Александр Степанович Яковлев
Цветет осокорь
Александр Степанович Яковлев
Цветет осокорь
I
I
II
II
III
III
IV
IV
V
V
———————————————————————-
Цветет осокорь, Яковлев Александр Степанович, Год: 1928
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Вода в этом году поднялась так высоко, что стан пришлось перенести на Гремучую гриву — в полуверсте от сторожки лугового стражника Власа.
Когда выгрузили из лодок сети, переметы, вентеря, верши и все рыбацкое имущество, сварили кашицу и на самом высоком месте гривы под раскидистым, изуродованным ветрами осокорем уселись завтракать, старик Кондрат сказал:
— Четвертый раз в своей жизни станую на этом месте. Гляди, сокорь-то совсем захирел, словно лысый старик стал. А на моей памятe — молодой он был, как вот… как вот наш Костя.
Все — и сам Костя — засмеялись. Иван заспорил:
— Ну, папаша, в двадцать два года сокорь совсем еще как кустик.
— Где же кустик? В двадцать два года он уже в самом соку — десятый цвет дает. Гляди, сколько, по-твоему, вон тому сокорю годов? — Кондрат ложкой показал на молодой осокорь, стоявший в воде, где были привязаны лодки.
— Ну, сколько, ну, лет сорок, не менее.
— А я говорю — и двадцати годов не будет. Ты вспомни-ка, в восьмом году, в самую высокую воду, мы здесь же становали. Был он или нет?
Иван нахмурился, вспоминая.
— Ведь верно, пожалуй. Его не было. А ежели был — такой маленький, что я не помню.
— То-то, брат, и оно. А ныне вон погляди, как цветет. Пожалуй, первый вам скажет, когда косяки искать.
— Что ж, раз он ровесник Косте — значит, Костя и косяк найдет.
Посмеиваясь и балагуря, они разбрелись по гриве. Сам Кондрат начал расчищать место под осокорями, где поставить шалаш. Все другие принялись рубить ракитник. Костя принес большую охапку зеленых веток. Кондрат сказал ему:
— Ты бы поглядел, нет ли змей здесь. Наползли, чай, из лугов-то.
Костя выломил от старого осокоря прямую недлинную палку и полез с ней в самую чащугу, осторожно раздвигая ветви и поднимая с земли прошлогоднюю, высохшую траву.
За кустами на воде раздался грубый голос:
— Эй, кто там дерево рубит?
Костя оглянулся на Кондрата, Кондрат криво усмехнулся.
— Не ходи, Костя, искать змея в кусты: вот он сам плывет сюда.
— Вам говорю аль нет? Чего молчите? — опять закричал голос.
— Это ты, Влас? — откликнулся Кондрат. — Подъезжай с этой стороны — увидишь, кто рубит.
За кустами застучали весла, и на зеленой воде замаячила черная просмоленная лодка. Костя нырнул в кусты. Кондрат пошел навстречу лодке. В лодке сидел чернобородый мужик в картузе с бляхой. Он ловко повернул лодку, причалил к берегу, закричал:
— Ага, это ты, старый разбойник, приехал мой лес губить?
Кондрат засмеялся:
— Да уж придется тебе, Влас, проститься с твоим лесом.
Влас выпрыгнул из лодки на траву. И, выпрыгивая, он попридержал ружье, висевшее у него за плечами. Кондрат засмеялся.
— Ты меня все разбойником величаешь. А сам, гляди, с ружьем не расстаешься. Еще неизвестно, кто из нас разбойник.
— Ну, что там. Известно, испокон веков мои луга и озера грабишь.
Шутливо перекоряясь, они поздоровались — пожали друг другу негнущиеся руки.
— Ты что же, со всеми молодцами здесь? — спросил Влас.
— Д-да… как сказать… Да, со всеми.
Кондрат искоса торопливо оглянулся: хотел узнать, кого видно на гриве. (Иван возился возле старого осокоря, оба работника в стороне рубили ракитник. Кости не было видно.)
Влас нахмурился.
— Что ж, и этот… как его… Костька-то… и он здесь?
Кондрат прищурил левый глаз, посмотрел на Власа.
— А тебе что? Аль хочется его повидать?
— Ну, ну, это я так спрашиваю. Больно мне он нужен. Ты куда его девал?
— Спровадил. Два только работника осталось да вот сын — и вся наша армия.
