда поспшность, крайность или страхъ низводятъ его почти на степень неразумнаго животнаго: онъ далъ ему тоже родъ инстинкта — способность, проявляющуюся только при внезапной необходимости, когда разсудку некогда вымолвить слова, эту способность можно назвать импульсомъ, побужденіемъ, но она все-таки нечто иное, чмъ инстинктъ, пробужденный необходимостью.

Маріанна поступила въ первую минуту инстинкту, но потомъ разсудивши, что онъ указалъ ей врный путь, и что единственное средство утшить Эдварда въ несчастіи — выказать ему всю глубину своей любви, она сбросила маску и убдила Эдварда въ томъ, что вс потери его ничто въ сравненіи съ потерею такого сердца, какъ ея.

Маріанну утшило, что ей это удалось, и что Эдвардъ готовъ бодро встртить самое ужасное несчастіе. Такъ-какъ она и сама не любила неизвстности, то отказалась теперь отъ своего мннія и посовтовала де Во заняться изслдованіемъ этого дла.

— Да, Маріанна, этого требуетъ долгъ мой, сказалъ онъ.— Вопросъ только въ томъ, какъ приступить къ длу. Въ этомъ письм указаны два способа: обратиться прямо къ отцу, или отъискать прежде цыгана и узнать отъ него все подробно. Я уже это обдумалъ, и мн кажется, что послднее будетъ лучше. Впрочемъ, моя Маріанна иметъ полное право совтовать мн.

— Нтъ, не ходите къ цыгану, сказала Маріанна, по первому побужденію.

Но за этотъ разъ побужденіе промахнулось, и она скоро это увидла. Эдвардъ молчалъ, обдумывая дло, но Маріанна сама сообразила неудобство объясненія съ лордомъ Дьюри. Она знала его гордость и надменность, знала также, что де Во, мучимый чувствомъ униженія и сознаніемъ вины отца, былъ не въ такомъ настроеніи духа, чтобы сносить гордый, оскорбленный тонъ лорда, или говорить спокойно и безстрастно о предмет, отъ котораго сердце его обливается кровью. Она опасалась ихъ встрчи и предполагала, что лордъ можетъ, просто, не захотть объясниться.

— Кажется, я ошиблась, сказала она наконецъ: — я боюсь этихъ цыганъ, сама не знаю почему, а дйствительно, не мшало бы убдиться въ истин прежде, нежели переговорить съ отцомъ.

— Это правда, отвчалъ де Во: — цыганъ приглашаетъ меня къ себ сегодня ввечеру или завтра поутру. Сегодня уже поздно създить къ отцу, а если я поду къ нему завтра, время будетъ утрачено, и цыганъ скроется. Я думаю лучше всего отправиться завтра пораньше въ таборъ, выслушать цыгана и потомъ, если это окажется нужно, похать къ отцу.

— Да, разумется, это лучше всего, сказала Маріанна:— только ради Бога, Эдвардъ, берегитесь этихъ цыганъ. Это предикій народъ, а таборъ ихъ, вы говорили, великъ, они могутъ убить васъ ради часовъ или кошелька.

— Не бойтесь, душа моя! возразилъ де Во:— вдь они не подумали же убить сегодня Маннерса, хотя онъ былъ у нихъ часовъ въ пять или шесть утра, и, врно, кошелекъ его былъ набитъ туже моего. Они знаютъ его и меня, слдовательно имъ извстно, что онъ гораздо богаче меня.

— Они могутъ убить васъ изъ мести, сказала Маріанна: — они, очевидно, хорошо знаютъ наше положеніе и, конечно, имютъ боле глубокія причины дйствовать такъ, а не иначе, нежели сколько это намъ видно. Разв они не могли имть цлью заманить васъ въ западню?

— Я никого изъ нихъ не оскорбилъ ни словомъ, ни дломъ, отвчалъ де Во: — и если сообразить вс эти обстоятельства, то ясно, что по-крайней-мр противъ меня они не замышляютъ ничего дурного. Во-первыхъ, они прислали письмо черезъ Маннерса, слдовательно могутъ быть уврены, что о посщеніи моемъ будутъ знать другіе, а во-вторыхъ, этотъ Фарольдъ предоставилъ на мою волю притти къ нему или объясниться съ отцомъ. Если бы они имли противъ меня какой-нибудь умыселъ, они врно переслали бы мн письмо инымъ путемъ и поостереглись бы сказать, что я могу узнать въ подробности отъ другихъ. Кром того, они не могутъ быть уврены, что я не разглашу этого случая и не приду къ нимъ сам-шостъ.

Эти доводы нсколько успокоили Маріанну, но она все еще не могла отогнать мысли, или, лучше сказать, предчувствія, что свиданіе Эдварда съ цыганомъ не поведетъ ни къ чему радостному. Она знала, однако же, что предчувствія — вздоръ, и понимала, что страхъ за любимаго человка при такихъ обстоятельствахъ очень естественъ и понятенъ безъ чудесныхъ причинъ. Читая, во время отсутствія Эдварда, извстіе о движеніи войскъ, она не разъ испытывала это тревожное чувство, и потому теперь не приписывала ему особенной важности.

— Во всякомъ случа, Эдвардъ, сказала она:— сдлайте мн одолженіе — не ходите безъ оружія, эта предосторожность не можетъ быть вамъ въ тягость.

— Конечно, нтъ, отвчалъ онъ: — я охотно возьму съ собою пистолеты и саблю, если вамъ хочется, хотя и увренъ, что они мн не понадобятся.

— Для меня, Эдвардъ! сказала Маріанна:— я думаю, вы не потяготитесь этимъ.

Де Во отвчалъ на это такъ, какъ отвчалъ бы всякій другой на его мст. Дальнйшій разговоръ ихъ былъ неваженъ Маріанна предложила Эдварду пригласить съ собою Маннерса, но согласилась съ его возраженіемъ, опиравшимся на то, что не слдуетъ никому сообщать подозрній на-счетъ предстоящей перемны его участи.

Они разговаривали такъ долго, что Маріанна принуждена была укоротить свой туалетъ къ обду. Горничной ея это очень не понравилось, но Маріанна была такъ уврена въ своей красот, что явилась къ столу спокойно, несмотря на то, что пара локоновъ была не на своемъ мст.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА X.

Мы оставили полковника Маннерса у дверей библіотеки, когда онъ только-что взялся за рзную мдную ручку замка. Вы помните, конечно, что Маннерсъ, желая избавиться отъ внутренней борьбы двухъ чувствъ — сочувствія къ печали друга и любопытства узнать ея причину, искалъ уединенной комнаты, но, отворивши дверь библіотеки, онъ увидлъ, что комната не пуста. На него взглянула изъ-за столика, стоявшаго по лвую руку, пара прекрасныхъ глазъ, голова, которой принадлежали эти глаза, была прикрыта шляпкой съ перьями, какія носили въ то время, и на лиц Изидоры Фальклендъ выразилось что-то въ род досады и вопроса: ‘кто это вздумалъ мшать мн?’

Маннерсъ остановился. Изидора же, догадавшись, что лицо ея высказало мысль слишкомъ ясно, засмялась и попросила его войти.

— Нтъ, я не хочу вамъ мшать, миссъ Фальклендъ, сказалъ Маннерсъ.— Глаза ваши сказали мн очень внятно: дома нтъ.

— Въ такомъ случа они ошиблись, возразила Изидорй.— Я не приказывала имъ отказывать полковнику Маннерсу…. Это вышло оттого, что я пришла сюда успокоиться.

— Въ-самомъ-дл! сказалъ Маннерсъ.— Очень жалю, что васъ что-нибудь потревожило.

— Можете ли вы это сказать, возразила она смясь: — когда вы сами отчасти этому причиною.

Маннерсъ удивился еще больше. Но, замтивши, что Изидора не встревожена ничмъ серьзнымъ, онъ подошелъ къ ней еще на два шага ближе.

— Если я въ чемъ виноватъ, сказалъ онъ: — такъ требую, по праву англичанина, чтобы мн объявили, въ чемъ меня обвиняютъ. Иначе я не стану и оправдываться.

— Извольте, отвчала Изидора.— Васъ обвиняютъ въ томъ, что сегодня по-утру, прогуливаясь верхомъ съ дамами, вы скакали, какъ-будто несетесь въ атаку съ полкомъ, и условились съ Эдвардомъ де Во растрести мозгъ Изидоры Фальклендъ. Посл этой зды мысли мои, которыя и безъ того никогда не бываютъ въ порядк, пришли въ такое броженіе, что я принуждена была посвятить четверть часа чтенію какой-нибудь порядочной книги, прежде нежели рискну явиться въ общество. Не чувствуете ли вы того же?

— Не совсмъ, отвчалъ Маннерсъ улыбаясь.— Я больше васъ привыкъ къ верховой зд, миссъ Фальклендъ. Если бы вы прохали столько же, сколько я за осемьнадцать лтъ моей службы, то мысли ваши были бы посл самой продолжительной скачки также ясны, какъ въ ту минуту, когда вы садились въ сдло.

Маннерсъ дошелъ между тмъ до средины залы, дверь за нимъ была заперта, въ двухъ шагахъ отъ него у окна стояла софа, и передъ ней столикъ съ двумя-тремя книгами, недалеко отъ миссъ Фальклендъ. Что отвчала ему Изидора, все равно, только слдствіемъ ея словъ было то, что онъ слъ на софу, взялъ въ руки книгу, которой и не думалъ читать, и между ними завязался разговоръ, неимвшій особенной цли и постояннаго предмета, но между тмъ продолжавшійся три четверти часа. Эта бесда была очень пріятна — бесда умнаго человка съ умной женщиной собственно ни о чемъ и вмст съ тмъ обо всемъ. Впрочемъ, собесдники должны быть для этого убждены, подобно Изидор и Маннерсу, что имъ невозможно другъ въ друга влюбиться. Одна капля любви портитъ все дло, и бесда уже перестаетъ быть бесдой. Маннерсу и Изидор этого и во сн не снилось, они разговаривали, перебгая отъ предмета къ предмету, отъ мысли къ мысли. И мысли ихъ не выступали шеренгами, нога въ ногу, а рзвились какъ краснощекія дти при выход изъ школы: то выскочитъ одинъ, то пара подъ руку, то цлая кучка, толкая и тсня другъ друга. Надо было обладать въ извстной степени, такъ сказать, умственнымъ проворствомъ, чтобы не отстать въ этой игр отъ собесдника, Изидора, если она не знала, какъ выразить свою мысль на одинъ манеръ, тотчасъ же выражала ее на другой, вдвое цвтисте и причудливе, и будь умъ Маннерса увсисте, онъ непремнно бы отъ нея отсталъ.

Три четверти часа мелькнули какъ одна минута, и ни Изидора, ни Маннерсъ не замтили бы этого, если бы не ударили часы въ сосдней комнат. Изидора тотчасъ подумала, что кто-нибудь,— это ужасное пугало Кто Нибудь,— найдетъ пожалуй страннымъ, что она бесдуетъ наедин съ Маннерсомъ, когда вс прочіе собрались, вроятно, въ гостиной. Она вспомнила, что ей надо еще снять верховое платье, и извинилась подъ этимъ предлогомъ, что должна оставить Маннерса. Правду сказать, она очень неохотно прекратила эту бесду и готова была причислить эти минуты къ пріятнйшимъ въ гирлянд времени,— гирлянд, начинающейся почками и цвтами и кончающейся сухими листьями.

Маннерсъ, съ своей стороны, убдился между тмъ, что кром красоты Изидора обладаетъ замчательнымъ умомъ и сердцемъ гораздо въ большей степени, нежели какъ показалось ему съ самого начала. Невольный вздохъ, вылетвшій изъ груди его посл ухода, сказалъ ему, что не мшаетъ поскоре ухать.

Когда Изидора ушла, онъ посвятилъ минуту дум о только-что случившемся, другую — воспоминанію о давно прошедшемъ, повертлъ еще въ рук книгу и отправился потомъ, перемнивши сапоги, въ гостиную. Тамъ засталъ онъ одну мистриссъ Фальклеидъ, скоро вошла Изидора, и почти вслдъ за ней де Во, спросившій, какъ мы видли въ предъидущей глав, о Маріанн. Ни тетка, ни кузина не замтили въ немъ никакой перемны, но отъ глазъ Маннерса, уже кое-что знавшаго, не ускользнуло, что безпокойство, причиненное письмомъ цыгана, нисколько не утихло отъ размышленія о его содержаніи. Маннерсъ чувствовалъ, что не можетъ разспрашивать, но съ безпокойствомъ ожидалъ развязки.

Время до предобденнаго туалета прошло безъ особенныхъ приключеній. Мистриссъ Фальклендъ объявила только Маннерсу, что сегодня будетъ у нихъ обдать дама, тоже имвшая счастіе знать въ молодости его мать. Изидора назвала ее скучною дурою, и Маннерсъ, узнавши, о комъ идетъ рчь, сказалъ, что встрчался уже съ нею нсколько лтъ тому назадъ, и не сметъ спорить съ миссъ Фальклендъ.

Мистриссъ Фальклендъ улыбнулась и молча согласилась съ ихъ мнніемъ, прибавивши, что пригласила ее только затмъ, чтобы она не оскорбилась узнавши, что полковникъ Маннерсъ былъ въ Морлей Гоуз, а она его не видала. ‘А безъ крайней нужды я не желаю оскорблять ни чьихъ чувствъ’, прибавила она въ заключеніе.

Переодвшись, Маннерсъ явился въ гостиную въ числ первыхъ и съ безпокойствомъ ждалъ прихода де Во, желая узнать, все ли еще тревожатъ его полученныя извстія. Но Эдвардъ явился уже совсмъ не тмъ. Разговоръ его съ Маріанной подйствовалъ такъ, какъ слдовало ожидать. Результатъ былъ успокоительный, не отравленный ни однимъ изъ тяжелыхъ ощущеній, пробужденныхъ въ груди его всмъ, что онъ считалъ себя обязаннымъ сообщить Маріанн. Письмо цыгана и вызванныя имъ догадки встревожили Эдварда и разрушили основаніе его надеждъ на будущее счастіе, но разговоръ съ невстой возстановилъ все въ прежнемъ вид и утвердилъ его надежды прочне прежняго. Онъ вошелъ торжественне и тверже, нежели какъ входилъ, воображая себя наслдникомъ богатаго имнія и титла лорда, и когда вскор потомъ вошла въ комнату и Маріанна, лицо его просіяло блаженствомъ, какъ вершина горы въ лучахъ утренняго солнца. Маріанна покраснла при вход въ гостиную, потому-что разоблаченіе сердечныхъ чувствъ передъ Эдвардомъ заронило въ ея душу какое-то безпокойное сознаніе, вызвавшее краску на ея лиц. Но ни въ ней, ни въ немъ не было замтно и слда горя, и Маннерсъ успокоился тмъ, что каково бы ни было содержаніе письма, дурное впечатлніе его было только мимолетно.

Наконецъ явилась леди Барбара Симпсонъ съ мужемъ и очень скучно выразила свое удовольствіе видть полковника Маннерса. Это была почтенная дама пятидесяти лтъ, съ увсистымъ тломъ и не мене увсистымъ умомъ. Пошлость, къ несчастію, не рдкость во всхъ сословіяхъ,— къ несчастію, говорю я, потому-что въ высшихъ классахъ, гд есть вс средства отъ нея избавиться, она свидтельствуетъ о врожденной пошлости души. Леди Барбара Симпсонъ принадлежала къ числу знатныхъ пошлостей, и если бы въ ея жилахъ текла даже кровь всхъ Говардовъ, то чистый потокъ по-невол превратился бы въ болото, запруженный тиною ея натуры. Родители не жалли денегъ, чтобы украсить ее всмъ, чмъ украсить могли, и такъ какъ музыка, рисованье и языки такія вещи, которыя до извстной степени можно прицпить къ человку какъ ожерелье или браслетъ, то и душевныя способности леди Барбары были увшаны всми подобными украшеніями. Но души пересоздать было нельзя, и бремя съ трудомъ заученныхъ искусствъ висло на ней какъ брильянты на безобразной особ, какъ прекрасныя вещи въ дурномъ свт. Недостатокъ вниманія къ чужимъ чувствамъ, или, врне, недостатокъ такта, считала она за качество положительное, а не отрицательное, и называла его непринужденностью и юморомъ, она была женщина добрая, но грубость чувству и понятій длали ее для всхъ невыносимою не хуже злой Тизифоны.

За обдомъ Маннерсъ точно какъ-будто сидлъ возл человка, одтаго въ щетину, которая то-и-дло зацпляетъ его за платье. Леди Барбара избрала его предметомъ своего особеннаго вниманія. Противъ него сидла Изидора, и ему пріятно было любоваться ея красивымъ лицомъ, но на лиц этомъ было замтно выраженіе насмшливаго состраданія къ жертв любезной леди, вовсе для него непріятное.

Леди Барбара начала съ того, что произнесла панегирикъ красот матери Маннерса, и сослалась на свидтельство мистриссъ Фальклендъ. Мистриссъ Фальклендъ подтвердила слова ея какъ можно короче, леди же Барбара чокнулась съ Маннерсомь и объявила, что въ немъ нтъ ни малйшаго сходства съ матерью, при чемъ очень внимательно разглядывала его лицо.

Это больше забавляло, нежели досадовало Маннерса: онъ зналъ, что онъ не красивъ собой, и что слдовательно это и для другихъ не тайна. Онъ засмялся и отвчалъ:

— Когда-то говорили, что я очень на нее похожъ, но оспа уничтожила сходство.

— Да, это ужасная болзнь, продолжала леди Барбара:— она длаетъ страшныя опустошенія! У васъ, должно быть, была очень сильная оспа.

— Это правда, возразилъ Маннерсъ, бросивши смющійся взглядъ на Изидору: — и хуже всего то, что она пожаловала ко мн въ гости именно въ тотъ періодъ жизни, когда только-что научаешься цнить красоту и еще не научился презирать ее.

— Это ужасно! воскликнула леди Барбара, дйствительно о немъ сожалвшая: — вы, вроятно, страшно измнились. Какая жалость!

Маріанна страдала за Маннерса и попробовала перемнить разговоръ, но леди Барбара походила на карре пхоты, которое даетъ отпоръ во вс стороны, и Маріанна только обратила огонь на себя. Леди Барбара отвчала на ея вопросъ, и продолжала:

— Такъ черезъ дв недли, слышно, ваша сватьба? Желаю вамъ отъ всего сердца счастія, только вдь супружество рискъ, не правда ли, мистеръ Симпсонъ?

— Разумется, душа моя, отвчалъ мистеръ Симпсонъ, спокойный, маленькій человкъ съ здравымъ смысломъ, скрываеваемымъ подъ незначительною наружностью, и съ наклонностью къ дкимъ шуткамъ, обыкновенно вызываемымъ пошлостью его супруги.

— А при всемъ томъ, продолжала леди Барбара:— супружество доброе, хорошее дло, собственно, можно сказать, счастіе.

— Очень радъ, если это вамъ такъ кажется, сказалъ мистеръ Симпсонъ, но леди Барбара продолжала, не обращая, по своему обыкновенію, вниманія на его слова:

— Я совтую всмъ молодымъ людямъ вступать въ бракъ, только не слишкомъ рано (сама она вышла 35 лтъ),— не слишкомъ рано, а то заведется такое семейство, что не знаешь, что съ нимъ и длать. Отчего вы не женаты, Маннерсъ? Вамъ бы ужь пора.

Читатель знаетъ, что она коснулась опаснаго предмета, но Маннерсъ былъ слишкомъ тонкій политикъ и не далъ замтить, что этотъ вопросъ ему непріятенъ. Онъ ршился высказать въ вид шутки то, что было для него горькою истиной.

— Не забывайте, что я очень дуренъ собою, сказалъ онъ: — кто за меня выйдетъ?

— Пустяки, пустяки! возразила леди Барбара.— До лица тутъ нтъ никакого дла. Многія согласятся лучше выйти за первйшаго урода, нежели остаться въ двкахъ. Кром того, вы богаты, Маннерсъ, а это важное обстоятельство. Только я вамъ скажу: не искавши, вы во вки не найдете жены.

Пилюля была горька, но Маннерсъ продолжалъ отвчать ей весело.

— Нтъ, нтъ, леди Барбара, сказалъ онъ: — я такъ мало довряю своимъ достоинствамъ и такъ увренъ, что никакая женщина въ меня не влюбится, что не женюсь, пока кто-нибудь не предложитъ мн своей руки добровольно. Иначе я не поврю, чтобы меня можно было полюбить.

— И если бы женщина предложила вамъ руку, вы дйствительно женились бы? продолжала безпощадная леди Барбара.

— Я думаю, это зависло бы отъ обстоятельствъ, отвчалъ Маннерсъ съ серьезной улыбкой: — потому-что, къ моему несчастію, вы уже за-мужемъ.

— О, Боже мой, я вамъ не помха, подхватилъ мистеръ Симпсонъ съ другой стороны стола.

Де Во едва не захохоталъ, а леди Барбара, начавшая догадываться, что дло неладно, замолчала на минуту и принялась стъ.

Какъ ловко и мужественно ни борется человкъ съ непріятнымъ чувствомъ, когда оно въ немъ уже установилось, но, вынужденный избрать его предметомъ обыкновеннаго разговора, онъ невольно высказываетъ въ едва замтныхъ словахъ и минахъ, что происходитъ у него въ душ. Женскій глазъ подмчаетъ это всегда. Горечь замшивается въ его шутки, вздохъ вылетаетъ вслдъ за улыбкой, минутный смхъ смняется задумчивостью и даетъ возможность различать истинное отъ притворнаго. Женщины, боле насъ одаренныя тактомъ, принужденныя скрывать свои собственныя чувства и разгадывать другихъ по вншнимъ мелочамъ, гораздо лучше насъ умютъ проникать покровъ, которымъ мы принуждены иногда завшивать наши чувства. Маріанна и Изидора тотчасъ же разгадали тайну Маннерса и различили въ его отвтахъ шутку отъ серьзнаго. Имъ стало его жаль. Маріанна, вмшавшись въ разговоръ для его спасенія, уже получила на свою долю любезныя выходки о супружеств и не ршалась снова выступить на поле битвы, ее смнила Изидора, стараясь сдлать диверсію въ пользу Маннерса. Ей это удалось по-поламъ съ грхомъ, и дамы встали изъ-за стола раньше обыкновеннаго, потому-что мистриссъ Фальклендъ хотла поддержать старанія своей дочери.

Де Во, думавшій только о завтрашнемъ дн, который разршитъ вс его сомннія, охотно послдовалъ бы за дамами. Но, увы! то было время сильныхъ выпивокъ, и мистеръ Симпсонъ, не любившій невоздержности, также какъ де Во и Маннерсъ, имлъ, однако же, особенную методу вознаграждать себя за споры съ женою по-утрамъ тмъ, что просиживалъ до ночи за сверкающими графинами, которые никогда ему не противоречили и не надодали. Онъ выпивалъ свое вино понемногу, съ истиннымъ наслажденіемъ, призадумывался надъ каждымъ глоткомъ, какъ скряга надъ гинеей, игралъ рюмкой, отпускалъ шуточки и разсказывалъ анекдоты, когда было кому слушать, или, если никого не было, смотрлъ въ огонь и забавлялся, воображая, что видитъ въ немъ разныя картины и лица.

Де Во безъ всякаго человколюбія желалъ ему при каждой рюмк захлебнуться, а Маннерсу хотлось въ гостиную, но leges conviviales были въ то время гораздо строже теперешняго, общество за столомъ было немногочисленное, и оба сочли своею обязанностью не вставать, пока наконецъ мистеръ Симпсонъ не замтилъ, что собесдники его уже съ полчаса какъ не прикасались къ рюмкамъ. Онъ понялъ, что это значитъ. Было около десяти часовъ, до дому было далеко, и леди Барбара жалла свтлогндой четверки, заказанной къ этому времени. Такимъ образомъ полковникъ Маннерсъ могъ обойтись безъ маневровъ, которые было уже придумалъ для избжанія новой бесды съ леди Барбарой. Карета была подана, де Во проводилъ гостей съ лстницы, и вс обрадовались, когда колеса загремли въ воротахъ.

Есть много людей, которые наводятъ скуку особеннаго рода: вытерпвши ихъ присутствіе, смешься посл надъ своимъ страданіемъ. Но скука, наводимая леди Барбарою, была очень тягуча и не ограничивалась временемъ ея личнаго присутствія. Мистрессъ Фальклендъ, Изидора и Маріанна чувствовали, что имъ нельзя говорить объ ухавшей гость при Маннерс, не нарушая, подобно ей, деликатности. Маріанн не хотлось говорить о риск замужства, и потому она не могла упомянуть о разговор своемъ съ мистриссъ Симпсонъ. Въ общихъ выраженіяхъ ршили, что леди Барбара несносная гостья, и потомъ занялись своимъ дломъ.

Маріанну тревожило завтрашнее свиданіе де Во съ цыганомъ, самъ де Во обдумывалъ, какъ вести ему себя съ этимъ человкомъ, и вс, какъ-будто условившись, разошлись раньше обыкновеннаго.

Но мы послдуемъ за де Во въ его комнату. Пришедши туда, онъ позвонилъ и приказалъ слуг подать себ шлафрокъ и туфли.

— Ты меня не жди, Вильямъ, сказалъ онъ ему: — я сяду писать.

Слуга вышелъ, и де Во началъ записывать для памяти о чемъ спросить цыгана и вообще какъ повести это дло, чтобы, не торопясь и не вря на-слово, узнать въ точности свое положеніе.

Кончивши это занятіе, онъ хотлъ лечь, но голова его сильно болла отъ тревоги этого дня, завершеннаго бесдою съ леди Симпсонъ и ея мужемъ. Онъ подошелъ къ окну, откинулъ занавсъ, отворилъ ставни и выглянулъ. Мсяцъ еще свтилъ, и де Во растворилъ окно, чтобы подышать свжимъ воздухомъ. Луна стояла высоко, небо было чисто и прекрасно, только кое-гд носились блыя облака, застилая на мгновеніе свтлый дискъ, катившійся среди сверкающихъ точекъ. Въ конц парка виднлась какъ топленое серебро рка, кое-гд заслоняемая величественными вязами. Маленькій лсистый мысъ, примыкавшій къ парку, и другая, боле высокая гора, къ которой вела дорога черезъ перешеекъ, возносились двумя исполинскими уступами къ блестящему небу. Все было безмолвно, только втерокъ шелестлъ въ верхушкахъ деревъ, да въ парк блеяла коза.

— Если бы я зналъ, что они удутъ такъ скоро, подумалъ Эдвардъ: — я сходилъ бы въ таборъ еще сегодня. Цыгане, сколько мн извстно, просиживаютъ у огней половину ночи, и я могъ бы успокоиться, не дожидаясь завтрашняго дня.

Въ немъ мелькнула мысль, что еще можно и теперь пойти, и онъ началъ размышлять, итти или не итти.

— Все равно, я не засну, подумалъ онъ: — пока меня тяготитъ неизвстность. Двухъ часовъ довольно, чтобы развдать все въ подробности, возвратясь домой, я засну, зная свое положеніе достоврно, и могу сказать завтра утромъ Маріанн, что опасенія мои были напрасны, или что участь наша, что касается до сана и богатства, не блестяща. Я буду имть даже время обдумать хорошенько, какъ вести себя завтра. Не знаю только, улеглись ли слуги?

Опасенія Маріанны на-счетъ его личной безопасности тоже мелькнули въ его ум, но только какъ предположеніе, что ее безпокоила бы его ночная прогулка, если бы она объ ней знала. Самъ онъ вовсе за себя не опасался, воображеніе его было живо, только не торовато на картины угрожающихъ опасностей. Словомъ, онъ былъ отъ природы смлъ и, подобно отцу своему, не зналъ физическаго страха.

— Мн останется только, подумалъ онъ: — разсказать Маріанн, что я тамъ былъ, и что ей уже нечего бояться.

Онъ взглянулъ еще разъ въ поле и затворилъ окно. Быстро надлъ онъ сапоги, военный сюртукъ, саблю и, согласно общанію, данному Маріанн, взялъ съ собою пару пистолетовъ. Потомъ онъ отворилъ дверь и сошелъ съ лстницы. Все было тихо. Въ сняхъ горла еще, хотя уже слабо, лампа. Слуги вс, повидимому, спали. Де Во поворотилъ ключъ въ стеклянной двери въ конц галлереи, отворилъ ее осторожно и вышелъ изъ дому.

ГЛАВА XI.

Мсяцъ свтилъ надъ Морлей-Гоузомъ, вс возвышенности были озарены его мягкимъ свтомъ, вс углубленія погружены въ мрачную тнь. Отсюда виднъ былъ легкій туманъ, разстилавшійся по долин, но вверху все было чисто: спутникъ земли былъ такъ щедръ на заемные лучи, что звзды едва были видны, полупомраченные его сіяніемъ. Рдкіе кусты и могильный холмъ съ растущими на немъ вязами, казалось, всасывали, а не отражали лучи мсяца. Во многихъ ямкахъ и впадинахъ этой равнины образовались маленькія озера и сверкали тамъ, гд вовсе нельзя было ожидать свту, лучи, казалось, нарочно отъискивали отражающіе ихъ предметы и, какъ благотворительность за скромною заслугой, слдовали за ними въ низкія и темныя мста ихъ пребыванія.

Въ песчаномъ углубленіе однако же, гд цыгане раскинули свои палатки, не было такихъ озеръ. Единственная вода, которая тамъ находилась, вытекала изъ родника, открытаго работниками въ скат углубленія, она стремилась оттуда въ бассейнъ изъ жолтаго песку и скоро была бы всосана въ землю, если бы не отъискала себ истока подъ гладкими камнями и не продолжала бы бжать въ тысяч извилинахъ по неровной мстности, пока наконецъ, стремясь съ горы, не приносила, въ соединеніи съ другими ручьями, значительной дани рк въ долин. Лучи мсяца отражались на полос этого ключа, струившейся изъ стны, и на маленькомъ бассейн его въ песку. На вод отражался еще другой, не столько чистый, красноватый свтъ: шаговъ, за двадцать отъ ключа, подъ защитою откоса ямы и растущихъ на его закраин кустарниковъ, цыгане раскинули свои палатки. Несмотря на то, что была уже полночь, они веселились, какъ нердко веселятся объ эту пору въ лсахъ старой Англіи, когда окрестность спитъ глубокимъ сномъ. Ночь была тепла, и сильный втеръ проносился надъ ямой, не касаясь суровымъ дыханіемъ своимъ угла, гд раскинули свой станъ цыгане. При во втра и холод ночи, огонь былъ тмъ пріятне, въ трехъ мстахъ въ табор пылали, треща и хлопая, дрова, снятые съ огня горшки, разбросанные тамъ и сямъ фляги, и быстро переходящія изъ рукъ въ руки оловянныя, роговыя и серебряныя чарки {Замчено (и, я думаю, во всхъ странахъ), что каждый цыганъ старается пріобрсти посуду изъ благороднаго металла, онъ отказываетъ себ въ необходимомъ для достиженія этой цли и хранитъ пріобртенное съ необыкновеннымъ стараніемъ. Нкоторые писатели утверждаютъ, что такія чарки, или украшенія, или вообще золотыя и серебряныя вещи переходятъ по наслдству изъ рода въ родъ, и что съ ними разстаются только изъ послдней крайности.} возвщали, что день кончается веселымъ пиромъ.

Три отдльныя группы собрались вокругъ этихъ трехъ огней. У средняго лежалъ Фарольдъ, облокотясь на выступъ песчаной стны, возл него были: съ одной стороны женщина среднихъ лтъ, съ другой красивая двушка, о которой мы уже говорили. Его окружали два или три рослыхъ цыгана, лтъ сорока или пятидесяти, смло и свободно вмшиваясь во все происходившее вокругъ, они, очевидно, внимали его словамъ съ уваженіемъ, должнымъ опытности и власти, но безъ малйшаго слда угрюмости, замченной нами въ молодыхъ членахъ общины. Нсколько другихъ женщинъ дополняли эту группу, несмотря на ихъ веселость, видно было, что здсь собрались старшины табора.

Другой огонь, у входа въ палатку по-дальше, среди ямы, былъ окруженъ обществомъ другого рода. У входа сидла старуха, предсдательствовавшая, какъ вы вроятно помните, въ лсу за котломъ и выказавшая тогда наклонность возстать противъ власти Фарольда. Ее окружали человкъ шесть молодыхъ людей, лтъ по двадцати-пяти и тридцати, и пять или шесть женщинъ, двумъ изъ этихъ послднихъ было по-видимому лтъ по осьмнадцати или девятнадцати, остальнымъ лтъ по тридцати-пяти или шести. Почтенная старуха была на этотъ разъ въ хорошемъ расположеніи духа, она отпускала разныя шуточки и потшала молодежь, только по временамъ у нея подергивало ротъ, и сверкающіе глаза ея устремлялись на общество у другого огня, какъ-будто боле серьзный разговоръ его былъ предметомъ ея насмшекъ.

У третьяго огня собралась молодежь, мальчики и двочки всхъ возрастовъ, смхъ и рзкія шутки смнялись по временамъ громкимъ споромъ за картами,— и тутъ предсдательствовалъ статный юноша лтъ девятнадцати или двадцати, настоящее мсто котораго было, очевидно, у второго костра. Но здсь онъ находился ближе къ первой групп, и потому могъ изрдка поглядывать черезъ плечо на прекрасную двушку, Лену, сидвшую, какъ уже сказано, возл Фарольда и слушавшую его со вниманіемъ.

Вокругъ этихъ трехъ огней собралось гораздо больше цыганъ, нежели сколько было ихъ въ лсу, и они могли бы дать сильный отпоръ лснымъ сторожамъ, констаблямъ и полицейскимъ, если бы они вздумали ихъ потревожить. Тутъ было четырнадцать здоровяковъ, въ полномъ цвт лтъ, и съ десятокъ мальчиковъ, могущихъ оказать немаловажную помощь, также какъ и нсколько женщинъ, которыя тоже не положили бы охулки на руку, а тмъ боле на языкъ.

По многимъ причинамъ, не излишне будетъ показать читателю образчикъ цыганской бесды. Подойдемте же ко второму огню, вокругъ котораго быстро вращалась чарка съ жидкостью, похожею на ромъ.

— Оставь это, оставь, Дикконъ, сказала старуха одному изъ статныхъ молодцовъ: — намъ не слдъ затвать въ табор ссору,— того и смотри, что шпіоны нападутъ на нашъ слдъ. Фарольдъ славный малый, хоть и смотритъ иногда, разсердившись, какъ-будто слова у него вязнутъ въ горл,— точь-въ-точь какъ индйскій птухъ, которому я сдавила шею, чтобы не кричалъ, когда подтибрила его давича на ферм.

Сравненіе поправилось слушателямъ. Они захохотали, и старуха продолжала:

— Онъ славный малый, и ссору затвать не годится. Онъ и знаетъ больше нашего, да и по закону этого нельзя. Оставь это, Дикконъ, я теб дамъ за то пару монетъ.

— Пожалуйста! вотъ добрая душа! возразилъ молодой цыганъ.— Мн, право, нтъ охоты ссориться съ Фарольдомъ, но божусь, если я пойду стрлять кроликовъ или зайцевъ, или другихъ зврьковъ, давши слово не трогать лани, которая выбжитъ мн на-встрчу.

— Нтъ, нтъ, Дикконъ, не трогай чужихъ ланей, сказала старуха: — хотя вонъ Вилль, прибавила она, понижая голосъ и указывая глазами на другой огонь: — хотя вонъ Вилль что-то очень поглядываетъ на лань Фарольда.

Тихій смхъ, доказывавшій, что они коснулись опаснаго предмета, былъ отвтомъ на это замчаніе, и старуха продолжала:

— Все равно, ты только, Дикконъ, не связывайся и не трогай чего не позволено, пока тотъ, который не позволяетъ, еще не очистилъ теб дороги,— слышишь?

— Понимаю, тетка Грей, отвчалъ Дикконъ.— Завтра мы должны, кажется, раздлиться, одни пойдутъ туда, а другіе туда, и если меня ушлютъ не слишкомъ далеко, и я найду пару добрыхъ товарищей, такъ ручаюсь, что приведу двухъ-трехъ такихъ жирныхъ козловъ, какихъ не видано, Фарольду не-выкинуть такой штуки.

— Хорошо, хорошо, Дикконъ, сказала старуха.— Будь только спокоенъ до завтра и притворись, что и не думаешь объ этомъ, я уговорю Лену сманить Фарольда подальше, если онъ самъ не вздумаетъ уйти. Цлая ночь будетъ въ твоемъ распоряженіи,— а на другой день сторожа пусть себ считаютъ дичь, если угодно.

— А если меня ушлютъ? сказалъ молодой цыганъ.— Лучше бы пойти сегодня.

— Ты знаешь, что этого нельзя, возразила старуха.— Часть нашихъ перейдетъ только за десять миль, и я позабочусь, чтобы ты былъ въ числ ихъ. Веди себя только какъ слдуетъ: дичи къ намъ въ таборъ приносить незачмъ. Намъ нужно только золото. Гарри Саксонъ самъ сказалъ мн объ этой дичи и купитъ ее для лондонскаго лорда-майора. Завтра по-утру я покончу торгъ, телга съ лошадью будутъ въ готовности.

Дикконъ радостно потеръ руки, какъ человкъ, которому представляется случай выказать свой талантъ.

Въ эту самую минуту, невдалек по направленію къ мысу, вблизи Морлей-гоуза послышались два выстрла, и многіе въ табор встревожились. Фарольдъ нахмурился, а Дикконъ сказалъ:

— Этотъ Галлетъ забрался къ мистриссъ Фальклендъ и надлаетъ намъ хлопотъ съ своимъ ружьемъ. Могъ бы подождать еще часа два.

Фарольдъ слушалъ, но не сдлалъ никакого замчанія, а окружавшіе его не хотли, казалось, высказать своего мннія о выстрлахъ первые. Между тмъ Дикконъ и старуха, которую онъ называлъ теткою Грей, продолжали сговариваться и почти условились, какъ удалить Фарольда и украсть дичь для королевскаго сановника. Общество у ея огня толковало съ жаромъ, въ какомъ парк ее украсть, когда одинъ изъ товарищей Диккона, не сводившій глазъ съ кружка Фарольда, тронулъ его за плечо и сказалъ: ‘сейчасъ будутъ длить деньги.’

— Завтра, у насъ, длежъ будетъ побогаче, за это я ручаюсь, отвчалъ Дикконъ.

— Кто знаетъ, кто знаетъ! сказала старуха: — Фарольдъ хитеръ и всегда достаетъ больше другихъ. Какъ это ему удается, не знаю, право, подумаешь, что онъ чеканитъ гинеи изъ собственной кожи.

Сама старуха и окружавшіе ея цыгане были желты какъ нельзя желте, но это не помшало имъ найти эту шутку очень острою,— можетъ быть потому, что лицо Фарольда было нскольке бле. Нкоторые изъ нихъ встали и подошли къ другому огню, гд собирались приступить къ длежу, въ ихъ табор сохранились, по-видимому, старинные обычаи, забытые въ другихъ. Цыгане одинъ за другимъ сложили свою добычу въ общую кассу, серебро и мдь играли тутъ главную роль, хотя блестли между ними и золотыя монеты въ семь шиллинговъ и въ полгинеи. Сумма была довольно значительна. Но когда Фарольдъ взялъ шляпу, въ которую собраны были вс деньги, и, вынувши кошелекъ, самъ высыпалъ туда десятка четыре золотыхъ монетъ, ропотъ удовольствія раздался въ толп цыганъ.

За тмъ приступили къ длежу. Деньги длили не поровну, но по справедливости. Женатому давали вдвое противъ холостого. Мать семейства и вдова получали по числу своихъ дтей, а сироты, которыхъ было немало, пользовались правами холостыхъ. Длежъ производилъ Фарольдъ, цыгане слдили за нимъ сверкающими глазами, но никто не сдлалъ ни малйшаго возраженія, потому-что не только вс были убждены въ его правосудіи, но и стыдно было бы роптать на ршеніе человка, принесшаго въ общую кассу больше прочихъ, но взявшаго изъ нея не больше другихъ.

Окончивши длежъ, Фарольдъ сказалъ по этому случаю нсколько словъ, что обычай этотъ ведется отъ праотцевъ, что патріархальная жизнь ихъ достойна всякихъ похвалъ. Но онъ жаловался, что многіе цыгане забываютъ старинные обычаи, что они даже сдлались осдлыми и подчинились чужимъ законамъ. Онъ увщевалъ слушателей жить, какъ жили ихъ предки, и говорилъ, что отъ этого они будутъ постоянно такъ счастливы, какъ счастливы въ эту ночь.

— Будь прокляты наши дти! подхватила женщина среднихъ лтъ: — если они отступятъ отъ обычаевъ отцовъ и смшаются съ блднолицыми жителями этой земли. Да покривится линія ихъ жизни, и да приведетъ она ихъ въ геенну!

Ропотъ одобренія утвердилъ это проклятіе, цыгане разошлись къ своимъ огнямъ, и пиръ начался снова. Фарольдъ продолжалъ говорить своему кружку о томъ, что цыгане выраждаются и длаются осдлыми, и говорилъ такъ увлекательно, что вокругъ него незамтно собралась цлая толпа молодыхъ цыганъ. Но онъ, по-видимому, этого не желалъ, онъ замолчалъ, оглянулся и сказалъ такъ громко, что его могли слышать у всхъ огней:

— У насъ сегодня что-то невесело. Это не годится. Вилль! продолжалъ онъ, обращаясь къ юнош, предсдательствовавшему у третьяго огня: — спой-ка что-нибудь!,

Вилльямъ повиновался, и, между тмъ какъ онъ плъ, старуха продолжала разговаривать потихоньку съ Диккономъ.

— Ты измнилъ псню, сказалъ Фарольдъ, когда Вилль кончилъ.— Ты и прибавилъ и убавилъ.

Молодой цыганъ покраснлъ и сказалъ, что забылъ нсколько стиховъ, и потому принужденъ былъ замнить ихъ другими. Фарольдъ, не сдлавши дальнйшихъ замчаній, продолжалъ разговаривать съ своими собесдниками. Между тмъ и разговоръ старухи съ Диккономъ еще не кончился.

— Хорошо, хорошо, Дикконъ, сказала старуха въ отвтъ на что-то, сказанное имъ подъ шумъ псни: — подержи только языкъ,— увидимъ, что можно будетъ сдлать. Срамъ и стыдъ, что онъ иметъ средства пріобртать столько денегъ и мшаетъ теб длать тоже. Видлъ ты, съ какою гордостью высыпалъ онъ свое золото?

— Да, да, сказалъ цыганъ:— будь онъ проклятъ! Дай онъ мн волю, такъ и я доставалъ бы не меньше его!

— И никто не знаетъ, откуда онъ его беретъ, продолжала старуха: — онъ никому не говоритъ ни слова. Чтожь! Длай и ты тоже. Если спроситъ, скажи, что это не его дло. Тс! Онъ смотритъ на насъ. Скажи Виллю, чтобы сплъ еще что-нибудь.

— Вилль! сказалъ Дикконъ: — спой-ка еще псню. Спой о старомъ Доббин да потомъ приходи сюда выпить чарку.

Вилль былъ не-прочь и, не заставляя себя просить, затянулъ другую псню. Эта вторая псня была веселе и живе и понравилась цыганамъ гораздо больше первой. Только Фарольдъ смотрлъ какъ-то угрюмо, внутри его происходила борьба природныхъ чувствъ съ утонченнымъ вкусомъ, пріобртеннымъ совершенно въ иной сфер. Кто-то сказалъ: malheureux celui qui est en avant, de son si&egrave,cle, съ такимъ же правомъ можно сказать: malheureux celui qui est au dessus de son tat. Фарольда особенно огорчило то, что прекрасная сосдка его наслаждалась этою пснью не мене прочихъ.

— Я, казалось мн, научилъ тебя презирать эти вещи, Лена, шепнулъ онъ ей.

— Да, да, отвчала она красня, — я и презираю ихъ, когда подумаю, а все-таки….

Въ это время послышалось ржаніе одной, изъ цыганскихъ лошадей, пасшихся вокругъ табора. Все мгновенно умолкло, и цыгане услышали шелестъ отъ торопливаго движенія стреноженнаго коня. Тонкое ухо Фарольда различило даже шаги идущаго по дорог человка.

— Бги, Вилль, сказалъ онъ:— бги скоре, посмотри, кто тамъ. Пусть не идетъ дальше. Если онъ спроситъ меня, свисни два раза, если нужна помощь, разъ.

Вилль въ одну минуту очутился на закраин ямы. Прошло довольно времени, пока не услышали новыхъ звуковъ, и цыгане уже подумали, что обманулись. Вс, однако же, хранили глубокое молчаніе. Черезъ минуту послышался говоръ и потомъ тихій, протяжный свистъ. Вс вскочили, но раздался второй свистъ, и Фарольдъ сказалъ спокойно:

— Это ко мн. Я отлучусь на часъ, а можетъ быть и на дольше. Онъ пришелъ сегодня, такъ завтра на зар мы въ дорогу.

Онъ сказалъ это одному изъ старшихъ, сидвшихъ у его огня, но такъ, что вс могли его слышать. Дикконъ и старуха переглянулись, и когда Фарольдъ пошелъ, она показала ему вслдъ языкъ.

Вскор посл того воротился Вилль, цыгане начали разспрашивать его, кто пришелъ къ нимъ въ такую позднюю пору. Но Вилль могъ только сказать, что пришедшій — молодой человкъ, вооруженный саблею, и что они пошли куда-то вмст съ Фарольдомъ. Цыгане должны были удовольствоваться этимъ и снова принялись за пирушку.

ГЛАВА XII.

Пусть любитель возвышенныхъ ощущеній наднетъ шляпу, возьметъ палку и взойдетъ на высокую гору въ лунную ночь. Съ каждымъ шагомъ спадаетъ тогда съ души частица земного праха, тяжело насдающаго на насъ въ продолженіи дня, отъ прикосновенія съ грязнымъ міромъ. Самое восхожденіе какъ-то облагороживаетъ человка, боле чистый воздухъ и возвышеннйшее мсто пробуждаютъ въ душ чувство силы и легкости, какъ-будто она стряхнула съ себя часть персти, гнетущей ее долу. Когда вокругъ царствуетъ уединеніе,— глубокое уединеніе ночи,— когда мы возносимся высоко надъ спящимъ міромъ, и намъ сопутствуютъ только ясныя звзды, и свтитъ только тихій мсяцъ,— когда глазъ погружается въ неизмримую глубину пространства и созерцаетъ неугасающія свтила,— когда мы обнимаемъ взоромъ далекій горизонтъ и всюду видимъ могущество Бога,— тогда безсмертное торжествуетъ надъ смертнымъ, и мы ясно сознаемъ въ себ его присутствіе. Земныя заботы, горе и треволненія являются намъ песчинками въ сравненіи съ вещами боле важными, и величайшее земное честолюбіе, которое когда либо завоевывало міры и плакало отъ жажды новыхъ побдъ, чувствуетъ себя ниже праха передъ лицомъ безмолвія, уединенія, пространства и милліоновъ вчныхъ солицъ.

Холодный ночной воздухъ прогналъ головную боль,— слдствіе душевнаго волненія Эдварда де Во. Когда онъ вышелъ изъ парка и началъ взбираться на гору къ Морлей-доуну при свт звздъ на чистомъ неб и сверканіи камешковъ на дорог, у него стало гораздо спокойне на душ, и земныя заботы показались ему очень ничтожны. Это чувство проникло его до такой степени, что, услышавши два выстрла въ сторон Морней-гоуза, которые въ другое время возбудили бы въ немъ сильное негодованіе, онъ только остановился на минуту, и потомъ пошелъ своею дорогой, считая убіеніе двухъ зайцевъ или фазановъ неважнымъ дломъ. На высот Морлей-доуна онъ былъ пораженъ красотою луннаго вида, съ его рзкою свтотнью и торжественнымъ впечатлніемъ тишины, уединенія и ночи, онъ взглянулъ въ небо, почувствовалъ все величіе вселенной,— и людскія заботы пали при этомъ сравненіи такъ низко, что онъ созналъ въ себ силы спокойно выслушать всякое открытіе.

Онъ пошелъ скоре, сожаля, можетъ быть, что не распросилъ Маннерса обстоятельне о мст цыганскаго табора: всходя на гору, онъ согрлся и вздрагивалъ теперь отъ холоднаго втра надъ равниной. Маленькій холмъ представилъ ему, также какъ и его другу, возможность окинуть взоромъ окрестность, онъ взошелъ на его вершину и началъ разсматривать волнистую равнину. Онъ тотчасъ же замтилъ свтъ въ сторон песчаной ямы,— и звучный голосъ поющаго извстилъ его, что цыгане не только тутъ, но и не спятъ. Онъ прошелъ около четверти пути отъ холма до табора, когда старая стреноженная лошадь, покоившаяся на трав, вскочила при его приближеніи и заржала, какъ-будто понимая, что хозяева ея не любятъ, когда ихъ застаютъ въ-расплохъ. Свтъ отъ огня, разливавшійся изъ-за острой закраины ямы, и тайные силуэты росшихъ на ней кустарниковъ указали де Во мстопребываніе цыганъ. Вдругъ зачернла на закраин человческая фигура, и минуты черезъ дв статный молодой человкъ заслонилъ ему дорогу.

— Куда вы и зачмъ? спросилъ онъ, оглядывая де Во съ ногъ до головы.

Де Во отвчалъ ему такъ, чтобы прекратить вс дальнйшіе разспросы:

— Я пришелъ къ Фарольду, сказалъ онъ.— Можешь ты меня къ нему провести?

— Нтъ, отвчалъ цыганъ: — но я могу привести его къ вамъ.

Онъ свиснулъ тихо и протяжно разъ и потомъ другой. На свистъ тотчасъ же явился Фарольдъ. Приближаясь, онъ старался разглядть пришедшаго, сколько позволялъ лунный свтъ. Подошедши, онъ, не спрашивая опричин прихода Эдварда, сказалъ цыгану:

— Ты можешь итти, Вилльямъ.

Цыганъ мшкалъ, и онъ повторилъ боле повелительнымъ голосомъ:

— Иди.

Юноша повиновался. Фарольдъ, обратившись къ де Во, сказалъ:

— Вы, вроятно, капитанъ де Во,— да, это вы.

— Дйствительно, отвчалъ де Во: — хотя я и не знаю, гд могли вы меня видть. По-крайней-мр я васъ нигд не встрчалъ.

— Я видлъ васъ, правда мелькомъ, третьяго дня, отвчалъ цыганъ.— Вы меня не замтили. Впрочемъ, я васъ знаю не только по этой встрч. Вы очень похожи на отца, я его помню, а еще больше похожи вы на дда и дядю, какими были они въ то время, когда Димденъ Галль былъ полонъ веселыхъ лицъ, какихъ не найти ни во дворц, ни въ хижин.

Цыганъ вздохнулъ, Эдвардъ тоже вздохнулъ, потому-что никогда не видлъ въ дом отца своего веселаго лица. Слова цыгана напомнили ему, какъ скоро проходятъ и забываются дни счастія, онъ естественно перенесся мысленно къ тому времени, когда онъ, и близкіе ему люди, и все ихъ счастье превратятся только въ воспоминаніе.

— Въ такомъ случа, сказалъ де Во, посл минуты печальнаго раздумья: — въ такомъ случа я думаю, что вижу передъ собою Фарольда, и имю, кажется, основаніе догадываться, что онъ тотъ самый мальчикъ, котораго хотлъ воспитать мой ддъ вмст съ моимъ отцомъ и дядею, но который не могъ сдружиться съ нашимъ образомъ жизни и черезъ два года убжалъ къ своимъ соплеменникамъ.

— Раньше, раньше, сказалъ Фарольдъ.— Но я нердко посщалъ васъ и потомъ, былъ всегда ласково принимаемъ и забавлялся, разъигрывая сегодня джентльмена въ гостиной, а завтра цыгана въ пол. Съ теченіемъ времени, продолжалъ онъ, увлекаясь своимъ предметомъ: — я забылъ, чмъ могъ бы я быть, и становился все боле и боле тмъ, чмъ мн быть слдовало…. впрочемъ, что объ этомъ говорить! Это только наводитъ на меня грусть.— Такъ вы все это слышали? А кто же вамъ разсказывалъ? Конечно, не отецъ вашъ, тетушк вашей было тогда всего года два или три, а дядя вашъ…. да его вы не помните.

— Нтъ, отвчалъ де Во: — вс эти свднія почерпнулъ я, помнится, изъ разсказовъ старой ключницы, умершей нсколько лтъ тому назадъ, она упоминала имя Фарольда съ большимъ уваженіемъ.

— Такъ она умерла? сказалъ Фарольдъ.— Бдная мистриссъ Диккинсонъ! Я этого не зналъ. Она была ко мн всегда такъ ласкова… и вотъ она прахъ и земля! Чтожь! и прекрасный, и сильный, и благородный вс обращаются въ землю, наровн съ листьями деревъ. Но умрутъ ли и сгніютъ ли любовь и великодушіе? Можете вы мн это сказать? Я думаю, что нтъ.

— Я тоже думаю, отвчалъ де Во.— Но не дай Богъ питать такія мысли! да, такъ я вамъ говорю, что слышалъ о васъ отъ нашей ключницы.

Де Во съ намреніемъ заговорилъ опять объ этой ключниц. Онъ ожидалъ встртить въ цыган противника, съ которымъ надо обдумывать каждое слово и ничему не врить безъ доказательствъ, и былъ очень радъ, что разговоръ ихъ принялъ оборотъ, дававшій возможность понять истинный характеръ цыгана и проникнуть въ боле глубокія побудительныя причины его поступковъ. Желая узнать, не подстрекаетъ ли его какая-нибудь страсть къ обману или оскорбленію, де Во старался заставить цыгана говорить о прошедшемъ, но Фарольдъ, всегда дйствовавшій по указанію собственной воли, круто поворотилъ разговоръ къ предмету ихъ свиданія.

— Если вы-знаете обо мн такъ много, капитанъ де Во, сказалъ онъ: — то должны знать и то, что я обладаю касательно вашей фамиліи свдніями, какими обладаютъ весьма не многіе, должны вы знать также и то, что я не стану лгать и не захочу вредить вамъ даже мысленно. Что вы поврили до извстной степени моему письму, это я вижу изъ вашего прихода, а что вы довряете мн лично, это видно изъ того, что вы пришли сюда одни и въ такое время. Это заставляетъ меня быть съ вами какъ можно откровенне, и я устраню вс сомннія на-счетъ истины того, что я вамъ писалъ.

— Вы заслужите этимъ мою благодарность, отвчалъ де Во: — хотя я и не скрою отъ васъ, что трудно благодарить того, кто волей или неволей на-всегда разрушаетъ наши надежды и счастье.

— Да, трудно, отвчалъ цыганъ. Я знаю, это трудно, но вы должны мн поврить, если я вамъ скажу, что глубоко чувствую каждую наносимую вамъ рану, и что если бы меня не побуждали къ этому долгъ и общаніе, если бы результатомъ всего этого не было ваше же счастье, я не сказалъ бы вамъ того, что скажу. Врьте этому, капитанъ де Во: это правда.

Де Во поврилъ, если не вполн, то по-крайней-мр отчасти. Въ манерахъ цыгана было что-то торжественное, въ голос его столько чувства, что оно не могло быть притворно. Де Во былъ не очень высокаго мннія о людяхъ вообще и цыганахъ въ особенности, но недоврчивость его не могла уничтожить убжденія звуковъ и словъ, истинно откровенныхъ.

— Я готовъ вамъ врить, отвчалъ онъ: — во-первыхъ, потому, что никогда не обижалъ никого изъ вашихъ соплеменниковъ, и обидть или огорчить меня было бы съ вашей стороны безполезною низостью, а во-вторыхъ, потому, что все слышанное мною о васъ въ дтств и поведеніе ваше въ настоящую минуту доказываютъ, что вы неспособны на такой поступокъ. Тмъ не мене, однако же, вы согласитесь, что я не могу поврить на-слово исторіи, которая бросаетъ тнь на нашу_у фамилію, я долженъ требовать отъ васъ доказательствъ и сомнваться въ каждомъ слов, не подтвержденномъ фактами.

— За доказательствами дло не станетъ, отвчалъ Фарольдъ.— Я позволяю вамъ не только распрашивать о каждомъ сомнительномъ обстоятельств, но и сердиться, пока все не будетъ доказано. Только, ради самого себя, не забудьте, что разсказъ мой огорчитъ васъ глубоко, и что для врности сужденія о его истин вы должны подавить въ себ страсти и задушить чувство. Общайте также, капитанъ де Во, простить тому, кто разоблачаетъ передъ вами истину. Общаете ли вы мн, прибавилъ онъ, торжественно касаясь его руки: простить меня, когда увритесь, что разсказъ мой справедливъ, и что меня не побуждаетъ къ нему никакая земная выгода?

— Общаю, хотя бы вы ясно доказали незаконность моего происхожденія, отвчалъ де Во. Разумется я долженъ простить васъ, если вы говорите правду безъ всякаго личнаго интереса.

— То, что я вамъ скажу, гораздо хуже, сказалъ Фарольдъ.— Только здсь я не могу разсказывать. Втеръ холоденъ, я замтилъ, что вы дрожите, но кровь ваша похолодетъ еще больше, прежде нежели я кончу мой разсказъ. Кром того, мои люди хитры, и слухъ у нихъ тонокъ. Мы отъ нихъ слишкомъ близко, а я не хочу, чтобы слова мои услышалъ кто-нибудь кром васъ. Вы отважились притти ночью сюда — вы не откажетесь пойти со мною нсколько дальше. Пойдемте на опушку вонъ того лса, около полумили отсюда. Тамъ мы можемъ укрыться отъ втра стною горы, свши на ея скат. Оттуда вамъ и домой ближе.

— Знаю, отвчалъ де Во, посмотрвши на него пристально:— но знаете ли вы, что оттуда не больше ста шаговъ до того мста, гд былъ убитъ мой дядя?

— Очень знаю, отвчалъ Фарольдъ: — только васъ не убьютъ подобно ему, капитанъ де Во.

— А почему нтъ? возразилъ де Во.— Что случилось съ нимъ, то можетъ случиться и со мною.

— Разсказъ мой объяснитъ мои слова, отвчалъ Фарольдъ.— Я безоруженъ, вы вооружены. Товарищи мои здсь, я отъ нихъ удаляюсь и веду васъ ближе къ вашему дому. Если бы я замышлялъ противъ васъ что-нибудь дурное, мн было бы удобне исполнить это здсь.

— Ведите, ведите! сказалъ де Во.— Я вамъ врю.

Не говоря ни слова, цыганъ пошелъ черезъ равнину, съ каждымъ вершкомъ которой былъ такъ знакомъ, что шелъ среди кусковъ, рытвинъ и возвышеній не оглядываясь ни вправо, ни влво. Онъ молчалъ, де Во слдовалъ за нимъ съ любопытствомъ, возбужденинымъ теперь въ высшей степени. Мене нежели въ четверть часа они прошли часть степи, лежащую между закраиной песчаной ямы и опушкою лса, къ тому мсту, гд гора, на вершин которой находился Морлей-доунъ, примыкала къ главной цпи горъ, образуя выступившій впередъ и покрытый лсомъ мысъ. Мысъ возвышался здсь надъ поворотомъ дороги и ркою, и шаговъ за двсти дальше отъ Морлей-гоуза было то мсто, гд, какъ говорилъ де Во Маннерсу, убили его дядю. Де Во и Фарольдь стояли на крутомъ откос. Футовъ двсти или триста надъ дорогою, покрытомъ свободно лежащими камнями, рдкимъ кустарникомъ и двумя или тремя широковтвистыми деревами, выступившими впередъ изъ массы лса, чернвшаго влв. Мсяцъ озарялъ дорогу и рку.

— Сойдемте по этой дорожк, шаговъ на тридцать, сказалъ цыганъ.— Тамъ, подъ кустами, мы можемъ укрыться отъ втру. Оттуда видно все вокругъ, и намъ не помшаютъ.

Де Во пошелъ за нимъ, и они въ минуту достигли мста. Здсь слъ онъ на спиленномъ дуб, который оставалось только скатить внизъ, отсюда была видна деревня близь дома его тетки и кровля самого Морлей-гоуза, хотя видъ на долину по ту сторону заслоняла обросшая лсомъ гора. Цыганъ стоялъ возл него, и де Во попросилъ его не медля доказать ему истину непріятныхъ извстій, сообщенныхъ въ письм.

— Я привелъ васъ сюда не безъ цли, Эдвардъ де Во, сказалъ цыганъ.— Здсь я могу разсказать вамъ мою исторію лучше, нежели гд-нибудь. Скажите мн, что помните вы о вашемъ дтств, и что слышали вы о жизни вашего отца,— о его фамильной исторіи.

— Я пришелъ къ вамъ не за тмъ, чтобы разсказывать вамъ то, что знаю, но узнать, чего не знаю. Вы должны доказать ваши слова или отказаться отъ нихъ.

— Хорошо, хорошо! Будьте осторожны, сколько вамъ угодно. Если вы не хотите разсказать, что знаете, я разскажу за васъ, капитанъ де Во. Я знаю, что вамъ извстно, и если ошибусь, прошу остановить меня.

‘Ддъ вашъ, двнадцатый лордъ Дьюри, оставилъ двухъ сыновей и дочь, двицу лтъ семнадцати. Старшему сыну было около двадцати-шести лтъ, и онъ наслдовалъ титло отца, второй сынъ, вашъ отецъ, былъ тогда въ коллегіи и вскор потомъ отправился въ Лондонъ приготовляться къ каррьер адвоката. Они оба были очень красивы собою. О жизни и поведеніи вашего отца въ столиц я знаю весьма немногое достоврно, и потому не буду о ней распространяться….

— А мн кажется, прервалъ его де Во: — что объ этомъ-то и слдуетъ вамъ говорить. Я родился въ Лондон. Если вы не можете сказать ничего достоврнаго о поведеніи отца моего въ Лондон, то не о чемъ и толковать.

‘Будьте терпливы, прошу васъ, возразилъ цыганъ.— Я могу разсказать вамъ многое, хотя и желаю избавить васъ, сколько возможно, отъ подробностей жизни вашего отца въ Лондон. Дядя вашъ, лордъ Вильямъ Дьюри, былъ рдкій человкъ. Великодушный, добрый, незлопамятный, благородный, способный одушевляться до той степени, которую люди холодные называютъ глупостью, человколюбивый до слабости, по мннію людей безъ души и сердца. Онъ былъ непоколебимъ въ своихъ правилахъ, какъ этотъ дубъ, и горячее сердце увлекало его только къ доброму и справедливому. Получивши наслдство, онъ нсколько лтъ прожилъ холостымъ, и вообще предполагали, что онъ никогда не намренъ жениться. Но знавшіе его лучше были уврены, что если случай сведетъ его съ достойною женщиной, полной такихъ же чувствъ, какъ и онъ, съ такимъ же благороднымъ образомъ мыслей, то онъ не только предложитъ ей руку, но и будетъ любить ее, какъ рдко любятъ на этомъ свт женщину, посвятитъ ей всю свою жизнь, сосредоточитъ на ней весь пылъ своего сердца. И онъ нашелъ такую женщину, полную благородныхъ чувствъ, прекрасную собою, образованную, равную ему по званію и состоянію. Онъ постарался овладть ея свободнымъ еще сердцемъ, и качества, пробудившія въ немъ любовь, плнили и предметъ его любви. Онъ женился и былъ счастливъ, какъ нельзя счастливе. Онъ былъ не только счастливъ, онъ былъ доволенъ! Супруга его дома оказалась лучше, нежели онъ ожидалъ, и ему нечего было желать больше. Вс его мысли, вс чувства обратились къ ней, его доброта, благотворительность, человколюбіе удвоились,— но въ сравненіи съ его любовью они были ничто. Полтора года онъ былъ счастливъ, какъ только можетъ быть счастливъ человкъ. Но вдругъ все измнилось. Жена подарила его дочерью, говорятъ, такою же прекрасной, какъ сама, и доброй, какъ отецъ, но прежде нежели пробудившіяся умственныя способности дитяти могли увеличить счастье родителей или утшить отца въ минуты скорби, мать ея заболла и черезъ пять дней умерла’.

Цыганъ замолчалъ и, казалось, глубоко вздохнулъ, вспоминая прошедшее. Де Во, интересовавшійся всмъ, что касалось до Маріанны, столько же, какъ и своими личными длами, съ нетерпніемъ ждалъ продолженія разсказа. Исторія эта была ему извстна, но теперь онъ услышалъ ее въ новомъ свт. Минуты черезъ дв цыганъ продолжалъ:

‘Какъ измнился онъ посл этого событія! Свтъ былъ забытъ. Онъ какъ-будто внезапно ослпъ, окружавшая его красота смнилась тьмою. По нскольку часовъ сряду бродилъ онъ на кон одинъ, даже безъ слуги. Встрчая друзей, онъ прозжалъ мимо ихъ какъ чужой, и если они съ нимъ заговаривали, онъ съ трудомъ ихъ узнавалъ. Онъ забылъ вс удовольствія, оставилъ вс занятія и жилъ на свт какъ-будто не тутъ его мсто. Такъ прошло мсяца два. Однажды по-утру онъ выхалъ, по-своему обыкновенію, одинъ, онъ рдко говорилъ, куда онъ детъ, но въ этотъ разъ объявилъ, что детъ въ городъ. Знали, что при немъ значительная сумма денегъ, прозжая мимо дома сестры своей, мистриссъ Фальклендъ (онъ жилъ постоянно въ Димден), онъ остановился тамъ на нсколько минутъ’.

— Вы знаете, кажется, подробности такъ обстоятельно, какъ-будто слдили за нимъ, замтилъ де Во, когда цыганъ на минуту остановился.

‘Да, отвчалъ Фарольдъ: — и вы узнаете, какъ я все это узналъ. Мужъ мистриссъ Фальклендъ, благородный, прямой человкъ,— онъ былъ тогда еще въ-живыхъ,— проводилъ его пшкомъ до конца деревни и простился. Лордъ Дьюри похалъ дальше одинъ. Его видли нсколько мальчиковъ, игравшихъ вонъ на томъ пол — видите — съ полмили отъ деревни. Но посл этого никто его не видлъ, и онъ не возвращался домой. Слуги, любившіе его, встревожились и дали знать объ этомъ мистриссъ Фальклендъ, она послала отъискивать его въ город и окрестныхъ деревняхъ. Но лорда Дьюри нигд не видли. Вечеръ прошелъ въ томительномъ ожиданіи, настала ночь, и жители Морлей-гоуза собирались уже лечь спать, какъ вдругъ явился къ мистеру Фалькленду посланный отъ судьи Ардена съ извстіемъ, что цыганъ,— замтьте это,— что цыганъ, арестованный за побои, нанесенные на-канун одному крестьянину, объявилъ добровольно, что сегодня въ десять часовъ утра видлъ, какъ лордъ Дьюри былъ убитъ вотъ тамъ, внизу. Мистеръ Фальклендъ въ ту же минуту слъ на коня и поскакалъ къ Ардену, они ршили немедленно дать знать объ этомъ вашему отцу и до его прізда не допрашивать цыгана ни о чемъ, кром мста, гд можно найти тло лорда Дьюри. Цыганъ сказалъ, что тло найдутъ въ рк, что въ тростник на берегу найдется его шляпа, а лошадь, вроятно, въ ближнемъ лсу или въ пол. Тотчасъ же приступили къ розъиску, и кое-что изъ показаній цыгана оправдалось. Въ тростник найдена прострленная, окровавленная шляпа, а лошадь паслась на другомъ берегу, мили за четыре. Курьеръ скакалъ между тмъ день и ночь въ Лондонъ и, пріхавши, засталъ брата убитаго въ театр. Печальная всть поразила его очень сильно, онъ тотчасъ же пріхалъ сюда съ нкоимъ Вильямомъ Рейдеромъ, человкомъ, говорятъ, очень добрымъ, но страшнымъ игрокомъ, проигравшимъ все свое состояніе. Когда новый лордъ прибылъ, ему представили цыгана. Вотъ въ чемъ состояло его показаніе: крестьянинъ, котораго онъ приколотилъ, оскорбилъ цыганку, и цыганъ наказалъ его за это. Онъ оставилъ его на мст за-мертво и разсудилъ не возвращаться въ таборъ, потому-что если крестьянинъ умретъ, такъ это надлаетъ имъ много хлопотъ. Онъ укрылся въ лсу и утромъ того дня, когда совершено убійство, лежалъ въ тни деревъ, вонъ тамъ, на той вершин. Тамъ провелъ онъ, по его словамъ, все утро, крестьяне ходятъ обыкновенно кратчайшей дорогой, черезъ гору, но онъ не видалъ никого. Часовъ въ девять показался человкъ верхомъ и укрылся съ лошадью подъ двумя старыми вязами, шаговъ за пятьсотъ туда дальше, къ рк. Цыганъ лежалъ смирно, желая узнать, что будетъ дальше, черезъ четверть часа послышался топотъ быстро бгущей лошади, и лордъ Дьюри обогнулъ мысъ. Цыганъ говоритъ, что хотлъ выскочить и предостеречь его: сердце говорило ему, что тутъ что-то неладно. Но въ эту самую минуту всадникъ выхалъ изъ-подъ деревъ и очень спокойно вступилъ въ разговоръ съ лордомъ Дьюри, продолжая хать съ нимъ рядомъ. Потомъ разговоръ ихъ сдлался, казалось, живе и превратился въ споръ. Лордъ Дьюри пришпорилъ лошадь, но другой, продолжая хать съ нимъ рядомъ, выхватилъ вдругъ пистолетъ и выстрлилъ ему въ голову. Въ ту минуту, когда лордъ падалъ изъ сдла, лошадь, испугавшись, бросилась въ рку, онъ, запутавшись въ стременахъ, пошелъ въ воду, а шляпа его упала въ тростникъ. Неизвстный смотрлъ ему въ слдъ съ минуту, но прежде, нежели лошадь убитаго выплыла на противоположный берегъ, убійца пустился вскачь по дорог, но на поворот встртилъ другого всадника. Цыганъ видлъ, какъ пожали они другъ другу руки, но они не остановились для разговора: второй поворотилъ свою лошадь въ ту же сторону, куда халъ первый, и они ускакали какъ молнія. Цыганъ бросился въ воду, въ надежд вытащить тло, освободившееся отъ стремянъ, но тла не отъискалось, усталый, онъ воротился въ лсъ.

‘Мистеръ Арденъ сказалъ, что исторія эта очень невроятна, но спросилъ цыгана, можетъ ли онъ узнать убійцу. Цыганъ отвчалъ, что узнаетъ его, если увидитъ, и готовъ присягнуть, если ему представятъ убійцу. Тогда мистеръ Арденъ объявилъ, что, по его мннію, лучше всего немедленно отдать цыгана подъ судъ за другія его преступленія, показаніе же свое онъ можетъ сдлать, когда его потребуютъ. Между тмъ молодой человкъ, прибитый цыганомъ, оправлялся съ каждымъ часомъ и сознался, что заслужилъ побои, добрый чиновникъ не могъ найти никакого предлога къ заключенію цыгана въ темницу и вздумалъ-было опираться на то, что онъ бродяга, но его не допустилъ до этого лордъ Дьюри, новый лордъ Дьюри. Онъ сказалъ, ласково глядя на цыгана, что жестоко было бы лишить свободы человка за то, что онъ добровольно сдлалъ важное показаніе, и что кром того онъ знаетъ этого цыгана, воспитаннаго отчасти въ дом его отца, съ хорошей стороны. Мистеръ Арденъ высказалъ мысль, что, можетъ быть, самъ цыганъ убилъ лорда, лордъ Дьюри возразилъ, что это вздоръ, но упрямый чиновникъ все-таки продержалъ цыгана подъ стражею до тхъ поръ, пока слды отъ конскихъ копытъ и многія другія вещи не доказали, что онъ сказалъ правду. Лордъ Дьюри и серъ Вильямъ Рейдеръ обходились съ нимъ, между тмъ, очень ласково и заботились, чтобы онъ ни въ чемъ не терплъ недостатка. Наконецъ его освободили, и онъ возвратился въ свой таборъ, давши общаніе явиться по первому требованію. Никто не сомнвался, что онъ сдержитъ слово: вс знали, что онъ выросъ вмст съ убитымъ и очень его побилъ. Нечего вамъ говорить, что цыганъ этотъ былъ я.

‘Отецъ вашъ — продолжалъ Фарольдъ — принялъ титло лорда и вступилъ во владніе помстьями брата. Нашли духовное завщаніе покойнаго, и никто не удивился, что въ немъ ни слова не упоминалось о брат, всему свту было извстно, что они между собою не ладили. Опека надъ дочерью покойного, миссъ де Во, и богатымъ наслдствомъ, доставшимся ей отъ матери, была поручена мистриссъ Фальклендъ, ея мужу и еще одному дальнему родственнику.

‘Убитый не забылъ въ своемъ завщаніи ни одного слуги, ни одного пріятеля, ни одного знакомаго. Только о брат не было ни слова. Вс удивились поэтому, когда братъ его великодушно отказался въ пользу своей племянницы отъ многаго, что по закону доставалось наслднику мужескаго пола, и устроилъ свои дла съ нею, что касается до имнія, съ безпримрною щедростью. Устроивши вс дла и удержавши при себ часть прислуги покойнаго, онъ приказалъ привести въ порядокъ Дьюри Галль, ему не хотлось жить вблизи того мста, гд убитъ былъ братъ. Туда-то, покончивши дла свои въ Лондон, пріхалъ онъ съ мальчикомъ лтъ семи, своимъ единственнымъ сыномъ, предполагаемымъ наслдникомъ его имнія’.

— А мать моя? спросилъ Эдвардъ, поднявши голову, которую склонилъ на руки, слушая разсказъ цыгана. Его волновали странныя, неопредленныя ощущенія. Исторія объ убіеніи его дяди съ самого дтства наводила на него ужасъ, онъ слышалъ ее, и довольно часто, но ни разу съ такими подробностями, извстными только очевидцу, который готовился, казалось, связать ее съ тмъ, что сказалъ о его сомнительномъ положеніи. Съ каждымъ словомъ ожидалъ онъ, что цыганъ откроетъ ему что-то ужасное, и это его сильно тревожило, имя Вильяма Рейдера, который былъ, казалось, въ то время очень близокъ съ его отцомъ, но посл того, очевидно, сдлался предметомъ его ненависти, придало его ожиданіямъ какой-то таинственный ужасъ. Что все это значитъ? къ чему все это ведетъ? чмъ все это кои чится? Эти вопросы мучили его во время разсказа цыгана. Ему даже стало какъ-будто легче, когда послднія слова цыгана обратили его мысли отъ новаго, ужаснаго предмета къ его первоначальной догадк и подозрнію.

— А мать моя? сказалъ онъ.

— О ней я знаю немногое, отвчалъ Фарольдъ, по-видимому съ нкоторымъ изумленіемъ: — она была испанка и вышла за вашего отца тайно, нарушивши обтъ монашества.

— Такъ они были обвнчаны! воскликнулъ де Во.

— Разумется, отвчалъ цыганъ: — никто въ этомъ и не сомнвается, хотя онъ всегда удалялъ ее отъ родныхъ и обходился съ нею дурно. Это была одна изъ причинъ его ссоры съ братомъ. Но ея уже не было въ-живыхъ, когда онъ вступилъ во владніе наслдствомъ брата. Дайте мн, однако же, досказать.

Де Во снова опустилъ голову на руки, снова все вокругъ него помутилось.

— Продолжайте, продолжайте, сказалъ онъ:— только, ради Бога, не мучьте меня неизвстностью.

— Я разсказалъ вамъ исторію вашего семейства, такъ, какъ она извстна свту, и какъ вы, вроятно, ее уже слышали. Картина мрачная и невеселая, но въ ней есть мста еще мрачне, и, прежде нежели вы на нихъ взгляните, соберитесь съ духомъ, молодой человкъ, вы честны и благородны, и разсказъ мой сокрушитъ ваше сердце.

Де Во махнулъ рукой въ знакъ того, чтобы онъ продолжалъ, и цыганъ сказалъ:

‘Вы слышали, какъ разсказываютъ эту исторію въ народ, послушайте, какъ знаетъ ее цыганъ. Дтство мое вамъ извстно, годъ и девять мсяцевъ воспитывался я вмст съ вашимъ отцомъ и дядею. Дядя вашъ меня любилъ,— отецъ не любилъ, но онъ не обижалъ меня — изъ гордости, и когда я сбросилъ оковы общества и возвратился къ своимъ, мы были съ нимъ друзья.

‘Я часто посщалъ вашего дядю, но посщенія мои становились все рже и рже, а презрніе къ золоченымъ палатамъ и наемнымъ слугамъ въ ливреяхъ все глубже и глубже. Впрочемъ, я находилъ тайное удовольствіе замчать и изучать поступки человка, котораго любилъ больше всхъ на свт. Нелюбовь моя къ изящнымъ жилищамъ и наглымъ лакеямъ превратилась въ ршительное отвращеніе, я не могъ заставить себя переступить черезъ порогъ Димденъ Галля, но часто встрчалъ вашего дядю въ парк и бесдовалъ съ нимъ подъ открытымъ небомъ. Возвратившись въ эту сторону посл двухлтняго отсутствія, я засталъ его въ сильномъ уныніи отъ утраты жены. Я искалъ случая съ нимъ повидаться, и въ это время одинъ изъ крестьянъ обидлъ бдную цыганку. Это вызвало меня на месть, я принужденъ былъ скрываться, ожидая результата. Я спрятался, какъ уже говорилъ вамъ, въ этомъ лсу. Все, что я объявилъ Ардену, была истина, но я сказалъ не все, что зналъ. Я видлъ, какъ всадникъ укрылся подъ вязами, я видлъ, какъ онъ съхался съ лордомъ Дьюри, я слышалъ, о чемъ они говорили, я видлъ, какъ похали они дальше, хотя мн и не снилось, чмъ это кончится, я видлъ, какъ онъ досталъ изъ-за пазухи пистолетъ, я видлъ, какъ онъ его поднялъ и выстрлилъ по лорду, и этотъ человкъ, выстрлившій по лорду Дьюри, былъ — его братъ’.

— Это ложь! воскликнулъ Эдвардъ, вскакивая и хватаясь за шпагу. Это ложь, черне самого ада!

— Это истина, ясне этихъ звздъ на неб, спокойно возразилъ цыганъ.

Послдовало долгое молчаніе. Фарольдъ стоялъ спокойно передъ сыномъ того, кого обвинилъ въ такомъ страшномъ преступленіи, а де Во смотрлъ на него такими глазами, въ которыхъ ясно выражалось убійственное впечатлніе всти.

— Хотите вы выслушать меня до конца? спросилъ наконецъ цыганъ.

— Да, отвчалъ де Во, снова садясь на дерево: — только не думайте ускользнуть отъ меня. Вы произнесли ужасное обвиненіе, и, какъ святъ Богъ, я заставлю васъ доказать его!

Онъ снова опустилъ голову на руки и устремилъ взоръ на цыгана, какъ-будто опасаясь, чтобы онъ не бжалъ.

— Я докажу вамъ, что сказалъ правду, отвчалъ цыганъ:— затмъ я и пригласилъ васъ сюда. Но будьте спокойне и выслушайте, какія обстоятельства могли довести его до такого ужаснаго поступка.

— Онъ его не длалъ! пробормоталъ де Во, но цыганъ продолжалъ, какъ-будго не слыша возраженія:

‘Я слышалъ вс эти подробности отъ человка, которому он хорошо были извстны. Эдвардъ де Во, младшій изъ двухъ братьевъ, былъ очень неумренъ въ жизни. Онъ рано постилъ другія страны, надлалъ тамъ шалостей и освоился съ пороками, которые стоятъ много денегъ. Мн не хотлось бы васъ огорчать, но я долженъ сказать, что онъ велъ сильную игру и моталъ, тогда-какъ мать ваша терпла крайнюю нужду. Отъ отца ему досталось немного, самъ онъ ничего не пріобрлъ и могъ бросать деньги единственно благодаря щедрости брата. Однако, требованій его не могла удовлетворить никакая щедрость. Лордъ Дьюри увщевалъ его и грозилъ ему, но напрасно, онъ общалъ сдлать для него многое, если онъ прідетъ въ деревню и будетъ лучше обходиться съ вашею матерью. Она умерла, и съ этой стороны поводъ къ несогласію былъ уничтоженъ. Но это сняло послднюю узду съ ея мужа. Онъ пустился въ игру сильне прежняго, все проигралъ, обратился къ брату, получилъ отказъ, и поставилъ на карту сумму, которой у него не было. Онъ проигралъ. Сэръ Вильямъ Рейдеръ, его короткій пріятель, обязался вмст съ нимъ внести эту сумму въ опредленный срокъ, но не задолго до его истеченія Рейдеръ нигд не могъ отыскать Эдварда де Во. Рейдеръ подумалъ, что онъ бжалъ, съ умысломъ оставить весь долгъ на его ше, узналъ, по какой дорог онъ отправился, и пустился за нимъ въ погоню. Онъ слдилъ за нимъ шагъ за шагомъ и настигъ его — въ минуту убійства брата. Ужаснувшись, но не успвши хорошенько обдумать, что онъ длаетъ, сэръ Вильямъ сдлался соучастникомъ въ преступленіи, давши слово хранить его въ-тайн. Они пришпорили лошадей и умчались въ Лондонъ разными проселочными дорогами такъ быстро, что невозможно почти было поврить, чтобы они были отъ него такъ далеко. Зная, что скоро за нимъ пришлютъ, наслдникъ убитаго лорда не забылъ, на всякій случай, показываться въ такихъ мстахъ въ Лондон, гд присутствіе его было бы замчено, и посланный засталъ его, какъ я уже вамъ сказалъ, въ театр. Что за адъ былъ у него въ душ, когда онъ смотрлъ на сценическія пошлости и шутки, не умю вамъ сказать’.

— Разсказъ вашъ хромаетъ, сказалъ де Во мрачно: — какъ могъ онъ знать, на какомъ именно мст застанетъ своего брата? Какъ могъ онъ….

— По этому письму, отвчалъ цыганъ, подавая Эдварду старый, но хорошо сохранившійся листъ бумаги, съ ясно означенными на немъ почтовыми отмтками.

— Я не могу читать при этомъ полусвт, сказалъ де Во, заглянувши въ бумагу: — въ чемъ она состоитъ?

— Я вамъ скажу, отвчалъ цыганъ, доставая кремень и огниво и вырубивши огня: — я вамъ скажу, хотя вы сейчасъ и сами будете въ состояніи прочесть его. Въ этомъ письм дядя вашъ увдомляетъ вашего отца, что у него нтъ въ настоящую минуту требуемой имъ суммы, но что если онъ явится въ полдень осьмнадцатаго мая (день-убійства) въ гостинницу города ***, то получитъ отъ него 5,000 фунтовъ, т.е. все, что онъ можетъ удлить ему, не стсняя себя ради чужихъ шалостей. Вотъ вамъ огонь, прибавилъ онъ, зажигая сухую лучинку.

Де Во прочелъ письмо. Содержаніе его было точь-въ-точь какъ разсказалъ цыганъ. Онъ узналъ почеркъ дяди, знакомый ему по другимъ бумагамъ. Оно было написано за четыре дня до его смерти, подписано его именемъ, запечатано его печатью и адресовано на имя его брата. По почтовымъ отмткамъ, было очевидно, что отецъ Эдварда его получилъ. Де Во не могъ сомнваться, но утопающій хватается за соломенку, и онъ надялся еще найти въ ужасномъ разсказ что-нибудь подозрительное. Онъ отдалъ письмо назадъ и, скрестивши на груди руки, просилъ цыгана продолжать. Брови его нахмурились, глаза устремились какъ-то неопредленно въ пространство, и мысль блуждала въ хаос мучительныхъ думъ.

