Чтожъ иное, какъ не фундаментъ всей Россійской Имперіи, наша сельская или, точне, уздная Русь?
Чтожъ иное, какъ не фундаментъ всей Россійской Имперіи, наша сельская или, точне, уздная Русь?
‘Русь’, 26-го января 1885 г.
Чтож иное, как не фундамент всей Российской Империи, наша сельская или, точнее, уездная Русь?, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1885
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
Слыханное ли дло, чтобъ люди живущіе въ верхнемъ этаж даже и бровью не повели и глазомъ не моргнули, и съ полною безпечностью продолжали плести свои верхне-этажныя дла и длишки — въ ту самую пору, когда подъ домомъ подгниваетъ или ломается фундаментъ и подводится новый? Не безразличная, казалась бы, для прочности дома — статья: фундаментъ! ненадеженъ онъ, или плохо выведенъ — несдобровать зданію: осядетъ, покосится, покривится, да чего добраго — и обрушится со всми этажами! А что-жъ иное какъ не фундаментъ всей Россійской Имперіи — наша сельская или. точне, уздная Русь? Не должна ли бы забота о благосостояніи и благонадежности этой основы первенствовать надъ всми другими заботами, особенно же надъ заботами объ устройств и украшеніи этажей? Но легкомысліе не знаетъ логики, и ничмъ инымъ, какъ легкомысліемъ, можно объяснить ту малую долю серьезнаго вниманія, какая удляется ‘не только въ столичныхъ обществахъ, но даже и въ петербургскихъ администравныхъ кругахъ, настоящему положенію ‘задачамъ о переустройств уздной Руси. И хотя эта послдняя — не боле не мене какъ 90% всего населенія Русскаго государства (за исключеніемъ даже Кавказа и Царства Польскаго),— но въ глазахъ чиновнаго Петербурга она, эта уздная Русь, изъ всхъ ‘вдомствъ’ едвали не самое маловское по своему внутреннему значенію. Конечно, такое легкомысленное отношеніе можетъ въ свою очередь быть оправдано или извинено продолжительною отвычкою принимать эту Русь въ серьезное соображеніе при бюрократическомъ ршеніи (разныхъ высшихъ вопросовъ, продолжительною увренностью (многими историческими опытами оправданною) въ неистощимости сего источника благополучія — государственнаго вообще, чиновничьяго-жъ въ частности, не безъ участія тутъ, пожалуй, у нкоторыхъ и тайное чиновничье сознаніе, что ‘на нашъ вкъ хватитъ…’ Однакоже, если личному благополучію петербургскихъ чиновниковъ ничего пока не грозитъ, то государственное наше благополучіе, казалось бы, вовсе теперь уже не такого рода, чтобъ располагало къ самоублаженію и сладкой дремот. Напротивъ, оно достигло той степени вразумительности, при которой дальнйшая, свойственная нашей бюрократіи косность легкомыслія становится нсколько зловщею.
Не для чего, думаемъ, и объяснять, что государственное благополучіе находится въ тснйшей органической связи съ состояніемъ нравственнымъ и матеріальнымъ Руси уздной, съ прочностью и здоровьемъ самихъ основъ государства. И кто же имющій очи чтобъ видть и уши чтобъ слышать,— не вдаетъ, что здоровье это уже въ извстной степени пошатнулось, что общій уровень народнаго матеріальнаго и нравственнаго благосостоянія, несмотря на освобожденіе крестьянъ, сильно понизился, что рядомъ съ обнищаніемъ большинства, съ упадкомъ крестьянскаго хозяйства, быстрыми шагами идетъ впередъ и разложеніе бытовое, что почти все, чмъ изъ области правоваго порядка вздумали снабдить, улучшить, урегулировать старыя историческія формы народнаго общежитія и самоуправленія, оказалось не только непригоднымъ и несостоятельнымъ, но еще сильне подтачивающимъ ихъ пошатнувшуюся крпость, что у всего народа одинъ вопль, одна жалоба: на безсудье, безвластье, недостатокъ опоры и руководительства, на вторженіе въ его внутренній строй началъ розни, обособленія, хищничества — благодаря новымъ, отъ него не зависящимъ, искусственно созданнымъ условіямъ жизни… И что же? Казалось бы, эти нужды, эти вопросы, касающіеся судьбы девяти десятыхъ русскаго населенія, имли бы право вызвать къ себ ‘подлежащее’ участіе — не мене живое, чмъ проекты, при всей ихъ важности, объ элеваторахъ и новыхъ желзныхъ путяхъ? Но такой странный оборотъ приняла вся русская жизнь, что самое реальное въ ней — представляется для Петербурга наиболе отвлеченнымъ. Для Петербурга наиреальнйшее — онъ самъ, остальная Россія — боле или мене абстрактъ. Этимъ мы вовсе не, хотимъ сказать, будто вопросъ о преобразованіи сельскаго и узднаго управленія былъ совсмъ обойденъ вниманіемъ. Напротивъ, мы очень хорошо знаемъ, что онъ даже составляетъ предметъ занятій особой, спеціально для сего учрежденной Коммисіи,— той Коммиссіи, что въ разговор и даже въ печати носитъ названіе — но имени своего предсдателя, статсъ-секретаря Каханова — Кахановской. Можно утверждать даже, что Коммиссія отнеслась къ своей задач очень серьезно, такъ какъ цлые четыре года сряду изготовляла проектъ, который теперь и пересматривается ею вновь ‘въ усиленномъ состав’, т. е. съ приглашеніемъ въ ея составъ, на сей случай, еще нкоторыхъ сановниковъ, представителей разныхъ министерствъ и вдомствъ, а также, съ мста, нкоторыхъ губернаторовъ, предсдателей губернскихъ земскихъ управъ и уздныхъ предводителей. Но позволительно по этому самому придти къ заключенію, что важное, великое значеніе задачи не оцнено по достоинству ни Коммиссіей, ни даже высшими административными сферами. Не такова эта задача, слишкомъ большой кругъ жизненныхъ интересовъ Русской земли захватываетъ она, чтобъ могла подлежать какому-то негласному, келейному обсужденію и ршенію (хотя бы еще только въ форм окончательнаго проекта) такого малаго, и притомъ совершенно случайнаго относительно приглашенныхъ изъ провинціи лицъ, состава Коммиссіи. Она требуетъ обсужденія всеобщаго, всесторонняго,— не петербургскихъ сановниковъ по преимуществу, какъ это длается теперь, но людей мстныхъ, земскихъ, нарочно для этого созванныхъ въ особые по губерніямъ Комитеты, какъ это съ такимъ успхомъ было исполнено при ршеніи вопроса объ освобожденіи крестьянъ. Необходимо при этомъ и общее содйствіе печати. Между тмъ обсуждаемый нын Коммиссіею проектъ не былъ даже и обнародованъ во всей своей полнот, и благодаря только такъ-называемымъ нескромностямъ печати доходили до русскаго общества нкоторыя свднія о происходившихъ въ ‘усиленной’ Коммиссіи преніяхъ и баллотировкахъ Если нкоторыя ея предположенія оказались — слава Богу!— въ прошлогоднихъ засданіяхъ забаллотированными, такъ вдь это счастливая случайность,— такъ вдь это потому только, что въ состав Коммиссіи, совершенно неожиданно для приглашавшихъ, оказалось налицо нсколько мстныхъ дятелей съ живымъ и здравымъ пониманіемъ русской жизни, и имъ удалось по кое-какимъ обсуждаемымъ параграфамъ привлечь на свою сторону лишніе голоса и составить такимъ образомъ большинство, по другимъ же нкоторымъ параграфамъ, вслдствіе ли недоразумній при постановк вопроса или по чему другому, они все же очутились въ меньшинств, хотя — нтъ сомннія — на ихъ сторон громаднйшее большинство всхъ тхъ, кто въ Россіи вдаетъ сельскую Русь не изъ книжекъ, а по личному опыту… На дняхъ, ‘С.-Петербургскія Вдомости’, по поводу возобновившихся засданій Коммиссіи, выразили желаніе, чтобъ меньшинство составило свой контръ-проектъ, и чтобъ оба проекта,— т. е. какъ первоначальный, Коммиссіоннаго большинства (боле или мене, какъ извстно, подвергшійся не исправленію, а изувченію), съ тми параграфами, которые оказались, по числу голосовъ, принятыми, такъ и проектъ меньшинства (который еще не составленъ и который, какъ мы имемъ основаніе предполагать, будетъ расходиться съ первымъ въ самыхъ основныхъ своихъ началахъ),— были вносимы по частямъ въ Государственный Совтъ ради скорйшаго разсмотрнія. Но какъ ни страждетъ уздная Русь отъ неурядицы, предлагаемая газетою мра (по всей вроятности такъ думаетъ не она одна) была бы нисколько не желательна! При явномъ неудобств для серьезнаго законодательнаго груда, она не представляла бы и достаточныхъ гарантій для правильнаго разршенія самой задачи. Члены Государственнаго Совта въ большинств своемъ не суть люди искусившіеся въ практическомъ знаніи русской сельской и уздной жизни — особенно же въ настоящую ея пору, а потому, призванные разсматривать вопросъ объ ея организаціи съ точки зрнія высшихъ государственныхъ интересовъ и въ связи со всею системою государственнаго управленія, они нуждаются въ такомъ подготовительномъ труд, который бы представлялъ авторитетное ручательство въ полномъ знакомств съ условіями современнаго русскаго