— Спровадил? Аль совсем дурной был?
— Не дурной, а не нужен. Без него обойдусь этот год.
— Та-ак. Ишь босява!
— Ты чего ругаешься? Аль он тебе чем причинен?
— Да как же он причинен? Присылал свах — девку мою брать. Аль он тебе не говорил про это?
— Ну так что ж? Парень неплохой.
— Может, и не плохой, да ведь голытьба! По миру ходить?
Кондрат погладил бороду, помолчал.
— Больно ты начетистый, Влас. Ныне, брат, такими женихами не кидаются. Слыхал, в городу как? Штукатур, двадцати годов ему нет, а он уже пять жен сменил. Ты гляди не на имущество, а гляди на человека. Хоть ты и живешь вроде помещика, да и наше дело не плохое.
— Не плохое? Это у тебя не плохое, ты хозяин. А этот — всегда в работниках. Э, что там зря калякать!
— Ты наше дело не хай. Наше дело — святое, апостолы были рыбаками.
— Ну, вот… твой апостол… все прошедшее лето и всю зиму к моей девке подсмаливался.
— Придет время — и он встанет на ноги. Кузьму-то Пузрова знаешь? Напал на косяк — вот тебе сразу и достаток.
— Ищи их, твои косяки. Я всю жизнь сам слежу, а ни разу не доводилось найти. Сам-то ты сколько раз находил?
— Ну, я не говорю, что он обязательно найдет. Только ты зря парня хаишь.
— Э, что там… Ты скажи, надолго сюда?
— Что ж? До спаду. Вот матушка как поднялась ныне. Весь Приверх залила.
— Ныне, пожалуй, и Кривиль захватит.
— Недели три придется у тебя здесь постоять.
— Поймали чего?
— Ныне нет. К вечеру приезжай, авось и на твою долю будет.
— Что ж, я приеду. Аль девку пришлю…
— Присылай, мы дадим.
Влас грузно влез в лодку, поплыл, сильно работая веслами, когда лодка скрылась, из кустов вышел Костя. Кондрат смешливо махнул рукой:
— Ну, счастлив, что Влас тебя не видал. С ружьем приезжал. Насолил ты ему. Не попадайся теперь…
Костя ничего не ответил и торопливо полез под осокорь отыскивать змей.
Перед вечером Костя ездил на Верхний перекат, где стояли верши и ивовые короба. Вода все еще поднималась, рыба рвалась на мели, и Костя вернулся с перегруженной лодкой. Солнце уже склонилось к дальним заволжским горам, вся вода светилась розовым светом, зеленые верхушки деревьев, еще не залитые водой, казались красными. На стану никого, кроме Кондрата, не было.
— Что так долго? — спросил Кондрат, подходя к берегу.
— Возни было много, — нехотя, лениво ответил Костя.
Он не сказал: рыбы много, он сказал: возни, потому что сказать про рыбу — сглазить.
— Что ж, веди лодку вон в ту заводь. Я садок туда перетащу.
— Пожалуй, надо два, — опять нехотя сказал Костя.
Кондрат мельком глянул на Костю.
— Что ж, дадим и два.
Костя поехал на лодке в заводь за кусты, а Кондрат берегом потащил туда круглый ивовый садок. Он сам, стоя по колено в воде, вбил крепкий кол, к нему привязал толстую веревку и к веревке садок.
— Ну, сгружай, — сурово сказал он, — а я схожу за другим садком.
Костя принялся саком вылавливать из лодки рыбу и сыпать в садок. Когда Кондрат вернулся, садок уже загруз наполовину. Кондрат поднял его за край. Крупная рыба забилась об ивовые стенки.
— Ага, сазан пошел?
— Да, пошел. Я косячки небольшие видел.
— Ну, раз есть небольшие, будут и большие.
Они торопливо разгрузили лодку.
Пять небольших сазанов Кондратий кинул на берег, на траву. Потом, сломив лозину, поднял рыб, нанизал их на прут и сказал Косте:
— Пойдем ужин готовить. Чу… никак, кто-то едет?
В ракитных зарослях плескались весла.
— Наши, — решил Костя.
— Ну, наши. Нешто не слышишь, как веслами хлюпает? Влас, должно быть… Ты вот что, парень, ты пока схоронись. Я наврал ему утром — сказал, тебя нет здесь, — ложь во спасение, а то бы заорал, заругался! Пусть сперва попривыкнет к нам, там уж и откроемся.