‘По этому письму — продолжалъ цыганъ — онъ зналъ въ точности, когда братъ его отправится въ городъ ***, и привычки лорда были ему извстны такъ хорошо, что онъ легко могъ устроить все остальное. Но преступникъ никогда не бываетъ спокоенъ: самый хладнокровный и ршительный всегда оставляетъ за собою хоть какой-нибудь слдъ, но которому его можно найти. Дядя вашъ явился позже, нежели онъ его ожидалъ, и онъ досталъ изъ кармана это письмо, желая увриться, не опоздалъ ли онъ. Въ эту минуту послышался топотъ лошади лорда Дьюри, братъ его торопливо сунулъ письмо въ карманъ, но оно проскользнуло мимо. Онъ этого не замтилъ, но я замтилъ. Когда дло было сдлано, онъ посмотрлъ въ-слдъ плывущей лошади и видлъ, какъ тло убитаго, высвободившись изъ стремянъ, камнемъ пошло ко дну. Я увренъ,— это также врно, какъ то, что надъ нами есть небо,— въ ту минуту убійца готовъ былъ отдать и почести, и богатство, и самую жизнь, лишь бы воротить невозвратное. Онъ не могъ дольше выдержать этого зрлища, кольнулъ лошадь шпорами какъ бшеный и помчался назадъ по дорог. На самомъ поворот встртился онъ съ сэромъ Вильямомъ Рейдеромъ. Что онъ ему сказалъ, не знаю, но онъ пожалъ ему руку, и они ускакали. Душевная тревога прошла, однакоже, скоро: прежде нежели онъ возвратился сюда, онъ уже ршилъ, какъ себя вести. Онъ распросилъ посланнаго и узналъ отъ него о сдланномъ мною показаніи. Я сказалъ, что могу подъ присягой указать убійцу, но не указалъ его, изъ этого онъ заключилъ, что я или не узналъ его, или ршился не выдавать. Впрочемъ, ему больше ничего и не оставалось, какъ итти на встрчу опасности смло и ршительно. Онъ такъ и сдлалъ. Когда меня ввели въ судейскую комнату, я увидлъ, что онъ слегка поблднлъ и приложилъ къ губамъ палецъ, но такъ, что я могъ принять и не принять это за знакъ молчанія. Я повторилъ мое показаніе и даже въ точности описалъ наружность убійцы, но эти примты никогда ни къ чему не ведутъ, и никто не спросилъ меня, нтъ ли преступника между присутствующими’.

— А что бы вы сказали, если бы вамъ предложили этотъ вопросъ? спросилъ де Во.

— Не знаю, право, отвчалъ цыганъ: — думаю, впрочемъ, что я не указалъ бы на него. Что мн было пользы губить сына того, кто меня такъ любилъ? Онъ совершилъ страшное преступленіе, это правда,— но не я былъ мститель. Кром того я зналъ, что месть, вдесятеро жесточе людской, свирпствуетъ уже въ его сердц,— что его грызетъ змя раскаянья,— что его уже коснулся перстъ Всемогущаго мстителя за вс преступленія,— и что каждый часъ его остальной жизни будетъ предсмертною мукой. Нтъ, нтъ! Клянусь жизнью! Я не ненавидлъ, я жаллъ его. Ночью, посл допроса, дверь моей темницы отворилась, и вошелъ сэръ Вильямъ Рейдеръ, со свчею въ рук. У него было прекрасное сердце, хотя онъ и сбился съ прямого пути. Онъ всми силами старался смягчить стараго Ардена. Ко мн онъ пришелъ съ цлью развдать, что мн извстно и на сколько можно на меня положиться. Задача была трудная, и возьмись онъ за нее лукаво, какъ сдлалъ бы другой, онъ промахнулся бы. Онъ былъ, однако же, для этого слишкомъ встревоженъ. Онъ заговорилъ со мною ласково, и сказалъ, что лордъ Дьюри принимаетъ во мн живое участіе и постарается мн помочь: я отвчалъ ему прямо, что лучше пусть лордъ Дьюри заботится о себ, потому-что опасность грозитъ не мн, а ему. Тогда онъ сказалъ, что я очевидно знаю больше, нежели показалъ передъ судомъ, и что лордъ Дьюри за это очень мн обязанъ. ‘Не честите его чужимъ титломъ, отвчалъ я:— въ дворянской грамот ихъ сказано, что если кто-нибудь изъ членовъ фамиліи будетъ осужденъ закономъ какъ уголовный преступникъ, то онъ и дти его считаются мертвыми, линія ихъ прескшеюся, и права ихъ переходятъ къ ближайшему наслднику, какъ-будто ихъ вовсе не существуетъ на свт.’ Сэръ Вильямъ Рейдеръ отвчалъ, что это нейдетъ тутъ къ длу, потому-что пріятель его не обвиненъ и не будетъ обвиненъ судомъ ни въ какомъ преступленіи, но что если я согласенъ оставить королевство и не возвращаться сюда до тхъ поръ, пока не получу отъ него позволенія, то онъ дастъ мн тысячу фунтовъ сейчасъ же, и кром того пожизненную пенсію. Я сказалъ, что подумаю и дамъ отвтъ, когда получу свободу. Вскор потомъ меня выпустили. Сэръ Вильямъ отыскалъ меня, и мы условились, что я оставлю королество, и что онъ сойдется со мною въ гавани, гд и вручитъ мн деньги при моемъ отплытіи.

‘Прошло, однако же, довольно времени, пока я съ таборомъ прикочевалъ къ гавани, многіе изъ моихъ товарищей не хотли туда итти, не зная причины. Мы раздлились: одни пошли со мною, другіе своею дорогою. Я часто видлся съ сэромъ Вильямомъ Рейдеромъ, и когда я извстилъ его, что мы стали вблизи одной гавани въ Валлис, онъ немедленно явился въ таборъ. Тутъ онъ объявилъ мн, что и онъ намренъ отправиться въ Америку и провести остальную жизнь въ колоніяхъ. ‘Попробую, сказалъ онъ:— посвятить себя добрымъ дламъ и изгладить изъ памяти много проступковъ и одно великое преступленіе, въ которомъ я не былъ соучастникомъ, но которое помогъ утаить.’ На другой день посл его прізда лошадь его испугалась обезьяны, бывшей у насъ въ табор, и сбросила его съ сдла. Онъ переломилъ себ ключицу и нсколько реберъ, мы отнесли его въ палатку и начали за нимъ ухаживать. Я узналъ его короче и полюбилъ его, онъ выздоровлъ у насъ скоре, нежели выздоровлъ бы на рукахъ сотни докторовъ. Тутъ то я узналъ, какъ все случилось, онъ старался уврить себя и меня, что убійство было совершено въ минуту страсти, а не замышлено напередъ,— что пріятель его самъ не помнилъ, что онъ длаетъ. Когда онъ отправился въ Америку, я ухалъ въ Ирландію. Съ тхъ поръ я видлъ много другихъ странъ, жилъ въ Шотландіи, но въ Англію возвратился только три недли тому назадъ’.

Цыганъ замолчалъ. Де Во оставался въ томъ же положеніи: голова его склонилась почти до колнъ, глаза были закрыты руками. Онъ долго молчалъ, подавленный отчаяньемъ. Чего не далъ бы онъ теперь, чтобы оправдалось его подозрніе на-счетъ матери и уничтожилась вроятность вины отца! Подробности въ разсказ цыгана такъ между собою ладили, слова его подтверждались такими неопровержимыми фактами и такъ хорошо объясняли нкоторыя черты въ характер и поведеніи отца,— его мрачность, отчужденіе, раздражительность, волненіе при имени сэра Вильяма Рейдера,— что Эдвардъ могъ питать въ себ только пустую, безумную надежду, угасающую въ человк только съ его жизнью. Въ настоящую минуту вопросъ о достоврности разсказа замолкъ передъ другимъ, боле тягостнымъ вопросомъ: что же будетъ изъ него, изъ Эдварда де Во, если все это правда? Какъ взглянуть ему на родного отца? Какъ вести себя съ нимъ? Чтоему длать? Передъ нимъ явился образъ Маріанны, во всемъ блеск красоты, озаренной великодушнйшею любовью,— и онъ чувствовалъ, что она не можетъ принадлежать ему, что кровь отца ея полагаетъ между ними неразрушимую преграду, которой не устранятъ никакія усилія, никакія событія,— что онъ долженъ отказаться отъ нея въ ту самую минуту, когда благородный поступокъ ея превратилъ его страстную любовь почти въ обожаніе! И какъ ему отъ нея отказаться? какъ вести себя въ этомъ случа? онъ не могъ, онъ не имлъ права хоть однимъ словомъ указать на причину своего отреченія, онъ не могъ сообщить ей своей тайны, не могъ даже оплакать вмст съ нею свои погибшія надежды. Всюду видлъ онъ вокругъ себя ужасъ и уничтоженіе. Онъ не говорилъ, можно даже сказать, онъ не мыслилъ въ эти минуты, онъ былъ объятъ видніемъ невыразимаго бдствія. Онъ чувствовалъ, что счастье его рушилось навсегда, а между тмъ мозгъ его осаждали тысячи смутныхъ призраковъ и неясныхъ мыслей о будущемъ. Что ему длать? Онъ думалъ немедленно явиться къ отцу, сказать ему все и тутъ же лишить себя жизни, сбросить съ себя невыносимое бремя мыслей и ощущеніи, но вспомнилъ о томъ, что выстрадалъ уже его отецъ, вспомнилъ его мрачную задумчивость, его никогда неулыбающіяся уста, вспышки дикой, нетерпливой страсти, блдныя щеки, впалые глаза,— вс признаки раздираемаго угрызеніемъ совсти сердца и мысль о самоубійств смнилась скорбью сына. Онъ думалъ удалиться въ пустыни Америки, пристать къ какому-нибудь племени индйцевъ и скрыть свое имя и покрывшій его позоръ въ странахъ, куда не проникали еще европейцы, но его осиливала мысль о Маріанн, мысль вчной съ нею разлуки. Онъ не зналъ, куда ему обратиться, какъ ему дйствовать, все вокругъ было безнадежно. Долгое, ужасное молчаніе его разршилось наконецъ глубокимъ, горькимъ вздохомъ.

Цыгану стало его жаль. Посмотрвши на него нсколько минутъ, онъ сказалъ:

— Жалю отъ всего сердца, что огорчилъ васъ. Но не унывайте, молодой человкъ, на свт есть лекарство противъ всхъ несчастій.

Слова утшенія произнесенныя тми же устами, которыя на-вки разрушили его счастье, возмутили Эдварда до глубины души, и онъ воскликнулъ:

— Или все, что вы сказали, ложь, или вы должны знать, что утшеніе для меня невозможно. О какомъ лекарств вы говорите?

— О лекарств времени, отвчалъ цыганъ: — я знаю, по собственному опыту, что оно залечиваетъ глубочайшія раны.

Де Во посмотрлъ на него, какъ-будто хотлъ придавить его къ земл, но бдствіе бываетъ иногда такъ велико, что человкъ не можетъ ни понять его, ни поврить ему съ разу, и Эдвардъ отвчалъ,

— Я думаю, что вы меня обманули: тогда горе вамъ! Есть у васъ другія доказательства? гд они?

— Я не обманулъ васъ, молодой человкъ, возразилъ цыганъ: — и прощаю вамъ вашъ гнвъ.

— Но доказательство, доказательство! продолжалъ де Во:— есть у васъ еще доказательства!

— Есть, отвчалъ цыганъ: — и я представлю ихъ, хотя письма этого уже достаточно. Мн васъ жаль, но я прошу васъ, меня не обижать.

— Письмо вы могли украсть, гордо возразилъ де Во:— или найти черезъ нсколько лтъ.— Какія у васъ еще доказательства? представьте ихъ, и я поврю.

— Внутренно вы и теперь мн врите, сказалъ цыганъ.— Вотъ другое доказательство: я сказалъ, что убійца нсколько минутъ смотрлъ на свою жертву, и что душу его раздирало страшное раскаянье, а знаете ли, почему я въ этомъ увренъ? Когда выстрлъ былъ сдланъ и лордъ упалъ съ лошади, пистолетъ выпалъ изъ руки убійцы, и онъ остался недвижимъ какъ истуканъ, убійство превратило его, казалось, въ камень. Онъ не шевельнулъ ни однимъ членомъ, пока наконецъ не ринулся вдругъ прочь, какъ-будто за нимъ гонится цлый легіонъ демоновъ. Счастье для него, что пистолетъ и письмо попали въ руки человка, который тщательно ихъ скрылъ, найди ихъ другой, такъ отецъ вашъ умеръ бы на эшафот, уже лтъ двадцать тому назадъ. Вы требуете еще доказательствъ. Смотрите же! Вотъ этотъ пистолетъ, вы знаете гербъ младшихъ братьевъ вашей фамиліи и не можете доле сомнваться.

Де Во взялъ пистолетъ изъ рукъ цыгана. На рукоятк съ серебряною насчкою былъ вырзанъ его фамильный гербъ. Однажды онъ видлъ точь-въ-точь такой же пистолетъ, и притомъ только одинъ, въ рук отца, вошедши нечаянно въ его комнату. Отецъ торопливо спряталъ его въ ящикъ, поблднлъ и сдлалъ ему выговоръ, что онъ входить безъ спросу. Теперь де Во видлъ парный пистолетъ, послдній лучь надежды въ душ его угасъ, и, ударивши себя рукою въ грудь, онъ со стономъ, какъ сумасшедшій, упалъ на сырую землю.

ГЛАВА XIII.

Удивительно, что человкъ можетъ улыбаться: въ неизвстности судьбы его, въ атмосфер мрака и измнчивости, окружающей его существованіе, въ тучахъ опасностей, грозящихъ его спокойствію и жизни, и невидимо несущихся съ каждою минутою времени,— столько ужаснаго и непостижимаго, что человкъ похожъ на слпца среди битвы. Надежды и радости, самая жизнь его могутъ кончиться ежеминутно, неизвстно какъ и отчего, а онъ улыбается какъ на пиру.

И будь эта улыбка улыбкою вры и упованія на великое, всеблагое существо, взирающее на борьбу и готовящее награду, она была бы понятна. Но, увы! это случается, кажется, очень рдко.

Едва ли можетъ быть что-нибудь непріятне, какъ видть человка, которому долженъ сообщить ужасную всть, веселымъ, счастливомъ и наслаждающимся настоящею минутою, какъ-будто въ мір не было и не будетъ горя. Это ужасно! Это напоминаетъ намъ самимъ, что въ минуту высочайшаго счастья невидимыя силы готовятъ намъ, можетъ быть, глубочайшую скорбь. Въ этомъ есть что-то таинственное, въ ту самую минуту, когда мы въ сущности уже погибли, мы нердко предаемся шумному веселью, единственно потому, что слуха нашего еще не коснулось нсколько условныхъ звуковъ, непонятныхъ для жителя другой страны, но насъ низвергающихъ въ бездну отчаянія.

На третій день посл прізда Маннерса въ Морлей-гоузъ, онъ ожидалъ полученія писемъ, которыя извинятъ его отъздъ. Онъ всталъ рано, но сошелъ внизъ нсколько поздне обыкновеннаго. Проходя мимо концертной залы, дверь которой была полуотворена, онъ услышалъ звуки клавикордъ и чей-то веселый разговоръ. Пользуясь правомъ входить въ полурастворенныя двери, онъ вошелъ, и засталъ миссъ Фальклендъ весело разговаривающею съ Маріанной, которая стояла за ея стуломъ.

Он оглянулись на легкій визгъ двери, Изидора улыбнулась, но по лицу Маріанны разлился легкій румянецъ: она ждала, можетъ быть, вовсе не Маннерса, и потому-то именно сочла себя обязанной сказать ему что-нибудь пріятное.

— А Изидора только-что объ васъ говорила, сказала она, глядя на кузину, какъ-будто предоставляя ей досказать остальт мое.

— На этотъ случай есть поговорка, отвчалъ Маннерсъ улыбаясь.— Во всякомъ случа радуюсь, что обо мн говорятъ люди, которыхъ я столько уважаю. Можно узнать, что вы говорили?

— О, безъ сомннія, отвчала Изидора.— Де Во измнилъ вамъ, Маннерсъ: вчера вечеромъ онъ сказалъ мн, и даже не по секрету, что вы превосходно поете.

— Это клевета, возразилъ Маннерсъ: — и я во всякое время могу доказать мою невинность въ искусств пнія.

— Докажите сейчасъ, продолжала Изидора.— До завтрака еще цлыхъ полчаса, а нтъ, ничего несносне, какъ ждать такихъ вещей. Хотите спть что-нибудь?

— Помнится мн, отвчалъ Маннерсъ: — что суевріе налагаетъ какое-то наказаніе за пніе передъ завтракомъ. Впрочемъ, я готовъ рискнуть, если у васъ есть знакомыя мн ноты, грха аккомпанимента я не хочу взять на свою душу.

— Знаете вы вотъ это? или это? или это? спросила Изидора.

— Нтъ, отвчалъ Маннерсъ.— Но вотъ этотъ напвъ мн знакомъ, только я знаю на него другія слова, одной дамы съ замчательнымъ поэтическимъ дарованіемъ. Постараюсь вспомнить, хотя и жаль вырывать ихъ изъ драмы, въ которой они находятся, и прилаживать къ старому напву.

— О, это ничего, продолжала Изидора.— Ты будешь аккомпанировать, Маріанна, или я?… Извольте, я готова… Tempo какъ?

— Не слишкомъ скоро, прошу васъ, сказалъ Маннерсъ и проплъ пснь, слова которой теперь, безъ сомннія, уже затеряны.

— Я думаю, что я не устояла бы противъ этихъ стиховъ, хорошо проптыхъ, сказала Изидора,— хоть будь я самою гордою красавицей, которая когда-либо держала на своей рук сокола. А ты какъ, Маріанна?

— Я за себя не ручаюсь, отвчала Маріанна,— а только мн хотлось бы узнать остальное. Вы сказали, кажется, что это изъ драмы, нельзя ли ее достать?

— Едва ли, отвчалъ Маннерсъ.— Это сочиненіе одной дамы, и оно не было напечатано, по-крайней-мр сколько мн извстно.

— Все равно, разскажите намъ судьбу влюбленнаго, сказала Изидора.— Вы обязаны удовлетворить возбужденному любо. пытству.

— О, разумется онъ былъ счастливъ, отвчалъ Маннерсъ: — какъ бываютъ или должны-быть вс влюбленные.

— Скажите: истинно влюбленные, замтила Изидора: — и я съ вами соглашусь. Но если женщина захочетъ осчастливить, (какъ выражаетесь вы до сватьбы) всякаго, кто явится къ ней съ низкимъ поклономъ и спроситъ: ‘не угодно ли вамъ выйти за меня за-мужъ?’ какъ-будто приглашаетъ ее на менуэтъ, такъ ей было бы немало хлопотъ.

— Врю, отвчалъ Маннерсъ.— Что это звонокъ такъ громокъ? Звонитъ онъ каждый день такъ передъ завтракомъ? Вчера я его не слышалъ.

— Потому-что вы въ то время были заняты гаданіемъ, возразила миссъ Фальклендъ. Онъ звонитъ каждый день въ этотъ часъ, и если мистриссъ Фальклендъ нтъ еще въ столовой, такъ я должна налить чай, пойдемте.

Они ушли. Блестящій самоваръ былъ поставленъ на свое мсто, и Изидора начала приготовлять завтракъ. Дворецкій между тмъ ходилъ все взадъ и впередъ отъ одного стола къ другому, и посматривалъ то на двушекъ, то на Маннерса, то на каминъ. Наконецъ ему нечего было длать, и онъ принужденъ былъ удалиться.

— Джибсонъ смотритъ, какъ-будто у него на душ страшная тайна, сказала Изидора Маріанн.— Замтила ты, какъ онъ тутъ лавировалъ? Вы должны знать, Маннерсъ, что Джибсонъ у насъ особа привилегированная: онъ часто благоволитъ разсказывать намъ деревенскія тайны, несмотря на наше сопротивленіе.

— Жаль же, что онъ не благоволитъ къ вамъ сегодня, сказалъ Маннерсъ.— На свт немного вещей лучше хорошо разсказанной сельской исторіи.

— Кажется, вы ему помшали, замтила миссъ Фальклендъ.— У него свои понятія о приличіи, и гость можетъ всегда быть увренъ въ его уваженіи. Но, судя по его лицу, я думаю, что онъ разршился бы и при васъ, если бы только къ нему обратились хоть съ однимъ словомъ. Мн стоило только сказать: ‘Джибсонъ, принеси еще масла’, и онъ сейчасъ бы отвчалъ: ‘да, вотъ я вамъ разскажу: ‘сестра мужа дочери нашего садовника….’ и такъ дале, цлый часъ.

Маннерсъ не могъ удержаться отъ смху, и даже Маріанна улыбнулась выходк Изидоры. Но на лиц ея выражалось вмст съ тмъ и безпокойство, которое могъ уничтожить своимъ присутствіемъ только де Во. Но онъ еще не являлся.

Вошла мистриссъ Фальклендъ, и первымъ вопросомъ ея посл обыкновенныхъ привтствій было:

— А Эдварда еще нтъ? Неужели онъ такъ разлнился на войн?

Какъ разъ въ эту минуту вошелъ дворецкій съ блюдомъ куропатокъ, онъ остановился посреди комнаты и подхватилъ:

— Нтъ, мистеръ Эдвардъ не разлнился, а не пришелъ только потому, что вовсе не вставалъ.

— Не вставалъ! повторила мистриссъ Фальклендъ, не понимая истиннаго смысла его словъ.— Такъ пошли разбудить его, Джибсонъ. Что ты такъ блдна, Маріанна? Что съ тобою?

— Ничего, ничего, подхватилъ дворецкій, взявши на себя обязанность отвчать за всхъ.— Мистеръ де Во сегодня и не ложился, слуга его мн говорилъ. Постель какъ-будто сейчасъ послана, туфли стоятъ у креселъ, а шляпы, шпаги и плаща нтъ въ комнат.

— Не безпокойся, Маріанна, сказала Изидора, взявши ее за руку.— Все это пустяки. Пойдемъ лучше со мною, пусть матушка съ полковникомъ развдаютъ дло. Тебя это только растревожитъ.

— Нтъ, нтъ, я хочу слышать все, отвчала Маріанна спокойнымъ голосомъ, хотя блдность лица и говорила, что на душ у нея неспокойно.— Вы бы послали за слугою Эдварда, тетушка.

Слуга де Во, старый солдатъ, вошелъ и сталъ передъ бывшимъ тутъ обществомъ.

— Полковникъ Маннерсъ, будьте такъ добры…. сказала мистриссъ Фальклендъ.

— Да, да, извольте, отвчалъ онъ, совершенно понявши, что она хочетъ сказать.— Когда ты видлъ де Во въ послдній разъ, Вильямъ?

— Вчера ввечеру, въ двадцать минутъ двнадцатаго, отвчалъ Вильямъ.

— Собирался онъ лечь спать?

— Нтъ. Онъ веллъ подать себ шлафрокъ и туфли, но приказалъ мн уйти и сказалъ, что сядетъ писать.

Лицо Маріанны просвтлло, она вообразила себ, что де Во просидлъ, можетъ быть, за письмомъ до утра и потомъ отправился въ таборъ.

Маннерсъ продолжалъ:

— Въ какое время встали другіе слуги?

— Я и конюхъ въ пять часовъ, отвчалъ Вильямъ: — на самой зар. Проходя по коридору, я увидлъ, что дверь въ комнату мистера Эдварда отворена, и притворилъ ее тихонько.

— Лошади вс дома? спросилъ Маннерсъ.

— Вс.

— Что же ты нашелъ въ его комнат? спросила мистриссъ Фальклендъ.

— Ничего, видно только, что на постель никто не ложился. Халатъ и туфли онъ снялъ, и надлъ сапоги и сюртукъ, занавсъ, у одного окна былъ откинутъ, и окно растворепо.

— Въ такомъ случа онъ, разумется, ушелъ по-утру и скоро воротится, сказалъ Маннерсъ.— Прикажете еще что-нибудь спросить?

Мистриссъ Фальклендъ не сочла этого нужнымъ, и слуга былъ отпущенъ. Маннерсъ зналъ, что де Во очень будетъ досадно узнать, что отсутствіе его надлало пустой тревоги, и онъ сказалъ:

— Лучше всего не поднимать изъ-за этого шуму, хотя, признаюсь, мн странно, что де Во вышелъ такъ рано, никмъ незамеченный, и не ложился спать. Впрочемъ, миссъ де Во сказала, кажется, что онъ намренъ былъ выйтти рано по-утру.

— Да, отвчала Маріанна слегка покраснвши отъ замшательства и опасаясь, чтобы ей не пришлось открыть причины его отлучки. Онъ хотлъ пойти повидаться съ кмъ-то, отъ котораго вы доставили ему вчера письмо, полковникъ Маннерсъ.

Маннерсъ тоже не былъ спокоенъ на-счетъ своего друга. Но онъ видлъ, что Маріанна встревожена еще больше, и старался успокоить ее.

— О, если онъ пошелъ къ нему, сказалъ онъ: — такъ намъ совершенно нечего опасаться. Только онъ воротится, можетъ быть, не раньше, какъ часа черезъ два: онъ ушелъ далеко, и они должны переговорить о многомъ. Однако же, мистриссъ Фальклендъ, я просилъ бы васъ приказать позвать двушку, которая моетъ крыльцо: я спросилъ бы ее кое о чемъ.

— Извольте, отвчала мистриссъ Фальклендъ.— Позвоните.

Служанка явилась, держа въ рукахъ концы своего передника. Мистриссъ Фальклендъ предложила ей два-три неважныхъ вопроса, и потомъ Маннерсъ спросилъ е:

— А что, по-утрамъ теперь, кажется, морозъ?

— Да, отвчала служанка.— Сегодня все было бло, какъ-будто ночью шелъ снгъ.

— А не замтила ли ты на ступеняхъ слдовъ? спросилъ Маннерсъ.

— Нтъ.

— Наврное?

— Какже, наврное. Вдь я собственными руками ихъ мыла, я увидла бы, если бы были слды.

Ее отпустили. Она отвсила довольно граціозный поклонъ и удалилась.

— Онъ скоро воротится, сказалъ Маннерсъ, когда она вышла.— Во всякомъ случа, если онъ пошелъ къ тому, который прислалъ ему письмо, такъ онъ вн всякой опасности.

Мистриссъ Фальклендъ и дочь ея замтили, что Маннерсъ говоритъ о письм и писавшемъ его съ какою-то таинственностью, но он, разумется, не стали его распрашивать, а увреніе его въ безопасности Эдварда успокоило нсколько Маріанну. Завтракъ, какъ можно себ вообразить, былъ не веселъ, вс были обезпокоены гораздо больше нежели показывали, и каждая минута усиливала это безпокойство. При каждомъ звук шаговъ или отворяющихся дверей, сердце Маріанны вздрагивало, а Изидора невольно оглядывалась, но Эдвардъ не являлся, наконецъ прошло столько времени въ тщетномъ ожиданіи, что нельзя было не встревожиться.

Часы ударили одинадцать, и отсутствіе Эдварда напомнило мистриссъ Фальклендъ нкоторыя обстоятельства, сопровождавшія смерть ея брата. Изидора утратила всю свою веселость и молчала, но происходившаго въ груди Маріанны нельзя выразить словами. Маннерсъ, ощущенія котораго были, разумется, существенно отличны отъ чувствъ женщинъ, былъ обезпокоенъ отсутствіемъ своего друга сильне, нежели хотлъ себ въ томъ сознаться, и не зналъ, что ему длать. Ему хотлось пойти отъискивать Эдварда, и не хотлось итти слишкомъ рано, чтобы не надлать ложной тревоги, кром того онъ думалъ, что во время его отсутствія можетъ притти какая-нибудь всть, которая потребуетъ его присутствія въ Морлей-гоуз. Наконецъ онъ не могъ дольше сдерживать своего нетерпнія. Онъ позвонилъ и сказалъ, сколько могъ равнодушне:

— Я думаю, мн не помшаетъ пойти за Эдвардомъ. Миссъ де Во знаетъ, вроятно, въ какую сторону онъ отправился. Опасаться тутъ нечего, но мн хочется только-поскоре васъ успокоить.

— Да, подите, подите, сказала Маріанна, вскочивши съ своего мста и всплеснувши руками.— Извините, что я васъ утруждаю, но это насъ успокоитъ.

— Помилуйте, что за трудъ, если только это вамъ пріятно, отвчалъ Маннерсъ.— Позови моего слугу, прибавилъ онъ, обращаясь къ вошедшему дворецкому.

Слуга явился въ ту же минуту, безпокойство, царствующее въ гостиной, быстро сообщается прихожей: вс слуги въ Морлей-гоуз были на ногахъ, какъ гарнизонъ осажденной крпости.

— Осдлай мн сію минуту сраго, сказалъ ему Маннерсъ.

— Самъ ты садись на Амгерста, и чтобы Вильямъ былъ тоже готовъ хать со мною.

Слуга удалился.

— Я пойду одться и сейчасъ возвращусь сюда, сказалъ Маннерсъ.

Онъ оставилъ дамъ, тоскливо глядящихъ въ окна, и ушелъ въ свою комнату. Лошади еще не были осдланы, когда онъ уже воротился въ столовую.

— Три старые солдата, сказалъ онъ мистриссъ Фальклендъ: — дутъ отъискивать вашего племянника, и вы можете быть уврены, что они скоро привезутъ вамъ благопріятныя всти.

Въ это время дворецкій опять вошелъ въ комнату. Ужасъ изображался у него на лиц, и первое восклицаніе его: ‘ахъ, мистриссъ Фальклендъ!’ заставило Маріанну поблднть какъ полотно. Маннерсъ хотлъ бы остановить извстіе, очевидно дурное, но было уже поздно, дворецкій продолжалъ:

— Джонъ Гарвудъ, что живетъ по ту сторону мыса, пришелъ сказать, что сегодня ночью, часу въ первомъ, онъ слышалъ въ лсу выстрлы, и что тутъ, вроятно, не безъ грха.

Маріанна упала, какъ пораженная молніей. Вс бросились помогать ей. Маннерсъ помогъ отнести ее въ ея комнату, сдалъ ее тамъ на руки тетки и кузины и вышелъ распросить дворецкаго и Гарвуда, принесшаго роковое извстіе. Но изъ допроса оказалось, что любовь Джибсона къ ужасному преувеличила значеніе словъ Гарвуда.

Онъ, просто, слышалъ выстрлы и, предполагая, что кто-нибудь стрлялъ дичь, счелъ своею обязанностью увдомить объ этомъ мистриссъ Фальклендъ. Несмотря на это, Маннерсъ послалъ сказать, чтобы поспшили съ лошадьми, и, возвратившись въ столовую, написалъ мистриссъ Фальклендъ карандашемъ, что извстіе преувеличено. Въ эту минуту вошла Изидора и сказала ему, что Маріанн лучше.

Въ минуту скорби, опасности и страха люди забываютъ холодныя условія свта, Изидора подошла къ Маннерсу и взяла его за руку, какъ-будто знала его съ самого дтства. Въ серьзномъ взгляд ея свтилось что-то неотразимо-нжное.

— Полковникъ, сказала она: — эта неизвстность ужасна, особенно для насъ, женщинъ: мы плохо знаемъ свтъ, и потому не можемъ судить, основателенъ ли шипъ страхъ, или нтъ. Я видла, что вы удерживали себя въ присутствіи Маріанны, но мн, если вы питаете какую-нибудь дружбу къ женщин, которую знаете такъ недавно, скажите мн, что вы думаете? Имемъ мы причины опасаться?

— Въ вашемъ семейств, отвчалъ Маннерсъ: — узналъ я, какъ скоро можно привязаться къ людямъ, достойнымъ уваженія и дружбы. Но что касается до Эдварда, то я не вижу причинъ опасаться на-счетъ его отсутствія.

— Нтъ, нтъ, Маннерсъ, продолжала Изидора: — я не поврю вашей дружб, если вы успокоиваете меня пустою надеждой. Въ глазахъ вашихъ я вижу безпокойство, котораго не было бы, если бы де Во былъ въ безопасности.

— Поврьте, миссъ Фальклендъ, отвчалъ онъ съ улыбкою, вовсе невеселою: — поврьте, я уважаю васъ слишкомъ глубоко и не захочу васъ обманывать. Отсутствіе де Во, конечно, странно. Странно, что онъ не ложился. Но что касается до слышанныхъ въ лсу выстрловъ, то это, конечно, кто-нибудь охотился за дичью, и я не вижу никакого повода думать, чтобы эти выстрлы состояли въ связи съ отсутствіемъ Эдварда.

Маннерсъ уврялъ ее въ своемъ уваженіи такъ торжественно, что щеки ея слегка покраснли и сердце забилось сильне, хотя онъ вовсе этого не желалъ. Это было одно изъ тхъ ощущеній, которыя шевелятъ иногда сердце такъ, что мы сами не знаемъ почему, какъ легкая рябь на вод отъ движенія воздуха, незамтнаго для зрителя на берегу. Впрочемъ, что бы ни вызвало этотъ румянецъ, онъ исчезъ въ ту же минуту, и Изидора отвчала:

— Всего больше смущаетъ насъ, можетъ быть, то, что мы помнимъ, какъ мой дядя, отецъ Маріанны, былъ убитъ недалеко отсюда, много лтъ тому назадъ. Извстіе о его смерти матушка получила совершенно неожиданно, точь-въ-точь какъ теперь Маріанна.

— Этимъ, я увренъ, и ограничиться сходство судьбы Эдварда съ судьбою его дяди, отвчалъ Маннерсъ.— Однако же, я не стану терять времени и постараюсь доставить вамъ врныя свднія. Я отъищу его, если бы даже это стоило мн жизни.

— Нтъ, я прошу васъ, берегите вашу жизнь, сказала Изидора.— Она, конечно, драгоцнна для многихъ, и ею недолжно рисковать.

— Она не драгоцнна ни для кого, сколько мн извстно, миссъ Фалькленсъ, отвчалъ Маннерсъ съ грустною улыбкой:— а для меня всмъ мене. Впрочемъ, я не шучу ею, потому-что считаю ее даромъ Божіимъ, который вправ отнять у меня только даровавшій его. Я не вижу никакой опасности постить цыганскій таборъ.

— Такъ вы туда дете искать Эдварда? спросила Изидора съ очевиднымъ удивленіемъ.— Боже мой! мн этого и въ голову не приходило.

— Письмо для передачи де Во получилъ я отъ цыгана, сказалъ Маннерсъ: — и могу вамъ прибавить, что, по впечатлнію, произведенному этимъ письмомъ, я могу заключить, что отъ цыганъ скоре всего можно узнать, гд Эдвардъ.

— Это очень странно, сказала Изидора.— Извстно вамъ содержаніе письма?

— Нтъ, отвчалъ Маннерсъ: — знаю только, что оно сильно поразило и встревожило Эдварда. Я получилъ его отъ цыгана, котораго, конечно, нельзя сравнить съ остальными, хотя я и нашелъ его въ обществ первйшихъ негодяевъ.

— Такъ ради Бога возьмите съ собою побольше людей, сказала Изидора: — васъ могутъ убить, и тогда….

— Нтъ, нтъ, я ничего не опасаюсь, отвчалъ Маннерсъ.— Да вотъ и лошадей уже подвели. Трое смлыхъ людей верхомъ на добрыхъ коняхъ могутъ поспорить съ цлымъ легіономъ цыганъ.

— Неужели просьбы мои будутъ напрасны? сказала Изидора, не въ шутку опасаясь за Маннерса и красня отъ сознанія, что боится за него, какъ не боялась еще ни за кого другого.— Подумайте, что будетъ съ нами, если мы лишимся вашей помощи въ такихъ обстоятельствахъ. Возьмите съ собою еще двухъ или трехъ.

— Для васъ, миссъ Фальклендъ, я готовъ бы сдлать и больше. Но выслушайте, почему я вамъ отказываю: я потеряю много времени, пока осдлаютъ еще нсколько лошадей. Во многихъ случаяхъ все зависитъ отъ поспшности, я и то потерялъ уже много времени, и увряю васъ, что съ такими людьми, какъ мои сопутники, ршительно нечего бояться. Прощайте, я увренъ, что скоро, очень скоро, явлюсь къ вамъ съ добрыми встями.

Онъ вышелъ и слъ на лошадь, Изидора возвратилась въ комнату Маріанны, которая легла въ постель, по приказанію деревенскаго аптекаря, предписавшаго ей успокоительное лекарство. Изидора сообщила своей матери шопотомъ все, что узнала отъ Маннерса, и, присвши къ окну, вперила взоръ свой на гребень горы, пока не увидла трехъ всадниковъ, възжающихъ по ея скату. Черезъ минуту они достигли вершины, пустили лошадей въ галопъ, нсколько минутъ рисовались на голубомъ неб и потомъ скрылись изъ виду на противоположной отлогости.

ГЛАВА XIV.

Мы должны теперь воротиться къ лицу, съ которымъ разстались на другой день посл прізда Эдварда въ Морлей-гоузъ.

Прекрасный міръ, въ которомъ мы живемъ, окружающіе насъ дары природы и способность неиспорченнаго человка довольствоваться даннымъ ему въ удлъ,— все это содлало бы нашу землю раемъ, если бы лукавый не снабдилъ насъ лстницами, ведущими къ паденію и бдствію. Первая ступень этихъ лстницъ наши страсти, за ними слдуютъ глупости, потомъ пороки, за пороками преступленія и наконецъ полная испорченность. Каждое преступленіе пораждаетъ много бдъ, он его законныя дти и терзаютъ не только своего отца, но и тысячи другихъ сердецъ. И это относится не только къ преступленіямъ въ большомъ размр, каждое мелкое преступленіе отдльнаго лица похоже на незамтное смя, изъ котораго произрастаетъ цлый лсъ, и никто не можетъ предвидть, къ какимъ гигантскимъ послдствіямъ поведетъ ничтожное начало. Никто не можетъ поручиться, что сдланная имъ ошибка не повергнетъ кого-нибудь въ отчаянье, никто не скажетъ, сколько душъ будетъ страдать за грхъ или необдуманность одной минуты.

Отецъ Эдварда де Во,— къ нему должны мы теперь возвратиться,— шелъ по обычной дорог отъ маленькихъ заблужденій къ великимъ преступленіямъ. Онъ надлалъ много шалостей, потворствовалъ своимъ страстямъ. Страсти переродились въ пороки, а пороки увлекли его къ поступкамъ, которые сначала казались ему невозможными для разумнаго творенія. Цыганъ не преувеличилъ въ своемъ разсказ его роли, хотя, впрочемъ, грудь лорда Дьюри скрывала въ себ тайны, которыя, конечно, не оправдывали и не смягчали его преступленія, потомучто такія дла не допускаютъ смягченія,— но которыя доказывали по-крайней-мр, что поступка его не сопровождали обстоятельства, увеличивающія его виновность. Подъ гнетомъ долга, котораго онъ не въ состояніи былъ уплатить, обманутый въ ожиданіи помощи отъ того, кто никогда ему въ ней не отказывалъ, мистеръ де Во выхалъ изъ Лондона въ отчаяніи, почти въ-безуміи. Закоснвши въ порокахъ, онъ забылъ почти вс христіанскія правила, внушенныя ему въ дтств, и въ немъ осталось такъ мало доблестнаго, что избавиться отъ стыда самоубійствомъ не показалось ему позорно и малодушно. Онъ ршился или достать у брата потребную сумму денегъ какими бы то ни было средствами, смотря по обстоятельствамъ минуты — угрозами, просьбами, убжденіемъ,— или тутъ же лишить себя жизни, чтобы избжать стыда встрчи съ кредиторами въ Лондон, и отчасти изъ желанія отравить жизнь брата горькими угрызеніями совсти за жестокій его отказъ.

Мы уже знаемъ, какое мсто избралъ онъ для исполненія этого плана, тутъ-то лукавый, не дававшій ему покоя за всю дорогу, удесятерилъ свои старанія натолкнуть его на черное дло. Мистеръ де Во видлъ передъ собою богатыя земли лорда, онъ видлъ, какъ улыбаются он надеждой, весь міръ, кром него, былъ, казалось, счастливъ, особенно братъ, несмотря на его недавнюю потерю, показался ему счастливцемъ, а врагъ спрашивалъ его между тмъ: справедливо ли, что братъ его владетъ этими землями потому только, что родился прежде него, тогда-какъ половина его имнія, принадлежи она ему, оградила бы его отъ пороковъ и бдствія?

Въ это время показался на дорог братъ его. Прежде всего мистеръ де Во началъ просить и убждать, потомъ, когда это не помогло, онъ прибгнулъ къ угрозамъ. Лордъ Дьюри отвтилъ ему упрекомъ, и онъ, въ минуту безумной горячности, навлекъ на главу свою проклятіе Каина.

Первымъ слдствіемъ убійства было страшное угрызеніе совсти, но скоро очнулось въ немъ чувство самохраненія, онъ вспомнилъ, что надо же воспользоваться тмъ, что куплено такъ дорого, и напрягъ къ этой цли вс силы своего духа. Онъ покорилъ своей вол вс ощущенія души и тла, и возвратившись въ Лондонъ съ такою поспшностью, что загналъ лошадь, пересилилъ въ себ усталость и страхъ и явился въ самый вечеръ своего прізда въ двухъ частныхъ домахъ и одномъ публичномъ собраніи, гд и былъ очень веселъ и развязенъ. Но когда все миновало, когда слдствіе было кончено, самъ онъ введенъ во владніе, люди, могшіе его выдать, удалены, тогда крпость духа, вызванная опасностью, исчезла, надежда на счастье безъ чистоты душевной лопнула какъ мыльный пузырь, и сердце его сдлалось жертвою безконечныхъ угрызеній совсти.

Зная, что ему часто придется видть дочь своего брата, онъ сначала длалъ надъ собой невроятныя усилія, но потомъ привычка уничтожила тяжелое впечатлніе этихъ встрчъ. Вмст съ тмъ, онъ, изъ остатка благороднаго чувства, старался искупить вину свою великодушнымъ и ласковымъ обращеніемъ съ дочерью убитаго.

Вотъ какіе факты руководили лорда въ его поведеніи послднія двадцать лтъ. Нсколько времени онъ притворялся веселымъ, хотя на душ у него было вовсе не весело, и являлся въ обществ, потерявшемъ для него всю свою привлекательность. Но червь въ глубин сердца не засыпалъ, и мало-по-малу новый лордъ удалился отъ свта, заключился въ великолпномъ уединеніи, забылъ, что такое улыбка, и изливалъ на другихъ жолчь, свирпствовавшую въ его собственной груди.

Но и страхъ терзалъ его душу. Онъ былъ храбръ физически, онъ не зналъ, что такое тлесный страхъ, но страхъ душевный совсмъ другое явленіе въ сложномъ существ, называемомъ человкомъ. Тлеснаго страданія и смерти онъ не боялся, но въ немъ еще оставались кое-какіе слды прежнихъ врованій, смутныя понятія о возмездіи за грхи, пробуждавшія въ немъ мысль, что страданія его будутъ, може, тъ быть, приняты вмсто раскаянья и заслужатъ ему прощеніе посл смерти. При обыкновенныхъ обстоятельствахъ, онъ не.чувствовалъ особеннаго страха даже передъ смертью. Но мучительная неизвстность положенія была для него пыткою. Онъ зналъ, что на свт есть еще два человка, которые могутъ покрыть его позоромъ и уничтожить, или если, благодаря его предосторожности, успхъ такой попытки для нихъ и сомнителенъ, то тмъ не мене честь его, богатство, санъ и самая жизнь очень непрочны, покамстъ другіе обладаютъ его тайной. Онъ видлъ, что живетъ въ золотомъ сн, могущемъ исчезнуть съ слдующей минутой.

Сначала, когда онъ могъ еще выдать цыгана за убійцу своего брата и уничтожить одного свидтеля своего преступленія, его удержали отъ этого дв причины. Онъ зналъ, что сэръ Вильямъ Рендеръ, случайный соучастникъ дла, человкъ слишкомъ благородный, не согласится на новое преступленіе для скрытія перваго, да и самъ онъ, надо отдать ему справедливость, ужасался этой мысли. Онъ не очерствлъ еще до такой степени. Онъ чувствовалъ, что на душ у него и то уже довольно крови.

Совсть говорила въ немъ тогда сильне страха, и не будь даже сэра Вильяма, онъ предпочелъ бы опасность новому преступленію.

Время измнило вс эти чувства. Онъ привыкъ къ угрызеніямъ совсти. Но къ страху сердце не привыкаетъ, и первою мыслью его, когда онъ, по прошествіи двадцати лтъ, опять встртилъ цыгана, было — погубить его. Читатель помнитъ, вроятно, разговоръ въ начал романа, гд Фарольдъ подробно разсказываетъ о свиданіи своемъ съ лордомъ Дьюри. Лордъ увидлъ изъ этого свиданія, что настала минута, когда онъ долженъ всми силами постараться уничтожить опасныхъ для него людей или на-всегда покориться своей участи. Тревожимый страхомъ, онъ принялъ, однако же, твердое намреніе раздавить враговъ, если только этого возможно достигнуть хитростью, богатствомъ, властью и смлостью.

Вотъ въ какомъ положеніи былъ онъ, когда неожиданно пріхалъ къ мистриссъ Фальклендъ и въ разговор съ Маннерсомъ нашелъ новыя причины опасеній. Но онъ пріхалъ туда не только повидаться съ сыномъ. Онъ узналъ, посл свиданія съ Фарольдомъ, что многочисленный таборъ цыганъ расположился недалеко отъ Морлейскаго лса, вроятно съ цлью поживиться дичью въ худо охраняемыхъ окрестныхъ помстьяхъ, и, заключивши изъ разговора съ Фарольдомъ, что Вильямъ Рейдеръ можетъ, посл его отказа, возвратиться въ Англію, поспшилъ въ домъ сестры, отстоявшій отъ его резиденціи на пять миль по дорог къ Димдену, лордъ хотлъ высмотрть средства къ уничтоженію свидтеля его преступленія прежде нежели воротится другой, только подозрвавшій его въ немъ.

Лордъ Дьюри не отступилъ бы теперь ни передъ какимъ средствомъ для достиженія своей цли, но не думайте, чтобы онъ ясно, спокойно и равнодушно предложилъ своему сердцу задачу — убить цыгана. Нтъ! злое начало слишкомъ хорошо знаетъ, какъ ужасны его внушенія, и не выказываетъ ихъ наголо, а прикрываетъ одеждой, довольно легкой, но достаточной для того, чтобы скрыть отталкивающее уродство. Лордъ Дьюри задумалъ,— по-крайней-мр въ такомъ вид представилъ онъ самъ себ это дло,— онъ задумалъ только поймать Фарольда съ его товарищами на какомъ-нибудь противозаконномъ поступк, который могъ бы послужить предлогомъ для удаленія ихъ изъ графства и вмст съ тмъ уничтожить всякое довріе къ ихъ показаніямъ, если они вздумаютъ обвинять его.

Онъ не сомнвался, что строгіе законы противъ браконьеровъ и самовольство цыганъ не замедлятъ доставить ему случай къ исполненію этого плана. Задача состояла въ томъ, чтобы открыть и доказать проступокъ довольно важный, оправдывающій строгую мру. Въ голов его мелькнула, можетъ быгъ, мысль, что во время поимки цыганъ можетъ случиться убійство: падетъ кто-нибудь изъ браконьеровъ или сторожей, тогда преступленіе будетъ уголовное и навсегда избавитъ его отъ нарушителя его покоя. Онъ думалъ объ этомъ, можетъ статься, не безъ удовольствія, но онъ не сознавался себ въ этомъ. ‘Нтъ, Боже сохрани! говорилъ онъ. Но если что случится, такъ я воспользуюсь случаемъ на-вки. замкнуть уста свидтеля несчастнаго случая.‘

Вотъ какія мысли шевелились въ голов лорда Дьюри, когда онъ халъ къ мистриссъ Фальклендъ въ день прізда своего сына. Он же зашевелились снова, какъ скоро затихло въ немъ волненіе страсти, съ которою онъ оставилъ домъ своей сестры,

‘Съ однимъ Рейдеромъ — думалъ онъ дорогою, дучи въ Димденъ — съ однимъ Рейдеромъ я легко управлюсь, лишь бы избавиться отъ его союзника. Рейдеръ человкъ простой, прямодушный и недалекій, только надо держать его подальше отъ Эдварда. Сынъ мой уже замтилъ, что тутъ что-то кроется, легкій намекъ можетъ пробудить въ немъ подозрнія, которыя я готовъ устранить цною моей жизни. Но Фарольдъ, вотъ о комъ надо позаботиться прежде всего, а потомъ уже запастись доказательствами, что во время смерти брата я былъ въ Лондон. Тогда они мн ничего не сдлаютъ, если вздумаютъ болтать.

Вслдъ затмъ онъ началъ обдумывать, какъ достигнуть второй цли. Но прежде нежели онъ усплъ ршиться на что-нибудь, ему отвсила глубокій поклонъ старуха, отворившая ворота въ Димденъ-паркъ, и онъ принужденъ былъ заняться другимъ.

Димденъ былъ любимымъ мстопребываніемъ его брата, здсь протекли дни его счастія, здсь жилъ онъ, любимый всми сосдями. Съ этимъ жилищемъ было связано много воспоминаній, тяжелыхъ для лорда, онъ посщалъ изрдка этотъ домъ и въ продолженіи послднихъ двадцати лтъ даже оставался въ немъ раза два на цлый день, но никогда не могъ поселиться въ немъ на-дольше. Теперь онъ нашелъ его въ запустніи, увеличивавшемъ непріятное впечатлніе воспоминаній. Домъ не былъ собственно раззоренъ, потому-что лордъ отпускалъ ежегодно значительную сумму на поддержаніе помстья и усадьбы, но смотрители были уврены, что онъ не станетъ поврять ихъ дйствій. Дороги и дорожки заросли травою, хотя кое-гд и замтны были лнивыя усилія скрыть работою двухъ часовъ небрежность многихъ дней. Деревья, спиленныя уже нсколько лтъ тому назадъ, гнили, лежа въ сырой трав, плетни, назначенные для удержанія дичи въ надлежащихъ предлахъ, обвалились, дорога, по которой халъ лордъ, была изрыта глубокими рытвинами, и старый домъ съ затворенными окнами и бездымными трубами глядлъ монументомъ запустнія и безлюдія. Лордъ Дьюри закусилъ губу и проворчалъ довольно громко: ‘это надо измнить. Негодяи не ожидали, чтобы я сюда заглянулъ, и ничего не длаютъ. Надо ихъ прогнать’.

Но тутъ онъ вспомнилъ о своемъ намреніи и почувствовалъ, что если онъ желаетъ вовлечь своихъ сторожей въ дло не совсмъ чистое, то не долженъ взыскивать съ нимъ за упущенія по служб. Это принужденіе было тяжело для такого надменнаго человка. Когда онъ подъзжалъ къ дому, окна и двери начали торопливо растворяться, въ доказательство, что пріздъ его замченъ, и такъ-какъ старые слуги, которымъ поручено было смотрть за порядкомъ въ дом, были для его предпріятія не нужны, то онъ и выместилъ на нихъ свое негодованіе. Потомъ онъ приказалъ позвать къ себ главнаго сторожа и началъ ходить, въ ожиданіи его, по печальнымъ комнатамъ, въ мрачномъ расположеніи духа. Наконецъ онъ потребовалъ перо и бумагу, они были отысканы не безъ труда, и онъ написалъ извстное намъ письмо къ Маріанн.

Явился главный сторожъ, смлый малый, съ лукавымъ лицомъ, но съ раболпной миной, которую онъ постарался сложить, узнавши, что лордъ изволитъ гнваться.

— Гарвей! сказалъ ему лордъ: — паркъ ужасно запущенъ. Это надо исправить. Надо поднять плетни и убрать деревья, да скажи Вильяму, что если я въ другой разъ увижу дорогу въ такомъ безпорядк, такъ сейчасъ же выгоню его вонъ, и… молчи, и слушай: мн надо поговорить съ тобою о дл по-важне этого. Ты чего дожидаешься, Джонъ?

— Я думалъ, не будетъ ли какого приказанія, отвчалъ старикъ, ходившій за Гарвеемъ.

— Нтъ, ступай и затвори дверь, возразилъ лордъ: — смотри, чтобы впредь было лучше, я по-крайней-мр каждый мсяцъ буду сюда навдываться и если опять застану въ дом такой безпорядокъ, такъ ты можешь убираться съ женой куда хочешь. Скажи мн, Гарвей, продолжалъ онъ, когда старикъ удалился съ низкимъ поклономъ: — что, много здсь браконьеровъ?

— Нтъ, отвчалъ сторожъ, и лицо его просіяло, когда онъ увидлъ, что буря прошла мимо — Въ послднее время объ этомъ мало было слышно, а вотъ разв теперь….

— Отчего же теперь? спросилъ лордъ Дьюри: — говорятъ, браконьерство вообще очень уменьшается, я этому радъ, отчего же ты думаешь, что оно опять пойдетъ въ ходъ?

— Пойдетъ ли въ ходъ, или нтъ, на-счетъ этого ничего не могу сказать, отвчалъ сторожъ: — а только, кажется, безъ него не обойдется. Время-то такое: ночи лунныя, полевая работа на исход….

Онъ замолчалъ, но лордъ желалъ услышать отъ него ее эти причины усиленія браконьерства, и увидлъ, что его надо натолкнуть на предметъ попроще.

— Вокругъ замка, говорятъ, много стрляютъ дичи, сказалъ онъ.— Вейсъ говорилъ мн, что въ лсу вчно шатается разнаго рода сволочь, цыгане, воры, мошенники.

— А, да, цыганъ довольно, особенно теперь, отвчалъ сторожъ.— Поэтому-то я и полагаю, что опять начнутъ пошаливать. Вотъ не дальше какъ вчера видлъ я ихъ въ Морлейскомъ лсу десятка два,— мошенникъ на мошенник! смерть не люблю я этого народа, я и сказалъ имъ это прямо въ глаза,— съ вашего позволенія.

Лордъ Дьюри увидлъ, что онъ попалъ въ настоящею колею. Но, опасаясь дать ему это замтить и возбудить подозрніе, онъ отвчалъ очень равнодушно:

— Ничего мудренаго, что они-то и воровали дичь около замка.

— Въ этомъ нтъ никакого сомннія, отвчалъ сторожъ: — еще вчерашней ночью они опять ходили на промыселъ: я собственными ушами слышалъ ружейный выстрлъ, ихъ-то я, правда, не сыскалъ, хоть и обшарилъ вс кусты, а выстрлъ слышалъ.

— Въ такомъ случа, сказалъ лордъ: — надобно бы постараться ихъ переловить и уличить. Когда-то они убили сторожа, недалеко отсюда, честные люди не въ безопасности, пока они шатаются по окрестностямъ.

— Точно, сказалъ сторожъ: — за убійствомъ у нихъ дло не станетъ. Они и меня чуть однажды не убили. Не мшало бы отъ нихъ избавиться.

— Да, мн самому этого хотлось бы, отвчалъ лордъ Дьюри торжественно.— Непріятно думать, что жизнь и имущество жителей въ опасности, единственно потому, что этимъ цыганамъ позволено шататься по королевству. Я далъ бы пятьдесять гиней тому, кто уличилъ бы ихъ въ такомъ дл, за которое ихъ выслали бы вонъ. Мои люди вчно отъ нихъ въ опасности.

— Вы очень щедры, отвчалъ сторожъ: — и если вы дйствительно общаете дать пятьдесять гиней, такъ я увренъ, что можно найти молодцовъ, которые помогутъ ихъ переловить.

— Но прежде всего надо имть возможность уличить ихъ въ вин, замтилъ лордъ.

— Да мало ли они тугъ напроказили! возразилъ сторожъ. Общайте только пятьдесятъ гиней, такъ охотниковъ много найдется.

Лордъ промолчалъ минуты дв и потомъ отвчалъ:

— Я вотъ что хотлъ сказать, Гарвей: пятьдесятъ гиней даю я тому, кто доставитъ случай потянуть ихъ къ суду, впрочемъ, я готовъ наградить всхъ, которые помогутъ схватить ихъ.— Такъ ты думаешь, они стрляли тутъ дичь? прибавилъ онъ посл краткаго молчанія.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ сторожъ, опасаясь, чтобы его не выбранили за плохой присмотръ: — за это я отвчаю,— здсь не стрляли.

— Жаль, сухо возразилъ лордъ Дьюри.

Сторожа это озадачило, но лордъ продолжалъ:

— Жаль, потому-что вотъ видишь ли, Гарвей, этотъ проступокъ былъ бы довольно важенъ, и мы могли бы избавиться отъ нихъ на-всегда. А за простое воровство, особенно на первый разъ, ихъ прогонятъ только на-время, а потомъ они вернутся зле прежняго.

— Это правда, отвчалъ сторожъ, смекнувшій, что лорду очень не-понутру цыгане, но приписавшій эту нелюбовь тмъ же причинамъ, которыя дйствовали бы и въ немъ, будь онъ на мст лорда, именно: гнву за вмшательство ихъ въ дла охоты и досад, что они перехитрили его зоркихъ сторожей. Дальше онъ не размышлялъ о побудительныхъ причинахъ цлей лорда, но, будучи самъ способенъ къ сильной ненависти, догадался, что онъ не будетъ очень разборчивъ на-счетъ средствъ къ осуществленію его желаній.

— Это правда, сказалъ онъ:— и, знаете ли, меня не удивитъ, если они въ одну лунную ночь вздумаютъ подстрлить жирнаго козла, я даже думаю, что ихъ нетрудно будетъ на это навести.

— Нтъ, нтъ, Гарвей, отвчалъ лордъ: — надо затвать дло, да оглядываться. Если узнаютъ, что ты ихъ научилъ, тебя пожалуй сошлютъ въ ссылку. Я, конечно, позабочусь, чтобы мои люди не остались въ убытк отъ своего усердія, но все-таки лучше не лзть въ петлю.

— На-счетъ петли не извольте безпокоиться, возразилъ сторожъ.— Я не проболтаюсь никому, кром васъ. Я знаю, какъ устроить это дльцо. Надо только отыскать молодцовъ, которые помогли бы переловить ихъ, а ужъ потомъ нетрудно будетъ выжить ихъ отсюда.

— Ты, кажется, что-то не жалуешь этихъ цыганъ, замтилъ лордъ Дьюри, улыбаясь.

— Мн ихъ жаловать? отвчалъ сторожъ.— Да за что? Я на нихъ ужь давно зубы точу, надо покончить съ ними старый счетъ. Одинъ изъ нихъ чуть меня не убилъ, когда я былъ еще молодъ, лтъ двадцать тому назадъ, зато, что я слишкомъ ухаживалъ за одной цыганкой. Я отомстилъ бы ему тогда же, да болзнь помшала: негодяй приколотилъ меня слишкомъ крпко, а я съ-дуру позволилъ ему уйти. Въ другой разъ такъ не отдлается.

— Но скажи пожалуйста, Гарвей, какимъ способомъ думамаешь ты узнать, гд и когда можно будетъ ихъ схватить?— вдь ихъ надо застать на дл, не забудь этого,— иначе не зачмъ и ловить. Знаешь ты кого-нибудь изъ нихъ лично?

— Я никого не знаю, а вотъ у насъ въ сел живетъ Гарри Сэксонъ, онъ много якшается съ такого рода людьми: такъ я научу его, чтобы онъ….

— Тс! тс! прервалъ его лордъ голосомъ, невыражавшимъ особеннаго неодобренія.— Не разсказывай мн, что ты хочешь сдлать, а скажи только, какимъ способомъ узнаешь ты, гд и когда ихъ схватить?

— Онъ скажетъ мн это, отвчалъ сторожъ.— Онъ славный малый, онъ мн въ этомъ не откажетъ.

— Что это за человкъ? чмъ онъ занимается? спросилъ лордъ.

— Продаетъ дичь лондонскимъ купцамъ, отвчалъ сторожъ, но, вдругъ вспомнивши, что сталъ на край пропасти, прибавилъ: — то есть, если кто-нибудь изъ сосднихъ помщиковъ прикажетъ застрлить козла, другого, такъ онъ ихъ покупаетъ и отсылаетъ въ Лондонъ. Слышалъ я, продолжалъ онъ, замтивши, что лордъ принимаетъ это какъ вещь самую обыкновенную: — слышалъ я, что онъ отсылаетъ иногда въ городъ и рябчиковъ, и фазановъ, и зайцевъ. А вообще хорошій человкъ, если знакомъ со сторожемъ, такъ никому не дастъ воровать дичи. Оттого-то у насъ ея и развелось такъ много. Здсь за ней присматриваютъ лучше, нежели гд бы то ни было.

Лордъ не сдлалъ на это никакого замчанія, но заключилъ мысленно, и не безъ основанія, что сторожъ его долженъ быть величайшій мошенникъ. Онъ не далъ ему, однако же, замтить этого ни словомъ, ни взглядомъ, ни жестомъ, но положилъ отпустить его, какъ-скоро онъ не будетъ ему нуженъ для поимки цыганъ.

Притворство, какъ и вс прочія искусства, удивительно шагнуло впередъ и усовершенствовалось со времени появленія первой мысли о немъ въ человческой голов. Нтъ никакого сомннія, что если человкъ хочетъ скрыть свое мнніе отъ другого, то первое, естественное побужденіе его — высказать противное, надо было много опытности, чтобы убдиться въ томъ, что дла этого рода должно вести хитре, т. е. если считаешь кого негодяемъ, то не высказывать на-голо, а только намекнуть, что считаешь его честнымъ человкомъ. Съ теченіемъ времени, когда искусство притворства усовершенствовалось еще боле, оказалось, что должно умть различать случаи, когда надо скрыть свое мнніе только легкимъ намекомъ на противоположное, и когда, возвращаясь къ первобытной, простой метод, высказывать совершенно не то, что думаешь, и обманывать простодушною вншностью.

Лордъ Дьюри избралъ послднее средство и заключилъ разговоръ свой со сторожемъ словами:

— Хорошо, Гарвей, хорошо! Ты, я думаю, честный малый. Вотъ теб десять гиней для найма людей, въ задатокъ, разумется. Если ты съумешь переловить этихъ цыганъ и уличить ихъ въ воровств, то можешь расчитывать на пятьдесятъ гиней и мою благодарность, кром того, что я заплачу за вс твои издержки bona fide.

Сторожъ поклонился низко, хотя и не зналъ, что такое bona fide. Лордъ пошелъ къ своей коляск. Старикъ и старуха, смотрвшіе за порядкомъ въ дом, шли за нимъ, обращаясь къ нему безпрестанно съ разными вопросами касательно своей должности, они знали свои обязанности очень хорошо, но распрашивали лорда только затмъ, чтобы намекнуть, будто небрежность съ ихъ стороны зависла оттого, что они не получили надлежащей инструкціи.

Лордъ отвчалъ имъ коротко и строго. Когда дверцы экипажа захлопнулись и коляска покатилась по дорог, онъ впалъ въ раздумье. Часть его плана пошла въ ходъ, но въ тоже время онъ сознавалъ глубоко и тяжело,— тмъ тяжеле, что старался заглушить это сознаніе,— сознавалъ, говорю я, что одно преступленіе влечетъ его ко многимъ другимъ.

Домъ, который онъ постилъ, и поля, по которымъ онъ прозжалъ, также сдлали свое впечатлніе. Они напомнили ему брата, когда-то предметъ его зависти, а теперь — раскаянья. Добродтель брата, его доброта и великодушіе, приходили ему на память горькимъ упрекомъ. Вс добрыя дла, казавшіяся ему пустяками, покамстъ въ немъ самомъ кипли страсти, получили въ глазахъ его страшное значеніе съ той минуты, когда собственная рука его поставила между нимъ и братомъ его неразрушимую преграду смерти. Видъ дома пробуждалъ въ его памяти все, что только могло усилить угрызенія совсти и раздуть неугасимый огонь въ его сердц до яростнаго пламени.

Здсь выросъ и былъ воспитанъ онъ самъ, на этой трав игралъ онъ, будучи еще невиннымъ ребенкомъ, сколько разъ сиживалъ онъ подъ этими деревьями съ покойнымъ, въ тихіе, ясные, теплые дни молодости! сколько разъ ходили они, обнявшись, въ часы отдыха, по тнистымъ аллеямъ этого парка, или садились подъ высокимъ дубомъ читать какую-нибудь веселую книгу! Все это было еще живо въ его памяти, многіе дни выступали отдльно и ясно изъ вереницы воспоминаній, какъ-будто еще не сдлались достояніемъ минувшаго. Онъ помнилъ даже чувства этихъ дней, помнилъ, какимъ восторгомъ бились ихъ сердца при разсказ о великодушномъ подвиг, о самопожертвованіи, о великой дружб, о смерти за отечество, а теперь, что сталось съ этими чувствами? Въ брат они уснули вмст съ жизнью, или, врне, озаряютъ его въ новой жизни, а въ немъ они перешли въ воспоминаніе, замерли въ душ за-живо. Сердце его не могло глумиться надъ этими воспоминаніями. Будь его проступки легче, достигни они только степени пороковъ, принадлежи они къ тому разряду событій, которыя эгоизмъ человка можетъ еще наряжать въ приличное платье или прикрывать такъ называемой философіей,— онъ посмялся бы, можетъ статься, надъ невинными днями, насильно воскресавшими въ его памяти, и разогналъ бы тяжелое чувство шутками и остротами. Но ужасный, невозвратный поступокъ его былъ такъ тяжелъ, что раздавилъ въ немъ вс пружины веселости, и дни дтской невинности, ласкавшіе его мыслью, что не всегда же былъ онъ низокъ и жестокъ, были еще самымъ отраднымъ изъ его воспоминаній. Его отравляло, однако же, угрызеніе совсти, тмъ боле ужасное, что сердце его еще не притерплось къ этой казни.

Онъ оттолкнулъ отъ себя мысль о прошедшемъ, она была для него тяжела, и настоящее-требовало его вниманія. Онъ ршился устранить часть опасности новымъ преступленіемъ, но ему слдовало разсмотрть свое положеніе со всхъ сторонъ, чтобы принять надлежащія мры противъ всхъ возможныхъ случаевъ. Тутъ опять нельзя было позавидовать его чувствамъ. Первое, что представилось его воображенію, была личная опасность, позоръ и всеобщее презрніе. Сдлаться предметомъ общей ненависти, явиться передъ лицомъ суда, итти на эшафотъ при кликахъ грубой черни, слышатъ эпитеты братоубійцы и злодя, испытать вс ужасы тюремнаго заключенія, допросовъ, процесса, приговора и казни, и явиться на тотъ свтъ запятнаннымъ кровью брата и другими преступленіями-вотъ что ожидало его впереди, если не удастся задуманный имъ планъ.

Не удивительно, что теперь онъ чувствовалъ, все это гораздо сильне, нежели тотчасъ посл убійства брата, хотя теперь, по прошествіи многихъ лтъ, положеніе его было, можетъ быть, не такъ опасно. Но тогда ему некогда было разсуждать. Опасность была слишкомъ близка, и воображеніе не могло разъигрываться надъ ея ужасами.

Онъ припалъ къ спинк коляски и, закрывши глаза, думалъ о прошедшемъ и будущемъ. Состояніе его было ужасно. Раскаянье, горькое, глубокое раскаянье, было въ эту минуту главнымъ его ощущеніемъ. Еслибы онъ увидлъ возможность избжать позора и смерти безъ новаго преступленія, онъ пожертвовалъ бы всмъ на свт для этой цли. Но не было другаго средства: онъ долженъ былъ уничтожить или себя, или тхъ, кого страшился,— то есть ему оставалось избрать одно изъ двухъ великихъ преступленій, но страхъ передъ безконечной будущностью не допустилъ его до мысли о самоубійств. Онъ не боялся собственно смерти, не разъ, въ минуты глубокаго унынія, онъ думалъ, что если бы кто-нибудь убилъ его также, какъ онъ убилъ брата, то это, вмст съ долгимъ раскаяньемъ, искупило бы, можетъ быть, его вину, но убить самого себя значило только удвоить ее. Въ этомъ положеніи онъ избралъ то преступленіе, казнь за которое казалась ему боле отдаленною.

Мы представили только блдную картину волновавшихъ его ощущеній. Тысячи оттнковъ ускользаютъ отъ пера, въ душ его совершаются тысячи внезапныхъ переходовъ, въ которыхъ трудно отдать отчетъ. Не думайте только, чтобы таково было обыкновенное состояніе духа лорда Дьюри, когда вншнія обстоятельства не вызывали въ душ его противорчій. Напротивъ того, онъ былъ твердъ и мужественъ въ своемъ отчаяньи. Раскаянье было господствующимъ въ немъ чувствомъ, но въ то же время онъ твердо отстаивалъ все купленное такою дорогою цною, и готовъ былъ защищаться до послдней крайности. Только когда воспоминаніе о дняхъ молодости трогало нжныя струны его сердца и пробуждало отъ сна боле благородные помыслы, буря налетала на жилище его духа и грозила снести его съ зыбкаго песчанаго фундамента. Это никогда, впрочемъ, не продолжалось долго, иначе оно довело бы его до безумія.

Дохавши до другого своего владнія, онъ ободрился, отогналъ сомннія, страхъ и нершительность, и воскресилъ въ себ дятельность, уже не разъ выручавшую его изъ бдъ.

— Ребячество! подумалъ онъ: — надо быть твердымъ! Ничего…. минута слабости, я не забудусь въ другой разъ.

Черезъ день онъ опять похалъ въ Димденъ, рано по-утру, и имлъ удовольствіе узнать отъ сторожа, что планъ о поимк цыганъ приводится мало-по-малу въ исполненіе. Впрочемъ, это его не успокоило: онъ чувствовалъ, что планъ этотъ не слишкомъ хорошо обдуманъ, и можетъ рушиться отъ тысячи неожиданныхъ обстоятельствъ. Цыгане могутъ остеречься, и во всякомъ случа невроятно, чтобы Фарольдъ принялъ участіе въ воровств. Если же схватятъ его товарищей, а онъ самъ останется на свобод, то естественнымъ слдствіемъ этого будетъ то, что онъ отомститъ ему доносомъ о его преступленіи. Такимъ образомъ замыселъ можетъ обратиться ему во вредъ. Но что было длать? Если бы онъ могъ прибавить еще одно кольцо къ цпи, которою хотлъ опутать цыгана, тогда жертва отъ него не ускользнула бы. Но какое же это кольцо? Этого вопроса онъ не могъ ршить, хотя и думалъ о немъ много, дучи обратно домой.

Подъзжая къ крыльцу, онъ замтилъ, что конюхъ его водитъ по двору верховую лошадь, очевидно пробжавшую дальную дорогу. Но такъ-какъ подобное явленіе было дло очень обыкновенное, и лошадь могла принадлежать какому-нибудь фермеру или путешественнику, изъ любопытства захавшему къ нему въ домъ, то онъ и не обратилъ на это особеннаго вниманія. Въ комнат ему доложили, что какой-то господинъ ждетъ его въ библіотек. Онъ слегка поблднлъ, сознаніе шаткости своего положенія смущало его при всякомъ неожиданномъ посщеніи, цль котораго была ему неизвстна. Онъ побранилъ слугу за то, что онъ принимаетъ постителей во время его отсутствія, и приказалъ, чтобы впредь этого не было.

Слуга отвчалъ въ свое оправданіе, что прізжій непремнно хочетъ его видть, и это разумется, не примирило лорда съ его пріздомъ. Но не выказывая своего волненія, онъ пошелъ тихими, мрными шагами въ библіотеку, растворилъ дверь и приблизился къ столу, ршившись не садиться и тмъ самымъ не дать и гостю повода ссть.

Фигура прізжаго стоитъ списанія. Это былъ человкъ годами пятью моложе лорда, худощавый, высокій, вертлявый, съ сверкающими, срыми, нсколько влажными глазами, отъ угловъ которыхъ расходилось лучами множество морщинъ. Лицо его было бло, какъ бываетъ оно у людей, ведущихъ разсянную, шумную, но впрочемъ трезвую жизнь. Во взгляд его было что-то острое, пронзающее, улыбка отзывалась подобострастіемъ, странно противорчившимъ наглому выраженію лица.

Платье на немъ было поношено и сшито не изъ дорогой матеріи, но покрой его былъ ловокъ и скрывалъ его древность и малоцнность. На гост былъ кафтанъ съ серебряными галунами, верховые кожаные штаны, шолковые чулки, выглядывавшіе только въ томъ мст, гд они примыкаютъ къ штанамъ, и пара тяжелыхъ сапоговъ, манжеты и жабо изъ кружевъ, которые можно штопать сколько угодно, украшали его руки и грудь.

Лордъ Дьюри смотрлъ на него такими глазами, въ которыхъ выражалось если не удивленіе при вид лица совершенно незнакомаго, то по-крайней-мр недоумніе. Прізжаго однако же трудно было смутить, пріемы настоящаго джентльмена сглаживали какъ-то наглость его осанки. Не будь онъ джентльменъ, не привыкни онъ къ обществу джентльменовъ, его безстыдство было бы невыносимо, но и теперь оно было очень непріятно, особенно для такого человка, какъ лордъ Дьюри. Прізжій тотчасъ же замтилъ, что лордъ не очень доволенъ его посщеніемъ, вышедши изъ-за стола, онъ поклонился и сказалъ ему:

— Я вижу, что время, протекшее отъ послдняго нашего свиданія, и заботы, сопряженныя съ высокимъ саномъ и богатствомъ, изгладили изъ вашей памяти лицо стариннаго пріятеля. Я долженъ, слдовательно, рекомендоваться: сэръ Роджеръ Миллингтонъ.

Лордъ отвчалъ ему гордымъ поклономъ и сказалъ:

— Я дйствительно былъ когда-то знакомъ съ сэромъ Роджеромъ Миллингтономъ, но современи нашего послдняго свиданія прошло, какъ вы справедливо замтили, столько времени, что я никакъ не ожидалъ ни внезапнаго возобновленія этого знакомства, ни посщенія вашего въ такое время, когда оно, можетъ быть, вовсе не-въ-пору.

— Очень радъ, продолжалъ гость, нисколько не смущаясь:— что вы помните по-крайней-мр о нашемъ знакомств, я могъ бы еще боле освжить его въ вашей памяти, показавши вамъ нсколько вашихъ же ко мн писемъ, изъ которымъ одни начинаются словами: ‘любезный другъ’, другіе: ‘любезный Миллингтонъ’, третьи: ‘Миллингтонъ’, и такъ дале, на разныя манеры, какими вамъ угодно было выражать вашу ко мн дружбу.

Лордъ Дьюри покраснлъ отъ стыда и гнва. Ради прежней дружбы онъ вовсе не былъ расположенъ принять сэра Роджера и теперь какъ пріятеля. Онъ не забылъ, что они были въ Лондон товарищами шалостей, но желалъ забыть прошедшее, также какъ сэръ Роджеръ старался припоминать его. Сэръ Роджеръ Миллингтонъ расчелъ вс шансы своей игры. Увидвши, что воспоминаніе о старинной дружб было для лорда непріятно, онъ понялъ, что вжливостью тутъ ничего не возьмешь, и ршился добиться до своей цли другимъ путемъ. Вотъ почему привелъ онъ съ такою дкою злостью нсколько выраженій изъ писемъ лорда и остался доволенъ, когда они вызвали краску на лицо его слушателя.

Отвтъ лорда, послдовавшій немедленно на эту выходку, пришелся, однако же, не совсмъ ему по вкусу. Лордъ тоже велъ свою игру недурно. Онъ скрылъ свой гнвъ и отвчалъ сэру Роджеру холодно и надменно:

— Вы припоминаете мн дни, которыхъ я стыжусь, сцены, которыми ни мн, ни вамъ не пристало гордиться, и выраженія, которыя я очень желалъ бы взять назадъ.

— Очень сожалю, что вы желаете невозможнаго, отвчалъ непоколебимый сэръ Роджеръ:— но если вамъ угодно будетъ взять на себя трудъ подумать минуту, другую, такъ я увренъ, что вы измните нсколько ваши мысли. Я могъ измниться не меньше лорда Дьюри, и въ такомъ случа вы не захотите оттолкнуть стараго пріятеля за то только, что онъ когда-то шелъ по одной съ вами дорог. Я слышалъ, что нашъ общій пріятель собирается, а можетъ быть уже и детъ изъ Америки въ Англію: я говорю о сэр Вильям Рейдер. Мн будетъ жаль сказать ему, что вы забываете старыхъ друзей. Подумайте объ этомъ.

— Мн не о чемъ тутъ думать, возразилъ лордъ:— и некогда терять время на пустые разговоры, которые ни къ чему не ведутъ. Имю честь пожелать вамъ добраго утра.

Сказавши это, лордъ простоялъ на мст минуты полторы, ожидая, что сэръ Роджеръ выйдетъ, но сэръ Роджеръ не трогался, и лордъ вышелъ изъ библіотеки съ сверкающими глазами, оставивши дверь за собою открытою.

Минуты дв сэръ Роджеръ былъ въ замшательств, но нужда и безстытство одержали верхъ.

— Нтъ, сказалъ онъ: — нтъ! Идя на приступъ, не должно отступать. Паду не хуже другихъ героевъ! Если мн не удастся стянуть съ него сотню-другую, такъ я погибъ. Нтъ, нтъ! не отступлю ни шагу назадъ!

Онъ бросился опять въ кресла, взялъ книгу и началъ читать.

ГЛАВА XV.

— Терпть наглости отъ этакого негодяя, и въ такое время! думалъ лордъ, идя поспшно къ себ въ кабинетъ. Это невыносимо! Я готовъ приказать этимъ негодяямъ лакеямъ, имвшимъ глупость впустить его, выгнать его вонъ плетьми. Они меня съ ума сведутъ.

Онъ топнулъ ногою, что всегда длалъ въ-сердцахъ, и сжалъ кулакъ, какъ-будто хотлъ ударить имъ по предмету своего негодованія. Но вдругъ, среди взрыву страсти, онъ впалъ въ глубокую думу и минуты три неподвижно простоялъ среди комнаты. Потомъ подошелъ онъ къ колокольчику и позвонилъ. Слуга, прислуживавшій исключительно въ кабинет, явился на зовъ скоре обыкновеннаго.

— Гость, котораго я оставилъ въ библіотек, ухалъ? спросилъ лордъ.

— Нтъ, отвчалъ лаконически слуга.

— Я обдаю сегодня въ парадной зал, продолжалъ лордъ. Скажи мистеру Скотту, чтобы столъ накрыли на два куверта, и чтобы кушанье было отличное.

Слуга поклонился и вышелъ. Лордъ, подождавши минуту, отворилъ дверь и пошелъ по галлере къ комнат, откуда могъ видть дверь библіотеки, въ которой оставилъ сэра Роджера. Здсь онъ опять остановился на нсколько минутъ, потомъ, поднявши голову, пошелъ спокойной, величественной поступью къ комнат, изъ которой четверть часа тому назадъ вышелъ въ такомъ гнв. Сэръ Роджеръ сидлъ на томъ же кресл и былъ глубоко погруженъ въ чтеніе. Онъ расположился гутъ, казалось, такъ спокойно, что лордъ Дьюри, совершенно противъ своего намренія, причины котораго мы скоро изложимъ, чуть не выбросилъ его за окно. Однакожь, онъ усплъ задавить въ себ это желаніе, и голосомъ, совершенно отличнымъ отъ того, которымъ говорилъ онъ четверть часа тому назадъ, но и довольно холоднымъ и гордымъ, чтобы переходъ не показался слишкомъ рзокъ, снова обратился къ своему гостю.

— Сэръ Роджеръ Миллингтонъ, сказалъ онъ:— я очень радъ, что вы еще не ухали. Я сожалю, что обошелся съ стариннымъ знакомымъ не совсмъ ласково, это случилось оттого, что вы пріхали въ такое время, когда я не только очень занятъ, но и раздраженъ разными обстоятельствами, заставившими меня забыть правила вжливости.

— А, дло идетъ на-ладъ! подумалъ сэръ Роджеръ. Иной дуракъ ушелъ бы, пожалуй, на моемъ мст, сгорвши отъ стыда. Великое дло знать, когда устоять, когда отступить!— Очень сожалю, сказалъ онъ вслухъ:— что пріхалъ н-ево-время, но я готовъ исправить мою ошибку и удалиться. Только прошу васъ назначить мн часъ, когда я могу переговорить съ вами завтра о важныхъ длахъ.

— Важныхъ для васъ или для меня, сэръ Роджеръ? спросилъ лордъ, насильно улыбаясь.— Упорство гостя пробудило въ немъ опасеніе, что дло, по которому онъ пріхалъ, можетъ непріятно касаться до него.

Если бы сэръ Роджеръ имлъ хоть какой-нибудь поводъ намкнуть, что дло касается лорда, онъ бы это сдлалъ, но дло касалось только его, и онъ разсудилъ, основываясь на хорошемъ расположеніи духа лорда, что лучше говорить откровенно.

— Дло это, сказалъ онъ:— важно для меня, я думаю, больше, нежели для васъ.

Отвтъ былъ удачный. Онъ не только успокоилъ лорда Дьюри, но и польстилъ его видамъ въ другихъ отношеніяхъ.

— Очень радъ это слышать, сэръ Роджеръ, сказалъ онъ. Сказать правду, такъ я и безъ того не знаю, куда дваться отъ своихъ длъ, и гораздо охотне поговорю о чужомъ. Останьтесь у меня, только прошу извинить меня на нсколько часовъ. Надюсь, что вы проведете у меня не одинъ день, я сейчасъ прикажу отвести вамъ комнату. Займитесь до вечера чмъ вамъ угодно. Если вы любите чтеніе такъ вотъ тутъ довольно книгъ, если вы, по-прежнему, любите охоту, такъ мой сторожъ покажетъ вамъ, гд водится дичь. Распоряжайтесь, прошу васъ, какъ дома. А меня прошу на нсколько часовъ извинить.

— Благодарю васъ, отвчалъ сэръ Роджеръ съ низкимъ поклономъ: — но….

— Да, понимаю, прервалъ его лордъ.— Вы пріхали верхомъ, и съ вами нтъ другого платья. Пожалуйста, оставьте церемоніи.

— Нельзя ли послать кого-нибудь въ Баргольмъ? сказалъ сэръ Роджеръ. Я оставилъ мой чемоданъ въ гостинниц.

— Разумется, разумется, отвчалъ лордъ, длаясь все ласкове и ласкове.— Я сейчасъ пошлю.

Онъ позвонилъ.

— Ричардъ! сказалъ онъ вошедшему слуг, — пошли сейчасъ верхового въ Баргольмъ за вещами сэра Роджера Миллингтона, въ гостинницу. Конюху прикажи присмотрть за лошадью сэра Роджера, и потомъ проводи его въ жолтую комнату. Ты будешь прислуживать сэру Роджеру: смотри, чтобы все было какъ слдуетъ…. Теперь, сэръ Роджеръ, прошу извинить меня на нсколько часовъ, я буду имть удовольствіе увидть васъ за обдомъ.

Сэръ Роджеръ низко поклонился. Лордъ ушелъ, и слуга, сказавши, ‘я возвращусь сію минуту проводить васъ въ комнату’, поспшилъ исполнить приказанія лорда.

Сэръ Роджеръ бросился въ кресла и подумалъ:

— Онъ, кажется, славный малый! Немножко горячъ, очень гордъ, но въ сущности лучше, нежели кажется. Что мудренаго, что эта послдняя карта, которую я держу еще въ рук, превратится вдругъ въ козыря. Вотъ было бы славно!’

Слуга возвратился и предложилъ проводить его въ его комнату. Сэръ Роджеръ всталъ и пошелъ за нимъ по анфилад великолпныхъ комнатъ, въ которыхъ золотые карнизы, штофныя матеріи, картины, шкафы, бронза, черепаха и мраморъ представляли самое блестящее убранство. Поднявшись по красивой лстниц въ слдующій этажъ и идя по коридорамъ, отдланнымъ не хуже другихъ комнатъ, онъ говорилъ въ полголоса: ‘что за великолпіе!’ Наконецъ онъ вошелъ въ просторную комнату съ жолтыми штофными занавсками, уставленную всмъ, что только было придумано роскошью того времени. Спросивши, не будетъ ли какихъ приказаніи, слуга вышелъ, и сэръ Роджеръ бросился на софу, думая: ‘что нужно ему отъ меня? А что-нибудь да нужно, это ясно. Все равно, тмъ лучше для меня. За деньги я готовъ на всякую услугу и, клянусь Юпитеромъ, не стану разбирать, чмъ тутъ кормятъ.’

Оставимъ сэра Роджера за разршеніемъ этого очень естественнаго для него вопроса, пойдмъ въ кабинетъ лорда и постараемся узнать причины внезапной и полной перемны въ его обращеніи съ гостемъ.

