Нелида, Д-Агу Мари, Год: 1846

Переводы
Время на прочтение: 170 минут(ы)
Скачать в PDF

НЕЛИДА.

Романъ Даніэля Стерна.

Alle Erscheinungen dieser Zeit zeigen, dass
die Befriedigung im alten Leben sich nicht
mehr findet.
Hegel.

Вс явленія этого времени показываютъ, что
въ старой жизни нтъ больше удовлетворенія.
Гегель.

ПОСВЯЩАЕТСЯ ДРУЗЬЯМЪ МОИМЪ.

Теб, котораго дружба была безъ раздла, преданность безъ границъ, врность безъ охлажденія,
Теб, прекрасный даръ, талантъ, полный лучей, разсовавшихъ вс мои печали,
Теб, дитя страданія, поздній цвтокъ, распустившійся подъ дыханіемъ бурь,
Теб, серьзный другъ, котораго важная муза склонилась надъ моими траурными днями.
Теб, чужестранка по крови, сестра по чистымъ связямъ идеальнаго семейства,
Теб, невидимая и лишь угадываемая заботливость, безмолвное постоянство, несравненная привязанность,
Теб, молодой поэтъ съ огненнымъ словомъ, который закричалъ мн: ‘смле!’
Теб, дорогое, благородное сердце, звзда предвстница на моемъ омраченномъ неб,
Вамъ всмъ, которые такъ мужественно кинулись между мною и моей тяжелой участью, и нын съ радостію видите на чел моемъ ясность, благодаря вамъ на него сошедшую.

Даніэль Стернъ.

ВСТУПЛЕНЕ.

Это было въ іюн, полуденное солнце обливало горизонтъ своими яркими лучами, ни одна тучка не затмвала небеснаго блеска. Теплый втерокъ скользилъ по пруду и заигрывалъ съ звучными тростниками. Около берега, подъ тнью тополей, дремала пара лебедей. Двое прелестныхъ дтей, держась за руки, сидли въ лодк, привязанной къ стволу ивы, гибкія втви которой образовали надъ ихъ головами подвижной пологъ изъ свжей зелени. Самому старшему, можетъ-быть, было лтъ около двнадцати, это былъ здоровый мальчикъ съ рзкими чертами лица, черными глазами, загорвшимъ лицомъ,— дитя полей, развернувшееся на солнц, привыкшее свободно играть въ ндрахъ матери-природы. Другое дитя была двочка, по-видимому, годомъ моложе. Ни съ чмъ нельзя было сравнить правильности очертаній лица ея, но ея слабое тло уже имло ту опасную граціозность, которая дается или слишкомъ-нжнымъ или слишкомъ-быстро развившимся организаціямъ, ея матовой близны шея гнулась подъ тяжестью волнистыхъ золотыхъ волосъ, болзненная блдность покрывала ея щеки, легкіе коричневые круги оттняли голубые глаза, все въ этомъ миломъ созданіи показывало истощеніе жизненныхъ силъ.
— Какъ скучно оставаться все время на одномъ мст, сказалъ мальчикъ, внезапно вставая:— я отвяжу цпь, и мы подемъ вонъ туда смотрть гнздо чирятъ.
— Я боюсь, произнесла двочка, удерживая своими бленькими ручонками здоровую, и загорлую руку своего товарища.
— Когда я самъ буду грести! возразилъ онъ съ смшною важностью. И, безъ труда освободившись отъ слабыхъ рукъ, его удерживавшихъ, онъ отвязалъ лодку, схватилъ весло и поплылъ на середину пруда, не слушая жалобъ подруги, которая умоляла его взглядомъ, произнося: Германъ, Германъ!
Посл нсколькихъ минутъ молчанія, произведеннаго столько же страхомъ, сколько удовольствіемъ, двочка произнесла:— Боже мой, что, если насъ увидятъ! Посмотри, мн кажется, ттушкино окно открыто. Германъ поднялъ глаза: солнце ударяло въ оконныя стекла, и они блистали, какъ брильянты, у окна г-жи Геспель никого не было.
— Она не узнаетъ насъ оттуда, отвчалъ онъ: — къ-тому же, ея тамъ нтъ, да не большая бда, еслибъ она насъ и узнала!
— Такъ ты не боишься, что тебя будутъ бранить? возразила двочка, начиная успокоиваться:— что же теб говоритъ маменька, когда ты длаешь то, что запрещено?
— О! прежде всего моей матери некогда запрещать мн слишкомъ-многое: а потомъ, Нелида, когда я сдлаю что-нибудь дурное, она не бранитъ меня: она плачетъ.
— И тогда?
— И тогда я ее цалую.
— А потомъ?
— Потомъ она съ полусердитымъ и полудовольнымъ видомъ говоритъ мн: ‘Злой ребенокъ! теб всегда надобно все прощать!’ Я это ужь впередъ знаю.
Разговаривая такимъ-образомъ, они доплыли до части пруда, совершенно-заросшей тростникомъ и другими водяными растеніями. Германъ осторожно раздвинулъ кустъ тростника, котораго шелковистые пестики были похожи на хлопья снга, забытые зимою въ этой роскошной зелени, и Нелида радостно вскрикнула, увидвъ гнздо чирятъ, въ которомъ, согрваемыя солнечнымъ лучомъ, лежали восемь или десять яичекъ зеленовато-сраго цвта. Она долго смотрла на это новое для нея зрлище, она никогда не видала ничего подобнаго, потому-что принадлежала къ тмъ жалкимъ городскимъ дтямъ, для которыхъ природа остается чуждою, которыя никогда не пробуждались съ пніемъ ласточки, никогда не срывали съ колючей втки ягоды ежевики и не видали, какъ развернувшаяся бабочка расширяетъ молодыя крылышки въ благовонной апрльской атмосфер. Съ самой смерти родителей, умершихъ въ то время, когда она была еще въ колыбели, Нелида де-ла-Тьелле, ввренная попеченіямъ ттки, виконтессы Геспель, ни разу не вызжала изъ Парижа. Только въ этомъ году виконтесса ршилась провести нсколько мсяцевъ въ своемъ имніи, но и тутъ она боялась вреднаго дйствія на Нелиду солнца и росы и, страшась волковъ, змй, летучихъ мышей и жабъ, къ которымъ имла непреодолимое отвращеніе, очень-рдко позволяла ей гулять по окрестностямъ. Особенно запретила она ей переходить за ограду парка, обпесеннаго съ трехъ сторонъ высокою стною, а съ четвертой огражденнаго прудомъ, по которому теперь каталась Нелида, вопреки самыхъ строгихъ приказаній.
Наглядвшись на гнздо, двочка сказала: — Теперь отвези меня скоре домой. Германъ взялъ весло, но вмсто того, чтобъ плыть къ парку, онъ, не обращая вниманія на вс просьбы подруги, присталъ къ противоположному берегу пруда, около котораго пролегала большая дорога.
— Время такъ хорошо, что еще рано возвращаться домой, пойдемъ, погуляемъ немного, мы вернемся прежде, нежели успютъ замтить, что тебя нтъ въ саду.
Говоря это, онъ привязалъ лодку къ столбу, взялъ на руки трепещущую Нелиду, легко ее приподнялъ, перешелъ черезъ дороіу, громко распвая какъ-будто для того, чтобъ привлечь вниманіе и показать, что онъ ничего не боится, перепрыгнулъ черезъ ровъ, перелзъ черезъ загородку и поставилъ свою милую ношу на краю луга, заросшаго цвтущимъ клеверомъ.
Робкая двочка, осмленная ршительнымъ тономъ Германа, обольщенная видомъ неизмримаго горизонта, разстилавшагося нередь нею, возбуждаемая вольнымъ втромъ, впервые дувшимъ ей въ лицо, отъ всей души и изъ всхъ силъ принялась бгать по полямъ, то оступаясь въ неровныхъ бороздахъ, то цпляясь за втви длинными лентами своего мусселиноваго платья. Эти неудачи сопровождались громкимъ хохотомъ, нтъ веселости, которая была бы откровенне перваго возстанія противъ первыхъ препятствій.
Долго бгавъ, прыгавъ, блуждавъ по живымъ изгородямъ, по мшистой опушк лса, по трав луговъ, весело наступая на мяту и фіалки, то собирая, то бросая цвтки маргаритокъ, барвинокъ, наперстиковъ, дти очутились около фруктоваго сада, насаженнаго на южномъ скат холма и огороженнаго высокимъ палиссадомъ.
— О, какія прекрасныя вишни! вскричала Нелида, бросая жадный взглядъ на ягоды, рдвшія на дерев, которое стояло недалеко отъ дороги, но до котораго, какъ ей казалось, нельзя было достигнуть.
— Хочешь ихъ? спросилъ Германъ, привычнымъ глазомъ успвшій уже отьискагь мсто, гд колья были не такъ плотно вставлены. Посл многихъ несчастныхъ попытокъ, ободравъ себ до крови руки и колни, онъ усплъ пролзть въ садъ. Въ одно мгновеніе взобрался онъ на вишню, сломилъ осыпанную ягодами втку, и перепрыгнулъ черезъ заборъ.— Уйдемъ, вскричалъ Германъ, хватая за руку оробвшую Нелиду: — дядя Жиро меня видлъ, этотъ старый брюзга побжитъ за нами. И, кинувшись съ быстротою серны, испуганной стаей гончихъ, онъ увлекъ за собою двочку, меньше чмъ въ десять мипугъ, не оглядываясь даже, нтъ ли за нимъ погоня, добжалъ до берега, толкнулъ Пелиду въ лодку, самъ прыгнулъ за нею, сильнымъ ударомъ ноги оттолкнулъ челнокъ далеко отъ берега, налегъ на весла и вскор былъ уже въ значительномъ разстояніи отъ берега, посреди тростниковъ и водяныхъ лилій. Лишь тутъ дти ршились посмотрть назадъ. Дядя Жиро только-что подходилъ къ берегу, запыхавшись, раскраснвшись, съ лицомъ облитымъ потомъ. Грубымъ голосомъ, сжимая кулаки, посылалъ онъ угрозы и ругательства наглому злодю, осмлившемуся въ его же глазахъ красть его лучшія вишни. Нелида заплакала.— шь свои вишни! сказалъ ей Германъ повелительнымъ голосомъ, которому она невольно подчинилась, уронивъ слезинку на полузрлую ягоду.
— Напрасно я желала этихъ вишенъ, тихо сказала она:— воровать дурно.
— Теперь ты станешь читать мн проповдь? шь вишни и не плачь, а то дядя Жиро подумаетъ, что мы его боимся.
Успокоившись безполезными криками и видя, что маленькій негодяй не обращаетъ на нихъ никакого вниманія, дядя Жиро ушелъ съ берега, клянясь, что будетъ жаловаться полевому стражу. Перепуганная Нелида возвратилась въ замокъ, гд ее строго побранили за плохое состояніе ея туалета. Мать Германа, г-жа Ренье, жившая въ небольшомъ домик въ деревн, успокоила сварливаго сосда небольшимъ количествомъ денегъ и множествомъ ласковыхъ словъ. Что жъ касается до Германа, то, вмсто всякаго извиненія, отъ него могли добиться только слдующихъ словъ, сказанныхъ гордо и презрительно: ‘Он вовсе не были такъ хороши эти вишни! къ-тому же, я нарвалъ ихъ не для себя.’

I.

Прошло четыре года. Нелида поступила въ монастырь Аннонсіады, чтобъ приготовиться тамъ къ первому причащенію, которое отлагали годъ отъ года, опасаясь за ея постоянно-слабое здоровье. Она должна была остаться въ пансіон, которымъ управляли монахини Аннонсіады, до восьмнадцати лтъ, въ эти лта заране ршено было выдать се замужъ. Виконтесса Геспель была совершенно порабощена принятыми въ свт понятіями. Въ брак видла она устройство, дававшее женщин положеніе въ обществ, женитьба, въ ея глазахъ, была сдлкою боле или мене выгодною, шансы которой слдовало разсчитать съ перомъ въ рук, въ контор нотаріуса. Основательно предполагая, что двица Тьлле, наслдница значительнаго состоянія, сдлается предметовъ поклоненій со стороны выгоднйшихъ жениховъ, лишь-только объявится о намреніи выдать ее замужъ, она заключила, что ей можно избавить себя на нсколько зимъ отъ обязанности вывозить ее на балы, куда она еще съ большимъ удовольствіемъ здила на собственный свой счетъ. Нелида не знала ея намреній, но еслибъ и знала, они не произвели бы на нее никакого дйствія: она была отъ природы кротка и покорна, привыкла инстинктивно уважать ттку и еще ни разу не отдавала себ отчета ни въ мнніяхъ своихъ, ни въ желаніяхъ. Она вступила въ монастырь безъ отвращенія и вскор, не смя сама въ томъ сознаться, почувствовала себя счастливе, нежели въ дом своей ттки.
Въ образ жизни религіозныхъ общинъ есть какая-то прелесть, влекущая и обольщающая людей съ живымъ воображеніемъ. Эти различныя существованія, слитыя въ одно, этотъ невидимый уставъ, которому все подчиняется, безмолвіе на всхъ устахъ, покорность, это безмолвіе воли во всхъ сердцахъ, молодыя женщины, покрытыя трауромъ, сладостными голосами поющія погребальныя псни, мощные звуки органа, гудящіе подъ робкими руками, религіозныя строгости, прикрытыя трогательной граціей, какое-то невыразимое смшеніе веселья и печали, смиренія и восторженности, видное на лицахъ меланхолически-кроткихъ, — все это плняетъ потрясенныя чувства и невольно овладваетъ сердцемъ. Нелида боле, нежели всякая другая женщина, должна была съ восхищеніемъ подойдти къ этому источнику чистой поэзіи монастырской жизни. Она была одарена нжной организаціей, душа ея была полна вры и расположена къ мистическимъ мечтаніямъ. Нкогда, въ прекрасный солнечный день, робкое дитя, блое, какъ водяная линія, и гибкое, какъ тростникъ, росшій въ пруд виконтессы Геспель, болтливая бунтовщица, бгавшая безъ стыда и застнчивости съ мальчикомъ по полямъ, она теперь стала тихой и серьзной двицей не совсмъ-обыкновенной красоты: но весеннія розы не развернулись на ея щекахъ, задумчивыя уста ея не полурастворились доврчивой улыбкой юности, походка ея медленна, въ голос дрожатъ слезы, изъ-подъ вкъ, тихо подымающихся, смотрятъ томные взоры, кажется, полные предчувствія и умоляющіе судьбу о помилованіи, можно сказать, что все въ ней было предвстіемъ страданія.
Угадавъ, съ проницательностью женщины и монахини, сколько нжной воспріичивости таилось въ кроткомъ созданіи, которое ей было вврено, начальница монастыря приняла ее подъ свое особенное попеченіе, и вмсто того, чтобъ помстить въ дортуарахъ, приказала приготовить для нея особую келлью рядомъ съ своею, келлью эту, по ея приказанію, убрали съ особеннымъ стараніемъ. Кровать краснаго дерева была закрыта кисейными занавсками, небольшой коверъ, правда, очень-тонкій и узкій, изъ опасенія соблазна для прочихъ сестеръ, непривычныхъ къ подобной роскоши, былъ постланъ около кровати, чтобъ молодая двушка могла становиться на него утромъ и вечеромъ, не касаясь холодной плиты, въ изголовье начальница сама повсила распятіе драгоцнной работы, насупротивъ его голая стна украсилась гравюрою Пречистой Двы, съ древняго мастера, и — вещь неслыханная въ строгой монастырской жизни,— настоятельница велла принести изъ сада и повсить надъ образомъ дв втки благо вереска, приказавъ перемнять ихъ, лишь-только оы завянутъ. Туалетъ съ зеркаломъ и два стула изъ фиговаго дерева дополняли убранство келльи, единственное окно ея отворялось въ рощу изъ цвтущихъ липъ, откуда летли сладостные ароматы.
Настоятельница приходила сюда почти каждый день, по окончаніи вечерней службы, садилась на постель къ Нелид, уже ложившейся спать, и разговаривала съ нею то о приближавшемся причащеніи, то объ опасностяхъ свта, гд будетъ жить она, то, наконецъ, о книгахъ, которыя она читала, и которыхъ символы и тайный смыслъ она объясняла ей съ рдкой возвышенностью мысли и съ необыкновеннымъ даромъ убжденія и краснорчія. Съ каждымъ днемъ настоятельниц больше и больше правилась ея пансіонерка, которая, съ своей стороны, страстно къ ней привязалась. Мать-Елизавета, такъ ее звали, имла въ свт знаменитое имя и подъ смиренной шерстяной рясой еще легко было увидть въ ней привычку къ тому невольному нравственному вліянію, которое даютъ женщинамъ высокое рожденіе и красота. Впрочемъ, она не была красива, хотя ей было едва тридцать лтъ, она страдала. Овалъ лица ея былъ бы совершенно-правиленъ, еслибъ печаль не вдавила щекъ ея, прямой и правильный носъ, тонкія очертанія поблднвшихъ губъ, напоминали въ ней благороднйшія произведенія ваянія, но ея черные, пламенные и сухіе глаза впали, и лобъ былъ исчерченъ морщинами, странно сжимавшимися при малйшемъ пасмурномъ движеніи ея черныхъ бровей, все въ ней носило слды страшной борьбы страстей, скоре подавленныхъ, нежели погасшихъ. Еслибъ вы видли, какъ она шла на хоры, высокая и нсколько сгорбленная подъ длиннымъ чернымъ покрываломъ, съ серебрянымъ крестомъ, блиставшимъ на груди ея, душею вашею овладло бы чувство, полное уваженія, изумленія, любопытства и страха, въ ней была какая-то тайная сила, въ одно и то же время привлекавшая и отталкивавшая, казалось, она таила въ себ великое призваніе, подавленное судьбою.
Однажды вечеромъ, обойдя позже обыновеннаго дортуары, она замтила огонь въ комнат Нелиды. Раздраженная такимъ ослушаніемъ и злоупотребленіемъ ея снисходительности, начальница быстро вошла къ Нелид, чтобъ сдлать ей на этотъ разъ строгій выговоръ за нарушеніе приказанія, которымъ запрещалось сидть доле положеннаго часа, но гнвъ ея утихъ при неожиданномъ зрлищ. Нелида въ шлафрок стояла на колняхъ передъ распятіемъ, съ сложенными на груди руками, поднявъ глаза къ небу и обливаясь слезами.
— Что съ тобою? вскричала мать-Елизавета въ безпокойств:— о чемъ ты плачешь? Нтъ ли у тебя какого-нибудь горя? Не скрыла ли ты чего-нибудь отъ меня?
— Ничего, матушка, отвчала молодая двушка, вставая и подходя къ ней съ потупленными глазами.
— Но эти слезы, эти молитвы такъ поздно ночью?
— Мн грустно, матушка, продолжала она:— мн очень-грустно.
— Зачмъ же ты не сказала мн этого прежде? Зачмъ не открыла мн своей печали?
Настоятельница сла около ея постели. Нелида помстилась у ней въ ногахъ, и, взявъ ея руку, приложила къ ней горячія губы.
— Разв ты грустишь о томъ, что живешь здсь? продолжала мать-Елизавета, видя, что молодая двушка молчитъ.
— Можете ли вы это думать? Напротивъ, я только того и опасаюсь, что меня возьмутъ отсюда слишкомъ-рано. Свтъ страшитъ меня, при мысли о томъ, что мн должно будетъ вступить въ него, я чувствую какое-то непонятное безпокойство, мн кажется, что я непремнно оскорблю въ немъ Бога и погублю свою душу. Мн безпрерывно слышится внутренній голосъ, который говоритъ, что я должна умереть… умереть или… но я не смю продолжать…
— Говори, дитя мое, сказала настоятельница, сжимая руку Нелиды своей исхудавшей рукою.
— Или, матушка, я должна никогда не разставаться съ вами, никогда не видть свта, постричься…
— Избави тебя Богъ отъ этого! воскричала настоятельница дрожащимъ голосомъ.
Нелида посмотрла на нее съ удивленіемъ.
— Такъ вы думаете, что я недостойна…
— Дитя, продолжала мать-Елизавета, не давая ей времени окончить фразу:— ты не знаешь, что такое жизнь монахини! И она развернула передъ молодой двушкой, жадно ловившей слова ея, столь-грустную, безотрадную, патетическую, глубоко-врную картину монастырской жизни, ея однообразія, докучливости, ея неизбжныхъ мелочей, что молодая двушка затрепетала, и у ней вырвался вопросъ самый естественный, о которомъ, безъ сомннія, настоятельница не подумала:— такъ вы очень-несчастны, матушка?
Мать-Елизавета дрожала всмъ тломъ.
— Я такова, какъ угодно Богу, отвчала она, быстро вставая: — что до этого! Но, дитя мое, глупо съ моей стороны мшать теб спать, воображеніе твое воспламеняется, тло слабетъ, ты бредишь. Завтра теб надобно будетъ повидаться съ отцомъ Эмери и покориться больше прежняго его совтамъ. Это человкъ мудрый и благоразумный, онъ скорй меня можетъ дать теб полезной совтъ и возвратить миръ въ твою встревоженную душу.
Сказавъ это, мать-Елизавета отправилась къ двери, сдлавъ знакъ Нелид, чтобъ она за ней не слдовала.
Ни та, ни другая не могли заснуть ни на минуту въ-продолженіе ночи.

II.

Въ пять часовъ утра настоятельница ждала отца Эмери въ сакристіи. Это была очень-низкая комната, боле-длинная, нежели широкая, и сырая въ самое жаркое время лта, потому-что находилась ниже поверхности земли. Высокое и узкое окно разливало по ней сквозь оранжевыя стекла свои странный и неправильный свтъ, противъ окна, на черномъ сукн, вставленномъ въ раму буковаго дерева, висло распятіе изъ пожелтвшей отъ времени кости, два огромные сундука изъ стараго дерева, источеннаго червями, занимали оба боковые простнка, въ одномъ хранились церковныя принадлежности: покровы, канделябры, сосуды, различныя украшенія: въ другомъ помщалась ризница. Открытая исповдальня, состоявшая изъ еловой доски, въ которую вставлена ршетка, предназначенная для исповди постороннихъ, привлекаемыхъ въ монастырь славою отца Эмери. Налой святаго отца, кресло и нсколько шитыхъ стульевъ довершали убранство этой грустной комнаты. Настоятельница, искрестивъ ее нсколько разъ во всхъ направленіяхъ, наконецъ сла въ кресла. Она казалась въ большомъ безпокойств, и время-отъ-времени взглядывала на вншнюю дверь, которая не отворялась. Всю ночь она думала о Нелид, она упрекала себя въ томъ, что отсовтовала ей постричься. Это стремленіе, которое, казалось, чувствовала въ себ молодая двушка и котораго опрометчивость она выказала ей съ такою горячностью, представлялось ей теперь совершенно въ другомъ свт. Эгоистическія мысли не предстаютъ благороднымъ душамъ прямо: он идутъ далекими обходами, и чтобъ обмануть ихъ, убираютъ себя тысячью ложныхъ предлоговъ. Точно такъ первымъ движеніемъ матери-Елизаветы было подавить всми силами восторженность Нелиды, поразмысливъ, она почувствовала въ сердц сильное желаніе сохранить возл себя любимую ею двушку. Мысль, что въ ея безплодной жизни будетъ при ней существо прелестное и чувствительное, что она можетъ, наконецъ, кому-нибудь ввриться, кому-нибудь сообщать свои мысли, производила въ ней внутреннее содроганіе, котораго она не могла превозмочь. Ей такъ надола ея странная власть! ей такъ надоло повелвать стадомъ женщинъ, изъ которыхъ многія перемнили пяльцы на четки, романсъ на псаломъ, даже не замтивъ въ томъ никакой разницы, а у другихъ всей дятельности души доставало въ обрзъ на столько, чтобъ сять въ монастыр мелкія страсти, пустыя интриги и ссоры! Она задыхалась отъ принужденнаго безмолвія, подъ которымъ таились ея энергическія мысли. Мать-Елизавета принадлежала къ числу женщинъ, которыя править государствомъ не сочли бы слишкомъ-тяжелымъ для себя бременемъ. Способности ея были созданы для длъ, характеръ для власти. Вдали отъ того и другаго, несчастная женщина была принуждена то спорить о времени постриженія блицы, то назначать порядокъ религіозной процессіи по монастырскому саду, или длать выговоры молодымъ монахинямъ за разговоры въ церкви. Потому-то она жадно кинулась на встрчу надежд, внезапно-мелькнувшей на ея горизонт, и чтобъ извинить свой поступокъ въ собственныхъ глазахъ (надменнымъ людямъ, никогда нершающимся оправдываться передъ другими, всегда нужно заставить молчать своего внутренняго судью), она говорила самой себ, что бываютъ же примры истиннаго призванія, что Нелида по природ своей, кажется, предназначена сильно страдать въ мір, что у ней не будетъ довольно силы, чтобъ превозмочь груды и волненія дйствительной жизни и что однообразіе монастыря мене противорчитъ наклонностямъ ея мечтательной души, нежели разнообразныя и пустыя удовольствія нашего вка.
Пока она разсуждала такимъ образомъ, какъ обыкновенно случается, боле и боле укрпляясь въ эгоизм своей тайной мысли, дверь тихо отворилась, и отецъ-Эмери вошелъ въ сакристію.
— Вы опоздали, батюшка, сказала ему настоятельница, едва привставая съ креселъ.
— Теперь половина шестаго, сестра, а я служу обдню только въ шесть, отвчалъ онъ, вынимая часы.
Мать-Елизавета замолчала, въ нетерпніи, время показалось ей слишкомъ-долгимъ, между-тмъ, какъ отецъ-Эмери былъ аккуратенъ, какъ маятникъ.
— Нтъ ли чего новаго въ монастыр? продолжалъ онъ, скидая верхнюю шелковую рясу чернаго цвта, которую онъ бережно повсилъ на спинку стула, и отворилъ ризницу, чтобъ достать себ стихарь.
— Въ монастыр ничего, но у насъ въ пансіон есть воспитанница, которая хочетъ посвятить себя Богу…
— Которая? прервалъ отецъ-Эмери, поднимая на нее свои срые, проницательные глаза.
— Двица Тьлле.
— Нелида Тьлле? Это невозможно.
— Призваніе ея мн кажется истиннымъ, сказала игуменья, смягчая голосъ, который становился, когда она хотла, до того вкрадчивымъ, что въ прежнее время, вроятно, никто не могъ ему противиться:— Нелида двушка разсудительная, гораздо-выше своихъ лтъ по уму и такой прямоты душевной, что нельзя сомнваться въ чистот ея желанія.
— Я не говорю, что она не чувствуетъ призванія, я говорю, что мы не должны допускать ее до этого, продолжалъ священникъ боле-сухимъ тономъ.
— Но, отецъ мой, сказала мать-Елизавета, мало-по-малу разгорячаясь: — вы не думаете о томъ, какое это будетъ драгоцнное пріобртеніе для церкви, въ-особенности для нашего ордена…
— Мы длаемъ слишкомъ-много этихъ пріобртеній, отвчалъ священникъ, надвъ между-тмъ свой стихарь и отмчая прологъ и эктенію въ служебник, вы знаете, что наши враги обвиняютъ насъ въ томъ, будто мы обманомъ склоняемъ ко вступленію въ иночество, говорятъ, что мы привлекаемъ къ себ богатыхъ наслдницъ, что мы ловимъ ихъ, я, кажется, слышу еще, что толковали въ то время, какъ вы приняли постриженіе. Нтъ, у двицы Тьлле большое состояніе, вс знаютъ, что вы обращались съ ней особенно-внимательно, этого довольно, чтобъ породить клевету, все это раздражаетъ противъ насъ, мы живемъ въ тяжелыя времена, надобно оставить двицу Тьлле въ мір: тамъ она будетъ намъ гораздо-полезне, чмъ здсь.
— Но, прервала его игуменья, блдня отъ злости, такъ мало ожидала она встртить противорчіе:— если мы ее отвергнемъ, она пострижется въ другомъ мст, она сдлается августинкою, кармелиткою, Богъ-знаетъ чмъ еще…
— Это невроятно, впрочемъ, что мн до этого за дло? повторяю вамъ: нехорошо будетъ, если она у насъ пострижется.
— Но, отецъ мой, сказала игуменья, возвышая голосъ и будучи не въ силахъ боле удерживаться:— мн кажется, дло не въ томъ, угодно ли это вамъ, по угодно ли Богу.
Отецъ-Эмери поднялъ глаза, опущенные въ книгу, и окинулъ настоятельницу долгимъ взглядомъ, въ которомъ виднлось какое-то презрительное состраданіе.
— Васъ увлекаетъ, сударыня, рвеніе къ дому Господа, сказалъ онъ наконецъ съ нкоторой ироніею.— Берегитесь, у васъ сильныя страсти, вы еще слишкомъ-мало привыкли уважать чужія мннія.
— Я не привыкла признавать воли выше воли Божіей, отвчала игуменья вн себя.
— Вамъ все еще кажется, что вы въ дом господина герцога, вашего батюшки, продолжалъ священникъ, по-видимому неслыхавшій возраженія:— что вы окружены многочисленными рабами…
— Ради Бога, вскричала игуменья, выпрямляясь какъ эхидна, на которую наступили: — не смйтесь надо мною, не доводите меня вчно до крайности, вы не знаете, на что я способна.
Отецъ-Эмери посмотрлъ на нее съ убійственнымъ хладнокровіемъ.
— Вамъ нужно спокойствіе, сестра моя, продолжалъ онъ боле-кроткимъ голосомъ:— вы, кажется, дурно провели ночь. Пришлите ко мн эту двочку посл обдни и потрудитесь сказать, чтобъ благовстили, скоро шесть часовъ.
Мать-Елизавета вышла молча, кинувъ на священника взоръ, горвшій ненавистью.

III.

Отецъ-Эмери былъ столько проницателенъ, что тотчасъ понялъ изъ словъ Нелиды, что ея безпокойство, задумчивость и мнимое желаніе посвятить себя Богу происходятъ отъ смутнаго пробужденія юности въ двственной натур, отъ неопредленной потребности любви, искавшей себ предмета, и отъ какой-то умственной жажды, которая, можетъ-быть, не была утоляема сколько слдовало. Онъ ускорилъ время первой ея исповди, справедливо полагая, что это божественное успокоеніе души утишитъ по-крайней-мр на время безпокойство чувствъ, а выиграть время значило для него все выиграть. Онъ полагалъ, что если однажды двица Тьлле воротится въ родительскій домъ, то ни онъ, ни его орденъ не могутъ больше отвчать за нее: тогда имъ нельзя будетъ приписывать крайностей, въ которыя Нелида могла быть неизбжно увлечена своимъ романтическимъ воображеніемъ. Онъ потребовалъ, чтобъ она больше прежняго принимала участіе въ общей жизни пансіонерокъ. Всегда покорная и, сверхъ-того, лишась съ нкотораго времени бесдъ настоятельницы, неприходившей больше въ ея келлью, двица Тьлле перестала пользоваться предоставленными ей привилегіями и подчинилась общимъ правиламъ.
Однажды утромъ, посл окончанія уроковъ, замедливъ немного въ класс, она собиралась идти въ садъ къ другимъ воспитанницамъ и оттискивала глазами мсто, гд собрались ея подруги, какъ вдругъ слухъ ея пораженъ былъ громкимъ смхомъ, посреди котораго, показалось ей, слышался жалобный голосъ. Любопытствуя узнать причину такой шумной, веселости, она подошла къ длинной алле, перерзанной на двое купою липъ, и въ конц ея увидла, сцену, привлекшую все ея вниманіе. Посреди двицъ, одтыхъ въ черныя форменныя платья, была привязана къ дереву молодая двушка, увшанная разноцвтными тряпками. Необыкновенное убранство и странныя движенія бдной мученицы, ея жалобные крики производили въ подругахъ ея выраженія удовольствія, ежеминутно возобновлявшіяся. Еще не понимая, въ чемъ состоитъ эта жестокая забава, но видя издали живыя движенія воспитанницъ и ихъ прыганье вокругъ дерева, Нелида спросила у одной двочки, бжавшей мимо ея:
— Что это значитъ?
— Тсс! отвчала она, остановившись на минуту: — не измни намъ, надзирательницу позвали въ пріемную, на ея мсто никто не пришелъ, и мы пользуемся этимъ случаемъ, чтобъ повеселиться чудеснымъ образомъ. Я бгу въ гардеробъ еще за нсколькими платьями, мы одли Клодину царицею Сабою, она плачетъ, воетъ — прелесть! она никогда не бывала такъ смшна, сперва она хотла вырваться, но у ней не достало силы и мы крпко привязали ее къ большой лип, теперь мы подносимъ ей букеты чертополоха и поемъ ей въ честь гимны.— И пансіонерка, уходя, запла: ‘Мистическій бекасъ, круглый пряникъ, царица дураковъ…’
Возмущенная такимъ кощунствомъ и полная состраданія къ несчастной жертв этихъ злыхъ дтей, Нелида ускорила шаги и вскор подошла къ веселой толп, которая внезапно замолкла при ея приближеніи. Въ пансіон питали какое-то невольное уваженіе къ двиц Тьлле.
— Право, mesdemoiselles, сказала она, обращаясь къ онмвшимъ плясуньямъ: — вы избрали себ занятіе, которое вовсе не длаетъ вамъ чести.
Никто не отвчалъ ни слова, это забавлялись взрослыя, пятнадцати и шестнадцатилтнія двушки. Нелида подошла къ несчастной Клодин, не безъ труда распутала веревки, которыми она была привязана, оборвала покрывавшіе ее лоскутья, и, взявъ ее подъ руку, увела съ собою, объявивъ, что если ещ разъ случится что-нибудь подобное, то хотя ей очень-непріято быть доносчицею, но она разскажетъ обо всемъ настоятельниц и отцу-Эмери. Всеобщее молчаніе было единственнымъ отвтомъ пансіонерокъ.
Когда он немного удалились, двушка, избавленная Нелидою отъ этого жестокаго посмшища, вдругъ остановилась, кинулась ей въ ноги, обняла ея колни и залилась слезами. Кледина де-Монклеръ, съ самаго своего вступленія въ монастырь, была любимою игрушкою воспитанницъ. Это было кроткое дитя, почти тупое. Десяти лтъ отъ роду, у ней было воспаленіе въ мозгу, отъ котораго ее вылечили только самыми сильными средствами, но съ того времени она осталась въ состояніи тупоумія, изъ котораго еще ничто не могло ее вывести. Родители отдали ее въ монастырь, ожидая, что перемна мста и вліяніе общества сверстницъ будутъ имть благопріятное дйствіе на ея умственныя способности, но болзнь ея только увеличилась, сдлавшись предметомъ злыхъ шутокъ подругъ, находившихъ удовольствіе въ томъ, чтобъ увеличивать смятеніе ея бднаго разсудка, запуганная, забитая, она съ каждымъ днемъ становилась мене и мене способною мыслить, и послдній лучъ смысла вскор погасъ бы въ ней, еслибъ, какъ мы видли, Нелида не освободила ея отъ преслдованій и не объявила себя ея покровительницею.
Трудно описать восторги Клодины и странныя изъявленія ея признательности. Чмъ тупе былъ ея разумъ, тмъ, казалось, было способне къ преданности сердце. Она привязалась къ Нелид какъ врная собака, она слдовала за нею всюду, не спускала съ нея глазъ, подсматривала ея малйшія движенія и гордилась тмъ, что услуживала ей какъ рабыня. Однажды, во время процессіи святыхъ тайнъ, замтивъ, что подъ ноги священника кидали розы, она вообразила, что въ этомъ состоитъ самое большое доказательство уваженія къ тмъ, кого мы любимъ, и съ этого времени Нелида не длала шагу по саду, чтобъ Клодина, вооружаясь огромнымъ букетомъ, который ежедневно присылали ей родители, всячески старавшіеся угодить ей, не кидала подъ ноги своей благодтельницы жасминовъ, туберозъ, анютиныхъ глазокъ, лучшихъ цвтовъ, какіе только можно было достать въ то время года, и приходила въ восторгъ отъ удовольствія, если Нелида невольно улыбалась.
Мало-по-малу, разговаривая съ Клодиною, какъ-будто та могла во всемъ понимать ее, двица Тьлле замтила, что бдный, потерянный разсудокъ ея какъ-будто останавливается и старается узнать самого-себя. Клодина всегда обнаруживала сильную наклонность къ музык. Голосъ ея былъ вренъ и свжъ, не могши запомнить ничего другаго, она удерживала въ памяти и пла съ поразительною врностію аріи, которыя слышала всего одинъ разъ. Нелида дала себ слово проложить для этого слабаго разсудка нечувствительные спуски, цвтущія дороги, гд бы мысль ея не встрчала препятствій, она увеличила число музыкальныхъ уроковъ, постаралась помстить Клодину въ хоръ церковныхъ пвчихъ и съ намреніемъ льстила ея самолюбію преувеличенными похвалами. Въ какихъ-нибудь шесть мсяцевъ Нелида достигла изумительныхъ успховъ и уже надялась совершенно возвратить разсудокъ своей бдной простячк, какъ настало время, когда она должна была отказаться отъ этого добраго дла, покинуть монастырь и войдти въ жизнь неизвстную, страшную, гд ей самой такъ нужны были путеводитель и подпора.

IV.

Небо было сро, воздухъ душенъ. Уже прошло восемь дней, какъ двица Тьлле распрощалась съ своими подругами: слдуя монастырскому обычаю, она заперлась въ своей комнат и не видалась ни съ кмъ, кром отца-Эмери. Виконтесса Геспель не назначила дня, въ который она должна была пріхать за своей племянницей, но знали, что она будетъ скоро. Свъ на окно своей келльи, Нелида задумчиво бродила глазами то по недвижной масс липъ, листья которыхъ, подавленные душной атмосферой, предшествующей бур, были опущены къ земл, то по собиравшимся на неб тучамъ, то останавливала ихъ на Клодин, ходившей взадъ и впередъ по алле, усаженной цвтущими розами, съ тетрадкой въ рукахъ, и громко повторявшей стихи, которые она старалась выучить къ экзамену. Проходя подъ окномъ Нелиды, она всякій разъ останавливалась, грустно глядла на нее и посылала ей поцалуй. Двица Тьлле улыбалась и снова впадала въ задумчивость. Вдругъ она затрепетала, услышавъ стукъ кареты по мостовой монастырскаго двора и ударъ упадшей подножки. Она была уврена, что пріхала виконтесса. Въ-самомъ-дл, спустя дв минуты, ей сказали, что настоятельница ожидаетъ ее въ большой пріемной. Нелида машинально взяла шляпку и шаль, спустилась съ лстницы и, едва держась на погахъ, пошла по корридорамъ, глаза ея были полны слезъ, ей едва не сдлалось дурно, когда провожавшая ее монахиня отворила дверь въ пріемную, и она увидла передъ собой ттку и мать-Елизавету. Виконтесса подошла обнять ее, но настоятельница стала между ними, взяла Нелиду за руку и съ выраженіемъ власти подвела трепетавшую двушку къ подножію распятія, освящавшаго даже эту свтскую комнату, тутъ, ставъ рядомъ съ ней на колни, она сказала твердымъ, но глубоко-измнившимся голосомъ: — Помолимся, помолимся вмст, можетъ-быть, въ послдній разъ, попросимъ у Бога, дитя мое, чтобъ, покинувъ это святое убжище, ты не перестала чтить его закона и быть врною его божественной любви. Ты вступаешь въ свтъ, гд часто оскорбляютъ и того и другую. Дай Богъ, чтобъ ты всегда осталась тмъ, что ты теперь, Нелида: существомъ чистымъ, наполненнымъ небесными помыслами. Прійми, въ эту слишкомъ-грустную для меня минуту, собравъ вс силы души твоей, благословеніе Господа, которое я призываю на тебя и на твою будущую жизнь.
Игуменья встала, потомъ усталымъ движеніемъ, въ которомъ было какое-то грустное величіе, простерла свою дрожавшую руку надъ Нелидой, утопавшей въ слезахъ, и благословила ее во имя Отца и Сына и Святаго Духа….
— Право, говорила виконтесса, кидаясь въ модную карету, ожидавшую ее у крыльца:— эти монахини странныя женщины. Какъ-будто ты будешь жить между безбожниками! Благодаря Бога, нтъ: я считаю себя такой же доброй христіанкой и желала бы знать, кто аккуратне меня здитъ въ церковь.
Нелида была задумчива. Карета остановилась у вншнихъ, ршотчатыхъ воротъ, медленно поворачивавшихся на петляхъ. Вточка благо вереска, только-что сорванная, упала на подушки. ‘Клодина!’ вскричала Нелида, кидаясь къ дверцамъ. Въ эту минуту, нетерпливыя лошади бросились вонъ изъ воротъ и понеслись по дорог къ отели Геспель.
— Д, дитя мое, сказала виконтесса, незамтившая происходившаго, такъ внимательно смотрла она, какъ ея лошади играли подъ рукой кучера:— это очень-хорошо, очень было прилично съ твоей стороны показать настоятельниц сколько-нибудь грусти при разставань съ нею, но теперь теб можно быть веселе. Я приказала приготовить теб восхитительную комнату, у тебя будетъ горничная для тебя одной, у меня ждутъ швеи, чтобъ снять съ тебя мрку и приготовить теб какъ-можно-скоре полное приданое, потому-что я съ нетерпніемъ ожидаю, когда ты скинешь это черное платье. Черезъ недлю, я повезу тебя на балъ къ жен австрійскаго посланника. Развеселись же, мой другъ, для тебя начинаются прекрасные годы.
Викоптесса Геспель, какъ вс ограниченные люди, была убждена, что все, ее занимавшее, имло интересъ и для другихъ и никогда не замчала невниманія своихъ слушателей, на этотъ разъ также она не видала, чего почти нельзя было не видать, что двица Тьлле, въ глубокой печали, едва слышала звуки словъ ея, и ршительно была не въ состояніи сказать, что они значили. Карета остановилась у подъзда отели Геспель. Лакеи въ парадныхъ ливреяхъ собрались, чтобъ принять свою молодую госпожу, виконтесса и Нелида прошли сквозь эту многочисленную шеренгу, поднялись по лстниц, устланной ковромъ и уставленной кустарниками, и г-жа Геспель, спшившая насладиться изумленіемъ своей племянницы, ввела ее въ назначенную ей комнату. Эта комната образовала восьміугольникъ, обтянутый прозрачнымъ газомъ, который подложенъ былъ матеріею розоваго цвта и перехваченъ жолудями, кистями, галунами и другими украшеніями боле нежели спорнаго достоинства въ-отношеніи къ вкусу. Огромное трюмо, обремененное позолотой, занимало главную панель. Диванъ и кресла изъ благо атласа, усыпаннаго выпуклыми букетами розъ, показались виконтесс такою удивительной прелестью, которая должна была очаровать взоры. Горностаевый мхъ, кинутый около розовой постели, этажерки, уставленныя фарфоромъ, кристаллами и другими игрушками всякаго рода, окончательно придавали этой комнат что-то кокетливое и натянутое, немогшее понравиться серьзной Нелид.
Всегда, хотя часто и безъ нашего вдома, установляется какое-то отношеніе между вншними предметами и самымъ внутреннимъ существомъ нашимъ. Линія, форма, цвтъ, звукъ, запахъ, свтъ и тнь — это ноты таинственной гармоніи, дйствующей на душу, то успокоивающіе ее и доставляющіе ей удовольстіе, когда эта гармонія сходится, какъ врный аккомпаньеманъ съ внутренней мелодіей нашихъ чувствъ и мыслей, то тревожащіе ее и раздражающіе, когда происходитъ разногласіе и борьба между той и другою. Нелида была весьма-непріятно поражена всей этой неумстной роскошью, но, видя наивную радость ттки и ея нжную заботливость, она старалась быть ей признательною и пробормотала нсколько выраженій благодарности, которыхъ неловкость была отнесена виконтессой къ чрезмрному удивленію, весьма-понятному въ монастырк.
Конецъ этого дня и нсколько слдующихъ были употреблены на поздки въ магазины и покупки бархата, лентъ, кружевъ. Г-жа Геспель регулярно каждое утро здила по моднымъ лавкамъ даже безъ намренія что-либо купить тамъ, она любила разговаривать съ магазинщицами, оказывавшими ей уваженіе, которое льстило ея самолюбію, и если ей случалось встртить въ магазин кого-нибудь изъ своихъ пріятельницъ, то взаимные совты, замчанія о форм мантильи, разборы шляпки, виднной наканун на какой нибудь иностранк, до того оживляли разговоръ, что он часто забывали даже объ обд. Въ этихъ-то встрчахъ, посреди развернутыхъ матерій, примрявшихся головныхъ уборовъ и оглушающей болтовни магазинщицъ, Нелида познакомилась съ дамами Сен-Жерменскаго-Предмстья, и получила первое и неизгладимое впечатлніе того свта, въ которомъ ей предназначено было жить. Насталъ день бала. Не смотря на неудовольствіе ттки и настойчивость модистокъ, двица Тьлле одлась съ строгою простотою. Волосы ея, вопреки мод, требовавшей, чтобъ они были курчавы и завиты, лежали гладкими прядями на лбу. Она упорно отказалась оживить свои блдныя щеки небольшимъ количествомъ румянъ и не хотла обременять никакимъ ожерельемъ своей нжной шеи. Садясь въ карету, замтили, что не достаетъ букета у корсажа. Захали къ извстной цвточниц: вс корзины ея были пусты, виконтесса взбсилась и, не смотря на извиненія торговки, сваливавшей всю вину на мальчика, поступившаго наканун въ ея магазинъ, угрожала перестать покупать у ней въ магазин, когда Нелида, чтобъ успокоить ттку, искавшая во всхъ углахъ, во все продолженіе этого разговора, какихъ-нибудь цвтовъ довольно-свжихъ, чтобъ сдлать изъ нихъ кой-какой букетъ, замтила въ ведр съ водою, куда въ безпорядк брошены были негодныя растенія, прекрасный ненуфаръ, печально свсившій изъ ведра свою поблекшую головку. При этомъ вид, давно изгладившееся воспоминаніе воскресло въ ея памяти. Она вспомнила прудъ г-жи Геспель, и лодку подъ ивою, и птичье гнздо, и въ особенности заборъ, черезъ который такъ храбро перелзъ ея маленькій деревенскій пріятель. Вс эти образы, такъ неожиданно вызванные, чрезвычайно ее растрогали. Она схватила ненуфаръ, вытерла его влажный корень своимъ тонкимъ батистовымъ платкомъ, и, приколовъ его къ поясу, объявила, что она находитъ этотъ цвтокъ прелестнымъ и что не выбрала бы себ другаго изъ цлаго парника съ самыми рдкими растеніями. Капризъ былъ страненъ, но разбирать было некогда, время уходило. Виконтесса, безъ большаго ворчанья, сла въ карету, и черезъ десять минутъ вступила съ своей племянницей въ залы посольскаго дома.
Представленіе двицы де-ла-Тьлле было возвщено заране, выздъ въ свтъ такой богатой наслдницы былъ событіемъ, и когда появилась виконтесса, разряженная, разубранная, вся въ перьяхъ, блистая блилами и распухши отъ кружевъ, разговоры прекратились,— каждый замолчалъ, чтобъ лучше разглядть новоприбывшую. Восхищенная эффектомъ, который она производила, г-жа Геспель прошла нсколько залъ, улыбаясь однимъ, подавая другимъ руку, длая знаки веромъ, цпляясь всми своими украшеніями за ордена мужчинъ, сопровождаемая Нелидою, блдною и серьзною, безъ любопытства и безъ волненія смотрвшую на новое для нея зрлище блистательнаго праздника.
— Она очень-хороша, говорили многіе мужчины.
— Но безъ всякаго выраженія, замтила одна merveilleuse на исход.
— Зачмъ ттка не нарумянила ее немного? прибавила одна красная дама.
— Она издержала на себя вс румяна, отвчалъ молодой франтъ.— Разв вы не замчаете, сколько свжести и блеска пріобртаетъ виконтесса съ годами, ныншней зимою она ршительно походитъ на бенгальскую розу.
Возбуждая на пути своемъ эти и тому подобныя замчанія, виконтесса услась въ танцевальной зал. Она поспшила познакомить Нелиду съ нсколькими молодыми двушками ея лтъ, между-прочимъ, съ одной двицей Ортансою Ланженъ, которая, казалось, была царицею бала.
— Это дочь нотаріуса, тихо сказала виконтесса племянниц:— но ее все-таки везд принимаютъ, какъ-будто-бы она была какая-нибудь Дюра или ла-Тремуль,— во-первыхъ, потому-что она очнь-богата и отецъ ея оказалъ важныя услуги нкоторымъ знатнымъ фамиліямъ, во-вторыхъ, потому-что она очень-умна и какъ-нельзя-лучше понимаетъ свое положеніе. Отель ея отца въ двухъ шагахъ отъ насъ: это будетъ для тебя удобное знакомство.
Мамзель Ланженъ осыпала Нелиду учтивостями, назвала ей лучшихъ танцоровъ, описала смшныя стороны модныхъ дамъ. Нелида была восхищена ея ласковыми манерами. Подъ конецъ бала, прелестная Ортанса, восхищенная тмъ, что можетъ покровительствовать только-что вступающую въ свтъ двушку, увряла всхъ, что она коротко подружилась съ мамзель де-ла-Тьлле и будетъ видться съ ней безпрерывно.

V.