— Ау, где вы? — раздался за кустами девичий голос.
Кондрат — за минуту суровый — вдруг осклабился.
— Ишь, сама принчеса приехала.
Он торопливо пошел берегом к стану.
— А-у! В траву! — шутливо закричал он надтреснутым стариковским голосом.
Он отошел к стану, а там у берега уже стояла черная стражникова лодка, и в ней сидела рыжеволосая дебелая девка в белой кофте с короткими рукавами.
— Это ты, Дуняшка? — закричал Кондрат. — Милости просим. Хорошо, что ты приехала, а то я уж собирался к тебе ехать, жить без тебя не могу.
Дунька звонко засмеялась.
— А я тоже, дедушка, тебя ждала-ждала — все глазенки проглядела.
— Ох-хо-хо. Ну что ж, вылезай. Угощу чем бог послал.
Дунька, смеясь, выпрыгнула из лодки в траву — ее босые ноги казались розовыми.
— Тятенька прислал спросить, не дашь ли рыбки.
— У рыбки глаза прытки. А у тебя еще прытче… Как не дать?
— А ты что, один ныне?
— Уехали работники к Приверху. Иван на Иргиз. А тебе кого надо?
— Мне… никого. Это я так спрашиваю.
— Ой ли, так?
Кондрат привычно прищурил левый глаз, скривился. Дунька покраснела. Здоровая, грудастая, она вдруг повернулась резко к лодке, схватила ее за уключину, потащила из воды.
— Да ты не тревожь лодку, не уйдет, — сказал, смеясь, Кондрат. — Здесь течения тихая.
— Дашь, что-ли, рыбы-то? — грубо спросила Дунька.
— Дам, дам. А ты небось не только за рыбой приехала. Что ж не спрашиваешь про Костьку? Ведь я его в три шеи прогнал. Оказался таким негодящим… Как ты могла жалеть такого ленивца?
— Вовсе я его не жалела.
— О?! Ну, любила, значит.
— Прогнал — и хорошо. И дьявол с ним. Давай рыбы.
— Куда торописси? Ты сперва чайку со мной попей. Потом и рыба будет.
Дунька вдруг повернулась резко всем лицом и грудью к Кондрату и спросила:
— Правду, что ли, прогнал?
Кондрат весело задребезжал:
— Хе-хе… а ты как думала? Врать тебе дедушка станет? Будешь, что ли, чай пить?
— Не буду. Некогда мне. Давай рыбу…
Кондрат, все смеясь, повернулся к кустам, крикнул:
— А ну, малый, дай там пяток сазанов.
Дунька, недоумевая, посмотрела на кусты, за которыми кто-то шевелился. Скоро кусты раздвинулись, и к стану вышел Костя. В руке у него — на ракитовом пруту — трепыхались золотистые сазаны. Дунька вся откинулась, сделала шаг назад, подняла левую руку вровень с лицом, как будто ждала, что Костя ее ударит. Так минуту целую они стояли один перед другим молча. Дунька вытаращенными глазами смотрела на Костю, а тот смущенно улыбался. Кондрат, посмеиваясь, поглядывал на них издали.
— Ну, что ж ты рыбу-то не даешь девке? — закричал Кондрат. — Ишь ей некогда. Она домой торопится.
Костя подошел к Дуньке и протянул ей связку. Дунька вдруг засмеялась, заторопилась, взяла рыбу и побежала назад к лодке.
— Эй, эй, стой! Выкуп за рыбу давай! — закричал Кондрат. — Целуй парня!
Дунька, хохоча, оттолкнула лодку и заработала веслами. Костя побежал через кусты куда-то в сторону. Кондрат покачал укоризненно головой. Он принялся ломать сучья для костра. Время от времени он поднимал голову, слушал. Солнце уже тронуло край земли. Зарянка на ракитовом кусту пела печально. Где-то далеко кричали утки. Весла стражниковой лодки все еще плескались недалеко. Кондрату чудились в тишине чьи-то приглушенные голоса.