Вошедши въ комнату, лордъ заперъ за собою дверь на задвижку и подошелъ къ небольшому желзному ящику, прикрпленному къ полу и стн. Онъ отомкнулъ его ключемъ, висвшимъ у него на ше на толстой золотой цпочк, раскрылъ, сложилъ руки на груди, и смотрлъ на него съ минуту такими глазами, какъ-будто ему стоило большихъ усилій продолжать свое дло. Потомъ онъ досталъ изъ ящика большой, богато выложенный серебромъ пистолетъ, точь-въ-точь такой, какъ тотъ, который былъ данъ Фарольдомъ Эдварду, съ минуту держалъ онъ его въ рук, глядя въ сторону, въ окно, но не видя ровно ничего. Умъ его былъ занятъ въ это время такъ сильно, что связь между душою и ея слугами, тлесными чувствами, была прекращена. Глаза его не видли вншнихъ предметовъ, какъ-будто были ослплены молніей. Мысли его блуждали далеко — въ прошедшихъ годахъ и въ другомъ мст. Онъ положилъ пистолетъ возл себя на стулъ и проговорилъ тихо: ‘онъ не могъ не упасть въ воду, иначе его нашли бы вмст съ шляпою’.

Потомъ онъ началъ рыться въ бумагахъ и досталъ одну изъ нихъ. Онъ сложилъ все обратно въ ящикъ, возвратился къ столу, и началъ разсматривать бумагу, исписанную замтками и цыфрами, смыслъ которыхъ былъ доступенъ только для него. Для него содержаніе этой бумаги было, по-видимому, чрезвычайно важно, онъ перечитывалъ ее нсколько разъ и нсколько разъ погружался въ глубокую думу.

— Дло можно уладить, сказалъ онъ наконецъ.— Надо только обдумать хорошенько. Сэра Роджера опасаться нечего. За золото онъ всегда готовъ продать свою душу, и теперь, кажется, едва ли не нищій. Другіе ничего не могутъ ему дать. Я могу дать ему средства къ безбдной жизни и даже роскоши. Ничто не можетъ побудить его измнить мн, напротивъ того, егь собственная выгода требуетъ, чтобы онъ хранилъ мою таііну до конца жизни. Однако же, не надо отдаваться ему вполн въ руки. Пусть лучше онъ останется у меня въ рукахъ, нежели я у него. Лишь бы Фарольду замкнуть уста на-вки и опасность миновала, а для этого надо рискнуть чмъ-нибудь,— надо рискнуть многимъ.

Вотъ какія мысли ворочались въ ум лорда Дьюри. Онъ не ошибался на-счетъ личности сэра Роджера. Лучшимъ качествомъ этого человка была дерзость, или, лучше сказать, совершенное равнодушіе къ смерти и къ тому, что за нею слдуетъ. Кром того, онъ всегда готовъ былъ ограбить отца семейства и въ то же время раздлить пріобртенное такимъ образомъ со всякимъ нуждающимся. Черта эта проявлялась еще больше въ расточеніи денегъ съ такими же, какъ онъ, людьми безъ правилъ, онъ не считалъ безчестнымъ никакое средство пріобртать и проживать деньги.

Онъ происходилъ отъ хорошей фамиліи, съ молоду привыкъ къ хорошему обществу и, какъ военный человкъ, находился въ такомъ положеніи, которое должно бы было утвердить въ немъ, а не усыпить правила чести, сначала, во время войны, онъ отличался какъ солдатъ, но едва только заключенъ былъ миръ, какъ нсколько карточныхъ исторій заставили его выйти въ отставку. Аттестатъ его не былъ замаранъ, но съ этого времена онъ началъ нищать и падать во мнніи общества. Срачала онъ знался съ джентльменами и держалъ себя на одной, съ ними ног, онъ не отставалъ тогда отъ лорда Дьюри и своихъ знакомыхъ ни въ мотовств, ни въ шалостяхъ. Онъ часто выигрывалъ, и хотя поговаривали, что онъ не стсняется неопытностью или нетрезвымъ положеніемъ тхъ, кого обыгрывалъ, однако же, никто не отказывался отъ его роскошнаго угощенія. Иногда и проигрывалъ, раза два или три онъ проигралъ людямъ не столько храбрымъ, сколько богатымъ, и поквитался съ ними, говорятъ, тмъ, что отслужилъ имъ шпагою въ спорахъ, нердко встрчающихся въ разгульной жизни.

Все это подозрвали, но сэра Роджера не изгоняли за это изъ общества. Многіе знали, что найдутъ въ немъ человка всегда готоваго услужить, другіе не имли никакой охоты ссориться съ человкомъ, пользовавшимся большею славою въ Парк и за Монтэгъ-гоузомъ, двумя мстами, гд происходили обыкновенно дуэли, нежели въ Сентъ-Джемсъ-Стрит. Игра, впрочемъ, всегда раззорительна, сэръ Роджэръ Миллингтонъ бднлъ и терялъ репутацію все больше и больше. Хорошъ человкъ, котораго бдность длаетъ осмотрительне, но этого нельзя было сказать о сэр Роджер. Вс средства пріобртенія, которыя не вели въ Тибурнъ, казались ему честны. Наконецъ онъ дошелъ до-того, что готовъ былъ драться за кого и противъ кого угодно, за самую бездлицу. Этимъ способомъ, да еще при помощи бизстыдства, онъ поддерживалъ себя нсколько времени, пока, наконецъ, одинъ изъ его противниковъ, поумне прочихъ, не отказался скрестить шпаги съ шутомъ, отвчалъ на вызовъ сэра Роджера хлыстомъ и заставилъ его оставить кругъ своего прежняго знакомства.

Это случилось года за два до его прізда къ лорду Дьюри. Разсказать исторію этихъ двухъ лтъ было бы не поучительно. Наконецъ у него блеснула въ голов счастливая мысль, которую онъ и привелъ, какъ мы видли, тотчасъ же въ исполненіе. Онъ слъ на коня, уложилъ въ чемоданъ весь свой гардеробъ, взялъ съ собой всю свою казну: три гинеи и нсколько серебра, запасся письмами лорда и безстыдствомъ, и отправился попытаться, не удастся ли ему стянуть что-нибудь съ человка, у котораго въ старые годы онъ выигрывалъ немало денегъ.

Онъ пріхалъ къ лорду въ такое время, когда помощь человка, не очень разборчиваго на-счетъ присяги и опасности, очень могла ему пригодиться. При первой встрч лордъ Дьюри не сообразилъ всхъ выгодъ, которыя можетъ извлечь изъ его посщенія и далъ волю своему сердцу, но послднія слова сэра Роджера о Вильям Рейдер тронули его за такую струну, на которую отозвался цлый аккордъ мыслей. Не дошедши еще до кабинета, лордъ понялъ всю пользу, какую можетъ принести ему сэръ Роджеръ.

Надо было, однако же, сперва обдумать планъ, еще смутный и неопредленный, надо было отъискать средства оградиться отъ человка, котораго онъ хочетъ употребить орудіемъ, чтобы не впасть въ новую опасность, желая избжать старой. Люди, запутавшіеся въ преступленіяхъ, принуждены, подобно кующимъ раскаленное желзо, браться за свои дла помощью стальныхъ щипцовъ, чтобы не обжечься оружіемъ собственнаго издлія. Подумавши, лордъ Дьюри нашелъ средство не только склонить сэра Роджера на что ему угодно, но и заставить его не нарушать своей врности. Планы, для исполненія которыхъ онъ хотлъ употребить сэра Роджера, должно было, конечно, еще хорошенько обдумать, но передъ нимъ открылась уже такая пріятная перспектива, что при звук обденнаго колокола онъ почувствовалъ какую-то бодрость и увренность въ побд надъ тми, кто до сихъ поръ внушалъ ему смертельный страхъ.

Лордъ Дьюри былъ хитеръ и уменъ, онъ всегда дйствовалъ по зрло обдуманному плану, сколько позволяли ему его неукротимыя страсти. Вообще удивительно, какъ часто человкъ дйствуетъ по систем, самъ того не зная. Мы просто куклы въ рукахъ нашихъ желаній. Лордъ Дьюри приказалъ отвести полунищему сэру Роджеру одну изъ великолпнйшихъ комбатъ въ своемъ дом, изготовить роскошный, изящный обдъ и накрыть на столъ въ богатой зал, самъ онъ облекся въ свое лучшее платье и нисколько не подозрвалъ, что длаетъ все это по систем, съ цлью пробудить въ груди бездомнаго гостя жажду богатства, которая сдлаетъ его послушнымъ орудіемъ того, кто даетъ ему средства утолить эту жажду. Гордость тоже нашептывала лорду, что, при вид великолпія, гость его будетъ скромне, но главная цль состояла все-таки въ томъ, чтобы показать ему, сколько хорошаго и пріятнаго можетъ пріобрсть тотъ, кто захочетъ служить лорду Дьюри.

Если бы лордъ посвятилъ цлый часъ размышленію о лучшемъ способ произвесть выгодное впечатлніе на сэра Роджера, онъ не выдумалъ бы ничего лучшаго. Въ дни своего счастья сэръ Роджеръ привыкъ наслаждаться всми благами міра, а въ дни несчастья научился завидовать другимъ и преклоняться предъ тмъ, что самому ему доставляло нкогда столько наслажденія. Мягкіе турецкіе ковры, штофные занавсы, золотые карнизы, запахъ кухни, даже софа, на которой онъ сидлъ,— все убждало его согласиться на требованія лорда, и когда онъ получивши изъ Баргольма свой чемоданъ, досталъ изъ него лучшую пару платья, одлся, сколько могъ, прилично, и сошелъ въ гостиную, то почувствовалъ глубокое уваженіе къ талантамъ, чувствамъ, образу мыслей, идеямъ и доблестямъ своего хозяина.

Вскор потомъ явился и лордъ, ему хотлось бы сейчасъ же заговорить о дл, но онъ ршился выждать удобнйшую минуту. Не выказывая никакого нетерпнія, онъ сдлалъ нсколько замчаній о погод, о политик, объ увеличивающемся числ преступленій въ столиц и о многомъ другомъ, до чего ему не было никакого дла. Потомъ онъ распространился о висвшихъ по стнамъ картинкахъ съ ученостью артиста.

— Да, говорилъ онъ: — это превосходная картина, хотя на первый взглядъ и нельзя этого подумать. Ее писалъ одинъ изъ учениковъ Рубенса и знатоки полагаютъ, что головы работы самого Рубенса. Но я вамъ покажу истинное сокровище.

И, подошедши къ углубленію въ противоположной стн, закрытому двумя рзными золочеными дверцами, онъ отворилъ ихъ, отдернулъ шолковую занавсъ и указалъ на удивительную мадонну.

— Это оригинальное произведеніе Корреджіо, сказалъ онъ: — одно изъ лучшихъ его твореній. Замтьте этотъ наклонъ головы, полный грусти и покорности. Посмотрите, какой чудесный колоритъ,— эта слеза на щек, эта легкая, живая краснота, отливающая синимъ цвтомъ одежды. Что за мастерство! Посмотрите, какъ сложены эти руки на груди! Видли вы когда-нибудь такія прекрасныя кисти? Какъ он мягки и нжны! Какъ все это врно, отчетливо и граціозно!

Въ это время растворились двери, и человкъ доложилъ, что кушанье подано. Въ продолженіи обда лордъ Дьюри ни разу не отступилъ отъ принятаго имъ ршенія не торопиться дломъ. Обдъ былъ такой, какого можно было ожидать у богача и вельможи: роскошный и изящный, особенно вина были хороши, и нектаръ, извстный подъ названіемъ Сальери, снова, посл многихъ лтъ засухи, оросилъ глотку сэра Роджера. Сэръ Роджеръ благословлялъ судьбу, надлившую столькими благами человка, которому онъ надялся быть полезнымъ. Онъ не объдался и не упивался, но пообдалъ хорошо, и когда подали десертъ, то ждалъ только, что скажетъ ему лордъ, и чмъ долженъ онъ заслужить право попользоваться частицею его богатства.

На столъ поставили хрустальный графинъ, наполненный рубинами превосходнаго медока, дворецкій и слуги удалились. Лордъ Дьюри налилъ стаканъ и началъ осторожно приближаться къ своей цли.

— Вотъ мы можемъ теперь, сказалъ онъ: — бесдовать весь вечеръ. Никто намъ не помшаетъ. Надюсь, что вы проведете у меня нсколько дней, но такъ-какъ вы говорили, что имете сообщить мн важное дло, такъ я думаю лучше всего прежде заняться дломъ, а остальное время посвятить болтовн.

Сэръ Роджеръ не ожидалъ такого открытія кампаніи и опасался, какъ бы не лишиться гостепріимства, высказавши желаніе попользоваться кошелькомъ хозяина. Минутное размышленіе его успокоило. Онъ зналъ людей, и лорда Дьюри въ особенности, онъ понялъ, что внезапный переходъ его отъ грубости къ ласкамъ имлъ свою причину,— вроятно, желаніе извлечь пользу изъ его многоразличныхъ дарованій. Задача состояла, слдовательно, въ томъ, чтобы заключить торгъ какъ можно выгодне. Все это сообразилъ онъ въ ум своемъ очень быстро и отвчалъ:

— Дло состоитъ вотъ въ чемъ: старинная, дурная привычка, о которой вы, вроятно, догадаетесь и сами, поставила меня въ затруднительныя обстоятельства. Я вспомнилъ вашу дружбу и щедрость, и пріхалъ попросить у васъ въ-займы небольшую сумму денегъ.

— Въ-займы! воскликнулъ лордъ, поднимая брови, какъ-будто услышалъ нчто совершенно неожиданное, хотя на губахъ его заиграла полуподавленная улыбка.— Въ-займы! Ну, чтожь, это дло, я думаю, можно будетъ устроить. Но, будьте со мною откровенны, скажите, въ какомъ положеніи ваши финансы? это вамъ не повредитъ, увряю васъ честью.

— Финансы мои плохи, очень плохи, отвчалъ сэръ Роджеръ, начинавшій думать, что откровенность принесетъ ему всего больше пользы.— Мн не повезло

— Много долговъ? продолжалъ лордъ.

— Нтъ, отвчалъ сэръ Роджеръ: — я не долженъ никому и двадцати фунтовъ, но достать не откуда и одного.

— Вы всегда этимъ отличались, замтилъ лордъ.— Проживали много, вели сильную игру, а не должали.

— Потому-что всегда расплачивался, какъ только получалъ деньги, отвчалъ сэръ Роджеръ.— Когда я бывалъ при деньгахъ, отъ меня получалъ ихъ всякій, кому была въ нихъ надобность, и купецъ и пріятель. Тогда у меня водились значительныя суммы, прибавилъ онъ со вздохомъ:— и я никогда не оставался долго въ долгу.

Лордъ зналъ, что онъ говоритъ правду. А что онъ не вошелъ въ долги въ послднее время, такъ это было еще проще: никто не давалъ ему въ займы. Лорда Дьюри тронуло, казалось, воспоминаніе о прошломъ времени, и онъ сказалъ:

— Хорошо, хорошо, мы постараемся исправить ваши дла. Сколько вамъ теперь надо?

Сэръ Роджеръ замялся: онъ опасался, какъ бы не спросить слишкомъ много или слишкомъ мало. Онъ охотно отдалъ бы свой три гинеи за то, чтобы узнать, какой услуги потребуетъ отъ него лордъ, и сообразить съ ней свой запросъ.

‘Не можетъ быть, чтобы онъ поручилъ мн за него драться,— подумалъ сэръ Роджеръ: — эти дла онъ всегда обдлывалъ самъ, и притомъ ловко. Во всякомъ случа, порученіе должно быть дрянное, если не стоитъ сотенъ двухъ. Спрошу двсти пятьдесятъ.’

— Мн надо двсти пятьдесятъ фунтовъ, сказалъ онъ.

— Да, да, отвчалъ лордъ Дьюри, который, помня прежній образъ жизни сэра Роджера, ожидалъ, что онъ попроситъ по-крайней-мр вдвое больше: — да, это можно устроить, мы это устроимъ, даю вамъ честное слово, а теперь поговоримъ о другомъ.

— Наконецъ-то! подумалъ сэръ Роджеръ, но лордъ продолжалъ:

— Я общаю дать вамъ двсти пятьдесятъ фунтовъ безусловно. Но если вы объясните мн подробне ваши денежныя обстоятельства, то, можетъ быть, можно будетъ устроить ваши дла еще лучше, то есть постоянне.

Сэръ Роджеръ вытаращилъ глаза и подумалъ: ‘что же это значитъ? Ужь не вправду ли сдлался онъ великодушенъ?’

Сэръ Роджеръ посовтовался съ стаканомъ медока и отвчалъ:

— Денежныя обстоятельства мои, какъ я уже сказалъ вамъ, плохи, очень плохи. Все, что вы предложите для ихъ исправленія, будетъ съ величайшею благодарностью принято Роджеромъ Милингтономъ.

— Объ этомъ надо подумать, хорошенько подумать, сказалъ лордъ: — вы увидите, сэръ Роджеръ, что я всми силами постараюсь устроить ваши обстоятельства какъ слдуетъ. Плохо только то, что я не могу обезпечить васъ дальше моей смерти. Помстья мои родовыя, и доходъ съ нихъ я проживаю весь дочиста, съ моею жизнью прекратится и ежегодная поддержка.

— Дай Богъ вамъ никогда не умирать! произнесъ сэръ Роджеръ: — ничего не можетъ быть хуже моихъ настоящихъ обстоятельствъ. Но я не сомнваюсь, что при легкой помощи могу ихъ поправить, и если вы согласны поддержать меня въ этомъ случа, точисе, что я могу вамъ сказать, это то, что вы найдете на свт хоть одного благодарнаго человка. Надюсь, что вы доставите мн случай и укажете средства услужить вамъ въ свою очередь.

— Объ этомъ мы подумаемъ посл, отвчалъ лордъ: — я собираюсь сдлать тутъ въ Димден разныя перестройки и поправки, вы, сэръ Роджеръ, человкъ со вкусомъ, и для васъ можно будетъ найти приличное занятіе, которое и вамъ не будетъ, надюсь, непріятно. До нашихъ денежныхъ отношеній никому нтъ дла, и никто не будетъ знать о нихъ. Вы будете жить у меня какъ другъ и гость, и остатокъ дней вашихъ пройдетъ въ тишин и удовольствіи. Такая будущность не могла не плнить обнищавшаго сэра Роджера. Онъ довольно ясно далъ понять лорду, что если ему нужна какая-нибудь услуга, такъ онъ готовъ ее оказать, не спрашивая у своей совсти. Лордъ былъ очень доволенъ, что гость его первый заговорилъ объ этомъ такъ ясно. Это очищало ему дорогу, и онъ могъ удобне приступить къ длу. Онъ улыбнулся и сказалъ:

— Да, да, сэръ Роджеръ, вы можете доказать вашу дружбу на дл. Я теперь занятъ дломъ, которое очень трудно вести, вы, я знаю, человкъ твердый и ловкій, и я попрошу васъ помочь мн. Цль моя, какъ вы увидите, чиста во всхъ отношеніяхъ, для достиженія ея нужна хитрость, но хитрость честная, благородная.

— Я нисколько въ этомъ не сомнваюсь, отвчалъ сэръ Роджеръ, которому въ настоящихъ обстоятельствахъ едва ли не вс возможныя продлки показались бы честными и благородными.— Продолжайте, сдлайте одолженіе.

— Это длинная исторія, сказалъ лордъ: — но прежде всего я долженъ спросить васъ, помните ли вы подробности сдлки касательно суммы, проигранной вамъ мною и сэромъ Вильямомъ Рейдеромъ, въ 17** году?

— Помню, очень помню, отвчалъ сэръ Роджеръ: — что касается до подобныхъ вещей, память никогда мн не измняетъ, я могу разсказать вс факты хоть подъ присягой.

— Въ такомъ случа, продолжалъ лордъ: — вы, конечно, помните, что мы дали вамъ осмнадцатаго мая письменное обязательство выплатить вамъ всю сумму сполна черезъ недлю, эта отсрочка была необходима, чтобы я могъ получить эти деньги отъ брата. Вы помните, конечно, что въ тотъ самый день ввечеру вы пришли ко мн, сказали, что согласны обождать недлю, и отправились вмст со мною въ гости?

— Помню все это очень хорошо, отвчалъ сэръ Роджеръ, съ наслажденіемъ вспоминавшій о томъ блаженномъ времени, когда гордый лордъ былъ его должникомъ: — помню все въ подробности, вы ошибаетесь только въ дн, это было не семнадцатаго, а девятнадцатаго мая.

— Нтъ, нтъ, вы ошибаетесь, возразилъ лордъ съ значительною улыбкою: — это было осмнадцатаго, смю васъ уврить.

Сэръ Роджеръ не понялъ намека.

— Девятнадцатаго, продолжалъ онъ: — я помню это по многимъ обстоятельствамъ. Въ этотъ день по-утру состоялось извстное пари между полковникомъ Гаммерстономъ и Нейлеромъ, а…

— Я тоже помню этотъ день по разнымъ обстоятельствамъ, прервалъ его лордъ: — это было осмнадцатаго мая 17** года.

— Да вдь у меня есть ваша собственноручная росписка, возразилъ сэръ Роджеръ.

— Въ-самомъ-дл? сдлайте одолженіе, позвольте взглянуть.

— Извольте, извольте, я принесу ее сію минуту.

Сэръ Роджеръ всталъ и пошелъ за роспиской. Лордъ Дьюри сидлъ мрачный и молчаливый, оснивши глаза рукою. Губы его шевелились, какъ-будто онъ что-то шепталъ, и мускулы на лиц его подергивало какъ-будто отъ боли. Когда сэръ Роджеръ вышелъ, онъ принялъ руку отъ глазъ, и лицо его просіяло. Только брови остались немного нахмурены, и во взор замтна была какая-то напряженность.

Сэръ Роджеръ воротился и слъ на прежнее мсто. Онъ положилъ на столъ связку бумагъ, вынулъ изъ нея одну бумагу и подалъ ее лорду съ словами:

— Вотъ ваша росписка.

Лордъ Дьюри взялъ ее очень спокойно, во-первыхъ потому, что зналъ ея содержаніе не хуже сэра Роджера, а во-вторыхъ потому, что сэръ Роджеръ былъ совершенно въ его власти, связанъ по рукамъ и по ногамъ общаніями, которыхъ не могъ и не захотлъ бы дать ему никто другой. Чернила поблднли, бумага пожелтла отъ времени, но сохранилась очень хорошо. Лордъ развернулъ ее, прочелъ со вниманіемъ и сказалъ:

— Что касается до числа, вы правы, сэръ Роджеръ. Но смю васъ уврить, что я выставилъ по ошибк не то число, эта ошибка, по особенному стеченію обстоятельствъ, можетъ мн повредить и даже лишить меня возможности помочь вамъ.

Ключъ эгоизма мгновенно отомкнулъ врата догадливости сэра Роджера. Онъ понялъ, что какія-нибудь важныя причины заставляютъ лорда желать, чтобы росписка эта была написана отъ другого числа,— и въ ту же минуту ршился согласиться на измненіе. Зная, однако же, шаткость человческихъ общаній, онъ старался проникнуть въ тайну лорда, чтобы имть какое-нибудь обезпеченіе.

— Жаль, что это можетъ повлечь за собою такія непріятныя послдствія, сказалъ онъ.— Позволено спросить, отчего такое, по-видимому маловажное, обстоятельство ведетъ къ такимъ важнымъ результатамъ?

— Разумется, позволено, отвчалъ лордъ, съ саркастическою улыбкою:— если угодно, я вамъ скажу, только въ такомъ случа долженъ буду просить у васъ росписку въ полученіи двухъ сотъ пятидесяти фунтовъ, потому-что желаю обезпечить или деньги мои, или мою тайну. Что вы избираете?

— Въ такомъ случа дло очень просто, отвчалъ сэръ Рожеръ, значительно наклонивши голову.— За ваши деньги я не могу дать вамъ никакого обезпеченія, и потому не желаю проникать въ ваши тайны больше того, сколько вы сами заблагоразсудите открыть мн. Что касается до этой старой росписки, которая можетъ повлечь за собою такія непріятныя для васъ и для меня послдствія,— я говорю это потому, что считаю мое счастье неразрывно связаннымъ съ вашимъ,— такъ я думаю, что лучше всего бросить ее въ огонь.

— Не знаю, право, хорошо ли это будетъ, проговорилъ лордъ Дьюри, въ нершимости. Во всякомъ случа, позвольте мн прежде всего убдить васъ, что росписка эта дана не девятнадцатаго, а осмнадцатаго мая.

— Я въ этомъ уже совершенно убжденъ, сказалъ сэръ Рожеръ: — я дйствительно припоминаю теперь, что это было наканун пари, состоявшагося 19 мая въ Гонслов. Да и не могло быть иначе: я провелъ тамъ весь день и, будучи въ Гонслов, не могъ получить отъ васъ росписки въ Лондон.

— Да, да, сказалъ лордъ, очень хорошо знавшій, что далъ росписку въ день смерти брата, и что сэръ Роджеръ получилъ ее, только-что возвратившись изъ Гонслова.— Да, сэръ Роджеръ, это такъ и вы конечно не откажетесь, въ случа надобности, подтвердить это присягою?

— Безъ всякого сомннія, отвчалъ сэръ Роджеръ.— Я припоминаю теперь множество обстоятельствъ, которыя подтверждаютъ ваши слова. Меня ввело въ заблужденіе ошибочное число, выставленное на росписк.

— Такъ не лучше ли исправить эту ошибку, вмсто того, чтобы сжечь бумагу,— а?

— Разумется, разумется, отвчалъ сэръ Роджеръ и прибавилъ, понизивши голосъ: — если только это можно сдлать такъ, чтобы не замтили.

— Это очень легко, сказалъ лордъ.— Капля кислоты уничтожитъ хвостикъ отъ девяти, а изъ нуля я сдлаю восемь, и никто не замтитъ перемны. Росписка эта касается только меня да васъ, а мы убждены, что ошибка должна быть исправлена, такъ какое же дло другимъ?

— Я совершенно согласенъ съ вашимъ мнніемъ. Не исправить ли ея сейчасъ?

— Зачмъ же откладывать? Пойдмте, а потомъ воротимся допить бутылку.

Услужливый сэръ Роджеръ, не говоря ни слова, пошелъ за лордомъ въ его кабинетъ. Лордъ досталъ стклянку съ кислотою, девять было превращено въ восемь посредствомъ чернилъ, разведенныхъ водою,— и самый зоркій, опытный глазъ не могъ бы увидть поддлки. Лордъ и гость его смотрли на этотъ клочокъ бумаги съ различными чувствами: сэръ Роджеръ, совершенно равнодушный къ правд и справедливости, ждалъ только, что будетъ дальше,— оставитъ ли лордъ росписку у себя, или возвратитъ ее ему? А лордъ Дьюри наслаждался давно-неизвстнымъ ему сознаніемъ безопасности.

Черезъ минуту лордъ очень спокойно досталъ изъ кармана бумажникъ, вынулъ изъ него пять банковыхъ билетовъ, составлявшихъ двсти пятьдесятъ фунтовъ, сложилъ ихъ въ одну пачку съ роспиской, подалъ ее сэру Роджеру и сказалъ:

— Я привыкъ сдерживать свое слово и часто длаю даже больше, нежели общаю. Объ этихъ деньгахъ, прибавилъ онъ, замтивши, что сэръ Роджеръ намренъ разсыпаться въ благодарности: — объ этихъ деньгахъ не будемъ больше упоминать. А росписку прошу васъ тщательно беречь съ моими письмами, и если отъ васъ потребуютъ когда-нибудь объясненія, то вы припомните, что получили ее осмнадцатаго мая, на-канун извстнаго пари въ Гонслов, также какъ и то, что вмсто отвта, вы пришли ко мн сами, и просидли у меня въ тотъ вечеръ около получаса. А что мы отправились съ вами потомъ къ Гильерсу, такъ объ этомъ лучше, я думаю, забыть. Вообще старайтесь, чтобы показанія ваши были какъ можно проще и короче, лишь бы доказать, что вы помните обстоятельства.— Пойдемте допить бутылку, намъ надо поговорить еще о многомъ.

Сэръ Роджеръ отвсилъ низкій поклонъ и общалъ исполнить все въ точирсти.

— Вы знаете, я былъ солдатъ, сказалъ онъ: — и умю повиноваться безъ разсужденій.

Возвратясь въ столовую, лордъ веллъ подать еще вина, хотя на стол стоялъ почти цлый графинъ, онъ хотлъ только выиграть время и подумать съ минуту, прежде нежели вступитъ въ дальнйшій разговоръ съ сэромъ Роджеромъ.

— Теперь, думалъ онъ: — я могу доказать неопровержимо, что въ день смерти брата былъ въ Лондон, положимъ, что клятвеннаго показанія сэра Роджера и не примутъ во вниманіе, но росписка не можетъ оставить сомннія. Противъ меня будетъ только клятвенное показаніе цыгана,— да что оно значитъ? Письменный актъ важне. Можетъ быть, лучше всего было бы не трогать цыгана,— да нтъ, я не могу дольше выносить этого, постояннаго страха за слдующую минуту. Нтъ никакого сомннія, что Фарольдъ, узнавши о продлк съ дичью,— а теперь дла остановить уже нельзя,— отомститъ мн доносомъ, и мн надо постараться обратить обвиненіе на него же. Если только мн удастся свернуть его до прізда Рейдера, такъ я не побоюсь никого въ мір.

Лордъ выпилъ стаканъ вина. Нтъ, я думаю, ни одного великаго преступника, въ душ котораго не преобладало бы желаніе ‘спать на зло громамъ’. Онъ выпилъ еще одинъ стаканъ и ршился покончить борьбу, для которой сдлалъ столько приготовленій, обезпечивающихъ успхъ.

— Говоря съ вами о старыхъ длахъ, сказалъ онъ, когда слуга, поставивши на столъ новую бутылку вина, вышелъ и заперъ за собою дверь:— я вспомнилъ о старинномъ нашемъ знакомомъ, сэр Вильям Рейдер. Не врится мн что-то въ его возвращеніе, о которомъ выговорили сегодня по-утру. Вдь онъ оставилъ тутъ много долговъ. Вотъ и въ этомъ дл, которое мы только-что покончили, онъ былъ вашимъ должникомъ, хотя и въ меньшей противъ меня степени, вы помните, вроятно, что я заплатилъ и за него. Давно ли вы получали отъ него извстія?

— Отъ него самого я извстій не получалъ, отвчалъ сэръ Роджеръ: — мы съ нимъ не были въ переписк. Я писалъ къ нему, правда, вскор посл его отъзда, но не получилъ отвта. На-дняхъ только я прочелъ въ американской газет, что извстный сэръ Вильямъ Рейдеръ намренъ черезъ нсколько недль выхать изъ — не помню какого города,— въ Англію, съ намреніемъ склонить правительство къ принятію мръ для защиты и образованія дикихъ индйцевъ.

Насмшливая улыбка заиграла на губахъ лорда, но онъ не сдлалъ никакого замчанія на это извстіе.

— Кажется, вы проводили его до Голигеда, когда онъ узжалъ къ какой-то ирландской гавани, чтобы отправиться оттуда въ Америку? спросивъ лордъ.— Помнится, я слышалъ что-то такое.

— Нтъ, я встртился съ нимъ въ Голигед нечаянно, отвчалъ сэръ Роджеръ.— Я только-что возвратился тогда изъ Ирландіи, гд покоичилъ маленькое дльцо съ однимъ дублинцемъ. Я далъ еще тогда сэру Вильяму мою лошадь създить въ цыганскій таборъ,— зачмъ, этого я и до сихъ поръ не знаю,— только лошадь сбросила его, и онъ переломилъ себ ребро. Дд и лошадь себя повредила, какой-то цыганъ, отличнйшій кузнецъ, вылечилъ ее въ одну недлю. Кажется, впрочемъ, что и сэра Вильяма вылечили въ табор, я оставилъ его уже выздоравливающимъ, мн надо было поспшить въ Нью-маркетъ.

— Да, кажется, я что-то объ этомъ слышалъ сказалъ лордъ.— Сэръ Вильямъ, съ которымъ я состоялъ тогда въ переписк, именно по случаю нашего долга, писалъ мн, что видлъ васъ въ Голигед, и разсказывалъ случай съ вашей лошадью. Скажите пожалуйста, не получили ли вы отъ этого цыгана-кузнеца банковый билетъ, сдачу на заплаченную ему за леченіе сумму?

— Сколько я помню, нтъ, отвчалъ сэръ Роджеръ.— Право я все это позабылъ.

— Постарайтесь вспомнить, сказалъ сэръ Роджеръ: — вы, вроятно, вспомните, что онъ сдалъ вамъ банковымъ билетомъ, который вы передали при окончаніи нашихъ счетовъ мн, мсяцевъ черезъ шесть посл моего вступленія во владніе этимъ помстьемъ.

— Нтъ, нтъ, возразилъ сэръ Роджеръ.— Вы ошибаетесь. Вы мн заплатили деньги, а я вамъ ничего не платилъ. Сумма была круглая.

Лордъ Дьюри закусилъ губу, и сэръ Роджеръ слышалъ, какъ онъ топнулъ подъ столомъ ногою отъ досады. Благородный лордъ вовсе не желалъ входить въ объясненія, но замыселъ погубить человка, внушавшаго ему постоянный страхъ, былъ такъ черенъ и теменъ,что его не понялъ съ разу даже тотъ, кого онъ избралъ орудіемъ для его исполненія.

— Вы не понимаете, вы не хотите меня понять, сэръ Роджеръ! сказалъ онъ горячо.— Такъ слушайте же.

Онъ подумалъ съ минуту и продолжалъ потомъ ршительно, нахмуривъ брови:

— Вы помните вступленіе мое во владніе этимъ помстьемъ, вы помните обстоятельства несчастной кончины моего брата. При этомъ…. случа присутствовалъ только цыганъ. Нкоторыя обстоятельства бросали тогда на него сильное подозрніе, его подозрвали въ убійств, и мистеръ Арденъ,— старикъ Арденъ, который и теперь еще живъ,— хотлъ позвать его къ суду. Я имлъ глупость не поврить тогда этой исторіи, потому-что цыганъ этотъ всегда пользовался покровительствомъ брата. Его отпустили. Но посл того разные мелочные случаи заставили меня разскаяться въ моемъ упрямств и убдили меня, что онъ дйствительно убійца моего брата. Я искалъ егь, но напрасно, я узналъ только, что онъ отправился изъ Голигеда въ Ирландію. Потомъ слдъ его пропалъ.— Нсколько дней тому назадъ я встртилъ его, совершенно неожиданно, въ парк, и теперь мн говорятъ, что онъ все еще шатается въ окрестностяхъ Димдена. Я разставилъ ему сти,— его поймаютъ сегодня ночью, и если бы это даже стоило мн половины моего имнія, я потяну его къ суду.

— Это съ вашей стороны совершенно справедливо, сказалъ сэръ Роджеръ: — только я не вижу….

— Слушайте, и вы поймете все, прервалъ его лордъ.— Я надюсь, что мн удастся уличить его въ преступленіи, но если мои воспоминанія будутъ еще подтверждены вашими, то въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія. Въ день смерти братъ мой имлъ при себ значительную, сумму денегъ. Одинъ изъ билетовъ, отмченный его собственноручною подписью, достался посл того опять въ мои руки, и я знаю наврное, что получилъ, его отъ васъ, и почти увренъ, что вы получили его отъ цыгана.

Послднія слова онъ произнесъ медленно и торжественно и прибавилъ мрачнымъ голосомъ:

— Теперь я желаю, сэръ Роджеръ, чтобы вы вспомнили, что получили и передали этотъ билетъ мн, и въ случа надобности подтвердили это присягой.

Сэръ Роджеръ поблднлъ. Свтъ, ужасный свтъ озарилъ его.

Онъ былъ, человкъ несовстливый, и несчастія только ожесточили его сердце, но лордъ потребовалъ отъ него такого поступка, на какой онъ до сихъ поръ еще не ршался. Онъ дрался, и убивалъ за другихъ, но въ тоже время самъ рисковалъ своею жизнью, и физическая опасность какъ-будто выкупала нравственную вину, теперь отъ него требовали, чтобы онъ безъ всякой личной опасности довелъ до позорной смерти человка, къ которому не питалъ никакого непріязненнаго чувства, котораго можетъ быть никогда не видалъ, и въ виновности котораго очень сомнвался. Онъ чувствовалъ, что отъ него требуютъ ужаснаго дла, и, несмотря на отсутствіе всякихъ правилъ, несмотря на двадцать лтъ порочной жизни, онъ поблднлъ, замялся, вскочилъ съ своего мста и раза два прошелся по комнат въ очевидномъ волненіи.

Лордъ Дьюри увидлъ, что высказалъ уже довольно. Онъ понялъ, что, несмотря на всю осторожность выраженія, слова его, сказанныя человку, знакомому со всми пороками, могутъ пробудить подозрніе, котораго посл нельзя будетъ усыпить, сэръ Роджеръ былъ, конечно, не такъ опасенъ, какъ цыганъ, но лордъ все-таки ршился не пожалть ничего, лишь бы вовлечь его въ свое дло невозвратно. Онъ подождалъ съ минуту, потомъ всталъ, взялъ его за руку и сказалъ:

— Сэръ Роджеръ! Я готовъ сдлать для васъ много, но — рука руку моетъ.

— Скажите, однако, же, отвчалъ сэръ Роджеръ въ волненіи: — точно ли вы думаете, что этотъ билетъ былъ въ рукахъ у цыгана?

— Не только думаю, но совершенно въ этомъ увренъ, отвчалъ лордъ Дьюри. Увряю васъ моею честью, что этотъ билетъ, отмченный подписью брата, былъ посл его смерти въ рукахъ цыгана, если я и не отъ васъ его получилъ, такъ отъ кого-нибудь другого, получившаго его въ свою очередь отъ цыгана.

Онъ солгалъ. Этотъ билетъ онъ самъ послалъ цыгану съ Вильямомъ Рейдеромъ, и потомъ онъ случайно опять попалъ къ нему въ руки.

Удивительно, какъ легко успокоиваетъ иногда человкъ свою совсть. Сэръ Роджеръ не требовалъ дальнйшихъ объясненій, горячность, съ которою говорилъ лордъ, убдила его, что въ нкоторомъ смысл онъ говоритъ правду, и ему было бы весьма непріятно увидть, что тутъ кроется что-нибудь двусмысленное.

— Да, да, сказалъ онъ: — дйствительно, я припоминаю что-то въ этомъ род, невроятно, могу вспомнить этотъ случай въ точности.

Лордъ пожалъ ему руку.

— Теперь довольно о моихъ длахъ, сказалъ онъ.— Послушайте, что хочу я сдлать для васъ. Я намренъ отвести вамъ мои покои въ Димден, гд вы будете жить и надзирать за поправкою дома, за этотъ трудъ вы, надюсь, не откажетесь получать ежегодно по тысяч фунтовъ, пока я живъ. Жалю, что не могу обезпечить вамъ эту пенсію и по смерти, но это все въ моей власти, я могу распоряжаться моими доходами только за-живо.

Ярко заблистали глаза сэра Роджера, онъ поклонился въ поясъ, пробормоталъ что-то въ знакъ благодарности и бросился въ кресла отдохнуть и насладиться переходомъ отъ нищеты къ роскоши, до которой никогда не надялся дожить. Совсть его онмла, и онъ жаждалъ только случая доказать лорду свою преданность.

Лордъ тоже слъ и положилъ на столъ билетъ, о которомъ шла рчь. Онъ безъ труда замтилъ, что въ сэр Роджер совершается желаемое перерожденіе. Онъ приступилъ къ дальнйшему изложенію плана, и сэръ Роджеръ, горя нетерпніемъ доказать ему свою преданность, добровольно предложилъ написать на билет свое имя, чтобы придать еще боле вроятія тому, что готовъ онъ показать подъ присягой.

— Въ буфет есть чернила и перо, отвчалъ ему лордъ.— Только обмакните перо прежде въ вино, чтобы чернила вышли по-рыже. Напишите просто ваше имя, числа не надо, не надо. Благодарю васъ. Теперь онъ отъ меня не уйдетъ.

— Но, сказалъ сэръ Роджеръ: — такъ-какъ я долженъ буду сказать, что получилъ этотъ билетъ отъ цыгана, такъ не лучше ли мн взглянуть на него, пока онъ еще не арестованъ. Мн надо же знать его въ лицо.

— Едва ли это возможно, возразилъ лордъ.— Онъ и его товарищи, какъ намъ извстно, собираются сегодня ночью воровать дичь въ Димден, и мы собрали довольно сторожей для ихъ поимки. Часу въ первомъ они будутъ уже въ нашихъ рукахъ. Иначе, разумется, лучше было бы сдлать, какъ вы говорите.

— Но до тхъ поръ еще довольно времени, сказалъ сэръ Роджеръ, взглянувши на свой часы, показывавшіе семь: — далеко ли до Димдена?

— Четырнадцать миль по-крайней-мр.

— Дайте мн добрую лошадь, въ половин девятаго я буду тамъ. Если мн не удастся увидть его иначе, такъ я пристану къ сторожамъ, когда они соберутся ловить ихъ. Какъ его зовутъ? знаете вы?

— Фарольдъ, отвчалъ лордъ.— Планъ вашъ хорошъ, только едва ли теперь уже не поздно. Смотрите, какъ бы намъ не перехитрить.

— О, не бойтесь, не бойтесь, сказалъ сэръ Роджеръ, питавшій надежду и желаніе переговорить наедин съ цыганомъ, прежде нежели его арестуютъ. Мошенники часто оказываютъ другъ другу сильное довріе, это похоже на чудо, но они же никогда не упустятъ случая завладть какимъ-нибудь талисманомъ, обезпечивающимъ исполненіе общаній, данныхъ товарищемъ.

— Не бойтесь, не бойтесь, сказалъ сэръ Роджеръ.— Вдь все пойдетъ криво, если я по ошибк укажу на другого.

Противъ этого нечего было возражать. Тотчасъ же велно осдлать добрую лошадь, сэръ Роджеръ одлся и подробно распросилъ о дорог въ Димденъ, онъ и лордъ стояли, въ ожиданіи лошади, у камина, занятые каждый своими мыслями: сэръ Роджеръ мечталъ о будущемъ довольств, а лордъ торжествовалъ, въ увренности, что обвиненіе будетъ опровергнуто и опасный врагъ его стертъ съ лица земли. Вдругъ послышался лошадиный топотъ, кто-то сильно дернулъ колокольчикъ и слуга вошелъ съ докладомъ, что пріхалъ какой-то джентльменъ и желаетъ видть лорда, имя до него важное дло.

— Какъ его зовутъ? спросилъ лордъ.

— Полковникъ Маннерсъ, отвчалъ слуга.

— Ого! сказалъ лордъ, съ надменной улыбкой.— Проси его въ салонъ. Это неважное дло, сэръ Роджеръ. Позжайте, желаю вамъ успха.

— Взаимно и вамъ, отвчалъ сэръ Роджеръ.— Завтра поутру я привезу вамъ извстія.

Они разстались. Сэръ Роджеръ пошелъ поторопить конюха, а лордъ отправился въ салонъ, гд ждалъ его Маннерсъ.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА XVI.

Теперь мы должны разсказать, что длалъ Маннерсъ съ минуты своего отъзда изъ Морлей-гоуза до прибытія къ лорду Дьюри, то есть въ продолженіи восьми часовъ. Покамстъ сдлали лошадей, онъ, какъ уже намъ извстно, распрашивалъ крестьянина, слышавшаго въ лсу выстрлы, онъ убдился, что случай этотъ, по всей вроятности, не состоитъ въ связи съ отсутствіемъ де Во. Выстрлы были сдланы совсмъ не въ той сторон, куда, какъ можно было предполагать, ушелъ де Во, самъ крестьянинъ говорилъ, что, по его мннію, это стрляли браконьеры, и что онъ слышалъ выстрлы и въ предъидущую ночь.

Убжденный, что де Во отправился на гору къ цыганамъ, Маннерсъ ршился хать прямо туда, не теряя времени на обыскъ лса, гд сдланы были выстрлы. Это намреніе еще боле утвердилъ въ немъ краткій разговоръ съ садовникомъ, котораго онъ встртилъ при вызд изъ воротъ.

Увидвши его, Маннерсъ остановилъ лошадь и спросилъ:

— Скажи, пожалуйста, не замтилъ ли ты сегодня по-утру въ саду слдовъ, идущихъ къ калитк, по направленію къ Морлей-доуну?

— Нтъ, отвчалъ садовникъ: — только ключъ отъ калитки оказался въ замк снаружи, такъ-что въ садъ можно было войти кому угодно. Впрочемъ, все цло. А что, вы слышали разв, что кто-нибудь ночью входилъ?

— Нтъ, отвчалъ Маннерсъ и пришпорилъ лошадь, спша поскоре отъискать цыганъ.— Полковникъ Маннерсъ былъ не тотъ человкъ, чтобы останавливаться надъ вопросомъ, какія дла могутъ быть у Эдварда де Во съ главою шайки мошенниковъ, и потерять драгоцнное время. Продолжая хать, онъ удивлялся, однако же, странному сближенію лицъ и длалъ разныя предположенія, стараясь объяснить себ обстоятельства, значеніе которыхъ уже извстно читателю. Подымаясь на гору, онъ безпрестанно шпорилъ свою лошадь, что длалъ только въ случаяхъ крайней необходимости. Лошадь пыхтла, но Маннерсъ, опасаясь, не слишкомъ ли уже много потерялъ онъ времени, не давалъ ей отдыха и говорилъ ей мысленно: ‘за стаей собакъ ты летла бы безъ принужденія, а теперь дло поважне.’

Утреннее солнце согнало съ почвы легкій морозъ. Дорога, по которой халъ Маннерсъ, была тяжела. На горизонт поднимался легкій туманъ, общавшій дождь. Маннерсъ спшилъ, не потому, чтобы боялся дождя, но потому, что долго прослужилъ среди племенъ, умющихъ итти за врагомъ по едва примтнымъ слдамъ на росистой трав или песку, Маннерсъ зналъ, что сильный дождь уничтожаетъ всякую надежду преслдователей.

Наконецъ онъ достигъ плоскости на вершин горы, указывая на могильный холмъ, онъ сказалъ своимъ спутникамъ:

— Вильямъ! възжай на этотъ холмъ и осмотри хорошенько всю окрестность. Если увидишь, что кто-нибудь бродитъ по равнин или выглядываетъ, подай мн тотчасъ знакъ. Если я кликну, скачи ко мн.— Ты подешь со мной, сказалъ он своему слуг.

Онъ пришпорилъ лошадь и поскакалъ прямо къ песчаной ям, гд видлъ на-канун цыганъ. Кусты закрывали закраину ямы, въ которой стоялъ таборъ, и онъ не могъ видть ничего, не дохавши до самого углубленія.

Онъ былъ немало озадаченъ, увидвши на мст табора только обыкновенные слды цыганской стоянки: нсколько тряпокъ, листокъ изъ какой-то старой книги, птичьи перья, шкуры разныхъ животныхъ, нсколько выжженныхъ на земл пятенъ и два-три чурбана. Больше не было ничего, и Маннерсъ остановился въ раздумьи, что ему длать.

— Ступай назадъ шаговъ на сто, сказалъ онъ наконецъ своему слуг: — объзжай на этомъ разстояніи вокругъ ямы и смотри, не увидишь ли гд свжихъ слдовъ.

Слуга похалъ и черезъ нсколько минутъ закричалъ:

— Слды! вотъ здсь, на дорог, которая идетъ въ ту сторону съ горы. Слды отъ копытъ и колесъ.

— Объзжай дальше, отвчалъ Маннерсъ.— Что еще?

— Здсь тоже много слдовъ, сказалъ слуга, дохавши до мста, лежавшаго между Маннерсомъ и могильнымъ холмомъ. Только невидно, чтобы они шли куда-нибудь въ одну сторону.

Маннерсъ подъхалъ къ этому мсту. Слды были направлены во вс стороны, одни были больше, другіе меньше, одни свжи, другіе полустерты. Изъ этого ничего нельзя было заключить. Но такъ-какъ Маннерсъ имлъ причины думать, что де Во пришелъ въ таборъ съ этой стороны, то сошелъ съ лошади и началъ ходить на извстное разстояніе за каждой парой слдовъ въ разныя стороны. Но и это было напрасно: слды были такъ перепутаны, что онъ не могъ добиться толку, и хотлъ уже ссть опять на лошадь, когда слуга де Во прискакалъ къ нему съ словами:

— Тамъ, на опушк лса, кто-то ходитъ: то выглянетъ, то спрячется. Вонъ, вонъ…. видите? Вонъ, теперь вышелъ.

Если бы Маннерсъ могъ спрятаться съ слугами отъ взоровъ приближавшагося человка, онъ спрягался бы, но лошадей нельзя было скрыть, и потому онъ счелъ за-лучшее спокойно стоять на мст. Неизвстный подходилъ все ближе и ближе, но вдругъ остановился и потомъ быстро поворотилъ къ лсу.

Въ мгновеніе ока Маннерсъ сидлъ уже въ сдл, и если бы дло зависло только отъ поспшности, то человкъ, очевидно старавшійся скрыться, не ушелъ бы отъ него. Но неизвстный отошелъ отъ лса не дальше какъ шаговъ на сто, и прежде, нежели Маннерсъ доскакалъ до опушки, пропалъ и слдъ его. Лабиринтъ деревъ и кустовъ препятствовалъ поискамъ. Маннерсъ остановился, вскор потомъ подъхали къ нему слуги, слуга де Во, приподнявши шляпу, обратилъ вниманіе Маннерса на слды, замченные ими на пути къ лсу. Маннерсъ въ ту же минуту повернулъ назадъ и увидлъ въ лощин, наполненной полузасохшимъ иломъ, ясные слды двухъ человкъ. Тутъ прошли, очевидно, не крестьяне: ступни были довольно узки, но одни слды были явно отъ подошвы моднаго сапога, и слуга де Во готовъ былъ клясться, что это слды его господина.

Оставалось итти по этимъ слдамъ какъ можно дальше, это было довольно трудно, потому-что почва, исключая лощины, была усяна мелкою травою. Наконецъ, однако же, шаговъ за пятьдесятъ отсюда, по тому направленію, куда указывали друrie слды, Маннерсъ отъискалъ слдъ каблука и пошелъ дальше. Иногда слды почти совершенно исчезали, и Маннерсъ принужденъ былъ возвращаться назадъ и итти за ними снова. Слуга продолжалъ утверждать, что это слды де Во, и Маннерсу удалось дойти за ними до закраины скалы, куда, какъ намъ извстно, цыганъ, дйствительно, повелъ Эдварда.

Опасенія Маннерса усилились. Де Во, какъ должно было предполагать, пришелъ сюда съ кмъ-то, но добровольно, потому-что слды не представляли ни малйшаго признака насилія, а между тмъ именно недалеко отсюда слышали въ лсу выстрлы, по тому направленію, куда вели слды. Что за надобность была Эдварду — подумалъ онъ — итти въ такое уединенное мсто, по тропинк, которая никуда больше не ведетъ, среди глухой ночи, и съ человкомъ, повидимому вовсе ему чужимъ? и что за цль имлъ незнакомецъ вести его ночью въ такое мсто?

Онъ не могъ дать себ на эти вопросы никакого отвта и началъ серьзно опасаться за участь де Во. Онъ оглядывался съ такимъ стсненнымъ сердцемъ, съ такимъ страхомъ, какого никогда не испытывалъ на пол сраженія.

Наконецъ глаза его остановились на тропинк, по которой Эдвардъ и цыганъ спустились съ горы. Маннерсъ пошелъ по ней. Слды двухъ человкъ были видны и здсь, они вели къ спиленному дубу. Другіе слды шли на-верхъ, но, очевидно, принадлежали не Эдварду. Нсколько капель крови бросились въ глаза Маннерсу, когда онъ сходилъ по тропинк, потомъ еще и еще, и багровыя пятна привели его къ мсту, гд было столько слдовъ, что тутъ, очевидно, прошло много людей. Но всего важне было то, что какъ разъ возл того мста, гд цыганъ разговаривалъ съ де Во, песокъ всосалъ въ себя значительное количество крови, и мелкая трава, росшая тутъ разбросанными лунками, алла кровавыми пятнами.

Маннерсъ съ ужасомъ и скорбью увидлъ ясные признаки печальной участи своего друга, ему было жаль Эдварда, но еще боле жаль той, которая готова была сдлаться его женою. Сердце его облилось кровью. Тяжелое чувство усилилось еще боле, когда онъ подумалъ, что самъ былъ нкоторымъ образомъ орудіемъ въ рукахъ врага, заманившаго друга его въ ловушку. Тмъ тверже ршился онъ не оставлять поисковъ до тхъ поръ, пока не найдетъ и не отдастъ въ руки правосудія убійцу. Онъ ршился посвятить этому всего себя, совсмъ своимъ имуществомъ и жизнью, слдя за убійцей съ упорствомъ злого пса, преслдующаго волка,

Мщеніе было тяжелою обязанностью для человка съ такимъ сердцемъ, какъ Маннерсъ, но ему предстояло дло еще боле тяжелое: сообщить свое печальное открытіе родственникамъ Эдварда. Онъ подумалъ о слезахъ Маріанны, о глубокой скорби мистриссъ Фальклепдъ и ея дочери, и невольно вздрогнулъ.

Но онъ скоро отогналъ отъ себя эти мысли. Нельзя было терять времени: Маннерсъ былъ человкъ не только чувствительный, но и дятельный, и въ туже минуту принялъ мры для отысканія убійцы.

Онъ началъ съ того, что снялъ мрки съ слдовъ и съ точностью записалъ въ памятной книжк вс обстоятельства своихъ поисковъ.

Онъ былъ увренъ, что человкъ, выглядывавшій изъ лсу, замшанъ въ дло, если не самъ былъ въ немъ главнымъ дйствующимъ лицомъ. Между цыганами, безъ всякаго сомннія были соучастники въ преступленіи. Переговоривши съ слугами о сдланномъ ими открытіи, онъ спросилъ, какъ называется ближайшее къ помстью лорда Дьюри мстечко, слуга де Во назвалъ деревню Баргольмъ, и Маннерсъ отдалъ слугамъ слдующія приказанія.

— Ты, Вильямъ, ступай назадъ къ песчаной ям: ты найдешь тамъ слды колесъ и ногъ, они идутъ въ противную сторону отъ дороги, по которой мы пріхали, и указываютъ, куда отправились цыгане. Позжай по этимъ слдамъ какъ можно скоре и разспрашивай везд о цыганахъ. Слди за ними шагъ за шагомъ, пока не настигнешь ихъ. Потомъ найми крестьянъ, чтобы день и ночь не спускали съ нихъ глазъ, заплати имъ, что потребуютъ, впередъ, и накажи имъ слдить за цыганами, куда бы они ни ушли. Вотъ теб банковый билетъ. Не жалй денегъ и не теряй времени. Распорядившись всмъ этимъ, прізжай ко мн въ Баргольмъ. Я буду туда на ночь. Ступай!

Слуга ухалъ, и Маннерсъ обратился къ другому.

— Ты, Джонъ, сказалъ онъ: — спустись сейчасъ на дорогу и скачи въ деревню. Набери, сколько можешь и за какую бы то ни было цну, дюжихъ молодцовъ и разставь патрули вокругъ лса, какъ ставили мы ихъ прошлый годъ вокругъ лса у Монреаля. Не забудь, что все зависитъ отъ поспшности. Вотъ теб деньги, если понадобится больше, пришли людей ко мн въ Морлей-гоузъ. Когда разставишь патрули, поручи команду кому-нибудь, кто посмышлене, и прізжай ко мн.

— А сказать имъ, зачмъ все это длается? спросилъ слуга.

Маннерсъ подумалъ съ минуту, и сказалъ:

— Да, этого требуютъ обстоятельства. Крестьяне любятъ мистриссъ Фальклендъ и ея семейство. Они будутъ усердне, узнавши, въ чемъ дло. Не теряй времени, Джонъ, чтобы онъ не усплъ убжать изъ лсу. Онъ вроятно просидитъ въ немъ еще съ полчаса, ожидая, что мы удемъ, а потомъ постарается уйти. Дозорныхъ надо будетъ набрать человкъ двадцать пять, тогда на каждаго придется по полумили. Я думаю, столько-то ихъ наберется въ деревн, впрочемъ, сдлай, что можешь.

Слуга спустился съ горы, а Маннерсъ поворотилъ къ Морлей-гоузу. Онъ зналъ, что не долженъ терять напрасно времени и не иметъ права оставлять въ неизвстности родственниковъ Эдварда, но открытіе его было такъ печально, что онъ невольно замедлилъ шагъ своей лощади и возвращался домой не такъ быстро, какъ халъ оттуда.

— Гд миссъ де Во? спросилъ онъ у слуги, подошедшаго взять его лошадь.

Ему стало легче, когда онъ услышалъ, что она сошла внизъ. Онъ пошелъ въ гостиную, но въ зал встртила его Изидора, веселость исчезла съ ея лица, и на немъ выражались только страхъ и тревожное ожиданіе.

— Вы смотрите не весело, сказала она Маннерсу.— Ради Бога, что вы узнали?

— Ничего врнаго, отвчалъ Маннерсъ, стараясь сообщить ей извстіе какъ можно осторожне. Все это очень странно, впрочемъ я надюсь….

— Надюсь! прервала его Изидора.— О, вы знаете больше, нежели можете сказать! Бдная Маріанна! Скажите, скажите мн все, умоляю васъ. Право, эта неизвстность хуже всего.

— Мн почти нечего вамъ сказать, миссъ Фальклендъ, отвчалъ онъ: — хотя я и долженъ признаться, что не могу васъ ничмъ успокоить.

— А цыгане? Видли вы ихъ?

— Нтъ. Они ушли. Я, впрочемъ, отъискалъ ихъ слдъ, и послалъ за ними въ погоню слугу де Во.

— А сами остались! воскликнула Изидора, но сейчасъ же прибавила: — впрочемъ, да, я знаю васъ, Маннерсъ! Вы не отправили бы на поиски слугу, если бы не открыли чего-нибудь такого, почему присутствіе ваше здсь необходиме. Вотъ и маменька. Ради Бога, скажите намъ все.

— Надюсь, миссъ де Во теперь лучше? сказалъ Манрерсъ, обращаясь къ вошедшей мистриссъ Фальклендъ.

— Она уснула, ей дали опіуму, отвчала мистриссъ Фальклендъ: — и сколько могу судить по выраженію вашего лица, такъ она заснула очень кстати. Скажите же прямо, что вы узнали? Безъ предисловія.

— Я не скрою отъ васъ, что участь де Во меня сильно безпокоить, сказалъ Маннерсъ.— Цыганскаго табора я уже не нашелъ. Нашелъ только слды колесъ и ногъ, указавшіе мн, въ которую сторону они отправились. Въ другой сторон мы нашли другіе слды, и человкъ Эдварда утверждаетъ, что это слды его господина. Я пошелъ по этимъ слдамъ сколько могъ дальше. Они вели въ ту сторону, гд сегодня ночью слышали выстрлы.

— Боже мой! воскликнула Изидора, заплакавши.— Бдный Эдвардъ! Бдная Маріанна!

— Не плачьте, миссъ Фальклендъ, сказалъ Маннерсъ: — глядя на ваши слезы, я не въ состояніи докончить разсказа. Подумайте, что вдь мы не открыли ничего врнаго, подобные признаки очень часто обманываютъ.

— Оставьте ее: пусть плачетъ, сказала мистриссъ Фальклендъ.— Мужчины не понимаютъ, какое облегченіе доставляютъ намъ слезы. Я очень сожалю, что слишкомъ много испытаннаго горя лишило меня способности плакать. Продолжайте: куда же вели эти слды?

— Къ скал надъ поворотомъ дороги, отвчалъ Маннерсъ:— съ милю въ ту сторону отъ деревни.

— А! сказала мистриссъ Фальклендъ, въ сильномъ волненіи.— Тамъ былъ убитъ братъ мой!

— Нтъ, не совсмъ тамъ, отвчалъ Маннерсъ.— Эдвардъ показывалъ мн это мсто, когда мы хали сюда. Мсто, о которомъ я говорю, близко оттуда, но не то. На этой скал слды Эдварда исчезли, и я могъ отъискать только чьи-то другіе, ведшіе оттуда обратно.

Изидора продолжала плакать. Мистриссъ Фальклендъ, замтивши, что Маннерсъ вдругъ остановился, устремила на него испытующій взоръ. Маннерсъ взглянулъ на Изидору, приподнялъ брови и слегка покачалъ головою. Мистриссъ Фальклендъ поняла этотъ знакъ, взяла дочь свою за руку и сказала:

— Поди, душа моя, посиди у Маріапны. Полковнику Маннерсу надо, можетъ быть, переговорить со мною наедин.

Изидора вышла, и мистриссъ Фальклендъ обратилась къ Маннерсу съ словами:

— Теперь говорите все. Что вы открыли?

— Съ прискорбіемъ долженъ я сказать вамъ, что песокъ на этомъ мст былъ залитъ кровью.

Мистриссъ Фальклендъ закрыла глаза рукою и нсколько минутъ не произносила ни слова. Наконецъ она опустила руки, и Маннерсъ продолжалъ:

— Теперь я сказалъ намъ все. Я принялъ мры для отъисканія виновнаго. Но я все-таки повторяю, что подобные признаки часто бываютъ обманчивы. Однако же, надо распорядиться такъ, какъ-будто дло не подлежитъ сомннію. Кто тутъ ближайшій судья? Я сейчасъ пошлю къ нему.

— Ближе всхъ старикъ Арденъ, отвчала мистриссъ Фальклендъ.— Онъ человкъ дятельный и распорядительный,— только немножко строгій,— тотъ самый, который съ такой энергіей производилъ слдствіе о смерти брата.

— Такъ я ему напишу сейчасъ же, сказалъ Маннерсъ.— Потомъ мн надо будетъ ухать. Я возвращусь завтра къ утру. Мн не слдовало бы безпокоить васъ въ такія минуты, но я считаю моимъ долгомъ….

— И, полноте, прервала его мистриссъ Фальклендъ.— Вы сдлаете мн величайшее одолженіе, если возьметесь за это дло отъ моего лица. Вы не должны покидать насъ въ такое время, когда намъ нужны ваша помощь и совтъ. Я хочу попросить васъ еще объ одномъ, хотя это и будетъ вамъ, можетъ быть, непріятно: отецъ де Во,— его надобно бы извстить. Онъ всей душой привязанъ къ сыну, и я уврена, что вы будете столько великодушны, что забудете въ минуты общей горести объ оскорбленіи, которое….

— Я самъ думалъ похать къ лорду Дьюри, написавши письмо къ мистеру Ардену. Слуга де Во будетъ меня дожидаться въ Баргольм. Поврьте, что маленькій споръ мой съ отцомъ Эдварда не помшаетъ мн постараться смягчить жестокое для него извстіе.

— Отъ вашей доброты можно ожидать всего, отвчала мистрцссъ Фальклендъ.— Не умю вамъ выразить, какъ ободряетъ меня ваше присутствіе. Извините, если я, можетъ быть, плохо исполняю долгъ хозяйки, вамъ не мшало бы закусить передъ отъздомъ.

— Нтъ, благодарю васъ, сказалъ Маннерсъ.— Я васъ не задерживаю. Вамъ тоже предстоитъ горькая необходимость сообщить это извстіе той, которую поразитъ оно больше всхъ.

— Право, я сама не знаю, какъ это сдлать, отвчала мистриссъ Фальклендъ.— Маріанна кажется холодною, но она, напротивъ того, очень чувствительна. Сердце у нея пылкое и горячее, она сама это знаетъ, и потому-то именно, можетъ быть, и де даетъ воли своимъ чувствамъ. Это извстіе можетъ ее убить.

— Такъ не говорите ей, сказалъ Маннерсъ.— Я не защитникъ тайнъ и благонамренныхъ умолчаній. Кто можетъ выслушать печальную всть, тому надо сообщить ее, но мы должны сообразоваться съ натурой каждаго. Я совтовалъ бы вамъ — если вы позволите — сказать только миссъ де Во, что я еще не отыскалъ Эдварда и отправился искать его въ другую сторону.

— Я такъ и сдлаю, отвчала мистриссъ Фальклендъ: — я постараюсь приготовить ее къ извстію по-немногу. Неизвстность будетъ для нея мучительна, но не поразитъ ее такъ, какъ внезапное подтвержденіе всхъ опасеній. Позвольте мн вамъ только замтить, что братъ мой вынесетъ это извстіе не такъ твердо, какъ вы, можетъ быть, предполагаете. Любовь его къ сыну ее слабе другихъ его страстей.

— Не безпокойтесь, отвчалъ Маннерсъ, взявши ее за руку.— Я буду остороженъ.

— Вполн уврена, что полковникъ Маннерсъ ни къ кому не будетъ жестокъ. Къ какому часу приказать приготовить экипажъ?

— Экипажа вовсе не надо, отвчалъ Маннерсъ.— Я поду верхомъ. Только напишу письмо, и дождусь моего человка. Я не хочу васъ дольше задерживать. Дай Богъ, чтобы мы ошиблись.

ГЛАВА XVII.

Ничто, можетъ быть, не доказываетъ человческой слпоты такъ ясно, какъ безпрестанныя ошибки въ расчет самыхъ простыхъ, но не подлежащихъ нашей власти событій. Вамъ подаютъ письмо, адресъ написанъ знакомою рукою, и прежде нежели письмо распечатано, воображеніе уже разсказало вамъ его содержаніе, но печать сломана,— и вы читаете совершенно не то. Къ вамъ пріхалъ знакомый или незнакомый, еще не успли вы выйти къ нему въ пріемную, какъ воображеніе уже нарисовало вамъ его образъ и разсказало причину его прихода. Вы ожидаете пріятной встрчи, веселаго извстія — и узнаете о смерти близкаго человка.

Такъ и лордъ Дьюри, идя въ комнату, куда веллъ пригласить Маннерса, думалъ о причин его прізда. ‘Онъ пріхалъ или просить извиненія, думалъ лордъ: — и въ такомъ случа я выскажу ему все мое презрніе, или изъявить готовность дать мн удовлетвореніе, и въ такомъ случа я буду имть поводъ требовать у Эдварда немедленнаго прекращенія ихъ дружбы.’

Онъ отворилъ дверь въ салонъ, среди котораго стоялъ Маннерсъ въ пыли, въ сапогахъ со шпорами, съ спокойнымъ выраженіемъ лица.

— Я по невол долженъ былъ васъ обезпокоить, сказалъ Маннерсъ, увидвши входящаго лорда: — мн очень непріятно тревожить васъ въ такое время дня, но дло, по которому я пріхалъ, не терпитъ отлагательства.

— Не понимаю, отвчалъ лордъ, нахмуривши брови: — какое можетъ быть у насъ дло посл нашей послдней встрчи, когда вамъ угодно было

— Теперь, прервалъ его Маннерсъ, желая не возобновлять стараго: — теперь я пріхалъ къ вамъ совсмъ по другому длу, мн чрезвычайно досадно, что между нами случились вещи, которыя длаютъ присутствіе мое для васъ непріятнымъ.

— Сожалніе ваше опоздало, это обыкновенно такъ случается, возразилъ лордъ. Но въ чемъ же ваше дло? Говорите. Чмъ скоре мы его кончимъ, тмъ лучше.

Въ упорной грубости лорда было что-то оскорбительное, но Маннерсъ не далъ воли своему сердцу. Въ груди его было другое чувство, сильне гнва, сожалніе къ осиротвшему старику заглушало въ немъ прочія чувства до такой степени, что онъ приступилъ къ своему длу очень кротко и осторожно, какъ-будто обмнялся съ лордомъ самыми обыкновенными привтствіями.

— Я пріхалъ къ вамъ какъ къ одному изъ главныхъ начальствующихъ лицъ графства, какъ къ лорду лейтенанту….

— Напрасно вы не обратились къ другимъ властямъ, которымъ присутствіе ваше было бы пріятне.

— Я такъ и сдлалъ бы, если бы дло, по которому я принужденъ обратиться къ должностному лицу, не касалось такъ близко именно васъ, я написалъ уже письмо къ ближнему мирному судь, мистеру Ардену, но счелъ моимъ долгомъ лично попросить васъ помочь нашимъ розыскамъ.

Маннерсъ замтилъ, что лордъ измнился въ лиц и слегка поблднлъ. Онъ и не думалъ, разумется, приписывать этого сознанію вины, и слдовательно личной опасности, но увидлъ, что первый шагъ сдланъ, и что лордъ приготовленъ уже нкоторымъ образомъ выслушать роковое извстіе. Но лордъ Дьюри сдлалъ такой отвтъ, который едва не заставилъ Маннерса сейчасъ же высказать ему все.

— Смю спросить, сказалъ онъ: — почему, если встртилось важное, касающееся до меня дло, почему извщаетъ меня объ этомъ не сынъ мой?

— Потому, что онъ не могъ васъ объ этомъ извстить. Его нтъ въ Морлей-гоуз.

— Нтъ въ Морлей-гоуз! Гд же онъ?

— Не могу вамъ сказать, я самъ не знаю.

— Боже мой, какъ это странно! сказалъ лордъ Дьюри, встревоженный больше голосомъ, какимъ сказаны были эти слова, нежели самыми словами.— Изъяснитесь, ради Бога! Гд мой сынъ? Въ чемъ ваше дло? Садитесь, сдлайте одолженіе. Чего вы желате?

Маннерсъ увидлъ, что ему надо быть осторожне.

— Позвольте спросить, сказалъ онъ: — слышали ли вы когда-нибудь о нкоемъ Фарольд, цыган?

Онъ думалъ этимъ вопросомъ отвлечь вниманіе лорда на посторонній предмет, но только удвоилъ его безпокойство. Съ минуту мысли лорда были въ страшномъ безпорядк, онъ не зналъ къ чему ведетъ вопросъ Маннерса, и боялся, не узналъ ли человкъ, оскорбленный имъ такъ глубоко, какую-нибудь изъ его тайнъ. Онъ поднесъ руку къ голов, какъ-то дико взглянулъ на спрашивающаго, но въ ту же минуту, вспомнивши принятыя мры, успокоился и отвчалъ съ улыбкою:

— Вы встревожили меня, заговоривши о моемъ сын. Вы спрашиваете, знаю ли я цыгана Фарольда? Знаю, этотъ человкъ, къ несчастью, дался знать нашей фамиліи.

— Имете вы причины думать, что онъ готовъ вредить вашему семейству?

— Имю, и очень сильныя…. Онъ доказалъ это на дл и ищетъ нашей погибели.

— Не иметъ ли онъ особенно чего-нибудь противъ вашего сына?

— Нтъ, нтъ, отвчалъ лордъ, вскакивая со стула:— нтъ! Да что вы хотите этимъ сказать? тутъ что-то кроется, что случилось съ Эдвардомъ? гд онъ?

— Очень жалю, что не могу вамъ этого сказать. Я пріхалъ къ вамъ именно затмъ, чтобы условиться на-счетъ мръ къ его отъисканію. Онъ ушелъ, кажется, повидаться съ этимъ Фарольдомъ и съ тхъ поръ не возвращался.

Нимало не подозрвая того, что происходило въ груди лорда, Маннерсъ думалъ, что, умолчавши сначала о доказательствахъ смерти Эдварда, онъ постепенно приготовитъ несчастнаго отца къ роковому извстію. Вышло иначе. Мысль, что сынъ его пошелъ на свиданіе съ свидтелемъ его преступленія, была для лорда убійственне извстія о его смерти. Забывши, что онъ не одинъ, онъ всплеснулъ руками и началъ ходить по комнат, говоря въ-полголоса: ‘мерзавецъ! негодяй! теперь все кончено!’ Потомъ, вспомнивши, что онъ въ присутствіи посторонняго человка, онъ сдлалъ надъ собою усиліе и постарался приписать свое волненіе безпокойству объ участи сына.

— Вы меня ужасно встревожили, сказалъ онъ:— ради-Бога, разскажите мн все подробно. Тутъ случилось что-нибудь поважне обыкновеннаго отсутствія, если безпокоится воинъ, привыкшій къ опасностямъ. Сестра моя тоже нелегко поддается пустому страху. Скажите же, что случилось съ моимъ сыномъ, и почему вы предполагаете, что у него есть какія-нибудь сношенія съ человкомъ, котораго я больше нежели подозрваю въ ужасномъ преступленіи, и который не задумается повредить члену облагодтельствовавшаго его семейства?

— Дло вотъ въ чемъ…. впрочемъ, несмотря на странныя обстоятельства, я все-таки думаю, что отсутствіе вашего сына зависитъ отъ случайной и неважной причины да, такъ дло вотъ въ чемъ: эту ночь де Во не ложился спать, онъ вышелъ изъ Морлей-гоуза ночью и до сихъ поръ не возвращался. Вчера еще онъ говорилъ миссъ де Во, что намренъ пойти къ цыгану, по имени Фарольду, отъ котораго получилъ по-утру письмо. Но онъ хотлъ итти въ таборъ, расположенный на Морлей-доун, днемъ, а не ночью. Долгое отсутствіе его, естественно, безпокоитъ мистриссъ Фальклендъ и ея семейство.

— И разв его не искали? не нашли слдовъ? спросилъ лордъ Дьюри, опасеніе котораго приняло другое направленіе. Не надо было терять времени.

— Мы и не теряли его, отвчалъ Маннерсъ: — я самъ здилъ намсто, гд стоялъ таборъ. Но цыганъ уже не было, они ушли ночью или на-зар. Мы нашли, однако же, на земл слды, вроятно отъ ногъ человка, сопутствовавшаго ему на ночной прогулк.

— Кудаже они вели? спросилъ лордъ въ страшномъ волненіи: — говорите все, ради Бога! вы знаете больше, куда вели они?

— Къ крутой возвышенности надъ дорогою, съ милю на западъ отъ Морлей-гоуза, вблизи лсистаго мыса, гд рка длаетъ крутой поворотъ.

Лордъ Дьюри затрепеталъ всми членами, но сдлалъ надъ собою усиліе и сказалъ:

— Продолжайте, продолжайте. Говорите все.

— Мн мало остается прибавить, отвчалъ Маннерсъ: — На этой возвышенности слды исчезали, и….

Онъ остановился, и лордъ спросилъ торопливо:

— И что?

Надо же наконецъ сказать, подумалъ Маннерсъ.

— Песокъ былъ обагренъ кровью, сказалъ онъ,

Лордъ застоналъ.

— Сынъ мой! несчастный сынъ мой! воскликнулъ онъ, и потомъ замолчалъ на нсколько минутъ.

Легче вообразить себ, нежели описать, что происходило въ душ лорда, пока Маннерсъ разсказывалъ ему о своихъ поискахъ. Чувства смнялись въ немъ каждую минуту, съ каждымъ словомъ раждались въ немъ новыя опасенія. Онъ боялся, не узналъ ли сынъ о его преступленіи, не заставилъ ли онъ самъ своими поступками цыгана отомстить ему открытіемъ его тайны. Лордъ былъ убжденъ, что Фарольдъ способенъ на всякое преступленіе: это убжденіе было результатомъ страннаго, но обыкновеннаго въ человческомъ ум процесса, вслдствіе котораго виновный старается самъ передъ собою скрыть свою порочность тмъ, что рисуетъ себ и другихъ въ такихъ же черныхъ краскахъ. Онъ думалъ, что цыганъ узналъ, можетъ быть, о ловушк, приготовленной для него Гарвеемъ, и, желая отомстить, убилъ Эдварда или открылъ ему преступленіе отца.

Когда Маннерсъ окончилъ свой разсказъ, лордъ заключилъ, что Фарольдъ убилъ его сына.. Воображенію его представился наслдникъ его имени, лежащій безъ дыханія на томъ самомъ мст, гд убилъ онъ своего брата. Вс чувства его слились въ глубокой скорби. Онъ любилъ своего сына, онъ удивлялся ему. Любовь и гордость отвели Эдварду единственное живое мстечко въ сердц лорда,— оазисъ среди пустыни страстей. Теперь лордъ былъ круглый сирота. До сихъ поръ онъ плылъ по морю жизни среди бурь и валовъ какъ мореходецъ, которому свтитъ еще на неб одна яркая точка, теперь и ее застлали тучи,— прошедшее и будущее слилось въ одну безвыходную тьму. Жизнь не стоила труда жить, на минуту овладло имъ отчаянье, но сильнйшая изъ людскихъ страстей не замедлила проснуться и снова зажгла полупогасшій факелъ надежды. Мщеніе пробудилось въ его сердц, онъ вспомнилъ, что Фарольдъ завтра будетъ у него въ рукахъ, и эта мысль доставила ему минуту наслажденія. Жажда мести заглушила въ немъ все остальное.

‘Онъ поразилъ меня въ самое сердце, думалъ онъ:—я поражу его еще глубже, онъ узнаетъ, что значитъ поднять руку на моего сына!’

Мрачныя картины мести возникли передъ его воображеніемъ, и онъ наслаждался созерцаніемъ будущихъ сценъ,— долгимъ тюремнымъ заключеніемъ,— процессомъ, — допросами,— яростью, которая закипитъ въ груди цыгана, когда его выведутъ на позоръ передъ людьми ненавистнаго ему племени,— эшафотомъ, на которомъ онъ умретъ.

Занятый этими мыслями, лордъ Дьюри молчалъ, но лицо его говорило, и члены вздрагивали отъ силы внутренняго чувства. Маннерсъ видлъ, что онъ въ сильномъ волненіи, но не зналъ причины и приписалъ все это горести. Онъ обратился къ лорду какъ къ должностному лицу только затмъ, чтобы сообщить ему извстіе не вдругъ, а постепенно, какъ можно осторожне, теперь онъ счелъ за-лучшее призвать его къ дятельному участію въ поимк виновнаго, зная, что всякое занятіе отвлекаетъ человка отъ пассивнаго, тяжелаго созерцанія своего несчастія.

— Поврьте, сказалъ онъ: — что никто больше меня не сочувствуетъ вашему горю, но позвольте вамъ напомнить, что должно немедленно распорядиться средствами къ поимк убійцы. Я ршился преслдовать его до тхъ поръ, пока онъ не будетъ преданъ суду.

Лордъ Дьюри горячею рукою пожалъ руку Маннерса, своего недавняго врага. Обстоятельства связали ихъ теперь странными узами. Они оба любили Эдварда, и смерть его, разумется, еще боле усилила эту любовь, оба они желали также схватить и предать убійцу въ руки правосудія. Пожимая руку Маннерса, лордъ сказалъ:

— Благодарю васъ, я долженъ еще просить у васъ извиненія за прошедшее, но…

— Не вспоминайте объ этомъ, прервалъ его Маннерсъ.— Это дло прошлое, забытое. Соединимте лучше наши усилія къ открытію истины, важне всего арестовать этого Фарольда, на котораго падаетъ сильное подозрніе.

Худое, жолтое лицо лорда сіяло радостью побды.

— Если я не ошибаюсь, сказалъ онъ:— этотъ Фарольдъ будетъ взятъ сегодня же ночью. Онъ и товарищи его занимаются не одними убійствами. Нсколько дней тому назадъ, мой сторожъ въ Димден доложилъ мн, что цыгане собираются воровать у меня въ парк дичь, и я немедленно распорядился, чтобы ихъ переловили на самомъ дл. Я имлъ при этомъ въ виду не только спасеніе дичи, полковникъ Маннерсъ: я хочу расчитаться съ ними за другое, боле важное преступленіе.

Онъ остановился. Ему хотлось смло и ршительно обвинить цыгана въ убійств брата въ разговорахъ съ частными лицами, прежде нежели обвинить его передъ судомъ, но ему все-таки стоило усилій выговорить въ первый разъ клевету, для которой онъ подготовилъ столько ложныхъ доказательствъ. Въ душ его не засыпала мысль о шаткости человческихъ расчетовъ, и онъ боялся отрзать себ обратную дорогу, разъ высказавши обвиненіе кому бы то ни было. Это обвиненіе было его Рубикономъ, за нимъ его ожидалъ лабиринтъ, изъ котораго нельзя будетъ выбраться назадъ, и который приведетъ его неизвстно куда. А между тмъ онъ чувствовалъ, что надо же сдлать первый шагъ: цыганъ, какъ только его арестуютъ, непремнно обвинитъ его въ убійств. Много зависло оттого, чтобы явиться обвинителемъ, а не обвиненнымъ. Онъ зналъ, что защищаться трудне, нежели нападать, и что люди гораздо больше врятъ обвиненію, нежели оправданію. Заговоривши съ Маннерсомъ, онъ ршился высказать ему свое обвиненіе, но когда дошло до словъ, онъ поколебался и замолчалъ. Черезъ минуту, однако же, онъ продолжалъ:

— Полковникъ Маннерсъ! Такъ-какъ виновный почти въ нашихъ рукахъ, и никто не передастъ ему моихъ подозрній преждевременно, то скажу вамъ откровенно, что я имю много, очень много причинъ думать, что этотъ Фарольдъ убилъ не только моего сына, но и брата. Съ цлью обвинить его въ этомъ передъ судомъ, я принялъ сегодня по-утру врныя мры къ его поимк, а воровство дичи тутъ дло постороннее, на которое я смотрлъ бы сквозь пальцы.

— Въ-самомъ-дл? сказалъ Маннерсъ, съ изумленіемъ глядя на лорда. Какое странное бываетъ иногда стеченіе обстоятельствъ!

— Можетъ быть, вамъ неизвстны подробности смерти моего брата, сказалъ лордъ, замтивши его удивленіе. (Желаніе доказать основательность своего обвиненія заставило его распространиться о тяжеломъ для него предмет.) — Онъ былъ убитъ много лтъ тому назадъ, неизвстно кмъ. На Фарольда падало тогда сильное подозрніе, и судья Арденъ позвалъ бы его къ суду, если бы я не имлъ глупости заступиться за цыгана, считая его человкомъ честнымъ. Съ схъ поръ я долженъ былъ отказаться отъ этого мннія, и имю неопровержимыя доказательства его вины.

Вотъ на какое объясненіе вызвало лорда удивленіе, изобразившееся на лиц Маннерса. Удивленіе это проистекало отчасти изъ того, что обвиненіе цыгана въ новомъ преступленіи было для Маннерса совершенно неожиданно, и отчасти изъ слабости, общей всмъ людямъ, и въ томъ числ Маннерсу.

Открывши слды и кровь на песку, Маннерсъ питалъ еще надежду, что участь Эдварда, можетъ быть, не такъ ужасна, какъ кажется, эта надежда основывалась на томъ, что лицо, пріемы и рчи Фарольда не изобличали въ немъ человка, знакомаго съ преступленіями. Маннерсъ, впрочемъ, слишкомъ хорошо зналъ людей и не измнилъ отъ этого своихъ распоряженій. Онъ зналъ, что на свт есть лицемры всхъ возможныхъ родовъ, но это не охладило его сердца, и характеръ его представлялъ рдкую смсь горячей энергіи съ разсудительностью и спокойнымъ расчетомъ въ длахъ, что и отличало его отъ окружавшей его толпы. Онъ подмтилъ въ цыган какую-то возвышенность образа мыслей, противорчившую его цыганскому происхожденію, и которую трудно было бы пріобрсти въ табор, если бы она не была дана ему отъ природы, если бы она не проистекала изъ душевнаго спокойствія и сознанія собственной доблести. Лицо Фарольда казалось ему открытымъ, хотя и дикимъ, а Маннерсъ былъ того мннія, что порочность боле или мене иметъ вліянія на выраженіе лица. Все это его поразило, и хотя онъ, какъ сказано, не отмнилъ поэтому своихъ распоряженій, однако же что-то говорило ему, что цыганъ не способенъ на убійство. Посл этого понятно, почему смлое обвиненіе лорда озадачило его до такой степени. Онъ не имлъ никакого повода думать, чтобы лордъ захотлъ взводить на него небылицу, и заключилъ, что самъ былъ обманутъ притворствомъ Фарольда.

— Я слышалъ кое-что объ этомъ, отвчалъ онъ лорду:— меня поразило ваше обвиненіе только потому, что оно сильно увеличиваетъ подозрніе, падающее на цыгана въ настоящемъ случа. Надюсь, что принятыя вами мры окажутся успшны, но позвольте замтить, что несчастная новость, которую я, къ сожалнію, долженъ былъ вамъ сообщить, требуетъ, кажется, еще дальнйшихъ распоряженій о поимк цыгана, это новое престуступленіе измняетъ вс обстоятельства, теперь цыгане можетъ быть раздумаютъ итти воровать дичь.