Какое странное зрлище представляетъ разсудительному созданію свтъ, то-есть та часть общества, богатая, славная, предающаяся благороднымъ забавамъ, которую признаютъ, почитаютъ вс высшимъ судилищемъ приличія, охранительницею прекрасныхъ нравовъ и чувства чести, и которая съ гордымъ пренебреженіемъ, принимая въ разсчетъ только себя, присвоиваетъ себ по преимуществу названіе свта: до того считаетъ она все находящееся вн ея недостойнымъ ея вниманія и интереса! Какое сборище непослдовательностей и аномалій! Какое странное соединеніе началъ и обыкновеній, по-видимому, несоединимыхъ! Съ какимъ удивительнымъ искусствомъ многіе поддерживаютъ это зданіе, наполненное предразсудками и обманомъ, изъ которыхъ каждый, взятый отдльно, сгнилъ и застарлъ, между-тмъ, какъ цлое представляется еще довольно твердой массой!.. Какая терпимость въ-отношеніи къ лицемрному пороку, какая строгость къ чистосердечной страсти! Какъ мало ценсоровъ находятъ въ немъ хитрое кокетство и осторожное волокитство: но какими проклятіями встртятъ любовь, если она осмлится тамъ показаться! Любовь? не бойтесь, вы тамъ ея не увидите, она оттуда изгнана какъ смшная слабость, она изгнана даже изъ самаго чистаго святилища своего, изъ сердца молодой двушки, она задавлена въ немъ до рожденія алчностью и тщеславіемъ, которыя развращаютъ вс инстинкты, до самаго естественнаго, до самаго законнаго — до желанія счастія въ супружеств.
Невозможно было, чтобъ строгій умъ Нелиды, нжная душа ея, характеръ, направленный къ прямот, не были грустно поражены всмъ, что было ложнаго въ этомъ обществ, къ которому она принадлежала. Но юность медленно отдаетъ себ отчетъ въ своихъ впечатлніяхъ, медленно выводитъ изъ нихъ заключеніе. Нужно имть рдкую силу, чтобъ вырваться изъ-подъ ига привычки. Давно установившееся мнніе весьма-естественно кажется мнніемъ, достойнымъ уваженія, и самые смлые умы начинаютъ сомнваться въ самихъ-себ, когда чувствуютъ желаніе выступить изъ круга, очерченнаго торжественными словами: ‘религія, семейство, честь’ — словами трижды-священными, но которыми свтъ умлъ прикрыть вещи мене всего достойныя почитанія и жертвы. Изумленная, недоумвающая Нелида тщетно старалась согласить все, что видла, со внутреннимъ голосомъ своей совсти. То ее привлекали вншности, столь благородныя, что он казались почти добродтелями, то ее отталкивало грубое лицемріе или возмущали правила циническаго эгоизма. Разговоры двицъ, съ которыми она познакомилась, были не боле, какъ свободный перифразъ пансіонской болтовни, а пошлыя любезности молодыхъ людей на балахъ оскорбляли ея гордую простоту, ненаходившую на нихъ отвта. Ее брала непреодолимая скука, въ тоскующее ея сердце вкрадывалось желаніе отшельнической жизни.
Однажды, вскор посл бала у австрійскаго посланника, Нелида, съ тткой, въ открытой коляск прогуливалась посл обда въ Булоньскомъ-Лсу. Виконтесса приказала хать шагомъ по большой алле, чтобъ каждому доставить возможность полюбоваться парой ея молодыхъ, борзыхъ коней, въ первый разъ запряженныхъ. Но на гулянь было очень-мало народа, погода была нершительная, воздухъ тяжелый. Госпожа Геспель сердилась, не смя того сказать, и, съ досадой углубившись въ подушки, не открывала рта. Нелида смотрла на летучіе клубы пыли и сухихъ листьевъ, гонимые втромъ, прислушивалась къ отдаленному говору Парижа, странно смшивавшемуся съ естественными звуками полей, съ пніемъ птицъ, трескомъ втвей, съ запахомъ древеснаго сока и скошенной травы, и терявшемуся подъ тихимъ небосклономъ Валеріановой-Горы. Вдругъ топотъ лошади, несшейся въ галопъ мимо коляски, возбудилъ восклицаніе виконтессы.
— Господинъ де-Керваэнсъ! вскричала она, высовываясь изъ коляски и слдуя взоромъ за всадникомъ.
— Что такое, ттенька? спросила Нелида, неслыхавшая этого имени, совершенно для нея новаго.
Госпожа Геспель хотла отвчать, когда молодой человкъ весьма-ловкій, верхомъ на прелестной арабской лошади, подъхалъ къ нимъ и, удерживая легкой и твердой рукою поводья, другою граціозно приподнялъ свою шляпу и, нсколько наклонившись, сказалъ:
— Я едва смю надяться, виконтесса, что вы меня узнате.
— Я тотчасъ называла васъ племянниц, отвчала госпожа Геспель, длая жестъ, равнявшійся рекомендаціи:— и задавала себ тотъ же вопросъ. Если я не ошибаюсь, уже четыре года тому, какъ вы ухали изъ Парижа, а четыре года, продолжала она съ ужимкой, въ мои лта — цлый вкъ. Я перемнилась такъ, что страшно, вы ршительно находите, что я постарла.
Графъ Керваэнсъ, все это время смотрвшій пронзительными глазами своими на Нелиду, не слыхалъ, или показалъ видъ, что не слыхалъ. Виконтесса принуждена была прибавить:
— И на этотъ разъ вы къ намъ возвращаетесь совершенно?
— Совершенно, точно, отвчалъ графъ.— Я кончаю жизнь туриста. Я купилъ въ вашей улиц маленькій отель. Вскор отправляюсь въ Бретань, чтобъ устроить свой старый замокъ, возобновить контракты съ фермерами, остававшіеся безъ увеличенія двадцать лтъ, и прогнать мошенника-управителя, который, какъ мн пишутъ, обокралъ меня низкимъ образомъ. Потомъ, когда я вернусь, вы увидите во мн человка во всхъ отношеніяхъ порядочнаго.
— Разскажите же, что съ вами сдлалось въ эти четыре года?
— Что со мной сдлалось, сударыня? продолжалъ г. де-Керваэнсъ, гладя своей прекрасной рукою, съ которой небрежно снялъ перчатку, гладкую и лоснящуюся шею лошади:— это слишкомъ-долго разсказывать. Я путешествовалъ какъ Жокондъ, какъ Чайльдъ-Гарольлъ, какъ странствующій Жидъ, я видлъ Италію, Грецію, Константинополь, Россію и даже, проздомъ, немножко Даніи, честное слово. Я длалъ глубокія наблюденія и вывелъ изъ своихъ замчаній, что мужчины везд одинаково несносны, но что нигд нтъ такихъ прекрасныхъ женщинъ, какъ въ Париж, вотъ почему я и возвратился.
Улыбка пробжала по губамъ серьзной Нелиды.
— Вижу, что вы остались т же, сказала виконтесса: — вчно насмшливы, вчно…
— Позволите ли вы мн засвидтельствовать вамъ мое почтеніе?
— Не только позволяю, но приглашаю васъ къ себ завтрашній же день. У меня кое-кто будетъ, мы немного потанцуемъ.
— Удостоите ли вы, сударыня, сберечь для меня вальсъ? сказалъ г. де-Керваэнсъ, желая наконецъ услышать голосъ прекрасной и молчаливой двушки.
— Я никогда не вальсирую, отвчала Нелида.
— Дитя мо, сказала виконтесса:— я до-сихъ-поръ не хотла теб противоречить, но завтра, у меня, теб нельзя не вальсировать: ты должна оживлять балъ. Къ-тому же,— и виконтесса наклонилась на ухо своей племянниц:— прошу тебя, не разъигрывай роль ригористки.
— Я буду вальсировать съ вами, сударь, возразила двица де-ла-Тьлле тономъ совершеннаго простодушія.
Г. де-Керваэнсъ поклонился, потомъ, по едва-чувствительному движенію руки, лошадь его помчалась какъ стрла. Нелида долго слушала ровный и мрный тактъ этого нервическаго галопа по избитому грунту опуствшей аллеи.
— Это самый умный молодой человкъ изъ всей Франціи! вскричала возрожденная и радостная баронесса: — никто не былъ въ такой мод какъ онъ, когда онъ ухалъ. Онъ обязателенъ, понимаетъ приличія и, въ придачу ко всему, очень знаетъ толкъ въ длахъ.
Бель-этажъ отели Геспель, предназначавшійся для пріемовъ, былъ расположенъ какъ-нельзя-удобне для бала. Виконтесса, не имя нисколько врожденнаго вкуса, состоящаго для избранныхъ натуръ въ потребности гармоніи, и не имя даже вкуса артистическаго, создаваемаго изученіемъ прекраснаго, въ замнъ того обладала инстинктомъ увеселеній и геніемъ расточительности. Она лучше всхъ умла устроивать эти пошлые праздники, гд и рчи нтъ о томъ, чтобъ угадать вкусъ и любимыя привычки каждаго, на которыхъ невидно никакого отличительнаго характера, придаваемаго обыкновенно отпечаткомъ личности, она всегда жила въ лучшемъ обществ, никакія издержки не останавливали ея. Въ такомъ город, какъ Парижъ, этого довольно, чтобъ творить чудеса.
Въ этотъ вечеръ, блыя алебастровыя залы ея были освщены еще ярче обыкновеннаго, множество жирандолей изъ горнаго хрусталя, блистая гранями, въ безчисленныхъ отраженіяхъ повторялись на зеркальныхъ стнахъ и кидали яркій свтъ на персидскія драпри блестящихъ узоровъ. Пирамиды кактусовъ, раскрывавшихъ свои пламенные внчики въ этой жаркой атмосфер, умножали ослпленіе глазъ. Богатый оркестръ наполнялъ раздражающей музыкой звучныя пространства, въ которыхъ женщины въ короткихъ платьяхъ, съ благовонными волосами, облитыя драгоцнными камнями, съ обнаженными локтями, обнаженными плечами являлись другъ за другомъ и брались за руки, какъ Феи, собирающіяся для веселаго чародйства.
— Право, ты восхитительно-хороша сегодняшнимъ вечеромъ! говорила Ортанса Ланженъ Нелид, удаляясь съ нею въ отдльный будуаръ, гд было не такъ душно, какъ въ танцовальной зал: — ты уничтожаешь насъ.
Дйствительно, Нелида никогда не была такъ прекрасна. На ней было синее шелковое платье, стянутое съ боку букетомъ изъ живыхъ жасминовъ, гирлянда изъ тхъ же цвтовъ окружала ея голову, нжные листья букета, немного возвышаясь надъ матеріей корсажа, бросали легкую и движущуюся тнь на ея алебастровой близны шею, длинный, распущенный поясъ обозначалъ, не длая ихъ слишкомъ-рзкими, чистые контуры ея двственной таліи. Какая-то привлекательная истома смягчала обыкновенно-серьзное выраженіе лица ея. Нельзя было представить себ ничего боле-воздушнаго, боле-чистаго, боле-нжнаго, — какъ-будто она была окружена прозрачнымъ газомъ, полузакрывавшимъ ее и защищавшимъ отъ слишкомъ-жадныхъ взоровъ.
— Я, конечно, длаю очень-нескромно, прерывая такой прекрасный tte—tte, сказалъ г. де-Керваэнсъ, появляясь въ дверяхъ будуара.
— Наконецъ вотъ и вы, сказала Ортанса, подавая ему руку, которую онъ потрясъ по-англійски, и почтительно поклонился двиц де-ла-Тьлле:— я думала, что вы уже не прідете, и не знаю, остался ли у меня вальсъ для васъ.
И она стала смотрть въ таблетки слоновой кости, куда, по тогдашнему обыкновенію, модныя двушки записывали имена своихъ кавалеровъ. Г. де-Керваэнсъ безъ церемоніи взялъ ихъ изъ рукъ у ней и прочелъ: князь Альберни, маркизъ д’Эва…— Мн очень-пріятно видть, что въ мое отсутствіе, сказалъ онъ насмшливымъ тономъ, глядя на улыбавшуюся Нелиду: — вы не оставили прежней привычки, но не надйтесь на меня, прекрасная Ортанса: я состарлся, мн двадцать-девять лтъ. Это старость, и я больше не танцую.
Нелида въ свою очередь посмотрла на него съ изумленіемъ: она не забыла о вальс, о которомъ говорено было наканун, въ Булоньскомъ-Лсу, и даже была занята имъ больше обыкновеннаго, она никогда не вальсировала и нсколько боялась этого перваго опыта при такомъ множеств гостей.
— Или, по-крайней-мр, продолжалъ г. де-Керваэнсъ: — я танцую только въ необыкновенныхъ случаяхъ, и то не больше одного раза въ вечеръ.
— Вы говорите загадками, мось Тимолеонъ, сказала двица Ланженъ, нсколько обидясь.
Этотъ разговоръ былъ прерванъ оркестромъ, который проигралъ ритурнель въ три такта.
— Позвольте мн надяться на этотъ? сказалъ г. де-Керваэнсъ, приближаясь къ Нелид. И голосъ его вдругъ принялъ нжное, почти-умоляющее выраженіе.
— Если вамъ это пріятно, отвчала она, вставая. Тимолеонъ подалъ ей руку. Двица Ланженъ осталась сконфуженная, когда, по счастію, явился ея кавалеръ, чтобъ вывесть ее изъ затрудненія. Об пары отправились сквозь толпу въ танцовальную залу.
— Вы не знаете, что я никогда не вальсировала, сказала Нелида г. де-Керваэнсу:— это будетъ мой первый урокъ, и я боюсь…
— Не бойтесь того, отъ чего я въ восторг, перервалъ Тимолеонъ.
— Но я буду очень-неловка, въ большомъ затрудненіи…
— У меня будетъ увренности за двухъ, потому-что я гордъ въ эту минуту. Не бойтесь, доврьтесь мн, позвольте васъ руководить, и все пойдетъ хорошо.
Они подошли къ кругу танцующихъ. Тимолеонъ охватилъ рукою станъ Нелиды, которая сдлала движеніе назадъ, какъ-будто желая уклониться отъ такого непривычнаго объятія.
— И прежде всего, продолжалъ г. Керваэнсъ: — если вы въ эту минуту даете мн право быть вашимъ танцовальнымъ учителемъ, потрудитесь не выпрямляться, напротивъ, вамъ должно совершенно предоставить себя мн.
И онъ сдлалъ съ нею кругъ, впродолженіе котораго она скорй совершенно отдалась ему на волю, нежели давала собой руководствовать.
— Удивительно, клянусь вамъ! Еще нсколько уроковъ, и вы будете вальсировать лучше всхъ парижскихъ дамъ, но не бойтесь опереться рукою на мое плечо:— это дастъ мн больше увренности, больше свободы, чтобъ направлять васъ… и потомъ (это для галереи, которая на насъ смотритъ) не нагибайте такъ голову,— надобно ршиться иногда смотрть на меня.
И Тимолеонъ вперялъ упоенные глаза свои въ глаза встревоженной двушки, онъ осмливался тихо сжимать ея гибкую талію, и рука его, не сжимая ея руки, удерживала и оцпеняла ее какимъ-то неизъяснимымъ магнетизмомъ. По мр того, какъ они неслись по полу быстре и быстре, подъ звуки музыки, повелительный ритмъ которой приводилъ вн себя Нелиду, отуманивалъ, кружилъ ей голову, молодая двушка, встревоженная, трепетная, кинутая непреодолимою силою въ вихрь свта и шума, чувствовала, какъ подымался къ ней въ голову измнническій запахъ жасмина и жаркое дыханіе Тимолеона, привлекавшаго ее къ себ все ближе и ближе. Была минута, когда, чтобъ защитить ее отъ столкновенія съ вальсирующей парой, вышедшей изъ ряда, онъ обхватилъ ее такъ сильно и приблизилъ къ себ такъ быстро, что ихъ лица почти, коснулись другъ друга. Нелида почувствовала на блдномъ лб своемъ влажные и горячіе волосы молодаго человка, она увидла пламенный взоръ его, въ нее вперенный, дрожь пробжала по всему ея тлу, ей сдлалось дурно подъ этимъ взоромъ, которому предалась она, и ея полуоткрытыя уста и погасшій голосъ выронили слдующія слова, которыя Тимолеонъ подхватилъ съ упоеніемъ, какъ признаніе: ‘Поддержите меня и уведите меня отсюда, мн дурно.’
Онъ вдругъ остановился и, не давая ей времени опомниться, увлекъ ее, почти унесъ въ будуаръ, гд нашелъ ее съ Ортансой. Виконтесса, видвшая, какъ они проходили, прибжала вся встревоженная.
— Вотъ ваша ттушка, сказалъ Тимолеонъ, сажая Нелиду на диванъ: — я оставляю васъ съ нею. Ради Бога! прибавилъ онъ въ-полголоса: — не вальсируйте ни съ кмъ, кром меня, вы заставите меня умереть.
Во все продолженіе вечера, г. де-Керваэнсъ, въ совершенств владвшій свтскимъ тактомъ, не приближался къ Нелид, даже не смотря на то, что имлъ ловкій предлогъ извиниться передъ нею. Двица Тьлле была ему за это очень-благодарна. Она больше не танцовала, отправилась къ себ въ комнату до конца бала, заснула безпокойнымъ сномъ и нсколько разъ просыпалась, когда ей представлялось, что Тимолеонъ входитъ въ ея комнату.
— …Помиримтесь, говорилъ г. де-Керваэнсъ двиц Ланженъ, кушавшей мороженое около буфета, уставленнаго хрустальной посудой, гд самыя изъисканныя кушанья, самые вкусные плоды, самыя рдкія новинки манили пресыщенный вкусъ, на который такъ трудно угодить.— Вы знаете, что я ненавижу ревность.
— Отвчайте мн, произнесла двица Ланженъ прерывающимся голосомъ: — думаете ли вы жениться на ней?
— Я сію минуту ни о чемъ не думалъ, вы, своими смшными вопросами заставляете меня думать о ней. Впрочемъ, что вамъ за дло? На ней или на другой я женюсь, все-таки я женюсь на комъ-нибудь.
— Отъ-чего жь не на мн? сказала Ортанса съ цинизмомъ, странно противорчившимъ ея молодому лицу и скромному виду, который она умла взять на себя, чтобъ быть уважаемой въ обществ.
— Душа моя, возразилъ Керваэнсъ, играя веромъ, который Ортанса положила на буфетъ: — я вамъ это часто говорилъ! Это несчастіе, но что же длать? У меня много предразсудковъ, и никогда,— будьте уврены,— никогда, хотя бы то была сама Венера, Венера со всей невинностью Минервы, никогда я не соглашусь жениться на женщин, которая не можетъ помстить хвойнаго герба на свою карету.
Съ минуту продолжалось молчаніе.
— Это будетъ нелегко, продолжала Ортанса, договаривая свою мысль:— Нелида мечтательница, она захочетъ, чтобъ въ нее были влюблены.
— За этимъ дло не станетъ, сказалъ Тимолеонъ.
— Она вамъ не повритъ, репутація ваша, какъ человка пресыщеннаго, слишкомъ извстна… Но послушайте, прибавила Ортанса, понижая голосъ, потому-что нсколько группъ подошли къ буфету: — для васъ я способна на вс пожертвованія, хотите ли, чтобъ я помогла вамъ? Я имю на нее большое вліяніе, со всмъ ея умомъ, она чрезвычайно-проста. Но на одномъ условіи…
Видя, что ихъ слушаютъ, они вошли въ бальную залу.
Съ этого дня, пользуясь безмолвнымъ позволеніемъ г-жи Геспель, Тимолеонъ почти-ежедневно видлъ двицу Тьлле. Онъ употреблялъ всю силу ума и опытности, пріобртенной имъ въ сношеніяхъ съ женщинами, чтобъ ей понравиться и убдить ее, что почувствовалъ внезапную и глубокую страсть.
Онъ обманывалъ только вполовину. Пресыщенный успхами, получивъ отвращеніе къ свободнымъ нравамъ и уму гостиныхъ, утомленный хорошимъ и дурнымъ обществами, которыя онъ нашелъ одинаково-несносными, одинаково — чуждыми истины и поэзіи, Тимолеонъ чувствовалъ сильное влеченіе къ этой чистосердечной натур, которая ничего не заимствовала извн и выказывала сквозь покровъ гордой чистоты самую романическую восторженность. Красота Нелиды восхищала его, ея гордый видъ льстилъ его аристократическимъ наклонностямъ, къ-тому же, это была для него прекрасная партія, онъ распалилъ себ воображеніе и вскор подумалъ, что влюбленъ серьзно. Двица Ланженъ, видя, что для нея не оставалось больше ни малйшей надежды заставить его на себ жениться, и полагая, что лучшимъ средствомъ сохранить дружбу г. де-Керваэнса, которою очень дорожило ея самолюбіе, было помочь ему въ этомъ случа, принялась за дло весьма-искусно. Не нужно было такъ много стараній, чтобъ обольстить женщину столь любящую, столь мало-остерегавшуюся, какъ Нелида. Она ни на одну минуту не усомнилась въ любви Тимолеона. Свтскіе люди, когда они умны, доводятъ волокитство до геніальности. Такъ-какъ они употребляютъ способности свой на одно — чтобъ быть любезными, такъ-какъ все ихъ тщеславіе сосредоточено на одномъ пункт — нравиться женщинамъ, потому-что расположеніе прекраснаго пола составляетъ единственное преимущество, признаваемое гостиными, то они достигаютъ въ этомъ род до искусства, стоющаго удивленія. Ловкая грація ихъ заботливости, ихъ постоянная и деликатная внимательность, кажутся внушенными глубоко-тронутымъ сердцемъ и производятъ, по-крайней-мр на минуту, такое же впечатлніе, какъ и любовь истинная.
Нелида сочла себя счастливйшею изъ всхъ женщинъ, когда Тимолеонъ у ногъ ея, въ самыхъ отборныхъ и нжныхъ выраженіяхъ, молилъ ее о позволеніи посвятить ей всю жизнь, и съ этого времени съ слпою увренностью предалась наслажденію любить и быть любимою.
Госпожа Геспель, восхищенная этой свадьбой, представлявшею ей случай соединить около себя самую блестящую чету изъ всего Парижа, объявила о ней всюду въ свт, между-тмъ, какъ г. де-Керваэнсъ отправился въ Бретань, чтобъ привести въ порядокъ дла свои и устроить замокъ, въ который былъ намренъ привезти свою молодую супругу. Нелида разсказала отцу-Эмери о своей счастливой участи. Ей очень было жаль, что она не могла видть матери-Елисаветы, узжавшей на нкоторое время, но,— мы говоримъ это съ сожалніемъ, — полная счастія, она и не подумала спроситъ о своей бдной подруг, Клодин де-Монклеръ.

VI.

Однажды утромъ, г-жа Геспель и Нелида пили чай въ столовой, выходившей въ садъ. Завтракъ на англійскій манеръ стоялъ на стол, эпаньйолки виконтессы прыгали по стульямъ и дерзко визжали, чтобъ получить подачку, которую она раздавала имъ съ рдкой снисходительностью, когда вошедшій лакей подалъ ей визитную карточку, докладывая, что какой-то господинъ дожидается и проситъ позволенія войдти.
— Э! разумется, разумется, вскричала г-жа Геспель, передавая визитную карточку своей племянниц: — просите тотчасъ же. Это Германъ Репье, помнишь, Нелида? Сынъ сосдки, которая присылала намъ такіе прекрасные абрикосы изъ своего шпалерника, этотъ маленькій шалунъ долженъ быть теперь большимъ молодцомъ, онъ пропадетъ на парижскихъ улицахъ, но это добрый знакъ, что онъ приходить насъ видть.
Когда она еще говорила, дверь отворилась, и вошелъ молодой человкъ прекрасной наружности, почтительно кланяясь. Виконтесса, не вставая съ мста, подала ему руку, онъ поднесъ эту руку къ губамъ своимъ. Нелида глядла на него съ любопытствомъ и съ какимъ-то смущеніемъ, едва узнавая въ этомъ молодомъ человк высокаго роста, съ печальнымъ лицомъ и благороднымъ выраженіемъ, маленькаго деревенскаго мальчика съ грубыми ухватками, котораго она знала прежде.
— Милости просимъ, мой милый, и прежде всего садитесь здсь, возл меня. Прочь, Джеттъ, прочь, говорила виконтесса, ударяя концомъ пальцевъ свою любимую эпаньйолку, не слишкомъ торопившуюся уступить свое мсто.— Какъ вы выросли! и, право, стали прекраснымъ молодымъ человкомъ. Кто бы это сказалъ? Что добрая матушка ваша, какъ ея ревматизмы? А ея шпалерникъ, не-уже-ли въ немъ и теперь плоды созрваютъ пятнадцатью днями раньше, чмъ въ замк? Что вы пріхали длать въ Париж? Глупости? надюсь, не слишкомъ-много… Надобно быть благоразумнымъ, мой милый. Надобно приходить къ намъ почаще, для васъ всегда будетъ мсто у меня за столомъ, мой милый Германъ.
Минутъ съ десять продолжался потокъ выраженій покровительства, непозволявшій Герману вставить слово. Нсколько разъ онъ подавлялъ легкую улыбку.
— Вы тысячу разъ добры, сударыня, сказалъ онъ наконецъ, воспользовавшись минутой, когда собаки, забытыя для него, стали надодать какъ-нельзя-больше своей госпож и принудили ее заняться ими.— Матушка здорова и поручила мн засвидтельствовать вамъ свое глубокое почтеніе. Я въ Париж уже давно, и если до-сихъ-поръ не имлъ чести быть у васъ, такъ это потому-что безпрерывная работа, почти свыше силъ моихъ, отнимала у меня вс дни. Мн нужно было въ одно и то же время жить трудами, чтобъ не быть въ тягость матери, какъ вамъ извстно, весьма-небогатой, и стараться образовать себя, мн должно было и учиться и производить, сдлаться артистомъ, потому-что таково мое призваніе, и оставаться работникомъ, потому-что таково условіе моего бднаго существованія. Это было не легко. По счастію, я былъ,— вамъ это слишкомъ-извстно, сударыня,— упорнымъ и неукротимымъ ребенкомъ, то-есть, однимъ изъ тхъ людей, изъ которыхъ выходятъ люди настойчивые и терпливые на трудъ. Я также имлъ счастіе найдти учителя, который не переставалъ ободрять меня. Пять лтъ уже я работаю въ мастерской…
— Вы живописецъ? прервала виконтесса: — поздравляю, это очень-пріятное ремесло. Вы пишете акварелью или миньятюрои?
— Я надюсь писать историческія картины, отвчалъ молодой человкъ съ спокойной увренностью.— До-сихъ-поръ, я писалъ всего понемногу, долженъ былъ соображаться со вкусомъ покупщиковъ и переносить ихъ требованія, чрезвычайно-грубыя съ тми, которые не пріобрли еще имени, теперь я кончилъ дв картины, которыя одн могу признать своими: портретъ моей матери и рыбака гтева. Цль моего посщенія, сударыня, попросить васъ удостоить мою мастерскую своимъ посщеніемъ, вчера мой учитель входилъ ко мн въ шестой этажъ и уврилъ меня, что онъ не откажется признать меня за своего ученика.
— Съ величайшимъ удовольствіемъ, мой милый, мы прідемъ завтра же, я и Нелида, и если,— въ чемъ я и уврена,— вы написали хорошую вещь, если вы не дорожитесь въ цн, то я вамъ пришлю всхъ моихъ знакомыхъ, и, вроятно, вскор вы будете имть выгодные заказы.
Говоря это, она допила свой чай и встала, чтобъ пройдти въ садъ, когда ей доложили, что ее давно дожидается швея, пришедшая за ея приказаніями. Нелида и Германъ, еще ничего несказавшіе другъ другу, остались одни на ступеняхъ лстницы.
— Жизнь великаго художника — прекрасная жизнь, сказала Нелида, сходя по ступенямъ. (Что-то говорило ей, что ей надобно загладить неделикатную благосклонность ттки.) — Имли ли вы наклонность къ живописи, когда мы съ вами играли вмст въ замк Геспель?
Это мы, возстановлявшее мысль о равенств, даже о короткости между ею и Германомъ, естественно навернулось на уста молодой двушки, какъ самое не прямое и самое тонкое вознагражденіе. Художникъ это почувствовалъ, потому-что въ ту же минуту Нелида поскользнулась на послдней ступени: онъ схватилъ ее за руку, чтобъ удержать отъ паденія, и, можетъ-быть, продержалъ эту руку гораздо-доле, нежели было нужно.
— Я всегда любилъ разсматривать на горизонт прекрасныя линіи, и глазамъ моимъ, въ самомъ дтскомъ возраст, чрезвычайно правилась игра свта и тни въ зеленыхъ листьяхъ, продолжалъ онъ.— Въ то время, о которомъ вы вспомнили, я уже часто пробовалъ воспроизводить предметы, мн нравившіеся. Я рисовалъ, или по-крайней-мр думалъ, что рисовалъ древесные пни, отдыхавшихъ животныхъ, стрльчатый порталъ нашей ветхой церкви, но въ первый разъ, когда мн понравилось мое произведеніе, первый день, въ который я почувствовалъ внутренній трепетъ, призваніе, — простите мн это слово, которое можетъ показаться вамъ тщеславнымъ,— это было… Помните ли вы тотъ день, когда я укралъ для васъ втку съ вишнями?
— Разумется, сказала Нелида, углубляясь съ Германомъ въ длинную аллею изъ плюща и виноградной лозы:— вы тогда были настоящій бандитъ, а я бдная маленькая плакса.
— Вы знаете, что васъ очень бранили. Ваша ттушка приказала сказать моей матери о своемъ на меня неудовольствіи, мн дано было знать, что меня не будутъ больше пускать въ замокъ за то, что я возбуждаю васъ къ непослушанію. Негодуя, съ бшенствомъ въ сердц, я только и думалъ о мщеніи. Нсколько дней и нсколько ночей строилъ я и покидалъ одинъ за другимъ множество смшныхъ плановъ, которые, въ пароксизм моей горести, казались мн легко-исполнимыми, самый скромный изъ нихъ состоялъ въ томъ, чтобъ поджечь замокъ Геспель, вырвать васъ изъ пламени и смло убить всхъ, кто осмлится загородить мн дорогу. Эти припадки сосредоточенной ярости сломили меня. Вскор горесть, горесть боле спокойная, хотя, быть-можетъ, еще боле-глубокая, превозмогла. Я оставилъ себ спокойную ршимость сохранить у себя посл васъ то, что никто въ мір никогда не могъ отнять у меня, — ваше изображеніе.
— Какъ! сказала Нелида, живо заинтересованная этимъ разсказомъ.
— Общаете ли вы мн не оскорбляться? продолжалъ Германъ: — дти, такъ же, какъ и художники, не могутъ отвчать за свои поступки.
— Разв то, въ чемъ вы хотите признаться, такъ ужасно? ска зала улыбаясь Нелида.
— Вы увидите, отвчалъ Германъ.— Или, лучше нтъ: не судите ни о чемъ, мн нужна вся ваша снисходительность.
— Разв мы не старые друзья? Взаимная снисходительность составляетъ условіе всякой истинной дружбы.
— Я вынулъ изъ бюро портфль, наслдство моего отца, пошелъ въ поле, и, пройдя по тмъ самымъ тропинкамъ, гд мы ходили вмст съ вами, слъ на берегу рва, гд вы отдыхали. Тамъ, охвативъ голову руками и закрывъ глаза, чтобъ не быть развлеченнымъ никакими вншними предметами, я долго сосредоточивалъ вс свои мысли на васъ, я весь проникся, если могу такъ выразиться, вашимъ высокимъ челомъ, столь гордымъ, вашими прекрасными локонами, вашимъ нжнымъ и печальнымъ взоромъ: я далъ Богу странный обтъ…
— Какой? спросила Нелида, боле-и-боле внимательная.
— Позвольте мн не говорить вамъ, его, сказалъ Германъ съ меланхолической улыбкой: — мн никогда нельзя будетъ его исполнить. Потомъ, — продолжалъ онъ: — схвативъ карандашъ съ восторгомъ, невроятнымъ въ ребенк, какимъ я былъ тогда, я твердой рукою и почти не поправляя себя, начертилъ образъ, который, разумется, далеко не равнялся съ вами красотою, но который могъ предубжденнымъ глазамъ и сердцу, полному вами, дать минуту забвенія и напомнить васъ. Окончивъ, я почувствовалъ такую радость, что кинулся на колни передъ моимъ созданіемъ, и переполненная грудь моя облегчилась потокомъ слезъ. Когда я хотлъ встать, ноги больше не поддерживали меня, лобъ мой былъ покрытъ холоднымъ потомъ, я дрожалъ всми членами. Съ безконечнымъ трудомъ дотащился я до деревни: нужно было лечь въ постель. Я пролежалъ пятнадцать дней въ горячк, почти-постоянно сопровождавшейся бредомъ.
‘Въ первый день моего выздоровленія, едва будучи въ состояніи говорить, я объявилъ матушк, что хочу отправиться въ Парижъ и сдлаться великимъ живописцемъ. Бдная женщина была въ ужас, она думала, что я брежу: до того это желаніе показалось ей безумнымъ. Но пульсъ мой былъ спокоенъ, и я объяснялъ съ большой ясностью проектъ, который казался окончательно-ршеннымъ въ ум моемъ Доктору, у котораго былъ кое-какой вкусъ, и который видлъ рисунокъ, остававшійся у меня подъ изголовьемъ, во все продолженіе моей болзни, показался въ этомъ смломъ очерк врный признакъ истиннаго таланта. Онъ разуврилъ мою мать и убдилъ ее не противорчить моимъ желаніямъ. Добрая матушка согласилась на все, но ее безпокоилъ мой слишкомъ-молодой возрастъ, и потому она просила меня подождать еще два года. Докторъ умрилъ мое нетерпніе, общавъ руководствовать меня въ моихъ занятіяхъ и доставить мн хорошіе оригиналы. Наконецъ, черезъ два года, мы пріхали въ Парижъ: матушка помстила меня въ небольшой квартирк, по сосдству съ однимъ изъ ея родственниковъ, который, къ величайшему моему счастію, былъ другомъ *… Этотъ принялъ меня въ свою мастерскую, не требуя никакого вознагражденія. Положась на Провидніе, покровительствовавшее мн такимъ образомъ на первыхъ шагахъ жизни, матушка возвратилась въ свою деревню. Зная доброту г-жи Геспель, она хотла вести меня къ ней, — я отказался. Когда я сдлаюсь великимъ живописцемъ, сказалъ я ей, я самъ пойду просить двицу Тьлле, чтобъ она пришла посмотрть на мои созданія, до того времени она не должна и слышать обо мн. Я не хочу, чтобъ мн покровительствовали, — я хочу, чтобъ мн рукоплескали. Конечно, это была мысль очень-надменная, очень-глупая, вы будете смяться надо мною, а между-тмъ, посл семи лтъ уединенія и трудовъ, я передъ вами, и если завтра вы съ удовольствіемъ взглянете на полотно, которое я оживилъ моею душею, если вы почувствуете какое-нибудь влеченіе къ этимъ созданіямъ моей души и моей кисти, я буду считать себя первымъ, величайшимъ изъ смертныхъ. Въ противномъ случа, если вы найдете меня недостойнымъ своей похвалы, если сердце ваше не тронется при вид моего несовершеннаго созданія, признаюсь, я буду страдать ужасно, по не упаду духомъ. Я запрусь снова, на годъ, на десять лтъ, если это будетъ нужно, и по прошествіи этого времени вы меня опять увидите и я скажу вамъ то же самое. Подобно тому, какъ ныньче, я скажу вамъ: пріидите, пріидите къ бдному вдохновленному или обманывавшемуся художнику, произнесите приговоръ свой надъ нимъ, дайте ему внецъ изъ лавровъ или изъ терній, его генія или его безумства, его славы или его ничтожества вы причиною, и вы отвчаете за нихъ передъ Богомъ.
Говоря это, Германъ одушевился, огненное слово его имло въ себ увлекательное выраженіе истины. Нелида была сильно взволнована. Она въ первый разъ слышала восторженную рчь художника, непохожее ни на языкъ любви, ни на языкъ религіи, но заимствующее вдохновеніе свое изъ обихъ. Она внезапно, самымъ неожиданнымъ образомъ и такъ, что этимъ нельзя было оскорбляться, узнала, что цлые семи лтъ владла сердцемъ, полнымъ мужества, умомъ возвышеннымъ,— владла, можетъ-быть, геніальнымъ человкомъ! Она видла, что можетъ располагать его судьбою, что на ней лежитъ забота о душ его, что она внезапно возведена въ роль Беатриче — идеала всхъ женщинъ, способныхъ постигать идеальное, и, признаемся, почувствовала въ глубин души своей глубокую гордость. Это чувство, можетъ-быть, не было такъ религіозно, какъ того должно было бы ожидать отъ кроткой воспитанницы отца-Эмери, но какая женщина, спросимъ мы, какъ бы она ни была смиренна, добросовстно отвергнетъ безкорыстное обожаніе и втайн не согласится взойдти на алтарь, чтобъ тамъ безмолвно и подъ покрываломъ вдыхать въ себя чистый иміамъ жертвенный?
— Покажете ли вы намъ этотъ портретъ завтра? сказала Нелида посл минутнаго молчанія, продолжая ходить.
Слабый втерокъ игралъ висвшми надъ ихъ головами фестонами плюща и дикой лозы, касавшихся желзной ршетки и производившихъ долгій, тихій, жалобный ропотъ.
— Покажу вамъ, если вы прикажете, отвчалъ Германъ: — но надобно, чтобъ мы были одни. Кром добраго доктора, открывшаго случайно этотъ рисунокъ, никто и никогда не видалъ его. Этотъ портретъ — предметъ моего обожанія, мой единственный кумиръ. Вся моя прошедшая жизнь, вся моя будущность заключаются въ этихъ нсколькихъ линіяхъ, начертанныхъ дтской рукою, подъ вліяніемъ невидимой силы. Все мое честолюбіе, вся моя гордость, прибавилъ онъ посл нкотораго колебанія: — заключаются въ этомъ имени, которое я не смю произнести…
— Нелида! вскричала въ эту минуту г-жа Геспель на другомъ конц аллеи. Молодые люди остановились какъ-будто пораженные электрическимъ ударомъ.
— Нелида, сказалъ Германъ тихимъ голосомъ, какъ-бы разговаривая самъ съ собою.— Это сказалъ не я, произнесъ онъ, поднимая глаза на молодую двушку.
Она ускорила шаги и побжала къ ттк. Надобно было примрить платье для верховой зды. Она поспшно вошла въ домъ и не обернулась, чтобъ проститься съ Германомъ, который шелъ въ нсколькихъ шагахъ за нею.
Художникъ тутъ же раскланялся съ г-жею Геспель. Виконтесса повторила ему общаніе пріхать на другой день къ нему въ мастерскую.

VII.

Часъ спустя, виконтесса приказала позвать къ себ Нелиду.
— Дитя мое, сказала она ей:— приготовься хать, я приказала подать лошадей, мы сдлаемъ неожиданный визитъ Герману въ его мастерской. Общавъ быть у него завтра, я забыла о визитахъ, посл-завтра я на музыкальномъ утр у мадамъ Блонэ, въ четверкъ, на чтеніи ‘Карла V’, это посщеніе отложилось бы на неопредленное время, а мн не хотлось бы этого. Этотъ молодой человкъ очень меня интересуетъ, и я хочу написать его матери, какъ найду его картины. Подемъ тотчасъ же, это будетъ съ нашей стороны очень-мило.
Нелид нечего было возражать, она сла съ тткой въ карету, и черезъ десять минутъ он вошли въ узкій пассажъ на улиц Бонъ и взбирались по темной лстниц, предшествуемые лакеемъ, который очень дивился, провожая свою госпожу въ такое мсто.
— Уфъ! произносила виконтесса, пріостанавливаясь на каждомъ этаж и хохоча во все горло:— три, четыре, еще немного терпнія, и мы будемъ на неб.
Нелида не смялась. Видъ этого бднаго дома, этой грязной, извилистой лстницы, щемилъ ей сердце. Какой контрастъ съ устланными ковромъ ступенями отели Геспель и со всми пышными жилищами подругъ ея! Воспитанная въ свт и для свта, подобно всмъ женщинамъ ея званія, двица Тьлле, правда, знала, что есть на свт бдные — она слышала объ этомъ въ проповдяхъ, видала бдныхъ издали на улиц и давала щедрую милостыню при всякомъ сбор, но грубая дйствительность никогда не поражала ея взоровъ, никогда въ ней не возникало мысли о неумолимомъ закон труда и гнетущей нищеты, которому подчинена большая часть человчества. Она не составляла себ никакого понятія о горькой учасги тхъ, которыхъ высокія дарованія, возвышенныя стремленія, утонченные нравы не защищаютъ отъ нужды, и которые, вмсто того, чтобъ предаться благороднымъ порывамъ, принуждены горбиться надъ грубой работой, едва обезпечивающей ихъ существованіе. Эти мысли въ первый разъ пришли къ ней въ голову, когда она входила въ жилище Германа, человка, который,— она знала это,— любилъ ее и которому втайн она назначала пальму геніальности. Она вспомнила о словахъ его: ‘мн нужно было сдлаться художникомъ, не переставая быть ремесленникомъ’, и слезы собирались на ея рсницахъ, когда лакей ихъ, дошедъ до шестой площадки, сильно позвонилъ у небольшой низкой двери, на которой была прибита визитная карточка съ именемъ Германа Рень. Нсколько минутъ не отворяли. Разсерженный лакей хотлъ снова взяться за звонокъ, какъ вдругъ послышался шумъ отъ внутренней двери, приблизились легкіе шаги, и женскій голосъ съ нкоторымъ колебаніемъ спросилъ: ты ли это, Виржини?
— Я, отвчала г-жа Геспель, перемнивъ голосъ и радуясь своей хитрости. Въ-самомъ-дл, ключъ повернулся въ замк, и виконтесса, быстро войдя въ дверь, очутилась въ едва-освщенной комнат, лицомъ-къ-лицу съ прелестной двушкой. Руки ея были обнажены, волоса распущены по плечамъ, она вскрикнула и убжала въ отворенную дверь, противъ входа. Г-жа Геспель слышала, какъ она произнесла:— Германъ, это дамы, куда мн спрятаться?
— Вроятно, натурщица, сказала виконтесса Нелид, изумленной такимъ страннымъ явленіемъ: — этому всегда подвергаешься у живописцевъ. По счастію, это женщина, и мы можемъ войдти.
Германъ появился въ дверяхъ мастерской. Онъ былъ въ блуз и панталонахъ изъ суроваго полотна, держа палитру съ муштабелемъ.
— Боже мой! сударыня, вскричалъ онъ, увидя виконтессу: — извините, что встрчаю васъ въ такомъ наряд, но я не ожидалъ…
— Это ничего не значитъ, мой милый, прервала виконтесса, смло входя въ мастерскую: — нетерпніе заставило насъ ускорить и днемъ и часомъ нашего посщенія. Можетъ-быть, мы вамъ мшаемъ, прибавила она, кидая испытующій взглядъ вокругъ себя: — у васъ стояла натурщица.
Двушка, отворявшая имъ дверь и запрятавшаяся теперь къ печи, на-скоро накинувъ себ на плеча кусокъ матеріи пурпурнаго цвта, драпировавшей чучело кардинала, покраснла до ушей. Скрестивъ на груди руки, потупивъ глаза, удерживая дыханіе, она явно была въ смятеніи.
— Эта двушка длаетъ мн одолженіе, служитъ образцомъ для волосъ, я не видалъ ни у кого волосъ лучше, и она была такъ добра, что согласилась…
Молодая двушка подняла пару глазъ, блиставшихъ молодостію, и посмотрла на художника взглядомъ, говорившимъ ему: благодарствуй.
— Я не такъ богатъ, чтобъ платить натурщицамъ, продолжалъ вполголоса Германъ, подводя виконтессу и двицу де-ла-Тьлле къ станку, на которомъ стояла его картина изъ баллады Гте.
— Какой странный сюжетъ! сказала г-жа Геспель:— вроятно, надобно знать по-нмецки, чтобъ понять его.
— На выборъ этого сюжета, сказалъ Германъ, обращаясь къ Нелид, съ волненіемъ смотрвшей на эту картину, въ которой чистота линій и гармонія тона должны были поражать самые непривычные глаза:— ршили меня ребячество и надменность,— ребячество, потому-что съ самаго дтства я получилъ страшную, безумную, смшную страсть къ ненуфарамъ, а эта сцена давала мн случай писать ихъ.
Нелида подошла къ картин, какъ-будто для того, чтобъ разглядть подробности, но въ-самомъ-дл, чтобъ скрыть живой румянецъ.
— Надменность, потому-что Гте полагалъ этотъ сюжетъ невозможнымъ въ скульптур и очень не одобрялъ живописца, который его выбралъ. Вы не можете представить себ, сударыня, сколько гордыхъ волненій производитъ въ сердц художника это слово невозможно, какъ оно вызываетъ на борьбу, какую дерзость оно возбуждаетъ. Это слово Гте шесть мсяцевъ звучало у меня въ ушахъ день и ночь, не давая мн отдыха. Я нсколько успокоился лишь тогда, какъ принявъ, такъ-сказать, вызовъ, написалъ картину, которую вы здсь видите, вамъ, врно, она покажется слабою побдою надъ мнніемъ великаго поэта, но въ первые дни ребяческаго упоенія она показалась мн такимъ великимъ созданіемъ, что я каждую минуту видлъ тнь Гте, нарочно поднявшуюся передо мной изъ могилы, чтобъ рукоплескать мн и признать себя побжденною.
Пока Германъ говорилъ такимъ образомъ, виконтесса кидала взгляды туда и сюда, по всмъ угламъ мастерской, но Нелида, любопытная, изумленная, въ первый разъ при помощи этихъ словъ проникнувъ въ тайну искусства, Нелида, для которой въ эти минуты открывался совершенно-новый поэтическій горизонтъ, жадно слушала рчь молодаго художника и не думала прерывать его.
— Знаешь ли, Нелида, что эта наяда похожа на тебя? сказала наконецъ г-жа Геспель.
— Вотъ портретъ моей матери, сказалъ Германъ, чтобъ отвлечь вниманіе виконтессы. И, проходя къ своему станку мимо Нелиды, онъ кинулъ ей эти слова, какъ раскаленное желзо проникнувшія въ сердце двушки: — я не могу жить для васъ, но ничто и никто на свт не помшаетъ мн жить вами.
— А! вотъ, вотъ что удивительно! вскричала виконтесса.— Это поразительно, это говоритъ! Какъ-будто видишь ее, эту добрую мадамъ Ренье, въ ея прекрасной праздничной косынк и съ аметистовой брошкой. Вотъ мелкія букли ея la neige, съ которыми она никакъ не хотла разстаться, что я ей ни говорила, что ни длала. И ея старое кресло разводами… все тутъ, точно она хочетъ сказать вамъ: здравствуйте. Признаться откровенно, мой милый, мн это правится больше вашей наяды. Она не очень-естественна, эта наяда, правда, она нсколько похожа на Нелиду, но я никогда не видала подобной женщины.
— Я точно полагаю, возразилъ Германъ, начинавшій терять терпніе: — что вамъ рдко случалось видть наядъ.
— Однако, мой милый, продолжала г-жа Геспель, не обращая вниманія на отвтъ: — мы не хотимъ больше мшать вамъ, мы опять прідемъ. Вамъ нужно кончить съ этой двушкой, прибавила она, подойдя къ молодой двушк и внимательно разсматривая ее, между-тмъ, какъ та, оправившись отъ своего замшательства и, можетъ-быть, довольная обзоромъ, который, какъ она была уврена, будетъ въ ея пользу, весело и хитро посмотрла на г-жу Геспель, прелестная улыбка растворила алыя и пріятныя губки ея, словно вишни, созрвшія подъ лучомъ солнца.
— Вы у насъ скоро будете, не правда ли? возразила виконтесса, обращаясь къ провожавшему ее Герману.— Надобно вамъ сказать, что и я также занимаюсь живописью. Я большая колористка, яркость красокъ прельщаетъ меня, и, признаюсь, можетъ-быть, я нсколько жертвую ей строгою правильностію линій.
Германъ улыбнулся и общалъ прійдти на другой день, онъ проводилъ виконтессу чрезъ вс шесть этажей и, подавая руку Нелид, чтобъ посадить ее въ карету, сказалъ:— я пойду назадъ въ храмъ, духъ сошелъ въ него, трудъ мой благословленъ, судьба моя освящена.
Нелида возвратилась домой въ сильномъ волненіи. Съ самаго бала ттки, съ этого безумнаго вальса, когда тайна ея юности, выразись въ смятеніи чувствъ, была подхвачена человкомъ, который готовился быть ея мужемъ, она думала, что чувствуетъ къ этому человку страстную, вчную любовь. Все, что ощущала она, когда приближался къ ней Тимолеонъ, легкое замшательство утонченной стыдливости, простодушная признательность за его заботы, снисходительное удивленіе возвышенности его ума и ловкости обращенія,— вс эти смутныя ощущенія были такъ новы, такъ восхитительны, и Нелида твердо убдилась, что они — глубокія волненія души, проникнутой любовью. Тоска, тяготившая ее со времени отъзда господина Керваэнса, дтская радость, которую она чувствовала при всякомъ доказательств его нжности, очаровательная откровенность и ловкія внушенія двицы де-Ланженъ поддерживали ее въ этомъ заблужденіи. Она съ восхищеніемъ мечтала о поэтической жизни, которую будетъ вести. Она представляла себ древній бретонскій замокъ, который Тимолеонъ такъ хорошо описывалъ, обширные пустыри, покрытые розовымъ верескомъ, друидскія скалы, прогулки верхомъ по дикой стран, берегомъ шумливаго моря, въ сопровожденіи благороднаго кавалера, важнымъ и пріятнымъ языкомъ произносящаго клятвы въ врности и законной любви. Привязавшись къ нему заране всми силами взаимной симпатіи, она была восхищена, доврчива, спокойна и не могла представить себ, что на земл можетъ существовать страсть живе и счастіе больше ея страсти и ея счастія.
И вдругъ иная мысль поднимается въ душ ея, другое впечатлніе поглощаетъ ее, другая судьба влечетъ къ себ ея вниманіе. Мастерская живописца, а не замокъ знатнаго барина привлекаетъ ея вниманіе и оковываетъ его, она видитъ близь себя образъ Германа, а не Тимолеона!
О, любовь, любовь, неумолимая сила, увлекающая и губящая насъ! Огненный вихрь, проносящій насъ чрезъ жизнь въ страданія и радости, неизвстныя другимъ людямъ! бронзовая кираса, длающая насъ безвредными отъ ударовъ судьбы, но давящая своею ужасной тяжестью! любовь, страсть, желаніе, честолюбіе, геній, какое бы имя теб ни давали, — счастливы смертные, не сдлавшіеся твоею добычею! счастливы люди спокойные, которые не чувствовали твоего приближенія! Особенно же счастлива женщина, никогда не слыхавшая, какъ воздухъ колеблется надъ ея головою отъ твоихъ грозящихъ крыльевъ!

VIII.