Работали от зари до зари, а иной день захватывали и зарю. Вода уже остановилась. Ждали: вот-вот она пойдет на убыль, и тогда сразу надо захватить забойками, котцами, вершами, нередами, вентерями большие просторы. Рыба, почуяв, что вода убывает, кинется из заливных лугов и озер опять в Волгу, и, не захвати ее вовремя — она уйдет вся без остатка. Кондрат гнал. Никто не видел, когда он спит. Ежедневно к стану работники привозили по две, по три лодки ракитовых прутьев, а Кондрат, Иван и Костя плели из них верши, короба и забойные плетни. Кондрат заставлял Костю плести только верши — работа тонкая. Он искоса глядел, как быстро справлялись ловкие Костины пальцы с гибкими прутьями. Он улыбался. Но улыбку топил в бороде, чтоб не видели. Лишь порой, отбросив в сторону готовую ванду или плетешок, покрикивал задорно:
— А ну, давай, давай, давай!
Уже зеленой горой лежали в стороне готовые рыболовки.
— Да… вот в те поры… так же вот… думали, остановилась вода… стали расставлять… а вона… как хлынула — все труды прахом пошли…
Кондрат тянул лениво — слово за слово, — руки поворачивались быстрее, чем язык.
— Как же, я помню, — сказал Иван. — Кажись, тот год и Пузров нашел косяк.
— Нет… он через год нашел. Ты про который косяк спрашиваешь?
— Про который… ну, про тот, что много поймал.
— Много поймал — это совсем недавно. Только тут, конечно, работнику пришлось уделить половину.
— Половину?
— А как ты думал? К примеру, Костя найдет, ему половину… В те поры работник-то — Петька Широков — сразу избу поставил, две лодки купил, снасть. Теперь в Терсе сам хозяйствует. На три тысячи продали тогда. Ты что, Костя, остановился? Э, да ты узел запутал, елова голова. Гляди весь дeтыш испортил.
Костя спохватился — прыгающими руками потянул ивовый узел назад, чтобы развязать… ‘Половина?’
Опять замолчали. Плели долго — каждый думал о своем. Слепни и пестряки роем носились вокруг, садились на лицо, на руки, обнаженные по локоть, их гнали подергиванием головы, плеча, спины, потому что руки были бесперечь заняты. Солнце палило жаром, остановившаяся в мелких заводях вода пузырилась, бойкая рыбешка выпрыгивала в воздух, ловила мух. Кондрат поднялся и, вытулив по-стариковски спину, неловко шагая затекшими ногами, кряхтя и бормоча, пошел к воде. Там стояла палочка с зарубками. Он тщательно осмотрел ее, потом позвал:
— А ну-ка, подите сюда, ребята!
Иван и Костя поспешно подошли.
— Глядите-ка, с седьмой, кажись, на шестую слезла. (Он показал пальцем на зарубки.)
Иван решил сразу:
— Слезла.
Костя усомнился:
— А не вверх ли ползет? Где седьмая? Седьмая вот, в воде.
— Тю-тю-тю, ведь правда, — сказал Кондрат. — Только не волной ли захлестнуло? Ну, еще подождем. Раз вода не спешит, и нам спешить некуда. Где ребята-то? Надо бы обедать. Гляди, к полдням близко. Смеряй-ка, Костя.
Костя выпрямился столбом — тень упала до черного корешка. Он заметил, как длинна тень, и смерил, сколько в ней его — Костиных — ступней. Ступней вышло три.
— Ровно! — сказал он. — Ровно двенадцать часов.
— Ну, живо, живо, ребятушки, обед готов.
Костя схватил котелок, побежал к воде. Иван полез в кусты за сухими сучьями. Кондрат собирал опавшие листья на разжигу…
Скоро приехали работники в лодке, горой нагруженной прутьями. Обед — одно-единое блюдо, кашица с мясом, — был готов, все уселись кружком на разостланной ватоле.
— Похоже, завтра вода сбывать будет, — сказал Иван.
— Да, гляди, как у сокоря пучки надулись, — вот-вот лопнут.
Все посмотрели на молодой осокорь, стоявший по колено в воде.
— А мы сейчас луговика Власа встретили, — заговорил рыжий работник, — тебя, дядя Кондрат, обругал почем зря.
— За что же?
— Старый, говорит, дьявол. Прячет, говорит, этого голяка Костьку… Я, говорит, доберусь до них!
Кондрат засмеялся.
— Дался ему этот Костька. Береги не береги, все равно… Девка не камень, под лопух не спрячешь. Ты бы, Костя, не тревожил его зря.