сельскаго и узднаго строя: ‘проектъ большинства Коммиссіи такой гарантіи, конечно, не представляетъ. Но если въ этомъ отношеніи предполагаемый проектъ меньшинства и будетъ имть несомннное преимущество, то все же меньшинство это слишкомъ малочисленно само по. себ, да и работа его, если только меньшинству будетъ поручено ее совершить — чего мы отъ всей души желаемъ, была бы по необходимости исполнена слишкомъ спшно и срочно,— такъ что едвали отъ составленнаго такимъ образомъ наскоро проекта можно было бы ожидать полнаго соотвтствія всмъ требованіямъ разнообразія мстной жизни: не вполн одно и то же губерніи степныя и губерніи центральныя, Калуга и Пермь, и т. д. Затмъ нельзя не признать страннымъ самое это предположеніе, чтобъ Государственный Совтъ разсматривалъ проекты по частямъ. Надо думать, что части представляютъ нкоторое органическое цлое, разсматривать же отдльно, съ баллотировкою по параграфамъ, не вдая проекта въ его полномъ вид — значило бы подчасъ предршать участь послдующихъ прежде знакомства съ ними, или наоборотъ: связывать себя собственнымъ преждевременнымъ можетъ-быть ошибочнымъ голосованіемъ! Тутъ только, повторяемъ, выходъ одинъ: передать проекты большинства и меньшинства на разсмотрніе особыхъ, созванныхъ для сего губернскихъ Комитетовъ по всей Россіи или по тмъ губерніямъ, до которыхъ предполагаемая реформа относиться можетъ.
Первоначальный проектъ Кахановской Коммиссіи, насколько онъ сообщенъ во всеобщее вдніе, представляетъ самъ по себ явленіе по истин высокаго интереса, заслуживающее внимательнаго изслдованія. Нтъ сомннія, что авторы его трудились надъ нимъ съ полною добросовстностью и одушевлены были самыми благими намреніями, но именно потому онъ и долженъ быть признанъ типическимъ образцомъ политическаго и административнаго міросозерцанія, склада и направленія мыслей петербургскихъ высшихъ чиновниковъ формаціи послднихъ двадцати лтъ. Это какое-то гармоническое сочетаніе русско-канцелярскаго бюрократизма — не то что съ ‘либерализмомъ’, но съ доктринерствомъ, котораго либеральное историческое происхожденіе теряется въ дали временъ, можетъ быть даже, какъ таковое, и не присуще сознанію, но тмъ не мене вошло въ плоть и кровь въ вид какихъ-то аксіомъ ‘европейской науки’ или ‘европейской цивилизаціи’. Это даже не столько умышленное, отчетливое сочетаніе, сколько невольный, даже какой-то трогательный продуктъ вры (или суеврія) въ канцелярію и въ доктрину, въ об вмст,— при полномъ безвріи въ права русской жизни, или точне: при полномъ, даже наивномъ, отрицаніи этихъ правъ. Русская народная жизнь просто игнорируется, просто не признается, и не вслдствіе какой-либо спеціальной, систематической къ ней враждебности, а вслдствіе стародавняго бюрократическаго преданія, вслдствіе полнйшаго отъ нея отчужденія, вслдствіе высокомрнаго предубжденія въ ея ‘некультурности’ и ‘низкой степени развитія’, вслдствіе инстинктивной непріязни ко всему самостоятельной у и живому, а можетъ-быть и вслдствіе инстинктивнаго же, тайнаго опасенія, что вмст съ признаніемъ правъ за этой жизнью — для петербургскаго канцеляризма возникнетъ вопросъ: ‘to be or not to be’…
1-й же первоначальнаго проекта Коммиссіи,— проекта касающагося жмени и быта нашей сельской Руси, а сельская Русь — это 68 милліоновъ крестьянскаго осдлаго населенія,— построенъ на принцип ‘всесословноети’. Принципъ этотъ — какъ извстно — числится, со временъ французской первой революціи, послднимъ словомъ порожденной ею политической научной доктрины. А въ силу этой доктрины вс бытовыя различія и формы общежитія должны быть нивеллированы, приведены къ вншнему единообразію,— народъ лишается своего значенія какъ историческій организмъ съ разнообразіемъ и свободою своихъ органическихъ отправленій и низводится на степень ариметической совокупности отвлеченныхъ, между собою разрозненныхъ единицъ, которыхъ все живое опредленіе по отношенію къ государству исчерпывается платежомъ податей и повинностей. Французская революція, какъ мстная или даже вообще западно европейская историческая тяжба, иметъ, безъ сомннія, свое законное raison d’tre, но иное дло — возобладавшая, на ея основаніи, надъ западно-европейскимъ міромъ политическая