На другой день, около сумерекъ, Германъ вошелъ въ небольшую гостиную, которую г-жа Геспель называла своею мастерскою. Эта комната была обтянута зеленымъ атласомъ, освщена сверху, загромождена мнимыми произведеніями искусства и множествомъ бездлокъ, столько же красивыхъ, сколько безполезныхъ, служившихъ виконтесс при упражненіи ея таланта въ живописи.
— Вы застаете меня en flagrant dlit, вскричала она, увидвъ Германа: — и въ моемъ рабочемъ костюм.
Это было сказано, чтобъ дать ему замтить обнаженныя руки, еще очень-хорошо сохранившіяся, талію, ловко стянутую узкимъ кашемировымъ платьемъ цвта мертвой зелени, и черный кружевной передникъ, ловко-приподнятый, какъ у театральной субретки.
— Вы будете пренебрегать моими произведеніями, продолжала она: — потому-что вы, историческіе живописцы, какъ васъ называютъ, вы презираете живопись de genre. Я начинала писать масляными красками три года тому назадъ, но откровенно вамъ признаюсь, это слишкомъ-дурно пахнетъ, это слишкомъ-грязно. Я предпочла акварель и, кажется, дошла такъ далеко, какъ только можно было дойдти во внутреннемъ расположеніи деталей. А совершенство въ самомъ незначительномъ род гораздо-лучше посредственности въ великомъ, не правда ли?
— Безъ малйшаго сомннія, сказалъ Германъ, незамтно улыбаясь.
— Смотрите, но будьте откровенны, продолжала виконтесса: — я могу все выслушать, у меня нтъ и тни тщеславія, вотъ прежде всего Фамильная Собака, это совершенно мое изобртеніе: эта собака особенно любитъ маленькаго мальчика, котораго вы тутъ видите, а прочимъ дтямъ завидно. Не правда ли, это хорошо выражено? Въ особенности, каковъ взглядъ у маленькой двочки! О, это не знаменитая вещь, продолжала она съ нкоторой досадой, видя, что Германъ не раскрываетъ рта:— это не эпическая сцена, но это мило, просто. Потомъ, вотъ возвращеніе моряка. Я написала его въ Дьепп, одинъ англійскій живописецъ поправилъ мн эту волну, которая ему казалась слишкомъ-синею, но онъ уврялъ меня, что другія превосходны, хотя это былъ мой первый дебютъ.
— Позвольте мн сказать вамъ, что вы очаровательная женщина, сказалъ Германъ, цалуя ей руку.
Виконтеса была тронута.
— О! сказала она съ нкоторымъ волненіемъ:— это потому-что я истинная художница, я была преслдуема за искусство. Мои пріятельницы находили, что я дурно длаю, предаваясь столько своей страсти къ живописи, он говорили, что это вводитъ меня въ неприличныя отношенія, даже грозили мн, что не будутъ ко мн здить. Но я выдержала бурю и достигла того, что все уладила. У меня есть особенный день для артистовъ,— понедльникъ. Я кормлю ихъ обдомъ, вечеромъ поютъ, рисуютъ въ моихъ альбомахъ, иногда мы играемъ въ шарады, это чрезвычайно интересно, и намъ бываетъ очень-весело. Это, продолжала она, нимало не воображая, что въ ея словахъ было больше дерзости, нежели во всхъ ея пріятельницахъ:— это дочь моего садовника приноситъ мн розы въ корзинк. Замтьте, пожалуйста, вотъ этого зеленаго червяка, не правда ли, что это сама природа? Но вы должны помочь мн окончить эту козу, которую я помстила здсь налво, чтобъ занять пустое мсто: я никакъ не могла добиться, чтобъ шерсть ея блестла.
Германъ съ величайшею готовностью слъ и взялся за кисть виконтессы.
— Посмотри, сказала г-жа Геспель Нелид, вошедшей черезъ нсколько минутъ, — какъ услужливъ этотъ добрый Германъ. Вотъ онъ длаетъ чудеса на моей картин, удивительно, какъ жива теперь эта коза: надобно признаться, я было вовсе ее испортила.
— Немножко терпнія, виконтесса, сказалъ Германъ не отрываясь отъ работы: — у васъ кисти такъ тонки, что мн очень-трудно не сдлать пятна. Мн станетъ работы по-крайней-мр на часъ. Позвольте мн расположиться?
— Хорошо, хорошо, мой милый, вы приводите меня въ восхищеніе. Къ-несчастію, я должна хать, но Нелида останется съ вами, и я надюсь еще застать васъ. Вы обдаете съ нами.
Виконтесса, вчно-хлопотавшая, быстро вышла, оставивъ съ совершеннйшею увренностію двицу Тьлле и молодаго художника въ опасной бесд.
— Не-уже-ли вы дйствительно находите, что эти произведенія хороши? сказала Нелида, садясь въ большое обитое бархатомъ кресло, на которое виконтесса клала свою собаку, чтобъ писать съ нея.
— Я нахожу, что ттушка ваша иметъ самыя прекрасныя намренія, отвчалъ Германъ:— и все, что сближаетъ меня съ вами, кажется мн твореніемъ боговъ… Мы паріи, продолжалъ онъ, какъ-бы разговаривая самъ съ собою и слдуя за своими мыслями, вызванными безразсудной болтовнею г-жи Геспель:— я это знаю. Общество съ гордымъ пренебреженіемъ смотритъ на насъ, какъ на низкихъ ремесленниковъ, торгующихъ кускомъ мрамора или нсколькими аршинами раскрашеннаго полотна, оно убждено, что наше высшее блаженство должно заключаться въ томъ, чтобъ слышать похвалы отъ пресыщенныхъ вельможъ и занимать часы скуки нервическихъ женщинъ. Я знаю, что, сторговавшись и заплативъ за работу нашихъ рукъ, кто изъ этихъ людей безъ сердца думаетъ, что на ней лежитъ вдохновеніе души? кинувъ намъ нашу поденщину, отъ насъ отворачиваются, какъ отъ людей ничтожныхъ…
— Вы несправедливы, сказала Нелида, видя, что пальцы молодаго художника судорожно сжимаются и лицо загорается гнвомъ.
— О, Нелида, продолжалъ онъ, вставая и кидая далеко отъ себя кисть г-жи Геспель:— они нами пренебрегаютъ, они насъ презираютъ, но что до этого за дло? Искусство велико, искусство безсмертно. Художникъ — первый, благороднйшій человкъ между всми людьми, потому-что ему дано глубже чувствовать и сильне, нежели кому-нибудь другому, выражать невидимое присутствіе Бога въ его. твореніи. Ему одному въ гармоніи міровъ улыбается божество, онъ одинъ знаетъ тайну красоты безконечной. Восторги его пламенной души — самый чистый иміамъ, какой только восходитъ съ земли на небо.
Германъ ходилъ большими шагами по комнат. Нелида слдовала за нимъ глазами, испуганная его волненіемъ, но влекомая, какъ-бы очарованная его восторженнымъ словомъ, понятнымъ для нея только вполовину. Молодой художникъ долго еще декламировалъ на эту тэму, Онъ обладалъ какою-то нервическою раздражительностью и силою гнва, иногда доходившими до краснорчія. Быстро схватывая все, что льстило гордости, составлявшей основу его натуры, онъ съ жаромъ принялъ теоріи, которыя въ послдніе годы знаменитая школа проповдывала юношеству. Сен-симонистскія мннія нашли въ немъ пламеннаго приверженца. Все время, остававшееся ему отъ занятій искусствомъ, онъ слушалъ рчи и проникался доктринами новой секты. Это прославленіе красоты и разума, это воззваніе къ невдомой женщин, которую каждый втайн надялся встртить, это возстановленіе плоти, говоря техническимъ выраженіемъ, все это было обольстительно для молодыхъ людей въ пор первыхъ порывовъ честолюбія и страсти. Въ особенности Германъ, разсудокъ котораго не былъ предохраненъ никакимъ основательнымъ образованіемъ, Германъ, котораго не удерживало отъ заблужденій ничье примиряющее вліяніе, съ упоеніемъ кинулся въ потокъ идей лживыхъ и истинныхъ, плодотворныхъ и пустыхъ, разумныхъ и безразсудныхъ, начинавшихъ тогда вторгаться въ общество. Онъ читалъ, слушалъ, принималъ все, какъ ни попало, безъ выбора, безъ поврки, потому-что все это льстило его безпорядочнымъ наклонностямъ, и въ короткое время достигъ не до серьзнаго и откровеннаго убжденія, но до дкаго и болзненнаго сознанія общественныхъ неравенствъ и несправедливыхъ предразсудковъ, лично противъ него направленныхъ.
Видя, что его слушаютъ со страхомъ и удивленіемъ, восхищавшими его тщеславіе, Германъ, въ частыхъ свиданіяхъ съ Нелидою, неоднократно возвращался къ любимому предмету своихъ импровизацій и, замаскировавъ все, что могло встревожить ея врованія или инстинктъ чистоты, развилъ передъ нею всю доктрину сен-симонистовъ, это произвело въ разсудк молодой двушки безпорядокъ, благопріятный ежедневно-возраставшему смятенію сердца.
Г-жа Геспель, неспособная долго забавляться однимъ и тмъ же, бросила свои кисти для устройства какого-то благодтельнаго предпріятія. Она цлый день не бывала дома и не занималась больше Германомъ, ни даже Нелидой, которой, какъ невст, нельзя было ни длать визитовъ, ни здить на вечера. Такимъ-образомъ, благодаря странности случая, молодые люди были предоставлены самимъ-себ и при постоянно-короткихъ сношеніяхъ пользовались совершенной свободой, въ которой никто въ свт не могъ видть ничего неприличнаго. Германъ находилъ чрезвычайное удовольствіе въ томъ, чтобъ посвящать Нелиду въ таинства искусства и въ основанія соціальныхъ теорій. Удивительная организація этой двушки длала ее одинаково способной чувствовать красоту формы и постигать отвлеченныя истины. Какъ мы сказали, передъ взорами ея открывался новый міръ, храмъ, котораго врата какъ-бы чародйствомъ отверзались при словахъ молодаго оракула. Въ ней не было ни малйшаго сомннія, да и какъ могла она сомнваться? Германъ говорилъ мистическимъ языкомъ врующихъ и прилагалъ этотъ языкъ къ своему искусству. Красота, по его мннію, была божествомъ, искусство поклоненіемъ ему, художники его жрецами, любимая женщина — блистательной Беатриче, чистой, незапятнанной, ведущей поэта въ небесныя страны.
Глубокое уваженіе, которое сохранялъ онъ въ своихъ свободныхъ свиданіяхъ съ Нелидой, посторонній, по-видимому, интересъ, оживлявшій ихъ бесды, ослпляли молодую двушку и боле и боле разувряли ее на-счетъ привязанности, которую она сначала встрчала съ ужасомъ, или, лучше сказать, она не отдавала въ ней себ отчета, она не чувствовала, какъ быстро Германъ вторгался въ ея сердце. Видя его каждый день, она не замчала, какъ необходимо стало для нея его присутствіе. Принявъ безмолвно роль Беатриче, въ которую онъ облекалъ ее, она не думала, что принимаетъ на себя обязанность и нкоторымъ образомъ соединяетъ судьбу свою съ судьбою человка, отдаленнаго отъ нея и связями крови и даже общественными отношеніями. Она тихо забывала Тимолеона, думая, что только ожидаетъ его. Къ-тому же, языкъ Германа былъ до такой степени отличенъ, съ нимъ она вступила въ міръ такихъ возвышенныхъ помысловъ, что въ ум ея не могло возникнуть никакого сравненія: всякое сближеніе между ними было невозможно. Она даже не знала, было ли извстно Герману, что она скоро выходитъ замужъ: разговоръ ихъ никогда не касался дйствительной жизни. Молодой художникъ, восторженный и вдохновенный, восхитилъ ее вмст съ собой въ идеальный міръ и, казалось, боялся снизойдти оттуда. Такимъ-образомъ, время шло, дни длились и проходили, часы бжали, быстрые и обманчивые, на встрчу роковому концу. Такъ ручьи высокихъ альпійскихъ пустынь скользятъ легко и тихо но едва-вырытому въ песк ложу, между двумя зелеными берегами, подъ яснымъ небеснымъ сводомъ. Никакое нечистое дуновеніе не мутитъ ихъ, ни одно животное не утоляетъ въ нихъ жажды. Только дикій рододендронъ, склонясь надъ бгущей волною, роняетъ въ нее свою тнь и свое благоуханіе. Но вдругъ почва трясется, въ нечувствительномъ склон горы вдругъ длается трещина, разверзается бездна. Тихая волна мечется, бьется, крутится и реветъ въ мрачныхъ глубинахъ между неподвижныхъ массъ вковаго гранита.

IX.

Однажды Германъ былъ одинъ съ Нелидой въ мастерской г-жи Геспель. Онъ показывалъ ей рисунки со ‘стансовъ’ Ватикана, и молодая двушка слушала, внимательная и восхищенная, разсказъ его о полномъ, благотворномъ, цвтущемъ и славномъ существованіи Рафаэля Санціо, этого сына генія и музы, какъ его прекрасно прозвали. Она простосердечно удивлялась любви великаго художника къ женщин безъ дарованій и безъ добродтели, къ простолюдинк необразованной, къ Форнарин, и находила, что Германа это удивляетъ слишкомъ-мало. Однако, онъ не высказалъ ей всей своей мысли. Онъ не сказалъ ей, что, можетъ-быть, въ собственной его жизни было нчто подобное: такъ нсколько двуличности вмшивается всегда въ самыя чистыя отношенія между мужчиною, этимъ сильнымъ и алчнымъ созданіемъ, которое ловитъ и смло вырываетъ каждое наслажденіе изъ каждой грязи, и женщиною, несчастною слпою съ открытыми глазами, которая проходитъ этимъ міромъ сквозь существенность, скрестивъ на груди свое чистое покрывало…Они были вдвоемъ: Нелида склонилась надъ этими благородными эскизами, надъ этими полубожественными созданіями по преимуществу великаго мастера, Германъ сидлъ рядомъ съ нею и медленно переворачивалъ листы. Нелид принесли письмо, присланное ей тткою. Она узнала руку и поблднла. Странная судьба! а между-тмъ, къ ней писалъ ея молодой женихъ, супругъ ею избранный! Трепещущей рукой разломила она печать, и пока Германъ слдилъ на лиц ея видимые признаки внутренняго волненія, она прочла слдующее:
‘Ваша ттушка позволила мн, сударыня, увдомить васъ прямо, безъ ея посредства, о новости, которая длаетъ меня счастливйшимъ изъ людей: глупый процессъ, грозившій задержать меня здсь, кончился мировой сдлкою. Посл-завтра я ду, спшу кинуться къ ногамъ вашимъ и просить васъ ускорить день, когда вы удостоите меня перемнить имя ваше на мое, домъ вашъ на мой, и когда мн позволено будетъ объявить передъ небомъ нжную, почтительную и преданную страсть, привязывающую меня къ вамъ.’
Нелида не кончила. Глаза ея покрылись облакомъ, письмо выпало изъ рукъ. Германъ схватилъ его и пожиралъ глазами. Вн себя и обезумвъ отъ страсти, отъ отчаянія, онъ обнялъ полумертвую двушку и напечатллъ на губахъ ея огненный поцалуй. Она хотла вырваться изъ рукъ его: онъ удержалъ ее. ‘Ты любишь меня’ вскричалъ онъ: ‘я это знаю, вижу, чувствую въ глубин моего сердца, ты меня любишь. Безумные! они отрываютъ тебя отъ меня, отъ единственнаго человка, который тебя понимаетъ! Бдное дитя! ступай же, покорись ихъ грубому закону. Отдай своему мужу, отдай свту свои дни и ночи, закуй свою волю, оледени сердце. Ты не можешь отдать мн души своей.— она уже принадлежитъ мн: я буду въ ней царствовать на зло людямъ, на зло судьб, на зло теб-самой. Я больше тебя не увижу, но ты моя на вкъ. Прощай, Нелида.’
И онъ скрылся, оставивъ молодую двушку смятенную, неподвижную, оцпенлую.
‘Германъ! Германъ!’ вскричала она наконецъ, приходя въ себя. И это имя, произнесенное такимъ-образомъ, открыло ей тайну ея собственнаго сердца. Нтъ больше сомннія, она любила, любила страстно, глубоко. Онъ это зналъ, онъ сказалъ это: она принадлежала ему. Поцалуй, который она еще чувствовала на устахъ своихъ, оставилъ на нихъ неизгладимый слдъ. Это была печать союза, который никто не властенъ былъ расторгнуть. Такъ она думала, такъ она чувствовала, откровенная двушка. Отнын права Германа надъ нею казались ей неограниченными. Ей казалось, что отдаться другому было бы съ ея стороны преступленіемъ.
Весь остатокъ дня и часть ночи провела она въ безпокойств и смятеніи, походившихъ на сумасшествіе. Потомъ, какъ всегда бываетъ въ кризисахъ юности, за избыткомъ волненія послдовало утомленіе, природа вступила въ права свои: Нелида уснула и спала нсколько часовъ. Когда она пробудилась, голова ея была свжа, мысли ясны, она чувствовала то же, что узникъ, у котораго спали съ ногъ цпи, она ршилась, что бы за тмъ ни случилось, взять назадъ свое общаніе, расторгнуть бракъ, не смотря на крикъ, срамъ, просьбы и упреки.
— Разв я не свободна? говорила она сама съ собою:— что можетъ принудить меня къ браку, который сдлался противнымъ чести? Я люблю человка, достойнаго всей любви моей, человка, который неравенъ мн въ глазахъ свта, но который выше меня передъ лицомъ Бога, потому-что душа его благородне, добродтель возвышенне, разумъ обширне, нежели у меня. Я люблю геніальнаго человка, я имъ любима: могу ли колебаться хотя минуту? О исусъ! о сынъ Маріи! вскричала она, кидаясь на колни и закрывъ лицо руками:— у меня достанетъ силъ послдовать твоему божественному примру. Ты не искалъ великихъ земли для того, чтобъ сдлать ихъ своими друзьями и учениками: ты любилъ только бдныхъ и угнетенныхъ. Ты учишь насъ, что передъ тобою нтъ званія, нтъ преимущества выше чистой совсти и горячей любви къ людямъ. Какая же слава, какое блаженство могутъ сравниться съ тмъ, чтобъ все отдать, всмъ пожертвовать, все попрать ногами для человка съ великимъ сердцемъ, борющимся съ испытаніями неумолимой судьбы?
И молодая энтузіастка представляла себ въ героическихъ чертахъ борьбу свою съ родными и со свтомъ, она уже видла себя осужденную общественнымъ мнніемъ, оставленную друзьями, удаляющуюся съ мужемъ въ уединеніе, живущую только для него, ободряющую его словомъ, награждающую улыбкой, молящуюся, работающую возл него. Она, сама того не зная, подвергалась обольщенію самому сильному для великихъ душъ, — обольщенію несчастія. Когда искуситель обращается къ дочерямъ Еввы, онъ не возбуждаетъ въ нихъ и не льститъ обманчивыми общаніями ни любопытства, ни гордости, ни сладострастія, онъ не манитъ ихъ ни земными царствами, ни всевдніемъ ада, но показываетъ вдали, на темномъ горизонт, пустынную землю изгнанія, гд стонетъ одинокій и печальный несчастливецъ, можетъ-быть, преступникъ. И дочь Еввы, великодушная и неблагоразумная, тотчасъ покидаетъ благовонныя кущи и кристальныя воды: она идетъ къ тому, чьи уста проклинаютъ рожденіе и сердце не знаетъ радости, чтобъ страдать вмст съ нимъ, чтобъ пожалть его или утшить.
Между энергическимъ ршеніемъ и его исполненіемъ лежитъ цлый міръ нершимостей и слабостей. Когда Нелида, спокойная, твердая, ршилась на все, надла шляпку и мангилью, чтобъ идти, какъ она часто длывала, къ двиц де-Ланженъ, жившей рядомъ, она вдругъ почувствовала дрожь. То, что ей за нсколько минутъ казалось геройскимъ дломъ, принимало теперь въ глазахъ ея видъ позорной ошибки. Идти украдкой, куда же? къ молодому человку, сказать ей, гордой, сосредоточенной Нелид, что она его любитъ и хочетъ быть его женою… Этого достаточно было, чтобъ поколебать самую неустрашимую ршимость. Посл получаса, проведеннаго въ самомъ ужасномъ сомнніи, она начала уже машинально развязывать ленты своей шляпки и ршилась подождать еще, отложить до завтра… когда стукъ почтовой кареты, възжавшей на дворъ, заставилъ ее вздрогнуть. Полагая, что это, можетъ-быть, г. де-Керваэнсъ, не въ силахъ будучи выдержать его присутствія, она быстро заперла дверь въ комнаты г-жи Геспель и бросилась къ маленькой задней лстниц, выходившей въ ворота. Скрывъ лицо подъ густымъ вуалемъ, а талію подъ складками длинной мантильи, она прошла воротами, которыхъ еще не успли заперетъ, и быстро пошла но грязному и скользкому троттуару. Не поднимая глазъ, не глядя вокругъ себя, она миновала площадь и вошла въ Тюильри. На часахъ замка пробило пять часовъ. Садъ былъ покрытъ синеватымъ туманомъ. Каштаны простирали по воздуху свои черныя, ломаныя втви. Тамъ-и-сямъ рзкій силуэтъ нмой статуи выдавался изъ тумана, красноватаго отъ послднихъ лучей заходившаго солнца. Блдная и трепещущая двушка скользила какъ призракъ въ сыромъ туман, подъ недвижными и облаженными деревьями. Кровь кипла въ ея жилахъ и длала ее нечувствительною къ холодному воздуху, медленно проникавшему ея шелковую мантилью. Такимъ-образомъ, покорная больше инстинктивному влеченію, нежели сознательному дйствію воли, она дошла до узкаго пассажа въ улиц Бонъ. Она кинулась въ него и, чтобъ не отвчать привратнику, быстро взбжала на лстницу. Но вскор, повинуясь одному изъ тхъ внезапныхъ возвратовъ, понятныхъ только тому, кмъ играли страсти, остановилась, неудержимая сила, двигавшая ее, еще разъ ослабла, страшно мелькнулъ лучъ разсудка. Внезапно отказываясь отъ своего намренія, она схватилась за перила и сильно уцпилась за нихъ. Уже она ставила ногу на первую ступень, чтобъ сойдти съ лстницы, какъ внизу послышался шумъ шаговъ. Ей представилось, что за ней кто-нибудь слдовалъ, можетъ-быть, самъ де-Керваэнсъ, и паническій страхъ овладлъ ею. Она опять безумно бросилась впередъ, вошла еще два этажа и, кинувшись къ двери, которую она, казалось, узнала, сильно дернула колокольчикъ.
— Кого вамъ угодно, сударыня? произнесъ пріятный голосъ, нсколько ей знакомый.
— Мастерскую г. Рень, сказала Нелида.
— Вы ошиблись этажемъ, продолжала молодая двушка, отворившая дверь, и Нелида, при слабомъ свт погасавшаго дня, узнала ея прекрасные волосы и розовое личико.— Мастерская выше, но мы живемъ здсь, прибавила она:— и если вамъ угодно видть г. Рень, то онъ, вроятно, скоро будетъ, потому-что мы обдаемъ въ пять часовъ.
И, не дожидаясь отвта, молодая двушка впустила двицу де-ла-Тьлле въ маленькую спальню.
— А! это вы, сударыня, вскричала она, подавая Нелид сафьянный стулъ, съ котораго сняла свою работу: — извините, я васъ сперва не узнала. Но вы нездоровы? продолжала она, видя, что Нелида, въ смятеніи, не могла выговорить ни слова.— Вы запыхались всходя слишкомъ-скоро на лстницу. Не хотите ли выпить немножко fleur d’orange?
Нелида сдлала знакъ, что ей ничего не нужно, но добрая двушка все-таки подошла къ своему коммоду, вынула изъ ящика кусокъ сахара и, разводя его въ большомъ стакан изъ краснаго стекла, который, вмст съ такимъ же графиномъ, стоявшимъ на камин, составлялъ лучшее украшеніе этого скромнаго жилища, продолжала:
— Если хотите, я разстегну вамъ крючки, вамъ тяжело дышать. Нелида долго смотрла на нее какъ помшанная.
— Вы живете съ г. Германомъ? сказала она ей наконецъ.
— Да, сударыня.
— Вы ему родственница?
Двушка улыбнулась.
— Его родственница?.. да, если хотите. Я его жена.
— Я не знала, что онъ женатъ, сказала Нелида голосомъ умирающей.
— Гы, женатъ…Объяснимся, продолжала гризетка, подавая двиц Тьлле стаканъ съ сахарной водой.— Вамъ я готова это сказать, ни господинъ-мэръ, ни господинъ-священникъ не заставляли насъ ничего общать одного другому, но тмъ не мене мы другъ друга любимъ. Я забочусь о нашемъ маленькомъ хозяйств, я очень-врна и вовсе-неревнива. Я не пристаю къ нему за его натурщицъ, хотя часто… но съ художниками не надобно обращать на это слишкомъ-много вниманія. Лучше ли вамъ? сказала она ласковымъ тономъ Нелид, которая машинально выпила цлый стаканъ воды.
— Мн очень-хорошо, отвчала Нелида такимъ глухимъ и слабымъ голосомъ, что, казалось, онъ выходилъ изъ груди умирающаго: — я прійду еще разъ… заказать портретъ.
И, вставъ съ нервическимъ движеніемъ, она вышла, не смотря на упрашиванія гризетки, и такъ скоро стала спускаться по лстниц, что испуганная двушка кричала ей: ‘Берегитесь, берегитесь. Вы ушибетесь, тутъ темно. Тамъ, внизу, на поворот, не достаетъ одной ступени…’
Сойдя до перваго этажа, Нелида на этотъ разъ явственно разслышала шаги человка, шедшаго къ верху. Въ испуг она кинулась во впадину двери, гд было совершенно-темно, и прижалась тамъ, удерживая дыханіе. Человкъ, закутанный плащомъ, прошелъ около нея и задлъ ея платье. Она стояла еще неподвижная, испуганная, почти мертвая, когда звонокъ, раздавшійся въ верхнемъ этаж, заставилъ ее содрогнуться. Сама не понимая, что длаетъ, она сошла еще ниже, вышла изъ пассажа, кинулась въ улицу, поворотила за уголъ по набережной и побжала по направленію, противоположному Пале-Руаялю. Но вскор способность какой-то дтской разсудительности, сохраняемая иногда даже сумасшедшими въ самыхъ припадкахъ, взяла верхъ, она остановилась, разсуждая сама съ собою, что такой женщин, какъ она, неприлично привлекать на себя вниманіе прохожихъ, что, будучи одна въ такое время, она должна идти спокойно, чтобъ не подать повода къ грубымъ ошибкамъ. Разсуждая такимъ страннымъ образомъ, она шла около парапета, кидая зловщіе взгляды на мрачную воду, кой-гд освщенную отраженіемъ фонарей. Туманъ густлъ съ каждой минутой. Она подошла къ одному изъ спусковъ, сходящихъ на Сену и, оглядвшись крутомъ, не слдовали ли за нею, захохотала судорожнымъ смхомъ и пошла къ рк. Вдругъ жилистая рука сильно схватила ея руку, и мужской голосъ сказалъ ей съ твердостію:
— Остановитесь, сударыня, то, что вы хотите длать, нехорошо.
Нелида оборотилась и увидла возл себя человка въ работничьей блуз.
— Извините, сударыня, продолжалъ онъ:— если я вамъ мшаю, я ужь нсколько времени слжу за вами и по вашей одежд, по вашему разстроенному виду, по тому, что вы одн, возл рки, догадался, что у васъ есть какое-нибудь дурное намреніе. Позвольте посадить васъ въ карету. Не надобно длать дурнаго удара.
Говоря такимъ-образомъ, работникъ ввелъ на берегъ Нелиду, послушную какъ дитя движеніямъ сильной руки, ее державшей.
— Благодарю васъ, сказала она наконецъ. Она не могла ничего прибавить. Слезы ручьмъ хлынули изъ глазъ ея.
— Плачьте, сударыня, плачьте, сказалъ работникъ:— слезы облегчаютъ. Я это знаю… Я хорошо знаю, что такое горесть, увряю васъ, сударыня. И еслибъ не моя бдная семья, я, можетъ-быть, давно сдлалъ бы то же, что вы хотли сдлать. Извините, продолжалъ онъ посл минутнаго молчанія:— что я веду васъ такимъ-образомъ, но я не смю оставить васъ однхъ, къ-тому же, теперь такой туманъ и вы такъ закрыты своимъ вуалемъ, что васъ никто не узнаетъ, впрочемъ, мы возьмемъ фіакръ.
Они дошли до мста, гд стоятъ извощичьи экипажи: ни одного фіакра не было. Работникъ послалъ разъхавшимся извощикамъ энергическое ругательство.
— Далеко ли вы живете?
Нелида не знала, отвчать ли.
— Я спрашиваю васъ не изъ любопытства, сударыня: я только хотлъ знать, много ли вамъ еще прійдется идти, потому-что ваши бдныя ноги очень нетверды въ эту минуту, а вы не захотите, чтобъ васъ отнесли домой.
— Я живу въ Предмсть-Сент-Оноре, сказала Нелида, стыдясь своей недоврчивости:— и очень могу дойдти. Но вы… вамъ врно некогда.
— Нтъ, сударыня, моя дневная работа окончена, а ужинъ мой не простываетъ, сказалъ работникъ съ странной усмшкой.— Хлбъ съ кускомъ сыра — это всегда хорошо, всегда вкусно посл десятичасовой работы.
Онъ замолчалъ. Нелида опиралась на его руку съ чувствомъ невольнаго уваженія. Съ строгой и религіозной мыслію обращалась она отъ него къ самой-себ.
— Что я могу для васъ сдлать? сказала она наконецъ, когда они подходили къ отели Геспель. Она положила руку на кошелекъ, но не смла предложить его пролетарію.
— Дать мн общаніе, отвчалъ онъ съ большою простотою:— положить вашу маленькую ручку, которой подобной я никогда не видывалъ, въ мозолистую руку бднаго каменьщика, и поклясться ему, что вы никогда не начнете того же.
— Клянусь вамъ, сказала тронутая Нелида и сжала ему руку.
— Простите, сударыня, сказалъ работникъ въ нсколькихъ шагахъ отъ отеля: — не надо, чтобъ видли, что я подошелъ вмст съ вами.
— Скажите мн ваше имя и вашъ адресъ, сказала Нелида.
— Меня зовутъ Франсуа, а живу я въ Улиц-Сент-Этьеннъ-дю-Монъ, нумеръ восьмой, отвчалъ работникъ.
Нелида выпустила его руку. Онъ остановился и слдовалъ за ней глазами до-тхъ-поръ, пока не увидлъ, что большая аристократическая дверь затворилась за нею.
Молодая двушка прошла, не будучи узнанною, мимо коморки привратника, принявшаго ее за одну изъ служанокъ, не воображая, чтобъ двица Тьлле могла прійдти такимъ-образомъ, пшкомъ, одна и въ такое время. Горничная, видя ее блдною, съ измнившимися чертами лица, съ мутными глазами, испугалась и хотла послать за докторомъ и за виконтессой, обдавшей въ гостяхъ, но Нелида, запретивъ ей это, объяснила, какъ могла вроятне, причину своего нездоровья и легла въ постель, увряя, что она чувствуетъ себя почти совершенно-здоровою. Въ-продолженіе вечера, горничная нсколько разъ входила на ципочкахъ и, не слыша ни малйшаго шума, видя, что Нелида лежала спокойно, заключила, что она спитъ глубокимъ сномъ и не разсудила безпокоить виконтессу Геспель. На другой день, когда пришли къ двиц де-ла-Тьлле въ обыкновенный часъ, ее нашли неподвижною, съ померкшими глазами, съ сложенными оцпенвшими руками, думали, что она умерла. Призванный на-скоро врачъ нашелъ воспаленіе въ мозгу и объявилъ, что положеніе больной такъ опасно, что онъ не можетъ принять на себя отвтственности за успхъ леченія. Составлена была консультація изъ трехъ знаменитйшихъ медиковъ. Они единогласно думали, что у больной было жестокое воспаленіе въ мозгу. Два дня употребляли самыя сильныя средства и, не смотря на то, могли произвесть только легкое движеніе губъ и рсницъ. Г-жа Геспель и г. де-Керваэнсъ, пріхавшій въ Парижъ въ тотъ самый день, какъ занемогла Нелида, поперемнно сидли у ея изголовья. Оба они уже оплакивали ее, какъ умершую, какъ вдругъ, на третій день, Тимолеонъ, подойдя къ постели, замтилъ, что щеки больной были живе обыкновеннаго. Онъ взялъ ее за руку: о счастіе! въ первый разъ въ-теченіе сорока-восьми часовъ рука ея не была холодна. Онъ наклонился надъ нею, и ему показалось, что онъ бредитъ, когда увидлъ, что глаза молодой двушки слдовали за его движеніями и старались узнать его. Онъ радостно вскрикнулъ, она услышала, потому-что уста ея раскрылись, какъ-будто для отвта. ‘Нелида!’ вскричалъ онъ: ‘узнате ли вы меня, слышите ли вы меня?’ Она пожала ему руку, потомъ, утомленная этимъ усиліемъ, закрыла глаза и погрузилась въ прежнее забытье. Пріхалъ докторъ. Онъ нашелъ пульсъ значительно лучше и кожу покрытую благопріятной влажностью. Чтобъ увеличить этотъ благодтельный переворотъ, онъ приказалъ усилить тягучія припарки. Въ этотъ день Нелида два раза обнаруживала признаки, подававшіе надежду возвратить ее къ жизни. И точно, жизнь возвратилась въ сердце и въ голову молодой двушки, первый предметъ, который она увидла, былъ другъ, съ нжностью бодрствовавшій надъ нею, первый звукъ, поразившій ея ухо, было слово любви. Ей казалось, что она проснулась посл тяжелаго сновиднія. Смутно, какъ въ потускнвшемъ зеркал, представлялись ей отвратительные образы. Она была жертвой самаго низкаго обмана. Душа ея не была создана для ненависти, мщеніе не могло имть въ нее доступа, но презрніе, — такъ она по-крайней-мр думала,— сразу убило всю любовь ея. Она считала себя бдной больной, счастливо излечившейся отъ припадка безумія. Спша покинуть Парижъ, она энергіей воли ускорила время своего выздоровленія и сама назначила день свадьбы.
3-го декабря, безчисленная толпа наполняла Церковь-св.-Филиппа. Длинная шеренга каретъ загораживала со всхъ сторонъ паперть. Самое модное общество собралось въ святомъ храм. Ровно въ двнадцать часовъ двери сакристіи отворились, ‘Вотъ она!’ раздалось со всхъ сторонъ. ‘Какъ она хороша! какъ блдна!’
Двица Тьлле приближалась твердою, хотя еще слабою постунью, держась за руку дяди г. де-Керваэнса, бывшаго въ полномъ генерал-лейтенантскомъ мундир. Она была спокойна, сосредоточена, величественна и печальна. Можно было принять ее за жертву древняго рока, за молодую Ніобею, знавшую, что вс ея надежды уже умерли въ груди ея.
Отецъ-Эмери произнесъ почтительную рчь, въ которой возвеличилъ рыцарскія доблести, наслдственныя въ семейств супруга, и христіанскія добродтели, украшавшія домъ супруги и переходившія отъ матери къ дочери.
— Какъ они счастливы, эти богачи! сказала одна женщина изъ черни своему сосду, смотря, какъ двица де-ла-Тьлле садилась въ карету.
— Не столько, какъ мы часто думаемъ, отвчалъ ей мужчина въ блуз. Нелида быстро оглянулась, чтобъ посмотрть, откуда происходитъ этотъ голосъ, который она узнала. Въ тотъ же вечеръ, честный Франсуа получилъ по почт въ своемъ чердак Улицы Сент-Этьеннъ-дю-Монъ купонъ на 200 франковъ дохода, съ слдующей запиской, написанной тонкимъ почеркомъ и дрожавшей рукою:
‘Одна особа, спасенная вами отъ преступнаго безумства, проситъ васъ не отвергнуть незначительной суммы, которая поможетъ вамъ поддержать ваше семейство. Попросите матушку вашу благословить новобрачную, а дтямъ вашимъ скажите, чтобъ они молились за нее.’

X.

Замокъ Винъ лежалъ на возвышенности, съ которой взоръ обнималъ безконечный горизонтъ. Съ одной стороны, эта возвышенность, на пространств двухъ верстъ, непримтно склонялась до воротъ Доля, съ другой, она сходила довольно-крутымъ скатомъ къ морю, такъ-что слышно было, какъ сердитая волна въ непогоду ревла, ударяясь о крутой яръ.
Это древнее мстопребываніе Керваэнсовъ имло самый грозный видъ и отличалось боле прочностію и суровымъ тономъ сроватаго гранита и чернаго сланца, изъ которыхъ было выстроено, нежели красотою стиля. Была ли огромная громада, его составлявшая, результатомъ многихъ построекъ, или она принадлежала къ той переходной эпох, когда еще характеры двухъ архитектуръ, римской и готической, были смшиваемы и, казалось, не могли раздлиться въ мысли художника, но въ подробностяхъ этого огромнаго зданія не было никакого единства. Это былъ широкій четыреугольникъ, фланкированный тамъ-и-сямъ круглыми башнями, увнчанный бойницами, съ неправильно-продланными окнами, изъ которыхъ иныя сохранили еще немного-сглаженный стрльчатый сводъ, между-тмъ, какъ другіе были согнуты смлыми арками. Широкія сухія луговины, на которыхъ паслись лани и дикія козы, окружали главный дворъ, передній дворъ былъ усаженъ вковыми тисами, удивительно разросшимися на почв, особенно для нихъ благопріятной. Неподвижный и важный видъ этихъ деревьевъ, симметрически расположенныхъ въ дв линіи, какъ почетная стража, рзко отличалъ окружность замка отъ остальныхъ частей ландшафта и, кажется, внушалъ уваженіе всякому, кто приближался къ этому феодальному жилищу. Первая ограда замыкалась ршоткой, съ гербомъ Керваэнсовъ, отъ которой шелъ длинный прямой путь по направленію древней римской дороги, выводившій черезъ засянныя рожью поля на дорогу въ Доль.
Съ другой стороны замка, лсъ изъ дубовъ и елей, перерытый глубокимъ рвомъ, близь котораго лежало много гигантскихъ скалъ, служившихъ нкогда, какъ полагаютъ, при жертвоприношеніяхъ друидовъ, былъ перерзанъ дорожками и украшенъ хижинами, искусно разбросанными по зеленымъ скатамъ: онъ составлялъ паркъ рдкой красоты и грандіозныхъ размровъ. Тимолеонъ истратилъ значительныя суммы, чтобъ возвратить жилищу своихъ предковъ нсколько прежняго блеска. Онъ очень дорожилъ честью своего имени, посл юности, пресыщенной удовольствіями, въ немъ сохранился одинъ серьзный интересъ, одно постоянное желаніе, состоявшее въ томъ, чтобъ воскресить, сколько обстоятельства позволяли, славную жизнь предковъ и посредствомъ денегъ и ловкости снова господствовать, какъ нкогда они господствовали, почти-неограниченно надъ цлой страною. Женившись на двиц де-ла-Тьлле, онъ употребилъ цлый годъ на то, чтобъ омблировать какъ-можно-великолпне, слдуя мстнымъ и семейнымъ преданіямъ, обширныя залы Вика, которыхъ излучистые своды, массивные столбы, рзныя ршетчатыя балюстрады, точеныя изъ дерева украшенія и высокіе камины съ остроконечными колпаками, какъ-нельзя-больше допускали величественное и богатое убранство. Ежедневно привозились туда реставрированныя картины, рдкія мебели, ящики, наполненные кельтическими и римскими древностями, которыя Тимолеонъ скупалъ всюду. Онъ самъ часто здилъ въ Парижъ и Лондонъ, то для того, чтобъ торопить работниковъ, то для того, чтобъ пріобрсть какой-нибудь указанный ему драгоцнный обломокъ древности. Архитекторъ и два обойщика имли надзоръ за работами, но ничего не длалось безъ приказанія самого хозяина. Онъ занимался самыми мелкими подробностями, одушевлялся страстію къ своему занятію и хотлъ, чтобъ каждая вещь представляла собой возможное совершенство.
Съ своей стороны, Нелида не оставалась праздною. Тимолеонъ, во всхъ случаяхъ имвшій привычки знатнаго вельможи, предоставилъ ей свободное распоряженіе ея доходами, и она употребляла ихъ на помощь бднымъ: это сблизило ее съ грубымъ и дикимъ, по прекраснымъ и честнымъ народонаселеніемъ, ее окружавшимъ. Удаленная отъ свта, въ этомъ прекрасномъ и величественно-грустномъ мст, столь сходномъ съ наклонностями души ея, радуясь, что мужъ ея постоянно занятъ, постоянно доволенъ, она провела восьмнадцать мсяцевъ въ безмятежномъ счастіи. Имя Германа ни разу не было произнесено въ замк Викъ. Здсь Нелида начала новое существованіе, на которое ея прошлыя страданія едва набрасывали легкую тнь. Дни быстро уходили въ добрыхъ длахъ и разнообразныхъ прогулкахъ. Отчеты работниковъ, новые проекты убранства, представлявшіеся ни ея выборъ, бретанскія легенды и семейные анекдоты, которые Тимолеонъ разсказывалъ живо и охотно, сокращяли вечера. Она была уврена, что у ней съ мужемъ ршительно одни и т же вкусы, одн и т же потребности, и убжденная, что для счастія ихъ обоихъ всегда будетъ нужно одно и то же, радовалась, что избжала, какъ-бы чудомъ, гибельной страсти и нашла въ прекрасномъ союз легкое, невозмутимое счастіе.
Въ то время, съ котораго мы продолжаемъ эту повсть, видъ замка Викъ совершенно измнился. Тимолеонъ, непринимавшій никого, пока не были совершенно-готовы его конюшни, охотничьи принадлежности и ливреи, вывезъ Нелиду къ сосдямъ. Во вс стороны посланы были письма, которыми пріятели его приглашались провести лто въ Бретани. Пріхали виконтесса Геспель, двица Ланженъ, сдлавшаяся баронессою Соньянкуръ, и много другихъ боле или мене короткихъ знакомыхъ. И въ замк и въ парк безпрерывно раздавались звуки роговъ и серенады, шумныя толпы отправлялись на охоту, на рыбную ловлю, или на обды, устроивавшіеся на чистомъ воздух, въ живописныхъ мстоположеніяхъ. Приготовлялся домашній спектакль. Тимолеонъ былъ въ восторг. Нелида старалась раздлять его радость, но вскор, посреди этихъ удовольствій, безпрерывно слдовавшихъ одно за другимъ, она почувствовала себя не на своемъ мст, начала тосковать о своемъ уединеніи мало-по-малу, подъ тмъ или другимъ предлогомъ, уклонялась отъ такъ-называемыхъ сельскихъ удовольствій и вскор стала выходить къ гостямъ тогда-лишь, когда присутствіе ея было необходимо. Тимолеонъ не замтилъ этого такъ, какъ она ожидала, онъ оказывалъ еще къ свобод другихъ уваженіе, подъ которымъ скрывалось учтивое равнодушіе, обыкновенно, поцаловавъ у жены руку и спросивъ, будетъ ли она на охот или на прогулк и получивъ отъ нея въ отвтъ, что не будетъ, онъ не настаивалъ и уходилъ, не стараясь даже узнать причины ея отказа.
Въ Вик, какъ въ Париж, прекрасная Ортанса была царицею праздниковъ. Она пять разъ въ день перемняла туалетъ. Утромъ, въ дубовыхъ аллеяхъ, встрчали ее съ ролей въ рукахъ, въ восхитительномъ бломь пеньюар, за завтракомъ она являлась въ самомъ искусномъ неглиже. Позже, амазонка съ длиннымъ хвостомъ обхватывала ея тонкую талію, взмахнувъ хлыстомъ, кидалась она на бойкую лошадь, состязаясь съ самыми смлыми здоками въ опасныхъ скачкахъ. Вечеромъ, разодтая, съ обнаженной шеей, она вальсировала, пла романсы, или, даже не заставляя себя слишкомъ просить, нсколько-веселыя псни, если свтила луна, она накидывала на свои блыя плечи испанскую мантилью, предлагала идти гулять въ паркъ, и каждый добивался чести подать ей руку. Такъ, вчно-кокетливая, вчно-готовая на бой, она держала мужчинъ, спорившихъ о ея благосклонности, въ дятельномъ соперничеств и заманчивой неизвстности, тысячу разъ дурачила своего мужа, смялась какъ-нельзя-больше надъ всми провинціалками, осмливавшимися показаться въ замокъ Викъ, и постоянно сохраняла въ сношеніяхъ съ Тимолеономъ какой-то оттнокъ почтительной лести, противорчившій той непослушной прихотливости, съ которою она заставляла другихъ себ подчиняться, за это и г. де-Керваэнсъ былъ ей признателенъ.
Не разъ Нелид становилось больно при легкихъ разговорахъ, которые присутствіе ея всегда нсколько стсняло. Не разъ, видя, какъ пріятны Тимолеону дерзкія выходки и мало-прикрытыя двусмысленности г-жи Соньянкуръ, она выходила изъ гостиной съ слезами на глазахъ. Г. де-Керваэнсъ не находилъ, не искалъ больше случая говорить наедин съ своей женою. Ту же заботливость, ту же внимательность, которыя она принимала за доказательства любви, расточалъ онъ не только баронесс, но и всмъ женщинамъ, приглашаемымъ въ замокъ. Живые припадки грусти указывали Нелид на перемну, которой она хорошенько не понимала, впрочемъ, ни малйшее подозрніе не вторгалось въ ея сердце, только, начиная опасаться, что серьзное расположеніе ея духа гораздо-мене правится Тимолеону, нежели рзкая очаровательность баронессы, она стала завидовать легкости и живости Ортансы, какъ качествамъ, которыя могли бы сдлать ее привлекательне въ глазахъ мужа.
Слишкомъ гордая и дйствительно слишкомъ добрая, она не хотла смущать грустнымъ присутствіемъ своимъ никакого увеселенія, и удвоивала усилія, чтобъ скрыть тоску, все боле и боле проникавшую въ ея сердце, тщетны были эти усилія, отъ которыхъ она облегчала себя по окончаніи вечера, когда одна, въ своей комнат, могла плакать свободно и безпрепятственно предаваться своей печали.
Виконтесса Геспель, если не слишкомъ-разумно, то весьма-чистосердечно привязанная къ племянниц, замтила перемну въ расположеніи ея духа и, съ обыкновенной проницательностью приписавъ ее скук отъ долгаго пребыванія въ провинціи, однажды утромъ объявила Нелид, что черезъ два дня она детъ въ Парижъ и хочетъ увезти ее съ собою.
— Увезти меня? произнесла г-жа де-Керваэнсъ, весьма-удивленная.
— Да, дитя мое, отвчала виконтесса:— съ тебя врно уже довольно твоей Бретани, гд ты прозябаешь цлыхъ восьмнадцать мсяцевъ. Надобно возвратиться въ Парижъ. Я буду вызжать съ тобой еще нсколько мсяцевъ, и мы повеселимся лучше здшняго, не смотря на то, что вы здсь живете по-царски. Какъ бы ни было, деревня всегда деревня.
— Увряю васъ, ттушка, я вовсе не скучаю.
— Лицемрка! Твой мужъ откровенне. Я сообщила ему свой планъ, и онъ поблагодарилъ меня, сказавъ, что такъ-какъ ты не любишь ни охоты, ни домашняго театра, ни другихъ удовольствій здшней жизни, то удерживать тебя здсь было бы съ его стороны тиранствомъ. Тимолеонъ — примрный мужъ!
— Но, ттушка, я не могу съ нимъ разстаться, а онъ, я знаю, не можетъ оставить Вика прежде зимы.
— Большая разлука четыре мсяца! Я не полагала, что ты такая горлинка. Къ-тому же,— между нами,— если ты влюблена въ своего мужа, то изъ кокетства оставь его ненадолго. Восьмпадцать мсяцевъ жить вдвоемъ — это нелпо, и я не понимаю, какъ Тимолеонъ, при такомъ образ жизни, не надлалъ уже тысячи глупостей. Если ты хочешь продолжить этотъ медовый мсяцъ, и безъ того уже слишкомъ-продолжительный, теб надобно переродиться, стать другой женщиной. Когда твой мужъ найдетъ тебя въ Париж окруженною поклонниками, въ мод, это ему очень польститъ, можетъ-быть, возбудитъ въ немъ безпокойство, онъ захочетъ оспоривать тебя у другихъ, это заднетъ его самолюбіе…
— Ради Бога, ттушка, не говорите этого, прервала Нелида: — мн больно. Я вамъ благодарна за участіе, но я остаюсь.
— Пусть такъ, отвчала виконтесса, нсколько обиженная: — только я теб предсказываю, ты будешь раскаяваться.
Этотъ разговоръ оставилъ въ г-ж Керваэнсъ тяжелое впечатлніе. Какъ ни привыкла она къ необдуманной болтовн ттки, но на этотъ разъ ее объяло странное опасеніе. Увренность, съ которой виконтесса сказала ей: ‘Ты будешь раскаяваться’, леденила ей сердце. Въ первый разъ въ отдаленіи начинала она видть, что Тимолеонъ можетъ перестать любить ее. Онъ одобрилъ предложеніе г-жи Геспель: стало-быть, онъ раздлялъ мысли виконтессы. Но въ то же время, Нелида вспомнила, что ттка ея думаетъ, будто ей скучно, и что мужъ ея сказалъ: ‘удерживать ее здсь съ моей стороны было бы тиранствомъ’. Тимолеонъ соглашался на разлуку съ нею изъ доброты, изъ заботливости о ней. Она упрекала себя въ томъ, что хоть на минуту могла въ немъ усомниться, и на нсколько дней къ ней возвратилась ея прежняя ясность.

XI.