— Я его не тревожу. Я у них не бываю.
— Знаю, что не бываешь. Да девка-то к тебе плавает.
— Не плавает. Отец теперь лодку на замке держит. А ключ с собой.
— Ишь дьявол! Как же вы? Так и не видаетесь?
Костя не ответил.
— Ну, как не видаются, — засмеялся Иван, — она, поди, к нему вплавь приплывает: она — бой-девка, лучше любого рыбака плавать умеет…
Эти ночи Кондрат совсем не спал: нужно было заметить самое-самое начало спада. Над дальними лугами прозвенела серебряная труба — раз и два. Это крикнули журавли, чуткие вестники идущего утра. Кондрат поспешно вылез из шалаша. Туман — густой до непроглядности — закрыл весь мир. Только прямо вверх что-то белело и шевелилось. Кондрат ощупью пошел к воде. Туман заклубился вокруг него, точно вода возле идущей лодки. У края воды лежало толстое полено, положенное с вечера как раз половиной в воде, половиной на сухом. Кондрат ощупал его — полено было сухо и мокро ровно настолько, насколько сухо и мокро было вчера.
‘Стоит!’ — подумал Кондрат.
Он вернулся опять ощупью в шалаш, где вповалку храпели Иван и трое работников, лег на ватолу, ворочался, слушал, и голова у него была полна жара от бессонной ночи и беспокойства. А кругом — за шалашом — уже все просыпалось. Недалеко крякали утки, зарянка уже пела третью песню, пролетели сорокопуты и закричали неприятными резкими голосами: ‘Кэ-кэ-кэ!’ По-кошачьи крикнула иволга.
— Ребята, вставай! — крикнул Кондрат. — Убывает!
И крик будто хлестнул всех — полы шалаша разом откинулись, встревоженные, всклокоченные, вылезли Иван, Костя, работники.
Вода уже вся светилась. Туман висел только на дальних ракитах. Иволга пела звонко-звонко…
— Глядите, сокорь зацвел! — крикнул Костя.
На нижних, самых старых ветках осокоря паутинились белые волоски — ресницы семян.
— Скорей грузите лодки! — распоряжался Кондрат. — Ты, Иван, катай на Кривиль, а вы городите Грязнуху.
И получаса не прошло, все четыре лодки, перегруженные плетешками, вершами и вентерями, плыли от Гремучей гривы, чтобы поспеть вовремя перегородить все рыбьи пути.
На самой большой лодке ехали Кондрат и Костя, Костя греб. Он глубоко опускал весла, и лодка от каждого удара плыла саженями. У верхнего ерика они остановились, вытащили из лодки два плетня и, вбивая колья в дно, перегородили весь ерик, и на стыке плетней установили большой короб. Отсюда проехали к среднему ерику, потом к нижнему, везде поставили плетни и короба.
— Шабаш, не уйдет, — сказал Кондрат, — До самого Очарковского озера все будет наше. Теперь поедем к Студеным водам.
Оба они работали с азартом. Кондрат был доволен и по дороге к Студеным водам говорил неторопливо, веско, точно учил:
— Вот теперь ты примечай, где косяки. Не ноне-завтра пойдет большой спад, рыба опять побежит в Волгу, побежит и будет плутать. Вороны да чайки лучше нас знают, где косяки. По ним замечай. Где кружатся, тут и лови — тут косяк.
Только к позднему вечеру, измученные вдребезги, они вернулись на Гремучую гриву.
Два следующие дня были бешеными. Вода убывала. Рыба шла из лугов и озер в Волгу. Ей ставили преграды всюду. Кондрат арендовал берег на десять верст, — пятерым работникам — это много. Управились едва-едва. Лишь к концу четвертого дня начали проверять короба, вентеря и верши. Из города от рыбного кооператива приехал приказчик — верткий, черненький, смешливый. Вечером у костра он угостил всех водкой.
— Опять, как прежде, — засмеялся Кондрат, увидев бутылку, — бывало, скупщики без бутылки к нам не являлись.
Приказчик жил сутки на стану. Рыбы при нем попало немного. Он ‘наладил дело’ (по таким-то и таким-то ценам доставляйте в город), уехал. Прощаясь, подвыпивший Кондрат сказал ему, смеясь:
— Готовьте большие соли, косяк хотим поймать. Завалим вас рыбой.
Приказчик понял шутку.