Лордъ Дьюри ударилъ рукою по столу, пораженный врностью этого замчанія, и вообразилъ уже, что цыганъ спасся, или укрылся до прізда Рейдера, когда вс его хитрости не поведутъ ни къ чему и даже сдлаются для него опасны.

— Онъ будетъ взятъ, если бы это стоило мн даже жизни! воскликнулъ онъ.— Но какъ его взять? Вотъ въ чемъ вопросъ, полковникъ Маннерсъ. Ваше замчаніе справедливо: убійство моего несчастнаго сына заставить ихъ удалиться отъ мста преступленія, и они, вроятно, уже ушли. Что намъ длать? какъ ихъ отъискать? Научите, Маннерсъ, если вы любите вашего товарища.

Волненіе его было ужасно, Маннерсъ увидлъ, что его можетъ успокоить только надежда на поимку цыгана.

— Я готовъ подать вамъ совтъ и помощь, сказалъ онъ.— Вамъ легче будетъ обдумать, что длать, когда я вамъ разскажу, что уже сдлано. Я распорядился по-солдатски, и можетъ быть отъ этого дло не выйдетъ хуже.

— Напротивъ того, лучше, сказалъ лордъ Дьюри — Разскажите же мн все подробно.

— Во-первыхъ, я отправилъ слугу де Во, расторопнаго малаго, отъискать цыганъ по слдамъ, найденнымъ нами на Морлей-доун. Я снабдилъ его деньгами, для найма помощниковъ и для другихъ надобностей, и приказалъ ему, исполнивши мое порученіе, пріхать ко мн въ Баргольмъ. Когда я прозжалъ мимо гостинницы, его еще не было, и я приказалъ сказать ему, чтобы онъ пріхалъ сюда.

— Благодарю васъ, сказалъ лордъ Дьюри.— А вы надетесь, что онъ узнаетъ, куда пошли цыгане?

— Непремнно, отвчалъ Маннерсъ: — во-первыхъ, слды ногъ и колесъ ясно указывали, куда двинулись цыгане. Дорога эта ведетъ къ деревушк, гд ихъ не могли не видть, и слуга мой узнаетъ тамъ, куда пошли они дальше. Но я принялъ и другія мры. Разсматривая песчаную яму, въ которой стоялъ таборъ, мы замтили, что кто-то разглядываетъ изъ лсу окрестность. Не знаю, принялъ ли онъ насъ за кого-нибудь изъ своихъ или нтъ, только онъ пошелъ прямо на насъ. Но потомъ онъ повернулъ назадъ въ лсъ, я поскакалъ за нимъ, но, къ несчастью не усплъ его нагнать, а только удостоврился, что это никто иной, какъ Фарольдъ, котораго однажды я уже имлъ случай видть. Я тотчасъ же распорядился, что бы лсъ былъ окруженъ верховыми, и приказалъ всякаго, кто бы ни показался на опушк, хватать и вести къ мистеру Ардену, котораго немедленно извстилъ о случившемся.

— Если Фарольда приведутъ прямо къ Ардену, подумалъ лордъ, то онъ пожалуй обвинитъ меня прежде, нежели я объ этомъ узнаю, и притомъ передъ такимъ человкомъ, который лучше всякаго другого можетъ сообразить это обвиненіе съ прошедшими обстоятельствахъ. Что цыганъ, рано или поздно, сдлаетъ на меня доносъ, это не подлежитъ сомннію. Важно первое впечатлніе, надо явиться обвинителемъ, а не обвиненнымъ.

— Я самъ напишу къ мистеру Ардену, сказалъ онъ наконецъ: — напишу сегодня же. Прошу извинить меня на нсколько минутъ, полковникъ Маннерсъ. Я сейчасъ возвращусь.

Онъ ушелъ въ библіотеку и поспшно написалъ ршительное обвиненіе цыгана, которое разомъ должно было покончить ихъ борьбу. Теперь онъ уже не колебался. Обвиненіе уже было высказано Маннерсу, а между первой и второй ложью страшная разница. Письмо вылилось у него безъ принужденія, просто и ловко: онъ ссылался на мнніе самого Ардена о виновности цыгана, порицалъ себя за прежнее сомнніе, говорилъ, что послдующія событія доказали прозорливость почтеннаго судьи, и заключалъ письмо яснымъ обвиненіемъ цыгана въ томъ преступленіи, въ которомъ Арденъ только подозрвалъ его, лордъ не сомнвался, что самолюбіе убдитъ судью въ виновности подсудимаго, и что онъ съ самого начала постарается дать процессу неблагопріятный для цыгана ходъ.

Написавши письмо, онъ перечелъ его, запечаталъ, отослалъ и возвратился къ Маннерсу. Теперь ему уже невозможно было отступить. Недоставало только смерти сына, чтобы придать его ршимости энергію отчаянья. Онъ переступилъ Рубиконъ и съ этой минуты уже не испытывалъ внутренняго колебанія. Твердо и смло шелъ онъ своимъ путемъ, зная, что преступленіе можно скрыть только преступленіемъ.

— Извините, что я васъ оставилъ, сказалъ онъ, возвратившись къ Маннерсу: — я, право, въ такомъ волненіи, что вы должны меня извинить. Чтобы Арденъ не отпустилъ какъ-нибудь этого Фарольда, я формально его обвинилъ въ убійств моего брата, что, надюсь, и докажу. Теперь, прошу васъ, посовтуйте, что намъ длать, если принятыя нами мры не удадутся?

— Я бы не дожидался, а сейчасъ же принялъ бы еще какія-нибудь мры, отвчалъ Маннерсъ:— ваше графство граничитъ, кажется, только двумя другими, такъ не послать ли сейчасъ же къ шерифамъ ихъ съ извстіемъ о случившемся и просьбою о задержаніи всякихъ цыганъ, какіе бы ни показались въ ихъ вдомствахъ, или, по-крайней-мр, сообщить имъ примты Фарольда? На добрыхъ лошадяхъ встовые непремнно обгонятъ убійцу и его соучастниковъ.

Лордъ въ ту же минуту согласился съ мнніемъ Маннерса и немедленно написалъ письма. Онъ принялся за дло съ жаромъ и дятельностью юноши. Это было въ его характер. Потеря сына огорчила его очень глубоко, но скорбь не повергла его въ уныніе, а воспламенила къ мести. Какъ голодъ не усмиряетъ, а раздражаетъ тигра и волка, такъ и его горесть сдлала жесточе и зле. Энергія и дятельность его поразили Маннерса, и будь онъ въ веселомъ расположеніи духа, онъ улыбнулся бы, вспомнивши, что отказался скрестить шпагу съ человкомъ, который сохранилъ въ себ еще столько юношескаго жару.

Письма не были еще запечатаны, когда доложили о прізд слуги де Во изъ Баргольма. Его позвали. Поклонившись лорду, онъ отдалъ отчетъ въ своихъ дйствіяхъ Маннерсу.

— Ну, что, удались ли твои поиски? спросилъ Маннерсъ.

— Да, отвчалъ слуга: — я отъискалъ цыганъ и поручилъ сторожить ихъ людямъ, которые не станутъ звать.

Наслажденіе мести выразилось на лиц лорда, онъ кивнулъ головой въ знакъ своего одобренія и слушалъ внимательно. Маннерсъ продолжалъ:

— Разскажи все подробно. Какъ отъискалъ ты ихъ?

— Прежде всего, отвчалъ слуга:— я воротился къ песчаной ям и съхалъ по слдамъ колесъ съ горы на дорогу въ Ньютоунъ. Слды повели меня вверхъ по зеленой лощин къ такъ называемому Ньютоунъ-лону, тамъ кто-то уже усплъ выстроить хижину,— прежде я ея не видалъ, въ хижин нашелъ я женщину и спросилъ ее, не видла ли она цыганъ, и куда они отправились.. Она сказала, что видла ихъ по-утру, на-зар, и что они, увидвши тутъ хижину, поворотили назадъ по другой сторон лощины къ большой дорог за Ньютоуномъ. Я похалъ по указанію и слдилъ за ними по дорог до того мста, гд она раздляется надвое,— одна ведетъ внизъ къ рк, а другая — вверхъ къ Димденъ-парку. Слды были на обихъ дорогахъ, я похалъ къ рк, я думалъ, что они расположились таборомъ на берегу, но проискалъ ихъ цлый часъ — и не нашелъ никого.

— Гд же наконецъ ты нашелъ ихъ? спросилъ лордъ въ нетерпніи. Маннерсъ же, зная, какъ важны бываютъ иногда въ такихъ случаяхъ самыя мелочныя обстоятельства, слушалъ многословный докладъ слуги съ величайшимъ вниманіемъ.

— Я воротился опять назадъ, продолжалъ слуга: — къ тому мсту, гд дорога расходится надвое, и похалъ по дорог къ Димдену, все слдя за колеями почти до самого димденскаго поля. Тугъ въ копыто моей лошади попалъ камешекъ, я всталъ, чтобы вынуть его, и вдругъ слышу, что кто-то говоритъ тихонько, ‘Вильямъ! Вильямъ Бутлеръ!’ Я оглянулся, не вижу никого и говорю: ‘что теб? Выходи изъ кустовъ, если что надо’. Изъ-за дерева вышелъ Гарвей, димденскій главный сторожъ, спросилъ меня о здоровьи и началъ распрашивать, что видлъ я въ чужихъ земляхъ. Я отвчалъ, что разскажу въ другой разъ, а теперь прошу сказать мн, что онъ тутъ выглядываетъ. Онъ отвчалъ, что ‘ничего, такъ-только, смотритъ, все ли въ порядк’. Я спросилъ, не видалъ ли онъ, не проходили ли тутъ цыгане? А онъ отвчаетъ: зачмъ теб?— Я ему все и разсказалъ. ‘Такъ нечего ихъ и искать, отвчалъ онъ. Они здсь, между оградою парка и полвімъ. Ихъ-то я и стерегу’. Онъ сказалъ, что они собираются воровать дичь сегодня ночью, и что онъ приготовилъ имъ ловушку. Я, однако же, не хотлъ ухать, не видавши ихъ собственными глазами, спросилъ, давно ли они сюда пришли, и просилъ указать мн, гд ихъ найти. Дикъ отвчалъ, что они пришли съ часъ тому назадъ, и увелъ меня въ кусты. Оттуда я могъ ихъ видть, они стали шаговъ за триста отъ парка, одни раскидывали палатки, другіе сидли на оград и смотрли въ паркъ.

— А сторожъ былъ одинъ? спросилъ Маннерсъ.

— Одинъ, отвчалъ слуга: — но онъ сказалъ мн, что недалеко спрятаны еще пятеро, которые могутъ явиться на свистъ, и что онъ послалъ еще за другими. Солнце уже садилось, и Дикъ сказалъ, что цыгане не тронутся съ мста, не попытавшись поживиться дичью. Я сказалъ ему, чтобы онъ ихъ не пускалъ, если они вздумаютъ уйти. Онъ отвчалъ, чтобы я не безпокоился,— что не позже перваго часу ночи они будутъ сидть въ арестантской, въ Димденъ-гоуз. Я и отправился къ вамъ съ докладомъ, только не спшилъ, потому-что лошадь крпко устала.

— И хорошо сдлалъ, замтилъ лордъ. Поди, съшь чего-нибудь.— Мн кажется, полковникъ Маннерсъ, сказалъ онъ, когда слуга удалился: — что они у насъ въ рукахъ, теперь не уйдутъ. Эти письма, я думаю, не для чего отсылать.

— Не думаю, отвчалъ Маннерсъ. Цыгане стали таборомъ близь Димденъ-парка, но неизвстно, тамъ ли Фаролъдъ. Если глаза меня не обманули на-счетъ человка, скрывшагося въ лсъ, такъ онъ не былъ съ ними по-утру.

— Это правда, это правда, сказалъ лордъ: — въ такомъ дл никакія предосторожности не помщаютъ. Я сейчасъ это шлю эти письма.

Онъ позвонилъ и приказалъ развезти письма по адресамъ, какъ можно скоре.

Лордъ Дьюри вспомнилъ, что и Маннерсъ желаетъ, можетъ быть, подкрпить свои силы, и извинился, что не подумалъ объ этомъ раньше. Маннерсъ усталъ, но не былъ голоденъ и попросилъ только зеленаго чаю. Чай скоро былъ готовъ, и когда его подали, часы пробили десять. Маннерсъ всталъ.

— Если вы не ожидаете сегодня извстій изъ Димдена, сказалъ онъ,— такъ позвольте проститься. Въ случа надобности, прошу васъ прислать за мною въ Баргольмъ, гд я веллъ себ приготовить въ гостинниц комнату.

На свт не было, кажется, людей боле между собою различныхъ, какъ лордъ Дьюри и полковникъ Маннерсъ, а между тмъ лорду не понравилось, что онъ хочетъ его оставить. Они преслдовали, правда, одну цль, но если бы вы могли заглянуть въ ихъ сердца, васъ поразила бы разность побудительныхъ причинъ и желаній. Лорду Дьюри было непріятно, что Маннерсъ хочетъ ухать, отчасти это происходило оттого, что ему не хотлось провести наедин часы долгаго ожиданія, пока онъ не узнаетъ, что первый шагъ сдланъ благополучно. Но была и другая причина, поглубже этой. Маннерсъ помогалъ ему съ жаромъ и умньемъ, по странному стеченію обстоятельствъ, онъ, человкъ прямой, честный, благородный, стремился къ одной и той же цли съ лордомъ, къ цли, для достиженія которой лордъ принужденъ былъ подкупать людей продажныхъ и негодныхъ. Присутствіе и помощь Маннерса ободряли лорда больше тысячи Миллингтоновъ. Если бы онъ долженъ былъ изъяснить Маннерсу свои виды и надежды, какъ изъяснилъ ихъ сэру Роджеру, онъ сгорлъ бы отъ стыда и страха, но Маннерсъ добровольно предлагалъ ему свою помощь, и это какъ-будто облагораживало его поступки.

— Вамъ покажется это странно, сказалъ онъ Маннерсу: — но я, право, не могу васъ пустить, я сейчасъ прикажу приготовить вамъ комнату, и вы меня истинно утшите, если останетесь. Я не лягу, пока не получу извстій изъ Димдена, прибавилъ онъ нершительнымъ голосомъ, какъ-будто приглашая и Маннерса сдлать тоже: — по извстіе не можетъ притти раньше втораго часа ночи, вы устали, и я не смю просить васъ просидть до тхъ поръ со мною.

— О, съ большимъ удовольствіемъ, отвчалъ Маннерсъ: — я усталт, это правда, но спать мн не хочется, и я самъ съ нетерпніемъ жду извстій.

Имъ пришлось, однако же, прождать ихъ дольше, нежели они думали. Пробило три часа, пробило четыре, а извстія не было. Бесда ихъ была, однако же, спокойне, нежели можно было предполагать. Лордъ Дьюри могъ разговаривать съ Маннерсомъ весьма о немногомъ, не разноглася съ нимъ въ чувствахъ и взглядахъ, но о одномъ предмет онъ могъ распространяться совершенно безопасно и свободно. Предметъ этотъ былъ его сынъ, и объ немъ-то проговорили онъ большую часть ночи, изглаживая изъ памяти своего собесдника непріятное впечатлніе ихъ первой встрчи.

ГЛАВА XVIII.

Отъ захожденія солнца до девяти часовъ вечера шелъ дождь,— не холодный, осенній дождь, отъ котораго все въ природ становится мрачно и сыро, но дождь пріятный и теплый, низпадающій прозрачными каплями, едва пригибающими траву, росинки сверкали сперва пурпуромъ вечерней зари, а потомъ лучами яркой звзды, мерцавшей среди разорванныхъ тучь. Около девяти часовъ туманъ на возвышенностяхъ началъ свтлть, и, какъ-будто одаренный властью разгонять передъ собою мракъ, великолпный мсяцъ выглянулъ изъ-за горизонта, убляя и разгоняя облака, носившіяся по небу.

Прекрасно было зрлище появленія свтила, измняющаго видъ всхъ предметовъ на неб и на земл. Въ Димденъ-парк это зрлище было, можетъ быть, прекрасне нежели гд-нибудь. Паркъ, принадлежащій джентльмену, есть одна изъ особенностей, которыя можно видть только въ Англіи. По-крайней-мр можно смло утверждать, что въ трехъ четвертяхъ міра нтъ ничего подобнаго,— широкія поляны травы, группы величественныхъ деревъ, рчка или озерцо, бесдки и мста для отдыха, развалины стараго дома, гд жили наши предки, и который потомъ сдлался достояніемъ времени, но котораго не касается ничья другая рука,— дорожки, неожиданно приводящія васъ на мста, откуда открывается далекій видъ на окрестность — всюду природа и искусство! Въ мір нтъ ничего подобнаго, и немного вещей прекрасне.

Въ эту ночь мсяцъ ярко освщалъ паркъ, лучи его сверкали на мокрой трав, разливались по извилистымъ песчанымъ дорожкамъ, и между толстыми стволами дубовъ и вязовъ. Осень была еще почти въ начал и зелень на деревьяхъ пордла очень мало, только съ нжныхъ растеній начали опадать листья, свободне пропуская сквозь втви лучи мсяца, и давая зрителю возможность обнимать взоромъ далекое пространство, онъ могъ видть въ одну сторону господскій домъ, въ другую хижину сторожа, но, стоя въ лучахъ мсяца, почти невозможно было разглядть людей, которые захотли бы укрыться въ тни другихъ деревъ, особенно когда мсяцъ поднялся выше, тни укоротились, и свтъ падалъ въ большемъ количеств на поляны.

Часовъ около одиннадцати послышался шелестъ въ сторон ограды, отдляющей паркъ отъ поля, и черезъ минуту надъ оградой показалась чья-то голова и плечи. Онъ взглянулъ въ паркъ, приподнялся и спрыгнулъ. Тутъ онъ остановился, осмотрлся еще внимательне, и тихо свиснулъ. Никто не являлся, вошедшій, молодой человкъ лтъ одиннадцати или девятнадцати, осторожно перешелъ черезъ дорожку и сталъ въ тни стараго вяза. Каждыя дв или три минуты онъ останавливался и озирался, но глаза его чаще смотрли въ землю, нежели въ сторону, казалось, онъ боле опасается потерять дорогу, нежели встртиться съ кмъ-нибудь. Напвая тихонько какую-то псню, онъ достигъ до тои части парка, откуда, какъ мы уже сказали, былъ виднъ господскій домъ и хижина сторожа. Здсь, устремивши глаза на хижину, онъ слъ подъ старымъ орхомъ, недалеко отъ опушки лса.

Блый дымокъ клубился изъ мирнаго жилища сторожа, два окна было ярко освщены, жильцы, очевидно, еще не ложились. Съ полчаса молодой человкъ терпливо оставался на своемъ пост, переставши напвать псни и не сводя глазъ съ хижины сторожа.

Наконецъ онъ всталъ и сказалъ: ‘я не хочу тутъ дольше оставаться, могъ бы провести это время съ Леной. Если бы Дикъ захотлъ подождать до часу, вс улеглись бы.’

Онъ пошелъ, но, сдлавши нсколько шаговъ, оглянулся еще разъ. Свтъ въ хижин погасъ, онъ остановился на-минуту, чтобы увриться, потомъ поспшилъ къ тому мсту ограды, гд перелзъ въ паркъ, и засвистлъ громче прежняго. Нсколько минутъ все было тихо, онъ свиснулъ еще разъ, и ему отвчали тмъ же за оградой. Чей-то голосъ спросилъ:

— Что, все благополучно?

— Да, перелзай, отвчалъ онъ.

Надъ оградой показались другая голова и плечи, цыганъ, разговаривавшій съ теткой Грей о краж дичи, вскочилъ на стну и началъ озираться.

Потомъ онъ передалъ стоявшему внизу два ружья, спрыгнулъ въ паркъ и началъ оглядываться боязливе, нежели можно было ожидать посл его смлыхъ рчей. Онъ былъ, впрочемъ, не одинъ: вслдъ за нимъ перелзли еще трое другихъ, тоже вооруженные старыми ружьями, и вс начали вполголоса совтоваться.

— Гд паслись они сегодня ввечеру, Вилль, то есть при закат солнца? спросилъ предводитель.

— Тамъ, на томъ конц парка, отвчалъ Вилль: — съ милю отсюда или дальше, вонъ въ ту сторону.

— Чмъ дальше, тмъ лучше, сказалъ Дикконъ.— Вс ли ружья зьряжены?

Отвтъ былъ утвердительный. Предводимые Диккономъ и Виллемъ, цыгане начали красться по дорожк вдоль ограды къ противоположному концу парка. Разъ или два Дикконъ останавливался, слушалъ, и разъ спросилъ шепотомъ: ‘слышали, что-то зашумло? Вонъ тамъ, влв?’ Но спутники его не слышали ничего. Легкій втерокъ качалъ верхушки деревъ и сносилъ иногда увядшій листъ съ втки, впрочемъ, все было спокойно, и цыгане шли впередъ все смле и смле, съ каждымъ шагомъ все больше и больше освоиваясь съ своимъ предпріятіемъ. Дошедши до конца ограды, они начали совтоваться, уже погромче, потомъ пошли въ глубину парка, по тропинкамъ, никому изъ нихъ хорошо неизвстнымъ, они частію принуждены были останавливаться, возвращаться назадъ, отъискивая мсто, на которомъ ршили открыть кампанію противъ дичи.

Вилль, разсмотрвшій паркъ, по-видимому, днемъ, вывелъ ихъ наконецъ на настоящую дорогу, и, поворотивши по тропинк на востокъ, они очутились вдругъ на опушк пролска, черезъ который протекалъ свтлый ручеекъ. Тутъ, на пространств пяти акровъ, не было ни одного дерева, но вокругъ поляны росли густыя купы оршника, а съ восточной стороны ея — частый кустарникъ. Теперь было необходимо узнать направленіе втра, чтобы дичь не почуяла охотниковъ и не пошла другой дорогой: Дикконъ омочилъ свой палецъ въ вод и поднялъ руку вверхъ. Потомъ онъ разставилъ своихъ товарищей по-одиначк, подъ орхами, и въ такомъ другъ отъ друга разстояніи, что дичь не могла перебжать черезъ поляну, не подвергаясь многимъ выстрламъ. Эта охота была, казалось, для Диккона дло привычное.

Разставивши товарищей, онъ сталъ самъ на выгодное мсто, отъискалъ на земл древесный листъ, перегнулъ его по-поламъ и приложилъ къ губамъ. Листъ въ ту же минуту издалъ звукъ, совершенно схожій съ голосомъ молодой лани. Дикконъ замолкъ и весь превратился въ-слухъ, все было тихо: рогатые обитатели парка не слышали или не обратили вниманія на эти звуки. Дикконъ повторилъ свой опытъ и опять началъ прислушиваться, но опять напрасно. Черезъ нсколько минутъ онъ снова приложилъ листокъ къ губамъ, и на этотъ разъ услышалъ легкій шелестъ въ кустахъ.. Онъ продолжалъ: шелестъ приближался, но вдругъ все затихло. Дикконъ подумалъ, что олень почуялъ присутствіе охотниковъ и поворотилъ назадъ.

Но черезъ минуту выбжалъ на поляну, не изъ кустовъ, но съ противоположной стороны, изъ оршника, великолпный олень, понуривъ втвистую голову свою къ земл, какъ-будто стараясь наслдить лань, голосъ которой слышалъ въ этой сторон. Выбжавши на свтъ мсяца, онъ остановился, поднялъ голову и устремилъ глаза прямо впередъ. Потомъ онъ началъ осматриваться вправо и влво, какъ-будто стараясь отъискать глазами лань, которой не могъ найти чутьемъ. Онъ остановился, однако же, слишкомъ далеко отъ охотниковъ, и Дикконъ ршился еще разъ издать тихій звукъ посредствомъ листа. Олень пробжалъ еще шаговъ пятьдесятъ и остановился, обративши голову въ ту сторону, гд стоялъ браконьеръ. Дикконъ спокойно поднялъ ружье, приложился очень внимательно и выстрлилъ въ ту самую минуту, когда олень хотлъ тронуться дальше. Пуля попала прямо между роговъ, олень прянулъ фута на четыре отъ земли и палъ мертвый.

Цыгане бросились-было къ добыч, но Дикконъ веллъ имъ воротиться, онъ обошелъ ихъ, самъ скрываясь въ тни деревъ, и сказалъ каждому изъ нихъ: ‘надо убить еще одного. Этотъ пусть-себ лежитъ. Выстрлъ былъ негромкій и не спугнетъ остальныхъ, тамъ, въ чащ, я увренъ, ихъ цлое стадо. Надо непремнно убить еще одного. Если начнемъ возиться съ этимъ, перепугаемъ другихъ. Вилль! обойти подъ этими деревьями шаговъ на пять или шесть сотъ, заберись въ чашу, и спугни ихъ съ мста.’

Вилль повиновался неохотно и ворча, утверждая, что на него взваливаютъ вс труды, а себ предоставляютъ только забаву. Но его легко уговорили, и онъ пошелъ. Вс стали по мстамъ и на этотъ разъ должны были прождать дольше прежняго, Вилль не спшилъ. Черезъ четверть часа послышался, однако же, въ кустахъ шелестъ, и вслдъ за тмъ цлое стадо оленей пронеслось по полян. По нимъ выстрлили изъ двухъ ружей. Одинъ олень былъ убитъ, другой только раненъ и хотлъ подняться, когда вс цыгане бросились и доканали его ножами.

— Теперь довольно на одинъ разъ! сказалъ Дикконъ, поспшно заряжая ружье.— Надо поскоре убраться. Добычу можно перебросить вотъ здсь черезъ ограду. Говоря это, онъ оборотился въ ту сторону, но глазамъ его представилось внезапно такое зрлище, что онъ едва не выронилъ изъ рукъ пороховницы, изъ которой насыпалъ въ эту минуту порохъ на полку.

Изъ оршника, гд онъ самъ только-что стоялъ, вышло съ дюжину здоровыхъ, молодцовъ, хорошо вооруженныхъ, и онъ тотчасъ же увидлъ, что ни ему, ни товарищамъ его нельзя спастись безъ драки: сторожа вышли между ними и полемъ, съ другой стороны росъ густой кустарникъ, гд ихъ непремнно переловятъ, если они вздумаютъ бжать туда, а на запад, за оршникомъ, текла рка и стоялъ домикъ сторожа. Въ эту минуту Дикконъ выказалъ больше ршимости.

— Держись, ребята! закричалъ онъ.— Насъ наслдили! Бжать нельзя, надо пробиться вонъ къ тому углу, или мы пропали.

Товарищи оглянулись на эти слова, и, что бы ни чувствовали они въ душ, они выказали только ршимость биться до послдней возможности. Цыганъ, сдлавшій послдній выстрлъ, поспшно опустилъ пулю въ дуло своего ружья. Оставивши добычу, браконьеры двинулись дружно къ углу лса, примыкавшему къ оград, мимо фронта сторожей. Сторожа поспшили заступить имъ дорогу и едва успли отрзать ихъ отъ чащи. Въ минуту ихъ встрчи, лсъ былъ по лвую руку цыганъ, и по правую сторожей, но вс шансы были на сторон сторожей.

— Бросайте ружья! сказалъ имъ Гарвей.— Что тутъ храбриться, разв не видите, что насъ двое на одного?

Въ отвтъ на это приглашеніе, цыгане опустили ружья, и сторожа отступили на нсколько шаговъ: въ такихъ случаяхъ никто не можетъ сказать, кому выпадетъ печальный жребій, и мысль о смерти гнететъ душу, пока не разогрется кровь.

— Прочь! сказалъ ршительно Дикконъ.— Дай намъ уйти спокойно, а нето худо будетъ! Олени остаются вамъ, да еще съ добрыми пулями въ тл, мы поподчуемъ и васъ такими же, если вы вздумаете насъ удерживать.

— Смлый малый, клянусь честью! сказалъ сэръ Роджеръ Миллингтонъ, вы шедши впередъ и преспокойно ставши подъ самыя дула ружей.— Только слушай! Вы пришли за дичью, а мы пришли за вами. Насъ больше, и невроятно, чтобы мы дали вамъ уйти, но, чтобы не проливать напрасно крови, я предлагаю вамъ сдлку.

— А! ты тотъ шпіонъ, что приходилъ сегодня къ намъ и спрашивалъ Фарольда? сказалъ Дикконъ.— Такъ знай же, что первая пуля достанется теб.

— Однако же, онъ хочетъ предложить сдлку, сказалъ одинъ изъ цыганъ, опуская свое ружье.— Лучше послушаемъ, что онъ скажетъ.

— Не врьте ему ни на полъ-слова, сказалъ Дикконъ.— Онъ обманщикъ и непремнно васъ надуетъ. Четырехъ мы положимъ на мст, а потомъ въ приклады!

— Нтъ, нтъ, выслушайте его! закричалъ другой цыганъ.— Что ты хотлъ предложить?

— А вотъ что, отвчалъ сэръ Роджеръ, все еще преспокойно стоявшій въ двухъ шагахъ отъ дула: — если вы положите оружіе и сдадитесь, то мы отпустимъ всхъ тхъ изъ васъ, которыхъ не въ чемъ больше обвинить, кром браконьерства.

Сэръ Роджеръ имлъ въ виду только поимку Фарольда, но забылъ взять въ расчетъ цыганскую совсть. Каждый изъ цыганъ зналъ, что его можно обличить и во многомъ другомъ, и предложеніе имъ не поправилось. Не поправилось оно также и Гарвею съ товарищами, не получившимъ отъ лорда полномочія на такую сдлку.

— Нтъ, этого нельзя, сэръ, сказалъ громко Гарвей.— Лордъ не далъ мн права заключать съ ними такія условія. Я знаю, что вы пришли отъ него, потому-что какъ бы иначе знать вамъ все это дло, но на предложеніе ваше я не могу согласиться. Кладите оружіе, или мы будемъ стрлять по васъ!

— Такъ вотъ теб! отвчалъ Дикконъ, спуская курокъ, тоже самое сдлали и прочіе цыгане, хотя въ эту самую минуту, и даже за секунду передъ выстрломъ, послышался вблизи громкій голосъ: ‘не стрлять, негодяи! Дикконъ, я запрещаю теб стрлять!’

Сэръ Роджеръ и одинъ изъ сторожей упали, сторожа смшались, дали залпъ — и только слегка ранили одного цыгана. Но они опомнились и ободрились въ ту же минуту: оттащили раненыхъ въ сторону и бросились въ схватку съ цыганами, прежде нежели т успли снова зарядить ружья. Но къ цыганамъ явилось на-помощь съ дюжину молодцовъ, Фарольдъ оттолкнулъ Диккона назадъ и закричалъ: ‘сумасшедшій! ты насъ губишь! Прочь!’ продолжалъ онъ тмъ же повелительнымъ голосомъ, обращаясьжъ сторожамъ.— ‘Прочь, дураки! Насъ слишкомъ много. Гарвей! Вздумавши заманить этимъ молодыхъ безумцевъ въ ловушку, теб слдовало бы позаботиться о средствахъ переловить ихъ. Убирайся, пока еще можно. Говорятъ теб, насъ слишкомъ много, а меня ты знаешь: я не люблю шутить.

— Знаю, давно знаю, Фарольдъ! отвчалъ сторожъ, нершительно оглядывая толпу цыганъ: — Знаю также и то, что не пройдетъ и двухъ мсяцовъ, какъ тебя повсятъ.

— Приподымите меня! приподымите! произнесъ слабый голосъ назади.— Я хочу на него взглянуть.

Двое или трое подняли сэра Роджера и подвели его на нсколько шаговъ впередъ, такъ, чтобы онъ могъ видть все происходившее. Онъ посмотрлъ пристально на Фарольда, стоявшаго впереди другихъ, но не могъ наблюдать его дольше минуты и упалъ въ конвульсіяхъ обратно на землю. Это зрлище оказалось не безъ вліянія на сторожей. Если бы они знали сэра Роджера и принимали участіе въ его судьб, это пробудило бы въ нихъ можетъ статься жажду мщенія, но въ страданіяхъ незнакомаго человка они видли только участь, ожидающую и ихъ, если они вступятъ въ борьбу съ цыганами. Гарвей еще готовъ бы былъ рискнуть, но по лицамъ товарищей увидлъ, что они его не поддержатъ и даже, можетъ быть, просто, разбгутся.

Не желая, однако же, оставить начатого, подстрекаемый и личной ненавистью и общанной наградой, онъ колебался, и все еще смотрлъ на Фарольда и его товарищей, произнося такія слова, которыя вызвали бы ихъ на нападеніе.

— Мошенники! говорилъ онъ.— Любо мн было бы взглянуть, какъ васъ перевшаютъ всхъ рядомъ. Зачмъ вы ходите воровать? Вы и дтей воруете, кровопійцы! Да не миновать вамъ вислицы!

Губы Фарольда задрожали отъ гнва. Обратившись къ одному изъ цыганъ постарше, онъ шепнулъ ему что-то на ухо, и цыгане тотчасъ же тронулись съ мста. Они отступали тихо и въ порядк. Четверо, подъ предводительствомъ Фарольда, охраняли арріергардъ, обращенные лицомъ къ сторожамъ. Гарвей, ободренный отступленіемъ непріятеля, шелъ за ними съ своимъ отрядомъ, двое или трое остались при раненыхъ.. На каждомъ шагу, впрочемъ, кто-нибудь изъ сторожей отставалъ и уходилъ потомъ къ мсту, гд лежали раненые. Когда цыгане достигли ограды, при Гарве оказалось только три человка, и Фарольдъ, нсколько раздраженный его упорнымъ преслдованіемъ, оборотился къ нему не совсмъ съ ласковымъ выраженіемъ лица. Его взяла досада, злой демонъ, гнздящійся въ сердце каждаго человка, уже возвысилъ-было свой голосъ, но Фарольдъ заставилъ его умолкнуть, подавилъ въ себ желаніе мести и сказалъ только сторожу, чтобы онъ не длалъ ни шагу дальше, пока его люди не перелзли черезъ ограду. Гарвей отвчалъ проклятіемъ, но Фарольдъ спокойно поставилъ на ограду четырехъ человкъ съ ружьями, для защиты прочихъ. Цыгане перелзли одинъ за однимъ, послдній былъ Фарольдъ. Гарвей, разразившись бранью, оборотился и пошелъ назадъ къ своимъ товарищамъ.

Фарольдъ и его спутники шли въ молчаніи къ табору, расположенному не вдалек отъ парка. Ходившіе на промыселъ за дичью удивились, увидя, что тутъ все готово въ путь. Лошади были запряжены въ повозки, палатки собраны, и на мст табора горлъ только одинъ огонь, возл котораго тетка Грей и другія женщины стояли съ поникшими головами, грустно глядя на одинокій котелъ. Эта группа тотчасъ же дала дорогу Фарольду и его спутникамъ. Фарольдъ, дошедши до средины, остановился, сложилъ на груди руки, грозно посмотрлъ на старуху и сказалъ:

— Вотъ плоды твоихъ наущеній — драка, кровопролитіе, убійство и, весьма вроятно, смерть этого молодого безумца, который послушался твоего совта,— смерть на вислиц!

— Чтожь, хорошая смерть, проворчала старуха: — отецъ его тоже умеръ на вислиц.

— Ты же, Дикконъ, продолжалъ онъ, не обращая вниманія на ея слова:— ты не уйдешь отъ наказанія. Слушай: ты всегда былъ ослушникомъ, ты забылъ законы и обычаи нашихъ предковъ, ты не членъ нашей общины. Таборъ нашъ долженъ раздлиться и разойтись въ разныя стороны, чтобы избжать послдствій твоего проступка, но ты иди отъ насъ прочь, и навсегда. Не отвчай, но слушай! Если бы я не возвратился раньше, нежели ты ожидалъ, и не поспшилъ остановить тебя и привести назадъ, если бы я не посплъ во-время выручитъ тебя изъ бды, въ котрую ты попалъ, благодаря преступному замыслу,— ты и твои товарищи лежали бы теперь связанные по рукамъ и по ногамъ, ожидая суда людей, питающихъ къ намъ ненависть и презрніе. Я спасъ тебя отъ неволи, но ты долженъ бжать и укрыться, чтобы спасеніе не было безплодно. Иди прочь отъ насъ, прочь! и къ какому бы племени людей ты ни присталъ,— отречешься ли ты отъ твоего народа, какъ отрекся отъ его законовъ, пристанешь ли къ другому табору,— помни, что неповиновеніе властямъ неминуемо влечетъ за собою бду, и старайся не длать подобныхъ проступковъ.

Фарольдъ замолчалъ, и одинъ изъ цыганъ шепнулъ ему что-то на ухо.

— Это правда, сказалъ Фарольдъ: — ему итти далеко и долго,— мы вс снабдимъ его на дорогу.

— Нтъ, нтъ, проговорилъ Дикконъ, склонивши голову и потупивши глаза въ землю: — не надо, я пойду и такъ.

Но цыгане приступили къ складчин, не слушая его. Каждый далъ что-нибудь изъ полученнаго имъ на вчерашнемъ длеж, и сумма накопилась довольно значительная. Фарольдъ, чувствуя, что Диккону будетъ непріятно принять деньги отъ него, веллъ отдать ихъ черезъ другого и сказалъ:

— Иди, Дикконъ, иди! я остерегалъ тебя, я совтовалъ, когда совтовать было еще можно. Ты не послушалъ меня, теперь поздно. Иди отъ насъ, и на-всегда.

Съ поникшей головой Дикконъ сдлалъ шага два прочь, потомъ .остановилсяі, поднялъ голову и устремилъ глаза на Фарольда и хотлъ, казалось, что-то сказать. Но слова замерли у него въ груди: грозный, но спокойный и полный упрек,а взглядъ начальника остановилъ его. Дикконъ бросилъ яростный взглядъ на старуху, совратившую его съ прямого пути, послалъ ей горькое проклятіе и бросился прочь.

— Теперь, сказалъ Фарольдъ, обращаясь къ прочимъ: — разойдемся на востокъ, западъ, сверъ и югъ. Пойдемъ поспшно и далеко: за нами будутъ гнаться, не жаля ногъ и золота. Ровно черезъ три мсяца сойдемся мы на нашемъ старомъ пепелищ въ Чевіот, и тогда, можетъ статься, намъ можно будетъ продолжать наше мирное странствованіе по земл.

Чья-то легкая рука коснулась его одежды, прекрасные глаза Лены глянули на него въ нершимости, какъ-будто она хотла и боялась говорить.

— Что ты, Лена? спросилъ онъ: — ты, разумется, идешь со мною.

— А Вильямъ? спросила она робко.

Фарольдъ нахмурился.

— Онъ идетъ съ Броуномъ, сказалъ онъ отрывисто: — да теб что изъ этого?

Она покраснла и опустила глаза, но отвчала:

— Ничего, я только хотла спросить, гд онъ, онъ ушелъ съ Диккономъ и другими — и не воротился.

Фарольдъ окинулъ взоромъ окружавшую его толпу, причудливо освщенную заходящимъ мсяцемъ и угасающимъ огнемъ.

— Гд Вильямъ? спросилъ онъ, обращаясь къ одному изъ спутниковъ Диккона: — я засталъ только васъ четверыхъ. Гд же былъ Вильямъ?

— Дикконъ услалъ его въ чащу спугнуть оленей, отвчалъ онъ: — чуть ли его не схватили, я слышалъ въ той сторон какъ-будто шумъ драки, когда мы шли къ оград.

— Мы не должны его оставить, сказалъ Фарольдъ: — я, по-крайней-мр, готовъ на все, лишь бы его выручить.

— И я, и я, и я, раздалось въ толп цыганъ.

— Хорошо, продолжалъ Фарольдъ: — прежде всего надо подать видъ, будто мы ушли, и чмъ ближе мы останемся, тмъ лучше ихъ обманемъ. Лсъ по ту сторону поля гуще, нежели гд-нибудь. Ступайте туда пшкомъ, пятеро же пусть поведутъ повозки за паркомъ къ рк. Тамъ отпряжете вы лошадей и перетащите повозки по песку къ броду, такъ-чтобы не было видно слдовъ отъ колесъ. Потомъ опять запрягите лошадей…. да не забудьте засыпать слды отъ копытъ. Перезжайте рку въ бродъ. Вода мелка, и вы можете хать вдоль песчанаго берега по ту сторону около мили, не вызжая изъ рки. Гд станетъ слишкомъ глубоко, вызжайте опять на дорогу, поворотите у моста и прізжайте въ лсъ по Морлейской дорог. Поняли?

— Понялъ, отвчалъ цыганъ, котораго онъ называлъ Броуномъ:— я знаю здшнія мста хорошо. Но самъ ты куда, Фарольдъ?

— Я пойду въ паркъ искать Вильяма, отвчалъ онъ:— и возвращусь къ вамъ въ лсъ до зари. Только, смотрите, не выходить изъ лсу: насъ стерегутъ. Я посплъ бы еще во-время, чтобы не допустить до этой продлки, если бы меня самого не окружили въ Морлейскомъ лсу.

— Будетъ исполнено, отвчалъ Броунъ: — ты всегда берешь на свою долю опасность.

— Идите же, нечего терять времени, отвчалъ Фарольдъ: — Сара Броунъ, поручаю теб Лену, смотри, чтобы эта старуха — онъ указалъ на тетку Грей — не надлала еще бдъ. Все посянное ею приносило до сихъ поръ дурные плоды. Ты поведешь ихъ въ лсъ, Вильсонъ, и разложишь огонь, чтобы я увидлъ дымъ, когда буду итти назадъ.

Онъ началъ рыться въ одной изъ повозокъ, досталъ оттуда тесакъ, пристегнулъ его къ поясу, пошелъ къ оград парка, перепрыгнулъ черезъ нее и скрылся изъ виду.

Приказъ его былъ исполненъ также проворно, какъ если бы онъ самъ былъ тутъ. Цыгане, назначенные въ лсъ, начали поспшно разгружать повозки. Женщины посадили дтей за спину и взяли въ руки по узлу, мужчины понесли, что было погяжеле, повозки тронулись по указанной дорог, а пшіе пошли черезъ поле къ лсу. Они шли молча и въ-разбродъ, чтобы не оставить за собою слишкомъ ясныхъ слдовъ. Скоро, однакоже, зашевелился языкъ старухи, шедшей рядомъ съ однимъ цыганомъ. Сначала она заговорила съ нимъ шопотомъ, но мало-по-малу голосъ ея становился все громче и громче.

— Онъ жестокъ, этотъ Фарольдъ, сказала она, озираясь во вс стороны. Сосдъ ея не отвчалъ ни слова, и она продолжала: — бдняжка Дикконъ умретъ съ голоду или попадетъ на вислицу. А за что? за то, что смотритъ на вещи не такъ, какъ Фарольдъ.

Цыганъ продолжалъ молчать.

— Я часто дивлюсь, заговорила опять старуха: — какъ столько бравыхъ молодцевъ, изъ которыхъ каждый вдвое лучше Фарольда, позволяютъ помыкать собой этому вору потому только, что онъ потомокъ нашихъ вожатыхъ, о которыхъ давно и помину нтъ {Цыгане всхъ странъ врятъ, что вышли въ Европу полъ предводительствомъ людей, которыхъ они зовутъ герцогами или властителями верхняго Египта.}. Сами, вы во всемъ виноваты. Если бы двое или трое изъ васъ разсудили да сказали….

— Молчи, прервалъ ее цыганъ: — не говори мн такихъ вещей, если не хочешь, чтобы я бросилъ тебя вонъ въ это болото. Укороти свой языкъ.тЯ теб не Дикконъ дался: меня не одурачишь. Если ты скажешь еще хоть слово, такъ я отправлю тебя вслдъ за тмъ, который изгнанъ, благодаря твоимъ стараніямъ.

Проворчавши что-то въ род эпитета дураковъ и трусовъ, старуха замолчала. Потомъ она начала поглядывать на цыганъ, шедшихъ по полю справа и слва, на минуту вниманіе ея остановилось на двухъ или трехъ шедшихъ справа, между которыми былъ одинъ изъ спутниковъ Диккона. Влв шла другая группа человкъ изъ пяти, большею частью женщинъ, и за ними, шагахъ въ трехъ, Лена, набросившая на голову платокъ, скрывавшій черты ея лица. Голова ея была наклонена, она смотрла въ землю. Старуха догадалась, что она плачетъ, и въ туже минуту ршила, къ которой изъ двухъ группъ пристать ей. Она отстала отъ своего спутника и почти незамтно приблизилась къ Лен. Прошедши рядамъ съ нею нсколько шаговъ, она попробовала произнести печальнымъ голосомъ:

— Бдный Вилль, какъ подумаешь!

Лена вздрогнула и сначала не отвчала ничего, но потомъ спросила:

— Такъ ты думаешь, что его схватили?

— Должно быть, попался, отвчала старуха: — иначе онъ воротился бы. Жаль! что за молодецъ былъ и умница!

Эта похвала въ прошедшемъ времени, какъ-будто его уже не существуетъ, вызвала глубокій вздохъ изъ груди Лены. Старуха, замтивши., что попала на настоящую дорогу, продолжала

— Бдный Вилль! между нами только одна годилась ему въ жены, да и ту похитилъ у него коршунъ.

Лена необратила вниманія на этотъ намекъ, довольно ясный, но спросила:

— А что съ нимъ сдлаютъ, если его схватили?

— Повсятъ, отвчала старуха: — или отошлютъ въ колонію на работу. Но Фарольдъ, если захочетъ, можетъ еще его выручить.

— Если онъ можетъ его выручить, отвчала Лена, очнувшись при имени человка, котораго если не любила, то по-крайней-мр уважала:— если онъ можетъ его выручить, такъ ему не долго оставаться въ невол.

— Я сама такъ думаю, Фарольдъ выручитъ его, если это не слишкомъ опасно и стоитъ не слишкомъ много труда и времени. Онъ, ты знаешь, не захочетъ рисковать другими для спасенія Вилля, разв кто уговоритъ его.

— Какъ мн ему объ этомъ сказать? возразила Лена.— Онъ сдлаетъ мн выговоръ, и только.

— Лена можетъ для Вилля и рискнуть чмъ-нибудь, сказала старуха. Вилль для нея рискнулъ бы своею жизнью.

Лена молчала. Черезъ нсколько минутъ старуха опять заговорила, но почти шепотомъ:

— Попробуй, не удастся ли теб уговорить Фарольда. Иначе Вильямъ долго просидитъ въ тюрьм, напвая псни о Лен, и потомъ пойдетъ на вислицу, жаля только о разлук съ Леной. Неужели ты думаешь, что я слпа и ничего не вижу?

— Если ты не слпа, такъ должна видть, что мн не для чего кривить душою, отвчала Лена.

— Да, продолжала старуха: — только я видла тебя сегодня, какъ ты цлыхъ полчаса простояла съ Виллемъ подъ оградою парка. Какъ-будто я не знаю, что происходитъ у тебя въ сердц!

— Такъ зачмъ же мн стараться освободить его изъ тюрьмы? отвчала Лена печальнымъ голосомъ.— Лучше пусть будетъ подальше, знаешь ли что? я сама просила Фарольда услать его съ Броуномъ.

— Я теб тоже кое-что скажу, возразила старуха.— Я видла васъ, какъ вы стояли подъ оградой, и я уврена, что онъ пошелъ на охоту съ Диккономъ съ-горя. Ты была съ нимъ неласкова. Ты виновата, что онъ попалъ въ тюрьму. Ты должна помочь ему.

Богъ-всть, что отвчала бы на это Лена,— разговоръ былъ прерванъ приходомъ другихъ цыганъ. Скоро вс они достигли лса, и расположились въ самой глухой, малопосщаемой его части.

Фарольдъ между тмъ пробрался въ паркъ, онъ искалъ Вилля, пока свтилъ еще мсяцъ, но поиски его остались тщетны. Нсколько разъ ршался онъ свистнуть, тихо и осторожно, цыганъ тотчасъ узналъ бы этотъ особеннаго рода свистъ, и отвчалъ бы тмъ же,, но отвта не было. Онъ искалъ долго и безпокойно, тмъ безпокойне, что съ нкотораго времени въ груди его проснулось какое-то непріязненное чувство къ юнош, попавшему теперь въ бду за чужіе грхи. Съ досадой увидлъ наконецъ Фарольдъ, какъ начала заниматься заря. Зная, что если бы Вилль былъ на свобод, то уже давно усплъ бы присоединиться къ своимъ, онъ ршился уйти изъ парка, гд ему самому было опасно оставаться дольше.

Неизвстность участи Вилля тревожила его однако же такъ сильно, какъ не потревожила бы неволя, достоврно извстная. Собираясь выйти изъ парка., онъ подошелъ какъ можно ближе къ дому, взглянуть, не замтно ли тамъ особеннаго движенія, которое подало бы ему врное извстіе о Вилл. Остановившись подъ деревьями, онъ увидлъ мальчика, быстро вбгающаго на крыльцо дома, и тотчасъ же догадался, что онъ спшитъ съ какою-нибудь встью. Вслдъ затмъ изъ дома вышли человка четыре, но вмсто того, чтобы пойти по которой нибудь изъ дорожекъ, они отправились прямо поперекъ поляны къ оград. На полъ-дорог одинъ изъ нихъ остановился, другіе пошли дальше, но у первыхъ деревъ остановился еще одинъ, и Фарольдъ подумалъ: ‘меня замтили и хотятъ окружить, но это имъ не удастся’. Быстрыми, но почти не слышными шагами пошелъ онъ сквозь чащу въ ближній уголъ парка. Чувства его не дремали, не вышедши изъ чащи, онъ услышалъ тихій говоръ въ той сторон, куда шелъ, было ясно, что его замтили и преслдуютъ, и что люди, голоса которыхъ онъ услышалъ, пришли не изъ дому, а изъ хижины сторожа. Фарольдъ повернулъ назадъ и пошелъ къ самой открытой части парка, но онъ зналъ, что длаетъ, и мстность была ему знакома больше, нежели его преслдователямъ. Дошедши до пролска, онъ вдругъ вышелъ изъ тни деревъ и быстрыми шагами пошелъ черезъ поляну. Человкъ, сторожившій на опушк, увидлъ его и подалъ условленный знакъ. Люди, разставленные полукругомъ, бросились на поляну и словно охватили цпью цыгана, отрзаннаго съ другой стороны ркою. Но онъ почти не прибавлялъ шагу и далъ имъ подойти довольно близко, тогда только главный сторожъ догадался о его намреніи и, крикнулъ стоявшему ближе всхъ къ берегу, чтобы онъ заслонилъ ему дорогу къ вод. Но было уже поздно. Фарольдъ бросился къ берегу, ринулся въ воду и въ нсколько взмаховъ руки очутился на другомъ берегу, гд не опасался ничьей погони.

ГЛАВА XIX.

Не знаю, почему бы намъ, т. е. читателю и автору, не оставить теперь людей, которыми мы занимались въ послднихъ главахъ, и не возвратиться къ другимъ, немене достойнымъ нашего вниманія. Лучшая форма,— можно даже сказать, самая классическая,— въ которой можетъ быть разсказана повсть, есть, исключая формы автобіографіи, драматическая. Признавая свободу британскихъ драматурговъ, сбросившихъ съ себя ярмо аристотелевыхъ единствъ, я считаю и себя вправ перемнять мсто дйствія и дйствующія лица по моему произволу.

Необходимость этихъ перемнъ проистекаетъ изъ самой натуры людскихъ отношеній. Каждый день видимъ мы, что въ пяти или шести семействахъ, дла которыхъ имютъ сильное вліяніе другъ на друга, совершаются событія и произносятся слова, ведущія къ важнымъ для этихъ семействъ послдствіямъ, и составляющія ихъ общую исторію, хотя одно семейство не знаетъ, что длается въ тоже время въ другомъ. Задача писателя, если онъ хочетъ избрать себ въ руководители природу, состоитъ, слдовательно, въ томъ, чтобы найти такую группу семействъ, связанныхъ общею судьбою, и, измняя въ своемъ разсказ мсто дйствія, описывать совершающееся единовременно въ разныхъ мстахъ. Рядъ такихъ картинъ и составитъ общую ихъ исторію. Безсильно воображеніе и плоха память того читателя, который не безъ труда ловитъ прерванную на-время нить событій и лицъ.

Не имй я права перемнять сцены дйствія, происходившее въ Морлей-гоуз и, что еще важне, ошущенія жильцовъ его, остались бы неизвстными, или были бы переданы въ длинномъ, неестественномъ resume. А ощущенія, о которыхъ я говорю, достойны вниманія, какъ вс ощущенія сердца. Если бы можно было написать внутреннюю исторію человческаго сердца, она была бы занимателне и поучительне самой блестящей исторіи его длъ, то есть вншняго его проявленія.

Нсколько времени посл отъзда Маннерса изъ Морлейгоуза Маріанна наслаждалась искуственнымъ сномъ, произведеннымъ пріемомъ опіума. Хорошо ли поступилъ въ этомъ случа медикъ,— лучше ли было позволить ей встртиться съ горемъ лицомъ къ лицу, или оградить ее отъ перваго впечатлнія,— предоставляю судить каждому по своимъ чувствамъ. Но медикъ зналъ ее съ самого дтства, и зналъ, что слишкомъ грубое прикосновеніе скорби можетъ сокрушить ея сердце. Сонъ прекратилъ на-время ея страданія, но какъ отличался онъ отъ естественнаго сна спокойной души! Макъ придавилъ въ ней свинцовою рукою чувства и мысли, но не освжилъ и не облегчилъ ихъ, на спящемъ лиц, ея было видно, что сонъ ея нестественъ. .. Аптекарь далъ ей сильный пріемъ, и она проспала нсколько часовъ.. Наконецъ она проснулась блдная., истомленная, мысли ея были въ безпорядк, чувства тоже.

— Кто это? Изидора? спросила она, глядя на окно, возл котораго кто-то стоялъ. Изидора подошла къ ней, и она спросила поспшно: ‘что новаго?’

Она не могла сдлать вопроса обстоятельне, вниманіе ея не въ-силахъ было сосредоточиться на какомъ-нибудь данномъ предмет.

— Ничего, отвчала Изидора, садясь возл ея постели.— Полковникъ Маннерсъ не привезъ никакихъ извстій и ухалъ къ дядюшк, узнать, не объяснится ли тамъ этотъ странный случай.

Изидора старалась только скрыть отъ Маріанны полученное извстіе и отклонить вниманіе ея отъ розысковъ Маннерса. Но слова ея произвели дйствіе сильне, нежели она ожидала и желала! Она хотла только ослабить горе, а не пробудить ожиданія, которыя, по всей, вроятности, неисполнятся. Но надежда ловкій дипломатъ и уметъ пользоваться каждымъ словомъ, каждымъ обстоятельствомъ. Простыя слова Изидоры воскресили въ сердц Маріанны полупогасшее пламя. Она вспомнила о намекахъ на незаконность происхожденія Эдварда, вспомнила о его пылкости и вообразила себ, что опасенія его подтвердились, и что онъ сгоряча отправился прямо къ отцу.

Онъ, правда, ушелъ пшкомъ, ночью и, отправляясь къ отцу, вроятно, извстилъ бы ее объ этомъ письменно, но надежда не останавливается надъ невроятностями, и Маріанна успокоилась. Ей хотлось бы, чтобы и другіе съ нею согласились, но для этого ей должно было объяснить имъ, на чемъ основывалась ея надежда, а этого нельзя было сдлать, не входя въ подробности касательно сношеній Эдварда съ-цыганомъ. Она не знала, иметъ ли она на это право. Опіумъ такъ ослабилъ ея умственныя способности, что она долго не ршалась, что ей длать, и молчала, слушая утшенія Изидоры. Наконецъ, собравши вс обстоятельства, она разсудила, что другія причины могутъ потребовать объясненія чувствъ и намреній Эдарда: можетъ быть, его не найдутъ у отца, начнутъ искать,— и тогда надо будетъ разсказать., куда и зачмъ пошелъ онъ, чтобы поиски не остались тщетны. Она ужасалась мысли выдать Эдварда, доврившаго ей свою тайну, но и чувствовала, какъ необходимо разсказать всю истину, для успха поисковъ. Она ршилась наконецъ разсказать, что происходило между ней и Эдвардомъ на-канун, и не знала только, кого избрать въ повренные — Изидору или мистриссъ Фальклендъ. Она не могла сомнваться въ привязанности и здравомъ смысл тетки, но знала и то, что подъ всегдашней веселостью Изидоры скрывается много ума и такту. Кром того, ей она могла высказать сколько хотла и умолчать, о чемъ хотла, между тмъ, какъ проницательные вопросы ттки заставили бы ее разоблачить тайму Эдварда больше, нежели сколько она считала себя въ-прав.

— Знаешь ли, Изидора, сказала она наконецъ: — я имю причины надяться, что объ Эдвард узнаютъ что-нибудь въ дом его отца. Онъ, вроятно, тамъ.

Изидора чувствовала всю трудность своей роли. Она радовалась, что Маріанна спокойне, нежели можно было ожидать, и, разумется желала поддержать въ ней это спокойствіе, пока опасенія мало-по-малу не перейдутъ въ дйствительное горе, но она чувствовала, что не должна питать въ ней надежды, которая скоро рушится.

— Очень рада, что ты такъ думаешь, сказала она.— Странно только, что онъ не извстилъ насъ, зная, что ты будешь безпокоиться.

— Странно, но, кажется, я могу это объяснить, отвчала Маріанна.— Я скажу теб кое-что, Изидора, и предоставляю теб длать, что заблагоразсудится, если Маннерсъ не найдетъ Эдварда въ Дьюри-Галл. Но такъ-какъ Эдвардъ не захотлъ-бы говорить объ этомъ дл никому, то ты не должна меня распрашивать, а удовольствоваться тмъ, что я скажу. Безъ крайней необходимости прошу тебя не говорить объ этомъ никому, кром тетушки.

— Желаніе твое будетъ исполнено въ точности, сказала Изидора.— Я вижу, ты хочешь говорить о его свиданіи съ цыганомъ. Это всхъ насъ поразило.

— Я хочу говорить о причин этого свиданія, возразила Маріанна.— Это объяснитъ дло, если Эдвардъ теперь не у отца. Ты помнишь, что полковникъ Маннерсъ ходилъ вчера въ таборъ,— вслдствіе твоей шутки.

— Да, кажется, его побудила къ этому моя неумстная шутка, сказала Изидора со вздохомъ: — впредь я не буду шутить.

— Нтъ, къ чему это! продолжала Маріанна.— Маннерсъ принесъ Эдварду письмо отъ одного цыгана, по имени Фарольда, очень его огорчившее. Въ этомъ письм разсказывались ужасныя вещи о нашемъ семейств и въ особенности объ Эдвард. Посовтовавшись со мною, онъ ршился пойти сегодня въ таборъ и разузнать истину. Если все это оказалось правдой, такъ я знаю, что онъ, вроятно, отправился прямо къ отцу узнать все это подробне, и забылъ думать обо всемъ другомъ.

— Нтъ, Маріанна, о теб онъ не забылъ бы, сказала неосторожно Изидора.

— Ничего, я готова простить ему его забывчивость, лишь бы его нашли у отца.

— Дай Богъ! отвчала Изидора.— Если онъ тамъ, то полковникъ Маннерсъ, безъ сомннія, извститъ насъ сегодня же ночью.

Въ голос Изидоры, когда она произносила слова дай Богъ, было столько безнадежности, что Маріанна испугалась.

— Изидора, сказала она, пристально глядя ей въ глаза: — надюсь, что ты меня не обманываешь. Ты нелегко теряешь свою веселость, я не привыкла слышать отъ тебя такіе печальные звуки. Скажи мн правду, Изидора. Узнали вы что-нибудь объ Эдвард?

— Нтъ, отвчала Изидора, обрадовавшись, что можетъ дать ей отрицательный отвтъ.— О немъ ничего еще не извстно.

— Мн пріятне было бы узнать истину, продолжала Маріанна: — и я уврена, что ты не захочешь меня обманывать. Ты знаешь, какъ я люблю Эдварда, и я не стыжусь признаться, что едва ли кто на свт любимъ такъ сильно. Мое счастье пугало меня, и я пріучила себя къ мысли, что счастье на земл непрочно, я готова, утративши его, сказать: да будетъ воля Господня. Когда Эдвардъ вступилъ въ дйствующую армію, я поняла, что должна быть готова на все, я не мучила себя воображеніемъ и напрасными опасеніями, но и не забывала, что Всемогущій ежеминутно можетъ потребовать отъ насъ жертвы, и что мы не въ-прав на него роптать.

— Ты чудесное созданіе! сказала Изидора обнимая Маріанну.

Маріанна склонила голову на плечо Изидоры, и заплакала. Но скоро она отерла свои слезы и продолжала:

— Ты скажешь, что, питая такія мысли, я не должна бы была поддаться горю такъ сильно, какъ это случилось со мною сегодня по-утру. Но дло въ томъ, что когда Эдвардъ возвратился, опасенія мои исчезли. Я вообразила себ, что вс опасности миновались, я забыла, что благополучно вышедшій изъ сраженій можетъ быть похищенъ у меня среди мира. Теперь мн лучше, Изидора, я чувствую себя крпче и бодре, и потому прошу тебя, если что узнаешь, тотчасъ же сообщить мн. Вы съ тетушкой принимаете участіе въ Эдвард, но вы не можете чувствовать того, что я.

— Именно поэтому-то, можетъ быть, лучше не тревожить тебя всми слухами и разсказами, которые только растравятъ твои чувства, не давая никакого положительнаго свднія.

— Нтъ, нтъ, пожалуйста, говорите все, сказала Маріанна.— Теперь я снова на все готова, я не говорю, что я не буду плакать, что я не буду бояться, но я знаю, чья десница руководитъ всмъ въ жизни, и убждена, что все иметъ благую цль.

— А я уврена, отвчала Изидора: — что Онъ не оставитъ безъ награды такую вру.

— Да, отвчала Маріанна:— но, можетъ быть, Онъ, по премудрости своей, захочетъ испытать насъ еще боле. Я на все готова и перенесу все безъ ропота.

Разговоръ продолжался въ этомъ тон и много успокоилъ и ободрилъ Маріанну. Она захотла встать и попросила Изидору прислать ей горничную. Изидора старалась уговорить ее остаться въ постели и сказала матери о намреніи ея одться и притти въ гостиную. Мистриссъ Фальклендъ, однако же, одобрила это намреніе.

— Мы должны не допускать до Маріанны внезапныхъ, непріятныхъ извстій, сказала она: — но занятіе принесетъ ей пользу, нтъ ничего убійственне страха или горя, которое овладваетъ нами въ минуты бездйствія, уединенія или безсонницы.

Маріанна не замедлила явиться въ гостиную. Нсколько слезъ прокатились по лицу ея, когда мистриссъ Фальклендъ прижала ее къ своей груди, но вообще она казалась довольно спокойною. Мало-по-малу она узнала обо всхъ открытіяхъ Маннерса, исключая слдовъ крови, и обо всхъ дальнйшихъ распоряженіяхъ къ отъисканію Эдварда. Изъ принятыхъ мръ Маріанна заключила, что Маннерсъ и ея тетка, не-шутя опасаются за Эдварда.

Вскор потомъ возвратился слуга, котораго посылали къ Ардену. Онъ сказалъ, что судьи не было дома, и что онъ воротится только завтра утромъ. Сторожа, разставленные вокругъ лса, прислали спросить, оставаться ли имъ тамъ и на ночь, мистриссъ Фальклендъ приказала остаться. Много разныхъ правдоподобныхъ и неправдоподобныхъ слуховъ проникло въ гостиную черезъ посредство стараго дворецкаго.

Такъ прошелъ вечеръ. Отъ Маннерса не было никакихъ извстій. Минута уходила за минутой, часъ за часомъ, и надежда угасала все больше и больше. Наконецъ мистриссъ Фальклендъ уговорила Маріанну лечь спать.

На другой день по-утру мистриссъ Фальклендъ получила отъ Маннерса записку, въ которой онъ увдомлялъ ее, что о де Во ничего еще неизвстно. Мистриссъ Фальклендъ сообщила это Маріанн, и впечатлніе было таково, что должно было снова обратиться къ медицинской помощи и къ опіуму. О второй половин письма Маннерса, гд онъ прямо говорилъ объ убіеніи де Во, мистриссъ де Во, разумется, не сказала Маріанн ни слова. Маннерсъ писалъ, что когда онъ пріхалъ въ Дьюри-галль, тамъ уже были приняты мры къ поимк предполагаемыхъ убійцъ, но что пойманъ только одинъ молодой человкъ, отъ котораго, по всей вроятности, очень мало можно будетъ узнать. ‘Но — продолжалъ онъ — я все-таки поду съ лордомъ въ Димденъ, допросить этого человка, и оттуда уже явлюсь въ Морлей-гоузъ. Если мистеръ Арденъ — прибавлялъ онъ въ заключеніе своего письма — не принялъ еще мръ къ объисканію лса, то прошу васъ немедленно этимъ распорядиться, потому-что принесшій извстіе о стычк въ Димден не знаетъ, былъ ли Фарольдъ при томъ, или нтъ’.

Мистриссъ Фальклендъ съ нетерпніемъ ждала прибытія Ардена. Онъ пріхалъ поздно, спросилъ, что новаго, и узналъ содержаніе письма Маннерса. Старикъ Арденъ, несмотря на жосткость своихъ манеръ и упорную привязанность къ букв закона, былъ человкъ съ душою и истинно преданный семейству де Во.

Изъявивши свое сожалніе обо всемъ случившемся, онъ коснулся и письма, полученнаго имъ отъ лорда Дьюри, и съ торжествомъ сказалъ, что не обманулся въ мнніи своемъ на-счетъ Фарольда, котораго считалъ убійцею брата мистриссъ Фальклендъ.

Мистриссъ Фальклендъ съ жаромъ опровергала это мнніе различными доводами. Но Арденъ возразилъ, что лордъ Дьюри иметъ на это положительныя доказательства. Она замолчала, хотя внутренно и не соглашалась. Что Фарольдъ могъ убить ея племянника въ горячемъ спор, это она считала возможнымъ, но чтобы двадцать лтъ тому назадъ, будучи еще молодымъ человкомъ, онъ, ради денегъ, убилъ того, къ кому питалъ особенную привязанность,— съ этой мыслью она никакъ не могла примириться. Что касается до смлаго обвиненія со стороны лорда Дьюри, то это она безъ труда изъясняла себ изъ его характера: ослпленный мщеніемъ и ненавистью, онъ легко могъ принять какое-нибудь подозрительное обстоятельство за неопровержимое доказательство.

Не желая распространяться о слабостяхъ брата, она замолчала, и мистеръ Арденъ приступилъ къ распоряженіямъ для самаго тщательнаго обыска лса.

Всмъ, кому случалось объискивать лсъ, извстно, что это дло нелегкое. Пока собрали достаточное число людей и сдлали вс необходимыя распоряженія, было уже довольно поздно. Люди, стоявшіе до сихъ поръ вокругъ лса, устали и едва ли согласились бы прокараулить еще одну ночь, поэтому обыска нельзя было откладывать до завтра, и Арденъ отправился къ лсу и взявши съ собою кого только могъ изъ людей мистриссъ Фальклендъ.

Во время его отсутствія мистриссъ Фальклендъ и дочь ея были въ сильномъ волненіи. Маріанна все еще спала, и Изидора вышла въ садъ подышать чистымъ воздухомъ. Тамъ подбжалъ къ ней мальчикъ лтъ девяти, работавшій съ садовниками.— А я, кажется, что-то нашелъ, сказалъ онъ ей.

— Что же ты нашелъ, Гарри? спросила Изидора.

— Да вотъ вчера, господа и слуги цлый день толковали все о какихъ-то слдахъ.

— Ты нашелъ слды? прервала его Изидора.

— Да, отвчалъ онъ: — садовникъ, уходя въ лсъ, послалъ меня на тотъ колецъ парка за дерномъ, и тамъ, возл самой рки, за калиткой, которую ужь года два какъ не отворяли, я увидлъ на песку слды джентльмена, песокъ тамъ мягкій и поросъ немножко травою.

— Да почему же ты знаешь, что это слды джентльмена? спросила Изидора.— Можетъ быть, это прошелъ сторожъ, или сасадовникъ, или кто-нибудь изъ рабочихъ.

— Нтъ, нтъ, слды узенькіе, возразилъ мальчикъ: — не шире моихъ, а не женскія,— по пяткамъ видно.

— Можетъ быть, прошелъ кто-нибудь изъ мальчиковъ, продолжала Изидора.

Мальчикъ почесалъ въ голов и сказалъ:

— Можетъ быть,— только нтъ,— врно джентльменъ.

Изидора старалась дознаться, почему онъ это думаетъ, но люди, не имя яснаго понятія о предмет, часто упорствуютъ въ голословномъ утвержденіи и не допускаютъ другихъ проникнуть въ причины ихъ мннія, которыя для самихъ ихъ неясны. Такъ случилось и теперь. Единственный отвтъ, котораго она могла добиться на вс свои вопросы, состоялъ въ томъ, что онъ, мальчикъ, увренъ въ томъ, что это слды джентльмена.

Изидора пошла съ этимъ извстіемъ, взявши съ собою мальчика, къ матери.

Мистриссъ Фальклендъ выслушала ее со вниманіемъ и сказала, что надо послать дворецкаго изслдовать это открытіе.

— Нтъ, пожалуйста, не его! сказала Изидора. Онъ непремнно откроетъ, что это слды слона. Черезъ него мы во-вки не узнаемъ истины.

— Да кого же послать? отвчала мистриссъ Фальклендъ: — кром него никого нтъ дома.

— Я пойду сама, сказала Изидора: — я успю еще воротиться засвтло, и возьму съ собою мальчика.

— Да, иди, сказала мистриссъ Фальклендъ:— можетъ быть, все это пустяки, а можетъ быть, и нтъ. Во всякомъ случа, надо разузнать. Я пойду съ тобою, если Маріанна спитъ. Подожди меня минуту.

Маріанна все еще спала. Изидора и мать ея ушли съ мальчикомъ. Уходя, Изидора кликнула свою горничную и велла ей стать у окна, откуда видно было мсто, о которомъ говорилъ мальчикъ. Она приказала ей не отходить отъ этого окна, несли увидитъ, что она или мистриссъ Фальклендъ длаютъ знаки, поспшить въ ту же минуту къ нимъ.

— Я предчувствую, сказала Изидора, что наша экспедиція будетъ имть важныя послдствія.

Какъ бы то ни было, горничная исполнила ея приказаніе какъ вообще исполняютъ подобныя приказанія, т. е. простояла у окна минуты дв и потомъ, увидвши, что мистриссъ Фальклендъ и Изидора прошли шаговъ сто по дорожк, подумала: ‘можно сходить за шляпкой, которую я кончаю, успю еще воротиться, покамстъ он дойдутъ до того конца парка’. Но въ прихожей встртилась она съ дворецкимъ, который остановилъ ее только спросить, куда это ушли господа, и потомъ разсказалъ ей такую ужасную исторію, слышанную имъ въ молодости и похожую, по обстоятельствамъ, на пропажу Эдварда, что волосы стали дыбомъ на голов слушательницы. Когда она воротилась къ окну, было уже такъ темно, что нельзя было трудиться надъ шляпкой, поэтому она тотчасъ же устремила глаза, куда было приказано, и смотрла, когда уже ничего нельзя было видть.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ГЛАВА XX.

Изидора и мистриссъ Фальклендъ шли между тмъ къ берегу рки, гд мальчикъ видлъ слды. Мистриссъ Фальклендъ слишкомъ долго жила въ свт, этой школ разочарованія, и не ожидала ничего особеннаго, но Изидора, не испытавшая еще глубокаго горя, увлекалась легче, сердце ея забилось надеждой, когда она вышла въ поле и приняла дятельное участіе въ отыскиваніи Эдварда. Тропинка извивалась по парку, слдя прихоти его устроителя или, можетъ быть, просто, обыкновенной людской наклонности ходить не прямымъ путемъ. Изидора, какъ вс пылкіе люди, пошла прямо черезъ лугъ, но мистриссъ Фальклендъ подумала, что ради одной минуты не стоитъ мочить ногъ на рос, и пошла по песку. Изидора наткнулась на болото, принуждена была обойти его, и он прибыли на мсто въ одно время.

Мстность требуетъ описанія. Мы уже говорили объ этомъ мст и просили читателя удержать въ памяти вс подробности, но память могла измнить ему, и потому мы постараемся описать его еще разъ. Изидора и мистриссъ Фальклендъ глядли на сверо-западъ, передъ ними росъ низкій кустарникъ, едва прикрывавшій ограду и не препятствовавшій изъ оконъ виду на высокую береговую скалу по ту сторону ограды. Эта скала образовала одну сторону лсистаго мыса, или, лучше сказать, полуострова, соединявшагося съ остальною цпью горъ узкимъ перешейкомъ, чрезъ который шла дорога. Рка обтекала этотъ мысъ съ трехъ сторонъ. Вершина его была покрыта роскошнымъ лсомъ, тысячи деревъ и кустовъ росли и по скатамъ его, везд, гд только скала не возносилась отвсною стною, они выглядывали изъ каждой трещины, внчали зубчатыми башнями каждый выступъ, и склонялись надъ тихою ркою, отражавшею въ себ окрестный видъ. Заходящее солнце только-что коснулось западныхъ вершинъ, мягкій свтъ разливался по бассейну рки, и пурпурные лучи, упираюсь прямо въ скалу, находившуюся влв отъ Изидоры и мистриссъ Фальклендъ, обливали алымъ пламенемъ каждый каменный отрогъ, каждое, выступившее впередъ деревцо.

Тропинка вела къ калитк въ оград и потомъ сворачивала на другую тропинку, ведущую отъ большой дороги къ рк между паркомъ и скалою. Тутъ ясно были видны слды, о которыхъ говорилъ мальчикъ. Они вели, казалось, отъ берега рки, поросшаго травою, къ песчаной тропинк, поворачивали вдругъ къ калитк и исчезали, какъ-будто путникъ вошелъ въ ограду. Слды были, какъ замтилъ мальчикъ, узкіе, но не женскіе, впрочемъ, Изидора и мистриссъ Фальклендъ слишкомъ мало знали форму ноги Эдварда и не могли заключить ничего врнаго. Слабая надежда пробудилась, однако же, въ ихъ сердцахъ. Если бы кто-нибудь спросилъ ихъ, что ожидаютъ он найти? он отвчали бы: ‘Эдварда’, но не съ умли бы сказать, почему он этого ожидаютъ, и почему думаютъ, что Эдвардъ скрывается отъ нихъ такъ близко. Но надежда тогда-то и сильна, когда она торжествуетъ надъ разсудкомъ, и ожиданіе всего живе въ ту минуту, когда не знаешь, чего ждешь. Дошедши по слдамъ до самой калитки, мистриссъ Фальклендъ сказала:

— Какъ глупо, что я не взяла съ собою ключа.

— У меня есть ключъ, отвчалъ мальчикъ, опуская руку въ карманъ.

Онъ досталъ ключъ и отомкнулъ калитку. Мистриссъ Фальклендъ начала искать слдовъ по ту сторону ограды, но у калитки ихъ не оказалось, хотя они непремнно должны бы были остаться на красноватомъ песку. Футовъ за пять отъ калитки увидли он пару слдовъ того же размра, съ пятками, врзавшимися въ землю глубже носковъ. Кто-то очевидно спрыгнулъ тутъ съ ограды. Мистриссъ Фальклендъ убдилась въ этомъ еще больше, когда, возвратившись назадъ и осмотрвши замокъ, нашла на немъ свжую кучку песку, оставленную, вроятно, ногою, которая на него опиралась. Изидора шла между тмъ по слдамъ, ведущимъ дальше къ берегу, на одномъ изъ большихъ камней у самой рки она нашла слдъ краснаго песку, отпечатавшійся на мелкой зеленой трав, которая росла на камн.

— Здсь, здсь! закричала она.— Онъ непремнно прошелъ здсь, и притомъ посл дождя, бывшаго вчера съ вечера. Слды очень ясны, другіе, идущіе къ рк, постарше, и почти совсмъ смыты. Ничего мудренаго, что мы найдемъ его здсь.

— Слышишь? сказала мистриссъ Фальклендъ: — тамъ на верху что-то шумитъ, кажется.

Он начали прислушиваться, но все было тихо. Наконецъ мистриссъ Фальклендъ сказала:

— Напрасно мы не взяли съ собою еще кого-нибудь, хоть изъ женщинъ. Лсокъ такъ невеликъ, что его нетрудно бы было обыскать.

— Пошлите мальчика, отвчала Изидора: — пусть онъ позоветъ дворецкаго, да и прочіе, я думаю, уже возвратились. Мы подождемъ ихъ здсь.

— Однакоже, Изидора, замтила мистриссъ Фальклендъ: — теперь становится уже темно, а мсто это такое мрачное и уединенное. Я думаю, двумъ женщинамъ нехорошо тутъ оставаться.

— О, Гарри воротится въ одну минуту, возразила Изидора.— Насъ никто не тронетъ. Каждый крикъ слышенъ съ большой дороги.

Мистриссъ Фальклендъ все еще не ршалась, но Изидора продолжала:

— Такъ мы распорядимся, во избжаніи опасности, вотъ какъ: пошлите его за людьми, а сами идите въ паркъ на пригорокъ, откуда видна большая дорога.

— Я не оставлю тебя здсь одну, отвчала мистриссъ Фальклендъ, удивленная этимъ предложеніемъ.

— Да вдь я сто разъ ходила сюда одна, сказала Изидора. Я хочу только войти вонъ на тотъ выступъ, гд мы такъ часто сиживали съ Маріанной. Вы будете меня и видть и слышать. Если встртится какая-нибудь опасность, такъ я могу кликнуть пастуховъ, что вонъ тамъ, на лугу, имъ видно будетъ оттуда и васъ. Кром того, Шарлотта стоитъ у окна и не спускаетъ съ насъ глазъ.

Мистриссъ Фальклендъ все еще не ршалась. Изидора продолжала:

— Бги, Гарри, поскоре въ домъ и приведи сюда Джибсона и кого найдешь. Не теряй ни минуты.

— Право, мн кажется, это неблагоразумно, сказала мистрисъ Фальклендъ, глядя вслдъ мальчику, улетвшему стрлой.— Впрочемъ, теперь дло сдлано, надо послдовать твоему совту. Пойду на пригорокъ. Только если Гарри не возвратится скоро, иди назадъ.

— Я ворочусь, какъ только вы меня кликнете, отвчала Изидора.— Оттуда все слышно.

Мистриссъ Фальклендъ пошла къ пригорку въ паркъ, откуда была видна не только вся дорога, тянувшаяся по мысу, но и уголъ скалы, возвышавшейся надъ ркою.

Изидора шла между тмъ по крутой и каменистой тропинк, проложенной нсколько лтъ тому назадъ по ея просьб къ выступу скалы, откуда видно было все теченіе рки и великолпная окрестность.

Это мсто возвышалось надъ ркою футовъ на десять или двнадцать, и до пригорка въ парк было отсюда шаговъ сто. Всходъ былъ крутой, сердце Изидоры билось, когда она достигла вершины, и, можетъ быть, не отъ одного тлеснаго движенія. Она не выказала боязни, но частица страха закралась въ ея душу, или, врне, она чувствовала тревожное раздраженіе, которое нельзя собственно назвать страхомъ, но которое часто пораждаетъ тже послдствія. Взошедши на скалу, она оглянулась, но мистриссъ Фальклендъ не было еще на пригорк. Черезъ минуту она, однако же, показалась, и Изидора спросила: ‘вы видите большую дорогу?’

Мистриссъ Фальклендъ не разслушала ея вопроса, и она должна была повторить его. Вопросъ былъ, однако же, сдланъ не изъ робости. Мысль послать мальчика за людьми, а самой остаться на-сторож основывалась на стратегическомъ соображеніи, довольно удачномъ, если принять въ расчетъ, что оно родилось въ голов женщины.

Изидора была убждена, что въ лсу кто-то скрывается, и знала, какъ важно узнать, кто это именно. Она тотчасъ же сообразила, что если он раздлятъ свои силы: если одна станетъ на пригорк въ парк, откуда видна вся дорога и большая часть равнины подъ горою, а другая на выступ скалы, откуда взоръ обнимаетъ дв другія стороны мыса, то кто-нибудь изъ нихъ непремнно увидитъ человка, выходящаго изъ лсу. Она забыла только, что если это не Эдвардъ де Во, то ни она, ни мать ея не остановятъ его. Возможность неудачи смутно представилась ея уму во время восхожденія на гору, но первою заботою ея было все-таки увриться, что она и мать ея обнимаютъ взоромъ надлежащее пространство.

Она повторила свой вопросъ громче, и мистриссъ Фальклендъ отвчала:

— Я вижу все вплоть до рки. Однако, становится темно, Изидора, я едва могу разглядть домъ.

Изидора оставалась на мст, выступъ, на которомъ она стояла, былъ обращенъ на западъ и освщенъ больше другихъ мстъ. Ей показалось, что надъ ней раздался въ лсу шелестъ, какъ-будто кто-то пробирается сквозь кусты,— и сердце ея сильно забилось. Она начала побаиваться, но любопытсво и мысль о судьб Эдварда удерживали ее на мст. Черезъ минуту она замтила чей-то неясный образъ, пробиравшійся по закраин скалы надъ нею, и воображеніе дорисовало ей эту фигуру.

— Вотъ онъ, вотъ онъ! закричала она, но неизвстный въ ту же минуту скрылся за деревьями. Онъ, очевидно, шелъ на востокъ, какъ-будто желая ускользнуть въ ту сторону, шумъ раздвигаемыхъ втвей указывалъ его путь. Изидора отступила шага на два, стараясь увидть его еще разъ, и стала на самой закраин голой скалы. Вдругъ листья зашумли еще сильне. Не успвши разсмотрть, что шумъ этотъ произошелъ отъ камня, покатившагося изъ-подъ ногъ неизвстнаго человка, шедшаго гораздо выше, она отскочила прочь, оступилась — и съ крикомъ упала въ рку.

Мистриссъ Фальклендъ тоже вскрикнула и бросилась къ рк. Упавши съ высоты, Изидора мгновенно скрылась подъ водою, и глазъ матери видлъ только равнину влажнаго зеркала, отражавшаго въ себ берегъ съ его камнями и деревьями, да круги, разбгавшіеся отъ того мста, куда упала дочь ея. Съ крикомъ и ловкостью серны ринулась она по камнямъ и отросткамъ скалы, и въ это же самое время показался изъ лсу неизвстный. Онъ остановился на минуту на томъ мст, откуда упала Изидора, и крикнулъ мистриссъ Фальклендъ: гд она? гд?

— Тамъ, тамъ! отвчала ему мистриссъ Фальклендъ, указывая рукою на рку.

Въ эту минуту блое платье показалось надъ водою нсколько ниже по теченію рки. Фарольдъ бросился со скалы, нырнувъ и тотчасъ же опять показался надъ водою, голова Изидоры покоилась на его плеч, лвою рукою онъ поддерживалъ станъ ея, а правою разскалъ волны, быстро приближаясь къ берегу близь парка, гд берегъ былъ отложе. Тутъ онъ сложилъ свою ношу на траву, она была блдна и недвижна. Мистриссъ Фальклендъ всплеснула руками и воскликнула: ‘Изидора! Изидора! О, она умерла!’

— Нтъ, возразилъ Фарольдъ, ставши на колни и пристально посмотрвши въ лицо Изидор: — нтъ, она жива. У утопленниковъ не такія лица. Она въ обморок отъ испуга и скоро очнется.

— Ради Бога, помогите мн отнести ее въ домъ, сказала мистриссъ Фальклендъ.— Довершите ваше благодяніе, отнести ее туда, гд ее можно будетъ возвратить къ жизни.

— Какъ? сказалъ цыганъ.— Быть взятымъ и попасть въ тюрьму? Знаете ли вы, что меня преслдуютъ какъ обвиненнаго въ убійств,— преслдуютъ какъ дикаго звря? Не сами ли вы выслали людей для поимки убійцы Фарольда.

Страхъ за жизнь дочери заставилъ мистриссъ Фальклендъ забыть о всемъ прочемъ. Фарольдъ пробудилъ ея память, она невольно отступила на шагъ и посмотрла на него съ ужасомъ, но въ ту же минуту вспомнила, что онъ спасъ Изидору, рискуя собственною жизнью.

— Нтъ! нтъ! Я никогда этому не поврю! сказала она.— Вы не виновны, вы не можете быть виновны въ такомъ преступленіи. Но мы теряемъ время, ради Бога, помогите мн отнести ее домой. Я послала за людьми, но ихъ нтъ еще, они придутъ, можетъ быть, нескоро, а она можетъ между тмъ умереть. Если вы ее отнесете, прибавила она, замтивши, что цыганъ колеблется: — я даю вамъ честное слово, что васъ у меня не задержатъ, и что вы будете у меня въ дом какъ у себя.