теорія. Послдняя логически приводятъ къ двумъ, несовмстимымъ въ сущности результатамъ: съ одной стороны, къ полнйшему торжеству и преобладанію отвлеченнаго начала государственной власти надъ жизнью,— власти не спотыкающейся ни о какіе бытовые союзы или сословныя группы, ни о какія самостоятельныя права жизни, даже нравственнаго характера: Церковь на дорог — явленіе внгосударственное, внутренне-независимое: по боку ее!.. Господь Богъ… Долой Его имя: мшаетъ! Съ другой стороны, то же ученіе приводитъ къ полнйшему разыузданію личности отъ какихъ бы то ни было стсненій,— къ такой гипертрофіи индивидуализма, для которой никакое общежитіе, даже общегосударственное, уже не мыслимо, которая есть отрицаніе всякаго естественнаго союза, даже самой идеи отечества,— которой послднее слово: анархизмъ, ni Dieu ni matre! Вотъ крайніе логическіе выводы западно-европейской доктрины о вншнемъ равенств, правахъ личности и безсословности. Зачмъ же, спрашивается, Россію-то привлекать къ похмлью въ чужомъ пиру, когда ея историческая формація шла совершенно особымъ путемъ? Не подлежитъ сомннію, что всякая неправда во взаимныхъ отношеніяхъ сословій между собою должна быть устранена, что всякая юридическая неравноправность, оскорбительная для человческаго достоинства или порабощающая одно сословіе другому, должна быть изгнана,— но какая же надобность, вн этого, ломать жизнь и лишать ее законной свободы органическаго творчества, стремиться къ насильственному или искусственному уничтоженію исторически порожденныхъ ею бытовыхъ союзовъ,— даже и такихъ, существованіемъ которыхъ никто и не думаетъ тяготиться, разв лишь подъ наитіемъ чуждой, отвлеченной доктрины?! Напротивъ, надобно радоваться, что русская соціальная жизнь — не tabula rasa, не голое поле, въ которомъ петербургской бюрократіи негд было бы подчасъ и спотыкнуться. Пусть спотыкается, пусть подчасъ и запнется объ жизнь, пусть считается, даже и не хотя, съ тмъ что есть и живетъ, и иметъ права на бытіе,— съ органическими явленіями, нуждами и потребностями Русской Земли. Но бюрократіи именно этого и не желается.
Кахановская Коммиссія, коснувшись сельской Руси, на первомъ же шаг своемъ запнулась о русское село,— эту основную форму крестьянскаго общежитія. На первомъ же шагу — крестьянство. Крестьянство!… Это вдь что-то ‘сословное’, значитъ — ‘корпоративное’..! Неужели же такъ, съ самаго начала, и признать за точку отправленія ‘сословный принципъ’! Такъ очевидно разсуждала Коммиссія, смущаясь въ своей доктринерской совсти и упуская изъ виду, что сословіе въ 68 милліоновъ душъ даже нчто боле чмъ сословіе или корпорація, что это — цлая основная стихія Русскаго государства,— основная уже потому, что составляетъ 90% всего населенія. Впрочемъ, величавый (онъ же и грубый) статистическій фактъ показался внушительнымъ и самой Коммиссіи, и она, къ счастію, не ршилась проектировать (по крайней мр въ печатныхъ свдніяхъ этого не имется) ни полной отмны ‘крестьянскаго сословія’, ни какого-либо новаго для крестьянъ наименованія, которое бы мене обличало бытовое значеніе этой ‘группы’ и мене напоминало о старин. Однако, тмъ не мене, она все же не остановилась предъ созданною ею себ самой, вольною трудностью, и въ первомъ же своемъ параграф объявила: село — всесословною единицею! Затмъ, во избжаніе слишкомъ уже рзкаго противорчія съ дйствительностью, допущенъ компромисъ такого рода: признано, что по дламъ общаго земельнаго владнія и хозяйства можетъ изъ села выдляться крестьянская земельная ‘община’ (слово употребляемое литературою, но крестьянамъ въ этомъ смысл совсмъ неизвстное) и вдать эти свои чисто хозяйственныя дла — особо. Однимъ словомъ: наше родное село, всегда почти сплошь населенное крестьянами, становится двуликимъ, раздваивается, и сельскій староста сочиняется двухъ сортовъ: сельскій — всесословный, и общинный — сословный. Съ до-историческихъ временъ ведущееся крестьянское сельское самоуправленіе съ своими мірами, сходками, пережившее и Татаръ, и крпостное право, Коммиссіею отрицается, уничтожается, низводится на степень хозяйственной артели!… Сердце захолонуло у всей непетербургской Россіи при одномъ извстіи о такомъ чудовищномъ бюрократическомъ измышленіи!