— За солью дело не станет, — ответил он, — только давайте больше рыбы.
— Что ж, с завтра на всех лодках поедем, будем косяк искать.
Косяки! Косяки! Кто из наших рыбаков не мечтает в зимние ночи о них — многотысячных косяках дельной рыбы? Эти рассказы о рыбаках-удачниках, о тех, кто имеет теперь свои сады, свои лодки, сети, снасть, — эти рассказы связаны с косяками.
— Пузров нашел косяк — три тысячи выручил.
— Вершилов нашел — на две тысячи потянуло.
И тут вот какое дело: интересно всем — хозяин ты или работник. Хозяин нашел — выручка целиком, работник — выручки половина. А бывало, что с такой половины в один день рыбак-работник становится на свои ноги.
Ого, сколько думал про это Костя. Обида подогревала, — луговик Влас так прямо в глаза и сказал: ‘За босяву не отдам’. Убежать бы можно Дуньке, времена не прежние. А боится…
Над спокойной убывающей водой чайки и вороны носились лениво, посматривали вправо, влево. И нигде не кружились стаей. По пути Костя опорожнил три забоя — лодка загрузилась рыбой. У Семи вязов, где — после спада — идет главная луговая дорога, замаячила черная лодка. У Кости стукнуло сердце. Он повернул свою лодку туда. Черная лодка высунулась из-за кустов.
— Тебе чего здесь надо, бродяга? — заорал грубый голос.
Костя молча поехал в сторону — он сцепил зубы, чтобы не ответить на ругню. А Влас орал до хрипоты…
Рыбаки съехались на стан только в сумерки. Никто не спрашивал, никто не говорил об удаче: была бы удача, сказалась. Только Кондрат угрюмо буркнул:
— Влас тоже ездит, ищет.
— И я встретил его, — сказал Иван, — и девку с собой возит: боится одну оставлять.
Кондрат щелкнул языком:
— Ах, и девка! Совсем уже выкунела. Что твоя краля. — И мигнул плутовски.
‘Все равно от меня не уйдет, — подумал Костя. — И без косяка возьму’.
Еще день и еще другой бесплодно ездили рыбаки по лугам. Вода сбывала быстро. Уже наметились верхние озера и ерики. В заводинах рыба оставалась — можно было ее вычерпывать, но оставалось помалу. К концу третьего дня Костя увидел версты за три — облаком кружились птицы. Что есть духу, с бьющимся сердцем он помчался туда. Птицы вились над заводиной, переполненной мелкой недельной рыбешкой.
Вечером на стану решили переехать с Гремучей гривы на Линевый мыс. Костя понял: Кондрат уже не надеялся, что косяк найдут. Опять потянутся серые дни…
Теперь уже все говорили о косяках свободно — подшучивая. После ужина Костя захватил чапан, отошел в сторону — к старому осокорю, — завернулся с головой и лег. Он думал о Дуньке. Он вздыхал. Кондрат, Иван и работники угомонились в шалаше. Ночь была светлая — заря целовалась с зарей. Костя не мог уснуть. Кто-то тронул его за руку. Он сбросил пальто. Перед ним стояла Дунька — в одной рубашке, с растрепанными волосами. Рубашка была мокрая, она облипла вокруг Дунькина тела. Костя, ничего не понимая, смотрел на Дуньку молча.
— Вставай! Иди! У Белого родника в заводине косяк! — шептала Дунька. — Скорее!
Костя сидел неподвижно.
— Скорей же, дурной! Что ты? Аль очумел? Не перехватили бы. Бегла я, бегла, вся измокла. Вчерась вечером увидала…
Костя провел левой рукой по лицу.
— Скорей! — опять поторопила Дунька. — Сперва один съезди, потом своих разбудишь… Ну, я побегу. Гляди же, не прозевай.
Она сделала шаг, другой назад, скрылась за кустом, Костя все сидел, ничего не понимая.
‘Косяк’, — вдруг вспомнил он.
Он прыжками бросился к лодке. Утро только начиналось. Налегая на весла, что было духу, Костя помчался к Белому роднику… Над родником уже вились чайки и вороны, голодные после долгой ночи…
1928
Источник текста: Человек и пустыня Роман, рассказы / Александр Яковлев, Вступ. ст. В. Петелина. — Москва: Художественная литература, 1986. — 526 с., 22 см.