— У себя въ дом? воскликнулъ цыганъ.— У меня нтъ дома, но я вамъ врю.

Онъ поднялъ Изидору и быстрыми шагами пошелъ къ дому, только не по полян, гд могъ встртить людей мистриссъ Фальклендъ, а сквозь кусты. Было уже довольно темно, но онъ шелъ не задумываясь, какъ-будто мстность знакома ему съ самого дтства. Вдругъ онъ остановился и сказалъ мистриссъ Фальклендъ тихимъ голосомъ:

— Она очнулась. Я чувствую ея дыханіе.

— Слава Богу, слава Богу! отвчала мистриссъ Фальклендъ такимъ же тихимъ голосомъ.

Цыганъ снова тронулся съ мста и сказалъ:

— Такъ вы считаете меня невиннымъ?

— Да. отвчала мистриссъ Фальклендъ: — я не могу поврить, чтобы человкъ, великодушно рискующій своею жизнію для спасенія чужой, могъ хладнокровно и обдуманно совершить убійство, это не въ природ человка.

— Конечно, такъ, сказалъ Фарольдъ, продолжая итти:— по зачмъ же послали вы людей ловить меня какъ волка?

— Я ихъ не высылала. Но когда они ушли, признаюсь вамъ, я считала васъ виновнымъ.

— Память о вашемъ брат, о человк, который любилъ меня, и котораго я любилъ, какъ никого въ мір, должна бы навести васъ на другія мысли. Могъ ли онъ любить человка, способнаго на кровавое дло?

— Нтъ, но васъ обвиняютъ и въ его смерти.

— А! воскликнулъ Фарольдъ съ непритворнымъ изумленіемъ.— Такъ вотъ она, тщательно подготовленная, давно задуманная ложь! Что они обвинятъ меня въ смерти сторожа, этого я ожидалъ: это было естественно, хоть я Богъ знаетъ чмъ готовъ бы спасти его, что меня подозрваютъ въ убіеніи де Во, и это меня не удивило: люди всегла судятъ по вншнимъ признакамъ, а обстоятельства были противъ меня, но чтобы по истеченіи двадцати лтъ меня обвинили въ убіеніи человка, котораго я любилъ больше всего въ мір,— нтъ, я не думалъ, чтобы безстыдство и подлость могли простираться до такой степени. А вы поврили имъ?

— Нтъ, отвчала мистиссъ Фальклендъ: — я этому не поврила и высказала имъ мое сомнніе ясно и прямо.

— Такъ на свт есть еще хоть немного правосудія! сказалъ цыганъ.— Когда вамъ было четыре года, я носилъ васъ на рукахъ, какъ несу теперь вашу дочь. Благодарю васъ за то, что вы справедливы къ человку, котораго любили любившіе васъ. Нтъ, нтъ, я не убійца. Не врьте имъ, что бы они ни говорили.

Они подходили къ дому. Мистриссъ Фальклендъ, успокоившись нсколько на-счетъ Изидоры, хотла спросить Фарольда объ Эдвард. Но цыганъ заговорилъ въ это время снова. Тнь отъ деревъ не позволяла ей разглядть, въ какую сторону обращены глаза его, но по голосу и словамъ она догадалась, что онъ говоритъ Изидор.

— Не бойтесь, не бойтесь, говорилъ онъ. Вы въ безопасности, хотя и на рукахъ незнакомаго вамъ человка. Матушка ваша здсь, съ нами. Прилягте ко мн на плечо и будьте спокойны.

— Здсь вы, маменька? произнесъ слабый голосъ, отозвавшійся въ ндрахъ души матери.

— Здсь, здсь, душа моя, отвчала она.— Слава Богу, ты въ безопасности.

— Тс! проговорилъ цыганъ.— Не забудьте, что еслименя увидятъ, я погибъ. Молчите, если вы сознаете, что я оказалъ вамъ услугу.

— Величайшую, прошептала мистриссъ Фальклендъ.

Цыганъ, вышедши изъ кустовъ, перешелъ поляну, между опушкой рощи и домомъ.

Въ сумрак вечера можно было еще разсмотрть три или четыре человческія фигуры, шедшія въ глубин парка по дорог къ скал. Цыганъ взглянулъ въ ту сторону и пошелъ къ стеклянной двери дома. Мистриссъ Фальклендъ отворила ее, Фарольдъ внесъ Изидору въ комнату и осторожно опустилъ на софу.

Изидора протянула руки къ матери, с,ъ чувствомъ радости, свойственнымъ существу, возвращенному ‘сладкой и тревожной привычк бытія’. Мать бросилась къ ней въ объятія, и он залились слезами, какъ-будто лишились друга.

Философы правы, говоря, что человкъ не знаетъ, что такое радость, пока не испыталъ горя. Любовь Изидоры и ея матери не была возмущаема ни мелкимъ совмстничествомъ, ни столкновеніемъ противоположныхъ желаній или образа мыслей, нарушающихъ иногда согласіе родителей съ дтьми. Но он не знали, какъ сильно любятъ он другъ друга, пока случай едва не поставилъ между ними преграды могилы. Спасенная Изидора плакала въ объятіяхъ матери,— кто объяснитъ эти слезы? кто скажетъ, почему одн и тже перлы являются на глазахъ отъ горя и отъ радости? кто прослдитъ движенія безсмертной души? кто объяснитъ, какъ и почему дйствуетъ она на свою бренную оболочку?

Он плакали, плакали молча, сердца ихъ были переполнены чувствомъ и неслышно возносили благодаренія къ Богу за невыразимый восторгъ этой минуты.

Спаситель Изидоры сочувствовалъ ихъ счастью. Онъ смотрлъ на нихъ, сложа руки на груди, и глаза его свтились внутреннимъ удовольствіемъ. Эта сцена и эти лица напоминали ему прошедшее и пробуждали въ немъ тысячу давно уснувшихъ чувствъ. Но онъ не имлъ ни времени, ни желанія бродить мысленно по хаосу удовольствій, сожалній, желаній, надеждъ и огорченій, выступающихъ въ памяти всякаго, кто жилъ энергически и бурно. Минуты дв онъ молчалъ и смотрлъ на мистриссъ Фальклендъ и ея дочь, давая волю своему человческому чувству и блуждая воображеніемъ въ давноминувшихъ годахъ, но потомъ, очнувшись отъ своей думы, онъ вспомнилъ, что ему пора итти.

— Я иду, сказалъ онъ: — да благословитъ васъ Богъ, и да посылаетъ Онъ вамъ всегда въ минуту нужды помощника, столько же готоваго на услугу, какъ я.

— Постойте, отвчала мистриссъ Фальклендъ: — вы не должны выйти изъ моего дома безъ награды.

— Я уже награжденъ, возразилъ цыганъ: — награжденъ тмъ, что встртилъ хотя одно сердце, справедливое даже къ цыгану. Я долженъ итти,— оставаться мн опасно,— прощайте.

Но въ эту минуту чья-то мощная рука коснулась плеча его, онъ оглянулся и увидлъ передъ собою полковника Маннерса, который все еще держалъ его за воротъ.

— Вы мой плнникъ, сказалъ Маннерсъ мрачно: — сопротивленіе не поможетъ, сдавайтесь.

— Конечно, конечно, отвчалъ цыганъ съ горечью: — я попалъ въ ловушку, и теперь биться въ ней безполезно. Боже! сколько разъ клялся я не оказывать никакихъ услугъ! Если не они сами отплатятъ неблагодарностью, такъ какое-нибудь несчастье да случится.

— На этотъ разъ вы не пострадаете за оказанную мн услугу, сказала мистриссъ Фальклендъ, подходя къ Фарольду: — я дала вамъ слово и сдержу его. Полковникъ Маннерсъ! выслушайте меня: этотъ человкъ, четверть часа тому назадъ, спасъ жизнь моей дочери, рискнувъ своей собственной.

— Въ-самомъ-дл! воскликнулъ Маннерсъ: — позвольте узнать, какимъ это образомъ? миссъ Фальклендъ, надюсь, здорова?

— Здорова, отвчала мистриссъ Фальклендъ: — она упала съ берега въ рку и пошла ко дну въ моихъ глазахъ, полковникъ Маннерсъ, если бы онъ не бросился за нею въ ту же минуту, ея не было бы теперь въ-живыхъ.

— Очень радуюсь ея спасенію, возразилъ Маннерсъ: — и жалю только, что не мн суждено было оказать ей помощь: — это избавило бы меня отъ тягостной обязанности. Поврьте….

— Нтъ, нтъ, ни слова больше, полковникъ Маннерсъ, прервала его мистриссъ Фальклендъ: — выслушайте: онъ бросился въ рку, спасъ дочь мою, вынесъ ее на берегъ, она была безъ чувствъ, при насъ никого не было, я умоляла его отнести ее въ домъ. Тогда онъ сказалъ мн свое имя, прибавивъ, что его подстерегаютъ какъ дикаго звря, и спросилъ, могу ли я ожидать, чтобы онъ самъ пришелъ къ врагамъ своимъ? Я поручилась ему за его безопасность моимъ честнымъ словомъ, я поклялась ему всмъ священнымъ, что его не задержатъ у меня въ дом, и онъ пришелъ.

— Очень жалю, отвчалъ Маннерсъ спокойно: — что общаніе это обязываетъ только вась. Если бы дло шло о какой-нибудь дружеской услуг, я съ величайшимъ удовольствіемъ сдлалъ бы вамъ угодное, но теперь я долженъ повиноваться голосу высшаго долга. Я долженъ исполнить предписываемое закономъ, этого требуетъ отъ меня память моего друга, и я исполню мою обязанность. Отъ всего сердца желалъ бы лучше встртить этого человка въ другомъ мст, но я имю право и даже обязанъ арестовать его гд бы то ни было.

— Какой же это законъ предписываетъ арестовать невинныхъ? спросилъ мрачнымъ голосомъ цыганъ.

— Виноваты вы или нтъ, это ршитъ судъ, возразилъ Маннерсъ: — васъ обвинили въ ужасномъ преступленіи, и обстоятельства говорятъ противъ васъ. Если вы виноваты, вы заслужили казнь, если нтъ, вы, безъ сомннія, будете оправданы.

— Я этого отъ васъ не ожидала, полковникъ Маннерсъ, сказала мистриссъ Фальклендъ: — неужели вы не уважите моего слова? неужели вы ставите ни во что мою честь? я просила васъ, теперь я требую, чтобы вы его отпустили, я даже кликну, если надо, слугъ, и прикажу его освободить. Онъ спасъ жизнь моей дочери, полковникъ Маннерсъ, онъ пришелъ сюда по моей просьб, надясь на мое честное слово, и будь онъ убійцей моего брата, онъ все-таки уйдетъ отсюда свободно.

— Кажется, вы не подозрваете, что онъ дйствительно можетъ быть этимъ убійцей, сказалъ Маннерсъ: — я долженъ извстить васъ, что одно изъ главныхъ противъ него обвиненій состоитъ именно въ томъ, что онъ убилъ вашего брата.

— И обвиненіе это несправедливо, полковникъ Маннерсъ, отвчала мистриссъ Фальклендъ съ жаромъ: — чмъ бы онъ ни былъ теперь, чмъ бы онъ ни сдлался съ тхъ поръ, тогда онъ не былъ способенъ проливать кровь, особенно кровь друга и благодтеля. Его могла побудить къ этому только корысть, а эта причина была невозможна: онъ могъ получить отъ брата сколько ему угодно, по первому слову. Я помню, братъ даже говорилъ часто, что онъ отказывается отъ предлагаемаго. Однако же, полковникъ Маннерсъ, повторяю вамъ: какъ бы то ни было, я дала свое слово, и онъ будетъ отпущенъ свободно.

— Благородная душа! благородная душа! проговорилъ цыганъ.— На рук моей нтъ ни капли невинной крови, свидтель Богъ! Я не боюсь ни смерти, ни допроса, но я не могу прожить мсяца въ каменной тюрьм. Куда-какъ смло объявляетъ онъ мн, что я его арестантъ, когда засталъ меня здсь самъ-десятъ, но пусть возьметъ онъ меня за пять сотъ шаговъ отсюда, гд я стоялъ, вытащивши вашу дочь изъ воды, пусть возьметъ меня въ лсу или на голомъ скат горы!

Мистриссъ Фальклендъ хотла что-то сказать, но въ это время послышался слабый голосъ Изидоры.

— Полковникъ Маннерсъ, сказала она: — на пару словъ!

Маннерсъ оглянулся и увидлъ, что она лежитъ на соф въ другомъ конц комнаты, чтобы разслушать хорошенько ея слова, онъ долженъ былъ подойти ближе и выпустить изъ рукъ цыгана. Онъ чувствовалъ также, что, можетъ быть, и для Изидоры не было тайною что ея голосъ подйствуетъ на него сильне всякаго другого. Желая исполнить долгъ свой во всей строгости, онъ боялся разговора съ Изидорой, но не могъ не подойти къ ней. Онъ замкнулъ, для врности, двери, и потомъ, видя, что цыганъ стоитъ спокойно, сложивши на груди руки, подошелъ къ Изидор, наклонилъ голову и сказалъ:

— Слава Богу, что вы не ушиблись.

— А хотите погубить моего спасителя, отвчала Изидора.— Не спорьте, я не въ состояніи теперь спорить. Я прошу васъ, а не убждаю.

— Этого-то я и боюсь больше всего, отвчалъ Маннерсъ, улыбаясь.

— Не бойтесь, но выслушайте, продолжала Изидора.— Какъ вы думаете: убійца Эдварда де Во ршился бы спасти его кузину, рискуя собственною жизнью?

— Конечно, это странно, отвчалъ Маннерсъ: — но….

— Какъ вы думаете, прервала его опять Изидора: — человкъ, сознающій свою вину, пошелъ бы добровольно въ домъ родственниковъ своей жертвы, затмъ только, чтобы отнести туда спасенную имъ двушку? Ваши убійцы, Маннерсъ, странный народъ.

Если бы Изидора могла довольно ясно разсмотрть лицо Маннерса, она замтила бы на немъ что-то въ род легкаго румянца стыда. Но онъ отвчалъ ей:

— Я не утверждаю, что онъ виновенъ. Я утверждаю только, что законъ повелваетъ мн арестовать его и предоставить ршеніе суду.

— Если вы не считаете его виновнымъ, возразила Изидора: — если все доказываетъ его невинность, если матушка дала ему свое честное слово, если онъ спасъ мн жизнь, если пришелъ сюда единственно ради меня,— вы должны отпустить его, должны.

Маннерсъ, въ нершимости, взглянулъ на цыгана, мрачно стоявшаго съ сложенными на груди руками и потупленными взорами. Изидора увидла, что еще одно слово, и Маннерсъ сдастся, сердце и голосъ ея дрогнули при мысли, что это слово можетъ сдлаться впослдствіи времени очень важнымъ, но она собралась съ духомъ и произнесла его такъ тихо, что ее могъ разслушать только Маннерсъ:

— Маннерсъ, вы должны его пустить,— для меня.

Маннерсъ былъ въ страшномъ замшательств. Кто могъ сказать, что сдлаетъ и чего не сдлаетъ онъ для Изидоры? И если бы онъ еще дйствительно считалъ цыгана виновнымъ, онъ не поколебался бы, но онъ врилъ его невинности. Горячность, съ которою мистриссъ Фальклендъ отвергала возможность смерти своего брата отъ руки Фарольда, пробудила въ Маннерс новыя сомннія на-счетъ преступленія, въ которомъ онъ никогда не былъ вполн убжденъ. Спасеніе Изидоры и приходъ цыгана въ домъ мистриссъ Фальклендъ такъ сильно говорили въ его пользу, что Маннерсъ началъ сомнваться даже и въ убійств де Во. Онъ зналъ, что онъ не судья въ этомъ дл, но убжденіе его въ виновности или невинности Фарольда должно было ршить степень его участія въ его поимк.

Едва только зародилось въ немъ сомнніе, какъ явились и другія причины нершительности. Онъ почувствовалъ, что мистриссъ Фальклендъ въ-прав требовать ненарушимости даннаго ею слова, а цыганъ въ-прав ожидать его исполненія. Если она позоветъ слугъ и прикажетъ освободить цыгана, то ему нельзя будетъ удержать его, и онъ разыграетъ жалкую роль. Это, однако же, не остановило бы его, еслибы онъ не сомнвался въ виновности цыгана. Но если много побудительныхъ причинъ заставляютъ человка измнить свой образъ мыслей, он какъ молотки, кующіе раскаленное желзо, ниспадаютъ на него одинъ за другимъ, пока металлъ не приметъ надлежащей формы. Маннерсъ не могъ, однакоже, совершенно отказаться отъ своего долга, и потому обратился къ средству, которое было опасно лично для него, но позволяло ему исполнить просьбу Изидоры, и не нарушить слова, даннаго мистриссъ Фальклендъ.

— Это очень непріятно, сказалъ онъ посл краткаго размышленія:— что я встртилъ здсь человка, котораго обязанъ арестовать, и свобода котораго обезпечена вашимъ словамъ. Я не могу не исполнить моей обязанности, мистриссъ Фадьмендъ, но постараюсь согласить ее съ вашимъ общаніемъ. Вы сказали, прибавилъ онъ, обращаясь къ Фарольду: — что въ лсу или на голомъ скат горы я могу взять васъ, если мн удастся, не такъ ли?

— Да, я сказалъ это и повторяю, отвчалъ Фарольдъ.

— Такъ дло кончено, продолжалъ Маннерсъ.— Я согласенъ, хоть я и усталъ.

— Кто изъ насъ иметъ больше права жаловаться на усталость? возразилъ Фарольдъ.— За мной съ самого утра гнались изъ лсу въ лсъ, я долженъ былъ бжать отъ преслдователей какъ заяцъ отъ собакъ, два раза переплылъ я рку, не имлъ отдыха ни минуты.

— Все-равно, отвчалъ Маннерсъ: — я принимаю предложеніе, которое вы сами сдлали. Вотъ мои условія: вы пойдете отсюда со мною въ какую сторону вамъ угодно, черезъ четверть часа вы будете такъ далеко, что вамъ нечего бояться посторонняго нападенія,— и тогда я васъ арестую.

— Если это вамъ удастся, прибавилъ цыганъ.

— Разумется, отвчалъ Маннерсъ.

— Маннерсъ! сказала Изидора, подзывая его къ себ: — ради Бога, не ходите. Вы не знаете, что можетъ, случиться. Вы рискуете драгоцнною жизнью. Не ходите.

Сердце Маннерса сильно забилось при этихъ словахъ. Голосъ прекрасной двушки, просящей его не рисковать своею жизнью, сдлалъ на него впечатлніе сильне грома пушекъ или топота несущейся въ атаку кавалеріи. Изидора проговорила эти слова очень тихо, и потому въ голос ея слышалось больше нжности, нежели сколько она хотла выказать.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Маннерсъ: — я уступилъ вамъ сколько могъ. Я долженъ арестовать его здсь, или пойти съ нимъ куда-нибудь, гд мы будемъ одинъ на одинъ, и постараться схватить его тамъ.

— Отпустите его совсмъ, сказала мистриссъ Фальклендъ. Одно обвиненіе совершенно ложно, поврьте мн, а что касается до бднаго Эдварда, то поступокъ Фарольда съ Изидорою доказываетъ, что онъ и тутъ ни въ чемъ не виноватъ. Зачмъ вамъ рисковать жизнью? вы не знаете, сколько человкъ могутъ на васъ напасть.

— Вы справедливы и несправедливы ко мн, сказалъ цыганъ.— Я не приму ничьей помощи, хоть бы весь міръ захотлъ за меня вступиться. Повторяю, что руки мои не обагрены ни каплею невинной крови, он также чисты, какъ руки полковника Маннерса.

— Кажется, пора кончить этотъ споръ, сказалъ Маннерсъ, обращаясь къ мистриссъ Фальклендъ.— Я готовъ исполнить мой долгъ. Опасность касается лично меня и никогда не заставитъ меня отступить назадъ. Я не сомнваюсь въ успх.

— Не будьте слишкомъ въ немъ уврены, замтилъ цыганъ.

— Но послушайте, полковникъ Маннерсъ, сказала Изидора.— Если онъ согласенъ сказать намъ, что сталось съ Эдвардомъ, такъ не лучше ли выслушать его и отпустить, нежели ставить все на одну карту, не будучи уврену въ результат?

— Да захочетъ ли онъ разсказывать? возразилъ Маннерсъ.

Цыганъ молчалъ. Мистриссъ Фальклендъ отвчала за него:

— Конечно, если вы даете слово отпустить его.

— Да, если онъ можетъ доказать, что Эдвардъ живъ, сказалъ Маннерсъ.— Слова тутъ ничего не значатъ: я долженъ имть доказательства, иначе я не могу его отпустить. Онъ долженъ не только разсказать мн, что сталось съ Эдвардомъ, но и доказать, что говоритъ правду.

— Не знаю, имю ли я право говорить, что знаю, отвчалъ цыганъ.— И какъ докажу я вамъ, что говорю правду, не оставаясь въ стнахъ, гд мн дышать тсно, и не рискуя попасть въ тюрьму, гд одинъ мсяцъ жизни хуже тысячи смертей? Нтъ, нтъ, я не стану говорить, когда знаю, что мн не поврятъ, я не хочу оставаться взаперти, когда могу освободить себя въ битв одинъ на одинъ, съ такимъ же человкомъ, какъ я. Если вы хотите сдержать ваше слово, такъ сдержите его сейчасъ. Пойдемте со мной на вольный воздухъ, въ чистое поле, и тамъ увидимъ, можетъ ли меня остановить чья-нибудь рука, если я хочу итти.

Въ то время, когда онъ говорилъ, дв-три неясныя тни мелькнули въ окнахъ, озаренныхъ еще вечернимъ свтомъ, и цыганъ, опустивши руки, началъ прислушиваться.

— Теперь поздно, сказалъ онъ.— Вы продержали меня, пока не воротились злые псы, вы будете имть удовольствіе видть, какъ задушатъ они свою жертву въ вашихъ глазахъ.

— Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ Маннерсъ: — что за псы?

— Его догадка, кажется, врна, сказала мистриссъ Фальклендъ: — мистеръ Арденъ возвратился съ обыска. Несмотря на мое слово и ваше предложеніе, Фарольдъ будетъ арестованъ, за то, что спасъ мою дочь.

— Не бойтесь, отвчалъ Маннерсъ: — я найду средства сдержать слово. Надо только прежде увриться, справедливы ли ваши опасенія. А! кажется, въ передней шумятъ.

Вс замолчали. Въ сняхъ послышались голоса и шаги. Черезъ минуту нсколько человкъ подошли къ дверямъ комнаты, въ которой находился Маннерсъ и прочіе.

Шаги прошли, однако же, дальше, въ библіотеку и останолись у ея дверей. Голосъ дворецкаго произнесъ: ‘здсь ея нтъ’, и они пошли назадъ. Потомъ отворилась дверь въ концертный залъ, и дворецкій сказалъ опять: ‘и здсь ея нтъ’. Потомъ чья-то рука взялась за ручку дверей, у которыхъ стоялъ Маннерсъ, Маннерсъ поднесъ палецъ къ губамъ въ знакъ молчанія. Старикъ попробовалъ-было отворить дверь и сказалъ: ‘и здсь нтъ. Эта дверь на ночь замыкается. Странно только, что служанк вздумалось замкнуть ее безъ меня. Не знаю же, сэръ, гд мистриссъ и миссъ Фальклендъ, ужь не исчезли ли, какъ мистеръ Эдвардъ? На-верху ихъ врно нтъ, да и тамъ нтъ, гд оставилъ ихъ мальчикъ. Ахъ, Боже мой! врно он въ комнат миссъ Маріанны. Не угодно ли вамъ взойти на-верхъ. Я сейчасъ узнаю’.

— Да, пожалуста, отвчалъ голосъ Ардена: — странно, что он послали за тобой, а сами ушли. Почему ты не пошелъ искать ихъ въ лсу? лсокъ невеликъ.

— Я послалъ туда мальчика и еще двухъ другихъ, отвчалъ дворецкій: — а самъ воротился, потому-что обыскивать лсъ не мое дло, и, кром того, у меня было предчувствіе, что вы пожалуете сюда.

Отвта мистера Ардена нельзя было раслышать: разговаривающіе шли уже по лстниц въ верхній этажъ.

— Теперь, шепнулъ Маннерсъ мистриссъ Фальклендъ: — позвольте попросить васъ пойти къ мистеру Ардену и занять его, пока я выйду съ Фарольдомъ изъ дому. А вы, миссъ Фальклеидъ, пожалуйста позаботьтесь о себ: не оставайтесь въ мокромъ плать. Я не дамскій докторъ, но посовтовалъ бы вамъ лечь и выпить глинтвейну.

— Я послдую вашему совту, отвчала Изидора: — но берегитесь, ради Бога, и вы. Идите, мы отворимъ двери.

— Нтъ, нтъ, возразилъ Маннерсъ:— выходите вы прежде, я не могу тронуться съ мста, не узнавши, все ли вокругъ благополучно.

Онъ повернулъ въ замк ключъ и отворилъ дверь какъ можно тише, мистриссъ Фальклендъ и дочь ея вышли въ коридоръ. Изидора остановилась, какъ-будто хотла что-то сказать Маннерсу или цыгану, но Маннерсъ сдлалъ ей знакъ, чтобы она молчала, и заперъ дверь изъ столовой во внутренніе покои.

— Теперь, шепнулъ онъ цыгану:— я осмотрю, свободна ли дорога.

Онъ отворилъ стеклянную дверь и обвелъ глазами поляну. Сумерки облекали землю, и въ темнот нельзя было разглядть ничего ясно. Вблизи дома не было, однако же, никого. Маннерсъ оборотился, махнулъ рукою цыгану и сказалъ: ‘пойдемъ’.

Фарольдъ пошелъ.

— Покамстъ мы въ парк, продолжалъ Маннерсъ:— вы подъ моимъ покровительствомъ и слдуете за мною. За оградой вы можете итти, куда угодно.

Фарольдъ кивнулъ головой, и Маннерсъ пошелъ ближайшей дорогой къ опушк. Оттуда онъ повернулъ по алле къ маленькой лстниц и калитк, ведущей въ садъ, и вскор они очутились между оградой фруктоваго сада и высокимъ плетнемъ изъ хмля. Этимъ дефилеемъ дошли они до половины пути отъ дома къ воротамъ. Тутъ цыганъ вдругъ остановился, но тотчасъ же пошелъ дальше, не сдлавши никакого замчанія. Тогда и Манцерсъ услышалъ шелестъ въ кустахъ, и не успли они сдлать двугъ шаговъ, какъ передъ ними стоялъ человкъ.

— Ты садовникъ? спросилъ Маннерсъ, продолжая итти впередъ.

— Да, отвчалъ тотъ: — ктожь, какъ не садовникъ?

— Такъ ступай в домъ, продолжалъ Маннерсъ: — и скажи мистеру Ардену, что полковникъ Маннерсъ проситъ его обождать полчаса, черезъ полчаса я буду назадъ: мн надо переговорить съ нимъ о важномъ дл. Мн только надо сходить прежде вотъ съ этимъ добрымъ человкомъ.

— Вы меня извините, отвчалъ садовникъ: — я въ потьмахъ васъ не узналъ. Только вдь калитка тутъ заперта, я замкнулъ ее.

— Такъ отомкни и потомъ ступай въ домъ.

— Слушаюсь. А этотъ, вы изволите говорить, съ вами? Онъ смотритъ….

— Оставь его, прервалъ его Маннерсъ, довольно строгимъ голосомъ: — у меня съ нимъ важное дло, иначе онъ не былъ бы здсь. Отворяй поскоре.

Садовникъ отворилъ калитку и спросилъ, оставить ли ключъ въ замк.

— Нтъ, я ворочусь другой дорогой, отвчалъ Маннерсъ.— Выходите, прибавилъ онъ, обращаясь къ Фарольду: — и ведите меня, куда вы говорили.

Фарольдъ вышелъ, Маннерсъ еще разъ повторилъ приказаніе садовнику и пошелъ за нимъ.

ГЛАВА XXI.

— Странное приключеніе! думалъ Маннерсъ, идя по дорог вслдъ за цыганомъ. Я поступилъ, кажется, не совсмъ благоразумно, впрочемъ, другого средства не было. Можетъ быть, мн слдовало арестовать его, когда еще было можно, чтожь! сдлаю теперь, что могу.

Такъ думалъ ршительный, дятельный Маннерсъ, всему свту извстный своею храбростью и счастьемъ, но другой Маннерсъ, чувствительный, великодушный и даже нсколько мечтательный, извстный только себ да немногимъ друзьямъ, думалъ иначе. Я уже старался показать сліяніе этихъ двухъ натуръ въ его личности, и, вроятно, это явленіе не осталось для читателя загадкою, потому-что оно не выдумка.

Второй Маннерсъ, главнымъ правиломъ котораго было не выказываться, и который говорилъ такъ тихо, что хотя рано или поздно онъ обыкновенно настаивалъ на своемъ, но голоса его не слышалъ сначала даже его двойникъ, судилъ о своемъ положеніи совершенно съ иной точки зрнія. Онъ сознавался, что странно и даже глупо поддаваться сомнительнымъ догадкамъ, когда есть положительные факты, но что-то говорило ему, что цыганъ невиненъ въ приписываемыхъ ему преступленіяхъ.

Онъ очень желалъ убдиться въ невинности Фарольда или по-крайней-мр найти такія причины врить ей, которыя оправдали бы передъ разсудкомъ его чувства. Онъ не видлъ никакого средства достигнуть этой цли, если самъ цыганъ не объяснитъ ему всхъ подозрительныхъ обстоятельствъ этой исторіи. Но какъ завести разговоръ, который привелъ бы къ этому результату? какъ предложить вопросы, не встревоживши цыгана, незнакомаго съ ихъ цлью? Это надо было обдумать, а думать было некогда.

Маннерсъ шелъ въ молчаніи за цыганомъ къ гор. На поворот дороги оба они оглянулись, желая увриться, не слдитъ-ли за ними садовникъ. Дневной свтъ почти совсмъ померкъ на неб, но ограда парка была такъ близко, что они ясно увидли замкнутую калитку. Тамъ никого не было. Нсколько дальше стояла хижина, и въ окн ея свтился слабый огонекъ. Маннерсъ остановился и взглянулъ на часы,— потомъ, продолжая итти за цыганомъ, сказалъ довольно небрежно:

— Какъ привтливо смотритъ англійская хижина!

Ему хотлось только завязать какъ-нибудь разговоръ, но цыганъ, кажется, не былъ расположенъ къ бесд.

— Норы для крысъ, мышей и лисицъ! сказалъ онъ: — Божье небо для тварей,— вотъ кровля!

Онъ говорилъ сурово, но все-таки заговорилъ, а Маннерсу только этого и хотлось. Онъ отвчалъ:

— Такъ вы думаете, что Господь надлилъ человка дарованіями и умомъ не затмъ, чтобы онъ извлекалъ изъ нихъ пользу?

— Не затмъ, чтобы строить муравейники изъ праха, отвчалъ цыганъ.

— Какже иначе защищаться ему отъ бури и непогоды, отъ лтняго зноя и зимняго холода? спросилъ Маннерсъ.

— Въ этой защит нтъ нужды! Не превратись онъ изъ творенія Божія въ твореніе нги и роскоши, перемна временъ года дйствовала бы на него также благотворно, какъ на зврей и землю, изъ которой они созданы. А что до бурь и непогодъ, такъ молнія сражаетъ его въ палатахъ точно также, какъ на гор и въ болот, вихрь, пролетающій въ открытомъ пол мимо путника, обрушиваетъ размалеванныя стны на головы ихъ жильцовъ.

Маннерсъ увидлъ, что понятія ихъ расходятся діаметрально въ разныя стороны, и что имъ никогда не сойтись. Онъ вдругъ поворотилъ разговоръ къ занимавшему его предмету.

— Мы разногласимъ, сказалъ онъ: — и, разумется, должны разногласить на-счетъ всего, но въ одномъ, я думаю, мы съ вами согласны.

— Не знаю, отвчалъ цыганъ коротко.— Въ чемъ это?

— Въ томъ, что творенія одного Бога должны помогать другъ другу.

— Если вы такъ думаете, возразилъ цыганъ, оборачиваясь къ нему: — зачмъ же вы стараетесь меня мучить? Или вы думаете, что цыганъ не такое же твореніе Божіе, какъ и вы?

— Я не стараюсь васъ мучить, отвчалъ Маннерсъ.— Напротивъ того, если бы кто-нибудь вздумалъ васъ мучить, я первый за васъ бы вступился. Ни теперешняя, ни прошедшая наша встрча не даетъ вамъ права предполагать, чтобы я захотлъ васъ мучить, если бы даже могъ.

— Говорю вамъ, отвчалъ цыганъ: — что прожить одинъ день въ великолпнйшей палат было бы для меня пыткой. Каково же сидть въ тюрьм?

— Это зависитъ отъ вашего чувства, отвчалъ Маннерсъ.— Я же, препровождая васъ въ тюрьму, хотлъ только исполнить предписываемое законами моей родины: представить виновнаго на судъ, а не мучить васъ. Вы не можете сказать, чтобы я не считалъ васъ такимъ же человкомъ, какъ я, я со всякимъ поступилъ бы точно также, и ваши особенныя понятія даже заставили бы меня арестовать васъ съ большею осмотрительностью, нежели всякаго другого.

— И чтожь, были вы въ этомъ случа осмотрительны? спросилъ цыганъ съ горькимъ упрекомъ.— Обдумали вы, имете ли вы право подозрвать меня? разсмотрли вы, не ложны и не обманчивы ли обстоятельства, на которыхъ основываютъ обвиненіе? развдали вы, не питаютъ ли ко мн страха или ненависти т, которые противъ меня свидтельствуютъ? розъискали вы все это, когда ршились предать меня въ руки людей, которыхъ злоба не знаетъ правосудія?

— Я не судья, отвчалъ Маннерсъ.— Только судья можетъ длать подобныя изслдованія.

— А разв вы полицейскій или тюремщикъ? спросилъ цыганъ.— Вы преслдовали меня, какъ-будто предписаніе арестовать меня у васъ въ карман.

— Я не полицейскій, отвчалъ Маннерсъ: — но каждый подданный этой страны иметъ право и даже обязанъ арестовать человка, обвиненнаго въ убійств. Возвращаюсь къ тому, что я хотлъ сказать: исполняя долгъ подобнаго рода, я всегда поступилъ бы осмотрительне противъ человка вашего класса, или, если хотите, націи. Имй я положительныя доказательства, что васъ обвиняютъ ложно, я, конечно, не старался бы арестовать васъ.

— Да въ чемъ же состоитъ это обвиненіе? спросилъ цыганъ, оборотившись къ Маннерсу.

— Васъ обвиняютъ во многомъ, отвчалъ Маннерсъ: — но арестовать васъ велно собственно по поводу убійства Эдварда де Во.

Цыганъ захохоталъ.

— О, въ этомъ мн нетрудно было бы оправдаться. Руки мои не обагрены его кровью.

— Такъ оправдайтесь! сказалъ Маннерсъ, съ каждымъ словомъ все боле и боле убждаясь въ невинности цыгана.— Посл того васъ обвинили и въ двухъ другихъ преступленіяхъ, но объ этомъ я ничего не знаю, кром того, что одно изъ этихъ обвиненій ложно. Если вы мн докажете, что не виноваты въ убіеніи де Во, такъ я предоставляю вамъ полную свободу итти куда угодно, если же нтъ, такъ вотъ мы на голомъ скат горы, гд никто не можетъ явиться на-помощь ни къ вамъ, ни ко мн, и я не пущу васъ дальше.

Можно быть очень умнымъ человкомъ, и все-таки не понимать всхъ извилинъ чужой души. Маннерсъ, почти доведя цыгана до желаемаго признанія, вдругъ испортилъ все дло угрозой. Ему стало досадно на свои слова, но онъ никакъ не предполагалъ, чтобы они произвели на цыгана такое дйствіе.

Цыганъ сдлалъ два шага впередъ, оборотился и сталъ лицомъ къ лицу передъ Маннерсомъ.

— Полковникъ Маннерсъ! сказалъ онъ.— Рука моя не замарана ни каплею крови вашего друга. Клянусь вамъ въ этомъ небесами и Творцемъ небесъ! Я могъ бы доказать вамъ мою невинность, но ничьи угрозы не заставятъ меня говорить. Вы говорите, что не пустите меня дальше, если можете остановить, но я еще не связанъ и не въ тюрьм. Я не скажу вамъ, что я знаю, не представлю вамъ никакихъ доказательствъ, возьмите меня, если можете.

Маннерсъ ждалъ, что онъ воспользуется проворствомъ своихъ ногъ, и не сомнвался, что успетъ еще схватить цыгана, хотя онъ былъ двумя шагами впереди. Они стояли на маленькой площадк на скат горы, съ одной стороны, шагахъ въ пяти отъ нихъ, тянулась крутая дорога, съ другой — возвышалась стна горы. Если бы цыганъ вздумалъ бжать по дорог, то долженъ бы былъ оборотиться, и это замедлило бы его бгство, бросившись же въ другую сторону, онъ встртилъ бы Маннерса.

Но, къ удивленію Маннерса, онъ не трогался съ мста, онъ стоялъ, сложивши руки на груди, и, очевидно, хотлъ ршить споръ борьбою. Маннерсъ улыбнулся, понявши его намреніе и будучи увренъ, что легко осилитъ и двухъ такихъ противниковъ.

— Это глупо, сказавъ онъ цыгану: — если вы думаете, что вы сильне меня, такъ вдь я могъ бы васъ уничтожить саблей. Но такъ-какъ вы хотите непремнно поединка, такъ я готовъ драться равнымъ оружіемъ, и сниму саблю, которую не стану обнажать противъ безоружнаго, помните только…

— Оставьте вашу саблю при себ! сказалъ цыганъ.— Обнажайте ее! Я не такъ безоруженъ, Какъ вамъ кажется.

И онъ досталъ изъ-подъ широкаго кафтана оружіе, которымъ запасся, какъ мы видли, уходя изъ табора.

Было уже довольно темно и солнце зашло, срый свтъ вечерней зари, не угасшій еще на запад долины, отражался отъ извилинъ рки и падалъ на мсто, гд стояли Маннерсъ и цыганъ, дв или три звздочки уже выглядывали изъ-за тучь, и свтъ мсяца уже серебрилъ горизонтъ, но нужно было имть зоркіе глаза, Чтобы слдить за движеніемъ клинка въ непріятельской рук. Маннерсъ не колебался. Его раздражилъ нсколько надменный вызовъ цыгана. Подобныя вещи вообще не длали на него особеннаго впечатлнія, но теперь онъ подумалъ: ‘хорошо же! пусть онъ убдится, что цыганъ не всеобъемлющій геній. Странная судьба! Меня вызвалъ отецъ моего друга, и я дерусь съ цыганомъ!’ ‘Вы сами будете виноваты въ послдствіяхъ, сказалъ онъ, обнажая свою саблю. Я не хотлъ этого, но вы меня принуждаете.’

— Да, я буду виноватъ въ послдствіяхъ, отвчалъ цыганъ, — и клинки ихъ скрестились.

Есть два рода храбрыхъ людей: одни бросаются въ опасность горячо и порывисто, другіе встрчаютъ ее спокойно и равнодушно. Маннерсъ принадлежалъ къ послднимъ. Можетъ быть, не было на свт человка, который меньше его поддавался бы мысли о личной опасности, и потому онъ всегда дйствовалъ какъ зритель. Въ настоящемъ, случа онъ скоро увидлъ, что составилъ себ слишкомъ низкое понятіе объ искуств цыгана: Фарольдъ умлъ владть оружіемъ, онъ былъ хорошій практикъ, хотя и не зналъ теоріи этого искусства, дятельность и гибкость мускуловъ давали ему много преимущества. Это огорчило Маннерса,— не потому, чтобы он опасался за себя, но потому, что онъ желалъ обезоружитъ противника, не нанося ему раны, а это было очень трудно, если не невозможно. Нсколько времени онъ упорно старался достигнуть этой цли и даже рисковалъ для нея собственною безопасностью. Наконецъ, однако же, это его утомило, и онъ увидлъ, что надо покончитъ поединокъ такъ или иначе, хотя и не хотлъ сдлать нападенія, которое могло бы стоить жизни его противнику. Онъ ршился повести игру, опасную для него, но спасительную для цыгана, пользуясь своею силою и ростомъ, онъ оттснилъ его къ крутому скачу горы. Въ-торопяхъ онъ дурно отпарировалъ ударъ цыгана, и клинокъ Фарольда прошелъ сквозь его платье, но цль была достигнута: онъ обезоружилъ цыгана, схватился съ нимъ, повалилъ его на землю и поставилъ колно ему на грудь.

Это было сдлано въ одну минуту, Фарольдъ не усплъ опомниться, какъ лежалъ уже на земл и увидлъ саблю британскаго офицера у своего горла. Онъ лежалъ тихо и безмолвно, не длая даже инстинктивнаго движенія защититься отъ котораго не удержался бы человкъ мене ршительный.

— Теперь вы дадите мн объясненіе, сказалъ Маннерсъ.

— Никогда! отвчалъ цыганъ тихимъ, но твердымъ голосомъ.

Маннерсъ колебался съ минуту, потомъ всталъ и вложилъ саблю въ ножны.

— Испытаю другія средства, подумалъ онъ.

Въ продолженіи всего этого времени Маннерсъ началъ лучше понимать и цнить цыгана, но ему надо было многое обдумать, много мыслей и чувствъ сталкивались у него въ душ, онъ не забылъ обстоятельствъ, наведшихъ его на догадку, что де Во убитъ цыганомъ, и оставшихся необъясненными, но не забылъ и того, что такіе признаки часто бываютъ обманчивы, противъ нихъ говорили положительные факты: спасеніе Изидоры и приходъ цыгана въ домъ мистриссъ Фальклендъ. Добрая слава, которою пользовался онъ, по словамъ мистрисъ Фальклендъ, въ молодости, уваженіе, которое оказывалъ ему ея покойный братъ,— все говорило, что онъ не дюжинный человкъ. Безъ всего этого Маннерсъ приписалъ бы его упорное молчаніе сознанію вины, но теперь, видя, что онъ во всемъ поступаетъ не такъ, какъ другіе, подумалъ, что, можетъ быть, и въ этомъ случа онъ иметъ свои побудительныя причины молчать.

— Попробую съ нимъ необыкновенныя средства, подумалъ Маннерсъ: — можетъ быть, это будетъ полезне.

— Отчего вы не хотите объясниться? спросилъ онъ его.— Это избавило бы насъ обоихъ отъ многихъ непріятностей.

— По-невол я не сдлаю ничего въ мір, отвчалъ цыганъ, приподымаясь на локоть.

— Такъ я не хочу васъ принуждать, возразилъ Маннерсъ, понявшій изъ этого отвта причину его упорства.— Встаньте, Фарольдъ, и выслушайте меня, я не раздляю тхъ чувствъ, которыя, по вашему мннію, питаютъ къ вашему племени мои одноземцы. Вы видли, какъ я съ вами поступалъ и поступаю. Вы должны думать обо мн лучше.

Цыганъ опустилъ голову.

— Вы сдержали ваше слово, отвчалъ онъ: — вы привели меня на такое мсто, гд мы могли помряться равнымъ оружіемъ, и вы одержали верхъ. Что еще?

— Я щадилъ васъ, когда могъ васъ ранить, возразилъ Маннерсъ: — и теперь отпускаю васъ, когда могъ бы васъ арестовать.

— Вы отпускаете меня? спросилъ цыганъ голосомъ удивленія: — и безъ условій?

— Безъ всякихъ условій, кром тхъ, которыя предпишетъ вамъ ваше собственное сердце, когда вы выслушаете, что я вамъ скажу.

— Такъ и вы одинъ изъ немногихъ благородныхъ? сказалъ цыганъ, вставая.— Я былъ къ вамъ несправедливъ.

— На свт больше благородныхъ людей, нежели вы думаете, отвчалъ Маннерсъ.— Но выслушайте меня, и увидимъ, каково-то ваше сердце. Эдвардъ де Во мн другъ и товарищъ. Мы сражались въ однихъ рядахъ, ходили другъ за другомъ въ болзни, спасали другъ друга отъ опасностей, и будь онъ мн братъ, я не могъ бы любить его больше. Вчерашней ночью онъ вышелъ изъ дому, пошелъ къ человку, съ которымъ, сколько извстно, у него нтъ никакихъ длъ, и съ тхъ поръ не возвращался. Не естественно ли было съ моей стороны постараться отыскать его какъ можно скоре?

— Да, да, конечно! отвчалъ цыганъ.

— Я отправился искать его,— продолжалъ Маннерсъ: — и узналъ по слдамъ, что онъ ушелъ съ неизвстнымъ въ отдаленное мсто, гд слды его вдругъ исчезали. Это уже пробудило во мн подозрнія, но что долженъ былъ я подумать, замтивши, что это мсто залито кровью? Что долженъ быль я длать?

— Вы должны были предположить, что онъ убитъ, и преслдовать убіицу, смло отвчалъ Фарольдъ.— Я осудилъ васъ слишкомъ поспшно, но мы такъ привыкли къ несправедливостямъ, что всегда готовы смотрть на васъ съ дурной стороны, въ настоящемъ же случа сознаніе невинности скрывало отъ меня половину обстоятельствъ, бросающихъ на меня подозрніе.

— Да, обстоятельства говорили сильно противъ васъ, сказалъ Маннерсъ: — къ нимъ присоединились разные мелкіе факты и возвысили ихъ на степень доказательствъ смерти Эдварда и вашей вины, я былъ бы не достоинъ имени его друга, не достоинъ названія человка, если бы не преслдовалъ васъ такъ, какъ я это сдлалъ.

— Это правда, сказалъ цыганъ.

— И несмотря на все это, продолжалъ Маннерсъ: — говорю вамъ, что я считаю васъ невиннымъ. Можетъ статься, это съ моей стороны глупо,— я могу ошибаться,— вра моя основана Богъ всть на чемъ,— а между тмъ я этому врю. Все говоритъ противъ васъ, но я чувствую, что вы невинны, я могу арестовать васъ — и оставляю вамъ свободу.

Маннерсъ замолчалъ. Цыганъ, сложивши руки и потупивши глаза, былъ, казалось, погруженъ въ глубокую думу.

— Я обратился къ вашему разсудку, продолжалъ Маннерсъ, давши ему время обдумать сказанное: — доказалъ вамъ, что преслдованіе было съ моей стороны дломъ справедливымъ, и что я не изъ числа несправедливыхъ, питающихъ предубжденіе противъ всего вашего племени. Я поступилъ съ вами великодушно, я даже отступилъ отъ строгаго смысла закона, я предоставилъ вамъ полную волю, и обращаюсь теперь къ вашему сердцу.

— Говорите, говорите! сказалъ цыганъ:— я люблю слушать такія рчи.

— Я уже сказалъ вамъ, какъ сильно привязанъ я къ Эдварду де Во, продолжалъ Маннерсъ: — и какія тсныя узы дружбы насъ связываютъ. Судите же, что долженъ чувствовать я въ эту минуту, не зная, живъ онъ или мертвъ, здоровъ или болнъ. Но выслушайте дальше. Есть причины думать, что онъ погибъ, и въ этомъ убжденіи остаюсь не только я, другъ его, но и вс ему близкіе, вс, съ которыми онъ связанъ нжнйшими узами. Можете вообразить себ ихъ мученіе. Мистриссъ Фальклендъ, дочь ея, которой вы спасли жизнь,— отецъ де Во, лордъ Дьюри….

Цыганъ вскочилъ, заскрежеталъ зубами и, съ яростью поднявши руку къ небу, воскликнулъ:

— Да поразитъ его мщеніе небесное!

—Хорошо, продолжалъ Маннерсъ, замтивши, что сдлалъ ошибку:— оставимъ его, есть еще другіе, которые принимаютъ въ судьб Эдварда участіе больше его и насъ. Есть молодая двушка, прекрасная, чувствительная, всми любимая, благословляемая бдными и страждущими,— двушка, которою гордятся вс друзья ея, дочь родителя, слишкомъ рано похищеннаго смертью, любимаго и уважаемаго и вами,— дочь покойнаго лорда Дьюри, миссъ де Во….

— Что же она? что? А, я догадываюсь, проговорилъ цыганъ торопливо.

— Вы легко можете себ вообразить ея чувства, отвчалъ Маннерсъ.— Вроятно, вамъ извстно, что она уже нсколько лтъ какъ помолвлена за Эдварда, и что они другъ друга любятъ. Черезъ нсколько недль они должны были соединиться на-вки. Посудите же, что должна она теперь чувствовать! Разскажу вамъ только, въ какомъ положеніи я ее оставилъ. Медикъ сказалъ мн, что страхъ и опасеніе за Эдварда серьзно пошатнули ея здоровье, и что нельзя даже ручаться за ея жизнь, если эта нравственная агонія не будетъ прекращена какимъ бы то ни было врнымъ извстіемъ.

— Это дло другое, это дло другое!, сказалъ цыганъ.— Дайте, однако же, подумать.

— Да, подумайте, и подумайте объ этомъ хорошенько, сказалъ Маннерсъ.— Подумайте, что должно чувствовать молодое, любящее сердце, рано лишившееся отца и матери и сосредоточившеевсю привязанность свою на человк, вполн заслуживающемъ такой любви. Подумайте, что должна она была почувствовать, когдя предметъ любви ея исчезъ вдругъ такъ странно и неожиданно: онъ пропадаетъ безъ слда, и все говоритъ, что причина его долгаго отсутствія кровавая насильственная смерть! Подумайте, что должна чувствовать невста его, что долженъ почувствовать я, товарищъ и другъ его, и, если у васъ не каменное сердце, вы сейчасъ же разсете, сколько это отъ васъ зависитъ, нашу томительную неизвстность и опасенія.

— Ни слова больше, ни слова! сказалъ цыганъ.— Я разршу вс ваши сомннія,— съ легкимъ условіемъ… Я не предвидлъ всего этого…. Какъ глупецъ, я не обдумалъ, что событія, простыя и ясныя для меня, потому-что я былъ въ нихъ дйствующимъ лицомъ, встревожатъ тхъ, кто видитъ только результатъ, меня побуждали другія чувства, я былъ занятъ другимъ. Мои люди готовы были погубить себя и меня, слдуя своимъ прихотямъ и не слушая моихъ приказаніи, втренный, но невинный юноша готовъ пасть жертвою за виновнаго упрямца. Я долженъ былъ наказать виновнаго и постараться спасти невиннаго, и меня преслдовали цлый день какъ дикаго звря. Мн нетрудно было позабыть, что обстоятельства, очень простыя сами по себ, могутъ пробудить сильныя опасенія въ тхъ, кому они мало извстны. Но и кром-того я имлъ еще другія причины не говорить того, что знаю. Теперь эти причины уничтожены другими, сильнйшими. Ради миссъ де Во я скажу, чего не сказалъ бы ради спасенія своей собственной жизни,— только съ условіемъ.

— Говорите, въ чемъ состоятъ эти условія, отвчалъ Маннерсъ: — и если они не невозможны, такъ вы можете быть уврены въ моемъ согласіи.

Цыганъ подумалъ нсколько минутъ и сказалъ:

— Я укажу вамъ средство увидть де Во, и вы найдете его если не здоровымъ, то въ хорошихъ рукахъ. Слушайте. Человкъ, у котораго онъ теперь находится, пріхалъ недавно изъ Америки по собственнымъ дламъ, но еще не ршился, приступить ли къ длу, или нтъ. Если пребываніе его въ Англіи сдлается кому-нибудь извстнымъ, то это можетъ заставить его исполнить свое намреніе раньше, нежели онъ думалъ, или помшаетъ ему измнить его сообразно обстоятельствамъ, или….

— Словомъ, прервалъ его Маннерсъ: — онъ желаетъ оставаться въ неизвстности, и, разумется, иметъ на это полное право. До причинъ мн нтъ дла. Вы забываете только, что я, вроятно, его не знаю, а если и знаю, то не выдамъ.

— Вы ошибаетесь, возразилъ цыганъ.— Вы, вроятно, его знаете. Я знаю, что вы его видли и уважаете. Я требую вотъ чего: если вы увидите де Во и узнаете человка, у котораго онъ находится, то ни подъ какимъ предлогомъ и никому не должны сказывать его настоящаго имени. Признайте его за того, за кого онъ себя выдастъ.

— Разумется, разумется, отвчалъ Маннерсъ.— Пусть сохраняетъ свое инкогнито сколько ему угодно.

— Еще одно, продолжалъ цыганъ.— Вы ни подъ какимъ видомъ не должны приводить въ этотъ домъ отца Эдварда де Во и не давать ему адреса.

— Это что-то необыкновенное, возразилъ Маннерсъ.— Человкъ, о которомъ вы говорите, долженъ быть врагъ лорда Дьюри.

— Онъ былъ когда-то это другомъ, отвчалъ цыганъ: — и, можетъ быть, лордъ Дьюри и теперь еще называетъ его этимъ именемъ: нельзя угадать, какъ вздумаетъ честить онъ людей, которыхъ ненавидитъ. Нтъ еще и недли, какъ онъ предлагалъ мн золото и уврялъ въ своей дружб, но я знаю его насквозь.

Что бы ни думалъ Маннерсъ объ очевидной ненависти между лордомъ и Фарольдомъ, онъ счелъ за-лучшее не рисковать успхомъ своего предпріятія, защищая лорда, тмъ боле, что цыганъ могъ предписывать теперь какія ему угодно условія.

— Я знаю лорда Дьюри слишкомъ недавно, сказалъ онъ: — и не могу судить о его характер.

— Надо много, много лтъ, отвчалъ цыганъ: — чтобы узнать его такъ, какъ я, или надо имть случай подмтить вспышку, какія невольно вырываются изъ груди человка и вдругъ озаряютъ тьму и тайну его души.

— Во всякомъ случа, сказалъ Маннерсъ: — человколюбіе требуетъ извстить его, что сынъ его живъ, и вы, конечно, не запретите мн этого.

— Объ этомъ спросите у того, къ кому я васъ поведу, отвчалъ Фарольдъ.— Съ меня довольно, что я не употреблю во зло его доврія, что я не рискну успхомъ его предпріятія, увлекаемый сожалніемъ къ несчастной двушк. Я знаю, что давши слово, вы его сдержите. Ваши поступки ручаются мн въ этомъ. Согласны вы на мои условія?

— Согласенъ, отвчалъ Маннерсъ.— Прошу только покончить это дло какъ можно скоре.

— Видите, отвчалъ цыганъ, указывая на цпь отдаленныхъ горъ: — мсяцъ только-что выходитъ изъ-за деревъ, когда онъ подымется въ небо на десять локтей, вы найдете меня на этомъ мст, и я поведу васъ къ де Во.

— Я думалъ, что вы поведете меня сейчасъ, сказалъ Маннерсъ.

— Не сомнвайтесь во мн, возразилъ цыганъ мрачно, тотчасъ же замтивши, что отсрочка пробудила въ Маннерс легкое подозрніе. Клянусь вамъ Богомъ, которому покланяюсь, клянусь вамъ небесами и моею жизнью, я не обману васъ! Вы пощадили меня, когда могли засадить меня въ тюрьму, и я не обману васъ и мысленно.

— Врю, отвчалъ Маннерсъ.— Но мн хотлось бы принести въ Морлей-гоузъ извстіе объ Эдвард и утшить его родныхъ. Не могу ли я итти съ вами сейчасъ же?

— Нтъ, отвчалъ цыганъ.— Я долженъ позаботиться и о своихъ. Несчастныя обстоятельства вчерашней ночи заставили, ихъ разсяться и скрыться, я остался посмотрть, нельзя ли освободить жертву, попавшую въ ловушку, поставленную другимъ. Товарищи мои не знаютъ, гд я, и я самъ не знаю, все ли у насъ въ табор благополучно. Я долженъ узнать, какъ провели этотъ день люди, которыхъ я обязанъ защищать и руководить.

— Пусть такъ, сказалъ Маннерсъ: — но позвольте мн покрайней-мр. увдомить родственниковъ Эдварда, что онъ живъ и въ безопасности.

— Если вы врите моимъ словамъ, отвчалъ цыганъ.— Онъ живъ и въ безопасности. Не говорите только, что онъ здоровъ:, онъ болнъ душою и тломъ, и выздороветъ, вроятно, нескоро.

— Это плохо, сказалъ Маннерст: — но все-таки лучше, нежели мы надялись. Извстіе, что онъ въ безопасности, много утшитъ любящихъ его. Я врю вамъ вполн. Въ назначенный часъ я буду здсь, хотя и не привыкъ измрять время локтями по небу, кром того, изъ Морлей-гоуза положеніе мсяца кажется иначе, нежели отсюда.

Цыганъ улыбнулся неумнью Маиперса считать время по способу, хорошо извстному ему.

— Хорошо, сказалъ онъ: — приходите сюда ровно черезъ два часа. Я буду васъ ждать. Между тмъ будьте спокойны насчетъ вашего друга и смло утшайте его родныхъ. Вы поступили благородно, и надъ нами есть благословляющій великодушныхъ.

Съ этими словами онъ прыгнулъ съ пригорка на то мсто, гд подъ кустомъ лежалъ тесакъ, выбитый изъ руки его Маннерсомъ. Фарольдъ поднялъ его и хотлъ-было вложить въ ножны, но внезапная мысль блеснула у него въ голов, онъ поднялъ его и минуты дв смотрлъ на него молча.

Потомъ онъ переломилъ клинокъ на колн, бросилъ его съ горы, и ушелъ, не думая, кажется, о томъ, что Маннерсъ стоитъ и смотритъ на его выходку.

Маннерсъ улыбнулся и пошелъ назадъ. Улыбка эта относилась вроятно, къ гнву Фарольда на бездушный предметъ, которымъ онъ не умлъ владть. Во всякомъ случа, получивши извстіе о друг, Маннерсъ былъ расположенъ улыбаться больше, нежели когда шелъ сюда изъ Морлей-гоуза.

Припоминая, однако же, вс обстоятельства, онъ нашелъ, что положеніе его вовсе не завидно. Онъ не долженъ былъ забывать, что кром убіенія Эдварда Фарольдъ обвиненъ еще въ двухъ другихъ преступленіяхъ. Что касается до смерти лорда Дьюри, то сомннія Маннерса подтверждались только словами мистриссъ Фальклендъ, а что касается до воровства въ Димденъ-парк и раны сэра Роджера, то Маннерсъ, простившись съ лордомъ въ Димден,— о чемъ мы скоро поговоримъ подробне,— постилъ сторожа, раненаго при поимк цыганъ, и узналъ отъ него, что Фарольдъ не принималъ никакого участія въ этомъ несчастномъ дл. Въ этомъ отношеніи Маннерсъ былъ, слдовательно, спокоенъ, но на-счетъ смерти лорда Дьюри онъ еще не зналъ, не заслуживаетъ ли онъ порицанія за снисхожденіе, оказанное цыгану.

— Я недовольно хорошо знаю наши законы, думалъ онъ: — пожалуй, меня впутаютъ еще въ дло, какъ прикосновеннаго, если Фарольдъ окажется убійцею своего благодтеля. Во всякомъ случа, если узнаютъ, что я ходилъ съ нимъ раза два при лун и отпустилъ его, когда могъ схватить, изъ этого состряпаютъ удивительную исторію.

Впрочемъ, полковникъ Маннерсъ слишкомъ хорошо зналъ, почему онъ поступаетъ такъ, а не иначе, и столько доврялъ своему счастью, которое другіе называли его здравымъ умомъ, что не слишкомъ заботился о томъ, что станутъ о немъ говорить въ свт. За это-то вроятно свтъ и осыпалъ его похвалами.

Возвращаясь въ Морлей-гоузъ, Маннерсъ думалъ:

— Надо постараться усмирить гнвъ мистриссъ Фальклендъ на мое сегодняшнее поведеніе. Всти мои, вроятно, помирятъ насъ.

Пришедши въ Морлей-гоузъ, онъ прежде всего спросилъ о мистер Арден, дворецкій, съ важнымъ видомъ, объявилъ ему, что судья ухалъ съ полчаса тому назадъ и приказалъ сообщить полковнику Маннерсу, что, имя дла чрезвычайной важности, онъ не могъ его дождаться, но будетъ сюда завтра по-утру.

— Хорошо, отвчалъ Маннерсъ, и, замтивши, что дворецкій еще не совсмъ разршился, ждалъ, что будетъ дальше.

— Миссъ Маріанна, продолжалъ дворецкій: — то есть миссъ де Во,— мы называемъ ее миссъ Маріанной въ отличіе отъ миссъ Изидоры,— миссъ Маріанна только-что высылала свою горничную сказать, что когда вы возвратитесь, такъ она желаетъ васъ видть.

Онъ говорилъ таинственно, какъ-будто сообщаетъ, государственную тайну. Но Маннерсъ, ненавидвшій тайны, отвчалъ ему довольно рзко:

— Ну, чтожь? Ты видишь, что я воротился, такъ и пошелъ бы позвать горничную, чтобы она проводила меня къ миссъ де Во.

— Миссъ Маріанна въ диванной, отвчалъ дворецкій: — она минутъ десять какъ тамъ, мистриссъ Фальклендъ этого не знаетъ, она съ Изидорой, которая упала, говорятъ, въ рку, чуть не утонула и….

Маннерсъ не дослушалъ разсказа о знакомомъ ему происшествіи, онъ вошелъ на лстницу и отправился къ диванной. Маріанна сидла на соф, прекрасныя полныя щечки ея поблднли съ тхъ поръ, какъ Маннерсъ видлъ ее въ послдній разъ, она облокотилась на столъ и подперла голову рукою. Глаза ея были опущены, и на рсниц дрожала слеза. Свтъ падалъ сверху, лицо ея было почти все въ тни, освщены были только лобъ да темные волосы, гладко зачесанные за уши, но выказывавшіе природное стремленіе виться. На стол лежала передъ ней раскрытая книга, но Маріанна, кажется, не читала: книга лежала въ такомъ положеніи, что глаза Маріанны не могли разобрать ни строчки.

Она не слышала, какъ отворилась дверь. Но звукъ шаговъ привлекъ ея вниманіе, и она подняла глаза.

— А, полковникъ Маннерсъ! сказала она: — очень рада, что вы пришли, мн хотлось съ вами поговорить. Но вы, можетъ быть, устали, можетъ быть, вамъ некогда?

— Нисколько, отвчалъ Маннерсъ съ улыбкою:— и самъ хотлъ просить у васъ аудіенціи.,,

— Дло въ томъ, что я желаю знать истину, продолжала Маріанна.— Тетушка и кузина не говорятъ мн правды, по-крайней-мр такъ могу я заключать изъ словъ моей горничной. А лучше бы сказать мн все вдругъ, я надюсь, что вы мн все разскажете, самая ужасная дйствительность легче этой неизвстности.

Маннерсъ взялъ ее за руку и посмотрлъ ей въ глаза съ улыбкою, полною надеждъ, онъ опасался слишкомъ быстраго перехода отъ горя къ радости и не хотлъ вдругъ сообщить ей пріятное извстіе. Но и этого было много: сердце Маріанны разгадало смыслъ улыбки и страшно забилось, она поблднла и упала обратно на софу, съ которой приподнялась-было, говоря съ Маннерсомъ.

— Я вижу, что твердость ваша не очень, велика, сказалъ Маннерсъ, садясь возл нея.— Но выслушайте меня спокойно.

— Да, да, я выслушаю васъ очень спокойно, только, ради Бога, говорите! сказала Маріанна: — вы улыбаетесь, я знаю: вы не улыбались бы, если бы не могли ободрить меня надеждой. Не такъ ли?

— Да, отвчалъ Маннерсъ: — очень радъ, что наконецъ могу сообщить вамъ утшительное извстіе. Будьте только, ради Бога, спокойны, то, что я узналъ, уничтожаетъ наши опасенія, но слишкомъ радоваться еще нечему.

— Этого уже довольно! сказала Маріанна: — лишь бы онъ не былъ убитъ, а остальное я вынесу. Говорите же, ради Бога! Вы видите, я спокойна.

— Во-первыхъ, позвольте мн вступиться за мистриссъ Фальклендъ и вашу кузину, отвчалъ Маннерсъ, желая дать ей время освоиться съ переходомъ отъ горя къ радости. Он дйствительно не могли сообщить вамъ ничего врнаго, потому-что ничего не знали.

— О, он знали больше, нежели говорили, возразила Маріанна: — если горничная сказала мн правду,— я думаю, однако же, что это не правда,— такъ съ Эдвардомъ случилось несчастіе. Она сказала, что вы нашли его слды и кровь на томъ мст, гд онъ, вроятно, палъ.

Лицо ея выразило при этихъ словахъ ужасъ, и она закрыла глаза руками, какъ-будто желая избавиться отъ страшнаго зрлища.

Маннерсъ подумалъ, что чмъ скоре отпустятъ такую горничную, тмъ лучше, но онъ не могъ сказать, что она солгала, и отвчалъ:

— Не думайте объ этомъ. Увряю васъ, что нтъ никакого основанія предполагать, чтобы съ Эдвардомъ случилось что-нибудь подобное. Я узналъ еще немного, а до завтра вы не должны даже спрашивать, какъ я это узналъ, но я знаю, что Эдвардъ живъ, хотя и нездоровъ.

— Слава Богу! сказала Маріанна: — но уврены ли вы въ этомъ? Я не хочу длать вамъ вопросовъ, на которые вы не расположены отвчать,— только скажите мн, уврены ли вы въ томъ, что онъ живъ?

— Совершенно увренъ и убжденъ, отвчалъ Маннерсъ:— почему бы онъ ни исчезъ на-время, онъ находится въ безопасности, среди преданныхъ ему людей. Я не сказалъ бы вамъ этого, если бы не былъ въ томъ увренъ.

— Благодарю васъ, благодарю васъ, отвчала Маріанна, давъ волю своимъ слезамъ: — такъ вы его не видли? сказала она наконецъ, устремивши на Маннерса взглядъ, въ которомъ страхъ боролся еще съ надеждой.

— Нтъ еще, отвчалъ Маннерсъ: — но мн дано слово, что меня проводятъ сегодня же ночью.

— О, возьмите меня съ собой!

— Нтъ, нтъ, этого нельзя, сказалъ Маннерсъ, улыбаясь:— подумайте, что скажутъ люди, если вы пойдете неизвстно куда, осенней ночью, вдвоемъ съ драгунскимъ полковникомъ.

Маріанна не могла не улыбнуться на это замчаніе, и улыбка не успла еще исчезнуть съ ея губъ, какъ вошла мистриссъ Фальклендъ, незнавшая, есть ли кто въ этой комнат.

— Маріанна! полковникъ Маннерсъ! сказала она: — и смются! Значитъ, дла приняли хорошій оборотъ?

— Прекрасный, подхватила Маріанна: — полковник Маннерсъ,— не знаю, какъ и благодарить его,— узналъ, гд находится Эдвардъ. Онъ живъ.

— Слава Богу! отвчала мистриссъ Фальклендъ: — разскажите же мн все подробно.

— Во-первыхъ, сказалъ Маннерсъ, желая избавиться отъ допроса, пока не можетъ говорить объ Эдвард положительне:— во-первыхъ, позвольте мн извиниться передъ вами за мой неучтивый поступокъ, примите въ уваженіе, что я солдатъ, привыкшій обращать больше вниманіе на исполненіе своего долга, нежели на угожденіе дамамъ, я увренъ, что добрая всть, которую я принесъ, заслужитъ мн прощеніе.

— Если, благодаря вашей настойчивости, вы получили врныя свднія объ Эдвард, отвчала мистриссъ Фальклендъ, — то прощеніе мое слабая за то награда.

— Надюсь, миссъ Фальклендъ здорова? продолжалъ Маннерсъ.

— Здорова, отвчала мистриссъ Фальклендъ: — но вы не отдлаетесь отъ вопроса. Вы должны подлиться со мною новостью, какъ подлились съ Маріанной. Что вы узнали?

— Я скажу вамъ все, отвчалъ Маннерсъ: — я узналъ только, что Эдвардъ живъ, хотя и болнъ, и вы не должны спрашивать меня ни о чемъ больше, пока я не въ состояніи отвчать вамъ удовлетворительно. Меня проводятъ къ нему сегодня же ночью, черезъ часъ. Миссъ де Во вздумала-было пойти со мною, и мы засмялись, подумавши, какія исторіи станутъразсказывать о прогулк ея ночью, въ лсу, съ самымъ безобразнымъ полковникомъ въ британскомъ войск.

— А вы обязаны итти одни? спросила мистриссъ Фадьклеидъ.

— Кажется, и при томъ пшкомъ, отвчалъ Маннерсъ.

— А вы уже часъ тому назадъ были уставши, замтила мистриссъ Фальклендъ: — я не стану просить васъ отложить эту прогулку, но позвольте приказать подать вамъ чего-нибудь.

Она позвонила и продолжала:

— Нечего и спрашивать, отъ кого вы все это узнали, и я уврена, что извстіе справедливо. Вы получили его отъ него и сами въ немъ не сомнваетесь.

— Не понимаю, о комъ вы говорите, и что случилось съ Изидорой, сказала Маріанна: — отчего выспросили, здорова ли она.

— Теперь разсказывать вамъ все это слишкомъ долго, отвчалъ Маннерсъ.

Вошелъ слуга, и мистриссъ Фальклендъ велла подать закуску.

— Вы видите, продолжалъ онъ: — что мн надо поужинать, собираясь въ походъ, и, правду сказать, я отъ этого очень не-прочь, потому-что не обдалъ. Мистриссъ Фальклендъ сообщитъ вамъ все, когда я уйду, она разскажетъ вамъ, какъ ваша кузина чуть не утонула, какъ полковникъ Маннерсъ велъ себя грубо и неприлично, и какъ заключилъ онъ, наконецъ, условіе, длающее больше чести его упрямству, нежели вжливости.

— Нтъ, нтъ, возразила мистриссъ Фальклендъ: — этого я ей не скажу. Я разскажу ей, что долгъ полковника Маннерса столкнулся съ долгомъ ея тетки, чувство мужчины съ чувствомъ женщины, что тетка ея,— что случается съ ней рдко,— вышла изъ себя, и что полковникъ Маннерсъ покончилъ споръ ловко и умно, и получилъ такимъ образомъ хорошія извстія, не нарушая чести и честнаго слова.

— Вы оба говорите, какими-то загадками, сказала Маріанна, вставая: — пойду къ Изидор, она разскажетъ мн это проще. Гд она?

— Въ постели, отвчала мистриссъ Фальклендъ: — но ей не спится.

— Въ постели! повторила Маріанна: — такъ надо къ ней сходить! Я не помню, чтобы когда-нибудь Изидора лежала уже въ девять часовъ. Тутъ что-нибудь да не такъ.

Съ этими словами она вышла изъ комнаты. Маннерсъ принялся ужинать и расказалъ мистриссъ Фальклендъ свое похожденіе съ цыганомъ.

— Я не опасаюсь ничего, сказалъ онъ въ заключеніе, взглянувши на часы: — я вполн довряю необыкновенному человку, который будетъ моимъ проводникомъ. Но, во всякомъ случа, лучше быть готовымъ на все. Я сниму ботфорты и надну что-нибудь по-легче, да возьму съ собою, кром сабли, пару пистолетовъ.

Онъ простился съ мистриссъ Фальклендъ, собрался въ путь и вышелъ въ походъ какъ ламанчскій рыцарь, одушевленный такимъ же рыцарскимъ духомъ, но руководимый умомъ, недававшимъ воли его фантазіи. Тутъ мы должны прервать на минуту нить нашего разсказа и пополнить проблъ между той минутой, когда мы оставили Маннерса въ бесд съ лордомъ Дьюри и его внезапнымъ появленіемъ въ Морлей-гоуз.

ГЛАВА XXII.

Въ конц семнадцатой главы мы оставили Маннерса разговаривающимъ съ лордомъ Дьюри въ Дьюри-галл. Занялась уже заря, когда изъ Димдена пришло, наконецъ, извстіе, что хитрый планъ не удался, что взятъ только молодой цыганъ, а сэръ Роджеръ и одинъ сторожъ ранены, первый тяжело, второй слегка. Маннерсъ ожидалъ, что это извстіе взбситъ лорда, но оно, естественно, пробудило въ немъ столько разнородныхъ чувствъ, что непосвященный въ тайну его души не могъ понять загадки. Лордъ выказалъ, правда, досаду, что Фарольдъ не пойманъ, но думалъ, что посл принятыхъ имъ мръ онъ не можетъ ускользнуть.

Его не озадачило и не огорчило, однако же, что въ стычк пролита кровь, и что дло можетъ стоить кому-нибудь жизни. Онъ понималъ, что это дастъ ему возможность еще больше опутать цыгана, хотя и жаллъ, что печальная участь постигла не кого-нибудь другого, а сэра Роджера, отъ котораго онъ ожидалъ важныхъ услугъ. Эти чувства оказались, разумется, не безъ вліянія на его обращеніе, тмъ боле, что радушная помощь Маннерса заставила его забыть до извстной степени свою осторожность. Все это не бросалось, конечно, въ глаза такъ сильно, чтобы пробудить въ Маннерс подозрніе, но обратило на себя его вниманіе, и онъ подумалъ: ‘вотъ сынъ роскоши, чувствительный только къ своей бд. Что ради него ранены другіе, это ему все равно, какъ-будто они изъ дерева’.

Посовтовавшись въ немногихъ словахъ о дальнйшихъ мрахъ, Маннерсъ удалился въ приготовленную для него комнату и легъ отдохнуть. Онъ всталъ рано, но лордъ долго не являлся. Утомленный дятельностью и душевною борьбою, лордъ заснулъ крпко, какъ давно уже не спалъ. Наконецъ онъ вышелъ, и поздно ухали они въ Димденъ. Чувства его къ Маннерсу успли уже измниться. Наканун, жертва ужаса и страха, онъ радъ былъ обществу кого бы то ни было, а тмъ боле человка, внушавшаго довріе своею личностью. Теперь онъ собирался выслушать донесеніе своихъ агентовъ о хитромъ план, о которомъ Маннерсу ничего не было извстно, и охотно избавился бы отъ присутствія человка, здравый умъ котораго могъ проникнуть въ дло глубже, нежели ему хотлось.

Отъ этого измнилось и обращеніе его съ полковникомъ. Онъ не могъ сдлаться вдругъ грубъ съ тмъ, кого ласкалъ такъ недавно, и кто совершенно отъ него независимъ, но былъ съ нимъ дорогою такъ холоденъ, что Маннерсъ ршился по-скоре съ нимъ разстаться. Когда они пріхали въ Димденъ, призвали молодого цыгана, лордъ сдлалъ ему нсколько вопросовъ, на которые тотъ отвчалъ или односложными словами, или упорнымъ молчаніемъ. Этого-то и желалъ лордъ, но Маннерсъ ршился выпытать, если можно, больше, и осыпалъ его вопросами, которые могли бы ему доставить свднія о де Во. Онъ узналъ вообще очень мало, и на большую часть вопросовъ цыганъ молчалъ. Но изъ двухъ или трехъ словъ, вырвавшихся у арестанта, Маннерсъ заключилъ, что онъ ничего не знаетъ о смерти де Во, и тутъ-то въ душ Маннерса пробудилась надежда, что пріятель его, можетъ быть, живъ.

Черезъ часъ цыгана удалили. Лордъ, не длая никакихъ замчаній, выглянулъ въ окно, кликнулъ слугу и спросилъ о сэр Роджер. Ему отвчали, что онъ очень страдаетъ, и что медикъ при немъ.

— Вы меня извините на полчаса, полковникъ, сказалъ онъ Маннерсу съ холоднымъ поклономъ.— Я долженъ постить моего несчастнаго друга. Потеря сына для меня тяжела, но я не долженъ забывать и раненаго друга. Я пробуду у него не больше получаса, и потомъ буду имть честь отвезти васъ, возвращаясь домой, въ Морлей-гоузъ.

— Для меня не торопитесь, отвчалъ спокойно Маннерсъ:— мн надо еще распросить кое-что объ участи моего друга и успх принятыхъ мною мръ. Я услалъ мою лошадь въ Морлей-гоузъ и пойду пшкомъ. Прощайте.

Лордъ Дьюри не хотлъ лишиться содйствія и помощи Маннерса, и потому, измнивши слегка тонъ, попросилъ его остаться, но постарался выставить такія причины, которыя, какъ ему было извстно, не подйствуютъ на Маннерса, именно: что до Морлей-гоуза цлыхъ пять миль и дорога утомительна.

Маннерсъ не измнилъ своего намренія, онъ простился и вышелъ въ паркъ, можду тмъ какъ лордъ Дьюри отправился, по-видимому, къ сэру Роджеру. Должно, однако же, замтить, что Маннерсъ не пошелъ прямо въ Морлей-гоузъ, но подумалъ: ‘лордъ заботится о сэр Роджер, а о сторож забылъ, кажется, и думать’, и остановился у воротъ, прося, чтобы его проводили къ раненому. Старуха указала ему куда итти, и Маннерсъ вошелъ въ хижину.

Раненый еще сильно страдалъ, оказалось, что докторъ, занятый исключительно сэромъ Роджеромъ, оставилъ его совершенно безъ вниманія. Послдствія раны сдлались отъ этого хуже, нежели слдовало ожидать, и Маннерсъ, зная по опыту, что если не принять надлежащихъ мръ, то легкая рана можетъ кончиться иногда смертью, тотчасъ же послалъ за медикомъ миссъ де Во и дождался его прибытія.

Изъ разговора со сторожемъ онъ узналъ, что Фарольда между цыганами не было, когда сдланы были выстрлы, легкая рана не помшала сторожу замтить все, что происходило вокругъ него во время схватки, и онъ разсказалъ этотъ случай Маннерсу во всей подробности. Этотъ разсказъ возвысилъ мнніе Маннерса о Фарольд и укрпилъ въ немъ надежду, что Эдвардъ живъ. Онъ, однако же, ршился продолжать дйствовать какъ-будто ничто не подаетъ ему подобной надежды. Онъ проводилъ медика до деревни близь Морлей-гоуза. Что случилось посл, мы уже знаемъ.

Между тмъ лордъ Дьюри шелъ по длиннымъ и мрачнымъ коридорамъ Димденъ-гоуза въ отдаленную комнату, только не въ ту, гд лежалъ раненый соучастникъ его замысловъ. Вошедши, онъ позвонилъ и приказалъ позвать къ себ Гарвея. Гарвей былъ уже въ дом, ожидая приказаній и гнва за неудачу предпріятія. Но пока Фарольдъ былъ живъ и свободенъ, демонъ страха сдерживалъ съ груди лорда вс прочія страсти въ присутствіи людей, которыхъ онъ намренъ былъ употребить какъ орудія для достиженія своихъ цлей. Въ душ онъ готовъ былъ уничтожить сторожа за то, что онъ упустилъ Фарольда, но заговорилъ съ нимъ довольно ласково.

— Ну какъ же это, Гарвей? сказалъ онъ.— Молодецъ-то ускользнулъ? Это неладно.

— Помощники виноваты, отвчалъ Гарвей.— Трусъ на трус! Не отстань они отъ меня, такъ ужь мы его взяли бы. Двухъ или трехъ ранили бы, да это не бда, онъ былъ бы теперь здсь, пойди они только за много. А то отсталъ одинъ, потомъ другой, потомъ третій, и когда мы дошли до ограды, такъ при мн осталось всего только двое, ну, а съ двумя что сдлаешь противъ дюжины?

— Разскажи, какъ все было, сказалъ лордъ: — мн еще никго порядочно не разсказывалъ, надо постараться поправитъ неудачу.

Сторожъ, разумется, былъ радъ разсказать исторію въ томъ вид, какъ было для него выгодне.— ‘Первая ошибка, говорилъ онъ:— состояла въ томъ, что нкоторые изъ нанятыхъ имъ людей пришли на мсто слишкомъ поздно, а иные и вовсе не явились. Это помшало ему воспользоваться тою минутою, когда ружья цыганъ были разряжены выстрлами по дичи, а такъ-какъ потерянное время никогда не наверстаешь, то это и повлекло за собою неудачу всего предпріятія. Онъ уврялъ, однако же, лорда, что Фарольдъ былъ въ числ ходившихъ за дичью, и участвовалъ въ схватк, когда ранили сэра Роджера и сторожа.. Другіе, прибавилъ онъ: — не уврены, такъ ли это было, или нтъ, но я готовъ хоть подъ присягу.’ Потомъ онъ разсказалъ, какъ молодой Вильямъ былъ схваченъ двумя сторожами, нарочно отряженными для его поимки, и какія мры, принялъ онъ для отъисканія слдовъ бжавшихъ цыганъ.

— Что, сторожъ сильно раненъ? спросилъ лордъ задумчиво.

— Нтъ, сначала, казалось, неопасно, отвчалъ Гарвей: — а сегодня посл обда ему стало, говорятъ, хуже, и жена побаивается даже за его жизнь.

Лордъ пробормоталъ что-то сквозь зубы,— можетъ быть: ‘тмъ лучше’, но Гарвей не разслушалъ его словъ, и лордъ продолжалъ громче: ‘бдняжка! Видлъ ты его?’

— Нтъ, самъ я не видалъ, отвчалъ Гарвей.— Жена его приходила спросить, не можетъ ли докторъ навстить его, и я разговаривалъ съ нею.

— Бдняга! сказалъ лордъ.— Надо принять мры, чтобы убійца не ушелъ, Гарвей. Не выдумалъ ли ты, какъ бы его поймать?

— Этотъ Фарольдъ не-промахъ, отвчалъ сторожъ: — но поймать его, я думаю, все-таки можно, если только вы хотите попытаться.

— Попытаться! повторилъ лордъ.— Я обогащу того, кто представитъ его суду, Гарвей. Какъ же, ты думаешь, можно его поймать?

— Я еще и самъ этого хорошенько не знаю, отвчалъ сторожъ.— Кое-кого изъ цыганъ я не выпустилъ изъ виду, и можно будетъ узнать, куда они скрылись, но Фарольдъ, врно, не съ ними. Нсколько часовъ тому назадъ онъ былъ тутъ въ парк, середи бла дня.

— Дерзкій негодяй! воскликнулъ лордъ.— Зачмъ бы ему тутъ шататься? Увренъ ли ты, что это былъ онъ?

— Я видлъ его собственными глазами, отвчалъ сторожъ:— даже чуть не поймалъ его собственными руками, насъ было семеро, мы окружили его и приперли къ рк, но онъ бросился въ воду и выплылъ на другой берегъ.

Лордъ Дьюри молчалъ. Въ смлости Фарольда было что-то родственное отваг, одушевлявшей самого его въ давно минувшіе годы. Вражда не могла подавить въ немъ удивленія. Наконецъ онъ повторилъ:

— Да что же могло привести его сюда? Не дразнить же васъ онъ приходилъ.

— Разумется, отвчалъ Гарвей.— Онъ, врно, приходилъ посмотрть, гд плнный. Этотъ цыганъ должно быть ему родственникъ или другъ, и они не знали, что съ нимъ сталось, по тому-что онъ былъ взятъ на сторон. Я думаю, что этимъ можно воспользоваться: употребить этого цыгана на… какъ бы это сказать?…

Лордъ Дьюри такъ привыкъ обдумывать хитрости и козни, что безъ труда разгадывалъ значеніе намековъ и недоговоренныхъ словъ, какими нердко выражаются люди, опасающіеся высказывать свои мысли ясно. Онъ тотчасъ же понялъ главную мысль Гарвея, хотя и не могъ въ одну минуту сообразить подробностей, и отвчалъ:

— Понимаю, то есть, я понимаю, что ты хочешь сказать. Не знаю только, какимъ же образомъ это исполнить. Если бы онъ нашелъ средство сообщенія съ своей шайкой, такъ можетъ быть заманилъ бы къ намъ главнаго, но мы не знаемъ, гд они, а онъ не знаетъ этого и подавно.

— Я знаю, гд скрылась часть ихъ, сказалъ сторожъ. Одни пошли къ рк, и я не могъ наслдить ихъ, другіе же, и это врно, пошли полемъ къ Динглейскому лсу, гд и до сихъ поръ скрываются. Впрочемъ, скоро, я думаю, и остальные къ нимъ пристанутъ, эти цыгане такъ и льнутъ одинъ къ другому, особенно въ бд. Ничего мудренаго, что они будутъ тутъ шататься до тхъ поръ, пока не узнаютъ, что сталось съ плннымъ. Можетъ быть, это сынъ Фарольда.