Однажды посл обда, все общество отправилось на охоту въ окрестностяхъ Доля. Посмотрвъ на отъздъ охотниковъ, Нелида возвратилась въ гостиную. Безъ всякаго новаго повода къ печали, она была погружена сама-въ-себя, разсянна и не думала идти на свою половину. Уже нсколько времени она не посщала богадельни и школъ, устроенныхъ ею по прізд въ эту сторону. Грусть подавляетъ движенія души, и если не гаситъ въ ней состраданія, по-крайней-мр лишаетъ его силы и энергіи. Г-жа де-Керваэнсъ провела утро съ книгой въ рукахъ, не читая, сидя у открытаго окна, откуда взоръ ея обнималъ длинную аллею, по которой Тимолеонъ, отставшій отъ другихъ, отправился догонять охотниковъ. Стны Вика были футовъ въ восемь толщины, и Нелида устроила себ изъ бамбуковой ршетки, обвитой растеніями, убжище въ одномъ изъ оконъ гостиной, гд она была въ одно время и въ обществ и въ уединеніи. Стукъ лошадинаго галопа вывелъ ее изъ мечтанія. Г. де-Вернель въхалъ на дворъ. Это былъ кузенъ Тимолеона, старый холостякъ съ философическимъ расположеніемъ духа, прекраснымъ сердцемъ, беззаботный, учтивый и болтливый, Нелида любила его, и онъ оказывалъ ей величайшее уваженіе.
— Я пріхалъ по приказанію вашего мужа, прекрасная кузина, сказалъ онъ, прыгая съ лошади съ легкостью двадцатилтняго молодаго человка:— но не пугайтесь, ничего не случилось. Я пріхалъ только просить васъ надть къ обду ваши лучшіе наряды и приказать Карлье приготовить дофинину комнату. У насъ большой пріемъ: маркиза Зеппони, только.
Г. де-Вернель подошелъ къ окну и, опершись на испанскій жасминъ, росшій внизу, взялъ руку Нелиды и поднесъ ее къ губамъ.
— Вы сегодня прекрасны, милая кузина, продолжалъ онъ: — тмъ лучше. Какъ он вс будутъ бситься, эти мнимыя красавицы! Вы наднете блое платье, не правда ли? и это маленькое кружевное покрывало, которое даетъ вамъ видъ рафаэлевой двы… Надобно, чтобъ моя кузина сдлала мн честь, прибавилъ онъ, съ нжностью глядя на Нелиду: — къ-тому же, нужно дать сраженіе. Надобно, чтобъ ваша пріятельница Ортанса и ваша непріятельница маркиза Зеппони были положены на мст.
— О комъ вы говорите? сказала Нелида, приходя въ себя посл долгой разсянности.— Госпожа Зеппони? Я въ первый разъ слышу это имя.
— Въ-самомъ-дл? сказалъ г. де-Вернель съ недоврчивымъ видомъ: — это невозможно.
— Увряю васъ, я ни разу не слыхала о маркиз Зеппони.
— Въ такомъ случа, я также хорошо сдлаю, если буду молчать… Но нтъ, вы женщина благоразумная, васъ слдуетъ предупредить, только не выдайте меня. Если Тимолеонъ ничего не говорилъ вамъ, значитъ, у него были свои причины.
Нелида молчала. Г. де-Вернель, играя вткой жасмина, входившей въ окно, и тихо водя ею по пальцамъ г-жи Керваэнсъ, продолжалъ:
— Маркиза, или, говоря подобно этимъ Итальянцамъ, ла-Зеппони, Сицильянка, славная своей красотою и своими любовными похожденіями. Нсколько сумасшедшихъ перерзались за ея прекрасные глазки, что, какъ вы можете вообразить, очень ее возвысило. Во время послдней поздки своей въ Италію, Тимолеонъ имлъ съ нею исторію, которой подробностей я не знаю, по которая надлала чертовски-много шума. Это приключеніе кончилось не къ удовольствію моего кузена. Маркиза, говорятъ, надлавъ ему страшныхъ авансовъ, не увнчала его пламени (слогъ временъ имперіи) и предпочла ему маленькаго принца, владвшаго десятью квадратными футами въ Германіи. Красавица и принцъ уже два года здятъ по всей Европ, но вдругъ они ссорятся въ Лондон. Маркиза одна возвращается въ Италію, и я не знаю, по какому случаю или по какому адскому разсчету пристаетъ къ берегу въ Шербур и прізжаетъ погостить недлю у своей пріятельницы, г-жи Лекуврръ, въ трехъ миляхъ отсюда. Для меня очевидно, что она пріхала въ надежд снова поймать Керваэнса въ свои сти. Врно она слышала объ васъ. Ей показалось, что вы стоите того, чтобы отбить его у васъ. Ловкой комедіантк хотлось бы позабавиться на вашъ счетъ. Она уже маневрируетъ передъ Тимолеономъ, встртившимъ ее на охот, разумется, случайно. Но будемъ держаться твердо, кузина, намъ нечего бояться ни съ чьей стороны…
Замтивъ, что крупная слеза катилась вдоль блдной щеки Нелиды, г. де-Вернель остановился.
— Ахъ, простите меня, милая кузина! сказалъ онъ ей, пожимая ея руку: — я опечалилъ васъ. Право, я этого вовсе не думалъ. Какъ могъ я вообразить, что вы пріймете это серьзно!
— Вы меня ни мало не опечалили, сказала Нелида, удерживая слезы:— я знаю, что это шутка.
— Къ-тому же, вы не ревнивы, вы такъ умны, что не можете быть ревнивы, продолжалъ г. де-Вернель.— Мы вс удивлялись вамъ въ этомъ отношеніи, потому-что, наконецъ, вы очень могли бы не принимать у себя въ дом прежней любовницы вашего мужа и не обращаться съ ней, какъ съ короткой пріятельницей.
— Что вы хотите сказать? возразила Нелида, поднявъ голову и вперивъ въ г. де-Вернеля свои прекрасные влажные глаза.
— Вы или невинны какъ этотъ жасминъ, или насмхаетесь надо мной? Но нтъ, честное слово, мн кажется, вы не сметесь. Дло въ томъ, что ваша пріятельница, Ортанса, дочь нотаріуса, супруга г. Жаке, котораго она за шесть тысячь франковъ украсила смшнымъ баронствомъ Соньянкуръ, до вашего замужства была любовницей вашего мужа. Вы этого не знали?
— Это невозможно! вскричала Нелида.— Ортанса кокетка, но она честна, а Тимолеонъ слишкомъ меня любитъ…
— Тимолеонъ васъ любитъ, я думаю, чортъ возьми! большое достоинство! Кто не сталъ бы любить васъ? Но, во-первыхъ, онъ передъ женитьбой ничмъ не былъ обязанъ въ-отношеніи къ вамъ. Съ-тхъ-поръ… послушайте, вотъ уже восьмнадцать мсяцевъ, какъ онъ вамъ вренъ: для человка, подобнаго ему, это вчность. Что касается до вашей пріятельницы, то, право, это самая безстыдная тварь, какую только мн случалось встрчать въ жизни, а Богу извстно, что у меня было съ кмъ сравнить ее… Но я болтаю какъ старый холостякъ, продолжалъ г. де-Вернель: — вамъ надобно еще заняться туалетомъ. Еще разъ, кузина, станемъ защищаться и не спустимъ флага передъ этимъ проклятымъ итальянскимъ отродьемъ.
Г. де-Вернель удалился, не подозрвая, какую отравленную стрлу онъ оставилъ въ душ Нелиды. По счастію, ей некогда было углубляться въ свои печальныя мысли. Метр-д’отель тотчасъ же явился къ ней за приказаніями, надобно было спшить. Къ-тому же, послднія слова г. де-Вернеля пробудили въ ней инстинктъ женщины. Г-жа де-Керваэнсъ одвалась съ непривычнымъ тщаніемъ при мысли, что чужестранка, прекрасная и дерзкая, станетъ оспоривать у ней любовь ея мужа. Сердце ея билось отъ гнва, но также и отъ тайной надежды на побду, и когда ей доложили, что показались экипажи по дорог, она кинула въ зеркало быстрый взглядъ, въ которомъ блистала восторженная увренность красоты всемогущей.
Съ живымъ чувствомъ удовлетвореннаго тщеславія подалъ Тимолеонъ руку маркиз Зеппони, помогая ей выйдти изъ коляски, и ввелъ ее въ сни своего царски-убраннаго жилища. Эта часть дома имла истинно-величественный видъ. Сводъ поддерживался огромными столбами съ составными капителями, кругомъ скульптурныя и другія украшенія показывали и вкусъ и богатство владльца. Дубовыя двери, великолпно выточенныя, распахнулись настежъ, и Тимолеонъ, ведя подъ руку маркизу, вошелъ съ нею въ длинную галерею, освщенную сверху и увшанную фамильными портретами. Въ ту же минуту скользнулъ по своей позолоченной жерди шпалерный занавсъ высокой работы, и г-жа Керваэнсъ, въ сопровожденіи г. де-Вернеля, г. де-Соньянкура и многихъ сосдей, медленно подошла къ нимъ. Тимолеонъ покраснлъ отъ гордости, видя, какъ хороша была Нелида. И въ-самомъ-дл, встрча этихъ двухъ женщинъ была единственна въ своемъ род. Никогда геній живописца или ваятеля не представлялъ такихъ контрастовъ равной юности и красоты. И той и другой не было еще двадцати лтъ, Элиза Зеппони была совершеннымъ типомъ той существенной красоты, которая, не говоря ничего душ, тмъ сильне дйствуетъ на чувства. Полный овалъ ея розоваго лица напоминалъ головы Джіорджони или третьей манеры Рафаэля, низкій лобъ былъ осненъ двумя прядями блестящихъ волосъ черныхъ съ синимъ отливомъ. Блестящіе зрачки ея плавали во влаг, подобно звздамъ, отраженнымъ въ источник, губы ея, обыкновенно полураскрытыя, выказывали два ряда зубовъ перловой близны, носъ, котораго ноздри раздувались при малйшемъ волненіи, пышныя очертанія рукъ и плечъ, небрежная походка и даже голосъ, нсколько неясный, — все дышало въ ней нгой, общало наслажденіе и выказывало жажду сладострастія. Со времени своего замужства, Нелида развилась, получила больше увренности въ пріемахъ. Пепельный цвтъ покрылъ ея золотые волосы, но прозрачная кожа ея была такъ же блдна и во взор ея сохранилась та же чистота двственная. Когда она подошла къ маркиз, можно было подумать, что спокойная, чистая и задумчивая муза свера встртилась съ рзвой аинской прелестницей. Эти женщины такъ же ловко обмнялись учтивостями, какъ-будто внутри ихъ не происходило никакого волненія. Он смотрли другъ на друга какъ-нельзя-благосклонне, говорили тономъ какъ-нельзя-боле дружескимъ. Съ обихъ сторонъ соблюдены были приличія со всмъ тактомъ лучшаго общества.
Маркиза хвалила все, что видла въ замк, съ естественностію и простотою женщины, привыкшей къ подобному блеску, она съ увренностью говорила о дружб ея къ г. Керваэнсу и приглашала Нелиду пріхать поскорй посмотрть Италію.
Въ свою очередь г-жа де-Керваэнсъ, ободряемая восхищенными взглядами мужчинъ, ее сопровождавшихъ, въ-особенности г. де-Вернеля, видимо наслаждавшагося ея превосходствомъ, г-жа де-Керваэнсъ, чувствуя, что она прекрасна и видя на лиц мужа ясные слды одобренія, выдержала это испытаніе, первое, на которое она ршилась, съ совершеннымъ спокойствіемъ. Она была предупредительна безъ излишества, любезна съ достоинствомъ, почти весела. Трудно сказать, что происходило въ сердц Тимолеона. Встртивъ такъ неожиданно маркизу, нашедъ ее прекрасною, сладострастною, онъ почувствовалъ въ себ сильное желаніе отмстить ей и наказать ее за капризы. Кокетство Элизы въ-продолженіе смятенія и шума охоты, раздражило въ немъ чувства, онъ забылся до того, что сдлалъ ей новое любовное признаніе. Тщеславіе его было компрометировано, бой начатъ, онъ долженъ былъ выйдти побдителемъ, хотя бы на одинъ день. Съ другой стороны, онъ былъ восхищенъ тмъ, что могъ показать этой надменной женщин, какъ ему легко было забыть ее съ молодою и прелестною женою. Будучи прежде всего свтскимъ человкомъ и гордясь своимъ именемъ, онъ былъ безконечно-благодаренъ Нелид за то, что она показывала себя такой большой дамой. Этотъ день былъ однимъ изъ самыхъ счастливыхъ въ его жизни. Самъ онъ, обыкновенно столь-умренный, столь-безстрастный, на этотъ разъ, возбужденный охотой, прекрасными винами, которыя, по его приказанію, разносили во множеств, разговоромъ, усыпаннымъ темнотами, тайными примненіями, острыми двусмысленностями, не владлъ больше собою. Не разъ, въ-теченіе вечера, онъ съ восторгомъ сжималъ руку Нелид, отъискивая глазами маркизу, однажды даже онъ взялъ длинный блокурый локонъ жены и нжно поднесъ его къ губамъ. Г. де-Вернель былъ въ восхищеніи, маркиза начинала сомнваться въ своей побд и терять увренность. Вскор, жалуясь на большую усталость, она попросила позволенія удалиться, и Нелида, ушедши въ свои комнаты, молча предалась сердечной радости. Пока горничныя разстегивали ея платье и снимали съ нея покрывало, она съ безконечнымъ блаженствомъ возобновляла въ памяти тысячу мелкихъ событій этого вечера. Она вспоминала каждый взглядъ, объясняла каждое слово, будучи уврена, что завоевала снова сердце мужа, на минуту поколебавшееся. Прошло два часа прежде, нежели она ршилась лечь въ постель. Чувствуя боль въ голов и разстройство нервовъ, она отворила окно, чтобъ подышать чистымъ ночнымъ воздухомъ. Время было прекрасно, звзды блестли на небосклон, все было безмолвно, все спало. Нелид вздумалось сойдти въ паркъ. Накрывъ голову и плеча длинною шалью, она тихо спустилась по потаенной лстниц и вышла изъ замка маленькой дверью, которая, къ ея удивленію, была растворена.
Первымъ движеніемъ ея въ радости и страданіяхъ было — обращаться къ Богу, и потому она пошла къ часовн, построенной на берегу оврага въ честь св. Корнилія, патрона Арморики, на томъ самомъ мст, гд, какъ говоритъ преданіе, совершилось одно изъ чудесъ его. Не безъ труда отворила она одну изъ тяжелыхъ дверей святилища, гд днемъ и ночью горла лампада и, ставъ на колни на ступеняхъ алтаря, начала молиться, какъ она уже давно не молилась. Въ эту минуту къ ней возвратилось все набожное рвеніе ея двичьей жизни, душа ея, облегченная отъ тяжелаго бремени, расширялась и радостно возносилась къ небу.
Вдругъ ей послышались по дорожк робкіе шаги, приближавшіеся къ часовн. Ей сдлалось Страшно, она остановилась, шаги замолкли около двери. Черезъ нсколько минутъ, ничего не слыша, она подумала, что ошиблась, и хотла уже выйдти вонъ, какъ вдругъ песокъ заскриплъ подъ новыми, боле-твердыми шагами, и хорошо-знакомый ей голосъ произнесъ весьма-тихо: вы здсь?
— Я здсь, на скамь, отвчали ему,
Трепещущая Нелида оперлась на чашу съ святой водою. То были голоса ея мужа и Ортансы. О чемъ они могли говорить другъ съ другомъ въ такомъ таинственномъ мст? Какую ужасную тайну она еще услышитъ? Она стала слушать.
— Что значитъ этотъ безпокойный капризъ говорить со мной на чистомъ воздух и въ совершенной темнот? грубо сказалъ Тимолеонъ.— Что вамъ отъ меня угодно?
Ортанса отвчала отрывистыми словами, которыхъ Нелида не могла разслушать.
— Право, чрезвычайно-смшно, продолжалъ г. де-Керваэнсъ:— что вы длаете мн сцену, между-тмъ, какъ та, которая иметъ все право быть ревнивой, показываетъ, что она уметъ жить и знаетъ приличія.
— Если ваша жена слпа, тмъ лучше для васъ, но кто же больше меня иметъ право быть ревнивой, Тимолеонъ! И голосъ Ортансы принялъ нжное выраженіе, пронзившее въ сердце Нелиду.— Не пожертвовала ли я для васъ всмъ? Не лишилась ли я для васъ самыхъ выгодныхъ партій?
— Кто васъ объ этомъ просилъ? прервалъ господинъ де-Керваэнсъ.
— Забывъ вс вины ваши противъ меня, не я ли уговорила Нелиду выйдти за васъ? Лишь-только вы пожелали, не пріхала ли я въ эту забытую сторону, чтобъ оживить этотъ замокъ и сдлать его столько же веселымъ, сколько Нелида длала его грустнымъ? Не компрометтировала ли я себя вторично и не заставила ли я своего мужа разъигрывать самую глупую роль единственно для вашей забавы? А вы, неблагодарный, когда я думала, что возвратила васъ къ себ своими пожертвованіями, вы увлекаетесь первою прихотью…
— Здсь очень-сыро, сказалъ Тимолеонъ:— мы поговоримъ объ этомъ завтра. Вы не имете ничего больше сказать мн?
Ортанса зарыдала, но они удалялись, и Нелида не слыхала конца разговора.
Сколько смутныхъ и бурныхъ ощущеній этотъ подслушанный разговоръ поднялъ въ душ Нелиды! сколько раскрылъ онъ ей низостей! Сколько грустныхъ испытаній втснялось въ жизнь ея, столь чистую! Везд, во всхъ сердцахъ, которыя были для нея открыты, ложь и измна! Везд ея откровенной преданности отвчали коварствомъ. Въ этихъ жестокихъ мученіяхъ одно почти радовало ее: она не узнала ничего новаго объ отношеніяхъ Тимолеона къ маркиз. Сама Ортанса, видвшая ихъ вмст только утромъ, на охот, безъ-сомннія, слишкомъ преувеличивала въ своихъ глазахъ ихъ короткость. Она не была свидтельницею гого, что происходило вечеромъ, она не знала, что все измнилось, что прихоть исчезла.
Нелида вышла изъ часовни, длая комментаріи на эту пріятную мысль. Она была на столько женщина, что не могла не сдлать сравненія, которое ее оживляло. Тимолеонъ, столько-почтительный, столько-внимательный съ нею, говорилъ съ г-жею Соньянкуръ тономъ насмшливымъ и презрительнымъ. Итакъ, онъ отдавалъ должное имъ обимъ, итакъ, въ сердц его легко будетъ снова зажечь супружескую любовь? Съ душою, полной надежды, возвратилась она въ свою комнату, ршившись удвоить предупредительность и учтивость къ обимъ своимъ соперницамъ, потому-что Тимолеонъ, казалось, такъ много цнилъ эти вншнія приличія.
Каково же было удивленіе Нелиды, когда, на другой день утромъ, Ортанса, блдная, разстроенная, съ вздымающеюся грудью, вбжала въ ея комнату и, показывая ей распечатанное письмо, вскричала задыхающимся голосомъ:
— Нелида, теб измняютъ. Помшай твоему мужу хать, или ты погибла.
Нелида, узнавшая руку Тимолеона, однимъ взглядомъ прочитала слдующія дв строки: ‘Вы требуете, прелестная тиранка, — я слдую за вами. Въ полдень я съ вами ду и провожу васъ до Парижа’.
Ортанса, вперивъ глаза въ Нелиду, съ поблднвшими губами ожидала ея отвта.
— То, что вы длаете, не достойно ни васъ, ни меня, сказала г-жа де-Керваэнсъ, превозмогши первое тяжелое чувство.— Какъ попалась вамъ эта записка?
— Его каммердинеръ несъ ее маркиз Зеппони. Подозрвая измну, я вырвала ее у него изъ рукъ, сказавъ, что отдамъ ее сама. Я солгала изъ преданности къ теб, Нелида. Это дурно, продолжала она, смущенная спокойнымъ и холоднымъ взглядомъ Нелиды.— Это очень-дурно, но я хотла спасти тебя.
— Ортанса, сказала Нелида, положивъ руку на плечо своей коварной пріятельницы съ величественнымъ видомъ, отъ котораго та, казалось, ушла подъ землю на десять футовъ:— вы мн жалки. Я все знаю, я знаю, чмъ вы были и что вы теперь въ-отношеніи ко мн. Я случайно слышала вашъ вчерашній разговоръ у часовни.
Гортензія сдлала движеніе ужаса, лицо ея побагровло.
— Не бойтесь, продолжала Нелида: — я не погублю васъ. На будущее время вы сами опредлите, какія отношенія будутъ возможны и приличны между нами. Что жь касается до г. де-Керваэнса, то онъ совершенно свободенъ въ своихъ дйствіяхъ, и письмо, которое васъ такъ безпокоитъ, само-по-себ весьма-естественно.
И, не давъ Ортанс времени отвчать, Нелида вышла, сдлала длинный обходъ корридорами, чтобъ не замтили куда она идетъ, и постучалась у дверей мужа. Она ршилась на отчаянную мру.
— Войдите, сказалъ Тимолеонъ.— А! это ты, Нелида? прибавилъ онъ, спша поцаловать у ней руку: — не слишкомъ ли ты устала отъ вчерашняго вечера? Ты была восхитительна. Но садись, прошу тебя.
И онъ съ самымъ почтительнымъ видомъ, какъ королев, подвигалъ ей кресло.
— Тимолеонъ, сказала Нелида съ важнымъ видомъ, вперивъ въ него свои большіе голубые глаза, наполненные слезами:— у меня есть до тебя просьба.
— Скажи лучше: приказаніе, продолжалъ г. де-Керваэнсъ, стараясь быть любезнымъ.
— То, что я хочу сказать теб, Тимолеонъ, очень-серьзно, дло идетъ о нашемъ спокойствіи, о нашемъ счастіи.
Г. де-Керваэнсъ посмотрлъ на нее съ несказаннымъ выраженіемъ удивленія.
— Тимолеонъ, не узжай.
— Какъ? возразилъ онъ нсколько смутясь и стараясь сохранить присутствіе духа.— Кто сказалъ теб, что я узжаю?
— Ты узжаешь въ полдень, съ маркизой Зеппони.
— Э, да, разумется, моя милая, продолжалъ онъ съ притворнымъ равнодушіемъ.— Я провожаю ее въ Доль. Это обязанность моя, какъ хозяина замка, ты не захочешь, чтобъ я се нарушилъ.
— Ты дешь въ Парижъ, сказала Нелида твердымъ голосомъ.
— Въ Парижъ? Но клянусь теб, я объ этомъ вовсе не думалъ, пробормоталъ г. де-Керваэнсъ, можетъ-быть, въ первый разъ въ жизни чувствовавшій смущеніе и начинавшій теряться.— Къ-тому же, разв я не бывалъ въ Париж? Почему это можетъ теб не нравиться?
— Мн не слдуетъ длать теб упреки, но что-то говоритъ мн, что, для минутной прихоти, ты играешь своей и моей жизнію. Именемъ твоего отца, честью, всмъ для тебя священнымъ, Тимолеонъ, заклинаю тебя, не зди!
И Нелида, гордая Нелида упала къ ногамъ мужа и съ умоляющимъ видомъ обнимала его колни. Въ эту минуту на двор раздалось хлопанье бичомъ почтальйона и звонъ бубенчиковъ почтовыхъ лошадей. Постучались въ двери.
— Встань, вскричалъ Тимолеонъ, восхищенный этимъ неожиданнымъ освобожденіемъ.— Врь моей любви и надйся на меня.
То былъ г. де-Вернель.
— Гд же ты? вскричалъ онъ.— Тебя зовутъ, тебя всюду ищутъ. Маркиза внизу, въ дорожномъ плать, она хочетъ проститься съ кузиной. Но я не удивляюсь твоей забывчивости, прибавилъ онъ, кидая насмшливый взглядъ на Нелиду, у которой волосы и платье были въ безпорядк:— молодые супруги, извстно, ничего не видятъ и не слышатъ.
Собравъ все присутствіе духа. Нелида сошла въ гостиную, гд ожидала ее г-жа Зеппони. Не получивъ отвта отъ Тимолеона, она бсилась и думала, что онъ ее дурачитъ. Нелида проводила ее до кареты, извиняясь передъ ней за г. де-Керваэнса, котораго, говорила она, нигд не могли найдти. Элиза съ досадой усаживалась въ подушкахъ и бормотала какія-то несвязныя слова, почтальйонъ, сидя верхомъ, хлопнулъ въ послдній разъ бичомъ, ршотка была отворена настежь…
— Стой! закричалъ повелительный голосъ.— Прощай, Нелида! сказалъ г. Де-Керваэнсъ, быстро проходя мимо жены:— я ду въ Доль и возвращусь сегодня вечеромъ. Маркиза, вы позволили мн проводить васъ…
И онъ кинулся въ коляску. Глаза маркизы заблистали радостью, она бросила на замокъ торжествующій взглядъ. Коляска исчезла. Нелида побжала въ свою комнату и упала лицомъ къ земл, умоляя Бога о смерти.

XII.

Безмолвіе царствовало въ замк, гд за восемь дней назадъ раздавались охотничьи рога, концерты и балы. Ортанса внезапно ухала, не осмлившись показаться Нелид. Любопытствуя узнать, что будетъ съ Тимолеономъ и маркизой, г. де-Вернель отправился по почт въ Парижъ, сосди разъзжались по домамъ. Нелида, оставленная одна, не имя извстій о муж, предалась самой горькой печали. Ее сндала медленная лихорадка, мысль ея не останавливалась ни на какомъ опредленномъ предмет, она не могла ничмъ заняться, ничего не чувствовала, кром того, что она совершенно покинута. Бдная женщина! на весн жизни, она видла передъ собою долгій рядъ дней, въ которые не будетъ для нея ни малйшей радости, видла несчастіе, произведенное человкомъ, которому она поклялась въ вчномъ уваженіи и вчной любви. Эта мысль убивала ее, часы тянулись, тяжелые и грустные, ночь приводила съ собой безсонницу, каждое утро она ждала письма, которое не приходило. Безпрерывно возобновлявшееся безпокойство, надежда, каждый разъ жесточе и жесточе обманывавшая, были для нея ужасны. Наконецъ, черезъ пятнадцать дней посл отъзда мужа, она получила слдующее письмо:
‘Не правда ли, ты простишь мн, мой милый ангелъ, что я не послушался дтскаго каприза, перваго и безъ сомннія послдняго, который я видлъ съ твоей стороны? Порядочные люди, какъ мы съ тобою, должны давать другъ другу полную свободу, потому-что они никогда не употребятъ ее во зло. Я ду въ Милланъ съ г-жею Зеппони. Она не нашла въ Париж особы, котокрая должна была хать съ нею, и я не могу отпустить ее одну въ такой дальній путь. Что бы теб ни говорили объ этомъ путешествіи, на которое я ршился изъ одной учтивости, не слушай злыхъ навтовъ,— чтобъ завистники наши не радовались, зная, что ты безпокоишься. Позжай въ Парижъ. Приготовься открыть домъ свой къ началу зимы. Я буду въ восхищеніи, когда услышу, что ты веселишься и имешь вс успхи, которые принадлежатъ теб по праву.

‘Весь твой
‘Тимолеонъ.’

‘P. S. Я забылъ сказать теб, что, можетъ-быть, я возвращусь дальней дорогой, то-есть черезъ Алжирію и Испанію. Демонъ путешествій шепчетъ мн въ ухо: я охотно приношу ему жертвы, онъ былъ ко мн всегда благосклоненъ.’
Это письмо довершило отчаяніе Нелиды. Не признаваясь въ томъ сама себ, она часто, въ невинности своей, думала, что мужа ея вдали отъ нея будутъ мучить невыносимыя угрызенія совсти. Она ожидала сердечнаго вопля, страданія, возвращенія, мечтала о самомъ великодушномъ прощеніи и клялась заставить его забыть вину удвоенною съ своей стороны любовью и внимательностью. Она двадцать разъ читала и перечитывала это письмо столь странное, столь учтивое, столь холодное, гд видно было такъ мало заботы о ея страданіяхъ. Итакъ все то, что удалось ей съ ужасомъ видть изъ свта и его обыкновеній, было справедливо. Лучшіе люди открыто слдовали въ немъ влеченіямъ самаго презрннаго эгоизма, бракъ былъ только пустой формой, обязывавшей къ однмъ взаимнымъ учтивостямъ, и данная клятва не всила и атома на всахъ прихотей. Тимолеонъ не былъ ни смущенъ, ни взволнованъ, онъ не колебался, можно было думать, что онъ ршался на самое обыкновенное дло, казалось даже, онъ думалъ, что Нелида не будетъ отъ-того чувствовать ни малйшей печали, когда онъ приглашалъ ее искать разсянія и говорилъ ей объ успхахъ и удовольствіяхъ.
Нсколько разъ Нелида сбиралась отвчать. Она двадцать разъ начинала, рвала и снова начинала письмо. Ни одно не выражало именно того, что она хотла сказать. То она находила, что выраженія были слишкомъ — холодны, то ей казалось, что она слишкомъ выказала грусть свою, она почти столько же боялась разсердить Тимолеона упреками, какъ и успокоить его, показавъ, что покоряется своей участи. Рыданія прерывали ее, слезы текли на бумагу, и грустное письмо должно было начинаться снова. Такъ прошла цлая недля. Силы ея истощились, она уже не оставляла своей комнаты, въ глазахъ ея не было больше блеска, дыханіе едва было слышно, жизнь тихо и какъ-будто нехотя удалялась изъ этого прекраснаго тла въ полномъ цвт юности и красоты.
Однажды посл обда, лакей, войдя къ ней, доложилъ, что внизу дожидается одинъ молодой человкъ, присланный графомъ и принесшій картину для часовни.
— Попроси его на верхъ, сказала г-жа де-Керваэнсъ, которой сердце забилось при мысли, что она увидитъ человка, съ которымъ, безъ сомннія, Тимолеонъ разговаривалъ, который, можетъ-быть, имлъ отъ него порученіе и, какъ-будто должна была увидть мужа, она на-скоро прошла въ свою уборную и накинула на неубранные волосы свои блое кружевное покрывало, которое такъ нравилось Тимолеопу. Но что сталось съ нею, когда, вошедъ въ комнату, она увидла блдную, важную и мрачную фигуру Германа, который стоялъ опершись на мраморъ камина! Ей показалось, что передъ ней призракъ, съ минуту она была неподвижна, потомъ, объятая дтскимъ страхомъ, вскрикнула и побжала къ двери.
— Ради Бога, сударыня, сказалъ Германъ, заграждая ей дорогу и почти силой подводя ее къ кресламъ, въ которыя она упала:— ради Бога, выслушайте меня! Что бы вы ни думали, къ вамъ приходитъ другъ, другъ преданный, безкорыстный, готовый служить вамъ во всемъ.
И, ставъ на колни возл креселъ, онъ продолжалъ говорить, между-тмъ, какъ Нелида, неподвижная, безсильная, глядла на него мутными глазами.
— Вы должны меня ненавидть, сударыня, вы должны презирать меня, въ поведеніи моемъ вамъ должна была показаться ужасная двуличность…
Нелида, немогшая произнести ни слова, сдлала повелительный знакъ, чтобъ онъ замолчалъ.
— Изъ жалости, удостойте меня выслушать, сказалъ онъ:— черезъ часъ я узжаю. Будьте сострадательны… я столько перенесъ! Я имю право на ваше состраданіе. Бдная мать моя! я лишился ея, она умерла на моихъ рукахъ, еще нтъ тому и мсяца: и теперь у меня нтъ никого на свт, кто бы любилъ меня, кто бы пожаллъ обо мн.
— Ваша матушка… проговорила Нелида, и у ней потекли слезы.
— Никого, сударыня, продолжалъ Германъ: — потому-что женщина, которую вы видли въ тотъ несчастный день, эта женщина, назвавшаяся вамъ моей женою, — она ничто для меня, она всегда была для меня ничмъ. О! еслибъ я могъ открыть вамъ тогда мое сердце! Вы простили бы меня, можетъ-быть, вы стали бы больше прежняго уважать меня, узнавъ, какую сильную муку претерпвалъ я, и усилія моей любви, чтобъ остаться достойнымъ васъ. Но я не долженъ былъ этого длать. Невольное уваженіе сковывало уста мои. Вы готовились выйдти замужъ за человка богатаго и благороднаго. Я старался убдить себя, что онъ доставитъ вамъ жизнь, если не счастливую, то пріятную и спокойную. У меня не было ни славы, ни имени, ни богатства. Несчастный! у меня не достало смлости. Какъ я за это наказанъ! Въ другой разъ разскажу я вамъ, какими невроятными усиліями достигъ я того, что зналъ почти день за день все, что вы длаете. Около года мн казалось, что вы довольны, и я покорился, но уже два мсяца вижу я пропасть подъ вашими ногами, вижу, что вамъ измнили вс, кого вы любили, что вы одн, какъ я, еще больше, нежели я, потому-что, наконецъ, у меня есть моя муза, моя священная муза, которая ободряетъ меня и спасаетъ, но васъ… кто спасетъ васъ? Свтъ привлечетъ васъ, обольститъ…
— Никогда! вскричала Нелида, недумавшая уже о томъ, какъ странно присутствіе Германа въ замк Викъ и чувствовавшая то необъяснимое успокоеніе, которое въ самыхъ сильныхъ горестяхъ производитъ голосъ человка, сочувствующаго нашимъ страданіямъ.
— Такъ вы теперь думаете, сказалъ Германъ: — но завтра, но черезъ мсяцъ, но черезъ годъ?.. Уединеніе васъ мучитъ, прибавилъ онъ, подымаясь и садясь рядомъ съ нею:— бдная женщина! вы уже очень истомлены страданіемъ.
— Мой мужъ воротится, сказала г-жа де-Керваэнсъ…
— Онъ не воротится, прервалъ Германъ: — а если и воротится, участь ваша не сдлается лучше. Онъ никогда не могъ понять и никогда не догадается, сколько сокровищъ скрыто въ душ вашей. Это человкъ, которому даны вс радости земныя, радости небесныя ему недоступны…
— Перестанемте говорить о немъ, сказала Нелида.— Поговоримте о вашей бдной матери…
— Съ нею умерли вс мои дтскія радости, продолжалъ Германъ:— вся снисходительность, покрывавшая мои проступки, вс лекарства, цлившія мои раны, вс простыя и набожныя рчи, длавшія меня лучше… О, матушка, матушка! продолжалъ онъ, вставая и начиная ходить по комнат въ волненіи, котораго не старался больше превозмочь: — никто изъ насъ не знаетъ, что мы теряемъ съ матерью и первую любовь, которая намъ предшествуетъ и ожидаетъ насъ въ жизни, и первый лучъ, разсевающій мракъ нашихъ понятій,— первую улыбку, выжидающую и ловящую первый взглядъ нашъ,— первый поцалуй, осушающій первую слезу нашу,— первое слово, вызывающее на уста наши первую улыбку! О, матушка! матушка! Съ-тхъ-поръ, какъ я потерялъ тебя, чувствую, что я одинъ на земл!..
Нелида, которой рожденіе на свтъ стоило жизни ея матери, Нелида, неимвшая дтей, слушая трогательныя слова молодаго художника, въ первый разъ почувствовала неопредленную грусть, которая, какъ мощная волна, унесла ее далеко отъ исключительнаго чувства собственной печали. Она въ первый разъ услыхала въ себ отзывъ на тотъ великій вопль несчастія, который зловщимъ хоромъ поднимается изъ ндръ цлаго человчества, и будучи однажды услышанъ, оставляетъ въ душ чувство покорнаго ужаса, навсегда изсушающаго источникъ дтскихъ надеждъ и эгоистическихъ утшеній. Она смутно разглядла грустное сходство человческихъ страданій, она почувствовала, что Германъ братъ ей по горести и сказала, протягивая ему руку:
— Забудемъ прошлое. Не будемъ никогда говорить о немъ. Оба мы много страдаемъ. Ободримся. Если вамъ дорога моя дружба, знайте, что она возвращена вамъ совершенно.
— Воплощенная доброта! вскричалъ молодой художникъ, съ восторгомъ схватывая эту руку:— говорите, приказывайте, что могу я для васъ сдлать? Хотите ли освободиться отъ ига, хотите ли быть отомщены?
— Отомщена! сказала Нелида съ улыбкой, въ которой свтилось чистйшее выраженіе христіанской любви:— на комъ? О Германъ, да проститъ мн Богъ грхи мои такъ, какъ я прощаю…
Она не могла произнести имени мужа. Стараясь превозмочь свое волненіе, она встала, подошла къ окну, черезъ нсколько минутъ воротилась съ полными слезъ глазами и сла опять подл Германа, неосмлившагося за ней слдовать и вперившаго глаза на оставленное ею кресло.
— Много вы работали въ-теченіе этихъ восмьнадцати мсяцевъ? продолжала она трепещущимъ голосомъ.
Онъ долго смотрлъ на нее, какъ человкъ, непонимающій хорошенько предложеннаго ему вопроса и старающійся собрать отдаленныя воспоминанія.
— Работалъ? сказазъ онъ наконецъ.— О! да, я много работалъ. Разв это васъ еще занимаетъ? Моя милая Наяда! она имла необыкновенный успхъ. Мн дали за нее большія деньги, потому-что я ее продалъ, Нелида, — продалъ произведеніе, которое вы внушили, продалъ торгашу часть своей души и крови, продалъ, чтобъ купить клочокъ земли на кладбищ. О, бдность! Я не могъ отдать послдней чести смертнымъ останкамъ матери иначе, какъ обезчестивъ мою музу!
И художникъ, убитый горестью, въ свою очередь принялся плакать, какъ ребенокъ. Разговоръ, прерывавшійся и снова начинавшійся такимъ-образомъ, продолжался нсколько часовъ. Германъ и Нелида въ грусти своей находились подъ очарованіемъ взаимнаго присутствія, очарованіемъ, которое на юныя и симпатичныя сердца дйствуетъ даже въ самыхъ жестокихъ горестяхъ. Колоколъ замка, призывавшій къ обду, вывелъ ихъ обоихъ изъ этого мечтанія… Г-жа де-Керваэнсъ посмотрла на Германа съ несказаннымъ выраженіемъ нершительности.
— Это знакъ, чтобъ я удалился, не правда ли? сказалъ онъ.— Благородная владтельница замка Викъ не желаетъ оказать гостепріимства бдному художнику… Но я забылъ, продолжалъ онъ, вынимая портфль изъ кармана: — извините, у меня есть письмо отъ вашей ттушки, а я и не подумалъ отдать его вамъ.
Нелида взяла у него изъ рукъ небольшое атласистое письмо, раздушенное амброй, и прочла слдующее:
‘Милая племянница, нашъ пріятель Германъ, имвшій,— это въ скобкахъ,— величайшій успхъ на выставк, предпринимаетъ артистическое путешествіе по Бретани. Я просила его зайдти къ теб и написать для меня твой прекрасный профиль, я хочу повсить его въ комнат, гд ты жила до замужства. Я думала, что теб не будетъ непріятно подобное развлеченіе, и поручила нашему милому Герману убдить тебя пріхать лучше раньше, нежели позже. Прощай, дитя мое, и пр. и пр.’.
— Знаете ли вы, что въ этомъ письм? сказала Нелида, смотря на Германа съ видомъ упрека.
— Кажется, дло идетъ о портрет. Но вы не хотите, чтобъ я остался, и я иду. А между-тмъ, мн кажется, я немного бы васъ обезпокоилъ. Я не былъ бы вамъ въ тягость, я являлся бы передъ вами только тогда, когда вы потребуете. Только вы знали бы, что здсь, подъ одной крышей съ вами, есть другъ, который о васъ сожалетъ, понимаетъ васъ, страдаетъ вмст съ вами… Это самое скромное утшеніе, какое только я могу предложить вамъ, но вы сдлали бы меня гордымъ, еслибъ удостоили принять его!
Метрд’отель пришелъ доложить, что кушать готово. Нелида, не отвчая Герману, взяла его подъ руку, они тихо и молча сошли по лстниц съ двойными перилами, внизу которой расширялъ свои неподвижныя крылья черный мраморный сфинксъ и улыбался страшной улыбкой.
Нсколько дней прошло, и Германъ не имлъ съ Нелидой ни одного откровеннаго разговора. Онъ выходилъ изъ комнаты, которую она приказала для него приготовить въ одной изъ башенъ замка, откуда былъ самый лучшій видъ и гд было больше свта, — только въ часы прогулокъ. Г-жа де-Керваэнсъ поставила себ долгомъ посщать попрежнему богадельню, школу и своихъ бдныхъ. Германъ водилъ ее туда, потому-что она была еще слишкомъ-слаба и не могла ходить одна. Какъ вс даровитые художники, онъ обладалъ какой-то притягательной силой, очаровывающей и плняющей даже самыя грубыя натуры. Деревенскія дти ходили за нимъ и, увидвъ, что онъ иногда беретъ карандашъ, чтобъ набросать какую-нибудь замчательную физіономію или живописный костюмъ, просили у него картинокъ. Старухи словоохотно разсказывали ему, не заботясь о томъ, что онъ не понимаетъ ихъ языка, о всхъ неурожаяхъ и о всей скотин, падшей до возраста въ-продолженіе полувка. Онъ былъ щедръ, умлъ давать не оскорбляя. Съ нимъ Нелида снова нашла радости милосердія, давно ею забытыя.
За обдомъ, при слугахъ, разговоръ шелъ о предметахъ общаго интереса, чаще всего объ искусств, иногда о новйшихъ сочиненіяхъ соціальныхъ реформаторовъ и о распространеніи сенсимонистскихъ, фурьеристскихъ. и гуманитарныхъ, какъ тогда говорили, идей, странно смшивавшихся въ ум Германа, боле восторженномъ, нежели логическомъ. Вечеромъ, когда Нелида была слишкомъ-утомлена и не могла разговаривать, онъ бралъ изъ библіотеки книги, которыхъ она никогда не раскрывала. Чаще всего читали они Руссо. Г-жа де-Керваэнсъ, даже посл замужства своего остававшаяся подъ вліяніемъ воспитанія, полученнаго ею въ монастыр, не смла уступить искушенію, прочесть какую-нибудь философскую книгу. Отецъ-Эмери былъ снисходителенъ къ слабостямъ плоти, но неумолимъ къ дерзкимъ порывамъ разума. Онъ безжалостно предавалъ проклятію всю философію и ненавидлъ атеистовъ, разумя подъ этимъ названіемъ безъ различія всхъ мыслителей, вопрошавшихъ природу, науку и разумъ, чтобъ найдти въ нихъ разршеніе загадки человчества.
Г-жа де-Керваэнсъ простодушно удивлялась, находя такое множество идей, до того времени ей незнакомыхъ. Великіе вопросы, въ разршеніе которыхъ углублялся такой религіозный умъ, какъ Руссо, привлекли Нелиду и восторжествовали надъ изнеможеніемъ умственныхъ способностей. Краснорчіе автора ‘Эмиля’ заставляло ее трепетать отъ удивленія и сочувствія. Еще слишкомъ-мало знакомая съ тонкостями метафизическаго языка, и потому немогшая видть пропасть, которая отдляла католическій догматъ отъ врованій савоярскаго викарія, она слушала безъ всякаго сомннія и чистосердечно позволяла вести себя по нечувствительному скату, мало-по-малу выводившему ее изъ сферы католическихъ врованій. Такъ смнялись дни, печальные, странные и пріятные, и Нелида, подъ благотворнымъ вліяніемъ милосердія, оживлявшаго ея бдное сердце, и занятій, возвышавшихъ ея разумъ, дошла до того, что почти покорилась своей суровой участи.

XIII.

Германъ Ренье страстно любилъ Нелиду. Онъ любилъ ее всмъ могуществомъ своего воображенія и своей гордости — двухъ силъ, управлявшихъ его жизнію. Говоря ей о вліяніи, которое она на него имла, онъ не обманывалъ ея. Анекдотъ изъ его дтской жизни, который онъ разсказалъ ей, былъ справедливъ во всхъ отношеніяхъ, образъ Нелиды и первое пробужденіе его собственнаго таланта смшивались въ ум его, сердце его впервые забилось для искусства и для нея, завоевать славу и завоевать Нелиду было для него однимъ и тмъ же, единственнымъ желаніемъ.
Германъ былъ одаренъ рдкими способностями. Онъ имлъ вс признаки генія, до того, что можно было обмануться: живую воспріимчивость, увлекающій энтузіазмъ, удивительную легкость, пламенное слово и кисть, упорную волю, неукротимую гордость, жажду прекраснаго во всхъ видахъ. Но въ организаціи его былъ огромный недостатокъ, который парализировалъ вс эти качества и долженъ былъ сдлаться гибельнымъ и для него и для другихъ. Въ немъ была только способность откровенности. Способности сосредоточенія, той, которая создаетъ мыслителей, людей съ сильными характерами, истинныхъ художниковъ, у него не было. Онъ повиновался всмъ своимъ инстинктамъ, всмъ противорчивымъ вліяніямъ, которыми ничто не управляло, которыхъ ничто не сдерживало. Германъ не могъ представить себ никакого правильнаго устройства и назначить себ въ немъ мсто. Говоря однимъ словомъ, у него не доставало совсти, вмсто добра и зла, онъ зналъ только успхъ или неуспхъ своихъ пылкихъ желаній. Зато хотя и одаренный отъ природы глубокимъ великодушіемъ, онъ былъ страшный эгоистъ на дл. Обстоятельства не мало укрпили эту безмрную самость. Страстямъ его не было никакого противовса. Первое воспитаніе его, въ деревн, подъ глазами слабой матери, было почти ничтожно, съ того же дня, когда пробудилось въ немъ призваніе, почти все время его было употреблено на матеріальныя занятія искусствомъ. Предоставленный такимъ-образомъ самому-себ, онъ много читалъ, потому-что въ немъ была жажда знанія, но читалъ безъ порядка и безъ выбора книги всякаго рода, дурныя и хорошія, высокія и ничтожныя. Голова его пришла въ безпорядокъ, жажда невозможнаго пожирала его сердце.
Увидвъ двицу де-ла-Тьлле, онъ едва не сошелъ съ ума отъ любви къ ней. Думая о ней, о случа, который сблизилъ ихъ еще въ дтств, о сходств наклонностей, которое онъ замчалъ у себя съ нею, онъ добросовстно убдился, что Нелида назначена для него. Ему ни на одну минуту не приходило въ мысль, что онъ можетъ ея лишиться: нтъ, отдадимъ ему эту справедливость, Германъ отступилъ бы, по-крайней-мр, поколебался бы, еслибъ его намреніе представилось ему въ этомъ вид: но онъ считалъ себя предназначеннымъ къ такой слав, что втайн поздравлялъ прекрасную патриціяику, павшую на долю знаменитому плебею. Увренный, что онъ ее прославитъ, въ брак съ нею онъ видлъ высшее на земл блаженство, и ничто его такъ не удивляло бы, какъ еслибъ ему сказали, что онъ сдлаетъ худо, вызвавъ и принявъ жертвы, которыхъ великости онъ не чувствовалъ.
Можно представить себ, что въ немъ произошло, когда гризетка, съ которой онъ жилъ по обычаю парижскихъ студентовъ, разсказала ему, что приходила двица де-ла-Тьлле. Онъ заставилъ ее повторить себ нсколько разъ вс обстоятельства этого посщенія, онъ понялъ все, онъ почувствовалъ, что судьба ея въ его рукахъ. Но разсчитавъ также, что не пришло еще время, онъ ршился воздержаться отъ дерзкаго вызова, который былъ намренъ бросить обществу и прежде создать себ имя, чтобъ оно облекло его достаточной силой и дало возможность вступить въ бой съ равнымъ оружіемъ, онъ прождалъ восьмнадцать мсяцевъ съ терпніемъ увренности.
Выставка была для него тріумфомъ. Толпа внезапно кинулась къ его картин, и его имя, еще новое въ искусств, переходило изъ устъ въ уста. Парижскіе журналы, съ преувеличеніемъ весьма-естественнымъ въ минуты перваго энтузіазма, представили его Европ какъ возстановителя новой живописи, какъ молодаго Рафаэля, котораго слава затмвала всхъ его предшественниковъ.
Въ разгар этого шума, посредствомъ сношеній, заведенныхъ имъ въ дом виконтессы, узналъ онъ вс происшествія, разсказанныя нами выше. Онъ не колебался, часъ его пробилъ. Нелида была несчастна, покинута, ему предстояло благородное призваніе: освободить ее, отмстить за нее. Наконецъ, ему можно будетъ выставить на показъ всю свою ненависть, всю желчь, которая накоплялась въ его сердц съ давняго времени. Онъ покажетъ ослпленному и побжденному свту силу генія, который сгладитъ вс различія, изобртенныя людьми, разобьетъ гордость патриціата и покоритъ своей власти красоту, добродтель и честь первой изъ женщинъ! Ему казалось какъ-нельзя-легче потрясти до основаній это старое общество, недавшее ему такого мста, какого ему хотлось. Онъ былъ твердо увренъ, что удовлетвореніемъ своей эгоистической страсти откроетъ ожидаемую новую эпоху…
Подобный бредъ представлялся въ различныхъ лихорадочныхъ припадкахъ, эта химера являлась въ разнообразныхъ формахъ не одному молодому плебею нашего времени. Многіе изъ нихъ, читая эту повсть, вспомнятъ, если они откровенны сами съ собою, что съ того дня, когда кончилось для нихъ необходимое ученье, до дня, когда бдность принудила ихъ взяться за какую-нибудь скромную и мало-выгодную работу, много ночей прошло въ трепетномъ преслдованіи этихъ видній безсильной гордости, можетъ-быть, они вздохнутъ, вспоминая, сколько призраковъ обнимали они во сн, сколько примряли на голову украшеній, тяжесть которыхъ подавила бы ихъ, еслибъ судьба услышала эти вопли дтскаго тщеславія и безумствующей надменности.
Съ той самой минуты, какъ Германъ снова увидлъ г-жу де-Керваэнсъ, онъ убдился, что ни мало не потерялъ своего прежняго на нее вліянія. Онъ узналъ, что иметъ боле нежели прежде возможности волновать ея душу, занимать ея разсудокъ, распалять ея воображеніе. Но вскор онъ увидлъ также, что его остановитъ одно препятствіе, для него непонятное — простое сознаніе долга, которое не могли поколебать никакіе его парадоксы. Нелида, одна, удаленная отъ всхъ взоровъ, безъ всякаго надзора, кром собственнаго, нкоторымъ образомъ оправдываемая недостойнымъ поведеніемъ мужа, сохраняла, не смотря на все это, строгое приличіе и неизмнное чувство супружеской чести. Любовь Германа врывалась во внутренность ея души, но въ наружности эта благородная женщина сохраняла такое достоинство, такое величіе чистоты., что нетерпливый и дерзкій художникъ не смлъ рисковать и молча грызъ удила свои.
Еслибъ Нелида была опытне, еслибъ она была мене-чиста, словомъ, еслибъ мысль о преступленіи могла къ ней приблизиться, она испугалась бы опасности, которой подвергалась, принимая подъ свою кровлю, въ глубокомъ уединеніи, человка, котораго страстно любила. Самое слабое вниманіе къ самой-себ открыло бы ей, что эта внезапная покорность грустному существованію, эти радости милосердія, которыя она ощущала теперь полне, нежели когда-либо, прелесть этихъ книгъ, которыхъ чтеніе волновало ее, и наконецъ сила и здоровье, видимо къ ней возвращавшіяся,— все это имло и могло имть только одну причину: любовь. Она поняла бы, что въ томъ отчаянномъ положеніи, въ которомъ засталъ ее Германъ, она отвергла бы вс услуги, не допустила бы при себ ничьего присутствія, она спросила бы себя, съ такою ли свободой оперлась бы она на руку г. де-Вернеля, тронула ли бы книга, прочтенная г. де-Соньянкуромъ, таинственную струну ея сердца. Но Нелида была такъ невинна, что не могла быть благоразумной, она такъ же мало сомнвалась въ себ, какъ мало сомнвалась въ другихъ.
Такъ прошелъ мсяцъ. Съ каждымъ днемъ Германъ все боле-и-боле уврялся въ томъ, что онъ любимъ, а также и въ томъ, что будетъ отвергнутъ, гордость его была поражена смертельно, вс дурныя страсти страшно боролись въ душ его. Нелида, на видъ боле спокойная, была сндаема измнническимъ ядомъ, мало-по-малу проникавшимъ въ самую глубину ея сердца, но еще необнаруживавшимся видимыми признаками, но ея гибельная увренность должна была разрушиться при первомъ случа.
Однажды вечеромъ,— это было въ послдніе дни іюля,— оба молодые пустынника замка Вика, по обыкновенію, сидли другъ возл друга въ гостиной нижняго этажа. Цлый день былъ ненастенъ, въ эту минуту громъ рокоталъ надъ замкомъ, многочисленныя молніи проницали герметически-закрытыя ситцевыми занавсами окна и бросали въ мрачную комнату бглые лучи свта. Одна лампа освщала столъ и книгу, изъ которой Германъ съ лихорадочнымъ волненіемъ и прерывающимся голосомъ читалъ признанія Сен-При Юліи въ первыхъ письмахъ ‘Новой-Элоизы’. Нелида, уже нсколько ночей страдавшая безсонницей, чувствуя въ эту минуту ослабляющее вліяніе полной электричествомъ атмосферы, встала съ своего мста и сла на диванъ, нсколько дале. Въ Герман родилась дтская досада. Не смя перервать чтенія, онъ время-отъ-времени кидалъ на г-жу де-Керваэнсъ жадные взоры, все ожидая подстеречь на лиц ея движеніе, которое бы соотвтствовало его чувствамъ, но на высокомъ, блдномъ чел ея, на серьзныхъ устахъ, въ этомъ склоненномъ тл, одтомъ въ блое, не было замтно никакого волненія.
Въ нетерпніи, раздраженный этимъ спокойствіемъ, которое казалось ему почти оскорбленіемъ, Германъ возвышалъ голосъ и придавалъ ему боле и боле страстное выраженіе. Наконецъ, онъ сталъ декламировать нкоторыя мста такимъ сильнымъ голосомъ и съ такими жестами, что невозможно было сомнваться въ томъ, что онъ хочетъ примнить ихъ къ Нелид,— напрасно! Г-жа де-Керваэнсъ оставалась неподвижною, не прерывала его, не поднимала глазъ: ни одна складка платья ея не шевелилась на шелку дивана. Слышалось только правильное и боле и боле ослабвавшее дыханіе ея. Оскорбленный, вышедшій изъ терпнія, восторженный словами своими, раздававшимися въ звучномъ пространств, Германъ, не владя больше собою, далеко отбросилъ книгу и подошелъ къ дивану, ршившись наконецъ открыть этой надменной женщин, нехотвшей ничего понимать, весь пылъ своей страсти. Но вдругъ онъ остановился, увидя, что она спитъ или лежитъ безъ чувствъ. Глаза Нелиды были закрыты, губы безцвтны: ослабвшая рука ея свсилась съ подушки. ‘Нелида!’ сказалъ Германъ, невольно испуганный этой неподвижностью. Она не отвчала. ‘Нелида!’ повторилъ онъ. Она не сдлала ни малйшаго движенія. Въ испуг онъ положилъ руку на ея сердце, случайно или съ намреніемъ раздвинулъ складки ея полураскрытаго платья и съ трепетомъ увидлъ прекраснйшія формы, какія когда-либо удавалось видть глазамъ молодаго художника. Голова его закружилась. ‘О Галатея!’ вскричалъ онъ, заключая ее въ страстныя объятія: ‘божественный мраморъ, пробудись въ объятіяхъ твоего любовника, пробудись для жизни, пробудись для любви…’
Нелида раскрыла глаза и, внезапно пришедъ въ себя, вырвалась изъ объятій Германа, онъ не посмлъ ее удерживать,— столько уваженія внушалъ взглядъ, который она ему бросила. Она медленно, молча подошла къ окну, отворила его, не смотря на грозу, и оперлась на балконъ, на который начинали падать крупныя дождевыя капли. Германъ упалъ на оставленное ею мсто и залился слезами.

XIV.