Недоумвали, ломали себ голову — какимъ процессомъ можно было додуматься до такого вывода,— и въ Россіи ли точно живетъ эта Коммиссія? Увы, въ Россіи, но въ Петербург!
Этотъ первый проекта потерплъ крушеніе даже въ настоящемъ, лишь нсколько ‘усиленномъ’ состав Коммиссіи Но отъ этого не легче. Если несообразность перваго была слишкомъ, уже до грубости, очевидна, то духъ его внушившій тмъ не мене проникаетъ собой проектъ во всей его цлости, даже и въ тхъ статьяхъ, гд выраженъ не столъ выпукло. Съ нашей точки зрнія, этого одного 1-го совершенно достаточно для того, чтобъ весь проектъ похерить и всякія о немъ сужденія прекратить, вроятно, таково мнніе и большинства мстныхъ земскихъ людей. Впрочемъ, нельзя не отнестись и съ благодарностью къ трудамъ Коммиссіи: они напугали, встревожили русское общественное мнніе, они подвигли русскую лнь и — страхомъ серьезной опасности — вызвали въ нсколько оживленной дятельности тяжелую на подъемъ нашу общественную, въ особенности же провинціальную мысль. Не отрицаемъ пользы даже и въ дальнйшемъ продолженіи преній: оно можетъ точне обозначить ту глубокую рознь, которая лежитъ между русскимъ земскимъ и петербургскимъ канцелярскимъ воззрніемъ,— раскрыть всю полноту невднія, весь размахъ умозрительныхъ посягательствъ петербургской бюрократіи на русскую народную жизнь, на коренной русскій земскій строй… Въ этомъ смысл, впрочемъ, цль могла бы достигнутые и безъ потери времени на пренія,— однимъ напечатаніемъ проекта Коммиссіи во всей его цлости. Увидли бы сразу, какъ узаконяется вторженіе въ уздъ равныхъ постороннихъ мстной земской жизни хищническихъ элементовъ,— какъ въ своемъ стремленіи сгладить вс бытовые признаки, Коммиссія находитъ неудобнымъ сохранить даже названіе ‘личныхъ землевладльцевъ’: все-таки какъ-то напоминаетъ помщика’! а придумываетъ общее родовое названіе для всхъ видовъ владнія, изобртаетъ даже новое, неизвстное въ русскомъ язык слово: ‘имущественники’. Этого довольно. Какая же еще нужна аттестація?..
Въ газетахъ пишутъ, что засданія Коммиссіи, возобновившіяся 19 января, будутъ продолжаться безъ перерыва до Пасхи не по два, а по три раза въ недлю. Мертворожденнаго младенца будутъ усерно теребить — въ надежд придать ему нкую жизнь. Грудъ напрасный: не вдохнуть въ проектъ духа жива даже и посредствомъ ежедневныхъ засданій, даже при увнчаніи большинствомъ голосовъ подлежащаго, на очереди, обсужденію (вроятно тщательно отдланнаго) параграфа ‘о письмоводител участковаго начальника’. Это — тотъ самый участковый начальникъ, который долженъ возссть въ узд рядомъ съ участковымъ же мировымъ судьей и, по предположенію Коммиссіи, олицетворять вмст съ нимъ раздленіе власти административной и судебной даже для самыхъ простыхъ неурядицъ сельскаго быта,— согласно со всеобщей научной европейской доктриной, но не со всеобщею европейскою практикою, такъ какъ англійскіе мировые судьи, напримръ, назначаемые изъ мстной доказываютъ противное. Впрочемъ Англія — не Россія и иметъ право быть самою собою и развиваться самобытно! Ее и учить некому. Лондонъ мыслитъ вдь все же по англійски! Это не то, что Петербургъ и петербургскій чиновникъ. Этотъ и научитъ, и не только научитъ, но пожалуй и сотворитъ.