— Если бы это было такъ! сказалъ лордъ съ жаромъ.— Я нашелъ бы средство истерзать его сердце! Но этотъ молодой человкъ отрзанъ отъ всякаго сообщенія съ своими товарищами.

— Чтожь, этому горю можно помочь, если угодно, замтилъ Гарвей.— Вы помните, я вамъ говорилъ о Гарри Сэксон, который въ постоянныхъ сношеніяхъ съ браконьерами. Онъ-то ихъ и навелъ на мысль отправиться въ паркъ за дичью. Можно бы подослать его къ нашему плннику. Если кто-нибудь это замтитъ, такъ можно будетъ сказать, что его посылали взглянуть на цыгана,— не признаетъ ли онъ его въ лицо? а ужь тотъ, врно, дастъ ему порученіе въ таборъ.

— Да возьмется ли онъ за это? и можно ли на него положиться? спросилъ лордъ.

— Я, думаю можно, отвчалъ съ разстановкою Гарвей: — онъ добрый малый, кром того, я могъ бы, если бы хотлъ, заставить его проздиться за-море, въ Ботанибей, я былъ свидтелемъ кое-чего, и онъ это знаетъ. Онъ всегда готовъ къ моимъ услугамъ.

— Можетъ быть, отвчалъ лордъ: — а скоро ли можно его съискать? времени терять некогда.

— Отъискать его можно сію минуту, отвчалъ сторожъ: — онъ не дальше какъ часъ тому назадъ былъ у меня. Онъ за всю эту исторію побаивается, я и сказалъ, ему, чтобы онъ здсь дождался, пока я не увижусь съ вами, и не скажу ему, въ какомъ положеніи это дло.

— Ступай же, ступай, сказалъ лордъ поспшно: — нтъ, однако же, постой на минуту. Дай прежде подумать, что съ нимъ длать, когда онъ придетъ? ну, мы его пустимъ поговорить съ цыганомъ, а потомъ?

— Цыгана, я думаю, можно настращать, такъ, чтобы онъ послалъ къ Фарольду съ просьбой постараться помочь ему.

— Нтъ, нтъ, возразилъ лордъ: — это надо устроить какъ-нибудь лучше. Дай подумать — окно арестантской выходитъ въ лсъ, и снаружи можно подпилить въ немъ ршетку. Да, именно, только арестанта надо научить. Ступай же, Гарвей, зови сюда твоего пріятеля, я между тмъ повидаюсь съ цыганомъ. Ты не входи, покамстъ я не позову тебя….

Сторожъ вышелъ. Лордъ позвонилъ и веллъ привести къ себ цыгана. Приказаніе было исполнено въ ту же минуту: двое сильныхъ молодцовъ привели арестанта.

— Оставьте насъ, сказалъ имъ лордъ.

Сторожа, уже расположившіеся насладиться допросомъ, остановились въ недоумніи, какъ-будто не ршаясь отказать себ въ удовольствіи присутствовать при допрос, лордъ Дьюри замтилъ это по выраженію ихъ лицъ и повторилъ свое приказаніе, прибавивши, чтобы они стали въ конц галлереи и дождались тамъ Гарвея. Длать было нечего: они вышли поставили лорда лицомъ-къ-лицу съ цыганомъ.

Цыгану было лтъ осьмнадцать или девятнадцать,— пора жизни, когда весь міръ улыбается человку яснымъ лтнимъ утромъ, когда воображеніе и страсти только-что выступаютъ рука-объ-руку въ путь, который скоро утомитъ ихъ,— незнакомые еще съ заботами, скорбью и разочарованіемъ,— словомъ, когда жизнь всего миле. Фигура цыгана говорила о развивающихся еще силахъ, лицо его было живо и выразительно, въ чертахъ его были замтны признаки воображенія и предпріимчивости, но вмст съ тмъ и что-то неопредленное, чего никогда незамтно на лиц человка твердаго и ршительнаго. Лордъ смотрлъ на него съ минуту, желая подйствовать на него сообразно обстоятельствамъ и его характеру.

— Ты еще очень молодъ, сказалъ онъ наконецъ серьзнымъ тономъ: — а уже замшанъ въ такое преступленіе, который теб годъ?

Тупое упорство,— полузастнчивость и полуненависть,— было единственнымъ источникомъ сопротивленія въ характер цыгана, отъ природы нершительнаго и недожившаго еще до зрлаго образа мыслей. Онъ молчалъ и стоялъ, потупивши взоры и опустивши руки, какъ-будто лордъ спрашиваетъ его на непонятномъ для него язык.

— Ты очень молодъ, повторилъ лордъ, нсколько времени напрасно дожидаясь отвта: — ты еще очень молодъ для такихъ преступленіи. Жизнь должна быть теб мила, есть тысячи удовольствій, которыми ты только-что началъ наслаждаться, и тысячи надеждъ на наслажденія еще боле полныя, у тебя должны быть друзья, съ которыми теб жаль разстаться, есть, конечно, существо — прибавилъ онъ, замтивши, что губы цыгана дрогнули — которое теб дороже всего на свт.

Слеза скатилась по смуглой щек цыгана и доказала, что онъ не только понимаетъ, но и глубоко чувствуетъ слова лорда.

— А! продолжалъ лордъ: — невесело, ужасно подумать, что въ то самое время, когда человкъ такъ счастливъ, когда онъ любитъ друзей, когда вс его надежды готовы, можетъ быть, сбыться, вдругъ все рушится среди мучительной смерти! Вотъ твоя участь, твоя неизбжная участь, награда за убійство, случившееся вчера у меня въ парк.

— Я никого не убилъ, отвчалъ цыганъ въ такомъ волненіи, что слова его едва можно было понять.

— Такъ товарищи твои совершили убійство, продолжалъ лордъ, обрадовавшись, что вызвалъ его на разговоръ. Тебя не было при томъ, это правда, но ты пришелъ ко мн въ паркъ съ дурнымъ умысломъ, съ убійцами, и, слдовательно, ты соучастникъ ихъ преступленія. Мн жаль тебя, жаль подумать, что ты уже не увидишь тхъ, кого любишь, и погибнешь въ ранней молодости!

— Такъ зачмъ же вы не выпустите меня? сказалъ цыганъ: — если вамъ жаль меня, дайте мн убжать.

— Это невозможно, возразилъ лордъ: — впрочемъ, можетъ быть, мн можно будетъ облегчить твою участь. Умереть ты долженъ, но я могу приказать, чтобы до тхъ поръ въ тюрьм теб было посвободне: не желаешь ли ты съ кмъ-нибудь повидаться?

— Что мн въ томъ, если я долженъ умереть? сказалъ мрачно цыганъ, опустивши взоры въ землю.

Но лордъ Дьюри замтилъ, что въ душ его происходитъ борьба, и хранилъ молчаніе.

— Мн никого не хотлось бы видть, кром Лены, произнесъ наконецъ цыганъ съ глубокимъ вздохомъ: — да Фарольдъ не отпуститъ ея, если я и попрошу.

— А почему? спросилъ лордъ съ возможнымъ равнодушіемъ: — зачмъ ему не пустить ея, если это доставитъ теб удовольствіе? онъ жестокъ, если откажетъ въ этомъ человку, близкому къ смерти.

— Нтъ, онъ не жестокъ, отвчалъ юноша: — онъ строгъ, но не жестокъ, онъ не пуститъ ея потому, что годъ тому назадъ я долженъ былъ на ней жениться,— такъ, по-крайней-мр, говорила мн тетка Грей,— но Фарольдъ полюбилъ ее, она не отвчала его любви, но мать, умирая, отдала ее ему, потому-что онъ могъ заботиться о ней лучше всякаго другого. Онъ не любитъ, когда я говорю съ Леной.

— Такъ онъ отнялъ у тебя невсту? сказалъ лордъ, обрадованный извстіемъ, общавшимъ успхъ его замыслу: — а теперь ревнуетъ ее къ теб? Такъ слушай же, что я теб скажу: судьба твоя въ твоихъ рукахъ. Ты можешь выбирать между жизнью и смертью.

Цыганъ посмотрлъ ему въ лицо, какъ-будто не понималъ, что онъ говоритъ, но тотчасъ же воскликнулъ:

— Жить, жить! я хочу жить!

— На это есть только одно средство, сказалъ лордъ: — Фарольдъ,— тотъ самый, который отнялъ у тебя невсту,— убилъ моего брата и сына.

— Такъ вотъ откуда достаетъ онъ деньги! воскликнулъ цыганъ.

— Очень вроятно, отвчалъ лордъ: — но, слушай! если ты найдешь средство заманить его въ мои руки, я не только возвращу теб свободу, но еще и дамъ награду. Вотъ единственное средство спасти твою жизнь.

Веселость вдругъ исчезла съ лица цыгана.

— Нтъ, нтъ, сказалъ онъ: — я ненавижу Фарольда, но не выдамъ его.

— Такъ ты умрешь, мрачно возразилъ лордъ.

Мысль предать начальника табора ужаснула юношу. Долгъ, внушенный ему съ дтства, заставилъ его забыть о сладости жизни и ужас смерти, и онъ отвчалъ тихимъ голосомъ:

— Такъ я умру.

— Подумай, однако же, продолжалъ лордъ, предвидвшій, что предложеніе его сдлаетъ сначала неблагопріятное впечатлніе на цыгана, и потому приберегшій сильнйшіе доводы на-посл. Подумай, что ты избираешь: долгое заключеніе, судъ, приговоръ и наконецъ смерть на вислиц, и все это ты долженъ будешь вынести вдали отъ друзей, не слыша ни одного утшительнаго слова.

Юноша вздрогнулъ, и лордъ продолжалъ:

— Вотъ что ты выбираешь. Отъ чего же ты отказываешься? отъ жизни, отъ счастья, отъ обладанія женщиной, которая теб дороже всего въ мір.

Лордъ умлъ искушать. Онъ зналъ, по собственному опыту, какъ и чмъ лукавый подталкиваетъ людей на дла, отъ которыхъ въ дни невинности они отпрянули бы въ ужас.

Цыганъ слушалъ, колебался и чувствовалъ, что твердость его оставляетъ, внутренняя борьба его была такъ сильна, что члены его дрожали и зубы стучали какъ въ лихорадк. Наблюдавшій за нимъ глазъ замтилъ это. Лордъ Дьюри продолжалъ:

— Лена въ-прав подумать, что ты ея не любишь, если не хочешь произнести двухъ словъ, которыя освободятъ ее отъ убійцы Фарольда, и отказываешься отъ обладанія ею.

— Но Лена никогда не согласится, сказалъ горячо цыганъ: — она даже проклянетъ меня, если узнаетъ, что я покусился на такое дло, меня выгонятъ изъ табора, и я никогда ея не увижу.

— Зачмъ же ей или кому-нибудь знать объ этомъ? возразилъ лордъ.— Если ты согласенъ, я научу тебя, какъ это устроить такъ, чтобы никто не зналъ этого кром насъ двоихъ.

— Но если Фарольдъ невиненъ, сказалъ цыганъ: — кровь ею падетъ на мою голову.

— Если Фарольдъ невиненъ, кровь его не будетъ пролита, отвчалъ лордъ.— Пусть докажетъ свою невинность, и онъ будетъ свободенъ также, какъ и ты. Но онъ не можетъ доказать ее, потому-что онъ виновенъ. Выдавая его, ты поступаешь справедливо: ты мстишь за пролитую имъ кровь, и самъ пріобртаешь счастье, жизнь и любимую женщину.

— Хорошо, сказалъ цыганъ: — скажите же, что долженъ и сдлать?

— Ты согласенъ? спросилъ лордъ.

— Если если вы поклянетесь, что Фарольдъ будетъ освобожденъ, когда докажетъ свою невинность.

Лордъ Дьюри помолчалъ съ минуту. Странно, однако же правда, что душа привыкаетъ не только вообще ко злу, но и къ особенному роду зла, такъ-что человкъ, который не задумается совершить привычное для него преступленіе, отступитъ отъ дла гораздо легчайшаго, но для него новаго. Такъ и лордъ Дьюри не могъ вдругъ произнести клятвы съ умысломъ нарушить ее, скоро, однако же, онъ разсудилъ, что ему нельзя останавливаться надъ подобными вещами, и отвчалъ:

— Клянусь теб всмъ священнымъ: онъ получитъ свободу, если докажетъ свою невинность.

— Хорошо, я исполню ваше желаніе, сказалъ цыганъ: — но если вы меня обманете!

— Въ чемъ? спросилъ лордъ.— Я общаю, что если онъ докажетъ свою невинность, такъ будетъ освобожденъ. Этого требуетъ справедливость.

— Я говорю не о томъ, возразилъ цыганъ.— Что, если вы заманите Фарольда, а меня не выпустите?

— Увряю тебя моею честью! сказалъ лордъ съ жаромъ, тотчасъ же внушившимъ цыгану довріе.

— Хорошо, я сдлаю по-ващему, сказалъ онъ.— Разскажите, какъ.

— Скажи мн прежде: этотъ Фарольдъ, кажется, къ теб ревнуетъ?

Цыганъ улыбнулся.

— Такъ захочетъ ли онъ итти освобождать тебя? продолжалъ лордъ.

— Захочетъ, отвчалъ цыганъ.— Да и Лена уговоритъ его, если бы только мн съ нею повидаться. Только какъ это сдлать? Она сюда не придетъ, а я къ ней итти не могу.

— А какъ ты думаешь, сказалъ лордъ: — если послать къ ней отъ тебя кого-нибудь, попробуетъ она уговорить Фарольда притти освободить тебя? Довольно ли иметъ она на него вліянія?

— Довольно, довольно, отвчалъ цыганъ.— Фарольдъ часто ее бранитъ, но она все-таки поставитъ, если захочетъ, на своемъ. Только какже пошлю я ей сказать объ этомъ? Я не знаю, нигд она, нигд Фарольдъ. Сегодня по-утру, впрочемъ, мн показалось, что онъ стоитъ въ туман вонъ тамъ, подъ тми деревьями, и смотритъ на домъ. Если вы меня выпустите на нсколько часовъ, такъ я ихъ найду.

— Мы найдемъ лучшія средства, отвчалъ лордъ, не удостоивая вниманія дтскую хитрость цыгана.— Сторожа говорили мн, что тебя спрашивалъ кто-то изъ сосдей, онъ знаетъ, вроятно, гд твои товарищи. Если ты согласенъ на мое предложеніе, такъ я велю пустить его къ теб, а ты вели черезъ него сказать Лен, что хочешь, лишь бы только она уговорила Фарбльда притти освободить тебя.

— Да, отвчалъ цыганъ: — только прежде я долженъ узнать, какимъ же образомъ можетъ онъ освободить меня. Фарольдъ не пойдетъ на авось. Надо выдумать что-нибудь по-складне, онъ чуетъ подвохъ за милю, и его нескоро проведешь.

— Это ужь твоя забота, отвчалъ лордъ.— Вели сказать Лен, что если онъ придетъ съ пилой или молотомъ, такъ ему нетрудно будетъ вынуть желзную ршетку изъ окна. Можешь прибавить, что ночью съ этой стороны дома никогда нтъ сторожей, и, слдовательно, онъ можетъ подойти къ окну безопасно.

Цыганъ опустилъ голову, стонъ вытснилъ кровь его изъ сердца въ лицо. Еще съ минуту онъ колебался, но зло взяло верхъ, мысль о жизни, о Лен, о счастьи, объ освобожденіи изъ темницы заставила умолкнуть все прочее, и онъ отвчалъ:

— Но что мн длать, если мн бросятъ пилу и молоть въ окно и скажутъ, чтобы я самъ принялся за работу?

Лордъ Дьюри понялъ всю основательность этого замчанія.

— Вели сказать имъ, произнесъ онъ, посл минутнаго молчанія: — что ты связанъ и не можешь ничего сдлать самъ.

— Да вдь тотъ, который пойдетъ къ нимъ отъ меня, будетъ видть, что я не связанъ, возразилъ цыганъ и потомъ прибавилъ: — нтъ, лучше не вдаваться ни въ какія подробности, а просто поручить ему сказать Лен и тетк Грей, чтобы они уговорили Фарольда постараться освободить меня, да чтобы одна изъ нихъ непремнно пришла сегодня ночью поговорить со мной въ окно. Тогда я все имъ растолкую. Только вы не должны ихъ трогать, не велите ихъ останавливать.

— Никого не тронутъ, кром Фарольда, отвчалъ лордъ.— Вс прочіе могутъ приходить и уходить сколько имъ угодно. Только ты, смотри, не шути со мною. Если Фарольдъ не будетъ у меня въ рукахъ завтра ночью, я отошлю тебя въ городскую тюрьму и предамъ суду.

— А какъ же я получу свободу, когда Фарольдъ будетъ у васъ въ рукахъ? спросилъ цыганъ.

— Двери отворятъ, и ты выйдешь, отвчалъ лордъ.

— А что-мн въ этомъ порукою? возразилъ цыганъ.— Вы можете задержать насъ обоихъ. Хотите вы дать мн письменное обязательство? Я слышалъ, что вы лучше исполняете написанное, нежели сказанное.

Лордъ Дьюри смшался и не зналъ сначала, что ему длать, но, сообразивши вроятныя послдствія, отвчалъ:

— Изволь, я дамъ теб письменное обязательство.

— Давайте же, сказалъ цыганъ.

Лордъ позвонилъ и веллъ принести перо и бумагу. Онъ слъ и написалъ условіе въ такихъ выраженіяхъ, чтобы оно не могло повредить его длу, если попадется въ чьи-нибудь руки.

‘Такъ-какъ арестантъ — писалъ онъ — находящійся теперь въ Димден, не главный виновникъ, но только соучастникъ преступленія, совершоннаго въ Димденъ-парк, то, поставляя условіемъ, чтобы онъ предалъ въ руки правосудія извстнаго преступника Фарольда, я общаю возвратить ему свободу, какъ-скоро онъ исполнитъ это условіе. Въ удостовреніе чего и даю ему’, и пр. и пр.

Глаза цыгана засверкали, когда онъ прочелъ эти строки. Ожиданіе свободы и безопасности заставило его забыть всю низость своего поступка.

— Хорошо, сказалъ онъ: — я сдлаю, что вы требуете, только предоставьте мн распорядиться по-своему. Никто въ мір не долженъ знать, ч то это моя работа. Все это должно показаться дломъ случая. Я буду свободенъ, и Лена будетъ моя!

— Хорошо, отвчалъ лордъ, не теряя изъ виду окончательной цли: — человкъ, о которомъ я говорилъ, будетъ сейчасъ же къ теб допущенъ. Помни, что нельзя терять времени, срокъ — слдующая ночь.

— Кто-нибудь изъ женщинъ придетъ ко мн сегодня ночью, сказалъ цыганъ: — а завтра ночью, будьте уврены, Фарольдъ будетъ подъ моимъ окномъ, между восходомъ мсяца и солнца. Велите только подстеречь его, и если онъ не будетъ взятъ, такъ не моя вина.

— Хорошо, отвчалъ лордъ,— теперь ступай назадъ, и я сейчасъ пришлю къ теб этого человка.

Лордъ Дьюри кликнулъ людей, приведшихъ къ нему арестанта. Онъ приказалъ имъ отвести его назадъ и прибавилъ, чтобы онъ не терплъ ни въ чемъ недостатка. Когда сторожа вошли, цыганъ принялъ свою прежнюю мрачную осанку и, повсивши голову, молча послдовалъ за ними.

Лордъ въ ту нее минуту веллъ позвать къ себ главнаго сторожа. Но Гарвей еще не возвращался, и лордъ принужденъ былъ провести нсколько времени въ нетерпливомъ ожиданіи. Наконецъ Гарвей явился въ сопровожденіи своего союзника Гарри Сэксона, лицомъ котораго, вполн соотвтствовавшимъ его занятію, могъ бы полюбоваться Лафатеръ.

Это былъ человкъ лтъ сорока пяти, водный собою: съ свжимъ лицомъ, большимъ носомъ и ртомъ, съ блыми правильными зубами, маленькими черными глазами, осненными нависнувшими бровями, съ низкимъ, но широкимъ лбомъ, покрытымъ черными какъ смоль волосами, тщательно приглаженными. Одтъ онъ былъ не совсмъ какъ егерь, но очень близко: зеленый кафтанъ, съ изображеніями разныхъ животныхъ на пуговицахъ, кожаные штаны, защищавшіе его ноги отъ колючихъ кустовъ, и на рукахъ пара крпкихъ перчатокъ.

Лордъ посмотрлъ на него зоркимъ глазомъ опытнаго человка и заключилъ, что на него можно положиться, если заплатить хорошія деньги. Сдлавши ему два-три незначительныхъ вопроса, лордъ изложилъ ему, въ чемъ дло: именно, что надо поймать извстнаго преступника Фарольда, съ помощью цыгана, взятаго вчера въ парк, и спросилъ его, согласенъ ли онъ взяться за это дло?

— Ты, слышу я, прибавилъ онъ съ легкою ироніею: — знакомъ съ этими цыганами, такъ, можетъ-быть, не захочешь представить кого-нибудь изъ нихъ въ судъ. Если такъ, такъ скажи: мы найдемъ другого.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Сэксонъ.— Цыганъ! Да я ненавижу этихъ цыганъ! они только мшаютъ правильной торговл. По-мн хоть всхъ ихъ перевшать.

Лордъ не спросилъ его, что разуметъ онъ подъ правильною торговлею, но отвчалъ:

— Такъ ступай, поговори съ арестантомъ. Не давай ему замтить, что ты говорилъ объ этомъ со мной, но предложи ему свои услуги. Потомъ приди ко мн и скажи, чмъ вы ршили.

Гарвей повелъ Гарри Сэксона въ арестантскую къ цыгану. Комната эта была бы очень хороша и удобна, если бы двери и окна не были снабжены вещами, уничтожающими всякій комфортъ, именно: ршетками и засовами. Домъ былъ выстроенъ въ эпоху, когда народонаселеніе было гораздо рже теперешняго, при жилищ судьи, удаленномъ отъ города, требовалась тогда комната, въ которой можно бы было продержать нсколько времени арестанта. Комната, въ которой сидлъ цыганъ, была избрана для этой цли потому, что удалена отъ жилой части зданія и находилась вблизи большой старой залы, занимавшей край дома и возвышавшейся надъ берегомъ рки. Въ этой зал не разъ засдалъ въ старые годы судъ, въ ней уже давно не ршалось важныхъ длъ, но все еще собирались судьи при създ своемъ въ этой части графства.

Впрочемъ, арестантская была устроена только для временного содержанія преступниковъ, сильный и ршительный человкъ не просидлъ бы въ ней долго, потому-что ршетку окна можно было выпилить изнутри или выломать снаружи.

Цыганъ, возвратившись въ свою комнату, тщательно осмотрлъ окно и окрестность, желая расчесть, до какой степени долженъ планъ его показаться Фарольду удобоисполнимымъ. Купа дубовъ и орховъ росла у самого окна, такъ-что въ тни ихъ легко могъ укрыться человкъ. Но зрлище вольнаго міра за окномъ скоро отвлекло мысли арестанта отъ плана, составленнаго лордомъ. Сквозь деревья виднлись обширныя поляны парка, вечерняя заря играла на вершинахъ горъ и зеркал рки, олени спокойно гуляли по осенней трав, и далеко въ пол слышался крикъ куропатокъ, все говорило о счастьи. Эта сцена произвела глубокое впечатлніе на сердце узника, разлученнаго съ своими единоплеменниками и въ первый разъ въ жизни попавшаго въ тсную атмосферу четырехъ стнъ. Но вс, даже прекраснйшія вещи міра порождаютъ, какъ волшебная чаша нашего поэта, добро или зло, смотря но тому, какія уста пьютъ изъ этой чаши. Цыганъ смотрлъ, и любовь къ свобод разгаралась въ немъ все больше и больше, очутиться за этой ршеткой, пробжать по этимъ-полямъ сдлалось его страстнымъ желаніемъ, и онъ не отступилъ бы для его исполненія даже передъ смертоубійствомъ. Онъ ухватился за желзную ршетку и хотлъ ее вырвать, но усиліе его было тщетно, и онъ заплакалъ отъ досады, что долженъ просидть здсь еще одинъ день.

Глаза его были еще влажны, когда дверь отворилась и въ комнату вошелъ Сэксонъ. Узникъ, также какъ и прочіе цыгане, не зналъ, что Сэксонъ съ умысломъ навелъ ихъ на воровство дичи, и принялъ его какъ добраго знакомаго. Разговоръ ихъ продолжался минутъ десять, посл чего Сэксонъ пошелъ къ лорду съ докладомъ.

— Ну, что онъ теб поручилъ? спросилъ его лордъ.

— Поручилъ отыскать тетку Грей, отвчалъ Сэксонъ: — или кого-нибудь изъ женщинъ, и сказать имъ, чтобы сегодня ночью пришли поговорить съ нимъ сквозь окно. Изъ этого, я думаю, вамъ мало пользы.

— Нтъ, нтъ, возразилъ лордъ.— Черезъ женщинъ онъ постарается, вроятно, уговорить мужчинъ.

— Можемъ быть, сказалъ Сэксонъ: — но я и самъ, если прикажете, могу навести ихъ куда слдуетъ. Я отвчаю, что заставлю ихъ уговорить Фарольда итти самому.

— Тому, отвчалъ лордъ сухо: — кто предастъ Фарольда въ руки правосудія, общана значительная награда. Надешься ты отыскать этихъ цыганъ?

— Изъ того, что говоритъ Гарвей, отвчалъ Сэксонъ: — можно заключить, что женщинъ отыскать будетъ нетрудно. Мужчины спрягались врно гд-нибудь въ другомъ мст. Оно и кстати: они, можетъ, думаютъ, что я участвовалъ во вчерашней продлк. Мн лишь бы найти женщинъ, а ужь он уговорятъ мужчинъ на что угодно. Прикажите поставить у арестантской хорошій караулъ, и Фарольдъ, я думаю, не ускользнетъ.

— Въ такомъ случа и награда отъ тебя не ускользнетъ, сказалъ лордъ.— Ступай же, не теряй времени, солнце скоро зайдетъ.

— О, я пойду все равно и ночью, отвчалъ Сэксонъ съ низкимъ поклономъ и значительною улыбкою.

Онъ удалился. Лордъ Дьюри тотчасъ же приказалъ поставить вблизи арестантской сильный караулъ, такъ, чтобы никто изъ подходящихъ къ окну не могъ ускользнутъ. Женщинъ онъ запретилъ трогать и распорядился такъ, чтобы он даже и не замтили караула.

Окончивши это дло, онъ пошелъ къ сэру Роджеру, жизнь котораго была, по словамъ доктора, въ сильной опасности.

ГЛАВА XXIII.

Человкъ, противъ котораго принимались вс эти мры, пошелъ, разставшись съ Маннерсомъ, къ лсу, куда скрылись его товарищи посл несчастнаго дла предъидущей ночи. Взглянувши на карту графства, читатель увидитъ, что, желая миновать Морлей-доунъ, находившійся на вершин горы, Фарольдъ долженъ былъ обогнуть гору и потомъ, прошедши нсколько по дорог, тянувшейся черезъ перешеекъ, близь котораго онъ спасъ Изидору, углубиться въ лсъ на-право. Такъ-какъ онъ вступилъ въ этотъ лсъ не съ той стороны, съ которой вышли его товарищи, то отъискать ихъ было довольно трудно. Удивительно, однако же, какими ничтожными указаніями умютъ пользоваться люди, привыкшіе къ подобнымъ поискамъ. Пригнутая втка, придавленный къ земл цвтокъ, видъ и даже запахъ дыма, малйшій звукъ человческаго голоса указываютъ имъ путь. И такія-то примты скоро довели Фарольда до поляны, гд расположились цыгане.

Не будь онъ занятъ посторонними мыслями, онъ непремнно замтилъ бы, что въ табор царствовало какое-то волненіе, вдругъ прекратившееся въ минуту его прихода. Вс, однако же, были по-видимому ему рады, вс окружили его и начали разспрашивать, гд и какъ провелъ онъ день. Лена приникла къ его рук съ видимою радостью, но радость эта походила больше на чувство дочери при возвращеніи отца, нежели на чувство жены при возвращеніи мужа.

Фарольдъ слъ, спросилъ чего-нибудь състь и разсказалъ вкратц все, что касалось лично его. О Маннерс онъ упомянулъ какъ о человк ему неизвстномъ и ни слова не сказалъ о поединк и общаніи сойтись съ нимъ опять сегодня ночью, хотя и объявилъ, что черезъ часъ долженъ уйти по важному длу.

— Ты, врно, идешь освободить бднаго Вилля, сказала извстная намъ старуха.— Бдняжка! горькая его участь!

— Я надюсь, сказала Лена, видя, что Фарольдъ не отвчаетъ: — я надюсь…. она остановилась, какъ-будто опасаясь огорчить его.

— Чего же ты надешься, Лена? спросилъ Фарольдъ довольно серьзно, но не очень мрачно.

— Я надюсь, сказала она сильне, но покраснвши:— что можно найти средства освободить его.— Вдь онъ, я уврена, не виноватъ.

Фарольдъ смотрлъ на нее такъ сурово, что послднія слова почти замерли у нея на губахъ. Она замолчала, но Фарольдъ продолжалъ смотрть на нее, пока одинъ изъ цыганъ, ходившій съ Диккономъ на оленей, не подтвердилъ ея словъ.

— Да, да, сказалъ онъ: — онъ виноватъ меньше насъ. Дикконъ уговорилъ насъ, а мы его, но онъ согласился нескоро и не стрлялъ.

— Я сдлалъ, что могъ, для его спасенія, сказалъ Фарольдъ: — но онъ въ рукахъ нашихъ враговъ, ихъ много, и вс они на-сторож, спасти его можно бы только силою, но къ этому средству я не прибгну, во-первыхъ потому, что оно не удастся, а во-вторыхъ потому, что это значило бы жертвовать многими невинными для спасенія одного виновнаго, хотя и не въ такой степени, какъ другіе, но все-таки виновнаго.

— Есть еще другое средство, Фарольдъ, сказала старуха: — онъ, говорятъ, сидитъ въ такъ называемой арестанской,

— Говорятъ! прервалъ ее Фарольдъ: — кто-нибудь здсь былъ. Говорите: кто здсь былъ? Или ходилъ кто-нибудь изъ васъ, когда я вамъ запретилъ?

Старуха засмялась своему промаху, но Лена припала къ груди Фарольда и сказала:

— Скажите ему правду! скажите ему правду! Это всего лучше. Если вы не хотите, такъ я скажу. Да, Фарольдъ, сюда приходилъ человкъ, видвшій Вилля въ темниц, его прислалъ къ намъ самъ Вильямъ и веллъ сказать, что если кто-нибудь изъ насъ придетъ сегодня или завтра ночью къ его окну, такъ снаружи легко выломать желзную ршетку и освободить его.

— Кого же это онъ присылалъ? спросилъ Фарольдъ.

— Гарри Сэксона, отвчала старуха: — кого же больше?

— Негодяй, готовый всхъ насъ продать, проговорилъ Фарольдъ: — я знаю его давно и не доврилъ бы ему ребенка, изъ смерти котораго можно извлечь выгоду.

— Но тутъ онъ, кажется, не лукавитъ, замтилъ цыганъ, по имени Броунъ: — онъ разсказавъ намъ, какъ удалось ему повидаться съ Виллемъ, и какъ отыскалъ онъ насъ здсь. Онъ говоритъ, что виноватъ отчасти въ исторіи, случившейся въ парк, потому-что общалъ купить у Диккона оленей, и поэтому-то и пробрался къ Виллю, желая сдлать все возможное для его освобожденія. Я не общаю ничего, не выслушавъ твоего мннія, Фарольдъ, если ты согласенъ, такъ я пойду сегодня же ночью Измны, мн кажется, спасаться нечего: вдь онъ могъ бы если бы хотлъ, привести сюда цлую сотню сторожей. Пойду, посмотрю, что можно сдлать.

— Однако, сказала старуха, Вилль приказалъ, вдь именно сказать, что притти къ нему долженъ кто-нибудь знакомый съ мстностью, а нето какъ разъ попадетъ въ просакъ. Ты, Броунъ, только самъ попадешь въ петлю и испортишь весь планъ. Это мсто знакомо только Фарольду да мн. Фарольдъ боится, я пошла бы охотно, да у меня не хватитъ силы сломать ршетку. Въ старые годы я исполнила бы это дло не хуже кого другого,— ну, а теперь лта ужь не т. Впрочемъ, Фарольдъ и мсто-то лучше меня знаетъ, онъ жилъ въ этомъ дом нсколько мсяцевъ, и….

— Молчи, прервалъ ее Фарольдъ: — Вилль сказалъ: сегодня или завтра ночью?

— Да, отвчалъ Броунъ: — но лучше сегодня. Кто знаетъ, что случится до завтра?

— Сегодня мн нельзя, сказалъ Фарольдъ: — я общалъ быть въ другомъ мст, и не нарушу моего слова, но завтра я пойду. Можетъ быть, мн и удастся освободить его. Между тмъ ты, тетка Грей, въ награду за твое участіе, сходишь къ нему сегодня ночью. Ты знаешь окно арестанской, угловое, близь большой залы. Ступай туда въ полночь и скажи Виллю, что я приду завтра ночью. Скажи ему, чтобы онъ не звалъ и если замтитъ, что кто-нибудь бродитъ вокругъ и выглядываетъ, пусть запоетъ псню. Ты сама замть все хорошенько и потомъ разскажешь мн. Ты никогда не отличалась добротою, но не думаю же я, чтобы ты захотла выдать кого-нибудь умышленно.

Онъ посмотрлъ на нее угрюмо и пристально, но она отвчала шутя:

— Нтъ, нтъ, Фарольдъ! я люблю тебя, какъ воробей кукушку, но все-таки не выдамъ.

— Такъ ступай же ровно въ полночь, сказалъ Фарольдъ: — осмотри все хорошенько и скажи Виллю, что хотя онъ и заслужилъ свое наказаніе, однако мы постараемся освободить его, молодости ради.

Подчиненный высшему уму находитъ утшеніе въ насмшкахъ надъ человкомъ, которому не сметъ отказать въ повиновеніи, старуха, слушая Фарольда, длала гримасы и разные жесты, стараясь загладить ими въ глазахъ окружающей толпы свое униженіе. Но онъ пропустилъ это безъ вниманія, обратился къ прочимъ и отдалъ приказаніе перейти немедленно на другое мсто.

— За четверть мили отсюда, сказалъ онъ: — вы найдете широкую, но неглубокую рку, она течетъ изъ самой глубины лса по песку и камнямъ. Вы подете въ вод до того мста, гд берега становятся отлоги, тамъ, подъ дубами, есть гд раскинуть палатки. Постарайся, Броунъ, уничтожить за собою слды, идите въ вод: она неглубока, раздлитесь на нсколько кучекъ и ступайте разными дорогами. Одинъ изъ насъ убилъ двухъ оленей, и теперь весь міръ считаетъ себя вправ охотиться за нами какъ за лисицами. Я не могу оставаться съ вами дольше, мн пора итти, я усталъ, и мн неловко что-то на душ, Какъ-будто близокъ конецъ. Но я долженъ сдержать данное слово.

Нсколько слезъ, вызванныхъ чувствомъ, въ которомъ трудно было бы дать отчетъ, блеснули на глазахъ жены. Фарольдъ замтилъ ихъ. Онъ взялъ ее за руку и сказалъ:

— Пойдемъ со мной, Лена, я хочу поговорить съ тобою.

Шаговъ сто прошли они молча. Потомъ онъ обернулся и поцаловалъ ее.

— Не забудь меня, когда я умру, Лена, сказалъ онъ: — что бы съ тобою ни случилось, какъ бы ни измнилась судьба твоя, вспоминай меня въ этотъ часъ. Говорю теб: каковы бы ни были твои чувства теперь, ты будешь жалть о Фарольд все больше и больше, пока, наконецъ, въ минуту смерти, не почувствуешь къ нему такой же любви, какую чувствуетъ теперь онъ къ теб. Не забывай же меня, Лена!

И онъ оставилъ ее, проливающую непривычныя слезы.

Но, увы! непостоянна молодость. Чувства и намренія смняются въ одну минуту другими, столько же мимолетными. Разставшись съ Фарольдомъ, Лена думала, что ни за какія блага въ мір не ршится она огорчить его, но не прошло и десяти минутъ, какъ она уже внимала старух, уговаривавшей ее отправиться съ нею ночью къ Вильяму. Лена слушала и не соглашалась, но она слушала до тхъ поръ, пока, наконецъ, согласилась, и полночь застала ее стоящею съ старухой подъ окномъ арестанской въ Димденъ-парк.

Фарольдъ шелъ между тмъ на свиданіе съ Маннерсомъ. Сердце его было полно горькаго, тяжелаго чувства. Поступь его сдлалась медленна, глаза были опущены въ землю, изъ груди вырвался не одинъ глубокій вздохъ. Можетъ быть, онъ замтилъ, что Лена его не любитъ, можетъ быть, онъ сознавалъ, что поставилъ все свое счастье на одну карту. Но такъ-какъ мы не говорили подробно о его любви, то не будемъ останавливаться и на разочарованіи. Другія чувства, знакомыя всякому пылкому воображенію и усиленныя суевріемъ его племени, осадили его сердце. Примты и предзнаменованія, которымъ врятъ цыгане, смшались съ ревностью и предсказывали, какъ казалось ему, его судьбу.

— Я дошелъ до перекрестка жизни, думалъ онъ: — и конецъ не далекъ. Люди, повиновавшіеся мн до сихъ поръ, возстали противъ моей воли, меня преслдуютъ за чужую вину, меня побдилъ, въ равной борьб, такой же человкъ, какъ я, я сомнваюсь въ тхъ, кого люблю. И она — думаетъ о другомъ! Женщина, женщина! попеченіе, наставленіе, сердечный выговоръ оскорбляютъ тебя! любовь только уничтожаетъ тебя! честь для тебя ничего! въ минуту опасности ты хватаешься за насъ, среди мира и тишины ты забываешь насъ! тебя привлекаетъ только пустое и мимолетное! тобою овладваетъ только равнодушіе и безпечность, и ты ихъ заслуживаешь!

Таковы были первыя изліянія ревнующаго сердца. Но разсудокъ взялъ верхъ, и Фарольдъ подумалъ, что онъ былъ къ Лен несправедливъ. Онъ вспомнилъ слезы и много другихъ признаковъ ея дтской къ нему привязанности, онъ вспомнилъ многія благородныя черты ея сердца, которыя привлекли его къ ней, и которыя онъ старался развить, и снова началъ врить, что она оттолкнетъ отъ себя мысль измнить мужу. Но онъ не могъ забыть разности ихъ лтъ, и это цораждало въ немъ новыя сомннія. ‘Чтожь, тмъ скоре будетъ она свободна,— подумалъ онъ — и, Богъ знаетъ, можетъ быть, очень скоро! Я чувствую: меня что-то давитъ, какъ-будто ко мн приблизилась судьба и тнь ея пала на мои мысли. Лена будетъ свободна, и забудетъ меня, пока не настанутъ дни бдствія, пока не прочувствуетъ она отсутствія руки, которая ее защищала. Тогда она вспомнитъ Фарольда, тогда она пожалетъ, что онъ лежитъ подъ могильнымъ холмомъ, откуда не вызовутъ его ни мольбы, ни слезы. Тогда она вспомнитъ его и подаритъ ему, можетъ быть, нсколько слезъ.

Съ такими мрачными мыслями шелъ Фарольдъ на свиданіе съ Маннерсомъ. Фарольдъ былъ не эгоистъ и думалъ о себ и своихъ личныхъ выгодахъ, можетъ-быть, меньше всякаго другого. Онъ былъ изъ числа тхъ людей, которые, при другихъ обстоятельствахъ и въ другомъ вк, охотно принесли бы себя въ жертву дружб или отечеству, не хуже древнихъ грековъ или римлянъ. Но онъ былъ цыганъ и жилъ въ такое время, когда на дружбу и патріотизмъ смотрли какъ на товаръ, когда люди, отрекшись отъ героизма Греціи и Рима и отъ рыцарскаго духа старой Франціи и Англіи, начали погружаться въ холодные, эгоистическіе расчеты, которые, подобно карійскому источнику, ослабляютъ все благородное и энергическое. А невозможно не испытывать на себ вліяніе своего вка. Въ Фарольд это вліяніе выказывалось, впрочемъ, не такъ, какъ на другихъ. Его національность, жизнь и привычки выдвигали его изъ круга идей, общихъ всмъ прочимъ. Онъ чувствовалъ, что живетъ и дйствуетъ среди людей холодныхъ, преданныхъ только себ, онъ сознавалъ, что поступки его основываются на другихъ началахъ, онъ презиралъ людей и ненавидлъ ихъ тмъ боле, что принадлежалъ къ презираемому ими племени. Но при встрч съ человкомъ, родственнымъ ему по уму и сердцу, съ человкомъ, внушающимъ ему любовь и довріе, вс благородныя чувства его натуры прорывались скозь условія времени, обстоятельствъ, національности и обычаевъ, изъ цыгана, ненавидящаго все чуждое его племени, онъ превращался въ твореніе, одушевленное всми благородными свойствами души, одаренное теплымъ сердцемъ, которое сдлало бы честь кому угодно.

Скоро онъ забылъ думать о себ, и вниманіе его привлекли посторонніе предметы. Желаніе оказать услугу другимъ заставило его забыть собственное горе. Дошедши до мста неудачнаго поединка съ Маннерсомъ, онъ почувствовалъ, правда, досаду на свое пораженіе. Тщеславіе беретъ свою дань, и хорошо еще, если наносимыя ему раны не пораждаютъ въ человк ненависти.

Маннерсъ былъ уже на мст, и первыя слова Фарольда были:

— Ну, что она? Вы ей сказали, что все благополучно?

— Да, отвчалъ Маннерсъ:— и она нсколько успокоилась. Безпокойство не исчезнетъ, однакоже, вполн до тхъ поръ, пока я не увижу Эдварда собственными глазами и не скажу ей, въ какомъ состояніи находится его здоровье.

— Не безпокойтесь, сказалъ цыганъ: — я общалъ провести васъ къ нему, и ничто въ мір не заставитъ меня нарушить даннаго слова.

— Я нисколько въ этомъ не сомнваюсь, отвчалъ Маннерсъ: — и сказалъ въ Морлей-гоуз, что вы проводите меня къ де Во сегодня ночью. Нечего и говорить, какъ это ихъ утшило, и какъ они вамъ за это благодарны.

— Не говорите о благодарности, сказалъ цыганъ.— Мн досадно, что я съ самого начала не предвидлъ, какъ огорчитъ ихъ все это. Если бы вы знали, что испыталъ я за эти три дня, вы простили бы мн мою забывчивость. Мы приходимъ середи бла дня, раскидываемъ палатки свои, не зная никакихъ заботъ,— и вдругъ насъ начинаютъ преслдовать, заставляютъ насъ переносить нашъ таборъ съ мста на мсто, чтобы скрыть слды, мы принуждены крестить и бросаться въ разныя стороны, какъ зайцы отъ собакъ, въ каждомъ шелест втвей слыша засаду. Преслдованіе еще не кончилось, но пойдемте, вотъ наша дорога.

— Я надюсь, сказалъ Маннерсъ, идя за нимъ: — что вс обвиненія противъ васъ окажутся также несправедливы, какъ обвиненіе въ убійств де Во, и васъ вставятъ въ-поко.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Фарольдъ: — онъ будетъ преслдовать меня до конца. Онъ сдлалъ ложное обвиненіе и не оставитъ меня въ-поко, пока живъ. Я знаю его слишкомъ хорошо.

— Я не совсмъ понимаю, о комъ вы говорите, сказалъ Маннерсъ.— Кого вы разумете?

— Кого же, отвчалъ Фарольдъ: — если не его, надменнаго и страстнаго, изучившаго законы, чтобы хитрость и лукавство помогали смлости и уму? Я говорю о лорд Дьюри, онъ никогда не перестанетъ меня преслдовать. Не держитъ ли онъ и теперь въ невол одного изъ нашихъ, зная, что онъ ни въ чемъ не виноватъ?

— Да, отвчалъ Маннерсъ: — въ Димденъ-парк сидитъ цыганъ, я видлъ его сегодня по-утру, но лордъ Дьюри и другіе говорили мн, что онъ былъ пойманъ на воровств дичи.

— Онъ не былъ при томъ, возразилъ цыганъ.— Онъ не видалъ, какъ сумасшедшіе стрляли оленей. Лордъ держитъ его потому, что онъ цыганъ, а не потому, что онъ виноватъ. Такъ вы его видли? прибавилъ Фарольдъ, желая узнать что-нибудь о его положеніи.— Конечно, его скоро отошлютъ въ городскую тюрьму, гд онъ умретъ съ отчаянья и тоски?

— Объ этомъ я ничего не слышалъ, сказалъ Маннерсъ.— Вс обвиняютъ его, самъ онъ молчитъ такъ упорно, что нтъ никакой возможности добиться отъ него слова.

— И вы называете это упорствомъ, когда человкъ не хочетъ отвчать на лукавые или пустые вопросы? спросилъ цыганъ.

— Вотъ ошибка, въ которую вы, цыгане, впадаете слишкомъ часто, возразилъ Маннерсъ.— Вы всегда смотрите на насъ какъ на враговъ и поступаете съ нами какъ съ врагами, вмсто того, чтобы постараться обратить насъ въ друзей, а это удавалось бы вамъ почти всегда. Я самъ распрашивалъ арестанта. Я имлъ въ виду только узнать что-нибудь о де Во, и отвчай онъ мн откровенно, онъ пріобрлъ бы друга, который могъ бы оказать ему услугу.

— Онъ не хотлъ ничего отвчать? спросилъ Фарольдъ,

— Онъ отвчалъ только ничего не говорящими звуками или молчалъ.

— Онъ правъ, онъ правъ! сказалъ Фарольдъ.— Онъ умне, нежели я ожидалъ. Надо для него постараться.

— Мы судимъ объ этомъ разно, сказалъ Маннерсъ.— По моему мннію, онъ поступилъ неблагоразумно. Если бы онъ сообщилъ мн желаемыя извстія, я встртился бы съ вами у мистриссъ Фальклендъ съ иными чувствами.

— Онъ правъ, онъ правъ! повторилъ Фарольдъ.— Неужели, по-вашему, онъ долженъ былъ измнить ввренной ему тайн? Могъ ли онъ знать, сколько найду я нужнымъ открыть? Нтъ, молчаніе было лучшимъ средствомъ не раскрывать дла, важность котораго ему неизвстна. Онъ выказалъ больше ума и твердости, нежели я ожидалъ. Впрочемъ, онъ не могъ сказать вамъ ничего особеннаго, потому-что почти ничего не знаетъ.

— Но откровенность могла подать намъ лучшее мнніе о немъ самомъ, не нарушая вашей тайны, сказалъ Маннерсъ.

— Какъ можете вы это говорить? возразилъ цыганъ.— Разв вы не могли завести его вопросами Богъ всть куда? разв вы не могли выпытать у него, слово по слову, все, что хотли? Противъ этого у насъ есть одно средство — молчаніе.

Маннерсъ видлъ, что споръ безполезенъ между людьми, признающими различныя начала и придерживающимися разныхъ методъ умствованія. Онъ не отвчалъ на выходку цыгана. Фарольдъ, напротивъ того, желалъ продолжать разговоръ объ этомъ предмет, несмотря на простоту и великодушіе его натуры, привычки и образъ жизни цыгана оказывали свое вліяніе на его сердце: какъ человкъ, онъ былъ простъ и откровененъ, какъ цыганъ, онъ былъ, смотря по обстоятельствамъ, иногда мраченъ и скрытенъ, иногда даже лукавъ и лицемренъ. Онъ очень желалъ получить черезъ полковника, человка прямодушнаго и независимаго, точныя свднія о Вильям, чтобы врне приступить къ его освобожденію и имть возможность поврить слова старухи, которой доврялъ немного.

— Бдняжка, сказалъ онъ, замтивши, что Маннерсъ не отвчаетъ: — жаль мн его! до сихъ поръ онъ зналъ только наслажденіе прекраснымъ, вольнымъ, широкимъ міромъ. Онъ не зналъ еще, что значитъ носить на рукахъ цпи и сидть за стною мрачной башни.

— Вы напрасно рисуете себ такія картины, сказалъ Маннерсъ: — онъ не можетъ быть въ такомъ положеніи, цпей на немъ нтъ, и, вроятно, съ нимъ обходятся очень хорошо.

— Я плохо знаю эту сторону и Димденъ-галль, продолжалъ Маннерсъ:— и не умю сказать вамъ ничего врнаго о мст его заключенія. Но что онъ не въ башн, это врно, теперь это, слава Бргу, вывелось. Не замтилъ я и двора, и полагаю, что, гд бы онъ ни сидлъ, видъ изъ окна открытый. Да вы сами, сколько я могу предполагать изъ разсказовъ, должны знать Димденъ-галль гораздо лучше моего, и знаете, можетъ быть, гд находится арестантская, лордъ Дьюри при мн приказалъ отвести его туда.

— Тамъ еще сносно, отвчалъ цыганъ: — но его, вроятно, переведутъ въ тюрьму, и тамъ онъ изсохнетъ съ горя.

— Не думаю, чтобы его отвели въ городскую тюрьму, сказалъ Маннерсъ: — если онъ дйствительно такъ невиненъ въ воровств дичи, какъ вы говорите. Сперва, разумется, произведутъ слдствіе, а потомъ уже потребуютъ его къ суду или заключатъ въ тюрьму. Вроятно, онъ останется въ Димденъ-галл.

Цыганъ видлъ, что Маннерсъ говоритъ откровенно и не можетъ сказать ему о Вильям ничего больше. Теперь онъ зналъ, что Вилль сидитъ въ знакомой ему арестантской, не отягощенъ цпями и будетъ переведенъ оттуда нескоро. Фарольду хотлось еще узнать объ участи раненыхъ, и въ чемъ собственно обвиняютъ его по димденскому длу.

Маннерсъ отвчалъ ему на первые вопросы такъ откровенно, что онъ ршился распросить его о себ просто и прямо.

— Хотлось бы мн знать, сказалъ онъ, прошедши шаговъ двсти молча: — какъ и въ чемъ обвиняютъ меня касательно этого жалкаго воровства въ парк. Сегодня по-утру я получилъ кое-какія свднія, а ночью, когда мы встртились съ вами въ первый разъ, вы сказали, что если я и виноватъ въ другихъ преступленіяхъ, то въ этомъ вы считаете меня совершенно невиннымъ. Вы справедливы и человколюбивы: скажите же, почему вы уврены въ ложности этого обвиненія, вы доставите мн этимъ возможность доказать передъ судомъ мою невинность чмъ-нибудь позначительне клятвъ моихъ товарищей.

— Я не имю никакихъ причинъ скрывать это отъ васъ, отвчалъ Маннерсъ: — въ этомъ несчастномъ дл раненны двое: одинъ — джентльменъ, лежитъ теперь въ Димденъ-галл, а другой, сторожъ, отнесенъ въ свою хижину. Докторъ былъ занятъ исключительно джентльменомъ, который раненъ гораздо опасне, и я пошелъ къ сторожу, посмотрть, въ какомъ онъ положеніи. Тутъ….

— Благородный поступокъ! прервалъ его цыганъ съ одушевленіемъ, понимаю! лекарь оставался при томъ, кто въ состояніи заплатить ему за его искусство, и предоставилъ бдняка на произволъ судьбы. Вы же пошли утшить его.

— Это не совсмъ справедливо, отвчалъ Маннерсъ: — одинъ раненъ гораздо опасне, и лекарь остался тамъ, гд его помощь была нужне. Я просидлъ у сторожа нсколько времени, и онъ сказалъ мн, что васъ не только не было въ парк въ то время, когда сдланы выстрлы по дичи, но что, подоспвши потомъ, вы запретили вашимъ людямъ стрлять. Онъ прибавилъ, что безъ вашего вмшательства было бы пролито гораздо больше крови, и я совтую вамъ, въ случа допроса, сослаться на свидтельство сторожа Джонса.

— Покамстъ я свободенъ, отвчалъ цыганъ: — имъ не поймать меня въ свои когти, впрочемъ, онъ не пожалетъ половины своего имнія, чтобы нанять противъ меня сотни свидтелей.— А что, раненые умрутъ?

— Едва ли, отвчалъ Маннерсъ: — рана сторожа даже неопасна, если не запустить ея. Другого я не видлъ, но говорятъ, что онъ раненъ гораздо тяжеле.

— Какъ его зовутъ? спросилъ цыганъ.

— Кажется, сэръ Роджеръ Миллингтонъ, отвчалъ Манрерсъ: — впрочемъ, я не обратилъ на это особеннаго вниманія.

— Сэръ Роджеръ Миллингтонъ, повторилъ цыганъ въ раздумья.— Сэръ Роджеръ Миллингтонъ? не знаю, а что-то какъ-будто знакомое. Ахъ, да! помню: ему были они должны эти деньги.

— Какія деньги? спросилъ Маннерсъ съ удивленіемъ.

— Оставимъ это, отвчалъ цыганъ: — но будьте уврены, что если сэръ Роджеръ умретъ, то врагъ мой найдетъ средства выдать меня за его убійцу. Не забудьте, что я говорю вамъ теперь.

— Это вещь невозможная, возразилъ Маннерсъ, гораздо больше цыгана врившій въ непогршительность британскаго судопроизводства: — при томъ было человкъ восемь или девять. Одинъ, сильно пострадавшій, далъ уже отзывъ въ вашу пользу, и вы можете быть уврены, что и прочіе сдлаютъ тоже. Однако, мн странно, что вы гораздо больше боитесь дла, въ которомъ можете оправдаться такъ легко, нежели обвиненія, которое касается до событія давнопрошедшаго, свидтелями котораго были немногіе, и въ которомъ, слдовательно, вамъ гораздо трудне оправдаться. Я говорю о смерти лорда Дьюри.

— Я объясню вамъ это, сказалъ цыганъ: — что касается до происшествія въ парк, лордъ Дьюри можетъ опереться на разныя обстоятельства, говорящія противъ меня: я вошелъ въ его паркъ, не имя на то никакого права, ночью, когда другіе, мои товарищи и соплеменники, были заняты тамъ противозаконнымъ дломъ. Изъ этого можно сложить правдоподобную сказку, а ложныя клятвы довершать дло. Но что касается до смерти его брата, я смюсь его угрозамъ. А почему? потому-что я однимъ дуновеніемъ могу разсять вс эти грозныя тучи и доказать мою невинность самымъ неопровержимымъ образомъ,— доказавши, кто былъ убійца.!

— Такъ сдлайте это, подхватилъ горячо Маннерсъ: — и лордъ Дьюри, конечно, прекратитъ свое преслдованіе.

— Прекратитъ? сказалъ цыганъ съ презрительнымъ смхомъ: — прекратитъ преслдованіе!— Впрочемъ, да, очень можетъ статься. Только, знаете ли, еслибы я это сдлалъ, такъ не нуждался бы въ его снисхожденіи. Нтъ, я этого не сдлаю! никогда!

— Странно, сказалъ Маннерсъ: — впрочемъ, вы во всемъ дйствуете такъ отлично отъ другихъ, что безполезно было бы спрашивать, почему такія легкія, по-видимому, причины побуждаютъ васъ подвергаться такой большой опасности.

— Я поступаю такъ потому, что такъ написано въ книг моихъ поступковъ, отвчалъ цыганъ. Вы справедливо замтили, что мы думаемъ и дйствуетъ по различнымъ началамъ, и не для чего распрашивать меня о побудительныхъ причинахъ, потому-что вы ихъ не поймете. Это мн не мшаетъ, однако же, считать васъ за благороднаго, храбраго, умнаго человка, выше многихъ изъ вашихъ собратій. Иначе я никогда не повелъ бы васъ туда, куда веду.

— Я думаю, этой тайн недолго оставаться тайной, отвчалъ Маннерсъ:— мы прошли уже нсколько миль, и вашъ пріятель, мсяцъ, удаляется на покой, какъ-будто усталъ не меньше моего.

— И кто же, видящій его захожденіе, замтилъ цыганъ: — можетъ сказать, что увидитъ его восходъ? Мсяцъ идетъ, неизвстно куда, по пустынному, вковому пути своему, безстрастно взирая на горе и радость нашего племени. Но вамъ это все равно, вы смотрите на насъ, какъ на блуждающее отродіе неизвстной націи.

— Нтъ, отвчалъ Маннерсъ: — вы ошибаетесь. Я всегди смотрлъ на васъ съ участіемъ и любопытствомъ. Въ исторіи вашего народа есть что-то таинственное, къ чему не можетъ быть равнодушенъ человкъ съ умомъ и сердцемъ.

— Да, въ ней есть тайна! отвчалъ цыганъ.— Но теперь не время ее разгадывать.

И, какъ это замтили вроятно вс, разговаривавшіе съ знающими цыганами, когда рчь заходила о их.ъ язык или исторіи,— онъ вдругъ перемнилъ разговоръ. Маннерсъ нсколько разъ пытался навести его опять на тотъ же предметъ, но тщетно. Точно также не хотлъ Фарольдъ говорить и о де Во, наотрзъ отказавшись отвчать на вопросы Маннерса.

— Вы скоро узнаете все, что можете объ этомъ узнать, отвчалъ онъ: — и я не хочу говорить, когда могу проговориться.

Маннерсъ замолчалъ. Прошло довольно времени, пока они перешли черезъ гребень горы и опустились въ долину по другую сторону хребта, не столько глубокую, какъ та, въ которой происходили разсказываемыя нами происшествія, но все-таки довольно низменную. Они были уже на противоположномъ скаут, когда мсяцъ, какъ замтилъ Маннерсъ, опускался за темную линію горизонта.

Здсь характеръ мстности былъ совершенно другой. Заходящій мсяцъ освщалъ предметы довольно слабо, но длинныя полосы свта и тни говорили о мягко волнистой почв, на нсколько миль разстилавшейся безъ значительныхъ возвышенностей. Отъ мста, на которомъ они стояли, дорога сбгала между молодыхъ садовъ въ долину. Но прежде, нежели они по ней спустились, мсяцъ зашелъ, и въ темнот можно было разглядть только ближайшіе предметы. Маннерсъ замтилъ, однако же, что сады были огорожены красивымъ плетнемъ, съ блыми воротами. Сухая, возвышенная дорожка облегчала ходьбу, скоро миновали они одинъ изъ камней, которые образованное правительство разставляетъ по дорог для усталыхъ путниковъ, желающихъ узнать, далеко ли еще до мста отдохновенія. Въ это же самое время въ ближней деревн пробили часы, и Маннерсъ машинально остановился разобрать цыфру, обозначавшую сто съ чмъ-то миль отъ Лондона, и сосчитать удары колокола.

Была полночь.

— Не поздно ли теперь безпокоить Эдварда, если онъ дйствительно болнъ душою и тломъ? спросилъ Маннерсъ.

— Увидимъ, отвчалъ цыганъ.— Если онъ спитъ, тмъ лучше. Вы можете подождать до завтра. Мое дло должно быть сдлано сегодня или никогда. Что-то говоритъ мн, что мн недолго осталось блуждать по міру.

Маннерсъ, твердо ршившись итти, куда бы то ни было, разговаривалъ съ цыганомъ также спокойно, какъ-будто они сидятъ въ гостиной, но тмъ не мене старался разгадать, куда доведетъ его это приключеніе, и, желая быть готовымъ на все, далъ волю своему воображенію, пока оно оставалось подъ руководствомъ разсудка. Когда они были еще на вершигі хребта, Маннерсъ думалъ, что найдетъ своего друга на рукахъ какой-нибудь отдльной партіи цыганъ, но, сошедши на обработанный и населенный участокъ земли, онъ подумалъ, что цыгане не изберутъ его для своего лагеря, и что де Во слдовательно не въ цыганскомъ табор. Тутъ поле предположеній оказалось очень обширно, и удивленіе Маннерса увеличилось, когда они начали проходить мимо домовъ и заборовъ, возвщавшихъ близость англійскаго города.

Наконецъ цыганъ остановился у воротъ, отворилъ ихъ и попросилъ Маннерса войти. Маннерсъ вошелъ и очутился на чистой, усыпанной пескомъ дорожк, огороженной съ обихъ сторонъ плетнемъ и обсаженной вчнозелеными растеніями. Цыганъ шелъ за нимъ. Дорожка, огибая шаговъ на двсти крутую, гладкую, дерновую поляну, привела ихъ къ каменному, очевидно новому дому. Зеркальныя стекла не украшали въ то время даже вельможескихъ палатъ, жилище, передъ которымъ остановились наши путники, свидтельствовало о довольств, но безъ всякихъ притязаній на что-нибудь по-важне дома средней руки. Это былъ или недавно выстроенный приходскій домъ, или жилище купца, удалившагося отъ длъ, достигши границы довольства съ роскошью. Спереди было каменное крыльцо, по сторонамъ — низкіе флигели. Въ окнахъ свтился огонь. Было очевидно, что если де Во здсь, то, несмотря на поздній часъ ночи, въ дом найдутся люди, еще не ложившіеся спать.

Цыганъ подошелъ къ дверямъ и позвонилъ. Нсколько минутъ не было отвта, онъ хотлъ позвонить во второй разъ, но въ эту самую минуту дверь отворилась, и сквозной втеръ погасилъ свчу въ рук слуги. Слуга усплъ, однако же, узнать Фарольда и попросилъ его войти, какъ-будто его посщеніе дло самое обыкновенное. Маннерсъ тоже усплъ взглянуть на слугу, и ему показалось, что лицо его ему знакомо.

— Войдите, сказалъ Манйерсу Цыганъ.— Есть кто-нибудь въ зал, Джонъ? спросилъ онъ слугу, вошедши съ Маннерсомъ въ домъ.

— Никого нтъ, отвчалъ слуга,— и голосъ его показался Маннереу еще знакоме лица.— Господинъ мой въ маленькой комнатк на верху.

— Такъ войдите и подождите меня здсь, сказалъ Фарольдъ.

Маннерсъ, не спрашивая ни о чемъ, вошелъ въ темную комнату и сталъ терпливо дожидаться, чмъ все это кончится.

ГЛАВА XXIV.

Въ комнат было совершенно темно, только изъ-подъ сосдней двери тянулась по полу узкая полоса свта. Минуты черезъ дв Маннерсъ услышалъ голоса за этой дверью. Разговоръ началъ Фарольдъ, но что онъ сказалъ, Маннерсъ не разслушалъ. Другой голосъ отвчалъ ему громче и внятне:

— Напрасно, напрасно, Фарольдъ. Я еще не ршился, а это заставитъ меня дйствовать по-невол.

Фарольдъ отвчалъ что-то много, и еще говорилъ, когда другой прервалъ его словами:

— Боже мой! да отчего же вы не дали ей знать? Отчего же вы не передали ей моего письма?

— Какого письма? Я не получалъ никакого письма, отвчалъ Фарольдъ.

— Я послалъ вамъ письмо, для передачи ей, съ тмъ, чтобы успокоить ее. Вы не могли не получить его. Я самъ вручилъ его Диккону вчера утромъ, когда онъ приходилъ ко мн отъ васъ.

— А, вотъ что! сказалъ Фарольдъ.— Я послалъ его, а не кого-нибудь другого, затмъ, чтобы удалить его отъ зла. Но прежде, нежели я усплъ пройти къ своимъ, оказалось, что отрядъ верховыхъ сторожитъ меня въ пол, и я снова углубился въ лсъ. Они окружили его, и мн нескоро удалось ускользнуть незамченнымъ.. Когда я пришелъ въ таборъ у Димдена, Дикконъ уговорилъ кое-кого итти стрлять въ парк дичь. Олени были убиты, наши встртились съ сторожами, завязалась драка, пролили кровь,— и я выгналъ виновнаго изъ нашей среды, чтобы онъ опять не навелъ кого-нибудь на шалости и не навлекъ на насъ мщенія сильныхъ. Такимъ образомъ я видлъ его только мелькомъ, и онъ ушелъ, не отдавши мн письма.

Маннерсъ по-невол слушалъ ихъ разговоръ — и совстился. Съ самого начала онъ принялся шумть, чтобы заглушить ихъ слова и дать имъ замтить, что ихъ слышно. Но они сгоряча ничего не замчали, потомъ уже голоса ихъ утихли, такъ-что до Маннерса долеталъ только неясный говоръ.

Наконецъ второй полосъ произнесъ опять сильне:

— Хорошо, пора это кончить! Что касается до остального, то полковника Маннерса опасаться нечего: я знаю его хорошо и скоре всхъ доврился бы ему. Отдохните, Фарольдъ, отдохните, покамстъ я пойду поговорить съ нимъ. Желалъ бы, чтобы вы оставили бродячую жизнь и благоразумно приняли отъ меня на старости то, отъ чего отказались въ молодости. Отдохните, черезъ нсколько минутъ я возвращусь дослушать вашъ разсказъ.

Отвта Фарольда Маннерсъ не разслушалъ, черезъ минуту дверь отворилась, и въ комнату вошелъ человкъ, съ которымъ мы уже встртились разъ, въ начал романа,— именно, тотъ бодрый, статный старикъ, который разговаривалъ въ Фарольдомъ во второй глав. Ему было года 63 или 64, но онъ былъ свжъ какъ сорокалтній мужчина, въ поступи его было что-то смлое и эластическое, говорившее объ энергіи души и тла. Его трудно было забыть, увидвши однажды. Свча, внесенная имъ въ комнату, ослпила на мгновеніе Маннерса, но онъ узналъ его и пошелъ къ нему на-встрчу съ словами:

— Любезный сэръ Вильямъ Рейдеръ! Очень радъ встртиться съ вами опять, и притомъ въ Англіи.

— Также, какъ и я съ вами, отвчалъ Рейдеръ: — хотя мы встрчаемся при странныхъ обстоятельствахъ, и я долженъ просить васъ забыть на-время, что я Вильямъ Рейдеръ, не забывая, однако же, нашей пріязни. Теперь меня зовутъ Гарлей. Сядемте и поговоримъ о старин.

— Прежде позвольте сказать слова два о новостяхъ, отвчалъ Маннерсъ. Я съ нетерпніемъ желаю узнать, что случилось съ Эдвардомъ, хотя уже и не безпокоюсь, зная, у кого онъ въ дом. Встртивши у входа вашего слугу, я тотчасъ успокоился. Скажите же, каково Эдварду?

— Ему лучше, отвчалъ Рейдеръ. Опасаться нечего: онъ оправится. Онъ не скальпированъ и не угощенъ томагаукомъ, и я ручаюсь за его здоровье. Вы удивляетесь, я думаю, что онъ здсь у меня, стеченіе обстоятельствъ, дйствительно, странное, но увряю васъ, что все это случилось безъ всякаго съ моей стороны умысла. Вотъ мы снова втроемъ подъ одной кровлей, какъ были у меня въ вигвам на границ образованнаго міра.

— Разскажите мн прежде, что случилось съ Эдуардомъ, сказалъ Маннерсъ, — а потомъ я задамъ вамъ множество вопросовъ, на которые вы можете отвчать или нтъ, какъ хотите.

— Объ Эдвард! отвчалъ Рейдеръ. Да разв Фарольдъ не говорилъ вамъ, что онъ раненъ изъ пистолета въ бокъ? пуля сломала ему два ребра.

— Боже мой! нтъ! отвчалъ Маннерсъ.— Жаль. Какъ же это случилось? на дуэли?

— Нтъ, онъ ранилъ самъ себя, только не умыщленно, не думайте, чтобы онъ былъ столько глупъ. Впрочемъ, повторяю вамъ, онъ выздороветъ. Пуля вынута, лихорадка у него легкая, важные органы не повреждены, и все идетъ ладно.

— Но разскажите же подробно, какъ это случилось? Я видлъ много разныхъ случаевъ, цо тутъ ничего не понимаю.

— Не знаю какъ бы вамъ это объяснить, не входа въ ненужныя подробности. Вотъ въ чемъ дло: онъ вышелъ ночью повидаться съ моимъ пріятелемъ Фарольдомъ, человкомъ, замчу мимоходомъ, необыкновеннымъ. Эдвардъ не зналъ его и взялъ съ собою пару пистолетовъ. Курокъ одного изъ нихъ былъ, вроятно, взведенъ, хоть онъ въ этомъ и не сознается. Кончилось тмъ, что онъ получилъ очень непріятное извстіе и бросился какъ безумный на землю. Курокъ спустился, и пуля прошла въ нсколькихъ дюймахъ отъ сердца. Фарольдъ не зналъ, что съ нимъ длать. Онъ понесъ его, кликнулъ потомъ кое-кого изъ своихъ, перевязалъ, какъ могъ, его рану, и принесъ его сюда, зная, что въ старые годы я былъ друженъ съ его отцомъ и люблю его еще и до сихъ поръ, несмотря на кое-какія возникшія между нами недоразумнія.

Маннерсъ слушалъ молча и вспомнилъ, какъ отзывался о Рейдер лордъ Дьюри. Но онъ не любилъ сять между людьми раздора и, зная, что личныя опасенія не заставятъ Рейдера смягчить своего мннія о комъ бы то ни было, не сказалъ ни слова объ отзыв его бывшаго пріятеля. Кром того, кроткій тонъ Рейдера доказывалъ, что не онъ виноватъ въ размолвк. Вроятно, однако же, мысли Маннерса отразились на чертахъ его лица: Рейдеръ посмотрлъ на него съ улыбкою и прибавилъ:

— Я знаю, что вы думаете: лордъ Дьюри отзывается о Рейдер, вроятно, не такъ благосклонно, какъ Рейдеръ о немъ. Слышалъ. Но я не вызову его за это на дуэль и не потшу міръ зрлищемъ поединка между двумя шестидесяти-лтними старицами. Полковникъ Маннерсъ, я увренъ, не осудитъ меня за это, также какъ и вообще за мое эксцентрическое поведеніе. Не такъ ли?

— Разумется. И вы можете быть уврены, что, убжденный лично въ благородств вашего сердца, я никому не позволю безнаказанно говорить въ моемъ присутствія дурно о сэр Вильям Рейдер.

— Врю, врю вамъ отъ души. Но возвратимся къ Эдварду. Когда его принесли сюда, я немедленно послалъ за лучшимъ докторомъ. Пулю вынули, и теперь ему лучше. Онъ спитъ крпкимъ сномъ. Если вы останетесь у меня до завтра, то увидите его сами. Я сейчасъ прикажу приготовить вамъ комнату.

— Да, я охотно прилягу отдохнуть, только прикажите меня разбудить, какъ-скоро проснется Эдвардъ. Кузина его, которая питаетъ къ нему боле нежели родственное чувство, съ нетерпніемъ ждетъ о немъ извстій. До сегодняшняго вечера мы думали, что онъ убитъ.

— Бдняжка! Воображаю себ ея мученіе. Увряю васъ, однако же, что ни я, ни Эдвардъ въ этомъ не виноваты. Увидвши меня, онъ тотчасъ же попросилъ извстить ее обо всемъ случившемся и, несмотря на боль, прибавилъ нсколько словъ собственною рукою. Письмо было отослано къ Фарольду для доставленія ей, но онъ, кажется, не получилъ его.

— Лучше бы было отправить письмо прямо къ ней. Вы должны бы вспомнить, что здсь вы не среди вашихъ дтей, индйцевъ, и встртите иные пороки и добродтели. То, что поручили бы вы могавку, будучи уврены, что только смерть можетъ помшать ему исполнить свое общаніе, нельзя поручить обыкновенному посланному въ Англіи, и…..

— Знаю все это, прервалъ его Рейдеръ: — но мн нельзя было выбирать. Я не знаю еще, объявить ли о моемъ прізд въ Англію, или нтъ, а послать письмо прямо въ Морлей-гоузъ значило нарушить инкогнито. Одинъ посланный могъ не исполнить своего дла точно также, какъ и другой, и это зависло отъ случая. Этого для оправданія моего довольно, прибавилъ онъ съ улыбкою,— теперь скажите мн, что миссъ де Во? Первый вопросъ Эдварда, когда онъ узнаетъ, что вы здсь, будетъ о ней.

— Она заболла отъ страха и волненія, и даже серьзно, отвчалъ Маннерсъ: — докторъ нашелъ необходимымъ усыплять ее вчера и сегодня по-утру лауданомъ, это тоже рискъ, какъ онъ самъ признался, но пришлось выбирать изъ двухъ золъ меньшее.

— Жаль, жаль, говорилъ Рейдеръ, вставши съ мста и ходя взадъ и впередъ по комнат: — ну, теперь ей, можетъ быть, лучше. Въ какомъ положеніи оставили вы ее?

— О, тогда ей было гораздо лучше, отвчалъ Маннерсъ: — пріятель вашъ Фарольдъ позволилъ мн сказать ей, что Эдвардъ живъ, это извстіе, разумется, ободрило ее, но совершенно она успокоится только услышавши отъ меня о положеніи Эдварда. Завтра по-утру я надюсь сообщить ей эти свднія.

— Конечно, конечно, сказалъ Рейдеръ: — если вы думаете, такъ можно послать къ ней кого-нибудь даже сегодня ночью.

— Если ее нельзя пригласить сюда съ мистриссъ Фальклендъ, такъ я думаю подождать, пока мн самому можно будетъ сообщить имъ все подробно.

— Едвали это возможно, особенно теперь, сказалъ Рейдеръ въ раздумьи: — она повритъ вашимъ словамъ, а вы, я надюсь, уврите ее, что Эдвардъ на рукахъ у людей, которые не упустятъ ничего, что можетъ ускорить его выздоровленіе.

— Въ этомъ, разумется, я готовъ поручиться, отвчалъ Маннерсъ: — но что сказать ей на-счетъ того, что ея къ нему не пускаютъ, а меня пустили? Это покажется ей странно.

— Какъ и вамъ, прибавилъ Рейдеръ, съ улыбкою: — выслушайте: я сообщу вамъ нкоторые изъ причинъ, заставившихъ меня возвратиться въ Англію посл столькихъ лтъ отсутствія, и вы сами увидите, чмъ можно оправдать передъ миссъ де Во мое таинственное поведеніе. Во-первыхъ, у меня, какъ и у другихъ, есть друзья и родные, и во мн пробудилось желаніе увидть ихъ и увриться собственными глазами въ ихъ счастьи, прежде нежели склоню мою голову на смертную подушку въ чужой земл. Это желаніе пробудилось уже во мн однажды, лтъ двадцать тому назадъ, но тогда я устоялъ, за-долго передъ тмъ я испыталъ такой жестокій толчекъ въ жизни, что отрекся отъ родственныхъ узъ, сковывающихъ насъ только съ горемъ и досадой. Я во многомъ былъ не правъ и чувствовалъ, что добровольное изгнаніе искупитъ вину мою. Я ухалъ, ршившись никогда не возвращаться въ Англію, и когда двнадцать лтъ тому назадъ во мн возникло, какъ я вамъ сказалъ, желаніе увидть друзей, родныхъ и родину, я устоялъ, зная, что возвращеніе мое въ Англію повредитъ людямъ, которымъ мн не хотлось бы вредить, и пробудитъ во мн чувства, которымъ лучше не пробуждаться. Этою весною желаніе побывать на родин воскресло съ новою силою, и къ нему присоединились другія побудительныя причины. Мн хотлось достать денегъ для покупки значительнаго участка земли, на которомъ я могъ бы поселить остатокъ одного почти истребленнаго индйскаго племени, этихъ людей рзали и притсняли вс блые, и, наконецъ, приставши ко мн, они жили вокругъ меня какъ мои дти. Вы сами это видли.

— Да, сказалъ Маннерсъ: — и надюсь, вы позволите мн помочь вамъ въ этомъ дл?

— Не знаю, нужно ли это будетъ, я, вроятно, приму другія мры, сказалъ Рейдеръ: — моихъ доходовъ было на это недостаточно, хотя я и приберегъ изъ тысячи фунтовъ годового дохода, это все мое состояніе,— сумму, достаточную для начала, но кром того я хотлъ еще просить британское правительство, чтобы оно приняло всхъ индйцевъ подъ свою защиту, и это одна изъ причинъ моего прізда въ Англію. Друзей и родственниковъ моихъ желалъ я увидть инкогнито. Особенно о двоихъ хотлось бы мн узнать больше, нежели сколько это можно, живя въ Америк. За однимъ, надъ которымъ я имю, на основаніи давнишней сдлки, кое-какую власть, хотлось бы мн наблюдать вблизи и потомъ поступить съ нимъ, какъ онъ того заслуживаетъ. Другого, который зависитъ отъ меня меньше, но котораго я все-таки могу возвысить или уничтожить, хотлъ я испытать вполн, разсмотрть вс черты его характера, поврить вс чувства его сердца, и потомъ, если онъ окажется человкомъ благороднымъ, составить его счастье, но въ тоже время дать ему строгій урокъ, который задавилъ бы въ немъ кое-какія чувства, могущія довести его и другихъ до несчастія. Посл того случились происшествія, измнившія весь этотъ планъ. Мы игрушки обстоятельствъ, и вотъ я жду ршительнаго событія, которое указало бы мн, какъ мн дйствовать.

— Знаете ли, отвчалъ Маннерсъ: — если бы я передалъ все это миссъ де Во слово-въ-слово, то она осталась бы въ прежнемъ недоумніи, а я замчалъ не разъ, что робкіе люди находятъ во всемъ таинственномъ новыя причины опасеніи. Кром того, согласно слову, данному Фарольду, и согласно вашему собственному желанію, я не могу даже сказать, что видлъ васъ.

Рейдеръ задумался, и Маннерсъ прибавилъ:

— Лучше всего, можетъ быть, разсказать миссъ де Во подробно о состояніи здоровья Эдварда, сказать, что я его видлъ, но прибавить, что по нкоторымъ причинамъ, которыя я объясню ей впослдствіи, мсто его пребыванія должно остаться тайной. Я знаю, по собственному опыту, что въ такихъ случаяхъ лучше просто объявить, что не хочешь говорить, нежели пускаться въ полуобъясненія, которыя даютъ только воображенію матеріалъ для созиданія воздушныхъ замковъ.

— Можетъ быть вы и правы, сказалъ Рейдеръ: — постойте, однако же. Два слова съ пріятелемъ моимъ, что въ той комнат, т. е. съ цыганомъ, ршатъ, какъ мн поступить.

Маннерсъ улыбнулся, подумавши, какими совтниками окружаетъ себя Рейдеръ. Въ Америк онъ ежедневно совщался съ начальниками индйцевъ, а здсь съ цыганами.

На этотъ разъ Рейлеру не удалось, однако же, посовтоваться съ Фарольдомъ. Онъ отворилъ дверь въ маленькій кабинетъ, посреди котораго стоялъ столъ съ бумагами, деньгами и свчами, но комната была пуста.

— Я забылъ, сказалъ онъ, возвращаясь назадъ: — что провести полчаса въ четырехъ стнахъ выше силъ Фарольда. Онъ ушелъ, и я долженъ послать за нимъ въ случа надобности.

— Вы довряете е.му больше, нежели сколько ршится доврить цыгану всякій другой англичанинъ, замтилъ Маннерсъ, указывая на бумаги и деньги.

— Ему я доврю деньги не считая, возразилъ Рейдеръ: — вы сдлали бы тоже, если бы знали его такъ, какъ я. Онъ двадцать лтъ велъ со мною переписку, и счастливъ тотъ, кто въ высшемъ кругу найдетъ такого же врнаго и точнаго корреспондента.

Читатель, знающій обстоятельства, неизвстныя Маннерсу, легко догадается, о чемъ переписывались люди, принадлежащіе къ различнымъ сословіямъ. Маннерсъ зналъ уже, что они знакомы не со вчерашняго дня, но услышанное имъ теперь было для него такъ ново, что удивленіе выразилось у него на лиц.

Рейдеръ, однако же, не хотлъ вступать въ дальнйшія объясненія и заговорилъ о другомъ.

— Возвратимся къ нашему разговору, Маннерсъ: — скоро надо будетъ на что-нибудь ршиться, и дурно я, можетъ быть, длаю, что до сихъ поръ еще не ршился. Чтожь! у всякаго есть свои слабости, на всякаго находитъ дурь. Надо положить себ срокъ. Возвратившись въ Морлей-гоузъ, скажите миссъ де Во, что завтра она не можетъ видть Эдварда, но что посл завтра по-утру старикъ, у котораго онъ находится,— Гарлей, не забудьте,— будетъ радъ принять ее и ея тетку, потому-что вдь не ршится же она хать одна. Если будетъ необходимо измнить это предположеніе,— чтожь, я прикинусь варваромъ и уйду отъ гостей со двора.

— Это извстіе очень ихъ обрадуетъ, сказалъ Маннерсъ: — надо мн только посмотрть, гд находится ваше жилище. Я пришелъ сюда ночью, и совершенно не знаю, гд я,— замтилъ только на камн, что до Лондона отсюда больше ста миль.

— Мы въ окрестностяхъ города ***, отвчалъ Рейдеръ: — около семи миль отъ Морлей-гоуза. Прозжая, вскор посл моего прибытія въ Англію, мимо этого дома, я узналъ, что онъ отдается въ наемъ, и тотчасъ же его нанялъ, не предчувствуя, какъ пригодится это для де Во. Ступайте, отдохните, Маннерсъ. Я ложусь, вы, знаете, поздно, но вы, я вижу, устали,

— Да, нсколько, хотя, казалось бы, и не отъ чего, отвчалъ Маннерсъ: — но душа, какъ горячій здокъ, скоро утомляетъ тло. Утро провелъ я съ лордомъ Дьюри, допрашивая молодого цыгана, пойманнаго въ Димден на воровств дичи, а потомъ преслдовалъ вашего пріятеля Фарольда, котораго велно арестовать, по случаю обвиненія въ трехъ преступленіяхъ.

— Въ трехъ преступленіяхъ? сказалъ Рейдеръ: — въ трехъ! онъ говорилъ только объ одномъ, именно объ убіеніи Эдварда.

— Его обвиняютъ еще въ воровств дичи, при чемъ, къ несчастію, не обошлось безъ кровопролитія, но я указалъ ему средства къ оправданію. Кром того, много лтъ тому назадъ онъ, какъ говорятъ, былъ участникомъ въ убійств или самъ убилъ лорда Дьюри, лишеннаго жизни недалеко отъ Морлей-гоуза.

Трудно разсказать, какое впечатлніе сдлали эти слова на Рейдера. Глаза его сверкнули, брови нахмурились, онъ закусилъ губу, чувство презрнія заглушило наконецъ все прочее, и онъ разразился смхомъ.

— Скажите же, пожалуста, сказалъ онъ наконецъ: — кто обвиняетъ его въ этомъ?

— Братъ убитаго, лордъ Дьюри, отвчалъ Маннерсъ: — онъ говоритъ, что у него есть на это доказательства.

— Долго же ихъ изготовляли! отвчалъ Рейдеръ мрачно: — скажу вамъ боле, Маннерсъ: цыганъ невиненъ, это также врно, какъ то, что есть надъ нами Богъ. И Фарольдъ будетъ оправданъ, во чтобы то ни стало! Доказательства! Низкая, подлая ложь! Нтъ, никакія воспоминанія въ мір не заставятъ меня равнодушно смотрть на угнетеніе невиннаго!

— Я еще никогда не видалъ, чтобы вы такъ горячились, сказалъ Маннерсъ: — вроятно, на это есть неизвстныя мн причины, въ которыя я, впрочемъ, не намренъ проникать. Лордъ Дьюри, однако же, отецъ Эдварду, и вы должны сказать, какъ мн вести себя въ отношеніи къ нему. Цыганъ поставилъ мн условіемъ, чтобы я не говорилъ ему ничего объ Эдвард безъ вашего согласія. Могу я ему сказать, гд и у кого на рукахъ де Во?

Рейдеръ подумалъ съ минуту и сказалъ:

— Да, вы можете сказать ему, гд его сынъ. Пусть прідетъ повидаться съ нимъ и со мной, когда захочетъ, только называйте меня Гарлеемъ: имя Вильяма Рейдера поразитъ, можетъ быть, непріятно его слухъ, и онъ не прідетъ. Скажите ему, что мистеръ Гарлей, въ домъ котораго отнесенъ Эдвардъ, радъ принять его въ какое ему угодно время.