Возвратясь въ свою комнату, г-жа де-Керваэнсъ провела остальную часть ночи въ одномъ изъ припадковъ, производимыхъ и объясняемыхъ только самыми удивительными контрастами нашей природы, борьбой самыхъ жестокихъ искушеній, самыхъ противоположныхъ условій, самыхъ песогласимыхъ намреній.
Подъ двойнымъ вліяніемъ грозы, наполнявшей атмосферу, и той лихорадки юности, долго подавляемой, которая наконецъ сказалась со всей своей силою, Нелида увидла передъ собою, какъ-будто при блеск зловщей молніи, лицомъ-къ-лицу страшную истину. Туманъ спалъ съ глазъ ея. Во второй разъ жизнь ея, которую она считала навсегда-установившеюся, быта потрясена до основанія, Германъ появлялся къ ней вторично и вторично овладвалъ ея существованіемъ. Онъ, котораго она бжала, котораго она могла ненавидть, котораго она могла презирать, возвращенный къ ней силою своей несокрушимой воли, еще разъ длался полнымъ властелиномъ ея мыслей.
Въ такомъ положеніи, женщина мене-энергическая нашла бы въ самой нершимости своей мнимую твердость. Женщины, боязливыя и мечтательныя въ одно и то же время, неспособныя измрить твердой рукою глубину своей совсти, скрываютъ отъ себя опасность, чтобъ избжать битвы, и увеличиваютъ въ собственныхъ глазахъ могущество своей добродтели въ пользу своей слабости. Подобныя уловки были несовмстны съ природнымъ чистосердечіемъ Нелиды, ни разу неизмнившимся ни правилами, ни примрами свта. Подобная женщина не могла позволить себ, полусоглашаясь, спуститься по незамтному склону, длать ошибки, каждый день сожалть о нихъ и каждый день ихъ увеличивать. Нтъ, она умла строгимъ взоромъ обнять всю обширность своего недуга. Она осмлилась сказать себ, что еще подобный день, еще подобный часъ, и она падетъ. Съ трепетомъ поняла она, что одно спасеніе для нея въ немедленной ршимости, одна возможность добродтели — въ крайности. Надобно было бжать, удалиться отъ Германа, поставить между имъ и собою непреодолимыя преграды, никогда больше не видать его… Бжать! но куда? гд найдти прибжище? у кого попросить опоры и этой силы противъ себя-самой, въ необходимости которой сознаются самыя закаленныя души въ часы мученій?.. Тимолеонъ?.. При этой мысли она блднла отъ негодованія, справедливая и благородная гордость оскорбленнаго сердца вставала въ ней. Внутренній голосъ говорилъ ей, что подобная слабость будетъ непоправимой ошибкой, этотъ человкъ, столь мало стоющій уваженія, имвшій на ея неопытность легкое вліяніе перваго впечатлнія, былъ неспособенъ ни понять, ни поддержать героизмъ великой жертвы. Онъ увлечетъ ее снова, онъ удержитъ ее съ собою въ пустой и ребяческой сфер, гд вскор погаснутъ элементы величія и силы, которые страсть открыла ей въ собственномъ ея сердц. Съ Тимолеономъ, предполагая, что онъ возвратится къ чувствамъ долга и нжности, ожидало ее нравственное одиночество, худшее смерти или пошлыя веселости, на которыя она не могла больше смотрть безъ отвращенія. Когда великая любовь забилась въ великомъ сердц, когда черезъ нее чувство вчной истины вошло въ мощную душу, вс эфемерныя условія, вс мелкіе размры общественной жизни до того уменьшаются и сглаживаются, что къ нимъ начинаешь чувствовать сожалніе и вскор перестаешь врить въ ихъ существованіе… Итакъ для Нелиды былъ возможенъ одинъ только выборъ: жить или умереть, — жить любовью, безъ мры, границъ и конца, умереть, если врность пообдуманнымъ клятвамъ, уже нарушеннымъ тмъ, кому он были даны, требовала, чтобъ она подавила любовь свою.
Ей не представлялась возможною никакая сдлка между неограниченной свободой и строгимъ долгомъ. Святая гордость чистоты не была ни разу оскорблена въ сердц этой благородной женщины. Скрывать подъ супружескимъ кровомъ клятвопреступное чувство, уступить любовнику, продолжая принадлежать мужу, быть окруженною уваженіемъ, которое свтъ расточаетъ лицемрной вншности, предаваться, подъ снью лжи, низкимъ и бглымъ наслажденіямъ, — въ этомъ состоятъ пошлыя добродтели женщинъ, созданныхъ судьбою одинаково-безсильными противъ добра, которое он признаютъ, и противъ зла, которое влечетъ ихъ, одинаково-неспособными и къ покорности и къ возстанію, лишенными и мужества, ршающагося носить цпи, и смлости, стремящейся разбить ихъ.
Мы видли, не такова была Нелида.
Громъ пересталъ гремть, поднявшійся сверный втеръ гналъ тучи, церковные часы пробили четыре. Въ неопредленномъ свт зари просыпались заспавшіеся лнивцы и печальными голосами перекликались другъ съ другомъ. Охваченная пронзительнымъ холодомъ этихъ часовъ, предшествующихъ солнечному восходу, полуодтая, неподвижно сидя въ большихъ креслахъ, прислоненныхъ къ камину, въ которомъ грустно завывалъ втеръ, г-жа де-Керваэнсъ одна въ присутствіи Бога боролась съ увеличивавшимися страданіями душевной агоніи, долженствовавшей провести первую неизгладимую морщину по прекрасному лбу ея. Вдругъ ейу послышался шумъ шаговъ въ корридор, ведущемъ въ ея спальню… дыханіе ея остановилось… Нтъ больше сомннія, шаги приближаются, останавливаются у двери… ключъ вертится въ замк… Кто бы могъ это быть въ такое время ночи? посл такого вечера?.. Кто другой, какъ не тотъ, о которомъ она не переставала думать? Въ-самомъ-дл, то былъ Германъ. Она не почувствовала при вид его ни удивленія, ни ужаса, ни гнва. Она знала, что для нихъ обоихъ насталъ ихъ часъ, и что слова, которыми они обмняются, будутъ для нихъ приговоромъ. Нсколько минутъ прошло въ торжественномъ ожиданіи.
— Вы хорошо длаете, что молчите, сказалъ Германъ, подходя къ ней:— въ эту минуту я не перенесу отъ васъ горькаго слова, а я знаю, что отнын вы не произнесете другаго. Я ду. Я хотлъ увидть васъ въ послдній разъ прежде, нежели оставлю эти мста, которыя вы заставили меня столько любить, которыя теперь заставляете столько ненавидть. Я захотлъ сказать вамъ вчное прости въ эту бурную ночь, столь похожую на мое сердце, прежде, нежели мракъ совершенно разсется, потому-что, вы такъ хороши, прибавилъ онъ боле-нжнымъ голосомъ:— что еслибъ я еще разъ увидлъ васъ при дневномъ свт, вся гордость моя исчезла бы, я упалъ бы въ безсиліи къ ногамъ вашимъ, вы увидли бы во мн раба. Этого не должно быть, я этого не хочу, вы не будете имть этого торжества. У васъ сердце, неспособное къ любви, вы никого не поведете въ лучезарныя сферы, у васъ одна лишь красота Беатриче. Я это чувствую, для меня нтъ на земл ни любви, ни счастія, ни славы, все это было въ васъ, все это были вы. Вы, такія, какими вы могли быть, еслибъ я умлъ зажечь въ душ вашей хоть искру того огня, который жжетъ мою душу, а не такія, каковы вы теперь — безчувственныя и холодно-благоразумныя, вы, которыя закрываете глаза свои, чтобъ не видть любви нетлнной, чтобъ оставаться въ изнеможеніи и безсиліи… Прощайте, бдная женщина безъ ршимости! сказалъ онъ, тихо положивъ руку на склоненную голову трепетавшей Нелиды: — прощай, моя высокая мечта, моя благородная надежда! прощай, моя доля безсмертія!.. Да снизойдутъ вс прощенія неба на ваше поблднвшее чело! Да не узнаете вы никогда зла, которое длаете!.. Прощайте.
— Вы не одни подете! вскричала Нелида, вставая и схвативъ Германа за руку.— Вы не одни подете, потому-что я люблю васъ!
Лучъ счастія и гордости блеснулъ въ глазахъ художника, сердце его перестало биться, судорожная дрожь пробжала по всмъ его членамъ, онъ едва не упалъ.
— Васъ достанетъ на такую безумную ршимость! вскричалъ онъ наконецъ, не смя поднять глазъ на Нелиду, — такъ онъ боялся еще разъ обмануться:— вы способны къ такой высокой преданности! И при этихъ словахъ губы его невольно сжимались ироніей.
— Во мн достанетъ ршимости на все, кром лжи, отвчала она.
Вмсто отвта, художникъ привлекъ ее къ своему сердцу, упоенному любовью… Нельзя выразить словами тхъ восторговъ, которые послдовали за такимъ страданіемъ. Мечта распаленной души его осуществлялась въ ту самую минуту, когда онъ считалъ ее исчезнувшею, невозможное стало дйствительностью, Нелида принадлежала ему, земли и неба было мало для его счастія.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ И ПОСЛДНЯЯ.

I.

Мало странъ, въ которыхъ силы природы приняли такой величественный характеръ, какъ въ швейцарскихъ Альпахъ, нигд он не говорятъ страсти языкомъ столь сходнымъ съ ея требованіями. Слды человческой цивилизаціи исчезаютъ въ этихъ гранитныхъ и снговыхъ пустыняхъ, голосъ міра заглушенъ тамъ шумомъ водопадовъ, самое воспоминаніе о препятствіяхъ, поставляемыхъ общественными законами и обычаями удовлетворенію нашихъ наклонностей, исчезаетъ въ глубин тнистыхъ равнинъ, гд пастушеская жизнь является въ своей спокойной, гордой прелести, гд все напоминаетъ душ о потерянныхъ радостяхъ первобытной простоты, внушаетъ ей презрніе къ шумной сует и зоветъ ее къ тихому обладанію безспорнымъ счастіемъ.
Нелида, печальная, угрюмая, сосредоточенная сама въ себ въ-продолженіе всего долгаго пути, Нелида, едва отвчавшая страстной нжности, постоянной заботливости, которыми Германъ старался побдить ея страдальческое безмолвіе, перехавъ за границу, почувствовала себя облегченной отъ тяжелаго бремени. Гигантскихъ размровъ картины, открывавшіяся передъ ея изумленными глазами, невольно вывели ее изъ тягостнаго оцпеннія. Живительныя испаренія сосновыхъ лсовъ, здоровый горный воздухъ, ароматный запахъ богатыхъ пастбищъ входили во вс ея поры и заставляли обращаться кровь ея, какъ-бы остывшую въ ея жилахъ отъ грусти. Физическое благосостояніе сильно противодйствуетъ нравственному страданію. Германъ заботливо сторожилъ эти первые признаки возвращенія къ жизни, видя по лицу Нелиды, какое счастливое дйствіе производятъ на нее эти новыя небеса и величественныя пустыни, онъ поспшно оставилъ большія дороги и углубился вмст съ нею въ мене всего посщаемыя части Альповъ. Подъ руководствомъ опытнаго проводника, онъ взбирался на крутизны, посщалъ негостепріимные пріюты, переносилъ усталость, голодъ, даже подвергался опасностямъ. Съ внутренней радостью смотрлъ онъ, какъ, въ сумерки, его утомленная подруга торопила мула къ сельской гостинниц, садилась съ дтскимъ аппетитомъ за непокрытый столъ, на который подавали имъ боле нежели скромный ужинъ и потомъ, измученная, кидалась на грубый одръ, гд сонъ тотчасъ же смыкалъ ея вки. Всякое сообщеніе между ними и вншнимъ міромъ было на время прервано, ни одно письмо, никакой журналъ не могли настигнуть ихъ въ этихъ прихотливыхъ странствіяхъ по горамъ. Германъ говорилъ Нелид только о великой будущности, которая раскрывалась передъ ними, онъ описывалъ ей огненными чертами блаженство уединенія, суровой работы и святаго пыла неизмнной привязанности. Рчи его были постоянной кантатой, восторженнымъ гимномъ любви. Онъ расцвчалъ картины своего воображенія всмъ, что только видлъ, всмъ, что только слышалъ, онъ бралъ всю природу въ свидтельницы своего счастія, взывалъ къ ней, приглашалъ ее раздлить это счастіе, очарованіе его слова превращало дйствительность въ блестящія виднія.
Однажды къ вечеру они взобрались на одну изъ возвышенныхъ площадокъ Фаульгорна, подъ ними росли сосны, вокругъ виднъ былъ только жалкій мохъ и блдный подснжный цвтокъ, прозванный ледянымъ ранункуломъ. Они остановились на нсколько минутъ на берегу темнаго и неподвижнаго озера. Въ вод его, говорилъ имъ проводникъ, не могла жить ни одна рыба, никогда серна не приходила изъ него напиться, никогда птица не задвала крыломъ его поверхности. Луна поднималась на горизонтъ и кидала на уснувшее озеро длинную полосу свта, словно взглядъ влюбленной двушки.
— О, милая! вскричалъ Германъ, обнимая Нелиду своей магнетической рукою и показывая ей на лазоревый сводъ: — посмотри на это кроткое и чистое свтило, какъ ему жалко проклятое озеро, какъ оно утшаетъ несчастнаго! Такъ ты, звзда спасенія, поднялась надъ моей жизнію…
Нелида склонилась на плечо художника, и дв радостныя слезы скатились по щекамъ ея.
Страсть Нелиды къ Герману принадлежала къ тмъ страстямъ, которыя живятъ и убиваютъ. Бодрая и восторженная натура молодой женщины не могла долго оставаться въ онмніи, въ которое погрузило въ первое угрызеніе совсти. Вскор она стала упрекать себя въ этомъ угрызеніи, какъ въ слабости, и съ чувствомъ пламеннаго удивленія къ своему любовнику уврила себя, что его величіе выше всхъ человческихъ законовъ. Странная и уединенная жизнь, которую они вели съ Германомъ, поддерживала эту восторженность, Нелида дошла до убжденія, что вс жертвы, даже жертва совсти, были слишкомъ-недостаточны для отплаты за подобную любовь, и совершенно предавшись могучему чувству счастія, съ ршимостью покорилась всмъ послдствіямъ своей невольной ошибки.
Такъ прошелъ мсяцъ, мсяцъ безпрерывно возобновлявшихся восторговъ и постояннаго очарованія. Надобно самому испытать, чтобъ понять, какое неизмримое блаженство открывается сердцу человка, когда онъ смло отбросилъ вс препятствія и, вдали отъ ревнивой зависти, вдали отъ заботъ пошлой жизни, вдали отъ міра и его оскорбительнаго вліянія, откровенно предается всему пылу любви и преданности, вдохнутыхъ въ него Богомъ. О вы, пившіе чашу упоенія, не жалуйтесь, что она разбилась въ рукахъ вашихъ, и что обломки ея чистаго кристалла нанесли вамъ неизлечимыя раны! Робкія души! трусливыя сердца! не оскорбляйте своего несчастія, — оно священно. Вы избранники судьбы, вы приближались къ божеству на столько, на сколько позволено слабому человку, восторгами и страданіями своими, отчаяніемъ и упоеніемъ вы измрили всю тайну жизни.

II.

Вставъ однажды утромъ, Нелида почувствовала довольно-рзкій холодъ и въ узкое окно шале, въ которой жила уже недлю, увидла, что вершина горы, гд они были еще наканун, покрыта блой пеленою, ослпляющей зрніе. То былъ первый снгъ, то былъ сверный втеръ, дувшій въ долин и предвщавшій зиму. Надобно было подымать о надежномъ убжищ, кочующія жизнь длалась невозможна. Германъ предложилъ провести зиму въ Женев. Тамъ у него былъ другъ, прежній товарищъ, промнявшій живопись на честное, наслдственное ремесло, доставившее ему безбдное существованіе.
— Онъ поможетъ мн устроить тебя какъ слдуетъ, сказалъ Германъ Нелид, съ грустью видвшей неооходимосіъ покинуть уединенную шале: — и сверхъ-того, прости, что я говорю теб о своихъ длахъ,— доставить мн возможность открыть мастерскую, давать уроки, можетъ-бытъ, писать иногда портреты, мой небольшой капиталъ не можетъ стать надолго, а ты знаешь наши условія, моя гордая патріцанка, знаешь, что ты стала подругою цыгана, бднаго художника, который никогда не воспользуется ни однимъ оболомъ изъ твоего богатства, ты помнишь, что согласилась раздлить его бдность…
— Когда мы демъ? сказала Нелида, закрывая Герману уста своей прекрасной блой рукою.
Они медленно собрались въ дорогу. Нелид надобно было сберечь въ дорог свои драгоцнности: растенія, собранный по альпійскимъ тропинкамъ, кристаллы, найденные на краю ледниковъ, куски яшмы и агата, гагачьи перья и прекрасныя издлія, вырзанныя и выточенныя горными пастухами изъ нжнаго тиса и козьяго рога. Для чистыхъ сердецъ, простодушное удовольствіе созерцанія продолжается въ самыхъ трудныхъ испытаніяхъ жизни.
Черезъ три дня пути они были въ Женев.
Они остановились въ гостинниц. Германъ тотчасъ же отправился искать своего пріятеля, въ первый разъ посл своего бгства, Нелида осталась одна. Увидвъ, что будетъ свободна на нсколько часовъ, потому-что Германъ долженъ былъ заняться длами и не могъ возвратиться прежде вечера, она тотчасъ вынула дорожный портфль и взяла изъ него вс письменныя принадлежности. Съ нкотораго времени, она чувствовала непреодолимую потребность и подавляла ее, боясь огорчить Германа, — она хотла написать къ ттк и даже къ свой неврной пріятельниц, не для того, чтобъ извинить себя въ ихъ глазахъ, или испрашивать упизительнаго прощенія, но чтобъ сказать имъ обимъ ласковое слово, чтобъ уврить ихъ еще разъ въ своей привязанности. Она взяла перо и твердой рукою написала слдующія письма:

Виконтесс Геспель.

‘Милая, дорогая ттушка, что напишу я вамъ? Увы! что я могу написать? Я не хочу оправдываться, еще мене обвинять коего бы то ни было. Я знаю свою ошибку, оплакиваю ее, страдаю его и буду страдать до конца жизни. Но позвольте мн по крайней-мр всми силами отклонить отъ себя упрекъ въ неблагодарности, въ равнодушіи или въ забвеній, въ которыхъ вы, можетъ-быть, меня обвиняете. Нтъ, милая ттушка, ничто не изгладилось изъ моего сердца, ваша материнская доброта, ваша безконечная снисходительность съ каждымъ днемъ врзываются въ немъ глубже и глубже. Я не смю льстить себя надеждою снова васъ увидть: судьба осудила меня на одиночество, но позвольте мн надяться, что если мы не должны видться въ этомъ мір, то по-крайней-мр наши молитвы встртятся у подножія престола Господня. Я была бы очень-счастлива, еслибъ время отъ времени имла о васъ извстія, и не буду знать, какъ благодарить васъ, если вы не заставите меня долго дожидаться.’

Баронесс Соньянкуръ.

‘Ортанса, Ортанса! ты мн сдлала много зла, но врно страдаешь за то въ глубин сердца, потому-что ты добра, Ортанса, и любишь меня, я въ этомъ уврена. Не оскорблю тебя моимъ прощеніемъ, избави Богъ. Теперь я сама знаю, что пко’торыя страсти бываютъ сильне нашей воли, что можно увлечься при самыхъ твердыхъ намреніяхъ!
‘Не смю писать къ моему мужу, но, умоляю тебя, напиши мн о Тимолеон. Скажи мн, гд онъ, что длаетъ, счастливъ ли. Ты едва повришь, но я только и думаю, что о немъ. Увы! еслибъ онъ согласился принести мн самую ничтожную жертву, онъ навсегда приковалъ бы меня къ себ узами страстной благодарности.
‘Я надолго поселяюсь въ Женев. Я никого не буду видть… отнын вся жизнь моя посвящена одному существу, существу столь благородному и великому, что я должна бы говорить съ нимъ стоя на колняхъ. Не скажу теб, что я счастлива, не могу обманываться: я несчастна и никогда не буду счастливой. Воспоминаніе о моемъ прошедшемъ не покидаетъ меня, какъ роковой призракъ. Но я живу въ полномъ самоотверженіи, поглощенная жизнью другаго, потерянная въ ней, въ созерцаніи безсмертнаго генія.
‘Ортанса, пиши ко мн. Подадимъ другъ другу руки черезъ наши горести, черезъ наши заблужденія. Я чувствую, что все люблю тебя. А ты?’
Едва г-жа де-Керваэнсъ окончила эти письма, какъ вошелъ Германъ. Онъ не замтилъ, что глаза ея были красны отъ слезъ…
— Я нашелъ Анатоля, весело сказалъ онъ:— намъ везетъ счастіе. Онъ водилъ меня на возвышенную часть города, въ прекрасный домикъ, гд онъ живетъ одинъ, онъ отдаетъ намъ въ наемъ небольшую квартиру съ прекраснымъ видомъ на Юру. Правда, это чердакъ, моя бдная Нелида. Ты, я думаю, только по слуху знаешь, что такое чердакъ, но я сказалъ теб, что для спасенія своей чести я долженъ избгать даже вида какой-нибудь роскоши. Мн нужно даже, чтобъ вс знали о моей бдности. Въ теб достанетъ мужества, я это знаю, ты будешь входить своими ножками въ пятый этажъ своего скромнаго жилища… моего рая, прибавилъ онъ, становясь передъ ней на колни и цалуя одну за другой ея маленькія ножки.— Я нанялъ также мастерскую въ той же улиц, сошелся съ обойщикомъ, который поставитъ намъ, за весьма-дешевую цну, мебель, правда, очень-простую, но совершенно новую. Анатоль хочетъ предложить теб фортепьяно Эрара, которое, говоритъ онъ, стоитъ у него безъ употребленія. Завтра онъ прідетъ за тобой на своихъ лошадяхъ, чтобъ отвезть тебя въ свой дворецъ… Довольна ли ты своимъ управляющимъ, Нелида?
— Не-уже-ли я непремнно должна видть г. Анатоля? спросила г-жа де-Керваэнсъ, пугаясь при одной мысли о встрч съ незнакомымъ человкомъ. (До-сихъ-поръ она никого не видала.) — Я желала бы обойдтись безъ этого.
— Это невозможно, отвчалъ Германъ.— Онъ будетъ теб необходимъ всякую минуту.
— Мн, Германъ? Можетъ ли мн быть необходимъ кто бы то ни былъ въ свт, кром тебя?
Онъ взялъ ея руку и пламенно поцаловалъ ее.
— Принеси мн эту маленькую жертву, Нелида, возразилъ онъ.— Анатоль хорошо воспитанъ и не употребитъ во зло твоего по зволенія. Совершенное уединеніе для тебя не годится, поврь мн, ты иногда рада будешь, для разсянія, разговаривать съ кмъ-нибудь другимъ, кром меня…
Нелида улыбнулась съ видомъ сомннія и, какъ всегда бывало, согласилась. На другой день, около полудня, Германъ представилъ ей своего пріятеля Анатоля. Не смотря на всю свою скромность, Анатоль не могъ удержаться, чтобъ не бросить на г-жу де-Керваэнсъ нсколько долгихъ, удивленныхъ взглядовъ, которые ее оскорбили.
Видъ новаго ихъ жилища развлекъ ее. Это была чистая и веселая квартирка на чердак. Въ зал было два окна, изъ которыхъ виднлось теченіе Роны и голубой поясъ Юры. Съ одной стороны стояло фортепьяно, широкая софа, кресло на пружинахъ и корзинка съ цвтами придавали этой скромной комнатк весьма-комфортабльный видъ.
— Само-собой разумется, сударыня, сказалъ Анатоль, сажая Нелиду:— что мой садъ совершенно къ вашимъ услугамъ. Распоряжайтесь въ немъ какъ въ собственномъ, вы тамъ никогда никого не встртите, даже хозяина, прибавилъ онъ, улыбаясь:— котораго дла держатъ по цлымъ днямъ въ несносной контор. Но я забылъ объ одномъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ Герману: — теперь въ Женев прекрасная итальянская труппа, сегодня вечеромъ даютъ ‘Gazza ladra’, у меня есть ложа на авансцен, еслибъ г-жа де-Керваэнсъ позволила мн предложить ей…
— Я вамъ очень-благодарна, прервала Нелида: — но я останусь дома, я очень устала.
— Музыка тебя успокоитъ, сказалъ Германъ:— если ты хочешь возвратиться домой пораньше, мы удемъ посл перваго акта.
Г-жа де-Керваэнсъ сдлала знакъ, что она принуждена согласиться. Ей было непреодолимо противно выставлять себя такимъ образомъ на показъ въ театр. Нжное чувство женщины и любовницы возмущалось при мысли о томъ, что она выкажетъ передъ толпою тайну свою, но еще боле-тонкое чувство заставило ее скрыть свое неудовольствіе. Ей хотлось бы, чтобъ Германъ понялъ и раздлилъ это чувство, но онъ, казалось, и не подумалъ о томъ. Онъ старательно вынималъ изъ дорожныхъ сундуковъ лучшія платья Нелиды, мило помогалъ ей оканчивать туалетъ и самъ опредлялъ малйшія его подробности. Видя, какъ онъ веселъ, Нелида забыла свои сомннія, и когда пришло время хать въ театръ, она почти помирилась съ мыслью, что должна появиться въ свт.
Но все ея мужество едва не покинуло ея, когда,— входя въ ложу Анатоля, она увидла, что на нее обратились вс взоры, направились вс лорнеты, что вс дамы склонялись къ своимъ сосдямъ и нагло указывали на нее! Женева, какъ извстно, городъ купцовъ и методистовъ, то-есть городъ, гд изъ экономіи и набожности отказываются отъ самыхъ невинныхъ удовольствій, оставляя себ лишь дешевое право лицемрить и злословить. Да и во всхъ странахъ, молодой мужчина и молодая женщина, красивые собой, счастливые другъ другомъ, возбуждаютъ негодованіе и гнвъ завистливой публики, состоящей изъ всхъ честныхъ женщинъ, которымъ надоло быть честными, изъ всхъ свободныхъ женщинъ, старающихся прикрыть свою легкую жизнь строгостію сужденій, изъ всхъ старыхъ развратниковъ, по ремеслу ненавидящихъ страсть чистую и благородную, изъ всхъ мужей, подводящихъ сравненія, наконецъ изъ всхъ тхъ, и число ихъ весьма-значительно, которые съ досадой несутъ бремя принужденной добродтели, тяжелую скуку семейной жизни, или жестокія наказанія разврата.
Анатоль половину дня длалъ визиты, и забавляясь слухами о г-ж де-Керваэнсъ и Герман, онъ поспшно обходилъ ложи, чтобъ выслушать новыя замчанія, возбужденныя ихъ присутствіемъ въ театр, и черезъ полчаса возвратился съ торжествующимъ видомъ. Нелида, чтобъ скрыться отъ взоровъ, углубилась въ уголъ ложи, она подняла экранъ изъ зеленой тафты и, подперевъ голову руками, слушала музыку.
— Любезный другъ, сказалъ Герману Анатоль, котораго она не замтила:— мы втроемъ производимъ удивительный эффектъ, я пользуюсь вами, какъ золотымъ рудникомъ. Вопросы не изсякаютъ. На одни я отвчаю, другіе оставляю безъ отвта, принимаю самый таинственный видъ, по наконецъ все-таки вс уже знаютъ, что ты первый живописецъ во Франціи, стало-быть, въ мір, что, сверхъ-того, ты уменъ, какъ чортъ, и, прибавилъ онъ, понизивъ немного голосъ:— что женщина, которая тебя любить, знатная дама Сенжерменскаго-Предмстья. Вс матери семействъ въ тревог, никакъ не могутъ унять двицъ отъ разговора. Васъ рвутъ на части, но нетерпливо желаютъ съ тобой познакомиться. Наши франты требуютъ даже, чтобъ я свелъ ихъ къ теб въ мастерскую… Ты понимаешь? Я нахожу затрудненія, говорю, что вы не хотите никого видть, что вы очень-счастливы сами-собою: это еще боле усиливаетъ любопытство. Я увренъ, что завтра утромъ получу тридцать приглашеній, которыя, клянусь теб, будутъ не для меня назначены, но я добръ и покажу видъ, что не понимаю настоящей цли этихъ учтивостей, я позволю себя дурачить. Всегда пріятно, когда тебя ласкаютъ, хотя бы это было и для другаго.
Слушая эту дружескую болтовню, Германъ почувствовалъ щекотаніе давно-уснувшаго тщеславія. Въ разсказахъ Анатоля онъ видлъ не одн сплетни маленькаго города: онъ видлъ осуществленіе своихъ мечтаній, подчиненіе свта его генію, побду надъ обществомъ. Отправляясь домой и подавъ ему руку, Нелида съ удивленіемъ замтила, что онъ былъ одержимъ необыкновенною веселостью. Это было первымъ разногласіемъ ихъ задушевной мысли, потому-что она слышала конецъ словъ Анатоля и возвращалась домой въ глубокой грусти. Она чувствовала, что дерзкіе взгляды нарушатъ ея уединеніе, что презрительный рчи оскорбятъ любовь ея, что, можетъ-быть, вскор вторгнется въ ея святилище свтъ, отъ котораго она бжала и въ который вдругъ снова бросало ее неумолимое предопредленіе…

III.

На другой день, Герману принесли письмо отъ Анатоля. Прочитавъ, онъ передалъ его Нелид. ‘Любезный другъ’ писалъ ему молодой негоціантъ: ‘мн некогда зайдти къ теб. Пишу изъ конторы, чтоб предупредить, что я согласился обдать сегодня у г-жи С… съ тобою. Я сдлалъ это не спросившись, потому-что иначе ты, можетъ-быть, отказался бы и поступилъ бы дурно. Г-жа С… важная особа въ Женев. У ней собирается самое лучшее общество, она принимаетъ замчательныхъ иностранцевъ. Ты мн говорилъ, что ты не прочь написать нсколько портретовъ, и потому теб надобно съ ней познакомиться, теб всего лучше будетъ показаться въ свтъ у нея въ дом. Я зайду за тобой около четырехъ часовъ.’
— Анатоль правъ, сказала Нелида Герману, передавая ему записку, которая жгла ей глаза: — ты долженъ идти къ г-ж С…, это тебя разсетъ.
— Вотъ первое жосткое слово, которое ты мн говоришь, Нелида. Давно ли мн надобно разсеваться отъ моего блаженства? Но, къ-несчастію, Анатоль слишкомъ-правъ: мн надобно работать, жить, и потому нужно покориться печальнымъ требованіямъ общества, въ которомъ я нуждаюсь… Ты будешь скучать, Нелида?
— Я, мой другъ? возразила она съ ангельской кротостью:— ни минуты. У меня есть ноты, которыхъ я еще не открывала, это фортепьяно превосходно. Къ-тому же, мн еще надобно привесть въ порядокъ для своего гербарія растенія, которыя мы сушили въ Валленштадт. Ты вдь знаешь, я хочу собрать валленштадтскую флору, прибавила она, стараясь улыбнуться.
Въ четыре часа, Анатоль зашелъ за Германомъ, Нелида осталась одна. Врная своему общанію, она открыла фортепьяно и хотла пть, но во рту у ней была горечь, ей тснило грудь. Она взяла свои растенія и стала раскладывать ихъ по столу… Тогда сердце ея наполнили воспоминанія объ озер, о горахъ, объ уединеніи, о счастливой любви, — и крупныя слезы, долго удерживавшіяся, потекли на завядшіе стебли и на блдныя коронки этихъ цвтовъ, собранныхъ нкогда въ радостномъ упоеніи. Испытаніе было не по силамъ. Она быстро отошла отъ стола и, ршившись не принуждать себя боле, кинулась въ кресло, опустила голову на руки и стала думать о Герман. Она представляла себ, какъ онъ входитъ въ гостиную г-жи С…. сочиняла нсколько разговоровъ, которые могли происходить между имъ и хозяйкою дома. Но мало-по-малу голова ея, истощенная этой работой, пришла въ разстройство, и вскор она впала въ такое состояніе, что могла только слдить съ возрастающимъ безпокойствомъ за непримтнымъ движеніемъ стрлки по циферблату и слушать смятеннымъ ухомъ бой сосднихъ часовъ, отвчавшихъ другъ другу и бившихъ одни за другими, съ могильною медленностью.
Германъ общалъ воротиться въ восемь часовъ. Въ восемь часовъ безъ пяти минутъ, онъ сильно зазвонилъ у дверей. Нелида вспрыгнула съ креселъ, побжала къ нему и повисла ему на ше, онъ тысячу разъ прижималъ ее къ своему сердцу, какъ-будто пріхалъ изъ дальняго путешествія, и точно, онъ возвратился издалека,— онъ возвратился изъ свта.
Посл минутнаго молчанія, во время котораго любовники расточали другъ другу самыя нжныя ласки, Нелида посадила Германа въ кресло, съ дтской граціей сла къ нему на колни и сказала: ‘Теперь разскажи мн о твоемъ долгомъ отсутствіи’.
Между-тмъ, какъ она тонкими пальцами своими перебирала густые локоны молодаго художника, онъ пересказывалъ ей сухой, педантическій и натянутый разговоръ кружка, въ которомъ онъ имлъ честь находиться, тонко и оригинально очертивъ ей мужчинъ и женщинъ, которымъ былъ представленъ. Нелида кончила тмъ, что расхохоталась надъ этою картиною, показывавшею смшныя стороны жизни маленькаго города.
— Не было ли тамъ молодыхъ женщинъ? спросила она.
— Были дв, слывущія здшними красавицамъ!, отвчалъ Германъ, и, взявъ карандашъ, начертилъ на карт талію, лицо, поступь и видъ этихъ аллоброгскихъ нимфъ, какъ онъ ихъ называлъ. Онъ наблюдалъ ихъ какъ живописецъ: ничто отъ него не ускользнуло. Нелид лучше хотлось бы, чтобъ въ этомъ наблюденіи было меньше точности, особенно, когда онъ сталъ длать сравненія, которыя, не смотря на то, что были совершенно въ ея пользу, произвели на нее непріятное впечатлніе. Сравнивать ее съ другими женщинами — значило ставить ее наряду, давать ей мсто между ними. Нелид никогда не пришло бы въ голову сравнивать Германа съ кмъ бы то ни было! Для нея съ одной стороны былъ родъ человческій, съ другой — ея любовникъ, одинъ и несравненный, какъ всякій человкъ, любимый нжной и страстною женщиною.
Два мсяца прошли безъ всякой видимой перемны въ жизни двухъ любовипковъ. Г-жа де-Керваэнсъ получила отвты отъ своей ттки и пріятельницы, сердце ея было растерзано этими отвтами. То было жестокое и послднее обольщеніе, окончательно закалившее ея мужество и заставившее совершенне, безусловне, чмъ когда-либо, заключиться въ своей любви, какъ въ неприступной крпости. Вотъ что писала ей г-жа Геспель: ‘Я пишу вамъ, потому-что вы, какъ кажется, этого желаете, хоть я никакъ н могу понять, какую цну можетъ имть для васъ письмо мое. Вы въ послдній разъ увидите мой почеркъ. Вы поношеніе своей фамиліи, вы обезславили ее тмъ, что гораздо-хуже преступленія: вы сдлали себя предметомъ насмшекъ. Мужъ вашъ показалъ себя человкомъ, умющимъ соблюсти тактъ. Возвратившись изъ путешествія, боле нежели оправдываемаго предшествовавшими отношеніями, о которыхъ вы, вроятно, не знали, онъ объявилъ тмъ изъ своихъ друзей, которые имли право его спрашивать, что вы всегда были подвержены припадкамъ, обратившимся теперь въ сумасшествіе. Впрочемъ, онъ не произноситъ больше вашего имени и объявилъ мн, что приказалъ отдавать вс ваши доходы моему нотаріусу, который будетъ беречь ихъ для васъ. Ему ничего больше не оставалось длать, онъ не могъ рзаться съ низкимъ человкомъ, котораго вс мы видли въ положеніи почти домашняго лакея. Я не говорю вамъ о томъ, чтобъ вы сдлались благоразумне: это невозможно, свтъ и ваше семейство закрыты для васъ навсегда. Да сжалится надъ вами Богъ, — это единственная надежда, которая вамъ осталась.’
Письмо Ортансы было такого же содержанія и написано тмъ же тономъ.
‘Вы странно обманываетесь, моя бдная Нелида’ писала она своей прежней пріятельниц: ‘полагая, что мн можно оставаться съ вами въ какихъ бы то ни было связяхъ. Я въ отчаяніи, но обязанности мои въ-отношеніи къ мужу, моя репутація, даже будущность моей маленькой дочери, о которой я теперь же должна думать, не позволяютъ мн вести переписку, которая могла бы показаться безмолвнымъ одобреніемъ соблазна, произведеннаго вами въ свт. Поврьте, это мн тяжело, и я желаю вамъ всего лучшаго. Желаю, чтобъ вы были счастливы, но, увы! не надюсь. Здсь на земл счастіе можно найдти только въ строгомъ соблюденіи общественныхъ законовъ, а вы, милый и несчастный другъ, такъ оскорбили ихъ, что не можете никогда найдти даже спокойствіе.’

IV.

Германъ съ жаромъ работалъ надъ большой картиной, представлявшей оганна Гусса передъ соборомъ. Лишь-только свтало, онъ уходилъ къ себ въ мастерскую. Позже къ нему приходила туда Нелида и проводила долгіе часы почти не говоря съ нимъ, счастливая тмъ, что могла быть возл него и слдовать за быстрыми успхами его работы. Впрочемъ, г-жа де-Керваэнсъ не была поглощена такъ, какъ прежде, жизнію Германа. Праздность скоро утомила ее. Первыя философскія книги, которыя она прочла въ Бретани съ любовникомъ, возбудили въ душ ея благородное любопытство. Мало-по-малу длаясь смле и отршаясь отъ дтскихъ предразсудковъ, она наконецъ съ ршительностію вступила на дорогу свободнаго мышленія. Нсколько замчательныхъ людей, встрчавшихся съ Германомъ у г-жи С… и съ которыми онъ ее познакомилъ, ободряли ее и помогали ей въ ея занятіяхъ. Въ ней была чистосердечная любовь къ истин, и потому она въ короткое время пріобрла свднія боле основательный и боле правильныя, нежели Германъ, постоянно искавшій въ книгахъ софизмовъ, нужныхъ для его страстей, или смлыхъ парадоксовъ, которые могли бы придать ему блеска между глупцами. Разумъ Нелиды, развиваясь методически, возвышался и укрплялся. Черезъ шесть мсяцевъ въ ней произошла значительная перемна, мысль ея совершенно вышла изъ пеленъ. Слпую вру смнило сознательное чувство, католическіе обряды — религіозное созерцаніе судебъ человчества.
Наконецъ, ‘оганнъ Гуссь’ былъ оконченъ. Весь городъ сбжался смотрть на него, Германъ былъ упоенъ похвалами. Приглашенія сдлались чаще и чаще, его требовали во вс гостиныя. Онъ согласился появляться въ нихъ, и вскор, мало-по-малу, то подъ тмъ, то подъ другимъ предлогомъ, сталъ проводить вн дома большую часть вечеровъ. Нельзя сказать, чтобъ онъ находилъ большое удовольствіе въ этомъ новомъ образ жизни, у него было такъ-много вкуса, что онъ не предпочиталъ естественный и полный мысли разговоръ Нелиды надменной болтовн женевскихъ львицъ, но онъ съ удовольствіемъ видлъ, какое вліяніе пріобрталъ въ этомъ угрюмомъ обществ и убждалъ самъ себя, что для самой г-жи де-Керваэнсъ, чтобъ окружить ее уваженіемъ, ему необходимо было создать себ блестящую репутацію не только артиста, но и свтскаго человка. Къ-тому же, Нелида, съ каждымъ днемъ боле и боле предававшаяся серьзнымъ занятіямъ, казалось, не страдала отъ его отлучекъ и не показывала ему ни малйшаго неудовольствія.
Во время самаго большаго свтскаго разсянія, Германъ получилъ изъ Парижа слдующее письмо отъ одного пріятеля, которому онъ отослалъ свою картину и поручилъ дла свои:
‘Я сперва думалъ, что теб довольно было прислать сюда твоего оганна Гусса, не прізжая самому. Но теперь это было бы ошибкой съ твоей стороны. По странному случаю, могущему послужить,— намъ нельзя этого скрывать отъ тебя,— къ твоей слав или къ твоей погибели, Д… выставилъ своего Савонаролу. Сравненія неизбжны. Вс ученики Д… уже приготовляются къ бою и, возвышая его до небесъ, охуждаютъ тебя. Увозъ г-жи де-Керваэнсъ и твое продолжительное отсутствіе очень теб повредили. Вс говорятъ и повторяютъ, что ты не любишь больше искусства. Я нарочно говорилъ со многими критиками, вс журналы будутъ теб непріязненны, если ты не прідешь какъ-можно-скоре, и не попытаешься снова завоевать потерянное, снова пріобрсть то вліяніе, которое всегда дадутъ теб твое симпатическое слово и твой возвышенный умъ.’
При чтеніи этого письма, художникъ затрепеталъ. Мысль о подобномъ пораженіи была невыносима для его восторженнаго самолюбія. Онъ возвратился домой мрачный и грубый и объявилъ г-ж де-Керваэнсъ, что узжаетъ въ тотъ же вечеръ. Суровый видъ его, отрывистая рчь обманули ее. Она думала, что онъ въ отчаяніи отъ того, что покидаегъ Женеву, и приняла видъ совершеннаго равнодушія, чтобъ не поколебать благоразумной ршимости, стоившей ему, какъ ей казалось, столькихъ усилій. Германъ не ожидалъ найдти ее такою. Это очень его облегчило, и онъ слъ въ карету безъ грусти, безъ угрызеній, съ раненнымъ сердцемъ, мечтая только объ успх, о побд, о мщеніи. Угрожаемый въ своей слав, художникъ былъ нечувствителенъ къ другимъ страданіямъ, одна минута высушила въ этой гордой душ такъ долго сохраняемый источникъ любви.

Германъ къ Нелид.

4 Парижъ, 18 марта.

‘Блаженство моей жизни, теперь я далеко отъ тебя! Такъ было нужно! это было необходимо для насъ обоихъ, для тебя еще боле, нежели для меня. Иначе могъ ли бы я вырваться изъ твоихъ объятій? Но это составляло мою непремнную обязанность. Цлый міръ, Нелида, долженъ знать, каковъ человкъ, котораго ты выбрала. Я въ нетерпніи, моя Беатриче, чтобъ любовь твоя была прославлена по лицу земли такъ, какъ она прославлена въ глубин моего сердца.
‘Пора мн было пріхать въ Парижъ. Мои соперники умли воспользоваться моимъ отсутствіемъ, имъ помогли новые враги, которыхъ мн доставило мое счастіе. Распустили множество оскорбительныхъ слуховъ, которымъ начинали врить: то я оставилъ живопись и жилъ, безполезный Неморенъ, у ногъ своей пастушки, то талантъ мой пропалъ, геній погасъ… имъ отвтитъ оганнъ Гуссь. Я знаю изъ врнаго источника, что жюри принялъ его съ восторгомъ. Гостиныя волнуются отъ моего прибытія. Въ нкоторыхъ мстахъ спрашиваютъ, приглашать ли меня, но я совершенію снокоенъ. Ты знаешь, что такое успхъ въ Париж. Успхъ здсь все оправдываетъ. Мой будетъ чрезвычайный. Журналисты уже окружаютъ меня и, кажется, начинаютъ понимать, что у мегя боле будущности, нежели у плохихъ талантовъ ко’торыхъ они такъ силились прославить.
‘Выставка открывается черезъ пятнадцать дней. Савонарола, говорятъ, очень блеститъ красками, но онъ бденъ, очень-бденъ рисункомъ и созданіемъ. Иначе и быть не могло, и со времени моего возвращенія, друзья мои начинаютъ принимать видъ увренности, тогда-какъ въ мое отсутствіе они смиренно гнули головы. О, друзья, друзья! Съ каждымъ днемъ я больше и больше чувствую цну того благороднаго и гордаго мужества., съ которымъ ты послдовала за мною сквозь пламя. Нелида! будь благословенна, почтенна, обожаема передъ всми женщинами. Передъ тобой я обращаюсь въ безмолвіе и молитву.’

Анатоль Герману.

‘Ты просилъ меня извщать тебя о г-ж де-Керваэнсъ. Не могу скрыть отъ тебя, любезный другъ, что со времени твоего отъзда она видимо измнилась, она не жалуется, старается улыбаться, но ясно, что она страдаетъ. Въ часъ прихода почты, у ней замтно лихорадочное безпокойство. Я часто бываю при этомъ и вижу, какъ она блднетъ и краснетъ, читая твою письма. Когда они не приходятъ, она впадаетъ въ задумчивость, которой ничто не можетъ разсять. Мы съ величайшимъ трудомъ можемъ убдить ее выходить изъ дому. Я говорю мы, потому-что Р… и П… очень-часто у ней бываютъ. Въ особенности послдній, не нашедъ въ Женев женщины, которая бы показалась ему достойною его вниманія, показываетъ г-ж де-Керваэнсъ странное участіе. Онъ говоритъ о ней кстати и некстати, и еслибъ онъ не принадлежалъ къ числу лучшихъ друзей твоихъ, я могъ бы предполагать, что онъ хочетъ ее окомпрометтировать. Возвращайся какъ-можно-скоре. Г-жа де-Керваэнсъ обожаетъ тебя, и я считаю ее одной изъ тхъ женщинъ, которыя могутъ умереть отъ любви.’

Германъ Анатолю.

‘Никто не умираетъ отъ любви, мой милый, и я не такъ самолюбивъ, чтобъ думалъ, что г-жа де-Керваэнсъ такъ несчастна, какъ ты говоришь. Она кашляетъ, потому-что въ Женев ‘=холодно, отъ моего возвращенія морской втеръ не прекратится. Очень-понятно, что за ней волочатся, она прекрасна, умна, предавшись мн, она пріобрла себ нкотораго рода извстность, которая привлекаетъ, я не ревнивъ и никогда не пріиму на се’бя глупаго и гнуснаго ремесла ея тюремщика. Я еще не могу оставить Парижа. Завтра открывается выставка, подамъ видъ, что бгу съ поля битвы. Но черезъ двнадцать или пятнадцать дней, если не встртится ничего новаго, отправлюсь въ Женеву. Прощай. Благодарю тебя за твою заботливость и обнимаю тебя отъ всего сердца.’

Анатоль Герману.

‘Пишу къ теб, любезный другъ, на скорую руку и въ величайшемъ безпокойств. Возвращайся какъ-можно-скоре, здсь случились важныя происшествія. Г-жа де-Керваэнсъ въ постели, и очень-больна въ-слдствіе ужаснаго потрясенія, которое можетъ имть, если ты не прідешь, самыя гибельныя послдствія. Прізжай,— дло идетъ о твоей чести. Вотъ что случилось. Третьяго-дня, видя, что она грустне и страдаетъ больше обыкновеннаго, я до того настаивалъ, что она общала мн выйдти прогуляться немного пшкомъ. Мн было некогда: П… подалъ ей руку. Ты знаешь, какъ его не любятъ въ Женев. Онъ дерзокъ и иметъ репутацію забіяки, за что вс его ненавидятъ. Вроятно, гордясь тмъ, что появляется въ свтъ съ г-жею де-Керваэнсъ, онъ велъ себя еще невыносиме обыкновеннаго, какъ бы то ни было, но когда онъ проходилъ мимо толпы молодыхъ людей, одинъ изъ нихъ громко сказалъ какое-то замчаніе, оскорбительное для него и для нея. Не могши оставить ее одну, онъ съ выразительнымъ жестомъ кинулъ въ толпу свою карточку.
‘Г-жа де-Керваэнсъ все слышала. Она отправилась домой, ты можешь представить себ, въ какомъ положеніи, умоляя П… превратить это дло. Потомъ послала за мной и просила меня употребить вс средства, чтобъ предупредить огласку. Это было невозможно. и молодой С… только того и хотли, чтобъ надлать шума. Они дрались сегодня утромъ. П… получилъ только царапину, но ужасная рана нанесена г-ж де-Керваэнсъ. Этотъ несчастный поединокъ совершенно окомпрометтировалъ ее. Въ гостиныхъ носятся преглупые слухи: говорятъ, что ты ее покинулъ, что она утшается съ П… и пр. и пр.
‘Заклинаю тебя небомъ, прізжай не теряя ни минуты.’
Это письмо было для Германа громовымъ ударомъ. Нельзя было колебаться, должно было хать, хать въ самую минуту его торжества, когда на него были устремлены глаза цлаго Парижа, и хать за тмъ, чтобъ найдти тамъ глупое дло, больную женщину, упреки, по-крайней-мр молчаливые, несносныя сплетни. Въ первый разъ онъ почувствовалъ, что жизнь его связана. Эта женщина, составлявшая его славу, цль, свтило, сдлалась препятствіемъ, обязанностію. А чувство обязанности Германъ ненавидлъ. Длинная дорога была ужасна, его ла сосредоченная досада. Онъ пріхалъ въ Женеву съ сердцемъ, полнымъ больше ярости, нежели любви. Но когда онъ увидлъ Нелиду со впалыми щеками, потухшими взорами, поблднвшими губами, еще прелестною несравненной красотой страданія, дурная природа его была побждена. Онъ упалъ къ ногамъ ея, обнялъ ее съ большимъ жаромъ, нежели въ первый день любви и, въ упоеніи восторговъ, заставилъ ее забыть все, что она перестрадала въ-продолженіе этого жестокаго отсутствія.
Докторъ совтовалъ перехать въ боле-теплый климатъ. Германъ, которому надола Женева, поставленный продажею его картины въ состояніе путешествовать, предложилъ перехать Симплонъ и поселиться въ Милан. Нелида согласилась, но съ условіемъ, что по-крайней-мр тамъ она не будетъ никого видть и станетъ жить въ совершенномъ уединеніи. Германъ общалъ все, чего она желала.

V.

Онъ взялъ кредитивное письмо на одного миланскаго банкира, и тотъ, тотчасъ по его прізд, пригласилъ его на балъ, гд онъ былъ представленъ цлому городу. Не смотря на все стараніе, которое онъ употреблялъ до-сихъ-поръ, чтобъ показать, что гордится своей бдностію, плебей-художникъ былъ больше ослпленъ, нежели сколько онъ сознавался самъ себ, величественными вншностями аристократической жизни. Нсколько разъ, разсказывая г-ж Керваэнсъ, несогласившейся вызжать съ нимъ въ свтъ, о празднествахъ, гд онъ бывалъ безъ нея, онъ одушевлялся и хвалилъ ей съ такой дтской радостью блескъ и великолпіе итальянскихъ дворцовъ, изъисканность ужиновъ, роскошь герцогинь, что изумленная Нелида втайн спрашивала сама себя, тотъ ли это человкъ, который прежде съ такой строгой суровостью судилъ о радостяхъ дтей вка, тотъ ли, который такъ просто и такъ гордо оторвалъ ее отъ подобнаго великолпія, чтобъ вести къ бдности и уединенію. Она не сообщила Герману своихъ тайныхъ размышленій, но часто разсянными отвтами показывала, какъ мало принимаетъ участія въ этихъ разговорахъ о предметахъ, которыхъ она хотла остаться чуждою. Въ этой разсянности, въ которой художникъ предполагалъ боле участія воли, нежели сколько было дйствительно, видлъ онъ протестъ противъ его свтской жизни и усилилъ свои просьбы, чтобъ склонить Нелиду сопутствовать ему. Онъ удивился, найдя въ ней твердость, къ которой не привыкъ. Самолюбіе его было оскорблено, онъ сталъ настаивать и въ жару спора до того забылся, что сказалъ г-ж де-Керваэнсъ, что для него будетъ очень-невыгодно, если она не станетъ пріобртать знакомствъ, которыя, благодаря итальянскимъ нравамъ, было такъ легко сдлать и которыя могутъ быть выгодны и для его интересовъ и для его славы. Противъ его ожиданія, это разсужденіе не убдило Нелиды. Она отвчала съ величайшей кротостью, но и съ серьзнымъ видомъ человка, обдуманно-принявшаго безвозвратное ршеніе: ‘Я не могу поврить, другъ мой, чтобъ присутствіе мое въ нкоторыхъ гостиныхъ, гд меня будутъ только терпть, прибавило что-нибудь къ твоимъ личнымъ достоинствамъ. Я буду для тебя постояннымъ предметомъ хлопотъ и безпокойства. Малйшій оттнокъ холодности въ обращеніи какой-нибудь знатной дамы будетъ для тебя источникомъ смертельнаго страданія, или раздраженія, которое можетъ повести къ горестнымъ сценамъ. По самой меньшей мр ты будешь связанъ мыслію и, стало-быть, потеряешь т выгоды, которыхъ ожидаешь для себя отъ знакомства съ свтомъ. А я, Германъ, добровольно покинувъ отечество, семейство, обыкновенное мое общество, какъ и для чего стану я робко прокрадываться въ свтъ, мн чуждый, куда меня допустятъ, ты самъ это сказалъ, только изъ терпимости, которая сравнить меня и нкоторымъ образомъ сдлаетъ подругою женщинъ безчестныхъ и дурнаго поведенія. Нтъ, другъ мой, длай самъ все, что теб кажется лучшимъ. Если ты думаешь, что отъ этихъ жертвъ зависитъ твоя слава и твой геній, поступай ршительно и не заботься обо мн. Уединеніе для меня полезно, оно мн дорого. Пока ты будешь возвращаться въ него съ любовію, я не буду жаловаться на то, что ты принужденъ не раздлять его со мною’.
Этотъ отказъ былъ такъ благоразуменъ самъ-по-себ, такъ смягченъ въ способ выраженія, что Германъ не смлъ показаться обиженнымъ. Но онъ съ досадой увидлъ, какъ нравственно-высоко стала надъ нимъ Нелида въ этомъ случа. Это превосходство съ каждымъ днемъ длалось для него замтне и невыносиме. Какъ мы видли, г-жа де-Керваэнсъ имла наклонность къ серьзнымъ занятіямъ, глубокое уединеніе, въ которомъ жила она въ Милан, благопріятствуя ея наклонности къ размышленію, окончательно придало ея уму твердость и силу, рдкія въ женщин, рдкія особенно у людей съ поэтическимъ воображеніемъ, такъ охотно уносящихся въ заоблачныя страны и только съ величайшими страданіями спускающихся въ область дйствительности. Напротивъ, Германъ, нечувствительно начавшій вести жизнь свтскаго человка, вставалъ поздно посл утомительныхъ ночей, съ головой, отуманенной тысячью ребячествъ, изъ которыхъ образуется жизнь гостиныхъ. Ему еще некогда было подумать о какой-нибудь значительной работ. Для того, чтобъ создать произведеніе искусства, какое онъ могъ создать, необходимо сосредоточеніе, которому была слишкомъ-противна разсянность его новой жизни. Его умъ и особенно красота его, ввели его въ моду между миланскими львицами, и заказы портретовъ слдовали одинъ за другимъ. Эта легкая и выгодная работа была совершенно приспособлена къ состоянію его души и доставляла ему возможность жить блестящимъ образомъ. Вскор онъ нашелъ необходимымъ имть экипажъ и лошадей, чтобъ прізжать къ своимъ моднымъ образцамъ въ несмятомъ костюм. Онъ не хотлъ также отставать отъ нкоторыхъ богатыхъ сынковъ, предупреждавшихъ его, и сталъ давать ужины, о которыхъ весь городъ говорилъ съ восторгомъ. Тщеславіе его росло. По-мр-того, какъ увеличивались издержки, становилась нужне спшная работа. Онъ не чувствовалъ необходимости изученія съ-тхъ-поръ, какъ не былъ больше занятъ серьзными трудами, и преимущественно съ-тхъ-поръ, какъ пустой разговоръ товарищей его удовольствій столь легко доставлялъ ему случаи блистать и преобладать. Случилось однажды, что въ спор съ г-жею де-Керваэнсъ объ одной книг, которую она изучила основательно, а онъ пробжалъ не вполн, онъ былъ побжденъ и принужденъ молчать. Съ этой минуты для него исчезъ весь интересъ, который онъ находилъ нкогда въ разговор съ нею. Онъ увидлъ, что его парадоксы потеряли дйствіе свое на этотъ умъ, напитанный боле-серьзною пищею, онъ увидлъ, что не производить больше эффекта, съ этого времени онъ сталъ тщательно избгать всякаго серьзнаго разговора и разногласіе между имъ и ею увеличилось.
— Угадай, кого я сегодня вечеромъ встртилъ въ Скал, кому я былъ представленъ и кто просилъ меня списать портретъ? сказалъ Германъ Нелид, поблднвшей отъ какого-то страннаго предчувствія — маркизу Зеппони.
При этомъ имени, г-жа де-Керваэнсъ почувствовала, какъ-будто змя скользнула ей въ грудь и обвилась около ея сердца.
— И она, право, очень-хороша, продолжалъ Германъ: — такъ хороша, что твоего мужа можно было бы извинить, еслибъ онъ покинулъ для нея всякую другую женщину, только не тебя, Нелида.
Легкомысліе этихъ словъ возмутило Нелиду.
— Ты отказался, произнесла она измнившимся голосомъ.
— Отказался? Нтъ, почему мн было отказаться?
— Потому что я не хочу, чтобъ ты былъ у ней! вскричала Нелида, внезапно вставая и устремивъ на Германа взоры, въ первый разъ блиставшіе гнвомъ:— потому-что, можетъ-быть, я также имю право требовать, въ свою очередь, жертвы.
И, не дожидаясь отвта, въ припадк остраго страданія, пересилившаго ея твердость, забывъ всякое благоразуміе и не удерживаясь боле, г-жа де-Керваэнсъ дала волю потоку горечи, который до того времени сдерживали ея гордость и доброта. Она представила своему любовнику патетическую и раздирающую сердце картину страданій, горестей, угрызеній и отчаянія, которыхъ добычею была жизнь ея съ того времени, какъ эта чужестранка похитила у ней сердце мужа, въ-особенности съ того времени, когда Германъ, употребивъ во зло великодушную довренность, увлекъ ее на роковую дорогу.
Казалось, ее вдохновлялъ демонъ мщенія, горькое краснорчіе лилось изъ устъ ея, обыкновенно безмолвныхъ. Покорность судьб, истощенная собственными своими усиліями, не сдерживала боле души ея, наконецъ, въ ней говорила одна истина.
Она была прекрасна тогда, эта женщина, вышедшая изъ себя. Негодованіе оживляло щеки ея грустнымъ цвтомъ, глаза ея блистали молніями, голосъ дрожалъ, въ жестахъ ея вдругъ появилось странное величіе. Германъ смотрлъ на нее съ удивленіемъ. Не столько проникнутый глубокимъ смысломъ словъ ея, сколько пораженный какъ художникъ этою новою въ ней формою красоты, онъ нсколько времени созерцалъ ее молча. Потомъ, увлеченный однимъ лишь энтузіазмомъ, къ которому только и былъ способенъ, воскликнулъ: ‘Ты божественна, Нелида, никогда Малибранъ не была увлекательне!’
Эти слова нанесли г-ж де-Керваэнсъ рану, отъ которой нтъ исцленія. Она внезапно остановилась, кинула на своего любовника долгій-долгій взглядъ, въ которомъ сосредоточилась вся сила страданія и упрека, сла молча, опять взяла работу, оставленную ею на стол и прилежно стала вышивать нжные арабески на прозрачпомъ мусселин. Германъ, не находя возможности возобновитъ приличнымъ образомъ раговоръ, то бралъ въ руки, то бросалъ нсколько нотъ, лежавшихъ на фортепьяно, потомъ медленію отправился къ двери, ожидая, что г-жа де-Керваэнсъ позоветъ его. Она не подняла головы, онъ вышелъ. Съ этого времени, между ними было не только тайное несогласіе, но начало непріязненности, обоими признанное, зерно ненависти пало въ любовь ихъ.
На другой день, Германъ отправился къ маркиз. Нелида не спрашивала его, не было произнесено имени Элизы. Молчаливымъ согласіемъ избгали они въ разговорахъ всего, что могло возбудить о ней хотя отдаленное воспоминаніе. Когда начатъ былъ портретъ, Германъ каждый день регулярно проводилъ три или четыре часа въ палацц Зеппони. Правда, онъ вмнилъ себь въ непременную обязанность оставаться вс вечера съ Нелидою, но эта обязанность, хотя онъ самъ наложилъ на себя, была тяжела для его характера, нетерпвшаго никакого принужденія. Такъ-какъ г-жа де-Керваэнсъ никого не принимала, то эти tete-a-tete не были прерываемы, для разговора не было пищи. Германъ чувствовалъ, что неловко говорить о своей свтской жизни. Онъ предложилъ читать вслухъ, онъ читалъ со скукой, она слушала безъ удовольствія. Съ каждымъ днемъ становился онъ задумчиве, она молчаливе. Они были въ період настойчивой любви, хотвшей быть одинокой и исключительной, противъ этой любви природа, недающая человку ничего безусловно, начинаетъ съ горькой ироніей обращать ту же самую силу, при помощи которой эта любовь восторжествовала и, кажется, должна была бы сдлаться невредимою.
Однажды утромъ, Нелид принесли письмо, въ которомъ она не узнала ли печати, ни почерка. Она очень удивилась, потому-что, получивъ отвты отъ ттки и подруги, никому больше не писала. Печаль длаетъ подозрительнымъ. Она ожидала какого-нибудь новаго несчастія и нсколько минутъ смотрла на тонкія черты письма, которое распечатала, не ршаясь однако ни прочесть его, ни посмотрть на подпись.
Это письмо содержало въ себ слдующее:
‘Помните ли вы меня? Сохранилось ли въ вашей памяти имя бдной Клодины? Я не смю надяться. Души благородныя, подобныя вашей, вчно помнятъ о полученномъ ими благодяніи, но не удостоиваютъ вспоминать о тхъ благодяніяхъ, которыя он расточаютъ. Не смотря на то, я думаю, что мое присутствіе не будетъ вамъ непріятно, и что въ васъ не произведетъ неудовольствія видъ счастія, которое вы устроили, тихой и кроткой жизни, которая принадлежитъ вамъ. Черезъ нсколько дней я буду съ вами. Нелида! дитя, вами усыновленное, дитя вашего состраданія выскажетъ вамъ наконецъ всю любовь, которую оно чувствовало къ вамъ и удерживало въ-теченіе долгихъ лтъ разлуки… Но сердце увлекаетъ меня. Позвольте разсказать вамъ въ короткихъ словахъ, что со мной происходило съ-тхъ-поръ, какъ мы разстались и какъ случилось, что теперь я къ вамъ ду.
‘Посл того, какъ вы вышли изъ монастыря, я впала въ глубокую грусть. Все мн стало ненавистно въ этихъ стнахъ, гд васъ больше не было. Я думала только о васъ, говорила толь’ко о васъ, молилась только за васъ. Родители мои, бывшіе три мсяца въ отсутствіи, пріхали навстить меня. Они были удивлены моими успхами въ ученіи и еще боле удивлялись молей грусти, оказывавшей чувствительность, къ которой меня считали неспособною. Я умоляла ихъ взять меня домой, они съ радостію согласились. Два года провела я въ ихъ помсть, въ Турен, кротко, послушно, прилежно занимаясь хозяйствомъ. Маменька начала думать, какъ бы выдать меня замужъ, но это заблужденіе не долго продолжалось, молва о томъ, что я дурочка, дошла прежде меня, и ничто не могло ее уничтожить. Провинція зла, потому-что праздна. Завидовали моему богатству и постановили правиломъ, что честный человкъ не долженъ подвергаться опасности имть дтей-идіотовъ. Общій крикъ разстроилъ однажды сватовство, довольно уже подвинувшееся. Мать моя приходила въ отчаяніе, когда провидніе привело въ Тулузу молодаго негоціанта, только-что передъ тмъ имвшаго случай оказать моему отцу важную услугу. Его пригласили остановиться у насъ. Родители мои разсказали ему свои безпокойства на мой счетъ. Тогда онъ объявилъ, что въ обыкновенныхъ обстоятельствахъ никогда не осмлился бы подумать о рук моей, но что теперь онъ предлагаетъ мн значительное состояніе и уважаемое имя. Мать моя колебалась, но отецъ мой человкъ безъ предразсудковъ, онъ отвчалъ, что надобно только узнать о моемъ мнніи на счетъ этого брака. Я съ восторгомъ приняла предложеніе. Мысль о семейномъ счастіи, о дтяхъ, которыхъ я буду воспитывать, любить, часто заставляла меня плакать: я начинала опасаться вчнаго одиночества. Уже три года какъ я замужемъ — и я счастливйшая женщина! У насъ есть сынъ, котораго мы обожаемъ. Но все это счастіе не помшало миг думать о васъ, Нелида. Я часто говорила г. Бернару,— это фамилія моего мужа,— о томъ, чмъ вы для меня были. Я хотла писать къ вамъ, онъ мн отсовтовалъ, замтивъ, что я, по положенію своему, не могу входить въ дружескія сношенія съ знатной дамой, но когда мы узнали о вашемъ бгств изъ Вика, онъ вскричалъ: ‘Бдная женщина, она стремится на свою погибель. Она непремнно будетъ несчастлива и покинута, она будетъ имть нужду въ насъ, Клодина, и тогда, клянусь теб, она найдетъ двухъ друзей. Постараемся знать постоянно, что съ ней длается!’
‘… Простите мн, Нелида, что я трогаю такія тайныя и больныя струны. Мы узнали по слухамъ, что вы несчастливы. Собирались хать въ Неаполь, съ которымъ мой мужъ хочетъ воидти въ коммерческія сношенія. Намъ должно было отправиться въ Марсель и тамъ ссть на корабль. ‘Подемъ черезъ Женеву’, сказалъ онъ мн однажды:— ‘кто знаетъ? можетъ-быть, мы будемъ ей чмъ-нибудь полезны…’ Вотъ мы въ Женев, но васъ тамъ нтъ. Насъ увряютъ, что вы въ Ломбардіи. Мужа моего ожидаютъ въ Неапол почти съ-часа-на-часъ, онъ предложилъ мн отвезть меня въ Ломбардію, и, если вы еще тамъ, оставить съ служителемъ, на врность котораго онъ можетъ положиться. Я согласилась, и черезъ три часа мы отправляемся. О, Нелида, Нелида! да сохранить меня Богъ и доведетъ до васъ, хотя бы мн должно было умереть, васъ обнявши!’
Г-жа де-Керваэнсъ была глубоко тронута этимъ письмомъ, напоминавшимъ ей счастливйшіе дни ея жизни, одни, счастливые совершенно. Она не могла удержаться отъ жестокихъ сближеній, бросившихъ жгучее угрызеніе въ ея сердце. Клодина, бдная дурочка, Клодина пренебреженная, забытая, о которой она даже не вспомнила, о которой никогда не думала ни въ минуты радостей, ни въ минуты страданій, возвращалась къ ней и кидалась въ ея объятія, когда вс другіе ее покидали. У ней, у одного робкаго дитяти, у смиренной мщаночки достало и мужества и нжности, чтобъ идти наперекоръ общественному мннію и показать себя столько же твердою въ своей безкорыстной привязанности, сколько была тверда Нелида въ эгоизм своей страсти. Ни одно слово этого письма не показывало усилія, заране-принятаго намренія, все въ немъ было просто и истинно, во всемъ было видно величіе доброты. А между-тмъ, подруга счастливыхъ дней, подруга виновная и прощенная, которой представился неожиданный случай смыть свой проступокъ нсколькими дружескими словами, подруга, къ которой она обратилась въ движеніи благороднаго доврія, презрительно отвергала ее и сторонилась отъ ея дороги безъ сожалнія, безъ вздоха…
— О, Клодина! сказала г-жа де-Керваэнсъ, говоря сама съ собою:— какъ видно, что ты не свтская женщина! Свтъ отбросилъ бдную дурочку. Въ-самомъ-дл, дурочка, продолжала она съ горечью:— сметъ приближаться къ тмъ, которые страждутъ, смстъ подавать руку тмъ, которыхъ клеймить свтъ, сметъ любить тхъ, дружба съ которыми даетъ безславье!..
И Нелида, давно уже неплакавшая, потому-что страданія ея были жгучи и изсушили въ ней источникъ слезъ, почувствовала, что вки ея влажны. Она почти испугалась своего чувства и ршилась не поврять Клодин своей печали.
Въ тотъ же вечеръ подруги были въ объятіяхъ одна другой. Клодина стала совершенно другою: счастіе сдлало изъ нея почти красавицу. Кротость придавала гармонію довольно-неправильнымъ чертамъ ея. Во взор ея еще видны были медленность и неопредленность мысли, неврящей самой въ себя, но время-отъ-времени онъ блисталъ восхитительнымъ выраженіемъ нжности и веселія. Талія ея превосходно развилась, кожа сохранила свжесть и атласъ первой молодости. Въ ней во всей была та невыразимая прелесть, которая происходитъ отъ чистоты сердца и ума, невкусившихъ еще познанія добра и зла. Нсколько дней прошло въ грустныхъ, но пріятныхъ разговорахъ. Г-жа де-Керваэнсъ спрашивала о своихъ прежнихъ монастырскихъ знакомыхъ, она хотла знать въ подробности все, касавшееся настоятельницы.
— Увы! сказала ей Клодина:— самые грустные слухи носились о ней, когда я въ послдній разъ была въ монастыр. Говорили, хоть я и не могу этому врить, что мать Елизавета вышла изъ иночества, оставила монастырь, что она кинулась въ разныя политическія интриги. Говорили о тайныхъ обществахъ, о республиканскомъ заговор. Мн было тяжело слышать какъ поносили женщину, которую я почитаю всмъ сердцемъ…
Эта новость не такъ удивила г-жу де-Керваэнсъ, какъ воображала себ добрая Клодина. Нелид часто казалось, что буря висла надъ головою матери-Елизаветы. Есть натуры, которыя инстинктивно понимаютъ другъ друга. Страстныя души узнаютъ себ подобныхъ даже въ осторожномъ молчаніи монастырской жизни.

VI.

— Какъ я вамъ благодаренъ, сударыня, сказалъ Германъ Клодин въ первый разъ, какъ имъ случилось быть наедин.: — за все, что вы длаете для г-жи де-Керваэнсъ. Вашъ пріздъ сюда былъ небеснымъ посланіемъ. Присутствіе третьяго лица между мной и Нелидой сдлалось необходимо, а кром васъ, она не согласилась бы принять никого другаго. Позвольте мн сказать вамъ безъ всякаго самолюбія,— впрочемъ вы сами легко могли это замтить, — г-жа де-Керваэнсъ таетъ отъ-того, что находится подъ властію одного чувства, ее сндаетъ страсть ея, слишкомъ-исключительная. Вс старыя раны ея раскрылись отъ постоянныхъ думъ въ этомъ уединеніи, котораго никогда и ничто не разсеваетъ, мои руки такъ грубы, что не могутъ лечить подобныя раны. Не знаю, какое то недоразумніе вкралось между нами, съ каждымъ днемъ оно грозитъ увеличиться, и если говорить съ вами откровенно, то мн кажется, что отсутствіе, разлука, какъ бы она ни была коротка, необходима для возобновленія между нами доврія и свободы духа, исчезнувшихъ, какъ я увренъ, безъ всякой вины съ чьей бы то ни было стороны. Если вы можете убдить г-жу де-Керваэнсъ сдлать вмст съ вами небольшую поздку. Перемнить образъ ея мыслей то, вроятно, ей будетъ лучше, и такимъ образомь безъ потрясенія и тягостныхъ объясненій мы выйдемъ изъ положенія, одинаково непріятнаго и для нея и для меня.
Клодина нашла, что Германъ весьма-благоразуменъ, и это ее обрадовало. Она не знала, что разсудокъ, когда онъ приходитъ такъ поздно, въ крайностяхъ не излечиваетъ ранъ, но только измряетъ всю глубину ихъ. Г-жа де-Керваэнсъ довольно-охотно согласилась създа во Флоренцію. Германъ общалъ пріхать къ нимъ лишь-только кончитъ начатый имъ съ нкотораго времени портретъ. Подруги похали въ карет Клодины. Художникъ проводилъ ихъ до первой станціи, и надобно признаться, почувствовалъ необыкновенное довольство, воротясь въ Миланъ одинъ, видя себя свободнымъ, отдлавшимся, по-крайней-мр на нсколько дней, отъ самаго грустнаго зрлища, отъ вида глубокихъ страданій, произведенныхъ его же виною, которыя не знаютъ ни жалобъ, ни утшенія.
Уже нсколько дней онъ былъ недоволенъ, портретъ маркизы Зеппони не удавался. Онъ приписывалъ эту неудачу своей работы, эту помху своей кисти душной атмосфер, которою дышалъ дома, и вліянію, каково бы оно ни было, производимому на него гордым молчаніемъ Нелиды. Въ тотъ же день онъ опять отправился къ маркиз, она представилась ему въ новомъ свт, онъ разорвалъ полотно и тотчасъ же началъ другой портретъ, смлостью, жизнью и истиной совершенно его удовлетворившей. Прошло около недли. Письма изъ Флоренціи были благопріятны. Нелида съ любопытствомъ осматривала галереи, церкви, тысячи образцовыхъ произведеній тосканскаго искусства. Она почти каждый день присылала ему родъ дневника, гд были небрежно набросаны ея летучія впечатлнія. Чаще всего на этихъ страницахъ, написанныхъ съ свободой души, говорящей съ собою, высказывались рдкая деликатность и чистота вкуса, время отъ времени, внушаемыя восторгомъ, он доходили до краснорчія. Германъ и гордился и чувствовалъ себя униженнымъ, читая ихъ. Женщина, чувствовавшая, думавшая и писавшая такимъ образомъ, принадлежала ему,— было чмъ гордиться, но когда, обращаясь къ самому-себ, онъ видлъ, что, не смотря на то, что былъ художникомъ, онъ не могъ бы въ столь опредленныхъ словахъ высказать такое быстрое, такое врное сужденіе, то чувство его униженія производило въ немъ невыносимое страданіе.
Портретъ Элизы быстро приближался къ концу, ежедневно она давала Герману сеансы по пяти и шести часовъ, никогда не жалуясь ни на малйшую усталость. Онъ былъ влюбленъ въ свою работу, маркиза была влюблена въ него, изъ этого происходило какое-то двусмысленное положеніе, котораго онъ не замчалъ, но которое приводило въ страшное замшательство.
За день до того времени, которое художникъ назначилъ для своего отъзда къ г-ж де-Керваэнсъ, по случаю свадьбы одного изъ эрцгерцоговъ, былъ балъ и маскарадъ въ Скал. Г-нъ Негри, банкиръ, къ которому былъ адресованъ Германъ, пригласилъ его къ себ въ ложу. Когда онъ вошелъ туда, его ослпило представившееся ему зрлище. Огромная зала великолпно освщалась колоссальныхъ размровъ люстрой и канделабрами, висвшими между пятью ярусами ложъ. Въ партер, сравненномъ со сценой, при могучихъ звукахъ оркестра волновались, расходились во вс стороны пестрыя волны масокъ и домино,— толкались, сходились, кричали другъ другу, бранились, смшили ложи, гд почтительно ухаживали кавалеры за великолпно-убранными дамами, блиставшими въ брильянтахъ и цвтахъ. Везд блестящіе удовольствіемъ взоры, чудныя обнаженныя руки, опиравшіяся на шелковыя подушки, смуглыя плечи въ бархат и Кашмир, рубиновыя и изумрудныя ожерелья, сіявшія на слоновой близны шеяхъ, возбудительныя опахалы, то скрывавшія, то открывавшія кокетливыя улыбки, томительныя нгой положенія тла, оборванные букеты, обмненные взоры, быстрые и блиставшіе какъ молнія, смутный ропотъ, похожій на шумъ отъ огромнаго пчелинаго роя, время-отъ-времени восклицаніе, вырвавшееся изъ толпы, громкій хохотъ, заставлявшій головы нагибаться изъ ложъ, — словомъ, неопредлимое цлое, составленное изъ движенія, свта, цвтовъ, музыки и шума, какое-то всеобщее головокружеціе, въ которомъ было открытое поле для наслажденія и разврата.
— Что вы объ этомъ скажете? вскричалъ г. Негри, съ какою-то національною гордостью видвшій изумленіе Германа.— Не правда ли, что это единственное зрлище? Да здравствуетъ Миланъ и его веселый карнавалъ! Наши дамы не недоступны, и особенно такому прекрасному иностранцу, какъ вы, он ни въ чемъ не откажутъ. Знаете ли, что въ Корсо съ нкотораго времени только и смотрятъ, что на васъ? На вашемъ мгст я воспользовался бы случаемъ. Ныньче вечеромъ вы увидите здсь всхъ нашихъ красавицъ. Смотрите, вотъ, на аван-сцен, герцогиня Анна съ ея любовникомъ, графомъ Пембергомъ, вотъ Джузеппина Тольди, съ сестрой своей Каролиной, тамъ, въ 22 нумер, маркиза Маззини съ Бертольдомъ, онъ кинулъ для нея Ругетту, которая умираетъ съ досады: посмотрите-ка, въ 4-мъ нумер, эти блдныя щеки и красные глаза! Но гд же маркиза Зеппони? Это Сицильянка, но лучше всхъ нашихъ Миланокъ. А! вотъ она входитъ со своимъ cavali&egrave,re semente.
Лакей въ полной ливре открылъ занавсы ложи, находившейся противъ ложи г. Негри. Элиза, закутанная въ горностаевую мантилью, сла на кресло съ-права. За ней слдовалъ молодой человкъ, онъ отдалъ ей лорнетъ, она взяла, не обративъ на него ни малйшаго вниманія, потомъ, откинувъ назадъ мантилью, бглымъ взоромъ окинула залу. Когда она посмотрла на ложу банкира, тотъ униженно ей поклонился, она отвчала безпокойнымъ и страстнымъ взоромъ, брошеннымъ на Германа. Этотъ взоръ въ первый разъ смутилъ его. По какой-то странности сердца, которую нельзя объяснить, онъ почувствовалъ то, что до-сихъ-поръ только видлъ, — именно, что маркиза Зеппони была удивительно хороша.
Г. Негри предложилъ Герману пройдтись по зал. Нисколько молодыхъ людей тотчатъ же пригласили художника ужинать, и онъ отправился въ ихъ ложу. Посл ужина, они вмст пошли въ фойе: тамъ плелись вс интриги и завязывались вс приключенія. Сопутниковъ его тотчасъ стали называть по именамъ разныя домино и уводили ихъ одного за другимъ. Онъ остался одинъ, утомленный шумомъ., нисколько отуманенный винными парами и испареніями этой душной атмосферы, въ голов его тснились тысячи образовъ, тысячи смутныхъ ощушеній, онъ собирался ухать домой, какъ вдругъ женская рука взяла его подъ руку, и измненный голосъ, заставившій его однако вздрогнуть, сказалъ ему по-французски: ‘мн надобно поговорить съ тобой, пойдемъ’.
Германъ позволилъ вести себя этой рук, которая, слегка пожимая его руку, съ удивительной ловкостью провела его сквозь самую густую толпу. Когда они пришли въ т части корридоровъ, гд не было народа, гд лишь время-отъ-времени ходили рдкія пары и можно было разговаривать не будучи услышаннымъ, маска сказала:
— Говорятъ, что ты дешь? не узжай. Ты не долженъ хать, слышишь ли?
— А что ты сдлаешь, прекрасная маска, чтобъ помшать мн ухать? сказалъ Германъ, улыбаясь.
— Все, что хочешь, все, что хочешь, если ты можешь любить, быть скромнымъ и благоразумнымъ.
— Благоразумнымъ? возразилъ Германъ, стараясь придать шутливый оборотъ разговору, такъ странно начатому маской.— Мн двадцать-три года, скромнымъ? я французъ? любить? я именно потому и ду, что люблю.
Маска выпустила его руку. Съ минуту продолжалось молчаніе, потомъ она вновь сильно схватила его.
— Ты узжаешь потому-что влюбленъ въ одну женщину, но ты останешься, потому-что полюбишь другую.
Эти слова были сказаны съ страннымъ выраженіемъ.
— Такъ ты очень надеешься на свои прекрасные глазки, восхитительная маска? возразилъ Германъ, хотя онъ чувствовалъ въ себ серьезное безпокойство:— въ-самомъ-дл, хоть я и не совершенію ихъ вижу, но мн кажется, что я никогда не видалъ лучше ихъ.
— Надюсь на твою любовь, сказала маска тронутымъ голосомъ:— надюсь на предчувствіе, которое говоритъ мн, что твоя рука вотъ такъ сожметъ мою руку (и она страстно сжала ему руку), что уста твои скажутъ мн съ такимъ же выраженіемъ, съ какимъ я говорю теперь и которое не можетъ обманывать: ‘я люблю тебя’.
Маска пошла быстрыми шагами, часто оборачиваясь назадъ, чтобъ видть, не преслдуютъ ли ея, она вошла въ пятый ярусъ, быстро отворила ложу, впустила въ нее Германа и, войдя сама, заперла дверь на ключъ, все это было дломъ секунды. Занавсы ложи были опущены, небольшая лампа разливала неопредленный свтъ.
— Ты не знаешь, кто я, сказала незнакомка Герману, взявъ его руку:— и, можетъ-быть, никогда не узнаешь. Что теб за дло? Я молода, хороша собою и страстно люблю тебя. Я не скажу теб, гд и когда я тебя видла, но признаюсь, что съ первой минуты почувствовала къ теб непреодолимое влеченіе. Я даже думала,— такъ я была глупа, — что это влеченіе должно быть обоюднымъ, что ты долженъ былъ желать моей любви, какъ я желала твоей, во что бы то ни стало. Но ты французъ, ты не знаешь, подобно намъ, этихъ внезапныхъ и непобдимыхъ влеченій, этихъ жгучихъ страстей, которыя насъ убиваютъ.
— Я вамъ сказалъ, сударыня, прервалъ Германъ, у котораго, не смотря на упоеніе этой безпорядочной ночи, сохранилось еще желаніе уклониться отъ пошлаго маскараднаго приключенія: — я французъ, холоденъ и сухъ, какъ вс французы, и, что еще хуже, влюбленъ, какъ только можно быть влюбленнымъ… въ другую.
— Ты насмхаешься надо мною, сказала маска, кидая руку его, которую она до-сихъ-поръ держала въ своей рук: — жестокое и необузданное чувство, привлекшее меня къ теб, внушаетъ теб одно презрніе. Я должна была это предвидть. Итакъ, все сказано. У меня нтъ больше причины отъ тебя скрываться. Узнай женщину, которая осмлилась любить тебя первая и сказала это теб въ минуту непонятнаго увлеченія, смйся надо мною, оскорбляй меня, называй меня самыми гнусными именами: они мн будутъ пріятны, потому-что падутъ на меня изъ устъ твоихъ, презирай меня, насмхайся не только надъ моей страстью, но и надо мною, посмотри въ лицо той, которой завтра не будетъ, посмотри на нее этимъ ледянымъ, мертвящимъ взоромъ… Я Элиза Зеппони!
Съ этими словами Элиза отбросила закрывавшій ее капюшонъ, маска ея оторвалась, отъ внезапнаго движенія вырвалась золотая стрла, сдерживавшая ея волосы, и черкыя волны ихъ распустились до земли. Щеки ея были блдны, какъ мраморъ, глаза блистали въ темнот, губы судорожно сжимались. Истощенная своимъ усиліемъ, она безъ чувствъ упала къ ногамъ Германа.
Легкій ударъ въ дверь заставилъ ее вскочить на ноги. Германъ кинулся, чтобъ вытолкать того, кто осмлился бы войдти.
— Это ничего, сказала Элиза, вдругъ успокоившись и садясь въ кресло:я забыла… это моя горничная приходить напомнить мн, что пора хать домой. Дйствительно, сказала она, надвая маску и осторожно открывая занавски ложи:— Скала пустетъ, должно быть, скоро день… Забудь меня!
— Никогда! вскричалъ Германъ, не понимая хорошенько, что говоритъ.
— Въ такомъ случа, до завтра, сказала Элиза съ спокойствіемъ, странно противорчившимъ всему случившемуся.
И она сдлала знакъ Герману, чтобъ онъ за ней не слдовалъ.
Художникъ возвратился домой въ безпокойств, близкомъ къ опьяннію. Одтый кинулся онъ въ постель и заснулъ свинцовымъ сномъ. Когда онъ проснулся, было очень-поздно. Солнце освщало безпорядокъ его комнаты. Вроятно, къ нему входилъ слуга, потому-что каминъ былъ затопленъ и на стол лежали письма изъ Флоренціи. Увидвъ почеркъ Нелиды, онъ почувствовалъ тяжелое впечатлніе, похожее на упрекъ совсти и заставившее его внезапно принять намреніе боле благоразумное и благородное, нежели какое можно было ожидать отъ него. Онъ ршился не идти на свиданіе къ маркиз и тотчасъ же хать во Флоренцію. Не разсуждая боле, онъ сталъ приготовляться къ дорог. Принявшись искать въ комнат г-жи де-Керваэнсъ нотъ, которыя она просила его привезти, онъ отворилъ бюро, гд она обыкновенно писала, и наверху увидлъ книгу въ черномъ сафьянномъ переплет, онъ не разъ видалъ эту книгу у нея въ рукахъ, но она всегда поспшно прятала ее при его приближеніи. Германъ не былъ любопытенъ, но онъ почувствовалъ непреодолимое искушеніе просмотрть эту таинственную книгу. Большая часть страницъ были пусты, на другихъ была одна фраза, одно имя, число, молитва къ Богу… Художникъ не былъ такъ спокоенъ, чтобъ могъ отъискивать смыслъ этихъ отрывковъ, но ему попалась страница, написанная еще совершенно-свжими чернилами, и онъ прочелъ ее отъ начала до конца съ лихорадочною посппшостью. Вотъ что было начертано на ней рукою Нелиды:
‘О, моя грусть! будь велика и спокойна, вырой въ душ молей такое глубокое русло, чтобъ никто, даже онъ не услышалъ твоей жалобы. Соверши свое дло молча, увлеки съ собою любовь мою далеко отъ береговъ, гд цвтетъ надежда. Я не сопротивляюсь твоей горькой вод, перестань же пниться и рокотать. О, грусть моя! будь велика и спокойна!
‘О, мой гнвъ! будь гордъ и великодушенъ, охвати и сожги мое сердце, но не выражайся словами. Останься скрытымъ даже отъ Бога, потому-что ты такъ справедливъ, гнвъ мой, что Богъ можетъ исполнить твои желанія, и тогда ты будешь побжденъ, ты перестанешь существовать, а я хочу, чтобъ ты былъ безсмертенъ, какъ любовь, которая произвела тебя. О, гнвъ мой! будь гордъ и великодушенъ!
‘О, моя гордость! закрой навсегда уста, запечатай душу мою тройною печатью. Того, что я говорила, никто не понялъ, того, что я чувствовала, никто не угадалъ. Тотъ, котораго я любила, про’никъ только поверхность любви моей. Теб одной довряюсь я. О, гордость моя! закрой навсегда уста мои!
‘О, мое благоразуміе! не старайся меня утшить, напрасно ты хотло бы сдлать меня неврною моему отчаянно, я знаю, что оно сошло изъ странъ, гд ничто не оканчивается. Въ своей мрачной красот, оно пригласило душу мою на бракъ съ вчностью, ничто больше не должно разрывать связывающей насъ цпи. О, мое благоразуміе! не старайся меня утшить!’
При этомъ чтеніи, у Германа въ жилахъ задрожала кровь. Вс его добрыя намренія исчезли: худшая часть существа его увлекла его еще разъ. Зубы его застучали отъ гнва и бшенства, пальцы судорожно сжались отъ ярости, гордости его былъ нанесенъ смертельный ударь. Онъ видлъ, что онъ разгаданъ, понять, осужденъ гордостью, которая была больше его гордости, умомъ, имвшимъ такую силу, какой онъ не подозрвалъ. Женщина, бывшая его рабыней, освободилась, и если соглашалась еще носить его цпи, то уже не слпо, а сознательно, — не для того, чтобъ остаться врной другому, но чтобъ остаться врной самой-себ. Эта мысль привела его въ страшное бшенство. Онъ позвонилъ, приказалъ тотчасъ же подать экипажъ, кинулся въ него, какъ-будто опасаясь, чтобъ его не удержали, и закричалъ кучеру громовымъ голосомъ: ‘Strada del Corso, palazzo Zepponi!’

VII.

Въ-самомъ-дл, Нелида не была больше тою покорною и кроткою женщиной, незнавшею жизни, незнавшею себя, которая, какъ мы видли, увлекалась своими мечтами и на удачу выбирала всякій путь, открывавшійся передъ него. Она перенесла великое испытаніе въ судьб человческой,— испытаніе, которое разбиваетъ сердца слабыя, унижаетъ обыкновенныя души, но посвящаетъ въ добродтель истинно-добродтельныя натуры: она пала. Никто не можетъ постигнуть во всемъ объем ни истинную справедливость, ни истинную благость, если онъ, по-крайней-мр разъ въ жизни, не чувствовалъ противоположныхъ направленій своей натуры и слабости существа своего. Въ признаніи всякаго заблужденія, переносимаго съ мужествомъ, есть зародышъ героизма, этотъ зародышъ былъ въ душ Нелиды, онъ росъ въ ней уже годъ, онъ укрплялся въ ней ежедневно-возраставшимъ чувствомъ отчаяннаго самоотверженія и безплодной преданности.
Строки, прочтенныя Германомъ съ такимъ негодованіемъ, были крикомъ души ея, это была твердая, неизмнная ршимость страдать молча и до конца, безъ надежды и жалобы вынесть тяжелую муку отъ слишкомъ-поздно узнанной истины. Она отправилась во Флоренцію съ мыслію, довольно-похожею на мысль ея любовника, она хотла, чтобъ былъ промежутокъ, такъ-сказать, перерывъ между этими двумя годами обольщенія, сомннія, восторга и отчаянія и тихимъ, твердымъ покорствомъ несчастію, извданному до корня. Наконецъ, она увидла ясно душу Германа. Она не считала уже его столь великимъ, чтобъ это величіе могло извинить ея заблужденіе. Съ этого времени, ей больше нечего было ожидать отъ будущаго.
Клодина, видя, что она спокойна, занята, въ ясномъ расположеніи духа, обманулась этими признаками, и когда мужъ пріхалъ за ней во Флоренцію, радостно сообщила ему о счастливомъ результат своихъ стараній. Онъ не смлъ выводить ее изъ заблужденія, но одного взгляда на изнеможенныя черты и лихорадочный цвтъ лица г-жи де-Керваэнсъ довольно было для него, чтобъ узнать больше и объяснить иначе это наружное спокойствіе. Германа ждали со-дня-на-день. Онъ не прізжалъ, писемъ не приходило. Клодина начинала тревожиться, но длала видъ, что совершенно-спокойна, придумывала множество невроятныхъ объясненій этому непонятному молчанію, полагая, что г-жа де-Керваэнсъ добродушно вритъ ея словамъ ибо она ей не противорчила. Г. Бернаръ, водившій Нелиду подъ руку по артистическимъ прогулкамъ, которыя они каждый день предпринимали, чувствовалъ, что она съ часа на часъ ходитъ съ большимъ трудомъ, дышетъ съ большимъ усиліемъ, говоритъ боле-неровнымъ и нервическимъ голосомъ. Онъ опасался, чтобъ подобная неизвстность не продолжались, и искалъ уже предлога, чтобъ хать въ Миланъ, какъ однажды утромъ получилъ на имя г-жи де-Керваэнсъ посылку и заштемпелеванное письмо, которое подалъ ей съ страннымъ біеніемъ сердца. Не смотря на свою скромность, онъ остался возл нея въ то время, какъ она читала. Онъ долго ожидалъ. Нелида, казалось, съ трудомъ разбирала хорошо-знакомую ей руку, письмо было отчаянно длинно.
— Не оставляйте меня, вскричала наконецъ г-жа де-Керваэнсъ, глядя на него съ потеряннымъ видомъ и схвативъ его за руку, въ которую впилась ногтями. Не оставляйте меня ни на минуту: мн кажется, я схожу съ ума!
И она подала ему письмо, которое только-что прочитала:— Читайте, читайте! продолжала она: — читайте скоре и скажите мн, что я ошиблась. Это не онъ писалъ, не правда ли?
Пока г. Бернаръ читалъ, Нелида, вперивъ взоры въ его глаза, продолжала сжимать его руку и ждала его перваго взгляда или перваго слова какъ приговора къ жизни или смерти.
Такъ прошло пять минутъ.
— Остается одно, сударыня, сказалъ наконецъ этотъ холодный и добрый человкъ, вставая и принуждая встать вмст съ собой г-жу де-Керваэнсъ: — одно, что еще васъ достойно и согласно съ уваженіемъ вашимъ къ самой-себ. Оставьте Италію, возвратитесь во Францію, позжайте въ деревню, къ Клодин. Не ршайтесь ни на что въ подобную минуту. Живите и ожидайте. Ожидайте всего отъ времени, отъ себя-самой, вы принадлежите къ числу благородныхъ созданій, которыя не могутъ погибнуть презрннымъ образомъ. Не позвольте разрушить себя вредной сил, которой вы долго покорялись, страсти недостойной…
— Ни слова больше! сказала Нелида:— для того ли, чтобъ жить, или для того, чтобъ умереть, все равно, но вы говорите правду: я должна увидть родину. Мн надобно найдти тамъ прощеніе прежде, нежели я оставлю землю.
Вотъ, что Германъ Рнье писалъ Нелид де-Керваэнсъ, спустя два года посл того, какъ увезъ ее:
‘Есть страданіе, которое больше, но не спокойне вашего, сударыня: это мое страданіе о томъ, что я не нахожу въ вашемъ сердц ни одного изъ тхъ чувствъ, въ которыхъ нуждается мое сердце.
‘Есть гнвъ боле справедливый, это гнвъ, возжигаемый во мн несправедливымъ мученіемъ, которымъ вы тяготите жизнь мою.
‘Есть гордость, которая выразится только одинъ разъ, потому-что вы смертельно поразили ее. Это гордость человка, котораго вы не понимаете, потому-что ваша пугливая душа и вашъ робкій умъ могутъ сочувствовать только пошлымъ натурамъ, покорнымъ мелкимъ условіямъ обыкновенныхъ требованій.
‘Есть благоразуміе, говорящее намъ, что мы не можемъ больше понимать другъ друга, что мы должны разстаться до-тхъ-поръ, пока глазамъ вашимъ откроется другой свтъ, который я не могу васъ заставить видть.
‘Ваше упорное молчаніе, вашъ раздражительный протестъ противъ моей жизни въ-продолженіе боле года, произвели во мн внутреннюю боль, которая, вроятно, сдлалась бы неизлечимою, еслибъ я не поспшилъ освободиться отъ вашего гибельнаго на меня вліянія. Не толкуйте въ дурную сторону словъ моихъ. Я узжаю изъ Милана, удаляюсь на время отъ разрушительнаго дйствія, которое вы имете на мою душу, но преданность моя остается при васъ. Куда бы я ни похалъ, или гд бы вы ни были, дайте мн всть, и я полечу къ вамъ. Но прежде всего я долженъ спасти въ себ художника, пламя, животворившее мой геній должно снова загорться. Оно погасло бы въ той атмосфер, въ которой вы хотите, чтобъ я жилъ.
‘Я ду въ В… Великій герцогъ, котораго я встртилъ въ Милан, воздвигъ музей и поручилъ мн расписать фресками сводъ огромной галереи, построенной по рисункамъ первыхъ архитекторовъ Германіи. Этотъ славный трудъ покажетъ моимъ друзьямъ и врагамъ моимъ, къ чему я способенъ. Думаютъ, что я палъ, увряютъ себя (я знаю, что и вы также думаете), что я неспособенъ ни къ чему великому, потому-что не живу пустынникомъ и съ нкотораго времени занимаюсь только мелкими работами. Черезъ два года отвтъ мой хулителямъ, отвтъ на ваши несправедливости будетъ начертанъ неизгладимыми чертами на стнахъ великолпнаго дворца.
‘Прощайте, сударыня. Съ вами преданные друзья. Полагаю, что они останутся при васъ и помогутъ вамъ основаться приличнымъ образомъ или во Флоренціи, или въ Неапол, который вы желали видть, и гд климатъ, кажется мн, будетъ всего благопріятне для вашего здоровья. Теперь ничто не препятствуетъ вамъ начать снова жить сообразно съ вашимъ званіемъ и вашимъ состояніемъ. Когда будутъ окончены первыя мои работы, лтъ черезъ шесть, я пріду къ вамъ туда, гд вы будете жить и тогда, можетъ-быть, намъ можно будетъ возобновить то существованіе, въ которомъ я былъ бы всегда счастливъ, еслибъ вы, какъ-будто съ намреніемъ, не отравили его.
‘Если же не такъ… Но я не хочу при своей горести, и безъ того почти непреодолимой, предугадывать горесть еще большую.
‘Прощайте, сударыня, прощай, Нелида, позволь мн сказать теб До свиданія.’
Противъ всякаго ожиданія, г-жа де-Керваэнсъ, покидая Италію, никакимъ вншнимъ проявленіемъ не выразила того, что въ ней происходило. Въ-продолженіе всего пути, она была молчалива, но довольно-спокойна, и находила еще нжныя слова, чтобъ благодарить Клодину и мужа ея за т трогательныя заботы, которыми они ее окружали.
Но, дохавъ до Ліона, г. Бернаръ увидлъ, что она была въ изнеможеніи и что дале нельзя хать. Остановиться въ Ліон ему казалось мене опаснымъ, потому-что г-жа де-Керваэнсъ ни разу не была здсь съ Германомъ и, стало-быть, не могла найдти ни одного изъ тхъ, такъ-сказать, живыхъ воспоминаній, которыя такъ гибельны въ неизлечимыхъ страданіяхъ.
Въ глубин души онъ смотрлъ на принятое Германомъ намреніе, какъ на событіе горестное, но которое, если Нелида превозможетъ свою горесть, должно было имть благодтельныя послдствія. ‘Г-нъ де-Керваэнсъ умный человкъ’ говорилъ онъ часто Клодин, оставаясь съ нею наедин: ‘онъ пойметъ, что лучше всего будетъ опять принять къ себ жену. Можетъ-быть, для приличія, потребуетъ онъ, чтобъ она прожила нсколько мсяцевъ въ монастыр, потомъ подетъ къ ней, забудетъ прошлое, привезетъ ее назадъ въ Бретань, и въ свт, посл необходимой гримасы, рады будутъ прекрасной и богатой женщин, которой вся вина заключалась, наконецъ, только въ томъ, что она была слишкомъ-откровенна и не воспользовалась терпимостью, въ которой могла быть уврена при самомъ легкомъ лицемрств.’
Помстивъ жену и Нелиду въ порядочной гостинниц, г. Бернаръ отправился на городскую почту, чтобъ справиться о мст жительства одного родственника, съ которымъ онъ находился въ самыхъ дружескихъ, хотя довольно-рдкихъ сношеніяхъ. Рзкое различіе мнній раздляло ихъ еще боле, нежели разстояніе: Честный негоціантъ, очень-мало заботясь о политическихъ волненіяхъ и соціальныхъ реформахъ, сердцемъ и умомъ преданный своему состоянію и благоденствію своего семейства, былъ, какъ легко понять, ршительнымъ приверженцемъ правительства. Напротивъ-того, его двоюродный брать, воспитанникъ политехнической школы, кинулся очертя голову въ радикализма, говорили, что онъ начальникъ тайнаго общества, имя его нисколько разъ бывало замшано въ республиканскихъ заговорахъ, еще угрожавшихъ въ то время новой династіи. Итакъ, между этими людьми не могло быть слишкомъ-короткихъ отношеній. Однако, родство и естественная между благородными людьми симпатія сохранили права свои и г. Бернаръ съ истинной радостью отправился къ предмстію Гильйотьеры и постучался у дверей кузена своего, Эмиля Фереза.
Посл первыхъ, безотвтныхъ вопросовъ, перекрещающихся и сталкивающихся обыкновенно по возвращеніи изъ долгаго отсутствія, г-нъ Бернаръ вкратц разсказалъ своему кузену о грустныхъ событіяхъ, приведшихъ. его въ Ліонъ, и опасеніяхъ, который его тамъ удерживали. Произнося имя г-жи де-Керваэнсъ, онъ былъ прерванъ женщиной, которой до того времени не замтилъ: комната была темна, а она сидла за каминомъ, около котораго, по другую сторону, онъ разговаривалъ съ Ферезомъ.
— Г-жа де-Керваэнсъ здсь? вскричала эта женщина, подходя и обращаясь къ нему съ странною живостью:— гд же? Отведите меня, сударь, тотчасъ же къ ней, прошу васъ.
Эта просьба очень была похожа на приказаніе. Изумленный г. Бернаръ проговорилъ нсколько словъ о разстроенномъ здоровь г-жи де-Керваэнсъ, которое не позволить ей принять…
— Я уврена, что она меня прійметъ, отвчала незнакомка. Потомъ она тихо сказала что-то на ухо Ферезу.
— Исполните ея желаніе, продолжалъ Ферезъ.— Присутствіе ея можетъ принести только пользу вашей пріятелыищ.
Г-нъ Бернаръ не возражалъ. Онъ подалъ руку незнакомк и съ нкоторымъ неудовольствіемъ подумалъ, что ему придется пройдти по всему городу съ женщиной, весьма-странно одтой. Незнакомка была въ черномъ плать изъ грубой матеріи, большой деревянный крестъ вислъ у ней на ше, вмсто того, чтобъ надть шляпку, она накинула на свои сдые волосы, остриженные и причесанные какъ у мужчины, шерстяной шарфъ, закрывшій ей голову и плечи.
— Я привыкла ходить одна, сказала она, отказываясь отъ руки г. Бернара:— я не опираюсь ни на чью руку.
Онъ не совсмъ былъ недоволенъ такой неучтивостью. Проходя отъ жилища Фереза къ отели Свера, г. Бернаръ съ удивленіемъ замтилъ, что костюмъ, казавшійся ему такимъ страннымъ, не привлекалъ ничьего вниманія. Удивленіе его удвоилось, когда, проходя мимо открытыхъ мастерскихъ, онъ увидлъ, что ремесленники встаютъ и кланяются странной незнакомк!.. Нсколько дтей, игравшихъ на улиц, увидя ее, оставили игру и подбжали къ ней. Она побранила ихъ за то, что они ничего не длаютъ и приказала прійдти къ себ на другой день. Г-нъ Бернаръ былъ изумленъ совершенно, наконецъ, они подошли къ отели.
— Какъ мн сказать о васъ г-ж Керваэнсъ? спросилъ онъ, отворяя дверь въ ея комнату. Вмсто отвта, незнакомка кинулась въ дверь. ‘Маменька!’ вскричала Клодина, увидвъ ее первая, и об женщины бросились въ объятія другъ другу. Нелида сдлала усиліе, чтобъ приподняться, и упала на канапе, на которомъ лежала. Незнакомка подбжала къ ней. Нсколько минутъ продолжались обниманья, слезы, отрывистыя слова. Г. Бернаръ, изъ скромности остановившійся въ дверяхъ, видя, что нечего опасаться этого свиданія, отправился назадъ, не будучи замченъ женою, и пошелъ къ Ферезу, чтобъ узнать объясненіе этой загадки.
— Особа, которую ты провожалъ, сказалъ ему кузенъ, предупреждая его вопросы: — самая необыкновенная женщина, какую я когда-либо видлъ. Она долго была настоятельницей въ монастыр Аннонсіады и сняла съ себя рясу по самымъ уважительнымъ причинамъ. Ты не совсмъ нашъ, продолжалъ Ферезъ, положивъ руку на плечо г. Бернара:— и потому я не могу открыть теб тайну ея жизни. Но достоверно, и это здсь вс знаютъ, что она иметъ на рабочій классъ, въ особенности на женщинъ, почти чудесное вліяніе, плоды котораго вскор должны оказаться. Своими благотвореніями, возвышеннымъ умомъ, краснорчіемъ, она создала себ какое-то могущество, приличное ея мужественному характеру и инстинктамъ ея натуры. Это великая женщина, которая оставитъ посл себя слдъ на земл.
Два пріятеля долго еще разговаривали. Г. Бернаръ не переставалъ разспрашивать Фереза о непонятой съ его точки зрнія жизни незнакомки, когда мать-Елизавета, которую, вроятно, уже узнали читатели, вошла въ комнату, и, подходя прямо къ нему, сказала:
— Г-жа де-Керваэнсъ не въ состояніи дохать до Парижа. Къ-тому же, Парижъ для нея не годится. Клодина говоритъ, что вы не можете оставаться здсь безъ значительнаго вреда вашимъ дламъ. Оставьте Нелиду со мною, я вамъ за нее отвчаю. Никто въ настоящее время не можетъ быть для нея полезне меня. Я поселюсь въ отели, въ самой ея комнат, до-тхъ-поръ, пока можно будетъ перевезти ее сюда. Я не покину ея ни на минуту, я буду аккуратно извщать васъ о ней, если она поправится и изъявить желаніе возвратиться въ Парижъ вы за ней прідете… Все это уже условлено съ Клодиной, прибавила она нетерпливымъ тономъ, видя, что г. Бернаръ колеблется:— подите, помогите вашей жен собраться въ дорогу, черезъ часъ я буду въ отели Свера.
Г. Бернаръ, уже испытавшій на себ вліяніе матери-Елизаветы, хотлъ говорить ей о будущности Нелиды и о своихъ надеждахъ помирить ее съ мужемъ. Монахиня посмотрла на него съ странной улыбою
— Намреніе ваше, независимо отъ другихъ неудобствъ, иметъ еще то, что оно слишкомъ-поздно, сказала она.— Разв вы не читаете журналовъ? И, порывшись въ груд газетъ, наваленныхъ на стол, она взяла одинъ изъ нумеровъ ‘Монитра’, вышедшій дней за шесть или за восемь, и прочла слдующее:
‘Ужасное происшествіе привело въ ужасъ Департаментъ Илля-и-Виленя. Графъ Тимолеонъ де-Керваэнсъ, послдній потомокъ этой славной фамиліи, былъ убитъ на охот по неосторожности одного изъ сосдей. Подобные случаи возобновляются такъ часто, что мы считаемъ обязанностью и проч. и проч.’
Г. Бернаръ ничего не отвчалъ и вышелъ, пожавъ руку Ферезу.