— Очень радъ, что вы уполномочиваете меня на это, сказалъ Маннерсъ: — запрещеніе извстить его о сын поставило бы меня въ самое неловкое къ нему отношеніе.

— Да и за это онъ вамъ будетъ не слишкомъ благодаренъ! сказалъ Рейдеръ: — но все равно, пусть прідетъ. Можетъ быть это самое лучшее средство покончить непріятное дло.

— Дай Богъ, отвчалъ Маннерсъ: — буду надяться, что скоро наступитъ минута, когда вы найдете возможнымъ разсять окружающій меня мракъ таинственности, я начинаю теряться и едва распознаю друзей отъ недруговъ.

— Ключъ въ моихъ рукахъ, сказалъ Рейдеръ, слдуя больше за теченіемъ собственныхъ мыслей, нежели отвчая на слова Маннерса: — и при всемъ томъ одно обстоятельство ставитъ меня самого въ-тупикъ неменьше вашего: именно, что у такого отца такой благородный сынъ, впрочемъ и у него, слава Богу, есть важные недостатки,— иначе я усомнился бы въ ихъ родств.

— Часто случается, замтилъ Майнерсъ: — что ошибки и заблужденія отца служатъ урокомъ сыну, если у него хорошее сердце, такъ мачты потонувшаго корабля указываютъ мореходамъ мсто отмли.

— И у него было сначала доброе сердце, сказалъ Рейдеръ:— то есть у отца. Онъ можетъ служить примромъ, до чего можно дойти шагъ за шагомъ, когда одинъ порокъ наталкиваетъ на другой.

Маннерсъ улыбнулся.

— Нтъ, нтъ, сэръ Вильямъ, сказалъ онъ: — вы, кажется, не совсмъ справедливы къ благородному лорду. Я, по-крайней-мр, не слышалъ, чтобы ему приписывали такъ называемые пороки, онъ гордъ и вспыльчивъ,— это правда,— но не пороченъ. Сколько я его знаю, то мн кажется, что онъ сдлался непріятнымъ старикомъ — и только.

— Только! воскликнулъ Рейдеръ, вставая и взявши Маннерса за руку. Только!

Вдругъ онъ перемнилъ тонъ и сказалъ гораздо спокойне:

— Однако же, сегодня уже поздно разбирать чужіе нравы. Я только задерживаю васъ. Идите отдохнуть.

Маннерсъ не старался продлить разговора, въ подобныхъ случаяхъ онъ всегда предоставлялъ на волю собесдника говорить не больше и неменьше, какъ сколько ему угодно. Отношенія Рейдера къ лорду возбудили въ немъ любопытство, но онъ очень хорошо понималъ, что единственное честное средство проникнуть въ эту тайну — не заботиться о ней. Слуга, отворившій Фарольду двери, старый знакомый Маннерса, проводилъ его въ приготовленную для него комнату, и Маннерсъ, обладавшій великимъ сокровищемъ — спокойнымъ сердцемъ, скоро погрузился въ благотворный сонъ.

На-зар пришли сказать ему, что де Во проснулся и желаетъ его видть. Маннерсъ одлся по-солдатски, въ дв минуты, позвонилъ и приказалъ проводить себя къ Эдварду.

Входить въ комнату больного рано по-утру всегда грустно, если даже видишь, что здоровье возвращается на лицо его. Прекрасный свтъ молодого дня, проникающій сквозь щели ставней и сливающійся съ слабымъ мерцаніемъ лампы,— блдная, сонная сидлка,— книга, съ помощью которой разгоняла она сонъ и скуку,— столикъ, заставленный стклянками и рюмками,— теплая, душная атмосфера и опущенные занавсы, все говоритъ намъ о бренности и непрочности нашего существа, забываемыхъ нами среди дневного свта.

Въ туалетной, черезъ которую Маннерсъ проходилъ въ комнату своего пріятеля, встртилъ онъ хирурга, призваннаго изъ Лондона и проведшаго всю ночь у постели больного. Къ счастью, это былъ одинъ изъ людей, могущихъ и готовыхъ произнести свое мнніе о положеніи больного. На вопросъ Маннерса онъ отвчалъ прямо и положительно:

— Опасности нтъ. Онъ выздороветъ. Совтую только говорить съ нимъ какъ можно меньше, и то о веселыхъ предметахъ, иначе вы замедлите его выздоровленіе.

Маннерсъ общалъ послдовать его совту и вошелъ къ Эдварду. Де Во улыбнулся и протянулъ ему руку, хотя это, очевидно, стоило ему усилій.

— Непріятный случай, де Во, сказалъ Маннерсъ, садясь возл его постели.— Но слава Богу! Докторъ говоритъ, что это не можетъ имть ршительно никакихъ дурныхъ послдствій.

— Съ моей стороны было бы неблагодарно пожалть объ этомъ, отвчалъ де Во печальнымъ голосомъ: — но я все-таки не могу радоваться.

— Полноте, Эдвардъ, сказалъ Маннерсъ.— Вы не въ такихъ обстоятельствахъ, чтобы забыть, что васъ окружаютъ, друзья, любящіе васъ ради васъ самихъ и достойные вашей любви,— друзья, которые будутъ любить васъ при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ.— Не должны вы забывать и того, что есть люди, которыхъ все счастье зависитъ отъ вашего.

— Да, бдная Маріанна! сказалъ де Во.— Я неблагодарный. Такое сокровище должно бы вознаградить меня за все въ мір. Скажите, что она? Когда узнала она объ этомъ, случа? какъ перенесла она это?

Маннерсъ не былъ собственно въ недоумніи, что ему отвчать на этотъ вопросъ, но чувствовалъ, что надо быть очень осторожнымъ съ такимъ человкомъ, какъ Эдвардъ, и что лучше не говорить ему, какъ сильно поразило это происшествіе Маріанну. Эдвардъ былъ слишкомъ чувствителенъ, и отъ него нельзя было вполн скрыть, что Маріанна огорчена его несчастіемъ, а между тмъ нельзя было и сообщить всего въ подробности.

— Отвчать на вашъ вопросъ — длинная исторія, сказалъ Маннерсъ: — и докторъ запрещаетъ говорить съ вами долго. Скажу вамъ только, что мы ршительно не знали, что съ вами случилось.

— Боже мой! воскликнулъ Эдвардъ.— А я собственною рукою написалъ Маріанн сколько могъ. Слуги сотворены, кажется, именно съ тою цлью, чтобы терзать людей своей безпечностью.

— Разные случаи помщали доставить ваше письмо по адресу, сказалъ Маннерсъ.— Отсутствіе ваше и другія обстоятельства пробудили въ насъ подозрніе, что вы убиты. Я, разумется, тотчасъ же вооружился на месть и съ помощью предписаній и судейской власти все это время длалъ розыски, такъ-что только мелькомъ видлся съ вашими родными въ Морлей-гоуз. Миссъ де Во заболла и почти не выходила изъ своей комнаты.

— Боже мой! что за терзаніе! произнесъ Эдвардъ.— Бдная Маріанна! Полетлъ бы къ ней, но едва ли я въ состояніи усидть на кон.

— На кон! Объ этомъ нечего теперь и думать, сказалъ Маннерсъ.— Успокойтесь, пожалуста, на-счетъ миссъ де Во. Вчера вечеромъ я узналъ, что вы въ безопасности, и это помогло ей лучше всякаго лекарства. Она даже отправилась бы со мною сюда ночью, если бы ее не остановили ея, или, лучше сказать, ваши понятія о приличіи.

Де Во улыбнулся.

— Вы строги къ моей щекотливости, сказалъ онъ: — это дурное качество, но я надюсь исправиться. Мн данъ горькій урокъ, Маннерсъ,— урокъ, который сломилъ бы гордость самого сатаны, и мн предстоитъ, можетъ быть, еще труднйшее испытаніе. Зато щекотливость моя исчезла навсегда, и несчастье принесло хоть какую-нибудь пользу.

— Какъ случается очень часто, отвчалъ Маннерсъ.— Что касается до меня, де Во, такъ я думаю, что она хорошо сдлала, оставшись дома. Она еще не совсмъ оправилась, а я самъ не зналъ, куда иду: пріятель мой цыганъ, проводившій меня сюда, человкъ таинственный. Вы обязаны ему еще одной услугой: онъ спасъ миссъ Фальклендъ, упавшую въ рку и едва не утонувшую.

Когда Маннерсъ упомянулъ о цыган, де Во закрылъ глаза рукою, потомъ онъ принялъ ее, и взоръ его блеснулъ радостью. Впрочемъ, онъ не спросилъ о подробностяхъ.

— Бдная Изидора! сказалъ онъ.— Бдная Маріанна! Богъ знаетъ, что предстоитъ намъ еще испытать! Маннерсъ! голова моя идетъ кругомъ отъ разныхъ опасеній и догадокъ, которыя я не умю объяснить ни вамъ, ни себ. Я долженъ стараться не думать о моемъ положеніи, если хочу выздоровть.

— Такъ отгоните же отъ себя вс подобныя мысли, сказалъ Маннерсъ.— Я рдко подаю такіе совты, но отъ человка въ вашемъ положеніи надо удалять вс воспоминанія, вс мысли, которыя могутъ быть вредны для здоровья. Всемогущій устроитъ наши дла лучше насъ самихъ.

— Я самъ такъ думаю, отвчалъ Эдвардъ.— Сэръ Вильямъ Рейдеръ говоритъ, что все это кончится лучше, нежели я ожидаю. Однако же., мы говоримъ загадками. Пока мой умъ и тло не способны понимать вещи ясне, я долженъ довольствоваться увреніями, хотя и не вижу, на чемъ они основаны.

Маннерсъ, желая отклонить разговоръ отъ тягостнаго предмета, разсказалъ ему вкратц о своихъ поискахъ и обо всемъ, что случилось въ Морлей-гоуз со времени ухода Эдварда. Но онъ не спускалъ глазъ съ своего друга и какъ только замчалъ, что слова его длаютъ дурное впечатлніе, сворачивалъ разсказъ на другой предметъ. Его удивило, однако же, какъ многое трогаетъ Эдварда за-живое. Имя отца и имя цыгана равно приводили его въ волненіе, многія слова, по-видимому самыя простыя и незначащія, заставляли его вздрагивать, какъ прикосновеніе пальца къ живой ран. Опасаясь, чтобы разговоръ не повредилъ Эдварду, Маннерсъ вышелъ и прибавилъ:

— Я просидлъ у васъ довольно. Теперь я долженъ поспшить къ той, которая съ нетерпніемъ ждетъ услышать отъ меня, что я видлъ васъ собственными глазами живого, а не мертваго, выздаравливающаго, а не умирающаго. Хозяинъ вашъ не позволяетъ ей пріхать сюда сегодня, но завтра вы ее увидите.

— Я не хочу васъ удерживать, Маннерсъ, сказалъ де Во.— Я слишкомъ врю любви Маріанны и знаю, что извстіе обо мн будетъ для нея лучшимъ утшеніемъ. Скажите ей, что я только и жду хорошаго въ жизни, что увидться съ нею.

— Я скажу, что свиданіе съ нею васъ порадуетъ, отвчалъ Маннерсъ: — но не прибавлю никакихъ печальныхъ оговорокъ. Я не хочу разрушать благотворнаго дйствія доброй всти. Прощайте.

— Маннерсъ, Маннерсъ! сказалъ Эдвардъ, когда тотъ былъ уже въ дверяхъ.— Я забылъ одно: уврьте Маріанну, что я ранилъ себя неумышленно. Скажите ей, что никакія обстоятельства не доведутъ меня до такой глупости. Разскажите ей все, какъ вамъ, вроятно, извстно: курокъ моего пистолета, былъ, говорятъ, взведенъ, но я этого ршительно не помню.

— Я объясню ей все, отвчалъ Маннерсъ.— Ей, я увренъ, и въ голову не придетъ подумать, чтобы вы сдлали это умышленно. Будь вы человкъ одинокій, какъ я, осужденный на одиночество до конца жизни, васъ можно бы было подозрвать въ такомъ поступк. Но васъ ожидаетъ впереди счастье, и надо быть безумнымъ, чтобы отказаться не только отъ внца жизни, но и отъ всхъ драгоцнныхъ камней, которыми украсила его судьба.

Де Во бросилъ на него печальный взглядъ, и сказалъ только:

— Вы не знаете всего, Маннерсъ!

Маннерсъ ушелъ. Въ зал встртилъ онъ Рейдера, въ сапогахъ со шпорами, какъ-будто онъ только-что сошелъ съ коня.

— Вы не оставили старыхъ привычекъ, какъ я вижу, сказалъ ему Маннерсъ.— Вы уже здили со двора, сэръ Вильямъ?…

— Гарлей…. я теперь Гарлей, не забывайте, пожалуста, возразилъ Рейдеръ.— Я не ложусь раньше часу и не сплю дольше пяти: я привыкъ къ этому въ годину горести, но не откажусь отъ этой привычки ни за цлое королевство. Видли вы де Во?

— Видлъ, отвчалъ Маннерсъ: — и нашелъ его лучше, нежели ожидалъ. Духомъ только онъ очень палъ, я не хочу проникать въ тайну вашихъ съ нимъ отношеній, но, такъ-какъ вы, очевидно, состоите съ нимъ въ тсной связи, то позвольте мн замтить, что спокойствіе душевное всего больше поможетъ его выздоровленію. Уныніе же, напротивъ того, можетъ имть самыя дурныя послдствія. Надюсь, вы простите мн это замчаніе, сказанное по дружб, прибавилъ онъ, замтивши, что Рейдеръ слегка нахмурился.

— Разумется, разумется, отвчалъ Рейдеръ — Я думалъ только, чмъ-бы ободрить его. Кажется, я составилъ себ о немъ въ Америк не совсмъ правильное понятіе. Я не замтилъ благородныхъ свойствъ его души, скрывавшихся за его мелочною щекотливостью. Но я васъ увряю, что сдлаю все, что отъ меня зависитъ, для его успокоенія,— и сейчасъ же.

Маннерсъ остановилъ его еще на минуту, попросивши дать ему лошадь и объяснивши причину своего ранняго отъзда въ Морлей-гоузъ. Потомъ онъ ухалъ, обрадованный возможностью сообщить пріятныя извстія тмъ, которыя такъ въ нихъ нуждались.

Маріанна стояла у окна, когда онъ подъхалъ къ дому, быстрый бгъ лошади и легкость, съ которою всадникъ соскочилъ съ сдла, бросивши поводья слуг, предвщали много хорошаго. Маннерсъ вошелъ и разсказалъ все, что видлъ и узналъ о приключеніи и положеніи Эдварда.

Слезы и улыбка смнялись на лиц Маріанны во время его разсказа и отвтовъ на ея многочисленные вопросы. Она благодарила его’за его дятельное участіе и молила Бога, чтобы онъ доставилъ ей и Эдварду случай отблагодарить Маннерса за вс его услуги.

Маннерсъ прервалъ этотъ разговоръ вопросомъ о здоровь Изидоры. Въ это время вошла она сама, нсколько блдная, но такая же веселая, какъ всегда, и хотя она объявила, что ей, по всмъ законамъ справедливости, слдуетъ влюбиться въ спасителя своего, цыгана, Маннерсъ порадовался въ душ, что помощь подана ей не кмъ-нибудь другимъ. Изидора, вспомнивши пару словъ, сказанныхъ ею Маннерсу наканун, покраснла, но она, знала его за человка великодушнаго и ршилась врить въ его великодушіе до конца.

Вскор потомъ пришла и мистриссъ Фальклендъ, и домъ горя превратился въ домъ радости. Оставалось только извстить лорда Дьюри о его сын, Маннерсъ взялся написать ему. Слуга былъ немедленно отосланъ съ этимъ письмомъ въ Дьюри-галль, но лордъ рано по-утру возвратился въ Димденъ. Слуга похалъ въ Димденъ, но прибылъ туда уже такъ поздно, что лордъ не могъ навстить своего сына въ этотъ день.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

ГЛАВА XXV.

Лордъ Дьюри, нелюбившій и никогда долго не остававшійся въ Димденъ-парк, пріхалъ теперь туда съ частью своей прислуги, по-видимому съ намреніемъ прожить тамъ нсколько времени. Онъ не думалъ объ этомъ ни во время свиданія съ Маннерсомъ, ни во время разговора съ плннымъ цыганомъ: это было слдствіемъ разговора съ другою особою, въ комнату которой мы и приглашаемъ теперь читателя.

Главнйшею задачею лорда Дьюри было овладть Фарольдомъ, въ дальнйшемъ успх своихъ замысловъ онъ не сомнвался. Распорядившись всмъ, чти было въ его власти, для поимки цыгана, онъ снова обратилъ свое вниманіе на средства уличить его въ преступленіи. Исполненіе этого плана много зависло отъ сэра Роджера Миллингтона, и прежде всего лордъ позаботился о сохраненіи его жизни.

Отпустивши Сэксона, онъ пошелъ въ комнату раненаго, искренно сожаля о постигшемъ его несчастіи и опасаясь послдствій. Помня, однако же, какъ раздражительны и себялюбивы вс больные, онъ не позволилъ безпокойству выразиться на лиц своемъ, но обдумалъ хорошенько, какую надо ему взять на себя роль, чтобы скрыть отъ сэра Роджера свои личные интересы и заставить его думать, что онъ движимъ только искреннимъ участіемъ къ страданіямъ друга.

У дверей комнаты больного лордъ остановился на минуту, потомъ повернулъ ручку замка и вошелъ какъ можно тише. Окна были закрыты, но въ комнат было довольно еще свтло, чтобы разглядть столъ съ лежащими на немъ хирургическими инструментами, окровавленными перевязками и другими вещами, изобртенными для спасенія жизни наравн съ орудіями для ея прекращенія. Въ сторон стояла кровать съ полу-задвинутымъ пологомъ, возл нея сидлъ докторъ въ черномъ плать, молодой помощникъ его суетился, выступая на цыпочкахъ.

Глухой стонъ послышался въ минуту прихода лорда. Лордъ былъ человкъ твердый, незнакомый со страхомъ смерти или физическаго страданія, но этотъ стонъ и видъ комнаты больного заставили его вздрогнуть. Трудно опредлить, какое чувство шевельнулось у него въ душ — врожденное ли всякому живому существу отвращеніе отъ смерти и разрушенія, мысль ли о сын, или, наконецъ, воспоминаніе о брат.

Онъ подошелъ тихонько къ кровати и сталъ возл стула, съ котораго докторъ всталъ при его появленіи. Сэръ Роджеръ лежалъ на лвомъ боку, лицомъ къ стн, по судорожному движенію правой руки и покачиванью головою можно было догадаться о его мученіи. Лордъ молчалъ и смотрлъ на него нсколько минутъ не безъ истиннаго участія. Никакія увщанія доктора не могли заставить сэра Роджера лежать смирно, мучимый болью, онъ повернулся и увидлъ передъ собою лорда съ непритворнымъ выраженіемъ печали на лиц.

Стонъ и конвульсивная дрожь были первымъ слдствіемъ перемны положенія больного, потомъ онъ, казалось, обрадовался присутствію лорда и сказалъ удивительно твердымъ и сильнымъ для раненаго голосомъ:

— Вы очень любезны, лордъ, мн, кажется, очень плохо, эти проклятые цыгане дали мткій выстрлъ, пуля, какъ раскаленная,— невыносимое мученіе! Я не въ первый разъ раненъ, а никогда не испытывалъ ничего подобнаго.— Какъ вы думаете, умру я?

— Сохрани Боже, отвчалъ лордъ, садясь на стулъ.— Напротивъ того, по боли я заключаю, что опасности нтъ. Смертельныя раны не мучительны. Не такъ ли, мистеръ Свенстонъ?

— Точно такъ, отвчалъ докторъ, готовый подтвердить всякое слово, сказанное лордомъ.— Я уже говорилъ это сэру Роджеру.

— Никогда вы мн этого не говорили, возразилъ сэръ Роджеръ сердито.

— Нтъ, говорилъ, что надюсь поставить васъ на ноги, отвчалъ докторъ.— А надюсь я именно потому, что рана васъ мучитъ. Лордъ Дьюри замтилъ очень справедливо, что раны, которыя….

— Отчего же этотъ пасторъ сказалъ мн, что я непремнно умру? зловщій воронъ! сказалъ сэръ Роджеръ.

— Какой пасторъ? спросилъ лордъ, испуганный мыслью, что сэръ Роджеръ можетъ въ смертный часъ увидться съ человкомъ, которому сдлаетъ, пожалуй, опасное признаніе. О какомъ пастор онъ говоритъ?

— Объ ректор Эдвардс, отвчалъ докторъ.:^—Онъ приходилъ побесдовать съ сэромъ Роджеромъ, но не говорилъ, что онъ непремнно умретъ. Онъ сказалъ, что когда-нибудь непремнно надо будетъ умереть, и что если теперь онъ и выздороветъ, то все-таки лучше подумать о душ…

— Да, да, сказалъ сэръ Роджеръ.— Но онъ хотлъ навести меня на мысль, что я не встану. Я знаю, что онъ думалъ, но я хочу жить, хоть бы только затмъ, чтобы отплатить этимъ проклятымъ цыганамъ. Извините, лордъ, я горячусь, но мученія невыносимое.

— Душевно сочувствую вашему страданію, отвчалъ лордъ: — и позабочусь, чтобы васъ впредь не безпокоили. Мистеръ Эдвардсъ, конечно, человкъ добрый и благонамренный, но я ни ради какого ректора въ мір не позволю безпокоить,моего друга. Надюсь, страданія ваши не будутъ продолжительны. Какъ вы думаете, мистеръ Свеистонъ? Можно ихъ облегчить?

— Я сдлалъ все, что могъ, отвчалъ докторъ: — и надюсь, что черезъ нсколько часовъ боль начнетъ утихать.

— Первая добрая всть, произнесъ раненый.— А пулю можно будетъ вынуть? Я не жду облегченія, пока она сидитъ у меня въ тл какъ раскаленный уголь.

— Облегченіе будетъ, возразилъ докторъ- — Надо пережидать первое раздраженіе, а потомъ уже вынуть пулю. Теперь это только усилитъ и продлитъ ваши страданія.

— Такъ не трогайте. И безъ того уже довольно мученія, сказалъ сэръ Роджеръ.

— Теперь позвольте васъ спросить, сказалъ лордъ, обращаясь къ доктору: — не повредитъ ли больному разговоръ? Я очень желалъ бы съ нимъ поговорить, но если вы думаете, что это не годится….

— Нисколько, прервалъ его докторъ.— Пріятный, занимательный разговоръ съ вами отвлечетъ его мысли отъ своего положенія и принесетъ даже пользу.

— Такъ я смню васъ на полчаса, продолжалъ лордъ.— Помощникъ вашъ пусть подождетъ въ сосдней комнат, на случай, что понадобится. Только помните, прибавилъ онъ громче: — я прошу васъ употребить вс ваши старанія, вы окажете величайшую услугу лично мн, если выручите его изъ бды.

Докторъ поклонился, общалъ постараться и вышелъ изъ комнаты съ своимъ помощникомъ. Лордъ, какъ-будто вдругъ что-то вспомнивши, вышелъ за ними и, закрывши за собою дверь, кликнулъ доктора назадъ.

— Я желаю знать, сказалъ онъ тихонько: — ваше настоящее мнніе о положеніи больного. Вы сказали, что черезъ нсколько часовъ боль утихнетъ, серьзно это? Вы говорили какъ-то принужденно.

— Боль, конечно, утихнетъ, отвчалъ докторъ: — потому-что откроется антоновъ огонь.

— Боже мой! такъ вы думаете, что онъ умретъ? сказалъ встревоженный лордъ.

— Думаю, и не вижу средства спасти его, отвчалъ докторъ.— Пуля попала ему въ правый бокъ, прошла сквозь мускулы спины и остановилась въ сочлененіи реберъ съ позвонками, разбивши ихъ такъ сильно, что ее нельзя ни вынуть, ни оставить, какъ это случается иногда при другихъ ранахъ.

— Сколько же, вы думаете, осталось ему жить? спросилъ лордъ.

— День въ день опредлить невозможно, отвчалъ докторъ.— Онъ можетъ прожить еще недлю, можетъ прожить и дв.

— Стало быть, не такъ скоро?

— Да, Кровотеченіе давно прекратилось. Наступитъ антоновъ огонь, потомъ….

— Избавьте меня отъ подробностей и скажите: если бы понадобилось устроить съ больнымъ важное дло, когда лучше всего къ этому приступить?

— Я думаю, какъ только прекратится боль. Тогда его умственныя способности прояснятся.

— Такъ вы, пожалуста, дайте мн знать, мистеръ Свенстонъ, когда можно будетъ потребовать отъ него клятвеннаго показанія на-счетъ стычки, въ которой онъ раненъ. А до тхъ поръ не тревожьте его, да и другимъ не позволяйте тревожить разговорами о смерти, поддерживайте въ немъ надежду, покамстъ еще можно откладывать роковое извстіе.

Лордъ возвратился въ комнату больного, а докторъ ушелъ, удивляясь, кто бы могъ быть этотъ сэръ Роджеръ Миллингтонъ, о которомъ такъ нжно заботится холодный и гордый лордъ Дьюри?

Лордъ подошелъ къ постели раненаго съ веселымъ лицомъ и уврилъ его, что докторъ находитъ его положеніе лучше, нежели онъ ожидалъ.

— Я отдалъ приказаніе, сказалъ онъ: — Чтобы къ вамъ не пускали никого. Разные люди тутъ безпрестанно шатаются по больнымъ и наводятъ на нихъ такое уныніе, что иной и выздоровлъ бы, да умираетъ оттого, что палъ духомъ.

— О, я не хочу умирать, сказалъ сэръ Роджеръ.— Я хочу жить и отмстить цыганамъ. Они цлили именно въ меня. Дайте мн только выздоровть: я имъ докажу, что и я не дамъ промаха, и что рана не помшала мн видть, что вокругъ меня происходило.

— Такъ вы видли между ними Фарольда? спросилъ лордъ.— Онъ по васъ выстрлилъ?

— Я видлъ Фарольда и могу присягнуть, что онъ былъ между ними, отвчалъ сэръ Роджеръ.— Тоже покажетъ и сторожъ, приподнявшій меня съ земли, онъ-то и указалъ мн его.

Радость блеснула въ глазахъ лорда. Онъ опасался, что показаніе сторожа не будетъ поддержано ничьимъ другимъ, и не оставилъ безъ вниманія замчанія Гарвея, что другіе разсказываютъ все это происшествіе не такъ, какъ онъ. Слова сэра Роджера ршали дло. Лордъ зналъ, какое вліяніе имютъ слова умирающаго на присяжныхъ.

Теперь онъ былъ готовъ да все. Сдлка съ сэромъ Роджеромъ давала ему возможность доказать, что онъ не могъ совершить преступленія, которое Фарольдъ, по всей вроятности, припишетъ ему, происшествія прошедшей ночи позволяли ему надяться, что если Фарольдъ будетъ оправданъ отъ убійства его брата и сына, то воровство и драка въ парк на-вки замкнутъ его уста. Но торопясь оградить себя отъ всхъ возможныхъ случайностей, лордъ Дьюри переступилъ за черту осторожности. Не давши времени одуматься ни себ, ни сэру Роджеру, онъ сказалъ:

— Не лучше ли сейчасъ же дагь клятвенное показаніе о происшествіи въ парк?

Сэръ Роджеръ посмотрлъ на него подозрительно.

— Считаете вы меня умирающимъ или нтъ? спросилъ онъ.— Если я не умираю, такъ будетъ еще время сдлать это показаніе, когда мученія мои уменьшатся, или можно будетъ явиться въ судъ свидтелемъ, что еще лучше.

Лордъ Дьюри увидлъ, что онъ дастъ показаніе не иначе, какъ считая себя умирающимъ, лордъ зналъ человческую натуру и понималъ, какъ опасно объяснить сэру Роджеру, въ какомъ онъ положеніи. Онъ зналъ, что люди, тысячу разъ смло встрчавшіеся лицомъ къ лицу со смертью, бьются какъ испуганная птица, когда смерть становится дйствительно неизбжна. Онъ зналъ, что въ эти минуты вс мы длаемся трусами, и боялся, какъ бы сознаніе преступленій, раскаянье и мысли о будущей жизни не внушили сэру Роджеру постараться загладить вину свою признаніемъ. Онъ видлъ, что пробудилъ уже его подозрніе, но вывернулся довольно ловко.

— Боже сохрани, сказалъ онъ: — чтобы что-нибудь помшало вамъ явиться свидтелемъ въ процесс этихъ цыганъ. Я упомянулъ о показаніи затмъ только, чтобы его можно было немедленно представить судьямъ, которыхъ я приглашу сюда завтра или послзавтра. Тогда надо будетъ принять мры къ поимк виновныхъ, или, если они, какъ я надюсь, будутъ уже пойманы, произвести слдствіе. Мн хотлось бы немедленно позвать къ суду Фарольда, а вы знаете, что когда съдутся нсколько судей, такъ между ними всегда отыщется какой-нибудь безпокойный человкъ, во всемъ находящій затрудненія. Не вс, бывшіе въ парк, узнали Фарольда, и ваше показаніе чрезвычайно важно.

— Пусть судьи придутъ ко мн, сказалъ сэръ Роджеръ: — и я сдлаю такое показаніе, что Фарольда можно будетъ двадцать разъ повсить. Я охотно провелъ бы съ нимъ четверть часа въ одной комнат, съ добрыми шпагами въ рукахъ. Подумайте только,— я пробуравилъ не одного молодца на своемъ вку, и вдругъ пасть отъ руки черномазаго цыгана, котораго стоитъ затравить собаками!

— Онъ будетъ пойманъ, сказалъ лордъ Дьюри, видя, что нечего и говорить о клятвенномъ показаніи.

— Пойманъ! воскликнулъ сэръ Роджеръ, горячась все больше и больше: — пойманъ! Конечно, не уйдетъ, если вы примете надлежащія мры. Клянусь Юпитеромъ, если вы дадите ему улизнуть, такъ я берусь поймать его за ничтожную сумму, когда выздоровю! Берусь переловить всхъ ихъ, потому-что будь я проклятъ, если я знаю, кто именно въ меня выстрлилъ!

— Въ-самомъ-дл? сказалъ лордъ Дьюри.— Жаль! А я думалъ, что это Фарольдъ.

— Я думаю, что онъ, продолжалъ сэръ Роджеръ.— Онъ стоялъ впереди, когда меня подняли,— онъ, или другой молодецъ, который стоялъ съ нимъ рядомъ и шумлъ больше всхъ. Но вдь крикуны только кричатъ,— такъ выстрлилъ, стало быть, Фарольдъ.

— Желательно, чтобы вы припомнили это хорошенько и показали подъ присягою, что стрлялъ дйствительно Фарольдъ, сказалъ лордъ тихимъ, но внятнымъ голосомъ.

— Присягу дать я готовъ, отвчалъ сэръ Роджеръ, не забывшій, несмотря на вс свои страданія, что въ лорд онъ пріобрлъ друга, котораго невыгодно потерять.— Вы, кажется, очень не жалуете этого Фарольда, прибавилъ онъ голосомъ, отзывавшимся тлесною болью.

Лордъ не желалъ, чтобы даже орудія его замысловъ замтили его личную ненависть къ Фарольду и размышляли объ отдаленныхъ ея причинахъ.

— Я имю причины его ненавидть, сэръ Роджеръ, сказалъ онъ, наклоняясь къ больному.— Судите сами: руки его обагрены кровью не только моего брата, но и сына.

Онъ говорилъ тихо, но сэръ Роджеръ разслушалъ слова его очень ясно. Съ невольнымъ ужасомъ приподнялся онъ на локоть и въ ту же минуту упалъ со стономъ обратно. Лордъ замолчалъ, видя, что это внезапное движеніе возобновило вс муки раненаго, но ему надо было договорить, и, когда сэръ Роджеръ нсколько успокоился, онъ продолжалъ:

— Боже мой, какое мученіе! Что, легче вамъ теперь? А я было подумалъ, что боль уже утихаетъ, какъ предсказывалъ докторъ.

— Она и начала-было утихать, отвчалъ сэръ Роджеръ: — да это проклятое невольное движеніе при извстіи о вашемъ сын воскресило вс мои мученія. Зачмъ говорить такія вещи вдругъ, безъ приготовленія!

— Да если бы Фарольдъ и не проливалъ его крови, я преслдовалъ бы его до послдняго издыханія за васъ.

Никогда нельзя предугадать капризовъ больного. Сэръ Роджеръ пробормоталъ, довольно невнятно, такъ-что лордъ не разслышалъ его словъ:

— Да, конечно, потому-что это теб съ руки. Я не слпъ.

— Благодарю васъ за участіе, продолжалъ онъ вслухъ.— Надюсь, что вы не измнили вашихъ относительно меня намреній потому, что въ настоящую минуту я не могу быть вамъ полезенъ, какъ хотлъ бы.

Лордъ понялъ очень ясно, что, несмотря на раздражительность и неблагоразуміе,— слдствіе физическихъ страданій,— сэръ Роджеръ, съ свойственному ему жадностью, хочетъ заставить его исполнить данныя наканун общанія, опасаясь, чтобы благопріятная минута не улетла, и цыганъ не былъ уличенъ въ другихъ преступленіяхъ другими средствами. Но лордъ зналъ, что сэръ Роджеръ умретъ, и слдовательно могъ безопасно сулить ему золотыя горы.

— Не безпокойтесь, не безпокойтесь, сэръ Роджеръ, сказалъ онъ.— Я исполню все общанное, и не моя будетъ вина, если я не найду средствъ сдлать больше. Успокойтесь на-счетъ этого и не думайте о будущемъ, это только замедлитъ ваше выздоровленіе. Но такъ-какъ вы сами объ этомъ заговорили, такъ кстати: мн хотлось бы взглянуть на бумаги, которыя мы вчера съ вами разбирали. Съ вами он?

Но сэра Роджера обмануть было нелегко. Теперь виды его не согласовались съ намреніями лорда. Сначала, когда переходъ отъ нищеты къ довольству поразилъ его слишкомъ сильно, когда онъ былъ увренъ, что лордъ не можетъ покончить этого дла безъ него, и что онъ всегда будетъ въ состояніи заставить его исполнить свои общанія, угрожая открыть все дло,— онъ отдалъ бы бумаги безъ всякаго опасенія. Лордъ же расчелъ тогда, что надъ лучше оставаться у сэра Роджера, чтобы находка была естественне.

Теперь дло приняло другой оборотъ. Лордъ Дьюри смотрлъ на сэра Роджера какъ на умирающаго, который не доживетъ до исполненія всхъ его плановъ и подъ вліяніемъ страха перемнитъ можетъ быть свой образъ мыслей и взглядъ на. прошедшее. Сэръ Роджеръ, съ своей стороны, понималъ, что, будучи прикованъ къ одру страданія, онъ не можетъ ни наблюдать, ни распоряжаться всмъ этимъ дломъ, и что слдовательно талисманъ его власти надъ лордомъ заключается въ поддланной ими бумаг. Оба они желали имть ее въ своихъ рукахъ, Сэръ Роджеръ тотчасъ же догадался, зачмъ спрашиваетъ объ ней лордъ, и отвчалъ отрывисто:

— Нтъ, не со мною. Я оставилъ бумаги въ Дьюри-галл. Желательно, чтобы он были здсь, при мн.

Лорда поразилъ тонъ его отвта. Мошенники всегда другъ друга подозрваютъ.

— Не могу ли я ихъ отъискать, спросилъ онъ.— Дайте мн ключъ: я привезу ихъ завтра по-утру съ собою.

Улыбка скривила уста страждущаго, и онъ отвчалъ:

— Благодарю васъ за вниманіе, но въ чемодан есть еще много другихъ вещей, которыя вс мн нужны, и я попросилъ бы васъ приказать перенести сюда вс мои пожитки.

— Хорошо, хорошо, отвчалъ лордъ, видя, что тутъ толковать нечего.— Я прикажу, сегодня же…. А какъ вы думаете, прибавилъ онъ, опасаясь, чтобы сэръ Роджеръ не узналъ какъ-нибудь во время его отсутствія о предстоящей смерти и не сдлалъ признанія: — не лучше ли васъ самихъ перевести въ Дьюри-галль? Этотъ домъ сыръ и старъ, въ немъ давно никто не жилъ, и тутъ вамъ, я думаю, не такъ удобно. Если движеніе для васъ не….

— Невозможно, прервалъ его сэръ Роджеръ.— Удивляюсь, какъ вы сами не видите, что мн невозможно тронуться съ мста. Мн и здсь хорошо, случалось лежать и въ худшихъ комнатахъ. Велите только доставить сюда мой чемоданъ. Сказать вамъ правду: я усталъ, и боюсь, чтобы разговоръ не повредилъ мн.

— Такъ перестанемте, отвчалъ лордъ: — я распоряжусь, чтобы все было устроено по вашему желанію, и чтобы къ вамъ не пускали никого.

Едва только онъ вышелъ, какъ сэръ Роджеръ закрылъ рукою глаза и предался грустнымъ мыслямъ.

— Его вниманіе и участіе притворны, думалъ онъ.— Это ясно. Вздумать перевезти меня въ этомъ положеніи за пятнадцать миль! хотлось бы мн знать, что у него за цль? Ужь не боится ли онъ, что я его выдамъ? Можетъ быть, его замыслы гнусны, это такъ, но вдь онъ знаетъ, что если я проболтаюсь, такъ лишусь ежегодной пенсіи и не получу ни отъ кого вознагражденія. Этого ему нечего бы опасаться.

И онъ пустился въ лабиринтъ догадокъ о побудительныхъ причинахъ дйствій лорда. Вдругъ ужасная мысль предстала его уму:

— Ужь не думаетъ ли онъ, что я умру? не сказалъ ли ему этого докторъ? нтъ, не врится. Я страдаю, но силы меня не оставили. И не умру! нтъ, нтъ, я останусь живъ и отомщу этимъ проклятымъ цыганамъ! Докторъ, сказалъ онъ, видя входящаго мистера Свенстона: — не обманываете ли вы меня? опасности нтъ?

Докторъ былъ человкъ добрый, но легкомысленный, не равнодушный къ религіи, но не знавшій иногда, слдовать ли ея предписаніямъ, или нтъ. Онъ думалъ, что вообще не должно пугать больныхъ опасностью, но чувствовалъ, что ректоръ исполнилъ долгъ свой, сказавши ему, какъ духовная особа, о томъ, о чемъ слдовало умолчать ему, какъ доктору. Слова лорда укрпили въ немъ эту ршимость, и онъ отвчалъ сэру Роджеру, что хотя и нельзя предвидть всего и предсказать ршительный исходъ болзни раньше завтрашняго дня, однако же онъ не видитъ теперь никакой близкой опасности.

Сэръ Роджеръ удовольствовался этими словами и провелъ мучительную ночь, проклиная цыганъ и думая о цляхъ лорда. Иногда онъ начиналъ какъ-будто бредить, говорилъ о вещахъ, которыя должны бы были удивить врача и навесть его на мысль, что утшеніе религіи для него нужне, нежели онъ думалъ сначала. Но какъ-скоро съ нимъ заговаривали, умъ его прояснялся, и онъ давалъ отвты, очень здравые и точные.

Лордъ, отдавши надлежащія приказанія, ухалъ въ Дьюри-галль, но ршился не оставлять раненаго въ Димден безъ своего личнаго надзора.

— Эти пасторы, думалъ онъ: — считаютъ себя вправ всюду соваться. Если я самъ буду въ Димден, ректоръ не ршится, я думаю, переступить за его порогъ безъ особеннаго позволенія, а если и ршится, такъ ему можно будетъ указать двери. Впрочемъ, вроятно, самъ сэръ Роджеръ угостилъ его такими рчами, что онъ нескоро воротится. Только этотъ Свенстонъ человкъ слабый, на него полагаться нельзя.

Лорду предстояло, однако же, еще одно дло, требовавшее особенной ловкости. Когда борьба на жизнь и смерть съ единственнымъ свидтелемъ его преступленія дйствительно началась, онъ превратился весь въ энергію. Весь страхъ, вс сомннія, вся нершительность его исчезли. Онъ положилъ, во что бы то ни стало, пробиться сквозь вс опасности. Месть за смерть сына присоединилась къ прочимъ побудительнымъ причинамъ его дйствій. Онъ колебался, пока не длалъ еще перваго шагу, теперь, этотъ шагъ былъ сдланъ, и онъ не раскаявался.

Дорогою онъ обдумывалъ, какими бы средствами выманить у умирающаго такое показаніе на-счетъ происшествія въ парк, которое предало бы Фарольда ему въ руки. Задача была трудная, но лордъ надялся разршить ее, если только подольше просидитъ у постели больного. Вмст съ тмъ ему пришла въ голову мысль, что онъ можетъ извлечь существенную выгоду для своего дла изъ отказа сэръ Роджера выдать ему бумаги.

Было уже поздно, и лордъ еще не обдалъ, но, несмотря на то, онъ захалъ въ сосднюю деревню и приказалъ кучеру остановиться у приходскаго дома. Гордый, холодный лордъ рдко оказывалъ пастору такую честь. Ректоръ удивился, когда онъ вошелъ къ нему въ кабинетъ. Внутренняя борьба и эгоистическія цли низшаго разряда заставили умолкнуть гордость лорда и сдлали его очень ласковымъ и привтливымъ. Онъ хотлъ ‘стяжать себ золотое мнніе въ людяхъ’, и обратился къ пастору съ особенною вжливостью.

— Я пріхалъ къ вамъ съ просьбою, сказалъ онъ.

Пасторъ, не любившій и не уважавшій его, отвчалъ холодно, что онъ готовъ служить ему, и лордъ продолжалъ:

— Вотъ въ чемъ дло: вчерашней ночью пріятель мой получилъ опасную рану въ стычк съ браконьерами, и мы ежеминутно ожидаемъ его смерти. Онъ сказалъ мн, что между его вещами, оставшимися въ Дьюри-галд, есть важныя бумаги, и хотлъ, чтобы я привезъ ихъ къ нему. Но такъ-какъ онъ разстроенъ тлесно и умственно, то, я думаю, неблагоразумно давать ему въ руки важныя бумаги. Я не имю права разсматривать ихъ и желалъ бы запечатать ихъ въ вашемъ присутствіи. Не можете ли вы създить со мной въ Дьюри-галль? Я нарочно за этимъ къ вамъ и пріхалъ.

Пасторъ подумалъ, что этимъ можно бы было распорядиться и проще, но такъ-какъ требованіе лорда не заключало въ себ ничего дурного, то онъ и согласился. Черезъ нсколько минутъ они были уже въ Дъюри-галл.

Лордъ немедленно приказалъ принести сургучъ и свчу и пошелъ съ пасторомъ въ комнату сэра Роджера, гд они нашли еще разбросанныя платья. Чемоданъ, замкнутый, стоялъ въ углу, а на стол лордъ увидлъ, къ своему великому удовольствію, небольшую шкатулку, въ которой, безъ сомннія, лежала извстная росписка.

Лордъ Дьюри, приказавши слуг держать свчу, запечаталъ сперва шкатулку, потомъ чемоданъ, и попросилъ пастора приложить къ нимъ и свои печати.

— Я принимаю эти предосторожности, сказалъ онъ: — вслдствіе разговора, бывшаго у меня сегодня по-утру съ сэромъ Роджеромъ. Можетъ быть, онъ говорилъ въ бреду, а можетъ быть и нтъ, но такъ-какъ эта предосторожность стоитъ мн только куска сургучу, а вамъ нсколькихъ, хотя и драгоцнныхъ для васъ, минутъ, то я и счелъ за-лучшее не пренебречь обстоятельствомъ, ко горое посл можетъ оказаться весьма важнымъ.

— И вы поступили очень основательно, отвчалъ пасторъ, прикладывая свою печать. Если что-нибудь можетъ сдлать добро, наврно не длая зла, то пренебречь имъ — въ мірскомъ дл глупо, а въ дл религіи гршно.

Лордъ подавилъ насмшливую улыбку и даже почувствовалъ, можетъ быть, справедливость правила, которому никогда не слдовалъ въ жизни. Потомъ онъ приказалъ слуг замкнуть комнату, пока смерть сэра Роджера не предоставитъ вещей его во владніе другихъ лицъ. Сходя съ лстницы, онъ пригласилъ пастора отобдать съ нимъ, но пасторъ отвчалъ, что онъ уже давно пообдалъ, и не захотлъ даже ухать домой въ экипаж лорда, сказавши, что предпочитаетъ пройтись пшкомъ.

— Онъ суровъ, подумалъ лордъ, простившись съ пасторомъ. Но лучшія чувства еще не совсмъ вымерли въ душ лорда, и онъ прибавилъ вслухъ: ‘его любятъ бдные, онъ добрый человкъ, и я охотне сблизился бы съ нимъ, нежели съ пустымъ сластолюбцемъ.’

— Что прикажете? спросилъ слуга, стоявшій вблизи.

— Ничего, отвчалъ лордъ и ушелъ въ кабинетъ.

На другой день рано по-утру онъ возвратился въ Димденъ, гд и получилъ отъ полковника Маннерса извстіе объ Эдвард. Оно его утшило, но не могло уже измнить его замысловъ противъ цыгана.

ГЛАВА XXVI.

— Было время, думалъ Фарольдъ, взбираясь на горный хребетъ между жилищемъ Рейдера и Морлей-гоузомъ: — было время, когда эти члены шутя вынесли бы вдвое больше труда, чмъ сегодня. А теперь они устали, какъ-будто принадлежатъ какому-нибудь горожанину. Время разрушаетъ меня, время — уничтожитель силы и дятельности — наложило на меня свою тяжелую руку, которая давитъ меня къ земл, въ могилу. Я прожилъ мой срокъ. Я измнился, и все вокругъ меня измнилось. Но мы не измнились. Я устарлъ, другіе возмужали, я между ними какъ жолтый листъ минувшаго года среди зеленыхъ листьевъ новой весны. Пора мн съ втви, пора очистить мсто другому.

Размышляя такимъ образомъ, онъ своротилъ съ большой дороги въ первую встртившуюся рощу, бросился подъ дерево и старался заснуть. Но мрачныя мысли преслдовали его долго, суевріе навело его на мысль, что эта грусть предвстница его смерти. Смлый, умный, добрый, также какъ и равнодушный и скептикъ испытываютъ подобныя предчувствія и врятъ имъ, и часто предчувствія эти исполняются отъ порожденнаго ими упадка духа или тревожнаго старанія доказать, что имъ не врятъ.

Наконецъ Фарольдъ заснулъ. Онъ проснулся уже на зар. Сонъ укрпилъ его, и мрачныя мысли исчезли бы, если бы онъ захотлъ удалить ихъ, но человкъ ни къ чему не прилпляется такъ сильно, какъ къ суеврію. Отречься отъ предчувствія, которому онъ врилъ, было въ глазахъ Фарольда тоже, что отречься отъ вры отцовъ своихъ! Онъ всталъ и пошелъ лсомъ, избгая большой дороги, къ чащ, въ которой скрывались его единоплеменники.

Онъ засталъ цыганъ занятыхъ длами насущнаго дня, съ безпечностью народа, для котораго горе прошедшей недли есть уже полузабытое преданіе. Старые разговаривали и смялись сидя у своихъ палатокъ, дти играли у рки, прочіе поправляли кое-что у повозокъ.

— И точно также, подумалъ Фарольдъ:— будутъ они суетиться, когда не пройдетъ еще и недли посл моей смерти. Но все равно, такъ надо. Зачмъ плакать обо мн?

Онъ думалъ, что не желаетъ этихъ слезъ, но кто же столько закаленъ философіей, чтобы не пожелалъ этого, видя свою близкую кончину? Фарольдъ обманывалъ самъ себя. У входа его палатки сидла та, которой посвящены были вс лучшія чувства его сердца,— та, которую онъ любилъ любовью отца и мужа.

Она была въ этотъ день миле, нежели когда-нибудь. Ярко красный платокъ былъ намотанъ на ея черные какъ смоль волосы, и часть его висла подъ его высокимъ лбомъ. Полныя, круглыя руки ея были обнажены до плечь. Алый плащъ, небрежно наброшенный, рзко оттнялъ синюю юбку. Голова Лены склонилась, какъ голова Агари на картин Корреджіо, черные глаза были устремлены на ребенка, игравшаго серебрянымъ кольцомъ на ея смуглой рук.

Лена не слышала прихода Фарольда, пока онъ не приблизился шаговъ на пятьдесятъ. Какъ-скоро знакомая походка коснулась ея слуха, она вскочила и побжала ему на-встрчу, съ улыбкою, тмъ боле привтливою, что сознавала вину свою передъ Фарольдомъ. Фарольдъ прижалъ ее къ груди и почувствовалъ, что на свт есть хоть одно существо, въ памяти котораго онъ желаетъ быть долго.

— Что новаго о Вилл? спросилъ онъ, обращаясь къ цыганамъ.

Старуху тотчасъ же вызвали изъ палатки.

— Я исполнила твой приказъ, сказала она Фарольду: — я видла Вилля. Жаль бдняжку, такой славный, красивый….

— Что же он теб говорилъ? прервалъ ее Фарольдъ: — побереги свои похвалы, пока онъ воротится, чтобы было кому поблагодарить тебя.— Что онъ говорилъ?

— Что говорилъ! отвчала старуха: — да что же ему говорить? разумется, если его не освободятъ сегодня ночью, такъ онъ будетъ отосланъ въ городскую тюрьму и повшенъ какъ убійца. Вотъ что онъ говоритъ.

— Но сказалъ ли онъ, какъ его освободить? спросилъ Фарольдъ. Вотъ въ чемъ вопросъ.

— Разумется, отвчала старуха: — разв я ни зачмъ ходила! Освободить его легко, стоитъ только захотть. Ты знаешь окно арестаиской, Фарольдъ, эта комната и мн знакома: я просидла въ ней полдня, когда старый Дикъ Годжесъ обвинилъ меня въ краж его куръ. Теперь его ужь и на свт нтъ, это было еще при старомъ лорд. Ты знаешь это окно, Фарольдъ. Когда ты жилъ въ этомъ дом, и изъ тебя хотли сдлать джентельмена, да замтили, что….

Фарольдъ нахмурился какъ громовая туча.

— Говори дло, сказалъ онъ: — а не старыя сказки. Что намъ за дло до былого? Ты осталась тмъ, чмъ была, только-что пороки и глупости молодости смнились пороками и глупостью старости.

— Ты знаешь это окно, продолжала старуха: — сильному человку нетрудно выломать ршетку и освободить узника. Это всякій можетъ сдлать.

— Но онъ сказалъ, что долженъ притти непремнно Фарольдъ, сказала неосторожно Лена, и покраснла.

— А! произнесъ Фарольдъ, устремивши на нее свои черные глаза: — онъ говорилъ это? А почему ты знаешь?

Лена покраснла еще больше и желала бы провалиться сквозь землю, между тмъ, какъ Фарольдъ не сводилъ съ нея глазъ и ждалъ отвта. Ее выручила старуха.

— Да какже ей это знать, если не отъ меня? сказала она.

Лен легче было выслушать ложь, нежели солгать самой.

— Хорошо, хорошо, сказалъ Фарольдъ, съ горькой улыбкой: — такъ онъ сказалъ, чтобы пришелъ именно Фарольдъ, а не кто другой? Скажи же мн, старуха, если языкъ твой еще поворотится сказать правду, отчего же онъ требуетъ непремнно, чтобы я пришелъ, когда ршетку можетъ выломать и всякій другой?

— Потому-что другой, незнакомый съ мстностью, можетъ ошибиться, отвчала старуха: — и погубить и себя и его.

Фарольдъ помолчалъ съ минуту и потомъ спросилъ:

— Все было тихо, когда ты приходила?

— Какъ въ гробу, отвчала старуха.

— Никакого шуму въ парк и въ дом?

— Въ парк все было тихо, нигд ни души, встртилась только пара оленей да сова вылетла намъ на-встрчу изъ темной аллеи. Около дома тоже все было тихо. На-верху въ двухъ окнахъ свтились свчи, я хотла-было обождать, пока он погаснутъ, но не могла дождаться, и, видя, что все спокойно, ршилась подойти. Подъ окномъ я кликнула Вилля, и онъ сказалъ мн, что свчи эти горятъ въ комнат умирающаго.

Фарольдъ задумался, но Броунъ, здоровый, сорокалтній цыганъ, подошелъ къ нему, взялъ его дружески за руку и сказалъ:

— Знаешь ли что, Фарольдъ? Это дло что-то подозрительно. Я не думаю, чтобы Вилль умышленно хотлъ заманить кого-нибудь изъ насъ въ ловушку, но его самого могли обмануть. Все это какъ-то странно. Знаешь что? Я пойду, а старуха пусть покажетъ мн дорогу.

— Нтъ, Броунъ, нтъ, отвчалъ Фарольдъ: — я никому не поручу дла, котораго бы побоялся самъ, если бы могъ чего-нибудь побояться. Если тутъ нтъ измны, такъ опасаться нечего, а если есть, такъ низко было бы съ моей стороны послать кого-нибудь въ ловушку, поставленную для меня. Нтъ, нтъ, я пойду самъ. Никто не уйдетъ отъ судьбы своей. Если тутъ есть измна, то да падетъ она на главу предателей. Я иду — такъ мн суждено.

— Нтъ, пусти меня, возразилъ Броунъ: — мн они ничего не могутъ сдлать. Меня не могутъ они обвинить ни въ какомъ преступленіи, меня вовсе не было въ парк. Ты же былъ, хотя и затмъ, чтобы предупредить бду. Тебя, если схватятъ, отошлютъ въ тюрьму, а мн ничего не могутъ сдлать. Могутъ только сказать, что я приходилъ поговорить съ арестантомъ.

Фарольдъ не согласился. Онъ привыкъ брать вс трудныя дла на себя и смотрлъ на это, какъ на привиллегію, отъ которой въ настоящемъ случа не хотлъ отказаться, тмъ боле, что врилъ въ близость своего урочнаго часа и безполезность борьбы съ судьбою.

— Впереди еще цлый день, а сдлать остается немногое, сказалъ онъ: созови всхъ, Броунъ, я поговорю съ ними, можетъ быть, въ послдній разъ.

Окружившіе его цыгане замтили, что предчувствіе близкой смерти оснило ихъ предводителя, и, должно имъ отдать справедливость, почти вс были этимъ глубоко огорчены. Никто, однакоже, не вздумалъ утшать его. Суевріе не позволяло имъ сомнваться въ истин подобныхъ предчувствіи. Скоро вс улеглись вокругъ Фарольда разными группами, свтлый ручей шумлъ между деревъ, и яркое солнце проливало лучи свои сквозь втви дубовъ и вязовъ. Вс молчали и ждали, что скажетъ Фарольдъ.

— Друзья мои! сказалъ онъ: — сегодня ночью я отправлюсь на дло, которое гораздо опасне всхъ, какія случалось мн предпринимать до сихъ поръ. Но-крайней-мр я имю причины такъ думать. Меня могутъ схватить наши враги и утснители. Если это случится, не обольщайте себя пустой надеждой: я не ворочусь къ вамъ живой. И знаю это, я это чувствую, если завтра на зар меня не будетъ здсь, считайте меня мертвымъ, снимите ваши палатки и уйдите какъ можно дальше. Когда вы будете такъ далеко, что преслдованіе прекратится, постарайтесь узнать, что сталось съ моими бренными остатками, и положите меня въ землю въ какомъ-нибудь зеленомъ лсу, гд лтомъ освщало бы мою могилу солнце, а зимоюпокрывалъ бы ее снгъ. Положите меня не глубже четырехъ локтей въ землю, лицомъ къ востоку, одну руку на сердце. Потомъ — забудьте меня, но не забудьте того, что я скажу вамъ. Помните, прежде всего, что вы отдльный народъ, и не смшивайтесь съ окружающими васъ племенами. Пусть идутъ они своею дорогою, вы идите вашей. Повинуйтесь ихъ законамъ, покоряйтесь ихъ власти, но блюдите обычаи вашихъ предковъ. Исключайте иноплеменниковъ изъ вашей среды, сколько можете, не разсказывайте имъ вашей исторіи, не научайте ихъ вашему языку, не длитесь съ ними вашимъ знаніемъ. Никто изъ васъ не могъ бы выиграть больше моего, отрекшись отъ своего народа, но я не отрекся. Я отказался отъ богатства и почестей и избралъ бдность и безвстность. Я пріобрлъ ихъ знанія, не сообщивши имъ нашихъ, и возвратился къ вамъ такимъ же, какимъ и ушелъ. Поступайте и вы такъ, и если когда-нибудь между вами будете произнесено имя Фарольда, то да послужитъ оно вамъ примромъ врности обычаямъ вашихъ предковъ.

Онъ замолчалъ. Легкій шумъ, слдствіе долго напряженнаго вниманія, пробжалъ въ толп, но никто не произнесъ ни слова. Черезъ нсколько минутъ Фарольдъ продолжалъ:

— Если я не возвращусь, вамъ надо будетъ избрать предводителя. Мой выборъ падаетъ на тебя, Броунъ, какъ на самаго благоразумнаго и смлаго, довольно опытнаго по лтамъ, но еще не пережившаго своей силы. Согласны ли вы?

Фарольдъ выразилъ общее желаніе, и вс изъявили свое согласіе. Были, можетъ быть, недовольны двое или трое, но они поневол должны были согласиться съ прочими и тмъ шумне изъявляли свое одобреніе.

— Теперь, продолжалъ Фарольдъ, обращаясь къ Лен, проливавшей все это время тихія слезы: — я сказалъ вамъ все, кром одного. Я оставляю съ вами жену мою. Будьте къ ней также справедливы и ласковы, какъ я былъ справедливъ и ласковъ къ вамъ. Будьте ей братья и сестры. Я замнялъ ей родителей, замните вы ей меня. Удляйте ей часть изъ добычи, пока она не изберетъ себ покровителя и супруга. Предоставьте выборъ ея вол, но да падетъ онъ на достойнаго,— не на красоту и красныя слова, а на умъ и благородное сердце.— Заключаю послднимъ увщаніемъ: будьте дружны. Не раздляйтесь, но живите вмст.

Онъ всталъ, и вс поднялись съ земли. Слушатели разошлись и снова принялись за свое дло. Фарольдъ, сказавши нсколько словъ Лен, взялъ за руку Броуна и пошелъ съ нимъ вдоль берега.

Бесда ихъ продолжалась долго. Фарольдъ далъ множество благоразумныхъ наставленій своему наслднику и вполн изложилъ ему свою систему политической экономіи, но такъ-какъ она годна только для маленькаго міра таборовъ, то мы и не сообщимъ ея нашимъ читателямъ. Въ заключеніе онъ заговорилъ опять о себ.

— Нечего и говорить теб, Броунъ, сказалъ онъ: — что пламя жизни моей догараетъ. Оно свтитъ не тускле прежняго, но это предсмертная вспышка. Если не завтра и не такъ, какъ я предполагаю и какъ хотятъ того мои враги,— смертный часъ все-таки наступитъ въ свое время. Смотри!

И онъ протянулъ ему свою руку. Броунъ посмотрлъ на нее со вниманіемъ, но не сказалъ ничего.

— Невжды говорятъ, продолжалъ Фарольдъ: — что люди часто сами заботятся объ исполненіи сдланнаго имъ предсказанія. Но я не пренебрегу ничмъ для отвращенія предстоящей мн участи. И такъ, если завтра на зар меня не будетъ съ вами, пошли немедленно въ деревню ***, къ мистеру Гарлею,— многіе изъ нашихъ знаютъ его домъ,— и вели сказать ему, что я арестованъ по несправедливому обвиненію, о которомъ онъ уже знаетъ, и что если онъ хочетъ спасти меня, то чтобы немедленно явился въ Димденъ. Смотри, чтобы это было исполнено въ точности. Если со мною что-нибудь случится, и онъ этого не будетъ знать, онъ скажетъ, что я не имю доврія къ его благородству.

— Я самъ пойду къ нему, отвчалъ Броунъ.— Возьму съ собой кого-нибудь изъ бывшихъ у него въ дом, чтобы несбиться съ пути, и увижусь съ нимъ самъ, если онъ захочетъ меня допустить къ себ.

— Въ этомъ не сомнвайся, возразилъ Фарольдъ: — онъ получилъ горькіе уроки въ жизни и знаетъ, что въ груди цыгана бьется иногда лучшее сердце, нежели подъ золотымъ кафтаномъ лорда. Теперь я все сказалъ. Прощай, другъ мой. Ты по-крайней мр не забудешь меня.

— Никогда! отвчалъ Броунъ,— и они разстались.

Въ продолженій цлаго дня въ табор было тихо и грустно. Глаза всхъ слдили за каждымъ движеніемъ Фарольда съ суеврнымъ страхомъ. Наконецъ насталъ вечеръ, и начало темнть. Цлый осенній туманъ поднялся съ долины и потянулся за втромъ между деревъ и вдоль рки, на берегу которой стояли палатки цыганъ. Фарольдъ замтилъ это не безъ удовольствія и сказалъ:

— Пусть густетъ. Во время такого тумана, темной ночью, нескоро удастся имъ поймать меня въ Димденъ-парк,

Туманъ, дйствительно, сдлался вскор такъ густъ, что даже лица цыганъ, сидвшихъ у огней, являлись за нсколько шаговъ какими-то неясными, фантастическими образами. Отъ заката солнца почти до полуночи Фарольдъ не выходилъ изъ своей палатки, а Лена не появлялась съ самого угра, посл рчи Фарольда. Наконецъ Фарольдъ вышелъ, цыгане, думая, что онъ посидитъ съ ними передъ уходомъ, раздвинулись, чтобы очистить ему у огня мсто’ но онъ прошелъ мимо ихъ и только сказалъ Броуну въ полголоса: ‘я иду. Не забудь!’

Онъ пошелъ по лсу, потомъ черезъ поле у парка, перепрыгнулъ ограду и остановился оглядться и одуматься. Туманъ былъ еще гуще въ аллеяхъ Димденъ-парка, нежели въ пол,, но темнота была не помхой для человка, привыкшаго ходить по ночамъ. У этихъ людей рождается какъ-будто какое-то новое чувство, и они инстинктивно избгаютъ на пути препятствій, невидимыхъ для глаза.

Гакъ шелъ и Фарольдъ, ни разу не сбившись съ дороги, ни разу не наткнувшись на стволъ дерева. По временамъ онъ останавливался и слушалъ, но все было тихо: нигд ни голоса, ни шаговъ, ни шороха. Онъ вошелъ въ одну изъ главныхъ аллей, ведущихъ къ дому, когда часы пробили четверть перваго и сова отвтила имъ своимъ печальнымъ воемъ, перелетвши Фарольду дорогу.

Фарольдъ услышалъ ея голосъ и шумъ крыльевъ и, изъясняя каждое явленіе согласно мрачному настроенію своего духа, проговорилъ: ‘молчи, зловщая птица! Я готовъ.’

Аллея выходила на поляну, шаговъ за сто отъ дому. Но туманъ былъ такъ густъ, что на этомъ разстояніи не было видно даже и очерка зданія, единственнымъ признакомъ близости жилища были дв полосы свта, далеко тянувшіяся въ туман и терявшіяся наконецъ во мрак ночи. Все было тихо, Фарольдъ считалъ себя въ безопасности среди тьмы, онъ пошелъ по опушк парка и, не выходя изъ-подъ деревъ, приблизился къ той части дома, гд находилась судейская комната, сосдняя съ арестантской. Съ тхъ поръ, однако же, какъ онъ былъ тутъ въ послдній разъ, рка подмыла берегъ, и только очень-ловкій человкъ могъ пробраться по суш, между стною и ркою. Фарольдъ миновалъ это мсто благополучно, хотя и не безъ труда. Потомъ, повернувши за уголъ, онъ приблизился къ окну арестанской. Вскочивши на каменный орнаментъ, тянувшійся вдоль всего фундамента, онъ просунулъ руку въ ршетку, чтобы пощупать, отворено ли внутреннее окно. Оно было затворено, и онъ слегка стукнулъ въ стекло пальцемъ. Окно въ ту, же минуту растворилось, и голосъ Вилля спросилъ, ‘кто тамъ?’

— Я, Вильямъ, отвчалъ Фарольдъ.— Члены твои свободны?

— Свободны отъ веревокъ, но я не могу выйти, отвчалъ Вильямъ, голосомъ, дрожащимъ отъ волненія и, можетъ быть угрызеній совсти.

— Я очищу теб дорогу, отвчалъ Фарольдъ.— Я выломаю около ршетки камни, а ты помоги изнутри.

Вильямъ не отвчалъ ничего и слушалъ, не шевелятся ли сторожа. Въ немъ блеснула надежда, что, можетъ быть, они пренебрегли своею должностью, и Фарольдъ освободитъ его, не попавши самъ въ неволю. Надежда эта усилилась, когда Фарольдъ усплъ уже расшатать ршетку, надломивши камень маленькимъ ломомъ, а никто еще не показывался. Вилль, призвавши на помощь вс свои силы, высвободилъ нижнюю часть ршетки, но отверстіе было еще недовольно велико, чтобы онъ могъ пролзть въ него, и Фарольдъ принялся выламывать другой прутъ.

— Скоре, скоре, говорилъ Вилль.— Скоре, Фарольдъ!

— Тс! прервалъ его Фарольдъ и сталъ прислушиваться.

Но въ эту минуту два человка уже бросились на него. Цыганъ хотлъ-было оттолкнуть ихъ, но поскользнулся, и вс трое упали на землю. Онъ еще не усплъ подняться, какъ къ нимъ подоспли еще двое. Видя, что сопротивленіе безполезно, Фарольдъ позволилъ связать себ руки и пошелъ за сторожами.

Въ дверяхъ встртили ихъ нсколько человкъ со свчами, нсколько фонарей были поднесены къ его лицу, и нсколько глазъ устремлялись на него съ любопытствомъ, когда его вели по коридорамъ въ ту самую арестанскую, изъ которой онъ хотлъ освободить своего товарища. У дверей сторожа остановились, и одинъ изъ нихъ, доставши ключъ, началъ отмыкать замокъ и отдвигать засовы. Фарольдъ не произносилъ ни слова. Когда дверь отворилась и свтъ озарилъ комнату, онъ увидлъ несчастнаго юношу плачущимъ.

Едва только Фарольдъ усплъ задать себ вопросъ:

— Виноватъ онъ или нтъ?

Какъ Вильямъ бросился мимо него и сторожей въ двери. Одинъ изъ сторожей остановилъ его за порогомъ съ словами:

— Куда это такъ скоро?

Но другой, отомкнувшій дверь, обернулся и сказалъ:

— Пусти его, пусти, теперь этотъ у насъ въ рукахъ, такъ до того мало нужды. Пусть себ бжитъ.

Сомннія Фарольда разсялись. Онъ понялъ, что Вилль его выдалъ,— выдалъ тотъ, кого онъ хотлъ освободить изъ неволи! выдалъ человкъ, ради спасенія котораго онъ рисковалъ столь многимъ! Его заманили въ западню, обратившись къ благороднйшимъ чувствамъ сердца! И она, которую онъ любилъ выше всего въ мір, участвовала въ этомъ заговор! О, какую ненависть почувствовалъ онъ ко всему людскому роду!

Душевная пытка была такъ ужасна, что онъ стоялъ безмолвный и неподвижный на одномъ мст, устремивши черные глаза свои въ полъ и сжавши руки, какъ-будто он стиснуты желзнымъ обручемъ. Вс смотрли на него, но онъ никого не видлъ, вс перемигивались и подсмивались, но онъ ничего не слышалъ. Онъ чувствовалъ только, что ему измнили, употребивши во зло его любовь и доврчивость. Остальное ничего не значило. Черезъ минуту Гарвей пришелъ увриться собственными глазами, справедливо ли полученное имъ извстіе о поимк Фарольда. Но кром ненависти цыганъ внушалъ ему какой-то страхъ,— и онъ, увидвши Фарольда, какъ статуя стоящаго среди комнаты, почувствовалъ къ нему что-то въ род участія.

Не сказавши ему ни слова, онъ приказалъ всмъ удалиться, вышелъ самъ и замкнулъ за собой дверь.

Часа въ три по-утру сторожа въ цыганскомъ табор были пробуждены чьею-то торопливою походкою, и Вилль остановился, взволнованный и запыхавшійся, у огня.

— Что новаго? спросилъ его одинъ изъ цыганъ.— Гд Фарольдъ?

— Худыя всти! отвчалъ Вилль, дико оглядываясь во вс стороны.— Они схватили Фарольда, въ ту самую минуту, когда онъ хотлъ освободить меня изъ неволи.

— Броунъ! сказалъ одинъ изъ цыганъ, подходя къ ближайшей палатк: — Броунъ! Фарольдъ взятъ, Вилль возвратился.

Броунъ въ ту же минуту вышелъ изъ палатки. Лена, неспавшая, тоже услышала новость и выбжала со многими другими, пробужденными шумомъ. Печаль и подозрніе виднлись въ ея взгляд. Но она молчала, и слушала только, какъ допрашиваетъ Вилля Броунъ. Голосъ его могъ дрожать отъ усталости, измненіе въ лиц могло происходить отъ мерцанія пламени, но въ разсказ его было что-то несвязное, пробуждавшее подозрніе.

— Ты пробжалъ мимо сторожей, замтилъ Броунъ: — и усплъ спастись, когда даже Фарольдъ былъ взятъ? Разв никто не старался остановить тебя?

— Одинъ хотлъ-было схватить меня, отвчалъ Вилль: — но я вырвался и побжалъ, сколько было силъ.— Что ты на меня такъ смотришь, Лена? прибавилъ онъ, будучи не въ состояніи выносить дольше проницательнаго, гордаго взгляда Лены, не сводившей съ него глазъ ни на минуту.

— Что я на тебя такъ смотрю? сказала она, выступая впередъ и отбрасывая назадъ свои черныя кудри.— Ты низкій измнникъ! Ты выдалъ того, кто пришелъ спасти тебя! Ты уговорилъ меня замолвить ему слово въ твою пользу! Если тебя побудила безумная любовь ко мн,— а я смло говорю при всхъ: я думаю, что это причина твоего поступка,— то да падетъ эта любовь проклятіемъ на твою голову! Я ненавижу тебя! я презираю тебя! я плюю на тебя! зову въ свидтели небо, что не будь на земл другого мужчины, кром тебя, я скоре бы умерла, нежели согласилась быть твоею женою! Выгони его изъ нашего табора, Броунъ, выгони его! Дикконъ передъ нимъ невинный ребенокъ. Дикконъ былъ своенравенъ, но не подлъ, Дикконъ былъ мятежникъ, но не предатель. Выгони его, Броунъ! Онъ запятнанъ кровью моего мужа, и я не останусь подъ однми съ нимъ палатками. Онъ не можетъ отпереться, лицо его говоритъ за него, онъ солгалъ. О, чуяло мое сердце бду, когда онъ клялся прошедшей ночью, что ни за что въ мір не согласился бы подвергнуть Фарольда опасности! Правда проще: она не разсыпается въ клятвахъ, онъ предатель, онъ предалъ своего брата!

Она произнесла это со всей энергіей негодованія, глаза ея сверкали, рука была поднята кверху, она, казалось, и ростомъ стала вдругъ выше. Несчастный юноша стоялъ передъ нею съ поникшею головою, какъ осужденный передъ судьею.

— Ты виноватъ, Вильямъ, сказалъ Броунъ, глядя на него съ сожалніемъ.

Вильямъ не отвчалъ ничего, Броунъ продолжалъ черезъ минуту:

— Ты долженъ насъ оставить. Мы не можемъ терпть у себя измнника. Жалю, что ты покусился на такое дло, но ты долженъ насъ оставить. Кому же доврять намъ, если мы не можемъ доврять другъ другу? Я не хочу, однакоже, вытолкнуть тебя въ міръ одного, не хочу, чтобы одинъ проступокъ повлекъ за собою сотни другихъ. Ступай на сверъ, у Чевіотскихъ горъ найдешь ты много нашихъ, тамъ есть у меня братъ, отъищи его и скажи, что ты присланъ мной.

— Туда я не пойду, отвчалъ Вилль.— Тамъ каждый часъ будутъ мн попрекать этой исторіей. Лучше отъищу Диккона и будемъ бродитъ по міру вмст.

— Нтъ, нтъ, Вилль, подхватила старуха.— Иди къ іетгольмцамъ, куда посылаетъ Броунъ: это славный, веселый народъ. Я пойду съ тобою. Да и Дикконъ пошелъ, я думаю, туда же. Тамъ наберемъ мы молодцовъ, и будетъ у насъ своя шайка не хуже здшней. Я же приберегла на случай копейку и буду теб матерью. И — кто знаетъ,— когда ты будешь лихимъ предводителемъ, о теб пожалетъ, можетъ статься, эта красавица, которая бросилась на тебя дикой кошкой за Фарольда, о которомъ право не стоитъ жалть.

— Досадно мн будетъ услышать даже имя такого низкаго человка, сказала Лена.

— Хорошо, посмотримъ, придется, можетъ быть, и пожалть, возразила старуха.— Ну, что, Вилль, хочешь меня взять съ собой?

Сначала Вилль былъ какъ-будто не очень радъ ея обществу, но надежда, которою она польстила ему въ будущемъ, смлость, съ которою она за него вступилась, укоряющіе взгляды товарищей и предстоящая разлука со всми, къ кому онъ привыкъ съ самого дтства, измнили его чувство, и онъ радъ былъ остаться хоть съ кмъ-нибудь изъ близкихъ людей. Совсть упрекала его, одиночество было невыносимо. Онъ согласился на предложеніе старухи и хотлъ отвтить на презрніе товарищей гордою холодностью. Старуха пошла собраться въ дорогу. Но Вилль не могъ долго выносить взоровъ цыганъ, и, крикнувъ ей, чтобы она пошла за нимъ вдоль потеченію рки, поворотился и ушелъ, ни съ кмъ не простившись.

— Броунъ, сказала Лена, взявши его за руку: — я знаю, что просьба моя напрасна, потому-что Фарольдъ, уходя отъ насъ, чувствовалъ по себ тнь смерти, однако же, не говорилъ ли онъ теб, какъ выручить его изъ неволи? Онъ разговаривалъ съ тобой долго и сказалъ мн, хотя и не довольно ясно, что есть еще средство помочь ему. О, если такъ, то не теряй времени. Меня обманули рчи этого предателя, я думала, что мужу моему не угрожаетъ опасность, но при всемъ томъ у меня тяжело на сердц, какъ-будто я виновна въ его смерти.

— Нтъ, Лена, нтъ. Мы знаемъ, что ты невинна, отвчалъ ласково Броунъ.— Ступай въ свою палатку и предоставь мн позаботиться объ освобожденіи Фарольда. Сначала я испробую указанное имъ средство и послдую его совту буквально. Если не удастся, посмотримъ, что можно сдлать, а такъ я этого не оставлю. Онъ былъ хорошій, онъ былъ удивительный человкъ. Намъ не видать уже подобнаго.

Лена залилась слезами и удалилась къ себ въ палатку. Броунъ кликнулъ одного изъ молодыхъ цыганъ, который не разъ былъ посыланъ Фарольдомъ къ Эдварду де Во. Въ это время подошла къ нему проститься старуха, уже успвшая связать свои пожитки въ узелъ.

— Прощай, Броунъ, сказала она.— Надюсь, что ты будешь лучшимъ начальникомъ, нежели Фарольдъ. Въ хорошую трущобу завелъ онъ насъ! Можетъ быть, ты будешь умне.— да врядъ ли, вы всегда были друзьями и никогда не хотли меня слушать. Пойду же къ другимъ, которые умютъ вести дла свои лучше.

— Ступай же, ступай, старая ссорщица, отвчалъ Броунъ: — чмъ скоре ты насъ оставишь, тмъ лучше. Ни какое дло не приносило добраго плода, если ты въ немъ участвовала, и миръ бжитъ отъ тхъ, среди которыхъ ты живешь. Ступай, и да образумитъ тебя небо.— Скажи мн, Арраль, сказалъ онъ, обращаясь къ молодому цыгану: — посылалъ тебя Фарольдъ въ домъ по ту сторону горъ, къ Гарлею?

— Четыре раза, отвчалъ цыганъ.

— Такъ веди меня туда кратчайшей дорогой. Мн хотлось бы до зари возвратиться назадъ.

— Это невозможно, сказалъ Арраль.— До зари осталось не больше часу, а мы не можемъ проходить меньше двухъ съ половиной.

— Все равно, надо спшить, сколько можно, отвчалъ Броунъ.— Идемъ.— Не расходитесь, пока я не ворочусь, прибавилъ онъ, обращаясь къ прочимъ: — но будьте на-готов сняться, если потребуютъ обстоятельства.

Онъ пошелъ за Арралемъ, часа черезъ два съ половиною они пришли къ дому Рейдера. Солнце уже давно взошло, у крыльца стоялъ экипажъ, запряженный дымящеюся четвернею, и двое слугъ въ ливре мистриссъ Фальклендъ. Цыгане, однако же, смло подошли и позвонили. Къ нимъ вышелъ слуга, и вовремя ихъ разговора внутри дома раздался пронзительный женскій крикъ. Не усплъ еще слуга спросить, чего имъ надо, какъ дверь на-право распахнулась, и голосъ Рейдера произнесъ:

— Подай воды! ей дурно!

Нсколько минутъ прошли въ суматох. Наконецъ слуга возвратился къ цыганамъ, и первымъ вопросомъ Броуна было:

— Что, раненому хуже?

— Нтъ, гораздо лучше, отвчалъ слуга: и вы можете сказать Фарольду

— Я ничего не могу ему сказать, прервалъ Броунъ: — я пришелъ извстить, что онъ взятъ, и что если мистеръ Гарвей хочетъ спасти его, такъ не долженъ терять времени.

— Плохія всти! отвчалъ слуга.— Подождите минуту, я доложу ему.

Слуга вошелъ въ комнату своего господина, въ которой раздавались голоса разговаривающихъ. Черезъ минуту дверь отворилась, и къ цыганамъ вышелъ Рейдеръ. Разсказъ ихъ былъ недологъ, слушатель ихъ хмурился.

— Я спасу его, отвтилъ онъ Броуну: — сію минуту. Будьте спокойны на-счетъ участи вашего товарища, я могу разорвать сть, которою они его опутали, также легко, какъ паутину. Не буду терять ни минуты. Генри, вели заложить экипажъ и скажи, когда будетъ готовъ.

ГЛАВА XXVII.

— Пришелъ пасторъ? спросилъ сэръ Роджеръ слабымъ голосомъ, проснувшись посл короткаго и безпокойнаго сна, постившаго его въ ночь поимки Фарольда.

— Еще не приходилъ, отвчала ему сидлка. Нтъ еще и десяти минутъ, какъ вы приказали послать за нимъ.

При больномъ не было никого, кром сидлки.

— А мн показалось, что съ тхъ поръ прошло гораздо больше, сказалъ умирающій.— Что это за шумъ въ дом! Кажется, они хотятъ меня убить головною болью.

— Это, я думаю, судьи пріхали, отвчала сидлка. Сегодня ночью, говорятъ, поймали цыгана Фарольда, когда я выходила послать кого-нибудь за Эдвардсомъ, лордъ былъ въ зал съ мистеромъ Арденомъ и ждалъ еще двухъ другихъ, чтобы приступить къ допросу. Иначе я не осмлилась бы послать за пасторомъ,— то есть, если бы лордъ не былъ занятъ другимъ дломъ, онъ запретилъ пускать къ вамъ Эдвардса, захотите ли вы его видть, или не захотите, все равно.

— А! въ-самомъ-дл? произнесъ больной, и посл долгаго молчанія прибавилъ: — теперь ему все равно. Я далъ ему вчера показаніе, а ему только этого и хотлось. Теперь онъ позволяетъ мн умереть, съ помощью или безъ помощи религіи.— Однако, какъ вы думаете, умру я? Боль совершенно прошла, но слабость страшная, не чувствую ни рукъ, ни ногъ. Скажите, умру я или нтъ? Что говоритъ докторъ?

— Онъ говоритъ, что вамъ очень плохо, впрочемъ, надется, отвчала сидлка.

— Гм! васъ тоже научили, какъ мн отвчать, возразилъ сэръ Роджеръ. Пасторъ скажетъ мн правду.

— Онъ знаетъ лучше, что можно и чего нельзя вамъ сказать.

— Понимаю, понимаю! Я долженъ умереть, и отъ меня скрывали это, пока не получили, чего хотлось.

Онъ оборотился къ стн, и горькія слезы закапали у него изъ глазъ. Посл долгаго молчанія онъ снова повернулся къ сидлк и сказалъ:

— Какъ онъ медлитъ. Многое тяготитъ мою душу, и мн хотлось бы услышать передъ смертью слово утшенія. Какъ вы думаете: не побоится ли онъ угрозъ лорда?

— Нтъ, отвчала сидлка: — Эдвардсъ не побоится никого, когда ему предстоитъ исполнить свою обязанность. Онъ не такой человкъ. Прошедшій годъ, когда заразительная горячка свирпствовала у насъ въ деревн и вс отъ нея умирали, онъ день и ночь проводилъ у больныхъ, несмотря на то, что докторъ тысячу разъ говорилъ ему, что онъ рискуетъ своею жизнью. Онъ видлъ, что его присутствіе ихъ утшаетъ, и никому въ немъ не отказывалъ.

— Чтожь онъ нейдетъ ко мн?

Въ эту самую минуту въ сосдней комнат послышались тихіе шаги, и ручка замка поворотилась подъ чьей-то осторожной рукой, очевидно привыкшей отворять двери въ комнаты больныхъ. Пасторъ вошелъ и приблизился къ постели медленными шагами, хотя по ускоренному дыханію его можно было догадаться, что онъ очень спшилъ явиться на зовъ. Это былъ человкъ лтъ подъ семдесять: рдкіе сдые волосы покрывали высокій лобъ, по которому заботы и горе, больше чужія, нежели его собственныя, провели дв-три морщины. Лицо его было важно, но кротко, глаза свтились умомъ и чувствомъ.

Сидлка встала со стула у изголовья больного, и Эдвардсъ слъ на ея мсто, какъ-будто не замчая, что сэръ Роджеръ оглядываетъ его съ ногъ до головы. Сэръ Роджеръ сравнивалъ его съ тмъ пасторомъ, котораго рисовало ему прежде воображеніе, руководимое пороками.

— Очень вамъ благодаренъ, что вы позволили мн постить васъ, сказалъ Эдвардсъ ласковымъ голосомъ. Какъ вы себя чувствуете? легче вамъ теперь?

— Да, боль утихла, но едва ли это хорошій знакъ. По-крайней-мр, когда рана меня мучила, мн говорили, что боль подаетъ надежду на выздоровленіе. Теперь я не чувствую совершенно никакой боли: такъ стало быть мн хуже.

— Да, я не думаю, чтобы это было хорошій знакъ, отвчалъ пасторъ серьзно. Но оно тмъ хорошо, что позволяетъ вамъ здраво обсудить ваше положеніе и принять вс надлежащія мры къ вашему успокоенію.

— Объ этомъ-то я и хотлъ съ вами ногрворить, отвчалъ сэръ Роджеръ. Прежде всего скажите мн,— только, заклинаю васъ Богомъ, скажите правду: умру я или нтъ?

— Я сказалъ бы вамъ правду и безъ заклятія, отвчалъ пасторъ. Никогда нельзя сказать, что смерть неизбжна, Господь Богъ каждый день доказываетъ намъ ошибочность нашихъ расчетовъ, но вы, я думаю, въ такомъ положеніи, что вамъ лучше бы приготовиться, не теряя времени, къ другой жизни,

— Значитъ, я умру, сказалъ сэръ Роджеръ.

— Я думаю. Обманывать васъ было бы преступленіемъ. Докторъ говорилъ мн, что человческое искусство не можетъ васъ спасти.

Сэръ Роджеръ закрылъ глаза рукою и застоналъ, но черезъ минуту онъ принялъ свои блдные пальцы отъ лица и, устремивши пристальный взоръ на пастора, сказалъ:

— Смерть ужасна,— ужасне, нежели я думалъ. Я былъ не въ одномъ сраженіи и часто дрался на поединкахъ, но до сихъ поръ не зналъ, какъ страшно умирать

— Потому-что тогда вамъ некогда было размышлять, отвчалъ Эдвардсъ.— Поврьте мн: возможность обсудить ваше положеніе есть величайшее для васъ благодяніе. Немногіе, можетъ быть даже никто не въ состояніи всегда быть готовымъ къ переходу отъ временной жизни къ вчной и явиться передъ лицомъ всесовершеннаго, милосердаго, но и правосуднаго, который не оставитъ непокаявшагося гршника безъ наказанія. Никто не долженъ бы полагаться на раскаянье за минуту до смерти, кто знаетъ, будетъ ли дана ему эта минута? Но если жизнь уже проведена въ безразсудной безпечности и только нсколько часовъ отдляютъ человка отъ минуты суда, гд не скроется ни одинъ изъ его поступковъ,— онъ долженъ вспомнить, что раскаянье никогда не поздно, и что самъ Спаситель показалъ намъ на крест, что въ послдній часъ, въ послднюю минуту жизни можно искупить все прошедшее искреннимъ расканьяемъ, основаннымъ на вр.