VIII.

‘Allein musst du entfalten deine Schwingen,
Allein Dich auf die See des Lebens wagen,
Allein nach Deinen Idealen jagen,
Allein, allein, nach Deinem Himmel ringen.’

George Herwegh.

Одна должна ты расширить свои крылья, одна, пуститься по жизненному морю, одна стремиться за своими идеалами, одна, одна летть въ свое небо.

Жоржъ Гервегъ.

Прошло около мсяца. Нелида, которой нанесенъ былъ новый ударъ извстіемъ о смерти мужа, далеко не поправлялась. Надежды матери-Елизаветы не осуществлялись, и она начинала раздлять опасенія Фереза, считавшего Нелиду неизлчимою. Она хотла и не смла прямо дйствовать на эту безмолвную тоску, и боялась и желала кризиса, потому что онъ могъ быть гибельнымъ, но могъ также пробудить Нелиду отъ нравственной летаргіи, которой она предавалась такъ охотно.
Однажды вечеромъ, об он сидли въ комнат Нелиды по сторонамъ камина и приготовляли корпію для одного раненнаго. Пальцы г-жи де-Керваэнсъ машинально щипали полотно, мысль ея была далеко.
— Нелида, Нелида, сказала наконецъ мать-Елизавета, будучи не въ силахъ боле удерживать свою раздраженную горесть: — я недовольна тобою, дитя мое. Я имла право больше ожидать отъ твоей ко мн привязанности и отъ твоего мужества.
Нелида подняла на нее глаза, посмотрла на нее съ невыразимымъ удивленіемъ, нсколько минутъ молчала и потомъ, по невольному движенію, кинулась въ ея объятія и зарыдала.
— Вотъ мы точно въ такомъ же положеніи, какъ въ то время, когда я нашла тебя молящеюся въ твоей келль, сказала монахиня важнымъ тономъ.— Богъ избралъ насъ, Нелида, своими орудіями, соединивъ насъ нын, посл такихъ тяжелыхъ испытаній, въ одномъ и томъ же чувств.
Нелида покачала головой.
— Богъ не можетъ избрать орудіемъ мертвую, сказала она:— во мн нтъ больше жизни, мн нечего больше длать въ этомъ мір ни для себя, ни для другихъ.
— Не богохульствуй, вскричала монахиня.— Ради Бога, не богохульствуй, не кляни жизни, не кляни самой-себя! Жестокій эгоизмъ нкоторыхъ страданій — самое преступное безбожіе…
При этомъ горькомъ упрек, Нелида вырвалась изъ объятій монахини и молча сла въ кресло.
— Судьба моя свершилась, сказала она, видя, что мать-Елизавета не прерываетъ молчанія.
— Судьба! пустое слово! Наша судьба — это нашъ характеръ, наши способности, которыя или управляются нашею волею, или низко покидаются ею. Кто же осмлится сказать передъ смертнымъ часомъ, что самъ вполн окончилъ дло, достойное похвалъ вчнаго художника, допущенное въ ндра красоты безконечной? Твои способности велики, Нелида, ты должна будешь отдать въ нихъ строгій отчетъ.
— Я васъ не понимаю, матушка, что же могу я теперь сдлать? чего могу желать?
— Я виновата, сказала монахиня боле-кроткимъ голосомъ, съ нжностью сжимая руку Нелиды:— ты не можешь понять смысла словъ моихъ, потому-что я никогда не открывала теб своего сердца. Ты еще не знаешь меня. Не утомлю ли я тебя краткимъ разсказомъ о своей жизни? Когда ты меня выслушаешь, можетъ-быть, мы легко поймемъ другъ друга. Если же не пойммъ, то увидимъ по-крайней-мр, что намъ нельзя оставаться вмст. Я возвращу тебя друзьямъ твоимъ отъ которыхъ оторвала тебя съ ревнивой страстью и огромными надеждами, и сама покорно возвращусь къ своей уединенной жизни.
— Я васъ слушаю всей душою, сказала Нелида, подвигая кресло къ табурету, на которомъ всегда садилась мать-Елизавета.
Монахиня подумала съ минуту и начала такъ:
‘Я не помню моей матери. Отецъ мой былъ человкъ твердый, холодный, съ положительнымъ умомъ, съ сердцемъ… я никогда не думала, чтобъ у него было сердце. Исключительное занятіе длами, которымъ онъ долго предавался, поглощало въ немъ всю возможность живыхъ порывовъ. Все остальное, считая въ томъ числ и дтей его, не встрчало въ немъ никакого сочувствія. Онъ, казалось, не заботился о томъ, чтобъ быть любимымъ: ему не достало бы для этого времени. Ему достаточно было, что ему повинуются, и въ этомъ вс его окружавшіе удовлетворяли его совершенно. Никто не спорилъ, не разсуждалъ о его приказаніи, ему повиновались какъ неизмнной сил, какъ отвлеченной справедливости, и думали, что стараніе смягчить эту справедливость — безумство. У меня была еще сестра отъ другой матери, воспитывавшаяся въ Германіи, у своей ттки. Что до меня касается, я оставалась дома не по какимъ нибудь побужденіямъ родительской нжности, но только потому-что отцу моему, всегда занятому другимъ, некогда было подумать о томъ, чтобъ отдать меня куда-нибудь. Я никогда не бывала больна, не шумла, была очень-сосредоточена и весьма-свободна въ обращеніи. Поэтому я не была для него тягостна, никогда ничмъ не давая замчать своего присутствія. Такимъ-образомъ, я много лтъ оставалась на его глазахъ, и мое присутствіе никогда не было для него ни удовольствіемъ, ни помхой. Само-собой разумется, что я не получила никакого образованія. Въ шестнадцать лтъ, кажется, я еще не умла раскрыть книги. Не смотря на то, способности мои не оставались безъ развитія, о, напротивъ! Отецъ мой, неимвшій друзей въ томъ смысл, какъ ты и я понимаемъ это слово, имлъ тсныя политическія связи. Гостиная его обыкновенно была мстомъ свиданія министровъ, бывшихъ или будущихъ, и всхъ сколько-нибудь замчательныхъ лицъ по части дипломатіи, администраціи или журналистики. Тамъ говорили свободно и умно. Судили о людяхъ и обстоятельствахъ съ высшей точки зрнія и съ неколебимой строгостью безстрастной логики. Тамъ, въ углу этой гостиной, гд меня скорй забывали, нежели позволяли мн находиться, напрягая слухъ и зрніе, получила я первое понятіе о томъ, какъ идетъ міръ. Умъ мой, склонный къ наблюдательности, въ серьзныхъ разговорахъ этихъ избранныхъ умовъ привыкъ къ сильной мысли и энергическому дйствію. Ободряемая вниманіемъ одного добраго старичка, ходившаго къ намъ, я нсколько разъ осмливалась обращаться къ нему съ вопросами, которые его изумили. Онъ сталъ меня разспрашивать и нашелъ, что мн не только извстны вс предметы, о которыхъ при мн говорили, но что я была способна къ строгимъ логическимъ выводамъ, быстро схватывала настоящую точку зрнія на вопросы и часто разршала ихъ по-своему, съ необыкновенною смышлностью. ‘Знаете ли’ однажды сказалъ онъ одному изъ обычныхъ постителей нашихъ, удивлявшемуся, что я около часа пресерьзно разговариваю съ нимъ: ‘знаете ли, что это у насъ маленькая Роландъ? Она напишетъ намъ письмо къ королю, когда будетъ нужно.’ Это имя осталось за мною.
‘Мн хотлось узнать, было ли въ мою пользу сравненіе, и я просила секретаря моего отца дать мн мемуары гордой жирондистки. Одно меня въ нихъ поразило и произвело сильное впечатлніе на мою душу: это серьзная роль, которую могла разъигрывать женщина, вліяніе ея на умы мужчинъ и высокая смерть, увнчавшая эту геройскую борьбу. И женщины могутъ быть велики, мужественны, могутъ что-нибудь значить. Отъ этой мысли я дрожала какъ въ лихорадк. Удивляясь г-ж Роландъ, я хотла узнать и другихъ женщинъ, о которыхъ память сохранилась во Франціи. Элоиза, Жанна д’Аркъ, г-жа де-Ментенонъ, г-жа де-Сталь, сдлались для меня предметами особаго изученія, потомъ, я расширила кругъ своихъ изслдованій и вступила въ область исторіи и философіи. Секретарь моего отца помогалъ мн въ занятіяхъ. Ферезъ былъ человкъ съ рдкими способностями, въ немъ, подъ молчаніемъ, на которое онъ осужденъ былъ своимъ положеніемъ, кипли бурныя страсти, республиканецъ съ головы до ногъ, онъ ждалъ только времени, когда ему достанется небольшое наслдство, чтобъ, сдлавшись независимымъ, отказаться отъ своей рабской должности и открыто пристать къ партіи, бредившей въ то время соціальною реформою. Видя энтузіазмъ мой къ благороднымъ идеямъ, онъ отложилъ со мной всякую недоврчивость, и въ-продолженіи долгихъ свиданій, слдовавшихъ за моими занятіями, посвятилъ меня въ намренія радикальной молоджи. Видя въ перспектив подобную будущность, я чувствовала, какъ дрожатъ вс фибры моего сердца. Вскор дня было недостаточно для удовлетворенія моей страсти къ ученію. Я цлыя ночи проводила въ чтеніи, пожирая исторію французской революціи, писателей восьмнадцатаго вка и вс замчательныя произведенія новйшихъ соціалистовъ. Я повсила у себя надъ столомъ портретъ г-жи Роландъ. Ферезъ уврялъ меня, что я похожа на мою героиню. Съ этого времени, таинственный голосъ не переставалъ твердить мн на ухо, что, можетъ-быть, и я нкогда….
‘Въ это время, смерть ттки заставила моего отца взять къ себ дочь, о которой я уже говорила: я никогда не видала ея. Она пріхала, по нмецкому обычаю, въ сопровожденіи сухощавой и вытянутой старухи, внушившей мн съ самаго начала непреодолимое отвращеніе. Что касается до сестры моей, то, признаюсь, мн было чрезвычайно-трудно привыкнуть къ странному ея виду. Она не была безобразна, по-крайней-мр не имла того безобразія, которое можно опредлить, но ршительно была лишена всякой прелести, сколько это возможно въ двадцать-два года, имя прекрасный цвтъ лица, роскошные волосы и порядочныя черты лица. Была ли она расположена къ необычайной толстот, или китовые усы, которыми она стягивалась, располагали тло ея къ противодйствію, или она слишкомъ-много ла мучнаго или мало думала и страдала, но она была толста до смшнаго, до того, что не имла человческаго образа. Не замчая своего несчастія, она еще увеличивала непріятное впечатлніе своими неумренными претензіями. Она поднимала носъ, закидывала назадъ голову, говорила надменнымъ тономъ и одвалась въ яркіе цвта, какъ театральная царица. Вступленіе ея въ гостиную моего отца было настоящимъ бдствіемъ. Старики разборчивы на красоту.
‘Знаете ли, что ваша восхитительная сестрица похожа на одну изъ тхъ дутыхъ и пустыхъ лепешекъ, у которыхъ такое дурное имя’ сказалъ насмшливый и циническій старикъ, давшій мн мое милое прозваніе. Я захохотала, и смхъ мои сообщился всмъ присутствующимъ. Не знаю, слышала ли моя сестра. Дло въ томъ, что она поблднла, и съ этой минуты я замтила, что возбудила въ ней къ себ неугасимую ненависть, слдствія которой вскор оказались. Съ каждымъ днемъ тайная непріязнь между нами растравлялась боле и боле. Въ несчастномъ тл, которое я описала теб, помщался самый хитрый умъ, зараженный, упоенный, набитый мыслію о своемъ превосходств. Мою сестру слушали какъ оракула при гильдбургсгаузенскомъ двор, гд она, какъ француженка, имла неоспоримое преимущество. Всего смшне было, что и въ Париж она сохраняла гордое и надменное чувство этого преимущества, гордилась тмъ, что она француженка, что говоритъ по-французски, правильно пишетъ по-французски, носитъ французскія шляпки. Я никогда не видала тщеславія, которое заблуждалось бы до такой степени. Ея компаньйонка, безстыдно ей льстившая, открыла однажды, что я не училась систематически, какъ учатъ въ пансіонахъ, и что фразы мои не всегда выглажены съ грамматической правильностью. Я думаю, она плакала отъ радости, и съ сострадательнымъ пренебреженіемъ совтовала мн попросить у сестры трактатъ о нарчіяхъ мста, сочиненный ею для молодой гильдбургсгаузенской принцессы, копій съ котораго просили ко всмъ дворамъ Германіи, потому-что сестра моя, изъ скромности, никакъ не соглашалась его напечатать. Я превозмогла себя боле обыкновеинаго и общала совтоваться съ Евфрази о нкоторыхъ затрудненіяхъ въ синтаксис. Но это ни къ чему не послужило. Зависти не обманешь. Не смотря на ослпленіе самолюбія, она не могла не замтить, какъ мало эффекта производитъ он въ гостиной отца своими безконечными разсужденіями о причастіяхъ и неизмримыми описаніями церемоній гильдбургсгаузенскаго двора. Мало-по-малу, рдкіе гости, изъ учтивости подходивщіе къ дивану, на которомъ она возсдала съ оффиціальнымъ величіемъ, начали дезертировать и толпились въ амбразур окна, около табурета, очень-похожаго на этотъ, прибавила мать-Елизавета, у которой воспоминанія юности сгладили на нсколько минутъ морщины съ мрачнаго и задумчиваго чела. ‘Тамъ, помстившись довольно-неловко, я сидла, съ работой въ рукахъ, изрдка бросая въ разговоръ слово или даже взглядъ, придававшіе ему новую живость и ту прелесть, которую скоро теряютъ мужскіе споры, если при этомъ нтъ женщины, чтобъ сдерживать ихъ въ границахъ умренности и деликатности. Сестра моя стала сердиться и, по своей дальновидности, убдилась, что пока я останусь въ дом, ей не только нельзя будетъ произвести ни малйшаго эффекта, но, что всего важне, не найдти себ мужа. Она ршилась вытснить меня какимъ бы то ни было способомъ. Я сама помогла ей своимъ неблагоразуміемъ. Какъ я уже теб сказала, я страсно любила ученые и серьзные разговоры моего молодаго учителя. Цлый день онъ былъ очень занятъ, мн казалось всего проще видться съ нимъ у себя въ комнат, посл чая, который подавали въ десять часовъ. Я читала ему извлеченія изъ прочитанныхъ мною книгъ, объясняла трудности, задерживавшія меня. Эти свиданія продолжались иногда очень-долго, случилось то, что непремнно должно было случиться: Ферезъ влюбился въ меня и вступилъ со мной въ переписку, его восторженность и мое невдніе о значеніи нкоторыхъ словъ на язык свта придали этой переписк преступный видъ. Сестрица моя и ея компаньйонка были на сторож, перехватили наши письма, извстили отца о нашихъ ночныхъ свиданіяхъ. Онъ ужасно разсердился, прогналъ Фереза, веллъ позвать меня и объявилъ, что даетъ мн двадцать-четыре часа на размышленіе, что въ это время должна я ршиться или выйдти замужъ за одного кузена, которому я уже два раза отказывала, или идти въ монастырь. Отецъ мой, задавая мн такую задачу, былъ совершенно увренъ, что я изберу замужство, онъ ошибся. Этотъ кузенъ былъ дворянчикъ изъ Департамента Сены-и-Гарроны, страстный охотникъ и скаредный хозяинъ. Я затрепетала при одной мысли о существованіи, въ которомъ самыми дальними границами и величайшими радостями будутъ управленіе заднимъ дворомъ и приключенія охоты за лисицей. Богъ не далъ мн инстинкта материнской любви, я едва понимала любовь, какъ ее описываютъ въ романахъ, и не могла представить себ другаго счастія, кром владычества, уже сердце мое билось только мыслію о великой будущности. Въ послднее время, я нсколько разъ была въ монастыр Аннонсіады, у одной родственницы, постригшейся отъ несчастной любви. Это было слабое твореніе, стонавшее, и жаловавшееся съ утра до вечера. Она часто говорила мн: ‘Зачмъ не ты на моемъ мст? ты никогда и никого не будешь любить, съ тебя будетъ довольно повелвать, ты здсь всхъ будешь водить по струнк, не пройдетъ двухъ лтъ, какъ тебя сдлаютъ настоятельницей.’ Эти слова, сказанныя на втеръ, врзались въ моей памяти. Я всюду искала дороги для моего неопредленнаго честолюбія и не находила. Самое блистательное супружество налагало на меня самое худшее иго — длало зависимою отъ человка, который, правда, могъ быть уменъ и благороденъ, но точно также могъ быть глупъ и пошлъ, къ-тому же супружество было хозяйство, гинекеи, жизнь гостиныхъ. Это было почти-врное отреченіе отъ моей душевной силы, отъ разлитія лучей моей жизни на жизнь другихъ, о которомъ сама мысль воспламеняла въ ум моемъ неудержимый желанія. Управлять нкогда цлой общиной и воспитаніемъ двухъ-сотъ молодыхъ двицъ, постоянно возобновляющихся и принадлежащихъ къ высшимъ слоямъ общества представилось мн единственною цлію, достойною моихъ усилій. Что, если я могу, говорила я сама себ, влить въ эти молодыя сердца чувства, которыми черезъ край полно мое сердце, что, если, вмсто надменности и тщеславія, которыми ихъ напитываютъ, внушу я имъ начало равенства, если зажгу въ сердцахъ ихъ восторженную любовь къ народу: вдь я произведу реформу… У меня кружилась голова отъ этого слова.
‘Я объявила отцу, что хочу вступить блицей въ монастырь Аннонсіады. Онъ съ жалостью улыбнулся, видя въ этомъ одно дтское упорство любви, которой идутъ наперекоръ. Сестра моя поддерживала въ немъ эту мысль, зная, что онъ не столько равнодушенъ, чтобъ позволить мн принять такую ршительную мру, и увряла его, что пятнадцать дней, проведенныхъ въ монастыр, побдятъ мое упрямство. Отецъ не говорилъ со мной больше объ этомъ, и черезъ двадцать-четыре часа, предупредивъ настоятельницу Аннонсіады, отправилъ меня въ монастырь. Прощаясь со мною, Евфрази улыбнулась улыбкой, въ которой выразилось все лицемрное удовольствіе мстительной ограниченности.
‘Посл настоятельницы, я прежде всего увидла въ монастыр отца-Эмери, его дарованія поразили меня. Я тотчасъ угадала въ немъ человка, сходнаго со мною честолюбіемъ, мужествомъ и настойчивостью, казалось, и онъ разгадалъ меня. Эту встрчу сочла я дломъ Провиднія. Я знала, что онъ всемогущъ въ своемъ орден и иметъ большое вліяніе въ свт. Я мысленно стала смотрть на него, какъ на соучастника всхъ моихъ замысловъ, и, еще не открывая ему своего сердца, основала на немъ вс свои надежды. Вскор посл моего вступленія въ монастырь, отецъ мой занемогъ, онъ умеръ наканун дня, назначеннаго для моего постриженія, все ожидая, что я перемню намреніе и прійду просить у него прощенія. Подъ предлогомъ разсянія, но въ-самомъ-дл чтобъ испытать меня, меня увезли изъ Парижа и возили по самымъ отдаленнымъ провинціямъ. Поведеніе мое въ-продолженіе шести лтъ было самое примрное, какое когда-либо видали въ монастыр. Въ немъ ничего нельзя было замтить, кром величайшей набожности и полнйшаго самоотрицанія воли. Сверхъ-того, мое рожденіе и богатство давали мн такія преимущества, что когда насталъ день избранія, я единогласно была выбрана настоятельницею. Получивъ власть, я ршилась открыться отцу-Эмери, не сомнваясь, что найду въ немъ готовность мн содйствовать. Мы имли о нимъ разговоръ, который я не забуду во всю жизнь свою. Разговоръ продолжался битыхъ шесть часовъ. Мы начали съ того, что опредлили исходный пунктъ, онъ былъ одинъ и тотъ же: сосредоточить въ насъ двоихъ какъ-можно-больше власти, достигнуть внутри монастыря до слпаго повиновенія, помогать другъ другу, чтобъ склонить на свою сторону или обмануть тхъ изъ нашихъ начальниковъ, которые могутъ намъ препятствовать, льстить молоджи, намъ ввренной, обольщать ее и чрезъ нее вкрасться въ ндра семействъ. До-сихъ-поръ, все шло какъ-нельзя-лучше, но вдругъ въ разговор оказался огромный перерывъ. Почва, по которой мы шли безъ всякой осторожности, шумно осла, отецъ-Эмери и я увидли себя раздленными другъ отъ друга цлою пропастью. Цлью всего этого вліянія, всего внутренняго и вншняго могущества для него — было полное и совершенное возстановленіе прежняго всемогущества его ордена въ пользу всего того, что я считала презрнными предразсудками. Онъ намекнулъ мн о тайныхъ связяхъ съ главами аристократіи, о взаимныхъ общаніяхъ, о намреніи возстановить порядокъ вещей, приводившій меня въ негодованіе… Я была жестоко изумлена, не могла удержать себя, и въ поток словъ, выразившихъ вс надежды мои, столь долго подавленныя, съ ребяческимъ неблагоразуміемъ высказала тайну моей жизни. Отецъ-Эмери долго смотрлъ на меня, какъ-будто передъ нимъ была сумасшедшая, потомъ я видла, что онъ внутренно творитъ молитву, потомъ онъ объявилъ мн, что я величайшая обманщица, что я обманула его и всхъ съ дьявольской ловкостью, но что онъ помшаетъ мн быть вредною, что онъ не можетъ отнять у меня власти, принадлежащей мн по новому моему званію, но по-крайней-мр будетъ ежеминутно слдить за мною и донесетъ на меня при первомъ неблагоразумномъ слов, которое у меня вырвется. Впрочемъ, прибавилъ онъ, смягчившись, онъ надется на время и размышленіе, которыя вылечатъ мой разсудокъ и возвратятъ меня себ-самой.
‘Когда онъ меня оставилъ, я въ свою очередь не могла поврить, что онъ говорилъ правду, мн казалось, что онъ хочетъ испытать меня… Но это заблужденіе недолго продолжалось, и вскор я встртилась лицомъ-къ-лицу съ самой несчастной участью.
‘Слишкомъ-долго будетъ разсказывать теб о всхъ мученіяхъ моихъ въ послдующіе годы: о безплодныхъ усиліяхъ склонить отца-Эмери хотя на отдльныя измненія въ курс ученія, о стараніяхъ моихъ около нкоторыхъ другихъ духовныхъ лицъ, стараніяхъ, оставшихся напрасными, и наконецъ о совершенномъ бездйствіи, на которое я была осуждена ихъ подозрительнымъ надзоромъ. Когда ты вступила въ монастырь, Нелида, я была въ самомъ глубокомъ отчаяніи. Видъ лица твоего, озареннаго небеснымъ свтомъ, благородство, величіе и гордость, которыя я разглядла въ душ твоей, снова зажгли во мн любовь къ жизни, и когда ты мн сказала, что чувствуешь призваніе къ иночеству, я не могла скрыть своей радости. Отецъ-Эмери сталъ подозрвать какую-нибудь хитрость, онъ, вроятно, думалъ, что ты раздляешь мои убжденія, и что ему, вмсто одной строптивой души, прійдется бороться съ двумя, словомъ, онъ воспротивился твоему вступленію въ монастырь, и по этому случаю у насъ были очень сильныя ссоры, кончившіяся угрозою лишить меня моего званія на общемъ собраніи всей братіи. Я съ трепетомъ увидла, что рано или поздно меня дйствительно могутъ лишить власти, служившей мн оградою, и что тогда я буду совершенно-беззащитна въ рукахъ враговъ своихъ. Тутъ въ первый разъ пришла мн мысль о бгств.
‘Письмо, полученное мною вскор отъ Фереза, черезъ прежнюю мою горничную, которая осталась мн врною, утвердило меня въ этомъ намреніи и ускорило его исполненіе. Ферезъ увдомлялъ меня, что онъ женился въ Женев и основалъ тамъ журналъ. Онъ собиралъ вокругъ себя даровитыхъ людей и дятельно трудился для добраго дла. Жена его, прибавлялъ онъ, раздляла вс его убжденія и ревностно ему помогала.
‘Послднія слова ршили меня. Я ушла изъ монастыря съ моей врной Розой. Она достала мн паспортъ и почтовый экипажъ, который я нашла у ней совершенно-готовый. Черезъ три дня, я была въ Швейцаріи. Два года жила я тамъ, почти скрываясь, изъ опасенія преслдованій отца-Эмери. Но меня разуврило полное его молчаніе. Сестра моя, вышедшая замужъ въ Германіи, также вовсе обо мн не заботилась. Въ-продолженіе этого времени, можно сказать, я съ жаромъ приготовлялась къ тому назначенію, къ которому считала себя призванною, и когда Ферезъ ршился возвратиться во Францію и утвердить центръ своей дятельности въ Ліон, я объявила ему, что готова за нимъ слдовать.
‘Ты, можетъ-быть, удивляешься, Нелида, что я искала убжища въ дом человка, котораго страсть ко мн была мн извстна. Ты вроятно думаешь, что съ моей стороны было неблагородно становиться посреди мирнаго союза и подвергаться опасности возмутить счастіе двухъ существъ, которыхъ я уважала. Разумется, я дйствовала опрометчиво. Я была боле счастлива, нежели благоразумна. Я оставила молодаго человка и нашла старика, со лбомъ, сморщившимся отъ размышленія, съ сердцемъ, поглощеннымъ политическими страстями, съ чувствами, погасшими отъ усилія мысли. Увидвшись снова, мы почти не говорили о себ. Дло, важное дло, за которое Ферезъ готовъ былъ отдать жизнь, исключительно поглощало его. Онъ радъ былъ найдти во мн помощницу, которой достоинства онъ преувеличивалъ. Сильный, съ перомъ въ рук, Ферезъ не имлъ дара слова и не могъ дйствовать непосредственно на массы. Онъ нашелъ, что я краснорчива, убждалъ меня откинуть всякое сомнніе и безъ страха, открыто проповдывать наше ученіе. Я попыталась сперва набрать нсколько прозелитокъ между женщинами, хотла основать общину, нчто въ род свободной обители, гд не будутъ требовать другой клятвы, кром клятвы христіанской любви. Но увы! какъ скоро я была разочарована! какъ пусты были вс эти головы! какъ ничтожны сердца! Эти женщины упивались идеями, какъ мужчины напиваются виномъ, къ которому не привыкли, и если что-нибудь воодушевляло ихъ какимъ-то нелпымъ энтузіазмомъ къ новымъ ученіямъ, такъ это плохо-скрытая надежда, что имъ можно будетъ безъ границъ и стыда предаваться своимъ грубымъ страстямъ. Не видя успха съ одной стороны, я обратила вниманіе на другую. Я часто ходила съ Ферезомъ въ мастерскія и тюрьмы, куда онъ приносилъ помощь и надежду, тамъ я встрчала такое твердое мужество, такія геройскія добродтели, что мысль, долго во мн таившаяся, воскресла съ прежнею силою.
‘Отечество наше, говорила я сама себ, посл послдней революціи не пришло еще въ равновсіе. Два класса общества, дворянство и народъ, сильно страдаютъ, одно терпитъ отъ воображаемаго зла, другой отъ дйствительнаго: дворянство отъ-того, что надменное мщанство лишило его привилегій и титуловъ, народъ — отъ того, что торжество этого мщанства, которому онъ помогъ овладть властію, было для него жестокимъ обманомъ. Сравнивая, онъ начинаетъ сожалть о своихъ прежнихъ господахъ. Мало зная исторію, онъ помнитъ только о благосклонномъ обхожденіи и щедротахъ знатнаго. Отъ-чего же эти классы, наученные опытомъ, не соединятся противъ своего общаго врага? Почему мужественнымъ инстинктамъ народа и благороднымъ привычкамъ, чувству чести дворянства восторжествовать надъ мщанствомъ, невжественнымъ, себялюбивымъ и уже разслабленнымъ своимъ благоденствіемъ? Отъ-чего не попытаться произвести это сближеніе? Отъ-чего бы женщинамъ, въ одно и то же время, по самой природ своей, имющимъ всю деликатность аристократіи и весь жаръ любви, хранящейся въ народ, не быть провозвстницами и посрединами этого союза?
‘Ферезъ ободрялъ мои мечты. Бываетъ время, говорилъ онъ, когда духъ истины покидаетъ мужчинъ. Тогда провозвстническій взглядъ на предметы дается женщин, и она, часто не совсмъ понимая ихъ, произноситъ слова спасенія. Женщина просвтила Францію христіанствомъ, женщина спасла ее отъ чуждаго ига, женщина же, — все говорить мн это, — зажжетъ свтильникъ будущаго.
‘Восторженная, смлая, я удвоила старанія и составила многочисленное общество изъ работниковъ, которымъ прежде всего объяснила ихъ матеріальные интересы, заставила ихъ стыдиться пьянства, глупыхъ и кровавыхъ распрей компаньйонажа, потомъ возбудила въ нихъ желаніе учиться самимъ и учить дтей своихъ. Когда я увидла, что меня слушаютъ съ-кротостію, мн пришла въ голову мысль довершить свое дло, отъискать въ замкахъ нисколько добрыхъ и сострадательныхъ женщинъ, въ которыхъ думала я возбудить участіе, представивъ имъ это дло съ точки зрнія христіанскаго милосердія. Я достала рекомендательное письмо къ одной изъ самыхъ значительныхъ дамъ провинціи. Она приняла меня хорошо и познакомила съ своими пріятельницами, на этотъ разъ я дйствовала съ большею осторожностью, шла шагъ за шагомъ, мало-по-малу, сперва добиваясь денегъ, потомъ стараясь возбудить живое участіе,— дале, завязывая личныя отношенія между образованнйшими изъ моихъ аристократическихъ адептокъ и семействами работниковъ, имвшими самыя деликатныя привычки. Тамъ, гд я замчала наклонность къ новымъ идеямъ, я осмливалась идти дале. Ежедневно мы съ Ферезомъ радовались успхамъ моей пропаганды, какъ вдругъ, благодаря моей несчастной участи, я была открыта отцомъ-Эмери. Это было моей гибелью. Онъ объявилъ всюду, что я бглая монахиня дурнаго поведенія. Тотчасъ же вс двери заперлись для меня. Но его ненависть этимъ не ограничилась. Онъ умлъ повредить мн даже во мнніи честныхъ работниковъ, которымъ я стала матерью и сестрою: онъ распустилъ между ними слухи, что я шпіонка, недовріе закралось въ ихъ души, и съ-тхъ-поръ я должна бороться со всевозможными пренятствіями, который преодолть отчаяваюсь.’
Нелида, слушавшая монахиню съ возраставшимъ любопытствомъ, вперила въ нее большіе глаза свои, блиставшіе страшнымъ огнемъ надъ впалыми и поблднвшими щеками, и сказала:
— Видите ли, матушка, и вы также отчаяваетесь.
— Я отчаяваюсь въ себ, а не въ дл, возразила монахиня:— Провидніе правосудно, оно не могло избрать для моей цли столь низкаго орудія. Цль моя была чрезвычайна, но побужденіе ничтожно, вс мы должны вынести наказаніе за наши проступки. Честолюбіе погубило меня, желаніе составить себ имя заставило меня произнести преступную клятву, я вступила въ монастырь не имя слпой вры, которая поддержала бы меня тамъ, я искала только власти, и два раза власть ускользала изъ моихъ рукъ въ ту самую минуту, какъ я думала, что овладла ею. Да, Нелида, въ судьб человка совершается строгое правосудіе. Ты видишь, что я разбита тмъ же самымъ орудіемъ, которое сама избрала для своего возвышенія. Я легкомысленно нарушила клятву, недобросовстно произнесенную, эта клятва преслдуетъ меня и уничтожаетъ все, что я длаю. Я хотла для себя славы и великаго имени, чело мое заклеймено позоромъ, справедливо постигающимъ клятвопреступницу…
— Къ-тому же, продолжала она:— я созданіе не полное, потому-что никогда не любила. Я не знала этого высокаго чувства, заставляющаго жить двойною жизнію. Я не желала имть ни супруга, ни дитяти… Я была только гордой женщиной, по-видимому великой, сколько можно быть великимъ силою ума, но въ дйствительности ничтожнымъ созданіемъ, которому природа отказала въ сердц, способномъ любить…
И монахиня, въ первый разъ посл долгихъ лтъ, заплакала горькими слезами. Наконецъ, превозмогая себя, она воскликнула:. ‘Но чего я не могла сдлать, чего мн не было дано, то исполнятъ другія, боле-достойныя или боле-счастливыя. О, Нелида! еслибъ у тебя было хоть вполовину моего мужества! еслибъ ты только согласилась жить… Еслибъ ты хоть разъ видла, хоть разъ слышала эти жгучія страданія, съ которыми я такъ часто бесдовала, ты устыдилась бы своего отчаянія. И ты, ты была бы услышана‘, прибавила монахиня, взявъ г-жу де-Керваэнсъ за руку и сжимая ее: — ‘потому-что ты достойна такой участи! Ты уже не эгоистическая любовница, не преступная супруга, ты свободная и испытанная вдова, страданіемъ и любовью завоевавшая себ право посвятить себя моимъ идеямъ. Душа твоя не раскрывалась ни раза для низкихъ страстей, Богъ еще можетъ изливать въ все чистйшіе лучи свои…’
Нелида горько улыбнулась.
— Умю ли я еще молиться Богу, котораго вы призываете? знаю ли я, какъ ему должно молиться?..
— Не довольно ли для тебя надежды? съ жаромъ возразила монахиня.— Отвлеченная увренность философовъ смшна, потому-что не удовлетворяетъ ни сердца, ни воображенія. Все это надменное заблужденіе! Для человка, этого слабаго и ограниченнаго созданія, едва достаточно всхъ способностей его, чтобъ вознестись мыслію къ Богу, и когда онъ сосредоточилъ на одномъ пункт вс силы разума, сердца и воли, онъ еще не достигъ до вры: онъ дошелъ только до надежды.
Въ теб, Нелида, есть жажда идеальнаго. Идеальное составляетъ силу и муку твоей жизни. Ты думала найдти его въ монастырскомъ самоотверженіи: не смотря на твои несчастія, я всегда-буду рада, что вывела тебя изъ этого заблужденія. Оно представилось теб въ замужств, въ немъ оно было бы для большей части женщинъ, еслибъ общество не извратило естественныхъ условій этого важнаго пункта. Потомъ ты искала его въ страстной любви одного человка: это было для тебя самымъ гибельнымъ обольщеніемъ. Прочь отъ меня мысль обвинять того, кого ты любила, можетъ-быть, онъ стоитъ ни больше, ни меньше, какъ и всякій другой мужчина, эгоизмъ въ немъ принялъ самую прекрасную форму: форму поэтическую. Но онъ не былъ достоинъ твоего высокаго самоотверженія, онъ чувствовалъ, что ты ослпла, и это сознаніе производило въ немъ сильныя страданія, отъ которыхъ онъ освобождался сильными проступками. Разв ты вчно хочешь оплакивать заблужденіе, которое можно загладить? Разв ты хочешь потонуть въ слезахъ? Разв ты хочешь отдать Богу душу, въ которой не лежитъ ни одного добраго дла?..
Мать-Елизавета долго говорила. Ночь прошла. Лампа погасла, и первые лучи солнца проникали въ комнату. Въ пустыхъ улицахъ начинались раздаваться важные звуки, возвщающіе пробужденіе работника. Нсколько телегъ, везшихъ въ городъ припасы, тяжело катились по звучной мостовой. Монахиня подошла къ окну, Нелида встала и молча за ней последовала. Он об оперлись на раму и смотрли то на улицу, по которой время-отъ-времени проходилъ работникъ, навьюченный своими инструментами, то на небо, на которомъ блдныя звзды еще боролись съ быстро-распространявшимся дневнымъ свтомъ.
Монахиня рукою указала ей на проходившихъ мимо тружениковъ…
Нелида наклонилась къ этой рук и смущеннымъ голосомъ проговорила нсколько словъ, которыя мать-Елизавета скорй угадала, чмъ поняла…
— Ты соглашаешься жить? въ восторг сказала монахиня.
— По-крайней-мр попробую, отвчала Нелида.

IX.

Покинувъ Нелиду такъ внезапно и такимъ обиднымъ образомъ наигравшись жизнію, которою онъ овладлъ такъ дерзко и въ которой долженъ былъ отдать отчетъ Богу и людямъ, Германъ далеко не понималъ всей важности своего проступка, онъ даже не подумалъ о его послдствіяхъ. Уже давно онъ чувствовалъ и говорилъ какъ полупьяный. Продолжительная праздность и ложное возбужденіе свтской жизни произвели въ немъ смятеніе, среди котораго слышался только глухой голосъ его нетерпливой и больной гордости. Его мучило одно: необходимость заглушить въ себ, какою бы то ни было цною, сознаніе своей вины, дкое недовольство самимъ-собою — неумолимое наказаніе высшихъ натуръ, когда он длаютъ недостойное употребленіе изъ своихъ способностей. Онъ думалъ, что все выигралъ, не видя больше около себя блднаго и суроваго образа г-жи де-Керваэнсъ, которой молчаніе давило его и заставляло сосредоточиваться въ самомъ-себ, и, такъ-какъ въ его глазахъ успхъ оправдывалъ, даже прославлялъ всякое заблужденіе, то онъ жадно схватился за возможность снова привлечь на себя общественное мнніе, ни мало не сомнваясь, что, ослпленная его славою Нелида, которую онъ еще любилъ гораздо-больше, нежели самъ думалъ, признается въ своей несправедливости и раскаявшаяся, счастливая склонится передъ геніемъ своего любовника, минутно-непризнаннымъ ею.
Нервы его были потрясены такой крутой ршимостью, воспоминаніе о легкой побд его надъ маркизою Зеппони и сверхъ-того, неопредленная надежда на высокое положеніе, которое онъ можетъ разомъ занять въ свт, въ новой стран, боле и боле разстроивали, въ-продолженіе долгой дороги, его безпокойную душу. Когда онъ пріхалъ въ В…. въ немъ пробудилось все честолюбіе молодости, и сердце его съ ускореннымъ біеніемъ, казалось, стремилось къ великому и быстрому осуществленію мечты его.
Едва отдохнувъ нсколько минутъ, онъ побжалъ во дворецъ великаго герцога. Его высочество былъ въ отсутствіи, но, отданы приказанія, чтобъ тотчасъ по прибытіи Германа, его отвели къ первому каммергеру, завдывавшему придворными театрами и празднествами. Было десять часовъ утра.
Пріемная этой высокой особы была наполнена кліентами и просителями, сидвшими рядкомъ на узкихъ скамьяхъ, окружавшихъ комнату, и ожидавшими молча, терпливо, торжественно, со взорами, устремленными на дверь его превосходительства, счастливой минуты, когда эта дверь отворится для кого-нибудь изъ нихъ. Прибытіе Германа произвело легкое волненіе въ собраніи. Крайніе потснились, чтобъ дать мсто иностранцу, но онъ не удостоилъ этого замтить и черезъ нсколько минутъ принялся мрить полъ шумными шагами, произнося разныя неуважительныя слова, заставлявшія молчаливыхъ просителей взглядывать другъ на друга съ видомъ величайшаго изумленія. Германъ, который, находясь въ этомъ плохо-одтомъ, нечесаномъ, неумытомъ, неуклюжемъ обществ, состоявшемъ изъ бдныхъ актровъ, заслуженныхъ пвцовъ, нуждающихся авторовъ, ни мало не забывалъ скучныхъ часовъ ожиданія, чувствовалъ уже, что кровь поднимается ему въ голову. Онъ машинально приблизился къ печк и обжегъ себ пальцы, подошелъ къ окну: оно выходило на плоскую аспидную крышу, съ которой темная вода декабрскаго дождя собиралась въ широкіе жолоба и съ однообразнымъ шумомъ лилась въ свинцовый резервуаръ. Видъ этотъ вовсе не былъ привлекателенъ. Германъ яростнымъ движеніемъ задернулъ небольшую, накрахмаленную, кисейную занавску и разорвалъ ее. Наконецъ, довершая свои дерзости, онъ вышелъ на середину комнаты, подошелъ къ столику, составлявшему единственное ея украшеніе и взялъ оставленную на немъ книгу: то былъ Готскій ‘Альманахъ’. Собраніе просителей пришло въ волненіе, но вдругъ дверь къ его превосходительству отворилась, и къ всеобщему удивленію каммердинеръ позвалъ г. Германа Рень. Художникъ толкнулъ столикъ и уронилъ на полъ почтенную книгу. Одна молодая двушка встала, подняла ее и положила на мсто, заботливо оставивъ замтку на тхъ страницахъ, гд, по ея мннію, она должна была находиться. Въ это время Германъ предсталъ передъ перваго каммергера двора великаго герцога. Эта важная особа, въ халат, кушала кофе со сливками и, нимало не тревожась, обмакивая въ чашку огромный буттербродъ, сказала: ‘Вы господинъ Рень, французскій живописецъ?’ Германъ поклонился въ половину, взявшись за ручку стула, на который онъ непремнно слъ бы, еслибъ каммергеръ далъ ему время. ‘Потрудитесь дернуть два раза эту сонетку’ продолжалъ его превосходительство: ‘его высочество великій герцогъ путешествуетъ, но ему угодно было приказать, чтобъ вамъ отвели квартиру въ его дворц и кормили васъ на его счетъ за третьимъ столомъ. Вотъ господинъ, который займется вашимъ помщеніемъ’ прибавилъ онъ, указывая на что-то въ род секретаря, явившееся по звуку колокольчика. ‘Сегодня или завтра вамъ надобно будетъ явиться къ господину директору музея, онъ покажетъ вамъ галерею, которая для васъ назначена. Вы хорошо сдлаете, если тотчасъ же прійметесь за работу, чтобъ по прізд своемъ его высочество могъ найдти что-нибудь готовымъ’.
Германъ едва не отвтилъ колоссальной дерзостью, но, по знаку интенданта, дверь, въ которую онъ вошелъ, отворилась снова: явился проситель. Художникъ усплъ только поклониться по-французски, т. е. какъ-можно-меньше нагибаясь, и послдовалъ за секретаремъ, поклявшись въ душ, что когда-нибудь его превосходительство г. каммергеръ, управляющій театрами и празднествами двора великаго герцога, дорого расплатится съ нимъ за свое смшное чванство.
Секретарь провелъ Германа по нсколькимъ заднимъ дворамъ. Пришедъ на дворъ, гд помщались конюшни, они взошли по маленькой, крутой и темной лстниц, довольно похожей на ту, которая вела въ мастерскую улицы Бонъ, эта лстница привела ихъ въ корридоръ, куда выходили нумерованныя двери. Секретарь вложилъ ключъ въ дверь подъ No 1 и ввелъ Германа въ просторную спальню, очень-низкую, освщенную какъ только можно было меньше двумя окнами съ небольшими осміугольными стеклами, оправленными въ свинецъ. Огромная печь, по сторонамъ которой стояли дв плевальницы, придавала своею темной и уродливой массой еще боле грустный видъ этой негостепріимной комнат, постель съ желтыми занавсами и красной отторочкой, двое креселъ изъ утрехтскаго бархата, поблекшій коверъ, съ почти совершенно-новыми заплатами, дв ужасныя гравюры, представлявшія великаго герцога и великую герцогиню въ парадныхъ костюмахъ, и наконецъ фортепьяно, рдко забываемое въ Германіи, но такое маленькое, что его можно было принять за игру въ триктракъ, безобразили ее тою отвратительною роскошью, которая повсюду характеризуетъ служительскія помщенія во дворцахъ.
— Въ верхнемъ этаж есть комната, освщенная сверху, которая завтра будетъ отдана въ ваше распоряженіе, сказалъ секретарь, въ первый разъ обращаясь къ Герману: — его превосходительство полагаетъ, что она удобна для мастерской, вотъ двушка, которая служитъ въ этой части дома, прибавилъ онъ, видя вошедшую двушку, тучную Мариторну съ волосами, похожими на пеньку, съ голубыми фаянсовыми глазами, безъ вкъ и рсницъ, державшую въ одной рук кружку съ водою, а въ другой груду салфетокъ:— Анхенъ! при первомъ удар колокола, ты отведешь этого господина въ столовую No 3.— Анхенъ улыбнулась.— За столъ, сударь, садятся въ два часа, продолжалъ секретарь:— вы найдете надпись на свомъ мст, приборъ вашъ будетъ за большимъ столомъ въ ре-де-шоссе, я пошлю въ гостинницу за вашими вещами. Вамъ ничего больше ненужно?
— Ршительно ничего, сударь, отвчалъ разсерженный художникъ.
— Кто обдаетъ за столомъ нумеръ третій? спросилъ онъ у служанки, лишь только секретарь вышелъ изъ комнаты.
— Обдъ прекрасный, сударь, будьте покойны, отвчала Анхенъ, продолжая улыбаться и только вполовину понимая проблематическій нмецкій языкъ Германа: — здсь вс обды готовятъ въ одной кухн, за однимъ столомъ не подаютъ противъ другаго ни блюда лишняго.
— Я этого не спрашиваю, продолжалъ едва удерживаясь Германъ, котораго гордость уже съ часъ получала одну за другой самыя ядовитыя раны: — я спрашиваю васъ, кто обдаетъ за этимъ столомъ?
— О! прекрасные люди, сударь. Прежде всего тамъ обдаетъ первая горничная, которая была три года въ Париж, потомъ господинъ партикулярный казначей, очень-добрый человкъ, онъ охотно чокнется съ вами, сударь, за здоровье великаго Наполеона, о которомъ всегда говоритъ, потомъ вторая нянька дтей…
— Довольно, сказалъ Германъ, хватаясь за шляпу:— вы скажете, что я не буду обдать за общимъ столомъ. И онъ вышелъ, такъ сильно хлопнувъ дверью, что испуганная двушка уронила на полъ всю груду салфетокъ и спрашивала сама себя, не-уже-ли дйствительно вс французы такіе безумные, какъ ей говорили. Германъ кинулся съ лстницы, шагая черезъ четыре ступени, долго блуждалъ по дворамъ, заходилъ въ тысячи безвыходныхъ закоулковъ. Посл многихъ ходовъ и переходовъ, отъискавъ наконецъ отворенную на улицу ршотку, онъ вышелъ изъ дворца, раздраженный какъ-нельзя-больше, и долго шелъ подъ дождемъ, не зная куда идетъ и чего хочетъ. Первою мыслію его было ссть въ дилижансъ и отправиться, по какой бы то ни было дорог, назадъ въ Италію. Предположеніе это, измняясь подъ успокоительнымъ вліяніемъ дождя, превратилось наконецъ въ твердое намреніе возвратиться въ гостинницу, гд онъ остановился по прізд, и на отрзъ отказаться отъ распоряженій, благодаря которымъ онъ долженъ былъ жить между конюшень и обдать съ горничными. Пройдя нсколько дальше, онъ положилъ отправиться къ великой герцогин, разсказать ей обо всемъ, случившемся, по-видимому, безъ ея вдома, и что слдовало приписать одному грубому нерасположенію интенданта.
Дождь продолжалъ идти и мало-по-малу пробивалъ тонкое сукно его платья. Уменьшая шаги, Германъ сталъ разсуждать съ большимъ хладнокровіемъ, онъ подумалъ о томъ, какъ будетъ онъ смшонъ въ глазахъ г-жи де-Керваэнсъ, возвратясь къ ней словно капризный и обманутый ребенокъ, онъ вспомнилъ о своемъ кошельк, который позволялъ ему прожить независимо еще нсколько мсяцевъ, но никакъ не продолжать бездйствовать и отвергать въ припадк гнва вс выгоды, предстоявшія ему отъ значительнаго содержанія и серьзной работы.
Сырость и холодъ проникали его плечи. Онъ наконецъ заключилъ, что отсутствіе великаго герцога было единственною причиною этихъ недоразумній, неимвшихъ, вроятно, въ германскихъ обычаяхъ той важности, которую онъ придавалъ имъ, судя какъ французъ. Нечувствительно и самъ того хорошенько не сознавая, онъ пошелъ по дорог ко дворцу герцога, и вдругъ, переходя черезъ площадь, усаженную липами, увидлъ доволько-обширное зданіе, привлекшее его вниманіе правильной архитектурой. Странное біеніе сердца, казалось, предупредило его.
— Что это за зданіе? спросилъ онъ одного мщанина, важно прогуливавшагося, не смотря на дождь, съ трубкою въ зубахъ, между липами.
— Это новый музей, сударь.
При этихъ словахъ, Германъ почувствовалъ такой внутренній трепетъ, что поблднлъ отъ слишкомъ-сильнаго волненія. Убитая гордость его какъ-бы снова возстала. Весь гнвъ его, вся раздражительность, все отчаяніе исчезли при одной мысли: здсь будущая слава дней моихъ, здсь безсмертіе моего имени!.. Онъ поклонился мщанину (онъ желалъ бы кинуться ему на шею), и, быстро войдя подъ портикъ музея, спросилъ г-на директора. На этотъ разъ, Германъ не дожидался. Директору слишкомъ-интересно было увидть, обсудить, осудить этого пришельца, этого француза, котораго ему навязывали, и тотчасъ его принялъ.
— Что же, милостивый государь, какъ вамъ нравится нашъ музей? спросилъ онъ у Германа съ довольнымъ видомъ, посл обычныхъ привтствій.
— Я нахожу, что архитектура его безупречна.
— Онъ долженъ показаться вамъ очень-малымъ, очень-ничтожнымъ, вамъ, прізжему изъ Парижа.
— Я не длаю сравненій, сударь, прервалъ Германъ.— Лувръ — Лувръ, и я не сравниваю герцогства В… хоть оно и великое герцогство, съ Французскимъ-Королевствомъ.
Директоръ сдлалъ гримасу и продолжалъ нсколько-учтиве, взявъ связку ключей, висвшихъ у него надъ бюро: — Не угодно ли вамъ видть внутренность? Большая часть залъ окончена, его высочество великій герцогъ оставилъ для васъ среднюю галерею, это очень-непріятная задержка въ работахъ, но за нее мы, безъ сомннія, будемъ вознаграждены превосходствомъ творенія. Я нетерпливо желаю видть ваши картоны, сударь. Вы знаете, что здсь ничто не можетъ быть выполнено безъ моего одобренія… Это, впрочемъ, одна лишь форма, прибавилъ онъ, видя, что лицо Германа помрачилось. Съ такимъ художникомъ, какъ вы, не можетъ быть и рчи объ исправленіяхъ.
— Точно, сударь, еслибъ я зналъ, что мои картоны должны будутъ подлежать предварительно чьей бы то ни было ценсур, я тотчасъ бы отказался отъ работы, которою обязанъ слишкомъ-лестному для меня мннію его высочества.
Директоръ, не отвчая ни слова, пошелъ впередъ, по мраморной лстниц, украшенной барельефами Шванталера, и ввелъ его въ первую залу Музея, гд помщалось собраніе антиковъ, на стнахъ и плафон были написаны фресками разные миологическіе сюжеты.
— Это первая зала, произведеніе двухъ моихъ учениковъ, сказалъ директоръ съ скромнымъ самодовольствомъ: — этотъ ‘Судъ Париса’ только-что оконченъ молодымъ Эвальдомъ изъ Кльна, молодой человкъ далеко пойдетъ.
Германъ могъ чистосердечно похвалить благородство стиля и грандіозный эффектъ этихъ созданій.
— Я знаю, что во Франціи упрекаютъ нмецкихъ артистовъ въ слабости исполненія, продолжалъ директоръ:— но этотъ упрекъ напрасенъ. Живопись фресками требуетъ смлости, несогласной съ обработкою подробностей и оконченностью. Вы писали фресками, неправда ли? спросилъ директоръ, указывая Герману пальцемъ на плафонъ галереи, въ которую они вошли. Вотъ прекрасное поле, чтобъ отличиться, свтъ здсь чудесный, что бываетъ весьма-рдко на плафонахъ.
При вид этой огромной галереи, Германъ почувствовалъ болзненное сжатіе сердца, холодный потъ выступилъ на лбу его. Онъ молча обгалъ устрашенымъ взоромъ этотъ сводъ, торжественный своей ослпительной близною, это огромное пространство, облитое свтомъ. Взоръ его, опускаясь, встртилъ насмшливый взглядъ директора. Ему показалось, что онъ видитъ Мефистофеля.
Въ эту минуту передъ нимъ открылось страшное страданіе. Сомнніе закралось въ его душу, ему показалось, что онъ ниже своего дла, онъ понималъ страшную несоразмрность своихъ силъ и желаній. Такъ перелетная птица, плавая надъ океаномъ, по какой-то отяжеллости своихъ крыльевъ, чувствуетъ, что она слишкомъ понадялась на ихъ силу и что они не донесутъ ея до берега.
О Нелида! еслибъ ты могла знать внутреннее униженіе и жгучія страданія этой одной минуты сомннія, ты нашла бы, что судьба слишкомъ за тебя отомстила.