— Чмъ доказать мн искренность раскаянья и вры? воскликнулъ умирающій.— Я могу только сказать, что сожалю о моихъ проступкахъ и врю въ истину религіи, въ которой воспитанъ, хотя и думалъ о ней очень мало съ тхъ поръ, какъ вышелъ изъ школы. Слова не помогутъ! продолжалъ онъ, замтивши, что пасторъ хочетъ говорить.— Я сдлалъ много непростительнаго, особенно въ послднее время,— много такого, за что я самъ себ никогда не прощу. Какже мн ожидать прощенія отъ Бога?

— Вы можете ожидать Его прощенія, возразилъ пасторъ.— У престола Его есть заступникъ, испытавшій искушеніе подобно всмъ людямъ. Вы очень ошибаетесь на-счетъ милосердія Божія. Однако, не лучше ли намъ остаться наедин? прибавилъ онъ, сдлавши знакъ сидлк.

Она тотчасъ же удалилась.

— Я, сказалъ сэръ Роджеръ:— искренно раскаиваюсь кое въ чемъ, сдланномъ мной на этой недл, да и во всемъ, что сдлалъ дурного въ жизни. Теперь исправить это уже поздно, и я думаю, что если бы я поступалъ иначе, я былъ бы теперь спокойне.

— Не сомнвайтесь въ этомъ, сказалъ пасторъ.— Не теряйте, однакоже, надежды. Сознаніе великости вашихъ проступковъ есть уже первый шагъ къ искреннему раскаянью.

— Многое тяготитъ мою душу, продолжалъ сэръ Роджеръ.— Скажите мн: можетъ ли человкъ, сдлавшій показаніе, которое лишитъ жизни другого, надяться на свое спасеніе?

Пасторъ едва не вскочилъ съ своего мста. Сэръ Роджеръ, приподнявшійся-было на локоть, упалъ обратно на подушки, и воскликнулъ:

— Понимаю! для меня нтъ спасенія! такъ умру же, какъ жилъ, безъ страха и трепета.

— Вы поняли меня превратно, сказалъ пасторъ.— Я вовсе этого не думаю.

— Нтъ, нтъ, не говорите, я прочелъ это у васъ на лиц. Могу себ вообразить, что человка простятъ за убійство, если онъ совершилъ его въ драк, въ Библіи не разъ объ этомъ упоминается, понимаю, что онъ можетъ быть прощенъ и за другіе мелкіе грхи. Но лишить жизни человка, никому не сдлавшаго вреда, убитъ его холодною, низкою клеветою,— этого не простятъ!

— Богъ не длаетъ такихъ различій, возразилъ пасторъ.— Убійство, совершено ли оно оружіемъ, или ядомъ, или клеветою, въ его глазахъ все равно убійство. Меня удивило, что вы обвиняете себя въ такомъ преступленіи, но я повторяю вамъ, что искреннее раскаяніе можетъ искупить вс грхи.

Онъ замолчалъ. Сэръ Роджеръ не говорилъ ни слова въ отвтъ, привычная смлость, снова пробужденная отчаяньемъ, боролась въ немъ со страхомъ смерти и суда посл смерти.

— Подумайте, продолжалъ пасторъ: — каково состояніе человка, который, при такихъ обстоятельствахъ, пренебрегаетъ случаемъ къ раскаянью и не пользуется милосердо данною ему для этого минутою. Смерть не сонъ! едва закроются глаза для этого міра, какъ они откроются для другого. Вспомните, что душа, отдлившись, отъ тла, необходимо почувствуетъ во всей ихъ чернот преступленія, которыя здсь мы можемъ смягчать сами передъ собою и скрывать отъ другихъ. Вспомните, что совершившій преступленіе, о которомъ вы говорите, и не покаявшійся въ немъ, долженъ будетъ предстать предъ Всевдущаго и встртиться передъ лицомъ тысячи міровъ съ существомъ, погубленнымъ имъ на земл. Вспомните, что онъ долженъ будетъ выслушать вчное осужденіе и подвергнуться нескончаемому наказанію, испытывать вчное угрызеніе совсти не только за то, что совершилъ грхъ, но и за то, что пропустилъ возможность покаянія. Подумайте, какъ великъ будетъ его ужасъ, стыдъ, мученіе и сожалніе! Покайтесь, и будете спасены.

Умирающій дрогнулъ передъ картиной будущности, отъ которой отвращалъ глаза въ продолженіи всей своей жизни. Теперь, когда эта картина готова была сдлаться дйствительностью, когда его отдляли отъ вчности только нсколько часовъ, убжденіе въ истиц словъ пастора проникло въ самую глубь его сердца. Онъ всплеснулъ руками и воскликнулъ:

— Что долженъ я сдлать для моего спасенія?

— Раскаяться, отвчалъ пасторъ: — и въ доказательство вашего раскаянья исправитъ, сколько это отъ васъ зависитъ, ужасное преступленіе, въ которомъ вы сами себя обвинили.

— Я могу, я могу его исправить! воскликнулъ сэръ Роджеръ, приподымаясь на локоть.— И я чувствую, что тогда умру спокойно. Я могу спасти невиннаго, наказать виновнаго, и я сдлаю это, если Богъ дастъ мн еще два часа жизни.

— Да, только при такихъ условіяхъ раскаянье можетъ почесться дйствительнымъ, сказалъ пасторъ.— Я не желаю проникать въ тайны вашей души больше, нежели сколько это нужно для поданія вамъ помощи и утшенія. Но если я могу помочь вамъ въ исполненіи вашего намренія,— скажите: я къ вашимъ услугамъ, и будьте уврены, что ни страхъ, ни личная выгода не заставятъ меня отступить отъ моего долга. Я говорю это потому, что люди, которымъ слдовало бы лучше понимать свои обязанности, старались отдалить отъ васъ единственное средство обрсти вчный миръ. Да проститъ мн Богъ, если мои подозрнія несправедливы, но обращеніе со мной показалось мн очень странно, а теперь, когда я услышалъ отъ васъ такія вещи, оно мн кажется боле, нежели странно.

— И вы не ошибаетесь, сказалъ сэръ Роджеръ.— Это боле, нежели странно, это согласно съ главной цлью всего плана. Теперь я все понимаю. Онъ, лордъ Дьюри, скрывалъ отъ меня опасность моего положенія. Онъ не допускалъ до меня ни васъ, ни другихъ, которые сказали бы мн, что я долженъ умереть: онъ боялся, чтобы я не проболтался. Онъ не прислалъ мн изъ Дьюри-галля моихъ бумахъ и сказалъ, что забылъ о нихъ: онъ боялся, чтобы я не уничтожилъ росписки, которую мы поддлали съ нимъ вмст, а прошедшую ночь, когда я былъ почти въ бреду и готовъ былъ отдать душу за часъ покоя, онъ мучилъ меня до тхъ поръ, пока я не сдлалъ при свидтеляхъ показанія, что получилъ банковый билетъ отъ человка, никогда мн его не дававшаго, и что цыганъ Фарольдъ, который сидитъ теперь подъ арестомъ, былъ одинъ изъ стрлявшихъ въ парк, когда меня ранили, хотя, правду сказать, я думаю, что онъ подосплъ уже посл.

— Это ужасно! сказалъ Эдвардсъ, встревоженный этимъ открытіемъ.— Прошу васъ, если вы желаете получить прощеніе тамъ, куда скоро должны явиться, примите немедленно мры для исправленія этого проступка.

— Я сдлаю все, что отъ меня зависитъ, отвчалъ сэръ Роджеръ, разгнванный на искусителя, наведшаго его на преступленія, которыхъ онъ ужасался.— А онъ еще притворился такимъ внимательнымъ, и принималъ во мн такое участіе! Ему хотлось только выманить у меня показаніе, посл того онъ не являлся ко мн цлые сутки. Онъ общалъ мн золотыя горы, потому-что зналъ, что я умру. Но онъ не будетъ торжествовать. Нтъ, нтъ!

— Приступимъ же поскоре къ мрамъ, которыя должны оправдать невиннаго, но не забывайте притомъ вашего положенія. Не дйствуйте по внушенію гнва и ненависти. Да будетъ единственной цлью вашей доказать свое раскаянье.

— Да, поспшимте! Я слабю, въ глазахъ у меня по-временамъ темнетъ, и въ ушахъ какъ-будто журчитъ вода. Какъ приступить намъ къ длу?

— Лучше всего призвать свидтелей и сдлать въ присутствіи ихъ полное показаніе всего того, что вы считаете необходимымъ открыть. Мы же засвидтельствуемъ, что показаніе сдлано вами въ полномъ ум и сознаніи, и самъ лицо должностное и составлю актъ по надлежащей форм.

— Но свидтели, свидтели! Я того и жду, что онъ придетъ и разстроитъ все дло.

— Этого, я думаю, опасаться нечего. Во-первыхъ, я не позволю ему помшать такому длу, а во-вторыхъ, онъ занятъ теперь, говорятъ, съ другими судьями допросомъ какого-то арестанта.

— Они допрашиваютъ Фарольда, предметъ его ненависти, отвчалъ сэръ Роджеръ.— Они засадятъ его въ тюрьму на основаніи моего показанія.

— Такъ нечего же терять время! сказалъ Эдвардсъ.— Докторъ хотлъ притти сюда вслдъ за мной, я оставилъ его въ деревн. Помощникъ его и сидлка въ сосдней комнат. Этихъ свидтелей довольно, тмъ боле, что одинъ изъ нихъ можетъ засвидтельствовать, что вы въ полномъ ум и разсудк. Позвать ихъ?

Сэръ Роджеръ сдлалъ знакъ согласія и со страхомъ устремилъ глаза на дверь, къ которой подошелъ Эдвардсъ,— какъ-будто опасаясь, нтъ ли тамъ еще кого-нибудь. Тамъ не было, однако же, никого, кром доктора, его помощника и сидлки, Эдвардсъ позвалъ ихъ къ больному и въ нсколькихъ словахъ объяснилъ имъ, въ чемъ дло. Они подошли къ кровати, помощникъ досталъ перо и бумагу и прислъ какъ можно ближе къ больному, записать его слова. Сэръ Роджеръ хотлъ начать, но пасторъ предупредилъ его:

— Постойте, сказалъ онъ. Ничто не должно заставить насъ забыть о вчномъ спасеніи. Помолимся Богу, дабы показаніе ваше было внушено духомъ истины, чуждымъ людскихъ страстей, и дабы оно было плодомъ истиннаго и спасительнаго раскаянія.

Онъ сталъ на колни и произнесъ краткую, но теплую молитву, столь полную простого благочестія, что въ сердц сэра Роджера зашевелились чувства, давно имъ забытыя и вызвавшія теперь на глаза его слезы.

Сэръ Роджеръ началъ говорить слабымъ, по очень внятнымъ среди царствовавшей вокругъ тишины голосомъ. Онъ началъ издалека: разсказалъ, какъ, будучи въ лучшихъ обстоятельствахъ, выигралъ онъ значительную сумму денегъ у сэра Вильяма Рейдера и мистера де Во. Первый изъ нихъ, сказалъ онъ: — слылъ всегда за веселаго, открытаго, но втреннаго юношу, второй — за человка, который могъ бы по уму своему достигнуть многаго, если бы сильныя страсти не уничтожали его успховъ. День уплаты долга, продолжалъ онъ:— былъ назначенъ, но достать денегъ было неоткуда. Наканун назначеннаго срока братъ мистера де Во былъ убитъ. Де Во получилъ наслдство, и деньги были уплачены въ срокъ.

Потомъ сэръ Роджеръ вкратц разсказалъ событія послдующихъ двадцати лтъ и дошелъ наконецъ въ своемъ разсказ до того дня, когда онъ пріхалъ къ лорду въ надежд поправить свои обстоятельства съ его помощью.

Но все это уже извстно читателю, и слдовательно не зачмъ пересказывать его въ другой разъ. Докторъ и пасторъ не разъ мнялись взглядами, но не длали никакихъ замчаній и не прерывали разсказа умирающаго. Когда онъ остановился и посмотрлъ на Эдвардса, какъ-будго спрашивая: ‘довольно ли?’ пасторъ отвчалъ ему: ‘Позвольте мн предложить вамъ два-три вопроса, на которые вы можете, разумется, отвчать или нтъ, какъ вамъ угодно. Объяснилъ ли вамъ лордъ причины своей ненависти къ Фарольду, побудившія его къ такой несправедливости?

— Онъ говорилъ, что Фарольдъ истинный убійца его брата, отвчалъ сэръ Роджеръ.— По я думаю объ этомъ иначе.

Онъ остановился, какъ-будто въ нершимости, продолжать ли ему, или нтъ. Пасторъ тоже молчалъ. Во всхъ присутствовавшихъ пробудилось подозрніе, такое ужасное, что каждый изъ нихъ боялся услышать подтвержденіе его изъ устъ другого. Наконецъ сэръ Роджеръ приподнялся на локоть, какъ-будто сдлалъ надъ собою нравственное усиліе, и, устремивши глаза на пастора, сказалъ тихимъ и торжественнымъ голосомъ:

— Такъ говорилъ онъ мн. Но я, готовый предстать предъ Всемогущимъ, объявляю, что считаю его самого убійцею своего брата, Фарольдъ, вроятно, это знаетъ, и вотъ почему преслдуетъ онъ его такъ упорно. Запишите это, я не могу объяснить всхъ обстоятельствъ этого дла, но изслдовать его должно для спасенія невиннаго.

Помощникъ прочелъ все написанное, сэръ Роджеръ сдлалъ нетерпливый знакъ, чтобы ему подали перо и бумагу, и подписалъ на ней неврною рукою свое имя.

— Теперь, докторъ, продолжалъ онъ: — засвидтельствуйте, что показаніе это сдлано мною въ полномъ ум и сознаніи: а вы, Эдвардсъ, засвидтельствуйте, что, длая его, я зналъ о предстоящей мн смерти, и сдлалъ его въ доказательство моего истиннаго раскаянья въ грхахъ, въ числ которыхъ вчерашнее показаніе мое считаю я однимъ изъ самыхъ тяжкихъ. Вы можете сказать смло, что я чувствую близость моей смерти: она наступитъ, кажется, раньше, нежели вы ожидаете.

— Выпейте вина съ водою, сэръ Роджеръ, сказалъ докторъ: — это вамъ не повредитъ.

— Знаю, отвчалъ сэръ Роджеръ угасающимъ голосомъ: — теперь мн ничто не повредитъ и не поможетъ.

Вино оживило его, однако же, на минуту, и онъ попросилъ пастора отнести его показаніе судьямъ, собравшимся въ зал.

— Невинный не долженъ даже сидть въ тюрьм, сказалъ онъ: — я самъ сидлъ въ тюрьм, и знаю, что это значитъ.

— Здсь, я думаю, я буду полезне, сказалъ пасторъ: — мн остается еще многое вамъ сказать,— слова надежды и утшенія.

— Да, да, останьтесь, отвчалъ раненый, — не покидайте меня! бумагу можетъ отнести докторъ, онъ все равно не можетъ мн помочь,

И онъ указалъ на сидлку, потому что въ глазахъ у него уже потемнло.

— Не угодно ли вамъ объ этомъ позаботиться? сказалъ Эдвардсъ, обращаясь къ доктору. Только смотрите, не отдавайте бумаги кому-нибудь, кто захотлъ бы утаить ее. Мистеръ Симпсонъ, говорятъ, тоже здсь. Отдайте ее ему, онъ человкъ тихій, но твердый и здравомыслящій. Запечатаемте ее.

Докторъ, надо признаться, взялъ на себя это порученіе неохотно, онъ ни съ кмъ не любилъ ссориться. Нсколько времени посвятилъ онъ на распросы, гд собрались судьи, и потомъ остановился у дверей залы потолковать съ констаблемъ, можно ли ему войти, или нтъ. Когда же наконецъ онъ ршился переступить за порогъ, и взялся уже за ручку замка, сидлка прибжала сказать ему, что сэръ Роджеръ кончается. Это былъ прекрасный предлогъ передать свое порученіе другому, онъ сунулъ бумагу въ руку констаблю и сказалъ ему, чтобы онъ вручилъ ее мистеру Симпсону. Констабль пошелъ исполнить это дло очень равнодушно, а докторъ воротился въ комнату больного. Когда онъ отворилъ дверь, все было тихо: помощникъ стоялъ у кровати, приподнявши пологъ рукою и неподвижно глядя на покойника, а пасторъ стоялъ на колняхъ, возведши глаза къ небу.

ГЛАВА XXVIII.

Въ то самое время, когда въ темной комнат больного происходила печальная сцена кончины, въ зал, освщенной яркимъ солнцемъ, совершалось дло не мене печальное.

Шесть судей, созванные лордомъ Дьюри съ цлью придать своимъ замысламъ какъ можно больше благовидности, являлись одинъ за другимъ въ комнату лорда, нетерпливо ждавшаго ихъ създа. Судьи, совершенно равнодушные къ предстоявшему длу, мучили лорда пустою болтовнею о погод, объ урожа, о политик, о новомъ фасон модныхъ шпагъ, о превосходств марешальской пудры, и заставляли его поддерживать разговоръ, когда душа его была занята ужасною думой. Нкоторые промолвили, однако же, словечко о его сын, они изъявили свою радость, что онъ живъ и въ безопасности, и это доставило лорду случаи заговорить о предмет, близкомъ его сердцу. Гости желали узнать эту исторію подробне и распрашивали объ Эдвард де Во: какъ онъ раненъ, и кто бы могъ быть этотъ мистеръ Гарлей, недавно поселившійся въ ***. Но лордъ Дьюри ничего не могъ отвчать имъ на эти вопросы.. Письмо Маннерса было очень лаконическое, и лордъ могъ имъ только сказать, что сынъ его раненъ, по-видимому, случайно, и что онъ подетъ навстить его, покончивши судъ въ Димден.

Наконецъ судьи были вс на-лицо. Лордъ спросилъ слугу, введшаго послдняго судью, все ли готово, и пригласилъ ихъ въ старый судейскій залъ.

— Старый залъ! сказалъ мистеръ Арденъ: — давненько я въ немъ не былъ.

Вс весело пошли по коридорамъ, предшествуемые тремя констаблями, они достигли комнатки передъ судейскою залою, въ которой были уже собраны человкъ пятнадцать свидтелей. Свидтели были, однако же, набраны не безъ разбора: то были все мелкіе фермеры и люди, зависящіе отъ лорда. Маленькая толпа разступилась при приближеніи судей. Двери растворились настежъ, и судьи вступили въ старинный залъ, приготовленный для засданія. Онъ занималъ, какъ уже сказано, длинный четырехъ-угольникъ въ конц дома. Четыре высокія окна съ каждой стороны пропускали много свту, солнце, стоявшее на юго-запад, грло какъ-будто среди лта, и лучи его падали широкими полосами, поперекъ залы. Въ одномъ конц комнаты стоялъ столъ со всми принадлежностями для письма,— за нимъ кресла для судей.— по концамъ его стулья для писцовъ,— у одного изъ оконъ на юго-западной сторон маленькій столъ для секретаря. Окна были растворены, и теплый втерокъ свободно вялъ въ зал.

Судьи заняли свои мста. Среднія кресла оставили для лорда. Но онъ отказался отъ этой чести и предложилъ предсдательство мистеру Ардену, какъ старшему изъ присутствующихъ.

— Нтъ, нтъ, возразилъ строгій Арденъ: — по сану и должности вы должны быть нашимъ предсдателемъ.

— Въ настоящемъ случа, отвчалъ лордъ Дьюри: — я здсь въ качеств частнаго лица, нкоторымъ образомъ въ качеств обвинителя, и если вы найдете необходимымъ позвать арестанта къ суду, я долженъ буду явиться истцомъ. И займу между вами мсто, но какъ лицо частное.

— Арестантъ не можетъ пожаловаться на ваше безпристрастіе, сказалъ Арденъ, занимая пустое мсто:— вы уже однажды отпустили его, когда я хотлъ его судить, а теперь не хотите быть его судьею. Прикажите его привести. Констабли, приведите арестанта!

Два констабля немедленно отправились исполнить это приказаніе, а судьи занялись между тмъ кое-какими формальностями. Двое или трое начали рыться въ новомъ сочиненіи Клакстона, томы котораго лежали на стол. Наконецъ послышались голоса и шаги идущихъ: двери растворились, и въ залу вошли констабли съ свидтелями, къ которымъ присоединились еще нкоторые изъ слугъ лорда и пріхавшихъ судей. Главнымъ лицомъ въ этой групп былъ, разумется, Фарольдъ, и глаза всхъ устремились на него. Онъ вошелъ между двухъ констаблей, остановился посреди залы и, слегка насупивъ брови, окинулъ взоромъ собраніе. Руки его были скованы, подошедши на нсколько шаговъ къ столу, за которымъ сидли судьи, онъ остановился и ждалъ, что будетъ дальше, сказавши только зрителямъ: ‘не тснитесь, вы и то довольно близко.’

Мистеръ Арденъ надлъ очки, посмотрлъ на подсудимаго и сказалъ, обращаясь къ лорду:

— Не угодно ли вамъ прочитать обвиненіе? что касается до убіенія вашего сына, то объ этомъ разумется нечего и толковать, потому-что онъ живъ. Но подсудимый обвиненъ еще въ двухъ другихъ преступленіяхъ, и, и думаю, лучше всего разсмотрть ихъ отдльно, то есть одно за другимъ. Мы съхались издалека, и намъ надо будетъ изслдовать все въ одно засданіе.

Нсколько минутъ лордъ молчалъ и разсматривалъ лежащія передъ нимъ бумаги. Нершительность еще разъ, хотя и не надолго, овладла его душою. Онъ положилъ обвинить цыгана въ убіеніи своего брата, онъ устроилъ все для достиженія своей цли, обдумалъ вс шансы, обезпечилъ себ успхъ, сколько зависло отъ человческой предусмотрительности,— и при всемъ томъ, въ критическую минуту, имъ овладла какая-то робость, что-то въ род предчувствія. Онъ желалъ бы уклониться отъ обвиненія цыгана въ смерти брата и ограничиться обвиненіемъ его въ браконьерств и убіеніи сэра Роджера, которое все равно доводило его до той же цли.

Но онъ почувствовалъ, что отступить отъ обвиненія, уже высказаннаго съ такою смлостью, значило пробудить подозрнія. Обратившись къ мистеру Ардену съ легкою улыбкою, онъ спросилъ:

— Съ котораго обвиненія лучше начать? Всего легче доказать послднее изъ двухъ преступленій.

— Нтъ, нтъ, возразилъ Ардепъ: — надо держаться порядка времени. Покончимъ сперва старое и потомъ приступимъ къ новому.

— Какъ вамъ угодно, отвчалъ лордъ, нсколько смущенный этимъ ршеніемъ, но ршившійся приступить къ длу смло Обвиненіе мое состоитъ въ слдующемъ: 18-го мая 17** года. стоящій передъ вами Фарольдъ убилъ преднамренно брата моего, покойнаго лорда Дьюри, на дорог изъ Морлейгоуза въ Гринъ-гамптонъ, близь Морлейскаго лса, и я готовъ представить достаточныя доказательства для заключенія его въ городскую тюрьму и преданія уголовному суду.

Цыганъ устремилъ да него такой острый, насквозь проницающій взглядъ, что, казалось, читаетъ въ душ лорда вс сокровенннйшія ея тайны. Лордъ смотрлъ на него какъ можно меньше, но взоръ цыгана давилъ его и смутилъ бы его, будь онъ не такъ крпокъ духомъ. Но онъ все-таки не могъ сохранить совершеннаго спокойствія, и сказалъ, обращаясь къ Ардену, довольно торопливо,

— Надюсь, вы взяли съ собой бумаги, относящіяся къ прежнему допросу?

— Разумется, отвчалъ Арденъ: — я взялъ все, что можетъ понадобиться. Лучше всего, я думаю, приказать прочесть показаніе, сдланное подсудимымъ въ то время, а потомъ вы изложите Факты, дошедшіе до вашего свднія въ пЬсяднее время.

Лордъ кивнулъ головою, и писецъ приступилъ, по указанію Ардена, къ чтенію бумагъ, относившихся къ извстному уже читателямъ событію. Лица, заинтересованныя въ этомъ дл, не могли не привлечь къ себ вниманія нкоторыхъ изъ судей, которые, однако же, стараясь изъяснить себ побудительныя причины ихъ поступковъ, ошибались въ своихъ умозаключеніяхъ. Во время чтенія Формальной части бумагъ цыганъ стоялъ потупивши глаза въ землю, какъ человкъ, который не удостоиваетъ вниманія вещи, слишкомъ хорошо ему знакомыя. Но когда дошло до его показанія, когда писецъ прочелъ, что Фарольдъ былъ свидтелемъ убійства и можетъ, по его словамъ, указать убійцу, горькая улыбка искривила уста его, и, поднявши голову, онъ устремилъ на обвинителя взглядъ, который могъ, казалось, придавить его къ земл.

Лордъ Дьюри не смотрлъ на него, онъ чувствовалъ, что глаза цыгана устремлены на него, и поблднлъ какъ смерть.

— Вотъ показаніе, сдланное тобой двадцать лтъ тому назадъ, сказалъ Арденъ, пристально глядя на цыгана сквозь очки.

— Знаю, отвчалъ цыганъ:— и это истина, которой не могутъ измнить двадцать лтъ, какъ измнили они меня и васъ, жестокій человкъ!

— Что правда, то правда, замтилъ Арденъ. Двадцать лтъ не прошли даромъ для моихъ зубовъ и глазъ, но, благодаря Бога, я еще не хуже кого другого могу скакать за собаками черезъ плетни и рвы.

— Имешь ты что-нибудь прибавить къ этому показанію? спросилъ Фарольда довольно кротко мистеръ Симпсонъ.

— Ничего, отвчалъ Фарольдъ.

— А встрчалъ ли ты посл того убійцу? продолжалъ мистеръ Симпсонъ.

— Нсколько разъ.

— Зачмъ же ты не указалъ его?

— Никто меня объ этомъ не спрашивалъ. Я сказалъ что могу указать его, если мн его представятъ. Но я никому изъ васъ не общалъ поймать дичь для вашей потхи.

— Такъ если бы теб представили убійцу, ты указалъ бы его подъ присягой? спросилъ одинъ изъ судей.

Допросъ принималъ непріятный для лорда оборотъ, онъ зналъ, что рано или поздно Фарольдъ обвинитъ его, и готовъ былъ встртить это обвиненіе смло и отважно, но ему, естественно, хотлось изложить сперва все дло по своему и поставить на видъ вс обстоятельства, которыя могутъ служить уликою противъ цыгана и пробудить въ судьяхъ къ нему недоврчивость и презрніе.

— Я думаю, сказалъ онъ, не дожидаясь отвта цыгана: — если вы позволите мн прочесть сначала вс мои доводы, то дло очень упростится и допросъ пойдетъ скоре.

— Это правда, подхватили нкоторые изъ судей. Но предложившій вопросъ не хотлъ уступить, и возразилъ:

— Прежде всего позвольте подсудимому отвтить на мой вопросъ. У меня плохая память, и потомъ я, пожалуй, забуду его повторить. Скажи мн, то есть, если хочешь,— принуждать тебя мы не можемъ,— если бы теб представили убійцу, указалъ бы ты на него подъ присягою?

— Я уже сказалъ вамъ, что могу указать, отвчалъ Фарольдъ: — но укажу ли, не знаю. Это будетъ зависть отъ обстоятельствъ.

Лордъ Дьюри вдругъ поднялъ голову, и глаза ихъ встртились. Но на лиц Фарольда нельзя было прочесть ничего, кром холоднаго равнодушія, и замтившіе взглядъ, брошенный имъ, на лорда, увидли въ немъ только выраженіе чувства, которое обвиненный, естественно, долженъ питать къ своему обвинителю. Лордъ Дьюри молчалъ, и раскаянье шевельнулось у него въ душ, когда онъ увидлъ, что даже преслдованіе на-смерть не можетъ заставить цыгана нарушить данное слово. Но онъ зашелъ уже такъ далеко, что воротиться было невозможно, и подавилъ въ себ это чувство. Онъ призвалъ къ себ на-помощь образъ сэра Вильяма Рейдера, возвратившагося въ Англію и обвиняющаго его въ убійств на основаніи свидтельства Фарольда, вспомнилъ мученія постояннаго страха, въ которомъ прожилъ двадцать лтъ, и ршился докончить начатое.

— Теперь, сказалъ судья, предложившій цыгану вопросъ: — прошу извинить меня, что я васъ задержалъ на минуту.

— Итакъ, я начну, отвчалъ лордъ Дьюри.— Я долженъ разсказать вкратц давно прошедшее, пусть запишутъ мои слова. Вскор посл смерти моего брата, я долженъ былъ покончить кое-какія денежныя дла съ пріятелемъ моимъ сэромъ Роджеромъ Миллингтономъ и отправился по этому случаю въ Лондонъ. Онъ только-что возвратился тогда изъ Ирландіи и разсказалъ мн между прочимъ, что недалеко отъ Голигеда лошадь его сильно ушиблась, и что какой-то цыганъ ее вылечилъ. Я, разумется, не обратилъ тогда на это особеннаго вниманія. Но при окончаніи нашихъ счетовъ сэръ Роджеръ долженъ былъ сдать мн нсколько мелкихъ банковыхъ билетовъ, которые и отмтилъ своею подписью. Я не взглянулъ хорошенько на эти билеты, но, возвратившись домой, замтилъ, къ моему удивленію, что одинъ изъ нихъ отмченъ собственноручною подписью моего брата. Это повело меня къ дальнйшему изслдованію, и вотъ по этой памятной книжк, гд записаны билеты съ числомъ мсяца и года, оказывается, что онъ получилъ ихъ отъ своего банкира за день до своей смерти. Первою заботою моею было спросить сэра Роджера, отъ кого достался ему этотъ билетъ, но такъ-какъ сэръ Роджеръ безпрестанно перезжалъ съ мста на мсто, то мн нескоро удалось съ нимъ встртиться. Наконецъ я его увидлъ, и тутъ оказалось, что онъ получилъ этотъ билетъ отъ цыгана Фарольда, въ Голигед, въ вид сдачи на другой билетъ, заплаченный ему за открытіе секрета, которымъ онъ вылечилъ его лошадь.

— Странное стеченіе обстоятельствъ! сказалъ Арденъ.— Убійство просится на свтъ!

— Долгое время нельзя было отъискать никакихъ слдовъ цыгана, продолжалъ лордъ.— Вдругъ онъ появился въ здшнихъ окрестностяхъ, и одинъ изъ моихъ сторожей узналъ, что онъ и его товарищи собираются стрлять у меня въ парк дичь. Я, узнавши объ этомъ, приказалъ взять мры къ ихъ поимк, разумется имя больше въ виду схватить убійцу моего брата, нежели браконьеровъ. Случилось, что въ это самое время пріхалъ ко мн въ гости сэръ Роджеръ. Услышавши о предстоящей поимк цыганъ, онъ захотлъ отправиться въ Димденъ, чтобы распорядиться всмъ дломъ и удостовриться, что этотъ Фарольдъ тотъ самый, отъ котораго онъ получилъ банковый билетъ. Я старался отговорить его, но онъ, человкъ, привыкшій къ опасностямъ, не послушался. Вы знаете несчастную развязку. Онъ раненъ смертельно и лежитъ теперь въ бреду, если еще живъ. Вчера ввечеру, однако же, я воспользовался минутою, когда умственныя способности его прояснились, и получилъ отъ него вотъ это показаніе. Въ немъ онъ положительно утверждаетъ, что Фарольдъ, котораго онъ видлъ въ парк съ браконьерами, тотъ самый, отъ котораго онъ получилъ банковый билетъ.

— Это подлая, адская ложь! воскликнулъ Фарольдъ, вдругъ пробудившись изъ равнодушнаго раздумья.— Онъ ничего неполучилъ отъ меня и ничего мн не давалъ. Я вылечилъ его лошадь даромъ, и не ради него, а ради благороднаго животнаго. Онъ ничего мн не давалъ, да я и не взялъ бы ничего.

— Такъ ты сознаешься, подхватилъ Арденъ: — что видлъ сэра Роджера въ Голигед и вылечилъ его лошадь? Запишите его слова.

— Да, и запишите также и то, прибавилъ цыганъ:— что если онъ въ минуту смерти говоритъ, что давалъ мн или получилъ отъ меня деньги, такъ онъ отправится прямо въ мсто, назначенное для лжецовъ и ложныхъ свидтелей.

— Мн кажется, сказалъ Арденъ, потирая руки и обводя глазами все собраніе: — что теперь мы имемъ право предать его безъ дальнйшихъ околичностей уголовному суду.

— Можетъ быть, возразилъ мистеръ Симпсонъ: — но долгъ и совсть требуютъ отъ насъ, кажется, еще кое-чего. Мы должны разъяснить, сколько возможно, это дло, прежде нежели представимъ его на ршеніе высшей инстанціи, и я предлагаю приступить немедленно къ собранію всхъ свдній, какія только можно получить, и потомъ уже предать его суду, намъ предстоитъ еще…

Тутъ прервалъ его констабль, подошедшій къ нему съ запечатаннымъ пакетомъ. Мистеръ Симпсонъ вскрылъ пакетъ и началъ читать. Констабль между тмъ подошелъ къ лорду и сказалъ ему что-то вполголоса, а другой судья, пользуясь молчаніемъ Симпсона, предложилъ отправиться къ сэру Роджеру, чтобы снять съ него показаніе оффиціяльно.

— Къ сожалнію, отвчалъ ему лордъ:— мы не можемъ послдовать вашему благоразумному совту, потому-что вотъ констаблъ извстилъ меня, что сэръ Роджеръ уже не существуетъ. Онъ скончался нсколько минутъ тому назадъ.

— Въ такомъ случа, замтилъ одинъ изъ судей: — вчерашнее показаніе его иметъ законную силу. Позволите мн на него взглянуть?

Онъ взялъ буману и началъ разсматривать ее, не длая никакихъ замчаній. Мистеръ Симпсонъ былъ, очевидно, пораженъ содержаніемъ полученной имъ бумаги. Онъ нсколько разъ перечитывать въ ней нкоторыя выраженій, и потомъ рука его упала съ бумагой за ручку креселъ. Онъ былъ блденъ и нсколько минутъ смотрлъ въ пустое пространство.

Его пробудило вторичное предложеніъ мистера Ардена отослать подсудимаго въ тюрьму.

— Нтъ, мистеръ Арденъ, сказалъ онъ: — нтъ! Мы не добрались еще и до половины. Я получилъ бумагу, которая измняетъ видъ всего дла. Содержаніе этой бумаги, господа, очень непріятно, и она налагаетъ на меня тяжелую обязанность, но, какъ бы то ни было, я не отступлю отъ исполненія моего долга: Прошу васъ только замтить, прибавилъ онъ, обращаясь къ лорду:— что я тутъ дйствую не по личному побужденію. Я питаю глубокое уваженіе ко многимъ членамъ вашей фамиліи и никакъ не желалъ бы оскорбить ихъ, но я долженъ исполнить мой долгъ.

Глаза цыгана снова засверкали. Лордъ смутился. Лицо его измнилось двадцать разъ въ минуту, но прежде, нежели Симпсонъ окончилъ рчь свою, онъ усплъ опомниться и ршилъ, какъ себя вести.

— Позвольте спросить, сказалъ онъ надменнымъ голосомъ: — къ чему вс эти пустыя слова? Изъяснитесь, я не могу себ представить, какимъ образомъ уваженіе ваше къ моей фамиліи можетъ столкнуться съ вашимъ долгомъ.

— Вы узнаете это, отвчалъ мистеръ Симпсонъ.— Констабли, очистите залу!

— Прикажете вывести и арестанта? спросилъ одинъ изъ констаблей.

Судья подумалъ и отвчалъ:

— Онъ иметъ право слушать все, что можетъ служить къ его оправданію. У него нтъ здсь законнаго помощника и совтника, и мы не должны скрывать отъ него вещей, которыя онъ можетъ сообщить потомъ своему адвокату. Ты, констабль, ступай за двери. Насъ, я думаю, здсь довольно для усмиренія человка съ скованными руками, еслибы онъ вздумалъ что-нибудь сдлать.

Никто ему не противоречилъ, посторонніе вышли изъ залы, Фарольдъ остался посредин. Лордъ, подививши вс волновавшія его чувства, смотрлъ угрюмо на мистера Симпсона.

— Эта бумага, продолжалъ мистеръ Симпсонъ: — прислана отъ ректора здшняго прихода, доктора Эдвардса, и надписана: ‘предсмертное показаніе сэра Роджера Миллингтона.’ Вотъ ея содержаніе.

И онъ началъ читать признаніе, исторгнутое у умирающаго страхомъ и раскаяньемъ. Состояніе лорда было ужасно, но оно оставалось тайной для зрителей, на лиц его выражалось только негодованіе, естественное во всякомъ ложно обыкновенномъ человк. Наконецъ, когда дошло до того мста, гд сэръ Роджеръ смло указываетъ на него, какъ на братоубійцу, онъ вскочилъ и воскликнулъ:

— Бредъ сумасшедшаго! Какъ можете вы, господа, слушать подобный вздоръ? Я сейчасъ докажу вамъ, въ какомъ состояніи находился умирающій, когда длалъ показаніе этому Фанатику.

Онъ хотлъ выйти, но мистеръ Симпсонъ сказалъ ему: Садитесь. Я не могу позволить вамъ выйти.

— Вы — мн? отвчалъ лордъ надменно — Вы осмливаетесь говорить мн такія вещи въ моемъ дом?

— Гд бы то ни было, возразилъ судья.— Садитесь, или я долженъ буду кликнуть констаблей. Я покажу вамъ, господа, въ какомъ состояніи находился умирающій, длая свое показаніе. Вотъ свидтельство доктора и его помощника, что сэръ Роджеръ Миллингтонъ былъ въ полномъ ум и сознаніи, что онъ зналъ о предстоящей ему смерти, и что все это въ точности списано съ его словъ. Господа! это должно быть немедленно изслдовано. Каждое слово этого показанія чрезвычайно важно для нашего подсудимаго.

Лордъ Дьюри бросился въ свои кресла. Гнвъ помогъ его лицемрію: расчетъ требовалъ, чтобы онъ притворился оскорбленнымъ и разгнваннымъ,— и на этотъ разъ роль его гармонировала съ истиннымъ чувствомъ. Онъ сложилъ руки на груди, оглядывалъ судью съ ногъ до головы и до крови укусилъ себ губу. Судьи перешептывались и переговаривались, одни изъ нихъ встали, другіе остались на мстахъ. Наконецъ мистеръ Арденъ сказалъ громкимъ голосомъ, покрывшимъ общій говоръ:

— Да, это дло требуетъ разсмотрнія. Оставимъ цыгана еще дней на пять подъ арестомъ, покамстъ будетъ производиться слдствіе. Его можно отослать въ Морлей.

— Посадить меня подъ стражу? воскликнулъ цыганъ голосомъ, привлекшимъ общее вниманіе.— Посадить человка, который, какъ вы сами знаете, ни въ чемъ не виноватъ? Такъ этого ваше правосудіе? Вы не знаете еще, виноватъ ваінъ собратъ или нтъ, а присуждаете его къ жесточайшей изъ казней, сажаете его въ тюрьму, заковываете er въ цпи, лишаете его Божьяго солнца и воздуха, длаете его товарищемъ дьяволовъ и враговъ, а потомъ, убдившись въ это невинности, отпускаете его въ міръ испорченнымъ и негоднымъ. Стыдитесь! Если бы правосудіе царствовало въ этой стран, всть о томъ возмутила бы полъ-королевстса, и васъ казнили бы какъ нарушителей правъ, дарованныхъ человку Богомъ. Вы унижаете себя и вашихъ собратій, и хотите, чтобы оми поступали благородно, вы казните невиннаго жесточайшею изъ казней, и хотите, чтобы онъ не совершалъ преступленій. Если я невиненъ,— а Богу и вамъ извстно, что я невиненъ,— возвратите мн свободу. Если я виноватъ, казните меня смертью, но не отнимайте у меня свободы. Смерть мн не страшна, но прожить сутки въ темниц — ужасно!

Въ голос и взгляд цыгана было столько огня и энергіи, что судьи прослушали его въ невольномъ молчаніи.

— Въ словахъ твоихъ есть частица правды, отвчалъ ему кротко мистеръ Симпсонъ: — и, вроятно, если бы мы сами испытали на себ тюремное заключеніе, то не присуждали бы къ нему другихъ съ такимъ рвеніемъ. Отвчай мн: ты говорилъ, что если убійца покойнаго лорда Дьюри будетъ передъ тобой, то ты можешь указать на него под присягою. Я спрашиваю тебя: видишь ли ты его теперь?

Смущеніе, котораго не могъ осилить лордъ, заставило его отворотиться, когда судья сдлалъ этотъ вопросъ цыгану. Нсколько минутъ Фарольдъ хранилъ молчаніе, въ немъ, очевидно происходила борьба. Наконецъ онъ сказалъ тихимъ, но внятнымъ и торжественнымъ голосомъ:

— Я сказалъ, что мору указать убійцу, но не говорилъ, что укажу его. Будь, что будетъ, я никого не хочу обвинять.

Судьи смотрли другъ на друга въ недоумніи и изумленіи. Въ это время послышался шумъ подъзжающаго экипажа, и суматоха и говоръ въ сосднихъ комнатахъ. Дверь растворилась, и въ залу вошелъ человкъ въ шляп и шуб.

— Я никому не могу позволить входить сюда, сказалъ мистеръ Симпсонъ.— Мы здсь въ тайномъ засданіи.

Но незнакомецъ, не обращавши малйшаго вниманія на эти слова, подошелъ къ цыгану, взялъ его за руку и сказалъ:

— Я пришелъ освободить невиннаго.

Потомъ онъ подошелъ къ столу, снялъ шляпу и обвелъ присутствующихъ глазами.

Нкоторые изъ судей были страшно поражены. Лордъ, блдный какъ полотно, вскочилъ съ своего мста, схватилъ пришедшаго за руку и устремилъ на него взоръ, полный ужаса и сомннія. Мистеръ Арденъ протеръ свои очки и воскликнулъ:

— Боже мой! возможно ли!

— Это онъ, это онъ! сказалъ лордъ, упадая обратно въ кресло и закрывая глаза рукою.— Это онъ! Боже, благодарю тебя!

Онъ застоналъ, съ души его свалилось ужасное бремя.

— Да кто же вы, во имя Господа? спросилъ одинъ изъ молодыхъ судей.

— Кто? отвчалъ ему цыганъ.— Вильямъ, лордъ Дьюри. Его знаютъ почти вс здсь присутствующіе.

— И никто лучше меня, прибавилъ мистеръ Арденъ.— Живы вы или мертвы, милордъ?

— Живъ, отвчалъ Вильямъ лордъ Дьюри, котораго мы знали до сихъ поръ подъ именемъ Вильяма Рейдера. Я не вошелъ бы сюда во время вашего засданія, если бы не считалъ себя въ-прав присутствовать въ этой зал на-равн съ другими. Сегодня по-утру я узналъ, что другъ мой Фарольдъ, которому я обязанъ спасеніемъ моей жизни, обвиненъ въ моемъ убіеніи, и счелъ моею обязанностью явиться оправдать его. Вы позволите мн, слдовательно, занять между вами мсто.— Эдвардъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ своему брату:— вамъ лучше-бы удалиться. Намъ надо будетъ переговорить о многомъ, только безъ свидтелей.

— Но братъ вашъ обвиненъ въ томъ же преступленіи, что и цыганъ, сказалъ мистеръ Арденъ.

— Кто его обвинилъ? спросилъ лордъ Дьюри, съ упрекомъ взглянувши на цыгана.

— Не я, отвчалъ Фарольдъ.— Я не длмю ложныхъ обвиненій.

— Во всякомъ случа, продолжалъ лордъ, обращаясь къ мистеру Ардену: — я думаю ясно, что братъ мой не можетъ быть моимъ убійцею, потому-что я живъ.— Повторяю вамъ, Эдвардъ: уйдите и предоставьте мн покончить это дло по моему усмотрнію,— или, можетъ быть, вы намрены отрицать мою личность и права?

— Нтъ, нтъ! воскликнулъ братъ его, быстро вставая съ мста.— Я вижу, что вы живы, и не отдамъ этого знанія ни за вс сокровища въ мір, возвратить вамъ все, чмъ владлъ я, не имя на то права, отказаться отъ сана и богатства и возвратиться къ бдности и неизвстности будетъ счастливйшимъ событіемъ въ моей жизни. Клянусь въ томъ небесами! Прощайте.

— Прощайте на-время, отвчалъ лордъ.— Мы скоро увидимся. Теперь, господа, продолжалъ онъ, обращаясь къ судьямъ, когда братъ его медленными шагами вышелъ изъ залы: — теперь поспшимъ отдать справедливость человку, ошибочно обвиненному, и возвратить ему свободу, которая для него дороже жизни.

— Можно подумать, что вы сами сдлались цыганомъ, сказалъ мистеръ Арденъ: — вы высказываете тже чувства, что и онъ.

— Я долго жилъ среди людей, питающихъ горячую любовь къ жизни цыганъ, отвчалъ лордъ довольно сухо: — и потому желаю немедленно освободить арестанта. Обвиненіе уничтожается теперь само собою,— я думаю, это ясно?— такъ прикажите снять съ него оковы.

— Не торопитесь, милордъ, не торопитесь, возразилъ Арденъ, недовольный тономъ его отвта и всегда готовый сажать подъ, арестъ кого только можно.— Ваше внезапное, чудесное появленіе разумется уничтожаетъ слдствіе объ убійств, которое никогда не было совершено, но арестантъ обвиненъ еще въ другомъ преступленіи, не мене важномъ, и мы не можемъ освободить его. Онъ обвиненъ въ браконьерств, при чемъ случилось и убійство, а также желательно мн знать, выдумка или истина показаніе его, что по васъ выстрлилъ какой-то всадникъ.

— Что касается до этого, я разршу ваши сомннія, то есть на сколько мн угодно, возразилъ лордъ Дьюри.— Я встртился съ всадникомъ, который попросилъ у меня денегъ, я отказалъ ему, довольно сурово, и онъ въ меня выстрлилъ. Лошадь моя испугалась и бросилась въ рку. Я, въ безпамятств, упалъ съ сдла, Фарольдъ бросился въ рку, вытащилъ меня и отдалъ на руки добрымъ людямъ. Безъ него участь моя была бы ршена. Что касается до моихъ дальнйшихъ поступковъ, то я дйствовалъ по моимъ личнымъ побудительнымъ причинамъ, въ которыя никто не иметъ права мшаться. Я такъ хотлъ, и этого довольно.

— А вы знаете человка, который васъ ранилъ? спросилъ Арденъ.— Можете вы указать на него подъ присягой?

— Я не обвиняю никого, возразилъ лордъ Дьюри: — и говорю съ вами не какъ съ судьею, а просто разсказываю вамъ, какъ старому знакомому, анекдотъ,— и, позвольте вамъ замтить, разсказъ мой конченъ. Что касается до обвиненія Фарольда въ браконьерств, такъ вонъ тамъ, за дверьми, довольно свидтелей, которые готовы показать, что онъ не участвовалъ въ этомъ дл. Велите ихъ позвать и спросите.

— Извините, отвчалъ мистеръ Симпсонъ: — я очень радъ васъ видть живымъ и здоровымъ, но требованіе ваше не можетъ быть исполнено.

— А почему? спросилъ лордъ Дьюри.— Кажется, я имю удовольствіе говорить съ мистеромъ Симпсономъ? если такъ, то я говорю съ человкомъ благороднымъ и разсудительнымъ, почему же предложеніе мое не можетъ быть принято?

— Оставьте ихъ, Вильямъ де Во! Пусть длаютъ по своему! сказалъ цыганъ.— Они положили быть несправедливыми, они затмъ сюда и собрались, чтобы сдлать несправедливость. Пусть длаютъ по-своему! Они исполняютъ только неотразимую волю судьбы.

— Если вы не позабыли во время долгаго отсутствія обычаевъ вашей родины, милордъ, сказалъ мистеръ Симпсонъ: — то должны знать, что такъ-какъ одинъ изъ раненыхъ въ Димденъ-парк умеръ здсь съ полчаса тому назадъ, то мы не имемъ права отпустить арестанта, обвиненнаго въ участіи въ этомъ дл, покамстъ коронеръ {Чиновникъ, обязанный изслдовать случаи насильственной смерти.} не осмотрлъ тла и не далъ своего отзыва. Мн очень жаль, что я не могу исполнятъ вашего желанія,— жаль, что не могу возвратить свободы человку, въ невинности котораго совершенно увренъ, но главный сторожъ Гарвей показалъ подъ присягой, что арестантъ былъ въ числ браконьеровъ и участвовалъ въ драк, стоившей жизни сэру Роджеру. Мы. не можемъ даже отпустить его на-поруки, пока не имемъ отзыва коронера.

Лордъ Дьюри закусилъ губу и молчалъ нсколько минутъ, а мистеръ Арденъ потиралъ руки, поднявъ брови, какъ человкъ, торжествующій побду надъ оппозиціей.

— А скоро ли можетъ явиться коронеръ? спросилъ лордъ Дьюри.— Вы не знаете, на что осуждаете человка, который не уступитъ въ честности никому изъ насъ. Мн нетрудно было бы доказать вамъ, что мы не можемъ судить о заключеніи его по чувствамъ другихъ людей въ подобныхъ обстоятельствахъ.

— Сегодня коронеръ не успетъ явиться,— возразилъ мистеръ Арденъ:— арестантъ можетъ быть освобожденъ не раньше какъ завтра или посл-завтра, если отзывъ будетъ въ его пользу. Но что значитъ провести дня два или три въ теплой комнат для человка, жившаго только въ палаткахъ? Что тутъ жестокаго? Я, право, не вижу ничего такого.

— Для него это тяжелое наказаніе, отвчалъ лордъ Дьюри: — и, если возможно…

— Перестаньте, Вильямъ, прервалъ его цыганъ:— вы унижаете ваши благородныя уста, обращаясь съ просьбою къ людямъ, которые не въ состояніи понять ни васъ, ни меня. И не къ чему просить ихъ! Долгая линія жизни пришла къ концу. Все, что суждено мн было сдлать, сдлано. Вы отказались отъ всхъ вашихъ плановъ для моего спасенія, вы возвратились домой, взяли, что принадлежитъ вамъ,— и желаніе мое исполнено. Но я дожилъ и до другихъ событій. Слушайте, Вильямъ де Во! и разсудите, стоитъ ли мн дорожить чмъ бы то ни было? Люди мои посмялись моимъ о нихъ попеченіямъ, пренебрегли моими совтами! Единоплеменникъ выдалъ меня, чтобы самому уйти изъ неволи! Жена участвовала въ этомъ умысл! Долгую, осеннюю ночь провелъ я въ темниц,— выведенъ на свтъ Божій съ скованными руками, и осужденъ, не будучи виноватъ ни въ чемъ, на заключеніе въ цпяхъ, за крпкою стною!

Онъ говорилъ все быстре и быстре, глаза его перебгали съ судья на судью.

— Но не думайте, продолжалъ онъ съ яростью,— чтобы замки, засовы и стны окружили меня еще на одну ночь! Нтъ! прочь, цпи!

И ловкимъ поворотомъ рукъ онъ высвободилъ ихъ изъ оковъ, съ громомъ брякнувшихъ на подъ.

— Констабли! констабли! закричалъ мистеръ Арденъ.

— Напрасенъ вашъ крикъ, жестокій человкъ! воскликнулъ Фарольдъ. Онъ бросился къ открытымъ окнамъ, сталъ ногой на столъ секретаря и въ одинъ скачекъ очутился на окн. Тамъ онъ оборотился и сказалъ: ‘прощайте, Вильямъ де Во! прощайте, благородный Вильямъ де Во! прощайте на-всегда!’

И съ этими словами онъ выпрыгнулъ изъ окна. Черезъ секунду послышался шумъ упавшаго въ рку тяжелаго тла.

— Бгите, бгите! закричалъ мистеръ Арденъ вошедшимъ констаблямъ. Онъ выскочилъ въ окно.

Двое тотчасъ же бросились вонъ, третій вскочилъ на окно, чтобы увидть, куда побжитъ цыганъ, и указать путь своимъ товарищамъ.

— Онъ, вроятно, упалъ въ рку, тутъ на суш негд и крыс стать, сказалъ онъ, обращаясь къ судьямъ.

— Да, мы слышали, какъ упалъ онъ въ воду, сказалъ мистеръ Арденъ. Смотри, гд онъ выйдетъ на берегъ. Что вы закрыли лицо рукою, милордъ? Бгство арестанта огорчаетъ васъ, кажется, сильне, нежели можно ожидать.

— Потому-что я знаю его лучше, нежели вы, отвчалъ лордъ.— Вы довели его до того, чего, вроятно, не ожидали.

— На рк ничего не видно, сказалъ констабль: — только пузыри да круги на томъ мст, куда онъ упалъ.— А! вонъ плечо показалось, плечо! и черные волосы!— Опять нтъ ничего,— нырнулъ, должно быть,— ничего не видно.

Лордъ Дьюри вскочилъ и выбжалъ вонъ. Вс старанія отыскать цыгана, живого или мертваго, остались тщетны. Констабли, ходившіе вдоль берега, не видли надъ водою ничего. Стоявшій, въ окн тоже усомнился потомъ, не померещились ли ему плечи и волоса. Старикъ крестьянинъ, работавшій недалеко отъ этого мста въ пол, сказалъ, что видлъ паденіе какой-то массы изъ окна въ воду, но что на берегъ никто не выходилъ. Лордъ, собравшій, сколько могъ, людей, пошелъ вдоль по теченію рки, по тому же направленію пошли и констабли, только съ другою цлью. Судьи между тмъ продолжали совщаться, но разговоръ ихъ шелъ больше о чудесномъ возвращеніи лорда Дьюри, нежели о бгств арестанта и распоряженіяхъ, какія слдуетъ имъ теперь сдлать.

Три четверти часа прошло незамтно. Явился слуга отъ лорда и сказалъ имъ, что такъ-какъ тло цыгана не могли отъискать, то лордъ не намренъ боле безпокоить ихъ своимъ присутствіемъ и проситъ ихъ извстить коронера о смерти сэра Роджера.

Судьи увидли въ этомъ намекъ (какъ дйствительно и было), что дальнйшее пребываніе ихъ въ Димден ненужно. Мистеръ Арденъ улыбнулся и объявилъ, что постарается отплатить лорду за его невжливость, длая ему при встрч непріятные вопросы. Мистеръ Симпсонъ, напротивъ того, былъ мраченъ и задумчивъ и, прощаясь, съ товарищами сказалъ, что выйдетъ въ отставку.

— Я никогда не забуду судьбы несчастнаго цыгана, сказалъ онъ: — и боюсь, что этотъ случай будетъ имть вліяніе на исполненіе моихъ обязанностей, если я останусь судьею.

ГЛАВА XXIX.

День прошелъ, ночь уже нсколько часовъ осняла землю, и мистриссъ Фальклендъ уже давно ухала съ Маріанной изъ дома, гд находился Эдвардъ де Во,— а хозяинъ еще не возвращался. Взволнованный, нетерпливый, де Во ждалъ его и не спалъ. Наконецъ пробило десять, и подъ окномъ его комнаты прогремли колеса быстро катящагося экипажа.

Нсколько минутъ не являлся лордъ Дьюри къ больному. Нетерпливый де Во уже ршилъ, что ‘дурачье слуги сказали, что онъ спитъ’, и хотлъ послать просить его къ себ, когда дверь отворилась, и лордъ подошелъ къ постели Эдварда.

— Наконецъ-то вы пріхали! сказалъ де Во.— Я не могу глазъ сомкнуть, пока вы мн не отвтите, кого вижу я передъ собой?

— А! ваша тетушка меня выдала, сказалъ лордъ Дьюри.— Она узнала меня съ перваго взгляда, но я просилъ ее не говорить вамъ, кто я, покамстъ я не пріду назадъ. Впрочемъ, я требовалъ невозможнаго: хотлъ, чтобы женщина не проболталась.

— Нтъ, нтъ, возразилъ де Во.— Она собственно васъ не выдала. Она проронила только нсколько словъ, возбудившихъ во мн любопытство, и не хотла объяснить загадки.

— А Маріанна что говорила? спросивъ лордъ, улыбаясь.

— О, она объ этомъ ничего не говорила, но смотрла какъ-то особенно весело, выраженіе лица ея ладило съ словами тетушки, но мн все что-то не врится,— можетъ ли это быть? я зналъ васъ за сэра Вильяма Рейдера въ Америк, гд знаютъ васъ вс,— и не могу поврить, чтобы догадка моя была врна.

— Однако же это такъ, отвчалъ лордъ. Сэръ Вильямъ Рейдеръ уже больше двадцати лтъ покоится на деревенскомъ кладбищ въ Ирландіи, а я,— какъ вы, вроятно, догадываетесь,— вашъ дядя. Не тревожьтесь, однако же, прибавилъ онъ, пожимая его руку: — я горжусь такимъ племянникомъ и признаю его моимъ сыномъ.

Эти слова были цлебнымъ бальзамомъ для сердца Эдварда.

— Благодарю васъ, благодарю васъ, сказалъ онъ, не выпуская руки дяди: — скажите мн еще только одно: ужасная исторія, которую разсказывалъ мн цыганъ, и которая чуть не свела меня съ ума,— она вдь не можетъ быть справедлива? Отецъ мой не могъ….

— Эдвардъ! прервалъ его дядя. Я ни въ какомъ случа не могу быть несправедливъ къ памяти благороднаго человка. Цыганъ сказалъ вамъ правду, на сколько она была ему извстна. Но успокойтесь, есть много обстоятельствъ, которыхъ онъ не зналъ, и которыя очень смягчаютъ это дло. Я разскажу вамъ ихъ посл, а до тхъ поръ удовольствуйтесь увреніемъ, что все прошедшее будетъ мной предано полному забвенію. Я не разоблачилъ бы прошедшаго даже и передъ вами, если бы цыганъ не разсказалъ вамъ всей исторіи по моему приказанію. А приказалъ я это потому, что смотрлъ на вашъ характеръ съ ложной точки зрнія. Теперь я долженъ разсказать вамъ, для вашего успокоенія, вс подробности, что и сдлаю, когда вы оправитесь. Будьте только уврены, что вамъ остается выслушать хорошее, а не дурное.

Этимъ и принужденъ былъ Эдвардъ удовольствоваться на цлую недлю. Но любопытство другихъ было не такъ смирно. Сосди Димдена и Морлей-гоуза толковали, разумется, больше всхъ прочихъ, тутъ упалъ камень въ воду, и хотя круги отъ него разбгались далеко, однако же, чмъ дальше, тмъ слабе. Въ самомъ-же центр толки не умолкали мсяцевъ девять сряду. Каждый разсказывалъ о возвращеніи лорда Дьюри по своему. И такъ-какъ лордъ и его родственники ни отрицали, ни подтверждали никакихъ разсказовъ, но хранили глубокое молчаніе, то каждый могъ свободно наслаждаться своимъ толкованіемъ, воображая себ, что его догадка справедливе всхъ прочихъ.

Нтъ ничего растяжиме истины, маленькимъ кусочкомъ золота можно позолотить проволоку въ десять тысячь верстъ, но еще меньшимъ количествомъ истины можно позолотить вдвое больше лжи. Такимъ образомъ, во всхъ разсказахъ заключалась частица правды, и нкоторые изъ нихъ даже довольно близко подходили къ истин.

Вс ожидали непріятныхъ послдствій. Предсказывали безконечные процессы, лордъ Дьюри, говорили, потребуетъ отъ брата уплаты доходовъ за двадцать лтъ, братъ ршился, говорили, вовсе не признавать его правъ на помстье, сватьба Эдварда де Во и Маріанны, говорили, разстроится, и иные предсказывали даже, что женихъ застрлится, а невста умретъ отъ чахотки.

Ничего подобнаго, однако же, не случилось. Лордъ Дьюри вовсе ее спшилъ вступать во владніе Димденомъ и Дьюри-галлемъ, хотя никто не оспаривалъ у ьего его сана и правъ. Братъ его заболлъ, нсколько недль пролежалъ въ Димденъ-гоуз и по непонятному для постороннихъ чувству, просилъ брата не посщать его, пока онъ оправится или не будетъ близокъ къ смерти.

Эдвардъ де Во оставался въ дом дяди, въ маленькомъ городк ***, онъ оправился не такъ скоро, какъ ожидали, и докторъ долго не позволялъ ему вставать съ постели. Потомъ, однако же, силы его начали возвращаться очень быстро, а ласковый тонъ дяди и надежда успокоили его сердце.

Наконецъ ему сказали, что онъ можетъ похать въ Димденъ повидаться съ отцомъ. На-канун этого дня лордъ Дьюри приказалъ запереть двери и никого не впускать, Эдвардъ лежалъ на соф, дядя началъ ходить взадъ и впередъ по комнат и приступилъ къ давно общанному разскажу.

— Не стану повторять того, что вамъ уже извстно, сказалъ онъ: — не буду разсказывать, какъ тяжела была для меня утрата, которой я никогда не забуду. Я чуть не сошелъ тогда съ ума. По-крайней-мр я на все въ мір началъ смотрть съ ложной точки зрнія, возненавидлъ людей, отрекся отъ общества лучшихъ друзей моихъ и не утшался, а терзался при вид ребенка, оставленнаго мн женою. Въ такомъ-то состояніи встртился я нечаянно съ братомъ вблизи Морлей-гоуза, я халъ въ ближайшій городъ, съ цлью достать для него, сколько могъ, денегъ, хотя и не столько, сколько онъ требовалъ. Я и кром его расточительности имлъ много причинъ быть имъ недовольнымъ. Но объ этомъ не для чего распространяться. Я сознаюсь, что обошелся съ нимъ круто, сурово, я отказалъ ему въ просьб грубо и жостко, скорбь сдлала меня нечувствительнымъ къ нуждамъ другихъ. Онъ началъ просить меня усердне и униженне, нежели можно было ожидать отъ такого гордаго человка, но я не хотлъ ничего слышать и повторилъ мой отказъ. Мы обмнялись крупными словами, онъ досталъ пистолетъ, говоря, что ему остается или умереть, или оказаться безчестнымъ, и что онъ предпочитаетъ смерть. Не помню въ точности, что отвчалъ я ему на это, но помню, что отвтъ мой былъ докъ и не великодушенъ. Я пришпорилъ мою лошадь. Вслдъ за тмъ я услышалъ выстрлъ, въ глазахъ у меня потемнло, и я зашатался въ сдл. Я не могъ управлять лошадью, она испугалась, прянула въ сторону, оступилась и упала въ рку. Не смотрите такъ дико, Эдвардъ, подумайте, что выстрлъ могъ быть сдланъ нечаянно: братъ мой халъ позади меня и держалъ въ рук оружіе, которымъ самъ себя хотлъ лишить жизни, причиною выстрла могло быть какое-нибудь неожиданное движеніе его лошади. Я такъ и думаю, впрочемъ, я никогда не старался этого изслдовать и совтую и вамъ тоже. Сомнніе рдко бываетъ лучше достоврности, но въ этомъ случа оно предпочтительне. Каковы бы ни были намренія вашего отца, довольно того, что онъ былъ въ такомъ состояніи, когда человкъ едва ли знаетъ, что онъ длаетъ. Я прощаю его отъ всего сердца за этотъ поступокъ, хотя недавно онъ сдлалъ кое-что другое, чего я не могу простить ему,— по-крайней-мр теперь еще не могу. Но не будемъ объ этомъ говорить, я не намренъ быть обвинителемъ вашего отца, а, напротивъ того, желалъ бы оправдать его, сколько это возможно.

Де Во вздохнулъ глубоко, онъ чувствовалъ, что дядя умышленно обманываетъ самого себя, чтобы смягчить вину брата.

— Теперь, продолжалъ лордъ Дьюри: — обращаюсь къ моей судьб. Рана моя была неопасна: пуля только скользнула по затылочной кости, но я лишился чувствъ и, конечно, утонулъ бы, не случись тутъ Фарольда. Я очнулся на трав, въ глубин Морлейскаго лса, возл меня стояли двое цыганъ, въ томъ числ мой спаситель. Кровь текла еще очень сильно, и Фарольдъ только-что хотлъ послать за людьми, чтобы отнести меня домой. Я остановилъ его, попросилъ отнести меня въ таборъ и никому не говорить о моемъ спасеніи. Первою мыслью моею было исполнить планъ, который не разъ приходилъ мн въ голову въ послднее время, именно: отказаться отъ сана и общества и провести остатокъ дней въ скорби и уединеніи. Будь я католикъ, я непремнно пошелъ бы, посл смерти жены, въ монахи, я давно уже ухалъ бы изъ Англіи, но меня останавливала мысль, что начнутся разспросы и толки, которые не дадутъ мн покоя. Теперь представился мн удобный случай скрыться. Я догадался, что о существованіи моемъ знаютъ только Фарольдъ и его товарищъ, я зналъ, что дочь моя, имя обезпеченное состояніе, останется подъ присмотромъ тетки, и ршился воспользоваться случаемъ удалиться тайкомъ изъ мстъ, наводившихъ на меня только грусть. Остальное легко было устроить. Я чувствовалъ, что раненъ только слегка. Фарольдъ готовъ былъ для меня на что угодно, меня отнесли въ таборъ и вылечили тамъ не хуже, чмъ гд бы то ни было.

‘Никто не зналъ меня, кром Фарольда, который далъ мн слово никому не говорить о моемъ существованіи. Мы условились, что таборъ его немедленно откочуетъ далеко отъ Морлей-гоуза, и что цыгане возьмутъ меня съ собою, а самъ онъ останется узнать, что будетъ дальше, и сообщитъ мн надлежащія свднія. Нсколько дней онъ пропадалъ, и когда наконецъ возвратился въ таборъ, то я узналъ, что онъ самъ сидлъ подъ арестомъ, и что его подозрвали въ моемъ убійств. Онъ сказалъ мн, впрочемъ, что братъ мой постарался освободить его, утверждая, что онъ невиненъ. Это мн понравилось, и я ршился пробыть въ Англіи еще нсколько времени, съ цлью наблюдать за поведеніемъ вашего отца. Черезъ Фарольда я узнавалъ все, что происходило. Братъ мой поступалъ благородно съ моею дочерью. Тогда я ршился отправиться въ Ирландію, чтобы оттуда отплыть въ Америку. Въ Голигед я оставилъ цыганскій таборъ, потому-что туда собирался пріхать мой старый знакомый сэръ Вильямъ Рейдеръ, ему нужно было повидаться съ Фарольдомъ, чтобы отъ имени моего брата обезпечить его молчаніе. Онъ пріхалъ, лошадь его испугалась, онъ упалъ и едва не убился. Его отнесли въ палатку, и тамъ онъ нсколько времени пролежалъ при смерти. Я видлъ его часто, не будучи видимъ имъ. Я не разъ стоялъ въ тни и слышалъ, какъ, въ разговор съ Фарольдомъ, онъ горько раскаявался въ своихъ проступкахъ и живо описывалъ терзаніе благороднаго сердца, сознающаго свое паденіе и участіе въ преступленіи другого. Я принялъ въ немъ участіе и ршился открыться ему въ Америк, куда онъ тоже намренъ былъ отправиться. Оправившись, онъ прибылъ въ Ирландію, но ему не суждено было увидть Америку: ему стало вдругъ опять хуже, и я засталъ его умирающимъ, въ маленькой гостинниц, близь одной ничтожной ирландской гавани. Появленіе мое едва его не убило, но онъ скоро опомнился, и я не отходилъ отъ него до его кончины.

‘По его совту и съ его согласія, принялъ я его имя, а бумаги, врученныя мн имъ передъ смертью, дали мн право на ежегодную пенсію въ тысячу фунтовъ, которую обязался выплачивать ему мой братъ. Я не считалъ моего поступка несправедливымъ: я принималъ званіе ниже прежняго и право на деньги, принадлежавшія собственно мн. Но такъ-какъ у сэра Вильяма Рейдера было большое знакомство, то мн слдовало noceлиться въ такомъ мст, гд меня не вздумали бы разспрашивать о моемъ имени. Я и безъ того искалъ уединенія, и поселился тамъ, гд вы нашли меня во время послдней воішы. Тамъ, среди дикой жизни, миръ и спокойствіе мало-по-малу возвратились въ мое сердце. Не для чего разсказывать вамъ о моемъ образ жизни въ Америк: вы видли его сами. Мн остается объяснить причины, побудившія меня возвратиться въ Англію.

‘Вс люди непостоянны, и до нкоторой степени это къ лучшему, мы ршаемся на что-нибудь, смотря по обстоятельствамъ, и исполненіе намреній зависитъ тоже отъ обстоятельствъ. Какъ глупецъ, я вообразилъ себ, что въ матери Маріанны нашелъ вчное счастье, а лишившись ея такъ внезапно, впалъ въ отчаянье. Я ршился не любить никого въ мір и разорвать вс связи съ людьми. Но время принесло съ собой утшеніе, и желаніе увидть родину и дочь не разъ овладвало моимъ сердцемъ. Я не желалъ возвращенія богатства и почестей, я не хотлъ снова вступить въ образованное общество, но трудно было мн устоять противъ отцовскаго чувства. Что дочь моя здорова и счастлива, это я зналъ изъ писемъ Фарольда, находившагося со мной въ постоянной переписк, и въ тоже время меня привязывало къ Америк участіе, принимаемое мною въ индйцахъ, и ихъ дтская ко мн любовь. Я колебался и боролся, пока наконецъ не познакомился съ Маннерсомъ, а черезъ него и съ вами. Уже одно ваше имя пробуждало во мн участіе, но какъ должно было усилиться это участіе, когда я узналъ отъ Маннерса, что вы помолвлены на моей дочери! Вс недостатки вашего отца предстали моему воображенію, я вспомнилъ обращеніе его съ вашею матерью, я вообразилъ себ, что, можетъ быть, и Маріанн грозитъ такая же участь, и предался опасенію и страху. Я началъ прислушиваться къ каждому вашему слову, слдить за всми вашими поступками, желая разгадать ваше сердце. Я разгадалъ его, Эдвардъ, но ошибочно. Я замтилъ въ васъ раздражительность, нетерпливость, щекотливость, гордость, сильно напоминавшія мн вашего отца, я замчалъ въ васъ, правда, и хорошія качества, но это не могло меня успокоить, и я ршился, во что бы то ни стало, подвергнуть васъ сильному испытанію, прежде нежели вврю вамъ судьбу моей дочери. Испытаніе было тяжкое, прошу у васъ извиненія за то, что составилъ себ о васъ превратное понятіе и заставилъ васъ испытать много огорченій. Въ то время, когда мы съ вами разстались, я торговалъ значительное пространство земли для нкоторыхъ индйскихъ племенъ, но у меня не было суммы, достаточной для покупки. Вс эти обстоятельства побудили меня отправиться въ Англію. Я пріхалъ сюда прежде васъ и встртилъ тутъ тысячи непредвиднныхъ затрудненій, это раздражило меня, и я началъ дйствовать не такъ осторожно, какъ бы слдовало. Я не могъ доврять никому, кром Фарольда, онъ во всемъ дйствовалъ по моему указанію, но тысячи независящихъ отъ насъ обстоятельствъ дали дламъ другое направленіе и привели къ развязк, которой мы никакъ не предвидли. Я не хотлъ снова вступать въ мои права, если найду васъ достойнымъ быть мужемъ моей дочери, но шагъ за шагомъ судьба тснила меня впередъ, пока наконецъ я не долженъ былъ открыться для спасенія невиннаго. Одно меня утшаетъ: я смло могу вврить вамъ счастье моей дочери. Не забудьте и того, Эдвардъ, что я вступилъ въ права мои, не лишая чести вашего отца….

— Да, да, сказалъ Эдвардъ, схватывая руку дяди: — благодарю васъ, благодарю васъ! Но не станутъ ли подозрвать….

— Никто не иметъ на это основанія, прервалъ его дядя: — тайна останется между нами и умретъ со мной.

— А цыганъ? сказалъ де Во.

— Цыгана уже нтъ, отвчалъ ему дядя: — преслдованіе довело его до отчаянья и смерти. Завтра, Эдвардъ, вы увидитесь съ отцомъ, оставляю на вашъ произволъ, сказать ли ему, что вы знаете, или не говорить. Я на вашемъ мст не сказалъ бы, но если вы скажете, то прибавьте, что я прощаю ему отъ всей души поступокъ его со мной, но не могу еще забыть поступка его съ Фарольдомъ, и поэтому намъ лучше не встрчаться, пока время не изгладитъ этого впечатлнія. Отдайте ему этотъ пакетъ. Онъ избавитъ его отъ непріятности внезапнаго перехода отъ богатства къ бдности.

Де Во покраснлъ, принимая пакетъ, и дядя его прибавилъ:

— Не заставляйте меня думать, что вы еще не излечились отъ вашей гордости.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Эдвардъ: — я не только выдержалъ испытаніе, я изцлился. Недостатки, замченные вами, дйствительно, во мн были. Жалю только, что мы имемъ такъ мало права на…. на ваше великодушіе.

— Не называйте этого великодушіемъ, возразилъ лордъ Дьюри: — и не смшивайте себя съ другими, потому-что вы были во всемъ этомъ лицо совершенно постороннее.— Наслдство, доставшееся Маріанн отъ матери, обезпечитъ васъ на первое время, а посл моей смерти вы сдлаетесь богачемъ. Еще два слова: я принужденъ былъ долго говорить о вашемъ отц, и говорилъ о недостаткахъ другого не потому, чтобы хотлъ молчать о своихъ, впредь я не упомяну о нихъ ни словомъ. Мн было такъ же тяжело говорить о нихъ, какъ вамъ слушать. Покойной ночи.

На слдующее утро Эдваръ постилъ отца и возвратился назадъ уже поздно. Онъ извстилъ дядю, что отецъ его, не взирая на свою болзнь, оставилъ Димденъ и отправился на жительство въ отдаленное графство.

— Разумется, прибавилъ онъ: — я остался бы здсь, гд воспитанъ и гд живетъ, та, которая мн дороже всего въ мір. Но онъ отецъ мой, я не могу оставить его въ минуты скорби и болзни, когда мое присутствіе можетъ утшить или развлечь его. Завтра я увижусь съ Маріанной и потомъ, если позволитъ докторъ, уду къ отцу. Когда же онъ выздороветъ, я возвращусь и потребую исполненія общанія, которымъ дорожу больше жизни.

Лордъ Дьюри не противорчилъ ему, и онъ исполнилъ свое предположеніе. Два мсяца прошли безъ особенныхъ событій. Лордъ Дьюри вступилъ въ свои права, толки мало-по-малу затихли и уступили мсто другимъ новостямъ. Тла Фарольда не отъискалось, шла темная молва, что онъ не утонулъ, а возвратился къ своимъ, и что его видли въ разныхъ мстахъ, но нельзя было добраться, на чемъ основаны эти слухи: врно только то, что Фарольда не видлъ посл этого никто изъ семейства де Во. Таборъ его исчезъ, куда онъ укочевалъ, я не умю сказать, хотя Арденъ и преслдовалъ цыганъ съ свойственною ему дятельностью, по длу о воровств дичи и убійств въ парк.

Лордъ Дьюри поселился въ Димден, а не въ Дьюри-галл, во-первыхъ потому, что это мсто говорило много его памяти, а во-вторыхъ потому, что здсь онъ былъ ближе къ людямъ, дорогимъ его сердцу. Полковникъ Маннерсъ пробылъ еще нсколько времени въ Морлей-гоуз и потомъ ухалъ въ Лондонъ, давши слово пріхать на сватьбу Эдварда. Къ удивленію всхъ сослуживцевъ, онъ вышелъ въ отставку. Это приписывали разнымъ причинамъ, но истинная скрывалась въ груди его глубже, нежели онъ самъ себ сознавался.

Эдвардъ часто писалъ къ дяд, и еще чаще къ Маріанн. Черезъ два мсяца лордъ Дьюри получилъ письмо отъ брата. Вотъ его содержаніе:

‘Я умираю. Мн осталось прожить только нсколько дней. Прошу васъ, повидайтесь со мной передъ вчной разлукой. Я желалъ бы услышать прощеніе изъ вашихъ устъ. Я желалъ бы разсказать вамъ, какъ душевная мука навела меня на новыя преступленія, и какъ, наконецъ, когда появленіе ваше сняло съ души моей страшное бремя, почувствовалъ я полное раскаянье. Съ скорбью и стыдомъ признаю я мою вину передъ вами и другими. Я не думаю смягчать моего преступленія. Ваша жизнь незапятнана, и вы не можете принять въ извиненіе того, что одно преступленіе влечетъ насъ иногда съ неодолимою силою къ другимъ. Жестокое, безумное преслдованіе невиннаго человка, котораго, какъ говорятъ, теперь нтъ уже въ-живыхъ, было слдствіемъ желанія скрыть мой поступокъ. Я знаю, однако же, что если горькое раскаянье мое не будетъ принято Всемогущимъ, то великое преступленіе не сдлается легче оттого, что оно было слдствіемъ другого. За проступокъ мой передъ вами я наказанъ двадцатью годами адскаго мученія. Но этого недовольно, если бы я не чувствовалъ, что глубокое раскаянье искупаетъ вину больше подобныхъ страданій, я умеръ бы безъ надежды на прощеніе. Надюсь на милосердіе Божіе. Укрпите во мн эту вру, придите простить меня, пока я еще здсь.’

Лордъ отправился въ ту же минуту и посплъ къ брату еще во-время. Онъ почти не узналъ его, три мсяца тому назадъ внутреннее напряженіе и дятельность поддерживали еще его бодрость, но появленіе брата какъ-будто вырвало у него изъ рукъ костыль, и онъ вдругъ постарлъ и уничтожился.

Вскор потомъ лордъ Дьюри и Эдвардъ возвратились въ Димден въ глубокомъ траур. Нескоро, и то не совсмъ, повеселлъ Эдвардъ де Во. Онъ сдлался задумчиве и серьзне, но остался по-прежнему милъ въ глазахъ тхъ, кто его любилъ. Раздражительность и щекотливость его исчезли, испытаніе задушило въ немъ гордость — его главнйшій недостатокъ, и ея мсто заняло спокойное чувство собственнаго достоинства.

Маріанна всми силами старалась утшать его, и если онъ еще чмъ-нибудь гордился, такъ ея любовью. Назначенъ былъ день ихъ сватьбы. Маннерса немедленно объ этомъ извстили, и онъ явился въ Морлей-гоузъ за дв недли до торжественнаго дня. Семь-восемь мсяцевъ могутъ измнить всякаго: Изидора замтила, что Маннерсъ какъ-будто и не такъ здоровъ и не такъ веселъ. Но деревенскій воздухъ и пріятное общество скоро его излечили. Только по-временамъ онъ какъ-будто о чемъ-то задумывался.

Все шло благополучно, о сватьб распространяться нечего: Эдвардъ и Маріанна соединились и были счастливы.

Въ заключеніе — еще одну сцену.

На другой день посл сватьбы, въ Морлей-гоуз былъ, по обычаю того времени, парадный обдъ. Было лто. Мужчины любили тогда засиживаться за столомъ и бесдовать съ бутылкой, но ршавшіеся не обращать вниманія на ироническія улыбки могли вставать когда имъ угодно. Черезъ часъ посл того, какъ дамы вышли изъ-за стола, и въ ту минуту, когда нижній край солнца коснулся горизонта, полковникъ Маннерсъ всталъ и подошелъ къ окну. Мистеръ Арденъ, сидвшій съ нимъ рядомъ, поспшилъ схватить графинъ и сказалъ ему:

— Куда, полковникъ, куда? стаканъ вамъ налитъ.

— Благодарю васъ, отвчалъ Маннерсъ.— Я больше не буду пить.

— Полноте, возразилъ судья: — что за не буду! стаканъ вашъ заряженъ вплоть до краевъ, и такой храбрый воинъ, какъ вы, не откажется изъ него выпалить.

— Я въ отставк, отвчалъ съ улыбкой Маннерсъ и вышелъ изъ комнаты.

Въ гостиной онъ нашелъ дамъ. Мистриссъ Фальклендъ старалась занять гостей, но Изидора, казалось, забыла о нихъ и стояла у отдаленнаго окна, глядя на заходящее солнце и думая о…

Маннерсъ подошелъ къ ней потихоньку, шепнулъ ей что-то и получилъ отвтъ тоже вполголоса. Разговоръ ихъ продлился бы можетъ статься, долго, если бы имъ не помшали. Леди Барбара Симпсонъ, сидвшая въ другомъ конц комнаты, почувствовала непреодолимое желаніе вмшаться въ ихъ бесду.

— За обдомъ я не успла сказать вамъ ни словечка, полковникъ Маннерсъ. Скажите, не правда ли, что все это прекрасно кончилось?

— Какъ нельзя лучше, отвчать Маннерсъ, взглянувши на Изидору, лицо которой выражало досаду.— Новобрачные, я думаю, совершенно согласны съ вашимъ мнніемъ.

— О, разумется, сказала леди Барбара: — бракъ прекрасное дло, если и состояніе, и званіе, и все прочее одно другому соотвтствуетъ.— Вы какъ думаете, миссъ Фальклендъ?

— Конечно, такъ, отвчала Изидора.— Бракъ прекрасное дло.

— Такъ скажите же, продолжала леди Барбара насмшливымъ тономъ: — отчего же вы сами не выходите за-мужъ? А вдь я знаю: за васъ уже трое сватались. Скажите-ка правду.

— Извольте, отвчала Изидора.— Я не выхожу за-мужъ потому, что безъ любви, мн кажется, не стоитъ выходить, а если тотъ, кого я могла бы полюбить, не длаетъ мн предложенія, такъ неужели мн самой предложить ему свою руку?

Богъ знаетъ, откуда взялся румянецъ, вспыхнувшій на щекахъ Изидоры, изнутри или извн, изъ теплаго ли чувства сердца, или изъ пурпурныхъ лучей солнца, только она почувствовала, что щеки ея горятъ, отворотилась и вышла подъ какимъ-то предлогомъ изъ комнаты. Маннерсъ послушалъ еще минуты дв милыя шутки леди Барбары и потомъ, сказавши, что никакъ не въ-силахъ отказать себ въ удовольствіи пройтись по саду, вышелъ въ прихожую. Но, тутъ онъ вспомнилъ о концертной зал, гд Изидора очень любила проводить время, и пошелъ туда.

Миссъ Фальклендъ сидла у окна, съ платкомъ въ рук и отирала имъ слезы.

— Боже мой! Маннерсъ! воскликнула она, увидвши его,— Оставьте меня, прошу васъ.

Но на этотъ разъ Маннерсъ не послушался ея. Онъ подошелъ къ ней, взялъ ее за руку и сказалъ:

— Миссъ Фальклендъ! я или самый счастливый, или самый несчастный изъ людей. Я позволилъ себ полюбить, не имя права питать надежды, я полюбилъ въ первый разъ, глубоко, чистосердечно, горячо, и вы должны ршить, быть ли этой страсти для меня пыткою, или блаженствомъ.

Изидора не отвчала, только слезы ея полились обильне, и рука ея, дрожа, осталась въ рук Майнерса. Маннерсъ прижалъ ее къ своему сердцу, и послднія слезы Изидоры были пролиты на его груди.

Мсяца черезъ три посл этого Изидора опять встртилась съ леди Барбарой Симпсонъ, первымъ восклицаніемъ которой было:

— Боже мой! миссъ Фальклендъ! говорятъ, вы выходите за полковника Маннерса? какая жалость, что у такой красавицы будетъ такой безобразный мужъ!

— Безобразный, леди Барбара? отвчала Изидора.— Да онъ первый красавецъ въ мір!

И въ этомъ убжденіи осталась она до конца своей жизни.

КОНЕЦЪ

‘Современникъ’, NoNo 9—12, 1849

OCR Бычков М. Н.