X.

Возвратясь въ свою комнату, Германъ заперся въ ней на весь этотъ день и на нсколько слдующихъ. Усталость отъ дороги, боровшіяся въ немъ ощущенія — произвели явные лихорадочные припадки, и болзнь духа, какъ это часто случается, превратилась въ болзнь тла. Душа его, насильственно оторванная отъ пожиравшей ее мысли, пріобрла въ этомъ временномъ бездйствіи новыя силы, и когда онъ могъ вставать съ постели и начать работать въ мастерской, способность творчества снова ожила въ немъ. Онъ одинъ за другимъ, не колеблясь, не смущаясь, сочинилъ четыре прекрасные эскиза, долженствовавшіе, съ легкими измненіями, сообразно требованіямъ мстности, составитъ одну цлую фреску.
Эта работа временно успокоила его душу, сдлала его мене чувствительнымъ къ непріятностямъ вншней жизни и заставила равнодушне смотрть на униженное положеніе, въ которое онъ былъ поставленъ этикетомъ и двора.
Онъ не былъ у директора, отъ сосдки своей за столомъ, отъ этой горничной, бывшей въ Париж, и къ болтовн которой онъ наконецъ привыкъ отъ нечего-длать, узналъ онъ, что его всюду ожидало недоброжелательство, что герцогу не могли простить обиды, нанесенной туземнымъ художникамъ вызовомъ иностранца въ В… — Сама великая герцогиня, патріотка въ душ, то подъ тмъ, то подъ другимъ предлогомъ отказывалась принять, до прізда мужа, этого француза, котораго ей представили революціонеромъ и кровопійцею. По счастію, Германъ былъ столько доволенъ своимъ эскизомъ, что сталъ переносить его на картонъ, и эта серьзная работа заняла все его время и развлекла его отъ безпокойныхъ желаній.
Однажды утромъ, когда онъ пришелъ въ мастерскую и довольно-спокойно приготовлялъ себ палитру, постучались у дверей. Прежде, чмъ онъ отвтилъ, вошелъ молодой человкъ, совершенно ему незнакомый и, подойдя къ нему ршительно, сказалъ съ весьма-замтнымъ нмецкимъ акцентомъ: ‘Вы Германъ Рень, я Эвальдъ изъ Кльна, дайте мн руку’. На лиц этого молодаго человка было такое откровенное и добродушное выраженіе, улыбка его была такъ пріятна, лобъ такой открытый, прекрасные блокурые волосы его такъ граціозно упадали на бархатную одежду, что Германъ, въ первый разъ посл долгаго времени, почувствовалъ къ нему невольную симпатію: онъ сжалъ руку этому ненеожиданному другу и ласково сказалъ ему: — Очень радъ, позвольте мн извиниться, что вы меня предупредили…
— Нужны ли эти церемоніи между художниками? сказалъ Эвальдъ, кладя на стулъ, какъ-будто желая совсмъ расположиться, свою тирольскую шляпу изъ сраго бобра, украшенную зеленой шелковой кокардой съ бахрамой изъ козьяго пуха и пучкомъ куропаточьихъ перьевъ. Вы не могли знать, что я возвратился, прибавилъ онъ, кидая на рисунки Германа быстрый и глубокій взглядъ, взглядъ художника, однимъ разомъ измряющій всего человка въ малйшемъ отрывк его произведенія:— я не имлъ бы терпнія васъ дождаться. Я знаю вашего ‘оанна Гуса’, вы знаете мой ‘Судъ Париса’: стало-быть, мы знаемъ другъ друга и, кажется, должны любить одинъ другаго?
Германъ улыбнулся, не отвчая ни слова. Это наивное выраженіе безкорыстнаго удивленія было для него очень-лестно, но его почти конфузили смлые и фамильярные пріемы молодаго человка.
— Честное слово, вы хорошо сдлали, милый Германъ, продолжалъ Эвальдъ, не обращая никакого вниманія на странную холодность французскаго художника:— что покинули эту проклятую живопись на станк и пришли помогать намъ. Въ этихъ галереяхъ можно сдлать много великаго. Архитекторъ молодецъ и не скупился на свтъ. Писали ли вы фресками?
При этомъ вопрос, предложенномъ ему вторично, Германъ, какъ и въ первый разъ, почувствовалъ странное безпокойство. Онъ хотлъ солгать, но откровенный взоръ молодаго Эвальда заставилъ его сказать правду.
— Нтъ, отвчалъ онъ: — и, признаюсь, начинаю немного бояться…
— Чего? перервалъ Эвальдъ: — что значитъ для художника затрудненіе въ пріем? Недля работы, и только. Я, который не знаю ничего того, что вы знаете, какъ мастеръ, — я знаю живопись фрескою съ малолтства: я разомъ передамъ вамъ все свое знаніе и не слишкомъ-дорого возьму съ васъ за ученье… А! вотъ чудная головка, сказалъ онъ, вынимая изъ картона, гд онъ рылся уже нсколько минутъ, фигуру, представлявшую задумчивость, которой, самъ того не замчая и не желая, Германъ придалъ черты, видъ и выраженіе лица г-жи де-Керваэнсъ.— Сказать откровенно, это лучше всего, что я теперь видлъ. Это ново, это изобртено! это создано карандашомъ Микель-Анджело! И глаза молодаго артиста блистали неподдльнымъ удивленіемъ. Германъ смшался, слыша, какъ прославляютъ созданіемъ его генія то, что было только воспоминаніемъ любви его. Онъ вдругъ погрузился въ задумчивость, какъ это стало часто случаться съ нимъ въ послднее время. Воспоминаніе о Нелид снова тревожно и жестоко вошло въ его сердце…
Эвальдъ замтилъ смущеніе Германа, и опасаясь помшать присутствіемъ своимъ вдохновенію музы, сократилъ свое посщеніе и оставилъ мастерскую гораздо-прежде, нежели располагалъ, общая прійдти на слдующій день.
Дйствительно, онъ пришелъ не только на другой день, но и на третій, и сталъ приходить каждый день, онъ приходилъ, влекомый богатой натурой Германа, его очаровательнымъ обхожденіемъ и тмъ, что было для него страннаго, непонятнаго въ безпорядк идей и неопредленномъ мученіи этой столь сильной и вмст столь слабой натуры. Онъ видлъ, что Германъ почти постоянно страдаетъ и, въ германскомъ простодушіи своемъ, никакъ не могъ допустить, чтобъ чувство общественнаго неравенства, о которомъ безпрерывно говорилъ ему Германъ, могло быть причиною дйствительной грусти, съ изумленіемъ слушая проклятія, которыя произносилъ раздраженный художникъ все съ большею и большею горечью, онъ предполагалъ, что тайная грусть, можетъ-быть, тоска по родин или скорй отсутствіе любимой женщины выражалась, изливалась такимъ образомъ въ мнимомъ гнв, и еще больше любилъ за то своего новаго друга, но вмсто того, чтобъ опровергать его мысли, онъ думалъ, что будетъ полезне вырвать его изъ гибельнаго уединенія и волей-неволей разсять. Съ этими добрыми намреніями пригласилъ онъ Германа отправиться вмст съ нимъ въ таверну Бенедиктиновъ, гд самъ онъ обыкновенно проводилъ вечера съ студентами. Германъ пошелъ съ нимъ. Онъ находилъ въ обществ Эвальда несказанную прелесть, и хотя они никогда ничего не говорили другъ другу о своей внутренней жизни, по ихъ сближало какое-то молчаливое согласіе. Эвальдъ смотрлъ на Германа удивленіемъ и грустiю, какъ смотрятъ на грозящій вулканъ, который ужь дымится, а Германъ охотно впивалъ въ себя изліянія этой души, простой, благородной, восторженной и нжной, предлагавшей ему, ничего не удерживая, вс благовонія своей поэтической юности.
Германъ очень удивился, когда они пришли на обнесенный аркадами дворъ древняго бенедиктинскаго монастыря, и Эвальдъ, сойдя внизъ по пяти или шести изломанными ступенями, отворилъ дубовую дверь, обитую толстыми желзными гвоздями и ввелъ его въ самую знаменитую и боле всего посщаемую таверну въ В… Ему сдавилъ горло отвратительный воздухъ, наполненный табачнымъ дымомъ, запахомъ пива и жареной говядины, адскій шумъ оглушилъ его.— Смлй! сказалъ Эвальдъ:— я согласенъ, въ первую минуту надобно немножко смлости, но вы тотчасъ же привыкнете и перестанете объ этомъ думать. Я объявилъ уже, что вы грустны, вы ни къ чему не будете обязаны, и, если я не ошибаюсь, видъ этой легкой и откровенной жизни, удовольствій братства, въ сущности очень дружескаго, хотя нсколько грубаго снаружи, будетъ для васъ не безъ интереса.
Когда онъ говорилъ, къ нимъ подошелъ хозяинъ таверны, пивоваръ Антонъ Крюгеръ, въ короткихъ штанахъ, тканыхъ чулкахъ и бломъ фартук, застегнутомъ по горло, съ бумажнымъ колпакомъ въ рук и связкою ключей за поясомъ. Онъ поклонился Эвальду съ почтительной фамильярностью и сказалъ, кидая довольный взглядъ на чужестранца, котораго присутствіе могло придать много извстности его таверн: ‘сегодня пиво у меня прекрасно, вс эти господа отъ него въ восхищеніи’. Пока онъ хвалилъ такимъ-образомъ товаръ свой, а Эвальдъ, сквозь волны тусклаго дыма, тамъ-и-сямъ освщаемыя нагорвшей свчою, пробирался во внутренность таверны, Германъ окинулъ бглымъ взглядомъ странную сцену, передъ нимъ находившуюся.
Погребъ Бенедиктинцевъ не напрасно присвоилъ себ это имя: это былъ настоящій погребъ, стны влажны, покрыты паутинами, наружный свтъ проходитъ въ узкія отдушины, середина занята огромными бочками съ пивомъ, вокругъ стнъ симметрически расположены столы и скамейки. Единственная служанка этого упоительнаго мста, дочь г. Крюгера, свжая Баби, которой висячія косы, заплетенныя въ ленты, красная юбка, убранная чернымъ бархатомъ, манишка изъ тонкаго благо полотна, богатое гранатовое ожерелье и въ-особенности смлый взглядъ и рзкіе пріемы показывали красавицу, увренную въ самой-себ, безъ отдыха ходила взадъ и впередъ, отъ столовъ къ буоету, отъ буфета къ бочкамъ, отвчая каждому глазами и голосомъ, умножая свои улыбки, и время-отъ-времени строгимъ словомъ удерживая слишкомъ-выразительное движеніе какого-нибудь дерзкаго студента.
— Господа, сказалъ молодой художникъ, подходя къ столу, гд сидли многочисленные друзья его:— рекомендую вамъ г. Германа Рень, французскаго живописца.
За этимъ веселымъ столомъ былъ такой гамъ, что слышали только сидвшіе по близости, другіе не обратили никакого вниманія на прибытіе новаго гостя, и споры, тосты, хохотъ, чоканье стакановъ, звонъ вилокъ, импровизированныя рчи и пошлыя любезности съ прекрасной Гебой, прислуживавшей на этомъ неуклюжемъ Олимп, продолжались какъ прежде и даже усилились.
— Что это съ ними длается ныншній вечеръ? спросилъ Эвальдъ у своего сосда, боле другихъ серьзнаго, котораго шапка систематически покоилась на лысомъ лб, и который, спокойно опершись на столъ, съ важнымъ видомъ курилъ свою трубку.
— Это Рейнгольдъ расшевелилъ ихъ, онъ пріхалъ изъ Берлина, гд напитался всми глупостями Шеллинга. Онъ дошелъ до того, что сейчасъ сказалъ намъ, будто Гегель не понималъ хорошенько абсолютнаго тождества. Это ужь слишкомъ. Мюллеръ отвчалъ ему какъ слдуетъ. Еслибъ я не вмшался, они подрались бы на томъ же мст. Филистеры до того струсили, что ушли, оставивъ недопитыми свои стаканы.
Германъ всми ушами слушалъ эти странныя рчи и съ любопытствомъ разсматривалъ группу, сидвшую на другомъ конц стола: онъ увидлъ между ними открытыя и смющіяся лица, напоминавшія, съ меньшимъ умомъ и привлекательностію, благородный типъ Эвальда. Костюмъ молодыхъ людей дополнялъ юношескую ясность ихъ физіономій. Почти вс они были въ короткихъ сюртукахъ, стянутыхъ въ таліи, или въ бархатныхъ блузахъ, украшенныхъ галунами и шелковой бахрамою. Ихъ блыя, нсколько-женскія шеи свободно выходили изъ рубашки съ откиднымъ воротникомъ, безъ галстуха. У нкоторыхъ висли черезъ плечо буйволовые рога, оправленные въ серебро. У всхъ были въ рукахъ длинные чубуки съ фарфоровыми трубками, на которыхъ виднлся гравированный портретъ какого-нибудь великаго человка: Лютера, Гуттенберга, Бетховена или Гте. Передъ каждымъ стояла классическая кружка съ оловянной крышкой, шире къ низу, въ которую входило полбутылки пива, и въ которой студентъ обыкновенно топитъ каждый вечеръ небольшее количество разсудка, пришедшаго къ нему со времени послдней попойки, то-есть, для самыхъ умренныхъ, въ-продолженіе много-много двухъ или трехъ часовъ времени.
Эвальдъ, слдовавшій по лицу Германа за его впечатлніями, увидлъ, что, удовлетворивъ въ первыя минуты свое любопытство, онъ не находилъ большаго удовольствія въ этомъ соперничеств легкихъ, горлъ и жестовъ, которое студенты чтятъ именемъ свободнаго разсужденія: вдругъ, вставъ съ мста и сильно ударивъ кулакомъ по столу, такъ что задрожали стаканы и вс глаза обратились къ нему, онъ сказалъ:
— По-моему, господа, мы твердимъ одно и то же, какъ Шеллингъ, и разсуждаемъ какъ филистеры. Поврьте мн, оставимте въ поко Гегеля и Шеллинга, и, чтобъ угостить моего друга, французскаго живописца, споемъ ему хоромъ нмецкую псню. Ну же, господа, кто изъ насъ дастъ ла?
Wo ist des Deutschen Vaterland?
Молодые люди тотчасъ встали и вдругъ отъ самой грубой веселости перешли къ какой-то почти религіозной важности. Одинъ изъ нихъ звучнымъ голосомъ задалъ ла, и они запли съ энергіей и безупречной чистотою знаменитую пспь профессора Арендта, въ которой, съ позволенія тридцати-двухъ правительствъ Германіи, дышетъ весь избытокъ патріотизма и чувства независимости, волнующихъ школьное юношество Германіи.
Германъ былъ артистъ и не могъ не почувствовать истиннаго удовольствія, слыша эту прекрасную музыку, исполнявшуюся съ такою откровенностью и силою. Пиво, котораго онъ не могъ не выпить, не смотря на первое отвращеніе, сдлало его сообщительне, онъ подошелъ къ молодому Рейнгольду, пвшему соло, и, подавая ему руку, съ жаромъ выразилъ все свое удивленіе.
Это пожатіе произвело всеобщее волненіе. Двадцать рукъ почти разомъ простерлись къ Герману. Стали приглашать его пить вмст. Онъ не считалъ себя въ прав отказываться: Эвальдъ предупредилъ его, что это считается неучтивостью. Однако, замчая, что пиво производить слишкомъ-сильное дйствіе, и опасаясь дурнаго вліянія какой-то аристократической надменности и тона знатнаго вельможи въ рчахъ Германа, которые прошли сначала незамченными, но потомъ заставили нкоторыхъ прислушиваться, онъ избралъ благовидный предлогъ и, покинувъ таверну въ самый развалъ шума, отвелъ Германа, не слишкомъ-твердо державшагося на ногахъ, до его квартиры во дворц герцога.

XI.

— А почему вы хотите, чтобъ меня раздражало то, что говорится, думается и длается тамъ, гд я вовсе не хочу быть? сказалъ Эвальдъ Герману во время спора, часто возобновлявшагося между ними, посл вечера, проведеннаго въ таверн.— Спрашиваю васъ, что мн за дло до золотой тюрьмы, которую вы называете свтомъ, когда я владю всмъ, что есть видимаго моимъ глазамъ и доступнаго моему уму?
— Но какъ, говорилъ Германъ: — у васъ, человка съ благородной и сильной душою, нтъ желанія унизить гордость этихъ привилегированныхъ дтей вка и возстановить въ своемъ лиц классъ людей угнетенныхъ и благородныхъ?..
— Еще разъ, что они этимъ выиграютъ, милый Германъ? Вы находите, что я слишкомъ-скроменъ, не отъ-того ли это, напротивъ, что у меня боле гордости, нежели у васъ, и что она не удостоиваетъ зависти блага, не стоющія зависти? Вы думаете, что у меня нтъ честолюбія? у меня есть одно, ничмъ-неудовлетворимое, но и ничмъ-неприводимое въ отчаяніе: я желаю боле и боле приближаться къ высокому идеалу въ своемъ искусств.
— Положимъ, что вы благоразумно длаете, не желая вступать въ общество, которое прійметъ васъ снисходительно, продолжалъ Германъ:— но возможно ли, чтобъ вы, человкъ самой превосходной натуры, деликатный и чувствительный какъ женщина, могли переносить ежедневно…
— А! такъ вотъ гд мы, прервалъ смясь Эвальдъ:— грубыя удовольствія таверны, не слишкомъ-нжныя сношенія съ моими грубыми друзьями, не правда ли? Что длать, Германъ! Когда я провелъ цлый день въ серьзной работ, въ важныхъ бесдахъ съ своей чистой музой, мн надобно успокоить свои нервы, подкрпить утомленную душу въ свободныхъ волнахъ матеріальной жизни. Таверна составляетъ для меня необходимое противодйствіе, приводящее въ равновсіе все существо мое. Не скрою отъ васъ, я приношу туда чувство собственнаго превосходства, которое достаточно льститъ моей тайной гордости. Все, что еще остается во мн отъ тщеславія, зависти, печали, уходитъ въ мою трубку, и я вижу, какъ мало-по-малу страданія мои поднимаются, вьются и испаряются въ воздух веселыми кругами… подобно этимъ, смотрите!.. И онъ втянулъ въ себя огромное количество дыма, выпустилъ его медленно и мало-по-малу изъ своихъ прекрасныхъ розовыхъ губъ въ разнообразныхъ фантастическихъ арабескахъ.
— Вы мудрецъ, сказалъ Германъ вздыхая.
— Во всякомъ случа, я недалеко ходилъ за мудростью, отвчалъ Эвальдъ: — мн не нужно было перезжать морей, я не совтовался ни съ египетскимъ сфинксомъ, ни съ эхомъ Паренона, ни съ развалинами Колизея, не изучалъ ни Будды, ни Конфуція, ни Пиагора. Вся моя наука, вся моя система заключаются въ одной аксіом, вырзанной на крышк моей трубки…
И онъ далъ прочитать Герману, невольно улыбнувшемуся, слдующую итальянскую фразу:
Fumo di gloria nou vale fumo di pipa.
Германъ слушалъ эти рчи и другія подобныя имъ съ весьма-странными чувствами. То онъ отдавалъ справедливость здравому смыслу, простой и твердой философіи своего молодаго друга, то, напротивъ, ему жаль было этого обыкновеннаго благоразумія, и онъ чувствовалъ почти презрніе къ такой пошлой покорности. Въ это время, возвратился великій герцогъ. Но Германъ нашелъ его въ В… не такимъ, какъ онъ былъ въ Милан. Потому ли, что въ Италіи онъ позволилъ себ, противъ обыкновенія, увлечься легкостью нравовъ, которая въ отечеств Рафаэля и Льва X устанавливаетъ какое-то равенство между вельможею и художникомъ, или на него подйствовали интриги придворныхъ и предубжденіе великой герцогини, но онъ былъ учтивъ — и только, и посл оффиціальнаго визита въ мастерскую и приглашенія Германа обдать съ нисшими придворными чинами, не подалъ ему знака жизни.
Какая противоположность для гордаго и жаднаго впечатлній художника между одушевленною жизнью въ Милан и этимъ однообразнымъ существованіемъ, удаленнымъ, такъ-сказать, отъ всякихъ сношеній съ людьми, въ присутствіи труда медленнаго, исполненнаго препятствій, котораго результатъ ему-самому казался весьма-сомнительнымъ! Уединеніе полезно только для сильныхъ душою. Германа въ его уединеніи посщали только злые духи. Присутствіе Эвальда, временно имвшее на него успокоительное дйствіе, сдлалось для него несноснымъ. Совты, которые он принужденъ былъ принимать, какая-то подчиненность человку, который былъ его моложе и считалъ самъ себя еще ученикомъ, такъ отдаляли его отъ этого артистическаго преобладанія, которое онъ хотлъ пріобрсти разомъ, что онъ нсколько разъ посл спрашивалъ самъ себя, не забавлялся ли онъ химерами, полагая, что рожденъ для великой будущности, и не лучше ли было бы… Тутъ тысячи предположеній, изъ которыхъ одни были невозможне другихъ, терзали его душу. Сонъ не успокоивалъ больше ни вждъ его, ни его мозга. Ужасныя виднія мучили его цлыя ночи, нервы его до такой степени раздражились, что даже матеріальный трудъ стоилъ ему тягостныхъ усилій. Смущенный своею медленностью, онъ веллъ построить въ музе обширные подмостки и былъ тамъ два раза, ршившись начать наконецъ эту страшную фреску. Два раза мужество покидало его, перейдя во всхъ направленіяхъ лстницы и подмостки, онъ въ отчаяніи возвратился домой. Здоровье его, прежде столь крпкое, боле и боле слабло, вскор онъ сталъ какъ ребенокъ бояться лица человческаго, видлъ во всхъ глазахъ или упрекъ, или насмшку, и вдругъ пересталъ пускать Эвальда къ себ въ мастерскую. Эвальдъ съ грустью покорился, и Германъ, неспособный держать кисть, неспособный поднять давившую его тяжесть, по цлымъ днямъ сидлъ, склонивъ голову на руки, плача медленными и горькими слезами. Въ томъ ослабленіи, въ которое впалъ онъ, воспоминаніе о г-ж де-Крваэнсъ овладло имъ исключительно. Суеврное угрызеніе совсти вкралось къ нему въ сердце, въ сомнніяхъ души своей и слабости таланта онъ видлъ наказаніе за свои проступки, и какъ для него самыя быстрыя ршенія и величайшія крайности всегда имли непреодолимую прелесть, то, спустя ровно два мсяца посл отъзда своего изъ Милана, онъ написалъ Нелид слдующее письмо, изъ котораго видна какъ-нельзя-болыше вся несвязность его мыслей:
‘Нелида! Нелида! позволь мн повторить сто, тысячу разъ это священное имя! Оно меня давитъ, жжетъ, терзаетъ сегодня, но если ты захочешь, оно еще будетъ имть надо мной магическую силу прежнихъ дней.
‘Прійди, о прійди! не теряй ни часа, ни минуты! Прійди въ мои объятія, сжимавшія одинъ призракъ, прійди на мою грудь, которая не можетъ удержать въ себ стнанія!
‘О, Нелида! какія тайны любви и величія я еще открою теб! мысль моя такъ сильна, что давитъ меня: я не могу снести ее одинъ. Во мн цлый міръ, стремящійся выйдти изъ хаоса, я ‘чувствую, что твой взглядъ должень раздлить свтъ отъ мрака.
‘Не могу летть къ теб: честь приковываетъ меня здсь. Я жду тебя и умираю отъ нетерпнія и любви!..’
Это письмо не дошло по адресу. Нелида оставила Италію. Никто не зналъ, что съ ней сдлалось. Прошли три недли, три недли, въ-продолженіе которыхъ художникъ жилъ въ страшномъ сосредоточеніи мысли. При каждомъ стук экипажа на дворцовомъ двор, при каждомъ шум шаговъ на лстниц, онъ какъ будто просыпался, прыгалъ со-стула, бжалъ къ окну или двери… Потомъ снова садился и въ тысячный разъ принимался думать объ одномъ и томъ же.
Однажды утромъ онъ едва всталъ и по одной изъ частыхъ непоследовательностей, характеризовавшихъ его необъяснимый характеръ, кинулся на колни и съ жаромъ просилъ небо о скоромъ прізд Нелиды (онъ чувствовалъ, что жизнь въ немъ угасала, и пугался этого), когда къ нему вошелъ слуга съ извстіемъ, что въ отели Императора остановилась молодая дама, желающая тотчасъ же его видть.
— Нелида! вскричалъ Германъ и такъ скоро кинулся изъ комнаты, что слуга не пошелъ за нимъ, а принялся разговаривать съ служанкой, мывшей лстницы, разсказывая ей о своемъ таинственномъ посольств и описывая прекрасные экипажи красивой дамы, пріхавшей изъ Италіи, и великолпную квартиру въ ре-де-шоссе, которую она тотчасъ же наняла на шесть мсяцевъ.
Въ одно мгновеніе Германъ былъ въ отели ‘Императора’. Одинъ служитель увидлъ его издали, его ждали, потому-что лишь-только отворилась дверь, какъ дв женскія руки охватили его шею, и пламенныя губы обожгли ему щеку. Германъ упалъ на землю, какъ будто пораженный зловщей молніей, брошенной на него черными и жгучими взглядами Элизы Зеппони.

XII.

Вечеръ былъ ясенъ. Нсколько блдныхъ и дрожащихъ звздъ появились на неб, еще облитомъ послдними огнями заходившаго солнца. Цвтущія лиліи наполняли благоуханіемъ воздухъ. Спрятавшись въ розовыхъ втвяхъ дерева Палестины, соловей потрясалъ воздухъ быстрыми звуками сладострастныхъ псень. Опершись на каменную стну широкой террасы, возвышавшейся надъ городомъ, мать-Елизавета разговаривала съ Ферезомъ, вперивъ взоры въ обширный горизонтъ.
— Не сомнвайся, говорила монахиня своимъ обыкновеннымъ важнымъ и торжественнымъ тономъ: — духъ добра остался побдителемъ въ этой великой душ. Она сама приняла твердую и благоразумную ршимость вступить въ управленіе своимъ имніемъ, возвратиться въ Бретань и употребить доходы свои на осуществленіе по-крайней-мр части тхъ проектовъ, о которыхъ мы за шесть мсяцевъ назадъ едва смли думать. Она принимаетъ, какъ послднюю внутреннюю жертву, испытанія, ожидающія ее въ тхъ мстахъ, гд она провела молодость. Мужъ Клодины пріхалъ за ней, чтобъ отправиться вмст въ Викъ. Она заставила меня дать слово, что я къ ней пріду, и съ тобою: намъ нужны будутъ твои совты и твоя помощь.
— Безразсудная! сказалъ Ферезъ, качая головою съ недовольнымъ видомъ:— видно, что ты никогда не испытала движеній сердца. Ты позволяешь этой женщин, едва излечившейся, подвергаться самому опасному изъ всхъ воспоминаній.
— Для моей дочери нтъ опасности. Воля ея возстала, мысль освободилась. Она не унизится до грустнаго выхода слабыхъ сердецъ, спасающихся отъ любви ненавистью, отъ увлеченія отчаяніемъ. Она спокойно уважаетъ прошедшее, потому-что твердо вритъ въ будущее. Она говорить о своей любви, какъ поэтъ, а о своихъ заблужденіяхъ, какъ философъ. Въ душ ея безмолвно и непримтно совершилось то, что совершается въ ледникахъ альпійскихъ: собственною силой, безъ потрясеній, выкинула она на берегъ все постороннее, омрачавшее естественную чистоту ея…
Мать-Елизавета долго еще говорила о Нелид, о которой она постоянно, съ любовію заботилась. Ферезъ больше не прерывалъ ея. Вдругъ, обратясь къ нему, она замтила, что онъ глубоко задумался и, казалось, не слыхалъ словъ ея.
— О чемъ ты думаешь? сказала она.
Онъ тихо улыбнулся и сказалъ, бросая на нее долгій взглядъ, въ которомъ упрекъ смшивался съ любовью, и въ первый разъ называя ее по имени, которое она носила до иночества:
— Вы очень-краснорчивы, Фаустина. Послушайте: этотъ соловей, что поетъ тамъ, въ молодыхъ втвяхъ, краснорчиве васъ, потому-что въ полчаса, которые я его слушалъ, онъ унесъ меня на крыльяхъ своей веселой псни отъ дйствительности въ міръ мечтанья и воспоминаній. Знаете ли, гд я былъ сейчасъ, когда вы меня оторвали отъ моего раздумья?.. Помните ли вы одинъ вечеръ?.. Десять лтъ тому назадъ… пробило полночь, мы были одни въ вашей комнат. Еще одтыя въ бальное платье, вы, прилежное дитя, познали меня, чтобъ прочесть мн серьзное историческое сочиненіе. Вамъ пришла въ голову мысль, которой я не противился, испытать, какъ вы говорили, крпость вашихъ глазъ, читая при лун, и спрятали лампу за ширмы. Я оперся на раму окна. Какъ и сегодня, лиліи цвли въ саду вашего отца, небо было усяно звздами, вы принялись читать серьзно, спокойно, какъ сегодня же, я не слушалъ. Ослпленнымъ взоромъ слдилъ я за движеніемъ вашихъ губъ и смотрлъ на вашу прекрасную, обнаженную руку, поддерживавшую склоненную голову. Вдругъ, уступая непреодолимому влеченію, я почувствовалъ, что ноги мои сгибаются и, я невольно сталъ передъ вами на колни… Черезъ нсколько времени, усталые глаза ваши оторвались отъ книги. ‘Я ничего больше не разберу’, сказали вы, закрывая тетрадь. Замтивъ меня у вашихъ ногъ, вы воскликнули отъ удивленія. Я схватилъ вашу руку, моя рука горла. ‘Что вы хотите прочесть на этой мертвой страниц?’ вскричалъ я: ‘Фаустина, читай въ моемъ сердц, читай въ немъ тайну жизни, тайну любви.’ Взоръ вашъ обратился на меня безъ гнва, но я замолчалъ, испугавшись того, что сказалъ, того, что вы скажете. Вы также молчали. Черезъ минуту я увидлъ… мн показалось, что слеза скатилась по вашей рсниц… ‘Благодарю!’ проговорилъ я, и убжалъ не оглядываясь, опасаясь слова, которое у меня отняло бы ее, эту слезу, первую, единственную, которую я у васъ видлъ. О, Фаустина, Фаустина, еслибъ вы меня любили!..
— Но что говорили вы мн сейчасъ? продолжалъ Ферезъ равнодушнымъ тономъ и спокойнымъ голосомъ.— Г-жа Керваэнсъ детъ въ Бретань.
— Завтра, отвчала мать-Елизавета, перевязывая крестомъ на груди свой черный шерстяной шарфъ.— Но свжетъ, подымается сырость, возвратимся домой… И она величественной поступью своей пошла къ дому, погруженному во мрак, глядя на высокое окно, въ которомъ, за кисейной занавской, горла одинокая лампа г-жи де-Керваэнсъ.
Въ-продолженіе этого разговора, Нелида отдавала послднія приказанія касательно своего скораго отъзда. Вдругъ отворилась дверь и вошелъ г. Бернаръ, въ ту минуту, когда она всего мене о немъ думала.
— Очень-рада, вскричала она, подбгая къ нему:— я васъ ожидала, вы находите меня готовой, я выиграла послднюю битву и спшу ухать.
Блдное лицо г. Бернара, разстроенный видъ его испугали г-жу де-Керваэнсъ.
— Праведный Боже, вскричала она: — что случилось? Нтъ ли какого несчастія? Клодина!..
— Клодина здорова, сказалъ г. Бернаръ, подводя Нелиду къ кресламъ и заставляя съ.сть:— но соберитесь съ силами, сударыня, вамъ предстоитъ новое испытаніе…
— Умилосердись, Боже! вскричала г-жа де-Керваэнсъ, закрывая лицо руками.— Еще!
— Божія кара пала на человка, котораго вы любили, уже мсяцъ, какъ онъ опасно болнъ…
— Гд онъ? Отвезите меня къ нему, поспшимте! произнесла Нелида, съ потеряннымъ видомъ накидывая на плечи дорожную мантилью…
— Сударыня, сказалъ г. Бернаръ съ никогда-непокидавшимъ его хладнокровіемъ: — экипажъ мой у подъзда, и я къ вашимъ услугамъ… Но я обязанъ заставить васъ подумать о томъ, что вы хотите длать… дорога длинна… мн пишутъ, что мало надежды…
— демъ! сказала Нелида.
— Онъ едва ли васъ узнаетъ, продолжалъ г. Бернаръ: — и я еще долженъ предупредить васъ, что вы найдете у его постели чужестранку…
— Хотя бы при немъ были вс демоны ада, я ду къ нему! вскричала Нелида.
— Не хотите ли проститься съ вашей пріятельницей? сказалъ г. Бернаръ.
— У меня не достанетъ мужества, отвчала Нелида, склоняя голову:— удемъ такъ, чтобъ никто меня не видлъ. Я не знаю куда ду, не знаю что длаю, не знаю, исполняю ли я обязанность, или еще разъ заблуждаюсь… но разсуждать некогда, демте.

XIII.

Маркиза Зеппони, пріхавъ къ Герману, покорилась внезапному движенію своей страстной натуры. Пылкая склонность ея, раздраженная отсутствіемъ, приняла вс признаки страсти,— страсти итальянской, боле жгучей, чмъ гордой, которой не убилъ ни грубый пріемъ Германа, не сковали несомннныя доказательства его равнодушія. Тщеславные люди питаютъ величайшее презрніе къ женщинамъ легко доступнымъ. Посл первыхъ дней, прошедшихъ въ объясненіяхъ и ссорахъ и нсколько оживившихъ его, давъ ему случай говорить о г-ж де-Керваэнсъ, Германъ впалъ въ свое прежнее грустное расположеніе, и такъ-какъ ему надодали безпокойство, вопросы и слезы Элизы, онъ не только пересталъ къ ней являться, но покинулъ мастерскую, куда она безстрашно къ нему приходила, и сталъ шататься по полямъ, проводя цлые дни, а иногда и ночи на большихъ дорогахъ.
Эти странности не могли остаться незамченными въ такомъ маленькомъ городк, какъ В… Ихъ преувеличили, и вскор восторженный художникъ прослылъ совершенно-помшаннымъ. Всъ стали бояться, директоръ концертовъ уврилъ великую герцогиню, что и для нея и для дтей ея очень-опасно держать во дворц безумнаго, который съ минуты на минуту могъ сдлаться бшенымъ.
Узнавъ объ этомъ, маркиза Зеппони наняла дачу у самыхъ городскихъ воротъ. Она сказала Герману, что честь его требовала оставить дворецъ, такъ-какъ онъ почти пересталъ работать, и разнаго рода маленькими хитростями дошла до того, что онъ общалъ переселиться туда на нсколько дней, подышать вмст съ ней чистымъ воздухомъ, вдали отъ городскаго шума.
Сначала эта перемна мста, казалось, благопріятно подйствовала на Германа, онъ былъ въ лучшемъ расположеніи духа, не такъ грубо отвчалъ на истинно-трогательныя заботы маркизы.
Впрочемъ, истощеніе силъ, боле и боле увеличивавшееся, припадки долгаго и упорнаго молчанія, за которыми слдовалъ странный хохотъ, совершенная потеря силъ и аппетита, возбуждали серьзныя опасенія въ доктор, внимательно его наблюдавшемъ. Весна только усилила болзнь, явилась постоянная лихорадка: частые припадки бреда приводили въ ужась маркизу. Самоотверженіе ея увеличивалось вмст съ опасностью, она день и ночь сидла надъ изголовьемъ Германа и съ несвойственнымъ ей терпніемъ переносила его колкости. Женщины, преданныя удовольствіямъ, мало понимаютъ душевныя страданія, которыя он ненавидятъ, но инстинктивно сочувствуютъ страданіямъ физическимъ.
Чтобъ содйствовать медику въ леченіи столь необъяснимой болзни, Элиза разсказала ему, сколько знала, прежнюю жизнь Германа. Она очень изумилась, когда ему пришло въ голову, что эти страданія, для которыхъ наука не находила лекарства, могли быть слдствіемъ одной постоянной идеи, одной глубокой печали, постоянной мыслію его о Нелид онъ объяснилъ себ много непонятнаго и прямо объявилъ маркиз, что присутствіе столь дорогой для больнаго особы можетъ еще и, можетъ-быть, одно только можетъ произвесть благопріятный кризисъ и спасти его. Элиза не колеблясь приняла геройское намреніе для ревнивой женщины — ршилась написать къ г. Бернару и просить его, чтобъ онъ привезъ ея соперницу. Мы видли, какое дйствіе произвело это письмо на r-жу де-Керваэнсъ. Время, прошедшее со времени отправленія его до того, когда могъ быть полученъ отвтъ, было исполнено страданій. Германъ, упорно хранившій молчаніе, не узнавалъ подходившихъ къ нему. Съ трудомъ уговаривали его принимать нсколько питья, едва поддерживавшаго въ немъ жизнь, истощеніе силъ быстро увеличивалось, Элиза съ ужасомъ читала въ глазахъ доктора, котораго она не смла боле спрашивать, врный приговоръ къ скорой смерти.
Однажды вечеромъ, боле обыкновеннаго утомленная и грустная, отойдя на минуту отъ постели больнаго, который заснулъ, она открыла окно въ сосдней комнат и вдыхала воспаленной грудью свжій втерокъ. Все молчало внутри и снаружи. Блдная, растрепанная, накинувъ на обнаженный плечи большую шаль, Элиза безъ цли смотрла въ поле, когда отдаленный стукъ колесъ по кремнистой дорог заставилъ ее вздрогнуть. Стукъ этотъ приближался, вскор, сквозь едва-опушившіяся листьями втви садовыхъ акацій, она замтила, что дорожный экипажъ остановился у маленькой зеленой двери. Желзный ключъ съ скрипомъ поворотился въ замк, дверь отворилась. Элиза вскрикнула, увидя, какъ рисовалась на тни и приближалась по розовой алле, ведшей прямо къ крыльцу, блая фигура г-жи да-Карваэнсь, опиравшейся на г. Бернара. Она положила об руки на сердце, бившееся съ страшною быстротою, и кинулась вонъ изъ комнаты.
Какая встрча! Какъ забавляется судьба роковыми играми! Во второй разъ сводила она вмст этихъ двухъ женщинъ, назначенныхъ страдать одна черезъ другую, страдать одной вмст съ другою. Въ первый разъ, на блестящемъ праздник, он подали другъ другу руки, дрожавшія отъ ревности, обмнялись вызывающими взглядами, въ которыхъ еще блистала вся надменность молодости, теперь, въ двухъ шагахъ отъ умирающаго, об, до того блдныя, что ихъ можно было принять за призраки, он ищутъ другъ у друга руку и жмутъ ее пожатіемъ, которое несчастіе сдлало чистосердечнымъ, глаза ихъ встрчаются безъ ненависти, въ нихъ не сверкаетъ боле ни одной искры: ихъ леденитъ одинъ и тотъ же ужасъ, убиваетъ тотъ же рокъ.
Не произнеся ни слова, Элиза увлекла госпожу де-Керваэнсъ на каменную скамью, стоявшую въ конц аллеи, тамъ, прерывающимся голосомъ, сквозь потокъ слзъ, она разсказала ей, въ какомъ положеніи находился Германъ.— Спасите его, спасите! вскричала она, вперивъ въ г-жу де-Керваэнсъ свои большіе, мутные глаза: — вы одн можете не дать ему умереть.
И бдная женщина, смиренная и суеврная, не въ силахъ будучи удержать безпокойство души своей, умоляла Нелиду простить ее, общала идти въ монастырь, — предавалась всему неистовству отчаянной страсти.
Привыкнувъ владть своею горестью, г-жа де-Керваэнсъ, тихо пожимая руку маркиз, убждала въ быть спокойне и потомъ, оставивъ ее съ г. Бернаромъ, одна пошла къ дому.
Инстинктъ привелъ ее прямо въ комнату больнаго. Герметически-закрытыя сторы пропускали въ нее самый слабый свтъ. Она подошла къ постели Германа, не будучи имъ замчена. Она едва узнала его: такъ измнило черты лица страданіе. Волосы его, которые онъ отпускалъ нсколько мсяцевъ, длинными черными прядями падали на его исхудавшія щеки, еще боле увеличивая ихъ мертвенную блдность, ротъ былъ судорожно стиснутъ, вся гармонія прекраснаго лица разстроена. Склонившись на постель своего любовника, удерживая задушавшія ее слезы, Нлида вперила въ смутные и неопредленные взоры его взглядъ, въ которомъ сосредоточивалась вся ея любовь и воля, больной затрепеталъ, сдлалъ быстрое движеніе и, поднявшись, посмотрлъ сперва вокругъ, потомъ глаза его надолго остановились на г-ж де-Керваэнсъ, стараясь узнать ее. Она потупила взоры и осталась неподвижна, чтобъ дать ему время прійдти въ себя, эта минута была вчностью. Когда она подняла глаза, она встртила взоръ любовника, уже не смутный и неопредленный, но устремленный на нее и свтлющій внутреннимъ свтомъ.
— Нелида! проговорилъ Германъ, и долгое молчаніе послдовало за этимъ восклицаніемъ.— Нлида! повторилъ онъ съ глухимъ стнаніемъ.
Она хотла говорить, страхъ сковалъ уста ея.
— Какъ ты хороша! сказалъ Германъ.
И рука его искала руки г-жи де-Керваэнсъ. Сколько любви еще оставалось въ сердц Германа, сколько прощенія было въ душ г-жи де-Керваэнсъ, все было обмнено въ этомъ послднемъ пожатіи.
Черезъ нсколько минутъ, онъ пробормоталъ: — О! да, ты прекрасна и добра, я звалъ тебя, ты меня услышала и пришла… О! какъ я люблю тебя!.. и слезы покатились по лицу его… Но уже поздно.
Нелида не могла доле удерживаться, она кинулась въ объятія Германа и устами любовницы впила въ себя его горькія слезы.
Въ это время докторъ и Эвальдъ, непропускавшій дня, чтобъ не постить Германа, вошли въ комнату. При шум двери, Нелида вырвалась изъ объятій своего любовника, судорожно въ сжимавшаго.
Онъ мрачно взглянулъ на вошедшихъ.
— Оставьте меня одного, вскричалъ онъ голосомъ, который сдлался звученъ и повелителенъ.— Я хочу умереть спокойно. Оставьте мн послднюю мечту мою.
Ихъ оставили.
— Нелида, продолжалъ Германъ раздирающимъ голосомъ: — не правда ли, ты все прощаешь?
— Что мн прощать? сказала она, трепетной рукою отирая холодный потъ на лбу Германа.— Забудь прошлое. Живи…
— Къ-чему жить? жизнь горька, сказалъ онъ.
— Живи для твоей чести, для твоей славы…
— Ахъ! ты больше не любишь! сказалъ онъ, прерывая ее съ грустной улыбкой.— Ты не говоришь мн, чтобъ я жилъ для нашей любви… и посл минутнаго молчанія, прибавилъ: — Она была такъ прекрасна, такъ чиста, такъ глубока и такъ велика, твоя любовь! Съ той минуты, какъ я могъ тебя покинуть, я покинулъ, и потомъ ни разу не находилъ, свою добродтель, свой покой, свое счастіе, свой геній…
— Ты все найдешь снова, сказала Нелида.
— Я все нашелъ, потому-что ты со мною, произнесъ онъ, смотря на нее какъ въ изступленіи.— Рука твоя, пройдя по моему лбу, какъ-бы чарами согнала съ него грустныя мысли. Дыханіе твое очищаетъ воздухъ, которымъ дышу я, и который еще сегодня утромъ жегъ мн грудь. Твои слова чудная музыка для ушей моихъ.
Онъ упалъ, ослабвъ отъ слишкомъ-сильнаго волненія… глаза его закрылись. Г-жа де-Керваэнсъ думала, что онъ испустилъ послдній вздохъ. На крикъ ея вбжалъ докторъ, бывшій въ сосдней комнат.
Пощупавъ пульсъ у Германа, онъ сдлалъ знакъ г. Бернару, вошедшему вслдъ за нимъ, чтобъ онъ увелъ Нелиду.
Германъ жилъ еще два дня, но не приходилъ уже въ себя. Смерть его была спокойна. Казалось, онъ пересталъ страдать.
Можно думать, что это послднее, магнетически пожатіе рукъ, этотъ послдній взглядъ любви, были для его безпокойной души залогомъ вчнаго мира. Нелида могла врить, что по-крайней-мр въ часъ смерти она сдлалась для своего любовника тмъ, чмъ хотла бытъ въ-продолженіе жизни: удовлетвореніемъ молитвы, прощеніемъ заблужденія, Беатричею, указующею на отверстое небо.

——

Что сдлалось съ Нелидой? Если читателя столько заинтересовала эта мужественная женщина, что онъ хочетъ знать послдствія дней ея испытанія, если онъ желаетъ видть, каковъ зрлый возрасти, слдующій за подобною юностъю, каковъ вечеръ, наступающій посл такого утра, если онъ спроситъ насъ, гд пристань, въ которой отдыхаютъ душа, созданныя такимъ образомъ, можетъ-быть, мы скажемъ ему это въ своемъ мст. Но нельзя ли этого предвидть?
У женщинъ высоко-одаренныхъ, сердце быстрыми порывами своими далеко опережаетъ мысль и одно волнуетъ, подчиняетъ себ, извращаетъ и влечетъ на удачу всю первую половину жизни. Мысль, боле медленная въ пути своемъ, сперва незамтно растетъ въ буряхъ, но мало-по-малу она возвышается надъ ними, узнатъ ихъ, обсуживаетъ, осуждаетъ или оправдываетъ: длается, могучею. Битва была долга и жестока для Нелиды, и когда она получила вс силы, которыми одарила ее природа, она увидла передъ собою вншнихъ враговъ, столько же ужасныхъ, какъ была любовь ея. Боръба началасъ въ другомъ вид и на другой арен. Каковъ былъ конецъ и какая награда? Это легко угадать.
Только нкоторые, и въ томъ числ Нелида, не смотря ни на что, неутомимо повторяютъ, при самомъ густомъ наружномъ мрак, святыя слова пснопвца, послднюю надежду благородныхъ сердецъ: что бы ни было, Господь милосердъ’.

‘Отечественныя Записки’, NoNo 2—3, 1847

Д-Агу Мари
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Гибель ‘Анны Гольман’, Френсен Густав, Год: 1911
  2. Джон Халифакc, Крейк Дина Мария, Год: 1856
  3. Овод, Войнич Этель Лилиан, Год: 1897
  4. Один из трех, Фотергилль Джесси, Год: 1881
  5. Хижина дяди Тома, Бичер-Стоу Гарриет, Год: 1852
  6. Опасности диких стран, Гофман Франц, Год: 1847
  7. Записки цирюльника, Джерманетто Джованни, Год: 1930
  8. Двадцатый век. Электрическая жизнь, Робида Альбер, Год: 1890
Электронная библиотека